Я пришла попрощаться [Кэролайн Оверингтон] (fb2) читать онлайн

Кэролайн Оверингтон Я пришла попрощаться

Посвящается Жаклин Саманте и Стиву Джону

(всем Оверингтонам)

Пролог

Это произошло в четыре часа утра. Парковка возле сиднейской детской больницы была пуста. Двадцатидевятилетняя женщина, одетая в халат и тапочки, прошла через центральный вход.

Позже охрана призналась, что не обратила на нее внимания, потому что приняла за пациентку, возвращавшуюся в палату к своему ребенку.

Женщина прошла мимо медсестры, игравшей на ноутбуке в карты. Проследовала мимо палаты «Кенгурята», где лежали розовые новорожденные младенцы в кювезах, и зашла в палату «Панды», где находились шестеро малышей в возрасте до года. Они спали в больничных кроватках.

Застыв на мгновение в дверном проеме, женщина внимательно оглядела детей. Затем быстро пересекла комнату и подошла к кроватке, на которой лицом вниз, подогнув колени, лежала малышка. Белая простыня и распашонка контрастировали с темной кожей.

Женщина достала из кармана ночной рубашки нейлоновую хозяйственную сумку зеленого цвета. Это была обычная сумка, какую можно купить в любом супермаркете. Женщина поставила ее на пол и взяла ребенка на руки.

Малышка беспокойно зашевелилась, но не проснулась. Женщина осторожно опустила ребенка на дно сумки и накрыла одеялом, вынутым из кроватки. Она огляделась и увидела на подоконнике жирафа — забавную игрушку. Женщина положила его рядом с ребенком. Затем прошла через входную дверь мимо медсестры, которая продолжала играть в карты, и оказалась у парковки.

Камеры видеонаблюдения зафиксировали все ее дальнейшие действия, и большинство австралийцев смогли увидеть это в вечерних теленовостях и в Интернете.

Женщина подошла к старой «королле», поставила сумку на землю, открыла заднюю дверцу машины. Вынула игрушку и одеяло из сумки и бросила их в багажник.

На мгновение она прижала к себе девочку и вдохнула запах ее волос.

Завернув ребенка в детский конверт, она положила его на переднее сиденье. Подъехала к шлагбауму и опустила билет в автомат. Шлагбаум открылся, и машина выехала, повернула налево, на Параматт-роуд.

Это все, что можно было увидеть на записи. Но это лишь часть истории — все началось много лет назад.

Часть первая

Глава 1 Мэд Атлей

Раздался телефонный звонок, в трубке я услышал женский голос. Меня вызывали в полицейский участок — написать официальное заявление. Я выключил двигатель трактора и сказал:

— Не уверен, что могу это сделать.

И услышал в ответ:

— У вас нет выбора, мистер Атлей. Дело заведено. Судье нужны показания свидетелей. И нам необходима ваша подпись.

— Мне нечего сказать.

Женщина согласилась со мной:

— Нам это известно, но судье надо принять решение. Речь идет о вашем внуке.

— Я знаю, о ком идет речь.

И снова услышал:

— Мистер Атлей, если вы не сделаете заявление, то вас вызовут в суд. У вас действительно нет выбора.

— Я был уверен, что живу в свободной стране, — произнес я и положил телефон в карман.

На следующий день знакомый полицейский заглянул в мою кухню через москитную сетку:

— Мэд, вы здесь?

Я готовил кофе.

— Ты будешь?

Он кивнул.

— Друг, я ждал твоего звонка. Я знаю, что случилось. Вчера мне звонил секретарь.

— Вы должны сделать заявление, Мэд. Если откажетесь, вас вызовут повесткой в суд и вы будете давать показания.

— Понимаю, но не знаю, что именно нужно говорить.

— Тогда вам лучше обратиться к адвокату.

— Тебе не кажется, что адвокаты и так получили от Атлеев немалую сумму?

— Тогда сделайте это сами, но прежде хорошо подумайте. Вам ведь нужен внук, и решение вскоре будет принято.

— Спасибо за напоминание.

Поздно вечером я вышел на крыльцо. Было темно, и я включил свет.

В который раз я подумал о том, каким образом мотыльки попадают внутрь лампы.

На крыльце стоял старый стол. Я купил его для жены в 1974 году. В те дни это была дорогая вещь. Поверхность стола была сделана из огнеупорной пластмассы, поэтому на ней не оставались следы от чашек. Присев на один из четырех стульев, я вспомнил, как давно это было: женитьба, покупки… Все прошло.

Собака встала с подстилки и подошла ко мне, повиливая хвостом.

Когда я наклонился и дал ей косточку, она присела на задние лапы.

— Что, моя девочка? Давай решать, что делать.

Передо мной лежал блокнот из белой расчерченной бумаги. Я купил его в газетном киоске. Мой старый «паркер» всегда был со мной. Я открутил колпачок и стал писать.

Я начал письмо со слов: «Ваша честь, хочу предупредить, что все изложенное не является пьесой Шекспира. Я понимаю, что необходимо решить проблему, связанную с моим внуком. Полиция объяснила, что я должен уточнить некоторые эпизоды из нашей семейной истории, хотя дюжина экспертов и так изложит свою версию. Они представят нас, Атлеев, жестокими похитителями детей. Я постараюсь не обращать на это внимания. Каждый вправе иметь свое мнение. То, что я пытаюсь рассказать, — это не только моя точка зрения на все, что произошло за четыре года. Мой знакомый полицейский посоветовал обратиться к адвокату, но думаю, что я постараюсь справиться сам. В это дело было вовлечено много защитников, и они опустошили наши кошельки. Мне нелегко рассказывать об этом, поэтому я обратился за помощью к своей дочери Кэт. Клянусь Вам, Ваша честь: каждое слово, написанное мной, является правдой.

Глава 2

Я хотел бы прояснить с самого начала некоторые моменты. Меня зовут Мэд. Не Нэд, а Мэд. Полное имя Мэредит. Не надо объяснять мне, что это женское имя. Это мужское имя. По крайней мере, когда я родился, оно было мужским, я в этом уверен. Практически каждый день, с тех тор как я научился говорить, мне задавали этот вопрос.

Люди спрашивали: «Нэд?», и я отвечал: «Мэд». Они уточняли: «Мэд? Начинается с буквы “М”?», и я отвечал: «Мэд, сокращенно от Мэредит». Мне снова задавали вопрос: «Ты шутишь? Это женское имя». «Да. Вы правы. Я сам удивлен, почему мои родители об этом не подумали».

Мэд — это мужское имя. Я знаю точно. Келли — тоже мужское имя, потому что так зовут моего брата, а двух других — Линдсей и Вивьен. Мы называем их Лин и Вив. Наши знакомые говорили, что, по-видимому, наша мама очень хотела дочек, а родились мальчики. Но у нас также было две сестры: Патрисия, Триш, и Эдна, Эд.

И даже после подробных объяснений по поводу моего имени я замечал недоверчивый взгляд собеседника. Люди предполагали, что я изменил пол.

Если операция действительно была проведена, я потребую деньги назад — из-за плохой работы хирурга: «пивной» живот, лысая голова, маленький рост и большая светлая борода. Иногда я пытаюсь объяснить путаницу с именами самому себе. Меня всегда путали с Нэдом Келли — легендарным австралийским грабителем конца XIX века. Наверное, из-за бороды. Правда, я чуть меньше ростом и борода у меня аккуратнее, а в целом похож. Моей младшей дочери, когда она была маленькой, я напоминал садового гнома. Ей казалось, что гномики натянули рыбачью леску в пруду бабушкиного сада. И мои заверения, что это сделал Грампи из сказки «Семь гномов», не убеждали ее. Она еще долго сравнивала меня с ним, и, наверное, не без основания. Не могу сказать, что я сердитый и раздраженный, как Грампи. Просто трудно оставаться спокойным, пережив столько событий.

Так или иначе, меня зовут Мэд, фамилия моя Атлей. Я родился в 1950 году и был четвертым ребенком в семье. Сейчас 2009 год, и мне пятьдесят девять лет.

Может, это не очень важно для дела, но я хотел бы рассказать о своих родителях. Мой отец, Джек Атлей, во время Второй мировой войны был поваром в армии. Как и у многих парней в то время, у него была невеста, с которой он обручился до службы. Ее звали Кэтрин Мэри Маккарти. Она была родом из маленького городка Форстер, штат Новый Южный Уэльс. Поженились они в 1946 году.

Дом, в котором я вырос, до сих пор цел. Он обшит досками, и в нем две спальни. Со временем отец оборудовал внутри туалетную комнату. Мне наш дом казался просторным и удобным.

Иногда люди встречают меня и спрашивают: «Вы из Форстера? Я знаю этот район». Но они знают современный Форстер. «McDonald's» на автостраде, супермаркеты «Coles» и «Kmart» в пригороде, караван-парк «Pirate's cove» и квартал «Moby's Retreat», где все старые дома снесли бульдозером, прежде чем построить новые многоквартирные здания. Большинство людей не знают моего Форстера — маленького рыбацкого городка, окруженного фермерскими полями.

В городе было три школы: государственная, католическая и англиканская. Мама была католичкой. Нас отправили учиться в школу Св. Чарльза, а сестер — в школу Св. Клэр.

Из девятерых детей у мамы осталось семеро. Грег, близнец Дэрила, умер, когда ему было пять лет. Никто так и не смог объяснить, что случилось. Мы знали, что у него бывают судороги. Сегодня это называют эпилепсией. Грега похоронили на кладбище в Танкури. Мне стыдно, но я почти не помню его. Осталась его фотография. Он был похож на Дэрила, только на голову выше. Высокий рост ему, к сожалению, не пригодился.

Моя сестра Триш тоже умерла. У нее был рак, который обнаружили еще до свадьбы. Она боролась. У нее осталось двое детей. Триш умерла в сорок семь лет. Это произошло несколько лет назад. Ее кремировали. Я пытался утешить ее детей, как мог.

После школы девочки устроились в машинописное бюро. Дэрил, Лин и я пошли работать на стройку учениками к рабочим, знакомым отца. Это было в конце шестидесятых годов. Один из городских офисов, красивое здание оранжевого цвета в венецианском стиле, построили мы.

Отца уже нет с нами. Как и Триш, он умер от рака. Когда я видел его в последний раз в больничной палате, он лежал с трубкой в горле. Отец попросил лист бумаги и написал нам: «Это все из-за курения».

Мама еще жива. Ей восемьдесят семь лет, она практически ничего не слышит и никого не узнает, путает детей и внуков.

Несколько лет назад ночью она упала, и Эдна нашла ее утром лежащей на полу. «Не беспокойся обо мне! — повторяла мама Эдне, когда та пыталась ее поднять. — Я прекрасно себя чувствую, полежала немного, поспала. Не надо волноваться».

Я не думаю, что мама хотела оказаться в доме для престарелых. Думаю, что не хотела. Но когда Эдна определила ее в пансионат, объяснив, что так будет удобно и спокойно всем, мама согласилась.

Она уже несколько лет в пансионате. Место неплохое, там есть несколько попугаев и искусственных каминов. Днем медсестры перевозят пациентов в каталках в большой зал, где они могут посмотреть телевизор.

Я стараюсь ограждать маму от всего, что происходит в моей семье, и никогда не беру ее с собой на похороны.

Давайте вернемся к Форстеру. Я окончил школу в пятнадцать лет, Келли тоже. Мы стали работать, однако в 1969 году Келли попал во Вьетнам.

Я был немного удивлен. Какие у таких парней, как мы, могут быть шансы? Провинциальный молодой человек, он получил повестку об отправке на военную базу в Пакапунуале, штат Виктория, чтобы пройти подготовку.

Конечно, Келли никогда не выступал на антивоенных митингах, как правило, они проходили в больших городах. Шесть недель он провел на базе, никому не жалуясь. Когда мой брат вернулся домой в военной форме, то выглядел как настоящий мужчина.

За месяц до отправки во Вьетнам мы пошли с ним на танцы в танцевальный зал Танкури, который я считал немного старомодным даже тогда. Я имею в виду, что это было уже после «Битлз». Именно тогда Келли и познакомился с Пэт. Глупо, конечно, но до сих пор, закрыв глаза, я вижу, как она выглядела в тот вечер. На ней было платье… чуть выше колена и белые ботинки. Она вышла из зала и села в машину Келли, чтобы покурить, и потом махала кому-то оттуда рукой.

Келли попросил ее номер телефона, но Пэт жила в женском общежитии, им не разрешалось разговаривать с мужчинами по телефону. Келли мог приехать в воскресенье и пригласить ее на чай.

Он так и сделал. Приехал и пригласил Пэт на чай.

На следующий день Келли рассказал мне, что Пэт выпрыгнула к нему через окно. Так они встречались два вечера.

Ваша честь, я не знаю, что происходило между Келли и Пэт. Я не спрашивал. В любом случае Келли уехал во Вьетнам, Пэт ему писала. Некоторое время письма от него приходили, потом перестали.

Эдна успокаивала Пэт, говорила, что письма задерживают в Сайгоне. Тогда мы многого не знали о Вьетнаме. Мне Келли продолжал писать. Однажды он прислал почтовую открытку, в которой была всего одна строчка: «Все они одинаковы».

Мама достала открытку из почтового ящика, прочитала и положила на камин, не осознав смысла написанного. Как поступают с открытками, полученными издалека? Я взял открытку с камина, отнес ее в свою комнату и сунул в книжку, лежавшую на письменном столе.

На следующий день Пэт пришла навестить Эдну. Мама подошла к камину и спросила: «Где открытка от Келли?» И Пэт удивилась:

— Келли прислал открытку?

— Да, она пришла вчера. Что ты сделал с открыткой, Мэд?

Я всегда старался говорить родителям правду, но тогда мне захотелось спрятать ее, сказать, что я потерял открытку и не знаю, где она.

Однако я молча пошел в свою комнату и принес открытку матери. Она передала открытку Пэт со словами:

— Я не поняла, о чем он пишет.

Пэт открыла конверт и прочитала.

— Что это значит, Мэд? Все они одинаковы?

— Не беспокойся, Пэт.

— Ты знаешь, что это значит, Мэд, не так ли?

Пэт повторяла одну и ту же фразу. И тогда я, пытаясь ее успокоить, сказал:

— Он имеет в виду вьетнамских девушек. Это они все одинаковы.

Она не понимала меня, не слышала.

— Когда Келли был в Пакапунуале, парни говорили о вьетнамских девушках, можно ли отличить одну от другой.

Я никогда не забуду, как Пэт смотрела на меня, широко открыв глаза.

— Келли уверял меня, что он знает, как их различить. А в открытке он пишет, что все они одинаковы.

Сейчас, вспоминая тот день, я удивляюсь, что мог произносить эти слова, стараясь убедить Пэт.

Она ушла до того, как Эдна вернулась с подносом в комнату.

— Что ты ей сказал, Мэд?

Я ничего не ответил Эдне и думал, что было неправильно рассказать обо всем Пэт. Спустя годы я понял, что люди не совершают поступки неосознанно. Мы знаем, что делаем, признаемся мы себе в этом или нет.

Спустя некоторое время я встретил Пэт. Она сделала вид, что не заметила меня, однако потом подошла и сказала:

— Пойдем покурим.

Мы пошли погулять и оказались за городом. Пэт предложила мне бутылку пива. Не знаю, где она взяла пиво, ей ведь было всего семнадцать лет. Она призналась мне, что беременна.

Вы правы, Ваша честь, все произошло очень быстро.

Но вспомните то время. Наш городок очень маленький, и если зайти в аптеку и купить презерватив, то на следующий день об этом будут знать завсегдатаи пивных, и рыбаки, и все женское население нашего местечка.

Провизор знал моего отца, они были членами благотворительного клуба.

Провизор мог подойти к отцу и сказать: «Ваш сын заходил сегодня в аптеку, чтобы купить презерватив». Отец мог обо всем рассказать маме.

Да я и не думал, что нам понадобятся презервативы. Келли говорил мне, что когда встречаешься с девушкой, надо узнать о ее менструальном цикле и в зависимости от ответа уходить или оставаться.

Или поинтересоваться, есть ли у нее колпачок: у некоторых девушек были противозачаточные колпачки.

Келли уверял меня, что девушки не залетают в первый раз. Полагаю, Пэт была девственницей, но она залетела.

Я быстро произнес: «Я женюсь на тебе». Что еще я мог ей предложить? Пэт долго смотрела на меня. Был 1970 год, аборты были разрешены, но не одобрялись. Пэт была беременна уже четыре месяца, и мы решили обо всем рассказать моим родным.

У Пэт родных не было. Я должен объяснить, почему так произошло. Она воспитывалась в приюте, но при этом не была сиротой. Мать и отец у нее были. Ее отец, как и мой, служил в армии. Когда он ушел в запас, то начал пить, с этого начались проблемы.

Пэт помнила, как отец уходил на работу в фетровой шляпе и возвращался домой, держа ее в кулаке. Он избивал жену, которой приходилось убегать и прятаться от него.

Пэт родилась в 1953 году. Девочке было пять или шесть лет, когда мать вместе с ней, прихватив чемодан, отправилась на Сиднейский центральный вокзал, чтобы уехать в Мельбурн, но денег у нее не было. Женщина из Армии спасения подошла к ней и спросила, чем она может помочь. Мать Пэт объяснила, что ушла от мужа.

— Почему бы вам не вернуться к нему?

— Лучше сразу броситься под поезд.

— Вам есть куда идти?

— Моя сестра живет в Мельбурне, но у меня нет денег на проезд.

— Тогда идемте со мной.

Эта женщина помогла матери Пэт устроиться на уксусную фабрику, а Пэт определили в приют, где о ней заботились монахини.

Мать Пэт надеялась, что все это временно и вскоре она вернется и заберет малышку. Но этого не случилось, и Пэт переехала из приюта в Бельмонт, в школу для девочек, а через дорогу была школа для мальчиков. Я знал эти дома, все их знали.

Родители туда не возвращались. Каждый раз, когда мы проезжали мимо этих зданий, я спрашивал у отца, для чего они. Он мне объяснял, что туда отправляют плохих детей.

— Полиция может забрать и тебя.

— А я убегу.

— Они тебя схватят.

Судя по тому, что рассказывала мне Пэт, в приюте она была не единственной, у кого есть родители. Некоторые оставляли детей и больше не возвращались. Это было обычным делом. Пэт всегда мечтала жить в семье. Когда ей исполнилось семь или восемь лет, монахини предложили ей принять участие в спектакле — сыграть мисс Маффет. Если она справится с ролью, то может понравиться взрослым, которые придут на представление, и те могут взять ее к себе.

Пэт очень старалась выступить хорошо, пела, танцевала и приглянулась одной семейной паре. Одна из монахинь отдала девочке свой старый чемодан, положила на дно Библию. Эта книга должна была напоминать Пэт о хороших манерах и чувстве благодарности новым родителям. Вместо этого Пэт укусила монахиню за руку и получила ложкой по лбу.

В пятнадцать лет Пэт переехала из Бельмонта на Параматт-роуд, где научилась шить и печатать на машинке. В шестнадцать ее устроили на работу в машинописное бюро при угледобывающей компании в Ньюкасле. Вместе с рабочим местом Пэт получила комнату в общежитии.

Двери в общежитии закрывали в восемь часов вечера, за исключением пятницы, когда девушкам старше семнадцати лет разрешали отсутствовать до десяти часов вечера. Поэтому в июле 1969 года, в пятницу, Пэт пошла на танцы, встретила Келли, познакомилась со мной. Потом выяснилось, что она ждет от Келли ребенка.

Как бы там ни было, мы поспешили скрепить наш союз в церкви. Пэт была в голубом, а я — в костюме, который надевал на свадьбу Эдны. Потом мы пошли в кафе. Я никогда не видел своих братьев такими пьяными.

И самое главное, Келли с нами не было. Он был во Вьетнаме.

Наши дети — Карен и Пол — появились на свет один за другим с разницей в год. Карен мы стали называть Кэт, она родилась 14 сентября 1970 года, а Пол, или Блу Пол, или просто Блу, несмотря на рыжие волосы, родился 13 сентября 1971 года.

Я стал объектом для шуток. Мой отец интересовался, не устал ли я от рекордов по деторождению. Мне было не до смеха. Отец был прав: мы с Пэт были обессилены. Что мы с ней знали до появления детей? Я понятия не имел, как к ним подойти. Пэт умела чуть больше, чем я: запеленать ребенка, не задев его булавкой. Мы оба падали с ног от усталости.

Келли вернулся домой через год после рождения Кэт. От матери он узнал, что мы с Пэт поженились, у нас есть дочь и Пэт снова беременна.

Мой брат пришел к нам домой, в руках он держал зажигалку «Zippo». Он возмужал, стал выше. Его кожа на солнце покрылась веснушками. На ногах были армейские ботинки.

Я уже забыл, звонил ли Келли, перед тем как прийти, помню только, что, когда он появился, Пэт была с Кэт на веранде.

Первое, что сказал Келли, увидев рыжую Кэт: «Я рад за тебя, Пэт. У тебя есть рыжеволосое чудо».

Я наблюдал за ними, испытывая приступ ревности. Пэт встала, посмотрела Келли в глаза:

— Не тебе говорить об этом.

И направилась в спальню. Она не выходила из комнаты, пока Келли был у нас.

После ухода брата я вошел в спальню. Я полагал, что Пэт все еще ревнует Келли к его прошлому во Вьетнаме.

— Что происходит, Пэт?

— Я не хочу видеть его в нашем доме, Мэд.

— Пэт, он мой брат.

Но у нее не было братьев, и она не могла понять меня. Итак, Келли больше не приходил к нам в дом, пока там находилась Пэт.

Мы виделись с ним только на семейных праздниках. Келли женился. Его жена была забавной озорной девушкой. У нее были крашеные волосы, она всегда носила блестящий красный пояс. При знакомстве она произносила одну и ту же фразу:

— Мое имя Дороти, но друзья называют меня Банни, поэтому вы тоже можете звать меня так.

Пэт никогда не называла ее Банни. Она звала ее Дот. Я помню, однажды мы сидели втроем — Келли, Банни и я — и пили пиво. Келли закурил и вдруг наклонился, ударил меня в грудь и произнес:

— Пока я воевал, этот парень отбил у меня девушку.

Банни откинула голову назад и засмеялась. Пэт на ее месте вела бы себя по-другому. А Банни просто рассмеялась. Мы оба знали, что никто не смог бы увести девушку у Келли, если бы он сам этого не захотел.

Если бы Пэт попросили рассказать о нашей семейной жизни, она бы заметила, что наша семейная жизнь не была счастливой. Я не согласен с ней, хотя понимаю бессмысленность сложившейся ситуации: человек разведен и утверждает, что был счастлив в браке.

Пэт уверяла меня, что проблемы начались с того дня, как мы переехали в новый дом. Ей не нравилось место, где мы жили. Большинство женщин радуются, когда им покупают дом. Пэт убеждала меня, что нам пора иметь свой угол. В 1970 году это не было экстравагантной идеей.

Тогда было не принято брать дома в аренду. Молодожены жили вместе с родителями и копили деньги на покупку дома. Нам помог отец, которому нравилась Пэт.

— Я присмотрел дом, который вы можете себе позволить, — сказал он. — А я помогу деньгами.

И он отвез нас туда.

Это было недалеко от того места, где я вырос. Стены дома были обшиты досками. Такие здания часто строили в те годы. Сидя в этом доме, я пишу вам это письмо.

Отец отвез меня в город, и мы отправились в банк — поговорить с менеджером.

Отец объяснил, что я женат, работаю. У меня есть ребенок. Что наша семья сотрудничает с банком тридцать лет. Сделка была заключена в тот же день.

Мы смогли въехать в дом еще до рождения ребенка.

Я не спрашивал у Пэт разрешения на сделку: в то время согласия жены не требовалось.

Я часто видел в кино, как женщины прыгали от радости, въезжая в новое жилище, и ожидал такой же реакции от Пэт. Она была раздражена и зло спросила меня:

— А ты поинтересовался у меня, где я хочу жить, Мэд?

Я растерялся.

— А где бы ты хотела жить?

Мы не собирались жить в Сиднее. Ньюкасл также был слишком шумен для меня.

— Пэт, это хороший квартал. Кустарников, конечно, много, но территория уже наполовину расчищена.

— Я не хочу жить среди кустарников и видеть, как расчищают территорию.

Она замолчала, вздохнула и тихо сказала:

— Я хочу жить в городе. Если не в Ньюкасле, то хотя бы в Форстере, и чтобы рядом были соседи.

— Но почему, Пэт? Сидеть на голове друг у друга? Там, где мы будем жить, столько свободного места…

— Сразу после родов я собираюсь вернуться на работу. Мне нужно жить в городе.

Ваша честь, это было настолько неожиданно, что я рассмеялся. Сейчас девушки сразу же после рождения ребенка возвращаются на работу. Но тогда это звучало странно. Пэт была замужем, и необходимости работать у нее не было.

— Они берут на работу замужних женщин?

Она не была в этом уверена. Как правило, большие компании не принимали на работу замужних женщин. А даже если бы и принимали, то куда она собиралась деть малыша?

— У них при церкви есть детский сад.

Есть, я знал это. При церкви были сады для детей, которые были рождены без отца, или для тех, чьи родители не имели денег. И я ответил Пэт:

— Мой ребенок не будет находиться вместе с детьми из неблагополучных семей.

Я рассказал обо всем сестре. Эдна согласилась со мной и попыталась поговорить с Пэт. Она убеждала ее:

— Сейчас Мэд зарабатывает не много, но он старается, и скоро денег будет больше. А пока можно экономить, и я расскажу, как это сделать.

В ту ночь мы с Пэт поссорились. Она упрекала меня в том, что я рассказал Эдне о наших проблемах. Пэт считала, что никто не должен вмешиваться в дела семьи.

А Эдна объясняла странное поведение Пэт тяжелым детством в приюте, непониманием, что такое семейные традиции.

Эдна была права. Я наивно полагал, что Пэт станет счастлива, когда на свет появится Кэт. Все женщины хотят иметь детей, правда? Моя сестра так мечтала о девочке, а у нее было два мальчика. Она шила им красивые вещи, покупала дорогую обувь и всегда гордилась ими.

Пэт была совершенно другой. Я знаю, она звонила в компанию, где раньше работала, мой друг рассказал мне об этом. Пэт хотела узнать, сможет ли она вернуться на прежнюю должность. Она упомянула о детском саде, но ей объяснили, что они не берут на работу замужних женщин. Это было неправдой: они брали замужних женщин, у которых не было детей или были дети школьного возраста. Мой приятель считал поведение Пэт странным и спросил, все ли у нас в порядке.

И я не знал, что ответить. Через три месяца после рождения Кэт жена опять забеременела. Отец пошутил: дети в моей семье сыплются как из мешка. Я промолчал. Не мог же я объяснить отцу, что после рождения дочери я всего лишь раз был близок со своей женой. И вскоре узнал, что она опять беременна. По-видимому, Пэт принадлежала к числу женщин, которые способны забеременеть даже от упавшей на них мужской шляпы.

Когда мы ждали второго ребенка, я поехал к своему другу в Ньюкасл — искать работу. Это была идея моей жены. Она мечтала о зарплате в конверте и о профсоюзной поддержке. Пэт убеждала меня:

— Если ты будешь работать на себя, тебя некому будет защитить. Если хочешь получить работу на всю жизнь, лучше искать ее в городе. Так ты сможешь получить повышение и стать менеджером.

Полагаю, это было еще одним проявлением ее недовольства нашим браком. Я не хотел быть клерком, сидеть за столом. Я был счастлив на стройке, мне нравилось работать на свежем воздухе.

Но были и другие причины отчуждения. Пэт не уставала повторять, что мы живем как австралийские тараканы. Ей не нравился наш дом, обшитый досками, и сплетни в местных магазинах. Ей хотелось переехать в Форстер, в новый, обложенный кирпичом дом.

Мои доводы, что эти люди платят большой процент, половину того, что зарабатывают, Пэт не убеждали. Ей не хотелось этого слышать. Она видела, что там есть все современные удобства, которых не было у нас. Ей хотелось иметь кухню, в которой пол покрыт линолеумом, пылесос, водопровод — у нас вода хранилась в цистернах. Пэт жаловалась, что когда она купает детей, то в ванне плавают листья. А мне это нравилось. Я любил рассматривать скользкие листья с жучками. Вряд ли я смог бы убедить местные власти провести водопровод. Но Пэт меня не слушала.

Я делал все, чтобы облегчить ее домашние заботы, чтобы она улыбнулась. Мы были первыми в нашем городке, кто обзавелся сушилкой для белья. Я позвонил Дэрилу и попросил его помочь мне. Мы установили сушилку на заднем дворе, на холме, где белье быстро сохло. Я думал, что жена будет довольна, но у Пэт было мрачное лицо. Она сказала: «Слишком далеко от дома».

Сушилка находилась недалеко от дома. Однажды я видел, как Пэт бежала снимать белье. Начинался дождь, был сильный ветер. Но сушилка была забетонирована, и пыли не было. Дело не в сушилке. Просто Пэт не переносила жару под раскаленной крышей. Ей хотелось купить вентилятор, которого не было и у соседей. Конечно, можно было купить вентилятор, если бы не ее упреки. Пэт была недовольна всем. Ей хотелось обложить дом кирпичом, потому что так делали в городе. Мое предложение покрасить его вызвало у нее негодование. Я уставал от ссор и пытался найти уединение и спокойствие с помощью выпивки.

Пэт ненавидела уединение. Однажды она пожаловалась, что ее раздражает вид из окна: колючки, дворик со сваленным на нем хламом. Я предложил ей разбить сад, посадить цветы. Но моей жене не хотелось заниматься ни садом, ни цветами. И дело не в мусоре, который она видела каждый день, а в нелюбви к дому, в котором она жила.

Я пытался поговорить с Пэт, узнать о ее желаниях. Она призналась, что всегда мечтала путешествовать, хотя бы в Сидней. Ей хотелось посетить Бонди. Я считал, что Бонди — это грязная дыра, где могут отдыхать только приезжие из Новой Зеландии. Пэт предлагала поехать в Манли и объясняла мне, что означает однодневный тур на пароме. Ей хотелось яркой городской жизни, она не желала посвящать себя детям. Общаться с моей сестрой, у которой было двое детей, ей также не хотелось. А мои дети любили своих двоюродных братьев. Пэт же утверждала, что после общения с Эдной ей хочется биться головой об стол.

Пэт просила меня разрешить ей водить машину. Тогда у нас был «форд фальконе 500», он был слишком большой для женщины. Я использовал автомобиль для работы.

На уговоры купить вторую машину, небольшую, японскую, я не реагировал. Мы не могли позволить себе взять в кредит что-то еще, не выплатив предыдущий, за дом. Я предложил Пэт экономить деньги, откладывая их в копилку. Пэт хранила деньги в жестяной банке. Мы тратили сэкономленные деньги на покупки, которые Пэт считала необходимыми, например на щетку для чистки ковров, на стиральную машину.

Мне не хочется, чтобы кто-то подумал, будто каждая поездка в Форстер за покупками превращалась для меня в пытку. Были времена, когда Пэт была спокойной и рассудительной. В 1974–1975 годах она увлеклась кулинарией и стала собирать всевозможные рецепты, складывать их в пластиковую коробку. Дети были первыми, кто пробовал ее блюда. Однажды Пэт приготовила ризотто из риса, отбивные и ананас. Купила четыре высоких стакана для десерта. Ананас, нарезанный кольцами, глазированная вишня, консервированные абрикосы и желе — все это подавалось с длинными ложками.

Позже Пэт увлеклась шитьем. Она хотела купить швейную машинку «Janome» и стала копить деньги. Мой отец помог ей приобрести ее. Однажды Пэт отправилась в галантерейный магазин и купила огромный рулон ткани. Детям запрещено было подходить к нему, к подушечкам с иголками, баночкам с пуговицами. Ножницами с черными ручками Пэт вырезала бумажную выкройку и затем сшила платье для Кэт, узкое и неудобное, и брюки для Блу, которые тот отказался носить.

Но все это время напряженная атмосфера в доме сохранялась. Из-за алкоголя. Пэт уверяла всех, что я пьяница. Я люблю выпить пива, не буду отрицать. Было время, когда я варил его дома, как и многие мои приятели. Потом некоторые компании стали изготавливать вино.

Я не водился с пьющими женщинами. Я не возражал бы, если бы Пэт иногда пила вино, но ей не нравился его вкус.

Я убежден, что ее проблемы и недовольство тем, что я пью много пива, были связаны с воспоминанием об отце-пьянице.

В любом случае были времена, когда Пэт была довольна жизнью. Она была несчастна, когда дети были маленькими, ее раздражали корзины с пеленками, стирка, обычные жалобы. Но дети росли быстро, как трава, и скоро пошли в школу.

Пэт целый год исправно выполняла обязанности мамы первоклассников. Привозила детей в школу и забирала их оттуда, делала с ними домашнее задание, готовила обеды и ужины. Вдруг она объявила, что устала от дома и собирается вернуться на работу.

Пэт говорила:

— Времена изменились, Мэд. Многие замужние женщины работают. Я поступлю на курсы, получу квалификацию и найду работу. И не спрашивай какую, я еще не решила.

Мне стало любопытно, и я спросил, какие курсы она собирается посещать. Как по мне, что может быть хуже школы? Пэт ответила: «Искусство».

Я подумал, что она говорит о живописи, но моя жена никогда не увлекалась рисованием.

— Искусство — это не только рисование. Искусство — это гуманитарные науки, литература, история. Это обучение женщин.

Мне это показалось смешным. Что значит «обучение женщин»? Там учат, как быть женщиной? Готовят к замужеству? Но Пэт была не расположена шутить.

— Ты сможешь учиться в двадцать шесть лет? И чувствовать себя при этом комфортно?

— В колледже есть много женщин, которые гораздо старше меня. Одной из учениц уже семьдесят, а она получила сертификат. Я не старше ее.

— А как же с оплатой, Пэт?

— Не волнуйся, обучение бесплатное.

И все-таки меня мучили сомнения — у Пэт было много обязанностей по дому. Но ее уже нельзя было остановить. Моя жена твердила, что она девять лет отдала семье и теперь имеет право сделать что-то для себя. Пэт была настроена решительно.

— Меня не интересует, сколько времени у меня займет получение сертификата, восемь или десять лет, буду я работать по ночам или полдня. Я не собираюсь посвятить тебе и детям всю оставшуюся жизнь. У меня другие планы.

И начиная с 1979 года в течение двух лет три раза в неделю она вставала рано утром, будила детей, отвозила их в школу, затем шла на станцию, садилась в поезд и ехала в колледж на занятия. Пэт договорилась с миссис Кочрейн, чтобы та забирала детей из школы и привозила их домой к чаю.

Когда это началось, я спросил, кто же будет готовить чай. Жена ответила, что мне придется делать это самому. С тех пор ужинали мы поздно, ели консервированные бобы, иногда на ночь была яичница. Возвращаясь из колледжа, Пэт начинала стирать и гладить. Я предлагал ей отдохнуть и получал жесткий ответ: «Кто это сделает, если не я?»

В десять часов вечера, когда нормальные люди ложатся спать, Пэт садилась за стол, за которым она когда-то шила, и выполняла домашние задания, порой до двух часов ночи.

Прошел год в колледже — и книги сделали свое дело. Книги эти, как говорил мой брат Дэрил, нужно было держать подальше от Пэт. Они назывались «Женская комната», «Женская мистика». Я вспоминаю, как однажды Дэрил сказал:

— Мэд, ты должен быть осторожен. Я знаю парней, чьи жены принесли эти книги домой, прочитали и заявили: «Здесь все нужно изменить». И дальше муж начинает сам чистить ковер щеткой. Твоя жена стала эмансипированной женщиной.

Я читал в газете «Зеркало» о женщинах-феминистках. Не уверен, что до конца понимаю, что это означает. Я думал, что это случается только в больших городах.

Но однажды Пэт принесла список, в котором были перечислены все ее домашние обязанности (уборка, стирка, глажка), и объяснила мне, что если бы ей за это платили, то она заработала бы гораздо больше, чем я.

— Но эта работа не оплачивается, — ответил я.

Мои доводы не были услышаны.

Я всегда старался бережно относиться к Пэт и прислушиваться к ее чувствам и состоянию, но вскоре понял, что наши отношения себя исчерпали. Если быть искренним до конца, ваша честь, я был удивлен: как мало может быть секса в супружестве. Молодые люди заблуждаются, думая, что это главное. Теперь я знаю, что это не так.

Пэт была равнодушна к сексу и не любила, когда я напоминал ей о супружеских обязанностях. Она смотрела на меня с такой злостью, что ее взгляд надолго охлаждал меня.

Но после того как Пэт начала посещать колледж, наши интимные отношения изменились к лучшему. Это был единственный положительный момент для меня.

Оказали свое действие книги, или другие женщины в колледже повлияли на ее взгляды, а может быть, просто выросли дети и Пэт захотелось попробовать что-то новое… Для меня это было непривычно, хотелось спокойствия.

Однажды Пэт заговорила со мной о сексе, вернее, о контрацепции. Она больше не хотела иметь детей. И просила меня сделать стерилизацию.

— Забудь об этом, Пэт.

Она ничего не сказала, но затем вернулась к этой теме через несколько недель. Я говорил ей, что это операция, а я не хочу, чтобы врач ходил вокруг меня, щелкая ножницами. Я знаю, что вел себя как эгоист.

Пэт твердила, что ей надоело принимать таблетки, к тому же операция будет длиться недолго.

Я предложил ей перевязать трубы. Я слышал, что многие женщины так делают.

— Почему я должна идти на это, Мэд? Это тебе нужны сексуальные отношения, вот ты и иди на операцию.

Я обсудил ситуацию с Дэрилом. Его ответ шокировал меня: оказывается, он давно сделал такую операцию. Его тоже заставила пойти на это жена. Он убедил меня, что не почувствовал разницы. Жена Дэрила дала Пэт телефон доктора.

В палате было восемь мужчин, которые пришли на стерилизацию. Я пошутил, что здесь собрались лучшие представители сильного пола.

Доктор предупредил меня, что мы должны воздержаться от интимных отношений шесть недель, но я скрыл это от Пэт.

Десять недель спустя Пэт вернулась из колледжа и вместо того, чтобы приготовить чай, взяла ключи от машины, села в нее и врезалась в забор.

Я выскочил на веранду и увидел Пэт за рулем, разбитое ветровое стекло и провод, висевший на нем.

Я подбежал к машине и открыл дверцу со стороны водителя.

— Пэт, ты сошла с ума?

— Я беременна.

Я помог ей выйти из машины и завел в дом. Уложил ее на кушетку. Она была как кукла. Я вытер ей лицо платком.

Некоторое время Пэт не двигалась. Я стал успокаивать ее, думая, что она устала, что у нее вирусное заболевание и ей надо пойти к врачу-терапевту. Врач осмотрел мою жену, пощупал живот и сказал ей, что она беременна. «Этого не может быть. Мой муж сделал стерилизацию». Врач внимательно взглянул на меня и произнес:

— Вы должны были некоторое время воздерживаться от интимных отношений. Желаемый результат наступает после шести недель послеоперационного периода. Мэду необходимо было соблюдать все условия.

— Мэд, ты знал об этом?

— Пэт, мне было так плохо после операции, что я не вникал в детали.

— Ты знал об этом, не так ли?

В семейной жизни я старался быть искренним, ваша честь. Моя жизнь не располагала ко лжи, и поэтому я признался жене, что знал об этом, но думал, что все обойдется.

Это был единственный раз, когда Пэт меня ударила, Ваша честь. Или чуть не ударила, потому что я успел схватить ее за кисть. Я не дал ей сдачи — никогда не мог поднять руку на женщину.

Когда я увидел, что Пэт успокоилась, то позвонил отцу и рассказал о том, что произошло. Мой отец в то время был уже тяжело болен, у него был рак, он медленно умирал. Сейчас с этой болезнью борются, а тогда… Он очень любил малышей, и я знал, что новость о появлении еще одного внука его обрадует. Отец всегда восхищался моими детьми. Он считал, что они будут сильными. Отец знал, что я сделал стерилизацию, и был доволен, что третий ребенок все равно появится на свет, ведь у них с мамой было девять детей. Для них двое детей — это не семья. Четверо — неплохо, но двое?..

После разговора с отцом я вернулся на веранду. Пэт все время бормотала: «Беременна, в моем-то возрасте».

Я полагал, что ей не о чем беспокоиться. Моей маме было за сорок, когда она родила последнего ребенка. А сейчас сорок лет — это возраст, когда рожают первенца. По-настоящему Пэт волновало другое. Она все время повторяла, что у нее уже все это было: пеленки, горшки, бутылочки с молоком и бессонные ночи.

— Не надо беспокоиться, Пэт. Я перестрою гараж, в магазине мы выберем плетеную корзинку с верхом. Мы не должны упустить этот шанс. Старшие дети полюбят этого ребенка. Почему бы нам не сказать им обо всем?

Я думал, что ей нужно время и она успокоится. Прошло более десяти лет, с тех пор как Пэт была в таком же положении, и ей было невероятно трудно. Эта мысль не давала ей покоя.

Беременность протекала тяжело. Пэт было плохо от любого запаха. Утром, уходя из дома, я видел, как она бежала в туалет и наклонялась над унитазом, а когда возвращался, находил ее в туалете. Или же она неподвижно сидела за столом. Дети были голодны, чай не заварен. Пэт повторяла: «Не проси меня встать, я не сделаю этого до тех пор, пока не придет время рожать».

И вот на свет появилась Донна-Фей. Она была совершенно непохожа ни на Кэт, ни на Блу. Она не была рыжеволосой, она была пухленькой шатенкой.

Глядя на нее, я сразу подумал: «Это моя девочка!» Ее большой животик свидетельствовал о том, что она настоящая Атлей. Я знаю, что нельзя говорить, что кого-то из детей любишь больше. Но Донна-Фей была так похожа на меня, что вскоре все стали называть ее папиной дочкой. Я так любил носить ее на руках. Может, потому, что у меня уже был опыт и я не нервничал, как со старшими детьми. Я знал, что Донна-Фей не сломается от прикосновения. Ее плач и беспокойное поведение не раздражали меня: я понимал, что это не навсегда.

Возможно, я уже упоминал о том, что именно я дал моей малышке прозвище на всю жизнь. Не помню точно, когда и как это произошло. У нас уже были Пэт и Карен, которая стала Кэт. Затем появилась Донна-Фей, Фей, Фэт. Пэт, Кэт и Фэт. И Донна-Фей действительно была толстушкой^[1]. Круглолицей толстушкой. У нее были пухленькие ручки и ножки. Когда девочка впервые смогла сесть, ее кругленький животик напоминал живот Будды.

Приблизительно в это же время по телевизору показывали шоу со смешным названием «Fatso»^[2]. Я говорил малышке: «Давай, Fatso», и Фэт начинала ползать по полу. Или же я просил ее доползти до машины. Это было очень забавно, потому что Фэт с трудом помещалась в дверном проеме и, как правило, застревала в нем. Никто и не думал ее обижать, мы все ее любили.

Вернусь к Пэт. Мне показалось, что с появлением Фэт она растворилась в заботах о малышке. Я понимал, что жене трудно, но считал, что детские годы проходят быстро и, помогая друг другу, мы справимся.

То, что произошло потом, стало для меня полной неожиданностью. Пэт решила с корнем вырвать свою предыдущую жизнь. Однажды утром она проснулась и сказала: «Хватит, к черту все это».

Я помню это, как будто все произошло вчера: Фэт было полтора года, Кэт — двенадцать лет, а Полу — одиннадцать. Пэт проснулась, встала с кровати и спокойно произнесла:

— Мэд, к черту все это.

Вначале я не понял, о чем она говорит, и переспросил ее:

— Что «все это», Пэт?

— Все это. Тебя, Фэт, Кэт, Блу, мою жизнь здесь, стирку, уборку, наведение порядка. Все это к черту.

У нее не было нервного срыва, она была абсолютно спокойна.

— Перестань, Пэт. У нас все не так уж плохо. Мы купили стиральную машину. У моей мамы никогда не было стиральной машины. Я положил линолеум на цементный пол, он хорошо смотрится, его легко убирать.

— К черту линолеум.

Я покачал головой и ушелна работу, успокаивая себя по дороге тем, что это очередная истерика и усталость.

Но что-то меня все же беспокоило, и в полдень я попросил у шефа разрешения позвонить с его телефона. Я звонил домой, но никто не брал трубку.

Я ушел с работы раньше и, подходя к дому, понял, что что-то произошло.

Я заглянул в форточку и сначала не увидел детей. Я запаниковал, но потом заметил, что Блу и Карен появились в комнате.

— Где мама?

— Поехала в магазин.

— В магазин?

Я удивился и подумал: Блу забыл, что Пэт уже давно должна была вернуться.

Спустя некоторое время миссис Кочрейн, наша соседка, пришла с Фэт на руках и спросила у меня:

— Все в порядке, Мэд?

Я ответил, что не уверен в этом, взял у нее Фэт, уложил ее спать, потом поужинал с Карен и Блу. Затем сел в кресло и стал ждать, когда приедет Пэт. Но настало утро, а Пэт не было. Она больше не появилась в нашей жизни.

Сейчас я понимаю, что мне не нужно доказывать свою правоту. Но, Ваша честь, то, что сделала тогда Пэт со мной, со старшими детьми, с малышкой, просто подкосило меня. Разве женщина может так поступать? Мать не уходит от своих детей, от полуторагодовалого ребенка, это противоестественно, это нарушение всех законов природы, не так ли?

Я знал, что думает об этом моя мама. Она говорила всем знакомым: женщина, которая бросила детей, нездорова, ее поведение нельзя назвать нормальным.

Я пытался объяснить, что Пэт не хотела иметь еще одного ребенка и поэтому не была счастлива. И моя мама, у которой было девять детей, отвечала, что счастья здесь мало, но есть чувство ответственности.

Я вынужден был согласиться с ней, потому что понимал: Пэт не должна была уходить, она просто не имела на это права. Я не приходил домой пьяным, не поднимал руку на нее или на детей. Я не проигрывал зарплату в карты, все отдавал Пэт. Я довольствовался теми деньгами, которые она мне выделяла.

Я сожалел о том, что нет закона, запрещающего женщинам что-либо делать (покупать, уходить) без объяснения причин.

Я вспоминал Пэт и наши клятвы быть верными друг другу, в бедности и богатстве, в радости и горе, до самой смерти. Помнила ли она эти клятвы?

Мой отец умирал. Сначала казалось, что опухоль не растет, но потом выяснилось, что операция не поможет. И как человек, знающий, что ему осталось немного, отец задавал прямые и не очень приятные вопросы.

— Сын, у вас в постели все было в порядке?

— Не уверен.

Но даже сейчас, подводя итоги, я считаю, что сексуальные отношения не могут стать причиной развода. Если бы это было так, количество разводов было бы гораздо больше.

Я клокотал, как вулкан, меня переполняла обида. Мне казалось, что весь городок обсуждал мою семью и шептал мне вслед: «Это тот парень, которого бросила жена». Пришла моя сестра Эдна.

— Люди хотят знать, что произошло.

— Можешь успокоить их, я не…

Тяжело было вначале, когда я не справлялся с детьми. Мама хотела помочь мне с Фэт, но я уже не мог положиться на нее: у нее на руках было двое тяжелобольных — отец и Триш.

Я отказался. Наверное, я все еще надеялся, что Пэт вернется, и знал, что ей будет неприятно видеть маму, которая взяла все хлопоты на себя. Поэтому я договорился с миссис Кочрейн, что она будет присматривать за Фэт днем. Миссис Кочрейн рада была помочь мне и не брала с меня денег. На стройке я объяснил, что не смогу работать ночью и в выходные дни. Прошла неделя, месяц. Три месяца спустя я понял, что Пэт не вернется, и смирился с этим.

Через год в почтовом ящике я обнаружил документы на развод. Там были лишь документы, ни записки, ни письма. Я разорвал их, решил, что не дам Пэт развода. Иди к черту. Я вступил в брак на всю жизнь, и ты тоже.

Но вскоре пришли бумаги, в которых сообщалось, что мы разведены. Я не поверил, так как полагал, что для развода необходимо согласие мужа. Оказалось, что согласие мужа не обязательно, сейчас суды быстро проводят бракоразводные процессы «из-за отсутствия вины». Вот как бывает: брак распался, и никто не виноват. Поэтому моей вины нет, а если Вам нужны объяснения, то лучше спросить у Пэт, потому что именно она решила разрушить наш брак.

Глава 3

Возможно, есть люди, которые думают, что Фэт стала такой, потому что, когда она была совсем маленькой, ее мама ушла из семьи. Я в это не верю, потому что Фэт не волновалась, когда ушла Пэт.

Конечно, ей не было еще и двух лет. Первые два дня после ухода Пэт Фэт все время плакала и спрашивала о маме. Эдне и миссис Кочрейн приходилось постоянно ее успокаивать.

Но Пэт не проводила с Фэт много времени. Она не читала детям книжки и не баловала их вниманием.

Я думаю, что миссис Кочрейн проводила с моей младшей дочерью больше времени, чем кто бы то ни было. Через много лет, после всех этих ужасных событий, связанных с Фэт, социальные работники сказали мне, что, когда мать бросает свое дитя или муж и жена разводятся, это оставляет такую глубокую рану в сердце ребенка, что последствия могут проявиться спустя долгие годы.

Может, это и правда. Какое-то время самой большой проблемой была не Фэт.

Проблема была во мне: мучительная боль и тоска в сердце. Я даже ходил к врачу в Форстере и спрашивал его, могу ли я умереть от боли. Он был немного шокирован, но это правда. Я чувствовал, что боль в грудной клетке забирает все мои силы. Доктор был хороший, все понимающий. Он объяснил: я не умру, мне только кажется, что это агония и жизнь из меня уходит, но этого не произойдет.

— Развод и распад семьи — это как смерть. Так объясняют в медицинских книгах. Уровень стресса такой высокий, какой он бывает, когда из жизни уходит близкий человек. Я могу выписать вам таблетки.

Но я не хотел принимать таблетки. Я знал, что они еще никому не помогли. Мне очень хотелось, чтобы Пэт опомнилась, пришла в себя, но я даже не знал, где она живет и куда ушла. У нее не было ни семьи, ни друзей, чтобы можно было позвонить и хотя бы поговорить с ней. Какое-то время мне казалось, что я вижу ее везде. Я замечал женщину в супермаркете, такого же роста, как Пэт, с темными волосами, и мое сердце начинало учащенно биться. Я думал, что это она, но затем понимал, что ошибся.

Со временем все прошло, и боль тоже. Если описывать мое состояние, то я бы сравнил его с сильным пожаром внутри меня. У меня было ощущение, будто я полностью выгорел изнутри, и больше воспоминания о Пэт не причиняли мне боли, я даже чувствовал признательность. Не потому, что она ушла. Я не простил ее до сих пор и считаю, что я этого не заслужил. Но я благодарен ей за детей: она оставила их со мной. У меня так много знакомых парней, чьи браки распались и жены забрали детей. Эти парни были полностью сломлены.

А у меня был дом, работа в «Shire», и дети остались со мной. В округе не было разведенных отцов с детьми, я был единственный. Большинство мужчин при разводе теряли многое, так что мне есть за что благодарить Пэт.

Некоторые знакомые думали, что я не справлюсь с детьми, поэтому мне нужно жениться. Но не было никого, на ком бы я хотел жениться, и тогда, и сейчас. Я сказал, что справлюсь с детьми сам.

Я пришел к менеджеру в «Shire» и попросил его составить для меня постоянный пятидневный график работы: с девяти до пяти с выходными днями. Я понимал, что в фирме много работы, но дома меня ждал маленький ребенок, о котором мог позаботиться только я. Менеджер не задавал мне вопросов, он просто сказал:

— Не беспокойся, все будет в порядке.

Затем я отправился к миссис Кочрейн и договорился, чтобы она присматривала за Фэт днем, а я, возвращаясь с работы, буду ее забирать. Миссис Кочрейн заботилась о малышке с тех пор, как ушла Пэт, и у нее это хорошо получалось.

Решив вопрос с Фэт, я отправился в Форстер, в школу, чтобы поговорить о старших детях. Учитель Кэт сказала, что та делает успехи. Я знал это.

Кэт была в школе звездой. После ухода Пэт она вела себя так спокойно и с таким достоинством, что это вызывало восхищение.

Учительница сказала мне:

— Кэт такая яркая.

— Да, я это знаю.

— У вас два способа решения проблемы: вы оставляете Кэт здесь, и мы приложим все усилия, чтобы дать ей достойное образование, или отправляете ее в Сидней, в школу-интернат.

Многие девочки из отдаленных уголков страны отправлялись учиться в Сидней. Я возразил:

— Я не могу себе этого позволить.

— Не волнуйтесь, Кэт будет получать стипендию.

— Мы не можем получать стипендию, мы не имеем на нее права.

Тогда я думал, что стипендию могут получать только те, кто не может оплачивать школу. Но учительница уверила меня в том, что школы заинтересованы в таких детях, как Кэт, — одаренных детях, поднимающих уровень школы, ее репутацию.

Учительница рассказала, что в школах-интернатах есть программа дополнительных вознаграждений за учебу. И я не мог решить, что я об этом думаю. Я бы не хотел, чтобы люди говорили, будто я не справляюсь с детьми. А с другой стороны, мне не хотелось удерживать Кэт. Когда я спросил, хочет ли она поехать в Сидней, Кэт ответила: «Да» — и побежала в школу заполнять документы.

Она узнала, когда состоится тест, и попросила Эдну отвезти ее в город. Эдна рассказывала мне, что всю дорогу домой Кэт говорила о том, как будет здорово, если она поедет в Сидней.

Учительница оказалась права: моя девочка легко сдала экзамен, и спустя некоторое время в почтовом ящике мы обнаружили конверт кремового цвета. В нем лежала рекламная брошюра о школе с крытым бассейном и площадкой для лакросса, перечень предметов, которые Кэт сможет изучать (французский, латынь), и спортивных занятий, которые она сможет посещать (водное поло и так далее).

На заполнение бумаг ушел целый день, и еще день на то, чтобы уложить необходимые вещи — летнюю и зимнюю форму, полосатый галстук, соломенную шляпу. Затем Кэт уехала. Она светилась от счастья, думая о жизни в Сиднее.

Были ли у меня сомнения насчет этой школы? И да, и нет. Я всегда старался научить Кэт понимать, что некоторым людям, чаще всего совершенно случайно, дано больше, чем другим. Кому-то дано меньше, но благополучие не меняет сути человека. Моя сестра Эдна думала, что школа поможет Кэт пробиться в жизни, привьет ей хороший вкус либо же сделает ее завистливой, потому что девочка не имела многого из того, что было у других. Однако Кэт была сильнее и выше этого. Когда я получил ее табель (в переплете, а не кусок бумаги, как в государственной школе), в нем сообщалось, что моя Кэт — лучшая в классе, капитан команды по плаванью, первая во всех конкурсах. Я понимал, что она прекрасно со всем справляется.

С Блу все было иначе. Он не был таким ярким, как Кэт. Он был неглупым мальчиком, но особо ничем не выделялся. Когда ему не хватало сообразительности, он спрашивал у своего сердца. Если честно, я больше не встречал парня с таким добрым сердцем. Блу со всеми дружил, всегда готов был помочь малышам. Он приводил домой бродячих псов, кормил их косточками, брал их на День домашних животных, гордился своими грязными собаками и не мог понять, почему Пэт не разрешает держать их в комнате.

Когда Пэт ушла, Блу стал плохо учиться, оценки получал все ниже и ниже. К пятнадцати годам он решил закончить учебу, и я смирился с этим. Я понимаю: сейчас любого посчитают неудачником, если он в пятнадцать лет окончит школу, но в то время это было обычным делом. Большинство мальчиков и девочек уходили из школы в пятнадцать. Дэрил и я помогли Блу устроиться учеником на курсы в Форстере, и он обучался там до восемнадцати лет, став квалифицированным токарем и слесарем. Затем он получил водительские права и однажды сказал мне: «Отец, я решил уехать».

Это стало для меня неожиданностью. Блу никогда не уезжал из дома надолго, он только начал зарабатывать деньги. Но потом я подумал и решил, что это нормально для молодого парня — желание посмотреть мир и людей. Я спросил сына:

— Куда ты планируешь поехать?

— Думаю, что в Лайтинг-Ридж.

— Хорошо. Ты до сих пор считаешь, что сможешь найти клад и стать богатым?

У Блу всегда были такие мечты. Когда ему было лет двенадцать или тринадцать, он пришел домой из школы с запиской от учителя с просьбой отпустить его на экскурсию в Балларат, в Soveregn Hill. Я нашел деньги, чтобы отправить его на экскурсию.

Блу вернулся с широко открытыми глазами. Он намывал золото и отыскал несколько золотых крупинок. Помню, я пытался объяснить ему: желоб специально покрывают искусственной позолотой, это фальшивое золото. Но мой сын так светился от счастья, что я решил: пусть мальчик верит. Тогда Блу впервые получил в школе высший бал за работу на тему «Золотая лихорадка».

Он нарисовал карты шахт, вырезал картинки, липкой лентой приклеил золотые крупинки к плакату и подарил его учителю, который был ошеломлен. Блу объяснил тому, что ему хотелось бы побывать там, где можно разбогатеть. Учитель рассказал ему, что есть еще места, которые можно закрепить за собой, но это разработки не золота, а, например, опалов.

Блу в тот день вернулся из школы, вдохновленный высокой оценкой, и заявил, что поедет в Балларат и заявит права на собственный участок.

Я устал от этих фантазий и предложил ему застолбить участок поближе, в Лайтинг-Ридж, и поискать там черные опалы. Они уж точно сделают его богатым.

На следующий день Блу отправился в школьную библиотеку и, вернувшись, сказал, что я был прав: черные опалы действительно существуют. Встречаются самородки размером с ладонь, поэтому именно этот драгоценный камень он собирается добывать. Он предложил раздобыть хороший прибор и осмотреть все вокруг и найти спрятанные опалы.

Я предложил забыть об этом, потому что место, где мы живем, окружают скалы. Блу серьезно ответил: «Ты ничего не знаешь». Я был покорен его увлечением, поэтому мы приобрели старый металлоискатель в «Trading Post».

Я спросил у парня, у которого мы его купили, находил ли он что-нибудь. Тот ответил, что нашел три пенса и сорок две консервные банки. Ну что ж, посмотрим, может, нам повезет. В конце недели мы вместе с Блу отправились на холмы. Сын взял с собой наушники, в которых постоянно свистело. Мы нашли три пенса и сорок три консервные банки, на одну банку больше, чем тот парень.

Спустя некоторое время я потерял интерес к поискам, но Блу продолжал искать до тех пор, пока ему не исполнилось восемнадцать лет. Его часто видели с металлоискателем и лопатой возле дамбы, поэтому я не был удивлен, когда он объявил, что пришло время испытать удачу в Лайтинг-Ридж.

По его мнению, мы все должны были туда поехать. Однако мне не понравилась его идея. К тому времени я уже проработал в Форстере двадцать лет, и у меня не было желания рубить корни и начинать все сначала. Скажите мне, Ваша честь, может, Вы считаете, что где-то в глубине души я надеялся, что Пэт вернется? Господи, я не надеялся на это. Но у меня была Фэт, которая совсем недавно начала ходить в местную школу, и Кэт, которой нужно было знать, что у нее есть дом, куда можно вернуться, если ей это понадобится.

Блу заметил, что Кэт не хочет возвращаться домой, и не понимал, почему бы Фэт не поехать с нами. Он говорил, что школы есть везде. Я отказался и убедил его в том, что Фэт имеет такие же права, как и он, ходить в одну и ту же школу.

— Значит, ты предпочитаешь, чтобы я копался возле этих холмов?

— Какого черта ты копаешься возле этих холмов? Это что, твоя судьба?

— Может, мне остаться, чтобы составить тебе компанию?

— Я не самый главный в этой компании, твоя мать может это подтвердить.

Прошло много времени с тех пор, как Блу разговаривал со своей матерью. Когда ему было четырнадцать, на Рождество пришла посылка. Изредка мы получали письма. Я никогда не спрашивал Блу, о чем она пишет, и он не рассказывал мне об этом. Мне было неизвестно, отвечает ли он ей. Может, это было доказательством его преданности мне, не знаю. В любом случае Блу попытался еще раз уговорить меня уехать вместе с ним.

— Будет лучше, если мы вдвоем отправимся на прииск.

— Я уже никуда не поеду.

После этого разговора я не слышал о Лайтинг-Ридж целую неделю. Я уж было подумал, не отказался ли Блу от своей затеи. Поэтому однажды вечером я достал карты и спросил у него, как он будет прокладывать маршрут.

— Тебе нужно по трассе добраться до Дуббо. А дальше — двойной перегон, ты не успеешь проехать его до вечера. Тебе нужно доехать до Дуббо, переночевать в машине и затем отправляться дальше.

— Я уже размышлял об этом, отец.

— Все надо обдумать заранее.

Я свернул карты, но не положил их туда, где они обычно хранились, в прихожей, в шкафу, рядом с Библией Пэт. Я оставил карты в кухне на столе, для того чтобы Блу еще раз взглянул на них, когда придет пить чай.

Но прошла неделя, а к картам так никто и не прикоснулся. Тогда я достал пачку «Кэмэл», открыл бутылку пива, повесил кепку на крючок напротив стола. Блу знал, что так я приглашал его к серьезному разговору.

— Ты уже думал, как будешь добираться туда, Блу?

— Я еще не принял решения.

— А мне казалось, что ты уже принял решение, тебе осталось только открыть дверь.

— Это не так просто.

— Что же тут сложного?

Блу нахмурился и ответил:

— У меня нет колес.

— У нас есть джип.

Я научил его ездить на этом джипе. Джип был уже старый, когда я купил его, а сейчас он был еще дряхлее.

— Отец, эта развалюха не доедет до конца улицы, она рассыплется на ходу.

Я понимал, что он прав, но заметил, что джип верно прослужил нам двадцать лет.

Я предложил Блу сброситься и купить внедорожник в Форстере. Это было правильное решение: иметь собственные колеса не откажется ни один парень.

Мы приехали в Форстер. Я сказал Блу, чтобы тот сидел в машине: я сам решу все вопросы. Я взял пачку «Кэмэл», продавец достал из верхнего ящика стола пачку «Мальборо».

Мы стояли и курили, разговаривали и курили, на земле было все больше и больше окурков. Затем пошли взглянуть на внедорожник, осмотрели его, подняли капот, взглянули на мотор, вошли в магазин, вышли из магазина и пожали друг другу руки.

Я вернулся и сказал Блу: «Все, она твоя». Машина уже проехала сотни километров, нужно было менять тормозные колодки, но продавец убедил меня, что мы сможем достать их у ремонтников.

Мы поехали к ремонтникам. Я вошел в мастерскую и поговорил с механиком. Старый мастер вышел из крошечной мастерской с инструментами и направился вместе с Блу к свалке, где валялись различные запчасти, нашел нужные, попросил Блу подержать, ушел в офис, вернулся, взял мою руку и положил ее на мой карман. Затем вытянул кошелек и передал мне счет на несколько долларов.

Мы отремонтировали тормозные колодки прямо возле «Форстер моторс», лежа на земле. Потом в тот же день отогнали внедорожник к дому и припарковали его у крыльца. Фэт, которой было девять или десять лет, вышла из дома, села в водительское кресло и стала сигналить.

Я попросил ее перестать, но Фэт продолжала. Я вновь попросил ее прекратить — Фэт не слушала меня и продолжала сигналить, а затем убежала.

На следующий день я положил ветошь возле колпачка масленки, открутил его, взял палочку, которой можно замерить уровень жидкости, увидел, что масленка почти пуста, и вытер палочку ветошью. Я налил масло, снова опустил палочку в масленку, вытащил ее и увидел, что в этот раз она блестит. Я закрутил колпачок, вытер руки о джинсы и подумал о том, что в последний раз делаю что-то для моего мальчика, который стал мужчиной.

— Я уверен, эта машина тебя не подведет.

Мы не говорили о том, когда Блу собирается уезжать, но этот день приближался, и мы оба об этом знали. Он упаковал вещи — рубашку, ботинки и еще кое-что, я пошел в кухню, достал хлеб из хлебницы, сделал бутерброды с ветчиной, положил рядом яблоко и банан, кусок хлеба сунул в мешок и бросил его на кухонный стол рядом с картами.

— Ты взял сигареты, Блу?

— Да, взял.

— Ты взял что-нибудь послушать в дороге? Радио не будет работать все время.

— Да.

— Неужели эту дрянь, «Cold Chisel»?

— «Chisel», «Angels», ты же знаешь.

— Я не надеюсь, что ты будешь звонить каждую неделю, но хотя бы раз напиши мне, особенно когда будешь в настроении.

— Если ты думаешь, что я собираюсь добыть богатство для нашей семьи, то я тебя разочарую.

— Никто не знает, что будет.

У нас была собака, не та, которая живет у меня сейчас, когда я пишу письмо, а другой, довольно уродливый пес. Как все собаки, он чувствовал что-то и все время крутился возле нас.

— Хочешь взять с собой эту собаку?

— Эту? Нет.

— Тогда решено, она твоя.

Мы подошли к машине, я открыл заднюю дверцу и помог собаке забраться в салон. Пес понимал, что происходит нечто важное. Блу волновался и покусывал губы.

Фэт вышла на крыльцо и спросила: «Блу, ты привезешь мне опал?» — и Блу ответил:

— Самый большой, ты такого никогда не видела. Ты повесишь его на шею, и он будет настолько тяжелым, что она будет болеть, а люди будут удивляться, почему это ты все время смотришь на свои туфли.

— Отлично, не забудь.

И Фэт ушла в дом. Москитная сетка за ней опустилась.

Я знал, о чем думал Блу: первый найденный камень он, конечно же, пришлет Фэт.

— Тебе нужно ехать. Сделай мне одолжение, поддерживай связь со своей матерью.

Блу ничего не ответил, бросил сигарету на землю.

— Не заставляй меня беспокоиться еще и об этом, Блу. Просто напиши ей.

— Хорошо.

Блу сел в машину, завел мотор, включил радио, опустил стекло и сказал: «Ну что ж, я поехал».

— Поезжай.

Блу уехал, подняв облако пыли. Вот как сложилось: сначала уехала Кэт, потом Блу, остались только мы с Фэт. И я хочу сказать, что я, разумеется, грустил по своим старшим детям, но хорошо, что со мной была Фэт. Люди думали, что девочка осталась со стариком и ей, наверное, скучно. Но нам не было скучно. Может, они думали, что мне тяжело, но, буду честен с вами, то, что внушало Пэт беспокойство, — пеленки, горшки, игрушки, которых не на что купить, — не казалось мне неприятными хлопотами.

Знаю, Вы, должно быть, думаете, что это я сейчас так считаю. А когда дела с Фэт пошли плохо, я не сразу это заметил. Теперь, оглядываясь назад, должен честно признать: Фэт плохо училась в школе, она сражалась с буквами и цифрами.

Были дни, когда она не могла даже правильно произнести слова. Она хотела произнести octopus, а вместо этого получалось hopperpus, или же ей нужно было сказать loveheart, а выходило hulvart. Но я думал, разве так важно запоминать правильное значение и произношение слов? Учителя были обеспокоены, я тоже разделял их беспокойство, но думал, что они сравнивают ее с Кэт, которая была такой способной. Фэт же была другой. Конечно, я беспокоился.

Помню, как я пытался заниматься с Фэт. Как-то я купил пакет с хлопьями, разрезал его, выложил из хлопьев расписание предметов и заставил Фэт пропеть его.

С трудом, но все же мы дотянули с ней до старшей школы, и тут учителя стали жаловаться, что Фэт не справляется со школьной программой. Но я подумал, что и здесь мы все преодолеем. Однако это было не так. Фэт не умела дружить. Я не мог ей в этом помочь. Дома, когда она была со мной, ее невозможно было остановить. А учителя говорили, что она не играет с другими детьми. С каждым днем она становилась все полнее. Я знаю, что сейчас это считается обычным явлением — полнота двенадцатилетних или тринадцатилетних, но тогда в школе был один странный толстый ребенок — Фэт. Во всяком случае, мы боролись с этим. Вдруг в субботу вечером, когда Фэт было уже четырнадцать, раздался стук в дверь. Я открыл и увидел китайского мальчика, стоящего возле входа.

Я подумал, что это доставка почты, хотя в глубине души догадывался, что это не почта. В Форстере существовал китайский район, там был и Золотой дворец с красными бархатными стульями. Но в те дни они не занимались почтовыми доставками. На самом деле этот мальчик был не китайцем, но мой мозг отказывался осознавать, что он может быть другом Фэт. И я решил, что он принес китайскую еду.

— Ты заказывала китайскую еду? — спросил я Фэт, пытаясь закрыть собой мальчика, но моя дочь меня опередила. Она была уже возле двери. Фэт оттолкнула меня и вышла на улицу с китайцем, села на обочину тротуара, беспокойно озираясь. Когда она вернулась, я спросил:

— Что все это значит, Фэт? Кто этот китайский мальчик?

Она ответила:

— Он не китаец. Он Новый Первый.

Я подумал, что она ошиблась, и переспросил:

— Новый кто?

Может быть, она хотела сказать «новый австралиец»? Но она повторила:

— Так его зовут, отец, Новый Первый.

Сейчас я понимаю, что его звали, наверное, Нгуен, потому что в нашем округе так называли всех азиатских мальчиков. Во всем этом не было никого смысла. Потом Фэт уточнила:

— Он не китаец, он вьетнамец.

Я сказал:

— Он смотрел на меня как парень, который отдает распоряжения в Золотом дворце.

— Он не китаец!

И по тому, как Фэт это произнесла, я вдруг догадался, что ей нравится этот мальчик.

— Ты не понимаешь. Его семья жила в лодке. Ты не знаешь, что они пережили.

Я подумал, что достаточно много знаю и понимаю, что может испытать человек. Поймите меня правильно, Ваша честь, я не против людей, которые приезжают сюда из тех мест, где конфликты и борьба. Помню, когда я был школьником, возникали столкновения между итальянцами и балтами, затем их отношения наладились. Мы называли их «the Cooks»^[3] до тех пор, пока не узнали лучше. Они были словно вызов старожилам. Они приехали в 1978-м, когда Малкольм Фрейзер был премьер-министром. Я посещал собрания, проходившие в здании городского совета Форстера, и Фрейзер лично проводил встречи и объяснял, что эти «Cooks» — наши «Cooks», что они сражаются на нашей стороне и, если им сейчас не помочь, их могут убить, поэтому мы должны принять их. И я принял и не возражал. Я просто не ожидал, что кто-то из них будет стоять у меня на пороге и разговаривать как австралиец.

Это было начало нашего спора, настоящего конфликта.

— Фэт, ты хочешь сказать, что этот парень — твой друг?

— Ты ничего не понимаешь!

— Я прекрасно все понимаю.

— Ты расист!

— Фэт, меня не волнует, черный он, белый или пятнистый. Ты недостаточно взрослая для того, чтобы встречаться с мальчиками.

— Сейчас не 1950 год!

— Я родился в 1950 году.

— Все меняется.

— Но не так быстро.

Так продолжалось до тех пор, пока Фэт не ушла в свою комнату.

Тогда мне показалось, что я взял верх, а сейчас понимаю, что в спорах, касающихся личных дел вашей дочери, нет победителей. Мальчик больше не появлялся возле нашего дома, но я знал, что Фэт с ним встречается. Я узнал об этом, когда однажды днем моя дочь пришла домой и принесла трех уток. Только он мог подарить ей этих уток, кто же еще?

— Избавься от них, Фэт, мы не можем держать уток. У нас же кошка.

— Они будут нести яйца.

— Их нужно откормить и отнести в китайский ресторан. Твой друг замаринует и приготовит их.

— Он не китаец.

— Не важно, кто он. Ты должна отдать уток сейчас же.

Фэт этого не сделала. У нее был эмоциональный срыв, и я сдался.

Я смастерил клетку из досок и проволоки. Фэт думала, что утят надо держать под лампами, пока у них не появятся перья. Я объяснил, что нужны специальные лампы, но она меня не слушала. Она положила утят в коробку возле прикроватной лампы (у нее была кровать со встроенной лампой). На следующий день двое утят чуть не околели, и Фэт так плакала, что я не выдержал этого и отправился в Форстер, чтобы купить в магазине специальную обогревающую лампу. К моему удивлению, утята начали расти, у них появились перья, и они стали выпрыгивать из коробки для обуви и пачкать полы. Фэт считала, что это замечательно. Я сказал дочери, что пришло время держать уток во дворе. Я поставил клетку, и утки вошли в нее.

На следующий день я проснулся от странного громкого звука. Войдя в кухню, я увидел Фэт. У нее было мокрое лицо и красные глаза. Она смотрела на клетку. Там лежали две лапки. Это все, что осталось от уток, — две оранжевые лапки и клюв.

«О Господи, — подумал я. — Кошке удалось забраться в клетку, и она съела утят». Фэт так горько плакала. Она была потрясена. Я не знал, как ее успокоить.

— Скажи своему идиоту, чтобы больше здесь не было ни одной утки!

Фэт заплакала еще сильнее.

Во всяком случае, вскоре после этого роман или что-то другое (не знаю, что это было) закончился, и какое-то время не было никаких парней. Я успокоился.

А потом Фэт начала играть в нетбол за школьную команду. Фэт не собиралась играть в нетбол, она не интересовалась спортом, но девочки из команды пригласили ее. Это была самая плохая команда в Форстере, она не выиграла ни одной игры. Фэт была крупной, не многие дети ее возраста могли протиснуться рядом с ней. Она всегда оказывалась шире, чем любая девочка с мячом. Это было с моей дочерью впервые: люди начали интересоваться ею и поэтому она стала заниматься нетболом. Некоторое время все шло хорошо, и вот однажды, в субботу днем (в том году Фэт исполнилось пятнадцать), она пошла играть в нетбол и вернулась домой на автобусе очень взволнованная. Я спросил:

— Что случилось, почему ты так взволнована?

— Мы выиграли!

Так как до этого они никогда не выигрывали, я предложил ей поехать в Форстер, купить куриных отбивных и отпраздновать победу. Фэт решила, что это хорошая идея.

Мы поехали с ней на главную улицу, в «Ollie’s Trolleys». Дочь захотела булочку с соусом. В «Ollie’s Trolleys» не было булочек с соусом, и мы отправились на улицу Харрисон, в «Red Spot». Когда мы вернулись домой, я разложил курицу, горох, булочки и соус по тарелкам. В это время зазвонил телефон. Звонили Фэт (раньше ей никто не звонил). Я подумал, что это девочки из команды: они взволнованы победой.

Фэт поговорила по телефону, затем вышла и сказала, что ей надо ненадолго выйти.

— А как же курица?

— Девочки из нашей команды хотят собраться, и я хочу пойти с ними.

И я согласился. Я уже говорил, что Фэт было неуютно в школе и часто случалось, что ей просто некуда было пойти.

— Когда ты вернешься домой?

— Все в порядке, папа. Мама моей одноклассницы привезет меня.

— Какой одноклассницы?

— Ланы.

Я знал Лану. Она была из хорошей, известной в городе семьи. Я не знал только, что моя дочь впервые меня обманула. Я отпустил ее, потому что был субботний вечер, было еще светло, и я радовался, что у моей дочери появилась подруга.

Фэт вышла из дома, а я пошел в кухню, завернул ее кусок курицы в фольгу и положил в духовку. Я видел, как Фэт садится в автобус. Затем он уехал. Свою курицу я съел, сидя перед телевизором. Я устал от развлекательных программ и решил, что пора отдохнуть. Фэт все еще не было дома, но я был спокоен и не собирался встречать ее со скалкой в руках и портить такой приятный для нее вечер.

На следующее утро я зашел в комнату Фэт и сразу заметил, что дочь дома не ночевала. Я отказывался в это верить и обошел все комнаты, в том числе комнату Блу и мастерскую. Фэт не было. Я проверил все подсобные помещения и даже спустился к плотине в надежде увидеть ее там. Как и у всех, у меня возле телефона лежала адресная книга. Я стал искать в ней имя «Лана», потому что не мог вспомнить фамилию.

Я постарался успокоиться и решить, что же делать. В девять часов утра я позвонил в полицию и поговорил с дежурным офицером.

— Сколько ей лет?

— Пятнадцать.

— И так будет до двадцати трех? Успокойся, Мэд, она уже бежит домой.

Я, разумеется, был в этом неуверен, но дежурный офицер сказал:

— Поверь мне на слово, к вечеру она вернется.

— Ты не будешь ее искать?

— Сегодня воскресенье, я здесь один. Почему бы тебе не поискать ее там, где она может быть? И если она не вернется к вечеру, позвони мне.

Да, я знал наш район лучше, чем полицейские. Я жил здесь, и все парки, сады, туалеты, площадки для гольфа и боулинги были мне знакомы. Поэтому я положил телефонную трубку и стал обходить район. Время от времени я заглядывал к соседям и спрашивал:

— Вы не видели Фэт?

— Нет.

— Дайте знать, если объявится.

— Конечно.

Когда наступило время обеда, я вернулся домой. Я еще раз обошел все вокруг, но Фэт по-прежнему не было. Я приготовил себе бутерброд и стал медленно есть. Я думал только об одном: лишь бы с ней ничего не случилось.

Я попытался чем-то заняться. Затем стало смеркаться. Я взял пластиковый фонарь и пошел к автостраде, которая вела в Сидней. Я осмотрел все колдобины. Никаких следов Фэт.

В девять часов вечера я опять набрал номер полиции Форстера и сказал:

— Это Мэд Атлей. Я звонил сегодня утром. У меня пропала дочь, Донна-Фей.

Дежурный офицер ответил:

— Я в курсе, у меня записано сообщение. Она еще не вернулась?

И офицер предложил прислать человека, который может осмотреть район. Я объяснил, что мне нужен помощник для поисков дочери. Дежурный ответил:

— У меня только один человек на участке. Давайте подождем еще час, посмотрим, как будут развиваться события. Вы же знаете современных подростков. Они растут. Нам часто не нравятся их поступки, но они их совершают.

Мне не понравились его слова, но что я мог сделать? Не мог же я заставить его искать Фэт вместе со мной. Я согласился подождать. В десять часов Фэт молча вошла в дом, без извинений, без объяснений, не спеша, как будто она никуда не пропадала.

— Где ты была?!

Я впервые в жизни кричал на нее.

— Где ты была?!

— Нигде!

— Не смей мне так отвечать!

Я подошел к ней и стал ее трясти, но она вырвалась и метнулась в спальню.

Я побежал за ней, пытаясь ее схватить, но Фэт была уже в комнате и закрыла дверь. В этот день я проклинал свою сестру Эдну — это по ее совету я поставил на дверь замок: Фэт растет, а девочкам необходимо уединение.

— Открой дверь!

— Убирайся! Ты больше не будешь мной руководить!

— Я твой отец! И ты сейчас же откроешь дверь.

Я простоял так полчаса, разговаривая с закрытой дверью и чувствуя себя идиотом, и решил наконец уйти в свою комнату.

Я лежал раздраженный, сбитый с толку и пытался разобраться, что же произошло.

На следующий день Фэт ушла из дома, прежде чем я успел ее перехватить. Когда я позвонил в школу, мне ответили, что она в школе и все в порядке. Вечером Фэт была дома, но поговорить с ней я не смог: дверь опять была заперта.

Я хочу спросить Вас, Ваша честь, что должен делать мужчина в такой ситуации? У меня не было опыта общения с девочками, сбегающими из дома. Кэт никогда не уходила из дома. Я не собирался выбивать дверь или лупить Фэт ремнем. Я решил, что лучше забыть об этих двадцати четырех часах нашей жизни.

Но через несколько недель Фэт снова ушла из дома, и ее не было всю ночь. Я опять вынужден был звонить в полицию, которая не прилагала к поискам никаких усилий. Мне пришлось ждать, когда Фэт вернется. В этот раз я был суров с ней и запретил ей встречаться с друзьями и ходить на тренировки. Я переставил стул в комнате так, чтобы мне была видна входная дверь. Фэт не смогла бы пройти незаметно и поэтому ушла через окно. У нас был старый дом. Некоторые из рам не открывались, или их трудно было открыть из-за краски. Рама Фэт была из таких, и было слышно, как она скрипит. Я встал и, подойдя к двери в комнату дочери, попытался ее открыть, но она была заперта. Я оббежал дом, но опоздал: Фэт уже скрылась.

Я позвонил в полицию в третий раз:

— Я надеялся, что она одумается. Мы должны остановить ее.

Офицер полиции удивил меня. Он произнес:

— Вам не понравится то, что я скажу. Я знаю, куда ходит ваша дочь.

— Откуда вы знаете, куда она ходит?

— Ее видели с парнем по фамилии Хайнц.

— Вы шутите?

— Мне так сказали, и знаете, мне тоже не хочется в это верить. Я могу пойти с вами в дом Хайнца и привезти Фэт домой.

— Я думаю, лучше мне сделать это самому.

— Хорошо. Постарайтесь не принимать это близко к сердцу, Мэд.

Я сел в машину и поехал к дому Хайнца. Через пятнадцать минут я был возле него. Свет был выключен. Я постучал во входную дверь — тишина. Я подождал немного, чертыхнулся и поехал домой. Фэт была уже там. Очевидно, она слышала, как я звал ее, и решила, что нужно спуститься по веревке. Вернувшись домой, она притворилась, что никуда не уходила.

— Я знаю, где ты была.

— Не знаешь.

— Ты была у Хайнца.

— Это не твое дело.

— Как это не мое дело?

— Ты не знаешь его.

Она ошибалась, Ваша честь. Я не был с ним знаком, но очень много о нем слышал. Прожив в этом городке сорок лет, я знал всех, если только они не были новоприбывшими. Хайнца я знал хорошо.

Пол Хайнц был самым младшим из четырех мальчишек, проживающих на Хайнц-роуд. Это место называлось так потому, что семья Хайнцев поселилась там очень давно. Хайнца-старшего я знал сто лет. Это был дедушка Пола, каменщик. Его двор напоминал свалку: дом, два сарая, армейский грузовик на заднем дворе, старый фургон, забитый сеном.

Когда старый Хайнц умер, дом достался его сыну — Джону Хайнцу. Тот женился на женщине, которая ни с кем не разговаривала. Рождественские фонарики висели у них на дворе круглый год. У них было четыре мальчика, у троих имена начинались на «Дж»: Джек, Джон и Джетро. Спустя десять лет родился еще один ребенок, его назвали Пол. Он был такого же возраста, как мой Блу, а может быть, как Кэт. В конце семидесятых произошла трагедия: дом Хайнцев загорелся и родители погибли. Люди говорили, что причиной пожара стали те самые рождественские фонарики. Но кто знает? Обгоревший сарай простоял еще несколько лет, прежде чем рухнул. Мальчики, которые уже выросли (за исключением Пола), просто переехали в другой дом, который находился на этом же участке. Там были обломки машин и мотоциклов, старые шины. Люди думали: родители, очевидно, оставили ребятам хоть немного денег. Но у них не было никакой поддержки. В какое бы время суток вы ни проезжали мимо их дома, один из них обязательно был на крыльце, бросая в огонь старый хлам, или же лежал под машиной.

Не знаю, почему местные власти разрешили этим мальчикам оставить Пола, но он ходил в школу вместе с моими двумя детьми. Он был странным ребенком, такие есть в каждой школе. Плохо воспитанный, голодный, Пол Хайнц бродил по спортплощадке, приставал к девочкам, пытался заглянуть им под юбки. Однажды он отобрал детскую игру у Блу и, когда Пэт пришла жаловаться в школу, все отрицал, несмотря на очевидное. Учителя объяснили Пэт, что Пол неуправляем. Это было правдой.

Не было такого дня, когда бы его не вызывали к директору. Когда Полу исполнилось десять, он стал регулярно пропускать занятия. Я видел его в Форстере возле ручья с палкой в руке: он пытался проткнуть тушки кроликов. Я слышал историю о том, как он убивал животных: сунув в мешок маленьких котят, сбрасывал их с железнодорожного моста или, положив в пластиковый контейнер и плотно закрыв крышку, наблюдал за тем, как бедные, обезумевшие животные умирали.

Помнится, лет в одиннадцать Пол Хайнц бросил школу. Его братья, должно быть, имели документы на его опеку, иначе почему им не занималась подростковая полиция? Матери других детей были счастливы, что Пола нет в школе. Но вскоре он стал бродить по району, громить почтовые ящики и машины, припаркованные к обочине тротуара. Однажды, когда Полу было двенадцать лет, он взобрался на железнодорожный мост, держа в руках огромный камень, сбросил его на рельсы и спрятался в траве, ожидая ночной поезд из Ньюкасла, чтобы увидеть, как тот сойдет с рельсов.

Поезд с рельсов не сошел, но машинист с трудом остановил его. Скрежет колес был слышен за километр. Коров, которые были в вагоне, выгружали на дорогу, и многие жители города вышли на это посмотреть, но никто не заметил при этом мальчика Хайнца.

Да, я считаю, что полиция должна была задать трепку Полу Хайнцу, потому что иногда это бывает необходимо. Кто-то должен был показать ему, что существуют правила и они — для всех, а если их не соблюдать, это влечет за собой определенные последствия. Но никто не наказал Пола, и поэтому он решил, что ему все позволено, и продолжал веселиться. До тех пор пока однажды чуть не убил человека.

Шел 1984 год, Полу было около тринадцати, а значит, Донне-Фей около двух-трех, поэтому их дороги еще не пересеклись. В городе жил ребенок по имени Конан, непослушный, но, в общем-то, обычный ребенок.

Был очень жаркий день. Все дети нашего городка любили собираться у ручья, спасаясь от жары. Главное развлечение для них в те дни — прыжки с Большой Скалы в воду. И хотя это было категорически запрещено (однажды ребенок прыгнул со скалы и погиб, ветка дерева раздробила ему челюсть), несмотря на запреты, дети продолжали прыгать: стояла сорокаградусная жара. Их невозможно было остановить, сколько раз я ни приезжал и, как менеджер по безопасности, ни просил их уйти. Они ждали, пока я уеду, возвращались и снова прыгали. Чтобы дети, прыгая со скалы, не пострадали, в жаркие дни я приезжал к ручью, входил в воду и обследовал дно: вдруг зимой кто-нибудь утопил машину или что-нибудь в этом роде.

Я был там в то утро и видел Конана у ручья. Его штаны были высоко закатаны. Ребята постарше взбирались на скалу и прыгали вниз, но у Конана не хватало силы воли сделать это. Он был маленьким и знал, что не должен все повторять вслед за подростками. Хотя он и забрался на вершину скалы и, не снимая туфель, сказал, что собирается прыгнуть, взрослые мальчики предупредили его, что он не должен этого делать. Впрочем, он и не собирался прыгать со скалы, потому что не умел плавать. Я видел: Пол Хайнц тоже был там. Он подзуживал Конана: «Давай, Конан! Прыгай, Конан!» Но малыш не прыгнул. Некоторое время Конан, похожий на гуся, постоял на вершине скалы, затем спустился вниз, сел на берегу ручья, опустил ноги в воду и тихо засмеялся. Мне нужно было сказать Хайнцу: «Оставь его в покое, паршивец!» Но я этого не сделал — чувство вины всегда будет преследовать меня. Если бы я это сказал, ничего бы не случилось.

В те дни около шести часов вечера мальчишки садились на велосипеды и спешили домой к чаю. Я полагаю, что это случилось около шести или семи часов вечера. Бабушка Конана (он жил с бабушкой и дедушкой) заметила, что мальчика нет. Я слышал, как его бабушка просила соседских девочек поискать Конана. Они ходили по району и звали его. Проходя мимо Хайнца, они спросили, не видел ли он Конана. Тот ответил, что Конан в ручье, он столкнул его туда.

Девочки побежали домой и позвали дедушку Конана. Старик бросился к ручью и нашел Конана там, где сказал Хайнц, в воде. Мальчик лежал лицом вверх. Дед вытащил его на берег ручья, выкачал воду из легких и поддерживал голову мальчика, пока того рвало. Затем понес его домой.

Конана положили в его комнате на пол между двумя кроватями и вызвали «скорую помощь». Врачи сказали, что мальчику очень повезло. И правда, он мог утонуть. Бабушка Конана позвонила в полицию и потребовала, чтобы полицейские во всем разобралась. Полиция подъехала к дому Хайнцев, чтобыпоговорить с братьями Пола и с ним.

Когда они прибыли, старшие братья были дома. Полицейские объяснили, что им необходимо поговорить о Поле, и рассказали о случившемся. Братья уверили, что весь день Пол просидел дома, а сейчас его нет. Потом братья продолжили ремонт машины — выполняли свою повседневную работу.

Сейчас я понимаю, что, если бы братья не покрывали Пола, если бы они сказали, что надерут ему уши, полиция дала бы ход этому делу. Но братья даже не перестали курить. Они ответили, что не несут ответственности за действия Пола. Бабушка Конана пришла в полицию и потребовала: «Я хочу, чтобы Пол Хайнц был наказан». Полицейские объяснили ей, что ему только двенадцать или тринадцать лет. Они не могут обвинять мальчика в покушении на убийство, не имея прямых доказательств, кто же толкнул Конана в ручей. Но бабушка Конана была настойчивой и не успокоилась. Она заявила, что Хайнц виновен и должен находиться в колонии для несовершеннолетних преступников.

Наверное, полицейские с ней согласились, поскольку расследование началось.

Дело передали в прокуратуру Сиднея: нужно было выяснить, достаточно ли улик для того, чтобы арестовать Пола Хайнца. Чиновники дали согласие на рассмотрение этого дела, и оно было заслушано в Сиднее. Полицейские каждый день забирали Хайнца из дома и доставляли в Сидней, в прокуратуру, где его допрашивали, посадив в центре комнаты на вращающийся стул. В тот день я давал показания. В тот день, когда Конан чуть не утонул, я проверял ручей, видел Конана на скале и видел Хайнца. Я полагал, что, возможно, смогу помочь. То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: Пол Хайнц жевал резинку и надувал пузыри. Они лопались, и он продолжал жевать. В середине допроса ему дали стакан молока, он жадно глотнул и еще полчаса старался удержать молоко во рту, надув щеки…

Такое поведение показывало его отношение к происходящему.

Собрали всех детей, которые в тот день были у ручья, и отвели их в комнату, расположенную рядом с залом заседаний. На ребятах были микрофоны, и мы могли слышать, что они говорят. Один из мальчиков рассказал судье, что в то утро встретил Конана на улице, возле дома бабушки. Они вместе пошли к Большой Скале. Дети прыгали со скалы, а Конан не хотел этого делать. Тогда Пол Хайнц схватил Конана и бросил его в воду.

Прокурор хотел знать, сопротивлялся ли Конан. Свидетель, которому было всего семь лет, ответил «да» и стал показывать, как Конан размахивал ногами и руками. Все это напоминало танец.

Конечно, со стороны это выглядело забавно, но если вы думаете, что Пол Хайнц переживал, то ошибаетесь. Он играл шнурком, который обмотал вокруг носа, и пытался ртом ухватить его конец.

Казалось, что все происходящее вокруг не имеет к нему отношения.

Следующим свидетелем была одна из девочек, которых бабушка Конана отправляла на поиски внука. Она рассказала, что встретила на улице Хайнца и спросила, не видел ли он Конана. Хайнц ответил, что Конан в ручье и что он столкнул его туда. Девочка сразу же побежала к дедушке Конана, который и нашел внука.

Дедушка Конана рассказал судье, как он нашел внука, лежавшего с запрокинутой головой, неподвижного, с закатившимися глазами. Он уже думал, что потерял мальчика, но стал бороться за него, вытащил на берег, очистил легкие и желудок от воды. Врачи «скорой помощи» сказали, что мальчику повезло.

По закону Пол Хайнц не мог быть наказан, учитывая его возраст, но его адвокат объявил, что не будет ничего скрывать и готов рассказать правду. Хайнц отказывается от прежних показаний, он действительно был у ручья. Хайнц встретил там Конана и стал изображать Кинг-Конга. Конану захотелось сделать то же самое: забраться на скалу и прыгнуть. Однако камень был скользкий, и Конан, стоявший на краю, упал в воду.

Судья спросил Хайнца:

— Ты прыгнул за ним?

— Нет. Я пошел домой пить чай.

— Ты увидел его на поверхности воды?

— Он всплыл.

На этом слушание дела закончилось. Никаких результатов не было. Хайнц не был наказан, и многие не понимали почему. Полицейские объяснили мне, что Конан не мог давать показания в суде: его охватил страх, когда он увидел Пола Хайнца. Да и другие свидетели слишком молоды для того, чтобы учитывать их показания. Поэтому процесс на этом закончился и все осталось неизменным, кроме одного: Пол Хайнц стал меняться. Я не имею в виду физиологию, он и так был на полголовы выше меня, около шести футов, а может быть, и выше. Но он стал самоуверенным. Теперь Пол был убежден в собственной безнаказанности — он считал себя непобедимым и удачливым.

Я видел, как он слонялся по городу. Моя мама говорила о таких: гуляющая вошь. Пол всегда выглядел одинаково: в одной и той же одежде (черные виниловые спортивные брюки, потертые на коленях), короткая стрижка, банка кока-колы и пакет «Winnie Blues». Если братьям Хайнцам и остались от родителей какие-то деньги, то они уже давно закончились. Свою первую кражу (велосипед) Пол совершил, когда ему было четырнадцать. Затем последовал ряд мелких хищений. Пластиковый шар с жевательными резинками из молочного бара Пол принес в школу и продавал жевательные шарики детям по пять центов вместо двух. В пятнадцать его задержали возле ручья. С ним была девочка в разорванном платье и с разбитыми коленками. Полиция хотела выяснить, что происходит, но девочка вскочила и быстро убежала.

В шестнадцать лет Пол нашел обломки старой машины. Притащив их на трассу и закрепив, он приделал к ним два красных фонаря, на пешеходной дорожке установил бумажную фигуру женщины-привидения. Полиция хотела было наказать шутника, но потом выяснилось, что пострадавших не было. Для Хайнца это была новая игра с полицейскими. Он угонял старые машины. У него не было водительских прав, но он полагал, что полиция не сможет наказать его.

Сейчас, вспоминая все эти истории, я понимаю, как должен был действовать. В тот день, когда я узнал, что Хайнц крутится возле моей Фэт, мне сразу же нужно было обратиться в полицию. Я просто не осознавал, что из этого выйдет. Я даже представить себе не мог, что одна из моих девочек может интересоваться пустоголовым Полом Хайнцем. Ему было двадцать пять лет, Фэт — пятнадцать, и все, что происходило между ними, было противозаконно. Вспоминая это, я понимаю, что должен был действовать решительно, но что может сделать мужчина? Он может сказать дочери-подростку, что она не должна так поступать. Но тем решительнее подросток будет противостоять взрослым.

Были обстоятельства, которые меня сдерживали. Я не хотел, чтобы Фэт злилась на меня. Не хотел кричать или унижать ее. Я не мог видеть ненависть в ее глазах. Ей было всего лишь пятнадцать лет. Она взрослела, но для меня-то она оставалась малышкой, выросшей без матери. У нее не было друзей, ее дразнили из-за полноты. Но она, как все девочки-подростки, хотела совсем немного — внимания со стороны мальчика. Однако единственным, кто обратил на нее внимание, оказался идиот Хайнц.

Люди вокруг, разумеется, говорили, что Фэт ленива, непослушна, плохо училась и связалась с таким же непутевым. Они имеют на это полное право, но я к своей девочке отношусь иначе, даже сейчас, когда знаю, что она сделала.

Признаю, я слышал, что толкуют люди: одни называли ее душевнобольной, другие — дьяволом. Я слышал это и понимал, что они правы, но в то же время не мог согласиться с ними, ведь они многого не знали.

Когда я смотрел на Фэт, то видел маленькую девочку, которая выросла из пеленок и стала носить брюки и очень гордилась этим. Я видел, как она примеряла новые тяжелые школьные туфли, да так и заснула в них и проспала всю ночь.

Я видел, как она готовила бутерброды в кухне. Я видел маленькую девочку, которая представляла себе, что у нее есть пони, обвязывала талию веревкой, а другой ее конец привязывала к лебедке и начинала скакать по кругу.

Я помню, как Фэт училась кататься на велосипеде, на дорожке, покрытой гравием. Я придерживал сиденье, и она поехала к воротам. Помню, как она кричала: «Папа, теперь ты можешь отпустить!»

Теперь ты можешь отпустить, папа.

Да, тогда я отпустил. Сейчас я бы никогда этого не сделал.

Глава 4

Я не хочу, чтобы у кого-то сложилось впечатление, будто я не боролся за свою дочь. Я приехал к дому Хайнцев с намерением сказать этому щенку, чтобы он держался от Донны-Фей подальше. Я подъехал к дому, подошел к двери, долго стучал, и, когда уже собрался уходить, думая, что его нет дома, дверь открылась. Пол стоял в дверном проеме, жевал резинку.

Последний раз я видел его, когда он был еще мальчиком. Тогда его лицо было усыпано оспинами от фурункулов, зубов не было, каждый сустав на руках был покрыт коростой. Теперь на запястьях и на шее у него были татуировки. Пол стоял в дверях — в шортах ниже колен, босой, с дурацкой стрижкой. Хотелось сказать: «Парень, ты клоун. Пойди подстригись и найди настоящую работу».

Но я спросил:

— Ты Пол Хайнц?

— Да.

— Меня зовут Мэд Атлей.

— Я знаю, кто вы.

— Ты знаешь, что моей дочери Донне-Фей всего пятнадцать лет?

— Да.

— А ты не думаешь, что тебе лучше встречаться с девушкой твоего возраста?

Он посмотрел на меня и продолжал жевать резинку. В это время появилась собака. Это был ротвейлер, огромный, черный, с мощной грудной клеткой и… в ошейнике. Хайнц похлопал собаку по голове. Потом пожал плечами, злобно глянул на меня и сказал:

— А мне нравится ваша дочь.

Нужно ли было дать ему пощечину? Наверное, нужно, но вместо пощечины я по-идиотски ответил:

— Я хочу, чтобы ты знал: я слежу за тобой.

Хайнц помолчал, потом произнес:

— Хорошо, следите за мной.

Он продолжал стоять и смотреть на меня. Мне ничего не оставалось, как развернуться и пойти к машине.

Вечером зазвонил телефон. Эти звонки раздавались каждый вечер. Фэт взяла трубку и вышла в кухню, затем вернулась в гостиную и спросила:

— Ты был у Пола? Ты пытаешься разрушить мою жизнь? Ты не можешь запретить мне встречаться с ним.

— Фэт, тебе всего пятнадцать, он слишком взрослый для тебя.

— Ты ничего не знаешь, папа! Мы любим друг друга!

Я подумал: «О Боже, помоги мне! Она любит? Кого? Пола Хайнца?»

— Успокойся, Фэт.

Она ушла в свою комнату. Через несколько дней я позвонил Эдне и спросил:

— Что ты думаешь об этом?

Ее совет рассердил меня.

— Ну что ж, пусть принимает противозачаточные таблетки.

— Ты считаешь, что я одобряю эти отношения?

— Не дави на меня, Мэд. Фэт пятнадцать, и она все равно будет кого-то искать. Ты понимаешь, что может случиться?

— Ты хочешь, чтобы я разрешил дочери ходить, где ей вздумается, принимать противозачаточные таблетки и развлекаться с молодым человеком, которому двадцать пять лет?

— Мэд, но она может уйти и делать все, что захочет.

Я понимал, что сестра права. Фэт продолжала встречаться с Хайнцем, и мои уговоры, запреты и замки на дверях не могли остановить ее. Хайнц вел себя довольно нагло. Он стал приезжать к нашему дому и вызывать Фэт, которая пулей вылетала из входной двери и садилась на переднее сиденье автомобиля. Они выезжали из ворот, а я сидел в кресле перед телевизором, зеленый от злости, стараясь не думать о том, чем они сейчас занимаются.

Так продолжалось до тех пор, пока Фэт не исполнилось шестнадцать. Хайнц был уверен, что теперь его не накажут за совращение малолетних. Он приехал на своей развалюхе, забрал белый туалетный столик с зеркалами, который я купил Фэт на ее тринадцатый день рождения, сложил ее коллекцию мягких игрушек в корзины для мусора и положил все в багажник. Пока Фэт собирала вещи, висевшие на вешалке, связывала их и укладывала в коробку, Хайнц сидел за рулем и курил.

Фэт обняла меня и поцеловала, затем села в машину. Все были взволнованны. Фэт махала мне рукой, глядя на меня через стекло, пока Хайнц заводил двигатель. Затем он дал газ, и машина уехала.

Я знаю, что некоторые родители, когда их дочери уезжают с парнями, которые им не нравятся, разрывают отношения навсегда, потому что не хотят видеть этого человека у себя дома. Общение превращается в сущий ад, и потом это невозможно исправить. Я не хотел делать этого — рвать отношения с Фэт. Конечно, мне не могло нравиться, что она живет с Хайнцем, к тому же ей было всего шестнадцать, это всегда вызывало у меня неприятный привкус во рту.

Но мы с Фэт общались по телефону, и изредка я приезжал к ним домой посмотреть, как она живет. Встречаться с Полом не доставляло мне радости. Они жили в амбаре. Я не видел его братьев: может быть, они уехали или поселились в соседних мастерских, трудно сказать. Фэт всегда открывала мне дверь, и я входил в комнату. Хайнц сидел на стуле, положив ноги на стол, на котором стоял телевизор. Я говорил: «Пол» — он отвечал мне: «Мэд». Это всегда раздражало меня: я не давал ему разрешения называть меня по имени. Наша беседа продолжалась.

— Как дела?

— «Roosters» опять проиграли.

— Как дела с работой?

— Меня уволили.

— Оставь его в покое, папа.

Хайнц вставал, надевал мокасины и шел в кухню за пивом, возвращался, садился на стул и начинал потягивать напиток, вытирая пену со рта. Он никогда не предлагал мне выпить пива, хотя знал, что в тени — сорок градусов жары.

Однажды я сказал своей сестре Эдне, что в жизни не встречал такого грубого человека, что считаю его ошибкой природы. Знаю: сестра думала, что я возмущен оттого, что Фэт выросла и ушла с парнем, а я недоволен тем, что она ушла. Но я сердился не потому, что Фэт ушла с парнем, а потому, что она выбрала худшего из них. Эдна успокаивала меня, призывала смириться, ведь иначе я мог потерять Фэт навсегда. И я прилагал усилия, чтобы привыкнуть к этому. Я старался приходить к Фэт, когда Хайнца не было дома. Но предугадать это было сложно, потому что он ничего не делал. Я приходил к ним, выносил мусор, ремонтировал забор, помогал по дому, потому что Хайнц этим не занимался.

В 2000 году Фэт исполнилось восемнадцать, и я привез ей некоторые вещи Пэт, которые та оставила перед отъездом: коробочку для драгоценностей с кое-какими украшениями. Фэт была очень довольна. Она начала работать — продавать продукцию «Avon». По настоянию Хайнца Фэт бросила школу. Он заявил, что она не должна ходить в школу, потому что там много мальчиков. Теперь она его жена. Сдерживая себя, я спросил: «Если ты теперь его жена, то почему он не сделал предложения и не надел тебе кольцо на палец?» Но, честно говоря, меня устраивало то, что они не расписаны. Это означало, что моя девочка не так прочно связана с Полом Хайнцем.

Иногда Фэт говорила, что было бы неплохо вернуться в школу, но реальность была такова, что деньги зарабатывала она — и Фэт продолжала продавать «Avon». Она показывала мне сумку, в которой лежали губная помада, духи, мыло и разные мелочи. Я слышал от одной женщины в городе, что Фэт — хороший продавец. Она всегда соглашалась выпить чашку чая с пожилыми дамами, которых редко кто навещал. Была добра и надежна. Фэт не оставляла у себя деньги, которые ей давали. Я имею в виду, что она не воровала. Она привозила все, что заказывали, проверяла счета и сдачу.

Я гордился ею, зная, что считать деньги и вести записи всегда было сложно для Фэт.

Спустя некоторое время Фэт бросила работу в «Avon» и перешла в новую компанию — «Nutrimetics», которая похожа на «Avon», но натуральная продукция этой компании не тестировалась на животных, что интересовало клиентов. Как-то при тестировании косметика попала в глаза кролику, и животное пострадало. Но Фэт беспокоило другое: продукция «Nutrimetics» не продавалась клиентам, как «Avon». Эту косметику можно было реализовывать только на презентациях. Фэт должна была ходить на презентации и показывать дамам, как пользоваться косметикой. На эти вечера она отправлялась с Хайнцем. Это не могло продолжаться долго. Он не хотел, чтобы она бывала на презентациях, встречалась с клиентами, не разрешал ей летать на самолетах. У него были свои правила — и это раздражало меня больше всего. Хайнц не работал, не приносил в дом деньги — и устанавливал правила. Когда я сказал об этом Фэт, она посмотрела на меня и сказала: «Отец, не стоит спорить с ним». И я понял, во что Хайнц превратит ее жизнь, если она попытается возразить ему.

Когда Фэт бросила работу в «Nutrimetics», она рассказала мне, что собирается организовать пони-шоу. Пони-шоу! Я спросил ее, что она знает о пони. Я помнил, что, когда Фэт было десять, у нее на стене висела картинка с нарисованным пони. Пожалуй, это все, что она знала о пони. Но моя дочь произнесла: «Пол этим заинтересовался». Это означало, что он постарается найти или украсть тележку, чтобы можно было запрягать в нее пони. На деньги Фэт, заработанные в «Nutrimetics», Хайнц купил двух пони (каждый девяносто сантиметров высотой) и предложил Фэт приводить лошадок на школьные праздники и катать маленьких детей по кругу. Я спросил: «Кто будет кормить пони? Кто будет подвозить тележку?» Мне не пришлось долго ждать ответа, потому что он был известен заранее: все это буду делать я. Хайнц не мог поднять свою задницу в субботу утром, если накануне вечером напился, а пил он постоянно. Но я старался не обращать на это внимания. Я любил проводить время с Фэт, и мне нравилось смотреть, как маленькие дети катались на пони. Очень скоро мы стали работать по графику: в пять часов утра я подъезжал к дому, помогал Фэт погрузить все необходимое, затем мы ехали к месту, где должен был состояться праздник, и проводили весь день вместе — Фэт и я. Если бы кто-нибудь спросил меня об этом, я бы ответил, что это было лучшее время в моей жизни. Конечно, оно тоже было испорчено, и виной тому был Хайнц. Он всегда все портил. Однажды Фэт позвонила мне и попросила прийти в суд.

Я переспросил:

— В суд?

Никогда никого из семьи Атлей, насколько мне известно, не вызывали в суд. У нас не такая семья.

Фэт объяснила:

— Пола спровоцировали, и произошла драка, его задержали.

Пола спровоцировали? Я мог, конечно, поверить в это, но больше склонен был верить в то, что именно Пол был одним из тех, кто все затеял.

Я спросил:

— Что он сделал? Скажи правду, Фэт.

Ей нечего было мне возразить, поэтому она сказала:

— Ты всегда был против него. Ты никогда его не любил. Забудь. Мы пойдем без тебя.

Фэт повесила трубку, поэтому я ей перезвонил. Она была обижена. Но моя дочь нуждалась в помощи, поэтому, когда я спросил, где и когда состоится суд, она ответила:

— Пола признают виновным. Он не собирается оспаривать это.

Она назвала время и число вынесения приговора.

Этот день настал, и я надел костюм. Это мой единственный костюм. Он не очень гармонирует с бородой, но я надел его и отправился на суд в Форстер. Я не собираюсь обсуждать тот день в суде, Ваша честь, я даже не буду пытаться все объяснить. Что я собираюсь сделать, так это приложить выписку из решения суда, с которой Вы сможете ознакомиться. Мне трудно описать, что происходило со мной в зале, шок, который я испытал, когда осознал, с кем была связана моя дочь.

«Юрисдикция: суд Форстера.

Председатель: главный судья Барри Брейн.

Дата слушания: декабрь 10, 2003.

Дело Пола Джека Хайнца.

Приговор.

— Пол Джек Хайнц, встаньте.

— Мистер Хайнц, вы предстали сегодня перед судом, потому что признаны виновным в нарушении закона по статье “Уголовные преступления”. Моя задача — огласить вам приговор.

Напоминаю суду, что вы родились в больнице Форстера в 1971 году и вам сейчас тридцать два года.

История ваших криминальных правонарушений долгая. В шестнадцать лет вас обвинили в краже. Вы были условно освобождены на поруки. Вы нарушили испытательный срок. Вы были признаны виновным в суде по делам несовершеннолетних за кражу машины, вождение без прав, превышение скорости, опасное вождение.

В 1999 году, когда вам было двадцать восемь лет, вы были в этом зале суда, где вас обвинили в нанесении телесных повреждений и в причинении ущерба чужой собственности.

Эти обвинения были связаны с дракой, которая произошла в пинбол-клубе.

Вы ударили человека, и он упал на землю. Крикетной битой вы разбили окно в пинбол-клубе.

Вас признали виновным в этих преступлениях. Вы были освобождены за хорошее поведение. Был назначен условный срок: восемнадцать месяцев.

В 2001 году вы были признаны виновным в правонарушениях во второй раз.

Одно из них — автомобильные кражи, второе — ограбление с отягчающими обстоятельствами.

За эти преступления вы были приговорены к трем годам тюремного заключения. Действие этого приговора было временно приостановлено, так как вам предоставили возможность посещать курсы анонимных алкоголиков. Вас вновь условно освободили, рассчитывая на ваше примерное поведение.

Сейчас вы стоите перед судом и обвиняетесь в новых преступлениях.

Вы признаны виновным в ряде преступлений, связанных с вождением автотранспорта.

Вы обвиняетесь в вождении автомобиля без прав, в вождении незарегистрированных автомобилей, в вождении в нетрезвом состоянии, в повреждении дорожного знака. Вы покинули место аварии и не проинформировали полицию о том, что случилось.

Это серьезные правонарушения, но не самые тяжкие преступления.

Страшное преступление — это нападение с отягчающими обстоятельствами, с нанесением физического увечья.

13 февраля 2003 года вы совершили попытку проникнуть в автомобиль марки “седан Holden Civic”, принадлежащий мистеру Адаму Маккейну.

Вы дали показания о том, что хотели украсть из машины CD-плеер, собираясь продать его.

Мистер Маккейн пытался вам помешать и стал обороняться отверткой. Вы набросились на мистера Маккейна и ударили его в горло.

Когда мистер Маккейн схватился за горло, вы свалили его на землю и ударили ногой по голове и по грудной клетке. Мистер Маккейн потерял сознание. Вы достали кошелек из его кармана. Вас задержали в пятистах метрах от места преступления.

Прокуратура обратила внимание суда на состояние здоровья мистера Маккейна после избиения. Мистер Маккейн проходит курс лечения анаболиками. Он не может уснуть без снотворного.

В своих показаниях мистер Маккейн упоминает о чувстве страха и о боязни выходить куда-либо вечером. Он не оставляет автомобиль на парковке, если та не охраняется.

За это преступление, учитывая данные обстоятельства, суд приговаривает вас к трем годам тюремного заключения, принимая во внимание, что вы уже условно освобождались за правонарушения.

Разумеется, суд предоставит вам государственного адвоката. Этот адвокат является вашим консультантом. Ваш адвокат также будет просить суд обсудить вопрос об отсрочке вашего приговора.

Ваш адвокат отмечает, что вы признали свою вину, тем самым сэкономив суду время и деньги.

Ваш адвокат подчеркивает вашу готовность к сотрудничеству и раскаяние.

Вернемся к вашим личностным характеристикам.

Все это время вы страдали алкогольной зависимостью, курили марихуану и употребляли наркотические препараты. Вы принимали валиум, курили коноплю и пили огромное количество портвейна.

Ваш адвокат признает, что вы употребляли наркотики и алкоголь с детства. Ваши родители умерли, когда вы были еще ребенком. Вас часто обвиняли в неприятностях, происходящих вокруг. Вы отрицали все обвинения, однако ваш адвокат признает, что слухи о вашей причастности сопровождали вас все время.

Когда вам было двенадцать, вы впервые попробовали курить коноплю и продолжали курить траву ежедневно до недавних событий. С восемнадцати лет вы стали принимать таблетки. Ваш доктор дал показания о том, что вы зависимы от таких препаратов, как валиум.

Затем последовал арест. Вы находитесь под стражей уже семь дней.

Пребывание в камере стало для вас шоком. Вы описываете свое состояние как “тревожный телефонный звонок”.

Ваш адвокат просит суд рассмотреть вопрос о вашем освобождении из-под стражи. Обвинение выступает против решения об освобождении вас на поруки. Обвинение указывает на серьезность ваших правонарушений и на их повторяемость.

Прокурор полагает, что максимальное наказание за нападение и физическое насилие — двадцать лет тюремного заключения.

Прокурор обращает внимание суда на состояние здоровья жертвы нападения.

Обвинение не принимает в расчет то, что вы признали свою вину, ваше поведение в прошлом служит доказательством того, что вы не исправились.

Мистер Хайнц, обвинение настаивает на заключении вас в тюрьму.

И я поддерживаю это решение.

Ваши дела заслушивались в суде уже три раза. В двух случаях вас оправдали за хорошее поведение. Дважды вы не использовали возможность изменить свою жизнь.

Ваш адвокат выступает с просьбой об отмене тюремного заключения и приводит следующие доводы, которые я собираюсь вам зачитать: вы раскаялись в содеянном и просите о снисхождении; вы пересмотрели свое поведение и готовы лечиться от наркозависимости; у вас есть постоянная работа; у вас стабильные взаимоотношения с близкими; за семь дней пребывания в тюрьме вы пересмотрели свое поведение.

Необходимо учитывать и тот факт, что ваша гражданская жена Донна-Фей Атлей ждет ребенка. Без вашей поддержки ее бизнес — пони-шоу на местных праздниках — будет закрыт. Кроме того, есть надежда, что ответственность за будущего ребенка поможет вам исправиться, мистер Хайнц.

Учитывая все перечисленные выше причины, мистер Хайнц, я приговариваю вас к трем годам тюремного заключения за правонарушения, по которым вы признаны виновным.

Я намерен разрешить отсрочку вашего приговора и назначить вам выплату долгового обязательства в размере тысячи пятисот долларов.

Я допускаю, мистер Хайнц, что, назначая вам отсрочку, я совершаю глупейшую ошибку. В прошлом суд был снисходителен к вам, и вы посмеялись над этой терпимостью. Но в этот раз суд дал вам еще один, последний шанс для реабилитации. Причина, по которой он это делает, — ваше будущее отцовство. Это событие может вас изменить. Скоро на свет появится новый человек, крошечный малыш, который будет полностью зависеть от вас, мистер Хайнц.

Я объявляю отсрочку приговора, не исключая, впрочем, что и в дальнейшем вы будете смеяться над судом и его заседаниями. Однако я предупреждаю вас: если вы не воспользуетесь шансом, который я сейчас вам предоставляю, вы будете посажены в тюрьму. Не ждите снисхождения от суда, его не будет.

Мистер Хайнц, вы можете сесть». Итак, Ваша честь, Вы зачитали приговор. Так я узнал, что скоро стану дедушкой, — находясь в зале суда и слушая приговор своему зятю, отцу ребенка.

Как я отреагировал на это? Вначале я испытал ярость. Подумал о том, что я слепой, раз не замечал, что Хайнц живет прежней жизнью, грабит и избивает людей. Я приезжал к ним, старался все уладить и подшучивал над Полом: интересовался, не обижают ли его местные забияки. Я чувствовал себя наивным идиотом.

С другой стороны, Фэт была беременна! Так сказал судья. Она ждет ребенка. Я сидел рядом с дочерью на скамье в конце зала и, когда судья сказал о ее беременности, посмотрел на ее живот и не поверил в это. Она не была похожа на беременную. Но Фэт всегда была полной, поэтому трудно было определить это по внешнему виду. Однако факт оставался фактом — Фэт была беременна.

Я не знаю, есть ли у Вас внуки, Ваша честь. Если у Вас их нет, то трудно будет объяснить, что может чувствовать человек, когда кто-то из его детей, особенно дочь, ждет ребенка. Сначала вы думаете: неужели я настолько стар, что стану дедушкой? Я не чувствовал себя старым.

Затем вас переполняет гордость и вы пыхтите, как старый воздушный шар.

Я был переполнен этим чувством, потому что не раз думал об этом и надеялся, что кто-то из моих детей подарит мне внука. Был 2003 год, Блу исполнилось тридцать два, а Кэт было тридцать три, но они не собирались иметь детей.

Кэт после окончания школы поступила в университет, затем получила место в одной из юридических фирм. Фирма была настолько довольна ее работой, что предложила ей поехать в Лондон — поработать в лондонском отделении. И она не упустила эту возможность. Там Кэт встретила парня по имени Дэвид, и прежде чем я узнал об этом, он уже успел надеть на палец моей дочери огромное кольцо, похожее на ледяную глыбу, и они обручились. В начале 2001 года они переехали в Нью-Йорк и планировали сыграть большую свадьбу на смотровой площадке Всемирного торгового центра и пригласить на нее Блу, Фэт и меня. Сначала я отказывался, потому что деньги на свадьбу давал Дэвид и я не был уверен, что смогу принять такое приглашение для себя и своих взрослых детей. Вы, наверное, догадываетесь, что я никогда не летал через океан. Я из той категории людей, которые считают, что их страна — лучшая в мире, и ничто из того, что я видел по телевизору, не смогло переубедить меня. С другой стороны, Кэт первый раз выходила замуж. Но как только я принял решение ехать, произошло нападение на Всемирный торговый центр. Все изменилось. Родители Дэвида, которые очень часто летали на самолете, внезапно не захотели лететь из Лондона в Нью-Йорк. Да и Кэт уже не мечтала о грандиозной вечеринке, потому что центр города развалился на куски. Свадьба прошла скромно, в регистрационном офисе, и нам прислали фотографии. Мне хотелось, чтобы Кэт приехала домой. Я спросил ее, не хочет ли она воспитывать детей в более безопасном месте. Я полагал, что жить в городе, где пытаются всех убить, опасно. Но Кэт решительно отказалась, и Дэвид сказал, что они не позволят террористам победить. Итак, они остались в Нью-Йорке, и я думал, что, может, поэтому у них и нет детей. Как же можно растить и воспитывать детей в городе, где совершают такие преступления? Когда я говорил об этом с Кэт, я чувствовал, что она не расположена к такой жизни. У нее были цели, а она всегда их достигала. И они никак не были связаны с большой семьей и ведением домашнего хозяйства.

Что касается Блу, то я советовал ему хорошенько подумать, прежде чем жениться, напомнил о своем печальном опыте и о том, что мы с его матерью соединили свои судьбы слишком рано, и вот что из этого получилось.

Казалось, этот совет пришелся ему по душе, и, насколько мне известно, никаких серьезных отношений у него не было, да и откуда им взяться?

В городке Лайтинг-Ридж, где жил Блу, на восемь парней приходилась одна женщина. Не нужно забывать, как жил Блу. Он разрабатывал свой участок и рыл тоннели. Иногда камни черного опала появлялись на поверхности, но большую часть времени Блу подрабатывал — копал ямы для туалетов. Когда приходило время принять душ (поверьте, что так принимают душ многие в городке), он подвешивал ведро с водой на веревку и опрокидывал его на себя. Если такого парня, как Блу, это устраивало, то вряд ли найдется женщина, которой понравились бы подобные удобства.

Что касается Фэт (ей исполнилось двадцать три), в ее годы у нас с Пэт уже были Кэт и Блу. Но кто же мог подумать, что из троих детей именно Фэт будет первой? Однако это случилось, и узнал я об этом от судьи. В здании суда. В Форстере. Готов ли я был к этому, не знаю, но чувствовал себя счастливым, как говорят, на седьмом небе. Фэт была рядом со мной. Мы открыли тяжелые двери и вышли на дорожку. Я готов был сказать о том, как я счастлив, но тут Фэт спросила, есть ли у меня с собой чековая книжка.

— Чековая книжка?

— Для залога. Нам нужно, чтобы ты оставил залог, иначе Пола не выпустят.

Тогда я понял, для чего Фэт позвала меня в суд. Если бы не это, я бы даже не узнал о ее беременности. Мне следовало тогда сказать ей, что я не заплачу за то, чтобы Хайнца выпустили из тюрьмы. Но дочь взяла меня за руку, и мы вернулись в здание суда, подошли к стойке, где сидела женщина за стеклом. Фэт сказала:

— Мы по делу Пола Хайнца. Приговор об условном освобождении. Мы готовы заплатить взнос.

И она подтолкнула меня вперед. Я стал рыться в карманах, но чековая книжка осталась дома. Фэт побледнела.

— Отец, ты должен привезти ее, иначе они заберут Хайнца.

— Я должен привезти книжку.

— Мы закрываемся в четыре.

— Я приеду в три тридцать.

По дороге домой я все время думал о том, что скоро стану дедушкой, и представлял, как буду показывать фотографии своего внука знакомым в местном клубе. Достав чековую книжку из ящика комода, я поехал в суд.

Фэт ждала меня у стойки. Я достал чек и расписался, Фэт быстро положила чек под стекло. Женщина поставила печать и прикрепила чек к бумагам.

Она сказала, что Хайнца скоро приведут, и ушла с бумагами. Пока ее не было, Фэт обняла меня, и я нежно приобнял ее и, чуть отпрянув, посмотрел на ее живот и спросил:

— Фэт, почему ты мне не сказала?

— О чем?

— Что у тебя будет ребенок.

Моя дочь изменилась в лице. Знаете, как у людей меняется лицо, когда известие, доставляющее всем радость, вызывает у них страдание.

Фэт сказала:

— Об этом позже, смотри, Пол уже здесь.

К нам подходил Хайнц, растирая запястья со следами наручников.

— Привет, отец, — произнес он с ухмылкой.

Фэт быстро вышла из здания суда и направилась к парковке. Мы с Хайнцем пошли за ней. Остановились на несколько секунд, когда он закурил.

И только когда мы подошли к машине, Фэт повернулась и сказала:

— Ребенка не будет, папа.

— Что?

— Ребенка не будет. Мы сделали это для того, чтобы Хайнц не попал в тюрьму.

Это было как удар в живот. Не будет ребенка? Судья сказал, что ребенок будет. Хайнца выпустили из-под стражи только потому, что у него должен родиться ребенок. Я спросил:

— О чем ты говоришь?

— Нет никакого ребенка!

Фэт села в машину, и Хайнц, ухмыляясь и дымя сигаретой, собирался последовать за ней.

— Хайнц, подожди. Ты вышел из тюрьмы благодаря ребенку, которого нет. Поэтому ты сейчас вернешься вместе со мной в суд и расскажешь судье, что это ложь, и получишь то наказание, которое заслуживаешь.

Но они не слушали меня. Фэт старалась не смотреть мне в глаза. Хайнц докурил сигарету, сел за руль, пристегнул ремень и завел мотор. Я постучал Фэт в окошко и сказал:

— Фэт, ты совершаешь преступление, это лжесвидетельство.

Но Хайнца это не волновало. Он выехал с парковки, и я остался возле здания суда, чувствуя себя глупцом.

Прошел месяц, и Фэт позвонила мне. Наша беседа состояла из кратких вопросов и односложных ответов, я не хотел говорить с ней. Продолжать разговор было мучительно для Фэт. На следующей неделе, когда она мне позвонила, я был уже не так строг. И тогда, и даже сейчас, несмотря на все случившееся, я всегда прощал свою девочку. Она сказала:

— Не обижайся, папа, мы должны были это сделать. Я не могла допустить, чтобы Пол сел в тюрьму.

И я наконец-то произнес:

— Фэт, ты дважды обманула меня. Ты обманула суд. Тебя воспитывали по-другому. Тебе нужно подумать о том, что этот парень с тобой сделал.

Разумеется, моя дочь не думала об этом. Она не замечала его дурных поступков.

В ответ на нарекания она всегда говорила:

— Ты не понимаешь его, отец. Люди всегда издевались над ним. Пол не такой, как ты думаешь.

Я старался объяснить Фэт, что ее обман может быть раскрыт и именно ее посадят в тюрьму за ложь, но казалось, что она не хочет слушать никаких доводов. Она просто сказала:

— Все, отец, забудем об этом. Пол хороший. Приходи к нам.

— У меня нет желания встречаться с этим человеком. Если ты хочешь увидеть меня, приходи ко мне, но не смей приводить его. Если он осмелится показаться здесь, я за себя не ручаюсь.

— Это твое право.

Мы долго не разговаривали, и на мой день рождения Фэт принесла подарок — носки. Она всегда дарила мне носки. Меня не было, когда она приходила, поэтому я приехал к ним на следующий день. Я подумал, что Хайнц осознал, что это его последний шанс помириться со мной, потому что он все время пытался завести со мной разговор.

— Я построил новый амбар. Я покажу его вам.

Я заметил новый амбар, когда подъезжал к дому. Мы вышли с Хайнцем из дома и осмотрели новый амбар, стоящий на заднем дворе. Я сказал:

— Впечатляет.

И это было правдой: амбар был чище, чем покосившееся прокуренное здание, в котором они жили. В этом амбаре было электричество, водопровод и канализация. Помещение было огромным. Я спросил у Хайнца, что он собирается делать с этим зданием, потому что оно не предназначалось для содержания пони. Он ответил, что еще не решил.

Мы вернулись в дом, и Фэт принесла нам пива. Мне показалось, что все неплохо устраивается. Только позже, когда я упомянул об этом амбаре в разговоре с соседом, который жил недалеко от их дома (я знал этого человека и раньше), он объяснил мне: окна в помещении светятся всю ночь, потому что Хайнц занимается там наркотиками.

Я был изумлен. Я подумал, что он нарочно повел меня в этот амбар и показывал с такой гордостью, в душе посмеиваясь надо мной. Пол всегда был таким, постоянно вел себя нагло, вызывающе. Так было и с новой машиной, которую он купил вскоре после того, как амбар сгорел. Хайнц стал разъезжать на новой машине марки «Holden», очень дорогой, «навороченной», с фиолетовым медвежонком на заднем стекле. А все знали, что Пол безработный.

Я спросил Фэт:

— Чем занимается Хайнц?

— Чем он занимается? — переспросила она.

— Я не поверю, что, получая пять долларов за прогулку на пони, можно позволить себе купить дорогую машину. Ты принимаешь меня за идиота? Что происходило в этом амбаре?

— Ты всегда плохо думаешь о Поле.

Так она отвечала всегда. Я все время был несправедлив и неправ, поэтому в те дни старался переубедить свою девочку, доказать ей, что она связалась с неудачником, что нужно вернуться домой, а затем — в школу и начать новую жизнь.

Но разве я мог уговорить ее? Она жила в доме Хайнца с шестнадцати лет. Ее мир вращался вокруг подонка. Фэт была полностью изолирована от общения со своими кузенами и даже с тетей Эдной, которая не могла входить в дом к Хайнцу после того, как застала его однажды в старых носках. Его колени были обмотаны упаковочными пакетами из-под молока. На медных весах он взвешивал наркотики.

Эдна объяснила мне, что мой зять вызывает у нее приступы раздражения.

Я напомнил ей, что она была другого мнения, когда я впервые рассказал ей о встречах Фэт с Хайнцем.

Она призналась, что не считала эти отношения серьезными и надеялась, что все пройдет. Приятно было услышать, что Эдна на моей стороне, правда, это произошло слишком поздно. Эдна боялась, что Фэт действительно может забеременеть и тогда все будет гораздо хуже.

— Постучи по дереву.

Через минуту мы уже обсуждали с сестрой, что будем делать, если я все-таки стану дедушкой, и проблему с залогом и условным сроком Хайнца. В это время ко мне пришла Фэт с новостью. Я только что приготовил чай, и мы расположились с ней в кухне. Она сказала:

— Ты скоро станешь дедушкой.

Сначала я подумал, что она разыгрывает меня. Я не был готов шутить по этому поводу. Но когда я понял, что она не шутит, то спросил:

— И кто же меня осчастливит?

— Поверь мне.

— Ты разговаривала с Кэт?

Хотя Кэт не собиралась иметь детей, но кто знает? Может быть, что-то изменилось. Фэт улыбнулась и сказала:

— Папа, беременна я.

Я насторожился.

— Конечно, ты. Когда заседание суда?

— Отец, прекрати. Ты можешь забыть обо всем? На этот раз я говорю правду.

Я встал из-за стола, подошел к ней и заметил под рубашкой небольшой живот.

Фэт приподняла рубашку, чтобы показать живот, и предложила:

— Подойди и похлопай.

Я не хотел хлопать ее по животу и подумал, что меня снова обманывают. Но Фэт сказала:

— Не сомневайся, там ребенок. Кто старое помянет…

— Когда тебе рожать?

— На Рождество.

— Значит, назовем его Крис.

— Мы назовем его иначе. Теперь-то ты рад за меня?

— Не знаю, Фэт.

Она выглядела расстроенной, поэтому я спросил:

— Ты хорошо питаешься?

— Ем днем и ночью.

— По утрам тошнит?

— Тошнит весь день.

— Что думает об этом отец ребенка?

Я не хотел называть его по имени, и Фэт это поняла.

— Он не сразу сообразил, что происходит, а сейчас заботится обо мне.

— Ну что ж, это неплохо. Ты хочешь мальчика или девочку?

— Мы уже знаем пол ребенка.

— И кто же должен родиться?

— Ты действительно желаешь это знать?

— Ты хочешь, чтобы я узнал последним?

— Я хотела, чтобы для тебя это стало сюрпризом.

— Сделай мне сюрприз сейчас.

— Ты уверен?

— Разумеется!

— Хорошо, будет мальчик.

— Мальчик?

— Да.

— Как вы его назовете? Ради Бога, только не Мэд, ты знаешь, сколько проблем было у меня с этим именем.

— Нет, мы назовем его Сэт.

— Сэт? Что это за имя?

— Так решил Пол, и я подумала, что это правильно.

Мы выпили по чашке чая. На пороге дома я обнял Фэт и почувствовал, как шевелится ребенок. Я задохнулся от счастья. Да, я был счастлив. Я рассказал об этом Эдне. Я рассказал об этом всем. Я собирался стать дедушкой.

Время шло очень быстро (или мне так казалось). Фэт стала очень большой и напоминала бочонок для пива.

Был декабрь, Фэт лежала в Форстере в больнице, рожала Сэта. Мне и сейчас больно говорить об этом. Роды были тяжелые. Я не смог быстро добраться до больницы. Я заехал в магазин, купил самую большую мягкую игрушку, воздушные шары и попытался проникнуть в приемный покой с подарками. Медсестра подошла ко мне, взяла за локоть и отвела в комнату Фэт.

Моя дочь сидела на кровати, положив босые ноги с опухшими лодыжками на простыню. Живот был такой огромный, что казалось, ребенок все еще там. Но рядом стояла детская кроватка, в которой лежал Сэт. Фэт спросила меня:

— О чем ты думаешь?

О чем я мог думать? Сэт был некрасив, как все новорожденные дети: шелушащаяся кожа, сморщенное, как грецкий орех, личико. В то же время он был абсолютно, на сто процентов, самый красивый ребенок, которого я видел в своей жизни.

— Хочешь подержать его?

Конечно, я хотел подержать малыша, но, как всякий мужчина, был не уверен, что сумею все сделать правильно. Младенцы такие маленькие и хрупкие.

— Боюсь, что не смогу этого сделать.

— Не волнуйся.

Я взял малыша, подержал его на руках. Он молчал, но затем начал плакать. У Сэта был красивый маленький розовый рот. Я передал его Фэт, она достала грудь и стала кормить его. Я старался не смотреть на нее. Когда она закончила кормление, то передала Сэта мне, сказав:

— Я устала.

— Ты должна поспать.

Фэт закрыла глаза и сразу же уснула. Она была измучена. Я держал малыша на руках. Его голова была на моей ладони, и я не мог пошевелиться, до тех пор пока ко мне не подошла медсестра и не сказала:

— Отдайте его мне.

Она взяла у меня ребенка и уложила его в кроватку. Проснулась Фэт.

— Ты еще здесь?

— Где же я должен быть?

Мы сидели молча, я боялся разбудить ребенка. Казалось, Фэт думала, что он после кормления крепко спит, и говорила громко.

— Тызнаешь, они разрешили мне оставить его рядом с собой.

— Хорошо.

— Ты был в палате у мамы, когда принесли меня?

— Да, был.

— Интересно, мама знает?

Я не предполагал, что Фэт это волнует, что она вспоминает о Пэт.

— Я полагаю, что она знает, Фэт.

— Я свяжусь с ней и расскажу, что она стала бабушкой.

— Ты должна это сделать. Можешь передать ей привет от меня.

Вот что произошло, Ваша честь, 23 декабря 2005 года. Моей девочке было двадцать пять лет, но она все еще скучала по матери. Разве мог я представить, что ее сына, моего внука, которому был всего один день, я увижу столько раз, что мне хватит пальцев на руках, чтобы пересчитать.

На День подарков Фэт привезла Сэта домой. Ему приготовили комнату, я покрасил в ней стены. Это была единственная чистая комната в этой развалюхе. Пожав руку Хайнцу, я поздравил его и вернулся домой.

Я старался заезжать к ним после работы, захватив с собой погремушку или какую-нибудь другую игрушку, но Хайнц обычно говорил:

— Они спят, Мэд. Уже поздно. Как вы будете возвращаться?

Поэтому я видел Сэта пять или шесть раз до звонка, который раздался в субботу, в марте 2006 года, в десять минут одиннадцатого. Звонила Фэт.

— Отец, ты должен немедленно приехать. Сэт в больнице.

Глава 5

В центральной больнице Форстера двери были оббиты резиной. Они отделяли поступающих больных от родственников, которые их сопровождали. После того как позвонила Фэт, мне понадобилось пятнадцать минут, чтобы доехать до больницы.

Сэта уже не было в приемном покое, там сидели только Фэт и Хайнц. Лицо Фэт сморщилось, брови сошлись на переносице, она покусывала нижнюю губу. Я спросил:

— Что случилось? Где он?

— Мы не знаем.

— Вы не знаете, где он?

— Они увезли его куда-то.

— Отец, ему очень плохо. Сегодня утром, когда я пришла разбудить его, я заметила, что он очень болен. У него дергалась голова. Я не знаю, что мне делать.

— Вы поступили правильно. Вы привезли малыша туда, куда нужно.

Я подошел к стойке, где сидела медсестра, и сказал:

— Я — Мэд Атлей, дедушка маленького мальчика. Его мать — моя дочь. Вы можете сказать, что с ним?

Медсестра посмотрела поверх моего плеча в сторону Фэт и ответила, что ребенку оказывают помощь. Фэт подошла ко мне, положила руку на плечо и увела меня в сторону.

— Отец, мы уже задавали ей все эти вопросы.

— Глупо держать вас здесь. Ребенку нужна мать. Что говорит доктор?

— Мы не видели доктора. На все вопросы отвечает медсестра.

— Все правильно. Это государственная больница. Успеет ли доктор осмотреть всех больных?

Я решил сам поговорить с врачом и направился к стойке, но Фэт подошла ко мне и попросила не устраивать сцен.

Для нас начались мучительные минуты ожидания. Возле нас бегали дети, взрослые просматривали старые журналы. Молодой парень на костылях нашел свободный стул и положил на него ногу. Наконец из-за оббитых резиной дверей появилась женщина, держа в руках табличку, и спросила:

— Атлей-Хайнц?

Я не сразу понял, кого она вызывает, но Фэт вскочила, и женщина задала вопрос:

— Вы мама Сэта?

Фэт кивнула, и женщина попросила ее следовать за ней. Когда Фэт и Хайнц направились к двери, я не выдержал и сказал:

— Я тоже пойду с вами.

Женщина вопросительно посмотрела на Фэт, та кивнула, и мы втроем направились в маленькую комнату, в которой стоял стол и пластиковые стулья. Я спросил:

— Где Сэт?

— Сэт в реанимации.

— Давайте пройдем туда, бумаги оформим позже.

— Состояние Сэта стабилизировалось. Нам необходимо поговорить с его матерью.

Женщина вышла из комнаты. Я присел на пластиковый стул, такие же стулья с коричневыми стальными ножками были у Фэт в начальной школе. Я уговорил дочь сесть, и Хайнц взял стул. Я не мог избавиться от мысли о том, как он глупо выглядит: такой огромный, весь в татуировках, с большим лбом, большими руками — на этом маленьком стуле.

Нам не пришлось долго ждать. В комнату вошли две женщины: одна молодая, около двадцати или двадцати двух лет, другая старше, около пятидесяти. Я сразу понял, что они не врачи. Не спрашивайте меня, как я догадался. Может быть, по внешнему виду: они выглядели неопрятными, врачи так не выглядят.

Женщины представились. Я не запомнил их имен, запомнил только, что они не из Форстера. Они были из «John Hunter». Это большая клиника рядом с Ньюкаслом. Как я и предполагал, они не были врачами. Они были социальными работниками. Я уже встречался с такими, как они. В начале 1980-х они появились в нашем районе, стали бороться с граффити, по их мнению, уродующими внешний вид города. У этих работников были свои представления о том, чем должны заниматься дети, живущие в наших кварталах. Я не видел смысла в их работе.

Женщина постарше заговорила первой. Она сказала:

— Донна-Фей, нам нужно поговорить с вами о Сэте и о том, что с ним произошло.

Я подумал: что за нелепость? Мы даже не видели доктора. О чем мы должны говорить? Я задал вопрос:

— Где Сэт? Когда мы наконец увидим Сэта?

В это время молодая женщина произнесла:

— Сэта собираются перевезти в клинику «John Hunter».

У меня застыла кровь в жилах: все в Форстере знали, что больного переводят в «John Hunter», только если местная больница не может справиться с проблемой. Если Сэта переводят в другую клинику, значит, положение серьезное.

Я спросил, могу ли увидеть доктора, и понял, какой будет ответ. Молодая женщина достала из папки листы бумаги и протянула их Фэт через стол, объяснив, что эти документы необходимо подписать. Это разрешение на перевоз Сэта и на вызов машины «скорой помощи». Фэт подписывала бумаги и плакала.

Когда все документы были подписаны, молодая женщина сложила их, сунула в конверт и вышла из комнаты. Вскоре она вернулась и села. Тогда женщина постарше начала разговор с моей дочерью. Они пытались обвинить Фэт в том, что она била своего сына.

Они не сразу сказали это, прямых обвинений не было. Они пытались заставить Фэт или Хайнца сделать добровольное признание. Все это было продумано, сейчас я это понимаю.

Старшая спросила:

— Мисс Атлей, сколько недель Сэту?

Я думал: они же знают его возраст, перед ними лежат его документы. Но Фэт ответила: «Он родился 23 декабря». Они кивнули и продолжили:

— Итак, около четырнадцати недель.

Фэт уточнила:

— Моему сыну исполнилось три месяца.

Женщины улыбнулись и спросили:

— По какой причине вы обратились сегодня в больницу, мисс Атлей?

Фэт повторила то, что рассказывала мне.

— Он был сонный, и у него дергалась голова. Мы не знали, что с ним.

Старший социальный работник поинтересовалась:

— Его тошнило прошлой ночью или утром?

Фэт ответила:

— Вчера у меня была вечерняя смена.

Женщины удивленно переглянулись, можно было догадаться, что они при этом подумали. Одна из них возмутилась:

— У вас ребенок, которому всего четырнадцать недель!

Фэт призналась, что три раза в неделю работает в вечернюю смену в «Wollies» — собирает полки. Хайнц молчал, он не был смущен. Какой нормальный отец позволит молодой женщине, матери маленького ребенка, выходить на работу в вечернюю смену? Но разве у Фэт был выбор? У Хайнца были деньги на машину. Каждый раз, когда я приезжал к ним, в холодильнике не было молока, зато было пиво. И я уже не надеялся на то, что после появления ребенка что-то изменится к лучшему.

Женщина постарше спросила:

— Во сколько вы вернулись вчера домой?

Фэт призналась:

— Я закончила работу около полуночи.

— Сэт уже спал?

— Пол пытался уложить его, но у него не получалось. Он положил малыша в кроватку, но тот продолжал плакать.

— Бедная девочка! Как же вы уставали: после вечерней смены заниматься ребенком.

— Пол сказал, что Сэт плакал всю ночь.

Молодая женщина спросила, часто ли плакал малыш. И прежде чем Фэт успела ответить, Хайнц вскочил и со злостью бросил:

— Он постоянно кричал!

Женщина постарше сразу все поняла и, неискренне улыбаясь, уточнила:

— Тяжело это вынести, не так ли? Когда ребенка нельзя успокоить?

Все так же улыбаясь, она смотрела на Фэт и на Хайнца, и я подумал: «Что происходит? К чему она клонит?» В это время молодая женщина произнесла:

— Какое разочарование! Некоторых малышей невозможно успокоить!

И тупоголовый Хайнц, соглашаясь с ней, произнес:

— Да, этот малыш просто невыносим.

Фэт сказала:

— Я пыталась успокоить и напоить его. Пол давал ему бутылочку с водой, но ничего не помогало.

И вновь женщина постарше вскочила и продолжила:

— Это должно было разочаровать вас! Правда?

Ее голос зазвенел, как будто она поняла, почувствовала, в каком сложном положении оказались Фэт и Хайнц, пытаясь успокоить ребенка. И нет ничего страшного в том, что они не справились с этим. Хайнца вдохновили ее слова, и он ответил:

— Доктор сказал, что у малыша колики.

Фэт поправила:

— Не колики, а приливы.

— Нет, колики.

Фэт промолчала.

Женщина продолжала:

— Колики или приливы, какая разница, — ребенка трудно успокоить. Сэт не спал всю ночь? Кто-нибудь из вас спал?

Фэт объяснила, что она всю ночь пыталась успокоить малыша, укладывала его в коляску, укачивала на руках. А утром, когда она подошла к Сэту, он был неподвижен.

Женщина, сующая нос в чужие дела, покачала головой и спросила:

— Он был неподвижен? Его рвало?

Фэт подтвердила:

— Вся коляска и он сам были в блевотине.

Фэт поменяла памперс и распашонку.

Хайнц добавил:

— Запах был жуткий.

Женщина постарше воскликнула:

— Какой ужас! И вам пришлось убирать все это!

Фэт согласилась: она очень устала. Молодая женщина подхватила:

— Конечно, вы устали! Вы не могли не устать! — И обратилась к Хайнцу: — А как же вы, молодой отец? Вы, наверное, очень переживали, не зная, как помочь малышу?

Хайнц засопел и произнес:

— Не важно. Что бы я ни делал, этот ребенок не проявил уважения ко мне.

Воцарилось молчание; оно длилось недолго, но я почувствовал, как изменилась атмосфера. Молодая женщина сказала:

— Вы знаете, иногда родители пытаются сделать все как можно лучше для новорожденного ребенка, но это так трудно. И кажется, что ты не можешь ему помочь. Ребенок все время кричит, кричит…

Я снова подумал: к чему она клонит? Конечно, я знал, чем все закончится. Они уже готовы были назвать виновного. Я ожидал этого, но не думал, что и Фэт обо всем догадывается.

Женщина постарше сказала:

— Иногда, когда укачиваешь ребенка, можно потерять терпение и уронить его, если он неспокоен, кричит, плачет. Вы роняли ребенка?

Фэт отрицательно покачала головой. Женщина продолжала:

— Итак, он не падал. Сэт не скатился со стола, когда вы меняли ему памперс? Он не падал?

Фэт вновь отрицательно покачала головой.

Наступило молчание, и молодая женщина, которая отвечала за бумаги, достала из портфеля лист и совершенно другим голосом сказала:

— Мисс Атлей и мистер Хайнц, я вынуждена проинформировать вас, что сегодня днем мы обращаемся в суд и подаем прошение о защите и безопасности ребенка. Вы понимаете, что это означает?

Моя бедная Фэт тихо прошептала:

— Что?

Женщина продолжала:

— Мисс Атлей, у вашего сына, Сэта Атлея-Хайнца, тяжелая травма, и мы убеждены, что она получена не случайно. Вы не смогли нам толком объяснить, как он был травмирован. Поэтому мы не сможем отдать вам Сэта. Я буду настаивать на переводе вашего сына в больницу и на государственной опеке. А также на проведении тщательного расследования.

До этого момента я старался сохранять спокойствие, но сейчас не выдержал и спросил:

— Что вы собираетесь делать? Это же нелепость.

Хайнц поднялся со стула, достал мобильный телефон и спросил:

— Что вы собираетесь делать?

Женщина постарше произнесла:

— Пожалуйста, сядьте, мистер Хайнц.

Хайнц ответил:

— Я не собираюсь садиться.

Женщина постарше предупредила его:

— Говорите тише.

— Я сейчас буду говорить так громко, что снесет крышу.

Ситуация стала взрывоопасной. Молодая женщина нажала на кнопку под столом, дверь открылась, и вошел охранник. Это был не настоящий охранник, но переносная рация и фонарь на ремне придавали этому человеку строгость и внушительность. Он приказал нам троим выйти.

Хайнц прошел через оббитые резиной двери в комнату ожидания, затем направился к парковке и закурил. Я остался в приемном покое, решив подождать Фэт, но она не выходила. Я ходил кругами, не в состоянии думать о случившемся. Что же случилось с мальчиком? В комнате сидели пациенты с перевязанными руками и головами. Медсестра за стойкой администратора сделала мне замечание:

— Сэр, это больница. Вы должны успокоиться.

Тогда я вышел на улицу и закурил возле парковки.

Фэт нашла нас — меня и Хайнца. Мы стояли спиной друг к другу, готовые взорваться в любую минуту.

Я без конца повторял, что убью его, если он дотронулся до малыша, потому что я с первого дня знал: если что-нибудь случится с Сэтом, Фэт не сможет ему помочь. Она была беспомощна. И все из-за этого негодяя, с которым она связала свою жизнь.

Когда Фэт вышла из больницы, мы оба бросились к ней. Она вытянула руку вперед, останавливая нас, и сказала:

— Я хочу домой.

Хайнц подошел к ней, обнял за плечи и повел к машине. Я возмутился:

— Фэт, подожди, что происходит?!

Она обернулась и вытащила из кармана несколько бумаг — желтую, зеленую, розовую, — это были дубликаты документов, подписанных ею. Она швырнула мне бумаги, вернулась к Хайнцу, и они пошли к своей машине, оставив меня, застывшего, как соляной столб, при виде их, выезжающих с территории больницы и направляющихся к дому Хайнца. И только когда они уехали, я смог взглянуть на документы, которые Фэт бросила мне.

Когда я их прочел, то подумал, что меня вырвет прямо на площадке перед больницей. Это было разрешение на перевод Сэта в государственную больницу. Везде стояла роспись Фэт, что означало: ее все же убедили это сделать.

Я разозлился. Я понимал, что у Фэт больше нет ребенка, но осознавала ли дочь, что означает подписание этих бумаг? Она запуталась в тайнописи документов, она была в шоке. Фэт была матерью ребенка, которого отвезли в клинику «Jonh Hunter». Я подумал, что это грубейшее нарушение закона, и вернулся в больницу, держа бумаги в руках.

— Я хочу увидеть социального работника, который вручил эти документы моей дочери.

Девушка за стойкой была взволнована, наверное, я заставил ее нервничать, или она уже видела подобное и знала, что ничем хорошим это не заканчивается. У меня возникло чувство вины. Она не имела к этому никакого отношения, и я не хотел пугать ее. Я только хотел выяснить, что происходит, поэтому более мягким тоном спросил:

— Где эти дамы, которые дали документы моей дочери?

— Я не думаю, что они еще здесь. Мне кажется, они ушли.

Я размышлял, может ли она меня обманывать? Потом понял, что нет и, возможно, они действительно уехали в Ньюкасл оформлять бумаги для суда. Я спросил:

— Могу ли я хотя бы увидеть своего внука?

— Вы можете подождать здесь?

Я стал ждать. Наконец вышел какой-то парень. Я не знал, кем он работает, но это был добрый парень. Он спросил:

— Мистер Атлей?

— Да.

— Сэт Атлей-Хайнц — ваш внук?

— Да.

— Состояние Сэта стабилизировалось. Мы отправляем его в клинику «John Hunter». Через час он будет на месте.

— Можно я взгляну на него перед отправлением?

— Я не могу вам этого разрешить, мистер Атлей. И это не связано с бумагами. Сэт очень плох.

Вот так впервые я узнал, что Сэт очень болен, Ваша честь. По-настоящему болен. Я знал, что у него температура, рвота, что он не пьет воду из бутылочки. Его отвезли в клинику. Социальные работники задавали один и тот же вопрос: «Что случилось?» Они ничего не говорили о болезни Сэта.

Стараясь произносить слова спокойно и убедительно, я попросил:

— Послушай, парень, я его дедушка. Его мать, моя дочь, не может ничего сделать. Позволь мне одним глазком взглянуть на него перед отъездом.

Как я уже говорил, парень был добрый. Он сказал:

— Мистер Атлей, я помогу вам. Сейчас вы можете идти домой. Позже позвоните девушке-администратору. Я оставлю ей записку, и она расскажет вам, как прошел переезд.

Но я не хотел уходить. Я решил, что дождусь, когда «скорая помощь» будет выезжать, подбегу и посмотрю в окошко. Но я не увидел, как выезжала машина, и пошел домой.

В шесть часов я позвонил в приемную, но дежурила уже другая девушка, она не знала о моей договоренности с парнем.

— Позовите к телефону парня, я договаривался с ним, что позвоню.

— Вы знаете его имя? Я не понимаю, кого вы имеете в виду.

— Он не назвал своего имени.

Я пытался описать его, но девушка оборвала меня:

— В нашей больнице тридцать служащих.

Я положил трубку, взял справочник Ньюкасла, нашел номер телефона клиники и стал звонить, однако не смог дозвониться.

Сев в машину с твердым намерением доехать до клиники, увидеть своего внука и узнать, кто за ним ухаживает, я решил сначала все же заехать к Хайнцу.

У них горел свет. Начинался дождь, на дороге были лужи, машина была забрызгана. Я постучал в дверь — никто не отвечал. Я ударил по двери и сказал: «Открывай, Хайнц!» Дверь отворилась, и на пороге возник Пол. Я спросил:

— Ты что-нибудь узнал?

— Ничего, кроме того, что Сэта увезли в клинику.

— Где Фэт?

— Она спит.

— Не обманывай меня. «Она спит». Как она может спать?

— Я дал ей валиум.

Я боялся даже думать о наркотиках. Ответ Хайнца не оставлял никаких сомнений: он все же дает моей дочери наркотики.

— Что произошло сегодня утром?

— Не дави на меня.

— Что значит «не дави»?

— А вы как думаете, Мэд, что произошло? Мы старались помочь, Сэту стало хуже, мы отвезли его в больницу, и сейчас они обвиняют нас.

Я продолжал стоять под дождем. Хайнц не предложил мне зайти в дом, и я насквозь промок. Ударила молния, и я закричал:

— Это все из-за тебя! Это ты во всем виноват!

Хайнц заорал на меня в ответ:

— Мэд, послушай меня! Это мой сын в больнице, а не твой. И если все, что ты способен сделать, — это висеть на моей двери и обвинять меня, то можешь пойти и поссать! Не смей возвращаться сюда! Я разберусь с тобой, ты, одинокий хрен, от которого сбежала жена! Я разделаюсь с тобой. И имей в виду, если ты придешь и повесишь болезнь Сэта на меня, ты для нас сдох!

Я думал, что моя голова расколется. Сердце вырывалось из груди. Я сказал: «Будь ты проклят!» — и почувствовал его кулак на своей груди.

— Что, Мэд, хочешь решить этот вопрос по-мужски? Давай выйдем.

Пол вышел из-за двери, чтобы избить меня прямо на дорожке, посыпанной гравием, под дождем, но через дверь с сеточкой я увидел Фэт, мою Фэт в ночной рубашке, лиловых брюках и мокасинах. У нее были красные, заплаканные глаза. Она подошла к нам и спросила:

— Вы будете драться? Вы что, не можете прекратить?

Слезы лились по ее лицу.

— Вы не думаете о Сэте.

Она схватила Хайнца и потянула его в дом. Дверь закрылась, и я остался один, в темноте, под дождем.

Глава 6

Я не люблю звонить людям и просить о помощи. Мужчины не должны так поступать, правда? С самого детства отец учил меня, что я должен все делать сам. И если ты не сможешь справиться, лишь тогда попроси о помощи. Он, конечно же, подразумевал самые обыденные вещи, такие как ремонт машины или текущий кран. В случае с Сэтом я даже не представлял реальной картины происходящего, был беспомощен и не мог принять решение. Я позвонил Кэт. Позвонил ей в Нью-Йорк. Я редко это делал, поэтому был уверен, что она поймет серьезность ситуации.

Я нашел ее в офисе. Был конец недели, но Кэт почти все время проводила в офисе. Суббота, воскресенье, ночь — ее всегда можно было застать в кабинете. Ее муж Дэвид был такой же. Они оба много работали. Они объясняли это положением в стране, снижением уровня жизни, участием американцев в войне — все должны трудиться.

Я был удивлен, когда услышал, как моя дочь отвечает по телефону. Она сказала: «Каарен Атлей». Ваша честь, моя девочка, которую все знали как Кэт Атлей, вдруг стала Каарен Атлей, хорошо хоть не Кар-рен. Кэт изменилась, стала говорить по-другому. Это началось со школы в Сиднее, потом — после ее переезда за океан. Австралийцы все такие — хамелеоны. Они приспосабливаются.

Сначала я подумал, что ошибся и неправильно набрал номер, но когда спросил: «Можно поговорить с Кэт?» — она ответила: «Папа, это я. Что случилось?» Мы редко общались по телефону, и если я позвонил, значит, новости были плохие.

Я рассказал ей о Фэт. Я объяснил, что растерян и не знаю, кто мне может помочь. Я пытался связаться с Блу, но единственный способ связи с ним находился в пивной его городка. Связь была плохая, и бармен меня не понял. Поэтому Блу не пришел и мы не смогли поговорить. Я позвонил Эдне и рассказал о случившемся, о том, что Сэт в больнице и мне не разрешают увидеться с ним. Она тоже ничего не поняла. Она твердила одно и то же:

— Мэд, что произошло? Почему он в больнице? Что с ним стряслось?

Я объяснял ей:

— В том-то и дело, что они нам не сказали.

Эдна все время повторяла, что это бессмысленно, и я понял, что она просто не может мне помочь. Впрочем, именно она посоветовала позвонить Кэт.

— Если они так ведут себя, значит, тебе нужен адвокат. Кэт у нас адвокат, она училась в университете и знает, что нужно делать.

Я объяснил ситуацию Кэт. Начал со слов:

— Кэт, ты знаешь, как Фэт достался ребенок…

Кэт это знала. Она отправила большой детский набор с надписью «Я люблю Нью-Йорк» и просила Фэт прислать фотографии Сэта по электронной почте. Мы не смогли этого сделать. Я стал рассказывать:

— Фэт вернулась с ночной смены, Сэт капризничал, на следующее утро у него начались судороги. Она отвезла его в больницу, и сейчас ее обвиняют в недосмотре.

Кэт была шокирована:

— Фэт? Они думают, что Фэт нанесла травму своему ребенку?

Я должен был объяснить, что Фэт не было дома, с малышом оставался Хайнц. Кэт спросила:

— Это бессмысленно. Если полиция подозревает Хайнца, то какое отношение это имеет к Фэт?

— Я не знаю, я ничего не могу сделать.

— Это означает, что Фэт нужен адвокат.

— А разве ты не адвокат?

— Отец, я юрист, занимающийся составлением деловых контрактов, патентами.

Кэт не стала говорить об очевидном, о том, что она в Нью-Йорке и, если вылетит днем, ей все равно понадобится двое суток, чтобы добраться до Форстера. Она спросила:

— Что они сказали, когда выпишут Сэта?

Ваша честь, мы все задавали один и тот же вопрос: «Когда его выпишут?»

Это доказывает отсутствие какой-либо информации, то, как мы были осведомлены о его состоянии.

Потом Кэт сказала:

— Послушай, папа, я прилечу, но дай мне час, я войду в Google и постараюсь найти кого-нибудь, кто просмотрит твои документы.

Я услышал, что она прилетит, и сказал:

— Хорошо.

Кэт произнесла:

— Все будет в порядке, отец.

И мне стало так спокойно на душе. Я вышел и сел, совершенно опустошенный, не зная, что еще можно предпринять и кому позвонить.

На следующий день (это было воскресенье) я тоже мало что мог сделать. Я хотел поехать в клинику (час туда и час — обратно), но остановил себя. Я считал, что могу навредить, но мое сердце учащенно билось, когда я думал о Сэте: что с ним делают, как он себя чувствует, что же будет?

В понедельник я взял бумаги на работу и показал их одному парню, который занимался юридическими вопросами для нашего округа. Парня звали Барри. Я попросил его:

— Барри, дружище, мне нужна твоя помощь. Ты можешь взглянуть на эти документы?

Он просмотрел документы, смутился, растерялся:

— Мэд, это заявление об опеке. Вашу дочь зовут Донна-Фей? Это заявление об оформлении государственной опеки над ребенком.

— Да, я знаю.

— Что случилось, Мэд?

— Не знаю точно. Фэт — Донна-Фей — позвонила в субботу утром и сказала, что Сэт в больнице, у него судороги и рвота. Я поехал в больницу. Они не разрешили нам его увидеть, сказали, что ребенка отправляют в «John Hunter». Две женщины вошли в комнату и объяснили, что кто-то нанес малышу травму. Затем они вручили Фэт эти бумаги и отправили ее домой без ребенка.

Барри сказал:

— Вам необходимо узнать, что же произошло на самом деле, потому что это заявление позволяет органам опеки забрать Сэта. Это первый шаг для оформления государственного попечительства над ним.

— Мой внук не будет на государственном попечении.

— Но это следует из документов.

— Барри, что я могу сделать?

— Вам нужен адвокат.

Барри специализировался на других вопросах. Он пояснил мне:

— Мэд, дружище, это не в моей компетенции. Тебе нужен юрист, который занимается делами о государственной опеке.

— Ты можешь кого-нибудь порекомендовать?

Барри подумал минуту и сказал:

— Да, есть юристы, практикующие в нашем городе. Я узнаю для тебя.

Просмотрев справочник, он нашел телефон и позвонил. Я слышал, как он пояснял, в чем дело, затем произнес:

— Да, пособие уже начислено. — И добавил: — Да, дедушка работает здесь, он хороший человек и готов поклясться своими волосами (Барри смущенно посмотрел на меня, потому что, кроме бороды, растительности на моей голове почти нет), что будет заботиться о внуке.

Там спросили:

— Он сможет прийти?

Барри кивнул, положил телефон, взял ручку и написал адрес:

— Она ничего не обещала, но согласилась просмотреть бумаги.

— Адвокат — женщина?

— Да, это очень хороший адвокат.

Я взял адрес и попросил Барри, чтобы все осталось между нами. Тот ответил:

— Мэд, это не обсуждается.

Я взял выходной, встретился с адвокатом и обсудил все вопросы. Она очень многое мне объяснила. Сэта почти признали ребенком, который находится на попечении государства.

Я спросил адвоката:

— Могут ли они это сделать? Врачи не объяснили нам, что с ним произошло.

— Они каждый день принимают подобные решения.

Это правда, которую не хочется слышать. Ваша честь, возможно, об этом не нужно упоминать, но количество детей, находящихся на государственном попечении в нашей стране, — тридцать тысяч. Это не преувеличение. И эта цифра растет. Детей не оставляют дома, их забирают у неблагополучных родителей и отдают на воспитание в другие семьи или в детские дома.

Я спросил у адвоката, как я могу этому воспрепятствовать. Она ответила:

— Вам придется выдержать настоящее сражение.

— Почему это происходит? Кто разрешает забирать ребенка у матери без объяснения причин?

— Попробуем посмотреть на дело с их точки зрения. Сэт получил серьезную травму, и никто не удосужился объяснить, как это произошло. Что бы вы сделали, если бы работали в социальной службе?

— Мне трудно сразу дать ответ, но забирать ребенка у матери я считаю неправильным.

Адвокат заглянула в бумаги и сделала вывод:

— Они предполагают, что один из родителей либо уронил ребенка, либо нанес ему травму, укачивая его. В документах не указан окончательный вывод.

— Но вы же должны понять, что это неправда и Фэт не могла травмировать Сэта. Она была счастлива, когда он появился на свет. И страдания малыша не связаны с ней.

— Но Фэт жила не одна, правда? Этот парень, супруг вашей дочери, какой он?

Что я мог ответить? Что он безнадежен? Пьяница, наркоман, питающий отвращение к ежедневной работе. Только Фэт казалось, что над ним светится нимб.

— Давайте обсудим этот вопрос. Этого парня выбирал не я.

— Он мог что-нибудь сделать с ребенком?

— Знаете, в Поле мало хорошего, но, честно говоря, я просто не верю, что с маленьким ребенком можно так поступить, я имею в виду, намеренно причинить ему вред.

Я действительно так думал. Как можно было нанести травму Сэту? Он же только учился держать головку. Он спал, раскинув ручки, будто собирался дирижировать оркестром. Навредить ему? Вы, должно быть, шутите. Когда я видел его, то не мог даже громко говорить.

Адвокат посмотрела на меня и сказала:

— Мэд, люди могут удивить вас своими поступками.

— Я должен сказать, что вероятность того, что Фэт могла нанести травму ребенку, равна нулю. Сэт нужен ей, а они пытаются забрать у нее малыша.

Адвокат вздохнула:

— Правы вы или нет, но у них есть план действий. Я любой ценой постараюсь вам помочь, потому что по опыту знаю: когда ребенок попадает под государственную опеку, очень трудно получить его обратно.

— Мой внук не будет находиться под опекой! Только не опека!

Я рассказал, как воспитывал Фэт после ухода жены. Я возьму Сэта к себе, воспитаю его сам, но не разрешу государству забрать его у меня.

— Мэд, если бы все было так просто…

— Вы беретесь за это дело?

— Барри говорил мне, что вы хороший человек.

Она улыбнулась мне, и сам не знаю почему, но я почувствовал себя увереннее. Я подумал, что, если адвокат (а Барри говорил, что она хороший адвокат) готова взяться за дело, может, у нас есть шанс.

Сейчас я понимаю, что многого не знал. Не знал, что адвокаты всегда готовы взяться за дело, это их работа, и притом хорошо оплачиваемая.

А тогда я вышел из офиса и поехал домой. Я пытался дозвониться Фэт, но никто не брал трубку. Я понимал, что они дома, где же им еще быть? Спустя некоторое время Хайнц подошел к телефону. Я заговорил, не дожидаясь очередных гадостей в свой адрес:

— Послушай, Пол, давай забудем о том вечере. Я нашел адвоката.

Хайнц усомнился, а потом сказал:

— Нам не нужен адвокат, Мэд.

— У тебя есть идея получше?

— Справедливость на нашей стороне.

— Тебе не помешает с ней поговорить. Я все оплачу. Она замечательная женщина. Мы должны понимать, что происходит и что мы можем сделать.

Впервые в жизни Хайнц не спорил со мной. Я назначил встречу для нас троих, чтобы поговорить с адвокатом.

В тот день, когда была назначена встреча, мы получили еще одно письмо из суда, из которого было понятно, что происходит в умах бюрократов. В письме говорилось, что Сэт стал жертвой синдрома «сотрясения ребенка». Сейчас я хочу сказать, что до того, как прочитал это письмо, никогда не слышал о таком синдроме. Не могу объяснить, что это. Это редкое заболевание, довольно новое. Шестьдесят лет назад не было такого детского заболевания, а если и было, то носило другое название.

Адвокат объяснила нам причину его возникновения. Болезнь вызвана тем, что кто-то из родителей взял ребенка за плечи и стал трясти, чтобы ребенок замолчал.

Адвокат рассказала, что некоторые молодые родители бывают очень расстроены криком ребенка и начинают трясти его, не понимая, что это смертельно опасно. Они не осознают, что сотрясают головной мозг, нанося этим серьезную травму.

Я подумал, что поведение и многочисленные вопросы двух женщин в клинике Форстера объясняются их волнением за малыша.

Я взглянул на Фэт. Если она и слышала, что говорила адвокат, ее лицо ничего не выражало. Оно было белым как мел.

Адвокат пояснила:

— Департамент не определил, кто именно из родителей несет ответственность за случившееся, но единственное, что не вызывает сомнения, — это то, что кто-то из родителей тряс ребенка. И пока кто-то из вас не признается в этом, они не хотят рисковать повторно.

Хайнц проговорил:

— Черт, так я и знал.

Фэт сказала:

— Я хочу, чтобы мне вернули ребенка.

Юрист посмотрела на Фэт, улыбнулась ей так же, как улыбалась мне, и сказала:

— Конечно, Донна-Фей. Для этого мы и собрались здесь — чтобы вернуть вам ребенка.

Она подошла к шкафу и выдвинула верхний ящик. Достала контракт. В нем оговаривались условия оплаты, в случае если Сэт будет возвращен. Контракт стоил дорого. Но адвокат сказала, что это самая легкая часть контракта. Было и другое. Если мы выиграем процесс, выиграем деньги, мы должны отдать юристу сорок восемь процентов.

— Однако это все будет позже, а сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы Сэт вернулся домой.

Глава 7

Прошло немного времени, и настал первый день слушания дела. Мне пришлось припарковать машину в миле от здания суда, который располагался на Параматт-роуд. Я бежал по этой улице в костюме, в своем коричневом костюме и белой рубашке, надеясь, что на ней нет следов пота. Я боялся опоздать к началу.

Я не думал о том, как выгляжу в этом костюме: когда борешься за ребенка, меньше всего волнует внешний вид.

Когда я подошел к зданию суда, на ступеньках сидела женщина. Ее голова была опущена между колен, а ноги стояли в водосточном желобе. Женщина была в майке, без бюстгальтера, поэтому ее грудь вывалилась наружу. Я старался не обращать на это внимания. Как и у Хайнца, у нее были татуировки на руках — ласточки.

Я подумал, что эта женщина пьяна. Было девять часов утра, она крутила головой и стонала. Но она не была пьяной — на нее навалилась беда, и некому было ей помочь. Я не был уверен, что поступаю правильно, но никто не собирался сочувствовать этой женщине, поэтому я подошел к ней, наклонился и спросил:

— Мэм, я могу вам помочь?

Она взглянула на меня. Женщина была похожа на енота: ее накрашенные глаза были в слезах, и краска потекла по лицу. Она ответила:

— Они забрали моего ребенка!

Я был потрясен:

— Кто забрал ребенка?

— Они. Суд. Полицейские. Система…

Я не знал, что ей сказать, чем помочь. В это время по лестнице спускалась другая женщина.

Она была аккуратно одета: юбка, пиджак. Крупная, она в то же время была изящной. В руках она несла портфель.

Женщина с татуировкой подняла голову, увидела ее и стала громко говорить, выплевывая фразы:

— Вот она, похитительница детей! Она — собака. Она просто крот. Все социальные работники так выглядят. Собака, крот…

Женщина помолчала, потом продолжила:

— Теперь мне нечего терять, сука. Берегись! Я верну своего ребенка, и ты пожалеешь о…

Женщина с портфелем даже не посмотрела на нас. Она спустилась по лестнице и пошла вдоль улицы, не оглядываясь. Когда она скрылась из виду, женщина с татуировками повернулась ко мне и спросила:

— У вас есть сигарета?

Я угостил ее сигаретой. Что еще я мог сделать?

Я взглянул на часы. Я опаздывал и побежал по лестнице к входу.

У входной двери, как в аэропорту, стояла охрана. Я положил свой кошелек и ключи на конвейер и прошел через рамку. Затем поднялся на эскалаторе.

Это не было обычное здание суда. Не было судей в париках, красивых панелей из дерева.

На стенах висели мониторы, на которых появлялись имена свидетелей. Как в аэропорту, в зале для прилетевших. Я увидел слова «Атлей-Хайнц» и понял, куда идти.

В комнате нас было шестеро. Я немного нервничал и подумал, что надо бы сходить в туалет. Не уверен, что вы видели туалет в суде для решения дел о государственной опеке над детьми на Параматт-роуд — все стены там в граффити. Это настоящие фрески. Уборщики не очищают стены. Некоторые картины как мемориальная доска. Я прочитал некоторые надписи: «Если вы стоите на этом месте, значит, вы должны попрощаться со своим ребенком». Или: «Социальные работники украли ваших детей и отдали их в приют, чтобы прикрыть свои задницы».

И я подумал: «Как это могло произойти? Мы, Атлеи, хорошие люди. Как могло случиться, что мы находимся здесь, в таком месте, и вынуждены иметь дело с этой грязью?»

Я занимался своим делом и разрабатывал линию поведения.

Я пришел вовремя и увидел Хайнца, гуляющего без цели, одетого в брюки «адидас» и мокасины. Разговаривал он довольно громко:

— Вы можете в это поверить, Мэд? Меня задержала охрана. Эти сволочи отобрали мой швейцарский армейский нож!

Я подумал, что он шутит. Но он не шутил. Только этот слабоумный мог взять на заседание суда швейцарский армейский нож.

Хайнц твердил:

— Я должен его вернуть.

Фэт шла следом за ним. Ее лицо опухло от слез. Она сказала:

— Все в порядке, Пол. Охрана просила напомнить о ноже, когда мы будем уходить.

Я подумал: неужели его беспокоит только нож? Может быть, нам все же удастся вернуть Сэта? Я подошел к Фэт, обнял ее и спросил, как она себя чувствует. Фэт еще больше поправилась.

Пожав плечами, моя дочь сказала, что она в порядке. Хайнц возмутился:

— А я — нет! У меня этот нож уже пять лет.

Наш адвокат заседала в суде, там же находился Нейл Коуэн. Я знаю, что Вы подумали. Кто такой Нейл Коуэн? Должен признаться, что именно я привел его в суд. Нейл Коуэн был экстрасенсом.

Я нашел его в Интернете. Мне не хотелось знакомиться с Интернетом, а вот пришлось. Познакомиться с ним предложила мне Кэт. Через пару лет после пересечения океана, приехав ненадолго в отпуск, она поставила в комнате Блу компьютер и подключилась к «Телстра». Кэт показала мне, как установить карточку в телефон и вытянуть ее оттуда, как подключиться к компьютеру и как пользоваться Интернетом.

Моя старшая дочь убеждала меня, что это будет классно — отправлять сообщения, фотографии. Честно говоря, я все эти годы был далек от технических новинок. Я забывал включать и выключать телефон. Когда я забывал включить телефон, ко мне приезжала Эдна, беспокоясь, почему уже два дня не работает связь. Но была причина, по которой я подключился к Интернету: когда все это случилось, люди стали советовать мне поискать там информацию. Поэтому я сделал над собой усилие и стал искать. Этот парень, Нейл Коуэн, возник неожиданно. У него в Интернете была целая страница, посвященная заболеванию, которое было у Сэта.

Мне показалось, что он эксперт в этом вопросе. Коуэн писал, что синдром сотрясения — это миф, мошенничество. Работники социальной службы воруют детей из бедных семей, чтобы обеспечить собственную занятость.

Оглядываясь назад, я понимаю, что Нейл Коуэн — в некотором роде сумасшедший: ему везде чудились правительственные заговоры, мошенничество, тайные соглашения. Но тогда я этого не понимал. На его странице в Интернете я увидел огромное количество информации по синдрому сотрясения, там был размещен телефон Коуэна в Сиднее. Я был настолько подавлен, что готов был схватиться за соломинку. Я помню, как звонил ему, думая, что он врач. К Нейлу Коуэну трудно дозвониться. Я рассчитывал оставить ему сообщение и надеялся, что он ответит.

У него не было помощника, он взял трубку сам:

— Нейл Коуэн.

— Это вы доктор, разместивший на сайте информацию о синдроме «сотрясения ребенка»?

— Да, да, это я.

— Меня зовут Мэд Атлей.

Я объяснил Нейлу Коуэну суть нашей проблемы. Он внимательно слушал меня и повторял одну и ту же фразу: «Классический случай». Позже я узнал, что это его любимая фраза.

Коуэн повторил:

— Классический случай. Где вы живете?

— В Форстере.

— Разрешите мне приехать к вам. Мне необходимо узнать об этом побольше.

— Сколько это будет стоить? Каковы ваши условия?

— Нет, нет, вы меня не поняли. Мне не нужны деньги, я хочу помочь вам, это классический, классический пример мифа о синдроме.

Нейл Коуэн приехал в Форстер, в офис адвоката, и в тот момент, когда он вошел, я подумал, что в его поведении и внешнем виде есть что-то настораживающее. Мне трудно это объяснить, но его манеры, многообразие профессий (доктор, эксперт)… Его брюки были короткими и тесными, они были перешиты из старых брюк от костюма и плохо сидели на нем. Наверняка Нейл донашивал их после брата. Из кармана рубашки, испачканной чернилами, торчали ручки. По опыту я знаю, что такими ручками сейчас не пользуются: они текут и после первой недели работы их выбрасывают.

Коуэн сел, достал ручку:

— Нэд, я решил, что ваш случай будет показательным, дело дойдет до Верховного суда.

Адвокат чуть не уронила чашку с чаем:

— Верховный суд? Мы еще не дошли до суда по решению дел о государственной опеке над ребенком.

Но Нейл Коуэн был непоколебим. Он продолжал твердить о классическом случае. Это было именно то дело, которое он так долго искал. Он предаст дело широкой огласке. Затем Нейл стал разглагольствовать об угрозах со стороны недоброжелателей, о том, что он докажет: синдром «сотрясения ребенка» — это миф. Наконец он нашел нас, и дело Сэта поможет доказать его правоту. Коуэн собирался доказать, что болезнь Сэта не связана с тем, что его трясли. Повреждение мозга наступило в результате вакцинации. Коуэн спросил:

— Сэту делали прививки?

Конечно, у Сэта были все прививки. Они были сделаны, когда ему исполнилось три месяца, за пять дней до того, как малыш попал в больницу. Когда Коуэн услышал об этом, он вскочил со стула:

— Понимаете, они будут говорить вам, что нет никакой связи между прививками и повреждением мозга! Классика, просто классика! Это очевидно: прививки вызвали повреждение мозга, но фармацевтические компании не хотят этого признавать, потому что каждый ребенок в западном мире прививается, это прибыльный бизнес. Поэтому, когда родители обращаются в больницу с детьми, напичканными разными ядами, в больнице спрашивают: «Вы трясли ребенка?» Они состоят в сговоре с фармацевтическими компаниями.

Нейл Коуэн подошел к столу адвоката и изо всей силы ударил рукой по столешнице. Мы подскочили.

Хайнц поддержал его:

— Почему бы нам не пойти в суд прямо сейчас и не сказать, что мы этого не делали? У них нет доказательств нашей вины.

Вот так, Ваша честь, «у них нет доказательств нашей вины».

Но Нейл Коуэн был с этим не согласен. Он долгое время изучал этот вопрос. Вакцины — яд. Фармацевтические компании знают это, и правительство тоже знает. Дело Сэта — классический пример, классический.

— Дело Сэта поможет мне нанести удар по секретной зоне.

С этими словами Нейл вытащил письмо и показал его мне. На конверте большими буквами было написано «Приемная премьер-министра и кабинета министров».

— Я связан с людьми на самом высоком уровне, и они знакомы с моей работой в этой области.

Я бросил взгляд на конверт. Не хочу быть грубым, но мне показалось, что это обычное письмо, такие посылают из нашего городского управления с просьбой прийти и подстричь траву на лужайке, а мы не приходим и не подстригаем траву на лужайке, потому что это не наше дело — стричь траву на чужих лужайках. Это было стандартное письмо со стандартным текстом: «Спасибо за скучный материал, который мы получили и выбросим, а вы можете успокоиться».

Я вернул конверт Нейлу Коуэну и готов был сказать ему, что, пожалуй, ему не стоит беспокоиться о нас, но его невозможно было остановить. Это решил сделать Хайнц, который произнес:

— Хорошо, мы постараемся.

Но Коуэн все равно не успокаивался. Он, по-видимому, привык к тому, что люди пытаются его заткнуть.

Я отважился задать еще один вопрос:

— Почему социальный департамент отнимает детей у матерей?

Коуэн готов был и к этому.

— Представьте, Нэд, если бы не было синдрома «сотрясения ребенка»! Что стало бы с социальными работниками? Что стало бы с терапевтами, логопедами, адвокатами и судьями? Они остались бы без работы!

Я знаю, что Вы думаете, Ваша честь. Нейл Коуэн — шарлатан, я должен был это понимать, но, надеюсь, Вы также поймете, в каком отчаянном положении мы находились и поэтому обращались за помощью ко всем. Сэт все еще был в больнице. Мы не видели его с тех пор, как его забрали в Форстере.

Без ребенка Фэт была в ужасном состоянии. Она ходила по дому кругами и плакала. В руках она держала игрушечного медведя, укачивая его, как ребенка. Я не мог на это смотреть. Я готов был ухватиться за любого, если тот пообещает помочь.

Было еще одно обстоятельство: наш адвокат призналась, что в чем-то Нейл Коуэн прав. Это не касалось фармацевтических компаний, которые травят детей, а правительство закрывает на это глаза. Речь шла о том, что будет трудно доказать, что ребенка трясли и это послужило причиной травмы.

Я подумал: разве такое возможно? Вероятно, как и многие люди, я полагал, что ребенок, которого долго трясли, должен выглядеть как бродячая собака: неопрятный, слабый, в разорванной одежде. Но адвокат не согласилась со мной.

— Конечно, нет. Такие дети выглядят так же, как и остальные. У них нет сломанных костей, ушибов и царапин. Повреждение находится внутри.

Ребенку необходимо сделать томограмму, но даже она не покажет, трясли ли его. Томограмма покажет, есть ли у ребенка повреждения, но не выявит, каким образом они были получены.

Я понимал, что это довод в нашу пользу, но адвокат предупредила:

— Я не уверена, что Нейл Коуэн — именно тот человек, который должен выступать в нашу защиту.

Но тут вмешался Хайнц:

— А почему бы нет? Он убедил меня. В конце концов, он на нашей стороне.

Я подумал: «А Хайнц, оказывается, не такой уж идиот». Он отлично понимал, что я не на его стороне, и именно поэтому привел Нейла Коуэна в суд в день слушания по делу. И тот предстал перед шестью судьями — в той же рубашке и коротких штанах, с той же связкой ручек, дрожащий от волнения, готовый нас защищать.

Глава 8

Мы ожидали десять минут. Нас вызвали по внутренней связи: «Хайнц-Атлей. Слушается дело Хайнца-Атлея». Настало время войти в зал. В этот момент я вдруг понял, что Вы уже знаете исход этого дела, Ваша честь. Однако я решил, что взглянуть на происходящее нашими глазами будет важно для Вас.

Я не буду утверждать, что помню каждое слово, просто хочу рассказать Вам о внутренних процессах, скрытых от Вас.

Мы вошли в зал — я, Фэт, Хайнц и Нейл Коуэн. Сели на места в среднем ряду. Представители департамента — доктор, который лечил Сэта, социальный работник, которая беседовала с Фэт в приемной больницы, — сели в том же ряду, но с другой стороны.

Адвокаты расположились впереди, лицом к судье, и, когда судья вошла, встали и слегка склонили головы. Мы сделали то же самое. Затем судья села, и все присутствующие тоже сели. В зале я заметил женщину, перед которой была странная, напоминающая печатную, машинка. Я понял, что она будет протоколировать судебный процесс. Адвокат департамента встала, назвала свое имя и сказала:

— Я представляю департамент.

Затем поднялась наш адвокат, представилась и сказала:

— Я защищаю права родителей.

Поднялся третий адвокат, он представлял больницу «John Hunter».

Мне захотелось встать и сказать: «Я тоже здесь», но наш адвокат меня опередила и негромко произнесла:

— Сидите тихо, будьте рядом с Донной-Фей.

Перед заседанием она дала инструкции Фэт, как та должна выглядеть и вести себя. Адвокат попросила Хайнца привести себя в порядок, но он даже не попытался что-нибудь сделать. Началось заседание, какие-то люди вставали, называли свои имена, садились, женщина за маленькой машинкой все время печатала. Наконец судья подняла голову и спросила:

— Родители присутствуют?

Наш адвокат ответила:

— Да, Ваша честь.

Судья произнесла:

— Хорошо, тогда начинаем.

Наш адвокат предупредила нас, что первыми будут выступать представители больницы — не нужно паниковать, потому что потом будут слушать нас.

Первым свидетелем был Тедди Блеветт — врач-педиатр, дежурный врач больницы «John Hunter». Говоря простым языком, он был врачом, отвечающим за лечение больных детей. Я не знал его тогда. Я знаю его сейчас. Сейчас мы хорошие друзья.

Тедди пришел на заседание со своими бумагами. Я помню, как он вел себя, его спокойствие, сочувствие и профессионализм. Он попросил разрешение у судьи пользоваться записями, и судья дала согласие. Тедди начал читать:

— Сэт Атлей-Хайнц, родившийся 23 декабря 2005 года, был доставлен в центральную больницу Форстера родителями — Донной-Фей Атлей и Полом Хайнцем — в 11 часов утра 27 марта 2006 года. Мать Сэта сообщила персоналу, что ее ребенок заболел и ему нужна помощь врача.

Тедди Блеветт рассказал, что был назначен врач-стажер, отвечающий за ребенка. Врач раздела Сэта и осмотрела: на пеленке и вещах малыша были следы диареи. Она поставила термометр. Температура была очень высокой, сорок один градус. Врач спросила мисс Атлей, что произошло, и та объяснила, что у Сэта была рвота, понос, судороги, он постоянно плакал.

У ребенка был жар, слабость, он отказывался пить воду. Было очевидно, что ребенок заболел.

Адвокат, представлявший больницу, прервал выступающего. Он спросил:

— Эти симптомы являются типичными или же такое проявляется при особых заболеваниях?

— Эти симптомы проявляются при многих заболеваниях.

— А конкретнее?

— Отравление, инфекционные и другие заболевания.

Адвокат спросил:

— Хорошо, что случилось потом?

— Персонал в больнице Форстера не имел необходимого оборудования, чтобы провести исследования для установления причины заболевания, поэтому Сэт был переведен в больницу «John Hunter», где я лично провел серию исследований.

— Какие именно?

— Анализ крови и анализ мочи. Они были в порядке.

— Какой шаг был следующим?

— Я назначил исследование на томографе, для того чтобы проверить, нет ли опухоли или кровоизлияния в головной мозг. Я заметил, что родничок был выпуклым, да и голова Сэта была увеличена в размерах.

— У вас есть результаты этих исследований?

Тедди ответил утвердительно. Он принес снимки и с разрешения суда показал их. Это обычная процедура — оглашение результатов исследований. Был включен негатоскоп, и Тедди разместил на доске снимки и стал давать пояснения:

— Перед вами результаты томограммы Сэта Атлея-Хайнца в тот день, когда его доставили в больницу. Я должен отметить, что мы были взволнованы, когда увидели череп ребенка и форму мозга на снимке.

Тедди использовал указку, показывая снимки.

— В нормальном состоянии между черепом и мозгом должно быть расстояние один-два сантиметра. На снимке головы Сэта мы видим, что этого расстояния нет. Произошел отек мозга, и этот промежуток заполнился кровью, поэтому мы должны были провести операцию, чтобы откачать кровь.

Я был очень расстроен, когда увидел это, Ваша честь, и был благодарен, когда снимки убрали. Затем появился другой снимок, и он был еще хуже. Это был снимок глаза. Глаз Сэта казался огромным, голова — тоже (четко просматривались вены, они напоминали длинные реки). Тедди продолжал описывать снимки:

— Это снимок сетчатки глаза, сделанный в день поступления. Темные пятна на снимке — это кровоизлияния на сетчатке, или, чтобы было понятнее, сгустки крови на сетчатке.

Адвокат спросил Тедди:

— Что это доказывает?

— Я уверен, что у Сэта Атлея-Хайнца было сотрясение, сильное сотрясение мозга за сутки до того, как он был доставлен в больницу Форстера.

Ваша честь, должен признаться, для меня это было настоящим шоком. Мы ожидали чего-то подобного, читали официальные бумаги, но услышать в суде, что кто-то нанес ребенку такую травму, было невероятно тяжело. Фэт опустила голову. Я знал, что она плачет. Хайнц прошипел: «Бред собачий!» Наш адвокат повернулась и пристально посмотрела на него.

Адвокат спросил:

— Вы разговаривали об этом с родителями Сэта?

Доктор отрицательно покачал головой и объяснил:

— У нас в больнице есть люди, мы называем их «Союз защиты детей», которые сразу же начинают действовать, если только поступают дети, подвергшиеся насилию.

— Этот «Союз» расследовал данный случай?

— Да.

— К какому заключению они пришли?

— «Союз» пришел к выводу, что Сэт был избит и как результат — сотрясение мозга и кровоизлияние в головной мозг.

— Итак, нам ясен диагноз ребенка: синдром «сотрясения ребенка». Это заключение вы сделали сразу или вас что-то насторожило?

Тедди ответил:

— Я старался быть внимательным, в таких случаях нельзя ошибаться.

Адвокат повторил вопрос:

— В данном случае вы убеждены, что Сэта Атлея-Хайнца трясли за сутки перед тем, как он был доставлен в больницу?

— У меня нет в этом никаких сомнений.

Хайнц в очередной раз фыркнул. Я услышал, как он произнес: «Это чепуха». Наш адвокат недовольно посмотрела на него. Адвокат клиники продолжал спрашивать:

— Вам известно, что родители Сэта утверждают, будто не трясли ребенка? Они собираются оспаривать это в суде сегодня или завтра и снова будут утверждать, что причина травмы в другом. Как вы считаете, доктор Блеветт, могут ли эти травмы быть следствием падения ребенка с кровати или вакцинации?

— Нет, нет, вакцинация не имеет к этому отношения, и это не результат падения.

— Почему вы в этом так уверены?

— Я надеюсь, что смогу объяснить суду, потому что это важно. Когда человек трясет ребенка, мозг малыша начинает перемещаться в черепной коробке, и это перемещение вызывает повреждение мозга. В мозге — маленькие сосуды, и когда ребенка трясут, эти сосуды лопаются, так как мозг начинает вращаться, как в водовороте. Мы называем это «повреждение вращения, или резаное повреждение». Это происходит с ребенком только вследствие сильного сотрясения, а не тогда, когда ребенок упал, или в результате ушиба, полученного в машине, когда малыш сидел в специальном кресле и ударился о чье-то колено.

— Значит, этот вид травмы называется «повреждение вращения, или резаное повреждение»?

Доктор ответил утвердительно.

— Ребенок сейчас находится в больнице?

— Да.

— Почему?

— Я не уверен, выживет ли он.

Этот ответ был как удар молотка. Судья, которая что-то записывала, подняла голову, и было видно, что она шокирована. Она спросила:

— Вы считаете состояние Сэта критическим?

— Он подключен к системе жизнеобеспечения.

— Почему система не отключена?

— Из-за судебного процесса. Мы не знаем, кто будет нести ответственность за Сэта — государство или родители.

Судья продолжила:

— Вы ждете моего решения, чтобы получить разрешение на отключение системы либо у родителей, либо у государства?

— Да.

Судья вздохнула, покачала головой и начала что-то записывать. Фэт, которая сидела рядом со мной, положила голову на колени. Ее душили слезы. Я обнял ее, пытаясь успокоить и скрыть свои слезы. Я осознавал, что все происходящее в зале суда было для нее и для меня смертью на костре. Когда мы шли в суд, мы рассчитывали вернуть Сэта домой. Мы не понимали, что даже если мы выиграем процесс, то все равно потеряем Сэта.

Глава 9

Я думаю, что Вы лучше меня знаете, как проходит судебный процесс, Ваша честь. Сначала выступает одна сторона и излагает свою версию, и кажется, что проиграно и само дело, и вложенные в него деньги. Затем выступает другая сторона, и внезапно появляется надежда. Так произошло и в нашем случае, в деле Сэта. Аргументы противоположной стороны были убедительными: было доказано, что это не несчастный случай — нанесена травма, и родители должны понести наказание. Потом выступает наш адвокат, и кажется, что все не так уж безнадежно.

Первый вопрос, который наш адвокат задала Тедди, звучал так:

— Вы уверены в том, что травма Сэта связана с сотрясением?

Конечно, Тедди пришлось сказать:

— Нет, я не уверен, но считаю, что травма вызвана именно сотрясением.

Это дало возможность нашему адвокату спросить:

— Значит, вы не уверены?

И Тедди ответил:

— Нет, это мое мнение.

Наш адвокат продолжала говорить:

— Вам известно, что родители Сэта отрицают обвинения? Вы знаете, что они утверждают противоположное. Они, как заботливые родители, привезли ребенка в больницу для лечения и вынуждены опровергать обвинения в нанесении вреда.

Тедди сказал, что не собирается комментировать это, но если наш адвокат настаивает на четком ответе, то его ответ будет: «Да, ребенок пострадал в результате сотрясения».

Наш адвокат спросила:

— Вы только что утверждали, что не уверены в этом, не так ли? Вы не знаете, что происходит с ребенком, когда кто-то из родителей начинает трясти его?

Тедди выглядел сбитым с толку. Он ответил:

— Это вызывает повреждение мозга. Ребенок обычно умирает. Но если ребенок выживет, его мозг настолько поврежден, что он не будет жить полноценной жизнью.

— Как вы можете это утверждать? Любой медицинский или социальный работник может взять группу детей и потрясти их, и можно увидеть, какие изменения в это время происходят?

Тедди ответил:

— Конечно, видеть это нельзя.

Наш адвокат спросила:

— Как вы определяете, что происходит с мозгом, когда трясут ребенка?

— Я видел снимки детей, чьи родители были признаны виновными.

— Это были снимки детей такого же возраста, как и Сэт? Такого же веса, роста? Их точно так же трясли? Как долго, с какой силой? Каковы физические данные этих людей? Какова степень повреждений?

Тедди согласился, что не может быть в этом уверен.

— Вы не можете говорить об этом с уверенностью, но рассказываете суду, что были родители, признанные виновными. Сколько таких случаев вы видели?

— Я не помню точную цифру.

— Постарайтесь вспомнить. Сколько таких случаев было в вашей практике?

— Помню два.

— Два?

— Два я помню точно. Хотя их было больше.

— Вы видели снимки двух детей, чьи родители были признаны виновными, сравниваете их с томограммой Сэта и делаете вывод, что у него такое же сотрясение?

Тедди объяснил, что сравнивал снимки Сэта со снимками детей из других больниц. Наш адвокат возразила:

— Какие это были дети? Их возраст, вес? Такие же, как у Сэта? Как мы можем судить о том, что у них сотрясение, только потому, что их снимки похожи на снимки детей, у которых было сотрясение? Это не научное объяснение.

Тедди ответил:

— Я понимаю, к чему вы клоните, но все гораздо сложнее. Я каждый год наблюдаю один или два случая кори, но сразу могу определить заболевание.

Наш адвокат тут же за это ухватилась:

— Однако сотрясение — это не корь, не так ли? Существуют тесты на корь и свинку, но не существует анализов для выявления синдрома «сотрясения ребенка».

Она ждала. Возникла пауза. Потом адвокат спросила:

— Разве я не права? Вы не можете проверить это?

— Я видел снимки и повторяю: этот вид повреждения, разорванные сосуды, не связан с падением ребенка или ушибом в машине. Я видел детей, которые скатились с кровати или упали на пол, повреждения были совершенно иными. Посмотрите еще раз на снимки, они подтверждают мои слова. Эти повреждения связаны с сотрясением.

Наш адвокат произнесла:

— Извините, доктор Блеветт, но вы не можете утверждать, это ваше предположение. Существует барьер между вашей гипотезой и словами родителей. И суду становится ясно, что ваши предположения — это мнение врача, профессионала, но только мнение, а не медицинский факт.

С этими словами она села на скамью.

Как я отреагировал на это выступление? Я уже упоминал, что Тедди Блеветт позже стал моим другом. Я уважаю его, восхищаюсь им. Понимаю, что в тот день в суде ему было тяжело и по нашей вине. Но тогда? Тогда мне казалось, что мы одержали победу. Кровь кипела в моих жилах, и я был уверен, что все складывается хорошо. На какое-то время забываешь, что главное не победа, а правда.

Глава 10

После того как Тедди закончил давать показания, судья встала. Мы тоже поднялись. Когда она покинула комнату, мы сели, потом опять встали и вышли на улицу, чтобы размять ноги. Мне хотелось закурить, но сначала я решил поговорить с нашим адвокатом. Я спросил: «Как наши дела?» Она ответила, что противоположная сторона не сможет ничего доказать. К нам подошел Хайнц и, сплевывая табак с кончика языка, сказал:

— Нечего доказывать.

Наш адвокат добавила:

— Завтра все должно пройти неплохо, потому что будут свидетели с нашей стороны.

Все сложилось иначе: не все свидетельствовали в нашу пользу. Социальный работник, которая разговаривала с Фэт в первый день, дала показания, представив Фэт и Хайнца молодыми неопытными родителями: они якобы не смогли объяснить, как Сэт получил травму, не понимают, что нельзя трясти ребенка, что они поступали неправильно, не осознавая, какой вред нанесли ребенку.

Судья задала ей несколько вопросов о детях с подобным заболеванием, о том, в каком возрасте они попали в больницу. Женщина объяснила, что в основном возраст детей — от восьми до четырнадцати недель, поэтому Сэт попадал в эту группу. Судья спросила, почему именно этот возраст является критическим. Женщина пояснила, что именно в этот период малыши много плачут. Спустя восемь недель после рождения ребенка родители устают, находятся в полусонном состоянии, их волнует только один вопрос: когда это закончится? Разумеется, через четырнадцать недель дети не перестают плакать, но уже нет необходимости постоянно укачивать ребенка. После четырнадцати недель детей с подобными травмами меньше.

Эта женщина также рассказала, что Сэта привезли в больницу в субботу утром, а многие дети получают травму в пятницу вечером. Когда судья поинтересовалась, почему именно в пятницу вечером, та объяснила, что перед выходным днем многие люди выпивают и смотрят футбол. Когда я услышал это, то готов был громко спросить: «Ну так кто же тряс ребенка, потому что шел футбол?»

Но женщина продолжала давать показания, поясняя, что чаще всего в этом виноваты мужчины (она выразительно посмотрела на Хайнца), которые смотрят за детьми, когда матери нет дома. Она говорила, что мужчины в такой ситуации (и я понимал, что она имеет в виду Хайнца) рассматривают ребенка как помеху — нечто отвлекающее от пива, от просмотра футбольного матча. Мужчина думает, что если он даст ребенку бутылочку или куклу, то тот перестанет плакать. Но иногда малыш не прекращает кричать, и мужчина думает: «Ну что это за ребенок? Черт возьми этого ребенка!» А малыш все плачет и плачет, пока мужчина наконец не возьмет его и не начнет тихо и нежно укачивать. Но некоторые берут ребенка, начинают трясти его за плечи и орать на него: «Почему бы тебе не заткнуться?!» Они не осознают, что если ребенок и затих, то только потому, что они повредили ему головной мозг.

Странно, но когда судья спросила социального работника, что она думает о передаче Сэта на государственную опеку, женщина не согласилась с этим. Да, она была на стороне департамента, но ответила неопределенно:

— Как сказать, это зависит…

Судья спросила:

— От чего?

Социальный работник посмотрела на Фэт и продолжила:

— Матерей очень редко обвиняют в нанесении такой травмы. Они могут причинить боль своему ребенку, но это не связано с сотрясением. Это больше свойственно мужчинам — отцу ребенка, бойфренду матери…

Казалось, что она может сказать еще что-то важное, но она и так уже помогла: всем стало ясно, что Донна-Фей ни в чем не виновата. Можно было догадаться, что это сделал Хайнц. Фэт была на работе, Хайнц — дома с Сэтом, была пятница, он, наверное, был пьян или обкурен, хотел отдыхать, а Сэт хотел пить, он скучал по маме. Хайнцу надоело возиться с ним, он схватил малыша, стал трясти его и бросил в кроватку. Фэт нашла его в ужасном состоянии. Хайнц обманывал ее, не признавался в том, что произошло. Учитывая все обстоятельства, почему же у Фэт отняли ребенка?

Я часто задаю себе вопрос, Ваша честь: что бы произошло, если бы Фэт в тот день давала показания. Она не указывала на Хайнца как на главного виновника случившегося. Она просто сходила с ума из-за него и, по всей вероятности, не была уверена, что это сделал он. Я абсолютно точно знаю, что она может поклясться в том, что это не ее вина, и судья бы услышала ее искренние признания. И я был бы на ее стороне. Но Фэт не давала показаний, и Хайнц тоже. Наш адвокат сказала, что им не нужно доказывать свою невиновность. Что они ничего не должны говорить.

В этом деле был еще один свидетель, Нейл Коуэн. Он был очень взволнован из-за того, что ему будет предоставлена возможность выступать в качестве свидетеля и поведать суду о своих бредовых идеях, которые вряд ли пошли нам на пользу.

Судья попросила его назвать имя и род занятий. Нейл ответил:

— Меня зовут Нейл Коуэн, я доктор.

Судья уточнила:

— Вы доктор медицины?

Этот вопрос удивил меня. Я был убежден, что он врач. Зачем тогда мы пригласили его, если он не врач? Но Коуэн ответил, что «в каком-то смысле» он врач. Судья попыталась это выяснить, но Нейл уклонялся от ответа и наконец произнес:

— Я учился в университете в США.

Когда судья спросила, какой именно университет он окончил, Нейл ответил, что обучался заочно. Я понял, что все свои степени он получал по почте.

Затем Нейл сообщил:

— Моя квалификация по документам — это одно. Гораздо важнее моя компетенция в области социальной защиты и медицины. Мне известно, как они обтяпывают свои делишки и делят между собой прибыль.

У судьи от удивления расширились глаза, и она стала делать записи на бумаге, лежащей перед ней. Она поправила очки и сказала:

— Продолжайте.

Для Коуэна это был сигнал к действию.

— Я не верю, что Сэт Атлей-Хайнц получил травму в результате сотрясения. Более того (он очень любил это словосочетание — «более того»), я не верю, что этот синдром существует.

Далее Коуэн рассказал о том, как врачи ставят фиктивный диагноз — синдром «сотрясения ребенка». Затем — о своих письмах премьер-министру и об ответах на них, о том, что до 1960 года не было зарегистрировано ни одного случая синдрома — и вдруг внезапно появились сотни случаев. Эта эпидемия была связана с большим вложением денег в сферу социального обеспечения. Родители Сэта, находящиеся здесь, в зале, пытаются доказать свою невиновность. Как они могут это сделать?

Судья слушала внимательно, не перебивая. Затем она спросила:

— Мистер Коуэн, у вас есть альтернативные предположения, объясняющие травму мозга у Сэта?

Коуэн начал излагать свою точку зрения, это единственное, что он мог делать, — рассказывать о своих теоретических предположениях. Он объяснял:

— Это может быть что угодно. В Америке насчитываются сотни подобных случаев, и это была реакция на прививку. А может быть, у Сэта аллергия на что-нибудь? На пыль, на кошек? У многих людей аллергия на кошек.

Кошки! Я боялся, что он начнет убеждать всех в том, что именно кошки спровоцировали болезнь Сэта, который боролся за жизнь один, вдали от матери и от меня.

Коуэн разошелся. У него был большой опыт по проведению кампаний против вакцинации. Он был зациклен на фармацевтических компаниях, которые выпускали лекарственные препараты, разрушающие головной мозг. Он обвинял их в стремлении привить всех новорожденных в стране. Когда Коуэн произнес эту фразу, я разозлился. Я заметил, что судья чувствует то же самое. Как и все люди моего возраста, я помнил эпидемию полиомиелита. Судья не стала спрашивать о прививках, она задала другой вопрос:

— Мистер Коуэн, вы осматривали Сэта?

Коуэн ответил:

— Нет.

— Нет?

— Разумеется, нет.

— Откуда же у вас такая убежденность в том, что врачи ошиблись?

— Это не моя вина, что я не осмотрел ребенка. Они не позволили мне это сделать. Они знают, что я близок к раскрытию заговора и разоблачению мифов и лжи.

Судья уточнила:

— Вы не врач и никогда не осматривали Сэта?

Коуэн ответил:

— У меня не было шансов попасть в больницу, охраняемую специальной службой. А знаете почему? Они тоже замешаны в преступлении, как и врачи, и боятся потерять работу. Но я разоблачу этих аферистов!

В тот момент я понял, какого идиота я привел в суд. Охрана в больнице скрывает результаты исследований и замешана в афере с больными детьми! Такие выводы привели бы в замешательство любого, кроме Нейла Коуэна.

Судья все понимала, поэтому громко объявила:

— Благодарю вас за показания, мистер Коуэн.

Она не назвала его доктором. И хотя Коуэн пытался продолжать, она заставила его отойти в сторону. Судья громко спросила:

— Родители Сэта будут давать показания?

Наш адвокат ответила:

— Нет, Ваша честь.

Я был удивлен. Мне показалось странным, что нам не дали выступить, что адвокат не предоставила слово Фэт, не дала ей шанса еще раз подтвердить, что она не причиняла вреда своему ребенку. Но я подумал, что адвокат лучше знает, что нужно делать. Вдруг этот идиот Хайнц поднялся и произнес:

— Мне есть что сказать, но я решил, что лучше будет это написать.

Адвокат пыталась остановить его, но он вырвался, направился к проходу, подошел к судье и протянул ей лист бумаги.

Судья взяла написанное. Это был маленький квадратный листок, сложенный в несколько раз. Судья надела очки, развернула бумагу и стала читать. Она посмотрела на Хайнца, затем еще раз прочла записку, вернула ее ему и сказала:

— Спасибо, мистер Хайнц. Я не уверена, что все это имеет отношение к нашему заседанию.

Хайнц ответил:

— Это ваше мнение.

Судья согласилась:

— Да, мое.

Когда она встала, поднялись все присутствующие в зале. Хайнц прошел по проходу, бросил бумагу нашему адвокату, хрустнул костяшками пальцев и сказал:

— Пойдем заберем мой швейцарский армейский нож, а то они его присвоят.

Фэт вышла за ним.

Я спросил адвоката о том, как наши дела. И она ответила:

— Скоро узнаем.

Я поинтересовался, что же написал Хайнц. Адвокат закатила глаза, протянула мне листок бумаги и произнесла:

— Вот, почитайте.

Я взял и стал читать. Я был потрясен. Это переходило все границы. Я до сих пор храню эту записку.

Есть люди, которые могут сказать, что мы не заботились о Сэте. Я сохранил все бумаги, связанные с заседаниями суда. Чтобы доказать это, я предлагаю вам прочесть эту записку, которую я храню. Вы можете лично убедиться, с каким идиотом мы имели дело.

«Донна-Фей и я пишем вам, чтобы сообщить, что Сэт не ваш ребенок, а наш. Вы думаете, что можете забрать моего и Донны-Фей ребенка, потому что мы дерьмо. Вы не думаете, что в конце дня, сидя в туалете, вы такое же дерьмо, как и мы. Я найду лучшего адвоката, дойду до высшего суда в стране и буду бороться. Я встречусь с премьер-министром и каждому докажу, что мы ничего не делали с Сэтом. Вы не получите Сэта: он мой ребенок и будет с гордостью носить фамилию Хайнц».

Глава 11

«Решение

старшего судьи Энн Олбрайт

по делу

Сэта Атлея-Хайнца

Вызов в суд по делу Сэта (2005 г. р.).

Юрисдикция: суд по защите детей (штат Новый Южный Уэльс).

Стороны: генеральный директор департамента социальной защиты — Донна-Фей Атлей и Пол Джек Хайнц.

Место проведения: Парамаутт.

Дата проведения: 3 и 4 мая 2006 года.

Судья: старший судья Энн Олбрайт.

Законодательство: дети и подростки (попечение и защита), акт 1998 года.

1. Заключение комиссии.

2. Заключения, предоставленные суду департаментом социальной защиты штата Новый Южный Уэльс, в дальнейшем упоминающимся как «Департамент».

3. Заключения, относящиеся к делу Сэта Атлея-Хайнца, родившегося 23 декабря 2005 года.

4. Сэт — сын Донны-Фей Атлей, в дальнейшем упоминающейся как «мать», и Пола Джека Хайнца, в дальнейшем упоминающегося как «отец».

5. Департамент по социальной защите подал иск о лишении родительских прав и передаче Сэта на попечение государства.

6. Родители Сэта выступают против иска.

Обстоятельства дела:

7. 27 марта 2006 года Сэт, которому исполнилось 14 недель, был доставлен в главную больницу Форстера его родителями.

8. Мать Сэта сказала персоналу больницы, что мальчик болен.

9. После первоначального осмотра Сэт был перевезен на машине «скорой помощи» в Ньюкасл, в больницу «Jonh Hunter», в педиатрическое отделение интенсивной терапии, где были проведены исследования, включая сканирование и томографию головного мозга.

10. У Сэта было обнаружено кровоизлияние сетчатки глаза и субдуральное кровоизлияние.

11. Родители Сэта не смогли указать на этимологию этих повреждений.

12. Никого, кроме родителей, на протяжении сорока восьми часов возле мальчика не было, до тех пор пока его не доставили в больницу.

Свидетельские показания департамента:

13. Суд заслушал устные показания врача Теодора Блеветта, главного педиатра больницы «Jonh Hunter».

14. Доктор Блеветт известен как ведущий специалист в своей области и хорошо известен в суде по решению дел о гражданской опеке детей.

15. Из показаний доктора Блеветта следует, что повреждения у Сэта типичны для так называемого «синдрома “сотрясения ребенка”».

16. Доктор Блеветт уверен, что повреждения у Сэта не связаны с другими заболеваниями.

17. Доктор Блеветт уверен, что повреждения Сета вызваны сильным сотрясением.

18. Суду были представлены письменные показания доктора Пола Тейта, консультанта-педиатра детской больницы в Сиднее.

19. Доктор Тейт — ведущий специалист в области детской нейрологии и известен в суде по решению дел о гражданской опеке над детьми. Он осматривал Сэта.

20. Доктор Тейт убежден, что травма Сэта не является родовой.

21. Доктор Тейт убежден, что повреждения у Сэта не связаны с вакцинацией.

22. Доктор Тейт убежден, что «рваные повреждения» — вены, расположенные в мозге и разорванные в результате силового воздействия, — не могли возникнуть случайно или же оттого, что ребенок находился без присмотра.

23. Доктор Тейт уверен, что других объяснений в деле Сэта быть не может.

24. Доктор Тейт убежден, что кровотечение в области клетчатки — неопровержимое доказательство синдрома.

25. Доктор Тейт считает, что повреждения у Сэта вызваны сотрясением.

Свидетельские показания родителей:

26. Родители Сэта не смогли пояснить суду происхождение повреждений у ребенка.

27. Известно, что никто, кроме родителей, в течение сорока восьми часов с ребенком не общался.

28. Пол Джек Хайнц, отец ребенка, 26 марта находился с ним в течение шести часов, в то время как мать ребенка была на работе.

29. 24 часа (до появления ребенка в приемном покое больницы) за ребенком больше никто не присматривал.

30. Свидетель Нейл Коуэн, присутствующий по просьбе родителей, уверяет суд, что повреждения Сэта связаны не с сотрясением. Он считает «синдром» мифом.

31. Мистер Коуэн — заинтересованная сторона, и его действия могут быть названы специальной кампанией.

32. Мистер Коуэн хорошо известен противодействием массовой вакцинации.

33. Мистер Коуэн не только не осматривал Сэта, но и ни разу не видел ребенка.

34. Документы, предоставленные суду мистером Коуэном в поддержку его утверждений признать повреждения головного мозга результатом вакцинации, были взяты из Интернета и из брошюр, распространяемых выступающими против вакцинации.

35. Свидетельские показания в поддержку утверждений мистера Коуэна о том, что вакцинация повреждает мозг ребенка, не предоставлены.

36. Официальная точка зрения — повреждения головного мозга у Сэта не случайны. Найти ответственного за эти повреждения сложно.

Обстоятельства дела:

37. Отец Сэта давно известен своей импульсивностью.

38. Отец Сэта характеризуется как человек, склонный к насилию, криминальному поведению, включая и физическое насилие.

40. Исследования, проведенные независимым экспертом, назначенным судом до начала слушания, доказали, что у матери Сэта уровень умственных способностей ниже среднего. Обращают на себя внимание низкие баллы, соответствующие уровню сообразительности, и высокие баллы, соответствующие уровню подверженности влиянию извне.

41. У родителей Сэта случались периоды больших потрясений, включая денежные проблемы. Мать Сэта могла обеспечить только самое необходимое для нужд семьи. Она приступила к работе уже через десять недель после рождения ребенка.

Юридические обстоятельства дела:

На данном судебном заседании не будет решаться вопрос о том, виновны ли родители в нанесении повреждений своему ребенку.

Этот вопрос будет рассмотрен в другое время и в другом суде.

Суд не решает судьбу Сэта.

Родители Сэта выразили желание забрать его домой. Они понимают, что этот вопрос не будет решен в короткий срок, но хотят сохранить свои юридические права как родители Сэта, что позволит им забрать его домой после выздоровления.

Известные эксперты в области педиатрической нейрологии сообщили суду, что состояние Сэта очень тяжелое. Он подключен к аппарату жизнеобеспечения и вряд ли выживет после полученных повреждений.

Однако задачей суда не является рассмотрение вопроса о том, является ли смерть Сэта неизбежной.

Суд решает вопрос о риске перевоза Сэта домой или же о нахождении его в больнице, где он получит необходимую помощь.

Если суд решит, что риск для Сэта слишком велик, родительские права будут переданы государству.

Заключение:

Выводы суда:

а) Существует высокая степень вероятности того, что повреждения у Сэта не случайны.

б) Нет возможности доказать, нанесены эти повреждения одним из родителей или обоими.

в) Один из родителей (возможно, оба) знает, что произошло с Сэтом, но отказывается рассказать об этом суду.

г) Повреждения у Сэта очень серьезны.

д) Если Сэт выживет, то останется уязвимым для насилия со стороны родителей.

е) Выписка ребенка из больницы и возвращение под опеку родителей представляют чрезмерный риск для его здоровья.

Исходя из вышеизложенных обстоятельств, суд постановил:

— родительские права на Сэта Атлея-Хайнца, родившегося 23 декабря 2005 года, передаются Департаменту по социальной защите;

— контакты ребенка с родителями с этого времени запретить».

Глава 12

Первое, о чем я подумал, когда услышал приговор: я не собираюсь смириться с этим. Это неправильно.

Я спросил у нашего адвоката о том, как нам подать апелляцию. Адвокат не дала ответа ни тогда, ни впоследствии. Думаю, что она устала. Устала, и еще она поняла, что если мы не смогли выиграть эту часть процесса — легкую, то не сможем дальше искать защиты у суда. И она не получит свои сорок восемь процентов.

Адвокат сказала:

— Да, вы можете подать апелляцию, но это означает, что дело будет передано в Верховный суд. Когда будут назначены слушания, сколько это займет времени, сказать трудно. Это будет дорого стоить, и мы можем проиграть.

Было очевидно, что она не заинтересована в продолжении процесса, и это ужасно рассердило меня. Я вспылил и решил, что смогу обратиться в газеты. Я пойду в редакцию «А Current Affair».

Я спросил у адвоката, что она об этом думает. Она ответила:

— Я всегда предупреждаю своих клиентов, чтобы они не обращались в средства массовой информации. Это как взрыв динамита — может принести больше вреда, чем пользы.

Но мы все еще были ее клиентами, а значит, у нее оставались хоть призрачные, но обязательства. Теперь, приняв решение обратиться в газету, мы отказывались от ее услуг. Поэтому адвокат сказала:

— Можете обращаться, это ваше право.

Я подумал, что газета — это то, что нам нужно. И Хайнц поддержал меня. Я решил, что он сможет достать немного денег для эксклюзивного интервью. Дети, обманом отнятые государством! Обвиняют родителей! Нарушение прав человека!

Такие лозунги устраивали Хайнца. Он, конечно, идиот, но идиот, который очень любит себя. На нас посыпались неприятности, и, отказавшись от адвоката, я неожиданно для самого себя оказался в союзе с Хайнцем. О Фэт речь не шла, она была как в тумане. Моим союзником оказался Хайнц. Очевидно, я был не в состоянии мыслить четко. В суде ты понимаешь, что вступил в схватку с департаментом, и чувствуешь необходимость выбраться из этого лабиринта и бороться за справедливость. Ты как Давид против Голиафа и стремишься одержать победу.

Хайнц умел устраивать шоу, он делал вид, что чувствует то же самое, по крайней мере вначале. Он много рассуждал о справедливости:

— У них нет доказательств. Если адвокат не собирается подавать апелляцию, то я дойду до парламента! Я доведу это дело до самого высокого суда на земле! Это дело будут рассматривать в палате лордов!

Хайнц нашел эту фразу в Интернете. Он узнал, что некоторые дела передают в палату лордов. Он цитировал Нейла Коуэна: «Нет таких судов, которым разрешено забирать детей у матерей. Какие у них доказательства? У них нет доказательств».

Я полагаю, трудно добыть доказательства, Хайнц, если ты один из двух свидетелей, а с другой стороны — Сэт, который не может говорить. Не знаю. Я все время подливал масла в огонь своими сомнениями.

Хайнц говорил: «Я хочу собрать подписи и рассказать каждому, как отобрали моего ребенка. Я хочу отнести эти подписи к зданию парламента в Канберре». Он говорил, что оставит игрушки Сэта на ступеньках Верховного суда. Хайнц продолжал молоть чепуху, и Нейл Коуэн вдохновлял и поддерживал его во всем. Нейл заявлял, что организует мощное народное движение, люди по всей стране поднимутся, присоединятся к ним. Это будет началом революции.

Им нравилось быть в центре внимания.

Именно Коуэн стал проводить различные акции. Он взял фотографию Сэта и распечатал плакаты с ней. Он настаивал на своей теории о ложности заболевания. Нейл использовал наши фотографии, на одной из них была Фэт с ребенком. Этот снимок был сделан через неделю после рождения Сэта: любящая мать и малыш. Это был великолепный снимок, но Хайнцу он не нравился. Ему хотелось, чтобы на плакате был он. Поэтому мы заказали плакат, на котором была Фэт, держащая на руках Сэта, а за ней стоял Хайнц. Он возвышался над ней: скрещенные руки, мощные бицепсы. Создавалось впечатление нормальной, счастливой семьи, а на самом деле перед нами был придурок с татуировками и усами как у Халка Хогана.

Коуэн взял фотографию и отсканировал ее. Это означало, что он разместит ее у себя на сайте. Я был возмущен, когда увидел подпись: «Сэт Атлей, ребенок с плаката, — опровержение мифа о синдроме сотрясения у детей».

Я уже понимал, что сотрясение есть, это не миф, и мой внук тому доказательство.

Коуэн разместил фото на сайте, и любой мог увидеть его. Он также поместил там все документы, которые были использованы в суде. Он заявлял, что дело Сэта подействует на людей как вирус. Сэт станет знаменитым, его фотографии, подробности его дела будут распространены по всему миру.

С самого начала все эти затеи, мифы, внимание мировой общественности, заговоры меня не интересовали. Я хотел, чтобы мой внук был дома. Больше мне ничего не было нужно. Я хотел, чтобы моя дочь держала ребенка на руках и была спокойна. В конце концов я согласился с планом Хайнца. Мне очень не хотелось этого, просто я не знал, как справиться с бедой.

Я позволил Коуэну создать сайт с моим именем и паролем. Мы пытались построить «общину онлайн», так он это называл. Но я не до конца осознавал, что происходит, а когда понял, было уже поздно. Коуэн говорил, что мы должны привлекать людей, которые думают так же, как и мы, объединяться и разрушать систему, которая отобрала у нас Сэта.

Он не ошибся, говоря о привлечении людей. Сайт был создан в июне 2006 года, спустя некоторое время после суда. Многие стали заходить на наш сайт. Люди находили нас через Google, введя слова «алиби, сотрясение, риск вакцинации, синдром “сотрясения ребенка”, плохое обращение с детьми».

Многие заходили на наш сайт на минуту, наверное, они искали что-то другое. Но были и такие, которые появлялись на сайте каждый день, как правило, это были одни и те же. Многие не называли своих настоящих имен, у них были прозвища, такие как «Борец за справедливость» или «Жертва произвола». Они использовали наши сообщения для разговоров о детской благотворительности и поддержке. Иногда разговоры были отвратительными. В своих сообщениях они писали: «Все работники детской социальной службы — лесбиянки, ненавидящие мужчин, ворующие детей! Они наели себе толстые задницы».

Моя мама всегда говорила мне, Ваша честь, что, когда ты находишься рядом с собакой, у тебя появляются блохи. Я забыл об этом. Я все время был рядом с собаками и нахватался блох.

Редактирование сайта было частью моей работы. Предполагалось, что я буду отсеивать все ненужное и давать возможность людям высказать самое существенное. Многим хотелось поделиться своими проблемами. Были люди, прошедшие через семейные суды и потерявшие детей из-за плохого обращения с ними. Они были абсолютно уверены, что система коррумпирована, особенно судьи. Эти люди были счастливы, что у них есть возможность нанести удар по системе.

На сайте Хайнц был представлен героем. Он называл себя «Гордый отец Сэта». На некоторые письма он отвечал сам. Хайнц чувствовал себя знаменитостью, вождем революции. Прошел месяц, и он решил возглавить марш протеста. Он обращался к каждому: «Возьмите фотографии своих детей, увеличьте их. Мы пронесем их по улицам. Мы дойдем до Канберры!»

Он назначил дату марша — 4 августа. Мы сообщили о ней на сайте и написали: «Присоединяйтесь к нам на марше справедливости ради наших детей!» Пара человек, из тех, кто день и ночь проводит за компьютером, неожиданно прислали сообщения: «Мы придем!»

Я подумал: если этот марш состоится, то мне лучше быть там. Я купил большие листы в магазине печати и сделал несколько плакатов: «Верните Сэта домой!» и «Синдром сотрясения — это миф».

Нейл Коуэн попросил позвонить в редакцию «А Current Affair» и «60 minutes» и рассказать им о марше. Хайнц заявил:

— Мы пойдем с теми, кто предложит больше денег!

Я позвонил и рассказал оператору на Девятом канале, что мой зять — мой зять, Господи, помоги мне! — Пол Хайнц несправедливо обвинен. Он собирается взять фотографию Сэта, увеличить ее и нести, высоко подняв над головой, по дороге на Канберру, чтобы заставить политиков выслушать его и вернуть моего внука.

Девушка ответила, что репортер мне перезвонит. Я ждал, ноникто не звонил. Коуэна это не смущало. Он объяснил, что телестудии ведут себя крайне осторожно, потому что они не могут показывать лиц, особенно в случаях плохого обращения с детьми. Он предложил связаться с радиостанциями. Я звонил на радио «2UE», «The АВС». Но и тут я не смог ничего добиться. Коуэн пояснил, что для радио это трудная задача, и предложил газету «The Daily Telegraph», но получил отказ. Они считали, что это не их дело.

Коуэн не унывал:

— Все в порядке. Когда мы выйдем на улицу с плакатами, мы блокируем движение и они не смогут нас игнорировать.

День марша настал. Я встал в пять часов утра. Одна из групп сказала, что встретит нас в Форстере, на первом этапе пути. Я приготовился к походу, взял чистые шорты и носки. Дорога до Канберры займет несколько дней.

Я подъехал к дому Хайнца. Постучал в дверь — никто не ответил. Я толкнул ее и вошел. Хайнц сидел на диване, старом, провалившемся, изломанном, и пил вино. На полу стоял кальян. Фэт рядом с ним не было.

Я держал в руках плакаты. Самый большой мы должны были нести по дороге к Верховному суду. Я спросил Хайнца: «Ты готов?», но глядя на него, понял, что он никуда не собирается. Уже не впервые Пол Хайнц не выполнял обещание. Он был просто привязан к этому развалившемуся дивану.

Он ответил:

— Послушайте, Мэд. Я думаю, что у нас проблемы с этой кампанией.

Хайнц потянулся к кальяну, достал зажигалку и закурил. Спустя некоторое время он заговорил:

— Где мы будем жить? У меня нет денег на мотели.

Он закашлялся.

Я ответил:

— Люди поддержат нас! У нас был план, помнишь? Когда они увидят, что мы делаем, то выйдут на улицу и поддержат нас. Мы проведем собрания в городах, люди выйдут и помогут. Помнишь?

Глядя в его бессмысленные глаза, я понимал, что все это бесполезно. Кто мог поддержать такое чудовище?

Хайнца не волновали мои размышления. Он опять закурил кальян, в чашке пузырилась вода. Его горло было заполнено дымом. Хайнц посмотрел на меня и сказал:

— Я не знаю, Мэд. До Канберры чертовски далеко…

Он завалился на диван, взглянул на меня отрешенно и замолчал. Он был как камень.

Я смотрел на него и думал, что Хайнц был и остался неудачником и подонком. Но, как и в прежние времена, я не произнес этого вслух. Я положил плакаты на пол и вышел из дома.

Я не знал, что мне делать, наверное, нужно было оставить на сайте сообщение о том, что марш протеста откладывается. Или слишком поздно? Может, люди уже собрались возле здания суда и ждут нас? Я подумал, что надо прийти и объяснить им, что все отменяется.

Я напрасно волновался. Там никого не было. Пришел один парень с татуировками, у него их было еще больше, чем у Хайнца. Он взял с собой собаку.

Я вернулся домой. Включил компьютер и зашел на сайт. Кое-кто посетил наш сайт, это были все те же. Я написал им, что марш протеста отменяется. Один из них переспросил: «Какой марш? Сегодня?»

Я присел на диван. У меня было странное чувство: все эти дни было столько дел, требующих энергии, активности, а сейчас я сидел и слушал, как в моем доме тикают часы, ворочается собака.

И я подумал: что же теперь делать?

Но я уже знал ответ. Я не собирался ничего делать. Почему? Потому что я превратился в послушного исполнителя. Вы знаете таких людей, Ваша честь, не правда ли? Исполнителей, которым все приказывают, что нужно делать. Я должен был сказать Хайнцу, чтобы он гнал Коуэна прочь, но не сделал этого.

Я должен был прогнать Хайнца, когда он стал встречаться с моей пятнадцатилетней дочерью, но не сделал этого.

Я должен был выступить против Хайнца, когда Сэт попал в больницу, потому что я (как, впрочем, и остальные) знал, что это сделал он, но промолчал.

Вместо того чтобы разоблачить его, я сотрудничал с ним, поддержал его на этом проклятом сайте, привлекая лунатиков и детоубийц. Зачем я это делал? Потому что я хотел вернуть Сэта. Это единственное, чего я хотел.

Но у меня ничего не получилось. Перечитывая написанное, я понимаю, что мне нужно было сделать, чтобы спасти дочь и внука. Это было бы совсем несложно. Знаете, что заставило меня так думать? Мне кажется, я был не в состоянии что-либо сделать уже в тот день, когда Фэт была зачата.

Часть вторая

Глава 13

Они нашли ее на трассе Victoria в Сиднее, на Kings Cross. Она шла по белой линии, которая разделяет дорогу на две части.

Она была одета в длинный зеленый френч с эмблемами на рукавах. Френч был надет на голое тело, на ногах были резиновые сапоги.

Ее волосы были распущены, в глазах — отчаяние и безумие. Широко расставив руки, она напоминала распятие.

Она все причитала: «Прекратите! Все должны остановиться», но водители проезжали мимо — у них не было времени. Всем удавалось объехать ее, за исключением автобуса. Слишком большой и неповоротливый, чтобы объехать женщину, он съехал с дороги и остановился перед магазином.

Вызывала ли сочувствие эта женщина, почти обнаженная, истеричная, со складками на животе, с большой грудью, в резиновых сапогах, которые натирали икры? Жуткий вид этих сапог послужил причиной аварии — автобус врезался в витрину магазина.

Из-за чего еще мог остановиться автобус? Донна-Фей Атлей не просто нарушила тишину тихого переулка в пригороде: люди побежали к дороге, вывели ее на обочину тротуара, застегнули на ней френч, стараясь прикрыть наготу. Все это произошло на Kings Cross.

Kings Cross, несмотря на то, что его облагородили — маленькие шоколадные магазины и продавцы хлебных лепешек и поджаренных цыплят, — для многих оставался бульваром разбитых надежд, стрип-клубов, секс-шопов; пьяниц, валяющихся в блевотине; дремлющих таксистов, автомобили которых часто служили публичными домами на колесах; аборигенов, лежащих в сточных канавах; проституток с синими поцарапанными лицами, стучащих в окно автомобиля и спрашивающих: «Вам нужна девушка? Вы хотите повеселиться?»; уличных мальчишек со свежими татуировками и пирсингом; мужчин с зубами, блестящими, как горящие спички; наркоманов с руками, которые напоминают мясо, висящее на крюках; пьяных, бездомных, злых и одиноких…

И вся эта толпа вышла на дорогу. Позже медики, которые забирали Донну-Фей, сказали, что после того, как случилась авария и разбилось стекло, ситуация стала серьезной. Но все заметили, что женщина не была пьяна и не употребляла наркотики.

Она вся тряслась, у нее был такой затравленный взгляд, как будто она убегала от кого-то или чего-то, но была не в состоянии этого объяснить.

Ее увезли на «скорой помощи» в больницу «ST Vincent». Больница находилась недалеко, женщину связали и доставили на носилках. Медицинский персонал искал ее документы, но их не было. Они спросили о родственниках, тогда она назвала Пола Джека Хайнца и дала номер его телефона, но он заявил, что не желает иметь с ней ничего общего. Следующим был назван человек, который всегда заботился о ней, — ее отец Мэд.

Глава 14 Мэд Атлей

Мне потребовалось четыре часа на то, чтобы добраться до трассы Pacific Highway в Сиднее, где задержали Фэт. Я мчался и понимал, что это опасно и от меня будет мало пользы, если я врежусь в дерево.

Если вы спросите, что я знал о психических заболеваниях, то должен сказать, что немного. Я читал, что иногда люди сходят с ума, что есть определенные места, куда их отвозят, когда это случается, но сам не сталкивался с подобными случаями.

Мне сказали о том, что у Фэт полный упадок сил, нервный срыв. Врачи пытались объяснить это в корректной форме: прямо на улице у нее произошел нервный срыв, и ее отвезли в одну из больниц. Она должна находиться там, и не имеет значения, сколько ей лет. Я должен приехать, как самый близкий родственник.

Я не знал, что меня ждет. Я вспомнил фильм, который видел по телевизору, — «Полет над гнездом кукушки», — где показывали людей с безумными глазами, связанными руками, заросших, прячущих в карманах маленьких птиц.

Я думал о моей девочке, Донне-Фей, затерявшейся среди них. Узнает ли она меня и как отреагирует на мое появление? Может, она попытается расцарапать мне лицо? Может, мне придется держать ее за руки и успокаивать?

Нет, все было не так. Сумасшедшие дома в огромных помещениях — все это ушло в прошлое. Фэт поместили в обычную больницу. Зеленые таблички указывали на выход. Доброжелательная женщина за стойкой администратора, кафе в фойе, цветочный магазин.

Я поднялся на лифте в отделение психических расстройств — женщина за стойкой сказала, что Фэт находится в своей палате. Я хотел попросить, чтобы ее не связывали ремнями, но в этом не было необходимости. Донна-Фей не была связана, она даже не была в больничной одежде. Фэт сидела на стуле в спортивном костюме. Коротковатая куртка задралась на животе, рукава не доставали до запястий, брюки — до лодыжек. Кто-то помыл Фэт голову и затянул волосы в тугой хвост. Ее глаза немного сузились.

Моя дочь была в чужой одежде, у нее слегка отекло лицо, но она не была похожа на сумасшедшую.

Фэт была спокойна, я утверждаю это. Она была спокойна, хотя у нее и были нечастые судорожные подергивания. Я видел это и раньше. В юности у Фэт были судороги. Глядя в пол, она прошептала, что у нее есть большой секрет. Я сказал:

— Фэт, ты не должна шептать, в комнате никого нет.

Она взглянула на меня, кивнула и приблизилась.

Я сидел на краю кровати. Фэт огляделась, как будто в комнате кто-то был, и прошептала:

— Я так сожалею, папа.

— О чем, Фэт?

— Вся эта суета, беспокойство…

— Не волнуйся, Фэт. Все в порядке. Ты просто растерялась.

— Где я?

— Ты сейчас в больнице.

Она кивнула и лишь через полчаса спросила:

— Где я была?

Я решил, что она сбита с толку, все смешалось в ее голове, но я тогда верил в медицину и думал, что моя дочь находится в нужном месте. Ее обследуют, назначат лечение, врач будет наблюдать за ней, она не останется без присмотра.

Я поговорил со старшей медсестрой, и та рассказала, какие бумаги необходимо заполнить. Это была обычная процедура. Я полагал, что если заполню документы и подпишу их, то все вопросы будут решены. Эти горы бумаг должны были убедить меня в правильности моих действий.

Старшая медсестра сказала, что я смогу встречаться с дочерью в присутствии патронажной сестры, которая все время будет наблюдать за Фэт. Я спросил, зачем нужна патронажная сестра. Мне объяснили, что таких, как эта сестра, берут на работу в психиатрические клиники, она будет заниматься Фэт.

Вам понравилось бы такое объяснение? Мне тоже не понравилось. Кто-то будет заниматься моей дочерью? Они знали, где она, какое лечение ей необходимо, будет ли ей лучше, — все звучало убедительно, вопрос в том, как это все будет осуществляться. Если вы всего лишь патронажная сестра и каждый раз вам дают нового пациента и инструкции по уходу за ним, которые вы получаете на ходу в коридоре, потому что у вас нет времени прочитать медицинскую карточку…

Я спросил медсестру:

— Почему все происходит именно так? Почему за каждым больным не закреплен один человек? Почему у них на руках нет медицинских карточек и они не знают, что делать?

Медсестра сочувствовала мне, но пожала плечами и стала говорить о ресурсах, о нехватке людей — обо всем, что можно услышать в любом правительственном департаменте в наши дни.

У них нет денег, не хватает персонала. Все устали. Психиатрическая медицина в самом незавидном положении.

Я посидел немного с Фэт, успокаивая ее, говоря, что все будет в порядке, мы поставим ее на ноги. Затем я вышел из палаты и встретился с патронажной сестрой. Я был настроен решительно.

— Я отец Донны-Фей. Я хочу знать правду. Она сошла с ума? Я вижу, что она нездорова.

Патронажная сестра покачала головой и сказала:

— Сумасшествие — это не тот термин, который мы сейчас употребляем.

Я не собирался обсуждать терминологию и резко произнес:

— Ее нашли на улице почти обнаженной. Для меня это сумасшествие.

Патронажная сестра пояснила, что одним словом, пусть даже термином, нельзя ни объяснить, ни помочь.

Она попросила меня присесть, и мы очень долго с ней разговаривали. Сначала она рассказала, что случилось с Фэт: у нее острый психотический период. Я не знал, что это такое. Было ли это нервное расстройство, о котором они говорили по телефону? Медсестра, звонившая мне, сказала, что у Фэт нервное расстройство. Патронажная сестра продолжила:

— Хорошо, чтобы вам было понятнее, это нервное расстройство.

Я не возражал против такого диагноза. Я думал, что после нервного срыва человеку становится лучше, необходимо лишь время.

Но патронажная сестра не была в этом уверена. Она объяснила, что у некоторых людей, например таких как Фэт, бывают сотрясения головного мозга. Они думают, что все обойдется. Но иногда у людей бывают сильные переживания, они испытывают стресс (в случае с Фэт это было вызвано тем, что у нее забрали ребенка)… Такие люди чувствуют себя хорошо, только если у них спокойный ритм жизни.

Родственникам трудно с этим смириться, но иногда их близкие уже никогда не станут прежними.

Я хотел узнать, выпишут ли Фэт, или она всегда будет находиться в больнице. Если она не станет прежней, то она не сможет выйти? Патронажная сестра пояснила:

— Нет, нет, мы больше не закрываем людей. Фэт останется в больнице еще пару недель, при этом она может встречаться с родственниками, разговаривать с ними. Ей нужно понять, что с ней произошло. Когда она будет в стабильном состоянии, то сможет уйти.

Я поинтересовался у сестры, когда же Фэт станет лучше, но та не смогла ответить на мой вопрос.

Я подумал, что могу поехать домой и вернуться, когда они смогут рассказать больше о Фэт, но сестра попросила меня остаться и начала расспрашивать о семье. Не о Сэте, потому что, как оказалось, все в отделении о нем знали, а о том, что Фэт родилась через десять лет после Блу, что она воспитывалась без матери.

Медсестра спросила меня, не чувствовала ли Фэт себя ущемленной, ненужной.

Я ответил, что она не должна была появиться на свет, но я в шутку называл ее «счастливый случай». Сестра ответила:

— Наверное, ребенку тяжело было это осознавать?

— Нет. Моя жена Пэт действительно не хотела ребенка, но это были ее проблемы, а не мои.

Медсестра расспрашивала меня о Хайнце, почему Фэт была так привязана к нему.

— Если бы я знал! Я всегда пытался отговорить ее с ним встречаться.

— Это иногда бывает с молодыми женщинами: если мужчина старше ее, у нее возникает ощущение собственной значимости.

— Мне кажется, вы обвиняете меня в том, что я пытался ее отговорить.

— Может, Фэт упрекала себя в том, что ее мама ушла? Может, она думала, что вы обвиняете ее в этом?

— Нет, я ее не обвинял. Странно, что люди думают, будто бы Фэт была для меня обузой. С ней не было проблем. Идиот Хайнц — вот причина всех наших проблем.

Патронажная сестра не обратила внимания на мои слова и продолжила:

— Почему вы назвали свою дочь Фэт?

— Ее полное имя Донна-Фей. А «Фэт» рифмуется с именами ее матери и сестры: Фэт — Пэт — Кэт.

— Но ведь она не маленькая девочка, правда?

И впервые я отдал себе отчет в том, что, пожалуй, это была не совсем хорошая идея — наградить дочь таким прозвищем.

Сестра кивнула и сказала:

— Спасибо, Мэд. Достаточно для первого занятия. Вы можете пойти и посидеть с Донной-Фей, если хотите.

Я не сразу осознал, что был на занятии. Я пошел к Фэт, но она уже отдыхала.

Я уехал в Форстер, домой вернулся после полуночи. Собака проголодалась. Я разрешил ей спать в доме.

На следующий день я позвонил Эдне, Блу и другим родственникам и рассказал им о том, что произошло. Блу хотел узнать, когда он сможет навестить сестру. Я не разрешил ему этого делать. Он встречался с девушкой, может, та была уже беременна. Одно я знал точно: Блу к ней привязан. Мне бы очень хотелось, чтобы у них был ребенок, поэтому я решил, что им лучше остаться дома. Кэт оставалась вне зоны доступа. Я не думаю, что она убьет меня за такое высказывание, к тому же это правда.

Я посещал больницу каждую неделю, и всякий раз у Фэт была новая патронажная сестра. Я снова и снова повторял свой рассказ. Эта схема не казалась мне эффективной: все эти медсестры, пытающиеся вникнуть в проблемы Фэт… Когда я говорил об этом в больнице, мне отвечали, что так устроена система.

Никто не мог мне сказать, стало ли Фэт лучше. Глядя на нее, я понимал, что ей плохо. Она была послушной, уставшей. Иногда дружелюбной. Но это была не та Фэт, которую мы знали. Что-то было не так. Я не мог толком объяснить, но она была не похожа на себя. Поэтому я удивился, когда через три месяца Фэт решили выписать. Мне об этом сказала старшая медсестра, остановив меня в коридоре.

— Почему вы выписываете мою дочь?

— Мы не можем держать ее в больнице так долго, обычно больные выписываются через две-три недели.

— Хорошо, но куда ее переводят?

С одной стороны, я думал, что неплохо, если Фэт будет поближе к Форстеру и я смогу чаще ее видеть. Но медсестра понятия не имела, куда ее переводят, она знала, что Фэт выписывали из этой больницы.

— Нам нужны свободные койки.

Я рассказал об этом Эдне:

— Они выписывают Фэт, но я не знаю, куда ее определить.

Мне стало известно, что все психиатрические лечебницы закрыли, когда я был еще молод. Решив убедиться в этом, я задал вопрос медсестре, и она подтвердила, что, конечно, жаль, но лечебницы закрыты.

— О чем жалеть? Это ужасное место.

— Во всяком случае, это лучше, чем смотреть, как психически больные люди режут друг друга на улице осколками бутылок.

Я вынужден был с ней согласиться.

Старшая медсестра принесла мне бумаги и попросила их подписать. Это был бланк со штампами клиники, где я был указан как опекун Фэт. Я возразил:

— Я ее отец.

— Да, но ей уже больше восемнадцати лет. Официально вы числитесь ее опекуном.

— А если я не подпишу эти бумаги?

— Власти штата Новый Южный Уэльс станут ее официальной защитой, и в следующий раз вы уже не сможете ничего сделать.

Старшая медсестра объяснила мне:

— Если вы сейчас подпишете эти бумаги, то с юридической точки зрения вы как бы признаете свою дочь ребенком. Она будет под вашей опекой, вы станете ее защитой, точно так же, как если бы она была маленькой девочкой.

Я подумал, что в этом есть резон. Кто, если не я, позаботится о ней? Я был счастлив рассказать об этом Фэт. Когда она об этом узнала, то обняла меня, как в детстве. Я подумал, что мои руки всегда будут поддерживать ее.

Я сказал:

— Мы поможем тебе, Фэт.

Подписание документов сработало в этой системе как спусковой механизм. В следующий мой визит старшая медсестра, увидев, как я вхожу в холл с пластиковой сумкой, полной винограда, в одной руке и гвоздиками в другой, подошла и спросила:

— Вы приехали забрать Донну-Фей?

— Куда забрать?

— Домой.

Я не мог понять, о чем она говорит. Домой? Никто не говорил о доме. Но старшая медсестра пояснила:

— Она получила разрешение на выписку. Ее патронажная сестра подписала документы.

— Какая патронажная сестра? Когда? Что все это значит?

Я подумал, что это какая-то ошибка или чья-нибудь шутка. Фэт была тяжело больна, без посторонней помощи она могла передвигаться только по палате.

Но сестра сообщила мне, что сейчас у моей дочери есть помощник, охрана (она имела в виду меня), поэтому Фэт выписывают. Я поинтересовался, смогу ли я ухаживать за ней. Сестра засмеялась и ответила:

— Сейчас все делают дома. Это гораздо дешевле и проще.

Я подумал, что догадываюсь, для кого дешевле, например для правительства и для больниц, и очень трудно для нас.

Сестра рассказала о лечении Фэт, которое ей назначили и записали в медицинскую карточку врачи. Всегда можно попросить о консультации патронажную сестру, если у меня возникнут какие-то сложности. Я спустился в холл, в комнату патронажных сестер, и там спросил у очередной патронажной сестры:

— Вы обдумали свое решение? Моей дочери очень далеко до выздоровления. Я не уверен, что вы поступаете правильно.

— Но нам нужны свободные койки.

— Я не уверен, что смогу позаботиться о ней. Я все время работаю. Она будет дома одна.

— Зачем же вы согласились быть ее опекуном?

— Да, но я должен работать…

Откровенно говоря, речь шла уже не о работе. Я провел в больнице столько времени, что люди начали обращать внимание на мои объяснения. Медсестра предложила мне другой вариант, и я готов был выслушать ее. Она сообщила, что появилась свободная койка (так говорят все медработники: не «место», не «помещение», а именно «койка») в региональном отделении больницы штата Новый Южный Уэльс и, если мы поторопимся, Фэт сможет получить это место.

Я уже научился разговаривать на языке врачей и спросил:

— Что за койка, какие условия?

— Программа называется Re-start.

Все программы у них носят странные названия.

Я спросил об условиях этой программы. Мне объяснили, что там больные живут коммуной, пытаясь вернуться к прежнему образу жизни. Эта программа финансируется правительством, она бесплатная, но я уже знал, что «бесплатно» для психиатрической медицины значит «долго и бесполезно».

Я спросил:

— И это для людей с психическими диагнозами?

(Ваша честь, обратите внимание на мой язык. Никто так не разговаривает. Никто обычно не говорит — «с психическими диагнозами». Но пребывание в больнице заставляет пополнить свой лексикон.) Патронажная сестра возразила:

— Нет, это не так. Строго говоря, это коммуна для всех, включая людей с психическими заболеваниями. Там находятся бывшие заключенные, которые вышли из тюрьмы, ведь им тоже нужно время, чтобы приспособиться, встать на ноги; люди, которые прошли курс реабилитации после употребления наркотиков и хотят быть подальше от поставщиков; отказники, которые приехали в Австралию, а у них нет рабочей специальности или они не знают английского.

— Я не понимаю, какое отношение Фэт имеет к этим категориям.

— Никакого, но это место финансируется, и я могу сообщить в департамент охраны здоровья, что Фэт необходимо место, так как она должна быть подальше от Пола Хайнца.

Этот довод перевесил все мои сомнения, я понял, что люди поняли, что из себя представляет Пол и что Фэт, конечно же, необходимо находиться подальше от него.

Я хочу внести ясность: все время, пока Фэт была в больнице, Хайнц не появлялся. Я не видел его с того дня, как он отказался идти на марш протеста. Он не звонил и не интересовался здоровьем Фэт.

Но Хайнц был нахлебником. Я не сомневался, что он будет крутиться возле моего дома, чтобы узнать, где Фэт. И приложит максимум усилий, чтобы вернуть ее домой. Поедет ли Фэт с ним? И хотя сама мысль об этом была мне ненавистна, я должен был честно признать: да, поедет. Поэтому я согласился с предложением патронажной сестры.

Перед нашим отъездом мы заполнили все документы. Нам показали буклеты с фотографиями коммуны, где будет жить Фэт. Трудно судить по снимкам, но все выглядело довольно симпатично. Стены были кремового цвета. Там были металлические двери и лампы дневного освещения.

Я поинтересовался у сестры, где находится эта коммуна. Ее ответ просто убил меня, пригнул к земле. Эта коммуна находилась в Тамворте. Ваша честь, Вы знаете, где находится Тамворт? Я никогда там прежде не был, но слышал, что это небольшой городок, где полно музыкантов. Этот городок иногда называли «городом “Большой Гитары”». Я не предполагал, что департамент по охране здоровья отправляет в этот город психически больных людей.

Когда я спросил, почему выбрали именно этот город, патронажная сестра ответила:

— Все продумано. Там создают новые рабочие места, помогают людям освоиться. Легче это сделать в маленьких городах, вдали от мегаполисов.

— Но Фэт никого не знает в этом городе.

— Все предусмотрено. Напоминаю, что это условия программы: она должна находиться в немногочисленном окружении. Лишь врач в этом городке будет знать о ней все.

Я был взволнован. Теперь я смогу видеть Фэт только раз в неделю: расстояние между Форстером и Тамвортом было огромным.

Сестра успокаивала меня:

— Ваша дочь не будет одинока. В том же блоке живут другие люди.

— Кто там живет? Другие психи?

Я еще не полностью усвоил медицинский сленг. Сестра напомнила, что нельзя называть кого-либо психом, и пояснила:

— Ваша дочь будет жить рядом с беженцами из Судана. Они недавно приехали в Австралию и пытаются обустроиться.

Второй раз за день она выбивала меня из колеи. Не потому, что Фэт будет находиться рядом с беженцами, должны же и они где-то жить. Но почему их тоже отправляют в Тамворт? Я спросил, чья это идея. Медсестра объяснила:

— Это часть большого плана. Большинство прибывших не умеют ни читать, ни писать. Они не умеют писать даже на родном языке. Эти люди не знают, как открыть кран, как спустить воду в туалете, как делать покупки в супермаркете и рассчитываться с помощью денег. Нужно приложить усилия и помочь им освоиться. Правительство распределило беженцев в нашем штате и Квинсленде, тут им будут помогать справляться с трудностями.

Я подумал: какого черта, разве это нужно суданцам? Я представлял себе, как босые беженцы идут через Калахари с корзинами на голове, а на следующий день они уже в Тамворте, танцуют возле «Большой Гитары».

Медсестра продолжала:

— Они довольно замкнутые, но, кто знает, может они станут Донне-Фей друзьями?

Хотелось бы в это верить.

Впервые я приехал в Тамворт в начале 2008 года. Я увидел пару суданцев, которые шли вдоль дороги. Они так органично вписывались в пейзаж. Это самые высокие и стройные чернокожие люди, которых я когда-либо видел в своей жизни. У них были яркие, белоснежные белки с красным ореолом. Казалось, что они плачут.

Суданцы шли так гордо, как ходят воины: прямо держали спины, будто продолжали нести на головах корзины. Мне захотелось узнать, о чем они говорят с Фэт.

Я поинтересовался у патронажной сестры (да, в Тамворте у Фэт была патронажная сестра, так же как и в Сиднее): они мусульмане? Не то чтобы это был расистский вопрос. Но не так уж много времени прошло после взрыва 11 сентября, событий на Бали и войны в Ираке. Правильно это или неправильно, но людей волновало появление мусульман. Медсестра коротко бросила:

— Понятия не имею.

Мне стало неприятно, наверное, я очень грубо спросил. Потом я выяснил, что большинство беженцев не мусульмане, а христиане. Но не все. Я видел пару женщин, одетых в черную одежду, доходящую до земли, и подумал, что они не христиане. Но некоторые женщины носили кресты. Я хочу сказать, что большинство из них хорошо относились ко мне и к Фэт, когда она там была, и то, что произошло позже между ними и Фэт, было, конечно, неправильно, но мы старались не причинять друг другу вреда.

Квартира у Фэт была хорошей. Там была спальня, ванная комната и микроволновая печь. Плата составляла двадцать пять долларов в неделю, эти деньги высчитывали из пенсии по недееспособности. Меня это абсолютно не радовало — пенсия Фэт. Я только хочу сказать, что в нашей семье никто не жил на подачки. Мне объяснили, что это не подачка, а пенсия. Социальные работники попросили оформить на Фэт пенсию, иначе она не сможет получить идентификационную карточку, чтобы зарегистрироваться в программе, поэтому мы подписали документы.

Я хочу сказать, что, когда я приезжал в Тамворт до всех этих печальных событий, Фэт казалась мне вполне счастливой. Конечно, она уже не была той Фэт, которую мы знали до больницы. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда были заметны признаки происходящего с ней. Ее поведение было очень неустойчивым. Фэт могла говорить шепотом, либо плохо слышала и приходилось кричать, разговаривая с ней. Иногда Фэт бывала очень подозрительной. Когда я предлагал ей помощь, она начинала сердиться. Она плохо ориентировалась, могла положить что-то на скамейку и забыть, вещь падала и разбивалась. Такие незначительные мелочи складывались в общую картину.

Нужно сказать, что новое жилище понравилось Фэт. Она могла приходить и уходить в любое время. Рядом находилось несколько магазинов, где она могла купить все необходимое, и у нее были соседи, суданцы. Мне было интересно наблюдать за ними. Суданцы своеобразно одевались (мужчины надевали специальные штаны и платье для мужчин), готовили барбекю прямо на проезжей части, так что невозможно было припарковать машину, но зато можно было вдыхать аромат мяса.

Согласно условиям программы, я не мог оставаться у Фэт на ночь. Ей не разрешалось принимать посетителей допоздна, поэтому, попрощавшись с Фэт, я направлялся в пивную. Из местных газет я узнал, что жители городка не очень довольны проживанием суданцев и в девяти случаях из десяти парни, сидевшие в пивной, рассказывали мне, что беженцы являются причиной всех бед. Их привлекали к суду за неуплату за бензин, за вождение без прав, за кражу компьютеров в местной библиотеке.

Каждый парень уверял, что знаком с девушкой, у которой есть друг, и этот друг знаком с медсестрой, работающей в больнице Тамворта. Та принимала детей у суданских девочек, которым было всего двенадцать-тринадцать лет. Она рассказывала, что суданским женщинам нужно разрезать и зашивать живот, потому что они не могут рожать, как все женщины.

Благодаря Интернету узнали, что лагеря в Кении, где жили суданцы раньше, до приезда в Австралию, были оборудованы телевизорами. И суданцы писали в местные газеты: почему австралийское правительство не обеспечивает их телевизорами и медленно осуществляет обещанное — медицинское обслуживание и обучение английскому языку.

Когда я был в Тамворте на выходных, один из школьных директоров пожаловался, что страдают австралийские дети: суданцы не могут читать и писать и нуждаются в большем внимании, чтобы усвоить материал.

Я не могу сказать, что у меня сразу сложилось впечатление о суданцах. Я заметил, что они не собирались жить мирно друг с другом. Полагаю, они приехали с одной территории и сейчас оказались в одной лодке. Казалось бы, они должны были помогать друг другу, поддерживать соотечественников. Но на самом деле суданцы продолжали воевать, хотя в это трудно было поверить. Парень в пивной рассказал мне:

— Они из разных племен. Они воюют друг с другом уже семьсот лет и даже не знают почему.

Он объяснил, что «плохие» (он называл их «мачете») преодолели все преграды и осели в Австралии. Он имел в виду тех, кто грабил, убивал и насиловал во время африканских войн. «Плохие» решили выбраться из страны как беженцы и стали посылать добровольцев обживать новые места. Я заметил, что они выбрали не ту страну. Мы не жители Руанды.

Были и другие точки зрения. Там же, в пивной, я встретил владельца мясных цехов. Он был заинтересован в том, чтобы привлечь суданцев на работу, и, если беженцев будет больше (а ходили слухи, что должны приехать еще тысяча шестьсот человек), он сможет всех устроить на работу. Вакансий у него было много, особенно в цехах, где забивали животных. Он считал, что суданцы не так чувствительны и готовы выполнять любую работу.

Помню свое пятое посещение Фэт в Тамворте, когда я вдруг осознал, что дочь и суданцы могут общаться не только как соседи. Я и не предполагал, что буду настолько шокирован, когда, заглянув в квартиру Фэт и сказав: «Привет, это папа», краем глаза заметил молодого парня-суданца, длинного, как лестница, выходящего из кухни Фэт и перепрыгивающего через забор.

Я спросил Фэт:

— Кто это?

— Это Малок.

— Кто такой Малок?

— Он — Малок.

Фэт всегда вела себя так: от нее очень трудно было добиться объяснений.

С другой стороны, я не вчера родился. Было ясно, что парень не хотел, чтобы его видели, и поэтому перепрыгнул через забор. Я спросил:

— Это твой друг, Фэт?

Она ответила:

— Это Малок.

Она всегда разговаривала как ребенок.

— Он выглядит очень молодо.

— Он не знает, сколько ему лет.

Я видел, что ей неловко обманывать: кто не знает своего возраста?

Я сказал ей:

— Все хорошо, Фэт, только я не понял, почему он убежал?

— Он — Малок.

Подумал ли я, что у них возникли отношения или он просто крутится возле моей дочери, потому что она необычная, полная? Нет. Я полагал, что Фэт постоянно ходила полусонная, а Малок — еще ребенок, большой ребенок, с трудом складывающий английские слова в предложения.

Я убеждал себя в том, что он приходит днем, чтобы взглянуть на Фэт, на ее ноги, потому что до этого он видел женщин, одетых в длинные закрытые платья. Может, он заинтересовался ее белым женским бельем?

Конечно, я и не думал, что между ними может быть что-то серьезное и Малок нарушит все наши планы. Я стараюсь быть честным до конца. Понимаю, что в том, что случилось, нет вины Малока. Он подросток, ребенок, в крови у которого играет тестостерон. Он не знает, как справиться с этим, а женщины в его семье живут по своим правилам.

Однажды, когда я был у Фэт и пытался закрепить фен на стене, над стиральной машиной, мне понадобилась помощь. Я постучал к соседям, и парень-африканец открыл мне дверь. Он был на две головы выше меня. Я пробормотал, что мне нужно, он улыбнулся, кивнул головой и помог мне закрепить фен. Затем мы решили выпить по бокалу холодного пива.

Мы стояли перед домом и разговаривали. И тут я увидел Малока, он направлялся к садовой дорожке, ведущей к дому Фэт, но, заметив меня, свернул с тропинки. Парень, который помогал мне, указал на него своим длинным крючковатым пальцем, покачал головой и сказал:

— Нехорошо, нехорошо.

Не надо владеть суахили, чтобы понять, что он имел в виду. Парень продолжил:

— Держи свою девочку подальше от него, он — плохие новости.

Через шесть месяцев работник департамента позвонила мне и сказала, что у нее есть для меня новости.

Я спросил:

— Какие именно новости?

Она сказала со вздохом:

— Мистер Атлей, Донна-Фей беременна.

Ваша честь, нужно ли говорить, что я был просто раздавлен? И, учитывая происшедшее с Сэтом, напуган.

— Я надеюсь, вы шутите?

Я думал о том, как это могло произойти. То есть я знаю, как это происходит, но я был возмущен: как медперсонал мог это допустить? Один из пунктов программы оговаривал исключение каких-либо волнений, неприятностей для Фэт. Разве она приехала в Тамворт не для того, чтобы восстановиться после расстройства, связанного с потерей Сэта?

Патронажная сестра принесла извинения за случившееся. Вот так я открыл для себя еще одну сторону психиатрической медицины. Все хорошо на бумаге: программы и курсы лечения… Но когда случаются неприятности, никто не несет за них ответственности — винить некого.

Сестра продолжила разговор:

— Донна-Фей уже взрослая.

Я подумал: конечно, взрослая, за которой именно ты должна ухаживать.

— Насколько я помню, вы гарантировали ее безопасность.

— Она ждет ребенка, у нее нет никаких ранений. — Медсестра прокашлялась и продолжила: — Как опекун Донны-Фей, вы должны знать еще кое о чем.

Я произнес:

— Что ж, добивайте меня.

Что могло быть хуже?

Она сказала:

— Предположительно, отец ребенка — один из сыновей местного суданца.

Я смог заговорить только минуту спустя.

— Он сын местного суданца?

— Так сказала Донна-Фей.

— Когда вы говорили «сын»…

— Да, со слов Донны-Фей, отец ребенка — Малок Ибрагим, и если это правда, то ему нет восемнадцати лет. Ему семнадцать.

Прекрасно, круто. Через год после потери Сэта Фэт беременна. То, что отец ребенка — беженец из Судана, не так уж важно.

Я не должен был так разговаривать с женщиной по телефону. Поверьте мне, меня нелегко вывести из себя, но в данном случае я был взбешен.

— Вы отдаете отчет своим действиям? Цель вашей программы — обеспечить безопасность Фэт!

Отчасти моя злость была вызвана горечью. Я знал заранее, что они мне скажут. Они будут утверждать, что Фэт не сможет ухаживать за ребенком, которого ждет. Я узнал об этом на сайте: люди присылали мне информацию. И это после того, что случилось с Сэтом, после того, как Фэт задержали голой на трассе (она спровоцировала аварию). Она находилась на лечении и жила под присмотром!

Я позвонил Эдне и сказал:

— Уверяю тебя, они придут и за этим ребенком, как это было в прошлый раз.

Эдна ответила:

— Не дури, Мэд. Люди не могут просто так прийти и забрать ребенка у матери.

— Ты что, не читаешь новости? Они постоянно это делают.

Ваша честь, это правда, и Вы это знаете. Я обвиняю средства массовой информации. Это они устраивают чудовищный спектакль о плохом обращении с детьми. Это они рассказывают о том, что семья причинила вред ребенку. Департаменты обладают огромной властью и могут забрать ребенка в любой момент. У вас забрали одно дитя и уже приходят за другим.

Они не хотят рисковать и ждать, что вы причините вред очередному ребенку.

Я с трудом представлял себе, как я скажу об этом Фэт. Но когда пришло время объяснить ей все, оказалось, что ее это не волнует. «Волнение» — неудачное слово. Она молча выслушала меня и сказала:

— Хорошо.

Но поняла ли она, о чем я говорил? Сомневаюсь. После нашего разговора пришел парень и принес коляску. После того как он ушел, я вынужден был сказать:

— Фэт, ты знаешь, что они не разрешат тебе принести ребенка домой?

— Знаю, папа.

Она думала, что я ее не вижу. Она подошла к коляске и стала складывать простыни. На это нельзя было смотреть без боли, и я вышел.

Так как решение о ребенке Фэт было уже принято, то вопрос, кто же возьмет ребенка под опеку, еще не был решен. Отец ребенка, Малок, не мог забрать его к себе, ему никто не разрешит этого сделать. Его положение было еще хуже, чем у Фэт. У него нет денег, он не умеет читать и писать. Насколько мне известно, у него даже нет австралийского паспорта.

Когда вопрос с родителями был решен, департамент обратился ко мне.

Я объяснил патронажной сестре, что являюсь опекуном Фэт и дедушкой ее ребенка, поэтому малыш может жить у меня. По крайней мере, до тех пор, пока Фэт не станет лучше. Они не согласились со мной и сказали, что я слишком стар. Понимаю, это только предлог. Многие дедушки и бабушки смотрят за внуками, и они гораздо старше меня. Я поинтересовался, почему мне отказывают. И мне объяснили, что Фэт прошла ультразвуковое обследование и оно показало, что у нее будет девочка. Департамент не разрешает одиноким мужчинам брать под опеку девочек.

— Вы считаете, что я буду приставать к внучке? У вас довольно странные взгляды на жизнь.

Я проклинал Пэт. Я вспоминал о том, как она сбежала и оставила меня с детьми, а теперь выясняется, что я еще и недостаточно хорош, чтобы ухаживать за малышом. Не было смысла спорить. Если департамент принял решение, вы можете потратить все деньги на борьбу с ним и ничего не выиграете. Поэтому я спросил:

— Какие планы у департамента?

Хотя я знал ответ. План уже был.

— Мы бы хотели встретиться с другими родственниками Донны-Фей как с потенциальными опекунами.

Это означало, что я должен был привести кого-либо из своей семьи, кто сможет забрать ребенка.

Сначала я подумал о Блу, он подходил больше всех. Ему было тридцать пять лет, он был женат. Я знал, что у них уже родился первенец. Его жена была коури^[4]. У их детей — шоколадный цвет кожи, ребенок Фэт тоже будет с шоколадным цветом кожи… Но это были лишь мои мечты. Я знал, что департамент не одобрит кандидатуру Блу. Стоит им только посмотреть на условия его проживания (отсутствие туалета, водопровода), на его окружение (охотники за удачей, мечтатели, босоногие дети), и они скажут, что он не соответствует необходимым стандартам.

Есть вещи, о которых никому не хочется рассказывать. Я не считаю, что это нужно кому-то знать. И я бы не говорил об этом, если бы не сложившиеся обстоятельства. У Блу была судимость. Это случилось через год после его приезда в Лайтинг-Ридж, он был новичком и молокососом.

Лайтинг-Ридж — это место, где мужчин гораздо больше, чем женщин. Девушек там было немного. Я знал Блу, у него не было привычки ходить по публичным домам. Но однажды он все же зашел туда, и ему очень понравилась одна девушка. Она призналась ему, что это ее первая ночь. Она надеялась, что ее первый клиент окажется порядочным парнем. Может, она все выдумала? Думаю, что да. Но мой сын дал ей денег, хотя и не был с ней. Считал ли он, что влюблен? Скорее всего, а может, это было как с новорожденными щенками, которых он выхаживал, когда был ребенком. Если кто-то плакал, Блу должен был ему помочь. Поэтому он предложил девушке перебраться к нему и пообещал заботиться о ней. Конечно, она согласилась, но ей нужны были деньги, чтобы рассчитаться с хозяином публичного дома.

На следующий вечер, когда она не пришла домой, Блу отправился искать ее. Она была на работе, с другими молодыми людьми, наверное, рассказывала им о первой ночи. Блу был подавлен. Его вышвырнули из публичного дома, а когда он попытался пробраться в здание, стуча ботинком о дверь, вызвали полицию. За это он получил свою судимость.

Я размышлял о том, что, наверное, у всех порядочных мужчин есть судимость. Они всегда за что-нибудь расплачиваются. И я понимал, что Блу вряд ли получит разрешение на усыновление, что бюрократы, которые любят все вынюхивать, начнут выяснять, как у Блу складываются отношения с его собственными детьми.

У меня остался только один вариант — Кэт.

Знаете, Ваша честь, я надеюсь, что Кэт простит меня за то, что я сейчас скажу. Я сомневался, прежде чем произнести ее имя, потому что не был уверен, что она согласится. Кэт — мой первый ребенок, она моя дочь, я горжусь ее успехами и люблю ее, но, откровенно говоря, я не знал, что она скажет. А вдруг она не захочет иметь ничего общего со всей этой грязью?

К этому времени Кэт уже вернулась из Нью-Йорка. Она не приехала домой, чтобы похитить ребенка, как утверждали некоторые. Фэт еще не была беременна, когда Кэт вернулась в Австралию. Она купила дом в районе Hunter Hills, и я был у нее один или два раза. Честно говоря, я чувствовал себя бедным родственником. У Кэт появился аристократический вкус. Ее дом был настолько шикарным, что, казалось, мое пальто может все испачкать. Нужно было снимать обувь, прежде чем наступить на ковер. Это исходило от Дэвида, ее мужа. Он же англичанин, это он следил за обувью. Когда я приехал к ним в первый раз, Кэт приготовила ужин. Стол был накрыт, салфетки красиво сложены. Стояли глубокие чашки с водой и лимоном. Я знал, что из них нельзя пить, понимал, что они предназначены для мытья рук, когда чистят креветок. Но я люблю дразнить людей. Поэтому я взял чашку и начал пить из нее, притворяясь, что понятия не имею о ее предназначении. У Дэвида вытянулосьлицо, и он произнес:

— Нет-нет, Мэд.

Шутка не удалась.

Я попытался спасти ситуацию и сказал:

— Мы собираемся есть креветок. А я всегда думал о креветках только как о приманке.

И эта шутка не понравилась. Вечер был окончательно испорчен.

Дело еще в том, что у Кэт и Дэвида не было детей. Почему так получилось, я никогда не спрашивал. Это было не мое дело. Эдна все время хотела посплетничать на эту тему, но я объяснил ей, что нет смысла говорить об этом со мной: я ничего не знаю. Я решил, что они не могут иметь детей, иначе почему их нет? Но однажды Эдна не выдержала и спросила об этом у Кэт:

— Ты не думаешь, что тебе пора обзавестись потомством?

— Нет, тетушка Эдна, мы счастливы с Беллой и Джорджем. Они для нас как дети.

Белла и Джордж — это собаки, королевские спаниели.

Учитывая все это, я позвонил Кэт и попросил ее взять ребенка Фэт на время, пока я не получу разрешения, не привезу малыша домой и не найму няню. Я действительно собирался так поступить. Я объяснил ситуацию:

— Фэт беременна, и ей не разрешают ухаживать за ребенком. Это значит, что кто-то должен забрать его, или все закончится департаментом социального обеспечения. И еще: ребенок будет черным.

Кэт это не раздражало. Атлеи не были расистами. Я думаю, что большинство австралийцев не расисты. Кэт только спросила:

— Еще один абориген?

Она имела в виду жену Блу, которая была коури. Полагаю, что Кэт решила, будто ребенок Фэт будет наполовину аборигеном.

Я пояснил:

— Нет, нет, Кэт. Отец ребенка не коури. Он суданец. Черный, как ночь.

Последовала небольшая пауза: Кэт обдумывала услышанное, затем заговорила спокойно и негромко:

— Отец ребенка — суданец?

Я подтвердил это и продолжал объяснять, где живет Фэт, как это произошло, как она стала общаться с беженцами. Кэт слушала меня, иногда прерывая восклицаниями. Я уже понял, что она согласится.

Ваша честь, сейчас я должен объяснить, что случилось с маленьким ребенком, но чем больше я об этом думаю, тем лучше понимаю, что не смогу этого сделать. Надеюсь, вы простите меня. Передаю слово моей дочери Кэт.

Она храбрая девочка, моя Кэт. У нее разбитое сердце, но она сможет все объяснить. Я знаю, она сможет».

Глава 15 Кэт Атлей

«Ваша честь, меня зовут Каарен Атлей, я родилась в Форстере в сентябре 1970 года. Мой отец, Мэд Атлей, попросил меня помочь написать письмо о моей сестре Донне-Фей.

Я понимаю, что суд будет решать вопрос о том, что случилось с ее ребенком. Мой отец хотел бы обратить Ваше внимание на некоторые важные моменты. Он попросил меня изложить свою точку зрения. Отец позволил мне ознакомиться с его частью письма. Я увидела, что он довольно подробно рассказал о своей женитьбе и о моем детстве.

Как Вам уже известно, моя мама покинула дом, когда я была совсем юной. После этого мне довелось учиться в школе-интернате, затем — в университете Сиднея и в Лондоне, где я встретила своего будущего мужа Дэвида Бенетта, вместе с которым в январе 2001 года переехала в Нью-Йорк. Дэвид и я жили на Манхэттене, когда в 2005 году Донна-Фей родила Сэта. Я была рада за сестру. Дэвид и я отправили ей небольшой подарок. Но, если честно (а я хочу быть честной до конца), мы не обратили на это событие особого внимания, потому что жили за границей и не собирались переезжать в Австралию.

Разумеется, мы ужаснулись, когда через несколько недель узнали, что Сэта забрали в больницу «John Hunter» и все законные способы не помогли вернуть ребенка сестре. Детали этого дела по сей день являются для меня загадкой.

Мы с Дэвидом прибыли в Сидней в 2008 году, отчасти из-за того, что я решила увеличить нашу семью и воспитывать будущих детей в Австралии.

Мы поселились в районе Hunter Hills. Я помню, что приглашала отца посмотреть на наш новый дом. Мы не виделись с ним пять лет. Я прочитала его впечатления об этом и согласна с ним: скорее всего, нам хотелось похвастаться. Но я верю, отец был рад, что у нас такой дом. Я расспрашивала его о Блу и Донне-Фей. Мы говорили о том, что случилось с Сэтом, о том, как Донна-Фей перебралась в Тамворт, пытаясь избавиться от проблем.

Я помню, что находилась в Сиднее уже несколько месяцев, когда отец позвонил мне и сообщил, что Донна-Фей снова беременна и кто-то пытается забрать ее ребенка.

Сначала я не поняла, что он имеет в виду. Почему это кто-то должен забрать ее ребенка? Отец объяснил, что департамент социального обеспечения нашего штата расширил свои полномочия и может без суда забрать ребенка под свою защиту, лишив его родителей, если их первый ребенок уже находится под опекой государства.

Я спросила отца, как Донна-Фей отреагировала на это решение. Он ответил, что она не обратила на это внимания.

Затем он спросил меня, смогу ли я взять ребенка Донны-Фей.

Я не сразу согласилась и некоторое время сомневалась. Почему я колебалась? Потому что мы с Дэвидом не отказались от мысли иметь собственного ребенка. Все, что рассказал вам мой отец, — правда. Я не испытывала желания стать матерью в свои двадцать и даже тридцать лет. Мне было уже тридцать семь, когда мои биологические часы стали настойчиво напоминать, что время уходит. И, как многие люди, я поняла, что мне нужна помощь. Я не могла забеременеть.

Друг порекомендовал клинику «ЭКО» в Сиднее. Первая попытка оказалась неудачной. Дэвид очень хотел ребенка, но я была убеждена, что в «ЭКО» мне не помогут. Я не могла справиться с проблемой и разочарованием.

Поэтому, когда позвонил мой отец и сказал, что Фэт беременна и кто-то должен взять ее ребенка, я должна была решить: либо я предпринимаю еще одну попытку в клинике, либо воспитываю ребенка, не своего, а сестры.

Я решила сделать первый шаг и зарегистрироваться в качестве няни. Необходимость сделать это меня очень удивила. Во-первых, я сестра Донны-Фей, и нет ничего странного в том, чтобы сестры помогали друг другу воспитывать детей. В некоторых странах это распространено.

Тем не менее департамент заявил, что я должна пройти проверку.

Затем была написана огромная кипа документов, которые необходимо было заверить. Я должна была представить характеристики от моего работодателя и от друзей.

Мы с Дэвидом должны были пройти проверку в полиции, получить две копии документов, заверенных у мирового судьи. Я организованный человек, но даже мне трудно было выдержать все это. Не могу представить себе, как бы я справилась со всем этим, если бы не была юристом.

Когда оформление бумаг было закончено, нас с Дэвидом пригласили на занятие для родителей в департаменте на Параматт-роуд. Мы стали усиленно готовиться, прочитали несколько книг о воспитании детей. Как же я была удивлена, когда увидела отношение департамента к этому вопросу! Занятие проходило в маленькой комнате, на стене висел лист формата А-4, на котором было написано: «Занятия для родителей». Когда я заглянула в класс, то увидела несколько человек, сидящих на маленьких стульях. Оказалось, что цель занятия — постараться запомнить, что написано на белой доске довольно скучным куратором, и составить тест. По окончании занятий мы получили сертификаты, затем сделали фотокопии и отправили их в департамент.

Следующий шаг — собеседование у нас дома. К этому времени я организовала переезд Донны-Фей из Тамворта в Сидней. Она остановилась у нас в свободной комнате. Донна-Фей продолжала курс лечения и из-за медикаментов всегда была сонной. Не сомневаюсь, что беременность также отнимала у нее много сил. Донна-Фей выглядела потерянной или уставшей. Иногда она вела себя довольно странно. Моя сестра была убеждена, что произойдет что-то страшное. В такие моменты она становилась замкнутой и молчаливой, и мне с трудом удавалось вывести ее из комнаты. Донна-Фей была уверена, что кто-то следит за ней и, возможно, за всем домом. Я убеждала ее, что департамент является социальной службой и у них нет средств на слежку за домом в течение двадцати четырех часов в день, но, думаю, не убедила ее.

Полагаю, что людям хотелось бы знать, говорили ли мы с ней о Сэте. Почему же не говорили? Но с Фэт трудно было разговаривать серьезно. Иногда она могла болтать часами, однако в ее словах не было смысла.

Главное, что беременность протекала великолепно.

Когда Донна-Фей жила у меня, она смотрела сериал «Дни нашей жизни». После просмотра она решила назвать дочь Саванной. Я считаю, что это великолепное имя.

Я договорилась в больнице «Eastern Private», что Донна-Фей будет рожать там. Я наслушалась жутких рассказов о региональных больницах, о нехватке врачей, о женщинах, рожающих в туалетах, и так далее. Я не хотела, чтобы Фэт и ее ребенок подвергались риску.

Когда я рассказала в департаменте, что Донна-Фей остановилась у меня, социальный работник возмутилась и заявила, что это наглость с моей стороны — привезти сюда Донну-Фей, потому что я еще не получила разрешение выполнять обязанности няни.

Она объяснила, что таким образом я оказываю давление на Донну-Фей, на ее решение передать дочь мне. Я взорвалась и спросила:

— Мне нужно было выставить Донну-Фей на улицу? Оставить ее в Тамворте одну? Прежде всего она моя сестра.

Социальный работник объяснила, что у меня возникнут проблемы, потому что Фэт не разрешат оставить ребенка после родов, особенно если она будет жить у меня. Эта женщина обещала подыскать ей какое-нибудь жилье в Сиднее. Но это было очень нелегко.

Мы с Дэвидом предложили ей помочь найти жилье для Фэт и оплатить аренду, но социальный работник отказалась, объясняя, что это можно расценить как взятку.

Дэвид был очень огорчен. Он спросил:

— Как устроены мозги у этих людей?

Социальный работник сказала, что Донна-Фей в любом случае не должна присутствовать во время нашего собеседования, поэтому я отвезла ее в торговый центр — посмотреть кино. Когда моя сестра вернулась, то рассказала, что почувствовала слежку: это были работники департамента, они притворялись билетерами в кинотеатре. Я успокоила ее, сказала, что она ошибается.

Я знала, что Дэвид был против собеседования. Он англичанин и не выносит вмешательства в личную жизнь. Я предупредила, чтобы он даже не пытался шутить с австралийскими бюрократами среднего уровня. Они знают себе цену и ни на минуту не усомнятся в своем праве наказать вас.

Я видела, что Дэвиду не нравится социальный работник, ее многослойная одежда, распущенные волосы. Первые вопросы были безобидными: сколько вам лет, как вы зарабатываете на жизнь и так далее.

Затем она поинтересовалась, как мы собираемся сохранить наследие Саванны и поддерживать ее самосознание — ее наполовину суданское происхождение.

Дэвид ответил:

— Она будет чернокожей. И мы не будем скрывать это от нее.

Затем социальный работник спросила, не собираемся ли мы перевезти Саванну в Судан, когда она станет старше.

Дэвид ответил:

— Я полагаю, это зависит от обстановки в этой стране.

Следующий вопрос был о том, как мы объясним цвет кожи Саванны окружающим нас людям. Дэвид ответил:

— Мы скажем им, чтобы занимались своими делами.

Но очевидно, социальный работник ожидала, что мы ответим: «Мы будем учить Саванну гордиться своим происхождением».

В конце собеседования разгорелась короткая дискуссия о Малоке: будем ли мы поддерживать с ним отношения. Я ответила:

— Да, конечно, — и добавила, что мы хотели бы предложить Саванне одну из хороших школ в безопасном районе. Я имела в виду, что мы в состоянии обеспечить малышку материально, но социальный работник заинтересовалась тем, как я буду поддерживать самосознание ребенка, в котором соединились две культуры.

После ее ухода Дэвид сказал:

— Она хочет, чтобы ребенок рос у суданцев. Она хочет, чтобы мы научили девочку ходить к деревенскому колодцу и набирать воду в ванную. Понимаешь, Кэт, мы недостаточно черные, мы не едим козлятину. Социальный работник ожидает именно этого.

Мы были расстроены, когда прочитали ее отчет. Те факты, которые должны были сработать в нашу пользу, были представлены негативно.

Особое внимание было обращено на район, где мы живем: на состоятельность жителей и на отсутствие расового разнообразия.

Я сделала копию этих документов и отправила по электронной почте отцу.

Он высказал свое отношение к этому в грубой форме, но очень точно:

— От этой женщины несет лошадиным навозом. Она хотела доказать вам, что, несмотря на всю вашу обеспеченность, она обладает полномочиями не позволить вам взять этого ребенка.

В тот же день я поговорила с нашим адвокатом. Я сообщила ему, что отчет был негативным: в нем говорилось, что Саванна должна находиться с более подходящими ей родителями, которые поддержат ее самосознание. Другими словами, Саванне будет лучше с незнакомыми людьми, чем с Дэвидом и со мной.

Донна-Фей тоже пришла с нами на суд. Судья некоторое время разговаривала непосредственно с ней:

— Мисс Атлей, вы понимаете, что являетесь объектом обсуждения вопроса об опекунстве до рождения ребенка?

— Нет.

— Это означает, что департамент не разрешит вам ухаживать за ребенком после его рождения, поскольку ваше заболевание связано с психическим расстройством.

— Я лежала в психиатрической клинике, но ведь сейчас я в другом месте.

— Вы понимаете, что произойдет, когда родится ваш ребенок?

— Вы имеете в виду, что его заберут?

Странно, но Донна-Фей произнесла это очень спокойно и не выглядела при этом несчастной. Она произнесла это так просто, как будто надеялась, что ответила правильно.

— Вы знаете, что ваша сестра Каарен Атлей и ее муж Дэвид будут ухаживать за вашим ребенком?

Донна-Фей кивнула и сказала:

— Да, это хорошо.

— Но департамент считает, что для вашего ребенка будет лучше, если он будет находиться с суданскими родственниками.

— И это тоже будет хорошо.

Судья смутилась и сказала:

— Прекрасно.

Юрист, представляющий департамент, доказывал, что в интересах Саванны расти и познавать суданскую культуру. Потом длилась дискуссия о том, нужно ли предоставлять суданским детям возможность узнать свою культуру, если они не проживают на исторической родине.

К нашей радости, судья подытожила:

— Мне кажется, что план департамента о размещении ребенка в незнакомом месте с незнакомыми людьми не имеет смысла. Когда Саванна родится, она будет передана под опеку Каарен Атлей и ее мужа Дэвида Бенетта.

Судья добавила, что нам необходимо сделать так, чтобы Донна-Фей и Малок участвовали в жизни Саванны. Она попросила департамент составить распорядок, и мы обязаны будем придерживаться его. Я видела, что представители департамента были разочарованы, но за судьей осталось последнее слово.

Мы покинули суд, довольные результатом. Недалеко от здания суда было кафе, и мы решили отпраздновать нашу победу. Я заказала капуччино, и Донна-Фей сказала:

— И я хочу.

Мне пришлось напомнить ей о беременности, и я заказала для нее чай. Я обратилась к сестре:

— Донна-Фей, это прекрасный результат, мы победили.

— Да, мы победили.

В тот момент я действительно воспринимала это как победу и у меня не было никаких сомнений.

Через неделю мы с отцом, который практически жил у нас, отвезли Донну-Фей в больницу. Помню, как отец сказал:

— Эта больница похожа на отель «Хайатт».

Он сравнивал ее с больницей в Форстере. Тут была роскошная мраморная стойка в приемной, цветы в красивых вазах на подставках.

Я позвонила в больницу и объяснила ситуацию: моя сестра будет рожать у них, а мы с мужем станем ухаживать за ребенком после родов. Нас встретила старшая медсестра. Стараясь организовать радушный прием, она подарила Фэт специальную сумку. В ней было меню больницы и знаменитый медвежонок — талисман этой больницы, — белый, с красным крестом на жилетке.

Фэт спросила:

— Если мне нельзя оставить ребенка, можно я хотя бы оставлю себе медведя?

Старшая медсестра смутилась, засмеялась и сказала:

— Я уверена, что мы сможем найти еще одного медвежонка.

Через неделю мы опять были в больнице. На этот раз врачи проверяли, есть ли необходимость делать Фэт кесарево сечение. Я помню, как они шли по коридору — большая Фэт и рядом с ней отец, с бородой, в рубашке с короткими рукавами и в шортах.

Кроме нас было два социальных работника и Малок. Департамент был решительно настроен вовлекать его в процесс, хотелось ему этого или нет, поэтому за ним присылали машину за государственный счет. Могу только представить эти расходы: социальные работники ехали за Малоком в Тамворт, забирали его и привозили в Сидней.

Он был в больнице, когда родилась Саванна. Мне было приятно его видеть. Постепенно Малок становился частью нашей жизни. Я подошла, чтобы поддержать его, но он так быстро отпрянул, что врезался в стену. Малок выглядел чрезвычайно напуганным, и не только из-за меня.

Пройдя вестибюль, мы направились в палату к Фэт. Она смотрела на огромного медведя, стоящего в углу комнаты, напоминавшей цветочный магазин.

— Гляньте, что они подарили ребенку!

Фэт так посмотрела на медведя, как будто хотела забрать его себе.

Если Донна-Фей и делала что-то не так, то надо признать, что и с медсестрами происходило то же самое.

И их трудно в этом обвинить. Мы были странной семьей: Донна-Фей, круглая, как пляжный мяч, ростом в пять футов, белая, как стена, и рядом с ней — неуклюжий Малок, длинный, как сорняк.

Палата Донны-Фей была последней в коридоре. Старшая медсестра усадила Фэт на край кровати. Моя сестра была такой полной, что не могла соединить колени. Принесли меню, с которым мы ознакомились на прошлой неделе. Донна-Фей спросила:

— Я могу заказать что-нибудь?

Медсестра ответила:

— Конечно, можете.

И Фэт прошлась по меню, отмечая галочками блюда: крем-брюле, креветочный коктейль, крекеры, сыр, рыба… Отец сел в кресло с откидной спинкой и сказал:

— Я прослежу за тем, чтобы она ничего не ела. Я ужасно голоден.

Старшая медсестра сказала Фэт: «Я дам вам таблетки, чтобы вы успокоились», положила таблетки на ее ладонь и протянула ей стакан воды. «Доктор скоро будет», — сказала она и вышла из палаты. Фэт легла и закрыла глаза.

Дэвид включил телевизор. Показывали утреннее шоу. Я заполнила бумаги и отдала их отцу на подпись. Он по-прежнему оставался опекуном Фэт.

Спустя некоторое время пришли две дежурные нянечки. Они помогли Фэт пересесть на каталку и повезли ее в холл. Мы шли за ними. Они обнажили ее живот, освободив от ночной рубашки, и намазали его обезболивающим средством. Тело Фэт было покрыто палочками, связанными с приборами. Я была так взволнована, что не могла дышать. Я постоянно спрашивала у Фэт:

— Как ты себя чувствуешь? Ты в порядке?

Кто знает, что моя сестра чувствовала в тот момент?

Дэвид держался лучше. Он попросил:

— Отойди в сторону, дорогая. Они знают, что нужно делать.

Дежурный произнес:

— Время еще есть. Доктор пока не приехал. Мы просто подвезли роженицу поближе к операционной.

Дэвид сказал:

— Пойду-ка я, пожалуй, погуляю.

Он терпеть не мог ждать. Позже он признался, что натолкнулся на Малока в холле. Бедный мальчик отказался войти в палату, где, как огромный тюлень, лежала Фэт, желтая и обнаженная.

Дэвид рассказывал:

— Он стоял у стены, как щетка. Черные кудри, покрытые голубой сеткой для укладки волос, придавали ему вид витающего в облаках человека. Он стоял рядом с этими суками, социальными работниками, которые сидели в креслах за его спиной.

Мой отец тоже вышел прогуляться. Он нашел комнату отдыха и приготовил себе чашку чая. Отец поговорил с одной из медсестер о том, что его дочь сегодня рожает. Медсестра поздравила его. Он пояснил:

— Я должен присутствовать на родах, я ее опекун. Видел ее появление на свет, теперь вот увижу ее роды.

Отец очень гордился этим.

Медсестра была растеряна. И отец рассказал ей нашу историю: он не только отец Донны-Фей, но и ее опекун. Когда родится ребенок, его заберет не Донна-Фей, а ее сестра Кэт…

И медсестра ответила:

— Да, я слышала об этом. Роды сегодня?

Они продолжили разговор. И я догадываюсь, как проходила беседа. Отец спросил у медсестры, сколько стоят роды в этой клинике, и медсестра ответила, что около десяти тысяч. Отец присвистнул и сказал, что его машина стоит дешевле. Затем медсестра поинтересовалась:

— Почему вы называете свою дочь Фэт? Она не толстая, а беременная.

— Мы назвали ее так еще до беременности.

— Она была толстой?

А мы действительно не обращали внимания на полноту Фэт и не думали о том, что посторонним такое имя должно казаться странным.

Медсестре хотелось узнать, почему Донне-Фей не разрешают оставить Саванну. Отцу пришлось объяснить, что у Фэт психическое расстройство. Я знаю своего отца. Он, видимо, ожидал увидеть ужас на лице медсестры, но та в силу своей профессии не только не удивилась, но еще и успокоила его, объяснив, что многие люди проходят через это. Она рассказала ему историю, происшедшую в больнице, где она работала. Матери и пальцем не пошевелили, пока социальные службы не пришли, чтобы забрать их детей.

— Они спокойно воспринимают это, говорят, что правительство знает, что делает.

После этого разговора отец вернулся. Подошел и Дэвид. Мы ждали. Фэт лежала, медсестры тихо разговаривали, обсуждая предстоящие роды.

Наконец появился врач, и Фэт перевезли в операционную. Я стояла слева от нее, у ее головы, и держала сестру за руку. Анестезиолог подошел к Фэт и сделал ей укол. Он провел эпидуральную анестезию и помог Фэт лечь на спину. Через минуту врач начал царапать ее живот и щипать кожу, все время спрашивая, чувствует ли она что-нибудь при этом. Когда стало ясно, что Фэт уже не чувствует боли, анестезиолог кивнул акушерке, которая приготовила скальпель и разрезала подготовленную поверхность. Нож вошел мягко, как будто разрезали масло.

Мне видны были голубые перчатки хирурга, глубоко погрузившиеся в живот Фэт. Было очень много крови, а затем из околоплодных вод появилась Саванна.

Она была покрыта слизью, ее розовый рот был открыт. Она размахивала кулачками и пыталась пищать, показывая, что у нее тоже есть голос.

Я подумала о том, что она прекрасна.

И не только я так думала. Во многих новостях упоминалось о том, как красива Саванна. Вся ее голова была покрыта рыжими вьющимися волосами, кожа напоминала спелую сливу.

Мне не нужно говорить Вам, что я ее полюбила. Конечно, я полюбила эту малышку.

После родов акушерка занималась Фэт. Саванну искупали и взвесили. Я вышла из родильного зала и оглянулась. Я увидела Малока в сопровождении двух социальных работников, которые размахивали розовыми и желтыми документами. Они заявили, что являются официальными опекунами малышки и требуют, чтобы их пропустили.

Молодая медсестра подошла к ним. Позже отец рассказал, что это была та самая медсестра, с которой он пил чай. Она подняла руки и сказала:

— Пожалуйста, выйдите, вы не можете здесь находиться.

Она старалась вывести их за оббитую резиной дверь. Доктор, который накладывал швы, сказал:

— Оставь, оставь!

У Саванны началась икота, потом она заплакала. Малок, растерянный, стоял у двери. Это была минута всеобщего душевного волнения.

Одна Донна-Фей оставалась спокойной. Не только потому, что она лежала с вывороченными внутренностями. Она воспринимала весь хаос вокруг нее просто, точно так же, как воспринимала беременность, роды и то, что ей не разрешат оставить ребенка.

Дэвид не был спокоен. Он пытался грудью вытеснить социальных работников из комнаты. Я искала в сумке мобильный телефон, угрожала позвонить своему адвокату, для чего выскочила из комнаты. Социальные работники продолжали настаивать на том, что по решению суда они также являются опекунами. Я понимала, что они правы.

Мы думали, что выиграли и Саванна поедет с нами домой, что мы сможем сразу забрать ее. Но были просто ошарашены, когда работники департамента заявили, что мы ошибались. Может, я заблуждаюсь, но мне показалось, что им нравилось затягивать этот процесс. Социальные работники объяснили, что не закончено оформление бумаг. Прежде чем ребенок будет передан на постоянный уход, подготовка места его проживания должна получить одобрение суда. Мы напомнили, что суд уже принял решение по этому вопросу. Мы являемся опекунами Саванны до конца ее жизни.

Социальные работники возразили:

— Да, но решение было принято до рождения Саванны. Сейчас суду необходимо предъявить свидетельство о рождении, ваше свидетельство о рождении, документы Донны-Фей и бумаги о том, что департамент ознакомлен с ними, одобрил и утвердил их. До тех пор Саванна будет находиться под государственной опекой.

Нелепость этой системы очевидна. Мы пытались спорить с ними. Мы говорили:

— Зачем забирать у нас малышку, если в конечном итоге она к нам вернется?

Ситуация была нелепая: Саванна не могла оставаться с Донной-Фей в больнице и не могла быть с нами. Работники департамента еще раз напомнили, что Фэт лишили родительских прав и она не является опекуном ребенка. Мы тоже не являлись опекунами Саванны, пока не оформлены все бумаги. Ребенок находился под опекой государства до получения всех необходимых документов.

Казалось, социальные работники были довольны сложившейся ситуацией.

Я готова была взорваться от гнева и спросила у них:

— Можно узнать, что будет с Саванной? Она — брошенный ребенок, вы это хотите сказать?

— Нет, ее опекает департамент, поэтому мы определим ее в приют, пока будут оформляться документы.

Я с трудом могла в это поверить. Мне казалось, что это несправедливо — забирать ребенка у биологической матери и отдавать его незнакомым людям. На четыре дня? На пять? На неделю? Время — это важно. В первые дни жизни ребенок привыкает к людям, которые ухаживают за ним. Поэтому департамент разработал систему, позволяющую Саванне привыкнуть к любому человеку, которого она потом никогда не увидит, и разрушить связь со мной, женщиной, которая будет ее матерью до конца жизни.

Дэвид сказал, что мы отвезем дело в суд. Но суды остаются судами, у них всегда нет времени. Наш адвокат заявил:

— Мы не успеем оформить все к сроку. К тому времени, когда начнутся слушания, нужно будет забирать Саванну. Думаете, что сможете все это вытерпеть?

Я не была уверена, что мне это под силу. Представьте: Вашего ребенка забирают из больницы и везут бог знает куда. Вы не имеете права знать об этом. Они не называют имя няньки. Социальные работники объясняют это тем, что это конфиденциальная информация.

Я кричала:

— Разве мы можем быть уверены в том, что о малышке хорошо заботятся?

Женщина ответила по телефону, что у них все няньки официально зарегистрированы. Потом, чтобы успокоить меня, добавила, что они зарегистрированы также в полиции. Это еще больше меня взволновало. Женщина объясняла, что все няньки имеют опыт работы с новорожденными, как будто уход за детьми — это работа на конвейере.

Мы спорили до последнего, но все было бесполезно. Мы убеждали социальных работников в том, что это глупо и жестоко. Беседа накалялась. Я видела Саванну, держала ее на руках, и мне трудно было представить, что сейчас ее передадут на попечение людям, которые, как мне казалось, облечены властью и силой, но не озабочены благополучием нашей девочки. Но представители департамента заявили:

— Правила есть правила. Саванна не поедет домой, пока ваши документы не будут зарегистрированы в суде. Она не может оставаться в больнице, потому что не больна. Она будет находиться у официальных опекунов.

Я согласилась. Но куда ее повезут и с кем? Я не знала. Было так много споров с представителями департамента, что хотелось бросить все и разрешить им поступать так, как они считают нужным.

Я буду всегда благодарить Господа за помощь медперсонала, особенно старшей медсестры, которая дежурила в тот день. Она показала социальным работникам список, в котором были перечислены документы, позволяющие перевозить ребенка. Они могут прийти только послезавтра. Служащие департамента настаивали, говорили о судебной ответственности, но старшая медсестра в белом халате была неумолима.

— Я приношу извинения, но здесь больница, и вы не можете забрать ребенка без разрешения.

Я так волновалась, когда слушала ее разговор с работниками департамента. Они даже были слегка напуганы. Позже медсестра призналась, что не смогла отдать новорожденного ребенка, у которого еще не подсохла пуповина, младенца, за которым еще не начали ухаживать. Это просто издевательство, не только над ним, но и над его матерью.

Когда она сказала это, на мою душу пролился целебный бальзам. Не я, а Донна-Фей была матерью Саванны, но в то же время я почувствовала, что она и моя дочь.

Благодаря медсестре, этой строгой женщине, Дэвид, я и Донна-Фей провели несколько дней в больнице вместе с Саванной. Дэвид спал в кресле, Саванна — в своей кроватке, которую можно было использовать и как детскую ванночку. Донна-Фей лежала на кровати, а я — на полу.

Мы по очереди ухаживали за Саванной, носили ее на руках, укачивали, купали. Когда я говорю «мы», я имею в виду Дэвида, меня и отца, когда он приезжал нас проведать, а это случалось каждый день.

Мы, глядя друг на друга, твердили:

— Я не могу поверить, что она здесь.

Я говорю о себе и о Дэвиде. Донна-Фей, казалось, не знала, что Саванна тут, по крайней мере иногда.

Я посещала почти все занятия для молодых мам. Фэт не хотела их посещать. Она не возражала, просто не проявляла никакого интереса. Возможно, она устала.

Моя сестра все время спала. А я понимала, что я многому должна научиться. Я помню первый день, когда я держала Саванну на руках и она начала плакать. Я подумала, кому бы ее передать? И вдруг осознала, что некому. И стала успокаивать ее.

Были вещи, которые мне необходимо было знать. Какой температуры должна быть вода для ванны? Если прохладной, то насколько? Я ходила на занятия и слушала очень внимательно. Медсестра учила нас, меня и других мам, большинство из них были по-прежнему полными, и казалось, что им еще предстоит рожать. Мы очень уставали. Нам показывали, как нужно пробовать воду: сначала надо капнуть воду на запястье, проверить температуру, а затем уже опускать ребенка в ванну.

Меня научили, как держать Саванну на руках, чтобы ее голова не запрокидывалась назад, как брать чашку с водой, чтобы не опрокинуть ее на малышку. Меня очень беспокоил ее пупок, сухой и темный, как обгоревшая спичка. Медсестра научила меня обрабатывать кожу вокруг него и сказала, что скоро эта корочка отпадет. Если повезет, я найду ее либо в кроватке, либо в пеленке.

На занятиях я наблюдала за другими матерями. Они были полностью заняты своими детьми, но иногда я замечала взгляды, обращенные на Саванну. Это расстраивало меня. Наверное, они думали, как же это произошло? Белая мать, белый отец — и шоколадная малышка.

Они рассказывали свои истории, были до сих пор в больничной одежде, большинство из них носили больничные тапочки на распухших ногах. Я — в брюках и свитере — не могла к ним присоединиться.

Ни одна из них не подошла и не спросила:

— Что же произошло?

В больнице была иная атмосфера, она наполнена такими чувствами, как нежность и счастье. Две женщины подошли к кроватке, заглянули и сказали:

— Малышка великолепна, прекрасна!

Я знала, что они говорят правду.

Конечно, пришли и социальные работники, как обещали. Они посещали нас дважды. Во время первого визита они заявили, что у них есть право осмотреть Саванну и вынести ее из комнаты. Я еле сдержала крик.

Второй раз они явились за нашей девочкой. Я поняла, что у меня нет сил на то, чтобы встать. Мы должны были молча наблюдать за тем, как эти самодовольные ведьмы из департамента забирают и увозят Саванну. Я готова была вцепиться им в спины. Дэвиду пришлось держать меня за пиджак, чтобы я не ринулась следом за ними.

Вечером, вернувшись домой, я плакала на коленях у Дэвида. Зазвонил телефон. Звонила женщина, но я не узнала ее голоса. Он был мягкий, приятный. Она сказала, что Саванна у нее, и я поняла, что это правда. Я спросила, как она нас нашла. Она объяснила, что вся информация находится в документах и она всегда может позвонить матери ребенка. Я понимаю, как это глупо и нелепо.

Я была очень благодарна ей за звонок. Если бы она находилась в комнате, я бы ее расцеловала.

— Как Саванна? С ней все в порядке? Должна сказать вам, что я не ее мать. Ее биологическая мать — моя сестра.

— Я знаю все обстоятельства вашего дела. Вы — ее настоящая мать. Я хочу, чтобы вы знали: Саванна великолепна. Она в безопасности, поэтому утрите слезы и ложитесь спать. Неделя пролетит незаметно.

Неделя не пролетела. Это были мучительные дни. Все время думать о малышке, знать, что она где-то спит, но не знать где. Постарайтесь понять меня. Каждую минуту, каждый день я думала: где она сейчас? Что она делает? Она голодна? Как долго они ее успокаивают? Меняют ли они памперсы? Постирали ли костюм, который я на нее надела? Осталось ли что-нибудь возле нее, что сохранило мой запах, напоминание обо мне? Скучает ли она по мне? Запомнила ли она меня?

Когда я начинала рыдать, Дэвид крепко обнимал меня. Я думала, что моя грудная клетка разорвется и сердце выскочит наружу. Помню, как я просила его держать меня как можно крепче.

Донна-Фей не вернулась с нами домой. Мы оплатили ее пребывание в больнице за пять дней, за которые она окрепнет после операции. Мне казалось, что ей хорошо в больнице. Я навещала ее ежедневно. Каждый раз (меня это удивляло) Донна-Фей брала меню и отмечала все, что там было, при этом добавляя, что заказывает и для меня. Она предпочитала отбивные, салат, два десерта, шампанское и сыр. Когда привозили поднос, Донна-Фей начинала уплетать еду, делала это методично, неторопливо и с радостным видом.

Однажды я спросила:

— Фэт, ты не хочешь поговорить о Саванне?

Ее рот был набит сырным кексом. Она хотела что-то сказать, но промолчала и продолжала жевать. Затем вытерла губы ладонью и сказала:

— Нет, она ушла.

Я произнесла:

— Мы будем заботиться о ней. Ты сможешь увидеть ее, когда захочешь.

Фэт воткнула вилку в пирожное, покачала головой и ответила:

— Саванна больше не вернется. Они не разрешат, ты же знаешь.

Глава 16 Кэт Атлей

Саванны не было с нами четыре дня. За это время все документы были подписаны и проштампованы, наши адвокаты носились с ними в здании суда и быстро получили их обратно. Наконец-то нам дали адрес семейной пары, которая жила в Мэнли и заботилась о нашей малышке.

Мы ехали очень быстро. Наши сердца учащенно бились. Дэвид чуть не влетел в лобовое стекло, когда свернул на дорогу к дому. Он едва успел ударить по тормозам. Мы не сразу смогли отстегнуть ремни.

Я никогда не забуду доброту этих людей. Женщину звали миссис Уайт. Над входной дверью она повесила несколько розовых воздушных шаров, поэтому мы легко нашли ее дом. Один из шаров был в форме сердца, на нем было написано: «Девочка!»

Я заплакала. Миссис Уайт, должно быть, услышала, как подъезжает наша машина, потому что входная дверь была открыта. Мы бросились друг другу навстречу, миссис Уайт — держа Саванну на руках.

Первое, о чем я подумала: как же она выросла! Прошло только четыре дня, я так скучала и переживала, даже испытывала ревность. Но миссис Уайт обняла меня, и мы вместе держали Саванну — сэндвич из трех людей.

Дэвид обнял нас и повел к входной двери. Наши пальцы были сплетены. Мы передвигались медленно, как крабы.

Когда мы вошли в дом, миссис Уайт показала нам альбом, где был запечатлен каждый день жизни Саванны, каждый день, который она провела с ними. Миссис Уайт рассказала, что Саванна делала, где спала. Эта женщина подарила нам глиняный отпечаток ножки нашей дочери и снимок с отпечатком ее руки. На фотографии было написано: «Саванна Атлей, два дня». Надпись была сделана золотистыми чернилами, снимок был заключен в рамку.

Миссис Уайт рассказала мне, что одеяло, которое я дала Саванне и сейчас прижимала к груди, поглаживая руками, было с ней в кроватке и коляске.

Она рассказывала, что не было дня, чтобы Саванна не могла ощутить наш запах. «Каждый день вы были с ней, поверьте мне».

Мы от всей души поблагодарили миссис Уайт и прижали Саванну к груди.

И вот пришло время уезжать и начинать новую жизнь вместе с нашей малышкой. Больше всего нам хотелось, чтобы в нашу жизнь никто не вмешивался. Мы знали (и я думаю, знали все), что мы справились бы с этим более успешно, если бы нам позволили самостоятельно все решать, включая знакомство Саванны с ее биологическими родителями.

Департамент настаивал только на своих вариантах. Спустя некоторое время после выписки Донны-Фей из больницы, после того, как мы привезли Саванну и она провела первую ночь в коляске возле нашей кровати, нам позвонили из департамента и ознакомили с распорядком дня.

В этом расписании было указано, когда Саванна должна была встречаться с Донной-Фей в квартире на Дарлинг-херст, которую департамент снял для нее, и время, которое она должна проводить с Малоком, продолжавшим жить в Тамворте, где он когда-то встретил Донну-Фей.

Ознакомившись с расписанием, я заплакала. Казалось, оно было составлено людьми, у которых нет детей. Оно не учитывало распорядка жизни Саванны. В среду, в час дня, я должна была везти ее в Семейный центр, где ее будет ждать Донна-Фей с представителем департамента.

Никто не собирался принимать во внимание то обстоятельство, что Саванна могла спать, или это было время ее кормления, или у нее могла подняться температура.

Никто не учел того факта, что я не могу заранее знать, что ребенок будет делать в это время. Я не представляла также, чем сама буду занята в час дня. И вдруг у меня промелькнула мысль: чем же я занималась, когда не было Саванны? Честно скажу, я не смогла вспомнить. Мне казалось, что она всегда была со мной.

Я чувствовала, когда ее нет рядом.

Я брала чашку, чтобы поставить ее в посудомоечную машину, а малышка начинала ворковать. Я ставила чашку и шла к кроватке, а Саванны, конечно же, там не было, потому что она была у Донны-Фей, за двадцать километров от меня.

Я все еще слышу этот звук, даже сейчас.

Наверное, я буду слышать его всегда.

До того как начали происходить свидания, мы трижды встретились с представителями департамента.

В первый раз Дэвид, я и Саванна должны были продемонстрировать, как мы общаемся друг с другом. Нам было очень неловко. Социальный работник сидела на стуле с планшетом и делала записи. Дэвид и я понятия не имели, чего она ждет от нас, поэтому стали забавлять Саванну. Когда малышка заскучала, Дэвид дал ей поиграть с ключами.

Позже, когда я ознакомилась с отчетом (наш адвокат добился разрешения, и у меня появилась возможность прочитать все отчеты), то увидела, что социальный работник написала о том, что Саванна уже может держать головку и устанавливать зрительный контакт.

Во второй раз психолог спрашивала меня о распорядке дня Саванны.

Я объяснила, что взяла на год отпуск по уходу за ребенком. Все мое время посвящено Саванне и Дэвиду. Мы каждое утро просыпались с мыслью, какие подвиги она будет совершать сегодня. Все родители думают, что их дети золотые, но Саванна действительно была золотым ребенком. Она многому училась за день. Дэвид уходил на работу, возвращался вечером домой и говорил, что она изменилась: так много она узнавала.

Я помню, как она впервые улыбнулась мне.

Это так много значило — первая улыбка.

Я старалась успеть сделать все необходимое для малышки и не ждала благодарности, но, когда тебе дарят чудесную улыбку, понимаешь, что твои усилия не напрасны.

Я помню, как Саванна впервые стала сама держать голову. Мне не нужно было больше поддерживать ее: ее шея была сильной, малышка уже могла оглядываться.

Саванна любила хватать вещи.

У меня всегда было заготовлено что-нибудь, что она могла схватить, или она цеплялась за мой кулон и тянула его на себя.

Саванна могла схватить меня за нос, за серьги, за мочки ушей.

Это было незадолго до того, как она выросла из пеленок. Она должна была стать такой же высокой, как ее отец. Мы оберегали ее и не хотели никому показывать: люди говорят, что это нужно делать до шести месяцев, но честно говоря, легче было распеленать ее и положить в прогулочную коляску. Люди видели идущего Дэвида, его счастливое лицо англичанина и Саванну, шоколадного цвета, с густыми кудрями и розовыми кулачками. Многие останавливались и начинали расспрашивать.

Многие были настроены доброжелательно.

Люди были уверены, что мы удочерили ее. Они одобряли это и говорили:

— Какой смелый поступок! Много времени ушло на оформление документов? Это так долго, так дорого!

В зависимости от того, как мы себя чувствовали, мы либо соглашались с ними, либо говорили: «Саванна — наша дочь» — и наблюдали за тем, как они воспринимают информацию.

Мы старались не обращать на это внимания: слишком много времени занимали объяснения.

Дэвид катал Саванну на плечах. Однажды он посадил ее на плечи, и малышка, пытаясь удержаться, собрала его волосы в кулачок и использовала их как руль. Бедный Дэвид пытался освободить свои волосы, но Саванна попала пальцами ему в глаза, и некоторое время он ничего не видел.

Мы не совершали дальних поездок, правда, планировали повезти Саванну в Англию — познакомить с семьей Дэвида и в Нью-Йорк — для встречи с нашими старыми друзьями. Моя подруга с Манхэттена подарила ей несколько чудесных вещей, и я постоянно делала фотографии и размещала их на сайте Саванны. Мы обсуждали каждое ее движение. Мне очень нравилось показывать ее, но она была еще не готова к перелетам. Я знала, что некоторые родители рискуют брать с собой детей в дальние поездки. Но мы подумали, что необходимо дать Саванне время, чтобы она могла почувствовать себя в безопасности.

Единственное, что мы успели сделать до того, как потеряли Саванну, — покатать ее на пароме в зоопарке Таронга.

Это был невероятно жаркий день. Я не совсем понимала, что необходимо ребенку, выдержит ли он целый день путешествий. Разумеется, посещения зоопарка было бы вполне достаточно, но мы решили, что Саванне должна понравиться поездка на поезде и на пароме.

Я не знаю, то ли из-за запаха сена и навоза, то ли из-за крика обезьян, то ли из-за людского круговорота, на поезде, на пароме, когда мы поднимались на горку, Саванне решительно все не нравилось. Мы все время пытались обратить ее внимание на животных: «Посмотри на слона, на орангутанга!» Но Саванна сидела у Дэвида на руках, уткнувшись ему в грудь, и трясла головой. Она хотела спрятаться у него в рубашке. Дэвид пыталсяпривлечь ее внимание, но это было бесполезно. Через час мы решили не мучить ее и отдохнуть за столиком. Саванна была в коляске, и я дала ей бутылочку с водой и открыла маленький контейнер с кусочками дыни. В это время возле нас оказалась морская чайка, обыкновенная чайка с розовыми лапками, подбирающая чипсы, которые уронили люди. И Саванне она очень понравилась. Малышка бросила бутылку, стала показывать на чайку и кричать: «Ква, ква!»

Мы с Дэвидом расхохотались и подумали: для чего мы брали коляску, упаковывали памперсы, бутылочки, одежду, салфетки, ехали через весь город, стояли в очереди, платили за входные билеты? Нашу девочку обрадовала морская чайка. Так иногда бывает, не правда ли? Саванну радовали самые простые, незначительные вещи. Так было и дома. Мы могли подарить Саванне чудесную игрушку с колокольчиками и свистками, а она радовалась пластиковой миске, надев ее на голову. Друзья приносили ей подарки, а малышка обдирала оберточную бумагу, рвала ее на кусочки, и ее абсолютно не интересовал сам подарок. Я так смущалась, мне было неловко!

Саванна могла часами держать во рту старую деревянную ложку, выбросить пустышку и больше ни разу не взглянуть на нее.

Утром Дэвид очень часто первым подходил к ее кроватке, ему нравилось помогать мне. Он знал, что я встаю к Саванне по ночам, кормлю ее, меняю ей подгузники. Дэвид проверял, не нужно ли поменять подгузник, затем выпивал чашку кофе и приходил домой к семи часам. Я должна была посадить Саванну на высокий стул и постараться накормить ее кашей, потом играла с ней, пока не наступало время утреннего сна. Я укладывала малышку и пыталась хоть немного поспать, но не могла расслабиться, потому что думала о том, как много нужно успеть: поменять постельное белье, выбросить подгузники, простерилизовать бутылочки, принять душ… Иногда я сердилась на себя, потому что раньше недоумевала: чем занимаются молодые мамы целый день? Сейчас я понимала чем.

Наступал полдень. Саванна просыпалась и требовала бутылочку с молоком. Она плакала в коляске и сбрасывала одеяла — этого я тоже никогда не забуду. Как она ненавидела одеяла и всегда пыталась от них освободиться! Я сажала ее на ногу и старалась успеть дать ей бутылочку, прежде чем появятся слезы. Мне не нравилось видеть ее плачущей. Я любила смотреть на пузыри молока у нее над губой.

Все зависело от погоды. В полдень мы отправлялись на прогулку. Дэвид называл это «rockin and rollin»^[5]. Обычно мы гуляли по городу, доходили до детской площадки, или до магазина игрушек, или до местного кафе — поболтать с другими мамами.

Я была абсолютно счастлива. Саванна была великолепным, жизнерадостным ребенком, я очень любила ее.

Я не буду утверждать, что все шло гладко. Трудно привыкнуть к новому расписанию, которое полностью зависит от крошечного ребенка. Как я скучала по своим снам, по возможности спокойно принять душ и сходить в туалет! Мне казалось, что Саванне будет скучно играть со мной целый день. Думаю, вы слышали такие разговоры. Все родители говорят одно и то же. Однажды я отвезла ее в детский центр, который находился рядом с нашим домом. Туда приводили маленького мальчика-китайца, которого усыновили. Его мама увидела нас с Саванной и однажды остановила меня. Мы разговорились. Это была одна из тех бесед, которые молодые мамы ведут на улицах, открывая сердца друг другу, рассказывая о своих разочарованиях и о любви к детям.

Мы согласились, что для ее мальчика Цоя и для Саванны хорошо было бы раз в неделю посещать вместе детские ясли. Благодаря этому они будут расти и понимать, что все люди разные.

Сейчас я радуюсь тому, что у меня не хватило времени для организации этой затеи. Это означало бы, что я пропустила один день общения с Саванной. Я не смогла бы вынести этого, зная, что добровольно отказалась от одного дня вместе с ней.

Я знаю, что должна рассказать Вам о том, что произошло. Вот почему мой отец поручил мне написать эту часть письма.

Я стараюсь.

Вспоминать об этом невыносимо больно.

В июле 2009 года Саванне исполнилось пять месяцев. Это был ее четвертый визит к Малоку в Тамворт. Если общаться с Донной-Фей было трудно, то посещения Малока были просто пыткой. После рождения Саванны он вернулся в Тамворт. Департамент нашел ему работу в забойном цехе. И мне было известно, что работал Малок много и хорошо. Он вовремя приходил на службу, отрабатывал полную смену. Хозяин был доволен им.

Малоку разрешено было встречаться с дочерью в одну из суббот каждый месяц и оставлять ее на ночь.

Департамент предложил нам «трансфер»: они забирали Саванну вместе с нами из дома и везли в аэропорт на своем старом, маленьком, трехдверном внедорожнике для перелета в Тамворт. Социальный работник, сопровождавший малышку, оставался на ночь и привозил ее на следующий день.

Дэвид был взбудоражен и спросил:

— Сколько это будет стоить?

Впрочем, сумма не имела значения. Я не могла позволить Саванне летать на самолете без меня. С ней могло что-то случиться. Поблагодарив работников департамента, мы сказали, что справимся сами, и справились. Один раз в месяц мы летали с Саванной в Тамворт. Я помню, как во время первого полета, когда ей было четыре недели (она была такая маленькая!), стюардесса откинула одеяльце, чтобы получше рассмотреть ее лицо, и, разглядев, спросила:

— Вы удочерили ее? Она изумительная.

Я честно ответила, что она моя.

Малок встретил нас в аэропорту. Я знала, что он не водит машину. Он всюду ходил пешком — пешком на работу, домой, совершал прогулки по Тамворту. Иногда, подъезжая к городу, мы видели его идущим вдоль трассы. И всегда он был не один.

Перед нашим первым посещением я попросила разрешения быть с Саванной во время встречи с Малоком, ведь девочка была очень маленькой, чтобы оставаться без меня. Малок слишком неопытен в общении с малышами. Департамент, конечно же, отказал в моей просьбе. Мне объяснили, что «для Саванны очень важно осознавать свою идентичность, погружаясь в суданскую культуру». Они растолковали мне, что имеет место «мощное нарушение равновесия» между Дэвидом и мной, с одной стороны, и Малоком и его семьей — с другой.

— Что-то не так с этими людьми, если они так думают, — сказал Дэвид, когда прочитал отчет. — Неужели им трудно понять, что мы все любим Саванну и нам всем хочется стать частью ее жизни? Вместо того чтобы возводить между нами барьеры, лучше бы они помогали нам найти общий язык.

Поскольку мы не могли оставаться с Малоком и его семьей в Тамворте, мы с Дэвидом сняли номер в местной гостинице «Best Western». Я предупредила, что мы будем приезжать ежемесячно, и попросила оставлять нам один и тот же номер, так как с нами будет маленький ребенок.

Персонал гостиницы позаботился об этом. Они все бегали вокруг Саванны. Она была особенной девочкой. Мне казалось, что она излучает счастье и любовь, где бы она ни была.

Нелегко путешествовать с ребенком. Нам пришлось купить специальную коляску для поездок. Так как это был нестандартный багаж, коляску выгружали из самолета в последнюю очередь. Затем Дэвид распаковывал ее и проверял, не повреждена ли она, прежде чем положить в нее Саванну.

Я держала малышку на руках, а Дэвид помогал одевать ее. Затем мы складывали ее подгузники, бутылочки, одежду на случай, если будет жарко, холодно, дождливо, если ее стошнит, если что-то испачкается и так далее.

Когда мы в первый раз передавали Саванну в офисе департамента в Тамворте, я думала, что мое сердце разорвется. Малок пришел в сопровождении своей семьи. Я догадывалась, что его матери и отца нет в Австралии, возможно, они были убиты на войне.

Он жил вместе с тетями, дядями и двоюродными сестрами и братьями — со всеми, кто считался его родней. И я понимала, что представление о семье у нас разное. Для Малока это не родные братья, сестры, отец и мать, это огромный круг людей, которых он должен уважать, как своих родителей.

В один из приездов Саванну, как обычно, забрали, и мы ожидали, что нам вернут ее в воскресенье в офисе департамента, но на этот раз нам позвонил социальный работник и сказал:

— Все в порядке, вы можете забрать девочку из дома Малока.

Мы завезли Саванну к Малоку и должны забрать ее у него.

Что же произошло во время нашего последнего визита в Тамворт?

Мы прилетели в пятницу, как всегда. Сели в машину и поехали в гостиницу.

Персонал суетился возле Саванны, все охали и ахали, говорили, какая она славная и как она выросла.

Саванна спала хорошо и проснулась рано, с птицами. Мы позавтракали в гостинице. Дэвид посадил малышку в специальный рюкзачок для детей (она уже доросла до него), и мы направились из гостиницы к дому Малока.

Малок был дома, но был не одет для прогулки с Саванной. Он был в белой одежде, как будто собирался на работу. Мы знали, что иногда он работал и по субботам. Почему мы должны были привозить Саванну к нему, если большую часть дня он проводил на работе? Объяснить этого я не могу. Департамент настаивал, что это необходимо для Саванны, для ее знакомства с «большой суданской семьей и культурой».

Малок забрал у нас малышку. Он смотрел на нее с любовью. Он всегда так смотрел. Малок поцеловал Саванну в лоб и передал ее женщине, которая, вероятно, была его тетей или двоюродной сестрой. Дэвид и я попрощались и вернулись в гостиницу, чтобы ждать.

А когда мы ушли, они совершили над девочкой обряд дефлорации.

Сразу, как только мы пришли, чтобы забрать Саванну, в воскресенье, после долгой субботней ночи, я поняла: что-то произошло.

В квартире было много людей. Очень много. Было утро, мы никогда не опаздывали. В комнате собралось около двенадцати женщин. Царило странное возбуждение.

Было много еды. Запах приготовленных блюд заполнил комнату. Малок был в центре этого праздника.

Когда мы с Дэвидом подошли к двери, женщины встретили нас объятиями и проводили нас в комнату. Мы были смущены и изумлены таким приемом. Мы улыбались им и не могли понять, что же все это значит. Я искала Саванну. Какая-то женщина, я не помню точно кто, отдавала распоряжения остальным. Комната наполнилась радостными женскими криками. Женщина о чем-то говорила — все смеялись. Я не могла понять, что происходит. Малок, улыбаясь мне, протянул Саванну как бесценный подарок. Он кивал головой, как будто она стала другой. Ко мне бросилась группа женщин, казалось, им не терпелось расцеловать Саванну и меня. Я чувствовала себя неловко, и мне хотелось поскорее уйти.

Я посмотрела на лицо девочки. Мне показалось, что с ней все в порядке. Она не плакала, не капризничала. Саванна была радостной, как всегда. Когда мы вернулись в гостиницу, я, решив поменять подгузник, положила ее на кровать.

Крови было немного, но все же это была кровь.

Не было большой раны, глубоких порезов, но была царапина на наружных половых органах.

Я позвала Дэвида.

Он подумал, что я обнаружила ножевой порез, потому что я пронзительно закричала:

— Они резали ее, они резали ее!

Персонал гостиницы и люди из соседних номеров прибежали на мой крик.

Прижав Саванну к груди, я металась по комнате, обезумев от горя и злости. Я не могла успокоиться.

Все решения принимал Дэвид. Он схватил ключи и повел нас к машине. Я не могла положить Саванну в детское кресло и держала ее на коленях, крепко прижимая к себе. Слезы градом катились у меня из глаз. Я целовала ее голову, и Саванна начала плакать, но я не могла успокоиться.

Мы ворвались в приемное отделение больницы, расталкивая очередь, и влетели в кабинет врача.

Врач в Тамворте чудесный — заботливый, опытный. Он осторожно искупал Саванну и показал нам, что произошло.

Он рассказал, что это был тонкий, булавочный, с пчелиное жало укол; иногда ему приходится накладывать швы, но не в этом случае.

Врач подозвал нас и показал, что крови больше нет и мы даже не сможем увидеть этот прокол.

Из больницы позвонили консультанту суданской общины. Он должен был встретиться с нами. Таких людей было немного в Тамворте, их работа состояла в том, чтобы поддерживать связь между беженцами и жителями городка, заниматься размещением вновь прибывших, рабочими визами, прививками и объяснением белой общине, в чем заключаются суданские традиции.

Пока я обнимала свою дочь и плакала, женщина-консультант, которая сама была суданкой, растолковывала мне, что такое культурные традиции Судана. Она говорила, что местной общине объясняли: им не разрешено делать то, что они сделали с Саванной. Им говорили, что в Австралии это запрещено, категорически запрещено, это карается законом. Но очень трудно их контролировать. Консультант пояснила, что некоторые суданские женщины делают девочкам очень маленький прокол, быстро и осторожно, чтобы никто не заметил, пытаясь сохранить эту традицию. Они надеются, что белая община, наша община, поймет, что это не делается камнем и девственная плева не вырезается. Я не могла это слышать. Я была так возмущена, что закричала:

— Вы считаете, что это правильно?

Суданка ответила:

— Нет.

Она сказала, что Малок не имеет к этому никакого отношения. Он, вероятнее всего, и не знал, когда это произошло. Женщины, исполняющие обряд, требуют, чтобы мужчин в это время не было дома. Возможно, Малок узнал о случившемся, когда вернулся с работы домой и попал на праздник.

Суданка пояснила: то, что сделали с Саванной, — «мелочь», могло быть гораздо хуже. Они могли вырезать ее органы, полностью зашить ей половое отверстие, и у нее не было бы менструации и даже мочеиспускания. Когда консультант рассказывала об этом, мне показалось, она гордится тем, что девочки теперь не подвергаются пыткам, а их половые органы просто прокалывают. Эта женщина объяснила, что случай с Саванной подтверждает: суданцы понимают, где они живут, что им запрещено делать это, поэтому тайно проводят обряд и больше не режут девочек, а просто прокалывают девственную плеву булавкой.

Я подумала: «Боже, просто прокалывают! Берут грязную иглу для шитья, прокалывают девственную плеву, и у девочек начинается кровотечение». И это считается нормальным, приемлемым. Это необходимо. Они не делают это на грязном полу острым камнем, но продолжают совершать обряд и затем празднуют это событие.

Дэвид сказал:

— Я не могу поверить своим ушам. Мою дочь травмировали, а вы считаете, что все прекрасно.

Консультант попросила его успокоиться. Она убеждала нас, что девочка не ранена, что у нее простая царапина. Мы должны осознать, что произошло. У Саванны белая мать, две белые матери, и, несмотря на это, девочку приняли в суданскую общину! Разве это не прекрасно? Это нельзя считать раной, это царапина, укол, так принято в других культурах. Никто не пострадал, нет швов, инфекции, все уже почти зажило. Да и кто мы такие, чтобы судить?

Я разговаривала с этой женщиной без обиняков:

— Меня не интересуют ваши рассуждения. Меня не интересует ваша политкорректность. Я смотрю на вас и понимаю, что с тех пор, как вы начали работать, вы стали феминисткой. Только феминистки придерживаются таких взглядов, и мне кажется, что вы одобряете насилие над детьми и пытаетесь прикрыть это разговорами о культуре и традициях. Я забираю Саванну из больницы, и мы летим в Сидней, где я напишу заявление в полицию и приложу все усилия, чтобы наказать виновных. Лично вы возместите все мои расходы.

Я ушла не оглядываясь.

Дэвид позвонил нашему семейному врачу, врачу Саванны, уже в аэропорту и объяснил ситуацию. Слава Богу, врача не волновали вопросы идентичности и культуры. Мы разбудили его, и он согласился встретить нас возле детской больницы в Сиднее, где он сможет осмотреть Саванну.

Мы не стали звонить в департамент. Я считала: то, что произошло, — отчасти вина департамента, потому что Саванну оставляли у людей, которые не знакомы с австралийскими законами.

Мы позвонили нашему адвокату. Рассказали, что случилось, и он, как и наш врач, был потрясен. Он сказал, что обратится в Верховный суд штата и потребует немедленного слушания дела. Наш адвокат был убежден, что отныне Малок сможет видеться с Саванной только в Сиднее, в присутствии куратора. Я попросила его об этом, и он стал действовать незамедлительно. Адвокат действовал так быстро, что департаменту пришлось нелегко. Они получили вызов из Верховного суда штата, делу был дан полный ход, и им пришлось побегать.

От нашего адвоката я узнала, что сотрудники департамента яростно доказывали свою правоту. Они пытались объяснить, что нет неопровержимых доказательств того, что произошло с Саванной, что непонятно, кто был вовлечен в это, что полиции необходимо провести расследование, что расходы не могут быть возмещены, что это культурная традиция, которую необходимо принимать во внимание, что это важно для Саванны — наладить контакт с ее суданской семьей. Весь этот бред я слышала много раз. Но судья не принял все эти доводы в расчет. Он объявил:

— Ребенок возвращается под опеку Каарен Атлей и Дэвида Бенетта. В дальнейшем до полного выяснения обстоятельств никаких контактов с Малоком Ибрагимом не будет.

Мы были уверены, что начиная с этого момента не будет никаких встреч, надзора — ничего.

Мы с Дэвидом находились в больнице, пока шло слушание дела. Вы уже знаете, что это были последние дни, которые мы проводили с Саванной. Ей было пять месяцев, она была прекрасна.

Девочка находилась в комнате со смешным названием «Панды». Там было еще пять малышей. Они не были новорожденными. Только что родившиеся дети находились в комнате «Кенгурята». Саванна была в одной палате с малышами, у которых были травмы. У одного мальчика обе ноги были в гипсе, у другого — перевязан глаз, и кто-то нарисовал на повязке череп и крест. Малыш был похож на пирата.

Дэвид спустился вниз и купил мягкую игрушку — жирафа — в цветочном магазине возле киоска. Саванне игрушка не очень понравилась, может, она испугалась, поэтому мы положили игрушку на подоконник. Нашей малышке больше нравилось играть с ключами Дэвида. Она положила их в рот и, когда я забрала их, заплакала. Она вела себя как обычно.

Мы поговорили с семейной парой, которая сидела у соседней кроватки. Их малыш упал, они очень нервничали.

Они спросили нас, что произошло с Саванной. Я объяснила, что у нее инфекция мочеполовых путей — мне не хотелось, чтобы все знали о случившемся.

Судебное решение было принято в шесть часов вечера. Наш адвокат сказал, что мы можем забрать Саванну домой. Нам больше не нужно беспокоиться о распоряжениях департамента — все временно приостановлено. Саванна будет с нами до тех пор, пока суд не решит, что для нее лучше.

Я положила трубку и начала собирать ее вещи. Зашел наш врач и посоветовал нам оставить Саванну еще на одну ночь.

Я не хотела с ней расставаться, но врач объяснил, что это очень чувствительное место, а они обследовали малышку с помощью катетера, который только что извлекли. Девочка будет в подгузнике, а он будет мокрый. Можно занести инфекцию.

Он убеждал нас:

— Послушайте, я не хочу вас волновать. Все хорошо заживает. Рубцов не будет. Я не вижу никаких проблем. Саванне лучше остаться еще на одну ночь в больнице. Это не причинит ей никакого вреда.

Мы вернулись домой. Мы вошли в пустой дом, молча сели на диван. Затем, не зная, куда себя деть, я пошла в кухню и стала перекладывать пакеты с едой для Саванны. Я перемыла ее чашки, ложки, вытерла их и стульчик, на котором она сидела. Потом я сложила нагруднички, легла на полу в ее комнате, накрывшись ее одеяльцем, и задремала.

Было еще очень рано, около трех часов утра, когда мы услышали стук в дверь. Дэвид, который спал в гостиной, пошел открывать. Это была Донна-Фей.

Люди потом спрашивали меня: «Как она выглядела?» Выглядела она как всегда: растерянная, уставшая. Я сама выглядела растерянной — я спала в одежде на полу. Когда я подошла к двери, на улице было темно. Я была встревожена, увидев Донну-Фей: не только потому, что было три часа ночи, но и потому, что она приехала на старой машине марки «королла». Я даже не задумалась о том, как моя сестра оказалась в машине, есть ли у нее права.

Я поздоровалась с Донной-Фей и пригласила ее в дом. Я подумала: неужели она знает, что произошло с Саванной? Я надеялась, что нет. Мы не рассказывали ей об этом. Мы не говорили о случившемся даже отцу. Об этом знали в суде и департаменте, Донна-Фей могла узнать только от них. Кто-то все же рассказал ей о случившемся, потому что она спросила: «Саванна попала в больницу?»

Донна-Фей спросила об этом спокойно, не выражая никаких эмоций. Я ответила утвердительно и пригласила ее в гостиную. Но Донна-Фей продолжала стоять в прихожей. Она не спросила, что случилось: ударилась ли девочка головой или упала, а может, простудилась.

Моя сестра стояла, держа в руках огромную мягкую игрушку — уродливого фиолетового динозавра. Это была старая игрушка, которую обычно выигрывают в конкурсах, забрасывая мячи в корзину. Из дырки в шве стали выпадать маленькие шарики. Наверное, Донна-Фей приобрела эту игрушку, когда устраивала пони-шоу. Она протянула мне динозавра и спросила:

— Ты сможешь отдать это ей?

Я взяла игрушку, из нее снова посыпались шарики. Маленькие и легкие, они рассыпались по полу. Я сказала:

— Донна, заходи в комнату, не стой на пороге.

— Все в порядке. Я только хотела убедиться, что ты отдашь динозавра Саванне.

И я — это было моей ошибкой — ответила:

— Игрушка красивая, Донна, но я не уверена, что она нужна Саванне. Посмотри, в ней дырка. Шарики выпадают, Саванна может их проглотить.

— Ты можешь зашить дырку.

— Хорошо, я сделаю это.

Донна-Фей постояла еще немного и потом сказала:

— Ну что ж, до свидания.

Я спросила:

— Ты знаешь, что произошло? — потому что не была уверена, действительно ли Донне-Фей известно о случившемся. Ведь она даже не спросила: «Мой ребенок в порядке?»

Дэвид, стоявший за мной, тихо произнес:

— Каарен, осторожно.

Но Донна-Фей пожала плечами и произнесла:

— Я полагаю, это должно было случиться.

Я и сейчас думаю о том, что означали эти слова: «Я полагаю, это должно было случиться».

Вероятно, для Донны-Фей они имели смысл. У нее было двое детей, они попали в больницу, и больше она их не видела. Может, в своем больном воображении она представляла, что это происходит с каждым ребенком?

— Ты уверена, что не хочешь зайти?

— Я лучше пойду. А ты отдашь игрушку Саванне, когда починишь?

— Хорошо, Донна, конечно, отдам.

Она кивнула, повернулась и пошла к машине.

Открыв дверцу, моя сестра села в машину. Я повернулась к Дэвиду и показала ему фиолетовую игрушку, которую принесла Донна-Фей. Я услышала, как заработал двигатель. Донна вылезла из машины, подошла к порогу и постучала в дверь во второй раз.

Я открыла. Я была смущена. Автомобильный двигатель громко работал, дверца со стороны водителя была открыта, фары включены.

— Еще раз здравствуй. Ты зайдешь?

— Нет.

— Ты что-то забыла?

— Я пришла попрощаться.

Это было так необычно для Донны-Фей. Я знаю, что ее лечили, давали ей различные лекарства. Она принимала их, когда останавливалась у нас. Она уже простилась с нами и вдруг спустя минуту пришла еще раз попрощаться.

— Хорошо, до свидания, Фэт.

— Да, до свидания.

И она ушла.

Глава 17 Кэт Атлей

Первый человек, который сказал мне, что Саванна исчезла, был не из полиции и не из департамента. Я слушала новости в шесть часов утра по 702-му каналу АВС, как и все жители Сиднея.

Диктор прервал программу объявлением:

— Полиция разыскивает ребенка, который внезапно исчез из сиднейской детской больницы.

Вот так, ничего больше, полиция разыскивает…

Люди спрашивали меня, как я догадалась, что это Саванна. Не знаю, просто я с самого начала поняла, что это она. Мое сердце вырывалось из груди, меня приковало к полу. Зазвонил телефон. Это была полиция.

Им не нужно было объяснять, что мы едем к Донне-Фей. Я была наполовину одета: на ноге — одна туфля. Дэвид был уже на подъездной дорожке. Я держала в руке мобильный телефон, за мной бежали собаки. Дэвид пытался завести машину.

Я разговаривала с полицией по телефону, кричала, плакала. Я спрашивала:

— Как давно она ушла? Вы уверены, что это моя сестра?

В моей голове прокручивались различные варианты, как будто кто-то раскладывал черные карты Таро. Я успокаивала себя: нет, она в порядке, она должна быть дома, она просто ушла и опять потеряла память.

Дэвид гнал машину к квартире Донны-Фей, и тут мы услышали сообщение по радио: «Ребенок сброшен с утеса…»

Ребенок сброшен с утеса…

Ребенок сброшен с утеса…

Даже сейчас, закрыв глаза, я слышу эти слова, острым кинжалом вонзающиеся в мое сердце.

Ребенок сброшен с утеса…

Как будто прогремел взрыв. Прежде чем мы осознали это, нашу машину окружили полицейские. Как они там оказались? Не знаю. Может, они определили наше местонахождение по мобильному телефону, по номеру машины? Дэвид сказал, что мы резко затормозили, прямо посреди дороги, но я этого не помню. Все, что я запомнила, — это как мы и полицейские рванули к утесу и каждый из нас шептал: нет, нет, нет…

Сейчас, вспоминая эти события, я слышу вой сирены и вижу вокруг голубые огни. Я просила, умоляла: «Господи, помоги, только бы не было поздно!»

Но было поздно.

Камеры видеонаблюдения больницы зафиксировали все, что происходило. Донна-Фей прошла через вращающуюся дверь. Она была в халате и тапочках. На экране было видно время: четыре часа утра. Донна-Фей прошла по коридору, где медсестра раскладывала пасьянс. Фэт пересекла палату «Кенгурята», зашла в палату «Панды», вынула Саванну из кроватки и положила ее в хозяйственную сумку. Моя сестра покинула больницу тем же путем. В руках у нее была тяжелая сумка, из нее торчал игрушечный жираф.

После парковки видеозаписей не было. Мы знаем, что Донна-Фей положила Саванну на заднее сиденье автомобиля и выехала на Параматт-роуд. Она подъехала к утесу, когда было уже светло. Парковка находилась возле основной, деревянной смотровой площадки. Донна-Фей припарковала машину и посидела в ней некоторое время.

Два американских туриста с фотокамерами видели ее выходящей из машины и затем поднимающейся на смотровую площадку. Она ни с кем не разговаривала, не выглядела расстроенной. Донна-Фей молча постояла несколько минут и, прежде чем американцы успели закричать: «Нет! Остановитесь!», шагнула вперед, подняла детский конверт с ребенком над барьером и спокойно сбросила его с обрыва».

Глава 18 Мэд Атлей

«Ваша честь, Кэт описала Вам все, что случилось с Саванной. Я благодарен ей за это. Я бы просто не смог этого сделать.

Я хочу рассказать, что произошло потом. Газетчики кружили возле нас, возле наших домов. Я иногда испытывал желание выйти и перестрелять их, чтобы очистить воздух.

Что они хотели узнать? Как все это произошло и почему? Услышать мои объяснения?

Одна известная женщина, не буду называть ее имени, лично подъехала к дому и положила записку под дверь. Она гарантировала мне сохранение тайны, если я соглашусь побеседовать с ней. Обещала удалить всех журналистов.

Она не упоминала о деньгах, но оплата подразумевалась. Эта женщина уверяла: все, что мы будем обсуждать, останется между нами. Это казалось разумным.

У нашей семьи появилась возможность объясниться. Потом я подумал: а что объяснять? Что Донна-Фей сбросила мою внучку с утеса?

Я не тупица и понимал, что этой женщине не нужны объяснения. Ей нужен рейтинг для ее программы.

Эта женщина была не единственной, кто пытался к нам пробиться. Некоторые репортеры приносили цветы и оставляли их на крыльце со словами глубокого соболезнования от телевизионного канала. И номера мобильных телефонов для связи.

Ко мне приходили полицейские. Они сказали, что я не должен никому ничего объяснять. И добавили:

— Может, это хоть немного утешит вас… Суданская община в Тамворте очень опечалена случившимся. Вам, наверное, неизвестно об этом, но большинство беженцев в Австралии уже не проводят обряд дефлорации. Это больше не является частью их культуры. Поэтому многие суданцы хотели, чтобы их девочки воспитывались в Австралии, подальше от всего этого. Но некоторые выступления их волнуют.

Газетчики постоянно публиковали статьи о семейном законодательстве, о пособиях, о послеродовой депрессии, о том, что утес надо окружить забором. Они отыскали людей, чьи дети бросились с утеса, решив покончить жизнь самоубийством. Они вынудили мэра Тамворта объявить, что мясные цеха не остановятся, если там не будут работать суданцы. Журналисты нашли фотографию Саванны на странице Facebook у Кэт и постоянно печатали ее.

Они обсуждали, что можно было сделать, чтобы спасти Саванну. Это была очень болезненная тема. По отснятому материалу Вы сможете увидеть, как работала полиция. Один парень даже висел на специальных ремнях над водой, пытаясь подцепить детский конверт, в котором находилась Саванна. Я видел, что с пятой или шестой попытки он все же дотянулся до конверта. Полицейский показал людям, стоящим на утесе, что его не нужно поднимать. Саванны не было в конверте, ремешки, которые держали ее, были разорваны. Кто-то указывал рукой на что-то вдали, и камера сняла это. Это было маленькое тельце Саванны, качающееся на волнах.

Поэтому мне было неприятно, когда газеты обвиняли команду спасателей в том, что она действовала медленно и могла сделать больше.

Полиция просила меня не обращать на это внимания. Они сказали, что единственное, что мне придется вытерпеть, — это внимание общественности. Я понимал, что люди хотят присутствовать на похоронах, а те, кто не мог прийти, желали бы увидеть все по телевидению.

Блу и его жена Клаудетт, их малышка Эйми и дочь Клаудетт от первого брака Индиана приехали на похороны. Кэт и Дэвид подъехали позже. Кладбище находится не в Форстере, а через мост, в Танкури.

В окошко машины я увидел, что кто-то принес плакат «Невинный младенец». Некоторые владельцы магазинов закрыли их, чтобы проводить Саванну в последний путь.

Дэвид нес гроб Саванны на руках.

Не было религиозных обрядов. Мы не католики. Некоторые школьники в шортах и форменных пиджаках исполняли песню, аккомпанируя себе на гитарах и барабанах. Это была рок-песня, которая, может быть, что-то и значила для них, но ничего не значила для меня. Впрочем, это было правильно. Ребята выражали сочувствие, как могли.

Было много жителей нашего района — девочек, которых я не видел с тех пор, как они учились в начальной школе. Они выросли и пришли со своими детьми. Были девочки, которые когда-то учились с Донной-Фей. Я не думал, что столько людей потрясло наше горе. Многие из них глубоко переживали из-за случившегося.

Я не ожидал увидеть Малока и его семью, но невозможно было не заметить их приезда. Пресса, которая находилась в стороне и старалась быть незаметной, засуетилась, заработали видеокамеры, засверкали вспышки фотокамер. Я подумал, что приехал кто-то из знаменитостей, может быть, премьер-министр. Он выступал по телевидению, говорил о трагедии. Но это был не он.

Это был Малок и несколько членов его семьи. У всех были слезы на глазах.

Они приблизились ко мне, и одна из женщин, крупная, с цветным шарфом на голове, подошла и крепко прижала меня к огромной груди.

На следующий день эта фотография появилась в газетах: пожилой человек в плохо сшитом костюме, с неаккуратно подстриженной бородой и огромная суданская женщина обнимают друг друга и плачут. Под фотографией была подпись: «Объединенные горем».

Я помню выступление мэра, моего шефа, он сказал несколько слов. Было очень жарко. По его лицу текли капельки пота. В конце церемонии руководитель Армии спасения дал знак школьникам, они встали с земли и, взявшись за руки, подошли ближе и положили к ногам Кэт несколько бумажных бабочек.

Американская пара, которая последней видела Фэт и Саванну на утесе, подошла последней и вложила в руки Кэт букет желтых роз. Они были из Техаса. Мужчина сказал:

— Я сочувствую вашему горю.

Я ответил:

— Спасибо за сочувствие.

После похорон мы вернулись в дом. Кэт, Дэвид и Блу с семьей остались ночевать. Случившееся потрясло их, они едва дышали. Клаудетт разрешила всем подержать на руках ее малышку, погулять с ней и поплакать. Только я и Кэт не смогли этого сделать.

Эдна тоже осталась на ночь у нас. Мы перенесли все матрасы в гостиную и уснули на полу.

Люди оставляли еду у двери. Мы не возражали.

Затем Эдна уехала домой. Уехали Блу с девочками, Кэт и Дэвид, и я остался один.

Некоторое время меня мучили кошмары. Я просыпался с мыслью: «Нет, только не Саванна!» Я спешил к ней и просыпался в слезах, понимая, что опоздал.

Потом наступил момент, когда я осознал, что ее не вернуть. Я не помню точно, кажется, я подъезжал к почтовому ящику. Вдруг я понял, что она ушла навсегда. Я остановил машину. Моя голова упала на руль, и я зарыдал.

Глава 19 Мэд Атлей

Во второй раз мы столкнулись с журналистами, когда вместо тюрьмы «Silverwater» Фэт попала в психиатрическую клинику.

Ей помогла Кэт. Моей старшей дочери было очень больно, но у нее был диплом королевского адвоката, и она доказала, что в тот день, когда мы потеряли Саванну, Фэт находилась в невменяемом состоянии.

Королевская адвокатура помогла найти место в сиднейской клинике. Это была престижная клиника, где поправляли здоровье телевизионные ведущие и игроки регби. Адвокатура постановила, что Фэт будет находиться там до тех пор, пока психиатры не решат, что она сможет перенести заключение в тюрьме.

С улицы клиника выглядела как старинный викторианский особняк — с балконом, ажурными металлическими решетками, лужайками и тяжелыми воротами.

Я не знаю, кто сообщил обо всем прессе, но ее представители находились за воротами, когда привезли Донну-Фей. Газетчики готовили грандиозный репортаж. Они были в белых вагончиках со спутниковыми тарелками и установили палатки для ведения новостей.

Газетчики пропустили «скорую помощь», проезжающую через ворота. Машина припарковалась у главного входа, распахнулись задние дверцы, и Донна-Фей вышла из машины и под проливным дождем направилась к входу.

Если вы посмотрите запись, то увидите, что она не пыталась спрятаться от дождя. Донна-Фей не держала в руках зонт. Она шла с непокрытой головой.

Ее ночная рубашка промокла насквозь и прилипла к телу. Донну-Фей сопровождала полиция, и было видно, как ее подвели к входу и завели внутрь.

Вместе с Донной-Фей была Эдна. Эдну никто не знал, поэтому она меньше волновалась. Я не мог их сопровождать, потому что мне сказали, что я являюсь свидетелем. Кэт тоже не могла пойти, поскольку также была свидетелем. Поэтому Донну-Фей сопровождала Эдна. Она рассказывала, что весь персонал стоял в фойе, ожидая.

Медсестра открыла тяжелую дверь, помогая Донне-Фей войти. Эта же медсестра заметила, что Донна-Фей промокла не только от дождя — она обмочилась.

Медсестра взяла мою дочь за локоть и помогла ей сесть на стул. Эдна рассказывала, что это был стул с набивными подлокотниками и резной спинкой. Трудно представить, что кто-то в мокрых штанах будет сидеть на нем, но медсестра не думала о стуле. Она посадила Донну-Фей и произнесла:

— Мы поможем вам высушить одежду, не волнуйтесь.

Эдна сказала, что Фэт не плакала. Она выглядела удивленной. Фэт села на стул в своей мокрой одежде, ее волосы прилипли к лицу. Эдна подумала, что Фэт замерзла, и попросила персонал принести одеяло.

Из кабинета вышел администратор. Он направился к стулу, посмотрел Донне-Фей в лицо и спросил:

— Мисс Атлей?

Но моя дочь не ответила. Она до сих пор дрожала. Администратор опустился на колени, чтобы заглянуть ей в глаза:

— Донна-Фей?

Тогда Фэт подняла глаза и осмотрелась. Она хотела понять, где находится. Этот стул, похожий на трон, мокрая одежда, влажные волосы, много людей, стоящих вокруг в белых парусиновых штанах и таких же туфлях на резиновой подошве… Большая стойка администратора с цветами. Таблички, запрещающие пользоваться мобильными телефонами. Донна-Фей поняла, что попала в больницу. Она пробормотала:

— Все в порядке, все правильно.

Услышав шепот, Эдна опустилась на свои старые колени и переспросила:

— Что ты сказала, дорогая?

И Донна-Фей ответила:

— Все правильно. Я имею в виду, правильно быть здесь.

Эти слова не имели никакого смысла, за одним исключением: она была абсолютно права.

Донна-Фей была права: она находилась там, где и должна быть, где будет находиться всегда.

Во всяком случае, вся эта сумятица, начавшаяся с таким шумом, наконец закончилась. Я говорю о газетчиках. Они перестали приезжать, и я был благодарен им за это. Это позволило мне собраться с мыслями.

Меня навещали полицейские. Они рассказали, что у Фэт нет никаких шансов, что против нее будет выдвинуто обвинение. Один из них сказал:

— Они, должно быть, шутят.

Я ответил, что я, конечно, не эксперт, но состояние Фэт не изменится. Какой же смысл затевать судебный процесс? И если моя дочь будет в клинике, если она поймет, что натворила, больше, чем она сама себя, ее никто не накажет.

Через неделю после похорон Саванны, после того, как Фэт попала в клинику, ко мне оттуда приехала женщина — поговорить. Она провела у меня неделю, спала на диване. Это явно не входило в ее обязанности. Я не знаю, оплатил ли это Дэвид, если нет, то я попрошу его это сделать.

Эта женщина сказала, что я могу поговорить с ней о Саванне и о Фэт вместо разговоров с прессой.

Я ответил прямо:

— Это моя вина. Я не защищал ее права.

Я рассказал о матери Фэт, о том, как она ушла. Все это время она даже не давала о себе знать. А ведь события освещались во всех новостях — и ни единого слова от Пэт. Хоть бы какое-то проявление заботы. Я никогда не отрицал, что она много сделала, но и я тоже сделал немало. Я остался с тремя детьми на руках, Фэт тогда было всего полтора года…

Я рассказывал, как замечал, что Фэт растет и из девочки превращается в женщину. О том, как появление возле двери вьетнамского мальчика испугало меня.

Я рассказал о Хайнце и о том, что знал: это Хайнц схватил Сэта в ту ночь, когда Фэт работала, и тряс его, чтобы малыш замолчал, бросал его, чтобы успокоить. Я опасался, что если я расскажу об этом Фэт, то причиню ей невыносимые страдания и заставлю ее высказать все Хайнцу. Я решил, что нужно искать компромисс, потому что в битве между мной и Хайнцем я потеряю Фэт. Она останется с ним.

Так обычно поступают девушки, встречающиеся с молодыми людьми-неудачниками. А я не хотел терять дочь. Я хотел быть ближе к ней. Может, потому, что думал: у меня есть шанс спасти ее, оставаясь рядом с ней. А может, потому, что не смог удержать Пэт и не хотел терять мою девочку.

Я предполагал, о чем Фэт думала в тот день, на утесе, хоть и не понимала, что делает.

Женщина успокаивала меня и говорила, что нет смысла это обсуждать: Фэт была не в себе. Я спросил, не хочет ли она этим сказать, что Фэт безумна. Женщина кивнула и ответила:

— То, что она сделала, — безумие.

Наконец-то кто-то произнес эти слова.

Затем женщина вернулась домой или в свой офис, туда, где ей спокойно работалось, а я опять остался один. Некоторые могут сказать, что я начал пить, и, действительно, я стал пить больше, чем раньше.

Некоторое время я пил каждый вечер. Я начал много курить. Я считаю, это серьезно. Курение убило моего отца, и я помню об этом. Я надеялся, что курение убьет и меня.

Однажды я так напился, что забыл потушить сигарету, и кровать загорелась. Я проснулся и увидел клубы дыма. Я был страшно зол, но не оттого, что мне пришлось все чистить, а потому, что не сгорел вместе с кроватью и домом.

Умом я понимал, что не смогу с этим жить, и принял решение: «Убей себя, Мэд. Только сделай это так, чтобы не травмировать семью, которая и так достаточно настрадалась. Не надо стрелять в себя, можно промахнуться и закончить жизнь, превратившись в овощ. Сделай это медленно, приемлемым способом, как до тебя сотни лет делали все мужчины: кури и пей».

Я не умер. Сейчас мне кажется, что люди не умирают, когда им этого хочется. Эдна говорит, что Бог оберегает людей, потому что любит их. Я сказал, что если это правда, то Он странно проявляет свою любовь. Эдна объяснила, что Бог позволяет подойти к самой бездне и, когда ты уже подходишь к краю, ты можешь сделать шаг назад. Я думаю, что это правда: наступил день, когда я решил, что пью слишком много. Я повесил замок на бар и решил: все, достаточно.

Я хотел вернуться на работу, но давление было слишком сильным. Люди были добры и внимательны ко мне, но всем хотелось знать то, что я не мог объяснить.

Например, одна женщина на работе, поднимаясь вместе со мной в лифте, сказала:

— Я знаю о том, что произошло, мне так жаль. У вашей дочери было помешательство?

И мне хотелось ответить: «Да, ее мать ушла, когда Фэт была ребенком, и я пытался ее воспитывать. Она подцепила Хайнца и старалась стать хорошей матерью, а идиот-муж отправил ее на работу. Фэт могла указать на Хайнца и сказать, что это он нанес травму Сэту, но не сделала этого. Почему? Я не знаю. Страшно, правда? Невозможно ничего доказать».

Социальные работники не помогли Фэт, не поддержали ее. Потом она забеременела и стыдилась этого.

Каждый убеждал Донну-Фей в том, что этого не должно быть. Она не должна иметь детей. «Посмотри, что произошло с первым ребенком. Мы заберем у тебя и этого».

Затем родилась Саванна. Это было такое счастье, но ей не разрешили жить с матерью, и Фэт снова отодвинули в сторону.

Обстоятельства придавили ее, и ей тяжело было это вынести.

Люди спрашивали меня: «О чем она думала?»

Она не думала. Я смотрел на дочь и понимал: она ни о чем не думала.

Но как объяснить все это женщине в лифте?

Мне было тяжело, и я решил уйти с работы. Я уже достиг пенсионного возраста и никогда не хотел работать после шестидесяти.

Поэтому я решил укреплять округ и стал копать траншеи. Не спрашивайте почему. Это позволяло мне чувствовать свое тело: боль в плечах, физические усилия. Пот льется градом. Мне это было необходимо.

Затем я стал укладывать трубы на дно траншеи. Разве могут быть траншеи пустыми? Я прокладывал трубы для оросительной системы. Сверху насыпал дерн. Я сажал деревья. Расчищал дерьмо, которое собиралось годами. Постепенно все преображалось, я шел спать и думал о своих планах на завтра, о том, что нужно достать запчасти для трактора. Прежде я месяцами думал только об одном: Саванна. Саванна. Саванна…

Помню первый день, когда я практически не думал о ней. Я испытал чувство вины. Но полагаю, если бы этого не произошло, то я не сидел бы сейчасза письменным столом и не писал Вам письмо.

Что заставило меня написать Вам?

Ваша честь, в этом письме так много сказано о моей семье — обо мне, о Пэт, Кэт и Блу, — что-то честно, что-то — нет.

Я не знаю, какая семья у Вас, Ваша честь, но если Вы похожи на судей, которых показывают по телевизору, полагаю, что Вы женаты, у Вас взрослые дети, которые уже поучают Вас.

Если Вы моего возраста, то знаете то же, что и я: семья — это единственная ценность в жизни.

Я стал много ездить, но в последнее время это стало сводить меня с ума.

Я заезжаю в боулинг в центре отдыха и слышу, как люди говорят о своих семьях:

— Моя невестка… я не выношу ее. Муж моей матери безнадежен. Мой брат и я были близки, но поссорились и не разговариваем уже несколько лет.

Знаете, что мне хочется им сказать?

— Господи, это же ваши семьи! И если семья что-то значит для вас, помиритесь. Вы можете не видеть друг друга каждый день, но знайте: ваши родные — это все, что у вас есть. Не бросайте их и не позволяйте бросать вас. Придет время, кто-то постучит к вам в дверь. Это будет двоюродный брат, зять, дядя. И он скажет: «Я совершил ужасный поступок. Украл деньги. Подписал фальшивый чек. Изменил жене. Ограбил банк. Соблазнил жену соседа». Вы знаете, что я на это скажу? «Входи. Я постелю постель». Потому что это моя семья.

Люди рождаются, носят твою фамилию, и ты должен заботиться о них.

Поэтому я хочу спросить Вас, Ваша честь, можете ли Вы предоставить мне право заботиться о моей семье?

Я понимаю, что это будет значить. Это будет значить, что Вы простили меня. Не только меня, но и всех нас: Кэт, Дэвида, Блу и меня.

Нам известно, что люди думают о нас. Они думают, что некоторые из нас — сумасшедшие, остальные — безрассудные, а те, кто не относится к этим категориям, вносят хаос в жизнь окружающих.

Они думают, что мы не поддерживали друг друга должным образом, и я не удивлюсь, если Вы тоже так думаете и скажете: «У меня нет сочувствия к Атлеям».

Я слышу Вас и согласен с Вами. Знаю, мы совершили много глупостей. Каждый из нас. Но это было тогда, а сейчас мы спрашиваем: можете ли Вы простить нас? Не потому, что мы заслуживаем прощения. Мы знаем, что не заслуживаем его, но сделайте это не для нас. Сделайте это ради Сэта. Мы просим простить нас ради Сэта, потому что он в нас нуждается».

Глава 20 Кэт Атлей

«Ваша честь, я перечитала письмо моего отца, он попросил меня об этом. Считаю ли я необходимым добавить что-нибудь?

Я могу добавить следующее. Было время (мне стыдно это признавать), когда Дэвид и я не хотели усыновлять ребенка-инвалида. Нас беспокоило, как это повлияет на нашу жизнь, на свободу передвижения и работу.

Я не буду обманывать и скажу откровенно: если бы нас попросили взять Сэта тогда, все эти вопросы мучили бы нас и, возможно, мы бы отказались, не смогли бы этого сделать.

Сейчас обстоятельства изменились. У моей сестры было двое детей. Мне не дано было иметь ребенка. Обоих детей Донны-Фей забрали у нее. Я не верю, что есть хоть одно доказательство того, что она представляла для них угрозу. Мне кажется, что изменение в ее поведении вызвано тем, что у нее забирали детей по причинам, которых она не смогла понять.

Я понимаю ее боль. Я не хочу переходить границы, но думаю, нужно признать, что Донна-Фей и я навсегда будем связаны потерей Саванны.

Саванна была любовью всей моей жизни.

У меня нет причин не верить, что она была любовью Донны-Фей.

Через шесть или семь недель после смерти Саванны Дэвид открыл ее детскую комнату. У нас перехватило дыхание. Мы начали перебирать ее вещи. Я пересмотрела все ящики, сложила все детские комплекты, носки, шляпки.

Мы разобрали кроватку. Я сняла со стены фотографию с черепахой, детские часы. Спрятала карточку с отпечатками ее ручки в футляр.

Мы положили большую часть вещей в багажник машины и отвезли их в кладовую. Я не смогла передать эти вещи в качестве пожертвования. Представить, что кто-то будет носить вещи Саванны? Кто наденет на свое дитя костюм погибшего ребенка? Ни одна мать не сделает этого. Мы спрятали ее вещи. Мы платим аренду за кладовую, которую никогда не посещаем.

Возможно, когда-нибудь мы приедем туда.

Все это не только потому, что Саванны больше нет с нами.

Мы потеряли и Донну-Фей. Нам разрешили навещать ее один раз в месяц, всего на час. Что ей дают эти посещения, я не могу сказать. Я же ухожу от нее полностью опустошенной.

Я должна была раньше позаботиться о ее спасении. Сейчас слишком поздно.

Мой отец рассказал Вам, что и до рождения Саванны Донна-Фей была нездорова. Я знала, что ее лечили в Сиднее и поселили под опекой в Тамворте. Почему я тогда ей не помогла?

У меня есть только один ответ: в то время я была занята собой. Я думала, как мне выбраться из рыбацкого городка, где я родилась. Как создать жизнь, напоминающую жизнь моих одноклассниц, с которыми я училась в школе-интернате. Меня беспокоило продвижение по карьерной лестнице. И я забыла о своей сестре. Да, я не могла представить, что дела обстоят настолько плохо. В итоге мне пришлось столкнуться с проблемами.

Мне кажется, если бы я была рядом с Фэт и отцом, когда они нуждались во мне, когда слушалось дело Сэта, я смогла бы им помочь. Я бы нашла людей, которые вырвали бы Фэт из рук Хайнца и заставили его признаться в содеянном.

Мы бы нашли способ оставить Сэта дома.

Вот что нужно было делать. А я находилась на расстоянии шестнадцати тысяч километров и успокаивала их по телефону.

Я не оправдываю себя: я сделала свой выбор. Я была очень далеко, а мои родные нуждались во мне.

Во всяком случае, до настоящего времени мы не знали, что можем помочь Сэту, Ваша честь. Я осознаю, что это нас не оправдывает. Но мы были уверены, что если решением суда ребенка забрали у матери, то это значит, что и его родственники не имеют права принимать участие в его жизни.

Насколько я помню, с того дня, как я услышала, что Сэт попал в больницу, нам говорили, что он умирает.

Сейчас он тоже может умереть в любой момент. Конечно, тогда нам нужно было выступить и сказать: «Он жив, и, пока он жив, мы бы хотели быть в его жизни». Но мы этого не сделали.

Может, мы думали, что это не наше дело? Мы просто не хотели, чтобы это было нашим делом.

Сейчас, после всего, что случилось, после смерти Саванны, болезни Фэт, когда наши сердца разбиты, нам сообщили, что Сэт жив и передан под государственную опеку, потому что никто из членов его семьи не интересовался им и он никому не нужен.

Это неправда, Ваша честь.

Сэт нужен нам, мы в нем нуждаемся. Я понимаю, что это будет проблемой для некоторых людей, дающих показания в суде и рассказывающих о семье Атлеев. В их словах будет доля правды. Но Сэт нам необходим. Он нам нужен, каким бы он ни был».

Глава 21 Виолетта Боуэн

«Уважаемый судья,

пишу Вам для того, чтобы выразить благодарность. Мне кажется, Вы не часто слышите такие слова, поэтому позвольте мне их повторить. Благодарю Вас!

То, что Вы сделали, очень важно. То, что Вы сделали, необычно.

Я хочу представиться и рассказать о себе. Вот уже два года я работаю волонтером в Сиднее, в центре по уходу за пожилыми людьми. Сэт Атлей-Хайнц, Сэт Атлей, — если вы не возражаете, я буду называть его по имени, по которому его знают, — ребенок, который находится под моим наблюдением.

Несколько недель назад я с огромным удовольствием представила Сэта Атлея членам его семьи. Долгое время я думала, что этого так никогда и не произойдет.

Я надеялась, что это случится, я молилась и в то же время думала, смогут ли они позаботиться о мальчике. Сейчас я понимаю, что смогут, они доказали это.

Когда я думаю, что они могли потерять его, а он мог потерять их, мне становится не по себе.

Я навещала Сэта один раз в неделю после того, как он был переведен из отделения интенсивной терапии в дом для престарелых, или, как теперь это называют, центр по уходу за пожилыми людьми.

Позвольте рассказать Вам, как я оказалась в центре и как начала ухаживать за маленькими детьми.

Я хотела бы сказать о том, что центру необходима помощь волонтеров для ухода за детьми, живущими в таких домах.

Я хочу, чтобы люди знали, как это нужно для детей — внести хоть какое-то разнообразие в их жизнь, особенно в жизнь детей с ограниченными возможностями. Людей немного пугает эта работа, они не знают, что делать.

И, уверяю Вас, не важно, сколько Вам лет, какие у Вас навыки. Мне, например, семьдесят два года. Нам всегда требуется пара свободных рук.

Как я попала в центр? Я вышла замуж в двадцать один год. Мы с мужем — католики. Оба надеялись, что скоро у нас будет ребенок, это даже не обсуждалось. Мы просто ждали, но это ожидание продлилось три года. В ту пору нравы были строгими: ребенок должен был появиться на свет сразу после свадьбы. Моя мама переживала за меня, и мы с мужем уже готовы были обратиться к врачу, и вдруг я забеременела.

Всю беременность я была стройной, как скрипка. Однажды я вышла в сад собирать абрикосы — и у меня отошли воды. Меня привезли в местную больницу. Ребенок родился мертвым. Мне только дали что-то понюхать, и больше я ничего не помнила. Когда я пришла в себя, то спросила о ребенке, но даже не услышала ответ, потому что снова потеряла сознание.

В тот же день, позже, мой муж позвал священника. Когда тот пришел и спросил: «Вы будете крестить ребенка?», мой муж ответил: «Ребенок умер».

В те дни такое часто случалось с женщинами. Мой муж пришел в больницу с гробовщиком, и они похоронили ребенка. Муж не сказал мне, где его могила, так было принято.

Когда я вышла из больницы, то встретила врача и спросила: «Как вы думаете, я в чем-то виновата?» Он ответил: «Конечно, нет». Но некоторые женщины в городе, увидев меня на улице, переходили со своими колясками на другую сторону.

Прошло еще три года, прежде чем на свет появился мальчик, затем — две девочки, еще один мальчик и еще одна девочка. И сейчас я могу подвести итоги. Я родила шестерых детей, пятеро из них живы. У меня девять внуков и еще один на подходе.

Когда мой муж умер, я решила: у меня есть свободное время, я неплохо себя чувствую, надо найти работу и подумать, чем я могу помочь людям.

Я решила поработать волонтером. Я работала в школьном буфете, затем — гидом.

На доске объявлений в общине я прочитала сообщение о том, что «Probus Club» ищет волонтеров по уходу за больными детьми, которые живут в домах для престарелых.

Я подумала: почему больные дети живут с пожилыми людьми? Я пошла на встречу, и нам объяснили, что многие из них — инвалиды и не могут оставаться с родителями. Их отправляют в дома, где присматривают за пожилыми людьми.

Сотрудница центра сказала:

— Этим детям необходимы хорошие жилищные условия, но нет специальных домов, нет ничего, и потому единственное место, где могут оказать им помощь и ухаживать за ними, — это центры по уходу за пожилыми людьми.

Я думаю, что мне не нужно объяснять Вам, Ваша честь, что это неправильно, но таково положение дел.

Я записалась на подготовительные курсы, посетила центр и увидела этих детей. Их было шестеро, они сидели в креслах-каталках с высокими спинками и подушками-подголовниками. У одного из них была кислородная маска, у половины были калоприемники.

Эти дети не могли ходить. Некоторые были полностью парализованы, у других был церебральный паралич. Трудно запомнить все заболевания, которые у них были. Некоторые дети слепые. Они не могут самостоятельно ходить в туалет и нуждаются в постоянном уходе.

Каждый волонтер отвечал за конкретного ребенка; меня закрепили за Сэтом.

Мне не нужно говорить Вам об этом, но он очаровательный. Очаровательный! Сэту было три года, когда мы встретились, сейчас ему пять. Он беленький, как снег, у него очень белая кожа! Он редко бывал на свежем воздухе.

У него огромная голова. Сначала я подумала, что у него гидроэнцефалия, когда мозговая жидкость перемещается в лобную часть. Но медсестра сказала, что голова у него не такая уж большая. Она кажется громадной, потому что у Сэта маленькое тело. Ему не хватает физических упражнений.

Как и другие дети, Сэт не мог вставать и большую часть времени проводил в кресле.

Мне было жаль его, ведь у Сэта нет проблем с позвоночником и он может встать и даже ходить. Думать о том, что ребенок все время сидит или лежит, было невыносимо. Я поговорила с сыном, и он предложил сделать Сэту ходунки с сиденьем, убрав колеса. Мы привезли ходунки в центр, сын помог поднять Сэта и просунуть его ноги в специальные отверстия. Так Сэт смог стоять.

Он, конечно, был еще не в состоянии стоять, потому что ему мешали подгузники, но мне казалось, он был так взволнован, что его ножки дрожали. Он начал хлопать в ладоши!

На ходунках были циферблаты, зеркала, вращающиеся бочонки, и Сэт видел это, хотя мне говорили, что он слепой. Я держала воздушный шар в руках и медленно шла по комнате, а его глаза следили за мной. Он дотрагивался до зеркала, вращал бочонок — он радовался всему.

Волонтеры не должны задавать много вопросов, но нам было любопытно, как дети попали в центр. И у Сэта была своя история. Я узнала, что он родился здоровым ребенком, но его отец нанес ему травму — сильно тряс его, однако это не смогли доказать.

Я подумала: бедный Сэт, бедный малютка. Я не отрицаю, что полюбила его еще больше после того, как услышала эту историю.

Медсестра сказала: «Они думают, что он овощ, но мне ясно, что это не так. Сэт не безнадежен: он понимает, что происходит».

Время от времени приходили врачи и пытались играть с ним в простые игры, издавать звуки. Они записывали что-то и говорили: он не сможет делать то и это. Да, он не мог выполнить задания, но нельзя сказать, что он им не радовался. Он радовался. Было много всего, на что он реагировал. Мне кажется, в работе с ним нужно проявить терпение.

Например, на территории больницы есть курятник, и до того как я стала опекать Сэта, ему не разрешалось с другими детьми подъезжать к нему и собирать яйца.

Я спрашивала почему, но мне никто не объяснил. Я подвезла Сэта к курятнику и положила теплое яйцо ему в ладошку. Он кивал головой и улыбался весь обратный путь до больничной кухни. Сэт не разбил яйцо, что меня очень удивило, ведь он не мог контролировать свои конечности. Когда он расстраивался, у него могли быть судороги. Но Сэт не разбил яйцо.

Я могу объяснить, почему с ним не занимались. Персонал падал с ног от усталости, и Сэт много плакал, когда я увидела его в первый раз. Иногда он ревел постоянно. Я не могла успокоить его, пыталась его укачивать. Он начинал шуметь и драться, оставляя на мне царапины. Но я не могла отказаться от него.

Моя дочь предложила успокаивать его с помощью музыки. Музыка утихомиривает даже дикого зверя! Она пожертвовала маленьким iPod-ом — the AldiPod-ом, так мы его называем. Записала музыку. Купила мягкие наушники. И теперь Сэт может слушать и петь, как птичка. Он не произносит слов, не попадает в такт, но размахивает руками, как дирижер маленького оркестра, и издает звуки, похожие на свист, долгий, забавный и высокий.

Скажу пару слов о его кормлении: Сэт не может есть самостоятельно, но он ест не из тюбика. Некоторых детей кормят через зонд. Сэт ждет меня: у меня есть бутылочка со специальной смесью для него и бутылочка для питья.

Иногда Сэт вытягивает ручки, кладет их на бутылку и держит, пока я его кормлю.

Должна сказать, что у меня сложилось мнение о том, что он может делать и чего не может. Сэт не может находиться в центре. Я уверена, что ему будет гораздо лучше, если будет находиться дома, станет частью семьи.

Проблема в том, что ему некуда идти. Его мать не может его взять, и Вы тоже не сможете усыновить такого ребенка, как Сэт, не правда ли?

Я постоянно думаю, что с ним будет, когда он вырастет и начнет понимать, где он находится, где его мать, бедная женщина, и что она сделала.

Я не хочу больше говорить на эту тему. Как все, я читала об этом в газетах, и мы, волонтеры, поняли, что Сэт был братом малышки, которую сбросили с утеса. Это потрясло меня. В тот день я держала его на руках, качала и думала: «Неужели ты мало страдал?» Затем его матери был вынесен приговор, и я поняла, что она никогда не сможет забрать сына.

Суд должен был пересмотреть дело Сэта. Пока его мать была жива и здорова, был шанс, что он попадет под ее опеку. Теперь это невозможно, поэтому они решили найти ему другую семью. Я уже готова была обсудить этот вопрос со своей дочерью и другими членами семьи и забрать Сэта к себе, когда в центре появились его родственники.

Вы можете это представить? Как гром среди ясного неба.

Почему они не приходили раньше? Я этого не понимала, пока дедушка, его зовут Мэд, не рассказал мне, что им не разрешали видеть Сэта. Он рассказал, что его дочери Донне-Фей запретили иметь любые контакты с ребенком, и был уверен, что этот запрет распространяется и на него. И только недавно адвокат рассказал ему все. Они подали заявление в суд и получили разрешение навещать Сэта.

Суды и законы, не все понимают их.

Мэд получил письмо от Вас, в котором говорилось, что Сэт будет находиться под опекой государства. Есть ли у него возражения?

Есть ли у него возражения?

Вам хорошо известно, что у него есть возражения! Я прочла то, что он Вам написал. Он был предельно честен.

Я хочу рассказать Вам о первом визите Мэда в больницу, после того как он получил разрешение начать восстановление родственных связей, что поможет Сэту стать членом семьи.

Мы с Сэтом гуляли по дорожке, где растут жасмины. Затем сели на скамейку и стали слушать пение птиц.

Все утро я говорила ему: «Сэт, сегодня особенный день». Я знала, что они приедут, и верила, что все пройдет хорошо.

Я держала бутылочку Сэта и хотела уже посадить его на колени, аккуратно положить его голову и покормить, когда увидела их. Это были Каарен (сейчас я зову ее Кэт), ее муж Дэвид, Блу и двое его детей — Эйми и Индиана.

С ними был еще один человек, не такой старый, как я, но и не молодой. Лысоватый, с большой бородой и очень печальный.

Я подумала, что это, должно быть, дедушка. Сэт сидел у меня на коленях, я поддерживала ему голову. Они прошли мимо, я заметила, что они очень волнуются. Они стояли на некотором расстоянии, и я позвала их: «Здравствуйте. Пожалуйста, подходите и садитесь». Я освободила им место на скамейке.

Дедушка сел первым. Я немного приподняла Сэта и сказала: «Вот, это Сэт».

Мэд сказал: «Привет, Сэт!»

Сначала заплакал Блу, затем — Кэт.

Маленькие девочки растерялись и не знали, что делать. Я заметила, что они одеты в красивые платья и короткие белые носки, их туфельки сияли. Малышки подталкивали друг друга локтями, как все дети, когда стараются, чтобы все прошло хорошо.

Я улыбнулась Мэду и попросила его сесть поближе. Я спросила: «Хотите покормить ребенка?» — «А можно?» — «Конечно».

Я подняла Сэта и положила его на колени Мэду, показала, как поддерживать голову и ноги. Я протянула бутылочку Сэта, объяснила, как его нужно кормить, и добавила: «Не волнуйтесь, он хорошо ест».

И дедушка справился с этим. Он бережно держал Сэта. Тот внимательно посмотрел на него, потом на меня, затем опять на него и начал есть. Потом малыш протянул ручки к бутылочке, нащупал дедушкину ладонь и вложил туда свою — держался.

У дедушки глаза были полны слез.

Я сказала: «Вы ему понравились». — «Вы так думаете?»

Я посмотрела на него и ответила: «Да, вы же его дедушка».

И Мэд произнес: «Он мне тоже понравился».

В тот день я убедилась в том, что Вы приняли правильное решение, Ваша честь. В этот день я была уверена, что Сэт поедет домой».

Кэролайн Оверингтон — одна из самых известных и награждаемых авторов в Австралии. Ее имя на обложке превратило литературный дебют в бестселлер, ведь это имя обладательницы престижной премии The Sir Keith Murdoch Award в номинации «Лучший журналист» и двукратного лауреата Walkley Award за журналистские расследования. А «Я пришла попрощаться», книгу месяца по версии журнала Australian Womens Weekly, австралийский совет по вопросам культуры занес в список «50 книг, от которых невозможно оторваться»!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

От англ. fat — толстая. (Примеч. ред.)

(обратно)

2

«Толстяки» (Примеч. перев.)

(обратно)

3

Повара (англ.). (Примеч. ред.)

(обратно)

4

Коренные жители Австралии (Примеч. перев.)

(обратно)

5

Качание и катание (англ.). (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава 1 Мэд Атлей

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть вторая

  Глава 13

  Глава 14 Мэд Атлей

  Глава 15 Кэт Атлей

  Глава 16 Кэт Атлей

  Глава 17 Кэт Атлей

  Глава 18 Мэд Атлей

  Глава 19 Мэд Атлей

  Глава 20 Кэт Атлей

  Глава 21 Виолетта Боуэн

*** Примечания ***