Как это было [Генри Каттнер] (fb2) читать онлайн

- Как это было (пер. Андрей Борисович Бурцев, ...) 888 Кб, 71с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Генри Каттнер

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Генри Каттнер. Как это было


Henry Kuttner. As you were, (Thrilling Wonder Stories, 1950 № 8)

Генри Каттнер. Мы истребляем людей. Сборник. БААКФ, 2016. (август), стр. 7-62



Глава I. Синие эмалевые часы


ЧТО-ТО НЕ ДАВАЛО Питеру Оуэну заснуть. Либо прибрежный шторм за окном спальни отвлекал его, либо выбор того, что почитать на ночь, оказался не очень мудрым. Книга, которую Оуэн притащил в постель, могла похвастать дурацким названием «Новые распрямляющиеся гастроподы из середины девонского периода» и обещала быть хорошей заменой весьма захватывающему томику «Простые ациклические и моноциклические терпены».

Питер Оуэн вздохнул и перевернул страницу. Когда в дверь постучали, он резко распрямился, как гастропод.

— Войдите, — отозвался он и, с некоторой тревогой подняв голову, увидел низенького, пухлого, седоволосого старика, добравшегося до спальни Питера по его приглашению.

— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан. — Затем я подумал о молодом человеке, собиравшемся спать... Ты правильно догадался, Питер. Пиво.

С налетом ликования, доктор Зигмунд Краффт позволил себе улыбнуться помятым, невозмутимым месивом морщин, которое он называл лицом. Оуэн, перейдя от тяжелой жизни гастроподов к своим, немного более насущным проблемам, взял пиво, едва заметно моргнув. А потом вспомнил, что доктор Краффт все-таки гость в этом доме, который, правда, принадлежал не Питеру. Он собрался подняться с кровати.

— Почему вы не позвонили, доктор? — спросил он. — Я бы достал вам пива. Это то, для чего я здесь, после того, как слуги уходят спать. Не то, чтобы я возражал. Хочу сказать... — он слегка запутался.

Краффт пришел на помощь.

— Никаких проблем, Питер. Я подумал о следующем вторнике. Вечером следующего вторника я буду сидеть в своем уютном кабинете в Коннектикуте, в тишине и спокойствии, с кружкой пива. Так что я подумал: Зигмунд, — да, ты правильно догадался, — подумал, что возьму пива прямо сейчас и представлю, что уже следующий вторник.

С нижнего этажа донесся звук удара, топот и громкий крик. Оуэн и доктор Краффт обменялись многозначительными взглядами. Старик слегка пожал плечами. Крик стал еще громче, через стены здания и шум бури можно было услышать сердитые возгласы.

— Ломайся, разнеси тебя гром! — вопил голос внизу. — Ломайся!

Донесся быстрый топот.

— Записи Шостаковича, — заметил доктор Краффт. — Их, видишь ли, не сломать. Не вырубить топором... Может, ножовкой... хотя, все равно нет. Лучше держись подальше, пока он не успокоится.

Я подумал о следующем вторнике и забыл обо всем плохом, что связано с твоим дядей, парень. Мне жаль, что мы не сошлись во мнениях, но как я мог сказать, что пространственно-временной континуум не циклический, когда я знаю, что не этак?

— Ломайся! Ломайся! — кричал снизу голос, а возобновленный топот заставил стены немного дрожать, видимо, всемирно известный писатель С. Эдмунд Штамм, критик и драматург всем своим весом обрушился на оскорбившие его записи. — Ломайся! — крикнул он по-теннисоновски, но послушного треска виниловой пластинки так и не последовало. Оуэна охватил легкий ужас. Взбешенный С. Эдмунд Штамм не располагал к тому, чтобы размышлять о вечном.

— Эта молодая леди, твоя подруга — храбрая она девушка, — трезво сказал доктор Краффт.


ОУЭН СОДРОГНУЛСЯ. Клэр Бишоп, красивая и очаровательная, была не столько храброй, сколь безрассудной. К тому же, по вспыльчивости она ничуть не уступала С. Эдмунду Штамму. Как прямое последствие, он пытался в музыкальной студии этажом ниже одолеть пределы прочности злосчастной пластинки. Сегодня днем, в качестве кульминации совершенно катастрофического собеседования с дядей Эдмундом, Клэр сгоряча выразила свое предпочтение Шостаковичу перед Прокофьевым. Тем самым она перечеркнула все отчаянные усилия Оуэна, который весь последний месяц пытался устроить дружескую встречу между восходящей молодой киноактрисой и дядей, чья известная бродвейская пьеса «Леди Пантагрюэль» могла быть написана специально под Клэр.

Благодаря странным закономерностям голливудской логики, роль леди Пантагрюэль была именно тем, в чем так сильно нуждалась Клэр. Ее карьера находилась в серьезной опасности. Но все усилия Оуэна пошли прахом, как только начался фейерверк. Дядя Эдмунд был близок, — так близок! — к подписанию договора, с болью в сердце вспомнил Оуэн. Тем не менее, как он мог винить Клэр? Он уставился в пол и пожалел, что не умер в тот момент.

— ...потерял моего дорогого Макси, — растерянно прошептал доктор Краффт, оглядывая комнату. — Если тебе вдруг случиться увидеть, куда я мог положить Макси...

— Прошу прощения, доктор, — сказал Оуэн, возвращаясь к действительности.

— Я потерял беднягу Макси, — повторил Краффт, глубоко вздохнув. — Ах, впрочем, кто из нас совершенен? Проблема с опытами со временем состоит в том, что ты не всегда можешь вспомнить, когда что сделал. Чтобы найти Макси, мне нужна тишина и сосредоточенность. Но без Макси я не могу сосредоточиться, — улыбнулся доктор. — Парадокс! Для меня, ученого, оказаться беспомощным без маленькой каменной лягушки — ты верно догадался, Питер. Нелепость! Ах, к черту все это!

Краффт повернулся к двери, качая седой головой.

— Спокойной ночи, Питер. Если увидишь Макси, ты же скажешь мне?

— Всенепременно, — пообещал Оуэн. — Доброй ночи, доктор. Спасибо за пиво.

— Конечно, это всего лишь привычка и фетиш, но...

Дверь закрылась под тихое бормотание доктора. В то же самое время за окном сверкнула фиолетовая вспышка, и раздался ужасный грохот, что заставило Оуэна вздрогнуть и вскочить с постели. Каким-то образом, машинально, он приписал звук успеху дяди по разламыванию пластинки, возможно, с помощью атомной бомбы. Но увиденное быстро внесло коррективы в это предположение.

За окном, на самом краю скалы, вдающейся в Тихий океан, стоял одинокий кипарис, охваченный пламенем. Когда молния погасла, огонь продолжал метаться на фоне неба, и затем стало видно, как кипарис падает со скалы в бушующую воду.

У Оуэна появилось странное убеждение, что кипарис, наверное, тоже как-то оскорбил его дядю. Он вздохнул. Штормы не являлись редкостью в это время года в Лас Ондасе — малоизвестном небольшом курорте на морском побережье. Штормы не были редкими и в жизни Оуэна, что объясняет, почему он натренировался в последние шесть месяцев так, что по инертности стал схожим с громоотводом.

Он бы предпочел просто распрямиться, как гастропод, из неудобного положения, в котором находится с того момента, как, по настоянию дяди, уволился с административной должности в голливудской кинокомпании и стал частным секретарем мистера Штамма. Изворотливость обещаний дяди только подчеркнула то, что сам С. Эдмунд Штамм является одним из наиболее скользких ужей штата Калифорния, занимающего значительную территорию.

Оуэн машинально потянулся за пивом. Его глаза вернулись к маленькому изображению в книге, что он читал, которое имело нечто общее с милым, бесчувственным, кротким мирком, где рост и размножение скользкой саламандры вида plethodon glutinosis шло размеренным и предсказуемым путем.

Вы когда-нибудь брали стакан воды, думая, что в нем молоко или пиво? Вы помните этот долгий момент ступора и полной дезориентации, когда истина доходит до ошеломленных вкусовых рецепторов?

Оуэн сделал длинный, насыщающий глоток того, что по всем признакам должно было быть пивом, охлажденным до правильной температуры в специальном отделении холодильника.

Это оказалось не пиво.

Это был самый вкусный и самый невероятный напиток из всех, что Оуэн когда-либо пробовал в своей жизни. Прохладный, темный, легкий, нереальный, словно ветерок, дующий из ниоткуда, напиток полился в горло Питера Оуэна.

Пораженный запоздалым открытием, он опустил стакан и уставился на него. Но это был уже не стакан.

Он держал часы!


ОУЭН НИКОГДА их раньше не видел. Сидя вертикально, упершись спиной в подушки, слыша, как дождь барабанит по стеклу, и как вдалеке над морем гремит гром, он судорожно сглотнул два-три раза. Оказалось, что во рту еще остался вкус невероятного напитка. Или нет?

Горло, казалось слегка покалывало, и Оуэн почувствовал себя необычайно хорошо, от чего у него чуть было не закружилась голова. Это состояние быстро прошло и сменилось озадаченным сомнением.

Он взглянул на часы, стоящие на прикроватном столике. Там был и стакан с белым ожерельем пены над янтарным пивом, и с запотевшими от влаги стенками. Совершенно убежденный в том, что сходит с ума, Питер Оуэн уставился на голубые эмалевые часы, вертя их в руках и пытаясь найти возможное объяснение. Его вкусовые рецепторы все еще покалывало.

Или нет? Он быстро взял стакан и сделал глоток. Совсем другое ощущение. Это было хорошее пиво, но всего лишь пиво, а не нектар богов. Вполне очевидно, что нельзя пить из часов. Из черепа, да, возможно, если у вас странные вкусы, как и шампанское из туфельки, — но из часов? Что можно выпить из часов, если из них в принципе можно вообще что-то выпить?

— Время? — мелькнуло в голове Оуэна безумное предположение. — Время — не жидкость. Нельзя выпить время. Я просто перевозбужден. Вот что. Воображение разыгралось. — Он обдумал эту мысль. — Я ожидал почувствовать вкус пива, поэтому его и ощутил — не считая того, что вкус был совершенно иной. Ну, это вполне естественно. Просто это было не пиво. Это было ничто. Просто... глубокий вдох?

Откинувшись на подушку, Оуэн поломал над этим голову. Затем внезапно снова выпрямился и уставился на часы, неожиданно поняв, что никогда раньше их не видел.

У него появилось ужасное подозрение, что дядя, вероятно, решил ему сделать неожиданный подарок. Бойтесь данайцев, дары приносящих, с опаской подумал он. Дядя Эдмунд никогда ничего ему не дарил. Со стороны могло казаться, что пригласить доктора Краффта в Лас Ондас на длинный отпуск на море было великодушным жестом, но мотивы этого поступка лежали крайне далеко от великодушия. В это время дядя Эдмунд работал над продолжением «Леди Пантагрюэль» и коварно использовал идеи доктора Краффта. Популярность «Леди Пантагрюэль» в большой степени была обязана работам доктора, опубликованным два года назад, во время написания пьесы. В ней шла речь о путешествиях во времени, что сильно напоминало «Площадь Беркли», и большая часть лучших идей принадлежала доктору Краффту, хотя на театральной афише вообще не упоминалось его имени.

Что касается часов, которые Оуэн все еще сжимал в руке, то если это и был подарок дяди Эдмунда, вероятно, он являлся хорошо замаскированной атомной бомбой. Оуэн осторожно осмотрел предмет. Явно какая-то ловушка. Неужели она уже захлопнулась? Что-то определенно произошло, хотя он, конечно же, ничего не пил из часов. Некая галлюцинация могла обмануть его на пару секунд, но уж точно не дольше. Невозможно...

Это были маленькие часы, — не больше старомодных карманных часов, — напоминающие сжатый лимон, подумал Оуэн с каким-то естественным смущением, — а тикали они громко и пронзительно. У них были две обычные стрелки, и они не являлись будильником. К тому же, часы спешили на тринадцать минут.

Оуэн поморгал, глядя на свои часы на прикроватном столике, электрическую модель с будильником, установленным на семь. Он задумчиво поставил правильное время на голубых эмалевых часах, выставив черную минутную стрелку на десять сорок в соответствии с электрическими. Затем осторожно поставил громко тикающий предмет на столик, подозрительно поглядел на него и потянулся к пиву.

Стакана не было.

Оуэн вскрикнул от испуга и, наклонившись, внимательно посмотрел на пол. Он отчетливо помнил, как несколько секунд назад поставил стакан на стол. Он что, упал? На полу не было ни малейших следов пива или осколков. Со страшным подозрением, что его разум, в конце концов, не выдержал проживания вместе с дядей, Оуэн свесился с кровати и повис головой вниз (как мистер Квилп, содрогнувшись, подумал он), молясь, чтобы стакан просто закатился под кровать.

Стакана там не было.

— Мания преследования, — пробормотал Оуэн себе под нос, повиснув вниз головой, и подумал, как странно звучат его слова. — Теперь я подозреваю, что пиво украл дядя Эдмунд. О, это ужасно. Я никогда не смогу жениться на Клэр. Нельзя же передать печать безумия нашим детям.

Пока Оуэн висел, как летучая мышь, глядя под кровать, кровь прилила к голове, и он смутно понадеялся, что эта терапевтическая мера поможет вернуть здравомыслие.


ВИСЯ ВНИЗ ГОЛОВОЙ, он увидел, как на другом конце комнаты открылась нижняя часть двери, и в проходе показались шишковатые ноги в тапочках.

— Что-то потерял? — спокойно спросил доктор Краффт.

— Пиво, — ответил Оуэн ногам. — Я ищу стакан пива.

— Не там ищешь, — заметил доктор Краффт. — Почему бы не взять пива, подумал я. Затем вспомнил про молодого человека, собирающегося спать, — да, Питер, ты правильно все понимаешь. Пиво.

Оуэн вернулся в более естественное положение и сел в кровати, глядя на доктора Краффта с чувством, что он уже проходил через это. Старик держал пенящийся стакан.

— Я тоже выпью стаканчик, — безмятежно сказал доктор Краффт. — И представлю, что уже следующий вторник, когда я вернусь домой. Только... Питер, боюсь, я потерял моего дорогого Макси.

— Опять?

Доктор Краффт добродушно посмотрел на Оуэна.

— Ну, я стал забывчивым, Питер. Конечно, нелепо иметь такую привычку-фетиш. Но я не могу сосредоточиться на долгое время, если не смотрю на Макси, понимаешь? И эксперименты с тессерактом придется прекратить до тех пор, пока я не найду Макси. Такая работа зависит от абсолютной концентрации, прежде чем можно будет покончить с этим напряжением. Когда-то давно я использовал опал. Но сейчас привык к малышу Макси и теперь не могу без него работать. Если увидишь его, Питер, пожалуйста, тут же дай мне знать. — Он мрачно покачал седой головой. — А, к черту все, — добавил Краффт. — Спокойной ночи, Питер.

— Доброй ночи, — ответил Оуэн и стал смотреть, как доктор Краффт уходит, оставляя его размышлять о том, что он тут не единственный сумасшедший.

Вспышка фиолетового света и ужасающий грохот снаружи заставили Оуэна дернуться к окну. Подсвеченный молнией, одинокий кипарис стоял на краю скалы. Видимо, он восстановился, залез обратно на скалу, как это сделал росток из Дунсинана и как раз успел врасти в камень, чтобы опровергнуть прописную истину, что молния никогда не бьет дважды в одно и то же место. Вторая вспышка показала, как упрямый, но обреченный кипарис снова ныряет в океан с края обрыва.

— Нет, нет, — сказал Оуэн тихим, слегка неодобрительным голосом.

Затем чуток посмеялся, но прозвучало это немного неестественно.

— Ты стакан пива, — сказал он стакану пива. — А я белый кролик с голубыми эмалевыми часами в жилете, кармане... нет, о чем это я? Соберись, Питер. Ты спишь, вот и все. Держись за эту мысль. Ты можешь ее доказать. Поставь стакан на столик и смотри, как он исчезнет.


Глава II. Снова и снова.


ВПЕЧАТЛЕННЫЙ своим предположением, Оуэн поставил стакан и стал пристально смотреть на него. Ничего не произошло. Сверкнула молния. Оуэн глянул в окно. Кипариса все еще не было. Поддавшись порыву, он снова заглянул под кровать, ожидая увидеть там кипарис. Пусто.

Выпрямившись, он посмотрел на голубые эмалевые часы. Стрелки медленно, но уверенно подбирались к десяти пятидесяти трем, той неправильной минуте, с которой Оуэн их перевел. Он осознавал растущее напряжение. В десять пятьдесят три, подозревал он, может что-нибудь произойти.

Но опять ничего. Озадаченный, он взял часы и сравнил их показания с тем, что было на электронном табло часов на столике. Да... нет... что-то либо случилось, либо нет. Оуэн не мог понять. Но электронные часы показывали десять сорок. С тех пор, как он настроил голубую эмалевую аномалию, прошло тринадцать минут, тем не менее, электронные часы все еще показывали десять сорок. Разве выключали электричество? Нет. Свет даже ни разу не мигнул.

Оуэн задумался на некоторое время. Затем покачал головой, откинув невозможные варианты, и с чувством облегчения посвятил себя прозаической обязанности по установлению правильного времени на голубых эмалевых часах. Галлюцинации были очень реалистичными, но электрические часы оставались неизменными в мире быстро развивающихся событий. В это Оуэн вложил всю свою веру, поворачивая черные стрелки эмалевых часов, пока они не пришли в согласие с электрическими, которые теперь показывали десять сорок пять!

В этот же самый момент, с чем-то похожим на толчок в середине головы, Оуэн понял, что часы передумали и теперь показывают десять тридцать две. Более того, знакомый голос сказал:

— А, к черту все. Спокойной ночи, Питер.

Оуэн резко оглянулся. Покачав седой головой, доктор Краффт вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Когда дверь захлопнулась, фиолетовая вспышка заставила Оуэна повернуться к окну. Он как раз успел увидеть, как неутомимый кипарис на краю скалы подсветила молния, прежде чем преследуемое дерево снова упало в воду.

— Доктор! — воскликнул испуганный Питер Оуэн. — Доктор Краффт!

Он плотно закрыл глаза, бросил голубые эмалевые часы на постель и вслепую потянулся к пиву. Затем открыл веки из страха, что может случайно засунуть руку в открытую пасть гоблина. Когда стакан с пивом в целости и сохранности оказался в руке Оуэна, он снова закрыл глаза и сделал глоток, тихо простонав от удовольствия. Открылась дверь. Донесся непонятный шуршащий звук.

— Если это доктор Краффт, входите быстрее, — не открывая глаз, сказал Оуэн после долгой паузы. — Если вы кипарис, я не могу вам помочь. Уходите. Молния все равно вас настигнет, и тогда нам обоим крышка. Радуйтесь, что вы дерево. Вы не можете сойти с ума. А вот я могу.

— Как ты так быстро напился? — спокойно спросил доктор Краффт. — У тебя же был только один стакан!

Оуэн открыл глаза и с облегчением увидел морщинистое лицо под буйно растущими седыми волосами.

— Один стакан? — переспросил он. — Да вы носите мне пиво всю ночь.

Он встревоженно посмотрел на руки доктора Краффта.

— Пиво? — спросил доктор. — Я?

Он развел пустыми руками.

— Ну, — слабо ответил Оуэн, — мне казалось, что так.

— Вон твое пиво, — сказал доктор Краффт. — Там, где я его поставил. Теперь мне надо найти Макси!

— Доктор, — поспешно обратился Оуэн. — Сколько сейчас времени?

Доктор Краффт посмотрел на электрические часы, показывающие десять тридцать пять. Лежащие на смятой постели, голубые эмалевые часы тупо взирали на них. Стрелки указывали на десять сорок восемь.

— Ровно десять сорок восемь, — сказал доктор Краффт, ссылаясь на наручные часы, которые никогда не ошибались даже на секунду. — Электрические часы врут. Должно быть, отключали электричество. Такой шторм.

Он подошел к столику и настроил электрические часы. Теперь на них было то же время, что и на голубых эмалевых.

— Доктор Краффт, — в отчаянии спросил Оуэн, вертя часы в руках, — я хочу вас кое о чем спросить. Возможно ли путешествовать во времени?

Краффт меланхолично взглянул на него.

— Мы и сейчас путешествуем по времени, Питер, — ответил он.

— Да, знаю, знаю. Но я имею в виду, действительно перемещаться в будущее или прошлое. Кому-то это уже удавалось?

— Как можно определить это? — спросил Краффт, предлагая Оуэну подумать. — Доказательство этого я и ищу в экспериментах по созданию тессеракта. Ты понял? Я построю модель тессеракта — четырехмерную модель куба в трех измерениях, — и затем попытаюсь освободить свой разум от осознания времени так, что он сможет свободно существовать в паравремени. Я сосредоточу всю энергию своего разума на тессеракте. Должно случиться так, что энергия, перемещающаяся сквозь время, ударит в тессеракт, и он сложится в обычный куб. Инерция это инерция, а масса это масса, как в пространстве, так и во времени. Но это трудно доказать, Питер.

— А что могло бы послужить доказательством этого? — потребовал Оуэн. — Если кто-нибудь нашел способ совершать прыжки на десять минут назад, как он сможет это доказать?


СТАРЫЙ УЧЕНЫЙ покачал головой и с сомнением посмотрел на Питера Оуэна.

— Зачем ему это делать, Питер? — разумно спросил доктор Краффт. — Путешествовать в будущее — да. Так можно чего-то добиться. Но ведь ты уже знаешь, что случилось в прошлом. Зачем туда возвращаться?

— Я не знаю, зачем, — закрыв глаза, ответил Оуэн. — Но знаю, как. Все эти часы. — Он открыл глаза и безумно посмотрел на доктора Краффта. — Сейчас я переведу их на пять минут назад и покажу! — сказал он. — Нет, стойте. Сделайте это сами. Переведите стрелки на пять минут и посмотрите, что произойдет.

— Ладно, Питер, — пробормотал доктор Краффт.

— Вот, попробуйте!

Моргнув, Краффт взял часы и выполнил инструкцию. Не случилось вообще ничего. Краффт ждал. Оуэн тоже.

Затем Краффт вернул стрелки в исходное положение и отдал часы Оуэну, одарив того вопросительным взглядом. Оуэн потупил глаза.

— Но это происходило, — в отчаянии сказал он. — Смотрите, все, что я делал, это...

Оуэн стал крутить маленькую ручку на задней панели часов и смотрел, как минутная стрелка скользит назад...

— Спокойной ночи, Питер, — сказал доктор Краффт и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Оуэн схватил полный до краев стакан с пивом, который, как он знал, стоит на прикроватном столике. Из него не было сделано ни единого глотка. Жадно глотая, он в ужасе смотрел на окно, дрожа от сочувствия к бедному кипарису, даже сейчас взбирающемуся на скалу, чтобы не опоздать на встречу в Самарре[1]. Неизбежно сверкнула молния...

Значит, сейчас он еще вообще не разговаривал с доктором Краффтом о путешествиях во времени. Этого еще не произошло! Как Оуэн мог доказать, что часы — машина времени? Видимо, она воздействовала лишь на него одного. Не только ей не мог воспользоваться никто другой, но и у самого Оуэна не получилось бы показать результат действия этих часов, автоматически не стерев последние воспоминания Краффта.

В отчаянии Оуэн осушил стакан с пивом, отбросил его в сторону, выключил ночник и притворился свернувшимся гастроподом, закопавшись под одеяло и ни о чем не думая. Он не смел думать. Если бы он увидел, как чертов кипарис получает еще один удар молнией, то, наверное, спрыгнул бы со скалы следом за ним. Все казалось совершенно невозможным, очевидно, каким-то необъяснимым образом он напился, обезумел и грезил наяву. Оуэн полностью выключил сознание.

И через долгое, долгое время, наконец, заснул.

Ему приснился странный сон.

Во сне Оуэн был рыбой, бездельничающей в водах тропического моря. Высоко над ним проплывала тень корабля, странно напоминающая гигантский деревянный башмак. Из тени тянулись вниз длинные стержни, медленно изучающие дно моря, как телескопы. Оуэн подплыл к одному из них. Вода текла через его жабры, напоминая об удивительном, необъяснимом напитке времени, который он испил из голубых эмалевых часов, будучи человеком. Казалось, это произошло давным-давно.

Пошевеливая плавниками, Оуэн опустился под ближайший стержень и подплыл ближе, вглядываясь в то, что могло быть линзой. Он смотрел прямо в большой, внимательный, странный голубой глаз...

Оуэн проснулся.

Голубой глаз оказался квадратом ясного голубого неба в окне. Оуэн лежал, глядя на него и не желая принять темноту реального мира. Он все еще не отошел от сна и слабо махал руками, пытаясь плавно выплыть из кровати. Но вскоре понял, что больше не является рыбой. Он был Питером Оуэном, с ужасными проблемами и темным будущим.

Он сел и заранее начал бояться предстоящего дня. Жизнь в качестве секретаря дяди Эдмунда мало чем могла похвастать, особенно сейчас, когда все надежды выхлопотать роль леди Пантагрюэль для Клэр были мертвы. Дядя Эдмунд находился в худших из возможных отношений со всеми, кого встречал, причем сам к этому и стремился! Он даже пытался то и дело поссориться с миролюбивым доктором Краффтом, впрочем, так ничего и не добившись. Со всеми остальными он постоянно и с радостью ругался, и одной из самых сложных обязанностей его секретаря было улаживание этих конфликтов до такой степени, чтобы сохранить С. Эдмунду Штамму жизнь. На тот момент дядя Эдмунд состоял в смертельной вражде с начальником полиции Лас Ондаса и с местным мусорщиком. И всему этому дядя Эдмунд уделял искреннее внимание.

Это делало жизнь посредника между дядей Эдмундом и всем остальным человечеством очень сложной. Но уже завтра Питер Оуэн перестанет им быть. Возможно, умрет, — потому что уйти от дяди Эдмунда было все равно, что пригласить к себе домой молнию, — но смерть это еще не худший конец.


С НЕСЧАСТНЫМ ВИДОМ Оуэн посмотрел в окно. Скала успокаивала тем, что на ней не было кипариса, и это слегка улучшило настроение племянника.

— Что за сон, — пробормотал он.

Потому что это должен был быть сон, — скорее два сна, один с пивом и кипарисом, а второй с рыбой и кораблем. В каком-то еще были часы или нет? Оуэн глянул на прикроватный столик. Только электрические часы.

Ах, это сон, — подумал он. — Ясный, но все же сон.

Он говорил это себе, — не сильно веря в свои слова, — спускаясь на завтрак на нижний этаж.

— Необязательно было так торопиться, — оторвавшись от овсяной каши, сказал дядя Эдмунд с едкой улыбкой.

— Дядя Эдмунд, — сделав глубокий вдох, начал Оуэн. — Дядя Эдмунд, заткнитесь! Я от вас ухожу.

Затем он задержал дыхание и стал ждать удара, который выбьет из него дух.

В чем же заключалась проблема, которая привела Питера Оуэна к такому опрометчивому решению? Всему причиной была Клэр Бишоп. Вы все помните Клэр Бишоп в киноверсии «Укрощение строптивой» с Джеймсом Мэйсоном, Ричардом Уидмарком, Дэном Дюрэ и Этелем Бэрримором. В такой выдающейся компании можно было ожидать, что дебютантка вроде Клэр окажется в тени, но этого не произошло. Все заметили и запомнили ее. Она была очень привлекательным созданием с копной светлых волос и неотразимой походкой, которое подъехало на зеленом кабриолете в конце второго акта (Можно вспомнить, что Голливуд всегда допускал некоторые вольности в обращении со сценарием).

За этим последовал стремительный взлет карьеры Клэр, и таким же стремительным было ее падение из-за нескольких неудачно выбранных картин с ужасными актерами и отвратительным сценарием. Очутившись на дне, она встретила Питера Оуэна. Расцвела любовь. И из любви родилась розовая надежда, что с помощью Питера у нее получится достичь невозможного и сыграть леди Пантагрюэль в будущей постановке. В свободное время, Питер Оуэн, на крыльях любви, сдвинул горы и собрал группу тех, кто были согласны вложить деньги в съемку трех фильмов с Клэр, если «Леди Пантагрюэль» вырвут из неослабевающей хватки С. Эдмунда Штамма.

А это, вообще, было возможно? Питеру нужно было только спросить. Он спросил. С. Эдмунд Штамм, любивший власть, как ничто другое, не сказал ни «да», ни «нет». Вместо этого, однако, он заметил, что ему нужен личный секретарь, чтобы делать простую работу за низкую зарплату. Возможно, намекнул он, что если этот личный секретарь застанет его в момент слабости, то он, С. Эдмунд Штамм, вероятно, подпишет договор, передающий права на экранизацию фильма по пьесе «Леди Пантагрюэль».

Вот тут и началась деградация Оуэна. Предыдущий секретарь либо сошел с ума, либо покончил с собой, никто не знает наверняка. Грань между секретарем и рабом была прискорбно размытой, но Оуэн храбро сносил все тяготы и лишения, держа в голове красивое лицо Клэр и возможность того, что дядя Эдмунд, в конце концов, подпишет злосчастный договор.

До вчерашнего дня еще оставалась надежда. Но Клэр, — это уже было упомянуто? — тоже обладала своенравным характером. Вчера был один из тех редких, безмятежных дней, когда С. Эдмунд Штамм, смягченный серией удачных совпадений, зашел так далеко, что намекнул, — если Клэр, ее адвокат и договор окажутся в его библиотеке в подходящий момент, он обдумает возможность написать свое имя...

Собеседование закончилось, когда Клэр выхватила пластинку Прокофьева из фонографа и швырнула ее через всю комнату, тем самым выразив предпочтение Шостаковичу, а заодно и неприязнь к талантам С. Эдмунда Штамма, и вместе с этим умерла надежда, что она вообще когда-нибудь сыграет леди Пантагрюэль.

Затем Клэр выскочила из дома, разбив сердце Питера Оуэна и пластинку Прокофьева в библиотеке дяди Эдмунда, разъярившегося, как никогда прежде. Отсюда ночное нападение на несокрушимую запись Шостаковича. Отсюда утреннее отчаяние Питера Оуэна. И, как следствие всего этого, его безрассудный вызов урагану, сидящему с другой стороны кухонного стола.

Ненадолго попав в прошлое, даже без помощи голубых эмалевых часов, мы вошли в кухонную дверь и уселись за стол рядом с Питером Оуэном, уставившимся в лицо С. Эдмунда Штамма и своей смерти. Теперь, — если желаете, — история продолжается.


* * *

— Дядя Эдмунд... заткнитесь! Я ухожу от вас.

Таков Питер Оуэн. После этого он приготовился к худшему и пожалел, что не может закрыть глаза. Но он не смел. В переломные моменты лучше было следить за дядей Эдмундом как можно более внимательно. И хорошо, что Оуэн так и сделал.

Дядя Эдмунд выглядел не особенно обнадеживающе. Он походил на злобного коршуна средних лет с прилизанными пучками седых волос и заостренным носом, больше напоминающим клюв. Его рот был узкий, маленький, аккуратный и созданный для произнесения язвительных замечаний.

Дядя Эдмунд прервал трапезу и медленно поднял голову, пока слова его личного секретаря вибрировали в утреннем воздухе. Он подливал сливки в овсяную кашу, держа кувшин над тарелкой, одновременно глядя на Оуэна маленькими буравящими глазками, постепенно наливающимися ярко-красным цветом, пока до него медленно доходило значение всех слов Оуэна.

— Ты... что это? — со скрежетом отодвигая стул, потребовал дядя Эдмунд глухим голосом. — Что ты сказал?

— Я сказал, что... — Питер Оуэн начал говорить весьма храбро, но так и не закончил. Дядя Эдмунд швырнул кувшин со сливками!


Глава III. Ограбление


СЛИВКИ попали Оуэну прямо в лицо. Кувшин разбился о стену за его спиной, и осколки упали на ковер. Доктор Краффт безмятежно покачал седой головой и продолжал потягивать кофе. Ничто не могло возмутить доктора Краффта.

Дрожащей рукой Оуэн вытер сливки с лица. Что он мог сделать, как только снова обрел способность видеть, — спорный вопрос. Теперь он считает, что выбил бы дяде зубы первой попавшейся под руку тарелкой. Но тогда у него не было на это времени. Потому что сердечный смех дяди Эдмунда заглушил гул ярости в ушах Оуэна. Захрустела бумага.

— Смотри сюда, ты, малолетний дуралей! — закричал дядя Эдмунд. — Вытри сливки со своей глупой морды и посмотри на это!

И он снова засмеялся, так радостно, так искренне, что сердце Питера Оуэна опустилось, как гирька весов.

«Это» было договором. Вообще, если быть точным, договором, по которому Клэр получала права на роль леди Пантагрюэль. Дядя Эдмунд махал им перед измазанным сливками носом Оуэна, как сочным куском мяса перед собакой.

— Возможно, тебе, неблагодарному болвану, станет интересно, — сказал дядя Эдмунд язвительным тоном, — что этим утром я получил письмо из «Метро», где они наотрез отказались увеличивать сумму, предлагаемую ими за «Леди Пантагрюэль». Ты понимаешь, что это значит? О, нет, конечно же, нет! С чего бы ты вдруг понял? Для этого же требуется ум трехлетнего ребенка, так что, разумеется, нет!

Дядя Эдмунд сильно ударил по столу, заставив посуду затанцевать. Доктор Краффт предусмотрительно поднял свою чашку.

— А я тебе скажу, что это значит! — проорал дядя Эдмунд. — Предложение мисс Бишоп было самым лучшим из всех, что я получил. Ты знаешь это. Сам видел. Поскольку роешься в моей личной корреспонденции... — Это было самым нечестным, слезно подумал Оуэн, —...нагло читаешь мои письма, — продолжал бушевать дядя Эдмунд, — и пронюхал, каким было наилучшее предложение. Затем увидел, что мисс Бишоп перекрыла его. Отлично! Небольшая верность семье — это все, что я прошу. Верность своей плоти и крови, и руке, что кормит тебя. Скажешь, это слишком много? Да, думаю, для такой жабы, как ты, это и, правда, много. Так что! — Дядя Эдмунд снова атаковал стол. — Когда ты ворвался сюда, как бешеный тигр, у меня было на кончике языка попросить тебя позвонить мисс Бишоп. Я передумал. Мне нужны деньги, и кому лучше тебя об этом знать, ты, подлый шпион? Если «Метро» не предложит больше, у меня не будет другого выхода. Я поддерживаю твою жизнь в роскоши, а роскошь стоит денег. Я — нищий. Меня обложили со всех сторон! — Дядя Эдмунд свирепо посмотрел на спокойное, погруженное в мысли лицо доктора Краффта, наполовину скрытое чашкой кофе. — Меня обложили со всех сторон! — закипая от этого зрелища, проревел дядя. — Я собирался принять предложение этой мегеры. Слышишь меня, Питер? Если бы не твои оскорбления, я бы осуществил твое желание!

— Дядя Эдмунд... — начал Оуэн. — Дядя Эдмунд, я...

Звук рвущейся бумаги прервал его. Яростно улыбаясь, дядя Эдмунд порвал договор пополам. Сложив обе половины вместе, он разорвал и еще. Четвертованный договор спланировал в тарелку. Дядя Эдмунд взял чашку с недопитым кофе и вылил ее содержимое на клочки бумаги.

— Вот! — прокричал он. — Вот! Можешь теперь сожалеть! Слишком поздно, мой пронырливый юный друг, слишком поздно! Пошел прочь! Сию секунду! Долой с моих глаз! Если не соберешься и не исчезнешь через пятнадцать секунд, я сделаю так, что этот бестолковый начальник полиции посадит тебя за решетку. Пошел вон отсюда!

И Оуэн ушел.

Торопливо выходя из комнаты, он услышал голос доктора Краффта:

— Сегодня ночью мне приснился такой интересный сон... — безмятежно сказал тот.


* * *

Если бы только мой сон оказался реален! Если бы я мог повернуть стрелки так, чтобы дядя Эдмунд подписал договор Клэр... — закидывая рубашки и носки в чемодан, с горечью думал Оуэн.

В эту секунду пара носков свернулась, как — вы правильно догадались, — гастропод, пролетев мимо чемодана и упав на незаправленную постель. Оуэн увидел, как они исчезли в овраге из простыней, бессознательно порылся в нем руками и нащупал что-то маленькое, круглое, твердое и холодное. Оно тикало.


ЛИЦОМ К ЛИЦУ, Оуэн и голубые эмалевые часы уставились друг на друга пустыми взглядами.

— Сон? — отвлеченно прошептал Оуэн. — Сон? Получается, я рыба? — он встревоженно глянул вниз, проверяя, нет ли у него плавников.

Не было ни одного. Но остальное все еще было не совсем реальным. У него в руке, мерно тикая, лежали часы, сделавшие последнюю ночь бесконечным повторением себя самой, — если, конечно, сном не являлось вообще все, что происходило вокруг.

Они стирают время! — зачем-то тряся часы, безумно подумал Оуэн. — Они отматывают время назад. «Одним пальцем...» — Отчасти по своей воле, его пальцы взялись за маленькую ручку, вращающую минутную стрелку. — Этого не может быть, — убеждал он себя, поворачивая стрелку. — Это все сон. Я знаю это. Я не дурак. Но, тем не менее, если это сработает...

Прежде чем Оуэн стал вращать стрелки, часы показывали девять ноль пять. Он осторожно двигал черную минутную стрелку, пока на циферблате не стало восемь пятьдесят пять.

— Я что, могу вернуться в любой момент времени? — безумно подумал Оуэн. — Вот в чем вопрос. Если я могу, — хотя, конечно, нет, — тогда все прекрасно. Распакую чемодан и пойду на завтрак, как ни в чем не бывало.

Какой чемодан? — посмотрев на кровать, тупо подумал Оуэн.

Потому что чемодана там больше не было. Рубашки и носки магическим образом улетели назад в свои гнезда. Сам чемодан переместился на верхнюю полку шкафа. А с лестницы доносились тихий звон посуды и голоса С. Эдмунда Штамма и доктора Краффта, ведущие бодрую утреннюю беседу.

Питер Оуэн положил часы в карман куртки, продолжая крепко сжимать их дрожащей рукой, и спустился к завтраку.

— Необязательно было так торопиться, Питер, — с язвительной улыбкой заметил дядя Эдмунд. — Присаживайся, располагайся, раз уж пришел. Боже, как это ужасно, что я вынужден есть овсянку. Особенно, когда одновременно приходится видеть твое постное лицо по другую сторону стола...

Дядя Эдмунд притворно содрогнулся и подлил в тарелку еще сливок из чудесным образом склеившегося кувшина.

— Доброе утро, дядя, — уверенным голосом сказал Питер Оуэн. — Доброе утро, доктор. Вы нашли Макси?

Доктор Краффт печально покачал головой.

— Есть новая почта, дядя? — спросил Оуэн с хитрой, натянутой улыбкой.

— Не улыбайся мне, юноша, — ответил Штамм. — Вряд ли можно улучшить овсяную кашу, представив, что в нее добавили сахар! Нет, писем, касающихся тебя, не было. — Тут он слизал сливки с тонких губ и сам улыбнулся, словно услышал какую-то шутку для посвященных. — Мне нужно, чтобы после завтрака ты кое-что сделал, — сверля Оуэна взглядом, добавил дядя Эдмунд. — Этот болван Иган, называющий себя начальником полиции, прошлой ночью оставил штрафную квитанцию на ветровом стекле моей машины. Сходи и разберись с этим.

Оуэн болезненно сглотнул.

— Но, дядя, вы же знаете, что Иган не... неважно, я оплачу штраф.

— Из своего кармана? — резко поинтересовался Штамм. — Делай, что хочешь. Я не стану за это платить. Какой толк быть первым гражданином Лас Ондаса, если гестапо изводит меня денно и нощно? С тех пор, как купил этот дом, я привлек в Лас Ондас больше туристов, чем его правительство за все время существования городка. Если Фред Иган считает, что может доставать меня штрафами за неправильную парковку просто потому, что я оставляю машину рядом с гидрантом на всю ночь, ему лучше подумать дважды. Иди сразу после завтрака и разберись с этим, Питер. Преступники безнаказанно совершают преступления в этом городе, пока Иган сидит в кустах, ожидая, что я допущу какую-нибудь мелкую оплошность. Я выше законов Лас Ондаса.

Дядя Эдмунд прервался и стал яростно пить кофе.

— Вы уверены, что не было никаких важных писем? — рассеянным голосом спросил Оуэн. — Я лучше схожу, проверю. Может, вы не заметили какое-нибудь.

— Сядь, юноша! Ты что, принимаешь меня за такого же дурака, как ты сам?

— Ах, — примирительно пробормотал доктор Краффт, — какое прекрасное утро, какое прекрасное утро. Прошлой ночью, джентльмены, мне приснился крайне интересный сон...

— Точно! — внезапно сказал дядя Эдмунд. — Это напомнило мне кое-что. Я тоже видел сон. Очень любопытный.

Он внимательно посмотрел на кусок жареного хлеба, вцепился в него и закинул в рот. Сделав это, он опять заговорил:

— Этим утром мне хочется оказать теориям доктора Краффта особенное доверие. Мне и самому приснился странный, но очень реалистичный сон. Возможно, вещий. Я смотрел глазами птицы, словно это было, как мог бы сказать доктор Краффт, временное прозрение. Все казалось сферическим.

— Ах, — еще раз сказал доктор Краффт.

— Сферическим, — твердым голосом повторил Штамм. — Как небесная сфера. Я удивился, когда увидел во сне, как то, что я сначала принял за огромный деревянный ботинок, плыло ко мне. В корабле я заметил группу путешественников во времени из далекого будущего, посетивших этот день и век, чтобы своими собственными глазами увидеть человека, чье имя, должно быть, гремело в коридорах времени вплоть до их эпохи — а именно, меня. — Дядя Эдмунд помолчал. — С. Эдмунд Штамм, — прошептал он, улыбаясь сам себе, как человек, подливающий сливки в тарелку со своим эго. — Кое-что было очень странным, — вскоре добавил он. — Их якорь. Он казался крайне необычным.

— Чем именно? — настойчиво спросил Оуэн. — Вы его видели?

Штамм одарил его сердитым взглядом.

— Не твое дело, — сказал он.

Затем, когда дядя Эдмунд посмотрел на племянника, на его лице появилось выражение еще более глубокого счастья. Он плавно опустил руку в карман пиджака. Захрустела бумага.

— Кстати, Питер, — внезапно сказал Штамм. — Я получил предложение на «Леди Пантагрюэль» от «Метро». Они заплатят на пять тысяч больше, чем эта мегера предложила мне вчера. Просто подумал, что тебя это заинтересует. — Он слегка прокашлялся. — Несмотря на злобный нрав и ужасные манеры мисс Бишоп, — добавил дядя Эдмунд, — но, если она уравняет щедрую цену «Метро», я еще могу передумать. Подумай об этом, мой мальчик.

Оуэн пытливо посмотрел на дядю. В который раз он соврал? Какая история была правдой, а какая нет? Что делать дальше? Он все еще размышлял над ситуацией, когда доктор Краффт тихо зажужжал.

— Мой сон был почти, как твой, Эдмунд. Да, все точно. Шхуна с путешественниками во времени. Странно, да? В общем-то, то же самое, но с той окраской, что мы разные люди и воспринимаем мир по-разному. Мне снилось, что эксперименты по созданию тессеракта точно пузырьки, всплывали на поверхность паравременного океана, привлекая внимание наших друзей и путешественников. И знаешь, якорь тоже заинтриговал меня. Теперь, когда я вспоминаю сон, кажется, что якорь раскачивался туда-сюда, как маятник. Конечно, он не мог сделать больше одного оборота... двенадцати часов. — Доктор Краффт замолчал, погрузившись в размышления.

— Действительно, почему? — прошептал он себе под нос. — Почему я так сказал? Часть сна, без сомнения. Время и пространство так легко перепутываются. — Тут он вздохнул. — Бедный мой, дорогой Макси, — сказал он. — С Макси я быстро бы выяснил, как и почему. А без Макси... — Доктор покачал седой головой, сердитый взгляд омрачил его лицо. — В последнем эксперименте по созданию тессеракта, — продолжал он, — я был почти уверен, что пробился в следующее временное измерение. Самая интересная цепочка размышлений зависла на краю моего разума. О, Макси, где же ты!

— Забудь о Макси, — коротко сказал Штамм. — Ты и так тратишь кучу времени на свои эксперименты. Вспомни, у меня только три недели, чтобы закончить черновую версию новой пьесы. Нынче утром мне бы хотелось получить твое полное внимание, Зигмунд. Вчера ты просидел весь день нос к носу с этой дурацкой каменной лягушкой. Сегодня у нас есть дела поважнее — Третий Акт.

— Но якорь!.. — слезно сказал Оуэн. — Жаль, что никто из вас не помнит, как он выглядел. Интересно, а может...

— Раздался голос овсяной каши, — неприятным тоном заметил дядя Эдмунд.

— Макси! — внезапно воскликнул доктор Краффт.

Он вскочил на ноги, а его старое лицо засветилось радостью.

— Да, я знаю, где Макси! Я вспомнил,где оставил его! В библиотеке, Эдмунд! Прошу прощения, мне нужно идти к Макси!

Быстро шаркая ногами, доктор Краффт пересек комнату и направился к двери в библиотеку. Отсветы его радостного лица, казалось, опережали самого доктора, словно луч фонаря. Штамм наблюдал за этим с саркастической усмешкой на хищном лице, что Оуэн нашел весьма озадачивающим.

— Дядя Эдмунд, — сказал он.

— Ну? — нетерпеливо проворчал тот.

— Не думаю, что поручители мисс Бишоп поднимут свою цену еще раз. Но продажа может состояться по их последней цене, если я скажу ей об этом сегодня.

— Эдмунд! — Испуганный крик доктора Краффта поднял дядю и племянника на ноги. — Эдмунд! Грабители! Воры! О, мой бедный Макси!


Глава IV. Время терпения


БИБЛИОТЕКА, действительно, представляла собой страшное зрелище. На ковре поблескивали осколки стекла из резных дверей. Дождь промочил шторы, а бесформенные кучи грязи вели по мокрому ковру к стенному шкафу. Прежде его дверцы были застеклены. Прежде в нем хранилась удивительно неинтересная коллекция золотых монет, собственность С. Эдмунда Штамма. Теперь там было пусто.

Штамм драматически выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Мои монеты! — воскликнул он и помчался в другой конец помещения к разграбленному шкафу.

— Макси! — рванувшись за дядей Эдмундом, рассеянно вскрикнул доктор, но он добежал только до гигантского стола и нагнулся, чтобы мягко похлопать по пустой, обширной поверхности. — Прошлой ночью он сидел тут. Теперь я вспомнил. О, бедный Макси, тебя украли! Эдмунд, мы должны вернуть его, иначе я пропал!

— Чепуха, — осматривая шкаф, сказал Штамм. — Мои монеты пропали — тысячи долларов. — Он ужасно преувеличивал, хотя коллекция, действительно, имела некоторую стоимость и была хорошо застрахована. — Зачем ворам понадобилась каменная лягушка? Неужели она чего-то стоит, как и мои монеты?

— Только для меня, — печально ответил Краффт. — Я знаю, он сидел вот тут. Теперь я четко помню. Его, наверное, забрали воры, и я больше никогда не смогу размышлять.

— Питер, — холодно обратился к племяннику Штамм. — Принеси мне телефон.

— Но, дядя Эдмунд, — возразил Оуэн, глядя на стену за столом, где среднего размера сейф выставлял напоказ стальной кружок, прикрывающий панель цифрового замка, — не лучше было бы сначала проверить все? Возможно, грабители взяли не только монеты. Давайте, я открою сейф?

— Я сказал, тащи мне телефон, — еще более холодно повторил Штамм . — Не нужно терять времени, юноша. Каждая секунда промедления дает грабителями возможность убраться еще дальше, что усложнит полиции их поиск. Оставь сейф в покое. Ты бы хотел узнать шифр, не так ли, мой умный юный друг? Возможно, ты расстроишься, узнав, что в сейфе нет ничего дорогостоящего, — только различные бумаги. Так ты дашь мне телефон, или я должен вызывать полицию, крича из открытого окна?

Оуэн молча передал устройство дяде. Пока он диктовал номер мэра, в голосе Штамма было определенное яростное удовлетворение.

— Теперь посмотрим, — ожидая ответа, бормотал он. — Сейчас этот дурак, называющий себя начальником полиции... алло, алло! Это ты, Джеймс? Говорит С. Эдмунд Штамм. Мой дом ограбили.

После этого драматического объявления, телефон что-то радостно пролопотал.

— Это сделал начальник Иган, — уверенно сказал дядя Эдмунд.

— О, я не обвиняю лично его. Не говорю, что это он ограбил меня своими жирными руками. Но преступность уже давно бушует в Лас Ондасе, Джеймс, и это последняя капля. Знаешь, какие у меня неприятности из-за этого человека? Иган должен уйти!

Телефон опять что-то прошипел.

— Да будь у него хоть шесть десятков детей! — рявкнул дядя Эдмунд. — Долг мэра Лас Ондаса защищать граждан своего города. Это место стремительно превращается в новую Касбу. Я больше не хочу, чтобы мое имя связывали с притоном, в котором воняет также, как и в самых дешевых кварталах Порт-Саида.

Из телефона понеслись увещевания.

— Нет, — отрезал, наконец, Штамм. — Либо уходит Иган, либо я, и это окончательное решение. Предупреждаю тебя, Джеймс, я серьезно думаю о том, чтобы переехать. Выбирай между нами. Иган преследует меня повсюду, и мне это надоело. Кто отправил полицейского докучать мне в четыре часа утра на прошлой неделе, когда я устраивал вечеринку? Иган. Кто сунул штрафную квитанцию под стеклоочиститель моей машины? Кто пытался заставить меня в воскресенье проехать дальше, когда я припарковался посреди Мэйн-стрит, чтобы раздать автографы? Говорю тебе, Джеймс, либо Иган, либо я. Делай свой выбор.

Дядя Эдмунд с силой положил трубку. Но когда его глаза встретились с тревожным взглядом Оуэна, в них светилась непривычная доброта.

— Отметь этот день красным, — метафорически скомандовал Штамм. — Мой триумф над этой тупицей, наконец-то, состоялся. — Он взглянул на тихонько причитающего Краффта. — Не могу сказать, что сильно скорблю из-за пропажи Макси. Эта каменная лягушка и так отняла у тебя слишком много драгоценного времени, которое лучше было бы посвятить мне. Я отлично себя чувствую, Питер. Это — прекрасный день, жаворонки кружат над головой, и я, может быть, соглашусь на то, чтобы мисс Бишоп приобрела мою пьесу, если она застанет меня в хорошем настроении и будет следить за своим злобным нравом. Ты уверен, что у ее поручителей есть в наличии нужная сумма?

— На сто процентов, — чуть не запев от радости, заявил Оуэн. — Мне позвонить ей?

— Если хочешь, — великодушно ответил дядя Эдмунд. — И если думаешь, что это стоит того. Как мне помнится, когда она вырвалась отсюда вчера, то допустила пару необдуманных замечаний о том, что лучше умрет, чем сыграет леди Пантагрюэль. Тем не менее, сегодня я хочу быть добрым ко всему миру. Делай, как считаешь нужным. И Питер — убедись, что она принесет заверенный чек.


НАЧАЛЬНИК ИГАН, незначительная, но по-своему важная фигура в истории Питера Оуэна, был крупным, розовощеким, добродушным и, возможно, не слишком умелым полицейским. Пока Лас Ондас был просто небольшим придорожным городишком, Иган справлялся со своими обязанностями вполне достойно. Но с тех пор, как Лас Ондас вырос, методы Игана не изменились. И начальник полиции весьма нерационально настаивал на том, чтобы закон беспрекословно соблюдался даже самыми знаменитыми гражданами Лас Ондаса.

Питер Оуэн встретил Игана у двери. Сопровождаемый тремя офицерами, являющимися почти всей полицией Лас Ондаса, начальник ступал неуклюже. Создавалось впечатление, что замешательство делало его пунцовым и беспомощным всякий раз, когда он оказывался в непосредственной близости от С. Эдмунда Штамма. Иган встревоженно улыбнулся Оуэну.

— Здравствуй, Пит, — с облегчением сказал он. — Я думал, что к двери подойдет сам мистер Штамм. Что случилось?

— Воры, — кратко ответил Оуэн. — Проходите, начальник — сюда.

Дверь в библиотеку была закрыта. Начальник Иган взялся за ручку и понял, что она не поддается.

— Заело, да? Из-за ночного ливня дерево, наверное, разбухло, — предположил он и после секундной паузы могучим плечом толкнул дверь, которая распахнулась под аккомпанемент громкого треска и глухого удара. Тут же последовали яростные вопли. За дверью оказался С. Эдмунд Штамм, лежащий на спине, его рука сжимала записную книжку, а на узком лице была пугающая гримаса.

— Ох, черт возьми, — поспешно поднимая дядю с ковра, сказал Оуэн.

— Боже! — воскликнул Иган, действительно став пунцовым. —Я... ох... мне так жаль, мистер Штамм. Вы как раз выходили?

— Да, — ответил Штамм после долгой паузы.

Он молча позволил Оуэну помочь ему подняться на ноги, пока его лицо все больше краснело и багровело, наливаясь буйной яростью.

— Да, начальник Иган, — отряхивая брюки, педантично сказал Штамм, — я выходил, в надежде избежать сегодня всех возможных раздражителей и сосредоточиться на работе. И для того, чтобы случайно не увидеть вашу некомпетентную голову, я решил взять свои записи и убраться прежде, чем вы ворветесь в библиотеку.

Тут дядя Эдмунд яростно помахал записной книжкой. Неужели он на какое-то время исчерпал все слова ?

Хищное лицо свирепо воззрилось на Оуэна.

— Что же касается тебя, — внезапно изменив направление атаки, гневно сказал Штамм, — если эта мегера Бишоп хоть на секунду зайдет в мой дом, я распоряжусь, чтобы ее арестовали за взлом и проникновение. Одна только перспектива услышать ее противный голос заставляет мои уши сворачиваться в трубочки. Сегодня же я подпишу договор с «Метро». Молчать, юноша! Расскажи этому безмозглому бизону все, что он, якобы, хочет знать. Хотя от этого все равно не будет никакого толку. Что касается мисс Бишоп, здесь больше нечего обсуждать. Человек не может столько вынести. Меня уже и так ударили дверью, от чего я пролетел через полкабинета... да этот человек ничем не лучше убийцы! Долой с глаз моих, вы, оба! И заберите гестапо с собой. Живее, пока я не потерял терпение!

Оуэн поспешно увел полицейского в библиотеку и закрыл дверь. Из коридора все еще доносился голос дяди Эдмунда, язвительно требующего выхода на междугороднюю линию. Начальник Иган с малиновыми ушами заковылял вперед, чтобы обследовать ограбленный шкаф, но Оуэн не особо следил за этим. Он внимательно слушал дядю Эдмунда, вышедшего на нужного человека.

— Договорились, Луис, «Леди Пантагрюэль» твоя, — громко сказал Штамм для всех, кто мог подслушивать. — Пусть твой юрист приходит с договором сегодня днем.

Питер Оуэн дико засмеялся.

— Значит ты так, С. Эдмунд Штамм, — сказал он вслух.

Голубые эмалевые часы лежали у него в кармане. Он вытащил их и повернул минутную стрелку назад.


* * *

— Здравствуй, Пит, — с облегчением сказал начальник полиции, оглядывая холл позади Оуэна. — Я думал, что к двери подойдет сам мистер Штамм. Что случилось?

— Воры, — сказал Оуэн, как и прежде. — Входите. Но будьте осторожны. Лучше позвольте мне идти первым.

Дверь в библиотеку была заперта. К тому же ее слегка заело. Отказавшись от неуклюжих попыток начальника распахнуть дверь, Оуэн громко постучал.

— Дядя Эдмунд, — позвал он. — Начальник Иган уже тут.

— Пусть заходит, пусть заходит, — раздраженно ответил дядя Эдмунд.

— Отойдите, — сказал Оуэн. — Дверь заело.

Но Иган ударом плеча распахнул непокорную дверь. Стискивая записную книжку, Штамм свирепо посмотрел на Игана и, казалось, был слегка на взводе.

— Доброе утро, мистер Штамм, — краснея, сказал Иган. — Слышал, ночью у вас были неприятности.

— У меня не бывает неприятностей, — язвительно заметил Штамм. — Да я их и не ожидаю. Для этого существуют страховые компании.

— Ваши монеты, — оглядывая комнату, сказал Иган. — Это все, что пропало? А как насчет сейфа?

— Я только что проверил его, спасибо, — ответил Штамм с высокомерным презрением. — Можете мне поверить, я кое-что смыслю в ведении своих дел. Содержимое — бумаги, ничего не стоящи ни для кого, кроме меня, — не тронуто. Я считаю, что меня ограбили дилетанты, потому что не произвели никаких видимых попыток вскрыть сейф. Но даже дилетанты чувствуют себя в полнейшей безопасности, совершая ужасные бесчинства прямо под вашим носом, сэр!

Сказав это, дядя Эдмунд вытянул руку с записной книжкой и обвиняюще указал на начальника, который отшатнулся, врезался в угол стола и сбил на пол лампу.

Яростный крик Штамма превратился растянутый, угасающий вой, когда Оуэн достал часы и отвел минутную стрелку назад.


* * *

На этот раз прошло не меньше десяти минут, прежде чем Иган наступил на ногу Штамма, пока они стояли рядом и осматривали шкаф. Взбешенный драматург заорал, чтобы ему принесли арнику, рентгеновский аппарат и привели специалиста по костям, пока Оуэн, тяжело вздыхая, отматывал время назад.

На этот раз он не стал ограничиваться какими-то пятью минутами, поскольку понял, что шансы завершить эту ситуацию мирно равны нулю. Штамм и Иган просто не могли находиться в одном доме дольше пары минут, без того, чтобы не разругаться на пустом месте. Не стоило затраченных усилий — пытаться предугадать место и время, когда случится новый конфликт.

Убрать Игана в сторону тоже было нельзя, поскольку ему предстояло раскрыть преступление. Ответ казался очевидным. Пока ночью бушевал шторм, грабители ворвались через застекленную дверь, взяли коллекцию монет дяди Эдмунда и, предположительно, прихватили Макси. Все, что Оуэну нужно было сделать, чтобы никто не расстроился, — кроме, конечно, воров, — отмотать время назад, узнать, когда совершили преступление, и сорвать его осуществление. Жалея, что не подумал об этом раньше, он взялся за маленькую ручку, отвечавшую за поворот стрелок. В этот момент они указывали почти на десять часов утра. Оуэн начал азартно отматывать время назад.

Щелк!

Ручка больше не крутилась. Оуэн замер, главным образом из-за того, что теперь не видел циферблата часов. Уже было совсем не десять часов солнечного утра, а где-то часа три темной, штормовой ночи. Оуэн стоял в кромешной темноте и слышал барабанящий дождь и отдаленные звуки «Скифской сюиты» Прокофьева, доносящиеся из музыкальной студии. Вырвавшийся из темноты порыв влажного, прохладного ветра дунул Оуэну в лицо. Испугавшись худшего, он наощупь дошел до стола, включил стоящую на нем лампу и в ее весьма неприятном голубом свете увидел, что опоздал.

Под прикрытием непогоды, грабители вошли и ушли. На ковре лежали осколки стекла, пятна грязи покрывали мокрый пол, а стеклянные дверцы пустого шкафа были разбиты. Макси тоже не сидел на столе. Очевидно, грабители смели дорогого малыша Макси вместе с монетами.

Голубые часы с безразличным взглядом убедили Оуэна, что было десять часов вечера. Он слегка потряс их и снова попробовал крутить ручку, удивляясь, почему ее заело. Он смог сдвинуть минутную стрелку назад, но только на пятнадцать секунд. Это привело лишь к тому, что библиотека опять погрузилась в темноту, а «Скифская сюита» отмоталась назад на десяток тактов.

Оуэн терпеливо включил лампу еще раз и обратился к часам.

— Итак, ты не поворачиваешься больше, чем на двенадцать часов, — задумчиво сказал он. — Почему?


ЗАТЕМ ТО, что доктор Краффт заметил во время одного из завтраков сегодня утром, вернулось к Оуэну из бесконечного далека.

«Якорь, — сказал доктор Краффт, — казалось, он качается туда-сюда, как маятник. Конечно, он не может повернуться больше чем на двенадцать часов».

— Якорь? — снова встряхнув часы, потребовал Оуэн. — Ты якорь? Маятник? И двенадцать часов — твой предел, да?

От холодного ветра из окна Оуэн задрожал. Он неуверенно оглядел ограбленную библиотеку. Ему не удастся предотвратить ограбление, если он не вернется назад во времени дальше, чем часы, казалось, хотят или могут сделать. Кроме того, если Оуэна найдут тут, то за дядей Эдмундом не станется обвинить в краже его.

Он немного подергал стрелки часов. До этого времени у Оуэна не было возможности экспериментировать. Если промотать стрелки вперед, используя другую ручку, переместиться ли он в будущее, обратно в завтрашнее утро?

Нет. Он прокрутил стрелки вперед, но ничего не произошло. Дождь все еще заливался в библиотеку через разбитое окно. Прокофьев не пропустил ни одной ноты. Даже если бы не было грозы, грабители могли вломиться незамеченными, подумал Оуэн и угрюмо вышел из обворованной библиотеки.

С какой-то безнадежностью в душе, Оуэн поднялся в свою спальню, думая о том, что же он там найдет. Постель была недавно застлана. На прикроватном столике ничего не стояло, даже стакана пива. Вполне естественно, ведь доктор Краффт не приносил пива почти до десяти сорока прошлой ночи... прошлой? Или этой?

— Это, — подумал Оуэн, — называется проблемой Данна[2]. Если вам нужно Второе Время, чтобы измерить Первое, то вам понадобится новый язык, чтобы описать эти действия.

Сверкнула молния, и за окном появился возродившийся кипарис, отважно занявший место на краю скалы.

— Кипарис бессмертный, — простонав, сказал Оуэн. — О, нет, только не опять!

Он взглянул на черное небо вверху, словно ожидая увидеть корпус странно выглядящей шхуны, зависшей в воздухе, и тревожно подумал, что трое людей не могли видеть один и тот же сон по чистой случайности. И это был тот же самый сон.


Глава V. И терпение со Временем


ПИТЕР с унынием оглядел комнату. Что дальше? Назад он, очевидно, пойти не мог. Двигаться вперед казалось единственным вариантом, и, видимо, все должно было происходить обычным поминутным ходом обычной жизни. Так что ему предстояло прожить вечер, сон (будет ли он точно таким же, если предположить, что Оуэн вообще заснет?), последующий завтрак, прибытие Игана, дядин мстительный звонок в «Метро» и окончательная потеря «Леди Пантагрюэль».

Обязаны ли все события происходить точно так же, как и прежде, или прошлое можно изменить? Конечно, можно. Оуэн уже сделал это. Изначально он не спускался в библиотеку в десять вечера. Но как насчет самого важного? Он не очень-то преуспел, пытаясь предотвратить конфликт между дядей Эдмундом и Иганом.

Сверкнула молния, и обреченный кипарис на краю скалы печально взмахнул ветвями. Через десять минут, — Оуэн глянул на часы, — в несчастное дерево снова ударит разряд. А минут через восемь с пивом войдет доктор Краффт и спросит про Макси.

Краффт был тем, кто нужен Оуэну. Если кто и сможет объяснить эту чертовщину, то только он. И, вероятно, даже придумать решение, но, — Оуэн вздохнул, — доктор не поверит ему. Прошлой ночью, — этой ночью, — Оуэн пытался продемонстрировать доказательство, которое бы привлекло внимание ученого, но это оказалось невозможным. По крайней мере, пока все необходимые воспоминания автоматически стираются из головы Краффта.

— А вы, черт возьми, что, — снова встряхнув часы, сказал Оуэн и в тот же самый момент вспомнил Безумного Шляпника.

На секунду к нему пришло совершенно ясное и ужасное ощущение, что часы в его руке были теми же часами, что доставал из кармана Безумный Шляпник и много раз тряс их, узнавая, какой сейчас день месяца. «Если бы вы оставались со Временем в дружеских отношениях», — говорил Безумный Шляпник, а он, наверняка, хорошо разбирался в этом предмете, — «то сделали бы с часами почти все, что захотели». Масло, — лучшее сливочное масло — остановило те конкретные часы. Смазка.

— Так вот что со мной случилось? — спросил Оуэн воздух. — Когда я... выпил... из этой штуки? Какая-то смазка, сделавшая меня свободным от трения времени? Но откуда она взялась? И что такое эти часы?

Затем Оуэн подумал о трех снах, о шхуне в форме деревянного башмака и рыбаках, измеряющих глубину времен, раскачивая якорь, закрепленный на... чем? Этих часах? Нечто в форме часов, выглядящее в глубине, как что-то обычное, но совсем не являющееся часами, чтобы не пугать рыбу.

— Это, — внезапно испугавшись, подумал Оуэн, — может быть опасно. Мне нужно поговорить с доктором Краффтом!


* * *

— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан, и, безмятежно улыбаясь, остановился в дверях. — Затем я подумал о молодом человеке, собирающемся спать... Что случилось, Питер? Еще не ложишься?

— Доктор Краффт, мне надо с вами поговорить! — Оуэн взял у него стакан пива и пододвинул стул. — Пожалуйста, садитесь. Послушайте, доктор. Это касается путешествий во времени. Хочу сказать, что-то произошло. Дело в том, что мне надо доказать вам, что путешествия во времени возможны.

— Ты хочешь доказать мне, что путешествия во времени возможны? — удивившись, изумленно спросил старик. — Как ты думаешь, почему я посвятил большую часть жизни изучению всего, что связано со временем? Нет, Питер, это мило с твоей стороны, но тебе не нужно доказывать это мне. Ты правильно догадался, мой мальчик, — я и так в этом убежден.

— Вы не понимаете, — горячо сказал Оуэн. — Смотрите — сейчас ровно десять тридцать восемь, так?

— Да, все верно. Почему ты носишься с этими часами, как с писаной торбой?

— Неважно. Видите, за террасой, на краю скалы, стоит кипарис? Ну вот, ровно через три минуты в это дерево попадет молния, и оно рухнет в океан.

— А, я понял, — неожиданно спокойно прошептал доктор Краффт, — так, говоришь, через три минуты?

— Вас это не удивляет?

— После многих лет опытов с вещими снами? — раздраженно спросил Краффт. — Нет, я совсем не удивлен. Тебе приснилось, что в дерево ударит молния, да? Так. Значит, я запишу это.

— Мне это не приснилось! — прокричал Оуэн. — Это случилось. Я видел, как это происходило. Я видел это снова и снова.

— Повторяющийся сон? Как правило, это самое интересное из всего.

— Каждую ночь, в десять сорок в кипарис бьет молния, — уже отчаявшись, тихо сказал Оуэн. — Никому нет до этого дела. Никому, кроме меня.

— Мне есть дело, Питер, — ободряюще сказал доктор Краффт. — Видишь, я сделал про это запись. В десять сорок мы поглядим. В следующей книге, я, возможно, сделаю сноску на это. Но всему свой черед.

— Всему свой черед, — прошептал Оуэн и гулко засмеялся.

— А? Сначала Макси, — мой малыш Макси. Да. Я потерял Макси.

— Макси похитили, — быстро сказал Питер. — Неважно. Может быть, я смогу найти его. Может быть, сумею остановить грабителей прежде, чем они вообще появятся, если вы только послушаете. Пожалуйста, садитесь. А теперь, доктор Краффт... — Оуэн придал своему голосу важность. — Я уже проживал эту ночь. И не единожды. Я доживал ровно до десяти часов утра. Затем перемещался в десять часов сегодняшнего вечера. Теперь я следую нормальному течению времени и не могу перевести стрелки часов на более раннее время, чем на десять вечера. — Оуэн с отчаянием посмотрел на Краффта. — Если вы не поможете мне, — жалобным голосом сказал он, — я пропал.


ОДНАКО, из всего этого Краффт услышал только имя Макси. Большую часть времени он был добрым стариком, обеспокоенным проблемами своих друзей, но у всех нас есть личные страхи, и мы знаем, чего боялся доктор Краффт.

— Макси похитили? — вскочив со стула, переспросил он. — Когда? Как? Расскажи мне все, Питер!

— Воры ворвались в библиотеку и обчистили шкаф дяди Эдмунда, — немного устало сказал Оуэн. — Макси сидел на столе. По крайней мере, вы казались уверены в этом. Они забрали его. Никто никогда не узнает, зачем, если я не смогу отмотать время дальше, чем на двенадцать часов назад.

— Ты прав! — возбужденно воскликнул доктор Краффт. — Теперь я вспомнил! Этим утром, я, действительно, оставил Макси на столе Эдмунда. Он ворчал на меня, потому что я не мог думать о каком-то дурацком диалоге в его дурацкой новой пьесе, а вместо этого пытался в уме превратить тессеракт в куб через новое измерение времени. Так что, разумеется, я думал о Макси — да, да! Спасибо, Питер! Я должен бежать туда.

— Не надо, — остановил его Оуэн. — Я только что вернулся из библиотеки. Макси пропал. Как и золотые монеты дяди. Видите ли, воры забрались туда до еще десяти часов.

— Пропал! И ты ничего не сказал? Но Питер, Питер, мы должны что-то предпринять! Надо вызвать полицию, прежде чем грабители, утащившие Макси, окажутся слишком далеко!

— Подождите, доктор Краффт. Пожалуйста, послушайте меня минуту. Я говорю вам, я уже прожил эту ночь раньше и знаю все! Лучший способ вернуть Макси, — предотвратить кражу. Если вы только выслушаете меня, то, может быть, мы сумеем придумать способ отмотать время дальше десяти часов, и тогда все будет идеально.

— Питер, Питер, — печально прошептал доктор Краффт, — я так и знал, что не стоило приносить пиво тебе на ночь. Ложись в постель, мой друг, и поспи. Мы поговорим завтра, когда твоя голова прояснится. А сейчас я должен идти!

Молния за окном на секунду осветила черные стекла фиолетовым светом. Раздался страшный треск веток кипариса, еще раз принимающих удар судьбы. Затем вторая вспышка, точно следуя расписанию, показала, как дерево покорно падает со скалы.

— А? — посмотрев на часы, сказал с вопросительной интонацией доктор Краффт.

Он достал записную книжку из кармана халата и быстро нацарапал что-то.

— Ровно десять сорок. Крайне интересно, Питер. Крайне интересно! Твой сон был весьма точным. Конечно, мы должны сделать скидку на возможность совпадения.

— Доктор Краффт, вы помните, что вам снилось прошлой ночью?

— спросил Оуэн. — Сон о путешественниках во времени и странном корабле?

Краффт вопросительно поморгал.

— Прошлой ночью? Нет.

Оуэн схватился за голову.

— Нет, нет, нет! Прошу прощения! Моя ошибка. Вам это еще пока не приснилось. Это будет только сегодняшней ночью, и еще не произошло. Ангелы и святые угодники, защитите нас, разве не существует способа убедить вас?

— Питер, — сказал доктор Краффт с некоторой торжественностью. — Садись. Вот сюда, на кровать. Отлично. Сложи подушки в кучу. Располагайся поудобнее, мой мальчик. Вот, видишь? Я сел тут. Мне тоже удобно. Бедный Макси подождет. Сначала мы должны добраться до сути. Расскажи мне, пожалуйста, что у тебя на уме.

Оуэн все рассказал.

— Могу я взглянуть на часы? — спросил Краффт, когда тот договорил.

Оуэн молча дал их ему. Краффт внимательно осмотрел часы, потер голубую эмаль, не добившись никакого эффекта, потряс их, послушал, как они идут, и сравнил их показания с тем, что было на электронных часах. Затем ухватился за маленькую ручку на задней стороне часов и легко выставил стрелки на девять часов вечера, затем на восемь. И поднял голову.

— Видишь? — прошептал он Оуэну. — Видишь?

— Конечно, вижу, — ответил тот с намеренной терпеливостью. — Это могут сделать все, кроме меня. Я уже доказал вам это сегодня. У меня никак не получается повернуть стрелки раньше, чем на десять часов.

— Попробуй, — протягивая часы, настаивал Краффт.

— О, нет! Я не хочу стереть все, что произошло сегодня до десяти вечера. Послушайте, доктор. Называйте это гипотетическим, если нужно. Но, с учетом того, что предпосылки верны, вы можете, пожалуйста, попробовать придумать объяснение всему этому? Гипотетически!

— Гипотетически, — прошептал Краффт с раздражающим спокойствием, — ты, действительно, столкнулся с чрезвычайно интересным парадоксом. Должен признать, все звучит очень убедительно... если допустить одну невозможную вещь — эти часы и правда могут отматывать время назад. Я должен записать все, позже, как интересную проблему временной логики. Но позже, после того, как я снова найду Макси. Без этого я не могу нормально сосредоточиться.

— Попробуйте! — призвал Оуэн доктора Краффта и вытянул руку ладонью вверх. — Представьте, что тут сидит Макси. Смотрите на него. И думайте!


ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА доктора Краффта с интересом глядели на пустое место, уставившись в одну точку, фокусируясь на несуществующем Макси.

Представьте шхуну с путешественниками во времени, — с отчаянием внушал Оуэн. — Если они сбросили якорь, — гипотетически, символически, не буквально, — и якорь выглядит, как эти часы, а моя история была бы проблемой, которую вам нужно решить, что бы вы сделали?

— Для начала я бы сказал, — продолжая неотрывно смотреть на невидимого Макси, пробормотал доктор Краффт, — что у этих часов нигде нет швов. Ты заметил это? У обычных часов после сборки остается много всяких зазоров, что дает возможность понять, как их сделали. Голубые эмалевые часы разобрать нельзя. Без сомнения, какая-то новая технология. Особый метод сборки, не оставляющий швов и стыков. Однако, гипотетически, давай подумаем. Часы являются самыми интересными реликвиями древних халдейских, египетских и сходных математических систем. Как и компас. Эти две вещи представляют собой почти единственные остатки устаревшей шестидесятиричной математики, в основе которой лежит число шестьдесят, а не десять, как в нашем десятичном методе. Так что, вообще-то, и пространство и время до сих пор измеряют древним способом. Поэтому путешественники во времени, создавшие космический якорь в форме часов, не кажутся мне чем-то совершенно бессмысленным. Да, Макси? — Седая голова нетерпеливо покачалась. — Нет, нет, все это вздор. И здесь нет никакого Макси.

— Продолжайте, доктор, — призвал Оуэн. — У вас отлично получается. Если часы — якорь времени, что тогда? Напиток, который я выпил, — или думал, что выпил, — наталкивает вас на какую-то мысль? Некая смазка времени, как сливочное масло Безумного Шляпника?

— Когда у меня есть Макси, — объяснял Краффт, — я сосредотачиваюсь гораздо лучше и тогда у меня иногда получается высвободить сознание из пространственно-временного континуума, словно... словно происходит определенная переориентация направления, не имеющего аналога в пространстве. Будто я больше не подвержен трению времени, если тебе так больше нравится. Идем дальше, если принять гипотезу, что ты, действительно, каким-то образом выпил из часов некую смазку, — в этом, конечно, мало смысла, — то одним из результатов может быть то, что ты и только ты так сросся с часами, что, когда поворачиваешь стрелки, тебя затягивает назад во времени.

— Словно тащат якорь? — с интересом предположил Оуэн. — Возможно, шхуна тоже дрейфует назад во времени, и, когда я кручу стрелки, якорь проскальзывает и сдвигается в прошлое. Интересно, а они замечают это?

— Перемешать смазку времени будет непросто, мой мальчик, — усмехнулся Краффт.

— Нет, конечно, нет. Но вы же знаете про жидкую сцепку? Смешиваете с маслом миллионы крошечных частиц железа и, когда намагничиваете их, масло становится твердым, пока не исчезнет магнитное поле. Что, если я выпил нечто подобное?

— Тогда ты останешься закрепленным в обычном времени, пока не повернешь стрелки часов назад, отсоединяя себя от времени и позволяя якорю тащить тебя обратно. Да. Я могу представить это. Однако, не путай время с пространством, но помни, что время такое же огромное, как и пространство, а, возможно, даже больше. Что бы ни держало нас в обычном ходе времени, мы должны быть благодарны этому. Оказаться не подверженным трению времени может быть очень опасно. Только инерция будет предохранять нас от соскальзывания в прошлое или будущее, или параллельные течения времени. Крайне неудобно! Легчайший толчок от всего, что движется сквозь время, отправит тебя в долгий полет.

— Но что это может быть?

— Ну, например, шхуна, если ты столкнешься с ней. Или другой путешественник во времени, что маловероятно. Ты должен рассматривать море, по которому плывет шхуна, как... как некое паравремя, отличающееся от обычного времени, в котором мы живем и воспринимаем вещие сны и воспоминания. Когда ты не подвержен трению времени, — как ты, пока стрелки часов повернуты назад, но, конечно, я только предполагаю это, мой мальчик, — тогда ты предоставлен на милость любому обычному путешественнику через паравремя, который может столкнуться с тобой и отправить тебя, беспомощного, дрейфовать, без возможности ухватиться за что-нибудь, чтобы остановиться. Поэтому я прошу тебя остерегаться путешественников во времени.

— Как космическая ракета в пространстве, — прошептал Оуэн. — Хотя это неважно. Послушайте, доктор, почему я не могу попасть во время, которое было до десяти часов? Если двенадцать часов это предел, и, думаю, так и должно быть с таким количеством цифр на циферблате, то почему я не могу отмотать двенадцать часов с текущего момента?

— Потому что сейчас, очевидно, ты не существуешь, мой мальчик, — объяснил Краффт. — Гипотетически, конечно, только гипотетически. На самом деле, ты не обманул время. А следуешь нормальному течению паравремени, как планеты движутся через пространство, в то же время продолжая вращаться по своим орбитам и вокруг оси. Исходя из того, что мы знаем, я предполагаю, что ты подчиняешься незыблемым законам, на самом деле находясь, как и должно быть, в десятом часу завтрашнего утра, когда повернул стрелки часов. Они вернули тебя — гипотетически — в десять часов сегодняшнего вечера.


ДОКТОР КРАФФТ кивнул на голубые часы, которые держал Оуэн.

— Если мы останемся в рамках нашей гипотезы, Питер, то сможем сделать много удивительных выводов из того, как эти часы запечатаны. В целом мы считаем часы набором винтиков, собранных воедино, чтобы измерять время. Внутри этих часов, если сумеем открыть их, мы, вероятно, найдем много интересного. Пространственно-временной континуум, мой мальчик, это, по существу, вибрирующая материя, неудержимо напоминающая атомные часы с наблюдающим за ними осциллографом. Они работают на принципе квантовых переходов, как ты, без сомнения, знаешь. Симметричный выходной импульс создается линией поглощения частоты аммиачного газа, получающего управляющие сигналы, так что точность атомных часов практически идеальна. Они определяют время, Питер, по движению самих атомов. Частота, как ты понимаешь! Это все отлично согласовывается... в теории. Часы — как раз то, что путешественники во времени могут сбрасывать за борт в качестве якоря, устройство, которое настраивается на определенный участок пространственно-временной частоты, чтобы не дать им соскользнуть во времени из-за недостатка трения, пока они занимаются исследованиями.

— Вам приснилось, — сказал Оуэн, — что они рассматривали пузыри, которые подняли на поверхность моря ваши эксперименты с тессерактом.

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь, — пробормотал Краффт.

— Но, доктор, так и было! Подождите. Это еще вам приснится нынче ночью.

Краффт тихо посмеялся.

— Я не удивлюсь, Питер, если, после нашей занимательной беседы, так и случится. Но ни ты, ни я не будем теми, кто это придумал!

— Они создали эту теорию и применили ее на практике, — упрямо сказал Оуэн, глядя вверх, словно рассчитывая увидеть корпус парящего корабля. — Они из будущего?

— Возможно, обитатели самого паравремени, — предположил Краффт снисходительным тоном. — Возможно, они существуют только в абсолютном времени, как глубоководные создания. Можно только представить, что давление обычного времени раздавит их, как давление в глубинах океана раздавит человека. Кроме того, сжатие должно происходить вне времени, — их сожмет во времени до однодневного существования. — Краффт посмеялся. — Возможно, вот что такое поденки, Питер, — сжатые путешественники во времени, вся жизнь которых сжата в один день!

— Если мою жизнь не раздавит, — сказал Оуэн, — мне надо вернуться во время до десяти часов и предотвратить кражу. Мне очень нужно сделать это, доктор!

— Мой мальчик, это у тебя не получиться, — решительно заявил Краффт. — Даже если маленькие голубые часы и есть якорь корабля времени, как ты говоришь. Будь я на твоем месте, то попытался бы воспользоваться ситуацией наилучшим возможным образом, например, не дать Эдмунду обнаружить то, чего ты не можешь предотвратить. Таково было бы мое решение этой крайне занимательной гипотетической проблемы. — Доктор с трудом встал. — А теперь, мой мальчик, мне надо спуститься и забрать Макси.

— Макси больше нет.

— Ах! Ну, мы посмотрим. Завтра мы, возможно, узнаем, что ограбление тоже было частью твоего чрезвычайно любопытного сна.

— А кипарис! — воскликнул Оуэн. — Это единственное доказательство, которое у меня осталось, но, по крайней мере, оно принесло свои плоды. Вы сами это видели!

— Да, Питер, мой мальчик, я это видел. Поздравляю с тем, что ты столкнулся с очень интересным вещим сном. И это не может быть ничем иным. Ты устал, мой мальчик. И перевозбужден. Так что, я рекомендую тебе, — да, да, ты угадал, Питер. Тебе лучше допить пиво и лечь в постель.

— Я уже устал ложиться в постель! — отчаянно сказал Оуэн. — Кроме того, я могу проснуться вчера. Путешественники во времени могут поймать меня. Может быть, они как раз ловят рыбу на ужин.

— Допивай пиво, — невозмутимо сказал Краффт. — Благодарю, что рассказал мне, где найти Макси.

— Если его там нет, — цепляясь за соломинку, спросил Оуэн, — то вы мне поверите? Если узнаете, что грабители действительно ворвались в дом, вы поверите?

— Но Питер, ты говоришь об уже свершившемся факте. Если это вообще случилось, то еще до десяти часов вечера. Именно так. Только вот причем тут путешествия во времени? Если ты говоришь, что был внизу и видел разбитое окно, я верю в это. Но для того, чтобы это узнать, не нужны магические часы. Ты должен был рассказать обо всем дяде, а не сидеть со мной, беседуя о странных вещах. Нет, нет, ты перевозбужден, Питер. Мне нужно идти. Мне действительно нужно идти.

Доктор Краффт повернулся к выходу.

Вздохнув, Оуэн взял часы. Ему не хотелось этого делать, но выбора не было. Добрый старик обнаружит обчищенный сейф и вызовет дядю Эдмунда и полицию, а ярость дяди Эдмунда не знает границ.

— Спокойной ночи, доктор Краффт, — спокойно сказал Оуэн и повернул стрелки часов назад.


Глава VI. Губка из прошлого


ПОЗЖЕ Питер все-таки лег в кровать. Со временем он заснул, а его голова кипела от бесполезных планов и мыслей, таких мудреных, что они не поддавались описанию. И приснился ему странный сон.

Летающее блюдце плавало на поверхности непонятно выглядящего океана, где волны необъяснимо походили на минуты, хотя как Оуэну удалось определить такую схожесть, он и сам не понял. На борту блюдца находились трое путешественников во времени, которых звали Прищур, Зевок и Кивок[3], и все они страдали от морской болезни.

Периодически они с трудом добирались до якорной цепи и вяло пытались вытащить ее. Цепь продолжала болтаться и дико извиваться.

Кроме очевидного факта, что все трое членов экипажа непрерывно сворачивались и разворачивались, как гастроподы, внешность путешественников во времени было невозможно описать.


* * *

На следующее утро, — так сказать, — Оуэн проснулся с гораздо более ясной головой, но ощущение скорой гибели, висевшее над ним, заставило его чувствовать себя, как кипарис. Было очень рано. Свежий, рассветный морской ветерок, пахнущий солью с ароматом шалфея, приправленного лимоном, веял с холмов неподалеку, наполняя комнату сложной смесью запахов.

Оуэн сел на кровати и задумался.

— Гибель? — вопросительно пробормотал он себе под нос. — Почему?

И ответ тут же пришел к нему. Путешественники во времени, тянущие цепь, к которой прикреплен якорь. Оуэн быстро схватил голубые часы и также быстро их отпустил, боясь, что его в мгновение ока унесет через потолок в паравремя.

— Это, конечно, не совсем так, — принялся убеждать он себя. — На самом деле, они не страдают от морской болезни. Мы приукрашиваем свои сны в соответствии с личными предрассудками. Я, наверное, беспокоился о том, что якорь проскальзывает каждый раз, когда я отматываю время. Но разве я могу быть уверен, что они не поднимают якорь? Эти часы совсем не подарок. В лучшем случае, возможно, одолжение, и его могут забрать в любую минуту.

В этом и состояло чувство грозящей гибели. Оуэн мог потерять часы в любое время. А он стал зависеть от них. Ни одно человеческое учреждение не могло распутать отвратительную неразбериху с «Леди Пантагрюэль», дядей Эдмундом, начальником Иганом и Клэр. Даже с часами Оуэн не знал, как можно добиться этого.

— Ох! — внезапно воскликнул Питер и сел еще прямее.

Конечно, он мог кое-чего добиться. Даже всего, если будет действовать быстро и думать головой. И ему придется действовать быстро, потому что Прищур, Зевок и Кивок могли решить поднять якорь и отправиться домой прежде, чем Оуэн справится со своей задачей.

В конце концов, доктор Краффт дал подсказку. Оуэн не мог предотвратить кражу, но целью было помешать грабителям, а если дядя Эдмунд не узнает об ограблении до того, как, к удовлетворению Оуэна, продаст «Леди Пантагрюэль» Клэр, тогда будет достигнут тот же результат.

Оуэн возбужденно поморгал в сером воздухе раннего утра. Вскоре он спустится к завтраку. Затем дядя Эдмунд, — если время не изменилось больше, чем казалось, — начнет намекать, что предложение Клэр может быть принято. Тогда наступит время нападения, пока настроение дяди Эдмунда остается относительно хорошим.

Каким-то образом Оуэну придется держать ограбление в тайне. Каким-то образом ему нужно будет заставить замолчать доктора Краффта всякий раз, когда тот близко подойдет к тому, чтобы вспомнить, что оставил Макси в библиотеке. Надо будет не пускать в дом начальник Игана, и, во что бы то ни стало, привести Клэр.

В халате и тапочках, бесшумно двигаясь по молчаливому дому, Оуэн быстро спустился к телефону в гостиной. У него было тревожное чувство, что он может пройти мимо себя самого где-то в паравремени, и разыгрался настоящий невроз из-за боязни найти Питера Оуэна, спящего в его собственной постели, по возвращении в комнату. Но он сумел дозвониться до апартаментов Клэр в Лос-Анджелесе без каких-либо серьезных промахов.

Долгое время Оуэн слышал только гудки.

— Алло, — после несколько невыносимых минут раздался сердитый и сонный голос Клэр. — Здравствуй... Питер? Зачем ты звонишь в такую рань?

— Дорогая, выслушай меня. После вчерашнего, я не вынесу еще одну сцену. Сделай глубокий вдох и постарайся не злиться. Хорошо? — быстро проговорил Оуэн.


КОЛЕБЛЯСЬ между гневом и нежностью, Клэр неуверенно рассмеялась.

— Я хочу, чтобы ты прямо сейчас собралась, разбудила своего юриста и приехала в Лас Ондас, — торопливо продолжал Оуэн.

— Питер, ты сошел с ума!

— Не спорь, дорогая. Ты не знаешь, через что я прошел со вчерашнего вечера. Если ты будешь делать все, как я скажу, то смогу достать для тебя «Леди Пантагрюэль».

— Я ненавижу «Леди Пантагрюэль»! — страстно заявила Клэр.

Оуэн, словно на экране телевизора, увидел копну ее светлых волос и внезапную вспышку в больших голубых глазах.

— В гробу я видела твоего противного дядю Эдмунда и его пьесу.

Так продолжалось еще некоторое время. Но все же не вечно.

— Ну, дорогой, если бы не ради тебя, я никогда бы не согласилась. В отличие от меня, у тебя доброе сердце, дорогой Питер. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Приезжай сюда как можно быстрее. Дядя Эдмунд садится завтракать в девять. Я собираюсь сделать так, что к девяти тридцати он будет готов подписать договор. И будет нужно, что бы ты со своим юристом вошла в дом в ту же минуту. Если остановишься на завтрак в... скажем — в отеле «Лас Ондас», я позвоню, как только придет время.

— Ладно, дорогой. Я сделаю это.

— И не выходи из себя!

— Постараюсь, Питер. — Пауза. — Питер, дорогой!

— Да, дорогая?

— У меня есть для тебя хорошие новости. Отгадай, какие? Ты будешь работать управляющим в кинокомпании «Клэр Бишоп»... если мы получим «Леди Пантагрюэль».

Оуэн глубоко выдохнул прямо в телефон.

— Как тебе это удалось?

— Ох, я долго занималась этим. Твой опыт работы накоммерческую кинокомпанию сделал тебе имя в определенных кругах, и я продолжала нахваливать тебя. Вчера вечером я выбила конкретное обещание из самого важного поручителя, и все, что нам надо, — подписать договор с дядей Эдмундом. Что думаешь, Питер, дорогой?

— Ах, — сказал Оуэн, а затем последовал короткий период символических чмоки-чмоки.


* * *

— Необязательно было так торопиться, Питер, — с язвительной улыбкой заметил дядя Эдмунд. — Присаживайся, располагайся, раз уж пришел. Боже, как это ужасно, что я вынужден есть овсянку. Особенно, когда одновременно приходится видеть твое постное лицо по другую сторону стола...

И он наигранно содрогнулся.

— Доброе утро, дядя. Доброе утро, доктор Краффт. Приходила какая-нибудь интересная почта?

— Да, приходила, — ответил дядя Эдмунд. — Я получил предложение от «Метро», перебивающее цену мисс Бишоп на целых десять тысяч. Разумеется, я собираюсь...

Тут он резко дернул рукой, зацепил рукавом кувшин со сливками и опрокинул его содержимое прямо себе на колени.

От яростных воплей задрожали стекла.

— Разумеется, я собираюсь продать пьесу «Метро», как только Луис доберется до своего стола! — прокричал дядя Эдмунд, вскакивая и неистово отряхивая брюки. — Питер, это твоя работа следить, чтобы мои вещи не стояли там, где я могу уронить их. Мне очень хотелось кинуть кувшин тебе в лицо!

Оуэн безмятежно сунул руку в карман и перевел стрелки часов...

— ...получил предложение от «Метро», касающееся «Леди Пантагрюэль», — работая ложкой, весьма спокойно проговорил дядя Эдмунд.

Оуэн перегнулся через стол и осторожно передвинул кувшин со сливками. Дядя Эдмунд одарил племянника раздраженным взглядом, но, прежде чем он успел открыть рот, тихо заговорил доктор Краффт, следуя какой-то своей нити размышлений.

— Вы знаете, — мечтательно рассматривая ноготь своего большого пальца, сказал он, — я почти вспомнил кое-что. Подождите, пожалуйста. — Он плотно закрыл веки. — Думаю, я знаю, где оставил моего дорогого малыша Макси.

— На пляже! — выпалил Оуэн так резко, что дядя Эдмунд подпрыгнул и чуть не перевернул тарелку с овсяной кашей. Открыв глаза, доктор Краффт поморгал и покачал головой.

— Нет, Питер, ты ошибся. Это было... стойте, я почти...

— Вчера утром вы пошли прогуляться по пляжу, — сказал Оуэн. — Вам нужно было о чем-то подумать. И вы взяли Макси с собой, помните?

— Ах, но я принес его обратно, — прошептал доктор Краффт. — Нет, я оставил Макси... оставил его...

— На пляже, — уверенно закончил Оуэн. — Вы оставили его там. Я точно помню. Еще подумал, что вы, наверное, положили лягушку в карман. Но вы не могли. Потому что на вас были только плавки. Это логично, разве нет?

— Что? — спросил вконец запутавшийся старик. — Карманы? Нет, у меня нет карманов на плавках. Так что, конечно, Макси не мог быть там. Но я почти...

— Ну, вот мы все и выяснили, — многоречиво продолжал Оуэн. — Вы пришли на пляж поразмышлять и посадили Макси так, чтобы сосредоточиться на нем, а когда закончили, просто забыли про него. Он. наверное, все еще сидит на том камне — если, конечно, прилив не смыл его в океан, — хитроумно добавил Оуэн.

— Ох, мой бедный малыш Макси! — схватившись за сердце, воскликнул доктор Краффт.

Он оттолкнул стул и бросил на стол тревожный взгляд.

— Вы должны извинить меня, Эдмунд, Питер. Моего бедного Макси смыло в океан! Нет, нет! Я иду. Макси!

И он быстро вышел из комнаты.


ШТАММ МРАЧНО продолжал есть овсяную кашу, многозначительно игнорируя неловкий момент. Оуэн кашлянул.

— Если пытаешься привлечь мое внимание, — заметил Штамм, — помни, что ты разумное существо, а не тупое животное. Лаять, как эрдельтерьер — плохая замена цивилизованной речи.

Подавляя желание спросить дядю Эдмунда, откуда ему знать, что такое цивилизованная речь, Оуэн тактично затронул тему «Леди Пантагрюэль». Штамм сказал, что получил лучшее предложение, и тут больше нечего обсуждать.

— В почте нет ничего, кроме счетов, — весьма смело заметил Оуэн.

— Следи за своим языком, — приказал дядя Эдмунд. — Основной постулат... — Тут он слегка замялся, осознав величие предмета, к которому приближался, передумал и вытащил из внутреннего кармана конверт. — Ты видел только часть почты, — сказал дядя. — А не всю ее. Я вскрыл это письмо до того, как ты с таким запозданием притащился к завтраку. От «Метро». Видишь? — Он протянул конверт, но быстро отдернул руку, когда Оуэн потянулся к бумаге. — Не лапай, — сказал он. — У меня и в мыслях не было ублажать твое любопытство.

Оуэн быстро подумал.

— Это не от «Метро», — сказал он. — Я вижу это.

Дядя перевернул конверт, проверив оттиск на лицевой стороне.

— Ты что, ослеп? — язвительно спросил он. — Вот, — смотри.

Резко дернувшись вперед, Оуэн выхватил конверт из рук дяди и вытащил письмо. С. Эдмунд Штамм, потеряв дар речи, сидел изумленный и такой испуганный, словно его обругала овсяная каша.

Оуэну хватило мимолетного взгляда на письмо. Потом он бросил его обратно на стол, ухмыляясь прямо в багровеющее лицо Штамма.

— «На десять тысяч больше», да? — спросил он у задыхающегося дяди. — Тогда почему «Метро», в ответ на вашу просьбу, говорит, что они не могут повысить свое предложение шестимесячной давности, которое стоит считать окончательным? Дядя Эдмунд, вы лжец.

— Питер Оуэн, ты понимаешь, что сейчас произойдет? — спросил дядя Эдмун хриплым, задушенным голосом.

— Я прекрасно знаю, что произойдет, — самодовольно ответил Оуэн.

Голубые часы уже были в его руке. Сделав быстрый подсчет и приготовившись увернуться от кувшина, он отмотал время на две минуты...

И пол рухнул под ногами!

Это было как сон, как кошмар, только еще хуже. У Оуэна закружилась голова, возникло чувство дезориентации, словно его бросили в неизвестном направлении, а измерения вращались вокруг, хотя на самом деле он прекрасно осознавал, что комната не изменилась, — разве что поведение Штамма стало совсем уж омерзительным, — он подносил пустую ложку ко рту, наполнял ее до краев овсянкой, складывал кашу в тарелку и заново повторял этот тошнотворный процесс.

А доктор Краффт, предположительно сойдя с ума из-за потери Макси, вбежал в комнату, плюхнулся на стул и вскоре начал повторять отвратительные замашки хозяина. Затем и доктор, и Штамм вскочили и выбежали из комнаты, и... и...

Пол под ногами еще быстрее устремился вниз! Страшный толчок чуть не вытряхнул из Оуэна душу, затем он полетел в обратном направлении, также странно, как и в первый раз. Штамм и доктор Краффт опять ворвались в кухню, запрыгнули на стулья и начали уплетать завтрак, будто не ели целый день. Затем доктор Краффт вскочил на ноги, — он и минуты не мог просидеть спокойно, — и выбежал из комнаты, в то время, как С. Эдмунд Штамм встал, достал из кармана конверт и...

Толчок!

Побледневший от страха Оуэн обнаружил, что, сидя на стуле, смотрит на часы, которые держит так, словно они превратились в разъяренную кобру, хотя и не предпринимали никаких враждебных действий. Стрелки сдвинулись на две минуты назад. Поскольку Штамм сказал:

— ... ты с запозданием притащился сюда к завтраку. Письмо от «Метро». Видишь?

Оуэн посмотрел на конверт, слабо улыбнулся и искоса глянул на часы, лежащие на бедре. И вдруг содрогнулся от холода. Якорь? Поднимают? Что насчет его сна? Что случится дальше? Он машинально вцепился обеими руками в стул. Ничего не произошло. Возможно, якорь можно поднять только, пока он движется сквозь время...

— Ну? — кисло спросил Штамм. — Конечно, если мисс Бишоп предложит больше, чем «Метро»...


— ОНА НЕ СТАНЕТ делать этого. У нее нет таких денег, — успокоившись, уверенно сказал Оуэн. — Это самая высокая цена, которую Клэр может предложить, и, если вы не примете эти условия, она найдет другой материал, вот и все. Но она не в состоянии заплатить деньги, превышающие бюджет ее компании.

Это, казалось, ошеломило Штамма. Он повертел конверт в руках, как человек, не собравший нужную карточную комбинацию, и, наконец, задумчиво убрал в карман. Потом дядя Эдмунд взял ложку, которой ел овсяную кашу. При виде этого Оуэн поморщился.

— Ну, — пробормотал Штамм, — Ну... Гмм.

Клэр может принести деньги в любое время, — сказал Оуэн. — Заверенный чек на всю сумму. Но у нее нет возможности предложить больше, и добавить мне нечего.

— Заверенный чек, говоришь? — пробурчал беспринципный драматург. — Пожалуй, я, возможно, все-таки передумаю. По крайней мере, в каком-то смысле, все останется в семье. У меня есть некоторые обязательства перед моей плотью и кровью.

Оуэн подпрыгнул.

— Я позвоню ей, — сказал он и помчался к выходу.

Но прежде чем Оуэн успел сделать это, дверь распахнулась, и на кухню ворвался бездыханный доктор Краффт.

— Ограбление! — прокричал доктор. — Я видел через окно библиотеки! Эдмунд, воры обчистили шкаф и утащили моего дорогого Макси!

Это мы уже проходили.

Это мы уже видели раньше. Но, возможно, не замечали, как Питер Оуэн нервно и неуклюже вертит в руке часы, лежащие в кармане куртки, ожидая взрыва, который заставит его стереть эту сцену еще раз. Но, в противном случае, все закончится, как и тогда, в повторяющемся времени, и следы, тянущиеся через паравремя, без сомнения, привлекут внимание Прищура, Зевка и Кивка.

Оуэна мало интересовало, что делают Краффт и Штамм. Он сосредоточился на том, что происходит внутри него — на душевной борьбе по поводу того, что случилось за кухонным столом. Находиться вне времени было очень удобно, можно было участвовать в происходящем, как актер на сцене, с возможностью остановить пьесу и начать заново с любого места. Но если время будет вести себя, как мельтешащие кадры фильма вместо спокойно развивающегося представления, Питер Оуэн не станет вмешиваться.

Что же все-таки тогда случилось? Головокружение все еще мучило его затуманенное сознание. От падения в бездонный океан времени во внутренностях Оуэна все еще оставалась холодная дрожь. И, тем не менее, его дикие домыслы о том, что якорь поднимается, были всего лишь безосновательными теоретическими предположениями, — по крайней мере, он надеялся на это. Вполне вероятно, что Оуэн сможет вернуться во времени еще раз безо всяких последствий. Но разве не будет умнее отматывать его максимум на несколько секунд? И не чаще, чем нужно?

Сейчас Оуэн мог этого и не делать. Все, что ему, действительно, было надо, — привести сюда Клэр, и чтобы дядя Эдмунд подписал договор прежде, чем начальник Иган прибудет, чтобы вызвать неизбежный взрыв, который, казалось, всюду преследовал его в присутствии Штамма, как молния, неизменно попадавшая в кипарис.

Оуэн жалел начальника, но помочь ему ничем не мог. Он не мог предотвратить ограбление, а Иган был тут совершенно бесполезен.

Голос дяди Эдмунда медленно проникал в мысли Оуэна. Дядя Эдмунд стоял у телефона в гостиной, невидимый глазу, но слышимый крайне отчетливо, потому что посылал в трубку яростные замечания.

— Значит, проследите за этим. И не мешкайте! — хрипло сказал Штамм, когда к Оуэну полностью вернулся слух.

Он услышал, как телефон нещадно трясут.

— Алло, алло, оператор? Соедините меня с мэром. Что? Тогда узнайте, в чем дело. Я не из городского руководства. Свяжите меня с мэром, слышите? Вопрос жизни и смерти.

— Хотите, чтобы я занялся этим? — с надеждой спросил Оуэн, заходя в гостиную с благонамеренной попыткой сбить правосудие с пути.

— Нет уж, — фыркнул Штамм. — Я с радостью справлюсь с этим сам. Алло? Джеймс? Это С. Эдмунд Штамм. Я только что вызвал полицию к себе домой. Да. Да! И требую, чтобы ты уволил некомпетентного болвана, которого ты называешь начальником полиции.

С этого момента он слово в слово повторил свою прежнюю речь, пока Оуэн неловко переминался с ноги на ногу.

— Ах... так мне позвонить мисс Бишоп? — спросил Оуэн, когда Штамм, наконец, повесил трубку со злобным самодовольством на лице.

— Почему бы и нет? — слегка удивив племянника, спросил в ответ Штамм.

Затем он дружески положил руку на плечо доктора Краффта и перебил его тихое бормотание насчет потери Макси.

— Идемте, доктор, идемте! Нам нужно закончить завтрак.


ОУЭН глубоко вздохнул и позвонил в отель «Лас Ондас»

— И ты хочешь сказать, он, действительно, собирается, наконец, продать «Леди Пантагрюэль»? — спросила Клэр скрипучим голосом, виной чему был, разумеется, телефон.

Сейчас она говорила гораздо более бодро и пребывала в возбужденном настроении.

— Питер, дорогой, ты чудо!

— Ты тоже, — с любовью ответил Питер.

Потом с полным безразличием он смотрел, как дядя выходит из кухни, неся чашку кофе, и исчезает в ограбленной библиотеке, закрывая за собой дверь.

— Тебе надо поторопиться, дорогая, — тихо сказал Оуэн по телефону. — Юрист с тобой?

— Да. Все отлично. Мы уже выходим. Пяти минут должно хватить, дорогой. Обожаю тебя.

Пока Оуэн клал трубку, из телефона доносилось нежное мычание и все те же чмоки. Предавшись радостным мечтам, он так и стоял, пока звук из дальнего конца гостиной грубо не вернул его к действительности. Это был дверной звонок, издающий очень неприятный треск.

Что-то проворчав под нос, Оуэн пошел ко входу. Иган, вне всяких сомнений.

Встревоженный доктор Краффт подскочил к двери прежде, чем Оуэн успел сделать второй шаг. От горя потери, не зная, чем себя занять, старик явно ждал прихода начальника полиции. Крупное, розовое лицо нависло над седой головой Краффта.

— Сюда, сюда, — суетясь вокруг Игана, говорил Краффт.

— Подождите! — тщетно прокричал Оуэн.

Но Иган уже пытался открыть дверь в библиотеку. Он уже ударил по ней могучим плечом, и треск разбухшего от влаги дерева заглушил крик Оуэна. Дверь распахнулась, раздался глухой стук, затем яростный вопль.


Глава VII. Якорь тащит весь корабль!


НЕСМОТРЯ на страх, Оуэну предстояло снова воспользоваться часами!

Очень быстро, чтобы рисковать как можно меньше, он повернул длинную стрелку почти на две минуты. Магическим образом зал опустел. Яростный вопль стих. Оуэн опустил часы обратно в карман, слишком сосредоточенный даже для того, чтобы порадоваться, что в этот раз его не засосало в бездну времени. Все внимание Оуэна было сфокусировано на том, чтобы не дать Краффту добраться до двери раньше него.

Громко зазвенел звонок.

— Входите, входите, — рывком открыв дверь, сказал Оуэн. — Да, да, здравствуйте, Иган. А теперь стойте, где стоите! Не шевелитесь и ждите!

— Но Питер! — суетясь вокруг вошедшего, встревоженно сказал доктор Краффт. — Твой дядя ждет этого джентльмена.

— Знаю, доктор. Но подождите. Позвольте мне самому разобраться со всем.

Пожав плечами, доктор Краффт подчинился, уставившись на Оуэна. Все трое неподвижно стояли секунд сорок, не отрывая ожидающих взглядов от закрытой двери в библиотеку. Затем из-за нее донеслись шаги, дверная ручка задребезжала, сама дверь бунтарски застонала, не желая покидать разбухшее деревянное лежбище, и, наконец, открыв ее, С. Эдмунд Штамм ввалился в зал. Он сердито посмотрел на стоящих и зашагал прочь, сжимая в руке записную книжку.

— Горизонт чист, — с облегчением сказал Оуэн. — Идемте. Но будьте осторожны, Иган. Прошу вас, будьте осторожны! Смотрите за лампой.

Удивлено поглядывая на своего проводника, начальник полиции проследовал за ним по залу. К тому времени, как они добрались до обчищенного шкафа, который был их целью, нервозность Оуэна возросла до такой степени, что Иган начал бросать на него долгие, печальные взгляды.

— Расскажи мне, что стряслось, Пит, — задумчиво потирая подбородок и осматривая разбитый шкаф, предложил Иган.

Оуэн собрался было ответить, хотя уже начал уставать от расспросов, когда до его сознания донесся тонкий, прерывистый писк из зала.

— О, Боже! Прошу прощения! — внезапно воскликнул он и выбежал из библиотеки.

Писк шел из телефонной трубки, висящей на проводе. Оуэн схватил ее.

— Алло? Алло? — затараторил он.

— Питер! — Это был голос Клэр, звучащий весьма сердито. — Ты в порядке?

— Конечно. А что произошло?

— Вот именно это я и хочу знать! Ты вытащил меня из постели на рассвете и сказал немедленно ехать в Лас Ондас и, когда, наконец, снизошел до того, чтобы позвонить мне, то просто сказал. «Это Питер» и спокойно ушел. Я не позволю так с собой обращаться, Питер! Я... о, я повешу трубку прежде, чем скажу что-нибудь, чего не должна!

Так она и сделала.

— Ох! — в сердцах воскликнул Оуэн, поняв, что произошло.

Повернув стрелки часов, чтобы не дать Игану ворваться к дяде Эдмунду, он тем самым стер почти весь разговор с Клэр. Так что, разумеется, он не сказал ей, что нужно поспешно ехать сюда.

Слегка вздрагивая, Оуэн позвонил в отель «Лас Ондас». Пока он считал гудки, сзади понеслись яростные крики С. Эдмунда Штамма. В гневной тираде то и дело всплывало имя начальника полиции.

— Нет, я повешусь! — яростно пригрозил Оуэн.

Он выхватил часы из кармана так быстро, что даже не успел подумать о возможной опасности, заключенной в них, которые к тому же были еще и якорем. Торопливо прикинув, сколько минут нужно отмотать, Оуэн повернул стрелки.

В доме стало тихо. Телефонная трубка лежала на своем держателе в стенной нише. Сделав глубокий вдох, Оуэн поднял ее и продиктовал номер отеля. Когда Клэр, наконец, подошла к телефону, он уже знал, что скажет.

— Клэр! — воскликнул он. — Я безумно тебя люблю! Только не вешай трубку! Выслушай меня, пожалуйста! Возможно, мне придется сделать кое-что жизненно важное прежде, чем я закончу говорить. Но, пожалуйста, подожди.

— Это ты Питер? — спросила Клэр. — Конечно, я подожду. А в чем дело, дорогой?

Он опять сказал, что ей как можно быстрее нужно попасть в дом Штамма. Быстро попрощавшись, Оуэн яростно помчался к входной двери, как раз успев к тому моменту, как в который уж раз зазвонил звонок.

Беззаботность Оуэна создала у Игана впечатление, будто ограбления совершались так часто, что единственной естественной реакцией на них была полнейшая скука. Оуэн осторожно завел Игана в библиотеку, вывел оттуда дядю Эдмунда и со всеми удобствами устроил его под зонтом во внутреннем дворике. Оуэн пытался не думать о ругающихся Иганах и Штаммах, которых он оставил в других временах, и, когда в дверь позвонили опять, — на тот момент Оуэн был в библиотеке вместе с Иганом, — он мог лишь стоять, в изумлении глядя на начальника полиции, вытирающего порошок для снятия отпечатков пальцев с разбитых дверей шкафа. Оуэн пытался понять, как Иган может быть в библиотеке и у входной двери одновременно, и что случится, когда Иганы встретятся друг с другом.


ОУЭНУ СТОИЛО больших усилий собраться с духом, вспомнив, что сейчас он не двигался сквозь время и звонить в дверь, предположительно, могли и другие люди, а не только Иган. Затем Оуэн вышел из библиотеки и встретил Клэр и ее юриста. Поскольку, вы, наверняка, видели последний фильм Клэр Бишоп, описывать ее нет особого смысла. Сейчас, как и тогда, у нее была все та же ангельская копна светлых вьющихся волос и та же бойкая походка. Юрист выглядел человеком, стершим грань между людьми и судебными роботами. Он был полностью бескровным и бесцветным, а рот ему заменяла щель, через которую периодически вылетали мнения, рожденные специальным анализатором в его голове. Живость Клэр настолько контрастировала с бесстрастностью юриста, что Оуэн с трудом мог вынести это.

С сердцем, колотящимся в горле, и рукой в кармане с часами, Оуэн разместил персонажей личной драмы по местам. Иган и его помощники были изгнаны на террасу, чтобы поискать там следы обуви грабителей. Дядю Эдмунда он, можно сказать, собственноручно внес на подушке в библиотеку и с продуманной заботой поместил его за огромным столом. Клэр и юрист были заведены туда же. Переведя взгляд с Клэр на судебного робота, а затем на дядю Эдмунда, Оуэн не мог не почувствовать, что девушка находится между молотом и наковальней. Юрист казался наковальней. Его глаза сканировали помещение, а разум быстро рисовал кривую на графике, и он ждал в тикающей тишине.

Возможно, дядю Эдмунда усмирила ужасающая расторопность юриста. Каким-то образом договор оказался на столе в разложенном виде в рекордно короткие сроки. Естественная медлительность Штамма дала сбой перед механической быстротой судебного робота. У Оуэна появилось впечатление, что юрист распечатал договор прямо у него на глазах, используя необъяснимый дистанционно-типографский процесс, хотя, конечно, все было не так. Оуэн обменялся телячьими взглядами с Клэр, представляя собой торжество человека над машиной.

— Ну... — став заложником честности, сказал дядя Эдмунд. — Думаю... эх...

Он взял ручку и стал возиться, плетя ее кончиком в воздухе замысловатую финифть. Затем бросил взгляд на Клэр.

— Разумеется, в роли Клэр я представлял кого-то повыше, — обидным тоном заметил дядя Эдмунд.

Клэр глубоко вздохнула. Рука Оуэна больно сжала ее ладонь, и она без слов выдохнула воздух.

— Конечно, у меня было предложение и получше, — решив напоследок соврать, сказал дядя Эдмунд.

Юрист глянул на наручные часы, измеряющие время до микросекунд. Дядя Эдмунд нервно посмотрел на него и поставил кончик ручки на пунктирную линию. Он вывел большую, выпендрежную букву «С»...

У его локтя громко зазвонил телефон.

Оуэн ринулся вперед.

— Я возьму, я возьму, — протараторил он. — Не отвлекайтесь, дядя Эдмунд. Подписывайте. Да, да, алло.

Юрист уделил телефону некоторое внимание, словно он, когда-то в молодости, был телефонным коммутатором.

На том конце провода возникло некоторое замешательство. Потом заговорил жалобный голос, сообщая, что звонит Лос-Анджелес. Но его заглушил более низкий голос, требуя позвать начальника Игана.

— Это Игана, — сказал Оуэн ожидающему дяде, который холодно смотрел на него, подняв брови.

Ручка оторвалась от только что нарисованных линий. Оуэн подошел к разбитой застекленной двери, пытаясь успокоить бешеное биение сердца, и окрикнул начальника полиции. С края террасы донесся голос, и к двери приковылял Иган. Оуэн как раз успел увести его к другому выходу.

— Можете взять в зале, — быстро сказал он. — Трубку, я имею в виду. Это вас. Вот туда и потом за угол.

Штамм прижал ладонь ко лбу. Оуэн посмотрел на него с бешено колотящимся сердцем.

— Ну? — спросила Клэр голосом не менее язвительным, чем лучшие попытки Штамма.

Но, после предостерегающего взгляда юриста, не стала продолжать.

— О, мои нервы, — тихо сказал Штамм и сделал ошибку, встретив холодный, расчетливый взгляд юриста.

Будучи трусом, как и все задиры, он снова взял ручку. Обведя взглядом всех присутствующих, дядя Эдмунд, видимо, попытался найти причину, послужившую бы хорошим поводом для дальнейшего оттягивания момента подписания договора. Но Клэр отлично усвоила урок. А может быть, теперь она вообще не слышала о Шостаковиче. Оуэн затаил дыхание, когда дядя Эдмунд вывел букву «Э».

Звук ручки, скребущей по бумаге, казался очень громким в полной тишине.

— Ты, грязная, подлая крыса!


НЕВЕРОЯТНО, но это прогремел голос начальника Игана. Ручка дяди Эдмунда ударилась о стол, выпав из обессилевших пальцев. Стулья заскрипели и заскрежетали, когда все присутствующие, не веря своим ушам, развернулись и уставились в дверной проход, загороженный огромной синей фигурой начальника. В том, к кому он обращался, сомнений быть не могло. Иган вытянул могучую руку, указывая прямо на дядю Эдмунда, и побагровел еще сильнее, чем раньше.

— Ты трусливый, лживый, мелкий подлец! Добился, чтобы меня уволили, да? — проревел он. — Это грязно даже для тебя!

Оуэн жалобно простонал и вскочил на ноги.

— О, нет, нет, только не сейчас! — рванувшись вперед, прокричал он. — Иган, стойте!

Но Иган не обратил на его мольбу никакого внимания. Отпихнув Оуэна в сторону, он продолжал шагать к столу, закатывая рукава с ужасным намерением применить огромную розовую булаву — свой кулак.

— Я ждал этого момента многие месяцы, — приближаясь к напуганному и онемевшему Штамму, заявил он. — Я не мог сделать этого, пока носил форму. Но теперь я гражданский! Это будет того стоить!

Разбрасывая стулья в стороны, Иган надвигался, как паровоз. Он обогнул угол стола и со звучным стуком кулака о тело повалил С. Эдмунда Штамма на пол.

Клэр невольно захлопала в ладоши. Юрист не шевелился. Казалось, он анализировал происходящее с отрешенностью, достойной восхищения. Оуэн вцепился в голубые эмалевые часы, тщетно пытаясь успокоить дрожащие пальцы. Время пошло вспять...


* * *

В этот раз было еще хуже, чем прежде.

Ужасная дезориентация приковала внимание Оуэна к гигантскому раскачивающемуся маятнику, когда мир ушел у него из-под ног. Он бешено бросился в кресло и ухватился руками за подлокотники, пытаясь укрепиться наподобие осьминога. Но кресло растаяло в тумане, и он стремительно полетел сквозь время. Еще секунду Оуэн видел исчезающее изображение дяди Эдмунда, скорчившего демоническую гримасу и рвущего договор на части перед носом у Игана.

Затем маятник качнулся, дневной свет уступил место тьме, Оуэн услышал раскат грома и увидел библиотеку, подсвеченную молнией. Он отмотал время дальше, чем намеревался и попал в прошлую ночь. А затем обратно.

Щелк!

Оуэн стоял на четвереньках перед столом, словно вымаливая прощение перед троном владыки. Клэр и юрист смотрели на него сверху вниз. Со стола донесся звук ручки, царапающей бумагу, но тут же прекратился, когда Штамм сердито спросил:

— Какого черта... Питер?

Зазвонил телефон.

Оуэн вскочил, как брошенный катапультой, и выхватил трубку из-под опускающейся уже руки дяди. Штамм в ужасе дернулся.

— Не делай так! — пожаловался он.

Но Оуэн едва ли слышал. В трубке опять раздался спор между мэром и оператором междугородней связи. И опять мэр одержал верх.

— Он только что ушел, — пробормотал Оуэн в ответ на просьбу позвать Игана. — Тут вы его уже не застанете. Позвоните в штаб-квартиру. Он не вернется сюда. Никогда.

Затем Оуэн судорожно повесил трубку, заметил, что все еще держит часы в руке и положил их в карман со слабой улыбкой взирая на лица, в изумлении повернувшиеся к нему. Клэр казалась расстроенной, юрист производил короткую проверку на вменяемость, основанную на наблюдениях, а Штамм сидел с оскорбленным видом.

— Ошиблись номером, — неуверенно сказал Оуэн.

Штамм одарил его долгим, пристальным взглядом.

Затем взял ручку и подписал договор.

Оуэн сделал глубочайший вздох облегчения. Штамм сердито посмотрел на него, бросил ручку и небрежно передвинул бумаги на другую сторону стола. Юрист поднялся на ноги.

— Свидетели, пожалуйста, — сказал он.

— Для договора на передачу прав? — спросил Штамм. — Это обычная процедура?

— Рекомендуется для подобных случаев, — ответил юрист голосом, не терпящим возражений.

— Хорошо, я засвидетельствую, — вызвался Оуэн. — Где подписывать?

— Нет, вам нельзя, — медленно осмотрев его, сказал юрист. — Кровное родство. Нужны незаинтересованные свидетели.

На самом деле юрист имел в виду, как Оуэн прекрасно понял, что свидетель должен быть вменяемым. Но он был слишком подавлен, чтобы обидеться на такой намек.


В ЭТОТ удачный момент показался доктор Краффт, быстро шагающий по террасе.

— Начальник Иган! — негромко, но взволнованно позвал он. — Начальник Иган, вы нашли какой-нибудь след малыша Макси?

— Доктор Краффт! — прокричал Оуэн и затем, поразившись громкости собственного голоса, подошел к двери и сказал потише: — Доктор Краффт, можете подойти к нам на секунду? Нам нужен свидетель подписи дяди Эдмунда.

— Два свидетеля, — решительно сказал юрист.

— Ах, да, конечно, — улыбнувшись, сказал доктор Краффт. — Польщен, весьма польщен. Мой дорогой начальник, возможно, вы составите мне компанию? Идемте.

Сглотнув, Оуэн отошел в сторону, чтобы пропустить их. В конце концов, контракт был подписан. Худшее, разумеется, осталось позади. Но он не выпускал часы из рук, с жаром молясь, чтобы не пришлось рисковать и пользоваться ими снова, пока смотрел, как доктор Краффт ставит свою (весьма простую) подпись в нужной графе.

Быстро подойдя, Иган сделал из процедуры подписания небольшое представление. Он хотел узнать, под чем ставит подпись. Краснея, но не меняя решения, он поднес договор к окну, чтобы получше все рассмотреть. Оуэн крепко стиснул часы в руке, не сводя взгляда с Игана, и ожидая услышать фатальный телефонный звонок.

Иган, удовлетворившись увиденным, приложил договор к окну и трудолюбиво нацарапал на нем свое имя. Но не успел отнять ручку от бумаги, как телефон разразился яростным звоном.

— Я возьму! — ловким движением опережая порыв Оуэна, сердито отрезал дядя Эдмунд. — Алло, алло? Да, говорит С. Эдмунд Штамм. А вы кого ожидали? Я...а, «Метро»! — Его голос стал приторно сладким.

Помещение поглотила тишина. Едва слышное жужжание динамика телефона можно было принять за шмеля, говорящего на человеческом языке.

— Меня просили сообщить вам, мистер Штамм, — прожужжал шмель, — что мы пересмотрели свою позицию относительно «Леди Пантагрюэль». Наша компания только что подписала договор с Джессикой Тэнди, и мы хотим, чтобы она сыграла главную роль в вашей пьесе. Мы готовы заплатить на десять тысяч больше, если пьеса еще продается.

— Конечно, продается! — радостно прокричал дядя Эдмунд. — Я... гм... я перезвоню вам через пять минут. Спасибо. До свидания!

Он повесил трубку каким-то странным движением, потому что уже встал с кресла и направился к Игану и договору.

— Отдай мне документ! — потребовал дядя Эдмунд. — Иган, ты слышишь меня? Верни его мне, пока я не сказал мэру, чтобы он уволил тебя!

— Иган, — нет! — выскакивая из-за стола, дико прокричал Оуэн. — Не вздумайте этого делать! Он подписал его! Клэр купила пьесу!

— Докажи! — выпалил дядя Эдмунд. — Я выиграю у тебя в любом суде мира! Ты и твои вороватые дружки знали, что «Метро» согласится на мою цену! Неудивительно, что вы так спешили меня обмануть!

— А все потому, что вы... вы самодовольная старая жаба! — яростно выпалила Клэр.

— Клэр! — бегая кругами, умолял Оуэн. — Иган, пожалуйста! Дядя Эдмунд!

— Иган! — сказал дядя Эдмунд приказным тоном. — Не забывай, кто я такой. Отдай мне мою собственность, или я сделаю так, чтобы тебя уволили еще до заката!

— Ох, да сколько можно врать! — затараторил Оуэн. — Иган, он уже уволил тебя. Давай, разозлись на него! Мэр только что освободил тебя от обязанностей начальника полиции, — разве ты не помнишь? Я знаю, это еще не произошло... хочу сказать, вообще-то, произошло, но ты еще не знаешь об этом! Иган!

Но Иган, встревоженно глядя на Оуэна, уже вкладывал договор в протянутую руку Штамма.

Простонав, Оуэн достал и с тонущим сердцем повернул стрелки назад на пять минут, смутно понимая, что на этот раз окажется слишком далеко.

Его ожидания полностью сбылись.


Глава VIII. Управляемая ракета


С УЖАСНЫМ рывком весь мир ушел из-под ног Оуэна!

Страшная сила, казалось, вырывала Оуэна из себя самого, и, сжимая часы смертельной хваткой, он с головокружительной быстротой полетел в непостижимые измерения. Якорь поднимался неприятными рывками, пока Оуэн, вися на конце цепи, раскачивался, как маятник времени.

Опять загремел, завыл шторм прошлой ночи. Сверкнувшая молния на секунду осветила библиотеку тусклым, дрожащим светом. Через окно Оуэн увидел кипарис, победно выпрыгнувший из водной могилы и снова вросший корнями в скалу. Еще один рывок. Оуэн поднимался, но не мог понять, в каком направлении, а маятник времени раскачивался все сильнее.

Потом качнулся так, что вышел далеко за пределы, установленные часами. Каким-то непонятным образом перед Оуэном промелькнул радостный, пускающий слюни младенец, в котором он узнал себя. Затем Оуэн увидел бородатого старика и смутно вспомнил, что это его дедушка, и заметил индейцев, угрюмо строящих часовню под гораздо более молодым и более гибким кипарисом. Маятник остановился в крайней позиции. На мгновение все замерло и стало настоящим. Но прежде чем Оуэн оказался на твердой поверхности, мир полетел вперед, и он беспомощно понесся вместе ним, все быстрее и быстрее, прямо до того момента, когда Клэр, адвокат, Иган, доктор Краффт, Штамм и сам Оуэн встали из-за стола.

И дальше!

Лица и события беспорядочно мелькали. Оуэну показалось, что он увидел себя с серой бородой, Клэр, охваченную старческой дрожью, и как их правнуки с любовью сгрудились вокруг них. Затем опять пауза и рывок. Лица исчезли.

Оуэн был абсолютно убежден, что его тащат наверх вместе с якорем, где он взорвется, как глубоководная рыба, достигнув поверхности нормального времени, разбросавшись по многим векам. Он отчаянно хотел отпустить часы, но не смел. Инерция могла утащить его Бог знает куда, поскольку он был смазан чертовым напитком времени, этой смазкой так, что летел бы по скользким дорогам времени до самого... чего?

— Нет, нет, — пробормотал Оуэн себе под нос. — Как меня может разбросать по всему тысячелетию? Этого не может быть. Просто быть не может!

Опять все дернулось и замерло.

Затем Оуэна снова закрутило. Время стало твердым, а пространство — жидким, и его понесло назад в прошлое, во время до подписания договора, до уничтожения кипариса, в самое начало шторма.

На этот раз маятник качнулся слабее. Когда якорь поднялся, дуги, казалось, стали короче. Оуэн остановился в красном свете вчерашнего заката и снова начал пролетать через бесконечное повторение событий прошлой ночи.

Он закрыл глаза, будучи не в силах наблюдать, как кипарис снова постигнет удар неумолимой судьбы. И открыл их как раз вовремя, чтобы увидеть то, что заставило его затаить дыхание. Нечто, которое, на самом деле, принесет ему победу, если он когда-нибудь сможет остановиться, чтобы воспользоваться этим.

Оуэн проносился через ранние часы прошлой ночи. Двигаясь очень быстро и сжимаясь во времени, он заметил дьявольское лицо дяди Эдмунда у закрытой застекленной двери библиотеки. Оуэн увидел кирпич в руке Штамма, поднявшего взгляд на небо. Грянул гром, и вместе с ним кирпич разбил стеклянную дверь.

Ошарашенный Оуэн увидел, как его, оставшийся прежним, дядя вбежал в комнату, швырнул кирпич в стенной шкаф и яростно мелькающими руками в перчатках стал выгребать ценные и ужасные золотые монеты. Двигаясь, как молния, доморощенный преступник подбежал к сейфу, распахнул его дверцу и ссыпал монеты туда с быстротой, превышающей скорость света. В последний момент было видно, как дядя Эдмунд оглядел комнату, встретился взглядом с маленькой зеленой жабой, сидящей на столе, и яростно кинув Макси к монетам, захлопнул дверь сейфа.

Итак, теперь все стало ясно, — но слишком поздно. С. Эдмунд Штамм и был грабителем, обчистившим библиотеку. С присущим ему недостатком порядочности и метким броском кирпича, Штамм убил сразу несколько зайцев. Количество счетов неуклонно росло. А монеты, разумеется, были застрахованы. И дядя Эдмунд, предположительно, прошлой ночью посчитал, что Клэр не купит «Леди Пантагрюэль» ни при каких обстоятельствах, после того, как они не сошлись во мнениях о Шостаковиче.

Так что он совершил ограбление, которое должно было не только обогатить его на пустом месте, но еще свершить месть начальнику Игану, а также избавиться от Макси, чтобы доктор Краффт не тратил зря время на свои эксперименты и мог оказывать больше внимания Штамму, помогая с новой пьесой.


ШОКИРОВАННЫЙ, но не удивленный, Оуэн покачал головой. Затем, в конце концов, понял, что мирские вещи его мало интересуют. Якорь все еще поднимался рывками, от которых тошнило.

Очень скоро Оуэн выскочит из паравремени, прицепившись к якорю, как раковина моллюска, только для того, чтобы разбросать свои ошметки по всему миру.

Продираясь сквозь время, Оуэн на секунду увидел себя самого и доктора Краффта, обсуждающих бесконечно появляющийся стакан пива, и до него эхом донеслись слова старика — действие и реакция на него, всеобщие законы физики, мгновенно появляющийся объект — и результат столкновения с другим путешественником во времени. Что, если так и случилось? Инерция, по крайней мере, могла прервать бесконечное раскачивание.

Другой путешественник во времени был единственным вероятным объектом в паравремени, с которым можно столкнуться.

— Постой-ка! — внезапно приказал Оуэн себе, но, разумеется, тщетно. — Еще один путешественник во времени?

Конечно, он был. Часы! Оуэн и часы вместе, в смазке, ликвидировавшей трение, мечущиеся из одного конца времени в другой.

Что произойдет, если он швырнет часы в сторону? В его сознании зашевелились какие-то смутные представления о принципах отдачи. Человек, находящийся в открытом космосе, может двигаться, бросая объекты в пустоту.

Оуэн сделал замах — и задержал руку в таком положении, когда в его голове промелькнула еще одна мысль. В конце концов, он ведь был племянником С. Эдмунда Штамма. И он может убить двух зайцев одним броском, как сделал его дядя. Оуэн представил это в одном красивом, ослепительном образе.

Если идеи доктора Краффта были не полной ерундой, это должно сработать. Любимые тессеракты доктора Краффта, которые он пытался превратить в трехмерные кубы, передавая им энергию сквозь время. Вообще-то, на практике это ни разу не сработало. Как не сработало это и в трехмерном мире. Но это ничего не значило, если основная идея была правильной. Если объект действительно движется сквозь время, — как часы, — и столкнется с твердым кубом — например, сейфом — произойдет нечто странное.

С яростным терпением, Оуэн ждал момента покоя в конце каждого подъема маятника. Такие моменты становились все короче и короче. Он на мгновение остановился в жидком центре кухни, глядя, как Штамм и доктор Краффт с неослабевающим аппетитом, жадно приступают к тысячному завтраку, несмотря на то, что Оуэна уже тошнило от одного только вида овсянки. Увидел, как они вихрем исчезли, когда он снова понесся сквозь время, затем стал замедляться, все приближаясь и приближаясь к сцене в библиотеке, в которой глазам предстала живая картина: протянувший руку Штамм, требующий отдать ему договор у замешкавшегося Игана.

Время остановилось. Оуэн собрал все силы и, как только почувствовал начало падения, швырнул часы мимо головы Штамма в стенной сейф.

Результат оказался поразительным, хотя и совершенно логичным.


РЕЗИНОВЫЙ мячик, брошенный в незакрепленный ящик, немного сдвинет его, а сам мячик, обладая меньшей массой, отскочит. Но ящик все же переместится. Физические законы требуют, чтобы он переместился... в пространстве.

Часы двигались как во времени, так и в пространстве. Их физической массы, разумеется, было недостаточно, чтобы сместить сейф в пространстве хотя бы на толщину волоса. Но время измеряется по-другому. Несколько микрометров в пространстве могут быть незаметными невооруженным взглядом, но пара секунд или минут во времени — совершенно иное дело.

Если вкратце, то столкновение с часами превратило сейф в тессеракт.

Яростно отскочив, часы отлетели в бесконечность под углом, который глаз не может определить, и оказались там, где их никто не сможет найти. Но сейф, казалось, дернулся, пошевелился и затем раскрылся, как аккордеон. Как это выглядело, рассказать невозможно, поскольку не существует слов, чтобы описать движение тессеракта в родном измерении. Но результат такого движение описать весьма просто. Прозрачность.

Толчок! Щелчок!

— Крайне неэтично, — пробормотал юрист, когда Иган отдал документ.

— Иган! — тяжело падая на пол, вскричал Оуэн, не совсем осознавая, что очутился в нормальном времени. — Иган, подождите! Смотрите!

Вытянутый палец указывал на сейф.

— Боже мой! — отходя назад и опуская руку, ошарашенно сказал Иган. — Штамм, смотрите! Что это?!

Жадная рука Штамма промазала мимо договора, а тон голоса Игана заставил его резко развернуться, ожидая увидеть нечто ужасное.

Глаза всех присутствующих уставились на сейф. На мгновение воцарилась абсолютная тишина.

Затем, с душераздирающим криком: «Макси!», доктор Краффт помчался вперед. Его протянутые руки прошли через взорвавшийся во времени сейф, словно стальные стены были из воздуха. Печально и иронично, что только гораздо позже он понял, что все-таки сделал. Кульминация экспериментов всей жизни успешно свершилась в первый и последний раз перед его глазами, но все, что доктор Краффт увидел, — широкая зеленая улыбка Макси, и воссоединение со своей дорогой лягушкой было единственным, что в тот момент имело значение.


ДЛЯ НАЧАЛЬНИКА полиции все обстояло совершенно по-другому. Поскольку Макси расположился на отлично видимой куче золотых монет, сжатых в плотную массу невидимыми стенами сейфа.

— Это же коллекция монет, — изумленно сказал Иган. — Но вы сказали, что ее украли!

Он медленно повернулся к С. Эдмунду Штамму. Лицо начальника полиции медленно побагровело.

— Ага, — сказал он. — Думаю... думаю, я все понял. Да. Конечно, я все понял!

— Абсурд! — выпалил Штамм. — Нелепость! Я понятия не имею, как... как... — пока слова разносились по библиотеке, на лице появилась вина и замешательство.

— Но что, вообще, происходит? — потребовала Клэр, чей голос превратился в писк. — Сейф! Посмотрите же на него! От него у меня кружится голова. Думаю, я... я сейчас упаду в обморок... или еще что похуже.

Оуэн с радостью подхватил ее на руки.

— Ничего страшного, дорогая, — сказал он. — Не смотри на него. От этого, действительно, кружится голова, но не думай об этом. Сейф уже снова сжимается. Через минуту-две он будет выглядеть как прежде. Интересно, почему так? Временная память металла? Или сейф просто догоняет себя во времени?

Никто не обратил внимания на эти безумные слова. Глаза всех неотрывно смотрели на медленно твердеющий металлический куб.

Все, кроме фотоэлектрических линз юриста. Важно прокашлявшись, он сделал шаг вперед.

— Начальник Иган, — сказал он, — могу я попросить у вас договор?

— Договор! — вернувшись к жизни при звуках магического слова, вскричал Штамм. — Он мой! Иган, я требую отдать его мне!

Иган медленно повернул массивную голову.

— Какой договор? — спросил он.

Затем намеренно повернулся спиной к Оуэну и заложил руки за спину. Документ многозначительно дергался вверх-вниз, как хвостик малиновки.

Оуэн взял договор. Иган разжал руку. Толстые указательный и большой пальцы образовали символ «O», обозначающий, что все прошло как по маслу. Юрист, видимо, не заметивший этого эпизода, сунул заверенный чек в обмякшую руку Штамма.

— О, договор, — сказал Оуэн из-за копны благоухающихсветлых волос, прижатых к его щеке. — А что, он у меня, дядя Эдмунд, подписанный, с печатями и засвидетельствованный. Мы с Клэр сейчас уходим. Кстати, я увольняюсь. Уверен, что вам и начальнику Игану есть много, — очень много — чего сказать друг другу.

Дальше наступила тишина, если не считать яростных криков С. Эдмунда Штамма.


* * *

Читатель будет доволен, узнав, что Штамм был наказан по всей строгости закона и, с ужасным позором, навсегда выдворен из Лас Ондаса.

Что касается Фреда Игана, он остался начальником полиции и занимает свой пост по сей день, к вящей радости пожилых леди, маленьких детей и пьяниц, которых он заботливо доводит до дома по ночам ко всеобщему удовольствию.

Доктор Краффт и его дорогой Макси вернулись домой в Коннектикут и снова погрузились в эксперименты с тессерактами, хотя, разумеется, им так и не удалось ничего доказать.

И, что неизбежно, фильм «Леди Пантагрюэль» добился огромного успеха в прокате, но, конечно, не в художественном плане. Он стал началом долгой и многообещающей карьеры счастливых молодоженов Клэр и Оуэна в качестве актрисы и руководителя труппы актеров, соответственно. У них уже двое прекрасных детей, но они собираются завести третьего.

Наконец, Прищур, Зевок и Кивок установили на якорь более надежную защиту от дурака и продолжили путешествие сквозь время в чарующее прошлое. И живут они еще лучше, чем когда-либо прежде.


Перевод Андрея Бурцева и Игоря Фудима.


1

Встреча в Самарре — намек на библейскую притчу о рабе и Смерти.

(обратно)

2

Данн (Dunne) Джон Уильям (1875-1949), английский мыслитель. Близок к теософии и другим неклассическим направлениям мысли. В книгах "Опыт со временем" (1920), "Серийный мир" (1927) развил концепцию множественности миров, оказавшую влияние на трактовку времени у X. Л. Борхеса (прим. перев.)

(обратно)

3

Прищур, Зевок и Кивок — (в оригинале — Wynken Blinken and Nod) — Персонажи популярной колыбельной для детей, написанной чикагским журналистом и поэтом Ю. Филдом [Field, Eugene] (1850-1895): "Вечером Дрема, Истома и Сон в деревянном большом башмаке отправились к морю хрустальной росы по серебристой реке" (перевод Д. Ермоловича) ["Wynken, Blynken and Nod one night Sailed off in a wooden shoe — Sailed on a river of crystal light, Into a sea of dew"]. В 1938 году на студии Уолта Диснея по мотивам этой песни был снят одноименный мультфильм.

(обратно)

Оглавление

  • Генри Каттнер. Как это было
  • Глава I. Синие эмалевые часы
  • Глава II. Снова и снова.
  • Глава III. Ограбление
  • Глава IV. Время терпения
  • Глава V. И терпение со Временем
  • Глава VI. Губка из прошлого
  • Глава VII. Якорь тащит весь корабль!
  • Глава VIII. Управляемая ракета
  • *** Примечания ***