Как мы управляли Германией [Михаил Иванович Семиряга] (fb2) читать онлайн

М. И. Семиряга КАК МЫ УПРАВЛЯЛИ ГЕРМАНИЕЙ

Моей верной жене,

спутнице по дорогам войны

и в годы пребывания в Германии

Семиряге Вере Павловне посвящаю

Вместо предисловия

3 октября 1990 года объединенная Германия стала партнером новой демократической России. Это событие, а также празднование 50-летия великой Победы стран антигитлеровской коалиции над фашизмом усилили интерес к прошлому обеих стран.

Одной из интереснейших и малоизвестных страниц этого прошлого является советская оккупация Восточной Германии, продолжавшаяся с мая 1945 года по октябрь 1949.

На протяжении нескольких лет мы совместно с нашими западными союзниками управляли оккупированной Германией. Как это делалось и какой след оставило это управление в последующей истории двух стран, мы попытались осветить в этой работе.

Великий сын немецкого народа Гете советовал соотечественникам ощущать счастье и несчастье других народов, как свое собственное. После капитуляции Германии в 1945 году немцы ощутили на себе также, правда, лишь небольшую долю того несчастья, которое германский вермахт на своих штыках принес народам Европы. Но вместе с тем капитуляция нацизма означала и освобождение немецкого народа.

В составе войск трех фронтов в феврале-мае 1945 года два с половиной миллиона советских воинов оказались в роли как освободителей немецкого народа так и оккупантов Германии. В те далекие годы статус оккупанта противоречил природе советского человека, ибо в соответствии с воспитанием на основе марксистско-ленинской идеологии и по призванию он мог быть только освободителем трудящихся масс от цепей империализма. Однако со временем свыкнуться с этим «званием» помогло сознание того, что руководители стран антигитлеровской коалиции поступили справедливо, установив после победы над фашизмом в Германии неизвестный ранее в истории тип оккупационного режима.

В чем же выражалась его уникальность? Прежде всего в том, что его юридической основой стали те принципы международного права, которые были выработаны лишь в ходе войны. Новым было и то, что на длительное время оккупации подверглась вся территория одной из великих держав Европы, власть над которой осуществлял коалиционный орган союзников — Контрольный совет. Руководящая верхушка Германии, развязавшая вторую мировую войну, была осуждена Международным военным трибуналом и понесла заслуженную кару. Страны-победительницы не консервировали прежние, фашистские порядки в побежденной Германии, как это предписывалось действовавшим тогда международным правом, а до основания разрушили их. Они активно содействовали прогрессивным силам Германии в установлении режима демократии и справедливости.

Процесс демократизации страны протекал трудно и противоречиво. Из-за разногласий между бывшими союзниками относительно судьбы Германии, она была разделена на две части, политическое и экономическое развитие которых шло неоднозначно. Тем не менее, решения Потсдамской конференции (17 июля — 2 августа 1945 г.) в целом выполнялись, хотя начавшаяся вскоре после окончания второй мировой войны «холодная война» сильно сдерживала и деформировала этот процесс. И тот факт, что народы Европы 50 лет прожили в условиях мира, свидетельствует, что великие державы, взявшие на себя ответственность за решение германского вопроса, сделали многое, чтобы Германия не стала очагом третьей мировой войны.

В поисках ответа на вопрос, как же мы управляли Германией с 1945 по 1949 год, необходимо учитывать наличие следующих моментов: во-первых, еще в ходе войны союзники согласовали принципы единой политики в решении германского вопроса вообще и в условиях оккупации Германии, в частности; во-вторых, как известно, практически осуществлявшаяся политика всех оккупировавших Германию держав претерпевала изменения, переходя от сотрудничества к конфронтации; в-третьих, как в период сотрудничества, так и позже, каждый из союзников действовал не изолированно от других; наконец, в-четвертых, оккупационная политика в Германии, являясь частью общей политики соответствующих государств не могла не проводиться в духе этой политики и в ее интересах.

Экономические, политические и идеологические аспекты оккупационной политики разных стран имели для оккупирующих держав разное значение.

Накануне разгрома фашизма Сталин сформулировал лишь некоторые принципиальные, но разрозненные положения о путях решения германского вопроса после войны. Возможно, это было сделано сознательно, ибо советское руководство не было заинтересовано в оформлении и преждевременном обнародовании цельной концепции, так как некоторые ее аспекты могли вызвать неприятие со стороны мировой общественности и создать угрозу единству антигитлеровской коалиции.

50 лет спустя, анализируя публичные высказывания И.В.Сталина, других руководителей ВКП(б) и советского государства того времени и, что собственно важно, их практические шаги в отношении побежденной Германии, с учетом того факта, что оккупация имела коалиционный характер, можно попытаться сформулировать основные черты концепции советской оккупации Германии.

— Германия должна быть единым, миролюбивым и дружественным к Советскому Союзу государством. Для решения этой задачи следует использовать оккупированную советскими войсками Восточную Германию. Осуществить полную демилитаризацию и денацификацию общественной жизни страны и уничтожить ее военный потенциал. Демократизацию следует осуществлять, исходя из положения научного коммунизма о классовом характере демократии. Репарации в виде демонтажа важных предприятий и изъятий из текущей продукции в пользу Советского Союза должны быть выполнены в кратчайший срок, пока германский народ будет находиться в состоянии шока. Возможное недовольство германских трудящихся этими мерами должно нейтрализоваться разъяснениями, что демонтаж ослабляет мощь германских монополий, усиливает экономику родины мирового пролетариата — Советского Союза, поэтому объективно соответствует интересам германских трудящихся.

— Если по истечении некоторого времени эту задачу в общегерманском масштабе решить не удастся, следует добиваться достижения этой цели только в рамках Восточной Германии. В перспективе содействовать ей в становлении на социалистический путь по советскому образцу.

— Советские оккупационные органы в Германии для реализации своих задач должны в первую очередь ориентироваться на братскую компартию Германии и руководимые ею общественные организации. Деятельность других партий в первый период оккупации может быть допущена при условии их лояльности к оккупационным властям. Вести последовательную, но осторожную линию на введение однопартийной системы как наиболее приемлемой для осуществления в будущем социалистических преобразований.

— Осуществляя текущую оккупационную политику, сотрудники Советской военной администрации в Германии (СВАГ) и военнослужащие Группы советских оккупационных войск в Германии (ГСОВГ) должны видеть конечную стратегическую цель — создание германского социалистического государства. Поскольку этот лозунг был непопулярен среди немецких трудящихся, и в ближайшие десятилетия они вряд ли будут способны позитивно воспринять его, создание экономических, политических и моральных предпосылок для социалистических преобразований необходимо осуществлять без особой спешки, иногда временно отступая и идя на компромиссы. На вопрос публициста Ф.Чуева о сущности советской политики по германскому вопросу в первые послевоенные годы В.М. Молотов в 1974 году ответил, что она состояла в том, чтобы «из части Германии сделать свою, социалистическую Германию». Надо было, как вспоминал Молотов, «наводить порядок» и «прижимать капиталистические порядки» и в других странах Восточной Европы. «Вот «холодная война», — заявил Молотов, подытоживая сказанное»^[1].

— Учитывая то, что решение этих исторически важных задач будет сопряжено с сопротивлением США, а также всего империалистического лагеря, применение любых средств и методов в разоблачении империализма и его дискредитация перед германским народом остается постоянной задачей всех работников советских органов в Германии.

— Отрыв всей Германии или, как минимум, ее восточной части от лагеря империализма заметно ослабит его и значительно усилит лагерь социализма. Этот факт явится конкретным и реальным воплощением всемирно-исторического перехода человечества от капитализма к социализму.

Таковы примерно принципы, составлявшие сущность советской оккупации Германии. Из этого следует, что задачи, выполнявшиеся органами СВАГ совместно с советскими войсками в Германии, выходили за рамки одной лишь Германии. Их решение должно было иметь глобальные последствия и повлиять на соотношение сил в мире.

Факты подтверждают, что в решении германского вопроса в послевоенное время Советский Союз действительно шел таким путем и что практическая деятельность СВАГ была направлена на достижение этих целей.

На наш взгляд, сущность и особенность советского оккупационного режима в Германии целесообразно рассмотреть в двух аспектах: как советская политика по германскому вопросу осуществлялась через Советскую военную администрацию, с одной стороны, и какое участие в ней принимали и как влияли на ее реализацию те миллионы «дипломатов» в солдатских шинелях, которые не по своей воле оказались в этой стране, — с другой. Такое раздельное, но, естественно, взаимозависимое рассмотрение темы крайне важно для того, чтобы нарисовать реальную картину обстановки того времени, ибо заблаговременно разработанная официальная политика не во всем и не всегда совпадала с ее реализацией.

Необходимо также ограничить рассмотрение этой проблемы определенными временными рамками, то есть маем 1945 — октябрем 1949 года. Именно в это время попытки добиться единства Германии не привели к успеху, и на ее территории возникли два германских государства, начавшие свой исторический путь в противоположных направлениях. Тогда казалось, что надежды на воссоздание былого единства уже не оставалось, а СВАГ как контролирующий и управляющий орган прекратил свое существование.

Но следует отметить, что и этот кратковременный, период не имеет цельного характера. Прекращение деятельности союзнического Контрольного совета в марте 1948 года по инициативе советской стороны представляет собой рубеж, реально означавший конец совместного союзнического управления Германией. И если до марта 1948 года каждая оккупирующая держава, управляя своей зоной, одновременно через Контрольный совет участвовала и в управлении всей Германией, то после этого события сложилось качественно новое состояние оккупационного режима. Из прежних межсоюзнических оккупационных органов продолжали свою деятельность только некоторые структуры бывшего Контрольного совета, включая и союзническую комендатуру в Берлине. Но и эта деятельность не носила регулярного характера.

Если прекращение функционирования Контрольного совета стало последним рубежом в союзнической оккупационной политике в Германии, то деятельность военных властей в каждой из частей Германии в этот период отмечалась особым динамизмом и разнообразием.

Исследование сущности и роли политики стран-победительниц и, в частности, Советского Союза по германскому вопросу, се механизм и функционирование в процессе зарождения новой Германии в первые послевоенные годы имеет не очень богатую, по достойную упоминания научную базу.

Издан ряд документальных сборников, научных трудов, воспоминаний, статей, проведены десятки научных форумов. Приводить их перечень, думается, нет необходимости. Следует лишь попытаться дать краткий обзор наиболее значимых для темы нашего исследования работ.

Из документальных источников следует обратить внимание на опубликованный министерствами иностранных дел СССР и ГДР и 1969 году сборник «За антифашистскую демократическую Германию. Сборник документов 1945–1949 г.г.»^[2] В нем содержится богатый, ранее не публиковавшийся документальный материал из архивов обеих стран.

В последнее время внимание специалистов и широкий круг читателей привлек труд большого коллектива авторов ФРГ «Справочник по Советской оккупационной зоне», изданный в 1990 году университетом г. Мангейма и Институтом современной истории в Мюнхене^[3]. На базе огромного количества приводимого в нем фактического и цифрового материала авторы сумели сделать ряд интересных выводов.

В 1994 году вышел в свет сборник документов о деятельности одного из ведущих управлений СВАГ — Управления пропаганды (информации) под редакцией Б. Бонвича (ФРГ), Г. Бордюгова (РФ) и Н. Неймарка (США)^[4]. Сборник привлекает внимание своей необычностью: на фоне документов лишь одного из Управлений СВАГ прослеживается не только механизм принятия политических решений советского руководства по германскому вопросу, но и драматическая судьба одного из влиятельных руководителей СВАГ полковника С.И. Тюльпанова, под началом которого в отделе партий мне пришлось работать на протяжении нескольких лет.

Авторы подошли к подбору документов честно и строго, не отсеивая «неудобные». Можно лишь сожалеть, что предисловие, призванное подготовить читателя к правильному восприятию приводимых документов, не выполнило этой своей функции. Автор, известный профессор Стенфордского университета Норман Неймарк (США), допустил непростительно много фактических неточностей.

Профессор С. Дернберг (Берлин) в книге «Рождение новой Германии 1945–1949 гг.», изданной в 1959 году^[5], предпринял первую попытку исследовать историю зарождения Германской Демократической Республики и уделил большое внимание сотрудничеству немецких властей и народа с органами СВАГ.

Из работ мемуарного характера заслуживают внимания прежде всего «Воспоминания и размышления» маршала Г.К. Жукова^[6], неоднократно издававшиеся в СССР, а также воспоминания известных руководителей СВАГ — генерал-лейтенанта Ф.Я. Бокова «Весна победы»^[7] и генерал-майора С.И. Тюльпанова «Германия после войны»^[8]. Особенность работы С.И. Тюльпанова состоит, по его словам, в том, что автор сконцентрировал свое внимание преимущественно на теоретических выводах из всех тех фактов, которые были уже опубликованы или публикуются впервые. К сожалению, некоторые выводы не выходили за рамки традиционных представлений советской историографии по этой проблеме.

За последние десятилетия в разных странах вышло несколько интересных работ, которые вносят свою лепту в освещение этой важной темы.

На многих из них, как зарубежных, так и советских авторов лежит печать непростой обстановки, в которой они создавались. Нельзя обвинять в этом авторов — они являлись детьми своего времени, и это была не вина их, а беда.

В 1990 году опубликовали книгу два известных российских историка С.И. Висков и В.Д. Кульбакин^[9], посвященную политике союзников по германскому вопросу. Авторы имели возможность использовать некоторые новые документы из архива внешней политики СССР, что помогло дать более глубокий анализ и оценку процессов, происходивших во всех оккупационных зонах, и деятельность союзнических органов.

Авторы правильно определили сущность германского вопроса, правда, не полностью отрешившись от стереотипов прошлого, выражение «германский вопрос», как совокупность мер по уничтожению нацистского режима, милитаризма и по превращению Германии в единое демократическое миролюбивое государство, они по-прежнему берут в кавычки. В книге подчеркивается, что в условиях идеологизации послевоенного исторического процесса невозможно было избежать и идеологизации германского вопроса.

Вместе с тем, к сожалению, к ряду кардинальных проблем урегулирования германского вопроса авторы подходят односторонне. Они не избавились также от некоторых выводов, не выдержавших испытания времени. Объем книги не позволил более основательно осветить механизм принятия решений органами СВАГ. Но в целом выход в свет этого исследования явился шагом вперед в изучении союзнической политики в оккупированной Германии.

В 1993 году издательство «Международные отношения» опубликовало монографию А.М. Филитова «Германский вопрос: от раскола к объединению. Новое прочтение»^[10]. В ней автор глубоко проанализировал сложные и противоречивые процессы, происходившие в Германии в послевоенные годы. В книге содержится действительно «новое прочтение» ряда кардинальных проблем германской истории. Читатель найдет ответы на вопросы о планировании союзнической политики в Германии и причинах трудностей решения германского вопроса.

Жаль только, что А.М. Филитову, основательно проанализировавшему многие работы отечественных и зарубежных авторов, не удалось в достаточной мере использовать архивные материалы. Автор, несомненно, убедился бы, что разработанные в столицах союзников планы в процессе их реализации претерпевали значительные изменения, откорректировал бы свои выводы о позиции Советского Союза по единству Германии, о характере берлинского кризиса в 1948 году, «советизации» советской зоны, уточнил бы характеристики некоторых руководителей СВАГ. Достойные внимания оценки репарационной политики Советского Союза в Германии автор мог бы подкрепить подлинными данными о размерах репарационных изъятий.

Но, несмотря на все вышесказанное, книга А.М.Филитова положила начало новому этапу в объективном освещении наиболее сложного периода в новейшей истории Германии — периоду ее оккупации союзниками по антигитлеровской коалиции в 1945–1949 годах.

Заслуживает внимания и работа П.Н. Кнышевского, изданная в 1994 году^[11] и посвященная относительно частной проблеме — репарационным изъятиям в Германии, реституции культурных ценностей, награбленным немецко-фашистскими оккупантами на территории Советского Союза, и «перемещениям» германских культурных ценностей в Советский Союз в послевоенное время.

Книга представляет собой уникальное собрание фактов, почерпнутых из российских архивов. Автор не оспаривает справедливости и правомочности взимания Советским Союзом репараций с Германии, но он решительно выступает против принпципов, на которых осуществлялся этот акт. Он расценивает действия советских властей в нравственном, политическом и социально-экономическом отношениях в сфере репараций и реституции как не всегда оправданные, а изъятие из Германии предметов искусства и других культурных ценностей для отправки их в Советский Союз под фальшивым названием «перемещение» — незаконным.

Краткий обзор вышедших в последние годы трудов о деятельности органов СВАГ позволяет прийти к выводу, что по своему научному уровню все одинаково ценны. Но главное состоит в том, что положено начало исследованию этой проблемы на основе архивных документов. Осталось лишь закрепить скромные успехи, достигнутые на этом пути.

В советских архивах хранятся исключительно ценные документы, по разным причинам не использованные исследователями. В условиях новой политической обстановки в России автор получил такую возможность и, опираясь на большое количество новых документов, и отталкиваясь от ранее изданных трудов, надеется удовлетворить интерес читателей к этой теме в большей мере, чем это было сделано историками в прошлые годы.

В монографии предполагается раскрыть сущность оккупационной политики СССР, формы и методы ее осуществления органами Советской военной администрации в Германии, сравнивая, когда для этого есть материал, с оккупационной политикой западных союзников.

Считаю своим долгом сделать несколько предварительных замечаний.

В связи с анализом политической обстановки в советской оккупационной зоне в период с 1945 по 1949 год неизбежно возникает вопрос, который стоял не только в те годы, но и обсуждается в научных кругах в настоящее время: существовало ли в советской зоне всевластие СВАГ при полном отсутствии немецкой инициативы и немецкой политики?

Вопрос о «всевластии» СВАГ и «безвластии» немцев, как и все остальные, следует рассматривать конкретно-исторически. В первые месяцы после окончания войны вся власть, разумеется, находилась в руках СВАГ. В последующем немецкий народ, его административные органы и политические партии все активнее включались в политическую жизнь и, принимая все более широкие полномочия, передаваемые постепенно им Советской военной администрацией, играли все более значительную роль.

Поэтому выводы таких германских историков как М. Фрейнд, что «Германии больше не было», что «глухо и безучастно немецкий народ воспринимал происходящие события», и Э. Дойерлейн о том, что Германия выступала лишь как «объект политики мировых держав», в условиях, когда «не существовало никакой немецкой политики», можно считать справедливыми лишь в первые недели или месяцы после капитуляции Германии.

Прав А.М.Филитов, утверждая, что «определенный уровень» «вмешательства» оккупационных властей в политическую жизнь немцев» был неизбежен и оправдан, если это вмешательство осуществлялось в определенных рамках^[12]. Такие случаи имели место в практике как западных оккупационных властей, так и СВАГ.

В рассуждениях некоторых авторов, в частности, С.И. Тюльпанова, о разных политических типах союзнической оккупации Германии встречаются утверждения, что в силу классовой структуры германского общества глубокий смысл самого понятия «оккупация» относится только к тем силам и группам, которые представляли собой фашистский режим. Что же касается германского народа, то Красная Армия принесла ему, по существу, не оккупацию, а освобождение.

Да, это было освобождение. Но на практике складывалась сложная ситуация. Как и любая другая страна, втянутая своим правительством в агрессивную войну и проигравшая ее, Германия была обязана нести нелегкое бремя оккупации. Германский народ должен был оплачивать оккупационные расходы, хотя бы частично компенсировать нанесенный его войсками ущерб странам-жертвам агрессии, испытать определенные ограничения прав человека, пережить чувствительный моральный шок и др. Ясно, что в подобной ситуации не было и не могло быть полной идентичности интересов победителей и побежденных.

* * *

Когда же и в каких условиях возник и в каком направлении эволюционировал германский вопрос и как подходили к его решению государства антигитлеровской коалиции?

Германский вопрос как вопрос о путях и средствах ликвидации милитаризма и создания условий для демократического и миролюбивого развития Германии, исключавших прежний путь войн и агрессии, возник в связи с рядом агрессивных актов Германии в 1938 г. и особенно с началом развязанной ею второй мировой войны.

Обстановка в корне изменилась со второй половины 1941 года, когда война приобрела подлинно мировой характер, и были сделаны первые шаги к образованию антигитлеровской коалиции свободолюбивых стран и народов. Именно тогда возникли реальные условия для постановки германского вопроса и в последующем для его справедливого решения. В этом были заинтересованы все страны коалиции, поэтому поиски путей его решения стали их общим делом. Разумеется, каждый из ее членов вносил свое понимание этого вопроса и свое видение его решения. Но несмотря на, подчас серьезные различия, на всем протяжении войны доминировали согласованные действия.

Какую судьбу должен постичь побежденный германский народ, президент США Ф. Рузвельт ярко изложил в письме военному министру Г. Стимсону 26 августа 1944 г.: «Чрезвычайно важно, чтобы все люди в Германии поняли: на этот раз Германия — побежденная нация. Я не хочу, чтобы они умерли от голода. К примеру, если они нуждаются в пище для поддержания души в теле, пусть получают три раза в день суп из армейских кухонь. Это поддержит их здоровье, но они запомнят такой опыт на всю их жизнь. Факт, что германский народ — побежденная нация, должен быть внушен им коллективно и индивидуально так, чтобы они побоялись когда-либо еще начать новую войну».

Эти слова Ф.Рузвельта означали, что план его министра финансов Г. Моргентау превратить расчлененную Германию в «пастушечью провинцию» являлся и планом президента. Советскому представителю в дискуссиях в рамках Европейской консультативной комиссии (ЕКК) приходилось возражать не только против такого решения, но и против намерений США и Великобритании установить оккупацию Германии на неопределенно долгий срок, обеспечить союзникам неограниченную власть в побежденной стране и потребовать от нее, чтобы она предоставила им все свои ресурсы и средства. Выдвигая в ЕКК подобные предложения, западные союзники исходили из основы своей концепции: Германия будет оккупирована не в целях освобождения, а как побежденная вражеская нация. Германский народ должен испытать последствия собственных действий.

Определение зон оккупации тоже оказалось не простой задачей. Еще в марте 1944 года дискуссия по этому вопросу чуть не завела деятельность ЕКК в тупик. Американская сторона предлагала отвести Советскому Союзу зону оккупации, составлявшую всего пятую часть территории Германии. Это означало, что она была в три раза меньше зоны США и почти в два раза меньше английской. Позднее позиция американцев изменилась, и были приняты границы зон, приемлемые для всех партнеров.

По пути в Тегеран осенью 1943 года президент Рузвельт на борту крейсера «Айова» в Средиземном море провел совещание с начальниками штабов американских войск. Здесь он впервые высказался по поводу принципов будущего оккупационного режима. В частности, он заявил, что англичанам следует занять Францию, Бельгию, Люксембург, а также южную часть Германии. Американцы должны оккупировать северо-запад Германии, включая порты Бремен и Гамбург, а также занять Норвегию и Данию. Президент заявил: «Мы должны дойти до Берлина. Тогда Советы пусть занимают территорию к востоку от него. Но Берлин следует взять Соединенным Штатам»^[13].

На конференции в Тегеране (ноябрь-декабрь 1943 г.) планы западных союзников в отношении Германии не изменились. Но Сталин сформулировал позицию Советского Союза, решительно заявив, что ему «не нравится план новых объединений государств» и предложил передать этот вопрос в ЕКК^[14].

В январе 1944 года все три страны представили меморандумы о капитуляции Германии и об оккупационных зонах. В документе Великобритании отмечалось, в частности, что после капитуляции в Германии следует ожидать многочисленных волнений и беспорядков, а министры и высокопоставленные чиновники либо сбегут, либо будут уволены. Но все же какая-то центральная администрация (не обязательно центральное правительство) и местные власти будут существовать. Оккупационные войска для Германии будут выделены в равных долях. В оккупации этой страны символически или реально могут участвовать и другие соседи Германии. Границы Германии не будут выходить за пределы 1937 года. Восточная Пруссия и Данциг, а возможно, и другие районы будут окончательно переданы Польше^[15].

В Германии будет введена или полная военная оккупация, то есть союзные войска могут быть посланы в любую часть страны, или же частичная военная оккупация, при которой войска будут направлены только в некоторые заранее обусловленные районы. Однако в меморандуме утверждалось, что «…единственным удовлетворительным разрешением проблемы, во всяком случае в начальный период, является полная оккупация»^[16].

Что же касается методов оккупации, то меморандум ставит на обсуждение следующую альтернативу: создать смешанные вооруженные силы для занятия каждого района или же разделить Германию на зоны, в которых определенная страна должна занимать доминирующее положение. Второй вариант, подчеркивалось в меморандуме, более предпочтителен, так как таким путем будет обеспечено проведение единой оккупационной политики, создаст навыки сотрудничества между оккупационными властями и народами союзных держав.

С.И. Висков и В.Д. Кульбакин считают, что Советский Союз отказался поддержать английскую идею о размещении оккупационных войск не по определенным зонам, а вперемежку, потому что его возможности защищать свои интересы и безопасность были бы ограничены^[17]. Позицию советского руководства по этому вопросу, на наш взгляд, можно уточнить: Сталин считал, что лучше иметь часть территории Германии, но под своим полным контролем, чем пытаться контролировать всю Германию, не имея гарантии, что в соревновании с западными союзниками Советский Союз сможет что-либо выиграть.

Британская сторона предложила следующие задачи оккупации: предотвращение или уменьшение беспорядков в побежденной Германии, ибо без этого невозможно будет сохранить порядок во всей Европе; обеспечение быстрого и полного разоружения Германии и разрушение ее военной машины; завершение уничтожения нацистской организации; доведение до сведения каждого немца, что Германия потерпела полное военное поражение; обеспечение восстановления для германского народа сносных условий существования^[18].

В документе подчеркивалось, что, если союзники согласятся на создание зон, то их границы должны, по возможности, совпадать с границами немецких административных единиц-земель, чтобы они не только не мешали, но, и поощряли тенденции к сепаратизму и автономии.

Примерно, в то же время советское правительство получило и американский проект «Условий капитуляции для Германии», в основных вопросах совпадавший с британским проектом.

Позиция советского правительства была выражена в указаниях советскому представителю послу Ф.Т. Гусеву, который должен был руководствоваться следующими соображениями: главной в меморандуме о капитуляции Германии должна быть военная сторона, по-иному говоря, «условия капитуляции это прежде всего военный документ»^[19]. В противоположность британскому варианту, советский проект обязывал прекратить военные действия только Германию, а на ее союзников по агрессивному блоку подобное обязательство не возлагалось. Если англичане и американцы предлагали демобилизацию германских вооруженных сил, то мы выступали за объявление солдат и офицеров военнопленными, чем будет развенчан миф о непобедимости вермахта. Кроме того, быстрый выброс рабочей силы в промышленность Германии при ее расстройстве мог бы вызвать внутренние потрясения; мы принимали английское предложение об оккупационных зонах. Но если оно предусматривало трехсторонний контроль района Большого Берлина, то мы предлагали такой же контроль объявить в районе Кильского канала и территорий Гамбурга и Шлезвиг-Гольштейна.

Выполнение задач и установление границы советской оккупационной зоны определяла следующая формулировка: «Для проведения разоружения германских вооруженных сил, соединений и частей СС, СА, гестапо между вооруженными силами СССР, Соединенного Королевства и США устанавливаются следующие зоны оккупации: линия г. Хайлигенхафен (для СССР исключительно) по западному берегу Мекленбургской бухты на р. Любек (для СССР исключительно), далее по западной границе Мекленбурга до р. Эльба и далее вверх по течению этой реки до административной границы Прусской провинции Альтмаркт, затем по восточной границе провинции Брауншвейг и далее на западную административную единицу Анхальт и далее по западной административной границе Прусской провинции Саксония, провинции Тюрингия до пересечения ее с баварской границей и далее па восток по северной границе Баварии до чехословацкой границы у г. Хоф, занимается вооруженными силами СССР, за исключением территории вокруг Берлина (20 км зона), которая занимается совместно союзными войсками.

Территория западнее указанной линии занимается войсками Великобритании, за исключением Шлезвиг-Гольштейна, который оккупируется совместно войсками трех союзников. Остальная территория Германии занимается американскими войсками.

Документ был завизирован маршалом Шапошниковым, Майским, Исаковым, Игнатьевым и секретарем комиссии Базаровым.

После согласования с союзниками и некоторой корректировки с учетом предложений СССР 25 июля 1944 года документ был утвержден и подписан всеми членами ЕКК и направлен на утверждение соответствующих правительств.

ЕКК признала целесообразным направить подготовленный проект документа о капитуляции Германии для консультаций и другим заинтересованным Объединенным нациям. Их ответы были разными. Так, например, Франция продолжала настаивать на своем участии в устном обсуждении условий капитуляции в ЕКК. Массигли в беседе с Иденом еще в августе 1944 года заявил: «С французской точки зрения невозможно выработать условия капитуляции Германии без участия Франции. Германия не должна иметь возможности заявить, что капитулировала только перед тремя державами. Условия капитуляции уничтожили перемирие 1940 года». Однако Иден посоветовал не поднимать этого вопроса, пока французское правительство не будет создано во Франции.

Массигли предложил держать под постоянным международным контролем Рейнско-Вестфальский бассейн, как сферу военного потенциала Германии. Районы Франкфурта и Мангейма следовало бы выделить в специальную зону, необходим специальный контроль за районом восточного берега Рейна между южной границей спецзоны и Швейцарией. Позднее некоторые пожелания французов были учтены.

Любопытны предложения Нидерландского правительства. Они состояли в том, чтобы от Германии требовать только того, что она в состоянии выполнить. Союзникам нужно отказываться от любых переговоров с Германией на равных началах по любому из условий капитуляции. Пока немцы не перевоспитаются и не изживут нацистские теории, говорилось в письме из Нидерландов, рассматривать их «как людей с диким мировоззрением». Нидерланды не рекомендовали применять полную оккупацию, а занять только отдельные пункты Германии. На начальной стадии в связи с продолжающейся войной против Японии Нидерланды не смогут участвовать в оккупации Германии, но позднее это будет возможно. Затем предложено создать в Германии постоянную центральную межсоюзническую комиссию, в состав которой должны были войти все страны, находившееся в прошлом под германской оккупацией.

Польское эмигрантское правительство в Лондоне заявило о согласии участвовать в оккупации Германии, но оговорило, чтобы Германия отказалась от своих прав на территории, подлежащие отделению в пользу Польши, а именно, — Данциг, Восточную Пруссию, Опольскую Силезию и территории между Одером и польско-германской границей, существовавшей на 1 сентября 193 9 года. Польский Комитет Национального освобождения в Люблине также согласился с аналогичными территориальными изменениями в пользу Польши. Все другие малые страны, включая и Люксембург, также высказали пожелание участвовать в оккупации Германии.

На Ялтинской конференции (февраль 1945 г.) был рассмотрен порядок оккупации Германии и контроль над ней путем ее раздела на особые зоны, которые будут заняты вооруженными силами союзников. Контроль должен осуществляться через Центральную Комиссию в Берлине, состоящую из трех главнокомандующих. Позже этот орган стал называться Контрольным советом (КС). Было решено пригласить в качестве члена этой комиссии и Францию и выделить ей особую зону оккупации.

Как союзники по антигитлеровской коалиции за несколько месяцев до капитуляции Германии представляли себе ее будущее, и верили ли они в возможность этого будущего, свидетельствует эпизод, состоявшийся при открытии Ялтинской конференции. В одном из документов конференции он зафиксирован гак: «… Черчилль предлагает назначить заседание по политическим вопросам, а именно о будущем Германии, если у нее будет какое-либо будущее. Сталин отмечает, что Германия будет иметь будущее»

На Ялтинской конференции были одобрены проекты решений, разработанные ЕКК «О зонах оккупации Германии и об управлении Большим Берлином» и «О контрольном механизме в Германии».

К 1 мая 1945 года ЕКК окончательно утвердила «Соглашение о контрольном механизме в Германии». В документе предлагалось создать Контрольный совет (КС) из четырех главнокомандующих, были определены его функции и структура контрольных органов (Координационный комитет (КК) и союзническая военная комендатура в Большом Берлине (СКБ). План совместной оккупации Берлина был обусловлен тем, что этот город должен был стать местом пребывания союзнического Контрольного совета.

Особую роль в определении контрольного механизма и решения германского вопроса в целом сыграла Потсдамская конференция руководителей трех держав (июль-август 1945 г.). На ней решалась по существу судьба Германии. Но оказалось, что участники конференции еще не выяснили, что же представляет собой страна, с которой они воевали почти шесть лет и которая ныне лежит у их ног.

Между Черчиллем, Трумэном и Сталиным произошел по этому вопросу следующий разговор. «Черчилль. Я хочу поставить только один вопрос. Я замечаю, что здесь употребляется слово «Германия». Что означает теперь «Германия»? Можно ли понимать ее в том же смысле, как было до войны?… Сталин. Германия есть то, чем она стала после войны. Никакой другой Германии сейчас нет. Я так понимаю этот вопрос… Трумэн. На Крымской конференции было условлено, что территориальные вопросы должны быть решены на мирной конференции. Как же мы определим понятие «Германия»? Сталин… Я очень затрудняюсь сказать, что такое теперь Германия. Это — страна, у которой нет правительства, у которой нет определенных границ, потому что границы не оформляются нашими войсками. У Германии нет никаких войск, она разбита на оккупационные зоны. Вот и определите, что такое Германия. Это разбитая страна»^[20].

Поскольку дискуссия по определению понятия «Германия» не продолжалась, то, стало быть, все согласились с тем, что Германия 1945 года — это «разбитая страна».

Странно, что подобная дискуссия в июле 1945 года вообще могла состояться. Ведь союзники еще в 1944 году точно определили, какой будет Германия после ее разгрома: она будет разбита, расчленена на зоны и на длительное время оккупирована. Поэтому трудно согласиться с утверждением биографа канцлера Коля Вернера Мазера, будто бы «в итоге главы держав-победительниц договариваются о том, чтобы при обсуждении этого вопроса исходить из Германии в границах 1937 г…»^[21].

На конференции были конкретизированы принципы деятельности КС, подписано соглашение о репарациях, о германском флоте, о торговых судах, об упорядочении перемещения немецкого населения.

Участники Потсдамской конференции сформулировали цели оккупации Германии:

— полностью разоружить, демилитаризовать и ликвидировать всю германскую промышленность, могущую быть использованной для военного производства, или установить контроль над ней;

— убедить немецкий народ в его тотальном военном поражении и в том, что он не может избежать ответственности за то, что навлек на себя, поскольку его собственное безжалостное ведение войны и фанатичное сопротивление нацистов разрушили германскую экономику и сделали хаос и страдания неизбежными;

— уничтожить национал-социалистическую партию и ее филиалы и подконтрольные организации, распустить все нацистские учреждения, препятствовать возрождению их в какой-либо форме и предотвратить всякую нацистскую и милитаристскую деятельность или пропаганду;

— подготовиться к окончательной реконструкции германской политической жизни на демократической основе, к эвентуальному мирному сотрудничеству Германии в международной жизни.

В оккупированной Германии устанавливался следующий порядок управления:

— вводилось местное самоуправление на демократической основе;

— союзники обязались разрешать и поощрять демократические политические партии, право собраний и публичного обсуждения; — устанавливалась выборность в провинциальные органы управления;

— пока не будет учреждено центральное германское правительство, должны быть сформированы некоторые важные центральные департаменты (финансов, транспорта, внешней торговли и промышленности), действующие под руководством Контрольного совета;

— с учетом обеспечения военной безопасности разрешалась свобода слова, печати и религии, создание свободных профсоюзов.

В Потсдаме были закреплены в политическом и международно-правовом отношении итоги второй мировой войны.

Бесспорно, решения по германскому вопросу, принятые в Ялте и особенно в Потсдаме, были справедливыми и соответствовали общепринятым нормам международного права и общечеловеческой морали. Другое дело, как эти решения проводились в жизнь, и в этом отношении имеются существенные различия между позицией Советского Союза и позицией других участников этих конференций.

Каким же образом Советский Союз в лице такого военно-политического органа как Советская военная администрация в Германии осуществлял в своей оккупационной зоне решения, принятые в Ялте и Потсдаме? Ответу на этот вопрос и посвящены последующие главы предлагаемой книги.

Глава первая «Кто был кто» в Советской военной администрации

Вступление в Германию самой мощной из всех союзных войск — советской стратегической группировки численностью в 2 500 тысяч солдат и офицеров, располагавших примерно 42 тысячами орудий и минометов, свыше 6 тысяч танков и САУ и 7500 боевых самолетов^[22], стало решающим фактором в осуществлении советским руководством его политики в Германии.

18 мая 1945 г. маршал Жуков направил Сталину свои предложения относительно состава ичисленности советских войск в Германии, необходимых для выполнения оккупационных задач. С этой целью, по мнению маршала, потребуется 100 стрелковых дивизий, 33 корпусных управления и 9 управлений общевойсковых армий. Из них 6 армейских управлений должны будут объединять по 4 корпуса и три армейских управления — по три корпуса.

Из войск 1-го БФ Жуков предложил оставить в Германии 36 стрелковых дивизий, 12 корпусных управлений и 3 армейских управления. Для осуществления демонтажа предприятий предлагалось на пять-шесть месяцев дополнительно сформировать 50–70 демонтажных батальонов, а также оставить все соединения, части и учреждения НКВД. Общая численность тыловых частей и учреждений в девяти общевойсковых армиях и трех танковых армиях трех фронтов будет составлять 223 тыс. человек.

В последующие годы эта группировка советских войск сокращалась, но все равно она играла определяющую а порой и дестабилизирующую роль в соотношении сил в Европе. В сформированную в начале июля Группу советских оккупационных войск (ГСОВГ) первоначально входили 12 армейских объединений (47-я армия, 5-я ударная, 8-я гвардейская армия, 1-я гв. танковая армия, 2-я гв. танковая армия, 69-я армия, 33-я армия, 3-я армия, 61-я армия и 16-я воздушная армия). Управление Группы было сформировано на базе полевого управления 1-го Белорусского фронта (1-го БФ). С 1949 года она была преобразована в Группу советских войск в Германии (ГСВГ), которая к началу 60-х годов состояла из 20 дивизий общей численностью 350 тысяч солдат и офицеров. В Группу входили 10 танковых и 10 мотострелковых дивизий, на вооружении которых были 7500 танков и 900 боевых самолетов. Им противостояли тогда на территории Западной Германии 4 дивизии США, 3 дивизии Великобритании и одна французская дивизия.

Еще в ходе боевых действий на территории Германии западнее р. Одер, которые продолжались полмесяца, и в первое время после капитуляции вермахта на первый план выдвинулась задача по обеспечению населения продовольствием, нормализации жизни в побежденной стране, предотвращению эксцессов, и установлению спокойных отношений с местным населением, что не всегда удавалось.

Эту непростую задачу до образования органов СВАГ выполняли полевые военные комендатуры, созданные по приказу № 5 военного совета 1-го БФ 23 апреля 1945 года. Приказ гласил: «Вся власть управления на территории Германии, занятой Красной Армией, осуществляется военным командованием через посредство военных комендантов городов и районов. Военные коменданты назначаются в каждом городе. Исполнительная власть создается из местных жителей: в городах — бургомистры, в более мелких городах и селах — старосты, которые несут ответственность за выполнение населением всех приказов и распоряжений^[23].

Их самым неотложным делом стало обеспечить население не только продовольствием и водой, но и медикаментами. Так разрушение лечебных и санитарных учреждений, приток огромных масс беженцев, трудности с продовольственным снабжением привели к большой заболеваемости среди населения.

В первые дни и недели, когда немецкое население влачило голодное существование, не хватало всего самого необходимого для поддержания жизни, часть немцев охватило паническое настроение, они сомневались, стоит ли вообще жить и был ли так уж неправ Гитлер, утверждавший, что с гибелью его режима уйдет в небытие и весь германский народ.

Заместитель Председателя советского правительства А.И. Микоян, посетивший Германию в первые же послевоенные дни, в одном из интервью газете «Правда» нарисовал ужасающую картину страданий берлинцев в это время. Он сообщил, что многие солдаты и офицеры с горечью рассказывают о тяжелом продовольственном положении Берлина. Жители живут в подвалах и разрушенных зданиях без света, голодают. Их кормят из солдатских кухонь и столовых, Советские воины сообщали, что «немцы умирают от истощения… Какой город и село ни проезжаем — всюду дети, старики и женщины просят у наших военных хлеб». Во многих районах Берлина положение было настолько тяжелым, что жители набрасывались на павших лошадей, ели траву, кору деревьев. Один из воинов писал: «Во время уличных боев были убиты лошади. Они лежали по пять-шесть дней и начали тухнуть. Тем не менее жители рубили этих лошадей на куски и у каждой убитой лошади стояли очереди»^[24].

Работникам советских военных органов вместе с немецкими демократическими политическими партиями и организациями приходилось энергично морально и материально поддерживать обездоленных людей, побуждать их к самоотверженному труду. Плоды этих усилий скоро были на лицо. Немецкий народ в ходе восстановления продемонстрировал всю силу таких черт своего национального характера, как трудолюбие, неутомимая энергия, дисциплинированность, исполнительность и вера в лучшее будущее. В поддержании этой веры большую роль сыграли средства массовой информации — газеты и радио.

Трудности, выявившиеся в работе военных комендатур в те дни и недели, были огромны и разнообразны. Большинство работников военных комендатур не было подготовлено к выполнению многочисленных — хозяйственных, политических, культурных и других функций, и это была не их вина, а беда. Даже те, кто имел опыт хозяйствования при советской системе, не могли немедленно приспособиться к рыночным отношениям и специфическим политическим особенностям в Германии. Учиться надо было не в академиях, а в конкретной и совершенно незнакомой советским людям повседневной практике. Эту нелегкую учебу, естественно, сопровождали неудачи, промахи и ошибки.

Поскольку в первые дни после капитуляции вся политическая и экономическая жизнь Германии была парализована, то советские власти приказали служащим немецких административных и хозяйственных органов вернуться к исполнению своих обязанностей. Вместе с тем они развернули работу по розыску и выявлению наиболее активных деятелей нацистского режима.

Многие военные коменданты, не зная глубоко обстановки в Германии и не имея опыта административной и хозяйственной деятельности, тем не менее стремились подменять их, ограничивать инициативу местных властей, не доверяли им, давали заведомо невыполнимые задания. Об этом сообщали в Берлин как руководители провинциальных управлений СВА, так и местные немецкие власти. Негативную роль играли также некоторые установки из Москвы, не учитывавшие специфики места и времени и имевшие нередко чрезмерно политизированный и непрофессиональный характер.

В отличие от западных союзников, которые заблаговременно готовили кадры для управления оккупационной территорией и уже с 1942 года имели возможность приобрести определенный практический опыт в Северной Африке и Италии, советские органы были неопытными в этом отношении. Командование всех ступеней, занятое в годы войны руководством боевыми действиями, недостаточно обращало внимания на подготовку кадров для будущей оккупационной администрации. Среди офицерского состава Красной Армии лучше всего к этой роли были подготовлены работники разведорганов, контрразведки (органы «Смерш») и более тысячи работников спецпропаганды. Им была лучше известна обстановка в Германии, чем подавляющему большинству офицеров. Они владели немецким языком и имели приличное, как правило, высшее образование.

На втором месте стояли политические работники разных рангов. Именно эта категория офицеров широко использовалась в военных комендатурах. Но комендантами, как правило, назначались строевые командиры, которым приходилось приобретать соответствующий опыт и становиться профессионалами в ходе своей деятельности. Некоторые не справлялись со своими новыми обязанностями, с их трудностями и соблазнами, и их приходилось заменять другими. В первое время оккупации это происходило довольно часто^[25].

Назначение и руководство деятельностью военных комендатур в полосе армий или фронтов до образования СВАГ осуществлял соответствующий командующий через свои специальные отделы.

Во всех 93 городах в полосе 1-го УФ западнее рек Одер и Нейсе были назначены бургомистры, а в Дрездене и Герлице — обербургомистры, подобраны советники магистратов по различным отраслям. В большинстве своем это были жертвы фашизма и члены различных политических партий. Но имели место и такие случаи. «В г. Мейсен при попустительстве военного коменданта весь состав магистрата состоит из коммунистов-сектантов, оторванных от партии. Не получая правильной информации, они провели ряд мер, которые восстановили против них население. Городские советники стали называть себя «комиссарами», преследовали рядовых нацистов, требовали от жителей вывесить красные флаги, без острой надобности переименовали многие улицы (назвали их в честь Р. Люксембург, Э. Тельмана, К. Либкнехта, организовали дом им. Тельмана)», — докладывало командование фронта в Москву 25 мая 1945 года.

А в г. Фрайберг местный комендант решил по-иному: сохранил старый фашистский магистрат только потому, что бургомистр с белым флагом вышел встречать советские войска. В г. Пирна с согласия местного коменданта стала издаваться газета. В одном из ее номеров была напечатана статья под названием «О правительстве Пика и Паулюса».

Комендант города ввел в обращение «ты» вместо «вы», как обращались друг к другу коммунисты. В г. Циттау и некоторых других городах немецкие коммунисты стали издавать газету «Красная звезда», в селах делались попытки коллективизации. Советский военный комендант г. Люккенау назначил бургомистром человека, который не пользовался уважением у населения. Комендант объяснил свое решение следующим образом: «Выбирать авторитетного человека не следует, потому что бургомистра, не выполнившего моего приказа, я могу расстрелять. Но в отношении авторитетного бургомистра делать это неудобно».

5 июня 1945 года по поручению своих правительств маршал Советского Союза Г.К. Жуков, генерал армии Д. Эйзенхауэр, фельдмаршал Б.Л. Монтгомери и генерал Делатр де Тассиньи подписали в Берлине «Декларацию о поражении Германии и о взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав». В этом историческом документе отмечалось, что в связи с отсутствием в Германии центрального правительства СССР, Англии, США и Франции взяли на себя всю власть, которой располагало германское правительство, верховное командование и любое областное муниципальное или местное правительство. Особо отмечалось, что это не означало аннексии Германии. Далее в Декларации формулировались меры, которые необходимо осуществить во исполнение требований держав-победительниц. Наряду с этим документом на следующий день было подписано Соглашение о зонах оккупации и о контрольном механизме в Германии.

Опираясь на эти основополагающие межправительственные документы, 6 июня 1945 года. Советское правительство приняло Положение о Советской военной администрации по управлению советской зоной оккупации в Германии. В документе определялась структура СВАГ и обязанности Главноначальствующего, его заместителей и помощника, начальника штаба, а также политического советника при Главноначальствующем. «В частности, на политсоветника возлагалась обязанность представления Главноначальствующему предложений и заключений по всем вопросам политического характера, в том числе по всем внешнеполитическим вопросам, а также представление по согласованию с Главнокомандующим советскому правительству информации о положении в Германии и своих предложений по всем вопросам, относящимся к компетенции Советской военной администрации в Германии». Помощник по экономическим вопросам ведал вопросами экономического разоружения Германии и использования германской экономики для возмещения ущерба, нанесенного Советскому Союзу.

Главнокомандующим Группой советских оккупационных войск в Германии и Главноначальствующим СВАГ был назначен маршал Советского Союза Г.К. Жуков. После его отзыва в Москву Главноначальствующим СВАГ с марта 1946 года стал генерал армии В.Д. Соколовский, которого в марте 1949 г. сменил генерал армии В.И. Чуйков.

Вклад Г.К. Жукова в становление новой Германии был столь велик, что об этом крайне важно рассказать по возможности более подробно.

В общественном сознании народов России и других стран маршал Советского Союза Г.К. Жуков прочно сохранил репутацию героя Халхин-Гола, а в годы Великой Отечественной войны — крупнейшего полководца нашего времени. Но менее известны те страницы его богатой биографии, которые связаны с его деятельностью на посту Главнокомандующего Группой советских оккупационных войск и Главноначальствующего Советской военной администрации в Германии. Именно тогда нужно было политически закрепить победу, достигнутую в борьбе с фашизмом. И на этом поприще маршал Жуков проявил себя как творчески мыслящий, дальновидный и обладающий широким кругозором политический деятель и дипломат. Командуя мощной группировкой войск и большим коллективом работников СВАГ, он твердо и последовательно проводил тот курс по германскому вопросу, который был выработан в Москве и который, как он считал, соответствовал коренным интересам Советского Союза. И не вина маршала, а скорее его беда состояла в том, что по ряду важных направлений этот курс в конечном счете оказался тупиковым.

Еще осенью 1944 г., когда маршал принял командование войсками 1-го Белорусского фронта, ему стало ясно, что именно его войска будут завершать войну на территории Германии, а ему лично вероятнее всего придется «осваивать» новую для него профессию.

После того, как 8 мая 1945 г. в Карлсхорсте, достойно представляя не только Верховное командование Советского Союза, но и весь советский народ, Жуков поставил свою подпись под Актом о капитуляции германских вооруженных сил, он занялся нормализацией жизни в советской оккупационной зоне. Эти дни означала вершину славы маршала Жукова как великого полководца. Он находился в цветущем возрасте — ему исполнилось 49 лет, был активен, энергичен. Нет сомнения, что он был доволен прожитыми годами и достигнутыми свершениями на ратном поприще.

Известный американский дипломат Чарльз Болен, который вместе с Гарри Гопкинсом встречался с Жуковым в Берлине, так описывает свое впечатление о нем: «Он выглядел как подобает солдату — очень сильный, крепкий как русский дуб, с красноватым лицом и голубыми глазами. Хотя у Жукова была приятная улыбка, он был очень сдержан, особенно с иностранцами. Конечно, он был большевиком, неизменно следовавшим линии партии, но в первую очередь русским патриотом… Его моральная чистота резко контрастировала с лживостью других большевистских лидеров. Он проявлял терпимость, даже уважение к Соединенным Штатам, и я ни на минуту не сомневался, что его уважение к Эйзенхауэру было искренним, а не деланным в зависимости от конъюнктуры». Для маршала наступили дни, заполненные заботами и осознанием большой ответственности перед своим народом.

Таким образом, Г.К. Жуков волею судьбы оказался у истоков такого специфического рода советской военно-дипломатической службы как военная администрация в оккупированной стране. Правда, подобная служба в виде советских контрольных комиссий существовала уже с осени 1944 г. в Румынии, Болгарии, Финляндии и Венгрии. Кроме того, советский представитель был членом контрольного органа союзников и в Италии. Но все эти органы функционировали в иной обстановке и имели иные задачи, чем в Германии.

Верховное командование царской России не имело большого опыта административно-военного управления на чужой территории, за исключением кратковременного пребывания российских войск во Франции во время наполеоновских войн, затем в освобожденной в 1878 г. от турецкого ига Болгарии и незначительный опыт был накоплен во временно отвоеванной у Австро-Венгрии Галиции во время первой мировой войны.

При советской власти в 20-е — 30-е годы этот опыт в военных академиях специально не изучался, т. к. предполагалось в духе тогдашней советской политической стратегии, что любая занятая Красной Армией территория противника в будущей войне автоматически становится частью Советского Союза и ею, стало быть, будут управлять советские гражданские органы власти. Так оно и произошло в финской Карелии, в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии, Закарпатье, Северной Буковине и Бессарабии в 1939–1940 годах. Поэтому, когда весной 1944 г. советские войска заняли незначительную часть румынской территории, а летом и осенью того же года начали освобождение ряда стран Восточной Европы, то советские военно-дипломатические органы практически не были должным образом готовы к выполнению своих функций, ибо Сталин приказал советских порядков в этих странах не вводить. Впрочем, западные союзники также были слабо подготовлены в то время к выполнению оккупационных задач. Вскоре однако они наверстали упущенное.

Назначением на должность Главноначальствующего СВАГ началась новая, послевоенная карьера маршала. Нельзя утверждать, что он к ней не был подготовлен совершенно. Накопив в период войн, в которых он участвовал, огромный опыт военно-стратегической культуры, Жуков имел возможность творчески применить его наиболее всеобъемлющие принципы в своей военно-политической деятельности на новом посту. Важнейшими среди этих принципов были следующие: отстаивание коренных интересов своей родины, осознание ответственности за судьбу 17 млн. немцев, которые по вине гитлеровской клики оказались в беде, видение в своей повседневной деятельности по осуществлению оккупационной политики своего правительства ее конечной цели, а именно, построение новой, миролюбивой и дружественной Советскому Союзу Германии, необходимость проведения оккупационной политики в Германии совместными усилиями всех союзных держав, опора на немецкие демократические силы как важнейшего условия демократизации, денацификации и демилитаризации Германии, забота о сотрудниках СВАГ и доверие к ним, которые в новых, необычных для них, условиях, особенно в первый период оккупации, честно и самоотверженно выполняли свой долг, принятие необходимых мер по поддержанию дисциплины, порядка и исполнительности в деятельности органов СВАГ. Маршал стал энергично и в срочном порядке формировать всю систему СВАГ сверху донизу. Эта работа продолжалась практически до осени 1945 г.

С первых же дней мира Жуков уделял большое внимание Берлину. Он продолжал заботиться о жителях этого города даже после того, как в западные сектора вступили войска западных союзников. В середине июля он дважды встречался с американскими и английскими представителями и решал проблему снабжения всего города продовольствием и топливом из советских армейских складов. Вот как описал корреспондент «Красной Звезды» будничный день маршала Жукова в мае 1945 г. в Берлине: «Начальник тыла фронта генерал докладывает командующему о подвозе продовольствия для населения Берлина — сколько муки, крупы, жиров, сахара, соли.

— Для детей молоко надо искать…

Генерал посмотрел на маршала и после непродолжительной паузы сказал:

— Мне, товарищ маршал, пишут из дому, что голодают…

— Мне тоже пишут, что в Союзе туго… Но это не меняет дела. Директива предельно ясна: выделить столько-то продовольствия для немецкого населения Берлина.

— Будем кормить фашистов?

— Будем кормить немцев — стариков, старух, детей, рабочих…»

Маршал Жуков принимал активное участие в работе высшего органа союзной военной власти в Германии — Контрольного совета, первое заседание которого состоялось 30 июля. В своих выступлениях на его заседаниях, которые проходили два раза в месяц, он всегда решительно требовал неукоснительного претворения в жизнь Потсдамских решений. В ряде случаев он был инициатором принятия важных законов и директив КС, имевших принципиальное значение для судеб Германии. Достаточно напомнить, что из всех вопросов, которыми занимался КС в течение почти трех лет, половина была рассмотрена и положительно решена в первый год его деятельности. Однако уже в последние месяцы 1945 г. в Германии начало ощущаться приближение циклона холодных ветров, которые вопреки законам природы шли одновременно и с запада и с востока и привели мир в конечном счете к «холодной войне».

Работая в качестве представителя советского правительства в Контрольном Совете, все же основное внимание Жуков уделял выполнению своих обязанностей по осуществлению демократизации, денацификации и демилитаризации советской оккупационной зоны. За короткий период своего пребывания во главе СВАГ маршалу удалось достичь определенных успехов, хотя и было допущено немало ошибок и просчетов.

Как следует из приведенного рассказа, достигнутая военная победа над гитлеризмом для Жукова ни в малейшей мере не означала какого-либо покоя. Как всегда он был весь в заботах. Но, как и у генерала Эйзенхауэра, у маршала Жукова в первые послевоенные дни и недели «большая часть энергии уходила на яркое, изматывавшее, чарующее, долгое празднество», — как писал биограф Эйзенхауэра Ст. Амброз.

2 мая после завершения боевых действий в Берлине он с группой генералов и офицеров осматривает город, имперскую канцелярию и рейхстаг, 9 мая после подписания акта о капитуляции участвует на приеме. В конце мая встречается с Эйзенхауэром, который вручает ему орден «Легиона почета» степени главнокомандующего. 10 июня он летит в ставку Эйзенхауэра и вручает ему и Б. Монтгомери ордена «Победа». 11 июня встречает Монтгомери, который у Бранденбургских ворот вручает ему орден «Бани» I степени и Большого рыцарского креста. 12 июня и Москве М.И. Калинин вручает Жукову третью «Золотую Звезду» Героя Советского Союза.

24 июня в Москве он принимает Парад Победы и участвует и большом приеме в Кремле. В июле-августе он принимает участие в Потсдамской конференции. 12 августа сопровождает из Берлина в Москву своего гостя генерала Эйзенхауэра. Оба они осматривают Оружейную палату, смотрят парад физкультурников и посещают Ленинград. В августе Жуков удостоен второго ордена «Победа». В августе 1945 г. французский посол в Москве вручает в Берлине Жукову Большой крест Почетного легиона.

Выступая на параде союзных войск в Берлине у Бранденбургских ворот 7 сентября 1945 г., посвященном окончанию Второй мировой войны, в присутствии представителей высшего командования союзников маршал Жуков заявил, что наша победа является торжеством невиданного в мире боевого содружества демократических государств, за что весь мир благодарен великим народам и доблестным солдатам Америки, Англии, Советского Союза, Французской Республики и Китая. Два месяца спустя 7 ноября 1945 г. в Берлине Жуков устроил прием по случаю праздника Октябрьской революции, на котором в присутствии генерала Эйзенхауэра он снова подчеркнул важность сохранения союза наших народов и вооруженных сил. Позднее Эйзенхауэр напишет, что в ходе продолжительной беседы маршал с удовлетворением отмечал, что в Берлине они оба кое-чего добились в разрешении ряда трудных проблем, несмотря на различные политические взгляды. «Маршал считал, — писал далее Эйзенхауэр, — что мы могли бы добиться еще большего. Он много говорил об Организации Объединенных Наций и заметил: «Если Соединенные Штаты и Россия будут стоять вместе, несмотря ни на какие трудности, успех ООН будет наверняка обеспечен».

В ходе этой своей последней встречи два великих полководца второй мировой войны согласились в необходимости тесного сотрудничества их стран, в политическом закреплении их победи над фашизмом и в поддержании мира во всем мире.

На этом завершилась серия приятных и вполне заслуженных маршалом приемов. Начались «приемы» иного рода. В марте 1946 г. Сталин освобождает Жукова от должности Главкома ГСОВ и Главноначальствующего СВАГ и назначает на менее значимую должность главкома сухопутных войск.

Полвека спустя, когда архивы раскрыли нам все закулисные обстоятельства отзыва Жукова из Германии и назначения его Главнокомандующим сухопутными войсками, мне хотелось выяснить, как же воспринял это решение Сталина сам маршал. И я спросил об этом Владимира Николаевича Дымова, который был тогда при Жукове офицером для поручений. Он ответил так.

— Как это на первый взгляд не покажется странным, но когда я вручил маршалу шифровку с подписью Сталина, он воспринял свой отзыв с удовлетворением, был весьма оживлен и предложил мне продолжить работать с ним в Москве.

Владимир Николаевич объяснил подобную реакцию Жукова тем, что, по его наблюдениям, маршал любил армейскую службу, охотно общался с солдатами и офицерами в войсках и несколько тяготился своими обязанностями в СВАГ. Поэтому, как свидетельствует Дымов, в штабе СВАГ в Карлсхорсте он бывал реже, нежели в Потсдаме, где в то время размещался штаб Группы войск, хотя на обеих должностях он работал неутомимо и добросовестно. Его преемник генерал Соколовский, наоборот, дневал и ночевал именно в Карлсхорсте, перепоручив осуществлять оперативное руководство войсками своему заместителю генералу армии В.И.Чуйкову.

Несмотря на многочисленные пропагандистские и подчас уголовные кампании, направленные на дискредитацию Жукова, он при жизни был и после смерти остался в памяти народов бывшего Советского Союза и нынешней России, в памяти всех народов как великий полководец современности, видный политический деятель и дипломат.

Свидетельством тому являются присвоение имени Жукова Военной академии ПВО страны, районному центру на родине маршала в Калужской области, одному из проспектов Москвы. В центре столицы открыт памятник великому полководцу. Учреждены фонд «Маршал Жуков» и негосударственная пенсия имени Г.К.Жукова. Продолжается активная подготовительная работа по достойной встрече 100-летия со дня рождения маршала в 1996 г. Будут изданы научные труды, воспоминания и художественные произведения, посвященные памяти народного маршала. Рассказу о малоизвестной странице из жизни Жукова, как политического деятеля и военного дипломата посвящена и предлагаемая монография.

* * *

Между тем, боевые товарищи маршала Жукова, сотрудники СВАГ продолжали выполнять свой трудный, но почетный долг по управлению оккупированной Германией. Многие руководители органов СВАГ оставили о себе добрую память у немецкого народа.

При отсутствии центральной германской администрации перед ними была поставлена беспрецедентная и, казалось бы, неразрешимая задача — самим управлять германской экономикой. «Известно, что это кончилось неудачей. Но была ли эта неудача неизбежной? — так ставит вопрос А.М.Филитов и справедливо отвечает, что было немыслимо предположить, чтобы союзники сумели договориться, что им самим вместе делать для немцев и за немцев»^[26].

Основное руководящее ядро СВАГ по-прежнему составляли высококвалифицированные специалисты, многие из них знали Германию, владели немецким языком, были крупными хозяйственными работниками, дипломатами. Имена ряда полководцев, занимавших высокие посты в СВАГ, были известны мировой общественности. Это прежде всего относится к Главноначальствующим СВАГ маршалу В.Д. Соколовскому и генералу армии В.И. Чуйкову.

Первым советским комендантом Лейпцига был назначен бывший командующий армией генерал-лейтенант Н.И. Труфанов. Он пользовался большим авторитетом у городского магистрата и населения города. Будучи переведен на должность начальника управления комендатур Саксонии в Дрездене, генерал Труфанов и на новом месте также завоевал авторитет и уважение. К нему приезжали работники немецких органов из Лейпцига за советом и чтобы просто побеседовать.

На посту военного коменданта советского сектора Берлина достойно представлял свою страну генерал-майор А.Г. Котиков. Это был грамотный, энергичный, обаятельный и высококвалифицированный армейский политработник. Он хорошо ориентировался в экономической и политической обстановке и оперативно решал самые сложные вопросы городской жизни.

Начальниками управлений СВА в землях были известные полководцы — командующие армейскими объединениями, дислоцированными в соответствующих землях. Их заместителями по гражданским делам назначались, как правило, политические работники Красной Армии — члены военных советов или начальники политотделов армий.

В экономических подразделениях СВАГ были заняты, как правило, гражданские специалисты, прежде занимавшие высокие посты в экономике Советского Союза, которым были присвоены временные воинские звания для удобства их работы в СВАГ. В аппарат политсоветника назначались опытные дипломаты, которые в свое время работали в советском посольстве в Германии или занимались этой страной в наркомате иностранных дел СССР.

Служба безопасности состояла из большой группы профессиональных разведчиков, которых возглавлял генерал-полковник КГБ И.А.Серов, являвшийся одновременно и заместителем наркома внутренних дел Л.П.Берия. Многие из сотрудников этой службы на фронте выполняли задачи по борьбе с вражеской агентурой, работали в тылу противника. Занимая особое положение в структуре СВАГ и подчиняясь только наркому внутренних дел, сотрудники этой службы чувствовали свою бесконтрольность и, наряду с полезной деятельностью, нередко, как будет показано ниже, злоупотребляли своим служебным положением, нанося тем самым вред государственным интересам Советского Союза.

Заместителями Главноначальствующего по экономическим вопросам были в 1945 году М.З. Сабуров и с 1945 по 1949 гг. — К.И.Коваль. Из высшего руководства СВАГ, не считая дипломата-политического советника, они были единственными гражданскими лицами. В аппарат заместителя входил ряд отделов и управлений, в том числе отдел по репарациям и поставкам, управление по экономическому разоружению, управление внешней торговли и др. Пост политического советника последовательно занимали: А.Я. Вышинский (май-июнь 1945 г.), А.А. Смирнов (1945 г.), посол А.А. Соболев (1945–1946 гг.), посол В.С. Семенов (февраль 194 6-1949 гг.).

Особое место в структуре СВАГ занимало Управление пропаганды и цензуры, в 1947 году преобразованное в Управление информации. Им руководил с августа 1945 года по сентябрь 1949 высокообразованный и хорошо подготовленный к этой работе полковник (позднее — генерал-майор) С.И. Тюльпанов.

Управление было создано постановлением правительства СССР 5 октября 1945 года для выполнения следующих двух задач: организации и проведения пропаганды среди немецкого населения через печать, радио и другие средства силами немцев из антифашистских демократических партий и организаций; осуществления контроля и цензуры за немецкой печатью, радио и издательствами. В структуру Управления пропаганды входили 6 провинциальных и 5 городских отделов и 1 8 окружных отделений, а также районные комендатуры, в которых работало 146 старших инструкторов по пропаганде, редакция радиовещания, издательство СВАГ и Союзинторгкино. Всего в штате Управления и местных его подразделений осенью 1946 года работало 180 сотрудников высокой квалификации^[27].

До войны на партийно-политической работе из них были заняты всего 68 человек. Молодость и отсутствие опыта партийной работы этой категории работников СВАГ считались крупными недостатками в кадровой политике СВАГ. Высшее образование имели из них 222 и среднее — 263 человека, что означало довольно высокий образовательный уровень. Но их национальный состав вызывал в ЦК ВКП(б) некоторое недовольство, ибо среди них было 180 евреев, тогда как русских было 247, украинцев — 13 и немцев-антифашистов из эмигрантов — 10 человек^[28].

После работы комиссии ЦК ВКП(б) осенью 1946 года, которая оценила работу Управления пропаганды негативно, в ЦК партии обсуждался вопрос о создании в СВАГ Военно-политического совета во главе с генералом армии В.Д. Соколовским. В состав совета кроме других руководителей СВАГ должны были войти и два руководителя советских спецслужб в Германии — генералы И.А. Серов и Н.К. Ковальчук. Одновременно было предложено, чтобы вместо полковника Тюльпанова Управление пропаганды возглавил начальник 7-го отдела ГлавПУ генерал М.И. Бурцев. Комиссия также рекомендовала тогда, чтобы общеполитические советы немецким партиям и организациям давал только этот новый орган.

Назначаемые правительством СССР начальники управлений СВАГ должны были осуществлять руководство и контроль за деятельностью соответствующих германских органов и учреждений. Связь с германскими учреждениями и должностными лицами в провинциях и районах в первый период оккупации было поручено осуществлять уполномоченным Главноначальствующего. Управления занимались четырьмя решающими сферами деятельности — экономикой, демилитаризацией, гражданскими делами и политическими вопросами. Позднее были сформированы еще несколько управлений.

Небезынтересно отметить, что немецкое население сразу обратило внимание на различия в наименовании военных органов управления в западных зонах и советской зоне оккупации. Если западные союзники назвали свой орган «военным правительством», что в представлении немцев ассоциировалось с определенными властными функциями, то советский орган именовался «военная администрация», что в немецком языке выражало меньшую категоричность в осуществлении этих функций и большую демократичность.

В руководящий состав Управления военного коменданта (Берлина (с 28 апреля 1945 г.), затем Управления военного коменданта советского оккупационного сектора Берлина (с 10 июля 1945 г.) входили начальник гарнизона и военный комендант г. Берлина генерал-полковник Н.Э. Берзарин (апрель-июнь 1945 г. Затем ими последовательно были: генерал-полковник А.В. Горбатов (июнь-октябрь 1945 г.), генерал-лейтенант Д.И. Смирнов (октябрь 1945 г. — апрель 1946 г.), генерал-майор А.Г. Котиков (апрель 1946 г. — июнь 1950 г.).

В августе 1945 года в структуру СВАГ входили 136 районных и 272 городские комендатуры, а также 88 комендатур в городских районах. Таким образом, в среднем одна комендатура приходилась на 30–35 тысяч жителей. Кроме того, 309 населенных пунктов с населением более 5 тысяч жителей также имели по комендатуре. Таким образом, в зоне в целом было 644 комендатуры с 32 тысячами сотрудников. После массовой демобилизации военнослужащих Красной Армии число комендатур было сокращено, и в июле 1947 года их оставалось 151, то есть одна комендатура на 120 тысяч жителей. Общая численность сотрудников СВАГ на конец 194 8 года составила 15 тысяч человек.

Комендантами окружных, районных и местных военных комендатур назначались, как правило, строевые командиры среднего звена, их заместителями по политической части были армейские политработники. Это была самая многочисленная категория сотрудников СВАГ.

Кроме органов СВАГ, занимавшихся немецкими делами, существовали подразделения, обслуживавшие самих сотрудников СВАГ. К ним относились различные партийные, комсомольские, профсоюзные органы, органы выполнявшие консульские функции, а также культурные учреждения, торговые и бытовые предприятия и многие другие. Газета «Советское слово» издавалась специально для советских граждан, работающих в системе СВАГ. Их же «обслуживала» и специальная служба безопасности с сетью гласных и негласных сотрудников, включая и армейские органы «СМЕРШ».

Решением СМ СССР 10 октября 1949 года вместо СВАГ была образована «Советская контрольная комиссия в Германии» (СКК). Председатель СКК генерал армии В.И. Чуйков, его заместитель, политсоветник и управляющий делами назначались Советом министров, начальники управлений и отделов, а также представители СКК в землях и в Берлине утверждались Советом министров СССР по представлению председателя СКК.

В соответствии с особым Положением СКК выполняла следующие функции:

— обеспечивала выполнение в восточной зоне Германии установленных соглашениями между союзными державами задач оккупации;

— контролировала осуществление Потсдамских и других совместных соглашений Германии и содействовала дальнейшему развитию ГДР на демократической и мирной основе;

— обеспечивала выполнение германским правительством обязательств по репарационным поставкам и покрытию оккупационных расходов;

— участвовала в работе четырехсторонних консультативных совещаний;

— представляла доклады советскому правительству о положении в ГДР и Западной Германии.

Как явствует из справки, подписанной и.о. управляющего делами СКК в Германии генерал-лейтенантом Н.А. Борзовым, по состоянию на середину ноября 1949 года штатная численность СКК, включая ее представительства в землях и крупных городах, а также учреждения обслуживания, составляла 3831 сотрудник, из них в представительствах работали 1053 человека.

Структурные органы СКК сохранились в основном такими же, какие существовали в расформированной СВАГ. Наиболее важными и соответственно наиболее многочисленными были управления репараций (625 человек), отдел транспорта (281 человек), отдел материальных балансов и торговли (180 человек), отдел информации (144 человека) и аппарат политсоветника (140 человек). Кроме пяти земель представительства СКК существовали и в 16 крупных городах. В качестве одного из учреждений СКК был и лагерь № 266, предназначенный для репатриантов. В Берлине генерал Котиков передал свои полномочия берлинскому магистрату 1 2 ноября 1949 года. Оставшиеся в Берлине и в других городах военные комендатуры продолжали выполнять функции, являвшиеся обычными для них в населенных пунктах, где дислоцируются воинские гарнизоны.

27 мая 1953 года деятельность СКК была прекращена и создан аппарат Верховного комиссара СССР в Германии во главе с B.C. Семеновым.

На этом этап, когда советские оккупационные органы выполняли управленческие функции, завершился. Наступил качественно новый, когда оккупационные функции ограничивались только контролем. Сотрудничество ГДР и СССР и влияние КПСС и советского правительства на внутриполитическое развитие ГДР стало осуществляться в иных формах и иными методами. В 1954 г. из компетенции Верховного комиссара была изъята функция наблюдения за органами власти ГДР.

Бывший сотрудник представительства Верховного комиссара в Берлине В.В. Карягин в своих воспоминаниях отмечает, что преобразование СКК в аппарат Верховного комиссара было не просто «перетряской». Оно носило принципиальный политический характер. Если СКК возглавлял председатель, который одновременно был и Главнокомандующим группой советских войск в Германии, то Верховным комиссаром был профессиональный дипломат. Но далее, невольно противореча самому себе, автор признает, что аппарат Верховного комиссара, как и бывшей СВАГ, тоже был смешанным, хотя и существенно сокращенным, и что во главе, например, берлинского представительства стоял генерал-майор административной службы С.А. Деньгин. Его заместителем тоже был офицер-подполковник К.Н. Тархов, хотя не носивший, как и другие сотрудники аппарата военной формы.

Но главное, как признает В.В. Карягин, состояло в том, что функции, выполнявшиеся предыдущими государственно-политическими органами СССР в Германии, существенно не изменились. Тот же самый Тархов, который «всю войну занимался» пропагандой на противника и бегло говорил по-немецки, не в пример генералу вызывал к себе «на ковер» бургомистров, руководителей городских партийных, профсоюзных, молодежных организаций, полиции. Не меньшую власть, как свидетельствует автор, имел и другой заместитель генерала Деньгина, фамилию которого он отказывается упомянуть. «Однажды по его указанию прекратили подачу газа в американский сектор, а когда после соответствующего протеста и перекрытия в Западном Берлине шлюзов на Шпрее началось расследование, горе-начальник все свалил на своего подчиненного.» Возникает естественный вопрос, что же изменилось за предыдущие десять лет в функциях советских органов на территории «суверенной» ГДР?

Летом 1954 года состоялось объединение аппарата Верховного комиссара с советским посольством во главе с Г.М. Пушкиным. Функции Верховного комиссара упразднялись, а на место представительств Верховного комиссара в шести городах ГДР учреждались консульства. Однако военная комендатура в Берлине по-прежнему выполняла политические функции в отношении Западного Берлина, где оккупационная власть продолжала существовать. Последняя реорганизация советского военно-политического присутствия в Германии состоялось в ноябре 1955 года, когда в ГДР стало функционировать только советское посольство во главе с Г.М. Пушкиным. Это означало, что советский оккупационный режим в любой форме в Германии был прекращен.

Несмотря на эти шаги советского правительства, все же формально СССР по-прежнему находился в состоянии войны с правопреемниками бывшей Германии — ФРГ и ГДР. Как следует из международного права, капитуляция (в том числе и безоговорочная) не прекращает состояния войны между государствами. Это относилось как к СССР, так и к обоим германским государствам до 25 января 1955 года, когда Советский Союз в одностороннем порядке прекратил состояние войны с Германией.

В августе 1954 года Советское правительство заявило, что оно считает утратившим силу все принятые СВАГ и СКК в период с 1945 года по 1953 год приказы и директивы. А с ликвидацией поста Верховного комиссара 20 сентября 1955 года решением Советского правительства утратили силу и все законы, директивы и приказы, принятые с 1945 по 1948 годы Контрольным советом.

Образование Советской военной администрации и ее органов в землях и населенных пунктах внесло порядок в структуру и деятельность оккупационной системы. Военные комендатуры вошли в эту систему в качестве ее составной части. Первоначальная структура СВАГ, которая позднее совершенствовалась, в целом выдержала испытание временем и обеспечила выполнение поставленных перед ней задач. Со временем выяснилось, что некоторые подразделения СВАГ дублируют друг друга, и это приводило к несогласованности действий. Так, политическими вопросами и пропагандой занимались: военный совет СВАГ, политический советник при Главноначальствующем, Управление пропаганды (информации) и Бюро информации. Управление по руководству военными комендатурами нередко слишком расширительно толковало свои полномочия, вмешиваясь таким образом в прерогативы других управлений. Эти недостатки постепенно устранялись.

Многие руководящиедеятели и сотрудники СВАГ приобрели в Германии немалый опыт политической, государственной, хозяйственной деятельности и по возвращении на родину приглашались на высокие посты. Так, маршал В.Д. Соколовский стал начальником Генерального штаба Советской Армии, маршал В.И. Чуйков — главкомом сухопутных войск, а затем начальником Гражданской обороны. А.Ф. Кабанов был назначен заместителем министра сельского хозяйства СССР, К.И. Коваль стал заместителем председателя Госплана, М.З. Сабуров — заместителем председателя Совмина, Ситнин — заместителем министра финансов, Зорин — заместителем министра внешней торговли, В.С. Семенов — замминистра иностранных дел.

31 июля 1945 года приступил к работе верховный межсоюзнический орган — Контрольный совет (КС). Первым советским представителем в нем был Главнокомандующий советскими оккупационными войсками и Главноначальствующий Советской военной администрации в Германии маршал Советского Союза Г.К.Жуков. Контрольный совет должен был осуществлять верховную власть четырех держав в Германии на протяжении всего периода выполнения ею основных требований безоговорочной капитуляции и обеспечивать согласованность действий оккупирующих держав.

Функционирование советских военных органов в Германии осуществлялось не в политическом и экономическом вакууме. На него влияло множество факторов. СВАГ должна была действовать в соответствии с указаниями ЦК ВКП(б), правительства и Наркомата иностранных дел (позже МИД). Но вместе с тем она должна была учитывать реальную обстановку в Германии — настроение населения и позицию немецких демократических сил. Нельзя было игнорировать и процессы, происходившие в Западной Германии, политический курс западных держав по германскому вопросу. Важную роль играла складывавшаяся весьма противоречивая и тревожная глобальная военно-политическая ситуация. Неудивительно, что обстановка в Германии менялась по мере обострения отношений между западными державами, с одной стороны, и Советским Союзом, с другой. Это обострение сотрудники Советской военной администрации испытывали на себе ежедневно и ежечасно.

Важнейшей правовой основой и исходным пунктом всей деятельности СВАГ были Потсдамские соглашения и заявление союзных командующих от 5 июня 1945 года о взятии на себя всей полноты власти в Германии, законы и другие решения Контрольного Совета и приказы Главноначальствующего СВАГ.

На протяжении четырех лет СВАГ вела активную разностороннюю деятельность. Все необходимые мероприятия СВАГ проводила совместно с немецкими органами власти, политическими демократическими партиями и организациями и практически комплексно. Но для удобства анализа целесообразно рассматривать каждое из направлений этой деятельности в отдельности.

Глава вторая Приказ № 2 маршала Жукова в действии

Важнейшим условием выполнения задач советской оккупационной политики в Германии было оживление деятельности немецких политических партий и общественных организаций. Они должны были помочь убедить немецкий народ в жизненной важности для него самого решения этих задач. Приказом № 2 маршала Жукова от 10 июня 1945 года была разрешена деятельность антифашистских политических партий и организаций. Порядковый номер этого приказа свидетельствовал о значении, которое советские оккупационные власти придавали политической деятельности антифашистских партий и организаций в демократизации страны. Приказом разрешалась деятельность четырех антифашистских демократических партий — Коммунистической партии Германии (КПГ), Социал-демократической партии Германии (СДПГ), Христианско-демократического союза (ХДС) и Либерально-демократической партии Германии (ЛДПГ).

В приказе отмечалось, что к настоящему времени сложились необходимые условия для свободной общественной и политической деятельности германского населения. В нем было подчеркнуто, что разрешаются только те партии и организации, которые выступают за окончательное искоренение остатков фашизма, укрепление начал демократизма и гражданских свобод, развитие инициативы и самодеятельности широких масс населения. Одновременно были отменены все нацистские законы, касавшиеся деятельности антифашистских партий и организаций. Вместе с тем приказ устанавливал, что на все время существования режима оккупации деятельность допущенных партий и организаций будет происходить под контролем СВАГ и в соответствии с издаваемыми ею инструкциями^[29].

Это был первый официальный акт СВАГ после ее конституирования. В западных зонах такое разрешение было дано лишь в конце 1945 — начале 1946 года и то только в пределах мелких административных единиц, а не в общегерманском масштабе. Причем этот запрет касался не только рабочих, но и буржуазных партий и даже профсоюзов.

В 1948 году в советской зоне были также созданы Национально-демократическая партия и Демократическая крестьянская партия. В приказе подчеркивалось, что речь шла именно об антифашистских партиях и организациях. Более десятка других заявлений от партий буржуазного толка, поданных в июле — начале августа 1945 года, не были удовлетворены^[30].

Известный в Германии государственный и общественный деятель Александр Абуш в 1944–1945 гг. написал книгу «Ложный путь одной нации», в которой утверждал, что «история немецкого народа — это история народа, насилием превращенного в народ политически отсталый»^[31]. Если это утверждение верно применительно ко времени, когда в Германии существовало тотальное насилие, то ничего подобного нельзя сказать даже о первых годах после того, как это насилие было уничтожено. Немцы стали восстанавливать свою славу не только как народ философов и мыслителей, но и народ политиков. И приказ Жукова этому процессу содействовал.

СВАГ с первых же дней оккупации хорошо представляла себе трудности, которые предстояло преодолеть на пути демократизации общественной жизни в Германии. Не все немцы были довольны разрешением деятельности четырех антифашистских партий. Некоторые коммунисты предлагали ввести однопартийную систему (конечно же, коммунистическую), остальные партии, включая и СДПГ, запретить. Приводился довод, что наличие в Веймарской республике 36 партий привело ее к гибели и открыло путь Гитлеру к диктатуре. Раздавались призывы к физическому уничтожению всех членов бывшей нацистской партии и немедленной подготовке социалистической революции. Управление информации считало, что взгляды некоторых коммунистов застыли на уровне 1933 года^[32].

14 июля 1945 года с разрешения маршала Жукова начал действовать блок четырех антифашистских демократических партий. В выпущенном ими совместном заявлении говорилось о той роли, которую они были призваны сыграть в преодолении прошлого и демократизации всех сторон жизни в советской зоне оккупации. Но по некоторым важным проблемам они принимали непродуманные и поспешные решения, не содействовавшие достижению указанных задач. Так, партии блока долго обсуждали вопрос о наказании военных преступников. Он тогда был исключительно актуальным, ведь национал-социалистическая партия Германии насчитывала 8 млн. человек, а с примыкавшими организациями — 18 млн. Справедливо ли было всех их рассматривать как военных преступников? В инструкции, разработанной блоком 3 августа 1945 года, на этот вопрос давался утвердительный ответ. Более того, предлагалось предусмотреть создание чрезвычайных судов над всеми членами нацистской партии, сократить им норму продовольственного снабжения на одну ступень и потребовать, чтобы они платили дополнительный десятипроцентный налог. Политотдел СВАГ квалифицировал эту инструкцию как политически неверную и запретил ее публикацию^[33]. Руководители партий позже согласились с этим решением, и один из них, В.Ульбрихт, в речи от 12 октября 1945 года от имени ЦК Компартии заявил о необходимости подходить дифференцировано к активным нацистам и попутчикам^[34].

Руководство СВАГ, особенно аппарат политсоветника, заместителя Главноначальствующего по делам гражданской администрации и сотрудники Управления информации, требовали решительно пресекать всякие попытки консервативных, реакционных и профашистских сил тормозить демократизацию экономической, политической и общественной жизни в зоне, саботировать решения Потсдамской конференции и приказы СВАГ. Не разрешалась деятельность тех партий, которые в качестве своих программных требований выступали за сохранение промышленных монополий, отвергали необходимость национализации и отчуждения собственности, земельную реформу. Цензура запрещала публикацию статей, пропагандировавших расизм, антисемитизм, милитаризм, реваншизм, антикоммунизм, выступавших с критикой мероприятий оккупационных властей.

Вместе с тем сотрудникам СВАГ приходилось сдерживать тех членов КПГ и СДПГ, кто своими левацкими лозунгами причинял не меньшее зло демократическому процессу в зоне, чем откровенные правые. Так, в дискуссиях о характере земельной реформы некоторые активисты КПГ и СДПГ вносили предложения о национализации всей подлежащей разделу земли и о передаче ее переселенцам и батракам для коллективной обработки. По их мнению, это и откроет путь к более рациональному ведению хозяйства по типу советских колхозов. В земле Саксония подобные левацкие эксперименты стали осуществляться уже осенью 1945 года.

Неприемлемые оценки допускались некоторыми партиями и в дискуссиях о виновности Германии за развязывание войны. Так, видный левый социал-демократ, будущий сопредседатель СЕПГ и председатель совета министров ГДР О. Гротеволь в речи, подготовленной для радиомитинга 19 августа 1945 года, в части, задержанной цензурой, утверждал, что «работа антифашистов в Германии с их неисчислимыми жертвами была величайшей и самой кровавой революцией из всех революций в мировой истории». В речи 15 сентября 1945 года он же заявил, что виновниками войны являются только крупные промышленники и нацистская партия. Германское государство и народ могут быть объявлены ответственными — это право победителей, как и взимание репараций — тоже их право. Но большая часть рабочего класса не виновна, она не приветствовала войну, потому что именно она понесла в войне наибольшие жертвы.

Имелось и левацкое понимание возможности построения социализма в Германии. Если лидер КПГ В. Пик в речи 9 ноября 1945 года заявил, что его партия выступает за парламентскую демократическую республику и не считает программу социализма актуальной для сегодняшнего дня, то лидер СДПГ О. Гротеволь высказал другую мысль. 11 ноября 1945 года он потребовал немедленного осуществления в Германии принципов социализма. «Час построения социализма в Германии пришел, ибо капитализм развиваться в стране не может». Сотрудники Управления информации сообщали в августе 1945 года, что часть коммунистов выступает с сектантскими предложениями о запрете деятельности СДПГ и о немедленной подготовке социалистической революции. На некоторых собраниях КПГ в Берлине можно было слышать возмущенные вопросы, почему «русские не устраивают в Германии революции с целью свержения капитализма, мы им охотно помогли бы, почему Красная Армия не уничтожает капитализм» и ряд других вопросов подобного рода.

Несмотря на левацкие концепции, имевшие сторонников в обеих рабочих партиях, они все же пользовались гораздо большим влиянием в народе чем другие партии, о чем свидетельствует сравнительная таблица их численности в советской зоне оккупации на 15 сентября 1945 года.

Из немецких политических партий наибольшей симпатией у Советской военной администрации, пользовалась, естественно, Коммунистическая партия. В своей первой беседе с только что назначенным начальником Управления информации полковником С.И. Тюльпановым в августе 1945 года маршал Жуков нацелил его на то, чтобы он в первую очередь установил контакт с немецкими партиями и организациями, особенно с КПГ и СДПГ^[35].

Руководство СВАГ было убеждено, что ведущую роль среди других политических партий в выполнении задач, поставленных в приказе № 2, могут сыграть только коммунисты. В свое время они действительно имели большие заслуги перед германскими трудящимися. В избирательных компаниях, предшествовавших 1933 году, КПГ народу с социал-демократами, была весьма сильным конкурентом нацистов. В годы господства фашизма коммунисты Германии энергично и мужественно, хотя и не всегда последовательно, выступали против Гитлера в защиту демократии. В этой неравной борьбе они понесли наибольшие потери. Не будет преувеличением сказать, что германские коммунисты внесли наибольший вклад в антифашистскую борьбу среди других демократических сил.

Тем не менее, после разгрома фашизма коммунистическая партия, выступая за революционные, насильственные методы борьбы, не стала ведущей силой в среде рабочего класса, уступив эту роль социал-демократам, ратовавшим за преобразование общества путем реформ, хотя существовала определенная дифференциация ее влияния по разным регионам страны. «Коммунизм для немцев, что корове седло», жаловался однажды Сталин. Вполне вероятно, что, зная обстановку в Германии в те первые послевоенные годы, он имел основания для такой оценки.

5 апреля 1945 года, то есть через месяц после того, как советские войска форсировали р. Одер, политбюро ЦК КПГ в Москве приняло инструкцию, определявшую задачи немецких антифашистов, направляемых на территорию Германии, освобожденную советскими войсками. В ней антифашистам было предложено совместно с советскими офицерами взять в свои руки дело формирования местных органов власти. Работники отделов спецпропаганды Действующей армии проинформировали офицерский состав об этом задании и также включились в работу^[36].

Своеобразными поставщиками «идеологически подкованных кадров» антифашистов для Германии были антифашистские школы, расположенные на территории Советского Союза, а позднее и в Восточной Германии, а также Национальный комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров. 12 марта 1946 года начальник института 99 при ЦК ВКП(б) Романов доносил своему руководителю в ЦК Баранову, что в ходе войны в антифашистской школе и на различных курсах обучалось 6 856 военнопленных различных национальностей. В письме указывалось, что для нескольких миллионов военнопленных этого совершенно недостаточно^[37].

Несколько иное отношение советских властей сложилось к своему детищу — Национальному комитету «Свободная Германия». Выступая на совещании начальников седьмых отделов фронтов 19 мая 1944 года, начальник ГлавПУ Красной Армии А.С. Щербаков потребовал внимательно следить за этим комитетом, потому что у его руководителей, как он выразился, свои планы. Некоторые их них хотят противопоставить Советский Союз союзникам, столкнуть их. «Генерал Зейдлиц представил нам несколько документов. В них предлагалось объявить Национальный комитет немецким правительством и дать тем самым ему возможность вести работу как временному правительству или полуправительству. Нужно работать так, чтобы мы их использовали в целях победы Красной Армии и не допускать, чтобы они нас использовали»^[38]. Несколько дней спустя, 25 мая 1944 года, Д.З. Мануильский сообщил А.С. Щербакову, что «составление «меморандума Зейдлица» было провокационным действием фашистской группы внутри «Союза немецких офицеров»^[39].

Функционеры КПГ, прибывшие из Москвы в первые дни после капитуляции Германии, выступали за роспуск многих самозваных «антифашистских комитетов», которые состояли, как правило, из коммунистов старой закалки, выступавших за сохранение «революционного наследия» КПГ и рассчитывавших на то, что при помощи оккупационных властей им хотя бы временно удастся создать местные «советские республики» с установлением «диктатуры пролетариата». Развернули активную работу и различные региональные группы движения «Свободная Германия», рассматривавшие себя в качестве надпартийных органов, выступавших за единство немецкого народа. По утверждению некоторых немецких исследователей, советские оккупационные власти на местах молчаливо соглашались с деятельностью подобных организаций^[40].

В течение мая 1945 года коммунисты не выступали за немедленную легализацию партии. По мнению некоторых немецких авторов, они заботились больше о том, чтобы в максимальной мере обеспечить себе руководящее положение в органах самоуправления и в общественной жизни и лишь затем конституироваться в качестве политической партии. Такой момент наступил в конце мая 1945 года, когда советские оккупационные власти не без консультации с ними готовили приказ о разрешении деятельности политических партий, а коммунисты соответственно — текст своего учредительного воззвания, согласовав его с руководителем международного отдела ЦК ВКП(б) Г.Димитровым. Наконец, в начале июня только что образованная Советская военная администрация подготовила и 10 июня обнародовала упомянутый выше приказ № 2. В то время как члены других партий с нетерпением ожидали его появления, коммунисты, подготовившись, отреагировали на него мгновенно, уже на следующий день опубликовав учредительное воззвание, а через два дня выпустив первый номер партийной газеты «Дойче фольксцайтунг»^[41].

С.И. Тюльпанов со ссылкой на маршала Жукова подтвердил, что Советское правительство рассматривало поддержку программы КПГ как свой интернациональный долг. Поэтому, писал Тюльпанов, публикация партийного воззвания к германскому народу не только не встретила никаких трудностей, но получила «моральную и материальную поддержку» со стороны СВАГ. Текст воззвания, как и в последующем другие документы КПГ, не подвергался цензуре^[42].

С целью «разоблачения буржуазной демократии и правых социал-демократов», особенно шумахеровцев, как отмечалось в отчете Управления информации, «был разработан ряд специальных блокнотов». Распределение писчей бумаги в советской зоне также находилось во власти Управления информации, и оно использовало его как «важный политический регулятор», прежде всего в пользу СЕПГ^[43] после ее образования.

Управление информации принимало активное участие в разработке программ для партпросвещения в СЕПГ, систематически рецензировало теоретический журнал СЕПГ «Айнхайт».

В первые месяцы после войны КПГ в своей деятельности испытывала немалые трудности. Как подчеркивалось в одной из аналитических справок Управления информации, эти трудности были «связаны с тем, что КПГ выступает за реализацию Потсдамских решений, за выполнение решений о репарациях и других обязательств. Допускались сектантские ошибки, шла борьба за портфели, в ряде провинций коммунисты иногда отстраняли социал-демократов от важных мероприятий, игнорировали роль буржуазных партий. Численность КПГ на 15 декабря 1945 года составляла в советской зоне 330 тысяч членов».

Но все же ряд ключевых позиций в управленческом аппарате занимали представители СДПГ и даже буржуазных партий. Вот какова была партийная принадлежность руководителей органов местной власти, например, в Тюрингии в ноябре 1945 г.^[44].

Или еще один пример. В управленческих структурах Саксонии в апреле 1946 года было занято 440 членов КПГ, 521 социал-демократ, 90 членов ЛДП, 87 представителей ХДС и 901 беспартийный.

С.И. Тюльпанов рассказывал, что в «наших взаимоотношениях с членами КПГ, СДПГ и позднее с СЕПГ доминировал не дух оккупационной власти, а товарищеской помощи, задачи которой были выражены в решениях СВАГ и СЕПГ»^[45]. Органы СВАГ, несомненно, считали коммунистов своей верной опорой в немецком народе и делали все, чтобы поддержать их и оказать им максимальную помощь. Так, в частности, СВАГ и демократические партии и организации приобрели максимальный политический выигрыш от возвращения из Советского Союза немецких военнопленных. 23 июля 1946 года в зоне было широко оповещено о прибытии в этот день первого эшелона. В печати СЕПГ публиковались восторженные отклики населения на великодушный шаг Советского Союза. СЕПГ на этой акции заработала еще одно очко. В последующие месяцы каждое прибытие новых эшелонов с военнопленными превращалось СЕПГ в кампанию по укреплению дружественных связей с Советским Союзом, воспитанию немцев в духе доверия к его внутренней и внешней политике.

Важным для СВАГ, СЕПГ и ряда общественных организаций политическим событием стало первое официальное празднование в Германии в ноябре 1946 года 29-й годовщины Октябрьской революции в России. Оно выявило множество оценок места и роли этой революции в истории. Коммунисты старой коминтерновской закалки сожалели, что Ноябрьская революция 1918 года в Германии не пошла по российскому пути и что даже в 1945 году немецким трудящимся вместе с русскими следовало бы решительно разделаться с внутренней реакцией. Мнение некоторых молодых коммунистов Германии выразил тогда секретарь Мерзебургского окружкома СЕПГ: «Нам нет никакого дела до русской революции. Мы не имеем ничего общего с этой революцией». Более категорично оценивали Октябрьскую революцию германские троцкисты и некоторые берлинские социал-демократы (коммунисты называли их тогда «правыми»). Они утверждали, что «Октябрьская революция 1917 года — это роковая ошибка русских, эта революция — трагедия в истории человечества»^[46].

Аналогичные оценки высказывали и некоторые лидеры буржуазных партий: «Октябрь — это национальное русское событие, и мы не пойдем по русскому пути, у нас есть немецкий путь». Один из руководителей местной организации ХДС в г. Дессау заявил, что «русская революция привела к диктатуре, но мы, демократы, против всякой диктатуры… Если бы в России имелось несколько, а не одна диктующая партия, то русский народ шагнул бы в своем развитии намного дальше».

Руководство СВАГ сделало из этих оценок вывод о необходимости более широкой пропаганды среди немецких трудящихся «международного значения Октября» и «исторических достижений социалистического строительства» в Советском Союзе^[47].

* * *

Опасность того, что КПГ постоянно будет занимать второе место после СДПГ в германском рабочем движении, а может быть, и уступит его ХДС, и стала одной из причин того, что именно коммунисты при энергичной поддержке СВАГ проявили инициативу в объединении с социал-демократами. При этом они ссылались на популярный тогда в рабочем движении лозунг о «единстве действий». Так, еще в середине июля 1945 года руководитель КПГ В.Пик поднял вопрос о необходимости объединения рабочих партий. Он заявил, что пока необходимо добиться единства действий обеих самостоятельных рабочих партий, а по мере роста зрелости и сознательности рабочего класса осуществить и их организационное объединение^[48].

Со второй половины 1945 года по апрель 1946 как на западе, так и на востоке Германии шла острая борьба вокруг предстоящего объединения. Аргументы его сторонников состояли в том, что по опыту недавнего прошлого отсутствие единства рабочего движения Германии было одной из причин прихода к власти нацистской партии. Но и нынешние задачи по обновлению Германии не могут быть выполнены без такого единства. Подобные аргументы звучали убедительно и привлекали внимание части социал-демократов. Они также принимали к сведению обещания коммунистов честно следовать этому объединению и не стремиться к гегемонии в будущей объединенной партии. Однако, среди коммунистов, особенно старой гвардии, были и непримиримые противники объединения с «историческими противниками», «социал-фашистами», «предателями интересов рабочего движения» и т. д. и т. п. Они утверждали, что объединение с СДПГ будет означать конец КПГ.

В конце декабря 1945 года один из руководителей КПГ А. Аккерман в разговоре с представителем политсоветника Макухиным также поставил вопрос о необходимости объединения двух рабочих партий. Он обосновал это тем, что в январе — феврале 1946 года в американской зоне состоятся выборы в самоуправление, и, если не будет объединения с КПГ, то социал-демократы наверняка победят, и тогда они на объединение не пойдут^[49].

Но идея объединения не для всех коммунистов и социал-демократов оказалась такой уж естественной, как это может показаться на первый взгляд. На расширенном заседании ЦК КПГ 10–11 февраля 1946 года возникла опасность, что объединение может не состояться, ибо за него высказалось меньшинство членов ЦК. В той ситуации влиятельные деятели партии Бухвиц, Гоффман и Мольтман пригрозили выходом из состава ЦК и проведением объединения в рамках регионов^[50].

Некоторые немецкие исследователи стремились уверить, что без давления, угроз, насилия и открытого террора со стороны СВАГ на колебавшихся объединение не состоялось бы. Один их лидеров СДПГ Э. Олленхауэр в 1961 году утверждал, что «по очень осторожной оценке в период с декабря 1945 года по апрель 1946 года минимум 20 тысяч социал-демократов были на короткое время или на продолжительный срок арестованы или просто убиты»^[51].

Но среди социал-демократов как в западных, так и в советской зоне оккупации, было немало как противников, так и сторонников объединения с коммунистами. СДПГ выступала тогда совместно с КПГ в проведении аграрной реформы, за помощь крестьянам и детям, за осуществление школьной реформы и по другим вопросам. Численность партии социал-демократов на 1 декабря 1945 года составляла 400 тысяч членов. В августе 1945 года в среде руководителей СДПГ развернулась острая дискуссия относительно объединения с КПГ. Обозначались две линии: за объединение выступали О. Гротеволь, М. Фехнер и Ф. Эберт, против — К. Шумахер, Э. Олленхауэр, Э. Ройтер. Особенно последовательным поборником единства рабочего движения был О. Гротеволь, который решительно отвергал «повторение прежних ошибок» германских социал-демократов. 1 августа 1945 года в беседе с референтом политсоветника И. Скляренко он сказал, что его партия является одновременно и старой социал-демократией, и новой, ибо она очистилась от правой оппозиции. Гротеволь заявил, что «Маркс-Энгельс — основоположники социал-демократического движения, а Ленин-Сталин — продолжатели их идей, великие преобразователи России. Меньшевика Плеханова нам не надо»^[52].

Не менее убедительно свои аргументы обосновывали и социал-демократы, противники объединения, особенно их лидер К. Шумахер. Они также ссылались на исторический опыт, причем не только германский, но и российский, большевистский. Этот опыт, по их мнению, свидетельствовал, что любое единство действий всегда предполагает компромисс с обеих сторон. Но коммунисты в силу прямолинейно-догматической приверженности своей идеологии не способны ни на какие компромиссы, хотя В.И. Ленин и призывал их к подобной гибкости, но только в тактическом плане. Социал-демократические противники объединения, ссылаясь на этот опыт, утверждали, что он свидетельствует, что, по их мнению, коммунисты никогда не соглашались делить с кем-то власть, и в объединенной партии они наверняка будут стремиться к гегемонизму, как в организационных вопросах, так и в идеологии. Отсюда делался вывод, что коммунистам доверять нельзя.

Послевоенные социал-демократы понимали, что они не смогут создать влиятельную партию немецкого рабочего класса и начать борьбу за возрождение «новой Германии», пока открыто не объявят о дистанцировании от многих положений программы и политики, которую проводила партия до 1933 года. Среди социал-демократов росло желание строить партию демократически-парламентского реформаторского типа, добиться единства рабочего класса и его партии, особенно в советской зоне. Шла дискуссия лишь о путях объединения и его возможных последствиях. В западных зонах большинство членов партии благодаря усилиям ее руководителей и прежде всего К. Шумахера, категорически отвергало всякое объединение с коммунистами. Шумахер во время своего первого посещения Берлина в феврале 1946 года настоял на том, чтобы социал-демократы западных секторов Берлина также отвергли объединение. В городской организации СДПГ произошел раскол, при этом сторонников объединения возглавил О. Гротеволь.

А.М. Филитов не без основания приходит к выводу, что именно Гротеволь помог Шумахеру установить безраздельный контроль над «западной» частью СДПГ, не получив ничего взамен. Более того, отказавшись от конкуренции с Шумахером на общегерманском уровне, Гротеволь подорвал позиции СДПГ и в Восточной Германии. В итоге в выигрыше оказались догматики как среди членов СДПГ, так и в КПГ, настроенные на взаимную конфронтацию. «Шумахер и его группа сыграли поистине роковую роль в истории Германии, — утверждает Филитов, — но была ли это роль предопределена и неизбежна?». На этот вопрос автор дает отрицательный ответ. Мне часто приходилось слышать по радио выступления К. Шумахера. читать его статьи в газетах, но ни разу не приходилось видеть его лично. О его особенной манере убеждать людей в том, что он говорит только правду и знает выход из трудных обстоятельств, говорили многие. О том, каким образом Шумахеру удавалось воздействовать на аудиторию, писал впоследствии Г. Коль. «Это было что-то невероятное — в разрушенном, наспех отремонтированном зале услышать столь страстное выступление. Я в то время был молодым членом ХДС, но этот человек оказал на меня сильное воздействие: больной, изможденный, одержимый страстью выжить во что бы то ни стало, он все-таки старался вдохнуть в людей новую надежду… Я стал тогда почитателем Шумахера, остался им, собственно, и сейчас, невзирая на то, что в политических частностях я его антагонист. Меня покорила его личность»^[53].

Высокую оценку Шумахеру как политику дал и его товарищ по партии Вилли Брандт: «Его жажда достижения справедливости путем радикальных социальных преобразований противоречила потребности людей в покое, как и его агрессивное стремление к национальному единству. Шумахер не был антиевропейцем».

По-иному расценивали деятельность этого социал-демократического лидера оккупационные власти союзников как на Западе, так и на Востоке Германии. Французы, например, называли его не иначе как Гитлером номер два, а англичане угрожали ему арестом за то, что он критиковал их позицию по вопросу о границе «Одер — Нейсе». Что же касается советских властей, то они считали его исчадием ада, и в нашей пропаганде он всегда представлялся синонимом всего самого реакционного, что имелось и имеется в германской социал-демократии. Быть сторонником Шумахера («шумахеровцем») означало быть смертельным врагом не только КПГ/СЕПГ, но и Советского Союза. Что за этим ярлыком могло последовать, догадаться нетрудно. Борьба с «шумахеровцами» стала важным направлением в деятельности советских спецслужб в Германии.

Органы СВАГ не только весьма энергично поддержали кампанию по объединению обеих рабочих партий, но и активно в ней участвовали. Сотрудники Управления информации часто выступали с докладами с обоснованием важности этого акта. «Тэглихе рундшау» систематически информировала о ходе подготовки к объединению, осуществляла обсуждение шагов, которые следовало бы предпринять для успешного объединения. Управление информации постоянно следило за теми процессами, которые происходили в разрешенных политических партиях, активно влияло на них, исходя из общей концепции, одобренной в ЦК ВКП(б), откуда оно получало все необходимые указания. Хотя отношение к СДПГ было предвзятым, но СВАГ в связи с предстоявшим объединением двух рабочих партий проводила тактику опоры на «левых» социал-демократов с целью изоляции «правых», выступавших против объединения.

После событий в самой Германии и вокруг нее в 1948–1949 гг., а также в СССР и в странах народной демократии, где путем насилия укреплялись диктаторские режимы коммунистических (рабочих) партий, СДПГ, как и международная социал-демократия, усилила разоблачение коммунистических идей и практической деятельности компартий.

Примерно в те же годы один из руководителей германской социал-демократии Э. Ройтер заявил, что «решающей проблемой нашего времени является противоборство с тоталитарной советской системой»^[54].

Выступая на первом послевоенном съезде СДПГ, состоявшемся в Ганновере в мае 1946 года, избранный тогда председателем партии К.Шумахер выразил солидарность с теми членами партии в советской зоне, которые отвергли объединение с КПГ, назвав их бойцами «немой армии». С целью поддержания контактов с ними и получения разнообразной информации об обстановке в советской зоне руководство СДПГ в начале июня 1946 года создало так называемое Остбюро в качестве «боевого органа центрального правления партии в борьбе за интересы угнетенных социал-демократов в советской зоне»^[55]. Перед созданным Остбюро центральное правление СДПГ поставило шесть основных задач:

— установить контакт с отдельными социал-демократами и социал-демократическими группами в советской зоне с целью организации политического сопротивления насилию и произволу, существующему в советской зоне (ГДР).

— Сбор и оценка информации о положении в зоне (ГДР) и прежде всего под углом зрения «сравнения систем».

— Сбор информации о положении в СЕПГ и в других политических и общественных организациях, а также в целом в зоне (ГДР).

— Ознакомление с этой информацией широкой общественности, политических институтов и государственных органов в западных зонах Германии (позже в ФРГ) и в западных странах.

— Наблюдение, анализ и предотвращение действий со стороны секретных служб Советского Союза, ГДР и других стран восточного блока, а также шпионских органов ГДР и Советского Союза, действующих на Западе и направленных против СДПГ и ФРГ, их свободных демократических основ, а также против сотрудников Остбюро.

— Проверка и оказание помощи беженцам из советской зоны (ГДР) через соответствующую организацию, а также поддержка политических узников и их семей и участие в акциях с требованием их освобождения^[56].

На протяжении своей 25-летней деятельности (оно было распущено в январе 1971 г.) это бюро причиняло постоянные неприятности как руководству СЕПГ, так и советским спецслужбам, действовавшим в Германии. Автору приходилось читать распространявшиеся агентами этого бюро в советской зоне листовки. В них приводились факты репрессий против социал-демократов, примеры недовольства населения экономическим положением в зоне, ограничением свобод и гражданских прав. Остбюро организовало в советской зоне хорошо законспирированную сеть агентуры и курьерскую службу.

Не только в пропаганде СВАГ и СЕПГ, но и в служебной переписке Остбюро СДПГ характеризовалось не иначе как «западногерманский центр шпионажа и диверсий, направленный против демократических преобразований в советской зоне». Для подобного обвинения имелись веские основания. Об этом откровенно объявил в своей книге, изданной в 1991 году, Г. Бервальд, проработавший много лет в этом бюро. Он подтвердил, что остбюро действительно сотрудничало с другими государственными органами ФРГ, с научно-исследовательскими учреждениями и секретными службами в борьбе против ГДР и СССР.

Усилия СВАГ и КПГ добиться объединения двух рабочих партий не только не встретили поддержки западных держав, но и вызвали активное противодействие как еще одному шагу к «обособленности» зон. Заместитель главнокомандующего американских войск в Германии генерал Л. Клей 25 февраля 1946 года заявил, что американские власти «не будут поддерживать в своей зоне или вообще в Германии слияния партий, которые происходят не по доброй воле», и что «система зон с каждым днем приносит единству Германии все новые и новые затруднения, так как каждая из оккупирующих держав все глубже насаждает в собственной зоне свою политику»^[57]. Западные оккупационные власти предприняли прямой запрет кампании по проведению объединения.

По мере приближения объединительного съезда обстановка все более обострялась. На призыв О. Гротеволя провести в феврале 1946 года съезд СЕПГ К. Шумахер ответил отказом. По этому вопросу шли острые дискуссии не только в рядах СДПГ, но и КПГ. Все это беспокоило власти СВАГ. Ежедневно к 22 часам земельные управления информации и комендатуры крупных городов докладывали в Берлин о ходе акции. Маршал Жуков счел необходимым получить информацию о подготовке объединения из первых рук. С этой целью он пригласил В. Пика и О. Гротеволя и побеседовал с ними. Маршал заявил, что он как солдат и маршал поддерживает их решимость объединиться в одну партию и «добиться образования сильной демократической Германии». «Такие враги Советского Союза, как Шумахер, Гермес и другие, являются не только вашими, но и моими врагами», — заявил Жуков. Он пожелал гостям успеха и высказал надежду на новую встречу, которую можно будет провести в здании объединенного ЦК. Он предложил им в случае необходимости звонить ему немедленно. В тот же вечер Жуков доложил об этой встрече Сталину^[58].

Еще в декабре 1945 года на «конференции 60-ти» (по 30 представителей от каждой партии) вопрос объединения был поставлен в качестве практической задачи. 20 апреля 1946 года объединительный съезд состоялся, его участники представляли около 1,2 млн. социал-демократов и коммунистов, из них первые составляли свыше 53 процентов и вторые — около 47 процентов^[59]. Эти данные свидетельствовали об оппозиции объединению, существовавшей в обеих партиях.

На съезде действительно был принят ряд организационных принципов новой партии, свидетельствовавших о готовности коммунистов к компромиссу в этой области. Но не более. В святая святых компартии — марксистско-ленинско-сталинской идеологии серьезного компромисса со стороны коммунистов не последовало. Они по-прежнему требовали от своих партнеров отказаться от «социал-демократизма».

Некоторые немецкие исследователи, например, В. Мюллер в упомянутом выше «Справочнике», утверждают, что создание и деятельность СЕПГ было, якобы, незаконным, так как не было разрешено СВАГ^[60]. Это неверно. 26 апреля 194 6 года после соответствующего обращения председателей правления партии генерал армии ВД. Соколовский, ознакомившись с необходимыми партийными документами, разрешил деятельность СЕПГ в советской зоне оккупации^[61].

Последующее развитие объединенной партии вплоть до ее роспуска показало, что многие руководящие деятели СЕПГ — выходцы из КПГ, по существу, не отказались от догм своей идеологии. На местах они нередко нарушали принцип паритетности в организационной структуре партии, после объединения резко усилили разоблачение «социал-демократизма», осуществляли большевизацию партии и успешно превращали ее в «ленинско-сталинскую партию нового типа».

Однопартийная система государственного правления, особенно большевистского толка не создает условия терпимости, компромиссов, подлинных человеческих свобод и неизбежно, в конечном счете, скатывается к бесчеловечному тоталитарному режиму. Политический плюрализм, который установился бы при отсутствии такого объединения, возможно явился бы гарантией того, что Восточная Германия пошла по иному, демократическому пути развития. За то, что этот путь оказался антидемократическим, доля ответственности лежит и на сталинском руководстве Советского Союза и на исполнителях его воли в Германии — Советской администрации.

Как до, так и после объединения КПГ и СДПГ, случаи активного вмешательства сотрудников СВАГ в дела всех политических партий и организаций продолжались.

Слияние деятельности компартии (позднее СЕПГ) и советской военной администрации было настолько тесным, что работники СВАГ нередко идентифицировали себя с немецкими коммунистами. Так, полковник С.И. Тюльпанов в своем отчете на заседании комиссии ЦК ВКП(б) по проверке состояния работы Управления информации в сентябре 194 6 года прямо заявил, что если бы не произошло политического объединения двух рабочих партий, то «в этих выборах мы потерпели бы поражение». И далее он напомнил, что «мы до мая жили одной идеей — объединить эти партии»^[62] (Подчеркнуто мной — М.С.).

Своей прагматичной и откровенной поддержкой политики СЕПГ руководители СВАГ_, как они сами признавали, «развратили» эту партию. Население заранее знало, что если в органе СЕПГ газете «Нойес Дойчланд» появилась статья с предложением повысить зарплату какой-либо категории рабочих, значит, через два-три дня можно ожидать соответствующего приказа СВАГ. Появился даже рефрен к песенке о том, что «солнце всходит и заходит по просьбе и под руководством СЕПГ»^[63].

Формально руководство СВАГ требовало от всех сотрудников равного отношения ко всем немецким политическим партиям и общественным организациям, не проявляя особых симпатий к какой-либо одной из них. Особенно настойчивым в этом отношении был Г.К.Жуков. Однажды в декабре 1945 года начальник Управления информации полковник С.И.Тюльпанов письменно доложил ему о трудностях в связи с предстоящей конференцией профсоюзов и внес предложение «рекомендовать ЦК КПГ договориться с ЦК СДПГ о платформе и единстве действий в подготовке и проведении Берлинской конференции профсоюзов». На полях доклада Жуков написал: «Тов. Тюльпанов! Не делайте только КПГ сектантской партией блока. Почему только КПГ? За КПГ, а где же блок?»^[64].

В феврале 1946 года в одном из информационных писем и.о. политсоветника В.С. Семенов признавал «отдельные случаи вмешательства советских оккупационных властей на местах в жизнь партий, случаиарестов противников единства и т. д.», и то, что на Западе они используются в пропагандистской борьбе^[65].

После объединения новая партия приступила к своей политической деятельности в благоприятных условиях. Однако в западных секторах Берлина, напротив ситуация осложнялась непризнанием западными комендантами новой партии. Советскими представителями было заявлено, что самим фактом объединения СДПГ самораспустилась. Лишь в конце мая 1946 года Контрольный совет принял компромиссное решение — разрешить одновременно во всех секторах деятельность как СЕПГ, так и СДПГ.

Прежнее тесное и доверительное сотрудничество СВАГ и КПГ было перенесено на отношения с СЕПГ. Оно еще более укрепилось после того, как в январе-феврале 1947 года делегация во главе с сопредседателями партии В. Пиком и О. Гротеволем впервые посетила Москву и провела переговоры о сотрудничестве с ВКП(б), с И.В.Сталиным и секретарем ЦК партии М.А. Сусловым.

Но органы СВАГ не только сотрудничали с СЕПГ. С согласия руководства партии они нередко вмешивались в ее внутрипартийные дела и даже арестовывали тех функционеров партии, которые становились неугодными. Это относилось особенно к местным партийным органам. Так, в июле 194 6 года советские органы безопасности арестовали В. Ессе — члена Центрального Комитета партии, избранного на объединительном съезде тремя месяцами ранее. В ходе последующей партийной «чистки» был арестован ряд других известных партийных функционеров^[66].

Последовавшая после образования ГДР «сталинизация» СЕПГ не только негативно сказалась на политическом лице этой партии, но скомпрометировала созданный ею в ГДР общественный строй, логическим следствием чего и стали события 1989–1990 гг. Если в ходе объединения партий социал-демократам был обещан паритет во всех звеньях партийного руководства, то уже через три года от этого принципа не осталось и следа. Более того, шла активная большевизация новой партии, находившая проявление даже в партийной атрибутике. Если раньше в кабинетах партийных функционеров висели портреты только Маркса и Энгельса, потому что социал-демократы считали Ленина всего лишь «российским феноменом», то несколько месяцев спустя после объединения уже появился портрет Ленина, а несколько позднее и Сталина. СЕПГ становилась на «прочную основу марксизма-ленинизма».

Многие социал-демократы быстро разобрались в иллюзии, пропагандировавшейся коммунистами при объединении, будто СЕПГ будет функционировать как «независимая и немецкая» партия. Они видели в ней «русскую партию». Тем более, что схожий процесс с объединением имел место и в других странах советского блока. Так, уже тогда известный социал-демократический деятель, будущий канцлер Германии и лидер Социалистического Интернационала В. Брандт говорил, что, вступив в союз с коммунистами, социал-демократы Восточной Европы обрекли себя на гибель. «Коммунисты — это не союзники, а люди, эксплуатирующие мнимые союзы с целью установления их жестокого партийного господства»^[67].

Выступая против капитуляции СДПГ перед КПГ, Брандт вместе с тем осуждал и откровенный антисоветизм руководителей тогдашней социал-демократии, в том числе и Шумахера. Он говорил, что Германия не сможет воскреснуть и существовать, если она не установит дружественных отношений с Советским Союзом^[68].

Еще в феврале 1945 года В.Брандт, выступая в Стокгольме перед немецкими социал-демократами, говорил, что Советский Союз будет оказывать особо сильное влияние на Германию. Понеся наибольшие потери в борьбе против нацизма, он выступает с претензией быть сильнейшей державой на континенте. И именно поэтому он примет самое активное участие в определении судеб будущей Германии. «Но в отношениях с этой страной, — подчеркивал Брандт, — не следует вести себя, униженно ползая перед ней на коленях. Правильно сегодня то, что было бы правильным и вчера: взаимное лояльное отношение, искреннее сотрудничество с Советским Союзом»^[69].

Взгляды социал-демократов на КПГ не были лишены оснований. Что же касается отношений СВАГ к новой «братской» партии, то советские представители все же чаще вступали в контакт и больше доверяли в СЕПГ бывшим коммунистам, а не бывшим социал-демократам.

Как свидетельствуют факты, после объединения борьба внутри новой партии продолжалась, потому что, как считало руководство СВАГ, само объединение было по существу больше формальным, организационным, чем идейным. В одном из документов отмечалось, что Управление информации «наряду с индивидуальной работой с лидерами партии обращало внимание на оказание помощи партии в наведении организационного порядка и в развертывании идеологической работы в партии»^[70].

Управление информации считало, что СЕПГ неизбежно будет засорена привнесением в нее «идеологии социал-демократизма». В этой связи с озабоченностью воспринимался как неприятный симптом тот факт, что многие бывшие социал-демократы в зоне после победы СДПГ на коммунальных выборах в Берлине надеялись выйти из СЕПГ. Еще существовали иллюзии, что деятельность СДПГ в советской зоне будет разрешена.

Особую тревогу вызывал у СВАГ тот факт, что бывшие социал-демократы, избранные на выборах в октябре 1946 года по списку СЕПГ, заняли многие руководящие посты в органах самоуправления. Например, в Тюрингии среди бургомистров членов СЕПГ бывших социал-демократов было 624, а бывших коммунистов — 573. Еще более разительная картина в пользу бывших социал-демократов наблюдалась в различных отделах ландтага Тюрингии, где они составляли подавляющее большинство. Это было вполне естественно, потому что среди социал-демократов в период Веймарской республики было много бывших депутатов различных ступеней власти и других профессионалов.

После объединения СЕПГ росла численно и при активном содействии органов СВАГ укрепляла свои позиции в общественных организациях и в самоуправлении. К 1 мая 1947 года она насчитывала 1 766 193 члена, из них 4 8 процентов были рабочими, около 18 процентов — служащими и около 6 процентов — крестьянами. Сказывалась старая болезнь и коммунистов, и социал-демократов, выражавшаяся в неправильной политике по отношению к крестьянству. В суровую зиму 1946-47 гг., когда советская зона испытывала продовольственные трудности, в партии раздавались требования устроить поход в деревню для изъятия излишков сельскохозяйственной продукции.

В сентябре 1947 года состоялся II съезд СЕПГ. Как сопредседатели партии В. Пик и О. Гротеволь, так и руководство ЦК ВКП(б) придавали ему особое значение. Речь шла о решительной большевизации партии. Недаром прибывшую на съезд делегацию ВКП(б) возглавили идеологи М.А. Суслов и П.Н. Поспелов.

На съезде и особенно после его завершения среди ведущих функционеров партии, правда, в меньшей мере среди бывших социал-демократов, наблюдался перелом во взглядах на роль Советского Союза в мировой политике и на идеологический облик партии. Они требовали открыто переходить от формального дистанцирования к решительной защите как внутренней, так и внешней политики Советского Союза, учиться у Советского Союза, но не переносить его опыт на немецкую почву механически. В области идеологии выдвигалось требование признать ленинизм как великое учение и продолжение марксизма, имеющее международный характер. Подобные высказывания бывших коммунистов на съезде шокировали социал-демократов. Они называли этот съезд «коммунистическим» и, вопреки запрету ЦК ВКП(б), предлагали принять план Маршалла.

С 25 по 3 1 марта 1948 года делегация СЕПГ в составе В. Пика, О. Гротеволя и Ф. Эльснера негласно прибыла в Москву и была вторично принята И.В. Сталиным (26 марта), М.А. Сусловым (29 марта) и А.И. Микояном (31 марта). На переговорах обсуждался вопрос о хозяйственном плане развития Восточной Германии на 1948 год.

После съезда изменились и взаимоотношения между руководством партии и СВАГ. Если раньше Управление информации от имени руководства СВАГ ограничивалось лишь скромными советами преимущественно по вопросам практической деятельности партии, то с 1948 года его «рекомендации» и по форме стали более категоричными, и касались уже такой важной сферы деятельности политической партии, как ее идеология. Так, в апреле-мае 1948 года Управление информации провело всесторонний анализ положения в СЕПГ и сформулировало следующие выводы и рекомендации, которые были переданы ее руководству:

— СЕПГ в настоящее время является, по существу, правящей партией в советской зоне оккупации. Поэтому к ней предъявляются повышенные требования, и она должна чувствовать большую ответственность за свою политическую линию и практическую деятельность;

— настоящей задачей всех звеньев партии является укрепление партийной дисциплины;

— в партии должна вестись непримиримая борьба с оппортунистами, раскольниками и сторонниками К.Шумахера;

— необходимо резко усилить идеологическую работу среди членов партии;

— партия как правящая сила в обществе должна усилить свое влияние в производственной сфере;

— партия должна укрепить свою руководящую роль в массовых демократических организациях, особенно в профсоюзах.

Нетрудно сделать вывод о том, что ЦК ВКП(б) через органы СВАГ значительно усилил подталкивание «братской» СЕПГ к «большевизации», как это делалось и в других «братских» партиях стран Восточной Европы. Последующие годы показали, что СЕПГ была прилежной ученицей «старшего» брата. Более того, нередко она опережала его в усилиях построить «реальный социализм».

* * *

На всем протяжении существования советской зоны оккупации «беспокойным ребенком» для СВАГ был Христианско-демократический союз во главе с его лидерами сперва А. Гермесом, а позднее — Я. Кайзером. Со времени возобновления своей деятельности в июне 1945 года ХДС являлся постоянной оппозиционной политической силой в отношении КПГ-СЕПГ, хотя и находился в блоке демократических партий. Эта партия выступала практически против всех более или менее крупных экономических и политических мероприятий, осуществляемых СЕПГ и СВАГ.

Управление информации дало ХДС в конце 1945 года следующую характеристику: «ХДС представляет интересы средней и крупной буржуазии и юнкерства. Бывшие руководители партии Гермес и Штрайбер превращали партию в убежище реакционных сил, выступали против решений Потсдамской конференции по демократическим реформам, восточной границе, обвиняли союзников в намерении «уничтожить милитаризм средствами милитаризма», отвергли ответственность германского народа за войну. В настоящее время они отстранены от руководства партии и в состав временного правления ХДС введены прогрессивные элементы из провинций, выступающие за единство блока, сотрудничество с СВАГ. На 1 декабря 1945 года партия насчитывала 42 тысячи членов»^[71].

Через некоторое время после формирования блока антифашистско-демократических партий и вскоре после объединения КПГ и СДПГ среди входящих в блок буржуазных партий, особенно ХДС, возникли трудности с пониманием тех процессов, которые происходили в зоне. Чтобы выяснить корни этих трудностей и наметить пути их устранения, было решено пригласить на совещание в Карлсхорст руководителей СЕПГ В. Ульбрихта, М. Фехнера и Н. Ендрецкого, представлявшего профсоюзы, от ХДС — Я. Кайзера, Э. Леммера и Г. Дертингера и от ЛДПГ — В. Кюльца.

Негативное отношение ХДС к некоторым акциям в зоне Я. Кайзер объяснял объективными трудностями и простыми недоразумениями. Проводивший эту встречу полковник С.И. Тюльпанов расценил это объяснение как очередную уловку руководства ХДС и распорядился всем земельным управлениям информации и комендатурам крупных городов «усилить контроль за деятельностью местных организаций ХДС и ЛДПГ и оказать поддержку имеющимся в них прогрессивным силам»^[72].

Преодолевая сопротивление противников демократических реформ, советские военные власти в отношении ХДС нередко применяли решительные, не всегда оправданные административные меры. Так, начальник СВА земли Бранденбурга генерал В.М. Шаров 11 ноября 1945 года доложил генералу И.А. Серову, что он запретил собрание ХДС, на котором в критическом плане предполагалось обсудить методы проведения земельной реформы^[73]. 11 декабря 1946 года Г.К.Жуков лично запретил председателю ХДС А. Гермесу выезд на съезд партии в Западную Германию, где наверняка прозвучала бы критика в адрес земельной реформы^[74]. 13 декабря В.С. Семенов и С.И. Тюльпанов вошли с предложением к И.А. Серову произвести арест бывшего редактора органа ХДС газеты «Нойе цайт» Э. Довифата, который «стал на путь открытой борьбы против мероприятий советских оккупационных властей». При этом было отмечено, что «вопрос об аресте Довифата согласован с маршалом Жуковым»^[75].

Управление информации в лучших традициях большевизма стремилось ослабить позиции неугодных ему элементов изнутри партии. Особые усилия прилагались к тому, чтобы руками самой партии устранить от руководства ХДС его лидера Я. Кайзера и заменить его более лояльными к СВАГ видными деятелями ХДС О. Нушке и Г. Дертингером. Управление информации оценивало этих деятелей следующим образом: «В лице Нушке мы получили видную фигуру, вокруг которой могли бы сконцентрироваться все прогрессивные силы ХДС. Дертингер тесно с нами сотрудничает с начала 1947 года — это тоже фигура первостепенного значения, так как все организационные нити сходились к нему»^[76].

Если большинство сотрудников Управления информации имели определенный опыт общения и сотрудничества с немецкими коммунистами во время проведения спецпропаганды на фронте, то с буржуазными партиями они вообще никогда не общались и априори были настроены против них. Референту по ХДС в отделе партий Управления информации А. Кратину пришлось приложить немало усилий и изобретательности, чтобы убедить Я. Кайзера и его сторонников встать на путь лояльного сотрудничества со СВАГ и СЕПГ во имя успеха демократических преобразований в зоне. Но по мере укрепления позиций СЕПГ и усиления ее влияния на социально-экономические и политические процессы в зоне действия ХДС и лично Кайзера стали более решительными и наступательными. Как отмечалось в одной из аналитических записок Управления информации, «после июля 1947 года позиция Кайзера стала откровенно проамериканской, двурушнической, он выступал против создания ДЖС (Демократического женского союза — М.С.), в поддержку профсоюзной оппозиции… 12 июля 1947 года на расширенном заседании центрального правления ХДС Кайзер выступал открыто против блока, против сотрудничества с СВА, в защиту плана Маршалла. Это означало превращение ХДС в оппозиционную силу против политической линии развития советской зоны».

Руководство ХДС приняло решение созвать II съезд партии в октябре 1947 года, и началась подготовка к этому важному для партии политическому предприятию. По-своему готовилось к нему и Управление информации. Оно выработало ряд мер, которые предусматривали в перспективе курс на устранение Кайзера и его сторонников из руководства партией. По указанию Управления информации, в газетах были опубликованы соответствующие статьи, в партии развернулась политическая дискуссия, в июле-августе 1947 года прошли предсъездовские партийные собрания.

В отчетном документе о трехлетнем опыте работы Управления информации СВАГ с октября 1945 года по октябрь 1948 — была сформулирована следующая позиция СВАГ в отношении ХДС: «Наша тактическая линия по отношению к ХДС в ее общем выражении заключалась в том, чтобы превратить ХДС нашей зоны в такую партию, которая прочно шла бы в блоке с другими партиями и прежде всего с СЕПГ по принципиальным вопросам строительства демократии в нашей зоне и во всей Германии, выступала бы за необходимость тесного экономического и политического сотрудничества со странами новой демократии (так тогда именовались страны Восточной Европы, становившиеся сателлитами СССР — М. С.) и с Советским Союзом, а также и в такую партию, которая могла бы влиять в нужном нам направлении на ХДС/ХСС западных зон, а в случае необходимости могла бы быть противопоставлена этим партиям.

Конкретно наша тактическая линия выражалась в укреплении демократического, прогрессивного крыла ХДС и разоблачении и дискредитации реакционеров в ХДС и всего правого, реакционно настроенного, впоследствии ставшего открыто проамериканским крыла ХДС».

С большой озабоченностью СВАГ встретила II съезд ХДС, который открылся в Берлине 6 октября 1948 года. Выступавший с отчетным докладом Я. Кайзер изложил политическое кредо в следующих выражениях: «Мы должны и хотим стать волнорезом догматического марксизма и его тоталитарных тенденций… Порядок в восточной зоне должен носить такой характер, чтобы немецкий запад и юг не слишком были испуганы». Кайзеровская концепция «волнореза» получила одобрение съезда, и сам Кайзер был переизбран председателем партии.

Послесъездовская тактика СВАГ в отношении ХДС содержала следующие пункты:

— закреплять позиции левого крыла партии;

— подрывать позиции ее правого крыла;

— в печати развернуть кампанию с критикой Кайзера, в том числе его теоретических положений;

— готовить меры по удалению реакционеров из правления партии;

— не допускать выступлений партии за ревизию демократических реформ в зоне;

— преследовать любую попытку критики восточных границ Германии;

— усилить критику плана Маршалла и англо-американской политики в западных зонах;

— усилить критику со стороны СЕПГ идеологических принципов ХДС.

Кайзер и его сторонники со своей стороны усилили критику экономической и политической обстановки в зоне и поведения органов СВАГ. В ноябре 1947 года Кайзер прямо заявил, что советская зона «попадает под тоталитарный режим, в зоне исчезают люди». Он резко выступал за пересмотр восточной границы в пользу Германии.

Отношения между СВАГ и руководством ХДС, особенно Кайзером, накалялись. В декабре 1947 года, выражая мнение руководства СВАГ, полковник Тюльпанов публично заявил, что Кайзер является американским агентом и что СВАГ не собирается вмешиваться во внутрипартийный спор, но сделает соответствующие выводы. В том же духе была опубликована статья в официальном органе СВАГ газете «Тэглихе рундшау».

Обвинение в шпионаже носило не только политический, но и уголовный характер и неизбежно должно было завершиться арестом Кайзера. Однако до такой крайней меры дело не дошло, и Кайзер вместе с Леммером по требованию СВАГ 20 декабря 1947 года были отстранены правлением партии от руководства и выехали в Западную Германию. Руководителем партии стал О. Нушке, а ее генеральным секретарем Г. Дертингер^[77].

Что же касается либерально-демократической партии, то в одной из докладных записок сотрудника Управления информации в конце 1945 года об этой партии говорилось следующее: «ЛДП представляет интересы средней буржуазии и чиновничества. Реакционные силы отстаивают интересы крупного капитала, монополий и концернов. Председателем партии был Кох, отстраненный за критику Потсдамских решений о репарациях и восточной границе, и выступавший против единого фронта демократических сил. На 1 декабря 1945 года партия насчитывала 88 833 члена»^[78].

«При всех колебаниях в отношениях с ХДС и ЛДП, а также критике их отдельных членов и руководителей, мы не могли недооценивать или игнорировать деятельность этих партий в рамках блока», — писал позднее полковник С.И. Тюльпанов.

В 1948 году с целью привлечения более широких слоев общественности зоны к строительству демократического порядка СВАГ проявила инициативу в создании двух новых партий — Национально-демократической и Демократической крестьянской. Обе эти партии были образованы в момент, когда блок уже существовавших трех партий переживал кризис. Росла численность и политическое влияние ХДС и ЛДП. Но возвратившиеся домой сотни тысяч военнопленных, прибывавшие в зону беженцы — преимущественно крестьяне, и денацифированные рядовые нацисты составляли еще солидный резерв для тех партий, которые сумели бы привлечь их на свою сторону. Как для СЕПГ, так и для СВАГ, существовала реальная опасность того, что многие из них пополнят ряды не СЕПГ, а буржуазных партий. Отвлечь их от подобного намерения можно было только созданием таких новых партий и принятием ими таких программ, которые выражали бы интересы этих многочисленных и полезных для новой Германии слоев населения, как однажды заявил С.И. Тюльпанов.

После принятия СВАГ принципиального решения о создании двух новых партий состоялись их учредительные съезды.

ДКП, основанная на базе Объединения крестьянской взаимопомощи в апреле 1948 года, была призвана объединить сельскохозяйственных рабочих, безземельных и малоземельных крестьян с целью, в конечном счете, укрепить позиции коммунистов в деревне. В программном документе партия заявила о своем одобрении политических и общественных порядков, существовавших в зоне, выступила за тесный союз рабочих и крестьян в управлении и парламенте, за гарантии частной собственности крестьян, установление справедливого права наследования, обеспечения интересов сельскохозяйственных рабочих и мелких хозяев. Позднее партия одобрила образование ГДР.

НДП была образована в сентябре 1948 года. Ее социальной базой стали бывшие военнопленные и прежде всего те из них, кто в СССР окончил антифашистские школы и денацифицированные рядовые члены нацистской партии. Членами НДП было предложено стать и большой группе бывших членов и функционеров СЕПГ. К 1950 году в НДП насчитывалось около 100 тысяч членов. В своем программном документе партия заявила, что она не стремится конкурировать с другими политическими партиями, а совместно с ними готова выступить за единство и справедливый мир. Партия не одобряла «плановую социалистическую экономику», но выступала просто за «плановую экономику». Партия выступала за доверие к рабочему классу, в поддержку политики Советского Союза, за дружбу со странами народной демократии^[79].

Образование новых партий и их привлечение в блок было воспринято буржуазными партиями, особенно ХДС, с нескрываемым раздражением. Они заявляли, что им известна истинная цель этой акции, и что они знают, «кто был матерью этих партий (т. е. СЕПГ), но кто же был их отцом?» (намекая на СВАГ)^[80].

Сотрудничество этих вновь созданных партий с органами СВАГ на всех уровнях было деловым и протекало без каких-либо трудностей. Являясь в те годы референтом Управления информации по НДП, а позднее ДКП, Я могу подтвердить такую оценку своим личным опытом.

* * *

Среди общественных организаций наибольшую роль в экономической жизни зоны играли Союз свободных немецких профсоюзов (ССНП) и Объединение крестьянской взаимопомощи, а в политическом плане — молодежная и женская организации и Культурбунд. Со всеми ними СВАГ также поддерживала деловые взаимоотношения.

Состояние профсоюзного движения в конце 1945 года СВАГ оценивала следующим образом: «Союз свободных немецких профсоюзов насчитывает 1 480 тысяч членов, из них в Берлине — 300 тысяч членов. В руководящие профсоюзные органы на паритетных началах вошли представители четырех партий. В Берлине продолжается борьба за власть в профсоюзах. Западные союзники бойкотируют берлинскую профсоюзную конференцию, так как на выборах делегатов в сентябре 1945 года оказалось значительное число коммунистов. Англичане выступают за тредюнионский путь развития профсоюзов. В настоящее время межсоюзническая комендатура разрешила созыв конференции и происходят выборы ее новых делегатов. КПГ занимает сильные позиции в профсоюзах Саксонии, Бранднбурга и Тюрингии»^[81].

Позиция руководства СВАГ в отношении профсоюзов состояла в следующем: «Вся работа Управления информации с профсоюзами, начиная с момента их создания, была направлена на оказание помощи в деле их организационного оформления и укрепления, в составлении основных документов, определяющих цели и задачи немецких профсоюзов, в определении их внешней политики по отношению к профсоюзам западных зон Германии и к ВФП (Всемирная федерация профсоюзов — М.С.), а также практических задач работы профсоюзов по воспитанию трудящихся и демократизации всей жизни советской оккупационной зоны Германии».

Выступая на I-м конгрессе Союза свободных немецких профсоюзов в феврале 1946 года, полковник Тюльпанов изложил взгляд руководства СВАГ на профсоюзы, как на «мощный фактор в осуществлении антифашистско-демократических преобразований и в укреплении руководящей роли рабочего класса в обществе». 9 октября 1947 года Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский подписал приказ 234 о мерах по повышению производительности труда, улучшению материального положения рабочих и служащих. Видные деятели КПГ (СЕПГ) В. Ульбрихт и Г. Ендрецкий вместе с сотрудниками Управления информации активно участвовали в обсуждении проекта этого приказа.

Органы СВАГ поддерживали меры немецких властей, направленные на улучшение материального положения немецкой молодежи, привлечение ее к общественной политической деятельности, по ее воспитанию в духе демократии и антимилитаризма. Более того, СВАГ была в ряде случаев инициатором таких мер. Однако в своей массе молодые люди часто отвергали чрезмерную идеологизацию при решении стоявших перед ними проблем.

Управление информации внимательно следило «за действиями представителей буржуазных партий в ДЖС, своевременно принимало меры по ограничению их влияния в организациях ДЖС»^[82].

СВАГ было известно, что значительное влияние на население, несмотря на определенные репрессии со стороны нацистских властей, сохранила церковь. 80 процентов населения Германии исповедовало евангелическую веру, а 15 процентов принадлежало к католической церкви. Взаимоотношения СВАГ с церковью и религиозными структурами в зоне носили сдержанно-уважительный характер. Работники СВАГ не считали нужным вмешиваться во внутренние дела церкви, если руководители прежде всего двух конфессий — католической и евангелической — ограничивались исполнением только своих канонических обязанностей.

Так, по оценке Управления информации, берлинский католический кардинал граф фон Прейсинг время от времени выступал с критикой осуществлявшихся в зоне демократических реформ, поэтому в отношении католической церкви полковник Тюльпанов высказывался резко категорично: она, мол, является непримиримой ко всем нашим мероприятиям и не хочет вступать со СВАГ ни в какие контакты. Но зато наиболее влиятельный деятель евангелической церкви берлинский епископ Дибелиус представлял собой образец церковника-дипломата, стремящегося сохранить равные отношения со всеми оккупационными властями и в то же время ищущего популярности среди населения своими выступлениями в защиту свободы личности и правового государства^[83].

«Избегая открытого нажима на церковное руководство, СВАГ обычно разрушала реакционные проекты и намерения и проводила необходимые решения и мероприятия в церковных организациях через прогрессивные силы, имеющиеся внутри самой церкви», говорилось в одном из документов СВАГ.

Заслуживают внимания выводы о позиции Управления информации в отношении немецких политических партий и общественных организаций в советской оккупационной зоне, сделанные специальной комиссией ЦК ВКП(б), которая обследовала работу этого Управления весной 1948 года. Относительно Социалистической единой партии Германии руководитель комиссии А. Соболев отметил следующее: «Имеет место еще в широком смысле опека над партией. Партия находится, в тепличных условиях. В результате оранжерейных условий, в которых она находится, сужается инициатива партии… В партии заметно увлечение парламентаризмом. Все внимание направлено на работу в ландтагах, и очень мало проводится работа с массами. Наблюдается вождизм и бюрократизм в партии».

По поводу работы с буржуазными партиями, в частности, ХДС, было сказано: «Ряд работников ставит вопрос о необходимости расколоть буржуазные партии, хотя для этого нет еще соответствующих предпосылок. Многие работники СВА считают, что само собой разумеющейся истиной является то, что существующие в зоне буржуазные партии — это враждебные нам партии; из такой точки зрения вытекают и соответствующие тактические и политические ошибки в работе с буржуазными партиями. Мелкая буржуазия не руководится нами, средняя буржуазия представлена на откуп англо-американцам. Наши работники вместо изучения процессов, которые происходят в буржуазных партиях, шарахаются из стороны в сторону, проводят «дворцовые перевороты» — как это произошло, например, со снятием Кайзера. Его не разоблачили в партии. Он не стал политическим трупом, как это было сделано с Гермесом (председатель ХДС в советской зоне, отстраненный СВАГ в конце 1945 года — М.С.). И невольно создали ему авторитет среди буржуазных кругов, благодаря отсутствию предварительной серьезной работы по его дискредитации».

По поводу отношения к новым партиям в выводах комиссии было отмечено, что Управление проявило поспешность в их создании, хотя сама идея правильна. «Необходимо было провести предварительно большую работу, чтобы вновь созданные партии были партиями просоветской ориентации, надежными. Необходимо самым серьезным образом отнестись к подбору сверху донизу руководства этих партий».

В отношении Союза свободных немецких профсоюзов было сказано, что в руководстве ими со стороны СВАГ наблюдается ползучий эмпиризм, торопливость с организацией соревнования среди рабочих, ибо оно пропагандистски еще не подготовлено.

Небезынтересно также отметить замечания и указания комиссии ЦК ВКП(б) и по другим аспектам деятельности СВАГ. Так, относительно пропаганды среди немцев достижений Советского Союза говорится, что «наши формы и методы часто механически, без учета особенностей, переносятся в немецкие условия. Нет дифференциации пропаганды в разных классах». Было также сказано, что «комиссия отмечает, как недостаток наличие самоизоляции политуправления, политорганов от работы с местным населением, что наносит ущерб интересам нашей Родины». «Отмечается боязнь наших людей разговаривать с немцами, существуют запреты читать немецкие газеты, посещать немецкое кино, театр. Это является ошибкой политуправления. Необходимо избавиться от болезни под названием «как бы чего не вышло». Люди присланы сюда для работы, а не для самоизоляции».

Комиссия подвергла критике кадровую практику СВАГ, отметив при этом, что «новые кадры комендантов и других работников были направлены на работу без всякой подготовки, после беседы с руководством«. Отмечалось, что «неправильно поставлена марксистско-ленинская учеба. Изучают «отзовистов», а о шумахеровцах ничего не знают, занимаются по-школярски… Мы заинтересованы в том, чтобы во вчера еще вражеской стране население было настроено к нам не враждебно, а дружественно».

В целом комиссия ЦК ВКП(б) в своих выводах весьма критически оценила политическую обстановку в советской зоне Германии. Она отмечала, что морально-политическое состояние населения зоны внушает серьезную тревогу, реакция еще занимает прочные позиции. «СЕПГ нё является решающей политической силой зоны, не стала политическим вождем немецкого народа. Значительная часть населения зоны идет за буржуазными партиями». Комиссия признала, что в Берлине отмечается ослабление позиции СЕПГ среди рабочего класса, а созданный в свое время блок антифашистских партий оказался неработоспособным.

Даже общее ознакомление с этим интересным документом свидетельствует о том, что взаимоотношения между разными подразделениями самой СВАГ, а также между руководством СВАГ и отделами ЦК ВКП(б) по вопросам советской оккупационной политики были тесными, но указания и действия не всегда отвечали сложившейся в зоне обстановке. С одной стороны, директивы ЦК партии порой были чрезмерно идеологизированными, с другой — были недальновидными и слишком поспешными иногда меры СВАГ, ведшие к «советизации» зоны. Не исключено, что это было следствием определенного давления со стороны левацких кругов из руководства СЕПГ, в отношении которых работники СВАГ не всегда проявляли твердость.

Глава третья СВАГ устанавливает демократию по советскому образцу

Советская военная администрация в Германии и ее органы на местах были безусловно заинтересованы в демократизации общественной жизни, ибо только таким путем можно было предотвратить возрождение принесшего народам столько горя фашизма. Отвечая на вопросы московского корреспондента английской газеты «Санди таймс «А.Верта, Сталин 24 сентября 1946 года сказал: «Я думаю, что демилитаризация и демократизация Германии представляют одну из самых важных гарантий установления прочного и длительного мира»^[84].

Решение сложных и постоянно возникающих в послевоенной Германии политических проблем, связанных с демократией, всегда стояло в центре внимания советских оккупационных властей. Тем более это являлось актуальным в первые месяцы существования в Германии оккупационного режима, не имевшего аналога в итогах прошлых войн. Чтобы иметь представление об общей ситуации в советской зоне и деятельности СВАГ после полугодичного существования оккупационного режима, достаточно привести выдержки из имевшей лишь информационный характер докладной записки полковника С.И. Тюльпанова начальнику Главного политического управления Красной Армии генерал-полковнику И.С. Шикину, представленной 27 декабря 1945 года. В ней отмечалось, что разгром фашистской Германии привел к коренным изменениям внутриполитической жизни страны. Созданы условия для роста политической активности масс в рамках становления новой демократической Германии, прочно сложились органы самоуправления провинций, городов и сел, проведено очищение органов самоуправления, промышленных предприятий и учреждений от активных нацистов. Четыре антифашистские партии — КПГ, СДПГ, ЛДПГ и ХДС — действуют в едином блоке. КПГ — ведущая сила антифашистского блока и занимает в основном правильную позицию по всем важным политическим вопросам.

Проведена земельная реформа, в результате которой десятки тысяч крестьянских семей получили землю. Созданы свободные немецкие профсоюзы, антифашистские комитеты молодежи и женщин, антифашистская интеллигенция объединилась в союз — Культурбунд. Проведена школьная реформа. Возрождаются и действуют на новой демократической основе театры, клубы, кино». В зоне выходят газеты, созданы книгоиздательства. Дается оценка настроениям среди молодежи, приводятся примеры негативного отношения рабочего класса к демонтажу предприятий и реакции немцев на текущие международные события. В заключение отмечается, что «недостойное поведение отдельных военнослужащих Красной Армии, их мародерство, хулиганство, грабежи и деятельность бандитских групп, действующих в униформе Красной Армии, компрометируют советскую власть, наносят огромный вред демократическим партиям»^[85].

Приведенные выдержки из документа, в котором объективно анализировалась ситуация в советской зоне в первое полугодие после капитуляции Германии, показывает, что СВАГ знала реальную обстановку в зоне, видела трудности и их причины и правильно ориентировала демократические силы в вопросе о путях возрождения нормальной жизни в новой Германии в духе решений Потсдамской конференции. В последующий период по мере усложнения политической обстановки в советской оккупационной зоне и в Европе в целом задачи СВАГ стали еще более разнообразными и сложными.

* * *

С такой же категоричностью и убежденностью о принятых в Потсдаме решениях говорили руководители и других союзных государств. Но практическая деятельность их оккупационных властей свидетельствовала о том, что они по-разному понимали как политические принципы, заложенные в этих решениях, так и пути их реализации, в том числе применительно к демократизации всех сторон общественной жизни оккупированной Германии.

Как же все это осуществляла Советская военная администрация в своей зоне оккупации?

С первых же дней после капитуляции Германии в советской зоне были приняты меры по выполнению решения Потсдамской конференции о демократизации общественной жизни. Это была ключевая проблема, от решения которой зависел ход всех политических и экономических реформ. В приказе № 5 от 9 июля 1945 года СВАГ признавала принцип общинного самоопределения, и были предприняты конкретные шаги по его воплощению в жизнь^[86]. Западные же военные власти были настроены решительно против предоставления немцам какого-либо самоуправления по крайней мере в течение первых месяцев существования оккупационного режима в Германии. Начальник Управления информации американской военной администрации генерал Маклюр откровенно заявлял, что «немцы не должны иметь никакого голоса, и мы сами должны решать все». Они испытывали тотальное недоверие к политической деятельности немцев, их партий и общественных организаций.

Вырабатывая меры по управлению советской зоной, ее денацификации и демократизации, руководство СВАГ учитывало предложения немецких политических партий и прежде всего КПГ, а так же СДПГ, имевшей определенный опыт парламентской деятельности. Так, в конце июля 1945 года руководство этой партии направило маршалу Жукову письмо с предложениями, как лучше организовать местное самоуправление, его функции и полномочия^[87].

Принципы строительства органов самоуправления, разработанные СДПГ, соответствовали их программе еще в период существования Веймарской республики. Они состояли в том, чтобы действовали единые правила для городов и для сельских населенных пунктов, чтобы существовала однопалатная система с общинным представительством как законодательной инстанцией. Социал-демократы выступали тогда за усиление роли местного самоуправления как основы децентрализованного государственного устройства.

Компартия в период Веймарской республики не имела самостоятельно разработанной политики в области местного самоуправления. Она в то время слепо следовала за указаниями Коминтерна, которые не соответствовали условиям Германии, и пропагандировала «советский образец». Большого практического опыта работы в органах местного самоуправления в отличие от социал-демократов коммунисты тогда не приобрели. Лишь на переломе 1943–1944 гг. специальная комиссия КПГ в Москве предприняла разработку предложений о восстановлении самоуправления в общинах в рамках свободных демократических выборов. Позиция КПГ по этому вопросу нашла отражение в программном воззвании к немецкому народу от 11 июня 1945 года^[88].

Несмотря на отсутствие четырехстороннего согласованного решения по местному самоуправлению, уже в июне — июле 1945 года в зоне была полностью восстановлена система местных органов власти на демократической основе. По представлению начальников земельных управлений СВА Г.К. Жуков в середине июля 1945 года утвердил президентов немецких управлений земель и провинций. 22 октября 1945 года управления земель и провинций получили от СВАГ право издавать законы, а также распоряжения, имеющие силу закона^[89].

В октябре 1946 года были проведены равные и прямые выборы в земельные представительства (ландтаги), районные (крайстаги) и общинные представительства при тайном голосовании и по пропорциональной системе. Однако ни в одном из пяти ландтагов СЕПГ даже при поддержке СВАГ не удалось завоевать абсолютного большинства депутатов, тогда как ХДС и ЛДП, несмотря на чинимые им трудности, добились неожиданного успеха. Если СЕПГ во всех землях имела 249 депутатов, то обе буржуазные партии — 254 депутата.

Политический состав ландтагов в советской зоне после выборов 20 октября 1946 года представлен в следующей таблице: ^[90]

В связи с избранием демократическим путем ландтагов во всех землях и провинциях маршал Соколовский в ноябре 1946 года приказал всем немецким президентам сдать свои полномочия ландтагам и вновь образованным правительствам.

На прошедших затем выборах президентов ландтагов и вице-президентов СЕПГ имела успех. Из 39 портфелей в земельных кабинетах министров члены СЕПГ получили 2 1, ХДС — 10 и ЛДП — 8 портфелей. Примерно такое же соотношение партий было и на выборах обербургомистров городов земельного подчинения, бургомистров других населенных пунктов. СЕПГ завоевала ведущие позиции в землях не только потому, что она выработала понятную для населения предвыборную политическую платформу, но и в силу того, что СЕПГ опиралась на аппарат органов СВАГ, располагавших мощными экономическими и политическими рычагами воздействия на обстановку в зоне.

Состоявшиеся в советской зоне оккупации выборы в местные органы самоуправления были более демократическими, чем в Советском Союзе. Так, они проходили на многопартийной основе при наблюдении со стороны не только выделенных партией корреспондентов, но и представителей избирателей. Это особенно касалось подсчета голосов. Немецкие исследователи считают, что с конституированием к ноябрю 1946 года ландтагов процесс демократизации советской зоны, предусмотренный в Потсдамских соглашениях, можно сказать, был завершен.

Но представители НКВД в Германии пытались ограничить этот демократический процесс путем, например, задержания накануне голосования неприемлемых для советских властей кандидатов или же их публичной дискредитации, а также предоставления льготных возможностей коммунистам в проведении агитации в ходе избирательной кампании. Кр. Эндрю и О. Гордиевский — авторы работы по истории советских органовгосбезопасности (первый из них — английский историк, второй — советский разведчик, изменивший Родине) утверждают, что «в Восточной Германии, как и в Польше, советники из советских спецслужб давали инструкции по подтасовке результатов выборов». Авторы считают, что на первых общенациональных выборах в ГДР в 1950 году СЕПГ получила 99,7 процента голосов, то есть вдвое больше, чем в 1946 году, что маловероятно. Не исключено, что и на выборах 1946 года имелись случаи подобных подтасовок^[91].

Проанализировав предвыборную тактику СЕПГ на выборах и ее последующую парламентскую деятельность, Управление информации пришло к выводу, что, несмотря на успехи, партия в своей работе допустила серьезные ошибки. В парламентской тактике она не сумела преодолеть, как отмечалось в одной из аналитических записок Управления, «социал-демократических пережитков». Это выражалось в примиренческом отношении к «реакционным буржуазным депутатам и министрам». Руководство партии не боролось против стремления фракций и отдельных работников органов самоуправления действовать независимо от линии партии. Отмечалась также недооценка значения блока демократических партий, допускались ненужные выпады против буржуазных партий, слабый контроль «за выполнением законов»^[92]. Приведенный анализ показывает, что наряду с обоснованными критическими замечаниями руководство Управления информации продемонстрировало и набор традиционных нападок на социал-демократов».

Важным результатом выборов в органы самоуправления было то, что этим органам была передана инициатива по руководству жизнью зоны. В одном из документов Управления информации того времени говорилось следующее: «Работники СВА в этой обстановке также должны были перестроить свою работу и отношения с немецким населением и партиями так, чтобы не связывать немецкие органы власти и общественные организации в их инициативе, чтобы они не были только «удлиненной рукой СВА».

В декабре 1946 года руководство СВАГ дало соответствующие указания всем своим органам на местах:

— максимально сузить круг сотрудников комендатуры, соприкасающихся с руководством организации СЕПГ, не нужно вмешиваться, не заниматься мелочной опекой, а перейти к общему контролю и наблюдению, не снимая с себя ответственности при этом за политическую деятельность всех партий и организаций;

— при взаимоотношениях с другими партиями не давать им повода обвинять органы СВАГ в зажиме и грубом администрировании.

Успешное проведение общинных выборов осенью 1946 года стало первой совместной акцией блока антифашистско-демократических партий. Как впоследствии писал С.И. Тюльпанов, главные задачи Управления информации, состоявшие в том, чтобы привлечь немецкий народ к практической работе по созиданию новых антифашистско-демократических отношений, ликвидировать еще существовавшие среди немцев пережитки нацистской идеологии, антикоммунистические и антисоветские предрассудки, были выполнены^[93].

Много лет спустя после описанных событий С.И. Тюльпанов давал следующую оценку роли СВАГ в социально-экономическом и политическом развитии Восточной Германии: «Нельзя недооценивать ту помощь, которую оказывали СВАГ и ее органы, особенно их роль в политическом контроле и пресечении интриг реакционных сил. Стремительно развивавшийся в советской оккупационной зоне революционный процесс всегда необходимо рассматривать в конкретных исторических рамках»^[94].

В сентябре 1947 года Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский проверил работу Управления информации и 10 сентября издал приказ, в котором отметил, что работники органов информации «проделали значительную работу по обеспечению демократического переустройства в советской зоне оккупации Германии». Вместе с тем в приказе указывалось на ряд недостатков. В частности, органы информации работали в значительной степени в отрыве от важнейших хозяйственно-политических задач, не вникали в вопросы текущей хозяйственной жизни и часто не реагировали на вредные политические тенденции в организации работы промышленности и сельского хозяйства. Маршал считал, что органы информации не вели работы по политическому обеспечению плана репарационных поставок и не организовывали политическую работу среди немцев, работавших на предприятиях САО (Советских акционерных обществ).

Органы информации просмотрели рост прогулов рабочих на предприятиях САО, рваческие тенденции и хищения народной собственности и не дали им политической оценки, «не разглядели в них проявления скрытой борьбы реакции против Советского Союза и демократических преобразований в советской зоне оккупации». Органы информации не замечали серьезных явлений в политической жизни деревни — дискредитацию земельной реформы, рваческие требования, срывы планов заготовок сельхозпродуктов. Маршал упрекнул сотрудников Управления информации в том, что они «на основе случайных и формальных цифр часто делали ложные «самоуспокаивающие выводы». Руководители отделов этого Управления не проявляли достаточной инициативы в постановке перед командованием СВАГ серьезных хозяйственно-политических вопросов».

Сотрудникам органов информации было приказано устранить отмеченные недостатки, а руководители других управлений СВАГ должны были регулярно знакомить органы информации с ходом выполнения планов в промышленности и сельском хозяйстве, заместителю Главноначальствующего по экономическим вопросам предлагалось обеспечить квалифицированными лекторами экономическую учебу личного состава Управления информации^[95].

Ознакомление с этим документом свидетельствует о том, что руководство СВАГ видело в Управлении информации универсальный орган, обязанности которого выходили далеко за рамки сбора информации.

Советские оккупационные власти придавали большое значение не только формированию немецких структур управления, но и нормальному деловому сотрудничеству с ними. В первые недели и месяцы оккупации их назначали по принципу представительства непосредственно советские военные органы — военные комендатуры, а позднее — Советская военная администрация. Эти органы пользовались хотя и не всегда профессиональными советами местных антифашистов и, естественно, в первую очередь коммунистов, прибывших из эмиграции и вернувшихся из концлагерей и тюрем.

Существенным резервом новых кадров для управленческих структур в первые месяцы оккупации являлись бывшие коммунистические реэмигранты, проживавшие в СССР и воевавшие в составе Красной Армии, и члены Национального комитета «Свободная Германия» и «Союза немецких офицеров». С конца апреля и в начале мая 1945 года они вернулись на родину в составе трех инициативных групп, сформированных руководством КПГ в Москве. При содействии советского командования они были распределены соответственно в войска трех советских фронтов, действовавших на территории Германии. «Группа В. Ульбрихта «прибыла в район Берлина (1-й БФ), «группа А. Аккермана» — в Саксонию (1-й УФ) и «группа Г. Соботтки» — в Мекленбург (2-й БФ). Они получили задание действовать в духе разработанных КПГ «Указаний о деятельности немецких антифашистов на оккупированной Красной Армией немецкой территории»^[96].

Эти группы, каждая в своем районе, оказывали существенную помощь местным советским военным комендатурам по формированию и персональному замещению управленческих органов, наведению общественного порядка, организации продовольственного снабжения, восстановительным работам, возрождению местных организаций КПГ.

В течение мая-июня 1945 года на работу в органы местного самоуправления из Советского Союза было направлено 70 немецких эмигрантов и до 300 военнопленных-антифашистов, получивших соответствующую политическую подготовку в антифашистских школах^[97].

Приоритет в занятии должностей при содействии советских военных властей отдавался, разумеется, коммунистам с предвоенным стажем, сидевшим в фашистских лагерях и тюрьмах, жертвам нацизма. Вместе с тем оказывалось доверие и социал-демократам и нескомпрометированным связями с нацизмом представителям буржуазных партий.

Но со временем к работе в административных органах стали привлекаться и профессионалы, в том числе работавшие в этих органах при нацистском режиме. Это были подготовленные кадры, но их весьма жестко контролировали. За такую позицию выступали антифашистские силы, она также соответствовала союзническим решениям о демократизации общественной жизни Германии.

«Немецкие коммунисты установили контакты с советскими комендантами. В Шпандау был организован сборный пункт для коммунистов-подпольщиков и вышедших из тюрем и концлагерей антифашистов. Подпольщиков обеспечивали одеждой, обувью и питанием и направляли на работу в зависимости от опыта и желания. Коммунисты на местах привлекали к работе антифашистских деятелей из разных слоев населения, подбирали кадры для органов самоуправления». Так писал о «деятелях первого часа» (в первые дни и недели после окончания войны) сотрудник СВАГ, позже известный историк-германист Д.С. Давыдович^[98].

Руководство СВАГ не только не считало излишним, но, и наоборот, крайне важным в своей деятельности поддерживать постоянное сотрудничество и систематически консультироваться с руководителями немецких органов самоуправления. Приказы и распоряжения СВАГ, как правило, не принимались без предварительного обсуждения с теми немецкими учреждениями и лицами, коих они касались.

Особое место в демократизации общественной жизни заняло обширное совещание недавно избранных президентов и вице-президентов ландтагов земель, а также начальников центральных немецких управлений и руководителей СВАГ, проведенное маршалом Жуковым в Берлине 13–14 ноября 1945 года. Это совещание представляется еще более значительным событием, если вспомнить, что оно состоялось всего лишь через несколько месяцев после капитуляции Германии. Немецкие руководители откровенно и критически доложили о складывающейся ситуации в их землях, внесли конкретные предложения по исправлению недостатков и продемонстрировали свою готовность к деловому и лояльному сотрудничеству с СВАГ, выдвинули также ряд претензий к некоторым ее органам.

Подводя итоги совещания, Жуков подверг критике ход земельной реформы, опроверг слухи о предстоящем введении в Германии колхозного строя. Главноначальствующий СВАГ также изложил свое понимание проблемы о дифференцированном отношении к нацистам. Он потребовал изгнать из аппарата затаившихся нацистов, разоблачить теорию о «безвинных и невинных нацистах», которая является хорошей приманкой для подпольных фашистских организаций. В аппарате нацисты ни в коем случае работать не должны, не может быть и речи о «незаменимых» нацистах, ибо «немецкий народ достаточно культурен, чтобы из своей среды привлечь новых людей». Маршал Жуков опроверг слухи, будто советские войска скоро покинут Тюрингию и часть территории Мекленбурга и что с помощью атомной бомбы союзники якобы отбросят советские войска. Главноначальствующий СВАГ заявил, что генеральная линия советской политики в Германии сформулирована в декларации Потсдамской и других конференций. Необходимо провести полную демилитаризацию страны, что также в интересах и немецкого народа. Контрольной совет на основе Потсдамских решений выступил за создание общегерманских департаментов. Что же касается общегерманского правительства, то о нем «пока речи нет и, видимо, не будет». Он одобрил мнение участников конференции о необходимости большей самостоятельности провинций.

Маршал призвал президентов понять необходимость демонтажа предприятий, чтобы тем самым лишить Германию средств производства как базы войны и помочь Советскому Союзу восстановить разрушенную войной экономику: «В Германии останутся отрасли, необходимые для удовлетворения бытовых нужд населения. Он проинформировал, что «вся индустрия в зоне союзников будет демонтирована по общему плану и разделена между союзниками, остальное будет уничтожено. Для того, чтобы занять рабочих и специалистов в советской зоне, СВА оставляет несколько сот предприятий, ранее намечавшихся к демонтажу, в Германии, но под советским флагом». В заключение маршал предложил проводить подобные конференции ежемесячно^[99].

В записи министра-президента Мекленбурга В.Хеккера этот сюжет выступления Г.К. Жукова выглядел так: «Гитлеровский фашизм нанес миру, и особенно России, такие глубокие раны, что немецкий народ нужно лишить возможности еще раз развязать войну. Поверьте, что нужда велика не только в Германии. Опустошения в России столь велики, что миллионы людей еще живут в землянках, так как их жилье разрушено. Если мы демонтируем предприятия тех областей промышленности, которые были использованы или могут быть использованы для войны, то это необходимо, с одной стороны, в целях компенсации пострадавшим странам, а с другой стороны, в целях предотвращения будущей войны. Вы можете быть уверены в том, что все это делается не из чувства мести, а по причине упомянутой необходимости. В целях оказания вам помощи мы воссоздадим, несмотря на это, несколько сот предприятий в советской зоне оккупации, чтобы дать работу и возможность существования, однако эти предприятия должны будут работать под нашим руководством»^[100].

В соответствии с приказом Главноначальствующего СВАГ от 30 июня 1946 года было создано Управление внутренних дел, призванное ликвидировать профессиональное чиновничество, которое еще при Веймарской республике было основой германской бюрократической государственной традиции, а при нацистском режиме вообще дискредитировало себя. Некоторые немецкие исследователи считают, что наряду с земельной реформой и огосударствлением экономики устранение профессионального чиновничества с его привилегиями стало важным революционным актом по преобразованию общественных отношений в советской оккупационной зоне^[101].

Приказ Главноначальствующего СВАГ 100 от 16 октября 1945 вода запрещал особые льготы в денежных окладах для чиновников высшего ранга, как это традиционно практиковалось в Германии в прежние времена, и уравнял их с окладами служащих. Это вызвало возражения буржуазных партий, которые во время обсуждения проекта конституций в ландтагах земель зимой 1946-47 гг. предлагали восстановить особые права немецкого чиновничества.

Некоторые немецкие деятели были недовольны — справедливо или несправедливо — отдельными мерами советских властей в отношении практики замещения административных должностей, незаконными арестами и другими действиями, которые они считали недемократическими. В знак протеста против этих мер отдельные немецкие деятели легально или нелегально выезжали в западные зоны. В октябре 1947 года покинул свой пост министра-президента Тюрингии и выехал в Западную Германию доктор Р. Пауль. В руководящих кругах СВАГ этот случай вызвал тревогу и опасение, что подобное может повториться и в других землях.

С юристом Р. Паулем я знаком, так как был переводчиком на нескольких его беседах с начальником СВА Тюрингии генералом И.С. Колесниченко. Еще во время пребывания в Тюрингии американских властей он был назначен бургомистром г. Геры, и в начале июля 1945 года он, как официальное лицо, встречал вступавшие в город советские войска. При Веймарской республике Пауль являлся руководителем организации Немецкой демократической партии в Восточной Тюрингии.

Доктор Р. Пауль на посту министра-президента Тюрингии сменил в середине июля 1945 года назначенного американцами правительственным президентом Тюрингии доктора Г. Брилля. — бывшего узника концлагеря Бухенвальд, соавтора знаменитого «Бухенвальдского манифеста», принятого в апреле 1945 года узниками освобожденного концлагеря. Политическая деятельность Брилля по объединению «демократических социалистов» не соответствовала планам СВАГ, и он был отстранен от должности.

СЕПГ активно выступала за формирование «нового типа корпуса немецких чиновников», в результате чего их состав был существенно обновлен. Это не могло на первых порах не сказаться па качестве и оперативности в их работе. Так, в Саксонии по состоянию на февраль 1948 года из 200 тысяч служащих почти 60 процентов работали на своих новых должностях только после мая 1945 года. Причем, половина из них была членами СЕПГ. Все органы СВАГ активно поддерживали эти меры СЕПГ в отношении обновления государственного аппарата.

Старые чиновники-профессионалы заменялись антифашистами, получившими образование на специальных курсах и были преимущественно членами СЕПГ. Например, в Саксонии из 19542 служащих по состоянию на февраль 1948 года 60 процентов стали таковыми только с 1945 года и 50 процентов из них были членами СЕПГ. Во главе Управления внутренних дел был поставлен старый антифашист, член КПГ, Э. Решке. Однако в июле 1948 года его сменил К. Фишер, который в период Веймарской республики работал в военном отделе КПГ, а, будучи в Советском Союзе, стал офицером Красной Армии. В Германию вернулся в мае 1945 года^[102]. При К. Фишере в советской зоне началось строительство немецкой народной полиции, в структуре которой находилась и политическая полиция во главе с коммунистом Э. Мильке.

Личный состав народной полиции к 1949 году насчитывал 75 тысяч человек, в их числе с 1946 года были пограничники (в 1948 г. — 9 тыс. человек) и с 1948 года — казарменная народная полиция (50 тысяч человек). Кадры для этой полиции готовились в специальных школах, преподавателями которых были бывшие офицеры вермахта из Национального комитета «Свободная Германия», а с сентября 1949 года по октябрь 1950 года около 150 офицеров полиции, по данным немецких исследователей, были подготовлены в военных академиях Советского Союза.

Степень и характер контроля и регламентаций деятельности немецких государственных органов, политических партий и общественных организаций со стороны центральных инстанций СВАГ подтверждается наличием 647 приказов, выпущенных по данным немецких авторов, за период с 1945 по 1949 год. Около 22 процентов из них были посвящены вопросам развития промышленности и столько же — аграрным. Многие из оставшихся 50 с лишним процентов относились к вопросам общественного порядка и культуры.

Несомненно правы немецкие авторы капитального справочного труда о советской оккупационной зоне, утверждавшие, что в первые годы ее существования, как и в последующие, (после образования ГДР), «политическая и правовая система советской оккупационной зоны все более и более отдалялась не только от общегерманской демократической государственной традиции, олицетворением которой была Веймарская Республика, но и от специфически германской социалистической традиции. Вместе с тем в некоторых сферах, например, в конституциях земель, после 1945 года советская оккупационная зона в большей степени опиралась на традиции Веймарской республики, чем в западных зонах. Но после 1948 года государственные, политические и общественные структуры в советской оккупационной зоне усилиями прибывших из советской эмиграции немецких коммунистов становились все более похожими на советские». На этой ниве немецкие «активисты первого часа» и «русские профессора первого часа», как окрестили немцы высококвалифицированных сотрудников СВАГ, работали рука об руку.

* * *

Одной из сложных политических проблем послевоенной Германии, беспокоивших всех немцев, была проблема восстановления единства Германии и непосредственно связанный с ней вопрос об образовании центрального общегерманского правительства как органа, призванного символизировать объединенную Германию.

Как известно, с 1941 года все страны антигитлеровской коалиции, в том числе и Советский Союз, были согласны с тем, что после победы необходимо расчленить Германию на ряд автономных федеральных провинций. Примерно в 1943 году советские руководители пересмотрели этот план. Очевидно, они поняли, что безрассудное уничтожение промышленного потенциала и передовой по тому времени технологии Германии явилось бы катастрофой не только для германского народа, своим трудом создавшего эти богатства, но и для всего человечества, потому что оно стало бы серьезным тормозом дальнейшего научно-экономического развития Европы и не только ее.

Что же касается западных союзников, то на всем протяжении войны они по-прежнему настаивали на осуществлении своего плана расчленения Германии. С приближением окончания войны этот план стал ассоциироваться не только с позицией отдельных политических деятелей США и Великобритании. На Ялтинской конференции в феврале 1945 года он уже выражал официальный курс этих стран по германскому вопросу.

Планы расчленения Германии вызывали беспокойство среди немецкого народа и разочарование в кругах антифашистских сил, в частности, среди военнопленных в Советском Союзе. Генерал-лейтенант Кривенко и комиссар госбезопасности 3 ранга А. Кобулов 10 февраля 1945 г. докладывали Берии, что несколько дней тому назад они беседовали с руководителями антифашистского движения среди немецких военнопленных фельдмаршалом Ф. Паулюсом и генералом артиллерии В. Зейдлицем, в ходе которой немцы высказывали опасения за судьбу Германии. Они сообщили, что среди военнопленных генералов существуем подавленное настроение в связи с намерениями союзников расчленить Германию и некоторые ее территории аннексировать. При этом генерал Зейдлиц заявил, что в таком случае от Германии ничего не останется и поэтому ей лучше присоединиться к Советскому Союзу и стать его семнадцатой республикой. Немецкие генералы попросили советское руководство, чтобы в обстановке, когда союзные войска уже действуют на территории Германии, оно публично разъяснило свою политику по германскому вопросу.

Если в директиве американскому командованию от 10 мая 1945 года отмечалось, что «Германия оккупируется не ради ее освобождения, но потому, что она является побежденной враждебной страной», то по-иному формулировало свою политику в отношении Германии советское правительство. После разгрома гитлеровской Германии в обращении главы советского правительства И.В.Сталина к советскому народу говорилось: «Советский Союз торжествует победу, хотя он и не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию»^[103].

Позиция советского руководства по этому вопросу состояла в том, чтобы последнее слово по вопросу единства Германии принадлежало самим немцам. В своем заявлении на Парижской сессии Совета министров иностранных дел о судьбах Германии и о мирном договоре с ней 10 июля 1946 года министр иностранных дел В.М. Молотов сказал: «Конечно, если германский народ в результате плебисцита во всей Германии выскажется за превращение Германии в федеративное государство или в результате плебисцита в отдельных бывших германских государствах за отделение от Германии, то с нашей стороны, разумеется, не могут иметь место место какие-либо возражения… Мы, советские люди, считаем неправильным навязывать германскому народу то или иное решение этого вопроса»^[104].

Однако советские оккупационные органы, следуя инструкциям из Москвы, в своей практической деятельности отстаивали такое единство Германии, при котором было бы предотвращено доминирующее влияние западных держав на экономику Восточной Германии и не были бы утрачены достигнутые здесь успехи в демократизации общественной жизни. В силу именно такого понимания достижения единства Германии, которое для немецкого населения была исключительно актуальным и жизненно важным, СВАГ в духе общей политической линии советского руководства не считала его первостепенной задачей. А если эту проблему решать все же придется, то только на основе советской концепции. По признанию одного из руководящих работников СВАГ полковника С.И.Тюльпанова, «проблема единства Германии по крайней мере в 1945 году не стояла на повестке дня так откровенно и бескомпромиссно как вопрос о классовой борьбе и как проблема диаметрально противоположного отношения СССР и империалистических держав Запада к дальнейшему развитию Германии»^[105].

Свидетельством непоследовательности руководства СВАГ в вопросе о единстве Германии (что было, естественно, отражением и политики Москвы в целом) является высказывание полковника Тюльпанова в отношении политики ЛДП. Он заявил, что необходимо «выбивать» либералов из ландтагов, в частности, потому, что они первые наиболее резко и остро ставили вопрос о единстве Германии. Подобный упрек со стороны одного из влиятельных руководителей СВАГ выглядит тем более странно, что СВАГ официально всегда ратовала за единство Германии^[106].

Руководство СВАГ постоянно стремилось нейтрализовать, как ему казалось, любые попытки, предпринимавшиеся в этом направлении в западных зонах. Так, весной 1947 года баварский министр-президент предложил провести в Мюнхене конференцию министров-президентов всех земель Германии с целью обсудить вопрос о возможности установления экономического единства страны и вкладе немцев в этот процесс. Сформулировать свое отношение к этому предложению оказалось для руководства СВАГ непростым делом. С одной стороны, Советский Союз всегда выступал за единство Германии, хотя и ставил определенные условия для его осуществления. Но, с другой стороны, политически проигрышным было то, что с конкретной инициативой в решении этой проблемы выступила западная сторона. Как позднее вспоминал полковник С.И. Тюльпанов, на запросы Управления информации, как поступить в этом случае, Москва хранила молчание. Никаких инструкций о дальнейших шагах не давал и маршал Соколовский. Ситуация осложнялась еще и тем, что в ноябре того же года предполагалось провести очередную сессию Совета министров иностранных дел, на которой должно было быть продолжено обсуждение германского вопроса.

Прежде чем принять решение об участии министров-президентов советской зоны в указанной конференции, маршал Соколовский пожелал посоветоваться с ними лично. Такая встреча состоялась в горах Гарца. Учитывая неоднозначность мнений министров-президентов и проанализировав международную и внутригерманскую ситуацию к лету 1947 года, Соколовский пришел к выводу, что созываемая под эгидой западных держав конференция даст возможность втянуть земельные правительства советской зоны в сфер у западного влияния и таким путем обеспечить военным администрациям западных стран в Германии возможность оказывать решающее влияние на ситуацию в советской зоне. Это означало, по мнению руководства СВАГ, что автоматически с повестки дня снимается вопрос о реализации Потсдамских решений. Тем не менее, министры-президенты земель решили принять участие в конференции, но на определенных условиях, совершенно неприемлемых для западных партнеров. В начале мая 1947 года ЦК СЕПГ рекомендовал министрам-президентам земель советской оккупационной зоны участвовать в этой конференции, рассматривая ее как важный шаг на пути к достижению единства Германии.

Руководство СВАГ по предложению Управления информации, наоборот, отнеслось к идее созыва конференции и решению ЦК СЕПГ по этому вопросу отрицательно. Оно необоснованно оценивало ее как попытку Запада обойти решения Московской конференции министров иностранных дел по германскому вопросу. Собравшийся 21–22 мая 1947 года пленум ЦК СЕПГ вопреки рекомендации СВАГ снова подтвердил свое прежнее решение, но это не повлияло на мнение руководства СВАГ. Тогда на состоявшемся 3 июня 1947 года заседании секретариата СЕПГ было принято беспроигрышное компромиссное решение: министры-президенты земель примут участие в работе конференции, поставив вопрос об образовании центрального немецкого управления. В случае неприятия этого предложения они должны покинуть конференцию. Ситуация на конференции сложилась так, как и предвидели в руководстве СЕПГ, и представители советской зоны покинули ее.

После неудачи конференции некоторые из министров-президентов земель советской зоны проинформировали руководство СВАГ, что предложенный на конференции путь установления экономического единства всех зон в силу принципиального различия в их развитии неприемлем. Состоявшийся в сентябре 1947 года II-й съезд СЕПГ, оценив итоги встречи в Мюнхене, решил перехватить инициативу и созвать Немецкий народный конгресс за единство Германии и справедливый мир.

С инициативой создания в каком-либо виде общегерманского правительства все политические партии советской зоны выступали еще в 1945 году. СВАГ пока предлагала создать зональные центральные органы. В соответствии с приказом Главноначальствующего СВАГ от 27 июня 1945 года с целью восстановления и дальнейшего развития экономики и других сфер общественной жизни зоны были созданы 11 центральных управлений. Через два года дополнительно появились еще 5 подобных управлений. К концу 1947 года во всех этих структурах было занято 6.200 сотрудников.

Немецкие исследователи считают, что эта мера, предпринятая советскими властями еще до Потсдамской конференции, имела целью подтолкнуть западные державы к быстрейшему формированию центрального немецкого правительства, на которое они дали свое принципиальное согласие еще в годы войны.

Создание центральных управлений руководители земель восприняли неоднозначно. Они считали, что это ограничивало их самостоятельность и инициативу. Но органы СВАГ убеждали их в необходимости иметь такие наделенные законодательными функциями органы, которые играли бы в будущем важную роль в достижении единства Германии и создании ее правительства в соответствии с решениями Потсдамской конференции. Большинство руководителей земель, кроме Тюрингии, изменили свой взгляд на эти органы с начала 1947 года, когда американская и английская зоны создали экономическую Бизонию.

По согласованию с руководством СЕПГ в январе 1947 года СВАГ приняла ряд важных мер, нацеленных на стабилизацию ситуации в экономике, среди них были сокращение демонтажа и репарационных поставок, возвращение немецкому самоуправлению принадлежавших САО 74 предприятий, отмена продовольственных карточек шестой нормы и др..

Но с принятием решения о формировании какого-либо общезонального планирующего органа СВАГ не торопилась. Она ожидала дальнейших шагов в западных зонах. Лишь после принятия западными державами соглашения о создании экономических управлений (29 мая 1947 г.) и Экономического совета во Франкфурте-на-Майне СВАГ издала приказ № 138 о создании Немецкой Экономической комиссии (НЭК). Ее первое учредительное заседание состоялось 11 июля 1947 года. Тогда же она получила задание от СВАГ выработать план экономического развития зоны на 1948 год.

Есть все основания считать, что сотрудничество советских оккупационных органов с местными органами власти и с населением было хорошим, и это было залогом успешного выполнения задач по осуществлению демократического развития страны. Английский журналист Г. Шаффер, который длительное время наблюдал развитие событий в советской зоне оккупации, писал об этом сотрудничестве следующее: «Между русскими и немцами развивается подлинное сотрудничество, не как между победителями и побежденными, а как между товарищами по совместной работе»^[107]. О деятельности советских офицеров в Германии высоко отзывался и депутат английского парламента лейборист Зиллиакус. Как он заявил при посещении Восточной Германии 6 октября 1946 года, его поразили то внимание и гуманизм, с каким подходят сотрудники СВАГ к нуждам немецкого населения^[108].

Всесторонняя помощь советских военных властей немецким органам управления с первого же дня осуществлялась весьма энергично. Уже с конца 194 6 года в деятельности СВАГ отмечалась тенденция поменьше регламентировать работу немецких органов, а больше доверять им. Это сказалось, в частности, на значительном уменьшении приказов СВАГ, принятых и направленных различным немецким инстанциям. Из 536 приказов, принятых за годы существования СВАГ, в 1946 году было издано 229, а в 1949 — только 18^[109].

Что же касается политических процессов в западных зонах Германии, то первым крупным шагом в расколе Германии стало слияние в конце 1946 года американской и английской зон в Бизонию, а в 1948 году с присоединением к ней французской зоны возникла Тризония. Известно, что в ходе подготовки к объединению этих зон руководству СВАГ также было предложено подключить к этому процессу и советскую зону оккупации. Однако, как впоследствии объяснила советская делегация в Контрольном совете, «советская зона не могла присоединиться к экономическому объединению британской и американской зон, равно как и к программе такого объединения, поскольку это объединение вело к политическому и экономическому расколу Германии»^[110]. Утверждение, что объединение будто ведет к расколу свидетельствует о нечеткости и непоследовательности советской позиции по этому вопросу.

Правда, несколькими строчками ниже та же делегация заверяла, «что восстановление экономического единства Германии является одной из важнейших задач союзной политики в Германии в ближайшее время». Но опять формулировались следующие условия этого единства: выполнение решений Потсдамских соглашений по восстановлению мирной экономики Германии, организация экспорта и импорта, а также выполнение Германией ее репарационных обязательств. А не реалистичнее ли было названные факторы рассматривать не в качестве условий достижения единства, а как результат, итоги уже достигнутого единства?

Приведенные выше неубедительные аргументы были повторены маршалом Соколовским в его заявлении 25 февраля 1947 года относительно создания Бизонии^[111]. Маршал заявил, что объединение двух зон означало «создание какого-либо искусственного образования, не имеющего прецедентов в германской истории». Здесь верно лишь то, что прецедента действительно не было. Но последующие события подтвердили и Советский Союз был вынужден с этим согласиться, что это «образование» оказалось не только далеко не искусственным, но весьма жизнеспособным и прочным.

Осенью 1947 года конфликт между западными державами и Советским Союзом продолжал обостряться. Состоявшаяся в ноябре-декабре 1947 года Лондонская конференция Совета министров иностранных дел (СМИД) закончилась провалом. Тем самым надежды на достижение какого-либо соглашения между бывшими союзниками по германскому вопросу остались минимальными. Кроме того, западные державы предприняли новые шаги по созданию сепаратного государственного образования в своих зонах как это вытекало из воззвания 7 от 9 февраля 1948 г. и директивы № 126 о расширении компетенции Франкфуртского экономического совета.

СВАГ по указанию из Москвы в свою очередь провела ответные меры. Приказом № 32 от 12 февраля 1948 года она существенно изменила структуру и значительно расширила полномочия Немецкой экономической комиссии. Ее председателем стал бранденбургский министр экономики член ЦК СЕПГ Г. Рау^[112]. 20 апреля 1948 года СВАГ приказала: «Все решения Немецкой экономической комиссии подлежат исполнению всеми немецкими органами на территории советской оккупационной зоны». В сферу компетенции НЭК был включен и советский сектор Берлина. Создавался сепаратный восточно-берлинский магистрат во главе с членом ЦК СЕПГ Ф.Эбертом. Г. Рау, как глава НЭК, впервые использовал свои широкие полномочия в марте 1949 года, когда подписал первое торговое соглашение с Польшей.

Первые успехи в деятельности НЭК в области экономики стали заметны уже осенью 1949 года. Были успешно преодолены кризисные явления 1947 года, рос объем производства, поднимался жизненный уровень населения. Но предвоенный уровень еще не был достигнут, и экономическое развитие провозглашенной в октябре 1949 года ГДР существенно отставало от образованной несколько ранее ФРГ.

Важную роль во внутренней жизни зоны играла и Центральная контрольная комиссия. Ее председатель Ф.Ланге, выступая 1 декабря 194 8 года на пленарном заседании НЭК, признавал, что «не мы управляем экономикой, а она нами». Вскрывая причины трудностей в некоторых отраслях экономики зоны, начальник Управления СВАГ по транспорту П.А.Квашнин подчеркивал в июле 1949 года, что «в практике нашего планирования существует парадокс:…часть ответственных руководителей включает в плановые показатели такие данные, которые в действительности не могут быть выполнены».

Что же касается идеи о формировании центрального общегерманского правительства, то ее реализация по-прежнему не представлялась возможной, а после провала Лондонской сессии СМИД в марте 1948 года она стала вообще иллюзорной. Против создания общегерманского правительства особенно настойчиво выступала Франция, страна, которая на Западе больше других пострадала от нацистской агрессии. Уже на первой сессии Совета министров иностранных дел (сентябрь-октябрь 1945 г.) французское правительство выразило сожаление, что в решениях Потсдамской конференции предусматривалась возможность создания центрального германского правительства и общегерманских департаментов, так как они, по мнению французов, могут возродить германские объединительные тенденции и благоприятствовать возвращению к формуле централизованного германского государства.

Можно не сомневаться в том, что стабилизации экономической жизни во всех оккупационных зонах Германии, в чем не могла не быть заинтересована СВАГ, послужило бы их более глубокое международное экономическое сотрудничество. Отсутствие экономического и политического единства Германии не могло бы служить препятствием к такому сотрудничеству, построенному на взаимовыгодной основе. Однако, к сожалению, советская сторона в октябре 1947 года отвергла соответствующее предложение исполнительного секретаря Европейской Экономической Комиссии (ЕЭК) Г. Мюрдаля о сотрудничестве СВАГ с этой организацией. Подобное решение советского руководства соответствовало развернувшейся «холодной войне» и стало «вкладом «Советского Союза в нее.

Чтобы иметь представление об «аргументации» советской стороны, хотелось бы привести выдержку из ответного письма маршала Соколовского: «…По мнению Советской военной администрации, вопрос об установлений и отношений с Европейской Экономической Комиссией должен решаться в отношении всей Германии, как единого экономического целого… Учитывая, что все эти вопросы подлежат рассмотрению на предстоящей сессии Совета министров иностранных дел, Советская военная администрация не считает целесообразным установление взаимоотношений отдельных зон Германии с Европейской Экономической Комиссией, так как это может способствовать экономическому расчленению Германии и затруднит установление связи Европейской Экономической Комиссии с Германией в целом»^[113].

Приведенное решение СВАГ представляется заведомо ложным, так как международное экономическое сотрудничество пусть даже отдельных зон Германии, на наш взгляд, не препятствовало, а, наоборот, содействовало бы установлению экономического единства страны, в чем тогда были заинтересованы три западные державы и не очень заинтересован Советский Союз.

В ноябре 1947 года СЕПГ при поддержке СВАГ выступила с предложением создать общегерманское «Движение народного конгресса за единство и справедливый мир». Буржуазные партии в советской зоне и, особенно ХДС, не рассчитывали на участие в этом движении какой-либо из политических партий Западной Германии и считали, что эта затея обречена на провал. Лидер ХДС Я.Кайзер выступил против участия в открывшемся в Берлине в декабре 1947 года народном конгрессе, за что поплатился отстранением с поста председателя партии. Новое руководство партии приняло участие в конгрессе. Политические силы Западной Германии, несмотря на запрет оккупационных властей, были представлены 664 делегатами^[114].

Второй Немецкий народный конгресс решил провести с 23 мая по 13 июня 1948 года народный опрос относительно референдума за единство Германии. Несмотря на то, что этот опрос был запрещен в трех западных зонах, 15 млн. из 38 млн. немцев во всей Германии, имевших право участвовать в выборах, подписались под этим требованием. Около 40 процентов граждан всей Германии, пользовавшихся правом голоса, высказались за единство Германии^[115]. Как известно, в Веймарской республике для проведения референдума было достаточно требования 10 процентов имеющих право голоса.

На втором Немецком народном конгрессе за единство и справедливый мир 17–18 марта 1948 года был избран Немецкий народный совет как общегерманский орган с целью дальнейшего руководства движением. Он насчитывал 400 членов. Президиум из 29 человек возглавляли лидеры всех антифашистских демократических партий Советской зоны.

К 1949 году все оккупирующие Германию державы, по разным причинам потеряли надежду на восстановление ее экономического и политического единства, согласованного на конференции в Потсдаме, в том смысле, как они его понимали. Так, в течение 1949 года обеими сторонами были предприняты меры с целью окончательного раскола Германии и создания двух сепаратных германских государств. Если в Западной Германии эта кампания имела шумный пропагандистский характер, то на Востоке по-прежнему провозглашалась приверженность единству страны: но на деле также шла подготовка к провозглашению своего германского государства. Правда, инициатива первым сделать этот опасный шаг была предоставлена Западу, и он ею воспользовался. В мае 1949 года западногерманский ландтаг принял конституцию для Западной Германии, а 20 сентября того же года было образовано правительство страны, которая стала именоваться Федеративной Республикой Германии (ФРГ) во главе с христианским демократом К. Аденауэром. Сразу же после формирования правительства, в которое вошли представители только буржуазных партий, западныеоккупационные власти объявили о вступлении в силу особого Оккупационного статута для Западной Германии.

Через полмесяца 7 октября 1949 года в Берлине произошло конституирование Германской Демократической Республики (ГДР). 11 октября 1949 года президентом Германской Демократической Республики был избран сопредседатель СЕПГ В. Пик.

Таким образом, уже в эти первые годы после капитуляции в зонах, оккупированных западными союзниками и Советским Союзом, формировались те экономические и общественно-политические предпосылки, которые позднее привели к расколу Германии. В этом смысле события 1949 года, то есть образование ФРГ и ГДР, являлись не началом такого раскола, а логическим завершением процессов, которые протекали на Востоке и на Западе Германии в предыдущие годы.

Эти два события, исторические для судеб немецкого народа, ни для кого не были неожиданными. В последующем два германских государства развивались в противоположных направлениях — одно из них — ГДР строило социализм в том смысле, как его понимали руководители правящей партии — СЕПГ, другое — оставалось капиталистическим с демократическим государственным устройством. Независимо от того, что каждый из этих путей содержал в себе как прогрессивные, так и негативные элементы, раскол Германии не соответствовал коренным интересам германского народа, поступательному движению страны, миру и безопасности в Европе.

Известный исследователь истории ГДР профессор С.Дернберг по этому поводу справедливо писал: «Немецкие политические силы со своей стороны внесли существенный вклад в этот процесс. Хотя они были больше, чем четыре оккупирующие державы заинтересованы в создании единого германского государства, но только при условии, что этот процесс будет протекать в определенном политическом направлении. В первый год после освобождения от фашизма такая постановка вопроса со стороны немецких политиков была крайне ограничена из-за отсутствия для них свободы действий. Тогда делались лишь первые шаги в возрождении собственной немецкой политической жизни»^[116].

Оценивая события прошлого, связанные с образованием в 1949 году сепаратного западногерманского государства, С.И. Тюльпанов в своих воспоминаниях приходит к несколько иному выводу. Он пишет, что те освободительные тенденции применительно к германскому народу, которые существовали в войне западных держав, к 1949 году были окончательно потеряны и «оккупация приняла типично империалистический характер». Более того, утверждает автор, она стала источником нового обострения агрессивности возрождавшегося германского империализма и антисоветизма, исходным пунктом возрождения антисоветской и антикоммунистической идеологии.^[117]. Видимо, мет веских оснований безусловно соглашаться с такой односторонней оценкой, которая объективно игнорирует весьма сложный и противоречивый характер союзной оккупации территории не только Германии, но и ее сателлитов.

13 октября 1949 года И.В. Сталин направил В. Пику пространное поздравительное послание. Главное в этом документе состоит в том, что советский руководитель изложил свое видение советско-германских отношений в будущем. Он писал: «Опыт последней войны показал, что наибольшие жертвы в этой войне понесли германский и советский народы, что эти два народа обладают наибольшими потенциями в Европе для совершения больших акций мирового значения (Вспоминается, что нечто подобное Сталин говорил Риббентропу на банкете по случаю подписания советско-германского договора в августе 1939 г. — М.С.). Если эти два народа проявят решимость бороться за мир с таким же напряжением своих сил, с каким они вели войну, то мир в Европе можно считать обеспеченным»^[118].

Если иметь в виду, что этот акт завершил раскол Германии, начатый на западе, о чем говорилось выше, то пафос сталинской оценки образования ГДР как, якобы, «поворотного пункта в истории Германии» не соответствует реальной значимости этой акции: она явилась вторым шагом на пути фактического раскола Германии. Первым стало образование ФРГ.

16 октября 1949 года Советское правительство передало президенту ГДР В.Пику запрос относительно обмена дипломатическими миссиями. Такой обмен произошел, и в начале ноября 1949 года в Берлин прибыл глава миссии Г.М. Пушкин, исполнявший эту обязанность до 1952 года.

Политический раскол Германии и возникновение двух германских государств, с которыми пока что не был заключен мирный договор, создало новые условия для деятельности и изменения структуры советских оккупационных органов управления. 10 октября 1949 года Главноначальствующий СВАГ генерал армии В.И.Чуйков по поручению правительства СССР сделал заявление, в котором осуждалось создание «сепаратного боннского государства», приветствовался факт образования ГДР и указывалось, что функции управления, ранее принадлежавшие СВАГ, передаются правительству ГДР. Вместо СВАГ образуется Советская контрольная комиссия (СКК) во главе с В.И. Чуйковым. Политсоветником оставался В.С. Семенов.

* * *

Важное значение с первых же мирных дней приобрела задача по осуществлению денацификации зоны, как процесса социальных реформ, предложенных и осуществленных демократическими силами и направленных на устранение остатков нацизма в Германии, искоренение нацистской идеологии в сознании людей и недопущение возрождения фашистских тенденций. Она была частью общего процесса демократизации советской зоны оккупации и строительства новой возрожденной Германии. К тому же, она имела срочный характер. По этому вопросу Контрольный совет принял соответствующее решение. «Надо иметь в виду, что, когда в качестве отправной точки берут известную формулу Потсдамских решений о «трех Д» — демократизации, демилитаризации и денацификации Германии, — писал в 1979 году по этому поводу бывший сотрудник СВАГ доктор исторических наук Я.С. Драбкин, — возникает опасность слишком узкого, ограниченного истолкования «денацификации», как некоей самодовлеющей задачи наряду с другими (так до наших дней рассматривался вопрос в ФРГ). В действительности же, как показал исторический опыт 30 с лишним лет, эти «три Д» не только неразрывно связаны друг с другом, но и, взятые вместе, далеко не исчерпывают действительного масштаба преобразований, необходимых для выкорчевывания корней фашизма. Эти преобразования должны охватить все сферы жизнедеятельности общества и государства, включая экономический строй, политическую структуру, образ жизни, идейные и психологические установки, культуру в самом широком смысле слова»^[119].

Общими усилиями органов СВАГ и немецких антифашистов эта задача была успешно решена. К январю 1947 года в зоне действовали 262 комиссии по денацификации, в которых было занято 1512 чел. Из 18.328 привлеченных к судебной ответственности активных нацистов 18.061 были осуждены^[120]. К 1 января 1947 года эта комиссия уволила и не допустила к работе в наиболее важных учреждениях и предприятиях зоны 390.478 служащих. Как подтверждают советские официальные данные, в ходе денацификации на 1 января 1947 года было интернировано 65138 бывших служащих СС, гестапо, службы безопасности СС и руководящий состав нацистской партии, из них 17 866 человек привлечено к уголовной ответственности и 17 175 — осуждены на разные сроки тюремного заключения. Обычно никакой судебной процедуры не проводилось, их судьбу решали «тройки» НКВД за исключением случаев при особо тяжких военных преступлениях и саботаже.

По некоторым данным из западных источников, в течение пяти первых послевоенных лет советские власти интернировали по разным причинам от 160 тысяч до 260 тысяч немцев, из которых погибло от 65 тысяч до 130 тысяч человек. Специальные трибуналы НКВД осудили от 30 тысяч до 50 тысяч человек и от 30 тысяч до 40 тысяч депортировали преимущественно в Советский Союз и Польшу. Но более реальными данными считаются от 65 тысяч до 80 тысяч погибли и 25 тысяч были депортированы. Они включают в себя гражданских немцев и военнопленных.

Как явствует из доклада Контрольного совета в Германии Сонету министров иностранных дел в феврале 1947 года, после подтверждения виновности арестованных весь материал передавался на рассмотрение военного трибунала для их привлечения к ответственности. «Вся работа по аресту и интернированию осуществлялась советскими оккупационными властями»^[121].

В первом полугодии 1947 года в соответствии с решениями Московской сессии Совета министров иностранных дел комиссия продолжала свою работу. В течение этого периода было уволено и недопущено к работе еще 64 578 бывших активных нацистов. Кроме того, все бывшие нацисты, не подлежавшие аресту, без разрешения комендатур не имели права менять место жительства и должны были ежемесячно являться в комендатуру для регистрации. Из управленческих органов были уволены к Тюрингии 62 656, в Саксонии — 5 881, в Саксонии-Анхальт — 49935 бывших нацистов. Всего же в советской зоне с 1945 по 1948 год из различных органов власти, учреждений и предприятий было уволено 520 тыс. бывших нацистов^[122].

В демократическом духе в соответствии с законами, существовавшими до января 193 3 года, была реорганизована судебная система. На основании директивы Контрольного совета № 66 от 17 сентября 1945 года все так называемые народные суды, партийные суды и особые суды, существовавшие при нацистской власти, были ликвидированы. Среди служащих, технического и обслуживающего персонала судебной системы осталось лишь 2,9 процента лиц, бывших номинальных членов нацистской партии или ее формирований.

Вера в правосудие, в значительной мере подорванная в немецком народе уже во времена Веймарской республики, была полностью разрушена нацистской юстицией. Восстановить эту веру возможно было только путем коренной демократизации судопроизводства и, что являлось самым главным, персональным обновлением состава судей, что и было осуществлено соответствующей реформой.

Общее число служащих органов юстиции будущей советской зоны оккупации Германии перед капитуляцией составляло 16 267 человек, из них судей и прокуроров было 2 467 человек, работавших судьями в землях зоны (кроме Берлина), членами нацистской партии и ее подразделений были 1 730 человек, что составляло в среднем 80 процентов. Из 303 прокуроров членами партии были 238 человек, то есть 78 процентов.

В порядке денацификации органов юстиции к 31 декабря 1945 года из этих органов было уволено 10 475 человек. Из них до принятия приказа № 49 Главноначальствующего СВАГ от 4 сентября 1945 года по инициативе органов самоуправления было уволено 2 956 человек. Однако основная масса бывших нацистов в органах юстиции, то есть 7 501 человек, была уволена с сентября до декабря 1945 года. Эта работа проводилась под непосредственным руководством советских офицеров из Правового отдела СВАГ совместно с правовыми отделениями самоуправлений, а также немецкими комиссиями по денацификации в землях и провинциях^[123].

На конец 1948 года в органах юстиции оставались только 41 неактивный бывший нацист в качестве судей и 18 прокуроров. На место уволенных с 1945 по 1948 годы было назначено 2 1 556 новых работников органов юстиции. Характерно, что из них в землях (кроме Тюрингии) 9 709 человек были смещены, как «разоблаченные впоследствии нацисты и милитаристы», а также «шумахеровцы, реакционеры, саботажники новых демократических мероприятий, проводимых в советской зоне оккупации», как отмечалось в одном из отчетных документов Правового отдела СВАГ).

Новые органы юстиции комплектовались за счет судей и прокуроров, не принадлежавших к нацистской партии, за счет демократической части адвокатуры, а также незначительного числа выделенных СЕПГ для работы в юстиции партийных работников, имевших юридическое образование и за счет подготовки новых кадров через земельные юридические курсы.

Во исполнение требований директивы КС № 31 была реорганизована полиция, запрещены существовавшие ранее полицейские бюро и агентства политического характера. Функции новой полиции в зоне состояли в том, чтобы следить за проведением в жизнь директив СВАГ и законов немецких властей, а также обеспечивать общественную безопасность населения^[124]. Чистке подверглась сама полиция зоны, которая на 1 января 1947 года насчитывала 51 235 человек. Но к этому времени все же в полиции служили 43 офицера бывшего вермахта, а 1933 унтер-офицера и 158 полицейских служили в полиции и при фашизме. В следующем году число офицеров вермахта и полицейских, служивших в полиции до 1945 года, увеличилось. При выполнении директивы Контрольного совета № 24 особенно активная чистка кадров произошла в учебных заведениях.

Сотрудники Управления информации направляли и активно участвовали в процессе денацификации общественной жизни зоны.

Но одновременно с чисткой учреждений и предприятий от нацистов и репрессиями против них в среде немецких антифашистских кругов зрела идея о необходимости дифференцированного подхода к ним. Судя по имеющимся документам, эту инициативу поддержала и СВАГ. Еще в декабре 1945 года в одном из документов Управления информации говорилось, что в настоящее время придается большое значение отношению к бывшим рядовым членам нацистской партии. Их огульное отстранение от органов самоуправления, политической жизни толкает их, особенно молодежь, к реакции и уголовщине, создает безысходность в их жизни. Целесообразно, чтобы КПГ выступила с инициативой в печати об изменении отношения к этой категории немцев, ограничить круг лиц, подлежащих увольнению, и разрешить в индивидуальном порядке принимать их в антифашистские партии.

Тогда же этот вопрос обсуждался в различных политических кругах. Со стороны коммунистов, как удалось установить, он впервые был поставлен в беседе с референтом политсоветника В.Макухиным секретарем ЦК КПГ А. Аккерманом, видимо, не без ведома других руководителей партии 21 декабря 1945 года. С целью раскола нацистских масс Аккерман внес тогда предложение изменить отношение к рядовым нацистам и не ставить их в один ряд с функционерами нацистской партии. Очевидно, коммунисты были не первыми, поставившими вопрос о нацистах. В октябре 1945 года подобное требование выдвигал председатель ХДС А. Гермес. На эту тему шла дискуссия и в рядах Либерально-демократической партии.

С начала 1946 года этот вопрос ставился все настойчивее, ибо количество бывших номинальных нацистов с семьями составляло 1/5 часть населения зоны. СВАГ поддержала призыв В.Пика в его выступлении в марте 1946 года о важности привлечения бывших нацистов к восстановлению и строительству демократической Германии. Но случаи несправедливости в отношении многих рядовых нацистов допускались и позднее. Газета «Тэглихе рундшау» по этому вопросу высказала следующую точку зрения: «Нельзя ожидать действительно справедливого приговора при такой системе, когда к ответственности привлекаются многие миллионы людей, независимо от того, являются ли они преступниками или нет, и когда комиссии по денацификации вынуждены прочитывать тонны различных формальных анкет. Такая система почти наверняка приведет к тому, что действительные преступники уйдут от ответственности, в то время как будут вынуждены страдать люди, неповинные в преступлениях».

В отчете Генерального секретариата советской секции в КС давалась следующая оценка результатов осуществленной в зоне денацификации: «В начале второй половины 1947 года, когда со времени капитуляции Германии прошло около двух лет и когда в Советской зоне были достигнуты значительные успехи в области денацификации, выросли и окрепли немецкие демократические организации, способные решать серьезные и трудные задачи, появилась возможность сделать нижеследующие шаги. Стало необходимым проводить различие между бывшими активными фашистами, милитаристами и лицами, действительно виновными в военных и иных преступлениях, с одной стороны, и номинальными, не активными нацистами, с другой стороны, способными на деле порвать со своим прошлым и вместе с демократическими слоями немецкого народа принять участие в общих усилиях по восстановлению мирной демократической Германии»^[125].

С целью реализации этой линии применительно к бывшим нацистам 16 августа 1947 года был издан приказ № 201 Главноначальствующего СВАГ маршала В.Д. Соколовского. С того времени бывшим нацистам было предоставлено не только активное, но и пассивное избирательное право, а также право участвовать в активной работе по восстановлению мирной жизни в Германии.

Примечательно, что местные органы власти по представлению антифашистско-демократических массовых организаций были наделены СВАГ правом решать вопрос об участии в выборах также активных членов тех нацистских организаций, которые не содержались в перечне, принятом Контрольным советом. Это, безусловно, было демократическим решением, свидетельствующим о растущей поддержке и доверии к местным немецким органам власти и политическим организациям со стороны СВАГ. Было запрещено конфисковывать их собственность, выселять из квартир и др. Но подлинные преступники и активные нацисты, как гласил приказ, должны быть наказаны^[126]. Если до приказа № 201 дела по денацификации рассматривались советскими военными трибуналами, то в дальнейшем они передавались немецким демократическим судам. Устанавливалось, что комиссии по денацификации остаются только в городах земельного подчинения.

Приказом Главноначальствующего СВАГ № 35 от 26 февраля 194 8 года комиссии по денацификации с 10 марта 1948 года были вообще распущены, а ведение дел на бывших нацистов и военных преступников передавалось немецкой уголовной полиции и немецким судам^[127]. Это означало, что к тому времени денацификация в советской зоне была закончена. Но судебные преследования бывших нацистов и военных преступников продолжались еще на протяжении ряда лет. К этой категории обвиняемых были присоединены и те антифашисты, кто по разным причинам не соглашался с политикой СЕПГ или критиковал политику СВАГ.

Реакция разных слоев населения на этот приказ была неоднозначной. Если большинство населения его поддерживало, то многие старые коммунисты, пострадавшие от фашистского режима, угрожали выходом из партии, если в КПГ будут приниматься бывшие нацисты. Против Пика резко выступили многие женщины, особенно те, чьи мужья находились в плену. Они считали, что все нацисты являются виновниками войны, и требовали всех их отправить на работы в Советский Союз, а пленных вернуть домой.

Массовое освобождение интернированных нацистов (примерно, 46 тысяч человек) было произведено после приказа СВАГ № 35 о прекращении деятельности комиссий по денацификации с 10 марта, а рассмотрение апелляций было закончено к 10 апреля^[128]. Неосвобожденные немцы с осени 1948 года были сосредоточены в специальных лагерях, созданных на базе прежних нацистских тюрем и концлагерей в Бухенвальде, Баутцене и Заксенхаузене. Лишь с 14 января до 10 марта 1950 года, как сообщал председатель СКК генерал Чуйков, эти лагеря были ликвидированы, часть узников была освобождена, часть — переведена в другие тюрьмы^[129].

Из 29 632 политических заключенных, находившихся в этих лагерях, было освобождено 15 038 человек, другие 10 513 человек, осужденных советскими военными трибуналами, переданы властям ГДР для отбывания наказания, а 3432 человека переданы им же для определения наказания. 649 человек, совершивших тяжкие преступления, были переправлены в Советский Союз для отбывания наказания.

По советским данным, на основании объявленной амнистии в 1953 году были освобождены 5384 немецких военнопленных, совершивших военные преступления. 17 января 1954 года советские власти амнистировали еще 6143 человека, отбывавших наказание в тюрьмах на территории ГДР. Как сообщил 19 октября 1954 года В.С. Семенов, все немцами, осужденные советскими военными трибуналами, были переданы ГДР. Последний 271 узник, осужденный за тяжкие военные преступления и находившийся в СССР, освобожден в декабре 1955 года и передан ГДР. Но оставшиеся в заключении на территории Германии военные преступники не обязательно находились в немецких лагерях для интернированных. Органы НКВД (МГБ) имели свои тюрьмы на территории ГДР вплоть до середины 50-х годов^[130].

Таков перечень ряда крупных экономических и политических мероприятий, которые действительно привели к подрыву тех основ, на которые опирался фашистский строй, и ликвидировали фашизм как политику и идеологию. Но созидательная сторона их деятельности состояла в насаждении не демократии, как власти освобожденного от фашизма германского народа, а как «направляемой демократии» или «демократии» советского образца.

Более жестко эту мысль выразил немецкий исследователь К. Хаке. Анализируя развитие Восточной Германии как в период советской оккупации, так и при существовании ГДР, он пришел к выводу, что в то время, как в Западной Германии устанавливалась демократия западного образца немцам по ту сторону Эльбы такое развитие запрещалось. Им только разрешалось менять диктатуру нацистскую на диктатуру коммунистического режима^[131].

Нам приходится напоминать о фактически существовавших в политике советского руководства стратегических тенденциях содействовать построению социалистического общества в Восточной Германии, потому что некоторые авторы отрицают ее, ссылаясь на то, что нигде в официальных советских заявлениях об этом прямо не говорится. Мы, однако, знаем, какая «дистанция огромного размера» существовала между этими понятиями в политической жизни самого Советского Союза.

Комиссия Главного политического управления Советской Армии, проверявшая деятельность Управления информации СВАГ в августе 1948 г., признавала, что в оценке ближайших перспектив политического развития советской зоны наблюдаются попытки перепрыгнуть через еще не изжитые этапы. Так, начальник Управления СВА Тюрингии генерал И.С. Колесниченко утверждал, что «в Германии мы строим не вообще миролюбивую демократическую республику, а социалистическую республику». Он призывал СЕПГ разжигать классовую борьбу, а не заигрывать с буржуазными партиями. Некоторые работники СВАГ считали, что политика блока антифашистских партий уже себя изжила. Настало время переходить к политике «народного фронта» при руководящей роли коммунистов. Заместитель начальника Управления СВА Мекленбурга А.Н. Некипелов. давал комендантам установку, чтобы СЕПГ не делила власти с буржуазными партиями.

Активную поддержку политике СЕПГ, направленную в перспективе на построение социалистического общества в ГДР, продолжала оказывать и Советская контрольная комиссия, которая, как отмечалось выше, стала преемницей СВАГ.

Глава четвертая «Фабрики — рабочим. Земля — крестьянам»

Наряду с другими сложными вопросами в центре внимания органов СВАГ на всем протяжении ее деятельности были экономические проблемы. СВАГ считала их главным звеном в цепи мер, которые помешали бы восстановлению военно-промышленного потенциала Германии, создали бы возможности выполнить ее репарационные обязательства и обеспечили бы создание экономической основы ее развития в дальнейшем. Эта позиция советского руководства контрастировала со взглядами тех государственных деятелей США, которые еще в период войны требовали осуществить «аграризацию» Германии.

Большинство земель советской зоны были промышленно развитыми районами Германии. По состоянию на 1936 год промышленной продукции на одного жителя здесь производилось больше, чем в западных регионах страны. Территория будущей советской зоны, имея 24 процента населения страны, производила 31 процент продукции машиностроения и автомобилестроения, 32 процента бумаги и типографского оборудования, 33 процента продукции точной механики и оптики и 37 процентов текстиля^[132]. В годы войны производственные мощности в центральных и восточных регионах еще больше увеличились. В 1944 году они стали выше, чем в северо-западных районах, которые позже составили британскую зону оккупации.

Мощным промышленным потенциалом располагали отдельные земли. Например, в Саксонии-Анхальт было 26 тысяч предприятий, в Саксонии — 12 тысяч, в Тюрингии — около 5300, среди них всемирно известные заводы «Цейса» и «Шота», в Бранденбурге — более 3300 предприятий^[133]. Все это накануне войны составляло солидную базу для всестороннего развития военной промышленности. Кроме сугубо военных предприятий разнообразную продукцию для вермахта выпускали многие гражданские фабрики и заводы. В годы войны эта практика приобрела универсальный характер и не только сохраняла уровень военного производства в необходимых размерах, но и обеспечивала его постоянный рост^[134].

Как известно, на конференциях в Ялте и Потсдаме руководители трех великих держав предусмотрели отчуждение фабрик и заводов у крупных предпринимателей, служивших Гитлеру, военных преступников и нацистских бонз с тем, чтобы подорвать основу германских промышленных монополий.

Немецкие коммунисты рассматривали уничтожение монополистического капитала в Восточной Германии как важный шаг к национализации промышленности, которая стала бы опорной базой для будущих социалистических преобразований в области экономики. Советские власти с этим взглядом соглашались и энергично поддерживали его. Решению подобной задачи служили, в частности, приказы Главноначальствующего СВАГ №№ 124 и 126, подписанные в октябре 1945 года, о наложении секвестра на имущество бывшего германского государства и нацистской партии, всех запрещенных обществ и организаций.

В целях наиболее эффективного использования секвестрированного имущества для нужд народного хозяйства Германии генерал армии Соколовский 21 мая 1946 года передал его кроме имущества, принадлежавшего иностранным гражданам и остававшегося под контролем управлений СВА земель и провинций, соответствующим немецким управлениям.

Тот факт, что советские оккупационные власти передали в распоряжение народа большое количество конфискованных и экспроприированных предприятий, блок антифашистских партий Саксонии расценил «как акт особого великодушия»^[135]. К марту 1946 года в зоне насчитывалось 17 024 крупных и средних и 40 тысяч мелких предприятий. Из 501 военного предприятия 58, то есть около 12 процентов, были переведены на производство мирной продукции, остальные демонтированы. К тому времени уже работало 86 шахт, 261 газовый завод и 123 электростанции. В целом промышленность зоны к марту 1946 года вышла, примерно, на 50–60 процентов довоенного уровня^[136]. Это был пока-что скромный результат усилий немецких трудящихся и советских оккупационных властей.

Факты свидетельствуют, что коммунисты-руководители новых профсоюзов с первых же дней после окончания войны решительно выступали с предложениями конфисковать предприятия крупных монополистов и передать их в руки народа. Так говорил, в частности, старый деятель немецкого профсоюзного движения Р.Хвалек^[137].

Реформа в области промышленности проходила в сложной политической и экономической обстановке, когда надо было всю экономику поднимать из руин. О трудностях восстановительного периода свидетельствует тот факт, что, по данным на 1946 год, в ходе войны 433 тысячи квартир были уничтожены полностью и 207 тысяч частично. В сравнении с наличием 4745 тысяч квартир в предвоенное время это означало потерю 13 процентов (на Западе Германии — 20,3 процента) жилья. Среди крупных и средних городов Восточной Германии на 60 процентов был разрушен Дрезден, на 50 и более процентов — четыре других города и более 20 процентов — восемь городов^[138].

В первые послевоенные годы развитие экономики зоны сопровождалось серьезными кризисными явлениями. Не хватало сырья, энергоресурсов, негативно сказывались последствия демонтажа предприятий и другие причины. Объем производства в 1947 году не превышал уровня конца 1946 года. Принятые СВАГ меры (приказ № 23 4 от 9 октября 1947 г.), в частности, по улучшению питания рабочих на производстве, принесли незначительные результаты. Они еще раз подтвердили, как считают немецкие исследователи, что советский метод хозяйствования оказался мало эффективен^[139].

Но к лету 1946 года встал вопрос о дальнейшей судьбе секвестрированных предприятий. По инициативе СЕПГ, поддержанной СВАГ, было решено, что сам народ должен путем референдума определить их судьбу. Референдум проводился только в одной земле — Саксонии и от его результатов зависело проведение подобных реформ в остальных землях. Он стал первым форумом в истории советской оккупационной зоны и позднее ГДР, в котором немецкий народ принял непосредственное участие в управлении страной. Саксония была традиционно «красной», здесь был многочисленный рабочий класс, активное рабочее движение, влиятельные рабочие партии. Она считалась одним из наиболее густонаселенных районов Европы, где промышленность составляла 48 процентов от экономики всей советской зоны оккупации. Кампания в пользу референдума проводилась широким фронтом силами СЕПГ и многих общественных организаций, находившихся под ее влиянием, при активном участии органов СВАГ. Кроме прямых директив со стороны руководства СВАГ, многие ее сотрудники с целью оказания помощи и контроля над референдумом были направлены во все районы Саксонии.

Чтобы гарантировать успех предстоящего референдума в Саксонии, потребовалась координация действий блока всех партий. С этой целью в Дрездене состоялось совещание руководителей организаций четырех партий Саксонии. По поручению руководства СВАГ на совещании выступил полковник С.И. Тюльпанов, изложивший точку зрения СВАГ на характер предстоящего референдума.

Приказом СВАГ № 64 от 17 апреля 1948 года было установлено, что все секвестрированные без достаточных оснований предприятия возвращаются прежним владельцам, а всякий дальнейший секвестр имущества прекращается. Созданные ранее при СВАГ немецкие комиссии по делам секвестра и конфискации распускались как выполнившие свои задачи.

Управление информации в Берлине вместе с отделом информации СВА Саксонии в мае 1946 года провело большую подготовительную работу и добилось того, что блок политических партий этой земли внес предложение о проведении референдума по вопросу о передаче самоуправлениям секвестрированных предприятий военных преступников и активных нацистов. Управление информации провело дополнительную работу с руководителями ХДС и ЛДП для преодоления их фактически отрицательного отношения к референдуму.

Референдум в земле Саксонии состоялся 30 июня 1946 года при участии 94 процентов избирателей, то есть 3,5 млн. человек, и его итоги оказались вполне удовлетворительными для его организаторов: около 78 процентов проголосовали за безвозмездное отчуждение указанных в списке А предприятий и около 17 процентов — против. Предприятия по списку Б были возвращены прежним владельцам и предприятия по списку Ц оставались под прямым контролем советских оккупационных органов. Часть из них пошла на удовлетворение репарационных поставок^[140].

Итоги референдума, проведенного в Саксонии, впоследствии и в других землях, Представлены в следующей таблице: ^[141]

Так, в экономике советской зоны появился народный сектор, ставший материальной базой для развития антифашистско-демократического строя ГДР.

Политсоветник В.С. Семенов в информационном письме от 7 июня — 1 июля 1946 года выразил удовлетворение итогами референдума в Саксонии. Вместе с тем он признавал: «Однако, было бы ошибочно утверждать, что успех референдума есть результат только возросшего сознания немецкого населения Саксонии. Наличие оккупационных войск, боязнь населения осложнить отношения с советскими властями в результате провала референдума, страх перед возможностью каких-либо репрессий за неучастие в выборах и голосование «нет» — известной мере оказали влияние на положительный исход референдума».

Далее он отмечал, что референдуму содействовали и такие меры СВА Саксонии, как обеспечение отоваривания продкарточек за июнь для всего населения, запрет командованием советских войск увольнений солдат из частей в день референдума и продажи спиртных напитков военнослужащим и некоторые другие. Политсоветник признавал далее, что в тех населенных пунктах, где отмечались дисциплинарные проступки советских солдат, процент голосования «за» был значительно ниже, чем, где таких проступков не наблюдалось. Определенное влияние на итоги референдума оказало опубликование СВАГ списка возвращенных владельцам ранее секвестрированных предприятий. Накануне дня голосования по радио к населению обратился начальник управления СВА Саксонии генерал-лейтенант Д.Г.Дубровский с изложением целей предстоящего референдума. Накануне референдума бывали случаи, когда отдельные члены СЕПГ, желая обеспечить больше голосов «за», запугивали голосовавших тем, что в противном случае в населенный пункт, голосовавший «против», русские введут батальон своих солдат и местные жители длительное время должны будут его содержать^[142].

Такая важная политическая мера, как отчуждение предприятий у военных преступников, менявшая форму собственности, по оценке СВАГ, была настоящей революцией, ибо она, как позже писал С.И. Тюльпанов, «создавала аппарат для централизованного управления народной собственностью, условия для планирования и активного включения широких масс в этот решающий процесс консолидации антифашистско-демократических отношений. Все это являлось не только ударом по замыслам буржуазной идеологии, но и разоблачением оппортунистической платформы социал-демократии, особенно ее руководства»^[143].

Как заявил в одном из интервью генерал Дубровский, секвестрированные или конфискованные предприятия Саксонии переданы в ведение управления земли. «Дело немцев — использовать их на благо народа. Разумеется, мы надеемся, что эти предприятия, это имущество не будут вновь переданы военным преступникам и руководителям фашистской партии. На этом примере мы сможем убедиться, насколько немецкое население способно самостоятельно решать важные проблемы в демократическом духе»^[144].

Успех референдума в Саксонии создал благоприятные условия для принятия аналогичных законоположений сперва в Тюрингии (24 июня 1946 г.), а затем и во всех других землях: провинции Саксонии (30 июля 1946 г.), в провинции Бранденбург (5 августа), в Мекленбурге (16 августа 1946 г.). В Берлине закон был принят 27 марта 1947 года, но вступил в силу в его восточной части только 8 апреля 1949, после раскола Берлина.

Таким образом, народным голосованием в Саксонии, а также решениями ландтагов других земель в собственность народа было передано восемь процентов всех цензовых промышленных предприятий советской зоны оккупации, производивших около 40 процентов всей промышленной продукции зоны.

В подготовительный период и в ходе самого референдума не все шло гладко. Но борьба противников референдума особенно обострилась после референдума, когда они перешли в наступление. Развернулась кампания против руководящих сил демократического обновления. Реакция стала прибегать к преступной подпольной борьбе — поджогам и саботажу. «С поджогами фашизм пришел к власти в Германии, — говорилось по этому поводу в воззвании блока антифашистских партий Саксонии, — в пожарах и развалинах войны он похоронен. Фашизм надеется с помощью поджогов начать свое воскрешение». Органы и войска МВД СССР, дислоцированные в Саксонии, боролись с этими фашистскими проявлениями.

Правы те авторы, которые утверждают, что отчуждение предприятий монополистов в пользу народа нельзя было решить лишь административными мерами такой «внешней силы» как СВАГ, без активного участия освобожденной от фашизма решающей «внутренней силы» немецкого народа. Но некоторые из исследователей, в том числе и бывшие сотрудники СВАГ, неправы в своей недооценке роли органов СВАГ в проведении этого мероприятия, имевшего далеко идущие как экономические, так и политические последствия. Прежде всего сотрудники СВАГ решительными мерами, включая и административные, пресекали всякие попытки противников отчуждения на его подготовительном этапе задержать процесс и вернуть предприятия их бывшим владельцам. СВАГ дезавуировала стремление противников реформы обосновать правовую несостоятельность подобной меры. С этой целью была развернута пропагандистская кампания в печати, в том числе и в органе СВАГ газете «Тэглихе рундшау» в пользу отчуждения.

В прессе и на радио с участием сотрудников СВАГ и функционеров СЕПГ излагался разработанный СЕПГ план экономического развития зоны на второе полугодие 1948 года и двухлетний план на период 1949 — 1950-х годов. Пропагандировался советский опыт стахановского движения. Так, на немецкой почве было организовано «движение активистов», инициатива которого в октябре 1948 года была приписана шахтеру из г. Эльсниц А. Хеннеке. Но методы этого «движения» были скопированы со стахановского «движения» в СССР. Результаты его были те же: поскольку оно было инспирировано сверху и не стало массовым, то и не могло серьезно повлиять на повышение производительности труда и на общий рост производства.

Инициатору движения немецких передовиков — шахтеров в декабре 1948 года было организовано письмо советского новатора в угольной промышленности А.Стаханова, в котором он призвал немецких горняков следовать его примеру, поскольку они трудятся на благо народа. «Иначе обстоит дело в Рурской области, — писал Стаханов. — Там нет такого движения, и я убежден, что его и не может там быть… Горняки трудятся, следовательно, не на благо трудящихся, и они, естественно, не заинтересованы в повышении производительности труда». В ответном письме А. Хеннеке пообещал, что немецкому рабочему классу удастся добиться такого же развития хозяйства, «которое в свое время… было достигнуто в Вашей стране».

После референдума правительство земли Саксония в декабре 1946 года обещало, что частная собственность будет охраняться законом, что свободная инициатива занятых в экономике людей получит полную свободу и планирование не будет ей препятствовать. Тем не менее все же утверждалось, что «экономическая политика основывается на идее детального планирования всех экономических процессов в земле…». Сомнительно, чтобы такая политика могла содействовать инициативе работников и чтобы она охраняла частную собственность. Жесткое планирование, которое считалось краеугольным камнем в экономической политике и государственном руководстве хозяйством в советской оккупационной зоне, являлось типичным примером того, как СВАГ проводила политику в этой области, противоречившую букве и духу Потсдамских решений. Оно было также шагом по пути к насаждению в Германии социалистических принципов хозяйствования.

Прошло несколько лет, и детальное планирование стало мощным деструктивным экономическим фактором в ГДР. В 1978 году в официальной истории СЕПГ будет признано, что «образование народного сектора означало возникновение в наиболее важной сфере экономики общественной собственности на средства производства как важнейшего элемента социалистических производственных отношений»^[145].

Итоги экономических преобразований в советской зоне не могли не оказать известного влияния и на обстановку в западных зонах. В частности, американские власти в середине июля 1946 года передали секвестрированное у военных преступников имущество общей стоимостью в 7 млрд. марок немецким органам.

Меры, осуществленные на востоке Германии, могли иметь и другие серьезные политические и социально-экономические последствия, что сильно беспокоило буржуазные партии и немецких государственных деятелей в Западной Германии. В своих воспоминаниях первый канцлер ФРГ К. Аденауэр писал: «Если бы Потсдамские решения действительно были выполнены в западных зонах, то три западные оккупационные зоны, то есть вся Германия, стала бы коммунистической»^[146].

* * *

Несмотря на резко выраженный индустриальный характер экономики Германии в ней сохранялся средневековый характер распределения земельной собственности, порождавший земельный голод в деревне. Широкое распространение приобрела земельная аренда. Куцая земельная реформа, осуществленная в период Веймарской республики, не могла решить эту проблему.

Численность занятого в сельском хозяйстве населения постоянно сокращалась. Если в начале века она составляла 27,4 процента, то в 1939 году — только 18,2 процента от всего населения страны. Тем не менее собственное сельское хозяйство было основным источником продовольственного снабжения. Сельское хозяйство имело в основном интенсивный характер при сравнительно высокой урожайности (в 1938 г. около 20 ц. с га зерновых).

Что же касается распределения земельной собственности, то оно было крайне разнообразным. В 1937 году государству и провинциальным органам принадлежало 12,6 процента земли, общинам — 6,9, кооперативам — 0,2, церкви — 1,6, и частная собственность составляла 70,1 процента. Типичными группами землевладения были площади 20–50 га, составлявшие 22,3 процента всей земли, 10–20 га — 11,7 процента и 5-10 га —11,7 процента. Но существовало разительное различие по отдельным землям. Так, например, в Мекленбурге хозяйства в 200 га и более составляли 3–5 процентов всех землевладельцев, но они были основой хозяйства этой земли^[147].

Вот несколько разительных примеров социальной несправедливости на селе, существовавшей тогда в Германии. В Бранденбурге граф фон Брюльцу Пфёртен владел около 21.940 га земли, в провинции Саксонии князюШтольберг-Вернигероде принадлежало около 22.000 га, в Тюрингии князь Ройс-младший имел 10.800 га земли и т. д. В целом 16 крупнейших помещиков — дворян в Германии владели 550.221 га земли^[148]. После разгрома фашизма на отчужденных землях были поселены тысячи новых крестьян^[149].

На протяжении 1945–1946 гг. при активном участии КПГ — СЕПГ и при поддержке СВАГ в советской зоне оккупации была проведена коренная аграрная реформа.

Решения о демократической земельной реформе были приняты президиумами управлений земель в начале сентября 1945 года. Они предусматривали безвозмездную конфискацию земель всех крупных землевладельцев, имевших более 100 га земли, а также военных преступников и активных сторонников нацистского режима.

В ходе подготовки и проведения этой реформы обнаружилось, что политические партии советской зоны относятся к ней неоднозначно, и каждая из них выдвигала аргументы, имевшие под собой определенные веские обоснования. Как доносил Г.М. Маленкову и Н.А. Булганину начальник Главного политического управления Красной Армии генерал И.С. Шикин, по имевшейся информации из Берлина, коммунисты были инициаторами проведения аграрной реформы в нынешнем виде. Социал-демократы предлагали помещичьи владения не делить, а обрабатывать коллективно. Что же касается либералов и христианских демократов, то они опасались, что ликвидация крупных хозяйств понизит товарность сельскохозяйственной продукции. Поэтому они предлагали конфисковать земельные участки лишь активных нацистов и военных преступников^[150]. Но в целом блок политических партий поддержал реформу. СВАГ не только санкционировала ее подготовку, но сотрудники сами активно участвовали в ее осуществлении.

На первом этапе в августе-октябре 1945 года Сельскохозяйственное управление СВАГ совместно с немецкими экспертами готовило законодательные акты по реформе. В первой половине сентября 1945 года законы о реформе были приняты во всех землях зоны.

Сформулированная в них мотивация реформы, состояла в следующем: реформа вызвана неотложной национальной экономической и социальной необходимостью. Она должна обеспечить ликвидацию феодально-юнкерского и крупного помещичьего землевладений, которые всегда были одним из главных источников подготовки агрессии и завоевательных войн Германии. Земельная реформа — это важнейшая предпосылка демократических преобразований и хозяйственного возрождения страны. Землевладение должно базироваться на крепких, здоровых продуктивных крестьянских хозяйствах, являющихся частной собственностью. В документах подчеркивалось, что полученную землю нельзя ни делить, ни продавать, закладывать или сдавать в аренду.

Уже в сентябре начали создаваться общинные комиссии, в которых были представлены все партии блока: КПГ — около 24 процентов, социал-демократов — свыше 17 процентов, ХДС и ЛДП имели 2 процента членов этих комиссий. В середине октября осуществлялся раздел конфискованных земель, он продолжался и в первом квартале 1946 года. Реформа проводилась в условиях острой борьбы. Ее противники пытались сорвать или хотя бы оттянуть ее проведение. Они запугивали крестьян возможностью новой мировой войны и приходом в зону союзников, которые, мол, снова восстановят помещичье землевладение. Пробравшись кое-где в состав комиссий, они различными извращениями закона стремились дискредитировать идею реформы.

Наиболее характерными извращениями были: — выступления против раздела леса, скота и инвентаря; — оставление скота по-прежнему в помещичьих имениях; — возвращение помещиков беспрепятственно в свои имения; — невыполнение решений о конфискации некоторых имений; — в некоторых случаях помещики не только не высылались, но и получали земли от своих же имений; — сельскохозяйственные рабочие земли не получали и оставались в имениях в своей прежней роли; — кое-где завышались нормы надела; — землю получали ближайшие родственники помещиков; — крестьяне конкретно не знали своих собственных участков и, как и прежде, работали коллективно; — имелись случаи дачи взяток членам комиссий.

В ходе реформы обнаружились левацкие перегибы со стороны некоторых коммунистов и социал-демократов, требовавших впоследствии образовать коллективные хозяйства. Эта идея была поддержана и некоторыми специалистами сельского хозяйства. Однако на совещании министров-президентов и вице-президентов земель, состоявшемся в Берлине 13–14 ноября 1945 года, Г.К. Жуков, как уже упоминалось выше, осудил подобные взгляды, назвал этих специалистов «чудаками, которых нацисты используют для нанесения удара по реформе», а слухи о «колхозах» расценил как провокацию^[151].

Руководство СВАГ возлагало на земельную реформу большие надежды, рассматривая ее как фактор, который укрепит социальную базу антифашистско-демократических преобразований на селе, а в последующем послужит делу социалистического переустройства села. На том, раннем этапе, она действительно сыграла свою позитивную роль. Но позднее немецкие коммунисты стали копировать опыт большевиков и создавать кооперативные хозяйства. Тем самым они фактически отказались от своего первоначального замысла земельной реформы, что негативно сказалось на всем экономическом и политическом развитии ГДР.

Особенность земельной реформы состояла в том, что ее надо было провести весьма срочно, из-за чего она и опередила образование таких важных политических органов как местное самоуправление на селе хотя должно было быть наоборот. Назначенные советскими офицерами еще в ходе боевых действий или вскоре после их завершения бургомистры нередко были случайными людьми, даже жителями других сел и поэтому не проявляли усердия при исполнении своих обязанностей, в том числе и при проведении земельной реформы. Часть крестьян с недоверием относилась к реформам. Они с опаской брали «чужую землю» и особенно сельскохозяйственный инвентарь. Открытые противники реформы грозили крестьянству голодом, если хозяйства богатых хозяев будут разорены. Но коммунисты выдвинули лозунг: «Нас накормят не юнкеры, а крестьяне».

Сотрудникам СВАГ было предложено активно включиться в проведение этой первой в советской оккупационной зоне важной политической и социально-экономической кампании и смелее передавать «советский опыт аграрных преобразований». Аграрная реформа должна была продемонстрировать политическую зрелость как немецких антифашистско-демократических партий, так и понимание советскими офицерами своего партийного и служебного долга и их способность осуществить этот долг на немецкой земле.

На первом этапе подготовки и осуществления земельной реформы часть местных комендантов считала ее сугубо немецким мероприятием и стремилась не вмешиваться. Однако отношение работников СВАГ к реформе резко изменилось после того, как Главноначальствующий СВАГ 25 декабря 1945 года издал приказ № 0121. В нем указывались приведенные выше извращения реформы, работникам Сельскохозяйственного управления СВАГ и местным военным комендантам предлагалось срочно провести сплошную проверку и устранить недостатки. Подобные меры с участием работников СВАГ проводились и в последующие годы^[152].

Общие итоги земельной реформы таковы. Конфисковано и поступило в фонд земельной реформы 9.690 помещичьих имений с 2.717 тыс. га земли, то есть полпроцента к общему числу сельских хозяйств и 33 процента сельскохозяйственной площади советской зоны (по состоянию на 1 января 1946 г.). Кроме того, по решению военного совета Группы советских оккупационных войск в феврале 1946 года в распоряжение немецкого земельного фонда были переданы подсобные хозяйства воинских частей общей площадью 5 тыс. га.

Таким образом, по состоянию на 1 июля 1948 года конфисковано и передано в фонд реформы 13.505 землевладений с 3.203.461 га земли, то есть 39 процентов от всей сельскохозяйственной площади зоны^[153].

Из конфискованных земель 83 процента принадлежали помещикам, около трех процентов — военным преступникам и активным нацистам и 14 процентов — государству. Из полученных комиссиями 391,8 тысяч заявлений от желающих получить землю было удовлетворено 325.295 хозяйств, то есть более 83 процентов от подавших заявления. В частную собственность передано 67 процентов конфискованных земель. Наиболее массовую базу крестьян, получивших землю, составили сельскохозяйственные рабочие и безземельные (более 124 тысяч хозяйств). Они получили в среднем по семь га земли. На втором месте стояли мелкие арендаторы и малоземельные крестьяне (около 139 тысяч хозяйств), получившие от 1,1 до 3,7 га каждый. Переселенцы образовали 64,5 78 новых хозяйств, каждый из них получил в среднем по 8,8 га земли, и сельским общинам выделено 2.150 хозяйств^[154].

Советские оккупационные власти и местные немецкие органы сделали многое, чтобы воспрепятствовать возникновению пропасти между переселенцами и местными жителями, зарождению у переселенцев настроений безнадежности и пассивности, воспитанию у местного населения внутреннего убеждения в том, что переселенцы — это не своего рода чужеземные захватчики, а такие же жертвы войны, как и многие другие немцы.

Как в ходе реформы, так и после ее завершения имелись случаи, когда крестьяне по разным причинам добровольно возвращали свои участки или они отбирались по суду (в 1946-47 гг. — 14.552 хозяйства, в 1948 г. — 10.531 хозяйство и в 1949 г. — 6.207 хозяйств)^[155].

Через некоторое время, в июне 1949 года, Немецкая экономическая комиссия приняла решение все земельные участки, находившиеся вследствие земельной реформы в собственности местного самоуправления, объявить собственностью народа, и на базе этих участков образовать народные имения, которые составили Объединения народных имений.

Земельная реформа, имевшая, несомненно, большое политическое значение, и проводившаяся с участием органов СВАГ, при усердии и трудолюбии немецких крестьян содействовала некоторому экономическому развитию советской оккупационной зоны, а затем ГДР и поставила ее на первое место среди стран Восточной Европы. Сотни тысяч крестьян и переселенцев получили возможность работать на своей земле и обеспечить себе независимое существование. Собранный урожай и успешное завершение плана поставок позволили повысить нормы снабжения и отменить карточки групп VI и V. Но по развитию сельскохозяйственного производства ГДР все-таки существенно отставала от Федеративной Республики Германии, где аграрная реформа была менее радикальной и проводилась в меньших масштабах. Эта разница особенно заметно проявилась в последующие годы.

Глава пятая Репарации: по «праву победителя» или по справедливости

В войнах последних двух столетий для компенсации своего материального ущерба противоборствующие стороны широко применяли различные формы материальной ответственности, налагавшиеся на побежденного. Древнейшим и на протяжении многих веков наиболее распространенным среди них был захват военных трофеев, то есть изъятие у противника брошенного им на поле боя или сданного при капитуляции его военного имущества. Это означало, что изъятие у побежденного государства или его населения любого другого имущества после прекращения боевых действий не может квалифицироваться как взятие трофеев. Такие действия противоречат букве и духу международного права, и для их обозначения существуют иные понятия, такие, например, как грабеж или мародерство.

Принципиально иной характер носила такая форма материальной ответственности государства-агрессора как репарации. В современном международном праве и, в частности, в такой ее отрасли, как право в период военного конфликта, репарации представляют собой форму справедливого материального возмещения ущерба, нанесенного стране-жертве, со стороны побежденного государства-агрессора.

В связи с огромными масштабами грабежа материальных и культурных ценностей, совершавшегося в оккупированных странах нацистской Германией и ее союзниками во второй мировой войне, широкое применение получила и такая форма справедливой ответственности со стороны агрессора как реституция. Она выражалась в виде возвращения (или возмещения) имущества, неправомерно изъятого государством-агрессором на территории другого государства, или переданного им третьей стороне. Все эти формы сделки при мирном урегулировании с Германией и ее союзниками объявлялись недействительными. Нарушение такого закона войны, как ограбление общественного или частного имущества в современном международном праве относится к категории военных преступлений.

Поскольку политическая и правовая оценка реституции ценностей, захваченных немецко-фашистскими оккупантами, будет рассматриваться особо в главе о политике в области культуры, в данной главе предпринимается попытка проанализировать формы и методы деятельности СВАГ и других специальных органов Советского Союза по изъятию из побежденной Германии лишь трофеев и репараций.

Трофейная служба в Красной Армии была создана, когда в ходе Великой Отечественной войны возникли для этого соответствующие условия, то есть когда немецкие войска отступали, оставляя после себя военные материалы и вооружение, а советские войска вели наступательные действия. Такие условия появились в ходе и после Московской битвы. В марте 1942 года при ГКО были созданы две правительственные комиссии: по сбору трофейного имущества и вооружения во главе с маршалом С.М. Буденным и по сбору черных и цветных металлов под руководством Н.М. Шверника. Тогда же в составе штаба Тыла Красной Армии было создано Управление по сбору и использованию трофейного имущества, вооружения и металлолома во главе с генералом Ф. Вахитовым^[156]. Через год на место упраздненных комиссий был создан Трофейный комитет при ГКО под руководством маршала К.Е. Ворошилова. С апреля 1943 года были сформированы самостоятельные трофейные войска, которые насчитывали тогда 34 тысячи человек. В ходе войны результаты их работы были внушительными. На полях былых сражений они собрали 24.615 танков и САУ, 68 тысяч орудий, 30 тысяч минометов, 3 млн. винтовок, около 2 млрд патронов и 50 тысяч автомашин.

В феврале 1945 года произошла очередная реорганизация трофейной службы Красной Армии. Вместо упраздненного Трофейного комитета при военных советах фронтов появились постоянные трофейные комиссии, которыми по оперативным вопросам руководило Главное трофейное управление наркомата обороны.

Находившиеся на территории бывших вражеских стран советские трофейные войска уже не занимались сбором военных трофеев, поскольку война кончилась, а выполняли задачу собирать все, что плохо лежит, или считается бесхозным имуществом.

Лишь из одной Германии трофейные войска, по данным генерала Вахитова, отправили на родину следующее имущество: 21.834 вагона вещевого и обозно-хозяйственного имущества, 73.493 вагона стройматериалов и «квартирного имущества», в том числе 60.149 роялей, пианино, дизгармоний, 458.612 радиоприемников, 188.071 ковер, 941.605 предметов мебели, 264.441 настенных и настольных часов, 6.370 вагонов бумаги, 588 вагонов посуды, преимущественно фарфоровой. Было также отправлено 3.338.348 пар гражданской обуви, 1.203.169 пальто, 2.546.919 платьев, 4.618.631 штуку белья, 1.052.503 головных уборов, 154 вагона мехов, тканей и шерсти, а также 24 вагона музыкальных инструментов. В СССР было отправлено свыше 2 млн. голов рогатого скота и 206.025 лошадей. Почти половина трофейного продовольствия, захваченного в Германии, шла в оккупационные войска.

Что же касается такой формы материальной ответственности, налагавшейся на побежденного, как контрибуция, то до Версальского мирного договора 1919 года она считалась «нормальным правом победителя» вне зависимости от виновности или невиновности побежденного. Однако, по существу, это был замаскированный грабеж оккупированной страны, дань победителю независимо от понесенного им ущерба в войне. После второй мировой войны в ходе мирного урегулирования контрибуция как институт международного права союзниками по антигитлеровской коалиции не применялся.

В годы второй мировой войны Германия и ее союзники по фашистскому блоку на захваченных территориях СССР установили жесткий режим военной оккупации и экономического грабежа. Им удалось оккупировать советскую территорию, составлявшую около 1.800 тыс. кв. км., на которой накануне войны проживало более 80 млн. человек, то есть 45 процентов всего населения страны, производилось 33 процента валовой продукции промышленности, находилось 47 процентов посевных площадей, 45 процентов скота и 55 процентов железнодорожных путей страны. В зоне военных действий и под оккупацией оказалось 98 тыс. колхозов и 1.876 совхозов, 2.890 МТС^[157].

Советское верховное командование нередко само проявляло инициативу уничтожать все на путях отхода наших войск, чтобы оно не досталось врагу. Так, в приказе Ставки Верховного Главнокомандования № 0428 от 17 ноября 1941 года говорилось о необходимости «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог». На эту операцию бросалась авиация, мощная артиллерия, огнеметы, диверсионные группы Красной Армии и войск НКВД. На оккупированной территории немцы не разрушали церковные здания и имущество церкви, тогда как советская власть еще до войны уничтожила около 50 тысяч храмов, часовен и колоколен, изъяла сотни тысяч пудов церковной утвари, около 250 тысяч колоколов^[158].

Обеспечение эффективного использования экономических ресурсов захваченных районов СССР, как и других оккупированных стран, было одной из основных функций всей системы оккупационных органов Германии.

Чрезвычайная государственная комиссия СССР по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников рассмотрела около четырех млн. актов об ущербе, причиненном советскому народу за время оккупации. Было установлено, что только прямой ущерб (потеря от прямого уничтожения имущества) составляет 679 млрд. рублей (в ценах 1941 г.)^[159]. А весь материальный ущерб, нанесенный Советскому Союзу в годы войны, составил 2.569 млрд. руб. Это означает, что страна потеряла треть своего национального богатства, а Белоруссия — свыше половины.

Исходя из этих данных, советское правительство в переговорах с другими союзниками настойчиво предлагало установить справедливое возмещение со стороны Германии того ущерба, который она нанесла оккупированным странам и особенно Советскому Союзу.

Репарации с Германии, по крайней мере для Советского Союза и большинства других стран, претендовавших на их получение, должны были служить достижению целей уничтожения военно-промышленного потенциала Германии и тем самым недопущения ошибки Версальского мирного договора, а также частичного возмещения материального ущерба, причиненного Германией странам антигитлеровской коалиции.

Эта двуединая задача была весьма сложной и по своей сути противоречивой. Поскольку военная промышленность составляла важную структурную часть германской экономики в целом, то ее разрушение не могло не повлиять на весь экономический потенциал страны. По этому поводу английская газета «Манчестер гардиан» в статье от 30 августа 1947 г. справедливо утверждала, что «разрушенная Германия является экономическим бедствием, сильная… — мировой угрозой».

Советские представители в ходе войны принимали активное участие в выработке союзнической репарационной политики. В Москве была учреждена Межсоюзническая комиссия по репарациям в составе представителей СССР, США и Великобритании. Английское правительство отказалось поддержать общую сумму репарации, определенную Советским Союзом, а США предложили вернуться к этому вопросу в процессе работы репарационной комиссии. В дальнейшем и США также не поддержали согласованной ранее справедливой суммы репарации для Советского Союза.

Тем не менее совместными усилиями союзников по антигитлеровской коалиции, несмотря на разную степень их заинтересованности в получении репараций, удалось выработать демократические принципы возмещения материального ущерба. Так, наиболее важными из этих принципов были три: во-первых, возмещение должно осуществляться не в полном объеме, а лишь частично; во-вторых, репарации будут изыматься не в денежной, а в натуральной форме. Этот принцип для Советского Союза имел особое значение, ибо он предполагал единовременное изъятие из национального богатства Германии в форме демонтажа предприятий, особенно в военной промышленности, заграничных активов и, что для СССР было крайне важным и срочным, уплату репараций из текущей продукции, а также использование германского труда; в-третьих, — репарации должны быть посильными для Германии, чтобы от них не слишком страдали трудящиеся и не вызывали новых политических и экономических потрясений.

Поскольку нанесенный в годы войны прямой ущерб Советскому Союзу составил 128 млрд. долларов, что соответствовало 679 млрд рублей, нереалистично было бы рассчитывать на его полное возмещение. Поэтому на конференции в Ялте было решено получить от Германии репарации в пользу жертв агрессии на сумму 20 млрд. долларов. Половина из них, то есть 10 млрд долларов, предназначалась Советскому Союзу и Польше^[160].

В Потсдаме принципы репарационной политики были вновь подтверждены и конкретизированы. Руководители трех держав решили в дополнение к репарациям из советской зоны оккупации передать Советскому Союзу дополнительно из западных зон 15 процентов пригодного к использованию и комплектного капитального оборудования в обмен на эквивалентную стоимость поставок из советской зоны в западные продовольствия, угля, цинка, поташа, древесины и нефтепродуктов. Далее в счет репарации без оплаты или возмещения СССР должен был получить десять процентов капитального оборудования, не являющегося необходимым для германской мирной промышленности. Репарационные поставки из западных зон должны были быть завершены в течение двух лет. При этом советское правительство отказалось от претензий на акции германских предприятий в западных зонах и на заграничные активы, а также на золото, захваченное союзными войсками в Германии. Что же касается относительно скромной суммы репарационных платежей в пользу СССР и Польши в десять млрд. долларов, то наши историки и экономисты до сих пор не могут выяснить, из какого же расчета исходил председатель Репарационной комиссии посол И.М. Майский, рекомендовавший Сталину эту сумму^[161]. Сталин же предложил ее на конференции в Ялте. Ведь стоимость имевшихся в Германии более тысячи военных заводов многократно превышала эту сумму. С другой же стороны, разрушенный оккупантами один лишь советский Новокраматорский завод тяжелого машиностроения стоил сотни миллионов долларов. Достаточно еще напомнить, что 10 млрд. долларов — это 10 процентов госбюджета США за 1944-45 гг., или 1 с четвертью годового бюджета США в мирное время (1936–1938 гг.). Это далее 6-месячные расходы Великобритании на войну или 2 с половиной годового бюджета страны в 1936–1938 гг.^[162].

В марте 1945 года, после Ялтинской конференции, на которой была определена общая сумма репарационных платежей Германии, в Москве был создан Особый комитет (ОК) Государственного комитета обороны СССР. Его председателем стал Г.М.Маленков. В состав Комитета входили представители Госплана, Наркомата обороны, Наркоминдел, наркоматов оборонной и тяжелой промышленности. ОК проводил свою работу через административный отдел ЦК ВКП(б), возглавлявшийся тогда генералом Н.Г.Жуковым^[163]. Это была высшая советская инстанция, которая координировала всю деятельность по демонтажу военно-промышленных предприятий в. советской зоне оккупации Германии. Постановлением ОК все наркоматы и ведомства были обязаны срочно подобрать квалифицированных специалистов по каждой отрасли для направления их в штаб Уполномоченного ОК ГКО в Германии с целью изучения и использования ее военно-промышленного потенциала в свете решений Ялтинской конференции.

В связи с выходом наших войск к весне 1945 года на территорию Нижней Силезии и на другие земли восточнее р. Одер уполномоченным Государственного Комитета Обороны на них был назначен первый заместитель председателя Госплана СССР М.З.Сабуров, а его заместителем стал К.И.Коваль. Вскоре К.И.Коваль с труппой помощников прибыл в Силезию, занятую войсками 1-го Украинского фронта и на протяжении десяти дней обследовал военные предприятия, брал их на учет и охрану и накладывал секвестр. Затем с большой группой представителей наркоматов прибыл и сам Сабуров^[164]. По согласованию с командующим фронтом маршалом И.С.Коневым начался демонтаж военных предприятий^[165].

Во время сражения за Берлин Коваль был направлен в штаб 1-го Белорусского фронта. Его задача состояла в том, чтобы не допустить уничтожения промышленных предприятий и собрать сведения о военном производстве Германии. В первые же дни после капитуляции Германии по указанию маршала Г.К.Жукова в поселке Ноен-Хаген (восточнее Берлина) был создан мощный штаб представителя ГКО К.И.Коваля.

Проблемами экономической жизни в зоне, равно как и репарациями и реституцией, в первые месяцы оккупации занималось специальное Экономическое управление СВАГ во главе с генералом Шабалиным. Однако опыт его работы в июле-ноябре 1945 года не оправдал себя и по предложению маршала Жукова в декабре 1945 года постановлением Совнаркома Союза ССР это Управление было упразднено и учреждена должность заместителя Главноначальствующего по экономическим вопросам. Им стал К.И. Коваль^[166].

Учитывая тот известный факт, что немцы всегда с особым почтением относились к любому человеку в униформе, в Москве решили всем «демонтажникам» присвоить временные воинские звания по следующему принципу: техники стали лейтенантами, инженеры — майорами, директора — полковниками, а высшие руководители наркоматов (министерств) — генералами.

Присвоение подобных «воинских званий» гражданским лицам, служившим в военной администрации, практиковали и союзные власти. Одним из таких «военно-гражданских офицеров» был и пресс-атташе военной миссии Норвегии при Контрольном совете в Берлине будущий канцлер ФРГ Вилли Брандт. В период войны он был эмигрантом в Норвегии и получил ее гражданство. Ему было присвоено звание «майора «и на левом рукаве его мундира было написано, что он «гражданский офицер«. Свое немецкое гражданство он восстановил лишь в июле 1948 года^[167].

В начале мая 1945 года в Москве состоялось первое заседание Особого комитета, на котором выступил его председатель Г.М.Маленков: «Предстоит большая и сложная работа, связанная с военно-промышленным разоружением Германии как основы ее демилитаризации и репараций. Какими-либо обобщенными материалами Комитет еще не располагает. Однако из данных комиссии И.М.Майского, занимавшейся в Наркоминделе подготовкой репарационного вопроса к Крымской конференции, из других источников, в общем, известно, что в период подготовки к войне Германия создала огромный военно-промышленный потенциал, который во время тотальной мобилизации подвергся всеохватывающей ассимиляции, рассредоточению по всей Германии, в отдельных отраслях были созданы подземные заводы».

На этом же заседании члены ОК были ознакомлены с ценными сведениями, привезенными из Берлина К.И. Ковалем. 2 мая 1945 года в здании министерства вооружений был найден доклад министра А. Шпеера Гитлеру о военном производстве за период с 1940 по 1944 год. Из этого документа явствовало, что уже к 1938 году Германия стала самой мощной промышленной державой в Европе. В период войны ей удавалось обеспечить боевые действия всем необходимым вооружением, боеприпасами и боевой техникой. В докладе указывалось, что военной продукции, произведенной только в одном 1944 году, хватило бы для полного вооружения 225 пехотных и 45 танковых дивизий.

Заслуживали внимания и данные о количестве станочного парка в Германии (в 1940 г. — 1,7 млн. единиц), который являлся самым большим в мире. В ходе воины он был значительно обновлен и увеличен и в 1944 году составлял уже 2,1 млн. единиц. С 1940 по 1944 год Германия произвела: танков и бронетранспортеров — 63.743, боевых самолетов — 109.150, орудий калибра 7,5 см и более — 92.167, минометов — 72.220 и боеприпасов — 8.483 тыс. тонн.

Основным направлением в советской репарационной политике в первый период оккупации должен был стать быстрейший демонтаж военных и некоторых других промышленных предприятий. Было решено осуществить военно-промышленное разоружение Германии и за счет демонтируемых предприятий частично возместить ущерб, нанесенный Германией 16 странам — жертвам ее агрессии. По предложению В.М. Молотова было решено немедленно начать демонтаж предприятий, особенно «из западной части Берлина, которая отойдет к США и Англии: слишком дорого обошелся нам Берлин… Это надо сделать до вступления западных союзников в свои сектора». В ходе Берлинской стратегической операции, которая продолжалась с 16 апреля по 8 мая 1945 г., войска трех фронтов действительно понесли большие потери — 61454 человек убитых и 234935 раненых. Они также потеряли 2156 танков и САУ, 1220 орудий и минометов и 527 самолетов.

В целом в решении заседания ОК ГКО было указано на необходимость начать широким фронтом демонтаж предприятий военной промышленности в Восточной Германии в качестве авансовых поставок по репарациям Советскому Союзу и Польше. При этом особо подчеркивалось, что демонтаж объектов в Берлине должен осуществляться в первоочередном порядке.

С марта 1945 года по 2 марта 1946 года ГКО и другие высшие органы Советского Союза приняли 986 различных постановлений, относящихся к демонтажу 4.389 промышленных предприятий, в том числе 2.885 из Германии, 1.137 немецких предприятий, расположенных в Польше, 206 — из Австрии, 11 — из Венгрии, 54 немецких предприятий, расположенных в Чехословакии, и 96 — из Китая (Маньчжурии) ^[168].

С немецкой стороны вопросами учета репарационных поставок и координаций сотрудничества с органами СВАГ занимались специальные репарационные отделы при Центральной немецкой экономической комиссии. Как свидетельствуют документы, опубликованные в последние годы, эти органы располагали исключительно точными статистическими данными, относящимися ко всем формам и видам репарационных поставок с 1945 по 1953 год.

Надо признать, что демонтаж и изъятие репараций из советской зоны оккупации в начальный период шли довольно успешно, нередко с опережением графика и превышением объемов за счет военных трофеев. Быстрота осуществления этих мероприятий СВАГ официально объяснялась необходимостью предотвратить всякие попытки немцев добиться отмены отправки в СССР предприятий, работавших на войну, под предлогом их реорганизации для производства предметов мирного назначения. Кроме того, было важно предотвратить разрушения, расхищения, физический и моральный износ репарационных заводов, то есть того, что происходило в западных зонах с заводами, предназначенными для вывоза в Советский Союз.

В ходе боевых действий сбором трофеев занимались специальные армейские подразделения и части. Но демонтировать крупные предприятия они были не в состоянии. Поэтому был создан особый институт «демонтажников», состоявший из специалистов в соответствующих областях промышленности. Большая команда «демонтажников» располагала ничем не ограниченной властью в Восточной Германии. Она не подчинялась СВАГ, а напрямую связывалась с Особым комитетом в Москве. Со стороны «демонтажников» имелось немало случаев злоупотребления своим положением.

В первый период никакой планомерной и профессионально обоснованной стратегии демонтажа не существовало. Группы «демонтажников» занимались этим делом на свой страх и риск. Позднее, однако, каждый наркомат промышленного профиля, многие главные управления и отдельные крупные предприятия стали направлять в Германию свои группы специалистов. Даже Всесоюзная государственная библиотека им. В.И.Ленина направила своих работников. А Госкомитет по физкультуре и спорту поручил своим посланцам «демонтировать» плавательные бассейны, спортивные катера, оборудование и другое имущество. Подобное решение обосновывалось тем, что немцам в первые месяцы оккупации все равно было запрещено заниматься спортом.

Демонтаж оборудования с военных заводов проводился только по решению Особого комитета, а полная ликвидация их — на основании приказов Главноначальствующего СВАГ. В связи с выполнением плана по ликвидации военно-промышленного потенциала в зоне к середине 1948 года Управление по экономическому разоружению было расформировано.

Все работы, связанные с ликвидацией военных и военно-промышленных объектов в зоне, были завершены к 1 июля 1948 года, как это и было предусмотрено Московской сессией Совета министров иностранных дел. Демонтаж основного оборудования был произведен на 3.474 объектах и было изъято 1.118 тыс. единиц оборудования, из них металлорежущих станков 339 тыс. штук, прессов и молотов — 44 тыс. шт. и электромоторов — 202 тыс. шт.^[169]. Из чисто военных заводов в советской зоне было демонтировано 67, уничтожено — 170 и переоборудовано для выпуска мирной продукции — 8. Однако по уточненным данным производством военных материалов на территории всей Германии занимались не менее 1.250 крупных военных заводов, в том числе и заводы, выполнявшие отдельные военные заказы для вермахта. Численность основных военных заводов, специально оборудованных для выпуска военной продукции, составляла не менее 1.010 объектов. 250 таких чисто военных заводов были размещены на территории Восточной Германии (будущей советской зоны оккупации).

В решении этой важной для Советского Союза задачи работники Управления репараций встретились с рядом серьезных трудностей. Они состояли, в частности, в том, что Управление в первый период оккупации не имело никакого опыта этой специфической деятельности. Прежде, чем принимать какие-то конкретные решения по поставкам, необходимо было тщательно изучить экономическую ситуацию в зоне и реальные возможности немецкой экономики. Для этого также требовалось некоторое время. Чтобы общаться с большими коллективами рабочих, инженеров и служащих на предприятиях, нужны были высококвалифицированные переводчики, чего Управление также имело недостаточно.

Советские специалисты должны были постоянно учитывать психологический настрой немецких рабочих, занятых на демонтаже предприятий, на которых они проработали десятки лет, их возможную реакцию на поставки из текущей продукции и вообще их мнение о проблеме репараций. В центральные органы СВАГ из земель и провинций постоянно поступала информация об этих настроениях рабочих. Многие недоумевали, почему демонтируются предприятия, выпускающие сугубо гражданскую продукцию. Их возмущала практика повторного демонтажа, случаи грубости со стороны советских солдат и офицеров. От немецких специалистов можно было слышать, что привыкшие к плановой экономике советские хозяйственники давали им указания, совершенно неподходящие для немецкой экономики, основанной на иных принципах. Немцы иногда говорили, что подобные указания «ведут к самоубийству» экономику Германии^[170].

Один из бывших сотрудников СВАГ, бежавший на Запад, инженер-майор Г. Климов в своих воспоминаниях рассказал, что у советских специалистов в Германии вызывало восхищение не обилие и не качество техники, так как в Советском Союзе также было немало хорошего оборудования. Их поражало прежде всего положение простого гражданина в западном обществе и государстве. Они наблюдали, что люди в условиях системы свободного предпринимательства обладали гораздо большими правами и свободами, чем при социалистических порядках, им позволяли проявлять больше инициативы и изобретательности^[171].

Отношения между экономическими подразделениями СВАГ и органами Особого комитета по демонтажу складывались не всегда нормально. На первых порах, когда прошла волна бессистемного вывоза в Советский Союз всего и вся, «демонтажники» как-то не задумывались над экономической целесообразностью и политическими последствиями их работы. Лишь позднее, когда дело было сделано, нередко вставал вопрос: а можно ли было поступить по-иному?

Характерной в этом отношении была судьба завода «Цейс «в Йене. В первый период было решено демонтировать его полностью. Но в то время после ухода американцев из Тюрингии ценных станков и другого оборудования на заводе мало осталось, а в устаревших станках Советский Союз не нуждался. Работники СВАГ понимали, что наиболее ценным капиталом на «Цейсе» были кадры инженеров, техников и высококвалифицированных рабочих. Они могли бы передавать свои знания и опыт советским коллегам, если бы те прибыли на завод на стажировку. Но советские власти прежде всего из-за идеологических соображений с неохотой шли на такую опасную, с их точки зрения, меру. Вопреки мнению Управления СВАГ по репарациям, генерал Добровольский, советский генеральный директор завода «Цейс», заверил Москву, что полностью демонтированный и отправленный в СССР завод через год будет давать продукцию стоимостью в 100 млн. рублей ежегодно. Работники же СВАГ вскоре убедились, что первоначальное использование оборудования «Цейса» в Советском Союзе привело к дефициту на сумму в 50 млн. рублей, в то время как полуживой завод «Цейс «в Йене ежегодно производил репарационной продукции на сумму в 100 млн. рублей^[172].

Особенно большие масштабы демонтаж приобрел с начала 1946 года. Для выполнения плана демонтажа были задействованы не только прибывшие из Москвы специалисты, но и многочисленные трофейные команды, десятки тысяч советских репатриантов и немецких рабочих. Они старались достойно ответить на призыв «Все на колеса!»

Среди демонтируемых предприятий особой секретностью были окружены оборудование испытательных полигонов, заводы, производившие ФАУ, научно-исследовательские учреждения, занимавшиеся атомной проблематикой, вооружением и боевой техникой, особенно ракетной. Они в первую очередь отправлялись в Советский Союз. С 1946 года высшее советское руководство неоднократно принимало решения о прекращении демонтажа. Но каждый раз снова отменяло их, и демонтаж продолжался^[173].

Как утверждали советские оккупационные органы «своевременное проведение работ по изъятию излишних мощностей не только не снижало темпов восстановления промышленного производства, но, наоборот, значительно стимулировало их. Так, например, целый ряд электростанций советской зоны был демонтирован, однако, рабочая мощность оставшихся станций непрерывно возрастала, и к концу 1946 года составляла около 3,5 тысяч мгвт»^[174]. Утверждение о том, что изъятие мощностей не тормозило восстановительный процесс в экономике зоны и даже стимулировало его, представляется верным только в отношении предприятий с устаревшим оборудованием. Большинство же предприятий было оснащено передовой по тому времени техникой, изъятие которой, разумеется, на первых порах затрудняло восстановление народного хозяйства.

Конечно, такая форма репарационных поставок, как демонтаж промышленных предприятий, была особенно болезненной для трудящихся, теряющих рабочие места. Чтобы максимально уменьшить эти трудности, руководство СВАГ в начале января 1947 года приняло решение окончательно прекратить демонтаж и на базе 200 крупных предприятий, первоначально предусмотренных для демонтажа, создать советские акционерные общества. Они оставались на территории Германии, а 74 из них были вообще переданы правительствам земель.

Другим важным направлением советской репарационной политики в Германии, ставшим с 1946 года главным, были поставки из текущего производства. Как признавали сами советские представители, только одна четверть демонтированного оборудования попала в Советский Союз в целости и сохранности, остальная была разбазарена и разворована в пути. Но по оценке некоторых немецких исследователей, демонтаж играл второстепенную роль в сравнении с количеством поставок текущей продукции и доходов от советских акционерных и торговых обществ^[175].

Репарационные претензии Советского Союза не ограничивались сферой промышленности, активами и наукой. Они распространялись и на сельское хозяйство, что вызывало особое недовольство населения. По репарационному плану в СССР должны были отправляться семена ценных и дефицитных многолетних трав, овощных и кормовых культур. Однако из-за открытого и скрытого саботажа местных властей план по поставке семян выполнялся в денежном выражении в 1946 году на 65 процентов, в 1947 году — на 82 процента ив 1948 году — лишь на 48 процентов. В 1947 году в счет репараций были осуществлены поставки древесины. В порядке встречных поставок зона получала из Советского Союза крепежный лес. Еще в 1945 году в СССР было отправлено 89 образцов наиболее интересных сельскохозяйственных машин общей стоимостью около 64 тыс. марок. С августа 1945 года по 10 января 1947 года репарационные органы приобрели 1.333 образца сельскохозяйственных машин и оборудования стоимостью в 194 тыс. марок^[176].

По номенклатуре товаров поставки из текущей продукции со временем существенно изменились. Так, если до 1947 года основную их долю составляли товары народного потребления, то в последующие годы советская сторона заказывала преимущественно квалифицированную продукцию машиностроительной, электротехнической и химической отраслей промышленности.

Так, если в 1946 году стоимость полученных СССР товаров народного потребления составляла 621 млн. марок, а промышленное оборудование — 172 млн. марок, то в следующем году соотношение изменилось в пользу последнего (275 млн. марок против201 млн. марок).

Стоимость поставок товаров из текущего производства в 1947 году имела следующий вид (в тыс. марок): Саксония — 360.563 или 32,2 процента от всей зоны, Саксония-Анхальт — 289.200 или 25,7 процентов, Тюрингия — 229.109 или 20,4 процента, Мекленбург — 94.23 9 или 8,4 процента и Бранденбург — 42.885 или 3,8 процента. Существенный удельный вес занимала продукция промышленности советского сектора Берлина, составлявшая 8,7 процентов в общем объеме репарационных поставок. О соотношении валовой продукции промышленности сектора и репарационных изъятий по годам дает представление следующая таблица:

В 1949 году стоимость репарационных поставок из советского сектора Берлина составила 60,500 тыс. марок.

Сложной оказалась и проблема цен. Для оформления репарационных наряд-заказов в 1945 году были приняты цены 1944 года — последнего года войны, предшествующего оккупации Германии, хотя взимание репараций с Румынии, Венгрии и Финляндии производилось в мировых ценах 1938 года. По мнению компетентных органов СВАГ, в условиях того времени такое решение вопроса было единственно возможным и правильным. Оно означало, во-первых, сохранность для немецких предприятий прежних условий работы над репарационными заказами, во-вторых, давало возможность избежать излишней дезорганизации хозяйственной жизни в зоне, и, в-третьих, обеспечивало осуществление такой финансовой политики, которая была направлена на сохранение прежнего уровня цен и недопущение их дальнейшего роста.

Однако, эта работа, по признанию специалистов СВАГ, была связана с большими трудностями, так как работники Управления репараций не располагали справочными и документальными материалами по ценам, не имели опыта в этой работе, не были знакомы с системой ценообразования в Германии. Трудности вызывались еще и тем, что немецкие власти и особенно фирмы — поставщики не были заинтересованы в оказании какой-либо помощи Управлению репараций.

Первым открытым официальным документом, в котором было сказано, что расчеты по репарациям производятся в ценах 1944 года, стало Положение о порядке расчетов по репарационным поставкам из Советской зоны оккупации Германии, подписанное в апреле 1947 года и тогда же вступившее в силу. В нем, в частности, было сказано, что в тех случаях, когда фирмам — поставщикам утверждены новые более высокие цены, чем были в 1941 году, расчет с фирмой производится премьер-министрами земель по этим повышенным ценам, а поставка в счет репараций засчитывается тем не менее в ценах 1944 года. В постановлениях советского правительства о планах репарационных поставок на 1946, 1947 и 1948 годы было дано указание об отпуске репарационных поставок из текущего производства Германии в отпускных ценах промышленности 1944 года. Одна из трудностей в решении этого вопроса состояла в том, что общая номенклатура товаров, поставляемых Управлением репараций, превышала 130 тысяч наименований и видов, и на каждый из этих товаров должна была быть установлена своя цена.

Тем не менее в работе над ценами Управлению репараций и поставок все же удалось добиться некоторых положительных результатов в защите законных интересов Советского Союза. Так, в частности, в конце 1947 года в результате пересмотра и уточнения цен в ряде действующих наряд-заказов было снято 37 млн. марок. В 1948 году в работе над ценами по вновь выдаваемым наряд-заказам была выявлена возможность снять с поставок 1946–1947 гг. еще свыше 30 млн. марок.

Определенные трудности в порядке расчетов существовали во взаимоотношениях между Управлением репараций СВАГ, с одной стороны, и советскими государственными акционерными обществами и народными предприятиями, с другой. Не существовало и обоснованной юридической базы для взаимоотношений Управления репараций с органами немецкого самоуправления и с фирмами, непосредственно выполнявшими репарационные заказы.

Однако, исходя из общих политических и экономических принципов изъятия репараций, Управление репараций стремилось к тому, чтобы репарационные тяготы были возложены на все население зоны и на всю ее экономику, а не на отдельные фирмы. Разумеется, это был справедливый принцип.

Большинство населения советской оккупационной зоны, естественно, в той или иной форме выражало недовольство демонтажом и репарациями. Однако члены СЕПГ при активном участии работников СВАГ стремились обосновать эту справедливую акцию. Немецкие коммунисты считали своим классовым долгом помочь восстановлению экономики Советского Союза. На одном из заседаний Немецкой экономической комиссии 29 июня 1949 г. руководитель отдела репараций Б.Вайнбергер заявил: «Империалисты хотят скоро начать войну против Советского Союза. Из этого следует, что и мы пострадаем. Поэтому мы должны сделать все, чтобы выполнить репарационные поставки»^[177].

Руководство Управления репараций в 1948 году считало, что, несмотря на то, что окончательный расчет по репарационным поставкам из Германии будет произведен по мировым ценам 193 8 года в американских долларах, работа по установлению цен 1944 года имела и будет иметь большое значение, потому что планы репарационных поставок на 1946–1948 гг. были составлены и утверждены, исходя из уровня внутренних германских цен 1944 года. Этим же базисом была определена и общая сумма годовых поставок^[178].

По немецким данным, по состоянию на 1947 год четвертая и в 1949 пятая часть всего материального производства зоны шла в СССР в качестве репараций. Это значительно превышало репарационные поставки, полученные Советским Союзом из западных зон оккупации. Оспаривая право Советского Союза на получение репараций из текущей продукции, государственный секретарь США Дж. Маршалл на сессии СМИД 31 марта 1947 года заявил, что это весьма похоже на то, что если бы Советский Союз дважды продавал одну и ту же лошадь. Перепалка по этому вопросу закончилась репликой Молотова, что Советский Союз не хочет, чтобы чужие купцы продавали «нашу лошадь кому-нибудь по дешевке, да еще без нашего согласия»^[179].

Выполнение репарационного плана в пользу Советского Союза в целом в значительной мере зависело от желания и усилий западных союзников передать ему долю платежей из западных зон Германии. На протяжении второй половины 1944 года в отношениях между союзниками репарационной проблемы в целом не существовало, хотя определенные трудности были. Но после завершения войны уже в августе 1945 года возникли сложности с определением конкретных объектов-заводов и оборудования, имеющихся в западных зонах, для их передачи Советскому Союзу. Западные эксперты, естественно, пожелали выяснить, что и в каком количестве СВАГ будет изымать из своей зоны. Для этого заместитель Главнокомандующего армии США в Германии генерал Л. Клей предложил, чтобы для определения жизненно необходимого экономического минимума Германии смешанная комиссия экспертов посетила не только западные, но и восточную зону. Но советский представитель тогда не согласился на посещение своей зоны^[180]. Подобная позиция СВАГ не могла не вызвать у другой стороны всякого рода предположения и сомнения, но тогда они еще не повлияли существенно на репарационные поставки.

15 ноября 1945 года состоялась встреча заместителя Главноначальствующего СВАГ генерала В.Д. Соколовского с генералом Л. Клеем. Американский представитель прямо заявил, что правительство США поддерживает претензии Советского Союза на получение половины заводов, подлежащих демонтажу в западных зонах. Он также не возражал удовлетворить просьбу о дополнительной передаче Советскому Союзу еще двух предприятий — судостроительную верфь в Бремене и шарикоподшипниковый завод в Швейнфурте. Более того, генерал Клей решительно выступил за немедленный раздел немецкого торгового флота, «пока он еще находится в руках англичан. Нужно ковать железо, пока горячо, и делить то, что можно, иначе может оказаться, что делить-то будет нечего», — заявил генерал^[181].

Однако, в мае 1946 года политсоветник В.С. Семенов отметил обострение взаимоотношений между СССР и западными державами по репарационному вопросу. Он писал, что американцы постоянно выступают против демонтажа предприятий в западных зонах в пользу Советского Союза до превращения Германии в единое экономическое целое и ликвидации «обособленности» зон. Они требуют образования центрального германского правительства. Семенов считал, что таким образом американцы хотят «взять экономику советской зоны под свой контроль»^[182].

В последующий период, кроме обычных в таких случаях недоразумений, стало усиливаться и взаимное подозрение, что отрицательно сказывалось на репарационном процессе из западных зон. Был установлен порядок, по которому распределение заводов и оборудования общего назначения в счет репараций производилось между СССР и Польшей, с одной стороны, и Межсоюзным репарационным агентством (ИАРА) — с другой. В это агентство кроме СССР и Польши входили и другие 16 Объединенных наций, пострадавшие от германской агрессии и имевшие претензии к Германии. В период с ноября 1946 года по ноябрь 1947 в ходе девяти распределений в счет репараций было намечено передать из западных зон Советскому Союзу и Польше 293 завода, из них 39 ценных заводов, причем 30 заводов общей стоимостью около 39 млн. немецких марок были полностью демонтированы к 1 марта 1948 года. Это был последний крупный успех советских представителей в процессе изъятия репараций из западных зон.

В период «холодной войны» западные оккупационные власти делали все, чтобы вообще сорвать репарационные поставки Советскому Союзу. Они передавали устаревшее и малоценное оборудование с военных заводов, а ценные станки изымали сами или позволяли немецким дельцам расхищать их. Чинились всяческие препятствия в отгрузке, постоянно нарушался ее график. Производительность труда рабочих на демонтаже и погрузке была крайне низкой. В британской зоне, например, на одного рабочего в день она составляла всего 38 кг. Чтобы демонтировать лишь восьмую долю одного из заводов Круппа в 1946 году потребовалось семь месяцев, а для всего завода при таких темпах потребовалось бы пять лет. Кроме того, репарационные изъятия почти совершенно не коснулись многих других предприятий, в том числе и мощного индустриального гиганта «ИГ-Фарбениндустри», находившегося в западных зонах^[183]. Западные оккупационные власти произвольно исключили из репарационного списка 453 завода общего назначения и 60 военных заводов, в том числе и часть предназначенных для Советского Союза и Польши.

Проблема репараций к 1947 году приобрела весьма острый характер. В ней отражалась общая напряженность в отношениях между бывшими союзниками, особенно между СССР и США. Поэтому в советской печати того времени публиковалось много статей, призванных информировать советских людей о положении дел с репарациями, правда, нередко крайне односторонне. Из западных зон должно было быть изъято свыше двух тысяч промышленных предприятий в пользу стран, имеющих право на репарации^[184]. Однако американские и английские власти путем оттяжек и проволочек по существу срывали репарационные поставки. Так, к августу 1946 года они были выполнены: из американской зоны — на 20 процентов, из британской — на 4,5 процента и из французской — ноль процентов. Осенью положение несколько улучшилось, но еще несколько раньше генерал Клей опубликовал заявление о прекращении репарационных поставок Советскому Союзу и Польше, а также другим странам из американской зоны.

Таким образом, сфера репарационных поставок из западных зон стала ареной не столько экономического, сколько прежде всего обострявшегося в первые послевоенные годы политического противостояния между Советским Союзом и его бывшими союзниками. В конечном счете Потсдамские решения о предоставлении Советскому Союзу репараций на сумму в 10 млрд. долларов не были выполнены. Руководители союзнических военных властей в Западной Германии и других западных держав хорошо осознавали, что в условиях отказа от выплаты соответствующей доли репараций в пользу Советского Союза из западных зон намного большая материальная ответственность будет возложена на население советской зоны оккупации. Создавалось такое впечатление, как позднее писал В. Брандт, «будто тамошние жители проиграли войну в большей степени, чем их земляки на западе. Федеративной Республике было легче»^[185]. Я могу подтвердить справедливость этих слов, но должен сказать, что в годы войны мы не делили немецких оккупантов на западных и восточных.

Жесткая позиция американской администрации в отношении проблемы репараций в виде изъятий из текущего производства в пользу Советского Союза вызывала недоумение даже у некоторых английских политических деятелей и публицистов. При этом они отмечали, что репарации для Советского Союза являются серьезным национальным вопросом и негативное отношение к нему может отрицательно повлиять на возможность соглашения по вопросу о Германии и подвергнет риску будущее англо-советских отношений. На это обращал внимание, в частности, А. Верт^[186].

В связи с обострением напряженности в отношениях между СССР и его бывшими западными союзниками, позиция американских и английских представителей, выразившаяся в саботаже выполнения обязательств по репарациям, была объяснимой. Официальный отказ западных держав от удовлетворения законных претензий СССР в этом вопросе, объявленный ими в 1947 году, был их «вкладом» в начавшуюся «холодную войну». Длительное время после капитуляции Германии этот вопрос оставался открытым.

При рассмотрении размеров репараций в пользу тех или иных стран может сложиться впечатление, что США, Великобритания и Франция были не заинтересованы в них. В действительности они вовсе не отказывались от своей доли и довольно энергично использовали свое право победителя. Да, действительно, они для себя не демонтировали предприятий и частично не брали репараций из текущей продукции. Но они, в частности, американцы и англичане, прихватили заграничные авуары Германии на сумму 8-10 млрд. германских марок. В их распоряжении оказались золотые запасы и значительная часть германского торгового флота. Наконец, они получили большой доход от патентов на различные научные и технические открытия германских ученых^[187]. Осенью 1946 года в США находилось более 250 немецких ученых, вывезенных для исследовательских работ военного значения.

В декабре 1945 года в Брюсселе на совещании Межсоюзнического репарационного агентства было решено, что США и Великобритания получают по 28 процентов всех германских заграничных активов, Франция — 16 процентов. Таким образом, три страны получили 72 процента активов за границей, за исключением тех стран, где германские активы перешли к Советскому Союзу. Если считать, что заграничные германские вложения составляли 6 млрд. долларов, то эти три страны получили около 4,5 млрд. долларов. Как сообщала германская пресса 16 января 1947 года, они же, особенно США и Великобритания, захватили еще и 200 тысяч германских патентов. При этом патенты и захваченное золото оценивались суммой в 5 млрд. долларов. По некоторым данным американские войска захватили в Германии 220 тонн золота. Кроме того, Швейцария обязалась выдать США 50 тонн нацистского золота. Правда, тогдашний госсекретарь США Маршалл заявил, что они «не приобрели прав собственности на захваченное ими золото, а только «задержали» его».

В нашей печати в марте 1947 года утверждалось, что «за годы оккупации США и Великобритания уже получили репарации на сумму свыше 10 млрд. долларов, что превосходит цифру возмещения, на которой настаивал Советский Союз в свою пользу. В таком же духе ответил и Молотов 5 апреля 1947 года на соответствующий вопрос американского журналиста И.Стила: «Несомненно, что СССР получил гораздо меньше, чем союзники».

В целом же такой важнейший вопрос, как изъятие репараций из побежденной Германии, так и не был решен удовлетворительно и в полной мере для всех союзников, особенно для Советского Союза. Значительный выигрыш получили лишь Соединенные Штаты Америки.

Сложившаяся ситуация вынуждала органы СВАГ использовать дополнительные источники репарационных платежей в рамках советской зоны оккупации. Одновременно предполагалось решить и проблему занятости, которая с самого начала демонтажа продолжала обостряться и грозила из социальной превратиться в политическую. Чтобы как-то решить ее, была выдвинута идея образования на территории советской оккупационной зоны Советских государственных акционерных обществ (САО) и Советских торговых обществ (СТО). Подобные совместные предприятия уже создавались в Румынии, Венгрии, Болгарии, Финляндии, а также в Австрии. Международно-правовой основой создания подобных обществ в Германии служили соответствующие статьи Потсдамского соглашения по экономическим вопросам.

Созданное Управление советских государственных акционерных обществ в Германии, находившееся в Берлине — Вейсензее, в конце 1946 года подчинялось непосредственно Главному управлению советской собственности за границей при правительстве СССР^[188]. Советские акционерные общества в Германии создавались в соответствии с приказами №№ 124 и 126 Главноначальствующего СВАГ, принятыми в октябре 1945 года. В них шла речь о наложении секвестра и принятии во временное управление германского имущества^[189].

Первые предприятия (комбинаты) САО появились осенью 1946 года, и их создание продолжалось до лета 1948 года. Количество предприятий, входивших в САО, колебалось от 196 до 213. Во главе комбинатов стояли советские генеральные директора, официально выступавшие как их арендаторы. Основной капитал САО в 1947 году, по немецким данным, составлял около 3,7 млрд. рублей. Они были объединены в 1 3 акционерных обществ. Иногда их количество доходило до 33^[190].

В немецкой литературе приводятся следующие данные о масштабах деятельности Советских акционерных обществ и их доле в промышленном производстве оккупационной зоны и позднее ГДР (в процентах)^[191].

Приведенные данные свидетельствуют о том, что предприятия САО заняли весьма важное место в производственной деятельности ряда отраслей, благодаря чему они могли оказывать серьезное влияние на всю экономическую жизнь зоны. Советские акционерные общества существовали на протяжении нескольких лет уже в рамках ГДР и были ликвидированы только в декабре 1953 года. Будучи переданными в собственность ГДР, так называемые народные предприятия вносили в последующие годы огромный вклад в экономическое развитие молодой республики. Уже в 1947 году их продукция составляла около 5б процентов от общего объема промышленного производства (кроме строительства). Производимая на предприятиях САО продукция шла, как правило, в Советский Союз. Ее также экспортировали в другие страны, а часть оставалась в зоне.

Важное значение имел и тот факт, что в первые послевоенные годы предприятия САО содействовали снижению уровня безработицы в зоне. Ведь на них в 1947 году было занято от 290 до 300 тысяч человек (без учета урановых разработок в Рудных горах).

Среди Советских акционерных обществ в Германии особое место с 17 июля 1947 года занимало САО-«Висмут» — такое шифрованное название имели предприятия уранодобывающей промышленности в Рудных горах Саксонии. Они не входили в структуру других САО, и их управление подчинялось непосредственно центру в Москве.

Уже в первые месяцы после капитуляции Германии прибывшие в Саксонию советские геологи определили возможность в большом объеме добывать здесь руду. В городе Фрайберге в июне 1946 года генерал-майором МВД А. М. Мальцевым было создано специальное бюро, которым он руководил до 1950 года.

В соответствии с приказом СВАГ и приказом СВА земли Саксонии № 131 от 30 мая 1947 года все горно-перерабатывающие предприятия в Рудных горах были объявлены советской собственностью. Количество рабочих на них выросло с 40 тысяч в 1947 году до 92 тысяч в 1950 году. На западе специалисты считали, что в 1952 году на урановых рудниках ГДР было занято уже 550 тысяч человек. При образовании ГДР САО-«Висмут» не было передано этой республике, так как в это время шло интенсивное строительство атомной промышленности в самом Советском Союзе. В 1954 году на базе САО-«Висмут» было создано Советско-Германское акционерное общество «Висмут».

Всего, по данным немецких авторов, с 1946 г. по 1990 г. в районе «Висмута» было добыто 220 тысяч т. радиоактивных элементов, из которых путем обогащения производился уран. Деятельность «Висмута» была прекращена с 16 мая 1991 года на основании соответствующего соглашения между ФРГ и СССР. В это время впервые были опубликованы данные о том, что в «Висмуте» от рака легких умерло 7 тысяч немецких рабочих и 6 тысяч скончалось от силикоза. Специалисты предполагают, что для санирования и полной рекультивации территории «Висмута «потребуется не менее 10 лет^[192].

САО-«Висмут» считалось особо секретным объектом, и в печати ГДР о нем тогда почти не упоминалось. Но это был секрет полишинеля. В донесениях командования войск МГБ в Германии, особенно с 1949 года, часто встречаются сведения о попытках западных разведок проникнуть в район этого огромного комбината с целью не только выяснения особенностей его охраны, но и настроений немецких рабочих, а также для организации актов диверсий и саботажа.

К 1949 году шахты, цеха, склады, фабрики и другие объекты САО-«Висмут» (всего 114 объектов) охраняли несколько полков войск НКВД в Германии. В последующие месяцы количество охраняемых объектов увеличилось: в ноябре 1949 года под охрану было поставлено уже 147 объектов. Соответственно увеличивалось и количество охранных войск — до семи полков к сентябрю 1951 года^[193].

Однако истинная причина такого внимания советских властей к САО-«Висмут» объясняется не только опасностью подрывных действий со стороны западных спецслужб. Главное состояло в том, что в 1949 году и последующие годы сложилась напряженная обстановка среди горняков. Их недовольство вызывали высокие нормы выработки, низкая зарплата, низкий уровень охраны труда (они ведь добывали урановую руду!), тяжелая ситуация с жильем и другие причины. Их раздражали придирки охраны, непродуманная пропускная система, грубость советских солдат. Негативное влияние на настроения рабочих оказывала напряженная международная обстановка, общая политическая и экономическая ситуация в ГДР. Западногерманская радиопропаганда подстрекала рабочих к забастовкам. Она же сравнивала жизненный уровень шахтеров Рура и «Висмута», разумеется, не в пользу последнего.

В донесениях советских спецслужб содержались сведения о том, что американские, английские и французские агенты ведут подрывную работу среди горняков, распространяют антисоветские листовки. На отдельных шахтах отмечались саботаж и забастовки. Имелись случаи поджогов фабрик, отмечались волнения среди рабочих. Один немецкий полицейский был убит, трое получили ранения. У группы террористов было изъято 80 кг взрывчатки и 12 единиц огнестрельного оружия. Участились случаи хищения продукции «Висмута». В 1951 г. войсковые наряды ежемесячно задерживали по 200–250 рабочих. Были предотвращены готовившиеся взрывы нескольких мостов.

Обстановка еще больше обострилась в 1952 году, когда за первое полугодие было задержано 3 139 человек за расхищение готовой продукции, вынос взрывчатки, нарушение пропускного режима и другие провинности. У них было изъято 62,6 кг готовой продукции и взрывчатки.

Для наведения порядка и ограждения «Висмута» от вражеских элементов Главнокомандующий Группой советских войск в июле 1952 года приказал установить по периметру территории комбината зону с особым режимом. Все эти годы охрану комбината осуществляли части войск МВД в Германии. Только в середине 1956 года часть объектов «Висмута» была передана под охрану немецкой полиции.

На других предприятиях Советской зоны обстановка тоже была беспокойной. Однако большинство немецкого рабочего класса трудилось добросовестно, и благодаря его труду молодая республика достигла определенных успехов в экономическом развитии.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что складывавшаяся тогда в ГДР структура экономики вела к резкому ограничению частного сектора и создавала предпосылки для значительного расширения государственного, как основы будущей социалистической экономики ГДР. Позднее руководство СЕПГ официально признало, что впоследствии предприятия САО стали школой социалистического хозяйствования, социалистической демократии и пролетарского интернационализма.

Некоторые немецкие исследователи считают, что массированное вторжение в установившуюся в Германии структуру собственности, осуществлявшееся СВАГ, при поддержке КПГ/СЕПГ, обосновывалось ими необходимостью ликвидировать экономические корни фашизма и интересами возрождения экономической жизни страны. Но в действительности же такое вторжение приводило к дезорганизации хозяйства, по крайней мере, в переходный период, и затруднило его восстановление. Кроме того, оно привело к дезинтеграции и отчуждению экономики Восточной Германии от западно-европейской экономики, в которой восстановительный процесс протекал достаточно быстро^[194].

Определенные основания для таких выводов, конечно, имелись. Но нельзя отрицать и того факта, что по ряду параметров процессы в экономике Восточной Германии шли более быстрыми темпами, чем в западных зонах. Немецкие исследователи объясняют это только тем, что СВАГ более смело доверяла немцам создавать свои центральные экономические органы, тогда как западные оккупационные власти опасались предпринимать что-либо подобное^[195].

Ослабленная и частично разоренная в годы войны и оккупации советская экономика нуждалась не только в материальном возмещении. Экономические органы СВАГ были также крайне заинтересованы и в максимальном использовании мощного научно-технического потенциала, которым располагала Германия, и особенно в научно-технических кадрах. Эта же задача стала важной составной частью военно-экономического разоружения Германии, которой занимались органы СВАГ.

В июле 1946 года этими проблемами занимались две организации — с советской стороны Управление по изучению достижений науки и техники в Германии, подчинявшееся уполномоченным соответствующих министерств, и с немецкой стороны — научно-исследовательские органы, которыми руководили центральные немецкие управления, а в Берлине — магистрат. Работники советского Управления обнаружили и организовали вывоз в Советский Союз многих документов с грифом «секретно», «совершенно секретно» и «для служебного пользования». Были найдены ценные изобретения по электротехнике и радиотехнике, зарегистрированные в Германии в период с 1929-го по 1945 год^[196].

В 1946 году особенно широко развернулось изучение научно-технических достижений Германии. Им занимались высококвалифицированные специалисты из 52 советских министерств. По состоянию на 1 декабря 1945 года их насчитывалось 9 332 человека. Правда, к 1 августа 1946 года их число было сокращено до 5 076 человек. Советские специалисты организовали в Германии 200 технических бюро, в которых были заняты около 8 тысяч немецких специалистов и 11 тысяч рабочих, и около 50 экспериментальных цехов и лабораторий. В итоге их работы в соответствующие советские министерства было направлено свыше 3 тысяч законченных научно-технических работ, опытных образцов двигателей, приборов, металлорежущих станков, электромашин, мотоциклов и др. Многие из них экспонировались на «Выставке германской техники», устроенной в Москве^[197].

В июне 1946 года в Лондоне состоялась конференция 12 стран — членов Межсоюзнической комиссии по репарациям. На ней. было подписано соглашение об использовании германских патентов, вступившее в силу с 30 ноября 194 6 года. Решено было также обеспечить бесплатное пользование немецкими патентами. К 1939 году в Германии значилось выданными 800 тысяч патентов на изобретения. К началу войны в США было зарегистрировано более двух тысяч германских патентов, тогда как в СССР — только 150.

Советский Союз был приглашен на Лондонскую конференцию, однако он отказался прислать своих представителей, обвинив США и Великобританию в стремлении «обеспечить монопольное владение» захваченными германскими патентами. С этим странным решением советского правительства согласились и маршал Соколовский, и министр внешней торговли Сергеев и начальник Бюро изобретений Михайлов.

Создав орган по изучению достижений германских ученых лишь через год после окончания войны, советское правительство допустило непростительную ошибку. Советские ученые и инженеры должны были бы следовать вместе с передовыми частями по территории Германии и вступать в важные научно-исследовательские центры и города, может быть и раньше, чем туда войдут войска. Именно так поступали американские и английские «ловцы» технических и научных секретов.

Американский генерал Л. Гровс, отвечавший за программу создания атомного оружия, позднее признавал, что такой крупнейший немецкий ученый-атомщик, как В. Гейзенберг, в «момент раскола Германии значил для нас больше, чем десять немецких дивизий». «Если бы Гейзернберг, — продолжал Гровс, — попал в руки русских, он оказался бы для них ценной находкой. А так он остался на стороне Запада. Мы были почти одиноки в понимании потенциальной ценности немецких ученых для России»^[198].

После окончания войны стало известно, что американцы создали специальную разведывательную группу под кодовым названием «Алсос», которой командовал полковник Паш. Она имела задание еще в ходе боевых действий на территории Германии собирать немецкую научно-техническую документацию в области ядерных исследований, а также уран, тяжелую воду и соответствующее оборудование, обнаруживать и вербовать ведущих ученых-атомщиков (О. Хана, В. Гейзенберга, В. Боте, Б. Герлаха, М. фон Лауэ и других).

Свои операции группа «Алсос» начала 24 февраля 1945 года близ Аахена. После занятия г. Гейдельберга в нем были захвачены ценные лаборатории и несколько видных ученых. В ходе своей деятельности «Алсос» скрывала свои задачи не только от советских, но и от французских властей, в оккупационной зоне которых она действовала. Генерал Гровс признавал, что опыт с Фр. Жолио-Кюри (речь, видимо, шла о том, что американцы подозревали коммуниста Жолио-Кюри в шпионаже в пользу Советского Союза) убедил его, что «нельзя допускать, чтобы в руки французов попало что-нибудь интересующее русских». С генералом были согласны военный министр США Стимсон и государственный секретарь генерал Маршалл. Выдвигалось даже предложение о пересмотре границ зон оккупации Германии, так как наиболее важные немецкие учреждения по ядерным исследованиям находились на территории французской зоны оккупации.

В конечном счете, уже к концу апреля 1945 года, еще до прибытия французских войск американцам удалось обнаружить хранилища тяжелой воды и окиси урана. В первых числах мая группа «Алсос» нашла несколько известных ученых, в том числе и профессора В. Гейзенберга.

Аналогичным образом американские власти действовали и в ходе поисков немецких научно-технических новинок.

Контроль и общее руководство основной группой советских научно-технических организаций осуществлялся уполномоченным Особого комитета, состоящего из технического отдела и ученого совета. Однако руководство комитета считало, что должный контроль над немецкими исследованиями из-за недостатка высококвалифицированных специалистов отсутствовал в то время. Руководители советских предприятий и научно-исследовательских учреждений неохотно отпускали своих специалистов, считая их командировки в Германию напрасной тратой времени.

Между тем, прибывшие в июле 1946 года в Берлин советские ученые и инженеры (среди них был С.П. Королев и др.) энергично взялись за работу. Перед ними были поставлены следующие задачи:

— изучение достижений немецкой науки и техники, которые могли бы быть использованы для народного хозяйства СССР;

— привлечение и использование немецких специалистов и ученых для разработки новейших проблем науки и техники, а также доработки начатых ранее, но прерванных после капитуляции Германии работ;

— контроль за работой научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, технических обществ, лабораторий и отдельных специалистов с целью недопущения возрождения военного потенциала;

— решение вопросов, связанных с развитием изобретательства. Их решение фактически началось с августа 1946 года.

За год деятельности в Берлине советскими органами науки и техники была проделана следующая работа:

— привлечен ряд немецких специалистов для решения отдельных важных научно-технических проблем (профессор математики Рорберт, специалист по твердым сплавам Улькан и другие). За 1946-47 гг. только бюро науки и техники в Берлине осуществило 16 разработок научных проблем, результаты которых были переданы советским научно-исследовательским организациям;

— было взято на учет 71 научно-исследовательское бюро.

В берлинском районе Далем до капитуляции находилась секретная лаборатория, работавшая над расщеплением атомного ядра. Здесь, в центре атомных исследований, работал доктор Отто Хан — виднейший ученый-атомщик, ученик Макса Планка. Многие его сотрудники оказались в руках советских властей и были вывезены в Москву. В частности, под руководством профессора П.Л. Капицы работали профессора Герц и Арден.

Ценные трофеи мы приобрели на заводе «Цейс» в Йене. С оставшимися здесь рабочими завод мог бы функционировать, но, по мнению советских специалистов, значительный технический прогресс был уже невозможен. То же относилось и к научным центрам, находившимся в Дрездене и Лейпциге^[199].

Но бывало и так, что СССР доставались специалисты третьестепенной значимости, а докладывалось о якобы ведущих специалистах. Так, ассистенты из лаборатории Мессершмидта были представлены в Москве в качестве его ближайших сотрудников. Как голодные волки ищут добычу, писал позднее один из советских сотрудников СВАГ, мы везде искали конструкторов ФАУ, реактивных самолетов, тяжелых танков, чтобы совершенствовать прежде всего советскую военную технику, а не производство товаров для народа. На имя маршала Жукова шли тысячи писем от немцев с разными проектами и изобретениями. Но на поверку подавляющее большинство их оказывалось примитивными схемами.

Но отдел науки и техники в рамках СВАГ не являлся единственным органом, занятым этой проблемой. Такой же отдел, но более влиятельный, существовал в рамках представительства НКВД/МВД в Германии в Потсдаме. Там работали прибывшие из Москвы высококвалифицированные специалисты из всех областей науки и техники. Это означало, что высшее советское руководство доверяло больше НКВД/МВД, чем СВАГ.

Оккупационные власти всех союзников проявляли особый интерес к использованию немецких специалистов с выездом в страны-победительницы. Советские власти не были исключением. Наиболее квалифицированная часть ученых была вывезена по контракту или под моральным давлением в Советский Союз, где к 1948 году уже работали около 200 тысяч немецких рабочих и специалистов вместе с семьями.

Первая большая группа в основном ученых-атомщиков была вывезена в Советский Союз в период между маем и сентябрем 1945 года. Вторая группа специалистов тоже в основном атомщиков и ракетчиков выехала в рамках «акций Осовиахим» сразу после завершения общинных выборов в конце октября 1946 года. Наконец, последняя группа, состоявшая из десятков инженеров-химиков из бывшего концерна ИГ-Фарбениндустри, выехала в сентябре 1947 года.

Каких-либо протестов со стороны общественности или эксцессов по поводу вывоза немецких специалистов в СССР не наблюдалось. Не протестовали и западные союзники, которые сами в еще больших масштабах также вывозили немецких ученых. Немецкие источники подтверждают, что американцы от подобных «невидимых репараций» имели от 5 до 20 млрд. марок. Даже А. Эйнштейн рекомендовал своим друзьям и знакомым коллегам соглашаться с приглашением советских властей ив 1946 г. даже написал некоторым из немецких ученых рекомендательные письма.

Самые большие группы специалистов-ядерщиков работали в Сухуми, в Подмосковье и на Урале, химики — в Ленинграде и около Москвы, самолетостроители и ракетчики — в Подберезовке, около Москвы, в Ленинграде, на острове Городомля, специалисты по оптике — в Ленинграде, Москве и Киеве.

Вернувшиеся позже на родину немецкие специалисты рассказывали, что в институтах, где они работали вместе с советскими коллегами, царила здоровая конкурентная атмосфера и разделение обязанностей: советские специалисты занимались в основном теоретическими проблемами, а немцы — экспериментами. Немецкие специалисты-ядерщики непосредственно не принимали участия в создании советской ядерной бомбы. Как считают немецкие авторы, русские сами создали бы эту бомбу, но без немцев для этого потребовалось бы несколько больше времени.

Условия работы и жизни для немецких специалистов были созданы в СССР нормальные. Были хорошие питание и зарплата, обычно выше чем у советских коллег. Правда, немцам не рекомендовалось общаться с советскими людьми вне института, их дети учились только в домашних условиях. Немцам разрешалось свободно ходить по населенному пункту, но под негласным наблюдением. Отпуск на родину в принципе не разрешался. Политические дебаты в среде немцев не поощрялись, обстановку в стране они знали слабо. Почтовые отправления контролировались цензурой, а за отправления посылок немцы должны были платить высокие пошлины.

Первыми стали возвращаться на родину уже в конце 1949 года те специалисты, которые не были связаны с военной проблематикой, например, работавшие в г. Шостка фотоспециалисты. Массовое возвращение на родину происходило между 1952 и 1956 годами. Дольше всех оставалась в Советском Союзе, до февраля 1958 года, группа специалистов, отказавшаяся жить только в ГДР. Из вернувшихся на родину немецких специалистов до 1961 года только одна треть уехала из ГДР на запад.

Для работы в народном хозяйстве Советского Союза в массовом порядке использовались и военнопленные. Так, по нашим официальным данным, на конец мая 1945 года в промышленности СССР было занято более 555 тысяч немецких военнопленных и в лагерях находилось еще 1.250 тысяч человек. Всего, таким образом, военнопленных вместе с депортированными немцами в советской промышленности было занято до 2.100 тысяч^[200].

Население всех зон оккупированной Германии испытывало немалые тяготы от того, что оно должно было кроме демонтажа предприятий и выплаты репараций еще и содержать крупные группировки оккупационных войск. Достаточно вспомнить, что в советской зоне в течение первого месяца оккупации было дислоцировано около 2,5 миллионов советских солдат и офицеров. Правда, численность Группы советских оккупационных войск не оставалась неизменной: то сокращалась, то снова увеличивалась. Многочисленными были и войска США, Великобритании и Франции в западных оккупационных зонах. Поставки на содержание этих войск не относились к репарациям. В соответствии с Потсдамскими соглашениями содержать их было обязанностью оккупированной страны.

Для практической организации снабжения советских войск за счет Германии в июне 1945 года при штабе 1-го Белорусского фронта был сформирован отдел военных заказов. Такие же органы существовали и при штабах армейских объединений. После создания СВАГ для координации действий к управлениям СВА земель и провинций были прикомандированы военпреды отдела военных заказов, а в 1 946 году при штабе Группы войск было создано специальное Управление военных заказов и заготовок^[201].

Каковы же были общие итоги осуществления советской репарационной политики в Германии в их количественном выражении?

По подсчетам западных специалистов, в виде текущей продукции, демонтажа, трофеев и прибылей Советских акционерных обществ и Советских торговых обществ общая сумма экономических изъятий из советской зоны в пользу СССР с 1945 по 1953 год составила 4 3,6 (в старых ценах) или 66,4 (в новых ценах) миллиардов немецких марок, тогда как из Западной Германии в пользу Советского Союза было изъято репараций на сумму 22,4 миллиардов марок. Кроме того, оккупационные расходы зоны и ГДР до конца 1950 года составили, по некоторым оценкам, девять миллиардов марок. Как указывают немецкие авторы (советские источники подтверждают это), что только за два года (1948 и Й49 гг.) эти расходы составили 4,2 миллиарда марок^[202].

Что же представляло собой вывезенное в Советский Союз оборудование и материалы в их стоимостном выражении?

Прежде всего следует отметить, что по решению советской Межведомственной комиссии по определению стоимости репарационных изъятий из Германии, которую в январе 1948 года возглавил начальник Центрального статистического управления при Совете министров СССР Старовский, в счет репараций зачислялось то оборудование, которое было демонтировано в Германии только после 2 августа 1945 года. До этой даты демонтированное, но невывезенное оборудование считалось трофеями, а не репарациями и в стоимость не входило. В связи с отсутствием первичной документации размеры вывезенного оборудования до 2 августа 1945 года определялись количеством вагонов с грузами. Указанная комиссия также решила оценивать все поставки в американских долларах по мировым ценам 1938 года, кроме двух исключений: во-первых, если оборудование, полученное из западных зон, оцененное четырехсторонней комиссией по 1 257 рейхсмарок за тонну, с которой сделана скидка на износ и военные повреждения в размере 66 процентов и,во-вторых, советские предприятия в Германии, оцененные по тому же методу со скидкой 61,2 процента. Однако учитывалось то обстоятельство, что оборудование, вывозимое из советской зоны, имело, как правило больший износ, чем из западных зон.

Таким образом, исходя из принятой методики определения стоимости, Межведомственная комиссия Старовского в докладной записке на имя Молотова 26 марта 1948 г. пришла к следующему выводу: стоимость репарационных изъятий после 2 августа 1945 года, вывезенных в СССР до 1 января 194 8 года в количестве 3.262 тысячи тонн, составила 637,6 млн. долларов. Оборудование, вывезенное до 2 августа 1945 года, и являвшееся трофеями советских войск, общим весом 1 350 тысяч тонн, составляло 263,7 млн. долларов. В целом все оборудование, вывезенное с начала работ до 1 января 194 8 года и являвшееся репарациями, составляло 4 612 тысяч тонн стоимостью 901,3 млн. долларов.

Общая стоимость репарационных изъятий после августа 1945 г. до 1 января 1948 года составляла 3 000 млн. долларов, в том числе:

— вывезенное из советской зоны оборудование и материалы — 1 065 млн. долларов,

— оборудование и материалы, вывезенные из западных зон, — 22,3 млн. долл.,

— стоимость предприятий, переданных САО в Германии — 566,0 млн. долл.,

— репарации из текущего производства, включая услуги, — 603.4 млн. долл.,

— германские активы за границей, перешедшие к СССР, — 405.4 млн. дол.,

— стоимость подвижного состава железных дорог, морского и речного флотов, полученного в счет репараций, — 127,4 млн. долл.,

— патенты — 210,5 млн. долл.^[203].

Кроме промышленного оборудования и материалов в качестве трофеев и по репарациям из Германии в СССР к январю 1948 года было отправлено (в тыс. голов): лошадей — 554, крупного рогатого скота — 541, овец — 240 и свиней — 6.

Рассмотрев проблему реституции, комиссия Старовского уменьшила стоимость репарационных поставок из текущего производства на 31,2 млн. долларов за счет отнесения к реституции вывезенных из Германии зерна, скота, сахара и семян. Была создана специальная группа по определению общей суммы и основных видов претензий Советского Союза к Германии по реституциям, особенно в области художественных ценностей.

Два года спустя к 1 января 1950 года стоимость репарационных изъятий, определенная по методу комиссии Старовского, была существенно откорректирована как по стоимости некоторых видов, так и по общей сумме в 3 344,2 млн. долларов вместо 3 млрд. долларов в январе 1948 года.

На общую стоимость вывезенного оборудования к январю 1950 года повлияло то, что в соответствии с постановлением СМ СССР от 7 января 1949 года Германии были возвращены три прокатных стана, а по постановлению от 18 ноября 1949 года было возвращено еще 22 предприятия общей стоимостью около 20 млн. долларов, не считая советских капитальных вложений в эти предприятия.

Ряд немецких исследователей при подсчете репарационных платежей применяли иной метод и у них, естественно, получился иной итог, причем разница оказалась весьма существенной. Так, Г.Колер и И.Фишер считают, что общая сумма репарационных платежей Германии Советскому Союзу составляет не менее 16,3 млрд. долларов, а Р.Карлш дает как минимальную стоимость около 14 млрд. долларов.

После провозглашения ГДР советское руководство сочло политически целесообразным постепенно сокращать репарации из советской зоны. Тем более, что в ФРГ репарационные тяготы были меньшими и тоже постепенно сокращались. Такому решению предшествовала инициатива политбюро СЕПГ от 9 мая 1950 года с предложением Временному правительству ГДР обратиться к советскому правительству с просьбой «об уменьшении репарационных обязательств, установленных для Германии по соглашениям в Ялте и Потсдаме»^[204].

Через день такое ходатайство за подписью О. Гротеволя, естественно, было направлено И.В. Сталину, а еще через несколько дней, 15 мая 1950 года, глава советского правительства через министра иностранных дел А.Я. Вышинского передал О. Гротеволь письмо, в котором извещал, что по согласованию с Польшей соответствующее решение принято. Оставшаяся к выплате сумма репарационных платежей сокращалась на 50 процентов, то есть до 3 171 млн. долларов и ее выплата товарами была продлена на 15 лет, до 1965 года. Временное правительство, Временная народная палата и население ГДР расценили это решение как великодушный акт Советского Союза.

Правительства обоих государств подписали протокол о передаче в собственность германского народа 23 предприятий из советских акционерных обществ в Германии. Остававшиеся в собственности Советского Союза предприятия в соответствии с протоколом осуществляли свою деятельность по законам ГДР. В апреле 1952 года правительству ГДР были переданы еще 66 предприятий САО.

Наконец, в августе 1953 года Советский Союз принял решение с 1 января 1954 года вообще прекратить взимание германских репараций и призвал своих западных союзников по антигитлеровской коалиции последовать его примеру. Тогда же ГДР были переданы находившиеся на ее территории 33 крупных предприятия, принадлежавших Советскому Союзу, и сокращены расходы, связанные с пребыванием советских войск до 1 600 млн. марок, что составило пять процентов доходов государственного бюджета ГДР^[205]. Укажем для сравнения, что в 1949 году оккупационные расходы составляли 2 182 млн. марок, то есть 12 процентов от дохода государства. Уместно напомнить также и то, что в течение почти 50-летнего пребывания в Германии советских войск и в том числе почти шестилетней деятельности СВАГ и СКК в этой стране служили, жили и работали около 8,5 млн. наших соотечественников. Большой политический резонанс среди немецкого населения получило решение Советского Союза освободить всю Германию от выплаты государственных послевоенных долгов.

В результате вышеназванных решений Советского Союза потребность в существовании Управления репараций СССР в Германии и Управления советским имуществом отпала и с 1 января 1954 года они были расформированы.

Таким образом, после восьмилетнего существования на территории Восточной Германии (ГДР) советского управления и контроля как следствия капитуляции Германии, в августе 1954 года советское правительство приняло решение «отменить все приказы и распоряжения, которые были изданы Советской военной администрацией и Советской контрольной комиссией в Германии с 1945 по 1953 год по вопросам, касающимся политической, экономической и культурной жизни Германской Демократической Республики».

Какую же оценку советской репарационной программе в Германии, три десятилетия спустя после войны давал один из ее авторов — В.М. Молотов? — «После войны мы брали репарации, но это мелочь. Государство-то колоссальное у нас. Потом эти репарации были на старом оборудовании, само оборудование устарело. А другого выхода не было. Это некоторое небольшое облегчение тоже надо было использовать. Но опять-таки, вырывая себе кое-что, с чем надо было считаться? Мы же потихоньку создавали ГДР, нашу же Германию. Если бы мы вытащили оттуда все, как бы на нас народ ее смотрел? Западной Германии помогали американцы, англичане и французы. А мы ведь тащили у тех немцев, которые с нами хотели работать. Это надо было очень осторожно делать. Много мы тут не доработали. Но это тоже помогало. Надо было сказать, что немцы обновили свой фонд, перевели на новую технику, мы тогда у себя это сразу сделать не могли. Но некоторую часть оборудования отправили в Китай»^[206].

Приведенное признание Молотова вызывает, по крайней мере, три замечания. Во-первых, Молотов лукавил, заявляя, что репарации это — «мелочь». На самом же деле репарации не только содействовали восстановлению разрушенного хозяйства СССР, но и послужили толчком к техническому прогрессу в советской промышленности. Неправ Молотов и в своем утверждении, будто репарационное оборудование было устаревшим. В значительной своей части оно было на уровне того времени. Во-вторых, заслуживает внимания признание Молотова о том, что западные державы активно помогали восстановлению Западной Германии. Отказ США и Англии от своей доли репараций из Германии вполне объясним, и, в-третьих, не всем советским гражданам тогда было известно, что частью своих репараций Советский Союз делился с Китаем. А может быть и еще с какими-либо «братскими странами».

Чтобы усомниться в высказывании Молотова, пытавшегося явно недооценить значение репарационных поставок для народного хозяйства Советского Союза, достаточно вспомнить следующие данные. В 1940 году в нашей промышленности станочный парк составлял 710 тысяч единиц. В годы оккупации было расхищено и погибло 175 тысяч станков, остальные морально устарели и физически износились. Если кроме того учесть, что в 1943 году было изготовлено еще 14 тысяч станков, а в 1944 году запланировано изготовить 21 тысячу станков, то в 1945 году наш станочный парк, по расчетам доктора исторических наук А.Ваксера, не мог превышать 570–580 тысяч штук. Но в действительности же в этом году, как указывала наша официальная статистика, в советской промышленности насчитывалось 928 тысяч станков, то есть почти вдвое больше, чем предполагалось иметь, исходя из возможностей нашей станкостроительной промышленности и поставок союзников.

Подобная чудо-тенденция сохранялась и в последующие четыре-пять лет. В 1946–1950 гг. было выпущено отечественной промышленностью 290,7 тысяч станков и, несмотря на это, к началу 1951 года станочный парк СССР вдруг составил 1.507 тысяч штук^[207]. За счет чего-же произошел столь стремительный рост? Приведенные данные показывают, что только отечественными мощностями достичь такого роста было невозможно. Остается допустить, что в этом сыграли свою роль репарации из побежденных стран и прежде всего из Германии.

В идеологических целях значение репарационных платежей из Германии для советского народного хозяйства преуменьшал не только Молотов, но и другие государственные деятели СССР. Так, председатель Госплана Н.Вознесенский официально заявил, что в соответствии с планом послевоенного восстановления и развития народного хозяйства территорий, подвергшихся оккупации, нам было необходимо произвести промышленной продукции в сравнении с уровнем этих районов в 1944 году в 5,5 раз, в том числе, выплавить стали более чем в 9 раз, добыть угля — в 4 раза, выработать электроэнергии более чем в 6 раз, грузооборот речного транспорта увеличить в 9 раз, полностью восстановить железнодорожную сеть и подвижный состав речного флота и всемерно увеличить производство паровозов, вагонов и судов^[208].

Как же намеревалось советское руководство в условиях разоренной страны осуществить эти грандиозные планы?

Оказывается, только собственными силами и героическим трудом советского народа. Вознесенский именно так и говорил: «Восстановление народного хозяйства СССР осуществляется на основе независимости социалистической экономики от капиталистических государств и монополий».

В одном из учебников по истории СССР для вузов приводится та же аргументация. Так, пуск первой турбины Днепрогэса был осуществлен 5 марта 1947 года, а в 1950 году работали уже на полную мощность все 9 турбин. Утверждалось далее, что к 1949 году были восстановлены машиностроительные предприятия Ленинграда, освоившие за пятилетку сотни новых изделий. В кратчайший срок были пущены заводы тяжелого машиностроения, изготовлявшие оборудование для металлургии и угольных шахт Украины. В 1950 году Украина давала продукции машиностроения в полтора раза больше, чем до войны. За годы пятилетки были восстановлены все электростанции, металлургические заводы и другие предприятия. Добавим от себя, что в четвертой, послевоенной пятилетке были восстановлены разрушенные и оснащены новейшим оборудованием сотни предприятий военной промышленности. К началу 1951 года задача восстановления предприятий была в основном решена. И этот поразительный феномен также объясняется только «всенародной помощью и высоким трудовым подъемом» советского народа^[209].

Но невольно напрашивается сомнение, достаточно ли для этого лишь названных действительно имевших место источников? Неужели для восстановления нашего народного хозяйства не имел значения союзнический ленд-лиз, по которому до сентября 1945 г. мы получали неоценимую помощь? Или, куда же девались целые заводы, ценнейшее промышленное оборудование и материалы, которые в сотнях тысяч вагонов могучей волной растекались по всему Советскому Союзу из Германии, Румынии, Венгрии и из других бывших вражеских стран?

Оказывается, было «мелочью» то, что мы только из одной Германии получили 96 демонтированных электростанций общей мощностью 4.050 тысяч квт, свыше миллиона единиц промышленного оборудования, в том числе 339,4 тысяч станков, 3.164 паровых котла общей мощностью 950 тысяч т пара в час, около 10 тысяч первичных двигателей (турбин и дизелей, соединенных с генераторами) общей мощностью 4.736 тысяч кВт, свыше 200 тысяч электромоторов, 976 передвижных электростанций, 9.340 силовых трансформаторов и много другого ценного оборудования.

При оценке значения оборудования и материалов, полученных только из Германии, небезынтересно посмотреть, какие же отрасли народного хозяйства СССР больше всего были заинтересованы в демонтаже этого оборудования. Оказывается, что среди советских потребителей немецкого промышленного оборудования из 33 промышленных министерств по весу и количеству единиц на первом месте стояла химическая промышленность, на втором — министерство электростанций, которое вывезло 120 объектов с 25 тысячами единиц оборудования. Затем следуют электропромышленность (101 предприятие), министерство сельскохозяйственного машиностроения (85 объектов), министерство вооружения (72 предприятия).

Обращает на себя внимание также список тех 30 непромышленных министерств, которые в своих интересах вывезли 16 процентов от количества всех демонтированных объектов, из них: вооруженные силы вывезли 202 предприятия, различные издательства — 64, министерства внутренних дел — 55 и здравоохранения — 26, высшие учебные заведения — 23, Академия наук — 16, министерство просвещения РСФСР — 11, ВЦСПС — 7, Госкомитет по делам искусств — 2 и по одному объекту вывезли Госкомитет по делам культуры, Комитет госбезопасности и ЦК ВКП(б).

Важно при этом иметь в виду, что многие министерства демонтировали не только предприятия своего профиля, но и предприятия, производившие сопутствующие товары, например, мебель, станки, типографии и другое оборудование. Например, министерство внутренних дел демонтировало несколько мебельных фабрик и типографий, склады вещимущества, кирпичные заводы, авторемонтные мастерские, шпагатную и крахмальную фабрики. Демонтированные молочно-сыроваренные и лесопильные заводы направлялись в систему ГУЛАГа в Воркуту, Печору и в другие районы расположения лагерей. Министерство госбезопасности отправило в Москву радиоузел из г. Бельциг (земля Бранденбург). Министерство высшего образования из Берлина в Москву отправило 1 500 единиц оборудования из городских книжных складов, а также 134 тысячи единиц лабораторного оборудования. То же министерство взяло из оружейных заводов Тюрингии кое-какое оборудование для Высшего училища им. Баумана, а также техническоё и лабораторное оборудование из высших технических школ Дрездена и Хемница для отправки в политехнические институты Москвы и Ленинграда^[210].

Комитет по делам искусств из пригорода Берлина Бабельсберга вывез фабрику грампластинок общим весом 406 тонн и в Потсдаме изъял около тысячи тонн (в 76 вагонах) музейных ценностей для Ленинграда. В распоряжение Комитета по делам искусств в Москву только из Берлина было отправлено имущества и музейных ценностей с 300 объектов общим весом 2.247 тысяч тонн в 197 вагонах. АН СССР демонтировала астрономическую обсерваторию университета им. Гумбольдта, оборудование из университета в Грейфсвальде, 80 тонн в 6 вагонах документов из рейхсархива, расположенного в Потсдаме. Из замковой библиотеки в г. Гота было изъято 328 тонн книг и в 23 вагонах отправлено в СССР. Администрация строившегося тогда в Москве Дворца Советов вывезла из Берлина большое количество различной мебели.

Этот список можно было бы продолжить, но и приведенных примеров достаточно, чтобы сделать вывод, что не все демонтированное оборудование и материалы принадлежали военно-промышленному комплексу побежденной Германии. Часть его послужила и восстановлению и развитию различных отраслей народного хозяйства и общественной жизни Советского Союза, пострадавших прямо или косвенно от гитлеровского нашествия.

Важно также иметь представления и об географическом распределении демонтированных предприятий по регионам Советского Союза, что указано в следующей таблице:

Остальные республики получили незначительное количество предприятий и оборудования, не достигавшее и одного процента.

Из приведенной таблицы можно сделать следующие выводы:

— доля бывших оккупированных республик в этом перечне, хотя и значительна, но могла бы быть и выше;

— из полученного Россией количества оборудования 1/5 была выделена бывшим оккупированным регионам, что, конечно, обоснованно;

— из выделенного Украине оборудования доминировали металлорежущие станки, из которых почти половину получил промышленный район Донбасса. Для экономического подъема страны это было крайне важно.

Важное значение не только для развития военной промышленности Советского Союза, но и для многих мирных отраслей имел демонтаж в полном объеме всех немецких военных предприятий, расположенных в советской зоне и в Берлине, особенно исключительно ценных металлорежущих станков. Так, в числе 449 демонтированных военных заводов (137 авиационных, 18 танковых, 62 автомобильных и 108 заводов боеприпасов) было вывезено более 120 тысяч металлорежущих станков. Из полностью уничтоженных военно-химических заводов, производивших и боевые отравляющие вещества, в СССР были вывезены новые синтетические продукты. Некоторые из них в СССР не производились, например, полупродукты «Найолан», «Перлон», искусственный шелк, который по механическим качествам превосходил натуральный шелк «Оппонала», заменители синтетического каучука и многие другие.

Итак, учитывая нанесенный Советскому Союзу материальный ущерб, с одной стороны, и сохранившиеся в Германии после ее капитуляции значительные производственные возможности, с другой, следует признать, что репарационные расходы, установленные для Германии в сумме 10 млрд. долларов в пользу только СССР и Польше были вполне умеренными. В нормальной международной и внутриполитической обстановке того времени в Германии эти расходы не представляли бы чрезмерных тягот для ее населения. Кроме того, если бы была соблюдена хотя бы примерная пропорциональность в их выплате по зонам. Однако в сложившейся в 1945–1953 гг. конфронтационной обстановке и раскола Германии население ее восточной части (позднее ГДР) вынуждено было нести несколько более тяжелое бремя репараций, нежели западные немцы.

Исходя из того, что репарационная политика Советского Союза являлась частью его политики в области экономического и военного разоружения Германии, целесообразно выделить следующие периоды ее эволюционизирования.

Первый период с (марта 1945 г. до июня 1945 г.) характеризовался условиями продолжавшейся войны, пространством, ограниченным только так называемыми «восточными территориями» Германии, сбором трофеев, формированием репарационных органов и сбором информации о промышленном и военном потенциале страны.

Во второй период (июнь 1945 г. до весны 1946 г.) продолжалось изучение репарационных возможностей Германии, формирование репарационных органов, сбор трофеев, уничтожение военных объектов. Одновременно энергично начался весьма политизированный демонтаж промышленных предприятий в Западном Берлине и плохо скоординированный демонтаж преимущественно военных предприятий в советской зоне оккупации. Был также предпринят демонтаж и в западных зонах. Одновременно осуществлялись меры по восстановлению экономики с целью удовлетворения потребностей немецкого населения, оккупационных войск и выплаты репараций из текущего производства. Практиковалось использование труда немецких специалистов в Советском Союзе. Было произведено отчуждение предприятий у активных нацистов и военных преступников.

Содержанием третьего периода (весна 1946 г. до лета 194 8 г.) были демонтаж оборудования и материалов, одновременно осуществлялись репарационные поставки из текущего производства, поиски наиболее эффективных путей взимания репарационных платежей, преодолевались трудности с получением репараций из западных зон, совершенствовалась структура демонтажа, создавались советские производственные и торговые акционерные общества.

Четвертый период (лето 1948 г. — середина 1950 г.) включал в себя резкое обострение конфронтационности между союзниками, практически полное прекращение демонтажа в пользу СССР в западных зонах, создание немецких центральных репарационных органов, образование ГДР и передача ей некоторых функций по возмещению ущерба, нанесенного Советскому Союзу, проведение денежной реформы.

С последним, пятым периодом (середина 1950 г. до начала 1953 г.) связаны такие меры советского правительства, как прекращение репарационных изъятий в зоне, сокращение оккупационных расходов, активизация нормальных экономических и торговых отношений между ГДР и СССР, широкое использование советским акционерным обществом «Висмут» урановых залежей в ГДР для выполнения советской урановой программы, эмбарго со стороны западных оккупационных властей на торговлю стратегическими товарами с ГДР.

Глава шестая «Порядок есть порядок» и как его поддерживали органы НКВД

Осуществляя подготовку завершающих сражений по разгрому фашизма на территории Германии, верховные командования как Советского Союза, так и западных держав, разумеется, не рассчитывали на то, что противник на своей территории не активизирует попытки мобилизовать немецкий народ для создания невыносимых условий не только для ведения боевых действий союзников, но и просто для существования. Вот почему накануне вторжения в Германию перед союзниками в качестве важного и неотложного стал вопрос об обеспечении безопасности своих войск и об открытии в связи с этим нового фронта борьбы — подавления подпольных нацистских военных формирований, предотвращения их террористических актов, саботажа и других подрывных действий.

Первыми этот опыт приобрели англо-американские союзники, войска которых вступили в Германию еще в сентябре 1944 года. Советская контрразведка на территории Германии такого опыта не имела до конца войны. С первых же дней на немецкой земле западные союзники убедились, как важно иметь хорошо налаженную контрразведывательную службу в оккупированной стране. В специальной инструкции по послевоенным вопросам в Германии, принятой в ноябре 1944 года штабом экспедиционных сил союзников в Европе и разосланной в войска, подчеркивалось, что прочный мир в Европе в большой степени зависит от полного и правильного выполнения задач контрразведки. От этого зависит не только безопасность союзнических вооруженных сил и установок, но и соблюдение всех интересов союзников. Нацистские доктрины и методы настолько глубоко проникли в каждую сферу германской жизни, что вряд-ли можно предпринять какие-либо шаги к изменению управленческих и социальной структур без помощи контрразведки.

Далее формулировались следующие задачи союзнической контрразведки на территории оккупированной Германии: обеспечение безопасности вооруженных сил, устранение вражеской разведки, полная ликвидация нацистской партии и подчиненных ей организаций, розыск и арест лиц, которые являются или вероятно окажутся враждебными по отношению к союзникам. Авторы инструкции полагали, что с началом оккупации Германии будет трудно точно разграничить функции разведки и контрразведки. Нужно иметь в виду и возможность противодействия условиям капитуляции со стороны немцев. Нынешние лидеры Германии, не в пример прошлым, люди чрезвычайно отчаянные и, вероятно, попытаются продолжать борьбу после поражения. Наступит такой короткий период, когда прекратится организованное сопротивление вермахта. Важно, рекомендовалось в инструкции, уловить этот психологический момент. Поэтому любой компромисс на этой стадии и нежелание союзников применять наказание за акты неповиновения будет рассматриваться немцами как достигнутая победа и повод для усиления сопротивления по всему фронту. Тогда их поведение станет дерзким, наглым и враждебным.

В документе допускалось, что ненависть немцев к союзным оккупантам будет сильнее, чем в 1918 году, когда была оккупирована не вся Германия, а лишь часть ее. Оккупационные силы должны быть готовы столкнуться в Германии с беспорядками, нападениями, саботажем, бунтами. Позже немцы развернут пропагандистскую кампанию, в ходе которой будут стараться преуменьшить последствия поражения, ослабить солидарность союзников, и начнут подготовку к возрождению своей мощи.

Союзники не исключали, что в оккупированной Германии возникнут подпольные организации, немцы начнут взывать к милосердию, к жалости к жертвам опустошения, к расовому и культурному равенству германцев и англо-саксов, постараются посеять разногласия между союзниками, будут доказывать, что нацизм был им чужд и что, якобы, он был внедрен против общей воли культурных и неагрессивных немцев.

В документе союзникам рекомендовалось вести себя в побежденной Германии достойно и тем самым вызывать уважение со стороны немцев к ним и их странам. Немцы глубоко уважают все военное, поэтому поведение и дисциплина союзных военнослужащих должна быть на высоком уровне. Должны пресекаться всякие акты насилия над местным населением. Необходимо вести борьбу против пьянства, братания, браков с немками или гражданками других вражеских стран, запрещать неофициальные связи с немцами^[211].

Чтобы прокомментировать приведенную длинную выписку из этого документа и сравнить ее с позицией советских оккупационных властей, необходимо привести выдержки из приказа Эйзенхауэра, подписанного месяцем позже. По всей Германии, говорилось в этом приказе, должно быть арестовано 250 тысяч подозреваемых лиц (сотрудников абвера в ранге берайтсляйтера и выше, членов коллаборационистских полувоенных организаций в освобожденных странах, всех офицеров общих СС и членов службы безопасности, всех лиц в ранге штурбанфюрера и выше, в организации гитлеровской молодежи всех лиц в ранге штамм-фюрера и выше^[212].

Что же касается отношения союзников к основной массе населения Германии, то приказ требовал «занять позицию холодной вежливости». Это означало, что для предотвращения братания с немцами следует применять административные меры: запрещать размещение офицеров и солдат в домах, где проживают немцы, и отселять их в другие дома, до минимума свести контакты с ними, запретить браки с женщинами, являющимися гражданками вражеских государств, для союзных военнослужащих устраивать отдельные от немецкой церковную службу, запрещать посещение квартир, в которых проживают немцы, не устраивать с ними попоек, запрещать рукопожатие с ними, спортивные игры, преподнесение и получение подарков, совместные прогулки по улицам, посещение немецких театров, таверн и отелей (за исключением официальных контактов). Приказ запрещал также вести с немцами дискуссии, особенно по германскому вопросу.

Если отсечь некоторые крайние и несправедливые в отношении немецкого населения оценки и требования союзного командования в период, когда они оккупировали лишь незначительный район Германии, то следует признать, что союзное верховное командование верно оценивало обстановку в гитлеровской Германии, менталитет немецкого народа и правильно намечало возможные, хотя и весьма жесткие меры, по управлению оккупированной Германией. Ознакомление с этими документами дает возможность провести сравнительный анализ политической линии и поведения союзников в Западной Германии и советских войск — в Восточной Германии, сделать соответствующие выводы. Один из таких выводов напрашивается сам собой: не руководство Советского Союза первым установило жесткую политику в отношении побежденной Германии и ее народа и не советские органы безопасности были пионерами в осуществлении этой политики.

Советское верховное командование также не рассчитывало на безмятежность и спокойствие в тылу Красной Армии, которая будет действовать на территории Германии. Опираясь на специфический опыт по охране тыла Действующей армии, приобретенный в ходе боевых действий на советской территории, а также некоторый опыт на территории зарубежных стран, особенно Польши, Ставка верховного главнокомандования и НКВД принимали соответствующие меры.

В соответствии с обращением Контрольного совета к германскому народу от 20 сентября и его закона от 10 октября 1945 года оккупирующие державы в кратчайший срок должны были осуществить ликвидацию нацистской партии, ее филиалов и подконтрольных организаций. Эти решения в советской зоне были выполнены в полном объеме и в срок. В 1945–1946 гг. были ликвидированы национал-социалистическая партия и все ее подконтрольные организации, а также вновь созданные в Берлине, Лейпциге и в провинции Бранденбург фашистские организации «Эдельвейспиратен», организации «88», «Клуб Германии», «Голос немецкой нации», «Национальное рейнское движение сопротивления», «Национал-социалистические зигес-флигер-корпс», «Фридрих Великий» и другие.

В одном из официальных отчетов Генерального секретариата советской секции в КС утверждалось, что в итоге этой акции в советской зоне «не было допущено совершения террористических и диверсионных актов, а также других активных враждебных выступлений против оккупационных властей». Однако это утверждение вступало в противоречие с многочисленными тревожными донесениями органов безопасности о якобы активизации диверсионной и террористической деятельности фашистского подполья осенью 1945 года, которое, мол, «причиняло урон как советским войскам, так и демократическим силам в зоне». Правдой в этих донесениях применительно к осени 1945 года было лишь то, что настроение немцев действительно ухудшалось, но не по причине террористической деятельности фашистского подполья, а в известной мере из-за преступных актов со стороны некоторых советских военнослужащих.

В ходе боевых действий в Великой Отечественной войне охрану тыла Действующей армии обеспечивали специальные внутренние войска (ВВ) НКВД. Во фронтах их было, как правило, по одной дивизии или несколько отдельных полков. При перенесении боевых действий в страны Восточной Европы их функции расширились, и они не только охраняли тылы войск, но в освобожденных странах активно содействовали установлению власти коммунистических партий.

В 1944 году на территории Польши, позже и в Германии в центре действовали войска 1-го БФ и вместе с ними с левого крыла войска 1-го УФ и с правого — 2-го БФ. Внутренние войска НКВД 1-го БФ состояли из четырех полков. Начальником этих войск был генерал-майор П.М. Зимин. Допускалось, что их главным противником в тылу Действующей армии будут члены фашистской организации «фольксштурм», которые развернут активную подпольную вооруженную борьбу. Они действительно осуществляли подрывную работу в Померании и Силезии, которые в то время входили в состав Германии, но массовой вооруженной борьбы не наблюдалось. Именно на этих территориях, населенных преимущественно немцами, внутренние войска приобретали первый опыт, который позже им пригодился в Германии западнее Одера. Это было ведение вооруженных акций, задержание, фильтрация, агентурная работа, охрана тюрем, важных военных и промышленных объектов, депортирование трудоспособных немцев на работу в Советский Союз и другие виды деятельности органов безопасности.

В связи с действительно отмечавшимися случаями нападения немцев, оставшихся в тылу советских войск, в полосе 1-го БФ восточнее Одера, военный совет фронта в феврале 1945 года разослал войскам следующую директиву Государственного комитета обороны: «В целях пресечения попыток совершения террористических актов ГКО в постановлении № 7467 от 3 февраля 1945 года обязал: Командующему Жукову совместно с уполномоченным НКВД Серовым принять решительные меры, жестоко расправляться с лицами, уличенными в террористических актах. Мобилизовать всех немцев от 17 до 50 лет, годных к физическому труду, сформировать рабочие батальоны по 750-1200 чел. для использования их на работах в СССР».

В соответствии с этой директивой уже к концу мая 1945 г. на советских предприятиях работало 188 тысяч интернированных и 100 тысяч арестованных немцев, из них около 140 тысяч работали в угольных шахтах и 55 тысяч на предприятиях металлургической промышленности. Правда, к концу лета того же года женщины с грудными детьми, беременные и больные заразными болезнями среди интернированных были освобождены. Но на их места прибывали другие немцы.

Подобная репрессивная мера в отношении практически всего населения части Германии, оккупированная советскими войсками, была ничем иным, как осужденной международным правом практикой заложничества, и пропагандисты Геббельса не преминули оперативно воспользоваться этим опрометчиво принятым документом в интересах воспитания стойкости у солдат вермахта. Правда, позднее Ставка Верховного Главнокомандования 20 апреля 1945 года, то есть за несколько дней до падения Берлина, не только фактически отменила свою предыдущую директиву, но и приказывала «обращаться с немцами лучше».

Какие же выводы вытекают из приведенной директивы? Крайне противоречивые. Во-первых, она была принята слишком поздно и не могла оказать существенного влияния на улучшение отношений с немцами в период военных действий; во-вторых, в документе, по существу, признавалось, что не возникновение банд предшествовало репрессивным мерам советских военных властей, а, наоборот, оно явилось следствием ненужных превентивных репрессий; в-третьих, директива признавала, что прежнее отношение к немцам было жестоким; в-четвертых, она требовала прекратить плохое обращение не только с гражданским населением, но и с военнопленными; в-пятых, необходимость улучшения отношений к немцам обосновывалась не гуманизмом Красной Армии и требованиями международного права, а сугубо практическими соображениями, то есть, интересами «снижения упорства немцев в обороне»; в-шестых, советское командование впервые признало необходимость дифференцированного подхода к членам нацистской партии; наконец, в-седьмых, требования об улучшении отношения к немцам и недопущение панибратства с ними, объединенные вместе, были поняты в войсках как запрет всяких отношений с немцами.

Следует отметить, что на протяжении всей войны советское правительство вопреки советским законам и международному праву проводило в отношении немцев, проживавших в СССР, крайне грубую дискриминационную политику. И не потому, что немцы вели какую-то подрывную работу, а только потому, что они были немцами по национальности. Так, еще 14 февраля 1942 года ГКО своим постановлением предложил мобилизовать всех советских немцев мужчин от 17 до 50 лет, проживавших в Куйбышевской, Пензенской и Тамбовской областях и на время передать НКВД для строительства железной дороги. Вызов предлагалось производить персональными повестками без приказов и объявлений. 7 октября 1942 года ГКО еще раз приказал произвести дополнительную мобилизацию в рабочие колонны немцев-мужчин в возрасте 15–16 лет и 51–55 лет, а также женщин от 16 до 45 лет. Освободить только тех женщин, кто имеет детей в возрасте до трех лет и беременных. Детей старше трех лет передавать на воспитание остальным членам семьи. Закончить мобилизацию не позднее 1 ноября 1942 года. В новом, третьем постановлении ГКО от 14 октября 1942 года, предлагалось мобилизовать мужчин всех национальностей, воюющих с Советским Союзом стран, (румын, венгров, итальянцев, финнов) в возрасте от 17 до 50 лет.

В последующие годы войны незаконные депортации немцев применялись советскими властями во всех странах, освобожденных Красной Армией. Так, в соответствии с постановлением ГКО № 7161 от 16 декабря 1944 командующий 2-го УФ маршал Р.Я. Малиновский подписал приказ: с 25 декабря 1944 года по 10 января 1945 года мобилизовать и интернировать для работы в СССР трудоспособных немцев-мужчин в возрасте от 17 до 45 лет и женщин от 18 до 30 лет, проживающих на территории Венгрии и Трансильвании. Мобилизации подлежали немцы как подданные Германии и Венгрии, так и подданные Румынии, Югославии и Чехословакии, независимо от занимаемых должностей и выполняемых обязанностей. Мобилизованным разрешалось взять с собой одежду и 15-суточный запас продовольствия общим весом до 200 кг на человека.

В исполнение постановления ГКО в полосе 1-го Украинского фронта до 20 марта также было мобилизовано 39.649 человек. Как известно, на территории Померании, расположенной восточнее р. Одер и входившей в состав Германии, наряду с проживавшим здесь польским меньшинством, «восточными рабочими» и другими иностранцами, основную часть населения все же составляли немцы. Со вступлением на эту территорию советских войск в январе-феврале 1945 года перед советскими органами безопасности встал вопрос об установлении отношения не только к людям разных национальностей, особенно к полякам и немцам, но и к различным слоям самого немецкого населения.

Даже командование 1-го УФ не имело четкого представления о том, какую линию ему следует вести в отношении немцев, проживающих в Польше. Так, на совещании военных комендантов и их заместителей, которое состоялось в г. Лигнице 4 марта 1945 года, член военного совета фронта генерал-лейтенант К.В. Крайнюков, в частности, критиковал заместителя коменданта по политчасти г. Гинденбурга, который «сидел рядом с немцами и мирно с ними беседовал. Он нашел здесь «коммунистическую партию» и нянчится с немцами. Со всеми, кто называет себя «немецким коммунистом», следует поступать так же, как и со всеми немцами».

Для определения отношения к немцам в Польше заместитель Берии, который одновременно был уполномоченным НКВД по 1-му БФ, генерал-полковник И.А. Серов, 18 февраля 1945 года, разослал всем начальникам отделов «СМЕРШ», командирам полков НКВД, начальникам оперативно-чекистских групп городов особую инструкцию, названную «Ориентировкой о документах для определения лиц немецкой национальности». В соответствии с этим документом при «мобилизации и фильтрации» немцев нужно было руководствоваться разным видом и цветом имевшихся у них паспортов. Так, у «настоящих немцев», обладавших всеми правами и обязанностями гражданина Германии, паспорт был светло-серого цвета, у немцев, родившихся в Польше и имевших хотя бы одного из родителей немца, — голубого цвета, немцам, прибывшим в 1939–1940 гг. с Украины, Белоруссии, Бессарабии и Прибалтики, выдавались паспорта тоже светло-серого цвета. Особую группу составляли немецкие беженцы 1943–1944 гг. Советские граждане, бывшие пособниками оккупантов и бежавшие с ними, имели паспорта иностранцев и обладали определенными льготами. Всем «восточным рабочим» на полгода выдавались удостоверения личности белого цвета. Поляки, проживавшие в провинциях Вартагау и Померании, имели такое же удостоверение личности, но розового цвета. «Ориентировка» завершается предупреждением, чтобы ее «хранить тщательно, не допуская утери»^[213].

Какие же методы применяли внутренние войска НКВД, выполняя директиву ГКО от 3 февраля 1945 года и указания генерал-полковника Серова по охране тыла 1-го БФ, в январе-феврале 1945 года? Об этом свидетельствует выдержка из справки разведотдела штаба внутренних войск НКВД этого фронта: «Нами разыскивается сейчас каждый немец, безотносительно к тому, располагаем мы на него материалами или нет. Розыск по признакам совершения того или иного преступления начинается фактически после задержания. Конкретные результаты достигаются, главным образом, путем фильтрации и следствия, и при помощи агентуры из числа опознавателей». В справке отмечается, что таким путем всеми видами оперативно-служебной деятельности задержано и подвергнуто фильтрации 4.813 чел., из них разоблачено 2.792 чел… В основном это были фольксштурмовцы и немцы, уклонявшиеся от депортации на работы в СССР. Тот факт, что более тысячи из них были отпущены, означает брак в работе командования внутренних войск НКВД фронта. Одновременно в документе признавалось, что «бандформирований не зафиксировано». Специфически чекистское понятие «бандформирования» в документах НКВД часто употребляется для определения вооруженных групп, ведущих подпольную борьбу с внутренними войсками в тылу. Не ведя широкой вооруженной борьбы, внутренние войска НКВД фронта имели определенные успехи в создании агентурно-осведомительной сети среди местного польского и немецкого населения, которая на 1-е апреля 1945 года составляла 113 человек. Но в соответствии с указанием И.А.Серова разрешалось вербовать агентуру только из среды поляков и русских. Вербовка немцев, даже антифашистов, запрещалась, но из каких соображений, понять трудно. «Допускается нелегальное использование их в наших интересах, — подчеркивалось в указаниях Серова, — однако без официального оформления сотрудничества с нами».

Условия деятельности органов и войск НКВД существенно изменились в ходе Берлинской операции, когда войска действовали на территории с чисто немецким населением, и особенно после капитуляции Германии. Они действовали в условиях, когда ГКО отменил мобилизацию немецкого населения на работы в Советский Союз и отношение к немцам изменилось к лучшему. В очередном докладе генерала Зимина об итогах деятельности его войск в апреле подчеркивалось, что, если раньше войсками разыскивался каждый немец, то теперь мы опирались на агентурную разработку выявления преступной деятельности того или иного конкретного немца. Наступило время значительного расширенияагентурно-осведомительной сети. Изменение отношения к немцам повлияло и на методы фильтрации, они велись более осмотрительно. Из 4.058 чел., прошедших фильтрацию в апреле, было арестовано только 892 чел.

Командование войск провело основательную подготовку предстоящих действий в Берлине. Еще накануне Берлинской операции для этой цели НКВД была сформирована центральная группа г. Берлина во главе с генералом А.М. Сидневым. Оперативно-чекистскую группу внутренних войск НКВД фронта в Берлине возглавил начальник разведотдела штаба войск полковник Антонюк. Эта группа двигалась вслед за боевыми порядками и начала работу в центре города уже 3 мая 1945 года. В группе кроме советских офицеров состояли и 12 опытных агентов из немцев. В докладе Антонюка отмечается роль агента старшей телефонистки из министерства иностранных дел Германии «Ирины», которая предназначалась для розыска заместителя И. Риббентропа некоего Бертмана (автору такая личность в МИДе неизвестна — М.С.). Другой агент по кличке «Халипа» был известным в Германии артистом, «обслуживал» русскую эмиграцию и предназначался для розыска председателя белогвардейского эмигрантского комитета генерала Бескупного, который, по некоторым данным, скрывался в Берлине.

И в этом, как и в предыдущем документе, снова отмечалось отсутствие в полосе фронта действий бандформирований и объяснялась такая пассивность тем, что фольксштурмовцы и вервольфовцы отсиживались в глухом подполье, ожидая более благоприятных условий для развертывания вооруженной борьбы.

Фольксштурм — это ополченческие формирования, созданные нацистской партией и СС осенью 1944 года. На восточном фронте тогда их было 100 батальонов. Во время берлинской операции только в обороне Берлина участвовало до 200 батальонов фольксштурмовцев. Так, в течение января-февраля 1945 года, против войск 1-го Украинского фронта сражалось 25 батальонов фольксштурма по 300–800 человек каждый. К концу января их большая часть была уничтожена и осталось лишь 10 батальонов. «Вервольф» — это подпольные диверсионно-террористические группы, оставляемые германским командованием в тылу советских войск.

Однако, как заявил допрашивавшим его советским офицерам в Нюрнберге глава последнего германского «правительства» гроссадмирал К. Дениц, как только он принял на себя верховную власть, он немедленно отдал приказ, запрещающий создание подпольных организаций и всякую нелегальную деятельность солдат и офицеров против союзных властей.

По оценке разведотдела штаба внутренних войск 1-го БФ, во второй половине мая 1945 года обстановка изменилась. «Вервольф» предпринял попытку организоваться. Поэтому органы НКВД видели свою задачу в том, чтобы создавать широкую сеть агентов из среды членов бывшей нацистской партии, лояльно относившихся к Советскому Союзу, пользующихся доверием и связями в фашистском подполье, а также из антифашистов, хорошо знавших обстановку в своей стране. С помощью агентуры, численность которой увеличилась до 246 человек, было задержано (подвергнуто фильтрации) 8.241 немец, но разоблачено только 976 чел., остальных пришлось освободить. В июне число задержаний резко уменьшилось до — 973 чел., но разоблачено более половины задержанных. Агентов стало меньше, но их деятельность стала более эффективной, направленной против конкретных лиц, и на первый план выступила задача внедрения в «вервольфовское» подполье.

Как рассказал один из сотрудников службы безопасности, только в течение одной ночи сразу же после капитуляции Германии в Берлине были арестованы и депортированы в Советский Союз 30 тысяч немцев^[214]. Списки этих людей были получены от немецких коммунистов еще тогда, когда наши войска стояли на Одере. В первые дни после капитуляции, продолжал этот офицер безопасности, к нам стояла длинная очередь немцев, желавших быть нашими «негласными сотрудниками». Для профессиональной подготовки доверенных лиц из немцев, работавших в интересах органов НКВД/МГБ в Германии, в провинциях Мекленбург и Бранденбург, по данным немецких авторов, были созданы две специальные школы^[215].

В обстановке, сложившейся в июле, отмечается две важные особенности. Первая состояла в том, что было зафиксировано девять случаев «террористических актов» против советских военнослужащих и демократических деятелей немецкой администрации, произошли вооруженные нападения на военную комендатуру, имелись попытки диверсий на железной дороге, разбрасывались подрывные листовки на улицах Берлина, Дрездена и Стендаля. 3 июля по дороге Бесков-Миксдорф были убиты трое военнослужащих Красной Армии и бургомистр деревни Миксдорф. 13 июля группа «вервольфовцев» предприняла попытку устроить в Саксонии крушение поезда с демонтированным оборудованием. 18 июля группа в 11 чел. обстреляла военную комендатуру в поселке Гросс-Бейштер.

Вторая особенность обстановки, вызвавшая озабоченность руководителей органов НКВД в Берлине, состояла в том, что, по их данным, впервые в советскую зону переброску своей агентуры предприняли спецслужбы США и Великобритании. Американцы, покидая некоторые регионы советской зоны, оставили 300 завербованных ими агентов. Для противодействия им, по указанию генерала Серова, разведорганы воинских частей внутренних войск НКВД в Германии передавались в отдельную группу «для ведения особой агентурной работы». Подверглась задержанию также значительная часть демобилизованных советских солдат и репатриантов, не пожелавших возвращаться в Советский Союз и занимавшихся разбоем, грабежом и мародерством.

Осенью отмечалось оживление подполья, продолжались террористические и диверсионные акты, хотя бандформирования не были зафиксированы. Среди населения резко усилилась фашистская пропаганда, имели место призывы к вооруженной борьбе, выдвигались угрозы тем, кто сотрудничает с органами СВАГ, осуществляет аграрную реформу и участвует в демократизации жизни в зоне. Эта пропаганда оставила негативный след среди населения. К тому же с массовой передислокацией войск на территорию СССР участились случаи бандитизма со стороны советских граждан. В некоторых преступлениях были замешаны уголовники, которые, пользуясь бесконтрольностью на транспорте, прибывали в Германию специально из Советского Союза. В октябре органам НКВД удалось ликвидировать пять бандитских групп, состоявших из дезертиров.

Задачи войск НКВД в Германии в директиве генерал-полковника И.А. Серова № 002465 от 27 августа 1945 года были сформулированы следующим образом: кроме ликвидации диверсионно-террористических групп и бандформирований, борьбы с враждебными проявлениями со стороны фашистских и других преступных элементов, служба безопасности должна производить обыски, аресты и другие специальные оперативно-войсковые мероприятия под руководством начальников оперативных групп; осуществлять внешнюю охрану тюрем, КПЗ и конвоировать задержанных, охранять и при необходимости оборонять пункты дислокации оперативных секторов, оперативных групп и самих подразделений внутренних войск.

Речь шла об охране 220 объектов в советской зоне, включая и Саксонское горное управление, занимавшееся добычей урановой руды в Рудных горах. Для охраны этих объектов использовалось 3.287 «активных штыков». До декабря 1946 года эти задачи выполнялись органами шести оперативных секторов, на которые была поделена территория зоны и семью стрелковыми полками ВВ общей численностью 7.938 человек. Однако 4 декабря 1946 года МВД СССР сократило численность своих внутренних войск в Германии до пяти полков в составе 5.645 человек.

Усилия сотрудников советских спецслужб в Германии были направлены не только на борьбу с реальными противниками вроде различных неонацистских групп, но и с воображаемыми врагами. Подчиненные генерала Серова и его преемников везде искали троцкистов, сторонников Тито, шумахеровцев, буржуазных националистов, а если находили, то беспощадно наказывали, как это было и в других странах Восточной Европы.

Чтобы продемонстрировать важность и необходимость иметь в советской зоне крупные силы войск НКВД/МВД и показать эффективность их деятельности, командование проводило периодические прочесывания всей территории зоны или ее отдельных регионов и городов. Следует сказать, что они давали определенные результаты. Однако в большей мере они накаляли обстановку и вызывали беспокойство среди населения. Так, с 10 по 15 августа 1945 года было организовано первое массовое прочесывание территории советской зоны, в ходе которого было задержано для фильтрации 64 тысячи человек, в том числе 2 тысячи офицеров и 12 генералов бывшего вермахта, войск СС, а также несколько десятков англо-американских агентов. Дополнительное прочесывание с 11 по 16 сентября 1945 года было осуществлено в Берлине, в ходе его было задержано 4.432 человека.

Командование внутренних войск НКВД в Германии считало, что кроме вышеуказанных задач в то время перед ними стояли еще две. Первая — это организация «особой агентуры в зоне союзных войск». Для решения этой задачи уже в октябре было подключено пять человек. И вторая — создание квалифицированной агентуры для более эффективной борьбы против фашистского подполья.

Борьба войск НКВД и других спецслужб при энергичной поддержке антифашистов и немецких властей усилилась в последующие месяцы 1945 года. Распространяемые в Берлине листовки призывали немцев защищать своих жен и детей от советских солдат. «Тот, кто продал нас монголам — враг народа. Демократы-немцы, подумайте об этом!» Другая листовка гласила: «НСДРП борется. «Вервольф» жив. Поддерживайте «Вервольф!» В листовках распространялись слухи о предстоящей войне между западными союзниками и Советским Союзом, критиковались методы проведения земельной реформы, население подстрекалось к сопротивлению демонтажу предприятий. Участились случаи террористических актов. Так, в ноябре было убито девять советских военнослужащих, два немца и ранено 24 человека. Имелись случаи отравления советских солдат спиртом. Немецкие бандиты стали иногда переодеваться в советскую униформу. Так утверждалось в одном из донесений командования внутренних войск НКВД в Германии.

Подобные отдельные случаи действительно могли иметь место, но они не представляли серьезной угрозы ни советским войскам, ни немецким демократическим органам. Во всяком случае, ни я, ни многие мои коллеги даже не слышали о подобных случаях. Уже через несколько недель после прекращения боевых действий мы перестали носить личное оружие и чувствовали себя в полной безопасности. Немцы смирились со своей судьбой побежденных, что вполне соответствовало их менталитету. Однако делать вывод о наличии в целом благополучной обстановки к зоне не входило в намерения генерала Серова и его подчиненных, которые спустя некоторое время снова стали бить тревогу.

Так, в декабре было замечено, как они сообщали, что кроме «Вервольфа» в подпольную деятельность втягивались бывшие военнослужащие вермахта, отмечалось саботирование директив СВАГ, продолжались террористические акты против советских военнослужащих и, как отмечал генерал Зимин в очередном докладе, «происходила резкая активизация англо-американской разведки». В декабре было задержано десять ее агентов. Новым являлось и то, что стала распространяться нелегальная нацистская газета «Фронт свободы». Она, в частности, утверждала, что Гитлер жив и призывает к сопротивлению и что подпольем, якобы, руководит М. Борман.

Методы деятельности, накопленные на родине, органы безопасности целиком перенесли в Германию: в любом более или менее крупном не только немецком учреждении, но и в органах СВАГ они заводили «стукачей», занимались «подсиживанием» неугодных сотрудников. Для них не составило большого труда буквально через несколько недель после окончания войны произвести аресты многих советских граждан-героев этой войны. Они плели паутину даже вокруг маршала Жукова. Эти блюстители «социалистической демократии» находили любые поводы, чтобы вызвать у Сталина недоверие к нему.

Чтобы иметь представление об обстановке, в какой пришлось работать многим советским гражданам в Германии и Жукову в том числе, достаточно привести случай, о котором рассказал позже он сам. Осенью 1945 года в Берлин прибыл начальник Главного управления «СМЕРШ» генерал-полковник В.С. Абакумов и предпринял аресты среди генералов и офицеров. Узнав об этом, Г.К.Жуков немедленно вызвал его к себе для объяснений. «Как только он появился в моем кабинете, — рассказывал Жуков, — ему были заданы два вопроса: первый — почему по прибытии в расположение Группы советских войск в Германии он не представился мне как Главнокомандующему? Второй — почему без моего ведома, как Главноначальствующего, он производит аресты подчиненных мне генералов и офицеров? Конечно, дать вразумительные ответы на эти вопросы он не смог.

Внимательно выслушав его сбивчивые ответы, я приказал ему: всех арестованных немедленно освободить, самому ему в течение 24 часов отбыть в Москву. При этом я строго предупредил Абакумова, что, если он не выполнит моих требований, то я прикажу арестовать его и отправить в Москву под конвоем. И он не ослушался, подчинился этому приказу. Арестованные генералы и офицеры были освобождены, а сам Абакумов отбыл в Москву»^[216].

О подобном случае рассказал и К.И. Коваль. В середине июня 1945 года Ковалю позвонил Жуков и с раздражением сообщил, что генерал Серов доложил ему, что Коваль мобилизовал все немецкие автомашины на вывоз демонтированного оборудования, в связи с чем в ряде городов был прекращен подвоз муки на хлебозаводы, и могут возникнуть голодные бунты. Однако предпринятая немедленно проверка не подтвердила подобных случаев, о чем было объявлено на специальном совещании.

«После того, как все разошлись, — вспоминал К.И. Коваль, — маршал оставил меня и Дратвина и сказал: «Вы не только выиграли дело с созданием автомоста Восточная Германия — граница СССР, но и помогли мне ударить по «стукачам». Упаси Бог, если мы привьем их на немецкой земле, в условиях оккупационного режима, где права человека и без того принижены самим фактом оккупации».

К сожалению, худшие опасения маршала начали сбываться как только в марте 1946 года по требованию Сталина он покинул свой пост в Берлине и уехал в Москву^[217].

Аресты среди немецкого населения с нарастающей интенсивностью также продолжались. При этом грубо нарушались права гражданина, было немало случаев, когда подвергались аресту не только нацисты, военные преступники и американские и английские агенты, но и только-что освобожденные из тюрем антифашисты, которые по разным причинам были недовольны деятельностью КПГ/СЕПГ и даже органов СВАГ. Преувеличивая остроту ситуации, в своих донесениях наши спецслужбы находили повод для существенного усиления агентурно-осведомительной сети среди немцев. Без помощи немецких антифашистов и других немецких граждан, согласившихся сотрудничать с советскими контрразведывательными органами, утверждалось в одном из донесений, эффективная борьба с подпольем и разоблачение нацистов и военных преступников была бы невозможна. На 1 января 1946 года эта сеть составляла 2.304 чел., из них лишь в декабре было завербовано 458 агентов. Некоторые из них добивались неплохих результатов. Так, бывшая официальная сотрудница нацистской службы СД Э.Д. была арестована и завербована, но на условиях сотрудничества с советской контрразведкой была освобождена. Через некоторое время ей удалось обнаружить резидентуру СД в г. Галле и оказать содействие в задержании бывшего начальника местного отдела СД.

В докладе генерала Зимина отмечалось также, что есть результаты и в «особой агентурной работе», которую в декабре 1945 года вел 21 агент, а в феврале 1946 года уже 30 агентов. Некоторые из них имели связи с союзными властями, включая американскую разведку, внедрялись в польские и украинские национальные формирования. В целом негласный аппарат разведотдела штаба внутренних войск НКВД в Германии, состоявший исключительно из немцев, насчитывал 3083 человека^[218].

После речи У.Черчилля в Фултоне с весны 1946 года было отмечено оживление подпольной деятельности нацистов. Они распространяли слухи о возможной войне между бывшими союзниками, активизировали антисоветскую пропаганду, но диверсионных и террористических актов весной 1946 года не отмечалось. Шла острая борьба между разведкой и контрразведкой западных держав и Советского Союза. В советской зоне в апреле 1946 года было арестовано восемь английских и американских агентов. 45 советских агентов продолжали работать в западных зонах, причем среди них три военнослужащих союзных армий^[219].

Поток беженцев с востока в Западную Германию с 1948 года создавал благоприятные условия для проникновения советских агентов в весьма важные государственные структуры Западной Германии и других стран. Именно через штаб-квартиру МГБ в Карлсхорсте в 1949 году, по утверждению Кр. Эндрю и О. Гордиевского, в разведывательную службу ФРГ проникли бывший капитан войск СС Ганс Клеменс, а позднее и его приятель Хайнц Фельфе^[220]. Тогда же было успешно проведено внедрение советских агентов в Народно-трудовой союз (НТС) и Организацию украинских националистов (ОУН).

К маю 1946 года ВВ МВД в Германии состояли из десяти полков (16, 38, 87, 92, 105, 127, 157, 213 и 331 сп) и насчитывали 15.158 человек личного состава. Они предназначались для охраны следующих объектов: пяти оперативных секторов (по одному на провинцию), 17 окружных оперативных групп, 170 уездных и районных опергрупп, 15 тюрем, 131 КПЗ, в Берлине они охраняли центральную опергруппу НКВД и 13 опергрупп городских районов, один спецлагерь, здание бывшей имперской канцелярии, отделы и опергруппы по борьбе с бандитизмом, а также охраняли штаб-квартиры генералов Серова и Сиднева и здание представителя Совета при СМ СССР по репатриации.

Наряду с охраной определенных объектов ВВ НКВД конвоировали в СССР советских граждан, которые в годы войны сражались на стороне противника. В соответствии с директивой начальника Главного управления формирований Красной Армии от 14 января 1946 г. в советской зоне оккупации из числа первой партии принимаемой от союзников в лагеря ГСОВ группы бывших военнослужащих рядового и сержантского состава, служивших в немецкой армии, в специальных немецких формированиях «власовцев» и полицейских, были сформированы пять рабочих батальонов численностью по тысяче человек каждый. Всех их в железнодорожных вагонах с решетками на окнах под усиленным конвоем, вооруженным винтовками и пулеметами, направляли на станцию Владивосток.

В феврале 1947 года в советской зоне оккупации Германии внутренние войска были сокращены и состояли из следующих частей: 38-го краснознаменного ордена Суворова полка, 83-го стрелкового краснознаменного полка, 92-го стрелкового карпатского краснознаменного полка, 105-го стрелкового рижского краснознаменного полка и 157-го стрелкового краснознаменного ордена А.Невского полка^[221]. По данным командования ВВ МГБ в Германии за первые восемь месяцев 1947 года было задержано (по принятой в этих войсках классификации): агентов иностранных разведок — 36, диверсантов и террористов — 43, бандитов — 25, активистов нацистской партии — 81, изменников родины — 56, дезертиров — 23, грабителей и насильников — 23, незаконно хранивших оружие — 173, нарушивших границу зон — 878, нарушивших режим оккупации — 24, советских граждан, уклонявшихся от выезда в СССР, — 4, нарушителей общественного порядка — 187, лиц без документов — 2.368 человек. Итого — 3.927 человек. Одновременно за этот же период войсками было отконвоировано в СССР 98.938 немецких заключенных.

Задержанные, как правило, не подвергались судебному разбирательству. Но если были осуждены через военный трибунал, то судебные заседания в нарушение общепринятой практики проходили на русском языке, без участия защитников, и мера наказания обычно определялась на срок от 15 до 25 лет. Смертная казнь определялась в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР, принятым в январе 1950 года. Для временного содержания интернированных на территории зоны советские лагеря были созданы в следующих городах: Бауцене (июнь 1945 г. — март 1950 г.), Бухенвальде (около г. Веймара) (август 1945 г. — февраль 1950 г.), форте Цинна у Торгау (сентябрь 1945-го — май 1946-го), Франкфурте-на-Одере (май 1945 г. — сентябрь 1947 г.), Мюльберге (сентябрь 1945 г. — ноябрь 1948 г.), Заксенхаузене (август 1945 г. — февраль 1950 г.) и до десяти лагерей в других городах.

В связи с сокращением внутренних войск МГБ, охранявших спецлагеря, в которых находились бывшие нацисты, военные преступники, уголовники, возникла проблема их дальнейшей охраны, поскольку количество заключенных не уменьшилось, а увеличилось. Так, например, командир 38-го стрелкового полка полковник Павлов 6 июня 1947 докладывал начальнику внутренних войск МГБ в Германии генерал-майору В.И. Кузнецову, что после расформирования некоторых спецлагерей, численность «спецконтингента» в действующих лагерях значительно возросла. В частности, в спецлагере № 1 (г. Мюльберг) вместо прежних шести тысяч заключенных стало 13.340, в лагере № 2 (Бухенвальд) — с 15 тысяч до 18 тысяч, в лагере 4 (г. Баутцен) — с пяти тысяч до — 6080, в лагере № 10 (г. Торгау) с тысячи — до 1900 человек. Командир полка жаловался, что его часть, насчитывающая 1232 чел., не в состоянии справиться с охраной многих лагерей, тюрем, отделений МГБ в провинциях и других объектов^[222].

Оценивая оперативную обстановку в советской зоне за первое полугодие 1947 года, командование ВВ МГБ в Германии считало, что «работа органов СВАГ создала благоприятные условия для укрепления демократических органов немецкого самоуправления, очистке органов и учреждений от фашистского элемента, усилило влияние СЕПГ — в провинциях она добилась серьезной победы на коммунальных выборах и закрепила блок антифашистских партий»^[223].

Приведенная командованием ВВ МГБ оценка своей собственной деятельности в Германии страдает, на наш взгляд, односторонностью. Данные о количестве задержанных немцев действительно внушительны. Но по ним трудно установить, сколько же из них по решению судов действительно являлись фашистскими террористами, диверсантами или агентами иностранных разведок. Практика работы этих органов в прошлом и в последующем свидетельствовала, что разница между этими величинами нередко была значительной.

Поэтому в сентябре-ноябре 1947 года руководители МГБ направили Сталину и Молотову несколько записок с предложением ускорить рассмотрение дел содержавшихся в лагерях и тюрьмах советской зоны оккупации немцев с тем, чтобы хронических больных и стариков, в отношении которых нет достаточных оснований для предания суду, вообще освободить. Конкретно было рекомендовано освободить не более 20 тысяч из 60.580 немцев, на которых нет данных о преступной деятельности, а также стариков, женщин с детьми, подростков, инвалидов и тяжело больных^[224].

Использование бывших нацистских концлагерей в Германии советскими спецслужбами вызывало у значительной части немецкого населения неприятные ассоциации. Критические статьи по этому же поводу появились и в прессе западных зон. Поэтому МИД СССР 26 июня 1947 года внес предложение запретить СВАГ использовать Бухенвальд и Заксенхаузен для содержания арестованных немцев. Однако замминистра внутренних дел СССР Серов с согласия замминистра иностранных дел СССР Вышинского отверг это предложение «из-за невозможности расселения содержащихся в них арестованных немцев по другим лагерям, строить же новые лагеря нецелесообразно»^{[225] [226]}.

Как явствует из справки заведующего 3-м Европейским отделом МИД, представленной Молотову 17 октября 1947 года, с начала оккупации и по 1 января 1947 года в местах заключения в советской зоне находились 14.820 человек, виновных в военных преступлениях, преступлениях против мира и человечности. Советские военные трибуналы привлекли к ответственности 14.240 человек, из них осуждено к смертной казни 138 человек, к другим мерам наказания — 13.960 человек и оправдано — 142 человека. В число осужденных не входили те лица, дела на которых были рассмотрены на местах совершения ими преступления.

Далее в справке отмечается, что кроме упомянутой категории преступников за указанный период было арестовано 59.965 членов СС, высших государственных чиновников, гестапо, СД, «корпуса политических руководителей», офицеров генштаба и некоторых других категорий. Количество арестованных по этим же категориям в советской зоне оккупации не очень отличается от других зон — в американской зоне было арестовано 51 тысяча, в британской — 34.500 и во французской — 10.923 человека.

Одновременно в справке указывалось, что американские оккупационные власти дали согласие на передачу Советскому Союзу 1.950 членов СД, СС, гестапо и других организаций, совершивших военные преступления на советской территории. Но реально была передана лишь их часть. Вместе с тем в западных зонах проживало «свыше тысячи предателей, советское гражданство которых союзники не признали», говорилось в справке^[227].

В первые годы «холодной войны» советские спецслужбы, в том числе и в Германии, переживали немалые трудности. С одной стороны, заметно активизировалась деятельность англо-американских спецслужб в Германии, с другой же стороны, наблюдалась неразбериха в организации некоторых советских разведопераций. Несколько опытных и хорошо информированных сотрудников бежали за границу или, как позже обнаружилось, еще раньше служили разведкам других стран.

В начале 1946 года Берия стал членом Политбюро и заместителем председателя СНК. На посту в НКВД Берию сменил бывший его заместитель С.Н. Круглов. Руководителем НКГБ оставался В.Н. Меркулов. В марте 1946 года НКГБ и НКВД были преобразованы из комиссариатов в министерства. Вскоре В.Н. Меркулова на посту главы МГБ сменил тоже «человек Берии» В.С. Абакумов. С апреля 1943 года он руководил военной контрразведкой «СМЕРШ», которая занималась не только ловлей немецких шпионов, но и «предателей и изменников родины» в рядах Вооруженных сил. В конце войны она также занималась «фильтрацией миллионов советских военнопленных, репатриацией и казнями солдат и офицеров, служивших в армии Власова. Одной из задач «СМЕРШа» до его формального закрытия в марте 1946 года, как и МГБ под руководством Абакумова, было, как отмечается в советской официальной истории деятельности чекистов в период войны, «помочь народам освобожденных стран установить и укрепить свободные местные формы правления».

Осенью 1947 года Управления внешней разведки МГБ и ГРУ были объединены в новую организацию внешней разведки — Комитет информации (КИ) во главе с министром иностранных дел В.М. Молотовым. Летом 1948 года после споров с Молотовым министру обороны Н.А. Булганину удалось вернуть сотрудников военной разведки из КИ в ГРУ.

Советские органы безопасности во главе с Берия вместе с группой офицеров штаба 1-го БФ принимали активное участие и в мероприятиях по обеспечению охраны участников Потсдамской конференции в июле-августе 1945 года. Как вспоминает бывший заместитель командующего 1-го БФ по тылу генерал-лейтенант Н.А.Антипенко, руководивший общей материально-бытовой подготовкой конференции, переписка между руководителями союзных держав о сроке и месте созыва конференции началась еще в конце мая 1945 года. Тогда же группа офицеров с участием представителя начальника тыла 1-го БФ полковника Г.Д. Косогляда объехала и осмотрела все окрестности Берлина и рекомендовала избрать местом конференции красивый дачный район Бабельсберг, находившийся рядом с Потсдамом. Здесь же был дворец бывшего германского кронпринца, где и предлагалось работать конференции. Маршал Жуков, а позднее и Сталин согласились с выбором.

С точки зрения безопасности была проверена вся прилегающая ко дворцу местность, особенно знаменитый парк Сан-Суси, отремонтированы, оборудованы и проверены все восемь дачных домиков для каждой делегации и 36 комнат самого дворца. Для ремонтных работ были привлечены немецкие инженеры, техники и рабочие. Их тщательно проверили. С целью обеспечения надежной охраны вся ближайшая территория была разбита на три кольца. Внешнее и среднее должна была охранять советская спецслужба. Внутреннее кольцо было разбито на три сектора, охрану которых несли представители соответствующих держав. Если на Ялтинской конференции все заботы и расходы нес только Советский Союз, то в Потсдаме питание и другие виды обслуживания, по предварительной договоренности, обеспечивала каждая делегация своими силами и ресурсами. Специальные представители США и Англии, наблюдавшие за ремонтом и мерами безопасности конференции, остались довольны.

Среди других видов чекистской деятельности группы генерала Сиднева в Берлине на протяжении нескольких лет после войны особо значимой стала «операция по расследованию обстоятельств самоубийства Гитлера». После того, как ее подробности стали достоянием общественности, операция приобрела зловеще-сенсационный характер.

История этого «расследования» такова. Как только ранним утром 1 мая 1945 года маршалу Жукову стало известно о самоубийстве Гитлера, последовавшем 30 апреля 1945 года в 15 часов 50 минут, он доложил Сталину. Выслушав доклад, Сталин ответил: «— Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?» Жуков ответил, что «труп Гитлера сожжен на костре».

Судя по воспоминаниям Жукова, он решил, что для Сталина вопрос о судьбе Гитлера был закрыт, так как дальнейшие подробности его не интересовали. Однако, это было ошибочное предположение. Сталин засомневался в достоверности сведений о самоубийстве Гитлера, высказав предположение о возможности убийства двойника Гитлера с целью прикрытия исчезновения самого фюрера. Даже доклад судебно-медицинской экспертизы, подтверждавший факт самоубийства фюрера, не поколебал сомнений Сталина. И тогда за дело взялись чекисты генерала Сиднева. Были арестованы старший камердинер фашистского диктатора Г. Линге, его личный адъютант Гюнше. Они были последними, кто видел и говорил с Гитлером. Их допросы работниками госбезопасности продолжались несколько лет в Берлине и в Москве с единственной целью: доказать, что правы не они — непосредственные свидетели обстоятельств самоубийства Гитлера — а Сталин, требовавший от чекистов подтверждения его предположения о судьбе диктатора.

Именно в таком, заранее заданном ключе, вели следствие советские чекисты, применяя при этом широкий диапазон только им известных приемов — от психологического шантажа до прямых угроз расстрела как военных преступников. Подследственным откровенно говорили на Лубянке, что от них требуются показания, подтверждающие версию о наличии у Гитлера двойника.

Год спустя после событий в бункере фюрера в мае 1946 года Линге из Бутырки привезли в Берлин, в еще сохранившийся тогда бункер под имперской канцелярией, чтобы он еще раз «вспомнил», отказался от своих прежних показаний и подтвердил версию следствия. Снова судебно-медицинская комиссия произвела эксгумацию трупов Гитлера и Евы Браун, которые теперь уже были перевезены из Берлина в г. Магдебург и зарыты во дворе отдела «СМЕРШа». Комиссия снова подтвердила показания Линге и других, но в своем заключении, тем не менее, указала, что она «не считает возможным сделать окончательные выводы по этому вопросу». Видимо, члены комиссии не забывали, что Сталин еще был жив.

Итак, круг в системе показаний замкнулся, но допросы продолжались. Когда истекал третий послевоенный год, руководители МГБ вдруг воспылали желанием выяснить и вопросы интимной жизни покойного фюрера Германии. Для Гюнше и Линге в Бутырской тюрьме были созданы все условия, чтобы они осветили эти вопросы. Свои воспоминания они писали до осени 1949 года в надежде, что вместе с сотнями тысяч других военнопленных их отпустят на родину. Но руководство МГБ не забыло упрямства Гюнше и Линге, и они, отправленные из тюрьмы в обычный лагерь для военнопленных, провели в СССР еще семь лет.

Такова история операции НКВД/МГБ по расследованию судьбы Гитлера, сохранившаяся для потомков во многотомном следственном деле и ставшая известной общественности благодаря публикациям Л. Безыменского и Э. Максимовой.

В связи с обострившейся после 1947 г. конфронтацией между бывшими союзниками заметно активизировалась деятельность англо-американских спецслужб в Германии. Заслугой советской контрразведки в это время было, в частности, то, что она с помощью советского разведчика, действовавшего в Англии, Джорджа Блейка вскрыла в Берлине туннель к линиям связи советского командования в Германии. Обстановка была так накалена, что советское руководство категорически потребовало от органов КГБ не пропустить опасности возникновения вооруженного конфликта.

Осуществляя деятельность по защите интересов советского государства в Германии, не все сотрудники советских спецслужб отличались не только политической культурой, но и моральной чистоплотностью. Как позднее было вскрыто, высшие руководители советских спецслужб в Германии нередко абсолютно бесконтрольно занимались грабежом и мародерством, то есть, совершали серьезные уголовные преступления. Так, арестованный в начале 1948 года бывший начальник оперативного сектора в Берлине генерал-майор Сиднев показал на допросе, что вступившие в город советские войска захватили большие «трофеи». В разных частях города были обнаружены хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей. Было также найдено несколько огромных хранилищ с дорогостоящими мехами, шубами, разными сортами тканей, белья и многим другим имуществом, особенно с бесчисленным множеством столовых приборов и сервизов. На все эти ценности обычно накладывали лапу чекисты, разворовывали их вместо того, чтобы организовать их охрану, учет и передачу в распоряжение советского государства.

Особенно активно грабежом занимался сам Сиднев. Позже на его квартире в Ленинграде были обнаружены сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора. В подвалах германского имперского банка были обнаружены огромные суммы денег и уникальные предметы, например, пять гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII–XVIII веков. Все они были прихвачены Сидневым и переправлены на его квартиру в Советский Союз. Сам генерал и некоторые его подчиненные целыми эшелонами отправляли в Советский Союз наворованную ценную мебель, музыкальные инструменты, киноустановки и другие вещи.

Такими же преступными делами занимались и руководители других оперативных секторов в советской зоне оккупации — генералы Г.А. Бежанов в Тюрингии и С.А. Клепов в Саксонии. В этих землях они чувствовали себя князьками, жили в роскоши в реквизированных дворцах, занимались различными уголовными махинациями, злоупотребляя своим служебным положением. Сиднев и его подручные грабили также имущество, принадлежавшее невинно арестованным ими немцам, что становилось известным населению и компрометировало советские оккупационные власти.

Но главным воротилой по части присвоения награбленного в Германии был сам руководитель советской службы безопасности в советской зоне генерал-полковник Серов. Как рассказал Сиднев, который был его правой рукой, самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя на квартиру Серова без досмотра на границе в огромном количестве меха, ковры, картины и другие ценности. С таким же грузом и автомашинами он отправлял вагоны.

Когда группа Сиднева обнаружила в подвалах имперского банка около ста мешков с 80 млн. немецких марок, именно Серов распорядился эти деньги в советский государственный банк не сдавать. Часть суммы он присвоил себе, другую использовал в качестве подарочного фонда для нужных ему лиц, а третью часть — для поощрения своих подчиненных. Когда в октябре 1946 года оперативная работа в Германии передавалась в ведение МГБ СССР и сюда был назначен новый уполномоченный, Серов, чтобы замести следы своих преступлений, приказал сжечь всю отчетность по делу о миллионах марок.

Если преимущественно с политическими преступлениями в советской зоне вели борьбу специальная служба НКВД (МВД) и комендатуры СВАГ, то уголовными преступлениями занимались немецкие органы — уголовная полиция, прокуратура и суд. Эта борьба была сопряжена с большими трудностями в связи с тем, что в первые послевоенные годы в зоне сложилась весьма напряженная криминогенная обстановка, о чем свидетельствуют следующие данные немецкой прокуратуры.

В 1946 году она зарегистрировала 434 247, в 1947 — 559 627 и в 1948 году — 472 198 преступлений. По видам преступлений это количество распределяется следующим образом.

Проанализировав эти данные, правовой отдел СВАГ пришел к следующим выводам.

1. К приведенным немецкой прокуратурой данным следует подходить критически, так как в число зарегистрированных преступлений были включены малозначительные дела и даже такие, которые не содержали состава преступления;

2. Тем не менее, эти данные дают примерную картину о характере преступлений и динамике преступности. Они свидетельствуют о том, что число преступлений в 1947 году превышает число преступлений в 1946 году и значительно снижается в 1948. Меньшее число преступлений в 1946 году объясняется не их отсутствием, а тем, что многие из них остались нераскрытыми из-за слабой работы немецкой полиции.

3. Сокращение числа преступлений в 1948 году объясняется значительным повышением материального уровня жизни населения и более эффективными мерами судебного воздействия, принятыми немецкими органами.

4. Наиболее характерным видом преступлений в течение всех трех лет были кражи. Причем, в 1945–1946 гг. это были кражи продовольственных товаров, мелкого домашнего скота, а также продкарточек. В 1948 году более характерными стали кражи с производства — электроарматуры, гвоздей, предметов хозяйственного обихода, а в зимнее время — кражи угля и других видов топлива.

5. По сравнению с 1946 годом заметно уменьшилось число случаев разбоя, убийств и грабежей. Убийства совершались в основном на бытовой почве, и они объяснялись моральной распущенностью, вызванной недавно закончившейся войной. Имели также место убийства, совершенные по политическим мотивам.

6. В отличие от других видов преступлений хозяйственные преступления не имели тенденции к сокращению. Правовой отдел СВАГ считал, что этот факт объясняется теми социально-экономическими переменами, которые вызвали появление более широких масштабов общественной собственности и соответственного законодательства об охране этой собственности.

В эти годы в зоне появились такие уголовно-хозяйственные деликты, которые ранее не были известны в Германии. Правовой отдел СВАГ считал, что причиной возникновения подобных краж была «подрывная деятельность англо-американского империализма», хотя никаких конкретных примеров, подтверждающих этот вывод, не приводится. Правовой отдел СВАГ также считал, что в 1948 году хозяйственные преступления, составлявшие всего 12 процентов к общему числу преступлений, тем не менее «приобрели наиболее опасный характер, и борьба с ними стала основной задачей немецких органов юстиции».

Правовой отдел СВАГ обратил внимание на увеличение числа поступлений в прокуратуру дел на нацистских и военных преступников, что, по его мнению, свидетельствовало о том, что немецкие следственные органы стали значительно активнее в розыске и наказании нацистских преступников.

Правовой отдел информировал Управление внутренних дел СВАГ о недостатках в работе уголовной полиции в деле розыска и задержания преступников, о большом количестве дел, в которых преступления имеют малозначительный характер и о том, что более 1/3 совершаемых преступлений оставались нераскрытыми.

Вмешательство правового отдела и Управления внутренних дел СВАГ содействовало улучшению работы полиции и немецких органов правосудия, что впоследствии положительно сказалось и на криминогенной обстановке в зоне.

Итак, дать однозначную оценку деятельности советских спецслужб в Германии практически невозможно. С одной стороны, и особенно это относится к первым месяцам оккупации, они вели успешные поиски активных нацистов и военных преступников, которые были преданы суду и понесли заслуженное наказание. Был также разоблачен ряд небольших подпольных групп, которые безуспешно пытались дестабилизировать обстановку в советской зоне оккупации. Все эти меры действительно соответствовали интересам советского народа и в целом встречали одобрение со стороны демократических сил самого немецкого народа.

Вместе с тем, органы НКВД/МГБ именно в оккупированной Германии являлись наиболее ярким олицетворением сталинского тоталитарного режима. Будучи в своих решениях совершенно независимым от СВАГ органом, его сотрудники злоупотребляли предоставленной им властью, грубо и бесцеремонно вторгались в идеологическую и политическую борьбу в зоне, становясь на позицию одной партии, что противоречило букве и духу Потсдамских решений.

Нарушения элементарных прав гражданина, допускавшиеся советскими спецслужбами в Германии, вызывали недовольство населения. Со временем оно превращалось в их неприятие, а затем и в открытую борьбу в защиту справедливости. Испытывая все эти несправедливости, чего, кстати, в западных зонах в таких формах и масштабах не наблюдалось, часть населения охватывало сомнение, действительно ли Красная Армия принесла немцам свободу или же заменила один тоталитарный строй другим. Следует признать, что те кризисные явления, которые наблюдались еще в оккупационный период истории Германии, являлись прямым следствием прежде всего деструктивной деятельности советских спецслужб.

Глава седьмая Великое переселение народов XX века

В войнах прошлого, особенно в зоне непосредственных военных действий, всегда приходилось какой-точасти гражданского населения добровольно или по распоряжению военных властей покидать насиженные места и становиться беженцами. В международном праве после первой мировой войны «беженцами» обозначались лица, покинувшие находившиеся под угрозой или уже занятые неприятелем территории, или были высланы с этих территорий по распоряжению военных или гражданских властей. В годы второй мировой войны появился еще термин «перемещенные лица», то есть лица, насильственно угнанные немецко-фашистскими оккупантами с занятых ими территорий, как правило, в Германию для принудительного труда.

В инструктивном письме по послевоенным вопросам, изданном верховным штабом экспедиционных сил союзников в ноябре 1944 года, дается следующее определение понятий «перемещенные лица» и «беженцы»: «Понятие — перемещенные (граждане, находящиеся вне национальных границ своей страны вследствие войны, которые желают, но не в состоянии без посторонней помощи возвратиться домой и найти пристанище). Они подлежат возвращению на вражескую или бывшую вражескую территорию. Беженцы. — гражданские лица, находящиеся вне национальных границ или вне своей страны, которые хотят возвратиться к своим домам, но нуждаются в помощи, чтобы сделать это. Они временно не имеют пристанища вследствие военных операций и находятся на каком-то расстоянии от своих домов по причинам, связанным с войной»^[228]. По данным, которыми располагали авторы инструктивного письма, в Норвегии, Дании, Нидерландах, Бельгии, Люксембурге и Франции, в американской и в английской зонах Германии в 1944 году находилось 5.604 тысячи перемещенных лиц, состоявших из 20 национальностей. В зоне ответственности советских властей в Германии и в Австрии оказались 4.398 тысяч перемещенных лиц^[229]. Обе эти категории граждан в международном праве обозначаются как «беженцы и перемещенные лица».

Между СССР, США и Великобританией 11 февраля 1945 года и между СССР и Францией 29 июня 1945 года были заключены соглашения, касавшиеся репатриации беженцев и перемещенных лиц, включая и военных, — граждан этих стран. Было оговорено, что они должны рассматриваться и содержаться не как военнопленные, а как свободные граждане союзных держав. Особые соглашения были также подписаны относительно беженцев и перемещенных лиц из граждан стран фашистского блока, и прежде всего Германии.

Как же возникла эта проблема и почему в годы второй мировой войны она приобрела исключительно массовый и насильственный характер?

Немецкие власти проводили бесчеловечные депортации миллионов граждан оккупированных стран. Их выселения сопровождались грабежом имущества, различными унизительными процедурами — избиениями, массовыми казнями, бесперспективностью дальнейшего существования. Это была одна из величайших трагедий ни в чем неповинных людей — детей, женщин, стариков, одна из форм преступного геноцида и человеконенавистничества.

Наиболее массовые депортации местного населения совершались на территории Польши. Из западных воеводств было выселено до 1 млн. поляков. Кроме организации «плановых» переселений поляков оккупанты поощряли так называемые дикие выселения, жертвами которых стали десятки тысяч человек, вынужденных бежать с аннексированных территорий в генерал-губернаторство. На их места прибыли около 285 тысяч этнических немцев, т. е. немцев, проживавших за пределами Германии, среди них 120 тысяч советских граждан немецкой национальности, проживавших на юге Украины. Из районов Германии, подвергавшихся бомбардировкам союзной авиацией, было переселено 192 тысячи в Верхнюю Силезию и 50 тысяч в Польское Поморье. Одной из преступных акций гитлеровских оккупантов на территории Польши было массовое выселение поляков с плодородных земель Люблинщины. В целом оккупанты заставили около 2.500 тысяч поляков покинуть родные места, бросить свой очаг и имущество и превратиться в резерв рабочей силы для Германии.

Широкие размеры приняла депортация нацистами населения в Чехословакии. Кроме выселения в протекторат Чехию и Моравию около 90 тысяч чехов из Судетской области в 1938 году, уже в ходе войны из этой же области, а также Словакии и Закарпатской Украины в протекторат было эвакуировано около 450 тысяч чехов и словаков. Аналогичная картина наблюдалась в Югославии, Франции, Бельгии. Многие из граждан этих стран оказались и на территории Германии. Это массовое переселение оставило глубокий след в жизни целого поколения и на Нюрнбергском процессе было осуждено как преступление против человечества.

Такова была ужасная ситуация с переселением миллионов людей, совершенным фашистскими преступниками. Восстановить, по возможности справедливость в отношении этих жертв войны — таков был прямой долг победителей, выполнить который необходимо было срочно и желательно с минимальными жертвами. Это была нелегкая политическая и гуманитарная задача.

Имелась еще одна большая категория граждан, которая осложняла ситуацию в Германии и нуждалась в срочном урегулировании своего статуса со стороны союзных оккупационных властей. В период войны, спасаясь от бомбардировок или при эвакуации перед наступающими союзными войсками, большое количество (свыше 4,5 млн. человек) немцев и граждан других стран покидали места своего постоянного места жительства и переезжали в другие, тыловые районы Германии, которые впоследствии оказались в разных оккупационных зонах. Поэтому прием и обеспечение обмена этих беженцев также легли на плечи союзных властей.

Прежде всего необходимо напомнить, что эти переселения Нюрнбергский процесс квалифицировал как одно из преступлений фашизма перед человечеством. Они совершались как в пределах оккупированных стран, так и в международном масштабе. По данным президента Международного Комитета Красного Креста П. Рюггера, число лиц, потерявших в годы войны и в первый послевоенный период родину и имущество, составило во всем мире около 60 млн. человек, из них почти одна четверть всех беженцев, то есть 15,5 млн. человек, находилось в Европе.

Мотивы таких массовых переселений были разнообразными. Так, широкое распространение в ряде оккупированных стран приобрели выселения местных жителей из районов, где располагались или предполагалось строительство аэродромов, полигонов, стартовых площадок для запуска ракет Фау-1 и Фау-2 и других военных объектов; из прибрежной полосы; из районов расположения воинских частей, крупных командных пунктов и узлов связи. Как правило, масштабы таких переселений были сравнительно ограничены и в пространственном отношении не выходили за пределы близлежащих районов.

В Польше, Югославии и Советском Союзе фашистские каратели изгоняли жителей из населенных пунктов, расположенных вблизи зон действия партизан. На оккупированной территории СССР, кроме того, военные власти противника при отсутствии активных действий сторон широко практиковали выселение мирных жителей из прифронтовой полосы, имевшей глубину, как правило, несколько десятков километров. Это касалось многих сотен тысяч человек, имея в виду, что протяженность фронта от Баренцева моря до Главного Кавказского хребта составляла 4,5 тысяч километров.

Но наиболее типичными для переселенческой политики гитлеровцев было массовое и, как правило, насильственное выселение людей по расистско-политическим мотивам. Первыми испытали на себе последствия этой политики этнические немцы, то есть немцы, проживавшие за пределами Германии и не являвшиеся ее гражданами. По завышенным данным фашистской статистики, их насчитывалось до 10 млн. человек, не считая Чехословакии и Австрии, которые были захвачены Германией до войны. Наиболее многочисленные колонии немцев находились в Польше, Италии, Румынии, Венгрии, Югославии и в Советском Союзе. Всех их предусматривалось переселить непосредственно в Германию или в аннексированные районы Польши.

Со всеми странами Восточной Европы, откуда подлежали переселению проживавшие недавно там этнические немцы, соответствующие соглашения были заключены в срочном порядке еще до начала агрессии против Советского Союза: с Эстонией — 15 октября 1939 года, с Литвой — 21 октября 1939 года, с СССР — 3 ноября 1939 года, с СССР (второе соглашение) — 5 сентября 1940 года, с Румынией — 22 октября 1940 года, с СССР (третье соглашение) — 10 января 1941 года с так называемым «Независимым государством Хорватией» (НГХ) подобное соглашение было подписано 6 октября 194 2 года. На основе этих документов 360 тысяч этнических немцев из указанных стран (кроме НГХ) было переселено уже к весне 1941 года. Формально переселение происходило добровольно, но фактически этнических немцев принуждали к выезду в Германию, угрожая в противном случае всевозможными репрессиями.

Всего же, по данным немецких авторов, за период 1939 по 1942 год было переселено в Германию или на аннексированные территории Западной Польши 490 640 немцев, из них по странам: из Эстонии — 12 868, Латвии — 48 641, Волыни — 64 554, Галиции (Западная Украина и юго-восточная часть Польши) — 55 440, района Нарева — 8 053, районов Хелма и Люблина — 32 000, Бессарабии — 93 548, Северной Буковины — 42 441, Южной Буковины — 52 107, Добруджи — 13 988, Литвы — 50 000, а также вторично из Эстонии и Латвии — 17 000 человек.

В официальном издании Федерального министерства изгнанных лиц ФРГ о движении немецкого населения в годы войны, особенно проживавшего в районах восточнее рек Одер и Нейсе, приводятся следующие обобщающие сведения.

В течение войны, прежде всего до 1943 г., миллионы немцев из так называемых восточных областей были мобилизованы в вермахт. О количестве тех немцев, которые в войну переселились за пределы Германии в границах 1937 года, дает представление перепись населения Западной Германии в 1950 году. Здесь в это время проживало 868 тысяч немцев, которые в ходе войны переселились из Германии в присоединенные области на Востоке. Однако большинство из этих изгнанных проживали там и до сентября 1939 года.

Усиливавшаяся в 194 3 году воздушная война союзников против Германии еще больше усугубляла перемещение населения на восток Германии, а около 500 тысяч пали жертвой бомбардировок. Всего к концу войны из-за бомбардировок было эвакуировано около 10 млн. преимущественно городских жителей.

Даже в 1949 году лишь половина из 800 тысяч немецких переселенцев осела в присоединенных восточных областях. Другая половина находилась в переселенческих лагерях на территории Германии. Масштабы эвакуации немецкого населения из крупных городов восточных областей представлены в следующей таблице.

К концу 194 4 года из-за бомбардировок из Берлина эвакуировались в провинцию Бранденбург, в Восточную Пруссию, Силезию и Западную Польшу (Варталанд) 1,5 млн. человек и в городе оставалось 2 83 7 тысяч человек против 4.339 тысяч, проживавших здесь в мае 1939 года^[230]. В эти же области были переселены немцы, выехавшие из Волыни, Бессарабии и других районов.

Вторая волна насильственного переселения многих сотен тысяч немцев, проживавших в других странах, прошла в ходе отступления вермахта с оккупированных территорий. Так были выселены многие тысячи советских граждан немецкой национальности, проживавшие в районах Северного Кавказа, на юге Украины, на Волыни, в Ленинградской области, в республиках советской Прибалтики. Некоторые из них бежали сами, опасаясь наказания за содеянные злодеяния. Большие массы немцев были эвакуированы также из генерал-губернаторства Польши, Словакии, Румынии, Венгрии, Югославии, Эльзаса и Лотарингии и некоторых других стран и территорий.

Наконец, третья волна переселений охватила не только тех этнических немцев, которые уже были переселены в Восточную Пруссию и на аннексированные территории Польши, но и миллионы проживавших здесь имперских немцев. Фашистские власти путем запугивания и террора заставляли их лишь в последние минуты покидать насиженные места и в суровых условиях зимы 1944–1945 гг. уходить на запад, в Германию. Многие из них не выдерживали неимоверных страданий, голода и холода, но приказ Гитлера на этот счет был жесток, и местные гауляйтеры выполняли его, не считаясь с жертвами населения. Так, на запад ушло около 8 млн. немцев с восточных территорий Германии в границах 1937 года.

Министерство по делам изгнанных ФРГ признавало, что эвакуация из Восточной Пруссии в январе 1945 года происходила неорганизованно, имелось много обмороженных, случаев самоубийства. 30 января 1945 года на теплоходе «Вильгельм Густловр» на рейде порта Данциг погибло пять тысяч беженцев. Спровоцированное гитлеровцами бегство немецкого населения на запад, по справедливому определению немецкого историка Г.А. Якобсена, явилось самой трагической главой в германской истории. Для многих миллионов немцев переселение означало разрушение сложившихся жизненных устоев, потерю материальных благ, которые они создали усердием и трудолюбием или которыми они пользовались благодаря своему политическому и экономическому весу. А для многих это была потеря родины, где они родились и выросли.

В целом, в конце войны в немецких областях восточнее Одера-Нейсе (в границах 1937 г.), проживало 9,75 млн. немецких граждан. Кроме них в Данциге, Мемеле и в Польше проживали еще 2,14 млн. немцев. Это означало, что трагедию новых переселений уже в послевоенное время испытали на себе свыше 11 млн. человек. Кроме них следует учесть и те 1,5 млн. солдат, мобилизованных в вермахт из восточных областей, которые по возвращению с фронта также стали беженцами.

В ходе наступления советских войск из приграничных районов Восточной Пруссии в октябре 1944 года бежало свыше 600 тысяч жителей, то есть 25 процентов из общего количества. Они были эвакуированы в Саксонию, Тюрингию и Померанию. Таким образом, из 2 млн. 346 тысяч жителей Восточной Пруссии, проживавших здесь в марте 1944 года, к концу года оставалось 1 млн. 754 тысячи человек. Если еще учесть, что почти 500 тысяч человек было эвакуировано непосредственно накануне вступления советских войск в Восточную Пруссию в январе 1945 года, то во власти Красной Армии, по данным министерства по делам изгнанных ФРГ, оказалось около 100 тысяч немцев^[231].

Анализируя приведенные выше данные, министерство считало, что из десяти млн. немцев, оставивших свое место жительства на Востоке, пять млн. были эвакуированы организованно немецкими властями, и эта акция является внутренним делом Германии. Однако остальные пять млн. немцев, проживавших вне пределов Германии 1937 года, были насильно изгнаны^[232].

Именно эти этнические немцы составили наиболее крупный контингент перемещаемых по решению Потсдамской конференции немцев, проживавших в немецких районах восточнее Одера и Западной Нейсе, в Польше, Чехословакии, Венгрии, Югославии и некоторых других странах. Немцы жили в этих странах с давних времен и не очень интегрировались в окружающую среду. Они всегда были верны своим обычаям и поддерживали тесные связи с родиной предков — Германией. И ничего зазорного в этом благородном деле не было до тех пор, пока шовинистически-реакционные силы, особенно нацизм, не предпринял попытки использовать этих людей в своих агрессивных политических целях как «пятую колонну».

На заседании Контрольного совета 20 ноября 1945 года был утвержден план перемещения этнических немцев из других стран. Но они практически явочным порядком до принятия плана стали выселяться с территории этих стран. В плане Контрольного совета предусматривалось, что немцы, выселяемые из Польши, принимаются советской зоной, а из Чехословакии, Австрии и Венгрии, распределяются по западным зонам. Предварительное распределение выселяемых немцев по зонам ориентировочно выглядело следующим образом: а) в советскую зону из Польши — два млн. человек, из Чехословакии — 750 тыс. человек; в британскую зону из Польши — 1500 тысяч человек; в американскую зону из Чехословакии — 1750 тысяч человек и во французскую зону из Австрии — 150 тысяч человек.

Однако реально уже к концу 1945 года на территорию советской зоны Германии были выселены из Польши и Чехословакии почти 2,5 млн. немцев, что составило свыше 17 процентов от численности всего населения зоны. В последующие годы численность переселенцев и беженцев в зоне стремительно росла и в октябре 1946 года уже составляла около 22 процентов, в октябре 1947 — около 24 процентов, в декабре 1948 — более 24 процентов, а к марту 1949 года она достигла 25 процентов от численности местного населения, то есть, 4 млн. 442 тысячи человек.

С целью упорядочения приема, учета и обустройства беженцев приказом СВАГ от 14 сентября 1945 года было создано Немецкое центральное управление по вопросам переселенцев. Соответствующие отделы были созданы и в земельных органах. Большинство переселенцев и беженцев на своей новой родине было занято в промышленности и в сфере услуг (34 процента), в сельском хозяйстве (29,5 процентов) и в общественной жизни (18,2 процента). К началу 1950 года из числа крестьян, получивших землю по реформе, свыше 40 процентов составляли «новые граждане». Так в соответствии с инструкцией центрального управления по вопросам переселенцев от 2 октября 1945 года стали именоваться прежние «беженцы».

Как следовало из официального заявления Молотова, сославшегося на доклад Контрольного совета Совету министров иностранных дел, за время до 1 января 1947 года из Польши было переселено 5.678.936 немцев, не считая тех, кто переселялся стихийно. Судя по данным польского правительства, заявил Молотов, на западных землях теперь находится около 5 млн. поляков и только 400 тысяч немцев.

Сведения о ходе выполнения плана Контрольного совета о переселении немцев по состоянию на 1 октября 1947 года (данные советской делегации в директорате Контрольного совета) приводятся в следующей таблице^[233].

Поскольку перемещение и устройство огромных масс немецкого населения были сопряжены с большими финансовыми расходами, предоставлением жилья и работы, оккупационные и местные власти принимали переселенцев без воодушевления. Но эта неимоверно сложная проблема на протяжении нескольких следующих лет все же общими усилиями властей союзных держав и немецких органов была решена, и переселенцы смогли адаптироваться к новым условиям жизни.

В течение мая и в начале июня 1945 года из советской зоны оккупации в области восточнее Одера вернулось до 400 тысяч беженцев. Но позднее польские власти не только установили запрет на возвращение беженцев, но и изгнали практически всех немцев. Так, по данным министерства, послевоенное изгнание немцев из восточных районов осуществлялось следующими этапами.

Накануне Потсдамской конференции в июне-июле 1945 года из Восточного Бранденбурга, Восточной Померании и Нижней Силезии было выселено 250.000 человек.

Летом и осенью 1945 года из восточных областей, кроме советской части бывшей Восточной Пруссии — 400 тысяч человек.

В 1946 году — из Силезии, Восточной Померании и польской части бывшей Восточной Пруссии — 2 млн. человек.

В 1947 году — из всех польских областей и из советской части бывшей Восточной Пруссии — 500 тысяч человек.

В 1948 году — из советской части бывшей Восточной Пруссии — 150 тысяч человек.

В 1949 году — из советской части бывшей Восточной Пруссии и Польши — 150 тысяч человек.

В течение 1950–1951 гг. было дополнительно выселено еще 50 тыс. человек. Итого, за пять первых послевоенных лет из восточных районов Германии было выселено 3.500 тыс. немцев^[234].

Движение немцев, проживавших в восточных районах в конце 1944 и к лету 1945 года, представлено в следующей таблице^[235].

В упоминавшейся выше книге министерства по делам беженцев ФРГ приводятся также следующие данные о человеческих жертвах в восточных районах в ходе и вследствие выселений в 1939–1950 гг.

Авторы считают, что если из 2.167 тысяч погибших исключить умерших в советском плену и погибших в боях солдат (500 тыс.), жертвы воздушных бомбардировок (50 тыс.), то чистые потери во время изгнания составят 1,6 млн. человек, то есть 15,8 процентов от всего населения этих районов в конце войны^[236].

Документы и свидетельства очевидцев подтверждают, что переселение часто сопровождалось бесчинствами со стороны многих жителей и властей, откуда немцы обязаны были выехать, особенно Польши и Чехословакии.

Немцы проживали в Польше преимущественно в Гданьском, Приморском, Познаньском и Силезском воеводствах. Когда началось их переселение в Германию, польские власти сняли с себя всякую заботу об их снабжении и медицинском обслуживании. Этими вопросами занимались советские военные коменданты. Немцы должны были следовать до р. Одер пешком и могли брать лишь 20 кг клади. Разные авантюристические бандитские группы грабили и терроризировали их в пути. Я был сам свидетелем тому, как группы немцев-выселенцев прижимались к колоннам советских войск, следовавших в Германию, прося у них защиты. Нередко реакционные элементы из польской полиции арестовывали возвращавшихся из концлагерей немецких коммунистов, обвиняя их в «коммунистической пропаганде».

Начальник ГлавПУ Красной Армии генерал И.В. Шикин докладывал Сталину 3 октября 1945 года о трудном положении, в котором оказались этнические немцы на территории Польши. Так, в городе Вроцлав польские власти выдавали хлеб лишь немногим из проживавших там 200 тысяч немцев. Нередко власти, писал далее Шикин, сами были организаторами грабежа немецкого населения. Немцам предоставлялось на сборы только полчаса времени. Была запрещена деятельность немецких антифашистских организаций. Подвергались аресту немецкие коммунисты, причем зачастую им ставилось в вину сотрудничество с советскими органами. Польские власти возражали против того, чтобы советские органы вели какую-либо работу среди немцев, требовали закрыть советскую газету на немецком языке. Как сообщил один немецкий шахтер, польские власти разрешили немцам собирать урожай на заминированных полях. Немцы обезвредили 12 тысяч мин и собрали для себя пять тысяч центнеров хлеба. Но явилась польская милиция и реквизировала зерно.

При выселении немцев из Чехословакии также наблюдались случаи жестокого обращения с ними. Обычно вечером чехословацкие войска оцепляли определенный район и после проверки документов собирали всех немцев на сборные пункты. Разрешалось брать лишь личные вещи весом до 50 кг, золото (кроме подвенечных колец) и другие ценные вещи изымались. Немцы могли брать только по 200 немецких марок на человека. Нередки были случаи избиения немцев.

Немцы жаловались советским военным комендантам, находившимся в Судетской области, но их вмешательство вызывало протесты местных властей. После убийства чехословацкого часового в городе Усти местный начальник гарнизона подполковник чехословацкой армии Лоба арестовал 53 немца и приказал расстрелять каждого десятого, пока не будет найден виновник. Когда советский комендант майор Шилов упрекнул его в несправедливости этого решения и предложил провести расследование, Лоба ответил: «Вы нам не мешайте расправляться с немцами». Советские военнослужащие нередко становились на сторону немцев, что вызывало недовольство польских и чешских властей. Поэтому начальник штаба советских оккупационных войск в Германии генерал-полковник Л.А. Малинин от имени маршала Жукова 26 июня 1945 года вынужден был распорядиться, чтобы советские военнослужащие не вмешивались и не чинили никаких препятствий действиям польских и чехословацких властей.

Перемещение миллионов людей в послевоенный период в Европе, стало вторым в ее истории «великим переселением народов». В ходе его больше всего пострадали немцы. Но в отличие от средневекового переселения, вторым управляла СВАГ в сотрудничестве с западными оккупационными властями и немецкими органами самоуправления. Эту огромную работу советскому командованию надо было осуществлять одновременно с мерами по демобилизации сотен тысяч солдат и офицеров старших возрастов Действующей Красной Армии и другими не менее сложными мероприятиями.

После этой трагедии миллионов мирных граждан прошли десятилетия. Старшее поколение уже покинуло этот мир, а молодое успело адаптироваться к условиям своей новой родины. Но дискуссия о правомерности этих переселений продолжается и поныне. Наиболее радикальной позиции в этом вопросе придерживался министр западногерманского правительства по делам беженцев в первые послевоенные годы К. Лукашек. Он считал, что выселение немцев из других стран как «уникальная в мировой истории неправовая акция» стала более преступной, чем вина немцев во второй мировой войне.

Разумеется, нельзя не сочувствовать этим людям (хотя миллионы борцов отдали свои жизни в борьбе с фашизмом). Но всегда нужно помнить, что многих из этнических немцев, проживавших в других странах, нацистам удалось превратить в свою «пятую колонну», причинившую немало зла народам, среди которых они жили. И по требованию этих народов союзники вынуждены были принять это исключительное решение.

В ряде статей, опубликованных в ФРГ, и поныне утверждается, что со времени вступления союзных войск на территорию Германии осенью 1944 года война со стороны Германии будто бы приобрела «оборонительный» характер, ибо перед немецкими солдатами стояла тогда задача «воспрепятствовать разгулу мести Красной Армии» и «уберечь немецкое население от надругательства озлобленных советских солдат». Если верить авторам, то именно этими соображениями и руководствовались местные нацистские власти и войска вермахта, действовавшие в восточных районах Германии против наступавших советских войск. Но выше уже упоминалось, что подтверждают и другие немецкие авторы, что в восточных районах Германии гражданского населения погибло больше не вследствие боевых действий и действительно имевших место эксцессов со стороны советских солдат, а в результате преступных приказов местных гауляйтеров. Немало немцев погибло от рук эсэсовцев, так как они отказывались эвакуироваться, а тем более за вывешивание белых флагов при подходе советских войск.

В цитированной выше публикации министерства по делам беженцев приводятся также данные о депортации немецкого населения, которую осуществляли советские власти в районах восточнее Одера и Нейсе. С конца января по конец февраля 1945 года в Советский Союз было депортировано 318 000 человек. В книге не приводятся данные о депортациях в полосе 1-го Украинского фронта.

Авторы публикации дают следующую оценку этой акции советских властей: «В отличие от случаев убийств или других актов насилия, и эксцессов, которые в значительной мере являются следствием действия отдельных советских солдат и офицеров, насильственная депортация мирного населения из районов Одера и Нейсе свидетельствует о систематической акции, которая была запланирована советским руководством и осуществлялась военным командованием на всех трех фронтах, действовавших восточнее Одера и Нейсе»^[237]. Так случилось в эти ужасные годы, что нацистская верхушка посеяла ветер, а народам, в том числе и немцам, пришлось пожинать бурю.

В те трудные первые послевоенные годы органом СВАГ пришлось уделять большое внимание репатриации освобождаемых советских военнопленных, «восточных рабочих» и граждан других стран, угнанных на работу в Германию, а также возвращению на родину военнопленных союзных и вражеских армий. К концу войны на территории Германии и Австрии насчитывалось около 14 млн. союзных военнопленных и насильно угнанных мирных граждан из многих стран, в том числе свыше 6 млн. человек из Советского Союза, из них 4.978 тысяч были «восточными рабочими»^[238].

Проблема военнопленных во всех войнах прошлого была сложной и касалась судеб миллионов солдат и офицеров. Достаточно напомнить такие цифры: если во время франко-прусской войны 1870–1871 гг. с обеих сторон находилось в плену 400 тысяч человек, а в первую мировую войну — 8.400 тысяч человек, то за годы второй мировой войны воевавшие стороны взяли в плен, по некоторым данным, около 35 млн. солдат и офицеров противника^[239].

Международное право серьезно занималось проблемой военнопленных. Гаагская конвенция 1899 г. гласила: «Исключительной целью военного плена является воспрепятствование дальнейшему участию пленных в войне… Хотя военнопленные теряют свою свободу, но не теряют своих прав. Другими словами, военный плен не есть более акт милосердия со стороны победителя — это право обезоруженного». А в приложении к Конвенции 1907 года о законах и обычаях сухопутной войны говорилось: «Военнопленные находятся во власти неприятельского правительства, а не отдельных лиц или отрядов, взявших их в плен»^[240].

Что касается советских военнопленных, то они составляли самую многочисленную категорию солдат и офицеров воевавших армий, оказавшихся в плену противника. По данным германского верховного командования, с 22 июня 1941 года по февраль 1945 года в немецком плену пребывало 5 734 528 советских солдат и офицеров^[241]. Из них во «вспомогательных частях» вермахта и «восточных войсках» служили, по немецким данным, более миллиона человек^[242].

Таковы внушительные данные о количестве советских военнопленных, выведенные немецкими исследователями из сводок германского верховного командования. Однако не все из этих данных заслуживают доверия — некоторые данные превышают общую численность советских войск, участвовавших в той или иной операции (например, в Киевской 1941 г.). В другие данные включались не только военнопленные, но и молодые гражданские лица, отступавшие вместе с войсками, и взятые в плен. А в некоторых находившихся в блокаде и затем занятых городах в списки военнопленных включалось, по существу, все гражданское население (например, Севастополь)^[243].

На допросе в 1945 году бывший начальник отдела военнопленных Данцигского военного округа генерал К. Остеррайх показал, что в подчиненных ему лагерях на Украине одновременно с военнопленными содержались до 20 тысяч гражданских заложников из ряда районов Украины, охваченных партизанским движением^[244].

Каково же было действительное количество советских воинов, оказавшихся во вражеском плену? В докладной записке «О потерях личного состава Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», разработанной специальной комиссией под руководством генерала М.А. Гареева и опубликованной в 1992 году, эти данные таковы: из общих безвозвратных потерь Красной Армии, пограничных и внутренних войск НКВД в 1941–1945 гг., составляющих 11 440 100 человек, пропало без вести и попало в плен — 4 559 000 человек. Из этого количества после освобождения вновь было призвано в армию 939 700 человек, 1.836 тысяч человек вернулись из плена после окончания войны, а 673 000 человек (по немецким данным) погибли в плену. Таким образом, достоверные данные имеются о 3 448 500 военнопленных и неизвестна судьба 1 110 500 военнослужащих. Из приведенных и других данных комиссия сделала вывод, что в немецком плену было примерно 4 млн. советских военнослужащих^[245].

Репатриация огромного количества освобожденных из плена советских солдат и офицеров оказалась для советского командования всех степеней новой и необычной, хотя и ожидаемой задачей. В январе-марте 1945 года на главном стратегическом направлении действий советских войск — на территории западных районов Польши, репатриация проходила стихийно. Советские военные власти не были еще подготовлены к решению этой масштабной и сложной задачи. Достаточно сказать, что соответствующая директива Генерального штаба была подписана только в конце января 1945 года, а командованию 1-го Белорусского фронта она поступила только 2 февраля 1945 года, когда войска уже форсировали р. Одер и освобождали многие лагеря на территории Западной Польши. Директива начальника тыла этого фронта была получена в войсках в конце февраля. Таким образом, лишь в марте 1945 года началась планомерная работа по организации репатриации, создавались лагеря репатриантов, сортировочно-пропускные пункты (СПП) и комендатуры. В армиях создавались свои сборные пункты. Этими мерами было несколько приостановлено стихийное движение десятков тысяч обездоленных людей на восток.

С выходом войск фронта на реку Эльбу перед органами по репатриации встала новая задача — прием советских граждан, освобожденных западными союзниками, и передача военным властям союзников их освобожденных граждан. Соответствующий приказ военного совета 1-го Белорусского фронта был подписан 1 2 мая 1945 года. К этому времени между Одером и Эльбой было собрано и зарегистрировано около 200 тысяч бывших военнопленных и гражданских лиц.

Если за период с января по март 1945 года было собрано 83.536 советских граждан и 13.304 иностранцев, предназначенных для репатриации, то в ходе апрельского наступления к Эльбе было учтено 217 604 советских гражданина.

Вспоминаю, как первые дни и недели после войны во время служебных поездок по Восточной Германии я видел тысячи американских «Студобеккеров», доставлявших моих соотечественников в нашу зону. Через некоторое время эти машины возвращались на запад с освобожденными гражданами почти всех стран Европы. Кроме того от зональной границы на восток двигались колонны десятков тысяч мужчин, женщин и даже детей, со слезами на глазах приветствуя встречавшихся им по пути советских солдат. Люди двигались преимущественно пешком, некоторые со своим тощим скарбом — на подводах и велосипедах. Все торопились на Родину. Как она их встретит, никто не знал. Эти несчастные люди спрашивали нас, неужели Родина поступит с ними так, как твердила пропаганда нацистов и отдельные союзные офицеры?

Но до Родины им было еще далеко, впереди их ждали переселенческие лагеря, бесчисленные допросы офицеров безопасности, угрозы, унижения и оскорбления.

На 1 августа 1945 года в советской оккупационной зоне уже насчитывалось 86 лагерей, 18 комендатур, сортировочно-пересыльных пунктов и 6 приемно-передаточных пунктов, в которых ожидали репатриации 615 тысяч советских граждан и 112 тысяч иностранцев. В соответствии с постановлением военного совета ГСОВГ около 300 тысяч человек из них использовались на демонтаже предприятий, на полевых работах и в подсобных хозяйствах воинских частей, а более 10 тысяч работали в качестве вольнонаемных в войсках^[246].

В первые недели и даже месяцы после освобождения советские репатрианты испытывали большие лишения, вызванные объективными причинами или нераспорядительностью органов по репатриации. Отдел репатриации фронта и несколько групп, прибывших из Москвы от Уполномоченного СНК по делам репатриации не могли справиться с этой работой. Ведь к 6 июня в советской зоне уже было сосредоточено более миллиона советских репатриантов. В справке Уполномоченного по репатриации признавалось, что «отсутствие хотя бы элементарно оборудованных лагерей для приема этих людей создавало большие трудности в деле обеспечения этих людей и вызывало законное недовольство со стороны возвращающихся на Родину советских и иностранных граждан. Были нередки случаи, когда люди в дождливую погоду вынуждены были находиться под открытым небом или ютиться на чердаках; не получали горячей пищи по несколько дней и даже хлеба; не получали своевременно медицинской помощи. Как правило, в лагерях одновременно находилось по 8-10 тысяч, а в отдельных лагерях по 25–30 тысяч человек». Из-за отсутствия транспорта репатрианты вынуждены были жить в таких условиях по два и более месяцев.

Большинство из назначенных на службу в систему репатриации около 8 тысяч строевых офицеров и политработников относились к этой работе безразлично и без желания, не имели никакого опыта. Некоторые из них огульно обвиняли всех репатриантов в измене Родине, запугивали их тяжкими наказаниями, изымали ценные вещи, пьянствовали, принуждали женщин к сожительству. Все это угнетало и подавляло репатриантов. Имелось несколько случаев побегов из лагерей и самоубийств, особенно из среды военнопленных. Лишь за сентябрь 1945 г. по всем лагерям зоны отмечалось 28 самоубийств. В оставленных записках они осознавали свою реальную или мнимую вину перед Родиной в тяжкий для нее период.

Так, в лагере № 357 бывшая военнопленная фельдшер 686-го отдельного медсанбата 276 стрелковой дивизии Зовина Е.А., повесилась, оставив записку, адресованную своей подруге Новиковой М.П., проживавшей в с. Лошковна в Кировоградской области. В записке она писала: «Я не могу простить себе моего идиотского отношения к родине в такой тяжелый период, когда наша страна, только что закончив войну с проклятой Германией, воюет с Японией. Если я помру, то прошу похоронить меня одетой. Родным моим передайте привет и прошу не издеваться над ними, так как они преданы Советской власти и правительству. Девушки, другого исхода у меня нет кроме смерти, так как я опозорилась перед всеми медиками, поставила себя в виде нищей. Я поняла, что я сделала большую ошибку перед родиной, но исправить ее уже поздно. Собаке — собачья смерть». В служебном отчете работника по репатриации этот случай комментируется так: «В чем ее вина перед Родиной — выяснить не удалось. Но несомненно, что это явилось результатом нечуткого отношения к ней работников лагеря».

В знак протеста против произвола и угроз расправой на родине отдельных работников проверочно-фильтрационных комиссий и «СМЕРШ», а также из-за недовольства господствующим в СССР сталинским режимом некоторая часть репатриантов отказывалась возвращаться домой. Так, Полевая А.М. из лагеря N 218 говорила: «Я не жалею, что побывала в Германии. Здесь я приобрела одежду, часы и увидела западно-европейскую культуру, которую в России не увидишь. Я бы с большим удовольствием осталась жить в Германии». О зверствах немцев она отмечала, что «они убивали тех, кто боролся против них. Я им ничего такого не сделала и они меня не тронули». Репатриант лагеря № 211 Колодяжный Ф.Т., раскулаченный в свое время по ст.58 УК РСФСР, говорил: «На родину я никогда не поеду. Германия — это моя освободительница».

Особенно подавленное настроение отмечалось у репатриантов из Прибалтики и западных областей Украины. На вопрос офицера по репатриации простой малограмотной украинской девушке, почему она не хочет возвращаться домой, последовал такой ответ: «А чего я туда пойду, там нэма демократии». Но, что такое «демократия», ответить она затруднилась. Один украинский парень в беседе спросил офицера, знает ли он, кто такой Бандера. На ответ офицера, что Бандера — это бандит, помогавший немцам, а сейчас агитирует украинцев не возвращаться на родину, парень, подумав, ответил: «А може ж и ни?».

В первые недели после окончания войны многие репатрианты занялись бандитизмом и грабежами. Они считали своим правом мстить немцам за страдания в плену и на тяжелых работах. «Считалось обычным явлением, — отмечалось в отчете одного из работников по репатриации, — остановить немца, отобрать у него велосипед, часы или же зайти к нему в дом, взять личную одежду — это делали даже девушки».

Не в лучшем положении находились и иностранные репатрианты, собранные в лагерях № 211 и 226, и именовавшиеся «спецконтингентом». Вот что установила комиссия, проверявшая эти лагеря: «Только в начале 1946 г. обращено внимание и отменен тюремный режим в лагерях № 211 и 226. Там держали в закрытых камерах, находились в помещении тюрьмы, на прогулку 30 минут, запрещали разговаривать — после этого давали газеты, игры, худ. самодеятельность. После уменьшалось количество самоубийств и попыток к побегам. В последний период они получали из своих стран литературу, размещались обособленно. Каждая нация избирала свою администрацию, полицейских. Отношение вежливое, кормили по норме № 2, оставляли хорошие отзывы и благодарности».

По результатам проверки девяти лагерей для советских и зарубежных репатриантов Главнокомандующий ГСОВГ маршал Жуков подписал приказ № 011 от 19 июня 1945 г. В нем отмечались многочисленные случаи безобразного отношения к репатриантам со стороны ряда должностных лиц. Начальникам тыла 8-й гвардейской армии генерал-майору Похазникову и 33-й армии генерал-майору Плетнеру были вынесены выговоры. В новом приказе № 082 от 23 августа 1945 г. Жуков потребовал во всех армейских лагерях создать 30-суточный запас продовольствия, два раза в день репатриантам выдавать горячую пищу, создать отдельные детские кухни и обеспечить их молочными продуктами и белым хлебом.

К репатриируемым советским гражданам и прежде всего к военнопленным особый интерес, естественно, проявляли органы НКВД/МВД. По распоряжению генерал-полковника Серова для «фильтрации» советских граждан при каждом лагере создавались проверочно-фильтрационные команды (ПФК) численностью от 30 до 50 человек каждая. Особенно тщательно они проверяли и изымали из основной массы репатриантов бывших военнопленных, которые служили в национальных легионах и войсках РОА на стороне вермахта. Имея неограниченную и неконтролируемую власть над судьбами репатриантов, сотрудники контрразведки нередко входили в конфликт с военными комендантами лагерей. Часто реальные или надуманные сведения о массовых арестах в лагерях советской зоны доходили до советских репатриантов, находившихся в западных зонах, что также создавало немалые трудности в принятии ими решения вернуться на родину.

С капитуляцией Германии репатриация из области внутрифронтовой работы стала международно-политической проблемой. Нужны были такие международно-правовые акты, которые регулировали бы процесс репатриации и направляли ее в законное русло. Это было особенно важно в связи с тем, в частности, что десятки тысяч граждан разных стран, включая и СССР, сотрудничали с немецкими оккупантами, воевали на их стороне и совершали военные преступления, и поэтому, а также по другим причинам, добровольно возвращаться на родину не желали. Женщины с этой целью выходили замуж за немцев. Отдел репатриации СВАГв 1948 году по этому поводу писал: «Благодаря недооценке политического значения своевременного возвращения на Родину и слабого контроля за работой органов немецкого самоуправления со стороны отдельных комендантов городов, начиная с мая 1945 года по декабрь 1947 года, вступили в брак с немцами 67 советских женщин, которые сейчас имеют по 2–3 детей. Документы о вступлении в брак оформлены немецкими органами»^[247].

С образованием СВАГ в ее структуре было создано специальное Управление репатриации, которое совместно с армейскими органами по репатриации создавало на территории Восточной Германии все новые лагеря для приема репатриантов. Из-за наплыва огромных масс репатриантов и нехватки железнодорожных вагонов 23 июня 1945 года военный совет фронта принял решение физически здоровых граждан направлять пешком через Польшу до границы Советского Союза, что составляло 850–900 км. Однако после выхода нескольких колонн стала ясна невозможность решить проблему подобным путем. Поэтому с 3 июля 1945 года была организована перевозка репатриантов железнодорожным и автомобильным транспортом.

Основополагающим документом, которым должны были руководствоваться все органы, ведавшие репатриацией советских граждан, стала упомянутая выше директива «О порядке приема, материального обеспечения и перевозки бывших военнопленных и советских граждан», утвержденная 31 января 1945 года начальником тыла Красной Армии генералом армии А.В. Хрулевым и заместителем Уполномоченного СНК СССР генерал-лейтенантом К.Д. Голубевым. В ней, в частности, предлагалось в сборно-пересыльных пунктах советским гражданам выдавать продовольствие по норме № 4, а в пути следования по норме № 3. После проверки освобожденных советских граждан направлять: а) бывших военнослужащих (рядовых и сержантов), не вызывающих подозрения, в армейские и фронтовые части. Служивших в германской армии власовцев, полицейских и других — в спецлагеря по указанию НКВД для дальнейшей проверки; б) весь офицерский состав Красной Армии направлять в спецлагеря НКВД немедленно после регистрации; в) лиц призывного возраста вне подозрения — во фронтовые запасные части тыла, непризывного возраста и женщин, — как правило, в места постоянного жительства, запретив въезд в Москву, Ленинград и Киев; г) жители пограничных областей следовали в места их постоянного жительства только после прохождения проверочно-фильтрационных пунктов НКВД в этих областях^[248].

Общая картина поступления и движения советских репатриантов с 10 июля 1945 года по 30 июня 1948 представлена в следующей таблице^[249]:

Из них бывшие офицеры Красной Армии составляли 64 324 человек, сержанты и рядовые — 551 416 человек.

По данным управления Уполномоченного СМ СССР по делам репатриации на октябрь 1945 года было учтено оставшихся в живых 2 016 480 освобожденных советских военнопленных. Теперь нам известно, что к 1991 году в СССР проживало около 800 тысяч бывших военнопленных, а также около 2 миллионов бывших «восточных рабочих» ^[250].

Длительное время не менее сложной оставалась проблема военнопленных из армий Объединенных наций. К концу войны таких военнопленных в Германии было обнаружено 1 795 827 человек. Затем к январю 1947 года это число возросло до 2 262 332 человек (по официальным данным)^[251].

По вопросу способов и условий возвращения на родину союзных военнопленных Контрольный совет никакого совместного решения не принимал, поэтому власти каждой оккупирующей стороны решали эту проблему по-своему. Крупные контингенты союзных военнопленных пришлось репатриировать и органам СВАГ. После американской советская зона по количеству союзных военнопленных (более 650 400 человек) стояла на втором месте.

Важное экономическое и морально-политическое значение, а также сложный правовой характер имела проблема быстрейшей репатриации из союзных стран немецких военнопленных. За годы войны и вследствие капитуляции в странах антигитлеровской коалиции оказались миллионы немецких военнопленных. Что касается Советского Союза, то кроме плененных в предыдущие периоды войны с 1 по 8 мая 1945 года Красной Армией было взято в плен еще 634 950 человек, включая и 66 генералов вермахта^[252].

После подписания акта о капитуляции в Курляндии в плен сдались более 189 тысяч солдат и офицеров и 42 генерала, в районе устья Вислы, северо-восточнее Гдыни — около 75 тысяч немецких солдат и офицеров и 12 генералов. На севере Норвегии сложила оружие оперативная группа «Нарвик». На юго-западном участке советско-германского фронта немецко-фашистские войска отказались сложить оружие, и Дениц, по сути, согласился с такими решениями командующих групп армий «Центр» и «Австрия». В период с 9 по 17 мая 1945 года Красная Армия взяла в плен и приняла на основе акта о капитуляции 1 391 тысячу солдат и офицеров и 101 генерала. Всего же советскими войсками за период с 22 июня 1941 года по июнь 1945 было пленено или интернировано 2 661 232 немца, из них 2 389 560 человек были военнопленные и остальные 271 672 человека — интернированные. Из этого общего количества в лагерях на территории СССР впоследствии умерло 423 168 человек (356 687 военнопленных и 66 481 интернированных)^[253].

Западные союзники в период капитуляции Германии захватили, по официальным данным, шесть млн. солдат и офицеров вражеских и бывших вражеских стран. Большинство из них были немцы.

В международной практике прошлого обмен основной массы военнопленных производился одновременно или чаще всего после мирного урегулирования, то есть после подписания мирного договора и прекращения состояния войны. Подобным образом союзные державы поступили с сателлитами Германии, полностью освободили их военнопленных после подписания в 1946 году в Париже с ними мирных договоров. По-иному складывалась ситуация вокруг самой Германии, подписание мирного договора с которой, как позже оказалось, на долгие годы затягивалось, а проблема ее военнопленных превращалась из военной в нравственно-политическую. Страны, воевавшие против Германии, на территории которых оказались немецкие военнопленные (СССР, Франция, Югославия и некоторые другие), не спешили их освобождать. На протяжении многих лет они использовались на восстановительных работах, что вызывало их недовольство и противоречило международному праву. Выход был найден в том, что союзники явочным порядком стали освобождать немецких военнопленных. Раньше всех эту акцию предприняли США, Канада и Великобритания, не нуждавшиеся остро в рабочей силе.

За ними последовали и другие союзные державы. Это касалось прежде всего раненых и больных и той категории вражеских солдат и офицеров, которые были пленены не в ходе боевых действий, а сдались на территории Германии в связи с подписанием акта о капитуляции.

Вопрос о том, должен ли статус немецких солдат и офицеров, капитулировавших в заключительный момент войны, отличаться от тех, кто оказался в плену в ходе боевых действий, обсуждался в ЕКК еще в начале 1944 года. Если представитель СССР не видел разницы между этими двумя категориями вражеских военнопленных, то западные представители считали по-иному. Они опасались, что миллионы немецких военнослужащих окажутся в плену после капитуляции в западных странах и их придется содержать в соответствии с международным правом^[254].

Так, на 1 января 1947 года, то есть еще до образования ФРГ и ГДР и прекращения существования оккупационного режима в Германии, а также до подписания соответствующих договоров, регулирующих мирные отношения с ней, было возвращено и распределено по оккупационным зонам следующее количество немецких военнопленных: в американскую зону — 3 387 тысяч, британскую — 673 101, французскую — 222 421 и советскую — 1 042 796 человек, всего — 5 335 318 военнопленных солдат и офицеров бывшего вермахта^[255].

Значительную часть немецких военнопленных, захваченных советскими войсками, командование Красной Армии распускало по домам сразу же после прекращения военных действий. Спланированное массовое освобождение немецких военнопленных из лагерей, расположенных на территории Советского Союза, началось два года спустя после прекращения военных действий, и коснулось в первую очередь раненых и больных. По планам Совета министров СССР от 16 мая 1947 года, 11 октября 1947 года и 21 февраля 1948 года необходимо было приступить к передаче немецким органам самоуправления в период мая 1947 по октябрь 1948 года 513 тысяч интернированных и освобожденных из плена немцев. В 1947 году ежемесячно на Родину выезжало по 15–30 тысяч и в 1948 — по 20–50 тысяч человек. Все они проходили через транзитный лагерь № 69, созданный во Франкфурте-на-Одере. Здоровые находились в лагере не более двух суток. «Кроме обычного оформления документов в этот период, — как отмечается в одном из отчетных донесений, — с ними проводилась политическая и культмассовая работа силами лагеря и функционерами СЕПГ»^[256].

Из всех прибывших из СССР на территорию Германии в первые месяцы после капитуляции 512 959 освобожденных немецких военнопленных было: генералов — 6, офицеров — 19 380, унтер-офицеров — 122 918 и солдат — 370 655, а также интернированных — 19 311 человек, в том числе мужчин — 11 127, женщин — 8 118 и детей — 66 человек. Кроме того, по неполным данным отдела по делам военнопленных МВД СССР, в 1946 году было передано немецким властям 261 179 человек. Всего же по состоянию на 31 декабря 1948 года вернулось на Родину 792 644 бывших немецких военнопленных и интернированных лиц^[257].

Из общего числа поступивших в лагерь № 69 при медицинском осмотре выявлено больных — 86 561 человек, в том числе дистрофиков — 11 963 человека и желудочников — 1 375 человек. Из числа поступивших, особенно в 1947 году умер 191 человек, из них 91 человек — в пути. Если иметь в виду голод, который испытывали сами советские люди в 1947 году, приведенное число больных, в том числе дистрофиков, хотя и вызывает человеческое сочувствие, но в сложившейся тогда ситуации не представляется чрезмерным.

Как сообщило ТАСС 4 мая 1950 года в Германию вернулась последняя группа немецких военнопленных, находившихся в Советском Союзе, — 17 538 человек. Всего же после капитуляции на Родину возвратились 1 939 063 военнопленных, в том числе 58 103 тех немецких военнопленных, которые в 1947–1949 гг. скрывались среди военнопленных других стран. Среди немецких военнопленных на территории СССР после 1950 г. были задержаны 9 717 человек, осужденных за военные преступления, и 3815 человек, по которым продолжалось следствие, а также 14 человек из-за болезни.

Из этого сообщения ТАСС следовало, что общественности уже стало известно о численности особой категории немецких военнопленных — военных преступников. В последующие годы по январь 1954, было освобождено 1 853 немца, из них 12 процентов являлось военнослужащими вермахта. Остальные — около 7 тысяч немецких граждан — продолжали отбывать наказание в советских штрафных лагерях и тюрьмах. Эти места заключения находились в Архангельске, Воркуте, на Южном Урале, в Северном Казахстане, Норильске, Иркутске и Магадане.

В связи с освещением проблемы вражеских военнопленных нельзя не упомянуть о тех трудностях, которые возникли между союзниками по вопросу о судьбе солдат из негерманских воинских формирований в вермахте, и после капитуляции Германии, не распущенных в западных зонах. Сталин и слышать не хотел о том, что сотни тысяч его солдат воюют под чужими знаменами против своей родины. Он вообще не интересовался не только их судьбой, но и судьбой тех советских военнопленных, которые предпочли страдания в лагерях, а то и смерть службе врагу.

Наши союзники поражались, когда узнавали, что среди иностранных добровольцев, служивших в вермахте, больше всего было именно советских граждан и не просто граждан, а офицеров и солдат Красной Армии. Посол Великобритании в СССР К. Керр по поручению своего правительства в мае 1944 года направил Молотову письмо с предложением, чтобы Сталин лично или советское правительство обратились к этим людям с воззванием переходить на сторону союзников.

Что же ответил советский нарком иностранных дел? В ответном письме от 3 1 мая 1944 года он заявил, что, по данным советских властей, число советских солдат и офицеров, воюющих на стороне вермахта, крайне незначительно и поэтому какое-либо обращение к ним не принесет никакой политической пользы. Однако через неделю, когда в Нормандии началась высадка, союзники воочию убедились, какова была численность и как сражались «русские добровольческие» воинские части, вкрапленные в германские войска на всем протяжении западного фронта от Нидерландов до Пиренеев. Как сообщала британская армейская разведка в донесении от 17 июня 1944 года, среди вражеских военнопленных около 10 процентов составляли русские добровольцы^[258].

Во время боев на французской земле число советских военнопленных и «восточных рабочих», освобожденных войсками союзников, увеличивалось. Союзное командование принимало меры, чтобы всех их переправить в Англию и содержать в лагерях, изолированно от немецких военнопленных. Часть из них была эвакуирована в США и Канаду. Британские власти были поражены тем фактом, чтобы многие советские граждане, причем не только добровольно служившие в вермахте, но и насильно угнанные на работу в Германию, опасались возвращаться на родину. Союзные власти не настаивали на немедленном возвращении этих людей в Советский Союз, опасаясь того, что Гитлер может принять ответные меры в отношении союзных военнопленных в Германии. 20 июля 1944 года британский министр иностранных дел А.Иден сообщил советскому послу в Лондоне Ф.Т. Гусеву, что во Франции союзники взяли в плен тысячи советских граждан в немецкой униформе и что британское правительство готово предоставить советскому посольству возможность установить контакт со своими гражданами.

Однако британское правительство было хорошо информировано о том, что советские военнопленные при возвращении на родину опасаются за свою свободу, а то и за жизнь. Ведь Сталин однажды заявил, что Россия не признает никаких своих военнопленных, только погибших или предателей. Союзным властям было также известно, что многие советские граждане сражались в рядах французского Сопротивления. С французскими властями генерала де Голля в Лондоне обсуждался вариант отправки на остров Мадагаскар тех советских граждан, которые откажутся возвращаться на родину. Но вскоре Черчилль и Иден приняли решение, чтобы в интересах поддержания солидарности с советским союзником передать судьбу его граждан, сражавшихся на стороне немцев, в руки его правосудия и насильно возвратить их на родину. Учитывалось также то обстоятельство, что в противном случае советские власти могут принять репрессивные меры в отношении тех английских и американских военнопленных, которых они освободили в Польше и Восточной Германии.

К сентябрю 1944 года число освобожденных советских военнопленных в Англии составляло уже 3 750 человек, а к середине месяца их оказалось более 12 тысяч и каждую последующую неделю в Англию прибывало по две тысячи человек. Проблема советских военнопленных стала предметом обсуждения во время пребывания Черчилля и Идена в Москве в октябре 1944 года. Сталин настаивал на быстрейшем возвращении советских граждан и обещал, что он примет соответствующие меры и в отношении освобожденных британских военнопленных в Польше и Восточной Германии.

Первая партия советских военнопленных в составе 10 тысяч человек 31 октября 1944 года была направлена морским путем в Мурманск. Это были солдаты и офицеры, не чувствовавшие за собой никакой вины перед Родиной и поэтому охотно согласившиеся на возвращение. Впоследствии британские офицеры, сопровождавшие эту группу, рассказывали, как советские власти «встретили» своих соотечественников. Советские военнопленные под усиленной охраной (один охранник на 15 военнопленных) пешком были направлены в плохо оборудованные лагеря на окраинах города. Затем многие из них на долгие годы оказались в сибирских лагерях.

В отличие от англичан американские власти на первых порах с подобной проблемой в такой мере не сталкивались. На территории Франции они создали специальные лагеря, где на протяжении четырех месяцев содержались более 23 тысяч советских солдат и офицеров, служивших в вермахте. Однако часть военнопленных была направлена прямо в Соединенные Штаты, что вызвало протест советского посла в Вашингтоне А.А. Громыко.

В начале 1945 года, когда советские войска, стремительно продвигаясь вперед, освободили почти всю Польшу, заняли Восточную Пруссию (кроме г. Кенигсберга) и в начале февраля форсировали р. Одер, народы и солдаты армий стран антигитлеровской коалиции восторженно приветствовали эти успехи своего союзника и осуждали тех советских граждан, которые надели немецкую униформу и сражались против Красной Армии — освободительницы.

12 января 1945 генерал Д.Эйзенхауэр доносил в Вашингтон, что к этому времени его войска взяли в плен 21 тысячу русских, одетых в немецкую униформу. Главнокомандующий союзными войсками сообщал, что эти военнопленные своим поведением создают трудности союзному командованию и предлагал всех их немедленно репатриировать.

Проблема советских военнопленных, служивших в вермахте и захваченных союзными войсками, в последующий период приобрела до того острый характер, что стала предметом обсуждения на высшем уровне в ходе Ялтинской конференции. 11 февраля 1945 года Молотов и Иден подписали соответствующее двустороннее соглашение и тогда же аналогичное соглашение подписали советский генерал-лейтенант А.А. Грызлов и военный представитель США в Москве генерал Дж. Р.Дин^[259].

Характерно, что в опубликованном в тот же день коммюнике, а также в соглашениях и в приложениях к ним ни слова не говорится о дифференцированном подходе к советским военнопленным, служившим в вермахте и захваченным в плен с оружием в руках, и к тем советским военнопленным, которые были освобождены из соответствующих немецких лагерей. Сталину было крайне неприятно признавать наличие большого количества изменников среди советских военнопленных, тогда как среди английских и американских солдат и офицеров, которые одновременно передавались союзникам советскими властями, подобная категория отсутствовала. Поэтому он заявил, что «поскольку этот вопрос не имеет отношения к конференции, нет надобности включать его в коммюнике». Несколько дней спустя на запрос министра иностранных дел Великобритании, следует ли эти документы публиковать и зарегистрировать в ООН, от советского посольства последовал категорический ответ: «Ни в коем случае. Это соглашение должно рассматриваться как секретный документ!»^[260]. От кого советское руководство скрывало это соглашение, догадаться нетрудно. Советские граждане узнали о нем лишь десять лет спустя после войны.

Архивные материалы, касающиеся взаимоотношений советских оккупационных властей и властей западных союзников, полны советских требований о насильной выдаче предателей, дезертиров, военных преступников, являющихся советскими гражданами. В связи с этим IV сессия Совета министров иностранных дел от 23 апреля 1947 г. подтвердила соглашение Контрольного совета в Германии о выдаче военных преступников в следующей формулировке: «Все военные преступники, обнаруженные в лагерях для перемещенных лиц, должны быть переданы под стражей военному командованию заинтересованных стран после соответствующего запроса и по представлении удовлетворительных доказательств того, что лица, передача которых требуется, являются действительно военными преступниками». Было также решено распустить различные национальные «комитеты» и «центры», занимающиеся враждебной деятельностью, враждебной интересам какой-либо из союзных держав.

В принятии подобного документа, естественно, было заинтересовано только советское правительство, потому что в западных зонах проживали десятки тысяч советских граждан, не признававших себя таковыми и не желавших возвращения на родину. Со стороны граждан западных держав подобных случаев практически не наблюдалось.

В многочисленных запросах о выдаче Советскому Союзу упоминаются, например, бывший майор Советской Армии, адъютант власовского генерала Меандрова Лигостаев, власовец, бывший прокурор Алма-Атинской области Арбенин, командир роты Украинского добровольческого полка Геракасевич, б. советский майор, служивший во власовской армии Александров, командир 1-го эстонского запасного полка в составе вермахта Стокеби, бывший главнокомандующий литовской армией Бангерский, бывший бургомистр Харькова Т. Гаран, бывший политсоветник немецкого комиссара Львова Дроздовский и многие другие.

Советские власти особенно настойчиво требовали выдачи бывшего профессора Ленинградского института востоковедения советского гражданина Н.Н. Поппе. 48-летний профессор обвинялся в том, что в 1942 г. в районе Кисловодска он добровольно перешел к немцам, стал платным агентом гестапо, участвовал в допросах арестованных немцами советских патриотов.

В течение года (1946–1947 гг.) руководство СВАГ неоднократно обращалось параллельно к военным властям всех трех западных зон, указывая, что именно у них скрывается разыскиваемый преступник. Но отовсюду был получен ответ, что он не обнаружен.

Так же долго в 1946 г. продолжалась история с розыском руководителя ОУН С. Бандеры, который в это время проживал в американской зоне под другой фамилией. Советские власти указывали на реальные факты борьбы Бандеры против Советского Союза и приписывали ему мнимые преступления. Однако они получали один и тот же стандартный ответ: «Как только Бандера будет нами арестован, его дело как военного преступника пойдет обычным путем, установленным международным соглашением». По-иному говоря, Бандера, который никогда не был советским гражданином, советским властям выдан не будет. Разочаровавшись в возможности получить содействие американцев в выдаче Бандеры легальным путем, советские спецслужбы прибегли к международному терроризму. В 1959 г. их агент убил Бандеру на пороге его дома в Мюнхене.

После завершения Крымской конференции началась массовая насильственная отправка всех советских военнопленных на родину по двум маршрутам: через Средиземное море в Одессу и по Баренцеву морю в Мурманск. Многие из них, особенно те, кто родился в Западной Украине и в республиках Прибалтики, не признавали себя советскими гражданами. На этой почве возникало немало недоразумений.

Для разрешения этого вопроса была создана смешанная советско-британская комиссия, сопредседателями которой были советский генерал Ратов и британский бригадир Г. Файербрейс. Свое первое заседание комиссия провела 12 апреля 1945 года. В дни, когда на заседаниях специальной комиссии шла острая дискуссия, кого считать советским гражданином из освобожденных военнопленных, на теплоходах, следовавших с тысячами этих военнопленных в советские порты, нередко разыгрывались трагические сцены, свидетелями которых были английские моряки. Среди этих военнопленных работники советских спецслужб энергично искали изменников, служивших во власовской армии, после чего их судьба была предопределена. Во время прохода кораблей через Гибралтар и Дарданеллы бывали случаи, что люди прыгали в воду и вплавь в темноте стремились добраться до берега и скрыться, другие — кончали жизнь самоубийством, третьи — безропотно ждали своей судьбы на родине.

После капитуляции Германии был установлен и третий маршрут взаимного возвращения советских и союзных военнопленных, проходивший через Германию и другие страны Центральной и Восточной Европы.

В середине мая 1945 г. на территории Западной Чехословакии была схвачена и предана суду военного трибунала группа генералов и офицеров армии А.А. Власова. Их дальнейшая судьба известна. Дело Власова и 11 других его соучастников слушалось 29–31 июля 1946 г. в закрытом заседании военной коллегии Верховного суда СССР без участия сторон. 31 июля 1946 г. все они были приговорены к высшей мере наказания и повешены на следующий день 1 августа 1946 г.

В соответствии с законом от 20 июля 1934 г., позднее включенным в Уголовный кодекс (ст. 58), военные и гражданские лица, бежавшие за границу, подвергались смертной казни, а их семьи, знавшие о намерениях беглеца, подлежали заключению сроком до 10 лет. Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежали ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. Постановление от 7 апреля 1935 г. распространило все виды наказания, включая смертную казнь, и на детей с 12-летнего возраста.

Но на основании директив Генерального прокурора СССР от 30 мая 1942 г. и от 27 июня 1942 г. о высылке членов семьи изменников была подвергнута наказанию не только эта категория, но и практически все родственники руководителей власовской армии. Так, например, был репрессирован брат генерала Малышкина П.Ф. Малышкин, рождения 1909 г., проживавший в Ростовской области. Обосновывая это решение, помощник начальника отделения отдела УМГБ МО капитан Салов писал, что «хотя Малышкин П.Ф. под действие директивы НКВД и прокурора СССР за № 2 15/5 1с от 30 мая 1942 г. и № 252 от 27 июня 1942 г. не попадает, однако, учитывая, что он является родным братом изменника Родины… полагал бы… применить ссылку в отдаленные местности Советского Союза сроком на 5 лет». Предложение ретивого чекиста Салова было, естественно, принято и претворено в жизнь.

Аналогичное решение было принято и в отношении несовершеннолетней дочери власовского офицера Шатова Н.С. И.Н. Шатовой, рождения 1929 г. Начальник 9 отделения отдела «А» МГБ СССР подполковник Воробьев в своем заключении по делу предложил: «Хотя Шатова И.Н. к моменту совершения ее отцом Шатовым преступления и не была совершеннолетней, но, учитывая особо тяжкое преступление, совершенное перед Родиной ее отцом, полагал бы: дело представить на рассмотрение в особое совещание при МВД СССР с предложением сослать Шатову Иду Николаевну в отдаленную местность СССР сроком на 5 лет с конфискацией имущества». И далее в деле приложена написанная Воробьевым справка: «Шатова И.Н. арестована 1 августа 1946 г. и содержится во внутренней тюрьме УМГБ Кировской области».

Такая же участь постигла всех членов семьи генерала Жиленкова. 31 июля 1946 г. были арестованы и сосланы в Сибирь на 5 лет проживавшие в Куйбышевской области 66-летняя мать Жиленкова Ядвига Яковлевна, дочь Ирина рождения 1930 г. и сын Георгий рождения 1936 г. Были также арестованы и сосланы проживавшие в Курской области все члены семьи генерала Буняченко.

Чем эта бесчеловечная мера в отношении совершенно невиновных людей отличается от практики Гитлера? Ведь известно, что фашистский диктатор точно так же поступил с семьей опального генерала Зейдлица, который в апреле 1944 г. был приговорен заочно к смерти за его антифашистскую деятельность в Союзе немецких офицеров. 3 августа 1944 г. была заключена в тюрьму его мать, а через несколько дней там же оказались и двое старших его детей. Двух младших отправили в специальный детский концлагерь в Бад-Заксе под фамилией жены генерала Барта.

В одной из бесед с Молотовым публицист Ф. Чуев в 70-х годах спросил, почему Сталин распространил репрессии не только на тех, кого считал врагом советской власти, но и на их жен и детей. «Что значит — почему? — в свою очередь спросил Молотов, который как и Сталин тоже часто ставил свою визу на списках лиц, подлежавших расстрелу. — Они должны быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких… И разложения в известной степени. Фактически, да».

Вот образчик логики большевика, бывшего министра иностранных дел Советского Союза!

Особенно трагическая судьба было уготовлена воевавшим на стороне немцев солдатам и офицерам казачьих войск, которые в конце войны вместе со своими семьями оказались в северной Италии и Югославии. Многие из них после эвакуации из Крыма в 1920 г. проживали на Балканах и никогда не были советскими гражданами.

Казачьим корпусом в Северной Италии командовал известный белогвардейский атаман П.Н. Краснов. Опасаясь атак итальянских партизан, корпус отошел к г. Линц на австрийскую территорию. Здесь 6 мая 1945 г. был установлен контакт с английскими войсками и английский майор Дэвис был назначен офицером связи при Краснове. К середине мая в корпусе насчитывалось 15 тысяч казаков, их сопровождали 4 тысячи женщин и 2500 детей. В распоряжении корпуса имелись винтовки, пулеметы, минометы и артиллерийские орудия, а также 5 тысяч лошадей и 12 верблюдов.

Атаман Краснов обратился с письмом к английскому командующему в Италии фельдмаршалу Александеру с просьбой разрешить казакам создать в Северной Италии свои поселения. Однако английское командование не имело от своего правительства никаких инструкций и не давало казакам никаких обещаний. Примерно тогда же в район Клагенфурта из Югославии прибыл еще один казачий корпус численностью 25 тысяч человек. Им командовал немецкий генерал Панвиц, избранный казаками своим полевым атаманом. К нему присоединились казачий и калмыцкий полки, прибывшие из Франции.

Все эти разоруженные англичанами войска общей численностью более 50 тысяч человек с семьями казаков на основании уже упоминавшегося выше соглашения, подписанного 22 мая 1945 г. в г. Галле, были насильно переданы советским войскам. В ходе этой акции часть казаков бежала в горы, многие покончили с собой. Дело дошло до стрельбы английских солдат в казаков. Ожидавшие передачи казаки объявили голодовку, над лагерями были вывешены белые флаги, пошли письма, адресованные королевской семье Великобритании, лично Черчиллю, папе Римскому, генералу Эйзенхауэру, югославскому королю. Прибывший 26 мая из г. Зальцбурга в Линц генерал А.Г. Шкуро напомнил англичанам, что в годы совместной борьбы против большевиков в гражданскую войну он был награжден королем Эдуардом Y английским орденом.

После смерти Сталина и в связи с изменившейся общей политической ситуацией в стране 29 июня 1956 г. ЦК КПСС и СМ СССР приняли постановление № 898–490 «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и их семей». А годом раньше 17 сентября 1955 г. был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны, и бывших военнопленных, осужденных за сдачу в плен. В соответствии с этим Указом освобождались заключенные, осужденные на срок до 10 лет, и сокращался наполовину срок для осужденных свыше 10 лет. Освобождались из мест заключения все, служившие в германской армии, полиции и специальных немецких формированиях, с них снималась судимость и поражение в правах. Освобождались от ответственности также советские граждане, проживавшие за границей и служившие в германской армии, полиции и специальных формированиях. Амнистии не подлежали только бывшие каратели, осужденные за убийство.

Глава восьмая Советская политика в области культуры и образования

С целью достижения максимальной эффективности в реализации советской культурной политики органы СВАГ должны были выяснить, какое духовное «наследство» досталось немецкому народу от разгромленного нацистского режима. Впечатление от него в первые дни и недели после окончания войны было удручающим. Выступая на международной конференции антифашистов в Нюрнберге в 1985 году, Вилли Брандт справедливо отмечал: что «военной капитуляции нацистской Германии предшествовала капитуляция цивилизации в Германии»^[261].

Военная катастрофа вызвала у многих немцев своего рода шок. Духовное состояние своего народа в то время Отто Гротеволь сравнил с состоянием сказочного всадника, который, сбившись с пути, вынужден был ехать по бесконечной снежной пустыне. А когда ему сказали, что он промчался верхом через Боденское озеро, он до того ужаснулся, что замертво свалился с коня. В такой же ужас пришел и немецкий народ, когда ему стало ясно, какие преступления совершались от его имени и какой опасности полного уничтожения он сам подвергался.

При фашизме Германию покинули свыше десяти тысяч научных работников и деятелей культуры. Их труды публично сжигались. В огне развязанной фашизмом войны были разрушены многие театры, кинотеатры, школы и другие учреждения культуры и образования, уничтожено около тысячи памятников культуры, из них 620 имели мировое значение. Из хранившихся в библиотеках и архивах 70 млн. книг и документов две трети сгорели.

Полная деградация ряда отраслей культуры — таков был итог господства нацистов в Германии. В такой ситуации цель держав антигитлеровской коалиции состояла не в том, чтобы усугубить эту деградацию, а помочь немецкому народу восстановить национальную культуру, ибо в свое время она была важной составной частью мировой культуры и ее гордостью.

«Когда я слышу слово культура, то невольно хватаюсь за револьвер». Эти слова были сказаны фашиствующим персонажем в одном из романов еще в 1935 году. Подобное отношение к культуре было типичным для фашизма, ибо он, уповая только на грубую силу, по своему существу не только не принимал культуру, но и выступал против нее. Этот «подарок» фашизма уже в первые годы его господства испытали на себе немцы. Но в полном объеме его человеконенавистническая сущность была раскрыта в оккупированных Германией странах Европы.

Одним из преступных актов, направленных на ликвидацию основ существования немецкой нации, был приказ Гитлера от 19 марта 1945 года «О разрушении объектов на территории Германии». Но страшнее материальных разрушений были разрушения духовные, оставленные уходящим в могилу фашизмом. Нацистская пропаганда отравила сознание широких слоев народа не только антикоммунизмом и антисоветизмом, но и антидемократизмом. Она насаждала расизм, шовинистическое высокомерие, культ войны. Известно, что в одном лишь 1938 году 18 профессоров Германии и Австрии покончили жизнь самоубийством. Они не смогли вынести террора и издевательств нацистов. Когда директор Института им. Кайзера Вильгельма всемирно известный ученый М. Планк пожаловался Гитлеру на невозможность в Германии заниматься научными исследованиями, тот ответил: «Вы благодарите свой престарелый возраст, что за такие жалобы я вас не могу послать в концлагерь».

Великий ученый физик, мыслитель и гуманист А. Эйнштейн 28 марта 1933 года заявил в открытом письме, что господствующие в Германии условия вынуждают его отказаться от своего положения в Прусской академии наук. Антифашистские высказывания Эйнштейна привели к кампании травли и клеветы на ученого. Преступления, совершаемые фашизмом, в конце концов привели Эйнштейна к такому возмущению, что он нередко не видел различия между действительными виновниками этих преступлений и большинством немецкого народа.

В стране резко сократилось число студентов — со 130 тысяч в 1932 году до 70 тысяч в 1938 году. Были преданы сожжению труды основоположников коммунизма К. Маркса и Ф. Энгельса, всемирно известных писателей Б. Брехта, Г. Гейне, В. Бределя, О.М. Графа, Г. Манна, Т. Манна, Ф. Вольфа, Л. Фейхтвангера и многих других. Выехал за рубеж и замечательный писатель Э.М. Ремарк. Гитлеровские власти лишили его германского гражданства, сожгли его книги, в том числе и знаменитый роман «На Западном фронте без перемен». Одна из сестер его жены Поястт Годар была приговорена к смерти. Ей отрубили голову, а Ремарку прислали счет за ее казнь в размере стоимости гонорара плюс деньги, заплаченные палачу. До самой смерти Ремарк хранил этот счет.

Другие деятели немецкой культуры вынуждены были отмалчиваться — к ним относились Б. Келлерман, Р. Хух, К. Фибих и другие. Некоторые временно сотрудничали с нацистами (Г. Гауптман, Г. Фаллада), но к концу войны перестали выступать в печати и осознали свои ошибки. Такие известные кинозвезды, как Сара Леандер, Марика Рокк, Карина Седербаум и некоторые другие продолжали участвовать в развлекательных фильмах нацистского периода, хотя некоторые из них нацизма не принимали^[262].

Получив такое «наследство», страны-победители поставили перед собой задачу осуществить коренную демократизацию и денацификацию культуры в Германии. Они понимали, что меры, осуществленные только в материальной сфере, дали бы ограниченный эффект. Эту задачу решить было не просто. Выступая на собрании коммунистов СВАГ в августе 1945 года, маршал Г.К. Жуков заявил, что в годы войны мы выиграли вооруженную схватку с фашизмом. Теперь мы должны с таким же блеском выиграть борьбу за души немцев.

Первым шагом СВАГ в культурной политике в Германии стало формирование советских оккупационных и немецких органов культуры. В Управлении информации СВАГ таким органом был отдел культуры, возглавляемый подполковником Александром Дымшицем.

В отделе информации комендатуры Берлина вопросами культуры занимались с середины 1946 года три отделения — устной, печатной и радиопропаганды, отделение по работе среди антифашистских общественных организаций, партий и профсоюзов и отделение по зрелищным учреждениям. После неудачных для СЕПГ коммунальных выборов в городе осенью 1946 года отдел был укреплен и в комендатурах городских районов были введены должности начальников отделений. В таком виде эти органы существовали до конца оккупационного периода. Образование немецких культурных органов и организаций осуществлялось при поддержке и под политическим и организационным руководством КПГ/СЕПГ. По советской инициативе с ноября 1945 года были созданы отдел искусств Центрального управления народного образования (руководителем отдела был назначен поэт Э. Вайнерт), основано кинообщество «ДЕФА», группа деятелей культуры образовала Культурбунд и т. д.

Были созданы бюро по театральным вопросам, нотные прокатные библиотеки, получили лицензии ведущие художественные руководители театров и редакторы ряда периодических изданий по вопросам культуры и искусства. С 1946 года функции создания новых художественных учреждений СВАГ передала СЕПГ, а ее отдел культуры осуществлял лишь общий контроль и проверку исполнения. Несколько позднее была отменена предварительная цензура неполитических печатных изданий, хотя цензура деятельности зрелищных учреждений еще сохранялась.

В подборе немецких кадров СВАГ опиралась, в основном, на рекомендации СЕПГ, что в известной степени было нарушением Потсдамских договоренностей относительно равенства всех политических партий. Новые кадры работников культуры готовились в спецшколах, созданных на базе прежней антифашистской школы СВАГ, а также в школе и на краткосрочных курсах Культур бунда.

Советские оккупационные власти считали своей обязанностью привлечь немецкую интеллигенцию к политической жизни в зоне. И, конечно же, на стороне «сил социализма». Медленно и постепенно интеллигенция страны освобождалась от апатии, замкнутости, настороженности и выжидания. В своей массе она относилась к оккупационным властям отрицательно, ибо в обстановке оккупационного режима, как и при фашизме, широкая свобода мнений и действий была невозможна. Интеллигенция особенно болезненно воспринимала недисциплинированность советских солдат.

В конце 1945 года СВАГ располагала информацией, что «в советской зоне действуют 104 театра, 1263 кинотеатров и 167 варьете. Обновился репертуар театров, в кинотеатрах идут советские фильмы. Берлинский радиодом, расположенный в английском секторе, ведет передачи в течение 19 часов в сутки. Англичане выступают за установление совместного контроля за его деятельностью. Официально радиодом является органом немецкого управления по народному образованию, но контролируют его советские власти. Печать в зоне насчитывает 22 газеты (9 — центральных и 13 провинциальных). Коммунисты имеют 6 газет, социал-демократы — 6, либералы — 3 и ХДС — 2, профсоюзы — 1, правительство — 1. Одна газета является органом Красной Армии и предназначена для немецкого населения. Их общий тираж 6,5 млн. экземпляров. Существует 7 издательств, но пока что издано только несколько десятков книг. Вышло в свет на немецком языке 100 тыс. экземпляров «Краткого курса истории ВКП(б)».

К ноябрю 1946 года оформилась и окрепла новая демократическая пресса, была отменена предварительная цензура. На основании директивы Контрольного совета № 40 от 12 октября 1946 года в советской зоне было разрешено обсуждать и критиковать германские политические проблемы, комментировать союзную политику в Германии и перепечатывать политические статьи из зарубежной прессы. В соответствии с директивой Контрольного совета № 55 от 25 июня 1947 года был разрешен свободный обмен газетами, журналами, другими периодическими изданиями, фильмами и книгами всех зон и в Берлине».

Но авторы отчета советской секции КС сказали лишь часть правды, когда утверждали, что «в советской зоне все директивы Контрольного совета, способствовавшие развитию демократической прессы в Германии, строго проводились в жизнь до того момента, пока Германия по вине политики, проводимой западными оккупационными державами, не была разделена на две части»^[263] (подчеркнуто мною — М.С.). Полная правда однако состоит в том, что советские власти опасались, что распространение западной печати стало бы тормозом процесса советизации зоны.

Уже в первый период оккупации СВАГ приняла ряд мер по поощрению культурной жизни и поддержке деятелей культуры. Эти решения с одобрением встречались общественностью. Материальное положение интеллигенции в Берлине было лучше не только в сравнении с другими городами зоны, но и с другими столицами разоренной Европы. Если в Париже служащие и интеллигенция получали в 1947 году продовольствия в день на 791 калорию, то в Берлине на 1608 калорий.

СВАГ и немецкие органы принимали меры к тому, чтобы находившиеся в эмиграции деятели науки и культуры возвращались не в западные зоны, а в советскую и восточный Берлин. Так, сопредседатели СЕПГ В.Пик и О. Гротеволь через советское министерство иностранных дел с одобрения замминистра В.Г. Деканозова направили приглашение жившим в США Г. Манну и Л. Фейхтвангеру вернуться на родину и включиться в процесс демократизации советской зоны.^[264] Позднее Г. Манн вернулся в советский сектор Берлина и был назначен президентом Академии художеств ГДР.

В связи с торжествами по случаю юбилея В. Гете и присуждением премии его имени в июле 1949 года в советскую зону прибыл Г. Манн. Его приезд привлек внимание общественности всей Германии, особенно руководства СВАГ и СЕПГ. Писателю было присвоено звание почетного гражданина города Веймара. Руководители СВАГ в докладе в Москву обратили внимание на то, что видный писатель — «один из самых крупных представителей немецкой буржуазной культуры авторитетно подтвердил справедливость борьбы немецкого народа за свое национальное единство». Вместе с тем на одной из встреч он особенно акцентировал внимание на «свободе, законности и личном достоинстве индивидуума», утверждалось в докладе, чего во Франкфурте-на-Майне он не делал. В интервью газете «Тэглихе рундшау», печатному органу СВАГ, Г. Манн отмечал мировое значение русской литературы, которая стала одним из главных его переживаний в юности. Ее чтение, говорил писатель, составило «главную часть моего литературного воспитания и продолжает оставаться ею и по сей день^[265]».

Важная задача СВАГ и немецких органов состояла в сохранении и пополнении библиотек. В годы войны многие библиотечные фонды Берлина были эвакуированы. В 1942 году в Восточной Германии (в границах будущей советской зоны) фонды имевшихся тогда 160 научных библиотек составляли 21 937 тыс. томов, а на 1 ноября 1946 года в зоне насчитывалась 51 научная библиотека с фондом 11 млн. томов, причем преимущественно в Берлине. В июне-июле 1946 года были изданы новые приказы о восстановлении работы музеев и реэвакуации музейных ценностей. В этом решении деятели искусства Германии видели шаг в повышении роли культуры как фактора демократизации германского общества. Предлагалось, в частности, выдать местным органам власти музейные ценности и предметы искусства из шахт и других мест хранения. Не подлежали выдаче только ценности, приобретенные музеями в ходе войны и оккупации в других странах^[266]. Велась также работа по реституции культурных ценностей странам, в свое время оккупированным немецко-фашистскими войсками.

С целью быстрейшего искоренения идей нацизма и милитаризма, нашедших свое широкое распространение в различного рода литературе, изданной в годы фашистского режима, 8 сентября 1945 года маршал Жуков подписал приказ № 039 об изъятии такой литературы. Всем владельцам частных библиотек, книжных магазинов и издательств было предложено сдать ее военным комендатурам до 1 октября 1945 года. Всем государственным библиотекам, ректорам университетов и директорам других вузов и научно-исследовательских учреждений было предложено сделать то же самое.

Для восстановления музеев, использования памятников культуры с целью просвещения и устранения фашистских и милитаристских доктрин в музейном деле 2 октября 1945 года СВАГ приняла решение об учете и охране музеев. Соответствующим органам СВАГ было предложено установить контроль за деятельностью музеев, утвердить сеть местных музеев и их руководителей, обеспечить охрану музеев и др..

В послевоенные годы музеи Берлина и других городов служили важными центрами идеологического перевоспитания населения. Им было дано указание кроме существующих экспозиций создавать новые, которые отражали бы идущие в зоне политические и социальные процессы: земельную реформу, отчуждение предприятий, демократизацию школы, достижения экономики, деятельность СЕПГ, профсоюзов и т. д.

В соответствии с законом Контрольного совета от апреля 1946 года была произведена очистка библиотечных фондов, как общественных, так и частных, от нацистской литературы. В зоне было изъято свыше 15 млн. томов, из них 4/5 утилизировано на бумажных фабриках. Кроме того, в течение 1946 года многие сотни тысяч томов были вывезены для комплектования библиотек в Советском Союзе. Часть фондов передана Германской академии наук в Берлине.

С 1948 года органы СВАГ предприняли необычные для их функций и не предусмотренные межсоюзническими соглашениями акции. По спискам, составленным в СЕПГ, из библиотек изымались не только нацистские, но и так называемые «вражеские и оппортунистические» книги. Иногда усердие партийных аппаратчиков и работников СВАГ доходило до того, что они уничтожали даже имевшиеся в единственном экземпляре книги классиков марксизма-ленинизма на том основании, что в написании предисловий и примечаний к ним участвовали «разоблаченные позднее враги советского народа». Вскоре однако подобная практика была прекращена.

Созданный в 1945 году «Союз деятелей культуры по демократическому обновлению Германии» (Культурбунд) к весне 1 948 года насчитывал более 120 тыс. членов. Он проводил важную культурно-просветительную и политико-воспитательную работу по искоренению остатков нацизма в сознании значительной части интеллигенции. Уже через несколько месяцев после создания этой организации ее президент Иоганнес Р.Бехер на совещании руководства СВАГ с ведущими представителями немецкой культуры, состоявшемся 31 января 194 6 года, имел основание заявить об определенных успехах в преодолении того духовного хаоса, какой оставили германскому народу нацисты. Он поблагодарил советские власти за помощь в этом трудном деле. Выступивший затем генерал В.Д. Соколовский призвал деятелей культуры содействовать духовному возрождению народа, особенно молодежи, на демократической основе. Он заявил, что рассматривает Культурбунд важным помощником в деле возрождения культурной жизни^[267]. Будучи заместителем, а затем и Главноначальствующим СВАГ, Соколовский часто встречался с немецкой интеллигенцией, обещал свою поддержку в том, чтобы немецкая культура стала достоянием простого человека, призывал молодежь изучать прогрессивное культурное наследие как немецкого, так и других народов мира.

Постепенно усилиями СЕПГ, монополизировавшей влияние на духовное развитие ГДР, существовавшие в нем в те годы «социалистические элементы» переросли в господствующую силу, оказавшую негативное влияние на развитие культуры в этой стране.

Сотрудники СВАГ, особенно Управления информации, совместно с СЕПГ принимали активное участие в насаждении в немецкую художественную литературу, в изобразительное и другие виды искусства чуждого им духа «социалистического реализма», запрещали выставки картин, выполненных в иной, в частности, в абстракционистской манере. Такова была официальная линия СВАГ, диктовавшаяся из ЦК ВКП(б). Но, по свидетельству полковника Тюльпанова, не все офицеры одобряли эти запретительные меры^[268].

Ряд политиков и деятелей культуры Германии считали своей обязанностью убедить немецкий народ в том, что он несет свою долю ответственности за события прошлого, и только сознание этого факта может привести его к перевоспитанию и разрыву с преступным прошлым ^[269].

В соответствии с указаниями ЦК ВКП(б) СВАГ рассматривала как важный фактор возрождения демократической культуры в зоне изучение культуры Советского Союза, ликвидацию «неудовлетворительного представления о культурных основах советской демократии». С этой целью 30 июня 1947 года в Доме культуры СССР в Берлине было учреждено центральное «Общество по изучению культуры Советского Союза». Его председателем был избран профессор Ю. Кучинский. Выступивший на собрании полковник С.И. Тюльпанов от имени СВАГ заявил, что «осуществление целей общества является делом прогрессивных немцев, которые ощущают как большой изъян недостаточное знакомство их народа со своим соседом, великой Россией». Он призвал принимать в общество только тех, кто «недвусмысленно и определенно отмежевался от враждебной пропаганды против Советского Союза и от сдержанного отношения к этой стране»^[270].

По признанию руководства Управления информации в течение первого года работы (а иногда и в последующие годы), вследствие слабости культурных органов СЕПГ, ему часто приходилось брать на себя организационную и идеологическую работу в области руководства демократизацией немецкой культуры.

В дальнейшем же, с укреплением и ростом созданных по инициативе и при участии Управления организаций и художественных институтов (вузов, театров и т. п.), с укреплением центральных руководящих органов СЕПГ и парторганизаций новосозданных художественных учреждений, Управление информации отказалось от непосредственного руководства их работой и перешло к методам направляющего контроля и проверки исполнения, опираясь при этом на органы СЕПГ, профсоюзов и других демократических организаций^[271].

Учитывая национальные особенности и прогрессивные традиции немецкого культурного развития, Управление информации разрешило воссоздание ряда стоявших на общедемократической основе культурных организаций, существовавших до 1933 года. Так были воссозданы «Товарищество немецких работников сцены», «Союз по охране авторских прав», «Народная сцена» и некоторые другие организации.

В работе с представителями немецкой художественной интеллигенции широко использовались методы индивидуального воздействия. В результате многие видные деятели культуры сами неоднократно обращались к сотрудникам Управления, советуясь с ними в отношении своих рукописей, проектов постановок, картин, художественных планов и т. д.

СВАГ поощряла практику творческих дискуссий среди деятелей культуры, в ходе которых проявлялась «политическая дифференциация интеллигенции по признаку ее отношения к СССР и СЕПГ». В октябре 1947 года был проведен всегерманский съезд писателей, затем — молодых писателей-социалистов, всегерманский конгресс театральных работников, совещание художественных руководителей театров советской зоны, к 1948 году прошло три конгресса Культурбунда, пленумы Общества по «учению культуры СССР, совещание актива СЕПГ на тему о постановлениях ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам. Была организована, разумеется, по советскому образцу, дискуссия о формализме в живописи и другие.

Сотрудники Управления информации считали, что такие дискуссии «не только содействовали социально-политической дифференциации в среде интеллигенции, но и играли серьезную положительную роль в деле демократического воспитания и пропаганды идей марксизма-ленинизма». Эти дискуссии часто ведись и вокруг явлений советского искусства и, что было важно, <в подготовке и обеспечении правильного направления дискуссий серьезную роль играла предварительная и руководящая работа партийных групп СЕПГ».

Особое внимание Управления информации уделяло пропаганде эстетической теории марксизма-ленинизма и идеологических основ советской культуры. Эта работа велась путем издания соответствующей литературы, публикаций статей в прессе и в форме лекционной пропаганды. Таким же путем велась работа Управления информации по разоблачению «идеологии и практики современного буржуазного декаденса, с раскрытием его империалистической, и реакционной сущности».

«В политике подбора немецких кадров, — отмечалось в одном из отчетных документов Управления информации, — Управление опирается, в основном, на рекомендации СЕПГ».

Первые итоги преобразований духовной и культурной жизни в зоне были подведены на конференции СЕПГ по вопросам культуры, проходившей в конце января 1947 года. В мае 1948 года состоялся 1-й конгресс СЕПГ по вопросам культуры. Открывая конгресс, В. Пик заявил, что партия выступает за демократическое обновление культурной жизни немецкого народа, но для этого необходимо освободиться от той нечисти, которой нацисты заразили политическую и культурную жизнь Германии. Пик сказал, что партия выступает не только за политическое и экономическое, но и за культурное единство Германии.

С докладом на конгрессе выступил сопредседатель партии О. Гротеволь. Он, в частности, сказал, что «характерной особенностью истории Германии за последние полтора столетия является страшное несоответствие между духовным и политическим развитием этой страны. Мы, поставленные ныне перед задачей строительства новой Германии, обязаны подвергнуть обстоятельной дискуссии наше собственное культурное прошлое». Далее докладчик сформулировал требования партии в отношении общественной роли культуры. Она должна поднимать великие общественные, политические и исторические вопросы и способствовать их разрешению.

В резолюции, принятой конгрессом по вопросу о культурной политике, говорилось следующее: «Демократические преобразования общественной структуры, уничтожение крупного землевладения и формирование свободного крестьянства, низведение с трона властителей трестов и монополий и передача их предприятий в руки народа образуют основу для развития этой новой, свободной, культурной жизни».

Сказано справедливо и убедительно. Действительно, демократические преобразования в любом обществе создают предпосылки развития культуры. Но дальше в партийной резолюции говорилось следующее: «Для изменения нашей общественной структуры и для демократического обновления нашей культуры, должна быть использована могучая идейная сила марксизма». Хотя СВАГ и поддерживала этот тезис СЕПГ, но с ним согласиться трудно. Идеологическая кампания и кампания по вопросам культуры, которая, примерно, в это же время проходила в Советском Союзе, показала, что марксизм был тем обручем, который сдавливал культуру, мешал ее свободному развитию.

СЕПГ считала, что в отличие от Западной Германии, охваченной «всеобщим буржуазным культурным кризисом», в Восточной Германии «созданы основы нового расцвета немецкой культуры. Только в условиях единой германской республики… возможно возрождение немецкой культуры». Присутствуя на этом партийном конгрессе в 1948 году, автор слышал как приглашенный на него известный датский писатель-коммунист Мартин Андерсен Нексе призывал своих немецких единомышленников поставить культуру на службу людям, ибо «величайшее проявление культуры состоит в том, чтобы обеспечить людям больше хлеба». Но если они испытывают и духовный голод, то культура должна предоставить им и духовную пищу.

Партия призывала учиться у Советского Союза не только экономическому преобразованию страны, но и созданию новой культуры, по сталинской формуле «национальной по форме и социалистической по содержанию». Немецкие последователи Сталина не задумывались над тем, что разрывать форму и содержание культуры никак нельзя.

Партийные идеологи призывали бывших немецких солдат, видевших в годы войны в России деревянные избы, крытые соломой, чтобы они не рассматривали их как доказательство отсталости русского народа. «Но многие из них, — говорил на упомянутом конгрессе СЕПГ в 1948 году секретарь ЦК СЕПГ А. Аккерман, — не поняли сущности того нового социально-экономического строя, новых политических отношений, которые вызвали в среде народов Советского Союза такие огромные созидательные силы».

Президент немецкого Общества по изучению культуры Советского Союза проф. Ю. Кучинский, посетивший во главе делегации писателей и деятелей культуры Москву весной 1948 года, и встречавшийся с советскими коллегами, впоследствии говорил с удовлетворением, что в Москве «нам не предлагали культурного «плана Маршалла», не изъявляли желания перевоспитать нас, не строили улыбки Авгура, беседуя с нами о Германии».

Вероятнее всего, так оно и было. Действительно, зачем, скажем, А. Фадееву, Т. Хренникову или президенту АН СССР С. Вавилову «перевоспитывать» их немецких коллег, если для этого в Управлении информации СВАГ существовал целый отдел культуры во главе с уже тогда известным в СССР литературоведом подполковником А. Дымшицем, который довольно успешно приобщал немецких деятелей культуры к марксистскому пониманию функции и методов этого сложного общественного явления.

Хороший урок нашим немецким друзьям как понимать роль культуры и бороться за ее марксистское понимание, за два месяца до прибытия в Москву делегации проф. Кучинского, преподал товарищ Жданов, выступивший в январе того же года и тоже на организованной ЦК ВКП(б) встрече с деятелями советской культуры. Мы до сих пор не можем избавиться от чувства стыда за такие «уроки» партийного идеолога нашим деятелям культуры.

ЦК ВКП(б) принял в эти годы серию постановлений, призванных решительно обуздать некоторых наших деятелей культуры, творчество которых не соответствовало принципам культурной политики партии. В августе 1946 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Был опубликован доклад Жданова с резкой, подчас грубой критикой названных журналов. Тогда же было принято партийное постановление «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», в котором продолжалась кампания борьбы с инакомыслящими театральными деятелями. В сентябре того же года ЦК в своем постановлении «О кинофильме «Большая жизнь» расправился и с теми кинорежиссерами, которые «клевещут на советскую действительность». После некоторого перерыва, продолжавшегося весь 1947 год, когда прошла только одна философская дискуссия, в феврале 1948 года принятием партийного постановления «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели» была развернута новая волна разоблачений ряда виднейших советских композиторов, которые представляли зловредное для партии «формалистическое направление».

Если в предыдущие годы СЕПГ не считала нужным прямо и откровенно формулировать на какой идеологической базе следует развивать немецкую культуру (говорилось только об абстрактно-демократической), то в резолюции 1-й партконференции, состоявшейся в январе 1949 года, было уже сказано без обиняков: «Вся работа партии в области культуры должна основываться на базе марксизма-ленинизма», а в науке и искусстве разоблачать шовинизм, декаденство, формализм и натурализм, как это уже сделала братская ВКП(б). Эта партконференция впервые за послевоенные годы дала прямые указания, что и как должны выполнять учреждения образования, науки и культуры в связи с двухлетним планом экономического и политического развития зоны. Например, высшие народные школы должны были перестроить всю деятельность так, чтобы общественные, естественнонаучные и технические темы занимали минимум 80 процентов в общем плане обучения. Необъемлемой частью учебной программы должно быть изучение двухлетнего плана экономического и социального развития страны. Было высказано пожелание, чтобы больше детей трудящихся училось в средних школах и вузах. Для поддержки работы Академии наук партия решила установить государственные премии. Новая интеллигенция должна была сотрудничать с прогрессивными кругами старой интеллигенции.

СЕПГ требовала, чтобы художники и писатели развивали реалистическое искусство, прививали рабочим и крестьянству трудовой энтузиазм и оптимизм, чтобы художники и писатели изображали не только борцов против фашизма в годы фашистской диктатуры и войны, но и не менее героических борцов у доменной печи или в шахте. Человек должен стоять в центре их творчества. Даны были указания и театрам влиять на формирование нового демократического сознания. Театры должны были регулярно давать свои спектакли и на предприятиях.

В марте 1949 года Немецкая экономическая комиссия приняла постановление о защите и развитии немецкой науки и культуры, дальнейшем улучшении положения интеллигенции и повышении ее роли в производственной и общественной жизни^[272].

«Прогрессивным» композиторам было указано, чтобы отныне они уделяли больше внимания произведениям на народные темы, оказывали помощь народным хорам и музыкальным ансамблям. Музеи должны давать посетителю ясную картину общественных отношений различных исторических эпох. Дано задание улучшить культурно-массовую работу в деревне.

Партия требовала, чтобы работники науки в своей деятельности постоянно опирались на марксистско-ленинское учение. «Без великого учения Маркса нельзя теперь разрешить никакую научную проблему» — так говорил О. Гротеволь. Никто из теоретиков марксизма до него не делал подобного всеобъемлющего вывода о роли марксизма.

* * *

Направляя культурный процесс в зоне, руководители СВАГ уделяли большое внимание школьному и высшему образованию. Этой работой непосредственно занимался Отдел народного образования под руководством профессора П.В. Золотухина, созданный постановлением СНК СССР 6 июня 1945 года. С прибытием в Берлин 6 июля 1945 года профессора Золотухина П.В. в состав Отдела входило 52 сотрудника, сектор высшей школы и науки состоял из 8 человек. После нескольких реорганизаций в середине 1948 года в Отделе осталось 38 человек^[273].

В 1945–1946 годах Отдел находился в ведении политсоветника. Позднее его курировал один из заместителей Главноначальствующего СВАГ. В Москве не было органа, который мог бы заниматься проблемами образования в Германии. Руководство Отдела жаловалось, что Министерство просвещения РСФСР отказывалось иметь дело с Отделом, и поэтому Золотухин вынужден был часто обращаться прямо в ЦК партии.

В начальный период оккупации в СВАГ земель и провинций аналогичные учреждения не предусматривались. Лишь в начале 194 6 года СНК СССР принял решение о создании при земельных управлениях СВА сектора по народному образованию (по 7 человек) и в комендатуре Берлина — отдела народного образования (11 человек). Но в середине 1947 года вместо секторов в зонах были образованы отделы.

Одновременно с формированием собственного аппарата Отделу пришлось срочно заниматься созданием и подбором кадров для немецкого Управления и других органов народного образования. Нужно бью практически начинать с нуля.

По указанию СВАГ руководители народного образования свою первейшую задачу видели в том, чтобы провести основательную чистку учительского состава, так как свыше 85 процентов учителей были в прошлом членами нацистской партии.

ЛДП, ХДС и СДП выступали за свое более широкое участие в руководстве народным образованием, ссылаясь на то, что они располагали для этого квалифицированными кадрами. Но на стороне КПГ/СЕПГ была реальная власть и мощная поддержка СВАГ, и исход борьбы был предопределен: к 1948 году 54 процента личного состава Управления были членами СЕПГ (17). Это означало, что из 1101 руководящего работника народного образования зоны 600 человек — являлись членами СЕПГ, 3 — СДП, 31 — ХДС, 54 — ЛДП и 413 — беспартийных. По социальному положению 403 человека были выходцами из рабочих и крестьян, 392 — из служащих и чиновников и 306 — из лиц свободных профессий. Высшее образование из них имели только 128 человек.

Так совместными усилиями органов СВАГ и немецкого Управления началась работа по осуществлению реформы, которая была призвана в корне реорганизовать всю систему народного образования в зоне. Из приведенных данных видно, что квалификация кадров для проведения такой реформы была далека от необходимой.

Как отмечалось в докладе Контрольного совета Совету министров иностранных дел, Советская военная администрация в области народного образования осуществила следующие меры: была введена единая демократическая государственная 12-летняя общеобразовательная школа. Преподавание велось по единым учебным планам и программам, было полностью осуществлено всеобщее обязательное и бесплатное обучение в восьмилетней образовательной школе. Проведена школьная реформа, определившая принципы демократизации школ. Отстранено от работы большое количество учителей-нацистов и подготовлены новые кадры молодых учителей.

Что касается высших учебных заведений, особенно университетов, то в догитлеровской Германии они всегда пользовались поддержкой властей и уважением общественности. В них учились и работали многие знаменитые профессора, составившие славу науки Германии.

После войны все вузы оказались в состоянии полного развала. Здания и оборудование были уничтожены, большинство профессоров бежало на Запад. Преподаватели, сотрудники и студенты (их было 30 процентов от уровня января 1945 года) находились в состоянии растерянности. Некоторые из оставшихся профессоров прежде состояли в нацистской партии и поэтому вскоре были уволены. Несмотря на это, СВАГ придавала большое политическое значение скорейшему открытию университетов и других вузов.

К лету 1945 года своеобразная обстановка сложилась в вузах тех районов зоны, которые были оккупированы американскими войсками и позднее переданы в СВАГ. В начале июля 1945 года все школы и вузы не работали. Часть зданий школ была превращена в госпитали и пересыльные пункты, в годы войны они ни разу не ремонтировались. Более 3/4 учителей Саксонии-Анхальт были нацистами, многие ушли с американцами. Лейпцигский университет сильно пострадал от воздушных налетов. Из 189 профессоров, работавших в университете в 1944–1945 гг., многие уехали в другие районы. 35 крупных специалистов в области естественных наук были вывезены американцами, оставшиеся являлись членами нацистской партии и поэтому не могли работать в университете. И тем не менее университет был торжественно открыт в соответствии с приказом СВАГ 5 февраля 1946 года. Через несколько месяцев в нем работало 65 профессоров, из них 39 ординарных. При первом наборе студенты из рабочих и крестьян составляли лишь пять процентов, что беспокоило советские оккупационные власти.

В последующие годы шла острая борьба между разными партиями за места преподавателей и студентов в университете. Осенью 1947 года на 550 свободных мест было подано 5 976 заявлений от абитуриентов. Если при наборе в феврале 1946 года было 15,5 процентов членов СЕПГ, то уже в сентябре 194 7 года их стало около 50 процентов.

Занятия в университете города Галле начались в феврале 1946 года, но до этого была проведена основательная чистка профессорско-преподавательского состава: из 165 профессоров остались только 40. В течение последующих двух лет этот пробел был восполнен, и в 1948 году состав профессоров был доведен до уровня 1945 года. В университете работали 148 профессоров, из них 64 ординарных, кроме того — 11 доцентов и 42 преподавателя.

В одном из документов СВАГ говорится, что профессора Галльского университета к советским военным властям относятся лояльно, но «они неспособны воспитывать студентов в демократическом духе». В том же документе говорится, что профессора — члены СЕПГ и беспартийные (Штубе, Кукук, Гейслер, Винтер, Ланге, Линтцель и др.) «растут» медленно. Отмечается далее, что в 1948 году в профессуру пришли новые кадры и упоминаются имена Агриколы, Маркова, Беккера и Кофлера. И далее делается следующий вывод: «Опираясь на эти силы, министерство просвещения оказалось в состоянии без особого труда добиться на выборах в июле 1948 года изменения состава сената, деканов и подобрать нового ректора из числа наиболее прогрессивных деятелей университета. Этим лицом оказался профессор Винтер, историк, являющийся активным сотрудником Общества по изучению культуры Советского Союза, беспартийный. Этим мероприятием был положен конец так называемому «университетскому кризису», возникшему весной 1948 года в связи с тем, что «реакционно настроенная» профессура во главе с бывшим ректором Эйсфельдом отказалась признать «временное положение об университете», разработанное министерством просвещения.

Далее отмечалось, что за два года произошли сдвиги и в демократизации студенческого состава — около 40 процентов из них стали членами СЕПГ. По социальному происхождению в зимнем семестре 1947–1948 гг. они были: из рабочих — 27,1 процентов, из крестьян — 4,5, из служащих и чиновников — 3 9,8 и свободных профессий — 28,6 процентов.

В особо трудном положении оказался Берлинский университет, хозяином которого стремились стать все четыре союзных коменданта. Но советский комендант генерал Котиков хотел сохранить свою власть путем передачи университета в ведение центрального немецкого Управления народного образования. Однако с расколом Берлина весной 1948 года произошел и раскол университета — в западных секторах был создан «Свободный университет», которому американский комендант полковник Ф. Хаули выделил специальное здание в своем оккупационном секторе. К ноябрю того же года в нем функционировали философский, юридический, экономический и медицинский факультеты. На них работали 50 профессоров и учились около двух тысяч студентов. Перед профессорами американские власти поставили задачу «вскрывать научные ошибки исторического материализма».

Прием студентов в университеты советской зоны производили специальные комиссии во главе с ректорами. Всего было принято 8 550 человек, преимущественно из интеллигенции и служащих, а также демобилизованных солдат. Для желающих поступить в вузы из среды молодых рабочих, малоимущих крестьян и мелких служащих, не получивших при фашизме среднего образования, в 1946 году были созданы специальные подготовительные курсы, что-то вроде наших рабфаков. Обучение на них было бесплатным. СВАГ и немецкие власти считали эту меру важной составной частью демократизации высшего образования, но часть старой профессуры встретила эти курсы недоброжелательно. До 1949 года на них обучалось около четырех тысяч человек.

Руководители Отдела народного образования СВАГ с гордостью констатировали рост рабочей и крестьянской прослойки в студенческой среде. Если в первом приеме их было 11,5 процентов, то в 194 8 году уже стала половина всех принятых. Более 30 процентов из них были членами СЕПГ.

В сентябре 1947 года состоялся 2-й съезд СЕПГ. Поскольку СЕПГ уже тогда считала себя фактически правящей партией в зоне, и СВАГ, по существу, признавала это, то нетрудно понять, какое это имело значение для советской политики во всех сферах жизни в зоне, в том числе и в вопросах высшего образования.

СЕПГ, как инициатор и наиболее активный проводник демократической школьной реформы, справедливо отмечала, что уничтожение привилегии на обучение в высшей школе не является ее единственным главным пунктом. Еще важнее — обеспечить лучшую постановку обучения, преподнесение большего количества знаний и практических навыков миллионам детей и подростков для поднятия их общего культурного уровня.

Особое внимание СВАГ уделяла преподавательскому составу педагогических факультетов и факультетов общественных наук. «Не связанные со старыми традициями немецких вузов, руководимые наиболее передовыми специалистами, эти факультеты стали тем ядром, вокруг которого группировалась прогрессивная профессура высших учебных заведений» — в таком мажорном тоне оценивал ситуацию в вузах Отдел народного образования СВАГ.

Разумеется, вокруг этих мер развернулась острая борьба. Противники подобных нововведений считали, что они компрометируют традиционно высокий академический уровень немецких вузов. Эта часть профессуры выступала также за эффективную автономию вузов, пыталась, по утверждению работников СВАГ, изолировать вузы от решения практических задач, стоявших перед зоной.

Органы СВАГ вместе с вузовскими организациями СЕПГ решительно внедряли, особенно с начала 1948 года, идейное воспитание преподавательского состава путем организации марксистских семинаров, ознакомления профессоров с опытом работы советских вузов. Важную роль в подготовке новых кадров для вузов с 1947 года в соответствии с приказом СВАГ № 55 от 5 марта 1947 г. стал играть институт аспирантуры.

С 194 8 года существенно активизировалась пропаганда опыта советских педагогов и вклада русских ученых в развитие университетского образования и в науку в целом. Так, отмечается в одном из документов Отдела образования, в нацистской Германии таблица Менделеева называлась таблицей Майера. В настоящее время в вузовских учебниках упоминается об учении Мечникова, Менделеева, Мичурина, об открытиях Попова, Яблокова, Ладыгина и других русских ученых. Широко изучаются произведения советских писателей. К 1949 году в зоне издано 2.500 тысяч учебников по русскому языку.

К середине 1949 года в школах и вузах зоны русский язык из иностранных языков стал основным. Изучать другие языки желающих становилось все меньше, отмечал Отдел образования СВАГ. Но качество преподавания русского языка было низким. Свободно им владели только 294 учителя из 2.320 преподавателей в зоне. Они были преимущественно выходцами из Прибалтики, Чехословакии и Польши и поэтому в политическом отношении не внушали доверия.

Несмотря на ряд демократических мер, принятых СВАГ по улучшению материального положения студентов и профессоров университетов, создание органов самоуправления в вузах, зимой 1947–1948 гг. в них сложилась напряженная обстановка. Усиливалось недовольство профессоров «классовым» подходом к приему студентов, а сами студенты протестовали против навязывания им социалистической идеологии, только одного иностранного языка и т. д.

Для обсуждения причин неблагополучия в вузах зоны политсоветник В.С. Семенов вместе с руководством Управления информации собрали обширное совещание в марте 1948 года. Участники совещания пришли к выводу, что виновниками такого положения были «реакционные силы, которые пытались изолировать университеты от политической жизни в зоне», стремились монополизировать влияние на молодежь. Буржуазные профессора, особенно члены ЛДП, выступали против предоставления преимуществ для детей рабочих и крестьян, против преподавания общественно-политических дисциплин в одностороннем духе. Они проповедовали учение живущего в западных зонах «реакционного философа-экзистенционалиста Карла Ясперса, выступающего за аполитичность университетов, за их независимость от общества и государства».

Отмечалось, что профессора Берлинского и Галльского университетов выступают против арестов студентов. Во время выборов в студенческие советы, состоявшиеся в декабре 1947 года, проявилась особая активность буржуазных партий. Совещание признало, что марксизм на гуманитарных факультетах внедряется недостаточно настойчиво, отсутствуют серьезные дискуссии. Приводился пример того, какое жалкое существование влачит в Йенском университете предмет диалектического материализма. Большинство гуманитарных дисциплин преподается с «реакционных мировоззренческих позиций, а историю философии читают те же профессора, которые читали ее и 30 лет тому назад».

В структуре учебных программ вузов зоны переломным стал 1948–1949 учебный год, когда было значительно расширено преподавание предметов, формировавших марксистско-ленинское мировоззрение, — диалектический и исторический материализм. На факультетах общественных наук они стали обязательными. По инициативе СВАГ в 1948 году были созданы специальные курсы для подготовки преподавателей этих предметов. Их подготовкой также занималась и высшая партийная школа при ЦК СЕПГ. Кроме того, во всех университетах зоны, кроме Грейфсвальдского, были организованы под разными названиями марксистские институты, которые должны были стать центрами пропаганды марксистско-ленинского мировоззрения.

Органы СВАГ придавали значение определению правового положения вузов и формированию органов их самоуправления. Но до 1948 года СВАГ не настаивала на принятии соответствующих правовых норм, потому что, как утверждал Отдел народного образования, «в университетах еще не были укреплены демократические силы». Лишь в конце 1948 года секретариат ЦК СЕПГ рассмотрел проект университетского устава.

Однако главной заботой СВАГ в отношении высшего образования в зоне был характер и содержание учебных программ и планов. Разумеется, в их основу был положен принцип, принятый союзниками на Крымской и Потсдамской конференциях, о том, что из образования в Германии необходимо «полностью устранить нацистские и милитаристские доктрины и сделать возможным успешное развитие демократических идей».

Но в начальный период оккупации иногда принимались такие меры, которые могли вообще разрушить высшее образование в Германии. Так, под предлогом предотвращения возрождения военного потенциала в Германии в учебных планах были сокращены часы на математику, физику, химию, а такие прикладные предметы, как техническая физика, техническая химия, прикладная математика, были вообще запрещены. Из-за отсутствия преподавательских кадров общественные дисциплины также не были включены в учебные планы.

В последующий период положение стало меняться к лучшему. Осенью 1946 года в учебные планы всех вузов был включен обязательный курс «Политические и социальные проблемы современности». В 1947 году учебные планы по многим предметам были пересмотрены, но диамат, истмат и политэкономия сознательно не были включены в перечень обязательных предметов. Этот вопрос самостоятельно решали факультеты, деканами которых были в основном беспартийные и 16 — из 51 человека члены СЕПГ.

Ссылаясь на традиции, многие профессора выступали против составления единых программ для всех вузов, так как эта мера, по их мнению «нарушает традиционную свободу преподавания и снижает уровень университетского образования». Отдел народного образования СВАГ учитывал эти настроения, но все же вынужден был каждый семестр утверждать по 2–3 тысячи различных учебных программ. Правда, с осени 1948 года эта процедура была возложена на немецкое Управление народного образования. К составлению единых программ немецкие органы народного образования при неусыпном контроле со стороны сотрудников Отдела народного образования СВАГ и при их непосредственной помощи приступили только в 1948 году. В первую очередь были составлены учебные программы по общественным дисциплинам, языкам и литературе. Решалась также, хотя и с большими трудностями, проблема обеспечения вузов учебниками.

С 1947 года на дела в высшей школе все более активное влияние стала оказывать СЕПГ, чему содействовала и СВАГ. Количественно росли партийные группы. В 1947 году студентов — членов СЕПГ было вдвое больше, чем студентов из буржуазных партий. Лишь по достижении этого количественного соотношения СВАГ разрешила деятельность (кроме Берлинского университета) всех партий антифашистского блока в вузах.

На народное образование немецкие власти выделяли немалые денежные средства. Так, в 1948 году в вузах зоны обучалось 30 тысяч студентов, и расходы на каждого студента составляли сумму в четыре тысячи марок в год. В соответствии с приказом СВАГ № 220 от 15 сентября 1946 года была почти вдвое увеличена зарплата учителей. Если в западных зонах средняя зарплата учителя составляла 2 880 марок, то в советской — 4 100.

Несмотря на то, что на протяжении трех с половиной лет Отдел народного образования СВАГ проделал определенную работу, его руководство в отчетном документе, составленном в 1948 году, признавало, что был допущен и ряд недоработок. Среди них упоминались следующие:

— марксистско-ленинская методология не заняла надлежащего места в вузах. Еще господствуют идеалистические концепции старой профессуры, изучением марксистской философии охвачено меньше половины всех студентов, чувствуется отсутствие марксистских кадров преподавателей;

— не решена проблема подготовки новых научных и преподавательских кадров для вузов. Аспирантура при вузах, несмотря на приказ СВАГ, не укомплектована, а немецкое Управление народного образования относится к этому делу формально;

— сотрудники СВАГ слабо популяризируют советскую науку, вузы зоны лишены возможности знакомиться с достижениями советской науки, трудами советских ученых; советские печатные издания в Германию не высылаются, что затрудняет переориентацию немецких ученых. Отсутствуют систематические научные связи с СССР;

— «нам не удалось еще сделать организации Единой социалистической партии Германии в вузах ведущей силой студенческого коллектива». Эта работа еще даже не начата. Центральные органы СЕПГ до 1948 года не обращали должного внимания на эту сторону своей работы;

— аппарат Отдела народного образования не укомплектован квалифицированными специалистами для контроля за преподаванием в вузах биологии, истории, юридической науки;

— в зоне наблюдается рост количественных показателей, но они не сопровождаются ростом качества работы учреждений народного образования.

Отдел народного образования СВАГ считал своей важнейшей задачей усилить работу с кадрами по следующим направлениям:

— повышение квалификации руководящих немецких кадров;

— дальнейшая чистка немецких учреждений народного образования от реакционных элементов;

— демократизация студенческого состава вузов;

— подготовка научных и преподавательских кадров через аспирантуру;

— улучшение преподавания в вузах политэкономии, диалектического и исторического материализма;

— расширение прав и обязанностей немецких органов народного образования, например, права утверждать руководящий состав вузов, программы, учебные планы и др.;

— установление более тесных связей немецкой интеллигенции с советскими коллегами.

Таковы были основные направления культурной политики СВАГ и политики в области народного образования и высшей школы. Но существовала еще одна область деятельности органов СВАГ, которая не являлась составной частью ее культурной политики, но существенно влияла на осуществление этой политики. Речь идет о реституции культурных ценностей, вывезенных немецко-фашистскими оккупантами из Советского Союза и в случае невозможности их возврата изъятие немецких культурных ценностей на компенсационной основе.

В оккупированных странах Европы немецко-фашистские захватчики совершили множество тягчайших преступлений, в том числе и преступления против национальной материальной и духовной культуры. Их цель состояла в том, чтобы порабощенные народы низвести до положения рабов не только физически, но и духовно, уничтожить или разграбить созданные ими на протяжении веков культурные ценности, заставить их забыть свою историю, язык, обычаи, то есть лишить народы памяти. Такая духовная деградация, по расчетам нацистов, облегчилабы управление этими народами, господство над ними.

Гитлеровских расистов не смущало то обстоятельство, что многие из этих наций создали замечательные шедевры искусства и литературы, внесли огромный вклад в мировую культуру. Преступные цели, как правило, порождают преступные средства для их достижения. На советской земле немецко-фашистские захватчики показали в полной мере свое лицо врагов культуры и человеческого прогресса. Разрушая и грабя культурные и исторические ценности, отказывая советским людям в образовании, истребляя тысячи деятелей науки и культуры, немецко-фашистские захватчики совершили тяжкие злодеяния перед общечеловеческой культурой. Идейной основой этих злодеяний, как и всех других, была их человеконенавистническая расистская теория.

Важно подчеркнуть и то, что разрушение не только материальной, но и духовной культуры советского народа осуществлялось не только по инициативе отдельных представителей оккупационных властей, но и было хорошо продуманной и заранее спланированной политикой фашистского государства.

Обычной практикой в деятельности немецко-фашистских оккупационных властей в захваченных странах был грабеж культурных ценностей. Он начинался в первые же дни оккупации и принимал особо большие масштабы во время бегства оккупантов. Нацисты прекрасно сознавали, что расхищение и вывоз из оккупированных стран материальных ценностей, в том числе и произведений искусства, является злонамеренным нарушением норм международного права. Об этом им 5 января 1943 года еще раз напомнили правительства СССР, США, Великобритании и пятнадцати других стран-членов антигитлеровской коалиции, обнародовавшие специальную Декларацию по этому вопросу. Тем не менее, это предупреждение не остановило гитлеровских главарей и заранее спланированный грабеж продолжался.

Первый опыт организованного грабежа культурных ценностей нацисты приобрели в Австрии. Правда, считая Австрию своей вотчиной, они не вывозили из нее художественных ценностей, принадлежащих государству. Более того, до начала войны в 1939 году Гитлер подписал секретный приказ о создании в австрийском городе Линце самого большого в мире музея, где были бы собраны «уникальнейшие из уникальных» собраний произведений искусства всех стран. Наряду с другими странами оккупанты в широких масштабах осуществляли грабеж культурных ценностей на территории Советского Союза. На Украине они разрушили и разграбили большинство высших учебных заведений, Академию наук УССР, многие научно-исследовательские институты, около 33 тысяч школ, техникумов и 18 тысяч лечебных заведений^[274]. Был сожжен Киевский государственный университет. В его зданиях погибли 1 млн. 300 тысяч книг, ценные экспонаты музеев и коллекций. В Харькове из 34 вузов было разрушено 17^[275]. На территории УССР был разграблен 151 музей, уничтожена Харьковская картинная галерея, громадный ущерб был нанесен многим историческим заповедникам, в том числе Киевско-Печерской лавре. Оккупанты уничтожили и разграбили в городах Украины более 50 млн. книг, все типографии, культурно-просветительные учреждения^[276].

На территории Белоруссии оккупанты разграбили лаборатории и вывезли библиотеку Академии наук БССР на сумму 80 млн. рублей, нанесли большой ущерб Белорусскому государственному университету, сожгли здания многих вузов, школ, театров, музеев. В Берлин и Кенигсберг было вывезено 1,5 млн. книг из минской Библиотеки им. В.И. Ленина. Оккупанты уничтожили в Минске Государственную картинную галерею.

По вине немецко-фашистских оккупантов серьезно пострадали многие выдающиеся памятники культуры Ленинграда и его окрестностей. В результате бомбардировок в городе возникло до 16 тысяч пожаров, были разрушены полностью 22 школьных и пять вузовских зданий, получили повреждения здания университета, Академии художеств. Кроме того, было разрушено или повреждено 187 исторических зданий города, несколько бомб попали в Эрмитаж, Зимний дворец, Русский музей, Таврический дворец. Разрушению и разграблению подверглись Петродворец, Пушкин (Царское Село), Павловск, Гатчина и другие пригороды Ленинграда. Только из Петродворца оккупанты вывезли около 34 тысяч музейных экспонатов. Некоторые из них до сих пор не найдены и не возвращены.

До сих пор не возвращены и многие уникальные предметы из художественных дворцовых коллекций города Пушкина, среди них всемирно известная Янтарная комната из Екатерининского дворца, которую по праву называли восьмым чудом света. Янтарный кабинет, подаренный Петру I прусским королем Фридрихом Вильгельмом в 1716 году, был достроен и дооборудован знаменитым зодчим Б. Растрелли и русскими мастерами. На протяжении двухсот лет Янтарная комната, ставшая составной частью парадных комнат Екатерининского дворца, восхищала всех, кто ее видел. Но в августе 1941 года город Пушкин был занят немецко-фашистскими войсками и Янтарная комната, которую не успели демонтировать и вывезти, оказалась в их руках. Летом следующего года по указанию гаулейтера Восточной Пруссии Э. Коха комната была отправлена в Кенигсберг и летом 1943 года экспонировалась в одном из залов бывшего королевского замка. Когда 8 апреля 1945 года советские войска заняли Кенигсберг, знаменитой комнаты в замке не оказалось. Продолжавшиеся все послевоенные годы поиски исчезнувшей Янтарной комнаты или хотя бы документов о ней ни к чему не привели.

В 1943 году фашисты разрушили Пушкинский заповедник, в частности, усадьбу Михайловское, осквернили могилу А.С. Пушкина в Святогорском монастыре. В 1943 году ими был разрушен и разграблен Софийский собор в Новгороде — древнейший памятник русского и мирового зодчества. Были разрушены, сожжены и разграблены многие музеи, исторические памятники и библиотеки Подмосковья. Серьезный ущерб причинен музею П.И. Чайковского в Клину. Многие сокровища, церковная утварь, уникальная мебель из русских дворцов, предметы старины и рукописи были украдены оккупантами в Пскове, Смоленске, Киеве, Ростове, Одессе и во многих других городах Советского Союза. Всего же у народов Советского Союза было похищено около 200 тысяч произведений искусства, уничтожено 427 музеев, в том числе 173 — в России. Полностью или частично разграблены 43 тысячи библиотек, 167 театров. Уничтожены музеи Новгорода, Пскова, Калинина, Смоленска, Рязани, Курска, Краснодара и других городов^[277].

После победы над фашизмом наступило время расплаты, и Германия должна была вернуть похищенное законным владельцам. 29 апреля 1947 года Контрольный совет принял директиву № 50, в которой предлагалось все имущество, захваченное фашистскими оккупантами, вернуть заинтересованным правительствам, то есть осуществить реституцию этого имущества.

Реституция — это не возмещение потерянного в период войны, пусть даже законное. Для подобной компенсации существуют иные — репарационные — поставки в денежной или материальной форме. Под термином «реституция» подразумевается возвращение законным юридическим и физическим лицам награбленных захватчиками имущества и культурных ценностей. Именно возвращение своего, а не «перемещение» чужого, даже если оно принадлежит захватчику. Реституция в современном международном праве означает возврат имущества, неправомерно изъятого и вывезенного воюющим государством с территории своего противника. Таким образом, при реституции в равные условия ставятся как государства-агрессоры, так и жертвы агрессии.

Еще 4 января 194 3 г. союзные государства подписали специальную декларацию, в которой предупреждали Германию и ее сателлитов, что они «резервируют за собой право объявлять недействительными любую передачу или любую сделку в отношении собственности, прав и интересов любого характера, находящихся или находившихся на территориях, оккупированных или подпавших под контроль — прямой или косвенный — правительств, с которыми они находятся в состоянии войны, принадлежащих или принадлежавших лицам, включая юридические лица, пребывавшие на таких территориях».

Обязанность произвести реституцию была предусмотрена и в соглашениях о перемирии, а затем и в мирных договорах, заключенных союзниками в 1947 г. с Италией, Финляндией, Румынией, Венгрией и Болгарией. В этих документах реституция понималась именно как возвращение вывезенного войсками сателлитов Германии имущества из стран антигитлеровской коалиции и она взималась народу с репарациями как форма возмещения ущерба, причиненного жертвам агрессии. Причем было установлено, что опознание имущества и доказательства права собственности на него возлагается на правительство, предъявляющее претензии. Срок предъявления таких претензий был установлен в 6 месяцев со дня вступления в силу мирного договора.

Одним из инициаторов возвращения на родину культурных ценностей, вывезенных в разные годы, из Советского Союза был старый большевик, близкий соратник Ленина В. Бонч-Бруевич. В письме к Сталину от 25 февраля 1945 г. он обстоятельно описал состояние архивов, музеев и библиотек в зарубежных странах, где хранились ценные документы из Советского Союза. Особенное внимание Сталина привлекла идея Бонч-Бруевича о возврате из-за рубежа тех белогвардейских архивов, в которых хранились документы, компрометировавшие некоторые мероприятия партийных и советских властей еще в первые послереволюционные годы.

Благодаря принятым советскими властями мерам по поиску исчезнувших материальных ценностей и произведений искусства, многое было найдено, особенно в советской зоне оккупации Германии, и возвращено. СВАГ не испытывала особых трудностей в осуществлении этих акций.

Немало награбленных материальных и культурных ценностей оказалось в западных регионах Германии, и их реституция могла быть обеспечена только при содействии западных оккупационных властей. В 1945 году позиция американских властей по проблеме реституции была демократичной и справедливой. Так, на встрече с генералом В.Д. Соколовским генерал Л. Клей прямо заявил, что Германия должна вернуть все, что вывезла из оккупированных стран, а всякое другое имущество, приобретенное немцами в этих странах по торговым договорам, должно идти в счет репараций. Он высказал недовольство позицией французских властей в период войны, когда вместо того, чтобы уничтожить «свои заводы, как это сделал СССР в оккупированных Германией районах, они поставили их на службу гитлеровской Германии». По сведениям генерала Клея, вывезенного Германией из Франции имущества не много, но в порядке торговли — огромное количество^[278].

Однако позднее проблема реституции стала предметом постоянных дискуссий в отношениях советских представителей с их западными коллегами. Так, в пространном письме генералу Клею от 5 марта 1949 года маршал Соколовский уже в который раз указывал на недопустимое положение, которое сложилось в американской зоне с реституциями, и оно продолжалось на протяжении трех лет.

По отчету о реституции, утвержденному Контрольным советом, на 1 февраля 1948 года из американской зоны всем пострадавшим странам было возвращено имущество (кроме культурно-художественных ценностей) всего лишь на сумму 126.915.935 немецких марок. Из них Советскому Союзу приходилось 201.570 марок. В течение 1948 года положение существенно не изменилось. Как следует из отчета американской военной администрации, по состоянию на 31 декабря 1948 года из американской зоны всем странам было возвращено имущество (кроме культурно-художественных ценностей) на сумму 299.686 тысяч марок, причем Советскому Союзу его передано на 281 тысячу марок, то есть 0,09 процента от общей суммы реституции.

В годы войны Берлин оказался городом, где немецко-фашистские власти сосредоточили особенно много захваченного в других странах имущества. Советская комендатура считала своим долгом обеспечить его реституцию как в Советский Союз, так и в другие страны. С этой целью на основании принятого в марте 1947 года постановления Союзной комендатуры о реституциях советский комендант издал приказ, обязавший всех владельцев такого имущества представить соответствующие декларации. Но поступило только 620 деклараций, а из западных секторов вообще ничего не поступило^[279].

Всего же на 1 января 1949 года, когда изъятие реституционного имущества в Берлине было в основном закончено, имущество Советского Союза было учтено на 1.281 тысячу марок, Франции — 178 тысяч марок, Польши — 63 тысячи марок и других стран — на десятки тысяч марок. Всем странам было возвращено имущество на сумму 2.611 тысяч марок.

Что же касается реституции в СССР культурно-художественных ценностей, то за весь период из американской зоны было возвращено около 20 вагонов с архивными документами, книгами и другими предметами и одна скульптура. В.Д. Соколовский сделал вывод, что американцы хотят сорвать процесс возвращения культурных ценностей, так как американские власти препятствовали работе советской миссии по реституции. Многие немецкие юридические и физические лица не предоставляли предусмотренных международными соглашениями деклараций имущества, подлежавшего реституции. Советское Управление по репарациям и реституциям получило лишь 827 таких деклараций и то о малоценном имуществе (поношенная обувь, хозяйственные сумки и др.).

Советской миссии по реституции стало известно, что один из уникальных памятников русской православной церкви — икона «Тихвинская Божья Матерь» укрывалась неким Иоанном Рижским, но советским офицерам не было разрешено его посетить. Во многих случаях американцы отклоняли требования о возврате советского имущества, ибо принадлежность Советскому Союзу, якобы, недостаточно доказана, требовали дополнительных характеристик и доказательств, устанавливая нереальные сроки их предоставления. Бывали случаи, когда американцы утверждали, что оборудование было завезено в Советский Союз самими немцами и поэтому реституции не подлежит. В целом к декабрю 1948 года американские власти отклонили 73 процента советских требований. Американские власти нередко использовали проблему реституций для политического давления на СВАГ. Они требовали, чтобы СВАГ признала факт раскола Германии и с этой целью согласилась преобразовать свои миссии в западных зонах в официальные консульства, причем на принципе взаимности, т. е. получении согласия на открытие американских консульств в советской зоне, хотя было известно, что США никаких реституционных претензий к Германии не предъявляли.

Генерал Кей писал маршалу Соколовскому, что американские власти за три года возвратили Советскому Союзу серебряные изделия, иконы, скульптуру, картины, религиозную утварь и около 600 тысяч книг, из них много редких. Клей отвергал упрек в дискриминации советской миссии и заявил, что он придерживается в отношении СССР такой же процедуры, что и с другими 14 странами, входящими в реституционную программу. Он отметил далее, что советская миссия работала в американской зоне с 1946 года, ее состав часто менялся с большими временными промежутками между сменами. Все это, по мнению Клея, тормозило работу. Он по-прежнему настаивал на создании официальных консульств на взаимной основе как условии продолжения реституций.

Сославшись на отчеты на четырехсторонней основе, Клей подчеркивал, что в январе 1948 года советская сторона вернула другим странам реституционное имущество на сумму 45.146.621 марку (в ценах 1938 г.), тогда как стоимость реституций только из одной американской зоны составила 126.915.935 марок. Он утверждал, что в годы войны и оккупации советское имущество обычно не перевозилось немецкими войсками в Западную Германию.

Таким образом, программа реституций, как и репараций, даже четыре года спустя после ее начала не была в должном объеме выполнена.

Кроме реституций в Советский Союз культурных ценностей, СВАГ занималась еще одной весьма деликатной проблемой, которая десятилетия после войны оставалась засекреченной. Речь идет о «перемещении» немецких культурных ценностей при содействии СВАГ в Советский Союз под предлогом обеспечения их «сохранности» в музеях, архивах, библиотеках и других хранилищах Москвы, Киева, Минска и других городов. На фоне многих гуманных и благородных мер советских военных властей вызывает удивление история со спасением Дрезденской картинной галереи. Прежде всего странно, что операция по розыску и отправке в Москву спасенных советскими войсками картин Дрезденской галереи на протяжении двух десятилетий была засекречена. Так, 30 мая 1945 года совершенно секретным шифром командующий 1-м УФ маршал И.С. Конев доложил Сталину, что в районе Дрездена найдено около тысячи картин, среди них Рубенса — 10, Тициана — 6, Ван Дейка — 7 картин. Было обнаружено также свыше тысячи скульптур и коллекция ювелирных изделий. Командующий фронтом просил у Сталина разрешения на вывоз этих ценностей в Москву.

Решение Сталина было положительным, и вскоре в Дрезден прибыла группа специалистов. В связи с этим начальник тыла Центральной группы войск генерал Анисимов 1 6 августа 1945 года донес Коневу, что начальник группы специалистов из Комитета по делам искусств при СНК СССР полковник А.С. Рототаев сообщил об окончании работы по отгрузке картин в Москву. Среди них была «Сикстинская мадонна» Рафаэля, 4 портрета Рембрандта, «Отдыхающая Венера» Джорджоне и др. Были отправлены также античные скульптуры, вазы и художественный фарфор. «По оценке Рототаева, — доносил Анисимов, — с получением этих ценностей советские музеи выйдут на одно из первых мест, наряду с Британским королевским музеем и парижским Лувром».

В ответ на донесение маршала Конева ГКО 26 июня 1945 года принял постановление № 9256, имевшее гриф «совершенно секретно», о вывозе на базы в Москву для пополнения советских государственных музеев не более 2 000 единиц из Дрезденской картинной галереи. 22 августа того же года председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Храпченко докладывал Молотову намерение Комитета создать в Москве крупный музей мирового искусства с участием трофейных экспонатов на основе музея им. А.С. Пушкина^[280].

Создается впечатление, что советское руководство было искренне убеждено, что эти картины станут навечно собственностью Советского Союза. Однако, через 20 лет хранения этих картин в музейных запасниках правительство Советского Союза вынуждено было принять решение о возврате их Дрезденской галерее.

Кроме картин из Германии вывозили и литературу, называемую «трофейной». Это делалось беспорядочно, без должного учета и классификации, на новых местах книги хранились обычно в сырых, не приспособленных помещениях, нередко сваливались в штабеля. Они не концентрировались в одном или нескольких наиболее подходящих городах и учреждениях, а распределялись произвольно. Так, по данным Главлита Москвы и области, 2,5 млн. экземпляров трофейных книг получили 279 организаций, среди них Государственная библиотека им. Ленина 760 тысяч, МГУ — 13 вагонов книг, Министерство здравоохранения — 24 вагона и т. д. Ленинграду и области было выделено 860 тысяч книг, их распределили среди 38 учреждений. 102 организации и учреждения четырнадцати областей Украины получили около 214 тысяч книг, пяти организациям Белоруссии было передано 50 тысяч книг.

Осуждая массовый вывоз книг и другой печатной продукции из Германии, российский ученый-историк П.Н. Кнышевский, основательно исследовавший эту проблему, считает, что «под видом идеологического «разоружения» фашизма преднамеренно уничтожались питательные корни немецкой национальной культуры, и на оккупированной территории искусственно создавался духовный вакуум с тем, чтобы в последующем заполнить его «новой культурой» и нужной идеологией. Сценарий уже отработан — в России, в свое время «очищенной» от собственного национального достояния».

С такой жесткой оценкой этой акции советских властей согласиться трудно. Разумеется, она не имела цель преднамеренно уничтожать корни немецкой культуры и искусственно создавать в Восточной Германии «духовный вакуум». Но объективно она, действительно, нанесла серьезный ущерб дальнейшему развитию немецкой культуры.

Ряд советских специалистов еще в 1989 году выступил с предложением по-новому, цивилизованно подойти к вопросу об обмене трофейными культурными ценностями между СССР и Германией. Однако власти бывшего Советского Союза на протяжении десятилетий ничего не предприняли для решения этой проблемы. Лишь в июне 1992 года президент Б. Ельцин подписал постановление «Об образовании Государственной комиссии по реституции культурных ценностей».

Многие уникальные коллекции книг, картин и скульптур, захваченные нашими войсками на территории бывших сателлитов Германии, в частности, в Венгрии, также хранятся в запасниках библиотек и музеев России. Эти «пленные коллекции» в условиях советского тоталитаризма долгое время не реставрировались или реставрировались слишком поздно, хранились в строжайшей тайне без права показа их любителям прекрасного, всей общественности.

Наш искусствовед-реставратор С. Ямщиков свою статью, опубликованную в «Известиях» еще в 1989 г., весьма удачно назвал «Хранить вечно, чтобы погубить?».

Судьба этого «военнопленного имущества» беспокоила и поныне беспокоит многих специалистов. Они предлагали различие варианты решения этой непростой проблемы, имеющей трудности различного характера — политического, морально- правового и этического. Так, в 1990 г. доцент МГУ, кандидат искусствоведения А. Расторгуев предложил свой «Проект решения вопроса о судьбе памятников искусства, архивных материалов, рукописей, библиотек и т. п., вывезенных из Германии военных трофеев и находящихся в настоящее время в спецфондах музеев и государственных хранилищ СССР». Документ был направлен в ЦК КПСС, но на протяжении года никакой реакции оттуда не последовало. Это вынудило автора опубликовать свой проект в газете «Русская мысль». Суть предложения А.Расторгуева состояла в следующем: возвращение в Германию вывезенных из нее ценностей должно осуществляться на взаимной основе после тщательной проработки всего комплекса проблем и без спешки.

Через некоторое время, не дождавшись решения проблемы на правительственном уровне, группа советских и германских специалистов по своей инициативе провела встречу в г. Бремене («Бременская инициатива»). На ней было решено составить списки художественных ценностей, утраченных Советским Союзом и Германией во второй мировой войне, а также подготовить каталоги и устроить выставки. Эти шаги специалистов обеих сторон подтолкнули официальные круги, в частности, министерство культуры России, принять более активное участие в судьбах реституционных культурных ценностей. В июне 1992 г. была создана специальная правительственная комиссия по реституции, члены которой по-разному видели пути выхода из тупика. Например, С. Ямщиков свою позицию выразил формулой: «Ничего нe возвращать в качестве дара, так как утраты России в последней войне невосполнимы». Он призвал всех, от кого зависит судьба трофейных ценностей, «быть разумными в ее разрешении и знать, что Россия в этом деле никому ничего не должна».

Подобная категоричность и односторонность в приведенном суждении вряд ли может быть названа «разумной». К тому же Ямщиков, как и некоторые другие авторы, вывезенные из Германии культурные ценности почему-то именует «трофейными». Хотя, как известно, в международном праве трофеями считается военное имущество (оружие, боевая техника, снаряжение, знамена и др.), взятое противником в ходе боевых действий, а не культурные ценности, вывезенные из побежденной страны после окончания войны.

Итак, в ходе обсуждения выявилось два подхода к проблеме реституции. Представители одного из них выступают против возвращения захваченных ценностей в Германию, поскольку она является виновницей гибели многих памятников отечественной культуры. Другие же считают возможным вернуть Германии принадлежащие ей культурные ценности на основе взаимности. Независимо от того, какой подход примут заинтересованные стороны, одна задача остается неизменной: необходимо располагать точными данными о реальном наличии захваченного сторонами имущества с учетом того, что оно находится не только в руках государства, но и частных лиц.

Дело в том, что в ходе боевых действий в Восточной Пруссии и в Берлинской операции советские войска спасли от разрушений, пожаров и затоплений немало культурных ценностей немецкого народа. Многие из них были переданы местным органам самоуправления немедленно или некоторое время спустя после окончания войны. Это были гуманные акты, достойные армии-освободительницы и заслуживающие признательности со стороны немцев.

Но было и другое. Втайне от немцев и своего собственного народа советские военные власти сперва с помощью Действующей армии, а позднее СВАГ вопреки принципам международного права захватывали чужое имущество и направляли его в Советский Союз помимо изъятий по линии репараций. К тому же, в последние дни войны и в первые дни мира, несмотря на строгие меры командования, процветало самое примитивное мародерство со стороны солдат, офицеров и генералов, причем его размеры находились в прямой зависимости от воинского звания и служебного положения того или иного военнослужащего. Этот грабеж, естественно никто не контролировал, что абсолютно исключало их реституцию в случае необходимости или же простой обмен между Россией и Германией на компенсационной основе. Все это приводило к серьезным нравственным потерям для России.

А. Расторгуев по этому поводу справедливо писал: «Это мрачное наследство холодной войны на добрых три четверти возвращено во времена Хрущева Германии и другим прежним владельцам, возвращено поспешно, без всякой попытки компенсации наших утрат за счет ценностей обмена или обмена на что-то из наших потерь, что тогда еще можно было разыскать. Оставшаяся четверть сокрыта в России и других наследниках нерушимого Союза по сей день»^[281].

Действительно, в условиях политической конъюнктуры в период со второй половины 50-х до середины 80-х годов немецкому народу были возвращены 763 шедевра Дрезденской галереи, 1610 других живописных полотен, 183 88 листов графики, более ста тысяч монет. Позднее были также переданы майсенская коллекция, собрания этнографического музея и другие культурные ценности. В целом же за послевоенные годы было возвращено более миллиона ценных экспонатов. Все это несопоставимо с тем, что ГДР вернула Советскому Союзу (России) лишь несколько икон и кое-какое имущество.

Что же входит в эту четверть остающихся на территории бывшего Советского Союза не принадлежавших ему культурных ценностей, вывезенных из Германии? Правда, некоторые из них в свое время тоже были вывезены немецко-фашистскими оккупантами из других стран.

Количество захваченных в Германии советскими военнослужащими культурных ценностей, которые почему-то называются «трофейными», хотя они не были взяты на поле боя, а награблены в уже капитулировавшей стране, определить пока трудно. Известно лишь, что всемирно известная античная золотая коллекция Шлимана, рисунки Голландского собрания Ф. Кенигса и другие ценности хранились в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (ГМИИ), затем были переданы в… Музей революции. 362 рисунка из бременского Кунстхалле хранились в Музее архитектуры имени А. Щусева. Шестнадцать с половиной тысяч единиц «трофейного» фонда имеется в Пивной башне Троице-Сергиевской лавры. Сотни тысяч ценных документов находятся в Особом архиве трофейных документов в Москве, десятки тысяч книг, среди них и часть книг знаменитой Готской библиотеки, также хранятся в разных библиотеках России.

В последующие годы в основу дискуссии о судьбе вывезенных из Германии культурных ценностей был положен альтернативный принцип закона Государственной думы о реституции. В проекте закона «О праве собственности на культурные ценности, перемещенные на территорию Российской Федерации в результате второй мировой войны», представленном в Думу Советом Федерации, сказано недвусмысленно, что Россия ничего, что осталось у нее от перемещенных после войны ценностей, не отдаст просто так.

Правовой основой подобного заявления его авторы считают тот факт, что правительства ФРГ и ГДР еще 15 июня 1990 г. признали, что меры по изъятию имущества, принятые на основе права и верховенства оккупационных властей в период с 1945 г. по 1949 г., являются необратимыми.

Но в связи с приведенной ссылкой возникают два вопроса. Во-первых, соответствуют ли эти «право и верховенство оккупационных властей» принципам международного права и, во-вторых, как быть с теми многочисленными случаями, когда военнослужащие всех оккупирующих Германию армий «перемещали» эти ценности диким путем в свои страны.

Существует еще один важный документ, принятый министрами иностранных дел ФРГ и ГДР в виде письма министрам иностранных дел держав-победительниц от 12 сентября 1990 г. В нем Германия отказывается от претензий любого характера этим странам в силу Акта о безоговорочной капитуляции.

Принимая к сведению эти важные заявления Германии, Совет Федерации России заявил, что с целью обеспечения права России на компенсаторную реституцию все перемещенные в Россию из Германии культурные ценности объявляются федеральной собственностью. Моральные основания для такого жесткого заявления, конечно, имеются. Ведь в период немецкой оккупации территории Советского Союза, как считает Совет Федерации, вывезенные оккупантами ценности оцениваются суммой около 1,3 трлн. долларов.

Совет Федерации одновременно предлагает какие-либо претензии принимать только от государственных органов Германии, а также заключить соответствующий договор с Западом о том, чтобы немцы компенсировали затраты на перевозку, хранение и реставрацию. Но при этом следует учитывать, что другая сторона может заявить, что все эти меры предпринимались союзниками не только без просьбы немецких властей, которых, кстати, тогда еще не существовало, но и без ведома в условиях строгой секретности от немцев и от мировой общественности.

Правда, есть надежда, что дело сдвинулось с мертвой точки. Прежде всего, в Договоре между ФРГ и СССР, подписанном 9 ноября 1990 г., говорилось о взаимной реституции, благодаря чему под решение этой проблемы была подведена международно-договорная база. Правительство демократической России тоже предприняло ряд смелых шагов, которые несколько лет назад были бы немыслимы. В 1992 году была создана Государственная комиссия по реституции, статус которой, правда, в течение некоторого времени был неясен. Только в мае 1993 года правительство России после почти полувекового молчания официально признало наличие в стране «перемещенных культурных ценностей». До этого акта в феврале 1993 года в Дрездене состоялась встреча министров культуры России и ФРГ с их экспертами, которые признали принципы взаимности основополагающими в решении проблемы реституций.

Выступая на этих переговорах, министр культуры России Е.И. Сидоров заявил, что перемещенные из Германии культурные ценности правительство России не рассматривает как свою собственность и не рассматривает «их как компенсацию за нанесенный немецкой агрессией ущерб, так как культурные потери невосполнимы». Тем не менее, министр заявил, что «возвращать вышеназванные ценности немецкой стороне следует только по мере того, как в Россию будут возвращаться пропавшие во время войны произведения, дабы тем самым следовать обязательствам взаимной реституции, которые следуют из статьи 16 договора».

Принцип в целом справедлив, но специалисты обеих сторон резонно замечают: во-первых, необходимо установить, каким образом следует обеспечить замену погибших или проданных российских (советских) культурных ценностей; во-вторых, определить, до какой степени возможно соблюдение этого принципа и, в-третьих, соблюдать ли разницу в подходе к ценностям, вывезенных государством и взятых частными лицами путем мародерства. Некоторые авторы считают, что принципы реституций должны быть распространены только на предметы, вывезенные государством. Но что касается этого последнего предложения, то становится непонятным, почему же органы СВАГ требовали от жителей советской зоны оккупации, чтобы они в обязательном порядке декларировали наличие у них советских реституционных вещей, вернули их и в случае невыполнения этого приказа грозили виновникам всяческими карами.

Дискуссия о судьбе названных культурных ценностей Германии, «перемещенных» в Советский Союз, снова разгорелась в связи с тем, что перед визитом президента Б.Н.Ельцина в Германию в мае 1994 г. предполагалось вернуть немцам еще одну часть «Готской библиотеки». Однако в некоторых средствах массовой информации появились выступления против такого возвращения. В полемику были вовлечены и ученые, большая группа которых направила письмо президенту и Государственной думе с требованием находящиеся в России книги «Готской библиотеки» считать ее собственностью. На проблеме «перемещенных» ценностей пытаются нажить себе политический капитал национал-патриотические силы и отдельные члены Государственной думы.

Какие же аргументы они выдвигают, выступая против возвращения «перемещенных» немецких культурных ценностей?

Прежде всего они необоснованно рассматривают эти ценности как компенсацию понесенных наших потерь. Если до последних лет мы официально считали эти ценности как временно хранящиеся у нас с гарантией их возврата в Германию, то в настоящее время некоторые российские авторы, в том числе и некоторые ученые, требуют рассматривать эти ценности как наше национальное достояние. Так, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН доктор исторических наук О. Кудрявцев утверждает: «Попытка принудить нас выдать культурные ценности, на законном основании переданные СССР после капитуляции Германии и разгрома фашизма, является по меньшей мере концептуальной ревизией итогов второй мировой войны».

Итак, не более и не менее — ревизией итогов войны. Но, во-первых, на каком таком «законном основании» и, во-вторых, кто нам «передавал» эти ценности? Как уже упоминалось выше, мы их сами брали путем государственно организованного захвата и путем простого мародерства со стороны многих солдат и офицеров.

Можно признать, что наличие среди книг «Готской библиотеки» Азбуки Ивана Федорова издания 1578 г., действительно, как пишет автор, «ранит наше сознание». Но дальнейшая его аргументация о том, что не следует возвращать всю библиотеку немцам, потому что в ее составе «имеется целый ряд уникальных изданий XVI–XIX вв., отсутствующих в крупных библиотеках России», «много изданий в пергаментах, кожаных переплетах», и что «на многих есть рукописные пометки», не выдерживает критики.

На каком основании автор считает, что эти старые книги могут быть сохранены для истории, культурологии, книговедения и социологии только, если они будут находиться в сырых запасниках библиотек и музеев Москвы, а не в Берлине? Может быть, наоборот. Тем более, что, по признанию автора, среди книг «Готской библиотеки» имеются редкие издания трудов религиозных реформаторов, средневековых схоластов, гуманистов Возрождения, отцов церкви, опубликованных не только в Германии, но и в других центрах книгопечатания Европы. Может быть, им как законным владельцам и отдать бы эти ценные книги, если в свое время они были украдены оккупантами.

В таком случае, разве не права Государственная комиссия РФ, считающая, что ценность книг «Готской библиотеки» «для Германии неоспорима, а для России весьма сомнительна» и что «пять тысяч старонемецких книг не представляют особой ценности для российской духовной жизни». Даже если бы такую ценность эти книги, действительно, представляли, то разве подобное признание может служить основанием для невозврата не принадлежащего нам имущества? Разве своим отказом мы не уподобляемся фашистским захватчикам, присваивавшим чужое добро, пользуясь силой оружия?

Доктору исторических наук О. Кудрявцеву «внушает тревогу» то, что выдачей Германии «Готской библиотеки» Германия хочет «создать правовой прецедент, опираясь на который в дальнейшем немцы будут требовать и другие перемещенные из Германии в СССР культурные ценности». Напрасно автор отказывает новому поколению немцев, не причастных к преступлениям вермахта, а также народам других стран, в праве на «интерпретацию подобных акций», какое он милостиво позволяет иметь нам. Хотелось бы напомнить ему, что мы стоим у порога Второго тысячелетия.

Если министр культуры России Е.И. Сидоров в одном интервью справедливо заявил, что его министерству трудно составить полный каталог культурных ценностей, захваченных оккупантами, потому что они одновременно уничтожали и документацию, то нельзя не признать справедливым и то, что нынешним властям ФРГ также трудно составить полный перечень всего того, что захватили победители на ее территории после войны и считали эти сведения на протяжении десятилетий секретными.

Несмотря на отсутствие полного перечня награбленного обеими сторонами друг у друга имущества, все же они довольно точно знают это количество. Так, правительство ФРГ считает, что в России даже после передачи властям ГДР большого количества культурных ценностей все еще находится 200 тысяч музейных экспонатов, примерно 2 миллиона книг и более 3 км полок с архивными документами из Германии. В свою очередь, в июле 1994 г., когда в Бонне состоялись очередные российско-немецкие переговоры по проблеме реституции, представители России предъявили тогда четыре тома описей со сведениями о 39.586 утраченных во время войны ценностях.

Как бы то ни было, проблема взаимной реституции и поныне представляет собой сложный процесс, и ее решение лежит на путях открытости, уважения к национальной культуре другой стороны и цивилизованного понимания принципа о моральном праве возмещения применительно к другой стороне. К тому же, следует учитывать, что на месте прежнего Советского Союза возникло несколько независимых государств, из которых не только Россия, но и Украина и Белоруссия, а, может быть, и другие, наверняка располагают этими «перемещенными» немецкими культурными ценностями. Стало быть, с ними также следует установить определенные договорные отношения. Министр иностранных дел ФРГ Клаус Кинкель в интервью, данном в июне 1995 г. корреспонденту РИА «Новости» в связи с предстоящим 5-летием принятия Декларации о государственном суверенитете России, сказал, что «отношения Бонна и Москвы сейчас обременены лишь одним открытым вопросом: возвращением перемещенных в результате второй мировой войны культурных ценностей». Кинкель подчеркнул, что здесь необходимы «терпеливые, совместные усилия», учитывающие как историю, так и положения двусторонних соглашений и международного права. Имеются веские основания считать, что правительства и народы ФРГ и России по истечении 50 лет окончания войны правильно оценят сложившуюся в бывшем СССР ситуацию, поймут и применят эти принципы.

Глава девятая Берлин — сердце двух Германий

В памяти тех, кто побывал в Берлине с 1945 по 1989 год, он сохранился как город, который волею обстоятельств оказался как бы расколотой Германией в миниатюре. Вот почему он на всем протяжении существования оккупационного режима в деятельности СВАГ, а в советской политике по германскому вопросу и после прекращения оккупации, занимал важное место. Именно здесь, в главном городе советской оккупационной зоны, а с 1949 года и столице ГДР, происходили важнейшие политические события.

Трудно переоценить экономический, научный и культурный потенциал Берлина и его значение для всей зоны. Здесь, в Берлине, одновременно действовали военные власти четырех держав, взаимоотношения которых были далеко небезоблачными, как и во всей Германии. Бывали моменты, когда Берлин становился центром многих острых противоречий между бывшими союзниками, имевших весьма серьезный международный отклик. Ясно, что в международных отношениях того времени в рамках германского вопроса существовал и берлинский вопрос, как один из его важнейших элементов.

Как же он возник и прогрессировал?

Берлин был одним из крупнейших городов Европы. Он занимал территорию более 88 тыс. га с периметром в 190 км. Его территория изрезана многочисленными каналами, через которые было перекинуто 220 мостов. К концу войны почти все они были разрушены, также как и подавляющее большинство жилых и общественных зданий. В 1939 году население города составляло 4.340 тыс. человек, но в январе 1945 года из-за массового бегства в городе оставалось около 2,5 млн. человек. По закону 1920 года город делился на 20 административных районов.

Берлин — крупнейший промышленный центр Германии. Из 230 тысяч расположенных в городе промышленных предприятий значительную долю занимали металлообрабатывающие заводы, из которых половина была разрушена в ходе войны^[282]. Наземные бои за Берлин в апреле-мае 1945 года довершили то, что не успели сделать бомбардировки союзников. Население города, не получая централизовано в течение двух недель продуктов питания, страдало от голода и болезней, было морально подавлено. Поэтому советское командование своей главной и первейшей задачей в ходе последних боев и непосредственно после капитуляции считало обеспечить питанием прежде всего население двух крупнейших городов — Берлина и Дрездена.

Восстановление нормальной жизни в Берлине началось еще в ходе боев, особенно, когда 28 апреля 1945 года генерал-полковник Н.Э. Берзарин был назначен первым советским комендантом германской столицы. 8 мая было частично восстановлено газовое хозяйство, а электроснабжение вообще не прерывалось за исключением двух дней 27–28 апреля. Военные советы армий, дислоцированных в Берлине в первые дни после завершения боевых действий^[283], назначили в свои городские районы особых уполномоченных для организации продовольственного снабжения жителей. Так, в постановлении № 63 военного совета 1-го Белорусского фронта о снабжении продовольствием населения г. Берлина от 11 мая 1945 года говорилось: «…Направить срокомна 10–15 дней в каждый район г. Берлина группы офицеров по 10 человек в распоряжение зам. комендантов районов по хозяйственным вопросам»^[284]. Мне также пришлось работать уполномоченным в районе Кройцберг, что подтверждается сохранившимся у меня особым мандатом. В этом районе я должен был открыть пекарни, снабдить их из армейских продовольственных складов мукой и обеспечить население района хлебом. К середине мая это задание было выполнено.

Для организации продовольственного снабжения населения Восточной Германии 9 мая 1945 года в Берлин прибыл член Государственного комитета обороны, заместитель председателя правительства СССР А.И. Микоян. Он посетил некоторые предприятия, беседовал с жителями города, провел совещание с участием офицеров военных комендатур и немецких антифашистов. На совещании были намечены конкретные меры по восстановлению разрушенного хозяйства^[285]. Затем Микоян посетил Дрезден. В беседах с бургомистром Р. Фридрихсом и руководителем организации КПГ Саксонии Г. Матерном он выяснил потребности населения и принял соответствующие меры.

11 мая военный совет 1-го Белорусского фронта установил следующие средние нормы продовольственного снабжения в день на одного человека в Берлине: хлеба — 400–450 г., крупы — 50 г., мяса — 60 г., жиров — 15 г. и сахара — 20 г.^[286]. Месяц спустя советское командование доносило в Москву, что зерном, мукой, мясом и сахаром Берлин обеспечен полностью до 1 сентября 1945 года. Если вначале все снабжение города осуществлялось исключительно через военные комендатуры, то с 15 июня эти сложные функции были переданы местным органам власти^[287]. До января 1946 года рабочие, занятые в производственной сфере Берлина и Дрездена, в месяц получали 15 кг хлеба, около 2 кг. мяса, около полукилограмма жиров, 600 гр. сахара, 12 кг. картофеля и другие продукты. Эти нормы были выше того, что фактически получали граждане Советского Союза в то же время.

Немецкие антифашисты, особенно «деятели первого часа», совместно с советскими офицерами и солдатами приступили к возрождению Берлина. Известный в Германии государственный и общественный деятель, тогдашний президент Немецкого центрального управления межзональной и внешней торговли И.Орлопп рассказывал о первых днях своей деятельности на этом посту следующее: «Через разрушенные лестницы, коридоры и обломки пробирался я в первые дни своей деятельности к моему кабинету, в котором отсутствовали дверь и оконные стекла, обстановка которого состояла из одного стула и пустого ящика»^[288].

Советское командование оказало большую помощь и населению Дрездена, где к концу войны оставалось не более 400 тысяч жителей, но в последующем ежедневно в город возвращалось по 2–3 тысячи человек, что осложняло и без того тяжелое продовольственное положение. В соответствии с постановлением Государственного комитета обороны военный совет 1-го Украинского фронта 16 мая 1945 года установил следующие нормы дневного продовольственного снабжения населения города: хлеба — 300 г., жиров — 15 г., крупы — 20 г., мяса — 30 г. и сахара — 20 г. Организацией снабжения руководил специально назначенный для этой цели заместитель командующего фронтом по оказанию помощи городу. Для подвоза продовольствия из запасов фронта был выделен автомобильный полк^[289].

Военный комендант Берлина в своем приказе № 1 от 28 апреля 1945 года объявил о переходе всей полноты власти в городе в руки советской военной комендатуры. Командование фронта направило в распоряжение коменданта более 400 офицеров и два автополка с задачей организовать продовольственное снабжение города. Первая, пока что скромная, партия этой помощи состояла из 96 тысяч тонн зерна, 60 тысяч тонн картофеля, сахара, жиров и других продуктов, а также около 50 тысяч голов скота.

12 мая в городском магистрате генерал Берзарин провел совещание с обсуждением мер по созданию городского самоуправления. Через несколько дней был назначен состав образованного во главе с обербургомистром профессором А.Вернером берлинского магистрата. Его первое заседание состоялось 20 мая 1945 года.

В конце мая была возобновлена деятельность нового состава полиции, суда, прокуратуры. Советские саперы при поддержке немецких властей восстанавливали разрушенное городское хозяйство, а военные врачи помогали немецким коллегам, и они вместе обеспечивали санитарное состояние города. Восстанавливались коммуникации, а с 14 мая началась работа метро.

Особенность возрождения Берлина и, в частности, его западных районов состояла в том, что одновременно советские военные власти часть заводов демонтировали в счет репараций. Эта работа была закончена к прибытию в западные сектора города союзных войск в начале июля 1945 года. В городе, как и во всей Германии, был установлен режим Союзнической военной оккупации.

На каких же принципиальных решениях союзников она базировалась и что ожидало жителей города в будущем?

Судьба Берлина неоднократно обсуждалась с середины 1944 года на заседаниях Европейской консультативной комиссии. Так, на заседании от 13 июля 1944 года в решении, касающемся «Большого Берлина», было сказано, что он выделяется в особый район и занимается войсками трех держав, для чего им выделяется по одному сектору. Для совместного управления городом создается Межсоюзническая военная комендатура в составе трех комендантов^[290]. С 27 ноября 1944 года в работе ЕКК стали участвовать представители Франции и с марта 1945 года Франции был выделен сектор в северо-западной части города^[291].

16 июня 1945 года на одной из улиц Берлина в автокатастрофе трагически погиб генерал-полковник Берзарин. Новым комендантом был назначен генерал-полковник А.В. Горбатов. Он энергично продолжал то, что так успешно начал его предшественник. Но в это время условия в городе существенно изменились. С 4 июля 1945 года начала свою деятельность Межсоюзническая (союзная) комендатура (СКБ), первое заседание которой под председательством генерал-полковника Горбатова состоялось 11 июля 1945 года. Важно отметить, что Союзные коменданты одобрили деятельность советской комендатуры с апреля по июнь 1945 года и подтвердили принятые ею приказы по экономическим вопросам.

После прибытия воинских частей США и Англии в Западный Берлин 7 июля 1945 года у маршала Жукова состоялась встреча с заместителем американского главнокомандующего генералом Клеем и заместителем британского главнокомандующего генералом Уиксом. Решался вопрос о формировании и структуре союзной комендатуры в городе. Он был решен без особой дискуссии.

Более сложным оказался вопрос о продовольственном снабжении берлинцев. К тому времени советские власти обеспечивали продовольственными карточками: в советском секторе — 1.306.358 человек, в американском —787 тысяч человек и в английском 909.221 человек. Всего, таким образом, 2.803.251 человек. Французского сектора тогда еще не существовало. Жуков доложил, что часть этих продуктов была захвачена в качестве трофеев, но другая часть взята из войсковых запасов 1-го Белорусского фронта. В настоящее время эти запасы подходят к концу, — заявил Жуков, — муки осталось на 5 суток, крупы — на 6, мяса — на 7, жиров — на 2 и картофеля — на 10 суток. Маршал призвал своих коллег содействовать продовольственному снабжению населения своих секторов. Но американские и британские представители заявили, что их зоны — были самые бедные в Германии по развитию сельского хозяйства. Жуков согласился участвовать в снабжении западных секторов Берлина еще 5-10 дней, но не более.

На следующей встрече, состоявшейся 10 июля 1945 года, генерал Клей сообщил, что западные власти начнут доставлять продовольствие в Берлин с 15 июля. В конечном счете проблема снабжения была решена и продовольственные нормы в городе были в общем удовлетворительными.

Постоянной для советской комендатуры, по крайней мере, в 1945 и 1946 годах, являлась забота о продовольственном снабжении населения сектора. Для этого еще в мае 1945 года население города было разделено на пять групп с разными нормами — от первой группы для работников тяжелого труда до пятой для иждивенцев. Но с марта 1946 года пятая категория была отменена и зачисленные в нее жители переданы в третью категорию (для служащих). Калорийность этих норм колебалась от 2.498 калорий для первой группы до 1.254 калорий для пятой группы.

Несмотря на исключительные трудности в решении этой проблемы, в Берлине все же был обеспечен средне-европейский уровень жизни, предусмотренный союзниками в Ялте. То, что он был выше многих городов освобожденной Европы, свидетельствует хотя бы пример Парижа, что подтверждает следующая сравнительная таблица^[292].

Совместное межсоюзническое управление городом с переменным успехом продолжалось до июля 1948 года и в целом характеризовалось нарастающим обострением отношений между комендантами западных держав и советским. Это было зеркальным отражением тех отношений, которые складывались и на уровне Контрольного совета и на межгосударственном уровне. Достаточно напомнить, что пропорция между согласованными и несогласованными решениями СКБ была весьма близка к соответствующей пропорции в рамках Контрольного совета или Координационного комитета, т. е. из 217 вопросов, рассмотренных комендантами в 1945 году, удалось согласовать 167^[293].

Участие в работе СКБ было, разумеется, не главной сферой деятельности советского коменданта. В советском секторе продолжались усилия по восстановлению и развитию нормальной жизни в городе. Успехи в этом деле были несомненными. Восстанавливались объекты коммунального хозяйства, открывались магазины, школы, детские сады, культурные заведения. В январе 1946 года открылся Берлинский университет, 15 других вузов и 23 высшие народные школы. До 15 процентов населения города получали материальное пособия^[294].

Расположенные в Берлине заводы, фабрики, научно-технические исследовательские учреждения при фашистском режиме составляли важное звено в промышленном потенциале Германии. Они остались таковыми и в период оккупации. Вот почему советская комендатура через свои промышленные органы, руководимые опытными советскими специалистами, серьезно занималась вопросами экономики.

В ноябре 1945 года советская комендатура составила хозяйственный план на 1946 год и представила его магистрату. Что же касается комендатур других союзных стран, то они без интереса относились к деятельности демократического магистрата. Свои обязательства по снабжению города они выполняли только после неоднократных напоминаний со стороны советских властей. Называя руководителей магистрата «советскими ставленниками», они выступали за ограничение прав магистрата, постоянно высказывали недовольство его работой, причем нередко необоснованное.

Вот данные о количестве приказов, направленных берлинскому магистрату союзническими комендантами, подтверждающие этот факт^[295].

При поддержке магистрата советская комендатура проводила решительную денацификацию всех сфер жизни города. Из городских учреждений было уволено более 25 тысяч бывших нацистов. Все те меры, особенно в вопросе денацификации, которые органы СВАГ осуществляли в советской зоне оккупации, проходили и в советском секторе Берлина, но с еще большими трудностями. Ведь в столице Германии были сосредоточены центральные органы власти. Руководящие работники при нацистском режиме обязательно должны были быть членами партии. Так, около 80 процентов берлинских судей и прокуроров состояли в этой партии^[296]. К концу 1946 года была полностью завершена демилитаризация советского сектора.

Одной из важных задач советской комендатуры было осуществление репарационных поставок в виде демонтажа предприятий. 23 июля 1945 года руководитель Экономического управления СВАГ Сабуров докладывал Маленкову, Вознесенскому и Жукову, что его сотрудниками было обследовано в Берлине 646 предприятий, из них в западных районах —394. На предприятиях из числа обследованных уже производится демонтаж, в том числе на 142 предприятиях, расположенных в западных районах города. На 265 предприятиях (в том числе на 240 из западных районов) вывозка закончена. На этих 488 предприятиях подлежит демонтажу 125,6 тысяч единиц оборудования, из них в западных районах — 92,9 тысячи. Из общего числа оборудования демонтажу подлежат 81,5 тысяч металлорежущих станков^[297]. К 1948 году все взятые на учет 20 военно-промышленных предприятий были демонтированы, здания разрушены, а часть этих предприятий занялась изготовлением товаров широкого потребления^[298]. Однако в 1946 году план товарных поставок был выполнен лишь на 71 процент.

Промышленность советского сектора, особенно после вступления в западные сектора союзных войск, стала важной частью в выполнении репарационного плана всей советской зоны. Например, в 1947 году удельный вес Берлина составлял 8,7 процента. Если в 1946 году в репарационных поставках превалировала доля товаров широкого потребления, то в 1948 — квалифицированная продукция машиностроительной, электротехнической и химической отраслей. Причем по годам и на душу населения эта доля существенно не увеличивалась, о чем свидетельствует таблица, приведенная в упомянутом отчетном документе советской комендатуры. Решение этого вопроса проходило в острой борьбе советских представителей, с одной стороны, с западными властями, отказывавшимися признать этот план, и, с другой, с саботажем некоторых представителей немецких властей.

В 1949 году сумма репарационных поставок из Берлина составила лишь 60,5 тысяч марок. Советские власти оказали поддержку городу тем, что в 1946 году семь крупнейших предприятий сектора были переданы в ведение советских акционерных обществ в Германии и вскоре были полностью восстановлены.

Ко времени вступления советских войск в Берлин большую тревогу у советского командования вызывала крайне неблагоприятная экологическая обстановка. Была разрушена система водопровода и канализации, население пользовалось водой из пожарных кранов и даже из реки и каналов, в развалинах домов было погребено много трупов, жители размещались скученно. Госпитали и гражданские больницы были заполнены ранеными и больными. Через город хлынула огромная масса переселенцев, беженцев и военнопленных, число которых в августе-сентябре 1945 года составляло 925 тысяч человек. Проходившие через город в июне-августе 1945 года беженцы и переселенцы составляли около половины всех инфекционных больных ^[299].

В июне 1945 года в городе вспыхнула эпидемия дизентерии (5 800 случаев), брюшного тифа (211 заболеваний), скарлатины (1 030 случаев) и дифтерии (880 случаев). Немецкая служба здравоохранения была дезорганизована. Немецкие врачи, согласившиеся работать, доказывали, что в начале эпидемий проводить профилактические прививки нельзя. Тогда санитарный отдел комендатуры взял инициативу борьбы с эпидемиями в свои руки. По этому поводу Главноначальствующий СВАГ и комендант города издали несколько приказов и борьба с эпидемиями проводилась даже после июля 1945 года в масштабе всего города, а не только советского сектора.

После того, как всему населению были сделаны профилактические прививки, были развернуты специальные больницы и отделения, организована санитарная обработка переселенцев в 48 переселенческих лагерях, ограничен их контакт с местным населением, из трофейных складов представителям немецкого здравоохранения были выданы дезинфекционные средства, бактерийные препараты и прививочные материалы, развитие эпидемии было приостановлено, а затем и снижено, о чем свидетельствует следующая таблица^[300].

Благодаря усилиям советских военных врачей эпидемия не распространилась среди войск и личного состава комендатур.

Среди беженцев получили распространение и венерические заболевания. Существовала угроза появления венерических заболеваний и среди советских граждан. В июне 1945 года было зарегистрировано только по советскому сектору 200 случаев сифилиса и около 2.000 случаев гонореи.

Борьба против этих заболеваний затруднялась тем, что в прошлом этим делом в Германии занимались не государственные органы здравоохранения, а, как правило, частные врачи. Благодаря усилиям комендатуры были открыты 11 диспансеров. Главноначальствующий СВАГ и городской комендант приказали провести ряд совместных мер по борьбе с этими заболеваниями. Венерические заболевания стали уменьшаться только со второй половины 1947 года, а в 1948 году по сравнению с 1946, они снизились в 2,5 раза. Активизировалась также борьба с заболеваниями туберкулеза, который получил распространение в Германии еще в годы войны.

В первые же дни после капитуляции в Берлине сложилась тяжелая криминогенная обстановка. В городе действовало несколько террористических и диверсионных групп. 20 мая 1945 года в районе Кепеник во дворе аккумуляторного завода был убит часовой местной комендатуры Стрижнев B.C. В июне в районе Митте был убит старшина Сербин М.Е. Убийства имели место и в других районах. В течение мая-июня 1945 года было раскрыто и арестовано до десятка диверсионных групп и вскрыто несколько тайных складов с вооружением и боеприпасами^[301].

Созданные в течение мая-июня 1945 года в Берлине районные и участковые комендатуры в своей работе по наведению порядка в городе применяли прежде всего ежедневное патрулирование силами в общей сложности от 300 до 400 патрульных групп. Но с 1946 года кроме патрулирования проводились общие и частные облавы. О масштабе этой работы за 3,5 года свидетельствуют следующие данные: в 1945 году было задержано 9 870 человек, в 1946 —25 476, в 1947 —22 514 и в 1948 году — 6 629 человек. Любопытно, что военнослужащие Красной Армии и граждане СССР задерживались по следующим причинам: самовольная отлучка — 6 577 человек, ночлег у немцев —1 736 человек, посещение немецких рынков — 2 991 человек, связь с немками — 869 человек, незаконный въезд в Берлин — 4 474 человек. Кроме того, в облавах и прочесываниях на немецких черных рынках и в ресторанах задерживалось ежемесячно от 20 до 70 дезертиров и бандитов. Со второго квартала 1947 года облавы уже не проводились, так как преступного элемента стало значительно меньше, чем в предыдущие годы. Но они все же существовали и серьезно компрометировали Советский Союз, о чем свидетельствует следующая таблица^[302]:

Рост преступности среди советских военнослужащих и граждан в 1945–1946 гг. военный отдел советской комендатуры объяснял следующими причинами: в эти годы в войсках проходили службу солдаты, призванные в армию в конце войны из числа репатриированных граждан, бывших военнопленных и тех, кто длительное время проживал на оккупированной территории. В период расформирования частей и соединений и демобилизации солдат старших возрастов они по разным причинам отставали от своих подразделений и бесконтрольно искали их по всей территории зоны, связывались с немцами и становились на путь преступлений.

Вспышки активизации преступных элементов из среды местного населения наблюдались во времена острых политических событий, происходивших в Германии. Так, в середине 1948 года, когда проводилась денежная реформа, участились случаи политических убийств демократически настроенных немцев. Многие преступники стали скрываться в западных секторах города. В таких случаях имелась договоренность с военными властями западных секторов о совместных патрулированиях в этих секторах, что давало заметные результаты. За годы работы с февраля 1946 по февраль 1947 года патрули роты специального назначения задержали в западных секторах 3 021 человека, в том числе нескольких советских граждан, завербованных англо-американскими спецслужбами. Советская комендатура вынуждена была вести борьбу и с безобразиями, чинимыми военнослужащими западных воинских подразделений. С 1946 по 1948 год было задержано 390 человек.

Группа немецкой молодежи при поддержке английских оккупационных властей 9 сентября 1948 года на площади у рейхстага устроила крупную провокацию. После окончания митинга двухтысячная толпа немцев при поддержке 300 полицейских английского сектора и содействии английской военной полиции через Бранденбургские ворота прорвалась в советский сектор и начала забрасывать камнями наряд немецкой полиции. Из толпы было произведено несколько выстрелов, в результате чего был ранен полицейский. Был также обстрелян часовой у памятника советским воинам. Порядок был восстановлен при вмешательстве усиленного комендантского наряда.

Политическая и экономическая жизнь протекала в Берлине в те годы весьма бурно. С мая 1945 года по январь 1949 в городе произошло более 90 более или менее крупных событий, влиявших на обстановку в самом городе и на решение берлинского вопроса в международном плане. Эти события имели разный характер, но наблюдалась тенденция к нарастанию конфронтационности. Если события 1945 года содействовали нормализации жизни города, восстановлению коммунального хозяйства, формированию демократических органов власти и началу деятельности политических партий и общественных организаций, то события в 1948 году были направлены преимущественно на разрушение достигнутого в предыдущие годы. Такую оценку этим событиям по свежим следам давала советская комендатура. Но ее работникам должно было бы быть ясно, что это не так. Нет оснований утверждать, будто бы высшее советское руководство в Москве и СВАГ мало внимания уделяли Берлину. Достаточно напомнить, что документов, опубликованных по этому вопросу советским правительством, СВАГ и советским военным комендантом города, преимущественно в 1945 и 1948 годах, насчитывается около 190^[303].

Важным политическим событием в жизни Берлина, как и всей советской зоны оккупации, стала подготовка и последующее объединение берлинских организаций коммунистической и социал-демократической партий в апреле 1946 года. Уже через несколько дней после официального разрешения деятельности политических партий в Берлине состоялось совещание представителей обеих партий, на котором был создан рабочий комитет по единству действий^[304].

Вопреки решению центрального правления СДПГ, возглавляемого О. Гротеволем, противники объединения при поддержке американского и английского военных комендантов 31 марта 1946 года организовали в западных секторах Берлина референдум среди членов СДПГ. В восточном секторе он был запрещен советским комендантом. Участникам референдума было предложено два вопроса: 1. Согласен ли ты на немедленное объединение партий? 2. Согласен ли ты на союз обеих партий, что обеспечит совместную работу и устранит братоубийственную войну? На первый вопрос утвердительный ответ дали 2 937 человек, отрицательный —19 596. На второй вопрос положительно ответили —14 763, отрицательно —5 559 человек^[305].

Конечно, если учесть, что берлинская организация СДПГ на 1 марта 1946 года насчитывала 66 тысяч членов, то против объединения выступило меньшинство, т. е. 19 596 человек. Но следует учитывать, что социал-демократам восточного сектора не было разрешено изложить свое мнение. Не должно быть сомнения в том, что все-таки большинство берлинских социал-демократов не желало объединения с коммунистами в одну партию. 7 апреля 1946 года в районе Целендорф (американский сектор) состоялся съезд противников объединения, который оформил создание берлинской организации СДПГ.

Сторонникам объединения, имевшимся в обеих партиях, все же удалось, несмотря на большие трудности, добиться того, что в апреле 1946 года объединение и создание единой берлинской городской организации СЕПГ состоялось. В западных секторах кроме СЕПГ функционировали и организации СДПГ. В восточном секторе попытки их восстановить пресекались объединенными усилиями советских властей и руководства СЕПГ.

Во второй половине 1946 года в политической жизни города произошло еще одно важное событие — принятие конституции города и коммунальные выборы, в ходе которых как в немецком обществе, так и среди бывших союзников, усилилась поляризация политических сил.

Коменданты западных секторов, не будучи уверенными в благополучном для них исходе предстоящих выборов, постоянно выступали за применение более жесткого и неограниченного контроля за деятельностью местного самоуправления. Советский комендант предлагал предоставить магистрату больше прав, ибо он знал, что аппарат самоуправления, состоявший в ту пору преимущественно из членов СЕПГ, будет следовать указаниям партии.

С приближением срока выборов политическая обстановка в городе обострялась, блок партий фактически распался, и руководители городских организаций ЛДП и ХДС совместно с СДПГ повели активную борьбу против засилья членов СЕПГ в городском самоуправлении. Важную роль в изменении позиции избирателей не в пользу СЕПГ сыграли те пункты предвыборной программы ее оппонентов, которые задевали особенно чувствительные стороны в жизни населения — демонтаж предприятий и связанная с ним безработица, требования восстановить границы Германии 1938 года, вернуть «восточные области», отрицание виновности немецкого народа за развязывание войны, недовольство попытками установить однопартийную диктатуру СЕПГ, бесчинствами, чинимыми советскими военнослужащими, недостаточным уровнем демократии и др. Городской район Митте, где находились почти все общегородские учреждения, по оценке центральной военной комендатуры, был наиболее заражен антисоветизмом, что сильно беспокоило нас.

Но тем не менее СЕПГ, выдвигая в своей предвыборной кампании такие требования, как установление нового демократического порядка, честное выполнение Потсдамских решений, улучшение материального положения трудящихся и другие, не всегда популярные предложения, рассчитывала на успех выборов. На это же рассчитывала и советская комендатура. И вот после того, как 9 августа 1946 года СКБ утвердила конституцию города и положение о выборах, результаты состоявшихся 20 октября 1946 года выборов были таковы: СДП завоевали 48,7 процентов мест, ХДС — 22,2, СЕПГ — 19,8 и ЛДП — 9,3 процента мест в городском собрании.

В руководящих кругах СВАГ и СЕПГ эти итоги вызвали замешательство. Анализируя их, городская организация СЕПГ и советская комендатура пришли к выводу, что поражение партии явилось результатом «переоценки идеологической перестройки и проведенной работы по демократизации». Впоследствии в одном из аналитических отчетов о деятельности советской военной комендатуры в Берлине отмечалось: «Советским военным комендантом генерал-майором Котиковым на основе анализа итогов выборов был представлен Главноначальствующему СВАГ маршалу Соколовскому подробно разработанный план дальнейшей работы в городе. Этот план включал ряд мероприятий по укреплению СЕПГ и упрочению ее авторитета в массах трудящихся, линию поведения представителей СЕПГ в блоке демократических партий, как места для разоблачения реакционной сущности этих партий. План определял цель и различные методы борьбы СЕПГ и советской военной комендатуры с социал-демократами. В плане перечислялись очередные мероприятия по укреплению профсоюзов. Особое место уделялось усилению пропаганды Советского Союза среди немцев, усилению оккупационного режима и контроля за деятельностью нового магистрата».

Маршал Соколовский 21 ноября 1946 года на этот план наложил следующую резолюцию: «Руководствуйтесь. Учтите мои пометки по Вашим предложениям. Имейте в виду, что пора от слов и соображений переходить энергично к делам. К сожалению, часто хорошие мысли мы не претворяем в дело, а чаще начинаем и не доводим до конца».

Как же много лет спустя после уже ставших историей событий в Берлине и с учетом последующего развития политической обстановки следует оценить позицию советской военной комендатуры Берлина по итогам выборов?

Приведенный отрывок из анализа итогов выборов свидетельствует о том, сотрудники комендатуры не сочли необходимым глубоко и критически проанализировать свои собственные ошибки и просчеты СЕПГ не только в ходе предвыборной кампании, но и во всей своей предыдущей деятельности. Вместо такого анализа они перешли в контрнаступление по обострению «борьбы с социал-демократами». Одновременно вместо поиска путей сотрудничества с буржуазными партиями-партнерами по блоку, комендатура увидела в этом блоке только «место для разоблачения реакционной сущности этих партий». Трудно также понять, как «пропаганда Советского Союза» вне связи с обстановкой в советской зоне оккупации Германии могла бы существенно повлиять на немецких избирателей. И уже совсем непонятно, как «усиление оккупационного режима» в состоянии было содействовать «упрочению авторитета СЕПГ в массах трудящихся». Последующие события подтвердили, что все произошло как раз наоборот.

Коммунальные выборы в Берлине в октябре 1946 года, когда все его жители одновременно участвовали в подобной политической акции, оказались последними в послевоенной истории города до 1989 года. Наступивший вскоре раскол привел к негативным последствиям в жизни Берлина. Военные власти западных союзников, вдохновленные итогами выборов, усилили изоляцию советской комендатуры от органов немецкого самоуправления, которые фактически оказались под их единоличным контролем. Они решительно выступили против крайне выгодного тогда для советской стороны принципа единогласия в деятельности СКБ. Новый обербургомистр города социал-демократ О. Островский не злоупотреблял сложившейся ситуацией, не пошел на конфронтацию с советскими военными властями. Он вел умеренную линию лояльного сотрудничества с ними, за что западными комендантами совместно с руководством СДПГ в апреле 1947 года и был отстранен от должности. Обербургомистром стал тоже социал-демократ Э. Ройтер, известный своим крайне негативным отношением к Советскому Союзу и СЕПГ. Естественно, советская комендатура использовала свое право вето, и он не был утвержден в должности. Его обязанности временно исполняла третий бургомистр член СДП Л. Шредер.

Во второй половине 1947 года ситуация характеризовалась завершением размежевания политических сил в городе и в самоуправлении и усиливавшейся по вине обеих сторон конфронтацией в Союзной комендатуре, отчего местное население только проигрывало. С дальнейшим расширением «холодной войны» в международной обстановке обострялось и положение в Берлине. Его логическим следствием было то, что 16 июня 1948 года состоялось последнее заседание Межсоюзнической военной комендатуры, после чего три западных коменданта, по оценке Отдела информации советской комендатуры, «собрались уже не как представители наших военных союзников, а как открытые враги СССР».

* * *

Разнообразие и объем деятельности советской военной комендатуры на протяжении четырех лет ее существования требовали постоянного совершенствования ее структуры и новых квалифицированных кадров. Сменивший в октябре 1945 года генерал-полковника Горбатова генерал-лейтенант Д.И. Смирнов, как считало руководство СВАГ, не в полной мере справлялся с работой и поэтому с 1 апреля 1946 года начальником гарнизона и военным комендантом советского сектора Берлина был назначен бывший начальник военной администрации Саксонии генерал-майор А.Г. Котиков, успешно выполнявший эти обязанности до середины 1950 года.

До начала июля 1945 года в Берлине существовало 20 районных и 82 участковых советских военных комендатуры. С разделом города на сектора и образованием Межсоюзнической военной комендатуры в советском секторе осталось 8 районных, а также 57 участковых комендатур, впоследствии ликвидированных. В первые дни своей деятельности работниками комендатур стали офицеры 5-й ударной армии, командующим которой был сам комендант генерал-полковник Берзарин, и 29 человек были назначены из фронтового резервного офицерского полка. По состоянию на 25 июня 1945 года в Управлении городской военной комендатуры было занято 292 офицера, 66 сержантов и рядовых и 184 гражданских служащих.

Количество отделов по мере выявления новых сфер деятельности и степени их важности, менялось как правило, в сторону увеличения. В ряду других отделов в Центральной военной комендатуре (ЦВК) советского сектора большую роль стал играть отдел пропаганды, переименованный в середине 1947 года в Отдел информации. В октябре 1946 года во всех районах сектора были образованы отделения пропаганды (информации). Мне пришлось быть начальником такого отделения в комендатуре Берлин-Митте. Бывший до 1946 года начальник этого Отдела подполковник Е.А. Бродский и сменивший его подполковник В.М. Демидов имели большой опыт политической работы среди войск противника и населения, хорошо владели немецким языком, имели высшее историческое образование.

Отдел информации военной комендатуры советского сектора оккупации Берлина нередко менял свою структуру в зависимости от складывавшейся в городе ситуации и необходимости в связи с этим решать новые задачи. Вот как это обосновывалось в одном из документов: «Например, для более активного вмешательства в ход предвыборной борьбы в августе-сентябре 1946 года Отдел пропаганды был усилен прикомандированием 13-ти человек на период избирательной кампании… В то же время в октябре 1946 года в дни наибольшего обострения предвыборной борьбы создаются районные отделения пропаганды… Создание районных отделений пропаганды было продиктовано необходимостью усиления контроля за политической жизнью в районах.

После коммунальных выборов 20 октября 1946 года, стало очевидным стремление реакционного большинства» в органах самоуправления вытеснить оттуда все демократические элементы и превратить эти органы в послушное орудие англо-американской политики.

В связи с этим остро встал вопрос о необходимости более постоянного и тщательного контроля за деятельностью городских и районных органов местного самоуправления. В ноябре 1947 года для контроля за работой органов самоуправления и для помощи СЕПГ в их парламентской деятельности было создано в составе Отдела информации отделение по работе в органах местных самоуправлений. Летом 1948 года в обстановке открытого саботажа мероприятий советских оккупационных властей… был создан самостоятельный Отдел гражданской администрации»^[306].

Советские власти в свое время ввели цензуру основной политической печатной продукции. Более жесткой цензуре подвергались издания буржуазных партий, но контролировались и некоторые печатные издания СЕПГ. Как осуществлялся этот контроль и что запрещалось печатать, видно на примерах, приводимых в одном из отчетов Отдела информации комендатуры Берлина.

Нелицензированные издания городского правления СЕПГ контролировались на общих основаниях. Журнал городского правления СЕПГ «Вилле унд Вег» («Намерения и путь») официально не был органом, подлежащим предварительной цензуре. Однако в конце 1946 и на протяжении почти всего 1947 года было необходимо контролировать журнал до напечатания, так как он довольно часто допускал политические ошибки. Например, в номере два за 1947 год цензурой была исправлена статья о Фихте, которому автор приписывал «сознание необходимости не только объяснить мир, но и практически изменять его» и оценивал идеалиста Фихте, как революционера и чуть ли не главного философского предтечу Маркса и Энгельса. Данные ошибки были и в статье К. Мевиса о Ленине. Не совсем по-марксистски оценивалось соотношение интересов отдельной личности и класса в капиталистическом обществе в одной из статей К. Литке. В номере шесть (1947 г.) одна из заметок отстаивала право членов партии критиковать решения, принятые партией^[307]. На этих примерах нетрудно себе представить политический и научный уровень советских цензоров и их замечаний.

Вскоре однако отделение цензуры было расформировано, так как предварительная цензура неполитических печатных изданий была отменена еще 14 апреля 1947 года (приказ СВАГ № 90), а цензура деятельности зрелищных предприятий еще раньше была передана отделению культуры^[308].

Отделу информации приходилось выполнять иногда весьма деликатные задачи, чтобы создать немецкие органы власти, которые лояльно относились бы к советской военной комендатуре и поддерживали просоветски настроенные политические партии и общественные организации.

Вот как Отделом была осуществлена акция по созданию нового магистрата в ходе сепаратных выборов 30 ноября 1948 года. С этой целью руководство ЦВК совместно с Отделом информации разработало детальный план, охвативший все более или менее значительные детали предусмотренных мероприятий. Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский план утвердил. В отчетном документе о деятельности советской военной комендатуры в Берлине с 1945 по конец 194 8 года этот план изложен следующим образом: «Так как план был секретным и доводился лишь до узкого круга лиц, выполнение его мероприятий требовало от демократического лагеря состояния мобилизационной готовности. План поэтому давал на каждый день (или 2–3 дня) лозунг действия и предусматривал эти действия в строгой последовательности как по содержанию, так и по времени. Устанавливались дни и даже часы мероприятий».

Далее приводятся эти «мероприятия». «Отдел информации разработал подробный план проведения народной демонстрации и митинга трудящихся 30 ноября 1948 года. Предусматривался контроль не только за содержанием митинга и демонстрации, но также и за практической организацией этих мероприятий» ^[309].

Имеющиеся архивные документы свидетельствуют о том, что советская военная комендатура Берлина не просто осуществляла контрольные функции применительно к тем или иным происходившим в городе политическим процессам, но и активно вмешивались в них на стороне сил, которые она считала демократическими. Вот какую роль комендатура и, в частности, ее Отдел информации играли в кампании по сбору подписей за проведение народного референдума о единстве Германии в мае-июне 1948 года.

Прежде всего Отдел информации комендатуры взял под свой контроль всю работу по подготовке берлинских партийных и общественных организаций к всенародному опросу и Немецкому народному конгрессу. Под контролем и при помощи районных отделений информации проходили собрания рабочих и служащих, выборы делегатов на Конгресс, распространение листовок. Отдел информации помог городскому правлению СЕПГ в разработке текстов листовок и тезисов доклада, в проведении дня агитации и пропаганды за Народный конгресс (30 ноября). Сотрудниками Отдела было обращено внимание горкома СЕПГ на недостаточную подготовку Конгресса со стороны общественных организаций. Отдел систематически изучал настроения различных слоев населения в связи с Конгрессом. По рекомендации Отдела горком СЕПГ и постоянный комитет Народного конгресса разработали конкретные политические и организационные меры в связи с народным опросом. Для оказания помощи на местах работники Отдела были раскреплены по районам, особенно в западных секторах. Напомню, что тогда еще не существовало никаких запретов на передвижение населения, ни «берлинской стены».

В связи с помехами, которые чинили сбору подписей коменданты западных секторов, 25 мая 1948 года советский комендант генерал Котиков выступил в Союзной комендатуре с официальным протестом.

Вот каковы были итоги народного опроса в Берлине.

Что касается взаимоотношений между Отделом информации комендатуры и горкомом СЕПГ, то между ними произошло, по существу, сращивание функций. Так, в ходе подготовки 1-й партконференции СЕПГ и районных партконференций Отдел информации совместно с городским правлением СЕПГ разрабатывал конкретный и детальный план проведения этих мероприятий.

Вот что говорится по этому поводу в одном из отчетных документов Отдела информации. «Командование УВК, политотдел и Отдел информации создали 25 групп (по 2–3 чел.) партийных работников в помощь организациям СЕПГ крупнейших предприятий г. Берлина. С партийными работниками ЦВК, направленными на помощь организациям СЕПГ, был проведен инструктаж и для них была выработана специальная памятка.

Через эти группы Отдел информации оказывал практическую помощь партийным производственным группам, с одной стороны, и подробнее изучал положение в производственных группах СЕПГ. Помощь эта выражалась в следующем: а) Советские представители контролировали изучение членами СЕПГ на предприятиях материалов XI и XII пленумов партии. I

б) Оказывалась помощь представителям производственный групп в подготовке докладов.

в) Оказывалась помощь активу СЕПГ в обсуждении соответствующих резолюций.

г) Устранялись недостатки, мешавшие СЕПГ занять руководящее положение на предприятии.

д) Оказывалась помощь в выборе лучших членов СЕПГ на конференцию.

Процесс работы показал, насколько нужной и действенной была помощь наших товарищей»^[310].

Отдел информации проводил работу по изучению настроения населения и соответствующего влияния на него. С этой целью он постоянно информировал военного коменданта и центральные органы СВАГ о переменах этих настроений и их причинах. Большую помощь Отделу в этом отношении оказывала широкая сеть немецких информаторов, которые использовались в практической работе не только комендатурой, но и городской организацией СЕПГ. Вот что по этому поводу говорится в упомянутом выше отчетном документе: «Получаемая Отделом информация о намечаемой тактике поведения по тому или иному вопросу со стороны СДПГ и буржуазных партий позволила правильно определить в этих случаях тактику поведения СЕПГ идемократических организаций, например, на заседаниях городского собрания депутатов и магистрата».

В Отделе существовали специальные группы постоянных информаторов для работы по этой специфической линии. Одна из них информировала о качестве партучебы и пропагандистской работы в СЕПГ, другая — о работе в городском собрании депутатов, третья — наблюдала за внутренней жизнью СЕПГ. Большая группа информаторов работала в западных секторах Берлина, но в отличие от советского сектора она получала определенное денежное вознаграждение, т. е. своеобразную «плату за риск». Отделу информации была поставлена задача «найти платных информаторов во всех важнейших учреждениях западных секторов, на всех ведущих предприятиях, в органах самоуправления, в полиции, в театрах и т. д. Кроме того, платные информаторы подбирались во всех политических и общественных организациях Берлина, как реакционного, так и демократического лагеря… Народу с этим заново перестраивалась, расширялась и укреплялась информационная служба городского правления СЕПГ, по образцу постановки информационной работы нашей партии».

В последующие месяцы событий в городе, как снежный ком, надвигались с нарастающей скоростью. Еще в сентябре 1947 г. западные обозреватели наблюдали в Берлине перемещения советских танковых соединений, но рассматривали их «скорее как признак русской нервозности, чем их агрессивности…». Берлин становился опасной горячей точкой не только Германии, но и Европы в целом. Новым шагом на этом пути, который усилил озабоченность СВАГ судьбой всех Потсдамских решений по германскому вопросу, была проведенная в Западной Германии 18 июня 1948 года сепаратная денежная реформа. По этому вопросу маршал Соколовский писал главе английской военной администрации генералу Робертсону следующее: «Ввиду Вашего решения нам нужно защитить советскую зону и Большой Берлин от хозяйственного хаоса и дезорганизации денежного обращения из-за наплыва денежных запасов с запада. Я принял решение провести денежную реформу в советской зоне и Большом Берлине»^[311].

Проведенная в западных зонах денежная реформа действительно существенно ограничила связи между населением Западной и Восточной частей Германии, включая и Берлин. Она вызвала резкую реакцию советской стороны, реакцию, которая не была адекватной негативным последствиям этих мероприятий западных держав. СВАГ немедленно ввела запрет на транспортное сообщение между Берлином и западными оккупационными зонами.

В июне 1948 года в Берлине и вокруг него СВАГ по согласованию с руководством СЕПГ и другими примыкающими к ней силами приняла меры по «обеспечению мира и защите революционных завоеваний в советской зоне оккупации». Советские войска и немецкая народная полиция усилили контроль и охрану зональной границы, для чего были сформированы также специальные отряды созданной в 1946 году пограничной полиции. Так говорится об этих событиях в официальной истории СЕПГ.

Но, по существу, это была блокада западных секторов Берлина и именно под таким названием она вошла в историю. Чтобы обеспечить снабжение своих секторов в городе, западные оккупационные власти с помощью военно-транспортной авиации создали «воздушный мост», который функционировал весьма успешно и длительное время — с марта 1948 по май 1949 года.

Это была настоящая блокада Западного Берлина, хотя в заявлении маршала Соколовского от 3 октября и ноте советского правительства по вопросу о положении в Берлине от 4 октября 1948 года отвергалось ее наличие. Советское командование, мол, готово было снабжать западные сектора города. Такое решение действительно было принято, но Западный Берлин был заблокирован со стороны западных зон Германии. В том же документе утверждалось, что «беспорядки, внесшие беспокойство в берлинскую жизнь, произошли в той части Берлина, которая не находится под контролем Советского командования и за которую отвечают военные власти трех других держав».

Подобное утверждение не в полной мере соответствует реальной ситуации, сложившейся в Берлине в эти осенние дни 1948 года. Советское правительство тогда не могло не знать того, что знал даже я — рядовой сотрудник СВАГ. В Западный Берлин переправлялись из советского сектора группы молодых людей и транспортников, которые и создавали там беспорядки: бросали в полицию камни, разбрасывали листовки, блокировали движение. Мое убеждение в том, что наше правительств знало о подлинных зачинщиках беспорядка в Западном Берлине, основывается еще и на том, что однажды в моем присутствии начальник Управления информации полковник Тюльпанов по телефону докладывал в Москву, кому лично — мне неизвестно, о мерах, которые предпринимаются нашими властями в Берлине, и просил одобрить эти активные действия на территории западных секторов Берлина. После разговора он положил телефонную трубку и сказал присутствовавшим сотрудникам: «Москва ответила, чтобы мы попробовали, но и ответственность за провал ложится на нас». Позднее Н.С.Хрущев говорил о сложившейся в 1948 г. обстановке вокруг Берлина, что «на ноге Соединенных Штатов в Европе имелась болезненная мозоль, а именно — связь Западных держав… через территорию ГДР с Западным Берлином».

Устроенная, если не без указания, то наверняка с согласия Сталина, блокада Западного Берлина была необычной акцией. Она стала крупной политической провокацией сталинского режима, чреватой вооруженным столкновением между двумя странами, но, вероятнее всего, коалиций стран.

Руководство СВАГ осознавало нависшую опасность и приняло решение предварительно подготовить к вывозу из Берлина семей советских сотрудников и того гражданского персонала, без которого можно было бы обойтись. Такие же меры предприняли и военные власти западных секторов города. Это была своеобразная война нервов, но во время ее пика у администрации США они оказались слабее, чем у хозяев Кремля. Имеются сведения, что если бы не возражение генерала Клея, то руководители США, Великобритании и Франции готовы были уступить Сталину. Но по настоянию Клея «воздушный мост» продолжал действовать, а блокада продолжала отравлять международную атмосферу. К маю 1949 года сдали нервы и у Сталина. Военный конфликт стал такой близкой реальностью, что он отдал распоряжение генералу В.И.Чуйкову дать отбой. Ведь до взрыва первой советской атомной бомбы оставалось слишком много времени, чтобы идти напролом.

Бывший сотрудник аппарата Верховного комиссара СССР в Германии В.В. Карягин по поводу тогдашней обстановки пишет: «Союзный контрольный механизм в Германии прекратил существование в результате раскольнических акций наших бывших союзников. Но и мы внесли свой вклад в этот процесс, заключительной точкой которого была блокада Западного Берлина в 1948–1949 гг.»^[312]. Заключение, к которому пришел автор, справедливо, но наш «вклад» в развал союзного контрольного механизма в Германии связан не только с блокадой, но прежде всего с развалом деятельности Контрольного совета в марте 1948 года.

Дальновидные политические деятели Германии того времени резко критиковали Советский Союз за подобные шаги. Например, будущий обербургомистр Западного Берлина В. Брандт прямо говорил о реакционности советской внешней политики и вместе с тем обращал внимание на сложный и противоречивый характер развития самого Советского Союза, критиковал господствовавший в нем тоталитаризм.

В связи с возникшими в советской зоне продовольственными трудностями летом 1948 года советское правительство предоставило несколько десятков тысяч тонн зерна, а также дополнительно 100 тысяч тонн других продуктов специально для Берлина, включая его западные секторы, хотя сам Советский Союз еще не оправился от голодного 1947 года. Затем последовали поставки в советскую зону из СССР тракторов, грузовых автомашин, проката и других товаров и сырья, были расширены внешнеторговые связи со странами Восточной Европы, а также со Швецией, Финляндией и другими странами. Трудно отделаться от мысли, что эти меры советского руководства имели не только гуманитарное значение, но и в условиях берлинского кризиса престижно-политическую направленность. В то время необходимо было как-то дезавуировать то негативное впечатление немецкого населения, которое произвел на него отказ самого Советского Союза и под его давлением стран Восточной Европы, включая и Восточную Германию, от получения помощи по плану Маршалла. Этот факт нашел свое невольное подтверждение в решении Центрального секретариата СЕПГ, опубликованном 18 августа 1948 года^[313].

После проведения денежной реформы сперва на западе, затем на востоке Германии перестал существовать единый бюджет города, что вызвало дезорганизацию городского хозяйства. Спровоцированное мерами СВАГ, приведшими к прекращению движения поездов между западными зонами и Берлином западные власти принимали все новые и новые ответные меры.

К осени 1948 года наметились признаки явного раскола административных органов. В связи с окончанием в октябре-ноябре 1948 года срока полномочий городского собрания и магистрата советский комендант попытался взять реванш за поражение на предыдущих выборах. Он предложил провести единые общегородские выборы. Но, как и следовало ожидать, это предложение было отклонено западными комендантами. В ноябре-декабре 1948 года в западных и в советском секторах состоялись сепаратные выборы, ознаменовавшие собой окончательный раскол Берлина на две части со своими независимыми органами управления.

Советская блокада Западного Берлина сильно повредила продвижению решения германского вопроса. Как правильно отмечает А.М. Филитов, «с момента возникновения берлинского кризиса предотвратить образование двух германских государств, видимо, было уже делом нереальным. Германский вопрос вступил в новую стадию. Решать его стало сложнее. Однако возможности для такого решения оставались, хотя они значительно сузились»^[314].

Российские специалисты по германской проблематике, в частности, А.М. Филитов, оценивают советскую блокаду Западного Берлина однозначно отрицательно. Как в экономическом, так и в политическом отношении эта акция означала проигрыш для Советского Союза. Но, придя к такому обоснованному выводу, А.М. Филитов все же считает, что при худших погодных условиях англо-американцы не смогли бы создать «воздушный мост» и, возможно, пошли бы на унизительную эвакуацию своих войск из города. Да, теоретически подобный вариант существовал, но нам известно, как решительно был настроен генерал Клей, допускавший даже прорыв блокады с использованием американских сухопутных войск. А это означало бы военное столкновение с советскими войсками с непредсказуемыми последствиями. В подобной ситуации трудно предположить, чтобы целью советской стороны было лишь желание подтолкнуть западных союзников к столу переговоров. Для этого имелось много других менее рискованных возможностей.

События в Берлине привлекли внимание Совета безопасности ООН, всей мировой общественности. Это означало, что они превратились в международную проблему, содержавшую в себе опасность дальнейшего обострения. Вслед за расколом Берлина через год наступил и раскол Германии.

В подобных условиях советские власти делали все возможное, чтобы под различными предлогами ограничить получение информации немцами советской зоны из западных зон. Так, состоялись собрания почтовиков, на которых служащие почты принимали резолюции с требованиями прекратить поставку газет, призывавших к войне. Общественный комитет борьбы с поджигателями войны в Берлине также призвал население бойкотировать некоммунистическую прессу. На крупных предприятиях города принимались резолюции, также требовавшие прекратить продажу газет, выходящих по западным лицензиям. Специализированное общество по распространению печати прекратило поставку газет западных секторов киосками и продавцами газет в советском секторе.

Лишь много лет спустя из хранящихся в архивах отчетных документов советской военной комендатуры Берлина стало ясным, что все эти антидемократические меры были предприняты немецкими общественными организациями не по их доброй воле, а под давлением Отдела информации комендатуры. В документе так и было сказано: «Отдел информации развернул в это время широкую кампанию за бойкот антидемократической прессы»^[315]. Можно понять ответное решение западных властей, которые также запретили в своих зонах распространение прессы из советской зоны.

Становилось очевидным, что линия советского руководства на обострение берлинского кризиса была равнозначна попытке заставить Запад уйти из Берлина. Чтобы добиться этой цели, СВАГ предприняла новые, ужесточенные меры. Но они не увенчались успехом. В конце 1948 года оккупационные власти западных секторов провели выборы в магистрат западной части города и создали западноберлинскую трехстороннюю комендатуру. 14 мая 1949 года они произвольно ввели в западной части города так называемый «малый оккупационный статут». Эти меры подтверждали, что западные державы твердо решили не терять Берлин, поэтому весной 1949 года обе стороны достигли соглашения об урегулировании отдельных вопросов, связанных с ситуацией в городе.

Много лет спустя пенсионер В. Молотов в беседах с публицистом Ф.Чуевым, вспоминая спровоцированный им и Сталиным берлинский кризис, цинично заявил, что «если бы не было Берлина, был бы другой такой узелок», поскольку «у нас цели и позиции разные, какой-то узел обязательно должен быть, и он завязался в Берлине»^[316].

Вот так делалась история!

Но события в Берлине, приведши к его расколу, были хотя и главной, но лишь частью общего процесса по расчленению Германии. Межсоюзнические соглашения по Берлину являлись составной частью других соглашений о судьбах Германии. Поэтому необоснованно утверждение, будто соглашения по Берлину не вытекают из Потсдамских и других решений. Нельзя признать логичными и утверждения о том, что западные союзники получили свои права в Западном Берлине якобы в обмен на освобождаемые ими территории Тюрингии, Саксонии, Бранденбурга и Мекленбурга.

Нетрудно себе представить, что согласованные в годы войны основополагающие принципы в отношении Германии и Берлина могли быть претворены в жизнь только в том случае, если прежняя политика союзников и в мирное время останется неизменной, и они с такой же настойчивостью и последовательностью будут бороться за новую Германию, как они совместно сражались с Германией Гитлера. Но пока такой готовности стороны не проявили.

На протяжении четырех десятилетий Берлин оставался расколотым на две части и стал своеобразным символом раскола всей Европы на два враждебных лагеря. Сложившаяся ситуация предопределила и названия двух частей единого города. Понятие «советский сектор оккупации Берлина» постепенно стало трансформироваться в понятие «восточный Берлин», а с первых лет существования ГДР он именовался как «демократический Берлин».

Глава десятая «Союзники — противники»

Не нуждается в доказательствах то положение, что согласованная в годы войны союзническая позиция по германскому вопросу могла бы быть успешно продолжена и в последние годы. Но только при условии, что сотрудничество и готовность к компромиссам оставались бы такими же, как в военное время.

Разумеется, нет основания идеализировать такое уникальное в истории военное объединение стран, как антигитлеровская коалиция — весьма различных по своему общественно-политическому строю государств — США и Англия, с одной стороны, и Советский Союз, с другой. И в Вашингтоне, и в Лондоне имелись влиятельные силы, считавшие эту коалицию «странным союзом» и стремившиеся использовать его в своих интересах в ущерб союзнику, на долю которого выпала главная тяжесть коалиционной войны. Сталин, со своей стороны, также считал эту коалицию временной и вынужденной мерой и не рассчитывал на ее долгожительство после победы над общим врагом. Как утверждается в некоторых исследованиях по истории советских спецслужб, уже «с конца второй мировой войны в НКВД/НКГБ/МГБ Соединенные Штаты стали именоваться не иначе, как «главный противник»^[317].

Начальник Главного разведуправления Красной Армии генерал-лейтенант Ильичев 24 апреля 1945 г. прислал начальнику Генерального штаба генералу армии А.И. Антонову тревожную докладную записку. Он сообщал, что руководитель военной миссии США в Москве генерал Дж. Р. Дин, будучи в Вашингтоне, высказал предложение о необходимости круто изменить американскую политику в отношении русских. Он обвинил советское руководство в том, что должностные лица в Москве искусственно создают всевозможные недоразумения, допускают оскорбления американцев, в частности, летчиков, совершивших вынужденные посадки, плохо обращаются с освобожденными американскими военнопленными.

Советские власти отказываются разрешить американским экспертам посещение Гдыни, где находятся захваченные советскими войсками новейшие типы немецких подлодок. Генерал Дин советует отменить очередной американский конвой в Мурманск. ГРУ стало известно, что глава английской военной миссии в Москве адмирал Арчер поддерживает предложение Дина.

В первый период оккупации Германии союзники по антигитлеровской коалиции стремились не только сформулировать единые цели в отношении побежденной Германии, но и учитывали опыт друг друга в создании эффективно действующих оккупационных органов власти в своих зонах.

Так, например, в американской, как и в советской зоне, высшая административная власть совмещалась с военным командованием и находилась в руках командиров соединений. Так, командующий армией был одновременно начальником военной администрации в районе дислокации его войск. Исходя из этого, американская зона была разделена на западный (7-я армия) и восточный (3-я армия) округа. Командующие 7-й армией генерал-лейтенант Джеффри Кейс и 3-й армией генерал-лейтенант Люциан Трэскотт были начальниками военных администраций соответствующих округов.

В первый период оккупации (до августа 1945 г.) этот принцип распространялся и на корпуса. Например, командир 23-го армейского корпуса США руководил военной администрацией Гросс-Гессена, командир 12-го армейского корпуса управлял Нижней Баварией и Верхним Пфальцем.

В июле-августе 1945 года территория американской зоны была разделена на три федеральные земли с немецкими земельными управлениями — Гросс-Гессен, Бавария и Вюртенберг-Баден. Соответственно были созданы и три управления военной администрации. При главнокомандующем американскими оккупационными войсками в Германии был создан специальный штаб военной администрации во главе с заместителем главкома по гражданским делам генерал-лейтенантом Л. Клеем.

В последующие месяцы происходила дальнейшая централизация немецкого самоуправления — из представителей трех земель был создан Совет федеральных земель. В переходный период командующие армиями сохраняли свою власть наряду с управлением военной администрации. С 1 января 1946 года такой дуализм был устранен и начальники управлений военной администрации подчинялись непосредственно главнокомандующему американскими войсками на Европейском театре генералу Дж. Т.Макнэрни^[318].

Союзники с начала 1946 года усилили политическую работу среди немецкого населения. Американская военная администрация широко использовала услуги тех немцев, которые недавно усердно служили Гитлеру. Вскоре она стала самым большим работодателем в Германии. Ее численность составляла 300 тысяч человек. Среди них было немало и нацистов, в том числе и функционеров^[319]. В британской зоне существовала аналогичная структура.

Как в списках немцев, на поддержку которых можно было рассчитывать, составленных еще в Москве, под первыми номерами стояли В.Пик и В.Ульбрихт, так и в американской «Белой книге для Германии» под номером один стоял Конрад Аденауэр. И он, как мог, оправдывал доверие не только американцев, но и англичан и французов.

Назначенный американцами обер-бургомистром Кельна К.Аденауэр рассказывал, что, когда он обратился к американскому командующему выделить для населения продовольствие из запасов американской армии, то такую «посильную помощь» он получил. «Человеческие отношения с американскими офицерами, с которыми мне пришлось работать, — писал в своих мемуарах Аденауэр, — были по-настоящему хорошими… Все американцы, с которыми мне пришлось иметь дело, были толковыми и понятливыми людьми, и мы быстро сработались».

21 июня 1945 года в соответствии с договоренностью американцы покинули Кельн, и их место заняли англичане. Аденауэр рассказывал, что он часто конфликтовал с ними, жаловался, что англичане плохо относились к немецкому населению. Антисоциалисту Аденауэру не понравилось, что после того как в июле 1945 года на выборах в Англии победили лейбористы, британские оккупационные власти установили контакт с немецкими социал-демократами и в своей политике опирались на них.

Начальник военной администрации Кельна майор Прайер заявил, что задача его администрации состоит в том, чтобы «перевоспитать» Германию. «…Остается фактом, — говорил он, — что на протяжении двенадцати лет Германия открыто поддерживала систематическое ограбление Европы и охотно участвовала в нем. За действия правительства страны в конце концов отвечает нация, которая длительное время терпит такое правительство. Чтобы пробудить и развить в немцах чувство такой демократической ответственности, я передаю сегодня кельнскому муниципальному совету обязанности и права, которыми он пользовался ранее по Веймарской конституции, при сохранении однако моей абсолютной власти как начальника военной администрации»^[320].

Структура французской военной администрации на июнь 1945 года была такова: под французским управлением находилась провинция Баден и юго-западная часть провинции Вюртенберг. Во главе военной администрации провинции стоял генерал-губернатор с аппаратом 25–30 человек. В городах и районных центрах французские власти имели по 5–8 офицеров с обслуживающим персоналом. Общее руководство аппаратом военной администрации осуществляла Центральная комиссия по делам Германии во главе с бригадным генералом Кельтцем при начальнике штаба полковнике Марти. В составе комиссии работали 200 офицеров. Она была создана в ноябре 1944 года и выполняла следующие функции: назначала обербургомистров и бургомистров из бывших немецких чиновников, утверждала состав служащих бургомистра; создавала вспомогательную полицию; издавала для немцев бюллетени и вела радиопередачи из Штутгарта; издавала постановления и приказы, регламентирующие жизнь населения; утверждала продовольственные нормы и контролировала снабжение населения; с помощью бургомистра осуществляла учёт населения; устанавливала охрану предприятий.

Рассказывая о невероятно трудных днях после капитуляции Германии, живший в то время в оккупированном французами г. Людвигсхафене будущий канцлер Германии Г. Коль вспоминал, что «это был период французской оккупации, который ныне невозможно себе представить. Это был период, когда Шарль де Голль ещё мечтал о том, чтобы Франция сохранила за собой левый берег Рейна»^[321]. Среди французов в те первые послевоенные годы была в ходу злобная острота, которую позже любил повторять Вилли Брандт: «Мы так любим Германию, что рады тому, что она представлена не единственным числом».

В первые месяцы оккупации американские и советские оккупационные власти ёщё проявляли готовность находить взаимоприемлемые решения по самым сложным вопросам. Даже по такому, как необходимость создания единых германских административных органов. На встрече с генералом Соколовским 15 ноября 1945 года генерал Клей заявил, что США вместе с Великобританией и СССР готовы совместно решить этот вопрос. Но представитель Франции в Контрольном совете имеет особую точку зрения. Как записал в своём служебном дневнике генерал Соколовский, Клей «убеждён, что позиция Франции будет в свете этого настолько неблаговидной, что ей рано или поздно придётся присоединиться к общему решению».

Далее генерал Клей выдвинул неожиданно откровенное предложение создать центральные немецкие органы на двусторонней основе — американской и советской. «Это значило бы, — пояснил он, — что США не идут ни на какие проекты «западных блоков» и что сотрудничество между нашими двумя странами может быть плодотворным».

Остается открытым вопрос, не является ли это предложение развитием идеи о разделе сфер влияния между США и Советским Союзом после победы над Германией, идеи, которая вынашивалась в правящих кругах США ещё в годы войны. Так, с 20 по 24 июля 1944 года американский военный представитель генерал Дин предпринял поездку на 3-й Белорусский фронт. На приёме у командующего фронтом маршала А.М. Василевского он заявил: «США не имеют никаких политических или других устремлений на Балканах или в других странах, и после войны наши две страны должны быть сильными, каждая в своих областях — заранее обусловленных районах».

Можно привести немало фактов, свидетельствовавших о деловом сотрудничестве руководителей военных администраций западных держав и Советского Союза, особенно в первый период оккупационного режима. Так, ещё в ходе войны союзники не представляли себе точно, как должно быть организовано денежное обращение в побеждённой Германии и как поступить с валютой, захваченной немецкими властями в оккупированных странах. Между соответствующими органами СССР и США шёл полезный обмен мнениями. Например, 10 февраля 1944 года посольство США в Москве направило в НКИД письмо, в котором со ссылкой на письмо Молотову от 17 января 1944 года запрашивалось мнение советского правительства о денежных мероприятиях во время вступления и оккупации Германии. В письме сообщалось, что американцы намерены начать печатание немецких денег «Марка М» не позднее 14 февраля 1944 года. Посольство ставило вопрос, намерено ли советское правительство использовать предлагаемые деньги или оно имеет иные планы ^[322].

Каков был ответ из Москвы, автору выяснить не удалось.

По проблеме валюты имели место запросы и советского правительства, направленные в Вашингтон. Так, посольство СССР 24 июля 1945 года сообщило правительству США, что расследованием в Берлине установлено, что при эвакуации Варшавы немецкие власти вывезли 800 мешков в город Страсбург с советской валютой. По определению советского Госбанка, эта сумма составляла, примерно, 300 млн. рублей и выражалась просьба о содействии в ее возвращении Советскому Союзу^[323].

История коалиционных войн в прошлом знает немало случаев, когда накануне победы над общим противником союзники по коалиции допускали такие авантюристические акции, которые сводили на нет их усилия в войне и спасали противника от неминуемого поражения. Влиятельные силы в Англии и США в последние недели второй мировой войны также были не прочь последовать этим историческим примерам и добиться достижения своих целей в ущерб интересам Советского Союза. Однако генерал Эйзенхауэр предотвращал подобные намерения и оставался верен духу союзнического долга. Он решительно отверг предложения немцев о подписании сепаратного соглашения о прекращении военных действий.

В ходе советского наступления на Берлин и союзных войск на западе Германии во второй половине апреля 1945 года со стороны некоторых представителей гитлеровской клики и верховного командования вермахта предпринимались неоднократные попытки договориться о сепаратной капитуляции только перед англо-американскими союзниками.

Одна из таких попыток была предпринята Гитлером через шведского банкира Ф. Бернадотта 24 апреля 1945 года. Это предложение через Стокгольм было немедленно направлено союзникам и 26 апреля президент Трумэн ответил следующее: «Немецкая капитуляция может быть принята при условии капитуляции на всех фронтах как с Соединенными Штатами, так и Великобританией и Советским Союзом. Если это условие будет принято, то немецкие войска на всех фронтах должны сдать оружие местному командованию союзников. Если где-то ещё будет продолжаться сопротивление, атаки союзников будут продолжаться до полной победы»^[324]. Так, американские и английские военные миссии в Лондоне 26 апреля 1945 года сообщили советскому генштабу, Эйзенхауэр направляется немедленно на переговоры в Западную Голландию с немецким командованием, и он высказал просьбу, чтобы советские представители также присутствовали на этих переговорах^[325].

Военные миссии союзников сообщили начальнику советского генштаба генералу армии Антонову 9 мая 1945 года следующее: «Безоговорочная капитуляция Германии произошла в равной степени как перед Россией, так и перед союзными войсками, и всякое продолжение военных действий после условленного часа прекращения их означает враждебный акт одинаково, как против России, так и против союзников. Следовательно, если какие-либо крупные части германских войск предприняли бы такую попытку, они не рассматривались бы более как солдаты. Вы можете быть уверены, что при подобных обстоятельствах генерал Эйзенхауэр будет продолжать активно сотрудничать с Красной Армией в уничтожении таких воинских частей…».

В тот же день 9 мая 1945 года американская военная миссия в Москве сообщила советскому генштабу через генерала Славина, что «Эйзенхауэр желает, чтобы во Фленсбург были направлены также советские офицеры для контроля над верховным немецким командованием». Непонятно только, почему советское командование направило во Фленсбург группу генерала Трусова лишь вечером 17 мая, тогда как американская миссия генерала Рукса и английская во главе с бригадиром Фурдом прибыла во Фленсбург сразу же после капитуляции германских войск.

5 мая 1945 года генерал Антонов сообщил генералу Эйзенхауэру, что «советское командование, идя навстречу пожеланиям генерала Эйзенхауэра, изложенным в письме от 1 мая 1945 года, остановило продвижение своих войск к Нижней Эльбе, к востоку от линии Висмар, Шверин, Демитц. Мы надеемся, что генерал Эйзенхауэр, в свою очередь, учтет наши пожелания в отношении продвижения войск в Чехословакии»^[326].

Американская военная миссия 10 мая 1945 года направила генералу Антонову письмо, в котором сообщила, что генерал Эйзенхауэр потребовал от немецкого верховного командования прекратить нарушение акта о капитуляции, не двигаться на запад и не сопротивляться Красной Армии, немедленно известить всех об условиях капитуляции. Он также предупредил немцев, что американские войска получили приказ блокировать все подступы к их линиям и изолировать немецкие войска с востока, и что немецкие войска будут переданы Красной Армии. Если Шернер и Веллер сдадутся американцам, они также будут переданы Советскому верховному командованию. Эйзенхауэр отметил, что действия немцев считает двуличными и сообщил, что он «приказал, чтобы Кейтель и Кессельринг, генералы Иодль и Варлимонт были немедленно удалены из верховного командования и арестованы»^[327].

В спокойной обстановке при взаимопонимании национальных интересов решались сложные вопросы и в рамках Контрольного совета и Координационного комитета, хотя и здесь не обходилось без разногласий и острых дискуссий. В тот же период западные власти с пониманием относились к усилиям советских представителей добиваться точного и полного выполнения в западных зонах обязательств по репарациям, реституциям в пользу Советского Союза и репатриации советских граждан. Со своей стороны оккупационные власти западных держав благодарили органы СВАГ за их поддержку в розыске могил погибших союзных военнослужащих в годы войны в Восточной Германии.

17 октября 1946 года французский главнокомандующий в Германии генерал П. Кениг обратился в СВАГ с просьбой разыскать и вернуть Франции вывезенный оккупантами исторический вагон № 24190, принадлежавший международной компании спальных вагонов, в котором в 1918 году был подписан акт о перемирии между Антантой и Германией. Просьба была выполнена, вагон был найден в Берлине, передан французским властям и водворен на прежнее место. Заместитель французского главнокомандующего в Германии генерал Нуаэре предложил наградить за розыск лейтенанта Васильева и подполковника Гуляева. Со своей стороны генерал Кениг возвратил Советскому Союзу шесть тысяч научных трудов, вывезенных немцами из Института металлов, расположенного в Харькове.

Был случай, когда разрешенная СВАГ к изданию немецкая газета «Нахт экспресс» опубликовала критическую в отношении американской военной администрации статью. Редакция была оштрафована СВАГ на солидную сумму и об этом было сообщено в прессе. Нормальному сотрудничеству военных администраций в разных зонах содействовала и полуофициальная договорённость между ними о невмешательстве в дела других зон. Но вскоре и эта договорённость обеими сторонами стала игнорироваться.

Начиная с первых же дней оккупации Германии и в последующие несколько лет западные союзники серьезно не рассчитывали на опасность прямой конфронтации с Советским Союзом по германскому вопросу. Подтверждением тому может служить постоянное сокращение их вооруженных сил, дислоцированных на территории Германии, как показано в таблице (по советским источникам)^[328]:

Таким образом, в целом на январь 1947 года в Германии оставалось дивизий и бригад — 20, личного состава — 525 тыс. чел., танков и САУ — 2 600, орудий — 2 500 и самолётов — 3 300.

На протяжении мая-июня 1945 г. американское командование перегруппировало находившиеся в Германии войска. 1-я и 9-я американские армии были выведены в оперативную глубину, а позднее переброшены в США (11 дивизий) и в бассейн Тихого океана для участия в войне против Японии.

Вместе с тем, в обзоре Бюро информации СВАГ «О политическом положении в Германии» от 3 ноября 1945 года выражалась озабоченность тем, что в первые недели июля этого года «после вступления англо-американских и французских войск в Берлин политическая обстановка в городе осложнилась. С первых же дней совместной оккупации обнаружилось различие принципов политики по отношению к оккупированной Германии». Далее в документах утверждалось, что союзники отрицательно отнеслись к возрождению политических партий и созданию органов самоуправления. Они были неудовлетворены персональным составом городского магистрата, назначенного советскими властями из демократических элементов, то есть преимущественно коммунистов. Союзники стремились усилить своё влияние среди населения города и ослабить советские позиции. Начало этой борьбы было ознаменовано англо-американским походом против созданного советской комендатурой магистрата и других органов городского самоуправления.

Уже 25 февраля 1946 года С.И. Тюльпанов докладывал в ЦК ВКП/б/, что в Берлине союзники развернули активную деятельность против объединения коммунистической и социал-демократической партий. Они энергично опекали одного из лидеров немецкой социал-демократии К. Шумахера, который 19 февраля 1946 года прибыл в Берлин, чтобы воспрепятствовать объединению двух рабочих партий.

Комиссия Главного политического управления Вооруженных сил СССР во главе с генерал-полковником И.С. Шикиным, проверявшая работу Управления пропаганды СВАГ в марте 1946 года, в качестве одного из существенных недостатков его деятельности отметила то, что Управление не организовало систематической контрпропаганды, то есть пропаганды по разоблачению политики западных держав. В документе отмечалось, что союзники в Берлине уже создали специальные пропагандистские центры: Управление информации США во главе с бывшим начальником отдела психологической войны военного министерства США генералом Макклюром. Такое же управление существовало в британской администрации во главе с опытным военным дипломатом генералом Бишопом и генералом Трэдуэллом. Существовала и французская служба информации под руководством бригадира Хофета^[329].

В недели и дни, непосредственно предшествовавшие объединению двух рабочих партий в апреле 1946 года, союзники и советские власти в Германии как-бы соревновались в том, кто примет больше запретов в отношении той партии, которой они не симпатизировали. Советское командование запрещало проводить среди социал-демократов какие-либо референдумы, предлагавшиеся противниками объединения и не санкционированные комендатурами, отменяло собрания и конференции социал-демократов, всячески поддерживало оргкомитеты по объединению. Дело доходило до арестов и задержаний противников объединения советскими спецслужбами.

Западные союзники, наоборот, утверждая, что объединение в Берлине и в советской зоне происходит насильно, без учёта мнения рядовых членов обеих партий, всячески тормозили его.

Несмотря на то, что на своих первых заседаниях в период между сентябрём и декабрём 1945 года Контрольный совет принял ряд согласованных решений, определявших социально- экономические структуры и пути дальнейшего развития Германии, реально политические тенденции в разных зонах развивались в прямо противоположном направлении. Этот процесс был вызван постоянно изменявшимся соотношением сил в мире и обострением противоречий между Советским Союзом и США, претендовавшими на установление своей гегемонии, как в Германии, так и во всей Европе.

Созданные в советской зоне оккупации центральные немецкие управления вызывали недовольство союзников, опасавшихся, что эти органы впоследствии могут стать базой для организации центрального правительства Германии. Однако, несколько месяцев спустя, руководители союзных администраций поняли, что таким путём будет трудно завоевать симпатии немцев. Было решено объявить «новый курс» по отношению к Германии, то есть разрешить деятельность политических партий и общественных организаций и более активно вторгаться во внутриполитические отношения в своих зонах и секторах Берлина.

Нет оснований утверждать, будто позиция советских представителей в КС всегда и по всем обсуждавшимся вопросам была конструктивной и последовательной. Так, сильный идеологический налёт чувствовался в непоследовательной позиции СВАГ в отношении установления по всей Германии свободного обмена информацией и демократическими идеями всеми средствами. Дела расходились со словами в позиции советской стороны по ряду аспектов образования центральных германских административных органов. С неоправданной настойчивостью советские представители требовали от западных властей решить проблему репатриации советских граждан (и даже не граждан) вопреки их желанию возвращаться на родину.

Но факты, тем не менее, подтверждают, что советская делегация часто ставила на обсуждение и решение серьёзные вопросы, вытекавшие из Потсдамских соглашений, но не получившие поддержки другой стороны. Так, по её инициативе ещё в ноябре 1945 года был поставлен вопрос о противоречившем Потсдамским договоренностям нахождении частей бывшего вермахта в британской зоне, не переведённых на положение военнопленных. В июне 194 6 года советский представитель безуспешно требовал от своих западных коллег выполнить директиву КС о разминировании и уничтожении немецких военных укреплений. Она полностью к этому времени была выполнена только в советской зоне.

Западные представители не могли ответить на вопросы советского делегата, почему своевременно не выполняются такие решения Московской сессии министров иностранных дел, как возврат в Германию к концу 1948 года всех немецких военнопленных, находившихся на территории союзных держав, как завершение в течение 1947 года земельной реформы, как запрещение в лагерях для перемещенных лиц пропаганды против союзных стран, как роспуск всех комитетов и центров, враждебных какой-либо союзной державе, как ускорение добровольной репатриации и др. Правда, некоторые из поставленных вопросов носили явно демагогический характер, ибо советские власти сами также не были заинтересованы в их положительном решении. А американский генерал Дж. Паттон так откровенно грубо предоставлял нацистам теплые места в государственном аппарате Баварии, что возмущенный генерал Эйзенхауэр даже отстранил его от обязанностей командующего^[330]. В сентябре 1947 года советский представитель заявил о незаконности соглашения об англо-американском контроле над Руром.

Из тех нарушений Потсдамских и других межсоюзнических решений, которые допускали английские, американские и французские власти в западных зонах Германии, руководство СВАГ делало далеко идущий вывод о том, что цели бывших западных союзников и СССР в Германии были диаметрально противоположными. Это обвинение справедливо лишь в том смысле, что, имея согласованные и справедливые по своей сути цели, Советский Союз на востоке Германии и западные союзники в своих зонах по-разному их реализовывали. Последующие события в Германии подтвердили, что в её западной части более успешно решались экономические проблемы, создавался демократический порядок и правовое государство, чего нельзя сказать о советской зоне оккупации.

Деловое сотрудничество союзников и его эволюцию в сторону конфронтации наиболее убедительно можно показать на примере деятельности высшего союзнического органа в Германии — Контрольного совета.

Первый период работы Союзной контрольной власти, то есть с момента её образования в июле 1945 года до принятия сепаратных решений западными державами по организации Бизонии в июле 1946 года, можно охарактеризовать, как период более или менее согласованной работы всех её органов. В этот первый год работы КС западные представители более или менее придерживались решений Потсдамской конференции, а такжесоглашения о контрольном механизме. Советская делегация в КС также проявляла готовность в случае необходимости идти на принятие компромиссных решений и реже говорила «нет», чем это происходило позднее.

В этот первый год своего существования КС действовал эффективно и решал очень серьезные политические, экономические и административные вопросы. Об этом свидетельствуют следующие факты. Из 193 вопросов, рассмотренных КС за весь трехлетний период его работы, 101 вопрос или 53 процента было рассмотрено в течение первого года деятельности. Из 883 вопросов, рассмотренных Координационным комитетом, 390 вопросов или 46 процентов было рассмотрено в течение первого года работы. Из 140 вопросов, одобренных или принятых к сведению КС, 85 вопросов или 61 процент было одобрено или принято к сведению в первый год работы. Из 546 вопросов, одобренных или принятых к сведению Координационным комитетом, 278 вопросов или 50 процентов было одобрено или принято к сведению в первый год работы.

Таким образом, из всех вопросов, рассмотренных Контрольным советом и Координационным комитетом в течение почти трех лет работы, половина была рассмотрена в первый период их деятельности. Важно при этом подчеркнуть, что многие из рассмотренных вопросов были разрешены положительно, по ним были приняты соответствующие законы, директивы и обращения^[331]. Но уже в этот период работы КС со стороны всех делегаций наблюдались попытки иногда в робкой форме обойти принятые решения, затормозить их принятие или вообще не выполнять их.

Второй период продолжался до 20 марта 1948 года. Он характеризовался нараставшей конфронтационностью в отношениях между западными державами и Советским Союзом. Иногда инициатором такой тактики, к сожалению, выступал Советский Союз. Напряженные отношения между членами Контрольного совета достигли апогея 20 марта 1948 года. Председательствовавший в этот день на заседании КС маршал Соколовский во исполнение указания высшего партийного и государственного руководства своей страны и сославшись на неготовность западных делегаций доложить о выполнении ими решений СМИД неожиданно закрыл заседание без указания даты следующего заседания. Расценив это решение маршала Соколовского как попытку вообще сорвать работу КС, западные представители разослали официальное извещение всем делегациям о том, что их представители не будут посещать заседания органов Союзной контрольной власти.

«Таким образом, — как расценила советская делегация позднее в одном из своих отчетных документов, — Союзная контрольная власть с 2 марта 1948 года фактически прекратила свою работу, хотя юридически она продолжала ещё существовать, поскольку никакого решения о её роспуске не было. После 20 марта 1948 года некоторое время продолжал функционировать только Союзный секретариат и Союзная комендатура Берлина и то часто формально, не принимая по существу никаких решений». В том же документе утверждалось, что «политика сепаратных действий американских, британских и французских представителей окончательно парализовала и сорвала работу Союзной контрольной власти»^[332].

Подобный вывод не в полной мере соответствует историческим фактам. Ведь именно председательствовавший в тот день советский представитель закрыл заседание КС без согласия с другими его членами.

Спустя несколько десятилетий при оценке этого факта нельзя отделаться от вопроса, было ли решение советского представителя в КС адекватным тому ущербу, который причинил интересам Советского Союза отказ западных держав разъяснить свою позицию на Лондонской сессии министров иностранных дел. Не было ли это решение вкладом Сталина в дальнейшее нагнетание ситуации вокруг германского вопроса и в конечном счете его вкладом в обострение международной напряженности? Следовало ли советским властям предпринимать этот ответственный шаг, чтобы через несколько месяцев в мае-июне 1949 года, на шестой сессии СМИД в Париже, проявлять инициативу в возобновлении деятельности Контрольного совета, в восстановлении межсоюзнической комендатуры в Берлине и образовании общегерманского Государственного совета только с экономическими функциями. Советское руководство не могло не предвидеть, что его инициатива будет обречена на провал. Общая политическая ситуация в Германии существенно осложнилась, а в западных зонах процесс образования сепаратного германского государства зашел слишком далеко, чтобы западные союзники могли сделать шаг назад до уровня Контрольного совета, осуществлявшего верховную власть в Германии. Они предложили образовать «верховную комиссию» с ограниченными полномочиями, что было объяснимо в той ситуации.

Актуальной для всех союзников и весьма болезненной для немецкого народа становилась проблема продолжительности оккупации Германии и заключения мирного договора с ней. В ходе войны, когда союзники обсуждали эти проблемы, они были едины в том, что Германию необходимо примерно наказать, в том числе и тем, чтобы на длительное время осуществить её полную военную оккупацию. Об этом свидетельствуют дискуссии, происходившие в рамках Европейской консультативной комиссии.

Уже на первом официальном заседании ЕКК 15 января 1944 года, на котором обсуждались условия капитуляции Германии, английский представитель генерал У.Стрэнг представил меморандум, в котором были изложены условия и механизм обеспечения оккупации Германии. Великобритания выступила за «полную военную оккупацию» Германии в отличие от концепции «частичной военной оккупации», то есть права посылать союзные войска только в некоторые обусловленные районы.

В меморандуме обращалось внимание на необходимость полного разоружения Германии, ограничения её территории рамками 1937 года, разделения страны на оккупационные зоны, экономического разоружения и т. д. Американцы в принципе поддержали эту позицию. Советская сторона также присоединилась к союзникам, высказав замечания в связи с распределением зон оккупации, с которыми все согласились. 26 июля 1944 года советский представитель в ЕКК посол Гусев доложил Молотову, что документ о «Безоговорочной капитуляции Германии» утвержден и подписан всеми членами ЕКК.

Документ о капитуляции был также одобрен всеми другими странами антигитлеровской коалиции. Небезынтересно, что все малые страны Европы, включая и Люксембург, высказали пожелание участвовать в оккупации Германии и требовали ужесточения оккупационного режима. Так, нидерландское правительство потребовало, чтобы не вести на равных никаких переговоров с Германией и, «пока немцы не перевоспитаются и не изживут нацистские теории, понятия и идеологию, рассматривать их как людей с диким мировоззрением».

В первый период оккупации из-за отсутствия перспектив объединения Германии в ближайшем будущем западные союзники по-прежнему допускали возможность её длительной оккупации. Так, главнокомандующий британскими войсками в Германии фельдмаршал Монтгомери 5 апреля 194 6 года заявил: «Оккупация Германии англичанами будет продолжаться по меньшей мере десять лет… Я заявляю, что нет никакой возможности увести отсюда войска раньше, чем через десять лет». Такой же позиции придерживались американцы. В июне 1946 года, выступая в бюджетном комитете конгресса, генерал Эйзенхауэр отмечал, что «возможно, окажется необходимым оккупировать Германию в течение пяти или десяти лет». А некоторые члены комитета требовали увеличения этого срока до 25 лет. Два года спустя это же повторил генерал Клей. На собрании англо-американского общества журналистов в Париже 4 февраля 1948 года он допускал, что Германия останется оккупированной, пока нации всего мира не согласятся принять её в семью народов. До этого пройдет десять а, возможно, и 25 лет.

Иную позицию в послевоенные годы занимало руководство Советского Союза. Оно резко критиковало подобную позицию западных союзников, обвиняя их в том, что они «превращают оккупацию в постоянно действующий фактор своей агрессивной политики в Европе». Молотов использовал любую возможность, чтобы выступать за скорейшее заключение с Германией мирного договора и прекращение оккупации. Эту позицию поддерживали и другие страны советского блока. Так, 24 июля 1948 года министерства иностранных дел СССР, Албании, Чехословакии, Югославии, Польши, Румынии и Венгрии опубликовали заявление, в котором было сказано, что «заключение мирного договора с Германией… должно снять оккупационный режим с Германии и полностью вернуть германский народ к условиям мирного и демократического развития».

Нетрудно заметить в этом заявлении определенный пропагандистский налет, ибо советскому руководству было доподлинно ясно, что требовать заключения мирного договора и прекращения оккупации без выполнения Германией ряда политических и экономических условий, изложенных в Потсдамских решениях, просто нереалистично.

Западные союзники неоднократно обращались к Советскому Союзу с предложением принять совместные меры по экономическому объединению Германии. Западные представители, ставили этот вопрос на заседаниях Контрольного совета. Так, 20 июля 1946 года генерал Макнэрни заявил, что его правительство уполномочило его достичь соглашения с другими союзниками об объединении зон, ибо, по мнению правительства США, никакая зона сама себя содержать не в состоянии. США не намерены, говорил далее Макнэрни, раскалывать Германию, и они не желают дальнейшего роста экономического паралича Германии.

Правительства США и Великобритании только тогда вынуждены были создать Бизонию, когда все их попытки договориться с Советским Союзом и Францией оказались безрезультатными.

5 сентября 1946 года между британским и американским военными губернаторами была достигнута договоренность об экономическом объединении их зон. Соответствующее соглашение было подписано 2 декабря 1946 года в Вашингтоне госсекретарем США Д. Бирнсом и британским министром иностранных дел Э. Бевином. Как позднее признавал К. Аденауэр, он надеялся, что этой акцией можно будет повысить уровень жизни населения, что Германия получит продовольствие из США и Великобритании, покрывая этот ввоз германским экспортом. Признавая эту акцию как новый шаг в политике западных держав по германскому вопросу, Аденауэр все же отмечал, что «в проповедях демократических принципов мы недостатка не испытывали, демократических же действий явно не хватало».

Из высказываний некоторых руководителей СВАГ явствует, что советская сторона опасалась засилия американских монополий в советской зоне и ослабленный войной Советский Союз не смог бы этому противодействовать.

Позицию американцев поддерживала Великобритания. Выступая в палате общин 29 июля 1946 года, английский представитель в Контрольном совете М. Бекер заявил, что предстоящее объединение американской и английской зон «не направлено против какой-либо страны», ибо «британское правительство является противником раздела Германии на две сферы интересов».

6 августа 1946 года на втором заседании советов земель американской зоны генерал Клей расценил создание Бизонии как «первый этап восстановления немецкого экономического единства»^[333]. Он категорически отметил, что экономическое объединение не повлечет за собой одностороннего политического слияния.

Государственный секретарь США Бирнс, выступая 6 сентября 1946 года в Штутгарте, также отметил роль двузонального экономического объединения как шага к объединению всех зон Германии. «Если не может быть достигнуто полное объединение, — говорил он, — то мы сделаем все, что в наших силах, чтобы достигнуть максимально возможного объединения».

Такова была предыстория образования 2 декабря 1946 года Бизонии. Впоследствии под нажимом США и Великобритании в феврале 1948 года к ней присоединилась и французская зона. Все вместе они образовали Тризонию.

Изложенные выше обоснованные меры западных союзников советская пропаганда клеймила как «очередной шаг к расколу Германии», хотя ни в чем подобном западные страны не были заинтересованы, в отличие от советского руководства, которое при объединении всех зон опасалось, сможет ли оно сохранить своё влияние, имея гораздо меньшие экономические возможности, чем западные державы. Определенную роль играло и то, что в условиях ликвидации зон и объединения Германии Советский Союз не смог бы в полной мере получить репарационные платежи, на которые он рассчитывал.

Недоверие к советской позиции в отношении объединения Германии в то время на Западе, в том числе и среди немецких политиков, было столь глубоким, что они отклонили даже наиболее серьезный из всех прежних советских документов по этому вопросу — «сталинскую ноту» от 10 марта 1952 года. Уместно напомнить, что в этой ноте советское руководство предложило создать «нейтральную» Германию и провести в ней «свободные выборы». Ныне стало известно, что подобную идею высказывал Берия — шеф советской службы госбезопасности. В настоящее время доподлинно установлено, что первым среди тех политических деятелей ГДР, кто выступал против такой идеи, был В.Ульбрихт. Он убеждал советских руководителей в том, что подобный «зондаж» таил в себе серьезную опасность установленному в ГДР режиму, а в будущем и судьбе «социализма» в этой части Германии.

В сложившейся в первые послевоенные годы ситуации можно понять следующий шаг западных союзников, когда на своей Лондонской конференции (апрель-июнь 1948 г.) они провозгласили намерение создать сепаратное западно-германское государство, т. е. экономическое объединение трех зон увенчать политическим.

В ответ на это заявление советское руководство довольствовалось только ролью «разоблачителя» экономически и политически оправданного шага, от которого выиграли бы как победители, так и побежденные. В справке о «Политике оккупационных властей США, Великобритании и Франции в Германии», составленной спецгруппой штаба СВАГ и представленной Вышинскому в 1947 году, признавалось, что английская цель в Германии состоит в том, чтобы «сохранить единство Германии и тем самым не разрушить целостность экономики».

В директиве правительства США, направленной в 1947 году американской военной администрации в Германии, было сказано довольно определенно: «Не переносить свои собственные исторически развивавшиеся формы демократии и социального порядка на Германию. Нужен порядок, исходящий от немецкого народа, который обеспечил бы основные гражданские права». Относительно деятельности политических партий в директиве говорилось следующее: «В Контрольном совете добиваться признания общегерманских политических партий, одинакового обращения со всеми во всех зонах, за четырехсторонний контроль над политической деятельностью и выборами». Директива потребовала от американских представителей в Контрольном совете, чтобы они обращались с «Германией как экономически целым, создавали центральные немецкие административные управления».

Цели американской оккупации в Германии в области культуры в директиве формулировались следующим образом: «Правительство считает, что перевоспитание немецкого народа является неотрывной частью политики, направленной на оказание помощи в развитии демократических форм правительства и восстановлении стабильной и мирной экономики». Директива требовала не разрывать насильно культурное единство Германии, но признавать ценность местных традиций, выступать за преодоление духовной изоляции Германии, вовлекать её в семью народов, с помощью образования создавать условия для развития демократических наклонностей и привычек у молодого поколения. Между прочим, аналогичные указания давались органам СВАГ ЦК ВКП(б) и советским правительством.

Но реальные трудности состояли в том, что, во-первых, со временем эти директивы видоизменялись и, как правило, в худшую сторону, и, во-вторых, не всегда и не во всем они выполнялись соответствующими администрациями. В этом отношении особенно преуспели советские власти, деятельность которых не подвергалась контролю со стороны общественности и средств массовой информации.

Политсоветник СВАГ В.Семенов в информационном письме в мае 1946 года отмечал, что по вопросу репараций наши отношения с союзниками обострились. Американские военные власти согласны возобновить демонтаж предприятий в своей зоне для репарационных поставок в Советский Союз только при условии, если Советский Союз будет рассматривать Германию как единое экономическое целое (подчеркнуто мною — С.М.). Американцы выступают против «обособленности» зон, желая взять под контроль экономику советской зоны. Сейчас американцы говорят, «не пора ли подумать о создании центрального германского правительства». А в февральском номере такого же информационного письма В.Семенов дал следующую оценку политического положения в советской оккупационной зоне: «Общая тенденция в развитии политической жизни Германии в феврале 1946 года состояла в дальнейшем обострении борьбы между союзниками за Германию, а также борьбы между различными политическими партиями и классами внутри Германии». К сожалению, Семенов, хорошо знавший обстановку в Германии, не счел возможным признать, что уже в первые годы оккупации, особенно в связи с демонтажем предприятий и советской позицией по единству Германии, Советский Союз в конкурентной борьбе за Германию явно проигрывал.

Как в годы войны, так и в первый послевоенный период, когда западные державы еще считали Советский Союз своим союзником, было немало случаев, ставивших этот союз перед серьезными испытаниями вплоть до развала. Одной из таких кризисных проблем уже в первые дни после прекращения боевых действий на территории Германии стал вопрос об отводе союзных войск в свои зоны оккупации.

Еще в 1943 году союзники по антигитлеровской коалиции решили разделить территорию побежденной Германии на три оккупационные зоны — советскую, американскую и английскую. Позднее было решено, что если в ходе боевых действий обстоятельства потребуют вступления войск одной оккупирующей державы в зону другой, то после капитуляции Германии эти войска должны будут одновременно отойти в пределы своих зон. Было также оговорено, что в Берлине и Вене оккупирующие страны будут осуществлять свои функции совместно, а эти города будут разделены на сектора оккупации. Позже Франция также была приглашена к участию в оккупации Германии и Австрии, для чего ей были выделены соответствующие зоны в этих странах и сектора в Берлине и Вене.

Однако уже 4 мая 1945 года, когда боевые действия в Германии и в некоторых оккупированных ею странах еще продолжались, с целью давления на советское руководство У. Черчилль предложил не придерживаться согласованных решений и не отводить американские и английские войска с занятых ими территорий советской зоны, в частности, с части Саксонии, Тюрингии и Мекленбурга восточнее Эльбы. Вот какую инструкцию он давал в этот день находившемуся в Сан-Франциско своему министру иностранных дел А.Идену: «Предполагаемый отвод американской армии на оккупационные линии, о которых мы договорились с русскими и американцами в Квебеке (на изучавшихся нами картах эти линии были отмечены желтой краской), означало бы распространение русского господства еще на 120 миль на фронте протяжением 300–400 миль. Это было бы одним из самых прискорбных событий в истории…» Он, Черчилль, предложил обусловить вывод англо-американских войск из советской зоны удовлетворением со стороны Кремля требований западных союзников в отношении Польши, «а также в отношении временного характера оккупации Россией Германии и условий, которые будут установлены в русифицируемых или контролируемых русскими странах в долине Дуная, в частности, в Австрии и Чехословакии, а также на Балканах».

В послании к Г. Трумэну от 12 мая 1945 года британский премьер предлагал прийти к соглашению с СССР или выяснить отношения с ним прежде, чем придется уйти в свои зоны оккупации. Черчилля особенно волновало, что США перебрасывали войска в бассейн Тихого океана, а английский народ в то же время требовал скорейшей демобилизации армии. Черчилль говорил, что под угрозой применения атомной бомбы следовало бы приказать русским убраться в Россию в течение 90 дней после капитуляции Германии. В то время новый президент США Г. Трумэн не пошел на такую роковую меру, но позднее он также сетовал на то, что Рузвельт и Черчилль в 1944 году действовали слишком поспешно в определении зон оккупации Германии. Он считал, что этот вопрос следовало бы отложить до окончания войны, когда западные державы могли его решить с большей для себя выгодой.

Странно, что президент США был так убежден, что обстановка сложится именно по его сценарию. Могло случиться и наоборот — общая ситуация к концу войны стала бы более благоприятной именно для Советского Союза, а не для западных держав.

Черчилль, Рузвельт, а позже и Трумэн были озабочены тем, что Сталин насаждал в освобожденных странах порядки, подобные тоталитарному режиму в СССР, называемому им «народным», и ориентировался только на просоветские, коммунистические силы. Последующие события подтвердили, что такая ориентация не стала гарантией безопасности Советского Союза и обеспечения коренных интересов советского народа в этом регионе Европы.

Когда 26 мая 1945 года Сталин предложил встретиться в Берлине, Черчилль тут же согласился и предложил созвать очередную конференцию в середине июня. Он торопился, ибо связывал с ней судьбу тех германских регионов, которые должны были быть оставлены англо-американскими войсками. Это, в свою очередь, как он подчеркивал, затруднит влияние Запада на события, которые происходили в Польше. Он не уставал упрекать советское руководство в нарушении Ялтинских договоренностей применительно к освобожденным странам и с удовлетворением отмечал, что фельдмаршалу Монтгомери удалось предотвратить «стремительный бросок с целью захвата Дании», предпринятый советским командованием. Черчилль считал, что меры советского руководства создавали «совершенно новую обстановку, отличающуюся от той, какая существовала два года назад, когда решался вопрос о зонах оккупации».

Черчилль был крайне недоволен поспешностью решения Трумэна произвести отвод войск 21 июня 1945 года. «Для меня это прозвучало как погребальный звон. Но мне ничего не оставалось, как только подчиниться», — писал он позже. Правда, несколько дней спустя он выразил удовлетворение тем, что Сталин предложил отсрочить отвод в связи с намечавшимся на 24 июня парадом Победы в Москве, где будут присутствовать все командующие. В первых числах июля был закончен вывод американских войск из Тюрингии и Саксонии и английских войск из района Висмар-Виттенберг-Магдебург, и они передавались советской зоне оккупации.

Применительно к английской зоне оккупации Германии Черчилль не только лично принял меры к сохранению военного потенциала вермахта, но и призвал генерала Эйзенхауэра не уничтожать германское вооружение и снаряжение. «Возможно, они нам когда-нибудь остро понадобятся, и даже сейчас они могут пригодиться как во Франции, так в особенности в Италии».

Маршал Жуков 20 ноября 1945 года направил Контрольному совету меморандум по вопросу нахождения в британской зоне оккупации организованных частей бывшей немецкой армии. В документе приводились конкретные факты о численности, дислокации и функциях этих войск, что противоречило решениям Потсдамской конференции и Декларации о поражении Германии. Советский представитель предлагал направить в британскую зону специальную комиссию КС для ознакомления с положением дела на месте.

Девять лет спустя в конце 1954 года Черчилль признал, что еще до окончания второй мировой войны он действительно дал указание фельдмаршалу Монтгомери «тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы легко можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось». Получение такого приказа подтвердил и сам Монтгомери, что дало основание еще в 1945 году, американскому представителю в КС генералу Макнэрни официально заявить, что Монтгомери не выполнил решение Потсдамской конференции.

В своей статье «О недобросовестных действиях У.Черчилля», опубликованной в «Правде» 18 декабря 1954 года, маршал Жуков утверждал, что «значительная часть этих формирований…сохраняется в Западной Германии и по настоящее время…»^[334]. Разоружение и роспуск немецко-фашистских войск в Голландии, Дании и Норвегии, где находилось 400 тысяч солдат и офицеров, закончилось лишь в конце 1945 года.

Проблема отвода союзных войск стояла в центре внимания во время встречи трех главнокомандующих, состоявшейся в Берлине 5 июня 1945 года. Советскому руководству было известно намерение Черчилля превратить эту проблему в политическую. Накануне, 4 июня 1945 года, он направил Трумэну срочную телеграмму с предложением задержать отвод американских войск из советской зоны.

Чтобы предотвратить это намерение британского премьера Жуков связал отвод союзных войск с началом работы Контрольного совета, в чем были заинтересованы как генерал Эйзенхауэр, так и фельдмаршал Монтгомери. На высказывание Жукова о том, что «Раз нет зоны, значит нет работы Контрольного совета», Эйзенхауэр отреагировал так: «Я никогда не думал, что вопросы работы Контрольного совета и отвода войск из зоны так связаны между собой. Я намеревался начать с рассмотрения вопроса о всей Германии, одновременно работая над тем, чтобы развести войска по зонам». Вполне возможно, что генерал Эйзенхауэр как честный солдат, говорил это без какой- либо задней мысли. Тем не менее, он согласился с мнением Жукова и обещал доложить своему правительству. На том же совещании было согласовано, что при отходе британских войск в лагерях советских граждан и немецких военнопленных англичане оставят трехдневный запас продовольствия, как того просил Жуков^[335].

В конечном счете отвод американских войск из Тюрингии и Саксонии, а английских войск из Бранденбурга и Мекленбурга состоялся. Но не обошлось и без недоразумений, вызывавших недовольство советской стороны. Так, в г. Цвиккау американцы запретили немецким властям арестовывать владельца химзавода Мэкеля, который еще в 1923 году финансировал движение Гитлера. Все демократические партии и организации города при американцах были запрещены. Только с 20 июня они разрешили деятельность фабзавкомов. Компартия существовала нелегально под названием «Комитет помощи жертвам фашизма». За десять дней американцы предупредили о своем уходе крупных фабрикантов и посоветовали им перевести свои предприятия в Баварию^[336].

В Лейпциге, Цвиккау, Мееране и других городах американцы не открыли ни одной школы, кинотеатра, запретили передачи радиостанций. Американское командование увезло ценную документацию с заводов Йены, Лейпцига, Галле. Немцы рассказывали, что в Тюрингии в апреле 1945 года население тепло встречало наступавшие американские войска. Но американские солдаты говорили, что они пришли в Германию не как друзья немцев, а как их враги. Они совершенно не интересовались продовольственным снабжением населения, не поощряли работу промышленности. Из Йены и Лейпцига были вывезены многие крупные специалисты^[337]. Оставляя территорию Тюрингии, американские власти увезли уникальное оборудование с заводов «Цейса» и «Шотта» и лабораторий, вывезли ученых, захватили часть золотого запаса Германии, обнаруженного в тюрингских горах, ценные патенты и архивные документы, о чем говорил руководитель управления СВАГ Тюрингии генерал И.С. Колесниченко^[338].

Стало также известно, что, покидая в начале июля 1945 года Веймар, американский комендант расположенного недалеко от города концлагеря Бухенвальд капитан Джон Пурдон и представитель 3-й американской армии увезли всю документацию лагеря. Это затруднило советским властям определить количество советских граждан в лагере и найти фашистских преступников.

31 июля 1945 года генерал Соколовский вынужден был обратить внимание генерала Клея на этот случай и потребовать вернуть документы концлагеря^[339].

По соответствующему соглашению англичане к 28 ноября 1945 года должны были оставить несколько районов Мекленбурга (около г. Ратценбурга). Одновременно советские войска оставляли, а английские занимали ряд населенных пунктов. Если жалоб на действия советских войск от местного населения не поступало, то англичане вели себя по-иному. Они вывозили имущество, скот, многие здания привели в негодность.

Еще задолго до эвакуации 14 ноября 1945 года были вывешены объявления, призывавшие население эвакуироваться из Советской зоны. «Имущество тех лиц, которые не пожелают эвакуироваться, будет вывезено в принудительном порядке. Этим лицам будет оставлено только по одному предмету каждого вида инвентаря и по одной штуке каждого вида скота, т. е. одна корова, одна лошадь, одна овца, одна свинья, плуг и т. д., а также продуктов питания на 30 дней. Остальное имущество будет вывезено». И далее предупреждалось: «Если дело дойдет до сопротивления, будет введена в действие вооруженная английская полевая полиция». Английские офицеры открыто говорили населению, что тот, кто останется у русских, тот сумасшедший. «Вы должны эвакуироваться в английскую зону». Для эвакуации англичане предоставили много амфибий, чтобы перевести людей через озеро^[340].

В марте 1946 года в Фултоне (штат Миссури) в присутствии президента США Трумэна Черчилль произнес речь, которая вызвала беспокойство во всем мире. В отношении германской проблемы оратор заявил, что от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес, за которым среди других столиц лежит и Берлин. Русские поощряют поляков к огромным и несправедливым посягательствам на территорию Германии. Осуществляются массовые изгнания миллионов немцев в невиданных до сих пор масштабах. В Берлине русские пытаются создать квазикоммунистическую партию в своей оккупационной зоне в Германии посредством предоставления специальных привилегий группе левых немецких партийных лидеров. Когда союзники в Германии отошли на запад по фронту на 650 км. и в глубину до 250 км., то русские оккупировали эту обширную территорию. В настоящее время своими сепаратными действиями русские создают прокоммунистическую Германию в своей зоне и дают побежденным немцам возможность играть на противоречиях между Советским Союзом и западными демократиями с тем, чтобы продавать себя тому, кто больше предложит.

О степени конфронтационности во взаимоотношениях между союзниками и СССР в 1946 году можно судить по тому факту, что в проекте постановления ЦК ВКП(б) о работе Управления пропаганды СВАГ, составленном в декабре 1946 года, в качестве «важнейшей задачи» ставилось «повседневное разоблачение реакционной, империалистической политики США и Англии направленной на экономическое закабаление Германии». Это же требование повторялось практически во всех выводах комиссий, проверявших деятельность СВАГ, и постановлениях ЦК ВКП(б), принимавшихся на протяжении всех лет существования оккупационного режима в Германии^[341].

Новая вспышка противоборства в среде бывших союзников и соответственно среди разных политических сил в самой Германии наблюдалась летом 1947 года, когда в США были приняты доктрина Трумэна об оказании финансовой помощи правительствам Турции и Греции, объявленная 12 марта 1947 года.

Решающим политическим и экономическим событием, которое существенно обострило отношения между бывшими союзниками по германскому вопросу, стала реакция Советского Союза и его восточноевропейских союзников на план Маршалла, по которому США выделяли странам Западной Европы 13 млрд. долларов. По этому поводу в своем выступлении 5 июня 1947 года в Гарвардском университете Дж. К. Маршалл, в частности, заявил: «Составляя наши расчеты о потребностях Европы для её восстановления, мы правильно учли человеческие потери, видимое разрушение городов, фабрик, шахт и Железных дорог. В последние месяцы, однако, выяснилось, что это видимое разрушение, вероятно, играет менее важную роль, нежели тот факт что вся европейская хозяйственная система оказалась выведенной из строя… Здравый смысл требует, чтобы Соединенные Штаты сделали все для восстановления нормальных экономических отношений во всем мире…»

Некоторые авторы утверждают, что план Маршалла оказал на начало экономического подъема в Западной Германии минимальное влияние и что гораздо большее значение имело применение административно-командных методов управления экономикой. По нашему мнению, правда находится где-то посредине: поскольку эти два феномена совпали по времени, то они в общем примерно в равной мере определили знаменитое экономическое чудо в Западной Германии тех лет. Американские экономические вливания по плану Маршалла действительно сыграли роль «стартовой помощи» разоренной Западной Европе и особенно Германии, вследствие чего через несколько лет ФРГ стала именоваться «экономическим гигантом и политическим карликом». Для советского руководства становилось очевидным, что реализация этого плана существенно ослабит влияние СССР на ситуацию в странах Восточной Европы и прежде всего в Германии. Советская пропаганда развернула кампанию по его дискредитации, ставшую важным звеном в дальнейшем нагнетании международной напряженности.

С одобрением этих инициатив США выступали не только буржуазные партии советской зоны, но и многие члены СЕПГ. На партийных собраниях выступавшие обвиняли органы СВАГ в том, что они «все вывозят из Германии и обрекают немцев на голодную смерть», тогда как американцы помогают немцам. Они критиковали советское правительство за то, что оно покинуло Парижскую конференцию СМИД в июле 1947 года, на которой обсуждался план Маршалла. На собраниях слышались голоса скептицизма относительно советского лозунга политического и экономического единства Германии^[342].

Как же реагировали союзники на позицию Советского Союза?

Министерство иностранных дел Великобритании в сентябре 1947 года направило своим оккупационным властям в Германии и Австрии директиву, в которой были изложены принципы британской внешнеполитической пропаганды. Советское руководство обвинялось в том, что своим отказом от принятия плана Маршалла оно способствовало разделу Европы, «чтобы оградить свою зону от какой-либо вероятной пользы от этого плана». Оно постоянно срывает эффективность деятельности берлинского магистрата и предпринимает другие деструктивные меры. В директиве формулировалась позиция Великобритании в вопросах земельной реформы в Германии и наказания военных преступников. За осуществление этих мер ответственность должны нести сами немцы. Директива объясняла продовольственные трудности в британской зоне объективными причинами.

Для нагнетания взаимной неприязни обе стороны часто напоминали друг другу об их прежних «грехах» сотрудничества с гитлеровцами. Так, осенью 1947 года в западной печати развернулась критика предвоенной внешней политики Советского Союза, в частности, его сговора с гитлеровской Германией в августе-сентябре 1939 года. Тогда же были опубликованы и секретные протоколы к советско-германским договорам.

В свою очередь в порядке контрпропагандистского мероприятия советские власти приняли решение опубликовать статью о деятельности профашистских элементов в западных союзных странах. Проект статьи был одобрен лично А.Я. Вышинским. Решено было также по материалам германской контрразведки разоблачить миссию А. Даллеса в Швейцарии в 1943 году и издать сборник документов из архива Диркенса.

На протяжении некоторого времени все союзники воздерживались от открытой критики друг друга перед лицом немцев. Этим занимались частные газеты и журналы, а также радиостанции, вещавшие из Лондона и Вашингтона. Но в октябре 1947 года генерал Клей подписал директиву, в которой разрешил критику политики Советского Союза по германскому вопросу и его практические шаги в Германии. Это был ответ на массированную антиамериканскую пропаганду, развернутую еще ранее органами СВАГ, СЕПГ и находившимися под их влиянием немецкими общественными организациями. Эта пропаганда активизировалась в последующий период. X пленум ЦП СЕПГ в 1949 году накануне провозглашения ФРГ характеризовал англо-американскую политику в Германии как колонизаторскую, на которую немецкий народ должен ответить широким движением национального сопротивления. Целью его явилось бы восстановление единства Германии и ее суверенитета, заключение мирного договора, аннулирование оккупационного статута, восстановление экономического единства и т. д.^[343].

Советские представители на встречах с союзниками постоянно возражали против признания такого элементарного права для союзных военнослужащих в Германии как их свободное передвижение по всем зонам. Э. Бевин в письме Молотову от 29 сентября 1945 года напомнил, что на совещании министров иностранных дел, проходившем в рамках Потсдамской конференции, советский представитель отверг это право применительно к советской зоне под предлогом необходимости его изучения. Когда на очередном заседании Координационного комитета 22 сентября того же года этот вопрос был поставлен вновь, отмечалось в письме Бевина, советский представитель заявил, что, по мнению маршала Жукова, это преждевременный акт и не дал своего согласия. Комментируя эту советскую позицию, Бевин писал: «Если не будет свободы передвижения, то надлежащие условия невозможны. Нас уже ограничили особым коридором в воздухе. Прошу напомнить Жукову о решениях Берлинской конференции»^[344].

Через несколько дней Молотов ответил так: «Я, конечно, сообщу маршалу Жукову содержание Вашего письма. Но должен напомнить Вам, что на Берлинской конференции не было принято каких-либо конкретных решений по этому вопросу».

Серьезные последствия для нормального сотрудничества оккупационных властей в Германии имели их острые разногласия по принципиальному для Советского Союза вопросу о выполнении решений Потсдамской конференции по репарациям. Биограф канцлера Г. Коля Вернер Мазер, описывая катастрофическое положение населения Западной Германии в первые дни после капитуляции, утверждает, что союзники действительно оказывали посильную помощь голодающим немцам и ослабляли «удары послевоенного лихолетья», но «никаких долгосрочных политических или экономических мер в западных зонах в это время не принималось»^[345].

Многие немецкие политические деятели, которым покровительствовали американцы и англичане, выражали недовольство слишком жесткими, по их мнению, условиями изъятия репарационных платежей из Германии. Так, Аденауэр заявил, что «последствия, которые имели бы эти принятые союзниками определения для Германии, были бы весьма близкими к целям, за которые ратовал американец Генри Моргентау».

Наряду с другими видами репарационных поставок и трофеев советское правительство было особо заинтересовано в получении максимального количества речных и морских торговых судов, а также военных кораблей, которые по решению Потсдамской конференции подлежали разделу между союзниками.

Продолжительная переписка между представителями Советского Союза и западных держав велась и по вопросу выдачи советскому правосудию немецких военных преступников Коха, Фрауэнфельда, ряда фельдмаршалов и генералов. Генерал Соколовский в октябре 1947 года и в марте 1948 попросил начальников американской и английской военных администраций выдать Советскому Союзу военных преступников германских генералов и фельдмаршалов Гудериана, Манштейна, Рундштедта, Бергера, Рейнике, Варлимонта, Макензена, Олендорфа, Поля, Наумана, Роша и др. — всего 31 человек. Однако заместитель английского командующего генерал Б. Робертсон под различными предлогами отказался удовлетворить это обоснованное пожелание советской стороны.

Заместитель военного губернатора США генерал Г.П. Хейс в письме заместителю Главноначальствующего СВАГ генералу М.И. Дратвину по вопросу выдачи военных преступников заявил, что советские власти должны представить «тексты нарушенных советских законов, указать действия, являющиеся нарушением этих законов и представить улики, в полной мере подтверждающие обвинения и личное участие в преступлениях». Можно себе представить, чем закончился бы продолжавшийся в то же время Нюрнбергский процесс над главными германскими военными преступниками, если бы они предъявили подобное требование их обвинителям. Конечно же, их полным оправданием, так как никто из них лично не расстреливал попавших в плен английских летчиков, не поджигал огонь в печах крематория в Бухенвальде, не уничтожал детей в детдоме г. Эйска и непосредственно и лично не совершал других преступлений.

Обстановка «холодной войны» так повлияла на взаимоотношения между администрациями западных союзников и СВАГ, что по вине обеих сторон конфронтация охватила не только принципиальные вопросы политики в отношении Германии, но и вопросы, имеющие относительно частный характер. Так, 21 июля 1947 года советская сторона отказалась от участия в совместных спортивных мероприятиях, намеченных Союзным спортивным советом, и вышла из состава этого совета. Тогда же под различными предлогами руководство СВАГ чинило препятствия транспортировке грузов, следовавших в западные сектора Берлина. Руководство СВАГ отказалось последовать примеру западных зон и установить контакт с Европейским сообществом (ЕС) с тем, чтобы Германия в целом могла оказывать помощь в восстановлении Европы^[346].

Нормальное сотрудничество военных властей союзников в Германии становилось все более проблематичным из-за взаимных обвинений в нарушениях дисциплины полетов самолетами в районе Большого Берлина. Обе стороны при этом приводили длинный и подробный перечень этих нарушений и не только реальных, но и нередко надуманных.

И.о. политсоветника Главноначальствующего СВАГ В. Семенов давалследующую оценку обстановки в Германии: «Общая тенденция в развитии политической жизни Германии в феврале 1946 года состояла в дальнейшем обострении борьбы между союзниками за Германию, а также борьбы между различными партиями и классами внутри Германии».

В последующий период эта борьба еще больше обострилась. В строго секретной директиве JCS № 1067, разработанной Объединенным Комитетом начальников штабов США, и еще 10 мая 1945 года направленной генералу Д.Эйзенхауэру, были сформулированы такие принципы жесткой политики США в отношении Германии, которые по ряду позиций соответствовали решениям, согласованным между союзниками. Позднее эти принципы были подтверждены в Потсдаме.

Заместитель Эйзенхауэра по военной администрации в Германии генерал Клей в своих мемуарах писал: «Когда я покидал Вашингтон, я еще не знал о строго секретной политической директиве № 1067, которая в будущем должна служить мне инструкцией, потому что тогда она находилась еще в стадии разработки. Я также понятия не имел и о директивах и соглашениях, принятых на конференции накануне капитуляции Германии. Они были подписаны с Россией и Соединенным Королевством».

В апреле-мае 1945 года генерал Клей, возможно, действительно не знал об этой директиве. Но, как подтверждают документы, прошло немного времени, он изучил ее, и его реакция была негативной. Через несколько месяцев он вылетел в Вашингтон с явным намерением в интересах немецких промышленников «смягчить» эту директиву. И ему это удалось. В июле 1947 года, когда «холодная война» была в разгаре, Объединенный комитет начальников штабов разработал новую директиву JCS № 1779, которая имела мало общего со старой, а тем более с Потсдамскими соглашениями.

В сентябре 1947 года по поводу этой директивы состоялся обмен письмами между генералом Клеем и маршалом Соколовским. В письме генералу Клею от 27 сентября маршал Соколовский указал, что эта новая директива не соответствует Потсдамским решениям, ибо она по существу не рассматривает Германию как единое экономическое и политическое целое, неверно трактует цели оккупации, в ней слабо говорится о демилитаризации Германии, она ограничивает изъятие репарационных платежей только с немецких предприятий и ничего не говорит об иностранном капитале. Предлагая перевезти перемещенных лиц в другие страны, директива и в этом вопросе нарушает Потсдамские решения.

В своем ответе маршалу Соколовскому генерал Клей ответил, что советская делегация в КС постоянно препятствовала объединению Германии, поэтому стало невозможным образование единого германского правительства. Потсдамские соглашения гарантировали свободную деятельность всем демократическим партиям, но в советской зоне произошло слияние КПГ и СДПГ в условиях, когда рядовые социал-демократы не имели возможности выразить свою волю, это тоже нарушение Потсдамских постановлений. В Потсдаме никто не предполагал поддержку лишь одной партии, но в советской зоне именно так и произошло. Советские власти нарушили Потсдамские соглашения по репарационному вопросу, потому что они приняли в своей зоне такую напряженную программу за счет изъятия капитального оборудования и текущей продукции, что стало невозможно поддерживать средний жизненный уровень немецкого народа, предусмотренный в Потсдаме.

Советские военные власти в своей зоне создали крупные советские корпорации, что является также нарушением договоренностей в Потсдаме. Чрезмерные репарации Советского Союза в его зоне негативно влияют на экономическую самостоятельность немецкого народа. Даже в настоящее время, два года после завершения войны, советские власти не представляют сведений о размерах репарационных изъятий и не разрешают инспекций военных заводов. Уже один этот факт иллюстрирует, почему невозможно создать четырехстороннее правительство. Что же касается репатриации советских граждан, то Клей напомнил, что американские власти передали Советскому Союзу тех граждан, которые сражались на стороне вермахта, но американцы не будут насильно депортировать тех, кто не признает себя советским гражданином.

В заключении генерал Клей писал: «Я не ответил подробно на Вашу критику директивы, которую я получил от моего правительства, так как я считаю, что этот вопрос не лежит в сфере Вашей или моей компетенции».

В июне 1948 года между оккупационными властями западных держав и Советского Союза состоялся обмен мнениями по поводу сепаратного проведения в западных зонах денежной реформы. В письме от 20 июня 1948 года начальнику британской военной администрации генералу Робертсону маршал Соколовский упрекнул его, что в Карлсхорсте получено официальное уведомление о денежной реформе 18 июня лишь за несколько часов до ее проведения. Он не согласился с утверждением Робертсона о том, что проведение денежной реформы было вызвано плохим состоянием экономики в британской зоне. Соколовский напомнил, что в Контрольном совете был согласован принцип проведения общегерманской денежной реформы и предупредил, что меры западных держав вынуждают СВАГ оградить интересы немецкого населения и экономики в советской зоне. Вместе с тем Соколовский выразил удовлетворение заверением Робертсона в том, что британский сектор Берлина остается вне сферы действия денежной реформы.

В ответном письме от 21 июня 1948 года Робертсон высказал несогласие с утверждением Соколовского, будто Большой Берлин является частью советской зоны. Соглашение о Берлине, сообщил он, имеет самостоятельный характер, по которому все имеют одинаковые права. На следующий день Соколовский сообщил Робертсону о своем решении провести денежную реформу в советской зоне и в Большом Берлине и выразил надежду, что власти британского сектора города не будут создавать трудностей. 19 июня 1948 года, на следующий день после проведения денежной реформы в западных зонах, советские власти с целью защиты советской зоны на демаркационной линии приняли меры по временному ограничению передвижения немецкого населения. Эти меры вызвали протест западных держав. Робертсон, например, заявил, что эти меры рассчитаны на защиту валюты. В связи с окончанием обмена старых денежных знаков в советской зоне на новые СВАГ 29 июня распорядилась возобновить передвижение немецкого населения^[347].

Разумеется, меры советских властей имели не только экономическую подоплеку. Они не могли бы быть приняты, если бы существовали нормальные политические взаимоотношения между западными державами и Советским Союзом и если бы им удалось прийти к единому пониманию политики в отношении Германии. Вместе с тем, эти меры порождали новые шаги к обострению разногласий между бывшими союзниками и создавали новые трудности в решении германского вопроса.

Экономические, а, стало быть, и политические последствия денежной реформы, осуществленной тогда в обеих частях разделенной Германии, были далеко неодинаковыми. Если в западных зонах после ее проведения условия жизни населения заметно улучшились и началось знаменитое экономическое чудо, то в советской зоне немцы по-прежнему испытывали острую нужду в продовольственном снабжении и в промышленных товарах. Личных автомашин в то время не было вообще, а в западных зонах их тоже насчитывалось немного. Однако было заметно, что с каждым последующим годом положение резко менялось в пользу западных зон. Так, в 1950 году на 50 млн. западных немцев приходилось более 219 тысяч автомашин, а в ГДР на 18 млн. населения — всего 7 200 автомашин.

Естественное раздражение у руководителей западных держав вызывало развитие «социалистических тенденций» в общественной жизни советской зоны, активно поощряемых со стороны Советской военной администрации. Они не всегда безосновательно усматривали в них нарушения Потсдамских договоренностей. Полковник Тюльпанов рассказал об одной из встреч с офицером Управления информации американской военной администрации в Германии. Во время подготовки народных конгрессов этот офицер заявил: «Усилия Ваши и Ульбрихта с народным конгрессом ни к чему не приведут. Хотя вы и обладаете сейчас атомной бомбой, но мы никогда не допустим, чтобы в Европе существовала социалистическая Германия или какая-либо ее часть». Далее Тюльпанов вспоминает, что когда он доложил об этом разговоре тогдашнему Главноначальствующему СВАГ генералу В.И. Чуйкову, то его комментарий был кратким, но довольно четким»^[348].

Мера СВАГ по ограничению поступления в советскую зону печатных изданий из западных зон в августе 1948 года также вызывала протест союзных военных администраций. В частности, в письме генерала Хейса генералу Дратвину от 18 августа 1948 года утверждалось, что эта мера представляет собой нарушение Потсдамских соглашений и возрождает систему контроля, которая в Германии существовала на протяжении 12 лет^[349].

В 1948 году обострилась обстановка вокруг проблемы о возвращении советских детей, находившихся в различных детских учреждениях западных зон. Советские власти настаивали на немедленном розыске и возвращении всех детей. Западные представители требовали веских доказательств того, что родители этих детей действительно являются советскими гражданами.

На обстановке в советской оккупационной зоне с 1948 года негативно сказались и политические разногласия между КПСС и компартией Югославии. Советские власти стали создавать трудности в работе Югославской военной миссии, которая находилась в Берлине по приглашению всех союзников. Более того, они втягивали в эту авантюру и немцев. В декабре 1949 года, когда уже существовала ГДР и она нуждалась в признании со стороны других государств, в т. ч. и Югославии, тем не менее, немецкая полиция требовала, чтобы эта миссия покинула Берлин.

Объектом политической спекуляции между Советским Союзом и западными державами стала проблема реституции из западных зон Германии Советскому Союзу его имущества, вывезенного фашистскими оккупантами. В одном из писем маршала Соколовского генералу Клею от 5 марта 1949 года отмечается, что западные державы на протяжении трех лет задерживают значительную часть советского имущества, приостановили деятельность советской миссии и используют реституцию для давления на СССР, чтобы заставить его признать реальность раскола Германии. Тем самым западные державы, по мнению Соколовского, игнорируют национальные чувства советского народа и причиняют материальный ущерб Советскому Союзу.

В ответном письме генерала Клея утверждалось, что некоторые советские претензии на реституцию не удовлетворялись потому, что они были неудовлетворительно обоснованы. Что касается ограничений в деятельности советской миссии, то они имеют такие же масштабы, как и ограничения деятельности американской миссии в восточной зоне^[350].

Все эти и многие другие примеры серьезных политических разногласий между союзниками по германскому вопросу и нередко просто перебранка между ними обостряли международную обстановку и отношения между бывшими союзниками, негативно сказывались на эффективном выполнении Потсдамских и других соглашений, вносили элемент нервозности и неуверенности в самом немецком народе, объективно содействовали активизации неонацизма и реваншизма.

Итак, взаимодействие союзных оккупационных властей в Германии на протяжении 1945–1949 годов характеризовалось как полезным и взаимовыгодным сотрудничеством, преимущественно в первые месяцы оккупации, так и соперничеством и даже явной враждебностью во все последующие годы.

Такой характер отношений между военными администрациями союзников в Германии был зеркальным отражением складывавшейся в те годы двухполюсной структуры жестких и бескомпромиссных международных отношений в целом. Оккупированная Германия стала обширным и крайне опасным полем, на котором на протяжении ряда лет с нараставшей интенсивностью разыгрывались «сражения холодной войны», а немцы стали ее первыми жертвами. Поощряемая и подстрекаемая США и СССР Германия выступала не только как объект, но и как субъект международной напряженности.

Свою долю ответственности за такую конфронтационную ситуацию несут обе противоборствовавшие стороны. Этот вывод, как было показано выше, подтверждается многими фактами из практики деятельности союзных военных администраций в Германии.

Глава одиннадцатая Красная Армия — освободительница или «орда азиатов»?

Поведение армии — победительницы в побежденной стране во всех войнах прошлого вызывало повышенный интерес историков и общественности воевавших стран. Этот интерес был весьма стойким. Ситуация, сложившаяся со второй половины 1944 года и особенно в первой половине 1945 года, когда войска антигитлеровской коалиции действовали на территории Германии, не является исключением.

Когда Красная Армия подошла к границам Германии, ее военная задача оставалась прежней: сражаться до полной капитуляции противника. Сложнее оказалось решить такую морально-психологическую и политическую задачу, как воздействие на настроения солдат, учитывая еще отчаянно сопротивляющегося противника и наличие мирного немецкого населения. Нельзя не признать, что после вступления советских войск в Восточную Пруссию какое-то время еще действовала жестокая инерция прежнего представления о всех немцах как об оккупантах, хотя здесь солдаты впервые столкнулись с мирным населением, часть которого сама являлась жертвой фашизма^[351]. Именно в этом состояли истоки тех нередко трагических эксцессов, которые имели место в Восточной Пруссии и о которых можно только сожалеть.

Нетрудно понять настроение и действия советских солдат, прошедших многие сотни километров от Ленинграда, Москвы и Сталинграда по разоренной родной земле, по сожженным деревням, потерявших близких и родных, боевых товарищей. С какой радостью и гордостью солдаты рассматривали на пути на запад дорожные указатели, на которых значилось расстояние до Берлина. На одном из таких указателей стоит число с трехзначными цифрами — расстояние от Минска, затем — польская граница, Варшава, далее до Берлина остается 120 км, и, наконец, перед последним и решающим броском — до «логова фашистского зверя» — 60. По ночам на р. Одер было видно зарево горящей столицы «проклятой Германии», как тогда часто значилось на дорожных плакатах. Многим солдатам тогда трудно было удержаться от мести. «По дороге на Берлин вьется серый пух перин», — писал А.Твардовский, прошедший по населенным пунктам Германии вслед за солдатами Красной Армии путь до Берлина весной 1945 года^[352]. По-человечески понять, конечно, можно, но оправдать нельзя случаи самосуда, потому что они противоречили политике Советского Союза и создавали трудности в будущем.

В этой связи приходится с сожалением констатировать, что во многих частях советской Действующей армии во время войны стояла проблема с состоянием дисциплины, и командованию всех степеней приходилось принимать жесткие меры к нарушителям порядка, против неправильного отношения к местному населению и других видов недисциплинированных солдат и офицеров. Низкий уровень дисциплины был одной из причин поражений Красной Армии и ее неоправданных потерь. Германское командование знало об этом и рассматривало это положение как фактор слабости советской армии. На территории Советского Союза проблема армейской дисциплины являлась внутренней, там действовали определенные сдерживающие рычаги. Иные последствия влекла недисциплинированность на территории других стран, где они приобретали политическую окраску. В странах, освобождаемых от немецко-фашистской оккупации, недисциплинированность солдат уже наносила ощутимый урон престижу Советского Союза и его вооруженным силам, взаимоотношениям с этими странами.

Что же касается территории вражеских стран, особенно Германии, то немало советских военнослужащих считало, что им как победителям здесь все позволено, в том числе и бесчинства в отношении мирного населения. Поэтому советскому командованию приходилось вновь и вновь обращать большое внимание на эту проблему.

Применительно к войскам 1-го БФ, которые вступили на территорию Германии в районе среднего течения р. Одер в начале февраля 1945 года, первой мерой пресечения проступков стал приказ военного совета № ВС/0143 от 1 марта 1945 года. В нем отмечалось, что порядок и дисциплина в войсках находятся в неудовлетворительном состоянии, пьяницы и дебоширы не подвергаются суровым наказаниям. «Все населенные пункты вдоль дорог на немецкой территории забиты машинами, повозками и военнослужащими, как проходящими, так и посланными из частей специально для барахольства. Офицеры и рядовые, бросив свои машины и подводы на улицах и во дворах, бродят по складам и квартирам в поисках барахла»^[353].

14 апреля 1945 года в газете «Правда» была опубликована статья Г. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает», в которой давалась критика неправильных установок И. Эренбурга относительно современного положения в Германии, изложенных им в газете «Красная Звезда» от 11 апреля 1945 года. В статье отмечалось, что советский читатель не может согласиться с изображением Германии, как единой «колоссальной шайки». Нельзя согласиться и с утверждением писателя, что немцы все одинаковы и все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев.

В статье указывалось, что «ныне каждый убедился, и это особенно ясно видно на опыте последних месяцев, что разные немцы по-разному воюют и по-разному ведут себя. Одни из них с тупым упорством всеми средствами отстаивают фашизм, фашистскую партию, фашистское государство, гитлеровскую клику. Другие предпочитают воздерживаться от активной борьбы за гитлеризм, выждать или же сдаться в плен. Одни немцы всемерно поддерживают фашизм, гитлеровский строй, другие, разочаровавшись в войне, потеряв надежду на победу, охладели к диким сумасбродным планам «фюрера». И это можно сказать не только о гражданском населении, но и о немецкой армии»^[354].

«Незачем говорить, — продолжал Г. Александров, — что т. Эренбург не отражает в данном случае советского общественного мнения. Красная Армия, выполняя великую освободительную миссию, ведет бои за ликвидацию гитлеровской армии, гитлеровского государства, гитлеровского правительства, но никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ. Это было бы глупо и бессмысленно»^[355].

Ненависть к немцам не была до войны присуща советским солдатам. Да и в ходе ее они, порой рискуя жизнью, спасали немецких детей и женщин, делились с ними скромным солдатским пайком, оберегали культурные памятники немецкого народа. И все это делалось в то время, когда Гитлер, как известно, требовал разрушать все на территории Германии, оправдывая этот изуверский приказ тем, что немецкий народ оказался недостоин земного существования.

Заслуживает внимания тезис еще одной статьи, из «Правды», от 14 апреля 1945 года. Как известно И. Эренбург в статье «Хватит!», справедливо и сильно описав злодеяния фашистских оккупантов на советской земле, пришел к заключению о том, что ожесточенное сопротивление немцев на советско-германском фронте объясняется лишь их страхом перед предстоящей расплатой. Не отрицая и этого фактора, газета все-таки справедливо утверждает, что главное состоит в другом. «Гитлеровцы стремятся породить своими действиями недоверие в лагере Объединенных наций, вызвать раздор между союзниками, отвести последний смертельный удар союзных армий…» Если бы гитлеровцами руководило только чувство страха, «то они, вероятно, не продолжали бы усиленно топить своими подводными лодками англо-американские суда, не обстреливали бы Англию до последнего времени самолетами-снарядами и не продолжали бы умерщвлять военнопленных солдат и офицеров союзных армий».

В связи с выполнением упоминавшейся выше директивы ставки от 20 апреля 1945 года о поведении советских войск в Германии командованием 1-го БФ была проведена работа по следующим направлениям: в войска было послано обращение военного совета 1-го БФ с разъяснением отношения к немцам и вреда, приносимого безрассудной местью: специальной листовкой была распространена цитировавшаяся статья из «Красной Звезды», проведены партийные собрания с вопросом об укреплении дисциплины и порядка, созданы товарищеские красноармейские суды и суды чести для офицерского состава, прочитан цикл лекций для офицеров о поведении в Германии^[356].

Особую озабоченность советских военных властей, в том числе и в высших кругах в Москве, вызывали бесчинства отдельных советских военнослужащих по отношению к дипломатическим представителям нейтральных стран, корреспондентам и их семьям, находившимся в то время в Германии. В этой связи приказ военного совета 1-го БФ от 30 апреля 1945 года гласил, что представители этих стран и их имущество пользуются правом неприкосновенности, и войска обязаны принять меры к их охране. Осматривать помещения и документы этой категории граждан было разрешено только офицерам от командира полка и выше и начальникам органов «СМЕРШ», а изъятия производить только с разрешения военного совета фронта.

Приказ заканчивался требованием: «Еще раз по всем линиям (административной, комсомольской, по линии общественности) во всю ширь поставить перед личным составом вопрос борьбы с барахольством, мародерством и бесчинствами. Эти явления в войсках до сих пор имеют место…»^[357].

Случаи пьяных дебошей, краж, насилий и других преступлений со стороны солдат и офицеров Красной Армии наблюдались не только на территории Германии, но и в других странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Как свидетельствуют данные Главной военной прокуратуры, лишь в течение января-марта 1945 года за совершение подобных преступлений были осуждены 4148 офицеров. Сложившаяся обстановка вынудила Главную военную прокуратуру в июле 1945 года внести предложение, чтобы для отбывания наказания осужденными офицерами создать систему военных крепостей, которыми руководило бы Главное управление. Однако Сталин отклонил его и по его указанию было устроено несколько показательных судебных процессов с вынесением смертных приговоров виновным.

Органы НКВД/МВД в Германии систематически информировали командование войск о случаях бандитизма и разбоя советских военнослужащих в отношении немецкого населения и о принимаемых мерах по борьбе с ними. Дислоцированные здесь внутренние войска НКВД/МВД совместно с частями регулярных войск Красной Армии при поддержке немецкой полиции, как уже упоминалось выше, в течение 1945–1947 гг. провели несколько десятков прочесываний и очистки зоны оккупации Германии от дезертиров, шпионов, диверсантов и других преступных элементов.

В связи с подготовкой одной из таких операций в январе 1947 года заместитель Главнокомандующего ГСОВ генерал армии В.И. Чуйков отмечал: «Несмотря на ряд моих приказов о водворении жесткой воинской дисциплины в войсках группы, военных комендатурах, и общего порядка на территории советской зоны оккупации Германии, до сих пор отмечаются факты бандитизма, грабежей и насилия над местным населением и другие бесчинства. Все эти факты порочат Советскую Армию и способствуют враждебным элементам проводить агитацию и клевету против Советского Союза и Советской Армии».

Органы СВАГ были хорошо информированы о том, какую негативную реакцию немецкого населения вызывали эксцессы и просто случаи недисциплинированности советских военнослужащих, как они негативно сказывались на авторитете тех немецких партий и организаций, которые тесно сотрудничали с СВАГ или просто лояльно относились к Советскому Союзу. Так, представитель интеллигенции земли Мекленбург в декабре 1945 года заявил: «Если бы Красная Армия была дисциплинированнее, тогда рабочие партии (КПГ и СДПГ) имели бы больший авторитет среди населения. Красная Армия является плохой рекламой социализма»^[358]. Советское командование было озабочено участившимися случаями венерических заболеваний среди солдат. В постановлении военного совета 1-го БФ от 18 апреля 1945 года отмечалось, что число венерических заболеваний среди военнослужащих в марте возросло в четыре раза по сравнению с февралем^[359]. Противник оставил много больных немок и репатрианток. Было предложено провести профилактический осмотр местных женщин в возрасте от 16 до 45 лет в радиусе 10-ти км от советских гарнизонов. Больных немок поместить в закрытые профилактории, для чего выделить 500–600 коек и питание по нормам военнопленных.^[360].

Отмечая случаи недостойного поведения некоторых советских солдат в отношении немецкого населения, нельзя игнорировать и того, что отступавшие солдаты вермахта вели себя в отношении собственного мирного населения также не лучшим образом, о чем свидетельствует приказ верховного командования вермахта от 25 сентября 1944 года под названием «Мародерство солдат на германской территории». В нем отмечается что «в эвакуируемых районах Германии солдаты повинны в тягчайших преступлениях в отношении немецкого населения. Они набрасываются на оставленное имущество, грабят покинутые жилища. При этом вышестоящие начальники не только не вмешиваются, но часто сами участвуют в этих постыдных действиях». В приказе предлагалось в случаях мародерства принимать жесткие меры на месте.

На территории всех оккупационных зон необходимо было увековечить память сотен тысяч советских воинов, погибших на немецкой земле в боях с фашизмом, а также граждан СССР и других союзных держав, ставших жертвами террора в фашистских лагерях и непосильного принудительного труда. Помнится, в Управлении информации СВАГ как-то обсуждался вопрос, каким образом в подобной ситуации убедить немцев в том, чтобы они не по приказу, а от души с должным уважением относились к памяти погибших советских освободителей, посещали и поддерживали могилы в порядке. Имелись серьезные опасения, что немцы отнесутся недобросовестно к этой деликатной акции после нашего ухода из Германии. Ведь погибшие еще вчера были их врагами. Однако, к счастью, наши опасения не оправдались. В хорошем состоянии находятся могилы и в настоящее время — как на востоке, так и на западе Германии. Выполняя соответствующий приказ Главноначальствующего СВАГ, немецкие органы власти совместно с советскими военными комендатурами на территории Восточной Германии соорудили 322 братских кладбища и много отдельных могил, где нашли вечный покой сотни тысяч советских граждан. В местах наиболее кровопролитных боев было сооружено 307 обелисков. Так, 10 тысяч воинов Красной Армии, погибших при взятии Берлина, покоятся на двух братских кладбищах города — в Панкове и в Трептов-парке. Последнее кладбище, являющееся величественным мемориальным комплексом, представляет собой символ вклада советского народа — освободителя в победу над фашизмом. В Тиргартене советские танкисты также соорудили памятник павшим товарищам.

В населенном пункте Зеелов, расположенном на направлении главного удара советских войск в Берлинской операции, находится два кладбища павших воинов. В районе Бескова, где ожесточенные бои продолжались на протяжении шести дней, погибло более 500 советских воинов. В 1948 году их останки были перенесены на 20 братских кладбищ и в многочисленные отдельные могилы. Много кладбищ было сооружено в районе г. Котбус, где сражались войска 1-го Украинского фронта. В г. Форст, за который советские войска сражались в течение четырех дней, погибло 82 человека. Они похоронены в 28 общих и 26 одиночных могилах. В районе лужицкого города Шпремберг на трех братских кладбищах покоятся 359 убитых воинов и 55 умерших военнопленных и других советских граждан. В ГДР практически не было ни одного более или менее крупного населенного пункта, где бы не находилась братская могила воинов.^[361].

Не все советские офицеры, в том числе и отдельные представители высшего командования, хорошо разбирались в политической обстановке в Германии. Некоторые из них считали, особенно в первые дни и недели оккупации, что в Германии вообще не осталось демократических сил, на которые советским властям можно было бы опереться. Другие утверждали, что единственной антифашистской силой в стране были коммунисты. Все же остальные в той или иной степени связаны с гитлеровской системой, и поэтому в побежденной Германии вся власть должна находиться исключительно в руках советских военных органов.

Указывая на негативные случаи, нельзя игнорировать и того, что примеров другого рода имелось все же больше. Большинство советских воинов, чьи сердца не ожесточила ужасная война, проявляли гуманное отношение к мирным жителям. Ненависть к принесшему им горе и страдания врагу переплетались у них в противоречивый узел разнородных чувств. Эренбург еще в годы войны писал, что мы «ненавидим немцев и за то, что мы должны их убивать», а другой писатель рассказывал об одном солдате, у которого семья была погублена немцами и который плакал на улице Берлина от того, что у него рука не поднималась мстить.

Хранящиеся в российских архивах документы, а также рассказы непосредственных участников событий — солдат и офицеров трех фронтов, действовавших на территории Германии (исключая Восточную Пруссию), свидетельствуют о том, что немцы были охвачены страхом перед ожидаемым возмездием со стороны советских солдат за содеянные фашистами преступления на территории Советского Союза. Но вместе с тем капитуляцию своей страны немцы восприняли, естественно с чувством облегчения: кончилась война и вместе с ней бесчисленные житейские невзгоды. Но стоило ли этому событию радоваться или считать его национальной трагедией — при ответе на этот вопрос мнение разных слоев немецкого населения было далеко не однозначным.

Потребовались большие усилия антифашистов и других честных немцев, а также усилия оккупационных властей, чтобы убедить немцев в том, что 8 мая 1945 года для Германии наступил исторический поворот и что немцам предоставлен исторический шанс навсегда отказаться от милитаризма и войны и решительно встать на путь мира и демократии. Эти идеи в первый послевоенный период с трудом проникали в сознание широких кругов населения. Слишком тяжким был груз нацистской идеологии, расизма и милитаризма.

После демобилизации большой части солдат и офицеров действовавших на территории Германии войск здесь остались оккупационные войска и сотрудники советских оккупационных органов управления. Это была такая категория советских людей, которая была призвана сыграть важную роль в осуществлении советской политики в Германии и налаживании нормальных отношений между вчера еще враждебными друг другу народами. Немцы увидели в лице советских людей, служивших или работавших в Германии, не озлобленных за совершенные на их родине злодеяния поработителей, а освободителей от фашистского ига, искренне желающих помочь немцам встать на путь демократического развития. Негативные явления противоречили официальному политическому курсу Советского Союза. В Красной Армии не было и не могло быть таких офицеров, как немецкий фельдмаршал Рейхенау и другие генералы, призывавшие солдат вермахта видеть в славянах людей второго сорта, беспощадно уничтожать их исторические и культурные памятники. Это признавали многие немцы. Так бывший до 1948 года министром юстиции Тюрингии Г. Кюльц писал, что линия советских оккупационных властей, особенно учитывая поведение немецких солдат и офицеров в России, «в поразительно малой степени определялась чувствами мести и возмездия» и что основу ее составляло установление разумных отношений с немецким населением.^[362].

Если представление о советском солдате, который в освобожденных странах, в том числе и в Германии уже своим присутствием выполнял функции дипломата, можно считать образным выражением, то те, кто оставался в составе ГСВГ, а тем более сотрудники СВАГ, являлись по истине настоящими дипломатами. И если к проступкам, которые совершали только что вышедшие из боя солдаты местное население относилось в какой-то мере с пониманием и списывало их на счет специфики войны, то к поведению сотрудников СВАГ отношение немцев было особым.

Руководство СВАГ и Группы советских войск теоретически понимало, какой положительный эффект могут иметь личные контакты офицеров с немецким населением. Однако на практике, по существу, препятствовало их установлению из соображений «сохранения государственных и военных тайн». Однако главным соображением было сохранение идеологической «чистоты» советского человека. 19 мая 1945 года член военного совета 1-го БФ генерал К.Ф. Телегин в докладе Г.М. Маленкову отмечал следующее: «В настоящий момент, в связи с переходом войск фронта на мирное положение, наибольшую опасность представляет общение военнослужащих с немецким населением. В мирных условиях это общение будет значительно шире, чем во время войны. Есть опасность, что наши люди будут сживаться с немцами, что в этой обстановке у военнослужащих может выветриться чувство ненависти к немецким поработителям».^[363]

Лишь отдельные офицеры местных комендатур и системы органов информации пользовались возможностью более или менее широкого общения с немцами. Они, владевшие немецким языком и знавшие общую обстановку в стране, быстрее всех преодолевали тот «психологический барьер», который существовал у советских людей в первый период оккупации.

Это, разумеется, не значило, что не было исключений из правила. Так, вспоминает начальник управления информации СВАГ С. Тюльпанов, один майор, сотрудник комендатуры, вся семья которого погибла в годы оккупации, пожелал, чтобы его быстрее откомандировали из Германии для прохождения службы на родине. Он объяснил, что его отец и брат погибли на фронте. «Это я еще мог перенести, ибо война есть война. Но фашисты хладнокровно убивали стариков и детей. Этого я не могу забыть и не могу фашистам простить».

Был и такой случай. Офицер комендатуры просил перевести его в строевые войска и обосновывал свое решение следующим образом: «Я прошел всю Восточную Пруссию и дошел до Берлина и повсюду видел полные закрома зерна, стада упитанных коров, лошадей и других животных, красивые кирпичные дома в деревнях. Что же этим немцам нужно было у нас? Мое родное село под Витебском полностью сожжено, а я должен здесь помогать немцам восстанавливать их хозяйство и проводить разъяснительную работу. Я не в состоянии это делать».^[364] Конечно, в соответствии с требованиями воинских уставов такие офицеры должны были быть подвергнуты наказанию. Нередко так и было, но в большинстве случаев командование понимало их психологический настрой.

Чтобы предостеречь военнослужащих от соблазна получать от местных властей и частных лиц различные подношения и улучшить их материальное положение, еще в ноябре 1944 года постановлением ГКО № 6886 было решено, что на территории Германии оклады для личного состава Действующей армии устанавливаются в двойном размере. Выплата рейхсмарок или военных марок производилась в соотношении: 50 копеек за одну рейхсмарку (военную марку). Советскую валюту выдавать запрещалось. Это решение продолжало действовать и некоторое время спустя после войны.

В немецких руководящих кругах вызывал недовольство тот факт, что денежные оклады советских офицеров в сравнении с окладами немцев были непомерно высоки. Так, технический состав и переводчики органов СВАГ получали по 500–600 рублей, младшие офицеры получали по 800–900 рублей, а руководящий состав по 1000–1200 рублей. Президент же немецкого земельного управления в 1945 году получал меньше советского старшины.^[365]

В Германии советский офицер мог за свое месячное жалование купить автомашину. Но по неписанным советским законам владение автомашиной являлось буржуазной роскошью. Поэтому все собственные автомашины в первые месяцы после войны должны были быть сданы в войсковые автобазы. Но с конца 1945 года офицеры имели право приобрести мотоцикл. С мая 1946 года автомашину могли приобрести только полковники и старшие по званию офицеры. Не разрешалось также военным носить гражданскую одежду. Чтобы сделать исключение для офицеров некоторых органов, потребовалось специальное разрешение маршала Г.К. Жукова.

Всем советским военнослужащим было строжайше запрещено иметь какие-либо внеслужебные контакты с немцами. Этот запрет был дополнительно подтвержден в конце 1946 года, затем усилен в следующем году, а в 1948-м, когда в Советском Союзе происходила оголтелая кампания против инакомыслия, особым приказом маршала Соколовского от 16 апреля он был еще более ужесточен. Советским гражданам запрещалось посещать немецкие рестораны, ночные клубы и театры. Но одновременно работникам СВАГ в 1947 году было предложено регулярно изучать немецкий язык. Непонятно только, зачем это нужно было, если контакты с населением запрещались.

В начале 1947 года Берлин посетил сам глава госбезопасности СССР Л.П. Берия.

Очевидно, возникла необходимость принятия новых мер по «политической стабилизации» советской зоны оккупации и усилению бдительности среди советских граждан. Именно об этом шла речь на встрече Берии с маршалом Соколовским и генералом Серовым. Итоги этих переговоров вскоре были налицо. Началась массовая чистка среди сотрудников СВАГ. Значительная часть фронтовиков, работавших в Германии с июня 1945 года, была отправлена на родину. Как справедливо писал перешедший на Запад советский майор Г. Климов, «любого советского человека, собственными глазами видевшего Европу, можно было считать потерянным для советского государства гражданином». Поэтому неудивительно, что советское руководство стремилось не допускать длительного пребывания своих граждан за границей, и состав сотрудников СВАГ поэтому менялся весьма часто. Эта «замена» производилась в возмутительно грубой форме применительно ко всем — от лейтенанта до генерала. Тем, кто после года-двух пребывания в Германии оказывался в отпуске на территории СССР, как правило, возвращаться назад запрещали. Даже если там остались члены их семьи, имущество или нерешенные вопросы.

Особенно пострадали офицеры еврейской национальности. Многим из них давалось 24 часа, чтобы собраться и отправиться на родину. Кто не соглашался, отправляли под конвоем на вокзал или в аэропорт насильно. На смену им прибывали часто партийные чиновники разных рангов с весьма сомнительными профессиональными качествами. Прокатилась волна арестов и среди немецкого населения зоны. Поводом для этого своеобразного советского варианта «хрустальной ночи» послужило бегство в американский сектор Берлина сотрудника Управления внутренних дел СВАГ, еврея по национальности.

Осенью 1946 г. в г. Штутгарте государственный секретарь США Бирнс произнес речь, в которой впервые после окончания войны проанализировал сложившуюся тревожную обстановку в мире. Он подверг критике некоторые внешнеполитические акции Советского Союза, на что Молотов ответил в речи по случаю годовщины Октябрьской революции. Эта речь была, по существу, инструкцией для деятельности СВАГ в условиях развертывавшейся тогда «холодной войны».

Партийным организациям учреждений СВАГ, руководство которых к этому времени было уже обновлено, предлагалось активизировать идеологическое воспитание сотрудников. Вводилась система партийной учебы, повышались требования к соблюдению трудовой дисциплины, вводились табели контроля за рабочим временем.

Кампания по усилению бдительности среди советских людей в Германии стала настоящей эпидемией. В Карлсхорсте сотрудники СВАГ жили как в осажденной крепости. Им постоянно внушали, что их окружают только враги и нужно быть постоянно начеку. Упоминавшийся выше майор Г. Климов рассказывал, как он представлялся заместителю Главноначальствующего СВАГ генералу Шабалину. Офицеру было сказано, чтобы он был предельно бдительным, так как все работающие в аппарате Контрольного совета сотрудники являются шпионами. Генерал запретил с ними знакомиться и вести какие-либо частные разговоры. «Больше слушайте, чем говорите, ибо у нас все стены имеют уши», — поучал генерал своего молодого сотрудника^[366].

Между тем многим сотрудникам СВАГ становилось ясно, что их встречи с людьми Запада шли на пользу обеим сторонам. Запад видел реальный образ «гомо советикус», а они, в свою очередь, наблюдали воочию не только пороки, но и позитивные черты европейского образа жизни. У обеих сторон постепенно рассеивались иллюзорные представления друг о друге. На всем протяжении советской истории нас поучали смотреть на Запад как на постоянного и лютого врага. Но теперь-то мы были в гуще этих «врагов», хотя подлинные враги — активные нацисты уже сидели в тюрьмах.

На улицах немецких городов советские люди видели детей, родившихся в военные и в первые послевоенные годы. Дело в том, что все солдаты и офицеры вермахта пользовались правом ежегодного отпуска с поездкой в Германию, независимо от того, где они в данный момент находились — в Африке, в Норвегии или под Сталинградом. В Красной Армии так не баловали.

С 1947 года участились так называемые «несанкционированные» выезды или, по-иному говоря, бегства немцев Восточной Германии в западные зоны. Среди них было немало видных деятелей КПГ, СДПГ, других политических партий и организаций, крупных государственных деятелей и деятелей науки и искусства. Как свидетельствовал Вилли Брандт, с 1945 года советскую зону, а впоследствии и ГДР покинули почти три миллиона немцев^[367].

Что же касается поведения солдат и мер, принимавшихся командованием союзных армий, то они не особенно отличались от ситуации в Красной Армии. Более того, меры союзников в отношении немецкого населения в первый период оккупации были более жесткими, чем в советской зоне оккупации^[368].

В общественном мнении США о немцах бытовали чаще всего крайние оценки — от утверждения о том, что нацизм был бедствием для Германии, и поэтому послевоенные немцы являютсядемократами «чистой воды» и самыми надежными союзниками США в Европе — до уверенности в том, что «немцам вообще нельзя доверять, ибо они по сути своей — прирожденные варвары».

Американский историк Дж. Фрейнд утверждал, что «для большинства американских военнослужащих и их семей год (или более), проведенный в Германии, является счастливой порой. У солдата из Монтаны или Джорджии гораздо больше с немцами, чем с французами и англичанами». Он пишет далее, что немец, как и американец, любит возиться с автомобилем, с наслаждением пьет пиво, разделяет пристрастие американцев ко всяким приспособлениям и техническим усовершенствованиям. Немцы считают, что их образ жизни весьма близок к американскому. Вместе с тем автор признает, что американские военнослужащие и гражданские чиновники в Германии жили колониями, в которых все было устроено по-американски, и они не соприкасались со скучной размеренной жизнью немцев. По его словам, у немцев отсутствовал дух добрососедства и сотрудничества, чувство общности интересов^[369].

Как сообщал журнал «Америкэн» от апреля 1946 года, американские солдаты за время пребывания в Европе послали домой 60 млн. долларов, «заработанных» на черном рынке. В войсках были распространены венерические заболевания — болели 427 человек на тысячу солдат. Американские солдаты насиловали не только немок, но и своих соотечественниц, приехавших в Германию к мужьям. Во Франкфурте н/М был даже сформирован вооруженный отряд для их защиты.

В первый период оккупации союзное командование не обращало внимания на поведение своих солдат. Но 24 апреля 1946 года командующий американскими войсками в Европе генерал Дж. Макнэрни издал приказ, в котором потребовал ввести строгое казарменное положение, наказывать тех, кто несправедливо обращается с местным населением, ввести контроль за сохранностью оружия, запретить хождение солдат после одиннадцати часов вечера и ввести военные занятия. Комментируя этот приказ, журнал «Ньюсуик» от 6 мая 194 6 года писал: «Никогда со времени оккупации Юга солдатами Союза после гражданской войны армия США не показывала такого поведения, как сейчас в Германии».

Полковник С.И. Тюльпанов в своих мемуарах рассказывал об одном посещении виллы начальника британского военного управления Гамбурга сэра Бэрри. Хозяин показал советскому гостю богатую виллу и объяснил, что она принадлежала немецкому банкиру, с которым он до войны тесно сотрудничал. «Теперь я его поместил в домике моего шофера, но когда я окончу свою миссию, то верну прежнему хозяину его виллу со всем его комфортом». Это была правда. Уезжая на родину, сэр Бэрри из этой виллы ничего не прихватил с собой, кроме мелочи…пакета акций своего немецкого «друга» и конкурента.

В обязанность всех сотрудников СВАГ входило не только содействовать строительству новой Германии, но и разоблачать происки империализма и активно популяризировать «успехи социализма». Эта задача была не из легких и по своей сути весьма противоречивой. С одной стороны, победа Советского Союза над одной из самых высоко развитых стран мира — нацистской Германией — могла состояться только при наличии, по крайней мере, не менее мощной промышленной базы Советского Союза. И в этом, бесспорно, состояла заслуга победившей в 1917 году Октябрьской революции и правившей страной Коммунистической партии. Этот аспект облегчал задачу лекторов и усиливал их аргументацию в пользу «преимущества социалистического строя».

Но личные впечатления от советской действительности возвращавшихся домой сотен тысяч бывших немецких военнопленных и многих других немецких солдат и офицеров, побывавших на Восточном фронте, откровенные рассказы многих восточных рабочих, солдат и офицеров из советских оккупационных войск, да и наблюдения самого немецкого населения над состоянием дисциплины и порядка в войсках и даже униформы советских солдат высвечивали несколько иные аспекты социалистической страны. Немцы знали, в каком катастрофическом состоянии находился Советский Союз после завершения войны, и какой ценой он добился победы, видели ужасный быт советских людей, который был немыслим в любой европейской стране, сравнивали качество питания и состояние обмундирования американских и советских солдат, наблюдали за поведением прибывавших в Германию членов семей офицерского состава.

Чтобы в подобной ситуации завоевать доверие своих немецких слушателей, советские лекторы должны были быть безукоризненно честными и откровенными перед ними. Нельзя утверждать, что всем из них это удавалось и что это им позволялось. От сотрудников СВАГ, тем более, что большинство из них были коммунистами, требовалось, чтобы во всей своей деятельности включая и личную жизнь, они исходили из «классового подхода» к наблюдаемым явлениям и процессам. На политзанятиях требовалось, чтобы советские люди гордились своей военной историей, «жгуче ненавидели капиталистический строй, растленную буржуазную культуру, врагов человечества — поджигателей новой мировой войны». Была развернута борьба с «преклонением перед иностранщиной», в частности, перед немецкой медициной, киноискусством, условиями быта и т. д. В одном из политических донесений из Саксонии приводился «отвратительный пример, как советские женщины — пациентки одного дрезденского профессора — гинеколога оставили ему в книге отзывов буквально сотни самых восторженных комплиментов». Отчетно-выборные собрания коммунистов и комсомольцев использовались для демонстрации «преданности советских людей, находящихся вдали от Родины, Сталину и большевистской партии».

Вместе с тем немцам импонировали гуманизм советских людей, демократический характер взаимоотношений между офицерами и солдатами, способность русских быстро воспринимать иностранный язык, их любовь к музыке, танцам, умение понимать и уважать обычаи немцев. Немецкое население поражалось тому, что многие офицеры хорошо знали историю Германии, видных деятелей культуры и науки, искренне желали помочь немцам избавиться от фашистского наследия. Многие из них, будучи победителями, не страдали манией величия, уважали лучшие качества немецкого менталитета. Все это в комплексе создавало пока что незначительные, но благоприятные предпосылки для будущего примирения, хотя после войны прошло всего несколько лет, значительно подрывало нацистскую концепцию о русских, как о «неполноценном» народе.

Свою роль в воспитании немецкого населения именно в таком духе играли советские кинофильмы, которые демонстрировались на экранах кинотеатров Германии. Хотя эта роль тоже не всегда была однозначно положительной. Когда немцы видели показывавшийся в некоторых фильмах быт советских людей, в частности, наличие коммунальных квартир с легендарными кухнями, они в начале не понимали, о чем идет речь. Ведь в Германии такие квартиры оставались в прошлом. Немцы приходили к выводу, что по быту советские люди 40-50-х годов оставались на уровне Германии начала XX века.

Немцы исключительно тепло воспринимали любой акт внимания и уважения сотрудников СВАГ к памяти деятелей науки и культуры Германии. Так, 14 июля 1945 года начальник штаба 8-й гвардейской армии генерал В.А. Белявский приказал начальнику штаба 11-й танковой дивизии, дислоцированной в Веймаре, выставить круглосуточный пост для охраны архива Гете по улице Фрауенплац. Одновременно генерал Белявский приказал командиру 8-й истребительно-противотанковой артбригады выставить круглосуточную охрану в Августинском монастыре у кельи Мартина Лютера в Эрфурте^[370].

Неподдельное восхищение жителей Веймара вызвало мероприятие командования 8-й гвардейской армии по чествованию 195-летия со дня рождения И.В. Гете в августе 1945 года. В этот день колонна работников штаба армии во главе с генералом В.И. Чуйковым в парадной форме только что введенного нового образца униформы проследовала с оркестром по улицам города к городскому кладбищу, где покоится прах Гете и Шиллера. Стоявшие шпалерами по обе стороны улицы жители тепло приветствовали колонну, многие плакали от радости, восхищаясь тем, что победители так достойно чтут память великих представителей побежденной страны.

Пять лет спустя, когда исполнялось 200-летие со дня рождения Гете, маршал Соколовский издал специальный приказ, в котором было отмечено большое политическое и общекультурное значение юбилея. Приказ утвердил план мероприятий, разработанный немецким юбилейным комитетом, а органам СВАГ было приказано обеспечить реализацию касающейся их части этого плана.

Находясь в побежденной стране и встречаясь с народом, советские люди медленно, но твердо глушили в себе то чувство мести, к которому их призывали в ходе войны, и которое, как им тогда казалось, было необходимо для обеспечения победы. На место этого противоестественного чувства приходило сознание необходимости дифференцированного подхода к народу побежденной страны и работники СВАГ призваны наладить с ними нормальные цивилизованные отношения. Советские офицеры и солдаты не считали зазорным и унизительным для победителей устанавливать не только нормальные, но и дружеские отношения с немцами. Они первыми из оккупирующих стран стали практиковать различные спортивные соревнования с немцами и проигрыши в них рассматривали спокойно. Правда, в тех случаях, когда речь шла о личных или семейных контактах, где невозможен был какой-либо контроль со стороны советских спецслужб, последние запрещались командованием.

Следует подчеркнуть то обстоятельство, что простые советские граждане, находившееся в Германии, стали быстрее освобождаться от отрицательных стереотипов в отношении немцев, чем иногда это диктовала официальная политика советского руководства.

В заключение хотелось бы процитировать слова мудрого и многоопытного человека: «Я никогда не считал немецкий народ народом богов или поэтов и мыслителей. Но я никогда не считал его народом военных мундиров, марширующих в такт музыки. Нет, я рассматривал немецкий народ как людей в человеческой семье, как часть человечества, как людей, испытывающих затруднения, оказывающих влияние, хорошее и плохое, иногда заблуждающихся, но носящих в себе зерно, которое приведет их к правде. Это зерно приведет немецкий народ к возрождению. Он не сливки человечества. Ни один народ не имеет права считать себя сливками человечества. Но это зерно вернет немецкий народ в ряды человечества, идущего к светлому будущему».

Эти слова принадлежат известному датскому писателю Мартину Андерсену Нексе, и сказаны они были на партийном конгрессе, посвященном культурной политике СЕПГ в мае 1948 года. Помочь немцам обрести достойное место среди других народов были призваны и «дипломаты» — в солдатских шинелях с красными звездами на фуражках.

Заключение

С тех пор, как происходили описанные выше события, прошло полвека. Накопленный исторический опыт делает более понятными и значимыми происходившие в те годы в Восточной Германии процессы и роль в них Советской военной администрации. Во второй половине сороковых годов большинство сотрудников СВАГ выполняло свой долг, справедливо считая его продолжением борьбы с фашизмом. Они были вдохновлены сознанием того, что оплаченная жизнями и кровью миллионов боевых товарищей и принесенная на немецкую землю демократия расцветет в мирное время и сделали все, что могли, для выполнения решений Потсдамской конференции.

Но оккупационная политика принадлежит сфере внешней политики того или иного государства, которая, как известно, в значительной степени является отражением его внутренней политики. Поэтому на развитие двух частей Германии с первых послевоенных лет огромное влияние оказывали страны с противоположными общественно-политическими системами и каждая стремилась воссоздать новую Германию как прообраз своего государства. То, как в последующем прошел процесс демократизации в Восточной Германии, успешно начатый сотрудниками СВАГ, показал, что их надежда во многом оказалась иллюзорной. События в Германии происходили в обстановке обострения международной напряженности, которая вошла в историю под названием «холодной войны». Важным, если не решающим ее элементом, являлась двухполюсная структура международных отношений, центром которой были СССР и США. Ее жесткий и бескомпромиссный характер особенно отчетливо проявлялся в европейской политике этих стран и, в частности, в германском вопросе. Спустя много лет, президент ФРГ Р. фон Вайцзеккер на одном из евангелических форумов заявил, что «германский вопрос» будет открытым до тех пор, пока будут закрыты Бранденбургские ворота. Открытый «германский вопрос» является частью открытого европейского вопроса и мирного порядка в Европе». Теперь можно констатировать, что германский вопрос закрыт.

Законы развития человеческого общества, как всегда, оказались сильнее деятельности отдельных политических лидеров. Они неодолимы, что подтверждается историческими событиями, происшедшими как в Советском Союзе, так и во всех странах Восточной Европы в последние годы.

Непросто, но все же по восходящей, в послевоенное время развивались отношения между ФРГ, ГДР и СССР. Между ГДР и СССР они развивались как в рамках двусторонних нормальных и взаимовыгодных отношений, так и в рамках Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи. Но отношения СССР и ФРГ прошли за это время сложный путь от нормализации до тесного делового сотрудничества. В 1955 году между ними были установлены дипломатические отношения. В 1970-м году был подписан Московский договор, который поднял эти отношения на более высокую ступень политического и экономического сотрудничества, вошедшего в историю под названием «новой восточной политики». Следует воздать должное творцам «восточной политики», и прежде всего Вилли Брандту и Гансу-Дитриху Геншеру. Руководители Советского Союза, опираясь на новое политическое мышление, тоже откликнулись на призыв времени. Они убедились в том, что из трагической истории прошлого стороны извлекли соответствующие уроки, которые уже глубоко вошли в сознание и политическую жизнь. Движение было ускорено внутренними преобразованиями, охватившими Восточную Германию.

Все эти процессы и привели к подписанию 9 ноября 1990 года Договора о добрососедстве, партнерстве и сотрудничестве между Союзом Советских Социалистических Республик и Федеративной Республикой Германии. Этот документ, по справедливому определению федерального канцлера Г. Коля, подвел итоговую черту под многострадальной главой прошлого, создал условия для продолжения добрых традиций многовековой общей истории наших народов и построил фундамент на будущее.

Советско-германский договор претворяет высокие цели в ряд конкретных обстоятельств сторон политического, экономического, культурного и гуманитарного характера, которые возложила на себя правопреемница СССР демократическая Россия.

Именной указатель

Абакумов B.C.

Абуш А.

Агрикола

Аденауэр К.

Аккерман А.

Александер Г.

Александров

Анисимов

Антипенко Н.А.

Антонов А.И.

Арбенин

Арден

Арчер

Бангерский

Бандера Ст.

Баранов Л.С.

Барт

Бевин Э.

Бежанов Г.А.

Безыменский Л.А.

Берзарин Н.Э.

Берия Л.П.

Бернадотт Ф.

Бекер М.

Белявский В.А.

Бервальд Г.

Бергер Г.

Бертман

Бехер И.

Бирнс Д.

Бишоп

Блейк Дж.

Болен Ч.

Бонвеч Б.

Бонч-Бруевич В.

Бодюгов Г.А.

Борзов Н.А.

Борман М.

Брандт В.

Браун Е.

Бредель В.

Брехт Б.

Брилль Ф.

Боте В.

Буденный С.М.

Булганин Н.А.

Буняченко С.К.

Бурцев М.И.

Бухвиц О.

Бэрри

Вавилов С.И.

Вайнбергер Б.

Вайцзеккер Р. фон

Варлимон В.

Василевский А.М.

Вахитов Ф.

Вернер А.

Верт А.

Винтер

Висков С.И.

Власов А.А.

Вознесенский Н.

Вольф Ф.

Воробьев

Ворошилов К.Е.

Вышинский А.Я.

Гареев М.А.

Гаран Т. 208

Гауптман Г.

Геббельс И.

Гейзенберг В.

Гейне Г.

Гейслер

Геракасевич

Герлах Б.

Гермес А.

Геншер Г.-Д.

Герц

Гете В.

Гитлер А.

Годар П.

де Голль Ш.

Голубев К Д.

Горбатов А.В.

Гордиевский О.

Гоффман

Граф О.М.

Гровс Л.

Громыко А.А.

Гротеволь О.

Давыдович Д.С.

Даллес А.

Ван Дейк

Деканозов В.Г.

Делатр де Тассиньи Ж.

Дениц К.

Деньгин С.А.

Дернберг С.

Дертингер Г.

Джорджоне

Дибелиус О.

Димитров Г.

Дин Дж. Р.

Дирксен Г.

Довифат Э.

Дойерлейн Э.

Драбкин Я.С.

Дратвин М.И.

Дроздовский

Дубровский Д.Г.

Дымов В.Н.

Дымшиц А.

Ельцин Б.Н.

Ендрецкий Г.

Ессе В.

Зейдлиц В.

Зиллиакус К.

Зимин П.М.

Зовина Е.А.

Золотухин П.В.

Жданов А.А.

Жиленков Г.Н.

Жиленкова И.Н.

Жиленкова Я.Я.

Жолио-Кюри Фр.

Жуков Г.К.

Игнатьев

Иден А.

Ильичев

Иолль А.

Исаков И.С.

Кабанов А.Ф.

Кайзер Я.

Калинин М.И.

Капица П.Л.

Карлш Р.

Карягин В.В.

Квашнин П.А.

Кейс Дж.

Кейтель В.

Келлерман Б.

Кениг П.

Кениге Ф.

Керр К.

Кессельринг А.

Кинкель К.

Клей Л.

Клеменс Г.

Клепов С.А.

Климов Г.

Коваль К.И.

Колер Г.

Колесниченко И.С.

Колодяжный Ф.Т.

Коль Г.

Кнышевский П.Н.

Кобулов А.Д.

Ковальчук Н.К.

Конев И.С.

Королев С.П.

Косогляд Г.Д.

Котиков А.Г.

Кофлер

Кох В.

Кох Э.

Крйнюков К.В.

Краснов П.Н.

Кратин А.

Кривенко

Круглов С.Н.

Кудрявцев О.

Кузнецов В.И.

Кукук

Кульбакин В.Д.

Культц

Кучинский Ю.

Кюльц В.

Кюльц Г.

Ладыгин

Ланге

Лауэ М.

Леандер С.

Леммер Э.

Ленин В.И.

Либкнехт К.

Лигостаев

Линге Г.

Линтцель

Лоба

Лукашек К.

Люксембург Р.

Мазер В.

Мацер

Майский И.М.

Маккензен А.

Макклюр К.А.

Макнэрни Дж. Т.

Максимова Э.М.

Маленков Г.М.

Малини Л.А.

Малиновский Р.Я.

Малышкин В.Ф.

Мальцев А.М.

Манн Г.

Манн Т.

Мануильский Д.З.

Манштейн Э.

Марков

Маркс К.

Марти

Маршалл Дж.

Массигли Р.

Матерн Г.

Меандров

Мевис К.

Менделеев

Меркулов В.Н.

Мессершмитт В.

Мечников

Микоян А.И.

Михайлов

Мичурин И.В.

Молотов В.М.

Мольтман

Монтгомери Б.Л.

Моргентау Г.

Мурадели В.

Мюллер В.

Мюрдаль Г.

Неймарк Н.

Некипелов А.Н.

Нексе М.А.

Новикова М.П.

Нуарэ

Нушке О.

Оллендорф О.

Олленхауэр Э.

Орлопп И.

Остеррейх К.

Островский О.

Павлов И.П.

Паттон Дж.

Пауль Р.

Паулюс Фр.

Пахазников П.Н.

Петр I

Пик В.

Планк М.

Плетнев В.

Плеханов Г.В.

Полевая А.М.

Поль О.

Попов А.С.

Поппе Н.Н.

Поспелов П.Н.

Прайер

Прейсинг-Лихтенег-Моос К.

Пурдон Дж.

Пушкин А.С.

Пушкин Г.М.

Пфертен фон Брюль

Расторгуев А.

Ратов

Рау Г.

Рафаэль

Рейнике Г.

Рейхенау В.

Ремарк Э.М.

Рембрандт

Решке Э.

Риббентроп И.

Робертсон Б.

Ройс Младший

Ройтер Э.

Рокк М.

Романов

Рорберт

Рототаев А.С.

Рубенс

Рузвельт Фр.

Рундштедт Г.

Сабуров М.З.

Салов

Седербаум К.

Семенов B.C.

Сербии М.Е.

Сергеев

Серов И.А.

Сиднев А.М.

Сидоров Е.И.

Ситнин

Смирнов А.А.

Смирнов Д.И.

Собботка Г.

Соболев А.А.

Соколовский В.Д.

Сталин И.В.

Старовский

Стаханов А.Г.

Стимсон Г.Л.

Стокеби

Стрижнев B.C.

Стрэнг У.

Суслов М.А.

Тархов К.Н.

Телегин К.Ф.

Тельман Э.

Тициан

Трумэн Г.

Трусов Н.М.

Труфанов Н.И.

Трэдуэлл

Трэскогг Л.

Тюльпанов С.И.

Уик

Ульбрихт В.

Улькан

Фадеев А.

Файерсбрейтс Г.

Фаллада Г.

Федоров И.

Фейхтвангер Л.

Фельфе Г.

Фехнер М.

Фибих К.

Филитов А.М.

Фишер

Фишер К.

Фрейнд Дж.

Фрейнд М.

Фридрих Великий

Фридрихе Р.

Хан О.

Хаули Ф.

Хвалек Р.

Хейс Г.П.

Хеккер В.

Хеннеке А.

Хофет

Храпченко

Хренников Т.Н.

Хрулев А.В.

Хрущев Н.С.

Хух Р.

Чайковский П.И.

Черчилль У.

Чуев Ф.

Чуйков В.И.

ШабалинС.И.

Шаров В.М.

Шатова И.Н.

Шатова Н.С.

Шаффер Г.

Шверник Н.М.

Шернер Ф.

Шикин И.С.

Шиллер

Шилов

Шкуро А.Г.

Шлиман

Шпеер А.

Шредер Л.

Штельберг-Вернигероде

Штубе

Шумахер К.

Щербаков А.С.

Щусев А.

Эйнштейн А.

Эйсфельд

Эльснер Ф.

Энгельс Ф.

Эндрю К.

Эренбург И.Г.

Эберт Ф.

Эйзенхауэр Д.

Яблоков

Якобсен Г.-А.

Ямщиков С.

Иллюстрации

Разрушенный Дрезден. Февраль 1945 г.

Советские солдаты у развалин Цвингера. Дрезден. Июнь 1945 г.

Жертвы союзной бомбардировки Дрездена. Февраль 1945 г.

Восстановительные работы в районе Альтмарка. Дрезден. Май 1945 г.

Акт о капитуляции германских вооруженных сил подписан. Карлсхорст — Берлин. 8 мая 1945 г.

Автор по пути на Берлин. Познань, февраль 1945 г.

Благодарность Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина капитану М.И. Семиряге за участие в прорыве обороны противника на подступах к Берлину. 23 апреля 1945 г.

Советские воины возлагают венки на могилу павших в боях за Берлин. Тиргартен — Берлин. 1946 г.

Автор (второй слева) с боевыми товарищами на окраине Берлина. Конец апреля 1945 г.

«Фольксштурмовцы» готовятся к обороне Берлина. Апрель 1945 г.

Берлинцы возвращаются в родной город. Июнь 1945 г.

Колонна немецких военнопленных у Бранденбургских ворот. Берлин, май 1945 г.

Генерал Вейдлинг (слева) с офицерами своего штаба после подписания приказа о капитуляции берлинского гарнизона. 2 мая 1945 г.

Последние защитники Берлина, плененные советскими воинами. Май 1945 г.

Группа офицеров штаба 27-й гвардейской стрелковой дивизии (автор слева с картой в руке) у Унтер дер Линден. Берлин. 4 мая 1945 г.

Встреча советских и американских воинов в г. Торгау. Апрель 1945 г.

Группа капитулировавших немецких генералов. Берлин, май 1945 г.

Первый послевоенный урожай 1945 г.

Советские представители принимают от американцев концлагерь Бухенвальд около г. Веймара. Июль 1945 г.

Советские солдаты освобождают памятник Гете и Шиллеру от защитных ограждений. Веймар, июль 1945 г.

Приказ генерала Вейдлинга о капитуляции берлинского гарнизона 2 мая 1945 г. (перевод с немецкого).

Благодарность Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина капитану М.И. Семиряге за участие во взятии Берлина. Май 1945 г.

Немецкие беженцы из восточных районов Германии на улицах Берлина. Февраль 1945 г.

Хозяева дома, в котором жил автор с семьей в 1947–1949 гг. Берлин.

Так выглядели города Германии в последние дни войны. Берлин, май 1945 г.

Таково было продовольственное положение в Берлине. Май 1945 г.

Уличная сценка в Берлине. Май 1945 г.

Берлинцы получают хлеб от советских солдат. Берлин, май 1945 г.

Дети Берлина получают пищу из солдатских кухонь. Май 1945 г.

Берлинцы читают приказ № 1 советского коменданта Берлина генерала Н.Э. Берзарина. Апрель 1945 г.

Берлин восстанавливается. Май 1945 г.

На Потсдамской конференции союзники решают судьбу Германии. Июль-август 1945 г.

В. Ульбрихт — руководитель группы уполномоченных ЦК КПГ, прибывшей в Берлин в мае 1945 г.

А. Аккерман — руководитель группы уполномоченных ЦК КПГ, прибывшей в Саксонию в мае 1945 г.

Г. Соботтка — руководитель группы уполномоченных ЦК КПГ, прибывшей в Мекленбург в мае 1945 г.

Образование Германской Демократической Республики 10 октября 1949 г.

Боевые друзья — жена автора Вера (слева) с Полиной и Леонидом Матусовыми, прошедшие вместе путь от Сталинграда до Берлина. Веймар, 1946 г.

Удостоверение, выданное автору с поручением организовать продовольственное снабжение района Кройцберга. Берлин, 5 мая 1945 г.

Союзнический Контрольный совет в Германии. Слева направо: фельдмаршал Монтгомери, генерал Эйзенхауэр, маршал Жуков и генерал Делатр де Массиньи. 1945 г.

Автор среди лужичан (славянская народность) в Шпреевальде. 1948 г.

Маршалы Жуков и Рокоссовский у Бранденбургских ворот встречают фельдмаршала Монтгомери. Берлин. 12 июля 1945 г.

Рукопожатие председателей двух рабочих партий — В. Пика и О. Гротеволя на объединительном съезде 20 апреля 1946 г.

Руководители антифашистских демократических партий советской зоны оккупации. Слева направо: О. Гротеволь (СДПГ), А. Гермес (ХДС), В. Пик (КПГ), А. Вернер (обербургомистр Берлина) и В. Кох (ЛДПГ). Август 1945 г.

Два военных коменданта г. Грейфсвальда разных лет — полковник Р. Петерсхаген (слева) и советский генерал П. М. Синеокий 20 лет спустя. 30 апреля 1965 г.

Заместитель советского военного коменданта Дрездена полковник Горохов беседует с представителями магистрата коммунистом К. Фишером (слева) и социал-демократом Р. Фридрихсом.

Первый послевоенный обербургомистр Грейфсвальда Вилли Биг. Фото 80-х годов.

Начальник отдела народного образования советской военной комендатуры в Берлине подполковник А. Судаков (слева) беседует с представителем американской военной комендатуры. В центре инспектор отдела В. Стежевский.

Начальник отдела административных органов советской военной комендатуры Берлина майор Б. Р. Очкин выступает на митинге. Сентябрь 1946 г.

Парад войск в Берлине по случаю победы над Германией. Июнь 1945 г.

Первый советский комендант Берлина генерал-полковник Н. Э. Берзарин у входа в здание центральной комендатуры. Май 1945 г.

Переводчики. Автор (слева) и его боевой товарищ немецкий антифашист лейтенант Красной Армии Шт. Дернберг у дома, где 45 лет назад был подписан приказ о капитуляции берлинского гарнизона. Берлин. Май 1990 г.

Военный комендант советского сектора Берлина генерал-майор А. Г. Котиков беседует с немецким писателем-антифашистом Э. Вайнертом во время открытия Дома культуры Советского Союза в Берлине. Февраль 1947 г.

Начальник Управления информации СВАГ полковник С. И. Тюльпанов (слева) и член военного совета СВАГ генерал Ф. А. Боков на церемонии открытия университета в Берлине. 1946 г.

Военный комендант Берлина генерал Берзарин беседует с советскими деятелями науки и культуры, посетившими город в июне 1945 г.

Делегация ЦК ВКП(б) в составе М. А. Суслова и П. Н. Поспелова на II-м съезде СЕПГ 20–24 сентября 1947 г. в Берлине.

Встреча советских офицеров (автор справа) с майором американской армии в Эрфурте. Июль 1945 г.

Представитель СВАТ полковник С. И. Тюльпанов приветствует делегатов учредительной конференции Женского союза советской зоны оккупации Германии. 13–14 июля 1946 г.

Встреча В. Пика с редактором газеты «Тэглихе рундшау» М. П. Соколовым.

Генерал армии В. И. Чуйков в присутствии политсоветника В. С. Семенова зачитывает заявление советского правительства о передаче власти немецкой администрации. 19 октября 1949 г.

Акт о капитуляции германских войск на Западном фронте, подписанный в Реймсе 7 мая 1945 г.

Посещение президентом ФРГ Теодором Хойссом Берлина в октябре 1949 г. Слева — председатель государственного собрания О. Зур, справа — обербургомистр Э. Ройтер.

Избранный президентом ГДР Вильгельм Пик присягает на верность конституции. 11 октября 1949 г.

Посещение бундесканцлером К. Аденауэром верховных комиссаров западных держав. 21 сентября 1949 г.

Принятие конституции для Западной Германии в Парламентском совете 23 мая 1949 г.

Военные губернаторы западных оккупационных зон Германии. Июль 1948 г.

1948-1949 гг. «Воздушный мост» для снабжения блокированного Западного Берлина в действии.

Заседание «Бюро Шумахера» в Ганновере. Слева направо: Е. Франке, К. Шумахер, Е. Оленхауэр, А. Нау и Ф. Гейне.

Совещание руководителей профсоюзного движения в Бизонии. Январь 1948 г.

Пропагандистский плакат гитлеровцев с призывом удерживать г. Франкфурт на Майне. Январь 1945 г.

Примечания

1

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф.Чуева. М.,1991,С.86.

(обратно)

2

За антифашистскую демократическую Германию. Сборник документов. 1945–1949 гг. М., 1969.

(обратно)

3

SBZ — Handbuch. Staatliche Verwaltungen, Parteien, gesellschaftliche Оrganisationen und ihre Fühnmgeskräfte in der Sowjetische Besatzungszone Deutschlands 1945–1949. München, 1990.

(обратно)

4

СВАГ. Управление пропаганды (информации) и С.И.Тюльпанов. 1945–1949. Сборник документом Бернд Бонвич и др. М., 1994.

(обратно)

5

С. Дернберг. Рождение новой Германии 1945–1949. М.,1959.

(обратно)

6

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т. 1–2. М., 1990.

(обратно)

7

Боков Ф.Е. Весна Победы. М., 1979.

(обратно)

8

S.Tjulpanow. Deutschland nach dem Kriege (1945–1949). Erinnenmgen eines ü Offizieres der Sowjetarmee. Berlin, 1986.

(обратно)

9

Висков С.И., Кульбакин В.Д. Союзники и «германский вопрос» 1945–1949 гг. М., 1990.

(обратно)

10

Филитов А. М. Германский вопрос: от раскола до объединения. Новое прочтение. — М.,1993.

(обратно)

11

П.Н. Кнышевский. Добыча. Тайны германских репараций. М., 1994.

(обратно)

12

А.М. Филитов. Указ. соч. с. 62.

(обратно)

13

См. Проблемы мира и социализма. 1988. № 12. С.91.

(обратно)

14

История дипломатии. Том IV. М.,1975. С. 410–411.

(обратно)

15

Архив внешней политики РФ. (далее — АВП РФ), — ф. Германия-референт, Оп.28₍ Порт.2, П. 177, д. ЕКК-2,-Л.7.

(обратно)

16

Там же, Л. 13,16.

(обратно)

17

С.И. Висков, В.Д. Кульбакин. Указ. соч. С.31.

(обратно)

18

АВП РФ. Ф.Германия-референт., Оп.28, Порт.2, п. 177, Д.ЕКК-2, Л.9.

(обратно)

19

Там же, Л.71.

(обратно)

20

Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании (17 июля — 2 августа 1945 г.). Сборник документов. М. 1984. с. 57–58.

(обратно)

21

Вернер Мазер. Биография. Гельмут Коль. М., 1993. С. 10.

(обратно)

22

История второй мировой войны 1939–1945. Т. 10. М., 1979. С.315.

(обратно)

23

Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления. Т. 3. М., 1988. С.269.

(обратно)

24

Правда. 1945. 19 мая.

(обратно)

25

Центральный архив МО РФ (далее — ЦАМО), ф.32_, Оп.231338_, Д.7, л.607.

(обратно)

26

А.М. Филитов. Указ. соч. с.46.

(обратно)

27

АВП РФ, Ф.0457«г», oп. 1, порт.7, п.2, Л.47.

(обратно)

28

СВАГ. Управление пропаганды… С. 157.

(обратно)

29

За антифашистскую демократическую Германию. С.68

(обратно)

30

АВП РФ, ф.0457«г», on. 1, д. 1, л.217

(обратно)

31

А. Абуш. Ложный путь одной нации. К пониманию германской истории. М., 1962. Л.261

(обратно)

32

АВП РФ, Там же, л. 11

(обратно)

33

АВП РФ, ф. СВАГ — политсоветник, oп. 1, д. 10, п.2, л.114

(обратно)

34

Там же, л. 116

(обратно)

35

S.Tulane. Op. cit. S. 15

(обратно)

36

Іbidem. S. 100

(обратно)

37

ЦАМО, ф.32, oп.64603, д.2, л.138–140

(обратно)

38

Там же, oп.65607, л. 30, л.146–147

(обратно)

39

Там же, д.9, л. 123

(обратно)

40

SBZ — Handbuch. S.443

(обратно)

41

Ibidem. S. 443

(обратно)

42

S.Tjulpanow. Op. cit. S.68

(обратно)

43

АВП РФ, ф. 0457 «г», oп. 1, порт. 31, п.9, л. 233

(обратно)

44

S.Doernberg. Kurze Geschichte der DDR. Berlin, 1 964, S.86–87

(обратно)

45

S.Tjulpanow. Op. cit. S.46

(обратно)

46

АВП РФ, ф. 0457«г», оп. 1, порт. 21, п.9, лл.14–15

(обратно)

47

Там же, л. 14–15

(обратно)

48

S. Tjulpanow. Op. cit. S.76

(обратно)

49

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт. 1, д. 1, л.38–40

(обратно)

50

SBZ — Handbuch… S.470

(обратно)

51

SBZ — Handbuch… S.472

(обратно)

52

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, п.1, д.1, л.166–171

(обратно)

53

Вернер Мазер. Указ. соч., с.58

(обратно)

54

H.Barwald. Das Ostbüro der SPD. Krefeld, 1991. S. 11

(обратно)

55

Ibidem, S.26–27

(обратно)

56

H.Barwald. Op. cit. S.29.

(обратно)

57

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.2, порт. 1, п.27, л.7

(обратно)

58

S. Tjulpanow. Op. cit. S. 84

(обратно)

59

SBZ — Handbuch… S. 481

(обратно)

60

Ibidem. S. 481

(обратно)

61

За антифашистскую демократическую Германию. С. 238

(обратно)

62

СВАГ. Управление пропаганды… С. 158

(обратно)

63

Там же. С.171

(обратно)

64

АВП РФ, ф. 0457«г» oп. 1, порт. 10, п.2, л.49

(обратно)

65

Там же, оп.2, порт.1, п.27, л.2

(обратно)

66

SBZ — Handbuch… S. 485

(обратно)

67

W. Brandt. Der Wille zum Frieden. Perspektiven der Politik. Hamburg, 1971. S.44

(обратно)

68

Brandt W. Forbrytere og andretyskere. Oslo, 1946. S.257

(обратно)

69

Ibidem. S.33

(обратно)

70

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт.31, п.9, л.48

(обратно)

71

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт.8, п. 2, л. 120–129

(обратно)

72

S. Tjulpanow. Op. cit., S.90

(обратно)

73

АВП РФ, ф. 0457»г», on. 1, п. 1, д.1, л.83

(обратно)

74

Там же, л.75

(обратно)

75

Там же, л. 76–80

(обратно)

76

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт.31, п.9, л.70

(обратно)

77

SBZ — Handbuch…, S. 518

(обратно)

78

АВП РФб ф. 0457«г», оп.1, порт.8, п.2, л. 120–129

(обратно)

79

SBZ — Handbuch…, S. 574–577

(обратно)

80

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт. 31, п.9, л. 104

(обратно)

81

Там же, порт.8, п.2, л. 120–129

(обратно)

82

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт.31, п.9, л. 141

(обратно)

83

АВП РФ, ф. 0457«г», оп.1, порт. 31, п.9, л. 241

(обратно)

84

Известия, 24 сентября 1946 г.

(обратно)

85

АВП РФ, ф. 0457«г», on. 1, порт. 8, п.2, л. 120–129

(обратно)

86

SBZ — Handbuch… S. 303

(обратно)

87

АВП РФ, там же, oп. 1,п. 1, д. 1, л. 173–174

(обратно)

88

SBZ — Handbuch… S. 302–303

(обратно)

89

За антифашистскую демократическую Германию. С. 176–177

(обратно)

90

Там же. С. 669

(обратно)

91

Кр. Эндрю и О. Гордиевский. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. М.,1990. С.364

(обратно)

92

АВП РФ, ф.0457«г», oп. 1, порт.31, п.9, л.46–47

(обратно)

93

S.Tjulpanow. Op. cit. S.61

(обратно)

94

Ibidem. S. 61

(обратно)

95

АВП РФ, ф.0457«г», oп. 1, п.9, д.31, л.267–269

(обратно)

96

SBZ — Handbuch… S.297

(обратно)

97

СВАГ. Управление пропаганды… С.25

(обратно)

98

Ежегодник германской истории. 1980, М., 1982. С.22

(обратно)

99

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.7, п.2, л.2-29

(обратно)

100

За антифашистскую демократическую Германию. С. 193–194

(обратно)

101

SB — Handbuch… S.209–210

(обратно)

102

Ibidem. S.212

(обратно)

103

И. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М.,1948. С.193

(обратно)

104

СВАГ. Управление пропаганды. Сб. статей и материалов. № 17, Т. 1, Берлин, 1947, с.8

(обратно)

105

S.Tjulpanow. Op.cit. S.54

(обратно)

106

Ibidem.

(обратно)

107

G.Schaffer. Ein Englander bereist die mssische Zone. /Berlin, 1948. S.27

(обратно)

108

S.Doernberg. Die Geburt eines neuen Deutschland 1945–1949. Berlin, 1959. S.60

(обратно)

109

Kolm L. Op. cit. S. 120

(обратно)

110

За антифашистскую демократическую Германию. C.361

(обратно)

111

Там же. С. 363–370

(обратно)

112

SBZ — Handbuch… S.265

(обратно)

113

АВП РФ, ф. Германия-референт., oп.34, порт.66, п. 152, д. Ге/622, л.226–227

(обратно)

114

SBZ — Handbuch… S.350

(обратно)

115

За антифашистскую демократическую Германию. С. 520–522

(обратно)

116

Zwei Staaten. Zwei Paktsysteme und ihre Grenze. Geschichte — Standpunkte — Dokumente. Berlin, 1992. S.4

(обратно)

117

S. Tjulpanow. Op. cit. S.308

(обратно)

118

Правда, 14 октября 1949.

(обратно)

119

Ежегодник германской истории. 1979. М., 1981. С.84

(обратно)

120

Neues Deutschland, 21 April 1948.

(обратно)

121

За антифашистскую демократическую Германию. С.340

(обратно)

122

Neues Deutschland, 21 April 1948.

(обратно)

123

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п.1 1, д.43, л.84–87

(обратно)

124

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.2, п.1, л.213–228

(обратно)

125

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.2, п. 1, л. 147

(обратно)

126

За антифашистскую демократическую Германию. С. 422–423

(обратно)

127

АВП РФ, там же, л. 147

(обратно)

128

SBZ — Handbuch… S.30

(обратно)

129

Ibidem. S.30

(обратно)

130

Deutschland zwischen Krieg und Frieden. S.223

(обратно)

131

СВАГ. Управление пропаганды… C.219

(обратно)

132

SBZ — Handbuch…, S.253

(обратно)

133

АВП РФ, ф.458, оп.1, д.2, п.1, л.4, 20, 42, 94.

(обратно)

134

Бывший заместитель Главноначальствующего СВАГ по экономическим вопросам К.И.Коваль в статье, опубликованной в журнале «Новая и новейшая история» (№ 2 1955 г.), со ссылкой на данные ЕКК от 12 ноября 1944 г., приходит к иному выводу. Он утверждает, что Восточная Германия «была фактически лишена тяжелой промышленности и ее инфраструктуры»

(обратно)

135

За антифашистскую демократическую Германию. С.254

(обратно)

136

ЦАМО, ф.32, т.64602, д.7, д.80

(обратно)

137

S.Tjulpanow. Op. cit. S. 109

(обратно)

138

SBZ — Handbuch… S.309

(обратно)

139

Ibidem. S.264

(обратно)

140

SBZ — Handbuch… S.S. 138–139

(обратно)

141

За антифашистскую демократическую Германию. С.320

(обратно)

142

АВП РФ. ф.458_, оп.2, пор.1, п.27, л.77

(обратно)

143

S. Tjulpanow. Op. cit. S. 146

(обратно)

144

За антифашистскую демократическую Германию. С.483

(обратно)

145

История Социалистической единой партии Германии. Очерк. М., 1980. С.145

(обратно)

146

Цит. по: Ежегодник германской истории. 1980, М., 1982, С.36

(обратно)

147

АВП РФ. ф.0457«г», оп.1, пор. 15, д.2, л.88

(обратно)

148

За антифашистскую демократическую Германию. Сборник документов. С.323

(обратно)

149

Там же. С.324

(обратно)

150

ЦАМО, ф.32, оп.65603, д.6, лл.32–35

(обратно)

151

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.7, п.2, лл.1 6–1 7,27

(обратно)

152

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор. 15, п.5, лл.243–246

(обратно)

153

Там же, л.247–252

(обратно)

154

Там же, л.248–249

(обратно)

155

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор. 18, п.6, л.24

(обратно)

156

Кнышевский П.Н. Указ. соч. С. 18

(обратно)

157

Н. Вознесенский. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948. С. 157–159

(обратно)

158

Кнышевский П.Н. Указ. соч. С. 4–5

(обратно)

159

Н. Вознесенский. Указ. соч. С. 161–162

(обратно)

160

Крымская конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании /4-11 февраля 1945/. Сборник документов. М., 1984. С. 106–107

(обратно)

161

Новая и новейшая история. 1994. № 3. С. 147

(обратно)

162

Кнышевский П.Н. Указ. соч. С.6

(обратно)

163

Новая и новейшая история. 1994. № 3. С. 124

(обратно)

164

Утверждения некоторых авторов, в частности, А.М. Филитова, о том, что М.З. Сабуров в первые послевоенные годы занимал «довольно скромную должность помощника Главноначальствующего СВАГ», а сотрудники его аппарата, «набранные из среднего звена советских хозяйственников, причем не из лучших, не соответствовали действительности. Мой личный опыт общения с некоторыми из них, а также архивные документы свидетельствуют, что большинство из них «не умели одно — гнать план», но упорно стремились овладеть тайнами капиталистической экономики и много сделали как в интересах Советского Союза, так и для населения Германии. Профессионализм своих сотрудников высоко оценивал в упоминавшейся выше статье и бывший заместитель Главноначальствующего СВАГ К.И.Коваль

(обратно)

165

Там же. С. 128–129

(обратно)

166

АВП РФ, ф. Германия-референт., оп.27, порт.9, п. 120, д. 1 23/Ге, л.58–61

(обратно)

167

Вилли Брандт. Воспоминания. С. 150–152

(обратно)

168

Кнышевский П.Н. Указ. соч. С. 22–23

(обратно)

169

АВП РФ, ф.0457»г», оп.1, д. 14, лл.41–44

(обратно)

170

Gr.Klimow/ Berliner Kreml.Koln-Berlin. 1952, S. 146

(обратно)

171

Gr.Klimow. Op. cit. S.230

(обратно)

172

Ibidem. S.399

(обратно)

173

Ibidem. S.337

(обратно)

174

За антифашистскую демократическую Германию. C.355

(обратно)

175

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, порт. 14, п.2, л.33

(обратно)

176

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.5, п.6, л.215–218

(обратно)

177

R.Karlsch. Allein bezahlt? Die Reparationsleistungen der SB /DDR 1945-53. Berlin, 1993. S. 182

(обратно)

178

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.5, п. 3, д.8, л.242

(обратно)

179

Правда, 2 апреля 1947

(обратно)

180

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.3, л.84

(обратно)

181

АВП РФ, ф. Политсоветника, oп. 1, порт. 14, п.2, л.34

(обратно)

182

Там же, оп.2, порт.1, п.27, л.47

(обратно)

183

За антифашистскую демократическую Германию, с.361

(обратно)

184

Управление информации СВАГ. Сборник статей и материалов. № 1–7. Т.З. 1947. С.47

(обратно)

185

В.Брандт. Указ. соч. С. 162

(обратно)

186

Управление информации СВАГ. Сборник… т.7. С.55

(обратно)

187

Управление информации СВАГ. Сборник… т.2. С.53

(обратно)

188

Правда, 5 апреля 1947

(обратно)

189

SBZ — Handbuch. S.32

(обратно)

190

За антифашистскую демократическую Германию. С. 181–184

(обратно)

191

SBZ — Handbuch. S.32

(обратно)

192

R.Karlsch. Op. cit. S. 150

(обратно)

193

РГВА, ф.32925, оп.1, д.168, л.3; д.193, л.204

(обратно)

194

SBZ — Handbuch. S.255

(обратно)

195

Ibidem

(обратно)

196

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт. 13, п.5, л. 147

(обратно)

197

Российский Государственный архив экономики (далее РГАЭ), ф.1562, оп.329, ед. хр.2155, д.137, ч.ІІ, л.6, 45

(обратно)

198

См.: Л. Гровс. Теперь об этом можно рассказать. М., 1963.

(обратно)

199

Gr.Klimow. Op. cit. S.351

(обратно)

200

Кнышевский П.Н. Указ. соч. С. 139–140

(обратно)

201

АВП РФ, ф. Германия-референт., оп.1, порт.66, п. 18, л.313–317

(обратно)

202

SBZ — Handbuch, S.34

(обратно)

203

РГАЭ, ф. 1562, оп.329, ед. хр.4597, д.517, л.54–55

(обратно)

204

Отношения СССР с ГДР. Документы и материалы. М., 1974. С. 79–80

(обратно)

205

Там же. С.302

(обратно)

206

Сто сорок бесед с Молотовым. С.87

(обратно)

207

Аргументы и факты. 1994 г. № 20

(обратно)

208

Н. Вознесенский. Указ. соч. С. 164–166

(обратно)

209

История СССР. Эпоха социализма. Под ред. Ю.С.Кукушкина, М., 1986. С.340

(обратно)

210

РГАЭ, там же, ед. хр.2155, д. 137 г, ч.ІІ, л.331

(обратно)

211

АВП РФ, ф.0457«г», oп.1, д.6, лл.1-114

(обратно)

212

АВП РФ, ф. Политсоветника, oп. l, д.4, л. 1

(обратно)

213

РГВА, ф.32925, оп.1, д.10, л.178–179

(обратно)

214

G. Klimov. op. cit. S.262

(обратно)

215

Ibidrm

(обратно)

216

Светлишин Н.А. Крутые ступени судьбы. Жизнь и ратные подвиги маршала Г.К. Жукова. Хабаровск, 1992. С.225

(обратно)

217

Коваль К.И. Работа в Германии по заданию ГКО. Новая и новейшая история. 1995, № 2. С. 113–114

(обратно)

218

РГВА, ф.32925, оп.1, д.46, л.11–13

(обратно)

219

Там же, л.33–53

(обратно)

220

О. Гордиевский, Кр. Эндрю Указ. соч. С.397, 413

(обратно)

221

Там же, д.538, л.20

(обратно)

222

РГВА, ф.32925, оп.1, д. 152, л.50–51

(обратно)

223

Там же, л.253

(обратно)

224

Архивы Кремля и Старой Площади. 1993 № 3. С.9

(обратно)

225

АВП РФ, ф. Германия-референт., оп.34, порт.27, п. 148, д. Г/175, л.25–26

(обратно)

226

В последующие годы, когда уже была образована суверенная Германская Демократическая Республика, советские спецслужбы продолжали действовать с прежней активностью. Об этом, в частности, свидетельствует подготовка постановления советского правительства от 21 февраля 1953 года об организации новых четырех специальных лагерных отделений в республиках Коми, Казахстане и в Иркутской области для содержания немцев, австрийцев и других иностранцев, осужденных военными трибуналами советских оккупационных войск в Германии и Австрии. (Архивы Кремля и Старой Площади. 3, 1993 г., с. 10)

(обратно)

227

АВП РФ, ф. Германия-референт., оп.34, порт.66, п. 152, д. Ге- 622, л.114

(обратно)

228

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, п. 1, д.5, л.74

(обратно)

229

Там же, л.75

(обратно)

230

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.25, п.8, л.66

(обратно)

231

SBZ — Handbuch… S.239

(обратно)

232

Ibidem. S.241

(обратно)

233

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.25, п.8, л.66

(обратно)

234

Die Vertreibung der deutschen Bevölkerung aus den Gebieten ostlich der Oder-Neisse. Bearb. von Th.Schieder. Band I/1. Hrsg. vom Bundesministerium für Vertriebenen. Bonn, 1955. S. 155e

(обратно)

235

Ibidem. S.78e

(обратно)

236

Ibidem. S.79e-80e

(обратно)

237

Ibidem. S.79e

(обратно)

238

Нюрнбергский процесс. Т. I, М., 1957 С. 126

(обратно)

239

Die deutschen Kriegsgefangenen in Jugoslawien 1941–1949. Band I/1, München, 1962, S.X

(обратно)

240

Нюрнбергский процесс. М., 1958 Т. 3. С.8

(обратно)

241

G.R.Ueberschar/W. Wette. «Unternehmen Barbarossa». Der deutsche Uberfall auf die Sowjetunion 1941. Padebom, l984. S. 198

(обратно)

242

Ch. Stpeit. Keine Kameraden. Stuttgart, 1978. S.244

(обратно)

243

Новая и новейшая история. 1992 № 3, С.222

(обратно)

244

Военно-исторический журнал. 1991 № 3, С. 39–40

(обратно)

245

Новая и новейшая история. 1992 № 3, С.223

(обратно)

246

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.25, п.8, л. 17

(обратно)

247

Там же, л. 18

(обратно)

248

Там же, порт.26, п.8, л.7

(обратно)

249

Там же, л.28–29

(обратно)

250

Военно-исторический журнал. 1991 № 8, С.29

(обратно)

251

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.2, п.1, л.253

(обратно)

252

Гриф секретности снят. М., 1993. С.391

(обратно)

253

РГВА, ф.1, оп.01 е, д.35,46,70

(обратно)

254

Международная жизнь, 1968 № 4. С. 152

(обратно)

255

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.2, п.1, л.264

(обратно)

256

Там же, порт.25, п.8, л.98

(обратно)

257

Там же, л.99

(обратно)

258

N.Bethell. Das letzte Geheimnis. Die Auslieferung russischer Flüchtlinge an die Sowjets durch die Allüerten 1944–1947. Darmstadt, 1975, S. 19

(обратно)

259

АВП РФ, ф. Германия-референт, on.34, порт.66, п. 152, Ге-622, л. 137–148

(обратно)

260

N.Bethell. Op. cit. S.61–62

(обратно)

261

За рубежом, 1985. № 22. с.9

(обратно)

262

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.31, п.9, л. 167

(обратно)

263

Там же, оп.36, порт.1 13, п.198, Ге-800, л.140–147

(обратно)

264

Там же, Германия — рефент., оп.30, порт. 127, д. Ге-02, Л.215

(обратно)

265

За антифашистскую демократическую Германию. С.256–257,263-266

(обратно)

266

Там же. С.162

(обратно)

267

Там же. С. 215–219

(обратно)

268

S.Tjulpanow. Op. cit. S. 127

(обратно)

269

Ibidem. S.37

(обратно)

270

«Tagliche Rundschau». l.Juli 1947

(обратно)

271

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п.9, д.31, л.211–212

(обратно)

272

За антифашистскую демократическую Германию. С. 615–617

(обратно)

273

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, порт.48, п. 12, л. 10,15

(обратно)

274

Немецко-фашистский оккупационный режим (1941–1944 гг). М.,1965. С. 214–215

(обратно)

275

Немецко-фашистский оккупационный режим, с. 215–216

(обратно)

276

Там же.

(обратно)

277

Независимая газета. 1993 4 августа.

(обратно)

278

АВП РФ, ф. Политсоветника СВАГ, оп.1, порт. 14, п.2, л.35–36

(обратно)

279

Там же, ф.0457«г», оп.1, п. 17, д.62, л.52

(обратно)

280

Кнышевский П.И. Указ. соч. С.99

(обратно)

281

Независимая газета. 1993, 4 августа

(обратно)

282

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.60, п. 16, л. 1–7

(обратно)

283

В те дни в городе и вокруг него находились войска семи общевойсковых, двух танковых и одной воздушной армий.

(обратно)

284

За антифашистскую демократическую Германию. Сборник документов. С.42

(обратно)

285

Красная Звезда. 19 мая 1945 г.

(обратно)

286

ЦАМО, ф.32, оп.64603, д.24, лл.368–372

(обратно)

287

ЦАМО, ф.233, оп.24966, д.2, лл.219–221

(обратно)

288

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.60, п. 16, л.84

(обратно)

289

ЦАМО, ф.236, оп.20999, д.1, л.167–168

(обратно)

290

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, д.3, п. 1, л. 19, 20, 25, 33

(обратно)

291

Там же, л.57–58

(обратно)

292

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор. 14, д.62, л. 101–107

(обратно)

293

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, д.3, п.1, л.30

(обратно)

294

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.60, п. 16, л.96

(обратно)

295

Berlin in Zahlen. 1946–1947. В., 1949. S. 12

(обратно)

296

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.63, п.17, л. 161

(обратно)

297

ЦАМО, ф.233, оп.24966, д.4, л.141а

(обратно)

298

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.60, п. 16, л.79

(обратно)

299

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 17, д.64, л.116

(обратно)

300

Там же, л. 118–119

(обратно)

301

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 17, д.65, л.2

(обратно)

302

Там же, л. 10

(обратно)

303

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п.16, д.60, л.178–196

(обратно)

304

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 17, д.65, л.6

(обратно)

305

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 16, Д.61, л.9

(обратно)

306

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 16, д.61, л.3–4

(обратно)

307

Там же, л.183

(обратно)

308

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п. 1, д. 16, л.4

(обратно)

309

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, пор.61, п. 16, л.97–99

(обратно)

310

Там же, л.95

(обратно)

311

АВП РФ, ф.0457«г», оп.4, пор.2, п.4, л.360

(обратно)

312

Международная жизнь. 1991. № 5. С.85

(обратно)

313

Dokumente der Sozialistischen Einheitspartei Deutschlands. Bd.II.B., 1952. S.84ff

(обратно)

314

Филитов A.M. Указ. соч. C.l10

(обратно)

315

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п.1б, д.61, л.187–188

(обратно)

316

Сто сорок бесед с Молотовым. С. 80

(обратно)

317

Кр. Эндрю и О. Гордиевский. Указ. соч. С.377

(обратно)

318

ЦАМО, ф.32, оп.3448 1 5, л. 18, л. 199–204

(обратно)

319

G.S. Wheeler. Op.cit. S.151

(обратно)

320

К. Аденауер. Воспоминания (1945–1953). Вып І. М., 1966, с.21

(обратно)

321

В. Мазер. С.28

(обратно)

322

АВП РФ, ф.129, оп.29, д.3, п.42, л.35

(обратно)

323

АВП РФ, ф.129, оп.30, п.47, д.47, л.29

(обратно)

324

F.Bernadotte. Op. cit. S.87

(обратно)

325

ЦАМО, oп. 158, д.7/5, л. 109

(обратно)

326

ЦАМО, oп. 158, д.20, л.69–70

(обратно)

327

ЦАМО, on. 158, д.7/6, л.128–129

(обратно)

328

АВП РФ, ф. Вышинского, оп. 12, п.40, д.23, лл. 139–142

(обратно)

329

СВАГ. Управление пропаганды. С. 148–149

(обратно)

330

S.Tjulpanow. Op. cit. S.25

(обратно)

331

АВП РФ, ф.0457«г», оп.1, п.1, д.1, л.78–79

(обратно)

332

Там же, л.76

(обратно)

333

Там же, оп.31, порт.88, п. 193, д.ІІ,е/413, т.ІІ, л.1–3

(обратно)

334

Правда. 1954 18 декабря

(обратно)

335

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, пор. 14, п.2, л. 14

(обратно)

336

ЦАМО, ф.32, оп.64603, д.5, л.142–145

(обратно)

337

ЦАМО, ф.32, оп.64603, д.25, л. 172–176, 241–247

(обратно)

338

П.А. Абрасимов. 300 метров от Браденбурских ворот. М., 1983, с. 191–192

(обратно)

339

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.1, пор. 14, п.2, л.39

(обратно)

340

ЦАМО, ф.32, оп.64603, д.26, л.110–114

(обратно)

341

Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее — РЦХИДНИ), ф.17, оп.117, д.689, л.9-13

(обратно)

342

РЦХИДНИ, ф.17, д.3 17, л.37–39

(обратно)

343

СВАГ.Управление пропаганды… с. 131

(обратно)

344

АВП РФ, ф. Германия-референт., оп. 27, порт.1, п. 120, д.011–012, л.79.142

(обратно)

345

В.Мазер. Указ. соч. С. 11

(обратно)

346

АВП РФ, ф.0457«г», оп.4, пор.5, п.5, л.307; оп.5, пор.2, п.6, л.34

(обратно)

347

АВП РФ, ф.0457«г», оп.4, пор.2, п.4, л.356–371

(обратно)

348

S.Tjulpanow. Op. cit. S. 134

(обратно)

349

АВП РФ, ф.0457«г», оп.4, пор.5, п.5, л.200

(обратно)

350

АВП РФ, ф. Политсоветника, оп.5, пор. З, п.6, л.71–81

(обратно)

351

См.: Международный жизнь. 1994. № 5. С.91.

(обратно)

352

Международная жизнь. 1991. № 4. С.95

(обратно)

353

РГВА, ф.32925, оп.1, д.10, л.184–186

(обратно)

354

Правда. 1945. 14 апреля

(обратно)

355

Там же

(обратно)

356

ЦАМО, ф.233, оп.24966, д.2, л.1 15-120

(обратно)

357

РГВА, ф.32925, оп.1, д.10, л.345

(обратно)

358

АВП РФ, ф.0457»г», оп.1, порт. 1, п. 1, л.59

(обратно)

359

ЦАМО, ф.233, оп.23993, д.1, л.257–259

(обратно)

360

ЦАМО, оп.24438, д.678, л.125

(обратно)

361

Dank euch, ihr Sowjetsoldaten! Спасибо вам, герои-солдаты Советской Армии. Berlin, 1960

(обратно)

362

Wie es zur Bundesrepublik kam? Politische Gesprache mit Mannern der ersten Stunde. Freiburg/Breigau, 1968. S.83

(обратно)

363

ЦАМО, ф.233, oп.24966, д.2, л.117–120

(обратно)

364

S. Tjulpanow. Op. cit. S.41

(обратно)

365

SBZ — Handbuch… S.46

(обратно)

366

Ibidem. S. 119

(обратно)

367

Вилли Брандт. Воспоминания. С.60

(обратно)

368

Война и рабочий класс. 1945. № 10. С. 18

(обратно)

369

Дж. Фрейнд. Германия между двух миров. М., 1962. С.5–6, 9

(обратно)

370

ЦАМО, ф.3412, оп.1, д.236, л.274

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

Глава первая «Кто был кто» в Советской военной администрации

Глава вторая Приказ № 2 маршала Жукова в действии

Глава третья СВАГ устанавливает демократию по советскому образцу

Глава четвертая «Фабрики — рабочим. Земля — крестьянам»

Глава пятая Репарации: по «праву победителя» или по справедливости

Глава шестая «Порядок есть порядок» и как его поддерживали органы НКВД

Глава седьмая Великое переселение народов XX века

Глава восьмая Советская политика в области культуры и образования

Глава девятая Берлин — сердце двух Германий

Глава десятая «Союзники — противники»

Заключение

Именной указатель

Иллюстрации

*** Примечания ***