Обитатели стен [Уильям Тенн] (fb2) читать онлайн

- Обитатели стен [сборник 1997] (пер. Мария Михайловна Ланина, ...) (и.с. science fiction (изд-во «Северо-Запад»)) 2.57 Мб скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Уильям Тенн

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Уильям Тенн
ОБИТАТЕЛИ СТЕН * Обитатели стен Лампа для медузы Чудовище

*
© «Северо-Запад», подготовка текста,

серийное оформление, 1997


ПРЕДИСЛОВИЕ

Уильям Тени хорошо известен любителям фантастики, хотя в отличие от своих коллег по литературному цеху, никогда не отличался способностью писать много. В 1946 году он продал свой первый рассказ в журнал «Эстаундинг Сайенс Фикшн», а за последующие двадцать с небольшим лет опубликовал лишь один-единственный роман, единственную опять же повесть и рассказы, лучшие из которых составили шесть авторских сборников.

«Энциклопедия научной фантастики» Питера Николлса дает о его жизни более чем скудные сведения: родился в 1920 году; настоящее имя — Филип Класс; во время Второй мировой войны служил в армии; с 1966 года преподает в Государственном университете Пенсильвании предметы… гм… «писательство» (иначе перевести слово «writing» вряд ли можно) и «научную фантастику». Вот, собственно, и все. Ну а дальше, пожалуй, можно высказать некоторые мысли о его творчестве.

Хотя Уильям Тенн никогда не пытался в своих художественных произведениях шагнуть за границы жанра НФ, его скорее можно назвать сатириком. Но сатириком не в нынешнем бытовом понимании (некто, выступающий по TV или пишущий рассказики на злобу дня), а в том исключительно литературном значении этого слова, которое может подсказать имена его предшественников: Петроний, Рабле, Свифт… (Список, понятно, ими не исчерпывается.) Тенн, следуя по стопам этих классиков, не просто мрачно шутит; он ставит под сомнение многие человеческие ценности, а порой и саму идею о том, что человек — это венец творения.

На первый взгляд его рассказы кажутся невинными фантастическими юморесками. Однако в любом из них автор занимает позицию стороннего наблюдателя. Объективного, не подверженного человеческим эмоциям. У Тенна есть даже такой рассказ — «Чисто человеческая точка зрения». Он старается выявить то самое ценное, что есть в жизни этого биологического механизма. И подчас оказывается, что подобной ценностью оказывается гульфик или пистолет, из которого даже не собираются стрелять… Или все созданное человеческим гением превращается в ничто по сравнению с жизнью младенца. А герой одного из рассказов погибает, когда перестает испытывать элементарный животный страх.

Но рассказы — лишь прелюдия к роману, который увенчал то немногое, что написано Тенном.

Название «О людях и чудовищах» у догадливого читателя должно вызвать ассоциации со стейнбековским романом «О мышах и людях». Ибо автор не боится открывать свои карты сразу, да и в дальнейшем не стесняется вкладывать в уста героини плакатные высказывания о роде человеческом, по-своему весьма тенденциозные. Сюжет этого романа большинству любителей НФ покажется знакомым. Видимо, на автора некоторое влияние оказали «Пасынки вселенной». Но в отличие от раннего Хяйнлайна Тенн преследует цель иную. Ведь он — отнюдь не реалист, да и кто из сатириков был им?

Не брезгуя условностями, вкладывая в уста персонажей лексику дня сегодняшнего (в реалистической фантастике она казалась бы анахронизмом), Тенн всячески «художественно» анатомирует человека и делает свои нелестные выводы. Ведь, как не смотри, для гомосапиенсов существует единственная ценность, определяющая все прочее. Это — еда.

А все остальное — продолжение рода, месть Чудовищам, наука, искусство — суть производные от нее. Прискорбный факт.

Ну а традиционный в американской фантастике «хэппи-энд» таковым не покажется, если вспомнить, что народ Аарона вырождается… Что ж, современная медицина утверждает, что генофонд населения Земли тоже скоро будет исчерпан. Если… Если не случится чуда. Чуда, которое, возможно, предскажет какой-нибудь фантаст.

В. Реликтов

ОБИТАТЕЛИ СТЕН

РОМАН



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Об учениках и воспитании

I

Человечество насчитывало сто двадцать восемь особей.

Эта орда давно уже заселила более дюжины проходов. Отряды Мужского Сообщества, насчитывавшие двадцать три взрослых воина в расцвете сил, в полном вооружении бдительно охраняли наиболее отдаленные коридоры. Им, их предводителям и еще непосвященным юношам, находившимся у них в услужении, надлежало принять на себя первый удар любой грозящей Человечеству опасности.

Эрик-Одиночка являлся непосвященным членом этой могущественной силы. Сегодня он еще ученик и копьеносец проверенных и закаленных воинов. Но завтра, завтра…

Нынче день его рождения. И завтра он будет послан, чтобы совершить Кражу для Человечества. А когда он вернется — а он несомненно вернется: Эрик быстр и умен, — прощай, свободно болтающаяся набедренная повязка послушника, он получит плотно облегающие ремни гордого воина Мужского Сообщества.

Он получит право высказывать свое мнение на Советах Человечества. Он сможет смотреть на женщин, где угодно и сколько угодно, он сможет даже приближаться к ним, чтобы…

Погруженный в собственные мысли, он не заметил, как оказался в самом конце коридора, охраняемого его отрядом. В руках он держал копье, которое затачивал для своего дяди. Дальше начинался женский коридор, где Члены Женского Сообщества занимались приготовлением пищи, украденной днем из кладовой Чудовищ. Все обряды надлежало выполнить правильно, заговоры произнести вовремя, иначе пища окажется несъедобной, а то и вовсе опасной. Воистину, Человечеству повезло: была и пища в доступном изобилии, и женщины, владеющие колдовством и умеющие приготовить ее для употребления.

Ох уж эти женщины — какие восхитительные существа!

Например, Сара-Лекарка с ее невероятными познаниями, какая пища годна в употребление, а какая — нет, одетая лишь в облако собственных волос, которые то скрывали, то обнажали ее бедра и грудь, равной которой нет ни у одной представительницы Человечества. Вот бы такую женщину! Более пяти раз приносила она потомство, и два ее помета были самыми многочисленными.

Эрик наблюдал, как она переворачивала желтоватые ломти пищи под свисающей с потолка лампой, высматривая то, что лишь ей одной ведомо, и распознавая это только ей известными способами. Любой мужчина гордился бы такой подругой.

Но она была женой военачальника, занимавшего гораздо более высокое положение. Однако Сельме-Нежнокожей, ее дочери, возможно, польстило бы его внимание. Она все еще носила волосы завязанными в тяжелый узел, и пройдет не меньше года, прежде чем Женское Сообщество посвятит ее в свои тайны и позволит ей прикрыть ими свою наготу. Нет, слишком молода. и незначительна для человека, уже почти ставшего воином.

Взгляд его остановился еще на одной девушке. Она давно уже наблюдала за ним, глядя из-под опущенных — ресниц и застенчиво улыбаясь. Хэрриет-Рассказчица — старшая дочь Риты-Летописицы, которая со временем унаследует дело своей матери. Стройная, милая девушка с полностью распущенными волосами, что свидетельствует о ее принадлежности к Женскому Сообществу и о признанных остальными профессиональных навыках.

Эрик не раз замечал эти скрытые, едва уловимые улыбки, особенно в последние несколько недель, остававшихся до его Кражи. Он знал, что, если она окажется удачной — а он обязан добиться успеха, нечего и сомневаться, — Хэрриет с благосклонностью отнесется к его предложению. Правда, Хэрриет рыжая и, следовательно, согласно приметам, неудачница: так что ей не так-то просто найти себе пару. Но, с другой стороны, мать Эрика тоже была рыжей.

И, воистину, мать его оказалась страшной неудачницей. Даже отца не минула та же участь. И все же Хэрриет-Рассказчица для своего возраста занимала не последнее положение в племени. К тому же она была симпатичной. И что главное — она не убегала от него. Сейчас она улыбалась ему совершенно открыто. И он тоже улыбнулся ей в ответ.

— Вы только посмотрите на Эрика! — послышался сзади чей-то возглас.

— Он уже подыскивает себе пару. Эй, Эрик! Ты еще не надел мужские ремни. Сначала — Кража, потом спаривание.

Еще оставаясь во власти мечтаний, Эрик поспешно обернулся.

Группа молодых воинов стояла, прислонившись к стене, и перебрасывалась шуточками. Все они были уже взрослыми, каждый совершил свою Кражу. По сравнению с ним они занимали более высокое положение, и поэтому единственное, что ему оставалось, это сохранять холодное достоинство.

— Я знаю, — начал он. — Никакого спаривания до…

— До самой смерти для некоторых, — перебил его один из молодых воинов, небрежно поигрывая копьем. — После того, как ты совершил свою Кражу, ты еще должен убедить женщину, что являешься мужчиной. И некоторым мужчинам приходится приводить немало доказательств для этого, ох как немало, Эрик-О.

И раскат смеха еще большей силы прозвучал в коридоре. Эрик-Одиночка почувствовал, как его лицо заливает краска. Как они смеют напоминать ему о его рождении? Да еще в такой день, когда он должен готовить себя к совершению Кражи во имя Человечества…

Он опустил точило в висевший у него на поясе кошель и сжал правой рукой дядино копье.

— По крайней мере, — произнес он медленно и внятно, — по крайней мере, я смогу убедить в этом свою женщину, Рой-Бегун. И она не будет подстилкой для всех мужчин племени, как…

— Ах ты вшивый недомерок! — взревел Рой-Бегун и, выскочив вперед, остановился в боевой позе перед Эриком. — Ты напрашиваешься на дыру в брюхе! — В его напряженных руках копье дрожало. — Моя женщина принесла мне два помета, два хороших больших помета. А что ты смог бы ей дать, грязный одиночка?

— Она принесла два помета, но не от тебя, — сплюнул Эрик-Одиночка, держа копье в оборонительной позиции. — Если отец — ты, тогда светлые волосы вождя так же заразны, как ветряная оспа.

Рой снова взревел и нанес удар копьем. Эрик парировал его и тоже сделал выпад. Его противник отскочил в сторону. Поливая друг друга ругательствами и оскорблениями, они принялись кружить, каждый не отрывал взгляда от острия копья противника. Воины расступились в стороны, чтобы не мешать им.

Но тут внезапно чья-то мощная рука обхватила Эрика за талию и оторвала его от земли. Бросок оказался настолько сильным, что, пролетев с полдюжины шагов, Эрик рухнул плашмя. Тут же вскочив и не выпуская из рук оружия, он обернулся, готовясь отразить нападение нового неведомого противника. Его обуяла такая злоба, что он готов был сражаться со всем Человечеством.

Только не с Томасом-Капканоломом. Он еще не настолько обезумел.

Едва он увидел предводителя своего отряда, вся его ярость словно улетучилась. Он не мог сражаться с Томасом. Со своим дядей — Величайшим из всех людей. С виноватым видом он направился к нише, где стояло оружие, и поместил дядино копье в предназначенное для него углубление.

— Что с тобой случилось, Рой? — донесся сзади голос Томаса. — Драться с непосвященным? Где твой дух товарищества? Только этого нам и не хватало — потерять воина и остаться впятером. Прибереги свое копье для Чужаков, а если такой смелый — для Чудовищ. А в коридоре нашего отряда не показывай его наконечник, если тебе дорога своя шкура.

— Я не дрался, — пробормотал Бегун, убирая копье. — Щенок слишком много себе позволяет. Я хотел проучить его.

— Для этого можно было воспользоваться древком копья. И уж во всяком случае это мой отряд и наказываю провинившихся здесь я. А теперь расходитесь все и готовьтесь к Совету. Я сам займусь мальчиком.

Все послушно и не оглядываясь тронулись прочь. Отряд Капканолома славился своей дисциплиной. Быть его членом считалось особой честью. Но быть названным «мальчиком», да еще в присутствии всех! «Мальчиком», когда он уже вырос и готов приступить к кражам!

Хотя, если задуматься, он скорее согласился бы, чтобы его называли «мальчиком», а не «одиночкой». Мальчик рано или поздно становится мужчиной, одиночка остается одиночкой. Быть одиночкой было почти так же недостойно, как быть ублюдком, то есть родиться от матери, не принятой в Женское Сообщество. Он подошел к дяде, который проверял в нише запас отрядного оружия.

— Скажи, а такое могло быть — то есть, могло ведь, не правда ли, — что мой отец имел еще детей от другой женщины? Ты ведь рассказывал мне, что он был одним из лучших похитителей, каких ты когда-либо знал.

Предводитель отряда повернулся, испытующе глядя на Эрика. Руки у него были сложены на груди, и мышцы вздулись, обнаруживая его мощь и силу. Бицепсы поблескивали в свете крохотной лампочки, привязанной ко лбу, которую имели право носить только настоящие воины. Томас помолчал, потом покачал головой и очень мягко заметил:

— Эрик, Эрик, не думай об этом, мальчик. Твой отец был великим человеком. Эрик Гроза Кладовок называли его мы, Эрик Смеющийся над Замками, Эрик-Взломщик. Он научил меня всему, что я знаю. Но женат он был лишь единожды. И если вокруг него и крутились какие-нибудь женщины, то они старались сохранить это в тайне. А теперь надень чехлы на все эти копья, а не то они отсыреют. Древки вместе, острия вверх, и подровняй их.

Эрик послушно принялся заниматься оружием, что входило в его обязанности. Покончив с копьями, он перешел к ранцам и флягам, которые использовались во время походов.

— Но если все-таки у него была другая женщина, — упрямо продолжил Эрик. — У моего отца могло быть два, три, даже четыре помета от других женщин. И многочисленных пометов. Если бы нам удалось доказать это, меня не называли бы одиночкой.

Капканолом вздохнул и задумался. Потом он вынул копье из ремня за спиной и взял Эрика за руку, увлекая его по проходу, пока они не оказались в центре коридора. Внимательно оглядев выходы с обеих сторон и убедившись, что рядом никого нет, он заговорил необычно тихим и сдержанным голосом:

— Нам никогда не удастся это доказать. А если ты не хочешь быть Эриком-Одиночкой, если ты хочешь быть Эриком кем-то другим, что ж, все зависит только от тебя. Ты должен совершить хорошую Кражу. Только об этом ты и должен думать сейчас — о своей Краже. Какую категорию ты намерен заявить, Эрик?

Эрик даже не задумывался над этим.

— Наверное, как всегда — первую. При большинстве инициаций выбирается именно она. Первая категория.

Предводитель поджал губы с недовольным видом.

— Первая категория. Пища. Ну что ж…

Эрик ощутил какую-то недосказанность.

— Ты думаешь, такой, как я, одиночка, должен поставить себе цель, достойную настоящего воина, чтобы прославить свое имя? Тогда я назову вторую категорию — Предметы, Полезные Человечеству. Мой отец поступил бы так?

— Знаешь ли, как поступил бы твой отец?

— Нет. Как? — с готовностью спросил Эрик.

— Он выбрал бы третью категорию. И я бы заявил ее нынче, доведись мне снова проходить церемонию инициации. Потому-то я и хочу, чтобы ты заявил именно ее.

— Третью категорию? Сувениры Чудовищ! Но уж сколько незапамятных времен прошло с тех пор, как никто не заявлял ее. Почему я должен это делать?

— Потому что твоя инициация — это нечто большее, чем обычная церемония, она может оказаться началом новой жизни для всех нас.

Эрик нахмурился. Что может быть важнее церемонии инициации и достижения им мужской зрелости?

— Многое сейчас происходит в Человечестве, — настойчиво продолжил Томас-Капканолом странно изменившимся голосом. — Великие события ждут нас. И ты станешь частью их. Твоя Кража, если ты все сделаешь правильно, если ты послушаешься меня, поможет раскрыть многое из того, что утаивает вождь.

— Вождь? — смутился Эрик: ему казалось, что он движется по незнакомому коридору, лишенному всякого освещения. — А какое отношение имеет вождь к моей Краже?

Его дядя снова оглядел оба конца коридора.

— Эрик, что самое главное для нас, для тебя, для любого человека? Для чего мы живем? Что нам предназначено сделать?

— О, это просто, — засмеялся Эрик. — Это — самый простой вопрос. Ответ на него знает даже ребенок. — Он процитировал: — «Отомстить Чудовищам. Изгнать их с нашей планеты, если удастся. Вернуть Землю Человечеству, если удастся. Но превыше всего — отомстить им. Заставить их мучиться так, как они заставили нас. Дать им знать, что мы все еще здесь, что мы боремся. Отомстить Чудовищам».

— Отомстить Чудовищам. Верно. А каким образом мы это делаем?

Эрик-Одиночка изумленно уставился на своего дядю. В катехизисе следующий вопрос звучал иначе. Наверное, он не расслышал. Дядя не мог ошибиться в ритуале.

— «Мы добьемся этого, — перешел Эрик ко второму ответу, соскальзывая на речитатив еще детских уроков, — овладев наукой и ноухау наших предков. Когда-то человек был господином вселенной: наука и ноу-хау сделали его совершенным. Они-то нам и нужны, чтобы отомстить Чудовищам».

— Послушай, Эрик, — мягко остановил его дядя. — Скажи мне, пожалуйста, что такое это ноухау?

Этого он никак не ожидал. Это уже никак не укладывалось в нормальный порядок катехизиса.

— Ноухау — это… ноухау — это… — он, запинаясь, вступил в незнакомую словесную область. — Ну, это то, что знали наши предки. И то, что они делали при помощи этого. Ноухау — это то, что требуется для изготовления водородной бомбы или самонаводящихся ракет, для всего того мощного оружия, которым владели наши предки.

— И что, помогло им это оружие? Я хочу сказать — в борьбе с Чудовищами? Разве им удалось одержать над пришельцами победу?

Эрик на мгновение совершенно смутился, но вдруг его осенило. О! Он знал, где выход. Он знал, как вернуться в русло катехизиса:

— «Внезапность атаки…»

— Перестань! — оборвал его дядя. — Нечего молоть всю эту чушь! «Внезапность атаки, вероломство Чудовищ…» Неужели ты сам в это веришь? Бели честно? Если бы наши предки действительно были хозяевами вселенной и обладали таким мощным оружием, неужели Чудовища смогли бы покорить их? Я руководил своим отрядом в сотне вылазок, и мне известно, что такое внезапная атака: поверь мне, мальчик, если имеешь дело с превосходящими силами противника, после молниеносного удара неизбежно следует отступление. Ты можешь сбить человека с ног, когда он не ожидает этого, но если он сильнее тебя, то не останется лежать. Верно?

— Наверное. Не знаю.

— Зато я знаю. Исходя из немалого боевого опыта. Важно то, что, оказавшись поверженными, наши предки не смогли снова подняться. А это означает, что их наука и ноухау не так уж много из себя представляли. А из этого следует… — он повернул голову и посмотрел Эрику прямо в глаза, — из этого следует, что наука наших предков беспомощна против Чудовищ и, стало быть, нам не нужна, и пусть катится к предкам.

Эрик-Одиночка побледнел, Он умел различать ересь.

Дядя похлопал его по плечу и глубоко вздохнул, словно наконец избавившись от чего-то очень неприятного. Потом он наклонился ближе, глаза его заблестели в свете лампочки, и он перешел на хриплый шепот:

— Эрик. Когда я спросил тебя, как мы мстим Чудовищам, ты рассказал мне, что мы должны делать. На самом же деле мы ничего не делаем. Мы не знаем, как восстановить Науку Предков. У нас нет ни инструментов, ни оружия, ни ноухау — что бы это ни было, — и даже если бы все это имелось, то не принесло бы нам никакой пользы. Потому что после того поражения они стали бессмысленны. И незачем пытаться их восстанавливать.

Теперь Эрик понял. Он понял, почему его дядя говорил шепотом и почему весь разговор был таким напряженным. Дело касалось кровопролития, кровопролития и смерти.

— Дядя Томас, — прошептал он ломающимся голосом, который, несмотря на все его усилия, то и дело срывался, — и давно ты стал приверженцем Чуждой Науки? Когда ты отрекся от Науки Предков?

Прежде чем ответить Томас-Капканолом инстинктивно погладил рукой свое копье. Рука мягко и непроизвольно скользнула вниз по древку, но Эрик обратил внимание на то, что оно не зачехлено и находится в боевой позиции. Все мощное обнаженное тело Томаса, если не считать охватывавших бедра кожаных лент и легких ремней за спиной, было напряжено и готово к мгновенному отражению атаки с любой стороны.

Он снова посмотрел в оба конца коридора, прорезая лампочкой густой мрак у выходов. Эрик последовал его примеру: у стен никого не было видно, никто не подслушивал.

— Ты спрашиваешь — давно ли? С тех пор, как я познакомился с твоим отцом. Он состоял в другом отряде, и, пока он не женился на моей сестре, мы с ним виделись не часто. Хотя я много о нем слышал: великий похититель — его знали все в Мужском Сообществе. Но когда он стал моим зятем, я многому у него научился. Он рассказывал мне о замках, о последних моделях капканов… и о Чуждой Науке. Он был сторонником Чуждой Науки в течение многих лет. Он обратил в нее твою мать, а потом и меня.

Эрик-Одиночка отпрянул.

— Нет! — безумно выкрикнул он. — Только не мои отец и мать! Они были честными людьми, когда они погибли, в их честь прочитали молитву… они стремились упрочить Науку Предков…

Дядя закрыл ему рот своей широкой ладонью.

— Заткнись, несчастный дурак, или ты погубишь нас обоих! Конечно, твои родители были честными людьми, иначе они не погибли бы. Твоя мать отправилась вместе с твоим отцом на территорию Чудовищ. Ты когда-нибудь слышал, чтобы женщина шла на Кражу вместе со своим мужем? Да еще брала с собой своего ребенка? Ты что думаешь, они задумали обычную Кражу? Они были приверженцами Чуждой Науки и служили своей вере изо всех сил. Во имя нее они и погибли.

Эрик не спускал глаз с дяди, выглядывая из-под его руки, которой тот закрывал ему нижнюю часть лица. «Приверженцы Чуждой Науки… служили своей вере… думаешь, они задумали обычную Кражу…»

Никогда прежде ему не приходило в голову, насколько необычным был совместный поход его родителей на территорию Чудовищ!

Когда он наконец успокоился, дядя убрал свою ладонь.

— Что это была за Кража, во время которой погибли мои родители?

Томас испытующе посмотрел на него и, кажется, остался доволен.

— Такая же, которую собираешься совершить ты, — промолвил он, — если ты истинный сын своего отца. Если ты в достаточной мере мужчина, чтобы продолжить начатое им дело. Таков ли ты?

Эрик собрался уже кивнуть, но его охватила легкая дрожь, и в конце концов он просто опустил голову. Он не знал, что и сказать. Его дядя… его дядя был образцом для всех и к тому же военачальником Эрика, он был силен, мудр и умел. Его отец… естественно, Эрик хотел походить на него и продолжить дело, начатое им. Но ведь Эрика ждет церемония инициации, и опасностей будет предостаточно, чтобы просто доказать свое право быть мужчиной. Выбирать для церемонии инициации задачу, погубившую его отца — величайшего похитителя племени, да к тому же еще и еретическую, кощунственную по своей сути…

— Я постараюсь. Не знаю, смогу ли я.

— Сможешь, — уверенно заявил его дядя. — Для тебя все уже подготовлено, это будет все равно что пройтись по уже вырытому коридору, Эрик. Самое сложное, что тебе предстоит, это Совет. Невзирая ни на что, ты должен стоять на своем. Скажешь вождю, что заявляешь третью категорию.

— Но почему третью? — спросил Эрик. — Почему это должны быть Сувениры Чудовищ?

— Потому что это то, что нам нужно. И настаивай на этом, как бы они ни старались сбить тебя с толку. Помни: посвящаемый имеет право самостоятельно выбрать, что ему красть. Первая Кража мужчины — его личное дело.

— Но послушай, дядя…

Из конца коридора послышался свист, и Томас-Капканолом кивнул головой в ту сторону.

— Совет начинается, мальчик. Поговорим позже, в походе. И помни: третья категория — это твоя собственная идея, и все решил ты сам. Обо всем остальном, о чем мы здесь говорили, забудь. Если возникнут какие-нибудь неприятности с вождем, я буду поблизости. В конце концов, я — твой поручитель.

Он обнял своего сбитого с толку племянника и двинулся в конец коридора, где его дожидались остальные члены его отряда.

II

Все племя собралось в центральном, самом широком коридоре, освещавшемся сверху огромными лампами накаливания, которые могли быть использованы только в этом месте. За исключением нескольких воинов, патрулировавших близлежащие проходы, здесь собралось все Человечество — более сотни людей. Это было величественное зрелище.

На небольшом возвышении, называемом Тронный Холм, лениво развалившись восседал Франклин — Отец Многих Похитителей и Вождь Всего Человечества. У него единственного из всех воинов заметно выдавался живот, так как он единственный обладал привилегией вести сидячий образ жизни. Его гладкое полное тело напоминало женское, особенно на фоне крепких, мускулистых фигур военачальников, стоявших сразу за его спиной; однако его многочисленные титулы включали в себя и такое незамысловатое слово, как просто Мужчина.

Да, вне всяких сомнений он, Отец Многих Похитителей, имел право называться Мужчиной. Об этом свидетельствовало и почтительное молчание, с которым взирали на него верные ему воины. Это проявлялось и в живом интересе женщин, выстроившихся в другом конце коридора в соответствии с положением, занимаемым каждой в Женском Сообществе. Это можно было заметить и по кривой усмешке, с которой взирала на них Оттилия, Первая Жена Вождя. И, наконец, об этом говорили лица детей, стоявших в отдалении беспорядочной толпой: в большинстве этих лиц бесспорно угадывались черты Франклина.

Франклин хлопнул в ладоши — три размеренных полновесных хлопка.

— Во имя наших предков, — провозгласил он, — и науки, при помощи которой они управляли Землей, я объявляю этот Совет открытым. Да окажется он еще одним шагом к восстановлению их науки. Кто просил Совета?

— Я просил. — Томас-Капканолом отделился от членов своего отряда и подошел к вождю.

Франклин кивнул и перешел к следующему ритуальному вопросу:

— С какой целью?

— Как глава отряда, обращаю ваше внимание на кандидата в Мужское Сообщество. Это — член моего отряда, бывший копьеносцем в течение положенного времени, признанный послушник в Мужском Сообществе. Мой племянник — Эрик-Одиночка.

Как только было произнесено его имя, Эрик внутренне собрался. Отчасти повинуясь собственному побуждению, отчасти толчкам окружавших его воинов, он вышел и, спотыкаясь, приблизился к дяде, стоявшему перед вождем. Наступил самый важный момент всей его жизни, и он еле держался на ногах от волнения. Столько людей вокруг — прославленных и знаменитых воинов, мудрых и привлекательных женщин, вождь собственной персоной, да еще после всех этих сногсшибательных откровений дяди — мысли его путались. А именно сейчас ему больше всего на свете нужна ясная голова. Его ответы на вопросы, которые ему зададут, должны быть абсолютно четкими.

Первым начал вождь:

— Эрик-Одиночка, ты претендуешь на звание Мужчины?

Эрик задохнулся от волнения и кивнул.

— Да.

— Какую пользу ты сможешь принести Человечеству?

— Я буду красть все, что только может ему понадобиться. Я буду защищать Человечество от Чужаков. Я буду способствовать преумножению имущества и познаний Женского Сообщества, чтобы оно, в свою очередь, преумножало мощь и благосостояние Человечества.

— И ты клянешься все это делать?

— И я клянусь все это делать.

Вождь повернулся к дяде Эрика:

— Будучи поручителем, заверяешь ли ты его клятву и готов ли ты ответить за него?

— Да. Я заверяю его клятву и готов ответить за него, — произнес Томас-Капканолом с едва уловимой ноткой сарказма в голосе.

Наступил критический момент: на мгновение взгляд вождя остановился на лице военачальника. И Эрик, помня обо всем происшедшем, не преминул заметить это. Но вождь снова отвернулся и указал на женщин, стоявших в другом конце коридора.

— Он принят мужчинами как кандидат. Теперь пусть женщины взыскуют доказательств, ибо только женщина может удостоить звания Мужчины.

Первая часть завершилась. И все прошло не так уж плохо. Эрик повернулся к приближающимся представительницам Женского Сообщества, в центре которых двигалась Оттилия Первая Жена Вождя. Теперь наступало то, чего он больше всего опасался. Наступил черед женщин.

Как и полагалось, в этот момент его дядя и поручитель покинул его, освобождая место женщинам. Томас-Капканолом отвел свой отряд к воинам, окружавшим Тронный Холм. Здесь они остановились, сложили руки на груди и замерли в ожидании зрелища. Человек должен доказать свою принадлежность к Мужскому Сообществу в одиночку, перед лицом женщин друзья бессильны помочь ему.

Эрик знал, его ждет суровое испытание. Он надеялся, что среди экзаменующих будет хотя бы одна из жен его дяди: обе они были добрыми, любили его и часто рассказывали о таинственных занятиях женщин. Но навстречу ему двигались три самых суровых женщины, которые явно намеревались сполна подвергнуть его процедуре проверки, прежде чем проверить его качества.

Ритуал начинала Сара-Лекарка. Не спуская с него глаз, она принялась кружить — руки в боки, огромные груди раскачивались, как распухшие маятники, во взгляде сквозила насмешка.

— Эрик-Одиночка, — нараспев проговорила она и замерла с ухмылкой на губах, словно не могла поверить, что существует такое имя, — Эрик Один как Перст, Эрик — единственное дитя своих отца и матери. Похоже, твои родители кое в чем испытывали недостаток, если произвели на свет только одного; а достаточно ли в тебе всего, чтобы стать мужчиной?

Издали, оттуда? где стояли дети, послышалось злорадное хихиканье, и тут же донесся грубый хохот со стороны Тронного Холма. Эрик почувствовал, как его лицо и шея заливаются краской. После таких слов он схватился бы насмерть с любым мужчиной— с любым, — но разве можно поднять руку на женщину и остаться после этого жить? К тому же одна из основных задач этого ритуала заключалась в том, что^ы проверить силу его выдержки.

— Думаю, да, — наконец проговорил он после долгой паузы. — И я готов доказать это.

— Ну что ж, докажи! — проворчала женщина и воткнула ему в грудь длинную острую булавку, которую держала в правой руке. Эрик напряг мышцы и постарался не думать о своем теле. Мужчины объяснили ему, что именно нужно представлять себе в такие моменты: они не тебе причиняют боль, вовсе не тебе. Ты, твой ум, твое сознание находятся в это время в противоположном конце коридора и всего лишь наблюдают, как все эти неприятные процедуры проделываются с кем-то другим.

Острие медленно входило в его грудь, потом Сара замерла и выдернула булавку. Она потыкала ею еще в разные места и наконец вонзила в нервное окончание на плече. И тут, используя весь свой лекарский опыт, Сара принялась вращать ею и дергать, пока Эрик не почувствовал, что еще чуть-чуть и он сотрет зубы в порошок, если только не закричит. Его сжатые в кулаки пальцы судорожно дергались, но тело оставалось неподвижным. Он не проронил ни звука, не отшатнулся, не поднял руки, чтобы защититься.

Сара-Лекарка отступила на шаг и окинула его взглядом.

— Здесь еще нет мужчины, — неохотно промолвила она. — Но, возможно, у него есть некоторые задатки для такового.

Теперь он мог расслабиться. Физическое испытание было закончено. Потом будет еще одно, позднее, когда он успешно совершит свою Кражу, но оно будет входить в величественную церемонию посвящения и его будут осуществлять мужчины. А тогда, он знал, что сможет преодолеть его чуть ли не играючи.

А пока испытание было позади. И это — немало. Непроизвольно он весь покрылся потом, который начал стекать по кровоточащим ранам, оставленным Сарой, вызывая зверскую боль. Он чувствовал, что по его спине текут целые ручьи, но не дал себе расслабиться, заставляя свое сознание быть настороже.

— Больно? — поинтересовалась старая Рита-Летописица. На ее сорокалетием лице играла соболезнующая улыбка, но Эрик знал, что доверять ей нельзя. Женщина в таком возрасте уже ни к кому не могла испытывать жалости; слишком много страдания и горя перенесла она сама, чтобы ее могли тревожить беды окружающих.

— Немножко, — ответил он. — Не очень.

— А знаешь ли ты, что Чудовища причинят тебе куда более сильную боль, если им удастся поймать тебя во время Кражи? Они сделают с тобой такое, на что не способны даже все мы вместе.

— Я знаю. Но Кража важнее того, чем я рискую. Нет ничего важнее для человека, чем Кража.

Рита-Летописица кивнула.

— Потому что ты крадешь во имя существования Человечества. Ты крадешь вещи, из которых Женское Сообщество сможет приготовить пищу, одежду и оружие для Человечества, чтобы оно могло жить и процветать.

Он понял, к чему она клонит.

— Нет, — возразил Эрик. — Мы крадем не поэтому. Мы живем благодаря кражам, но крадем мы не для того, чтобы просто продолжать существование.

— А для чего? — невинно поинтересовалась она, словно не ей лучше всех остальных в племени был известен ответ. — Для чего мы крадем? Что может быть важнее выживания?

Вот оно. Дальше шел катехизис.

— «Отомстить Чудовищам, — начал он. — Изгнать их с нашей планеты, если удастся. Вернуть Землю Человечеству, если удастся. Но превыше всего — отомстить им…»

Он следовал многословному ритуалу, делая паузу в конце каждой части катехизиса, чтобы Летописица могла задать нужный вопрос, спровоцировав его на очередной ответ.

Один раз она попыталась поймать его, изменив порядок пятого и шестого вопросов. Вместо того, чтобы спросить: «Как мы поступим с Чудовищами, когда отвоюем у них Землю?» — она задала вопрос: «Почему мы не можем использовать Чуждую Науку Чудовищ для борьбы с ними?»

По привычке Эрик начал: «Мы будем содержать их, как содержали наши предки экзотических животных, в месте под названием зоопарк, или загоним их в наши норы и принудим их вести такую жизнь, какую вели мы», прежде чем догадался о перестановке и в смущении умолк. Но затем он снова взял себя в руки, спокойно отыскал в памяти правильный ответ, как учили жены его дяди, и начал сызнова.

— «Есть три причины, по которым мы не можем использовать Чуждую Науку, — принялся декламировать Эрик, подняв руку со сложенными мизинцем и большим пальцем. — Чуждая Наука является нечеловеческой, противочеловеческой и античеловеческой. Во-первых, поскольку она не человеческая, — он согнул указательный палец, — мы не можем пользоваться ею, ибо мы не в состоянии ее понять. Так как она противочеловеческая, даже если мы узнаем ее, то не захотим использовать ее. И раз она античеловеческая и может быть использована лишь для нанесения вреда Человечеству, мы не сможем ею пользоваться до тех пор, пока сами остаемся людьми. Чуждая Наука во всех смыслах противоположна Науке Предков: в то время как первая отвратительна — вторая прекрасна, первая вредна — вторая полезна. И после смерти Чуждая Наука перенесет нас не в мир наших предков, но в другой мир — полный Чудовищ».

В целом все шло прекрасно, если не считать западни, в которую он едва не угодил. Но Эрик никак не мог забыть о разговоре со своим дядей, и в то время, как язык его произносил знакомые слова и выражения, рассудок продолжал недоумевать, каким образом согласуется то и другое. Его дядя оказался приверженцем Чуждой Науки, и, если верить ему, родители Эрика тоже ее исповедовали. Сделала ли она их нелюдями?

Эрик хорошо знал, что от него требует долг: в этот самый момент он обязан был бы рассказать Человечеству о страшной тайне своего дяди.

Но все это представлялось слишком сложным для него — человека с таким незначительным жизненным опытом.

Когда Эрик завершил произнесение многословного катехизиса, Рита-Летописица сказала:

— Это то, что ты говоришь о Науке Наших Предков. Теперь посмотрим, что говорит Наука Наших Предков о тебе.

Она сделала знак рукой, не поворачиваясь, и две девушки-послушницы вытащили огромный кинопроектор, являвшийся средоточием религиозной жизни племени. Скромно и в то же время ободряюще улыбаясь Эрику-Одиночке, они отступили назад.

Он знал, что эти улыбки значат не больше, чем простое пожелание удачи, но и это говорило о многом. Это означало, что он находится гораздо ближе к тому, чтобы стать полноправным членом общества, чем они. Это означало, что, с точки зрения непредвзятых и незаинтересованных наблюдателей, его испытание действительно проходит успешно.

«Одиночка! — с яростью подумал он про себя. — Я им покажу, на что способен одиночка!»

Рита-Летописица повернула ручку на. крышке прибора, и он зажужжал. Она воздела руки вверх, развела их в стороны, и все — воины, женщины, дети, копьеносцы, послушницы, даже вождь — склонили головы.

— Внемлите словам наших предков, — пропела она. — Взирайте на зрелище их великих достижений. Когда приблизился их конец и они поняли, что только мы, их потомки, сможем вернуть Землю, которую они потеряли, они создали эту машину для будущих поколений Человечества, чтобы она озаряла наш путь к их науке, которой суждено родиться заново.

Рита опустила руки. И тут же одновременно все подняли головы и выжидающе уставились на противоположную стену.

— Эрик-Одиночка! — провозгласила Рита, вращая диск одной рукой и тыкая в него наугад указательным пальцем другой. — Теперь Наука Предков говорит только для тебя. Вот предназначенное тебе видение, под знаком которого ты будешь жить и умрешь.

III

Тяжело дыша, Эрик смотрел на стену. Сейчас он узнает, чему будет посвящена его жизнь, — сейчас. Много лет назад видение, явившееся его дяде в такой же ситуации, определило имя, которое ему суждено было носить, — Капканолом. А на последней церемонии инициации одному юноше выпала сцена крушения двух огромных воздухоплавательных аппаратов.

Все пытались ободрить мальчика, но тот знал, что судьба его предрешена. И ничего удивительного, что он был пойман Чудовищем во время своей Кражи и разможжен о стену.

Но Эрик решил, что предпочел бы даже подобное видение, только бы не ужасная пустота пробела. Когда случалось, что аппарат показывал лишь ослепительно белый прямоугольник, все племя понимало, что испытуемый юноша не имеет никаких задатков для того, чтобы стать мужчиной. Машина никогда не ошибалась. Юноша, которому это выпадало, никогда не мог приобщиться к клану воинов и со временем приобретал все больше и больше женских качеств. Он избегал мужского общества, выполняя незначительные поручения женщин. Аппарат предков, оценив юношу, совершенно точно предсказывал, каков он и что с ним будет.

Несомненно, создавшая такой аппарат наука была могущественна и сильна. В проекторе имелся самовосстанавливающийся источник энергии, который мог функционировать практически вечно, если не вскрывать аппарат — хотя кому такое могло прийти в голову? В движущихся картинках, которые он проецировал на стену, заключались не только тайны каждой индивидуальной жизни, но и сложнейшие загадки, которые предстояло разгадать Человечеству, чтобы обрести спасение.

Впрочем, в данный момент Эрика интересовала очень незначительная часть Человечества. А именно — он сам. Его будущее. Ожидание становилось все напряженнее по мере нарастания гула, издаваемого аппаратом. И вдруг весь коридор огласили вздохи восхищения — на стене появилось видение.

И что самое главное — не просто белый прямоугольник. Эрику было даровано действительно видение предков.

«И снова распродажа!» — проблеял голос, в то время как на картинке показались снующие во всех направлениях люди в причудливых одеяниях предков. Мужчины, женщины, дети со всех четырех концов сияющего экрана двигались к странному сооружению в центре и исчезали, входя в него. Толпы вливались внутрь, подгоняемые все новыми и новыми людьми, возникавшими из ниоткуда и устремлявшимися к этому строению в середине.

«Распродажа! Распродажа! — лился на них голос из проектора. — Ярмарка ярмарок! Лучшие товары! Только у нас! Бинокли, проекторы, кинокамеры — и все по сниженным ценам! Товары! Товары! Товары!»

Теперь на экране появились разные предметы. Загадочные, незнакомые вещи, которыми пользовались предки. И при появлении каждого голос произносил над ним заговор. Могущественная древняя магия— забытая традиция Науки Предков.

«Самые лучшие экспонометры Крафта-Ярманна, всемирно известные приборы, которые теперь доступны каждому, любому по карману — восемь долларов девяносто пять центов — завтра на распродаже! Только у нас.

Автоматические восьмимиллиметровые кинокамеры из Киото с электроподсветкой; Самофокусирующиеся, обеспечивают идеальную экспозицию. Всего три доллара — но только на этой неделе! Продажа ограничена. Спешите! Спешите! Спешите!»

Сжав руки, Эрик следил за тем, что происходило. От напряжения и восхищения глаза у него совсем округлились — в этом видении заключалась разгадка всей его жизни и того, каким ему предстояло стать. Соблаговолив выбрать наугад эти события, аппарат предков осуществлял через них свое пророчество.

Вся мудрость содержалась в этой машине — ошибки быть не могло.

Но Эрик почувствовал, как в него закрадывается тревога. Видение было слишком странным. Случались видения, приводившие в смущение даже самых мудрых женщин. И это означало, что испытуемый юноша навсегда останется загадкой и для себя, и для всего Человечества.

О, пусть его не постигнет подобная участь! О Предки, о Наука, о Проектор, не дайте свершиться этому!

Пусть видение будет ясным и определенным, чтобы и его личность не вызывала ни у кого сомнений в течение всей жизни!

«Особые импортные бинокли с большим коэффициентом увеличения, — загремел голос, и на экране появился человек, который подносил к глазам какой-то странный предмет. — Имя прославленной фирмы говорит само за себя. Семь на пятьдесят — всего лишь четырнадцать долларов девяносто пять центов с футляром. Четкость обзора, дальность обзора — за минимальную цену. Дешевая распродажа! Низкие цены! Высокое качество! Завтра — завтра — завтра на ежегодной ярмарке Недели Всех Святых!»

Раздался щелчок, изображение резко оборвалось, и на стене коридора остался лишь белый прямоугольник. Эрик понял, что это и есть ключ ко всей его жизни. Но что он означает? Как его можно истолковать?

Взволнованный, он повернулся к Оттилии Первой Жене Вождя. Иточно так же, как Эрик, к ней повернулись все, включая Сару-Лекарку и Риту-Летописицу.

Только Оттилия способна истолковать видение, только величественная упитанная коротышка Оттилия. Первая Жена Вождя — ее самое последнее почетное звание, но задолго до того, как она получила его, задолго перед тем, как стала Главой Женского Сообщества, она была Оттилией-Авгуркой, Оттилией-Предсказательницей, Оттилией, умевшей мысленно переноситься из домашних уютных коридоров настоящего в темные лабиринты будущего.

И в качестве Авгурки она могла выбрать новорожденного из помета и обречь его на смерть, потому что только по одним ей известным признакам ему было суждено навлечь гибель на свой народ. Именно она после смерти старого вождя выбрала Франклина Отца Многих Похитителей на пост главы Человечества, потому что ему благоприятствовали предсказания. Она всегда и во всем оказывалась права. И сейчас она снова стала Авгуркой, когда, вскинув руки над головой, принялась трястись, раскачиваться и завывать в поисках смысла видения. Она была Авгуркой, а не Первой Женой Вождя, каковой стала лишь после того, как Франклин взошел на Тронный Холм.

Раны и ссадины, оставленные Сарой-Лекаркой, болели все сильнее, но Эрик не обращал на них внимания. Может ли быть истолковано его видение? И если может, то как?

С тем, что Оттилия прочтет в этом видении, ему предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, и это гораздо важнее, чем подсыхающая кровь на руках, ногах и груди. Как можно объяснить такое видение? Эрик-Распродажа? Но это бессмыслица. Эрик-Товар? Не многим лучше, а главное страшно туманно, не яснее, чем белая пустота вместо картинок.

Он скользнул взглядом мимо сотрясающейся фигуры Оттилии туда, где в окружении их отряда стоял его дядя, чуть левее Тронного Холма. Томас-Капканолом смотрел на Оттилию и широко улыбался.

«Почему это он так веселится? — в ужасе подумал Эрик. — Неужели для него нет ничего святого? Неужели он не понимает, как важно для моего будущего, чтобы видение было расшифровано и чтобы я получил имя, которым мог бы гордиться? Что смешного он находит в судорогах Оттилии, когда она пытается увидеть мое будущее?»

И тут он услышал, что Оттилия уже начала издавать членораздельные звуки. Он прислушался. Да, вот оно. Вот, кто он есть на самом деле. Вот, кем он будет.

— Трижды, — промолвила Оттилия, и голос ее, по мере того как она говорила, становился все отчетливее и громче, — трижды наши предки назвали Эрику его имя. Трижды они повторили его… Три раза по-разному призвали они его стать тем, кто нужен их науке. И все вы слышали это, и я слышала, и Эрик слышал.

«Так которое же, — недоумевал Эрик, — из всех этих странных волшебных заклинаний содержало мое имя и цель всей моей жизни?» Он ждал, когда Авгурка произнесет его. Он затаил дыхание.

Теперь все ее тело расслабилось, руки безвольно свисали по бокам, и Оттилия говорила властным непререкаемым голосом, глядя на стену, где еще недавно все они наблюдали видение.

— Экспонометр — это прибор, помогающий глазу, согласно Науке Предков, — напомнила она. — Далее «особые импортные бинокли» и, наконец, «четкость обзора, дальность обзора — за минимальную цену» — сказала нам машина об Эрике. Нет сомнений в том, чего хотят наши предки от Эрика, кем он должен стать, если нам суждено отомстить Чудовищам и вернуть по праву принадлежащую нам Землю.

Спасибо Проектору, спасибо им всем и каждому предку в отдельности! По крайней мере, их послание не было двусмысленным. Но что же оно означало?

Теперь Оттилия-Авгурка, Оттилия-Предсказательница повернулась лицом прямо к нему, стоявшему в стороне от остального, нетерпеливо ожидавшего Человечества. Он выпрямился и замер, готовясь принять свою судьбу.

— Эрик, — промолвила она, — Эрик-Одиночка, ты можешь отправляться на свою Кражу. Если тебе повезет и ты вернешься живым, ты станешь мужчиной. А став мужчиной, ты уже не будешь Эриком-Одиночкой, но получишь имя Эрик-Око. Эрйк-Глаз, Эрик, ищущий Путь для Человечества. Эрик, мстящий Чудовищам с открытым взглядом. Ибо таково слово предков, и все вы слышали это.

Наконец Эрик мог свободно вздохнуть, что он и сделал шумно и радостно в унисон со всем Человечеством, которое тоже, затаив дыхание, внимало Оттилии. Эрик-Око — вот кем ему суждено теперь быть. Если ему повезет. Если он останется жив.

Эрик-Око. Эрик-Глаз. Теперь он все знал про себя. Все было решено навсегда. Это было хорошее имя и прекрасная обязанность. Ему очень повезло.

Рита-Летописица и ее дочь Хэрриет-Рассказчица отнесли проектор назад — в специальную нишу за Тронным Холмом. И несмотря на священнодействие, в котором Хэрриет участвовала, молодая женщина не могла оторвать глаз от Эрика. Теперь он стал важной особой, или, по крайней мере, станет, когда вернется. Эрик заметил, что и другие женщины, достигшие брачного возраста, бросают на него такие же взгляды.

С торжествующим видом Эрик начал прохаживаться кругами перед Человечеством. Он ждал, когда Оттилия, теперь уже не Авгурка и не Предсказательница, а снова Первая Жена Вождя, вернется на свое место во главе Женского Сообщества, и он сможет начать свою песнь.

Эрик откинул голову, раскинул руки и гордо, притоптывая, принялся плясать. Он выделывал головокружительные пируэты, подпрыгивал и падал на четвереньки, сопровождая все это пением.

Он пел от переполнявшей его гордости за свое будущее звание воина, от уверенности в себе. Он исполнял песнь-обещание своим собратьям:

Я — Эрик-Око,
Эрик Открытое Око,
Эрик-Электроглаз,
Эрик Дальнозоркий, Ясноокий,
Эрик-Следопыт…
Эрик Ищущий и Находящий Путь.
Ты потерялся в незнакомом месте?
Я отыщу тебе путь домой.
Ты запутался в развилках коридора?
Я выберу нужный проход.
Ты окружен врагами и скрытыми западнями?
Я обезврежу их вовремя и Человечеству помогу.
Я пойду впереди группы воинов,
Чтобы они ни о чем не тревожились,
Чтобы смело шли побеждать,
Ибо Эрик-Око ведет их, указывая путь!
И так он пел и танцевал перед Человечеством в свете огромных ламп в самом большом центральном коридоре. Он пел о цели своей жизни точно так же, как несколько незапамятных времен тому назад пел Рой-Бегун о быстроте и силе своих ног, а еще раньше дядя Томас — о своей способности угадывать и обезвреживать капканы; как когда-то пел его собственный отец о грядущих похищениях, и кладовых Чудовищ, которые он будет опустошать на благо Человечества. Эрик пел, подпрыгивал и кружился под ритмичный топот и хлопанье в ладоши всего человеческого воинства, сопровождавшего этот торжественный обряд.

Потом Франклин Отец Многих Похитителей закряхтел, и все умолкли. Эрик резко оборвал свой танец — все его тело истекало потом, руки и ноги дрожали.

— Так должно быть, — заметил Франклин, — после того как будет совершена Кража. Но сначала — Кража. Сначала Кража, потом — звание Мужчины. Так что давай теперь обсудим твою Кражу.

— Я отправляюсь в пещеры Чудовищ, — гордо провозгласил Эрик, откинув назад голову. — Я войду один в их пещеры, без спутников, лишь с оружием в руках, как подобает воину. Я украду у них, как бы ни была велика опасность, какая бы угроза ни нависла надо мной. И то, что я украду, я принесу сюда на радость и пользу Человечества.

Франклин кивнул и ответил как положено:

— Хорошо. Это речь воина. Что же ты обещаешь украсть у Чудовищ? Ибо ты должен заранее заявить о своей первой Краже и в точности выполнить свое обещание.

Вот они и подошли к этому. Эрик в поисках поддержки бросил взгляд на своего дядю. Но Томас-Капканолом стоял, отвернувшись. Эрик облизал губы. Ну что ж, может, это и сойдет ему с рук. В конце концов, юноша, идущий на свою первую Кражу, имеет полную свободу выбора.

— Я обещаю совершить Кражу третьей категории, — произнес Эрик слегка дрожащим голосом.

Реакция превзошла все его ожидания. Франклин Отец Многих Похитителей резко взвизгнул и, соскочив с Тройного Холма, уставился на Эрика. Его огромное брюхо и заплывшие жиром руки тряслись от изумления.

— Ты сказал — третья категория?! Третья?

Порядком напуганный Эрик только кивнул.

Франклин повернулся к Первой Жене Вождя Оттилии, и оба уставились туда, где в центре своего отряда стоял Томас-Капканолом, как будто даже не замечавший поднявшегося переполоха.

— Что это значит, Томас? — требовательно спросил вождь — вся его вежливость и учтивость испарились в мгновение ока. — К чему ты клонишь? Что это за третья категория, которую вы замыслили?

— К чему я клоню? — непонимающе поинтересовался Томас. — Я тут ни при чем. Мальчик имеет право выбрать себе категорию. Если он хочет совершить Кражу третьей категории, ну что ж, это его дело. Какое я имею к этому отношение?

Вождь пристально посмотрел на Томаса, потом резко повернулся к Эрику и кратко заметил:

— Ну что ж, Ты сделал свой выбор. Третья категория. А теперь перейдем к торжественной трапезе.

Но настроение у Эрика почему-то внезапно испортилось. Пир в честь его инициации, предшествующий первой Краже, — как он ждал этого! — но теперь он чувствовал, что оказался замешанным в каких-то таинственных и опасных событиях, подспудно происходящих в Человечестве.

И вождь явно считал его одним из основных виновников возникшего недоразумения. Обычно юноша, отправляющийся на свою первую Кражу, становился центром всех разговоров во время трапезы, происходившей в центральном коридоре. С одной стороны от него пристраивались женщины, с другой — мужчины, дети толпились по краям — там, где свет был более тусклым. Но на этом пиру вождь обращался к Эрику лишь в самых необходимых случаях, когда того требовал ритуал; все остальное время взгляд его безостановочно блуждал между Эриком и Томасом-Капканоломом.

Один раз Франклин встретился глазами с Оттилией, своей любимой и первой женой. Взгляд его был столь красноречив, словно он и вправду что-то сообщал ей поверх голов заполнившего весь коридор Человечества, хотя губы его и не шевелились. Они обменялись кивками и снова повернулись к дяде Эрика.

Присутствующие тоже ощущали напряженность атмосферы, мало кто смеялся, ничто не напоминало обычное веселье инициационного пиршества. Отряд Капканолома тесно сплотился вокруг своего главы: большинство воинов даже не удосуживались есть — все сидели в напряженных позах. Остальные военачальники, такие, как Стефен Сильная Рука и Гарольд-Копьеметатель, тоже выглядели встревоженными, и выражения их лиц свидетельствовали, что их одолевают невеселые мысли.

Даже дети вели себя на удивление тихо. Они разносили пищу, над которой женщины заблаговременно произнесли свои заговоры, и поспешно возвращались на свои места, не сводя со старших огромных глаз.

В результате Эрик почувствовал явное облегчение, когда Франклин Отец Многих Похитителей громко рыгнул, потянулся и разлегся на полу. Через несколько минут он уже крепко спал, оглашая коридор громким храпом.

Официально началась ночь.

IV

Как только закончился период сна, и вождь проснулся и зевнул, провозглашая тем самым наступление дня, отряд Томаса-Капканолома отправился в путь.

Эрик, все еще называемый Одиночкой, нес в своем ранце бесценную набедренную ременную перевязь воина вместе с провизией, заботливо собранной женщинами на несколько дней. Они намеревались вернуться до наступления следующего периода сна, но, отправляясь в экспедицию во владения Чудовищ, приходилось быть готовыми ко всему.

Отряд сохранял походный порядок, широко растянувшись в длинную цепочку так, что каждый воин с трудом различал впереди идущего. Впервые в своей жизни Эрик нес лишь те копья, которые принадлежали ему. Запасное вооружение отряда, как и часть провизии, нес новый послушник, шедший за Эриком и взиравший на него с тем же смешанным чувством ужаса и восхищения, с которым когда-то и Эрик относился ко всем воинам.

Перед Эриком, то появляясь, то исчезая на поворотах тускло освещаемого коридора, шагал Рой-Бегун — его длинные, как ходули, ноги передвигались будто механически. А во главе цепочки, как было известно Эрику, шел его дядя. Томас-Капканолом двигался осторожно, но без лишних остановок; большим фонарем, привязанным ко лбу, он освещал то одну, то другую стену необитаемого коридора и снова устремлял луч вперед. Мускулистая рука Томаса сжимала тяжелое копье, готовая в любой момент отразить нападение; сурово сомкнутые уста могли в каждую секунду поднять сигнал тревоги в случае возникновения опасности.

Вот что означало быть мужчиной! Всю жизнь ходить в походы, рискованные экспедиции, овеянные славой, чтобы Человечество могло достойно питаться, иметь вооружение и жить, как оно того заслуживает. А после триумфального победоносного возвращения взирать на приветственный танец женщин, шествующих навстречу усталым воинам, подносящих воду и принимающих добычу, которую только они могли превратить в полезные для Человечества предметы. А потом, После трапезы и отдыха, танец воинов, в котором для всего племени воспеваются и изображаются подробности этой экспедиции — со всеми опасностями, которые пришлось преодолеть, со всеми выдающимися мужественными поступками, со всеми странными и таинственными приключениями и загадками, с которыми довелось столкнуться.

Но главное — увиденные достопримечательности! И ему, как Эрику-Оку, верно, будет поручаться особая роль, когда его отряд встретится с чем-то интересным. О как высоко будет подпрыгивать Эрик-Око, как громко, гордо и мелодично он будет воспевать диковины, встреченные на пути!

— Эрик-Око, — будут шептаться женщины. — Какой замечательный, прекрасный образец мужчины! Как счастлива будет та, на которую он обратит внимание!

Например, Хэрриет-Рассказчица. Сегодня утром, перед их уходом она наполнила его флягу свежей водой, словно он уже признанный мужчина, а не юноша, отправляющийся на самое великое испытание. На глазах всего Человечества она, опустив глаза и с покрасневшим лицом, наполнила и поднесла ему флягу. Она вела себя с ним как жена с мужем, и многие воины — хвастливо подумал Эрик — многие признанные воины, имевшие не одну кражу у себя за плечами, заметили, что, похоже, Эрик одновременно вступит в брак и в ряды Мужского Сообщества.

Конечно, из-за ее рыжих волос и вздорного характера ее матери, Хэрриет не могла считаться очень уж завидной женой. И все же среди признанных воинов было немало и таких, которым не удавалось убедить ни одну женщину спариться с ними и которые с неприкрытой завистью взирали на Франклина и трех его жен. То-то они будут завидовать Эрику, когда он, новоиспеченный воин, спарится в первую же ночь после возвращения со своей Кражи! Пусть тогда попробуют звать его Одиночкой!

Он с Хэрриет будет приносить помет за пометом — многочисленные, обильные пометы по четыре, пять, даже шесть детенышей. И все позабудут, что когда-то он был единственным в чреве своей матери; и остальные женщины, подруги других воинов, будут соперничать между собой, пытаясь привлечь его внимание, как сейчас они пытаются попасться на глаза Франклину Отцу Многих Похитителей. Он посрамит выводки Франклина, заставив их выглядеть жалкими в сравнении с собственными, он докажет, что единственная надежда на прирост Человечества кроется в его чреслах, и только его. И когда придет время выбирать нового вождя…

— Эй ты, мечтатель-одиночка! — послышался спереди крик Роя. — Может, ты протрешь глаза и будешь следить за сигналами? У нас экспедиция во владения Чудовищ, а не прогулка по женскому коридору. Может, ты будешь повнимательнее? Глава отряда зовет тебя.

И сопровождаемый смешками, доносившимися сзади и спереди — раздери его предки, даже новый послушник смеялся! — Эрик, крепко сжав в руке фонарь, бросился бегом к началу цепочки. Ни один воин не упустил случая поинтересоваться у него, как зовут девушку, о которой он думал, а некоторые требовали и пикантных подробностей. Поскольку же Эрик игнорировал их вопросы, некоторые пустились в построение собственных гипотез, и — о ужас! — многие из них оказались недалеки от истины.

Дядя отреагировал на его появление не многим лучше.

— Эрик-Око! — прорычал Капканолом. — Если ты не проснешься, тебя будут звать Эрик-Соня, Эрик-Слепец! Оставайся со мной и постарайся вести себя достойно собственного имени. Мы вступаем в опасные коридоры, а зрение у меня хуже твоего. Кроме того, мне надо кое-что тебе сказать. — Обернувшись, он крикнул идущим позади: — Вытянитесь подальше! Шире расстояние! Держать дистанцию в бросок копья друг от друга.

Когда команда была выполнена, он вполголоса пробормотал Эрику:

— Хорошо. Теперь можно поговорить, и нас не услышат. Моим ребятам можно доверять, но зачем рисковать лишний раз?

Эрик кивнул, так и не понимая, о чем идет речь. В последнее время дядя вел себя как-то странно. Но все равно он оставался лучшим военачальником во всем Человечестве.

Они двигались вместе в свете люминисцирующего вещества в фонаре Эрика и в луче налобной лампы Томаса, почти на сотню футов вперед окрашивавшей коридор в призрачный желтоватый оттенок. Со всех сторон их окружали шероховатые однообразные стены коридора. Они казались мягкими и пористыми, но Эрик знал, каких огромных трудов стоило выдолбить в них проход. Даже изготовление ниши, вмещающей пару пригоршней нужных Человечеству изделий, требовало труда нескольких дюжих мужчин по меньшей мере в течение двух периодов сна.

Откуда взялись эти коридоры? Одни говорили, что проходы выкопали еще предки, когда начали бороться с Чудовищами. Другие утверждали, что они существовали всегда и лишь дожидались, когда Человечество обнаружит их и воспользуется ими.

Коридоры тянулись во всех направлениях. Темные и тихие, изогнутые, с бесчисленными ответвлениями, они уходили все дальше и дальше, туда, куда еще не ступала нога человека. Эрик знал, что именно этот путь ведет во владения Чудовищ: он не раз ходил им в качестве скромного копьеносца, когда отряд дяди отправлялся в экспедиции за тем, что необходимо Человечеству. Другие коридоры вели в более экзотичные и опасные места. Но есть ли у них конец? Существуют ли пространства, лишенные коридоров?

Что за фантазия! Даже Чудовища, какими бы огромными они ни были, тоже живут в коридорах. И все же существовала легенда, согласно которой Человечество когда-то обитало не здесь, вне этих разветвляющихся и переплетающихся проходов. Где же тогда жили люди? Стоило об этом задуматься, и голова начинала кружиться.

Эрик и Томас приблизились к месту, где проход разделялся надвое и расходился в противоположные стороны.

— Который? — спросил Томас.

И Эрик, не колеблясь, указал на правый.

Томас-Капканолом кивнул.

— У тебя хорошая память, — промолвил он, устремляясь в направлении, указанном Эриком. — Но это только одна половина того, что нужно настоящему Оку. Другая заключается в предчувствии, интуиции: какой путь выбрать. Этим ты тоже обладаешь. Я не раз замечал это за тобой в экспедициях. Потому-то я и сказал этим женщинам — Рите и Оттилии — как тебя должны звать. «Он — Эрик-Око, — сказал я им, — подыщите соответствующее видение мальчику».

Эрик был так потрясен, что чуть не застыл как вкопанный.

— Ты выбрал мне имя? Ты сказал им, какое нужно видение? Это… это… я никогда не слышал ничего подобного!

Дядя рассмеялся.

— Это ничем не отличается от сделки, которую заключил Франклин с Оттилией-Предсказательницей, чтобы она выбрала видение, указывающее на него как на вождя. Он становится вождем, она — Первой Женой Вождя, а следовательно главой Женского Сообщества. Религия и политика всегда были связаны друг с другом, Эрик, по крайней мере в наше время. Мы живем не в старое время, когда Наука Предков была священной, а главное — действенной.

— Но она и сейчас действенна, Наука Предков, не правда ли? — жалобно спросил Эрик. — Хотя бы иногда?

— Не будь глупцом. Конечно, иногда она действенна. Без должного ритуала мы бы не осмелились отправляться в экспедицию. Но она не настолько действенна и не настолько могущественна, как Чуждая Наука. Чуждая Наука действенна для Чудовищ. И она должна начать работать на нас. Тут-то и пойдет речь о тебе.

Эрик заставил себя вспомнить, что его дядя — опытный военачальник, прославленный воин. Защита и помощь Томаса-Капканолома сделали из него, презренного одиночки и сироты, о родителях которого даже не осмеливались вспоминать, уже почти мужчину — настоящего похитителя. Ему еще очень повезло, что ни одна из жен его дяди не произвела на свет сына, который дожил бы до юношеского возраста. Эрику еще предстояло многому научиться у этого человека.

— Так вот, — продолжал Капканолом, не отрывая взгляда от тянущегося впереди сумрачного коридора. — Когда мы дойдем до территории Чудовищ, отправишься туда. Естественно, ты пойдешь один.

«Само собой разумеется, — подумал Эрик. — А как же иначе можно осуществить свою первую Кражу?» Первая Кража для Человечества совершалась в одиночку, чтобы доказать свое мужество, отвагу, а кроме того, личное везение. Это было совсем не то, что обычная совместная кража — организованное похищение большого количества продуктов, которыми Человечество сможет пользоваться в течение многих периодов сна — чуть ли не одну десятую часть незапамятного времени. При обычном совместном Похищении, совершаемом каждым отрядом по очереди, воину придется полагаться на везение и сноровку всех членов своего отряда. И поэтому он должен знать, что каждый из них в одиночку совершил свою личную Кражу и доказал свои способности.

Кражи при любых обстоятельствах являлись делом опасным. И естественно, любой хотел, чтобы рядом находились умнейшие, отважнейшие и самые удачливые воины.

— Как только войдешь, держись ближе к стене. Не поднимай глаз вверх, а то сразу застынешь на месте. Смотри на стену и иди вдоль нее. Двигайся быстро.

В общем ничего нового. Каждому посвященному, перед тем как он отправляется на свою Кражу, по многу раз повторяли, как опасно смотреть вверх, когда впервые вступаешь на территорию Чудовищ. Смотреть надо на стену и, двигаясь бегом рядом с нею, все время ощущать ее плечом. Почему нужно так поступать, Эрик не имел ни малейшего представления, но он давно привык относиться к этому как к неоспоримому факту.

— Хорошо, — продолжил Томас-Капканолом. — Когда войдешь, повернешь направо — направо, слышишь меня, Эрик? — повернешь направо и, не поднимая глаз, побежишь вдоль стены, касаясь ее плечом через каждые несколько шагов. Через сорок-пятьдесят шагов ты приблизишься к очень большой штуке, строению, которое почти вплотную прилегает к стене. Оторвавшись от стены, ты повернешь налево вдоль этого строения, потом увидишь вход в него. Но в этот первый вход не поворачивай, Эрик; пройди мимо него. Не забывай: вверх смотреть нельзя. Через двадцать, двадцать пять шагов будет второй вход, больше по размеру. В него ты и зайдешь.

— В него я и зайду, — послушно повторил Эрик, запоминая дядины слова. Он получал указания для своей Кражи — самого важного поступка всей его жизни! Все, что говорил ему дядя, нужно было внимательно выслушать и запомнить до мельчайших подробностей.

— Ты окажешься в помещении, которое будет напоминать коридор, только сначала там будет темнее. Стены будут поглощать свет от твоего фонаря. Через некоторое время коридор выведет тебя в огромное пустое помещение — оно действительно огромное и очень темное. Ты пойдешь прямо, изредка оглядываясь на свет, льющийся из входа, и удостоверяясь, что он находится непосредственно за тобой. Далее перед тобой окажется еще один коридор, на этот раз низкий. На первой же его развилке сверни вправо — и ты на месте.

— Где? Где я окажусь? И что будет дальше? — нетерпеливо спросил Эрик. — Как я осуществлю свою Кражу? И где я отыщу вещь третьей категории?

Казалось, Томаса-Капканолома что-то удерживает от дальнейшего рассказа. Как это ни поразительно, но он действительно нервничал!

— Там будет Чужак. Ты скажешь ему, кто ты, и назовешь свое имя. Остальное сделает он.

Теперь Эрик действительно остановился как вкопанный.

— Чужак? — повторил он в полном недоумении. — Кто-то, не входящий в наше Человечество?

Дядя схватил его за руку, увлекая за собой.

— Ну, ты уже видел Чужаков, — рассмеялся он. — Ты же знаешь, что, кроме Человечества, в коридорах живут и другие… люди. Тебе ведь это известно, не правда ли, мальчик?

Конечно, это было известно Эрику.

С раннего детства он сопровождал дядю и его отряд в военных и торговых походах, когда те отправлялись в дальние коридоры. Он знал, что живущие там люди относятся к ним свысока, что они более многочисленны, чем его народ, и ведут более богатую и безопасную жизнь, — и тем не менее он не мог не испытывать к ним жалости.

Они всего лишь Чужаки, тогда как он — будущий воин Человечества.

И дело было не только в том, что Человечество жило в передних коридорах, наиболее близко расположенных к кладовым Чудовищ. Это огромное преимущество уравновешивалось — и он признавал это — опасностями, связанными с ним, хотя постоянный риск и угроза смерти являлись свидетельством величия Человечества. Они были более великим народом, несмотря на свою техническую отсталость. Так что ж в этом такого, если они основные поставщики сырья для более многолюдного и менее отважного населения дальних коридоров? Долго ли удастся их кузнецам, гончарам, скорнякам и прочим мастерам продолжать заниматься своим ремеслом, если Человечество перестанет снабжать их основными товарами— пищей, тканями, металлом, — которые оно столь ловко выкрадывает из владений Чудовищ? Нет, Человечество — самое отважное, самое великое и самое значительное племя во всех коридорах. Но дело даже не в этом.

Дело в том, что с Чужаками разрешалось иметь отношения только в случае крайней необходимости. В конце концов, они — всего лишь Чужаки. Человечеству полагалось гордо сторониться их.

Торговать с ними — да, ну что ж, приходилось торговать. Человечество нуждается в наконечниках для копий и крепких древках, ранцах и набедренных повязках, флягах и сосудах для приготовления пищи; это полезные предметы, и их можно получить в обмен на груды краденого бесформенного, необработанного вещества. Спариваться с похищенными у них женщинами — ну что ж, это в порядке вещей: лишние женщины, которые могли принести Человечеству новые сведения и технические навыки, никогда еще не были помехой. Но они сразу же вливались в состав Человечества, точно так же, как захваченные кем-либо женщины Человечества теряли всякое отношение к нему и воспринимались как чужие. А уж что касается сражений с Чужаками, ведения с ними войн — так для воина нет ничего приятнее и веселее, если не считать краж.

С Чужаками можно ловко и расчетливо торговать, постоянно подозревая их в нечестности, у них можно красть женщин с радостным ликованием, потому что это уменьшало их количество и увеличивало ряды и благосостояние Человечества, и с ними можно сражаться, если это давало большую прибыль, чем обычная торговля, иногда отражать их нападения, когда они заставали Человечество врасплох в собственных коридорах.

Во всех отношениях на них было наложено табу, и они считались Теми-с-которыми-не-общаются, как не общаются и с Чудовищами, обитающими по другую сторону владений Человечества. И если воину доводилось повстречать Чужака, отбившегося от своих, он просто убивал его не задумываясь.

И уж конечно он не обращался к нему за советом по поводу собственной Кражи.

Когда они достигли цели своего путешествия — широкого, оканчивавшегося тупиком коридора, Эрик все еще размышлял над невообразимыми указаниями своего дядюшки. В этом месте в глухой стене была вырезана дверь — щель начиналась от пола, поднималась почти до уровня головы человека, изгибалась и снова опускалась вниз.

Выход на территорию Чудовищ.

Томас-Капканолом замер прислушиваясь. Когда его тонкий слух не уловил никаких необычных шумов поблизости, никаких признаков опасности с противоположной стороны двери, он сложил руки у рта, повернулся назад и тихонько завыл, подавая сигнал своему отряду. Четверо воинов и послушник-оруженосец быстро приблизились и окружили его. Потом по знаку своего начальника все опустились на пол у двери.

Поспешно и не говоря ни слова они принялись за еду, пригоршнями доставая из ранцев пищу, приготовленную женщинами, и запихивая ее себе в рот. Лучи от налобных ламп непрерывно метались взад и вперед по пустому сводчатому коридору. Это было очень опасное место. Место, где могло произойти все, что угодно.

Эрик ел меньше всех, как это и полагалось перед первой Кражей. Он знал, что ему нужно как никогда раньше сохранять подвижность тела и трезвость рассудка. И когда начал укладывать обратно в ранец остатки пищи, он заметил, что дядя одобрительно кивнул ему.

Пол под ногами слегка вибрировал, и то и дело до слуха доносилось журчание. Эрик понимал, что это означает: они находились в священном месте — непосредственно над канализационными трубами Чудовищ. Две огромных трубы пролегали здесь бок о бок. Одна из них была сточной — к ней Человечество приносило мусор и здесь же совершался обряд погребения умерших. Вторая труба являлась основным источником свежей воды, без которой жизнь оборвалась бы. На обратном пути, перед тем как отправляться домой, Томас-Капканолом вскроет трубу, и они пополнят запас воды в своих флягах. Вода в непосредственной близости от владений Чудовищ была самой вкусной и свежей.

Томас поднялся и подозвал к себе Роя-Бегуна. Под напряженными взглядами остальных воинов они приблизились к трещине и прильнули к ней ушами. Тщательно прислушиваясь, они вставили в нее наконечники копий и, пользуясь ими как рычагами, осторожно извлекли плиту, а потом положили ее на пол.

В проем хлынул слепящий белый свет.

Владения Чудовищ. Чуждый враждебный свет их территории. Не раз Эрик видел, как в эту белизну уходили воины, отправляясь на выполнение своих мужских обязанностей. И вот наступил его черед.

С тяжелым копьем наготове Томас выглянул наружу. Изогнувшись, он посмотрел — вверх, вниз и по сторонам, после чего вернулся в коридор.

— Новых ловушек нет, — тихим голосом заметил он. — А та, которую я обезвредил в прошлую экспедицию, все еще на стене. Ее еще не починили. Ну, Эрик, отправляйся, мальчик.

Эрик встал и подошел к проему, помня о том, что глаз поднимать нельзя. «Не смотри вверх, — сколько раз ему повторяли это, — особенно в первый выход на территорию Чудовищ. А если посмотришь, остолбенеешь, пропадешь и погибнешь».

Томас тщательно оглядел Эрика, проверяя, плотно ли подвязаны новые набедренные ремни, удобно ли висят за плечами ранец и копья. Потом он вынул из правой руки Эрика тяжелое копье и заменил его на легкое.

— Если тебя заметит Чудовище, — прошептал он, — от тяжелого копья не будет никакого толка. Прячься тогда в ближайшее укрытие и бросай копье как можно дальше. Тогда есть надежда, что Чудовище примет копье за тебя и схватит его.

Эрик машинально кивал, хотя и это слышал уже много раз: один из уроков, которые он знал наизусть. Во рту у него пересохло. Какая жалость, что просьбу напиться в такой момент вряд ли сочли мужественным поступком.

Томас-Капканолом забрал у него фонарь и укрепил на голове налобную лампу, после чего мягко подтолкнул к проему.

— Ступай совершать свою Кражу, Эрик, — прошептал он. — И возвращайся мужчиной.

V

Эрик перешагнул рубеж и оказался на территории Чудовищ. Со всех сторон лился чуждый свет, вокруг простирался непонятный мир. Коридоры, Человечество, все знакомое и привычное осталось позади.

Из живота к горлу словно тошнота стал подступать страх.

«Не смотри вверх. Опусти глаза, иначе окаменеешь на месте. Держись ближе к стене, иди вдоль стены, смотри на стену. Поверни направо и двигайся вдоль стены. Двигайся быстро».

Эрик свернул и задел правым плечом стену. Не поднимая глаз, он бросился бежать, через равные промежутки времени касаясь стены. Он бежал изо всех сил, напрягая мышцы и считая про себя шаги.

«Двадцать шагов. Но откуда этот свет? Он повсюду и такой ослепительно белый. Двадцать пять шагов. Прикоснись плечом к стене. Не делай этого, главное — не удаляться от стены. Тридцать шагов. При таком свете нет никакой необходимости в налобной лампе. Тридцать пять шагов. И пол совсем не похож на тот, что в коридорах. Ровный и жесткий. Как и стена. Ровная и твердая. Сорок шагов. Беги и смотри вниз. Не поднимай глаз. Сорок пять шагов».

Он чуть не ударился головой о строение, про которое ему говорил дядя, но благодаря собственной интуиции и полученным указаниям умудрился вовремя свернуть налево. Новая стена отличалась по цвету от предыдущей и, как он заметил, была сделана из другого материала. «Смотри вниз. Не поднимай глаз». Он приблизился к отверстию, напоминавшему вход в низкий коридор.

«Не входи в первый вход, Эрик. Пропусти его». Он снова начал считать шаги. Еще двадцать три шага, и он приблизился ко второму входу, более широкому и высокому. Эрик нырнул внутрь. «Сначала будет темно. Стены будут впитывать свет твоей лампы».

Эрик остановился, переводя дыхание. Чувство чуть ли не благодарности к кромешной тьме охватило его. После этого ужасного пронизывающего белого сияния, сумрак казался уютным и знакомым, напоминая родные коридоры, которые теперь так далеко.

Он знал, что здесь он может передохнуть. Первая и наиболее опасная часть пути осталась позади. Он уже миновал открытое пространство.

Он углубился во владения Чудовищ. Следуя указаниям дяди, он мчался изо всех сил, пока благополучно не добрался до укрытия. И он был все еще жив.

Худшее осталось позади. И это самое главное.

Владения Чудовищ. Они находились у него за спиной, озаренные неведомым светом. И теперь… А почему бы и нет? Теперь, когда он в относительной безопасности, можно рискнуть. Он хотел попробовать…

Осторожно, испуганно он повернулся, поднял глаза и взглянул.

Совершенно непроизвольно вырвавшийся из него крик напугал его почти так же, как и то, что он увидел. Он закрыл глаза и метнулся в сторону, рухнув как подкошенный на пол. Неподвижно, словно парализованный, он пролежал довольно долго.

Этого не могло быть. Глаза обманули его… Ничто не могло вздыматься на такую невероятную высоту, простираясь все дальше и дальше в необъятном пространстве!

Спустя некоторое время он снова открыл глаза, осторожно устремляя взгляд лишь на близлежащую тьму. Впрочем, по мере того, как глаза его привыкали, она перестала казаться таким уж кромешным мраком. Теперь ему хватало желтоватого света налобной лампы: он различал стены, отстоящие друг от друга почти на такое же расстояние, как в родных коридорах, но отличающиеся тем, что располагались совершенно под прямыми углами к потолку и полу. А дальше виднелся особенно плотный сгусток тьмы. «Коридор приведет тебя к огромному помещению, действительно огромному и темному».

«Интересно, что это за место? — подумал Эрик. — И как его используют Чудовища?»

Надо было оглянуться, посмотреть еще раз. Ведь он — Эрик-Око. А Око должно взирать на все.

«Надо взглянуть еще раз.

Но украдкой, украдкой».

Эрик обернулся и начал потихоньку открывать глаза, сжав зубы, чтобы из него снова не вырвался крик. Но, даже несмотря на это, он опять чуть было не закричал, поспешно закрыл глаза, выждал и снова начал их открывать. Мало-помалу, прилагая всю силу воли, постепенно он добился того, что мог смотреть в открытую сияющую бесконечность, не теряя контроля над собой. Она подавляла и приводила в смятение, и все же, если не смотреть слишком долго, он мог вынести ее вид.

Пространство. Огромное, необъятное. Пространство на пространстве и еще раз на пространстве, и все омыто пронзительным светом. Пространство тянулось вверх, расстилалось во все стороны, уходя все дальше и дальше в бесконечность. Однако в фантастической дали все же был виден его предел. Там созданная гигантами стена, наконец, ограничивала этот простор. Она возвышалась над ровным плоским полом, исчезая где-то в неразличимой вышине.

А до нее — если хватало сил на столь долгий взгляд — до нее располагались разные объекты. Огромные, но не столь чудовищные, как необъятное пространство, окружающее их, чуждые предметы. Не похожие ни на что знакомое.

Нет, это не совсем так. Вот, например, та штука. Эрик узнал ее.

Огромное приземистое сооружение, похожее на ранец без лямок. С детства ему не раз доводилось слышать, как о нем рассказывают воины по возвращении из экспедиций во владения Чудовищ.

Там хранится пища, приятная на вкус. В одном этом помещении пищи столько, что все Человечество могло бы кормиться бесчисленное количество незапамятных времен. И в каждом таком строении — разная пища.

Ни одно копье, имевшееся в распоряжении Человечества, не могло продырявить материал, из которого изготовлены контейнеры, по крайней мере внизу, где он наиболее плотный. Насколько Эрик знал, воинам приходится подниматься до середины строения, где стенки тоньше, и можно их продолбить. Затем куски пищи передаются от одного воина к другому, каждый из которых держится за шаткие скобы на поверхности строения.

Когда сваленная на полу куча становится достаточно большой, все спускаются вниз и набивают свои специальные объемистые ранцы, использовавшиеся для таких экспедиций. И крадутся обратно в коридоры, туда, где одни лишь женщины могут определить, годна ли пища к употреблению, и, если годна, приготовить ее соответствующим образом.

Вот, где бы он находился сейчас, — на этом строении, вырезая в нем отверстие, — если бы выбрал Кражу первой категории, как большинство юношей. Он вырезал бы отверстие, зачерпнул пригоршню пищи — в первую Кражу годилось любое количество, даже самое малое — и уже готовился бы к обратному пути, предвкушая восхищение женщин и всеобщее признание. Он совершил бы нормальный, полезный Человечеству поступок.

И вместо этого…

Он заметил, что смотрит на комнату Чудовищ из своего укрытия без всякого тошнотворного чувства. Ну что ж, уже одно это было достижением. После такого относительно короткого времени, проведенного здесь, он может спокойно осматриваться, оценивая особенности территории Чудовищ как бывалый воин. Он еще не способен смотреть вверх широко раскрытыми глазами, но, с другой стороны, а кто способен?

Хорошо, но от этого было не легче. Ему предстояло совершить необычную кражу. Кражу третьей категории. Сувениры Чудовищ.

Эрик повернулся и, снова устремив взгляд в темноту, решительно направился вперед по прямому коридору. Свет от его налобной лампы желтоватой дорожкой ложился перед ним. Чем дальше он шел, тем шире разрасталось перед ним огромное черное пространство.

Все, связанное с его Кражей, с его посвящением в воины, казалось необычным. Томас-Капканолом, рассказывающий женщинам о его способностях, чтобы они подобрали соответствующее видение и имя. А ведь считалось, что видения посылаются предками через Проектор Науки Предков. И предполагалось, что заранее никто не может иметь ни малейшего представления, каким будет видение. Все зависело от предков и их неведомых планов относительно каждого конкретного потомка.

Мог ли он себе представить, что все видения и имена продумывались заранее и проектор специально настраивался для каждой инициации? А где же тогда религия? И если это действительно так, как можно продолжать верить в логическую последовательность событий, в зависимость между причиной и следствием?

И еще чтобы кто-то — к тому же Чужак! — помогал совершать Кражу. Кражу, которая считалась исключительной проверкой личных мужских качеств и по определению была поступком, который совершается в одиночестве.

Но если согласиться с тем, что видения выбираются заранее, почему не принять заранее подготовленную Кражу?

Эрик замотал головой. Он совсем запутался в темных закоулках своих мыслей, все его представления о мире смешались.

Одно он знал точно. Соглашение с Чужаком, в которое вступил его дядя, противоречило всем законам и заведенным порядкам Человечества. И то, что его дядя боится огласки, еще больше убеждало в том, что это является грехом.

И тем не менее, насколько понимал Эрик, его дядя — величайший человек во всем Человечестве. Томас-Капканолом не мог поступать неправильно. Однако он явно склонялся к Чуждой Науке. А Чуждая Наука считалась грехом. Но с другой стороны, если верить дяде, родители Эрика были тоже приверженцами Чуждой Науки.

Нет, это невыносимо. Слишком много на него обрушилось. И он слишком многого еще не знает. Лучше сосредоточиться на своей Краже.

Странный коридор закончился. Волосы зашевелились на голове у Эрика, когда он вступил в огромное темное помещение и ощутил на себе давящую черную пустоту. Торопливо он двинулся вперед, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что проем находится у него точно за спиной. Здесь его налобная лампа оказалась почти бесполезной. Эрик ощущал себя очень неуютно, почти так же, как на открытом пространстве.

«Какую роль играет это строение в мире Чудовищ? — снова лихорадочно подумал он. — Каково его назначение?» Хотя на самом деле он даже не хотел знать ответов на эти вопросы.

Эрик достиг противоположного края помещения уже бегом и с такой силой врезался в стену, что отлетел назад.

Он так перепугался, что даже не сразу понял, что произошло, и только потом сообразил, что, вероятно, отклонился от нужного направления.

На ощупь двигаясь вдоль стены, он наконец обнаружил вход в низкий коридор, так что ему пришлось присесть и наклонить голову, чтобы войти туда. Это место тоже не вызывало никаких приятных ощущений. Но вскоре он добрался до поворота, о котором говорил ему дядя, — и с облегчением свернул направо.

Он был на месте.

Впереди светилось несколько налобных ламп, и Эрик различил Чужаков, и не одного. Трое, нет, четверо, даже пятеро! Они сидели на корточках в углу большой квадратной ниши — трое оживленно разговаривали, а двое других возились с какими-то непонятными предметами.

При появлении Эрика все вскочили на ноги и встали перед ним широким полукругом. Эрика охватило непреодолимое желание иметь по тяжелому копью в каждой руке вместо одного легкого. С двумятяжелыми копьями воин может и защититься, и нанести сокрушительный удар. Легкое же копье годилось лишь для одного хорошего броска и все.

Тем не менее он поднял его над плечом, готовясь к броску, и принял свирепый вид, как то и подобало воину Человечества. Он решил, что, метнув копье, отскочит в сторону и постарается успеть выхватить из-за спины оба тяжелых. Но если Чужаки сразу же бросятся на него…

Один из них, мужчина среднего возраста с волевым лицом, вышел вперед, подняв копье над головой, и осторожно, почти вопросительно произнес:

— Безопасность превыше всего?

Эрик почувствовал, как мышцы его начинают расслабляться. Это было древнее мирное приветствие, когда воины встречались на территории Чудовищ, где всегда подстерегала опасность. Этот пароль свидетельствовал о взаимном осознании того факта, что они окружены куда более опасными существами, когда находятся в этом страшном месте.

Эрик произнес ответ, предписанный традицией:

— Безопасность превыше всего! — певуче произнес он, объявляя о свой готовности соблюдать перемирие на территории общего врага и отбросить все разногласия ради совместной защиты от окружающей их опасности.

Мужчина кивнул.

— Кто ты? — поинтересовался он. — Как тебя зовут и из какого ты народа?

— Эрик-Одиночка, — начал Эрик и тут же добавил: — Мне предназначено стать Эриком-Оком. Мой народ — Человечество.

— Мы ждали его, это один из наших, — пояснил мужчина окружающим, которые сразу же успокоились и, опустив копья, вернулись к своим делам. — Добро пожаловать, Эрик-Одиночка из рода Человечества. Ставь свое копье и присаживайся. Меня зовут Артур-Организатор.

Эрик осторожно опустил копье, не спуская глаз с Чужака.

Тот был такого же возраста, как его дядя, но не мог сравниться с ним мощью телосложения, оно скорее соответствовало мускулатуре обычного воина. На нем были мужские набедренные ремни, но, кроме них — словно это было недостаточной честью для воина, — его грудь и плечи тоже стягивали кожаные полосы, хотя за спиной ранца он не имел. Эрик знал, что такая мода распространена среди многих Чужаков, к тому же они завязывали сзади волосы крепким узлом, чтобы они не падали на глаза, хотя настоящему воину подобало ходить с развевающимися волосами. Кроме того, их кожаные ленты были украшены рисунком замысловатой формы — что опять-таки свидетельствовало о немужественности и слабости Чужаков.

«Кто, кроме Чужаков, — презрительно подумал Эрик, — будет толпиться в столь опасном месте, не выставив предварительно караул с обеих сторон коридора? Воистину Человечество имеет все основания смотреть на них свысока!»

Но стоявший перед ним мужчина был действительно вожаком, прирожденным руководителем, и даже гораздо более самоуверенным, чем Томас-Капканолом — лучший военачальник самого прославленного отряда Человечества. Чужак, в свою очередь, тоже рассматривал Эрика, тщательно взвешивая и прикидывая, после чего, придя к какому-то выводу, окончательно решил, какое место займет он в предполагаемом плане действий. Его вид свидетельствовал о том, что в голове у него бродит множество разнообразных идей и планов, каждый из которых, будучи претворенным в действие, неизбежно должен вести к предопределенному итогу.

Дружелюбно взяв Эрика за руку, он подвел его к остальной четверке, которая, снова опустившись на корточки, вернулась к прерванной работе и разговору. Это место ничем не напоминало место обитания племени, скорее это был штаб заговорщиков, храм новой религии в изгнании. И наступит день, когда каждый из сидящих на полу людей станет проповедником этой веры в своем народе. А Артур-Организатор будет верховным понтификом.

— Я познакомился с твоим дядей почти дюжину незапамятных времен тому назад, — сообщил он Эрику, — когда он приходил к нам с торговой экспедицией — я имею в виду, в дальние коридоры. Замечательный человек, твоя дядя, очень прогрессивный. Он постоянно посещает наши тайные собрания, и ему уготован высокий пост в новых великих коридорах, которые мы проложим в новом мире. Он напоминает мне твоего отца. Впрочем, ты тоже на него похож, мой мальчик, очень похож.

— Ты знал моего отца?

Артур-Организатор улыбнулся и кивнул головой.

— И очень хорошо. Ему предстояло стать великим человеком. Но он отдал свою жизнь за наше дело. Разве сможет кто-нибудь из нас забыть Эрика… Эрика-Кладовщика или как там его звали?

— Гроза Кладовок. Его звали Эрик Гроза Кладовок.

— Да-да, конечно, Эрик Гроза Кладовок. Незабываемое имя для нас, незабываемая личность. Но это не относится к делу; поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Скоро тебе надо будет возвращаться к дяде. — Он поднял с пола плоскую доску, покрытую странными отметками, и принялся рассматривать ее в свете своей налобной лампы.

— Как тебе это нравится? — заметил один из работавших с незнакомыми материалами Чужак другому. — Его спрашивают о его народе, а он заявляет: «Человечество». Человечество!

Сосед рассмеялся.

— Племя из передних пещер. Святые предки, что можно от них ожидать — учености? Нет ни одного племени из передних коридоров, которое не называло бы себя Человечеством. Эти недоразвитые считают, что человеческая раса исчерпывается их коридорами. Твое племя, мое племя — знаешь, как они нас называют? Чужаки. С их точки зрения, мы немногим отличаемся от Чудовищ.

— Я об этом и говорю. Ограниченные, примитивные, как Дикари. Кому они нужны?

Артур-Организатор взглянул на Эрика и резко повернулся к мужчине, которому принадлежали последние слова.

— Я объясню тебе, кому они нужны, Вальтер, — заметил он. — Они нужны Делу. Если передние племена будут с нами, это означает, что для нас будут открыты Основные пути снабжения, ведущие к территории Чудовищ. Кроме того, нам важен каждый воин, каким бы примитивным ни было его сознание. Мы должны привлечь на свою сторону все племена, если хотим, чтобы Чуждая Наука стала главной религией в коридорах, если не хотим, чтобы нас ждал такой же провал, как и последнее восстание. Нам нужны воины передних коридоров, потому что они смелы и отважны, и люди из дальних коридоров, потому что они обладают техническими навыками. Нам нужны все. Особенно сейчас.

Человек, названный Вальтером, оставил работу и прислонился к стене.

— Я бы сказал тебе, кто нам действительно нужен, — ответил он. — Кто нам нужен гораздо больше, чем эти типы из передних коридоров. Я уже сказал, что они не многим-отличаются от Дикарей, и готов повторить это. Вот если бы с нами был народ Аарона…

Лицо Организатора потемнело. Похоже, он вспомнил о каком-то своем неудавшемся плане.

— Эти снобы, — пробормотал он. — Эти высокомерные эгоисты. Пошли они в канализацию. Знаешь, Вальтер, если ты считаешь, что между передними племенами и Дикарями нет никакой разницы, пойди и попробуй побеседовать с Дикарями в следующий раз, когда они будут проноситься по коридорам. Знаешь, что из этого выйдет?

— Его съедят живьем, — заметил напарник Вальтера. — Разорвут на части и съедят живьем. По кусочку Вальтера Охотника за Оружием на каждого, кто успеет схватить.

Раздался мрачный смех, к которому присоединился и Эрик после недолгих колебаний. Ему доводилось слышать о Дикарях, орды которых, как говорили, время от времени проникали в коридоры, появляясь из какого-то странного места, называемого «Внешний Мир», — одичавшие грязные каннибалы, издававшие рычание вместо членораздельной речи. Но Эрик всегда считал их чуть ли не мифическими существами. Неужели приверженцы Чуждой Науки считали, что Дикари действительно существуют?

Существовали они или нет, но во всяком случае сравнение с ними было смертельным оскорблением.

Эти зазнайки из дальних коридоров с разукрашенными лентами и не подобающими воину манерами? Чтобы люди из разных племен так сидели и разговаривали! Да если у них было бы хоть какое-нибудь чувство собственного достоинства, они давно перебили бы друг друга.

А этот народ Аарона — кто или что они такое? — недоумевал Эрик. Народ, о котором эти напыщенные разодетые слабаки отзывались как о снобах и высокомерных эгоистах! Эрику еще никогда не доводилось слышать о народе Аарона. Интересно, какие они из себя?

Внезапно пол под ним всколыхнулся, и Эрик чуть не упал. Качаясь взад и вперед, он попытался выхватить копье из-за спины. С трудом он восстановил равновесие. Копье в его руке ходило ходуном.

Издали, через равные промежутки времени неслись оглушительные удары, от которых вибрировал пол.

— Что это? — воскликнул Эрик, поворачиваясь к Артуру. — Что происходит?

— Ты никогда раньше не слышал, как движется Чудовище? — изумленно спросил его Организатор. — Ах да, это же твоя первая Кража, значит ты впервые на их территории. Это — Чудовище, мальчик. Чудовище направляется к своей кладовой с какими-то только ему известными целями. И знаешь, они имеют полное право на это, — добавил он с улыбкой, — это ведь их кладовая. А мы только так — непрошеные гости.

Эрик заметил, что никого из присутствующих эти звуки особенно не встревожили. Он глубоко вздохнул и вернул копье на место. Но с какой силой сотрясались пол и стены! Какими фантастически огромными существами должны были быть Чудовища!

В качестве послушника ему часто доводилось стоять в арьергарде у выхода на территорию Чудовищ, когда отряд отправлялся на очередную кражу для Человечества. И несколько раз ему доводилось слышать издали тяжелые сотрясающие удары, от которых вздрагивали стены коридора. Но такого он не слышал никогда. Ничего, даже отдаленно напоминающего эти жуткие звуки.

Он посмотрел вверх на ровную поверхность потолка и тут же вспомнил огромное темное помещение, находящееся недалеко от них.

— А это, — произнес он вслух, — это строение, в котором мы находимся… Что это такое?

Артур-Организатор пожал плечами.

— Какой-нибудь из предметов мебели Чудовищ, который они используют в неведомых нам целях. А мы находимся рядом с пустым пространством, которое они всегда оставляют в основании своей мебели. Наверное, для того, чтобы ее было легче передвигать, — он прислушался к удалявшимся ударам, которые постепенно замирали вдали. — Ну, перейдем к делу. Эрик, это — Вальтер Охотник за Оружием. Он из народа Максимилиана. Вальтер, что ты можешь дать племени Эрика… то есть Человечеству?

— Я бы ничего не стал давать людям из передних коридоров, — пробормотал сидевший на корточках Вальтер. — Сколько ни объясняй им, все равно они умудрятся все сделать неправильно и только загубят дело. Дай-ка подумать. Ну, вот это довольно простая штука.

Он порылся в куче странных предметов, лежащих перед ним, и выудил из нее маленький красный желеобразный шарик.

— Единственное, что надо сделать, — принялся объяснять он, — это оторвать от него щепотку пальцами. Щепотку, не больше. Плюнуть на нее и бросить. После этого, как плюнешь, не медли. И бросай ее как можно дальше. Надеюсь, ты сможешь запомнить это?

— Да, — Эрик взял красный шарик и изумленно уставился на него. От шарика исходил странный неприятный запах, от которого у него засвербило в носу. — И что будет дальше? Что произойдет?

— Это не твоя забота, мальчик, — заметил ему Артур-Организатор. — Твоя дядя знает, когда надо будет им воспользоваться. Ты совершил свою Кражу третьей категорий — Сувенир Чудовищ. Такого еще никто в твоем племени не видел. Не волнуйся — они сядут и раскроют рты. И передай своему дяде, чтобы он привел свой отряд в мой коридор через три дня, то есть после трех периодов сна. Это будет наша последняя встреча перед восстанием. И скажи, чтобы его воины были вооружены до зубов, чтобы они взяли с собой все до самого последнего копья.

Эрик слабо кивнул. Вокруг происходило столько всего сложного и непонятного! Мир оказался гораздо больше, а жизнь в нем — гораздо многообразнее, чем он мог себе представить.

Он посмотрел, как Артур-Организатор добавляет к ряду значков на плоской доске еще один. Еще одна особенность Чужаков, вызванная их слабой памятью: в этом они опять-таки уступали представителям Человечества.

Только Эрик собрался положить красный шарик в ранец, как Охотник за Оружием вскочил и схватил его за руку.

— Там ничего нет мокрого? — воскликнул Вальтер, открывая ранец и принимаясь копаться в имуществе Эрика. — Воды нет? Запомни, стоит этой штуковине намокнуть, и тебе конец.

— Человечество держит воду во флягах, — раздраженно огрызнулся Эрик. — Вот здесь, — он указал на булькающий пузырь, закрепленный у него на бедре, — чтобы ею не пропиталась пища, — и, закинув ранец за спину, он с надменным достоинством двинулся прочь.

Артур-Организатор проводил его до коридора..

— Не сердись на Вальтера, — прошептал он. — Он вечно опасается, что никто, кроме него самого, не сможет управиться с оружием Чудовищ, которое он достает. Он так со всеми разговаривает. Теперь, может, мне напомнить тебе, как идти обратно? Очень не хотелось бы, чтобы ты потерялся.

— Я не потеряюсь, — холодно откликнулся Эрик. — У меня хорошая память и достаточно сообразительности, чтобы найти дорогу обратно. Кроме того, я — Эрик-Око, Эрик Око Человечества. Я не потеряюсь.

И с гордым видом он пошел прочь, даже не повернув головы. Пусть Чужаки знают, что он о них думает. Снобы. Самоуверенные болваны.

И тем не менее он чувствовал себя униженным, уязвленным — точно так же, как когда Рой-Бегун назвал его одиночкой перед всем отрядом. И последнее замечание, которое донеслось ему уже в спину: «Эти примитивные люди такие обидчивые!» — не улучшило ему настроения.

Погруженный в собственные мысли, он пересек громадное темное помещение, двигаясь на пятно белого света впереди. Мысли его были заняты совершенно непривычной переоценкой ценностей. Простота и свобода человечества находились на одной чаше весов, в то время как на другой— изощренная смекалка и разнообразие жизни Чужаков. С одной стороны, знание необходимых для выживания Человечества основ, с другой — многочисленные навыки и обилие предметов обихода, о которых Эрик даже никогда и не слышал. Конечно же, путь Человечества казался ему предпочтительнее и лучше.

«Зачем же дядя тогда связался с этими чужаками?» — недоумевал он, подходя к выходу из строения. Свернув налево, он миновал низкий вход, пройденный им ранее, и кинулся бегом к стене, отверстие в которой вело к родным коридорам. И почему все эти чужаки, явно принадлежащие к разным племенам, так единодушны в своем презрении к Человечеству?

Он уже свернул направо вдоль стены, и ему оставался последний отрезок пути до входного проема, когда пол под ним снова заходил ходуном, заставив его забыть об этих размышлениях. Его подбросило вверх, и, оглянувшись, он застыл на месте от ужаса.

Он оказался на открытом пространстве, и поблизости бродило чудовище. Оно снова двигалось в свою кладовую.

VI

В головокружительной дали Эрик различил невероятно длинное серое тело, о котором он слышал рассказы с детства, выше, чем сотня человек, стоящих на плечах друг у друга, и толстые серые ноги, каждая из которых была толще двух стоящих рядом самых крупных мужчин. Ему хватило одного испуганного взгляда на эту громадину, чтобы оцепенеть от страха.

Хорошо еще, что он вовремя спохватился и не выскочил вперед, и не бросился прочь от стены. Но удержало его лишь то, что бежать можно было только навстречу Чудовищу. На какое-то мгновение ему даже пришла в голову дикая мысль прорваться сквозь стену, прижавшись к которой он стоял.

И только тогда он вспомнил о дверном проеме — и то лишь потому, что мгновение назад направлялся туда. Его отделяло от входа не более тридцати или тридцати пяти шагов. Там он мог почувствовать себя в безопасности; там ожидал его дядя со своим отрядом. Человечество и коридоры — благословенные, потаенные, узкие коридоры!

И Эрик ринулся к дверному проему. Он бежал, как никогда в жизни еще не бегал; он даже представить себе не мог, что способен развить такую скорость.

Но даже во время этого безумного бега, когда слезы от напряжения выступили у него на глазах, его посетило несколько здравых мыслей — результат долгого и утомительного обучения будущих воинов. Ведь он находился гораздо ближе к строению, в котором прятались Чужаки и которое Артур-Организатор назвал предметом мебели Чудовищ. Надо было бежать в другую сторону и прятаться между ним и стеной. Там, если его только не заметило Чудовище, он мог переждать в безопасности, пока не представилась бы возможность вернуться обратно.

Но теперь возвращаться было слишком далеко. «Беги тихо, — напомнил он себе, — быстро, но бесшумно, абсолютно бесшумно. Воины не раз говорили: на таком расстоянии надо больше опасаться, что ты можешь быть услышан, чем увиден. Беги бесшумно. Если хочешь жить».

Он достиг двери. Она была поставлена на место!

Не веря своим глазам, с охватившим его животным ужасом он смотрел на изгибающийся желобок в стене, обозначавший контуры двери. Но такого никогда раньше не случалось! Это что-то неслыханное!

Потеряв голову, Эрик обрушился с кулаками на дверь. Удастся ли ему произвести достаточно шума, чтобы его услышали за нею? Или он всего лишь привлечет внимание Чудовища?

Он быстро обернулся — один взгляд, одно потерянное мгновение, чтобы оценить близость опасности. Ноги Чудовища передвигались очень медленно: его скорость могла вызвать смех, если бы не огромное расстояние, которое оно покрывало каждым шагом. И уж совсем ничего смешного не было в этой длинной узкой шее, почти такой же длинной, как само тело, и относительно маленькой головке, которая зловеще колыхалась на конце этой шеи. И эти жуткие розовые штуки вокруг шеи, сразу под головой…

Оно было гораздо ближе, чем несколько мгновений назад, но заметило ли оно Эрика и направлялось ли к нему, он не мог сказать. Что если постучать в дверь древком копья? Это может привлечь внимание, они должны услышать… Но и Чудовище не останется к этому равнодушным.

Оставалось единственное. Эрик отошел от двери и с размаху бросился на нее. Дверь слегка подалась. Еще одна попытка.

Сотрясающие пол шаги слышались уже так близко, что почти оглушали Эрика. В любой момент сверху на него могла спуститься огромная серая лапа и раздавить его в лепешку. Эрик снова разбежался, заставляя себя не смотреть по сторонам.

Еще один бросок сломя голову, еще один удар в дверь. Она определенно подавалась. Щель увеличивалась по всему периметру.

Суждено ли ему быть раздавленным? Или разможженным о стену?

Эрик уперся руками в дверь и налег на нее. Медленно и неохотно она начала уступать, покидая то место, в котором ее вырезали много незапамятных времен тому назад.

Где Чудовище? Насколько близко? Насколько близко?

И вдруг дверь плашмя обрушилась в коридор, увлекая за собой Эрика, который упал поверх нее и почувствовал внезапную боль от падения. С трудом он поднялся на ноги и ринулся дальше по коридору.

У него не было времени вздохнуть с облегчением. Его сознание повторяло слышанное им неоднократно, напоминая, как нужно дальше поступать в такой ситуации:

«Отбеги по коридору. Замри, стоя на цыпочках и готовясь к рывку. Набери в легкие как можно больше воздуха. Он может тебе понадобиться. Если услышишь шипение или свист, перестань дышать и бросайся наутек. Не дыши как можно дольше — сколько хватит сил! — затем сделай вдох и продолжай бежать. Беги, пока не удалишься на очень большое расстояние. Как можно дальше».

Эрик замер, стоя спиной к двери и готовясь в любой момент сорваться с места.

«Не оглядывайся, повернись в том направлении, куда тебе надо будет бежать. Думай только об одном, прислушивайся лишь к одному: шипящий или свистящий звук. Когда услышишь его, затаи дыхание и беги».

Напрягшись, готовый к мгновенному рывку, он ждал.

Время тянулось медленно. Память подсказала ему, что надо считать. «Если ты неторопливо досчитаешь до пятисот и за это время ничего не произойдет, скорее всего, все в порядке. Можешь считать, что Чудовище не заметило тебя». Так говорили опытные воины, попадавшие в подобные переделки.

Пятьсот. Он досчитал до пятисот и ради перестраховки, все в таком же напряжении, все так же готовый сорваться с места, еще раз до пятисот, дойдя до самого большого числа, известного человеку, — тысячи.

Никаких свистяще-шипящих звуков не последовало. Никаких признаков опасности.

Он расслабился, и из-за напряжения, в котором он только что пребывал, ноги его неожиданно подкосились, и он рухнул на пол, застонав от облегчения.

Все было позади. Он совершил свою Кражу. Он стал мужчиной.

Он столкнулся с Чудовищем и остался жив. Он повстречался с Чужаками и беседовал с ними как достойный представитель Человечества. Обо всем этом надо рассказать дяде!

— Дядя. Но где он? Где отряд?

Наконец, полностью осознав обилие странных происшествий, Эрик поднялся на ноги и осторожно двинулся назад к дверному проему. Коридор пустовал. Они не дождались его.

Но это невероятно! Прежде чем признать посвящаемого погибшим, отряд обычно дожидался его в течение полных двух дней. Естественно, в отсутствие вождя периоды сна отмерялись военачальником. Любому отряду полагалось выждать два дня, прежде, чем оставить надежду и повернуть домой. А что касается его дяди, так он бы стал ждать и еще дольше — в этом Эрик не сомневался. Но он же быстро обернулся! Что же тогда случилось?

Он подполз к дверному проему и выглянул наружу. На этот раз у него даже не закружилась голова; зрение быстро привыкло к другим расстояниям. Чудовище было чем-то занято у противоположной стены кладовой. Когда он боролся с дверью, оно просто шло по своим делам без всяких намерений преследовать его или нападать. Скорее всего, оно даже не заметило Эрика вовсе.

Потрясающе! И это несмотря на весь произведенный им шум! Несмотря на всю его беготню и удары о дверь!

Чудовище, резко повернулось и, сделав несколько гигантских шагов, скрылось за строением, в котором Эрик повстречал Чужаков. Все вокруг — пол, стены — вздрогнуло несколько раз в такт передвижению огромного существа и снова замерло.

В полном изумлении Эрик понял, что чудовище всего лишь улеглось на строении. Оно действительно оказалось предметом мебели и не более.

Интересно, что сейчас ощущают Артур-Организатор, Вальтер Охотник за Оружием и остальные, спрятавшиеся в основании? Эрик ухмыльнулся. Надо думать, это слегка поколебало их заносчивость.

Но Эрика ждали свои дела: надо было во всем разобраться.

Подпихнув руки под лежащую на полу дверь, он начал тянуть ее вверх. Какая тяжесть! Он толкал ее медленно и осторожно, налегая то с одной, то с другой стороны, продвигая к проему. Последнее усилие — и она встала на место, и лишь узкая щель подсказывала, что здесь есть выход.

Теперь Эрик мог спокойно осмотреться.

Тут произошла схватка — в этом сомневаться не приходилось. Короткая и жестокая борьба. Внимательно изучая близлежащее пространство, Эрик повсюду наталкивался на безошибочные признаки происшедшего.

Сломанное древко копья. Пятна крови на стене. Оторванный от ранца кусок. Естественно, никаких тел. После схваток трупов никогда не оставалось. Все люди в коридорах знали, что победа обязывала воинов избавиться от трупов. Нельзя оставлять погибших противников разлагаться и загрязнять коридоры.

Значит, сражение. Он не ошибся — отряд его дяди не просто ушел, покинув его на произвол судьбы. Они явно подверглись нападению превосходящих сил: какое-то время отряд сражался и был вынужден отступить, понеся потери.

Хотя подобная догадка явно противоречила здравому смыслу. Во-первых, военные отряды Чужаков никогда не подходили так близко к территории Чудовищ. Нападениям обычно подвергались коридоры, населенные Человечеством, которые находились гораздо дальше. А в этих местах можно было встретить в лучшем случае экспедицию за фуражом, по своей численности не превышающую отряд Капканолома.

И воинам его дяди, находящимся при оружии и соблюдающим все меры предосторожности, ничего не стоило бы разделаться с кучкой ткачей, кузнецов и торговцев из дальних коридоров. Захватив несколько пленников, они отразили бы их нападение и продолжали бы дожидаться Эрика.

Оставалось два варианта: или очень странная военная экспедиция с участием двух, а то и трех отрядов, или еще более странное нападение воинов какого-то свирепого неведомого племени, тоже проживающего в передних коридорах. Но такие племена редко бродили в непосредственной близости от территории Чудовищ: у них имелись собственные выходы, и вряд ли они стали бы пользоваться чужими. Уже не говоря о том, что такие отряды тоже предпочитали вести войны с жителями дальних коридоров.

И еще одно. Если только весь отряд не был уничтожен до последнего человека — а это Эрик сразу же отверг как в высшей мере неправдоподобное — уцелевшие по долгу чести и из верности воинским обычаям по завершении операции должны вернуться, чтобы встретить посвящаемого, возвращающегося с Кражи. Ни один воин не имел права предстать перед женщинами, если он пренебрег этим долгом.

Может быть, нападение произошло совсем недавно. Может быть, отряд находится где-то неподалеку, с оружием в руках прокладывая себе путь по коридору; и как только им удастся разделаться с врагом, они вернутся за ним.

Но в этом случае до него доносились бы звуки схватки. В коридорах царила зловещая тишина.

Эрик вздрогнул. Одному, без спутников воину не полагалось находиться здесь. Он слышал о Чужаках-одиночках, он помнил, как в детстве наслаждался изощренной казнью, которой был подвергнут человек, изгнанный за какое-то преступление из своего племени и в отчаянии бродивший по соседству с Человечеством. Но такие одиночки не считались людьми: человек должен жить в племени, отряде, сообществе.

Ужасно оказаться одному. Немыслимо.

Несмотря на мучивший его голод, Эрик не стал есть и поспешно двинулся вперед по коридору. Через некоторое время он перешел на легкий бег. Ему хотелось как можно скорее оказаться дома, вернуться к своим сородичам.

Закинув руки за спину, он вытащил два копья. Не слишком приятное занятие идти по коридорам в одиночестве. Вокруг было пусто, и стояла такая мертвая тишина, какая никогда так остро не ощущалась им, когда он ходил в экспедиции с отрядом. К тому же этот отвратительный пугающий сумрак. Эрик никогда раньше не задумывался, какая разница между освещением от одной налобной лампы и от полудюжины, когда идешь с отрядом. Он чувствовал, что с каждым поворотом страх его все больше возрастает — он начал шарахаться от любой случайной тени. Особенно угрожающе выглядели черные провалы разветвляющихся коридоров.

На каждой такой развилке его мог поджидать враг, заблаговременно оповещенный о приближении Эрика звуком его шагов. Возможно, тот самый враг, который напал на дядин отряд, — банда жестоких убийц из племени Чужаков. А может, и еще хуже: на память ему пришли легенды о неведомых существах, таящихся в пустых коридорах, которые скрывались при приближении большой группы людей, но бесшумно нападали на одиночек. Об огромных тварях, которые пожирали людей целиком, и мелких гадах, которые нападали сотнями, разрывая человека на части. То и дело Эрик резко оглядывался, чтобы, по крайней мере, его не застали врасплох.

О, как ужасно быть одному!

И все же, несмотря на свои страхи, он то и дело возвращался к загадочному исчезновению своего дяди. Эрик не мог себе представить, что именно такое серьезное с ним случилось: за плечами у Томаса-Капканолома было слишком много сражений, он отлично умел оказывать сопротивление превосходящим силам противника. Так куда же он тогда исчез? И где его отряд?

И почему он не подавал ни знака, ни звука на всем протяжении этих бесконечных мрачных туннелей?

Какое счастье, что он был Оком. Он прекрасно знал обратный путь и без малейших колебаний мчался вперед. Проектор не ошибся: он никогда не потеряется. Только бы благополучно добраться до Человечества, и он станет Эриком-Оком.

И снова он запнулся: кто не ошибся — Проектор или его дядя? Видение, выбравшее ему имя, ниспослал Проектор, но его дядя утверждал, что это — всего лишь результат тайного сговора. Видение и имя Капканолом выбрал и предложил женщинам задолго до самой церемонии. А сам его дядя, являясь приверженцем Чуждой Науки, замышлял вместе с Чужаками воздвигнуть алтарь новой религии в коридорах Человечества, собираясь ниспровергнуть священную власть Оттилии-Предсказательницы…

Эрик чувствовал, что последние два дня были насыщены важнейшими событиями, которые во многом поколебали его представление о мире. Казалось, сами стены коридоров изменились и все больше напоминали владения Чудовищ, а не человеческое пристанище.

До дому оставалось совсем немного. Знакомые коридоры словно излучали гостеприимство. И несмотря на крайнюю степень усталости, он заставил себя бежать еще быстрее. Он хотел скорее вернуться домой, быть официально провозглашенным Эриком-Оком, сообщить Человечеству о происшедшем, чтобы за дядей тут же послали спасательную экспедицию.

Эта дверь, ведущая на территорию Чудовищ: кто поставил ее на место? Если произошла стычка, и отряд дяди был вынужден с боями отступить, неужели нападавшие стали бы задерживаться, чтобы аккуратно вставить дверь в проем? Никогда.

Неужели враги напали внезапно, и отряд Капканолома полностью уничтожен? Только в этом случае, перед тем как оттащить трупы, у неприятеля могло быть время на установку двери. Проход на территорию Чудовищ являлся общим достоянием, важным как для Человечества так и для Чужаков — к чему рисковать, оставляя его открытым?

Но кто — или что — способно внезапно напасть и полностью истребить лучший отряд Человечества? На это смогут ответить разве что другие военачальники или одна из мудрых старух Женского Сообщества.

Вступив в пределы владений Человечества, Эрик перешел на шаг. С минуты на минуту ему предстояло выйти к сторожевому посту, и у него не было никакого желания быть пронзенным копьем. А караульный обязательно попытается убить несущегося на него из темноты человека.

— Эрик-Одиночка! — начал выкрикивать он на каждом шагу, оповещая о своем прибытии. — Это Эрик? — Одиночка. — Потом он с гордостью вспомнил о своей краже и изменил свое имя. — Эрик-Око. Это Эрик-Око, Эрик-Глаз, Эрик, ищущий Путь для Человечества. Эрик-Око идет.

Как ни странно, никакого отклика не последовало. Эрик начал недоумевать. Неужели все Человечество подверглось нападению и теперь изгнано из своих коридоров? Караульный должен был откликнуться на знакомое имя. Случилось кто-то необъяснимое.

Наконец он достиг последнего поворота и увидел в дальнем конце коридора караульного. Вернее, он увидел даже троих. Они смотрели на него, не спуская глаз. Стефен Сильная Рука и еще двое воинов из его отряда. Вероятно, он появился как раз в тот момент, когда происходила смена караула. — Это объясняло присутствие Стефена и еще одного воина. Но почему они не отвечали на его призывы?

Пока он приближался, они стояли не шелохнувшись и не говоря ни слова, не опуская копий и продолжая держать их наперевес.

— Эрик-Око, — в недоумении повторил Эрик. — Я совершил свою Кражу, но что-то случилось с…

Слова застряли у него в горле, когда с мрачным лицом и вздувшимися мышцами к нему приблизился Стефен.

— Не шевелись, — произнес он, упирая ему в грудь острие копья. — Барни. Джон. Свяжите его.

VII

Забрав у Эрика копья и крепко связав ему руки за спиной лямками его собственного ранца, пинками и тычками его погнали в центральный коридор Человечества.

Здесь все изменилось до неузнаваемости.

Перед Тронным Холмом толпа женщин под руководством Оттилии возводила помост. Подобные действия при постоянной нехватке строительных материалов, которую испытывало Человечество, казались по меньшей мере странными, и они пробудили в Эрике какие-то очень неприятные воспоминания. Но у него не было времени, чтобы как следует вспомнить почему: вокруг происходило столько невероятных событий, и его волокли с такой скоростью, что он не успевал сосредоточиться.

Однако он заметил, что две женщины, являвшиеся признанными членами Женского Сообщества, не работали под руководством Оттилии. Связанные по рукам и ногам, они лежали у стены в дальнем конце пещеры. Обе были покрыты кровоподтеками, и весь их вид свидетельствовал о том, что их подвергали долгим и мучительным пыткам. Насколько Эрик мог судить, они уже едва дышали.

Когда его пинками проталкивали мимо них, он узнал обеих. Это оказались его тетки — жены Томаса-Капканолома.

«Ну подождите только дядиного возвращения: кто-то здорово поплатится за это», — подумал Эрик, скорее ошарашенный, чем испуганный. Он чувствовал, что ни в коем случае нельзя поддаться страху — стоит его впустить и он наполнит все его мысли и возродит воспоминания, которые юноша инстинктивно пытался подавить.

То и дело мимо пробегали вооруженные воины с поручениями от своих военачальников. Под ногами, тут и там сновали дети, поднося материалы работавшим женщинам. Запах пота и монотонный гул распоряжений «Пойди туда», «Принеси то-то», «Поторапливайтесь». Вокруг все кипело и бурлило. И Эрик почувствовал не только запах пота, но и гнев, ярость и страх Человечества.

На Тронном Холме стоял Франклин Отец Многих Похитителей, держа копья в полных, непривычных к оружию руках. Он беседовал с группой воинов, военачальников и — так оно и есть! — Чужаков. Даже несмотря на свое незавидное положение, Эрик почувствовал искреннее изумление.

Чужаки в самом сердце Человечества Свободно разгуливают с оружием в руках!

Вождь заметил Эрика, и лицо его расплылось в ехидной усмешке. Подтолкнув стоящего рядом Чужака, он указал на пленника.

— Вот он, — заметил Франклин. — Его племянник. Тот самый, который заявил Кражу третьей категории. Теперь они все в наших руках.

Чужак не улыбался. Он лишь бросил на Эрика взгляд и отвернулся.

— Рад, что ты так думаешь. По мне, так ты перестарался.

Улыбка Франклина превратилась в гримасу неуверенности.

— Ну, ты меня понимаешь. Несчастный дурак сам вернулся, освободив нас от лишних сложностей.

Не получив никакого ответа, Франклин пожал плечами и распорядился, властно взмахнув своей вялой рукой:

— Сами знаете, куда его. Мы возьмемся за них в ближайшее время.

В спину Эрика снова вонзилось острие копья, понуждая его двигаться к темному проему в стене. Однако еще не дойдя до него, он услышал за спиной голос Франклина, обращавшегося к Человечеству:

— Люди мои, вон идет Эрик. Эрик-Одиночка. Теперь они все у нас в руках.

На мгновение всякая деятельность прекратилась, и Эрик почувствовал, как на него обратились взоры всех присутствующих. Со всех сторон послышался низкий приглушенный вой ненависти и злобы, в особенности со стороны женщин, и Эрик ощутил, как его тело начинает сотрясаться от невольной дрожи.

Кто-то бросился к нему. Хэрриет-Рассказчица. Лицо девушки было искажено яростью. Она вытащила из волос заколку, которая удерживала огненные пряди, и те, рассыпавшись по ее шее, заплясали словно языки пламени.

— Ах ты негодяй! — завизжала она, целясь Эрику прямо в глаза. — Грязный, мерзкий отщепенец! Ты продал себя Чуждой Науке!

Эрик увернулся, но она тут же бросилась на него снова. Охранники Эрика схватили девушку, но, пока ее оттаскивали в сторону, в последний момент она ухитрилась одним ударом заколки располосовать ему всю правую щеку.

— Оставь остальным, — принялся увещевать ее охранник, считая, что приводит убедительнейшую из причин. — В конце концов, он принадлежит всему Человечеству.

— Как бы не так! — вскричала Хэрриет. — Мне он принадлежит больше всех остальных. Я собиралась спариться с ним после его возвращения с Кражи, скажи, мама?

— Ну, в действительности ничего не произошло, — услышал Эрик голос Риты-Летописицы в то время, как он пытался остановить струйку крови, прижимая плечо к ране. — И не могло ничего произойти, пока он не стал мужчиной. Так что тебе придется дожидаться своей очереди, Хэрриет, — ты им сможешь заняться только после старших. Не волнуйся, на твою долю хватит.

— Как бы не так! — надула губы девушка. — Знаю я вас. Мне уже ничего не достанется.

Эрика снова толкнули к проему в стене, и когда он очутился напротив него, один из охранников с такой силой ударил его по спине ногой, что у Эрика перехватило дыхание. Он полетел вперед, судорожно пытаясь восстановить равновесие, пока не врезался в стену. Уже падая и не имея возможности смягчить удар руками, он услышал, как сзади раздался взрыв смеха. В полуобморочном состоянии он перекатился на бок. Рана на щеке снова начала кровоточить.

Это мало походило на то, как он представлял себе свое возвращение домой, даже совсем не походило! Что творится вокруг?

Он знал, где он находится. В маленьком тупиковом коридоре, прилегавшем к центральному коридору, где проводились собрания, — что-то вроде ниши, которая использовалась в основном для хранения продуктов. Здесь хранились излишки пищи и других предметов, выкраденных у Чудовищ, пока их не накапливалось достаточно для снаряжения торговой экспедиции в дальние коридоры. Иногда здесь же содержались пленники, захваченные в боях, пока Человечество выясняло, представляют ли они достаточную ценность для своего племени, чтобы получить за них приличный выкуп.

И если они не представляли ценности…

Эрик вспомнил странное сооружение, которое возводили женщины перед Тронным Холмом, и вздрогнул. Воспоминания, которые он отгонял всеми силами, ожили в мельчайших подробностях. И поведение Хэрриет и слова ее матери, Риты-Летописицы, вполне соответствовали им.

Нет, они не могли замышлять такое против него! Он был членом Человечества, почти получившим звание воина. Так не поступали даже с Чужаками, захваченными в плен, по крайней мере с обычными Чужаками. К воину всегда относились с должным уважением: даже в самом крайнем случае его ждала быстрая и легкая смерть. Если только не… Если только не…

— Нет! — вырвался из него крик. — Нет!

Охранник, оставленный на посту у входа в коридор, обернулся и бросил на него насмешливый взгляд.

— О да, — промолвил он. — И совершенно точно. Мы хорошо развлечемся с вами обоими, как только женщины закончат свое дело, — он кивнул со зловещей неторопливостью и снова отвернулся, чтобы не упустить ничего из происходящего.

«С вами обоими»? Только тут Эрику пришло в голову осмотреться. В помещении было почти пусто, но у дальней стены в свете своей налобной лампы (как Эрик гордился, когда дядя отдал ему ее у входа на территорию Чудовищ!) он увидел еще одного человека, лежащего на полу.

Своего дядю.

Эрик подогнул колени и, отталкиваясь ногами, пополз к нему. Это оказалось довольно болезненным: кожа его тела не настолько огрубела, как ступни ног, которые уже привыкли к жесткой шероховатой поверхности пола. Но двумя ссадинами больше, двумя ссадинами меньше — теперь это уже не играло роли.

Капканолом едва ли находился в сознании. С ним жестоко обошлись, и выглядел он не намного лучше, чем его жены. Кровь в волосах запеклась плотной коричневой коркой: вероятно, голова была разбита древком копья — догадался Эрик. На правом плече и чуть выше левого бедра зияли глубокие, сочащиеся кровью раны.

— Дядя Томас, — произнес Эрик. — Что случилось? Кто это с тобой так поступил?

Раненый открыл глаза, и по его телу пробежала дрожь. Взгляд его блуждал, словно Томас считал, что с ним разговаривают стены. Мощные руки, напрягшись, попытались разорвать путы, стягивающие их за спиной. Наконец, глаза его остановились на Эрике, и он улыбнулся.

Напрасно он это сделал. Большая часть его передних зубов была выбита.

— Привет, Эрик, — пробормотал он. — Ну и схватка была, а? Как с остальными членами отряда — кому-нибудь удалось спастись?

— Не знаю. Об этом-то я и спрашиваю тебя! Я вернулся с Кражи — тебя нет, отряда нет. Я пришел сюда, а тут все как с ума посходили! Но нашим коридорам разгуливают Чужаки с оружием в руках. Кто они?

Глаза Томаса потемнели. Теперь его взгляд стал совершенно осмысленным, и в нем как в зеркале отразились испытываемые им мучения.

— Чужаки? — тихо переспросил он. — Да, с отрядом Стефена Сильной Руки пришли Чужаки. Они сражались против нас. Наш вождь — Франклин — связался с ними после нашего ухода. Они обсудили положение и пришли к выводу, что им надо держаться друг друга. Человечество, Чужаки — какая разница, когда угроза нависает над их вшивой Наукой Предков? Жаль, что я не вспомнил.

— О чем? — взмолился Эрик. — О чем ты должен был вспомнить?

— Именно так они разделались с Чуждой Наукой во время предыдущего восстания. Вождь есть вождь; и у него гораздо больше общего с другим вождем, даже если тот — Чужак, чем с собственным народом. Выступая против Науки Предков, ты одновременно угрожаешь их власти. И тогда они начинают действовать сообща. Они делятся воинами, оружием, сведениями, они делают все возможное, чтобы оказать сопротивление своему общему врагу. Единственным людям, которые действительно хотят отомстить Чудовищам. Я забыл об этом. Проклятье предков, — простонал Капканолом, скривив разбитые губы, — я видел, что вождь и Оттилия что-то подозревают. Я должен был догадаться о том, что они собираются предпринять. Они призвали Чужаков, обменялись сведениями и объединились против нас!

Эрик, плохо понимая, смотрел на своего дядю. Значит, кроме тайной организации сторонников Чуждой Науки, которая не различала межплеменных границ, существовало негласное соглашение между вождями, которых объединяла Наука Предков — основная опора их власти. И если уж на то пошло — единственная опора глав Женских Сообществ. Все свои привилегии они черпали из знания Науки Предков: стоит это знание у них отнять, и они окажутся обычными женщинами, владеющими магией лишь настолько, насколько требуется, чтобы определить, съедобна добытая пища Чудовищ или нет.

Застонав от боли, Томас-Капканолом сел и прислонился к стене, не переставая трясти головой, словно пытаясь избавиться от неприятных воспоминаний.

— Они напали на нас, — с трудом проговорил он. — Стефен Сильная Рука и его отряд атаковали нас сразу после того, как ты ушел на территорию Чудовищ. Отряд Человечества с сообщением от вождя — кто бы что-нибудь заподозрил? Они могли послать их за нами с вестью, что нанаши коридоры напали Чужаки. Чужаки! — из него вырвался лающий смех, и по подбородку заструилась кровь. — Чужаки были вместе с ними — прятались в глубине коридора. Толпы Чужаков.

Перед глазами Эрика начала возникать картина происшедшего.

— И тогда, подойдя к нам вплотную и видя, что большинство убрало свои копья, они напали на нас. Нам здорово досталось, Эрик. Мы настолько не ожидали этого, что на самом деле им и не нужна была помощь. По-моему, от нас уже мало что осталось, когда подоспели Чужаки. Меня сбили с ног, и я дрался голыми руками, как и остальные члены отряда. Чужаки только оттаскивали трупы. Но я мало что помню, так как сразу получил такой удар по голове, что думал, вообще уже никогда не приду в себя. — Голос его становился все более хриплым и тихим. — И лучше бы не приходил.

Грудь Капканолома заходила ходуном, издавая странные протяжные хрипы.

— Они принесли меня сюда. Мои жены… Они мучили моих жен. Эти ведьмы из Женского Сообщества — Оттилия и Рита — они выволокли моих жен и измывались над ними у меня на глазах. Я то терял сознание, то приходил в себя, то терял, то приходил в себя: я видел, как они…

Голова его упала на грудь, а слова снова превратились в бессвязное бормотание. Лишь на некоторое время он еще вернулся к осознанной речи.

— Они были хорошими женщинами, — проговорил он. — Обе, Хорошими добрыми девочками. И они любили меня. У них была возможность занять куда более высокое положение — сколько раз Франклин предлагал оплодотворить их, и всякий раз они отказывали ему. Они любили меня, действительно любили.

Эрик сам чуть не рыдал. Став послушником в отряде Томаса, он уже мало общался с ними, но, когда он был маленьким, они отдавали ему всю свою любовь и нежность, они обихаживали, ласкали его, вытирали ему нос. Они рассказывали ему сказки и обучали катехизису Науки Предков. Никто из сыновей Капканолома не дожил до возраста Эрика; все погибли в детстве — кто от болезней, кто от бедствий, время от времени насылаемых Чудовищами. Эрику повезло: он получил гораздо больше любви и заботы, чем собственные дети его теток. Их верность Капканолому была неиссякаемым источником удивления среди Человечества. Она стоила им гораздо большего, чем просто здоровые многочисленные пометы, способностью производить которые славился вождь. Их противоречащие женской логике причуды лишали их престижного положения в Женском Сообществе, которым они могли бы пользоваться.

И теперь они были мертвы или умирали, а их дети распределены среди других женщин, положение которых в результате этого существенно повышалось.

— Скажи мне, — обратился Эрик к дяде, — зачем Женское Сообщество убило их? Что они сделали такого ужасного?

Томас поднял голову и устремил на него полный сожаления взгляд. Капканолом еще и рта не раскрыл, а Эрик уже почувствовал, как весь похолодел.

— Ты все еще гонишь эти мысли от себя, Эрик? Я не виню тебя за это. Но мы все равно обречены. Они там готовятся к тому, чтобы взяться за нас.

— К чему?! — воскликнул Эрик, хотя глубоко внутри он уже знал страшный ответ на свой вопрос.

— Мы объявлены вне закона, Эрик. Мы признаны виновными в святотатственном попрании Науки Предков. Мы больше не принадлежим Человечеству — ни ты, ни я, ни моя семья, ни мой отряд. Мы вне Человечества, вне закона, вне религии. А ты ведь знаешь, как поступают с отщепенцами, Эрик, не так ли? Они могут быть подвергнуты чему угодно. Чему угодно.

VIII

Эрик помнил, что всегда, с самого детства с предвкушением ожидал таких церемоний, когда один из отрядов приводил Чужака, объявленного вне закона. Такой человек определялся с легкостью в девяти случаях из десяти: никто, кроме отщепенцев, не бродил по коридорам в одиночку, без отряда и даже без единого спутника, который в случае нападения мог был прикрыть спину. И только в редких случаях, когда возникали сомнения, в его племя обращались за выкупом, и это проясняло положение пленника. Как правило, там рассказывали историю о каком-нибудь вопиющем кощунстве, чудовищном преступлении, которое наказывалось преданием полной анафеме и лишением всех прав, данных от рождения человеку. Обычно это оказывались люди, которым удалось избежать наказания в своем собственном племени. «Поступайте с ним как знаете, — следовал ответ, — мы не имеем к нему отношения; он — все равно что Чудовище, он — не человек более».

Тогда объявлялось что-то наподобие праздника. Из древесных обломков, выкраденных с территории Чудовищ и припасенных женщинами именно для этой цели, членами Женского Сообщества возводилось сооружение, особенности которого, как тайна, передавались от матери к дочери в течение бесчисленных поколений, начиная с предков, создавших Проекторы. Оно называлось Сцена или Театр, хотя Эрику доводилось слышать, как иногда его называли Эшафотом. Как бы оно ни называлось на самом деле, вся его конструкция относилась к тайному ведению Женского Сообщества, а, стало быть, к мужчинам не имела никакого отношения.

Единственное, что все знали: на нем будет разыграна животрепещущая религиозная драма — окончательная победа Человечества над Чудовищами. Для этого главный герой должен был отвечать двум требованиям: быть разумным существом, как и Чудовища, чтобы страдать так, как когда-нибудь Человечество заставит страдать Чудовищ; и в то же время, как и Чудовища, быть нелюдем, чтобы можно было обрушить на него всю ненависть без всякого сочувствия и угрызений совести.

Отщепенцы идеально подходили для этой цели, так как ни у кого не вызывало сомнений, что эти отвратительные существа не имеют никакого отношения к людям.

Как только приводили отщепенца, все работы в пещерах прекращались и воинские отряды призывались домой. Всех ждало веселое времечко, настоящий праздник.

Даже дети, помогавшие в подготовке к торжественному событию, бегая по поручениям женщин и принося охранникам воду, даже дети хвалились друг перед другом, как они выразят свою ненависть к пойманному нелюдю, этому связанному и вопящему существу, символизирующему все чужое.

Возможность предоставлялась всем. От вождя — до последнего карапуза, способного повторить катехизис Науки Предков, — все по очереди взбирались на Сцену, или на Эшафот, сооруженный женщинами. Всем не терпелось излить месть Человечества на объявленное чуждым существо в знак того, что когда-нибудь совместными силами будет сделано с Чудовищами, укравшими их мир.

Сара-Лекарка первая начинала церемонию, а затем она стояла на самом верху сооружения и внимательно наблюдала за происходящим. В ее обязанности входило следить, чтобы никто не увлекался, чтобы каждому досталась справедливая доля и чтобы даже к концу церемонии жертва еще дышала. Потому что в конце все сооружение сжигалось вместе с его окровавленным пленником — как символ того, что Чудовища обратятся в пепел, который будет рассеян и сгинет навсегда.

«И Человечество вернет себе свое, — распевала она, пока пещеру освобождали от обгоревших останков. — И канут в небытие Чудовища, исчезнут на веки вечные. И никого, кроме Человечества, не останется на Земле».

Затем все переходили к трапезе, после которой начинались танцы и песни. Мужчины и женщины бегали друг за другом в тусклых коридорах, дети с улюлюканьем носились по обширному центральному коридору, немногочисленные старики засыпали с довольными улыбками на лицах. Все чувствовали, что каким-то образом отомстили Чудовищам. Все в какой-то мере ощущали себя хозяевами Вселенной, каковыми когда-то были их предки.

Эрик вспомнил и то, что он сам делал в таких случаях, подражая старшим. Судорога ужаса пробежала по его телу. Он сжался и напряг все мышцы, чтобы прийти в себя.

Наконец способность мыслить снова вернулась к нему. Только он не хотел ни о чем думать.

Неужели те, другие, нелюди испытывали такой же тошнотворный ужас, дожидаясь завершения строительства Сцены? Неужели они так же дрожали, и пот катился по их спинам, неужели они ощущали тот же жалобный вой внутри себя и болезненные судороги предчувствующей мучения плоти?

Ему никогда это раньше не приходило в голову. Он всегда воспринимал их как нечто, находящееся за пределами человеческого мира, как символ всего чуждого. Их чувства волновали его не больше, чем переживания тараканов, обитавших там, где хранится пища; их просто давили — быстро или медленно — кому как нравилось. Так же поступали и в этом случае: нельзя сочувствовать тараканам, потому что невозможно представить себя на их месте.

Но теперь, когда собирались расправиться с ним самим, Эрик понял многое. Он все-таки человек — что бы там предводители Человечества ни заявляли — он остается человеком. Он испытывает человеческий страх и отчаянное человеческое желание жить.

Значит, то же самое происходило и с другими. Нелюдями, которых он помогал рвать на части. Они были людьми. Людьми в полном смысле этого слова.

Они сидели здесь так же, как он… Сидели и ждали…

Только дважды на его памяти члены Человечества объявлялись нелюдями. И случалось это очень давно, еще до того, как он стал послушником. Эрик попытался вспомнить, какими были они при жизни: он хотел почувствовать это, чтобы ощутить хоть какую-то связь, хоть с кем-нибудь, пусть даже с мертвецами. Лучше мертвецы, чем этот израненный окровавленный человек рядом с ним, погруженный в полубезумный бред, с разбитой головой и пронзенной грудью.

Какими они были? Бесполезно. В первом случае память рисовала лишь неясный образ орущего существа в тот момент, когда вокруг уже зажигался костер. Никаких человеческих признаков — ничего даже похожего на человека. А во втором…

Эрик резко выпрямился и напряг руки. Второй человек, объявленный нелюдем, сбежал! Как ему это удалось, Эрик так никогда и не узнал: он только помнил, что охранника жестоко наказали, и отряды воинов долго еще разыскивали беглеца по самым отдаленным коридорам.

Бегство. Вот что! Он должен бежать. Объявленный вне закона, он не имел никаких надежд на снисхождение, на смягчение приговора. Религиозное значение готовящейся церемонии было слишком важным, чтобы ее могло нарушить что-либо менее существенное, чем исчезновение главного действующего лица.

Да, именно бегство. Но как? Даже если ему удастся освободиться от ремней, которыми крепко связаны руки за спиной, у него все равно нет оружия. Охранник у входа тут же проткнет его копьем. Но даже если это не удастся охраннику, снаружи его ожидают другие — все воинство Человечества. Почти…

Как? Как? Он заставил себя успокоиться и принялся тщательно обдумывать все возможности. Он знал, что времени остается мало. Очень скоро строительство Сцены будет закончено, и за ним придут представительницы Женского Сообщества.

Эрик попытался развязать узлы, стягивавшие его руки, возлагая, впрочем, очень мало надежды на успех. Если бы ему удалось освободить руки, он мог бы незаметно подползти к выходу, внезапно вскочить и броситься наутек.

Даже если его проткнут копьем, разве это не будет лучше и быстрее, чем то, что его ожидает?

Но они не сделают этого, догадался он. Разве что ему очень повезет, и кто-нибудь из воинов потеряет рассудок. В таких случаях обычно целились в ноги. Среди воинов Человечества нашлась бы по меньшей мере дюжина обладавших такой меткостью, чтобы остановить его и на расстоянии двадцати — двадцати пяти шагов. И еще дюжина таких, кто мог просто догнать его. В конце концов, он ведь не был Роем-Бегуном.

Рой! Теперь он мертв. Эрик ощутил угрызения совести из-за своей стычки с Роем.

Мимо проема прошел Чужак, бросив на Эрика любопытный взгляд. Через мгновение за ним последовало еще двое Чужаков. «Они уходят, не дожидаясь начала церемонии, — догадался Эрик. — Вероятно, им предстоят свои церемонии в кругу их народа».

Вальтер Охотник за Оружием, Артур-Организатор — неужели они тоже сейчас сидели в таких же нишах в ожидании медленной мучительной смерти? Вряд ли. Почему-то Эрик не мог себе представить, чтобы этих людей могли так легко поймать, как его с дядей. Артур был слишком умен, а Вальтер — тот наверняка бы оказал сопротивление при помощи какого-нибудь фантастического оружия, какого никто еще никогда не видел…

Как то, что лежало сейчас у него в ранце, — тот красный шарик, который дал ему Охотник за Оружием!

Было ли это оружие? Эрик не знал. Но даже если и нет, Эрик чувствовал, что он может произвести некоторый переполох. «Они сядут и раскроют рты», — сказал тогда Вальтер.

Любая неожиданность, любая сумятица, которая отвлечет от пленников внимание, — и они с дядей смогут сбежать, воспользовавшись общим замешательством.

Но тут-то и крылась загвоздка! Его дядя. Убедившись в том, что самому ему не развязать руки, Эрик нуждался в дядиной помощи. А Калканолом был уже настолько плох, чФо вряд ли мог принести хоть какую-нибудь пользу.

Склоняясь все ниже и ниже, он не переставая что-то бормотал монотонным голосом. Время от времени его бормотание прерывалось резкими, протяжными стонами, когда раны давали о себе знать пронзительной болью.

«Любой нормальный человек в таком состоянии был бы уже мертв», — подумал Эрик. Только такой мощный организм, каким обладал Калканолом, мог еще продолжать бороться. И — кто знает? — если им удастся бежать, его раны при должном уходе и затянутся.

Если им удастся бежать…

— Дядя Томас, — настойчиво зашептал Эрик, наклоняясь вперед. — Кажется, я знаю, как нам выбраться. У меня есть план, как нам убежать.

Ответа не последовало. Окровавленная голова продолжала склоняться к полу, что-то бормоча тихим невыразительным голосом. Бормотание-бормотание-стон-бормотание-бормотание…

— Твои жены, — отчаянно зашептал Эрик. — Твои жены. Неужели ты не хочешь отомстить за своих жен?

Глаза Томаса слегка вспыхнули.

— Мои жены, — хрипло проговорил он. — Они были хорошими женщинами. Действительно хорошими. Они никогда не подпускали к себе Франклина. Они были действительно хорошими женщинами, — глаза его снова погасли, и ои снова перешел на невнятное бормотание.

— Бежать! — зашептал Эрик. — Ты хочешь сбежать?

Тонкая струйка крови сбежала с едва шевелящейся губы Томаса, как единственный ответ на вопрос Эрика.

Эрик бросил взгляд на вход в нишу. Охранник уже перестал обращать внимание на пленников. Строительство, вероятно, близилось к завершению, и последние приготовления к церемонии настолько заинтересовали его, что он даже отошел на несколько шагов. Увлеченный, он стоял, повернувшись к центральному коридору.

Ну что ж, это уже кое-что. Это дает им хоть какую-то возможность. Хотя, с другой стороны, это говорит и о том, что жить им остается какие-то мгновения. Теперь предводительницы Женского Сообщества могут появиться в любую минуту.

Не сводя глаз с охранника, Эрик прислонился к шероховатой стене и принялся перетирать лямки ранца о самые острые выступы, которые ему удалось найти. Быстро с этим не справиться — понял он, лихорадочно оглядываясь. Нет ничего. Несколько смятых мешков с пищей, по которым лениво прогуливаются тараканы. Ничего, что можно использовать.

Дядя остается его единственной надеждой. Каким-то образом нужно привести его в чувство, объяснить ему. Он подполз ближе и зашептал в самое ухо Капканолома.

— Это — Эрик, Эрик-Одиночка. Ты помнишь меня, дядя? Я отправился на Кражу, дядя Томас, я отправился на Кражу вместе с тобой. Третьей категории. Помнишь, я заявил Кражу третьей категории, как ты хотел? Я совершил свою Кражу, мне повезло, я сделал это. Я сделал все, как ты мне велел. И я теперь Эрик-Око, правда? Скажи, я — Эрик-Око?

Бормотание, всхлипы, стоны — Томас уходил все дальше и дальше в глубины своего сознания.

— А Франклин? Он не имеет права так поступать с нами, правда, дядя Томас? Неужели ты не хочешь сбежать? Неужели ты не хочешь отомстить Франклину, Оттилии за то, что они сделали с твоими женами? Хочешь? Ведь хочешь?

Надо было каким-то образом пробиться к помраченному разуму дяди.

В полном отчаянии он наклонил голову и впился зубами в раненое плечо Томаса.

Никакой реакции. То же ровное течение невнятных звуков и тонкая струйка крови, сбегающая изо рта.

— Я видел Артура-Организатора. Он сказал, что вы давно знакомы. Когда ты познакомился с ним, дядя Томас? Когда ты впервые повстречал Артура-Организатора?

Голова опустилась еще ниже, и плечи еще больше поникли.

— Расскажи мне о Чуждой Науке. Что такое Чуждая Наука? — Эрик и сам уже чуть не бредил от своих судорожных попыток найти ключ, который вернул бы дядино сознание к действительности. — А Артур-Организатор и Вальтер Охотник за Оружием очень важные люди среди сторонников Чуждой Науки? Они — вожди? А как называется строение, в котором они прятались? Какую роль оно играет в жизни Чудовищ? Они говорили о народе Аарона. Что это такое — народ Аарона? Ты…

Вот оно. Он нашел ключ. Он пробился.

Капканолом поднял трясущуюся голову — хотя взгляд его оставался замутненным.

— Народ Аарона. Странно, что ты спрашиваешь о нем. Хотя нет, ты должен задать этот вопрос.

— Почему? Что в них такого особенного? — Эрик изо всех сил старался удержать внимание Томаса, не дать ему ускользнуть. — Почему я должен спросить о них?

— Твоя бабка была из народа Аарона. Я помню, что слышал об этом, еще маленьким. — Томас кивнул сам себе. — Отряд твоего деда ходил в поход — самый долгий поход, который когда-либо предпринимался. И они захватили твою бабку и привели ее с собой.

— Мою бабку? — на мгновение Эрик даже позабыл о том, что готовилось для них снаружи. Он знал, что его бабку окружала какая-то странная таинственность. О ней редко вспоминали в Человечестве. До сих пор он считал, что это из-за ее сына, который оказался страшным неудачником — с ним случилось самое страшное, что только может произойти с мужчиной: он стал отцом единственного ребенка в помете, а потом погиб вместе с женой на территории Чудовищ. Страшное невезение.

— Моя бабка была из народа Аарона? Она не имела отношения к Человечеству? — Конечно, он знал, что в коридорах не раз захватывали женщин из других племен, и они потом вполне осваивались, становясь полноправными членами Человечества. Таким же образом пропадали иногда их собственные женщины, зашедшие слишком далеко и натолкнувшиеся на отряд Чужаков. Украв женщину из другого рода, ты одновременно похищал существенную часть их знаний. Но Эрик не мог даже вообразить…

— Дебора-Грезовидица. — Голова у Томаса качалась из стороны в сторону, слова вылетали изо рта вместе с пузырями кровавой слюны. — Ты знаешь, почему твою бабку называли Грезовидицей, Эрик? Женщины считали, что то, о чем она рассказывает, может происходить только в снах. Но она многому научила твоего отца, и он был очень похож на нее. Женщины побаивались спариваться с ним. Моя сестра оказалась единственной, кто отважился на это, и все потом утверждали, что она получила то, что заслужила.

Внезапно Эрик почувствовал, как изменились звуки, долетавшие из центральной пещеры. Стало гораздо тише. Неужели они уже направляются за ними?

— Дядя Томас, послушай! У меня есть идея. Эти Чужаки — Вальтер, Артур-Организатор — они дали мне Сувенир Чудовищ. Я не знаю, какое он производит действие, и я не могу достать его. Я повернусь. А ты попытайся достать его из моего ранца кончиками пальцев…

Капканолом не обратил на его слова никакого внимания.

— Она исповедовала Чуждую Науку, — продолжал бормотать он сам себе. — Твой дед был первым приверженцем Чуждой Науки, который появился в Человечестве. Я подозреваю, что весь народ Аарона верит в Чуждую Науку. Представь себе — целое племя сторонников Чуждой Науки!

Эрик застонал. Этот уже наполовину безумный человек был его единственной надеждой на спасение. Вернее то, что осталось от самого гордого, самого сметливого военачальника.

Эрик еще раз посмотрел на охранника — тот все еще стоял, устремив взгляд в центральный коридор. Оттуда не доносилось ни звука, стояла мертвая тишина, лишь сотни глаз блестели в предвкушении торжества. И шаги — разве это не звуки шагов? Надо было как-то заставить дядю прийти в себя.

— Томас-Капканолом! — резко произнес Эрик, уже не заботясь о том, слышат ли его снаружи. — Слушай меня. Это приказ! В моем ранце лежит липкий шарик. Сейчас мы повернемся спинами друг к другу и ты дотянешься до него своими руками и отщипнешь кусочек. Ты меня слышишь? Это — приказ, воинский приказ!

Томас смиренно кивнул.

— Я был воином более двадцати незапамятных времен, — пробормотал он, поворачиваясь. — Шесть из них — военачальником. Я отдавал приказы и исполнял их, отдавал и исполнял. Никогда еще я не пренебрег приказом. Я всегда говорил, как можно отдавать приказы, если ты сам…

— Ну же, — подстегнул его Эрик, повернувшись спиной и нагнувшись таким образом, чтобы ранец оказался прямо под руками Капканолома. — Доставай. Сначала нащупай эту липкую штуковину. Она — на самом верху. И поторапливайся!

Да, точно. Снаружи донеслись звуки шагов. К ним направлялось несколько человек. Предводительницы Женского Сообщества, вождь и эскорт воинов., И охранник при виде этой грозной процессии должен вспомнить о своих обязанностях и повернуться к пленникам.

— Скорей! — повторил Эрик. — Говорю тебе — скорей, чтоб тебя! Это тоже приказ. Быстро доставай! Быстро!

И все время, пока дрожащие пальцы Капканолома блуждали в его ранце, а сам Эрик, внутренне содрогаясь, прислушивался к приближающимся шагам своих палачей, — все это время он не мог опомниться от изумления, что отдает приказы опытному военачальнику, да еще с такой уверенностью.

— Ты, наверное, хочешь знать, где живет народ Аарона, — снова начал Томас, внезапно возвращаясь к предыдущей теме, слово они вели непринужденную беседу после сытной и вкусной трапезы. — Ну что ж, я скажу тебе.

— Да забудь ты об этом! Выкинь ты это из головы! Доставай то, что тебе велено!

— Трудно описать это место, — продолжал Томас-Капканолом. — Их коридоры очень далеко отсюда, очень далеко. Ты знаешь, Чужаки называют нас людьми передних коридоров. Ты ведь знаешь это, не так ли? Чужаки живут в дальних коридорах. Ну а народ Аарона живет еще дальше.

Эрик почувствовал, как пальцы Томаса что-то сжали у него за спиной.

В проеме появились три женщины, возглавляющие шествие: Оттилия-Предсказательница, Сара-Лекарка и Рита-Летописица. Их сопровождали вождь и два военачальника в полном вооружении.

IX

Оттилия Первая Жена Вождя вошла первой и остановилась, не приближаясь к пленникам, и все остальные тоже замерли, окружив ее.

— Вы только посмотрите на них! — презрительно усмехнулась она. — Они пытаются развязать друг друга! Интересно, зачем это им надо?

Франклин подошел поближе к Оттилии и принялся внимательно рассматривать сидящих на корточках спинами друг к другу мужчин.

— Они собрались бежать, — пояснил он, подхватывая шутку своей жены. — Они решили, что если им удастся развязать друг друга, то они голыми руками справятся со всеми: Томас-Капканолом со своим племянничком — известные вояки!

И тут Эрик почувствовал, как дядя вынул руки из ранца. Что-то шмякнулось на пол со странным, еле слышным звуком, похожим на всплеск. Эрик, не разгибая колен, мгновенно повернулся.

— Коридоры народа Аарона не похожи ни на что из доводившегося тебе видеть, — продолжал бормотать Томас, словно руки действовали у него независимо от сознания. — Сам я там не бывал, но кое-что слышал. Кое-что… кое-что…

— Ему недолго осталось, — отметила Сара-Лекарка. — Ио уж с мальчиком мы развлечемся как следует.

«Единственное, что нужно сделать, — это оторвать щепотку. — Так объяснял Вальтер Охотник за Оружием. — Потом плюнуть на нее и бросить. Бросить как можно быстрее и как можно дальше».

Руки у него были связаны, и. он не мог ими это сделать, поэтому Эрик наклонился к полу и взял кусок красного вещества зубами. Он облизал странное мягкое вещество и, изогнувшись, подпрыгнул и встал на ноги. Он с трудом устоял, качаясь и стараясь восстановить равновесие без помощи рук.

«После того как плюнешь, сразу же бросай. Как можно быстрее и как можно дальше».

— Я не понимаю, что он делает, — послышался чей-то голос, — но мне это не нравится. Пропустите-ка меня.

Отделившись от группы, Стефен Сильная Рука поднял копье и приготовился к броску.

Эрик закрыл глаза, отвел голову назад и сделал глубокий вдох. Потом он резко мотнул головой вперед, поддав языком предмет, который держал во рту. Он выдохнул с такой силой, что воздух вырвался из него с жутким кашлем, напоминающим лай.

Маленький мягкий комочек вылетел из его рта, и Эрик раскрыл глаза, чтобы проследить, куда именно он попадет. Сначала ему нигде не удавалось его разглядеть, но потом Эрик заметил странное выражение лица Стефена и его устремленные вверх глаза.

Посередине лба военачальника виднелась маленькая красная клякса.

«Интересно, что будет дальше?» — подумал Эрик. Он точно выполнил все указания, насколько мог в сложившихся обстоятельствах, но он не имел ни малейшего представления, чего ждать от красного шарика, размякшего от слюны. Он лишь смотрел, волнуясь и надеясь.

Потом Стефен Сильная Рука медленно поднял свободную руку, чтобы стереть со лба клейкую субстанцию. И Эрик перестал надеяться — больше ждать было нечего.

«Чужаки, — с отчаянием подумал он, — вот что получается от доверия к Чужакам…»

Взрыв прозвучал с такой оглушительной силой, что сначала Эрику показалось, будто обрушился потолок. Его отбросило к стене, и он рухнул, словно пронзенный копьем. Сначала ему пришло в голову, что это эхо кашля, который он издал, выплевывая красный комок. Неужели такое запоздалое эхо — громогласное, оглушительное?

Когда отголоски взрыва затихли, Эрик поднял голову. Кто-то кричал — вопли накатывали волнами один за другим.

Это вопила Сара. Она смотрела на Стефена сзади, так как стояла непосредственно за ним. С расширенными от ужаса глазами она смотрела ему в спину и равномерно издавала пронзительные крики.

Рот у нее был раскрыт так широко, что казалось, он вот-вот разорвется. И при каждом крике она резко поднимала руку и указывала на шею Стефена, словно пытаясь оповестить всех присутствующих о причине своего крика.

У Стефена не было головы. Его фигура заканчивалась шеей со свисающими на грудь рваными лохмотьями кожи. Из шеи, на которой только что находилась голова, с журчанием бил фонтан крови: Тело Стефена все еще держалось на ногах, которые были широко расставлены в боевой стойке, одна рука держала занесенное копье, другая все еще тянулась к голове, чтобы стереть красное вещество. Тело стояло удивительно прямо и выглядело абсолютно живым.

Потом что-то случилось, и оно стало медленно оседать.

Сначала копье, медленно выскользнув из правой руки, рухнуло на пол. Потом опустились руки, подогнулись колени, и все огромное мускулистое тело обрушилось на пол, словно лишившись костей. Все члены беспорядочно повалились на пол — где вздымалась рука, где изгибалась нога— эта куча походила на кожаный мешок странной формы, который бросили у стены.

Несколько секунд она еще шевелилась, пока бурлящий фонтан крови не превратился в вялый ручеек. И наконец, вся эта груда замерла. Того, что осталось от головы, нигде не было видно.

Сара-Лекарка перестала кричать и, дрожа, повернулась к свои» спутникам, которые не могли отвести глаз от лежащего на полу тела.

И вдруг они словно спохватились.

Все вокруг огласилось дикими, безумными криками страха, будто они пели хором, а Сара исполняла роль дирижера. Не прекращая кричать, они бросились к узкому выходу, слившись в единое толкающееся, извивающееся существо с дюжиной рук и ног и с болтающимися обнаженными грудями. Они увлекли вслед за собой охранника в центральный коридор, тут же огласившийся паническими воплями.

Эрик слышал, как удаляется по коридорам грохот бегущих ног, наконец он совсем стих, и наступило безмолвие. Не было слышно ни звука, если не считать незатихающего бормотания Томаса-Капканолома.

Эрик заставил себя подняться. Он никак не мог понять, что произошло. Чужак Вальтер сказал, что этот красный шарик — оружие, но Эрик никогда в своей жизни не слышал, чтобы оружие действовало таким образом. Разве что во времена предков: возможно, тогда существовали такие приспособления, разрывающие человека на части и не оставляющие никаких следов. Но это было чуждое вещество, собственность Чудовищ, каким-то образом найденное и выкраденное Вальтером Охотником за Оружием. Что же это такое? Каким образом оно уничтожило голову Стефена Сильной Руки?

В ранце Эрика осталось еще достаточно этого вещества. А пока следовало торопиться: долго так продолжаться не могло. Трудно было предугадать, когда уляжется паника и будет выслан разведывательный отряд. Эрик осторожно переступил лужу крови, вытекшей из обезглавленного трупа. Присев на корточки, он ухватил руками копье и, сжав его за спиной завязанными руками, неуклюже поднялся.

На то, чтобы избавиться от пут, времени не оставалось. Они смогут этим заняться потом.

— Дядя Томас, — позвал Эрик. — Мы можем идти. Нам предоставилась такая возможность. Вставай!

Раненый смотрел на него с непонимающим видом.

—..Ты никогда в жизни не видел таких коридоров, ты даже не можешь себе представить, что это такое, — продолжал он тихим монотонным голосом. — Они не носят налобных ламп, потому что везде светло. Все коридоры освещены, все коридоры, все коридоры…

Эрик задумался: Томас будет тяжелой обузой, но бросить его он не мог. Это его последний оставшийся в живых родственник, единственное существо, не относящееся к нему как к врагу или нелюдю. И в каком бы он ни был состоянии, он оставался его военачальником.

— Вставай! — повторил Эрик. — Томас-Капканолом, вставай! Это — приказ, воинский приказ. Вставай на ноги!

Надежды его оправдались, и дядя откликнулся на привычную команду. Он подобрал под себя ноги и попытался встать, напрягая их изо всех сил, но тщетно — у негр не было сил.

Бросив взгляд в сторону проема, Эрик ринулся к Капканолому. Стоя спиной к Томасу, он сумел пропихнуть древко копья под одну из его рук. Затем, используя свое собственное бедро как опору, он изо всех сил принялся нажимать всем телом на свой конец копья.

Это было больно и неудобно, кроме того, он не видел, что делает. Время от времени Эрик выкрикивал приказ: «Вставай! Вставай! Вставай, черт возьми!» С большим трудом ему удалось протиснуть копье до конца, и дядя смог встать. Его шатало, но все же он держался на ногах.

Неловко волоча копье, Эрик начал подталкивать дядю к выходу. В центральном коридоре не оказалось ни души. Оружие, посуда и другая утварь валялись тут и там в полном беспорядке. Перед Тронным Холмом высилась покинутая Сцена. Трупы жен дяди Томаса были уже убраны.

Когда вождь, женщины и военачальники выскочили из кладовой, вероятнее всего, они устремились налево и, уже пробегая мимо Эшафота, в панике увлекли остальное Человечество за собой.

Эрик повернул направо.

Вся сложность заключалась в дяде. Томас-Капканолом то и дело останавливался с изумленным видом и начинал пересказывать историю о народе Аарона, поведанную ему человеком, который утверждал, что совершил путешествие в коридоры этого далекого таинственного племени. И Эрику снова и снова приходилось его подгонять.

Как только они добрались до отдаленных коридоров, настроение у Эрика улучшилось. Но только после того, как они миновали десятки поворотов и ответвлений и оказались там, где уже никто не обитал, Эрик почувствовал, что может остановиться и перепилить свои путы об острие копья. Освободив свои руки, он развязал и дядю. Затем перекинул левую руку Капканолома через свое плечо и, крепко обхватив его за пояс, двинулся дальше. Они шли медленно — дядя был достаточно тяжел, но чем дальше им удастся уйти от Человечества, тем лучше.

Но куда? В каком направлении идти? Ковыляя с Капканоломом в тишине разветвляющихся коридоров, Эрик пытался найти ответ на этот вопрос. Не играло никакой роли, куда они направятся. Не было такого места, где бы их приняли. Так что не оставалось ничего другого, как просто продолжать двигаться.

Вероятно, Эрик уже начал разговаривать вслух сам с собой, потому что неожиданно Томас-Капканолом произнес совершенно внятным, хотя и слабым голосом:

— К выходу на территорию Чудовищ, Эрик. Иди к выходу на территорию Чудовищ, туда, откуда ты отправился на свою Кражу.

— Зачем? — спросил Эрик. — Что мы там будем делать?

Томас не ответил. Голова его склонилась на грудь — он снова проваливался в бессознательное состояние. И все же, пока рука Эрика увлекала его тело вперед, ноги продолжали идти. В нем еще сохранились какие-то силы и воинский дух.

Территория Чудовищ. Неужели даже она была теперь для них безопаснее, чем коридоры, где обитают подобные людям существа?

Ну что ж, пусть будет так. Выход на территорию Чудовищ. Им придется двигаться в обход и миновать много коридоров, но Эрик знал дорогу. Как бы там ни было, он — Эрик-Око; он обязан знать путь.

Хотя обязан ли? Его лишили формального посвящения в мужчины, которое обычно следует за успешной Кражей. Так что, может, он до сих пор остается Эриком-Одиночкой, юношей, послушником? Нет, он знал, кто он теперь. Он — Эрик-Отщепенец, и не более.

Он — вне закона, лишенный дома и племени. И если не считать умирающего, которого он тащил на себе, больше у него не осталось друзей.

X

Томаса-Капканолома тяжело ранили во время неожиданного нападения, когда был уничтожен весь его отряд. При обычных обстоятельствах ему оказала бы надлежащую помощь Сара-Лекарка, которая применила бы все свои знания и накопленный опыт. Но о Саре и ее знахарских способностях они могли навсегда забыть.

Теперь же, после напряженной ходьбы по коридорам, силы и вовсе оставили его. Взгляд его затуманился, мощные плечи опустились. Он походил на лунатика, рывками продвигающегося навстречу своей смерти.

Когда они остановились, чтобы передохнуть, Эрик, внимательно прислушавшись, нет ли звуков погони, осторожно положил Томаса и промыл ему раны водой из фляг, а самые глубокие перевязал лямками ранца. Это единственное, что он мог, — оказать первую помощь раненому. Для более действенного лечения требовались познания женщин.

Хотя теперь вряд ли это могло спасти Капканолома — дело зашло слишком далеко.

При мысли о том, что он останется один в темных необитаемых коридорах, Эрика охватило отчаяние. Судорожно он попытался накормить дядю и влить в него несколько глотков воды. Но голова Томаса откидывалась назад, и все стекало по подбородку. Дыхание стало слабым и частым. Все тело горело.

Эрик сам с жадностью набросился на пищу: это была его первая трапеза за очень долгое время. Он смотрел на своего дядю, пытаясь сообразить, каким образом облегчить его страдания. Так ничего и не придумав, Эрик снова закинул руку Томаса себе через плечо и двинулся дальше по направлению к территории Чудовищ.

Как только Капканолома удалось поднять, ноги его снова начали шагать, однако с каждым шагом они все чаще и чаще подгибались, и он спотыкался. Спустя некоторое время Эрику пришлось остановиться: у него возникло отчетливое ощущение, что он тащит мертвеца.

Как только Эрик начал опускать дядю на пол, тело того тут же обмякло. Томас откинулся на спину, его потерявшие всякое выражение глаза уставились в сводчатый потолок, на котором луч от налобной лампы высвечивал яркое круглое пятно.

Сердце у Томаса билось совсем слабо.

— Эрик, — промолвил он еле слышным голосом. Эрик оторвал взгляд от его груди и посмотрел на едва шевелящиеся губы Томаса.

— Да, дядя?

— Послушай, Эрик. Вырастай скорей. Я хочу сказать… хочу сказать, скорее взрослей. Это твоя единственная возможность. Такой парень, как ты… в пещерах… или он будет быстро мужать, или его ждет смерть. Не… — грудь Томаса выгнулась от охватившего его внезапно приступа кашля, —..не верь ничему. Ничему и никому. Учись, но имей свою голову на плечах. Становись взрослым, Эрик. Как можно скорей.

— Я постараюсь. Я буду стараться изо всех сил.

— Прости… меня… что я тебя втравил в эту историю. Я не имел… права. В конце концов, твоя жизнь принадлежит только тебе. Ты… мои жены… отряд. Я всех погубил. Это моя вина.

Эрик изо всех сил пытался сдержать подступившие слезы.

— Но ведь мы пошли на это ради дела, дядя Томас, — промолвил он. — Ты не виноват в том, что наше дело потерпело неудачу.

Умирающий издал зловещий смешок. Сначала Эрику даже показалось, что это началась агония, но потом он понял: это смех, хотя никогда прежде ему и не доводилось слышать таких звуков.

— Дело? — задыхаясь, переспросил Капканолом. — Дело? Да знаешь ли ты… знаешь ли… в чем заключалось это дело? Я просто… хотел стать вождем. Вождем. И единственный способ… которым я мог этого добиться… Чуждая Наука… Чужаки… дело. Все смерти… ради того… что я хотел… стать вождем. Вождем!

Выплеснув из себя последнее слово, он вытянулся, а потом постепенно все его тело начало расслабляться, словно мышцы превращались в растекающееся желе. Он умер.

Эрик долго не мог отвести от него глаз — он чувствовал, что кончина дяди ничего не меняла. Ему казалось, что его мозг парализован: чувства притупились, мысли замерли.

Наконец он встряхнулся и, наклонившись, подхватил тело под мышки, намереваясь тащить его дальше к территории Чудовищ.

По крайней мере, ему предстояло выполнить свой долг. Долг любого обитателя пещер, когда тому приходилось сталкиваться со смертью. Так что на какое-то время он будет избавлен от необходимости думать.

Однако усилия, потребовавшиеся от Эрика, явно превосходили то, на что он был способен в данный момент. Теперь телосложение Томаса не вызывало у него былого восторга. У каждого поворота Эрику приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Наконец он добрался до выхода, испытывая невероятную благодарность к дяде за то, что тот испустил дух не очень далеко от него, — он понял, почему Томас посоветовал ему двигаться именно в этом направлении. Капканолом знал, что долго не протянет, и на его племянника падет вся тяжесть захоронения его тела. Насколько мог, он попытался облегчить Эрику эту задачу, пройдя большую часть пути сам.

Рядом с выходом на территорию Чудовищ проходила труба с чистой водой. Канализационные трубы Чудовища, как правило, прокладывали рядом. Вероятно, туда и сбросили тела воинов, убитых ранее в схватке с отрядом Стефена Сильной Руки. И Томас знал, что его останкам суждена та же участь — это было ближайшим местом, где племянник мог похоронить его, оставаясь в относительной безопасности.

Это все, что он напоследок мог сделать для Эрика.

Эрик без всяких затруднений отыскал трубу со свежей водой. Из-под ног доносились непрерывный гул и бульканье: и там, где они слышались громче всего, он обнаружил контур вырезанного в полу прямоугольника— результат неустанного труда предшествовавших поколений Человечества. Подняв плиту, Эрик обнаружил, что рядом с водопроводной трубой проложена еще одна, гораздо более широкая, где могли поместиться сразу несколько человек. В ней тоже был вырезан контур. Оставалось только поднять плиту. Эрику не раз доводилось видеть, как это делают старшие, но сам он никогда еще этим не занимался. Пододвинуть ее сначала вправо, потом налево, просунуть пальцы в паз и приподнять оказалось не таким уж легким делом.

Наконец плиту удалось сдвинуть, и в нос Эрику ударила невыносимая вонь отбросов Чудовищ, которые проносились мимо в темном круговороте жижи. Смерть для Эрика всегда ассоциировалась с этим запахом, так как канализационная труба уносила отбросы не только Чудовищ, но и Человечества, которые каждую неделю собирали старухи, слишком слабые, чтобы выполнять другую работу. Все мертвое и бесполезное сносилось к ближайшей канализационной трубе и сбрасывалось в нее, чтобы не загрязнять и не отравлять воздух в пещерах. И, естественно, человеческие трупы отправлялись туда же.

Эрик снял с тела Томаса все, что могло оказаться полезным, — он неоднократно видел, что именно так поступали женщины, — подтащил его к отверстию в полу и, держа за одну руку, начал осторожно опускать, пока тело не погрузилось в поток. Он повторил все, что ему удалось вспомнить из церемониального текста погребения, завершив его словами: «А посему, о Предки, примите тело этого члена Человечества, Томаса-Капканолома, заслуженного воина, прославленного военачальника и отца девятерых».

Обычно добавлялась еще пара фраз: «Примите его к себе и сохраните до того времени, когда Чудовища будут окончательно уничтожены, и мы отвоюем Землю. Тогда и вы, и он, и все человеческие существа, когда-либо жившие, восстанут из канализации и, ликуя, вернутся в наш мир навсегда». Но эти слова основывались на Науке Предков, а его дядя погиб, пытаясь ее ниспровергнуть. Было ли в Чуждой Науке что-нибудь соответствующее этому? И обладало ли оно большей силой или на поверку оказывалось таким же фальшивым? Так что после некоторых размышлений Эрик решил опустить этот кусок.

Он разжал пальцы, и тело дяди, выскользнув из его рук, исчезло в трубе. Томаса-Капканолома не стало; и как понимал теперь Эрик, ои исчез навсегда. Он умер и погребен — вот и все.

Эрик опустил плиту и несколько раз подпрыгнул на ней, чтобы она как следует легла в паз.

Теперь он остался в полном одиночестве. Отщепенец, которому нечего ждать, кроме медленной мучительной смерти. У него нет друзей, нет дома, нет веры. В голове все еще звучали последние слова дяди во всей их циничной откровенности: «Я хотел… хотел стать вождем».

Для Эрика достаточным ударом было уже то, что религия, в которой его воспитали, оказалась всего лишь средством достижения власти, и таинственное Женское Сообщество не обладало никакими способностями предвидеть будущее. Но еще узнать, что причина борьбы его дяди со всеми этими глупостями — не что иное, как обычное тщеславие, преступно безнравственное, и заставившее его пожертвовать всеми, кто верил ему, — это уже слишком. Во что тогда оставалось верить, как жить дальше?

Неужели его родители были доверчивее самых наивных детей в коридорах? Ведь они отдали свои жизни — за что? Ради борьбы одного предрассудка с другим, ради интриг одного вождя против другого и борьбы за власть?

Нет, его это не устраивает. Он будет свободным. И Эрик горькорассмеялся. Ему придется стать свободным. У него нет выбора: он отщепенец.

Вдруг Эрик ощутил страшную усталость. Он совершил свою Кражу, проделал долгий путь к пещерам Человечества и обратно, одержал победу едва ли не в настоящей битве — и ни разу не передохнул.

Он свернулся у стены и задремал. Это был чуткий сон воина, готового в любой момент прерваться, если потребуется отразить нападение врага. Его сознание лишь частично затуманилось, наслаждаясь отдыхом, но не погружаясь в полное забытье. Бодрствующая часть сознания обращалась в будущее, прикидывая возможные варианты и строя планы.

Так что когда он открыл глаза, потянулся и зевнул, он уже знал, как поступит.

Эрик приблизился к выходу на территорию Чудовищ и взялся за дверь. Вынуть ее из паза одному человеку было не просто. Раздирая в кровь пальцы, Эрик старался изо всех сил— и наконец ему удалось сдвинуть ее с места.

Дверь подалась, и он осторожно опустил ее на пол.

Некоторое время он смотрел на нее, размышляя, как бы вернуть ее на место после того, как он выйдет. Но потом Эрик понял, что одному человеку с другой стороны сделать это не под силу. Придется оставить проход открытым — страшное преступление против общества.

Хотя понятие преступления теперь не имело к нему отношения. Он находился вне всяких законов, установленных остальными. Впереди сиял ослепительный свет, которого он и ему подобные так боялись. Туда он и отправится, не лелея никаких надежд и не ожидая ничьей помощи.

За спиной оставались темные безопасные коридоры, прорытые в стенах, окружавших территорию Чудовищ. В этих стенах жили дрожащие, невежественные люди, которые строили козни друг против друга. Он не хотел больше участвовать в этом, значит ему предстояла жизнь среди Чудовищ.

Сможет ли Человечество когда-нибудь отомстить им на самом деле? Разве не походило оно на полчища тараканов в кладовке, которые собираются объявить войну кухарке? Такая мысль вызвала бы у нее только смех. Мало ли что может взбрести в голову таракану? Да и кого это волнует?

Но что если таракан вдруг перестанет беспорядочно сновать вместе со своими сородичами? Что если он вдруг засядет в темной расщелине и будет день за днем наблюдать за своим противником, пока не узнает о нем все, что только можно узнать? Что если он вытравит из своей памяти то, чему учили его глупые и невежественные сородичи, и сосредоточится только на желании отомстить врагу, нанеся удар>.с самой неожиданной стороны?

Что если он будет руководствоваться не какой-нибудь верой или предрассудками, а действовать лишь исходя из жестокой необходимости, диктуемой непримиримой борьбой?

«Я буду быстро взрослеть, дядя, — пробормотал Эрик-Одиночка, Эрик-Око, Эрик-Отщепенец. — Я буду быстро взрослеть, больше мне ничего не остается».

И он вышел на территорию Чудовищ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
О войнах и доблести

XI

Старая ловушка, которую Томас-Капканолом давным-давно обезвредил, все еще висела на противоположной стене. И ни одного из страшилищ поблизости не оказалось.

Снова этот ужасающий белый свет! И этот безумный простор!

Эрик свернул вправо и побежал вдоль стены, считая шаги. Он двигался тем же путем, что и во время своей Кражи. Страх подгонял его, дыхание было прерывистым, но Эрик повторял себе, что рискует он ничуть не больше, чем кто-либо другой. На этой территории любой человек оказывался вне закона и становился преследуемой тварью, которую ждала смерть. На территории Чудовищ ни один человек не имел никаких преимуществ перед другими.

Конечно, некоторых воинов дома, в коридорах, ожидали женщины, умевшие найти полезное применение всем тем ценным вещам, которыми изобиловало это место. Но во время вылазки их не было рядом. Женщины являлись хранительницами жизни, истории и накопленных знаний. А магические ритуалы, которыми они владели, представляли собой самое дорогое достояние племени, которое наполняло их гордостью и чувством собственного достоинства. Женщинам категорически запрещалось участвовать в любом предприятии, в котором могли быть задействованы менее ценные для общества мужчины. И они никогда не выходили на территорию Чудовищ.

И все же, если верить дяде, его мать отважилась на это…

Эрик достиг огромного сооружения — предмета мебели Чудовищ — и свернул налево вдоль него. Может быть, встреченные им во время Кражи Чужаки все еще оставались там? Тогда ему удастся предупредить их о происшедшем в пещерах, и, возможно, они позволят ему остаться с ними. Даже компания женоподобных, болтливых и разряженных Чужаков лучше, чем полное одиночество.

Перед тем как свернуть в темный проход, ведущий в глубь строения, Эрик помедлил. Он мчался так, как его учили бегать по территории Чудовищ: «Не смотри вверх, никогда не поднимай глаз». Однако во время своей Кражи он уже однажды взглянул вверх и остался жив. Что стоило все то, чему его учили?

Поэтому он нарочно остановился у входа. Убедившись, что Чудовищ поблизости нет, он вызывающе подбоченился, повернулся и принялся рассматривать гигантскую пещеру. Действительно, при первом взгляде она производила подавляющее впечатление. Но ко всему привыкаешь, ко всему. По прошествии должного времени, несомненно, и эти грандиозные мешки и контейнеры, и эти стены, поднимающиеся на такую высоту, что ломит шею, когда пытаешься разглядеть их верхние пределы, — все это станет настолько же привычным, как узкие складские коридоры Человечества, забитые всяким хламом.

«Нет такого, к чему невозможно привыкнуть, — сказал себе Эрик. — Надо только отчетливо представлять себе, что это».

С открытыми глазами. Смело глядя на все. Самостоятельно делая выводы на основе собственных наблюдений. Тогда он и станет Эриком-Оком.

И осторожно он вошел внутрь строения. Если Чужаки оставались все еще там, они могли ожидать нападения. Им ничего не стоило сначала пронзить его копьем, а потом поинтересоваться о причинах его появления. Несомненно, Артур-Организатор должен был выставить охрану, если он в курсе происходящего в коридорах.

А часовые не станут разбираться.

Но Эрик не встретил никаких часовых. А вот звук голосов начал долетать до него, как только он, согнувшись, вошел в низкий туннель. А когда он повернул вправо, миновав развилку, этот звук еще больше усилился. Приблизившись к большой квадратной нише, он уже знал, что там увидит: десятки Чужаков с ранениями разной степени серьезности спорили, переговаривались и размахивали руками. Множество налобных ламп создавало невероятно яркую иллюминацию.

Представшее глазам напоминало последствия грандиозного нападения на целое племя. Здесь были воины с незначительными ранами и уже затянувшимися царапинами; были и тяжелораненые с поврежденными конечностями, которые, отчаянно хромая, пытались получить хоть какую-то помощь; были и умирающие, которые или сами, или с помощью друзей доползли до этого относительно безопасного места и теперь, забытые всеми, лежали вдоль стен, уходя все дальше и дальше от действительности, пока над ними не смыкалась безжалостная твердь смерти.

И все — все, кто оставался в здравом уме, — пытались перекричать друг друга.

Воины с относительно легкими ранениями, собравшиеся вокруг Вальтера Охотника за Оружием и Артура-Организатора в дальнем конце пещеры, наперебой пытались поведать о собственных приключениях и критиковали поведение остальных. Тяжелораненые, которые не могли присоединиться к общей толпе, стояли в стороне или сидели на полу по двое, по трое и обсуждали недостатки плана Вальтера и неумелое руководство Артура, оказавшееся причиной их поражения. Даже умирающие рассказывали холодным камням о своих злоключениях и на последнем дыхании излагали свой план действий, который привел бы к более удачным результатам.

«В каком-то смысле, — подумал Эрик, — мое первое впечатление правильное. Это целое племя, приходящее в себя после битвы. Передо мной приверженцы Чуждой Науки после того, как другие обитатели коридоров нанесли им поражение и изгнали их прочь».

Но кем бы они ни были, теперь это его племя. Они единственные, на кого он может рассчитывать.

Эрик передернул плечами и вошел в шумную нишу.

Один из воинов в толпе повернулся и посмотрел на него. Лицо его расплылось в улыбке.

— Эрик! — послышался голос. — Эй, Эрик!

Этот воин возвышался над всеми остальными. Волосы его свободно ниспадали на плечи и не были перехвачены сзади тесемкой по моде Чужаков. Это оказался воин Человечества.

В неистовой радости они начали проталкиваться друг к другу сквозь толпу жестикулирующих спорщиков, и два луча от их налобных ламп соединились в одну прямую линию, когда они встретились глазами.

Эрик почти сразу узнал этого человека. Высокий, худой, с мускулистым телосложением — им мог быть только один известный ему воин. Член дядиного отряда, делавший подчас невыносимым жизнь Эрика-послушника; воин, с которым он чуть не схватился накануне собственной Кражи, — Рой-Бегун.

Но Рой будто забыл обо всем этом. Он обхватил Эрика своими костлявыми руками и нежно обнял его.

— Знакомое лицо! — восторженно пропел он. — Эрик-Одиночка, как я рад тебя видеть!

Эрик напрягся и высвободился из объятий.

— Эрик-Око, — резко оборвал он соплеменника. — Я стал Эриком-Оком.

— Эрик-Око. Конечно же, — умиротворяюще поднял руки Рой. — Эрик-Око. Прости. Больше я не забуду об этом. Эрик-Око. Как тебе будет угодно, мальчик. Только не сердись, только поговори со мной немного. Я тут чуть с ума не сошел, слушая этих горе-воинов и их перебранку. Все пытаются выяснить, что случилось в Человечестве. — Он схватил Эрика за плечи и промолвил умоляющим тоном: — Что там действительно с нашим народом? Как там дела?

— Никак. — И Эрик поведал обо всем, что с ним произошло, начиная с того момента, как он вернулся с Кражи и обнаружил, что дверной проем закрыт. — Мы — отщепенцы, — заключил он свой рассказ. — Ты, я и все остальные члены отряда Капканолома. Кому-нибудь еще удалось спастись?

— Насколько я знаю, никому. Пока я не увидел тебя, то считал, что мне единственному удалось выжить. Да и мне-то это удалось только потому, что, когда на нас напали, я стоял на страже в другом конце коридора. Я услышал шум и бросился на помощь.

Там люди Стефена крушили наш отряд, и помогала им чуть ли не сотня Чужаков. Когда они увидели меня, ко мне тут же бросилась целая толпа. Я долго не раздумывал. Присяга не присяга, я просто рванул прочь. И поверь мне, если ты думаешь, что когда-нибудь видел, как я умею бегать, ты ошибаешься. Я с такой силой выбрасывал вперед ноги, что чуть не разрывался пополам. А в это время над головой и рядом — везде! — летели копья. Я думаю, ты никогда еще в своей жизни не видел столько копий: там коридоры, наверное, все усеяны ими.

— И никто в тебя не попал? На тебе нет даже царапины.

Бегун презрительно передернул плечами.

— Чужаки! Чего от них ждать? Они бы даже в толстого Франклина не смогли попасть, будь он у них перед носом. Мне повезло, что за мной не погнался никто из воинов Стефена. Да и бежал я к тому же здорово, как я тебе уже сказал. От основной толпы я оторвался довольно быстро — через дюжину коридоров они уже безнадежно отстали. Только пара человек продолжала преследовать меня. Но с воином Человечества разве они могли тягаться, так что скоро и они сдались и повернули назад. Я отдохнул, восстановил дыхание и пришел сюда. Правда, я воспользовался другим выходом на территорию Чудовищ.

— Ты знал об этом месте? Был здесь раньше?

— Внутри нет, по крайней мере не здесь. Но знаешь, у нас в отряде все в той или иной степени стали приверженцами Чуждой Науки. Твой дядя в течение долгого времени воспитывал нас, обращая в свою веру. Каждый раз, когда мы отправлялись в экспедицию за пищей или чем другим, он специально делал крюк, чтобы попасть сюда, а нас оставлял на страже снаружи. Он объяснял нам, как добраться до этой пещеры и как связаться со штабом Чуждой Науки в случае необходимости. Я решил, что теперь как раз она и наступила — необходимость, и пришел сюда за помощью. За помощью! — Рой-Бегун окинул взглядом собравшихся и скорчил рожу. — А какая может быть помощь от этого стада полубезумных болтунов? Народу сползается все больше, а они только знай себе чешут языками.

Это единственное, что умеют Чужаки, — болтать, болтать и болтать.

Эрик проследил за его насмешливым взглядом и готов был согласиться с ним. Вокруг действительно слишком много говорили, подводя никому не нужные итоги. Но, с другой стороны, что еще оставалось делать?

Мощное политическое и религиозное движение, имевшее сторонников во всех пещерах, только что было сокрушено одним ударом, точно рассчитанным, нанесенным совместно всеми вождями, обычно находившимися в состоянии непрекращающейся вражды. Уцелевшие собрались в своем штабе, который располагался на территории Чудовищ именно в расчете на такие неотложные случаи. Они сходились сюда поодиночке и небольшими группами, чтобы перевязать свои раны, отдохнуть и обсудить дальнейшие планы. В этом опасном и совершенно непригодном для обитания месте они могли свободно говорить, более или менее не опасаясь нападения.

Но действительно ли они находились в безопасности? Наверняка среди такой толпы, двигавшейся к выходам на территорию Чудовищ, нашлось несколько легкомысленных, которые позволили проследить за собой. Такое массовое передвижение в одно и то же время в одном и том же направлении не могло остаться незамеченным в коридорах. А если на это обратили внимание и за ними проследили, то это укрытие может превратиться в смертельно опасную ловушку — многочисленная экспедиция, организованная вождями, могла уже приближаться к ним в это время, чтобы уничтожить раз и навсегда последний оплот еретической Чуждой Науки.

«Хотя вряд ли, — решил Эрик после некоторых размышлений. — Разделавшись с сиюминутной угрозой и избавившись от приверженцев Чуждой Науки в своих племенах, вожди скорее всего снова вернутся к состоянию вражды и взаимных подозрений. Более того, на некоторое время общение между племенами станет даже менее интенсивным, так как поспешно придется менять оборонительную систему, которую увидел противник в период временного союза. Человечество, например, сейчас явно обеспокоено тем, что удалось заметить Чужакам, находившимся среди них: количество боеспособных воинов, расположение центрального коридора и ведущих к нему подходов, а также особенно достойных женщин, стоящих того, чтобы быть похищенными. Среди обитателей коридоров снова начнет расползаться ксенофобия, и всякие союзы станут невозможными, особенно такие тесные и крепкие, какие требуются для организации столь значительной экспедиции. К тому же племя, как бы велика ни была нужда в пище и предметах обихода, никогда не посылало на территорию Чудовищ более полудюжины своих воинов. Так что вряд ли теперь они станут рисковать, отправляя на вражескую территорию крупные воинские силы».

Так что здесь приверженцы Чуждой Науки находились в относительной безопасности. И все же, на всякий случай караул следовало бы выставить. Хотя бы потому, что они были военным отрядом. И если они хотят уцелеть, они должны до мельчайших деталей соблюдать воинскую дисциплину.

Рой-Бегун согласился с Эриком.

— Я сразу сказал это их начальнику — как его там? — Артуру-Организатору. Но эти проклятые Чужаки — чего от них ждать? У них нет ни малейшего представления, как руководить воинами. Он только покивал головой и начал расспрашивать меня, есть ли в других отрядах Человечества сторонники Чуждой Науки. Нам того и гляди надо будет уносить ноги, а его волнуют тайные организации!

— Ну, в этом он не виноват, — заметил Эрик. — Он ведь Организатор. Точно так же, как ты — Бегун, а я — Око. Если ты потеряешь ноги, а я ослепну, как мы будем себя чувствовать? Так и он — Организатор, потерявший свою организацию. Это большое несчастье для человека.

— Гм. Может быть. Но это его проблема, а не моя. Я по-прежнему могу обогнать любого в пещерах. Он еще сказал, что, если ты или твой дядя смогут добраться сюда, он хотел бы вас спросить кое о чем, так что пойдем, я отведу тебя к нему. Он сейчас собирает сведения от всех этих калек, чтобы нарисовать себе общую картину, как он говорит.

Пока они продирались сквозь толпу, Бегун нагнулся и зашептал Эрику на ухо:

— Если хочешь знать, Эрик, нам сейчас нужен не Артур-Организатор, а умелый военачальник, такой, как твой дядя. Я видел его во время побед и поражений, и он всегда знал, что надо делать. Он был настоящим мужчиной, настоящим воином! Он знал, когда нужно атаковать, когда отступить, когда перегруппироваться, когда нанести неожиданный удар, — на его приказы можно было полностью полагаться. Он знал, он просто знал все это, — Рой покачал головой. — А теперь его несет по канализационной трубе! Даже трудно поверить в это. Эрик… а что с моей женой? С моей женой они тоже что-нибудь сделали?

— Не думаю. Единственные замученные женщины, которых я видел, были жены Томаса-Капканолома.

Рой мрачно кивнул.

— Значит, мою не тронули. Значит, они ей доверяют. Могу поспорить, она наконец добилась того, о чем мечтала, и попала в гарем Франклина. Ты бы слышал, как она произносила его имя! «Франклин — Отец Многих Похитителей, — произносила она. — Мно-о-огих». Стоило какой-нибудь женщине родить от него, и Мира говорила мне: «Пятеро в помете, Рой! Пятеро! У Франклина меньше пятерых не бывает!» И глаза у нее начинали блестеть, как две налобных лампы. Что из того, что я бегал быстрее всех в Человечестве? Что из того, что я однажды убежал от двух Чудовищ, гнавшихся за мной от самой кладовой? От меня больше трех зараз не рождалось, и Мира это отлично знала.

Эрик ускорил шаг, пробираясь сквозь шумную толпу раненых. Трое в одном помете! Его снова захлестнула горечь тяготевшего над ним проклятия. И он не мог подсластить ее осознанием того, что при нынешнем положении вещей у него очень мало шансов найти себе какую-либо женщину. Вопрос о его способностях как производителя мог никогда и не всплыть в этом огромном, сугубо мужском отряде отщепенцев. И если им удастся найти какую-нибудь женщину…

Артур-Организатор отделился от группы шумных Чужаков и протянул руки в дружеском приветствии. Однако в его странном взгляде ничего дружелюбного не было — его глаза бегали из стороны в сторону, занятые какими-то подсчетами и тревожными размышлениями.

— Добро пожаловать, Эрик, — промолвил он. — Добро пожаловать. До меня дошли слухи о твоем дяде. Надеюсь, искренне надеюсь, что они не соответствуют действительности.

— Он мертв. Мертв и погребен. — Эрик изо всех сил пытался сдержать неожиданно охвативший его приступ ярости. Его дядя попросту использовал его, Эрика, как он использовал свой отряд и своих жен, но они хотя бы принадлежали ему по праву, и он при желании мог располагать ими. Томас был его дядей и великим военачальником Человечества.

Но этот человек, этот Чужак со всем его тщеславием и презрительным отношением к истинно высокому и благородному, что он знал о Человечестве? Что он мог понимать в стремлении Томаса-Капканолома стать вождем?

Эрик поведал Организатору почти то же, что он рассказал Рою, опустив некоторые подробности. Отчасти потому, что они не могли заинтересовать Организатора; отчасти из-за того, что его ненависть к Чужаку того и гляди могла вырваться наружу, и единственным способом избежать этого было закончить с рассказом как можно быстрее.

Но Артур-Организатор воспринимал лишь информацию. Весь вид его словно говорил: «Ну что ж, теперь я знаю, что произошло с Томасом-Капканоломом и Человечеством. Мне этого вполне достаточно». У Эрика было такое ощущение, будто тот наполняет пищевой мешок — после получения необходимого Организатор поблагодарит его, затянет бечевку и уложит мешок в ранец.

— Почти так же, как и с остальными, — подытожил Артур. — Руководитель убит, последователи истреблены, и одному-двум удалось бежать. И все дело во внезапности — вожди враждующих племен сговариваются друг с другом и наносят неожиданный удар. Должен согласиться — прекрасно организовано, без сучка без задоринки. Если, конечно, не считать промашки с беглецами, как ты да Рой. Но в этом повинно отсутствие общего координирующего центра — у них не было единого руководителя, который смог бы выявить слабые места. Но что касается общих действий — выполнено прекрасно. Очень хорошо.

— Я рад, что тебе нравится. Однако мы… наше движение разгромлено.

Организатор улыбнулся и обнял Эрика за плечи.

— Ничего подобного, мальчик. Ни в малейшей степени. Просто мы переходим на новый этап. Цитируя Науку Предков, можно сказать: действие равно противодействию. В данный момент преобладает противодействие, следовательно действие — наше движение — должно сейчас накапливать силы и заниматься поиском новых путей. Пещеры людей для нас закрыты, зато широко открыты пещеры Чудовищ. Как вы насчет небольшой экспедиции?

Эрик отступил, отстраняясь от дружеской руки Артура.

— Экспедиция? В глубь территории Чудовищ? Зачем? Ради чего?

— Чтобы собрать больше предметов Чуждой Науки для укрепления наших рядов. Другими словами, чтобы испытать на практике то, что мы исповедуем на словах. Вот мы здесь приверженцы Чуждой Науки, а много ли ее примеров мы можем продемонстрировать потенциальным неофитам? Чуть-чуть этого, чуть-чуть того. То, чем мы обладаем, грандиозно — ты сам имел возможность убедиться в этом, — но все это разрозненно, не связано воедино и не осмыслено. И поэтому я говорю, — тут он возвысил голос, и Эрик заметил, что все, кто мог передвигаться, начали постепенно сходиться вокруг них. — Я говорю следующее: если мы исповедуем Чуждую Науку, давайте будем ее приверженцами во всем. Давайте добудем самое лучшее и самое мощное из того, чем владеют Чудовища. Давайте добудем нечто такое, что будет абсолютно неотразимо, — и это не обязательно должно быть оружием, но во всяком случае неоспоримым доказательством истинности нашей веры. Давайте добудем что-нибудь такое, что разнесет в клочья Науку Предков и покончит с ней навсегда.

На усталых лицах заиграла какая-то надежда в свете налобных ламп.

— Он нашел, — с энтузиазмом заметил кто-то.

— Он придумал. Артур нашел выход.

— Славный старина Артур. Наш Организатор. Добрый старый Организатор.

Даже тяжелораненые начали приподниматься, и лица их осветились радостными улыбками.

— Что именно собираемся мы добыть? — холодным деловым тоном осведомился Эрик.

Организатор обернулся, и на лице его появилось вопросительное выражение.

— Если б мы знали это, — хрипло рассмеялся он, указывая вверх на нависавшую тьму, — мы стали бы такими же мудрыми, как Чудовища, и у нас не было бы никаких проблем. Но конкретно мы пока ничего не знаем. Нам известно только место — по крайней мере Вальтеру оно известно, — где Чудовища хранят свое самое мощное, самое сильное оружие. Так, Вальтер?

Все повернулись к Охотнику за Оружием, и низкорослый Вальтер ответил им лаконичным кивком.

— Я слышал о нем и думаю, мне удастся найти его. Считается, что это последнее слово Чуждой Науки.

— Последнее слово Чуждой Науки, — завороженно повторил Артур. — Вы только представьте, что это такое. Только представьте! Ну все, мы отправляемся туда и именно это мы и добудем. Последнее слово! Пусть тогда реакционные вожди и Женские Сообщества попробуют что-нибудь с нами сделать. Пусть попробуют. Мы им покажем, на что способна Чуждая Наука. Мы им покажем раз и навсегда.

Какой-то воин подбросил в воздух свое копье и завертелся на месте, поджав раненую ногу, с которой капала кровь.

— Ату, Артур! — завопил он, поймав копье и потрясая им. — Давайте покажем им, чтобы они навсегда запомнили!

Эрик заметил, что все вокруг него, включая Роя, прыгали и размахивали копьями. Он пожал плечами и тоже поднял свое копье. Артур взглянул на него, и его улыбка расплылась еще шире.

— Чтобы они навсегда запомнили, — повторил он. — А теперь давайте поспим, чтобы с утра все, кто в состоянии, могли бы выступить в поход. Я объявляю ночь.

Рой и Эрик выбрались из толпы и улеглись вместе — спина к спине: как бы там ни было, а они оказались единственными представителями Человечества здесь. Перед тем как заснуть, Рой, не поворачиваясь, заметил:

— Отличная мысль, правда, Эрик? Отличная!

— По крайней мере, нам будет чем заняться — хоть на какое-то время она нас отвлечет от того факта, что на всю оставшуюся жизнь мы стали отщепенцами, — пробормотал Эрик.

XII

Проснувшись на следующее утро раньше других, Эрик обошел нишу и коридор и презрительно заметил, что караул так и не был выставлен. Он считал само собой разумеющимся, что военачальник, перед тем как предоставить отдых воинам, обеспечивает охрану на случай появления противника. И хоть Эрик и решил накануне вечером, что из-за возобновившегося противостояния обитателей коридоров им нечего опасаться, это было всего лишь гипотезой: никто не мог быть ни в чем уверенным. А кроме того, если военный отряд рассчитывает остаться таковым и не подвергнуться разгрому, он должен соблюдать дисциплину вне зависимости от степени ее необходимости.

При таком неумелом командовании придется им с Роем самостоятельно установить систему охраны на каждую ночь и дежурить по очереди. И недостатка в отдыхе они не будут ощущать: совершенно очевидно, что Чужакам требовался более длительный период сна, чем воинам Человечества.

Точно так же, как они испытывали необходимость в большем количестве слов. Никогда в жизни Эрик не видел, чтобы экспедиции предшествовало такое многословное обсуждение. Посмеиваясь, он отошел в сторону и сел на корточки.

Рой пристроился рядом: ему тоже было смешно смотреть на Чужаков.

Сначала обсуждался вопрос, кто отправится, а кто останется. Тяжелораненые совершенно определенно идти не могли. Но какое количество людей нужно оставить, чтобы они заботились о раненых? И каким образом захоранивать трупы? И. следует ли оставить здесь, в запасе, резервные силы: во-первых, на случай, если они понадобятся уцелевшим сторонникам Чуждой Науки, оставшимся в коридорах, во-вторых, если основному экспедиционному корпусу потребуется подкрепление?

Там, где Томас-Капканолом попросту бы объявил о своих планах и получил бы почтительное согласие своих подчиненных, Артур-Организатор по каждому пункту спрашивал мнение собравшихся. А мнений и предложений была уйма.

Все хотели быть выслушанными и, если их предложения не принимались, начинали настаивать на их целесообразности. Огромное количество времени потратили на то, чтобы убедить одного здорового воина, желавшего участвовать в экспедиции, что он принесет больше пользы, если останется с ранеными. Но в результате, как не без интереса заметил Эрик, все решилось почти так, как того с самого начала Хотел Артур-Организатор, И все при этом находились в полном убеждении, что все сделано по их воле.

Он действительно умел руководить людьми, даже если и не обладал способностью отдавать распоряжения.

«Да, но в походе вряд ли он будет хорошим военачальником», — заключил Эрик.

Оставив раненых и умирающих, а также тех, кто будет осуществлять необходимый уход за ними и захоронения, они выступили, растянувшись в невероятно длинную цепочку, состоящую из двадцати трех без умолку болтающих и жестикулирующих воинов. По ходу следования она то и дело превращалась в отдельные группы особенно заядлых спорщиков.

Одна из таких групп окружала Артура — предводителя этого огромного отряда, скорее напоминавшего бродячий табор. Даже в низком коридоре, по которому идти можно было только согнувшись, до Эрика долетал непрерывный гул голосов, продолжавших обсуждение.

— Отсутствие конспирации — вот почему им удалось нанести нам внезапный сокрушительный удар. Наша конспирация находилась не на высоком уровне. У нас всегда была утечка информации.

— С этим ничего не поделаешь. Вся беда в нашей системе коммуникаций. Из-за отсутствия постоянных контактов мы не могли своевременно обнаружить утечку и действовать соответственно.

— Я считаю, Вальтер прав. Все дело в конспирации. У каждого вождя есть своя система разведки, а мы не сумели создать свою контрразведку.

— В таком случае, как ты объяснишь…

Эрик оглянулся и посмотрел на Роя, который двигался за ним на положенном расстоянии в пятнадцать шагов.

— Ты слышишь? — спросил Эрик у Бегуна. — Они все еще обсуждают вчерашние неудачи. Тут они мастаки трепать языками.

— Чужаки — чего ты хочешь? У них свой взгляд на вещи, у нас — свой.

Эрика удивил этот ответ. Казалось, они с Роем поменялись ролями со вчерашнего вечера. Рою по-прежнему Чужаки казались смешными, но он заставлял себя терпимее относиться к ним. Почему?

Когда впереди замаячил резкий свет территории Чудовищ, Эрик замедлил шаг и подождал Роя. Ему очень хотелось понять, что творится в душе Бегуна — единственного среди этой разболтанной толпы, к кому он испытывал что-то вроде родственных чувств.

Но едва только Рой приблизился, воин, возглавлявший процессию, миновав границы строения, вышел в слепящую белизну…

Раздался резкий дребезжащий звук. Воин закричал, судорожно подпрыгнул на одной ноге и рухнул лицом вниз. Все застыли.

Через некоторое время следовавший за ним осторожно приблизился к выходу и, высунув голову, посмотрел вверх. Все уставились на него, не спуская глаз.

— Только один, — произнес он громким шепотом. — Только один капкан, и Дэн разрядил его. Больше ничего не видно.

Затихнув, шеренга двинулась дальше, пока один за другим все не миновали проход и не столпились вокруг погибшего. Молча они то глядели на скрюченное в судороге тело покойного, то нервно озирались по сторонам, ожидая, что опасность может подстеречь их в любой момент.

Сработавший капкан находился прямо над выходом из-под предмета мебели Чудовищ, провода его обвисли, и только время от времени по ним пробегала легкая дрожь, как увядающая память о только что осуществленном.

Рой подошел к Эрику, подбоченился и кивнул на капкан.

— Пять незапамятных времен тому назад нам такой попадался. И твой дядя обезвредил его. Копьем его не взять — он не реагирует на копье, он реагирует только на живую плоть. Надо высунуть перед ним ногу и тут же быстро отдернуть ее. Стоит замешкаться, — Рой щелкнул языком, — и нет ноги.

Артур-Организатор прислушался.

— Ты знаком с капканами, — заметил он Рою. — Мы могли бы использовать тебя в качестве разведчика. Отныне ты будешь идти во главе нашего экспедиционного корпуса.

— Мне известно кое-что о капканах, — презрительно ответил Рой, — но я не Капканолом. Я — Бегун. Если вам нужен разведчик, воспользуйтесь хотя бы Оком. Вот — Эрик-Око.

— Тогда ступайте оба. Вы будете нашим авангардом. Вот и хорошо. Эй, кто-нибудь, возьмите тело и отнесите его в штаб для захоронения. Мы вас подождем. — Артур указал на капкан и, прежде чем еще что-то произнести, погрузился в глубокое размышление. — Теперь, вот что я думаю — а если кто-нибудь считает, что я не прав, пусть поправит меня, — этот капкан установили здесь сравнительно недавно. Я основываю эту гипотезу на том простом факте, что его не было здесь до последнего периода сна, когда продолжали прибывать беглецы. А если это так — напоминаю вам, это просто мысли вслух, я пока не пришел ни к каким окончательным выводам — мы можем заключить, что все это хождение туда и обратно беженцев и посыльных, а также неизбежный шум, производившийся ранеными, прибывающими к нам, привлекли внимание Чудовищ. Обычно они расставляют капканы в местах нашей наибольшей активности. Так, пока логично?

— Здорово, Артур, — воскликнул один из подошедших поближе воинов. — Потрясающе. Не в бровь, а в глаз. Какой ум, а! Хотел бы я знать, как это ты догадался? И какой ты делаешь из этого вывод?

— Ну и мыслитель! — с горечью прошептал Рой Эрику. — Ему мозги нужны для того, чтобы сообразить, что капкан был поставлен в течение последнего периода сна. Без Организатора тут, конечно, не разобраться! Хотя чего от них ждать! Ребята даже не понимают разницы между Бегуном и Оком!

Сложив на груди руки и опустив голову, Артур прохаживался взад и вперед перед напряженно внимавшей аудиторией.

— И вот что я думаю — по крайней мере в качестве предварительного допущения. То есть, понимаете, это еще не отшлифованная мысль. Мне кажется: если Чудовища обратили внимание на нашу деятельность вокруг именно этого предмета мебели, если они заметили достаточное количество людей для того, чтобы установить капкан и к тому же совершенно новой модели, это означает, что вся эта местность находится под их неусыпным наблюдением. Из этого, в свою очередь, можно сделать три вывода. Во-первых, вдвойне становится насущной необходимость выслать вперед разведывательный отряд, члены которого должны быть чрезвычайно внимательны. Во-вторых, пока мы не удалимся на достаточное расстояние, экспедиция должна осуществляться в полной тишине с использованием лишь беззвучных сигналов оповещения. И в-третьих, перед уходом нам следует повнимательнее осмотреться. Не исключено, что в этот самый момент за нами наблюдают Чудовища!

Воины начали судорожно оглядываться, и только Эрик с Роем презрительно передернули плечами: в течение всего этого времени они то и дело по очереди оборачивались в разные стороны, проверяя, не появилось ли в окружающей их белизне каких-нибудь признаков приближения Чудовищ. Едва только капкан лишил жизни свою жертву, так действовал бы любой на их месте, кроме разве что бестолкового Чужака.

Но через некоторое время, когда отряд снова двинулся в путь к дальней стене, и Рой с Эриком возглавили его, поведение Роя снова изменилось.

— В конце концов, — произнес он, словно сам себя убеждая, — это огромный отряд, размером как все войско Человечества. Чтобы справиться с такой толпой, действительно нужен организатор. Обычный военачальник, как твой дядя, например, даже не знал бы, как к ней подступиться, я уж не говорю о том, как удержать их вместе.

— Удержать их вместе еще полдела, главное — как обеспечить им безопасность, — рассмеялся Эрик. — А вот на это, я думаю, Артур вряд ли способен.

Бегун пробурчал что-то уклончивое, и Эрик недоуменно уставился на него. Они уже достигли стены, в которой справа находился вход в коридоры. Дверь все еще лежала на полу, как и оставил ее Эрик. Никто так и не поставил ее на место. Вместе с Роем Эрик внимательно осмотрел все вокруг, нет ли новых капканов. Потом оба, не сговариваясь, подняли дверь и закрыли проход. Когда они повернулись и начали удаляться вдоль стены в глубь территории Чудовищ, лица их довольно сияли — они выполнили свой долг воинов Человечества.

«И все же с Бегуном творится что-то странное, — думал Эрик. — Что происходит в его голове, когда он то насмехается над Артуром-Организатором, то тут же принимается восхвалять его, даже если тот демонстрирует полную несостоятельность как военачальник?» Но сейчас времени на выяснение этих Вопросов не оставалось: они все дальше уходили в глубь территории, где раньше бывал только Рой. Так что Эрику оставалось лишь бесшумно следовать за ним, запоминая дорогу и прислушиваясь к малейшим вибрациям, которые предупредят их о приближении Чудовищ.

Они должны были пройти триста двенадцать шагов от двери — так распорядился Организатор. В этом месте у самой стены находился еще какой-то предмет мебели Чудовищ, но гораздо меньший по размеру, если сравнивать с тем, в котором они провели ночь. Закинув голову, Эрик мог даже различить его вершину. Он заканчивался странно изогнутой поверхностью с выступавшими из нее огромными зелеными набалдашниками. Здесь, испытывая чувство облегчения за предоставленное им укрытие, они остановились и перевели дух. Далеко сзади, вдоль стены медленно полз основной корпус экспедиции, двигавшийся в их направлении. Эрик и Рой замахали руками, сообщая, что опасности нет.

Когда им ответили, что их сигнал принят, Эрик повернулся к Бегуну и наконец задал свой вопрос. К чему эти оправдания и восхваления Артура, когда столь очевидны его ошибки и промахи?

Рой ответил не сразу.

— Он не ошибается. Я хочу сказать — он не может ошибаться: он ведь наш военачальник.

— Рой, да ведь ты сам все прекрасно понимаешь! Не выслать разведку с самого начала, позволить людям болтать и шуметь во время экспедиции, не проверить наличие ловушек у выхода — разве всего этого недостаточно?

— Он наш военачальник, — упрямо повторил Бегун. — А ты что, думаешь, твой дядя был лучше со всей своей дисциплиной и обезвреживанием капканов? Одной промашки хватило, чтобы покончить с ним и со всем его отрядом. А Артур жив.

— Он жив, потому что во время всей заварушки отсиживался в штабе Чуждой Науки.

— Меня не интересует, почему, Эрик. Он жив, и он — единственный военачальник, который у нас есть. А этот отряд — единственные соплеменники, которые у нас есть. И надо сделать все возможное, понимаешь, чтобы показать им, что мы с ними.

Эрик отвернулся и окинул взглядом сверкающую белизну. Там, вдали, в сотнях и сотнях шагов от этого места, он различал смутные очертания продуктовых мешков, в которых Чудовища хранили свою пищу. Когда-то могущественные отряды Человечества совершали на них набеги, возвращаясь с добычей к своим женщинам и вождю. Когда-то они с Роем гордились своим званием воинов Человечества. Теперь им надо было начинать все сызнова и учиться гордиться тем, что они Чужаки? Да еще беглые Чужаки, Чужаки, лишенные женщин, которые могли бы сказать им, что хорошо, а что плохо!

Нет, он не видел в этом никакого смысла.

— Я больше не собираюсь лезть на рожон ради чьих-то личных интересов.

— Ничего удивительного, — кивнул Рой. — Ты всегда был таким: бунтарь, непоседа, индивидуалист. А меня, меня вполне устраивает быть вместе со всеми. Ты думаешь, почему я стал сторонником Чуждой Науки? Потому что весь наш отряд исповедовал ее. А если б я был в отряде Науки Предков, я бы отстаивал права вождя вместе со Стефеном Сильной Рукой и прочими негодяями. И я бы истреблял таких, как ты и твой дядя, по первому приказанию Женского Сообщества. И я бы верил в то, что делаю, точно так же, как верил твоему дяде, когда он говорил, что Франклина нужно свергнуть и что Женское Сообщество преграждает путь прогрессу. Быть в компании ребят, которым ты доверяешь, потому что они думают то же самое, что и ты, — вот что такое ощущение дома, единственного дома, который только может быть. Иначе — голод, опасность, бессонные бдения, потому что некому защитить твою спину.

В-этот момент к ним подошел Артур-Организатор с остальной экспедицией и наметил следующий пункт, где они должны остановиться и дождаться всех.

И снова Эрик тронулся за Роем: все его чувства обострились, готовые воспринять любые изменения вокруг, но мысли его все время возвращались к собственным проблемам. Он не мог спорить с Бегуном: по-своему тот был прав. Но удастся ли ему, Эрику-Оку, когда-нибудь обрести свой дом, где он будет окружен друзьями, разделяющими его помыслы и способными защитить его спину? Ему не хотелось думать так же, как другие, и уж по крайней мере так, как Чужаки. Это надо же — подвергать себя такой опасности из-за оружия, которое даже не известно, существует ли!

Артур объявил ночь, и экспедиция расположилась лагерем в расщелине гигантского прохода, который вел к кладовой Чудовищ. «По крайней мере, выставили дозорных», — отметил про себя Эрик.

Ранцы наполнили свежей пищей, добытой из странных контейнеров в кладовой, хотя в желудке у Эрика начинались неприятные спазмы при мысли о том, что придется поглощать неопробованные женщинами продукты. Вальтер Охотник за Оружием указал им прорезь в водопроводной трубе, и они набрали во фляги воду.

— Племя, к которому я раньше принадлежал, — заметил Рой-Бегун, устраиваясь с группой Чужаков ко сну, — называло себя Человечеством — представляете, Человечество! Так вот, они считали, что можно пить воду, добытую только в коридорах. А на территории Чудовищ и еда, и питье запрещались. Они скорее были готовы умереть от жажды, но не могли отказаться от своих предрассудков. — Он расхохотался. — Они считали, что их мертвые предки рассердятся на них и…

Эрик отошел в сторону. Он почувствовал, как его сердце заныло от Одиночества.

XIII

Когда экспедиция тронулась в путь после ночного отдыха, Эрик уже не мог смотреть на Роя. Тот отыскал где-то маленький ремешок и завязал на затылке волосы на манер Чужаков.

Теперь их разведывательный отряд пополнился еще одним членом: Артур распорядился, чтобы к Эрику и Рою присоединился Вальтер Охотник за Оружием. Этот крепкий приземистый человек с большими грубыми руками был единственным членом экспедиции, который Углублялся на территорию Чудовищ дальше кладовой. В поисках предметов Чуждой Науки, которые могли быть использованы в качестве оружия, он неоднократно путешествовал по самым отдаленным пещерам Чудовищ.

Рой был сам не свой от восторга и упорно продолжал гнуть свою линию:

— Это глупое племя, в котором я жил, — они называли вас жителями дальних коридоров и считали, что ни по уму, ни по другим воинским качествам вы и в подметки им не годитесь. Но никто из них никогда в жизни не удалялся на такое расстояние и не подвергал себя таким опасностям. Самый отважный военачальник этого племени — а он считал себя прямо-таки выдающейся личностью — всего раз или два раза обходил кладовую Чудовищ и заглядывал в следующую пещеру.

— Направо, — скомандовал Вальтер, когда они приблизились к концу прохода. — Берегитесь капканов. На выходе из кладовой они всегда расставляют парочку.

— Могу поспорить, что тебе доводилось встречать такие капканы, которые его военачальнику… — Рой большим пальцем указал в направлении Эрика, — и не снились. А его считали Капканоломом. Эй, Эрик, — сочувственно поинтересовался Рой, — неужели тебе не мешают волосы на лице? Волосы не должны закрывать обзор.

— Мне не мешают, — кратко ответил Эрик.

— Просто, понимаешь, ты ведь Око. По крайней мере для своего племени. Предполагается, что ты должен Идти впереди, указывая путь остальным. А вот Вальтер, он хоть и Охотник за Оружием, а дорогу знает лучше тебя. А все потому, что Вальтер и его народ — это настоящие ребята, которые…

— Хочешь, чтобы я пошел впереди? — спросилЭрик Вальтера. — Не возражаешь?

— Хорошая мысль, молодой человек. Зрение у тебя лучше, чем у меня. А мы будем идти вдоль этой стены до следующего привала. Если увидишь что-нибудь подозрительное, останавливайся и тут же сигнализируй.

Эрик обошел высокого тощего Бегуна и низенького крепкого Вальтера и обогнал их на тридцать шагов. На таком расстоянии их приглушенные голоса едва до него доносились. И Эрик тут же почувствовал себя лучше.

Он ощутил, насколько он уже свыкся с огромными пространствами территории Чудовищ. Смотреть прямо вверх на ослепительно белое освещение было все еще трудно — всякий раз, как он пытался это сделать, ему казалось, что он начинает терять сознание, зато двигаться вдоль стены, глядя прямо перед собой, он мог совершенно спокойно, испытывая лишь легкое недомогание.

Трижды на своем пути он сталкивался с небольшими препятствиями, которые могли быть капканами. Тогда он подавал знаки идущим позади него воинам, а те, в свою очередь, передавали их дальше основному корпусу экспедиции.

Затем нужно было осторожно отделиться от стены, обойти широким полукругом препятствие и возобновить свой путь. Отходя от стены, Эрик начинал испытывать тот же невыносимый приступ страха, так что ему приходилось прилагать все силы, чтобы сохранять самообладание. Как только он оказывался в этой безграничной белизне, его охватывало желание кричать и мчаться сломя голову куда глаза глядят.

Он пытался тщательно проанализировать это ощущение и, наконец, мало-помалу совладал с ним. Он все-таки был Оком, и в один прекрасный день ему, может, придется возглавить поход на середину пещеры Чудовищ, где не будет никакой стены, дающей чувство уверенности и безопасности. Но, несмотря на все доводы, страх не покидал его — каждое удаление от стены, вызванное возможной ловушкой, вселяло в него такой ужас, как и предыдущее.

Пройдя последнее препятствие, Эрик обратил внимание на странный жужжащий звук, исходящий из стены. Он остановился и прислушался. Новый капкан? Невидимый? Сигнальная система, оповещающая Чудовищ о приближении людей?

Сделав жест рукой, он обратил на него внимание Вальтера и Роя. Охотник за Оружием прислушался, пожал плечами и махнул Эрику рукой, чтобы тот продолжал двигаться дальше.

И вдруг в стене между Эриком и Вальтером возникла трещина. Она начала быстро расширяться, и перед ними открылась новая огромная пещера, из которой прямо на них спокойно двигалось Чудовище!

Эрик застыл на месте, несмотря на всю свою воинскую подготовку. Руки и ноги отказывались ему повиноваться. Что-то внутри него подсказывало, что он остался незамеченным, и он стоял, не в силах двинуться с места, пока одна из шести огромных лап не зависла прямо у него над головой. Чудовищное существо переходило из одной пещеры в другую, и если бы наступило на него, то даже не обратило бы на это внимания.

Вальтер сорвался с места и, отскочив от Роя, который тоже застыл от ужаса, бросился с криком на Чудовище, как сумасшедший размахивая руками.

Огромное существо замерло, будто парализованное, глядя на Вальтера, бегущего прямо на него. Эрик, задрав голову, видел нависшую над собой плоскую серую подошву, по меньшей мере размером с нескольких мужчин. Замерев на полпути, даже не опустив лапы, Чудовище будто решало, что предпринять.

Потом оно осело на задние лапы, и все туловище, включая ту часть, которая вот-вот должна была обрушиться на Эрика, взмыло на головокружительную высоту. Раздался оглушительный низкий рев, отозвавшийся мощным эхом со всех сторон. «Оно подпрыгнуло, — понял Эрик, — закричало и подпрыгнуло». Чудовище развернулось в обратном направлении: огромная шею, оканчивавшаяся крохотной головкой, вытянулась на неимоверное расстояние, увлекая за собой все тело как можно дальше от Вальтера. И каждый шаг, по мере того как оно удалялось, отзывался мощными резкими сотрясениями. Эрик потерял равновесие, и каждый толчок со страшной силой подбрасывал его на полу. Наконец толчки перешли в легкое колебание, а постепенно и оно стихло до небольшой вибрации. Когда плоскость пола более или менее вернулась в свое обычное состояние, Эрик уперся руками и приподнял голову.

Вдали все еще виднелось убегавшее от них Чудовище. Головка, застывшая на длинной шее, продолжала издавать дикий панический рев. А розовая поросль, окружавшая шею, стояла дыбом, как окаменевшие языки пламени. Невыносимая вонь наполнила воздух. Наконец Чудовище завернуло за угол и исчезло из вида.

И расщелина, открывшаяся в стене, через которую намеревалось пройти Чудовище, довольно-быстро закрывалась, оставляя Вальтера с другой стороны!

Эрик видел, с какой невероятной скоростью маленький коренастый Охотник за Оружием несется вперед. Если стена закроется, Вальтер навсегда будет потерян в неизведанных глубинах территории Чудовищ!

К Эрику подбежал Рой.

— Быстрей, Вальтер, быстрей! — задыхаясь, шептал он.

Вальтер с искаженным от ужаса лицом пытался выжать из своих коротеньких ножек все, на что они способны.

Проем в стене становился вое уже и уже. Вальтеру оставалось еще несколько шагов, а щель сузилась уже настолько, что в нее с трудом мог протиснуться человек.

Не говоря ни слова, словно охваченные одной и той же безумной идеей, Эрик и Рой вцепились с двух сторон в сходящиеся края, чтобы удержать их на месте. К их изумлению особых усилий для этого прикладывать не пришлось.

Стена замерла, как только они прикоснулись к ней руками, и проем перестал сужаться.

Вальтер пролез в него и бездыханный рухнул на пол. Эрик и Рой оторвали от стены руки, и она тут же сомкнулась, не оставив никакой трещины.

Не веря собственным глазам, Эрик провел рукой, пытаясь нащупать зазор, но стена являла собой абсолютный монолит. И тем не менее она открывалась и закрывалась, и на время ее движение было приостановлено, когда он с Бегуном всего лишь прикоснулся к ней.

И что такое случилось с Чудовищем? Неужели оно действительно испугалось Вальтера — такого крохотного по сравнению с громадной тушей, которая одним движением могла раздавить, раскрошить и стереть его в порошок.

Но когда Вальтер отдышался, он подтвердил догадку Эрика.

— Некоторые Чудовища боятся нас до смерти, а другие — нет. И те, которые боятся, всегда убегают, если мчаться прямо на них, издавая при этом как можно больше шума. Конечно, вся загвоздка в том, чтобы разгадать, кто боится, а кто нет. Потому что если так будешь себя вести с тем, кто не боится, то предоставишь ему только более удобную возможность наступить на тебя.

— Я слышал об этом, — кивнул Рой. — Мне Доводилось слышать песни старых воинов, в которых говорилось о внезапном бегстве некоторых Чудовищ. Но многим воинам не суждено было вернуться, чтобы поведать свои истории. Так что с Чудовищами никогда ничего нельзя знать наверняка.

— Нет, можно. Видели у них розовые щупальца на шее вокруг головы? На них следует обращать внимание. Если они короткие и темные, почти красные, значит Чудовище испугается, когда на него бросится человек. Эти Чудовища так же безопасны, как новорожденные младенцы у нас в пещерах. Но если щупальца длинные и беловато-розового цвета, тогда — берегитесь. Чудовищам с такими щупальцами мы не страшны, и они запросто на тебя наступят, если ты сунешься им под ноги.

— А почему? — поинтересовался Эрик. — Какая тут связь с цветом и размером щупалец?

Охотник за Оружием только развел руками.

— Откуда я знаю? Да и какая разница? Этого не знает даже народ Аарона, несмотря на все свои ученые сочинения. Прими это как весьма полезный факт к сведению.

— Спасший между прочим твою жизнь, — заметил Рой Эрику. — Действительно, очень полезный. Гораздо полезнее многих сведений твоего дяди. И твоего дяди, да и всего племени, к которому ты когда-то принадлежал — этому стаду, называвшему себя Человечеством. — Рой повернулся к Вальтеру. — Эрик называл их Человечество. Можно подумать, что, кроме них, людей больше не было!

— И никто никогда не высказывал предположений, почему это так происходит? — настойчиво продолжал Эрик, обращаясь к Охотнику за Оружием.

Вальтер кинул взгляд назад на Артура-Организатора, который уже подходил с основной группой воинов.

— А какой смысл в этих предположениях, гипотезах? Они хороши только тогда, когда ты в чем-то уверен, что-то знаешь наверняка. Что-нибудь полезное. Помнешь этот предмет мебели в кладовой Чудовищ, где вы нас поджидали? Широкий, черного цвета с зелеными набалдашниками?

— Да. Я еще подумал, что это такое.

— Вот и мне стало интересно. Незапамятное время тому назад я возглавлял отряд своего племени, вышедший на охоту за оружием. Добыча была бедной, практически ничего полезного нам добыть не удалось. Поэтому по дороге назад я подумал: кто знает, а вдруг эти зеленые набалдашники на что-нибудь сгодятся. И я послал одного из молодых воинов залезть наверх. Он забирается на вершину, подползает к краю и начинает отвинчивать один из набалдашников. Он вращается и вращается, и парень кричит нам сверху, что тот вот-вот открутится. Потом ни с того ни с сего из него вылетает красная вспышка, и парень весь черный и обгоревший летит вниз — скончался на месте.

Дальше резко выключается весь свет. Кромешная тьма — никакой слепящей белизны — и это на территории Чудовищ! Нам приходится продвигаться к своим пещерам при свете налобных ламп. И когда мы уже подходим к проему, которым пользуется мое племя, свет снова загорается — Яркий и белый, как будто ничего и не случилось. А что же было? Не знаю и знать не хочу. Вот если бы я знал, как превратить это в полезное оружие, вот тогда бы меня это очень волновало. А до тех пор — это очередная игрушка Чудовищ.

— Конечно, ты понимаешь, Эрик, — подхватил Ар-тур-Организатор, который давно уже, прислушиваясь, стоял рядом, — что нас тоже интересуют все «почему» и «как», связанные с Чудовищами. Мы не можем страдать отсутствием любознательности, будучи приверженцами Чуждой Науки. Просто, если ты меня понимаешь, всему есть свое время и место. Все в порядке, Вальтер?

— Лучше некуда, — проворчал Охотник за Оружием. — Хотя пришлось немного поволноваться. Ты не возражаешь, если я отправлю мальчика вперед, чтобы он был нашим разведчиком до конца пути? Он — Око, и к тому же первоклассное Око. Он услышал жужжание открывавшейся двери и предупредил меня. Но я не обратил внимания.

Артур снисходительно улыбнулся.

— В твоем возрасте надо быть предусмотрительнее. Ты нам нужен. Знаешь ведь поговорку о территории Чудовищ: «Вовремя сделанный шаг спасет от девяти в канализации».

Получив официальное звание разведчика, Эрик выслушал наставления от Вальтера Охотника за Оружием и тронулся в путь. Рой хмуро смотрел ему вслед. Бегуну предстояло быть связным между разведкой и основным экспедиционным корпусом, что он явно воспринял как понижение в должности и дискриминацию. Что поделать — он не был в кровном родстве с Грозой Кладовок, как Эрик, и с этим ему придется смириться.

Гроза Кладовок погиб вместе со своей женой — матерью Эрика, углубившись в пещеры Чудовищ на очень большое расстояние. Так рассказывал Эрику дядя Томас. И это была необычная Кража. Настолько необычная, что требовала помощи женщины. Что это могла быть за Кража?

Эрик пристально всматривался в расстилавшуюся впереди ярко освещенную пещеру. На разных расстояниях, тут и там он различал огромные странные сооружения, совсем не похожие на те, что находились в кладовой. Что это — мебель? оружие? Может, и его родители однажды шли тем же путем, рассматривали предметы вокруг и так же недоумевали? А может, они знали, для чего эти предметы?

Но несмотря на подобные мысли, все чувства Эрика обострились, и он был готов к встрече с любой опасностью: в этом заключалась его главная обязанность как разведчика. И в то же время, запоминая маршрут, он постоянно делал выводы и обобщения, которые могли пригодиться в будущем, — и это казалось ему самым интересным в жизни разведчика.

Он так мало знал. Вот Вальтер, хоть и не увлекался гипотезами, знал очень много.

Как только экспедиция останавливалась, чтобы перекусить, и все рассаживались на корточках вдоль Стены, Эрик отыскивал Вальтера и принимался допытываться у него обо всем, что успел увидеть вокруг. Есть ли по другую сторону этой стены человеческие пещеры и нельзя ли определить, обитаемы они или нет? Вон то углубление в полу посередине пещеры Чудовищ — не является ли оно выходом в канализационную трубу для погребения трупов Чудовищ? Почему люди крадутся вдоль стен, а Чудовища разгуливают по открытому пространству?

— У тебя в голове тысячи безумных вопросов, молодой человек, — посмеиваясь, ответил Охотник за Оружием. — Но последний достаточно прост. Подумай сам.

Эрик задумался.

— Мы используем стену в качестве прикрытия. Мы движемся по незнакомому, опасному месту. Мы хотим остаться незамеченными. А для Чудовищ это их родной дом. И они ходят, как им удобно, посередине, как поступаем и мы в своих коридорах. Им нечего бояться, не от чего прятаться. Так?

— Думаю, да. Логично, не правда ли? Только не думай, что все, связанное с Чудовищами, поддается такому же логическому объяснению. Они отличаются от нас, они чужды нам по духу. В этом-то все и дело.

Эрик кивал и тут же задавал следующий вопрос. Даже если Охотник за Оружием не знал ответа, он мог рассказать какую-нибудь относящуюся к делу подробность, которая после тщательного обдумывания могла оказаться важной или просто полезной. Столько еще предстояло узнать, столько всего понять! Он рылся в жизненном опыте Вальтера как в кладовой Чудовищ, и с такой энергией, словно он, Эрик, умирал от голода.

Как только Артур объявлял ночь и вое укладывались, Эрик подползал к лежащему Вальтеру и снова начинал засыпать того вопросами, пропуская мимо ушей замечания Роя, которые тот время от времени делал, конкретно ни к кому не обращаясь: «Младшие разведчики так лебезят перед своим командиром. Сколько раз я это видел!»

Вальтер явно начал испытывать большую симпатию к Эрику и отвечал на вопросы юноши с охотой.

— Ты напоминаешь мне парнишку, который был у меня в отряде, — заметил он как-то Эрику. — Тот однажды спросил меня: «Наши пещеры находятся в стенах пещер Чудовищ, так? Со всех сторон нас окружают пещеры Чудовищ, так?» — «Так», — ответил я ему. «Тогда что же окружает пещеры Чудовищ?» — спросил он. Я посмотрел на него как на сумасшедшего: «Что ты имеешь в виду?» — «Я имею в виду, что пещеры Чудовищ могут находиться в стенах еще больших пещер. И в них, возможно, обитают существа, по сравнению с которыми Чудовища — просто малявки. Может, для Чудовищ существуют свои Чудовища». Тебе доводилось слышать что-нибудь подобное? — Вальтер откинулся на спину и захохотал.

— А это мысль! — завороженно произнес Эрик. — Что в ней такого невозможного?

— Не болтай ерунду! Ты сам должен понимать. Не могут быть Чудовища и Чудовища Чудовищ, превосходящие их в сотни раз по своим размерам, и Чудовища Чудовищ Чудовищ, которые еще в сотни раз больше предыдущих. Этого просто не может быть. Вся эта цепочка должна где-то прерваться.

— Верно. Но представь себе…

— Хватит представлять! — взмолился Вальтер. — Давай будем основываться на реальности. Она достаточно сурова и сложна. Завтра мы направляемся в пещеру, где Чудовища хранят интересующее нас оружие. И не задавай мне о нем никаких вопросов! — категорично заявил он, поднимая руки. — Чтобы я больше ни слова от тебя не слышал, пока мы не найдем его и не организуем его похищение. Я опознаю его, когда мы найдем его, — это моя работа. А твое дело — быть разведчиком, и для этого тебе надо как следует выспаться.

— А эта пещера, в которую мы идем… — начал Эрик.

— И никаких вопросов о пещере! Там Чудовища хранят свое самое мощное, самое лучшее оружие. Это все, что тебе надо знать. А теперь ради любви к Чуждой Науке дай мне поспать!

Эрик был вынужден уступить. Пристроившись рядом с Вальтером, он снова и снова прокручивал в голове то, что ему удалось узнать за день. К выводам он подбирался, уже начиная засыпать. Он все больше убеждался в том, что никакого конкретного оружия Вальтер не имел в виду и вел их, питаясь исключительно надеждой. С другой стороны, эта пещера, в которую они направлялись…

Низкий протяжный крик караульного поднял Эрика вместе со всеми.

Когда они увидели, что напугало караульного, все, побледнев, повскакивали на ноги — тела от ужаса покрылись холодным потом.

В двухстах шагах от них, спокойно глядя на расположившуюся на полу экспедицию, стояло Чудовище — и какое! Таких огромных еще никому из них не доводилось видеть. Мощные серые конечности были широко расставлены, и все огромное тело замерло — так стоял бы человек, рассматривающий что-то интересное. И лишь головка с немигающими глазами слабо покачивалась на вытянутой шее. Щупальца, окружавшие голову, были длинными, как заметил Эрик, и самого нежного розового оттенка — они покачивались синхронно с движениями шеи, словно обладали глазами и также старались все рассмотреть. Никакого намерения напасть на людей Чудовище не проявляло.

Противники застыли в мертвой тишине. Ни трясущиеся от страха люди, ни гигантское Чудовище не издавали ни звука. Эрик чувствовал, как у него бьется сердце, и решил, что, если начнется паника, он побежит в противоположную от остальных сторону.

Что было надо этому страшному существу? Что конкретно оно рассматривало? И что творилось в его чуждом уме?

Внезапно оно развернулось и начало удаляться в слепящую белизну. Несмотря на его размеры, пол лишь слегка завибрировал от его поступи. Люди смотрели ему вслед, пока оно не исчезло из вида. Но стоило ему исчезнуть, как все затараторили так возбужденно и шумно, что это было похоже на массовую истерию.

— Вальтер, — окликнул Артур-Организатор. — Что ты думаешь? Что происходит?

Все повернулись к Охотнику за Оружием, но тот лишь покачал головой.

— Не знаю, — промолвил он. — Никогда в жизни не видел, чтобы они так себя вели.

XIV

Тут же был собран военный совет, посвященный этому инциденту, чтобы решить, может ли он повлиять на их планы. Совет состоял из трех человек: Артура-Организатора, который возглавлял его, Вальтера Охотника за Оружием, так как он единственный прежде бывал в этой местности, и седовласого, но на удивление бойкого старика по имени Мэнни-Изготовитель, выбранного исключительно из уважения к его возрасту.

Роя и Эрика пригласили участвовать с правом совещательного голоса, полагая — как, внутренне посмеиваясь, решил Эрик, — что они как разведчики и обитатели передних коридоров могут знать, как вести себя в непредвиденных обстоятельствах.

— Мы можем продолжить нашу экспедицию, и мы можем вернуться обратно, — указал Артур-Организатор. — Если мы пойдем назад, значит мы потерпели поражение и мало чего смогли добиться. Если мы пойдем дальше, то возможно — и, обратите внимание, я произнес «возможно», — попадем в беду.

Вальтер в нетерпении переступал с ноги на ногу.

— Можете не сомневаться в этом. Они нас будут поджидать. И они подготовятся к нашему приходу.

— Может быть. А может, и нет. — Артур поднял указательный палец и обвел всех взглядом. — Чудовища думают не так, как мы; и у нас нет никаких оснований полагать, что они будут реагировать, как мы, или давать сигнал тревоги, как мы. Может, это существо просто удовлетворяло свое любопытство. То, как оно спокойно отправилось по своим делам, вполне согласуется с этим предположением, это один из вопросов, которые мы должны серьезно обдумать.

— Обдумать! — сплюнул Охотник за Оружием. — Обдумывание это твое дело, а не мое. Мое дело действовать. Я считаю, надо идти дальше и делать то, что мы собирались.

— У нас все равно нет выбора, — заметил Мэнни-Изготовитель. — Если мы вернемся без оружия, то остаток своих дней проведем как отщепенцы. Не думаю, чтобы такое существование кого-нибудь привлекало. И остальные придерживаются того же мнения. Я считаю, надо рискнуть.

Артур повернулся к представителям племени передних коридоров.

— Эрик?

И Эрик-Око попытался как можно с большим достоинством выразить свое мнение на своем первом военном совете.

— Я полагаю, нам следует идти дальше. Как и планировалось.

— А какие у тебя доводы?

— Ну, — ничуть не смутившись, продолжил Эрик, — если Чудовища пользуются сигнальной системой, то им уже известно, что мы здесь. Проходов в наши коридоры поблизости нет, так что убежать нам не удастся. Чудовища могут поджидать нас с двух концов — и спереди, и сзади. Если мы пойдем вперед, у нас, по крайней мере, остается возможность что-то раздобыть. И я согласен с Мэнни, что жизнь отщепенцев— крайне незавидная перспектива.

— Рой?

Бегун заерзал и сделал широкий неопределенный жест левой рукой.

— С одной стороны — это, с другой стороны — то. Есть о чем подумать. Легко некоторым говорить, что им наперед известна реакция Чудовищ и что мы должны несмотря ни на что следовать своим первоначальным планам. Потому что некоторым волосы все еще застят свет. Единственное разумное, что я тут слышал, Артур, это то, что сказал ты, — надо обдумать. Звучит убедительно. Так что я голосую за твое предложение — обдумать.

— У тебя нет права голоса, — заметил Рою Охотник за Оружием. — Ты можешь только выразить собственное мнение. А вот юноша говорит дело, — указал он на Эрика большим пальцем. — Если они поджидают нас, то они могут поджидать нас повсюду — и спереди, и сзади. Нам нужно идти вперед, Так давайте же и пойдем.

— Вывод таков, что по крайней мере двое из нас, Вальтер и Мэнни, считают, что, если мы пойдем вперед, мы рискуем ничуть не больше, чем возвращаясь назад, — подытожил Артур. — Я склонен согласиться с мнением большинства, но при условии, что мы продолжим путь со всеми предосторожностями, которых требуют новые обстоятельства. Видишь ли, Рой, — извиняющимся тоном пояснил он, — не сочти, что мы пренебрегли твоим советом, но при демократическом обсуждении следует довольствоваться решением большинства. Всех удовлетворить невозможно.

Бегун перевел взгляд с Артура на Эрика, вытащил из-за спины копье и направился к голове колонны.

— Ты бы рассказал Эрику, на что обращать внимание, — предложил Артур Вальтеру. — И я бы хотел как можно скорее тронуться в путь, пока не начались разговоры.

— Верно, — проворчал Мэнни-Изготовитель. — Пора двигаться.

Как понял Эрик, Вальтер мало что мог сообщить ему. Выяснилось, что Охотник за Оружием лишь раз видел эту пещеру, и то мельком. Он мог описать только ближайший предмет мебели и все.

Отныне, понял Эрик, ему действительно предстоит быть Оком.

Он миновал вход и углубился в пещеру, которая и была целью их экспедиции. Вальтер следовал в тридцати шагах за ним. Вскоре Эрик заметил ряды огромных черных стержней, стоящих на полу, которые соединялись по горизонтали десятками таких же. Он сделал Вальтеру знак рукой, и тот тут же оповестил остальных, после чего дал Эрику сигнал двигаться дальше.

Впереди лежала трудная часть пути, поистине внушающая ужас. Хорошо еще, что Чудовищ вокруг не оказалось — по крайней мере он не видел ни одного.

Эрик сглотнул слюну и, оторвавшись от стены, тронулся в путь. Он вышел на открытое пространство, где не было ничего, кроме ослепительного белого света и уходящей вдаль поверхности.

Сердце его едва не разрывалось от ужаса. Дыхание перестало быть ровным. Он чувствовал себя одиноким, выставленным на всеобщее обозрение и совершенно беззащитным. Но главное — его преследовало ощущение, что он уже никогда не сможет выбраться из этой белоснежной пустыни и останется в ней блуждать навсегда.

Как он здесь очутился? Он должен находиться там, у благословенной безопасной стены!

И все же, склонив голову, он продолжал двигаться вперед. Шаг. Еще один. Теперь ему приходилось сдерживать себя: его так и подмывало кинуться куда-нибудь очертя голову.

Спокойно. Еще один шаг. Главное — не смотреть вверх, как тогда, много дней тому назад, когда он впервые вышел на территорию Чудовищ. Еще один шаг — опустив голову, не теряя рассудка от страха, не паникуя.

Сколько еще до этих стержней? Неужели этот пол будет бесконечным? Еще шаг. Судорожный вдох. И шаг. И еще один…

Он добрался. Его плечо уперлось в стержень. Он обхватил его рукой, приходя в себя. Он дошел до цели. Он снова рядом с укрытием. Теперь можно взглянуть вверх.

Чудовищ по-прежнему не было видно. Не отпуская стержня, он замахал Вальтеру, который дожидался его у входа. Вальтер передал сигнал дальше, передернул плечами и тоже оторвался от стены.

Эрик понаблюдал за ним с сочувствием, а затем повернулся, чтобы рассмотреть сооружение, под которым он находился. Оно состояло из черных стержней, каждый толщиной в его руку, которые располагались перпендикулярно полу и уходили на головокружительную высоту. Расстояние между ними равнялось приблизительно пятнадцати шагам. И через значительные промежутки, во много раз превосходящие рост человека, стержни пересекались другими такими же, расположенными к ним под прямым углом.

Тут и там между стержнями, в местах их пересечений виднелись небольшие полупрозрачные кубики. Отражавшийся от них свет мешал смотреть прямо, и все же в некоторых Эрик заметил какие-то мерцающие тени. Имели ли эти тени какое-нибудь отношение к разыскиваемому ими оружию?

Долго смотреть наверх он не мог и поэтому перевел взгляд на Вальтера. Дела у Охотника за Оружием шли не слишком хорошо: лицо налилось кровью и побагровело от неимоверных усилий и страха, ноги дрожали, колени подгибались. И Эрик понял, что тому не осилить путь.

Глубоко вздохнув, Эрик оставил дающий чувство безопасности стержень и ринулся на открытое пространство. Когда он добрался до Вальтера, тот уже почти терял сознание. Он вцепился в Эрика обеими руками, не раскрывая глаз, и наверняка повалил бы его вместе с собой на пол, если бы от страха у него не ослабли мышцы.

— Стена! — бормотал он. — Отпусти… пойдем назад к стене!

— Спокойно, — скомандовал Эрик. — Спокойно, Вальтер. Мы почти у цели.

И он проделал вместе с ним последние несколько шагов, остававшихся до стержня. Вальтер вцепился в опору так же отчаянно, как прежде это сделал и Эрик. Да, непросто человеку отходить от стены на территории Чудовищ.

К счастью, это строение состояло из большого количества вертикальных стержней. Они были не слишком толстыми, но зато прочными: они дадут чувство защищенности или хотя бы некоторое подобие его всем участникам экспедиции.

Но им с Вальтером придется всех их распределить поровну — незачем толпиться слишком большой группой вокруг одного. Им придется иметь дело с обезумевшими от страха людьми, которые будут изо всех сил стараться уцепиться за любые прочные предметы.

Следующим шел Рой. Ему тоже пришлось попотеть, но это и отдаленно не напоминало те муки, которые пережил Вальтер. Было очевидно, что чем моложе человек, тем податливее у него психика, и потому он с большей легкостью пересекает сияющее открытое пространство. Вальтер с Эриком подвели Роя к стержню, и он прильнул к нему, с трудом восстанавливая дыхание. И лишь придя в себя, Рой осмотрелся.

Остальные участники экспедиции преодолевали этот путь группами по трое. Некоторым приходилось волочь за собой других, которые падали на пол и, свернувшись клубочками, отказывались идти дальше, кое-кто закатывал глаза, другие срывались с места и пытались убежать, а когда их ловили, принимались лягаться и кусаться. Но почти половина экспедиции проделала путь до стержней самостоятельно.

Когда всех распределили — по одному или по двое у каждого стержня, Эрик, Рой и Вальтер принялись обсуждать с Артуром следующий шаг.

— Я думаю, надо остановиться здесь ненадолго и перекусить, — решил Организатор. — Вы согласны? Я думаю, это просто необходимо. Надо подождать, пока вое успокоятся и придут в себя. А тем временем вы трое можете пойти и взглянуть, что нас ждет впереди. Много ли еще на пути открытых пространств… Ну, вы понимаете, — с какими мы можем столкнуться сложностями, возможно, удастся увидеть что-нибудь похожее на оружие или придет в голову хорошая идея — в общем, как сочтете нужным.

Эрик и Рой последовали за Вальтером к последнему раду вертикальных стержней. Прикрыв глаза от слепящего света, они уставились в огромное пустое пространство, тянувшееся до следующего строения, очень напоминавшего по виду то, у которого они прятались сейчас.

— Как ты думаешь, что это за блестящие кубики? — спросил Эрик, указывая вверх. Тут и там на значительной высоте в соседнем строении виднелись такие же полупрозрачные кубы, как и у них над головой. В некоторых из них мелькали смутные тени.

— Не знаю, — признался Вальтер. — Но собираюсь выяснить. Я уже видел их, когда проходил здесь в прошлый раз. Похоже, в них есть что-то полезное. Только как мы до них доберемся? Думаешь, какой-нибудь ловкач сможет вскарабкаться по такому стержню?

Эрик и Рой прикинули высоту и не обнаружили ничего, за что можно было бы ухватиться. Оба покачали головами. Охотник за Оружием удрученно кивнул.

— Тогда остается одно. Идти, пока мы не найдем достаточно низкое строение, на которое можно залезть. Мебель у Чудовищ бывает самого разного размера. Надо найти низкую, где блестящие ящички находились бы невысоко от пола. И думаю, нам удастся много чего найти. У меня есть сильное предчувствие…

— Тихо! — схватил его за руку Эрик. — Послушай! Слышишь?

— Ни звука. А что ты слышишь?

— Что-то движется сюда, — промолвил Рой, который напряженно замер по сигналу Эрика. — Даже еще не звук, а так, вибрация. Можно почувствовать ногами.

Охотник за Оружием снова прислушался — на этот раз ему потребовалось немного времени, и он поспешно кивнул.

— Чудовище. И не одно.

Вальтер резко повернулся к экспедиции, расположившейся у стержней. Подняв указательный палец, он начал интенсивно вращать рукой над головой. Для любого отряда этот знак указывал на приближение страшной опасности и подавался молча. Смысл его был следующим: «Рядом Чудовища — над нами! Берегитесь!»

Но никто у стержней не обратил на сигнал внимания, и трое разведчиков даже застонали от отчаяния. Участники экспедиции набивали рты пищей, прихлебывали из своих фляг и мирно переговаривались приглушенными голосами. Ни один не удосужился бросить взгляд в сторону разведчиков.

«Ну и стадо!» — с бессильной яростью подумал Эрик. Его дядя, Томас-Калканолом, назвал бы их сосунками.

Рокот все приближался, становясь громче и громче, и Вальтер решил отбросить обычные меры предосторожности.

— Ах вы проклятые болваны! — заорал он. — Чудовища! Вы что, не слышите?!

Это возымело свое действие. Все повскакивали на ноги, бросая ранцы и фляги. Побледневшие лица, как по команде, повернулись к разведчикам и тут же поднялись вверх к сияющим белизной высотам.

Эрик подтолкнул обоих разведчиков, стоящих рядом с ним.

— Бежим отсюда, — распорядился он. Подобная опасность подразумевала, что каждый должен бороться сам за себя — таков был всеобщий закон обитателей коридоров. Он указал на соседнее строение. — Туда! Они примутся за эту толпу. Бежим!

И не дожидаясь ответа, он выбежал на открытое пространство. Работая ногами изо всех сил, он заметил краем глаза, как отовсюду начали возникать Чудовища — эти твари умели двигаться быстро, когда хотели! И довольно бесшумно — пол вибрировал не сильнее, чем утром, когда удалялось наблюдавшее за ними Чудовище.

Эрик мчался со всех ног, совершенно не заботясь теперь о том, что находится на открытом пространстве.

Он думал только о том, что окружен Чудовищами. Наступят ли на него? И когда? Почувствует ли он что-нибудь или все произойдет настолько быстро, что он не успеет и заметить?

В последнее мгновение, перед тем как он достиг строения, он заметил, как его кто-то обогнал, скрывшись между стержней нового строения. Рой-Бегун, хоть и выбежал позже, наверстал упущенное за счет быстроты собственных ног. Наконец и Эрик, добравшись до спасительного прибежища, укрылся за стержнем, глядя на усилия Вальтера, преодолевающего открытое пространство. Но вот и тот добрался, рухнув в изнеможении на пол.

Но остальные члены экспедиции действительно попали в беду. Крича, люди безумно метались между стержней строения, которое окружили пять Чудовищ, сделав невозможным бегство.

Чудовищам было известно, где спряталась экспедиция, так как они направились прямо к ней. Неужели они тоже действовали организованно?

Эрик силился рассмотреть происходящее, но на удивление проворные движения серых тел мешали ему. Вдруг из одного Чудовища на пол опустилась длинная зеленая веревка, и остальные выпустили по такой же. Эти веревки казались живыми существами — они извивались на полу и то темнели, то светлели, собираясь в кольца.

Одно из Чудовищ щелкнуло и послышался протяжный мелодичный звук, после чего веревки повели себя почти как разумные существа. Скользнув внутрь строения, они начали пробираться между стержнями. И стоило хоть одной прикоснуться к человеку, как она темнела и уносила свою жертву, которую словно приклеивала к себе.

— Все вместе, сообща! — донесся до Эрика крик Артура-Организатора. — Не разбегайтесь! Боритесь с этими веревками! Нужно не давать им уносить людей… — В это мгновение к нему прикоснулась веревка, и он стал очередной визжащей жертвой, которая извивалась и пыталась освободиться. Не прошло и нескольких минут, как среди стержней не осталось ни одного воина.

— Похоже, мы нужны им живыми, — прошептал Вальтер Эрику. — И ты обратил внимание, как они движутся? Никогда в жизни не видел, чтобы они вели себя так осторожно.

Одна за другой веревки с прилипшими к ним людьми начали подниматься. Эрик заметил, как Чудовища склоняют шеи и захватывают людей своими розовыми щупальцами. Значит, они заменяли им руки или пальцы.

— Погибла вся экспедиция! — в отчаянии закричал Рой. — Что мы теперь будем делать? Что мы будем делать?

Вальтер бросил на него сердитый взгляд.

— Заткнись, дурак! Если ты не возьмешь себя в руки, мы все трое погибнем.

И словно в подтверждение его слов одна из голов, раскачиваясь на длинной шее, наклонилась к полу и принялась осматривать строение, в котором они прятались. Голова Чудовища опустилась до высоты человеческого роста, и Эрик, теряя сознание от страха, почувствовал, что глаза с плавающими в них красными зрачками устремлены прямо на него. И эта вытянутая морда со зловонной пастью, где могли исчезнуть сразу три человека!

Все мышцы его тела говорили, что надо бежать, спасаться, и он с неимоверным трудом заставлял себя стоять не шевелясь. А эти розовые щупальца— он впервые видел их так близко — какими они были длинными, они спокойно могли схватить его!

Но Чудовище, вероятно, не видело его, хотя и смотрело прямо туда, где он прятался. Голова просунулась между стержнями и задела Роя, который неподвижно стоял неподалеку от Эрика.

Бегун всплеснул руками, вскрикнул и бросился наутек. Голова Чудовища тут же исчезла из вида. Рой несся к противоположному концу строения.

— Теперь мы попались, — мрачно заметил Охотник за Оружием. Повернувшись к Рою, Эрик и Вальтер наблюдали, как между стержнями опускается веревка. Она плавно обхватила Роя и направилась к ним.

— Разбегаемся! — скомандовал Вальтер. — Удачи, мальчик!

И они отпрыгнули в разные стороны. Эрик склонился, чтобы быть как можно менее заметным, и зигзагами бросился петлять между стержнями. Если бы ему только удалось добраться до противоположного конца строения, а там — может, есть еще одно поблизости…

До него донесся крик Вальтера, и он потратил несколько мгновений на то, чтобы оглянуться. Зеленая веревка скрутила Охотника за Оружием всего в нескольких шагах от Роя. Теперь, волоча обоих разведчиков за собой, она ползла к Эрику.

Эрик выпрямился. Теперь скрываться не имело никакого смысла — надо было удирать изо всех сил.

Он слышал, как крики Роя и Вальтера все приближаются и приближаются. Быстрее бежать он не мог. Он просто не мог бежать быстрее…

Он почувствовал легкое холодящее прикосновение, и тут же оказался сбитым с ног. Он услышал собственный голос, издающий истошные крики. Изо всех сил он принялся колотить по веревке, которая приобрела черный цвет в том месте, где присосалась к его бедру. Она словно вросла в него так, что, казалось, отодрать ее невозможно. Ему оставалось лишь кричать, надрываясь, и звать на помощь, которой прийти было неоткуда.

Голова Чудовища снова склонилась, и одно из щупальцев ухватило конец веревки. И все трое, крича, размахивая руками и ногами, понеслись вверх — все выше и выше, в головокружительную белизну, туда, откуда уже не видно пола, туда, где Чудовищам будет удобнее их рассматривать, ибо теперь они стали их пленниками.

XV

Никогда позднее Эрику не удавалось припомнить в точности, что происходило дальше. Охватившая всех вокруг истерия будто стерла все воспоминания. Остались лишь отдельные, не связанные между собой картинки: веревка, на которой он висит, передается из одних щупальцев в другие, огромный красный глаз, внимательно рассматривающий его, и облако зловонного, удушающего дыхания Чудовища. Но главное — люди, кричащие и гроздьями болтающиеся повсюду вокруг, и ощущение того, что его воля и сознание растворились в этом хриплом хоре обреченных, который, казалось, будет звучать вечно.

Воспоминания становятся более связными только с того момента, когда веревка, к которой прилипли он, Рой и Вальтер, опускается в большой прозрачный ящик, и Эрик внезапно обнаруживает, что снова стоит на ногах. Два других разведчика, стеная, тоже поднимаются с пола; а в это время над их головами исчезает веревка, которая теперь приобрела грязно-зеленый цвет.

Большая часть экспедиции уже находилась тут, остальные продолжали прибывать по мере того, как в ящик опускались одна за другой веревки, освобождавшие своих пленников и, обвиснув, поднимавшиеся вверх.

Ящики? Прозрачные кубики? Эрик посмотрел вниз. Сквозь прозрачный пол он различил ряды пересекавшихся стержней. То и дело на их пересечениях встречался прозрачный ящик, точно такой же, в каком находился он сам. В некоторых ящиках находились люди, другие были пусты.

Когда Эрик поднял глаза, он встретил взгляд Вальтера.

— Точно, — скорчив гримасу, заметил Охотник за Оружием. — Те самые блестящие кубики с тенями. Это были силуэты людей. А кубики оказались клетками. — Он выругался. — И меня еще называли Охотником за Оружием. И это мощное оружие, которое я собирался добыть, оказалось… Так нам и надо. Мы получили свое.

Окружающие постепенно начинали прислушиваться. Подняв указательный палец, к ним подошел Мэн-ни-Изготовитель— его старческое, морщинистое лицо отягощали мрачные раздумья.

— Клетки, — пробормотал он. — В старой религии — Науке Предков, в которую мы верили раньше, — была легенда об этих штуках. Что же там говорилось? О том, что случается с людьми, которые увлекаются Чуждой Наукой, которые интересуются Чудовищами… Дайте-ка мне вспомнить…

Все замерли в ожидании, глядя, как Мэнни задумчиво вращает пальцем возле своего лба.

— Клетки. Да. Когда я был еще маленьким, я помню, как о них рассказывали те, кто исповедовал Науку Предков. Клетки Греха! Вот как они назывались — клетки Греха! И еще добавляли, что клетка Греха есть смерть.

Наступило гробовое молчание. Время от времени кто-нибудь опускался на колени и начинал бормотать молитву Науки Предков, которой пользовалось его племя. Рядом становился еще кто-нибудь и присоединялся к нему. И заунывный речитатив постепенно заполнял клеть, пробуждая во всех чувство раскаяния.

«О предки, о предки, я — неудачник, и я все позабыл. Простите меня. Я не смог отомстить Чудовищам, как вы учили. Простите меня. Я позабыл следовать вашими путями. Простите меня, простите меня…»

Эрик встряхнулся, отгоняя от себя скорбные чувства, которые вызывали эти слова. Те из экспедиции, кто им отдадутся, будут уже ни на что не годны. Всех их можно будет отправлять прямо в канализацию.

Его все еще сжигал стыд, когда он вспоминал, как легко он поддался общей панике. Разве так подобало вести себя Оку — а он был Оком. Оку следует наблюдать и запоминать, как бы необычно ни складывались обстоятельства, даже в том случае, если смерть становится неизбежной. Где бы он ни находился и что бы с ним ни происходило, он должен накапливать сведения, чтобы пользоваться ими в будущем.

«Клетка, ну что ж…» Он отступил в сторону от группы, которая окружила коленопреклоненных воинов. Рой-Бегун и Вальтер, кинув на него взгляд, последовали за ним. Они обошли Артура-Организатора, который сидел на полу, обхватив голову руками. «Простите меня, — повторял он, — простите меня…»

Размеры клетки равнялись десяти шагам в ширину и двенадцати в длину. Не слишком просторная для такого количества людей — она была порядком забита. Вероятно, Чудовища будут кормить их: какой смысл захватывать их живьем, чтобы потом морить голодом? Однако, наверное, возникнут проблемы с отходами и отправлением естественных нужд. Эрик внимательно изучил пол и заметил, что у него есть скат в одном углу клетки, который находился на перекрестии стержней. Вероятно, стержни были полыми, так как непосредственно над ними, в углу имелось отверстие. Но слишком маленькое для такого количества человек — как, интересно, Чудовища намереваются сохранять клетку в чистоте?

Отложив на время этот вопрос, Эрик подошел к одной из четырех стен. Вальтер и Рой продолжали следовать за ним, пытаясь разгадать его мысли по выражению лица. Стена была прозрачной, но прочной: Эрик проверил это, несколько раз стукнув по ней кулаком, а потом попытался продырявить копьем. Затем, закинув голову, он начал прикидывать высоту клетки. Три с половиной человеческих роста плюс внутренний выступ длиной в руку. И все же…

— Можно выстроить четырех крепких воинов внизу, — предложил Эрик Вальтеру. — На их плечи встают трое, на плечи тех — двое — пирамида. И люди смогут подниматься по их телам и пролезать по выступу наружу.

Охотник за Оружием задумался.

— Смогут. Но четыре плюс три плюс два — девять человек останутся в клетке. Кто добровольно согласится на это?

— Тоже мне проблема, — раздался позади них слабый голос. — Вопрос в том, что вы будете делать, когда выберетесь отсюда.

Все обернулись. Наполу, в центре клети лежал человек странного вида. «Он не похож на Чужака, — решил Эрик, — и уж точно не принадлежит к Человечеству». Хотя волосы у него и были перехвачены на затылке, как у Чужаков, его необычный наряд не напоминал ни набедренную повязку, ни набедренные ремни — а представлял из себя некоторое подобие короткой кожаной юбочки с множеством карманов вокруг пояса. Из некоторых карманов торчали неизвестные Эрику предметы.

Человек был тяжело ранен. Верхнюю часть лица и всю правую сторону тела покрывали широкие запекшиеся раны, правые рука и нога не двигались и, судя по всему, были сломаны.

— Ты уже находился здесь, когда нас сбросили? — поинтересовался Эрик.

— Да. Но ваши люди слишком увлеклись своими бедами, чтобы заметить меня. — Он застонал и прикрыл глаза, перед тем как продолжить. — Понимаете, если вам и удастся выбраться отсюда, то будет некуда идти дальше. Снаружи стены клетки такие же гладкие, как и внутри, — так что вы просто попадаете на пол с высоты, равной росту Чудовища. И даже если вам удастся добраться до одного из стержней — какой от этого толк? Ни единой шероховатости на протяжении всей его длины — ухватиться совершенно не за что. А вот о чем я думал, лежа здесь: что если вы снимете все свои ремни и повязки и свяжете их вместе…

— Можно! — возбужденно воскликнул Вальтер. — Я знаю, как это сделать, и здесь есть еще другие люди, которые…

— Но потом я и от этой мысли отказался. В лучшем случае она окажется такой длины, что ее смогут использовать один-два человека, перебираясь от стержня к стержню. Не забывайте, что вы имеете дело с неимоверной высотой. А насколько я осведомлен о качестве кожи, которой вы пользуетесь… нет, это просто другой способ умереть, — он умолк, задумавшись. — Хотя, возможно, и не самый худший. Совсем неплохой способ.

Трое разведчиков вздрогнули, услышав это.

— Кстати, — тихо промолвил Охотник за Оружием, — из какого ты племени?

— Ты имеешь в виду имя моего народа? Ну, это уж мое дело. А теперь оставьте меня, пожалуйста. Боюсь… боюсь, мне придется немного помучиться.

— Мы тебя оставим, — свирепо прорычал Рой-Бегун. — С радостью оставим. Когда научишься хорошим манерам и дружелюбию, тогда можешь обратиться к нам.

И круто развернувшись, Рой направился прочь. Охотник за Оружием почесал в голове, бросил взгляд на Эрика и пожал плечами, двинувшись вслед за Роем.

Эрик присел на корточки рядом с раненым.

— Я могу чем-нибудь Тебе помочь? — спросил он. — Тебе не нужно воды?

Человек облизнул пересохшие губы.

— Воды? Где ты ее, интересно, возьмешь, когда еще не наступило время кормежки? Ах, я забыл. Вы же ведете походный образ жизни, и у вас есть фляги. Да, я был бы очень благодарен за воду.

Эрик отстегнул свою флягу и поднес ее к губам раненого. Тот явно не был воином — он ничего Не знал о порядке утоления жажды во время экспедиции. Он бы осушил всю флягу, если бы Эрик, памятуя о неприкосновенном запасе, не отстранил бы ее осторожно и не закупорил.

— Спасибо, — вздохнул раненый. — Я принимаю обезболивающее, а вот с жаждой ничего поделать не мог. Большое спасибо, — он приподнял голову. — Меня зовут Джонатан Даниельсон.

— А меня — Эрик. Эрик-Око.

— Привет, Эрик. Ты из… — волна боли прокатилась по всему его телу, вынудив замолчать. — Из передних коридоров, да?

— Да, мое племя называет себя Человечеством. Единственный, кто из него остался тут со мной, — это вон тот длинный парень, Рой-Бегун. Который рассердился на тебя.

— Единственный, кто остался… — проговорил раненый, словно обращаясь к самому себе. — Я тоже остался единственным. Нас было четырнадцать, и они поймали всех. Одно движение Чудовища — и вокруг остались только раздавленные тела. Мне повезло — оно едва задело меня. Переломало ребра — внутренние кровоизлияния — но, думаю, никому не удалось так легко отделаться.

Когда голос его затих, Эрик робко поинтересовался:

— Нас ждет то же самое? С нами Чудовища поступят так же?

Джонатан Даниельсон нетерпеливо тряхнул головой и тут же поморщился, почувствовав боль.

— Ха! Конечно нет. Это все произошло, когда меня захватили в плен. Здесь Чудовища не станут просто грубо давить вас. Ты знаешь, куда вы попали, а?

— Ты имеешь в виду эту клетку?

— Это место. Все это место, где находятся клетки. Это — Центр Контроля за Вредителями.

— Вредителями? Центр Контроля?

На изуродованном лице появилась горькая улыбка.

— Ты да я. И все остальные люди. Мы — вредители, с точки зрения Чудовищ. Мы крадем их пищу, мы досаждаем им, разносим заразу. И они хотят избавиться от нас. Здесь они проводят исследования методов и способов борьбы с нами. Это — лаборатория, в которой они испытывают разные виды убийств: пульверизаторы, калканы, ядовитые приманки и прочее. Но для этого им нужны подопытные животные. Ими мы и являемся — подопытными животными.

Эрик, глубоко задумавшись, отошел в центр клетки, где, обхватив руками колени, с поникшим видом сидели Рой и Вальтер.

— Люди устали, Эрик, — заметил Бегун. — У них был тяжелый день, страшный. Они бы поспали. Но Артур только сидит и знай бормочет свои молитвы, не желая ни с кем разговаривать.

Эрик кивнул и сложил руки рупором у рта.

— Слушайте все! — крикнул он. — Вы можете ложиться спать. Я объявляю ночь!

— Слышали? — повторил Рой. — Наш военачальник объявил ночь. Всем спать!

И тут же люди начали благодарно растягиваться на полу.

— Спасибо, Эрик. Спокойной ночи. Спокойной ночи, Эрик.

— Вы станете на стражу, — обращаясь к Вальтеру и Рою, распорядился Эрик. — Выберите двоих, которым доверяете, чтобы сменили вас. И велите разбудить меня, если начнет происходить что-нибудь чрезвычайное.

Когда они заняли свои посты у противоположных стен клетки, Эрик улегся и положил руки под голову. Ему многое предстояло обдумать, и заснуть оказалось не так-то просто.

Подопытные животные…

Центр Контроля за Вредителями…

Где они испытывают разные способы убийств…

XVI

Объявлять утро не потребовалось. Их разбудил завтрак: Чудовище вываливало на них горы пищи через длинную прозрачную трубку. Часть еды была знакома тем, кто похищал ее, абсолютно свежую, из кладовой Чудовищ, но кое-что они видели и пробовали впервые; но все оказалось съедобным.

После того как огромная куча разноцветных кусков высыпалась на их головы, трубку вынули, и люди увидели, как ее вставляют в другие клетки, укрепленные на стержнях. Вскоре после того как они закончили трапезу, Чудовище появилось снова и опять вставило трубку в угол клети. Теперь из нее хлынула вода — и не только для того, чтобы люди напились, но и чтобы смыть с покатого пола все остатки и накопившиеся за ночь отходы.

«Довольно просто, — подумал Эрик. — И уборка закончена».

Вокруг струи толпилось и толкалось большое количество людей. «Надо будет получше организовать их в следующий раз, — подумал Эрик. — А пока влезать в такую толкучку — только компрометировать образ военачальника». Он передал свою флягу Рою, распорядившись, чтобы Бегун наполнил ее и проследил, достаточно ли воды у раненого.

А когда Бегун взглянул на него с некоторым сомнением, Эрик просто и непререкаемо заявил: «Это приказ, Рой». Отойдя в сторону, Эрик проследил краем глаза, как Рой отправился выполнять его распоряжения. Эрик почувствовал облегчение — после ночного сна, восстановившего психическое равновесие людей, он боялся, что его положение будет подвергнуто сомнению.

«Главное, — сообразил он, — заключается в том, чтобы занять пленников». Это отвлечет их от тревог и в то же время укрепит его авторитет.

Удобнее всего начать со своего предшественника — Артура.

Мощный поток внезапно уменьшился до тонкой струйки, и трубку убрали. Не успевшие наполнить свои фляги начали громко протестовать, но Чудовище, не обратив на них никакого внимания, спокойно направилось по своим делам, крепко обхватив трубку розовыми щупальцами.

Организатор отхлебнул из фляги и, опустив ее, утер рот тыльной стороной руки. Эрик приблизился к нему, чувствуя, что за ними наблюдает большая часть воинов.

— У нас тут организационная проблема, Артур, — начал Эрик. — Дело как раз тебе по плечу. Нельзя допустить, чтобы все бросались толпой и каждый старался наполнить только свою собственную флягу. Так всегда кто-нибудь будет оказываться без воды. Как ты считаешь, можно изобрести здесь какую-нибудь систему?

Артур, кажется, вполне согласился отказаться от обязанности принимать решения и перейти на более низкий пост по обеспечению административного планирования, в котором он так хорошо разбирался. Он утвердительно кивнул и улыбнулся.

— Да. Я уже думал об этом. Например, почему бы нам…

Эрик дружески похлопал его по плечу.

— Не надо объяснять. Я сам все увижу. Полностью доверяю это тебе. — Эрик помнил, как его дядя, Томас-Капканолом, именно так разговаривал со своими подчиненными, и знал, что этот способ эффективен.

Он действительно себя оправдал. Артур выделил группу, которой поручался контроль за порядком во время поступления воды, и еще одну, которой вменялось в обязанность набирать ее во фляги. Эрик отозвал в сторону Вальтера Охотника за Оружием.

— Я хочу, чтобы ты пересчитал все кожаные ремни, которые есть у людей. Поэкспериментируй, какие получатся из них веревки. Попробуй плести их разными способами — в два ряда, в три, как сочтешь нужным. Надо узнать, насколько такая веревка может быть крепкой.

Охотник за Оружием покачал головой.

— Не надейся. Нам мало что удастся сплести из тех коротких ремешков, что надеты на воинах. Я все время, не переставая, думал об этом и пришел к выводу, что раненый Чужак прав. Ремни, которыми мы пользуемся, хороши для того, чтобы завязывать волосы или поддерживать ранец, но, если их связать вместе и проверить на прочность — скажем, подвесить трех-четырех человек — они просто лопнут.

— И все же попробуй, — настоятельно повторил Эрик. — И используй при этом как можно больше людей. Если они будут заняты, у них не останется времени на то, чтобы бояться, — он помедлил. — А почему это вдруг ты назвал раненого Чужаком? Ведь это слово в ходу у передних племен?

— Конечно. Но мы, обитатели дальних коридоров, тоже его используем. По отношению к таким людям, как он. — Вальтер указал большим пальцем на незнакомца. — Я уже видел такие юбочки, обшитые карманами. Знаешь, кто их носит? Народ Аарона.

Эрик с интересом повернулся туда, куда указывал Вальтер. Снова народ Аарона. Легендарное племя, из которого происходила его бабушка. Люди, отказавшиеся принимать участие в перевороте, организованном сторонниками Чуждой Науки, но, с другой стороны, не ставшие и его противниками. По внешнему виду Джонатан не сильно отличался от них. Он обращал мало внимания на помощь Роя, и, если бы не его одежда, он вполне мог сойти за одного из участников их экспедиции.

— Почему не сказать, откуда он? Что скрывать?

— В народе Аарона все такие. Жуткие снобы. Они считают себя лучше всех и не хотят делиться своими тайнами. Вечно так себя ведут, выродки.

Эрика позабавило то, что такой человек, как Вальтер, чувствовал себя настолько же интеллектуально несостоятельным по сравнению с народом Аарона, насколько любой воин Человечества при встрече с более развитой материальной культурой любого Чужака.

Но сам-то он воин Человечества, и это известно почти всем в экспедиции. Как долго они будут подчиняться выходцу из передних коридоров?

— Пойди займись этими веревками, — повторил ЭрИк. — Они нам смогут понадобиться. Я планирую массовый побег.

— Серьезно? — в глазах Вальтера вспыхнули искры надежды. — Каким образом?

— Я еще ни в чем пока не уверен. Мне надо все как следует обдумать. Есть один способ, которым мы пользовались в нашем племени.

И Охотник за Оружием отправился организовывать людей для испытания веревок. Похоже, он поверил словам Эрика, и время от времени люди восхищенно шептались, когда мимо проходил их юный военачальник.

Эрик помнил, с каким мрачным видом они сидели накануне, и он знал, что люди, лишенные надежды, ни на что не годятся. Так что он или кто-нибудь другой должен придумать какой-нибудь дельный план, чтобы народ не расслаблялся и в любую минуту был готов к действию.

Но себя он не мог обманывать. Сам-то он прекрасно понимал, что все это делалось им с единственной целью укрепить собственный авторитет. У людей должны быть основания верить своему военачальнику, особенно такому, который вышел из презираемой всеми среды.

Эрик пришел к простому выводу, что при сложившихся обстоятельствах он был наилучшим военачальником для этих людей. И дело не только в том, что он первым вчера пришел в себя и все выяснил — это мог сделать любой.

Нет, дело в том, что он достаточно изучил слабые места Чужаков в военном деле: их плохую дисциплину, неумение справляться с непредвиденными обстоятельствами, бесконечную болтовню в ситуациях, требовавших быстрых решений. Эрик готов был признать, что любой Чужак знает гораздо больше и владеет разными ремеслами лучше, чем он; лучше разбирается в тонкостях политической игры или сложнейших вопросах религии — но там, где надо обеспечить выживание в круговороте опасностей, годился только воин Человечества, с детства воспитанный в суровой атмосфере передних пещер. А он и был воином Человечества, сыном одного прославленного военачальника и племянником другого, он на деле доказал свое право называться Оком. Лучшего предводителя этот отряд не смог бы найти.

А пока они должны быть заняты делом и сохранять надежду на спасение. Бели это спасение можно будет осуществить.

Из слепящего белого света вынырнула голова Чудовища и приблизилась к их клетке. Розовые щупальца сжимали изгибающуюся зеленую веревку, а влажные красноватые глаза, словно выбирая, неторопливо оглядывали пленников. Затем веревка опустилась рядом с задравшим голову воином и прилепилась к его спине, послав пульсирующие темные волны вверх и меняя окраску.

Человек вскрикнул от неожиданности, и веревка взмыла вверх, унося его с собой. Судя по всему, он был напуган гораздо меньше, чем накануне, когда впервые познакомился с этим методом перемещения в пространстве, и просто висел, с любопытством оглядываясь по сторонам в ожидании дальнейшего развития событий.

Эрик подошел к раненому, которым занимался Рой.

— Что с ним будет?

Джонатану Даниельсону стало хуже. Все тело у него покрылось пятнами, лицо стало мертвенно бледным. Взглядом безжизненных, равнодушных глаз он указал в угол клетки.

— Оттуда видно. Можешь посмотреть, — еле проговорил он.

Большая часть людей последовала за Эриком в угол. С этого места обзор почти не заслонялся другими клетями и стержнями, и они могли спокойно рассмотреть плоскую белую поверхность, державшуюся на многочисленных стержнях, расположенных по всему ее периметру. На таком большом расстоянии она казалась почти крошечной, но, когда Чудовище опустило на нее пойманного воина и стало тщательно закреплять его руки и ноги зажимами, укрепленными на поверхности, Эрик сообразил, что там могло бы расположиться все его племя и еще осталось бы много свободного места.

Сначала никто не понимал, что делает Чудовище. Рядом с распростертым воином была сложена целая кипа зеленых веревок. Одни были короткими и толстыми, другие тонкими и длинными. Чудовище выбирало веревку, тыкало ею в человека, откладывало и бралось за следующую.

Потом тело начало судорожно сотрясаться, и все, прищурившись, подались вперед. И вдруг Эрик понял, что происходит. Страшный стон вырвался из его груди, губы скривились.

— Оно сдирает с него кожу! — кто-то произнес за его спиной с ужасом и недоверием.

— Оно рвет его на части! Смотрите: отрывает руки и ноги!

— Чудовища! Зачем они это делают?

Теперь от растерзанного тела во все стороны по белой поверхности разбегались красные полоски. Вероятно, человек кричал с того самого момента, как Чудовище приступило к своей работе, но на таком расстоянии они не могли расслышать его крик.

Чудовище спокойно и сосредоточенно продолжало свои исследования: та веревка, эта — оно кололо, резало, вскрывало.

Угол, в котором стоял Эрик, опустел. Некоторых тошнило, другие в отчаянии монотонными голосами произносили ругательства.

— Зачем они это делают? — продолжал спрашивать один умоляющим голосом. — Зачем они это делают?

Эрик заставил себя досмотреть до конца. Он — Око, а Око должно видеть все. К тому же он отвечает за этих людей, а любые новые сведения о Чудовищах могут помочь им.

Он видел, как то, что раньше было человеком, наконец замерло и застыло в луже крови. Чудовище наклонило шею и схватило щупальцами прозрачную трубку. Развязав тесемки, удерживающие тело, оно направило раструб на останки, и хлынувшая струя смыла их вместе с кровью в центр, где виднелось темное круглое отверстие, в котором все и исчезло. Струей воды Чудовище промыло зеленые веревки, положило трубку и отошло от сооружения, снова засиявшего белизной.

Склонив голову и еле сдерживая тошноту, Эрик, спотыкаясь, двинулся к Джонатану Даниельсону, который лежал теперь в полном одиночестве. Тот принялся объяснять, даже не дожидаясь, когда Эрик задаст вопрос:

— Анатомирование. Они хотят выяснить, похожи ли вы на других людей, которых они отлавливали. По-моему, они анатомируют по одному человеку из каждой пойманной группы. — Он беспокойно задвигал головой и глубоко вздохнул. — Когда они поместили меня сюда, из нашей группы остался в живых еще один человек. Савл Дэвидсон. Они разложили его там и тоже разрезали.

— А остальные, — тихо договорил Эрик, — будут использованы в других опытах.

— Судя по моим наблюдениям за обитателями других клеток, именно так, — губы Джонатана искривились в мрачной улыбке. — Помнишь, я сказал, что, если веревка оборвется и вы разобьетесь, это будет не самой плохой смертью?

— А эти зеленые веревки, которыми пользуются Чудовища, — ты знаешь, как они действуют?

— Протоплазменное всасывание. В последнее время Чудовища много работают в этой области. Именно с этой целью мой отряд и был послан сюда.

— Какое всасывание?

— Протоплазменное, — повторил раненый. — Видел когда-нибудь их двери? Они открываются и закрываются, как ширмы; стоит до них дотронуться, и они перестают двигаться.

Эрик кивнул, вспомнив внезапно появившийся проем в стене и то, как они с Роем чудом удержали его, пока в него не проскользнул Вальтер.

— Двери действуют на обратном принципе. Протоплазменное отторжение.

— Кажется, я понимаю тебя, но что значит это слово, которое ты все время повторяешь? Что это за протоплазма?

Джонатан Даниельсон еле слышно выругался.

— Всемилостивейший Аарон! Я тут разговариваю с дикарем, который никогда не слышал о протоплазме! — он отвернулся и удрученно вздохнул.

Эрик стоял, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал себя таким же глупым и неразвитым, как тогда, когда впервые познакомился с Артуром-Организатором.

— Ты из народа Аарона? — наконец спросил он неуверенным голосом.

Ответа не последовало.

— Моя бабушка была из народа Аарона — так мне говорили. Дебора-Грезовидица. Ты слышал о ней?

— Ой, уйди, уйди, — пробормотал Джонатан Даниельсон. — Я умираю и хочу остаться наедине с собой — единственным цивилизованным человеком здесь.

Эрик попытался задать еще один вопрос и не смог. В отчаянии он отошел прочь, ощущая себя не столько военачальником, сколько самым юным из послушников.

Вальтер попытался привлечь его внимание — он плел веревку из коротких, связанных друг с другом ремней.

— Мы собираемся опробовать первую. Хочешь посмотреть?

— Да. Наверное. Послушай Вальтер, — промолвил Эрик с деланной небрежностью, — у вас тут самые разные специалисты из дальних коридоров. Ты знаешь из них кого-нибудь, кто работал с протоплазмой?

— С чем?

— С протоплазмой. Протоплазменное всасывание или отторжение. Неважно, что именно. Ты, конечно, знаешь, что такое протоплазма?

— Не знаю. Никогда в жизни не слышал об этой штуковине.

— Ну что ж, тогда ладно, — почувствовав себя намного лучше, заметил Эрик. — Сам займусь этим. Давай испытаем веревку.

Они попросили двух воинов встать и начать тянуть за концы веревки. Веревка выдержала. Но когда они ее отпустили, а потом резко дернули, она лопнула посередине.

— Ну, для первого испытания довольно, — пробормотал Вальтер и, сложив руки, опустил на них голову. — Ну что ж, придется вернуться к теории, — он бросил робкий взгляд на Эрика. — Надеюсь, ты не возражаешь, что я немного воспользуюсь Наукой Предков? Это одно из древнейших священнодействий, известных в моем племени.

— Пользуйся чем угодно, любыми средствами. С нас уже довольно религиозной нетерпимости и фанатизма.

На следующее утро, накормив и напоив их, Чудовище снова вернулось с зеленой веревкой. Однако теперь выбранную жертву ему удалось вытащить только после упорного сопротивления. Обитатели клетки плотной толпой перебегали из одного угла в другой, издавая дикие крики. Эрик пытался остаться в стороне, стараясь сохранять спокойствие, необходимое военачальнику, но обезумевшая толпа увлекла его за собой.

Все это время Чудовище терпеливо наблюдало за происходящим, подергивая веревкой над самой клеткой, пока выбранная им жертва на мгновение не отделилась от остальных. Похоже, ему был нужен совершенно определенный экземпляр. Веревка скользнула вниз, всосалась в плечо жертвы и тут же начала подниматься. Несколько друзей уцепились за ноги несчастного, но им пришлось спрыгнуть вниз, когда они поднялись до края клети. Другие в отчаянной ярости метали копья, но те только отскакивали от шкуры Чудовища. И, наконец, заливаясь слезами, все собрались в углу, глядя, как их товарища уносят к плоской белой поверхности.

Единственное, что утешало, — смерть его оказалась быстрой. Никакого изуверского анатомирования на этот раз не проделывалось — короткая, хотя и страшная агония в экспериментальном капкане положила всему конец. И снова Эрик досмотрел это зрелище до конца, запоминая внешний вид капкана, если потребуется на будущее.

И снова окровавленные останки были смыты в круглое отверстие посередине.

— Отомстить Чудовищам, — молился кто-то поблизости. — Не важно, как. Об одном я прошу, чтобы когда-нибудь мне удалось им отомстить.

Эрик мысленно с этим согласился. В этих древних молитвах скрывалась глубокая истина! Чуждая Наука или Наука Предков — что угодно — только бы отомстить!

Вся беготня от Чудовища закончилась печально. Рой-Бегун указал Эрику на место, где лежал Джонатан Даниельсон, которого затоптали насмерть.

— Я видел, как он пытался отползти в сторону. Но он был слишком слаб, бедняга.

Вместе они осмотрели принадлежавшие покойному вещи. Большинство предметов оказалось им незнакомо, за исключением странного короткого копья, которое кто-то признал и объяснил, что это — складной нож. Он выглядел как полезная вещь — чуть больше орудия, которым пользовались воины для бритья, и Эрик взял его себе. Артур-Организатор снял с Джонатана юбку и прикрыл ею лицо мертвеца.

— Он из народа Аарона, — пояснил Артур, — его следует так погребать. Они всегда закрывают лица своим соплеменникам.

Однако погребение Джонатана представляло большую сложность, несмотря на строжайшее правило коридоров, требовавшее осуществлять это немедленно. Запихать его в крохотное отверстие в углу был невозможно. Но и оставить разлагающийся труп рядом они тоже не могли.

Но только Эрик придумал, как поднять тело к краю и сбросить его вниз, как бдительное Чудовище пришло им на помощь и разрешило все проблемы. Сверху спустилась зеленая веревка, которая обвила тело и подняла его вверх, даже не скинув с лица уложенную Артуром юбочку.

«Неужели Чудовища понимают и уважительно относятся к религиозным обрядам людей? — подумал Эрик. — Вряд ли, они просто соблюдают санитарию». Он проследил, как труп был перенесен к анатомическому столу и бесцеремонно сброшен в черное отверстие.

Затем, ко всеобщей неожиданности, Чудовище снова вернулось к клетке, опять опустило в нее зеленую веревку и выловило Эрика.

XVII

Все произошло так быстро и настолько внезапно, что Эрик даже не успел отбежать в другую сторону клетки или оказать хоть какое-нибудь сопротивление. С его губ сорвался крик изумления, и, взмыв в воздух, Эрик увидел, как задранные вверх лица его приятелей превращаются в неразличимые белые точки.

И вот он уже переносился через бесконечное пространство, свисая с конца веревки. Он ощущал ее холодное прикосновение поперек спины, там, где она приклеилась к его телу. Но гораздо хуже этого ощущения было чувство леденящей пустоты, затопляющего сознание ужаса, постепенно перерастающего в твердую уверенность, что его ждет неизбежная мучительная смерть.

Анатомирование? Нет, если верить Джонатану Даниельсону, Чудовища удовлетворялись одним экземпляром из каждой группы. Скорей всего очередная ловушка, что-нибудь такое же отвратительное, как та штуковина, только что на его глазах сжевавшая человека.

«…лаборатория, где они испытывают разные способы убийств: пульверизаторы, капканы, ядовитые приманки и прочее…»

Что из этого ему уготовано? В каком чудовищном опыте ему предстоит испустить последний вздох?

В каком-то смысле ему повезло. По крайней мере в общих чертах он представлял себе, чего ожидать. Он не станет послушным подопытным животным — это уж точно. Он будет сопротивляться всеми возможными способами, пока достанет сил. Он потянулся за копьем, но тут же передумал.

Нет. Незачем терять копье, пока не предоставилась возможность хорошего броска. Надо дождаться, пока его опустят и поблизости окажется какой-нибудь жизненно важный орган — скажем, глаз или открытая пасть, чтобы попытаться поразить горло внутри. Неудачный бросок сейчас только пробудит подозрительность Чудовища. Но возлагать слишком большие надежды на свое оружие не приходилось: он не раз уже видел, как копья, не принося никакого вреда, отскакивают от толстой серой шкуры.

Он сейчас нуждался в совсем иных военных средствах, таких, которыми мог располагать человек вроде Охотника за Оружием. Как, например, мягкое красное вещество, которое тот дал ему при первой встрече, оторвавшее голову Стефену Сильной Руке…

И оно еще осталось! Его первая Кража — Эрик хотел сохранить свидетельства о ней до своего смертного часа. Но судя по всему, этот час уже наступил.

Оружие, украденное Вальтером у Чудовищ, должно быть обращено против них.

Он закинул руку за спину и принялся ощупывать содержимое ранца, пока не наткнулся на то, что искал. Сколько отрывать? Стефену хватило очень небольшого кусочка. А Чудовищу при его размерах? Лучше использовать все, а там будь что будет!

Эрик извивался на веревке как червяк, держа в руке мягкий красный шарик и выжидая подходящего случая. Ему предстояло не простое дело: сначала он должен плюнуть на шарик и, как только на него попадет слюна, тут же бросать. А это означало, что нужно все очень точно рассчитать: если в тот момент, когда он плюнет, его развернет в сторону от Чудовища, ему все равно придется избавляться от шарика, но тогда его единственное оружие полетит в пустоту без всякого толка.

Следовательно, нужно приступать к этому тогда, когда его начнет разворачивать к Чудовищу.

Эрик принялся внимательно отмечать про себя длительность каждого оборота, запоминая его ритм. Страха в нем не осталось, напротив, его охватило такое возбуждение, что он чуть ли не пел. Он знал, что удачный бросок для него означал смерть. Если взрыв удастся и Чудовище погибнет, он — с веревкой или без нее — полетит на пол с огромной высоты и неминуемо разобьется. Но прежде расстанется с жизнью его враг. Наконец ему удастся совершить то, о чем так долго мечтали люди, — отомстить Чудовищам!

И участники его экспедиции увидят это, все это увидят — Рой, Вальтер, Артур — они сойдут с ума от радости. Отомстить Чудовищам! И сделать это не исподтишка, не кражами продуктов и изделий, но открыто и сполна, как равноправный противник. Отомстить Чудовищам с помощью их же собственного оружия!

Он надеялся, что члены экспедиции все еще видят его. Чудовище прошло мимо стола для анатомирования и продолжало двигаться дальше. Куда?

Неважно. Даже если оставшиеся в неволе товарищи его уже не видят. Важно лишь одно: правильно рассчитать ритм вращения и бросить шарик в нужный момент. И тогда Чудовище отправится в канализацию вместе с ним. Хорошенький трофей он предъявит предкам!

Эрик был уверен, что учел все. Однако он позволил себе еще один оборот, тщательно проигрывая весь маневр в голове.

«Тут я плюю. Здесь бросаю. Тут это попадает в Чудовище, как раз в тот момент, когда я иду на новый оборот. А здесь, когда я буду к нему спиной, Чудовище уже будет падать!»

Да, он все рассчитал. Его начало снова разворачивать к Чудовищу, и он поднес ко рту шарик, накапливая слюну. Краем глаза он уже видел своего врага.

Пора.

Не спеша, аккуратно он плюнул несколько раз на шарик, вращая его в пальцах. Потом отвел руку назад и выждал, отсчитав про себя необходимое количество мгновений. И когда Чудовище оказалось почти точно перед ним, он бросил. Он бросил шарик по высокой дуге, целясь в голову, которая раскачивалась взад и вперед на невообразимо длинной шее. Попадет! Святые Предки, он правильно рассчитал!

Но уже заходя на новый оборот, Эрик заметил, что события развивались не так, как он предполагал. Чудовище заметило шарик и, с жадностью раскрыв пасть, вытянуло голову навстречу ему! Чудовище заглатывало его! Оно заглатывало собственное оружие!

Последнее, что Эрик успел заметить, — это движение, волной пробежавшее по всей длине горла. И несомненное удовольствие в омерзительных красных глазах!

Затем его снова развернуло спиной к Чудовищу. С надеждой он ожидал взрыва, который разорвет гигантскую тварь изнутри. Но ему не удалось ничего услышать. Наконец за его спиной раздался звук, но совсем не взрыва, хотя он и был достаточно громким. В душе Эрика снова вспыхнула надежда. Веревка, на которой он висел, дернулась вверх.

Эрик повернул, голову и присмотрелся. Где эта тварь?

Все там же.

Да, все там же. Он снова видел Чудовище. От отчаяния силы покинули его, и он безвольно повис.

Горло Чудовища все еще колыхалось от пробегавших по нему волн, которые становились все меньше и меньше: судя по всему, действие вещества иссякло. Как только волна достигала того места, где шея соединялась с телом, раздавался странный громкий звук, который Эрик уже слышал, когда висел спиной к Чудовищу. Теперь, находясь лицом к огромной твари, Эрик понял, что это такое: нечто среднее между чиханием и кашлем, но более всего это напоминало удовлетворенный стон, завершающийся восторженным всхлипом.

Да, действие шарика заканчивалось. Странные звуки раздавались все с большими интервалами и становились все тише и тише. Огромная шея начала изгибаться, а голова описывать крути — словно в поисках новых шариков. Глаза Чудовища лучились от удовольствия.

Очевидно, оно никак не связывало полученное удовольствие со своим крохотным пленником.

«Еще хорошо, что так», — решил Эрик, продолжая болтаться на прилипшей к его спине веревке. Ему хватало того презрения, которое он сам к себе испытывал.

Эрик Уничтожитель Чудовищ. Эрик Убийца Пришельцев. Вот каким он уже представлял себя.

«А как насчет Эрика Угодника Чудовищ? — с горечью спросил он сам себя. — Неплохое имечко».

«Что случилось с этим оружием? Вероятно, изначально это и не было оружием, — подумал он. — Вальтер украл его у Чудовищ и выяснил, что его можно использовать как оружие против людей. Плюешь на него, бросаешь в человека, и тот взрывается. «Но в обиходе Чудовищ оно имеет совершенно иное предназначение. Какая-то пища, может приправа, лекарство, а то и возбуждающее средство. А может быть, это элемент какой-нибудь их игры. Наверняка в соединении с человеческой слюной свойства вещества менялись. Не представляя, впрочем, при этом опасности для Чудовищ. Тщательно подготовленная атака причинила мерзкой твари такой же вред, как изысканнейшее угощение».

В этом заключался немаловажный урок, который подрывал сами основы Чуждой Науки, считавшей, что человек может получить от Чудовищ важную и полезную информацию. Но то, что было вредным для людей, могло оказаться целебным для Чудовищ — целебным и приятным. Следовательно, если мыслить логически, возможно и обратное. Все, что полезно и ценно для людей, может уничтожить Чудовище — если бы только обнаружить или выделить, что именно!

Эта идея предлагала новый подход к изобретению оружия, о котором мечтали бесчисленные поколения людей в течение многих веков.

Почувствовав прилив вдохновения, Эрик начал прикидывать в уме возможные направления исследований. Но Чудовище внезапно остановилось, и это заставило его вспомнить о том положении, в котором он находился в данный момент: безо всякого оружия, если не считать сильной правой руки и пары копий. И если он хочет оказать какое-нибудь сопротивление, прежде чем его разорвут на куски, ему надо подготовиться.

Они оказались там, куда направлялось Чудовище, и зеленая веревка начала опускаться. Эрик дотянулся до копий за спиной и после небольшого колебания выбрал легкое для правой руки и тяжелое — для левой.

Если ему представится возможность, и голова твари достаточно низко склонится к нему, он метнет легкое копье, а тяжелым будет обороняться от всяких инструментов и орудий, которые Чудовище попробует к нему применить. Впрочем, особых надежд он не питал: расстояния были слишком велики для меткого броска, и сила, которой он собирался противостоять, во много тысяч раз превосходила его собственную.

Но он был Эриком-Оком, воином Человечества.

Эрик взглянул вниз. Как ни странно, он не заметил под собой ровной белой поверхности. Вместо этого там была клетка! Его просто перемещали из одного места в другое.

Эрик с облегчением вздохнул. Он уже собирался отправить копья за спину, но в это мгновение ноги его коснулись пола точно посередине клетки, и веревка взвилась вверх. Эрик внимательно огляделся.

И только копья, которые он держал в руках, спасли ему жизнь, когда внезапно на него набросилась обнаженная девушка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
О мыслителях и мудрости

XVIII

Пока он висел на веревке, клетка казалась пустой. Стоя посредине, предоставленный самому себе, Эрик начал неторопливо оглядываться. И вдруг за спиной послышался решительный топот ног, чуть более легкий, чем звук шагов воина…

Эрик повернулся с вежливой улыбкой на губах и приготовился произнести приветствие… и онемел.

Потому что на него кинулась абсолютно обнаженная девушка в облаке светло-каштановых волос, которые струились по ее плечам и ниспадали на бедра. В руке она сжимала тяжелое копье с невероятно длинным наконечником. Острие копья было нацелено прямо в живот Эрика. Девушка наступала быстро.

Совершенно инстинктивно Эрик парировал удар одним из своих копий.

Девушка отступила на шаг, окинула его взглядом и снова бросилась вперед. И снова Эрик отразил удар, хоть и с большим трудом: копье прошло рядом с его горлом на расстоянии в половину ладони.

Она атаковала снова и снова, и он неутомимо парировал ее удары. Эрику казалось, что он помешался, — все происходящее походило на страшный сон, который мог присниться в коридорах после сытной трапезы. Как это женщина могла владеть оружием? Как она могла сражаться с воином?

Она не собиралась сдаваться. Она, все всяких сомнений, намеревалась прикончить его. Ее глаза были сосредоточенно прищурены, от напряжения она прикусила кончик языка. Девушка выискивала в защите Эрика незащищенное, уязвимое место и нападала снова. А Эрик, используя копье как дубинку, только отбивал удары.

Как же ему ее остановить? Он не мог использовать оружие — боялся, что случайно ранит или даже убьет девушку. Во что бы ты там ни верил, в Чуждую Науку или Науку Предков, неприкосновенность женщины в брачном возрасте не подлежала сомнению. Женщина, способная производить потомство, несмотря- ни на что считалась святыней, к которой вообще нельзя прикоснуться оружием. Воина, совершившего такое преступление, не считали более человеком: племя объявляло его отщепенцем, даже если это был вождь.

Но, похоже, рано или поздно ей удастся-сломить его защиту. И он не мог убрать свои копья. Стоит ему попытаться это сделать и перестать отражать ее удары, и ему придет конец.

Так что единственное, что оставалось, — это защищаться. А она была так решительно настроена! Оба уже тяжело дышали в такт гулким ударам скрещивающихся копий. Эрик отскочил, и удар, направленный ему в глаз, прошел мимо.

— Чуть не попала, — пробормотал он.

Девушка замерла, не успев сделать следующий выпад, даже потеряла равновесие и качнулась. Он встретил взгляд широко раскрытых глаз.

— Что ты сказал? — выдохнула она. — Ты что-то сказал.

Эрик тоже не спускал с нее глаз, решив, что она сумасшедшая. Может, как раз и воспользоваться этим случаем, пока она отвлеклась на что-то, — неожиданно наброситься и отобрать оружие?

— Да, сказал, — ответил Эрик, не спуская глаз с ее копья. — Ну и что?

Она опустила копье и отступила на несколько шагов — напряжение постепенно оставляло ее.

— То есть ты умеешь разговаривать. Ты владеешь языком.

— Конечно, владею, — раздраженно откликнулся Эрик. — Какого черта, ты что, считаешь меня дикарем?

Вместо ответа девушка отбросила в сторону копье и, опустившись на пол, принялась раскачиваться взад и вперед, наклонив голову к коленям.

Эрик приблизился к ее оружию, поднял его И запихал себе за спину вместе со своими копьями. Когда он повернулся к девушке, та плакала. В каком бы недоумении он ни находился, ему было ясно, что это слезы облегчения, а не боли и сожаления.

Эрик замер в ожидании. Теперь, после того как она осталась без оружия, он мог позволить себе быть терпеливым. Если в конечном итоге выяснится, что она ненормальная, он решит, что с ней делать. Конечно, делить клетку с буйной сумасшедшей — перспектива малопривлекательная, но, с другой стороны, даже такая женщина оставалась святыней…

Девушка наконец перестала плакать и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Потом она приподняла голову, закинула руки за затылок и весело улыбнулась Эрику. Эрик почувствовал еще большее замешательство, чем прежде. Действительно, творилось что-то странное.

— Именно так я и подумала, — произнесла она. — Я решила, что ты — дикарь.

— Я? — изумленно переспросил Эрик.

— Ты, ты. И так подумала не только я.

Эрик окинул взглядом клетку. И больше никого не увидел. Девушка явно была ненормальной.

Она проследила за его взглядом и рассмеялась.

— Нет, я не имею в виду кого-нибудь из присутствующих. Я имею в виду вон того приятеля, — она указала пальцем вверх. — Он. тоже принял тебя за дикаря.

Эрик посмотрел вверх, куда она указывала своим большим пальцем. Чудовище, которое принесло его сюда, все еще стояло над клеткой, внимательно глядя вниз огромными немигающими красными глазами, его цепкие розовые щупальца замерли в полной неподвижности.

Эрик почувствовал себя глубоко уязвленным. Быть принятым за мифического, жуткого дикаря — это уже слишком! Рассказами о них стращали непослушных ребятишек. Эти заросшие волосами существа не пользовались языком, не умели владеть оружием и много незапамятных времен назад забыли всеобщее табу всех племен и народов, наложенное на каннибализм. Юных послушников в отрядах запугивали историями о многочисленных блуждающих ордах, которые вдруг появлялись из ниоткуда и перегрызали копья своими зубами, сражаясь не ради победы, территории или женщин, но ради оторванных конечностей своих противников. А если ты спрашивал бывалого воина, неужели дикари действительно существуют, несмотря на то, что никто никогда их не видел, он отвечал, что эта чума появляется лишь в дальних коридорах. «Дикари, — сообщал он то, что ему в свое время довелось услышать от своих учителей, — не обитают на территории Чудовищ, не живут они и в коридорах. Они живут совершенно в другом месте, которое называется Внешний Мир». А если ты просил его объяснить или описать, что такое Внешний Мир, он только пожимал плечами, приговаривая: «Ну, Внешний Мир — это место, где живут дикари». И ты уходил, гордый своими познаниями, наконец догадавшись, что дикари — такая же страшная легенда коридоров, как и прочие их невидимые обитатели: кровосос Дракула, стаи злобных полицейских собак, пучеглазые марсиане и дикие кошки.

Но понятие «дикарь» относилось не только к мифическим персонажам; слово использовалось как ругательство и с целью унизить другого. Дикарем называли неумелого ребенка или воина, ослушавшегося своего военачальника, или женщину, изгнанную из Женского Сообщества. Если кто-нибудь в племени совершал особенно вопиющее преступление и, избегнув наказания, скрывался в дальних коридорах, о нем говорили: «Пусть его заберут дикари. Он ничем не отличается от них». Дикарем становился тот, кто не выдерживал испытания на принадлежность к человеческому роду.

Но какое право имела эта девушка заклеймить его таким именем? Ей не могло быть известно, что его собственное племя объявило его отщепенцем. Да даже если и так, — она сама находится на территории Чудовищ, где ни одна женщина не имеет права показываться, — и туда же — оскорблять людей.

— Так что я решила, что ты — дикарь, именно из-за нашего Большого Приятеля, — промолвила девушка. — Он уже запускал ко мне двух дикарей. К счастью, он приносил их по одному. И мне удавалось прикончить дикаря сразу, как только он опускался, еще до того, как тот успевал рассмотреть, какая я соблазнительная и вкусная.

— Ты хочешь сказать… что дикари действительно существуют?

— Действительно ли существуют дикари? Ты никогда их не видел? Благословенный Аарон, откуда же ты взялся?

«Из Человечества» — уже собрался отвечать Эрик, принимая привычный напыщенный вид, но тут же вспомнил, как на это реагировали чужаки, — за последнее время он многому успел научиться.

— Я из передних коридоров, — ответил он. — Из небольшого племени, которое там обитает.Вряд ли ты что-нибудь о нас слышала.

Девушка кивнула.

— Из передних коридоров… тогда понятно, почему у тебя не подвязаны волосы. А для Чудовищ все люди с распущенными волосами являются дикарями. Они, по-моему, достаточно внимательно меня изучили, чтобы догадаться, что я женского пола — вероятно, одна из немногих женщин, которых им удавалось поймать. А из-за того что волосы у меня распущены, они, не переставая, подпихивают ко мне дикарей, чтобы я с ними спарилась. И мне это уже порядком надоело, должна тебе сказать! Еще спариваться с кем-нибудь — куда ни шло, но превращаться в чей-нибудь обед!.. Я уже привыкла к тому, что здесь появляются только дикари, так что, как только я увидела твои волосы, я сказала себе: «Рашель, за дело!» Если бы я была повнимательнее, я бы заметила, что в руках у тебя копья, за спиной ранец, а следовательно ты экипирован как человек.

— Тебя зовут Рашель? А меня — Эрик, Эрик-Эко.

— Привет, Эрик. Я — Рашель дочь Эстер, а сокращенно — просто Рашель. Как приятно, что нас теперь двое — хоть можно будет с кем-то поговорить. Из передних коридоров, — ухмыльнулась она. — Неудивительно, что ты не видел дикарей. Они почти никогда не добираются туда — слишком далеко от Внешнего Мира. Но мой народ то и дело вынужден сражаться с ними и оттеснять их назад на открытые пространства. Чудовища, вероятно, наловили целую уйму их для своих экспериментов — во Внешнем Мире у них, наверное, повсюду расставлены капканы. Эй, взгляни.

Эрик послушно посмотрел вверх. Чудовище, принесшее его, тяжеловесно развернулось и начало удаляться.

Рашель захихикала.

— Как мило. Оно решило, что, наконец, подобрало мне пару, и любезно оставляет любовников наедине. Впервые за все это время ему не приходится тут же вынимать труп из клетки.

Эрик почувствовал себя неловко и застеснялся.

— А почему оно решило, что все в порядке?

— Ну во-первых, конечно же потому, что я не убила тебя. Потом оно видело, как мы пожимали друг другу руки. Не думаю, что они знают о нас намного больше, чем мы о них. Вполне возможно, что оно восприняло акт рукопожатия как то самое. Помнишь старую любовную песню: «Безумной страсти миг — душа моя трепещет, и разум помутился мой».

Эрик почувствовал, как лицо его заливает румянец. Он никогда в жизни не встречал женщины, которая говорила бы так открыто и небрежно об этом. Особенно смущало это в сочетании с распущенными волосами, свидетельствующими, что девушка незамужняя. Эрик попробовал сменить тему разговора:

— Ты из народа Аарона, Рашель?

Она направилась было в угол клетки, но его вопрос заставил ее обернуться.

— Как ты узнал? Обитатели передних коридоров редко добираются до нас… А, понимаю. Я обратилась к Благословенному Аарону.

— Это во-первых. А во-вторых, твое имя. В клетке, из которой меня забрали, был человек из народа Аарона, похожий на тебя. Джонатан Даниельсон.

Рашель схватила Эрика за руку.

— Джонни? Живой?

— Он умер как раз перед тем, как меня забрали из клетки. Он рассказывал, что некто по имени Савл Дэвидсон тоже был захвачен живым, но Чудовища анатомировали его.

Рашель зажмурилась.

— О-о-о! Савл был моим двоюродным братом. Я любила его больше всех своих братьев. Мы собирались попросить у Аарона разрешения спариться после возвращения из этой экспедиции.

Эрик с сочувствием похлопал ее по руке.

— Остальные новости Джонатана тоже не слишком утешительные. Он сказал, что все четырнадцать членов экспедиции убиты. Один удар ноги чудовища — и все.

Девушка выпрямилась.

— Чушь. Я была и не получила даже царапины. Мне известна судьба по крайней мере еще троих, которых поймали живыми и использовали для экспериментов. Джонатан Даниельсон оказался плохим руководителем, как все наши мужчины в таких ситуациях. У них слишком стереотипный подход ко всему, они не умеют руководить людьми в чрезвычайных ситуациях. Он и не мог видеть, что произошло со всеми нами, потому что был ослеплен собственным страхом.

— Трусливый начальник? В жизни бы не поверил…

Она глубоко вздохнула, и на губах ее снова заиграла веселая язвительная улыбка.

— Да, Эрик, друг мой, много есть такого, что и не снилось вашим мудрецам, — и она слегка ущипнула его. — Ну не сердись, я вовсе не смеюсь над тобой. У тебя лицо становится таким смешным, когда ты сердишься. Пошли, я покажу тебе, что имела в виду.

В углу клетки было разложено какое-то широкое одеяние, со множеством карманов, из которых торчали неизвестные Эрику предметы. Оно очень походило на юбочку Джонатана Даниельсона, которой ему накрыли лицо после смерти. Разве что это одеяние гораздо больше походило на платье, чем на юбку, так что его владелец должен был занимать гораздо более высокое положение среди народа Аарона, чем Джонатан.

— Это твое? — поинтересовался Эрик с осторожным почтением.

— Мое, все мое. Просовываю голову в эту дырку, и оно закрывает меня целиком. Водонепроницаемое.

— Водонепроницаемое?

— Да. Вода стекает, не пропитывая его. Я надевала его во время экспедиций во Внешний Мир — там вода льется прямо с потолка. К тому же это может служить походной лабораторией. Видишь этот странный предмет? — Рашель извлекала из кармана какое-то хитроумное приспособление. Это была палка, сложенная в несколько раз, которую она принялась раскладывать — конец палки присоединялся несколькими проводками к маленьким цилиндрам. — Вот этот прибор и являлся целью всей экспедиции, то есть не сам прибор, а испытание его. Аппарат изобрели женщины нашего Женского Сообщества, и мы считали, что он может нейтрализовать действие зеленых веревок, которыми пользуются Чудовища. Как тебе, вероятно, известно, их действие основано на принципе протоплазменного всасывания.

Эрик откашлялся и кивнул с серьезным видом.

— Точно так же, как двери Чудовищ созданы на обратном принципе. Протоплазменного отторжения.

— Именно так! — восхищенно подняла палец Рашель. — Так вот наши люди давно уже работают над проблемой нейтрализации протоплазменного всасывания, но в последнее время это стало актуальным как никогда, Поэтому-то и была отправлена наша экспедиция: одна женщина-ученый и тринадцать мужчин в качестве охраны, чтобы испытать, будет ли эта штука работать. И она сработала. Все получилось.

Она вернула прибор на место и, прежде чем продолжить, еще некоторое время смотрела на него.

— Мы благополучно пробрались через коридоры и без всяких происшествий прошли территорию Чудовищ. Что редко случается с экспедициями народа Аарона, вынуждена признаться. Мы натолкнулись на Чудовище, когда вошли сюда, в лабораторию, и маленькая Рашель отважно бросилась вперед, чтобы провести свой научный эксперимент. Чудовище спускает веревку, чтобы поймать меня, я прикладываю к ней наш нейтрализатор, и он срабатывает! Веревка темнеет и обмякает — она полностью утратила способность к присасыванию. Ура! Понимаешь? Общие аплодисменты, победа, слава нам всем и тому подобное. Мы выполнили нашу задачу — можно отправляться домой с радостными известиями. К тому же территория Чудовищ не самое уютное местечко, по крайней мере на мой вкус. Я отступаю к тому месту, где прячется экспедиция, страшно довольная тем, что Чудовище расстроено и находится в полном недоумении. Оно подняло веревку и рассматривает ее с глупым выражением на своей противной морде. Оно совершенно не связывает происшедшее с Рашелью, и на мгновение теряет к ней всякий интерес. Как и к тринадцати ее храбрым защитникам. К несчастью, им взбрела в головы дурацкая идея.

— Джонатан Даниельсон был новичком, и ему не терпелось прославиться, — высказал предположение Эрик. — Он понял, что у него есть возможность принести домой трофей — нечто, никогда еще невиданное в коридорах — обезвреженную веревку Чудовищ. Не знаю, можно ли его винить за это.

— Можно. Не только можно, но и нужно. Это прямое нарушение полученных нами распоряжений — как можно скорее вернуться назад со сведениями, жизненно важными для будущего нашего народа. Но что может женщина? Завершив научное исследование, ей только остается подчиниться воле мужчин и их приказаниям в опасной ситуации. Половые различия есть половые различия, и кто я такая, чтобы чинить им препятствия? В общем, не успела я проделать и полпути до спасительной стены, как. мимо меня проносится Джонни Даниельсон, а за ним все остальные члены экспедиции. И у всех такой героический вид. Я — я просто остановилась и замерла, глядя на них. Они подбегают к веревке, которую Чудовище уронило на пол, и собираются поднимать ее. О Чудовище они даже не думают, так как мы видели, что у него нет другой веревки — а когда Чудовище собирало людей без веревки? Эти щупальца на шее приспособлены только для. тонкой работы. Так вот я смотрю на эти щупальца, и то, что я вижу, приводит меня в полный ужас. Они совсем другого размера и иначе окрашены.

Эрик вспомнил, что рассказывал ему Вальтер Охотник за Оружием.

— Ты имеешь в виду, что они короткие и красные, вместо того чтобы быть длинными и нежно-розовыми.

— Точно. Именно так. Ну и ну, — Рашель, словно оценивая Эрика, склонила голову, — для обитателя передних коридоров ты очень много знаешь.

— Мне много где довелось побывать, — пожал плечами Эрик, — и я держу уши открытыми. Особенно в последнее время. Но я считал, что Чудовища с короткими щупальцами наименее опасны. Они пугаются и убегают, если человек несется прямо на них.

— Если им есть куда бежать. Это Чудовище находилось слишком близко к стене — если, конечно, учитывать их представления о расстоянии. А участники экспедиции наступали широким полукругом. Так что Чудовище действительно испугалось, но не побежало. Оно откинуло голову и издало оглушительный вой — никогда в жизни не слышала, чтобы один звук выражал в себе столько страха! Я увидела, как Джонатан остолбенел на месте. И тут его охватила паника. Ему следовало сообразить, что произошло, и быстро отвести людей назад, а он отшвырнул свое копье и начал метаться туда и обратно, издавая безумные крики. Люди переводили взгляды с него на Чудовище и не знали, что предпринять. Одни последовали примеру Джонатана, другие продолжали двигаться к веревке. И тут Чудовище взбрыкнуло. Оно сделало всего одно движение, похожее на судорогу, но в результате весь пол оказался усеянным окровавленными раздавленными телами. А потом со всех сторон набежали другие Чудовища и похватали тех, кто остался жив. И я сама была в такой растерянности — то ли испугалась, то ли от неожиданности, не знаю, — что не сообразила даже использовать свой нейтрализатор, когда меня обхватила зеленая веревка. А когда сообразила, то находилась уже слишком высоко в воздухе.

— Конечно, там уже им нельзя было воспользоваться, иначе ты бы разбилась. А потом они посадили тебя сюда.

— Да, — кивнула Рашель. — А теперь они и тебя посадили сюда. Делить эту клетку со мной.

XIX

Эрик отошел в сторону от платья с карманами. Церемонно опустившись на корточки, он прижал ладони к полу и склонил голову. Он видел, как эту позу принимали военачальники на советах Человечества, когда им предстояло принять важное решение. А рассказ Рашель изобиловал многими подробностями, которые надо было обдумать.

Прежде всего, казалось совершенно очевидным, что Чужаки, как бы они ни превосходили в интеллектуальном развитии его собственный народ, не годились в военачальники. Они понятия не имели об элементарных предосторожностях (например, Артур-Организатор, который-допустил, чтобы его воин попался в капкан, не успев выйти из укрытия, или их удивительная недисциплинированность на протяжении всего похода). А как военачальники они могли принести только вред, если случалось что-нибудь непредвиденное (полная апатия Артура после того, как они попали в клетки Греха, непростительная истерика Джонатана, вызванная всего лишь громким звуком и стоившая жизни большинству его подчиненных). Из этого Эрик сделал полезный вывод: чем дальше расположены коридоры, тем хуже у военачальников способность руководить в критических ситуациях, и если говорить об обитателях самых дальних коридоров — народе Аарона, то их руководители способны втравить своих подчиненных в самые немыслимые глупости. И наоборот, чем ближе к территории Чудовищ, тем вероятнее, что любой, выбранный наугад воин будет отвечать требованиям, которые человек вправе предъявлять к своему военачальнику. Чужаки, кажется, тоже понимали это, поэтому Эрик с такой легкостью перехватил у Артура руководство в клетке. Даже невозможно себе представить, чтобы какой-нибудь юный Чужак в схожей ситуации мог отнять бразды правления у его дяди Томаса-Капканолома!

Но если посмотреть с другой точки зрения, поставив во главу угла другие ценности, правило оказывалось обратимым. Чем дальше от территории Чудовищ углубляться в коридоры, тем совершеннее технология, обширнее познания, глубже умозрительные представления. Эрик знал, что его племя обменивает излишки пищи и кое-какие изделия Чудовищ на наконечники копий и мягкий материал для ранцев у племен из дальних коридоров, так как само Человечество не умеет изготавливать их. Но лишь недавно он узнал о существовании таких людей, как Вальтер Охотник за Оружием, который постоянно занимался поиском странных предметов, полезных для людей, и Артур-Организатор, мечтающий об Объединенных Пещерах, исповедующих Чуждую Науку. А теперь народ Аарона, разработавший устройства, способные обезвреживать оружие Чудовищ, — это было уже поистине вызовом врагам людей!

Если когда-нибудь кому-нибудь удастся соединить воедино военную отвагу и прозорливость передних племен со знаниями и творческими возможностями дальних, каких высот смогут достигнуть люди!

Эрик бросил взгляд на Рашель… Та с интересом рассматривала его уже в течение некоторого времени. Руки она сложила на груди и не спускала с него внимательного взгляда.

— Знаешь, — наконец промолвила она, — а ты вовсе не дурен.

— Спасибо, Рашель. Твое нейтрализующее устройство… Ты сказала, что сведения о нем необходимы твоему народу. Другими словами, это часть плана по отмщению Чудовищам?

— Конечно. Как и все, чем занимаются люди в наше время. У тебя есть подружка?

— Нет, еще нет. А что это за план? Я имею в виду, он основывается на Науке Предков или на Чуждой Науке?

Она нетерпеливо взмахнула рукой.

— Народ Аарона не имеет никакого отношения к этим предрассудкам. Мы давным-давно отказались и от того, и от другого. Наш план отмщения Чудовищам нов и совершенно оригинален. Он ни на что не похож, о чем тебе доводилось слышать, и главное — только он и может быть осуществлен. А как это случилось, что такой здоровый, красивый молодой воин, как ты, не имеет подружки?

— Я недавно стал воином, пройдя церемонию инициации. Если ваши планы основаны не на Чуждой Науке…

— И это единственная причина того, что ты еще не спарился? То есть потому, что ты только недавно прошел инициацию?

Эрик поднялся с достоинством.

— Есть и другие причины. Но это мое личное дело. Я не намерен вдаваться в подробности. Меня больше интересует план отмщения, разработанный вашим народом…

Рашель улыбнулась и встряхнула головой.

— Мужчины и женщины. Практически два совершенно разных вида. Не будь секса, между ними вообще не было бы ничего общего. О стратегии моего народа в борьбе с Чудовищами я больше ничего не могу тебе рассказать — я и так уже наговорила слишком много, а вот что я бы обсудила с тобой, так это проблему спаривания. Спаривание и только спаривание — вот тема повестки дня, насколько я понимаю. «За» и «против», детали, нюансы и все прочее. Что это за другие причины, Эрик? Мне нужно знать.

Эрик заколебался.

— Я — одиночка, — наконец решился он. — Единственный ребенок.

— Как ты сказал? Одиночка… Ах ты имеешь в виду, что оказался без братьев и сестер? Твоя мать родила одного ребенка — тебя. И девушки в твоем племени опасались, что это качество может быть наследственным. Ну, на мой взгляд тут нет никакой проблемы. Что-нибудь еще?

— Нет, больше ничего, — раздраженно ответил Эрик. — Как это ты можешь говорить, что здесь нет проблемы? Что может быть хуже отсутствия способности производить многочисленные пометы?

— О-о, многое, очень многое. Но не будем углубляться в эти темы. Может, тебе будет интересно узнать, что в народе Аарона малочисленные пометы не редкость. Обычно женщина рожает Не больше двойни. А если тебя интересуют многочисленные пометы, то за этим лучше обратиться к дикарям, у которых женщины производят зараз по шесть детенышей. Я думаю, что это каким-то образом связано со степенью генетической отдаленности от предков. Или, возможно, различным уровнем детской смертности. Но что касается меня, я не имею ничего против одного ребенка — особенно здесь, где не будет акушерок, чтобы помочь мне при родах.

Эрик от изумления открыл рот.

— При родах? Здесь? Ты хочешь сказать, что ты подумываешь… что ты предлагаешь…

— Мой дорогой варвар, я ни о чем не подумываю и ничего не предлагаю. Я делаю тебе предложение. Я хочу, чтобы мы заключили союз отныне и вовеки, во здравии и в немощи. Ты принимаешь мое предложение или нет?

— Но с какой стати? Ты впервые меня видишь, ты ничего обо мне не знаешь, мы происходим из разных народов. Послушай, Рашель, не то чтобы я возражаю, но… но я только что очутился в этой клетке, и ты как-то торопишь события. Все происходит настолько быстро, что голова идет кругом. Ведь у тебя должны быть какие-то причины.

— Да, они есть. И не одна. Не будем останавливаться на том факте, что я не молодею, а девушка обязана думать о своем будущем. Так же походя отметим, что ты мне нравишься, и мне кажется, что тебе не свойственны дурные качества. Все это прекрасно, но не это играет решающую роль. А вот причина, о которой я сейчас тебе скажу, чрезвычайно существенна.

Она подвинулась ближе и взяла Эрика за руку. Эрик, ощущая наготу девушки, почувствовал, как все его тело начинает дрожать от возбуждения. Всю жизнь он был окружен обнаженными женщинами, но совсем иные чувства возникают в душе, когда понимаешь, что в очень скором времени ты и она…

— Существенная причина имеет отношение к нашему спасению, — тихо промолвила Рашель. — К спасению твоей жизни и, возможно, моей. Сначала со мной здесь находились трое юношей из нашей экспедиции. И я видела, как их вытаскивают отсюда— одного за другим — и… о, ты знаешь. Ты уже видел это.

— Да, знаю, — гневно ответил Эрик. — Я видел, что они делают с нами.

— Один раз меня тоже вынули, и я уже решила, что конец. Но надо мной склонилось аж пять Чудовищ — они поперемещали меня с одной зеленой веревки на другую, после чего вернули в клетку. Сэмми Джозефсон — он остался один к этому времени — предположил, что они, вероятно, догадались, что я являюсь женской особью и в каком-то смысле редкостью на территории Чудовищ. Мы начали обсуждать это, но прежде, чем мы пришли к каким-нибудь выводам, наступила очередь Сэмми. И что они с ним сделали — о-о-о! По-моему, хуже не пришлось никому.

Она мрачно покачала головой. Эрик невольно сжал ее руку. Она благодарно улыбнулась ему, кивнула и продолжила:

— Затем последовали дикари с длинными волосами, как у меня. Очевидно, Чудовища догадываются, что я — женщина, и хотят спарить меня. Так вот, Эрик, меня не то чтобы очень тянет оказать им помощь в изучении людей, но в данной ситуации я готова предоставить им возможность получить желаемое. Если мы не сделаем то, что они хотят, они скоро заберут тебя отсюда, и ты будешь разорван на части в одном из экспериментов. Вероятно, устав ждать, они так же поступят и со мной. После того как они заберут тебя, лучшее, на что мне останется надеяться, это на новую вереницу дикарей с блестящими клыками и глазами, в которых написано только одно: «Пища! Двуногая, вкуснее не бывает!» Я устала сражаться и убивать их. Это мужское дело. Будь моим мужем и делай это за меня.

Вникая в логику ее размышлений и прихода к окончательному выводу, Эрик неосознанно крутил ремни своего ранца. Рашель была права. В сложившейся ситуации единственный разумный выход заключался в том, чтобы дать Чудовищам знать, как они удовлетворены друг другом и готовы к спариванию. Как ему повезло — Рашель была фантастической удачей, которая не могла бы ему и присниться. Девушка с такими знаниями превосходила всех в Женском Сообществе Человечества, как и любую из племен Чужаков. Эго означало и повышение его собственного престижа, если ему когда-нибудь удастся оказаться среди себе подобных.

Все складывалось замечательно. Но он — мужчина и воин. А спаривание дело серьезное: оно должно быть осуществлено с достоинством и согласно традициям.

— Повернись, — распорядился Эрик. — Дай мне посмотреть на тебя.

Рашель послушно повиновалась, как ей было и положено. Передние пещеры или дальние пещеры, народ Аарона или Человечество, в людских обычаях не так уж много разницы. Мужское право на смотрины везде одинаково.

Рашель отошла в сторону и начала медленно поворачиваться, высоко поднимая руками волосы так, чтобы он видел все ее тело. От этого груди ее поднялись несколько выше — не самые большие груди, которые доводилось видеть Эрику, но вполне привлекательные и, вероятно, подходящие. Бедра у Рашели тоже были узковаты, но учитывая, что им предстоит рождение одиночки — Эрик почти не сомневался в этом, — он мог умерить свои претензии по сравнению с мужьями, готовящимися к многочисленным пометам и обязанными подходить к телосложению своих подруг с большей требовательностью.

С другой стороны, у нее оказался округлый зад прекрасной формы — лучшего и желать не приходилось. А ее лицо… Эрик наконец оторвал свой взгляд от ее бедер и, развернув Рашель к себе, взял ее двумя пальцами за подбородок — лицо было неописуемо прекрасно. Огромные сияющие карие глаза над маленьким вздернутым носиком, мягкие женственные линии рта, в углах которого таилась неуверенная улыбка, нежный овал лица, высокий белоснежный лоб и, наконец, море каштановых волос, которые, несомненно, достигали необходимой длины. И хотя лицо играло самую незначительную роль в оценке привлекательности женщины, Эрик всегда испытывал определенную слабость в этом отношении, о которой он признавался только себе. И теперь он обрадовался, что лучшее у Рашели заключалось в ее лице. Если прибавить к этому действительно соблазнительный зад; согласиться с тем, что и бедра, и грудь особого значения не имеют, учесть, что она обладает интеллектом, гарантирующим высокое положение ее мужу в любом племени — Эрику ничего не оставалось, кроме как признать, что Рашель является истинным сокровищем, достойным того, чтобы за него сражаться.

Конечно, ей об этом сообщать необязательно. Члены Мужского Сообщества всегда должны сохранять тактичное молчание по поводу качеств членов Женского Сообщества.

Эрик отошел в сторону и не спеша сложил на груди руки, показывая этим, что смотрины окончены.

Рашель опустила волосы и выдохнула.

— Ты удовлетворен? — спросила она с подобающим случаю волнением.

Эрик был страшно доволен: он опасался, что ей неведомы принятые нормы поведения.

— Я удовлетворен, — сообщил он, используя пышные фразы брачного ритуала. — Ты нравишься мне. Я хочу тебя в подруги.

— Хорошо. Я рада. Теперь я заявляю о своем праве Приглашения. Первый раз ты не должен предпринимать сексуальных поползновений по отношению ко мне, пока я сама не приглашу тебя.

— Это твое право, — согласился Эрик. — Я буду ждать твоего приглашения. И да свершится оно скорее! И да свершится оно скорее!

Ритуал закончился. Они стояли друг напротив друга и улыбались, наблюдая, как в каждом снова проступает личность, скрытая на время под ритуальным стереотипом. Их окружала белоснежная бесконечная территория Чудовищ и прозрачные клетки, в которых их сородичи ожидали своей судьбы на радость Чудовищам. Но здесь, в этой клетке, они были парой, Эрик и Рашель, два отдельных человека, которым предстояло соединиться, когда девушка почувствует, что ей пришло время зачать.

— Я так волновалась! — вдруг рассмеялась Рашель. — А ты?

— Немного, — признался Эрик. — И все равно. у нас это произошло слишком быстро. Никогда в жизни не слышал о таком поспешном спаривании.

— Надеюсь, мы ничего не забыли, Эрик.

— Нет, все было правильно. По крайней мере, ничего существенного. Кроме, — вдруг с досадой вспомнил он, — кроме условия, которое я хотел поставить. Я хотел, чтобы ты согласилась кое-что сделать, перед тем как мы будем совершать церемонию. А потом я так увлекся ритуальными ответами, что у меня все вылетело из головы.

— Бедняга! — пропела она и принялась скакать вокруг него. — Слишком поздно, слишком поздно! Все условия — до спаривания, а после уже никаких. — Но заметив, как он огорчен, Рашель остановилась и взяла Эрика за руки. — Я шучу, Эрик. Я страдаю от переизбытка чувства юмора. Мой народ даже пословицу сложил об этом: «Все рождаются с плачем. Рашель дочь Эстер родилась смеясь. Смеясь она и умрет». Скажи мне, о чем ты хотел меня попросить, и я все сделаю. Все, что угодно.

— Дело в том… — теперь, когда нужно было говорить, Эрик почувствовал, что не знает, с чего начать. Он не знал, доводилось ли когда-нибудь мужчине просить женщину о такой услуге. — Я хочу, чтобы ты учила меня. Я хочу, чтобы ты научила меня всему, что знаешь сама.

— Ты хочешь, чтобы я… ты имеешь в виду, что хочешь получить образование?

— Вот именно, Рашель, этого я и хочу, — с готовностью откликнулся Эрик. — Образование. Знания. Ты не должна рассказывать мне все тайны Женского Сообщества народа Аарона — я не прошу тебя нарушать какие-нибудь клятвы. Но я хочу знать по крайней мере столько же, сколько знает любой человек вашего племени. О Чудовищах, о мести, которую вы придумали, об истории наших предков. Откуда взялась Чуждая Наука и откуда Наука Предков. Как Чужакам удается изготавливать вещи, которые у них есть. Как… что… Я даже не знаю точно, что я хочу знать! — с горечью оборвал он себя.

— Зато я знаю, — промолвила Рашель, нежно проводя ладонью по щеке Эрика. — Я очень хочу всему научить тебя, Эрик, действительно, милый, очень хочу. Относительно Женского Сообщества можешь не беспокоиться: техникой мы займемся в последнюю очередь. Хочешь начать прямо сейчас?

— Конечно! — воскликнул Эрик с горящими глазами. — Я хочу начать прямо сейчас!

— Тогда садись. — Рашель опустилась на пол и вынула из кармана лежавшего рядом платья письменные принадлежности. Эрик устроился на корточках рядом. Теперь, когда ему удалось выразить свое желание словами, он ощутил внутри себя такую жажду, о которой и не подозревал. Что был голод по сравнению с ней, что любовная страсть рядом с жаждой знаний! Эта томительная жажда заполняла все существо Эрика, превращая его в ненасытного слушателя.

Рашель хитро посмотрела на него.

— Потрясающее спаривание! С мелом и грифельной доской в руках! Слышали бы мои друзья об этом! А если твои друзья… Нет, Эрик, серьезно, я страшно рада. На самом деле это единственное, что меня смущало, — то, что ты — варвар из передних коридоров. С нашей точки зрения, конечно… Но кто сказал, что наша точка зрения верна? И тем не менее я колебалась. Я научу тебя всему, что знаю. С чего ты хочешь начать?

Эрик склонился к ней, напрягшись всем телом.

— Начни с протоплазмы. Я хочу узнать все возможное о протоплазме.

XX

Процесс обучения оказался похожим на бег по коридорам: то и дело путь, которым ты двигался, разделялся на два или на три. В основном, можно было видеть некоторую часть того, что впереди, пока вдруг не встречался поворот, повергавший в полное изумление.

Например, в такое изумление Эрика повергла астрономия. Сначала она показалась ему бессмысленным занятием: совершенно непредставимые расстояния, не Имеющие отношения ни к чему, находящемуся вокруг. Он мог только вызубрить ее наизусть: вот, например, разные странные названия маленьких кружочков, нарисованных на грифельной доске.

Прежде всего Земля, та Земля, которую надо отвоевать у Чудовищ. Земля походила на мячик, вращающийся и блуждающий в каком-то пространстве, называемом космос. Земля была планетой, и в космосе были еще другие планеты и еще звезды, кометы, галактики, пыль, газ и радиация — и все это невероятно далеко от Земли.

Эрик непрестанно повторял названия планет и астрономических тел, которые ни о чем ему не говорили и лишь прибавляли тумана в голове, пока в один прекрасный день он не додумался до аналогии. Можно принять Землю за теплый безопасный коридор, в котором ты находился перед тем, как открыть дверь на территорию Чудовищ. Враждебная территория Чудовищ с ее неописуемыми опасностями может считаться космосом, а новые неизвестные коридоры, на которые можно наткнуться, если пересечь ее, — новыми планетами и звездами.

Это помогло и сделало все более понятным; но какое это имеет отношение к жизни и как может быть использовано — оставалось совершенно неясным.

Потом что-то прояснилось у Эрика в голове, и, круто свернув по коридору своей мысли, он даже задохнулся от открытия.

Он вспомнил свой разговор с Вальтером, когда они двигались к лаборатории. Вальтер рассказывал о юноше, который спрашивал, что лежит за пределами территории Чудовищ. Вальтер не стал ломать голову над его предположениями, решив, что человеческий разум не в состоянии вместить в себя такие вещи. Но он ошибался! Именно астрономия и давала ответ на этот вопрос. Обширная Земля лежала за пределами территории Чудовищ. А за пределами Земли лежало еще более огромное межпланетное и межзвездное пространство. И по сравнению с ним Чудовища казались такими же мелкими и незначительными созданиями, как и люди.

А так ли уж незначительны были люди? Они не всегда занимали такое положение. Эрик переполнялся гордостью, думая о том, что принадлежит к расе, выдумавшей передачу сигналов, столь же действенную, как и алфавит; разработавшей систему счисления, с помощью которой, оперируя лишь набором цифр, можно описать вселенную…

— Нет, Эрик, нет и нет! — решительно произнесла Рашель, откидывая мелок в сторону. — Дальше обсуждать это нет никакого смысла. Ты толкаешь меня на объяснение методов Хорнера и синтетического деления — и я категорически отказываюсь. Во-первых, я не настолько хорошо разбираюсь в математике, а во-вторых, любимый, это еще только гипотеза и находится в стадии исследования. Ты просто какой-то обжора: заглатываешь и заглатываешь. Иногда мне даже становится страшно. Такое ощущение, что ты можешь учиться дни и ночи напролет без сна, да?

Эрик кивнул. Его не оставляло ощущение, что он участвует в военном набеге. Кто это будет думать о Сне, когда знаешь, что с каждым шагом можешь захватить все больше и больше добычи? «Но женщины устроены иначе, — вспомнил Эрик. — Их никогда не охватывает азарт добытчика».

Нежно и внимательно он посмотрел на свою подругу. У нее был уставший вид. Они и вправду занимались без перерыва с тех пор, как проснулись.

— Хочешь отдохнуть, милая?

— О-о, еще как! — произнесла она с трагическим выражением, но в глазах ее продолжали вспыхивать искорки смеха. — Я только об этом и мечтаю. Но разве я могу? Ты — мужчина и господин здесь. Только ты можешь объявить ночь.

— Значит, я так и поступаю, — сообщил Эрик. — Ночь. Давай спать. — Он откинулся на жесткий пол клетки, глядя, как Рашель убирает письменные принадлежности в соответствующий карман.

«Как она изящна и желанна! А сколько всего она знает! Гораздо больше того, чему она уже успела его научить. Например, это синтетическое деление — как оно происходит? — размышлял он, пока она устраивала голову у него на плече. — Такое же, как обычное математическое деление? А если да…»

«Воистину, — подумал Эрик, открывая глаза и собираясь провозгласить начало дня, — воистину, накопление знаний походит на путешествие по неизведанным коридорам. То и дело ты спрашивал: «А вот этот узенький коридор — куда он ведет?» И учитель говорил точно так же, как военачальник послушнику: «Не знаю, но это неважно сейчас: следи за тем, куда идем мы»».

И Эрик следил и впитывал в себя знания. Он изучил физику, химию, биологию. Он узнал о хлорофилловых растениях, которых никогда в жизни не видел, и об одноклеточных организмах, окружавших его повсюду, но тем не менее столь же недоступных взгляду, как и растения.

— И у вашего народа действительно это есть? Эти микроскопические штуки?

— Не микроскопические штуки, Эрик, а микроскопы. На самом деле у нас есть только один старый микроскоп. Но в те времена, когда наши предки владели Землей, у них имелись десятки микроскопов. Ведь у них была высокоразвитая, технически ориентированная цивилизация: ничего удивительного, что они изготавливали по два, три, даже пять микроскопов сразу. Я хочу сказать — и не надо так недоверчиво смотреть на меня — я тебе не сказки рассказываю. Запомни, эти люди путешествовали в космосе еще задолго до появления Чудовищ. Хотя они не предпринимали межзвездных подетов, которые уже освоили Чудовища, и не колонизировали другие миры, они путешествовали с планеты на планету своей солнечной системы в таких же сложных и замечательных кораблях, в каких явились Чудовища. Наша трагедия заключалась в том, что на все человечество приходилось не более десятка таких кораблей — простых межпланетных ракет, Чудовища же обрушились на нас со звезд целой армадой, насчитывавшей тысячи звездолетов. Еще сто, а то и пятьдесят лет мирной жизни, и наш космический флот смог бы противостоять атаке Чудовищ, прибывших в нашу солнечную систему.

Эрик улыбнулся и устремил взгляд сквозь стенку на окружавшие их клетки, среди сияющей белизны пленники которых или спали, или беспокойно вышагивали туда и обратно.

— «Внезапность атаки…» — процитировал он.

— Что?

— О, это часть катехизиса, который я учил в детстве, из религии Науки Предков, в которой меня воспитали. Помню, как меня ошеломил мой дядя, сказав, что все это — чушь. Как я расстроился! Только спустя некоторое время мне удалось свыкнуться с этой мыслью. Понимаешь, это все была чушь, ерунда, навязанная нам старейшинами, чтобы мы не задавали вопросов и не пытались узнать правду о нашем прошлом. И теперь я возвращаюсь к тому же и узнаю, что народ, более других сохранивший и усвоивший традицию предков, говорит то же самое, объясняя, почему проиграло человечество. «Внезапность нападения…» Это вызывает у меня вопрос: а можно ли вообще чему-нибудь верить? Есть ли что-то истинное в мире? Или — не знаю, как это сказать…

— Вот оно что, — Рашель протянула руку, схватила его за волосы и нежно потрепала. — Еще немного, и ты постигнешь метафизику.

— Что такое метафизика? — спросил Эрик, довольный тем, что самостоятельно обнаружил древнюю методику предков.

Рашель пропустила его вопрос мимо ушей.

— Тебе предстоит узнать еще много неприятных вещей, — продолжила она, — которые не понравятся Эрику-Оку, даже если он будет продолжать поглощать информацию, как питьевую воду. Возможно, во всех верованиях есть доля истины в некотором смысле, для определенных людей в какое-то конкретное время. Вера не смогла бы стать верой, если бы не содержала в себе какой-то существенный слепок с действительности. Это как истории, дошедшие до нас от одной группы предков, считавших, что человек слишком вознесся, и появление Чудовищ стало наказанием, посланным какой-то сверхъестественной силой, чтобы погубить нашу цивилизацию. Они считали космические полеты и атомные бомбы последней каплей, переполнившей чашу терпения этой силы, после чего ей пришлось навести на Земле порядок. Возможно, они были правы.

— Правы? Почему?

Рашель запихнула обратно в карман грифельную доску, испещренную всякими диаграммами, потом подошла к стене, у которой они сидели, и, прислонившись, потерлась лбом о ее холодную гладкую поверхность. Она выглядела очень усталой.

— Есть две причины, Эрик. Выбирай какую хочешь. Во-первых, с религиозной точки зрения, всегда было возможным — и остается таковым — наличие сверхъестественной силы, способной осуществлять наказание. И когда смотришь, какими мы стали ничтожными, какими смехотворно слабыми, обитая в стенах жилищ Чудовищ, то думаешь, что, наверное, в предшествующую великую эпоху мы действительно немного зазнались. Если ты спросишь меня, зачем нас потребовалось отбрасывать назад и возвышать Чудовищ, я тебе честно скажу, что не имею ни малейшего представления. Я говорю только о том, что если ты признаешь наличие сверхъестественной силы, из этого не следует, что логика ее действий обязательно будет понятна людям, и что эта сила должна быть благожелательной к ним.

Эрик поднялся на ноги и подошел к Рашели. Прислонившись к стене, он смотрел на девушку, не отводя глаз, полностью завороженный тем, что произносил ее очаровательный ротик.

— Но из этого и не следует, — предположил он, — что эта сила благожелательна к Чудовищам.

— Может быть. Но что мы знаем 6 Чудовищах? Что мы внаем об их жизни и взаимоотношениях между собой? Друг с другом они вполне могут быть честными и добрыми существами — но нам не дано это узнать. Мы знаем о них настолько же мало, сколько и о самих себе. Похоже, они даже не считают нас разумными существами и никак не связывают с той высокоразвитой цивилизацией, которую они уничтожили много веков назад. Да и кто может точно сказать — вероятно, они и не считали все это цивилизацией. А мы?

После стольких незапамятных времен пристальных наблюдений мы не знаем о них ничего: какое у них правительство, если они таковое имеют; какой язык, если они им пользуются; какова сексуальная жизнь, если она у них есть.

— Для чего они используют взрывающиеся красные шарики, почему одни топчут и уничтожают нас, а другие в ужасе бросаются наутек, — добавил Эрик, размышляя о практических вопросах, которые он обдумывал, вышагивая взад и вперед по клетке, пока Рашель спала. — И все же, пока все сводится к тому, что они — другие, и из этого еще не следует, что они лучше. Может, эта сверхъестественная сила решила, что они лучше, но тогда я бы усомнился в этом утверждении и поспорил с ней. Ну а еще, почему наши предки — ну, то есть, эта группа, считавшая появление Чудовищ наказанием, — почему они могут быть правы? Какова вторая причина?

Рашель улыбнулась — она стояла совсем близко от него.

— Значит, ты собираешься спорить со сверхъестественной силой, Эрик, убеждать ее в том, что она не права? Черт возьми, а ведь ты станешь: я просто вижу, как ты это делаешь. Ты — квинтэссенция всех хороших и дурных мужских качеств. Вторая причина чисто нравственная, основывается на врожденном и вполне оправданном чувстве вины.

— Оправданном? Какой вины?

— Как я уже говорила, любая вера содержит в себе какой-то слепок реальности. В течение долгого времени, Эрик, человек оставался хозяином Земли, и все это время его преследовало чувство вины. Вся религия, вся литература, написанная здравомыслящими людьми, а не сумасшедшими, пронизана чувством вины. И если исключить все эти известные тебе мифические рассказы и посмотреть на то, что в действительности сделано человеком, окажется, что на то имелись все основания. Он порабощал подобных себе, мучил и унижал их. Он уничтожал цивилизации, стирая с лица Земли храмы и университеты, а оставшиеся от них камни использовал для строительства уборных. То мужчины попирали женщин, насмехаясь над их страданиями, то женщины брали верх над мужчинами. Случалось, что родители заковывали своих детей в цепи и держали их в таком состоянии, пока те не вырастали; иногда дети посылали на смерть одряхлевших родителей. И так человек поступал по отношению к своим же собратьям из рода homo sapiens. А что он сделал с родственными ему видами, среди которых он достиг зрелости? Нам известно, как он поступил с неандертальцем: а сколько еще его собратьев лежит в могилах, не найденных антропологами?

— Рашель, человек — это животное! И его долг выжить.

— Человек больше, чем животное, Эрик. И в его обязанности входит нечто большее, чем выживание. Если одно живое существо питается за счет другого и постепенно истребляет его — это биология; если из нужды или прихоти так же поступает человек — это преступление, и он знает, что совершает преступление. И неважно, насколько это справедливо, главное, что он сам осознает преступность своих деяний. Это глубоко человеческое свойство, и оно не может быть уничтожено каким-нибудь эволюционным скачком.

Эрик отошел от стены и заходил по клетке, неловко разводя руками.

— Хорошо, — наконец остановился он. — Человек убивал себе подобных на протяжении всей своей истории, а в доисторические времена уничтожал родственные виды. Предположим, я не отрицаю этого. Что дальше?

— Дальше рассмотри повнимательнее список его преступлений. Как насчет других видов? Я тебе рассказывала о животных, которых он сделал домашними: вол, осел, лошадь, собака, кот, свинья. А ты знаешь, что кроется за словом «одомашнивание»? С одной стороны, кастрация, с другой — гибридизация. Лишение малышей материнского молока. Сдирание шкур. Дрессировка вожаков стада, чтобы они отводили своих собратьев на бойню, расчленение туш на мясо как часть планового экономического процесса. Превращение существа в карикатуру на самого себя, как это сделали с собаками. Обессмысливание процесса воспроизводства, превратившего, например, куриц в безостановочных поставщиков неоплодотворенных яиц. Попрание достоинства и обращение в тягловую силу или источник развлечения — так поступили с лошадьми и быками.

Не смейся, Эрик. Ты все еще занят проблемой выживаемости человека, а я говорю о его очень древнем нравственном чувстве. Из века в век, размышляя над проблемами добра и зла, справедливости и несправедливости, великодушия и жестокости, человек продолжал совершать подобные вещи по отношению к родственным созданиям, собственным сородичам и близким видам точно так же, как занимался этим твой отец, а до него — его отец. И ты хочешь сказать, какие бы научные, философские и политические оправдания ты ни придумывал, тебя не будет преследовать постоянное, неослабевающее чувство вины? Что ты не будешь ощущать свой огромный долг по отношению ко вселенной, в которой живешь? Что ты не будешь чувствовать, что рано или поздно тебе может быть предъявлен счет другими, более сильными существами? И что тогда эти новые существа смогут поступить с тобой так же, как ты поступал с самого начала своего существования на этой планете? И чтоесли ты оправдывал собственные поступки, когда у тебя была власть, то совершаемое с тобой, когда ты ее потерял, также оправданно, вдвойне, втройне оправданно?

Рашель вскинула руки, и Эрик увидел, в каком волнении вздымается ее грудь. Он отвел от Нее взгляд и снова уставился на прозрачные клетки с людьми. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, были клетки: сверху, снизу, там и здесь…

XXI

Многое узнал Эрик. Например, он понял, что такое любовь.

Она оказалась чем-то очень, очень нежным. Это чувство рождалось из плотского влечения, но все более усложнялось, и некоторые его оттенки вообще не поддавались объяснению.

Его изумляло то, что Рашель дочь Эстер, по сравнению с которой он еще продолжал чувствовать себя пигмеем, с каждым днем все больше прислушивалась к его мнению, то, с каким удовольствием она подчинялась ему, как восхищалась всем, что он говорил и делал — он, грубый варвар, который только недавно узнал от нее, что коридоры, где он провел большую часть своей жизни, были не более чем пустотами в пористом изоляционном материале, при помощи которого чудовища защищали свои дома от пронизывающих холодов Земли.

Он беспрестанно поражался и другим изменениям, которые наблюдал в ней: тому, как ее необузданная насмешливость таяла в его объятиях, как нежной улыбкой сменялась саркастическая ухмылка, как внезапно становились серьезными ее глаза. Этот глубокий взгляд проникал ему прямо в душу: он словно выражал надежду, что он будет добр к ней, и в то же время в нем сквозили покорность и согласие.

Он был зачарован различиями в их телосложении — не теми, явными, которые отличают мужчину от женщины, но неожиданными: миниатюрностью ее ногтей, мягкостью кожи, невероятной легкостью каштановых волос.

— У всех людей народа Аарона волосы такого цвета? — спросил как-то Эрик, приподнимая правой рукой сноп ее волос.

Рашель пододвинулась ближе и потерлась лбом о его плечо.

— У большинства, — ответила она. — Боюсь, мы начинаем вырождаться. В течение уже многих поколений вычерпывается один и тот же генетический запас. Мы редко захватываем женщин из других племен, и наше Мужское Сообщество почти не принимает в свои члены посторонних воинов.

— А меня они примут? Если нам удастся вернуться?

— Конечно, примут, милый. Им придется это сделать. У меня слишком, хорошее образование, чтобы мой народ согласился расстаться со мной. А без тебя меня им не получить. Я скажу им: «Если вы не примете моего Эрика, не будете его любить и уважать, меня постигнет такое горе, что я позабуду все, что знала». Вот так я им скажу, и все сразу решится. Тем более сложностей не будет сейчас, ведь нам предстоит реализация планов относительно Чудовищ, на основе полученных нами ценных сведений.

— А эти планы, Рашель: ты не можешь хоть немного рассказать мне о них? Отомстить Чудовищам новым неожиданным способом — это так интересно, но всякий раз, как я пытаюсь представить, что именно вы придумали..

Рашель резко отстранилась и села напротив Эрика.

— Эрик, я не могу, — промолвила она. — И сейчас ты это знаешь не хуже меня. Не спрашивай меня. Это — тайна, определяющая будущее моего народа. Мне доверили ее, и я не имею права ее разглашать. Когда станешь членом моего народа, ты все узнаешь и сам примешь участие в этом.

Эрик примирительно протянул руку.

— Ну ладно, — улыбнулся он. — Прости, больше никогда не буду. — Он надеялся, что она вернется в его объятия, но Рашель, глубоко задумавшись, осталась сидеть на полу.

— Ты заговорил о возвращении к моему народу, — наконец промолвила она, глядя вдаль сквозь прозрачные стены клетки. — У тебя есть какие-нибудь идеи, как это можно сделать?

— Ты имеешь в виду, как организовать побег?

— Да, побег. Из этой клетки.

— Да, у меня есть парочка мыслей. И одна из них неплохая. Только надо как следует подготовиться.

Взгляд ее скользнул в сторону, и они встретились глазами.

— Тогда давай готовиться, милый, — произнесла она тихим ровным голосом. — Давай поскорее готовиться. Времени остается не так много.

Они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Потом Рашель поднялась. За ней встал Эрик. И она бросилась в его объятия.

— Я не хотела говорить… я думала… я не была уверена. Теперь я точно знаю.

— Ты беременна!

Она кивнула, нежно взяла в руки его лицо и поцеловала.

— Послушай, милый, — зашептала она, прислонившись к нему щекой. — Любой способ бегства потребует достаточно много физических сил. А в очень скором будущем маленькая Рашель станет куда как менее выносливой, чем сейчас. Она станет неуклюжей, а ведь ей наверняка придется где-нибудь лазать, и будет медленно двигаться, когда потребуется хорошая скорость. Если мы собираемся бежать, это нужно сделать до того, как это случится.

Эрик крепко прижал ее к себе.

— Проклятые Чудовища! — выругался он. — Проклятая лаборатория! Проклятые эксперименты! Они не получат моего ребенка.

— Он может быть даже не один, — напомнила ему Рашель. — Ты мог быть единственным, но вероятность рождения двойняшек не исключена.

— Тогда нам уже будет не сбежать, — трезво рассудил он. — Ты права: мы должны выбраться отсюда до твоих родов. И чем скорее, тем лучше.

Отстранившись, Ращель отвернулась.

— Да, — прошептала она скорее себе, чем ему. — В свое время единственное, что могло нас спасти, — это предоставить Чудовищам то, что они хотели, — спаривание. Но отдавать им плоды этого спаривания…

— Перестань, Рашель! Дело до этого не дошло. — И Эрик снова закружил по клетке, изучающе рассматривая территорию Чудовищ сквозь прозрачные пол и стены. Ему снова предстояло быть воином, выжидающим удобного момента, высматривающим уязвимое место для нанесения удара.

Все планы побега, которые он обсуждал с Джонатаном Даниельсоном и Вальтером Охотником за Оружием, были нереальны; но теперь появился новый фактор, уже многие недели не дававший ему покоя. Но до сегодняшнего дня замысел лишь брезжил у него в голове. Теперь Эрик полностью сосредоточился на нем.

Уроки кончились, по крайней мере, Рашель перестала руководить его обучением. Теперь Эрик садился у ее ног и задавал ей вопросы то из одной, то из другой области знаний, которые, как ему казалось, имели отношение к непрестанно обдумываемой им идее.

— Рашель, мне надо знать обо всем, что у тебя находится в карманах, вплоть до мельчайшего предмета. Например, вот эта маленькая вещица с заостренным концом…

— Рашель, ты как-то рассказывала мне, как представляет твой народ жилище Чудовищ. Ты не могла бы нарисовать мне план…

— Ты не могла бы отрезать несколько кусочков от этого платья? А можно их сшить вместе? Ты говорила, что у тебя есть какая-то клейкая лента…

— Рашель, дорогая, ты можешь мне объяснить простым и ясным языком принципы работы разных систем передвижения, которыми пользовались наши предки? Автомобили, корабли, самолеты, ракеты. Все, что тебе известно, все, что ты можешь рассказать…

Иногда он смешил ее. Временами она приходила от него в ужас. И всегда дело кончалось тем, что она валилась без сил.

— Воистину мужчины отличаются от женщин, — бормотала она, откидываясь назад и закрывая глаза. — И я даже знаю, в чем заключается различие между ними. Женщины нуждаются в отдыхе, а мужчины — нет.

И действительно, Эрик словно забыл, что такое отдых. Он мерял клетку широкими пружинящими шагами, потрясая кулаком, словно надеясь таким образом воплотить свою идею в реальность. Иногда он сидел в углу, глядя на проходящее мимо Чудовище, и все тело его начинало трястись мелкой дрожью. Или он углублялся в эксперименты с всевозможными предметами из карманов Рашели.

Сначала Рашель пыталась помогать ему, когда понимала, что он хочет проверить, но часто Эрик и сам не имел ни малейшего представления о том, к чему он стремится. Все чаще и чаще Рашель предоставляла ему в одиночку заниматься экспериментами. Она лишь отвечала на его вопросы, сообщая ему необходимые сведения или свое собственное, тщательно продуманное мнение о предмете. Чаще всего она предпочитала лежать, наблюдая за его работой и каждый раз встречая его нежной улыбкой, когда он оборачивался с мрачным и сосредоточенным выражением лица. Все больше времени она проводила лежа в полусне.

Эрик, хоть и бесился оттого, что не может в полной мере использовать ее обширные познания, все понимал. Прежде всего он был ее мужем, и она возложила на него ответственность за себя, доверяя ему. Эрику не раз доводилось наблюдать за женщинами Человечества: беременность обычно вызывала у них состояние эйфории; казалось, все их мысли обращены исключительно на маленькое беззащитное существо, которое медленно росло внутри них. С Рашелью это началось довольно рано.

Эрик все понимал, и это заставляло его работать еще более лихорадочно, более решительно. Все зависело от него, и только от него одного — будет ли его семья свободна или навеки останется в заточении как материал для кровавых экспериментов Чудовищ. «Мы спасемся, — повторял он себе перед началом каждого следующего опыта. — Спасемся. Спасемся».

Потом произошло непредвиденное обстоятельство: проходившее мимо Чудовище опустило в их клетку Роя-Бегуна.

Сначала Эрик схватился за копье, увидев, как незнакомец освобождается от зеленой веревки и поднимается на ноги рядом с Рашелью, которая, прижав руки ко рту, смотрела на него глазами, полными ужаса. Но он тут же узнал Роя и окликнул того по имени. Все трое с шумом выдохнули, ощутив невероятное облегчение, и заулыбались.

Чудовище, понаблюдав за ними некоторое время и убедившись, что кровопролития не предвидится, двинулось прочь по своим делам.

Эрик уже рассказывал Рашели о Рое и теперь представил тому свою подругу. Рашель произвела на него очень сильное впечатление. Женщина из народа Аарона — и чтобы добровольно, без принуждения… Так что когда Рой начал рассказывать, что происходило в их клетке после того, как забрали Эрика, голос его стал почтительным и чуть ли не льстивым:

— После того как тебя забрали, мы остались без военачальника — народ разочаровался в Артуре-Организаторе. Да и сам он пал духом и не хотел больше командовать. Так что я снял с головы повязку и снова распустил волосы. Знаешь, чтобы походить на тебя. Я решил, что если буду так же выглядеть, так может люди будут слушаться меня. Только ничего из этого не вышло. Некоторое время нами руководил Вальтер Охотник за Оружием, пока его…

— Вот видишь, Эрик, — перебила Рашель. — Главное — волосы. Потому-то они и перенесли его сюда. — И она расправила сзади свои пряди. — Неподвязанные волосы. Ты, я, дикари. Чудовища не знают, что я беременна, и все еще пытаются меня спарить.

Эрик кивнул, а Рой с недоуменным видом посмотрел сначала на Рашель, потом на Эрика.

— Продолжай, Рой. Я объясню тебе потом. Сколько осталось участников экспедиции?

— Практически никого. Шестеро, не считая меня. И не все стали жертвами в экспериментах Чудовищ. Многие погибли в схватках.

— В схватках? Вы дрались между собой?!

Высокий тощий Бегун нетерпеливо покачал головой.

— Нет. С чего бы нам драться? Пищи вдоволь и женщин нет. Дело в том, что Чудовища запустили в нашу клетку целую стаю невиданных людей. Это были даже не дикари. Маленькие темнокожие человечки ровно в половину нашего роста, но сильные — сильные, проклятье предков! Они не пользуются копьями. Они пользуются дубинками и чем-то еще, что называют «пращами». Никто не мог. разобрать, что они говорят. Не знаю, как-то очень смешно они разговаривают, совершенно не похоже на человеческий язык. Никто из Чужаков их тоже прежде не видел — ни Артур-Организатор, никто другой. И имена у них странные — Никки-Пять, Гарри-Двенадцать, Вельзевул-Два. И у всех такие имена — сумасшедший дом.

Рашель издала какой-то звук, и Эрик посмотрел на нее.

— Я слышала о них, — заметила она. — Они вообще не отсюда. Они из соседнего дома. Так что, естественно, это совершенно другая раса. Мужчины из нашего народа однажды были у них и потом рассказывали нам очень странные истории.

— Что она имеет в виду под «соседним домом»?

— Другой дом Чудовищ, — объяснил Эрик Рою. — Мы все — Человечество, Чужаки, народ Аарона — живет в стенах одного дома. То есть, на самом деле, даже в одном его крыле. А в соседнем живут другие племена — некоторые похожи на нас, некоторые нет. Но люди, обитающие в другом доме, совсем отличаются от нас. Много веков они развивались по-своему, так что их язык и культура не имеют с нашими ничего общего.

На лице Роя было написано полное изумление.

— Ладно, Рой, я потом все объясню тебе. Не думай сейчас об этом, — добавил Эрик. — Значит, эти люди, которых Чудовища принесли в вашу клетку, вступили в бой.

— Вот именно, как только опустились на пол, — ответил Рой, довольный тем, что может вернуться к знакомым и понятным вещам. — Когда их опускали в клетку, они кричали и вопили точно так же, как мы. Но едва они опустились, то тут же умолкли и бросились на нас. Им не нравилось все, что мы делали. Они заявили, что мы даже есть не умеем: с их точки зрения, есть надо лежа на полу лицом вниз. А брать пищу руками, утверждали они, нельзя, надо есть ее прямо с пола. А еще мы не так спали, не так разговаривали, не так справляли свои надобности. Они как сумасшедшие требовали, чтобы мы делали все как они! И так день за днем мы жили в разных углах клетки, выставляя караул на время сна с обеих сторон, а всякий раз, когда давали еду или воду, в центре начиналась самая настоящая схватка — копья против дубинок и пращей, так что Чудовищам приходилось потом убирать по три-четыре трупа.

— Но в конце концов вы их одолели?

— Никто никого не одолел. Чудовища просто принесли и установили над клеткой какую-то огромную жужжащую машину. И с тех пор, как только ты собирался кого-нибудь прикончить, в голове начиналась такая нестерпимая боль, что, казалось, вот-вот сойдешь с ума. Она становилась все сильнее и сильнее, пока ты, наконец, не отказывался от своего намерения, и тоща она тотчас прекращалась. И знаешь, чем кончилось, Эрик? Мы стали закадычными друзьями с этими странными темнокожими человечками! Ни споров, ни стычек, ни схваток — лишь Чудовища продолжали появляться время от времени и забирать очередную жертву. Так что все вернулось на свои места.

Эрик и Рашель обменялись мрачными улыбками.

— Когда меня сегодня вытащили, — продолжил Рой, — я уж решил, что мне тоже пришел конец. Как я рад видеть тебя, Эрик! Я думал, что ты давным-давно уже в канализации. Два дня тому назад забрали Артура-Организатора. Ему повезло: его посыпали каким-то черным порошком, и он тут же скончался. А вот Мэнни-Изготовитель…

Эрик взмахнул рукой, останавливая Роя.

— Это меня не интересует. Послушай, ты сказал, что иногда после схватки оставалось три-четыре трупа. Их вынимали из клетки по одному или вместе?

Бегун закатил глаза и задумался.

— Кажется, вместе. Да. Да, их забирали из клетки одновременно. Раз в день приходило Чудовище, и, если в клетке оказывались трупы, опускалась зеленая веревка, и тела извлекались.

И все, что было при них, — копья, дубинки и прочее — доставалось тоже?

— Естественно. Ты же видел. Помнишь этого парня из народа Аарона, который умер на следующий день после нашего прибытия? Его забрали вместе с юбочкой, которой мы накрыли ему лицо. Вместе с ней его спустили и в черное отверстие — так поступают со всеми погибшими.

— Похоже, Чудовища с предубеждением относятся к смерти, — сострила Рашель. — По крайней мере, к смерти людей. Мы их интересуем только in vivo, как выразились бы наши предки. Но почему тебя это интересует, Эрик? Если мы умрем…

— Если мы умрем, у нас появится прекрасная возможность выжить, — промолвил Эрик. — Я не шучу. Рой, хочешь бежать вместе с нами?

Некоторое время Рой изумленно смотрел на Эрика, после чего усиленно закивал головой.

— Хочу ли я?! Как бы это ни было опасно, имей меня в виду. Здесь молодого человека, как я понимаю, ничего хорошего не ждет.

— То, что я предлагаю, очень опасно. Мы можем столкнуться с массой непредвиденных обстоятельств, но это единственный выход, который я вижу. Ладно, давайте приступим.

Под руководством Эрика все приступили к подготовке. Он торопил их так же упрямо и безжалостно, как заставлял работать и себя самого, и дело спорилось.

— Не слишком ли многое ты воспринимаешь как само собой разумеющееся, Эрик? — с тревогой спросила его Рашель. — По-моему, ты громоздишь одно предположение на другое. Мы не настолько хорошо знакомы с конструкцией домов Чудовищ.

— Если я ошибаюсь, мы погибнем. А что будет с нами, если мы останемся здесь?

Рашель опустила голову, вздохнула и вернулась к своим обязанностям.

Потом наступил черед Роя. Он тоже не зря тратил время и многому научился, а среди прочего — быть менее почтительным к авторитетам.

— Послушай, Эрик, с чего ты взял, что у нас получится? Даже Рашель — а она из народа Аарона — говорит, что никогда в жизни не слышала о таком.

— Нет, слышала. Просто это называлось иначе — а именно, закон Архимеда. И говорю тебе, я уже все проверил. И не один раз. Все получится.

Когда дело уже близилось к концу, они начали поджидать прихода Чудовища, которое кормило их каждый день. Приступить к выполнению плана Эрика, весьма непростого по своей сути, им предстояло незадолго до времени кормежки. Поэтому они заранее запаслись питьевой водой и пищей. Когда еще они снова смогут их получить?

Рашель взглянула на свое разорванное одеяние и разбросанные по полу орудия и приборы из его карманов.

— Единственное, чего мне действительно жаль, милый, — тихо произнесла она с несчастным видом, — так это того, что ты сломал мой протоплазменный нейтрализатор. Столько работы, столько сил было ему отдано! Именно ради него мы отправились на территорию Чудовищ. И после всего пережитого, возвращаться без него…

— Если нам удастся вернуться, — спокойно возразил Эрик, не отвлекаясь от работы над своим напоминавшим удочку устройством, — важнее всего будет то, что ты сможешь сообщить об успешном испытании нейтрализатора. Зная это, можно создать другие такие же. А пока у нас под рукой нет ничего подходящего, из чего можно сделать действительно прочный крюк. А без такого крюка — даже если все остальное получится — у нас нет ни малейшей возможности выкарабкаться.

— Знаешь, что я подумал, Эрик, — подошел к нему Бегун. — Лучше привязать крюк к моим рукам. Я так же силен, как и ты. Зато ты более ловкий и скорее управишься. А я обещаю держаться столько, сколько потребуется.

Эрик закончил сгибать нейтрализатор, подумал и кивнул.

— Хорошо, Рой. Так мы и сделаем. Только смотри не отпусти. — И он передал крюк Рою. Затем Эрик примотал устройство к рукам Роя, закрепив лямки под мышками и за плечами.

Потом остатками ремней они связали друг друга вместе и прикрепили к себе оставшееся снаряжение. Мужчины надели свои налобные лампы. Рашель Эрик устроил между собой и Бегуном, присоединив ее сначала к поясу Роя, а потом к себе.

— Держись за плечи Роя, — посоветовал он ей, — на случай, если не выдержат ремни. А я буду держаться за тебя.

Когда они все закончили, то превратились в связку, с одного краю которой был Рой-Бегун с длинным крюком, намертво прихваченным ремнями к его рукам. Едва заслышав приближение Чудовища, они упали вповалку.

— Начали, — скомандовал Эрик. — Всем прикинуться мертвыми!

XXII

Пищу в клетку не бросили. Вместо этого наступила длинная, почти непереносимая пауза, в течение которой они чувствовали на себе изумленный взор Чудовища.

Они договорились не открывать глаз и не сгибать конечности, пока их не вытащат из клетки. Зрение Чудовища могло оказаться достаточно острым, чтобы различить движения зрачков. Оно, конечно, могло обратить внимание и на то, что они дышат, но тут уж приходилось рисковать. «Одно из двух, — предупреждал их Эрик, — или мы сдерживаем дыхание как можно дольше и рискуем громко вдохнуть в тот самый момент, когда Чудовище будет наиболее внимательно нас рассматривать, или дышим все время, но мелко и еле заметно. Повторяйте себе, что спите. Старайтесь расслабиться и надейтесь, что нам все удастся».

Но это оказалось не так-то просто. Тянулись напряженные минуты, и трудно было заставить себя лежать абсолютно неподвижно, не глядя на то, что происходит непосредственно у тебя над головой.

Наконец, они ощутили какое-то движение в клетке и холод зеленой веревки, обвившей их тела. Рывок, и они взмыли вверх со всем своим снаряжением, которое болталось, свисая с них. Вот тут уж им действительно потребовалось собрать все свое самообладание: само по себе то, что они висят на такой высоте, вселяло ужас, а к тому же им приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы не открыть глаза.

Хуже всего было то, что Чудовище, подняв их, решило подвергнуть тела тщательному осмотру. Тошнотворная вонь из его пасти становилась все более непереносимой по мере того, как оно поднимало их все выше. Им едва удавалось сохранять тела в расслабленном состоянии и при этом внимательно следить за движениями собственных диафрагм. Сделав последний вдох, Эрик перестал дышать, уповая на то, что остальные поступили так же.

Интересно, какие чувства испытывала эта туша? Разочарование от того, что многообещающий эксперимент так неожиданно оборвался? Испытывало ли оно вообще какие-нибудь чувства, известные человеку? И не окажется ли это разочарование настолько сильным, чтобы изменить привычную процедуру, которую они неоднократно наблюдали?

«Чудовища с предубеждением относятся к смерти», — сказала Рашель. Так оно и было: как только человек казался им безжизненным, они стремились лишь к тому, чтобы избавиться от него. Весь план основывался именно на этом наблюдении. А что, если вдруг оно заинтересуется причиной смерти или изменениями, происшедшими в человеческом теле после смерти, что будет тогда? Эрик с трудом сдержал охватившую его дрожь, и тело его подруги, которую он держал в объятиях, содрогнулось, словно откликнувшись на его чувства.

Вероятно, придя к какому-то решению, Чудовище немного опустило веревку и тронулось в путь.

Эрик почувствовал, что теперь можно рискнуть. Сохраняя полную неподвижность, он приоткрыл глаза. Видно было плохо — не только потому, что они вращались на конце веревки, но и оттого, что свисавшие с его плеч воздушные пузыри постоянно болтались у него перед лицом.

Прошло немало времени, прежде чем он убедился, что их несут к огромной белой поверхности, на которой осуществлялось анатомирование. Пока все шло по плану. В центре этой белой поверхности виднелось темное отверстие, которое являлось целью всего их предприятия. Разрежут ли их на куски или небрежно опустят в отверстие для отходов, на что они надеялись и на чем основывали свой план? После многих недель самостоятельного анализа поведения Чудовищ, и нескольких дней обсуждения идеи с Рашелью и Роем, теперь Эрику вся затея представлялась самонадеянной и глупой. Он был болваном — им никогда не удастся сбежать! Как он мог вообразить, что ему, Эрику, доступны и понятны мыслительные процессы Чудовищ?!

Например, как Чудовище могло не заметить странное снаряжение, которым они обвесили себя? Как оно могло не обратить внимания на то, что они связаны друг с другом? Лучше поскорее оборвать ремни и разбежаться в разные стороны, как только их опустят на поверхность, — по крайней мере, хоть у одного из них останется возможность спастись и выжить. Связанные вместе, они абсолютно беспомощны!

Эрик взял себя в руки, с трудом возвращаясь к доводам рассудка. Он забыл, что Чудовища не обращали никакого внимания на все изделия людей. Подтверждения этому ему не раз приходилось наблюдать самому, и Рашель, с ее гораздо более обширными познаниями, убедила его, что исключений из этого правила не бывает. Похоже, Чудовища не видели связи между предметами в руках людей и их разумом. И не только потому, что изделия людей и Чудовищ так отличались друг от друга. С точки зрения Чудовищ, люди были обычными паразитами, обитающими на этой планете, вредителями, которые похищали пищу и портили их собственность. Все, что люди надевали на себя и перетаскивали с места на место, они считали всего лишь продуктами жизнедеятельности паразитов; хламом, который оставляли за собой существа, занимающие низшую ступеньку на эволюционной лестнице. Вероятно, Чудовищам и в голову не приходило, что люди, обитающие в стенах их домов, — потомки когда-то гордых владельцев планеты, которых они смели с лица Земли много веков тому назад.

«И ничего удивительного в этом нет», — с горечью подумал Эрик. Если вспомнить о той пропасти, которая лежала между покорителями космоса, поэтами и философами, описанными Рашелью на уроках истории, и испуганными, подслеповатыми тварями, среди которых он родился…

Нет, их план может удасться или не удасться, но отказываться от него сейчас ради другого — настоящее самоубийство. Так или иначе, скоро все прояснится.

Обретя относительное спокойствие, Эрик тут же услышал хриплые звуки Дыхания своих спутников и понял, что их преследуют приблизительно такие же мысли: они тоже размышляли над тем, как бы освободиться друг от друга и приготовиться к бегству, как только их ноги коснутся на белой поверхности. Это тут же напомнило Эрику о его обязанностях командира.

— Спокойно, Рашель. Не дергайся, Рой, — еле слышно прошептал он. — Все идет отлично, лучшего и ожидать было нельзя. Всем приготовиться.

Он не рискнул поворачиваться, чтобы посмотреть на них, но, кажется, тон его голоса возымел свое действие. Их короткое прерывистое дыхание начало постепенно успокаиваться. И он вспомнил, откуда взялись у него эти слова. Именно так ободрял членов своего отряда Томас-Капканолом, когда им предстояло опасное сражение. Возможно, все военачальники во все исторические времена использовали одни и те же слова.

Теперь белая поверхность стола виднелась прямо под ними. Эрик почувствовал, как содрогнулось все у него внутри. Что сделает с ними Чудовище? Будет ли оно…

Но Чудовище поступило именно так, как предвидел Эрик. Оно опустило зеленую веревку в темное отверстие канализационной трубы и освободило их. Они мертвы, следовательно, от них надо избавиться.

Они полетели вниз, крепко держась друг за друга, и чем больше они приближались к отверстию, тем более огромным оно казалось.

Едва они оказались в нем, как Рой-Бегун закричал. Это был вопль полного отчаяния, ужаса и всепоглощающего горя. И Эрик понял его причину, потому что сам испытывал те же чувства.

Несмотря на всю подготовку и долгие дискуссии, где-то на задворках сознания Эрика пыталась вырваться на волю та же безумная мысль, и он с большим трудом подавлял ее. Если его расчеты верны, они сейчас опускались в канализацию, проложенную на территории Чудовищ. Туда попадали лишь мертвецы. Они попали в обитель смерти.

Чего стоили часы и даже дни обсуждения канализации как единственного пути бегства, чего стоило сознательно принятое решение по сравнению с бессознательным ужасом, который с детства, испытывал человек перед мертвецами? Гниющие, разлагающиеся легионы трупов обитали в канализации, грозя куда как более страшными напастями, чем. даже сами. Чудовища. Уж они-то не выпустят своих жертв, осмелившихся проникнуть в их владения.

Об этом-то и вспомнил Рой в последнее мгновение. В нем заговорил не взрослый Рой, готовый рискнуть ради свободы, но Рой-ребенок, для которого канализация оставалась лишь кладбищем, внушавшим содрогание и ужас. И потеряв самообладание, он закричал.

Этот крик едва их не погубил.

Зеленая веревка скользнула в отверстие вслед за ними. Подняв голову, Эрик увидел розовые щупальца Чудовища на слепяще-белом фоне и замерший над ними конец веревки на расстоянии лишь одного человеческого роста. Извиваясь в поисках их тел, веревка становилась все тоньше и тоньше, а они продолжали падать.

Наконец они во что-то врезались с оглушительным шумом — такой грохот могло произвести только падение на пол с высоты их бывшей клетки.

«Это вода», — сообразил Эрик спустя какие-то мгновения после удара, изо всех сил пытаясь прийти в себя.

Инстинктивно он задержал дыхание и еще крепче обхватил Рашель. Связывавшие их ремни не оборвались! Стремительно двигаясь все дальше и дальше в ледяном потоке, Эрик чувствовал где-то рядом и извивающееся тело Роя — по крайней мере, они были все вместе.

Пока все шло по его плану. Теперь все зависело от воздушных пузырей, которые он сделал и привязал к каждому с обеих сторон на уровне плеч. Для них он использовал водонепроницаемый материал платья Рашели, надул воздухом и заклеил липкой лентой, которую народ Аарона применял для починки одежды.

— Но Эрик, — убеждала его Рашель, — ее никогда не испытывали при таких условиях — в таком количестве воды, при таком давлении и в течение столь долгого времени.

— Вот мы и испытаем, — ответил он тогда. — И узнаем, насколько хороша ваша клейкая лента. Теперь от нее будет зависеть наша жизнь.

Но их жизнь зависела и от многого другого. Например, удастся ли им погрузиться достаточно глубоко, чтобы попасть в главную канализационную трубу. Иначе их шары поднимут их на поверхность прямо к канализационному отверстию, в которое их бросили, и там они будут абсолютно беспомощны. Чудовище с легкостью сможет их выловить оттуда.

Они продолжали опускаться, но скорость движения заметно снизилась. Когда им снова удастся глотнуть воздуха? Они двигались все дальше и дальше, а вокруг по-прежнему была одна сплошная вода. Эрик почувствовал, что в голове у него начинает мутиться, и еще крепче ухватился за Рашель. Его грудь сдавило от недостатка воздуха…

Внезапно скорость течения изменилась, как и направление, в котором они двигались. Их швырнуло в водоворот, где со страшной скоростью они начали вращаться сначала в одну, сторону, потом — в другую, затем их кинуло вверх, и все успокоилось.

Они всплыли на поверхность в канализационной трубе.

Шары удерживали их на поверхности быстро бегущего потока. Эрик со стоном вдохнул и тут же услышал, как Рашель и Рой делают то же самое. Какое счастье дышать, какое счастье! Зловонный воздух канализации Чудовищ казался восхитительно прекрасным.

— Получилось! — Через некоторое время выдохнула Рашель. — Дорогой, получилось!

Он не стал ей объяснять, что пока это еще только половина дела. Теперь им предстояло выполнить третью часть его плана, и если она не удастся, то все их успехи окажутся напрасными. Куда выходят-канализационные трубы Чудовищ? Рашель высказала два предположения: океан и перерабатывающий завод. И он бы предпочел не выяснять это на собственном опыте.

— С тобой все в порядке, Рой? — спросил Эрик, повыше задирая подбородок, чтобы в рот не попала вода.

— Все отлично, — громко ответил Рой, пытаясь перекричать рев потока. — Я уже приготовил крюк. Скажешь мне, когда.

Они плыли по трубе, диаметр которой по подсчетам Эрика в полтора раза превышал высоту большинства коридоров. Округлый ее верх находился совсем низко — на расстоянии вытянутой руки от поверхности воды.

Эрику предстояло принять непростое решение. Единственное место, где они могли выбраться, это у самого стыка труб. Но только в случае, если они смогут открыть его изнутри. И хотя Рой и Рашель согласились с ним, что это теоретически возможно, оба испытывали такие же сомнения в успехе предприятия, как и Эрик. Уже не говоря о том, что выбор стыка зависел от очень точного расчета времени их продвижения. Пытаться вскрыть трубу на территории Чудовищ было делом абсолютно бесполезным: они наткнутся на прочное, непроницаемое покрытие. Но когда труба войдет в стены, она будет окружена пористым материалом, в котором живут люди. Там любой стык может быть использован близлежащими племенами-для сброса мусора и захоронения мертвых, и тогда в полу над ним будет вырезано отверстие.

Вскрыть стык изнутри будет нелегким и изматывающим делом, и, если в результате они наткнутся на прочные плиты пола, им, измученным и отчаявшимся, снова придется вернуться в воду. Следовательно, разумнее было предпринять попытку позже, а не раньше. Надо дождаться, пока у них не останется никаких сомнений в том, что они достигли родных стен.

С другой стороны, вода была просто ледяной, а будучи потомками людей, давно покинувших Внешний Мир, они не. привыкли к холоду. И чем дальше, тем чаще встречались им на пути отверстия, изрыгавшие грязь в их основную трубу. В результате, с одной стороны, количество воды все прибывало, и они все выше поднимались к сводчатому потолку трубы, а с другой — увеличивалась скорость течения. Уже первое было достаточно неприятным, но возрастающая скорость грозила тем, что Рой просто не сможет зацепиться крюком за стык. А если Рою не удастся это сделать, они никогда не смогут выбраться из канализации.

«Нет уж, — решил Эрик, — лучше попробовать на следующем же стыке». А уж получится или не получится — это дело его удачи, в которую он склонен был верить. По крайней мере, ему везло больше, чем его отцу: ему удалось выбраться с территории Чудовищ живым, да еще и с обретенной там подругой.

Эрик повернулся, пристально вглядываясь в поверхность трубы, которую освещала его налобная лампа. Там, над бурунами и комьями грязи и нечистот вырисовывалась… что это? — еле заметная щель, быстро несущаяся им навстречу.

Эрик сощурился, пытаясь рассмотреть ее. Да. Это был стык.

— Рой! — воскликнул он и, взмахнув рукой, указал на цель. — Видишь? Будем пробовать тут.

Луч от лампы Бегуна скользнул в указанном Эриком направлении и замер на щели, которая неслась им навстречу.

— Вижу! — откликнулся Рой. — Готовься. Начали.

И когда они проносились под стыком, Рой метнул крюк вверх и схватился за край щели. На мгновение они замерли, омываемые с обеих сторон шумными потоками воды, и… снова поплыли, увлекаемые ею дальше, — крюк соскользнул.

Рой с горечью ругал себя.

— Я не удержался! Черт возьми, я не удержался! Да меня надо заживо похоронить!

Несмотря на неудачу, Эрик улыбнулся: ведь именно это они с собой и сделали. Впрочем, он не стал говорить об этом вслух.

— Виноват я, — вместо этого заметил Эрик. — Я поздно предупредил тебя. В следующий раз я дам тебе знать раньше.

Однако на самом деле он уже начинал волноваться. Тело его немело от холодной воды. Несомненно, и его спутники чувствовали себя не лучше — а это только усложнит Рою его задачу. Как их предки переносили низкие температуры во Внешнем Мире? Судя по рассказам Рашели, некоторые даже получали удовольствие от них и отдыхали именно в периоды холодной погоды. Какие герои жили в те времена!

Ну что ж, сам он не считал себя героем и Страдал от холода. И с каждым моментом мучения становились все сильнее и сильнее. Да и течение стало гораздо более бурным, чем в начале их пути. «Если Рою удастся зацепиться за следующий стык, — решил Эрик, — долго ему не продержаться. Так что действовать придется очень быстро».

Он нащупал рукой свой пояс и достал нож, который он когда-то взял у скончавшегося в первой клетке Джонатана Даниельсона. Он разрезал ремни, связывавшие его с Рашедью, так, что теперь только руки удерживали их вместе, и приготовился.

— Как ты, милая? — спросил Эрик, вдруг сообразив, что Рашель уже давно не издает ни звука. В конце концов, она была беременна… Ответа не последовало. — Как ты себя чувствуешь? — еще тревожнее повторил он.

— Я замерзла, — послышался ее тихий монотонный голос. — Эрик, я замерзла и устала. Меня не надолго хватит.

Эрик судорожно задрал голову, ища новый стык. Следующая попытка будет последней. Так что лучше заблаговременно предупредить Роя. А Рою на этот раз…

Как только Эрик различил вдали контур щели, он тут же окликнул Роя и указал вперед. Бегун рассмотрел место стыка и приготовился.

— Теперь не отпущу… обещаю тебе! — сжав зубы, пробормотал он.

Когда они приблизились к стыку, Рой дико замолотил ногами по воде и даже приподнялся над поверхностью. Воткнув крюк в трещину, шедшую вдоль стыка, он одним ударом вбил его туда так, что тот встал намертво.

— Теперь ты, Эрик! — переводя дыхание, прошептал Рой. — Давай!

Рашель была все еще привязана к Рою, зато Эрика, цеплявшегося за них только руками, едва не унесло течением дальше. Но одной рукой он все-таки удержался за Рашель и, мощным броском выпростав вторую руку, подтянулся поближе.

Затем, перебравшись от Рашели к Рою, он вскарабкался на их трясущиеся в ознобе тела и встал на плечи Бегуна. Они были мокрыми и скользкими, но Эрик ухватился за рукоятку крюка и удержался. Раскрыв лезвие ножа, он яростно взялся за работу. У него под ногами Бегун боролся за каждый глоток воздуха, так как под тяжестью Эрика то опускался под воду, то выныривал, то снова начинал медленно погружаться.

Эрик точно знал, что ему надо сделать. Десятки раз он повторял в уме всю последовательность операций. Он повторял ее, пока они плыли, пока он выискивал стык, пока перебирался через Рашель к Рою. Все, что он когда-то делал, стоя на полу коридора, теперь предстояло осуществить в обратной последовательности.

Все должно получиться.

Тогда он сначала сдвигал плиту вправо. Следовательно, изнутри нужно повернуть ее влево. Затем просунул нож и сдвинул ее чуть вправо. Теперь, не теряя времени, пока она продолжает скользить, нужно нажать на нож, используя его в качестве рычага, и молиться, чтобы он не сломался!

Плита подалась вверх. Эрик отпустил крюк и обеими руками вцепился в ее край. Нажав изо всех сил, он отодвинул плиту в сторону.

Он подтянулся и, выбравшись из воды, пролез сквозь открытый паз. Неудобно скрючившись, он сидел на канализационной трубе, и прямо над ним находилась плита пола. Вот только вопрос, где именно они находятся? На территории Чудовищ или уже под коридорами? И если наверху коридоры, обитают ли поблизости люди, которые могли прорезать отверстие в полу?

Как выяснилось, обитали, и вскоре, с чувством огромного облегчения он нащупал контуры отверстия. Им удастся выбраться! Эрик снова воткнул нож в узкую щель и нажал на него, используя как рычаг. Как только плита подалась, он подставил под нее плечи и, упершись ногами в трубу, начал с усилием распрямляться, выталкивая ее вверх. Плита поднималась все выше, пока с грохотом не обрушилась на пол.

Эрик выпрямился в полный рост и увидел вокруг себя покатые стены и приземистые потолки. Благословенные родные коридоры!

Вернувшись вниз, он растянулся плашмя на трубе и протянул в отверстие руки. Лицо у Бегуна уже посинело, голова Рашели безжизненно покоилась у него на спине.

— Мало чем… могу тебе помочь, — прошептал Рой из воды. — Тебе придется самому… одному, если ты еще можешь. Я уже… я уже все.

Эрик подхватил Роя под мышки и потянул на себя. Сначала Бегун и Рашель показались ему очень легкими, но, когда вода перестала поддерживать их, вес двух тел оказался неподъемным для Эрика. Он удерживал их из последних сил, и тогда, собрав остатки сил, Рой предпринял последний рывок. Он уперся локтями, к которым все еще был привязан крюк, в поверхность трубы и поднатужился. Этого хватило, чтобы Эрик смог втащить их обоих на трубу. После недолгого отдыха, Рой и Эрик вылезли в коридор сами и подняли за собой Рашель.

Измученные, они рухнули на пол и застыли, не двигаясь.

Но Эрик помнил, что он — командир и муж. На нем лежала вся ответственность. Он заставил себя подняться и разрезать ремни, связывавшие Рашель с Роем, а потом те, что удерживали крюк. После чего он занялся своей подругой.

Вид Рашели ужаснул его. Она едва дышала, а все тело ее скорчилось и было холодным как лед. И у самого Эрика зуб на зуб не попадал, но он, забыв обо всем, бросился растирать Рашель. Он массировал ей грудь, поднимал и опускал руки, тер ноги.

— Рашель! Рашель! — в отчаянии взывал он.

Неужели после всего, что они пережили, ему предстояло потерять ее!

Наконец, веки у нее чуть дрогнули и глаза приоткрылись.

— Привет, любимый! — едва прошептала она и впервые глубоко вдохнула. Потом она сделала еще один вдох и попыталась улыбнуться. — Привет! — повторила она голосом, уже больше похожим на ее обычный. — Нам удалось!

— Нам удалось! — с восторгом повторил Эрик и, кинувшись к ней, принялся покрывать ее лицо поцелуями.

Успокоившись, он закрыл стык трубы и вернул плиту на прежнее место. К нему вернулось уважительное отношение к обычаям обитателей коридоров.

— Возьми мое снаряжение, Рой. Рашель, обними меня за шею — я тебя понесу.

— Куда еще? — поинтересовался Бегун, собирая вещи и тяжело поднимаясь на ноги. — Зачем нам куда-то идти?

— Затем, что мы не знаем, какое племя пользуется этим проемом и как скоро они могут здесь появиться. Нам надо отойти отсюда на некоторое расстояние и найти более безопасное место, прежде чем мы сможем отдохнуть.

Рашель стала довольно тяжелой, и Эрик чувствовал, как ноют у него икры ног и мышцы рук от перенапряжения. Но после всех пережитых испытаний он не мог требовать от нее, чтобы она шла сама. Прильнув к его груди, она быстро заснула.

Они прошли недалеко — пара поворотов, несколько перекрестков.

— Вот здесь мы будем спать, — промолвил Эрик, бережно опуская Рашель на пол. — А посему я объявляю ночь.

— Мы ускользнули от Чудовищ, — изумленно произнес Рой. — Из клеток Греха, из канализации. Мы живы и в полной безопасности.

— И у нас нет ни малейшего представления, где мы находимся, — напомнил ему Эрик.

XXIII

Проснувшись, Эрик немного помедлил, прежде чем объявить день. Он погладил жену, голова которой покоилась на его правом плече, — вид у Рашели все еще был очень усталым. Эрик решил остаться там, где они находились, и дать ей еще один день отдыха.

Но, проснувшись, Рашель даже не пожелала слышать об этом.

— Я знаю, чего ты опасаешься. Ты боишься выкидыша. Но, милый, если это не случилось вчера, теперь все уже будет в порядке. Мы, женщины народа Аарона, так же выносливы, как и твои соплеменницы из передних коридоров.

— Но нам предстоит длинный путь. Много-много дней пути.

— Тем больше оснований поскорее отправляться, дорогой. Иначе на много дней у нас не хватит пищи. А времени на еще одну экспедицию за пищей на территорию Чудовищ у нас нет. Со мной все будет в порядке. Если я почувствую, что устаю, то буду сразу останавливаться. Обещаю, что не буду насиловать себя — тут же буду опускатьсяна пол и лежать.

Подошедший и устроившийся рядом с ними Рой тоже поддержал Рашель.

— Дело не только в том, что нам придется долго идти, Эрик. Нас ждет очень изнурительная дорога: мы будем то и дело ошибаться, сбиваться с пути и возвращаться назад. Вчера ты сказал, что не знаешь, где мы находимся, а выяснить, куда надо идти, еще сложнее. Так что я предлагаю отправляться прямо сейчас.

Эрик чувствовал их правоту и все же пытался оттянуть время, чтобы дать Рашель еще немного передышки. Прежде всего, естественно, надо было позавтракать. Затем он приказал проверить и сосчитать все имеющееся имущество, а также осмотреть запасы пищи на случай, если они намокли во время длительного пребывания в воде. Потом он отправил Роя опорожнить их фляги и наполнить их свежей водой из водопроводной трубы, которая всегда располагалась поблизости от канализационной системы. И наконец, он потребовал карту, хранившуюся у Рашели, и погрузился в тщательное ее изучение в надежде хоть на какие-нибудь ориентиры, дающие возможность определить направление, в котором они должны двигаться к пещерам народа Аарона.

На Роя карта произвела неизгладимое впечатление — он никогда в жизни не видел ничего подобного. Вернувшись с полными флягами, он пристроился за спиной Эрика и почтительно принялся разглядывать ее, недоумевая, каким образом эта странная паутина линий отражает коридоры, по которым может путешествовать человек. Эрик терпеливо и подробно отвечал на его вопросы: всякое объяснение предоставляло лишние мгновения отдыха Рашель. Девушка дремала на полу невдалеке от них: лицо у нее осунулось, руки были сложены на животе, приобретшем уже некоторую округлость.

Однако, как только Бегун понял, что им не удастся определить по карте их местоположение, он потерял к ней всякий интерес. Отойдя в сторону, он начал складывать свое снаряжение, готовя его к походу: внимательно осмотрел ранец, разложил перед собой копья и выбрал из них самое удобное.

—..ничем не отличается от остального барахла народа Аарона, — донеслось до Эрика его ворчание. — Как со всеми этими Чужаками. Сначала их вещи кажутся потрясающими — одно удовольствие посмотреть, но потом выясняется, что пользоваться ими нельзя. В данный момент от них нет никакого толка — ну ладно, мы используем их завтра или на следующей неделе. Проклятые болтуны с их дурацкими приспособлениями. Карты! Ну надо же!

Эрик почувствовал прилив раздражения, и ему захотелось напомнить Рою, что только благодаря снаряжению народа Аарона им удалось бежать с территории Чудовищ: из водонепроницаемого платья они сделали надувные шары, а протоплазменный нейтрализатор оказался единственным металлическим предметом достаточной длины, чтобы из него можно было согнуть крюк. И давно ли Рой так усердно копировал прическу Чужаков и манеру их речи?

Но они все трое нуждались друг в друге, и им не стоило ссориться. Эрик давно заметил, наблюдая за своим дядей, что тот никогда не вступал в споры, если только кто-то впрямую не подвергал сомнению его авторитет или не угрожал безопасности руководимого им отряда. «К тому же, — улыбнулся про себя Эрик, — ворчание Роя означает только одно: он снова ощущает себя воином Человечества, вернувшимся в родные стены. Как и я сам…»

Приятно вновь заняться привычным делом. И пока они не доберутся до народа Аарона…

Он вскочил на ноги, пытаясь отогнать невеселую мысль, которая время от времени преследовала его.

— Всем! Всем! Всем! — выкрикнул он древний боевой клич, который, как считалось, был унаследован от предков. — В путь!

Через некоторое время они гуськом уже двигались по туннелю: Эрик впереди, Рашель посередине и Рой замыкал шествие- После вчерашних приключений Эрик теперь постоянно обращал внимание на то, что всю жизнь считал само собой разумеющимся, а именно — тепло. Теперь он знал, что Чудовища нуждаются в тепле и обеспечивают его поддержание в собственных домах. Но и люди чувствовали себя в тепле наиболее уютно. Получалось, что потребности людей и Чудовищ во многом совпадают.

Куда он ведет свой крохотный отряд? Они затеряны на совершенно неведомой, а потому опасной территории, и тем не менее у Эрика имелись соображения по этому поводу. Он — Око, а значит всегда должен уметь найти выход, даже если оказывается в неизвестной местности.

У каждого разветвления Эрик останавливался и внимательно осматривался — сначала по сторонам в поисках затаившихся врагов, потом тщательно изучал пол. Пол, пожалуй, был важнее всего. Время от времени он выбирал какой-нибудь туннель, и его спутники следовали за ним, не понимая причин его выбора.

Вся сложность заключалась в том, что на взгляд было невозможно определить то, что искал Эрик, скорее его вела интуиция. И глаза не могли ему ничем помочь. Он ногами нащупывал путь. Он пытался смотреть пятками, взирать стопами, глядеть кончиками пальцев ног. Он впитывал сведения о мельчайших переменах в свойствах пола, о которых говорили ему собственные ноги.

Когда они, наконец, остановились на ночь и приготовились к единственной за день трапезе, Эрик снова углубился в изучение карты. И на следующее утро, перед тем как разбудить Роя и Рашель, он вновь склонился над ней, пытаясь запомнить схему коридоров, от которых они находились еще очень далеко. Проснувшиеся Рой и Рашель взирали на него с полным недоумением.

— Что ты ищешь, милый? — поинтересовалась Рашель, когда после долгого периода размышлений он свернул сначала в одну сторону, потом затряс головой и повернул обратно к перекрестку.

— Я ищу наклон в полу, — объяснил Эрик. — Любой наклон, пусть даже еле заметный. Твой народ известен среди Чужаков и Человечества как обитающий в самых дальних коридорах. Всякий раз, когда Вальтер Охотник за Оружием или Артур-Организатор упоминали о народе Аарона, они говорили, что спускались к нему. Не просто шли, как к другим племенам, а именно спускались. Это единственная примета, которая у меня есть. Для того чтобы добраться до дальних коридоров, нам нужно все время двигаться по наклонной плоскости.

— И что тогда? — спросила Рашель, снова пристраиваясь в ногу за Эриком. — Мы можем оказаться на уровне коридоров нашего народа, но они будут находится от нас в стороне на расстоянии десяти, а то и двадцати дней пути. Мы даже не будем знать, в какую идти сторону.

— Ну, тут я полагаюсь только за свою удачу, — пожал плечами Эрик. — Мне везет. К тому же я еще рассчитываю на карту. Видишь ли, в этом случае карта…

Он замер, взмахнув руками, давая всем знак замолчать. Прислонившись к стене, лицом к ним стоял воин с копьем в руках. Луч от его налобной лампы падал прямо на них.

Перед ними был караульный. Рой и Рашель, замерев на месте, пытались разглядеть его из-за спины Эрика.

Но почему воин не подавал сигнала тревоги? Эрик и Рой выхватили свои копья. Почему караульный не атакует их?

— Он мертв, — выдохнула Рашель. — Разве вы не видите? Он стоит, но он давно мертв. Уже несколько дней. Разве вы не чувствуете запаха?

Рой и Эрик принюхались. Даже на таком расстоянии до них доносился запах разлагающегося тела.

Человек умер внезапно, стоя на посту, и не был погребен.

Очень осторожно, шаг за шагом они начали подбираться к нему. Глаза у него были открыты и устремлены в коридор, который ему поручили охранять, но их уже подернула сероватая пленка. Тело тоже посерело: серая жидкость сочилась из всех пор его кожи, покрывая бицепсы, настороженное лицо и широкую грудь.

В некотором недоумении Эрик оглядел его, пока еще не понимая, что именно его смущает. Оружие, снаряжение, одежда — все вроде бы незнакомое и в то же время удивительно родное.

Они миновали караульного на цыпочках, готовые в любой момент сорваться и бежать при малейшем намеке на угрожающую им опасность. Через несколько шагов коридор начал расширяться, превратившись в помещение с высоким потолком, очень похожее на то, что использовало Человечество для Советов. Здесь, наконец, они могли расслабиться и двигаться уже более спокойно, не опасаясь нападения.

Центральный коридор был забит трупами. Телами давно умерших людей.

Повсюду стояли и сидели мужчины, женщины и дети, словно окаменевшие статуи, иллюстрирующие все виды человеческой деятельности. Старуха на корточках склонилась над готовящейся пищей. Наблюдая за ней, лежал воин в ожидании трапезы. Рассерженная мать, перекинув непослушного младенца через колено, уже занесла руку, чтобы отшлепать его. Прислонившийся к стене молодой человек зазывно улыбался проходящей мимо девушке, которая не обращала на него никакого внимания.

Все застыли, внезапно пораженные смертью. И всех с ног до головы покрывала та же серая жидкость.

При виде такого количества людей, Эрик понял, что ему напомнил караульный. Не вызывало сомнений, что это племя из передних коридоров, оно мало чем отличалось от человечества. Совершенно очевидно, эти люди жили на таком же расстоянии от территории Чудовищ, как и Человечество. Предметы быта погибших были столь же примитивны; обычаи, судя по всему, тоже…

А чуть дальше, на холме, в окружении трех женщин, восседал не кто иной, как вождь, такой же толстый и с таким же глупым выражением лица, как и Франклин Отец Многих Похитителей.

А где-то поблизости, верно, стоял и юноша, готовящийся к своей Первой Краже…

Рашель отвернулась от тела, которое внимательно рассматривала.

— Эта серая влажная кожа, — промолвила она. — Я знаю, что вызывает такое действие. Ядовитый распылитель, которым пользуются Чудовища. Но мне доводилось видеть только отдельных людей, убитых таким образом. А чтобы целый народ — никогда.

— Ну, лаборатория, в которой мы находились, и эти эксперименты… Похоже, Чудовища всерьез решили избавиться от нас, — высказал предположение Эрик.

Рашель кивнула с мрачным видом.

— Очень даже всерьез, Эрик. Нам надо как можно скорее добраться до моего народа. Даже не во имя нас, а во имя их. Они должны знать, что здесь произошло. Время не ждет.

— Хорошо, милая. Я буду стараться изо всех сил. Мы можем взять отсюда пищу. Хотелось бы унести с собой как можно больше.

— Дай-ка мне посмотреть. Эрик, только ни ты, ни Рой не должны прикасаться к этим телам. Эта серая жидкость может вызвать серьезные недомогания. Если попадет на кожу.

Рашель принялась открывать контейнеры с пищей и осторожно принюхиваться. Глядя на нее, Эрик вдруг ощутил, какая буря чувств охватила его: безграничная нежность и невыразимая гордость.

Только теперь он по-настоящему почувствовал, что Рашель действительно его жена. Она научила его многому из того, что знала сама. Она спарилась с ним, и он влил свою любовь в ее тело. Она зачала его ребенка и вынашивала его в себе. Но пока он не увидел, как она обследует пищу, решая, годна ли Та в употребление, — как поступали все женщины Человечества, насколько он себя помнил, — до тех пор что-то существенное отсутствовало в их отношениях. Однако, теперь все стало как надо, и Эрик осознал, что он женатый человек.

Это было как вопль, вырвавшийся из Роя, когда Чудовище опускало их в канализацию, которая вела к свободе. Этот вопль был рожден давным-давно.

Первые впечатления младенца и последние умозаключения умирающего мало чем отличаются друг от друга, приобретенный жизненный опыт разве что добавляет одно-два определения.

Рой долго молчал после того, как они покинули эту пещеру, ставшую кладбищем для целого племени. Он даже не вступил в обсуждение вопроса о том, что захоронить такое огромное количество людей им не под силу. Эрик знал, о чем думал Бегун, и, когда они остановились на ночь, сказал ему о замеченном им сходстве между этим племенем и Человечеством.

— Не могу перестать думать о Франклине, Оттилии и Рите-Летописице, — начал Эрик. — Все представляю себе, что этот распылитель применили против них, и теперь все, кого мы знаем, стоят себе там посеревшие, мокрые, окоченевшие и мертвые. — Он повернулся на другой бок.

Рой откинулся на пол.

— Человечество мертво, — пробормотал он. — Оно в любом случае умерло для меня. И мне наплевать на Франклина, Оттилию и всех остальных.

Но на следующее утро, когда Эрик проснулся, Рой сидел, обхватив руками колени, и смотрел на Рашель. На лице его застыло странное выражение, смысл которого Эрик понять не мог.

Оно не означало желания, но в нем было что-то от напряженной неловкости. Может, Бегун думал о своей жене, оставшейся в Человечестве? Он тоже наблюдал за тем, как Рашель выбирала пищу, и это могло напомнить ему о его положении отщепенца, лишенного жены и каких-либо близких.

Эрику все это не понравилось. Двинувшись в путь после завтрака, он с недовольством отметил две детали: во-первых, Рашель шла непосредственно перед Роем, и то, что она постоянно находилась у него на виду, могло лишь усилить чувства Роя, какими бы они там ни были; а он, Эрик, шел перед Рашелью, и его спина служила отличной мишенью для копья, брошенного рукой потерявшего от зависти разум человека.

Он уже подумывал о том, чтобы воспользоваться своим правом военачальника и поставить Роя впереди. Но Рой не был Оком, а для того, чтобы не сбиться с пути, требовалось Око. Чтоб ему сдохнуть, этому Рою! Еще не хватало им поссориться. И Эрик продолжал идти вперед, прислушиваясь, не раздастся ли сзади каких-нибудь неожиданных звуков.

А в результате всего этого Эрик чуть не погубил весь отряд. Он так внимательно прислушивался к происходящему сзади, что пропустил мимо ушей звуки, доносившиеся спереди. Но достигнув очередного разветвления, он расслышал их совершенно отчетливо. Он кинул испуганный взгляд влево и тут же прикрыл руками луч от своей налобной лампы. Пятясь назад, Эрик начал оттеснять Рашель и Роя в коридор, из которого они только что вышли.

— Дикари! — прошептал он. — Огромная орда движется нам навстречу. Снимайте ранцы. Нам придется убегать.

«Интересно, с какой скоростью сможет бежать Рашель? — подумал он про себя. — Она и в пути едва поспевала за нами».

— Давайте я все сделаю, — предложил Рой, поспешно скидывая свой тяжелый ранец. — А вы оба оставайтесь здесь.

И прежде чем они успели остановить его, он выскочил на перекресток, не прикрывая лучи своей лампы. Повернувшись налево, он весь напрягся, словно не веря своим глазам, потом взмахнул руками над головой и вскрикнул. Это был крик обезумевшего от страха человека.

Дикари услышали и увидели его, ответив ему голодным ревом, от которого содрогнулись стены.

Рой повернулся и, продолжая кричать, кинулся вправо. Через мгновение дикари, оглушительно воя, пронеслись мимо вжавшихся в боковой проход Эрика и Рашели.

XXIV

Эрик и Рашель стояли, прижавшись к левой стене коридора. Прильнув друг к другу, они боялись даже дышать, глядя, как стая дикарей с оглушительным шумом минует перекресток. Стоит хоть одному из них оглянуться, и они пропали. Им ни за что не удастся скинуть свои ранцы и развить необходимую скорость.

Но так как впереди маячила пища, дикари уже ни на что не обращали внимания. Бремя от времени они одновременно, как по команде, вскидывали головы и издавали голодный вой. Его звуки отдавались от стен грозным эхом, от которого Рашель и Эрика охватывали судороги ужаса. «Ради этого они и вопят, сообразил Эрик, — чтобы парализовать свою жертву». Но он служил еще и для того, чтобы подбодрить отставших и указать главное направление погони.

Эрик никогда прежде не видел дикарей, но и одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в достоверности легенд и правдивости рассказа Рашели о пережитом ею в клетке у Чудовищ. Они точно соответствовали ее описанию: атавистический возврат к стадам приматов, однако с сохранением некоторых сугубо человеческих качеств. Толпа волосатых, согбенных фигур, двигавшихся тесными рядами, — г даже Чудовища почему-то не внушали такого ужаса. Зрелище вызывало омерзение.

Поскольку за взрослыми поспешали дети — вопящие уродцы, передвигавшиеся на всех четырех конечностях, — вероятно, в стае находились как мужские, так и женские особи. Тем не менее, на вид они не отличались друг от друга. Наверное, женщинами были те, что пониже ростом. Но больше никаких различий не наблюдалось: на головах у всех развевались гривы спутанных волос и, казалось, все заросли бородами.

Подпрыгивая, переваливаясь, а иногда даже катясь, они миновали Эрика, но, как ни странно, эта беспорядочная толпа передвигалась довольно быстро. Многие держали в руках ужасные светильники — оторванные головы воинов с привязанными к ним налобными лампами. Кроме этого, у них не было ничего — ни одежды, ни оружия. Через каждый шаг они отталкивались от пола огромными волосатыми кулаками и повторяли свой гортанный вопль, а коридоры, словно облако, заполняла исходящая от них терпкая вонь.

После того как мимо, промчалось последнее завывающее существо, предчувствующее, что ему ничего не достанется от убегавшей жертвы, Эрик и Рашель подняли за лямки ранец Роя и отправились по коридору в сторону их предыдущей стоянки.

Они почти не надеялись на то, что Рою удастся убежать от дикарей, но, если ему все-таки повезет, это было единственным местом, где они смогут встретиться. Добравшись до места своего ночлега, они скинули поклажу и рухнули на пол в объятия друг друга.

Наступило время трапезы, но ни он, ни она не могли даже помыслить о еде. Пища напоминала им о дикарях и об их зверином голоде.

Эрик сложил руки и прислонился к стене, у которой сидела Рашель. Он настороженно прислушивался к любому звуку, который мог свидетельствовать о приближении дикарей, но глубоко внутри своей души испытывал необъяснимое смятение.

— Никогда в жизни не видел, чтобы кто-нибудь так поступил, — наконец произнес он. — Я слышал, что люди совершали такое, но только ради спасения племени или семьи. А я-то думал, что Рой раздражен и сердится.

— Ему просто плохо, милый. Чем больше мы приближаемся к моему народу, тем чаще он задумывается над тем, каково будет его положение, когда мы доберемся.

— Ты хочешь сказать, что он всего лишь неуч из передних коридоров и ничего более? Но передо мной стоит такая же проблема. Я просто стараюсь не думать об этом.

Рашель скорчила гримаску, потом приподняла ногу и пнула Эрика.

— Ты — мой муж, не забывай этого. Муж Рашели дочери Эстер сразу же станет авторитетным лицом в народе Аарона. К тому же ты уже не неуч, — добавила она с нежной улыбкой. — А вот Рой — он чувствует, что ничего не умеет и что от него не будет никакой пользы там, куда он идет. Следовательно, он ничем не сможет отличиться, и у него нет никакой надежды на то, чтобы найти себе подругу. Действительно, с тех пор, как его опустили в нашу клетку, он никак не проявил себя. Весь план принадлежал тебе и руководство — тоже тебе. Ты все ему указывал, беря на себя самое ответственное. К тому же у тебя — жена. А Рой чувствовал себя просто лишним.

— Святые предки, почему лишним? Да без него весь побег был бы невозможен! Ты никогда бы не смогла зацепиться за стык в канализации, Рашель, и продержаться достаточно долго, чтобы я успел его открыть.

— Но ты ведь не сказал ему об этом, милый. Не правда ли? А если Рой сам и задумывался над этим, он считал, что на это способен любой взрослый человек, который оказался бы с нами. Именно он, Рой, не был необходим, лично в нем мы не нуждались.

«Она права», — подумал Эрик. А он-то возомнил себя военачальником! «Командовать и приказывать — лишь малая доля обязанностей военачальника, — говаривал его дядя, — а заниматься только этим — все равно что любить без ласк».

А теперь они снова остались вдвоем. Сколько времени они могут провести здесь в ожидании Роя, в надежде, что он вернется? Насколько долго они смогут быть здесь в безопасности?

Звук приближавшихся шагов они услышали одновременно.

Рашель поднялась и укрылась за Эриком, вытащив свое копье. Шаги становились все громче и громче, пока из-за поворота не появился Рой.

— Рой! — закричали в один голос Рашель и Эрик и бросились к нему навстречу с распростертыми объятиями. Рашель, обняв Роя, покрывала его поцелуями. Эрик хлопал его по спине и тряс, ухватив его за волосы.

— Ах ты быстроногий Бегун! — в восторге повторял он. — Наш безумный герой!

Когда они, наконец, его отпустили, Рой встряхнулся и с кажущимся безразличием осведомился:

— А где еда? Что-то я проголодался.

Заметив свой ранец, Рой тут же направился к нему, опустился на корточки и принялся за еду. Во всем поведении Бегуна сквозила былая беспечность, которой Эрик не замечал в нем в течение уже многих периодов сна.

Рашель и Эрик устроились рядом с ним.

— Ну, как все было? Рассказывай! — потребовали они.

— Да ничего особенного, — ответил Рой с набитым ртом. — Я водил их кругами за собой, а потом прибавил скорость, и они отстали. Большую часть времени я потратил на то, чтобы вернуться сюда.

— Ты был просто великолепен! — заявила- Рашель. — Ты настоящий герой! Люди будут слагать песни о тебе, передавая из уст в уста историю о том, что ты сделал.

— Да что ты, Рашель. Не такое уж большое дело для Бегуна. То есть для настоящего Бегуна.

— А ты именно он и есть, — очень серьезно заметил Эрик. — Лучший бегун во всех пещерах! Где ты их оставил?

Рой ухмыльнулся.

— Помнишь вчерашнее племя? Отравленных людей?

Эрик кивнул.

— Туда я их отвел. «Хотите заниматься людоедством? — сказал я. — Пожалуйста. Кушайте». Надеюсь, у них так разболятся животы, что они запомнят это на всю оставшуюся жизнь.

После трапезы они еще немного отдохнули, перед тем как снова тронуться в путь. Надо было продолжать двигаться в сторону понижения пола, но возвращаться туда, где они столкнулись с дикарями, никто не хотел. Эрик нашел коридор, который слегка отклонялся в сторону.

Теперь предстояло проверить, годится ли он. Эрик взял комочек пищи и скатал его в шарик. Затем, переходя от коридора к коридору, он кидал его вперед, проверяя, где он катится дальше всего, а следовательно, где покатый склон.

В течение последующих пяти дней они еще дважды натыкались на умерщвленные племена. Картину они наблюдали такую же, как и в первом племени, за исключением того, что по обилию разных изделий Эрик определил их как «Чужаков». И этих людей смерть застала врасплох — тут и там застыли смеющиеся дети, игры которых оборвала смерть.

Но встречались здесь и такие люди, на лицах которых был написан ужас. А в самых дальних коридорах они наткнулись на бегущие фигуры, повернутые спинами к центральному коридору. Вероятно, им кто-то подал сигнал тревоги, но слишком поздно.

В обоих местах они пополнили свои запасы пищи и воды. Они не встретили ни единого живого существа. И только на расстоянии дневного перехода от последнего такого племенного кладбища, они увидели в конце коридора около дюжины людей. Те не целясь побросали в них копья, не причинившие путешественникам никакого вреда, и с криками скрылись.

Очевидно, эти люди бежали из отравленных коридоров, поскольку женщин Рой не увидел. Трясущихся от страха, блуждающих по коридорам, их было явно недостаточно, чтобы оказать сопротивление дикарям или другим врагам племени. Этих достойных членов общества ввергла в положение отщепенцев программа Чудовищ по борьбе с вредителями.

— Чуждая Наука! — мрачно произнес Рой. — Религия, основанная на изучении Чудовищ! Нам тоже предстоит этому научиться?

— А чем лучше Наука Предков! — спросила его Рашель. — Знаешь, Рой, раньше, во времена предков, существовал такой город, Хиросима… — И она подробно рассказала ему все, что знала.

Когда она закончила, Рой долго шел молча.

— Значит, дерьмо и то, и другое. Что же делать?

— Надо идти в совершенно противоположном направлении. Подожди, пока мы доберемся до моего народа. И ты все узнаешь. Совершенно иной ответ, иной способ… — она умолкла. — Эрик, ты что?

Эрик остановился на перекрестке, образованном пятью коридорами. Он медленно вернулся назад к предыдущему разветвлению. Тот соединял три коридора. Эрик вытащил карту, а Рой и Рашель склонились над нею.

— Видите? — спросил Эрик, указывая на густую сетку линий у самого края карты. — Я думаю, вот тут мы сейчас и находимся. — И он улыбнулся Рашели, гордый своими познаниями. — Terra cognita, если вы понимаете, что я имею в виду.

Несколько мгновений они не могли прийти в себя от восторга, после чего Рой заметил:

— Таких мест, где перекресток с пятью коридорами следует за перекрестком из трех, может быть сколько угодно.

— Нет, Рой, в пещерах не так уж много перекрестков, — в которых сходится пять коридоров. И ты сам это прекрасно знаешь. Да и с тремя ответвлениями их немного. Обычно это пересечения двух коридоров которые дают возможность двигаться в четырех направлениях. По-моему, мы добрались. Все соответствует карте.

— Неужто народ Аарона! — воскликнул Рой, подходя к стене и приветственно поднимая руку. — Как поживаете? Как детишки? — Он повернулся в Эрику. — Мерзкие гордецы. Не желают со мной разговаривать. Делают вид, что меня не существует. — И он в шутку попытался ударить Эрика, но тот отразил его руку.

Но с каждым шагом становилось все очевиднее, что Эрик прав. Длина каждого следующего коридора соответствовала указанной на рисунке, каждый перекресток совпадал по форме с изображенным на плане. И, наконец, Рашель сказала Эрику, что он может убрать карту. Путь дальше она знала сама.

Вскоре они вышли в очень длинный прямой коридор, в конце которого стояли трое караульных — двое с луками и один с арбалетом. Эрик узнал оружие по рассказам Рашели. Оно использовалось только на территории народа Аарона для самозащиты. Закон запрещал воинам выносить его за границы владений народа Аарона; С одной стороны, это делалось из опасения, чтобы оружие не попало в чужие руки, а с другой, чтобы не насторожились Чудовища, которые могли воспринять эти достаточно сложные устройства как признак определенной разумности человека.

Как только путешественники двинулись навстречу караульным, те тут же нацелили на них стрелы.

— Я — Рашель дочь Эстер, — остановившись на безопасном расстоянии, выкрикнула жена Эрика. — Помните меня? Я уходила с экспедицией на территорию Чудовищ. Нашим военачальником был Джонатан Даниельсон.

Воин с арбалетом, очевидно, являлся дежурным офицером.

— Я тебя узнал! — откликнулся он. — Хорошо, проходите. Только скажи этим дикарям, которые у тебя за спиной, чтобы они подняли руки, если они, конечно, понимают человеческую речь.

Рой возмущенно сплюнул.

— Дикарям! Скажите на милость, как разговаривают люди с такими игрушечными копьями!

— Спокойно! — прервал его Эрик. — Эти игрушечные копья проткнут тебя гораздо быстрее и легче, чем самое длинное, которое тебе доводилось видеть. — И все же сам он с трудом сдержал ярость, поднимая руки над головой. «Дикари» — это прозвище превзошло его самые худшие ожидания. И отныне ему предстоит жить среди этих людей. Эрик порадовался тому, что рядом с ним Рой: хоть кто-то еще, кроме Рашели, будет к нему относиться по-человечески.

Когда они приблизились к караульному посту, Рашель указала на хитрое приспособление, протянутое вдоль стены. «Телеграф», — догадался Эрик.

— Соедините меня, — приказала Рашель офицеру. — Я хочу поговорить с Аароном.

— Аароном? Ты имеешь в виду дежурного командующего?

— Нет, не дежурного командующего, — непререкаемо заявила Рашель. — Я имею в виду Аарона. Мне надо поговорить лично с Аароном. И если ты не хочешь неприятностей, изволь меня моментально соединить.

Офицер уставился на нее, широко раскрыв глаза, потом подошел к проволочному телеграфу и принялся дергать его ручки ритмичными и резкими движениями. Как только он закончил передавать сообщение, тут же последовал ответ: крохотный молоточек, к которому была привязана проволока, начал бить по куску железа, издавая звенящий мелодичный звук. Когда молоточек замер! Рашель торжествующе взглянула на офицера, и тот, изумленно взглянув на нее, почтительно кивнул.

— Пожалуйста, — промолвил он. — Связь есть. Можешь разговаривать, сколько потребуется.

Но, похоже, Рашель не нуждалась в разрешении и чувствовала себя вполне свободно. Пока она управлялась с аппаратом, прерываясь время от времени, чтобы услышать вопрос или ответ, Эрик, все еще держа уставшие руки над головой, воспользовался случаем, чтобы рассмотреть охрану.

У каждого из них бедра облегала короткая юбочка, точно такая, как он видел на Джонатане Даниельсоне, с огромным количеством маленьких карманов. Волосы на манер Чужаков были завязаны на затылке. Кроме луков и колчана со стрелами, у них имелись копья, которые помещались за спинами в расшитых ремнях. Однако копья были очень тяжелыми и годились только для ближнего боя, как рассудил Эрик. Все трое походили друг на друга, а также на Джонатана Даниельсона и Рашель. Этот народ действительно вырождался! Эрик отметил, что военная дисциплина у них тоже очень сомнительная. Полагаясь только на качество и быстроту своего оружия, которого другие племена не знали, они стояли на слишком близком расстоянии от пленников. К тому же то один, то другой смотрел на Рашель, пытаясь следить за разговором. А время от времени все трое начинали пялиться на девушку. Два таких крепких и быстроногих воина, как он с Роем, сейчас запросто могли бы захватить их врасплох, даже будучи невооруженными.

Бегун кивнул Эрику, вероятно, думая о том же самом, и Эрик расплылся в улыбке.

Когда телеграф отстучал последний ответ, Рашель подозвала офицера караула.

— Вы оба, — заметил он Эрику и Рою относительно дружелюбным тоном, — можете опустить руки и делать все, что хотите. Аарон сказал, что вы почетные гости нашего народа, и мне поручено сопровождать вас. Если вам что-нибудь потребуется, обращайтесь ко мне.

Они миновали караульный пост, где теперь осталось двое охранников.

— Ну что ж, это уже лучше, — заметил Эрик Рашели.

Она взяла его под руку и прижала к себе.

— Я хотела, чтобы ты вошел в наши коридоры гордым и свободным человеком. Потому-то я и решила переговорить с Аароном, милый. Но выяснилось, что для этого есть и много других важных причин. Наш народ почти не пострадал от пульверизаторов, но зато теперь стало ясно, что мы должны торопиться.

— Ты имеешь в виду ваш план? План отмщения Чудовищам?

— Да. Мы приступаем к нему прямо сейчас. Корабль на крыше.

Эрик резко остановился, чтобы осознать только что услышанное. «Крышей» мог быть только верх всего огромного строения Чудовищ. А «корабль» означал космическую ракету. Неужели огромная ракета, способная переносить десятки Чудовищ, может разместиться на крыше одного дома? И неужели она взлетит, не нанеся ему никаких повреждений? Эрик решил спросить об этом Рашель.

В ответ она нетерпеливо затрясла головой.

— Они не пользуются ракетами, как наши предки. Насколько нам известно, эти корабли являются чем-то средним между паромом и спасательной шлюпкой. У нас есть все основания полагать, что они отправляются с Земли к громадному космическому кораблю, находящемуся где-то недалеко от Плутона. Он доставляет их в своем чреве туда, куда нужно.

— Но значит… ваш План…

Рашель ответила ему поцелуем.

— Здесь я вас бросаю. Мне нужно в штаб Женского Сообщества помочь собирать наши нейтрализаторы: ведь теперь нам известно, что они действуют. Увидимся позже в зале Аарона, — она помедлила у ответвления коридора. — Можешь свободно задавать Аарону любые вопросы, Эрик. Я объяснила ему, какой ты гений! — И она направилась в сторону смутного сияния, видневшегося вдали.

Вскоре они подошли к огромной плите, полностью перекрывавшей коридор: она тянулась от стены к стене и от пола до потолка. Дежурный отстучал пароль по проволочному телеграфу, провод которого уходил в стену, и плита плавно поднялась вверх, исчезнув в углублении, вырезанном в потолке.

Рой восхищенно вздохнул, и Эрик прекрасно понимал его чувства. Вот это технология! Не удивительно, что пульверизаторы не могли причинить им никакого вреда.

Плита опустилась за их спинами, и они оказались перед целой анфиладой огромных помещений, каждое из которых превышало размеры центрального коридора Человечества. Лишь территория Чудовищ могла сравниться с этими пространствами.

Сотни масляных ламп, свисавших с потолка, заливали все ярким светом. Толпы людей спешили вдоль стен по галереям второго этажа. И каждая такая толпа по численности равнялась населению всего Человечества. Эрик чувствовал, что все чем-то воодушевлены и идут быстрее, чем всегда. Вокруг царила атмосфера спешки и деловитости. Люди собирались группами, складывали вещи и готовились согласно заранее продуманному плану.

Эрик решил уточнить у офицера, не ошибается ли он.

— Да, — ответил тот, вздыхая. — Мы начали готовиться к этому, когда я еще был мальчишкой. Но сегодня вся подготовка закончена. Есть большая разница между учением и настоящим боем. Вы, верно, и сами это знаете, ребята.

— Я бы не стал покидать такой удобный и безопасный дом, — заметил Рой.

— Он перестал, быть безопасным, — в этом-то все и дело. Чудовища подбираются все ближе и ближе. А План… ну, План и есть План. Вы принесли последние, недостающие нам сведения.

Они довольно долго шли к Аарону, и по дороге Эрик узнал много интересного. Они миновали ряды клеток с крысами, которых держал народ Аарона для исследовательских целей, связанных с их Планом. Эрик никогда раньше не видел крыс.

— Эти вредители неистребимы, — рассказывала о них Рашель. — Но как только их начали употреблять в пищу, они исчезли тут же за ночь — так, по крайней мере, сообщают легенды.

Потом, страшно волнуясь, Эрик стоял и ждал, пока крепкий старик с ниспадавшими на плечи седыми волосами отдавал последние распоряжения своим подчиненным.

— Пока все идет как надо, — говорил Аарон. — И если не будет крайней необходимости, не отвлекайте меня сейчас. Майк Рафаельсон вполне может управиться со всем. Я хочу поговорить с человеком, благодаря которому этот день, наконец, стал возможным, — и, вытянув руку, он указал на Эрика, в результате чего все повернулись к нему, хоть и с удивленными, но достаточно радушными улыбками. Эрик стоял в стороне от всех, рядом с дежурным офицером, и Рой, чтобы поддержать друга, гордо и ободряюще замахал ему рукой.

— Ну что ж, Эрик-Око, Эрик-Одиночка, — нараспев произнес Аарон, углубляясь в документ, лежавший перед ним на большом столе. — Эрик — единственный из всего рода человеческого, кому удалось успешно организовать и осуществить побег из клеток Чудовищ, позволь мне спросить тебя: хочешь ли ты присоединиться к нашему народу? Конечно, хочешь, конечно, хочешь, — продолжил он, не давая Эрику вставить ни единого слова. — Рашель дочь Эстер — твоя жена, и у тебя нет своего народа. Ты будешь принят в Мужское Сообщество через несколько дней после того, как мы отправимся в путь. И я буду твоим поручителем. Мы не совершаем Краж в качестве испытания, как практикуется в твоем племени. У нас для вступления в Мужское Сообщество требуется Достижение. И твоим Достижением, конечно же, будет осуществленный побег. Истинным Достижением. По завершении церемонии ты скажешь несколько слов. Никаких победных плясок, ничего такого у нас нет; просто небольшая речь. Обычно излагаются подробности Достижения, естественно, очень кратко, а затем нужно поблагодарить присутствующих и сесть на место. Есть какие-нибудь вопросы? Нет, конечно нет, все это очень просто. Теперь, поскольку ты официально принадлежишь к нашему народу, не вижу никаких причин, по которым я не мог бы… да, думаю, я могу…

Он склонился над столом и принялся что-то писать в углу документа. Из бокового прохода в сопровождении нескольких представительниц Женского Сообщества вышла Рашель и, подойдя, остановилась поблизости. Она, как и все остальные женщины, снова была одета в длинное до пола платье с полными карманами разных приспособлений. Остановившись, Рашель подмигнула Эрику.

— Нейтрализаторы готовы? — спросил Аарон, не поднимая головы. — Хорошо. Вам известны ваши задачи, отправляйтесь. Рашель, ты, конечно, останешься со мной в штабе. Теперь скажи мне, девочка, — я собираюсь назначить твоего мужа руководителем группы — как тебе эта мысль? Уверен, что ты одобряешь ее. После твоего сообщения о смерти Джонатана Даниельсона, в Пятнадцатую группу еще не был назначен руководитель. Ну как, юноша, можно на тебя возложить ответственность за жизнь и благополучие двухсот человек? Ты один будешь отвечать за все. Ну и конечно Рашель будет твоим первым помощником. Я выдвину тебя на этот пост, и мы все решим после твоей инициации. Так, постой-ка, нам будет нужно одобрение Народного Совета и членов Пятнадцатой группы. Здесь не будет никаких сложностей. Однако для начала…

— Не думаю, что мне это по душе… — Эрик перебил Аарона, — даже несмотря на то, что Рашель всячески подмигивала ему, и сам удивился своей смелости.

Но еще более изумился Аарон. Он оторвался от документа, повернулся и уставился на Эрика. Вероятно, редко кто осмеливался возражать ему. Его высказывания всегда выслушивали, воспринимали их как распоряжения и осуществляли их.

— Эрик, мальчик мой, — слегка сбитый с толку, произнес он. — Скромность — это, конечно, хорошо, но, пожалуйста, не отнимай у меня времени. Я занят величайшим переселением целого народа и не могу тратить силы на уговоры и удовлетворение твоего ego. Ты уже руководил большой группой в клетках Чудовищ. Ты получил образование у Рашели — одного из выдающихся умов среди нас. Всему остальному, что может потребоваться, я научу тебя сам, но уже в пути. А если тебя волнует твое прошлое обитателя передних коридоров, то позволь мне заметить: для воплощения нашего Плана, его конечной цели, это подходит как нельзя лучше. Ты являешься Оком, а ведь никто из нас никогда…

— Прошу прощения! — снова перебил Эрик. — Но именно поэтому я и не испытываю желания. Дело не в том, что я сомневаюсь в собственных способностях руководителя, дело в Плане. Позвольте мне объяснить, — поспешно продолжил он, видя, как сурово нахмурился Аарон. — До тех пор, пока я не оказался здесь, у меня не возникало никаких сомнений в том, что это за План. Я думал, его составляющие — Чуждая Наука и Наука Предков, что это новый способ отмщения Чудовищам, Потом, когда я услышал о корабле, у меня возникла безумная мысль, что вы собираетесь захватить его и использовать против Чудовищ их собственное оружие. Хорошо, пусть я наивен — согласен. Но то, что вы собираетесь делать, не имеет никакого отношения к мести Чудовищам. Вы просто бежите от них.

Морщины постепенно разгладились на лице Аарона, и он кивнул, словно говоря: «Ах, в этом дело». Затем он осторожно опустился на край стола и задумался.

— Попытайся понять меня, Эрик, — произнес он через некоторое время совсем другим голосом. — Попытайся меня понять, отбросив все свои предубеждения. Чуждая Наука, Наука Предков — мы были первыми, кто верил сначала в одно, потом в другое, и мы отказались от них много незапамятных времен назад. Наш План действительно сочетает в себе Чуждую Науку с Наукой Предков, но это чистая случайность. План, который мы придумали, является единственным реальным и действенным способом отомстить Чудовищам. Мы не бежим от них, несмотря на то, что наше положение здесь становится все более невыносимым. Мы отправляемся вместе с ними — вместе, слышишь? — туда, где мы сможем отомстить им наиболее эффективно.

— Как? Каким образом? Как вредители? — с горечью спросил Эрик. — Как паразиты, крадущие у них то да се, до самого дня гибели нашей расы?

Мягкая, сочувственная улыбка появилась на изборожденном морщинами лице Аарона.

— Эрик, а кем ты себя считаешь? Чему ты учился всю свою жизнь в коридорах? Неужели ты думаешь, что можешь измениться за один день и снова начать выращивать хлеб и пасти скот, как делали твои предки? И захочешь ли ты это делать, даже если тебе представится такая возможность?

Эрик раскрыл рот и снова закрыл его — ему нечего было ответить на это. Он не знал, что и подумать. Рашель взяла его за руку, и он вцепился в нее изо всех сил.

— Потому-то мы и считаем наш План реалистичным. Он учитывает тот факт, Эрик, что сейчас на Земле, вероятно, людей гораздо больше, чем когда-либо за всю историю человечества. Кроме того, он принимает во внимание еще одну особенность… — Аарон сложил руки на груди, закрыл глаза и начал покачиваться взад и вперед. Голос его снова изменился, и речь стала напоминать песню. — Человек во многом похож на крыс и тараканов — он всеяден. Он способен адаптироваться к широкому спектру условий. Он может выжить и в одиночку, но большего успеха достигает в коллективе. При малейшей возможности он предпочитает существовать за счет продуктов жизнедеятельности и запасов других живых существ. И неизбежный вывод из всего вышесказанного заключается в том, что он задуман природой как высший вид Паразита, и только отсутствие на ранней стадии его развития достаточно обеспеченного «хозяина» помешало ему превратиться в вечного иждивенца, заставив жить, довольствуясь плодами собственных рук.

XXV

Девять дней спустя Эрик стоял на пандусе, ведущем к кораблю Чудовищ, и в лунном свете проверял по грифельной доске прибытие всех ста девяносто двух членов Пятнадцатой группы по мере того, как они поднимались на борт.

Он даже представить себе не мог, что тысячи мужчин, женщин и детей — весь народ Аарона — могут так быстро и без суматохи преодолеть столь огромное расстояние. Они вышли из самых дальних пещер и поднимались все выше и выше по восходящей спирали, проделанной в слоях пористой обшивки стен, пока не достигли выхода на крышу. За все это время они не потеряли ни единого человека, хотя им пришлось пересечь территории сотни разных племен. За этим следили хорошо вооруженные воины и опытные дипломаты, хорошо осведомленные, где вести переговоры, где угрожать, а где подкупать. Отряды спасателей перемещались, готовые оказать любую помощь: ученые и разведчики с давно подготовленными к этому путешествию картами выбирали наиболее удобные и кратчайшие переходы.

Зрелище, участником которого стал весь народ Аарона, не могло не потрясти. Но и подготовка к нему велась на протяжении жизни почти целого поколения. Каждый человек точно знал, что он должен делать.

Даже после всего того, что рассказывала ему Рашель и другие, Эрик был потрясен, когда оказался на крыше в лучах яркого солнца, без всякого потолка над головой икаких-либо стен. В первое мгновение его охватил ужас — он поднимался откуда-то из живота, как приступ рвоты. И только необходимость выглядеть стойким в глазах своей группы удержала Эрика от паники. Но потом он услышал стоны за своей спиной и понял, что члены его отряда отнюдь не мужественные исследователи, а обычные домоседы. И тогда, позабыв о собственном страхе, он обратился к ним, подбадривая и утешая.

— Не смотрите вверх, если это так неприятно. Позаботься о своей жене — она упала в обморок. Если чувствуете, что больше вынести не можете, опускайтесь на колени и прикладывайте руки к крыше. Она рядом и абсолютно твердая.

И все же в этот первый день он смертельно устал. Ночью было проще: по крайней мере, люди не видели, как далеко вокруг расстилается пустое пространство. В основном они совершали переходы по ночам — отчасти из-за того, что им это давалось легче, отчасти потому, что Чудовища, кажется, не любили темноту и редко появлялись в это время суток.

Теперь они поднимались по трапу, ведущему в трюм, куда складывали груз. Приходилось торопиться: согласно подсчетам планового отдела корабль мог взлететь в ближайшее время.

Вычеркивая имена проходящих мимо людей, одним глазом Эрик наблюдал за своей женой, Рашелью дочерью Эстер, которая трудилась в дюжине шагов от него. Она и еще десять членов Женского Сообщества при помощи нейтрализаторов управлялись с оранжевыми веревками, лежащими на трапе на одинаковом расстоянии друг от друга. Именно благодаря этим оранжевым веревкам Чудовища и чувствовали себя в такой безопасности, потому-то они и оставили открытым трюм и спущенный трап. В отличие от зеленых веревок в клетках Греха, оранжевые активно отторгали протоплазму. И человек не мог приблизиться к ним — его тут же отбрасывало. Тех же, кто все-таки приближался, они просто убивали. Но теперь веревки лежали скукоженные и абсолютно безвредные.

Эрик вспомнил замечание, которое он услышал на собрании руководителей групп предыдущей ночью: «Чудовища изобрели пульверизатор, а мы — нейтрализатор. Каждый сделал по шагу вперед. Все по-честному».

На пандус вступил Рой, махая рукой и давая понять, что все члены группы прошли. Эрик проверил свой список: да, все имена вычеркнуты — все, кроме имени его жены. Он сунул грифельную доску под мышку и последовал за Бегуном. Его место занял руководитель Шестнадцатой группы.

Проходя мимо Рашели, Эрик помедлил и нежно погладил ее руку.

— У тебя такой усталый вид, милая. Может, уже достаточно? Ведь ты ждешь ребенка.

Не выпуская из рук нейтрализатора, она поцеловала его в щеку.

— Среди нас еще пятеро беременны, ты не обратил внимания? Я уже заканчиваю. Очень скоро буду на корабле вместе с вами.

У входа в трюм, где продолжал толпиться народ, к Эрику подошел юноша с нарукавной повязкой экспедиционного полицейского и передал ему послание:

— Присоединяйся к Аарону. Он — впереди. С ним люди, которым предстоит прорезать отверстие в стене. Ответственность за твою группу я беру на себя.

Эрик передал ему грифельную доску.

— Когда придет моя жена, пожалуйста, пошли ее сразу ко мне, — попросил он, потом сделал знак Рою, чтобы тот следовал за ним, и двинулся вперед вдоль цепочки людей, стоявших в тридцати шагах друг от друга и указывавших путь. Повсюду вокруг него громоздились огромные контейнеры, полыхал яркий свет, как и положено на территории Чудовищ. Даже ложась спать, Чудовища не гасили его.

Эрик подошел к стене как раз в тот момент, когда группа задыхающихся от натуги людей, наконец, выдвинула вырезанную ими плиту. За происходящим с тревогой наблюдала огромная толпа народа. Дело близилось к рассвету, и все знали это.

Аарон весь истекал потом. Глаза у него покраснели. Он выглядел совершенно изможденным.

— Эрик, — промолвил он, — ты больше всего нам нужен здесь. Дальше у нас нет карт. И там, — он указал в отверстие, — нас сможет вести только Око.

Эрик кивнул, надел свою налобную лампу и ступил внутрь.

Первое, что он сделал, это огляделся — да, обычные туннели и коридоры. Было бы крайне неприятно, если бы Чудовища не пользовались своим изоляционным материалом для обшивки стен кораблей. А так люди могли расположиться здесь со всеми удобствами.

Эрик повернулся к отверстию и передал свои наблюдения Аарону. Снаружи раздался громкий вздох облегчения.

— Хорошо, — откликнулся Аарон. — Ступай дальше — ты знаешь, что искать. А мы будем расширять проход.

Эрик двинулся в путь. За ним последовал Рой и еще несколько молодых и наиболее ловких воинов. Они выстроились в цепочку, которая все увеличивалась в длину за счет присоединявшихся к ней людей.

Эрик знал, что искать, но, двигаясь по совершенно незнакомым коридорам и минуя неведомые разветвления, он чувствовал, как что-то не поддающееся объяснению тревожит его. И только когда, миновав поворот, он вышел в довольно обширный коридор — хоть и недостаточно большой, но все же подходящий для собраний всего народа Аарона — он понял, что его настораживало. Запах, или вернее — отсутствие такового.

Эти пещеры были девственны. Люди еще никогда не жили и не умирали здесь.

— Хорошо, — произнес он. — Мы можем обосноваться тут до отлета. — И он расставил караулы. В этом не было никакой нужды, но дисциплина есть дисциплина.

Рой стремглав бросился назад со счастливым известием. Через некоторое время начали прибывать люди: сначала экспедиционные полицейские, распределявшие места для групп, потом все остальные. Рашель пришла в составе Пятнадцатой группы; к этому времени в пещере обосновалось уже довольно много народа. Последним появился Аарон — его внесли на плечах двое рослых полицейских, которым пришлось силой прокладывать себе дорогу.

Теперь до их слуха долетал отдаленный гул — это проснувшиеся Чудовища ходили по машинному отделению.

Аарон приблизил к губам мегафон.

— Слушай меня, мой народ! — прокричал он уставшим надтреснутым голосом. — Мы осуществили наш План. Мы все благополучно перебрались в пещеры космического корабля, который отправляется к звездам. У нас достаточно пищи и воды, и с момента отлета мы сможем долго не показываться на глаза Чудовищам. — Он умолк и, перед тем как продолжить, глубоко вздохнул. — Народ мой, это грузовой корабль. Он будет делать много остановок в разных мирах. И на каждой остановке будет сходить по группе, которой предстоит укрыться на планете и незаметно существовать там, пока число ее членов достаточно не возрастет. Повсюду, где живут Чудовища, может обитать человек. Он может благоденствовать в любом поселении Чудовищ, используя для себя все то, что изобретено Чудовищами. Мы узнали это здесь, на Земле, и тщательнейшим образом проверили.

Пол завибрировал от включившихся двигателей. Корабль всколыхнулся.

Аарон воздел руки над головой. Все попадали на колени.

— Вселенная! — восторженно вскричал Аарон. — Народ мой! Отныне вселенная принадлежит нам!


Когда корабль набрал необходимую скорость, и люди свободно смогли передвигаться, Эрик и другие руководители собрали свои группы и повели их в прилежащие коридоры. Мужчины выбирали места для своих семей. Женщины начали готовить пищу. А дети уже вовсю играли и бегали вокруг.

Удивительно, как быстро дети привыкают к новому месту жительства, и, глядя на них, все соглашались, что снова чувствуют себя как дома.

ЛАМПА ДЛЯ МЕДУЗЫ

РОМАН



Смелостью дыша,

Это в их счастливые сборища

Шагнул, предводимый Афиною,

Сын Данаи.

Он убил Горгону,

Он принес островитянам

Ту голову, пеструю змеиною гривой, —

Каменную смерть.

Пиндар. Пифийские песни

От куска пергамента, на котором большими, расплывшимися буквами были написаны эти слова, плохо пахло. «Как и от всего прочего в этой квартире», — мрачно подумал Перси С. Юсс. Он повертел пергамент в пальцах; от прикосновения к этому клочку кожи возникало странное, необъяснимое ощущение.

На обратной стороне пергамента еще оставалось несколько коричневых шерстинок, прилипших к плохо выделанной поверхности. Кто-то, очевидно, взял на себя неблагодарный труд забить и ободрать животное — и все лишь ради того, чтобы написать на коже перевод малоизвестных стихов давно умершего поэта.

Похоже, в этих трех комнатах раньше жила весьма эксцентричная личность!

Перси бросил кусок мертвой кожи размером с носовой платок в груду прочего невероятного барахла — начиная от поношенных балетных туфель и кончая четырьмя деревянными ножками от стула, которые, вероятно, были отрублены очень острым топором — судя по идеально гладкой поверхности среза.

Ну и коллекция! Он покачал головой, сметая мусор метлой, которую обнаружил в кухне, в большую кучу. Мужская безопасная бритва, женские щипцы для завивки, множество блокнотов, заполненных странными неразборчивыми каракулями… Не говоря уже о штабеле запертых чемоданов, на верх которого он только что поставил свой собственный.

Конечно, дареной квартире в комнаты не смотрят, если можно так выразиться. Однако его не переставала удивлять беспечность предыдущих жильцов, которые даже не позаботились о том, чтобы забрать свое имущество. У него вновь возникло странное ощущение, такое же, как и тогда, когда он впервые увидел пергамент.

Может быть, они не платили за квартиру? Да нет, вряд ли. При столь низкой квартплате не надо быть даже совладельцем почти обанкротившейся забегаловки, чтобы не иметь особых проблем. Именно по причине невероятной дешевизны квартиры Перси тут же полез в бумажник за тридцатью пятью долларами задатка, которые потребовала хозяйка. В течение нескольких лет скитаясь по убогим меблированным комнатам, он наконец нашел себе подходящую квартиру, и, можно сказать, почти бесплатно!

Счастливый обладатель квартиры глубоко, удовлетворенно вздохнул. В ней плохо пахло, она была завалена мусором, и требовалось по крайней мере два дня, чтобы привести ее в порядок, но это теперь его квартира. Перси снова с энтузиазмом взялся за метлу.


Дверь внезапно открылась, и без стука вошла миссис Даннер. Из гостиной, где Перси сгребал в кучу мусор, он увидел сильно помятую тяжкой жизнью и алкоголем старую леди, выполнявшую одновременно обязанности уборщицы, управляющего и агента по недвижимости. В руке ее покачивалась наполовину опустошенная бутылка виски — памятник тридцати пяти долларам, когда-то принадлежавшим Перси.

Она прислонилась к стене, предварительно ласково погладив ее, словно та могла испугаться и отскочить.

— Славная квартирка, миленькая квартирка, ты мне денежки приносишь, — пробормотала миссис Даннер. — Они приходят и уходят, приходят и уходят, но ты всегда остаешься со мной. И каждый раз Мэрибелл Даннер зарабатывает еще на дюжину бутылочек. Любимая моя квартирка, ты моя… бульк!

Последнее слово, как понял Перси, с суровым видом входя в кухню, вовсе не было новым способом выражения нежности, на ходу придуманным миссис Даннер, а всего лишь обычным словом, до неузнаваемости измененным звуком хорошего глотка виски, — она часто прерывала свою речь подобными звуками.

— Чудесная квартирка! — продолжала миссис Даннер, потираясь спиной о грязную стену, словно котенок, который давно стал взрослым, но так и не превратился в кота. — Домовладельцы платят мне столько, что и канарейку не прокормишь, дети о своей старой мамочке не заботятся, но ты мне помогаешь, верно? Ты не дашь мне… бульк! Каждый новый жилец…

Она опустила бутылку, очередным глотком из которой собиралась прервать фразу, и наклонилась вперед, отчаянно моргая покрасневшими глазами:

— Вы еще здесь?

— Да, я еще здесь, — сердито сказал Перси. — В конце концов, я только утром сюда въехал! Что вы делаете в моей квартире?

Миссис Даннер выпрямилась и в замешательстве покачала головой.

— Как он может до сих пор быть здесь? — шепотом спросила она у горлышка бутылки. — Уже прошло четыре часа, как он въехал. Никто из предыдущих не оставался так… бульк! — Она вытерла губы. — Никто!

— Послушайте. Я заплатил вам за месяц вперед, да еще добавил изрядную сумму сверху, хотя это и незаконно. Мне приходится зарабатывать деньги тяжким трудом в жаркой и вонючей забегаловке, которая, похоже, скоро окончательно разорится, что бы мы ни делали.

— Это очень плохо, — как бы утешая, сказала миссис Даннер. — Ни в коем случае нельзя было избирать Гувера. Я голосовала за Эла… бульк! Он бы Кайзера так запросто не отпустил. Вот, выпейте немного, прежде чем исчезнуть.

— Я заплатил вам, — терпеливо продолжал Перси, — ради того, чтобы иметь собственную квартиру. Я не желаю, чтобы вы входили без стука. Я здесь живу. Так что вам нужно?

Она печально взглянула на него слезящимися глазами, сделала очередной глоток, громко икнула и направилась к двери.

— Все, что мне нужно, — квартира. Но она еще не готова, она еще не… бульк! Если надо, я подожду часок-другой. Я не… бульк!

Новый жилец тщательно закрыл за ней дверь, в очередной раз отметив, что на месте замка зияет дыра с неровными краями — словно после предыдущего обитателя квартиры дверь пришлось взламывать.

Что бы это значило? Может быть, самоубийство. Или… что там миссис Даннер говорила об исчезновениях? Стоит ли воспринимать ее слова всерьез? Это могло бы объяснить происхождение кучи барахла и полных чемоданов — словно люди только что въехали, и вдруг…

Вдруг — что? Все-таки он живет в двадцатом веке и в одном из самых цивилизованных городов на Земле. Человек не может просто так войти в холодную квартиру в Вест-Сайде и исчезнуть. Нет, это нелогично.

Что бы там ни было, прежде чем идти на работу, надо поставить на дверь замок. Он посмотрел на часы. Оставалось еще полтора часа времени — вполне достаточно, чтобы быстро принять ванну, сходить купить замок и установить его на место. Закончить уборку можно и завтра.

Небольшая, в четыре фута длиной, ванна стояла на высоких железных ножках рядом с кухонной раковиной. На подвешенной к стене тяжелой эмалированной крышке оказалось еще больше барахла, чем на полу. Вздохнув, Перси начал перетаскивать его в кое-как убранную комнату.

Когда он закончил, комната снова оказалась полностью завалена, а он не чувствовал ничего, кроме жары, усталости и отвращения. «Ничего не скажешь, удачное приобретение», — сердито подумал он, поднял крышку, прислонив ее к стене, наполнил ванну водой и начал раздеваться. Темная, грязная квартира, забитая пожитками бесчисленных прежних жильцов; ему не только пришлось за нее переплатить, но теперь в дополнение ко всему казалось, что на ней лежит проклятие. Да еще эта пьяная баба-управительница, которая с тем же успехом могла бы сбыть ему собственность разыскиваемого полицией преступника!

Он достал из чемодана полотенце и мыло. Настроение его ухудшилось еще больше, когда он обнаружил, что его ступни, после того как он постоял на полу кухни, покрылись слоем жирной грязи. Не хватало еще каких-нибудь паразитов!

Наклонившись, чтобы очистить ноги и не занести удобрения — вероятно, весьма полезные для картофельной грядки — в ванну, Перси заметил на полу все тот же белый клочок пергамента, на одной стороне которого был аккуратным почерком выведен фрагмент классической поэзии. Вероятно, он случайно занес его в кухню, пока ходил туда и обратно.

Вновь скользнув по нему взглядом, Перси опять ощутил странную дрожь, как в приступе лихорадки:

…Он убил Горгону,
Он принес островитянам
Ту голову, пеструю змеиною гривой,
Каменную смерть.
Кто убил Горгону? Какой-то персонаж греческой мифологии — но кто именно, он не помнил. И образ, и имя ускользали из памяти. Обычно такие вещи не забывались. Двадцать лет, проведенных за разгадыванием кроссвордов, почти соответствовали высшему образованию.

Он пожал плечами и отбросил клочок пергамента в сторону, однако тот зацепился за край крышки ванны и упал в воду. Не везет так не везет! Перси повесил полотенце на перекладину между высокими ножками ванны и забрался в воду — пришлось наклонить голову и изогнуть спину, чтобы не стукнуться о деревянную сушилку для посуды, висевшую на стене на высоте около трех футов над ванной.

Его колени выступали из воды, почти упираясь в грудь. Вряд ли со стороны это было приятное зрелище!

От прежнего радостного чувства обладания собственной квартирой уже почти ничего не осталось. Он чувствовал, что в очередной раз обманут — так же, как в тот раз, корда купил половину ресторана, к которому уже давно с профессиональным интересом присматривался шериф. Неудачи преследовали Перси всю его жизнь.

— Меня даже не обманули, — угрюмо сказал он. — Я сам виноват!

В добавление ко всему оказалось, что протекает пробка. Уровень воды быстро опустился до его лодыжек. Проклиная своих родителей за то, что они полюбили друг друга с первого взгляда, Перси нагнулся, чтобы более надежно поставить ее на место. В это мгновение ему на глаза опять попался пергамент, плававший на поверхности воды.

За клочком кожи тянулись длинные пряди шерсти, и написанные на нем слова начинали расплываться. Его это не может волновать; он чувствовал, что не должен этим интересоваться, что эти стихи представляют опасность большую, чем та, что могла когда-либо привидеться в самых кошмарных снах. Он снова ощутил странную дрожь и понял — инстинкт совершенно правильно подсказывает ему, что от пергамента следует как можно быстрее избавиться, что любопытство, заставляющее его каждый раз читать эти стихи, может плохо кончиться…

Шагнул, предводимый Афиною,
Сын Данаи…
Почти помимо воли возникла мысль: «Шагнул? Куда шагнул?» Почему-то Перси казалось, что он знает ответ. Но откуда вообще эти мысли? До сих пор он не читал ни строчки Пиндара. И почему, собственно, это должно его интересовать в первую очередь? У него и других проблем хватает.

Его рука отбросила пергамент в сторону, как некое отвратительное насекомое. Вверх и через край ванны. Прямо в голубоватые волны, вздымавшиеся вокруг.

Прямо в море.

У него еще не успела отвалиться челюсть, как ванна начала тонуть. Ничего не соображая, Перси принялся отчаянно вычерпывать воду.

Вода, пузырясь, заполняла ванну. Конвульсивным движением, едва не вывалившись наружу, он плотно прижал левой ногой неисправную пробку и начал руками черпать теплую жидкость.

К его удивлению, ванну удалось почти полностью опорожнить меньше чем за минуту. Тонкая струйка морской воды все еще просачивалась между пальцами ноги. Он заглянул за край ванны и обнаружил, что от неспокойной поверхности моря его отделяет не более двух дюймов. Полотенце все еще было на месте, намотавшись бесформенным комом на перекладину. Оно полностью промокло, но могло послужить отличной прокладкой. Неожиданно ловкими движениями пальцев он запихал углы полотенца в щель вокруг резиновой пробки.

Не слишком надежно, но воду это должно удержать. Теперь — где же он находится?

Он находился в ванне, которая — по крайней мере, в данный момент — плавала в теплом и лишь слегка волнующемся море, такой яркой голубизны, какой он никогда не видел. Впереди возвышался остров, покрытый множеством величественных, окрашенных в мягкие цвета холмов.

Позади него виднелся другой клочок земли, но он скрывался под покровом тумана и был слишком далеко, чтобы понять — остров это или вытянутый мыс континента.

Справа простиралось голубое море. Слева…

Перси снова чуть не вывалился из ванны. Примерно в полусотне футов слева он увидел самого большого морского змея, какого только ему приходилось встречать в воскресных приложениях.

И змей несся по волнам прямо к нему!

Перси наклонился и начал отчаянно бить руками по воде. В каком мире, подумал он, в каком безумном мире оказался он — самый обычный человек? Какие грехи он совершил, чтобы заслужить такую участь?


Перси услышал странный звук, похожий на шум бетономешалки, и, взглянув вверх, увидел чудовище, глядевшее на него немигающими глазами. Как он успел машинально оценить, оно было около двух футов толщиной; несомненно, оно могло проглотить его, даже не подавившись. Ярко-красные перья украшали голову чудовища; огромная пасть медленно раскрывалась, обнажая бесчисленные ряды жутких острых зубов.

Если бы у него имелось оружие! Какой-нибудь нож, камень, дубина… Перси прижался к дальнему краю ванны, в отчаянии стиснув кулаки. Когда пасть распахнулась во всю ширину и показался раздвоенный язык острый, как двузубое копье, он занес правую руку и вложил в удар всю силу загнанной в угол жертвы.

Кулак ударил тварь по зеленой нижней губе.

— Ой! — сказало чудовище. — Не надо!

Оно отпрянуло столь поспешно, что маленькое эмалированное суденышко Перси чуть не перевернулось.

Ощупывая губу раздвоенным языком, чудовище с негодованием посмотрело на него, свернувшись в блестящее кольцо.

— Знаешь, это больно! Я только хотел сказать: «Добро пожаловать, сын Данаи», а ты взял и стукнул меня! Имей в виду, так ты много друзей не приобретешь!

Чудовище отплыло чуть дальше и, изогнувшись, уставилось на остолбеневшего Перси, который стоял на подкашивающихся ногах в своей ванне.

— Ты даже не спросил, работаю ли я на Мать-Змею, на Посейдона или на кого-нибудь еще! Может быть, я сам по себе. Может быть, я знаю кое-что, что спасет жизнь тебе или кому-то, кто очень важен для тебя. Так нет, все, что ты можешь сделать, — это ударить, — прошипело чудовище. — Да еще по губе, которая, как известно, мое самое чувствительное место! Ладно, сын Данаи, если ты так хочешь, то пусть так и будет. Я не собираюсь тебе помогать.

По телу морского змея пробежала презрительная волна, от огромной головы до тонкого хвоста; он нырнул и скрылся.

Перси осторожно сел, ощупывая твердые борта ванны столь тщательно, словно сомневался в собственном душевном здоровье.

Где же он очутился? На этом свете или на том? Человек начинает принимать ванну в собственной новой квартире и оказывается в… в… Не там ли оказались и остальные?

Он перегнулся через борт и заглянул в глубину. Железные ножки, поддерживавшие ванну, оказались аккуратно срезаны примерно на половине высоты. К счастью, краны были закрыты — трубы тоже срезало. Как еще кое-что. Он вспомнил ножки от стула, оставшиеся в квартире.

Четыре ножки, но без стула. Значит, где-то в этом мире должен быть стул без ножек. А на нем кто-то, кто снял квартиру у миссис Даннер.


Внезапно Перси ощутил во рту ужасный, просто отвратительный вкус.

Ну конечно. Мыло. Когда он начал вычерпывать воду, оказавшись в этом таинственном месте, он держал мыло в руке и сунул его в рот. И до сих пор не было подходящего момента, чтобы его вынуть.

Он с явным облегчением вытащил изо рта размокший кусок и тщательно прополоскал рот морской водой. В это время он заметил, что его отнесло значительно ближе к острову. На берегу виднелись явные признаки жизни — несколько медленно двигавшихся человеческих фигур и группа хижин или домов; с этого расстояния точно сказать было трудно.

С чем же он вступает в этот новый мир? Что у него есть? «Не так уж и много», — уныло подумал он. Частично использованный кусок мыла. Насквозь промокшее купальное полотенце. Круглая резиновая пробка, слишком изношенная для того, чтобы справляться со своими обязанностями. И ванна — если удастся сдвинуть ее с места, выбравшись на берег.

И, конечно, он сам. «Прямо на жаркое для туземцев*, — мрачно подумал Перси.

Говорящее морское чудовище! Достоинство которого он унизил, которое даже… Стоп! Как оно его назвало?

Сын Данаи.

Но он же не сын Данаи!

«Скажи об этом морскому змею», — со злостью подумал Перси и внезапно вспомнил стихи на клочке пергамента: «Ту голову, пеструю змеиною гривой…»

«Я должен выбраться отсюда!» — беспрерывно повторял он, глядя из раскачивающейся ванны на спокойное море, от которого можно было ожидать всего, что угодно.

Когда на его плечи упала сеть, у Перси возникла безумная мысль, что его призыв услышало какое-то божество и поспешило на помощь. Грубые веревки с узлами врезались в кожу. Почувствовав, что ванна оказалась в гигантском неводе, который быстро подтягивают к берегу, он расслабился, безнадежно думая: «Что дальше?» — и пытаясь понять, что же случилось.


Он плавал перед напоминавшим утес выступом острова. На краю утеса плясала группа людей в набедренных повязках, приветствуя рослого человека в богатой одежде, который забросил сеть с уступа под крутым обрывом и теперь вытаскивал ее ловкими движениями рук.

— Молодец, Диктис! — крикнул один из зрителей, когда ванна оказалась на берегу, перевернулась, накрыв собой Перси, и рыбак потащил ее к краю обрыва. — Отлично, отлично!

— Этот Диктис, — восхищенно заметил другой, — просто смерть для морских чудовищ. Это уже третье, которое он поймал за неделю.

— Четвертое, — поправил Диктис, выбираясь на верх обрыва и таща на плече сеть с ванной и заключенным в ней человеком. — Вы забыли про карликовую русалку — наполовину женщину, наполовину сардинку. Я ее тоже считаю, хотя она и очень маленькая. Но это лучшее из всех. Ничего подобного я еще не видел.

Тренированными движениями он быстро размотал сеть. Перси выкарабкался из ванны и рухнул на землю, чувствуя себя мешком с обглоданными костями.

Диктис приподнял его огромной рукой и внимательно рассмотрел.

— Это не чудовище, — с явным разочарованием сказал он. — Оно распадается на части: половина его — человек, а остальное — нечто вроде круглого сундука, А я думал, это в самом деле что-то необычное! Ну ладно, — задумчиво пробормотал он, приподнимая Перси над головой с явным намерением бросить его обратно в море. — Не может же мне все время везти.

— Может быть, — предположил старик, стоявший с краю группы, — может быть, это все-таки чудовище. Возможно, оно только сейчас превратилось в человека. Ему стоит знать, что если оно — чудовище, то мы поместим его в зверинец твоего брата, но если оно — человек, мы бросим его обратно, поскольку народу у нас и без него хватает.

Великан задумчиво кивнул.

— Что-то в этом есть, Агесилай. Не хотелось бы возвращаться к царю Полидекту с пустыми руками. Ну что ж, это очень легко выяснить…

«Что это за мир?» — отчаянно думал Перси. «Если Он человек, мы бросим его обратно, поскольку народу у нас и без него хватает!»

И как они собираются выяснять, человек он или нет?

Он заметил, что богато одетый рыбак вынимает из висящих за спиной ножен большой острый меч. Диктис вопросительно ткнул острием в грудь Перси.

— Лучше побыстрее превратись обратно в чудовище, сынок. Ибо если ты думаешь, что тебя бросят назад в воду, то ошибаешься. Еще чуть-чуть, и я разрежу тебя на шесть отличных кусков. Уверяю тебя, в клетке у моего брата тебе будет намного лучше. Итак, кто ты на самом деле?


Перси подпер лоб рукой. Чего они от него ждут — что он тут же придумает способ, как быстро превратиться в нечто с крыльями, плавниками и сиамским близнецом? Ведь если он этого не сделает, его явно намереваются превратить в котлеты.

— Ладно, — нахмурившись, сказал Диктис. — Раз ты такой упрямый, можешь продолжать в том же духе. Посмотрим, как на тебя подействует вот это.

Он несколько раз, примериваясь, взмахнул бронзовым лезвием над головой, потом занес его для страшного удара.

Увидев красноватый отблеск, Перси судорожно сглотнул.

— Я скажу, — пролепетал он. — Я все скажу! Я… я…

Что сказать, чтобы они поняли? Какую ложь можно быстро сочинить, чтобы они поверили? Они хотели, чтобы он выглядел как чудовище.

Чудовище! Ведь он говорил с…

Слова начали быстро срываться с его губ. Обдумывать их времени уже не оставалось.

— Я человек, которого морской змей приветствовал как сына Данаи, — он надеялся, что это хотя бы на какое-то время сдержит великана.

Так оно и вышло.

Диктис опустил меч и отступил на шаг, изумленно глядя на Перси.

— Сын… сын Данаи? Тот, кто должен убить Горгону?

— Тот самый, — застенчиво кивнул Перси, словно знаменитость, неожиданно обнаруженная среди посетителей ночного клуба. — Зна… знаменитый убийца Горгоны. Человек, который принес островитянам ту голову, пеструю змеиною гривой, каменную…

— Ты хочешь сказать, который принесет, — поправил его Диктис. — Это еще не свершилось. Ну-ну. Ты несколько худоват для такого дела, хоть у тебя и рыжие волосы. Как тебя зовут?

— Перси. Перси С. Юсс.

— Все верно! — воскликнул сзади Агесилай. Он быстро подбежал к ним, его борода развевалась за его спиной, словно огромный белый шейный платок. — Все сходится, Диктис, все сходится! Все так, как в пророчестве! Его зовут Персей, у него рыжие волосы, ты поймал его неводом — все в точности, как предрек оракул…

Диктис выпятил нижнюю губу и покачал головой.

— Оракулы — это одно. Мускулы — совсем другое. Пусть кто-нибудь попробует меня убедить, что этот слабак может расправиться с чудовищем, которое приводит в ужас самых отчаянных смельчаков и даже других чудовищ — какой бы мощью те ни обладали. Да ты посмотри на него — он уже трясется от страха!


Это не вполне соответствовало действительности. Перси просто продрог, стоя в чем мать родила на продуваемом ветром склоне холма. Кроме того, сказалась эмоциональная реакция на то, что ему только что пришлось пережить. Беспокойство его росло по мере того, как местные жители обсуждали его возможности как убийцы Горгоны. Фраза сорвалась у него с языка лишь как средство на какое-то время отвлечь Диктиса; теперь, похоже, их мысли занимала лишь эта тема. Чудовище, приводящее в ужас людей и богов!

Он с тоской подумал о том, как несколько минут назад плыл по кишащему змеями морю в протекающей ванне. О беззаботное, счастливое время!

— Его имя даже не Персей, — спорил Диктис. — Персиэсус или что-то в этом роде. Ты же не хочешь сказать, что эта грязная образина станет самым знаменитым героем нашего времени?

Агесилай убежденно кивнул.

— Конечно, станет! Что касается имени, то я думаю, оно отличается не сильно. Иногда оракул путает имена. Вот же сундук, в котором, как сказал оракул, явится Персей со своей матерью Данаей, после того как Акриз, царь Аргоса, бросит их в море.

— Да, но оракул говорил о младенце Персее, — вмешался другой человек в набедренной повязке. — Разве не так?

— Ну и что же, — уклонился от ответа Агесилай. — Иногда оракул путает и возраст. — Старик, похоже, уже сомневался в надежности оракула в любой области.

Перси обнаружил, что симпатизирует ему. Агесилай явно защищал его, но Перси не знал, что будет хуже — если старик выиграет или проиграет.

Диктис быстро прекратил спор.

— Если Акриз, царь Аргоса, по словам оракула, бросил в сундуке Персея и его мать в море — где в таком случае Даная? И еще одно, Агесилай. Аргос находится там. — Он показал украшенной браслетами рукой. — На северо-западе. Этот парень появился с востока. Нет, это всего лишь самозванец, который пытается воспользоваться пророчеством. А я не люблю самозванцев.

Диктис наклонился и поднял с земли веревку, с помощью которой несколько человек чинили дыры в сети. Прежде чем Перси успел произнести хоть одно слово протеста, он был ловко сбит с ног, брошен на землю и мгновение спустя связан столь же тщательно, как дорогой рождественский подарок.

— Каково наказание за самозванство? — спросил Диктис Агесилая. Закончив упаковку, он снял колено со спины задыхающегося молодого человека и встал.

— За самозванство, — задумчиво сказал старик, все еще с хмурым выражением на лице, — наказание то же, что и за осквернение святынь. Варка на медленном огне. Собственно говоря, с тех пор как твой брат, царь Полидект, реформировал законодательство, практически любое преступление наказывается варкой на медленном огне. Твой брат утверждает, что так легче выносить приговоры — не надо помнить целый набор разнообразных наказаний.

— Вот почему мы зовем его Мудрый Царь Полидект! — воскликнул один из молодых людей, и все восторженно кивнули.

— Послушайте… — закричал было Перси, лежа на земле, но Диктис заткнул ему рот охапкой травы. Вместе с травой в рот попало достаточное количество земли, чтобы не дать ему произнести ни слова. Он задыхался, и ему не хватало сил, чтобы смотреть по сторонам, и еще меньше было сил, чтобы сопротивляться, когда двое мужчин привязали его к шесту и понесли вниз по очень неровному склону.

— Привет, Менон, — услышал он чей-то голос, сквозь собственный кашель и чихание от дорожной пыли. — Куда вы его?

— Точно не знаю, — ответил тот, кто шел впереди. — Думаю, прямо в котел.

— Ничего себе! Преступность растет с каждой неделей!


К тому времени, когда Перси удалось наконец вытолкнуть остатки травы изо рта, они прошли через огромные ворота в каменной стене, и он увидел группу небольших, но удивительно аккуратных кирпичных домиков.

Шест, к которому он был привязан, положили на две рогулины, прямо на главной площади городка. Перси повис на туго натянутых веревках, чувствуя, как кровь останавливается в жилах.

Вокруг собралась группа любопытных, мужчин и женщин, задававших вопросы двум его охранникам.

— Это то самое последнее чудовище, которое поймал Диктис? — поинтересовалась какая-то женщина. — Я не вижу в нем ничего необычного. — Она несколько раз ткнула пальцем в его обнаженное тело. — Вполне нормальный, я бы сказала.

— Мясо, — лаконично сказал один из охранников. — Отличное нежное мясо…

Перси начал извиваться и дергаться — насколько это удавалось ему, туго перетянутому веревками. Нет, подобное не могло случиться с ним — это было просто невозможно! Человек начал принимать ванну в новой квартире и вдруг очутился в мире, где все, от воровства до убийства, наказывается путем…

«Я лучше не буду об этом думать, — пронеслось у него в мыслях. — Я знаю, что для меня все кончено».

Однако кое-что не подлежало сомнению. Каким-то образом он провалился в прошлое, которое никогда не существовало в действительности, — во времена греческих мифов. Никогда не существовало? Возмущение морского змея было вполне реальным, так же как и веревки, которыми Перси был сейчас связан. И, как он подозревал, вполне реальным будет и наказание, если его сочтут виновным в самозванстве.

Все это выглядело достаточно странно — морской змей, обратившийся к нему как к сыну Данаи, которая, очевидно, была матерью Персея; его собственное имя, звучавшее почти в точности так же, как и имя убийцы Горгоны. Очевидно, столь стремительно перенестись в этот безумный мир ему помог клочок пергамента, который он нашел в квартире, и содержание написанного на нем стихотворного отрывка. То, как он очутился здесь, оказалось во многих отношениях похоже на легенду— например, появление из моря…

Нет! Когда придет время суда, он будет защищать свою невиновность, заявляя, что не знал ничего о пророчестве, связанном с Персеем, и что его это вообще не интересовало. В любом другом случае его ждет один конец…

Он содрогнулся. Шест завибрировал.

— Бедный парень, ему холодно! — с сочувствием произнес девичий голос.

— Все в порядке, царь Полидект его согреет, — ответил ей мужчина. Все захохотали. Перси еще раз дернулся на шесте.

— Я никогда не говорил, что я Персей! — в отчаянии выпалил связанный молодой человек. — Все, что я сказал вашему Диктису, — это то, что морской змей…

— Лучше заткнись, — дружески посоветовал ему человек по имени Менон. — За попытки оказать давление на суд до разбирательства тебе могут вырвать язык — независимо от того, признают тебя виновным или нет.


Перси решил помолчать.

Каждый раз, собираясь открыть рот, он тут же вспоминал местный уголовный кодекс. Он все глубже увязал в этой фантастической передряге, и понятия не имел, как из нее выбраться. Или, в первую очередь, как он в нее угодил.

Миссис Даннер. Он ненавидел миссис Даннер; как же он ненавидел эту старую спекулянтку и пьяницу! Если кто-то и виноват в том, что с ним случилось, то именно она. Очевидно, она знала, что квартира представляет собой нечто вроде кабины мгновенного перемещения; когда она ввалилась к нему без стука, она ожидала, что квартира будет пуста. Если бы только он придал чуть больше значения ее пьяной болтовне!

Интересно, как давно висит у входа объявление: «Сдается трехкомнатная квартира. Очень дешево. Предоставляется немедленно»?

Сколько людей с радостью заплатили ей тридцать пять долларов «квартплаты», которой она требовала, а потом бросились домой, чтобы собрать вещи и занять квартиру? А потом, вскоре после переезда — измеряя спальню для возможной расстановки мебели, или обдумывая смелую цветовую гамму стен, или пытаясь открыть заклинившееся окно — внезапно провалились в этот мир колдовства и жестокости?

Как долго миссис Даннер извлекала доход из этой квартиры, сколько «квартплат» она уже получила? Этого Перси не знал, но страстно мечтал о том, как встретится с ней как-нибудь в запертой комнате. Забыв на мгновение о туго связанных руках и ногах, он с удовольствием представил себе восхитительную податливость ее горла под его пальцами.

Однако дело не могло быть только в ней. Она не разбиралась ни в одной области знаний, за исключением последних цен на виски, чтобы создать столь искусную временную ловушку, которая находилась в квартире. Тогда кто же? Или что? И, самое главное, зачем?

Подошел Диктис, окруженный своими сподвижниками в набедренных повязках.

— Неудачный день, — сказал он жителям города. — Не поймали ни одного чудовища. Только этого самозванца.

— Все в порядке, Диктис, — заверил его человек, который только что обещал, что царь согреет пленника. — Так или иначе, он — хорошее оправдание для нашей вечеринки.

— Это верно, — добавил кто-то. — По крайней мере, вечер не пропадет впустую.

— Знаю, знаю, — мрачно заметил Диктис. — Но я хотел добыть образец для зверинца. Казнь — это вовсе не то же самое.


В то время как большинство окружающих аплодировали весьма похвальному проявлению столь рационального подхода, Перси увидел человека в широкой белой накидке, который протолкался сквозь толпу и взглянул на него более пристально и с большим любопытством, чем все прочие. Когда складка одеяния на мгновение приоткрыла его лицо, Перси заметил, что у незнакомца странная, с шафрановым оттенком, кожа.

— Почему ты решил, что это чудовище? — спросил человек Диктиса, тщательно поправляя складку, прикрывающую лицо.

— Сундук, в котором он появился из моря, выглядел как его часть. Он был круглый, белый, и из него торчали разные металлические штуки. Я никогда не видел ничего подобного — а я дважды побывал на материке.

— Где этот сундук?

Великан ткнул назад через плечо большим пальцем размером с банан средней величины.

— Мы его оставили на берегу вместе со всем прочим, что в нем было. Об этих странных вещах никогда заранее не скажешь, оживут они или взорвутся… Послушай! Кто ты такой?

Человек в белом опустил руку на уровень пояса, провел ею поперек живота и, на глазах свирепо нависшего над ним Диктиса, исчез.

Толпа зашумела.

— Кто это был?

— Куда он, чтоб мне провалиться, делся, Эвнапий?

— Не знаю, но могу одно сказать — это. не совсем человек.

— Мама, я хочу домой!

— Тс-с, Леонтий. Сегодня, может быть, сварят преступника. Ты ведь не хочешь это пропустить, правда?

— Кто он, по-твоему, Диктис?

Их предводитель поскреб нечесаную голову.

— Ну что ж, он не тот, за кого я его сперва принял, не обычный странник, проходивший мимо. Я хотел схватить его и поместить под стражу. Если бы он был странником или бродячим торговцем, и забыл отметиться у начальника дворцовой стражи, он подлежал бы наказанию для чужеземцев.

— Ты имеешь в виду, что у него конфисковали бы весь товар и сожгли бы его правую руку у него на глазах?

— Примерно так, на усмотрение начальника стражи. Но я думаю, что он либо чародей, либо одно из главных чудовищ. Собственно, если бы не цвет его кожи, я бы назвал его человекоподобным чудовищем. Какого он цвета? Золотого?

Агесилай кивнул.

— Да, золотого. На материке их называют олимпийцами. Их считают не слишком плохими. Как говорят жители материка, они много раз помогали людям.

— Они помогают людям, потому что это им выгодно, — прорычал Диктис. — Нет, я не имею ничего против них, — поспешно объяснил он Агесилаю. — Но у них свои интересы, и людям следует держаться от них подальше, если они не хотят серьезных неприятностей.


По тому, как поспешно Диктис добавил последнее замечание, Перси понял, что тот испытывает определенный страх перед теми, кого он назвал «главными чудовищами». Очевидно, обычные чудовища представляли собой нечто иное, поскольку Диктис за ними охотился, а царь содержал их в некоем подобии зоопарка. Но почему золотокожий чужестранец проявил такой интерес к Перси? Имел ли он какое-то отношение к тому, как Перси здесь оказался?

Он уже давно перестал ощущать свои запястья и лодыжки, и размышлял о том, не собираются ли они подвесить его на городской площади в качестве достопримечательности, когда послышался мелодичный звон металлических доспехов и сумбурный топот ног.

— Полидект, царь Серифа, желает видеть пленника, — произнес хриплый голос.

Перси вздохнул с неподдельным облегчением, когда два человека вновь взвалили шест на плечи и понесли его по главной улице. Ему не только предстояло оказаться там, где его историю наконец могут выслушать, но он узнал и название островного царства, куда столь бесцеремонно закинула его сбившаяся с праведного пути ванна.

Сериф. Он быстро обшарил закоулки своей памяти. Нет, ему ничего не было известно об острове под названием Сериф — за исключением того, что он узнал за последние час или два: остров этот находится недалеко от материковой части Греции и, следовательно, в теплом Эгейском море; и сейчас его жители ожидают исполнения древнего пророчества о Персее, убийце Горгоны, который появился здесь, прежде чем начать свой путь к славе.

И этот остров отличался весьма своеобразной судебной системой.

Перси внесли во внутренний двор, крышу которого поддерживали четыре массивные колонны. Менон вытащил шест из веревочных петельна руках и ногах Перси, а его напарник разрезал путы несколькими точными ударами длинного бронзового ножа.

Они поставили его на ноги и отошли назад.

— Теперь тебе лучше?

Перси рухнул лицом вниз, больно ударившись о раскрашенный цементный пол.

— Его ноги, — пояснил Менон своему напарнику. — Они онемели.

— Это всегда так, — со знанием дела сказал второй. — Каждый раз.

Кровообращение постепенно восстанавливалось, причиняя дикую боль. Перси застонал и перевернулся на бок, растирая запястья и лодыжки руками, которые стали похожи на деревянные доски. Подошли несколько человек и присели рядом, глядя на его мучения. Никто не предложил помочь.

Вскоре он сумел встать, шатаясь на негнущихся ногах. Охранники схватили его и прислонили к колонне.


Большинство жителей города последовало за ним во дворец. Новости, видимо, распространялись быстро. Появлялись все новые и новые люди — мясники с большими окровавленными ножами, крестьяне с косами, женщины с корзинками, полными ягод и овощей.

После того, как новоприбывшим указывали на него, они либо улыбались и медленно, удовлетворенно кивали, либо поспешно убегали, очевидно, чтобы позвать кузена Гибриаса или тетю Тею, пока развлечение не закончилось.

Посреди двора, рядом с почерневшим очагом размером со всю квартиру, которую Перси совсем недавно покинул, на огромном каменном троне сидел человек.

На первый взгляд казалось, что он сидит, облокотившись на большую груду странной формы подушек.

Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это не подушки, а молодые красивые девушки, которые столь же различались цветом волос и кожи, как и отношением к тому, что происходило перед ними. Одна неземной красоты блондинка, составлявшая часть подставки для ног царя, спокойно храпела. Другая, пышная негритянка, большую часть тела которой скрывала массивная мужская рука, что-то страстно говорила монарху, указывая на стонущую фигуру, распростертую перед троном.

— Послушай, Тонтибби, — наконец раздраженно сказал царь, — у меня своя система наказаний, и я не хочу, чтобы какие-то девицы из чересчур цивилизованной части мира предлагали мне изменить ее — каким бы богатым воображением они ни обладали. Мы здесь, на Серифе, народ простой, и развлечения у нас простые. А если вы, африканцы, хотите называть нас варварами — пожалуйста. Мы этим гордимся.

Темнокожая девушка с хмурым видом скрылась в недрах огромного трона.

— Так с ними и надо, Полидект. Эти самодовольные чужеземцы должны знать свое место, — одобрительно сказал пожилой крестьянин.

— Ну что ж, — медленно и задумчиво сказал Полидект, — почему бы тому, что вполне устраивало моего отца, не устраивать и меня?

— Разве тебе не нравится, как он рассуждает? — с лучезарной улыбкой заметила какая-то женщина, обращаясь к соседу. — Как прекрасно, что речи нашего царя столь мудры!

— Кроме того, — добавил ее приятель, — я не понимаю этого постоянного стремления к переменам. Что может быть лучше, чем избавляться от преступника, сварив его на медленном огне? У повара царя Полидекта это обычно занимает четыре-пять часов. Он начинает незадолго до ужина, и когда все заканчивается, уже совсем темно, и сон после столь приятного вечера особенно хорош. Мне лично ничего больше не требуется.


Перси почувствовал, как у него медленно переворачиваются внутренности. Человек, лежавший перед царем, вскрикивал и пытался разбить лицо о цементный пол.

Что же они за люди? Они говорили о самых ужасных вещах столь же невозмутимо, как если бы обсуждали последний фильм или поединок боксеров, увиденный накануне по телевизору.

Конечно, публичные казни заменяли этим людям кино и телевидение. Перси вспомнил, как читал в газетах о толпах, собиравшихся в разных частях Соединенных Штатов, чтобы поглазеть на повешение, — и это в двадцатом веке! Казнь все еще оставалась вполне пристойным зрелищем для многих мужчин, чтобы привести свою девушку, для некоторых женщин, чтобы привести детей, и для некоторых предприимчивых бизнесменов, чтобы торговать уменьшенными копиями виселиц, на которых лишали жизни таких же людей, как и они сами.

Все это хорошо, но никак не может помочь в его нынешнем положении. Бели бы только удалось что-то придумать, узнать хоть немного об их понятиях добра и зла, чтобы обратить это в свою пользу!

Он старался не упустить ни одной детали происходящего. Нужно было разобраться в их судебной процедуре. Будет ли у него адвокат? Судя по тому, что он до сих пор видел, это казалось крайне сомнительным. Однако они говорили о суде, упоминались судьи. Он решил, что уже само наличие подобных институтов цивилизации дает хоть какую-то надежду.

Но вскоре он уже не был в этом уверен.

— Я устал его слушать, — послышался голос царя на фоне горестных стонов пленника. Царь поднял голову и рассеянно махнул в сторону собравшейся толпы. — Эй, судьи! Кто-нибудь из вас настаивает на невиновности этого человека?

— Хо-хо. Виновен!

— Виновен, чтоб мне провалиться!

— Грязное животное! Его еще мало сварить. Эй, Бри-он, а что он натворил?

— Откуда я знаю? Я только что пришел. Наверное, что-то нехорошее, раз его судят.

— Виновен, виновен, виновен! Давайте следующего. С этим все ясно!

— Поднимите обвиняемого для приговора, — приказал царь Полидект. Двое охранников подскочили и подняли на ноги извивающегося, стонущего человека. Царь торжественно воздел к небу указательный палец. — Властью, данной мне мною, — нараспев произнес он, — приговариваю тебя к… к… одну минуту. К…

— К варке на медленном огне, — язвительно сказала девушка-негритянка позади него. — Разве бывает что-нибудь еще?

Полидект яростно ударил бочкообразным кулаком по ладони.

— Лучше держи язык за зубами, Тонтибби, а то сама попадешь в котел! Ты нарушила всю законность моего суда! Ладно, уберите его, — с отвращением сказал он. — Вы слышали, что она сказала. Исполняйте.

— Прости, Полидект, — покаянно пробормотала девушка. — Мне так скучно! Продолжай, приговори его сам.

Царь грустно покачал головой.

— Не-е-ет! В этом уже нет никакого удовольствия. Просто следи за собой, ладно?

— Ладно, — пообещала девушка и снова свернулась калачиком.


Когда стражники подняли слабо сопротивляющегося человека с пола, Перси содрогнулся от ужаса. Он понял, почему не мог понять ни одного слова пленника, — у того был вырван язык! Все его лицо было покрыто запекшейся кровью, и кровь все еще стекала с подбородка на грудь. Человек, по-видимому, настолько ослаб от потери крови, что с трудом мог стоять без посторонней помощи, но был настолько напуган приближением неминуемой страшной смерти, что отчаянно пытался хоть как-то объясниться. Он беспомощно жестикулировал, непрерывно издавая стоны жутким безъязыким ртом, пока его тащили, оставляя в пыли следы волочащихся ног, в маленькую комнатку, которая, очевидно, служила камерой смертников.

— Видел? — сказал Менон Перси. — Он пытался повлиять на судей до разбирательства. Как я слышал, на солдат.

Происходящее начало приобретать весьма мрачный смысл. Каждый гражданин острова — солдаты, штатские, полицейские, придворные, кто угодно — мог стать судьей по любому уголовному делу. Тот факт, что эти люди относились к своим обязанностям довольно легкомысленно по меркам мира, который он только что покинул, был не столь важен, как их право вершить любой суд и участвовать в вынесении приговора. Таким образом, если вас арестовали на Серифе за любой проступок, то, в чем бы вас ни обвиняли, вы прежде всего не должны протестовать. Человек, арестовавший вас, может оказаться одним из «присяжных», и наказание за нарушение этого конкретного закона будет быстрым и необратимым. Он начал испытывать удивительную благодарность к Диктису за то, что тот заткнул ему рот кляпом: вместо того, чтобы вырвать Перси язык, он фактически запихнул его ему в горло!

Но как можно защищаться, если тебя судит подобный суд?

— Следующий! — прорычал царь. — И давайте побыстрее. Мы все уже проголодались, а на вечер намечается очень даже неплохая казнь. Я не хочу заставлять мой народ ждать.

— Вот почему мы зовем его Добрый Царь Поли-дект, — пробормотала какая-то женщина, когда Перси подтащили к трону и пинком повалили на землю.

— Обвиняется, — послышался знакомый голос, — в самозванстве, в том, что именовал себя героем, то есть Персеем, который, в соответствии с легендой…

— Я слышал легенду, Диктис, — раздраженно перебил его царь. — Все это мы уже проходили в прошлый раз. Давайте признаем этого человека тоже виновным и будем закругляться. Не знаю, почему в эти дни столько Персеев, и ни одного притворяющегося Гераклом или Тезеем. Я думаю, так всегда бывает: у кого-то появляется дурацкая фантазия, и, прежде чем ты поймешь, что случилось, этим занимаются уже все подряд.


Любопытство Диктиса возросло.

— Что ты имеешь в виду — насчет того, что мы это уже проходили в прошлый раз?

— О, несколько моих солдат обследовали холмы, проверяя сообщения о маленьких летающих чудовищах — ну, ты знаешь.

— Гарпии? Эго те, у которых головы девушек и птичьи тела, крылья и когти?

Полидект вздохнул.

— Те самые. Как прекрасно иметь брата, который так хорошо разбирается в чудовищах. У меня они все перемешались в голове. Я пользуюсь простым правилом: если у кого-то ровно две руки, две ноги и одна голова, то это человек. В противном случае это чудовище.

— Это относится и к золотокожим олимпийцам, но они ведь не люди. Я не знаю в точности, кто они, но многие считают их похуже чудовищ.

— А многие так не считают, — заметил царь. — Ладно, что есть, то есть. Не знаю, что именно, но… В общем, в последнее время было несколько сообщений о том, что эти твари, гарпии, занимаются воздушной контрабандой, из-за чего казна Серифа теряет доходы. Я послал отряд к горе Лессус, чтобы они разобрались, в чем дело. Мои солдаты собирались перекусить, прежде чем приступить к операции, и вдруг увидели человека, который, спотыкаясь, спускался с холма. Они арестовали его, как только он заявил им, что он — Персей. После ареста он все еще продолжал спорить, и они наказали его — за оказание давления на суд, в соответствии с моим прошлогодним указом. Сейчас мне кажется, что они несколько переусердствовали, но… Что этот парень все еще здесь делает? Разве мы не признали его виновным?

— Еще нет, — заверил его Диктис. — Ты еще не задал вопрос суду. Но ничего страшного, я не тороплюсь.

— Зато я тороплюсь. — Монарх простер руки к внимающему ему народу. — Виновен?

— О, конечно!

— Десять раз виновен!

— Его преступления у него на лице — каждое!

— Слава Справедливому Царю Полидекту!

Справедливый Царь Полидект весь сиял.

— Благодарю вас, друзья мои, благодарю вас. Теперь, что касается приговора…

Перси вскочил на ноги.

— Что это за суд? — в отчаянии закричал он. — Вы должны дать человеку шанс на жизнь!


Царь Полидект удивленно покачал головой. Он наклонился вперед, чтобы ближе взглянуть на Перси, чуть не раздавив составленную из девушек подставку для ног, которая уже начала заваливаться на бок. Он был столь же высок, как и его брат, но, поскольку объем его живота соответствовал его росту, выглядел еще более впечатляюще. Кроме того, в то время как большинство жителей острова — мужчины и женщины — носили лишь неопрятные овечьи шкуры или потрепанные набедренные повязки, двое царственных братьев были одеты в богато раскрашенные шерстяные одежды, а на царе красовалось нечто, что когда-то являлось чистой туникой из лучшего полотна.

— Не знаю, что тебя огорчает, юноша, ты имел все шансы на жизнь, какие только позволяют законы Се-рифа. А теперь — почему бы тебе не успокоиться и не принять наказание, как подобает мужчине?

— Выслушайте меня, прошу вас! — умолял Перси.

Я не только не гражданин Серифа, но я и не гражданин этого мира. Все, чего я хочу, — получить возможность вернуться, ничего больше…

— В этом все и дело, — объяснил царь. — Наши законы не предназначены для наших граждан — по крайней мере, закон о варке на медленном огне. Граждан, совершивших преступление, сбрасывают со скал или вешают на рассвете на городской стене. А в котел отправляют лишь чужеземцев, Вот почему мой народ счастлив, что им правит такой царь, как я. Теперь понял? Давай не будем усложнять, ладно? За любым преступлением должно следовать наказание.

Перси вцепился в волосы, в отчаянии вырвал клок и швырнул на землю.

— Послушайте, это все началось… я не буду говорить о миссис Даннер… это невозможно, это безумие — стоять здесь и смотреть, как… Одну минуту. — Он глубоко вздохнул, понимая, что должен сохранять спокойствие и говорить очень, очень убедительно — по крайней мере, быть благоразумным. — Когда я встретился с вашим братом, произошло небольшое недоразумение. Морской змей… — Он сделал паузу, глубоко вздохнул и продолжал: — Самый настоящий морской змей появился перед моей… моим плавающим сундуком и приветствовал меня как сына Данаи. Поэтому, когда Диктис спросил, кто я…

— Можешь не продолжать, — посоветовал Полидект. — Свидетельские показания морского змея не имеют законной силы.

— Я не говорил…

— Я имею в виду, что не имеют силы показания самого морского змея. Так что они, естественно, не имеют силы и тогда, когда ты повторяешь их нам.

— Я только хотел сказать…

— Конечно, — царь выпятил нижнюю губу и задумчиво покачал головой, — если бы это был наземный змей, все могло бы быть несколько иначе.


Перси прервал свою безумную речь, невольно заинтересовавшись.

— Иначе? — с любопытством спросил он.

— Конечно. В зависимости от того, к какому типу относится наземный змей. Например, змея-оракула мы бы определенно выслушали — к их словам мы относимся с большим уважением. Или очень умные и дружелюбные ходячие змеи, о которых говорят легенды. Но это тебя никак не касается. Ты обвиняешься в том, что выдавал себя за Персея и создал впечатление, будто у тебя хватит смелости убить Горгону. Для такого преступления морской змей не может быть заслуживающим доверия свидетелем. Кроме того, тебя уже признали виновным.

— Я даже не спорю с тем, что…

— Диктис, — царь с крайне утомленным видом махнул рукой. — Успокой его.

Громадный кулак опустился на макушку Перси. Ему показалось, будто мозг сейчас хлынет у него из ноздрей. Когда он снова смог отчетливо видеть сквозь красноватый туман, он обнаружил, что цепляется за постоянно ускользающий от него пол.

— Почему бы нам не устроить две казни в один день? — сердито говорил Диктис. — Они оба выдавали себя за Персея. Как ты сказал, в последнее время такое случалось уже несколько раз. Пожалуй, мы отобьем охоту поступать так и дальше, если устроим хорошую двойную казнь. Так сказать, из двух блюд. Все, что ты должен сделать, — вынести ему приговор, позволить мне решить некоторые вопросы — например, найти раба, чтобы он почистил котел в перерыве, и…

— Кто здесь царь, я или ты? — зарычал Полидект.

— О, ты, ты, конечно. Но…

— Никаких «но». Ты лишь великий князь, и не забывай об этом, Диктис. Я уже сказал, что сегодня вечером будет только одна казнь — человека, которого схватили первым. Потом, завтра, мы вынесем официальный приговор второму. Это даст мне еще один повод для приема в тронном зале, которые я люблю, и заверяю тебя, что завтра вечером мы все сможем столь же хорошо повеселиться.

— Ладно, — угрюмо сказал Диктис. — Но часто ли нам удавалось отправить в котел сразу двоих в один день?

— Тем больше причин растянуть это во времени, — настоял царь. — Стража, уведите его! Видишь ли, Диктис, я считаю, что излишнее расточительство к добру не приводит.

«Вот почему, — горько подумал Перси, когда два здоровяка с руками, напоминающими железные клешни, потащили его прочь, — вот почему они зовут его Царь-Философ Полидект!»


В конце зала над полом внезапно поднялась решетка, и его, словно пригоршню мусора, бросили в яму — достаточно глубокую для того, чтобы он снова потерял сознание.

Придя в себя, он с трудом перевернулся на спину, потирая ушибы и морщась от боли в руках. Что бы там ни было, с него достаточно — этот мир определенно оказался наименее дружелюбным из всех возможных.

Сквозь решетку пробивался слабый свет. Шатаясь, он направился в ту сторону, чтобы лучше рассмотреть свою камеру. Кто-то ткнул его в живот, и он снова сел.

— Только попробуйте дотронуться до меня, мистер, — послышался девичий голос, — и я вас прикончу.

Судя по голосу, в серьезности намерений девушки можно было не сомневаться.

— Простите? — пробормотал Перси, уставившись в кромешную тьму.

— Можешь не извиняться. Просто оставайся в своем конце камеры, а я останусь в своем. Ты не первый из тех распущенных парней, что хотели со мной познакомиться, не подумав предварительно как следует. — Каждое ее слово звучало все с большим надрывом; в конце концов она заплакала.

Тщательно обдумав ситуацию, Перси пополз в ту сторону, откуда слышались рыдания.

— Послушайте… — мягко начал он.

На этот раз она ударила его в глаз.

Ругаясь на чем свет стоит, он отошел к противоположной стене и сел, мрачно скрестив на груди руки. Он проклинал весь род человеческий, потом ограничил свои высказывания женским полом, а затем, кивнув в сторону сидевшей напротив девушки, сосредоточил свой гнев на миссис Даннер, вложив в это всю душу. Внезапно он почувствовал, что мокрое от слез лицо уткнулось ему в плечо, и отскочил в угол.

— Послушай, детка, — бросил он, — я. больше не желаю к тебе прикасаться, после того как…

— Ты только что упоминал миссис Даннер, — сказала она. — Я слышала. Квартира восемнадцать-К?

— Да! Но как… — Тут до него дошло. — Так ты тоже… оттуда?

— Я убью эту бабу! — произнесла она сквозь зубы. — В первый день, когда я здесь оказалась, я сказала себе, что выбью из нее каждую долларовую бумажку и каждый глоток виски, который она сделала за мои деньги, если когда-нибудь вернусь. На другой день я сказала себе, что, если только вернусь, я вообще не трону ее, а буду лишь целовать тротуары, шестифутовых полисменов и сантехнику. На третий день я о ней вообще не думала, только пыталась вспомнить, как выглядели дома, улицы и прочее. Но сегодня я знаю, что не вернусь никогда, и потому я лишь молюсь о том, чтобы когда-нибудь у меня появилась возможность убить ее, когда-нибудь…

Она снова заплакала, из ее груди вырывались отчаянные рыдания, как будто ей выкручивали руки.


Молодой человек очень осторожно подошел к девушке и погладил ее по спине. Еще немного спустя он обнял ее и нежно поцеловал. Какое-то грубое одеяние, наброшенное на ее плечи, оцарапало его кожу.

— Могло быть и хуже, — заверил он ее. — Могло быть намного хуже, можешь мне поверить. Во всяком случае, мы нашли друг друга. Дела не так плохи, когда есть с кем поговорить. Так или иначе, мы — соотечественники, или, точнее, современники. Меня зовут Перси С. Юсс. «С.» значит Сактрист. Я был владельцем половины ресторана, двумя третями которого владели наши кредиторы. А ты кто?

— Энита Драммонд, — сказала она, выпрямляясь и вытирая глаза краем одежды. — Энн. Я была балериной. Вернее, я еще училась на балерину, и понемногу подрабатывала то тут, то там. Эта квартира оказалась неожиданной находкой; она как раз устраивала меня по деньгам. Я радостно плюхнулась на единственный стул, который стоял в квартире, и тут заметила на полу клочок пергамента с какими-то стихами. Я начала их читать, а потом задремала, глядя на эти слова. Когда я проснулась, я обнаружила, что нахожусь на склоне холма, у стула нет ножек и какой-то старый крестьянин со своей женой произносят надо мной заклинания, чтобы я исчезла до того, как навлеку проклятие на их посевы. Когда они увидели, что я открыла глаза, они оба набросились на меня, связали и утащили в свою хижину. И они не желали слушать ничего, что я пыталась им говорить! Кстати, если хочешь… выглядеть более прилично, тут в углу есть куча какого-то тряпья.

Перси шагнул туда и обнаружил полдюжины изношенных накидок из овечьих шкур. Он выбрал одну, от которой сильно воняло, но зато в ней было меньше обитателей, чем в прочих, и вернулся обратно. В одежде он почувствовал себя более уверенно. Ему не приходилось размышлять о различных аспектах нудизма с тех пор, как он прибыл в костюме Адама в этот безумный мир, но он впервые почувствовал, что у него появилась возможность перехитрить тех, кто взял его в плен, — теперь, когда он одет почти так же, как и они.


Энн продолжала свой рассказ. Она говорила о том, как жители деревни на дальнем конце острова собрались вместе и стали обсуждать, как избавиться от ведьмы.

— Шла настоящая война между сторонниками двух подходов: одни предлагали посадить ведьму на кол, другие — сжечь, и каждый отстаивал свою правоту. В это время мимо проходил сенешаль, или камергер, или как он там называется, царя Полидекта. Он охотился за какими-то маленькими чудовищами — кажется, фуриями. Или сиренами. Он увидел меня, и, прежде чем кто-то из деревенских успел что-либо сказать, он… Перси, смотри!

Он резко вскинул голову, глядя туда, куда указывал ее палец. Свет, проникавший сквозь решетку, становился все слабее — солнце отбрасывало последние лучи, завершая дневную работу и спеша на отдых.

По другую сторону решетки появилась человеческая голова. Человек прижал палец к губам. Перси кивнул, показывая, что понял его. Человек начал медленно расплываться, словно туман на легком ветру, и исчез.

Но решетка медленно и бесшумно поднялась и мгновение спустя закрылась снова. У Перси возникло жуткое ощущение, будто что-то очень тяжелое медленными, словно перышко, кругами опускается вниз. Он инстинктивно прикрыл рот Энн рукой. Несмотря на это, отчетливо послышался ее громкий вздох, когда перед ними появился человек в одежде, вызывавшей ассоциации с Италией эпохи Возрождения.

Он что-то подкрутил на металлической пряжке своего широкого пояса, слегка наклонил голову в знак приветствия и сказал:

— Меня зовут Гермес.

Энн отодвинула руку Перси от своего рта.

— Гермес! — прошептала она. — Посланец богов!

— Он самый.

На его аристократическом лице возникла и тут же исчезла улыбка — так быстро, что Перси не вполне был уверен, улыбался ли тот вообще. Он внимательно пригляделся к коже пришельца, освещенной последними лучами солнца. Она отливала золотом.

— Вы не тот самый тип в белой хламиде, который исчез, когда Диктис начал его расспрашивать?

Гермес кивнул.

— Я подозревал, кто ты, но я должен был проверить твой так называемый сундук, чтобы у меня не осталось сомнений. Я не смог бы задать тебе какие-либо вопросы, пока ты был окружен этой толпой.

— Какие вопросы? — нетерпеливо спросил Перси.

— Вопросы, которые могли бы определить, в самом ли деле ты Персей, легендарный герой, который должен спасти мир от Горгоны и ей подобных.

— Послушайте, мистер, с меня довольно! Меня зовут Перси С. Юсс. Я не сын Данаи — у меня даже Даниэля в роду не было. Я не знаю, что это за Горгона, о которой твердят все кругом, и, даже если бы и знал, у меня нет никакого желания ее убивать. Я ничего не имею против какой бы то ни было Горгоны или какого бы то ни было человека — за исключением этого жирного неряхи-царя.

— Ты слишком громко говоришь, — предупредил его собеседник. — Мы посылаем тебя убить не какую-то Горгону — саму Медузу! — Произнося имя, он понизил голос, так что тот стал едва слышен. — Я говорил с профессором Грэем и описал предметы, вместе с которыми ты прибыл, и он подтвердил, что ты человек из его времени.

— Вы имеете в виду, что здесь есть кто-то еще из двадцатого века? — спросила Энн.

— Где он? Он тоже попал в беду? — спросил Перси, почувствовав некоторое облегчение..

Пришелец улыбнулся. На этот раз его улыбка была долгой и медленной, и Перси она не понравилась.

— Нет, он не попал в беду. Он ждет тебя, чтобы дать совет, как лучше всего победить Горгону.

— Ну что ж, ему придется бежать очень далеко и очень быстро, чтобы успеть застать меня. Я терпеть не могу того, как все здесь начинают себя вести, стоит лишь упомянуть это имя. Я не считаю себя героем и не собираюсь им становиться. Я всю жизнь был неудачником и расплачивался за чужие проступки, но в это дело любимый сын своей матери ввязываться не намерен.

— Даже чтобы избежать завтрашнего котла?

Перси судорожно сглотнул. Он забыл о судилище, состоявшемся по законам Серифа, как только увидел Энн. Да. Завтра снова наступит вечер, и его выведут отсюда, и…

Чем он рискует — по сравнению с тем чудовищным концом, что наверняка ожидает его через сутки? Он уже достаточно насмотрелся на этих древних греков, чтобы проникнуться глубоким уважением к эффективности их судебной процедуры в отношений любого деяния, которое они считали преступным. Например, вряд ли им знакомы такие понятия, как апелляция или освобождение под залог…

— Даже, — продолжал Гермес, четко произнося каждое слово, — даже ради возможности вернуться в свое время?

Энн вскрикнула, и посланец богов сердито велел ей замолчать. Он коснулся своего пояса и стал невидимым. Потом он снова появился, с тревогой глядя вверх на решетку и держа руку на поясе.


Перси был удивлен: этот тип казался чересчур нервным для предполагаемого божества. Кроме того, его удивило, что ему предложили именно то, в чем он крайне нуждался и чего отчаянно желал. Была ли цена, которую он должен заплатить, слишком высока? Глупо. Что бы ни пришлось ему совершить, сколь ни оказалось бы это рискованно и тяжело, он мог получить возможность вновь оказаться в своей эпохе. Не говоря уже о том, что ему очень хотелось покинуть свое нынешнее местопребывание до того, как наступит время завтрашнего ужина.

— Я согласен, — твердо сказал он. — Чего бы вы от меня ни хотели, я согласен. Но послушайте. Наш договор должен распространяться на эту девушку в той же степени, как и на меня.

— Хорошо! — Золотокожий человек достал небольшой мешочек. — Возьми это. Когда они завтра поведут тебя на казнь…

— Эй! Я думал, вы заберете нас из этой ямы. Почему вы не можете просто взять нас с собой?

Гермес нетерпеливо покачал головой. Казалось, он был крайне заинтересован в том, чтобы убраться отсюда как можно скорее.

— Потому что не могу. У вас нет… нет силы. Делай, как я сказал, и все будет в порядке.

— Послушай его, Перси! — убедительно сказала Энн. — Это наш единственный шанс. Сделаем, как он говорит. Кроме того, он — бог. Он должен знать, как поступать в этом мифическом мире.

Гермес снова улыбнулся своей мимолетной улыбкой.

— Когда они выведут тебя наружу, начни говорить — так долго, как только можешь, — о той неприятности, которая с ними произойдет. В чем бы она не заключалась, они заставят тебя сражаться…

— Меня не заставят с кем-то сражаться, — заметил Перси. — Меня…

— Сварят на медленном огне, я знаю! Но, можешь мне поверить, тебя заставят сражаться с кем-то или с чем-то. Когда будешь говорить, незаметно сунь руку под одежду, в этот мешочек. Начинай поглаживать зернышки, которые ты там найдешь, сжимай их, три их между ладонью и тканью мешочка. Когда они начнут шевелиться и самостоятельно двигаться, как можно быстрее вступай в борьбу! Все, что ты должен затем сделать, — разбросать их по земле вокруг себя и отступить назад. Как только…

Он замолчал и схватился за пряжку. Над решеткой появился факел и два бородатых лица.

— Могу поклясться, я что-то видел, — сказал один из бородачей.

— Ну что ж, можешь вызвать стражу и спуститься вниз посмотреть. Я пошел на пирушку.

Человек с факелом выпрямился.

— Я тоже. Если я что-то и видел, у меня нет охоты с этим связываться. Пусть разбирается утренняя стража.


Из темноты возник мешочек и сам опустился в руку Перси.

— Запомни, — послышался удаляющийся шепот, — не начинай тереть эти зернышки слишком рано, но и не жди слишком долго. Как только они начнут шевелиться, ты должен сразу же вступить в борьбу.

Решетка быстро поднялась и снова опустилась. Послышалось последнее указание:

— И не заглядывай в мешочек сегодня! Не смей к нему прикасаться, пока это тебе не потребуется!

Они почувствовали, как он бесшумно скрылся над их головами. Энн придвинулась ближе к Перси, и он успокаивающе обнял ее.

— Слишком много запретов, — проворчал он. — Мол, все как надо, но не пытайся выяснить, что это! Как будто француза подвели к ряду аптечных склянок с этикетками, написанными по-китайски, и предупреждают его, чтобы он принял, скажем, аспирин, прежде чем температура у него не поднялась еще выше, но чтобы он не трогал снотворное, так как оно слишком сильное и может его убить. За кого он меня принимает?

Энн всхлипнула, почти на грани истерики.

— Знаешь, Перси, это первый, самый первый луч надежды, который я увидела с тех пор, как очутилась в этом ужасном мире! А ты ворчишь, что указания не слишком тебе ясны!

«В конце концов, — логично, но про себя, подумал он, — ведь именно мне предстоит сражаться с Горгоной!»

— Я, собственно, не жалуюсь, — сказал он вслух, когда они сели рядом. — Но непонятные объяснения меня раздражают. Мне все время кажется, что меня хотят одурачить.

— Представь, что ты сидишь в ресторане, — сонно пробормотала Энн. — Или в парикмахерской. Представь, что ты идешь в магазинчик модного платья на Пятой авеню, трогаешь чудесные ткани и представляешь себя в прекрасном новом костюме. И тебе все время кажется, что ты действительно дурачишь продавщицу, заставляя ее верить, будто у тебя достаточно денег и ты можешь все это купить. И когда человек, который тебе не нравится, пристает к тебе, ты можешь заставить его отцепиться. А если он не отвязывается, ты можешь закричать, и помогут тебе, а не ему. О, цивилизация, цивилизация!

Она уснула в его объятиях. Перси нежно погладил ее и начал готовиться ко сну сам. Позади был длинный, утомительный день. Длинный? Всего три тысячи лет или около того!

К несчастью, он еще не успел заснуть, когда началась казнь. Будучи под землей и довольно далеко, он не мог что-либо видеть. Однако он почти все слышал…


Прошло несколько часов, прежде чем Перси наконец задремал и перестал думать о человеке, который появился на склоне холма, утверждая, что он — Персей. Сколько Персеев было в этом мире? Как будто кому-то действительно понадобилось, чтобы Горгона была убита, и тот посылал сюда одного исполнителя за другим.

Каков настоящий Персей? Этого Перси не знал, но определенно знал, что это не он. И он был пока что единственным, кому доверили убить Горгону. Но что из себя представляет Горгона? Еще один вопрос…

Утром в их камере оказался третий заключенный, Агесилай.

— За что тебя? — спросил его Перси, когда тот со стоном пошевелился.

— Ни за что, — ответил старик. Он сел, прислонившись к стене, и начал выбирать вшей из бороды. Найдя очередную, он улыбался и шумно раскусывал ее зубами. — Я здесь из-за моего брата.

— Что значит — из-за твоего брата?

— Он совершил великую измену вчера ночью, и ему вышибли мозги в соответствии с законом, который издал царь через несколько минут после того, как он ее совершил. Царь, однако, был все еще очень огорчен, и издал еще один закон, гласящий, что все кровные родственники несут ответственность в случае великой измены. Я единственный кровный родственник, и потому я здесь. Сегодня мне тоже должны вышибить мозга.

— Добрый старый Полидект… «Излишнее расточительство к добру не приводит», — пробормотал Перси. — Какую же измену совершил твой брат, что царю пришлось издавать специальный закон?

Агесилай сосредоточенно изучал нижние спутанные пряди своей бороды. Судя по явному разочарованию, с которым он оставил их в покое, ему не удалось обнаружить в них каких-либо признаков жизни.

— Видишь ли, мой брат был придворным поваром. Естественно, он же являлся и палачом. Вчера ночью он совершил какую-то ошибку. Возможно, забыл смазать котел жиром. Дело в том, что после казни наш большой котел треснул.

— Треснул? Ты имеешь в виду, им больше нельзя пользоваться?

— Именно это я имею в виду. Треснул, как орех. Ты можешь улыбаться, но позволь мне сказать: этот котел — гордость Серифа! Он сделан не из бронзы, серебра или золота, но — хочешь верь, хочешь нет — из чистого железа! Всех сокровищ этого острова не хватит, чтобы купить новый такой же котел. В течение многих поколений наш народ собирал небесные камни, которые потом переплавлялись. И, как говорят, окончательную отливку изготовило одно из бродячих пресмыкающихся. Можешь ли ты упрекать царя Полидекта в том, что он так разозлился на моего брата и всю его родню? Я не могу. Да что там, его предшественник, царь Аурион — тот, которого Полидект заколол в спину на празднике летнего солнцестояния, — Аурион распространил бы наказание и на родственников по супружеской линии, и на ближайших друзей преступника.


Перси сидел, размышляя о вчерашнем пророчестве Гермеса. Вероятнее всего, это был не столько пример точного предсказания, сколько явный случай саботажа. Он усмехнулся. По крайней мере, одного можно уже не бояться!

— Что это за бродячие пресмыкающиеся? — спросила Энн. Она молча сидела рядом с Перси, пока он разговаривал со стариком, и сжала его руку, давая понять, что тоже надеется, что и остальные обещания Гермеса станут реальностью.

— Это сложно объяснить, — медленно сказал Агесилай. — Вероятно, они полностью вымерли сорок или пятьдесят лет назад. Во времена моего прадеда их оставалось очень мало, и становилось все меньше. Они напоминали пифий, которые помогают оракулам, или некоторых из мирных морских змеев. Но они были умнее и тех и других. И у них имелись ноги — некоторые говорят, что даже и руки, — и они ходили везде и творили чудеса. Они учили нас делать горшки, как говорил мой дед, и…

— Эй, Агесилай!

Все трое взглянули вверх и увидели веревочную лестницу, которая, раскачиваясь, опускалась в темницу. Наверху, нетерпеливо жестикулируя, стоял коренастый человек.

— Пора бум-бум. Давай побыстрее, ладно? Сегодня днем будет представление, и нам нужно еще привести в порядок арену.

— Их жизнь, похоже, состоит из одних развлечений, — мрачно заметила Энн, обращаясь к Перси. — Все время что-нибудь происходит!

— Поймите нас правильно, — обратился к ним старик, начиная подниматься по лестнице. — У нас на острове очень много народу, и уже два поколения не было войн или серьезных эпидемий. Что может быть лучше для сокращения нашей численности, чем интересные казни? Полидект называет это «Ограничение Численности Народонаселения с Улыбкой».

— Ну понятно, — пробормотал Перси. — Вот почему мы называем его Царь-Юморист Полидект.


Чуть позже ему, в свою очередь, приказали подняться по веревочной лестнице и приговорили к сражению на арене с теми чудовищами, которых сможет предоставить управляющий зверинца. Полидект, видимо, пребывал в слишком мрачном настроении, и его не интересовал даже прием в тронном зале, неизбежный при вынесении приговора. Он сидел развалясь на своем троне в окружении наложниц, хмуро глядя на стену, в то время как один из придворных сообщил Перси, что его ожидает.

Перси с задумчивым видом сидел в камере смертников, время от времени прикасаясь к мешочку, спрятанному под накидкой из овчины, когда туда же втолкнули Энн.

— То же самое, — кивнула она. — Они собираются казнить нас вместе. Будем молиться и надеяться, что Гермес знает, что говорит.

— Но за что приговорили тебя? Что ты сделала? Не могла же ты попасть на скамью подсудимых лишь за то, что совершаешь серьезную ошибку — живешь на этом свете?

— Видишь ли, меня привезли сюда с другого конца острова, чтобы пополнить гарем Полидекта.

— И как ты из этого выкрутилась?

— Никак. Боюсь, что я просто не прошла конкурс. Царь сказал, что я не слишком пухленькая. Однако, — добавила она, яростно скрипнув зубами, — думаю, эта ревнивая кошка Тонтибби настроила его против меня. О, нет, не пугайся, Перси, — засмеялась она. — Я вовсе не хотела попасть в этот гарем. Но для девушки оскорбительно, когда ей говорят, что она недостаточно хороша, в то время как она видит буквально кишащих вокруг толстых и грязных баб!

Ближе к вечеру им дали горсть сушеных фруктов, и, пока они все еще жевали этот крайне неинтересный ужин, им приказали выходить на казнь.

Увидев наконец Энн при дневном свете, Перси с удовлетворением отметил, что она принадлежит к тем редко встречающимся идеальным блондинкам, светлая кожа и яркие волосы которых создают впечатление несказанной чистоты, под покровом которой, однако, скрываются более темные колодцы их душ.

Крепко взявшись за руки, они шли по тропе, постоянно петлявшей вокруг холма в дальнем конце цитадели. В конце концов тропа привела их к группе каменных строений, которые явно были зверинцем. Их быстро прогнали мимо, чему Перси и Энн даже обрадовались, успев бросить взгляд на обитателей клеток, и они оказались в небольшой долине, окруженной несколькими невысокими холмами.

На склонах холмов находились места для сидения; большинство из них были уже заняты. Перси пребывал в полной уверенности, что увидит на одном из мест Гермеса. Внизу находилась площадка, окруженная высокой каменной стеной, с тяжелыми воротами с каждой стороны.

Энн и Перси пинками направили к одним из ворот, возле которых стояли двое юношей, держа их слегка приоткрытыми. Перси нервно потянулся к спрятанному мешочку. Все ждали появления царя.

Наконец тот появился, в сопровождении многочисленной свиты.

— Пусть наказание свершится, — произнес он бесцветным, усталым голосом. Видно было, что он уже не ждет ничего от жизни, после того как не стало котла для казней.

Перси сунул левую руку в мешочек, в то время как в правую ему вложили позеленевший бронзовый меч. Двое парней начали открывать ворота.

— Я думаю, тебе пора начинать, — прошептала Энн.

Он кивнул.

— О могущественный Полидект, царь Серифа! — воскликнул он столь неожиданно, что один из юношей уронил кольцо на створке ворот, которое держал, и бросился было бежать, но начальник стражи сердито толкнул его назад. — Умоляю тебя, исполни мое последнее желание! — Зернышки казались удивительно мягкими на ощупь.

Полидект мрачно махнул рукой.

— Если твое желание разумно. И если ты сможешь объяснить его в нескольких словах. — Он раздраженно откинулся назад.

Медленно растирая мягкие комочки между пальцами и тканью мешочка, Перси думал, с чего начать. Внезапно он улыбнулся.

— Вероятно, тебя интересует, являлось ли то, что произошло вчера с твоим котлом, случайностью или кто-то из недовольных должен нести ответственность за уничтожение святыни Серифа. Лишь я один знаю ответ, и с этим связана моя просьба.

— Он клюнул! — радостно прошептала Энн. — Отлично, Перси, отлично!

Над рядами зрителей пронесся возбужденный ропот.

— Итак, — продолжал молодой человек, растирая и сжимая содержимое мешочка, словно боксер, разминающий кулаки, — давай посмотрим, что произошло с точки зрения основной функции котла — варки. Что мы знаем о влиянии предшествующих ингредиентов на структуру котла? Знаем ли мы что-либо вообще?


Царь, казалось, находился в гневе и в замешательстве одновременно, словно чувствовал, что Перси хочет сообщить о чем-то важном, но не знал в точности, о чем именно. Даже у окружавших его охранников был вид людей, стоящих на пороге невиданного открытия. Перси не знал, вдохнул ли он уже жизнь в содержимое мешочка; подождав немного, он решил, что еще нет, и продолжал, не останавливаясь:

— Так вот, прежде всего — бутерброды. Самые разные. Очень много бутербродов с сыром. Жареные с сыром, сыр с помидорами, сыр с ветчиной, сыр с окороком. Все их можно жарить вместе или отдельно.

Он замолчал, почувствовав, как маленькие комочки начали пульсировать под его пальцами.

— Если ты хочешь сказать, — медленно и задумчиво сказал царь, — что мои люди незаконно использовали государственный котел, чтобы жарить сыр с помидорами…

— Я ничего не хочу сказать, — отрезал Перси. — Давайте начнем казнь.

— Нет, сынок, — дружелюбно сказал Полидект, — возможно, ты прав. Это, конечно, непросто понять, но что-то в этом есть. Пожалуйста, продолжай.

— Да, продолжай, — крикнул один из зрителей. — Я могу тебя понять.

— Здесь нечего понимать! — срывающимся голосом сказал Перси. Зернышки подпрыгивали в мешочке, словно крохотные лягушки, испуганно выскакивающие из пруда. — Мне нечего вам сказать. Я вое придумал. Я просто хотел протянуть время. Теперь вы будете начинать?

— Не будем! — зловеще произнес царь. — Ты пытаешься кого-то выгородить. Кого-то очень важного.

Маленькие комочки уже собрались у горловины мешочка, стремясь вырваться на свободу. Перси посмотрел на встревоженное лицо Энн и увидел, что она поняла, в какое затруднительное положение он попал, но ничем не может ему помочь.

— Послушай, Полидект, — хрипло сказал он. — Почему бы тебе не уступить свой трон более достойному преемнику? Тонтибби была бы во много раз лучшей правительницей, чем ты. Она не только умнее тебя, и не только знает больше о цивилизованной жизни, но она и…

— Открыть ворота, — зарычал красный от злости царь Полидект, — и бросить его чудовищу!

Створки ворот со скрипом раскрылись. Энн и Перси втолкнули в огромное углубление в каменном полу. Энн удалось удержать равновесие, но Перси, державший руку под одеждой, где на груди лежал мешочек, споткнулся и упал, стукнувшись рукой и коленом; он выпустил меч, и тот со звоном ударился о камни.

Он услышал отчаянный вопль Энн и поднял голову. Из других ворот к ним мчалось существо, которое могло сойти лишь с мольберта сумасшедшего художника.

Оно было высотой ему по пояс, но свыше двенадцати футов в ширину, чудовищная смесь собачьих, волчьих, змеиных, человеческих и прочих черт — нечто такое, что, как показалось Перси, никогда не могло бы возникнуть на этой планете. Существо опиралось на тела змей, ящериц, собак и волков, каждое из которых казалось живущим самостоятельно, и вместе с тем было связано с главным телом толстыми придатками, напоминавшими хоботы, которые заменяли им задние части. У чудовища было шесть голов, и все они, включая человеческую, кричали что-то друг другу, широко раскрыв пасти.

Оно двигалось невероятно быстро. Перси вскочил на ноги и, выхватив горсть шевелящихся комочков, рванулся к — перепуганной девушке.

Он оттолкнул ее назад и швырнул зерна в чудовище.Нависшая над ними крокодилья пасть внезапно отдернулась, когда один из комочков попал в нее. Перси разбросал их широким полукругом и, толкая Энн вперед и спотыкаясь из-за того, что то и дело бросал взгляды назад, зигзагами побежал к противоположной стене.

Они стояли, ошеломленные стихией, которую выпустили на свободу.

Эти комочки действительно были зернами. Но зернами такого растения, которое мог посеять лишь дьявольский садовник!


Где бы зернышко ни коснулось твердой поверхности, оно начинало обильно прорастать. Прошло лишь несколько секунд, и появились исполинские грязно-белые цветы, покрытые неправильной формы пурпурными пятнами. Их корни продирались сквозь поверхность, словно потоки воды, неутомимо ищущие путь к выходу. Корни должны были поглощать невероятно много пищи, Чтобы поддерживать столь фантастический рост остальной части растения, и они действительно поглощали. Все, чего бы они ни касались, тут же погибало — плоть становилась бескровной, растительность внезапно желтела, теряя хлорофилл, даже камни рассыпались в пыль под давлением проникавших в них корней.

Зернышки прорастали, сохраняя силу и направление, в котором Перси их бросил. Каждый цветок тут же начинал плодоносить, производя на свет все новые и новые семена.

Чудовище, которое бросилось было бежать, оказалось тут же поглощено и осело на землю бледной бесформенной тушей. Стены стадиона на той стороне, куда Перси бросил семена, тоже обратились в руины. Публика, которая сначала остолбенела, ничего не понимая, повскакала с мест и кинулась прочь от всесокрушающей растительности.

Однако та едва достигла верхних рядов.

Казалось, всего лишь через несколько мгновений после столь бурного начала наступила смерть — словно в своей ненасытной жажде жизни растения не могли уже найти в этом месте ничего, что годилось бы в пищу, ничего, что могло бы и дальше поддерживать их существование. К тому времени, когда первые цветы начали заполнять стремительно опустевшие трибуны, их предшественники на земле почернели и опали.

Через несколько минут не осталось никаких следов оружия, которое Гермес дал Перси — если не считать бесформенных очертаний чудовища, лежащего возле остатков ворот, к которым оно попыталось бежать, и полностью разрушенной стены, через которую прокатилась волна растительности. Медленно рассеялся серый туман, и на этом все кончилось.

Внезапно послышался звук удара каблуков о землю. Перси и Энн обернулись. Появился Гермес, с иронической улыбкой на красивом лице.

— Ну как? — спросил он. — Подействовало, Персей?

— Меня зовут Перси, — коротко ответил молодой человек. — И если вы обладаете таким оружием, не понимаю, почему бы вам самому не выступить против Горгоны.

— Пока действует наш договор, друг мой, тебя зовут Персей, по крайней мере для олимпийцев. Что касается оружия, — он пожал плечами, — то оно бывает очень разным. Некоторое столь старо, что обуздать его можно лишь ценой всеобщего уничтожения. Некоторое столь ново, — он лучезарно улыбнулся им обоим, — что его мощь невозможно даже оценить. И есть сила легенды, предсказание которой должно свершиться, прежде чем нить жизни Вселенной сможет разматываться дальше. — Он самодовольно кивнул. — А теперь, если вы будете так любезны обнять меня за пояс, мы можем отправляться дальше.


На этот раз Гермес показался Перси значительно более холодным и высокомерным, чем прошлой ночью, в темнице царя Полидекта, когда то и дело нервно поглядывал на решетку наверху. Если он располагал таким оружием, то почему его беспокоили солдаты столь мелкого монарха, как Полидект?

Может быть, потому, что это оружие Имелось в весьма ограниченном количестве, и его приходилось использовать лишь в крайнем случае — например, для заключения столь важных сделок с людьми вроде него самого? Но почему было так необходимо заключать сделку с неудачливым совладельцем ресторана по имени Перси С. Юсс? Несмотря на всю болтовню Гермеса о различных видах оружия, все же казалось более логичным, если бы олимпийцы справились с Медузой сами, вместо того чтобы снабжать для этого оружием обычного человека.

Если они могли снабдить его оружием. Если могли…

Он в замешательстве тряхнул головой и схватился за пояс Гермеса, последовав примеру Энн. Их руки соприкоснулись. Золотокожий человек слегка пригнулся и дотронулся до пряжки.

Они поднялись в воздух — не внезапно, но как бы влекомые вверх непреодолимой силой. На высоте двух или трех сотен футов Гермес что-то подкрутил на пряжке и, все ускоряясь, полетел на юг. Держаться за него не требовало больших усилий, и, поскольку вечер был теплый, этот своеобразный полет казался очень приятным.

Перси и Энн улыбнулись друг другу.

— Забавно, правда?

— Это антигравитационный пояс, да? — спросил Перси.

Гермес холодно взглянул на него.

— Не задавай лишних вопросов! — подчеркнуто резко сказал он и снова уставился прямо перед собой.

Перси прикусил губу. Этот тип ему определенно не нравился…

Они опустились на небольшой полуостров на южной оконечности Серифа. Там, возле большого каменного утеса, нависавшего над морем, стояла маленькая, сложенная из плавника хижина. Отпустив пояс Гермеса, оба неуверенно остановились на тропинке.

— Профессор Грэй! — крикнул золотой человек. — Ваши соотечественники-туристы!

Из хижины с важным видом вышел энергичный старичок в сером фланелевом костюме.

— Привет, привет! — прочирикал он. — Заходите, милости просим. Я вас жду, молодой человек. Спасибо, Гермес, вы вернетесь завтра?

— Если удастся привести в порядок сапоги.

Посланец взмыл в небо и исчез на скорости в несколько раз большей, чем когда нес их сюда.


Профессор Грэй взял их за руки и потащил в хижину.

— Садитесь и чувствуйте себя как дома. Обед сейчас будет готов. — Он показал на котелок, булькающий над очагом. Перси вспомнил другой котел и, отметив полную схожесть во всем, кроме размера, криво улыбнулся.

— В чем дело? — спросил старичок. Несмотря на свой возраст, он быстро жестикулировал и нервно подскакивал, словно воробей. — О чем вы задумались? Вы должны все рассказать мне о своих приключениях — вы оба.

Они так и сделали. Это заняло весь обед.

— Сожалею. Искренне сожалею. — Профессор Грэй глубоко засунул руки в карманы. — Я никак не думал — вообще не думал, — что мой небольшой эксперимент может навлечь на ни в чем не повинных людей такие несчастья. Приношу вам обоим мои глубочайшие извинения, особенно молодой леди. И, конечно, я вовсе не собирался обеспечивать миссис Даннер пожизненной пенсией.

— Что за небольшой эксперимент? — поинтересовался Перси.

— Вы хотите сказать, что были первым? — спросила Энн, широко раскрыв глаза.

— Боюсь, что именно так. — Старичок, подпрыгивая, ходил взад и вперед по хижине. — Видите ли, я был деканом отделения классической истории университета, и, когда ушел на пенсию, то снял эту квартиру, чтобы использовать ее в качестве лаборатории. Мне казалось, что именно там я мог бы провести некоторые эксперименты в подтверждение моей теории субъективного перемещения во времени — теории, основанной в большей степени на учении древнегреческих философов, чем наших современных математиков. Я думал, что там я буду один, по крайней мере, никто не будет надо мной смеяться. Но вот уж чего я не ожидал так скоро, так это успеха! Лишь из-за того, что этот период мало известен нашим археологам, я решил поэкспериментировать с так называемой эпохой древних героев. Для этой цели я воспользовался стихами Пиндара, написанными девять веков спустя после периода, который меня интересовал. Я написал английский перевод этих стихов на куске овечьей кожи, для большего субъективного правдоподобия. Однако у меня не было никаких предчувствий в тот день, когда я сел и решил провести очередной эксперимент по мысленному управлению временем…

Он улыбнулся, жестикулируя обеими руками.

— К моему удивлению, я… провалился! Мне повезло больше, чем вам обоим, так как у меня оказался при себе достаточный запас серебряных и медных монет, когда я очутился в южной, менее населенной части острова. Кстати, я неизбежно должен был оказаться на Серифе, поскольку именно сюда вернулся Персей, завладев головой Горгоны, — как говорилось в стихах, которые я использовал для межвременной связи. Благодаря моему знанию людей и эпохи я сумел приобрести репутацию местного доброго волшебника, и дела у меня идут достаточно неплохо для ученого, который никогда не имел отношения ни к прессе, ни к бизнесу: я владею этой хижиной и довольно большим участком плодородной земли. По стандартам этого общества я вполне состоятельный человек.

Но самый большой подарок для меня — возможность вблизи, на месте, изучить эпоху, которая всегда интересовала меня. Кстати, я отношу ее ко времени примерно между концом микенского и началом ахейского периода греческой истории, около тысячи четырехсотого года до нашей эры. Эта эпоха отличается тем, что в те времена процветали всевозможные суеверия, религии же — составлявшей существенную часть жизни общества как до, так и после этого периода — практически не существовало. Некоторые ученые даже утверждают…

— Простите, сэр, — перебил его Перси, — но как мы попали сюда?

— Думаю, что ответ очевиден. Пергамент, содержавший английский перевод стихов, послуживших мне чем-то вроде путеводной звезды, все еще оставался в квартире. Таким образом, там оставалась и моя субъективная аура. И там также образовалось нечто, что можно было бы назвать психо-хронологической дырой в том месте, через которое я провалился. Вам, молодые люди, не повезло — вы прочитали в этих условиях стихи и таким образом последовали за мной, оказавшись примерно там же, в зависимости от субъективных различий по отношению к психо-хронологической дыре. Думаю, что теперь квартира уже не представляет опасности, поскольку пергамент находился у Перси в руке, когда он свалился в Эгейское море.

— Итак, мы здесь, — задумчиво произнес Перси. — В мире греческих мифов.

Профессор Грэй отрицательно покачал головой.

— Прошу прощения, но вы определенно ошибаетесь. Такого мира никогда не было! Он существует лишь в человеческом воображении. Вы же находитесь в эпохе, которая даст начало тому, что мы называем греческой мифологией. Реальные события этой эпохи станут религией и мифами-в следующей. Какую в точности форму они примут, мне неизвестно, поскольку это не наш мир и не наша Вселенная.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Перси, охваченный внезапной паникой.


— Я хочу сказать, что вы вовсе не в прошлом. Вы в будущем, в невероятно далеком будущем! Это эпоха формирования греческой мифологии на другой Земле, в пространственно-временной Вселенной, которая возникла лишь после того, как наша состарилась и погибла. Здесь происходят примерно те же самые события, что и на нашей планете, но, поскольку это не та же самая Земля, их результаты различаются все больше и больше.

— Будущее? — Энн тряхнула головой, пытаясь привести в порядок путающиеся мысли. — Другая пространственно-временная Вселенная?

— Неужели так трудно понять или поверить? Во времени невозможно путешествовать назад, только вперед по отношению к собственной эпохе. Прошлое, которое умерло, умерло навсегда; лишь будущее постоянно простирается перед нами. Поскольку я швырнул сам себя именно в эту конкретную эпоху, которая, будучи в прошлом, прекратила существование, я с неизбежностью материализовался в параллельной эпохе последующей Вселенной. Древний философ Анаксимандр Милетский был одним из первых, предложивших концепцию «неопределенно-бесконечного», из которого возникает все сущее, включая первичные атомы и планетные системы, метагалактики и даже потоки времени. Все сущее рождается и умирает, говорит Анаксимандр, и умирая, воплощается в то, из чего само возникло. Таким образом, в каждой из пространственно-временных вселенных, которые существовали задолго до нашей, была своя Земля, и, развивая теорию «неопределенно-бесконечного» Анаксимандра, можно утверждать, что своя Земля будет и в каждой из многих последующих пространственно-временных Вселенных.

— И в каждой из них, — медленно пробормотал Перси, начиная понимать, — в каждой из них будет свой Персей.

— Именно! — радостно воскликнул профессор Грэй. — За исключением того, что он не обязательно должен каждый раз делать то же самое и таким же образом. Но хватит метафизики! Вы, молодые люди, устали; позвольте показать вам ваши кровати. Мы начнем занятия завтра, Перси, — вам особенно надо хорошо выспаться.

Он проводил Энн в небольшую спальню на чердаке, которую она, после тех условий, в которых недавно находилась, сочла просто восхитительной. Перси и профессор устроились возле очага на мягкой охапке шкур.

— Послушайте, профессор, — спросил Перси, когда старик погасил факел, — если это — не мир настоящей мифологии, тогда здесь не может быть ни богов, ни чудовищ. Однако я видел на арене такого монстра, что мне хотелось бы как можно скорее о нем забыть, и помню другие вещи, которые еще труднее объяснить.

— Конечно. И если бы эта тварь — кстати, это была сцилла— схватила вас, то… Но, хотя они и реальны, реальны до боли, но они вовсе не из нашей Вселенной.

— Как это?

— Есть вселенные, которые лежат рядом с нашей. Существуют всевозможные типы вселенных, параллельные нашей. Многие из них имеют планеты типа Земли и звезды типа Солнца, расположенные в пространстве так же, как и наши. Так вот, случается, что подпространственная пленка, разделяющая вселенные, достаточно слаба, когда вселенная еще молода, и становится все прочнее с течением веков. Вероятно, когда-то происходил постоянный обмен и переселение различных существ с «Земли» одной вселенной на «Землю» другой. Сейчас, видимо, этот процесс сократился до тонкого ручейка, поскольку подпространственная пленка начала твердеть и почти ничего не пропускает. Вскоре она окончательно сомкнется и останутся лишь воспоминания о странных неземных созданиях, которые будут давать почву для прекрасных легенд и необычных суеверий.


Перси с трудом переваривал полученную информацию.

— То есть, насколько я понимаю, боги — вовсе не боги, а, как называл их один из людей, поймавших меня, — олимпийские чудовища.

— В общем, да. Чудовища в том смысле, что их внутренняя сущность отлична от человеческой, поскольку они происходят из другого мира. Но, Перси, они во многом похожи на нас! Уровень их развития намного выше нашего, и они не столь ужасны, как, к примеру, соплеменники Горгоны. Они — гуманоиды, и потому должны происходить из мира и вселенной, природные законы которых подобны нашим; и они крайне заинтересованы в том, чтобы помочь человечеству подняться до их собственного уровня. Люди этой эпохи называют их олимпийскими чудовищами, кстати, потому, что в нашем мире они происходят с горы Олимп в Северной Фессалии.

Я многим обязан одному из них, по имени Гермес; если бы не его помощь, я бы не обладал и третью тех знаний и богатства, которыми обладаю сейчас. Он нашел меня вскоре после того, как я здесь появился, и сам предложил мне свои услуги. Сперва я испытывал к нему некоторое недоверие, как, впрочем, наверное, и вы. Но его искреннее дружелюбие быстро развеяло мои сомнения. Не понимаю, почему в возникших позднее мифах он фигурирует как злой интриган! Конечно, вполне возможно, что мифы, которые возникнут в этом мире, будут сильно отличаться от наших.

Он задумчиво кивнул, склонив голову набок — словно живо вообразив некий греческий миф с неким профессором классической истории в качестве главного героя.

— Горгона по сравнению с ним намного хуже, да? Если я должен отправиться за ней на… на…

— На Крит. Она обитает на острове Крит.

— Не могли бы вы мне объяснить, что она из себя представляет?


Профессор Грэй сел и подпер подбородок руками.

— Могу, но прошу помнить, что то, что мне известно, — некая смесь археолого-антропологических данных и того, что я узнал от Гермеса. Как он объяснил, практически все наиболее отвратительные чудовища принадлежат к расе Горгоны, которая обладает многими чертами, свойственными рептилиям. Горгоны происходят из вселенной или вселенных столь не похожих на нашу даже с точки зрения законов биологии и химии, что они, в сущности, недоступны нашему пониманию. Например, у их предводительницы человеческое тело и голова, покрытая вместо волос извивающимися змеями — что вполне соответствует описанию Медузы почти во всех текстах.

Единственное, что меня слегка беспокоит, — внезапно нахмурившись, продолжал профессор, — это прямая связь Медузы с культом Богини-Змеи или Матери Всего Сущего древнего матриархального Крита. Собственно, в середине микенской эпохи — незадолго до настоящего времени — религия Триединой Богини, как она тогда называлась, была распространена почти по всему Средиземноморью, и жрицы этого культа были не только ведущей силой общества, но и полностью контролировали сельское хозяйство и большую часть местной промышленности. В хрониках нашего мира эта религия внезапно исчезла, и ее место занял олимпийский пантеон. Однако здесь, во время переходного периода, примерно за два столетия до героев Гомера, нет никаких следов какой бы то ни было религии. Это очень странно. Возможно, ни одна еще не возникла; однако мне очень хотелось бы посмотреть, что происходит на Крите. Гермес говорит, что с тех пор, как там поселились Горгоны, остров слишком опасно посещать лишь из научного интереса. Однако…

И еще один вопрос — почему Горгоны внешностью напоминают рептилий. У большинства древних народов змея была символом мудрости и плодородия. Лишь в книге Бытия нашей Библии мы находим менее приятный образ змея, но даже и там он исключительно умен и хитер, хотя уже более и не дружественен Человеку. Возможно, что…


Измотанный первыми двумя днями в доахейской Греции, Перси на этом месте уснул, и ему приснилось, будто он снова вернулся в свое время, и хитрый торговец по имени Люцифер Вельзевул Гермес уговорил его купить очень дорогой ресторан, клиенты которого оказались исключительно гремучими змеями, нетерпеливо требовавшими пищи. Когда он подошел к одной из них с предложением расплатиться, тварь бросилась на него, обнажив тройной ряд быстро растущих ядовитых зубов…

Он проснулся в довольно мрачном настроении, несмотря на то, что Энн приготовила вкусный завтрак из местного хлеба с сыром и пяти яиц от различных птиц. Кроме того, профессор Грэй принес им вполне приличную одежду.

Факт оставался фактом: чем бы ни была Медуза, как бы опасны ни были Горгоны, он, Перси Сактрист Юсс, обречен на то, чтобы избавить от них мир, в результате чего он, вполне возможно, мог избавить мир и от себя самого.

— У некоторых, — угрюмо сказал он Энн, — куча разнообразных талантов. У меня же лишь один — быть неудачником. Но я — выдающийся неудачник, самый законченный неудачник, какого только видел этот мир. В данной области я просто гений.

— Твой главный недостаток, — заметила Энн, глядя на него поверх края удивительно изящной чашки, — в том, что ты все время сам стараешься убедить себя в этом.

— А что мне еще остается делать?

Вошел профессор Грэй и настойчиво предложил Перси пойти вместе с ним, чтобы испытать оружие, которое предоставил ему Гермес для сражения с Горгоной. Перси неохотно последовал за профессором. Утро было ясным и солнечным — обычная погода для Восточного Средиземноморья.

— Это шапка-невидимка, — сказал профессор, подавая ему набор искривленных металлических пластинок, соединенных в грубое подобие полусферы и украшенных проволочками и крошечными катушками. — Выключатель находится с краю — вот здесь, — но вы должны пользоваться ею очень аккуратно, поскольку Гермес говорит, что запасы энергии невелики, а подзаряжать ее очень сложно. Ну что вы так уставились, Перси, она в самом деле работает! Я же вам говорил, что их наука намного опередила нашу.

Он полез в большую плетеную корзину и достал черный предмет, напоминавший сумку на молнии с длинной ручкой в виде петли. Однако вместо молнии края сумки соединяла тонкая, едва заметная линия, так что сумка была закрыта столь плотно, что казалась состоящей из единого куска.


Профессор Грэй с важным видом похлопал по сумке.

— Это кибисис, мешок, в, который вы должны поместить голову Горгоны после того, как отрежете ее. Вероятно, это самый важный предмет— за исключением сапог, — который вам дадут. Видите ли, в соответствии с легендой, даже после того, как голова Медузы будет отделена, она все еще сохраняет способность мгновенно превращать людей в камень. Более того, по словам Гермеса, она обладает столь необычной силой — даже только ее голова, — что в состоянии разорвать в клочья любой обычный мешок. Эту сумку можно открыть только снаружи. Вы должны положить голову в кибисис и держать ее там, пока не передадите ее Гермесу. А теперь главное: каким образом заполучить ее голову? Для этого вам послужит меч, знаменитый гарп.

Перси с неудовольствием отметил в речи профессора отеческую фамильярность спортивного болельщика или тренера по боксу, объясняющего достоинства новой защитной стойки молодому претенденту на звание чемпиона.

— Вы, наверное, довольны, профессор, что сами попали в ту историю, о которой читали лекции?

— Попал в историю? Но я уже легендарная личность! Профессор Грэй — такая же часть настоящей истории, как Перси С. Юсс в качестве Персея и Энн Драммонд в качестве Андромеды. Гесиод упоминает о сестрах Грайях, которые снабдили Персея всем необходимым для битвы с Медузой. Я, правда, только один, и во мне нет ничего женского, но все же это достаточно близко к реальному мифу. Так же, как, например, ваше с Энн спасение от сциллы, которая в классических мифах обитает в морских глубинах и поглощает корабли, соответствует исходной легенде, в которой Персей спасает Андромеду от морского чудовища — правда, лишь после того, как он убил Горгону. Тот факт, что вы прибыли на Сериф в ванне и взрослым, противоречит версии Ферекида, в которой младенца Персея, запертого в сундуке вместе со своей матерью Данаей, спасает из моря рыбак Диктис, брат царя Полидекта. Однако именно Диктис вытащил вас своей сетью из Средиземного моря…

Как видите, что-то соответствует легенде, что-то слегка отличается. Самое интересное, — продолжал старый ученый, — искать в мифах подобные факты, словно самородки золота, и уметь их распознавать. Вполне может оказаться, что и в нашей истории был некий профессор Грэй — а его фамилия, пол и… количество изменились в более поздних преданиях. Возможно, что одни и те же мифы повторяются в каждой пространственно-временной вселенной, мифы, которые совпадают в общих чертах, но могут дополняться деталями почти из любой палитры.

— Вы имеете в виду, — осторожно спросил Перси, чувствуя, как ускользает потаенная надежда, — что на этот раз Горгона может убить Персея, а не наоборот?


Профессор Грэй кивнул с леденящим душу энтузиазмом.

— Вы, кажется, начинаете понимать! Именно так. Разве не ясно, что подобное всегда возможно, так же как возможно, что вы настоящий Персей, а я настоящий Грэй — или Грайи? Вот почему все это чертовски интересно!

Перси попытался улыбнуться, но без особого успеха.

— Ясно, — сказал он. — Начинаю понимать.

— Возьмите меч, — предложил профессор, с невероятными усилиями удерживая двумя руками огромную массу металла.

Перси взял меч и, отчаянно напрягая мускулы спины, сумел положить его на землю прежде, чем тот выпал из его рук.

— Только не говорите мне, что я должен сражаться этой железякой!

— Ничего, привыкнете! Обратите внимание — меч сделан из железа, не из бронзы. Все лучшее — Персею!

— Благодарю от всей души, но…

— Конечно, на более поздних вазах, — вновь обратился профессор к археологии, — особенно краснофигурных, гарп Персея изображен в виде серпа. Но на более ранних, чернофигурных вазах, он выглядит как прямой меч. Так, видимо, и должно быть, поскольку именно такой меч принес мне Гермес, чтобы я хранил его до прибытия Персея.

— Кстати, о прибытии, — заметила Энн, стоявшая у двери хижины, — поезд восемь сорок пять прибывает на первый путь. Лучше отойдите!

Они взглянули вверх и увидели Гермеса, спускавшегося с голубого неба несколько быстрее, чем обычно. У него на поясе висел странной формы объемистый сверток. Как только его ноги коснулись земли, он тут же направился к ним.

— Он готов? Надеюсь, он потренировался с оружием?

— Собственно говоря, — сказал профессор, потирая лоб, — он только начал. Вы прилетели слишком рано, Гермес; не забывайте, эти люди прибыли лишь вчера вечером.


Золотокожий человек рассеянно кивнул, потом нагнулся и начал открывать свой сверток.

— Я знаю. К несчастью, обстоятельства изменились. В течение ближайших суток Горгоны совершат последнюю попытку одержать победу. До полуночи Медуза должна быть убита.

— Я не хочу! — взвыл Перси. — Нельзя же так просто вытаскивать человека из нормального, спокойного мира и требовать от него, чтобы… чтобы…

— Насколько я помню, — с расстановкой произнес Гермес, поворачиваясь к нему с парой металлических сапог в руках, — я уже вытащил тебя из нескольких весьма неприятных ситуаций. Вряд ли ты хорошо себя чувствовал в подземной темнице, и наверняка почувствовал бы себя еще хуже на другой день, в некоем большом котле, который я уничтожил. Затем, тебя ожидала встреча на арене…

— Перси имеет в виду, — смущенно сказал профессор Грэй, — что он лишь начал приспосабливаться к своему нынешнему положению — психологически. Физически же — пока он не может даже взмахнуть мечом.

— С этими трудностями я справлюсь! — пообещал посланец. — Вот твои сапоги. Если ты потрешь их друг о друга, вот так, ты начнешь двигаться в двадцать раз быстрее. Надень их и выпей вот это.

Перси с сомнением натянул сапоги, которые должны были в двадцать раз ускорить его движения. Подошвы неприятно завибрировали под ногами.

Еще более неуверенно он глотнул какой-то жидкости из напоминающего пробирку сосуда, который дал ему золотой человек. Он чуть не согнулся пополам, когда напиток взорвался у него в желудке, словно ракета.

— Ух ты! Сильная штука!

Гермес самодовольно ухмыльнулся.

— Погоди, тебе еще предстоит узнать ее истинную силу. А теперь я хочу, чтобы ты поднял меч, Перси. И ты поймешь, насколько сильным ты стал. Да что там, ты теперь такой сильный, что я не удивлюсь, если увижу, как ты крутишь им над головой, словно сухой веточкой.

Перси нагнулся и с довольно глупой улыбкой взялся за меч. Хорошо, конечно; что Гермес пытается вдохновить его своими словами, но он знал свои возможности. Меч тяжел, как…

Но меч оказался очень легким. Безо всякого труда можно было его поднять и взмахнуть им. Перси так и сделал, с восхищением ощущая силу мышц плеча и запястья.

— Великолепно! — выдохнул профессор Грэй. — В этом сосуде — сказочный нектар, напиток богов?

— Некоторым образом, — сказал посланец. — Некоторым образом… Итак, все готово, Персей, — собирай свое вооружение, и можем отправляться.


Все последующее было как в тумане. Перси обнаружил, что с трудом вспоминает последовательность событий. Несколько раз появлялась Энн и сердито говорила какую-то чепуху профессору Грэю, который казался очень смущенным. Потом, как раз в тот момент, когда она собиралась броситься Перси на шею, Гермес взял его за руку, и они взлетели. В голове у него несколько прояснилось, когда они мчались под облаками на юг, над испещренным точками островов морем.

— Почему, — спросил Перси, — вы, обладая столь невероятными возможностями, не выступите против Горгоны сами?

— Таково пророчество. Легенда о Персее должна осуществиться любой ценой, — сквозь зубы процедил Гермес, с тревогой вглядываясь вдаль.

Неудовлетворенный ответом, Перси начал размышлять, есть ли в происходящем вообще хоть какой-нибудь смысл. Как и многое из того, что ему недавно говорили, это звучало так, словно крупицу правды добавили для аромата в большой кипящий котел бессмыслицы.

Вероятно, он чувствует себя так из-за напитка, решил он. Профессор Грэй говорил вполне искренне, хотя порой и путался в рассуждениях. Однако…

— А почему вы сказали, что нас отправят обратно в наше время? Судя по словам профессора Грэя, то время умерло навсегда.

Золотой человек нетерпеливо покачал головой, и они оба чуть не перевернулись.

— Сейчас не время рассуждать. Тебе надо еще выпить. Держи.

Он почти силой сунул сосуд Перси. Снова в его внутренностях что-то взорвалось, хотя и не столь интенсивно, как в первый раз. Он с гордостью и уважением посмотрел на Гермеса. Как можно было сомневаться в столь замечательном друге?

— Я расскажу тебе, что ты увидишь, когда окажешься в покоях Медузы, — мягким, навевающим дремоту голосом говорил Гермес. — Сама Медуза кажется ужасной, ужасной…

Под ними весело резвились волны, бросая клочья пены в неодобрительно наблюдающее за ними небо. Перси лениво обмяк в руках размеренно говорившего золотого человека. «Жить так просто, — подумал он, — когда тебе говорят, что делать и чего ожидать». Все стало так легко…

Он взглянул вверх, почувствовав, что Гермес опустил одну руку и нащупывает выключатель на его шапке-невидимке. Потом та же рука сделала похожее движение у пряжки широкого пояса ее обладателя.

— Вы делаете нас невидимыми, — прокомментировал Перси, чуть кивнув. — Мы уже на месте?

— Да. Тс-с-с! Тихо!


Повернув голову, он увидел длинный, зеленый остров, простиравшийся внизу.

— Почему вы потратили столько трудов, чтобы сделать для меня эту шапку и все прочее, вместо того чтобы дать мне что-нибудь из того, что у вас уже есть, — например, вроде этого пояса, — и я бы смог отправиться сюда сам? Я имею в виду, — с пьяным добродушием продолжал он, — ведь вы, наверное, очень занятой человек, Гермес. Мне так стыдно, что я отвлек вас от…

— Может быть, заткнешься? — яростно прошептал Гермес. Его взгляд блуждал во все стороны, пока не остановился на огромном, молчаливом городе, построенном из Массивных блоков серого, покрытого мхом камня. — Мы не дали тебе пояс по той же причине, по которой мы дали тебе меч вместо лучемета. Дефицит.

— Де… дефицит? — с глупым видом переспросил Перси. Он поскреб макушку и едва не сбил с головы шапку.

— Дефицит. И, кроме того, неужели ты думаешь, что мы настолько глупы, чтобы доверить человеку наше оружие?

Их ноги коснулись неровной поверхности каменного балкона, находившегося на большой высоте. Гермес оттащил Перси за каменный столб, ограничивавший дверной проем. Перси почувствовал, как дрожит от напряжения тело золотого человека, когда тот толкнул его к стене и замер в ожидании, чтобы убедиться, что никто не выйдет на балкон посмотреть, в чем дело.

Он пытался вспомнить последнее, что говорил ему Гермес, и обнаружил, что не может этого сделать, отчаянно желая, чтобы черный туман в его голове развеялся и мысли вновь обрели ясность. Но он помнил: речь шла о чем-то страшном, что внезапно перед его мысленным взором возникло… что? Что?

— Тебе надо еще выпить, прежде чем ты войдешь внутрь, — послышался настойчивый шепот. Перси начал было протестовать, что выпил уже достаточно этой странной смеси, но Гермес, как и в прошлый раз, сунул горлышко сосуда ему в рот. Перси закашлялся, ему удалось пролить большую часть жидкости на грудь, но в желудок попало все же достаточно, чтобы его мысли вновь окутал туман.

— Теперь ты знаешь, что делать. Ее спальня — первая справа по коридору, ведущему с балкона. Даже не старайся думать, Персей: это прямая дорога к гибели! Все необходимые сведения уже занесены в твой мозг; если ты просто расслабишься и позволишь им всплыть на поверхность, ты в каждый момент будешь поступать так, как нужно. Помни, ты не можешь потерпеть неудачу! Не можешь! Теперь иди!

Гермес подтолкнул его из-за колонны в зал. Перси споткнулся и чуть не упал, но сумел удержаться на ногах и двинулся вперед. Ему хотелось обернуться и обсудить со своим проводником несколько очень важных вопросов, но почему-то более важно было идти вперед, держа руку на рукояти громадного меча, с тревогой и в напряженном ожидании…

На полу лежал ковер из столь странного материала, что Перси казалось вполне естественным, что у него все плывет перед глазами, как только он пытается разобрать узор. Ковер закончился перед самой аркой, поддерживаемой спиральными каменными колоннами. Он вошел.


Едва увидев полулежащую спящую фигуру, голова которой была покрыта шевелящимися змеями, он расстегнул кибисис и коснулся сапогами друг друга, чтобы замкнуть находившиеся там реле. Он мчался к Медузе на фантастической скорости через огромное пространство пола, который оказался в точности таким скользким, как говорил Гермес. А вдоль стен, как он успел заметить, — да, там были прикованы цепями стонущие и извивающиеся пленники, люди, над которыми раса Горгоны постоянно экспериментировала. Все, все соответствовало тому, что монотонно говорил у него над ухом Гермес, пока они летели к древнему Криту над весело плещущимся морем.

Он едва помнил, как схватил голову за змееподобные волосы одной рукой и, чуть приподняв, чтобы вытянуть шею, замахнулся тяжелым гарпом. Меч опустился, и омерзительная голова отделилась от тела; хлынула маслянистая вонючая кровь. Он бросил голову в кибисис, резким движением, как учил его Гермес, сомкнул его края, повернулся и побежал назад — в точности, как говорил ему Гермес.

Но за мгновение до того, как он закрыл кибисис, из отрубленной головы вырвалась одна, безумная мысль, которая, словно камень из рогатки, с такой силой ударила в водоворот его мыслей, что они разлетелись во всех направлениях, и он чуть не встал как вкопанный.

Однако он продолжал бежать, потрясенный тем, насколько знакомым показался ему этот мысленный голос. Как будто его мать отчаянно умоляла его остановиться, остановиться прямо сейчас, в это мгновение, независимо от последствий. Как будто лучшие умы мира собрались вместе и приняли резолюцию, адресованную ему, официально требуя, чтобы Перси Сактрист Юсс во имя человечества и вселенского разума остановился, прежде чем повергнет весь мир в катастрофу. Как будто миллионы крошечных младенцев кричали в ужасной, невыносимой агонии, виновником которой был он один.

Голос оказался надежно замкнут в кибисисе, но его гаснущие отзвуки продолжали отдаваться в его мозгу.

Гермес вышел из-за колонны, когда Перси появился на балконе, и подождал, пока тот снова не потрет друг о друга сапоги, чтобы вернуться к нормальной скорости. Потом он протянул руку.

— Отлично, давай сюда.

Перси уже хотел отдать ему кибисис, но, вспомнив о запертых внутри мыслях, на мгновение остановился и нерешительно покачал черную сумку за длинную ручку.

Золотокожий человек засмеялся.

— Ты же не собираешься оставить ее себе?


Перси не знал, что происходит. Естественно, какого черта ему сдалась эта ужасная голова, что он с ней будет делать? И разве он не собирался отдать кибисис Гермесу, как только заполнит его жутким содержимым, для которого тот предназначался? Конечно, собирался. Ведь ему все это объяснили. Но та мысль, которую он уловил…

— Ну, в чем дело, Перси? Давай мне сумку, и полетим обратно. Твоя подружка тебя ждет.

Это имело решающее значение. Он еще не обрел ясность в мыслях, но к нему возвращались воспоминания. Теперь он понял манеру поведения Гермеса; горечь прошлого опыта оставалась в памяти.

Та же манера была и у брокера, что продал ему половину едва ли не обанкротившегося-ресторана. Как только Перси начал задавать беспокоившие его вопросы о состоянии дел, тот сунул ему авторучку и начал болтать о возможности продать заведение прямо на следующей неделе со значительной выгодой. «Конечно, я не знаю, насколько вы заинтересованы в том, чтобы избавиться от него так скоро после покупки. Однако я думаю, что, если это будет для вас достаточно выгодно, вы вряд ли откажетесь. Так что, мистер Юсс, как только мы выйдем из моей конторы, я устрою вам встречу с мистером Вудвордом. Мистер Вудворд заинтересован в том, чтобы приобрести этот ресторан спустя какое-то время, и, между нами говоря, я думаю, мы можем…» Он расписался, прежде чем понял, что делает, и таким образом оказался владельцем части собственности, которая более походила на агрегат для сжигания денег, чем на место для приема пищи.

Он поклялся, что больше никому не даст обвести себя вокруг пальца. Тактика Гермеса стала ясна: тот проявлял нетерпение, когда ему начинали задавать вопросы, и в свою очередь забрасывал новую наживку.

— Нет, — сказал Перси. — Я не отдам ее, пока мы не вернемся. Я бы хотел, чтобы на нее сначала взглянул профессор Грэй.

Он не мог бы с точностью сказать, когда именно он понял, что маленькая красная трубочка, внезапно вспыхнувшая в руке Гермеса, — оружие. Перси неуклюже отскочил в сторону, и часть каменной стены, перед которой он стоял, взорвалась, словно лопнувший бумажный пакет. Он ударил друг о друга сапогами и вырвал гарп из ножен, висевших у него за спиной.

Гермес поворачивал лучемет в его сторону все с той же безжалостной, высокомерной улыбкой, когда Перси молниеносно сорвался с места. Пока золотой человек оборачивался, чтобы прицелиться в эту невероятно быструю мишень, казавшуюся одной непрерывной линией, глаза его становились все шире и шире, челюсть отвисала все ниже и ниже, его охватывал страх. И когда наконец меч Перси со свистом отсек его голову, она покатилась по полу балкона, сохраняя все то же выражение лица — раскрытый рот и вытаращенные в ужасе глаза, нарушающие изысканную красоту точеных черт.

Перси оперся на меч и тяжело вздохнул. Это мгновение стоило целого дня!

Он выключил сапоги — неизвестно, когда еще срочно понадобится дополнительная скорость и сколько еще осталось в них энергии — и осторожно сделал шаг в сторону от обезглавленного, залитого кровью тела.


Внезапно меч стал очень тяжелым; Перси с трудом вложил его в ножны. Действие наркотика заканчивалось. Теперь он знал, что это именно наркотик — после того, как гипнотическое внушение Гермеса начало рассеиваться. Молчаливые камни города уже не внушали необъяснимого ужаса, как несколько минут назад. Он знал, что здесь живут люди, и жизнь каждого идет своим чередом.

Здание, на балконе которого он стоял, было значительно старее тех, что его окружали. Оно выделялось своим архитектурным стилем — гораздо большим количеством каменных колонн и декоративных бордюров, чем в любом дворце.

Он на цыпочках вернулся в зал. На полу лежал знакомый ковер, но теперь он мог ясно его рассмотреть. В одной его части мужчины и женщины танцевали вокруг огромной, стоящей на хвосте змеи; в другой большая ящерица вспахивала поле, а за ней шли люди, весело разбрасывая цветы вдоль новой борозды. В последней части ковра высокая красивая женщина стояла перед толпой детей, а две маленьких змеи обвивали ее обнаженные груди.

Он подошел к входу в комнату, не осмеливаясь войти и проверить свои подозрения. Черный кибисис в его руках медленно вздымался и опадал, словно то, что находилось внутри, еще жило. Ну что ж, по крайней мере, тут Гермес не соврал.

Наконец, он заглянул в покои Медузы — большую, чистую комнату, освещенную тремя огромными факелами; в ней почти не было мебели. Никаких прикованных к стенам людей не оказалось и в помине; вместо этого стены украшали фрески, представлявшие сцены из жизни странных, не похожих на людей существ.

Посреди помещения стояло нечто вроде треугольного алтаря. За ним на возвышении находился деревянный трон, покрытый замысловатой резьбой. А с трона свисало обезглавленное, залитое кровью тело существа, подобного которому Перси никогда не видел.

Он провел рукой по лицу, постепенно начиная понимать. Это был храм. Но кого — или что — он убил?

Голова в сумке снова пошевелилась. Он ощущал необходимость все выяснить! Он резким движением открыл кибисис, и…

Ему не потребовалось доставать оттуда голову. Все становилось ясно, по крайней мере настолько, насколько он мог понять, по мере того как все еще живая и медленно умирающая голова в сумке телепатически излагала ему свою историю. Она рассказала ему все, что он хотел узнать, ни в чем его не упрекая и со всей объективностью. И, когда он понял, что его обманным путем заставили сделать, он чуть не упал на колени.

В течение нескольких мгновений Перси узнал все…


Задолго до человека на свете жили другие млекопитающие, от которых он произошел. А задолго до млекопитающих, за миллионы лет до них, жили рептилии. Рептилии населяли всю планету — травоядные и хищные, от тиранозавра до крохотной ящерицы. В течение эпохи, по сравнению с которой эпоха млекопитающих покажется лишь мгновением, многие виды рептилий безраздельно владели Землей.

Один из этих видов неизбежно должен был стать разумным.

Возникли существа, назвавшие себя Горгонами и с гордостью вступившие на путь разума. Горгоны строили большие города; они ловили и приручали неразумных динозавров и делали их своими домашними животными — даже могучего бронтозавра! Тех, кого они не могли приручить, они убивали ради забавы, примерно так же, как намного позже стали поступать потомки только что спустившихся с деревьев обезьян. И, отчасти для забавы, отчасти из-за убеждений, они убивали друг друга.

Война за войной, сверхоружие за сверхоружием — вся жизнь их проходила в сражениях. Они даже уничтожили континент, с которого они были родом, родину большей части их науки и искусства и всей их промышленности — Они видели, как он погружается в кипящее море, и пережили это. Наконец, когда их осталось слишком мало, они собрались на негостеприимном побережье и пришли к соглашению, сделавшему войну между ними невозможной.

Наступил короткий период крупных совместных достижений, одно или два мгновения их золотой осени, после чего над Горгонами снова начали сгущаться тучи. Видимо, один из последних видов оружия что-то разрушил в их генах, и они не могли больше нормально размножаться. Количество мутантов и уродов начало быстро расти. В отчаянии Горгоны бросили все свои силы на биологические исследования.

Они могли излечить любую болезнь, они снова и снова увеличивали продолжительность своей жизни, они достигли столь полного понимания своего тела иразума, что стали подобны богам и приблизились к бессмертию. Но с каждым поколением их становилось все меньше…

Постепенно они примирились с приближающимся концом их как вида и сосредоточили все свои усилия на том, чтобы передать свои знания и достижения другому существу. Найти его стоило больших трудов. Сначала они пытались искать наследника среди рептилий, но жизненная энергия других видов была столь же истощена, как и их собственная. Они добились некоторого успеха с змеями и питонами, но, несмотря на растущий уровень интеллекта, никаким искусственным отбором или внушением не удавалось заставить их жить в сообществе. Потом они попробовали с земноводными; потом с птицами…

После многих проб и ошибок Горгоны наконец остановили свой выбор на млекопитающем примате. Здесь — со многими, правда, трудностями, в связи с совершенно чуждой природой этих существ — они достигли успеха. В течение многих веков они улучшали одну породу и отказывались от другой, мягко направляли и обучали их, пока не получили достаточно развитую цивилизацию. Еще немного, и можно было отбросить покров божественности и учить своих подопечных напрямую.

Но пришли олимпийцы.

Гермес говорил правду профессору Грэю, утверждая, что они попали на Землю благодаря слабому месту в подпространственной пленке между вселенными. Однако он не упомянул о том, что они стали первыми и единственными, кто вторгся в эту вселенную, — они и разнообразные чудовища, и что это стало возможным благодаря совершенно иным законам природы.

Они появлялись повсюду, почти в каждом месте на Земле. Они завоевывали и порабощали, убивали и грабили, но главной их целью была земля. В их собственном мире пригодного для жизни пространства не хватало.

К тому времени оставалась в живых лишь небольшая группа Горгон, которой пришлось встать на защиту человечества. Древние рептилии поспешно вернулись к своему старому, забытому оружию, извлекли на свет такие его разновидности, которые в свое время поклялись никогда не применять и бросились в битву, чтобы спасти не себя, но молодую расу, которую они оберегали. И постепенно, с течением лет, пока жидкий огонь проливался дождем в одних местах и наводнения захлестывали другие, захватчиков удалось изгнать и подпространственные проходы закрыть.

Горгон погибло не много, но эти потери для вымирающей расы были весьма ощутимы. Лишь три самки избежали смертельных ран; двое тяжко покалеченных самцов протянули еще столетие, прежде чем умереть, не оставив жизнеспособного потомства. Три оставшихся разумных рептилии не видели иного выхода, как только сосредоточиться в Восточном Средиземноморье и дать возможность хотя бы части человечества пройти ускоренный курс обучения.

Затем, пятьсот лет назад, пришельцы снова дали о себе знать. Некоторые из них, отрезанные от своего мира и оставшиеся на Земле после победы Горгон, вернулись к закрытому проходу на горе Олимп и тайком восстановили его. В одну ужасную ночь они напали на столицу, Кносс, и уничтожили ее. Горгонам пришлось вновь вступить в битву. На какое-то время они прогнали олимпийцев, но уже были не в силах полностью уничтожить расу золотокожих, хотя количество ее представителей, как когда-то и самих Горгон, постоянно сокращалось.

К этому времени все большие города на Крите оказались опустошены, а Стено и Эвриала, сестры Медузы, убиты. Теперь ей приходилось в одиночку выполнять двойную работу — передавать человечеству все знание Горгон, которое оно могло воспринять, и восстанавливать древнее оружие, чтобы предупредить остававшуюся угрозу — попытку олимпийцев прорваться через подпространственную пленку еще раз и вновь получить выход в свою родную вселенную.

Постепенно она подготовила множество видов оружия, которое люди этой эпохи, под ее руководством, могли бы использовать против олимпийцев. К несчастью, в процессе обучения Горгоны внушили людям стойкое отвращение к войнам и оружию. Это поколение критян, превосходя по уровню развития большинство людей двадцатого века, вряд ли смогло бы обрести воинственный дух.

Медуза послала жриц, с помощью которых она правила, в ближайшие земли, чтобы найти людей, с одной стороны, достаточно воинственных, а с другой — достаточно развитых интеллектуально, чтобы их удалось убедить в необходимости присоединиться к последней кампании против олимпийцев. Мысль о том, чтобы силой заставлять людей сражаться — даже ради их собственного блага — для Горгоны была просто недопустима.

Однако олимпийцам, по-видимому, удалось получить какое-то сообщение из их собственного мира, и они посчитали, что, действуя по обе стороны подпространственного барьера, снова смогут прорваться. Вероятно, это была одна из последних попыток (возможно, цивилизация в другой вселенной начала вымирать, неся постоянные потери в войне с Горгонами). Кроме того, они решили ликвидировать последнюю из древних рептилий, чтобы быть уверенными, что им никто не помешает.

Зная, что теперь они слишком слабы и отсталы для лобовой атаки, олимпийцы пришли к мысли использовать Перси в качестве орудия. Очевидно, один из них, затесавшись среди обычных людей в поисках крупиц информации, которые могла обронить Медуза, случайно услышал суеверный миф-пророчество и решил превратить его в реальность. Появление молодого человека из предыдущей пространственно-временной вселенной оказалось как раз кстати, поскольку ни одного человека этой эпохи не удалось бы убедить или так запугать, чтобы тот убил Горгону.


Когда Перси понял, зачем понадобился олимпийцам наемный убийца, он чуть не упал на колени.

«Ни одна Горгона, сын мой, не в силах причинить вред человеку, ибо для нее это равносильно самоубийству. Как мать не может заколоть своего младенца, так и я не могла убить тебя, когда твой гарп коснулся моей шеи».

— Послушай, — в отчаянии сказал он умирающей голове в черной сумке, — может быть, ты не хочешь принуждать людей сражаться за их собственный мир, но я не испытываю подобных угрызений совести. За всю мою жизнь меня уже принуждали делать многое, что мне определенно не нравилось! Я знаю место, где немало достаточно воинственных личностей, — и я знаю, как заставить их добровольно пойти в первых рядах. Я хочу сделать все возможное, чтобы искупить свою ужасную вину!

Медуза задумалась. Он чувствовал, что ей все труднее удерживать свою жизненную энергию, несмотря на огромную способность Горгон к психосоматическому контролю. Жизнь постепенно покидала ее.

«Да, — наконец возникла слабая мысль. — Да, это может спасти планету. Нужно попытаться. Позови Афину, юноша. Позови ее своим голосом».

Он поколебался и облизнул губы. Будет крайне отвратительно, если это лишь очередная ловушка.

— Афина! — крикнул он.

Почти тотчас же, хромая, в зале появилась старая жрица. Она схватилась за голову, и рот ее в ужасе открылся при виде жуткого зрелища, но, получив быстрый телепатический приказ Медузы, она застыла, не успев крикнуть.

«Сейчас не время для горя или гнева. Плакать будем позже. Сейчас же олимпийцы снова пытаются прорвать барьер между мирами. Если им это удастся, некому будет встать между ними и вами. Их нужно остановить! Все прочее должно быть подчинено этой необходимости. Итак, иди, созови своих сестер, и возьмите то, что я приготовила для этого дня. Торопись, Афина, торопись!»

Старуха кивнула и поспешила назад, созывая своих подчиненных.

«Что ты собираешься делать?» — возникла мысль.

Перси сказал. Наступила пауза.

«Пусть будет так. Но помни, сын мой, каковы бы ни были обстоятельства, я не могу причинить вред человеку!»

Вернулась Афина, и с ней около десятка перепуганных, с широко раскрытыми глазами, молодых жриц, которым она отдавала соответствующие распоряжения столь умело и быстро, что они успевали лишь изредка прикусить губу при мысли о том, что находилось в кибисисе. Перси все еще с ужасом думал, что убил не просто их божество, но мудрого учителя и доброго друга. И почему? Потому что он — вечный неудачник.


«Ну что ж, теперь с этим покончено», — поклялся он. С этого момента он будет поступать так, как сам считает нужным, а не так, как будут ему говорить другие.

Каждая жрица стояла на большом металлическом ковре, на котором лежало сверкающее оружие, напоминавшее копья и боевые топоры, но, как он знал, это была лишь маскировка, чтобы оружие выглядело привычно для людей этой эпохи. Афина дала знак, и он встал рядом с ней. Она нажала маленькую кнопку в углу ковра и повернула колесико. Ковер поднялся в воздух и взмыл с балкона, но движения даже не ощущалось.

— Остров Сериф, — сказал Он в ответ на вопросительный взгляд Афины. Позади Он видел других жриц на их металлических коврах, вытянувшихся в линию по небу.

Они летели над волнами намного быстрее, чем когда он путешествовал с Гермесом. «И эту потрясающую науку я погубил, — подумал Перси. — Целые тысячелетия труда и воспитания — и тут является некто по имени Перси Сактрист Юсс, наслушавшийся хитрых речей, и…»

Интересно, а как все происходило в его собственной, предыдущей пространственно-временной вселенной? Этого не узнаешь. Сейчас его действия не ограничивала легенда — по крайней мере, так сказал ему профессор Грэй. Могло случиться все, что угодно.

Они опустились прямо на площадь, как и намеревался Перси, чтобы произвести наибольший эффект. И, пока жители города стояли вокруг, разинув от изумления рты, он направился ко дворцу, вместе с Афиной, спешившей по правую руку от него.

— Послушай, — сказал он уголком рта черной сумке. — Гарп становится все тяжелее. Я не могу идти с тем достоинством, как бы мне хотелось. Не могла бы ты попробовать немного того гипноза…

Печатая шаг, он вошел в зал и остановился возле массивной колонны, где его поставили, когда он находился в этом зале в качестве пленника. Царь Полидект обедал. Он поднялся из-за длинного, грубо отесанного деревянного стола, когда вошел Перси, и начал вытирать губы волосами ближайшей девушки.

— Добро пожаловать, Персей, добро пожаловать домой! — сказал он с притворным восторгом. — Мы ждали твоего возвращения!

— Вы рады?

— О, конечно, мой мальчик, конечно! Со дня той трагической ошибки на арене мы знаем, что ты действительно Персей. Уверяю тебя, я по заслугам наказал того служителя! На самом деле тебя и девушку должны были приветствовать сто украшенных цветами юных дев. Но он что-то напутал и выпустил сциллу. Никак не могу понять, как он мог…

— Ладно. Я здесь по делу. Созови всех, кто может быстро прийти сюда.


Полидект кивнул и двумя руками помахал Диктису. Пока его брат послушно спешил к нему через зал, царь, настороженный взгляд которого был прикован к черной сумке, висевшей на боку Перси, как можно более ласковым голосом спросил:

— Ты не хочешь поздороваться со своей матерью?

Перси попятился.

— Моей… моей матерью?

— Да, она прибыла сегодня утром. Когда она назвала нам свое имя, мы поняли, насколько точно сбылась легенда. Мы стараемся, чтобы она чувствовала себя как можно более счастливой, хотя это несколько… несколько дорого.

Он показал куда-то в сторону стола. Перси вытаращил глаза и тут же истерически расхохотался. Там сидела миссис Даннер в своем грязном домашнем халате с цветочками, обнимая обеими руками огромный бурдюк с вином.

— Бедняжка Мэрибелл Даннер, — всхлипывая, причитала она. — Неужели у них нет ничего покрепче? Даже то, что есть, они разбавляют водой!

Итак, исполнилась и эта часть мифа! Не Даная, но Даннер появилась здесь, и это будет теперь неразрывно связано с ним. А то, что она на самом деле не его мать, — какая, собственно, разница?

Очевидно, если кто-то требовался в этом мире в качестве подтверждения легенды, он тоже «проваливался», независимо от наличия пергамента. Перси очень хотелось расспросить миссис Даннер о том, каким именно образом она попала сюда, — это могло оказаться важным и полезным…

— Позаботьтесь о ней хорошенько, — приказал он. — Диктис!

— Да, господин? — спросил брат царя, входя в зал вместе с весьма обеспокоенной толпой горожан. Он тоже бросал тревожные взгляды на кибисис: похоже, эта часть легенды была всем хорошо известна. — Чем могу служить? Только скажи, и я…

— На южной оконечности острова, — сказал Перси, — ты найдешь старика и с ним девушку, которая убежала с арены вместе со мной. Я хочу, чтобы ты разыскал их и позаботился о них. Ты должен удовлетворять все их желания, пока я не вернусь. Если допустишь где-то оплошность, тебе несдобровать. Понял?

— Уже иду, — заверил его Диктис. — Эй, Менон, Бупал, Патайкион! Идем, быстро! Хвала герою!

Перси усмехнулся, глядя, как трое кланяющихся людей покидают зал. Это выглядело забавно. Но его ждало дело, важное дело, о котором напомнил ему вид угрюмой жрицы позади него.

— Полидект, — сказал он, — сейчас ты объявишь первый в военной истории Серифа призыв в армию. Я намереваюсь атаковать олимпийцев, и я хочу, чтобы ты подобрал около пятидесяти хороших бойцов мне в помощь.

Царь утихомирил толпу и нервно повернулся к стоявшему перед ним молодому человеку.

— Э… мои люди предпочитают не ввязываться в чужие ссоры. Вот почему они называют меня…

— Я знаю, — сказал Перси. — Я знаю. Но это срочно. Мне действительно очень нужны пятьдесят человек. Мы дадим им могучее оружие, о котором они не могли и мечтать, и научим их им пользоваться. Ведь у тебя появляется возможность сократить ту самую чрезмерную численность населения, о которой ты постоянно твердишь. И, как я сказал, это очень важно для меня.

Говоря это, он ласково погладил кибисис.

— О, в таком случае, — сказал царь Полидект, — если это срочно… Ну что ж, ладно. Начальник стражи! Направь всех, кто у нас есть, — двадцать восемь воинов, десять стражников и любых двенадцать из резерва — в распоряжение нашего выдающегося, несравненного героя. Если кто-то будет протестовать, скажи ему, что он может выбирать между этой возможностью и близким знакомством с костром.

— Я вижу, вы починили котел, — заметил Перси.

Царь грустно покачал головой.

— Нет, он испорчен навсегда. И мы не можем нигде найти подходящую замену. Но с недавних пор мы в порядке эксперимента зажариваем преступников на вертеле. Результаты, может быть, и не столь совершенны, как прежде, но многообещающи. Я надеюсь на лучшее.

Перси вышел из зала, глядя, как собираются пятьдесят человек. Жрицы разбили их на маленькие группы и объясняли им функции нового странного оружия. Мужчин особенно смущал тот факт, что женщины обучают их, как надо сражаться. Но присутствие «героя» и деловой подход молодых женщин успешно удерживали их внимание.

Голова Медузы пошевелилась в открытом кибисисе.

«Торопись, сын мой. Мой конец уже близок».

— Еще чуть-чуть, — заверил ее Перси. Он повернулся к входу во дворец, где стоял Полидект, который объедал истекающую жиром баранью ногу и с интересом наблюдал за происходящим. «Я сделал свое дело, — говорила вся его поза. — Я отдал ему цвет моей страны. Лучшее, что я имел. Никакая жертва не может быть столь велика…»

Перси перевел взгляд с царя на плачущих женщин, прощающихся со своими мужьями и сыновьями, на молодых новобранцев, пытающихся понять своих инструкторов и явно удивляющихся тому, что они угодили на войну с олимпийцами, — и обратно на жующего монарха.

— Есть еще одно, о чем я не сказал, — объявил он. Царь Полидект согласился повести свои войска на битву. Царь Полидект не боится олимпийцев, пока у него есть наше оружие, чтобы использовать его против них. Царь Полидект говорит: «Вперед, гром и молния!»

— Я… я? — Кусок мяса упал на землю; одобрительные возгласы заглушили звук его падения.

— Конечно, — сказал Перси. Он схватил трясущегося монарха одной рукой, и придерживая другой черную сумку, втащил его на металлический ковер, которым управляла Афина. Другие жрицы последовали за ними вместе со своими подопечными.

— Вот почему, — громко сказал он, — они называют тебя Отважный Царь Полидект!


Они взмыли в небо под аккомпанемент громких одобрительных криков.

Пока они плавно летели над материком, Афина начала объяснять действие одного из видов оружия правителю Серифа.

— Ты прицеливаешься в мишень через отверстия, которые идут вдоль этих копий, — вот так. Видишь этот камень? Допустим, это мишень. Как только прицелишься, нажми эту кнопочку сзади. Потом все, что надо сделать, — отпустить копье. Оно не промахнется.

— Я уже стар, — пробормотал Полидект. — Я беззубый, больной и слабый. На закате моей жизни все, чего я хочу, — лежать возле огня и смотреть, как молодежь веселится и сражается. Ах, молодость, молодость!

Перси по-дружески хлопнул его по спине.

— Ну что ж, мы даем тебе возможность вновь воспрянуть духом! Будь внимателен, ибо когда мы спустимся, мы сразу же вступим в битву. И обратной дороги нет!

Они миновали две больших вершины неподалеку от побережья.

— Гора Пелион, — сказала Афина, указывая на первую. — А это гора Осса. Олимп — следующая.

«Сын мой, — пришла торопливая мысль. — Я уже умираю. Схвати мою голову за длинные волосатые шипы сзади и держи ее перед собой, когда будешь атаковать. И, если почувствуешь, что уступаешь, брось ее в своих врагов. Но ты должен спешить! Я уже чувствую, как рассеивается, непрочная подпространственная пленка, которая отделяет наш мир от других. Враги сейчас прорвутся. Помни о своей силе! Помни, что сейчас ты сильнее, чем когда лживый олимпиец вел тебя на балкон моего храма в Новом Кноссе. Почувствуй свою силу, сын мой, почувствуй, как она растет внутри тебя, почувствуй свою мощь!»

И, когда они приблизились к величественной горе и развернулись полукругом, готовясь к атаке, Перси ощутил, как сила наполняет его мышцы. Теперь он мог безо всякого труда взмахнуть гарпом.

Единственная проблема была в том, что все его оружие дали ему олимпийцы. Наверняка они знают, как ему противостоять.

Перси схватил копье, когда навстречу им из-за склона горы взлетела орда золотокожих людей. Прицелившись куда-то в середину толпы, он нажал на кнопку. Копье с жужжанием вылетело из его руки и рванулось вниз, насадив на себя трех олимпийцев, словно шашлык.

Позади он услышал похожий звук — Полидект тоже привел оружие в действие. Успех царя был даже большим — он прикончил четырех летающих пришельцев. Теперь, когда сражение шло полным ходом, Полидект сосредоточился лишь на убийстве, на наиболее эффективном убийстве, как и подобало правителю варваров.

Сгусток огня полетел вниз с одного из ковров, когда кто-то ввел в игру еще одно оружие. Вся толпа взлетавших олимпийцев исчезла. Они повернули назад, укрывшись за горой.

Теперь у врага было преимущество. Длинный пурпурный конус из лучемета прошелся по ковру, и тот вспыхнул. Потом запылал второй. Жрицы подняли свои аппараты выше, за пределы действия лучеметов.

— Не сработает, — хрипло сказал Полидект Перси, словно давал ему советы по военной стратегии в течение последних пяти кампаний. — Они будут взлетать по одному и поджигать нас. Чем бы ни были эти штуки, на которых мы летаем, нам придется лететь за олимпийцами!

Перси кивнул. Он дал знак Афине, которая, кивнув другим жрицам, быстро повернула колесико. Они стремительно помчались вниз.

«Возьми меня, сын мой», — мысленно услышал Перси. Пора!

Он выхватил голову, напоминавшую голову ящерицы, из сумки за нечто похожее на зеленые волосы и, выставив ее перед собой, развернулся и вытащил гарп.

Пурпурные лучи погасли. Он слышал доносившиеся снизу крики ужаса:

— Горгона, Горгона!

— Да, — беспощадно сказал он. — Все, что осталось от той, которую я убил, поддавшись вашим уговорам. Теперь она возвращается, вместе с неудачником, сделавшим свое дело!

Ковер коснулся земли, и Перси спрыгнул с него, ударом каблуков включив сапоги. С такой скоростью он сможет с мечом противостоять любому лучемету!

Однако из отверстия огромной пещеры в склоне горы появилось около дюжины золотокожих в таких же сапогах, и перед ними вспыхивали пурпурные конусы! И они двигались намного быстрее Перси — видимо, их сапоги были лучше заряжены или лучше сделаны.

Позади него Полидект сбил одного. А сгусток огня, упавший с одного из ближайших ковров, уничтожил половину оставшихся. Перси бросился к пещере, отчаянно пытаясь увильнуть от смертоносных лучей.

Перед ним неожиданно возник олимпиец. Перси выругался, понимая, что не успеет достать его гарпом. Противник поднял лучемет.

В этот момент ударила Медуза.

Перси, мысленно ощутив ее агонию, понял, чего ей стоило это усилие. Но олимпиец рухнул вперед, рассыпаясь на куски: он мгновенно превратился в камень!

Значит, еще одна подробность легенды оказалась правдой! Медуза могла…

Он был уже в пещере, и времени на размышления не оставалось. Перед ним стоял ряд непреклонных, вооруженных олимпийцев, около шестидесяти или семидесяти. А выше, над их головами, он увидел замысловатую путаницу проводов и сверкающие приборы, к которым — в задней части пещеры — опускался с каменного свода небольшой красный вихрь.

Они прорывались! Как раз в этот момент они получали подкрепление с той стороны!

Он лихорадочно кинулся в атаку, отрубая врагам головы, словно рыбам на разделочном столе ресторана. Сзади слышался рев Полидекта и людей с Серифа, врывающихся в пещеру.

«Брось меня, Перси!» — внезапно послышался в его мозгу вопль Горгоны.

Он размахнулся и швырнул голову прямо в алый круг перед ним. В его мозгу прозвучал последний наказ, и затем пронзительный ужас агонии, когда голова коснулась красного энергетического вихря и взорвалась.

Олимпийцы отчаянно закричали, когда пыль осела и стало ясно, что проход исчез. Перси знал, что теперь он закрыт навсегда. Они никогда больше не смогут восстановить его с той стороны.

Люди с Серифа завершали бойню. Нескольким олимпийцам удалось вырваться из пещеры и улететь, но те, кто остался, были обречены.

Какой последний наказ дала ему Горгона? «Стихи! Стихи!»

Какие стихи? Те, что начинаются: «Смелостью дыша, это в их счастливые сборища шагнул, предводимый Афиною, сын Данаи…»?


Он стоял на залитой солнцем вершине холма в северной части небольшого острова. Вокруг никого не было.

Перси тупо осмотрелся. Что…

Потом, когда мысли его прояснились, и он вспомнил последний телепатический совет Медузы, он понял. Это его не обрадовало, но он понял.

Теперь, когда линия Персея в конкретной пространственно-временной вселенной завершилась, он мог попасть лишь в начало той же линии в следующей вселенной. И, хотя пергамент исчез, стихи относились к нему, к Перси-Персею. С этой субъективной аурой и психологическим импульсом, который дала ему Горгона, ему достаточно было вспомнить строки стихов, чтобы переместиться в следующую вселенную.

Ну что ж, на этот раз ошибки не будет. На этот раз он не даст уговорить себя убить последнюю оставшуюся в живых Горгону и лишить человечество источника древней мудрости, который мог бы питать его долгие столетия. На этот раз он уже — наконец-то — не будет неудачником.

Ему стало грустно. Особенно он жалел об утрате Энн, с которой едва успел познакомиться.

Но, если подумать, почему бы в этой вселенной не быть другой Энн Драммонд? А может быть, ему повезет еще больше? Теперь он знал, что делать. Конечно, он поможет Горгоне, но сначала Перси — или Персей, как он с тем же успехом может себя здесь называть — немного прогуляется по окрестностям. У него есть кое-какое оружие, он знает свою силу, и он не собирается играть ни в какие жульнические игры ни с одним человеком.

Нет, на этот раз Сериф услышит о нем прямо сейчас.

Он начал спускаться по склону холма, не заметив молодого человека, который отчаянно греб руками, сидя в ванне, только что материализовавшейся в заливе.

Он не заметил и отряд солдат царя Полидекта, которые ели свой нехитрый ужин в кустах на полпути вниз с холма. Впрочем, даже если бы он их и увидел, он бы не знал, что их командир имеет привычку оглушать всяких праздношатающихся чужестранцев ударом по затылку, чтобы потом забрать себе их одежду.

Особенно если учесть, что командир был не в духе после раздражающе жаркого дня, проведенного в бесплодной охоте за гарпиями в холмах, по приказу царя Полидекта…

ЧУДОВИЩЕ

РАССКАЗЫ



ХРАНИТЕЛЬ

9 мая 2190 года. Ну что ж, я добился своего! Меня едва не обнаружили, но, к счастью, я довольно подозрителен по складу характера. Мое завоевание, мою победу чуть не похитили у меня, но я им оказался не по зубам. И теперь я счастлив запечатлеть в своем завещании и житии, что вступаю в последний год жизни.

Нет, чтобы быть более точным: этот последний год моей жизни, который мне предстоит провести в открытой гробнице, начался сегодня ровно в полдень. Именно тогда, спустившись во второй подвальный этаж Музея Современной Астронавтики, я трижды с перерывами включил шкалу приемника и трижды получил неопровержимо отрицательные результаты.

А это означало, что я, Файятиль, остался единственным живым человеком на Земле. Сколько сил мне потребовалось на то, чтобы достичь этого!

Но теперь — я не сомневаюсь — все позади. На всякий случай в течение еще следующей недели я буду раз в день спускаться и проверять показания антропометра, но, думаю, шансов на положительный ответ уже не осталось. Я пережил последнюю и окончательную схватку с властью и победил. Меня оставили в покое в моей усыпальнице, и теперь мне остается лишь наслаждаться.

А это не составит трудности. В конце концов, я готовился к этому в течение многих лет!


И все же, стаскивая с себя синюю бериллитовую униформу и поднимаясь наверх к солнечному свету, я не мог не вспомнить других: Грузмена, Прежо и даже Мо-Дики. Они могли бы быть сейчас со мной, будь в них чуть меньше академического пыла и чуть больше разумного прагматизма.

В каком-то смысле жаль. Но, с другой стороны, их отсутствие делает мою вахту еще более торжественной и славной. Опустившись на мраморную скамью между героическими фигурами Розинского — Звездоплавателя и Звездоплавательницы, я передернул плечами и отогнал от себя воспоминания о Грузмене, Прежо и Мо-Дики.

Они проиграли. Я победил.

Откинувшись назад, я позволил себе расслабиться впервые за последний месяц. Я взглянул на огромные бронзовые фигуры, высившиеся над моей головой, позы которых говорили о неудержимом стремлении к звездам, и почувствовал, что не могу удержаться от смеха. Мне впервые пришло в голову, насколько не соответствовало моим целям место моего укрытия — только представить себе, Музей Современной Астронавтики! Предельное нервное напряжение и постоянный страх, которые я испытывал на протяжении последних пяти дней, вырвались наружу — я разразился истерическим хохотом, отдававшимся гулким эхом, и справиться с ним я не мог. Мой гомерический смех привлек оленей из музейного парка: они, замерев перед мраморной скамьей, устремили свои влажные глаза на Файятиля, последнего человека на Земле, который давился, кашлял и хрипел, заходясь в восторженном хохоте.

Не знаю, сколько бы еще продолжался этот приступ, но солнце заслонило облачко — обычное летнее облачко, ничего особенного. Но это отрезвило меня. Смех мой оборвался, словно лишившись своего источника, и я уставился вверх.

Облако проплыло дальше, и солнечный свет снова хлынул на Землю, но я невольно вздрогнул.

Две беременные самочки подошли поближе, наблюдая за тем, как я потираю шею: я так смеялся, что в ней что-то хрустнуло.

— Ну что, мои милые, — заметил я, обращаясь к ним с моей любимой философской сентенцией, — похоже, что и впрямь на пике жизни мы погружаемся в глубины смерти.

Они невозмутимо продолжали пережевывать жвачку.


11 мая 2190 года. Последние два дня я приводил в порядок свои припасы и строил планы на ближайшее будущее. Одно дело всю жизнь неторопливо готовиться к обязанностям Хранителя. Совсем другое — вдруг обнаружить, что ты превратился в него, став последним представителем не только своей секты, но и всей расы. Я чувствовал, как меня снедает нечеловеческая гордость, которая временами сменялась леденящим чувством осознания всей меры ответственности, возложенной на меня.

С провизией проблем у меня не будет. На военном складе только этого института хранилось такое количество консервированной пищи, что им можно было обеспечить человека не только на двенадцать месяцев, но и на десять лет. И куда бы я ни отправился: будь то Музей Буддийских Древностей на Тибете или Панорама Политической Истории в Севастополе, меня везде ожидали такие же запасы.

Конечно, консервированная пища есть консервированная пища — но ничего не поделаешь. Теперь, когда на Земле не осталось ни одного Утвердителя с их высокомерным аскетизмом, я могу перестать быть ханжой и наконец позволить себе гастрономические изыски и деликатесы. К несчастью, я достиг зрелых лет под властью Утвердителей, и усвоенные мною за шестьдесят лет предрассудки стали уже сутью моей личности. Так что сомневаюсь, что я начну готовить свежую пищу по древним рецептам. К тому же такие блюда предполагают истребление живых существ, наслаждающихся бытием. В сложившихся обстоятельствах это представляется не слишком разумным…

Мне нет никакой нужды пользоваться и стиральными автоматами. Зачем стирать одежду, спрашиваю я себя, когда, едва запачкав, я могу бросить ее на землю и надеть новенькое, с иголочки платье?

Но привычка диктует свое. Идеология Хранителей запрещает мне поступать так, как на моем месте поступил бы Утвердитель: скинуть тунику на землю и оставить ее валяться, как оставляют за собой помет животные. С другой стороны, многие из постулатов Утвердителей просочились в мое подсознание и пустили там корни, несмотря на то, что в течение нескольких десятилетий я сознательно и последовательно боролся с ними. Мысль об уничтожении функционально полезной вещи, каковой является грязная Туника, Мужская, Неутепленная, Артикул 2352558.3, невольно пугает меня.

Снова и снова я вынужден повторять себе, что классификационные номера Утвердителей не имеют ко мне никакого отношения. Пустой звук. Они так же бессмысленны, как грузовые разметки носильщиков, оставшихся на берегу после отплытия Ноева ковчега.

И тем не менее, забравшись в одноместный флаер, чтобы предпринять умиротворяющую экскурсию по музеям, я почувствовал, как мой разум автоматически отметил: Номер 58184.72. Отправив в рот полную вилку пряного Протеинового Компонента, я отметил про себя, что поглощаю Артикулы 15762.94 и 15763.01. Я даже вспомнил, что они относятся к той категории, которая должна была быть погружена в последнюю очередь, лишь после того, как представитель Министерства Выживания передаст командование представителю Министерства Пути.

Ни единого Утвердителя не осталось на Земле. Вместе со всем своим огромным правительственным аппаратом, включая Министерство Древностей и Бесполезных Реликвий, которое регистрировало всех исповедовавших Хранительство, они теперь рассеяны по сотне планет во вселенной. Но все это не производило никакого впечатления на мой до идиотизма памятливый мозг, продолжавший цитировать тексты, заученные много лет назад для экзамена на выживание.

Какие они въедливые, эти Утвердители, и как до ужаса эффективны их методы! В детстве я поведал своему некстати разговорчивому другу Ру-Сату, что в свободное время занимаюсь живописью. Мгновенно мои родители соединились с моим рекреационным советником и отправили меня в детскую группу Дополнительных Работ Ради Дополнительного Выживания, где мне было поручено рисовать номера и символы на упаковочных ящиках. «Не удовольствие, а настойчивость, настойчивость и еще раз настойчивость спасет человеческую расу» — с тех пор мне не позволяли сесть за стол, пока я не произносил этот отрывок из катехизиса.

Позднее, конечно же, я заявил о себе как об убежденном Хранителе. «Пожалуйста, больше не приходи, — процедил отец, когда я сообщил ему об этом. — Не мешай нам. Я говорю от лица всей семьи, Файятиль, включая твоих дядьев с материнской стороны. Ты решил стать мертвецом — это твое дело. Но теперь забудь, что у тебя были родители и прочие родственники, и дай нам позабыть, что у нас был сын».

Эго означало, что теперь я мог не обременять себя трудом на благо Выживания и в два раза активнее участвовать в работе бригад, микрофильмировавших музеи и города. Тем не менее время от времени приходилось сдавать экзамены на выживание, хотя все были согласны с тем, что они не обязательны для Хранителей, но все же мы продолжали это делать, расценивая их как жест доброй воли по отношению к обществу, позволившему нам сделать свободный выбор. Для этого требовалось отложить том под заглавием «Религиозный замысел и декоративное украшение храмов Верхнего Нила» и начать штудировать замусоленный справочник «Классификационное руководство и план складирования грузов». Я давно распростился с надеждой стать художником, но эти бесконечные столбики цифр отнимали у меня время, которое я хотел посвятить созерцанию произведений искусства, созданных в менее безумные и фанатичные века.

И они до сих пор отнимают его у меня! Привычка оказалась настолько сильной, что даже теперь, когда я не должен отвечать на вопросы по дегидратации, я вдруг обнаруживаю, что непроизвольно произвожу в уме необходимые вычисления, чтобы определить, где расположено обезвоженное вещество. Страшно неприятно признаваться, что погряз в образовательной системе, от которой бежал всю жизнь!

Конечно, мои нынешние занятия, с практической точки зрения, мало чем могут мне помочь. Поэтому надо собрать все необходимые сведения в этом музее, чтобы предотвратить возможную катастрофу флаера, например, над джунглями. Я не техник и не парашютист. Так что придется научиться выбирать механизмы в хорошем рабочем состоянии и овладеть всеми необходимыми навыками, чтобы не повредить сложную аппаратуру.

Эти технические проблемы раздражают меня. Весь земной шар усеян произведениями искусства, насчитывающими более семидесяти тысячелетий, а я тут сижу, вспоминая скучнейшие подробности о мощностях роботов, изучая антигравитационные схемы флаеров, и веду себя как заправский Утвердитель, ожидающий похвалы от Министерства Пути.

Но именно благодаря этой способности я теперь нахожусь здесь, а не на разведывательном корабле Утвердителей вместе с безутешными Mo-Дики, Грузменом и Пежо. Пока они, опьяненные свободой, сновали как сумасшедшие по всей планете, я затаился в Музее Современной Астронавтики и учился управлять антропометром и активировать бериллит. Я мучился оттого, что вынужден попусту тратить время, но я помнил, насколько серьезно Утвердители относятся к идее святости Человеческой жизни. Они уже обманули нас однажды, когда вернулись обратно убедиться, что на Земле не осталось ни одного Хранителя, который мог бы насладиться плодами своей деятельности. Я поступил тогда правильно и знаю, что и сейчас не ошибаюсь, но как я устал от этого прагматизма!

Возвращаясь к атропометру, должен признаться, что два часа назад я пережил неслыханное потрясение: счетчик заработал и снова замер. Я поспешил вниз к аппарату, скидывая по дороге бериллитовую униформу и уповая только на то, что не взорвусь, когда вторично буду натягивать ее на себя.

Когда я добрался до аппарата, сигнал тревоги уже затих. Я чуть ли не десять раз подряд включал режим всесторонней настройки, но не получил никакого результата. Следовательно, согласно руководству, во всей солнечной системе не должно было находиться ни единого человеческого существа. Я настроил прибор на собственную электроэнцефалограмму, чтобы он перестал реагировать на меня. И все же сигнал тревоги сработал снова, неопровержимо указывая на присутствие еще какого-то человека. Очень странно.

Я решил, что на аппарат подействовало какое-то атмосферное явление, или сигнал был вызван неполадками в устройстве. Не исключаю, что я мог и сам повредить прибор, когда несколько дней назад ликовал оттого, что остался единственным человеком на Земле.

Когда я услышал, как разведывательный корабль Утвердителей передает радиосообщение о поимке моих коллег на станции, ожидавшей их у Плутона, то понял, что, кроме меня, на Земле никого нет.

Кроме того, если бы сигнал тревоги был вызван возвращением Утвердителей, то их антропометр наверняка обнаружил бы меня, так как я в этот момент разгуливал без бериллитовой униформы, поглощающей его излучения. Музей бы уже окружили, и я был бы пойман.

Нет, я уверен, что мне больше нечего опасаться Утвердителей. Я убежден, что они ограничатся своим последним возвращением два дня тому назад. Их идеология не позволит им еще раз вернуться, так как возвращение будет чревато риском для их жизни. В конце концов, осталось всего не более трехсот шестидесяти трех дней до взрыва солнца.


15 мая 2190 года. Мне не по себе. Более того — мне страшно. И что хуже всего — я не знаю, чего боюсь. Единственное, что мне остается, это ждать.

Вчера я вылетел из Музея Современной Астронавтики для предварительной экскурсии по земному шару. Я планировал недели три попутешествовать, прежде чем решу, где провести оставшийся мне год.

Прежде всего я ошибся в выборе своей первой остановки. Италия. Не возникни у меня проблем, я бы остался там на все время. Средиземноморье притягательно для того, чей талант загублен: неудачник может остаться там навсегда, наслаждаясь шедеврами других, более удачливых мастеров прошлого.

Сначала я отправился в Феррару, так как болотистая низменность, лежащая неподалеку от города, являлась основным космодромом Утвердителей. По дороге я ненадолго завис над одним из самых любимых своих зданий — Палаццо ди Дьяманти — и, как всегда, его тяжелые камни, вырезанные в форме огромных бриллиантов, вызвали во мне лишь чувство собственной беспомощности. Этот город целиком представляется мне бриллиантом, хоть и потускневшим, но все еще хранящим память о своем блеске. Один городок, крохотный и гордый — с какой радостью я бы обменял его на два миллиона тупых и упрямых Утвердителей. Более шестидесяти лет они находились у власти, но разве им удалось породить хоть кого-либо равного Тассо или Ариосто? Но потом я вспомнил, что по крайней мере один уроженец Феррары чувствовал бы себя уютно среди покинувшей Землю цивилизации — до меня дошло, что Савонарола был уроженцем Феррары…

Долина за пределами города напомнила мне также о суровых доминиканцах. Космодром, расстилавшийся на несколько миль, усеивали выброшенные в последний момент вещи, из которых можно было сложить поистине грандиозные костры в память о тщете человеческого существования.

Но какое патетическое зрелище представляли они из себя! Логарифмическая линейка, выкинутая по приказу командира корабля, так как последняя инспекция выявила, что она не учтена «Классификационным руководством» для кораблей такого размера. Кипы квитанций, выброшенных из люка после проверки на соответствие каждого предмета — с одной стороны помеченных Министерством Выживания, с другой — Министерством Пути. На влажной земле валялись испачканная одежда, старая утварь, пустые контейнеры из-под топлива и пищи — все то, что когда-то казалось крайне полезным, но, лишившись своих качеств, было вышвырнуто прочь. Случайная кукла, естественно, мало напоминавшая настоящую куклу, но все же явно представлявшая из себя предмет, не обладающий никакими утилитарными свойствами, взирала на меня из убогих отбросов технократического общества. В целом они настолько были лишены каких-либо признаков сентиментальности, что я задумался, многим ли родителям пришлось краснеть от стыда, когда, несмотря на все их многократные предупреждения и уговоры, последний досмотр выявлял в кармане детской туники старую игрушку или еще того хуже — сувенир на память.

Я вспомнил, что по этому поводу говорил мой рекреационный наставник много лет тому назад. «Мы отнюдь не считаем, что дети не должны иметь игрушек, Файятиль; просто мы не хотим, чтобы они привязывались к какой-то конкретной игрушке. Мы готовимся покинуть эту планету, которая была домом человечеству с момента его возникновения. Мы сможем взять с собой только то, что поможет нам продержаться до тех пор, пока мы не найдем место посадки. И поскольку мы не сможем вывезти все, что захотим, то вынуждены выбрать из всех полезных вещей лишь самые необходимые. Мы не будем брать с собой вещи просто потому, что они красивы, или потому, что они считаются нужными. Мы будем брать только то, без чего невозможно обойтись. Поэтому-то я и прихожу к тебе каждый месяц и проверяю твою комнату, чтобы убедиться, что в ящиках твоего письменного стола лежат только новые вещи, что ты не поддаешься дурному влиянию сентиментальности, которая может привести лишь к Хранительству. У тебя слишком симпатичные родители, и будет жаль, если они лишатся тебя».

И все же, хихикнул я про себя, они меня лишились. Старый Тоблетей оказался прав: первым шагом на пути к крушению были ящики моего стола, забитые до отказа разными памятными мелочами. Веточка, на которой сидела первая пойманная мною бабочка, сачок, которым я поймал ее, и, наконец, сама бабочка. Записка, брошенная мне известной двенадцатилетней особой. Замусоленная до дыр настоящая отпечатанная книга — не какое-нибудь факсимильное издание, а самая настоящая, хранящая поцелуи литер, вместо горячего дыхания электронов. Деревянная моделька звездолета «Надежда человечества», подаренная мне на лунном космодроме капитаном Кармой…

Ох уж эти битком набитые ящики! Как старались мои родители и наставники привить мне аккуратность и ненависть к собственности! И вот я на закате жизни стал владельцем такого количества художественных шедевров, о котором не могли мечтать ни властитель Священной Римской империи, ни Великий Хан.

Я снова захихикал и принялся разыскивать грузовых роботов. Они валялись тут и там среди брошенного хлама на космодроме. Загрузив корабли, они продолжали бесцельно бродить по окрестностям, пока их программа не иссякала. Нескольких из них я заново перепрограммировал и отправил расчищать поле.

Эту процедуру я собирался осуществить на всех двухстах космодромах Земли, для чего, в частности, и изучал робототехнику. Я хочу, чтобы Земля выглядела прекрасной в момент своей гибели. Боюсь, мне никогда бы не удалось статьУтвердителем: я ко многому неравнодушен.

Естественно же, я не мог продолжить свой путь, прежде чем хотя бы мельком не взгляну на Флоренцию.

Как и следовало ожидать, я опьянел от буйства ее красок, изысканности чугунного литья и величия скульптур. Флоренция лишилась флорентийцев, но ее великолепные галереи остались. Я шел по изумительному Понте Веккио — единственному знаменитому мосту, сохранившемуся после Второй мировой войны. Приблизившись к колокольне Джотто, я почувствовал, как меня охватывает отчаяние. Бегом я ринулся в церковь Святого Креста взглянуть на ее фрески, а потом в монастырь Святого Марка, чтобы посмотреть на Фра Анджелико. Что такое год? Что можно увидеть за двенадцать месяцев даже в одном городе? Можно окинуть взглядом, проносясь мимо, но по-настоящему рассмотреть?.. Я судорожно пытался решить — идти к микеланджеловскому «Давиду», которого уже однажды видел, или посмотреть Донателло, которого не видел никогда, — как вдруг снова сработал сигнал антропометра.

Причем не одного, а обоих.

Накануне вылета я включил еще один маленький антропометр, который использовался для розыска пропавших в болотах Венеры колонистов. Конструкция этого аппарата сильно отличалась от второго, найденного мною в Зале технических новинок. Поскольку они были изготовлены для использования в разных атмосферах и платы их отличались друг от друга, я решил, что, включив оба прибора, добьюсь максимально точных показаний. Я вывел их систему оповещения на передатчик своего флаера и, покидая Музей, был полностью убежден, что оба они сработают только в том случае, если зарегистрируют присутствие еще какого-либо человека, кроме меня.

В страшном смятении я полетел обратно к Музею. Оба прибора показывали одинаковые данные. Это свидетельствовало о том, что на планете каким-то образом материализовался человек. Затем, словно по мановению волшебной палочки, сигналы обоих приборов смолкли, и, сколько я ни вращал диски антропометров во всех направлениях, они не показывали ни малейшего признака присутствия человека в радиусе половины светового года.

Первоначальное смятение уступило место чувству неуверенности. Что-то здесь, на Земле, творилось странное. Возможно, все дело в моей слепой вере в приборы, конструкция которых неизвестна мне, но вряд ли антропометры вели бы себя так странно, если бы на то не было причин.

Мне доставляло странное удовольствие воспринимать эту планету как тонущий корабль, а себя как благородного капитана, намеренного разделить его судьбу. И вдруг корабль начинает вести себя как кит…

Я знаю, что сделаю. Я перенесу запасы пищи прямо в Зал технических новинок и буду спать непосредственно под антропометрами. Обычно сигнал тревоги длится около двух минут. Я успею вскочить и включить измерительные приборы, чтобы точно выяснить, откуда исходит импульс. А потом сяду в свой флаер и отправлюсь на разведку. Все очень просто.

Только мне это все не нравится.


17 мая 2190 года. Честно говоря, мне стыдно за себя — веду себя как старик, испугавшийся привидений на кладбище. Единственное, чем я могу себя оправдать, так это частыми размышлениями о смерти, которые преследовали меня в последнее время. Размышления о грядущем исчезновении Земли и солнечной системы, своей собственной неминуемой гибели, о гибели миллионов живых существ бессчетного количества видов, о разрушении гордых древних городов, которые в течение многих веков населяло человечество… Так что ассоциации с привидениями и прочими сверхъестественными явлениями вполне понятны. Но меня все-таки преследовал страх.

Когда на следующее утро раздался сигнал тревоги, я снял показания приборов. Целью моего путешествия оказался горный район Аппалачей на востоке Северной Америки.

Как только я вышел из флаера и вступил в бледнолазурный туман, клубившийся у входа в пещеру, лежавшую передо мной, я начал догадываться о происходящем, и меня охватил стыд. Сквозь неровные пласты редеющего тумана я различил несколько тел, лежащих на полу. Вероятно, в одном из них еще теплилась жизнь, и антропометр регистрировал наличие человеческого разума. Я обошел пещеру, и второго выхода из нее не обнаружил.

Я вернулся в Музей за необходимым оборудованием. Дезактивировав лазурный бериллитовый туман у входа, я осторожно вошел внутрь.

Внутреннее убранство пещеры свидетельствовало о том, что ее оборудовали как удобное укрытие, хотя теперь все было сломано и находилось в полном беспорядке. Кому-то из них удалось добыть активатор и необходимое количество необработанного бериллита, который именно вследствие отсутствия формы обладал такой же стабильностью структуры, как водород или кислород, — если сравнение с химическими веществами уместно для иллюстрации идеи отрицательного силового поля. Бериллит был активирован у входа в пещеру и превратился в своего рода завесу, а потом последовал взрыв. Но так как активатор продолжал работать, а вход в пещеру оказался достаточно узким, бериллитовая штора продолжала поглощать отрицательную энергию. Но образовавшиеся в ней «прорехи» время от времени пропускали импульсы от находившихся внутри людей, которые и воспринимал антропометр.

У входа лежали три тела: двое мужчин и довольно молодая женщина. Скульптуры, стоявшие вдоль стен, свидетельствовали о том, что эти люди принадлежали к одной из многочисленных религиозных групп Хранителей, возможно к культу «Небесного Пламени». Когда на последней неделе Исхода Утвердители нарушили Крохикское соглашение и заявили, что Утверждение Жизни требует эвакуации с планеты даже всех несогласных с этим помимо их воли, эти люди, вероятно, подались в горы. Оставшись незамеченными во время последнего розыска, они затаились, пока не отбыл корабль. Затем, заподозрив, как и я, что по крайней мере один разведывательный корабль еще вернется, они изучили свойства антропометра и установили, что единственным изолятором является бериллит. К несчастью, им не удалось выяснить о нем все необходимое.

В глубине пещеры судорожно дернулось одно из тел. Это была молодая женщина. Сначала я просто изумился тому, что она до сих пор жива. Все ее тело ниже пояса превратилось в кровавое месиво, видимо в результате взрыва. Она отползла в глубину пещеры, где хранилась пища и вода. Пока я в смятении размышлял — мчаться ли за лекарствами и плазмой в ближайший госпиталь или рискнуть сразу вывезти ее отсюда, она перевернулась на спину.

Под нею оказался годовалый ребенок, которого она прикрывала собой, опасаясь повторного взрыва бериллия. И более того, несмотря на чудовищные мучения она кормила его.

Я склонился и осмотрел ребенка. Он был страшно грязен и измазан кровью матери, но во всех остальных отношениях совершенно невредим. Я взял мальчика на руки и кивнул, отвечая на немой вопрос, застывший в глазах матери.

— С ним будет все в порядке, — произнес я.

Она тоже попыталась мне кивнуть, но внезапная смерть не дала ей это сделать. Должен признаться, я осмотрел ее с некоторым замешательством: пульс не прощупывался, сердце остановилось.

Я отвез ребенка в Музей и соорудил для него что-то вроде манежа из пустых трубок телескопа. Затем снова вернулся к пещере с тремя роботами и похоронил людей. Готов согласиться, что в этом не было никакой необходимости, но я так поступил не только из соображений аккуратности. Какими бы фундаментальными ни были наши расхождения, мы исповедовали Хранительство. Отдавая последний долг эксцентричности «Небесного Пламени», я в каком-то смысле оставлял с носом Утвердителей вместе с их политикой.

После того как роботы закончили свое дело, я поставил по скульптуре в изголовье каждой могилы и произнес короткую молитву, убедившись в справедливости собственных слов, сказанных неделей раньше, — а именно, что в разгаре жизни мы встречаем смерть. Я даже произнес вполне серьезную проповедь на эту тему, но роботы проявили к моей речи еще меньше интереса, чем олени.


21 мая 2190 года. Я раздражен. Я страшно раздражен, и вся беда в том, что мне не на ком сорвать свою злость.

С ребенком оказалась масса хлопот.

Я отвез его в крупнейший медицинский музей северного полушария и тщательно обследовал с помощью лучшей педиатрической аппаратуры. Кажется, здоровье у него отменное — так что нам обоим повезло. Что касается его потребностей в пище, то, если они и отличаются от моих, то все равно не представляют никакой сложности. Я получил целую ленту с записью того, в чем он нуждается, и после некоторой возни в Музее Современной Астронавтики обеспечил приготовление и ежедневную подачу необходимой ему пищи. К несчастью, он игнорирует мое устройство, в результате чего отнимает у меня довольно много времени.

Я догадываюсь, почему он не принимает пищу у обслуживающего робота, которого я включил для этого. Вероятно, это вызвано предрассудками его родителей: думаю, он никогда еще не встречался с механическим обслуживанием. Так что ест он только из моих рук.

Это уже само по себе достаточно обременительно, но я обнаружил еще, что его нельзя оставлять одного под присмотром робота-сиделки. Несмотря на то, что он умеет только ползать, делает он это с удивительной скоростью и то и дело исчезает в темных коридорах Музея. У меня тут же включается сигнал тревоги, и мне приходится прерывать свое обследование гигантского дворца Далай-ламы в Потале и нестись из Лхасы через весь земной шар обратно в Музей.

А после этого у нас еще уходят часы на его поиски. У нас — это у меня и всех находящихся в моем распоряжении роботов. Слава богу, что я еще могу полагаться на антропометр. Это восхитительное приспособление быстро указывает нам направление. Я возвращаю его в манеж и, если еще не наступило время кормежки, могу ненадолго вернуться на Тибетское плато.

В настоящее время я пытаюсь соорудить для него что-то вроде огромной клетки с автоматическим обогревом, туалетом и защитными устройствами против животных, насекомых и рептилий. И хотя это отнимает у меня очень много времени, я надеюсь, что оно будет потрачено не зря и даст свои результаты.

По-прежнему неразрешимой остается проблема с питанием. Единственный выход, предлагаемый литературой по этому вопросу, — это морить его голодом, если он отказывается принимать пищу в предлагаемом виде. Однако после краткого эксперимента, в котором ребенок проявил полную решимость умереть, я сдался и теперь вынужден каждый раз кормить его сам.

Вся беда в том, что я не знаю, кого винить. Став Хранителем еще в ранней юности, я не видел никакой необходимости в воспроизводстве себе подобных. Меня никогда не интересовали дети. Я мало что о них знаю и не испытываю к ним никакой привязанности.

Я всегда считал, что моя точка зрения прекрасно выражена в «Пире» Сократом: «Кто по прочтении Гомера, Гесиода и других великих поэтов согласится иметь обычных детей из плоти и крови? Кто не уподобится им в создании таких же чад, доставивших им вечную славу и память?.. Никогда в честь смертных не возводились такие храмы, какие высятся во славу их порождений».

К несчастью, нас на Земле осталось всего лишь двое — этот ребенок и я. Мы с ним оба обречены на гибель и оба идем в одной упряжке. И все сокровища мира, которые еще неделю назад принадлежали мне одному, теперь, по крайней мере отчасти, принадлежат и ему. Жаль, что мы не можем с ним обсудить стоящие перед нами проблемы — я бы занялся этим не только ради достижения взаимоприемлемого решения, но и просто из удовольствия. Я пришел к выводу, что начал вести этот дневник от охватившего меня бессознательного страха, когда обнаружил, что после отлета Утвердителей остался в полном одиночестве.

Я чувствую, как изголодался по беседе, по возражениям и контраргументам, с помощью которых можно оттачивать свою мысль. Но несмотря на то, что этот ребенок, согласно литературе, может заговорить в любой момент, нас поглотит катастрофа задолго до того, как он научится полемизировать со мной. Это грустно, но неизбежно.

Какая ирония судьбы! Я снова лишен возможности заниматься изучением искусства, к которому так стремился. Я старый человек и мог бы быть свободен от обязанностей. Я положил всю свою жизнь на то, чтобы добиться этой привилегии. Все это чрезвычайно удручает меня.

А беседа. Могу себе представить собственный разговор с Утвердителем, окажись он здесь. Какая скука, какой биологический идиотизм! Какое воинствующее невежество в нежелании даже видеть красоту, созданную представителями его собственного вида на протяжении семидесяти тысяч лет! Максимум, что ему известно, если, допустим, он европеец, — это отрывочные сведения о его современниках. Что он может знать, например, о китайской живописи или наскальных рисунках? Будет ли он в состоянии понять, что в каждом течении были свои периоды примитивизма, за которыми следовала эпоха буйного расцвета, затем объединение художественных достижений и усиление формализма, что завершалось декадентством и вырождением, а за этим неизбежно следовали новые периоды примитивизма и расцвета? Сможет ли он осознать, что это повторялось снова и снова во всех основных культурах, так что даже такие выдающиеся гении, как Микеланджело, Шекспир или Бетховен, повторятся, может, в несколько ином виде, по завершении полного цикла? Что в различные периоды расцвета древнеегипетского искусства там были свои Микеланджело, Шекспиры и Бетховены?

Как Утвердитель может понять это, если у него нет даже самого общего представления об этих эпохах? Когда они покинули погибающую солнечную систему, нагрузив свои корабли исключительно полезными предметами? Когда они запретили своим отпрыскам сохранить детские сокровища, опасаясь, что те станут сентиментальными и не смогут приступить к колонизации Проциона XII без слез и сожалений и о погибшем мире, и об оставленном щенке?

И все же история играет потрясающие шутки с человеком! Им, бросившим свои музеи и сохранившим лишь бесстрастные микрофильмы, свидетельствующие о том, что им принадлежало, еще предстоит узнать, что человека нельзя лишать сентиментальности. Их мощные мрачные корабли, перенесшие их в чуждые миры, станут музеями прошлого, постепенно разрушающимися на инородной почве. Их жесткая функциональность станет источником нового вдохновения и алкоголических слез.

Боже-боже, что со мной творится? Как я разгорячился! А ведь я всего лишь хотел объяснить причину своего раздражения.


29 мая 2190 года. Я принял несколько решений. Не знаю, удастся ли мне осуществить самое главное из них, но я попытаюсь. Больше всего теперь я нуждаюсь во времени, так что буду делать меньше записей в этом дневнике, если мне вообще таковые удастся делать. Постараюсь быть как можно более кратким.

Начну с самого незначительного: я решил назвать мальчика Леонардо. Не знаю, почему я решил дать ему имя в честь человека, который, с моей точки зрения, несмотря на все свои таланты или, скорее, благодаря им, стал самым выдающимся неудачником во всей истории искусства. Зато Леонардо был всесторонне развитым человеком, каковыми никогда не были Утвердители… и каковым, как я начинаю догадываться, не являюсь и я сам.

Кстати, мальчик уже откликается на свое имя. Он еще не может сам его произнести, но это просто поразительно, как он его различает. К тому же…

Но я продолжу.

Я решил попробовать улететь с Земли… вместе с Леонардо. Причины, заставившие меня прийти к этому, сложны и разнообразны, не уверен, что я даже до конца их все понимаю. Но одно я знаю точно: я несу ответственность за чужую жизнь и больше не могу закрывать на это глаза.

Это не просто запоздалое усвоение доктрины Утвердителей, но результат моих собственных размышлений. Поскольку я верую в реальность красоты, особенно красоты, созданной умом и руками человека, я не могу выбрать другого пути.

Я — старик, и за остаток жизни мне мало чего удастся достигнуть. Леонардо — ребенок, он полон потенциальных возможностей, он может стать кем угодно. Поэтом, превосходящим Шекспира. Ученым, превосходящим Ньютона и Эйнштейна. Злодеем страшнее Гитлера.

Но то, что в нем заложено, должно быть реализовано. Я надеюсь, что при моем воспитании вряд ли его склонности начнут развиваться в дурную сторону, но тут уж все зависит от того, насколько мне удастся это проделать.

В любом случае, даже если Леонардо окажется полнейшим ничтожеством сам по себе, он может нести в себе гены Будды, Еврипида, Фрейда. И это тоже должно быть реализовано…

У меня есть корабль. Он называется «Надежда». Эго самый первый звездолет, достигший звезд почти сто лет тому назад, когда выяснилось, что через сто лет наше солнце взорвется. Именно этот корабль принес захватывающие известия о том, что другие звезды тоже окружены планетами, многие из которых пригодны для жизни людей.

Это было задолго до того, как капитан Карма посадил свой корабль на Землю и сообщил, что эмиграция возможна. Задолго до моего рождения, задолго до того, как человечество разделилось на Утвердителей и Хранителей, за много-много лет до того, как каждая группа превратилась в твердолобых фанатиков, а это случилось лет пять тому назад.

Корабль стоит в Музее Современной Астронавтики. Я знаю, что его поддерживали в хорошем состоянии. Мне также известно, что двадцать лет тому назад, еще до того, как Утвердители заявили, что из музеев нельзя ничего выносить, корабль оснастили последней моделью двигателя Лежо. Сделано это было на всякий случай, если он понадобится в День Исхода, так как его начальная скорость, обеспечивавшая достижение звезд в течение нескольких лет, удовлетворить никого не могла.

Единственное, в чем я сомневаюсь, — удастся ли мне, Файятилю, Хранителю из Хранителей, искусствоведу и художественному критику, научиться управлять им за оставшееся нам с Леонардо время.

Но, как заявлял мой любимый комический персонаж по поводу возможности отгрызть собственную голову: можно попробовать…

Я замыслил еще кое-что, еще более потрясающее, но об этом позже. В последнее время я замечаю, что все чаще непроизвольно смотрю на солнце. И очень внимательно. Очень.


11 ноября 2190 года. Я смогу. С помощью двух роботов, которых я модифицирую для своих целей, я смогу это сделать. Мы смогли бы отправиться с Леонардо прямо сейчас. Но мне надо завершить осуществление еще одного моего намерения.

А оно таково: я собираюсь использовать все свободное пространство корабля. В свое время он конструировался с другими двигателями и был рассчитан на очень большой экипаж, так вот все освободившееся место я заполню творениями человечества, сокровищами эпохи его детства и юности, и соберу их столько, сколько смогу.

Уже в течение нескольких недель я собираю экспонаты по всему миру. Изумительную керамику, захватывающие дух фризы, величественные памятники, а бесчисленным количеством картин заполнены уже все коридоры Музея. Брейгель громоздится на Босхе, Босх на Дюрере. Я собираюсь взять всего понемножку на ту звезду, к которой я направлю свой корабль, чтобы можно было в полной мере представить себе, как это все когда-то выглядело. Я собираюсь присовокупить к этому голограммы рукописей «Гордости и предубеждения» Джейн Остин, «Мертвых душ» Гоголя и «Гекльберри Финна» Марка Твена, партитуры девятой симфонии Бетховена, а также диккенсовских писем и речей Линкольна. Я бы хотел и многое другое взять, но невозможно объять необъятное. Я должен удовлетвориться хотя бы этим.

Поэтому я ничего не беру из фресок потолка Сикстинской капеллы. Вместо этого я вырезал два фрагмента из «Страшного Суда». Мои любимые: душа, внезапно осознающая, что она осуждена, и содранная кожа, на которой Микеланджело изобразил самого себя.

Беда только в том, что эта фреска очень тяжелая! Вес, вес, вес — это единственное, о чем я теперь думаю. Даже Леонардо, который ходит за мной по пятам, повторяет: «Вес, вес, вес!» Это слово удается ому лучше всего.

Что же мне выбрать из Пикассо? Конечно же, живопись, но я обязательно должен взять «Гернику». А это снова дополнительный вес.

Я отобрал несколько изумительных образчиков русской бронзы и чаш эпохи Мин. Взял деревянную лопаточку из Восточной Новой Гвинеи — она покрыта маслом и изысканной резьбой (использовалась при жевании бетеля). У меня есть прекрасная алебастровая фигура коровы из Древнего Шумера. И потрясающий серебряный Будда из Северной Индии. Я собрал несколько африканских медных фигурок — настолько изящных, что они могут посрамить и Египет и Грецию. В Бенине я отыскал резной сосуд из слоновой кости, на котором изображен Христос на кресте, и «Венеру» из Виллендорфа.

У меня есть миниатюры Гольбейна, сатирические гравюры Хогарта, ксилографии Хиросиге и Такамару — на чем же мне остановиться? И как выбирать?

У меня есть страницы из Библии Гутенберга, примитивность печати которой создает ощущение рукописи; у меня есть печать Сулеймана Великого — каллиграфическая эмблема, стоявшая на всех его царских эдиктах; у меня есть свитки иудейских Законов, изысканность письма которых затмевает даже сияние бриллиантов, которыми инкрустированы стержни, поддерживающие их.

У меня есть коптские ткани VI века и валенсианские кружева XVI века. У меня есть величественная краснофигурная ваза из морской колонии Афин, и деревянная ростра с фрегата из Новой Англии. У меня есть «Обнаженная» Рубенса и «Одалиска» Матисса.

Я беру китайский учебник по архитектуре, который, на мой взгляд, никогда не был оценен по достоинству, и макет дома Ле Корбюзье. Я бы хотел взять одно здание целиком — а именно Тадж-Махал, но приходится удовлетвориться жемчужиной, подаренной Великим Моголом той, ради которой он воздвиг несказанную по красоте усыпальницу. Эта жемчужина красноватого оттенка около трех с половиной дюймов в длину имеет форму груши. Потом ею каким-то образом завладел китайский император, оправивший ее золотыми листьями, усеянными жадеитами и изумрудами. В конце XIX века она была продана где-то на Ближнем Востоке за смехотворную сумму и в конце концов оказалась в Лувре.

И орудия: каменный топорик — первое изделие, изготовленное человеческим существом.

Все это я сложил неподалеку от корабля, но пока еще ничего не рассортировал. Потому что тут я вспомнил, что ничего не взял из мебели, декоративного оружия, гравировок по стеклу…

Надо торопиться, торопиться и торопиться!


Ноябрь 2190 года. Покончив со сборами, я взглянул вверх. На солнце появились странные зеленые пятнышки, а по всей его окружности расходились оранжевые протуберанцы. Похоже, конец наступит еще быстрее, чем ожидалось. Именно эти симптомы гибели предсказывали астрономы.

Стало быть, мои сборы подходили к концу, и отбор нужно было закончить меньше чем за день. Тут внезапно выяснилось, что мне еще раз придется вернуться в Сикстинскую капеллу и все-таки заняться потолком, так как весь мой Микеланджело оказался слишком тяжелым. На этот раз я вырезал сравнительно небольшую деталь — палец Творца, вдыхающего жизнь в Адама. Еще я решил прихватить «Джоконду» да Винчи, хотя Беатриса д’Эсте мне больше нравится: улыбка Моны Лизы открыта всему миру.

Из всех эстампов я выбрал лишь один — Тулуз-Лотрека. Бросил «Гернику»; вместо нее Пикассо представлен несколькими картинами из «голубого» периода и одной потрясающей керамической тарелкой. Я выбросил «Страшный Суд» Гарольда Париса из-за его непомерных размеров, оставив лишь «Бухенвальд № 2» и «Куда мы идем?» И почему-то в спешке я прихватил довольно много иранских кувшинов XVI–XVII веков. Пусть будущие историки и психологи объяснят, чем был продиктован выбор: сейчас уже ничего изменить нельзя.

Мы летим к Альфе Центавра, на которой окажемся через пять месяцев. Интересно, как она нас примет со всеми нашими сокровищами? Я чувствую себя неизъяснимо счастливым. Не думаю, что это вызвано тем, что мне, человеку малоодаренному и не преуспевшему в области искусств, уготовано столь почетное место в истории — своеобразного Ноя в эстетике.

Нет, все дело в том, что я организовал свидание прошлого с будущим, и у них будет возможность наконец договориться. Только что Леонардо кинул мячик в экран наблюдения, и, проследив за ним взглядом, я увидел, как взорвалось наше старое солнышко. И глядя на то, как оно апоплексически раздувается, я заметил: «И к собственному изумлению я нахожу, что в разгар смерти, я наконец — наконец — воистину живу!»

ПЛОСКОГЛАЗОЕ ЧУДОВИЩЕ

В первые несколько мгновений Клайд Меншип, являвшийся до этого профессором кафедры сравнительных литератур Келльского университета, героически пытался убедить себя, что ему просто снится дурной сон. Он закрыл глаза и, презрительно улыбнувшись, пробурчал, что такие отвратительные вещи не могут происходить в реальной жизни. Нет. Совершенно определенно ему все это снилось.

И он почти убедил себя, когда вдруг оглушительно чихнул. Звук оказался слишком громким, чтобы на него можно было не обратить внимания. Во сне так не чихают, если чихают вообще. Клайду пришлось сдаться. Он открыл глаза и еще раз огляделся.

Некоторое время тому назад он заснул над статьей, написанной им для научного журнала. Он заснул в собственной кровати, в собственной квартире — «приятном и недорогом жилище для холостых сотрудников факультета, предпочитающих жить в университетском городке» Разбудило его странное покалывание во всем теле. Было такое чувство, словно его растягивают в разные стороны. Потом он вдруг взмыл над кроватью и выплыл в открытое окно, как быстро рассеивающееся в воздухе облачко дыма. Поднимаясь в усеянное звездами ночное небо, он чувствовал, как все больше и больше растворяется, пока окончательно не лишился сознания.

Очнулся он на огромной белой столешнице, над ним раскинулся сводчатый потолок, а легкие были полны влажного тяжелого воздуха. С потолка свисало разнообразное, явно имевшее отношение к электронике оборудование, о котором ребята с физического отделения могли только мечтать и которое попало бы им в руки только в том случае, если бы правительство увеличило дотацию на военные радиационные исследования в миллион раз.

И все это оборудование над головой Клайда гремело, булькало, мигало и поблескивало. Потом все внезапно замерло, словно кто-то, удовлетворившись, нажал кнопку выключателя.

Клайд сел и повернулся, чтобы посмотреть, кто же это был.

И он действительно увидел.

Правда, не столько «кто это был», сколько «что это было». И это кое-что совершенно не обрадовало его. То есть ничто, из того, что он успел заметить, не внушало оптимизма. Поэтому он поспешно снова закрыл глаза и попробовал найти другой разумный выход из создавшейся ситуации.

Но теперь ему придется взглянуть еще раз. Возможно, во второй раз это произведет менее удручающее впечатление. «Перед рассветом ночь темнее всего», — решительно произнес он избитую банальность. И невольно добавил: «Кроме дней солнечного затмения».

И все же, сощурившись, он приоткрыл глаза — так понукаемый ребенок открывает рот, чтобы принять вторую ложку касторового масла.

Да, он запомнил все правильно. Редкостная гадость.

Столешница, на которой он сидел, была неправильной формы, и по периметру ее на расстоянии нескольких дюймов друг от друга располагались выпуклые круглые кнопки. А справа в шести футах от Клайда стояли два существа, напоминающие черные кожаные чемоданы. Только вместо ручек или ремней у них имелись пучки черных щупалец — десятки и десятки щупалец, каждое второе из которых оканчивалось влажным бирюзовым глазом, обрамленным такими густыми ресницами, какие Меншип видел только, в рекламах косметики.

Но и сами чемоданы, словно для пущего декоративного эффекта, усеивала россыпь небесно-голубых глаз, только уже без ресниц, множество выступавших поблескивавших фасеток напоминало драгоценные камни. Ни ушей, ни рта, ни носа нигде не наблюдалось, зато тела покрывала густая сероватая слизь, которую выделяли эти существа и которая капала на пол почему-то через равные промежутки времени.

Слева, на расстоянии пятнадцати футов от Клайда, там, где стол оканчивался вытянутым закруглением, стояло еще одно такое же существо. Оно сжимало своими щупальцами пульсирующую сферу, на поверхности которой то вспыхивали, то гасли пятна света.

Насколько мог судить Меншип, все видимые ему глаза рассматривали его. Он вздрогнул и сжался в комок.

— Ну, профессор, что вы скажете? — внезапно произнес кто-то.

— Я бы сказал, что никому не пожелаю такого жуткого пробуждения, — с чувством откликнулся Меншип. Он уже собрался продолжить и развить эту тему со всеми возможными красочными подробностями, как два обстоятельства заставили его замолчать. Во-первых, во всем этом просторном сыром помещении он не увидел ни одного живого существа, если не считать этих чемоданов со щупальцами.

Во-вторых, его остановило то, что кто-то начал отвечать одновременно с ним, заглушая его голос и полностью игнорируя его слова.

— Ну, похоже, эксперимент удался, — произнес этот кто-то. — Затраченные на него средства и многолетние исследования полностью оправдали себя. Вы можете сами убедиться, советник Гломг, что односторонняя телепортация — факт, уже не требующий доказательств.

Меншип сообразил, что голоса доносятся справа. Более толстый чемодан — вероятно, «профессор», к которому был обращен первый вопрос, — отвечал более худому, который в этот момент перевел взгляд многочисленных глаз с Меншипа на собеседника. Только откуда, черт побери, раздавались голоса? Откуда-то изнутри? Никаких признаков речевого аппарата Меншип обнаружить у существ не мог.

«И как это получается, что они говорят человеческим языком?» — настойчиво вопрошал себя Меншип.

— Я вижу это, — согласился советник Гломг с подкупающей откровенностью. — Да, профессор Лирлд, это доказанный факт. Только что именно доказано?

Лирлд приподнял около сорока своих щупалец, изящно выразив полное недоумение.

— Телепортация живого организма с астрономического объекта 649-301-3 без помощи передающего аппарата на материнской планете.

Советник снова обратил взгляд своих многочисленных глаз на Меншипа.

— Вы называете это живым организмом? — с сомнением осведомился он.

— Ну же, советник, — возразил профессор Лирлд. — Давайте не будем впадать во флефноморфизм. Совершенно очевидно, что это разумное, способное самостоятельно передвигаться существо.

— Хорошо-хорошо. Оно живое. Согласен. Но разумное? С того места, где я нахожусь, я не заметил, чтобы оно пмбфыкало. А эти два жутких глаза! Всего два, и такие плоские! Эта сухая шкура, лишенная даже каких-либо признаков слизи. Должен сказать…

— Можно подумать; ты сам образец совершенства! — возмущенно взорвался Меншип, чувствуя себя глубоко оскорбленным.

— …я склоняюсь к флефноморфизму при оценке жизненных форм иных миров, — продолжил советник, словно ничего не замечая. — Я сам флефноб и горжусь этим. И в конце концов, профессор Лирлд, мне доводилось видеть множество самых невообразимых существ с соседних планет, которых привозил мой сын и другие исследователи. Но даже самые немыслимые из них, самые примитивные умели пмбфыкать! Но эта… эта штука… Я не вижу ни малейшего признака пмбфыканья! Это жуткая, сверхъестественная тварь!

— Вовсе нет, — заверил его Лирлд. — Просто научная аномалия. Возможно, на окраинах Вселенной, где водятся подобные животные, условия жизни таковы, что у них нет необходимости пмбфыкать. Тщательные исследования очень скоро дадут нам возможность судить об этом. А пока мы доказали, что жизнь существует не только у солнечного ядра, но и в других частях галактики. И когда придет время отправлять исследовательские экспедиции в эти отдаленные края, мы будем обеспечены необходимыми сведениями. Мы будем знать, чего ожидать.

— Эй вы, послушайте! — в отчаянии закричал Меншип. — Вы слышите меня или нет?!

— Можете отключить источник энергии, Срин, — заметил профессор Лирлд. — Незачем ее тратить попусту. Полагаю, это существо уже полностью материализовалось. Если у него есть еще какие-то члены, они проявятся под воздействием остаточного луча.

Флефноб, стоявший слева от Меншипа, поспешно повернул странную сферу, которую держал в щупальцах. И еле заметный низкий гул, звучавший отовсюду, затих. Срин внимательно уставился на световые сполохи, и Меншип вдруг догадался, что он просто снимает показания датчика. Да, именно так — это был датчик! «Но откуда я это знаю?» — изумился Меншип.

Напрашивался только один ответ. Если они не слышали его громких криков и если они даже не замечали, что он вообще кричит, а сами при этом оживленно общались на его родном языке, из этого явствовало только одно: они — телепаты. Без каких бы то ни было намеков на уши или рты.

Меншип прислушался к вопросу, который задавал Срин своему начальнику, и в ушах его зазвучали внятные слова, произнесенные чистым глубоким голосом. Впрочем, в нем чего-то не хватало, что-то отсутствовало — так вкус свежего фрукта отличается от искусственно созданного аромата. К тому же слова Срина сопровождались приглушенными булькающими звуками, которые периодически становились громче и внятнее, проясняя то, что являлось предметом «разговора». И Меншип понял, что именно таким образом он узнал, что вспышки света на поверхности сферы представляют из себя показания датчика.

Выяснилось также, что всякий раз, когда упоминалось понятие, не имеющее эквивалента в человеческом языке, в голове Меншипа звучало бессмысленное сочетание звуков.

Ну что ж, пока все шло неплохо. Он изъят из своей теплой постели телепатом-чемоданом по имени Лирлд, обладающим бесчисленным количеством глаз и щупалец. Его в одной зеленой пижаме перенесли на какую-то планету совершенно иной системы, находящейся где-то в центре галактики.

Он находится среди телепатов, которые не в состоянии его слышать, но речь которых сам он с легкостью воспринимает, благодаря, вероятно, достаточно восприимчивому и чувствительному мозгу. В скором времени ему предстояло подвергнуться «тщательному изучению» — перспектива, которая Меншипа не слишком вдохновляла, поскольку его здесь явно воспринимали как подопытное животное, внушающее только отвращение. Да и вообще на него обращали не слишком много внимания, в основном из-за того, что он не мог пмбфыкнуть ни хрена.

«Как бы там ни было, — решил Клайд Меншип, — пора заявить о себе». Пусть осознают, что он не какая-нибудь там низшая форма жизни, так сказать, а свой парень. Что он и сам принадлежит к клубу «Дух превыше Материи», и родственники с обеих сторон в их семье всегда имели высокий коэффициент интеллектуального развития.

Только как убедить их в этом?

В голове у него всплыли смутные воспоминания о приключенческих романах, которые он читал в детстве. Землепроходцы на неведомом острове. Аборигены, вооруженные копьями, дубинками и метательными камнями, выскакивают им навстречу из джунглей, красноречиво давая понять своими криками о готовящейся расправе. Исследователи, не знающие наречия именно этого острова, должны быстро сориентироваться несмотря на свой испуг. Естественно, они прибегают… они прибегают… к универсальному языку жестов! Язык жестов. Универсален!

Все еще сидя, Клайд Меншип воздел обе руки над головой.

— Я — друг, — нараспев произнес он. — Я пришел с миром. — Он не ожидал, что его услышат, но само произнесение этих слов психологически помогало ему и сообщало его жесту больше искренности.

— …и записывающую аппаратуру тоже можешь выключить, — продолжал давать указания профессор Лирлд своему ассистенту. — Дальше мы будем работать с дублирующей системой памяти.

Срин снова что-то сделал со сферой.

— Может, откорректировать влажность, сэр? Сухая шкура этого существа свидетельствует, — что среда его обитания — пустыня.

— Совершенно не обязательно. Я подозреваю, что это одна из тех примитивных форм, которые могут существовать в самых разнообразных средах. По-моему, наш образец прекрасно себя чувствует. Уверяю тебя, Срин, что в настоящий момент мы можем быть абсолютно довольны результатами нашего эксперимента.

— Я — друг, — с отчаянием продолжал Меншип, то поднимая, то опуская руки. — Я — мыслящее существо. Мой интеллектуальный индекс равен ста сорока по шкале Вешлера-Бельвью.

— Может, вы и довольны, а вот я — нет, — промолвил Гломг, глядя на Лирлда, который подпрыгнул и взмыл к висящей наверху аппаратуре, как воздушный шарик. — Что-то мне здесь не нравится.

— Я — друг и мыслящее су… — снова начал Меншип и чихнул. — Черт бы побрал эту сырость, — угрюмо пробормотал он.

— Что это было? — спросил Гломг.

— Ничего особенного, советник, — заверил его Срин. — Оно уже делало это. Вероятно, это биологическая реакция какого-то низшего порядка, осуществляющаяся время от времени; возможно, это какой-то примитивный способ ассимиляции глрнка. И даже самое богатое воображение не усмотрело бы в этом попытки войти в контакт.

— Я думал вовсе не о контактах, — раздраженно огрызнулся Гломг. — Я размышлял, не является ли это признаком агрессии.

Профессор опустился вниз, захватив с собой моток светящихся проводов.

— Вряд ли. С чего бы такое существо стало проявлять агрессию? Боюсь, ваше недоверие к неизвестному заслоняет для вас все остальное, советник Гломг.

Меншип сложил руки на груди и, отчаявшись, умолк. Вероятно, никакими другими способами, кроме телепатии, привлечь их внимание ему не удастся. А как отправить телепатическое послание? Что для этого нужно сделать?

«Если бы моя докторская диссертация была посвящена биологии или физиологии, а не использованию второго аориста в первых трех книгах «Илиады», — с горечью подумал он. — Ну что ж. До дома далеко. Ничего не остается как попробовать».

Убедившись, что профессор Лирлд не собирается подключать к нему никакой аппаратуры, Клайд закрыл глаза, наморщил лоб и, пытаясь собрать всю силу воли, склонился вперед.

«Проверка, — сосредоточенно начал он, — проверка, проверка. Раз, два, три, четыре — проверка. Вы меня слышите?»

— Мне все это не нравится, — снова объявил Гломг. — Мне не нравится то, чем мы здесь занимаемся. Называйте это предчувствием или как угодно иначе, но я полагаю, что мы суемся туда, куда нам не положено.

«Проверка, — судорожно продолжал Меншип. — У Мэри был ягненок. Проверка, проверка. Я — пришелец, и я пытаюсь вступить с вами в контакт. Ответьте, пожалуйста».

— Ну же, советник, давайте не будем об этом, — нетерпеливо прервал его Лирлд. — Эго же научный эксперимент.

— Ну и прекрасно. Но я уверен, что есть тайны, к которым не следует прикасаться ни одному флефнобу.

Такое жуткое чудовище без слизи, всего с двумя, да еще к тому же плоскими, глазами, не способное или не желающее пмбфыкать, почти полностью лишенное щупалец, — такое чудовище должно оставаться на своей проклятой планете. И в науке есть границы дозволенного, мой ученый друг, или, по крайней мере, должны быть. Нельзя ими пренебрегать!

«Неужели вы меня не слышите? — мысленно молил Меншип. — Инопланетное существо обращается к Срину, Лирлду и Гломгу: попытка телепатической связи. Кто-нибудь, откликнитесь, пожалуйста. Кто-нибудь, — он подождал и добавил: — Вас понял. Связь окончена».

— Я не признаю никаких пределов, советник. Моя любознательность столь же необъятна, как и Вселенная.

— Возможно-возможно, — величественно откликнулся Гломг. — Но в мире есть такие вещи, Лирлд любезный, что и не снились вашим мудрецам.

— Эти вещи… — начал Лирлд и внезапно переключился на другое: — А вот и ваш сын. Почему бы не спросить его? Если бы не научные исследования, которые вы и вам подобные постоянно пытаются тормозить, его героические свершения, да и вообще межпланетные перелеты были бы невозможны.

Потерпев полное фиаско, но все еще испытывая любопытство, Меншип снова открыл глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть, как к столу подползает страшно худенький чемодан, щупальца которого напоминали связки спагетти.

— Что это? — осведомился вновь пришедший, презрительно скручивая пучок щупалец над головой Мен-шипа. — Похоже на юрда, страдающего гиплстатчей, — он немного подумал и добавил: — Галопирующей формой гиплстатчи.

— Это существо с астрономического объекта 649-301-3, которое мне только что удалось телепортировать к нам, сюда, — гордо сообщил ему Лирлд. — И заметь, Рабд, без всякого передатчика-на той планете! Должен признаться, что не понимаю, почему вдруг это произошло, хотя раньше никогда не получалось, — но это еще предстоит выяснить. Прекрасный экземпляр, Рабд. И, насколько мы можем судить, в идеальном состоянии. Можешь убрать его пока, Срин.

— О нет, Срин, не надо… — начал было Меншип, но тут на него сверху опустился огромный прямоугольный кусок какого-то легкого материала, накрывший его целиком. Через мгновение столешница на которой он восседал, опустилась, и проворный чемодан, являвшийся ассистентом, ловко подобрав материал снизу, чем-то защелкнул его. Затем, не успел Клайд опомниться, столешница снова поднялась, да так резко, что он почувствовал боль от удара.

Так что теперь он был аккуратно завернут, как рождественский подарок. Надо было признать, что положение не изменилось к лучшему. Но теперь, по крайней мере, кажется, его собирались оставить одного. И ничто не говорило о том, что его поставят на пыльную полку вместе с лабораторными бутылками, в которых плавали заспиртованные зародыши флефнобов.

Тот факт, что он стал первым в истории человеком, общающимся с внеземной цивилизацией, ни в малейшей степени не вдохновлял Клайда Меншипа.

Во-первых, общение происходило на слишком неадекватном уровне и скорее походило на взаимоотношения редкой бабочки с сачком коллекционера, чем на историческую встречу гордых представителей двух различных цивилизаций.

Во-вторых, и что более важно, такое приглашение в «гости» скорее могло вдохновить астронома, социолога или физика, но только не профессора-литературоведа.

Не раз в течение жизни ему приходили в голову фантастические мечты. Но, как правило, они касались его присутствия… ну, например, на премьере «Макбета», где он лицезрел, как запыхавшийся Шекспир уговаривает Бербеджа не кричать во время последнего монолога в последнем акте: «Ради бога, Дик, у тебя только что умерла жена, ты в трактире требуешь кружку эля. Спокойнее, Дик, — в этом все дело — тихо, скорбно и спокойно. И с некоторым изумлением».

Или он представлял себя в толпе, собравшейся вокруг слепого певца где-то в восьмом веке до Рождества Христова, когда тотвпервые произнес: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына»…

Или гостем в Ясной Поляне, когда из сада в дом входит Толстой с отсутствующим выражением лица и бормочет: «Только что пришла идея написать потрясающий рассказик о вторжении Наполеона в Россию. А какое название! «Война и мир». Простенько, без претензий: «Война и мир». Уверяю, они там, в Петербурге, все рухнут. Конечно, пока это всего лишь сюжет, но я дополню его несколькими эпизодами».

Но чтобы лететь на Луну или другие планеты Солнечной системы, не говоря уже о далеких звездах, да еще в пижаме? Пет, определенно такая перспектива никогда не увлекала Клайда Меншипа. На небо он готов был взирать лишь с балкона Виктора Гюго в Сен-Жермен де Пре или, скажем, с греческих островов, где любила и время от времени воспевала свою любовь пылкая Сапфо.

Чего бы только ни дали ребята с кафедры физики, чтобы оказаться на его месте! Стать объектом эксперимента, о котором на Земле никто и не мечтает, подвергнуться изучению приборами, куда более совершенными по сравнению с тем, что имелось у них в распоряжении; и даже вивисекция, которая — в этом Меншип не сомневался — завершит все происходящее, была бы воспринята ими как честная плата, если не как привилегия. Но то ребята с кафедры физики…

И вдруг Меншип вспомнил замысловатую башню, утыканную серыми антеннами, которую кафедра физики возводила неподалеку от его дома. Он наблюдал за строительством субсидируемого правительством проекта из окна собственной квартиры.

Только накануне вечером, заметив, что башня уже достигла уровня его окна, Клайд решил, что она больше напоминает средневековое осадное орудие, чем современное коммуникационное устройство.

По сейчас, после замечания Лирлда о том, что раньше односторонняя телепортация никогда не удавалась, Клайд задумался, а не является ли эта недостроенная башня, оснащенная суперэлектронным оборудованием, маячившим перед окном его спальни, виновницей того кошмара, в котором он очутился.

Может, она и стала недостающим звеном для аппаратуры Лирлда, проводником, или заземлением, или чем-нибудь там еще? Если, бы он хоть немного разбирался в физике! Но восемь лет его высшего филологического образования ничем не могли помочь ему.

Клайд сжал зубы с такой силой, что прикусил язык, после чего был вынужден отложить интеллектуальные упражнения до тех пор, пока боль не утихла, а на щеках не просохли слезы.

Ну и что из того, даже если ему удастся безошибочно установить, что башня сыграла решающую, хотя и пассивную роль в его перемещении через межзвездное пространство? Даже если бы он понял ее устройство и принцип действия, выраженный в мегавольтах и амперах и прочих единицах измерения, чем это знание смогло бы помочь ему в данной невероятной ситуации?

Нет, он останется тем же самым жутким плоскоглазым неразумным чудовищем, случайно перенесенным с окраины вселенной и окруженным существами, для которых его знание многочисленных литератур астрономического объекта 649-301-3 не более ценно, чем бред шизофреника.

В полном отчаянии Клайд схватился за материал, в котором пребывал, и в руках у него остались два небольших клочка.

Было слишком темно, чтобы как следует рассмотреть их, но осязание не могло обманусь его. Бумага. Его завернули в огромный кусок чего-то, напоминавшего бумагу.

«Не лишено смысла, — подумал он, — по-своему не лишено смысла». Поскольку флефнобы не имели конечностей, и единственное, чем они обладали, были нежные щупальца, заканчивающиеся глазами, то бумажная клетка представлялась им достаточно-надежным приспособлением, гарантирующим сохранность пленника. Их щупальца не могли за нее уцепиться, и они явно не обладали необходимой мускулатурой, чтобы прорвать ее.

Ну что ж, зато он обладал. Клайд никогда не отличался атлетическим телосложением, но в случае необходимости выбраться из бумажного мешка мог. Это была утешительная мысль, но в данный момент пользы он мог извлечь из нее столько же, сколько из размышлений о башне кафедры физики.

Если бы только он нашел способ передать эти сведения научной группе Лирлда: возможно, они поняли бы, что у неразумного чудовища из другого мира есть некоторые интеллектуальные способности, и нашли бы способ вернуть его назад. Если бы захотели.

Только передать эти сведения он не может. Он способен только воспринимать их мысли, и причина этого кроется, вероятно, в различных путях эволюционного развития человека и флефноба. А посему бывший профессор Клайд Меншип тяжело вздохнул, и… с нежностью расправил свою пижаму — не столько из желания выглядеть элегантнее, сколько из-за болезненного приступа ностальгии: до него вдруг дошло, что это дешевенькое зеленое одеяние стандартного покроя было здесь единственным предметом из его родного мира. Оно, так сказать, являлось вещественным доказательством существования цивилизации, породившей Тамерлана и Третий Рим; так что пижама, если не считать его собственного физического тела, оказалась тем, что связывало Меншипа с Землей.

— Что касается меня, — продолжал сын Гломга (полемика продолжалась, и бумага ни в малейшей степени не затрудняла восприятие Меншипа), — я или забираю этих иноземных чудовищ с собой, или оставляю их. Когда у них такой отвратительный вид, как у этого, я, конечно же, предпочитаю не связываться с ними. С одной стороны, я не могу согласиться с папой, который опасается неведомого, но с другой стороны, профессор Лирлд, я сомневаюсь и в том, что ваши исследования дадут какой-либо действительно существенный результат. — Он помолчал и через некоторое время продолжил: — Надеюсь, я не обидел вас, сэр, я просто откровенно сказал то, о чем думаю. Я — флефноб-практик и одобряю только то, что имеет практическое значение.

— Как это вы сомневаетесь? — Несмотря на извинение Рабда, голос профессора, звучавший в голове Меншипа, явно дрожал от негодования. — Ведь сейчас основной целью флефнобской науки является осуществление полетов во внешнюю часть галактики, где расстояния между звездами огромны по сравнению с относительной их частотой здесь, в центре. Мы можем свободно путешествовать по пятидесяти четырем планетам нашей системы и недавно смогли достичь нескольких соседних солнц. Но полет даже в средние области галактики, откуда извлечен данный экземпляр, остается достаточно проблематичным сегодня точно так же, как это было на заре внеатмосферного плавания более двух веков тому назад.

— Верно! — резко оборвал его Рабд. — А почему? Разве потому, что у нас нет достаточно мощных кораблей для осуществления такого полета? С появлением двигателей передачи Бульвонна любой корабль космического флота флефнобов вплоть до моего маленького звездолета может достигать таких мест, как, например, астрономический объект 649-301-3, и возвращаться обратно без малейших сложностей. Но мы этого не делаем. И причины для этого серьезные.

Клайд Меншип теперь следил за разговором с таким напряженным вниманием, что мозги у него чуть ли не начинали плавиться. Его очень интересовал астрономический объект 649-301-3 и все, что облегчало или затрудняло полет к нему, какими бы экзотичными по земным меркам ни были методы транспортации.

— И причина, конечно же, вполне конкретная, — продолжал молодой исследователь. — Ментальный регресс. Все тот же ментальный регресс. Решив за двести лет всевозможные проблемы, связанные с космическими путешествиями, мы не слишком напмбфыкали в этой области. Стоит нам удалиться от нашей родной планеты на двадцать световых лет, и на нас обрушивается ментальный регресс. Самые выдающиеся личности начинают вести себя как умственно отсталые дети, и, если они тут же не поворачивают назад, их мозги просто превращаются в кашу.

«Так и должно быть, — озарило Меншипа, — так и должно быть! Конечно же… раса телепатов, подобная флефнобам! Выросшие с раннего детства в ментальной ауре других живых существ, полностью зависящие от телепатии в своем общении, так как у них отсутствуют другие органы восприятия, какое жуткое одиночество должны они испытывать, когда их корабли оказываются слишком удаленными от родного мира!»

А их образование — насколько Меншип мог судить о системе образования столь отличных от себя существ, стоящих на гораздо более высокой ступени развития, должно было основываться на постоянном питании мыслями других, взаимном интеллектуальном обмене. Так что индивидуум неизбежно зависел от общего развития группы. Когда же в силу каких-либо барьеров или колоссальных межзвездных расстояний ощущение соучастия резко уменьшалось, оно неизбежно вызывало психологическую дезинтеграцию у флефноба.

Но все это было не главным. Главное — что у них имелись корабли для межвездных полетов! Главное, существовали транспортные средства, которые могли вернуть Клайда Меншипа на Землю, в Келльский университет, к его работе «Стиль и содержание отчетов пятнадцати корпораций перед своими акционерами за период 1919–1931 годов».

Впервые за все это время у Клайда забрезжила какая-то надежда. Но уже через мгновение от нее ничего не осталось. «Допустим, смеха ради, — говорила ему его врожденная сообразительность, — что тебе удастся выбраться отсюда и несмотря на полное незнание этого мира отыскать дорогу к кораблям, которые упоминал Рабд, — так неужели даже в самых смелых, самых горячечных своих помыслах ты можешь себе представить, — продолжала его сообразительность, — что ты, Клайд Меншип, над техническими способностями которого посмеялся бы синантроп, сможешь справиться с управлением звездолета, не говоря уже об особенностях этого управления, придуманных для удобства столь непохожих на тебя существ, как флефнобы?»

И Клайд Меншип был вынужден скрепя сердце согласиться, что план его абсолютно нереален. И все же он послал к черту свою врожденную сообразительность.

А почему бы не использовать Рабда? Рабд мог бы сам отвезти его на Землю, если (а) сочтет это целесообразным и (б) с ним удастся наладить контакт. Так. Что больше всего интересовало Рабда? Судя по всему, этот ментальный регресс.

— Если вы сможете разрешить эту проблему, профессор, — произносил тот в это время, — я буду вне себя от глрнка. Ведь именно из-за этого мы прикованы к центру своей галактики в течение уже стольких лет. Вот что меня волнует. И поэтому, когда вы вытаскиваете этот шмоток протоплазмы откуда-то с окраины вселенной и спрашиваете, как я отношусь к вашему «достижению», я вынужден ответить вам, что все это производит на меня мало впечатления. Для меня подобный эксперимент не имеет никакой практической ценности.

Меншип уловил волны внутреннего согласил, исходящие от отца Рабда.

— Вынужден согласиться с тобой, сын. Бессмысленный и опасный эксперимент. И думаю, мне удастся убедить Совет в своей точке зрения. На этот проект и так уже было потрачено слишком много средств.

Поскольку энергия их мыслей начала постепенно уменьшаться, Меншип сделал вывод, что они выходят из лаборатории.

До него донеслись отчаянные «но… но…» Лирлда, после чего советник Гломг, вероятно простившись с ученым, спросил у своего сына:

— А где малышка Тект? Я думал, она с тобой.

— Она на космодроме, — откликнулся Рабд, — наблюдает за погрузкой корабля. В конце концов, мы отправляемся сегодня в наш свадебный полет.

— Замечательная особа, — уже едва разобрал Меншип ответ Гломга. — Ты самый счастливый из флефнобов.

— Да, я понимаю, папа, — заверил его Рабд. — Не думай, что я не отдаю себе в этом отчет. Самый большой пучок глазчатых щупалец по нашу сторону от Ганзибокла — и все мои, мои!

— Тект нежная и умная флефнобка, — сурово заметил его отец откуда-то издали. — У нее масса достоинств. Мне не верится, что супружество для тебя определяется всего лишь количеством глазчатых щупалец их обладательницы.

— Вовсе нет, папа, — заверил его Рабд. — Это совсем не так. Напротив, папочка, напротив. Я очень серьезно отношусь к супружеству. Это дело ответственное, крайне ответственное. Да, сэр. Но тот факт, что Тект обладает ста семьюдесятью шестью омытыми слизью щупальцами, каждое из которых оканчивается прелестным прозрачным глазом, тоже играет немалую роль.

— Старый суеверный зануда и наглый юнец, — горестно промолвил профессор Лирлд. — Но они могут прикрыть мое исследование, Срин. Могут сорвать мою работу. И именно тогда, когда мы добились таких результатов. Надо предпринять контрмеры!

Впрочем, Меншипа мало интересовало это слишком знакомое ему отчаяние ученого. Он напряженно пытался следовать за удалявшимися сознаниями Гломга и Рабда. Не то чтобы у него вызывали любопытство советы старшего поколения на тему: «Как вести здоровую и счастливую сексуальную жизнь в браке». Гораздо больший интерес у него вызвало другое. Когда Рабд упомянул о погрузке корабля, часть его сознания, подчиняясь ассоциативным связям, погрузилась в размышления о его конструкции, возможных неполадках и, что самое главное, системе управления.

На несколько секунд перед мысленным взором Мен-шипа мелькнул пульт управления с разноцветными мигающими огоньками и начало старой заученной инструкции: «Разогреть двигатели передачи Бульвонна путем неторопливого вращения трех верхних цилиндров… Аккуратно!»

«Это подсознательные образы, — возбужденно подумал Меншип, — как те, благодаря которым мне недавно удалось догадаться, что блики на сфере Срина являются показаниями датчика». Вероятно, его чувствительность к мозговым процессам флефнобов была настолько велика, что он мог воспринимать не только сознательно передаваемые мысли, но и более глубинные сферы мозговой деятельности.

Но это означало… это означало… он чуть не задохнулся от этой мысли. Еще немного тренировок, приобретение некоторых навыков — и он сможет проникать в подсознание всех флефнобов этой планеты.

Он весь расцвел: и это он, никогда не отличавшийся особой самоуверенностью и трепетавший в течение последнего получаса под презрительными взглядами сотни полупрозрачных глаз! Он, не обладавший никакой властью в течение всей своей жизни, вдруг обнаруживает, что может держать в руках судьбу целой планеты.

Это существенно улучшило его настроение. В его распоряжении находились все познания флефнобов. С чего ему начать? Что бы такое выбрать?

Однако эйфория Меншипа быстро угасла, как спичка, на которую плюнули. Ему требовалось только одно: он хотел выяснить, как добраться до дому!

И одно из немногих существ, то есть даже единственное среди известных ему, чьи мысли были необходимы Меншипу, удалялось в это время вместе со своим отцом во флефнобский эквивалент гриль-бара. Более того, судя по наступившей тишине, Рабд уже пересек границу телепатической связи.

Издав хриплый надсадный рев, словно бык, который, нанеся удар рогами и по инерции влетев в свое стойло, оборачивается, чтобы взглянуть, как служители утаскивают с арены раненого матадора… именно с таким негодующим воем Клайд Меншип одним движением разорвал надвое бумажный мешок, в который его заточили, и вскочил на ноги.

— …и семь-восемь цветных таблиц, иллюстрирующих историю развития телепортации до этого эксперимента, — говорил в это время Лирлд своему ассистенту. — Более того, Срин, если ты успеешь сделать трехмерные таблицы, то нам удастся произвести на Совет более благоприятное впечатление. Мы вступили в борьбу, Срин, и должны использовать любое возможное… — щупальце его изогнулась в сторону Меншипа, и мысли внезапно прекратились. Через мгновение все щупальца и его собственные, и его ассистента метнулись к Меншипу и дрожа застыли над стоящим человеком.

— Святой концентрированный Кврм, — еле слышно пролепетало сознание профессора. — Плоскоглазое чудовище. Оно вырвалось!

— Разорвав твердую бумагу! — почтительно добавил Срин.

— Бластер! — приняв решение, распорядился Лирлд. — Перещупальцай мне бластер, Срин. Будут ассигнования или не будут, но мы не можем подвергать риску обитателей города. Раз оно пришло в такое возбуждение… — Все его длинное чемоданообразное тело вздрогнуло. Он поспешно отрегулировал переданный ему Срином причудливый инструмент и навел его на Меншипа.

Выбравшись из бумажного мешка, Меншип в нерешительности замер. Ни в коей мере не будучи человеком действия, он находился в замешательстве, не зная, что предпринять дальше. Он не имел ни малейшего представления, в каком направлении удалились Гломг и его сын; в еще большую растерянность его повергло то, что нигде вокруг себя он не видел дверей. Он пожалел, что не обратил внимания в свое время, через какое отверстие в комнату вошел Рабд, позднее присоединившийся к их маленькой веселой компании.

Меншип совсем уже было собрался исследовать ряд зигзагообразных извилин на противоположной стене, когда заметил, с каким решительным, хладнокровным видом Лирлд навел на него бластер. И его сознание, не придавшее поначалу значения недавней беседе профессора и ассистента, неожиданно проинформировало его, что он очень близок к тому, чтобы стать первой и, вероятнее всего, безвестной жертвой Войны Миров.

— Эй! — вскричал Меншип, тут же позабыв о несовершенстве своих коммуникативных средств. — Я всего лишь хочу найти Рабда. Ни в каком я не в возбуждении…

Лирлд что-то делал с инструментом: могло сложиться впечатление, будто он заводит часы, но, вероятнее всего, эти манипуляции соответствовали нажатию спускового крючка. Одновременно он закрыл все свои глаза — дело принимало нешуточный оборот.

Только это и спасло ему жизнь, как позднее сообразил Клайд Меншип — когда у него появилось время для спокойных размышлений. Это — и огромный скачок, который он совершил в сторону, в то время как из находившегося перед ним инструмента вылетел миллион разрывающихся красных точек.

Они пронеслись над его головой и врезались в один из сводов потолка, в котором тут же и без всякого звука образовалась дыра футов десять в диаметре. Сквозь нее можно было видеть вечернее небо этой планеты. Густая дымка белого порошка медленно оседала вниз, как пыль из хорошо выбитого половика.

Глядя на все это, Меншип почувствовал, как сердце его начинают покалывать крохотные льдинки. Желудок прилип к диафрагме, пытаясь заползти под ребра. Такого страха он в своей жизни еще никогда не испытывал.

— Э-э-эй! — снова закричал он.

— Слишком большая мощность, профессор, — с видом знатока заметил Срин, прислонившийся к стене всеми своими щупальцами. — Мощность слишком большая, а глрнка недостаточно. Попробуйте добавить глрнка, и посмотрим, что будет.

— Спасибо, — с благодарностью откликнулся Лирлд. — Вот так? — Он снова поднял прибор и прицелился.

— Э-э-эй! — продолжал вопить Меншип, не столько надеясь на то, что он будет понят, сколько от отчаяния. — Э-э-эй! — стуча зубами, повторял он, глядя на Лирлда уже не совсем плоскими глазами.

Меншип с мольбой поднял дрожащие руки. Волны страха накатывали на него. Он видел, как флефноб круговыми движениями снова взводил курок. В голове его вдруг стало абсолютно пусто, а все мышцы до предела напряглись.

И тут Лирлд вздрогнул и начал опускаться на пол. Оружие выпало из его судорожно застывших щупалец и разлетелось на мотки проводов, которые раскатились во все стороны.

— Срин! — заскулило сознание Лирлда. — Срин! Чудовище… Ты видел, что вылетело у него из глаз? Оно… оно…

Тело профессора треснуло пополам, и изнутри потекла какая-то липкая тягучая синяя жижа. Щупальца начали отваливаться, как длинные листья под порывами резкого осеннего ветра. Глаза на туловище поблекли и из лазурно-голубых стали коричневыми.

— Срин! — донеслись затухающие мысли. — Помоги! Плоскоглазое чудовище… помоги!

И он растаял. Там, где он только что находился, не осталось ничего, кроме темно-синей жидкости, которая, булькая, растекалась вокруг.

Меншип с непонимающим видом взирал на происходящее, чувствуя лишь одно: что сам он еще жив.

Сознание Срина послало ему всполох безумного, всепоглощающего ужаса. Ассистент отскочил от стены, у которой стоял, взмахнул щупальцами, оттолкнулся от стола и одним огромным прыжком перелетел всю комнату. Зигзагообразная щель раздвинулась, как молния на брюках, и пропустила его сквозь себя.

Значит, все-таки это была дверь. Меншип ощутил прилив гордости: догадаться при таком ограниченном количестве сведений — неплохо, весьма неплохо.

Но уже очень скоро, осознав, что произошло, он почувствовал, как его охватила дрожь. Он чудом избежал смерти, сейчас его прах — в самом буквальном смысле — покоился бы здесь на столе. Так что же случилось?

Сначала Лирлд выстрелил в него и промахнулся. И как только флефноб собрался выстрелить снова, что-то подействовало на него с невероятной силой. Но что? У Меншипа не было никакого оружия и ни единого союзника, насколько он знал. Меншип огляделся: никого.

Что такое выкрикивало сознание профессора, перед тем как он превратился в бульон? Что-то о глазах Меншипа? О чем-то исходящем из глаз землянина?

Несмотря на испытываемое чувство облегчения от того, что ему удалось выжить, Меншип не мог не сожалеть об исчезновении Лирлда. Возможно, потому что они оба занимались наукой, этот флефноб был единственным в своем роде, к кому Меншип испытывал симпатию. Теперь он ощущал себя более одиноким, уже не говоря об охватившем его раскаянии.

Однако постепенно разноречивые мысли, метавшиеся в его. голове, улеглись, уступив место чрезвычайно важному наблюдению.

Зигзагообразная расщелина, сквозь которую исчез Срин, все больше сужалась, собираясь снова закрыться! А насколько мог судить Меншип, это был единственный выход наружу!

Меншип спрыгнул со стола с такой легкостью, которая делала честь человеку, последний раз занимавшемуся гимнастикой шесть лет тому назад, еще во время обучения. Он кинулся к смыкавшейся щели, готовый даже к тому, чтобы в случае необходимости грызть камень.

Он решительно не был намерен дожидаться здесь флефнобской полиции, чем бы она тут ни пользовалась вместо слезоточивого газа и автоматов. К тому же он не оставил идею отыскать Рабда и получить от того еще два-три урока по управлению космическим кораблем.

С глубоким облегчением он заметил, что проход снова начал расширяться, едва он собрался применить силу. Какие-то фотоэлементы, или стена просто реагировала на приближение тела?

Меншип выбрался наружу — над планетой нависало вечернее небо. Его вид настолько поразил Меншипа, что он даже не обратил внимания на странный город флефнобов, раскинувшийся вокруг.

Сколько звезд! Словно кто-то зашвырнул в небо тысячи пригоршней леденцов. И все они сияли так ярко, что больше никакого освещения не требовалось. Луны не было, но отсутствие ее никак не ощущалось: казалось, дюжина лун разлетелась на миллионы крохотных осколков.

При таком обилии звезд о каких-то созвездиях не могло быть и речи. Можно было только делить небо на участки — догадался Меншип — и говорить о третьем по силе яркости или о пятом по концентрации светил. Воистину здесь, в центре галактики, живые существа купались в звездах!

Меншип почувствовал, что ноги у него мокрые. Взглянув вниз, он увидел, что стоит в ручейке какой-то красноватой жидкости, который петлял между круглыми строениями флефнобов. Канализация? Водопровод? Скорее всего, ни то, ни другое, что-нибудь третье, совершенно непредставимое с точки зрения человека. Меншип заметил, что параллельно этому потоку бежали другие разноцветные ручейки — зеленые, лиловые, нежно-розовые. В нескольких ярдах от него, на перекрестке, цветные ленточки ручейков сливались в один поток, но тот, в который ступил Меншип, продолжал течь сам по себе.

Ну, он здесь не для того, чтобы заниматься проблемами внеземного быта. К тому же он чувствовал, что уже простудился. В этой оранжерейной атмосфере у него не только ноги вымокли, но и пижама, пропитавшись влагой, прилипала к телу, да еще время от времени мутился взгляд от сырости, и рукой приходилось протирать глаза.

Кроме того, хотя он еще не испытывал голода, с момента прибытия он не видел ничего напоминающего пищу, впрочем, он не заметил у флефнобов ртов — не исключено, что у них не было и желудков.

Возможно, они поглощали питательные вещества через кожу, скажем, из этих самых разноцветных потоков, пересекающих их город. Красный — вместо мяса, зеленый — овощи, белый — на десерт…

Меншип сжал кулаки и встряхнулся. «У меня нет времени на этот философский бадминтон, — свирепо напомнил он себе. — Через несколько часов голод и жажда дадут о себе знать. К тому же скоро за мной будет отправлена погоня. Так что лучше пошевеливаться и принимать какие-нибудь решения!»

Только в какую сторону пошевеливаться? К счастью, улица, где находилась лаборатория Лирлда, выглядела совершенно пустынной. Может, флефнобы боялись темноты? Может, все они были добропорядочными, уважаемыми семьянинами, без исключения проводившими вечера и ночи у себя дома? Может…

Рабд. Он должен найти Рабда. Эго представлялось Мен-шипу единственным решением всех его проблем с тех пор, как он материализовался на столе профессора Лирлда.

Рабд.

Он попробовал прислушаться к его сознанию. Но в его голове звучали обрывочные разнообразные мысли более близких обитателей города.

«Хорошо, дорогая, хорошо. Если ты не хочешь гадлаться, не надо. Мы займемся чем-нибудь другим…»

«Ах этот прелестный Борг! Удастся ли мне завтра привлечь его внимание…»

«У вас есть три замшкина для плета? Мне нужно послать дальнее…»

«Борг прикатится завтра утром, считая, что все как всегда. Интересно, удивится ли он…»

«Я люблю тебя, Нернт, я тебя так люблю. Именно поэтому я считаю свои долгом предупредить тебя, как друг…»

«Нет, дорогой, дело не в том, что я не хочу гадлаться. Я думала, это ты не хочешь; я просто пыталась вести себя благоразумно, к чему ты меня всегда призываешь. Конечно же, я хочу гадлаться. О пожалуйста, не смотри на меня так…»

«Послушай. Я могу вырубить любого флефноба…»

«Сказать по правде, Нернт, я думал, об этом знают все, кроме тебя. Все остальные…»

«Перетрусил, да? Хорошо, буду расправляться с вами по двое зараз. Подходите, подходите…»

И никаких признаков Рабда. Меншип осторожно двинулся по мощенным камнями улицам, шлепая по ручейкам.

Когда он подошел слишком близко к стене одного из зданий, перед ним тут же гостеприимно распахнулся зигзагообразный проем. Он помедлил и вошел внутрь.

Внутри никого не оказалось. Может, флефнобы спали где-то в одном месте, что-то вроде дормитория? И нуждались ли они вообще во сне? Надо будет настроиться на чье-нибудь подходящее сознание и выяснить. Такие сведения могут оказаться полезными.

Это здание напоминало склад — повсюду находились полки. Располагались они, правда, не вдоль стен. Похоже, у флефнобов был какой-то запрет на расположение предметов вдоль стен. Высокие стеллажи разнообразной конфигурации вздымались прямо посередине помещения.

Меншип подошел к стеллажу, который доходил ему до груди. Все полки были уставлены белыми фарфоровыми посудинами, в которых плавали зеленые шарики. Пища? Может быть. Вид вполне съедобный.

Меншип протянул руку и взял один из шаров. Из него тут же выпростались крылья, и он улетел к потолку. И все остальные шары на всех полках тоже выпустили крохотные крылышки и взмыли вверх, как стая круглых птиц, чье гнездовье было потревожено. Достигнув купола потолка, они словно растворились и исчезли из вида.

Меншип поспешил обратно на улицу — казалось, он повсюду становился нарушителем спокойствия.

Выйдя на улицу, он сразу почувствовал, что что-то изменилось. Воздух был словно пропитан возбужденным ожиданием и тревогой. Поступление индивидуальных мыслей почти прекратилось.

И вдруг все это беспокойство слилось в единый ментальный вопль такой силы, что он чуть не оглох.

«Добрый вечер! — донеслось откуда-то. — Пожалуйста, прослушайте экстренный выпуск новостей. Говорит Пукр сын Кимпа, я обращаюсь к вам по всепланетной ментальной связи. Последние сведения о плоскоглазом чудовище: в сорок три скима после беббелворта это существо было материализовано профессором Лирлдом с астрономического объекта 649-301-3 в рамках эксперимента по односторонней телепортации. При проведении опыта присутствовал советник Гломг, что входило в его официальные обязанности. Обратив внимание на агрессивное поведение чудовища, он предупредил Лирлда о возможной опасности. Лирлд проигнорировал его предупреждение. А после того как советник Гломг удалился со своим сыном Рабдом, известным исследователем космоса, чудовище обезумело и начало неистовствовать.

Вырвавшись из клетки, сделанной из прочнейшей бумаги, оно поразило профессора неведомыми высокочастотными ментальными лучами, исходящими из его невероятно плоских глаз. Воздействие подобных лучей напоминает эффект грепсаса. Лучшие психофизики лихорадочно пытаются сейчас разгадать их природу. Однако, профессор Лирлд поплатился жизнью за свою научную любознательность и пренебрежение советами Гломга. Несмотря на отчаянные усилия Срина, лаборанта Лирлда, который изо всех сил пытался спасти жизнь старого ученого, тот погиб страшной смертью в результате зверского нападения чудовища. Лишившись своего руководителя, Срин, сопротивляясь, отступил и бежал, едва унеся щупальца.

В настоящее время инопланетное чудовище свободно разгуливает по нашему городу! Призываю всех граждан сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Будьте уверены, как только власти будут знать, что предпринять, они предпримут это. Помните: главное — спокойствие!

Тем временем Рабд сын Гломга отложил свой свадебный полет, который должен был начаться сегодня. Как вы все знаете, он вступает в брак с Тект дочерью Хилпа — прославленной звездой фнеша и блейга южного континента. Рабд возглавил группу добровольцев-флефнобов и направляется сейчас в научный квартал города, где в последний раз видели чудовище, чтобы истребить его при помощи обычного оружия, пока особь не начала размножаться. Я буду держать вас в курсе событий. А сейчас на этом заканчиваю».

«Уже и этого предостаточно», — подумал Меншип. Теперь у него не оставалось никакой надежды на то, что ему удастся изобрести какой-нибудь способ общения и он сможет в спокойной обстановке обсудить возможность вернуться домой — к чему вообще-то искренне стремились все заинтересованные стороны. Теперь всех флефнобов обуревала лишь одна идея — поймать Меншипа!

Ему это совершенно не нравилось.

С другой стороны, теперь не нужно искать Рабда. Если Меншип не может добраться до флефноба, то флефноб придет к Меншипу. Правда, вооруженный и жаждущий его смерти…

Меншип решил, что лучше всего спрятаться. Он приблизился к какому-то зданию и двинулся вдоль стены, пока в ней не открылся проход. Он вошел внутрь, убедился, что щель за ним закрылась, и огляделся.

К счастью, похоже, это место вполне годилось для его целей. В центре помещения располагалось огромное количество тяжелых предметов, и ни один не был живым, насколько он мог судить. Он протиснулся между двумя из них, напоминавшими столы, уповая на то, что аппарат восприятия флефнобов не обладает никакими иными механизмами, кроме тех, что он уже наблюдал.

Чего бы он только ни отдал, чтобы снова стать профессором Келльского университета и не быть больше плоскоглазым чудовищем, блуждающим по инопланетному городу!

Меншип погрузился в размышления над странными силами, которыми он, оказывается, обладал. Что это был за бред относительно высокочастотного ментального луча, исходящего из его глаз? Он ничего такого не почувствовал, а должен был бы. И все же Лирлд заметил что-то, прежде чем растаять!

Возможно ли, чтобы человеческий мозг вырабатывал какой-то побочный продукт, воспринимаемый лишь флефнобами, и смертельно опасный для них?

В конце концов, ведь он мог настроиться на их сознания, а они — нет. Возможно, единственный способ, при помощи которого он мог заставить их осознать наличие у него интеллекта, заключался в мощном взрыве мыслительного процесса, который буквально поражал их.

Но, вероятно, сам Меншип не мог произвольно его регулировать — ведь когда Лирлд стрелял в первый раз, то остался цел и невредим.

Внезапно Меншип ощутил, как на него накатывается новая волна тревожных мыслей. Они приходили откуда-то со стороны улицы.

Это прибыл Рабд со своим отрядом.

— Вы трое идите в ту сторону, — командовал молодой флефноб. — Я хочу, чтобы по каждой улице шли хотя бы двое из нас. Не тратьте много времени на осмотр зданий. Я уверен, что чудовище блуждает по темным улицам в поисках новых жертв. Танж, Загт и Льюв — вы пойдете со мной. И держите щупальца настороже — это существо смертельно опасно. И помните — мы должны уничтожить его прежде, чем оно начнет размножаться. Только представьте себе, что станет с нашей планетой, если на ней появится с полсотни таких чудовищ!

Меншип с облегчением выдохнул. Если они надеялись найти его на улицах, у него еще оставалось какое-то время. Он решил мысленно следовать за Рабдом, сосредоточившись на его сознании. Это было несложно, все зависело от сосредоточенности — нужно просто блокировать мысли остальных индивидуумов.

«Следи за мыслями Рабда. Мыслями Рабда. Теперь заблокируй его осознанные размышления. Так. Слой подсознания и память. Нет-нет, не о флефнобке месяц тому назад — сплошные глаза и мягкие щупальца, черт бы его побрал! Более давние сведения».

«При посадке корабля на планету типа С-12…»

«Нет, тоже не годится. Чуть дальше. Так!»

«Прочистив передний двигатель, мягко отпустить…»

Меншип прочесывал мозг Рабда, выуживая инструкцию по управлению кораблем. Временами ему приходилось останавливаться, чтобы прояснить смысл какого-нибудь флефнобского термина или отбросить сладострастную мысль о Тект, то и дело посещавшую сознание Рабда.

Меншип заметил, что все поглощаемые им таким образом сведения прочно оседали в его памяти и не требовали повторения..

Наконец, он собрал все возможное, по крайней мере, относительно управления кораблем. На последнем этапе он уже представлял, как сам управляет им, причем так, словно делал это многие годы — по памяти Рабда. Впервые за все это время Меншип почувствовал некоторую уверенность в собственных силах.

Но как ему отыскать маленький звездолет на улицах этого абсолютно незнакомого города? В отчаянии он прижал руки к груди.

Но скоро нашел выход и из этого затруднения. Конечно же, он получит и на это ответ у Рабда! Старая добрая энциклопедия Рабд! Сам-то он должен знать, где он оставил свой корабль.

И Рабд знал. Умело, словно занимался этим не первый год, Клайд Меншип начал перебирать мысли флефноба, отсеивая одни, поглощая другие — «…синий ручей вдоль пяти кварталов. Затем по пересекающему красному…* — пока не получил полное представление о маршруте к реактивному кораблю Рабда, как будто изучал этот предмет в течение полугода.

Очень неплохо для зануды-профессора сравнительных литepaтyр, который до настоящего вечера имел такое же представление о телепатии, как об охоте на африканских львов! Но, возможно, он не владел лишь сознательной формой телепатии; человеческий мозг вполне мог обладать постоянной, глубинной, но неосознанной способностью к передаче мыслей с самого детства, и при столкновении с такими существами, как флефнобы, эти латентные способности проявлялись открыто.

И это в какой-то мере объясняло столь быстро приобретенный им навык, который походил на неожиданно проявляющуюся способность печатать целые слова и предложения после многомесячных упражнений, представляющих из себя бессмысленные наборы букв.

Да, все это было любопытно, но не имело отношения к его нынешним изысканиям и насущного интереса не представляло. По крайней мере, сейчас не представляло.

Сейчас он должен каким-то образом незаметно выскользнуть из здания и двигаться в сторону корабля. В конце концов, для борьбы с таким зловещим существом, как он, скоро сюда будут стянуты крупные силы…

Он вышел из своего укрытия и двинулся к стене. Зигзагообразный проем открылся, Меншип сделал шаг и наткнулся на чемодан, вероятно, как раз намеревавшийся войти внутрь.

Флефноб быстро опомнился и, направив на Меншипа свое спиральное оружие, принялся заводить его. Землянин снова застыл от страха: ему уже довелось познакомиться с действием этого устройства. Быть убитым сейчас, после-всего того, что он пережил…

И вдруг флефноб вздрогнул и издал жалобный стон, который Меншипу был уже знаком.

— Плоскоглазое чудовище… я нашел его… его глаза… глаза… Загг, Рабд, на помощь! Его глаза!

И тут же от него ничего не осталось, кроме пары агонизирующих щупалец и небольшой лужицы, стекавшей в углубление у стены. Меншип, не оглядываясь, кинулся наутек.

Над его головой промелькнуло несколько красных точек, врезавшихся в купол прямо перед ним. Затем Меншип завернул за угол и прибавил скорость. По долетавшим до него мысленным вскрикам он с радостью понял, что в скорости передвижения флефнобы соперничать с нем не могут.

Отыскав потоки нужного цвета, он двинулся по направлению к кораблю Рабда. По пути он еще несколько раз натыкался на фленобов, но никто из них не был вооружен.

При виде него они заворачивались в свои щупальца, прижимались к ближайшей стене и, прошептав в отчаянии что-то вроде «Кврм спаси меня! Кврм спаси меня!», лишались сознания.

Он с удовлетворением отметил отсутствие оживленного движения на улицах, что было странно, так как теперь согласно карте, выуженной им в сознании Рабда, он двигался по жилой части города. Новый всепоглощающий рев, раздавшийся у него в голове, развеял его недоумение.

«Говорит Пукр сын Кимпа, я обращаюсь к вам с новыми сведениями о плоскоглазом чудовище. Прежде всего Совет уполномочил меня поставить в известность всех, кто еще не был проинформирован по службе блелг, что в городе объявлено военное положение. Повторяю: город переведен на военное положение! Никому не выходить на улицы до следующих сообщений. К городу поспешно стягиваются армия, космический флот и тяжелые майзелтуверы. Не выходите на улицы! Не мешайте их продвижению!

Плоскоглазое чудовище нанесло новый удар. Десять скимов тому назад оно поразило Льюва сына Ифга в схватке у дверей колледжа высшего туркаслерга, и чуть не затоптало Рабда сына Гломга, отважно бросившегося ему наперерез. Впрочем, Рабд считает, что ему удалось тяжело ранить чудовище прицельным выстрелом из бластера. Чудовище применило все тот же высокочастотный луч…

Незадолго до схватки плоскоглазое страшилище из внешнегалактических дебрей забрело в музей, где полностью уничтожило ценнейшую коллекцию зеленых фермфнаков. Они были обнаружены в никому не нужном окрыленном состоянии. Зачем оно это сделало? Из вульгарной зловредности? Некоторые ученые полагают, что этот поступок свидетельствует о высокоразвитом интеллекте и что вкупе с уже проявленными фантастическими деструктивными способностями это сделает уничтожение чудовища значительно более сложной задачей, чем считают власти.

Один из этих ученых — профессор Вувб — считает, что выработать соответствующие контрмеры и спасти планету мы сможем только в результате правильной психо-социологической оценки чудовища и особенностей культурной среды, в которой оно обитало. Поэтому в интересах выживания флефнобов мы пригласили профессора сюда, чтобы он поделился своими взглядами. Слушайте сознание профессора Вувба».

«Для того чтобы понять определенную культурную среду» — важно начал вновь пришедший, — мы прежде всего должны ответить на вопрос, что мы понимаем под словом «культура». Является ли она, например…»

Меншип добрался до космодрома.

Он вышел на него с угла, в том месте, где между огромной межпланетной ракетой и каким-то строением, напоминавшим склад, находился реактивный корабль Рабда.

Охраны вокруг Меншип не увидел, взлетное поле слабо освещали звезды, и все находившиеся здесь флефнобы, казалось, были поглощены загрузкой огромного межпланетного корабля.

Меншип сделал глубокий вдох и бросился бегом к относительно небольшому летательному аппарату, слегка приплюснутому сверху и снизу и похожему на огромное металлическое яблоко. Добравшись до него, Меншип двинулся вдоль корпуса, пока не наткнулся на зигзагообразную щель, через которую и пробрался внутрь.

Насколько он мог судить, его никто не заметил. Снаружи доносились лишь распоряжения, отдаваемые грузчикам, да мысли профессора Вувба, который плел свою изощренную социо-философскую паутину:

«…В связи с этим мы можем прийти к выводу, что плоскоглазое чудовище проявляет свойства отчасти мыслящего существа. Но с другой стороны, если мы рассмотрим характерные черты дописьменной городской культуры…»

Меншип дождался, когда дверь за ним закрылась, и на ощупь двинулся по узкому извилистому проходу к пульту управления. Кое-как пристроившись за главной панелью, он приступил к делу.

Управлять приборами, предназначенными для щупалец, при помощи пальцев оказалось далеко непросто, но выбора не было. «Разогреть двигатели передачи Бульвонна…» Осторожно, очень осторожно он повернул до упора три верхних цилиндра. Затем, когда на прямоугольной шкале слева от него через равные промежутки времени начали появляться красные и белые полосы, он нажал на большой черный рычаг, выступавший из пола. Снаружи раздался завывающий рев реактивных двигателей. Меншип работал почти бессознательно, полностью доверившись памяти. Все происходило так, словно сам Рабд готовил корабль к запуску.

Прошло еще несколько секунд, и, оторвавшись от поверхности планеты, корабль направился в космическое пространство.

Меншип включил автоматическое управление, установил индикатор курса на астрономический объект 649-301-3 и откинулся назад. Теперь до самой посадки ему было нечего делать. Эта часть операции его несколько настораживала, но до сих пор все шло так хорошо, что он начал чувствовать себя настоящим космическим волком. «Старый космонавт Меншип», — самодовольно ухмылялся он.

Согласно предварительным расчетам Рабда, он должен был достигнуть Земли — при максимальной мощности двигателей передачи Бульвонна — через десять-двенадцать часов. Придется, конечно, помучиться от голода и жажды… но зато какую он произведет сенсацию! Ажиотаж будет еще большим, чем тот, который он. наблюдал здесь.

«Плоскоглазое чудовище с высокочастотным ментальным лучом, исходящим из глаз…»

Что же это все-таки было? Все, происходившее с ним,растворяющиеся под его взглядом флефнобы, — это внушало ужас. Но это случалось каждый раз, когда он сам испытывал неимоверный страх, и именно из-за него, если судить по результатам, он излучал энергию сокрушительной силы.

Возможно, строение флефнобов не выдерживало мощных выбросов адреналина, происходящих в человеческом организме в моменты стресса. Или в человеческом мозгу начиналась в таких ситуациях некая реакция, от которой флефнобы буквально разваливались на части. Это представлялось достаточно вероятным.

Если он воспринимал их мысли, значит и они в какой-то мере должны были быть восприимчивы к происходящим в его мозгу процессам. И в моменты сильного испуга он, вероятно, транслировал излучение в непереносимом для них объеме.

Меншип закинул руки за голову и взглянул на приборы. Все работало. Коричневые круги расходились и сжимались на счетчике секкеля, как это и предсказывало сознание Рабда: синусоиды на контрольной панели пробегали с умеренной скоростью, видеоэкран показывал… видеоэкран!

Меншип вскочил на ноги. По видеоэкрану двигался весь военно-воздушный флот флефнобов вплоть до последнего корабля, не говоря уже о тяжелых майзелтуверах. Они преследовали его и с каждой минутой становились все ближе и ближе.

Неужели похищение мелкого звездолета вызвало такой переполох? Страх за то, что он сможет разгласить тайны флефнобской науки? Им бы радоваться, что они от него вовремя отделались, пока он не начал с бешеной скоростью размножаться у них на планете!

И тогда импульсы мыслей внутри его собственного корабля все объяснили ему. Он давно уже чувствовал их, но не обращал внимания, занятый неведомыми ему ранее проблемами навигации в открытом космосе.

Он прихватил кого-то или что-то вместе с собой!

Клайд Меншип поспешил вниз в главный салон, и еще до того, как перед ним раскрылся дверной проем, он уже знал, кого увидит.

Тект.

Прославленная звезда фнеша и блейга с южного континента, невеста Рабда сжалась от ужаса в дальнем углу; все ее щупальца, включая сто семьдесят шесть омытых слизью и заканчивавшихся круглыми глазками, были закручены вокруг ее черного тельца такими сложными узлами, каких Меншипу еще не доводилось видеть.

— Оооо! — простонал ее мозг. — Кврм! Кврм! Все кончено! Эта страшная ужасная тварь! Она подходит все ближе…

— Послушайте, леди, вы меня совершенно не интересуете, — начал Меншип, полностью позабыв, что ему еще не удалось объясниться ни с одним флефнобом, не говоря уже о лице женского пола, находящемся в состоянии истерики.

Он почувствовал, как вздрогнул корабль, захваченный флефнобами. «Ну вот, все сначала», — подумал он. Сейчас они пойдут на абордаж, и ему снова придется превращать их в Синие лужи.

Вероятно, во время старта Тект спала на борту корабля. Она ждала возвращения Рабда, чтобы отправиться в свадебный полет. И судя по всему, ее считали достаточно важной персоной, если в погоню за ней послали весь флот.

Мозг Меншипа сообщил ему, что кто-то ступил на борт корабля. Рабд. Насколько мог судить Меншип, он явился один, вооруженный лишь верным бластером и полный решимости погибнуть в схватке.

Ну что ж, так оно и будет. Клайд Меншип был очень добрым человеком, и он испытывал отвращение при мысли, что будет вынужден сделать из жениха суп накануне его медового месяца. Но поскольку он не знал, как сообщить о своих мирных намерениях, ничего другого ему не оставалось.

— Тект! — еле слышно телепатировал Рабд. — С тобой все в порядке?

— Убийца! — взвизгнула Тект. — На помощь, на помощь, на помощь! — Мысли ее внезапно оборвались: она потеряла сознание.

Зигзагообразная щель расширилась, и в салон вбежал Рабд, похожий в своем скафандре на связку воздушных шариков. Он кинул взгляд на бесчувственную Тект и с отчаянной решимостью повернулся к Меншипу, наводя на него свой круглый бластер.

— Бедный парень! — подумал Меншип. — Бедный, глупый, самоуверенный герой. Через секунду от тебя ничего не останется, кроме жижи.

Меншип ждал, уверенный в своих силах. Настолько уверенный, что даже не испытывал никакого страха.

Так что глаза его излучали лишь явную симпатию.

И Рабд пристрелил мерзкое, ужасное, наглое плоскоглазое чудовище на месте. И обнял свою невесту любящими щупальцами. И вернулся домой, где его, героя, ждала торжественная встреча.

ДЕЗЕРТИР

10 ноября 2039 года…

Отчет Верховному командованию Земли № 18-673 за 24 часа на 09.00 понедельника по столичному времени:

«..вследствие чего Пятый Спутник осуществил стратегическое перемещение всех перехватчиков. Операция была проведена с минимальными потерями.

Единственный, представляющий интерес инцидент за отчетный период — капитуляция одного солдата противника, который является первым юпитерианцем, захваченным нашими силами живым. Его взяли в плен при защите от вражеского налета Кочабамбы, Боливия. Во время предпринятой врагом безуспешной попытки овладеть жизненно важной металлургической областью четверо юпитерианцев было убито, после чего пятый сложил оружие и взмолился о пощаде. Захваченный нашими силами юпитерианец заявил, что является дезертиром, и попросил препроводить его…»


По дороге в пещеру офицер военной полиции кратко проинформировал Мардена, чего ему ожидать. Но несмотря на это, при первом же взгляде, брошенном на огромный резервуар, в котором плавал пришелец, Марден почувствовал, как на него наваливается былой ужас, и слабо застонал. Существо имело по меньшей мере шестьдесят футов в длину, сорок в ширину и два человеческих роста в высоту. Из чего бы там ни состояла его оболочка, по бокам она серебрилась толстым слоем льда.

Потоки холодного воздуха, пронизывающие сырую вонь метана, щекотали нос и покалывали мочки ушей. «В конце концов, температура тела у этих тварей, — подумал Марден, — где-то в пределах минус двухсот по Фаренгейту!»

Ему уже доводилось испытывать этот леденящий холод…

При воспоминании об этом он резко вздрогнул и наглухо застегнул подбитый мехом комбинезон, который ему выдали у входа.

— Наверное, непросто было доставить сюда эту тварь. — Его поразила небрежность собственного тона, но она же и ободрила его.

— О, этим занимались инженерные войска спецна-значения, — откликнулся лейтенант военной полиции — девушка-китаянка. — Все заняло меньше пяти часов с момента их прибытия. — Она надула мягкие коралловые губки, глядя на седеющую голову Мардена. — Самым сложным было найти подходящую камеру поблизости для такого пленника. И эта пещера показалась идеальным местом.

Марден взглянул на выступ, высившийся у них над головой. Через каждые десять футов стояли группы из трех вооруженных солдат, в любой момент готовых применить ядерные орудия, или разрывные ракеты. Молоденькие офицеры с серьезными выражениями лиц переходили от группы к группе, сжимая в потных руках крошечные позвякивающие пистолеты. «Как эти мальчики легко ко всему приспосабливаются!» — со злостью подумал Марден.

Выступ огибал три стены пещеры, а с четвертой стороны, откуда вошел Марден, стояли пять вкопанных стальных «Цезарей» с нетерпеливо задранными стволами. Складки каменного рифленого потолка были выложены орнаментом из изящных длинных бомб, удерживаемых зажимами, которые должны были одновременно разжаться, как только палец известного полковника нажмет известную зеленую кнопку…

— Стоит нашему другу в резервуаре сделать одно неверное движение, — пробормотал Марден, — и половина Южной Америки взлетит на воздух.

Девушка попробовала было рассмеяться, но тут же одумалась и приняла серьезный вид.

— Простите, майор Марден, но мне это не нравится. Мне не нравится, когда о них говорят «друг». Даже в шутку. Эти плоские черви уничтожили полтора миллиона людей и среди них триста тысяч китайцев!

— А первые пятьдесят человек были моими родственниками и соседями, — раздраженно напомнил ей Марден. — Если, конечно, вы помните то время, когда произошла Марсианская бойня.

Она обиженно сглотнула и уже была готова извиниться, когда Марден с негодующим видом прошествовал мимо нее к выступавшему мостику. Он терпеть не мог людей, не способных к осознанной ненависти, которые нуждались в стимуляции своих чувств при помощи особых символов и прочих дурацких выдумок. Сколько раз он видел пожилых людей в форме войск самообороны, которые при упоминании противника с Юпитера производили ритуальное телодвижение, символизирующее растаптывание червяка!

Он взглянул вниз, где огромное полотно живой материи осуществляло какие-то неведомые функции жизнедеятельности своего организма.

— Хотел бы я посмотреть, как вы поднимете ногу и раздавите это! — заметил он изумленной девушке, оставшейся стоять позади. «Черт бы побрал этих поборников простоты! — подумал он про себя. — Им бы недельку попрыгать на допросах у юпитерианцев, стали бы как шелковые! Глядишь, может, и задумались бы, как безумно сложна эта вселенная!»

Это напомнило ему о цели его присутствия здесь, заставив задуматься, и белый серповидный шрам на его лбу изрезали ниточки морщин, беспощадно свидетельствующие о том, как действительно безумно сложна была эта вселенная…

Он так погрузился в свои размышления, что, прежде чем подняться на наспех сколоченную площадку, вынужден был глубоко вздохнуть и, расслабившись, обтереть вспотевшие руки о комбинезон.

Отделившись от группы военных, навстречу Мардену двинулся его непосредственный начальник полковник Лиу.

— Рад видеть вас, Марден, — поспешно и с облегчением произнес он. — Теперь слушайте меня. Здесь у нас командующий ракетными войсками собственной персоной — вы его знаете. Так что, когда будете беседовать с ним, встаньте по стойке «смирно» и побольше боевитости, когда будете приветствовать его. Понимаете, что я имею в виду? Покажите ему, что мы в разведке не уступаем… Марден, вы меня слушаете? Эго очень важно.

Марден с трудом отвел взгляд от прозрачной корочки льда, покрывавшей резервуар.

— Прошу прощения, сэр, — пробормотал он. — Я… я постараюсь.

— Это переводчик, полковник Лиу? Майор Марден, да? — закричал сверху высокий военный в расшитой бриллиантами форме маршала космических войск. — Ведите его сюда.

Полковник Лиу схватил Мардена за руку и поспешно потащил его за собой. Маршал Биллингслей резко оборвал попытку полковника представить своего подчиненного.

— Майор Игорь Марден, так? Звучит очень по-русски! Вы, случайно, не русский? Я терпеть не могу русских.

Марден заметил, как раздраженно напрягся широкоплечий вице-маршал, стоявший за спиной Биллингслея.

— Нет, сэр, — ответил Марден. — Марден — это хорватская фамилия. У меня в роду были французы, югославы, и, возможно, есть немного арабской крови.

Маршал великодушно кивнул.

— Хорошо! Очень было бы неприятно, если бы вы оказались русским. Терпеть не могу русских, китайцев и португальцев. Впрочем, хуже всех китайцы, на мой взгляд. Готовы приступить к работе с этим юпитерианским дьяволом? — Он повернулся, и все пистолеты в его портупее, живописно качнувшись, блеснули своими сапфировыми рукоятками и издали мелодичный звон, что сделало его похожим на гигантского кота, которого мыши увешали колокольчиками.

Следуя за маршалом, Марден со злорадством отмечал, как вытягиваются по струнке военные при их приближении. Губы полковника Лиу сжались в кривую темную полоску; молодая девушка-лейтенант, провожавшая Мардена с вертолетной площадки, яростно сжимала и разжимала кулаки. Маршалу космических войск Рудольфо Биллингслею нравилось пользоваться высоким положением, и он не отказывал себе в удовольствии покапризничать, что, судя по всему, удавалось ему нечасто. «Голова тупая, как у боеголовки, пасть грязная, как выхлопная труба, но может точно рассчитать до последней ссадины, во что обойдется атака», — говорили о нем рядовые офицеры.

«И именно такой человек нужен Земле, той, какой она стала после восемнадцати лет юпитерианской блокады», — подумал Марден. Он лично был многим обязан этому человеку…

— Вы, наверное, не помните меня, сэр, — неуверенно начал Марден, когда они остановились у металлического кресла, подвешенного сверху на тросах. — Но мы уже встречались шестнадцать лет тому назад. На борту вашего корабля «Евфрат»…

— «Евфрат» отнюдь не корабль. Это перехватчик третьего класса. Научитесь разбираться в терминологии, если не хотите опозорить свой мундир майора, мистер! Как следует застегните молнию. Конечно, вы находились в той жалкой толпе гражданских лиц, которых я вытащил из-под носа у юпитерианцев на Марсе. Дайте-ка вспомнить: юный археолог. Кто бы тогда мог подумать, что этот инцидент приведет к настоящей войне не на жизнь, а на смерть? Ха! Вы небось тогда считали, что вас ждет счастливая жизнь? Даже и не подозревали, что проведете остаток дней в мундире, стоя по стойке «смирно* в ожидании приказа! Эта война сделала настоящих мужчин из многих мокрых медуз, мистер, и вы должны быть благодарны ей за это.

Марден заставил себя кивнуть, ощущая с каким-то оттенком мазохизма, как напряглась его спина, а ногти сжатых пальцев вонзились в ладонь. «Интересно, каков будет приговор трибунала за нанесение удара старшему по чину?» — мелькнуло у него в голове.

— Ну ладно, запрыгивайте! Давайте, давайте, запрыгивайте!

Марден увидел сложенные и протянутые к нему руки — маршал космических войск предлагал его подсадить! Биллингслей считал, что лучше него никто ничего сделать не может. Марден с готовностью поставил ногу на сложенные ладони и тут же взлетел вверх. Устроившись в кресле, он автоматически пристегнул страховочный ремень и поправил подголовник.

Внизу маршал застегнул зажимы вокруг его голеней.

— Вас проинструктировали? — крикнул он снизу. — Архнатта виделся с вами?

— Да. То есть да, сэр. Профессор Архнатта летел вместе со мной с Мельбурнской базы. Он обрисовал ситуацию, но, конечно, не вдавался в подробности.

— К черту подробности. Слушайте меня, майор Марден. Перед вами находится единственный юпитерианский червяк, которого нам удалось захватить живьем. Не знаю, сколько времени нам еще удастся продержать его живым — инженеры строят метановый завод в дальнем конце пещеры, чтобы ему было чем дышать, когда у него кончатся собственные запасы, а химики замораживают для него аммиак. Но прежде чем он загнется, я намерен вытряхнуть из него всю полезную информацию. И ваши мозги — единственное оружие, которое имеется в моем распоряжении. Надеюсь, оно не выйдет из строя, хотя, на мой взгляд, вы не лучше какой-нибудь второсортной воздушной эскадры в две тысячи человек, которой я пожертвовал позавчера только для того, чтобы выяснить намерения противника. Так что, мистер, советую слушаться меня и хорошенько задавать ему вопросы. А ответы выкрикивайте погромче и поотчетливее для записывающей аппаратуры. Опускайте его, полковник! Вы что, не слышите меня? Сколько еще, черт возьми, вы будете возиться?!

Тросы натянулись, и кресло заскользило вниз к раскинувшемуся огромному чудовищу. Марден почувствовал, как в животе у него что-то оборвалось, а мысли в голове съежились, пытаясь спрятаться. Через несколько секунд ему предстояло — при мысли о том, что ему предстояло, он плотно зажмурился, как в детстве, когда надеешься, что таким образом можно избежать неприятности.

Надо было послушаться своего внутреннего голоса еще там, на Мельбурнской базе, когда Марден только получил приказ и понял, что он означает. Надо было дезертировать. Одна беда: куда можно дезертировать, когда весь мир под ружьем, когда даже у каждого ребенка есть свои военные обязанности? Но что-то надо было сделать. Хоть что-то. Человек не может дважды переживать подобное.

Легко говорить Старой Боеголовке. Вся его жизнь была отдана разрушению; поэтому в такие моменты он реализовывал в себе то, во имя чего учился, работал и тренировался. На память пришла еще одна подробность из биографии маршала Биллингслея. Прелестные крылатые обитатели Венеры — григгодоны, так они назывались, — быстро изучившие человеческие языки и замучившие первых колонистов своей планеты сотнями вопросов. Их высокие пронзительные голоса очень быстро истощили терпение переселенцев, и григгодонов изгнали за пределы поселений, поскольку их непомерная любознательность превращала ночи в сплошной кошмар. Но так как они отказались выполнить приказ, а усиленно работавшие колонисты все больше и больше лишались сна, разрешение проблемы передали в руки военного представителя на Венере. Марден помнил, с каким возмущением был встречен его лаконичный отчет: «На Венере восстановлено спокойствие. Командор Р. Биллингслей», означавший, что первая обнаруженная разумная внеземная цивилизация уничтожена до последнего младенца с помощью инсектицидного распылителя.

Полгода спустя еще одна разумная и куда как более могущественная раса в Солнечной системе заявила о своем существовании внезапной атакой на редкие поселения Марса, и его поверхность усеяли человеческие трупы. Кто вспоминал о каких-то григгодонах, когда командор Рудольфе Биллингслей прорвался в оккупированную врагом столицу Южного Марса и эвакуировал несколько десятков уцелевших людей? А затем Герой Марсианской спасательной экспедиции вернулся назад и спас захваченного юпитерианцами пленника — некоего Игоря Мардена, гордого обладателя первой и, как выяснилось, последней докторской степени в области марсианской археологии.

Нет, для Старой Боеголовки эта жуткая война была больше чем реализацией собственных возможностей, чем апробированием возможностей его профессии — она являлась оправданием его существования. Если бы человечество не столкнулось с авангардом Юпитерианской империи в кольце астероидов, Биллингслею светила бы жалкая карьера полицейского офицера на разных патрульных постах, и его имя всегда бы ассоциировалось с истреблением григгодонов. И стоило бы ему появиться в любом обществе, как какая-нибудь полная дама принималась бы объяснять своему эскорту свистящим шепотом, повергая в смущение всех мужчин в военной форме, что это тот самый Венерианский Варвар. Он был бы Венерианским Варваром вместо Героя Марсианской спасательной экспедиции, Защитника Луны и Отца Спутниковой системы защиты.

Что же касается самого Мардена — ну что ж, доктор Марден вел бы спокойную и плодотворную жизнь ученого, может не самого талантливого, но: хорошо документированная статья там, неожиданное открытие, представляющее интерес лишь для специалистов, здесь — в общем, уважаемый коллегами и занимающийся любимой работой, он снискал бы себе место в библиографическом указателе и постраничных сносках учебников следующего поколения. Но теперь места его раскопок превратились в руины, и гражданская профессия майора Игоря Мардена обладала такой же ценностью, как умение дрессировать дронтов или лечить мамонтов и мастодонтов. Теперь он был некомпетентным офицером, военная выправка которого забавляла его подчиненных и удручала начальство, во второстепенном подразделении разведки. Ему не нравились задания, которые поручались командованием; порой он даже не понимал их смысла. Его профессиональные достоинства определялись лишь двумя годами психологического ада, который он пережил в плену у юпитерианцев, да и это признавалось лишь в очень редких ситуациях, таких, как, например, эта. Наглое ограниченное поколение, выросшее в атмосфере крупномасштабной межпланетной войны, испытывало к нему лишь сострадание; и закончись война завтра победой, он обнаружил бы, что за восемнадцать лет конфликта ничего не приобрел, кроме неуверенности в себе и некоторого сомнительного опыта.

Позабыв о своих страхах, Марден смотрел на огромную тушу юпитерианца, слегка шевелящуюся под прозрачным покровом жидкости. И этот безмятежный красный студень, время от времени выпускающий голубоватые пузырьки, — это та самая тварь, которая лишила его предназначенной ему судьбы и ввергла в чистилище? И зачем? Для утверждения собственного превосходства, для того чтобы другие виды не смогли угрожать их господству на внешних планетах? Никаких переговоров, обсуждений, соглашений — вместо этого мощный и относительно внезапный штурм, столь же продуманный и победоносный, как нападение муравьеда на муравейник.

Из резервуара в приветственном жесте приподнялось тонкое серебристое щупальце, и кресло, совершающее полет под куполом огромной пещеры, резко остановилось. Марден конвульсивно вжал голову в плечи, словно пытаясь спрятаться, как он неоднократно делал в своей тюремной камере, расположенной в бывшей марсианской публичной библиотеке.

При виде знакомого вопрошающего щупальца, спавший в нем восемнадцать лет ужас снова охватил его, вызывая чувство тошноты.

«Будет больно, — надрывалась его душа. — Мозги будут тереться друг о друга, пока с них не слезет шкура, и будет больно, очень больно…»

Щупальце замерло перед его лицом и изогнулось вопросительным знаком. Марден вжался в металлическую спинку кресла.

«Нет! Я ведь не обязан! Ты не можешь заставить меня! Ведь это ты теперь пленник! Ты не можешь заставить меня… не можешь заставить…»

— Марден! — раздался рев Биллингслея в наушниках. — Приступайте! И пошевеливайся, парень, пошевеливайся!

Совершенно автоматически, даже не отдавая себе отчета в том, что он делает, Марден протянул руку к щупальцу и приложил его кончик к своему старому шраму на лбу.

Его тут же охватило давно позабытое чувство полной гармонии, причастности к более высокому уровню сознания. Волны разнообразных воспоминаний захлестнули его: потоки зеленого огня, низвергающиеся с сотрясавшихся черных скал, затем они почему-то сменились чувством восторженного удивления, испытанного, когда удалось поймать бейсбольный мяч рукавицей, только что подаренной на день рождения, потом возник образ очаровательно серьезной физички, объяснявшей, каким образом некий Альберт Ферми вывел формулу Е=МС2, — потом все слилось воедино в каком-то многоликом танце и рассыпалось по спине нежными прикосновениями.

Но каким-то, еще остававшимся автономным участком мозга Марден изумленно отметил, насколько это не походило на его предшествующий опыт общения с юпитерианцами. На этот раз он не испытывал никакого ужаса от вторжения в его мозг — ничего похожего на омерзительное чувство, когда в твою нервную систему впивается тысяча присосок и сосет, сосет и сосет… На этот раз никто не пытался разъять его визжащие и сопротивляющиеся мысли, и душа его не содрогалась при виде этого кровавого зрелища.

На этот раз никто не пытался расщепить его сознание.

Несомненно, за последнее десятилетие юпитерианцы сильно усовершенствовали свое контактное приспособление. И это единственное щупальце содержало теперь в себе весь сложнейший механизм для телепатической связи между двумя расами.

К тому же, теперь допрос вел он. На этот раз юпитерианец беспомощно лежал под прицелами орудий в безжалостном окружении инородной среды. На этот раз юпитерианцу, а не Игорю Мардену придется искать верные ответы на настойчивые вопросы, подбирая соответствующие символы, выражающие их смысл.

А это была огромная разница. Марден расслабился и ухмыльнулся от ощущения собственной власти.

Но дело этим не исчерпывалось. Сейчас он явно имел дело с совершенно иной личностью.

Этот пришелец с планеты, сила притяжения которой мгновенно расплющила бы Мардена, обладал неуловимым обаянием. Что-то в нем говорило не просто о тактичности и робости… но и о какой-то внутренней мягкости и сердечной открытости…

Марден сдался. Да, разница между этим юпитерианцем и тюремщиком на Марсе была столь разительной, словно они принадлежали к разным видам. Сейчас он даже получал удовольствие от «разделения своих мыслительных процессов с подобным существом! И, словно издали, до него донесся ответ юпитерианца — это чувство оказалось взаимным. Марден интуитивно ощутил, что у них есть много общего.

Впрочем, это являлось необходимым условием, если Биллингслей хотел получить нужные ему сведения. На первый взгляд могло показаться, что механизм для соединения мыслей представляет собой идеальное решение проблемы общения между такими разными расами, как земляне и юпитерианцы. На самом же деле, как стало известно Мардену в результате многомесячного прощупывания его сознания на Марсе, телепатическое устройство предоставляло лишь потенциальную возможность общения. Индивидуум мыслит образами и символами, основанными на его жизненном опыте; если же у двух индивидуумов разный жизненный опыт, они пожнут лишь плевелы неразберихи. Только после долгих и мучительных попыток Мардену и его юпитерианскому тюремщику удалось выяснить, что обычный пищеварительный процесс у людей соответствовал комбинации дыхания и напряженных физических усилий для существа, рожденного на Юпитере, а само представление о принятии ванны ассоциировалось у юпитерианцев с такой постыдной и болезненной процедурой, что после того, как они коснулись этой темы, юпитерианец не мог видеть Мардена в течение трех недель и впоследствии обращался с ним с такой брезгливостью, словно тот был мыслящим куском дерьма.

Взаимоприемлемые символы они нашли лишь перед самым освобождением Мардена. И с тех пор его держали в разведке именно в расчете на подобный случай…

— Марден! — донесся из наушников голос Старой Боеголовки. — Установили контакт?

— Да. Думаю, что да, сэр.

— Хорошо. Похоже на встречу старых однополчан, а? Можно задавать вопросы? Слизняк будет сотрудничать? Отвечайте, Марден! Что вы сидите там с раскрытым ртом?!

— Да, сэр, — поспешно откликнулся Марден. — Все готово.

— Хорошо! Так, прежде всего узнайте его имя, чин и порядковый номер.

Марден покачал головой. О эта ужасающая прямолинейность военного мышления! Неизменный протокол: раз вы спрашиваете у пленного японца имя, чин и порядковый номер, значит то же самое относится к юпитерианцу! А как быть с тем фактом, что не существовало межпланетного Красного Креста, который мог бы уведомить его семью, что можно присылать продуктовые посылки?..

Марден обратился к необъятной простыне живой материи, колыхавшейся под ним, используя в формулировке вопроса как можно более широкий набор символов. «Интересно, как будет выглядеть ответ?» — подумал он. После изучения мертвых юпитерианцев мнения разделились. Одни ученые считали, что эти существа являются позвоночными и имеют девять раздельных мозговых систем; другие же настаивали, что это — обычные нервные центры, характерные для разных видов беспозвоночных, и что на самом деле мыслительные процессы протекают на поверхности их тел, покрытой изощренной формы извилинами. Никому еще не удавалось обнаружить что-либо напоминающее рот или глаза, не говоря уже об отростках, способствующих передвижению.

Вскоре Марден ощутил себя на дне бурного моря, состоящего из жидкого аммиака, среди дюжины новорожденных, льнущих к своей бесполой «матери». Кто-то, оторвавшись от стаи, поплыл прочь, и Марден последовал за ним. Оба соединились в назначенном месте кристаллизации и слились в одно существо. Охватившая его вслед за этим гордость с лихвой восполняла все потраченные усилия.

Затем он полз по какой-то причинявшей боль поверхности. Он уже здорово вырос, увеличившись в несколько раз. И Совет Нерожденных спрашивал, каков его выбор. Он выбрал мужской пол и был направлен в новое братство.

Потом наступило спаривание с маленькими безмолвными особями женского пола и очень активными бесполыми особями. Ему преподнесли много подарков. Потом он присутствовал в сырой пещере на фестивале, который был прерван сценой битвы с взбунтовавшимися рабами на одном из спутников Сатурна. Затем в глубокой печали в течение нескольких лет он пребывал в подвешенном состоянии. «Ранен? — недоумевал Марден. — Госпитализирован?»

В завершение последовала экскурсия по садку, закончившаяся живописным землетрясением.

Марден медленно впитывал сведения, переводя их на язык человеческой символики.

— Сообщаю, сэр, — наконец, с некоторым колебанием произнес он в микрофон. — Они не имеют точного эквивалента, но вы можете называть его Го-Пар Пятнадцатый, служил в гарнизоне на Титане, некоторое время исполнял обязанности адъютанта командующих на Ганимеде, — Марден помедлил, прежде чем продолжить. — Он просил отметить, что его пять раз приглашали для размножения, дважды — публично.

— Какая чушь! — прорычал Биллингслей. — Выясни, почему он не сражался на смерть, как четверо остальных. Если он до сих пор утверждает, что дезертировал, узнай — почему. Лично я полагаю, что эти юпитерианцы слишком хорошие солдаты, чтобы идти на такое. Несмотря на то, что они — червяки, никогда не видел, чтобы они переходили на сторону врага.

Марден передал вопрос пленнику…

И снова его увлекли в путешествие по мирам, в которых он не выжил бы и секунды. Он наблюдал за работой странных существ, давным-давно завоеванных и порабощенных юпитерианцами. Они вызвали у него такие же чувства, как и григгодоны восемнадцать лет тому назад: неужто и этой красоте было суждено погибнуть? И вдруг Марден понял, что это не его протест, но бунт существа, которое само пережило все эти события. Но они уже перенеслись в другие районы боевых действий, где довелось служить юпитерианцу.

Полученный им на этот раз ответ заставил Мардена задохнуться от изумления.

— Он говорит, что все пятеро юпитерианцев пытались дезертировать! Они готовились к этому много лет, все они были братьями по крови и по сообществу. Он говорит, что все они… ну, можно сказать — спустились на парашютах, и ни у кого из них не было при себе оружия. Как они и договаривались, каждый по-разному пытался сообщить о своей капитуляции. Лишь Го-Пару Пятнадцатому повезло. И он приветствует вас от лица еще не синтезированных мальков.

— Конкретнее, Марден. Довольно всей этой романтики. Почему они дезертировали?

— Все это очень конкретно, сэр: просто я пытаюсь передать вам не только суть, но и дух. Согласно Го-Пару Пятнадцатому, они дезертировали, потому что все были резко настроены против милитаризма.

— Че-го?!

— Эго максимально близкое понятие, и оно полностью соответствует тому, что он говорит. Он говорит, что их цивилизация погрязла в милитаризме. Что влечет за собой ошибочный выбор пола молодыми при достижении взрослого состояния (эту часть я и сам не слишком хорошо понимаю, сэр), полный разброд в искусстве, которое представляет что-то среднее между картографией и садоводством, а оно, по мнению Го-Пара, чрезвычайно важно для будущего Юпитера. К тому же каждый юпитерианец теперь испытывает страшное чувство вины за то, что сделала их военная администрация с формами жизни на Ганимеде, Титане и Европе, не говоря уже о полуразумных пузырях в коре Сатурна.

— К черту эти дерьмовые пузыри в коре Сатурна! — прорычал Биллингслей.

— Го-Пар считает, что его расе нужно помешать, — спокойно продолжал Марден, с восхищением глядя на раскинувшееся красное желе, чье сознание он перефразировал, — ради ее собственного блага и на благо всех живых форм Солнечной системы. Он считает, что существа, обученные лишь ведению войны, являются, с философской точки зрения, антижизнью. Молодые юпитерианцы уже отчаялись в своей надежде, что эта экспансия может быть остановлена, когда сквозь кольцо астероидов проникло человечество. Беда только в одном: несмотря на то, что мы думаем и двигаемся в три раза быстрее их, их женские особи, соответствующие нашим ученым-теоретикам, обладают гораздо более обширными познаниями и заняты более глубоким анализом проблем, что неизбежно будет обеспечивать им превосходство над нами, пока мы окончательно не будем истреблены или порабощены. Го-Пар и его братья решили изменить ситуацию после проведения ежегодной координационной сессии юпитерианского военно-воздушного флота. Они решили, что большая скорость нашего метаболизма даст нам возможность овладеть новым оружием, которое юпитерианцы только вводят в производство, что даст нам некоторое преимущество…

В наушниках поднялся невообразимый шум, после чего раздался более или менее отчетливый голос Старой Боеголовки, лишенный даже каких-либо признаков вежливости:

— …и если ты сейчас же не начнешь подробное выяснение его особенностей, ты, паршивый сын чесоточной суки, я тебя разжалую на двенадцать степеней ниже рядового, я сдеру с тебя твою прыщавую шкуру, как только ты окажешься на этой платформе. Я лично прослежу, чтобы остаток своих отпусков ты провел вылизывая самые грязные сортиры! А ну-ка берись за дело!

Майор Марден обтер пот, выступивший над верхней губой, и приступил к выяснению особенностей оружия. «Что он себе позволяет? — бессильно возмущалось его сознание. — Я ему не мальчишка, не розовощекий юнец, чтобы выслушивать этот омерзительный солдафонский юмор! Меня овациями приветствовало Всеземное Археологическое Общество, а после доклада поздравлял сам доктор Эммануель Хоццн».

Но он уже переводил сложные представления, которые Го-Пар Пятнадцатый мучительно пытался выразить в едва уловимых человеческих терминах, и его язык покорно излагал математические и физические концепции в черный микрофон, закрепленный у подбородка.

Язык выполнял полученный приказ и делал свое дело, в то время как душа Мардена корчилась от нанесенного оскорбления. И тогда в со разделенной, так сказать, части своего сознания он услышал недоуменный, сочувствующий и очень корректный вопрос, заданный интеллигентной и тактичной личностью.

Марден замер, не договорив предложения, ужаснувшись тому, что он чуть было не выдал пришельцу. Он попытался взять себя в руки, заполнить сознание приятными воспоминаниями для психологического камуфляжа. Надо же быть таким идиотом, чтобы забыть, что он не один в своем сознании!

Но в голове его снова прозвучал тот же вопрос. «Ты не являешься представителем своего народа? За тобой стоят другие… непохожие на тебя?»

«Да нет же, нет! — отчаянно ответил ему Марден. — Все это результат принципиальных различий между земным и юпитерианским образом мышления…»

— Марден! Может, ты прекратишь хлопать своими близорукими глазами и будешь заниматься делом? Продолжай, болван, нам нужно все высосать из этого червяка!

«Какие принципиальные различия?» — внезапно с яростью спросил себя Марден. Гораздо больше различий у него было с Биллингслеем, чем с этим поэтичным существом, которое, рискуя жизнью, предало собственный народ во имя сохранения жизни. Что у него общего с этим Каином, с этим самодовольным боровом, радующимся тому, что ему удалось свести все нюансы сознательной мысли к грубой и категоричной альтернативе: убей или умри! прокляни или будь проклятым! властвуй или становись рабом! Чудовище, бесстрастно мучившее его на Марсе, скорее нашло бы общий язык со Старой Боеголовкой, чем с Го-Паром Пятнадцатым.

«Значит так и есть! — отчетливо прозвучала у него в голове мысль юпитерианца. — А теперь, друг мой, мой кровный брат, дай мне знать, какому существу я передал это оружие. Дай мне знать, как поступал он в прошлом с властью, и что от него можно ожидать в грядущих циклах рождения. Дай знать мне об этом через твое сознание, память и чувства, ибо мы понимаем друг друга».

И Марден дал ему знать.


«…к ближайшему официальному представителю человеческой расы. В результате предварительного допроса, проведенного военными властями, было выяснено много подробностей о жизни и привычках противника. К несчастью, по прошествии некоторого времени, юпитерианец, вероятно, пожалел о своей капитуляции и открыл клапаны гигантского резервуара, являвшегося его космическим скафандром. Это внезапное самоубийство повлекло за собой и гибель переводчика, задохнувшегося в густом метановом облаке. Переводчик майор Игорь Марден посмертно награжден серебряным Лунным Браслетом с двумя реактивными двигателями. Самоубийство юпитерианца в настоящее время изучается нашими военными психологами, пытающимися установить, не является ли это свидетельством нестабильности ментальных процессов, что может оказаться полезным для дальнейшего ведения военных действий в космосе…»

ДИТЯ СРЕДЫ

Когда Фабиану Валику впервые довелось рассмотреть Среду Грэшем своими водянисто-голубыми глазами сквозь круглые очки, он ничего не знал о тех биологических отклонениях, которые столь непостижимым образом составляли часть ее естества. Он даже не замечал, до поры до времени, как она прелестна со своими сверкающими, как фиалки после дождя, глазами. Его первоначальный интерес к ней был вызван исключительно административными причинами.

Все это неудивительно, поскольку Фабиан Валик был очень внимательным и искренним молодым менеджером, которому удалось — после Нелегкой внутренней борьбы — убедить каждую клетку своего организма в том, что его интересы ничтожны по сравнению с интересами компании «Слотер, Старк и Слингсби: Реклама и Общественные Отношения».

Среда была, пожалуй, лучшей стенографисткой из всех секретарш, находившихся под его непосредственным руководством. Тем не менее в ее послужном листе нашлись незначительные, но весьма необычные странности, которые менее добросовестный и честолюбивый начальник счел бы сущими пустяками, но которые Фабиан, внимательно изучивший ее шестилетнюю работу в фирме, не мог проигнорировать, не погрешив перед собственной совестью. Поскольку разговор предстоял продолжительный, а у него были строгие принципы во всем, что касалось служебного времени подчиненных, в один прекрасный день, к изумлению всей конторы и к смущению самой Среды, он подошел к ней и довольно мягко сообщил, что они пообедают вместе…

— Это славное местечко, — сказал он, когда им показали их столик. — Не слишком дорого, но я выяснил, что за эти деньги лучше в городе нигде не обслужат. И кроме того, это в стороне от дороги, так что никогда не бывает много посетителей. Сюда приходят лишь те, кто знает, чего хочет.

Среда огляделась и кивнула.

— Да, — сказала она, — мне здесь тоже нравится. Я часто здесь обедаю с девочками.

Немного погодя Фабиан взял меню.

— Вы, я полагаю, не будете возражать, если я закажу на нас обоих? — спросил он. — Шеф-повар знает мои вкусы. Он угостит нас на славу.

Девушка нахмурилась.

— Мне ужасно жаль, мистер Валик, но…

— Да? — сказал он ободряюще, хотя и был несколько удивлен. Ничего, кроме согласия, он не ожидал. В конце концов, может быть, она стеснялась его вне офиса.

— Я бы хотела заказать себе сама, — сказала она. — У меня… э-э-э… особая диета.

Он удивленно поднял брови, и ему понравилось, как она покраснела. Медленно, с достоинством кивнув и позволяя себе проявить некоторое неудовольствие, он произнес:

— Очень хорошо, как вам угодно.

Но, спустя некоторое время, любопытство пересилило и растопило лед.

— Что же это за диета? Фруктовый салат, стакан томатного сока, сырая капуста и жареный картофель? Вы никогда не похудеете, если будете есть картофель.

Среда робко улыбнулась.

— А я и не пытаюсь похудеть. Эти продукты богаты витамином С. Мне требуется много витамина С.

Фабиан припомнил ее улыбку. Ее зубы казались чересчур, даже неестественно белоснежными.

— Плохие зубы? — спросил он.

— Плохие зубы и… — она на секунду в раздумье прикусила кончик языка. — Главным образом, плохие зубы, — сказала она. — Хорошее место. Там, где я живу, есть ресторан, похожий на этот. Правда, он гораздо дешевле…

— Вы живете с родителями, мисс Грэшем?

— Нет, я живу одна. Я сирота.

Он подождал, пока официант переменит блюда, потом подцепил на вилку кусочек креветки и возобновил вопросы.

— Давно?

Она уставилась на него поверх тарелки с фруктовым салатом.

— Простите, мистер Валик?

— Давно? Когда вы осиротели?

— В самом младенчестве. Кто-то оставил меня на ступеньках приюта для младенцев.

Он заметил, что, бесстрастно отвечая на вопросы, она сосредоточенно глядела в тарелку, а румянец на ее лице проступил еще ярче. «Может быть, ей неудобно признаться в том, что она, возможно, была незаконнорожденной? — подумал он. — Конечно, она уже привыкла к этому за — сколько ей лет? Больше двадцати четырех. Чепуха, конечно, она с этим уже свыклась».

— Но, поступая на работу, вы указали в анкете, мисс Грэшем, что вашими родителями являются Томас и Мэри Грэшем.

Среда уже не ела, а вертела в руках стакан.

— Это старая супружеская чета, которая удочерила меня, — сказала она очень тихо. — Они скончались, когда мне было пятнадцать. У меня нет родственников.

— Вернее, они вам неизвестны? — заметил он, подняв указательный палец.

К удивлению Фабиана она хихикнула. Это было так странно, что Фабиан почувствовал себя неловко.

— Совершенно верно, мистер Валик. У меня нет родственников, которые мне известны.

«О которых я знаю», — тихо повторила она про себя.

Фабиан с раздражением почувствовал, что нить разговора теряется. Он немного повысил голос:

— А кто такой доктор Моррис Лорингтон?

Она внимательно на него посмотрела, даже, пожалуй, настороженно.

— Доктор Моррис Лорингтон?

— Да, человек, которого, как вы написали, следует уведомить в чрезвычайном случае. Если с вами что-то случится, пока вы работаете у нас.

Казалось, девушка насторожилась. Ее глаза сузились. Она внимательно посмотрела на него, и дыхание ее чуть участилось.

— Доктор Лорингтон — старый друг. Он… Он был доктором в приюте для сирот. После того, как Грэшемы удочерили меня, я продолжала посещать его всякий раз, когда… — ее голос затих.

— Всякий раз, когда вам требовалась медицинская помощь? — продолжил за нее Фабиан.

— Да-а, — сказала она, оживившись, как будто он предложил совершенно новую причину для посещения врача.

— Я приходила к нему всякий раз, когда мне требовалась медицинская помощь.

Фабиан хмыкнул. Тут было что-то не то, но это «что-то» ускользало от него. Но она отвечала на его вопросы. Он не мог этого отрицать, она, безусловно, отвечала.

— Думаете ли вы увидеться с ним в октябре? — спросил он.

Среда уже не казалась встревоженной — она выглядела напуганной.

— В октябре? — повторила она дрогнувшим голосом.

Фабиан покончил с креветками и вытер губы. Но он не спускал с нее глаз.

— Да, в октябре, мисс Грэшем. Вы попросили отпуск на месяц, начиная с пятнадцатого октября. Пять лет назад, после того, как вы проработали на «Слотер, Старк иСлингсби» тринадцать месяцев, вы тоже попросили отпуск в октябре.

Его удивило, насколько испуганной она выглядела. Он ощутил торжество при мысли, что оказался прав, занявшись этим делом. При этом он испытывал не просто любопытство, но любопытство, подогретое мыслью о своей хорошей работе.

— Но мне не оплачивают этот отпуск. Я и не прошу, чтобы мне его оплачивали, мистер Валик. Мне не платили ив… тот раз.

Она комкала салфетку прямо у лица и, казалось, готова была убежать. Румянец ее пропал окончательно, так что лицо сильно побледнело.

— Тот факт, что вы не собираетесь получать жалование за время отсутствия… — начал Фабиан, но тут появился официант, неся второе. И к тому времени, как он удалился, Фабиан с раздражением отметил, что Среда использовала эту передышку, чтобы отчасти восстановить душевное равновесие. Хотя она все еще оставалась бледной, на ее щеках проступили красные пятна, и она уже не сидела на краешке стула, а откинулась на спинку.

— Тот факт, что вы не собираетесь получать жалование за время отсутствия, не имеет значения, — продолжал он. — Это совершенно очевидно. В конце концов, вам полагается ежегодно двухнедельный оплачиваемый отпуск. Что и подводит меня ко второму пункту. Каждый год вы обращались с двумя необычными просьбами. Во-первых, вы просили дополнительный отпуск за свой счет в общей сложности на три недели. А затем вы просили…

— Отпуск ранней весной, — закончила она за него, контролируя свой голос. — А разве в этом есть что-то недозволенное, мистер Валик? У меня не возникает никаких конфликтов с другими девушками, да и фирма может быть уверена, что секретарша просидит в офисе все лето.

— В этом нет ничего недозволенного per se. Я имею в виду, — осторожно объяснил он, — что в этой договоренности нет ничего недозволенного как такового. Но это ведет к некоторой неясности, к организационной путанице. А неясностям и организационным неразберихам не место в образцовом офисе.

Он с удовлетворением отметил, что она опять почувствовала себя неуютно.

— Значит ли это… вы хотите сказать, что… меня могут уволить?

— Такое может случиться, — согласился Фабиан, умалчивая при этом, что такое вряд ли произошло бы с секретаршей, которая была, с одной стороны, так профессиональна, а с другой — так безобидна, как Среда Грэшем. Он аккуратно отделил наколотый на вилку кусочек ростбифа от полоски оранжевого жира, прежде чем продолжить.

— Представьте, что было бы, если бы каждая девушка в конторе просила ежегодно дополнительный недельный отпуск, пусть даже за свой счет, как это и должно быть? И помимо этого, раз в несколько лет, требовала бы внеочередной месячный отпуск? Что бы это оказался за офис, мисс Грэшем? Во всяком случае, образцовым назвать его язык не повернется.

Пережевывая ростбиф со всей тщательностью, он с улыбкой наблюдал за ее озабоченным выражением лица и был благодарен судьбе, что ему не приходится вести такой разговор с какой-нибудь язвой, вроде Арлетт Стейн, например. Он знал, что крепкозадая вдовушка за тридцать ответила бы на это немедленно: «Но ведь каждая девушка в конторе не просит об этом, мистер Валик». Его попытки иронизировать над подобного рода софистикой не произвели бы впечатления на Стейн.

А Среда (что он с удовольствием отметил) была не из тех, кто пошел бы в контратаку. Она огорченно поджала губы, пытаясь придумать достойный, вежливый выход из положения. Выход был только один, и ей пришлось незамедлительно им воспользоваться.

Что она и сделала.

— Может быть, поможет… — сказала она и осеклась. — Может быть, поможет, — продолжила она, глубоко вздохнув, — если я объясню вам причины моих отпусков?

— Поможет, — сказал он сердечно, — несомненно, поможет, мисс Грэшем. В таком случае я, как руководитель, смогу оперировать фактами, а не домыслами. Я готов выслушать ваши причины, взвесить, насколько они основательны, и оценить, насколько они важны, с учетом и вашей квалификации как секретарши, и той дезорганизации, которую вносят эти отпуска в режим повседневной жизни «Слотер, Старк и Слингсби».

— М-м-м, — она выглядела озабоченной, неуверенной. — Я бы хотела немножко подумать, если не возражаете.

Фабиан великодушно помахал вилкой с кусочком цветной капусты на ней.

— Все время, необходимое для этого, в вашем распоряжении. Продумайте все хорошенько. Не говорите ничего, не будучи абсолютно уверенной, что действительно хотите мне это сказать. И конечно, все, что вы решитесь мне сообщить, — я считаю, я должен вас в этом заверить, — останется сугубо между нами. Я отнесусь ко всему сказанному вами как к официальным данным, а не к чему-то личному. А пока думаете, можете приступить к вашей сырой капусте. А то она остынет, — прибавил он с покровительственным, начальственным смешком.

Она кивнула ему с подобием улыбки, перешедшей затем во вздох, и начала с рассеянным видом ковыряться в тарелке.

— Видите ли, — начала она неожиданно, словно нашла хороший путь к отступлению, — со мной происходят некоторые вещи, которые не происходят с другими.

— Я бы сказал, это вполне очевидно.

— Не то чтобы плохие вещи. То есть, я имею в виду, не то, что называют плохим в газетах. И уж конечно, они не опасны. Они… они, скорее, физического характера. То, что может происходить с моим телом.

Фабиан покончил с едой, откинулся и скрестил руки.

— А нельзя ли поконкретнее? Если только… — ему стало не по себе, — если только это не связано, э-э, с женскими недомоганиями. В таком случае, конечно…

На этот раз она даже не покраснела.

— О нет. Вовсе нет. По крайней мере, не имеет к этому прямого отношения. Это… совсем другое. Ну, например, мой аппендикс. Каждый год я вынуждена удалять аппендикс.

— Ваш аппендикс? — Он порылся в своей памяти. — Каждый год? Но у человека всего один аппендикс. И если его уже удалили, он больше не вырастает.

— А у меня вырастает. Десятого апреля каждый год у меня приступ аппендицита, и я должна ложиться на операцию. Поэтому я и беру отпуск в это время. И мои зубы. Каждые пять лет у меня выпадают все зубы. Они начинают выпадать в это же время. У меня есть вставные челюсти, которые мне сделали еще в юности, и я пользуюсь ими. Потом, где-то с середины октября, последние зубы выпадают и начинают расти новые. Пока они растут, я не могу носить вставные челюсти и выгляжу некоторое время довольно забавно. Поэтому я и прошу еще отпуск. К середине ноября мои новые зубы уже почти вырастают, и я возвращаюсь на работу.

Она глубоко вздохнула и робко подняла на него глаза. Она, очевидно, сказала все, что должна была… Или хотела ему сказать.

За десертом он думал об услышанном. Он не сомневался, что она сказала правду. Девушки, подобные Среде Грэшем, не лгут. Во всяком случае не так, что их слова кажутся фантастикой. И не своему боссу.

— Так, — произнес он наконец. — Все это, конечно, весьма необычно.

— Да, — согласилась она. — Весьма необычно.

— Ну а что-нибудь еще в таком роде… Я хочу сказать, какие-нибудь еще отклонения… О, черт побери! Есть что-нибудь еще?

Среда задумалась.

— Есть. Но, если вы не возражаете, мистер Валик, мне бы не…

Фабиан решил не отступать.

— Послушайте, мисс Грэшем, — сказал он твердо. — Давайте не будем играть в прятки. Вы не обязаны были мне ничего рассказывать, но вы решили, ради ваших же интересов, это сделать. И сейчас я вынужден просить, чтобы вы рассказали мне все до конца. Что вас еще беспокоит?

Это подействовало. Она немного съежилась, сидя на стуле, потом опять выпрямилась, хотя и не сразу, и начала:

— Извините, мистер Валик. Я вовсе не думала… не думала играть с вами в прятки. Есть еще множество всяких других вещей, но они никак не влияют на мою работу, поверьте. Ну вот, например, у меня на ногтях растут крохотные волосики. Видите?

Фабиан взглянул на ее руку, лежавшую на столе. Несколько почти микроскопических усиков виднелось на каждом твердом сверкающем ногте.

— Что еще?

— Ну, мой язык. У меня растет немного волос и под языком. Но они мне не мешают, никоим образом не мешают. И еще мой… мой…

— Да? — подсказал он. «Кто бы мог подумать, что бесцветная маленькая Среда Грэшем…»

— Мой пупок… У меня совсем нет пупка.

— У вас нет… Но это невозможно! — воскликнул он. Он почувствовал, как его очки сползают с носа. — У всех есть пупок. У всех живущих, у всех, кто был рожден…

Среда кивнула, ее огромные глаза сверкали неестественным блеском.

— Может быть… — начала она и вдруг неожиданно разразилась слезами. Закрыв лицо руками, она всхлипывала, и от этих сотрясающих тело рыданий плечи дергались вверх-вниз, вверх-вниз.

Фабиан оцепенел и стал совершенно беспомощным. Никогда прежде ему не приходилось находиться в ресторане, полном народу, с рыдающей девушкой.

— Ну же, мисс Грэшем… Среда! — удалось ему выдавить из себя, и он смутился, услышав визгливые, срывающиеся нотки в своем голосе. — Не стоит того, право же не стоит… А, Среда?

— Может… — выдохнула она между всхлипываниями. — М-может, это и есть ответ.

— Какой ответ? — громко спросил Фабиан, отчаянно пытаясь вытянуть из нее хоть что-нибудь членораздельное.

— О… о рождении… Может… может, я не была рождена. М-может, я была сде-сделана?

И тут, — как будто все, что творилось до сих пор, было просто разминкой, — тут-то она действительно забилась в истерике. Фабиан Балик наконец сообразил, что следует делать. Он оплатил счет, обнял девушку за талию и почти на руках вынес ее из ресторана.

Это подействовало. Как только они оказались на свежем воздухе, она притихла. Уже не плача, она прислонилась к стене дома и вздрагивала, постепенно приходя в себя. Наконец она сглотнула раз, другой и, пошатываясь, повернулась к нему. Лицо у нее при этом было таким, как если бы его упорно терли скипидарной тряпкой, которой пользуются художники.

— П-простите, — сказала она. — М-мне страшно жаль. Такого со мной не случалось давно. Но, видите ли, мистер Балик, я уже несколько лет ни с кем о себе не говорила.

— Там на углу чудесный бар, — сказал он, испытывая огромное облегчение. До этого она выглядела так, будто собиралась проплакать весь день! — Заскочим туда, я выпью. А вы можете зайти в дамскую комнату и привести себя в порядок.

Он взял ее под руку и повел к бару. Там он взобрался на высокий стул и выпил двойной бренди.

Ну и приключение! И что за странная девушка! Странная девушка!

Конечно, он не стал бы расспрашивать ее о том, что ее так волнует. Не его же это вина, что она так чувствительна!

Фабиан тщательно и беспристрастно все обдумал и решил вопрос в свою пользу. Нет, несомненно, это не было его ошибкой.

Но какая история! Найденыш, аппендикс, зубы, волосы на ногтях и языке. И это последнее убийственное сообщение о пупке!

Он обязан все обдумать. Может быть, у него возникнут какие-нибудь соображения на этот счет. Но в одном он был уверен столь же твердо, как и в своих административных качествах: Среда Грэшем не солгала ни единым словом. Среда Грэшем была просто не из тех девушек, которые могут придумать о себе и рассказывать такие невероятные истории.

Когда она вернулась, он заставил ее выпить.

— Это поможет вам прийти в себя.

Она отнекивалась, говоря, что почти не пьет. Но он настаивал, и она уступила.

— Разве что ликеру. Какого угодно. Закажите вы, мистер Балик.

В глубине души Фабиану была приятна ее уступчивость. Никаких упреков, никакого раздражения, как с другими девушками, — хотя, в самом деле, за что же ей его упрекать?

— Вы все еще выглядите немножко встрепанной, — сказал он. — Когда мы вернемся, не стоит идти в офис. Идите прямо к мистеру Осборну, закончите с его диктовкой. Не нужно давать девицам поводы для разговоров. Я вам все подпишу.

Она покорно наклонила голову и продолжала потягивать ликер из крохотной рюмочки.

— А что значит последняя фраза, которую вы бросили в ресторане? Я думаю, вы не возражаете, если мы обсудим ее сейчас? Насчет того, что вас не родили, а сделали? Довольно странное заявление…

Среда вздохнула.

— Эго не моя мысль. Несколько лет назад, когда доктор Лоринггон меня обследовал, он сказал, что я выгляжу как сделанная — сделанная любителем. Кем-то, у кого не было под рукой всех комплектующих деталей, или он не понимал их назначения, или работал недостаточно сосредоточенно.

— Гм… — Он уставился на нее, полностью заинтригованный. Она выглядела вполне нормально, даже лучше, чем нормально. Но все же…

Позже, в тот же день, он позвонил Джиму Радду и договорился встретиться прямо после работы. Джим Радд был его соседом по комнате в колледже, теперь он стал доктором. Он мог бы рассказать ему обо всем этом подробнее.

Но Джим Радд не смог быть особенно полезен. Нетерпеливо выслушав историю Фабиана «о девушке, с которой я только что виделся», он откинулся на спинку нового, еще в чехле, вращающегося кресла и уставился на свой диплом в аккуратной рамке, висевший на стене напротив.

— Ты, безусловно, увлекся сверхъестественными явлениями, Фаби. Для внешне благополучного, благонадежного парня, хорошо подготовленного к светской жизни, ты подбираешь самых неподходящих баб из тех, о которых я когда-либо слышал. Но это твое дело. Возможно, этим ты вносишь толику необходимой экзотики в угнетающую тебя повседневную жизненную рутину. А может быть, ты компенсируешь скуку бакалейной лавки своего отца…

— Эта девушка никакое не сверхъестественное явление, — огрызнулся Фабиан. — Она очень простая, маленькая секретарша, при всем при том приятнее, чем многие другие.

— Поступай как знаешь. Мне это кажется сверхъестественным. Для меня нет никакой разницы, судя по твоему описанию, между ней и той сумасшедшей русской блондинкой, за которой ты увивался еще в колледже. Ты знаешь, кого я имею в виду, — как ее звали?

— Сандра? Ах, Джим, о чем ты говоришь? Сандра была настоящей бомбой, начиненной динамитом, которая все время взрывалась мне в лицо. А этот ребенок бледнеет и умирает, стоит мне только повысить голос. Кроме того, в Сандру я тогда действительно втрескался, как теленок, а с этой девушкой я только познакомился, как я тебе и сказал, у меня к ней нет никаких чувств.

Молодой доктор усмехнулся:

— И ради этого ты прибегаешь ко мне в кабинет, чтобы проконсультироваться насчет нее! В таком случае ты безнадежен. Что же ты хочешь узнать?

— Чем вызваны эти… эти физические отклонения?

Доктор Радд встал и уселся на край стола.

— Во-первых, — сказал он, — хочется тебе это услышать или нет, но она человек с очень нездоровой психикой. И истерика в ресторане тому доказательство, и весь этот фантастический бред, которым она тебя угощала, тоже тому доказательство. Если хотя бы один процент из того, что она тебе наговорила, правда, — а я бы сказал, что и этого довольно много, — здесь вступают в действие понятия психологического дисбаланса. Медицина пока недостаточно знает о нем. Одно абсолютно ясно: если что-то не в порядке с головой, то, в конце концов, станет что-то не в порядке и с телом.

Фабиан немного поразмыслил над этим.

— Джим, ты не знаешь, что значит для этих маленьких секретарш солгать менеджеру офиса! Пару раз приврать о том, почему вчера не была на работе, — это да, но рассказать такое и к тому же мне…

Радд пожал плечами.

— Не знаю, что они о тебе думают, я не работаю у тебя, Фаби. Но все, что ты сказал, полная бессмыслица — если она психопатка. А в том, что она психопатка, я абсолютно убежден. Суди сам: кое-что из того, что она тебе рассказала, невозможно, кое-что уже описано в медицинской литературе. Были, например, вполне достоверные случаи, когда у людей в течение жизни несколько раз менялись зубы. Таких людей один на миллион. Но все остальное? И это все — у одного человека? Я тебя умоляю!

— Кое-что из этого я видел. Я видел волосы на ногтях.

— Ты видел что-то на ее ногтях. Это могло быть все, что угодно, возможны варианты. Я уверен только в том, что это были не волосы. Здесь-то она и выдала себя. Черт возьми, парень, волосы и ногти — это, по существу, одно и то же, они не могут расти друг на друге!

— А пупок? Отсутствие пупка?

Джим Радд спрыгнул на пол и яростно стал ходить по кабинету.

— Если бы я только знал, зачем трачу на тебя столько времени? — пожаловался он. — Человек без пупка, как и любое млекопитающее без пупка, возможно с той же долей вероятности, как и насекомое с температурой в тридцать восемь градусов. Такого просто не может быть. Такого человека не существует.

Казалось, он расстраивался все больше и больше. Он продолжал ходить, качая головой.

— Представь себе, — предложил Фабиан, — что я приведу ее в твой кабинет. И представь, что ты ее обследуешь и не обнаружишь пупка. Тогда что ты скажешь?

— Я скажу, что это пластическая операция, — не сдавался доктор. — И смею тебя заверить, что она согласится на такое обследование, а если согласится и никакого пупка не будет, единственное тому объяснение — пластическая операция.

— А зачем кому-то делать операцию по удалению пупка?

— Не знаю. Понятия не имею. Может быть, несчастный случай. Может быть, уродливое родимое пятно. Но, заверяю тебя, там будут шрамы. Она должна была родиться с пупком.

Радд сел за стол и взял блокнот.

— Давай, Фаби, я подскажу тебе, к кому из хороших психиатров обратиться. Еще после той истории с Сандрой я подумал, что у тебя наверняка будут какие-нибудь проблемы, которые ты вдруг не сможешь решить. Этот врач один из самых лучших…

Фабиан ушел.


Совершенно очевидно, что она была взволнована, когда он позвонил и назначил ей вечером свидание, взволнована настолько, что Фабиан был порядком озабочен. Но он все же устроил ей торжественный и дорогой вечер. Позже, после ужина и театра, когда они сидели и выпивали в маленьком ночном баре, он спросил ее:

— Ты ведь не так часто ходишь на свидания, Среда, верно?

— Да, не часто, мистер Валик. Я хотела сказать, Фабиан, — прибавила она, вспомнив о привилегии называть его просто по имени, предоставленной ей в тот вечер. — Обычно я просто гуляю с приятельницами, а не с мужчинами. Я обычно уклоняюсь от свиданий.

— Почему? Так ты мужа не найдешь. Ты ведь хочешь выйти замуж, не правда ли?

Среда медленно покачала головой.

— Не думаю… Я… я боюсь. Не замужества — детей. Я не думаю, что такой, как я, следует иметь детей.

— Чепуха! Разве есть какое-нибудь научное объяснение тому, что тебе не надо иметь детей? Чего ты боишься — что родишь чудовище?

— Я боюсь, что он может быть… чем угодно. Я думаю, что с моим телом, которое такое… такое смешное, у меня ничего не получится с ребенком. Доктор Лорингтон думает то же самое. Кроме того, есть такой стишок.

Фабиан поставил стакан.

— Стишок? Какой еще стишок?

— Ну, знаете, о днях недели. Я выучила его, когда была еще маленькой, и уже тогда он меня пугал. Он начинается так:

Дитя понедельника мил и красив.
А вторника — весел, лукав и игрив.
Дитя же среды будет самым несчастным.
Дитя четверга — бродягой злосчастным.
А пятницы — добрым, хорошим и нежным —
и так далее. Когда я была маленькой и жила в приюте, я часто повторяла про себя: «Я Среда. Я не такая, как все другие маленькие девочки. Я не такая со всеми своими странностями. И мой ребенок…»

— А кто дал тебе такое имя?

— Меня оставили у приюта как раз после сочельника — это было в среду утром. Они не знали, как меня назвать, особенно, когда обнаружили, что у меня нет пупка. А потом, как я вам рассказывала, когда Грэшемы меня удочерили, я взяла их фамилию.

Он потянулся к ее руке и нежно сжал ее в своих ладонях. С удовлетворением он отметил, что у нее действительно волосатые ногти.

— Ты очень красивая девушка, Среда Грэшем.

Когда она поняла, что он и вправду так думает, она покраснела и потупила глаза.

— А у тебя действительно нет пупка?

— Действительно.

— А что в тебе еще особенного? Я имею в виду, кроме того, о чем ты мне рассказала.

— Ну, — сказала она подумав, — еще у меня нелады с кровяным давлением.

— Расскажи, — настаивал он.

И она рассказывала.

После еще двух свиданий она передала Фабиану, что с ним хочет встретиться доктор Лорингтон. Наедине.

Всю дорогу до старинного здания из красного кирпича он шел кусая ногти от возбуждения. У него накопилось столько вопросов!

Доктор Лорингтон оказался высоким пожилым человеком — бледным и совершенно седым. Он двигался медленно, пока указывал гостю на стул, но его взгляд, устремленный на Фабиана, оставался внимательным и цепким.

— Среда сказала мне, что вы довольно часто видитесь с ней, мистер Валик. Могу ли я спросить, почему?

Фабиан пожал плечами.

— Мне нравится эта девушка. Меня она интересует.

— Интересует — как? Интересует как клинический случай, как подопытный образец?

— Ну, зачем уж так, доктор? Она прелестная девушка, она хороша собой, почему это я должен интересоваться ею как подопытным образцом?

Доктор почесал воображаемую бородку, все еще не сводя с Фабиана пристального взгляда.

— Она прелестная девушка, — согласился он, — но вокруг много прелестных девушек. Вы молоды, у вас, несомненно, все впереди, и вы далеки от того слоя общества, к которому принадлежит Среда. Из всего того, что она мне о вас рассказала, — я вас заверяю, лишь с самой хорошей стороны, — у меня сложилось определенное впечатление, что вы все же воспринимаете ее как некий экспонат, но экспонат, по отношению к которому вы чувствуете особый зуд — зуд коллекционера. Я еще недостаточно вас знаю, чтобы определить, почему вы его чувствуете. Но, несмотря на то, как она вас превозносит, я продолжаю считать, что вы не испытываете к ней подлинного чувства. И сейчас, когда я вас увидел, я убедился, что это действительно так.

— Рад слышать, что она меня превозносит, — Фабиан попытался выдавить из себя усмешку. — Вам не о чем беспокоиться, доктор.

— А я думаю, здесь есть о чем беспокоиться, и даже очень. Если говорить начистоту, мистер Валик, ваш вид подтвердил мои заочные впечатления: я совершенно уверен, что вы мне не нравитесь. Более того, вы мне не нравитесь как партнер для Среды.

Фабиан секунду помедлил, потом пожал плечами.

— Это плохо. Но не думаю, что она вас послушает. Она слишком долго оставалась без мужского общества и слишком польщена моим ухаживанием.

— Я боюсь, что вы правы. Выслушайте меня, мистер Валик. Мне очень нравится Среда, и я знаю, как она беззащитна. Я прошу вас, как просил бы ее отец, оставить ее в покое. Я заботился о ней с тех пор, как ее младенцем принесли в приют. Я взял на себя ответственность за то, чтобы ее описание не попало в медицинские журналы, чтобы у нее была возможность жить нормальной жизнью. Сейчас я на пенсии. Среда Грэшем моя единственная постоянная пациентка. Не могли бы вы отыскать в своем сердце крупицу порядочности и не встречаться с ней больше?

— А что значит «она не рождена, а сделана?» — перебил Фабиан. — Она говорила, что это ваша догадка.

Старик вздохнул и довольно долго качал головой.

— Это единственное объяснение, которое имеет какой-то смысл, — наконец произнес он уныло. — С учетом всех соматических несоответствий и противоречий.

Фабиан сжал руки и в задумчивости потер локти о подлокотники кресла.

— А вам никогда не приходило в голову, что может быть и другое объяснение? Она может быть мутантом, новым видом в эволюции человека, или потомком существ из другого мира, которые когда-то приземлились на этой планете.

— Очень маловероятно, — сказал доктор Лорингтон. — Ни одно из этих физических видоизменений не несет в себе какой-либо полезной функции при любой мыслимой среде обитания, за исключением разве что постоянно обновляющихся зубов. Эти видоизменения не опасны для жизни. Их можно считать только неудобными. Как врач, который за свою жизнь обследовал множество людей, я бы сказал, что Среда безусловно человек. Просто она немного… Если можно так сказать, любительская модель человека.

Доктор сидел, выпрямив спину.

— Есть и еще кое-что, мистер Балик. Я думаю, для таких, как Среда, крайне нежелательно иметь своих собственных детей.

Глаза Фабиана загорелись.

— Почему? Какими же будут дети?

— Они могут быть какими угодно, любыми, какими только можно вообразить. Причем отклонения от физических норм и изменения репродуктивных функций могут быть колоссальными. Вот почему я прошу вас, мистер Валик, не продолжать встречаться со Средой, прекратить подталкивать ее к мысли о замужестве. Потому что у этой девушки, я уверен, не будет детей!

— Посмотрим.

Фабиан поднялся и протянул руку.

— Спасибо вам большое за потраченное вами время и беспокойство, доктор.

Доктор Лорингтон поднял голову и уставился на него. Затем, не пожимая его руки, произнес тихим, спокойным голосом:

— Не за что. До свидания, мистер Валик.


Среда, конечно, переживала из-за обоюдной неприязни этих людей. Но не вызывало сомнений, перед кем из них она не устоит. Все те годы, что она была вынуждена страдать без душевного тепла, она возмещала с поистине ненасытной страстью. Позволив себе лишь раз помечтать о Фабиане, она пропала. Она говорила ему, что выполняет свою работу в конторе (где их отношения умело скрывались), все время с изумлением думая о том, что она ему нравится.

Фабиан находил этот восторг очень трогательным. Большинство женщин, которых он знал, через какое-то время проникались к нему все возрастающим презрением. Среда же с каждым днем становилась все более восторженной, все более внимательной, все более послушной.

Конечно, ее нельзя было назвать красавицей, но она, твердил он себе, очень миловидна, и с ней не стыдно появляться в обществе. Однако, на всякий случай, он нашел удобный момент, чтобы посоветоваться с мистером Слотером, старшим партнером фирмы, как бы по личному вопросу. Вскользь он упомянул, что слегка заинтересовался одной из секретарш. Не будет ли на это возражений сверху?

— Заинтересовался настолько, что, возможно, захочешь на ней жениться? — спросил мистер Слотер, изучая его взглядом из-под невероятно густых бровей.

— Наверное. Очень возможно, что так и будет, сэр. Если у вас нет на то возра…

— Какие могут быть возражения, мой мальчик, какие возражения! Я не люблю начальство, которое крутит романы со своими подчиненными, но если все происходит без скандалов и заканчивается браком, то для дела это только прекрасно. Я бы хотел видеть тебя женатым и остепенившимся. Это могло бы и других холостяков нашего офиса навести на разумные мысли. Но предупреждаю, Валик, без всяких там фиглей-миглей, особенно в рабочее время!

Довольный, Фабиан отныне приложил все усилия к тому, чтобы отлучить Среду от доктора Лорингтона. Он настаивал на том, что старик долго не протянет, а ей будет нужен постоянный доктор, достаточно молодой, чтобы помогать ей во всех ее сложностях до конца жизни. Например, такой молодой доктор, как Джим Радд.

Среда поплакала, но не могла долго сопротивляться. Наконец она поставила лишь одно условие: что доктор Радд сохранит тайну, которую до сих пор хранил доктор Лорингтон. Ей совсем не хотелось становиться уродцем, о которых пишут в медицинских журналах или сочиняют душещипательные газетные статейки.

Фабиан согласился не столько из великодушия, сколько оттого, что хотел быть единственным обладателем ее тайны. Сандру в свое время он носил на груди, подобно сверкающему алмазу на подвеске. Среду он будет держать в маленькой замшевой сумочке, время от времени, как скряга, самодовольно рассматривая ее.

А немного погодя у него, скорее всего, появится еще один алмаз, поменьше…

Джим Радд принял его условия. И был потрясен.

— У нее совсем нет пупка! — выпалил он, выходя к Фабиану из кабинета после первого обследования. — Я ощупал кожу в поисках шрама, но там нет ни малейшего намека на него. У нее нет различимых систол и диастол! Ты знаешь, что это значит?

— Сейчас мне это неинтересно, — ответил Фабиан. — Может, позже. Как ты думаешь, ты сможешь помочь ей с ее проблемами, когда они возникнут?

— О, разумеется. Во всяком случае не хуже, чем тот старикан.

— А как насчет детей? Можно ли ей рожать?

Радд развел руками.

— Не вижу причин, почему бы нет. При всех своих отклонениях она исключительно здоровая молодая женщина. И у нас нет оснований предполагать, что это состояние — назови его, как хочешь, — передается по наследству. Конечно, что-нибудь странное, может, и будет, так или иначе, но совершенно очевидно…

Они поженились как раз перед отпуском Фабиана. Побывав в городской ратуше и пообедав, они вернулись в контору и всем об этом рассказали.

Два месяца спустя она забеременела.

Фабиан был поражен тем, что это расстроило ее. Он еще помнил, как слушалась она его во всем с самого начала женитьбы, и попытался быть с ней строгим, говорил, что не хочет ничего знать, что доктор Радд уверял, что все говорит о том, что у нее будет нормальный ребенок. Но это не действовало. Он пытался воздействовать на нее мягким юмором, лестью. Он даже взял ее на руки и сказал, что он ее слишком любит, чтобы не хотеть такую же маленькую девочку, как она. Но это тоже не подействовало.

— Фабиан, дорогой, — рыдала она, — неужели ты не понимаешь? Мне нельзя иметь детей. Я не такая, как другие женщины.

Наконец он воспользовался последним средством, которое оставил на крайний случай. Он взял с полки книгу и раскрыл ее.

— Я понимаю, — сказал он. — Это все отчасти доктор Лоринггон с его старомодной суеверной болтовней, а отчасти глупый народный стишок, который ты прочитала в детстве. Ну, с доктором Лорингтоном мне уже ничего не поделать, а вот со стишком, пожалуй, я бы мог кое-что придумать. Вот здесь. Прочти, пожалуйста. Она прочла.

Б. Л. Фарджеен. ДНИ РОЖДЕНИЯ
Дитя понедельника мил и красив,
А вторника — весел, лукав и игрив.
Дитя же среды будет щедрым и нежным,
Дитя четверга — работягой прилежным.
А пятницы — грустным и самым несчастным,
Субботы — бродягою станет злосчастным,
Но тому, кто родиться сумел в воскресенье,
Всю жизнь суждены благодать и веселье.
Среда подняла голову от книги и стряхнула слезы с глаз.

— Но я не понимаю, — пробормотала она в замешательстве, — это ведь не то, что я читала.

Он присел перед ней на корточки и принялся терпеливо объяснять.

— В том стишке, что ты читала, две строчки поменялись местами, так? Среда и четверг — вместо пятницы и субботы, как здесь. Это подлинное старинное девонширское стихотворение, и никто до сих пор не знает, какая из версий правильная. Я нашел его специально для тебя. Я просто хотел тебе показать, какая же ты глупенькая, что так переживаешь из-за пары стишков, которые и читаться-то могут по-разному, не говоря уж о том, что написаны они были за несколько веков до того, как кому-то пришло в голову назвать тебя Средой.

Она обняла его и крепко к нему прижалась.

— О, Фабиан, дорогой! Не сердись на меня. Просто я так боюсь!


Джим Радд тоже немного беспокоился.

— О, я вполне уверен, что все будет хорошо, но было бы лучше, если б ты подождал, пока я как следует познакомлюсь с пациенткой. Единственное, что необходимо сделать, Фаби, это вызвать первоклассного акушера. У меня и мысли не возникает, что я смогу справиться здесь сам. Я берусь уговорить его молчать о Среде и обо воем прочем. Ведь с того момента, как она попадет в роддом, все пропало. Слишком много отклонений от нормы — их сразу же заметит любая сиделка.

— Сделай все, что сможешь, — сказал ему Фабиан. — Я не желаю, чтобы моя жена стала притчей во языцех, если этого можно избежать. Если же этого избежать нельзя — что ж, значит, настало время Среде узнать, что значит жить в реальном мире.

Беременность протекала прекрасно: затруднений оказалось не больше, чем обычно. Специалист-акушер, которого пригласил Джим Радд, был так же заинтригован странностями Среды, как и любой другой на его месте, но он сказал им, что беременность протекает нормально, и что плод, похоже, развивается удовлетворительно и в точности соответствует срокам.

Среда снова повеселела. Если не считать ее печали и страхов, считал Фабиан, то она была бы совершенно чудная, в высшей степени удобная и нужная жена. Она, правда, не блистала на вечеринках, где они общались с другими супружескими парами из «Слотер, Старк и Слингсби», но и крупных промахов не допускала. Она была недурна собой, и, так как она слепо подчинялась ему во всем, у него не возникало никаких поводов для недовольства.

Он проводил дни в офисе, выполняя сухую и малозначительную часть бумажной работы более тщательно, чем когда-либо, а ночи и уик-энды — с той, которую он мог с полным основанием считать самой необычной женщиной, живущей на Земле. И это наполняло его чувством глубокого удовлетворения.

Перед самыми родами Среда стала просить разрешения хоть разок повидаться с доктором Лорингтоном. Фабиан не без сожаления, но твердо вынужден был отказать.

— И совсем не потому, что он не прислал нам поздравительной телеграммы или подарка на свадьбу, Среда. Мне это действительно безразлично. Я не злопамятен. Но ты сейчас в хорошей форме. Ты почти поборола свои глупые страхи. А Лорингтон просто их воскресит.

И она продолжала слушаться его. Без споров, без недовольства. Она действительно оказалась хорошей женой. Фабиан с нетерпением ожидал ребенка.

Однажды ему позвонили в офис из госпиталя. Во время посещения акушера у Среды начались схватки. Ее тут же отвезли в роддом, и вскоре после этого она родила дочку. И мать и ребенок чувствовали себя хорошо.

Фабиан вскрыл коробку сигар, которую берег на этот случай. Он угостил ими всех в офисе, принял поздравления от всех, включая мистера Слотера, мистера Старка и обоих мистеров Слингсби. Затем он поспешил в роддом.

С того самого момента, как он вошел в отделение для матерей, он понял, что что-то не так. Это чувствовалось по тому, как смотрели на него люди и быстро отводили глаза. Он услышал, как сиделка сказала за его спиной: «Это, должно быть, отец». Его губы сделались твердыми и сухими.

Они впустили его, чтобы он увидел жену. Она лежала на боку с подтянутыми к животу ногами. Она тяжело дышала и, казалось, была без сознания. Что-то в ее позе поразило его, но он не мог понять, что именно.

— Я думал, что это будут нормальные роды, — сказал он. — Мне говорили, что анестезию, наверное, применять не понадобится.

— Мы не применяли анестезию, — ответил акушер. — А теперь взглянем на вашего ребенка, мистер Валик.

Он дал им надеть на себя маску и провести в огороженную стеклянной дверью комнату, где в своих крошечных кроватках лежали новорожденные. Он шел медленно и словно нехотя, пронзительный скорбный мотив неотступно звучал в его мозгу.

Сиделка вынула ребенка из кроватки, которая стояла в углу, поодаль от остальных. Когда, спотыкаясь, Фабиан подошел поближе, он с чувством огромного облегчения увидел, что ребенок выглядел нормальным. Никаких отклонений не было заметно. Дочь Среды не будет уродцем.

Но тут дитя протянуло в нему руки.

— О, Фабиан, дорогой! — прошепелявило оно беззубыми деснами. Голос оказался до ужаса знакомым. — О, Фабиан, дорогой, случилось самое-самое странное, самое невероятное!

ВПЕРЕД, НА ВОСТОК!

Застава в Нью-Джерси была скупа на лошадей. А к югу от Нью-Брансуика рытвины стали такими глубокими, и на пути стали попадаться такие огромные валуны, что всадникам пришлось перейти на шаг, чтобы не искалечить трех своих бесценных животных. Естественно, так далеко к югу никаких ферм уже не было: так что питаться оставалось только сухой провизией из переметных сум, а ночевать пришлось на станции обслуживания, подвесив гамаки между ржавыми грязными бензоколонками.

И все же, насколько знал Джерри Франклин, они ехали самым коротким и наилучшим путем, так как он считался правительственной дорогой, расчищавшейся раз в полгода. Пока путешествие шло как по маслу, и ни одна из лошадей даже не захромала. Вынырнув из последнего ущелья и подъехав к расщепленному пню, Джерри вздохнул с облегчением. Отец и его коллеги могут гордиться им. Да он и сам был горд собой.

Но уже через мгновение он снова насторожился и, развернув лошадь, подъехал к своему спутнику — юноше его возраста, который ехал чуть впереди.

— Протокол, — напомнил Джерри. — Я здесь начальник. Сам знаешь, что ты не должен обгонять меня.

Он терпеть не мог все эти формальности. Но против фактов не попрешь, если подчиненный превышает свои права, его надо осадить. В конце концов, он был сыном, и при этом старшим сыном, сенатора из Айдахо. А отец Сэма Резерфорда являлся всего лишь помощником госсекретаря, а его мать и вовсе родилась в семье какого-то почтового служащего.

Сэм кивнул с извиняющимся видом и натянул поводья.

— Мне показалось, что я заметил нечто странное, — пояснил он. — Что-то вроде военного отряда сбоку от дороги, и могу поклясться, что на них были бизоньи шкуры.

— Семинолы не носят бизоньих шкур, Сэмми. Ты что, не помнишь политику за первый курс?

— Я не изучал политику, мистер Франклин; я — майор инженерных войск. Мое дело — копаться в развалинах. Но даже моих знаний хватает на то, чтобы понимать, что семинолы не имеют отношения к бизоньим шкурам. Потому-то я и…

— Занимайся вьючной лошадью, — посоветовал Джерри. — Переговоры оставь мне.

И произнеся это, он не смог удержаться, чтобы не прикоснуться кончиками пальцев к мешку, висевшему у него на груди. Внутри находилась доверенность, подтверждавшая его полномочия, аккуратно отпечатанная на последнем бесценном листе правительственной почтовой бумаги и подписанная самим президентом, и она ничуть не теряла своего значения от того, что на обратной ее стороне много лет тому назад была нацарапана какая-то служебная записка. Зато она была написана настоящими чернилами!

Такие документы могут определить всю судьбу человека. Этот экземпляр ему, вероятно, придется отдать во время встречи, но сведения о его назначении останутся в архивах северной столицы. И после смерти своего отца он сможет занять одно из пустующих кресел от штата Айдахо, что предоставит ему право вступить в Финансовый Комитет. А если уж так, почему не брать выше — Главный Комитет Управления? Еще ни один Франклин не был членом Главного Комитета Управления…

Когда послам повстречались первые дорожные бригады уроженцев Джерси, они поняли, что подъезжают к окраинам Трентона. Оторвавшись от работы, люди бросали на них испуганные, затравленные взгляды и тут же снова возвращались к своему делу. Старших вокруг видно не было. Вероятно, семинолы считали, что можно ограничиться устными приказами.

Но после того, как они и в разрушенных кварталах не повстречали ни одного человека, если не считать бледнолицых, Джерри Франклину пришло в голову другое объяснение. Было похоже, что здесь все еще шла война — но где же сражающиеся стороны? Вероятно, они защищали Делавэр с противоположной стороны Трентона — новые власти могли опасаться нападения только с той стороны. С севера не могло исходить никакой угрозы, ведь там находились лишь Соединенные Штаты Америки.

А если так, то против кого же они оборонялись? К югу от Делавэра не проживал никто, кроме семинолов. Неужели семинолы докатились до того, чтобы воевать друг с другом?

Сэм Резерфорд действительно не ошибся? Фантастика! Бизоньи шкуры в Трентоне. Считалось, что их можно увидеть не ближе, чем за сотни миль отсюда к западу.

Но когда они свернули на Стейт-стрит, Джерри завистливо закусил губу. Сэм не ошибся, и это делало ему честь.

На широком газоне вокруг разрушенного здания Капитолия высились десятки вигвамов. И все высокие темноволосые мужчины, бесстрастно сидевшие на земле или гордо разгуливавшие между вигвамами, были облачены в бизоньи шкуры. Джерри даже не потребовалось сравнивать раскраску их лиц с незабвенной лекцией: это были сиу.

Следовательно, дошедшие до правительства сведения относительно захватчиков оказались абсолютно неверны — впрочем, как всегда. Естественно, при таких расстояниях нечего ожидать чудес от связи. Но эта ошибка осложняла положение вещей. Она могла лишить силы его доверенность, так как бумага была адресована непосредственно Оцеоле VII Вождю Всех Семинолов. Если бы Сэм Резерфорд немножко подумал, он бы сообразил, что его наблюдение может дать ему огромное преимущество перед Франклином…

Джерри с опаской оглянулся. Нет, с Сэмом хлопот не будет. Максимум, на что был способен Сэм, это — «а ведь я говорил». Под взглядом своего начальника сын помощника госсекретаря потупился и принял виноватый вид.

Джерри удовлетворенно отвернулся и стал выискивать в своей памяти подходящие сведения о политических взаимоотношениях с сиу. Единственное, что пришло ему на память, — условия последних двух-трех договоров. Но и это годилось на первый случай.

Он остановился перед каким-то важным воином и осторожно спешился. Разговаривать с семи нолями можно сидя в седле, но с сиу этот номер не прошел бы. Сиу очень щепетильны в своих взаимоотношениях с бледнолицыми.

— Мы идем с миром, — произнес Джерри, обращаясь к воину, столь же холодному, как наконечник его копья, и столь же безжалостному и несгибаемому, как винтовка у него за плечами. — Мы идем с важным посланием и многими дарами к твоему вождю. Мы приехали из Нью-Йорка, дома нашего вождя, — Джерри задумался на мгновенье и добавил: — Ты знаешь Великого Белого Отца?

Не успел он договорить, как тут же пожалел о сделанном дополнении. Воин издал короткий смешок, и глаза его молниеносно вспыхнули. Затем он снова принял непроницаемый и высокомерный вид, какой и подобало иметь воину.

— Да, — ответил он. — Я слышал о нем. Кто не слышал о богатстве, власти и обширных владениях Великого Белого Отца? Я отведу тебя к нашему вождю. Ступай за мной, бледнолицый.

Джерри сделал знак Сэму, чтобы тот подождал его.

У входа в большой, богато украшенный вигвам индеец уступил дорогу Джерри и небрежно показал ему, что тот может войти.

Внутри царила полутьма, но при виде светильников у Джерри захватило дух. Масляные лампы! Целых три штуки! Да, этот народ жил богато.

Сто лет тому назад, еще до того как весь мир разнесла вдребезги последняя великая война, у народа Джерри тоже было много масляных ламп. А если верить байкам Инженеров, которые терассказывали у горящих очагов, у них имелись вещи и получше ламп. Такие рассказы всегда приятно слушать, но все это была слава давно минувших дней. Истории о ломящихся от зерна амбарах, переполненных супермаркетах — все они рождали чувство гордости за историю своего народа, но мало чем могли помочь в настоящее время. От них начинали течь слюнки, но чувство голода не проходило.

Теперь амбары и масляные лампы находились в распоряжении индейцев, которые благодаря своей племенной организации очень быстро приспособились к новым условиям. А бледнолицые…

Два суетливых бледнолицых подавали пищу сидевшей на полу группе людей: старику-вождю и трем воинам, один из которых был слишком юн, чтобы принимать участие в Совете. Тут же находился пожилой негр, облаченный в такие Же отрепья, что и Франклин, разве что они выглядели поновее и почище.

Разведя руки в стороны ладонями вниз, Джерри низко поклонился старому вождю.

— Я пришел из Нью-Йорка от нашего вождя, — пробормотал он. Несмотря на все усилия, он почувствовал, как его пронизывает страх. Если бы он знал их имена, он мог бы сослаться на известные им события. Хотя Джерри прекрасно понимал, что все их имена похожи друг на друга. И сиу, и семинолы, и все прочие индейские племена давали имена, от которых веяло анахронизмом. Странная смесь прошлого с нынешней самоуверенностью и дерзостью. Как сочетание винтовок с копьями: первые использовались в прагматических целях, а вторые были символами того, что важнее этих целей. Как вигвамы, в которых они жили во время походов, хотя, по слухам, их рабы могли построить сухие непродуваемые жилища, о которых президент Соединенных Штатов, лежа на своей соломенной подстилке, даже не мог и мечтать. Как боевая раскраска лиц, склонявшихся над грубыми, вновь изобретенными микроскопами. Интересно, на что похожи микроскопы? Джерри попытался вспомнить курс инженерного конструирования, но память его не. дала ответа. Индейцы были загадочным и внушающим страх народом. Порой казалось, что им судьбой предназначено быть победителями, со всей свойственной победителям непоследовательностью. А порой…

Джерри заметил, что все ждут, когда он продолжит.

— От нашего вождя, — торопливо повторил он. — Я пришел с важным посланием и многими дарами.

— Поешь с нами, — промолвил старик. — А потом отдашь нам свои дары и послание.

Джерри с признательным видом опустился на землю неподалеку от сидевших. Он был голоден, а на блюдах с фруктами виднелось нечто, похожее на апельсин. Сколько раз ему доводилось слышать споры о вкусе апельсина!

— Я — вождь Три Водородные Бомбы, — помолчав, заметил старик. — Это мой сын, — указал он на юношу, — Тот, Кто Делает Много Радиации. А это — один из твоих соплеменников, — повернулся он к негру.

В ответ на вопросительный взгляд Джерри, вождь поднял палец, что означало разрешение говорить, и негр пояснил:

— Сильвестр Томас. Посол у сиу от Конфедеративных Штатов Америки.

— Конфедерация? Все еще жива? Мы еще десять лет назад слышали…

— Конфедерация жива и здорова, сэр. То есть Западная Конфедерация со столицей в Джексоне, Миссисипи. Восточная Конфедерация с центром в Ричмонде, Виргиния, находится под властью семинолов. Нам в этом смысле больше повезло. Арапаги, чейены и особенно сиу, — он поклонился вождю, — были очень добры к нам. Они позволили нам жить в мире, чтобы мы могли спокойно обрабатывать землю и своевременно уплачивать налоги.

— Тогда вам, наверное, известно, мистер Томас… — с горячностью начал Джерри. — А Техас — Республика Одинокой Звезды… Может быть, Техас тоже?..

Мистер Томас с грустным видом посмотрел на полог вигвама.

— Увы, мой добрый сэр, флаг Республики Одинокой Звезды пал под напором кайова и команчей давным-давно, когда я был еще ребенком. Я не помню точной даты, но знаю, что это произошло еще до того, как последние остатки Калифорнии аннексировали апачи и навахо, до того, как народ Мормонов под августейшим руководством…

Тот, Кто Делает Много Радиации задвигал плечами, поигрывая бицепсами.

— Вся эта болтовня бледнолицых, — проворчал он, — утомляет меня.

— Мистер Томас не бледнолицый, — резко заметил ему отец. — Будь почтителен. Он — наш гость и аккредитованный посланник. Не смей пользоваться словом «бледнолицый* в его присутствии!

— В прежние времена, времена героев, сверстник Того, Кто Делает Много Радиации не осмелился бы открыть рот на Совете в присутствии своего отца, — промолвил один из старших воинов. — Я уж не говорю о том, что он не позволил бы себе сказать подобное. Сошлюсь на известный труд Роберта Лоуи «Индейцы Кроу», а также на блистательное исследование Лессера «Три модели родства у сиу». Поскольку нам не удалось воссоздать классическую модель, описанную Лессером, мы пришли к соглашению…

— Твоя беда, Яркий Переплет, — перебил его воин слева, — что ты слишком традиционен. Ты все время пытаешься вернуться из настоящего в Золотой Век, а Золотой Век имеет мало отношения к сегодняшним сиу. Я согласен, что мы в такой же мере являемся дакотами, как и кроу, и с лингвистической точки зрения то, что относится к кроу, имеет отношение и к нам. Но что происходит, когда мы начинаем цитировать Лоуи и пытаемся воплотить его идеи в нашей каждодневной жизни?

— Довольно! — провозгласил вождь. — Довольно, Тот, Кто Вешает Лапшу На Уши. И ты, Яркий Переплет, — хватит! Это частные проблемы племени. Хотя они напоминают нам о былом величии бледнолицых. Разве Лессер и Роберт Лоуи, по святым книгам которых мы учимся забытому искусству, как быть настоящими сиу, не были бледнолицыми? Так хотя бы в честь их памяти разве мы не должны проявлять терпимость?

— А насколько мне известно, единственный хороший бледнолицый — это мертвый бледнолицый, — нетерпеливо заявил Тот, Кто Делает Много Радиации. — И этим сказано все. — Он подумал и добавил: — За исключением их женщин. Вдали от дома в часы скуки с ними можно неплохо поразвлечься.

Три Водородные Бомбы бросил на своего сына такой красноречивый взгляд, что тот умолк.

— Твое послание и твои подарки, — повернулся вождь к Джерри Франклину. — Сначала послание.

— Нет, вождь, — почтительно, но твердо поправил его Яркий Переплет. — Сначала подарки, потом — послание. Это делалось так.

— Сейчас я их принесу. Сию минуту, — Джерри, пятясь, вышел из вигвама и бегом бросился к Сэму Резерфорду. — Подарки, — поспешно выкрикнул он. — Подарки вождю.

Они поспешно разрезали переметные ремни, и, нагрузившись, Джерри двинулся обратно, минуя подошедших воинов, которые со спокойным презрением взирали на их суматошную деятельность. Войдя в вигвам, Джерри опустил дары на землю и снова низко поклонился.

— Блестящие бусины для вождя, — промолвил он, передавая два больших сапфира и бриллиант — лучшее, что откопано за последние десять лет в руинах Нью-Йорка.

— Ткань для вождя, — продолжил он, вручая рулон льняной и рулон шерстяной ткани, специально для этого случая сотканной в Нью-Гэмпшире и с большим трудом доставленной в Нью-Йорк.

— Красивые игрушки для вождя, — он достал большой, лишь слегка покрытый ржавчиной будильник и бесценную пишущую машинку — и то, и другое в рабочем состоянии. (Целые бригады инженеров и ремесленников в течение двух с половиной месяцев трудились над их починкой.)

— Оружие для вождя, — завершил он, передавая изящно украшенную кавалерийскую саблю — наследственную собственность главнокомандующего военно-воздушными силами Соединенных Штатов, экспроприация которой была встречена им с истинной горечью («Черт возьми, мистер президент, вы что, считаете, я буду голыми руками бороться с индейцами?» — «Нет, Джонни, я так не считаю, но я уверен, что вы сможете выбрать себе другую из тех, что имеются в распоряжении младшего офицерского состава»).

Три Водородные Бомбы с некоторым интересом принялся рассматривать подарки, особенно пишущую машинку. Затем он с благородным достоинством распределил их между членами Совета, оставив себе лишь машинку и один из сапфиров. Саблю он передал своему сыну.

Тот, Кто Делает Много Радиации потрогал острие ногтем.

— Немного, — заметил он. — Немного. Мистер Томас от Конфедеративных Штатов Америки на церемонию совершеннолетия моей сестры привез вещи получше, — и он презрительно отшвырнул саблю. — Но чего можно ожидать от своры ленивых бледнолицых вонючек?

Последнее заставило окаменеть Джерри Франклина. Это заявление означало, что ему придется драться с Тем, Кто Делает Много Радиации, а от такой перспективы его прошиб холодный пот. Если же пропустить оскорбление мимо ушей, за этим неизбежно последует полная потеря авторитета у сиу.

Слово «вонючка» относилось к бледнолицым, работавшим на полях или заводах, которые принадлежали индейской аристократии. Лучше быть последним рабом, чем «вонючкой», смысл существования которого заключался в том, что его труд предоставлял хозяевам возможность свободно наслаждаться мужскими занятиями: охотой, войной и размышлениями.

Если после того, как тебя назвали «вонючкой», ты не убиваешь обидчика, значит ты и есть вонючка — вот и все.

— Я — аккредитованный представитель Соединенных Штатов Америки, — медленно, но четко произнес Джерри, — и старший сын сенатора от Айдахо. После смерти отца я займу его место в Сенате. Я — свободный человек, уважаемый своим народом, и каждый, называющий меня «вонючкой», является грязным лжецом!

Вот оно — дело сделано. Он выждал, пока Тот, Кто Делает Много Радиации поднимется. С содроганием Джерри отметил про себя гладкую холеность и округлость мышц юного воина. У него не было ни единого шанса. По крайней мере в рукопашном бою, как это полагалось.

Тот, Кто Делает Много Радиации поднял саблю и указал ею на Джерри Франклина.

— Я мог бы разрубить тебя пополам, как луковицу, — заметил он. — Я мог бы выйти с тобой в круг на ножах и вспороть тебе брюхо. Я боролся и убил семинола, я сражался с апачем, я победил даже команча. Но я никогда еще не марал своих рук кровью бледнолицего и не собираюсь делать это сейчас. Пусть этим мясницким делом занимаются надсмотрщики на наших угодьях. Отец, я подожду на улице, пока наше типи не очистится. — И кинув зазвеневшую саблю к ногам Джерри, он направился к выходу.

— Старший сын сенатора от Айдахо! — бросил он через плечо, перед тем, как выйти. — Уже сорок пять лет Айдахо входит в состав угодий семьи моей матери. И когда эти романтики перестанут играть в свои игры и научатся жить в современном мире?

— Мой сын принадлежит к молодому поколению, — пробормотал старый вождь. — Немного горяч. Слишком категоричен. Но он хочет добра. Правда. Не желает зла, — он сделал знак белым слугам, которые тут же внесли большой ярко раскрашенный ящик.

Пока вождь копался в ящике, Джерри почувствовал, как напряжение постепенно отпускает его. Он даже не мог поверить своему счастью: ему не придется сражаться с Тем, Кто Делает Много Радиации, и при этом он не потерял своего достоинства. Учитывая все происшедшее, ему страшно повезло.

Что же касается последнего замечания — так разве можно ожидать от индейца, чтобы он понимал такие вещи, как традиция и слава, навеки запечатленная в символическом звании? Когда его отец стоял под разрушенной крышей Мэдисон-Гарден и кричал вице-президенту Соединенных Штатов: «Народ независимого штата Айдахо никогда в трезвом рассудке не согласится с налогом на картофель. С незапамятных времен картофель ассоциировался с Айдахо, картофель был гордостью Айдахо. Жители Бойси говорят «нет» налогу на кортофель, жители Покателло говорят «нет» налогу на картофель, фермеры горных долин говорят «нет! никогда!» и еще тысячу раз «нет» налогу на картофель!» — когда его отец говорил это, он говорил от лица жителей Бойси и Покателло. Не разрушенного Бойси и обезлюдевшего Покателло нынешних дней, но величественных городов, какими они были в прошлом… от лица процветающих ферм по обоим берегам Снейк-ривер… От лица Солнечной долины, Айдахо-фолса, Уизера, Грейнджвилла…

— Мы не ждали тебя, поэтому не можем предложить слишком много ответных даров, — объяснял Три Водородные Бомбы. — Впрочем, у меня есть одна вещица. Для тебя.

У Джерри перехватило дыхание. Это пистолет, настоящий новенький пистолет! И маленькая коробка с патронами. Изготовленный рабами в одной из мастерских сиу на Среднем Западе, о которых Джерри доводилось слышать. Но чтобы держать в своих руках и знать, что он принадлежит тебе!

Это был «Дикая Лошадь» 45 калибра, который, согласно общему мнению, во много раз превосходил оружие апачей, столь долго преобладавшее на Западе, — «Херонимо» 32 калибра. О таком оружии не могли мечтать ни главнокомандующий, ни президент Соединенных Штатов, и теперь оно принадлежало ему, Джерри!

— Не знаю, как… Правда, я… я…

— Ничего, — добродушно откликнулся вождь. — Все хорошо. Мой сын не одобрил бы то, что бледнолицым дарится огнестрельное оружие, но я считаю, что бледнолицые такие же люди и среди них тоже есть хорошие и дурные. Ты мне кажешься ответственным человеком, я уверен, ты мудро распорядишься оружием. А теперь займемся твоим посланием.

Джерри собрался с силами и раскрыл мешочек, висевший у него на груди. Он благоговейно вынул из него бесценный документ и передал его вождю.

Три Водородные Бомбы быстро пробежал его глазами и передал своим воинам. Яркий Переплет, прочитавший послание последним, скомкал бумагу и швырнул ее в лицо бледнолицему.

— Дурной стиль, — заявил он. — И слово «получать» написано то так, то эдак. Правило гласит: приставки «па» не существует. И какое это имеет к нам отношение? Адресовано вождю семинолов Оцеоле Седьмому с просьбой отозвать его воинов с южного берега Делавэра и вернуть заложников, предоставленных ему Соединенными Штатами в доказательство доброй воли и мирных намерений. Мы не семинолы. Зачем нам это?

Пока Джерри Франклин с уязвленными чувствами разглаживал документ и укладывал его на место, к индейцам обратился посол от Конфедерации Сильвестр Томас.

— Думаю, я мог бы объяснить, — предложил он, переводя вопросительный взгляд с одного лица на другое, — если вы, джентльмены, не возражаете… Вероятно, правительство Соединенных Штатов узнало о том, что Делавэр перейден индейцами, и решило, что это — семинолы. Если вы припоминаете, последний поход семинолы предприняли на Филадельфию, вызвав очередную эвакуацию столицы и перенос ее в Нью-Йорк. Естественная ошибка: коммуникационная система Штатов, будь они Конфедеративными или Соединенными, оставляет желать лучшего, — он издал дипломатичный смешок. — Очевидно, ни этот молодой человек, ни его правительство, которое он так хорошо здесь представляет, и не подозревали, что сиу решили перехватить пальму первенства у его величества Оцеолы Седьмого и сами перешли Делавэр у Ламбертвилла.

— Именно так, — с готовностью подхватил Джерри. — Именно так. И теперь, как доверенный посол президента Соединенных Штатов, я должен формально попросить народ сиу вернуться на берега Саскуиханны из уважения к договору, заключенному одиннадцать или пятнадцать лет тому назад, да, по-моему, пятнадцать. Я должен напомнить, что, когда мы оставили Питтсбург, Алтону и Джонстаун, вы поклялись, что сиу больше не возьмут у нас земли и будут защищать нас на той малой территории, что осталась у нас. Уверен, что народ сиу сдержит свое обещание.

Три Водородные Бомбы вопросительно взглянул на Яркого Переплета и Того, Кто Вешает Лапшу На Уши, затем наклонился вперед и облокотился на собственные колени.

— Ты хорошо говоришь, юноша, — заметил он. — Ты делаешь честь своему вождю… Конечно, народ сиу уважает свои договоры и держит обещания. И так далее, и тому подобное. Но население у нас растет. А у вас оно уменьшается. Нам нужна земля. А вы не используете большую часть территории, которой владеете. Надо ли садиться с картой и показывать тебе все пустоши и даже более того — участки, приобретенные семинолами, владения которых и так уже простираются от Филадельфии до Ки-Уэста? Будь разумным. Вы можете отойти… на другие земли. У вас осталась большая часть Новой Англии и часть штата Нью-Йорк. Неужели вы не можете отдать нам Нью-Джерси?

Позабыв о своей миссии посланника и обо всем на свете, Джерри Франклин взвыл. Эго оказалось последней каплей. Одно дело — горестно пожимать плечами дома, среди руин Нью-Йорка, но совсем другое — здесь, где действительно принимались решения, — с него довольно!

— Что еще мы можем вам уступить? Куда нам еще отойти? От Соединенных Штатов Америки ничего не осталось, кроме нескольких квадратных миль, и мы опять должны отступать! Во времена моих предков мы были великой нацией, чьи владения простирались от океана до океана, как говорится в легендах моего народа, а теперь — голодные, грязные, больные, опозоренные, умирающие, мы загнаны в угол. С севера на нас наступают оджибве и горные племена, на юге ярд за ярдом у нас отнимают землю семинолы, на западе сиу захватывают Нью-Джерси, а чейены отрезают еще один ломоть от Элмайры и Буффало. Когда это кончится? Куда нам идти?

Старик неловко заерзал, тронутый страданиями Джерри.

— Это трудно; видишь, я согласен с тобой, что это нелегко. Но такова суровая реальность: более слабые народы всегда проигрывают… Теперь что касается второго вопроса твоей миссии. Если мы не отступим по твоей просьбе, ты должен забрать заложников. На мой взгляд, вполне разумно. Должен же ты хоть что-то получить. Однако, я не припомню никаких заложников. У нас и вправду есть заложники из твоего народа?

— Да, — прошептал Джерри, в полном изнеможении повесив голову. — Все пограничные индейские племена имеют заложников. Как гарантов нашей доброй воли и мирных намерений.

— Эта девушка, — щелкнул пальцами Яркий Переплет. — Сара Камерон… Кантон… как ее там?

Джерри поднял голову.

— Кальвин? — переспросил он. — Может быть, Кальвин? Сара Кальвин? Дочь верховного судьи Соединенных Штатов?

— Сара Кальвин. Вот-вот. Живет у нас уже лет пять или шесть. Помнишь, вождь? Девушка, с которой забавлялся твой сын?

— Она заложница? — с изумленным видом промолвил Три Водородные Бомбы. — Я думал, он привез ее со своих плантаций в Огайо. Так-так-так. Ну и болван же Тот, Кто Делает Много Радиации, — он внезапно посерьезнел. — Но эта девушка никогда не вернется назад. Ей нравится жить с индейцами. И всегда нравилось. Она надеется, что мой сын женится на ней. Или кто-нибудь другой. Знаешь что, мальчик? — добавил он, окидывая взглядом Джерри Франклина. — Почему бы тебе не подождать на улице, пока мы тут все обсудим? И возьми свою саблю. Возьми ее обратно. Кажется, она не понравилась моему сыну.

Джерри устало нагнулся за саблей и, спотыкаясь, вышел из вигвама.

Совершенно равнодушно он отметил, что вокруг Сэма Резерфорда и их лошадей собралась уже большая группа воинов сиу. В просвете между людьми он увидел Сэма с бутылкой в руках. Текила! Чертов дурак позволил индейцам спаивать себя текилой и теперь был пьян как свинья!

Разве ему не было известно, что белым людям нельзя пить, что они не имеют права пить? Что несмотря на то, что каждый дюйм орошаемой земли засевался съедобными растениями, они продолжали жить впроголодь. При их экономике они не могли позволить себе такую роскошь, как алкогольные напитки, и за всю свою жизнь бледнолицый выпивал, в лучшем случае, один стакан подобной жидкости. Дай ему целую бутыль текилы, и он превратится в никчемную падаль.

Что и являл теперь из себя Сэм, Качаясь, он бродил кругами, зажав горлышко бутылки, и глупо ухмылялся. Сиу смеялись, указывая на него пальцами и подталкивая друг друга локтями. Сэма вырвало прямо на лохмотья, прикрывавшие его грудь и живот, он попробовал сделать еще один глоток и упал навзничь. Содержимое бутылки продолжало выливаться ему на лицо, пока она не опустела. Сэм громко храпел. Сиу покачали головами, скорчили презрительные гримасы и разошлись.

Сердце у Джерри разрывалось от боли. Куда идти? Что делать? И что они в силах изменить? Какая разница, пьян Сэм или нет? И действительно, почему бы не напиться — по крайней мере, перестаешь ощущать что-либо.

Джерри взглянул на саблю, которую держал в одной руке, а потом посмотрел на пистолет в другой. Логично было бы выбросить и то, и другое. Разве не смешон белый человек с оружием, если уж начистоту?

Из вигвама вышел Сильвестр Томас.

— Седлайте лошадей, мой дорогой сэр, — прошептал он. — Будьте готовы отправиться, как только я вернусь. Поторапливайтесь!

Джерри скользнул к лошадям и послушно принялся выполнять приказ — можно и это, почему бы и нет? Куда ехать? Что делать?

Подняв Сэма Резерфорда, он перекинул его через спину лошади и привязал. Возвращаться домой? Назад, в великую, могущественную, славную столицу того, что когда-то было Соединенными Штатами Америки?

Томас вернулся, волоча связанную девушку, во рту которой торчал кляп. Она бешено дергалась и сопротивлялась. Глаза ее горели от ярости. Изо всех сил она пыталась лягнуть посланника Конфедерации.

Она было облачена в богатые одеяния индейской знатной женщины; волосы уложены в модную среди женщин сиу прическу; лицо аккуратно выкрашено в более темный цвет.

Сара Кальвин. Дочь верховного судьи. Ее привязали к вьючной лошади.

— Вождь Три Водородные Бомбы, — пояснил негр. — Ему кажется, что его сын уделяет слишком много внимания бледнолицым женщинам. Он хочет, чтобы этой не стало в его окружении. Мальчику нужно остепениться, подготовиться к ответственности, которая ляжет на него, когда он станет вождем. Может, это заставит его задуматься. И послушай, ты понравился старику. Он просил меня передать тебе кое-что.

— Очень благодарен. Я благодарен за все, за любую мелочь, как бы она ни была унизительна.

Сильвестр Томас решительно покачал головой.

— Не печалься. Если хочешь остаться жив, будь бдительным. А печаль и бдительность несовместимы. Вождь хочет, чтобы ты знал, что тебе нет смысла возвращаться домой. Он не мог сказать это открыто на Совете, но перемещение сиу в Трентон никак не связано с семинолами. Ото связано с оджибве на севере. Они решили захватить восточное побережье, то есть все, что осталось от вашей страны. К настоящему времени они уже должны достигнуть Бронкса в Нью-Йорке. Через несколько часов вашего правительства не станет. Вождю сообщили об этом заранее, и он решил, что в интересах сиу получить доступ к океану прежде, чем ситуация стабилизируется. Заняв Нью-Джерси, он помешает союзу оджибве с семинолами. Но, как я уже сказал, ты ему понравился, и он хочет предостеречь тебя от возвращения домой.

— Отлично, но куда же мне ехать? Вверх, на небо? Вниз, в преисподнюю?

— Нет, — улыбнулся Томас и подсадил Джерри на лошадь. — Ты можешь отправиться со мной в Конфедерацию… — он помолчал, но, видя, что это предложение не улучшило настроения Джерри, продолжил: — Ну, тогда я могу предложить… только имей в виду, это уже мой совет, а не вождя — скакать во весь опор в Асбери. Это недалеко отсюда, и если поспешить, то вы быстро доедете. Если верить слухам, там расположены части военно-морского флота Соединенных Штатов, а именно Десятая эскадра.

— Послушайте, — спросил Джерри, склоняясь с седла. — А больше вы ничего не слышали? Что делается в остальном мире? Что там у этих русских или советских, с которыми когда-то давным-давно Соединенные Штаты соперничали столько лет?

— Согласно сведениям, полученным вождем, у Советской России большие сложности с народом, который называется татарами. Да, кажется, татары. Но вам пора отправляться.

Джерри наклонился еще ниже и пожал руку послу.

— Спасибо. Вы столько для меня сделали. Я вам очень благодарен.

— Хорошо-хорошо, — с открытой улыбкой откликнулся мистер Томас. — В конце концов, «под звездно-полосатым…» и так далее. Когда-то мы были единой нацией.

Джерри тронулся в путь, ведя за собой двух лошадей. Вскоре он перешел на галоп, соблюдая тот минимум предосторожности, который диктовался состоянием дороги. Когда они достигли 33-й дороги, Сэм Резерфорд, хотя еще и не протрезвевший окончательно, уже мог сидеть в седле. Так что они смогли развязать Сару Кальвин и ехать по бокам от нее.

Сара ругалась и плакала.

— Грязный бледнолицый! Мерзкий уродливый вонючка! Я — индианка, ты что, не видишь, что я индианка?! У меня не белая кожа!

Но на нее никто не обращал внимания.

Асбери пестрел тряпьем мечущихся беженцев. Здесь были люди с севера из Ньюарка, беженцы с запада, отступившие из Принстона под напором сиу, беженцы с юга, из Атлантик-Сити и даже, как это ни невероятно, из далекого Камдена; кто-то рассказывал о внезапном нападении семинолов, пытавшихся окружить армии вождя Три Водородные Бомбы.

На появившихся лошадей все смотрели с нескрываемой завистью, несмотря на то, что животные были загнаны и в мыле. Голодающие видели в них пищу, паникеры — средства для бегства. И сабля оказалась очень кстати. Из пистолета же не потребовалось даже стрелять — один его вид производил неизгладимое впечатление. Мало кто видел пистолет в действии — люди испытывали суеверный ужас перед огнестрельным оружием.

Обнаружив это, Джерри уже не выпускал пистолета из правой руки. Вместе с Сэмом Резерфордом и рыдающей позади Сарой он вошел в штаб военно-морского флота Соединенных Штатов.

Прежде всего он представил себя и своих спутников адмиралу Мильтону Честеру: сын помощника госсекретаря, дочь верховного судьи, старший сын сенатора от Айдахо.

— А теперь, признаете ли вы полномочия этого документа?

Адмирал Честер медленно, по слогам прочел текст на помятом документе, а закончив, почтительно покачал головой, переводя взгляд с печати Соединенных Штатов на поблескивавший пистолет в руке Джерри.

— Да, — наконец промолвил он. — Признаю. Это настоящий пистолет?

Джерри кивнул.

— «Дикая Лошадь» сорок пятого калибра. Последняя модель.

— Все смешалось, — развел руками адмирал. — По последним сведениям, воины оджибве уже в Манхэттене, и правительство Соединенных Штатов больше не существует. Но это — доверенность от самого президента, — он снова склонился над документом, — предоставляющая вам все полномочия. Адресована, правда, семинолам. Но все полномочия. Насколько я знаю, последний официальный документ, подписанный президентом Соединенных Штатов Америки. — Он протянул руку и с любопытством прикоснулся к пистолету, потом кивнул, словно придя к какому-то решению, и, встав, отсалютовал Джерри.

— Я признаю вас как последнюю законную власть Соединенных Штатов Америки и отдаю свой флот в ваше распоряжение.

— Хорошо, — Джерри заткнул пистолет за ремень. — У вас достаточно воды и провизии для длительного плавания?

— Нет, сэр, — ответил адмирал Честер. — Но все может быть доставлено в течение нескольких часов. Позвольте проводить вас на борт, сэр? — и он гордо указал на берег, где за полосой прибоя на рейде покачивались три парусных шхуны. — Десятая эскадра флота Соединенных Штатов ждет ваших распоряжений, сэр.

Спустя несколько часов адмирал спустился в тесную каюту, в которой отдыхал Джерри Франклин. На верхних койках спали Сэм Резерфорд и Сара Кальвин.

— Ваши приказания, сэр?..

Джерри Франклин поднялся на узкий мостик, взглянул на залатанные паруса и промолвил:

— На восток.

— На восток, сэр? Ост-ост?

— Назад, на восток. К легендарной Европе. Туда, где белый человек, наконец, сможет встать на ноги. Где он будет освобожден от страха. Где ему не будет угрожать рабство. Вперед, на восток, адмирал, пока мы не откроем новую землю — землю свободы!

МАСКУЛИНИСТСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

I Явление гульфика

С 1990 по 2015 год историки категорически расходились во мнениях относительно причин Маскулинист-ского переворота. Одни рассматривали его как сексуальную революцию в масштабах нации, другие утверждали, что престарелый холостяк основал движение с единственной целью — спастись от банкротства, а впоследствии движение погребло его под собой.

Этот самый холостяк, П. Эдвард Поллиглов — которого последователи любовно называли «Старой Перечницей» — был последним представителем семейства, которое в течение многих поколений занималось производством мужской одежды. Фабрика Поллиглова выпускала лишь одно изделие — мужские свитера, и работала на полную мощность до момента появления Взаимозаменяемого стиля. И тогда резко, чуть ли не за один день, рынок чисто мужской одежды исчез.

Однако Поллиглов отказался смириться с тем, что он и все его оборудование оказались ненужными в результате обычного каприза моды. Но ведь Взаимозаменяемый стиль стирал все половые различия! «Не надейтесь, что мы покоримся! Не надейтесь!» — похихикивал он сначала.

Но выведенные красными чернилами цифры в его бухгалтерских книгах свидетельствовали о том, что соотечественники, несмотря ни на что, покорились.

И вместо того, чтобы нервничать в своем унылом офисе, Поллиглов стал проводить за размышлениями долгие часы дома. Главным образом, он размышлял над тем, как на протяжении двадцатого столетия женщины помыкали мужчинами. Когда-то мужчины были гордыми созданиями, отстаивавшими свои права и наслаждавшимися высоким положением в человеческом обществе. Что же случилось?

Все беды начались сразу после Первой мировой войны, — решил он, — и очевидными виновниками являлись мужские портные.

Все началось с того, что пошив женских твидовых юбок и пальто потребовал профессиональных навыков мужских портных. Затем последовала мода, имитирующая мужской костюм, — женские брюки; блузки постепенно заменялись рубашками; и изначально мужские предметы одежды, где перекроенные, где собранные в сборки, получали новые женские названия. Далее последовала «всеобщая» мода, которая сделала одежду универсальной к 1991 году.

А тем временем женщины продолжали завоевывать престиж и политическую власть. Комитет по справедливой политике в сфере занятости населения ввел дискриминационную практику, основанную на половых различиях. Решение Верховного Суда (Общество женской атлетики против Комитета по боксу штата Нью-Йорк) оформило закон, выраженный в исторических словах Эммелин Крэггли: «Пол — частное, индивидуальное дело каждого человека и исчерпывается его внешностью. Что же касается семейных обязанностей, права на труд и даже одежды, представители обоих полов являются взаимозаменяемыми во воех отношениях, кроме одного. А именно: традиционной обязанности мужчины обеспечивать свою семью, исчерпывая до предела свои физические силы, что является краеугольным камнем цивилизованного бытия».

Два месяца спустя на Парижской выставке был продемонстрирован Взаимозаменяемый стиль.

Выражался он в своеобразной разновидности каждодневного свитера — что-то вроде туники с короткими рукавами, которую носили в то время повсеместно. Новшество заключалось лишь в том, что женская и мужская модели теперь ничем не отличались друг от друга.

Это соединение стилей подорвало дело Поллиглова. После исчезновения мужских признаков в одежде, фабрику, которая передавалась по наследству от поколения к поколению, можно было только выставить на торги.

Поллиглов все больше впадал в отчаяние.

Как-то вечером он рассматривал костюмы прошедших эпох, которые подчеркивали мужские достоинства с такими подробностями, что ни одна женщина не рискнула бы их носить.

Например, стили мужской одежды конца XIX века. В них явно просматривалась принадлежность к мужскому полу, но обладали ли они чем-то особенным, что не позволило бы их надеть современным женщинам? К тому же такая одежда была слишком тяжелой и неудобной для мягкого искусственного климата современного мира.

Все дальше уходил Поллиглов в глубину веков, покачивая головой и напряженно всматриваясь в древние потускневшие гравюры. Это не годится и то не годится. С мрачным видом он изучал рыцарские доспехи, пытаясь представить себе кольчугу с молнией на спине, когда вдруг его взгляд упал на портрет XV века, который лежал у его ног в куче уже просмотренного и забракованного материала.

С этого мгновения и зародился Маскулинизм.

Большую часть портрета закрывали сваленные на него сверху рисунки. Были видны только туго обтягивающие ноги рейтузы, глядя на которые Поллиглов лишь старчески пожевывал губами. Но там, между ног, отчетливо просматривалась выпуклость, там был…

Гульфик!

Этот маленький мешочек, который когда-то носили на рейтузах и бриджах, — как просто добавить его к мужскому свитеру! Он безусловно и определенно свидетельствовал о мужском поле своего обладателя. Конечно, подобную одежду могла надеть и женщина, но тогда гульфик выглядел бы бессмысленным придатком, нет, даже хуже, дурацкой издевкой.

Он проработал всю ночь, готовя чертежи для своих дизайнеров. Наконец, обессилев, он улегся в постель, но и там не мог заснуть от переполнявшего его восторга. Лежа в темноте с открытыми глазами, он видел перед собой миллионы гульфиков, свисавших с мужских свитеров Поллиглова — они кружились, мелькали и покачивались перед ним.

Впрочем, оптовики забраковали новое изделие. Старые свитера — пожалуйста: среди покупателей еще оставались некоторые консерваторы, предпочитавшие привычку и удобство моде. Но кому может потребоваться это антиэстетичное новшество? Это же откровенный плевок в лицо современной доктрине о взаимозаменяемости полов!

Однако его коммивояжеров это не останавливало. «Неповторимость! Различия! — повторяли они с голоса своего шефа. — Вот наша единственная надежда — надежда всего мира!»

Поллиглов и думать забыл о плачевном состоянии своего дела, он задыхался, не имея сбыта. Он хотел спасти мир. Он был потрясен силой откровения: он принес гульфик, и его никто не хотел брать. Но они должны! Должны ради собственного же блага.

По грязну в в долгах, он заключил соглашение со скромной рекламной компанией. Пренебрегнув дорогими, хоть и имеющими доступ к широкой аудитории средствами массовой информации, он сосредоточил все свои вложения на сфере развлечений, предназначенных исключительно для мужчин. Его реклама появлялась в популярнейших телевизионных шоу того времени, мыльных операх типа «Муж Сенаторши» и популярных мужских журналах — «Исповеди Ковбоя» и «Сплетни асов Первой мировой войны».

Реклама была повсюду одинаковой — будь то цветная вклейка или минутное объявление. На зрителя смотрел дюжий крепкий молодец с презрительной ухмылкой. Он курил длинную черную сигару. Котелок на голове небрежно съехал на бок, и облачен он был в мужской свитер Поллиглова с огромным гульфиком зеленого, желтого или ярко-красного цвета.

Сначала текст состоял из пяти ударных фраз:


МУЖЧИНЫ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ЖЕНЩИН!

Одевайтесь отлично!

Одевайтесь по-мужски!

Носите мужские свитера Поллиглова

со специальным гульфиком!


Однако, уже в самом начале кампании, специалист по рынку сбыта, нанятый рекламным агентством Поллиглова, указал, что слово «мужской» приобрело нежелательный смысл в последние годы. Были опубликованы тонны социологической и психологической литературы, посвященной проблеме компенсации или бравады мужскими качествами, что повлекло за собой смещение в сознании масс понятий «мужской» и «гомосексуальный».

«Нынче, — заметил специалист, — понятие «мужской» ассоциируется с чем-то сказочным. Как насчет того, чтобы сказать «одевайтесь маскулинистски»? — предложил специалист. — Чтобы, в определенной мере, смягчить впечатление».

Несмотря на свои сомнения, Поллиглов заменил слова в одном из рекламных объявлений. Новое выражение показалось ему пресным и невыразительным. Поэтому он добавил еще одну строчку, чтобы придать слову «маскулинистский» некоторую пикантность. Так что окончательный вариант выглядел следующим образом:


МУЖЧИНЫ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ЖЕНЩИН!

Одевайтесь отлично!

Одевайтесь маскулинистски!

Носите мужские свитера Поллиглова

со специальным гульфиком!

(Вступайте в Маскулинистский клуб!)


И это подействовало. Подействовало так, как и присниться не могло Поллиглову. Тысячи и тысячи заявок начали поступать отовсюду, даже из-за границы — из Советского Союза и Красного Китая. «Где можно достать мужской свитер Поллиглова со специальным гульфиком? Как вступить в Маскулинистский клуб? Каковы уставные положения маскулинизма? Каков первый взнос?»

Оптовики, осаждаемые покупателями, жаждавшими свитер с гульфиком яркого цвета, набрасывались на изумленных коммивояжеров Поллиглова и заказывали огромные партии товара. Десять тысяч, пятьдесят тысяч, сто тысяч! И все требовали немедленной доставки!

П. Эдвард Поллиглов снова окунулся в бизнес. Он изготавливал, изготавливал и изготавливал, он продавал, продавал и продавал. Все вопросы о Маскулинистском клубе он игнорировал, ссылаясь на то, что это был лишь рекламный трюк, примененный для привлечения внимания, который намекал на существование некой группы обладателей гульфиков.

Однако два обстоятельства очень скоро заставили его отнестись к этой проблеме с большей серьезностью, а именно — конкуренция и Шеппард Л. Мибс.

После того как прошел первый шок от нового изделия Поллиглова, все производители начали изготовлять свитера с гульфиками. Они соглашались, что Поллиглов в одиночку перевернул всю отрасль, и в полной мере признавали победоносное возвращение гульфика — но почему лишь гульфики Поллиглова? Почему не гульфик Расботтома, Геркулеса или Бангкланга?

И так как большинство из этих лиц обладало большими производственными мощностями и более значительными ассигнованиями на рекламу, Поллиглову пришлось с грустью задуматься о плачевной планиде Колумба. Единственное, что ему оставалось, это подчеркивать уникальные свойства именно гульфика Поллиглова.

Именно в этот критический момент он познакомился с Шеппардом Леонидасом Мибсом.

Мибс или «старина Шеп», как его называли его философские последователи, стал вторым из великих триумвиров маскулинизма. Он был странным беспокойным человеком, который путешествовал по стране, постоянно меняя места работы в поисках своего места в обществе. То тюремный тренер по многоборью, то борец-неудачник, то голодный бродяга, то охотник на крупную дичь, то ресторанный поэт-импровизатор, то повар, то жиголо — он перепробовал все, разве что еще не был фотомоделью. Но именно последнее имело в виду рекламное агентство Поллиглова, когда обратило внимание на его свирепо перекошенное лицо со шрамом, оставленным ему на память полицейской дубинкой в Питтсбурге.

Его изображение использовали в одной из реклам.

Она мало чем отличалась от других, и его уволили по просьбе фотографа, которому надоело то, что Мибс требовал к котелку, гульфику и сигаре добавить шпагу.

Но Мибса это не остановило. Он продолжал являться в агентство каждый день, пытаясь убедить всех и каждого, что в рекламу Поллиглова должна быть добавлена шпага, длинная-длинная шпага, и чем больше и увесистей, тем лучше. «Помешанный на шпагах явился, — вздрагивал при виде него секретарь, — ради бога, скажите ему, что я еще не пришел после ленча».

Не стесненный во времени Мибс просиживал долгие часы на диване в приемной, рассматривая рекламу Поллиглова и записывая свои замечания в черной записной книжечке. Наконец, с его присутствием все настолько свыклись, что перестали обращать на него какое-либо внимание.

Однако Поллиглов остановил на нем свой взгляд. Прибыв однажды для обсуждения новой кампании, призванной подчеркнуть особые свойства гульфиков Поллиглова, которые ни при каких условиях не могли быть заменены другими, он разговорился со странным молодым человеком. «Передайте директору по финансам, чтобы убирался к черту, — Заметил Поллиглов секретарю, направляясь с Мибсом в ресторан, — я нашел то, что искал».

Шпага показалась ему замечательной идеей, чертовски замечательной. Ее надо было обязательно вставить в рекламу. Но в гораздо большей степени Поллиглова заинтересовали соображения, записанные Мибсом в черной записной книжечке.

«Если одна добавленная в рекламе фраза о Маскулинистском клубе оказалась столь эффективной, — спрашивал себя Мибс, — почему бы ее не использовать? Совершенно очевидно, что удалось нащупать болевую точку. Мужчины нуждаются в самовыражении».

— Когда исчезли старые салуны, мужчинам стало некуда уходить от женщин, разве что в парикмахерскую. А теперь, с этой чертовой универсальной стрижкой, они лишились и этого места. Все, что осталось парням, — мужские уборные, но боюсь, уже и на них посягают, могу поспорить, нам и этого не оставят!

Поллиглов потягивал горячее молоко и кивал головой.

— Вы считаете, что Маскулинистский клуб сможет восполнить недостающее? Создать у мужчин ощущение собственной исключительности, скажем, что-то вроде английского частного клуба для джентльменов?

— Да нет же, черт побери! Конечно, мужчины нуждаются в чувстве собственной исключительности, в чем-то, что не предполагает участия женщин, но вовсе не в частном клубе, черт возьми. В наши дни везде им талдычат о том, что они не представляют из себя ничего особенного, что они обычные люди. Мужчины — люди, женщины — люди, какая разница? Им нужно что-то вроде гульфика, что-то, что говорило бы им, что они — мужчины, а не просто люди! В полном смысле слова, обладающие двумя кулаками, мужчины, призванные подняться и постоять за себя! Им нужно место, где они были бы свободны от всех тех глупостей, которыми им забивают мозги: о том, что женщины совершеннее мужчин; что они дольше живут; что настоящий мужчина не должен быть мужественным… Ну, и прочей болтовни.

Подобное красноречие произвело на Поллиглова такое сильное впечатление, что молоко у него остыло. Он попросил принести другой стакан и еще одну чашку кофе для Мибса.

— Клуб, в котором единственным требованием будет принадлежность к мужскому полу, — задумчиво произнес он.

— Нет, вы вое еще не понимаете, — одним глотком опустошив чашку, Мибс с горящими глазами наклонился поближе к Поллиглову. — Не просто клуб, а целое движение. Движение, борющееся за права мужчин, ведущее пропаганду против нынешних бракоразводных законов, издающее книги о преимуществах мужского пола. Движение со своими газетами, песнями, лозунгами. Типа: «Маскулинизм — единственное отечество для мужчины» или «Мужчины всего мира, объединяйтесь — вам нечего терять, кромесвоих яиц!» Понимаете? Настоящее движение.

— Да, движение! — лепетал Поллиглов, постепенно догадываясь, о чем идет речь. — Движение с официальной униформой — гульфиками Поллиглова! А может, даже разными гульфиками для разных, для разных… ну ладно…

— Для разных подразделений, — договорил за него Мибс. — Отличная мысль! Скажем, зеленые — для новичков. Красные — для зрелых мужчин. Голубые — для первоклассных мужчин. И белые — белые у нас будут для самого высшего звания — для суперменов. И послушайте, вот еще одна идея.

Но Поллиглов уже не слышал. Он сидел, откинувшись в своем кресле, и его серое морщинистое лицо озарял чистый благоговейный свет.

Анналы маскулинистского движения назвали позднее этот ленч Антантой. В тот же исторический день адвокат Поллиглова подготовил контракт, по которому Шеппард Л. Мибс становился директором по общественным связям фирмы Поллиглова.

Во всех новых рекламных объявлениях появились следующие строки:


Хотите узнать больше о маскулинизме?

Хотите вступить в Маскулинистский клуб?

Заполните этот купон и вышлите по указанному ниже адресу.

Никаких обязательств, бесплатная литература и сведения об этом увлекательном новом движении!

ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН!


Купоны хлынули лавиной, и дело завертелось. Мибс возглавил обширный штат служащих. Двухлистный бюллетень, который получали подписчики, превратился в двадцатичетырехстраничную еженедельную газету «Маскулинистские новости», которая, в свою очередь, разрослась в ежемесячный журнал с цветными вклейками «Волосатая Грудь» и страшно популярную телевизионную программу «Бой Быков».

В каждом выпуске «Маскулинистских новостей» в верхней части первой страницы лозунг Поллиглова «Мужчины отличаются от женщин» соседствовал с высказыванием Мибса «Мужчины не хуже женщин». В верхнем левом углу располагалась фотография Поллиглова с подписью «Наш Отец-основатель — Старая Перечница», под которой публиковался редакционный материал «Разговор по душам со стариной Шепом».

Иногда редакционную статью сопровождали карикатуры. Красавец мужчина с петушиным гребнем, направляющийся к толпе грудастых и задастых женщин, с подписью «Петух — Затаи Дух». Или более назидательные: сотни малышей окружали полностью обнаженного, если не считать гульфика, мужчину. Поперек гульфика шла надпись по-латыни «Ех Unus Pluribum» и перевод для нуждающихся «Из одного — многие».

Частенько добавлялся какой-нибудь злободневный штрих. Изображался мужчина, казненный за убийство своей возлюбленной, с окровавленным топором в руках. (Например, между портретами Натана Хейла[1] и Линкольна, разрывающего цепи рабства.) Внимание подробностям дела вовсе не уделялось, приговор комментировался с негодованием, характерным для бульварных газет. «Мужчина всегда прав», — гласил их девиз.

«Разговор по душам со стариной Шепом» призывал к действиям, а его стиль напоминал накачку футболистов в раздевалке в перерыве между таймами. «Мужчины являются второсортным полом в Америке, — заявлялось там, — второсортным и обманутым. В современном мире все предназначено для подрыва их уверенности в себе и для принижения их роли. Кому нравится быть слабым и робким, вместо того чтобы стать сильным и крутым? Боритесь за себя, мужчины Америки, выше головы!»

Такие воззвания были по душе широкой аудитории, о чем свидетельствовал постоянно увеличивавшийся тираж «Маскулинистских новостей». Распространялись слухи о том, что, наконец, мужские проблемы вышли на первый план, и в термин «мужественность» снова вкладывается положительный смысл. Ложи Маскулинистского общества были основаны во всех штатах, а более крупные города гордились тем, что у них ежемесячно проходит по пятнадцать и более собраний.

С самого начала организацию отличали военный энтузиазм и страсть к бюрократизму. В Кливлендской ложе, например, придумали специальное тайное рукопожатие; в Хьюстоне последователи движения пользовались паролем из нецензурных слов. А Декларация ложи Монтаны стала преамбулой к Международной маскулинистской конституции: «…все мужчины имеют те же права, что и женщины… они в равной мере обладают правом на жизнь, свободу и активные действия по отношению к противоположному полу… от каждого по его сперме, каждой по ее яйцеклетке…»

Первая группа Лиги Шеппарда Мибса появилась в Олбани. Принявшие ее присягу клялись жениться только на тех женщинах, которые заявят во время церемонии — «Обещаю любить, почитать и подчиняться». Таких маскулинистских подгрупп становилось все больше и больше: клуб «Сигара и Плевательница», братство «Соблазняй и бросай», общество «Я ничем не обязан бабам».

Оба основоположника поровну делили доходы от движения, и оба богатели. Мибс сделал целое состояние на своей книге «Мужчина был создан первым», которая считалась библией маскулинизма. Что же касается Поллиглова, то его преуспеяние превзошло все границы его жадности, а она была недюжинной.

Он уже не занимался мужской одеждой, полностью посвятив себя производству этикеток и ярлыков. Он изготавливал наклейки для мужских свитеров, внутренней стороны коричневых котелков, сигарных оберток и металлические именные таблички для шпаг. Лишь один предмет производился на его фабрике. Он испытывал непреходящее теплое чувство к легендарному маленькому тряпичному мешочку «Натуральный Гульфик Поллиглова»: казалось, эта вещица объединяла его с соотечественниками и давала ему возможность соразделять их победы и неудачи.

Впрочем, все права по-прежнему принадлежали Поллиглову.

Огромный ассортимент изделий выпускался только с его санкции, которая давалась отнюдь не бесплатно. Ни один производитель в трезвом уме не мог и помыслить, чтобы новая модель спортивной машины, вращающегося стула для офиса или, скажем, грыжевого бандажа вышла без наклейки «Маскулинистское движение Америки». Мода требовала своего: мужчины, даже не являвшиеся маскулинистами, отказывались что-либо покупать, если на изделии не было магической фразы, заключенной в знакомый голубой равнобедренный треугольник. Несмотря на географические различия, повсюду в мире — на Цейлоне, в Эквадоре, Сиднее и Нигерии мужчины требовали эту наклейку и платили за нее немалые деньги.

Наступил век столь долго отсутствовавшего и столь долгожданного мужского рынка. И П. Эдвард Поллиглов стал всемирным сборщиком налогов с его доходов.

Он вел дело и увеличивал свое состояние. Мибс руководил организацией и укреплял свою власть. Прошло три года, прежде чем между ними разразился конфликт.

Большую часть жизни Мибс был неудачником — он научился глотать обиды, заливая их клокочущей внутри яростью. И шпаги, которые он пристегнул к мужским телам, преследовали не только декоративную цель.

«Шпаги, — писал он в «Волосатой Груди», — столь же противоестественны для женщин, как усы или борода» Таким образом, неостриженная борода и свисающие усы стали отличительным знаком приверженцев маскулинизма. Но если мужчина зарастал шерстью, как леопард, и разгуливал со шпагой, мог ли он продолжать разговаривать на пониженных тонах, как евнух? Мог ли он по-прежнему передвигаться неуверенной походкой кормильца семьи? Нет, ему это уже не пристало! Вооруженный мужчина должен был вести себя как вооруженный мужчина, он должен был гордо ходить, он должен был рычать, он должен был драться, он должен был уметь бросить вызов.

Но он должен был уметь и принять вызов.

Встречи по боксу сначала вызвали разногласия. Затем в каждой маскулинистской ложе стали преподавать фехтование и стрельбу из пистолетов. В результате чего постепенно был реанимирован и взят на вооружение Дуэльный кодекс в полном своем объеме.

Первые дуэли проводились в стиле студенческих корпораций немецких университетов. Глубоко в подвалах своих лож, дуэлянты в хорошо защищенных костюмах и масках обрушивались со шпагами друг на друга. На вечеринках и в супермаркетах непринужденно обсуждались полученные противниками царапины, которые с гордостью демонстрировались окружающим, и системы подсчета баллов, не поощрявшие оборонительную тактику.

Но мальчики есть мальчики. А мужчины должны быть мужчинами. Посещение спортивных состязаний начало резко сокращаться: не указывало ли это на то, что заработали какие-то другие здоровые механизмы?

Не естественнее ли самим принимать участие в схватках, чем заниматься имитацией борьбы?

И дуэли начали приобретать серьезный характер. Когда действительно затрагивались вопросы чести, маски и защитные костюмы снимались, и выбеленный подвал ложи заменялся лесной опушкой па рассвете. Там отсекалось ухо, здесь располосовывалось лицо и протыкалась грудь. Победитель шумно праздновал свою победу; умиравший или получивший серьезную рану упрямо настаивал, что упал на антенну собственной машины.

Дуэльный комплекс требовал от всех участников — дуэлянтов, секундантов и присутствующих хирургов — соблюдения тайны. Поэтому, несмотря на мощный общественный протест и поспешно изданные новые законы, мало кого удавалось наказать. Мужчины из самых разных социальных слоев стали рассматривать дуэль как единственный приемлемый способ разрешения конфликтов.

Интересно отметить, что шпагами на рассвете в основном пользовались на востоке страны. К западу от Миссисипи дуэлянты появлялись на главной улице в полдень и сходились с противоположных концов с пистолетами в кобурах. Улицы пустели после предварительного оповещения, представителям полиции в это время рекомендовалось обратить свое внимание на другие участки. По сигналу дуэлянты начинали сходиться на негнущихся ногах; по второму сигналу они выхватывали пистолеты и стреляли. Живых или мертвых их закидывали в пикап, который с заведенным мотором стоял поблизости, а местная маскулинистская ложа приступала к обсуждению достоинств и недостатков дуэли, а также обеспечивала медицинское обслуживание и подготовку к похоронам.

Впрочем, в каждом отдельном месте вырабатывались свои традиции. В больших городах практиковалась Чикагская дуэль, заключавшаяся в том, что дуэлянты съезжались на машинах, которыми управляли близкие друзья. Как только машины оказывались друг против друга, противники, высунувшись из окон, начинали палить из автоматов до полного удовлетворения, с тем лишь ограничением, что стрельба должна была прекращаться, как только машины разъезжались в разные стороны. К несчастью, в пылу стрельбы, мало кто вспоминал об этом, и уровень смертности водителей и ротозеев, не говоря уже о секундантах, резко подскочил.

Пожалуй, страшнее Чикагской дуэли были только орды бородатых вооруженных мужчин с сигарами и гульфиками, которые, напившись допьяна, шатались по ночным улицам, распевая похабные песни и выкрикивая невнятные ругательства перед темными окнами учреждений, в которых они работали. Или толпа, обрушившаяся на Лигу избирательниц и вышвырнувшая не только документы, но и самих дам на улицу, как кучу мусора. Маскулинизм начинал демонстрировать свою не самую привлекательную сторону.

Встревоженный Поллиглов потребовал положить конец безобразиям.

— Ваши последователи становятся неуправляемыми, — заявил он Мибсу. — Надо вернуться к теоретическим основам маскулинизма. Давайте ограничимся гульфиком, бородой и сигарой. Нельзя восстанавливать против нас всю страну.

— А в чем, собственно, дело? — изумился Мибс. — Пара мальчиков подралась, а феминистская пропаганда раздула это в невесть что. А вот я, например, получаю письма от женщин, которые счастливы, что мужчины вновь обретают гордость и галантность, что они готовы защищать их, не жалея собственной крови.

А когда Поллиглов попытался настаивать, аргументируя это тем, что он — основоположник, Мибс заявил, что именно он непререкаемый духовный вождь маскулинизма и как он скажет, так и будет. К тому же в любой момент он может выбрать другую наклейку для официальных изделий движения.

Старик с трудом покорился этому, похлопал Мибса по мощному плечу и, произнеся пару примирительных фраз, вернулся в свой офис. С этого дня он стал бессловесной марионеткой. Время от времени Поллиглов появлялся на публике как Отец-основатель, но в основном тихо жил в своем шикарном небоскребе под названием «Башня Гульфика».

Но ох уж эта ирония истории! В тот же самый день в движении появилась новая робкая фигура, которую Мибс в своем величии презрительно не заметил. Как Троцкий не заметил Сталина.

II Дорсблад

Восставшие в калифорнийском городке маскулинисты разгромили местную тюрьму. Были освобождены карманники, грабители и пропойцы, а вместе с ними и человек по имени Генри Дорсблад, проведший восемнадцать лет за решеткой за неуплату алиментов.

Именно Дорсблад придал маскулинизму политическую направленность и неповторимое своеобразие. Кому хоть раз довелось слышать рев десятитысячной толпы мужчин, тот навеки запоминал:


С запада пришел Хэнк Дорсблад!

Этот парень для нас друг и брат!

Лучший гульфик у него — это факт!

Где найдешь такого парня, как Дорсблад?!


Генри Неистовый, Генри-Вездеход, Задай-Им-Жару Генри, Пошли-Их-к-черту-Дорсблад — таков был герой, захвативший воображение американцев как никто другой со времен Билли-Кида[2]. И как Билли-Кид, Генри Дорсблад с физической точки зрения был абсолютно невзрачным человеком.

Низенький, рано облысевший, со слабовольным подбородком и уже наметившимся брюшком, молодой Дорсблад не представлял никакого интереса для большинства женщин. Однако его квартирная хозяйка принудила его к браку, когда Дорсбладу было всего лишь двадцать два года, тут же приобретя на двенадцать тысяч долларов всяких бытовых приборов для экономии собственного труда и, естественно, ожидая, что ее юный муж окажется добросовестным и покладистым кормильцем.

Дорсблад оправдывал ее ожидания в течение нескольких изнурительных лет, работая на двух ставках и еще подрабатывая по выходным. Он был квалифицированным программистом по компьютерному составлению платежных ведомостей: в его время такие специалисты заменяли по два полных штата бухгалтеров и получали довольно высокие оклады. Однако изобретение самопрограммирующегося компьютера разрушило эту идиллию.

И в возрасте двадцати пяти лет Генри Дорсблад оказался безработным. Он стал одним из нищих полуголодных программистов, которые бродили по улицам в поисках работы на день в какой-нибудь старомодной, технически не оснащенной конторе.

Он предпринимал отчаянные попытки найти место монтера по обслуживанию компьютеров. Но двадцать пять лет — возраст уже немалый, и в отделах кадров его относили к разряду «старший служащий первого разряда». В течение некоторого времени он зарабатывал на жизнь как уборщик компьютерного зала, выметая круглые и продолговатые кусочки бумаги, выбитые из перфокарт и перфолент. Но и здесь его потеснили наука и производство. Была изобретена машина по сбору мусора, и Дорсблад снова оказался на улице.

Когда счет в банке похудел до опасного предела, миссис Дорсблад подала на своего мужа в суд за то, что тот не обеспечивает семью, и он отправился за решетку. Она получила развод и вполне разумные алименты — три четверти от максимальной зарплаты. Но так как Дорсблад не мог уплатить даже первого взноса в качестве жеста доброй воли, его продолжали держать в тюрьме.

Раз в год его посещала коллегия женщин-судей, интересовавшаяся тем, какие им были приложены усилия за последние двенадцать месяцев, чтобы реабилитироваться. Когда же Дорсблад хитро обходил вопрос, разражаясь речью о том, как трудно найти работу сидя в тюрьме, его сурово отчитывали и требовали от тюремной администрации примерно наказать виновного. Дорсблад стал угрюмым и замкнутым, он превратился в типичного злостного алиментщика.

Прошло восемнадцать лет. Его жена трижды выходила замуж, двух мужей отправила в могилу, а третьего тоже засадила за решетку. Однако на судьбу Генри Дорсблада прискорбная участь его преемников никак не повлияла, и он продолжал пребывать за решеткой. Он научился гнать самогон в банке под своей койкой и, что еще важнее, получать удовольствие от его употребления. Он научился скатывать сигареты из туалетной бумаги и собирать табак из окурков, брошенных охранниками. И еще он научился думать.

Восемнадцать лет он размышлял над своими ошибками, реальными и инкриминированными ему обществом, изучал породившие их социальные проблемы, читал признанных классиков в области взаимоотношений между полами: Ницше, Гитлера, маркиза де Сада, Магомета. Именно на этот период интенсивных размышлений и глубинного самоанализа мы должны обратить внимание, если хотим понять, каким образом из скромной, невыразительной личности вырос красноречивый бунтарь и один из наиболее проницательных политических лидеров своего времени.

Толпа маскулинистов освободила Генри Дорсблада, который возглавил шествие подвыпивших спасителей вместе с ликующими узниками. Отбивая такт на каске охранника, он обучал их бунтарской, песне, сложенной им тут же на месте.

С его мнением начинало считаться все больше и больше людей. Будучи вторично арестованным в другом штате и ожидая вынесения приговора, Дорсблад отказался беседовать с губернатором штата, так как этот пост занимала женщина. «Свободнорожденный мужчина, — утверждал он, — не может допустить политического или правового господства над собой какой-то женщины».

Губернаторша улыбнулась, глядя на толстенького коротышку, который распевал, закрыв глаза и подпрыгивая на месте: «Кухни и юбки! Мечты и чадры! Гаремы и бордели!» Но неделю спустя ей было уже не до улыбок, когда последователи Дорсблада разгромили и эту тюрьму, вынеся его на своих плечах. И уж совсем она заскучала через год, когда потерпела поражение на выборах, — тем более, что и то, и другое происходило под аккомпанемент все той же песни.

Перестал улыбаться и Шеппард Л. Мибс после появления Генри Дорсблада на «Бое Быков». Тот заявил о себе как о мощной политической силе, с которой не осмеливались соперничать ни один штат и ни один губернатор. И почти все телезрители Соединенных Штатов и Канады наблюдали, как Национального президента маскулинизма Шеппарда Мибса заслонила фигура Неистового Генри.

На следующий день вся страна цитировала вынесенный Дорсбладом приговор современному обществу: «Женщины нуждались в правовой защите, когда они занимали более низкое положение на социальной лестнице по сравнению с мужчинами. Теперь они обладают и равноправием и правовой защитой. Нужно выбрать что-нибудь одно!»

Репортеры и журналисты обсуждали его пифийское пророчество: «За каждой удачливой женщиной стоит неудачник мужчина!»

Все обсуждали выдвинутые им биопсихологические законы: «Мужчина, не наслаждающийся властью в течение дня, не может быть сильным ночью. Импотент в политике становится импотентом в постели. Если женщины хотят иметь любвеобильных мужей, они прежде должны дать им возможность стать героическими личностями».

На самом деле Дорсблад всего лишь пересказывал статьи Мибса, которыми он зачитывался в своей тюремной камере. Но пересказывал он их с убежденностью Савонаролы, с пылом и фанатизмом истинного, пророка. И, как многие обратили на это внимание, он оказывал одинаковое воздействие как на мужчин, так и на женщин.

Женщины стекались толпами, чтобы послушать, как Дорсблад клеймит их пол. Они теряли сознание, когда он насмехался над их недостатками, рыдали, когда он осуждал их бесстыдство, и кричали «да!», когда он призывал их отказаться от своих прав и вернуться к подобающей им роли «дам».

Толпились мужчины, роились женщины. С появлением Дорсблада количество членов движения возросло втрое. Его слово стало законом.

Он добавил еще одну деталь к маскулинистскому костюму — длинное орлиное перо, воткнутое в тулью котелка. По всему миру началась безжалостная охота на орлов, перья с которых обдирались и поставлялись на американский рынок. Дорсблад добавил третий воинствующий принцип к двум первым, заявленным Миб-сом и Поллигловом: «Никакой правовой дискриминации без соответствующих правовых привилегий». Мужчины отказывались быть кормильцами и солдатами, пока их не признавали главами в их семьях. Суды были завалены исками против жен, в то время как Маскулинистское общество обещало поддержку каждому, кто вступал в великую битву за «Привилегии Пениса».

Дорсблад одерживал победы повсюду. Когда он потребовал себе как лидеру маскулинизма отдельный офис, своими размерами превосходящий конторы всяких там Основателей и Президентов, Мибс спорил и сопротивлялся, но в конце концов ему пришлось уступить. Когда Дорсблад изобрел для себя специальный гульфик в горошек, Мибс поухмылялся и снова был вынужден согласиться. Но когда он попробовал наложить лапу на высшую цель маскулинизма — Девятнадцатую поправку, Мибс тут же разразился передовицами, в которых выступил против безответственных нововведений и требовал, чтобы выборы снова проводились в салунах, а решения принимались в прокуренных залах.

На первом национальном съезде маскулинистов в Мэдисоне, штат Висконсин, старина Шеп уже безропотно восседал вместе со Старой Перечницей с краю от трибуны, вместе со всеми криками и топаньем приветствуя громоподобные заявления Неистового Генри: «Наша цивилизация принадлежит мужчинам! Мужчины ее создали, и мужчины ее разрушат, если не отвоюют свои права!» Он покатывался со смеху над уже затасканными шуточками Дорсблада типа: «Я растил своего мальчика не для того, чтобы он становился домохозяйкой» или «Назовите мне хоть одну женщину, которая когда-либо…» И когда толпа принялась маршировать по залу, распевая гимн Отзыва Поправки, Мибс уже шел сразу вслед за Неистовым Генри:


Бей! Бей! Бей! избирательные урны!

Круши! Круши! Круши! кабинки для голосований!..


Зрелище было захватывающим: две тысячи делегатов от всех штатов — ритмично подпрыгивающие котелки на головах, величественно покачивающиеся орлиные перья, болтающиеся гульфики и все это в густом облаке сигарного дыма, вздымавшегося вверх как символ наступления мужского тысячелетия. Усатые бородатые мужчины приветствовали один другого хриплыми голосами, ударяя друг друга по плечам; они топали по полу с таким энтузиазмом, что, когда дело дошло до голосования, выяснилось, что делегация от Айовы в полном составе провалилась в подвал.

Но ничто не могло испортить настроение этой толпе. Тех, кто получил серьезные травмы, госпитализировали, а тех, кто всего лишь переломал ноги и ключицы, с гоготом подняли наверх для проведения голосования. Делегаты с ревом единогласно приняли целый ряд резолюций.

РЕШЕНО: что Девятнадцатая поправка к Конституции Соединенных Штатов, гарантирующая женщинам всеобщее избирательное право, противоестественна с биологической, политической и моральной точек зрения и является основной причиной наших национальных бед…

РЕШЕНО: оказывать все необходимое давление на политических деятелей, как находящихся у власти, так и претендующих на нее…

РЕШЕНО: что данный съезд является решающим…

РЕШЕНО: что мы, нижеподписавшиеся…

Это происходило в год выборов в Конгресс.

Для каждого штата был разработан свой план борьбы. Были созданы специальные координационные комитеты по работе с молодежью, меньшинствами и религиозными группами. Каждый член Маскулинистского общества имел свое поручение: добровольцы с Мэдисон-авеню проводили вечера за выпуском пропагандистских бюллетеней; горняки Пенсильвании и фермеры из Небраски посвящали свои субботы беседам с обитателями домов престарелых.

И всеми ими неустанно руководил Генри Дорсблад, требуя от каждого еще больших усилий, заключая сделки и с республиканцами, и с демократами, и с реформаторами, и с боссами крупных городов, и с ветеранами войн, и с пацифистами.

— Мы должны победить, пока оппозиция не опомнилась! — подбадривал он своих приверженцев.

Политики, обезумевшие от напряжения, боялись твердо заявить о своем выборе. «Женщины представляют собой более многочисленную и лояльную часть избирателей по сравнению с мужчинами, — указывали они, — и если дело дойдет до открытой борьбы, то женщины победят». Мускулинисты давили, но и не только давили.

Тут-то и раздался голос Неистового Генри, призывавшего всех женщин во имя их же собственного счастья положить конец долгой зиме феминизма. Польщенные одним тем, что Генри Дореблад обращался к ним с просьбой, многие дамы попросту потеряли головы. В Маскулинистском обществе организвалась женская подгруппа — «Подруги Гульфика», которая начала быстро увеличиваться. На кандидаток в Конгресс столь яростно обрушивались представительницы их собственного пола, что те вынуждены были потребовать от полиции специальной защиты на каждом общественном митинге.

— Иди погладь рубашки своему мужу! — орали мас-кулинистки. — Отправляйся домой — у тебя ужин подгорает!

За неделю до выборов Дореблад выпустил бригады «Прямого действия». Группы мужчин в гульфиках и котелках захватывали общественные здания по всей стране и приковывали себя цепями у входа. Пока представители закона при помощи пил и ацетиленовых горелок пытались освободить их от оков, они громко распевали новую литургию: «Женщины! Отдайте нам свои голоса, и мы вернем вам ваших мужчин! Мы нуждаемся в ваших голосах для победы — вы нуждаетесь в нашей победе! Женщины! Отдайте нам свои голоса в день выборов!»

«Куда делась гордость и надменность маскулинизма? — с иезуитским сарказмом вопрошали оппоненты. — Неужели Венцы творения молят слабый пол о помощи?! Как не стыдно!»

Но последователи Дорсблада не обращали внимания на эти насмешки. Женщины должны были добровольно вернуть неправедно полученное ими избирательное право. Тогда они сами обретут счастье, их мужчины обретут счастье, и все вернется на свои места. А если они не сделают этого по доброй воле, ну что ж, мужчины — сильный пол. Возможны варианты…

На этой зловещей ноте и наступил день выборов.

Одну четверть нового Конгресса составили сторонники маскулинизма. Другая, большая часть сочувствующих все еще недоумевала, откуда дует ветер.

Однако маскулинистам удалось добиться контроля над тремя четвертями законодательных органов. Таким образом, они получили право ратифицировать конституционную поправку, которая уничтожала избирательное право женщин в Америке, если билль об отмене поправки будет принят Конгрессом и одобрен штатами.

Взоры нации были обращены на Капитолий. Все руководители движения, имевшие хоть какой-нибудь мало-мальский вес, спешили туда для усиления маскулинистского лобби. Оппоненты, вооруженные машинками и ксероксами, тоже текли рекой.

Антимаскулинисты представляли из себя странную смесь. Ассоциация выпускниц женских колледжей боролась за пальму первенства с Дочерями 1776-го года; издатели либеральных еженедельников пренебрежительно посматривали на консервативно настроенных лейбористских лидеров, которые, в свою очередь, посмеивались над аскетичного вида молодыми людьми в клерикальных воротничках. Грузные журналистки с горящими глазами смешивали с грязью худощавую, модно одетую миллионершу, поспешно вернувшуюся из Европы в связи с разразившимся кризисом. Респектабельные матроны из Ричмонда негодовали по поводу научных эскапад сторонников контроля за рождаемостью из Сан-Франциско. Все они яростно спорили друг с другом, предлагая совершенно различные планы действия, чем только забавляли своих противников, щеголявших в гульфиках, котелках и с сигарами в зубах. Но сама их разношерстность должна была заставить задуматься не одного законодателя: уж слишком это напоминало разнородность самой Америки.

Билль об отзыве Девятнадцатой поправки бродил по бесконечным лабиринтам Конгресса, то исчезая в редакционной комиссии, то снова появляясь. Повсюду проходили демонстрации «за» и «против». Газеты стойко придерживались той или иной позиции в зависимости от взглядов владельцев и иногда — читателей. Лишь «Нью-Йорк Таймс» продолжала высоко держать голову, указывая, что проблема чрезвычайно сложна, и призывала к обдуманному решению, каким бы оно ни было.

Получив минимальную поддержку в Сенате, билль отправился в палату представителей. В этот день маскулинисты и антимаскулинисты боролись за места на галерее. Неистового Генри и его последователей пропустили лишь после того, как они сдали свои шпаги.

У их оппонентов силой изъяли огромный плакат, тайно пронесенный на галерею, который гласил: «Конгрессмен! Твоя бабушка была суфражисткой!»

Несмотря на протесты многих законодателей, предпочитавших остаться неизвестными, было принято решение о поименном голосовании. Каждый голос вызывал такой взрыв негодования и приветствий, что в конце концов спикеру пришлось отложить свой сломанный молоток. Оба списка «за» и «против» шли бок о бок, маскулинисты лишь ненамного опережали противников, правда, это опережение было стабильным. И наконец, стало очевидно, что тупик неизбежен. Для принятия законопроекта не хватало одного голоса, чтобы получить необходимое большинство в две трети.

Именно тогда Элвис Боракс — представитель от Флориды, пропустивший свою очередь, поднялся и заявил, что он принял решение, кому отдать свой голос.

Напряжение достигло своего предела — все замерли в ожидании, кому конгрессмен Боракс отдаст свой решающий голос. Женщины зажимали себе рты носовыми платками; сильные мужчины слабо всхлипывали. Даже охрана покинула свои посты и глазела на человека, в руках которого оказалась судьба нации.

Трое стояли на балконе бок о бок — Неистовый Генри, Старина Шеп и седовласая Старая Перечница. Кулаки их сжимались, словно стискивая эфесы невидимых шпаг. Смертельно побледнев, юный конгрессмен взирал на их замершие силуэты.

— Я голосую против, — наконец выдохнул он. — Я голосую против законопроекта.

И тут все взорвалось. Крики, вопли. С большим трудом охране, несмотря даже на вызванное подкрепление, удалось очистить галерею. Десятки людей были затоптаны, среди них престарелый вождь индейцев чиппе-вайя, приехавший в Вашингтон, чтобы подать иск против правительства, и оказавшийся на галерее лишь потому, что на улице шел дождь.

Конгрессмен Боракс поведал о своих чувствах в телевизионном интервью.

— У меня было такое чувство, что я заглядываю в свою собственную могилу. И все же я не мог не проголосовать именно так. Меня об этом просила мама.

— Неужели вам не было страшно? — интересовался журналист.

— Очень страшно, — признавался Боракс. — Но в то же время я ощущал в себе невероятную отвагу.

Рассчитанный политический риск оправдал себя. С этого дня Боракс возглавил контрреволюцию.

III Контрреволюция

Антимаскулинисты одновременно приобрели идеолога и военачальника.

Пока тридцать семь штатов либерализировали бракоразводные законы в пользу мужей, разрозненные группы оппозиции примыкали к лозунгу, выдвинутому юным конрессменом из Флориды. Только так они могли игнорировать обвинения в «извращенном феминизме» и не обращать внимания на ярлыки «подъюбочники» и «маменькины сынки».

Два года спустя они настолько окрепли, что смогли выдвинуть своего кандидата в президентскую администрацию. Впервые за много десятилетий в исполнительный совет избрали мужчину — Элвиса Боракса.

После проведения консультаций с избирателями и партийными руководителями, а также, ориентируясь на свою интуицию и склонности, Боракс решил выбрать для себя «материнскую» платформу.

Он объяснял, что не женился потому, что в нем нуждалась его мать. Ей было восемьдесят три года, и она была вдовой; что могло быть важнее ее счастья? Пусть страна живет по никогда еще не подводившему закону: «Мать знает лучше всех».

По всей стране начали расходиться фотографии хрупкой пожилой дамы в окружении звезд. Когда же Дорсблад отпустил какое-то едкое замечание по ее адресу, Боракс ответил песней собственного сочинения, тут же занявшей первое место в хит-параде. Пластинка с ее записью является одним из замечательных политических документов, свидетельствующих о жизнеспособности наших славных традиций. С легким завыванием Боракс пел своим чистым тенором:


Слава материнству! Моим сердцем правит мать!

Нет, никто ее назвать не сможет словом «блядь»!


Затем последовала знаменитая речь «Крест из шпаг», которую Боракс произносил снова и снова на встречах с избирателями, церковных празднествах, окружных ярмарках и собраниях.

«Перестаньте приклеивать к лону человечества этот злосчастный гульфик! — грохотал он. — Не смейте распинать женщин на кресте из шпаг!»

«И знаете, почему этого нельзя делать? — вопрошал он, потрясая над головой правой рукой. — Знаете ли вы?»

Аудитория замирала в ожидании с открытыми ртами и горящими глазами.

«Потому что, — наконец, тихим шепотом отвечал оратор, — это огорчает вашу маму».

Это была действительно отчаянная кампания, призванная решить все раз и навсегда. Дорсбладиты требовали окончательно разобраться с избирательным правом, Боракс призывал к тому, чтобы маскулинизм признали преступным родом деятельности.

Партия маскулинистов выдвинула своего кандидата. Им оказалась главный делегат от Америки на мирной конференции по разоружению в Париже незабвенная миссис Странт.

На всех выступлениях Клариссиму Странт сопровождали трое ее рослых сыновей с бейсбольными битами наперевес. У нее также имелся таинственный муж, занятый «мужской работой». На изредка появлявшихся в газетах фотографиях он стоял с охотничьим ружьем, на фоне доброй гончей, выгонявшей из кустов дичь. Его лицо не было запоминающимся, но что-то в посадке его головы свидетельствовало, что он не потерпит глупостей ни от кого, а особенно от женщин.

Неистовый Генри и Домохозяйка Клариссима вместе составляли замечательный тандем. Сначала на эстраде прыгал Дорсблад с воинственно раскачивающимся гульфиком — он обличал, требовал и предавал анафеме. Затем наверх поднималась Клариссима Странт. Ответив на его галантный поклон низким реверансом и расправив белый в красную горошину передник, который она всегда носила, Клариссима приступала к неторопливому рассказу о том, как приятно быть женщиной в истинно мужском мире.

Когда она опускала свою материнскую руку на бейсбольную кепочку младшего сына, и нежно шептала: «О нет, я не воспитывала своего мальчика маменькиным сынком!»; когда она, откинув назад голову, гордо заявляла: «Один день стирки и мытья посуды доставляет мне больше удовольствия, чем десять лет законодательной и политической деятельности!»; когда, протянув свои пухленькие ручки к слушателям, она молила: «Пожалуйста, отдайте мне свой голос! Я буду последней женщиной-президентом!» — какой избиратель из плоти и крови мог остаться равнодушным?

С каждым днем на улицах становилось все больше и больше маскулинистских гульфиков и вспомогательных дамских отрядов в турнюрах и передниках.

Несмотря на дурные предчувствия, вся интеллектуальная элита страны собралась под материнское знамя Боракса, воспринимавшееся как единственная альтернатива тому, что они называли сексуальным фашизмом. В народе их называли Яйцеголовыми Суфражистами. К этому времени они с грустью начали замечать, что предвыборная кампания подтверждала древний американский миф, который явно побеждал, будучи воплощенным в жизнь.

Ибо Боракс выступал в роли Верного Сына, размахивающего фотографией своей матери по всем Соединенным Штатам. В то время как Клариссима Странт была истинным воплощением Материнства, и она убеждала избирателей голосовать за маскулинизм.

Что за президент получится из нее? Станет ли эта сладкоголосая волевая женщина делиться властью с Дорсбладом, если они победят? Находились и такие, кто предполагал, что она попросту совершала хитрый политический маневр, поставив на верную лошадку; другие, основываясь на неоспоримом сходстве миссис Странт с пресловутой Нетти-Энн Дорсблад, утверждали, что между крапчатым передником и гульфиком в горошек существовала любовная связь. Сегодня все это представляется досужими домыслами.

Безусловно известно только одно: что в каждой букмекерской конторе и в каждом брокерском офисе маскулинисты преобладали с соотношением три к двум. Что ведущий журнал вышел с обложкой, на которой был изображен огромный гульфик с подписью «Мужчина Года». Что Генри Дорсбладу начали наносить полуофициальные визиты представители Объединенных Наций и члены дипломатического корпуса. Что распродажи сигар, котелков и шпаг проходили при огромном стечении народа, а П. Эдвард Поллиглов купил небольшое европейское государство, которое после эвакуации обитателей превратил в площадку для гольфа.

Конгрессмен Боракс в предчувствии поражения впал в истерику. Искристая улыбка исчезла с его нежного, гладко выбритого лица. Он начал выдвигать безрассудные обвинения. Он инкриминировал своим политическим противникам коррупцию и должностные преступления. Он взваливал на них ответственность за убийства, шантаж, грабеж, симонию, подлог, кражу детей, сутяжничество, изнасилование, интеллектуальную жестокость, бесчестие и клятвопреступление.

И как-то вечером в телевизионных дебатах он перегнул палку.

В это время Шеппард Леонидас Мибс, слишком долго смирявшийся со своим положением на вторых ролях, дал наконец волю темпераменту и восстал, попробовав создать новую отдельную группу «Анонимные Маскулинисты». Ее члены присягали соблюдать жесткий целибат и не иметь ничего общего с женщинами, за исключением опосредованного участия в воспроизводстве с помощью искусственного осеменения. Под авторитарным руководством Мибса в звании Великого Магистра они сосредоточили свою деятельность на тайной подготовке общенационального саботажа Дня Матери, на установке бомб замедленного действия в бюро по выдаче брачных соглашений и на проведении внезапных ночных рейдов на такие не разделенные по половому признаку организации, как Ассоциация Учителей и Родителей.

Все это могло бы радикально изменить судьбу маскулинизма, если бы, увы, один из доверенных людей Мибса не продал всю информацию Дорсбладу за портсигар. Старина Шеп вышел с бледным видом после беседы с Неистовым Генри, и по одному мановению его руки «Анонимные Маскулинисты» были распущены.

Но Мибс продолжал роптать и ждать своего часа. И вот во время телевизионных дебатов, когда конгрессмен Боракс принялся отчаянно опровергать Клариссиму Странт, Шеппард Мибс, наконец, выступил от своего собственного имени.

Видеозапись этих исторических дебатов была уничтожена во время диких бунтов, разразившихся в день выборов двумя неделями позже. Поэтому сейчас невозможно реконструировать точный ответ Боракса на обвинение миссис Странт, что он является «орудием женщин с Уолл-стрит и феминисток с Парк-авеню».

Все, однако, сходятся во мнении, что начал он с вопля: «А твоими друзьями, Клариссима Странт, твоими друзьями руководят…»

Но что он сказал дальше?

Было ли это «обанкротившиеся экс-гомосексуалисты», как утверждал Мибс?

Или «обанкротившиеся экс-гетеросексуалы», как сообщали некоторые газеты?

Или «обанкротившиеся, озверевшие экс-гомо сапиенсы», на чем настаивал сам Боракс до своего смертного часа?

Как бы там ни было, первая часть явно относилась к П. Эдварду Поллиглову, а вторую Мибс отнес на свой счет.

Уже на следующий день газеты от побережья до побережья вышли с заголовками:

«Мибс считает себя смертельно оскорбленным и вызывает Боракса на дуэль».

Три или четыре последующих выпуска хранили гробовое молчание. Америка ждала, затаив дыхание. Затем последовало:

«Дорсблад недоволен и требует, чтобы Мибс отказался от своих намерений».

И:

«Старая Перечница молит Старину Шепа: «Не пачкай об него свои руки»».

Но:

«Непоколебимый Мибс требует смерти».

А также:

«Клариссима Странт говорит: «Это мужское дело».

Тем временем противоположная сторона подходила к проблеме неуверенно и робко:

«Боракс обещал маме не участвовать в дуэли».

Однако это не слишком согласовывалось с новыми вкусами публики. Поэтому был испробован другой подход:

««Кандидат на пост главы исполнительной власти не может нарушать закон!» — заявляют священнослужители».

Поскольку это тоже произвело мало впечатления:

«Конгрессмен готов извиниться: «Беру назад слова, которых я не говорил».

Но, к несчастью:

«Шеп заявляет: «Позор! Или Боракс будет драться со мной, или распишется в своей трусости».

Кандидат и его советники, осознав, что обратного пути нет, смирились:

«Дуэль между Мибсом и Бораксом назначена на понедельник. В качестве секунданта приглашен чемпион по поднятию тяжестей».

«Молись за меня, — просит Боракс мамочку, — за своего дорогого мальчика, живого или мертвого».

«Нобелевский лауреат приглашен в качестве наблюдающего хирурга».

Боракс с десятком советников заперся в гостиничном номере, чтобы обдумать вопрос со всех сторон. Все курили сигары — впрочем, делали они это только в условиях величайшей конспирации. На людях они лишь жевали мятные таблетки.

Выбор оружия предоставили им, и сделать этот выбор было нелегко. Чикагскую дуэль тут же отвергли как слишком недостойную форму, способную лишь опорочите образ будущего президента. Помощник менеджера по проведению кампании Боракса — видный негр еврейского происхождения из испаноязычного района Лос-Анджелеса — предложил способ, основанный на подготовке, приобретенной кандидатом еще в колледже. Он посоветовал выкопать два окопа на расстоянии двадцати пяти ярдов друг от друга и кидаться ручными гранатами до тех пор, пока один из участников благополучно не взорвется.

Однако все присутствовавшие понимали, что за ними строго и взыскательно следит сама История, а она требовала традиционного подхода — шпаги или пистолеты. И надо признать, что Боракс в отличие от своего противника не владел ни тем, ни другим. В результате выбор был остановлен на пистолетах, — дальность расположения дуэлянтов, а также сопутствующие атмосферные условия могли оказаться на руку.

Стало быть, пистолеты. И только один выстрел, чтобыобеспечить дуэлянтам возможность выжить. Но где?

Мибс настаивал на высотах Уихокен в Нью-Джерси, ссылаясь на их историческую значимость. «Вдоль базальтовых столбов вполне можно расположить трибуны, — указывал он, — и взимать соответствующую плату за вход». Сборы могли быть использованы обеими партиями для покрытия расходов на агитационную кампанию.

Советники Боракса поддерживали эту идею. Но их смущали исторические ассоциации, связанные с этим местом: именно в Уихокене оборвалась многообещающая политическая карьера юного Александра Гамильтона. С этой точки зрения, выгоднее было бы выбрать какое-нибудь уединенное местечко, овеянное победой неопытной и неумелой армии Джорджа Вашингтона. К решению вопроса подключили партийного казначея, занимавшегося в частной жизни торговлей недвижимостью в Новой Англии.

Но открытым оставался вопрос стратегии.

Целая ночь была посвящена дебатам относительно разных уловок и хитростей: от подкупа и запугивания секундантов до предложения, чтобы Боракс выстрелил, не дожидаясь сигнала: этическая сторона, как утверждали сторонники этого предложения, будет замята последующими обвинениями и контробвинениями в прессе. Они разошлись, так ни о чем и не договорившись, за исключением того, что вменили Бораксу в обязанность интенсивно заниматься под руководством чемпиона Соединенных Штатов по стрельбе в течение оставшихся двух суток и улучшать свой глазомер для достижения каких-либо положительных результатов.

Утром в день дуэли кандидат пребывал в мрачном расположении духа. Последние сорок восемь часов он безвылазно провел на стрельбище. Он жаловался на страшную боль в ухе и горестно утверждал, что меткость его улучшилась не намного. Всю дорогу до места дуэли он сидел молча, печально свесив голову на грудь, пока его спутники в официальных костюмах спорили и препирались, предлагая то один, то другой способ.

Вероятно, он пребывал в состоянии полной паники. Только этим можно объяснить его решение воспользоваться планом, который не был одобрен никем из его окружения, — беспрецедентное и крайне серьезное нарушение политических норм.

Боракс не блистал ученостью, но он довольно хорошо знал американскую историю. Он даже написал серию статей во флоридскую газету под общим заголовком «Когда кричал орел», посвященных таким великим событиям в истории нации, как отказ Роберта Ли возглавить Союзные войска и отмена низких тарифов на серебро Уильямом Маккинли. И пока черный лимузин мчался к полю чести, он перебирал этот компендиум мудрости и патриотичности в поисках ответа на свой вопрос. И, наконец, он нашел то, что искал, в биографии Эндрю Джексона.

За много лет до своего возвышения седьмой президент Соединенных Штатов оказался в ситуации, очень сходной с той, в которой теперь пребывал Элвис Боракс. Вынужденный драться на дуэли с подобным же противником и ощущая, что нервы у него напряжены до предела, Джексон решил позволить выстрелить своему врагу первым. Когда же тот ко всеобщему удивлению промахнулся, и наступила очередь стрелять Джексону, тут уж он развлекался на славу. Он навел пистолет на своего бледного, покрывшегося потом противника и тщательно целился чуть ли не минуту. После чего выстрелил и убил того.

«Вот оно!» — решил Боракс. Как и Джексон, он даст Мибсу выстрелить первым. А потом, как Джексон, он медленно и безошибочно…

К несчастью и для истории, и для Боракса, в тот день был произведен всего лишь один выстрел. Мибс не промахнулся, хотя и жаловался позднее, что дефект в прицеле старинного дуэльного пистолета повлек за собой попадание на добрых пять дюймов ниже цели.

Пуля прошила правую щеку перекошенного лица конрессмена и вышла через левую, после чего застряла в стволе клена, росшего в пятнадцати футах от места действия. Позднее она была изъята оттуда и подарена Институту Смитсона. Дерево, названное Дуэльным Кленом, стало достопримечательностью и центром обширного комплекса мотелей и площадок для пикников. Однако уже в первом десятилетии нового тысячелетия его выкопали в связи со строительством скоростной автострады, соединяющей Скенектади с международным аэропортом в Бангоре. Пересаженное с помпой в Вашингтон, оно засохло несколько месяцев спустя, не выдержав нового климата.

Боракса поспешно препроводили в полевой госпиталь, специально для такого случая организованный поблизости. Пока над Бораксом трудились врачи, руководитель его избирательной компании — политик, широко известный своим спокойствием и выдержкой, вышел из палатки и распорядился поставить у входа вооруженную охрану.

Поскольку публиковавшиеся в течение последующих дней бюллетени о состоянии здоровья Боракса были обнадеживающими, но крайне туманными, люди не знали, что и думать. Сомневаться не приходилось только в одном: его жизни ничто не угрожает.

Ходило множество слухов, каждый из которых тщательно анализировался известными вашингтонскими, голливудскими и бродвейскими журналистами. Действительно ли Мибс воспользовался пулей «дум-дум»? Действительно ли она была отравлена редким южноамериканским ядом? Действительно ли мать кандидата проделала дальний путь до Нью-Йорка из своего прелестного домика во Флориде и, набросившись на старину Шепа в редакции «Волосатой Груди», покусала его своими вставными челюстями и расцарапала ему физиономию? Действительно ли была проведена тайная полночная церемония, на которой десять региональных лидеров маскулинизма наблюдали за тем, как Генри Дорсблад сломал о колено шпагу и сигару Мибса, растоптал его котелок и торжественно сорвал гульфик с его бедер?

Облик юного конгрессмена был хорошо знаком публике по многочисленным фотографиям, сделанным еще до дуэли. Впрочем, заменить протезом три или четыре выбитых пулей зуба оказалось несложно. Другой вопрос — можно ли сделать протез языка? И сможет ли пластическая операция восстановить его пухлые розовые щечки и сердечную детскую улыбку?

Согласно теперь уже утвердившейся традиции последние телевизионные дебаты проводились вечером перед выборами. Миссис Странт любезно предложила отменить их. Но штаб кампании Боракса не принял ее предложения: нельзя нарушать традицию — все должно идти своим чередом.

В тот вечер в Соединенных Штатах работали все телевизоры, включая древние черно-белые модели, хранившиеся у коллекционеров. Дети не спали, сиделки покидали больных, военные караулы уходили со своих пограничных постов.

Первой слово было предоставлено Клариссиме Странт. В дружеской доверительной манере она подвела итоги кампании и призвала избирателей голосовать за маскулинизм.

Затем камеры перешли на конгрессмена Боракса. Он не проронил ни слова и лишь печально смотрел на аудиторию своими выразительными затуманившимися глазами, а затем указал пальцем на полудюймовое круглое отверстие в своей правой щеке. Затем он медленно повернул голову — с другой стороны было такое же отверстие. Боракс покачал головой, взял в руки большую фотографию матери, оправленную в роскошную серебряную рамку, и выкатившаяся из его глаз огромная слеза упала на снимок.

Это решило все.

Не надо было быть профессиональным политиком, чтобы предсказать результат. Уже к полудню миссис Странт признала поражение. Во всех штатах маскулинизм провалился. Улицы были усеяны смятыми котелками и брошенными турнюрами. Закурить в этот день сигару мог только самоубийца.

Подобно Аарону Бэрру Шеппард Л. Мибс бежал в Англию, где опубликовал свои мемуары, женился на графине и родил от нее пятерых детей. Его старший сын — биолог — приобрел себе некоторое имя, разработав способ лечения мениска у лягушек — болезни, которая в то время грозила уничтожить всю французскую промышленность по выпуску замороженных лягушачьих лапок.

Поллиглов тщательно скрывался от общественности до самого дня своей смерти. Из уважения к воле покойного, он был похоронен в гигантском гульфике. Его похороны стали поводом для появления многочисленных статей, посвященных ретроспективному обзору возникновения и упадка основанного им движения.

А Генри Дорсблад исчез еще до того, как на маскулинистский штаб нахлынула лавина разъяренных женщин. Его тело так и не нашли, что дало основание для появления многочисленных легенд. Одни говорили, что он был распят на зонтиках возмущенных матерей Америки. Другие утверждали, что он бежал, переодевшись уборщицей, и рано или поздно вернется, чтобы возглавить возродившихся поклонников котелка и сигары. Впрочем, пока о нем не слышали.

Элвис П. Боракс, как всем известно, пробыл два срока, войдя в историю как самый молчаливый президент со времен Калвина Кулиджа, после чего отошел от дел и занялся цветочным бизнесом в Майами.

Маскулинизм исчез, словно его и не существовало. Если не считать подвыпивших компаний, которые в завершение вечеринки ностальгически поют старые песни и выкрикивают героические лозунги, мало что напоминает нам сегодня об этом великом потрясении.

Одно из таких напоминаний — гульфик.

Гульфик пережил все, став частью современного мужского костюма. При движении его ритмичное покачивание напоминает женщинам грозящий жест указательного пальца, предупреждающий их о том, что существует предел попрания мужских прав. Для мужчин же он остается знаменем, возможно сейчас и сменившимся на флаг перемирия, но постоянно напоминающим о том, что война продолжается.






Примечания

1

Натан Хейл (1755–1776) — американский солдат, повешенный англичанами по обвинению в шпионаже.

(обратно)

2

Билли-Кид — легендарный ковбой.

(обратно)

Оглавление

  • ПРЕДИСЛОВИЕ
  • ОБИТАТЕЛИ СТЕН РОМАН
  •   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Об учениках и воспитании
  •     I
  •     II
  •     III
  •     IV
  •     V
  •     VI
  •     VII
  •     VIII
  •     IX
  •     X
  •   ЧАСТЬ ВТОРАЯ О войнах и доблести
  •     XI
  •     XII
  •     XIII
  •     XIV
  •     XV
  •     XVI
  •     XVII
  •   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ О мыслителях и мудрости
  •     XVIII
  •     XIX
  •     XX
  •     XXI
  •     XXII
  •     XXIII
  •     XXIV
  •     XXV
  • ЛАМПА ДЛЯ МЕДУЗЫ РОМАН
  • ЧУДОВИЩЕ РАССКАЗЫ
  •   ХРАНИТЕЛЬ
  •   ПЛОСКОГЛАЗОЕ ЧУДОВИЩЕ
  •   ДЕЗЕРТИР
  •   ДИТЯ СРЕДЫ
  •   ВПЕРЕД, НА ВОСТОК!
  •   МАСКУЛИНИСТСКИЙ ПЕРЕВОРОТ
  •     I Явление гульфика
  •     II Дорсблад
  •     III Контрреволюция
  • *** Примечания ***