Мерецков. Мерцающий луч славы [Александр Михайлович Золототрубов] (fb2) читать онлайн

Мерецков. Мерцающий луч славы

Из Советской Военной энциклопедии

Москва, Воениздат, 1980

МЕРЕЦКОВ КИРИЛЛ АФАНАСЬЕВИЧ (7.VI.1897–30.XII.1968) — русский, советский полководец, Маршал Советского Союза (1944), Герой Советского Союза (1940). В Советской Армии с 1918 г.

Родился в деревне Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии (ныне Зарайский район Московской области) в семье крестьянина-бедняка. Окончил земскую начальную школу. После Октябрьской революции перешёл на сторону советской власти.

Во время Гражданской войны в 1919 г. Мерецков, будучи начальником штаба 14-й стрелковой дивизии 9-й армии Южного фронта, сражался в боях против войск Деникина. В 1920 г. Мерецков — помощник начальника штаба 4-й кавдивизии Первой конной армии. Участвовал в Житомирском прорыве польского фронта, в боях на Збруче, Стыри, Буге. За время боев трижды был ранен.

В 1921 г. Мерецков окончил Военную академию РККА, а в 1928 г. — курсы усовершенствования высшего начсостава. Энергичного, волевого и целеустремлённого Мерецкова повышают в должности. Сначала он возглавляет штаб Московского военного округа, где трудится под руководством И. П. Уборевича, затем Белорусского военного округа и Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Командарм В. К. Блюхер высоко ценил военное дарование Мерецкова, передавал ему свой опыт, учил его командирскому мышлению, умению в трудных условиях брать верх над противником.

В октябре 1936 г. комдив Мерецков отправился в Испанию в качестве военного советника для оказания помощи республиканскому правительству в борьбе с мятежниками генерала Франко. Напутствуя в дорогу, замнаркома обороны маршал М. Н. Тухачевский проинструктировал его, как надо действовать на фронте. Мерецков блестяще выполнил свои обязанности командира-добровольца; за оборону Мадрида осенью 1936 г. он был награждён орденом Красного Знамени, а за участие в разгроме итальянского корпуса под Гвадалахарой — орденом Ленина.

По возвращении из Испании в 1937 г. комдива Мерецкова, по предложению И. В. Сталина, назначили заместителем начальника Генштаба командарма 1-го ранга Б. М. Шапошникова, по совместительству — секретарём Главного военного совета. А через год Мерецков возглавил Приволжский военный округ, в феврале 1939 г. он стал командующим войсками Ленинградского военного округа. Когда Финляндия спровоцировала войну с Советским Союзом, командарм 2-го ранга Мерецков принял в ней активное участие. Войска 7-й армии, которой он командовал, вместе с другими войсками Северо-Западного фронта разгромили линию Маннергейма, взяли город Выборг. Мерецкову было присвоено звание Героя Советского Союза, а в июне 1940 г. он стал генералом армии.

В августе 1940 г. Мерецков становится начальником Генерального штаба РККА, а в январе 1941 г. — заместителем наркома обороны СССР.

Наиболее ярко полководческий талант Мерецкова раскрылся в годы Великой Отечественной войны. Являясь представителем Ставки Верховного Главнокомандования на Северо-Западном и Карельском фронтах, он проводит большую работу по организации отпора врагу. Когда резко обострилась обстановка на Ладожско-Онежском перешейке, Ставка направила его в 7-ю армию Карельского фронта, которая отступала, с задачей — не допустить прорыва финнов к Волхову на соединение с немецкими войсками, что ещё более осложнило бы положение Ленинграда. Прибыв на место, Мерецков вступает в командование 7-й армией, а бывшего командарма генерала Гореленко по его просьбе назначает своим заместителем. И враг был остановлен. Карельская армия финнов, несмотря на усилия главкома барона Маннергейма, была обескровлена.

В декабре 1941 г. Ставка создаёт Волховский фронт и назначает Мерецкова его командующим. Войска фронта совместно с Ленинградским фронтом провели ряд важных наступательных операций — Тихвинскую, Любанскую, Синявинскую, операцию «Искра» по прорыву блокады Ленинграда, Мгинскую и Новгородско-Лужскую. С февраля 1944 г. Мерецков — командующий Карельским фронтом. В октябре он блестяще проводит Петсамо-Киркенесскую наступательную операцию. Войска фронта во взаимодействии с Северным флотом разгромили немецко-фашистские войска на Крайнем Севере, за что Мерецкову было присвоено звание Маршала Советского Союза (26.10.44). Во время проведения Маньчжурской операции на Дальнем Востоке в августе 1945 г. 1-й Дальневосточный фронт, которым руководил Маршал Мерецков, принял активное участие в разгроме японской Квантунской армии, за что был награждён орденом Победы (8.11.45).

После войны маршал Мерецков командовал войсками Приморского, Московского, Беломорского и Северного военных округов, руководил курсами «Выстрел». В 1955–1964 гг. — он помощник министра обороны СССР по вузам. С 1964 г. — в группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР.

Депутат Верховного Совета СССР в 1940–1962 гг. Награждён 7 орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, 4 орденами Красного Знамени, двумя орденами Суворова I степени, орденом Кутузова I степени.

Удостоен ордена Победы.

Умер 30 декабря 1968 г.

Урна с прахом в Кремлёвской стене. В Зарайске на площади Победы установлен памятник.

ПРОЛОГ

Скорый поезд с гулом бежал в кромешной тьме, колеса на стыках рельс звонко стучали, вагоны дёргались как в приступе лихорадки. А на рассвете, когда взошло солнце, из окна вагона в сизо-молочном мареве Мерецков увидел пограничный знак СССР. Поезд, в котором он ехал из Франции через Германию и Польшу, пересёк советскую государственную границу!

«Наконец-то я вернулся на Родину», — легко вздохнул Кирилл Афанасьевич. Почти год пробыл он в мятежной Испании и так соскучился по родным краям, что порой слезу из глаз вышибало. Вместе с республиканцами он воевал против генерала Франко. Кровавые бои оставили в душе Мерецкова глубокий след, и даже теперь, когда ехал по родной земле, мысленно он всё ещё был там, в окопах под Мадридом, где под его руководством были наголову разбиты франкисты, пытавшиеся с ходу захватить столицу Испании. Озлобленный поражением генерал Франко бросил в бой Итальянский экспедиционный корпус, чтобы сломить оборону республиканцев. Но разработанный Мерецковым план нанесения удара позволил уничтожить вражеский корпус. После поражения под Гвадалахарой франкисты долго не могли оправиться, а само слово «Гвадалахара» стало нарицательным.

«Жить без нравственного усилия — это сон», — говорил Лев Толстой. Для Мерецкова нравственное усилие означало сражаться с врагом до последней капли крови. Так он действовал на Гражданской войне, где трижды был ранен, так он поступал и в Испании. И когда испанские товарищи провожали его на вокзал, они сказали ему немало тёплых слов. Волонтёра Петровича, как называли там Мерецкова, больше всего тронула мягкая улыбка Пасионарии — Долорес Ибаррури, нежное пожатие её пальцев, объятия друзей по совместной боевой работе. Особую симпатию вызвал в нём Ян Карлович Берзин^[1]. Когда осенью 1936 года Мерецков прибыл в Испанию, Берзин с радушием встретил его, обнял как родного брата.

— Я рад, что вы, Кирилл Афанасьевич, приехали сюда сражаться с фашистами, — растроганно произнёс Берзин. — Тут нужны отчаянные командиры, а вы из их числа!

Мерецков сообщил Берзину о своих полномочиях. Ян Карлович сказал ему, что он заменит генерала Купера, то есть Григория Ивановича Кулика, военного советника при председателе хунты обороны Мадрида генерале Миахе.

— Мадрид сейчас важнее всего, как-никак столица Испании, — подчеркнул Берзин, — и оставить Мадридский фронт без квалифицированной военной помощи мы не можем! Функции военного советника в Главном штабе, — продолжал Ян Карлович, — я беру на себя, а вы, Кирилл Афанасьевич, займитесь подготовкой специалистов. Нам нужны танкисты, лётчики, артиллеристы, не хватает и общевойсковых офицеров. У республиканцев слабая военная подготовка. Как же их посылать в бой, если многие не умеют обращаться с оружием!

В тот же день Мерецков принял дела у Кулика, которого знал с тех пор, как тот вместе с Ворошиловым и Сталиным в 1919 году оборонял Царицын, командуя артиллерией. Мерецков его уважал, ибо сам служил в Первой конной армии народного героя Семёна Будённого. Кулик был храбр, решителен и как заядлый артиллерист действовал в боях отчаянно. Уезжая, он напутствовал Мерецкова:

— Держи тут высоко марку советских добровольцев, Кирилл! Пока наши ребята дают жару мятежникам. Уверен, что и ты проявишь себя. А там, на Родине, с твоими соратниками по службе я подниму бокал шампанского и за твою удачу!

— Зачем пить дамский напиток, Григорий Иванович? — улыбнулся Мерецков. — Нет, я возражаю. Лучше выпейте рюмку водки, тогда у меня наверняка будут успехи на поле брани!

— Хорошо, я так и сделаю, — неловко передёрнул плечами Кулик.

Деятельность советских военных советников в Испании сводилась к главному — помочь республиканской армии своими рекомендациями. Так считали в Москве, направляя туда добровольцев. Но пришлось им заниматься и тем, о чём раньше и речи не шло. Они разрабатывали испанскому военному командованию замысел той или иной операции, готовили проекты оперативных приказов и обучали штабной работе ответственных за это лиц. Нередко советники и сами водили в бой республиканских солдат и офицеров, подвергая себя смертельной опасности. Мерецков не раз в критические моменты боя брал на себя командование…

Кирилл Афанасьевич не отрывал глаз от жухлого поля, вдоль которого ехал поезд, выбрасывая из трубы шапки чёрного дыма, и будто наяву увидел другое, огненное поле и окопы в два яруса. Тогда мятежники наступали под Мадридом со стороны Толедо, чтобы на стыке республиканских соединений вклиниться между ними. Следовало задержать врага, и штаб послал туда стрелковую дивизию, а командира вдруг не оказалось. Где он, что с ним? Не убит ли? У Мерецкова от напряжения засосало под ложечкой. А фашисты уже опрокинули передний край и быстро продвигались вперёд.

— Товарищ Петрович, что будем делать? — подскочил к Мерецкову начальник штаба дивизии.

— Бить мятежников! — громко произнёс Мерецков. Он подозвал к себе капитана Родимцева и приказал: — Разворачивай дивизию и — в бой!

Родимцев растерялся: шутка ли, целая дивизия, а он ещё и полком не командовал!

— Капитан Родимцев, вам ясен приказ? — спросил Мерецков.

— Действую, товарищ Петрович! — наконец пришёл в себя Родимцев.

И всё же, чтобы подстраховаться, вслед за ним Мерецков послал другого офицера проверить, как пойдёт дело, предупредив его, что скоро прибудет на место сам. Однако Родимцев, хотя слегка и нервничал, приказы республиканцам отдавал разумно и чётко. Когда Кирилл Афанасьевич на броневике объехал поле боя, он остался доволен. А в это время на мосту у Мансанареса в Мадриде ситуация сложилась ещё круче. Марокканцы, воевавшие на стороне франкистов, прорвались к окраине города и на рассвете атаковали охрану моста. Пулемётчик, державший переправу под кинжальным огнём, был убит, и по мосту фашисты устремились на другой берег, где оборонялись республиканцы. И тогда капитан Родимцев бросился к пулемёту и открыл огонь по наседавшим мятежникам.

— Ты, Саша, бьёшь врага дерзко, я это уважаю, но не очень-то озорничай. — Мерецков обнял Родимцева и тихо добавил: — Ты будешь Героем Советского Союза, я этого добьюсь!..

Сколько было подобных атак? Мерецков их не считал, но каждая атака добавляла седины на его висках.

Кирилл Афанасьевич стряхнул с себя воспоминания. Его мятежная душа ещё не оттаяла, в ней был ледок. Радость возвращения глушила горечь потерь своих соратников. Перед самым отъездом на Родину главный военный советник Берзин отвёл его в сторонку и сообщил, что Тухачевский^[2], Уборевич^[3], Якир^[4] и другие военачальники арестованы как изменники и враги.

— Кирилл, меня до боли гнетёт то, что в Союзе идут аресты военачальников Красной Армии, — сказал он. — Я не знаю, на самом ли деле, все они предатели или в верхах идёт борьба за власть, сильные мира сего убирают неугодных им. Но мой тебе совет: когда приедешь в Москву, не бросайся в атаку, хорошо осмотрись, не то, не ровен час, сам угодишь в камеру на Лубянке. У меня на этот счёт больше опыта. Ты до мозга костей предан нашему революционному делу, и жаль будет, если с тобой что-то случится.

— Хорошо, Ян Карлович, я это учту!

Мысль об аресте тех, кто учил его и у кого он сам учился полководческому искусству, угнетала Мерецкова. Что с ними будет? Уборевич — враг? Нет, в это Мерецкову не хотелось верить. Иеронима Петровича он любил как старшего брата, преклонялся перед его военным талантом.

— Внимание, внимание! Наш поезд прибывает в столицу Советского государства город Москву! — прозвучал в радиодинамиках голос начальника поезда. — Всем пассажирам приготовиться к выходу на перрон!..

«Ну вот и приехали, через час я буду у себя дома», — отметил Кирилл Афанасьевич.

Поезд, звякнув тормозами, остановился, и люди высыпали из вагонов на перрон. Мерецков, подхватив чемодан, поспешил на стоянку такси. Ехали недолго, и вот уже зелёная «эмка» остановилась у подъезда дома. Расплатившись с водителем, Кирилл Афанасьевич поднялся к своей квартире и, переводя дыхание, постучался.

— Кто? — услышал он детский голос.

«Сынок!» — пронеслось в голове Мерецкова.

— Сынок, это я, твой папа! — Мерецков почувствовал, как шевельнулось в груди сердце.

Володя открыл дверь и, увидев отца, бросился ему навстречу, да так и повис на нём. Кирилл Афанасьевич поцеловал тринадцатилетнего сына. Жена метнулась к мужу, обняла. Он прижал её к груди и жарко поцеловал.

— В Испании ты часто приходила ко мне во сне и всё улыбалась, — прошептал Кирилл Афанасьевич. — Хоть бы слово мне во сне сказала, лишь улыбалась.

Зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Мерецков снял трубку. Звонил адъютант наркома обороны комдив Хмельницкий.

— С приездом вас, Кирилл Афанасьевич! Давно приехали?

— Час тому назад. А что случилось?

Вам надо срочно прибыть в наркомат!

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Мерецков.

— Очень даже серьёзное, — обронил адъютант. — Машину я за вами пошлю. До встречи!

Жена, слушавшая их разговор, неожиданно произнесла:

— Я боюсь за тебя, Кирилл, а вдруг арестуют?

— Что тебе пришло в голову?

Она грустно усмехнулась.

— Разве ты не знаешь, что на Лубянке сидят и ждут приговора военачальники и среди них твой учитель Уборевич? Чего молчишь? Военная тайна, да? Какая же это тайна, если вся Москва уже знает?

Кажется, впервые он метнул на неё взгляд, полный отчаяния.

— Дуняша, ты в наши командирские дела не лезь! Если кого-то и посадили, значит, так надо было. Троцкого вот не посадили, а разрешили ему выехать за границу, теперь он в буржуазной прессе клевещет на Страну Советов, льёт на нашего вождя товарища Сталина всякую грязь. И зачем только разрешили этому лживому политику уехать из страны!..

Раздался стук. Мерецков открыл дверь. На пороге стоял водитель.

— Я за вами, Кирилл Афанасьевич!

— Иду. — Мерецков надел фуражку и, поцеловав жену, вышел.

Пока ехали в Наркомат обороны, Мерецков всё гадал, зачем его вызвали. Наверное, хотят услышать от него рассказ об испанских делах, о войне в Испании. Он был разочарован, когда Хмельницкий сказал, что начальствующий состав ознакомят с материалами относительно ареста маршала Тухачевского, Уборевича, Якира и других военачальников.

— Видите, что у нас тут произошло, пока вы были в Испании, — с усмешкой произнёс комдив Хмельницкий. — Климент Ефремович страшно огорчён, что предатели и изменники оказались в Наркомате обороны!

— Я и сам никак не приду в себя, — признался Мерецков.

Информацию о «заговоре» Тухачевского сообщил нарком Ворошилов. Перечислив фамилии арестованных, он заявил, что этот военно-фашистский «заговор» не случаен. Тухачевский в 1926 году возглавлял советскую военную делегацию в Берлине, Якир учился на курсах Генерального штаба в Германии в 1929 году, а Корк был военным атташе. Они встречались там с немецкими генералами и офицерами, были на дипломатических приёмах, участвовали в различных переговорах.

— Там, видимо, немцы их и завербовали, — подчеркнул Ворошилов. — Следствие ещё не завершилось, но уже сейчас эти людишки разоблачены как изменники и враги…

«Неужели они предали Родину?» — невольно спрашивал себя Кирилл Афанасьевич, но ответа не находил.

Через два дня в Кремле состоялось совещание высшего комсостава, на котором обсуждалось трагическое событие в вооружённых силах страны. У всех, с кем Кирилл Афанасьевич встречался, были мрачные лица. Коллеги поздравляли его с возвращением из пылающей Испании, но он, казалось, жил в другом мире и до конца ещё не осознал, что же произошло на самом деле. А с трибуны уже выступали военные и говорили о том, кого из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли.

— А что нам скажет товарищ Мерецков? — вдруг подал голос Сталин, слегка улыбнувшись. — Вам слово, Кирилл Афанасьевич! Должен сказать, товарищи, что ваш коллега только что вернулся из Испании, где сражался против мятежников генерала Франко. И сражался неплохо. За оборону Мадрида его наградили орденом Красного Знамени, а за участие и разгроме Итальянского корпуса под Гвадалахарой — орденом Ленина. Так, Климент Ефремович?

— Истина! — отчеканил нарком.

Мерецков подошёл к трибуне и стал делиться своими мыслями о войне в Испании, о значении боевого опыта, приобретённого там. В задних рядах послышались реплики:

— Говорите по существу вопроса!

— Дайте свою оценку предателям!

— Правда, что Уборевич ваш крестный?..

Мерецков почувствовал, как его словно обдало горячим миром. Не успел он и рта открыть, как Сталин вновь задал ему вопрос:

— Что вы можете сказать о тех, кто арестован?

Кириллу Афанасьевичу хотелось ответить что-то хлёсткое тем, кто сыпал репликами, но в последний момент, вспомнив совет Яна Карловича Берзина, сдержался и негромко заявил:

— Здесь говорили о своих подозрениях и недоверии к арестованным военачальникам. Странно однако это слышать. Почему же раньше вы молчали? Почему не возмутились и не информировали руководство Наркомата обороны? Уборевича я ни в чём не подозревал, верил ему и ничего плохого за ним не замечал.

— Уборевич был вашим учителем? — спросил молчавший до этого нарком Ежов, ехидно усмехаясь. Он держал в руке отпоют и что-то вносил в него по ходу выступлений.

— Николай Иванович, вы об этом прекрасно осведомлены, а спрашиваете, — возразил Мерецков. — И всё же отвечу вам: да, Иероним Петрович для меня был учителем, и в том, чего я достиг в военном деле, есть его заслуга. — Мерецков и сам удивился, до чего спокойно прозвучал его голос.

— Мы тоже им верили, — жёстко произнёс Сталин и бросил взгляд на Мерецкова. — А вас я понял правильно. Вы хорошо проявили себя в Испании и вскоре получите более высокую должность. Мы ценим тех, у кого есть сила воли и кто предан нашему большевистскому делу. Что касается совещания, — подчеркнул вождь, — то все, невзирая на чины, должны для себя сделать выводы о необходимости строжайшей бдительности!..

После совещания Мерецкова долго будоражили возникшие у него мысли, и, хотя ему в лицо никто не бросил упрёка, смятение не покидало его. Утром он прибыл в наркомат: его вызвал Ворошилов. Маршал сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Увидев Мерецкова, кивнул ему на кресло.

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич! — Голос наркома прозвучал сухо и необычно глухо. — Скажу вам честно, я ожидал большего от вашего выступления на совещании. Но я не вправе требовать от вас, что говорить, а чего не говорить. Совет, однако, могу дать: врагов Отечества надо беспощадно уничтожать, а не жалеть их!

— Я никого не жалел, товарищ нарком, — возразил Мерецков.

— А Уборевича?

— Я сказал, что всегда ему доверял, считал его честным и преданным нашему революционному делу.

— Смотрите, как бы ваша доброта не подвела вас, — предупредил маршал. — Вы полагаете, что я жестокий человек? Отнюдь нет! Я жесток к предателям и изменникам. Я, к примеру, очень уважал Якира. Теперь ненавижу его, потому что он разоблачён как предатель и изменник. Набрался наглости и прислал мне записку, просит позаботиться о его семье, если с ним что-то случится.

— Вы ответили ему?

— Пока нет…

(Слукавил Климент Ефремович. За три дня до расстрела Якир написал наркому записку: «К. Е. Ворошилову. В память многолетней, в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьёй и помочь ей, беспомощной и ни в чём не повинной… С такой же просьбой я обратился к Н. И. Ежову. 4 июня 1937 г. Якир». Ворошилов на его записке начертал: «Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще. К. Ворошилов». Как потом оказалось, все расстрелянные были невиновны, их просто оклеветали Ежов и его подручные. Уже после войны Мерецкову стали известны подробности «суда» над военачальниками. Все они в своём последнем слове говорили о своей преданности советской Родине, народу, армии, просили о снисхождении за ошибки и промахи в работе. Никто из них так и не признал обвинения в предательстве и измене. — А.3.).

— Но вас я пригласил вот зачем, — продолжал Ворошилов. — Решено назначить вас заместителем начальника Генерального штаба Бориса Михайловича Шапошникова. Товарищ Сталин одобрил вашу кандидатуру.

— Постараюсь оправдать оказанное мне доверие, — ответил Мерецков наркому обороны.

— Надо постараться, Кирилл Афанасьевич, иначе вы разочаруете нашего вождя, а он такие вещи никому не прощает…

Усталый и разбитый, Мерецков шёл домой не торопясь. Его одолевали тревожные мысли. Не поступит ли с ним вождь так, как поступал с другими? Назначит человека на высокий пост, а вскоре тот исчезает на Лубянке. Якира, например, арестовали прямо в поезде. Но тут же Кирилла Афанасьевича уколола другая мысль. Может, зря он так резко выступил в защиту Уборевича? До сих пор для него оставалось, загадкой, почему вождь не одёрнул его. Возможно, в ту минуту он сам усомнился в виновности Иеронима Петровича? А что будет, если Ворошилов расскажет Сталину о его сомнениях в правильности ареста всей группы военачальников? Не примет ли вождь другое решение?..

Сердце у Кирилла Афанасьевича гулко стучало. Что принесёт ему день грядущий?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Несравненный дар — могучая

стойкость души. С нею в жизни

ничего не страшно.

Архилох, древнегреческий поэт

1

ето 1918 года. В ночь на 9 июля в городе Муроме вспыхнул антисоветский мятеж. Застигнутых врасплох красноармейцев белогвардейцы рубили шашками, расстреливали в упор. В неравной схватке мятежники тоже понесли потери и, чтобы восполнить их, был объявлен набор в Белую гвардию. На созванном митинге представитель генерала Алексеева и соратник Бориса Савинкова, лидера северной Добровольческой армии, заявил:

— Большевики — наши лютые враги, но мы их сметём! И сделает это Белая гвардия! Она наша сила и наша надежда, и тот, кто вступит в её ряды, поможет нам в зародыше уничтожить новую власть! В этой кровавой схватке мы, господа, не одиноки, ибо по всей России поднялись антисоветские восстания, — запальчиво продолжал оратор. — На Дону уже создана Добровольческая армия генерала Корнилова, она двинулась на Кубань…

Однако рано ликовали мятежники — им не удалось установить свой контроль в Муроме. Большевики, не попавшие в их лапы, бросили клич: «Все на борьбу с мятежниками!» Уже на другой день к городу двинулись отряды красных бойцов из Владимира, Коврова, Москвы. Вскоре Муром был взят в полукольцо, и мятежники были разбиты. А в это время белогвардейцы в упорных боях потеснили красные войска и ворвались в город Казань. Их «народная армия» развернула в городе кровавый террор против большевиков, революционно настроенных рабочих и матросов…

Владимирский отряд из трёхсот красноармейцев, сыгравший основную роль в подавлении мятежа в Муроме, в ночь на 15 июля расположился на отдых в небольшой деревни. Расседлав лошадей, бойцы, наскоро поужинав, стали укладываться на ночлег. Но комиссару отряда Кириллу Мерецкову не спалось. Поправив на боку маузер, он сел на пенёк и закурил. Тишина окутала всё окрест, слышался лишь край лошадей, казалось, что днём боя не было, не рвались снаряды, бойцы не ходили в штыковую. В небе ярко горели наезды, они мигали, словно перешёптывались меж собой.

«На рассвете, наверное, двинемся на Казань, — вздохнул Мерецков, довольный тем, что за неделю упорных боев его не задела пуля. — Хватит ли у нас сил?..» Недавно полк, куда входил и их отряд, был переброшен к Свияжску. Там он вошёл в состав Левобережной группы 5-й армии, которая полумили задачу очистить местность от врага вплоть до реки Казанки. Удастся ли теперь опрокинуть белых и освободить Казань?.. Мерецков уже успел почувствовать запах боя, и, даже когда в рукопашной схватке белогвардеец занёс над ним шашку, он вмиг вскинул маузер и в упор выстрелил в казака. Тот кулём свалился с лошади, а комиссар уже сразил усатого белогвардейца, но не убил его, а ранил в руку. Мерецков слез с коня и перевязал ему руку. Усмехнувшись, молвил:

— Будь ты на моём месте, казак, а я на твоём, ты бы наверняка добил меня, не так ли? А я отнёсся к тебе по-братски, даже руку перевязал. Какой же я тебе враг, а?

Раненый дёрнулся, у него перехватило дыхание.

— Теперь я против красных не пойду, не враги они мне, — прохрипел он.

— Очень разумно рассудил, казак, — одобрительно произнёс Мерецков. Он подозвал к себе адъютанта и приказал отправить раненого в лазарет.

— Слушаюсь, товарищ комиссар! — бодро ответил адъютант и поспешил к санитарам, перевязывающим раненых бойцов неподалёку.

После установления советской власти в Судогде, уездном городке Владимирской губернии, где Мерецков жил и работал, его назначили председателем военного отдела местного совета и ответственным по вопросам демобилизации старой армии. Весь день Кирилл провёл в соседней деревне, где красноармейцы разгромили банду, а её главаря взяли в плен. Поздравив их с победой, Мерецков заявил:

— У нас, друзья, много врагов! Кулаки и бандиты, ведомые белыми, нападают на наши города и села, зверски убивают большевиков и тех, кто сочувствует советской власти и борется за неё. Никакой пощады врагам! Дадим же клятву, что оружие в наших руках не дрогнет!

— Клянёмся! — раздались дружные голоса.

Под вечер Мерецков прискакал домой. Соскочив с коня по кличке Орел, он привязал его у калитки, дал ему охапку свежего сена. Из дома вышла мать.

— Слава богу, живой! — воскликнула Анна Ивановна, обнимая сына. — А я-то вся горем изошла, когда ты на рассвете ускакал в поле. Сосед мне сказывал, что в ближайшей деревне беляки да их пособники бандиты всех сельчан согнали в сельсовет и подожгли дом, там заживо сгорело немало детей. Кто их остановит, этих зверей?

— Я их остановлю, мама! У меня теперь тоже есть власть!

Мать заглянула ему в глаза:

— Кем тебя назначили, сынок?

— Я председатель военного отдела, буду создавать отряды красногвардейцев, и мы этих беляков заставим сложить оружие, а станут противиться — изрубим шашками!

— А ты говорил мне, что желаешь стать учителем в сельской школе.

— Раздумал я, мать, — усмехнулся Кирилл. — Первое боевое крещение решило мою судьбу. Моё место — армия!

— Правильно, сынок! — рявкнул подошедший отец. — Быть командиром не каждому дано. А у тебя по этой линии есть талант, так что плети свою судьбу по военной части, может, и станешь генералом!

Всю неделю преследовали бандитов, но они ушли далеко в лес, в болота, где их трудно было атаковать. Тогда отряд Мерецкова вернулся в Судогду, и, как оказалось, вовремя. Секретарь исполкома Григорий Журавлёв получил приказ от губернского военкома срочно сформировать группу бойцов и включить их в состав Владимирского отряда, который на днях уйдёт на Восточный фронт. Он вызвал к себе Мерецкова.

— У тебя с собой карта? — спросил Журавлёв. — Давай её на стол! Видишь эту деревню, что расположена у самой речки? Так вот разведка донесла, что в ней засела группа генерала Пепеляева, а её костяк — офицерский батальон. Твой отряд, Кирилл, их не осилит, поэтому начальство решило объединить отряды…

Всё сделали за три дня, и объединённый отряд возглавил бывший офицер царской армии капитан Говорков, а Мерецкова назначили комиссаром. Утром Кирилл Афанасьевич прибыл в отряд, но Говоркова ещё не было. Бойцы меж собой стали обсуждать, кто такой товарищ Говорков и умеет ли он рубить шашкой. Высокий плечистый и бородатый боец неприятно хохотнул:

— Золотопогонники нам не друзья. Вчера они служили царю-батюшке, а сегодня заверяют большевиков, что будут отчаянно сражаться с белыми. Я им не верю! — В его левом ухе качалась золотая серьга, она ярко блестела на солнце и слепила глаза.

— Кто ты такой? — спросил его Мерецков.

— Яков Орел! — заулыбался бородач, его чёрная, как дёготь, борода качнулась. Он похлопал Мерецкова по плечу. — Вы мне, товарищ комиссар, по душе. А вот командира мы проверим, кто он такой и чего стоит!

Мерецков метнул на красногвардейца сурово-осуждающи и взгляд:

— Боец Орел, кто вам дал право плохо отзываться о командире?

Бородач смутился, скулы у него покраснели.

— Виноват! — хмуро бросил он.

— Вот так-то лучше! — Мерецков, уняв волнение, спросил: — А зачем на ухо нацепили серьгу? — И строго приказал: — Снять! Это бандиты да коноводы носят серьги, а вы боец революционной армии, надежда и меч трудового народа!..

В это время на полном скаку во двор через забор влетел всадник. Бойцы в испуге отскочили в сторону, а всадник осадил лошадь и ловко, словно циркач, выскочил из седла. Привязал коня к дереву, стал отряхивать френч. Мерецков подошёл к нему.

— Лихо вы въезжаете во двор! — усмехнулся он. — Зачем же прыгать, если можно легко открыть ворота?

— Кто вы такой? — насупил брови всадник. На его кожаной фуражке поблескивала красная звёздочка.

— Комиссар отряда Мерецков! — представился Кирилл Афанасьевич. — А вы кто?

— Командир объединённого отряда бойцов капитан Говорков!

— Я же говорил вам, товарищ комиссар, что наш командир из бывших царских офицеров, — подал голос Яков Орел. — А на бывших надежды мало…

Кажется, эти слова больно кольнули Говоркова, но он не подал виду и приказал комиссару построить отряд.

— Я буду держать речь!..

Триста красногвардейцев выстроились во дворе штаба. Они с интересом смотрели на Говоркова. В его круглых, как медные пятаки, глазах горели искорки.

— Товарищи бойцы, я назначен командиром отряда, — просто сказал Говорков. — Дня через два-три мы вольёмся в 227-й Владимирский полк. Такая штука получается. Царь по душе господам капиталистам, а мы отдали свои сердца трудовому народу. — Говорков прошёлся вдоль строя. — Сам я бывший царский офицер в чине капитана. В прошлом году во время революции перешёл на сторону советской власти. Если у кого-либо из вас возникли сомнения насчёт моей персоны, то заявляю, что сражаться с врагами буду до последнего вздоха! И если в бою дрогну или попытаюсь уклониться от вражеского огня, можете мнил расстрелять! Это я изволил сказать о себе. Теперь снижу о том, что требую от вас. Строжайше соблюдать воинскую дисциплину, смело и дерзко идти на беляков! — Он с минуту помолчал. — Есть вопросы?

— Почему вчера вы не прибыли к нам? — спросил Яков Орел.

— Я просился на фронт сражаться с белочехами, но меня направили к вам.

По рядам бойцов прошёл шумок. Мерецков поднял руку, и вмиг все стихли.

— Я полностью доверяю капитану Говоркову, так что тобой его приказ надлежит исполнять в точности!

Распустив строй, Говорков пригласил Мерецкова к себе. Он поблагодарил комиссара за добрые о нём слова, заявил, что тоже ему доверяет.

— Мне о вас говорил председатель Судогдского исполкома в том смысле, что на вас я могу полностью положиться. По его словам, есть у вас большевистская закалка, а сами вы из бедной крестьянской семьи. Словом, оба мы верой и правдой служим делу революции. А теперь, — продолжал Говорков, — хочу поведать вам, куда мы пойдём и что будем делать…

Отряд Говоркова влился во Владимирский полк, которым командовал бывший офицер Кузнецов. С виду он казался скромным и тихим, однако в военном деле был дока, не раз участвовал в боях, получил тяжёлое ранение, но, когда выздоровел, снова ушёл на фронт, а затем сразу же перешёл на сторону большевиков.

Весь следующий день Мерецков провёл в отряде, забот у него хватало: получали оружие и боеприпасы, продукты питания. Кажется, всё сделал как надо. Вернувшись к себе, сел ужинать. Вдруг без стука к нему в кабинет вошла девушка лет двадцати пяти с улыбкой на худощавом лице.

— Добрый вечер, комиссар… — звонко начала она с порога, но Мерецков прервал её вопросом:

— Позвольте, кто вы?

— Вот так встреча! — ехидно усмехнулась девушка. Она была худенькая, невысокого роста, но крепкая, с серёжками в маленьких ушах. — Кто я? — Она хитро прищурила глаза. — А разве вам командир полка не сказал? Я заместитель комиссара!

Мерецков смутился, заметно покраснел. Выручил его вошедший секретарь партийного комитета полка Наумов. Он взглянул на девушку.

— Ты, Настя, раньше времени вошла сюда. — Наумов перевёл взгляд на Мерецкова. — Это ковровская работница Настя Корунова, ваш боевой заместитель, так что прошу жаловать, но не любить, — пошутил он. — Искали для вас, Кирилл Афанасьевич, толкового парня, но увы! — Наумов развёл руками. — Теперь вот её назначили. Прошу ввести её в курс дела: должно быть, завтра на рассвете полк выступит на фронт.

— Хорошо, я всё сделаю, что надо, — отозвался Мерецков. — А вы сейчас куда торопитесь?

— К командиру полка, нам надо обсудить некоторые вопросы. В местах, которыми нам надлежит пройти, полно белочехов. Наверняка придётся вступать с ними в бой…

2

Рано утром, едва забрезжил рассвет, а где-то за горизонтом запылала заря, стрелковый полк двинулся походным порядком на Канаш через Тешу, Арзамас, Сергач и Шумерно. Как и говорил Наумов, по пути полк вёл боевые действия против белочехов, но их отряды были малочисленны и порой, не принимая бой, убегали в лес. В Канаш прибыли глубокой ночью, а через час полк погрузился в товарный поезд.

— Куда едем? — спросил Мерецков командира полка.

— К Свияжску, Кирилл Афанасьевич, — ответил Кузнецов. Он задумчиво курил, жадно глотая горьковатый дым. — В последний момент из штаба 5-й армии я получил депешу. Нам приказано по прибытии на место влиться в состав Левобережной группы войск 5-й армии, коей предписано очистить местность от противника вплоть до реки Казанки.

— Стало быть, нас ждёт Казань, — грустно молвил Мерецков. — А кто возглавляет Левобережную группу войск? Не Юдин ли?

— Он самый, — подтвердил командир полка и загасил папиросу. — Я его давно знаю, храбрый вояка. А ты с ним не знаком?

— Нет. — Мерецков вздохнул. — О нём я слышал в губкоме.

— Вот придём на место, и ты ближе узнаешь его. Мыслящий командир, у него есть чему поучиться.

Добрались до Левобережной группы войск 5-й армии без задержек. Полк встретил сам Юдин. Во время перехода нещадно палило солнце, июльская жара была невыносимой, а командующий группой был одет по форме.

— Нашему соединению прибыло войска! — улыбнулся он, здороваясь с командиром полка Кузнецовым. Потом взглянул на Мерецкова. — А этот товарищ, наверное, твой комиссар?

— Как ты узнал?

— По лицу угадал, — снова улыбнулся Юдин. — Оно у него добродушное, доверчивое, а в глазах сама простота. — Он протянул руку Мерецкову. — Меня вы уже знаете, а как вас величать?

Кирилл Афанасьевич тепло пожал протянутую руку командующего и представился:

— Мерецков я, бывший военком Судогды, а теперь комиссар. Прибыли к вам на пополнение. А заместителем у меня простая рабочая — Настя Корунова.

— Баба? — вырвалось у Юдина. — Ну-ка, где она?

— Женщина, — поправил его Мерецков. Он не любил, когда так называли женщин, тем более молодых, и, если кто-то пренебрежительно говорил о них, считал нужным поправить. — Она бывшая ковровская работница, партийный комитет завода послал её в армию.

— Ну и как она? — насторожился Юдин.

Мерецков сказал, что в бою он Настю ещё не видел, но бойцы её уважают.

— Так где же она, твоя комиссарша? — усмехнулся Юдин.

— Я послал её к санитарам проверить, всё ли у них готово на случай боя. А вот и она!..

Корунова подошла к ним, и Мерецков представил ей Юдина.

— Он хотел вас видеть.

Настя, глядя на командующего, улыбнулась.

— Я слушаю вас! — звонко произнесла она. — Если вы хотите знать моё семейное положение, то я не замужем. Будь по-другому, я бы не пошла на фронт! А вы женаты?

— Разумеется, — слегка смутился Юдин и зачем-то потёр на гимнастёрке пуговицу.

Вошёл командир полка Кузнецов. Он доложил Юдину, что разрешил бойцам искупаться в реке и выкупать лошадей. Тот пригласил его сесть.

— Посидим вместе хотя бы один день, — мягко улыбнулся Юдин. — Потом начнутся бои, станет всем нам не до встреч.

— Наверное, у нас будут в боях и потери, — заметил Мерецков.

— Непременно! — воскликнул Юдин. — Но не будем сегодня думать об этом.

— А женщины в бою от страха, наверное, теряют свою любовь, — подала голос Настя.

Командующий отчего-то смутился. Мерецков заметил, как кровь прилила к его усталому лицу, и счёл нужным возразить Насте:

— У любви своя мера и своё оружие. Это не мои слова — Анатоля Франса. Я люблю читать его сочинения, в них столько верных мыслей!..

— Я с вами не согласен, комиссар, — серьёзно возразил Юдин. — Позволю себе заметить, что у Шиллера тоже есть меткие слова. «Верная любовь, — говорил он, — помогает переносить все тяжести». Так что женщина и в бою может проявить свой характер не хуже, чем самый отчаянный мужчина.

После ужина командующий пригласил в штаб всех командиров и комиссаров. Он коротко изложил задачи, стоящие перед группой войск.

— Теперь у нас в группе вместе с прибывшими до двух тысяч пехотинцев, около трёхсот конников с девятью орудиями и одним бронепоездом. Мало это или много? — спросил командующий и сам же ответил: — Очень мало, если учесть силы белогвардейцев. Недавно из Казани, где сейчас резвятся наши враги, прибыли мои разведчики. Я лично беседовал с ними. Выяснилось, что белогвардейцы, выдающие себя за «народную армию», зверски убивают большевиков, военных моряков, рабочих — всех, кто сердцем принял советскую власть. Поэтому надо скорее идти на на помощь. — Юдин подошёл к карте, висевшей на стене. С северо-востока на Казань наступает группа войск 2-й армии под командованием Азина^[5], что весьма облегчит действия нашей группы и всей 5-й армии. Я получил шифровку от командарма Славина, — продолжал командующий. — Послезавтра начать наступление! Прошу всех командиров и комиссаров после этого совещания убыть в свои войска и ещё раз проверить, всё ли готово для решительных действий. — Юдин взглянул на начальника штамп, который сидел у края стола и время от времени делал записи в блокноте. — Вы получили снаряды для бронепоезда?

С места поднялся кряжистый сероглазый командир. По его смуглому лицу Мерецков понял, что родом тот откуда-то с Кавказа.

— Получили, товарищ командующий. На каждое орудие! — по два комплекта. Гранат, правда, дали нам маловато, по две на каждого бойца.

— Негусто! — бросил реплику комиссар Мерецков. — У белых оружия впятеро больше.

— Антанта щедро их снабжает, — усмехнулся Юдин. — Что тут поделаешь!..

Это была последняя мирная ночь для Мерецкова. Потом начались бои — упорные, тяжёлые, с переменным успехом, но войскам Левобережной группы удалось решительным ударом отбросить врага к самой Казани. Не обошлось и без смертельного риска. Когда отряд Говоркова залёг в степи, не смея поднять головы под ураганным огнём противника, Мерецков подполз к командиру и сказал:

— Ты будь здесь, а я с группой бойцов зайду с правого фланга и ударю по белым, отвлеку часть их сил с центра, ты же поднимай людей в атаку!

Говорков с минуту помолчал, потом решительно возразил:

— Давай сделаем наоборот, Кирилл: я с группой бойцов ударю по правому флангу, а ты оставайся в центре. Если прорвёшь вражескую оборону, пожму тебе руку.

— Согласен! Я подниму людей в атаку, когда ты ударишь по правому флангу. — Помедлив, Мерецков добавил: — Я давно заметил, что самое уязвимое место у врага — фланги, так что наша возьмёт!

Это был большой риск, но Мерецков уверовал в то, что оборону белых он сломает. И это ему удалось, хотя атака длилась не так долго, и вот уже красногвардейцы следом за ним ринулись на белых, забросав их окопы ручными гранатами. Где-то в стороне повёл бойцов в атаку и командующий Юдин.

— Зря он пошёл, — едва не выругался Мерецков, когда Настя подползла к нему под огнём противника и сообщила об этом. — Не место Юдину в атакующей цепи, ему важно руководить боем.

А бой всё разгорался, и враг не собирался отступать. Он вводил в сражение всё новые и новые силы, и красногвардейцам было нелегко сдерживать его атаки, которые следовали одна за другой. Над степью столбом стоял чёрный густой дым, то там, то здесь рвались снаряды белых, разбрасывая в стороны пласты чёрной земли. Неподалёку от Мерецкова упал боец. Видно, его задел осколок от снаряда, и ему стало так больно, что он крикнул санитарке:

— Сестрица, милая, спаси! У меня мать больная, она ждёт меня домой…

— Потерпи, солдатик, я сейчас… — отозвалась медсестра, перевязываяногу другого бойца. Серая парусиновая сумка с медикаментами мешала ей, глаза слезились от смрада и дыма, висевшего над жухлым полем, но руки девушки работали сноровисто.

Наблюдая за ней, Мерецков невольно подумал: «Пули свистят над головой, а ей хоть бы что!» Пока санитарка возилась с перевязкой, он подполз к раненому, окликнул его, но тот даже не пошевелился. Наверно, от боли сознание потерял, решил Кирилл Афанасьевич. Наконец медсестра выхватила из своей сумки перевязочный пакет, подползла к раненому и, наклонив к его груди голову, прислушалась, дышит ли он.

— Умер солдатик, товарищ комиссар. — Голос у неё сорвался, а в глазах заблестели слёзы. — Такой красивый — и погиб…

— Без слёз, сестрица! — одёрнул её Мерецков. — В пяти метрах от тебя лежит боец, раненный в плечо, окажи ему помощь…

— Ясно, товарищ комиссар, я сейчас…

Медсестра поползла к очередному раненому. Пули свистели рядом, и Мерецков боялся, что они зацепят девушку. В отряде было десять медсестёр, трёх убили во вчерашнем бою.

Мерецков поднял голову. Атака красногвардейцев не захлебнулась, и они продолжали теснить белых. И вдруг по цепи раздался тревожный крик:

— Убит командующий!

У Мерецкова бешено заколотилось сердце. Неужели Юдин погиб? Не верилось… Ещё вчера тот рассказывал ему о своей встрече с Михаилом Фрунзе^[6], говорил, что в Красной Армии это, пожалуй, самый талантливый военачальник и храбрый командир. Что делать? Степь от разрывов снарядов и огня почернела, стала какой-то чужой и неузнаваемой. А ещё недавно над нею пылало июльское солнце, в голубом небе парили орлы… Но почему молчит Говорков? Где он и наступает ли? И в это время послышались крики «ура». Наконец-то Говорков ударил по левому флангу, и белогвардейцы дрогнули. Они выскакивали из окопов и в беспорядке отступали к Казани. У Мерецкова мелькнула тревожная мысль: не ранен ли Говорков? Короткими перебежками он добрался до передних окопов, где находился командир отряда со своим штабом. Говорков, увидев Мерецкова, заметно обрадовался.

— Комиссар, давай с бойцами сюда, на правый фланг! — громко крикнул он.

«Жив Фёдор!» — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Он поднялся с земли и во весь голос закричал:

— За мной, в атаку!..

Бойцы ринулись следом за ним. Прорыв был стремительным, и, когда белые попытались остановить красногвардейцев, открыв по ним бешеный огонь, это им не удалось. Завязалась рукопашная схватка, было уничтожено немало белогвардейцев, а те, которым удалось бежать, в панике побросали оружие.

— Комиссар! — окликнул Говорков Мерецкова. — Давай ко мне! — Командир отряда дышал тяжело и неровно, на правой щеке у подбородка сочилась кровь.

— Ты ранен? — забеспокоился Мерецков.

— Так, царапина. — Говорков платком вытер щёку. — Ты, Кирилл, пока затишье, прикажи бойцам собрать всё трофейное оружие, особенно пулемёты. У нас их единицы, а тут наберётся десяток, если не больше. Я же попытаюсь связаться со штабом Левобережной группы войск. Если Юдин и вправду убит, кто принял на себя командование? Я хочу оперативно согласовать наши дальнейшие действия. Казань-то рядом…

Под вечер, когда над степью сгущалась темнота, а в небе проклюнулись первые звёзды, отряд Говоркова начал продвигаться по левому берегу Волги, уничтожая по пути мелкие группы и заслоны, выставленные противником. Мерецков завидовал Говоркову: тот храбро и ловко вёл за собой бойцов, всё у него было точно рассчитано, всё взвешено. Когда противник открывал огонь, Говорков вмиг передавал по живой цепи команду «ложись», а когда огонь стихал, вновь поднимал людей в атаку. «А вот левый фланг Говорков упустил, — с тревогой подумал Мерецков. — Там скопилось немало белогвардейцев, и они могут ударить нам в тыл!» Не мешкая Кирилл Афанасьевич направил туда группу бойцов, о чём доложил Говоркову. Тот смутился, даже покраснел.

— Увлёкся боем, понимаешь, а левый фланг забыл. — Он пожал Мерецкову руку. — У тебя, комиссар, глаз острый и башка здорово кумекает.

— Что с Юдиным? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Убит осколком снаряда, его уже похоронили.

— Для нас большая потеря…

Бои нарастали с каждым днём, и вскоре случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. После недолгой передышке отряд Говоркова вновь пошёл в наступление. На этот раз офицерские батальоны белых оказали упорное сопротивление. Бойцы залегли под вражеским огнём, их трудно было поднять в атаку. Тогда Говорков встал впереди отряда в полный рост, а сзади себя поставил комиссара Мерецкова и знаменосца. По его команде бойцы запели «Вихри враждебные веют над нами…», и отряд ринулся на врага. Уже перед окопами, в которых засели белые, Говорков вдруг покачнулся, крикнул: «Кирилл!» — и упал. Мерецков подскочил к нему. У Говоркова из головы сочилась кровь. Он лежал на спине и глядел куда-то в синее небо, его лицо стало жёлтым, как маска. Мерецков приподнял его за голову.

— Фёдор, что с тобой? — закричал он.

Но Говорков не шевелился. Убит… Сердце у Мерецкова сдавило, словно тисками. Он очнулся от истошного крика знаменосца:

— Товарищ комиссар, белые пошли в психическую атаку!..

«Огонь врага всё сильнее, — вспоминал этот рисковый эпизод Кирилл Афанасьевич. — Что делать? Отступать? Зарываться в землю? Идти дальше? Бойцы смотрят на меня, кое-кто уже ложится на землю. Я закричал и побежал к железнодорожной насыпи. Оглянулся — все бегут за мной, вроде бы никто не отстаёт. У насыпи залегли. Подползли ко мне ротные, спрашивают: „Товарищ комиссар, окапываться или мы тут недолго?“ Я оглянулся как бы по инерции, но Говоркова уже не видел. Медлить в этот момент было нельзя. Вспомнив уроки Говоркова, поставил ротным задачу, затем сказал: „Как встану, вот и сигнал. Атакуем дальше…“ Только мы поднялись, вижу, навстречу бегут золотопогонники со штыками наперевес, рты раскрыты, а крика из-за стрельбы не слышно. Сошлись врукопашную. Я расстрелял всю обойму во вражеских пулемётчиков. Пулемёт замолчал, а позади него вскочил с винтовкой в руке солдат. Успеет выстрелить — конец мне. Прыгнул я через щиток максима, чтобы ударить врага рукояткой маузера в лицо, и зацепился ногой. Падая, успел заметить, как тот взмахнул прикладом, и я почувствовал сильный удар в затылок. Потом — туман… Очнулся на полке в санитарном поезде. Значит, жив!..»

Казань наши войска освободили. Раненого Мерецкова поездом доставили в Судогду и положили в больницу. Почти два месяца лечили его доктора, а в день выписки он попросил секретаря укома РКП(б) откомандировать его в действующую армию. Мерецкова отговаривали и секретарь, и губернский военный комиссар, но он был непреклонен. В конце концов в Судогдский уездный комитет поступила телеграмма о направлении «комиссара Мерецкова Кирилла Афанасьевича в Военную академию Генерального штаба для получения систематического военного образования».

3

Прибыл Мерецков на учёбу в Академию Генерального штаба в начале ноября 1918 года. (Сейчас это высшее учебное заведение называется иначе — Военная академия имени М. В. Фрунзе, а современная Академия Генштаба была создана позже, в 1936 году. — А. 3.) Проучился Кирилл в ней полгода, а в мае 1919 года в связи с обострившейся обстановкой на фронтах Гражданской войны группу слушателей первого года обучения, уже побывавших в боях, снова направили на фронт. Майским днём, когда всё вокруг цвело и благоухало, Мерецков прибыл в штаб Южного фронта, которым командовал Владимир Михайлович Гиттис^[7]. Мерецков слышал о нём немало добрых слов. Будущий советский военачальник, командир корпуса в Гражданскую войну, он недавно принял под свою опеку Южный фронт. Гиттис произвёл на Мерецкова хорошее впечатление. Однако, когда его провели к командующему в кабинет, он вначале смутился, увидев перед собой видного военачальника. А Гиттис улыбнулся и спросил:

— Кто вы? Я слушаю! — Он подошёл к Мерецкову так близко, что тот увидел в его карих глазах лучики. От них веяло теплотой.

Уже не смущаясь, Кирилл Афанасьевич доложил, что он слушатель Академии Генерального штаба первого года обучения, прибыл на Южный фронт в распоряжение командующего 9-й армией.

— Слушатель Генштаба? — переспросил Гиттис. Был он высок ростом, строен, смуглолиц, смотрел доверчиво и скромно. — В боях бывали?

— Бывал, товарищ командующий, и не раз. Имел ранение…

— Такие люди нам нужны, особенно сейчас, когда на фронте сложилась трудная ситуация…

Из его слов Мерецков узнал, что ещё в начале мая генерал Деникин, которого Антанта обеспечила боевой техникой и оружием, в том числе английскими танками, перешёл в наступление. Добровольческая армия генерала Май-Маевского двинулась через Донбасс на Украину, где, к радости Деникина, поднимались украинские бандитские атаманы западнее и севернее Донбасса; Кавказская армия генерала Врангеля наступала через Сальские степи на Царицын, а Донская армия генерала Сидорина нанесла ощутимый удар по 9-й Красной Армии, куда и направлялся Мерецков, и 25 мая прорвала фронт.

— Почему генерал Сидорин добился успеха? — спросил Гиттис и сам же объяснил: — У командарма 9-й в наличии всего лишь пятнадцать тысяч штыков и сабель, и разбросаны они отдельными группами от станицы Константиновской до Каменской. Вот здесь. — Командующий показал эти места на оперативной карте. — А тут, как на грех, 3-й Донской казачий корпус потеснил нашего соседа справа — 8-ю армию — и вышел в район Миллерово. В это время казаки станицы Вёшенской подняли в нашем тылу мятеж, на помощь им поспешил генерал Секретев. Как видите, товарищ Мерецков, повсюду полыхает огонь, так что сегодня же отправляйтесь в распоряжение командарма 9-й. Ему сейчас горячо. Мятеж-то в Вёшенской вспыхнул у него в тылу! Я бросил часть войск ему на помощь, теперь там идёт такая рубка шашками, что видеть её я бы вам не желал. Да, а вы с дороги обедали?

— Ещё не успел, — смутился Мерецков.

Гиттис вызвал дежурного по штабу и, когда тот прибыл, распорядился:

— Накормите нашего гостя и окажите ему помощь в отправке в 9-ю армию!

— Слушаюсь, товарищ командующий!..

На другой день в ночь Мерецков прибыл в штаб 14-й стрелковой дивизии, куда его направили из штаба 9-й армии. Добираться до нового места службы ему было нелегко: происходили боевые стычки с белоказаками и мятежниками, — но он успешно преодолел все кордоны белых. Начальник 14-й стрелковой дивизии бывший офицер царской армии Степинь принял Мерецкова тепло, счёл нужным коротко рассказать о себе:

— Зовут меня Александр Карлович. По национальности я латыш. Большевик! — Он кивнул на сидевшего за столом мужчину лет тридцати. — Это мой комиссар дивизии Рожков, а у карты — начальник штаба Киселёв. Перед вашим приходом мы обсуждали ситуацию на фронте. — Начдив сел. — А теперь хотя бы коротко расскажи о себе. Сам-то ты большевик?

Мерецков сказал, что стал им ещё в семнадцатом году.

— В Судогде работал военным комиссаром, — объяснил Кирилл Афанасьевич. — Участвовал в боях под Казанью, был ранен…

— Подходишь нам по всем статьям, — улыбнулся Степинь. — Будешь назначен помощником начальника штаба дивизии вот у него, Киселёва.

— Ясно, товарищ начдив! — Мерецков встал. — Готов приступить к работе!

Киселёв, обрисовав обстановку на фронте, вручил Мерецкову карту и сказал:

— Твоя задача — вести эту карту. Станешь наносить на неё расположение наших войск и войск противника. Ясно?..

Такое задание несколько озадачило Мерецкова, и он спросил начальника штаба, как добывать сведения о расположении войск, если радиосвязи у него нет, телеграфом в степи не воспользуешься, а телефонную связь бойцы во время боя быстро развернуть не сумеют. События развиваются стремительно, за ними не успеешь.

— По-моему, лучше собирать информацию непосредственно в войсках, там, где происходят все события.

— У меня для этой цели нет транспорта! — отрезал Киселёв.

Мерецкову показалось, что начальник штаба обиделся, и больше задавать ему вопросы не стал. «Придётся обратиться за помощью к начдиву», — решил он. Но Степинь, собираясь ехать в бригаду, сам увидел помощника начальника штаба и спросил, как идут дела.

— Плохо! — едва не выругался Мерецков и рассказал о своём предложении и отказе Киселёва.

— А почему сразу мне не доложил? — упрекнул его начдив. — Ну так вот: даю в твоё распоряжение коня, скачи в войска и узнавай обо всём, что требуется. Отныне ты в моём распоряжении!

Дело враз пошло на лад. Мерецков скакал на лошади из одного полка в другой, наносил на карту все изменения и мигом возвращался в штаб. Киселёв теперь и сам стал пользоваться его картой, хотя раньше этого не делал.

— Молодец, Кирилл, у тебя хорошо получается! — похвалил он Мерецкова.

Начдив Степинь тоже одобрял всё, что делал Мерецков, и даже поручил ему временно исполнять обязанности начальника штаба 1-й стрелковой бригады. А это было как раз то, о чём мечтал Кирилл Афанасьевич.

Вскоре бои приняли ещё более ожесточённый характер. В начале июня командующего 9-й армией Княгницкого сменил начальник штаба этой армии бывший царский полковник Всеволодов, и дела пошли ещё хуже. Это объяснялось не только тем, что Южный фронт уступал деникинцам по численности конницы примерно в два с половиной раза, но и тем, что, как отмечал позднее сам Мерецков, «приказы по 9-й армии отдавались непродуманно, без учёта на том или другом участке вражеских сил». К тому же не хватало боеприпасов, тылы перемешались с войсками первого эшелона, и, как результат, по всей линии фронта войска Красной Армии отступали. Надеяться на помощь соседей Степиню не приходилось: 10-я армия, оборонявшая Царицын, сама с трудом отбивалась от конницы генерала Врангеля, а находившийся при 10-й армии конный корпус Семёна Будённого перебросили в полосу 9-й армии позднее. Арьергард 14-й дивизии отбивался от наседавших белоказаков в районе станицы Серебряково. Тут же был начдив Степинь. В разгар ожесточённого сражения «противник видел нас как на ладони, — вспоминал Мерецков. — Снаряды рвались совсем рядом. В момент одного из разрывов я был контужен. Степинь, заметив моё состояние, начал что-то говорить мне, но я его не слышал. Тогда он показал рукой на ближайший населённый пункт и потянул повод моей лошади в ту сторону, чтобы показать направление. Пришлось ехать туда. Я еле держался в седле».

А бой всё не утихал. Кое-как Мерецков добрался до села, спрыгнул с коня и зашёл в ближайший дом. В горнице на постели лежала больная женщина, у неё был сыпняк, и она показала жестом, чтобы он не подходил к ней. Но Мерецкову страшно хотелось пить. В сенях он нашёл чистую воду и, когда напился, совсем ослаб. В село же каждую минуту могли ворваться белоказаки. Всё это время Мерецков ничего не слышал: от контузии он оглох, — а когда поспешил на станцию, слух к нему вернулся. У полустанка остановился поезд, из его вагонов высыпали красноармейцы.

— Кто такие, куда и зачем прибыли? — спросил Мерецков вихрастого мужика с маузером на боку. Это и был командир батальона.

— Мы из Царицына, — сказал он. — Нашему пехотному батальону велено охранять железную дорогу в сторону Поворино!

Мерецков представился ему, сообщил, какие войска ведут оборонительные бои на этом участке, потом отрывисто произнёс:

— Слушай, комбат, мой приказ! Немедленно занимай оборону вон на том кургане, — он указал рукой в ту сторону, где группами отступала пехота. — Будешь со своими пехотинцами прикрывать полустанок с юга. И стоять насмерть, комбат, — иначе, если прорвутся белоказаки, всех вас изрубят шашками! О твоём батальоне я доложу начдиву Степиню. Действуй, сейчас каждый час на вес золота!

— Дальше кургана ни один белоказак не пройдёт, — заявил, комбат. — У меня пулемётов в достатке, будем косить врагов, если они попрут сюда!

Чего остерегался Мерецков, то и случилось — вдали показались белоказаки. Они плотной стеной навалились на оборонявших курган, но их атаку батальон отбил. Однако, получив подкрепление, белоказаки вновь ринулись на курган, и эта атака у врага захлебнулась. Но у пехотинцев кончились патроны, стрелять им больше было нечем. А на флангах замаячили белоказаки. Комбат подскочил к Мерецкову.

— Что будем делать? — загорячился он. Гимнастёрка у него была порвана, из правого плеча сочилась кровь.

— Вы ранены, комбат? — забеспокоился Кирилл Афанасьевич.

— Пуля, стерва, чиркнула, — усмехнулся комбат. — Так что будем делать?

— Спасать твоих людей! — приказал Мерецков. — Сажайте их в вагоны и двигайтесь на север. Там наши люди.

— Вы тоже с нами поедете?

— Нет. Я проверю этот район, тут, видимо, есть наши бойцы из 14-й дивизии. Они отступают, и моя помощь им крайне нужна. А ты поспешай, комбат, пока белоказаки не добрались до кургана…

Когда поезд дал пронзительный свисток и тронулся, набирая скорость, Мерецков оседлал лошадь и поскакал в сторону далёкой балки. Там его едва не схватил казачий разъезд. Спас густой кустарник, где Мерецков успел спрятаться. Выхватив из кобуры наган, он решил отбиваться до конца: если казаки, окружившие балку, обнаружат его и попытаются взять в плен, последнюю пулю он пошлёт себе в грудь. Но казаки побоялись спускаться в балку, они покрутились вокруг и ускакали. Мерецков вышел из кустарника, поднялся наверх и увидел красноармейцев, отступающих на север, куда ушёл поезд с батальоном пехоты. Силы совсем покинули Кирилла Афанасьевича, и он упал. Бойцы положили его на повозку и повезли…

Очнулся Мерецков на станции Серебряково. Он облился холодной водой и стал выяснять обстановку. Вдоль железной дороги на Панфилово отходила бригада дивизии, в которой находился комиссар штаба Петров. Увидев Мерецкова, он обрадовался.

— Кирилл, срочно отправь начдиву Степиню повозку со снарядами, а потом попробуй прорваться в хутор Сенное, где должна быть ещё одна наша бригада, — распорядился Петров, смахивая с раскрасневшегося лица липкий пот. — Мы едва пробились к станции. Кругом рыскают разъезды казаков, так что не попадись им в руки. А я пока буду с бригадой на станции. — Он резко поднял голову и взглянул на Мерецкова. — Если что — в плен не сдавайся!

— Это само собой понятно, — серьёзно промолвил Кирилл Афанасьевич. — Я же красный командир!

Повозку со снарядами он отправил сразу же, наказав бойцу пробиться к начдиву Степиню во что бы то ни стало.

Оседлав коня, Мерецков взял с места в карьер. В степи было жарко, солнце палило нещадно, то и дело где-то на северной стороне раздавались глухие взрывы снарядов. Уже показались дома в Сенном, и вдруг из-за бугра выехал казачий разъезд. Мерецков осадил коня, ещё не решив, как ему поступить. Белоказаки — их было с полсотни — ехали неторопливо, без охраны, видимо полагая, что красных вблизи села нет. Что делать? Какое-то время Кирилл Афанасьевич размышлял. Потом сказал себе: «Надо пробиваться!» — и пустил коня в галоп. Пока ехал вдоль деревьев, казаки его не видели, а когда он выскочил на дорогу, они заметили его, но почему-то не стреляли, наверно, приняли за своего казака из соседнего разъезда. На полном скаку Мерецков, согнувшись в седле, проскочил мимо казаков, стреляя из нагана. Трое бросились ему наперерез, кто-то из них зацепил его шашкой по руке. Но Мерецков с ходу сшиб с ног одного казака, другого уложил из нагана, а третий что-то замешкался, потом вскинул карабин и стал стрелять. Но Мерецков уже был далеко. В хутор казаки за ним не поскакали.

«Наверное, там и находится наша бригада», — рассудил Кирилл Афанасьевич. Так оно и было. У здания исполкома он увидел командующего 9-й армией полковника Всеволодова и двух членов Реввоенсовета армии. Все трое стояли у автомобиля и о чём-то беседовали. Мерецков, спешившись, подошёл к ним.

— Вы кто? — спросил его Всеволодов, насупив лохматые брони. Он явно был чем-то недоволен, хотя пытался это скрыть.

Мерецков представился.

— Что здесь делаете?

Мерецков объяснил, что ищет свою бригаду, а прибыл он со станции Серебряково. Вся местность запружена белоказачьими разъездами, и он сам едва не попал в их руки.

— Вдали я видел крупные кавалерийские отряды белых, — сказал Мерецков командарму, — будьте осторожны!

— Не может быть, вы врёте! — чуть ли не закричал на него командарм, даже покраснел. Смотрел он на Кирилла Афанасьевича зло.

— Как вру? — возмутился Мерецков. — Я только что дрался с разъездом белоказаков, мне руку ранили, — он протянул левую руку с рукавом гимнастёрки, надрезанным шашкой, — так что ехать вам туда нельзя, иначе попадёте к белым в плен. А вот в Серебряково стоят наши части.

— Вы трус! — грубо бросил командарм. — Сейчас я поеду на автомобиле и лично всё проверю. Тогда пеняйте на себя, отдам под трибунал!

Но командарм Всеволодов и не думал воевать против белоказаков. Он переметнулся к ним! Наутро об этом узнал Мерецков. Теперь ему стало ясно, почему командарм так подозрительно вёл себя. Видимо, он давно замыслил измену, иначе 9-я армия воевала бы с врагом по-другому.

Мерецков принял дела начальника штаба 1-й стрелковой бригады. Став им, он с головой окунулся в работу. Теперь он знал, что и как делать, чтобы бригада была боеспособна и успешно громила врага. Себя, однако, он не собирался ставить под вражеские пули. Но, когда конники, выхватив шашки, ринулись в атаку на белоказаков, чтобы по приказу Степиня отбить у них хутор Чумаковский, Мерецков был впереди всех.

Во время боя лошадь Мерецкова понесла. Стреляя на ходу из нагана, Кирилл Афанасьевич увёртывался от вражеских пик. Но один из казаков вскинул карабин и почти в упор выстрелил в него. Пуля больно обожгла голень, держать ногу в стремени было невмоготу. Мерецков сполз с седла на землю, чувствуя, как закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Два бойца подхватили его на руки, отнесли в сторону, затем разрезали сапог и перевязали рану.

— Крепко вас зацепило, — качнул головой боец, покручивая рыжие, как пшеничный колос, усы. — Вас бы надо отправить в лазарет, не то как бы хуже не было.

— До свадьбы заживёт! — отшутился Кирилл Афанасьевич, хотя острее ощущал боль.

Под ударами красных бойцов белоказаки отступили, и 14-я дивизия вошла в Поворино. Радоваться бы, но рана давала о себе знать, и Мерецкову стало совсем плохо. Он лежал на деревянном топчане, ощущая, как занемела нога, появилась тупая, гнетущая боль. Бойцы нашли в хуторе фельдшера и привели его в штаб. Он осмотрел рану Кирилла Афанасьевича и, теребя куцую бородку, хмуро свёл брови.

— Плохи твои дела, товарищ начальник штаба, — изрёк он. — У тебя в голени сидит пуля и, если её не убрать, гангрена неизбежна и придётся отнять ногу.

— А ты сможешь вытащить пулю? — тяжело дыша, спросил Мерецков.

— Смог бы, но у меня нет хирургических инструментов. Вот ежели попробовать извлечь пулю другим способом… — Фельдшер замялся, пощипывая бородку. — Но я боюсь, что боли ты не вынесешь…

— Делай что надо, кричать от боли не стану, — хрипя, молвил Кирилл Афанасьевич.

Фельдшер прокалил на огне стальной крючок, на который обычно ловят щук, попросил бойцов покрепче прижать больного к топчану, чтобы не дёргался от боли во время операции, глубоко вонзил крючок в воспалившуюся рану и рывком извлёк пулю.

— Вот она, стерва, возьми её себе на память! — улыбнулся фельдшер. — А ты мужик крепкий, я ждал, что станешь орать во всю глотку, а ты даже не пикнул. Сейчас перевяжу тебя, ты поспишь, а там видно будет, что делать дальше. Но, ежели желаешь сохранить ногу, надо тебя срочно отправить в госпиталь.

Фельдшер наложил свежую повязку, и боль немного утихла. Мерецков вскоре уснул. К утру рана вновь воспалилась, появилась острая боль. В девятом часу его навестил Степинь.

— Что же ты, Кирилл Мерецков, подставил себя вражьей пуле? — добродушно улыбнулся он, тепло пожимая ему руку.

Мерецков с трудом поднялся с топчана.

— Товарищ начдив, — начал было он, но гость мягко прервал его:

— Я не начдив, а командующий 9-й армией! — В его голосе, однако, не было суровости или обиды, он даже улыбался.

— Рад я до слёз, — выдавил из себя Кирилл Афанасьевич. — Вы достойны быть командармом!

— Знаешь, Мерецков, мне не хочется тебя терять, а тем более видеть инвалидом. — Степинь подозвал своего адъютанта. — Срочно сажай его в мою машину и в госпиталь. Возьми с собой охрану: в степи всё ещё попадаются казачьи разъезды.

Степинь нагнулся к Мерецкову и поцеловал его в щёку.

— Сделают тебе операцию и будешь свежим, как огурчик! Ну, прощай, слушатель Генерального штаба. Мы ещё с тобой увидимся. Человек ты надёжный, а таких я уважаю!..

(В 9-ю армию Кирилл Афанасьевич больше не вернулся. Находясь на лечении, он узнал, что за разгром белоказаков под Екатерининской его 14-ю стрелковую дивизию наградили орденом Красного Знамени и вручал его комиссару дивизии перед строем бойцов М. И. Калинин. — А. 3.).

Машина командующего вихрем неслась по ночной степи, выхватывая фарами кусты можжевельника, росшего по обочинам дороги. Вот она въехала в город и вскоре замерла у подъезда военного госпиталя. Было два часа ночи. Адъютант вылез из машины и поспешил в приёмный покой. Сидевшие за столом дежурный врач и медсестра вскочили со своих мест. Не обращая внимания на их испуганные лица, адъютант громко объявил:

— У меня в машине умирает комиссар, ему нужна ваша помощь!

Мерецков потерял сознание, когда машина уже подъезжала к госпиталю, и очнулся, когда его внесли в палату.

— Где я, что со мной и кто вы такие? — подал он голос, глядя на людей в белых халатах.

— Мы ваши друзья, так что не волнуйтесь, — успокоил его хирург Игорь Денисович Костюк. — А находитесь вы в военном госпитале Ростова…

Когда хирург снял повязку с голени, он увидел, что вокруг раны уже проступили чёрные пятна: похоже, ткань стала отмирать. Костюк распорядился, чтобы санитары немедленно отнесли раненого в операционную.

После тяжёлой операции Мерецков трое суток лежал в реанимационном отделении, а на четвёртые сутки его перевели в палату.

— Нога болит? — спросил Игорь Денисович.

— Маленько ноет, а боли как таковой не ощущаю.

— Далее не верится… — обронил хирург.

— Что? — не понял Мерецков.

— Это я о своём деле, — смутился Игорь Денисович.

Находясь в госпитале, Мерецков подружился со своим лечащим врачом, узнал его ближе. Костюк был из бывших царских офицеров. Невысокого роста, с куцей чёрной бородкой и серыми глазами, он производил впечатление человека, в чём-то обиженного судьбой. Лечил он Кирилла Афанасьевича хорошо, но, сколько бы раз ни заходил в его палату, никогда не улыбался, словно ему это было неведомо. В его пытливых глазах всегда была грусть. Как-то, осмотрев рану, он неторопливо смазал её лекарством, потом задумчиво сказал:

— Рана в голени весьма опасная штука, молодой человек! Да-с, весьма опасная. И лечить её тяжело, могут возникнуть осложнения. Я много лет практикую, но такой раны, как у вас, ещё не лечил. Обычно, если пуля или осколок остаётся в голени хотя бы несколько дней, у бойца начинается гангрена. А вам фельдшер, о котором вы рассказывали, в тот же день, когда вас ранило, извлёк пулю. Казалось бы, рана будет затягиваться, но нет, она всё ещё воспалена. — Костюк поднял брови, продолжая перевязку, и тихо, но с горечью добавил: — Я бы советовал вам уйти из армии. С больной ногой шутки плохи.

Мерецкову стало зябко. Хотя острой боли у него не было, но лицо оставалось по-прежнему бледным, неживым.

— Армия — моя жизнь, Игорь Денисович, и пока я жив, Руду в ней служить! — сказал он твёрдо, словно вбил в стенку гвоздь. — Человек я молодой, и мой организм выдюжит.

— Дай-то Бог, Кирилл!..

Впервые хирург назвал Мерецкова по имени, и от этого и его душе растаял ледок.

— Вы служили в царской армии, Игорь Денисович? — спросил он.

— Естественно, и чин у меня — подполковник. В Первую мировую войну служил под началом генерала Брусилова^[8], лечил его.

— Это правда? — удивлённо вскинул брови Мерецков. Он даже приподнялся слегка на локтях, глядя на врача.

— Правда, Кирилл. — Игорь Денисович на минуту задумался. — Алексей Алексеевич Брусилов — «известный военный деятель, генерал от кавалерии». Когда началась Первая мировая война, он командовал 8-й армией. Уже тогда я служил в его штабе. А в марте шестнадцатого года Брусилов возглавил Юго-Западный фронт. Талант необыкновенный! — Костюк взглянул на Мерецкова. — Надеюсь, вы слышали о Брусиловском прорыве? — Не дождавшись ответа, Игорь Денисович продолжил энергично и с веселинкой в голосе: — Это он, Алексей Алексеевич, в мае — августе осуществил крупнейший стратегический прорыв австро-германского фронта. Это, по существу, подвиг, о котором благородные потомки Российского государства должны помнить.

Когда хирург умолк, Мерецков сказал, что Брусиловский прорыв он изучал в Академии Генерального штаба и тоже восхищался военным талантом русского генерала.

— Я завидую вам, вы были с ним рядом…

Игорь Денисович усмехнулся, отчего его борода слегка качнулась.

— Зависть, Кирилл, плохое чувство, — подчеркнул хирург, — она присуща людям с карьеристскими замашками. Но я не думаю, что вас можно отнести к таковым.

— Я же по-доброму завидую! — уточнил свою мысль Мерецков и невольно покраснел.

Но Костюк то ли не заметил этого, то ли не обратил внимания и вновь заговорил:

— Брусилов совершил, как я полагаю, ещё один подвиг.

— Какой?

Хирург сказал, что в начале Февральской революции 1917 года вместе с другими военачальниками царской армии Брусилов оказывал влияние на Николая II, побуждая его отречься от престола.

— И всё же есть в жизни моего бывшего пациента Брусилова чёрные дни, — продолжал Игорь Денисович.

— Что вы имеете в виду? — спросил Кирилл Афанасьевич. — То, что Брусилов стоял за продолжение империалистической войны, или то, что он был военным советником Временного правительства?

— Ни то и ни другое, Кирилл, — жёстко возразил хирург. — Он подписал приказ о введении на фронте смертной казни. А для чего, скажите? Чтобы в зародыше задушить революционное движение среди солдат и военных моряков. Это его большая ошибка!

— И вы сказали ему об этом?

— Да! Не в моём характере было молчать…

— И что ответил Брусилов? Наверное, признал свою ошибку?

— Нет, Кирилл. Он ответил, что тот приказ его попросил подписать глава правительства Керенский, и Алексей Алексеевич, по его признанию, не мог ему отказать. Такое вот дело, Кирилл. Я тогда очень за него переживал. Думал, убьют его большевики, коль радеет он за смертную казнь на фронте.

Мерецков напомнил Костюку, что Брусилов отказался выступать против советской власти, когда в России свершилась Октябрьская революция.

— Этим он искупил свою вину! — резюмировал Мерецков. Голос его прозвучал устало, с надломом, и хирург решил, что беседу надо кончать: его пациент утомился. — Не так ли? Или я что-то напутал?

— Это правда, — подтвердил Костюк. — Тогда и я поступил по примеру Алексея Алексеевича: перешёл на сторону большевиков. Мы расстались с ним, и я уехал к родным на Дон. У них в Ростове был свой дом, и я с женой в нём поселился, а работать стал в госпитале. Потом, когда началась Гражданская война, я вступил в Красную Армию.

— У вас есть семья? — поинтересовался Мерецков.

— Сын Аркадий двадцати трёх лет, дочь Татьяна на год младше его. Она сейчас живёт в Москве. А жену я похоронил в прошлом году. Квартира, в которой проживает моя дочь, принадлежала моему двоюродному брату, но он погиб в семнадцатом на Красной Пресне. — После паузы Костюк спросил: — А вы женаты, Кирилл?

— Нет. Правда, невеста у меня есть. Женюсь, когда закончится война. — Мерецков взглянул на врача. — Сын Аркадий — военный?

— Унтер-офицер. — Игорь Денисович вздохнул. — Мы с ним расстались.

— Даже так? — громче обычного произнёс Мерецков. — Отчего вдруг?

— Я ушёл служить в Красную Армию, а он остался в армии генерала Деникина. Аркадий заявил мне, что я предал казачество и что меня непременно настигнет суровая кара.

— Значит, ваш Аркадий сейчас сражается вместе с деникинцами против красных бойцов? — обронил Мерецков. — После ссоры он был у вас в Ростове?

— У меня он не был, и я этому весьма рад. — Костюк помолчал, потом заговорил о другом: — Хочется мне поехать к Брусилову, но не знаю, где он теперь. Не в Москве ли он, не слышали?

— Нет, — грустно отозвался Кирилл Афанасьевич.

Неожиданно в палату вошёл начальник госпиталя. Мерецков уже знал, что он тоже из бывших царских офицеров.

— Ну как, наш больной комиссар поправляется, Игорь Денисович? — спросил он, глядя то на Мерецкова, то на хирурга. — Когда будем его выписывать?

— Через неделю можно будет выписать, — ответил Костюк. — Голень совершенно чиста и, как говорит пациент, ничуть не болит.

Начальник госпиталя сообщил, что получена телеграмма из центра об откомандировании в Москву слушателей Академии Генерального штаба первого года обучения.

— А вы, товарищ Мерецков, и есть слушатель, — улыбнулся он. — Полежите ещё недельку — и в Москву!

4

Уезжал Мерецков из госпиталя утром. Оно выдалось ясным, солнечным. Кирилл Афанасьевич вышел во двор и увидел своего врача.

— Вы всю ночь дежурили, Игорь Денисович, почему не отдыхаете? — удивился Мерецков.

— Хотелось вас проводить, да и не спится мне в последнее время. — Голос у врача был тих, на лице не дрогнул ни один мускул, только почему-то он отвёл глаза в сторону. — Вы прямиком в Москву?

Мерецков сказал, что на два-три дня заедет домой, чтобы повидать родителей, взять кое-какие вещи.

— А что, Игорь Денисович? — спросил он.

Костюк отчего-то покраснел.

— Я бы желал, чтобы вы навестили в Москве мою дочь Татьяну и кое-что ей передали. Сможете?

— Пожалуйста, Игорь Денисович, рад буду вам услужить! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Вот письмо к дочери, а это… — Костюк вынул из кармана маленький свёрток, развернул, и на его ладони засияло кольцо с бриллиантом. — Его носила моя жена. В прошлом году её не стало. Она завещала мне передать это кольцо Татьяне. Только, очень прошу, не потеряйте его, хорошо?

Мерецков заверил хирурга, что вручит кольцо лично Татьяне.

— Вас на санитарной машине отвезёт к поезду мой коллега, молодой хирург Альберт Кречет, — сказал Костюк. — Кстати, он мне ассистировал, когда я делал вам операцию…

— Душенный человек, — в который раз подумал Мерецков о своём лечащем враче. — Угнетает его, видно, что сын примкнул к белым.

Доехали они до вокзала быстро. Мерецков вышел из машины, за ним — Кречет. Он был совсем молодой, с вихрастым чёрным чубом и такими же чёрными глазами, над которыми как живые двигались брови. Он ни о чём не спрашивал Мерецкова, а перед самой посадкой на поезд, следовавший в Москву, кивнул на его ногу.

— Не болит?

— Ничуть! Я боялся, что её в госпитале отрежут.

— Вам повезло…

— Не понял? — насторожился Кирилл Афанасьевич.

— Когда вас привезли в госпиталь и положили на операцию, потребовалась кровь, иначе вы не перенесли бы её. А крови вашей группы у нас, к сожалению, не оказалось. Что делать? Три часа ночи… Куда пойдёшь, у кого возьмёшь нужную кровь? И тогда Игорь Денисович дал свою… — Альберт умолк, и лицо его стало серьёзным. Объявили посадку на поезд. — Ну, товарищ академик, быть вам полководцем! — Он подал руку. — Мой отец плавает на военном корабле в Севастополе, скажу его словами: «Семь футов нам под килем!»

«А мне Игорь Денисович насчёт крови ничего не сказал, — подумал Мерецков, укладываясь в вагоне. — Только бы никто не ограбил меня в поезде, кольцо с бриллиантом, видно, очень дорогое…»

В Москву Мерецков приехал утром, но в академию не пошёл. Решил сходить к дочери Костюка, отдать ей письмо и кольцо с бриллиантом: вещь дорогая и носить её в кармане небезопасно. А уж после этого он отправится домой, недалеко от Москвы его деревня. «Погощу дома два-три дня, отдохну малость с дороги и поеду на учёбу», — решил Кирилл Афанасьевич.

Дом на Арбате, где жила дочь его лечащего врача, он нашёл быстро. Её квартира находилась на втором этаже. Мерецков робко постучался и сразу услышал звонкий женский голос:

— Кто там?

— Свои, — весело отозвался он. — Я приехал к вам с поручением от вашего отца, Игоря Денисовича.

Ему открыли дверь, и на пороге он увидел девушку. Её живые карие глаза под чёрными бровями смотрели на Мерецкова в упор, не мигая.

«Красивая, ничего не скажешь! — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. — Но трусиха, не сразу открыла».

— Вы и есть Татьяна Костюк? — улыбнулся он, не смея шагнуть в прихожую.

— Да. — Девушка тоже слегка улыбнулась. На ней была голубая кофта с белым отложным воротничком, оттенявшим её смугловатое лицо, в ушах качались золотые серёжки в виде тонких колец.

Мерецков назвал себя, объяснив, что лечился в госпитале и Игорь Денисович, её отец, оперировал его. Татьяна пригласила его войти в квартиру.

— Я так волнуюсь за папу, как он там? — Она пододвинула стул. — Садитесь, пожалуйста. Я собралась завтракать, и тут появились вы. Куда вы едете?

Мерецков ответил ей, что он слушатель Академии Генерального штаба, был ранен на фронте, попал в госпиталь, поправился и приехал продолжать учёбу.

— Академия здесь, в Москве?

— Да, но у меня в запасе ещё три дня, и я решил проведать своих родителей, они живут недалеко от Москвы.

Мерецков достал из сумки письмо и вручил его Татьяне.

— Игорь Денисович написал вам…

Она присела на кушетку и прочла отцовское послание. Должно быть, оно было коротким, так как хозяйка через минуту свернула листок и вскинула на гостя свои чарующие глаза.

— Теперь я верю, что у моего отца всё в порядке, — сказала она и, боясь, что Мерецков поймёт её превратно, добавила: — На юге сейчас большая война, и всё может случиться. Но отец пишет, что у него проблем нет, только скучает по мне.

— Все родители скучают по своему чаду, — заметил не без улыбки Кирилл Афанасьевич. — Мои тоже пекутся обо мне. Он взглянул на Татьяну. — В письме ничего нет касающегося меня?

— Есть… — Татьяна отчего-то зарделась. — Папа пишет, что на вокзал к поезду вас отвезёт его помощник, студент-хирург Альберт Кречет. Игорь Денисович не хотел, чтобы вы дали большую нагрузку больной ноге. Альберт вас отвёз? — Её щёки стали пунцовыми.

«Что с ней? — недоумевал Кирилл Афанасьевич. — Неужели она так стесняется меня, что её бросает в краску?»

— А вообще-то Альберт странный парень, — усмехнулась Татьяна.

— В каком смысле? — не понял её Мерецков.

Она отреагировала сразу, заметив, что Кречет учится на последнем курсе, практикуется у её отца. Когда делал с ним первую операцию, то едва не потерял сознание, увидев бойца, раненного в живот. Кровь, громкие стоны, крики от сильной боли… Она тогда подумала: зачем Альберт пошёл учиться на врача, если при виде крови ему становится плохо?

— Вы наивны, Татьяна, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Я на фронте увидел бойца, раненного в грудь, и мне тоже стало не по себе. Затошнило… А потом всё прошло. Так, наверное, случается едва ли не с каждым. Теперь, видимо, Альберт уже привык? Ваш отец сказал, что, когда он делал мне операцию на ноге, ему ассистировал Альберт. Мне нравится этот парень.

Наступила пауза. Кажется, хозяйка о чём-то задумалась.

— Обо мне вам больше ничего не написал ваш отец? — спросил Мерецков.

— Нет. А что должно быть?

«Странно. Передал для дочери кольцо с бриллиантом и далее не предупредил её», — подумал Мерецков. Он вынул из бокового кармана шинели свёрточек и развернул его.

— Вот эту чудесную вещь он просил передать вам!

Лицо хозяйки засияло, казалось, она схватит кольцо с ладони Мерецкова, но Татьяна не торопясь, осторожно взяла его, словно боялась, что оно разобьётся, и стала разглядывать.

— Правда, стоящая вещь?

— Целое состояние! — воскликнул Кирилл Афанасьевич.

— Это чудо носила моя мама, но её уже нет, и папа решил передать кольцо с бриллиантом мне. Я буду его беречь как память о маме.

Потом они ели бутерброды с колбасой из конины и пили горячий чай. Кирилл Афанасьевич спросил, работает ли она.

— Я стоматолог, — весело произнесла Татьяна. — Мне двадцать три года, я не замужем. Что вас ещё интересует? — Она засмеялась, блестя белыми как снег зубами. — На кусок хлеба я всегда себе заработаю. На фабрике «Красный Октябрь» есть медпункт, и в нём лечу рабочим зубы. Если вдруг заболеете — приходите! Кстати, вы женаты?

— Нет, но невеста у меня есть, Дуняшей зовут. — Кирилл Афанасьевич слегка зарделся. — Вот кончится война, и я женюсь…

Приехал он в деревню Назарьево, где жили родные, под вечер. Осень в этих краях выдалась хмурой и дождливой. Но в этот день небо было чистым, ярко-голубым, слегка припекало солнце. Уже когда Мерецков подходил к дому, оранжевый диск наполовину опустился за горизонт. Лес вдали вмиг почернел, а берёзы вдоль опушки, заросшей кустами можжевельника, потускнели, как будто им стало грустно, что вот-вот наступит тёмная ночь.

Мать Кирилл Афанасьевич увидел ещё издали. Во дворе она вилами брала из копны сено для коровы. Он заложил в рот четыре пальца, как не раз делал в детстве, и резко свистнул. Мать поглядела в его сторону, бросила вилы и метнулась к нему навстречу. Уткнулась головой ему в грудь и, плача, запричитала:

— Наконец-то мой сыночек дома, живой и невредимый! Уж так я по тебе, Кирюша, тосковала, так грустила, что порой не могла сдержать слёз. А ты? — Она взглянула ему в лицо. — За всё время прислал одно письмо! Чёрствость тебя одолела, что ли?

Кирилл Афанасьевич поцеловал её в шершавую щёку, своим платком вытер ей слёзы и, улыбаясь, произнёс:

— Думаешь, мне легко было там без тебя? А когда лежал в госпитале после ранения, едва ли не каждый день видел тебя во сне.

— Тебя всё же ужалила пуля? — встрепенулась мать.

— Было такое, но прошло. Ладно, пойдём в дом.

Дверь отворилась, и вкомнату вошёл Афанасий Павлович.

— Сынок, ты ли? — воскликнул он, обнимая и целуя сыпи. — Вот не знает Дуняша, не то в один миг прикатила бы пода! Я только что у её родных гостил. Хорошие они люди, Кирилл, тоже, как и мы, не из богатых. А Дуня просто чудная. Нашла где-то твою фотокарточку, увеличила её у какого-то немца-фотографа и поставила в своей комнате на комод. И всё тобой любуется! — Отец разделся и присел к столу. — Рассказывай, как на фронте беляков рубал…

5

— К вам можно, товарищ?

Услышав чей-то голос, Мерецков обернулся. К нему подходил Вацетис^[9]. Ещё недавно он был Главнокомандующим Вооружёнными силами Советской Республики, а теперь преподавал в Академии Генерального штаба. На днях Вацетис встречался со слушателями, побывавшими на разных фронтах, и рассказал им о том, как в июле 1918 года, будучи одним из военных руководителей, он участвовал в ликвидации мятежа левых эсеров в Москве.

— Я Вацетис, — представился Иоаким Иоакимович, здороваясь с Мерецковым за руку.

Мерецков улыбнулся.

— Я вас знаю, на прошлой неделе вы беседовали со слушателями академии, и я был среди них.

— Да? — Вацетис качнул головой. — У меня к вам просьба. У начальника академии Андрея Евгеньевича Снесарёва я забыл на столе свою записную книжку. Принесите, пожалуйста, её мне!

— Слушаюсь!

«Славный парень, я где-то видел его, — подумал Вацетис. — Так это же он на встрече со слушателями спросил, не я ли командовал красными бойцами в январе прошлого года, когда мы подавляли мятеж польского корпуса Довбор-Мусницкого». Появился Мерецков. Он отдал Вацетису записную книжку. Тот, положив её в карман, взглянул из-под седых бровей на слушателя.

— До встречи на следующей неделе! Я прочту вам лекцию о битве при Бородино. Кстати, вы были на Южном фронте?

— Так точно! У нас там произошло ЧП. Командующий 9-й армией бывший царский полковник Всеволодов переметнулся к белогвардейцам.

— Вот сукин сын! — выругался Вацетис. — Предательство — это самое худшее, что случается на фронте. Такие, как Всеволодов, бросают тень на всех офицеров царской армии, которые ныне честно служат советской власти.

— Факт неоспоримый, но что было, то было, — неспешно произнёс Кирилл Афанасьевич и добавил: — А я поклонник вашего таланта, у меня есть ваши труды по стратегии и военной истории.

— Я польщён! — то ли серьёзно, то ли в шутку сказал Вацетис. — Мы своё дело сделали, теперь вам, молодым, буревестникам революции творить военную историю Советского государства. — Он протянул свою жилистую руку. — Желаю вам успешной учёбы!

Мерецков жадно «грыз» науки, на лекциях всё схватывал на лету, старательно вёл конспекты. А когда весной 1920 года начались занятия по общей тактике в поле, на Ходынке, он, казалось, не знал устали. Немало времени уделял разведке и глазомерной съёмке местности. Вот и в это утро слушатели должны были выехать на Ходынское поле, но выезд вдруг отменили, а слушателей собрали в главной аудитории и объявили, что над Советской Республикой вновь сгущаются чёрные тучи. В Крыму провозгласил себя «главнокомандующим вооружёнными силами юга России» барон Врангель, ставленник Антанты, а на западе войска польского «стратега» Пилсудского^[10] захватили Киев. Буржуазно-помещичья Польша не хочет идти на мир, а расширяет агрессию против России. Поэтому советское правительство срочно принимает меры для укрепления Красной Армии. Западный фронт возглавил Михаил Тухачевский, Юго-Западный — Александр Егоров. С юга в район боевых действий спешно перебрасывается Первая конная армия Семёна Будённого. Пролетарские центры страны посылают на фронт свои рабочие полки. Сворачивается учёба на всех командирских курсах, молодых красных офицеров направим ют в действующую армию. Не осталась в стороне и Академия Генерального штаба, о чём говорил своим слушателям начальник академии генерал Снесарёв. Первая партия «академиков» отправлялась на Юго-Западный фронт, штаб которого находился в Харькове.

«Худо дело, как бы не сорвалась учёба из-за белополяков», — подумал Мерецков. К отъезду он собрался быстро, но оставалось ещё время, и он решил проведать Татьяну Костюк. Кирилл Афанасьевич давно у неё не был, возможно, она уехала на юг. Предупредив старшего группы слушателей, отправлявшихся в Харьков, что отлучается на час, Мерецков поспешил на Арбат.

Ему открыла Татьяна.

— Наконец-то вы изволили явиться! — шутливо воскликнула она, впуская его в квартиру. — Вас так давно не было, что я грешным делом подумала, не перевели ли моего друга служить в другой город. Садитесь, пожалуйста!..

Мерецков, глядя на неё, смутился.

— Уезжаю я, Татьяна Игоревна, потому и зашёл проститься.

— Куда, Кирилл, если не секрет?

— Секрета нет — на Юго-Западный фронт. Вы разве не читаете газет? Белополяки пошли на нас войной. Они уже захватили Киев.

— Едете на фронт, не закончив военную академию? — удивилась Татьяна.

— Я прошёл два курса, — улыбнулся Мерецков. Но тут же его лицо посерьёзнело. — Как только разобьём поляков, я снова вернусь на учёбу.

Помолчали. Кирилл Афанасьевич спросил, как поживает Игорь Денисович.

— Он всё ещё в Ростове?

— Да. Правда, пишет мне редко. Наверное, потому что недавно побывал у меня в гостях. Он приезжал в Москву по своим медицинским делам и заходил ко мне. И знаете с кем? С Брусиловым!

— Жаль, что я об этом не знал, не то бы пришёл. — У Мерецкова голос был тихий, словно он боялся, что его услышит кто-то другой.

— Папа был с ним на фронте, лечил его, и они так подружились, что скучают друг по другу. — Она помолчала. — Ну а что нового у вас? Не женились?

— Нет. Женюсь, как и говорил вам, после войны.

В дверь постучали. Татьяна пошла открывать гостю.

— Здравствуй, Танюша, я так по тебе соскучился… — услышал Мерецков чей-то голос. Кто это? Наверное, её ухажёр, она ведь не замужем…

В комнату вошёл молодой человек. У него были зелёные глаза, спокойное лицо.

— Это мой кузен, зовут его Аркадием. — Хозяйка взглянула на гостя. — А это Кирилл Мерецков, слушатель Академии Генерального штаба. В прошлом году на фронте его ранило, и вылечил этого симпатичного молодого «академика» мой отец — хирург Игорь Денисович Костюк.

— Рад с вами познакомиться. — Аркадий протянул руку, и Мерецков подал свою. — В прошлом году летом я тоже воевал на Северном Кавказе.

— Вы сражались против белых? — спросил Мерецков.

Аркадий закатал рукав рубашки, Кирилл Афанасьевич увидел косой шрам.

— Удар шашкой — и я получил отметину на всю оставшуюся жизнь! — Он произнёс это весело, с улыбкой, словно рад был получить рану. — А вы где воевали?

«У хирурга Костюка сына тоже зовут Аркадием», — почему-то в голове Мерецкова возникла эта мысль.

— Под Казанью мы громили белочехов и белоказаков, — сказал Кирилл Афанасьевич. — А сейчас еду в Харьков в штаб Юго-Западного фронта. Там меня определят в какую-то армию. В этот раз мы будем воевать против белополяков.

— Удастся ли сломить их войска? — спросил Аркадий. — Пилсудский заявил, что Красная Армия ему не страшна и что его солдаты преподнесут красным урок! — Гость засмеялся.

— Пилсудский — хвастун, и я уверен, что мы его попьём! — горячо возразил Мерецков. Он встал. — Спасибо вам, Таня, за гостеприимство, мне пора на вокзал. Вы уж извините…

«А на мой вопрос, на чьей стороне воевал Аркадий, он мне так и не ответил», — подумал Мерецков, спеша в академию.

— Ты был в городе? — увидев Мерецкова, спросил его коллега по учёбе. — Можешь ещё пойти погулять.

— Почему? Ведь отъезд был намечен на пять вечера, — удивился Кирилл Афанасьевич.

— Отъезд перенесли на утро.

«Ну что ж, есть ещё время написать отцу и Дуняше», — решил Мерецков.

Уединившись в кабинете, где у них обычно проходили занятия по тактике современного боя, он написал отцу короткое письмо. «Батя, нас, слушателей академии, снова отправляют на фронт. Ты, наверное, уже знаешь, что польские паны во главе с Пилсудским, этим матерым врагом советской власти, начали против нас войну. Так что надо им преподнести урок. А урок им будет, в это я верю, как и в то, что утром всходит солнце, а вечером оно заходит. Воевать я буду на Юго-Западном фронте, которым сейчас командует Александр Егоров. Ты, помнится, очень его хвалил за военный талант. Вот и поглядим, как он развернёт свои войска против белополяков.

Как там мама? Скажи, что я целую её.

Ну всё, батя. Береги себя!

Р. S. Если увидишь секретаря у кома РКП(б) моего друга Малкова, скажи, что я на фронте. Обнимаю тебя, батя. Кирилл. 15 мая 1920 г.».

«Дуняша, моя дорогая…» Слово «дорогая» он зачеркнул и вместо него написал «милая», потом скомкал листок и взял другой. «Дуняша, моя милая, если бы ты знала, как грустно мне без тебя! Ты всё упрекала, почему я редко пишу. А писать-то, дорогуша, у меня вовсе нет времени! Человек я в учёбе дотошный, всё мне хочется знать, до всего дойти своим умом, и потому времени для тебя совсем не остаётся. А теперь и подавно ты не скоро получишь от меня весточку: я ухожу на фронт, а там на уме одна мысль — как уничтожить врага, а самому живым остаться. Буду воевать против белополяков. Завтра уезжаю поездом в Харьков, там получу назначение в какую-то нашу армию.

Привет твоим родным, сёстрам. Целую тебя в щёчку. Береги себя. До встречи!

Р. S. У меня есть предложение, Дуняша. После войны, когда мне дадут отпуск, я проведу его в Судогде, где у меня немало боевых друзей. Там мы с тобой сыграем нашу свадьбу. Ты как, не против?

Твой Кирилл. 15 мая 1920 г.».

— Вы здесь, а я вас ищу! — К Мерецкову подошёл преподаватель академии Лукин, читавший курс истории. Он был влюблён в свою профессию. Мерецкову особенно понравилось, как Николай Михайлович рассказывал о Французской буржуазной революции конца XVIII века, он очень образно характеризовал её видных представителей — Марата, Робеспьера и Дантона. Сам Лукин вступил в партию большевиков ещё в начале века и активно участвовал в работе Московской партийной организации.

— У меня к вам дело, Кирилл Афанасьевич. — Лукин сел рядом. — Я случайно узнал от своего давнего друга, что вы в девятьсот тринадцатом году тайно распространяли большевистскую газету «Наш путь». Это правда?

Мерецкову было приятно услышать добрые слова из уст ветерана-большевика, каким был Лукин, но ответил ему сдержанно.

— Да, я это делал, — подтвердил он. — Но делал это не за деньги, а по велению собственного сердца. Однажды меня едва не сцапали царские ищейки и хотя я, честно скажу вам, испугался, но дело своё не бросил.

— А я участвовал в создании этой газеты, — улыбнулся Лукин. — Вчера приятель рассказал мне о вашей семье, о вас, Кирилл. И вот что я желаю вам предложить: идите учиться ко мне, в Московский университет, на факультет общественных наук. Я руковожу этим факультетом и окажу вам всяческую поддержку. Уверен, что из вас выйдет достойный историк и политик. Ну как, согласны?

— Нет, Николай Михайлович, ваше предложение принять не могу, — возразил Мерецков. — Я давно решил посвятить свою жизнь службе в Красной Армии, а особенно после того, как стал слушателем Академии Генерального штаба.

— Жаль! — грустно произнёс Лукин. — Хотя вы меня и огорчили, но мне нравится ваше стремление быть военачальником, чтобы защищать своё Отечество. Но если вдруг передумаете, приходите ко мне в университет…

Во время ужина случилось то, чего Мерецков боялся больше всего. Едва он уселся за стол, как к нему подошёл товарищ по учёбе и сообщил новость, от которой Кириллу Афанасьевичу стало не по себе.

— Знаешь, дружок, хоть ты лучше меня успеваешь на занятиях, но в списке тех, кто отправляется на Юго-Западный фронт, тебя нет.

У Мерецкова ёкнуло сердце.

— Ты что, с неба свалился? — едва не крикнул он.

— Нет, туда ещё не летал, — съехидничал приятель, — но в списке уходящих на фронт тебя всё-таки нет. Я сам держал в руках этот список, когда получал оружие. Кстати, ты наган получил?

— Нет… — растерянно заморгал Кирилл Афанасьевич.

— Ну вот ещё одно доказательство того, что с нами ты не едешь.

«Что же могло случиться? — недоумевал Мерецков. — Не мог же медик задержать меня из-за того, что я на фронте получил тяжёлое ранение! К тому же рана моя зажила, нога не болит, я даже могу плясать!..»

— Хорошо, что ты мне об этом сказал, — поблагодарил он товарища. — Я сейчас пойду к начальству и всё выясню. На фронт я в любом случае поеду, — твёрдо добавил он.

«Пойду к медику, он наверняка знает, почему меня нет в списке», — решил Мерецков.

Тот сидел в медпункте и что-то писал в журнале. Это был врач, имевший большую практику хирурга; он не раз сам бывал на фронте, с первой группой слушателей в прошлом году воевал на юге.

— Что у вас? — спросил он Мерецкова, когда Кирилл Афанасьевич вошёл к нему.

Мерецков объяснил, что его нет в списке отъезжающих на Юго-Западный фронт.

— Вас в ногу тяжело ранило, когда вы были в прошлом году осенью на фронте? — спросил в упор врач.

— Ну, ранило…

— Вы лежали почти два месяца в госпитале?

— Ну, лежал…

— Стало быть, остаётесь в академии в качестве обслуживающего персонала, будете нести караульную службу и на фронт не поедете. Такое распоряжение дал мне начальник академии товарищ Снесарёв.

— Сразу бы и сказали, — рассердился Мерецков. — Я пойду к генералу…

В приёмной Мерецков увидел людей, которые тоже пришли на приём к начальнику академии по различным вопросам. Но его обида была столь велика, что он сразу же направился к двери и хотел было её открыть, как секретарь генерала, молодая черноглазая девушка, вскочила со своего стула и подбежала к нему.

— Куда вы? Андрей Евгеньевич занят. К тому же не ваша очередь…

— У меня срочное дело! — воскликнул Мерецков и сам удивился, до чего резко прозвучал его голос.

Секретарь растерялась. В это время из кабинета вышел генерал.

— Что за шум? — строго спросил он, глядя то на Мерецкова, то на свою секретаршу.

— Вот этот слушатель прорывался войти к вам, а я сказала, что не его очередь.

Снесарёв взглянул на Мерецкова.

— Что у вас? Срочное дело и очень важное?

— Так точно, срочное и очень важное, — подтвердил Кирилл Афанасьевич. — Я хотел бы лично изложить свою просьбу вам.

— Хорошо, заходите в кабинет… — Снесарёв сел за стол, а Мерецков, закрыв за собой дверь, остался стоять. — Ну, что у нас, молодой человек, выкладывайте!

Мерецков доложил о том, что его почему-то не внесли в список отправляющихся вечером на фронт.

— Узнал я буквально сейчас, перед отъездом на вокзал нашей группы слушателей, и очень возмущён. Да, я был в прошлом году ранен на фронте, но я здоров и готов снова сражаться с врагами. А наш медик заявил, что меня не и несли в список по вашему, Андрей Евгеньевич, распоряжению. Я этому не поверил.

— И зря не поверили, — усмехнулся Снесарёв. — Из всех, кто был на фронте, вы один были тяжело ранены, и я счёл нужным больше не посылать вас на фронт, дать вам возможность укрепить своё здоровье. — Он вынул из пачки папиросу и закурил. — А знаете, мне это нравится, — небрежно бросил он, попыхивая папиросой.

— Что? — не понял Мерецков.

— Ваша горячность, возмущение тем, что вас не посылают на фронт. Я отдал такой приказ из благих побуждений, чтобы вы смогли больше не болеть от полученной раны и успешно закончить академию. И потом, вам ведь всю жизнь надо служить в войсках, да ещё в роли штабного работника, и не просто какого-то штаба, а Генерального! Надо иметь крепкое здоровье, чтобы успешно исполнять важную и весьма ответственную должность. Что, разве я не прав?

Лицо Мерецкова не выражало ни удивления, ни обиды, ни равнодушия, но пылало. Кирилл Афанасьевич почувствовал, как кровь прилила к щекам, и скрыть своё волнение он никак не мог.

— Я задал вам вопрос, товарищ Мерецков, — сухо напомнил генерал, всё ещё жадно затягиваясь папиросой.

— Вы правы, Андрей Евгеньевич, — наконец заговорил Мерецков. — Ранение у меня было тяжёлое, и я ещё не знаю, как оно скажется в дальнейшем на моём здоровье. Но это меня не пугает. Сейчас я совершенно здоров и прошу вас разрешить мне убыть на фронт. Я уже и отцу написал, что ухожу воевать с белополяками, а учёбу продолжу после окончания войны. И невесте своей написал. И вдруг я остаюсь в академии и буду нести караульную службу… Извините, товарищ генерал, но такое не по мне. Очень вас прошу разрешить мне уехать на Юго-Западный фронт со своей группой.

— А если вдруг там вас снова ранят?

— Значит, такая у меня судьба… И потом, я такой же настырный, как и вы, товарищ генерал…

— Что-то я вас не понял, товарищ слушатель… — насупил брови Снесарёв. — О чём вы?

— О том, Андрей Евгеньевич, что в мае 1918 года ЦК нашей партии и Совнарком приняли решение о создании на территории страны нескольких военных округов и одним из них, Северо-Кавказским, назначили командовать вас. А округа-то ещё не было, его следовало организовать. Вы тогда находились в своём родном городе Острогожске Воронежской губернии, но, получив телеграмму военного руководителя Высшего военного совета Республики Бонч-Бруевича, прибыли в Москву, а затем в Царицын и организовали его оборону. Вам было очень трудно, но вы не отказались от назначения и действовали решительно. Ведь так?

— Да вы просто мой биограф! — воскликнул Снесарёв. От волнения он встал и прошёлся по кабинету.

— Я много о вас читал, Андрей Евгеньевич, — смутился Мерецков.

— Вы правы, — вздохнул генерал, — мне действительно было очень тяжело. В Ростове и Новочеркасске советская власть пала от ударов контрреволюции. Отряды красных бойцов отступали от Царицына. Вся Кубанская область была захвачена Добровольческой армией Деникина, а в Сальском округе хозяйничала Донская армия белых. На Царицын наступала сорокатысячная армия генерала Краснова, вооружённая до зубов… Потому-то Царицыну и суждено было стать центром борьбы с контрреволюцией.

— Но вы были решительны, ничто вас не испугало, не так ли?

— У меня, голубчик, был в кармане мандат номер двенадцать восемьдесят два, и подписал его Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов-Ленин! Мне, бывшему царскому генералу, дал все полномочия вождь Советского государства! Как тут не напрячь свои силы? И я сделал, казалось бы, невозможное… — Снесарёв помолчал. — А теперь вот возглавил Академию Генерального штаба. От таких высоких должностей и голова может пойти кругом, но не пошла, голубчик, и не пойдёт! — Генерал по прямому телефону вызвал к себе медика академии, и тот сразу прибыл. — Включите в список убывающих на Юго-Западный фронт слушателя Мерецкова, — приказал он. Подошёл к Кириллу Афанасьевичу и пожал ему руку. — Желаю вам успехов на фронте! Возвращайтесь в академию полноценным красным командиром!..

— Я так рад, товарищ генерал, что и слов нужных не могу подыскать, — твёрдо заявил Мерецков. — Но в одном могу вас заверить: буду сражаться до последнего дыхания. Мели уж что случится, то последнюю пулю для себя поберегу…

— Фёдор Достоевский писал, что жизнь задыхается без цели. А у нас с вами есть цель — беречь наше Советское государство от посягательств врагов! Так что и последнюю нулю берегите для врага.

— Сделаем, товарищ генерал, как велите, — весело улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

На рассвете группа слушателей села в вагон, который затем прицепили к поезду члена Реввоенсовета фронта Сталина. Но, пока ехали, Иосифа Виссарионовича Мерецков так и не увидел. На другой день к вечеру поезд прибыл и Харьков, а уже через час группу «академиков», как в шутку называли слушателей, принял начальник штаба фронта Петин. Он был рад прибывшему пополнению красных офицеров, то и дело шутил с ними, задавал вопросы.

— Я вижу, что все вы успели подышать пороховой гарью, бывали в боях, а кое-кто получил ранение, — сказал Петин. Он прошёлся по кабинету, его лицо приняло озабоченное выражение. — Все ли умеете ездить верхом на лошади?

— Все, товарищ начальник штаба, — ответил старший группы.

— Это хорошо, — одобрительно произнёс Петин. — Тогда всех вас пошлём служить в Первую конную армию. А командует ею Семён Будённый. Небось изучали в академии, как небольшой отряд кавалеристов во главе с Будённым вырос в целую армию? — Петин подошёл к Мерецкову. — Вот вы хоть раз видели Будённого?

— Никак нет, товарищ начштаба, я воевал в основном в пехоте…

— Скоро, совсем скоро вы увидите Семёна Будённого, — вновь заговорил Петин. — Его армия тоже будет сражаться на польском фронте. У конармейцев есть боевой опыт, они успешно громили войска генералов Краснова, Богаевского, Мамонтова, Шатилова, Шкуро, Сидорина, Улагая, Покровского и других белоказачьих атаманов… Вопросы есть? Нет? Тогда я представлю вас командующему фронтом.

Александр Егоров тепло принял группу генштабистов. Коротко изложил им ситуацию на фронте.

— Вот-вот мы начнём боевые действия, — сказал командующий. — Я бы хотел видеть всех вас на переднем крае. Враг лют и коварен, бьётся до последнего патрона. Но я уверен, что вы не из робких и сможете проявить себя в сражении.

В штаб вошёл член Реввоенсовета фронта латыш Рейнгольд Берзин. Поздоровавшись с красными офицерами, он обратился к Егорову:

— Александр Ильич, товарищ Сталин желает встретиться с генштабистами. После беседы с ними проводите их к Иосифу Виссарионовичу.

— Я готов это сделать, Рейнгольд Иосифович…

Мерецков впервые так близко увидел Сталина. Был тот невысокого роста, коренастый, на худощавом лице заметны оспины. Говорил он с «академиками» просто, хотя и занимал высокую должность. Беседуя со слушателями, он медленно ходил по комнате, покуривая трубку, то и дело задавал красным офицерам вопросы, выслушивал их ответы и снова спрашивал:

— Умеете ли вы обращаться с лошадьми?

— Мы все прошли кавалерийскую подготовку, товарищ член Реввоенсовета, — подал голос Мерецков.

— Значит, знаете, с какой ноги влезают в седло?

— А это кому как удобнее, — ответил чернявый слушатель. — Чудаки встречаются повсюду.

Сталин остановился у стола, обвёл сидевших пытливым взглядом.

— А умеете перед седловкой выбивать кулаком воздух из брюха лошади, чтобы она не надувала живот, не обманывала всадника, затягивающего подпругу?

— На фронте в девятнадцатом научились это делать! — за всех ответил старший группы.

— Учтите, товарищи, речь идёт о серьёзных вещах, — строго предупредил Сталин. — Надо срочно укрепить штаны Первой конной армии, для чего вас туда и направляют. Тому, кто не знает, чем пахнет лошадь, в Конармии делать нечего!..

Вот и Умань. С трудом пройдя через многие сторожевые посты, слушатели явились к армейскому командованию. Где-то тут находился полевой штаб Конармии и её начальник Зотов. Но к ним вышел… командарм Семён Будённый! Первое, что бросилось Мерецкову в глаза, — его лихо закрученные усы. Пышные, чёрные и без единого седого волоса.

(Позже Мерецков узнал, что когда Первая конная армия находилась на Кубани, близ Ростова-на-Дону, её посетил председатель ВЦИКа М. И. Калинин. Он-то и посоветовал Будённому сбрить усы, на что Семён Михайлович ответил:

— Не могу!

— Почему?

— Усы принадлежат не мне, они народные. — А. 3.).

Будённый осмотрел прибывших, с каждым поздоровался за руку. Беседуя с ними, он вполне серьёзно заявил:

— У нас в Конармии есть неписаный закон — рубить беляка до седла, а там он сам развалится!

«Академики» дружно захохотали.

— Я не шуткую, ребята. — Будённый одёрнул френч. — И ещё у нас живёт в сердце каждого бойца лозунг — биться с врагом до последней возможности, в плен не сдаваться! Надеюсь, что никто из вас не осквернит наши святые традиции, а в сражении приумножит их. Ну а теперь вам скажет несколько слов член Реввоенсовета, мой боевой друг Клим Ворошилов. А вот и он.

«Симпатичный мужик, как и у командарма, у него усы, но небольшие и подстриженные, — подумал Мерецков о Ворошилове. — Наверное, подражает Семёну Михайловичу».

Ворошилов тоже был весел, шутил, ему хотелось знать все: кто такие «академики», откуда они родом, сколько курсов проучились, есть ли среди них бывалые бойцы. Убедившись, что пополнение в Конармию прибыло достойное, он подвёл итог беседы.

— В почёте у нас храбрецы, — довольно сказал Ворошилов. — Их мы награждаем орденами, медалями. Так что желаю видеть вас в боях смелыми и дерзкими, а за орденами дело не станет. Вот ты как будешь воевать? — Климент Ефремович в упор посмотрел на Мерецкова и ждал, что тот скажет.

Кирилл Афанасьевич за словом в карман не полез:

— Я раньше разведкой занимался, но если грянет бой, то и шашку могу в руки взять.

— Разведкой? — переспросил Будённый. — Тогда пойдёшь в 4-ю кавдивизию помощником начальника штаба Косогова по разведке. — Он вызвал начальника разведотдела армии Стройло. — Вот его, Мерецкова, — он кивнул на Кирилла Афанасьевича, — я определил к начдиву Коротчаеву. Растолкуй, чем он будет заниматься, потом отправь в штаб дивизии.

— Разведчики нам ох как нужны! — заулыбался Стройло. Он поговорил с Мерецковым о задачах разведки, затем поручил своему помощнику отвести красного офицера к начальнику 4-й кавдивизии.

— Будет исполнено! — отрапортовал помощник и пригласил Мерецкова следовать за ним.

«Видно сразу, что дисциплина в армии суровая», — отметил про себя Кирилл Афанасьевич.

Начдив, однако, встретил его настороженно, хотя генштабист ему понравился. Кряжистый, крутоплечий, взгляд у него с виду суровый, но в глазах теплота, и глядит они доверчиво, с веселинкой. А когда после беседы начдив узнал, что тот уже дважды бывал на фронте и даже успел в бою «схлопотать» пулю в ногу, отчаянно крутнул головой и не то с укором, не то с сожалением промолвил:

— За то, что ты смело пошёл на вражину, честь тебе и хвала, а то, что себя подставил пуле, не одобряю! — Он закурил. — Садись ближе к столу. Погляди на карту. Видишь, где рассредоточены полки Конармии?

— По всему району боевых действий, — ответил Мерецков, вмиг оценив плюсы и минусы такого расположения конармейцев.

— То-то, что по всему району, — усмехнулся недобро начдив, сдвинув к переносице белёсые брови. Глотнув горьковатого дыма, он грустно продолжал: — Твоя задача, товарищ Мерецков, представлять начальнику штаба дивизии, вот ему, — кивнул он в сторону молча сидевшего Косогова, — проект дивизионного донесения в штаб армии. Но чтобы этот проект был правдивый, без прикрас, и силы противника должны быть отражены в нём точно. Что для этого тебе надобно сделать, ну-ка, соображай!

Мерецков почесал пальцами лоб.

— Что тут соображать-то? Надо собрать разведданные!

— Верно, но чтобы собрать их, тебе придётся пулей летать из одного полка в другой. Справишься?

— А то как! — резко произнёс Мерецков. — Этим делом я уже занимался, и получалось вроде неплохо.

— Где ты раньше этим делом занимался, мне знать не ведомо, — сухо заметил начдив Коротчаев, — а как будешь служить в моей дивизии, поглядим. Сейчас пойдём со мной, я дам в твоё распоряжение доброго коня. — Голос у начдива был строг, но Кирилл Афанасьевич уловил в нём и теплоту, понял, что начдиву он понравился. Теперь бы делом доказать ему, что и сам он не лыком шит.

6

И снова началась у Мерецкова беспокойная жизнь.

В конце мая 4-я кавдивизия прорвала бандитский заслон (белополяки выставили бандитов по всей линии фронта, чтобы защитить себя от внезапной атаки красных) и вступила в бой с войсками Пилсудского. Белополяки оказали упорное сопротивление, и продвижение конников замедлилось. Начальнику штаба дивизии Косогову это не понравилось.

— Слушай, разведка! — Он посмотрел на Мерецкова и его помощника, высокого чубатого парня из бывших студентов. — Где твои глаза? Мы — конница, наше дело — прорвать оборону врага и ударить по его тылам, атаковать огнём и клинком, применяя манёвр на широком просторе, а не посылать дивизию на проволочные заграждения. Ищи обход, иного выхода у тебя нет!

Мерецков помялся. Искать обход, когда над тобой враг занёс клинок, не очень-то приятное занятие, того и гляди попадёшь под его удар, и поминай как звали! Кирилл Афанасьевич уже был бит и теперь осторожничал, хотя ему до боли хотелось поскорее найти обход, чтобы конники ринулись в бой. Как молодой генштабист, он видел, что Конармия зачастую воюет не по-кавалерийски, всё чаще она спешивается, чтобы пробиться через проволоку и окопы. Но так фронт не прорвёшь! А где найти этот проклятый обход? Разведотряды, куда Мерецков их ни направлял, натыкались на плотный огонь и глубокоэшелонированную оборону. Мерецков полагал, что в таких случаях надо менять тактику боя, искать что-то новое. Сказал об этом командиру 1-й бригады Фёдору Литунову, человеку храброму и дерзкому в рукопашной схватке, но тот едва не выругался.

— Кто из нас разведка, ты или я? — дерзко спросил он Мерецкова. — Это, дорогой мой «академик», твоё дело — показать мне, где находится противник. А моё дело — ударить по нему так, чтобы сломать его оборону!

— А по мне, Фёдор, надо нам с тобой действовать вместе, — серьёзно возразил Мерецков, — а не ждать, когда найдём этот самый обход. Разве нельзя ударить по белоказакам там, где у них слабое место?

— Можно! — согласился Литунов. — Но где у них это слабое место?

— Фланги! — громко и в сердцах произнёс Кирилл Афанасьевич. — По ним и бить!

— Надо попробовать, — согласился Литунов.

Для Мерецкова стало ясно и другое: здесь совсем иные условия борьбы, нежели в степях Восточной Украины, Дона и Северного Кавказа. Для него это был полезный урок. Как Южный фронт в 1919 году был не похож на Восточный в 1918 году, где Мерецкову довелось воевать, набираться боевого опыта, так теперь Юго-Западный фронт не похож на Южный. Перед Мерецковым невольно встал вопрос: как надо действовать кавалерии в условиях глубокоэшелонированной обороны врага? Искать, где она слабее? Вряд ли. Следует отказаться от фронтальных линейных атак, собрать все силы в кулак, прорвать оборону в самом слабом её месте, уйти в рейд и громить вражеские тылы. На совещании в штабе Конармии Мерецков высказал эту мысль, подчеркнув, что белополяков можно привести в чувство лишь мощным ударом. Будённый согласился с ним.

— Конная армия готова это сделать. — Семён Михайлович деловито крутнул правый ус. — Посему я требую от каждого командира, от начдивов особо тщательно готовить людей к решающим боям. И ещё, товарищи, — продолжал командарм, — хочу остановиться вот на чём: после того как оборона противника будет нами сломлена, надо пробиваться вперёд, а не топтаться на месте. В минувшем году под Батайском с ходу мы не смогли одолеть позиции деникинцев — там оказались сплошные болота. Тогда что мы сделали? Обошли Батайск, ударили в тыл деникинцам, и те бежали. Здесь сделать это нам труднее, но Конармия должна выполнить свою задачу! Ну а теперь что скажете вы, начальники дивизий?

С места поднялся Семён Тимошенко. Он был краток: его 6-я дивизия огнём и клинком сомнёт оборону белополяков!

— Моя 11-я дивизия готова нанести удар по врагу, — ещё короче высказался Фёдор Морозов.

— А ты что скажешь, Пархоменко? — Будённый подошёл к начдиву 14-й. Тот вскочил с места как ужаленный.

— У нас общая задача — пробиться к Бердичеву и разгромить тылы белополяков. Как же мне отставать от своих коллег? Нет уж, товарищ командарм, в хвосте я плестись не стану!

Кажется, высказались все. Будённый вдруг увидел, что вверх взметнулась рука помощника начальника штаба по разведке.

— Что у тебя, товарищ Мерецков, скажи нам.

Мерецков встал. В штабе было накурено, сквозь белёсый дым он увидел настороженные глаза командарма.

— Я вот о чём подумал, товарищи, — необычно громко заговорил Кирилл Афанасьевич. — Когда наши дивизии прорвут оборону белополяков — а мы её прорвём, в этом нет ни малейшего сомнения, — по нашим флангам ударит враг. Что будем делать: отбиваться или продвигаться вглубь обороны противника?

— Интересная мысль, «академик», — усмехнулся в усы Будённый. — Что ты предлагаешь?

— Я бы не стал отбиваться от противника на флангах, — весело обронил Мерецков. — Если мы это сделаем, то потеряем своё преимущество — подвижность кавалерии. Пехота — другое дело, ей биться с врагом на флангах одно удовольствие.

— Хорошо, Мерецков, мы прорвём вражескую оборону, не станем отбиваться на флангах — тогда что же нам делать? — спросил Будённый. — Спешиться и занять круговую оборону?

— Никак нет! — горячо возразил Кирилл Афанасьевич. — Спешиваться в данной ситуации весьма опасно. Надо идти вперёд, а как оградить себя от нападения белополяков с тыла, подскажет сама обстановка.

Семён Михайлович был явно смущён, чего, однако, не скрывал. Мерецков между тем сел. Наступила напряжённая тишина. Командарм молчал — видимо, он что-то обдумывал, это все видели по его сосредоточенному лицу. Мысль, высказанная Мерецковым, явно заинтересовала его.

— В твоей идее, Мерецков, есть зерно, — наконец заговорил Будённый. — Но как сложится во время боя ситуация, мы не знаем. В одном я твёрдо уверен: надо идти в тыл врага, обороняться на флангах смерти подобно! Это я не приемлю. И ещё об одном, — продолжал Семён Михайлович. — Когда атакуем врага и сокрушим его оборонительные позиции — не терять связь, как между дивизиями, так и со штабом армии. Что касается связи штаба армии со штабом фронта, то иметь её надо в первую очередь. Ясно? Нет вопросов? Тогда прошу разъехаться по своим дивизиям и бригадам, а «академику» велю задержаться.

Когда все ушли, Будённый закурил. По запаху дыма Мерецков понял, что командарм курил трофейные французские папиросы.

— Хочешь? — Семён Михайлович протянул ему папиросу.

— Не откажусь! — Кирилл Афанасьевич взял папиросу из рук командарма и прикурил. — Крепкие, до самой печёнки достаёт дымок.

— Не скажи, «академик», — качнул головой Семён Михайлович. — Всё же наша махорка крепче. — Он пристально посмотрел на генштабиста, и тот уловил в его взгляде чувство досады, хотя внешне командарм оставался спокойным. — У меня к тебе предложение. Хочу, чтобы ты остался в моей армии, — перешёл он на официальный тон.

Мерецков резко вскинул голову.

— Не могу, товарищ командарм, хотя служить в Конармии почётно — армия не знает поражений!

Семён Михайлович никак не отреагировал на эти слова и продолжал:

— Дам тебе в подчинение бригаду, можешь возглавить и разведку армии, а Стройло назначу своим помощником. Ну как, согласен?

— Никак нет, товарищ командарм, — сухо возразил Мерецков. — Судите сами: два курса Академии Генштаба я закончил, остался третий и — выпуск! Зачем же мне бросать учёбу?

— Ты что же, хочешь умнее всех стать? Ты два курса окончил, я же вообще никаких академий не кончал, а уже разбил войска не одного белогвардейского генерала.

— У вас, товарищ командарм, есть военный талант, чутьё на врага, что ли, а мне всё это надо ещё в себе выработать. Берите к себе молодых конников, они сочтут за честь сражаться в рядах вашей Конармии.

— Факт, сочтут за честь, но кто их будет учить? Ты вот не желаешь помочь мне, а? — Лукавая улыбка вспыхнула на смугловатом лице Будённого. — Ладно, я тебя, Мерецков, понял и не осуждаю. Считай, что этого разговора не было!..

— Понял, товарищ командарм! — Мерецков взял под козырёк. — Разрешите идти?..

Через два дня Конармия пошла в наступление. Удар под Озёрной наносила 4-я дивизия Коротчаева, в которой был и Мерецков. За ней следовала 6-я дивизия, а фланги обеспечивали 11-я и 14-я дивизии. После яростного боя белополяки дрогнули, и 4-я дивизия ворвалась в Ягнетин, с ходу форсировав реку Ростовицу. Справа и слева прорвались 11-я и 14-я дивизии, а в Озёрную вошли конники Семёна Тимошенко.

Мерецков всё это время занимался разведкой, уточняя, где находятся войска противника, каковы они, и, хотя в пылу боя он действовал осмотрительно, у разбитого дома по нему открыл огонь белополяк. Пуля сорвала с головы фуражку. В какое-то мгновение Кирилл Афанасьевич увидел вражеского пулемётчика, его красное, налитое ненавистью лицо, бросил на него коня и с ходу рубанул шашкой.

«Стоило мне замешкаться хотя бы на секунду, и я лежал бы трупом на сырой земле!» — остро кольнула недобрая мысль.

А конармейцы уже лавиной неслись на неприятеля. В воздухе блестели сотни клинков, слышалось громовое «ура». Теперь вся Конармия ворвалась в расположение вражеских войск. Белополяки пытались сжать её с боков. По флангам Конармии с севера ударили пулемёты и орудия генерала Корницкого, с юга — кавбригада Савицкого и пехота. Но командарм Будённый не стал отбиваться на флангах, а повёл свои полки вперёд, в глубокий рейд на северо-запад. Сзади Конармии сомкнулось кольцо войск. Так начался знаменитый бердичевский прорыв.

«Умён, чертовски умён Семён Будённый, — подумал о командарме Мерецков. — На флангах драться не стал, пошёл вперёд, расстроил все боевые порядки белополяков!»

4-я дивизия ушла на Житомир и с ходу овладела им. Потом резко повернула на восток и установила связь неподалёку от местечка Брусилов с Фастовской группой войск, которой командовал Иона Якир…

— Между Киевом и Винницей мы фактически создали «красный коридор», — сказал на совещании в штабе начдив Коротчаев. — Ныне конники немного отдохнут, мы подучим боезапас, ударим с тыла по Третьей польской армии и освободим Киев!

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Идти на Киев получила приказ Фастовская группа войск, а Конармия повернула на запад.

— Будем продолжать рейд по вражеским тылам, — объявил в штабе дивизии Коротчаев.

Днём, когда нещадно палило солнце и бойцы старались укрыться в тени, в 4-ю дивизию прибыл командарм Будённый. Мерецков как раз готовил разведдонесение в штаб Конармии. Будённый резво соскочил с коня, отдал повод своему адъютанту Петру Зеленскому, человеку храброму и ловкому, не отходившему от Будённого ни на шаг, вошёл в штаб. Увидев за столом Мерецкова, он басовито спросил:

— Что ты сочинил в мой штаб? — Поздоровался с ним за руку, присел рядом.

— Плохо дело, товарищ командарм! — выпалил Мерецков. — Польские войска уходят из Киева, надо бы отрезать им пути отступления, а мы чего-то ждём! Бездействие, как отсыревший патрон, отрицательно сказывается на бойцах.

Будённый хмуро повёл бровью.

— Сам переживаю этот момент, Мерецков! Жду приказа из штаба фронта, а его пока нет, и куда мне двигать свою армию, я не знаю. Связь у вас действует?

— А как же! — воскликнул Мерецков.

— Тогда соедини меня со штабом фронта!

Приказ был получен.

Первая конная армия готовилась к новым активным действиям. 6-ю и 11-ю кавдивизии Будённый повёл на юго-запад, чтобы прикрыть зону прорыва от флангового удара противника, — по пятам Конармии следовали польские уланы и пехота. 4-я и 14-я кавдивизии под командованием члена Реввоенсовета Ворошилова двинулись на Родомысль, чтобы оттуда нанести удар по вражеской группировке в районе Коростеня. «Первая конная разделилась надвое, что это даст? — размышлял Мерецков во время привала. — Как бы ночью нашу дивизию не атаковали уланы. Разведка доносит, что они идут прямо за нами. Надо предупредить начдива…» Он доложил свои соображения Коротчаеву. Тот усмехнулся.

— Не трусь, Мерецков, уланы разбежались кто куда и до утра носа своего не покажут!

Кирилл Афанасьевич, однако, не разделял его оптимизма и серьёзно заметил:

— Моя разведгруппа только что вернулась в штаб с пленным уланом. Он заявил, что поляки намерены атаковать Коростень. Как бы беды не случилось.

— Думаешь ты о деле, Мерецков, но не всегда хорошие мысли вызревают в добрые поступки, — философски заметил начдив и резюмировал: — Иди отдыхать, на дворе уже ночь хозяйничает.

— Не могу, товарищ начдив. Косогов назначил меня дежурным по штабу.

— Тогда гляди тут в оба, если что — дай знать.

Мерецков вышел во двор перекурить. Ночь была тёплая и безветренная. В тёмном небе ярко горели звёзды, они часто мигали, словно переговаривались с землёй. Изредка где-то далеко стрекотали пулемёты, слышались одиночные выстрелы, а в небо взлетали красные и зелёные ракеты. Мерецков подозвал помощника, молодого кавалериста с копной рыжих волос.

— Пётр, ну-ка обойди посты: как там наши часовые, не то ещё уснут, — распорядился он. — Ты, наверное, слыхал, как погиб Василий Чапаев? Нет? А я тебе скажу: часовые на постах уснули, белые подкрались к ним, штыками закололи и ударили по спящим бойцам чапаевской дивизии.

— Чапаев — да, герой, и молва о нём широкая и бурная, как большая река, — заявил боец. — И погиб-то Чапаев в этой самой реке. — Он взглянул на Мерецкова. — Я пойду посмотрю, на местах ли наши часовые…

«Прав боец, молва о Чапаеве в народе широкая, — отмети про себя Кирилл Афанасьевич. — Таких, как он, я ещё не встречал. Хотя нет, Семён Будённый, пожалуй, ему не уступит. О нём тоже в народе, особенно на Дону и Кубани, песни поют, говорят о нём с любовью».

Вернулся Пётр.

— Ну, что там? — спросил Мерецков.

— Часовые на постах, так что белополяки к штабу незамеченными не подойдут, — ответил Пётр.

Мерецков отпустил его отдыхать, с полчаса посидел над картой и снова вышел во двор перекурить. Мысли потекли к нему, как ручейки. Сначала он вспомнил своего отца, когда вместе в страду они косили хлеба, потом будто наяву увидел мать: вот она стоит у плетня, а он, Кирилл, верхом на коне машет ей рукой на прощание. Он даже услышал её голос: «Сынок, в огонь не бросайся и головушку спою пуле не подставляй! Как приедешь в Харьков, черкни несколько строк, чтобы мы с батей не волновались».

Мерецков вздохнул. Надо было перед отъездом на фронт и матери написать. А теперь ему не до писем, того и гляди появятся уланы. Когда выйдет на отдых Конармия, тогда он и напишет матери.

Вдруг его раздумья прервали частые винтовочные выстрелы, а где-то неподалёку взорвалась граната, ослепив всё окрест.

— Уланы наступают! — подскочил к Мерецкову часовой, охранявший штабные машины.

Мерецков объявил боевую тревогу, затем вихрем ворвался в комнату, где на топчане спал Клим Ворошилов. Сгоряча схватил его за руку, потянул к себе, крикнул едва ли не на ухо:

— Поляки атакуют штаб!

Ворошилов вскочил с топчана и, выхватив из кобуры револьвер, выбежал во двор. А там уже суетились бойцы.

— Где уланы? — спросил Ворошилов и, не дождавшись ответа, крикнул во всё горло: — Бригады к бою! По копям!..

Схватка в ночи была короткой, но жестокой. Красноармейцам удалось отбросить врага, часть уланов была изрублена шашками. Как потом выяснилось, это были белополяки 7-й пехотной дивизии. Когда ракеты осветили поле, Мерецков увидел Клима Ворошилова, скачущего на своём рысаке. На ходу он стрелял из нагана. Бойцы скакали за ним. В какой-то миг лошадь Мерецкова от взрыва гранаты шарахнулась в сторону, и он ощутил горячий удар в грудь. «Кажется, улан пальнул по мне из карабина», — только и подумал Мерецков. Он как-то сразу обмяк, силы покинули его, и он свалился с коня…

Очнулся Мерецков на рассвете и увидел себя на тачанке. Приподнял голову, чтобы посмотреть, где они едут, и такая боль возникла в груди, что едва не задохнулся.

Пролежал в госпитале Мерецков с неделю, рана стала затягиваться. Врач, лечивший Кирилла Афанасьевича, усмехаясь в рыжие усы, сказал, осмотрев его:

— Повезло тебе, сынок! Пуля застряла в груди, рядом с сердцем, но этот мотор не задела. Побудешь ещё неделю, и я тебя выпишу.

Мерецков был рад, что дело шло на поправку. Впервые после ранения он улыбнулся. «Факт, повезло мне», — подумал он. Первая рана, когда его лечил хирург Игорь Денисович Костюк, была тяжёлой, тогда он пролежал в госпитале больше двух месяцев. На этот раз рана затягивалась быстро, без каких-либо осложнений, и это вселяло надежду, что скоро он вернётся в Конармию.

Перед самой выпиской из госпиталя Мерецков написал отцу письмо, упомянул о своём ранении. Положил листок в конверт и запечатал. Подумал, подумал, потом взял письмо и изорвал в клочья. Зачем волновать родных? Когда вернётся домой, расскажет им, что с ним приключилось.

Утром в палату вошёл его лечащий врач. Был он весел, от него пахло одеколоном.

— Я только что побрился, и вам не мешало бы это сделать, — улыбнулся он, глядя на Кирилла Афанасьевича.

— Почему? — усмехнулся Мерецков. — Куда мне спешить, завтра и побреюсь.

— Нет, дружище, садитесь и брейтесь, а я оформлю документы. За вами уже прибыла тачанка.

— Тачанку небось послал начдив Коротчаев? — спросил Мерецков бойца, садясь рядом с ним.

— Никак нет — Фёдор Литунов! Теперь он командует нашей 4-й дивизией.

— А куда направили Коротчаева?

— Не могу знать. В штабе дивизии вам скажут. Моё дело — отвезти вас в часть, а в политике я не игрок!

К месту прибыли ночью. Но Мерецкова ждало разочарование: дивизия ушла в Житомир. Кое-как позавтракав, они с бойцом-ординарцем сели на лошадей и за сутки добрались до Житомира. И снова неудача! Комендант города сказал Мерецкову, что, если он хочет догнать свою дивизию, ему надо седлать коня и скакать в Ровно. Пока там ещё польские паны, но, когда он туда доедет, их уже не будет.

Двое суток езды верхом по просёлочной дороге, и Мерецков с ординарцем прибыли в Ровно. Днём раньше город освободили бойцы Первой конной армии. Белополяки в панике отступили. На дороге темнели побитые и сгоревшие подводы, валялись трупы лошадей, чернели воронки от снарядов и разорвавшихся гранат, наполовину залитые дождевой водой. А вот и штаб армии. Мерецков спешился и, отдав повод ординарцу, вошёл в комнату. У стола он увидел Будённого.

— Разрешите доложить, товарищ командарм! — начал было он, но Семён Михайлович прервал его:

— Ты ли, Мерецков?! А Клим Ворошилов доложил мне, что в ночной схватке ты якобы погиб! Я даже хотел помянуть тебя чаркой самогона, но воздержался, потому как начальник штаба, твой командир Косогов, сообщил мне, что ты будто был ранен и где-то в Киеве лечишься. — Будённый взглянул на соседнюю дверь и крикнул: — Клим, иди сюда!

В комнату вошёл Ворошилов и, заметив Мерецкова, попятился было к двери.

— Ты жив?!

Мерецков улыбнулся.

— Пуля вышибла меня из седла, очнулся я уже на тачанке. Две недели пролежал к Киеве в госпитале. Теперь вот прибыл в дивизию. А разве Коротчаев не сказал вам, что отправил меня на тачанке в Киев?

— Я о тебе не спрашивал, а он не счёл нужным докладывать. А вообще-то, Кирилл Афанасьевич, ты тогда ночью спас меня, иначе уланы забросали бы штаб гранатами. Молодчина! Тебе бы следовало за геройское дело вручить орден, но что решит командарм?

— Я — за! — улыбнулся в усы Будённый. — Пусть Косогов пишет на него реляцию, а пока я сделаю вот что… — Командарм вызвал к себе начдива Тимошенко. — Где твой начальник штаба дивизии? — спросил он.

— Я послал его в бригаду.

— Вот этого орла, Кирилла Мерецкова, я назначаю к вам в 6-ю дивизию на должность помначштадива. У Коротчаева он был в этой должности и хорошо себя проявил. Не возражаешь?

— Разве мне, товарищ командарм, не нужны опытные вояки? К тому же товарищ Мерецков генштабист. Ему бы продолжать учёбу в Академии Генштаба, а он по-прежнему на фронте, да ещё пулю вражью поймал…

— Ишь ты, заступник какой нашёлся! — усмехнулся Будённый. И тут же его лицо посуровело. — Ты, Семён, подобные разговорчики здесь не веди! Не один Мерецков на фронте, все слушатели сражаются с врагами.

— А я что, товарищ командарм? — смутился Тимошенко. — Я не против, что «академики» помогают нам бить белополяков.

«Дипломат! — усмехнулся в душе Мерецков. — Но командарма уважает, потому сразу прикусил язык…»

Вскоре Мерецков уже сидел у начальника штаба дивизии Жолнеркевича и слушал его рассказ об обстановке на фронте. Жолнеркевич возложил на Кирилла Афанасьевича обязанности помощника не только по разведке, но и по оперативной работе. (Позднее Мерецков отмечал, что это оказалось «чрезвычайно полезным с точки зрения приобретения необходимых познаний. Вообще, ни 1918, ни 1919 год, вместе взятые, не дали мне столько боевого опыта, сколько получил я в 1920 году, когда служил в Конармии. Долгие годы находился я под впечатлением того, чему научил меня командарм С. М. Будённый». — А.З.).

— Вы сами попросились в мою дивизию? — спросил Мерецкова начдив Тимошенко.

Кирилл Афанасьевич пояснил, что он вернулся из госпиталя после ранения под Коростенем и первый, кого он увидел, был командарм Будённый. Он-то и направил его в 6-ю кавдивизию.

— А что вас смущает, товарищ начдив?

— Я к тому, что у меня экзамен для всех, — небрежно заметил Тимошенко. — Если человек проявил себя в бою, значит, останется в моей дивизии, а не выдержал экзамен — гуляй, парень!

«Строгий начдив, — отметил про себя Мерецков, — но воевать мне не впервой, так что справлюсь».

На другой день Мерецкову стало известно о том, что перед Западным и Юго-Западным фронтами руководство Красной Армии поставило задачу: сходящимися ударами о северо-востока и юго-востока пробиться к Варшаве. Войска Тухачевского, освободив Минск, развернули наступление на Вильно и через Пинск — на Брест. Войска Егорова подтягивались к ним, постепенно поворачивая на северо-запад своим левым флангом и как бы отекая Галицию. 12-я армия Восканова оперировала в районе Сарн, готовясь наступать на Ковель. Первая конная армия нацеливалась на Луцк, затем должна была двинуться по направлению на Владимир-Волынский — Замостье — Люблин. Группа Якира получила полосу Кременец — Броды — Рава-Русская. А со стороны Румынии Юго-Западный фронт прикрывала 14-я армия Молкочанова, действуя в Галиции…

Начальник штаба 6-й дивизии Жолнеркевич вызвал Мерецкова к себе.

— Твоя задача, Кирилл, как руководителя дивизионной разведки, — сказал он, глядя на карту, — прощупать подходы к Луцку. Это — раз. Второе — продолжать работу по изучению рубежа Цумань — Олыка — Млинов. Так что бери своих разведчиков и в ночь уходи с ними к позициям неприятеля. На рассвете жду твоего возвращения. Успеешь?

— Пойдём на конях, так что успеем, — заверил начальника штаба Мерецков.

Но едва разведчики собрались в дорогу, как Мерецкова вызвал начдив Тимошенко.

— Выход на разведку отменяю! — объявил он.

Что же случилось? Оказывается, из штаба фронта поступил приказ о перемене оперативного направления. Весь фронт менял северо-западный курс на юго-западный. Конармия становилась лицом не к Владимир-Волынскому, а ко Львову, Якир — к Стрыю, 14-я армия — к Станиславу. Как позже выяснилось, этот изменённый курс в конечном итоге явился одной из причин неудачи наступления войск Красной Армии в Польше.

А пока Конармия вела тяжёлые бои в четырёхугольнике Здолбунов — Кременец — Броды — Дубно. Кавалеристы перед оборонительными позициями врага спешивались и под ураганным огнём, нередко ползая по-пластунски, действовали как егеря. Прорвут бригады одну полосу обороны — тут же появляется другая, потом третья. По сути, шла позиционная война, которую вела Конармия близ Белой Церкви. Не хватало патронов, продовольствия, фуража. Восполнять потери в боях вовремя не могли, поставка лошадей задерживалась. А бои нарастали с каждым днём. В начале августа 6-я кавдивизия пыталась разгромить войска противника между Козином и верховьями Стыри, но безуспешно. В горячий момент боя в штаб 6-й дивизии прибыл командарм Будённый и с гневом обрушился на начдива Тимошенко:

— Ты что же, Семён Константинович, слабо атакуешь врага? Почему всё ещё не взял Козин?

Начдив объяснил командарму, что дивизия понесла большие потери как в людях, так и в конном составе, а восполнить их нечем.

— Я тут кручусь, как загнанный волк, а толку мало, — сокрушался Тимошенко. Высокий, крепкого телосложения, он стоял перед командармом навытяжку, не смея взглянуть ему в глаза.

Рядом с начдивом стоял начальник штаба Жолнеркевич, лицо у него было красное, в глазах читалась растерянность. Будённый и его не пощадил:

— Какой ты начальник штаба, если люди уже дважды атаковали позиции белополяков, но успеха не добились?

— Гранаты давно у нас кончились, патроны на исходе, а шишками всех уланов не порубишь!

Будённый недобрым взглядом зацепил Мерецкова.

— А ты что скажешь?

Мерецков заявил, что штабу дивизии удалось точно определить, какие вражеские части обороняют город, какое у них оружие. Но когда началось наступление, конникам часто приходилось спешиваться, чтобы вести огонь по белополякам. В это время они понесли большие потери.

— Люди, товарищ командарм, стояли насмерть, но штыком да шашкой врага не одолеть. К тому же у него большое преимущество в уланах и оружии.

— Ясно, товарищ Мерецков! — мрачно обронил Будённый. — Я вас понял. Наказал бы и вас, но вы ещё молодой командир. А вот вас, Тимошенко и Жолнеркевич, я снимаю с должностей и сейчас подпишу приказ по армии.

Тимошенко побледнел. Он подскочил к командарму:

— Я в третий раз поведу конников на штурм вражеских укреплений, я…

— Молчать! — прервал начдива Будённый. — С поставленной вам задачей вы не справились, и вас надо наказать!

— Семён Михайлович… — вновь заговорил Тимошенко, но командарм жёстко прервал его:

— Какой я вам Семён Михайлович? — вскричал он. — За обеденным столом я вам Семён Михайлович, а в бою я ваш командующий!..

Мерецков впервые видел Будённого таким рассерженным и даже злым. Начальник штаба дивизии всё это время молчал, надеясь, что начдив Тимошенко убедит командарма в том, что у противника большое преимущество в живой силе и оружии и сокрушить его оборону пока не удаётся.

Как и обещал Будённый, Реввоенсовет Конармии временно отстранил от должностей и перевёл в резерв начдива Тимошенко и начальника штаба Жолнеркевича. Их места заняли бывший комбриг-2 Иосиф Апанасенко и недавно прибывший на фронт слушатель Академии Генштаба Яков Шеко.

«Меня командарм пощадил: в мой адрес, в адрес дивизионной разведки, за работу которой я несу ответственность, замечаний не было», — подумал Кирилл Афанасьевич. Но от этого ему легче не стало.

7

На фронте с новой силой развернулись бои. В начале августа 6-я дивизия сражалась за переправы через Стырь и за подступы к Радехову. Мерецкову понравилось, как действовало новое руководство дивизии — энергично, смело, удары по белополякам наносились сжатым кулаком, а не растопыренными пальцами, как нередко делал начдив Тимошенко. Новый начдив Апанасенко часто появлялся в бою там, где было особенно тяжело, и бойцы, видя его рядом, сражались более решительно и отчаянно. Громовое «ура» неслось над притихшим полем, клинки конников ярко сверкали на солнце и слепили глаза, но бойцы вихрем неслись на боевые позиции противника. И вот уже началась схватка — быстрая, кровавая и жестокая. Тут закон был один — убей врага, иначе он убьёт тебя. Подчинённые Будённому соседи тоже вели тяжёлые бои, и не без успеха: на севере пехота взяла Луцк, на юге Золочевская группа Якира с кавбригадой Котовского и червонно-казачьей дивизией Примакова дрались на подступах к Ясеневу.

Во время небольшой передышки начдив Апанасенко заскочил в штаб. Увидев склонившегося над картой Мерецкова, он тяжело плюхнулся на скамейку.

— Что делает разведка? — спросил он.

Мерецков объяснил Апанасенко, что сейчас его люди готовят подручные средства для переправы через речку, а сам он, как и распорядился начдив, временно исполняет обязанности начальника штаба дивизии.

— Годится! — произнёс Апанасенко своё любимое словечко. — Командарм в штаб не звонил?

— Пока нет.

И тут заголосил полевой телефон. Апанасенко взял трубку.

— Кто у телефона? Ты, Иосиф Родионович? — раздался в трубке басистый голос Будённого. — Как у тебя дела?

— Бьём белополяков, товарищ командарм, сейчас вот выдалась короткая передышка, так я заскочил в штаб.

— Приказ тебе, Иосиф Родионович: надо овладеть Буском, и как можно скорее.

Апанасенко знал, что в том районе непролазные болота и с ходу Буск не взять. Об этом он и сказал командарму.

— Потеряем немало людей, — добавил он робким голосом.

Будённый едва не поднял его на смех.

— Ну ты даёшь, Иосиф! — пробасил он в трубку. — Сам знаю, что по течению Буга немало болот. Для кого-то, быть может, они и непролазные, но только не для тебя!

Апанасенко хотел было сказать, что в боях дивизия понесла потери, надо бы их восполнить, но командарм не дал ему даже рта открыть.

— Кто у тебя сейчас возглавляет штаб дивизии? «Академик» Мерецков?

— Он самый.

— Вот и поручи ему разработать операцию, и пусть поведёт конников в бой. Парень он сообразительный. А сам пока займись пополнением. Созвонись с полевым штабом армии, там тебе кое-что дадут, я распоряжусь. Ясно, да? Тогда действуй. На тебя, Иосиф Родионович, я рассчитываю.

Апанасенко положил трубку и взглянул на сидевшего рядом Мерецкова.

— Ты всё слышал?

Мерецков улыбнулся. Было не похоже, чтобы задание командарма его озадачило, ему польстило то, что Будённый поручил ему разработать операцию и повести бойцов на штурм Буска.

— Да, я всё слышал и, пока вы разговаривали, мысленно прикинул, с чего мне начать… — Он не договорил, так как начдив прервал его:

— Давай действуй, а я попытаюсь в штабе армии выбить пополнение людьми и конным составом. — Но тут же Апанасенко спохватился: — Вопрос с фуражом ты решил?

— Ещё вчера, и людей уже послал его получить, — ответил Кирилл Афанасьевич.

«Молодчина, таких бы мне побольше, как этот „академик“, — отметил про себя Апанасенко. — Не зря на него Будённый глаз положил».

Мерецков разработал операцию, о которой Будённый говорил начдиву, и теперь к ней тщательно готовились. Три дня кряду Кирилл Афанасьевич отыскивал броды на речках, конные тропы среди болот и перелесков. Подручные средства для переправы были изготовлены в достаточном количестве. В конце недели к нему в штаб зашёл начдив Апанасенко.

— Ну что у тебя, докладывай! — Он грузно сел к столу, на котором Мерецков развернул карту. — С ходу возьмём Буск?

— Предлагаю ударить по нему с двух сторон — в лоб и с тыла! — со всей серьёзностью заявил начальник штаба дивизии. Начдив отчего-то нахмурил брови, но Кирилл Афанасьевич не придал этому значения. — В центре обороны города главные силы белополяков, так? Стало быть, если мы нанесём удар с тыла, уланы зашевелятся и возьмут часть сил из центра, чтобы поддержать свой тыл, и центр станет слабее. По нему мы и шарахнем!

— Хитрая задумка, мне она по душе, — одобрил Апанасенко. — Когда предлагаешь начать операцию?

— Через три дня. Жду, когда подвезут в дивизию гранаты и патроны.

— Годится! — Начдив потёр руки. — Вечером в штабе соберёшь всех командиров, и мы обсудим операцию в деталях, определим, где и кто будет действовать. Потом доложу о ней командарму.

Но случилось непредвиденное. Неожиданно белополяки атаковали войска Конармии по всей линии фронта. Завязались бои. А двумя днями позже Будённый получил из центра приказ о переподчинении Первой конной армии Западному фронту. Её наступление на Львов отменялось.

— Что за чехарда! — выругался командарм. — Конармия готова идти на Львов, а её передают Западному фронту! Неужели на этом настоял Тухачевский?

— А ты, Семён, свяжись с ним и спроси! — подал голос Ворошилов. Он сидел на деревянных нарах и чистил револьвер.

Будённый тут же связался по телефону с командующим фронтом, спросил, чем вызвано такое решение и кто подписал сей приказ.

Тухачевский, выслушав его, кашлянул в трубку, потом заговорил:

— Приказ о передаче Конармии Западному фронту подписал главком Каменев^[11] и член Военного совета Берзин.

— Значит, товарищ Сталин этот приказ не подписал? — уточнил Семён Михайлович.

— Нет, — донёсся до него хрипловатый голос Тухачевского.

— Теперь у меня, Михаил Николаевич, вопросов нет! — Будённый положил трубку.

— Что будем делать? — спросил его Ворошилов.

Будённый ответил, что перебросить Конармию на Западный фронт он не успеет, так что остаётся одно — переговорить с центром.

Ворошилов предложил отстучать телеграмму на имя Ленина: так, мол, и так, просим разобраться в этой ситуации.

— Через голову главкома Каменева как-то неловко обращаться к Председателю Совета Народных комиссаров, тут, сам понимаешь, нужна субординация!

Что же произошло? Мерецков узнал об этом позже. Когда 2 августа 1920 года Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение выделить Крымский участок Юго-Западного фронта в самостоятельный Южный фронт, Военный совет предложил передать Западному фронту (командующий Михаил Тухачевский) 12, 14 и 1-ю Конные армии. Но быстро осуществить эту операцию, к сожалению, не удалось. А 13 августа командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров и член Реввоенсовета фронта Сталин донесли главкому Каменеву, что армии фронта уже втянуты в бои в районе Львов — Рава — Русская и изменение основных задач армиями в данных условиях считают невозможным. Однако главком Каменев с ними не согласился и подготовил командованию фронта новую директиву — о передаче 12-й и 1-й Конных армий Западному фронту. Но подписать её Сталин отказался. Тогда директиву наряду с главкомом Каменевым подписал член Военного совета Берзин. Пока шли эти увязки и согласования, время было потеряно. Вывод Первой конной армии с Львовского направления начался лишь 20 августа, и оказать помощь Западному фронту она не успела.

— Я очень переживаю за всё, что случилось, — признался начальнику штаба дивизии Мерецкову Будённый, — хотя ко всему этому не имею ни малейшего отношения. Всё делалось в центре. Возможно, Троцкий сыграл тут свою роль, а может быть, главком Каменев действовал по его указке.

— Так кто же виноват в этом стратегическом просчёте? — Мерецков смотрел на командарма в упор.

— А тебе так хочется это знать? — усмехнулся Будённый. — Я и вправду не знаю…

Вина за случившееся лежала на Реввоенсовете Республики, на главкоме Каменеве и командовании фронта, но об этом стало известно позже. Странную позицию в этом вопросе занял Сталин. Ещё 5 августа он был согласен передать три армии Западному фронту, а в решающий момент документ не подписал. Ленин, анализируя истоки неудачи Красной Армии на польском фронте, говорил, что когда наши войска подошли к Варшаве, они «оказались настолько измученными, что у них не хватило сил одерживать победу дальше, а польские войска, поддержанные патриотическим подъёмом в Варшаве, чувствуя себя в своей стране, нашли поддержку, нашли и новую возможность идти вперёд. Оказалось, что война дала возможность дойти почти до полного разгрома Польши, но в решительный момент у нас не хватило сил».

В это августовское утро, сидя на солнце у штаба армии, Будённый читал директиву главкома Каменева о передислокации Первой конной армии на врангелевский фронт. К нему подошёл дежурный связист и вручил телеграмму из штаба фронта.

— Срочная, товарищ командарм! — уточнил он.

Это была депеша из центра об отзыве на третий курс Академии Генерального штаба всех слушателей, находившихся на фронтах.

Будённый позвал Ворошилова:

— Иди возьми у меня телеграмму из центра, она по твоей части.

Ворошилов ознакомился с документом.

— Всё понял? — спросил его Будённый. — Завтра же с утра распорядись, чтобы всех «академиков» откомандировали в Москву!

— У нас их в Конармии пятнадцать человек, — сказал Климент Ефремович.

— Всех отправляй! А с одним «академиком» я сейчас переговорю. — Командарм связался со штабом 6-й кавдивизии. Трубку взял Мерецков. — Ты как раз мне и нужен, Кирилл. Из Москвы пришёл приказ откомандировать с фронта всех слушателей Академии Генерального штаба, так что сдавай дела и — в Москву! Желаю тебе успешной учёбы. Тобой я доволен, и Ворошилов тоже доволен. И воевал ты неплохо. Благодарю тебя за всё содеянное по разгрому врага. Надеюсь, мы с тобой ещё увидимся. — Будённый велел передать трубку начдиву Апанасенко и проинформировал его о приказе. — С твоим подопечным Мерецковым я только что говорил, — добавил он. — Лично поблагодари его за честную службу на благо Отечества и завтра же отправляй.

— Я устрою ему подобающие проводы, товарищ командарм, он этого заслуживает, — отрапортовал начдив.

Много лет, спустя Мерецков написал: «Месяцы, проведённые в рядах Конной армии, сыграли очень большую роль в моём формировании как красного командира. Во всяком случае, вплоть до середины 20-х годов мои взгляды на военное искусство и практическое их воплощение в жизнь определялись опытом, вынесенным именно из боевых операций 4-й и 6-й дивизий Первой конной армии».

Приехал в Москву Мерецков утром. На вокзале народу — яблоку негде упасть. С трудом он протиснулся сквозь толпу, сел в трамвай, проехал до центра, пересел в другой трамвай и вскоре добрался до академии. При входе на территорию учебного центра часовой потребовал у него пропуск, на что Мерецков ответил:

— Я слушатель, был на Юго-Западном фронте, вернулся сюда продолжать учёбу. Вот мои документы! — Он вручил часовому предписание штаба Первой конной армии.

— Воевали под началом казака Семёна Будённого? — спросил часовой, и на его смуглом лице появилась добродушная улыбка. — Мой батя сражается в бригаде Семёна Тимошенко, а я вот пошёл служить в Московский военный округ.

Мерецков, пряча предписание, с хитрецой поглядел на бойца из-под лохматых бровей.

— Во-первых, Семён Будённый не казак и таковым никогда не был, он иногородний, родился под Воронежем, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Во-вторых, Семён Тимошенко командует не бригадой, а 6-й кавалерийской дивизией. Я был у него временно исполняющим обязанности начальника штаба дивизии.

— Да? — удивлённо вскинул брови боец. — Вы уж, товарищ Мерецков, не сочтите меня глупцом, напутал я…

— Кто тут глупец? — услышал Мерецков за спиной чей-то голос. Обернулся и увидел начальника академии магистра математических наук генерала Снесарёва. Часовой замер, прижав к себе винтовку со штыком. А Мерецков так обрадовался, что воскликнул необычно громко: — Здравия желаю, Андрей Евгеньевич!

Тот, сняв очки, пристально на него посмотрел.

— Не узнаете?

— Мерецков! — улыбнулся Снесарёв.

— Он самый, прибыл с фронта!

— Где воевали?

— В Первой конной армии.

Снесарёв подтянулся.

— У Семёна Будённого! Я знаком с ним. Весьма одарённый командир! А встретился я с ним впервые летом восемнадцатого года под Царицыном. Тогда я был командующим Северо-Кавказским военным округом и прибыл туда создавать из партизан регулярные войска Красной Армии, чтобы они оборонялись под натиском белоказаков донского атамана генерала Краснова. Поехал я под Царицын не один, а с членом Реввоенсовета 10-й армии товарищем Сталиным. Когда нам представили группу красных командиров, я обратил внимание на конника, у которого были очень пышные усы. Это и был Семён Михайлович Будённый.

— Вы сами спросили у него, кто он такой?

— Да, и он мне коротко ответил: «Семён Будённый». Я принял его за казака, а он робко меня поправил: «Я не казак, а иногородний». Потом, в ходе беседы, я задал ему вопрос: «В каких случаях вы можете идти в атаку на пехоту противника?» Он бойко ответил: «Когда боевые порядки пехоты расстроены, при преследовании противника и при внезапном ударе в тыл противника». Словом, мне понравился Будённый. В нём чувствовался бывалый вояка. И всё же я спросил его: в чём сила конницы? Он сразу ответил: «В манёвренности, в подвижности и массированном использовании». — «Вы драгун!» — сказал я ему. А он спросил, как я определил. Я ответил: мол, не столько по жёлтой тулье его фуражки, которую он носит, сколько по его ответам. Драгуны всегда отличались хорошими знаниями тактики и оперативного использования конницы… — Снесарёв сделал паузу. — Ну и как вы там сражались с белополяками?

Мерецков сказал, что раньше он воевал на других фронтах, но больше всего приобрёл опыта из боевых действий Первой конной армии.

— В ночном бою под Коростенем меня вышибла из седла вражья пуля, — грустно произнёс Кирилл Афанасьевич. — В Киеве лежал в госпитале, вылечили меня, и я снова вернулся в Конармию…

Снесарёву хотелось больше узнать о том, как воевали слушатели на фронтах, и он пригласил Мерецкова к себе в кабинет.

— Да, в боях с белополяками нас постигла неудача, — вновь заговорил Снесарёв, когда они вошли в кабинет. — И кто нас подвёл? Михаил Тухачевский! Никак я от него этого не ожидал.

— Один ли он подвёл?

— Не один, разумеется. Виновны все: и главком Каменев, и командующий Юго-Западным фронтом Александр Егоров…

— А Сталин виновен? — вставил Мерецков.

Снесарёв на минуту смешался.

— В неудачах наших войск на польском фронте лично я его вины не вижу, — высказался Андрей Евгеньевич. — Но, если честно, пока и мне не всё ясно. Но вы будете изучать Львовскую операцию и всё-всё узнаете. Кстати, вы только что с поезда?

— Час тому назад прибыл с вокзала.

— Тогда пойдёмте в столовую академии. Я спешил на службу и не успел поесть.

— Отчего вдруг спешили? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— На десять часов утра меня приглашает на беседу главком Сергей Сергеевич Каменев, да и мне надо с ним решить ряд вопросов по академии…

Занятия ещё не начались, и в этот день Мерецков долго пробыл в гостях у Снесарёва. Из его уст он узнал много интересного и ещё раз убедился в том, как велики заслуги Снесарёва в укреплении Красной Армии. Сам он вошёл в историю как крупный военный деятель.

— Чьи лекции вам больше всего нравятся? — неожиданно спросил Снесарёв.

Мерецков смутился, однако заметил, что преподаватели и лекторы в академии весьма известны в войсках, им есть что сказать, есть чему научить молодых генштабистов и трудно выделить из них кого-либо.

— Хитрите, товарищ Мерецков! — Снесарёв лукаво повёл бровью. — А чему вы научились за это время?

Мерецков ответил, что за прошедших два курса учёбы он понял главное: ведение войны — это и наука, и искусство, причём искусство сложное, требующее не только максимальной отдачи сил, но и серьёзных знаний, творческого их применения.

— А если у человека есть природные способности, разве не может он применить их в сражении? — задал вопрос Снесарёв. — Я приведу вам два имени — Василий Чапаев и Семён Будённый. Весьма одарённые личности. Разве мало побед одержали они в Гражданской войне?

— Факт, много, — согласился Мерецков. — И воевали они не по шаблону, у каждого был свой стиль, свой почерк в бою. Но я считаю, что, как бы человек ни был одарён в военном деле, не всё зависит от природной смётки. Надо ещё иметь теоретические знания, чтобы в любой ситуации принять в бою правильное решение. Потому-то я был рад, когда меня направили на учёбу в Академию Генштаба. — Кирилл Афанасьевич помедлил, ожидая, не возразит ли ему Снесарёв, но тот молчал, о чём-то задумавшись. — Вот вы спросили, кто из преподавателей или лекторов мне по душе. Мне нравятся лекции профессора стратегии Свечина, профессора истории военного искусства Новицкого. Мы с ними изучали опыт Первой мировой войны. Что я вынес из их лекций для себя? В военном деле надо избегать шаблона, стремиться творчески подходить к проведению любой операции, даже самой небольшой, потому что, как любит говорить профессор Свечин, «из малого вырастает большое».

— Чем вы занимались, когда воевали в Первой конной армии? — Снесарёв закурил и протянул папиросы Мерецкову. — Хотите?

Мерецков тоже закурил, затянулся, слегка кашлянув.

— Чем я занимался? Рубил шашкой, как и все.

— Я не о рубке, Кирилл Афанасьевич, — усмехнулся Снесарёв. — За какой участок работы вы отвечали?

— Ах вот вы о чём! Занимался разведкой. Знать противника, его силы и средства в предстоящем бою — это же очень важно!

— Это ключ к победе! — Снесарёв скосил на Мерецкова карие глаза. — Вот мы говорили о неудаче войск Красной Армии во Львовской операции. Там сыграл отрицательную роль фактор времени. А ведь на войне время — немаловажный элемент в достижении победы. Его высоко ценили полководцы прошлого. Одна минута, говорил Суворов, решает исход баталии, один час — успех кампании, один день — судьба империи.

— Я хорошо запомнил афоризм Наполеона: «Идите, бейте и не забывайте, что мир сотворён в шесть дней».

Снесарёв говорил о Львовской операции так, словно сам принимал в ней участие. И всё же Мерецков считал, что во всей этой истории есть вина Тухачевского. Разве Западный фронт, наступавший на Варшаву, действовал безупречно? Вот бы задать этот вопрос самому Тухачевскому!

И вскоре такая возможность слушателям представилась. После лекции о психологии широких народных масс во время революций и крупных войн, которую читал профессор Рейснер, Кирилл Афанасьевич задержался в аудитории.

— У вас есть ко мне вопросы? — Рейснер смотрел на него не мигая.

— Я хотел бы кое-что уточнить по вашей лекции, — робко ответил Мерецков. — Вы говорили нам о психологии широких народных масс во время революций. Тут всё ясно, но как эта психология проявляется на фронте среди бойцов и командиров, какова её роль? Можно ли назвать её решающей в целях достижения победы над врагом?

Профессор на минуту задумался, потом, словно что-то вспомнив, сказал, что революция и фронт вещи разные, но и в том и в другом случае люди жаждут победы. А бойцы на фронте — тот же народ, только он вооружён и доказывает своё отношение к революции на поле брани.

— Возьмём Гражданскую войну, — продолжал Рейснер. — Те, кто сердцем принял Октябрьскую революцию, сражались за её идеи в боях с неприятелем. А те, кому революция стала костью в горле, шли против красных бойцов. Их психология — психология убийц. Впрочем, человек я не военный и мне трудно рассуждать на примере людей военных. Вы задайте этот вопрос Михаилу Тухачевскому.

— Я бы это сделал, но не так-то легко попасть к нему!

— Завтра он будет здесь, — сообщил Рейснер.

— Придёт читать нам лекцию?

— Нет, его назначили начальником академии.

— Правда? — едва не крикнул Мерецков, давно мечтавший увидеться с этим выдающимся военным деятелем. В последнее время тот был на виду, командовал армией, Восточным, Кавказским и Западным фронтами.

— Вчера я с ним беседовал, он-то и сказал мне, что получил новое назначение, — подтвердил профессор.

Но увидел Тухачевского Мерецков через неделю после разговора с Рейснером. Михаил Николаевич встречался со слушателями, и, когда зашла речь и о Западном фронте, который летом 1920 года не смог взять Варшаву, Мерецков задал вопрос: «В чём причина наших неудач на польском фронте?» Тухачевский слегка улыбнулся, но улыбка тут же растаяла на его лице, и он заговорил неторопливо, чеканя слова:

— На эту тему я прочёл бы вам целую лекцию, ибо те стратегические вопросы, которые решал Западный фронт, коим я имел честь командовать, взаимосвязаны, одно вытекает из другого. А если объяснить коротко, то наша неудача в том, что были нарушены некоторые законы ведения войны. Что я имею в виду? Прочную связь тыла с фронтом, своевременное обеспечение войск всем необходимым, и в первую очередь оружием и боевой техникой, умелое использование ошибок врага, концентрацию наших войск на главном направлении, непрерывную разведку сил противника… Всё это и сказалось на неудаче нашего наступления под Варшавой.

«Он прав, руководить войсками в боевой операции — это искусство!» — подумал Кирилл Афанасьевич. И всё же ответ Тухачевского удовлетворил его не в полной мере. Почему-то Михаил Николаевич ни слова не произнёс о себе как о командующем Западным фронтом. А почему он промолчал? Вот в чём вопрос…

Январские дни 1921 года выдались на редкость морозными. Некоторые лекции руководство академии отменило, и слушателей отправили под Москву на заготовку дров. Работали там с утра до поздней ночи, стоя в сугробах по пояс, все промокли до нитки, а мороз усилился. Мерецков сильно продрог, и у него открылась рана. Об этом узнал комиссар академии и пригласил его к себе. Кирилл Афанасьевич пришёл сразу, будто ждал этого вызова.

— Вот что, Кирилл, — сказал комиссар, — я решил предоставить вам отпуск по болезни на две недели.

— А надо ли, товарищ комиссар?

— Надо! У меня был врач, который смотрел вас, он считает, что вам необходимо отлежаться. Сегодня же вам оформят документы.

«Возьму завтра билет на поезд и через день буду в род ной деревне», — обрадовался Кирилл Афанасьевич. Что ему ещё надлежит сделать в городе? Ах да, зайти к дочери хирурга Татьяне, узнать, как поживает её отец. Потом он купит матери пуховый платок, она так просила…

До Арбата Кирилл Афанасьевич добрался не сразу. Едва вышел во двор, как началась сильная пурга. Она тысячами острых игл колола лицо, приходилось прикрывать его ладонью, а пальцы жёг мороз. Вчера тоже весь день сыпал снег, но не было ветра, и холод ощущался не так сильно. Кругом сугробы, и трамвай, на котором он ехал, с трудом пробивался вперёд, то и дело останавливался, пока рабочие деревянными лопатами очищали рельсы от снега.

Наконец показался Арбат. А вот и знакомая квартира. Мерецков стряхнул в подъезде снег, отдышался, нажал кнопку звонка и тотчас услышал пискливый женский голос:

— Кто там?

— Я Кирилл, знакомый Татьяны Игоревны. Откройте, пожалуйста!

Дверь открыли, и он увидел женщину лет сорока пяти, с аккуратно уложенными чёрными волосами. В ушах у неё сверкали золотые серёжки. Она какое-то время настороженно смотрела на него, потом её тонкие, слегка накрашенные губы тронула добродушная улыбка. Женщина назвалась Асей Марковной и заявила, что Татьяна Кречет здесь больше не живёт.

— Какая Кречет? Мне надо Татьяну Костюк!

— Молодой человек, она вышла замуж и взяла фамилию мужа. Сразу же после свадьбы они уехали на его родину, в Ростов.

— А кто вы?

— Я тётя Татьяны.

— У вас есть её адрес в Ростове?

— Есть. — Она достала блокнот, вырвала из него листок, написала адрес и отдала ему.

Мерецков рассказал ей, что в 1919 году, когда он был ми фронте, его ранило, он лежал в госпитале и его лечил отец Татьяны, хирург Игорь Денисович.

— Мне жаль его, — глухо молвила Ася Марковна.

— Кого жаль? — не понял Мерецков.

— Игоря Денисовича.

— А что с ним случилось?

— Вы разве не знаете? — усмехнулась она. — Осенью прошлого года его кто-то убил. Татьяна говорила, что это сделали агенты Деникина за то, что он лечил красных командиров. Так ли это, никто не знает. А убили Игоря Денисовича ночью в его квартире. Видимо, он знал убийцу, потому что впустил его.

Мерецков помолчал, затем спросил:

— А где теперь сын Игоря Денисовича Аркадий, родной брат Татьяны?

— Она о нём мне не говорила…

Поезд опоздал на три часа, и приехал Кирилл Афанасьевич в свою деревню под вечер. С утра бушевавший ветер поутих, и стало немного теплее, хотя и стоял мороз. Снег плотно накрыл землю и под ногами Мерецкова хрустел, как сухой хворост. Из труб деревенских домов столбом валил сизо-чёрный дым. Идя крупным шагом, Кирилл Афанасьевич разгорячился и почти не чувствовал двадцатиградусного мороза. По дороге он не встретил ни одной живой души, только где-то на окраине деревни лаяли собаки.

«А рана всё же ноет, — с грустью подумал Мерецков. — Лишь бы она не воспалилась…»

Дом родителей показался вдали. Кирилл Афанасьевич заметил, что дым из трубы не шёл, значит, ещё не затопили или никого нет дома, решил он. Сдерживая вдруг охватившее его волнение, он постучал в дверь. Голос матери резанул по сердцу.

— Кто тут?

— Я, мама, Кирилл!

Анна Ивановна открыла дверь да так и застыла на пороге. Она во все глаза смотрела на сына, ей не верилось, что это он…

Вечером Анна Ивановна долго молчала, о чём-то размышляя. Потом, глядя на Кирилла Афанасьевича, промолвила:

— Пора бы тебе жениться, сынок! Дуняша хорошая девушка, она любит тебя… — Мать посмотрела на сына не то с упрёком, не то с грустью.

— Может, ты и права. — Кирилл Афанасьевич взял её руку в свою. — Ладно, грех мой есть, но ты не сердись, ладно? В этот раз я решил жениться. Если мы распишемся, Дуняшу я возьму с собой в Москву. Семейным там дают временное жильё. А когда закончу академию, меня направят куда-нибудь на службу, и нам дадут квартиру.

— Чем скорее ты женишься, тем скорее у меня появится внук.

Кирилл Афанасьевич зарделся, но промолчал. Позже он вспоминал, как всё было. «1 февраля (1921 года. — А. З.) мы сели в сани и поехали в Ликино, к родителям жены. Они встретили меня приветливо, а „оппозиция“ выявилась с несколько неожиданной стороны. Младшие сёстры жены завели в то время „приличные знакомства“ и, несмотря на своё трудовое происхождение, посматривали на меня косо. Дело в том, что у новобрачного вид был не очень-то шикарный. На здоровой ноге у него был чёрный сапог, а на больной — серый, более просторный. Гимнастёрка была старенькая, залатанная и простенькая. Девушки смотрели на меня во все глаза и в моё отсутствие, поддразнивая сестру, напевали частушку: „Наша Дуня точно роза, а пошла за водовоза!“».

8

— Кирилл, ты куда? — спросил Василий Соколовский, будущий Маршал Советского Союза, вытирая мокрое лицо полотенцем.

— Хочу быстрее позавтракать и бежать на экзамен, — отозвался Мерецков.

В этот день в Академии Генерального штаба было торжественно — слушатели сдавали государственные экзамены. Мерецков так разволновался, что едва не уронил на пол экзаменационный билет, вручённый ему председателем экзаменационной комиссии профессором Новицким. Но едва Мерецков прочёл вопрос, который ему надлежало раскрыть, как волнение вмиг покинуло его, появилась решимость тщательно подготовить ответы, и это ему удалось. Теперь он и Соколовский курили, оживлённо обмениваясь мыслями. К ним подошёл Иван Тюленев, с которым Мерецков познакомился, когда сражался в рядах Первой конной армии.

— Ну что, ребята, сдали экзамен? — спросил он, закуривая. — А мне ещё год учиться!

— Поздновато ты, брат, поступил, — заметил Соколовский.

— Я хотел уехать в Москву раньше, но командарм Будённый задержал, сказал: «Разобьём беляков, тогда и поедешь в академию». Я так и сделал. — Тюленев взглянул на Мерецкова. — А ты, Кирилл, уехал в академию в августе двадцатого года, когда ещё шли бои?

— Вызов мне пришёл, и командарм Будённый меня отпустил, — пояснил Мерецков.

— На кого тебя аттестовали, Кирилл? — спросил Соколовский.

— На должность командира бригады, и я доволен. А ты какую должность получил?

— Меня ещё не вызывали, — тихо произнёс Соколовский. — Знаешь, я поеду в любой округ, кроме Средней Азии. Там чертовски жарко: положишь в песок куриное яйцо, и через десять минут оно изжарится. Так сказать, яичница на песке!

К ним приблизился Леонид Петровский, с которым Мерецков подружился ещё на первом курсе. К осени они вместе вернулись на учёбу в академию.

— Кирилл, стало быть, ты едешь служить в Петроград? — спросил он.

— Ага! Мне дьявольски повезло, Леонид! Москву я знаю хорошо, потому как ещё до революции в ней работал, стал революционером. Тайно распространял большевистскую газету «Новый путь», и меня жандармы однажды чуть не схватили. А вот в Питере я ещё не бывал. А ты куда едешь?

— В Белоруссию, — улыбнулся Петровский, — хотя мне хотелось послужить в Москве или в Питере. Понимаешь, я чуть не засыпался на экзаменах. Мне надо было раскрыть оперативное мышление Наполеона, когда он пошёл войной на Россию. Я сказал, что плохое у Наполеона было мышление, если он рискнул напасть на Россию. И знаешь, кто меня подрезал?

— Наверное, профессор Александр Андреевич Свечин?

— Не угадал, — усмехнулся Петровский. — Профессор Новицкий. Видно, это и повлияло на моё назначение.

— Меня тоже чуть не засыпал Василий ФёдоровичНовицкий, — признался Мерецков. — Первое задание, которое мне дали на экзаменах, касалось одной из существенных проблем военного искусства — единства мысли и воли в стратегии и тактике. На доклад мне отвели сорок пять минут, каждая лишняя минута снижала оценку. Но я уложился в тридцать минут. Оценка — «отлично»! У меня душа пела, и я подумал, что вторую тему решу ещё быстрее. Не тут-то было! Мне досталось два сражения: Лютценское и Бауценское. Ты же помнишь, что в апреле 1813 года под саксонским городом Лютценом Наполеон нанёс поражение русско-прусской союзнической армии под командованием Витгенштейна…

— Бездарный вояка, — хихикнул Соколовский. — Не ему надо было руководить боевыми операциями после кончины Кутузова, а кому-то другому.

— Согласен, Васёк, — усмехнулся Мерецков. — Но ты послушай, что было дальше. Под Бауценом на Шпрее в мае 1813 года Наполеон снова разбил союзническую армию. Я должен был дать анализ этих сражений, а главное — сопоставить оперативное мышление обоих полководцев. Я поспешил с анализом и кое-что упустил, и мне поставили «хорошо», хотя я стремился сдать на «отлично».

— Так в чём же дело? — спросил Петровский.

— Снизил мне оценку профессор Новицкий, и снизил не за «мелочи», которые я упустил, а за другое. Машинистка сделала опечатку в тексте, а я этого не заметил, и профессор строго отчитал меня за небрежность. «Это непозволительно для офицера Генерального штаба», — произнёс он повышенным тоном. Ну а третью тему я тоже сдал на «хорошо». Речь шла об одной операции в масштабе армии.

— Академия — это ещё не всё, главное, как у тебя пойдут дела в войсках на практике, — глубокомысленно изрёк Василий Соколовский. — Хорошо рассуждать на бумаге, с точки зрения теории, а на практике выиграет сражение тот, кто больше проявит сообразительности, смётки. Не знаю, как думаешь ты, но я на это рассчитываю.

Друзья засмеялись, а Иван Тюленев заявил:

— Моя стихия — кавалерия, мой учитель — Семён Будённый! Если вдруг снова начнётся война, я сразу же попрошусь на фронт и мой клинок не заржавеет.

Мерецков заметил, что, может, к тому времени, когда начнётся новая война, главную роль будет играть уже не кавалерия, а танки.

— Как тогда будешь воевать?

Тюленев не растерялся:

— Выпрыгну из седла прямо на танк!

Однако с назначением Мерецкову не повезло. По окончании академии его аттестовали на должность командира бригады. Месяц он провёл в отпуске в своём родном краю, вместе с женой Дуняшей помогал убирать в поле урожай. Отдохнул хорошо, и думалось ему, что приедет в Петроград и с новыми силами возьмётся за работу. А жене он сказал, когда она провожала его на станцию, что, как только в Питере ему дадут квартиру, он сразу же заберёт её к себе.

— Приедешь в Питер, и я тебя лично встречу на вокзале!

— Я бы хотела поехать вместе с тобой, — грустно произнесла Дуня. В её глазах он увидел тоску. — Что мне тут одной делать?

— Поможешь моим родным по хозяйству, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я бы взял тебя с собой, но где жить будешь?

— А если поселиться в гостинице?

— Так будет дороговато, а с деньгами у нас, Дуняша, негусто.

— Ладно, ты меня убедил, — улыбнулась жена, а когда поезд дал продолжительный гудок к отправлению, прильнула к мужу и поцеловала его. — Не шали там, Кирилл, с нашим племенем, знай, что у тебя есть жена. Девушек-то в Питере пруд пруди, а ты у меня красивый. — Голос у неё дрогнул.

Он успокоил её.

— Мысли у тебя, Дуняша, вредные. Человек я серьёзный, и никакая красавица меня не очарует, потому как краше тебя на всей Руси никого нет!

— Я тебе верю, Кирюша… — шепнула она.

— А без веры какая же любовь?..

Петроград встретил Мерецкова дождём и сильным ветром. Нева ходила ходуном, казалось, её серо-зелёные волны вот-вот выплеснутся на берег и затопят всё вокруг. Пока добрался до Отдельной учебной бригады, командование которой ему надлежало принять, весь промок.

— Вы бы с дороги отдохнули, подсушили свою форму, а завтра с утра приняли бригаду, — посоветовал ему старший начальник.

— Если не возражаете, я переоденусь и займусь делами.

— Пожалуйста, если есть желание, — пожал плечами старший начальник.

Бригаду Мерецков принял и был очень доволен. Со свойственной ему пылкостью он взялся за новое для него дело. Понять истину можно лишь тогда, когда приложишь к своей работе ум и энергию, ибо любая истина командира — это его первый шаг в неведомое, шаг к сердцам солдат, чтобы потом научить их тому, что потребуется на войне. Мерецков мечтал о том, когда в Отдельной учебной бригаде он поставит обучение и воспитание бойцов так, как это делается в академии, где он недавно учился. Вечером, уединившись в своём кабинете, он написал письмо жене.

После ужина Мерецков вышел из казармы и на почте опустил письмо в ящик. Дней через пять Дуня получит его и успокоится. Вернулся в бригаду весёлый. Дежурный доложил, что ему звонил из Военной академии Тухачевский.

— Вот его телефон, он просил позвонить в десять вечера. — Дежурный отдал Кириллу Афанасьевичу клочок бумаги с номером телефона.

Мерецков задумался: отчего вдруг ему звонил начальник Военной академии? «Не такая уж я персона, чтобы со мной имел дело видный военный деятель, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — И всё же… Не вспомнил ли он, как и спрашивал его о неудачах Западного фронта при наступлении на Варшаву?..» Мерецков терпеливо ждал, когда наступит десять часов. День таял медленно, минуты казались вечностью. Наконец совсем стемнело. Сняв трубку оперативной связи, Кирилл Афанасьевич попросил дежурного телефониста соединить его в Москве с Военной академией и назвал номер телефона. «Наверное, придётся ждать долго», — огорчился Кирилл Афанасьевич. Но, к его удивлению, связь дали быстро.

— Тухачевский слушает! — зазвучал в трубке голос начальника Военной академии.

— Докладывает из Петрограда командир Отдельной учебной бригады комбриг Мерецков!

— Вы-то мне и нужны, — отозвался Тухачевский.

Его строгий голос не предвещал ничего хорошего. Так оно и случилось. Он заявил, что не согласен с назначением Мерецкова в Отдельную учебную бригаду и уже переговорил с главнокомандующим РККА Сергеем Каменевым, и тот дал своё согласие перевести комбрига в Западный — Белорусский — военный округ.

— Вы же боевой кавалерист, — звенел голос Тухачевского на другом конце провода. — Воевали в Гражданскую, даже были у товарища Будённого в Первой конной армии. И вдруг вас, бывалого конника, направили в учебную бригаду! — сыпал упрёками Тухачевский, хотя Кирилл Афанасьевич ни словом ему не возразил. — Так вы поедете в Белоруссию? Нам надо укреплять западную границу опытными людьми, а вы и есть такой командир.

Мерецков ответил, что назначение в Западный военный округ считает очень важным и готов ехать туда немедленно.

— Но как мне оформить документы? — спросил Мерецков.

— Будьте в Петрограде, вам утром вышлют документы спецпочтой. А пока сдайте дела своему заместителю, если им их уже приняли.

— Я принял бригаду и провёл учение! — ответил Кирилл Афанасьевич.

«Наверное, Дуняша обидится, когда узнает, что меня назначили в Белоруссию, — грустно подумал Мерецков. — Зато с квартирами там будет легче». Не зря говорят, что военные дороги порой загадочны и суровы, на них можно не только споткнуться, но и сломать себе шею.

В Западный военный округ Мерецков прибыл без приключений. Его принял для беседы командующий. Перед этим он полистал личное дело комбрига и сказал, что у него, Мерецкова, богатая боевая биография.

— «Академикам» я не очень доверяю, — напрямую заявил ему командующий. — Порой человеку напишут такую характеристику, что хоть назначай его командующим округом, а на худой конец — начальником штаба. А он, этот самый «академик», не может сесть в кавалерийское седло!

Мерецков засмеялся.

— Что-то я в этом сомневаюсь, — заявил он. — По своему опыту знаю, что в Военной академии садиться на лошадь не учат. Там учат знать, о чём думает всадник, сидя на лошади.

Теперь уже засмеялся командующий — громко, с надрывом.

— А вы шутник! — Улыбка на лице военачальника стаяла, оно посерьёзнело. — Вы мне подходите по всем статьям, товарищ Мерецков. У вас боевой опыт, вы не раз были на фронте. И потом, я хорошо знаю Михаила Николаевича Тухачевского, он строго отбирает кадры, и уж если он направил вас в войска Западного военного округа, для меня, как командующего округом, это лучшая вам аттестация. Не скрою, служба у нас не сахар, так что вам придётся нелегко. Для вас уже есть задание.

— Так быстро? — удивился Кирилл Афанасьевич. — А где я буду жить? В казарме?

— Дадим вам квартиру, — обнадёжил его командующий. — Ведь вы женаты, не так ли?

— Женат. Дуняша, моя избранница, пока живёт с родителями в деревне, — пояснил Кирилл Афанасьевич. Я обещал ей, что, как только получу жильё, сразу же запору её.

— Разумное решение, — одобрил командующий. — Когда жена рядом, то и служба у мужа идёт без изъянов. — Он метал, налил из бутылки боржоми. — Хотите?

— Если можно… Жарковато тут у вас.

— Так вот о задании, — продолжал между тем командующий. — Вам ставится задача сформировать и возглавить штаб кавалерийского корпуса. Дело это нелёгкое, в войсках надо отобрать опытных и знающих штабную работу людей. Вам приходилось этим заниматься?

— И не раз, так что подобная работа мне не в новинку, с ней я хорошо знаком.

Два месяца Мерецков подбирал нужных ему людей. Дважды командующий военным округом интересовался, как у него идёт работа, и, выслушав Кирилла Афанасьевича, говорил:

— Не затягивайте это важное дело…

Однако через неделю он вдруг вызвал к себе Мерецкова и сухо, с какой-то обидой в голосе сказал:

— Работу по формированию штаба корпуса прекратить!

— То есть как прекратить? — едва не возмутился Мерецков. — Для меня ваш приказ как снег на голову!

— К нам на днях прибывает штаб кавалерийского корпуса, который возглавляет герой Гражданской войны Николай Каширин, — объяснил командующий. — Мне об этом сообщили из штаба РККА лишь сейчас.

В сущности, Мерецков не был сильно огорчён случившимся. О братьях Кашириных он был наслышан, среди них особо выделялся Николай, и Мерецкову захотелось послужить под его началом. Только какую должность ему дадут теперь? Об этом он и спросил командующего. Тот ответил сразу:

— Вы, Кирилл Афанасьевич, назначаетесь начальником штаба 1-й Томской Сибирской кавдивизии. Не возражаете?

— Я согласен! — коротко ответил Мерецков, а про себя отметил, что поработает в дивизии, а корпус от него не уйдёт, главное — набраться побольше опыта…

В первый же день пребывания в округе новый начальник штаба подошёл к Мерецкову и просто сказал:

— Давай знакомиться. Я Николай Каширин, друг и боевой соратник Василия Блюхера… А как тебя величать?

— Мерецков я, Кирилл Афанасьевич. Прибыл сюда недавно после окончания Академии Генштаба. Мне поручили сформировать штаб кавкорпуса и возглавить его, и вдруг прибыли вы со своим штабом.

— Выходит, я подрезал тебе крылья? — добродушно улыбнулся Каширин.

Новый начальник штаба поведал подробности о себе. Один из предков Кашириных был в XVIII веке участником крестьянской войны во главе с Пугачёвым. Отец Николая служил казачьим атаманом в одной уральской станице. Власти его недолюбливали за то, что он хорошо относился к рядовым казакам, не давал их в обиду. А в марте 1918 года Николай с братом Иваном создали первую советскую казачью сотню на Южном Урале и выступили против дутовцев. Летом того же года Оренбургский отряд Николая, партизанская бригада Ивана и 1-й Уральский полк Василия Блюхера объединились в Южно-Уральскую армию.

— Командовать ею поручили мне, — подчеркнул Николай Каширин. — Мы тогда пробились с боями через белогвардейско-чехословацкий фронт и соединились с войсками Красной Армии. Потом освобождали Урал и Сибирь от колчаковцев. Словом, Кирилл, мне тоже пришлось хлебнуть лиха на фронтах. Будем дружить, согласен?

Мерецков приложил немало сил, пока не восстановил боеспособность 1-й Томской дивизии, которая была самой слабой в округе. После этого его откомандировали в Москву, в Главное управление кадров Красной Армии. ЦК РКП(б) потребовал от Наркомвоенмора выделить в распоряжение Главного управления рабоче-крестьянской милиции несколько «способных инспекторов» для проверки её состояния. В состав инспекторов включили и Мерецкова, выделив ему для проверки сразу шесть местных управлений милиции — Мурманское, Кандалакшское, Петрозаводское, Тихвинское, Вологодское и Архангельское. «Так состоялось моё первое знакомство с районом, в котором я позднее служил как командующий Ленинградским военным округом, потом, в годы войны, как командующий фронтами и после неё как командующий Северным (Беломорским) военным округом», — записал в своём дневнике Мерецков. Полгода Кирилл Афанасьевич работал в северных губерниях, инспектируя работу советской милиции. Поездка по Северу расширила его кругозор и обогатила наблюдениями, которые позже очень помогли ему.

Однажды, возвращаясь из Мурманска в Москву, Мерецков встретил начальника штаба 15-го стрелкового корпуса Михаила Ольшанского, с которым ему довелось вместе служить. Ольшанский возвращался из отпуска и был рад встрече с товарищем.

— Как ты живёшь, Кирилл, где служишь? — спросил Ольшанский. — Слышал, что ты был в Западном военном округе. Так ли это?

Мерецков поведал ему о себе, о том, как оказался в роли инспектора милиции. Признался, что эта работа ему не по душе. Но надо ли возражать, если сделано это было с ведома ЦК партии?

— Я, как и ты, Михаил, член партии большевиков, и, коль по партийной линии дано задание, надо его выполнить как положено, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— Послушай, Кирилл, у меня нет помощника, — загорелся Ольшанский. — Ты же дока в штабном деле, иди ко мне на эту должность!

— Кто меня отпустит? — хмуро спросил Мерецков.

— Это не проблема! — воскликнул Ольшанский. — Если ты согласен, я напишу записку Шапошникову, ты зайдёшь к нему в Генеральный штаб и отдашь. Кстати, у меня был разговор с Борисом Михайловичем. Я просил подобрать мне в штаб хорошего человека, и он обещал помочь. Ты уже изъездил весь Север, теперь тебе надо изучить Северо-Кавказский военный округ.

— Пиши записку, я завтра пойду в Генштаб к Борису Михайловичу, — обрадовался Мерецков. — Думаю, мне он не откажет. Я узнал его в Гражданскую войну, когда он был помощником начальника Оперативного управления штаба Высшего военного совета.

Ольшанский достал из портупеи блокнот, вырвал из него лист и написал записку.

— Бери, Кирилл, и до встречи в Ростове-на-Дону, в штабе Северо-Кавказского военного округа!

«А вдруг мне Шапошников откажет?» — думал Мерецков, направляясь в Наркомат по военным и морским делам.

— Ах, это вы, голубчик! — воскликнул Шапошников, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет. — Давненько я вас не видал. Вас что, из Западного военного округа перевели? Где вы теперь служите? Да вы садитесь, пожалуйста…

Кирилл Афанасьевич доложил ему о своей службе, о том, как он попал в распоряжение Главного управления рабоче-крестьянской милиции, инспектирует не работу воинских соединений и частей, а милиции.

— Не по душе мне это дело, Борис Михайлович, вот и пришёл к вам с просьбой…

— Понимаю вас, голубчик, — сочувственно произнёс Борис Михайлович. — Не для этого вы окончили академию. — Он встал, заходил по комнате. А Мерецков ждал, когда он снова сядет за стол, чтобы вручить ему записку. — Так что у вас за просьба?

Мерецков смутился, отчего-то залился краской.

— Есть у меня записка для вас… — Он, не глядя Шапошникову в лицо, отдал её.

Тот сел за стол и стал читать про себя. Потом вскинул голову и, глядя на Кирилла Афанасьевича, проговорил:

— Я дам вам направление в штаб 15-го стрелкового корпуса. — Шапошников взял ручку и на углу письма Ольшанского написал резолюцию. Затем вызвал своего помощника и отдал ему листок. — Срочно подготовьте документ, а вы, Кирилл Афанасьевич, подождите. Вы, наверное, хотите сегодня же уехать в Ростов?

— Так точно, если вы не возражаете.

— Поезжайте, голубчик, принимайте дела и трудитесь в полную силу, — одобрил его намерение Шапошников. — У Михаила Ольшанского есть чему поучиться, да и вы не лыком шиты. У меня как-то был профессор Новицкий, он рассказывал о своих выпускниках. Вас очень хвалил. Говорил, что на экзаменах вы в пух и прах разнесли полководца Наполеона за то, как он мыслил, готовясь к нападению на Россию, однако же проиграл войну, Кутузов утёр ему нос. Что, так всё и было, как говорил мне Василий Фёдорович? Или он это придумал?

— Всё правда, — бодро ответил Мерецков. — Лекции профессора Новицкого я очень любил слушать, в них содержались глубокие мысли. Из этих лекций я понял, что, если хочешь взять верх над врагом, избегай в бою шаблона, стремись творчески осмысливать ситуацию на фронте и принимай решение, исходя из конкретной обстановки.

— Что верно, то верно, люди такой породы, как профессор Новицкий или его коллега Свечин, всегда находят, чем удивить слушателей, как доходчиво преподнести им самую сложную истину. — Шапошников закурил. В это время помощник принёс ему документ. Он подписал его и вручил Мерецкову. — Успехов вам, голубчик! Служба на Кавказе пойдёт вам на пользу. Будете в Москве — заходите к нам в Генштаб. У вас всегда есть что сказать штабистам.

— Понял, Борис Михайлович. — Мерецков встал. — Спасибо вам за доброту и внимание…

Ростов — город, Ростов — Дон. Словно исполин раскинулся он на берегу батюшки Дона, ворота Северного Кавказа. Утреннее солнце купалось в иссиня-голубой воде, юркие буксиры бегали от одного причала к другому, и во всём этом чувствовался слаженный ритм работы большого города.

«Ладно, хватит любоваться Доном, надо скорее идти в штаб Северо-Кавказского военного округа», — решил Кирилл Афанасьевич, вдыхая пряный запах ветра, дующего на город со стороны степей.

На душе у Мерецкова было грустно, но, когда его принял начальник штаба 15-го стрелкового корпуса Ольшанский, он сразу повеселел.

— Не возражал Шапошников? — спросил Ольшанский, здороваясь с ним за руку.

— Нет. Похвалил ваш корпус, тепло отозвался о тебе, потом выписал мне направление…

Ольшанский был невысок ростом, лобаст, с мохнатыми бровями, из-под которых весело поблескивали чёрные глаза. Он производил впечатление сурового человека, на деле, однако, был прост и улыбчив. Он пригласил Мерецкова в свой кабинет и, когда они туда вошли, сказал:

— Ты прибыл ко мне на должность помощника начальника штаба корпуса, а я хочу предложить тебе другой пост, более высокий. Ты же закончил Военную академию!

Кирилл Афанасьевич насторожился.

— Какой пост, Михаил?

— Пойдёшь начальником штаба 9-й Донской стрелковой дивизии, в её составе более десяти тысяч бойцов и командиров. Это тебе подходит?

«Так это же здорово — дивизия, там генеральская должность!» — обрадовался Мерецков.

— Ты же ещё в Гражданскую войну был помощником начальника штаба дивизии, не так ли? — Ольшанский в упор обжёг его своим цепким взглядом.

— Верно.

— А эта должность на ступень выше! Что тебя смущает?

Мерецков тронул его за плечо:

— Да ничего не смущает! Просто всё так неожиданно… Короче, я согласен и готов немедленно принять эту дивизию!

— Давай решим так, — Ольшанский смотрел на своего коллегу с мягкой улыбкой на загорелом лице. — Я поведу тебя к командиру корпуса, он познакомится с тобой, а затем вместе поедем в дивизию, и я представлю тебя бойцам. Сейчас у нас в округе началась военная реформа, и ты с ходу включайся в неё. Важно решить, какая должна быть армия в социалистическом обществе.

Мерецков передёрнул плечами.

— Ведь план военной реформы в общем виде уже принят?

— Да, но теперь этот план частично изменяется, — пояснил Ольшанский. — Одни ратуют за всевобуч, как, например, Подвойский, другие предлагают милиционную систему, третьи отстаивают кадровую армию: она, мол, хорошо обучена и сможет постоять за Родину. Я за то, чтобы сочетать и то и другое. А что скажешь ты, Кирилл?

— Я согласен с тобой, Михаил, за такую реформу и я готов бороться.

Ольшанский сообщил, что сейчас на Северном Кавказе работает специальная комиссия ЦК РКП(б), возглавляемая секретарём ЦКК Гусевым. Она проверяет состояние Красной Армии, и все с интересом ждут её выводов.

— Скажу тебе откровенно, Кирилл, эта комиссия вскрыла в войсках серьёзные недостатки в обучении и воспитании бойцов и командиров, так что следует ожидать худшего, — грустно констатировал Ольшанский.

— Меня это тоже настораживает, — заметил Мерецков.

На второй день после приезда в Ростов он вступил в свою должность и с жаром взялся за работу. Раньше с регулярными пехотными частями Мерецков дела не имел. Под Казанью в 1918 году, где он воевал, такие соединения только формировались. А на Южном фронте в 1919 году 14-я стрелковая дивизия, где он служил, оказалась громоздкой, плохо поддавалась управлению и не имела современной техники. Фактически эта дивизия представляла собой скопление людей с винтовками и орудиями, в малой степени обученных. «И когда перед нами встала задача превратить Донскую дивизию в так называемое опорное соединение Северо-Кавказского военного округа, — отмечал Мерецков, — я использовал то, что видел и чему научился прежде всего в Конармии, дивизии которой были лучше обучены, сплочены и вооружены».

— Я хочу сделать Донскую дивизию такой, каким соединение должно быть, — сказал Ольшанскому Мерецков, — хотя у меня ещё нет опыта штабной работы в масштабе военного округа и я не участвовал в крупных организационных мероприятиях.

— Но не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды! — насмешливо молвил комкор. — Думаешь, у меня всё получается? Как бы не так! Нам с тобой, как штабным чинам, остаётся одно — искать лучшее в воспитании и обучении воинов, внедрять это лучшее на практике!

В эти осенне-зимние дни комиссия ЦК партии во главе с Гусевым наконец-то закончила проверку состояния РККА и пришла к неутешительному выводу: в существующем виде Красная Армия небоеспособна.

— Что я тебе говорил, Кирилл? — хмуро взглянул на него комкор Ольшанский. — Плохи дела в Красной Армии, а стало быть, они плохи и у нас с тобой.

— Выходит, что так, — грустно отозвался Мерецков. — И всё же нам не следует вешать нос, Михаил. Я, к примеру, уже добился того, что в моей 9-й Донской дивизии все бойцы метко поражают цели из своего личного оружия. А вот орудийные расчёты надо ещё учить и учить… Теперь и у нас с тобой будет возможность улучшить обучение бойцов, если комиссия ЦК предложит ряд мер для ускорения реформы в Красной Армии.

(Так оно и было. В феврале 1924 года Пленум ЦК партии принял решение форсировать уже начавшуюся реформу, а в марте, чтобы оперативно провести это решение в жизнь, был утверждён новый состав Реввоенсовета СССР. — А 3.).

Помолчали. Потом Мерецков поведал Ольшанскому, что к нему приехала жена Дуня, квартира ей понравилась.

Вечером, когда солнце скатилось за горизонт, Мерецков возвращался домой. Неожиданно он вспомнил о Татьяне Игоревне Кречет, дочери хирурга Костюка. После приезда в Ростов он уже дважды приходил к ней, но соседка говорила, что Татьяна ещё не приехала. Гостила она в семье матери своего мужа в пятидесяти километрах от Ростова. Может, уже вернулась? Надо сходить, но сначала он позвонит жене и предупредит её, что домой придёт позже. Напротив в каменном доме на первом этаже находилась милиция, он зашёл туда и попросил у дежурного разрешения позвонить домой. Мерецкова сразу соединили с квартирой.

— Дуняша, это я, Кирилл. Как ты себя чувствуешь? Хорошо?.. Я рад. Задержусь в городе ещё на часок, не возражаешь?

«И всё же кто у меня родится? — в который раз спросил он себя. — Вот если бы мальчик! Вырос бы он и пошёл по моей дороге в жизнь…» Мерецков сел в трамвай, доехал до рынка и минут через десять уже постучал в знакомую дверь. Ему открыла Татьяна. Она обрадовалась.

— Проходите в комнату, садитесь. Я приехала под утро. Сегодня исполнилось три года, как я похоронила отца.

— Игоря Денисовича мне жаль, — грустно молвил Кирилл Афанасьевич. Он подошёл к столу и сел. — Его убили?

— Да, это случилось вскоре после того, как вы побывали у меня в Москве. — Татьяна глубоко вздохнула и тоже сена. Она подробно рассказала о гибели отца.

— Вы, наверное, знали людей, окружавших Игоря Денисовича. Никто из них не мог совершить такое гнусное преступление? — спросил Мерецков.

— Нет, у папы были очень порядочные друзья, они скорее дали бы обидеть себя, чем подвели бы его.

— И всё же, кто мог это сделать?

— Я подозреваю одного близкого мне человека, — несмело заговорила Татьяна.

— И кто же это такой?

— Мне кажется, что это сделал его сын, а мой родной брат Аркадий. Он не простил отцу того, что тот после революции пошёл добровольно служить в Красную Армию, как это сделал его кумир генерал Брусилов. Папа к тому же долгое время был лечащим врачом Алексея Алексеевича, которого агенты Деникина пытались убить за то, что он перешёл на сторону большевиков, но это им, к счастью, не удалось… — Она с минуту помолчала, о чём-то размышляя, потом вдруг добавила: — Я перед вами виновата. Помните, когда вы были у меня в Москве, ко мне приходил молодой человек?

— Да, вы ещё сказали, что это ваш кузен.

— То был мой брат Аркадий. — Татьяна заметила, как гость наморщил широкий лоб. — Он уезжал в Новороссийск, оттуда на пароходе должен был уйти за границу, и я боялась, что в Москве его могут арестовать. Отец предупреждал меня, что Аркадий может приехать в Москву и напакостить мне. Но брат предложил мне отправиться с ним за границу, потому что семью Костюк, мол, всё равно будет преследовать советская власть. Но я с ним не поехала.

— Где он теперь?

— То ли в Германии, то ли во Франции. Я с ним связь не поддерживаю.

— Если вдруг Аркадий объявится, дайте мне знать. — Мерецков протянул Татьяне листок, на котором был записан номер его телефона.

9

Начало марта 1924 года на Дону выдалось по-весеннему тёплым, правда, когда шли дожди, становилось прохладно. Мерецков всё последнее время проводил в поле, на учениях, и, хотя всё шло строго по плану, он был каким-то настороженным и грустным. Это заметил комдив Ольшанский.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. Ольшанский находился на КП дивизии и в бинокль наблюдал, как сапёры обезвреживали минное поле противника, чтобы затем пехота ринулась на штурм его укреплений.

— Тут такое дело… — смущённо заговорил Кирилл Афанасьевич. — Ночью у моей жены начались схватки…

— Ты ждёшь малыша? — уставился на него Ольшанский. — Вот здорово! И что же ты сделал?

— Отвёз её в роддом, а сам поспешил на службу. Теперь вот переживаю, как там она. — Мерецков достал папиросы и закурил.

— Почему же мне не позвонил, когда отвёз Дуняшу в роддом? — сурово спросил комдив. — Я бы разрешил тебе остаться там до выяснения ситуации.

— Не хотел отвлекать тебя от важных дел. А тут ещё учения начались…

Ольшанский поправил на груди бинокль, подошёл к Мерецкову ближе.

— Вот что, Кирилл. Оставь за себя своего заместителя, а сам поезжай в роддом. Город-то в тридцати километрах! Полчаса ходу, и будешь на месте. Или ты не уверен, что заместитель сумеет руководить войсками на учении?

— Нет, что ты, он подготовлен хорошо, — смущённо ответил Кирилл Афанасьевич. — И всё же…

— И всё же тебе надо ехать! — Ольшанский был в эти минуты не похож на себя, голос у него стал твёрдым и решительным. Казалось, он больше чем сам Мерецков пережимает за его жену.

Мерецков растерянный стоял на КП.

— Чего ждёшь? — рявкнул комдив.

— Когда мне вернуться в штаб? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Решай сам, исходя из обстановки, понял?..

«Эмка», скрипнув тормозами, застыла у подъезда роддома. А тут, как на грех, когда проехали мост через Дон, подул ветер, нагнал чёрные тучи, грянул гром и с неба хлынули потоки дождя. Мерецков выскочил из машины, и, пока ему открывали дверь, он изрядно промок.

— Вам чего, товарищ военный? — спросила его дежурный врач приёмного покоя, полная, сероглазая женщина в белом как снег халате. Смотрела она на Мерецкова строго, словно он в чём-то перед ней провинился.

— Моя жена здесь у вас, и я хотел бы знать, родила ли она? — Голос его прозвучал тихо, но твёрдо. — Прошлой ночью я доставил её сюда… Мерецкова Дуня…

— Минутку. — Врач полистала журнал. — Да, есть такая, она ещё не родила.

— Я могу пройти к жене?

— Вы что, шутите? — усмехнулась врач. — Ну, учудил командир!

— А можно передать ей записку?

— Пишите! — Врач улыбнулась. — Только коротко и без жалости. Женщине перед родами волноваться никак нельзя!

Мерецков смутился и не сразу сообразил, что писать жене. «Коротко и без жалости…» Ох уж эти врачи, всё у них не так, как у других людей. Он сел за столик в углу приёмного отделения и стал сочинять записку. «Дуняша, милая моя жёнушка, душа у меня по тебе болит. Как ты себя чувствуешь? Ты уж, голубушка, крепись! Чует моё сердце, что ты мне подаришь мальчика. Но если и девочку, то моя любовь к ней будет покрепче брони танка… Краше тебя, Дуняша, у меня никого нет. Целую. Твой Кирилл».

Мерецков свернул записку и отдал её врачу.

— У меня к вам просьба: если вдруг что-то случится, позвоните мне домой.

Глубокой ночью Мерецкова разбудил телефонный звонок. Он вскочил с дивана и рывком снял трубку.

— Это вы, товарищ Мерецков? — Он узнал голос дежурного врача.

— Да, это я. Что-нибудь случилось?

— Случилось. Ваша жена только что родила.

— Кто у меня? — спросил Мерецков и затаил дыхание.

— Сын!

— Ура! — закричал он.

«Ну что ж, сын — это здорово! — подумал Кирилл Афанасьевич. — Дуняша небось тоже рада. А на учения я поеду рано утром…»

Мерецков прибыл в штаб дивизии, когда над степью взошло солнце и его лучи щедро согревали землю. На кустах и цветах во дворе штаба серебрилась роса. На деревьях чирикали воробьи. Мерецков вошёл в штаб и, увидев за столом комдива Ольшанского, прямо с порога гаркнул:

— У меня родился сын! — Он разделся, повесил фуражку на вешалку, сел к столу напротив комдива.

Тот отложил в сторону бумаги.

— У тебя сегодня счастливый день! — Ольшанский встал и пожал ему руку. — Сын — это то, чего ты так желал, правда?

— Да, я мечтал о сыне.

— Он тоже станет военным? — спросил Ольшанский.

— Я в этом не уверен, но, если он захочет стать военным, мешать ему не буду!

Мерецков через три дня снова поехал в город, навестил жену и подержал на руках сына. Вернулся он на службу окрылённый. Казалось, готов был горы свернуть!

— Ты сегодня будешь дома? — спросил его Ольшанский, когда они оба вернулись с учений. — Хочу заехать к тебе на часок, надо же нам выпить по чарке по случаю рождения твоего сына! Или у тебя нет желания?

— Что ты, дружище, я буду рад! — Мерецков тронул Ольшанского за плечо. — Я сам хотел тебе это предложить, но ты весь день был отчего-то хмурый.

Могло со мной и такое быть, я же человек не без греха. — Комдив по-доброму улыбнулся.

«Наверное, не придёт, — думал Мерецков, поглядывая на часы. — Уже семь вечера». Раздался стук в дверь. Это был Ольшанский.

— Привет, Кирилл! — бросил он и с ходу вошёл в комнату. — Извини, дружище, меня задержал командующий округом.

— Что-нибудь важное?

— Об учениях шла речь. Он доволен, как они прошли, правда, высказал некоторые замечания…

Оба сели за стол, который давно накрыл Кирилл Афанасьевич. Комдив увидел бутылку коньяка с пятью звёздочками и удивлённо взглянул на Мерецкова.

— Где ты достал такой чудесный напиток? — спросил он. — Это же мой любимый!

— Ты мне что-то хотел сообщить? — Мерецков в упор посмотрел на комдива.

— Когда ты уехал в роддом к жене, из Москвы позвонил Клим Ворошилов. Он поинтересовался, как дела в корпусе, собираюсь ли я в отпуск. Но я-то сразу понял, что не это его интересует. Так оно и есть. Он спросил, как служит начальник штаба 9-й Донской стрелковой дивизии Мерецков. Я ответил, что Мерецков толковый начштаба и я доверяю ему во всём, а дело своё военное он знает крепко. И вообще, говорю, человек он талантливый, не зря же окончил Военную академию. А Ворошилов сказал, что ему нужен человек на должность начальника мобилизационного отдела в штабе Московского военного округа, не подойдёт ли на это дело Мерецков? Я ответил, что Кирилл Афанасьевич весьма опытный штабной работник и ему такая работа по плечу. «Вы рекомендуете его на новую должность?» — спросил Ворошилов.

— И что ответило ваше сиятельство? — в шутливом тоне спросил Мерецков, наливая в рюмки коньяк.

— Я одобрил твою кандидатуру, хотя мне не хочется тебя отпускать, — грустно вздохнул Ольшанский.

— И что же мне делать?

— Собираться к отъезду в столичный военный округ. Даю тебе на сборы три дня. Передавай дела своему заместителю, и гуд бай!

— Ты это серьёзно?

— Серьёзнее быть не может! — усмехнулся комдив. — Давай ещё выпьем, чтобы в Москве тебе хорошо работалось…

Мерецков сказал, что раньше он занимался в основном формированием и обучением войск, теперь же ему придётся заниматься переводом вооружённых сил мирного времени на военное положение, укомплектованием кадров личным и конным составом… Всё это важные проблемы, а как у него пойдёт работа на новом месте, справится ли он?

— Справишься, Кирилл! — твёрдо заявил Ольшанский. — Не боги горшки обжигают! А вот у меня возникла проблема: где я возьму человека на твоё место? Твой заместитель ещё молод, опыта у него с гулькин нос.

— А почему тебе не взять на эту должность начальника оперативного отдела дивизии? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Мне он нравится: мыслит неординарно, энергичен, смотрит далеко вперёд, а не себе под ноги.

— Я тоже о нём подумал, но важно всё взвесить, — признался Ольшанский. Он поднял рюмку. — Давай ещё глотнём, и я пойду. Меня ждёт жена. А ты что будешь делать?

— Хочу Дуняшу и сынка утром забрать. А насчёт переезда в Москву говорить ей не стану: вот придёт приказ, тогда другое дело. Как считаешь?

— Разумно! — поддержал его Ольшанский. — А вдруг Климент Ефремович раздумает? Такое может быть.

— Я подожду приказа… — Мерецков посмотрел на комдива. — А соберусь я быстро. У меня ничего такого нет, так что с багажом отправлять, как видишь, мне нечего…

Прошла неделя, вторая, а приказа из Москвы всё не было. «Хорошо, что я ничего не говорил жене, не то переживала бы», — взгрустнул Мерецков.

После совещания в штабе округа Мерецков навестил комкора Ольшанского. Тот сидел в штабе хмурый, видно, что-то случилось, и Кирилл Афанасьевич поспешил спросить.

— Солдат в полку погиб, — тяжело вздохнул Ольшанский. — Глупая смерть. Командир взвода учил бойцов бросать гранаты. Всё шло хорошо. Но вот гранату взял первогодок, чеку вырвал, а гранату уронил на землю. Ему бы мигом схватить её и отбросить, а он растерялся, сделал два-три шага в сторону, но граната уже взорвалась. Бойца насмерть… Вчера приехала в полк его мать, так плакала, так горевала, что у меня даже сердце прихватило от волнения. Наверное, командующий объявит мне выговор.

— За что? На учениях и не такое случается…

Ольшанский вдруг спохватился.

— Боже, я и забыл… — Он вскочил, достал из сейфа папку с документами. — Пришёл приказ о твоём назначении, так что собирайся в дорогу…

Мерецков прочёл приказ. Поступил он три дня тому назад.

— Не сердись, Кирилл, меня выбила из колеи гибель солдата… Ты сразу возьмёшь с собой жену и сына или они приедут позже?

— Я об этом ещё не думал… — Мерецков ждал, что скажет комкор, но тот молча клал в папку бумаги. — Я пойду, Михаил?

— Иди, Кирилл, и очень прошу тебя завтра же уехать в Москву, не то как бы мне не попало от командующего округом. Если ему позвонит Клим Ворошилов, считай выговор мне обеспечен!..

В комнату Мерецков не вошёл, а влетел.

— Ура, Дуняша, мы едем в Москву! — громко крикнул он, закрывая за собой дверь. — Меня переводят в Московский военный округ. Сам Клим Ворошилов звонил комкору Ольшанскому.

— Тише, Кирилл, — взмолилась жена, — малыш только что уснул. — Она подошла к нему, сняла с его головы фуражку и повесила её на гвоздь, вбитый в стенку. — Садись и расскажи всё, о чём тебе поведало начальство.

— Я уже всё тебе выложил, — с тихим укором произнёс Кирилл Афанасьевич. — У меня там будет новая должность, и я доволен, что стану служить под началом Клима Ворошилова. Он меня знает ещё по службе в Первой конной армии.

Дуня осведомилась, когда он едет, и в её голосе он уловил ноты отчаяния.

— Ольшанский просил, чтобы я уехал завтра, но я не успею собраться. — Мерецков прошёл на кухню, напился холодной воды и вернулся.

В детской заплакал сын. Дуня поспешила к нему и, взяв его на руки, села на стул, чтобы покормить. Мальчик утих и начал сосать грудь, посапывая. Через час Дуня уложила его снова в кроватку и вышла в прихожую. Кирилл Афанасьевич собирал чемодан.

— Я тоже поеду с тобой в Москву, — тихо, но твёрдо сказала жена.

Мерецков едва не вскрикнул.

— Ты что, Дуняша? — он хмуро сдвинул брови. — Малышу четыре месяца, сейчас июль, страшная жара, ещё в вагоне простудится. Нет, рисковать не будем! Я устроюсь, мне дадут квартиру, и я за тобой приеду.

Дуня вдруг заплакала, да так жалостливо, что у него захолонуло сердце.

Он подошёл к ней, обнял.

— Перестань, Дуняша…

Плакать она, однако, не перестала, то и дело утирала платком слёзы.

— Ну, если уж так тебе хочется, поедешь со мной. — Кирилл Афанасьевич ласково погладил её мокрое от слёз лицо. — Но где мы будем жить, пока мне не дадут квартиру?

— Где ты будешь жить, там и я, и наш сынок, — буркнула Дуня, всхлипывая.

— Что ж, придётся пожить в гарнизонной гостинице. — Мерецков почесал лоб. — Если там будет свободный номер.

Выехали они в столицу на пятый день. На вокзал в Ростове их провожал комдив Ольшанский на своей «эмке». Был он грустный, молчаливый, и, только когда Мерецков прощался с ним, бодро вымолвил:

— Если буду в Москве, проведаю, как ты живёшь. Примешь или знать таких, как я, больше не пожелаешь? — В его глазах появилась хитринка, но Кирилл Афанасьевич этого будто не заметил.

— Скорее я приеду в Ростов, чем ты окажешься в Москве! — усмехнулся Мерецков. — А коли приедешь, желанным гостем будешь, так, Дуняша?

— Михаил Петрович, — улыбнулась Дуня, — если Кирилл вас в дом не пригласит, это сделаю я.

— Ну тогда всё будет в порядке! — улыбнулся Ольшанский. Он нагнулся и поцеловал Дуне руку. — Семь футов нам под килем, друзья! Так говорил мой друг, офицер Черноморского флота!..

Чем ближе поезд подходил к Москве, тем сильнее в голове Мерецкова билась тревожная мысль: как его встретят в штабе округа? Но тут же другая мысль ужалила его: как он с женой и малышом будет добираться с вокзала в штаб округа? Мысленно упрекнул себя за то, что перед отъездом не позвонил дежурному по штабу, чтобы его встретили. Если бы он приехал один, тогда другое дело. И всё же как быть? Придётся на вокзале брать извозчика, но сколько это будет стоить? Денег за июль он не получил, ему дали на дорогу лишь суточные. Хватит ли их, ведь до получки ещё целая неделя!

Поезд пришёл вечером. На вокзале было полно народу. Шум, свистки паровозов, крики разносчиков газет. Всё это слилось в один поток, от которого у Дуни начала болеть голова. Она несла на руках сына — он всё ещё спал, — а Кирилл Афанасьевич с двумя чемоданами направился к выходу из вокзала.

К нему подскочил молодой человек в военной форме.

— Извините, вы Мерецков? — спросил он, перегородив дорогу.

— Да. А вы кто? — Кирилл Афанасьевич поставил на землю чемоданы и взял из рук жены хозяйственную сумку с продуктами.

Молодой человек назвался адъютантом начальника штаба военного округа.

— Товарищ Перемытов поручил мне встретить вас и доставить в штаб, но я перепутал пятый вагон поезда с пятнадцатым и нашёл вас уже на вокзале. Простите. Я проведу вас к машине. Разрешите взять ваши чемоданы?..

Когда Мерецков вошёл в кабинет начальника штаба округа, он увидел Перемытова. Тот задумчиво сидел за столом и что-то писал. Перемытой поднялся — высокий, под тянутый, в отутюженной военной форме, — и улыбка вспыхнула на его лице. Мерецков представился ему. Начальник штаба, поздоровавшись, кивнул на стул.

— Вы один приехали? — спросил он.

— Нет, с женой и маленьким ребёнком.

Пока они беседовали, позвонил начальник тыла округа.

— Перемытов говорит, — ответил начальник штаба в трубку голосом, не терпящим возражений. — К нам приехал на должность начальника мобилизационного отдела новый работник с женой и ребёнком. Выделите ему квартиру из двух комнат из резерва командующего округом. Товарищ Ворошилов в курсе дела… Да-да, согласие Климента Ефремовича есть. Что? Не понял, повторите! Ясно, жду вас. — Перемытов взглянул на Мерецкова. — Сейчас здесь будет начальник тыла, он отвезёт вас на вашу квартиру. Устраивайтесь, а завтра к десяти утра быть у меня. Поговорим о вашей работе в новой должности. Вопросы есть? Нет? Тогда до завтра. Кстати, — спохватился Перемытов, когда Мерецков хотел было выйти, — вы как, с желанием к нам прибыли?

— Не просто с желанием, товарищ начальник штаба, а с большим желанием! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Буду трудиться в полную силу, а как получится, судить вам…

— Хороший ответ! — тоже улыбнулся Перемытов.

10

Поначалу Мерецков, как он сам признавался, опасался новой работы. Но он хотел быть всесторонне развитым и подготовленным командиром, потому, как бы ни было тяжело, надо освоить новую должность, да так освоить, чтобы толк был. «Там, в столице, чтобы не захлестнул тебяпоток бумаг, чаще бывай в войсках, изучай армейскую жизнь как она есть, а не ту, о которой пишут в разных документах, — советовал ему комдив Ольшанский. — Главное — занимайся живым делом, иначе пропадёшь!»

Комдив был прав. Недолго Мерецкову пришлось наслаждаться новой работой, вскоре его так захлестнули разные бумаги, что он не мог оторваться от письменного стола. Не разгибая спины, подписывал то одну, то другую бумагу. Он едва успевал ставить на документах свою подпись. Просидел в отделе штаба месяц, и ни разу ему не удалось выехать в войска. А ведь там кипела армейская жизнь! «Надо мне что-то делать, иначе засосёт текучка!» — грустно думал Мерецков. Ему было ясно, что в штабе раздуты штаты. Своими мыслями он поделился с начальником орготдела Горбатовым.

— Николай Константинович, сколько у вас в отделе человек? — спросил Мерецков.

— Сорок! А когда я служил ещё в старой царской армии, нас в отделе было всего четыре человека и мы делали всю работу.

— А у нас девяносто человек, в итоге — сто тридцать! — подсчитал Мерецков. — Мы же утонем в бумажном море! Нам бы оставить человек двадцать, как ты считаешь?

— Факт, надо сокращать! — согласился с ним Горбатов. — Но, если я поставлю этот вопрос, меня никто не послушает, потому как я из бывших офицеров. А вам это дело по плечу: у вас за плечами академия, вы красный офицер. Действуйте, я вас поддержу!

Мерецков загорелся своей идеей и сразу же доложил о ней начальнику штаба Перемытову. Тот минуту подумал, потом коротко изрёк: «Разумное предложение!» И они пошли к командующему. Ворошилов принимал начальника штаба, как правило, в одно время, а он вдруг явился так рано и без звонка.

— Что случилось? — спросил Ворошилов, явно недовольный тем, что его побеспокоили.

— Климент Ефремович, это я виноват, — заговорил Мерецков. — Хотел бы изложить вам своё предложение по улучшению работы штаба округа…

И Кирилл Афанасьевич «выложил» ему свою идею. Ворошилов повеселел, хитровато прищурил глаза, пытливо взглянул на своего начальника штаба.

— Скажи, Алексей Макарович, а этот Мерецков не ликвидирует вообще у нас всю работу? — спросил командующий округом.

— Нет, Климент Ефремович, — улыбнулся Перемытов. — Он правильно предлагает резко сократить штат сотрудников.

— Я не против, товарищи, но решить этот вопрос сам не могу. Надо посоветоваться с наркомвоенмором и членом Реввоенсовета Фрунзе. Я как раз сейчас еду к нему на доклад, изложу и ваше предложение…

Вскоре он вернулся в штаб и вызвал к себе Перемытова.

— Михаил Васильевич одобрил предложение Мерецкова, — бодро произнёс Ворошилов. — Он посоветовал слить мобилизационный и организационный отделы штаба воедино, назначить Мерецкова начальником объединённого отдела, Горбатова сделать его заместителем, а штат работников сократить наполовину!

— Так это же то, что надо, Климент Ефремович! — заулыбался Алексей Макарович. — Спасибо вам за поддержку!

Вернувшись к себе, Перемытов ознакомил Мерецкова с решением Фрунзе.

— Воплощай, Кирилл Афанасьевич, свой замысел на практике.

— Я сделаю всё как надо! — заверил Мерецков начальника штаба.

Кирилл Афанасьевич сумел внедрить в практику всё, что задумал. Получилось неплохо. Перемытов убедился, что у Мерецкова «голова варит». Он пошёл к Ворошилову и предложил назначить Мерецкова помощником начальника штаба округа. Своё предложение, вспоминал этот эпизод Кирилл Афанасьевич, Перемытов мотивировал так. В штабе почти все начальники отделов — бывшие генералы, и, когда он, Перемытов, бывший офицер, вносит какую-либо идею, они кривят презрительно губы и пытаются саботировать её: дескать, этот выскочка, ходивший в нашем подчинении, теперь тщится что-то такое нам показать; а на Мерецкова они смотрят как на человека, выдвинутого революцией, и спокойно ему подчиняются. Ворошилов отнёсся к этим соображениям внимательно, и Мерецков вскоре был назначен по совместительству помощником начальника штаба, а по политической линии — комиссаром. Казалось бы, под бременем трёх должностей он должен был задохнуться. А фактически лишь сейчас помнилось у него свободное время, и работа с мобилизационным планом пошла совсем по-другому. Центр её тяжести был переведён в войска.

Когда наконец реорганизация была завершена и Мерецков доложил о ней Перемытову, тот взял у него все документы и пошёл с ними к Ворошилову. Климент Ефремович долго рассматривал схемы, потом сказал, что немедленно доложит о них председателю Реввоенсовета Фрунзе. (В начале 1925 года М. В. Фрунзе был назначен председателем Реввоенсовета СССР, после того как Л. Д. Троцкий был снят с этой должности. — А. 3.).

Фрунзе одобрил схемы материального обеспечения войск Красной Армии на случай их развёртывания.

— Кто возглавлял эту работу? Товарищ Мерецков? — спросил он.

— Он, Михаил Васильевич, — ответил Ворошилов и добавил: — Правда, со мной консультировался…

— Способный штабист. — Фрунзе взглянул на командующего Московским военным округом. — Всех, кто трудился над этими документами, надо поощрить. Сами решите, кого и чем.

Естественно, Ворошилов сразу же поздравил Мерецкова с успешной работой, которую высоко оценил Фрунзе. Кириллу Афанасьевичу радоваться бы, а он сказал, что мог бы лучше отработать документы, но времени было в обрез.

— Сколько человек трудилось? — спросил Ворошилов.

— Со мной пятеро.

Всем пятерым командующий округом предоставил полуторамесячный отпуск, им были выделены путёвки в санаторий «Гурзуф». А Мерецков был премирован ещё и двухмесячным окладом.

Мерецков проникся глубоким уважением к Михаилу Васильевичу Фрунзе, уже тогда зарекомендовавшему себя полководцем с большой буквы. Когда Фрунзе проводил деловые совещания, Кирилл Афанасьевич старался впитать всё то новое по вопросам территориальной системы, мобилизации войск, что необходимо было сделать в округе. А когда проходили большие манёвры регулярных частей с привлечением территориальных, Мерецков проявлял свои способности в полную силу, и самой дорогой для него была похвала Фрунзе. Однажды после учений войск округа тот сказал:

— Хорошо вы потрудились, товарищ Мерецков. Военная реформа, которую мы проводим в Красной Армии, это наш броневой щит, о который разобьются все происки наших врагов. Главное в военной реформе — не забыть о рядовых бойцах, надо их хорошо вооружить, обеспечить всем необходимым, дать им в руки первоклассное оружие и боевую технику!..

Во всех военных округах и соединениях войск реформа проходила успешно. Опыт перестройки Красной Армии и Военно-Морского Флота и законодательство о прохождении военной службы были обобщены в Законе об обязательной воинской службе, принятом в сентябре 1925 года. Тогда же ввели в армии единоначалие — важнейший элемент всей военной деятельности. Мерецков был горд тем, что в повышении боевой мощи вооружённых сил была частица и его труда. «Для меня лично 1925 год был насыщенным, и я многое внедрил в войсках из того, что намечал», — без ложной скромности признавался Кирилл Афанасьевич.

Но 1925 год принёс Мерецкову и большое горе: после неудачной операции умер Михаил Васильевич Фрунзе. Ворошилов был тоже потрясён в тот день. Он вызвал Мерецкова и спросил, где Перемытов.

— Он у авиаторов, вернётся к вечеру.

— Тогда вы соберите группу людей руководящего состава, восемь-десять человек, и мы поедем в Боткинскую больницу.

Туда все приехали возбуждённые, никому не верилось, что умер полководец, чьё имя гремело на устах бойцов и командиров Красной Армии и Военно-Морского Флота. Ворошилов поднялся наверх, к главврачу, остальные ожидали его внизу. Вскоре Климент Ефремович, бледный и расстроенный, сошёл вниз.

— Героя Урала, Туркестана и Перекопа с нами больше нет, — ломаным голосом произнёс он и смахнул со щёк покатившиеся слёзы.

В Колонном зале Дома союзов, где был установлен гроб с телом Михаила Васильевича Фрунзе, Мерецков стоял в почётном карауле, и слёзы блестели на его глазах.

Ночь он провёл неспокойно, сон никак не шёл к нему. Все мысли были о нём, о Фрунзе. Так с ним бывало не раз, когда в Гражданскую войну он терял близких ему людей.

Утром Мерецков прибыл на службу и узнал, что в Красной Армии произошли новые назначения. Председателем Реввоенсовета СССР стал Климент Ефремович Ворошилов, а Московский военный округ возглавил видный военный деятель Георгий Дмитриевич Базилевич, получивший боевое крещение в рядах Красной Армии в августе 1918 года. Тогда на Нижней Волге сложилась трудная для советской власти обстановка. Защитники Царицына едва сдерживали натиск белоказаков. В это время неподалёку от Саратова, в Камышине, в группе представителя Высшей военной инспекции находился Базилевич. Ему-то и было поручено доставить в Царицын боеприпасы. Георгий Дмитриевич создал из камышинских рабочих строевые роты, вооружил их. Они погрузили на пароходы боеприпасы и пробились к Царицыну сквозь белогвардейские заслоны. В бою с врагами Базилевич был восемь раз ранен. Но особо он проявил себя на посту командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Летом барон Врангель попытался высадить из Крыма десант на Кубани, в тыл красным войскам, но решительным ударом Базилевич сбросил десант полковника Назарова в море, за что был награждён орденом Красного Знамени. В 1924 году Базилевич стал помощником командующего войсками Московского военного округа. Здесь Мерецков и познакомился с ним. Как-то после совещания в штабе Кирилл Афанасьевич пригласил его к себе в гости. Георгий Дмитриевич не отказался, однако спросил:

— Кирилл, у вас ведь дома малыш, не помешаю?

— Как можно так говорить, вы для нас с женой будете дорогим гостем!

— Ну, если так… — улыбнулся Базилевич.

Они вошли в квартиру, и Мерецков весело сказал:

— Дуняша, у нас гости!

Жена вышла из детской, прикрыв за собой дверь. Увидев Базилевича, она смутилась, вмиг поправила причёску и подошла к нему.

— Я Евдокия Петровна или просто Дуня! — И протянула ему руку.

— А я Георгий, помощник товарища Ворошилова! — Он пожал ей руку, застыв у порога. — Кирилл Афанасьевич пригласил меня в гости, и я, как видите, прибыл.

— Вот и хорошо! — одобрительно воскликнула хозяйка. — Садитесь, пожалуйста. Малыш спит, и я буду вас кормить.

Она быстро накрыла стол. Кирилл Афанасьевич принёс из кухни водку и шампанское.

— Мы с вами, Георгий Дмитриевич, закончили рабочий день, а потому вправе употребить горючку!..

За столом завязалась оживлённая беседа. Хмельное дало себя знать. Но если Базилевич с первых же минут был весел, разговорчив и сыпал шутками, то Кирилл Афанасьевич поначалу был сдержан — в гостях у него находился не кто-нибудь, а правая рука командующего Клима Ворошилова, человека необычайно популярного в Красной Армии, — но потом и сам стал рассказывать о себе, о том, какая судьба выпала ему на нелёгком, как он выразился, «солдатском» поле. Глядя на мужа, Дуня радовалась: на службе у него дела идут хорошо, а большего она и не желала.

— В жизни, Кирилл, я лёгких путей не выбирал. — Базилевич произнёс это тихо и, как показалось Мерецкову, с грустью. Он перешёл на «ты». — Тебя вражеская пуля жалила в боях три раза, а меня восемь раз шарахнуло! Так оно и должно быть, ведь я на девять лет старше тебя, Кирилл! Ещё до революции на Юго-Западном фронте в пятнадцатом году я был поручиком и командовал ротой. Два года не вылезал с переднего края и получил «в награду» шесть ранений! Да, что и говорить, досталось мне…

У Мерецкова с Базилевичем, теперь уже командующим войсками округа, сложились доверительные отношения. Не раз под его руководством Кирилл Афанасьевич разрабатывал и проводил войсковые учения под Москвой, чаще всего в Гороховецких лагерях. Базилевич вникал во все вопросы глубоко, «видел дальше и больше, чем многие из нас», отмечал Кирилл Афанасьевич. Разборы учений, которые делал Базилевич, были для Мерецкова своеобразной школой, где он «обретал то, что необходимо командиру, если он хочет стать зрелым военачальником».

Кому-кому, а Мерецкову на хороших военачальников чертовски везло! Более трёх лет он бок о бок работал с Базилевичем. На смену ему в округ пришёл Иероним Петрович Уборевич. А сблизился с ним Кирилл Афанасьевич при необычных обстоятельствах. Когда Уборевич принял дела, он двое суток знакомился с комсоставом округа, но Мерецкова, в то время исполнявшего обязанности начальника и комиссара штаба округа, почему-то не вызывал. Наконец к нему явился адъютант Уборевича и принёс пакет.

— Командующий товарищ Уборевич поручил мне вручить его вам!..

Мерецков вскрыл пакет и обнаружил в нём задание на командно-штабное занятие «Встречный бой стрелковой дивизии». На время занятия он назначался командиром дивизии, а работники штаба, находившиеся в его подчинении, — командирами полков и должностными лицами штаба дивизии. Время занятий — двенадцать ноль-ноль, место занятий — кабинет командующего.

Мерецков оперативно провёл занятие, и, когда Уборевич сделал разбор, он высоко оценил его действия.

— Вы работали лучше и быстрее, нежели офицеры немецкого Генерального штаба, на занятиях у которых мне недавно пришлось быть, — подчеркнул Иероним Петрович. — Меня это радует, и я надеюсь, что мы с вами сработаемся и от этого выиграет боевая подготовка войск округа.

В Гороховецких лагерях проходила артиллерийская стрельба, на которую были приглашены начдивы, начальники военных училищ и руководящий состав округа. Эти сборы готовил и проводил Мерецков. Перед поездкой в лагеря Уборевич вызвал его и начал задавать вопросы по теории артиллерийской стрельбы. Кирилл Афанасьевич знал, что по профессии командующий сам артиллерист, поэтому, чтобы не попасть впросак, тщательно подготовился к этим стрельбам. Мерецков ответил на все вопросы Уборевича. Тогда командующий на чистом листе бумаги стал показывать ему, как вести стрельбу артиллерийским дивизионом.

— Что хочу вам посоветовать, — проговорил Уборевич. — Вам придётся первому командовать дивизионом. С вас будут брать пример другие, а потому вы должны быть на высоте. Приходите ко мне к концу дня, и мы с вами потренируемся.

Стрельбы прошли успешно. Дивизион Мерецкова не подкачал. Кирилл Афанасьевич был доволен, а когда Уборевич объявил ему благодарность, чувствовал себя на седьмом небе.

Утром, как только Мерецков прибыл на службу, его вызвал Уборевич.

— Знаете, о чём я подумал, когда вчера мы проводили стрельбы? — спросил он, едва Кирилл Афанасьевич сел к столу, где командующий разложил карту. — Нам надо создать базу для обучения танкистов. Полигон, стрельбище и учебные поля, которые мы имеем, уже не отвечают требованиям времени.

— Я об этом уже думал, — сказал Кирилл Афанасьевич. — У меня даже есть план на этот счёт, и я готов показать вам его.

— Что меня ещё волнует? — продолжал Уборевич. — Я пришёл к выводу, что угроза нападения на важные объекты в глубоком тылу ещё более возросла, поэтому нам надо усилить средства противовоздушной обороны. Оба этих вопроса я поставлю на Реввоенсовете, ибо для этого нужны деньги, и немалые.

И в октябре 1929 года Уборевич сделал это на заседании Реввоенсовета СССР.

— Красная Армия — детище народа, — горячо говорил он. — А коль это бесспорная истина, то народ даст нам деньги, чтобы наши вооружённые силы стали более сильными, готовыми дать отпор любому агрессору!

Мерецкова восхищало то, как остро Иероним Петрович находил проблемы, которые нужно было решать и которые не давали расслабляться. Сам Кирилл Афанасьевич в эти дни трудился рядом с командующим допоздна, приходил домой усталый, порой даже не ужинал, а сразу ложился отдыхать. Жене это не нравилось…

Весь день Мерецков пробыл в поле на учениях. В то время в округе они шли непрерывно. В марте 1929 года Кирилл Афанасьевич проводил двусторонние тактические учения, в мае под его руководством проходила двухстепенная оперативно-тактическая игра, в сентябре — окружные манёвры. Шла техническая реконструкция армии — пехота получала модернизированные винтовки и другое оружие. Стали выделяться в самостоятельный род автобронетанковые войска. А вскоре на парадах на Красной площади в Москве по брусчатке загрохотали советские танки.

— Прямо дух захватывает от всего, что делается сейчас в Красной Армии! — довольно произнёс Мерецков, представив Уборевичу рапорт о проделанной за полгода работе штаба. — Армия растёт на глазах, из карлика — первых отрядов красных бойцов — она выросла в великана!

— Не скажи, Кирилл Афанасьевич, — заулыбался Уборевич. — Но этому великану надо дать в руки автоматическое оружие, посадить его на танк, придать ему авиацию, тогда, наверное, его никакая сила не сокрушит! — Иероним Петрович вернул документ и попросил передать его начальнику политуправления округа Володину, наказав, чтобы тот в шесть часов вечера прибыл к нему.

Мерецков шагнул к двери, но Уборевич задержал его.

— Давно хочу попросить вас вот о чём. — Он на минуту задумался. — Когда бываете в войсках, присматривайтесь к людям. Надо отбирать для службы в Центральном военном округе талантливых, мыслящих бойцов и командиров. В минувшем году вы как первый заместитель начальника штаба ездили в город Торжок, в 148-ю стрелковую дивизию, где инспектировали 143-й стрелковый полк, которым командует Александр Василевский. Вы дали ему высокую оценку, говорили мне, что этот командир полка мыслит категорией начальника дивизии. Я тогда усомнился в вашей оценке и позже, когда сам поехал в Торжок, решил посмотреть этот 143-й полк.

— А заодно решили и меня проверить, не завысил ли я полку оценку? — съязвил Мерецков, на что Уборевич ответил:

— На то я и командующий, чтобы строго контролировать своих подопечных. Так вот зря я перестраховался, наши инспектора дали высокую оценку полку Василевского. Потом я объявил ему благодарность. Так что ваши акции, Кирилл Афанасьевич, поднялись в цене, — шутливо добавил Иероним Петрович. — Кстати, о Василевском. Тогда, вернувшись в штаб округа, я издал приказ назначить его командиром отстающего полка. Василевский и этот полк вывел в передовые! Таких вот командиров, как Василевский, нам бы побольше, — резюмировал Уборевич.

День выдался холодным и ветреным, и хотя шёл дождь, Мерецков проводил испытания нового танка. Лишь к вечеру он приехал домой. Принял душ, поужинал, прилёг на диван отдохнуть. Ночью его вызвали на службу по боевой тревоге. Начинались летние учения.

В этот раз он провёл артиллерийскую оперативную игру с руководящим начсоставом, и, когда закончил её, его вызвал к себе командующий округом. Обычно, когда Кирилл Афанасьевич заходил к нему, тот был весел, шутил, здоровался за руку. Теперь Уборевич был хмур. На приветствие Мерецкова «Здравия желаю!» Иероним Петрович даже не глянул в его сторону, сосредоточенно думал о чём-то своём, затем сухо бросил:

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич! — Уборевич тоже сел. Он заговорил о проведённом учении, отметив, что Мерецков в основном правильно руководил войсками, умело и энергично навязал свою волю противнику и нанёс по нему чувствительный удар. — Но вы допустили серьёзную ошибку в ходе учения, в боевой обстановке это привело бы к большим потерям, если не к поражению.

«Кажется, сейчас он мне даст прикурить…» — передёрнул плечами Мерецков, но виду не подал, даже улыбнулся, хотя улыбка получилась кислой. Уборевич между тем угрюмо свёл брови. По его настроению Мерецков понял — что-то случилось. Впечатление было такое, что командующему вовсе не хотелось говорить. А ведь разбор учений он всегда проводил энергично, за удачные действия хвалил, за ошибки журил, но не так жёстко, как в этот раз. Что вызвало у него такое настроение?

— Я вам уже говорил, что правильно руководить боем — значит прежде самому продумать всю динамику событий. — Уборевич взял папиросу, закурил и продолжал: — Решить, где сосредоточить артиллерию, куда бросить танки, какую задачу поставить авиации. Словом, каждый должен знать, что ему надлежит делать в бою. А как получилось у нас? Пехота пошла на штурм укреплений противника, но атака захлебнулась — враг открыл сильный огонь из пулемётов, а с флангов по вашим войскам ударили миномёты и орудия. Что сделали вы?

— Я бросил танки на позиции противника, — смутился Мерецков. — Правда, не сразу, но смял его оборону.

— Какой ценой смяли? — насмешливо спросил командующий и добавил: — Большими потерями пехоты! А следовало перед атакой обработать передний край неприятеля артогнём, потом бросить вперёд танки, а за ними — пехоту!

— Я не знал, что противник создал прочную оборону, — объяснил Кирилл Афанасьевич.

— А где ваша разведка, почему она не выявила характер переднего края? — спросил Уборевич. — И ещё одна деталь. Когда противник открыл огонь из орудий, командир танкового полка связался с вами по телефону и предложил бросить танки на их подавление. Однако вы не разрешили ему это сделать, сославшись на то, что этим займётся авиация. Пока вы ставили задачу командиру эскадрильи бомбардировщиков, было потеряно драгоценное время. Так ли надо было поступать? Нет, Кирилл Афанасьевич! Во-первых, вы «зарубили» в зародыше инициативу командира танкового полка, а её следовало не гасить волевым решением, а всячески поддержать. Во-вторых, вы забыли, что время на войне дорого и его не следует зря терять.

Выслушав замечания командующего, Мерецков с трудом сказал:

— Не могу возразить, Иероним Петрович. Разнос, который вы учинили мне, поделом. Я так уверовал в свои силы, что силы противника недооценил. Но скоро у нас пройдут новые учения под вашим руководством, и я обещаю вам действовать рационально.

Уборевич горько улыбнулся, поправив на носу очки.

— Не получится, Кирилл Афанасьевич.

— Почему? — удивился Мерецков.

— Я ухожу со своего поста, — грустно произнёс Уборевич. — Новым командующим войсками Московского военного округа назначен Август Иванович Корк^[12]. Сегодня я сдаю свои дела, а вечером у меня будет прощальный ужин. Приглашаю и вас к семи вечера. Можете прийти с женой.

11

Мерецкову было жаль расставаться с Уборевичем: слишком много тот для него значил. «Этот человек сыграл в моей жизни огромную роль, — отмечал Кирилл Афанасьевич. — Я проработал вместе с ним около пяти лет, и годы эти — целый новый период в моей службе. Я занимал довольно высокую военную должность и мог считаться сложившимся человеком. И всё же ни один военачальник раньше (да, пожалуй, и позже) не дал мне так много, как Иероним Петрович».

«Как сложатся у меня отношения с Корком? — спросил себя Мерецков, когда поздно вечером попрощался с Уборевичем у него дома. — Хочу, чтобы они были честными, как с Иеронимом Петровичем. Ведь начальник штаба округа — это правая рука командующего!»

К огорчению Мерецкова, отношения с Корком у него не сложились. Случилось это не сразу. Когда Корк стал командующим, у Мерецкова наступил срок его очередной стажировки в командирской должности, и он был назначен командиром и комиссаром 14-й стрелковой дивизии. Корк пригласил его на беседу.

— Какие задачи вы поставили перед собой, командуя дивизией? — спросил он.

В его голосе Мерецков уловил сухость, какую-то казёнщину, и от этого ему сделалось не по себе. Но не зря говорит, что командиров, как и отцов, не выбирают. Не выбирал их и Кирилл Афанасьевич. Он словно сбросил с себя это неприятное наваждение и бодро заметил, что поставил перед собой три задачи: довести организацию управления дивизией до высокого уровня, максимально приблизить свою дивизию к тому, что входило в понятие кадрового регулярного соединения, имеющего высокую боевую готовность, и, наконец, активно участвовать во всех окружных учениях.

— Но вы ещё и комиссар дивизии, что будете делать по этой линии? — В глазах Корка вспыхнула лукавая усмешка.

Мерецков ответил, что будет разъяснять бойцам и командирам политику партии большевиков по проведению в стране коллективизации сельского хозяйства, необходимость борьбы с кулачеством. Это очень важно, так как в дивизии служит немало крестьян из разных областей государства. Опять же во многих деревнях возникли сельские советы, и людям важно объяснить их роль как самой массовой организации…

Корк слушал его и чему-то усмехался. Он прошёлся по кабинету, зачем-то посмотрел на карту, висевшую на стене, подошёл к столу, посмотрел в папке какие-то бумаги и снова приблизился к Мерецкову.

— Я доволен вашим ответом, Кирилл Афанасьевич. — Он посмотрел на ручные часы. — Однако пока это всего лишь слова, а как будет на деле?

— Постараюсь всё это осуществить на практике! — заверил командующего Кирилл Афанасьевич. — Во всяком случае, Иероним Петрович Уборевич был мною доволен, и я не подводил его. Штабную работу люблю. Хотел бы дружно работать и с вами, Август Иванович.

— А что, у вас возникли сомнения? — вскинул брови Корк и чуть поднял подбородок. Он был сейчас похож на поэта, который вышел на сцену и готовился читать свои стихи.

— У меня — нет, товарищ командующий, а как вы будете ко мне относиться, мне неведомо.

— Наши судьбы, Кирилл Афанасьевич, плетёт военная служба, а служба — это работа до седьмого пота! — жёстко и, как показалось Мерецкову, назидательно произнёс Корк. — Уходя, Уборевич дал вам высокую оценку как начальнику штаба. Я же дам вам оценку позже, когда узнаю вас больше, кто вы и чего стоите.

«Он дал понять, что сомневается в оценке моей персоны Уборевичем», — грустно подумал Мерецков, уходя от Корка.

К концу года дивизия Мерецкова успешно прошла инспекторскую проверку, которую придирчиво проводил сам Корк, а на осенних манёврах она показала высокую маршевую подготовку, быстро развернулась и стала наносить удары по флангам и в тыл противника. «Для меня командование дивизией явилось важной школой, пригодившейся мне в мирные годы и особенно в годы войны, — отмечал Кирилл Афанасьевич. — Я учился управлять большими массами бойцов, — готовил себя к тому, чтобы вести их к поставленной цели, а на войне — к победе в бою».

Корк остался доволен тем, как Мерецков командовал дивизией, однако то ли из ревности, то ли обиделся, что Кирилл Афанасьевич хвалил Уборевича во время их первого знакомства, прямо не высказал своего удовлетворения, а выразился в общем и целом:

— Служба у нас такая, что требует постоянно держать палец на курке. — Он сощурился, карие с отливом глаза блестели от ярких лучей солнца, пробивавшихся в окно. — Но мало держать палец на курке, надо ещё и совершенствовать своё мастерство. Военное дело напоминает мне лестницу, у которой есть первая ступенька, но нет последней.

— Разумеется, в военной науке нет предела, товарищ командующий, и я, смею вас заверить, об этом не забываю.

— Рад это слышать! — Корк снял очки и положил на стол. — Утром мне звонил наркомвоенмор товарищ Ворошилов. Вам нужно быть у него сегодня к пяти вечера.

— По какому вопросу? Мне же надо подготовиться.

— Не знаю, а спрашивать его не стал, да и этика не позволяет мне это делать. Он сам вам скажет. Но, видимо, речь пойдёт о чём-то серьёзном. Вернётесь, мне доложите, что и как…

На обед домой Мерецков не пошёл, о чём предупредил жену, позвонив ей по телефону.

Кирилл Афанасьевич прибыл в Наркомат по военным и морским делам раньше назначенного времени. Его увидел Семён Будённый, возглавлявший в то время инспекцию кавалерии.

— Кирилл, не ко мне ли пришёл? — Семён Михайлович поздоровался с ним. — Небось возгордился, что служишь у Клима Ворошилова? А меня, старого конника, забыл?

Мерецков покраснел, стал объяснять Будённому, что всё это время по горло был занят: то учения, то поездки в лагеря…

— Велено быть у Ворошилова к пяти вечера.

Будённый взглянул на часы.

— У тебя, Кирилл, в резерве минут сорок, так что зайдём ко мне в инспекцию.

Здесь Мерецков увидел тех, с кем познакомился ещё на Гражданской войне, и тех, с кем учился в Военной академии. Первым подал голос Иван Тюленев, помощник инспектора кавалерии.

— Кирилл, рад тебя видеть! — воскликнул он. — Помнишь, как мы с тобой зубрили в академии военную науку?

— Как не помнить, Иван Владимирович! — Мерецков крепко пожал ему руку. — Я ещё не забыл, как вы были комбригом в Первой конной армии, как храбро рубили шашкой белогвардейцев.

— То было жаркое время, оно нет-нет да и саднит мне душу, — признался Тюленев. — Ведь мы теряли в боях друзей и соратников.

— Но главное, что мы крепко били белых генералов — и Мамонтова, и Шкуро, и Деникина, и Врангеля… Сколько их было? Десятки! А Будённый был и есть один! — и Семён Михайлович заразительно рассмеялся, его пышные усы, о которых в Конармии ходили легенды, вздрагивали, а глаза светились.

Бывшие конармейцы смеялись, шутили, вспоминали разные эпизоды из своей фронтовой жизни. В кабинет вошёл личный секретарь Будённого Павел Белов, прославившийся в годы войны как командир 1-го кавалерийского корпуса.

— Семён Михайлович, вас приглашает к себе товарищ Ворошилов, он только что звонил.

Будённый плечом толкнул дверь и вышел. Но не успел Мерецков уйти, как он вернулся и сказал Тюленеву, чтобы тот взял папку с документами и что они сейчас пойдут к начальнику штаба. Будённый взглянул на Мерецкова.

— Кирилл, поспеши к Ворошилову: он собирается ехать в Кремль.

Ворошилов сидел за столом и просматривал документы, когда Мерецков открыл дверь кабинета.

— Заходите, Кирилл Афанасьевич! — Наркомвоенмор усадил его в кресло, сел рядом с ним. — Как служится?

Мерецков ответил, что всё идёт хорошо, правда, на учениях приходится много работать, нередко домой возвращается глубокой ночью, а то и вовсе остаётся ночевать в лагерях. Ворошилов слушал его молча, не перебивая, но то и дело поглядывал на часы.

— Я вот зачем вас вызвал, — поднял брови Ворошилов. — Группа командиров Красной Армии едет в служебную командировку в Германию. В её состав включены и вы. Что будете там делать? Знакомиться со службой немецких военных штабов. Немцы покажут вам войсковые учения. Человек вы опытный и знаете, что нас особенно интересует. Всё полезное у немцев нужно взять на вооружение. Они ведь тоже кое-что перехватили у нас, так надо ли нам стесняться? — Он с минуту помолчал. — Почему-то Корк не включил вас в группу отъезжающих, я распорядился внести вас в список. Вы что, не ладите с командующим округом?

— Ничего такого нет. Видимо, Август Иванович не может обойтись без меня как штабного работника. Других причин не вижу.

Ворошилов необычно строго посмотрел на Мерецкова. В его глазах блеснули искорки и тут же угасли.

— Очень важно, чтобы вы понимали командующего и во всём ему помогали, — сказал Климент Ефремович. — Корк из числа тех, кому наша армия дорога, и вам с ним делить нечего! — Наркомвоенмор позвонил своему заместителю по разведке. — Сейчас я пошлю к вам Мерецкова, он тоже едет в Германию. Поговорите с ним, что и как ему там делать, а я уезжаю в Кремль к товарищу Сталину. — Положив трубку, Ворошилов взглянул на Кирилла Афанасьевича. — Всё слышали?

— Так точно! — Мерецков встал. — Разрешите идти?..

— Идите, но не спотыкайтесь! — Ворошилов хитро прищурил глаза.

«Но не спотыкайтесь… О чём это он? Наверное, обо мне не очень лестно отозвался Корк, — размышлял Мерецков, направляясь в штаб округа. — А вот поездка в Германию мне на руку. Посмотрю, как работают немецкие штабы, что у них появилось нового, что они скажут о деятельности наших штабов и скажут ли». Он вышел из машины и поднялся по ступенькам подъезда штаба. Навстречу ему шёл командующий.

— Были у наркомвоенмора? — спросил он, остановившись.

— Вместе с другими командирами я еду в Германию, — коротко объяснил Кирилл Афанасьевич.

— Странно, однако, мне он об этом не говорил. Когда отъезжаете?

— Завтра в семь вечера.

— Тогда передайте дела своему заместителю, а сами идите домой готовиться к командировке. — Помолчав, Корк спросил: — Обо мне шла речь?

— Да. Ворошилов сказал, что вы из числа тех, кому наша Красная Армия дорога.

Корк усмехнулся, зацепил Мерецкова взглядом.

— Умеет Климент Ефремович находить для нас нужные слова. — Он пожал Кириллу Афанасьевичу руку. — Успешной вам поездки!..

На Белорусском вокзале, откуда поезд уходил в Германию, было многолюдно. С утра, когда Кирилл Афанасьевич по просьбе жены ходил в магазин за продуктами, накрапывал дождь, а к полудню распогодилось, солнце щедро палило, было по-летнему тепло. Посадку пока не объявили, и Мерецков прошёл в здание вокзала, чтобы взять на дорогу пару бутылок пива. Уже расплатился с продавцом, как вдруг у буфета, в пяти шагах от себя, увидел Татьяну Кречет. У Мерецкова забилось сердце то ли от волнения, то ли от воспоминаний о пребывании в госпитале. Татьяна стояла у буфета и ждала, когда подойдёт её очередь. Глаза у неё были задумчивые. Он хотел было подойти к ней, но в последнюю секунду решил этого не делать. С тех пор, как они виделись в последний раз, прошло восемь лет, но она как будто не изменилась. Татьяна взяла из рук девушки-продавщицы пакет с конфетами и, отходя в сторону, заметила Мерецкова и на мгновение замерла.

«Она узнала меня!» — едва не крикнул он и торопливо шагнул к ней.

— Вы ли это, Татьяна? — Он улыбнулся.

— Я, Кирилл. — Она тоже улыбнулась, глаза её заискрились, а взгляд стал добрым, любящим, отчего у Кирилла Афанасьевича снова забилось сердце.

— Не забыли, как меня звать… — Он взял её за руку и отвёл в сторону. — Как вы оказались на вокзале?

Татьяна ответила, что приехала в Москву к тете, которая перенесла операцию, и две недели провела у неё, пока тётя не поправилась.

— Вы с мужем приехали? — спросил Мерецков.

— Мужа у меня теперь нет… — глухо произнесла она, и её лицо вмиг потемнело. Глаза стали чужими и какими-то тусклыми, словно их накрыл туман.

— Вы разошлись?

— Нет… Я его похоронила… — Она помолчала. — Машина скорой помощи на полном ходу столкнулась на переезде с грузовиком, и Альберт погиб. Он ударился головой об асфальт на дороге. Это было ужасно, когда я увидела его, потеряла сознание…

— Давно это произошло?

— Пять лет назад. — Она вскинула на Мерецкова глаза. — А вы как здесь очутились?

Мерецков грустно усмехнулся, ответил, что едет в Германию в составе делегации командиров Красной Армии.

— Вы же знаете, Таня, что свою жизнь я посвятил службе в армии. — Он краешком глаза посмотрел на часы — до посадки на поезд оставалось ещё полчаса. — Помню, ваш отец сказал мне, чтобы я уходил из армии, если хочу долго жить. Я тогда заметил, что у меня хватит силы воли побороть свою болезнь. И это мне удалось…

Татьяна какое-то время молчала, затем спросила:

— Кирилл, вы скоро станете генералом?

— Я об этом как-то не думал, — смутился Мерецков.

— Плохо, Кирилл! — воскликнула она. — Ещё Суворов говорил, что плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!

— Я же не рядовой боец, Таня, я — командир! — весело возразил ей Мерецков. — До генерала мне ещё ох как далеко!

Она свела брови.

— А свою жену Дуняшу вы любите?

— Люблю. Она мне сына родила, как же её не любить?! Вы, наверное, тоже любили своего Альберта?

— Да!

— Наверное, вы его заарканили?

— Не я, Кирилл, он меня, — улыбнулась Татьяна. — Как-то я пришла к папе в госпиталь, Альберт увидел меня и влюбился. Во время отпуска приехал в Москву, и мы поженились. Родился сын, всё было прекрасно. А потом случилась трагедия…

Оба помолчали. Мерецков спросил, что слышно о её брате Аркадии. Татьяна печально вздохнула.

— От него нет никаких вестей. И вообще, жив ли он? — Она горько улыбнулась. — Скажите, Кирилл, если мой брат объявится, его арестуют?

— Вряд ли. С Врангелем ушли за кордон сотни казаков, многие из них уже вернулись на Родину. Они попали за границу случайно, генерал Врангель их обманул, теперь они прозрели. За что же их сажать в тюрьму? — Он взглянул на часы. — Однако мне пора, уже объявили посадку. А ваш поезд когда будет?

— В десять вечера, так что есть ещё время и я хотела бы побродить по Москве. Мы с вами ещё встретимся, Кирилл?

— Наверное, встретимся. Во всяком случае, я когда-нибудь заеду к вам в гости, — пообещал Мерецков.

— Всего вам доброго, Кирилл! — весело произнесла Татьяна, хотя её глаза были грустными. Она волновалась и этого не скрывала. — Я хочу, чтобы вы увидели моего сына.

— И я хочу, Таня. Он на вас похож?

— Как две капли воды…

В поездке в Германию Мерецков, как и его коллеги, был разочарован, и об этом он прямо заявил наркомвоенмору Ворошилову, когда докладывал ему о своих впечатлениях.

— Германия стоит на распутье, фашистская угроза нарастает с каждым днём, — подвёл итог Мерецков. — Удивило нас и то, что немецкая печать позволила себе ряд выпадов против нас, советских командиров. Между ними и рабочими предприятий на наших глазах происходили кровавые стычки. А что делала полиция? Она помогала нацистам, когда видела, что в стычке берут верх рабочие, усмиряла их.

— Как на всё это реагировали немецкие офицеры? — спросил Ворошилов.

— Они заявляли нам, что их армия стоит вне политики!

Немецкой штабной службе, говорил Мерецков, присуща двойственность. С одной стороны, чёткость и высокая организованность сотрудников штабов, особенно при отработке каждой операции, с другой — чрезмерный педантизм, преклонение перед документом. Поступила директива — и, будь добр, строго выполняй её. Никаких отклонений, никакого «новаторства», иначе это будет расценено как неисполнение документа. А как же быть с инициативой подчинённых? Директива директивой, но если у командира родилась какая-то идея, которая позволит выполнить её с большим выигрышем? Вот это-то и не поощряется. Исполнительность у немцев доведена до автоматизма.

— Для Красной Армии такой автоматизм негож! — заявил Мерецков.

Ворошилов чему-то усмехнулся, пощипывая кончиками пальцев щетинистые усы.

— Вот в этом я бы с вами не согласился, — произнёс он. — Исполнительность — душа воинской службы!

— Да, но она не должна быть автоматической, — возразил Мерецков, — я бы сказал, бездумной. А бездумность проявляется тогда, когда человек не вникает в то, что делает, действует автоматически, как пружина.

— А что вам там особо понравилось?

— Довольно высокая степень механизации и моторизации немецкой армии, — не раздумывая ответил Мерецков. — В этом деле, товарищ наркомвоенмор, они лет на десять, если не больше, опередили нас.

— Вы так думаете? — нахмурился Ворошилов. Он резко передёрнул плечами и недоверчиво посмотрел на своего собеседника.

— Это не только моё мнение, — подчеркнул Мерецков. — Такова точка зрения всех, кто был в группе. Военная техника и оружие у немцев развиты очень высоко. Если в Красной Армии лишь недавно появилось автоматическое оружие, то там его уже давным-давно применяют на практике.

— Насчёт автоматического оружия нам надо крепко подумать, — согласился Ворошилов.

Они ещё некоторое время обсуждали военные проблемы немецкой армии, сопоставляли увиденное там с тем, что было в войсках Красной Армии.

— Я понял вас так, Кирилл Афанасьевич, что штабная работа у нас налажена лучше, чем в Германии, а с военной техникой у нас дело швах?

— Да, товарищ наркомвоенмор.

Ворошилов встал, давая понять, что приём окончен.

— Всё лучшее, что есть в штабах Германии, следует непременно внедрить в штабах Красной Армии, и вам, Кирилл Афанасьевич, надо вплотную этим заняться. Поручаю вам составить нечто вроде плана и представить мне. Ясно?

— Слушаюсь, товарищ наркомвоенмор!..

У Мерецкова ещё более обострились отношения с Корком, когда он вернулся из Германии. Временно исполняя обязанности начальника штаба округа, Мерецков был дотошным в работе и никому не прощал ошибок. Но, как он ни старался предельно точно выполнять распоряжения командующего, Корк этого будто не замечал. «Меня раздражала непоследовательность Корка в приказах, порой происходившая от его забывчивости, — признавался Мерецков. — Путаница получалась. Досадовал я и на то, что командующий мог сообщать вышестоящим лицам непроверенные сведения». Один такой эпизод буквально возмутил Кирилла Афанасьевича. Округ готовился к очередному параду в честь Октябрьской революции. Было решено показать на Красной площади танки отечественного производства. Незадолго до праздника Корка и Мерецкова вызвали в ЦК ВКП(б). Сталин поинтересовался, как идёт подготовка к параду, каких и сколько будет танков — показывали их на параде впервые. Отвечая, Корк то и дело посматривал в свою записную книжку, однако говорил что-то не то. Мерецков давно понял, что Сталин заранее всё узнал и теперь решил кое-что уточнить. Наконец он спросил, как будут размещены танки и кто поведёт их на параде; как быть, если одна из машин вдруг заглохнет на Красной площади и потеряет ход. На все эти вопросы Корк дал ответ. Тогда Сталин хмуро бросил:

— У меня на этот счёт другие сведения. — Он взглянул на Мерецкова. — Что скажете вы?

Мерецкову было неловко перед Корком, но он назвал правдивые цифры, а не дутые. Пришлось ему сказать и о том, что танки поведут на параде не их водители-бойцы, а рабочие-механики, дабы на Красной площади не произошло ЧП.

Лицо у Сталина стало чернее тучи.

— У меня такие же данные, как у товарища Мерецкова, а вот вы, командующий военным округом Корк, совсем не в курсе дела, — резко произнёс вождь. — Подобное недопустимо! — После паузы он сухо добавил: — Если нет вопросов, вы свободны!

Корк и Мерецков уехали в штаб округа задумчивые и молчаливые. Но едва вошли в кабинет командующего, как Корк заявил:

— Вы меня зарезали, Кирилл Афанасьевич. Да, я кое-что напутал, назвал не те цифры. Но вы могли бы меня поддержать, а не выставлять на посмешище. Перед кем? — Он посмотрел Мерецкову в лицо. — Перед самым вождём! Если ещё такое повторится, то я не знаю, смогу ли с вами сработаться.

— Меня, Август Иванович, волнует вовсе не это, —сдерживая вдруг охватившее его волнение, сказал Мерецков, — а то, как воспринимаете вы мои доклады. Возьмём тот же парад. Я ведь всё-всё докладывал вам, вы сделали пометки в своей записной книжке. И что же? Всё перепутали! Так порой у вас бывает и с приказами. Это что, ваша забывчивость? Но это лишь часть проблемы, товарищ командующий. Большая проблема в другом: я докладываю вам по округу конкретно любой вопрос, с указанием фактов, а в ЦК партии вы говорите совершенно иное. Опять путаница получается. Может быть, действовать так: прежде чем вам идти к высокому начальству, сверим факты и согласуем наши действия?

Однако Корк отверг предложение:

— Я — командующий, и мне дано право оценивать обстановку в округе, проводить то или иное мероприятие, а ваше дело, Кирилл Афанасьевич, исполнять!

— Я ничуть не покушаюсь на ваши права, товарищ командующий, но и вы не лишайте меня права говорить начальству правду и только правду! — сдержанно заявил Мерецков.

Возвращаясь к себе в штаб, он подумал, что хороших отношений с Корком у него теперь и вовсе не будет. Надо куда-то уходить. Эту мысль он высказал своему другу, комкору Белову. Иван Панфилович всю Гражданскую войну провёл в Средней Азии, был активным участником ташкентских событий (частично их описал Дмитрий Фурманов в повести «Мятеж»), и его рассказы нравились Мерецкову. Выслушав Кирилла Афанасьевича, Белов коротко обобщил:

— Да, тебе надо уходить от Корка. Я давно заметил, что ты ему чем-то не люб… — Он помолчал. — Жизнь нашего брата сложная, как паутина, не всегда знаешь, где конец, а где начало. Я вот долго состоял в партии левых эсеров и, если бы не порвал с этой партией, себя бы потерял…

«И мне бы себя не потерять», — грустно вздохнул Мерецков. Вдруг он подумал о Будённом: не посоветоваться ли с ним? Пожалуй, он может помочь. Семён Михайлович — друг и соратник Климента Ефремовича, в любое время вхож к нему и мог бы замолвить словечко о нём, Мерецкове, тем более что Семён Михайлович — его бывший командарм по службе в Конной армии. Кириллу Афанасьевичу эта мысль показалась заманчивой, и он тут же позвонил в инспекцию кавалерии. Трубку взял Будённый.

— У меня к вам есть дело, Семён Михайлович. Вы сможете меня принять?

— Дел тут у меня под завязку, — усмехнулся в трубку Будённый, — но как не принять бывшего своего подчинённого! Приходи к семи вечера, сможешь?

— Конечно!

— Что-то ты, Кирилл, похудел, а? — спросил Будённый, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

— Много езжу, Семён Михайлович, к тому же часто проводим учения. Как тут не похудеть!

В его глазах Будённый уловил лукавый блеск.

— Ну, выкладывай, что у тебя?..

Мерецков доложил ему все подробности о своих взаимоотношениях с Корком, поведал, чем болела душа, и закончил так:

— Работы, даже самой сложной, я не боюсь, но, когда её не ценят, пренебрегают твоими советами, стынет романтический порыв, а без него служба кажется сущим адом!

Будённому понравилось, как Мерецков излил душу, и ему захотелось помочь Кириллу Афанасьевичу.

— Значит, так. Работай в штабе в полную силу, как и работал, — сказал он. — Твоё желание уйти в другой округ я поддерживаю и об этом переговорю с Ворошиловым. Думаю, нас с тобой он поймёт.

Неизвестно, что сыграло свою роль — то ли просьба Будённого, то ли беседа Мерецкова с наркомвоенмором Ворошиловым, который вскоре вызвал его к себе, — но в апреле 1932 года, примерно через две недели, Кирилл Афанасьевич был назначен начальником штаба Белорусского военного округа. Как позже узнал Мерецков, Ворошилов переговорил с командующим округом Уборевичем, и тот согласился взять Мерецкова на столь ответственную должность. И хотя отношения с Корком у Кирилла Афанасьевича были натянутые, уезжая в Минск, он поблагодарил Августа Ивановича за всё хорошее, чему научил его бывалый военачальник.

— Я не причастен к вашему перемещению по службе, но одобряю ваш отъезд, — сдержанно произнёс Корк. — Иероним Петрович вас ценит и уверен, что вы добьётесь желаемых успехов!

Видимо, Корк догадался, что Кирилл Афанасьевич просил наркомвоенмора перевести его в другой округ, и поэтому выглядел несколько озадаченным. Мерецков, однако, сделал вид, что ничего не заметил, только и промолвил:

— Спасибо, Август Иванович!

Мерецков был несказанно рад уехать в Белоруссию, где он уже служил, а жена, узнав о переводе, грустно заметила:

— Мне бы не хотелось уезжать из Москвы, Кирюша, столица всё-таки.

— Не горюй, Дуняша, мы ещё сюда вернёмся, — успокоил её Кирилл Афанасьевич.

Неожиданно позвонил Будённый и спросил, когда Мерецков уезжает в Минск.

— Видимо, послезавтра, Семён Михайлович, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я очень рад, что снова буду служить под началом Уборевича. Вы хотите дать мне какое-то поручение?

— Поручение одно, Кирилл, — раздался в трубке бас бывшего командарма, даже Дуня услышала его голос, — чтобы ты как начальник штаба округа во всю ширь проявил свои способности. Сам же говорил, что не чураешься самой тяжёлой работы. Ну, а звоню тебе вот почему. В Белоруссии находится 4-я кавдивизия, которая была ядром Первой конной армии. Раньше она дислоцировалась в Ленинградском военном округе, но в этом году её спешно перебросили в Белоруссию, в город Слуцк, а там для неё нет ни кола ни двора. Теперь конники сами строят себе казармы, конюшни, штабы, жилые дома. На днях я хотел туда съездить, но Ворошилов посылает меня на Северный Кавказ. Так что при случае посмотри, как там идут дела, помоги начдиву, если что. Понял, да? Ну вот и хорошо.

— Всё, что будет в моих силах, сделаю, Семён Михайлович! — заверил Мерецков.

Однако вскоре история с кавдивизией приняла новый оборот. Весной 1933 года командарм 1-го ранга Уборевич после инспектирования частей кавдивизии, теперь уже именуемой 4-й Донской казачьей дивизией, нашёл её в состоянии крайнего упадка. Об этом он срочно доложил Ворошилову, чьё имя носила кавдивизия, и поставил вопрос о снятии начдива с должности. Климент Ефремович в свою очередь проинформировал Будённого о звонке Иеронима Петровича и просил подыскать нового начдива. Семён Михайлович предложил назначить туда Георгия Жукова, что и было сделано. За два года тот вывел дивизию в передовые в округе. Она была награждена орденом Ленина. Орден Ленина получил и Георгий Константинович, и вручил эти высокие награды дивизии и её начдиву Жукову Будённый.

Не оставаясь больше ни дня в Москве, Мерецков с семьёй прибыл в Минск и с первого же дня, без раскачки вступил в новую должность.

— Видите, Кирилл Афанасьевич, мы снова с вами вместе трудимся, — сказал ему командарм 1-го ранга Уборевич. — Ваш стиль штабной работы мне по душе, и я уверен, что нам удастся ещё выше поднять боеготовность войск округа.

От слов командующего у Кирилла Афанасьевича гулко забилось сердце, он так разволновался, что у него повлажнели глаза.

— Иероним Петрович, я же вас люблю и бьюсь об заклад, что никогда вас не подведу! — не по-уставному произнёс Мерецков. — Дело-то у нас с вами святое — крепить мощь Красной Армии, и делать его надо чистыми руками и по совести.

— Мысли у вас хорошие, спасибо, Кирилл Афанасьевич. Ладно, устраивайтесь с семьёй, а потом поговорим о деталях.

Служба в новом округе всецело овладела Мерецковым, у него словно появилось второе дыхание. А работы было достаточно, и работы интересной, от которой порой захватывало дух. В 1932 году впервые в Красной Армии создавались механизированные корпуса, каждый из которых имел в своём составе до пятисот танков и до двухсот автомобилей.

— Эти корпуса послужат хорошей базой для дальнейшего развития теории широкого применения механизированных войск, — заметил как-то Уборевич. — И вам, Кирилл Афанасьевич, как начальнику штаба есть где проявить свои данные, чтобы сделать механизированные соединения мобильными и боеспособными.

12

— У нас в округе служит немало талантливых командиров, — сказал Мерецков командующему Уборевичу, когда поездил по соединениям, знакомясь с их руководителями на местах. — Их, наверное, специально подбирали?

Иероним Петрович ответил, что подбор руководящего состава штаба округа и войск, разумеется, не случаен, рядом западная граница и, если начнётся война, противник наверняка двинет сюда свои войска. Что беспокоит командующего? В округе ведутся большие работы по строительству укреплённых районов, аэродромов и дорог. Чтобы контролировать эти работы, а также определять главные направления дальнейшего развития и подготовки территории округа, надлежит проводить оперативные рекогносцировки. К ним надо привлечь побольше, если не всех, штабных работников и обязательно людей из оперативного отдела.

— Так что прошу это учесть, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул Уборевич. Он взглянул на сидевших за столом заместителей начальника штаба Чернова и Клочко. — Вас это тоже касается. Тут уж надо в полную силу помочь Мерецкову, как новому человеку, вникнуть в суть наших проблем.

— Я бы посоветовал Кириллу Афанасьевичу задействовать в этих целях начальника оперативного отдела штаба Матвея Захарова, весьма опытного и эрудированного штабиста, — подал голос заместитель командующего округом Лапин.

А член Военного совета Аронштам добавил:

— У Захарова в отделе есть ещё один способный оперативник — Родион Малиновский.

— Я уже с ним познакомился, — сказал Мерецков.

— А вас, Альберт Янович, — вновь заговорил Уборевич, глядя на своего заместителя Лапина, — прошу помочь Кириллу Афанасьевичу подготовиться к проведению учений…

— Само собой, Иероним Петрович, я готов хоть завтра сесть с ним за один стол и сделать первые намётки, а затем мы познакомим с ними вас.

«Вот какая здесь дружная семья, да мы горы свернём ради нашего общего дела! — с воодушевлением подумал Мерецков. — И запевалой тут Иероним Петрович, человек долга и чести!»

— И ещё одна важная проблема для округа — подготовка дорог для продвижения войск, — продолжал командующий. — Тут уж вы, Кирилл Афанасьевич, действуйте по своему усмотрению. Дорогами вы занимались и в Московском военном округе, у вас хорошо получалось. Ну а насчёт проведения учений особый разговор, и мы начнём его завтра с утра. Вам тоже надо быть, Альберт Янович.

— Но вчера вы поручили мне с начальником бронетанковых войск округа Шаумяном и начальником отдела боевой подготовки Шумовичем проработать вопрос о применении на учениях крупных танковых войск и артиллерии. Как быть?

— Хорошо, действуйте по ранее намеченному плану, я сам побеседую с начальником штаба, — распорядился Уборевич.

Мерецкову было интересно общаться с опытными командирами, служившими в округе и прошедшими огненные дороги Гражданской войны. А таких в войсках было немало. Во главе корпусов стояли бывший начдив Мерецкова по Первой конной армии Семён Тимошенко, герой Таманского похода Епифан Ковтюх (писатель А. С. Серафимович вывел его в романе «Железный поток» под именем Кожуха), отважный авиатор Александр Локтионов. Дивизиями в округе командовали Георгий Жуков, с которым со временем у Кирилла Афанасьевича сложились дружеские отношения, бывший комиссар на Восточном фронте Иван Конев, талантливый генштабист Василий Соколовский и другие. Штабы корпусов возглавляли Владимир Колпакчи, Алексей Новиков, выросший в главного маршала авиации, в одном из штабов служил Иван Баграмян. Многие из них стали маршалами Советского Союза, генералами армии. А пока Мерецков по долгу службы часто встречался с ними, решал проблемы подготовки войск, учился у них сам, углубляя свои знания в вопросах стратегии и тактики войск.

— Чем думаете заняться завтра? — спросил Мерецкова Уборевич, когда тот проинформировал командующего о плане боевой подготовки на очередную неделю.

— Хотел бы подумать над разработкой вопроса теории глубокого боя и глубокой операции, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Я давно тружусь над этой темой. В ближайшее время желал бы обсудить с командным составом создание и применение крупных соединений танковых войск, которые могли бы действовать и самостоятельно, и во взаимодействии со стрелковыми и кавалерийскими соединениями. И ещё одна тема меня привлекает, — продолжал Мерецков. — Хочу вплотную заняться разработкой учений, связанных с проверкой теории глубокой операции. К этому делу я привлеку в первую очередь оперативный отдел во главе с Захаровым. У меня с ним был предварительный разговор, и он горит желанием включиться в эту работу.

— Да, планы у вас большие, — улыбнулся Уборевич. — Надо только осуществлять их последовательно, иначе толку не будет. И тут я готов вам помочь. Вы ещё не забыли, что я занимаюсь теоретической разработкой стратегии и тактики войск?

— Как можно забыть, если ваши книги у меня на рабочем столе? — Мерецков повёл плечами. — Я бы не хотел утруждать вас своими вопросами, но, если что-либо сам не осилю, попрошу вашей помощи, Иероним Петрович!

Уборевич одобрил все задумки начальника штаба, однако предложил сразу же разработать инструкцию по глубокому бою.

— Хорошо бы подготовить её к проведению в округе крупных манёвров. И ещё, — спохватился он. — Не старайтесь всё делать сами, привлекайте к решению этих и других вопросов все отделы штаба и особенно оперативников во главе с Захаровым. У Матвея Васильевича есть свежие мысли, я вчера беседовал с ним и в очередной раз убедился в этом.

— Мне тоже нравится Захаров. У него всегда имеется свой взгляд на внедрение принципов обучения и подготовки войск…

Мерецков готовил документ для командующего, когда к нему вошёл Захаров. У него было широкое и добродушное лицо, серые глаза смотрели доверчиво и пытливо.

— Что вас волнует, Матвей Васильевич? — взглянул на него Мерецков. — Кстати, мы только что говорили с командующим о вас. Он сказал, что у вас всегда по любому вопросу рождаются свежие мысли. Я с ним согласился.

— А вот я с вами согласиться не могу, Кирилл Афанасьевич, — возразил Захаров. — В том смысле, что не один я делаю погоду, а все мои сотрудники. У каждого есть что предложить, а в конечном счёте появляется нужная идея. Особенно инициативен в отделе Родион Малиновский.

— Так это же здорово, Матвей Васильевич! — воскликнул Мерецков. — И всё же за вами остаётся последнее слово, так?

— Разумеется. Я же начальник отдела, — слегка смутился Захаров.

— И что у вас ко мне? Я слушаю…

Лишь только ушёл Захаров, прибыли начальник бронетанковых войск округа Шаумян и командир бригады Тылин. Всю прошедшую неделю они занимались вождением танков под водой и теперь хотели доложить о результатах.

— Если вы очень заняты, мы придём позже, — смутился Шаумян, увидев, как нахмурился начальник штаба.

— А если скажете коротко? — усмехнулся Мерецков. — Нам надо по этому вопросу дать свои рекомендации, а также подготовить заказ для промышленности на изготовление необходимого оборудования для вождения танков под водой.

— Кирилл Афанасьевич, я лично трижды водил танк под водой, а вот он, — Шаумян кивнул на комбрига Тылина, — раз семь пересёк речку, правда, один раз мотор заглох.

— Причина? — насторожился Мерецков.

— Вода попала в бензин, — подал голос комбриг. — Я сразу это обнаружил: резиновая прокладка полетела.

— Тогда готовьте заказ на изготовление оборудования — и мне на стол! — распорядился Мерецков.

Шаумян хитро подмигнул комбригу, достал из своей папки документ и вручил его начальнику штаба.

— Это заказ, — пояснил Шаумян. — Мы подготовили его вместе. А это, — он протянул Мерецкову лист бумаги, — заявка на капитальный ремонт десяти танков.

— Не много ли?

— А что делать, если они выработали положенный моторесурс?

— Хорошо. Я просмотрю ваши документы, подпишу, потом отправлю куда надо спецпочтой. Через пару недель у нас, как вы знаете, учения — проходимость танков по болоту и под водой, — напомнил Шаумяну Мерецков. — На учения приедет Михаил Тухачевский, так что поскорее выбирайте слабину, если она есть…

Тухачевский, в то время заместитель Председателя РВС СССР и начальник вооружений Красной Армии, прибыл в Минск под вечер. Его встречал начальник штаба округа Мерецков. Как и полагалось, он отдал рапорт по всей форме. Тухачевский, поздоровавшись с ним, спросил:

— А где командующий округом Уборевич?

— Он болен, у него высокая температура, — объяснил Кирилл Афанасьевич. — Иероним Петрович просил извинить его. Как только ему станет лучше, он явится в штаб.

Тухачевский воспринял это как должное, на его красивом, резко очерченном лице появилась скупая улыбка, и он не то в шутку, не то всерьёз спросил:

— Учения, надеюсь, в связи с этим не отменили?

— Как можно отменить, да и зачем? — возразил Мерецков.

Тухачевский засмеялся колючим смехом.

— Я вспомнил один забавный случай, — заговорил он. — В одном южном округе как-то проводилась инспекция. Приезжаю и вдруг узнаю, что командующий округом заболел. Тоже простыл, поднялась температура. Ну, думаю, проведёт учения начальник штаба. Но у начальника штаба неожиданно заболел живот, и он слег. Что делать? Кто будет руководить учениями? Вызвался сделать это командир одной из дивизий. Ладно, говорю, пусть проводит, а сам в душе отметил: мол, это будут не учения, а что-то вроде сбора людей в поле. Но я ошибся: учения командир дивизии провёл блестяще! Я решил как-то поощрить его, и знаете, что сделал?

— Не догадываюсь.

— По моему представлению нарком обороны назначил этого командира стрелковой дивизии начальником штаба округа, а того, у которого срочно «заболел» живот, мы уволили.

— Он обманул вас?

— Да! Испугался, что не сможет сделать всё как надо, и сказался больным, а как только учения прошли, он появился в штабе. Но на его месте уже сидел другой человек. Так-то, Кирилл Афанасьевич. У вас, надеюсь, не бывает медвежьей болезни?

— Я скорее сам сяду в танк и форсирую на нём речку, чем скажусь больным! — отрезал Мерецков.

— Когда начинаются учения? — спросил Тухачевский.

— Завтра с рассветом.

— Ну что ж, будем считать, что мне повезло…

Каково же было его удивление, когда на учения прибыл командарм 1-го ранга Уборевич! Он представился замнаркому и, словно извиняясь, тихо сказал:

— Я чувствую себя лучше, потому и прибыл в поле. А вчера, когда надо было вас встречать, лежал дома пластом.

— Не переживай, Иероним Петрович, все мы люди, — усмехнулся Тухачевский. — Учения проведёт начальник штаба Мерецков. Поглядим, чего он стоит, твой протеже.

Почти весь день Тухачевский пробыл на учениях. Обычно он был скуп на похвалу, а тут вдруг громко воскликнул:

— Молодцы танкисты! Вот она, удаль русская!..

Было отчего воскликнуть. Танки быстро и без суеты преодолели болото и, выскочив из него, ринулись к реке. Машины одна за другой ныряли в воду и через некоторое время выскакивали на противоположный берег, заросший осокой и березняком, на ходу ведя огонь из орудий по противнику.

— Впервые вижу, что ни один танк не застрял в болоте, а в воде они плыли, как огромные чёрные лебеди, — сказал замнаркома, глядя на Уборевича. — Твоя работа, Иероним Петрович?

— В основном вот его, — командующий весело кивнул на Мерецкова.

После окончания учений Уборевич пригласил Тухачевского и Мерецкова к себе домой на ужин. Был выходной день, и сам бог велел им посидеть за столом. Кирилл Афанасьевич заметил, что замнаркома в разговоре был прост и доступен. Чувствовалось, что он высоко ценил полководческий талант Уборевича, потому что лестно отозвался о Белорусском военном округе, где соединения возглавляли опытные, прошедшие Гражданскую войну командиры.

— Это мой живой клад! — бойко откликнулся Уборевич. — Предлагаю выпить за этот клад коньяку!

— У вас, Иероним Петрович, как я понял из беседы с начальником штаба округа, большое внимание обращается на изыскание путей повышения ударной мощи стрелковых и артиллерийских частей, — сказал Тухачевский. — Это очень важно.

Лицо у командующего Уборевича от выпитого коньяка покраснело, он повеселел, ему захотелось поведать Тухачевскому о том, что удалось сделать в округе и что ещё предстоит сделать.

— Михаил Николаевич, недавно мы провели учения в одной стрелковой дивизии, в штат которой ввели батальоны танков, — заговорил Уборевич. — Всё прошло очень удачно, и мы сделали такой вывод: включить в штаты стрелковых полков танковые подразделения. Вы нашу инициативу поддержите?

— На все сто процентов! — почти торжественно произнёс Михаил Николаевич. Он взглянул на сидевшего напротив Мерецкова. Его рюмка была наполнена коньяком. — А вы что, голубчик, не пьёте?

Кирилл Афанасьевич молча взял рюмку и вмиг опорожнил её.

— Вот теперь я вижу, Иероним Петрович, что у тебя начальник штаба не только умеет проводить учения, но и не прочь выпить! — засмеялся Тухачевский.

— Он человек воспитанный, соблюдает субординацию: увидел, что замнаркома опорожнил рюмку, тогда и свою выпил, — усмехнулся Уборевич.

— Своего рода тактика, но не на поле брани! — пошутил Тухачевский. — Так вот о вашей идее насчёт включения танков в штат стрелковых полков, — весело продолжал он. — В Красной Армии ещё маловато танков, но мы будем форсировать их производство, ибо война будущего — это война моторов! Правда, Клим Ворошилов, мой теперешний нарком, с этим не согласен, и ему вторит его боевой друг Семён Будённый, до мозга костей преданный лошадям. Но я стою на своём. Да, Варшаву в двадцатом году я не взял, тому было немало причин, но кто мне запретит ратовать за танки и моторы для Красной Армии?

«В нём уже заговорил коньяк, — подумал Мерецков, наблюдая за Тухачевским. — И всё же он сам признает, что Варшава на его совести».

— У тебя, Михаил Николаевич, немало боевых заслуг, Варшава была на закуску, но проглотить её не удалось, — промолвил Уборевич. — Ну и к чёрту её, Варшаву! Уже за то, что в марте двадцать первого года ты подавил Кронштадтский мятеж, командуя 7-й армией, тебе надо при жизни поставить памятник. Что, разве я не прав? А ещё раньше ты дал жару адмиралу Колчаку^[13]… Нет, у тебя заслуг столько, сколько волос на моей голове.

— Иероним Петрович, чего ты, голубчик, прибедняешься? — добродушно упрекнул Уборевича замнаркома. — У самого-то не меньше заслуг. Ты вот лучше ему, Мерецкову, помоги осилить науку побеждать.

— Он её уже осилил, а когда начнётся война, на деле покажет, как надо бить врага! — весело ответил Иероним Петрович.

Мерецков предложил наполнить рюмки.

— А за что выпьем? — спросил Уборевич.

— За то, чтобы в каждом из нас жило высшее искусство! — едва не продекламировал Тухачевский.

Когда все опорожнили рюмки, Мерецков спросил:

— Михаил Николаевич, что значит высшее искусство и в чём его корень?

Тухачевский снисходительно улыбнулся, поведя бровями.

— А то, Мерецков, почаще заглядывай в книги, — сказал он без укора. — Читал Монтескье? Так вот сей гений советует убеждать человека, когда не следует принуждать, руководить, когда не следует повелевать, — это и есть высшее искусство!

— Кажется, Монтескье сказал, что законы воспитания — это первые законы, которые встречает человек в своей жизни? — спросил Кирилл Афанасьевич, хитро прищурив глаза.

— А ты, Мерецков, не так прост, как я думал! — добродушно чертыхнулся замнаркома. — И всё же ты знаешь в военной науке меньше, чем я!

— Потому-то и слушаю вас, Михаил Николаевич, чтобы знать больше, учусь понимать военную науку, чтобы, как вы говорили, быть не Наполеоном, а хотя бы чем-то похожим на него.

Тухачевский пристально посмотрел на начальника штаба, и в его глазах тот увидел огоньки.

— Запомни, Мерецков, будущее — за танками и авиацией, плюс к тому артиллерия! Надобно лишь уметь ими распорядиться на поле брани. — Он попросил Уборевича дать ему закурить. — У меня кончились папиросы. Ещё махнём по рюмашке, и мне пора, друзья, в гостиницу. А завтра с утра на поезд!

На другой день перед отъездом в Москву Тухачевский зашёл в штаб в сопровождении Уборевича. Увидев его, Мерецков вскочил с места и собрался было отдать рапорт, но замнаркома остановил его жестом:

— Не надо рапортовать, Кирилл Афанасьевич. Скажите, как вам тут служится?

— Хорошо, Михаил Николаевич, — улыбнулся Мерецков.

— Мне кто-то говорил, что вам хочется послужить на Дальнем Востоке. Это правда?

— Я готов служить в любом месте, куда меня сочтут нужным послать! — Лёгкая тень набежала на лицо Кирилла Афанасьевича. — А вообще-то хорошо, когда начальника или командира переводят из одного района в другой: есть возможность изучить различные театры военных действий на случай войны.

— Что верно, то верно, — согласился Тухачевский.

По лицу Уборевича скользнула улыбка.

— У меня, Михаил Николаевич, медвежьей болезнью никто не страдает, а тем более Мерецков, — сказал он. — Будь моя воля, я бы давно назначил его командующим округом.

— А ты напиши об этом в аттестации, Иероним Петрович, мы с наркомом Ворошиловым рассмотрим твоё предложение. — Тухачевский взглянул на Мерецкова. — Сколько вам лет?

— Тридцать восемь!

— Зрелый возраст, так что, Иероним Петрович, подумай о своём кандидате. — Михаил Николаевич подошёл к Мерецкову и пожал ему руку. — Учения вы провели отлично!

— Старался, товарищ замнаркома! — растрогался Кирилл Афанасьевич.

Пожалуй, не меньше Мерецков волновался, когда узнал, что к ним на учения, связанные с теорией глубокого боя, едут начальник Генштаба Красной Армии Егоров и поенные делегации некоторых соседних государств.

— Что, поджилки трясутся? — усмехнулся Уборевич.

— Есть немного, — признался Кирилл Афанасьевич.

Но учения прошли, как говорится, без сучка и задоринки. Войска действовали слаженно, чётко. Огонь по противнику умело вели и пехота, и артиллерия, и танки. Авиация метко бомбила передний край. Егорова так захватило зрелище «боя», что ему захотелось покинуть укрытие, чтобы ощутить дыхание «войны».

— Ну, что я могу тебе сказать, Иероним Петрович, — улыбнулся Александр Ильич Егоров. — Начальник штаба у тебя весьма подготовлен. Пожалуй, я охотно взял бы его к себе в Генеральный штаб.

Мерецков отчего-то залился краской.

Когда этот разговор шёл в Минске, в Москве, в Наркомате обороны, уже была решена судьба Кирилла Афанасьевича: нарком Ворошилов назначил его начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА. Наверное, тут не обошлось без вмешательства Тухачевского. Поехал Мерецков на Дальний Восток в январе 1935 года не один, а с группой командиров. Он не знал, чем это было вызвано, да и не интересовался. Когда из Минска прибыл проездом в Москву, то поспешил в Наркомат обороны, чтобы ему оформили билет на прямой поезд до Хабаровска. Пока делали это, он зашёл в буфет и увидел Будённого, который пригласил его к своему столику. Мерецков не отказался.

— Что, едешь на Дальний Восток? — спросил Семён Михайлович.

— Еду, — подтвердил Мерецков.

— Тебе повезло, Кирилл: армией там с двадцать девятого года командует Василий Блюхер^[14], —сообщил Будённый. — Ты с ним знаком?

— Лично нет, но слышал о нём ещё в Гражданскую войну.

— Блюхер — человек легендарный. Кто первым в восемнадцатом году получил орден Красного Знамени? Блюхер! Кто дал отпор гоминдановцам во время заварухи на КВЖД? Блюхер! Кто в тридцатом году получил орден Красной Звезды? Блюхер! А чуть позже к его наградам прибавилась и самая главная — орден Ленина. Ты знаешь, Кирилл, я славой не обделён, но по-хорошему завидую Блюхеру. Так что кое-чему по части военной науки ты у него научишься.

Мерецков всё порывался спросить у Семёна Михайловича, откуда тот узнал о его поездке на Дальний Восток, да всё не мог, пока говорил Будённый. Вот он умолк, и Кирилл Афанасьевич задал ему этот щекотливый вопрос.

— Откуда? — переспросил Семён Михайлович. — Нарком Ворошилов сказал на совещании о перемещении по службе лиц начальствующего состава Красной Армии в те районы, где запахло порохом. Это западная граница и Дальний Восток, где бряцают оружием япошки. У меня на них тоже зуб ещё с тех пор, как воевал там в Русско-японскую войну, но меня туда нарком не пошлёт: годы не те… И потом, есть уже приказ о твоём назначении к Блюхеру. Но ты скоро снова вернёшься в Москву.

— Нет уж, спешить не стану, я хочу побольше набраться боевого опыта, — возразил Кирилл Афанасьевич. В его словах не было ни бравады, ни лести в адрес своего бывшего командарма, ни зависти, ни лукавства: с Семёном Михайловичем он всегда был прям и честен и не обижался, когда тот за что-нибудь его критиковал.

Служба на Дальнем Востоке в 1935–1936 годах оказалась для Мерецкова весьма полезной. Смена впечатлений расширила его кругозор, выдвинула новые проблемы, которые ему, а не кому-либо другому, пришлось там решать. А когда он послушал рассказ Блюхера об основных вехах его военного и государственного пути, то подумал, как много ему ещё предстоит сделать, чтобы стать достойным военачальником. Свою службу под началом Блюхера Мерецков охарактеризовал так: «Он доверял мне безоговорочно, почти никогда не проверял и, надеюсь, никогда об этом не пожалел. До сих пор у меня перед глазами стоит его крупный разборчивый почерк, чёткая подпись, до сих пор слышится его бодрый голос: „Ну, Кирилл Афанасьевич, с чего мы начнём новый месяц нашей жизни?..“»

Однажды утром, когда Мерецков работал над планом дивизионных учений, к нему в кабинет вошёл Блюхер.

— Я еду сейчас к военным морякам. Надо согласовать с ними кое-какие вопросы по взаимодействию на учениях, посему остаёшься на рейде, как говорят моряки, старшим. Если что — сам принимай решение.

— Вас понял, Василий Константинович!

А через час после того, как уехал Блюхер, по ВЧ позвонил нарком Ворошилов.

— Кто у телефона? — спросил он. — Мерецков? А где твой командир? У военных моряков? Жаль… Вот что, начальник штаба: передай Блюхеру, что ему в числе других присвоено звание Маршала Советского Союза…

— А ещё кому, Климент Ефремович? — вырвалось у Мерецкова.

— Тебе ещё рано, Кирилл Афанасьевич, ты ещё молод, — пошутил нарком. — Хочешь знать, кому ещё? Мне, Будённому, Тухачевскому и Егорову. Так что передай Блюхеру эту приятную весть и поздравь его.

Мерецков неровными шагами ходил по кабинету. Когда же вернётся Блюхер? Уже поздно, а его всё нет. Наконец резко скрипнула дверь, и в кабинет вошёл раскрасневшийся Блюхер.

— Ну как ты тут, справился? — весело спросил он.

— Вам присвоено звание Маршала Советского Союза! — на одном дыхании выпалил Мерецков.

Блюхер растерялся, даже побелел.

— Что… что ты сказал, шутник этакий?

— Я не умею шутить, если дело весьма серьёзное, товарищ Блюхер, вы меня обижаете…

— Так это правда?! — воскликнул Блюхер. — Ну, спасибо тебе, уважил меня, старика. А кто звонил?

— Ворошилов!

— Жаль, что не товарищ Сталин. Ему я доверяю больше… Ладно, одевайся и со мной в машину. Поедем ко мне отмечать моё звание. — Блюхер шагнул к двери, но тут же остановился. — Я думаю, что надо позвонить Сталину и поблагодарить его. Как ты считаешь?

— Не помешало бы!

Связь Блюхеру дали сразу, и он услышал знакомый голос:

— Я слушаю вас!

— Товарищ Сталин, Блюхер докладывает…

— Блюхер? — прервал его Сталин. — Есть Маршал Советского Союза товарищ Блюхер, а вы кто такой?

— Я маршал, товарищ Сталин. Спасибо вам, что оценили мою преданность Красной Армии. Я до конца своих дней буду служить Советской Родине честно и бескорыстно, как подобает большевику!

— Вот теперь я верю, что вы Маршал Блюхер. А спасибо не мне, товарищ Блюхер, а нашему советскому народу. Это он оценивает наши дела и наши поступки. Как там у вас на границе, всё спокойно?

— Так точно!

— Желаю вам новых успехов в службе! — Сталин положил трубку.

Какое-то время Блюхер молчал. Он вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Потом вскинул глаза на Мерецкова.

— Ну что, поехали?

Много нового узнал Мерецков, работая с легендарным Блюхером, в деталях изучил все стороны деятельности Квантунской армии, которая была нацелена на Дальний Восток. С целью расширения и углубления своих военных знаний Кирилл Афанасьевич осуществил ряд поездок, произвёл рекогносцировку сухопутной и морской части дальневосточного театра военных действий.

Необычной была у него первая встреча с Блюхером. В Хабаровске, куда прибыл поезд, группу командиров на вокзале приветствовал Василий Константинович. Со всеми он поздоровался за руку. Мерецкову, как старшему в группе, Блюхер сказал:

— Мне позвонили из Наркомата обороны и спросили, согласен ли я взять вас к себе начальником штаба. Я спросил, как оценивают товарища Мерецкова в качестве военачальника. Мне ответили: мол, он штабист, каких в армии мало. «Тогда, — говорю, — назначайте. Я посмотрю, как он работает и сам дам ему оценку». Вы поняли меня? — мягко улыбнулся Василий Константинович.

— Как не понять! — весело отозвался Кирилл Афанасьевич. — С первого же дня я крепко возьмусь за дело!

— А ты, вижу, догадливый, — хитро повёл бровью Блюхер.

На другой день Мерецков заявил командующему, что хотел бы съездить в ряд частей, чтобы ознакомиться с обстановкой.

— Чему я должен уделить особое внимание? — спросил Мерецков. — Вам, командующему, это лучше знать.

К его удивлению, Блюхер сказал:

— Поручите вести штабные дела своему заместителю, а сами возьмитесь за детальное изучение всего театра военных действий, включая военных моряков, для чего рекомендую составить план и показать его мне.

Мерецков так и сделал. Блюхер просмотрел его «творение», внёс некоторые поправки и в целом одобрил.

— В некоторые соединения войск я с вами тоже поеду, — предупредил командующий.

Мерецков словно попал в необжитый край, работая начальником штаба армии. Учения, строительство новых казарм и реконструкция старых, оборудование причалов, сооружение новых дорог и магистралей… Неизвестно, сколько бы ещё времени Мерецков служил на Дальнем Востоке, если бы не заболел тяжело. Его вызвали в Москву на совещание руководящего состава Красной Армии, созванное наркомом обороны маршалом Ворошиловым. Речь шла о важнейших направлениях совершенствования Красной Армии в осложнившейся международной обстановке. Главный упор был сделан на овладение современной боевой техникой.

Приехав в Москву, Блюхер и Мерецков остановились в гостинице. Когда совещание закончилось, Василий Константинович к вечеру вернулся, а Мерецкова ещё не было. Они собирались на следующий день уехать в Хабаровск, но Блюхер хотел обсудить некоторые вопросы в Генштабе и, если удастся, попасть на приём к наркому. Он намеревался предупредить об этом Кирилла Афанасьевича, но того всё не было.

Кто-то постучал в дверь.

— Да! — отрывисто бросил Блюхер.

Это был администратор гостиницы.

— Вы, наверное, ждёте своего коллегу Мерецкова? Его увезла в госпиталь «скорая помощь».

— Вот как! — забеспокоился Блюхер. — А что с ним?

— Наверное, отравился, его тошнило, температура высокая.

Блюхер решил позвонить в госпиталь. Ему сообщили, что у Мерецкова тяжёлая форма простуды.

Уехал в Хабаровск Блюхер один.

Прошёл месяц, но Мерецкова по-прежнему не было, и это тревожило Василия Константиновича. Он позвонил наркому. Климент Ефремович был на месте. Доложив ему обстановку на Дальнем Востоке, Блюхер спросил о Мерецкове.

— Он к вам больше не вернётся, — вдруг заявил Ворошилов. — Пока он ещё на больничном, а когда совсем выздоровеет, ему будет дано специальное задание. Пришлём вам другого начальника штаба.

— Жаль, товарищ нарком, я к нему уже привык…

Мерецков тяжело переживал свою болезнь. «Надо же было в такое время захворать! — казнил он себя. — В Хабаровске у меня столько дел, а я лежу тут балластом…»

Не зря говорят, что время — мудрый лекарь. Поправился и Кирилл Афанасьевич. Не зная о звонке Блюхера наркому, он пришёл к нему на приём. Ворошилов весело спросил:

— Ну как, врачи уничтожили все микробы в твоём организме?

— Выходит, что уничтожили, Климент Ефремович. Мерецков сел в кресло. — А простыл я ещё весной, когда в Хабаровске резко менялась погода, но, бывало, попью горячего чаю или молока, и горло переставало болеть. — Он вздохнул. — Запустил я свою болячку и угодил в госпиталь. Теперь поеду в Хабаровск и сразу окунусь в работу.

— На Дальний Восток вы не поедете, товарищ Мерецков, — серьёзно сказал Ворошилов. — Решено послать вас в Испанию.

— Сражаться с мятежниками генерала Франко? — Мерецков напружинился.

— Не чай пить, разумеется, — усмехнулся Ворошилов.

— Кем я туда еду?

— Советником. Видимо, вам придётся сменить там Григория Ивановича Кулика, нашего главного артиллериста. Приедете в Испанию и представитесь нашему главному военному советнику Яну Карловичу Берзину, он вам на месте всё и объяснит. Но пока никому об этом не говорите.

— Когда я поеду?

— Вам скажут, наверное, дня через два-три. — Нарком помолчал, что-то осмысливая, и с нарочитой небрежностью спросил: — Как вам служилось у Блюхера? Только коротко и самое главное.

«Почему он спрашивает о Блюхере? Выходит, чем-то недоволен?» — молнией пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Такого вопроса от наркома он не ожидал, его даже слегка покоробило.

— Хорошо служилось, — раздумчиво произнёс Мерецков. — Как военачальник Блюхер во многом напоминал мне Иеронима Петровича Уборевича. Я имею в виду прежде всего их методы и приёмы обучения войск. Василий Константинович в общении более доступен, он размашистый, открытый и быстрый, как ветер в поле. Но обоим им присуще такое важное качество полководца, как широта и глубина мышления. Я сожалею, что не смог завершить на деле всё, что задумал.

Нарком, как успел заметить Мерецков, нахмурился.

— В Испании вам представится полная возможность проявить свои знания на деле, — сухо подчеркнул Ворошилов. — Я надеюсь на вас…

Его прервала «кремлёвка». Он рывком снял трубку.

— Да!

— Что — да? — грубо отозвалась трубка.

— Нарком Ворошилов слушает вас!

— Это уже лучше! — усмехнулся Сталин. — Чем вы сейчас заняты, Климент Ефремович?

— Беседую с товарищем Мерецковым. Объяснил ему, что решено послать его в Испанию на смену Кулику.

— Только собираетесь его послать? — удивился Сталин. — Я полагал, что товарищ Мерецков уже там. Почему задержался? Надо было его туда отправить сразу после совещания в наркомате.

Ворошилов объяснил, что Мерецков в Москве заболел тяжёлой формой простуды и почти два месяца пробыл в госпитале, теперь он вполне здоров.

Сталин помолчал, покашливая в трубку, потом отозвался:

— Когда освободитесь, приезжайте в Кремль. И, пожалуйста, захватите с собой начальника Генерального штаба товарища Егорова. Речь пойдёт о численности войск Красной Армии. Возьмите нужные документы, я хочу их посмотреть.

Переговорив, Ворошилов положил трубку.

— Товарищ Сталин спрашивал, почему вы до сих пор не в Испании, — произнёс Климент Ефремович. — Вот так-то, Кирилл Афанасьевич. Как видите, и надо мной есть начальник, и начальник суровый. — Он раза два затянулся папиросой «Казбек», глотнул дым. — С желанием едете на новый фронт? Ведь оттуда можно и не вернуться!

— Так точно, с желанием! — Мерецков встал. — Извините, есть вопрос. Могу ли я сказать своей жене, куда еду в командировку?

— Только ей и больше никому! У вас, кажется, есть ещё сын?

— Да, его зовут Владимиром, ему двенадцать лет, он учится в пятом классе.

— Так вот сыну о своей поездке в Испанию ни слова! И жену предупредите, чтобы никому не говорила, где вы и чем занимаетесь. Ясно?..

13

Постучавшись, Мерецков вошёл в кабинет начальника Генерального штаба.

— Наконец-то я вижу своего заместителя! — Шапошников встал из-за массивного стола и пошёл ему навстречу. Поздоровавшись, пригласил сесть. — Где-то вы, голубчик, подзадержались! Мне ещё с утра позвонил Климент Ефремович и сообщил о вашем назначении.

— Я дважды приходил к вам, Борис Михайлович, но адъютант говорил, что вы очень заняты, — начал было объяснять Кирилл Афанасьевич, но Шапошников прервал его, улыбаясь.

— Ах вот как, я и не знал! Извини, голубчик, но я и вправду был весьма занят, и вообще у меня дел по самое горло. Я же патриарх штабной службы, а у таких людей кризис времени. Да-с, вот уже почти двадцать лет проработал в Генштабе на разных должностях. И знаете, что выше всего я ценю в своей работе?

— Интересно, что же, товарищ командарм первого ранга? — мягко улыбнулся Мерецков. Он опустился в кожаное кресло, положив ногу на ногу, и напружинился, словно ждал бог знает чего.

В глазах начальника Генштаба мелькнул едва заметный вызов, но Кирилл Афанасьевич не придал этому значения. Взгляд Шапошникова смягчился, и он сказал:

— Больше всего я ценю два момента — полное выполнение штабами своих функций и культуру штабной работы. Я весьма уважал и ценил Михаила Фрунзе, так вот он призывал нас создать «могучий и гибкий военно-теоретический штаб пролетарского государства». Считаю для себя честью работать в этом направлении, — подчеркнул Шапошников. — Но, прежде чем объяснить, чем вы займётесь как мой заместитель, хотел бы услышать вкратце, что вам удалось сделать в далёкой и мятежной Испании.

— В двух словах об этом не расскажешь, — заметно смутился Мерецков, — но на главных моментах, пожалуй, стоит заострить ваше внимание. — Кирилл Афанасьевич полистал свою записную книжку. — В нашу задачу входило помочь Республике наладить формирование бригад регулярной армии и нести функции военных советников при испанских командирах. А мне ещё досталось учить уму-разуму начальника нескольких воинских колонн Буэнавентура Дуррути. Он уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что всеони одинаковы.

— Ну и вояка, как же он мог так рассуждать? — возмутился Шапошников. — Я бы с ним долго не цацкался.

— А что делать, если он был заядлым анархистом? — усмехнулся Мерецков. — Я пристыдил его: мол, как это он, известный политический деятель, не знает, что советские генералы совсем другие. Они служат верой и правдой своему народу. Я рассказал ему о нашем наркоме Климе Ворошилове. «А разве Ворошилов из рабочих?» — спросил Дуррути. «Да, — говорю ему, — он в прошлом луганский слесарь…»

Мерецков искренне поведал начальнику Генштаба, чем он занимался в Испании, разве что умолчал о том, как сам порой водил в атаку испанцев, не раз был на волоске от смерти. Борис Михайлович слушал его внимательно, а когда Мерецков умолк, заметил:

— Выходит, голубчик, вы трудились на два фронта: испанцев учили, как бить врага, а анархистов — железной воинской дисциплине?

— Можно сказать и так, Борис Михайлович.

— Как вас там называли?

— Волонтёр Петрович! — После паузы Кирилл Афанасьевич добавил: — Я был советником председателя хунты обороны Мадрида генерала Миахи. В нём жили два человека — военный и политик, и работать с ним было очень тяжело. К тому же Миаха раньше дружил с генералом Франко, а затем сражался против него.

— А воевал Миаха хорошо?

— Да. Другое меня настораживало…

— Что же?

— Он не желал сотрудничать с коммунистами, и я боялся, как бы он не перебежал к генералу Франко…

(В 1939 году генерал Миаха всё же перешёл на сторону мятежников, генерал Франко даже расцеловал его за столь «мудрое» решение. — А. 3.).

Беседа Мерецкова и Шапошникова была недолгой, но предметной, и работали они дружно. Борис Михайлович полностью доверял своему заместителю и всякий раз, давая ему задания, убеждался в его способностях. Но он не знал, как тяжело было нести эту ношу Мерецкову! Кроме своей должности в Генштабе, нарком Ворошилов с одобрения Сталина назначил Кирилла Афанасьевича секретарём Главного военного совета — ГВС, заседания которого проходили дважды, а то и трижды в неделю. Нередко на них присутствовал Сталин, и, если на ГВС заслушивались командующие военными округами и вождь задавал им вопросы, работали допоздна. А на другой день с утра Мерецков занимался оформлением протоколов заседаний ГВС, и ему было трудно потом браться за решение штабных вопросов. Видимо, Сталин догадывался, как нелегко Мерецкову справляться с двумя должностями. К тому же он удостоился чести быть избранным в депутаты Верховного Совета СССР первого созыва. Как-то Сталин вызвал его к себе, уточнил несколько вопросов по линии Генерального штаба и спросил:

— Вам не тяжело работать?

Мерецков никогда не хитрил и признался: да, ему тяжело исполнять две должности, но зато он хорошо понял, что такое государственная работа, его познания и кругозор необычайно расширились.

— И всё же скажу, что на таких постах одному человеку трудно, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич.

Сталин заговорил не сразу. Он о чём-то размышлял, и это было видно по его хмурому, сосредоточенному лицу.

— Пожалуй, вы правы, — наконец произнёс он. — Вот что, Кирилл Афанасьевич. Вы поработайте ещё немного, а потом пойдёте командовать военным округом. Надо вам освоить и эту должность.

Мерецков был озадачен таким быстрым, как ему казалось, перемещением по службе, но возразить вождю не мог, только и сказал:

— Я к этому готов, Иосиф Виссарионович.

Вскоре Мерецков действительно получил назначение на пост командующего войсками Приволжского военного округа.

В декабре Кирилла Афанасьевича вызвали в Наркомат обороны на совещание руководящего состава, которое проводил нарком маршал Ворошилов. Перед совещанием Мерецков зашёл в Генеральный штаб и встретил Георгия Жукова.

— Привет, дружище! — Мерецков обнял его за плечи. — Давно тебя не видел. Как служба?

— Хорошо, Кирилл. — Жуков молодцевато улыбнулся. — Ты тоже прибыл на совещание?

— Нарком вызвал телеграммой.

— А я только что был у него на приёме, — сообщил Жуков. — Нарком предложил мне должность заместителя командующего войсками Белорусского военного округа, и я дал согласие.

— Ты меняешь Иосифа Родионовича Апанасенко?

— Да, он переходит заместителем к Семёну Тимошенко в Киевский военный округ.

— А кому ты передаёшь свой 6-й казачий корпус?

— Комбригу Александру Ерёменко. Ты, Кирилл, как прокурор допрашиваешь меня! — добродушно улыбнулся Жуков. — Что, небось тебе уже надоел Приволжский военный округ?

Мерецков едва не поднял его на смех.

— Ты, Георгий, не шутишь ли? Округом я командую четвёртый месяц. Ничего кардинального сделать ещё не успел. Округ очень велик, и дел у меня невпроворот. Я даже боюсь, справлюсь ли?

— Не хитри, Кирилл! Кто-кто, а ты подкован по военной части на обе ноги. Я и то не могу за тобой угнаться. Что улыбаешься? Не я же разгромил под Мадридом войска мятежников генерала Франко, которые пытались с ходу взять столицу Испании, а под Гвадалахарой ты организовал разгром Итальянского экспедиционного корпуса. Я, брат, за тобой наблюдал, хоть и был ты от нас за тысячи километров!

— Что было, то было, Георгий. — Мерецкову польстило то, что Жуков высоко оценил сделанное в Испании. — Иногда мне кажется, я случайно там выжил. Мне ведь приходилось не только учить испанцев, как надо воевать, но и самому водить их в бой. И не раз, Георгий. А поди ты, пуля-дура так и не зацепила меня.

— Что — тебя! — усмехнулся Георгий Константинович. — Ты был на войне, там всё могло случиться. А Тухачевский, Уборевич, Корк, Якир и ещё десятки им подобных погибли не на войне, а от рук Ежова и его подручных.

— Ты уверен, что они не изменники? — спросил Мерецков.

Жуков, как ему показалось, зло усмехнулся.

— Будь они врагами, Кирилл, разве стали бы учить наших командиров, да и нас с тобой, как бить неприятеля?..

Разговор с Жуковым не выходил из памяти Мерецкова, пока он находился в Москве. Но и вернувшись в Куйбышев, Кирилл Афанасьевич помнил о нём, хотя с головой окунулся в служебные дела. Трудился он в полную силу. Но командовать округом ему пришлось недолго. Провёл ряд сложных учений, и вдруг звонок из Москвы. И звонил не нарком и даже не его заместитель, а начальник управления кадров! Он-то и сообщил Мерецкову о его назначении командующим войсками Ленинградского военного округа. Для Кирилла Афанасьевича оно было столь неожиданным, что поначалу он растерялся и не знал, что ответить кадровику. А в трубке звучал его громкий голос:

— Дела сдайте своему заместителю и срочно выезжайте в Москву. С вами будет беседовать товарищ Ворошилов!

Странно, однако, получается, усмехнулся в душе Мерецков. Когда уезжал в Куйбышев командовать войсками военного округа, Сталин дважды беседовал с ним, а нарком, пожимая ему руку, советовал «крепко» взяться задело. Теперь же, когда его назначили в Ленинград, высокое начальство ему об этом не сообщило. Отчего так? Не сравнить же Ленинградский военный округ с Приволжским! «Видно, Сталин и Ворошилов так заняты, что им не до меня», — решил Кирилл Афанасьевич.

На третий день утром Мерецков уже находился в кабинете наркома обороны. У Ворошилова, как он успел заметить, было хорошее настроение. Нарком встал из-за стола, неторопливо заходил по кабинету, пожимая пальцы рук.

— Ну что, Кирилл Афанасьевич, как дела? О чём ваши думы?

— О чём? — с усмешкой переспросил Мерецков, глядя на маршала. — Я ведь и года не пробыл в Куйбышеве. Почему вдруг меня так срочно перебросили в Ленинград?

Лицо у наркома обороны вмиг стало хмурым, брови задвигались. Кажется, вопрос задел его за живое, и, чтобы хоть как-то скрасить это впечатление, Мерецков поспешно произнёс:

— Я хочу, чтобы вы, Климент Ефремович, правильно меня поняли. Я не жалуюсь, просто мне интересно, чем это вызвано. К тому же в Красной Армии, как сами вы говорили на совещании, есть немало талантливых командиров и командовать Ленинградским военным округом мог бы кто-либо другой, а я бы пока обживался в Куйбышеве, наводил в округе должный порядок…

Неожиданно заголосила «кремлёвка». Аппарат стоял на краю стола, и трубку снял Ворошилов.

— Нарком слушает вас!.. Ах, это вы, товарищ Сталин. Сразу вас не узнал, голос какой-то чужой… Вы не простыли?.. С кем беседую? С Мерецковым!.. Есть, понял, передаю ему трубку.

Мерецков вытянулся в струнку, словно вождь был рядом.

— Слушаю вас, товарищ Сталин!

— Здравствуйте, товарищ Мерецков. Как вы доехали? Хорошо?.. Так и должно быть! — Наступила пауза, потом вождь откашлялся, и в трубке снова послышался его голос. — Товарищ Ворошилов сказал, куда вам надо переезжать? Ну вот и хорошо, что он уже всё вам объяснил. Это я предложил послать вас в Ленинград. Так надо было. — Сталин пояснил, что в том регионе резко обострилась обстановка, там запахло порохом и нужна теперь же твёрдая рука. — Северо-Западный район вам не в новинку, вы неплохо его знаете, вам, как говорится, и карты в руки. Что вы мне на это скажете?

— Я готов сделать всё, что надо, — на одном дыхании выпалил Кирилл Афанасьевич.

— Желаю вам успехов! — Вождь положил трубку.

Мерецков сел в кресло. Ворошилов бросил на него укоряющий взгляд.

— Сейчас вам всё ясно? — И после паузы добавил: — У нас под боком объявились недруги…

— Вы имеете в виду финнов? — осведомился Мерецков.

— Не японцев, разумеется, — съязвил нарком, — так что беритесь за дело. Вам будет нелегко, но у вас всё получится. Должно получиться!

— Благодарю за доверие! — Мерецков встал, полагая, что приём окончен, но нарком небрежно, едва ли не с обидой и голосе остановил его.

Он заговорил о том, что важно сделать в первую очередь: тщательно изучить театр военных действий округа, тем более зимой; детально проанализировать состояние войск округа и их готовность на случай военного конфликта; выявить, чего и какого оружия не хватает в войсках.

— Опасность в связи с резким обострением международной обстановки быстро нарастает, — подчеркнул Ворошилов. — Вы это и сами видите. Политбюро ЦК партии, лично товарищ Сталин следят за ситуацией на нашей северо-западной границе. Их, да и меня как наркома особенно беспокоит сближение Финляндии с империалистическими державами, и прежде всего с фашистской Германией. Словом, округ, куда вы идёте, весьма специфичный и сложный. Ещё не ясно, кем вы должны быть прежде всего — командующим или политиком. Скорее, и тем и другим.

— Я об этом уже подумал, — заметил Мерецков. — Такая перспектива работы мне по душе, она настраивает меня на добрые дела. И в то же время я буду насторожен: вдруг финны станут проводить вооружённые провокации на нашей границе?

Ворошилов вскинул голову и уверенно заявил:

— Красная Армия разобьёт их в пух и прах, она быстро приведёт их в чувство.

Мерецков осторожно заметил:

— Я бы так не сказал…

— Отчего вдруг? — усмехнулся маршал. — Вы что, не верите в силу Красной Армии?

— Вы же сами говорили, что за спиной у финнов крупные империалистические государства и они могут оказать военную помощь финнам. Тут важно всё предусмотреть.

«Однако умён, глядит далеко вперёд», — невольно подумал нарком и, чтобы не заострять вопрос, добродушно произнёс:

— Всё это так, Кирилл Афанасьевич, но и мы не лыком шиты!

— Потому-то я и хотел бы знать состояние финской армии, её численность, как и чем она вооружена, — продолжал Мерецков. — Я был в разведуправлении, но полных данных о финской армии у него, к сожалению, нет. Может быть, есть что-то в штабе округа, а если тоже нет, будем с помощью разведки добывать эти сведения. И ещё один момент: хочу в деталях изучить финские военные сооружения на Карельском перешейке, известные под названием линия Маннергейма.

— Делайте всё, что сочтёте нужным, я готов поддержать вас во всём! — заверил его нарком.

От Ворошилова Мерецков уходил с двойственным чувством: с одной стороны, нарком прост и доступен в разговоре, не задирал нос, с другой — в военных вопросах он был слаб и ничего существенного предложить ему не мог, хотя и пытался. Как ни странно, но он всё ещё считал конницу чуть ли не главной ударной силой в предстоящих сражениях. Так или иначе, но Мерецков из этой беседы вынес одно: в Ленинградском военном округе не всё ладно. Последнее напутствие наркома — «Беритесь за дело засучив рукава» — тому свидетельство.

Кто был рад переезду в Ленинград, так это жена Кирилла Афанасьевича. Едва узнав о переезде, Дуня заявила, что наконец-то его посылают на службу в прекрасный город. Мерецков брился перед зеркалом, слушал её, но не комментировал. Он почему-то подумал о вожде… Направляя его в такой ответственный округ, Сталин так и не пригласил его на беседу, хотя по телефону кое-что сказал.

Позвонил первый секретарь Куйбышевского обкома партии Игнатов и попросил передать письмо первому секретарю Ленинградского обкома партии Жданову.

— Я готов выполнить ваше поручение, Николай Григорьевич, — ответил Мерецков. — Приезжайте в Ленинград, я встречу вас, погостите у меня, посмотрите, как я устроился. Жду!

С первым секретарём Куйбышевского обкома партии Игнатовым у Мерецкова сложились дружеские отношения, когда он был командующим войсками Приволжского военного округа. Николай Григорьевич откликался на все его просьбы, бывал на заседаниях Военного совета округа и помогал решать многие вопросы, особенно по обеспечению квартирами офицеров округа.

— Я очень жалею, что ты уезжаешь в Питер, — грустно сказал ему Игнатов. — Мало ты пробыл в округе, но что поделаешь, товарищу Сталину лучше знать, куда направлять на службу будущего полководца! Я-то тебя, Кирилл, не забуду. А ты?

— Я тоже, Николай Григорьевич, — отозвался Мерецков. — Человек вы душевный, а душевность сродни истинной храбрости. Я это ценю…

(Друг друга они не забывали. В 1961 году Игнатов стал Героем Социалистического Труда, и одним из первых его поздравил Кирилл Афанасьевич, в ту пору помощник министра обороны СССР по вузам. Поблагодарив Мерецкова за поздравление, Игнатов шутливо заметил: «Ты. Кирилл, маршал, и как бы я ни трудился, такое звание мне никто не присвоит!» На что Мерецков тоже в шутливом тоне ответил: «А зачем тебе, Николка, ждать, кто о тебе позаботится? Ты же Председатель Верховного Совета РСФСР, неужто не можешь себя наградить, так, в порядке исключения?..» — А. 3.).

Приняв военный округ, Мерецков доложил об этом шифровкой наркому обороны, а на другой день навестил первого секретаря Ленинградского обкома партии Жданова, который занял этот пост после трагической гибели Кирова. К тому же Жданов одновременно являлся и секретарём ЦК ВКП(б), а с марта 1939 года — членом Политбюро. Жданов играл большую роль в повседневной жизни северо-запада, и Мерецков не мог это не учитывать. Беседа у них состоялась тёплая и дружеская. Андрей Александрович ценил военный талант Кирилла Афанасьевича и надеялся, что с его приездом в Ленинград военный округ будет в надёжных руках.

— Кроме всех моих должностей, я член Военного совета округа, так что рассчитывайте на мою помощь, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Жданов, ущипнув свои ухоженные усы. — Я часто езжу в Москву, так что, если меня не будет на месте, решайте неотложные вопросы с секретарём горкома партии Александром Кузнецовым и вторым секретарём обкома партии Терентием Штыковым. У меня сегодня в семь вечера совещание с ними, приходите, и я вас познакомлю.

— Добро, Андрей Александрович. — Мерецков встал. — Товарищ Сталин говорил мне, чтобы я держал контакт с вами, поэтому очень надеюсь на вашу помощь. У меня ещё дело к вам. — Он вынул из папки запечатанный конверт. — Первый секретарь Куйбышевского обкома партии Игнатов попросил вручить его вам лично. — Кирилл Афанасьевич отдал письмо Жданову.

— Что же так волнует Николая Григорьевича? — усмехнулся Андрей Александрович, надрывая конверт. Он вынул листок и прочёл про себя. — Ясно. Дело касается судостроительного завода. Если он вам позвонит, скажите, что я положительно решу его просьбу. Обмен строителями-корабелами — нужное дело, и мы заинтересованы в обмене опытом…

Пять суток на вездеходе Мерецков колесил по Карельскому перешейку, где уже выпал снег и намело большие сугробы. В этих местах он уже бывал в двадцатых годах, когда инспектировал местные органы рабоче-крестьянской милиции. С тех пор утекло немало воды, но природа этих таёжных мест как была суровой, так и осталась. Государственная граница проходила совсем недалеко. «Ощущение было такое, что в самое сердце Ленинградского военного округа упёрся ствол вражеского орудия», — записал в рабочем блокноте Мерецков, когда объезжал пограничные заставы. На Ладожско-Онежском перешейке стояли плотной стеной густые леса и лежавшие под снегом, незамерзающие озера и болота, крутые холмы.

— Воевать тут будет ох как нелегко, если финны всё же рискнут спровоцировать войну, — подал реплику начальник штаба округа, сопровождавший командующего. Увидев, как Кирилл Афанасьевич нахмурился, весело добавил: — Не беда, наши ребята, как горные олени, пройдут любыми тропами, но врага настигнут!..

— А ты сомневаешься? — усмехнулся Мерецков, закуривая. — Я уверен, что воевать нам придётся, а силы округа на данном участке слабы. На польском направлении лишь одна горнострелковая дивизия неполного состава, да?

Начальник штаба ответил, что уже обратил на это внимание.

— А что мы имеем на Кандалакшском направлении? — продолжал подсчитывать Мерецков. — Горнострелковый полк с одной батареей. Правда, неподалёку отсюда расположена стрелковая дивизия Щербакова, но, хотя она неплохо подготовлена, одна погоды тут не сделает.

Вернулся из поездки командующий округом разочарованным, если не больше. Он тут же послал наркому донесение, разложил на столе рабочую карту округа, с полчаса думал над ней, затем свернул её и поехал в Смольный к Жданову. Тот весело воскликнул:

— Долго вы, однако, ездили по местам дислокации войск!

— Вы так считаете? — спросил Мерецков и присел к столу. — А между тем я не везде побывал. Хотелось бы съездить и к военным морякам Балтфлота, я уж не говорю о Северном флоте.

— Ещё успеете и там побывать, Кирилл Афанасьевич. Командующий флотом Трибуц недавно принял флот под свою опеку. Мне он понравился здравым мышлением, энергичный, волевой моряк! Ладно, говорите, что вас беспокоит, не чай же вы пришли ко мне пить!

Мерецков напрямую заявил, что обстановка в войсках округа «недостаточно благоприятная».

— В каком смысле? — небрежно прервал его Жданов. По его сдвинутым бровям и плотно сжатым губам Мерецков понял, что тот настороженно воспринял его слова, и, чтобы не быть голословным, добавил, что хороших дорог почти нет, связь ненадёжная, в казармах плохие бытовые условия, отсутствуют нужные склады, а в тех, что есть, хранить оружие и боеприпасы нельзя. Быт у бойцов и пограничников устроен плохо, даже бань нет. Радиоточек — единицы. Словом, материальная база округа очень слаба. Предстоит многое отстроить.

— Теребите своего наркома Ворошилова, — усмехнулся в усы Жданов. — Я с ним уже говорил на эту тему, но Климент Ефремович не очень-то торопится решать эти проблемы.

Мерецков сказал, что послал ему донесение, где изложил все подобные вопросы.

— Зря ему послали, надо было товарищу Сталину, — упрекнул Жданов.

— Через голову наркома обороны? — удивился Мерецков.

— Да, через голову наркома, но не как командующий военным округом, а как кандидат в члены ЦК. На этот счёт у вас есть полное право. К тому же вы ещё и депутат Верховного Совета СССР. Зря скромничаете, Кирилл Афанасьевич.

«Верно, так и следовало сделать», — огорчился в душе Мерецков.

Жданов обнадёжил, заметив, что на днях поедет в Москву на Политбюро и всё, о чём ему рассказал Мерецков, доложит Сталину.

— Это было бы кстати, — одобрил Мерецков. — Но не рассердится ли на меня нарком Ворошилов?

— Не думаю. Ведь он тоже хочет, чтобы Ленинградский военный округ был крепким. — Жданов закурил. — Что у вас ещё?

Мерецков пожал плечами.

Жданову хотелось как-то поддержать нового командующего: не только выразить сочувствие, но и что-то сделать.

— Дней через пять заходите ко мне, у меня уже будет результат беседы с Иосифом Виссарионовичем, — заверил он Мерецкова.

Кирилл Афанасьевич вернулся в штаб окрылённый, но едва обсудил с начальником штаба характер предстоящих учений, как позвонил Жданов. Он был взволнован, но сказал кратко:

— Вы мне срочно нужны, Кирилл Афанасьевич. Приезжайте!..

«Что у него случилось?» — невольно подумал Мерецков, тут же оделся, попросил начальника штаба никуда не отлучаться и, сев в машину, поехал в Смольный.

— Вы уж извините, что я вас потревожил, но дело требует этого. — Жданов попросил Мерецкова сесть. — Мне только что звонил товарищ Сталин, и, когда он спросил, был ли у меня новый командующий военным округом, я поведал ему о нашей беседе. Я коротко выразил ему вашу тревогу: пока гарантия безопасности СССР на нашем северо-западе отсутствует. Ведь так?

— Да, я так вам и доложил, — подтвердил Кирилл Афанасьевич.

— Тогда Иосиф Виссарионович сказал, чтобы я вместе с вами объехал войска округа и убедился в правдивости ваших слов, а потом позвонил ему. Завтра с утра мы с вами отправимся в поездку. Не возражаете?

— Это то, что надо, Андрей Александрович! — воскликнул Мерецков.

Поездка по Карельскому перешейку, по погранзаставам, встречи с бойцами и командирами убедили Жданова в правоте Мерецкова. Теперь он сам развил бурную деятельность, чтобы помочь командованию округа решить назревшие проблемы. Когда они вернулись и Андрей Александрович проинформировал вождя по ВЧ, тот заявил:

— Делайте в округе всё, что считаете нужным. Деньги и необходимые материалы Мерецков получит. Так и скажите ему.

Весной и летом Жданов вместе с Мерецковым вновь обследовали южную часть округа. Что же их обеспокоило? Юго-восточнее и восточнее Чудского озера — совершенно открытая местность, нет никаких укреплений, что даёт возможность противнику нанести удар по СССР через прибалтийские буржуазные республики. Мерецков объяснил Жданову, что крайне важно создать укреплённые районы на псковском и островском направлениях, а на севере уже сейчас заняться дорогами.

Работа закипела. Мерецков не раз выезжал на стройки и был доволен тем, как трудились инженеры, которых лично подобрал второй секретарь обкома Штыков, в тесном содружестве с военными специалистами. Хотя у командующего время было рассчитано по минутам, он не забывал о главном — изучить противника, его силы и средства. Прежде всего его интересовало, какие войска финнов находятся вблизи нашей границы, их состав, численность, как они вооружены. И когда в конце июля его вызвал Сталин, он смог доложить ему подробности. Как выяснила наша разведка, на границе было сосредоточено пять финских оперативных войсковых объединений. К концу 1939 года их слили в Лапландскую группу генерала Валениуса (мурманское направление), Северную группу генерала Туомпо и Шведскую добровольческую бригаду генерала Линдера (Кандалакшское направление), 4-й флотский корпус генерала Хеглунда (беломорское направление). На петрозаводском направлении находилась группа генерала Талвела, а 5-ю армию генерала Эстермана и Аландскую группу нацелили на Ленинград. Характерно, что по замыслу финского военного руководства 5-я армия, опираясь на линию Маниергейма, должна была измотать войска Красной Армии в боях на Карельском перешейке, а затем нанести удар по Ленинграду.

— Сколько у финнов всего дивизий? — спросил Сталин.

— Пятнадцать, из них восемь на Карельском перешейке. — Мерецков хотел было развернуть карту, чтобы показать дислокацию дивизий противника, но вождь махнул рукой.

— Не надо, товарищ Мерецков, и так всё ясно. — Сталин подошёл к столу, взял трубку и закурил. — Положение на финляндской границе тревожное, не так ли?

— Я бы даже сказал «опасное», товарищ Сталин, так как Ленинград находится под угрозой обстрела. — Мерецков полистал свою записную книжку. — Тревожит меня и то, что финны продолжают строительство укреплений и дорог на своей стороне границы.

Сталина, казалось, его слова не удивили.

— Вы уверены?

— Мои разведчики всё это зафиксировали.

Сидевший за столом Молотов заметил, что, поскольку переговоры о заключении военного союза с Англией и Францией пока не приносят успеха, Германия готова ринуться на своих соседей в любую сторону, в том числе на Польшу и СССР. Финляндия легко может стать плацдармом антисоветских действий как для Германии, так и для других стран.

— Я хотел бы тебя, Вячеслав, опровергнуть, но не могу, ты прав, — с сожалением произнёс Сталин. — Со стороны Германии можно ждать серьёзных акций. — Он поднял озабоченный взгляд на Мерецкова. — Срочно подготовьте докладную записку на моё имя с изложением плана прикрытия границы от агрессии и контрудара по вооружённым силам Финляндии. Через две недели будьте готовы доложить на Политбюро этот план. Успеете?

— Постараюсь, Иосиф Виссарионович.

— Попутно форсируйте подготовку войск, чтобы они могли на всякий случай нанести контрудар. Ускорьте развернувшееся в округе строительство. Всё это важно держать в строжайшей тайне. И ещё, — продолжал Сталин. — Держите в курсе дела товарища Жданова… Если вам потребуется консультация по финнам, обращайтесь к товарищу Куусинену. Вас Молотов с ним познакомил?

— Да, вчера я встречался с Отто Вильгельмовичем. Мне он понравился: весьма эрудированный политик.

— В Коминтерне мы слабых политиков не держим, — усмехнулся Молотов.

В Ленинград Мерецков вернулся воодушевлённый. Сразу же прибыл в Смольный, где его ожидал Жданов.

— Ну, как товарищ Сталин отреагировал на ситуацию на советско-финляндской границе? — спросил Андрей Александрович, едва Кирилл Афанасьевич появился в его кабинете.

— С тревожным чувством. — Мерецков подробно рассказал Жданову о беседе с вождём. — Над планом я начинаю работать с утра. Мне дали на это две недели, я справлюсь гораздо раньше. Всё-таки не один год проработал на штабных должностях, руку набил, — добавил он.

Жданов предложил ему ещё раз побывать на строительстве оборонительных сооружений, чтобы ускорить это дело, как и потребовал вождь.

Над планом Мерецков работал так, как никогда ранее. Он подумал, что если уж сам Сталин дал ему такое ответственное задание, значит, и он уверовал в то, что финны замышляют вооружённый конфликт. Теперь уже было ясно, что их подогревает к этому фашистская Германия, сами они не рискнули бы пойти на такой шаг.

Поздно вечером, когда Мерецков собрался идти домой, ему позвонил начальник Генштаба Шапошников. Он был сдержан и сух, только и спросил, готов ли план, если готов, то Кириллу Афанасьевичу надлежит завтра к десяти утра быть в Кремле у товарища Сталина.

— У меня документ готов, Борис Михайлович, и завтра рано утром я вылечу, — сдержанно проговорил в трубку Мерецков. — К вам в Генштаб зайти?

— Не надо, я тоже буду в Кремле, там и увидимся с вами, — торопливо ответил Борис Михайлович.

«Видно, сердится, что не Генштабу, а мне поручено подготовить план нанесения удара по финнам», — решил Кирилл Афанасьевич.

Прилетев в Москву, Мерецков прямо с аэродрома поехал в Наркомат обороны. Маршал Ворошилов был на месте и встретил его с улыбкой.

— План у вас? — спросил он, здороваясь.

— У меня. — Кирилл Афанасьевич хотел было взять документ из папки, но нарком возразил:

— Сейчас вместе поедем в Кремль.

В кабинете Сталина всё прошло так, как проходило не раз, — объективно, по-деловому, если не считать, что Мерецкова, кроме вождя, слушали Ворошилов, Молотов и другие члены Политбюро. Когда Мерецков излагал свой план, никто его не перебивал, и это, отметил про себя Кирилл Афанасьевич, было ему на руку. Предложенный документ о прикрытии границы и контрударе по финнам в случае их нападения на СССР одобрили, правда, Молотов высказал мысль, чтобы контрудар был нанесён в максимально сжатые сроки. «Когда я стал говорить, что нескольких недель на операцию такого масштаба не хватит, мне заметили, что я исхожу из возможностей Ленинградского военного округа, а надо учитывать силы Советского Союза, — отмечал позднее Мерецков. — Я попытался сделать ещё одно возражение, связав его с возможностью участия в антисоветской провокации вместе с Финляндией и других стран. Мне ответили, что об этом думаю не один я, и предупредили, что в начале осени я опять буду докладывать о том, как осуществляется план оборонных мероприятий, после чего разрешили отбыть в округ».

На обсуждение документа Сталин почему-то не пригласил начальника Генштаба Шапошникова, и это огорчило Мерецкова. Ему казалось, что вождь чем-то был недоволен, хотя прямо это не выразил. «У Бориса Михайловича светлая голова, и он мог бы что-нибудь подсказать», — думал Мерецков. Тогда же он узнал, что план контрудара, разработанный Генштабом, Сталин отверг. Шапошников считал операцию против финнов делом непростым и полагал, что она потребует нескольких месяцев напряжённой и трудной войны даже в том случае, если империалистические державы не ввяжутся в столкновение. На компромисс с вождём Борис Михайлович не пошёл, и это свидетельствовало о его трезвом уме и военной дальновидности. Сталин, однако, считал, что контрудар по финнам должен быть скоротечным и растягивать его на длительный срок нецелесообразно. Маршал Ворошилов безоговорочно поддержал вождя. В чём же была суть предложений Мерецкова? Главные силы Ленинградского военного округа объединялись в 7-ю армию двухкорпусного состава (19-й и 50-й корпуса), которая должна была сокрушить линию Маннергейма и разгромить главные силы финнов. Сталин, ознакомив Шапошникова с документом Мерецкова, сказал:

— Я хотел бы знать ваше мнение.

Борис Михайлович без обиняков заявил, что на фронте протяжённостью более полутора тысяч километров боевые действия должны будут вести ослабленные по своему составу и вооружению 8-я армия комдива Хабарова, 9-я армия комкора Чуйкова и 12-я армия комдива Фролова.

— Если не укрепить эти войска, успеха не добиться! — резюмировал начальник Генштаба.

Сталин усмехнулся в усы.

— А товарищ Мерецков уверен, что своими силами разобьём финнов.

— Я бы, Иосиф Виссарионович, не рисковал.

— И всё же пусть Кирилл Афанасьевич попробует, — сказал вождь. — А вы всё это держите на личном контроле.

14

Мерецков твёрдо уверовал в реальность своего плана. Генштаб он обошёл стороной. «По всем вопросам, связанным с планом контрудара, я звонил непосредственно Сталину, — вспоминал Мерецков. — Ему же лично докладывал обо всём, касавшемся финляндских дел, как летом-осенью 1939 года, так и на первом этапе финской кампании. В двух-трёх случаях при этом присутствовал в его кабинете нарком обороны К. Е. Ворошилов, а в последний раз — начальник Главного политического управления РККА Л. М. Мехлис и народный комиссар финансов А. Г. Зверев. В кабинете Сталина я часто встречал Н. Н. Воронова».

Любой военачальник, коему доверено проводить боевую операцию, стремится тщательно готовить войска. Не был исключением в этом и Мерецков. Он всё или почти всё брал на себя, и однажды случилась осечка. Осенью 1939 года согласно договорённости на территории Эстонии создавались наши военно-воздушные силы и морские базы, которые намного облегчили бы действия войск округа в военном конфликте с Финляндией. Следовало также подумать и об охране наших баз, за которые отвечал командующий Ленинградским военным округом. Когда потребовалось обеспечить безопасность одного из участков, Мерецков не стал беспокоить Москву, сам вошёл в контакт с правительством Эстонии и взял у него разрешение построить на данном участке укрепления. Всё прошло без сучка, без задоринки. И вдруг на заседании Политбюро ЦК партии, когда Кирилл Афанасьевич докладывал руководству о положении на наших новых базах, Молотов прервал его вопросом:

— Кто вам разрешил напрямую вести переговоры с эстонским правительством о строительстве укреплений для охраны баз?

— Я ведь за них несу ответственность, значит, мне и надо решать все вопросы, — ответил Кирилл Афанасьевич.

— Для этого есть Наркомат иностранных дел, — сердито бросил Молотов. — Или вы возложили на свои плечи его функции?

Мерецков покраснел до ушей, растерялся и не знал, что ответить Молотову. Выручил его Сталин. Посмеиваясь в усы, он спросил Вячеслава Михайловича:

— Почему твой наркомат опаздывает? Армия не может ждать, пока твои дипломаты расшевелятся. Надо было уже давно разработать инструкцию о порядке сношений с представителями прибалтийских властей. Кирилл Афанасьевич проявил разумную инициативу, не стал тебя беспокоить.

Молотов глянул на Кирилла Афанасьевича, но не проронил ни слова. Он беспрекословно слушался вождя и не скрывал этого…

— Товарищ командующий, на границе произошло ЧП! — входя в кабинет, заявил начальник штаба. В руках у него было донесение.

— Что ещё за ЧП? — насторожился Мерецков.

Он прочёл депешу, и всё стало ясно. Близ селения Майнила финны обстреляли из орудий советских пограничников. Убито четыре человека, ранено девять. Вернув донесение начальнику штаба, командующий приказал взять под контроль границу на всём её протяжении силами военного округа.

— Вы пока свяжитесь с командирами соединений, а я срочно доложу о ЧП в Москву!

Не прошло и часа, как из Наркомата обороны Мерецкову пришёл ответ: «Готовьте контрудар, срок — неделя. Ворошилов».

Финны обнаглели. Их отряды в ряде мест стали переходить нашу границу. Тогда последовало заявление правительства СССР, и в 8 часов утра 30 ноября регулярные части Красной Армии начали боевые действия против финнов. Войскам был отдан приказ отбросить противника от Ленинграда, обеспечить безопасность границ Карелии и Мурманской области. Короче, следовало ликвидировать военный плацдарм на Карельском перешейке. Войска возглавил Мерецков, он же был назначен командующим 7-й армией, начальником штаба стал Никандр Чибисов, членом Военного совета — Терентий Штыков. Как и предвидел Мерецков, оборона финнов имела развитую систему многополосных заграждений, была перекопана рвами и эскарпами и прикрыта надолбами. По всей линии обороны стояли доты и дзоты. Но больше всего наши войска несли потери от мин. Отступая, финны минировали все: дома, колодцы, пни и даже велосипеды. А бороться с этими минами войска не могли — ничего не было, — и потери всё росли. Что делать? Такой же вопрос Мерецков услышал от начальника штаба Чибисова.

По просьбе Мерецкова Жданов пригласил в Смольный видных ленинградских учёных, инженеров, преподавателей из Военной академии связи во главе с профессором Изюмовым и объяснил им ситуацию с минами, сложившуюся на фронте.

— Нам нужны миноискатели, — заявил специалистам Мерецков. — Вы можете их сделать?

— Какой срок? — спросил Изюмов.

— Сутки! — ответил Жданов.

— Это немыслимо! — развёл руками профессор.

— Немыслимо, но надо сделать, — вмешался в разговор Мерецков. — От вашего изобретения зависит успех военных действий против финнов, миноискатель спасёт нам сотни, тысячи бойцов!..

К концу вторых суток первый образец миноискателя был у Жданова в кабинете. Военные сразу же испытали его в поле, одобрили и запустили в производство. Теперь впереди наступающих частей шли сапёры с миноискателями. При обнаружении вражеской мины в наушниках раздавалось гудение, после чего мину бойцы взрывали, затем сапёры шли дальше. Мороз порой достигал сорока пяти градусов, но наступление продолжалось. К середине декабря войска Красной Армии преодолели полосу обеспечения и с ходу атаковали линию Маннергейма, но безуспешно. Мерецков вынужден был отдать приказ приостановить наступление. Едва он прибыл в штаб 7-й армии, как из Москвы раздался звонок.

— Что там у вас случилось, товарищ Мерецков? — спросил Сталин. — Почему до сих пор не сокрушили линию Маннергейма?

Кирилл Афанасьевич объяснил, что орудия в 7-й армии малого калибра, они ведут интенсивный огонь, но доты и дзоты разрушить не в состоянии.

— И танки не могут вас выручить?

— Не могут, у них орудия ещё меньшего калибра, — ответил Мерецков. — Бьём по дотам и дзотам прямой наводкой, но безрезультатно. Снаряды не пробивают их.

— Вы можете на день-два прибыть в Москву? — спросил Сталин. — Оставьте за себя начальника штаба Чибисова, а сами вылетайте. Мы сообща обсудим этот вопрос.

Разговор в Кремле был не из лёгких, но Мерецков был доволен тем, что Сталин не горячился, не требовал от него «в пух и прах разнести линию Маннергейма», а безоговорочно принял его предложение — произвести в тылу финнов тщательную разведку, установить, где и сколько имеется дотов и дзотов и что они собой представляют. Единственное, о чём вождь попросил Кирилла Афанасьевича, — «форсировать разведку, достать хотя бы кусок бетона из разрушенного укрепления и прислать его в Москву». Мерецков заверил вождя, что всё это сделает. Слов на ветер он не бросал. Вернувшись в Ленинград, командующий вызвал в штаб военного инженера и группу сапёров и приказал им проникнуть в тыл финнов и осуществить разведку укреплений, что и было сделано за два дня. Кусок из подорванного дзота штаб отправил самолётом в Москву. Научно-исследовательский институт сделал анализы и сообщил: «Цемент марки „600“». Вот почему лёгкая артиллерия не пробивала бетон.

«Мне надо переговорить с начальником артиллерии Красной Армии Вороновым, он подскажет, как быть!» — решил Мерецков. Он позвонил в Смольный, куда поехал Воронов, чтобы переговорить со Ждановым по военным вопросам, и застал его там.

Через час возбуждённый Воронов вошёл в штаб 7-й армии. Мерецков пожал ему руку, буркнув: «Добрый день!», и протянул кусок цемента. Воронов повертел его в руках, потом прочёл заключение научно-исследовательского института.

— По укреплениям из такой высокой марки цемента надо бить из орудий большой мощности, — сказал Николай Николаевич. — Я вам их дам…

Артиллерию резерва главного командования калибром в 203–208 миллиметров доставили поближе к переднему краю и начали бить прямой наводкой по дотам и их амбразурам. Дело пошло на лад! Мерецков повеселел. Не теряя времени, он вызвал к себе командующего авиацией и дал ему задание сфотографировать с воздуха всю линию Маннергейма. Тот не сразу понял, для чего это необходимо.

— Надо срочно составить карту со схемой вражеской обороны, — объяснил ему Мерецков, — так что постарайтесь сделать чёткие, хорошо видимые снимки оборонительных сооружений врага!

После этого, имея на руках карту-схему, Мерецков подготовил и обосновал план прорыва линии Маннергейма. Показал его Жданову, затем доложил по ВЧ Сталину.

— Вылетайте в Москву, и мы обсудим ваш новый план! — коротко ответил вождь.

Садясь в самолёт следом за Ждановым, Мерецков сказал:

— Надеюсь, что в этот раз линию Маннергейма наши бойцы сокрушат! — Кирилл Афанасьевич сел напротив Жданова. Тому отчего-то было жарко, он вынул из кармана платок и вытер им лицо. — Хочу с вами, Андрей Александрович, посоветоваться, — вновь заговорил Мерецков. — До меня дошли слухи, что Генеральный штаб, в частности Борис Михайлович Шапошников, хочет предложить преобразовать Ленинградский военный округ в Северо-Западный фронт и вместо армейской наступательной операции проводить фронтовую. Как вы к этому относитесь?

— Положительно, а вы разве против?

— Нет, я тоже — за! Если будет создан фронт, у нас появится больше шансов в короткий срок разбить финнов. Не ясно, правда, кто будет назначен командующим фронтом.

Жданов кашлянул, потрогал свои короткие усики.

— Надо ли вам над этим ломать голову, Кирилл Афанасьевич? — усмехнулся он. — Иосиф Виссарионович назначит на фронт, если его всё же решат создать, достойного военачальника. У него на хороших людей нюх.

— Да, нюх у Хозяина острый! — согласился Мерецков.

Когда оба вошли в кабинет вождя, здесь уже были Молотов, Ворошилов, Тимошенко, Воронов и Грендаль. Увидев Тимошенко, Кирилл Афанасьевич подумал, что, наверное, Семён Константинович и возглавит фронт. Эта мысль не вызвала в его душе ревности: Тимошенко, под началом которого он сражался в рядах Первой конной армии, Мерецков уважал, считал его способным военачальником, у него можно было поучиться, как «надо бить и ненавидеть наших врагов».

— Что-то вы опаздываете, Андрей Александрович, — бросил реплику Сталин, здороваясь. Мерецкову он тоже подал руку и спросил о линии Маннергейма.

— Я привёз карту и схему вражеской обороны, мне помогли скопировать её лётчики.

Кирилл Афанасьевич вынул документы из папки и хотел было вручить Сталину, но тот жестом остановил его:

— Потом, давайте сначала вас послушаем…

Говорил Мерецков недолго, но убедительно. Никто вопросов ему не задавал, но когда он умолк, маршал Ворошилов спросил, почему перед началом операции он не создал в 7-й армии штурмовые группы для захвата и подрыва дотов. Нарком смотрел на командующего пристально, и в его взгляде читался упрёк. Но Мерецков не чувствовал себя виноватым, он объяснил это тем, что надежда была на артиллерию: мол, она взломает оборону финнов, в том числе и пресловутую линию Маннергейма, но лёгкие орудия не пробивали бетон, к тому же почти у всех дотов боевые казематы были прикрыты со стороны амбразур броневыми щитами в несколько слоёв.

— Я сразу же попросил Воронова доставить нам орудия большего калибра, и он нам помог, — резюмировал Мерецков.

— Скажите, Кирилл Афанасьевич, почему ваша разведка не выявила характера оборонительных сооружений финнов? — спросил Молотов. — Вы готовили наступление, но не позаботились узнать, какие вражеские укрепления будете сокрушать.

Мерецков взглянул на Сталина, который что-то писал и, казалось, не обращал внимания на тех, кто задавал вопросы. Но вот он поднял голову и взглянул на командующего.

— Отвечайте на вопрос так, как было на самом деле, и не ищитеоправданий, — сухо сказал он.

У Мерецкова глухо забилось сердце.

— Перед началом военных действий я запросил разведку в Наркомате обороны, — ответил Кирилл Афанасьевич. — Мне дали сведения, которые не подтвердились.

— Вы хотите сказать, что наша разведка занизила реальную мощь линии Маннергейма? — спросил Сталин.

— Очень даже занизила, едва ли не на половину, и это создало для наших войск многие трудности. Тут есть и моя вина, товарищ Сталин. Разведка 7-й армии также оказалась не на высоте.

Сталин зацепил маршала Ворошилова колючим взглядом.

— Разберитесь, кто допустил такой просчёт, и накажите своей властью, да построже, — сурово произнёс он. — Это что же получается? Мы заведомо посылаем наших бойцов на верную гибель?

— Потери были, товарищ Сталин, но очень незначительные, — громче обычного ответил Мерецков. — Мы сразу обнаружили, что наша артиллерия для линии Маннергейма хлопушка, и я тут же отдал приказ не наступать.

Сталин пропустил эти слова мимо ушей и заговорил о минах:

— С миноискателями вы умно придумали. Если они очень хороши, надо для Красной Армии организовать их массовое производство. Андрей Александрович, это ты со своими партийцами помог товарищу Мерецкову? Он помощи у нас с Ворошиловым что-то не просил.

Жданов громко засмеялся.

— Вас не просил, а меня так заарканил, что пришлось вместе с инженерами ехать на завод.

— А почему молчит командарм первого ранга товарищ Мерецков? — вдруг спросил Сталин после того, как Воронов доложил, сколько и каких орудий он направил в 7-ю армию. — Что вы можете сказать о плане разгрома линии Маннергейма, Семён Константинович? В сентябре прошлого года вы неплохо командовали войсками Украинского фронта, совершившими освободительный поход в Западную Украину. У вас есть опыт…

Тимошенко резво встал.

— План, безусловно, хорош, по-другому не могло и быть, — ответил он. — У Кирилла Афанасьевича большой опыт штабной работы, и осечки быть не могло. Я только не понимаю, почему он сразу этого не сделал?

«А потому, что товарищ Сталин решил, что моя 7-я армия в два счета опрокинет линию Маннергейма, что сломить финнов можно в короткий срок, — едва не сказал вслух Мерецков. — А я не проявил должной принципиальности…»

— Значит, вам нечего добавить к предложенному плану? — спросил вождь.

— Сейчас — нет, а когда начнём наступление, возможно, что-то и появится, — пояснил свою позицию Тимошенко.

«Да, так и есть, он будет командовать фронтом», — отметил про себя Мерецков.

В целом план был одобрен и утверждён. Сталин пригласил всех к себе на ужин, но и за столом продолжался разговор о Финляндии. Вождь предупредил, что в руководстве войсками будут некоторые изменения. На Крайнем Севере не всё в порядке, поэтому Генеральный штаб предлагает создать централизованное руководство операцией непосредственно в зоне боевых действий.

— С этим надо согласиться, — подчеркнул Сталин. — Важно также подбросить свежие силы и уточнить ход наступления, причём главную роль тут сыграет ваш план, Кирилл Афанасьевич, предложенный для 7-й армии. И ещё раз прошу вас, товарищи военачальники, как можно скорее покончить с линией Маннергейма и сделать это до весеннего разлива вод! Объяснять не буду, все знают, для чего это надо…

Расходились поздно вечером. Сталин задержал Мерецкова и, когда они остались вдвоём, сказал:

— Генштаб предлагает Ленинградский военный округ преобразовать в Северо-Западный фронт и назначить командующим товарища Тимошенко. Как вы на это смотрите?

— Положительно! — Кирилл Афанасьевич передохнул. — Надо было сделать это раньше, но я тоже недооценил предложение Шапошникова.

— Борис Михайлович по-своему был прав, — согласился вождь. — Знаете, почему я не одобрил его план? Маршал Ворошилов заверял меня в том, что Красная Армия быстро разобьёт финнов. Всё оказалось куда сложнее, — с горечью добавил вождь. — Из всего этого ЦК сделает серьёзные выводы, но после того как мы одолеем врага.

Мерецков взглянул ему в лицо.

— Кого это коснётся, если не секрет?

— Лично к вам у меня претензий нет, хотя раньше считал, что вы нас крепко подвели, даже хотел наказать, но потом понял, что в случившемся вашей вины нет. Будь по-другому, вы бы здесь не были, — сухо добавил Сталин. — Кстати, вы довольны своими коллегами — начальником штаба Чибисовым и членом Военного совета Штыковым? Может, заменим их?

— Отчего вдруг? — удивился Кирилл Афанасьевич. — Я ими доволен, у товарища Жданова нет замечаний.

— Тогда желаю вам успехов! — За время беседы Сталин впервые улыбнулся. — Если что — звоните мне…

11 февраля 1940 года мощной артподготовкой начался второй этап операции против финнов (первый этап начался 30 ноября 1939 года и продолжался до 9 февраля 1940 года). Мерецков находился на переднем крае и был рад, когда на шестой день тяжёлых боев сопротивление финнов на главной полосе было сломлено. Особо отличилась 123-я стрелковая дивизия полковника Алябушева. Главная полоса глубиной в девять километров включала в себя 200 дотов и 1000 дзотов! В среднем на километр фронта приходилось по два дота и пять дзотов, соединённых между собой. Мерецков на бронемашине поехал в 123-ю стрелковую дивизию и лично поздравил Алябушева. Их разговор прервал звонок полевого телефона.

— Товарищ командарм, — раздался в трубке голос начальника штаба Чибисова, — вам звонил комфронтом Тимошенко. Я сказал, где вы. Он просил срочно позвонить ему.

— Выезжаю в штаб! — громко отозвался Мерецков. Он взглянул на комдива. — Меня вызывает командующий фронтом…

Тимошенко, как понял Мерецков, был не в духе. Первый же вопрос — где был и что делал — не располагал Кирилла Афанасьевича к задушевному диалогу, но, сдерживая свой порыв возразить, он заявил, что был в стрелковой дивизии Алябушева и воочию видел, как храбро сражаются его подопечные. Бьют финнов так, что пух с них летит. Надо бы наградить полковника…

— Награды потом, — осадил Мерецкова командующий фронтом. — И награды будут. Теперь же скажи, недели за две твоя 7-я армия дойдёт до Выборга?

— Дойдёт, Семён Константинович, и Выборг постараюсь взять с ходу! — Мерецкову очень хотелось, чтобы Тимошенко сказал несколько тёплых слов, а возможно, и вспомнил Гражданскую войну, когда он, Мерецков, лихо бросался в атаку на белогвардейцев по первому сигналу командира бригады. Но у командующего, видно, был нелёгкий разговор с вождём, потому как он спросил:

— Значит, я могу доложить товарищу Сталину, что через две недели красный стяг взовьётся над Выборгом?

«Ну почему ты, Семён Константинович, такой перестраховщик?» — едва не крикнул Мерецков, и хотя он уважал своего бывшего комбрига, но не мог простить ему низкопоклонства перед вождём.

— А зачем ему говорить об этом, если он вас не спрашивает? — задал вопрос Мерецков и по тому, как командующий фронтом не сразу ответил, понял, что тот обиделся. Кириллу Афанасьевичу захотелось как-то сгладить эту неловкость, и он громче обычного добавил: — Моё слово твёрдое, и болтать налево и направо без всякого на то основания я, товарищ командующий, не привык. Уж вам-то это должно быть известно!

— Чего завёлся, Кирилл? — усмехнувшись в трубку, отозвался Тимошенко. — Я у тебя спросил так, на всякий случай… А твоему слову я верю…

В этот день в штабе Мерецкова было необычайно весело, и сам Кирилл Афанасьевич, словно жених на выданье, ходил по штабу, глядел на карту, звонил командирам дивизий, но со стороны было заметно, что он волновался.

— Начинаем, товарищ командующий… — тихо сказал начальник штаба Чибисов.

Перегруппировав силы, 7-я армия вновь перешла в наступление. Две стрелковые дивизии 50-го стрелкового корпуса двинулись в обход укреплений финнов с севера, 70-я стрелковая дивизия пошла через Выборгский залив, а 7-я стрелковая дивизия атаковала врага с фронта, но успеха не имела, и это выбило Мерецкова из колеи. Вызвав на прямую связь комдива, он отчитал его.

— А теперь слушай приказ. Удар на одном избранном направлении подготовь к исходу 12 марта и наноси его ночью. Внезапность — твой союзник!..

Комдив 7-й так и поступил. Развернув основные силы на узком участке обороны противника, глубокой ночью, когда завывала метель, а финны грелись в блиндажах, он нанёс внезапный удар. В обороне образовалась большая брешь. Ещё рывок — и финны дрогнули, бросая оружие, в панике отступили. Радоваться бы Кириллу Афанасьевичу, да не мог: его «подрезал» командир 70-й дивизии Кирпонос. У него случилась «заминка». Перед Выборгом оказался укреплённый район двухполосного типа, рассчитанный на круговую оборону, а разведка донесла, что он связан каналом с озером Сайма. На дворе стоял март, припекало солнце, промедли войска — и финны затопят весь участок. Эта мысль глухо и больно отозвалась в голове Кирилла Афанасьевича. Обидно было ему, что такой опытный вояка, как Кирпонос, оказался едва ли не в ловушке. Мерецков подозвал к себе члена Военного совета Штыкова.

— Терентий Фомич, поедем с тобой к комдиву 70-й Кирпоносу, надо растолковать ему, как скорее ворваться в Выборг. Я же дал слово комфронтом взять город на исходе второй недели боев.

Но Кирпонос быстро смекнул, что ему грозит, если он оплошает. У него родилась здравая мысль — обойти часть финских укреплений с северо-запада, и это ему удалось. Ночью без шума бойцы сняли финских часовых, и Кирпонос по льду перебросил на западный берег залива всю свою дивизию! Когда Мерецков и Штыков утром прибыли в его штаб, в нём никого не было. Они поспешили на другой берег, и там нашли комдива. Это произошло 4 марта. Растроганный таким броском комдива, Мерецков всей дивизии объявил благодарность, которая тут же по телефону была передана в войска.

— Усильте мою дивизию приданными войсками, — сказал Кирпонос, — я поведу их на Выборг западным берегом и обойду город с тыла.

— Разумно, Михаил Петрович! — одобрил его предложение Мерецков. — Подкрепление тебе будет…

Едва Мерецков прибыл в штаб армии, как ему позвонил Сталин. На его вопрос: «Как у вас там дела?» — Кирилл Афанасьевич доложил о ситуации на фронте, о том, что бойцы и командиры стремятся к тому, чтобы наголову разбить финнов. Но как только он упомянул о Выборге, вождь жёстко произнёс:

— Надо взять Выборг в течение двух-трёх дней! — Он объяснил, чем это вызвано. — Ленинграду теперь финны не угрожают, но для заключения мирного договора велено дать им понять, что дорога на Хельсинки открыта. Если же мы затянем войну, то французы и шведы могут прислать финнам свои войска, и вместо конфликта с Финляндией мы втянемся в борьбу с коалицией…

— Товарищ Сталин, — прервал его Мерецков, — наши войска уже начали штурм Выборга, мне лишь сейчас доложил начальник штаба, так что город вот-вот падёт.

— Тогда быть вам героем! — весело бросил в трубку Сталин. — Жду вашего доклада о взятии города.

Переговорив с вождём, Кирилл Афанасьевич подозвал к себе Чибисова и поручил ему лично проконтролировать ход боев в районе Выборга.

— Сам понимаешь, этого ждёт вождь, и нам грешно его подводить! Ты как-то говорил, беседуя с комдивом, что честь может быть потеряна только один раз, и я бы не хо тел этого допустить…

— Да вы что, товарищ командующий, разве такое мыслимо терять? — загорячился Чибисов. — Честь, она же мои жизненный корень… — Он не договорил: на столике задребезжал полевой телефон. Он снял трубку.

— Товарищ начштаба, это вы? Докладывает командарм 70-й. Войска ворвались в Выборг!

Стоявший рядом Мерецков всё слышал и в порыве радости пожал Чибисову руку.

— Поздравляю с успехом, Никандр Евлампиевич! Сейчас дам знать товарищу Сталину…

Выборг пал, и дорога на Хельсинки была открыта. Убедившись в безнадёжности сопротивления, правительство Финляндии начало переговоры о мире. 12 марта договор был подписан, а 26 марта Северо-Западный фронт расформировали и на его базе создали Ленинградский военным округ. Мерецков вместе с начальником штаба Чибисовым возвращался в Ленинград, думая уже о том, как надо укрепить новые рубежи. Невольно ему пришли на ум слова вождя: «Быть вам героем!», — он сказал их, когда Выборг брали штурмом наши войска. Почему так сказал Сталин? Может, решил присвоить ему звание Героя? Нет, вряд ли. «Ещё недавно он журил меня за некоторые упущения в 7-й армии, — подумал Кирилл Афанасьевич. — Нет, видимо, сказал так, в шутку!»

Мерецков не страдал честолюбием, но то, что ему удалось сделать на фронте по разгрому линии Маннергейма, вызывало в нём чувство удовлетворённости. Однако, размышляя о прошедших тяжёлых боях, он видел и те огрехи, которые были допущены в сражении. Это его огорчало, но в другой раз, если придётся вести войска в бой, он будет действовать более рационально, а главное — лучше готовить их, не зря же говорят: кто приготовился к бою, тот его наполовину выиграл. Освобождение маршала Ворошилова от должности наркома за серьёзные пробелы в подготовке войск Красной Армии к суровым испытаниям на случай войны, что вскрыла советско-финляндская война, Мерецков воспринял как должное, хотя ему было жаль Климента Ефремовича, человека, безусловно до мозга костей преданного революционному делу.

Вскоре после первомайских праздников Мерецкову позвонил назначенный 8 мая 1940 года наркомом обороны маршал Тимошенко, сменивший на этом посту Ворошилова. Он спросил Кирилла Афанасьевича, чем тот сейчас занимается. В его слегка скрипучем голосе Мерецков уловил не то насмешку, не то зависть. Вполне возможно, что он ошибался.

— Войну с финнами закончили, но забот у меня не убавилось, а прибавилось, — усмехнулся в трубку Мерецков. — Граница наша в ряде мест изменилась, вот и думаю со своими коллегами, как её укрепить. К тому же ряд соединений надо передислоцировать на новые места, а они не совсем обжитые, в них надо вдохнуть жизнь.

— На Северном флоте у адмирала Головко ещё не был? — спросил нарком. — Как он начал осваивать полуострова Рыбачий и Средний западнее Мурманска? Трибуц на Балтике уже кое-что сделал — я имею в виду полуостров Ханко в Финском заливе у архипелага Або. Тебе ещё надо заняться пограничниками в Карелии, на Кольском полуострове и на Карельском перешейке — граница ведь сдвинулась на запад.

Кирилл Афанасьевич хотя и посетовал на обилие нерешённых проблем, но заверил наркома, что все эти вопросы у него на первом плане.

— Андрей Александрович Жданов был членом Военного совета Северо-Западного фронта, которым вы командовали, ему всё это хорошо знакомо, и он обещал мне помочь.

— Он-то поможет, но и сам не плошай! — весело отозвался нарком. — Я чего звоню? Тебе присвоено звание Героя Советского Союза за умелое командование войсками 7-й армии по разгрому финнов. Сердечно тебя поздравляю, Кирилл! Бой короток, но закалка от него остаётся на всю жизнь. Так что, дружище, не возгордись, а укрепляй свои новые рубежи!

У Мерецкова от этой новости защемило сердце. Он так растерялся, что не стал ждать, когда нарком кончит говорить, и гаркнул в трубку:

— Служу Советскому Союзу!

— Я ещё не всё сказал, Кирилл Афанасьевич, — продолжал нарком. — В мае в Выборг приедет Михаил Иванович Калинин, и на Суворовской площади у Крепостной улицы будет вручать боевые награды тем, кто отличился в советско-финляндской войне. Тебе надо там быть!

— А вы приедете, Семён Константинович? Хотел бы обсудить с вами некоторые вопросы…

— Ты скоро приедешь в Москву, и у нас будет на это время, — на весёлой ноте закончил разговор маршал Тимошенко.

«Ты скоро приедешь в Москву…» — повторил про себя Кирилл Афанасьевич слова наркома. На что тот намекнул? «Возможно, мне предстоит перемещение по службе. Впрочем, стоит ли гадать? Что будет, то и будет».

Жданов сидел в своём кабинете. Перед ним лежала кипа бумаг, он что-то писал. Появление Мерецкова вызвало на его усталом лице добродушную улыбку.

— Садитесь, пожалуйста, — кивнул он на кресло. — Слышали новость?

— Какая ещё новость? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Их сейчас так много, разных новостей, растут как грибы.

— Вашего бывшего коллегу Георгия Жукова назначили командующим Киевским Особым военным округом. — Жданов отодвинул бумаги на край стола. — Я как раз был в кабинете Сталина, когда он беседовал с ним. И знаете, о чём его спросил вождь, когда речь зашла о боях на Халхин-Голе?

— Трудно угадать, — смутился Мерецков.

— Сталин умница, он в любом деле сразу берёт быка за рога. — Жданов открыл пачку папирос и закурил. — Так вот Иосиф Виссарионович спросил Жукова, как он оценивает японскую армию. Я подумал, что Георгий Константинович сейчас прочтёт нам целую лекцию, но Жуков коротко изложил свою мысль. Японский солдат, отметил он, подготовлен хорошо, особенно для ближнего боя. Младший комсостав дрался с фанатическим упорством, сдаче в плен японцы предпочитали харакири. Офицеры, наоборот, подготовлены слабо, действовали по шаблону. По техническому состоянию Жуков считает японскую армию отсталой.

— У нас не лучше с техникой. — Мерецков посмотрел на Жданова, но Андрей Александрович, казалось, не обратил внимания на его слова.

— Я слушал Жукова и думал: «Будь он на нашем месте во время боев с финнами, как бы он оценил их армию?»

— Разве это имеет сейчас какое-то значение? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Сопоставлять силы врага со своими силами всегда полезно. — Жданов хитровато сощурил глаза. — Это не мои слова, это ваши слова, товарищ полководец! А произнесли вы их в марте, когда сидели мы втроём вот за этим столом и вместе с командующим Северо-Западным фронтом Тимошенко обсуждали, как ощутимее нанести удар 7-й армией по финнам.

— Да? — удивился Мерецков. — Возможно, я это говорил, разве всё упомнишь? К тому же в тот день мы пылко беседовали. В Испании, где смерть ходила за мной по пятам, я так скверно себя не чувствовал, как в боях с белофиннами. Одна линия Маннергейма чего мне стоила!

— Есть ещё один интересный момент в беседе Сталина и Жукова, — вновь заговорил Жданов. — Иосиф Виссарионович спросил, как помогали Жукову Кулик, Павлов и Воронов. Жуков высоко оценил действия Воронова и Павлова, который поделился боевым опытом с нашими танкистами на примере мятежной Испании. А о Кулике сказал, что не может отметить какую-либо полезную работу с его стороны.

— Наверное, Сталин возразил Жукову насчёт Кулика?

— Нет. А почему он должен был возразить? — не понял Жданов.

— Сталин в Гражданскую войну выдвинул Кулика на передний край как знатока артиллерии и всё время шефствовал над ним, — сообщил Кирилл Афанасьевич. — Я это не придумал, сам Иосиф Виссарионович как-то говорил. А Воронов крепко помог нам разбить линию Маннергейма.

Жданов спросил, не звонил ли вчера Сталин Мерецкову.

— Нет. А что?

— Странно, однако, и всё же я вам скажу. — Андрей Александрович загасил окурок. — Когда я был в Москве, Сталин на Политбюро предложил назначить вас заместителем наркома обороны. Я поддержал его предложение, хотя вас и так поощрили, присвоив звание Героя Советского Союза. И всё же, отметил Иосиф Виссарионович, война с финнами вскрыла слабую подготовку войск Красной Армии, а Мерецков знает, как готовить войска к тому, что потребуется на войне, он и займётся вопросами боевой подготовки. Детали вам, наверное, расскажет Тимошенко. Не сегодня-завтра вас вызовут в Москву. А округ у вас примет военачальник.

— Кто, Андрей Александрович?

— Не спешите, со временем узнаете… — Жданов зашёл в комнату отдыха и вышел из неё с бутылкой боржоми. Налил себе в стакан и предложил Кириллу Афанасьевичу, но тот отказался.

В эту минуту Жданову позвонил Сталин. Разговор был недолгим, но Мерецков не слышал, что вождь сказал Жданову.

— Вас понял, Иосиф Виссарионович, — бросил в трубку Андрей Александрович. — Нам быть у вас к десяти вечера? Через час мы с ним вылетаем! — Жданов положил трубку на аппарат и взглянул на Мерецкова. — Хорошо, что вы здесь. Нас вызывает в Кремль товарищ Сталин. Как там на дворе, погода лётная?

Мерецков ответил, что, когда он ехал в Смольный, в небе ярко горели звёзды, было безветренно и тепло, правда, западная часть неба плотно закрыта чёрными тучами.

— Вам надо заехать домой? — спросил Жданов. — Нет? Это уже хорошо.

15

Самолёт взмыл в тёмное небо.

«А я так и не предупредил жену, что улетаю в Москву», — грустно подумал Мерецков. Жданов ушёл в кабину и о чём-то беседовал с лётчиком, а Кирилл Афанасьевич под гул моторов размышлял о том, как пройдёт совещание в Кремле и объявит ли ему Сталин о новом назначении.

Долетели до Москвы быстро, и, хотя всё небо было в черно-бурых тучах и над аэродромом лил дождь, лётчик умело посадил самолёт.

— Наверное, часа через два будем возвращаться в Ленинград, так что экипажу быть на месте! — предупредил лётчика Жданов.

Когда они вошли в приёмную, Поскрёбышев, поздоровавшись с ними, сказал:

— Вас ждёт Иосиф Виссарионович!

В кабинете вождя Мерецков увидел Молотова, Калинина, Тимошенко и Шапошникова. Сталин, зажав зажжённую трубку в правой руке, медленно прохаживался вдоль стола и говорил о том, как сложна сейчас международная обстановка и как важно Советскому Союзу быть начеку. Заметив у двери Жданова и Мерецкова, он кивком поздоровался с ними и пригласил сесть, потом и сам сел в кресло. Недовольным тоном он заговорил о том, что война с финнами преподнесла немало сюрпризов, о которых уже шла речь на мартовском Пленуме ЦК партии. Один из этих сюрпризов — слабая подготовка войск Красной Армии. Но война выявила и другое — умение наших военачальников успешно бить врага. Если на Халхин-Голе это продемонстрировал генерал армии Жуков, то на финской войне проявил себя генерал армии Мерецков. Неплохо потрудился и командующий Северо-Западным фронтом маршал Тимошенко.

— Мы высоко ценим таких людей, — подчеркнул Сталин. — Награждаем их орденами и медалями, повышаем по службе. Так, Георгий Жуков возглавил войска Киевского Особого военного округа, маршал Тимошенко стал наркомом обороны, а генерала армии Мерецкова решено назначить заместителем наркома обороны по боевой подготовке…

«Истину сказал мне Жданов», — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича.

— Правда, я не знаю, согласен ли с нашим решением маршал Тимошенко, — продолжал вождь. — Это было моё предложение — о назначении Мерецкова к нему заместителем. Как вы на это смотрите, Семён Константинович?

Маршал встал.

— Это хорошее и правильное решение, Иосиф Виссарионович! — Он вытер платком заблестевшее от пота лицо. — Генерал армии Мерецков весьма зрелый и подготовленный в военном отношении человек. Я знаю его давно и всецело ему доверяю.

— Ну вот, товарищи, как видите, я не ошибся, — усмехнулся Сталин.

— У вас на талантливых и верных людей, Иосиф Виссарионович, глаз намётан, — подал голос Берия, сидевший рядом с Калининым.

Молотов добавил, что в Испании Кирилл Афанасьевич действовал не только как военный советник, но и как политик и он, нарком, за это ему благодарен.

— Надеюсь, что и на посту замнаркома он нас не подведёт, — заключил Вячеслав Михайлович.

Мерецков почувствовал, как к его лицу прилила кровь.

— Я хотел бы ещё раз напомнить, что назначение на новую, более высокую должность требует от каждого максимальной отдачи в работе, — подчеркнул вождь. — Случись что-нибудь не так, спрос будет весьма строгий и без скидок на былые заслуги.

— Товарищ Сталин, то же самое я сказал своим военачальникам, — сообщил нарком Тимошенко. — Правда, есть у нас серьёзные претензии к военной промышленности…

— Я всё знаю, Семён Константинович, — прервал наркома вождь. — Меня, как и вас, военных, беспокоит, что у нас очень мало произведено новейшего оружия. Когда наши военные были в Германии, они увидели, что немецкая армия вооружена автоматическим оружием, а у нас его единицы. Так, Борис Михайлович?

Начальник Генштаба Шапошников встал. Видимо, он не ожидал, что ему зададут вопрос, поэтому заметно смутился.

— Беда у нас не только с автоматами, — наконец сказал он. — В войсках до обидного мало танков, самолётов, орудий. Кое-кто всецело полагается на заключённый в прошлом году с Германией Пакт о ненападении. Но надолго ли эта передышка? Теперь все видят, что фашистская Германия расширяет свою агрессию. Ей на руку то, что правительства Англии и Франции не захотели объединить свои военные силы с силами Советского Союза против агрессора, как им предлагали. Где сейчас находится французская армия? Северная Франция оккупирована гитлеровцами, её армия деморализована и подавлена. Пока Советский Союз вне мировой войны, но долго ли такое продлится, никто не знает. Лично я уверен, что Гитлер и на нас пойдёт войной…

— Борис Михайлович, надо ли нагнетать страсти? — с укором спросил начальника Генштаба Сталин. — То, что ситуация в мире резко обострилась, факт, но для паники нет оснований. Безусловно, Красную Армию нужно укреплять и хорошо вооружать. Всё ли для этого делает Генштаб? Я не уверен, товарищ Шапошников…

После совещания, когда все ушли, Сталин оставил у себя Жданова и Мерецкова. Вождь попросил Кирилла Афанасьевича коротко рассказать, как в Ленинградском военном округе передаётся боевой опыт, приобретённый в ходе боевых действий, другим округам.

— У меня с собой целая программа, я привёз её начальнику Генштаба, — поспешил сообщить Мерецков. — Что мы уже делаем? Снабжаем миноискателями Белорусский и Киевский военные округа, даём им часть тяжёлых танков «КВ», автоматы, миномёты.

— Наш Кировский завод много чего производит для Красной Армии, — заметил Жданов. — Я уж не говорю о военных кораблях. И Балтика, и Северный флот наполовину обеспечиваются всем необходимым.

— Я распорядился, чтобы нарком Тимошенко подготовил для ЦК справку, что требуется дать Красной Армии и Военному Флоту в первую очередь, — сказал Сталин. — Вы лично переговорите с наркомом ВМФ Кузнецовым, что необходимо флотам, и включите в общую справку. — Вождь загасил трубку и встал. — Если у вас нет вопросов, можете оба возвращаться в Ленинград. Военный округ, Кирилл Афанасьевич, сдавайте товарищу Кирпоносу и поскорее переезжайте в Москву. Дел в Наркомате обороны по вашей части непочатый край. Надо в каждом военном округе провести тактические учения с боевой стрельбой. Первое проведём в Московском военном округе, в Гороховецких лагерях. Возможно, и мне удастся побывать на этих учениях. Затем в Ленинграде. Ты как, Андрей Александрович, не возражаешь? — В глазах Сталина блеснула лукавинка.

Жданов передёрнул крутыми плечами, засмеялся, потом сказал, что учения с боевой стрельбой у них ещё не проводились, поэтому возражать нет оснований.

— А вы, Иосиф Виссарионович, не собираетесь к нам приехать? — спросил он.

— Пока нет. Вся власть в твоих руках, рули, но так, чтобы наш большевистский корабль не посадить на мель!

Вернулись в Ленинград на рассвете. Самолёт совершил посадку, когда из-за горизонта брызнули косые лучи солнца. Было безветренно, в синем небе кое-где чернели островки туч. Погода стояла точь-в-точь, как в тот день, когда они вылетали в Москву. Жданов сказал Мерецкову, чтобы он ехал домой, отоспался как следует, а к шести вечера прибыл в Смольный.

— Перед твоим отъездом в столицу я бы хотел решить ряд вопросов по округу. Возьми с собой своего заместителя генерала Кирпоноса, которому будешь передавать округ. У меня и к нему есть вопросы…

Первым, кто принял Мерецкова в Наркомате обороны, был маршал Тимошенко.

— Ну вот, Кирилл Афанасьевич, мы снова оказались с тобой в одной упряжке! — сказал он просто и как-то по-будничному. — Твоя епархия в наркомате — руководство боевой подготовкой войск и забота о командных кадрах. Ты, как видишь, моя правая рука.

— Хорошо, что не левая, — добродушно усмехнулся Мерецков.

— Теперь же садись, дружище, и мы поговорим конкретно…

Новый высокий пост обязывал Мерецкова ко многому, и он с головой окунулся в работу. Дело, которое ему поручили, не было для него в новинку. И всё же к летним учениям с боевой стрельбой, о которых говорил Сталин, Кирилл Афанасьевич тщательно готовился, принимал в них активное участие. А когда проводил их разбор, был строг ко всему, что было сделано не так, как следовало. Из каждого учения, на котором он присутствовал, делал серьёзные выводы, вносил наркому обороны предложения, внедрение которых в практику войск повышало их боеспособность. В конце лета вместе с маршалом Тимошенко Мерецков докладывал Председателю Совета Народных Комиссаров итоги учёбы по всем военным округам. О роли танковых войск ему даже пришлось кое с кем поспорить. Он предлагал увеличить количество танковых дивизий и корпусов, однако нарком обороны возражал.

— Ты же воевал в Испании, Кирилл Афанасьевич, там высшей организационной единицей была танковая бригада, — говорил ему маршал Тимошенко. — Эта бригада действовала, как правило, мелкими подразделениями совместно со стрелковыми частями.

— У меня такое впечатление, что над вами довлеет кавалерия, — возражал ему Мерецков, когда они дружески беседовали после учений в Гороховецких лагерях. — Прошли времена Гражданской войны, и Красная Армия сильна не конницей, а танками и самолётами.

— Ты прав, Кирилл, эта самая кавалерия живёт в моём сердце, — признался Семён Константинович. — И не меня одного она волнует — всех, кто вырос в её рядах. Это не страшно, Кирилл, страшно другое — смотреть себе под ноги и не видеть того, как на западе стремятся любой ценой механизировать свои вооружённые силы. Я согласен с тобой, что пришло время сдавать кавалерию в архив. И нам бы нужно это сделать, но чем мы её заменим? Пока наша военная промышленность не может дать нам много танков и самолётов. Скажу больше, — горячо продолжал Тимошенко. — Маршал Ворошилов многие годы был у руля наркомата, но сделал очень мало для перевода Красной Армии на механизированные рельсы. Да и Семён Будённый всё ещё ратует за конницу. У него по этому вопросу даже был конфликт с маршалом Тухачевским.

— А вы, Семён Константинович, разве не грешны в этом деле?

— Грешен, Кирилл, но, когда в тридцать девятом я командовал войсками Украинского фронта по освобождению Западной Украины, понял, как мало у нас боевой техники. А когда принял Северо-Западный фронт и мы с тобой сражались против финнов, убедился в том, что все наши неудачи первого периода войны с финнами заключались в нехватке танков и орудий крупного калибра. А как плохо была подготовлена к боям кавалерия! Надо идти в бой, а лошади по льду скользят и падают. И атака сорвалась. Позор!

— У меня в 7-й армии тоже оказалось неподкованным целое кавалерийское соединение! — загорячился Мерецков. — Кто был виноват? Командир дивизии! Пришлось свою власть употребить… А вообще-то я прозрел по вопросу кавалерии в боях в Испании. Если бы не наши танки, которые с большим трудом нам туда поставляли, я бы не смог разбить франкистов под Мадридом, а итальянцев под Гвадалахарой. Уже там я понял, как важно иметь в армии танки.

Маршал Тимошенко сказал, что на следующей неделе пойдёт на доклад к Сталину и поставит вопрос о резком увеличении выпуска танков новейших образцов. Он поручил Мерецкову подготовить справку, но прежде переговорить с начальником Генштаба Шапошниковым: у него светлая голова и он даст дельные советы.

— Я всё сделаю, Семён Константинович, — заверил его Мерецков. — У меня уже был на эту тему разговор с Борисом Михайловичем.

И ещё одна проблема насторожила Кирилла Афанасьевича. В Белоруссии он проводил штабные учения в двух танковых корпусах. При обсуждении итогов пришёл к выводу, что это направление близ границы очень опасное, что отсюда танковые корпуса перебрасывать нельзя, хотя кое-кто из руководства округом предлагал заменить их стрелковыми и кавалерийскими частями. Командующий округом генерал Павлов поддержал Мерецкова.

— Лошадь, хоть она быстра и поворотлива, танк никогда не заменит! Если кто-то думает по-другому, я весьма сожалею. Но, пока командую округом, танки будут играть решающую роль в войсках! Кстати, — продолжал Павлов, — как я понял, ваш начальник, Кирилл Афанасьевич, недооценивает роль танков. Видно, крепко засели в его голове лошадки. Но, увы, время лошадок уходит в прошлое, на смену им пришли стальные кони.

— Водится такой грешок за Семёном Константиновичем, — без всякого лукавства сказал Мерецков, — хотя мы уже беседовали на эту тему.

Упрёк генерала Павлова в адрес наркома обороны нашёл своё подтверждение. Когда итоги учёбы по военным округам подвели в Москве и проинформировали о них Председателя Совета Народных Комиссаров, было признано, что подготовка стрелковых соединений и авиации поставлена удовлетворительно, а операции артиллерии и её умение взаимодействовать с пехотой — хорошо. Не сложилось единого мнения о танковых войсках. «Я старался внимательно следить за новой ролью танковых войск, вытекающей из нашего опыта и опыта операций германской армии в Западной Европе, — вспоминал Мерецков, — и считал, что у нас танковых соединений и корпусов ещё мало и подготовка их недостаточная. Нарком придерживался более оптимистического мнения. Расхождения во взглядах между нами по данному вопросу позднее углубились».

После того как все вопросы по учениям были обсуждены, Сталин пригласил участников заседания на ужин к себе на квартиру в Кремле. Там вновь стали дискутировать по военным вопросам.

— Нам нужен сейчас более молодой начальник Генерального штаба, — вдруг сказал Сталин. — Товарищ Шапошников начал частенько прихварывать. Кроме того, возникла необходимость использовать его на другой работе — строительстве укрепрайонов. Борис Михайлович мог бы стать заместителем наркома. Как думаете, товарищи, кого можно назначить на пост начальника Генерального штаба? — Вождь почему-то пристально посмотрел на Мерецкова.

Тот уплетал котлеты как ни в чём не бывало.

— Может быть, генерала армии товарища Мерецкова? — предложил Молотов. — Почему я так считаю? Кирилл Афанасьевич имеет специальную подготовку, участвовал во многих боях, был командующим военными округами и ранее работал в Генштабе, и работал неплохо.

— Я могу это подтвердить, — подал голос Жданов, сидевший рядом с вождём.

Все ждали, что скажет Сталин. А тот вскинул глаза на Мерецкова.

— Кирилл Афанасьевич, ваше мнение?

Мерецков быстро встал из-за стола, опрокинув на пол пустой стакан, из которого только что пил чай. Стакан с треском разбился.

— Извините, Иосиф Виссарионович, — покраснел Кирилл Афанасьевич.

Сталин, не обращая внимания на случившееся, вновь спросил:

— Так что вы скажете о предложении Вячеслава Михайловича?

— Я не могу принять эту должность, товарищ Сталин, — твёрдо заявил Мерецков. — Опыта у меня всё же недостаточно, и я не уверен, что оправдаю ваше доверие.

Сталин неторопливо закурил трубку и посмотрел на маршала Тимошенко, который почему-то отмалчивался, хотя его мнение имело определённый вес.

— Семён Константинович, почему вы молчите? — Лукавая усмешка скользнула по губам вождя. — Речь идёт о начальнике Генерального штаба, с коим вам работать на пару, а вы ни слова!

По голосу Сталина Тимошенко понял, что тот обиделся. Он встал, на его худощавом лице появилась добродушная улыбка.

— Но ведь и так ясно, что лучшего кандидата на пост начальника Генерального штаба, чем генерал армии Мерецков, мы не найдём! — Он перевёл взгляд на Кирилла Афанасьевича. — На сегодня он и царь, и бог в штабной деятельности.

— А раньше вы говорили, что я бог! — усмехнулся Сталин. — Или то была злая шутка?

— Шутка, Иосиф Виссарионович, но, разумеется, не злая. — Семён Константинович сделал паузу. — А если говорить серьёзно, то вы наш вождь и учитель.

— Я не об этом, — серьёзно прервал его Сталин. — Я говорю о товарище Мерецкове.

— Кирилл Афанасьевич не станет идти против четырёх — вас, Вячеслава Михайловича, Андрея Александровича и меня. Он, наверное, в душе уже согласен. Не так ли?

— Не скажите, Семён Константинович. — Мерецков качнул головой. Он хотел сказать ещё что-то, но его опередил вождь.

— Вот что, Кирилл Афанасьевич. — Сталин поднялся с места, положил трубку на пепельницу. — Давайте условимся с вами так: вы приступайте немедленно к работе, а как только мы подберём другую кандидатуру, заменим вас. Согласны?

Что оставалось делать Мерецкову? Он принял предложение вождя, хотя на душе у него кошки скребли.

— Хорошо, Иосиф Виссарионович, я буду трудиться в новой должности и верю, что своё обещание вы исполните.

— Вы напомните мне, если я о нём забуду, — усмехнулся вождь. — Так что поезжайте сейчас в Генштаб и принимайте дела у Бориса Михайловича.

Мерецков, однако, замешкался.

— У вас есть вопросы? — В гулкой тишине кабинета голос Сталина прозвучал глухо, с надрывом.

Кирилл Афанасьевич понял, что вождя он начинает раздражать, и всё же спросил:

— Куда теперь пойдёт Борис Михайлович? Ведь у него богатый опыт штабной работы!

Сталин подтвердил своё решение направить Шапошникова заместителем наркома обороны по строительству укрепрайонов.

— Ему будет присвоено звание маршала, и из Наркомата обороны Борис Михайлович никуда не уйдёт. Он будет рядом с вами, и вы всегда можете с ним посоветоваться по работе, если возникнет такая необходимость.

— Об этом я как раз и подумал, — покраснел Мерецков.

Как и следовало ожидать, Шапошников был на месте. Когда Кирилл Афанасьевич вошёл к нему, он грузно поднялся из-за стола, и на его слегка уставшем лице появилась улыбка.

— Я давно вас жду, голубчик! — сказал он, тепло пожимая ему руку. — Наверное, вас задержал Иосиф Виссарионович? Утром, перед вашим приходом, я был у него…

— И куда вас переводят? — напружинился Кирилл Афанасьевич.

— Я иду в заместители к наркому Тимошенко. — Борис Михайлович сел на прежнее место. — Такова воля вождя, разве я могу возражать? Хотя умные люди и говорят, что каждый человек творец своей судьбы, но это далеко не так. Вожди, коих мы уважаем и ценим, в один миг могут изменить твою судьбу…

— Тот, кто делает людям добро, не может быть злым человеком, — философски заметил Мерецков. — А вы, Борис Михайлович, воспитали целую плеяду штабных работников. И, пожалуйста, не возражайте. Кстати, вы не только становитесь заместителем наркома, вам будет присвоено звание маршала.

Шапошников едва не поднял Мерецкова на смех.

— Что вы, голубчик, для маршальского звания найдут человека помоложе!

— О том, что вам дадут звание маршала, мне сказал товарищ Сталин, и я верю, что так оно и будет! — возразил Мерецков. — Быть вам маршалом! — добавил он.

Шапошников, казалось, растерялся.

— Ну что же, вождю виднее, — наконец вымолвил он. После недолгой паузы спросил: — Что, начнём передачу дел?..

В кабинет без стука вошёл начальник Оперативного управления Генштаба Ватутин. Молодой, энергичный, он вытянулся в струнку. На лице его застыла озабоченность: видимо, он хотел о чём-то доложить своему начальнику, но, увидев Мерецкова, смутился.

— Что у тебя, Николай Фёдорович?

— Мне и моему заместителю Василевскому вы поручили внести ваши замечания в план стратегического развёртывания войск на случай войны. Я хотел кое-что уточнить.

Шапошников кивнул на Мерецкова.

— После обеда все неясные вопросы согласуете с новым начальником Генштаба. Отныне он ваш кумир, — шутливо добавил Борис Михайлович.

Высокий, стройный, с открытым приветливым лицом и карими улыбчивыми глазами, Ватутин передёрнул плечами.

— Как прикажете. — Он шагнул к двери, но Мерецков задержал его.

— Прошу вас и Василевского быть у меня к пяти вечера, — сказал он. — Возьмите, пожалуйста, с собой и тот документ, который вы дорабатываете. Я тоже хочу его посмотреть.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии!

Ватутин вышел, а Шапошников откинулся на спинку кресла, его белёсые брови подёргивались.

— Ты, голубчик, побереги Ватутина и Василевского, — тихо промолвил он. — Они штабники от бога, зрелые, инициативные, я им полностью доверял. Особо талантлив Василевский, с мая он работает у Ватутина заместителем начальника Оперативного управления Генштаба. Я хотел сделать его своим заместителем, но не успел. Кстати, Александр Михайлович уже бывал на докладах у товарища Сталина и произвёл на него хорошее впечатление.

— Понял, Борис Михайлович, я это учту!

— Поберечь достойных людей для Генерального штаба — дело принципа, Кирилл Афанасьевич, а вовсе не моя прихоть, прошу иметь это в виду. Ну, на чём мы остановились?

— Вы говорили об отделе оперативных перевозок, без которого операторы, что называется, и дыхнуть не могут. Кто возглавляет этот отдел, не Ткаченко ли?

— Он самый. Энергичный и очень трудолюбивый полковник!

«Видно, Борису Михайловичу жаль уходить с поста начальника Генштаба, — подумал Мерецков. — Людей он изучил хорошо, знает, кто и на что способен. Мне тоже надо начать свою работу со знакомства с людьми».

В пять вечера, как и было намечено, Василевский прибыл к начальнику Генштаба Мерецкову с планом стратегического развёртывания войск. Вместе с Ватутиным он внёс замечания, которые были высказаны по ходу обсуждения документа. Теперь его пожелал посмотреть Кирилл Афанасьевич.

— А почему не прибыл Ватутин? — спросил Мерецков.

— Его вызвал в поликлинику Генштаба хирург, и он задержался, — объяснил Василевский.

— Я не был на Главном военном совете и не в курсе замечаний, высказанных при обсуждении документа, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Этот план мы с вами доложим товарищу Сталину, так что в нём не должно быть пробелов. Нарком Тимошенко смотрел документ?

— Нет, он всецело положился на Генштаб, — ответил Василевский.

— Так дело не пойдёт! — возразил Мерецков. — Когда документ будет перепечатан, я сам дам ему прочесть.

— Как быть с направлением главного удара? — спросил Василевский. — Исправить?

— Не надо! — возразил Мерецков. — Шапошников считает,что противник на юго-запад не пойдёт, а нанесёт удар в центре. — Про себя Кирилл Афанасьевич отметил, что Сталин возражать против мнения трёх «китов» — Шапошникова, Тимошенко и его, Мерецкова, — не станет.

Но всё обернулось не так, как он рассчитывал. При обсуждении документа в Кремле Сталин подверг трёх «китов» резкой критике. Глядя на наркома обороны, он, распалившись, заговорил:

— Вы считаете, что вероятный противник нанесёт главный удар на западном направлении. А я так не считаю! Гитлер сразу же бросит свои войска на юго-западное направление, где находятся наши богатые промышленные и сырьевые районы, где выращивается хлеб. Неужели вам, Семён Константинович, это не ясно? — Вождь посмотрел на Мерецкова. — Вы, Кирилл Афанасьевич, подвели себя и наркома. Так что переработайте документ!

— Будет сделано, — тихо произнёс Мерецков, хотя в душе с вождём согласен не был.

Тимошенко и Мерецков вошли в кабинет наркома грустные. Маршал сел за стол, закурил.

— Что, первый блин комом? — усмехнулся он, глядя на раскрасневшегося начальника Генштаба.

— И всё же я не согласен, что немцы ринутся на Украину, — сердито фыркнул Мерецков. — И нам не следует держать на юго-западном направлении главные силы Красной Армии.

— Что поделаешь, указания вождя надо выполнять, а не дискутировать, — сухо заметил Тимошенко. — Чем меньше возражений начальству, тем спокойнее служба. Внеси в план, Кирилл Афанасьевич, замечания Иосифа Виссарионовича и принеси документ мне. Срок — завтра к двум часам дня…

Первая «схватка» в Кремле хотя и огорчила Кирилла Афанасьевича, но не подавила в нём тот романтический порыв, с которым он взялся за работу в Генштабе. Но вскоре случилась ещё одна «заминка», она не только огорчила его, но едва не вывела из равновесия. На осень планировалась игра в Белорусском военном округе. Это было вызвано тем, что ситуация на западной границе ещё более обострилась. К германо-итало-японскому пакту присоединились Венгрия, Румыния и Словакия. Германия ужесточила воздушные налёты на английские города. Успехи немецкой армии в Западной Европе насторожили руководство Красной Армии. Готовясь к проведению игры в Белорусском военном округе, Мерецков, казалось, выжал из себя всё, что мог, и тщательно подготовил войска и людей к учениям. Подошёл срок начала игры, и вдруг раздался звонок от наркома:

— Кирилл Афанасьевич, военная игра переносится.

— Почему?

— Так решил вождь.

Подошёл второй срок — и снова игру отменили. Но теперь Сталин вызвал к себе наркома обороны и его заместителя Мерецкова и объяснил, что проведение учений в приграничной полосе с применением танков, авиации и тяжёлого вооружения может насторожить немцев, осложнить и без того натянутые отношения с ними. Мерецков понять это никак не мог, о чём и заявил наркому.

— Гитлер в Европе резвится, развязал войну с Англией, а мы почему-то боимся готовить свои вооружённые силы! А вдруг он нападёт и на нас, что тогда?

Маршал Тимошенко осадил его:

— Не горячись, Кирилл Афанасьевич, не то немудрено попасть в число «подозреваемых лиц» по ведомству известного тебе человека. Военную игру мы обязательно проведём. Я завтра же снова поеду в Кремль…

И чудо свершилось! Непонятно, как это удалось наркому, но вождя он убедил, и тот разрешил провести учения, но распорядился, чтобы руководил ими не Мерецков и не маршал Тимошенко, а начальник Оперативного управления Ватутин вместе со своим заместителем Василевским. Увидев, как насупился Мерецков, Сталин сказал:

— Их мало кто знает на Западе, а вас, Семён Константинович, и вас, Кирилл Афанасьевич, в Германии знают как облупленных. Я не удивлюсь, если на вас Гитлер давно открыл досье. Не исключено, что, если вы будете проводить игры, немцы приложат все силы, чтобы узнать, как они проходят и что на них делают. Нам же это ни к чему!..

Сделали так, как посоветовал вождь. Учения прошли хорошо, правительство дало им высокую оценку. Во время доклада в Кремле, выслушав маршала Тимошенко, Сталин спросил, не следует ли в конце декабря провести общие сборы высшего командного состава РККА, пригласить на них командующих военными округами, членов Военных советов и начальников штабов, командиров крупных соединений.

— Подумайте, как это лучше организовать, — распорядился вождь. — К этим сборам важно подготовить доклады по главным направлениям в вооружённых силах. Когда всё будет готово, прошу меня проинформировать.

— Может быть, и вы выступите на этих сборах? — предложил Тимошенко.

— И без меня у вас есть кому высказать здравые мысли, — усмехнулся Сталин. — Зачем терзать нервы Гитлера? Мне говорил наш посол в Германии, что Гитлер ловит каждое моё слово, чтобы найти в нём крамолу для Германии. Тут ведь, Семён Константинович, большая политика!..

16

Сборы проходили в Центральном доме Красной Армии. Участники совещания прослушали шесть докладов, с которыми выступили известные военачальники. Командующий Киевским Особым военным округом генерал армии Жуков поделился своими мыслями о характере современной наступательной операции, начальник Главного управления ВВС Красной Армии генерал-лейтенант авиации Рычагов осветил вопросы боевых действий в наступательной авиации и в борьбе за господство в воздухе. Генерал армии Тюленев, в ту пору командующий войсками Московского военного округа, раскрыл характер современной оборонительной операции. Но больше других Мерецкова привлёк доклад командующего войсками Западного Особого военного округа генерал-полковника танковых войск Павлова, с которым Кирилл Афанасьевич громил мятежников Франко в Испании, где близко узнал этого незаурядного танкиста. Павлов остановился на вопросах использования механизированных соединений в наступлении и ввода механизированного корпуса в прорыв. Генералу армии Мерецкову было поручено изложить итоги и задачи сухопутных войск, ВВС, а также оценить оперативную подготовку высшего комсостава. Перед тем как Кириллу Афанасьевичу надлежало подойти к трибуне, нарком Тимошенко попросил его не слишком нажимать «на негативные стороны в этом деле».

— Не то ещё кое-кто подумает, что наши генералы зря едят народный хлеб, — усмехнулся Семён Константинович. — Конечно, в армии и на военном флоте есть недостатки в обучении войск, и мы с тобой, Кирилл Афанасьевич, ещё не всё сделали, чтобы их стало меньше. Ничего не поделаешь — жизнь сложна и пестра. Один боец сразу тебя понимает, а другому говори сколько угодно, как важно смело и дерзко действовать в бою, однако на учениях он не очень-то старается.

— Я хочу коснуться наших недостатков… — начал было Мерецков, но нарком прервал его:

— Сам решай, что говорить и как говорить, я тебе доверяю…

Сидя в президиуме, маршал Тимошенко внимательно слушал своего заместителя, выступающего с высокой трибуны, и ему было не по себе. Начальник Генштаба, ничуть не смущаясь, говорил о тех проблемах, решить которые должен был прежде всего нарком обороны.

— Я не открою секрета, товарищи, если скажу, что в нашей Красной Армии устарели уставы, — громко звучал голос Мерецкова в притихшем зале. — Они давно не отвечают требованиям современной войны и лишь тормозят развитие военного дела…

«А мне об этом и словом не обмолвился», — с горечью отметил Тимошенко.

— Учения в округах, на которых мне довелось быть, проходили в условиях, недостаточно приближённых к боевым, — невозмутимо продолжал Кирилл Афанасьевич. — Отношение к бойцам было тепличным, как будто мы выращиваем не защитников Родины, готовых за неё пролить кровь, а если надо, то и отдать жизнь, а оранжерейные растения. Кто в этом виноват? Разумеется, командиры, которым подчинены войска. Но есть в этом просчёт и наш с вами…

Жуков, сидевший рядом с Ватутиным, шепнул ему:

— Вот даёт Кирилл Афанасьевич! Тимошенко даже глаза опустил, будто что-то читает.

— Думаешь, ему эта критика по душе? — усмехнулся Ватутин.

— Очень не по душе, хотя и держится, — согласился Жуков.

На сборах всем военачальникам стало ясно, что надо перестроить работу в округах, армиях и соединениях, быстро и энергично готовить войска к надвигающейся войне, боевую подготовку вести по принципу «учить тому, что нужно на войне» и «делать всё так, как на войне».

Мерецков во время перерыва уединился и закурил. К нему подошёл Павлов.

— Знаешь, Кирилл, под каждым твоим критическим словом я готов подписаться, — весело проговорил он, закуривая. — Война у нас, можно сказать, на носу, а мы всё ещё дискутируем, нужны ли нам танковые корпуса. У меня в округе тоже дай бог сколько упущений, но я строю работу штаба так, чтобы их было меньше. Да, ты заметил, что нарком обиделся?

— Разве? — усмехнулся Мерецков. — Что-то по нему не видно.

— Погоди, он будет подводить итоги сборов и наверняка по тебе пройдётся, — улыбнулся Павлов.

Когда слово взял нарком Тимошенко, Мерецков тоже подумал, что Семён Константинович обрушится на него с критикой, и был готов принять её как должное. Но нарком сказал, что совещание «прошло высоко и принесло большую пользу». Имени начальника Генштаба он даже не упомянул.

— Это плохо, Кирилл, — определил маршал Будённый. — Ты не знаешь Семёна Константиновича, а я изучил его характер ещё в Первой конной армии. Человек-душа, готов протянуть тебе руку помощи в любой беде, но критику не терпит, для него она не лекарство, а сущий ад. Как бы он не решил от тебя избавиться.

— Я могу и сам уйти с поста начальника Генштаба, — глухо отозвался Мерецков. — Сталин попросил меня поработать на этом посту, пока он не найдёт другую кандидатуру.

— Зачем тебе куда-то уходить? — усмехнулся Семён Михайлович. — Ты на своём месте, Кирилл! У тебя боевой опыт, острый взгляд, дело своё знаешь, как никто другой… Нет, тебе уходить не надо.

К ним подошёл Жуков.

— Кирилл, дай пожму тебе руку! — заулыбался он. — Здорово ты кое-кого против шерсти погладил. Ведь так, Семён Михайлович?

— Тебя, Георгий, он не зацепил, а надо было! — ответил Будённый.

— А за что меня? — вскинул брови Георгий Константинович. — Приезжайте ко мне в округ с инспекцией — не найдёте неподкованной ни одну лошадь! А Кириллу Афанасьевичу во время финской кампании прислали на фронт в 7-ю армию целое кавалерийское соединение, и все лошади оказались неподкованными! Ринулись по льду в атаку на финнов, и лошади стали падать, словно их косил пулемёт!

— Правда, Кирилл? — Будённый смотрел на него не мигая.

— Было такое, Семён Михайлович. Командира я хотел отдать под трибунал, но пожалел. Да я и сам виноват: перед сражением не проверил, в каком состоянии прибыло к нам кавалерийское соединение.

Новый, 1941 год Мерецков встретил в кругу семьи. Большинство участников совещания разъехались по округам, а группа военачальников осталась на оперативную игру на картах. Присутствовали секретари ЦК ВКП(б) Маленков и Жданов. Руководил игрой нарком обороны маршал Тимошенко, помогал ему по своей линии начальник Генштаба Мерецков. Оперативная игра, как отметил Сталин, прошла интересно и поучительно.

— Разбор игры мы проведём здесь, в Кремле, — распорядился вождь. — Тем, кто примет в нём участие, для подготовки отводятся сутки. Прошу зря время не терять!..

«Сутки для разминки — это хорошо!» — обрадовался Мерецков, но едва он вернулся в наркомат, как позвонил Поскрёбышев.

— Где нарком, Кирилл Афанасьевич? — спросил он. — Товарищ Сталин приглашает его и вас к двум часам дня. Зачем? Состоится разбор оперативной игры.

Пока Мерецков думал, куда отлучился нарком, Поскрёбышев сам нашёл его с помощью порученца, и уже Семён Константинович позвонил Кириллу Афанасьевичу и спросил, готов ли он ехать в Кремль.

— Я готов, Семён Константинович, но почему вдруг всё изменили? — недоумевал Мерецков. — Ведь на раскачку вождь дал нам сутки!

— Он дал, он и отменил, а мы, люди военные, должны быть всегда готовы отчитаться за свою работу, — осадил его нарком.

«Что-то Семён Константинович сегодня не в духе!» — подумал Мерецков, но его распоряжение молча принял к сведению.

Спустя некоторое время они уже были в Кремле, в кабинете Сталина. Тимошенко о чём-то говорил вождю. Кирилл Афанасьевич сел у края стола рядом с Ватутиным. Тот шепнул ему:

— Вы заметили, что Хозяин какой-то хмурый?

— Не только он, нарком тоже, — тихо отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Ну что, товарищи, начнём работу? — спросил Сталин, пощипывая усы.

Молотов, часто бросавший реплики, и на этот раз не сдержался:

— Пора бы, Иосиф, я с интересом жду, какую оценку дадут наши военные руководители сборам высшего комсостава и оперативной игре. Уместно будет ещё раз напомнить всем, что Гитлер стал резвиться не на шутку и все его взоры теперь обращены на Советский Союз. Вам это известно?

— А как же, Вячеслав Михайлович, — усмехнулся маршал Тимошенко. — У нас ведь есть разведка, и она не дремлет.

Сталин, казалось, пропустил эти реплики мимо ушей, он привычно набил трубку табаком, зажёг её и сказал:

— Начнём с вас, Кирилл Афанасьевич. Охарактеризуйте, пожалуйста, ход декабрьского сбора высшего комсостава и январской оперативной игры. Вам отводится на это пятнадцать-двадцать минут.

Мерецков мог коротко и ёмко изложить суть вопроса, если речь шла о вооружённых силах, о деятельности командующих военными округами и их штабов по повышению боеготовности войск. К тому же декабрьское совещание готовил он, поэтому без ложной скромности заявил, что оно прошло на высоком уровне, и докладчики и выступающие были самокритичны в оценке своей работы. Это отметил и нарком маршал Тимошенко, когда подводил итоги.

— Спору нет, совещание принесло большую пользу, — подчеркнул Мерецков. — Сейчас, когда идёт Вторая мировая война, оно сыграет особо положительную роль. Практически, товарищ Сталин, высший командный состав наших вооружённых сил получил установки по всем направлениям боевой подготовки войск…

— А чем объяснить, что в работе комсостава Красной Армии есть серьёзные недостатки? — прервал Мерецкова Сталин. — Да и вы сами резко говорили о них в своём докладе.

Мерецков на минуту смутился.

— Причин тут много, товарищ Сталин. — Голос его окреп. — Сейчас наш командный состав армии и военного флота весьма молод, а значит, и менее опытен, менее подготовлен, отсюда и рождаются пробелы в работе…

— Ясно, — снова прервал его вождь. Он стал задавать вопросы совсем другого рода. Суть их сводилась к оценке разведывательных сведений о немецкой армии, полученных в последнее время в связи с анализом её операций в Западной и Северной Европе. — Я хотел бы услышать конкретные цифры. Можете их назвать?

— Конечно, могу, я даже зачитаю их, справка со мной. — Мерецков назвал количество немецких дивизий, танков и самолётов, самоходных орудий, миномётов. — В ноябре прошлого года, — продолжал он, — из поездки в Берлин в составе правительственной делегации вернулся генерал Василевский. Я спросил, что он вынес из этой поездки. Василевский заявил: «Нам надо готовиться к отражению фашистской агрессии». Я разделяю его чувство обеспокоенности. Немецкая армия сейчас одна из сильнейших, если не самая сильнейшая в мире! — добавил Мерецков.

Наступила пауза. Все молчали, поглядывая на вождя.

— Цифры, которые вы назвали, товарищ Мерецков, лично меня смутили, — наконец подал голос Сталин. — У начальника разведуправления генерала Голикова цифры другие…

— Разрешите мне сказать несколько слов? — С места поднялся генерал Ватутин.

Сталин, однако, слова ему не дал и, взглянув на молча сидевшего наркома обороны маршала Тимошенко, предложил ему высказать своё мнение. Семён Константинович Мерецкова не поддержал.

— Я не согласен с оценкой немецких вооружённых сил, считаю, что Кирилл Афанасьевич сгустил краски. Гитлер добился в Европе успехов лишь потому, что ему никто не оказал достойного сопротивления. Да, немецкая армия сильна, но Красная Армия не слабее её. Что же касается резкого увеличения выпуска боевой техники и оружия, особенно автоматического, для Красной Армии — это факт неоспоримый, и в этом начальник Генштаба прав.

— Кто ещё хочет высказаться? — спросил Сталин. Желающих больше не нашлось. Вождь неторопливо прошёлся вдоль стола, за которым сидели военачальники, помолчал, о чём-то напряжённо размышляя, и заговорил вновь: — Товарищ Тимошенко попросил назначить начальником Генерального штаба товарища Жукова, освободив его от должности командующего войсками Киевского Особого военного округа. Давайте с этим согласимся!

Возражений, естественно, не последовало. «Доволен был и я, — отмечал Мерецков, вспоминая этот эпизод. — Пять месяцев тому назад И. В. Сталин при назначении моём на этот пост обещал заменить меня, когда найдёт подходящую кандидатуру. И вот он сдержал обещание. Я возвратился на должность заместителя наркома обороны и опять погрузился в вопросы боевой подготовки войск. Георгия Константиновича Жукова я считал одним из наиболее подготовленных наших военачальников для работы начальником Генерального штаба».

Мерецков и его первый заместитель Ватутин вернулись в Генштаб грустные. Николай Фёдорович глухо заметил:

— Не нравится мне всё это…

— Что именно?

— Кадровые перемещения… — Ватутин наморщил лоб. — Я хотел тоже кое-что сказать о немецкой армии: как хорошо она вооружена, как подготовлена к боям, но вождь не дал мне слова.

— Ему виднее, Николай Фёдорович. — Мерецков сел за стол и стал раскладывать рабочие папки.

— Это пахнет шапкозакидательством, — возмутился Ватутин. — Иные военачальники, как Кулик, Голиков, полагают, что мы будем воевать на территории врага и малой кровью разгромим его «могучим ударом», как поётся и песне. Я так не считаю и готов заявить об этом даже вождю. Быть патриотом надо, спору нет, но, если ты в бою пойдёшь на фашистский танк с винтовкой, ты ничего не сделаешь, только себя погубишь.

— Николай Фёдорович, что это тебя потянуло на крамольные речи? — усмехнулся Мерецков. — Считай, что этого ты мне не говорил. Лучше садись да помоги мне подготовить документы к сдаче генералу армии Жукову. Он вот-вот приедет из Киева.

— А кому он передаёт свой округ?

— Генерал-полковнику Кирпоносу. Михаил Петрович хорошо проявил себя на финской войне. Я высоко оценил его как военачальника, о чём и сказал вождю, когда он меня спросил.

Жуков прибыл в Москву вечером 31 января. В столице было холодно. С утра куражилась пурга, в бешенстве металась по улицам и дворам, а под вечер ветер утих и с неба посыпал снег. Прямо с аэродрома Георгий Константинович позвонил Мерецкову домой.

— Кирилл, ты с утра будешь в Генштабе? Я хотел бы принять дела. Семён Константинович в курсе, я вчера ему звонил. А сейчас хочу определиться в гостинице.

Мерецков ответил, что утром он придёт в Генштаб, что у него все документы подготовлены, передача дел не задержится и волноваться ему, Жукову, не стоит.

— Послушай, Георгий, приезжай сейчас ко мне домой, а? Посидим, выпьем по рюмашке, как бывало, ну?

— Будем вспоминать, как рубали шашками белых в Гражданскую, — подсказал Георгий Константинович.

— А как же, без этого никак нельзя, то была наша боевая юность, — весело отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Еду! — коротко бросил в трубку Жуков.

Жуков нравился Мерецкову своей простотой. Дело своё он знал так, как, быть может, никто другой из тех, с кем Мерецков прошёл нелёгкий боевой путь. Энергичный, напористый, он был в обращении прям, честен и правдив, а это было то, что Кирилл Афанасьевич ценил больше всего. О себе Жуков говорил, что человек он ершистый, но по делу, а в остальном такой же, как и все. Особенно близко Мерецков узнал Жукова в тридцатые годы, когда тот работал в инспекции кавалерии Красной Армии, заместителем у Семёна Будённого. Потом, когда Кирилл Афанасьевич был назначен начальником штаба Белорусского военного округа, Георгий Константинович командовал кавалерийской дивизией, позже он вывел её в передовые в округе. В 1935 году 4-я Донская кавдивизия была награждена орденом Ленина, и вручал дивизии этот орден маршал Будённый, возглавлявший тогда инспекцию кавалерии. Но Мерецков к этому времени уже проходил службу на Дальнем Востоке под началом командующего Василия Блюхера, будучи начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии.

Жуков вошёл в квартиру весёлый и сразу подошёл к Дуне.

— Это вам, Дуняша! — звонко произнёс он и вручил ей букет красных роз. — Дарю вам на счастье!

— Боже, какая прелесть! — воскликнула хозяйка, осторожно взяв букет. — На дворе двадцать градусов мороза, а тут такие розы! Где вы их взяли?

— Секрет, Дуняша! — засмеялся Жуков. — Может, я достал их в Киеве, а может, в Москве. Главное, что я вас не забыл и рад, что букет вам понравился.

— Я так люблю розы, и как раз красные, — улыбнулась хозяйка.

— А Александра Диевна, моя боевая подруга, почитает хризантемы. — Жуков из-под густых бровей взглянул на Кирилла Афанасьевича. — Когда придёшь ко мне в гости, не забудь прихватить с собой букет хризантем!

— Даже так? — Мерецков качнул головой. — Теперь я подумаю, надо ли идти к тебе в гости, — шутливо добавил он.

Пока они беседовали, сидя на диване, Дуня накрыла стол. Улыбаясь, она спросила гостя, что он будет есть: котлеты с жареной картошкой или пельмени.

— И то и другое, Дуняша! — заразительно засмеялся Жуков.

Они сидели за столом и задушевно беседовали. Жукову казалось, что он был не в гостях, а у себя дома, — так приветливо встретили его в семье Мерецковых. Когда хозяйка ушла на кухню готовить очередное блюдо, Георгий Константинович начал рассказывать о том, как уговаривал его вождь принять новую должность.

— Знаешь, Кирилл, когда Сталин предложил мне стать начальником Генштаба, я наотрез отказался. Почему? Я никогда не работал в штабах, всегда был в строю. А он своё гнёт: мол, вы моложе генерала армии Мерецкова, а штабная работа — дело наживное и если, мол; вникнуть в неё, то можно горы своротить. Я ответил, что горой Генштаб не считаю, это скорее неприступная для меня скала, и что одолеть её у меня силёнок не хватит. Тогда Сталин заявил, что так решило Политбюро ЦК партии. Ну, если так, то все возражения, как ты понимаешь, вождём не принимаются. Я поблагодарил его за доверие, но предупредил, что, если из меня хороший начальник Генштаба не получится, буду проситься обратно в строй. Вот как всё было, — подытожил Жуков.

— У тебя, Георгий, всё получится, лишь бы характер не подвёл, — сказал Кирилл Афанасьевич.

— В каком плане? — осведомился гость.

— Ты порой очень горяч, и Сталин тоже такой, если схлестнётесь — быть беде!

— Я этого не боюсь! — Жуков потянулся к коньяку. — Давай пропустим по рюмочке, пока нет Дуняши, не то ещё станет на тебя шуметь.

Из кухни вернулась хозяйка, она принесла бутерброды с ветчиной. Увидев свою рюмку пустой, спросила:

— А мне, Кирюша? Хотя бы полрюмки…

Он налил ей.

— Я хочу предложить тост, можно? — спросил Георгий Константинович. — Выпьем за то, чтобы новый, сорок первый год не принёс нам войну!

— Твой тост, Георгий, нереальный, — возразил Мерецков. — Всё идёт к тому, что войне быть. Гитлер нападёт на нас.

Жуков, однако, не растерялся.

— Тогда выпьем за нашу победу над фашистской Германией!

— За победу можно, — согласился Кирилл Афанасьевич и тут же опорожнил рюмку.

Хлопнула дверь, и в комнату вошёл сын Мерецкова Владимир. Увидев за столом гостя, он произнёс «здрасте» и хотел было уйти к себе, но отец задержал его.

— Володя, ты где был? В школе?

— Да. К нам приходил на встречу Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Он рассказал нам, как он и его товарищи спасали челюскинцев. Это было здорово!

Владимир очень походил на своего отца: высокий, с добродушным лицом, большим лбом и блестящими пытливыми глазами.

— Скажи, Володя, кем ты желаешь стать? — спросил его Жуков. — Наверное, как и отец, военным?

Юноша не смутился, лишь слегка покраснел.

— Ещё сам не знаю. Вот окончу десятый класс и тогда решу, куда мне податься. Я вот послушал Водопьянова, и в голове шевельнулась мыслишка: может, и мне пойти в лётчики?

— Дерзкая мыслишка, но вполне реальная, — усмехнулся Жуков, с аппетитом уплетая бутерброд с ветчиной.

В разговор вмешалась мать, сказав, что хотела бы, чтобы сын сам решил, кем ему быть.

— Вообще-то, Евдокия Петровна, самая почётная профессия — быть защитником Отечества! — философски заметил Жуков и грустно добавил: — Жаль, что у меня нет сына, будь он, непременно стал бы, как и я, военным! Сколько уже тебе лет, Володя?

— Шестнадцать!

— Извини, но я бы дал тебе совет идти в военное училище, — сказал Жуков. — Станешь лейтенантом, а потом, как и твой отец, генералом армии.

Кирилл Афанасьевич хохотнул в кулак:

— Стать генералом армии всё равно что достать с неба звёздочку. Сумеешь это сделать?

— Ты шутник, папа! — ответил Володя и серьёзно добавил: — А может, мне и впрямь выпадет твоя судьба?

Посмеялись, поспорили, и Жуков начал собираться.

— Спасибо за добрый вечер, друзья! — сказал он, одеваясь. — Когда привезу свою семью, вы будете моими желанными гостями.

— И я принесу Александре Диевне букет хризантем! — напомнил Мерецков.

— Можно и розы, только белые! — отозвался Георгий Константинович. — В девять утра я буду у тебя в Генштабе, — напомнил он Кириллу Афанасьевичу. — Ещё раз спасибо за приятный вечер.

К ним подошла хозяйка, и Жуков на прощание поцеловал ей руку.

— Вам особая благодарность за прекрасно приготовленные блюда!

Она улыбнулась.

— Кланяйтесь своим домочадцам!..

Сын включил в своей комнате музыку. Дуня стала убирать со стола посуду и мыла её на кухне, пока Кирилл Афанасьевич читал свежую «Правду», лёжа на диване.

В это февральское утро Мерецков чувствовал себя легко и весело. Наконец-то он передал дела. Жуков стал начальником Генштаба, а Кирилл Афанасьевич перешёл в кабинет заместителя наркома обороны. В обед к нему по старой привычке заглянул генерал Ватутин.

— Что у тебя, Николай Фёдорович?

— Я едва не поссорился со своим новым начальником!

— Наверное, пошерстил тебя Георгий Константинович?

— Круто он берёт, Кирилл Афанасьевич. — Ватутин сел на стул. — Мы с вами успели создать девять механизированных корпусов, а Жуков предлагает наркому сформировать двадцать мехкорпусов! Ведь для них надо не менее тридцати тысяч танков! А где их взять? У нас же нет такого количества танков, и сделать их быстро наша промышленность не в состоянии. Жуков негодует, а Тимошенко советует ему «не рвать себе нервы», убедить же его в том, что пока у нас нет возможности создать столько мехкорпусов, не может или, скорее, не хочет.

Мерецков согласился с тем, что танков пока в Красной Армии негусто, хотя их производство возросло в три раза по сравнению с тридцать девятым годом. Но Сталин наверняка наверстает упущенное. К тому же и сам Жуков напорист, энергичен и своего добьётся.

— Не хочешь ли ты уйти из Генштаба? — Мерецков смотрел на Ватутина в упор и ждал, что тот скажет.

— Пока не собираюсь, а что, у вас есть для меня подходящая должность? — насторожился Ватутин. Он даже напрягся, а взгляд карих глаз стал пристальным.

— Ты же первый заместитель начальника Генштаба, куда тебе ещё идти? — удивлённо вскинул брови Мерецков. — И работаешь ты у Жукова, а у него есть чему поучиться. Так что, Николай Фёдорович, сиди в Генштабе. Лучше скажи, зачем ты ко мне пришёл?

Оказывается, Жуков поручил Ватутину подготовить подробный доклад наркому о состоянии железных дорог всех приграничных военных округов.

— И что я выяснил? — спросил Ватутин и сам же ответил: — Массовую выгрузку войск они нам не обеспечат. Что касается немецких железных дорог, идущих по границе Литвы, то они пропускают более двухсот поездов в сутки, а наши литовские дороги к границам Восточной Пруссии лишь восемьдесят четыре.

— К сожалению, это так, Николай Фёдорович, — согласился Кирилл Афанасьевич. — Я уже говорил об этом Сталину, тот — Кагановичу, кое-что улучшилось, но кардинального улучшения в этом деле пока нет. Так и доложи Жукову. Если понадобится, пусть мне позвонит, я объясню ему. Ну а если ты всё же решишь подготовить наркому справку по железным дорогам, то она должна быть короткой и ёмкой, без «ах» и «ох» и всяких других эмоций, как это умеет делать генерал Василевский. У него на этот счёт талант, даже вождь, весьма строгий к докладам и разного рода справкам, хвалил Александра Михайловича.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я постараюсь сделать так, как вы говорите, — сказал Ватутин. — Потом вы посмотрите справку? Всё же она пойдёт к наркому…

— Нет вопросов, приходи, рад тебе помочь…

«Зря Мерецков ушёл с поста начальника Генштаба, — уже в который раз подумал Ватутин. — Умён, что и говорить, и работалось мне с ним легко и с желанием. А с Жуковым у меня что-то не ладится…»

Вскоре после того, как Мерецков сдал дела Жукову, его неожиданно вызвал в Кремль Сталин. Когда Кирилл Афанасьевич вошёл в кабинет вождя, тот о чём-то оживлённо беседовал с Молотовым, но, увидев Мерецкова, сердито спросил:

— Что же вы, став снова заместителем наркома обороны, перестали докладывать мне текущие дела по военным вопросам?

— Наверное, скромничает герой сражения с белофиннами, — улыбнулся Вячеслав Михайлович.

Мерецков, ничуть не смущаясь, заявил, что сам он и раньше не ездил в Кремль, а бывал там, когда его вызывали.

— А почему не принесли мне план создания механизированных корпусов?

Мерецков объяснил, что проект плана с его поправками он подготовил, собрался было доложить его вождю, но Жуков сказал, что сам это сделает.

— Пока он мне его не принёс, — хмуро вымолвил Сталин. — Но насчёт мехкорпусов я с ним беседовал. Он хочет иметь их вдвое больше, чем намечено. Я в тупике и не знаю, как быть.

— Мою точку зрения, вы, товарищ Сталин, знаете, — сдержанно заявил Мерецков. — Я от неё не отступился. Сейчас у нас новых танков крайне недостаточно. Из чего же создавать корпуса? К лету этого года планируемые мехкорпуса не будут готовы, а к сорок второму году они, пожалуй, появятся, хотя само по себе предложение Жукова заманчиво.

— По-вашему, когда мы сможем вдвое увеличить число мехкорпусов? — спросил вождь.

— К сорок третьему году, не раньше, и то если танковая промышленность не сдаст своих позиций в их производстве.

Сталин откашлялся.

— Вячеслав Михайлович уверяет меня, что пребывать вне войны до сорок третьего года мы не сумеем, и я разделяю его мнение. Нас втянут поневоле. Но, возможно, до сорок второго года этого не случится. А порядок формирования и ввода в строй механизированных корпусов мы будем ещё обсуждать. На что сейчас хочу обратить ваше внимание, — продолжал Сталин, — обучение войск! Политбюро считает, что Наркомат обороны мы усилили, возвратив вас туда, и мы ждём от вас, Кирилл Афанасьевич, активной деятельности. Чем вы намерены заняться?

Мерецков сказал, что совершит ряд поездок по военным округам, чтобы посмотреть, как и чему там обучают войска.

— Разумное решение, — одобрительно произнёс вождь. — Только будьте весьма строги к тем командирам и начальникам, кто плохо обучает войска. Принимайте меры на месте, у вас для этого есть все полномочия.

Мерецков понял, что приём окончен и он может идти. Он поднялся с места и, глядя на Сталина, сказал:

— Я начну свою работу с Ленинградского военного округа.

— У вас там есть крепкая поддержка — Жданов, так что действуйте!

Учения в Ленинградском военном округе, которым руководил генерал Попов, прошли успешно, и Мерецков остался ими доволен. Попова Кирилл Афанасьевич знал давно как вдумчивого военачальника, и хотя тот недавно принял округ, но успел сделать немало полезного.

— Маркиан Михайлович, ты меня порадовал, — весело произнёс Мерецков. — Командиры действовали на учениях по-боевому и поставленные задачи решили правильно. Хочу посоветовать наладить более тесное взаимодействие с Балтийским флотом. Флот здесь большой, и флот сильный. Пехота хоть и царица полей, но без боевых кораблей и судов ей водные преграды не преодолеть.

Попов был не робкого десятка, но человек самокритичный.

— Перед учениями я собирался побывать в штабе у адмирала Трибуца, но не смог и теперь сожалею, — признался он. На его скуластом лице появилась печаль. — Надо было на учениях высадить пару морских десантов, да не выгорело. — Он огорчённо вздохнул. — Тут вы правы на все сто процентов, и я не смею возражать. Учту на будущее.

— А сам Трибуц на тебя не выходил?

— Нет.

— Я поговорю с наркомом Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым, — пообещал Мерецков. — Человек он молодой, но моряк отменный и найдёт что посоветовать Трибуцу. — Кирилл Афанасьевич помолчал. — Скажи, Маркиан Михайлович, какова ситуация на границе, тихая?

— Никак нет, — передёрнул плечами генерал. — Немецкие самолёты часто нарушают наше воздушное пространство, а сбивать их нам категорически запрещено. Отчего вдруг так?

— Товарищ Сталин считает, что из-за этого могут возникнуть трения с Германией, с которой, как тебе известно, мы заключили Пакт о ненападении, — пояснил Мерецков.

Попов не сдержался и заявил, что дело идёт к войне, неужели там, наверху, этого не видят?

— Поверьте, Кирилл Афанасьевич, у меня душа болит…

— У тебя ли одного, Маркиан Михайлович? — В голосе Мерецкова прозвучал укор, и у генерала недобро заныло сердце.

Мерецков стал собираться в дорогу. Он даже не принял приглашения командующего поужинать, сославшись на то, что его ждут в Киевском Особом военном округе.

Перелёт на «кукурузнике», как называли в войсках небольшой самолёт, занял всего час. Командующий Округом генерал Кирпонос в это время был во Львове, и обстановку Кириллу Афанасьевичу доложил начальник оперативного отдела штаба генерал Баграмян. Обобщая сказанное, Иван Христофорович заявил:

— Немцы сосредоточивают свои войска у нашей границы, товарищ замнаркома. Полагаю, это не к добру. Вчера я был у пограничников и всё это видел.

— Тогда и я хочу всё это увидеть, — улыбнулся Мерецков.

— Сомневаетесь? — усмехнулся в усы Баграмян. Он сто ял перед Кириллом Афанасьевичем высокий, его скуластое лицо было напряжённым, такое же напряжение читалось в лучистых глазах.

— Нет, но коль мне надлежит проинформировать руководство, я должен сам посмотреть и оценить ситуацию. Такое у меня правило.

— Хорошее правило! — вырвалось у Баграмяна. — Придётся и себе взять его на вооружение.

17

Утром, едва забрезжил рассвет, Мерецков на машине выехал во Львов. Он побывал в армиях округа, побеседовал с командармами, которые не скрывали своего беспокойства и в один голос заявляли, что немцы скапливают свои войска у границы. Кирилл Афанасьевич лично провёл длительное наблюдение с передовых пограничных постов и убедился, что немецкие офицеры ведут себя чрезвычайно активно, то и дело разглядывая в бинокль, что делается на сопредельной стороне.

«Да, крепко запахло порохом на границе», — подумал Кирилл Афанасьевич. Отсюда, не заезжая в Киев, он направился в Одессу, где его встретил начальник штаба округа генерал Захаров, давний друг и соратник по службе в Белорусском военном округе. Матвей Васильевич был так рад приезду Мерецкова, что подскочил к нему и, не соблюдая субординацию, обнял его за плечи.

— Вы уж извините, Кирилл Афанасьевич, расчувствовался, увидев вас, — произнёс он. — Я часто вспоминаю Белоруссию, где служил под вашим началом. Хорошо мы там работали!

Следом за ним Мерецков вошёл в штаб округа.

— Хочу посмотреть, Матвей Васильевич, как вы тут с генералом Чибисовым укрепляете округ. Кстати, где командующий?

— Никандр Евлампиевич убыл к авиаторам. Если он нужен, я могу ему позвонить.

— Не надо. — Мерецков сел на стул, снял фуражку. — Ты, наверное, помнишь, что во время войны с белофиннами я был командующим 7-й армией, а Чибисов возглавлял штаб. Хорошо он работал. Есть у него и чутьё военное… Ты с ним ладишь?

— Живём душа в душу! — улыбнулся Захаров.

Мерецков встал, подошёл к карте. Он что-то долго разглядывал на ней, потом обернулся и спросил:

— Где у тебя находится механизированный корпус генерала Малиновского? Почему-то я его не вижу…

— Вот его дислокация! — Захаров показал расположение корпуса на карте.

— Далековато от границы, — заметил Кирилл Афанасьевич. — Выведи его поближе к границе и сделай это во время учений. Понял?

— Сообразил…

— Как служит у тебя Родион Яковлевич? В Испании он крепко бил франкистов, я восхищался им.

Захаров сказал, что на генерала Малиновского можно положиться, своё дело он знает, люди у него подготовлены.

— Правда, есть одно «но»… — Матвей Васильевич замялся.

— Случилось ЧП?

Захаров повёл плечами, словно сбросил с себя оцепенение, на его простодушном лице появилась улыбка.

— Никаких ЧП! — Генерал глубоко вздохнул. — У Малиновского лишь на бумаге числится мехкорпус, а по сути у него только одна дивизия. Нужны танки, а их пока нет.

— Да, с танками у нас худо дело, пока промышленность не может дать нам больше, — грустно произнёс Кирилл Афанасьевич. — Начальник Генштаба Жуков запланировал сформировать до двух десятков мехкорпусов, а танков для них нет. Теперь уже и товарищ Сталин занялся этим вопросом. Сам ты небось видишь, какая заваруха на границе? Всё идёт к тому, что вот-вот грянет гром.

— У самого на сердце тревожно, — признался Захаров.

Провожая Мерецкова на аэродром, откуда тот собирался вылететь в Москву, Матвей Васильевич, ничуть не смущаясь, спросил, знают ли нарком обороны маршал Тимошенко и товарищ Сталин, как сейчас тревожно на границе.

— Знают, — горячо ответил Кирилл Афанасьевич.

А чтобы знать больше, они послали меня в приграничные округа. Приеду и изложу им все подробности. Ну а если ты хочешь знать моё мнение, изволь: мы накануне большой войны! Да, Матвей Васильевич, большой! Война с белофиннами — это были цветочки, а нам предстоят ещё ягодки…

Утром Мерецков прибыл в Москву. Майский день выдался тёплым и солнечным, и, пока он ехал на «эмке» в наркомат, ему стало жарко. В кабинете было душно. Кирилл Афанасьевич открыл форточку, чтобы проветрить помещение, и уж потом разделся. Но, прежде чем идти к наркому, он позвонил домой. Трубку взяла жена.

— Дуняша, привет! Это я, твой Кирюша…

— Ты в Москве?! — воскликнула жена. — Приезжай домой, я так по тебе соскучилась!

— Не могу, Дуняша. Иду на доклад к наркому. Я только что прилетел из Одессы.

«В Москве вместе с С. К. Тимошенко я побывал у И. В. Сталина, — отмечал Кирилл Афанасьевич, — и рассказал обо всём увиденном. Оба они отнеслись к докладу очень внимательно. В частности, мне было приказано дополнительно проверить состояние авиации, а если удастся — провести боевую тревогу. Я немедленно вылетел в Западный Особый военный округ. Шло последнее предвоенное воскресенье…»

Там Мерецков увидел то, чего увидеть никак не ожидал. По прибытии к авиаторам он объявил боевую тревогу и вместе с командующим военным округом генералом армии Павловым наблюдал, как действуют лётчики, поднимая одну машину за другой в весеннее небо. Учения были в самом разгаре. Вдруг на аэродром, где находились замнаркома и командующий округом, совершил посадку немецкий самолёт. Из него вышли немцы и стали наблюдать за тем, что происходит на военном аэродроме. Мерецкова увиденное едва ли не шокировало.

— Это что же такое? — обратился он к Павлову.

Тот, ничуть не смутившись, ответил, что по распоряжению начальника гражданской авиации СССР на этом аэродроме разрешено принимать немецкие пассажирские самолёты. Мерецкова это крайне возмутило, и он спросил Павлова, почему об этом распоряжении тот не проинформировал наркома обороны маршала Тимошенко.

— Я полагал, что, коль начальник гражданской авиации СССР даёт такое разрешение, значит, он в Москве согласовал этот вопрос с высшим начальством, — ответил Павлов.

К ним подошёл командующий ВВС округа Герой Советского Союза генерал Копец.

— Что у вас тут творится? — спросил его Мерецков.

А если начнётся война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара врага, что тогда будете делать?

— Тогда буду стреляться! — усмехнулся генерал. Увидев, как хмуро сдвинул брови замнаркома, добавил: — Извините, я пошутил.

(Шутка, однако, получилась пророческой. Генерал Копец был хорошим лётчиком, но оказался неспособным командовать авиацией округа. Как только началась война, гитлеровцы в первый же день уничтожили на этом аэродроме почти все самолёты, и генерал Копец покончил с собой. — А. 3.).

Мерецков тут же написал телеграмму на имя Сталина о неправильных действиях начальника гражданской авиации СССР и вручил её Павлову.

— Срочно передать в Москву! А я хочу ещё побывать у лётчиков истребительного полка.

Едва Мерецков приземлился на аэродроме, как командир истребительного полка доложил ему, что над зоной появился немецкий самолёт.

— Сбивать нарушителей воздушного пространства нам запрещено. Что делать? — На лице полковника читалось смятение, да он этого и не скрывал.

— Сажайте чужой самолёт! — приказал Мерецков.

Полковник выскочил из дежурной комнаты, а Кирилл Афанасьевич запросил Москву. Ответ поступил быстро: самолёт не сбивать! Странно, усмехнулся Кирилл Афанасьевич, о посадке умолчали. Он вышел посмотреть, что делается в воздухе. Запыхавшийся командир полка доложил:

— Товарищ замнаркома, немецкий самолёт мы посади ли. Какие будут распоряжения?..

Возвращаясь в Москву, Мерецков под рёв двигателей самолёта размышлял о том, сообщит ли ему Сталин об этом немецком самолёте. До сих пор он не мог успокоиться: «Отпустить! Надо ли было отпускать? Немцы явно вели разведку в приграничном районе. Интересно, как навсё это посмотрит маршал Тимошенко?»

Чего ожидал Мерецков, то и случилось. Ни слова не утаивая, он доложил обо всём, что видел у авиаторов, наркому Тимошенко. Тот, выслушав его, сказал:

— Действовал ты, Кирилл Афанасьевич, по-боевому, и претензий к тебе нет. Я сейчас проинформирую товарища Сталина. — Маршал тут же позвонил ему по «кремлёвке».

— Приезжайте ко мне с Мерецковым! — приказал вождь.

Разговор был короткий. Сталин, как поняли они оба, был не в духе. Выслушав информацию Мерецкова о тревожной ситуации в приграничье, он резко произнёс:

— На границе порядков не изменять, иначе мы спровоцируем немцев на выступление!

— А как быть с самолётами-нарушителями? — спросил Тимошенко.

— Сажать их на наши аэродромы, потом будем разбираться, почему допущено нарушение воздушного пространства. — Вождь взглянул на Мерецкова. — Вы же приказали посадить «юнкерс», и наши лётчики это сделали. А теперь расследованием займутся те, кому это положено делать.

«Но немецкий самолёт-нарушитель отпустили, когда я был ещё там!» — едва не воскликнул Кирилл Афанасьевич. Он недовольно поджал губы.

— Приказание поступило из Москвы!

— Я разберусь с этим, — тихо обронил Сталин. — У вас есть ещё вопросы? Нет? Тогда оба свободны.

Тимошенко сразу понял, что вождь чем-то расстроен, и не стал оспаривать действия тех, кто распорядился отпустить самолёт. Характер вождя он успел изучить и знал, что своими вопросами можно нарваться на неприятности. Но в разговоре с Мерецковым Сталин проявил выдержку, и нарком был рад за своего заместителя. У себя в кабинете, когда они возвратились из Кремля, Тимошенко сказал не без горечи:

— У меня такое впечатление, что кому-то выгодно, когда немецкие самолёты резвятся в нашем небе. Что скажешь?

— Вождь заверил нас, что разберётся с этим, — глухо отозвался Кирилл Афанасьевич.

— Я в этом сомневаюсь, — пожал плечами Тимошенко.

— Почему?

— Наверное, сам Сталин распорядился отпустить самолёт из боязни, что Гитлер может за это уцепиться. — Нарком закурил. — А теперь, Кирилл Афанасьевич, давайте вместе обсудим, какие воинские соединения надо срочно передислоцировать к западной границе. Сделать это нужно так, чтобы представить эту переброску в виде учений, как вы это сделали в Одесском военном округе. Мне звонил генерал Чибисов. Он сам хотел это устроить, но без ведома Наркомата обороны не решился.

— Я готов доложить вам этот вопрос, у меня уже всё спланировано. Но надо ещё согласовать с вождём.

— Я сам это сделаю. Идите за своим планом, жду вас…

В голосе наркома Кирилл Афанасьевич уловил раздражение, но не упрекать же его за это! У маршала Тимошенко немало важных дел, а когда их решаешь, всякое бывает, не только горечь в душе. Мерецков взял из сейфа документ, написанный им от руки, кое-что дополнил и отнёс в машбюро.

Положив отпечатанный документ в папку, Мерецков отправился к наркому. У него в кабинете был главный интендант Красной Армии Хрулёв. Кирилл Афанасьевич поздоровался с ним, заметил, что вчера звонил ему, но не застал.

— Я был у Микояна… А я нужен вам?

— Потом переговорим… — Мерецков сел.

Нарком с кем-то говорил по телефону. Наконец он положил трубку и взглянул на своего заместителя.

— Вчера Хрулёв был у Анастаса Ивановича, и тот здорово его пошерстил, — усмехнулся Тимошенко. — Оказывается, мы допустили большой перерасход топлива и других материальных резервов. Лимит горючего для танков, например, мы выбрали ещё в ноябре прошлого года.

— Так ведь в минувшем году мы во всех военных округах провели дополнительные учения с применением боевого оружия! — воскликнул Мерецков. — И кто нам дал такое указание? Товарищ Сталин. Ты бы, Андрей Васильевич, объяснил Анастасу Ивановичу, а не бежал бы сразу к наркому.

— Я пытался уладить это дело с Микояном, но он ни в какую, говорит, что ему указ только вождь! — обидчиво произнёс Хрулёв.

— Я вот чего хочу, Кирилл Афанасьевич, — вновь заговорил маршал Тимошенко. — Вместе с Хрулёвым составьте официальную справку по всем этим вопросам. Ты, Кирилл Афанасьевич, свяжись с Микояном, когда он сможет тебя принять. Если же не получится, тогда я доложу Иосифу Виссарионовичу. Кстати, передислокация соединений тоже потребует не одну тонну горючего, и это надо учитывать.

— Вряд ли Кирилл Афанасьевич чего-то добьётся от Микояна, — вмешался Хрулёв. — Когда я был у него, ему звонил командующий Северным флотом адмирал Головко и тоже просил увеличить лимит топлива для кораблей флота. Все стараются что-то получить у Микояна.

— Такая у него должность, — усмехнулся нарком. — У тебя всё, Андрей Васильевич? У нас с Кириллом Афанасьевичем есть неотложное дело…

— Когда мы с вами займёмся составлением справки, Кирилл Афанасьевич? — Хрулёв встал, одёрнул тужурку.

— Жду вас в пять часов вечера!

…На душе Кирилла Афанасьевича было зябко. Отчего-то плохо спалось ему в эту ночь, потому и встал рано, хотя утро 21 июня ничего плохого не предвещало. Только оделся, как из спальни вышла жена и, зевнув, спросила:

— Не рано ли уходишь, Кирилл? Ещё и восьми нет.

— Так надо, Дуняша…

— Хлопотная у тебя служба, — беззлобно отозвалась жена. — Почти месяц был в командировке и раньше других бежишь на службу.

— Скажи, кто я по должности? — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Замнаркома обороны! Соображаешь? Пока Семён Константинович Тимошенко соберётся на службу, я буду на месте. А что тебя беспокоит?

— Тише говори, не то сына разбудишь! — Дуня присела на стул. — Ты обещал Володе сводить его в кино на «Чапаева».

— Верно, обещал, — смутился Мерецков.

— Сходил бы, а? — Дуня смотрела на мужа без упрёка, но с какой-то затаённой грустью. — Посмотришь кинофильм и вспомнишь свою молодость, как в Гражданскую войну рубился шашкой с белогвардейцами, а я, тогда ещё твоя невеста, молила Бога, чтобы не уложила тебя на землю вражеская пуля.

— А что толку? — усмехнулся Кирилл. — Ты за меня молилась, а я на фронте трижды был ранен! Эх ты, русалочка чернобровая. — Он привлёк её к себе, поцеловал. — Понимаешь, все последние дни мы, военачальники, ходим как угоревшие. Угроза войны очень велика. — Он взял с вешалки фуражку. — Пойду, Дуняша. Если выкрою время, схожу с Володей на «Чапаева». Я ведь с Василием Ивановичем в восемнадцатом году учился в Академии Генштаба на первом курсе. Он не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. Когда его спросили, почему уходит, он ответил: «У Семёна Будённого на груди четыре креста и четыре медали за подвиги на войне, а у меня всего три креста и три медали, надо мне догнать Будённого!»

— Ты всё это придумал!

— Истина, Дуняша!..

Мерецков неторопливо поднялся в свой кабинет. Не успел раздеться, как явился дежурный по наркомату и сообщил, что маршал Тимошенко ещё час тому назад прибыл на службу.

«Раньше меня пришёл, почему?» — недоумевал Мерецков. Он спросил дежурного, не прибыл ли начальник Генштаба Жуков.

— Он тоже рано прибыл, сейчас находится у наркома.

«Наверное, случилось что-то важное». Эта мысль обеспокоила Кирилла Афанасьевича. Разложив на столе документы, он начал работать. Запищала «кремлёвка». Звонил Тимошенко.

— Зайди ко мне, Кирилл Афанасьевич!

«Даже не поздоровался», — подумал Мерецков.

Он сразу определил, что нарком озадачен. Поздоровавшись с Мерецковым за руку, маршал кивнул ему на кресло и сразу перешёл к делу. Семён Константинович сказал, что в семь утра ему позвонил Сталин и приказал немедленно прибыть к нему.

— Речь зашла о немецком самолёте, который нарушил наше воздушное пространство и приземлился на аэродроме. Так?

— Я ещё телеграмму послал вождю, — подтвердил Мерецков.

— Ему послал, а мне, наркому, ни слова! Странно, однако, ты же мой заместитель!

— Я хотел, чтобы сразу были приняты меры, — оправдывался Кирилл Афанасьевич. — А эти меры мог принять лишь вождь!

— Этот эпизод с немецким самолётом возмутил Сталина. Он при мне позвонил в гражданскую авиацию и отчитал её начальника за то, что разрешили посадку немецким пассажирским самолётам на военном аэродроме. Тот стал отказываться: мол, не давал такого распоряжения, жаловался на нас, что мы сами что-то напутали. — Нарком взял белую папку и раскрыл её. — Ладно. Я зачем тебя вызвал? Мне срочно нужна справка о наличии в Красной Армии танков, самолётов и орудий большого калибра. Я буду докладывать эти данные Иосифу Виссарионовичу.

— Он сам попросил справку?

— Да. Наверное, не поверил, что у нас всего этого маловато, — пояснил Тимошенко.

В кабинет без стука вошёл начальник Генштаба генерал армии Жуков. Поздоровавшись с Мерецковым, он сказал наркому:

— Семён Константинович, нам пора в Кремль!

Маршал Тимошенко посмотрел на часы.

— Ты прав, Георгий Константинович. — Он встал, взглянул на Мерецкова. — Когда документ будет готов, принеси его мне. Я, должно быть, скоро вернусь.

Так сложились дела, что до вечера Мерецков не мог попасть к наркому. Семёна Константиновича задержал вождь, сам Кирилл Афанасьевич побывал в двух наркоматах, а перед самым обедом ему позвонил Анастас Микоян.

— Где нарком Тимошенко? — спросил он.

— У товарища Сталина, он там вместе с Жуковым. Видно, что-то серьёзное. Он вам нужен?

— Вопрос с горючим для нужд Красной Армии я решил, а на всё, что требуется военному флоту, надо «добро» товарища Сталина. Завтра с утра вместе с наркомом Военно-Морского флота Кузнецовым я иду в Кремль. Если Семёну Константиновичу нужно ещё что-либо получить для Красной Армии, пусть к десяти утра подъезжает к товарищу Сталину, я буду там. Хорошо?

— Я передам наркому. Полагаю, что он приедет в Кремль.

Под вечер Мерецков зашёл к Тимошенко, но его всё ещё не было на месте. Справку о наличии в вооружённых силах боевой техники и оружия Мерецков отдал Жукову и попросил вручить её наркому.

— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, я передам Семёну Константиновичу, хотя сейчас ему не до справок, — заметил Георгий Константинович. — Как бы не грянула война…

Мерецков наскоро перекусил в буфете. Его вызвал нарком.

— У меня, Кирилл Афанасьевич, плохие вести, — глухо произнёс Тимошенко, и Мерецков понял, что дались ему эти слова нелегко.

— Что-нибудь случилось? — нетерпеливо спросил он.

— Пока не случилось… — Тимошенко не договорил. — Я только что был у вождя. У него очень плохое настроение, и связано оно с действиями Гитлера. Короче, возможно, завтра начнётся война! Сталин сказал «возможно», но я понял его так, что она неизбежна. Поэтому принято решение срочно направить вас, — нарком перешёл на «вы», — в Ленинградский военный округ в качестве представителя Главного командования. Войска округа вы хорошо знаете и в случае чего сможете оказать штабу необходимую помощь. Главное — не поддаваться на провокации. Опыт у вас есть, и вы всё сделаете как надо.

— А если вдруг немцы нападут на нас, начнут боевые действия, каковы мои полномочия? — спросил Мерецков.

— Прежде всего проявите выдержку, — предупредил нарком. — Сумейте отличить реальное нападение от инцидента местного значения, не дайте ему перерасти в войну. Ну а в случае явного нападения фашистов сами знаете, что делать. Кстати, это не моя идея — послать вас в Ленинград — вы мне здесь больше нужны, — а Иосифа Виссарионовича, так что можете выходить прямо на него.

— Я могу ехать немедленно? — Мерецков встал.

— Вот именно: немедленно! Если надо будет решать сложные вопросы, можете обращаться к Жданову. Товарищ Сталин на этот счёт дал «добро»…

«Продолжает действовать принятая установка — не поддаваться на провокации, — грустно подумал Кирилл Афанасьевич, уходя от наркома. — Немецкие самолёты то и дело летают в нашем воздушном пространстве, ведут разведку, а мы боимся открывать по ним огонь. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов дал на флоты депешу, чтобы сбивали нарушителей, и получил выговор лично от Сталина. Николаю Герасимовичу вождь вмиг подрезал крылья. А ведь Кузнецов прав!..»

Весь день до самого выезда в Ленинград Мерецков чувствовал какое-то внутреннее напряжение. Так бывало с ним только на фронтах, сначала в сражениях в Испании, потом в Финляндии, когда вёл в бой свою 7-ю армию. И теперь он испытывал такое же чувство, словно оно говорило ему: быть войне! Сопровождавший Мерецкова работник Генерального штаба генерал Вечный, которого Кирилл Афанасьевич знал давно, спросил:

— Вас что-то угнетает, Кирилл Афанасьевич?

— Война может вспыхнуть в любое время, — глухо отозвался Мерецков. — Нарком предупредил, что, возможно, она начнётся завтра, и, пока есть время, надо помочь командованию округа подготовить армию на случай боевых действий. Я обнаружил в войсках серьёзные пробелы.

— Недостатки есть везде, Кирилл Афанасьевич, — весело возразил генерал Вечный. — Главное, что есть у советских людей, — это ненависть к фашизму, и они готовы даже пожертвовать собой, чтобы уничтожить его.

— У меня другая точка зрения, — возразил Мерецков. — Зачем собой жертвовать? Врага надо уничтожать, а самому живым остаться!..

Глубокой ночью Мерецков прилёг отдохнуть, но уснуть никак не мог. Вдруг разом нахлынули воспоминания, будто наяву он увидел лица тех, с кем громил финнов в этих горно-лесистых местах. Именно здесь, на Карельском перешейке, где его 7-я армия наголову разбила финские войска, он стал Героем Советского Союза. Отчётливо отложилось в памяти и то, как Сталин, поздравляя его с успехом, сказал:

— Ну, вот ещё один военачальник стал Героем. Вы, Кирилл Афанасьевич, не раз рисковали своей жизнью, и страна вас не забудет!..

Под стук и грохот колёс Кирилл Афанасьевич наконец уснул. А когда брызнули лучи солнца, генерал Вечный разбудил его и сообщил, что поезд подходит к Ленинграду, река Волхов, леса и болота остались позади.

— Ты что, всю ночь не спал? — напустился на него Кирилл Афанасьевич. — А я чуток отдохнул.

— Что-то у меня на душе неспокойно, а почему и сам понять не могу, — вздохнул генерал. — И утро какое-то чужое, неуютное, будто мы не в Ленинграде, а где-то на Карельском перешейке.

— Да ты, Пётр Пантелеймонович, совсем духом упал, — упрекнул его Мерецков. — А как ты поведёшь себя, если и впрямь грянет война?

— Вы всё про войну, — усмехнулся Вечный. — А я вам так скажу: человек силён духом, а силу ему даёт его честь. Она же у меня, эта честь, стопроцентная.

Наконец поезд заскрипел тормозами — показался вокзал. Пассажиры стали собираться к выходу. И вдруг по радио сообщили страшную весть: война! Мерецков вышел из вагона, да так и застыл у столба, на котором висел радиодинамик. Он вслушивался в голос Левитана, говорившего о том, что немецкие самолёты варварски бомбили Ригу, Каунас, Гродно, Брест, Киев, Севастополь. Гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза.

— Ну, что я тебе говорил? — Мерецков в упор посмотрел на генерала Вечного.

А тот то ли растерялся, то ли хотел услышать ещё что-то, побелел, в глазах притаилась такая грусть, что хоть тряси его за плечи, чтобы пришёл в себя.

— Да, теперь нам, Кирилл Афанасьевич, надо сочинять свою песню с учётом обстановки, — вымолвил он.

Они вышли из вокзала. К Мерецкову подскочил молодцеватый капитан и, представившись, доложил, что из штаба округа его направил к поезду генерал Никишев.

— Ну что ж, капитан, поедем, коль ты приехал за нами. Слыхал, что началась война?

— В округ из Генштаба час тому назад поступила шифровка, так что мы в курсе дела, — весело ответил капитан и добавил: — Мы этому Гитлеру враз свернём башку! Хотя, если честно, это известие вызвало в штабе округа переполох. Никто ведь этого не ожидал, правда, немало судачили о войне. И вдруг она началась так внезапно…

Приехали в штаб. Мерецкова встретили генерал Никишев и корпусный комиссар Клементьев: оба они на третий день войны были назначены соответственно в качестве начальника штаба и члена Военного совета округа, объявленного позже Северным фронтом.

— Где командующий округом? — Мерецков снял шинель и бросил её на край стола, где лежала карта дислокации войск округа.

— Он проводит инспекцию, — пояснил Никишев.

— А почему он не сообщил об этом в наркомат? — строго спросил замнаркома. — Маршал Тимошенко сказал, что командующий на месте.

— Там в одном из лётных полков едва не разбился самолёт, вот он и поспешил туда.

— Связь с ним есть? Немедленно вызвать его в штаб! — распорядился Мерецков. — А пока он едет, мы с вами решим, какие меры надо срочно принять, чтобы гитлеровцы не застали нас врасплох. Но прежде я хочу переговорить с командующим Балтфлотом адмиралом Трибуцем. У вас с ним есть прямая связь?

— Да.

Слушая адмирала Трибуца, с которым Мерецков был давно знаком и которого уважал как человека весьма строгих порядков на флоте, в этот раз комфлотом оказался на высоте положения: 21 июня в 23 часа 37 минут по приказанию наркома ВМФ адмирала Кузнецова Трибуц объявил по флоту оперативную готовность номер один, а 22 июня в 00 часов 30 минут перевёл береговую оборону Балтийского флота и Кронштадтскую военно-морскую базу на повышенную готовность.

— Как у вас, Владимир Филиппович, с вражескими самолётами? Флот они уже бомбили? — спросил Мерецков.

Оказалось, что в 4 часа двенадцать «юнкерсов» бомбили Кронштадт и сбросили больше десятка мин. А на Красногорском рейде немецкий самолёт атаковал торпедой наш транспорт и обстрелял его из пулемёта. Есть потери в людях.

— Флот уже отражает налёты воздушных пиратов, — подытожил свою информацию адмирал Трибуц. — Полчаса назад я звонил в Москву наркому ВМФ адмиралу Кузнецову. Николай Герасимович поручил мне прибыть в Смольный и кое-что обсудить со Ждановым. Я бы хотел поначалу увидеться с вами, Кирилл Афанасьевич.

— Приезжайте в штаб округа, я буду здесь.

Мерецков и генерал Никишев работали с картой. Дислокация войск была такова, что её надо было менять, и как можно скорее. Высказав эту мысль, Кирилл Афанасьевич поручил Никишеву осуществить переброску некоторых соединений на угрожающие участки.

— Пока из поездки не вернётся командующий округом генерал Попов, постарайтесь отдать командирам соединений необходимые распоряжения…

В открытое окно штаба донёсся гул вражеских самолётов. Мерецков вышел во двор штаба. Он увидел, как два «юнкерса» прорвались сквозь завесу зенитного огня и сбросили бомбы над жилыми кварталами. Зенитчики сбили один «юнкерс», и он горящим факелом упал где-то неподалёку от Невы.

— Вот и начала отсчёт сбитым немецким пиратам противовоздушная оборона города, — произнёс Кирилл Афанасьевич, вернувшись в штаб. — Но в небе почему-то не появились наши истребители. Что скажешь, Никишев?

Тот оторвался от карты, на которой делал пометки карандашом.

— Наверное, замешкались в авиаполку, — грустно ответил генерал. — Я разберусь, в чём дело, и доложу вам…

Позже, рассказывая о своих действиях в Ленинградском военном округе в начале войны, Мерецков отмечал, что нельзя было терять ни минуты. Но планов врага никто не знал, и поэтому могли ожидать чего угодно: новых воздушных налётов, высадки десантов, особенно в районе Мурманска, массированных ударов со стороны финляндской границы. Помимо развёртывания войск округа, следовало скоординировать действия с работой тыла, наладить тесный контакт с партийными, советскими и хозяйственными органами и как можно быстрее влиться в общие усилия страны, направленные на отпор врагу.

Мерецков подозвал к себе генерала Никишева и приказал ему созвать Военный совет округа.

— Не будем дожидаться, пока подъедут отдельные его члены, находящиеся сейчас в других местах, сразу начнём работу, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич…

Казалось, никогда ещё Мерецков не работал в округе с таким вдохновением и упорством, как в первый день войны. Он прекрасно знал, какие мощные силы бросит фашистское командование на Ленинград, и надо было им противостоять. На Севере немецкая армия «Норвегия», в которую входило немало финских соединений, до зубов вооружённых гитлеровцами. Теперь немцы попытаются атаковать Мурманск. Там наша 14-я армия, в надёжности которой Кирилл Афанасьевич ничуть не сомневался. Взгляд Мерецкова скользнул по карте и упёрся в Карельский перешеек. К северу и западу от Ладожского озера и Карельского перешейка находились карельская и юго-восточная вражеские армии, преимущественно финские части, но ими командовали гитлеровцы. Эти армии могли наступать на Петрозаводск и Ленинград. А что мы имели в этих местах? Петрозаводск прикрывала 7-я армия генерала Гореленко, в советско-финляндскую войну он успешно командовал стрелковым корпусом, тогда же стал Героем Советского Союза. Мерецков знал генерала Гореленко как самого себя и мог на него положиться. Ленинград защищала 23-я армия генерала Петра Пшённикова. Его Кирилл Афанасьевич тоже ценил.

— На советско-финляндской границе пока спокойно, — заметил генерал Никишев.

— Надолго ли? — усмехнулся Мерецков. — Видимо, Финляндия выжидает, как станут развиваться события, чтобы потом принять выгодное для себя решение. Но сколько она будет выжидать? День, неделю? Никто этого не знает, не знаю и я. Поэтому наши войска должны быть начеку, чтобы в любую минуту отразить удары противника… Слышали, о чём мне поведал комфлотом адмирал Трибуц? — Кирилл Афанасьевич взглянул на Никишева. — Балтфлот уже давно готов к отражению натиска фашистов, а вы ещё только раскачиваетесь…

Никишев промолчал, а Мерецков взял листок бумаги и написал всем трём командармам телеграмму: «Срочно завершить перегруппировку, выход войск к границе и её прикрытие, укрепить боевые рубежи, усовершенствовав их в инженерном отношении; прикрыть основные направления, усилить наблюдение за противником и поддерживать со штабом округа постоянную связь». Подписав телеграмму, Кирилл Афанасьевич отдал её генералу Никишеву и распорядился срочно передать в адрес командармов.

— Вам удалось связаться с командующим округом генералом Поповым? — спросил он.

— Удалось, товарищ генерал армии, — бодро отозвался Никишев. — Он выехал из Мурманска и будет в Ленинграде через двое суток. Я доложил ему, что вы у нас и принимаете надлежащие меры, чтобы подготовить войска к отражению ударов гитлеровцев. Да, и ещё новость, — спохватился Никишев. — Из Москвы выехал член Политбюро ЦК ВКП(б) товарищ Жданов.

В любой самой сложной ситуации Мерецков всегда стремился найти «ахиллесову пяту» и тогда принимал должные меры. Сейчас, взяв ответственность на себя, Кирилл Афанасьевич дал указание генералу Никишеву и члену Военного совета Клементьеву «форсировать приведение войск в боевую готовность и запросить сведения о положении войск на флангах округа». Объявился и командующий Северным флотом адмирал Головко. Бодрым голосом он сообщил по телефону, что моряки настороже, но у них пока спокойно. А командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц не только известил штаб округа, что флот «ведёт боевые действия на море», но и счёл нужным лично побывать в штабе и посоветоваться по некоторым вопросам с замнаркома обороны. Из сухопутных баз на побережье Латвии поступали разноречивые сведения, и Мерецков решил связаться со штабом Прибалтийского военного округа. Долго никто ему не отвечал, как будто весь штаб ушёл на фронт. Наконец в трубке раздался голос заместителя командующего округом генерала Сафронова.

— Мерецков на проводе. Что там у вас?

Сафронов не без горечи сообщил, что многие подразделения находятся на стрельбищах или по дороге к ним, а те воинские части, что дислоцировались неподалёку от границы, ведут тяжёлые встречные бои с гитлеровцами. Вот только сейчас ему донесли, что наши войска начали отходить под превосходящими ударами врага.

— Я весьма удручён, — звучал в трубке голос замкомандующего, — но что я могу сделать? Бросить штаб и поехать туда?

— А где командующий генерал Кузнецов? — спросил Мерецков.

— Вчера вечером он был близ границы, где дал указание командирам частей провести боевые стрельбы, а где он сейчас, не могу знать. Жду его с минуты на минуту. — После паузы Сафронов спросил: — Как мне быть, товарищ замнаркома?

Мерецков приказал ему установить связь с войсками и наладить управление ими, затем разыскать командующего и свои действия координировать с Балтфлотом и соседом слева — соединениями Западного Особого военного округа.

К огорчению замнаркома, к вечеру 22 июня положение в Прибалтике не улучшилось, хотя штаб округа получил директиву наркома обороны. Сражающимся соединениям предписывалось «перейти в наступление и разгромить агрессора». От командующего Ленинградским военным округом эта директива потребовала «держать границу на замке, не допуская вторжения врага в глубь советской территории».

Мерецков усмехнулся. «Маршал Тимошенко совсем не в курсе обстановки, — грустно подумал он. — Надо с ним связаться и переговорить». Но Кирилл Афанасьевич решил это сделать после приезда командующего округом генерала Попова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Первое правило, начертанное на первой

странице книги войны, гласит: не ходи на Москву.

Различные лица, Наполеон и Гитлер

пробовали это, и попытка не принесла им добра.

Монтгомери, английский фельдмаршал

1

ночь на второй день войны Мерецков после решения всех неотложных вопросов позвонил домой в Москву. Трубку взял сын Владимир. Стараясь не выдать своего волнения, Кирилл Афанасьевич спросил:

— Как вы там, сынок? Как мама? Владимир ответил, что радоваться нечему — началась война, а в остальном дома всё по-старому.

— Ты скоро приедешь домой?

— Сам ещё не знаю. А что?

Владимир сказал, что решил написать заявление военкому, чтобы его призвали на военную службу.

— Папа, мне уже пошёл восемнадцатый год, и я не хочу быть в стороне. Правда, на фронт меня сразу не пошлют, если так, то я желал бы пойти учиться в военное училище, чтобы стать специалистом. Ты не возражаешь?

Кирилл Афанасьевич попросил сына не спешить с заявлением: он вернётся из Ленинграда, и всё решат сообща.

— Хорошо, папа, пусть будет по-твоему, — ответил сын. — Надеюсь, ты скоро вернёшься в Москву. Даю трубку маме.

Голос у Дуни был тихий, но твёрдый, и то, что началась война, казалось, её не испугало.

— Ты в курсе, что задумал Володя?

— Да, — ответила Дуня. — Пусть сам решает, как ему быть. Парень он взрослый. Лучше скажи, когда приедешь?

— Я дам тебе знать, — ответил Мерецков.

Утро второго дня войны в Ленинграде выдалось хмурым. Над Невой висел туман, и по воде пробегала лёгкая зыбь. Мерецкову надо было съездить к Жданову, но тот из Москвы ещё не вернулся. К нему зашёл генерал Никишев.

— Переброска войск ближе к границе уже началась, — сообщил он.

Генерал хотел сказать ещё что-то, но дежурный по штабу округа принёс Мерецкову телеграмму. Мерецков прочёл вслух:

— «Срочно выезжайте в Москву. Нарком».

— Странная депеша, — заметил генерал Никишев. — Маршал Тимошенко мог бы вам и позвонить.

«А ведь он прав!» — настороженно подумал Кирилл Афанасьевич, а вслух грустно произнёс:

— Начальству виднее, что и как делать. Жаль, что я помог вам сделать не всё, генерал Никишев. Ладно, подойдём к карте, я вам ещё кое-что скажу, а уж потом прямиком отсюда на аэродром. Жданов всё равно ещё не прибыл…

Нельзя сказать, что в Москву Мерецков приехал воодушевлённый. Огорчило его и то, что наркома обороны на месте не оказалось: как доложил ему дежурный по наркомату, Семён Константинович уехал в Кремль.

Мерецков зашёл в Генеральный штаб и увидел генерала Ватутина. Тот удивился.

— Вы прибыли из Питера? — спросил он. — Там ведь сейчас нет командующего генерала Попова!

— Да, но меня вызвал телеграммой нарком маршал Тимошенко.

— Странно, — ещё больше удивился Ватутин. — Час тому назад я был у него и о вас, Кирилл Афанасьевич, речь не шла. Семён Константинович даже был рад, что вы в Питере и сможете помочь командованию округа принять надлежащие меры по отражению нападения фашистов. А вы ничего не напутали?

— Да нет же, вот она, телеграмма. — Мерецков вынул из кармана свёрнутый листок. — А где ваш начальник Жуков?

Ватутин сказал, что Сталин направил его на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования. Ещё вчера, пояснил Ватутин, Прибалтийский, Западный и Киевский военные округа были соответственно преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, создана также Ставка Главного командования.

— А вы, Кирилл Афанасьевич, — продолжал генерал, назначены постоянным советником при Ставке Главного командования.

— Вот не знал! — усмехнулся Мерецков. — Если наркома нет, я поеду в Кремль.

— Вам сам бог велел это сделать, вы же заместитель наркома! — улыбнулся Николай Фёдорович.

Мерецков вышел во двор, сел в «эмку» и коротко бросил шофёру:

— В Кремль!

Едва выехали из ворот наркомата, как у Кирилла Афанасьевича отчего-то гулко заколотилось сердце. Он и не предполагал, что с ним случится через несколько минут. Он твёрдым шагом вошёл в приёмную Сталина и намерен был постучаться в дверь кабинета, но к нему подошли два сотрудника НКВД. Один из них — высокий и чубатый — положил ему на плечо тяжёлую руку и громко объявил:

— Гражданин Мерецков, вы арестованы! Вот ордер на ваш арест. Прошу сдать мне личное оружие…

У Кирилла Афанасьевича будто что-то надломилось в груди. Он растерялся, побледнел и не мог вымолвить ни слова.

— Это какая-то ошибка! — Голос его окреп. — Вы не имеете права, я доложу товарищу Сталину, я… — Кирилл Афанасьевич умолк, увидев ехидную ухмылку на лице чубатого.

— Вождь в курсе вашего ареста, так что попрошу пройти с нами.

У двери приёмной Мерецков замешкался.

— Я позвоню домой жене, она будет меня ждать.

— Никаких звонков! — грубо потянул его за руку чубатый.

Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.

— Отдыхайте, гражданин полководец! — произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. — Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.

«Сволочь!» — едва не сорвалось с губ Мерецкова.

Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.

— У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? — спросил вождь. — Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.

— Мы арестовали Мерецкова, — сообщил Берия. — Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.

Сталин попыхтел трубкой.

— Ты мне доложил, что Мерецков — участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

— Думаю, что нет, Коба! — заверил Берия. — Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

— Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? — спросил вождь.

— Нет, наркома Тимошенко.

— А ему сообщил об этом?

— Зачем? — усмехнулся Берия. — Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример — маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал…

— Где арестовали Мерецкова?

— В твоей приёмной. — Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: — Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

— Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, — пояснил вождь. — Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот — пресечь беззаконие!

— Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

— Что ещё за директива? — сухо спросил Сталин.

— О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

— Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? — наконец произнёс Сталин.

— Что, Мерецкова уже арестовали? — задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. — Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу…

— Я дал санкцию на арест вашего заместителя, — едва ли не окриком прервал его вождь. — Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен — накажем, если нет — выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

— Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

— Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. — Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. — Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, — выругался в душе маршал Тимошенко. — А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

— Разрешите идти, товарищ Сталин? — Тимошенко весь подобрался.

— Вам Жуков из Киева не звонил?

— Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь…

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню…» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер…

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, — усмехнулся он в душе. — Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба…»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

— Кто это? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Охрана! — отозвался громкий скрипучий голос. — Чего хочешь?

— Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку…

— Какой я тебе товарищ? — громыхнул за дверью недовольный голос. — Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси…

Мерецков присел на железную кровать, поджав ноги. Мысли его потянулись в недавнее прошлое. С чего всё началось? Что явилось толчком к его аресту? Критика в адрес тех военачальников, которые плохо готовили Красную Армию к предстоящим сражениям? А высказывал её Кирилл Афанасьевич на сборах высшего командного состава Красной Армии в декабре прошлого года. Не пощадил он и наркома обороны. Во время перерыва маршал Тимошенко подошёл к нему.

— Кирилл Афанасьевич, не много ли внимания ты уделил моей персоне? — спросил Семён Константинович, усмехнувшись, но тут же его лицо посуровело. — Я ведь как нарком отвечаю за всю Красную Армию, да и ты, как начальник Генерального штаба.

— Я также считаю себя ответственным за все те серьёзные упущения, о которых говорил, — тоже усмехнулся Мерецков.

— Ну-ну, Кирилл Афанасьевич, поживём-увидим, кто из нас больше виноват, — сорвалось с уст наркома.

Не усмотрел ли вождь в его критике серьёзных пробелов в подготовке Красной Армии подрыв её могущества? Дал знать об этом Лаврентию Берии, и каша заварилась. А началась за ним охота ещё с тех пор, как он вернулся из Испании. На совещании командного состава Наркомата обороны в Кремле, где речь шла о «заговоре» маршала Тухачевского, когда Кириллу Афанасьевичу дали слово, он прямо заявил, что не верит, будто Уборевич предатель.

— Не знаю, кого как, а меня многому научил Иероним Петрович. Его боевой опыт помог мне в Испании честно выполнить свой интернациональный долг.

По рядам военных прошёл неодобрительный шумок, но Мерецков, казалось, никак на него не среагировал.

А теперь он сам в тюрьме! Как бы подручные Берии не завели на него «дело». Это они умеют делать не хуже, чем их предшественник Ежов.

«Пусть со мной делают что хотят, но им не удастся заставить меня подписать ложные обвинения, — решил Мерецков. — На этом и буду стоять!..»

Сталину позвонил из Ленинграда Жданов. Обстановка на Ленинградском направлении, которую нарисовал Андрей Александрович, была тревожной. Он сообщил вождю, что разговаривал с командующим Северо-Западным фронтом генералом Кузнецовым. Фронт попытался нанести контрудары по немецким войскам, которые вклинились между 8-й и 11-й армиями, но ничего толкового из этого не получилось. У немцев главная сила — танки, они прут вовсю. Вчера после упорных боев наши войска оставили Либаву. Гитлеровские войска вот-вот выйдут на дальние подступы к Ленинграду и смогут атаковать его оборонительные позиции.

— Это уже опасно, Иосиф, весьма опасно, — резюмировал Жданов.

— А что флот, сражается? — поинтересовался Сталин.

— Да, сражается, — подтвердил Жданов, — и неплохо, правда, уже понёс ощутимые потери. На вражеской мине подорвался эсминец «Гневный», ещё одна мина взорвалась под днищем крейсера «Максим Горький». Крейсеру удалось своим ходом добраться до острова Вормси, и там его взяли под защиту наши корабли. Получили небольшие повреждения также эсминцы «Гордый» и «Стерегущий». И всё это случилось на второй день после начала войны.

— Как готовятся войска Северного фронта к обороне Ленинграда? — вновь поинтересовался вождь. Говорил он спокойно, по-будничному, словно и не было войны.

Жданов без прикрас заявил, что всё возможное для отражения натиска врага под Ленинградом делается, но ему кажется, что комфронтом генерал Попов должен действовать более энергично.

— Он больше упрашивает своих командиров, а не требует, как положено. Под Ленинградом вот-вот начнутся тяжёлые оборонительные бои, и я не уверен, что Попов окажется на высоте…

— Чего ты хочешь, Андрей? — жёстко прервал вождь. — Говори прямо.

— Куда делся генерал армии Мерецков? — спросил Жданов. — Пошли его к нам, ведь перед войной он командовал Ленинградским военным округом, знает всех командиров, кто и на что способен. Когда началась война, он всего лишь два дня пробыл у нас, а сделал немало, чтобы подготовить войска округа к отражению агрессора. Но маршал Тимошенко зачем-то отозвал его в Москву. Извини, Иосиф, но я этого не понимаю. Может, скажешь, в чём корень зла?

Сталин молчал. Жданов ждал, что ответит вождь. Андрея Александровича тот уважал, ценил, но далее ему ничего не сказал об аресте Мерецкова. Что же делать теперь?

— Иосиф, ты слышишь меня? — заговорила трубка.

— Слышу, Андрей, — тихо отозвался Сталин.

А Жданов повторил:

— Пошли к нам Мерецкова, очень тебя прошу. Пусть он заменит генерала Попова на посту командующего Северным фронтом. А если тебе жаль Попова, пусть он останется заместителем у Кирилла Афанасьевича. Так как, Иосиф?

— Понимаешь, Андрей, дело тут политическое, — сдержанно произнёс вождь. — У нас возникли претензии к Мерецкову, и весьма серьёзные. Я поручил Лаврентию Павловичу во всём разобраться, для чего изолировали генерала Мерецкова от внешнего мира.

— Он арестован? — вырвалось у Жданова.

Его вопрос вызвал у Сталина раздражение.

— Что ты мне нервы треплешь, Андрей? — повысил он голос. — У тебя есть дела поважнее, так решай их. Сдержать натиск фашистов под Ленинградом, отстоять город — вот чем ты должен жить день и ночь. Если вдруг фашисты прорвутся вЛенинград, я всем вам головы поснимаю!

— Понял, Иосиф Виссарионович, — растерянно отозвался Жданов. — У меня больше вопросов нет…

Положив трубку на аппарат, Сталин вздохнул. Ещё один герой появился! Дайте ему Мерецкова, а генерал Попов его уже не устраивает. А Мерецкова расхваливает на все лады: Мерецков надёжный, он не просто военачальник, он полководец! А как услышал, что его арестовали, умолк и не стал больше защищать. Откуда такая трусость? Если ты доверяешь человеку, если уверен, что он ничем себя не запятнал, что он человек долга и чести, — заступись за него, стань ему опорой, подставь своё плечо. Так нет же, товарищ Жданов умыл руки. Вот и разберись, кто на самом деле генерал армии Мерецков, враг или наш, советский?!

— Разрешите? — В кабинет вошёл Берия.

— Ты, Лаврентий, лёгок на помине, — едва не воскликнул Сталин. — Мы с Андреем Ждановым только что о тебе говорили.

— Что, если мне дозволено это знать? — Берия снял пенсне и начал протирать стёкла платком.

— Мы говорили об аресте Мерецкова, — уклонился от прямого ответа вождь. — Почему ты такой грустный?

— Война идёт, и пока наша Красная Армия… — Берия замялся, хотел сказать «терпит поражения», но понял, что вождя эти слова могут рассердить, и сказал мягче:

А наши войска отступают. Надо бы разобраться с генералами: до каких пор они будут драпать? Так, Коба, и Россию можно потерять.

— Может, тебя послать на фронт? — В глазах Сталина мелькнула хитринка.

— У меня есть свой фронт, — обиженно возразил Берия, — и на этом фронте я ещё тебя не подвёл! Те, кого мы арестовали, хотели из тыла ударить по Красной Армии, но мы обезвредили их. Разве это не фронт, Коба?

— Скажи, Лаврентий, допрос Мерецкова дал что-нибудь? — спросил Сталин. — Он враг?

— Пока утверждать этого не могу, — невесело ответил Берия. — Идёт следствие.

— Форсируй это дело, — потребовал вождь.

Берия ушёл, а мысли о Мерецкове — кто он на самом деле и чего стоит — не покинули Сталина. Невольно в памяти всплыл разговор с начальником Генштаба генералом армии Жуковым. На пятый день войны на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь, где в это время находился Георгий Константинович, позвонил он, Сталин, и сказал, что на Западном фронте сложилась тяжёлая обстановка. Немцы подошли к Минску. Непонятно, что происходит с генералом армии Павловым, неизвестно, где находится маршал Кулик, маршал Шапошников заболел.

— Вы можете немедленно вылететь в Москву? — спросил вождь.

Поздно вечером — это было 26 июня — Жуков прилетел в столицу и прямо с аэродрома направился в Кремль. «В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, — отмечал позднее Жуков. — Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии. Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал:

— Подумайте вместе и скажите, что можно сделать и сложившейся обстановке? — и бросил на стол карту Западного фронта…»

Решение было найдено, а спустя некоторое время Жуков доложил о нём Сталину. Тот его одобрил, и на другой день утром Жуков передал приказ Ставки Главного командования начальнику штаба фронта генералу Климовских, о чём проинформировал вождя.

— Вы уверены, что войскам Западного фронта удастся задержать наступление врага? — спросил Сталин, хотя сам в это не верил.

Жуков, как всегда, был прям и от острых вопросов вождя не уходил. Так было и в этот раз.

— Не уверен, товарищ Сталин, — грустно произнёс Георгий Константинович. — Фронт понёс большие потери, его войска дезорганизованы, до сих пор я не могу поговорить с Павловым, не знаю, где он и что с ним.

— Что вы собираетесь делать? — уточнил вождь.

— Хочу переговорить по прямому проводу с генералом Климовских, узнать ситуацию на фронте, как выполняется приказ Ставки.

— Хорошо, идите, но Западный фронт держите на контроле, — распорядился Сталин.

Жуков шагнул к двери, но на полпути остановился.

— Извините, товарищ Сталин, но я хотел бы знать, что с генералом армии Мерецковым? Нарком сказал, что с вашего разрешения его арестовали на второй день войны, когда я был на Юго-Западном фронте с Хрущевым. А генерал он весьма опытный, и таких, как он, нам сейчас очень не хватает.

Жуков увидел в глазах вождя сухой блеск. Казалось, то, о чём он спросил, задело Сталина за живое.

— Что вам всем дался этот Мерецков! — едва не выругался он вгорячах. — Как будто на нём свет клином сошёлся! Вот вы лично можете за него поручиться?

— А в чём его обвиняют?

— В военном заговоре, а может быть, и в предательстве.

— У меня с ним были доверительные отношения, я верил ему, товарищ Сталин, и этого не скрываю. А вот поручиться могу только за себя!..

«Так что же делать с Мерецковым?» — уже в который раз спрашивал себя вождь, но ответа не находил. После долгих раздумий он вызвал к себе Берию.

Тот вошёл в кабинет бодро, с порога произнёс:

— Слушаю, Коба!

— Садись, — Сталин кивнул на стоявшее рядом кресло. Что скажешь нового о Мерецкове?

— У нас появились данные, что сей полководец — активный участник заговора. Он и вам говорил, что Уборевич его многому научил. А вчера мы проводили очную ставку Штерна с Мерецковым. Штерн дал показания о связях Мерецкова с предателями, и Мерецков этого отрицать не стал, хотя поначалу пытался это сделать.

— Его били? — Сталин в упор посмотрел на Берию, и тот увидел в глазах вождя что-то необычное, недоверчивое.

Берия почувствовал себя неловко, точно над его головой навис дамоклов меч. Он сделал вид, что вопрос вождя смутил его.

— Коба, я обещал тебе, что Мерецков подпишет всё, что мы ему предъявим, а уж тебе решать, как говорят в нашем кругу, казнить его или миловать.

Сталин свёл брови, и Берия понял, что сказанное им не легло на душу вождя. Он хотел было заговорить, но Сталин опередил его:

— Лаврентий, ты не ответил на мой вопрос. Я жду…

В голосе Сталина Берия уловил холодок.

— Если арестованный не признается в том, что совершил против своего Отечества в угоду нашим врагам, что надо делать?

— Вести допрос так, чтобы разоблачить арестованного, если он и вправду наш враг, наконец убедить его в том, что сердечное признание пойдёт ему на пользу!

Берия засмеялся, отчего пенсне едва не упало. Он подхватил его и снова надел.

— Эх, Коба, в наше-то время ждать сердечного признания? — Берия махнул рукой. — Без дубинки тут никак не обойтись… Мерецкова мои люди слегка пощекотали, и он сразу раскололся. Словом, через неделю-две признание Мерецкова я положу тебе на стол. Кстати, генерал армии Павлов, когда мы его допрашивали, поведал нам о Мерецкове немало интересного…

(Командующий войсками Западного фронта генерал армии Д. Г. Павлов по приказу Сталина 30 июня был вызван в Ставку Главного командования Жуковым, в то время начальником Генштаба. «Я его не узнал, так изменился он за восемь дней войны, — вспоминал этот трагический эпизод маршал Жуков. — В тот же день он был отстранён от командования фронтом и вскоре предан суду. Вместе с ним по предложению Военного совета фронта судили начштаба генерала Климовских, начальника войск связи генерала Григорьева, начальника артиллерии генерала Клича и других генералов штаба фронта». — А. 3.).

— Что, например? — напрягся Сталин.

— Мерецков был против создания танковых корпусов… — Берия помолчал. — Ты что, Иосиф, не веришь мне? Я тебя ещё не подводил. Мы же раскололи Павлова, так будет и с Мерецковым, лишь немного подожди. Мне только не нравится, что у него нашлись ходоки.

— Кто? — насторожился вождь.

— Твой любимчик Семён Будённый. Лично просил меня «объективно» провести расследование дела Кирилла Афанасьевича. Сказал, что сам он ему полностью доверяет: Мерецков, мол, не буржуй, как маршал Тухачевский. Каков заступник, а? Дай мне «добро», Коба, и я этого лошадника отправлю в лагерь на Колыму лёд ломом колоть! Там он узнает, как заступаться за врагов.

— Жена маршала Будённого всё ещё находится в лагере? — спросил Сталин.

— А куда ей деться? — усмехнулся Берия. — Потому-то Будённый и мечется, ищет, кого бы уколоть. Я не удивлюсь, если он станет тебе жаловаться на меня… Ладно, я пойду, Коба, меня на Лубянке ждёт генерал Штерн, он ведь Герой Советского Союза и требует к себе уважения, — ехидно добавил Лаврентий и тут же встал.

— Сядь! — крикнул вождь, да так, что Берия вздрогнул. Ему стало не по себе, по спине пробежал холодок. Он сел. — Я понял, что у вас на Мерецкова нет ничего серьёзного. Уже не одну неделю он сидит в камере, а чего вы добились?

— Пока он признал не всё, в чём его обвиняют, — начни Берия, но Сталин резко прервал его:

— Принеси мне запись допроса Мерецкова. И немедленно!

— Хорошо, Иосиф. — Берия встал. — Через полчаса я вернусь.

Принёс он «дело» Мерецкова через два часа.

— Извини, Коба, я вёл допрос Штерна. Подождать, когда ты прочтёшь? Я мог бы тебе кое-что объяснить…

— Не надо, — сердито одёрнул его вождь. — Иди к себе.

Сталин полистал «дело» Мерецкова, потом начал читать запись допроса. Арестованный признался в подрывной деятельности, утверждал, что у немцев самая сильная армия в мире, а в Красной Армии мало танков, самолётов, самоходных орудий. Сталин усмехнулся. Об этом Мерецков не раз говорил ему. Странным было и то, что Мерецков не возражал следователям, а те обвиняли его в подрыве могущества Красной Армии. Значит, Мерецкова там бьют, решил вождь, стараются сломить его волю. (Позже доктор военных наук, историк, профессор генерал М. Белов писал: «Сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский подвергли арестованного „физическим методам воздействия“. Следователи Шварцман, Зименков и Сорокин били его резиновыми палками и истязали другими средствами и методами. Кирилл Афанасьевич оказался жертвой затеянного нового чудовищного „процесса военных“. А. 3.).»

Сталин размышлял: «Так в чём же состоит преступление Мерецкова?»

Неожиданно из Ленинграда позвонил Жданов. Голос у него был гулкий, какой-то чужой, в нём чувствовалось огорчение. Группа армий «Север», возглавляемая генерал-фельдмаршалом фон Леебом^[15], захватив Шлиссельбург, блокировала Ленинград с суши по реке Неве до Колпина и далее до Ям-Ижоры, Ладоги. Наша Приморская оперативная группа отступила и закрепилась на линии Петергоф — Усть-Рудицы — Морское побережье.

— У нас, Иосиф Виссарионович, дела плохи, — слышался в трубке усталый голос Жданова. — На Карельском перешейке стоят финские войска и ждут момента, чтобы с севера броситься на Ленинград. Главная опасность нам грозит со стороны Урицка…

— А что делает командующий фронтом Ворошилов? — прервал его вождь.

— Делает вроде то, что надо, а результата нет. У меня душа болит за Ленинград.

— У меня тоже, Андрей. — Сталин помолчал. — Я подумаю, чем тебе помочь. Возможно, пришлю вам нужного генерала…

Связь неожиданно прервалась, и Сталин положил трубку. Взгляд его упал на «дело» Мерецкова. Верхняя строчка «признаний» генерала армии заплясала у вождя перед глазами: «Я всё делал, чтобы Красная Армия не скоро получила автоматическое оружие…»

— Что за глупость? — вслух произнёс Сталин. — Зачем он на себя наговаривает? Он сам жаловался мне, что автоматов у немцев вдесятеро больше, чем у нас.

Сталин закрыл папку, затем поднял трубку прямого телефона. Ему ответил Берия.

— Зайди ко мне, Лаврентий…

Берия вошёл в кабинет, сел в кресло и начал листать свой блокнот. Сталин говорил по телефону с генералом Ватутиным, уточняя обстановку на Западном фронте, который после ареста генерала Павлова возглавил нарком обороны маршал Тимошенко, а его заместителем стал генерал Ерёменко. Наконец вождь положил трубку и, глядя на Берию, жёстко произнёс:

— Дело Мерецкова — сущая липа! — Он взял со стола папиросу, закурил и добавил: — Мерецкова из-под ареста освободить, вернуть ему форму генерала армии, Звезду Героя Советского Союза и всё остальное, что было изъято во время ареста. Завтра в десять часов утра он должен быть в моём кабинете при всех своих регалиях!

— Слушаюсь, Коба! — Берия вскочил с кресла.

Сталин так посмотрел на него, что у Лаврентия Павловича защемило сердце.

— Не Коба я, а товарищ Сталин! И чтобы этого слова я от тебя больше не слышал, иначе… — Он замялся, сжал горящий окурок пальцами и бросил его в пепельницу. — Сам знаешь, что потом может быть. Сегодня ты комиссар государственной безопасности, а завтра можешь им не быть. Вождь заметил, как по лицу Берии мелькнула улыбка. Что смеёшься? Кто спас тебя от ареста в тридцать восьмом? Ежов хотел набросить тебе петлю на шею, а я тебя защитил.

— Я этого не забыл… — обронил Берия.

— Что, совесть заговорила? Ну-ну, — Сталин усмехнулся и уже мягче продолжал: — Генералы Жуков и Василевский говорили мне, что на Лубянке сидят ещё несколько военных. Перепиши всех и завтра к девяти вечера принеси мне список. Идёт кровавая война, и нам крайне нужны опытные командиры.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — отрапортовал Берия, и, хотя он бодрился, на душе у него было муторно.

2

С тех пор, как арестовали мужа, Дуня не знала покоя. Хорошо ещё, что рядом был семнадцатилетний сын, он разделял её печаль. Но однажды, когда сын ушёл в школу, она начала перебирать старые фотокарточки, где была заснята с мужем, и ей стало очень больно от мысли, что её Кирилл страдает невинно. Дуня не сдержала слёз.

«Поплачь, голубка, и тебе станет легче», — сказала она себе.

Но легче ей не стало. А под вечер, когда из школы вернулся сын, он подлил масла в огонь, заявив, что отнёс военкому заявление с просьбой призвать его на военную службу.

— Хороший полковник, мне он понравился, — выразил свои чувства Володя, побывавший на приёме у военного комиссара. — Обещал послать меня учиться на танкиста.

— Что ты задумал, сынок? — встревожилась мать. — А как же я, с кем останусь?

Володя увидел, как у матери под глазом забилась тонкая жилка и вся она как-то вдруг сникла, лицо пошло белыми пятнами. И голос у неё изменился, начал дрожат!.. Ему стало жаль её, но отказаться он не мог.

— Ты же сама говорила, что в Москве формируется народное ополчение, ребята, чуть постарше меня, целыми классами уходят защищать столицу, — сказал он, волнуясь не меньше матери. — Почему же я должен отсиживаться дома? Вряд ли тебе самой это понравится.

— Я тебя понимаю, сынок. — Дуня подошла к нему и, присев рядом на диван, ласково взглянула ему в лицо. — Давай ещё подождём немного. Пока не всё ясно с арестом отца: то ли это какая-то ошибка, то ли вправду он в чём-то провинился. Военная служба не сахар, может, где и лопнула нужная струна, а с него спрос. Как бы его не оклеветали — вот чего я боюсь. Может, потому и не дают мне свидания с ним?

— Идёт следствие, мама, и свидание с ним не положено, такой у чекистов порядок. Но я согласен с тобой: давай ещё неделю подождём.

Дуня ушла на кухню и стала готовить ужин, а Володя ушёл к себе в комнату и сел за уроки. Он был всё ещё под впечатлением своего визита в военкомат. Седой полковник с угрюмым лицом прочёл его заявление, отложил в сторону и сказал насмешливо-весёлым голосом:

— Если желаешь идти служить в Красную Армию, я тебе помогу, хотя дело это трудное. По возрасту ты не подходишь… Конечно, на фронт я тебя не пошлю, — продолжал военком. — Надо прежде научиться бить врага. — Полковник открыл папку и нашёл в ней какую-то бумагу. — У меня есть возможность послать тебя учиться в Бронетанковую академию. Есть там своего рода подготовительный класс… Желаешь? Так сказать, «броня крепка, и танки наши быстры…»

— «И наши люди мужества полны», — подхватил Владимир, улыбнувшись.

— Вот-вот, и у тебя, должно быть, есть это самое мужество, но его нужно в себе пробудить, — философски заметил военком. Он встал и заходил по кабинету. — Я сам обожаю танки. Сидишь в бронированной машине, водитель жмёт, как говорится, на все педали, а ты бьёшь из пушки или пулемёта по врагу. И сразу видно, кто ты такой и на какое ремесло пригоден. А наше военное ремесло, Володя, очень тяжёлое, зато оно самой что ни на есть высокой пробы и ценится нашим народом. Погоди, ведь у тебя отец военный с юношеских лет, неужто не рассказывал?

— Бывало, и рассказывал, — замялся Володя. Он боялся, что полковник вдруг спросит, где отец и почему он не пришёл с ним. Но тот снова заговорил о том, как ему по душе танк.

— Конечно, в бою пуля и тебя может укусить, но в танке такое случается редко, а вот в открытом поле настичь тебя может скорее. Ну как, пойдёшь в танкисты?

— Согласен! — выдохнул Владимир. — Но я бы хотел ещё поговорить с мамой.

«А вот мама-то и не одобрила пока мой выбор, — взгрустнул Владимир, решая задачу по математике. — Ничего, батя меня поддержит, потому как сам военный…»

Дуня же, готовя ужин, всё гадала, когда, наконец ей разрешат навестить мужа. Вчера она ходила на Лубянку. Дежурный капитан сразу же принял её, едва она вошла к нему в небольшую комнату.

— Вы кто? — спросил он. В окно светили лучи солнца, и он прищурил глаза.

— Я жена генерала армии Мерецкова, мой муж находится в камере уже почти три месяца, и я ещё ни разу не имела с ним встречи. Может быть, сегодня мне разрешат навестить его? Я вас очень прошу…

— У меня, Евдокия Петровна, нет на этот счёт полномочий, но я доложу своему начальству вашу просьбу.

Она вскинула на него печальные глаза.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

Капитан, однако, ничуть не смутился, наоборот, в его чёрных глазах вспыхнули весёлые искорки. Он сказал, что однажды был в камере у её мужа и тот спросил, не при ходила ли на Лубянку его жена, и назвал её имя.

— Ах вот как, извините, — смутилась Дуня.

Пока он звонил, она вышла из комнаты.

Через несколько минут дежурный пригласил её и сообщил, что в настоящее время её мужа осматривает врач, поэтому свидание не состоится.

— Приходите завтра к десяти утра, — предложил капитан.

— Спасибо вам, — промолвила Дуня, однако не уходила. — Скажите, он болен?

— Нога у него чуть опухла. — Капитан участливо посмотрел на неё. — Он что, ваш Мерецков, был когда-то ранен в ногу?

— Ещё в Гражданскую войну в боях под Казанью белоказак выстрелил в него в упор. Тогда могла быть гангрена, но врачи спасли его…

Домой Дуня вернулась чуть повеселевшая. Наконец-то завтра она увидит Кирилла. Когда сказала об этом сыну, тот тоже повеселел.

— Я очень волнуюсь, мама, — признался он. — А вдруг отца там били?

— Да ты что, сынок? — удивилась Дуня. — За что его бить-то? Он ведь не только генерал армии, но ещё и Герой Советского Союза! Нет, твой батя человек заслуженный…

Сталин выполнил обещание, данное Жданову. Генерал армии Жуков улетел в Ленинград принимать фронт у старейшины Наркомата обороны и верного друга вождя маршала Ворошилова. Направляя Георгия Константиновича в Ленинград, Сталин написал Клименту Ефремовичу записку: «Передай командование фронтом Жукову, а сам немедленно вылетай в Москву».

«Клим наверняка обидится, — подумал Сталин. — Ну и пусть! А если взбунтуется — получит от ЦК партии такой удар, от которого не скоро оправится. Да и оправится ли? Надо воевать по-современному, а он всё ещё видит себя на рысаке с шашкой в руке».

Он вызвал генерала Поскрёбышева.

— От товарища Жукова нет сообщений?

— Есть депеша о том, что он вступил в командование Ленинградским фронтом. Только что поступила телеграмма, я собирался доложить вам…

Но вождь уже не слушал его. Он в душе надеялся, что, если Жуков в Ленинграде, ситуация там должна измениться в нашу пользу.

«А куда мне послать Мерецкова? — вдруг подумал Сталин, ощущая лёгкие толчки сердца. — Да, подвёл меня Лаврентий. Есть у него хватка, нюх на людей, он очень помогает мне разделаться с теми, кто не понимает, как важно было укрепить вооружённые силы на случай нападения агрессора. Мы очистили нашу Красную Армию от врагов, от тех, кому были по душе идеи иуды Троцкого, очень хорошо оздоровили нашу армию и военный флот. Но допустили и серьёзные ошибки… Хотя, конечно, когда лес рубят, щепки летят, а тут полетело целое бревно — Мерецков. Вина тут в первую очередь не моя — Берии. — Сталин подошёл к столу, взял трубку, набил её табаком и закурил. — А Мерецкова мне, видимо, надо послать тоже под Ленинград. Это его давнее гнёздышко, где он чувствует себя как рыба в воде…»

Дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет вошёл маршал Ворошилов — похудевший, с одутловатым лицом и набрякшими веками, которые слегка подёргивались. Сталин даже подумал, не заболел ли он.

— Прибыл к тебе, Иосиф, как и было приказано. — Ворошилов подошёл к столу.

— Садись. Дома был?

— Нет, я прямиком к тебе с аэродрома. Спасибо, что нашёл мне замену. Устал я чертовски, фронт тяжёлый, да и годы уже не те.

— И война не та, а то, что мы с тобой проходили, не идёт ни в какое сравнение, — заговорил вождь. Он хотя и поздоровался, но руку своему соратнику не подал. — Как думаешь, Жуков справится?

— Справится! — обнадёжил Ворошилов. — Человек он боевой, энергичный, ему такая фронтовая заваруха по характеру. Да и немцы перестали напирать, как это они делали раньше. Поверь, Иосиф, я даже сам однажды ходил в атаку. Такая злость поднялась во мне, что готов был этих паршивых фрицев грызть зубами!

— Зубы сломаешь, для этого нам нужны танки, — усмехнулся Сталин. — Вот ты, Клим, упомянул про свою атаку. Но к чему тебе идти в бой? Ты командующий фронтом, твоё дело руководить сражением, обеспечить войска всем необходимым оружием. Атака — удел бойцов и командиров, но не командующего фронтом.

— Чем прикажешь теперь мне заняться? — спросил Ворошилов.

— Завтра полетишь в 54-ю армию, которой командует маршал Кулик, твой соратник ещё по Гражданской войне. Поможешь ему наладить оборону. — Далее Сталин пояснил, что эта армия была сформирована на базе 44-го стрелкового корпуса с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования. Генштаб быстро перебросил её на северо-западное направление, армия заняла оборону по правому берегу Волхова.

Слушая, вождя, Ворошилов давно хотел спросить его, чем закончилось «дело» Мерецкова, но всё не решался: а вдруг вождь обидится? Он хорошо изучил характер и натуру Сталина — тот был непредсказуем и мог взорваться в любую минуту.

И всё же, когда они пили чай, Климент Ефремович расслабился, и как-то сам по себе с его уст сорвался вопрос:

— А что с Мерецковым, где он?

— Завтра утром в десять часов он будет в моём кабинете, так что приходи пожать ему руку, — усмехнулся Сталин.

— Значит, Кирилл Афанасьевич чист?

— Как и ты, Клим. — Сталин помолчал. — Скажи, почему ты не возмутился, когда чекисты просили санкцию на его арест?

— Я никогда тебе не возражал, Иосиф, если арест делался с твоего ведома, — заявил маршал. — Не знаю, хорошо это или плохо, но я так поступал и не жалею.

— Многих военачальников арестовал Ежов, а затем и Берия, а ты по-прежнему молчал? — Сталин пристально смотрел в лицо Ворошилову. — Ты же был наркомом обороны и так легко давал своё согласие на аресты своих военачальников. Этого я никак понять не могу. Будённый горой стоял за генералов — руководителей конных заводов, не раз просил меня вмешаться в дело того или иного генерала. А ты — молчок!

— Чего ты от меня хочешь, Иосиф? — с обидой в голосе спросил Климент Ефремович. — Почему я должен был возражать против ареста военачальника, если тот же Ежов показывал мне документы о его вредительской деятельности?

— Некоторые «дела» потом оказались состряпанными тем же Ежовым и его подручными, а ты ему верил! — бросил упрёк вождь. — А людей-то уже нет, их расстреляли…

— А кто оклеветал Мерецкова? — загорячился Ворошилов. — Берия! Ты же ему поверил, Иосиф?

— Нет! — почти крикнул Сталин. — Я прочёл запись допроса и всё сразу понял… А ты, Клим, хотя бы одно «дело» своего военачальника прочитал? Ты даже не листал его! — Сталин разгорячился, зашёл в комнату отдыха и выпил стакан боржоми. Предложил Ворошилову, но тот отказался.

В кабинет вошёл Поскрёбышев.

— К вам нарком танковой промышленности Малышев.

— Пусть войдёт!

Малышев тут же шагнул в кабинет. Сталин пошёл ему навстречу, тепло пожал руку.

— Что у вас нового, Вячеслав Александрович? — спросил он.

Малышев в знак приветствия кивнул Ворошилову, затем сказал, что штаты нового наркомата он заполнил опытными людьми, и положение с производством танков улучшится. На Сталинградском тракторном заводе начался серийный выпуск танков Т-34.

— А сейчас мы готовимся делать эти танки на заводе «Красное Сормово», — подчеркнул Малышев.

Воспользовавшись паузой, маршал Ворошилов спросил Сталина, может ли он идти. Тот, оторвавшись от блокнота, в котором что-то писал, кивнул ему, заметив:

— Перед вылетом зайди, Климент Ефремович, в Генштаб, там тебе дадут кое-что для 54-й армии. А маршалу Кулику от меня привет! — Ворошилов вышел. Вождь взглянул на наркома танковой промышленности. — А теперь я послушаю ваш подробный доклад о том, какие меры приняты на заводах по резкому увеличению производства танков. Без них, Вячеслав Александрович, Красная Армия не сможет остановить натиск фашистов. На всех фронтах идут кровавые бои, но пока наши войска отходят. Сталин поднял трубку «кремлёвки» и позвонил Молотову. Вячеслав, мы с Малышевым ждём тебя. Да, и попутно возьми с собой Маленкова…

Дуня собралась идти на Лубянку, когда в дверь кто-то негромко постучал. «Наверное, соседка», — подумала она и открыла дверь. На пороге стоял… Кирилл!

— Ну вот я и дома! — весело произнёс он.

Дуня, казалось, не дышала. Сердце гулко стучало.

— А я собралась к тебе на свидание… — только и хватило у неё сил произнести эти слова. Она подошла к мужу, прижалась к нему. — Даже не верится, что тебя наконец выпустили. Я так рада, что вижу тебя живым и невредимым…

Мерецков разделся и сел.

— Живой я, Дуняша, но рёбра в камере мне помяли. Эти негодяи били меня, требовали сознаться в том, чего я не делал…

Первым, кто увидел генерала Мерецкова, был генерал Василевский.

— Глазам своим не поверил, думал, что померещилось. — Александр Михайлович обнял Кирилла Афанасьевича и расцеловал. — Наконец-то тебя выпустили. Я до слёз рад! Послушай, Кирилл, зайдём к моему начальству маршалу Шапошникову, а? Он так переживал твой арест, что даже Сталину в этом признался. «Вы, — сказал он вождю, — хорошенько подумайте, прежде чем приказать чекистам поставить Мерецкова к стенке». Борису Михайловичу терять уже нечего, а Сталин уважает его, считается с ним. Ну что, заглянем к Шапошникову? Он один в кабинете.

— Ну, если на минуту, мне ведь надо спешить в Кремль к Хозяину.

Начальник Генштаба, увидев Мерецкова, пружинисто вскочил с кресла да так и застыл. Кирилл Афанасьевич подошёл к нему и протянул свою жилистую руку.

— Добрый день, Борис Михайлович! Честно признаться, я не ожидал так скоро быть у вас. Ей-богу, я весьма рад!

— Пожалуй, я больше рад, — наконец заговорил маршал Шапошников и пригласил Мерецкова сесть. — Вы же знаете, что с Лубянки не возвращаются. Так было с вашим учителем Уборевичем, так было с Василием Блюхером, у которого вам довелось служить на Дальнем Востоке…

— А вот я вернулся. — Мерецков улыбнулся. — Но вы правы, лучше туда не попадать! Я знаю, что и вы вступились за меня перед вождём. Спасибо, Борис Михайлович, что не сомневались в моей честности и преданности тому делу, ради которого мы с вами надели военные шинели. Уж вас-то я не подводил, когда был вашим заместителем…

В приёмную Сталина Мерецков вошёл бодро, словно бы с ним ничего не произошло. Помощник вождя Поскрёбышев, увидев его, сказал, что Сталин ждёт.

— Заходите, пожалуйста. — Он тепло пожал Мерецкову руку, негромко добавив: — Успехов вам, Кирилл Афанасьевич.

Но едва Мерецков сделал шаг, как в дверях показался Сталин.

— Я жду вас, товарищ Мерецков, — сухо произнёс он и, глядя на Поскрёбышева, сказал: — Ко мне никого не пускать, я буду занят.

Он подошёл к столику, набил трубку табаком, закурил и только сейчас увидел, что Мерецков стоит у двери, вытянув руки вдоль туловища.

— Садитесь, говорят, что в ногах правды нет. Как вы себя чувствуете? Мне говорили, что у вас воспалилась нога.

— В камере было сыро, и моя нога заныла. Но теперь всё хорошо, я здоров и готов выполнять задание.

Сталин вроде бы вскользь заметил:

— Наши чекисты работают чётко, но и у них бывают ошибки, вот как с вами случилось…

— Не будем об этом, товарищ Сталин, — тихо, но твёрдо произнёс Кирилл Афанасьевич. — Прошу разъяснить боевое задание.

Сталин какое-то время постоял, о чём-то задумавшись, потом подошёл к карте и стал знакомить Мерецкова с обстановкой на северо-западном направлении.

Сейчас Ленинградским фронтом командует генерал армии Жуков. Кое-что он успел уже сделать для активной обороны Ленинграда, например снял с ПВО города часть зенитных орудий и поставил их на прямую наводку для усиления обороны на самых опасных участках. Приказал адмиралу Трибуцу, командующему Балтфлотом, сосредоточить огонь всей корабельной артиллерии для поддержки войск 42-й армии генерала Федюнинского.

— Вы хорошо знаете этого генерала? — спросил Сталин. — Жуков даёт ему высокую оценку.

— Ивана Ивановича Федюнинского? — уточнил Мерецков. — Его я знаю давно, это боевой и зрелый военачальник. В 5-й армии Юго-Западного фронта он командовал 15-м стрелковым корпусом. Мне кажется, что в роли командарма 42-й он себя проявит с лучшей стороны.

Сталин сообщил, что для усиления войск 42-й армии будет переброшена часть войск из 23-й армии Карельского фронта.

— Хотите усилить оборону в районе Урицка? — Мерецков задал этот вопрос, не отрывая пристального взгляда от карты, висевшей на стене в кабинете.

«Быстро, однако, он смекнул, вот что значит боевой опыт и ум», — отметил Сталин. Он сказал Мерецкову, что часть Урицка немцы уже захватили и, если их оттуда не выбить, это грозит обороне Ленинграда. А если учесть, что не меньшая опасность нависла в районе Пулковских высот, то Жукову есть над чем задуматься.

— Может, вас послать ему на помощь? — спросил Верховный. Он заметил, что в глазах Мерецкова промелькнуло удивление, но не придал этому значения.

— Я не против, но полагаю, что Жуков сам там справится, — уверенно ответил Кирилл Афанасьевич.

«Хитрит или говорит правду? — невольно подумал Верховный. — Да нет, не хитрит. Жуков должен сделать то, о чём я просил его. Но как бы не пришлось мне отзывать его на Западный фронт. Вот-вот немцы пойдут в наступление под Москвой… Что же делать?»

В кабинет вошёл Поскрёбышев и сказал Сталину, что ему звонит Жуков. Верховный снял трубку с аппарата ВЧ.

— Что там у вас?

Голос у Жукова был громкий, и Мерецков отчётливо слышал всё, о чём тот говорил. Георгий Константинович докладывал, что по сведениям фронтовой разведки командующий группой армий «Север» немецкий генерал-фельдмаршал Вильгельм Йозеф Франц фон Лееб специальным приказом потребовал от своих войск быстрее сломить сопротивление защитников Ленинграда и, как объяснил Жуков, «хочет соединиться с финскими войсками, действующими в Карелии».

— А после захвата Ленинграда германское верховное командование намерено все свои силы бросить на Москву. — Голос у Жукова был твёрдый, и Сталин понял, что этим сведениям Георгий Константинович придаёт важное значение. — В лоб на столицу фон Лееб не пойдёт, — продолжал Жуков. — Он хочет, видимо, обойти её с северо-востока. Но Ленинграда ему не взять, так что все планы фон Лееба несбыточны! Вы слышите меня?

— Слышу, товарищ Жуков, — отозвался Сталин. — Значит, вы уверены, что Ленинград выстоит, несмотря на то, что гитлеровцы всё ещё продолжают свои кровавые атаки?

— Безусловно, выстоит, — подтвердил Жуков. — Немецкие атаки уже не так яростны, как прежде.

— Благодарю вас за добрые вести. — Сталин зацепил взглядом Кирилла Афанасьевича. — У меня в кабинете находится товарищ Мерецков, он передаёт вам горячий привет.

— Шутите, товарищ Сталин? — глухо откликнулся Жуков. — А если правда, то нельзя ли на минуту дать ему трубку?

— У вас всё, товарищ Жуков? — спросил Верховный, явно игнорируя его просьбу. — Тогда до свидания. — Он взглянул на Мерецкова. — Так о чём мы с вами говорили? Ах да, вспомнил — о вашей поездке на фронт. Я предлагаю вот что, Кирилл Афанасьевич. Отдохните дома, в семье два дня, а потом Ставка решит, куда, на какой фронт вас направить. Нет возражений? Тогда всего вам доброго!..

Мерецков не стал садиться в «эмку», а пошёл домой пешком.

Только бы Дуня никуда не ушла! Он после возвращения с Лубянки даже не поговорил с ней как следует, торопился в наркомат.

От этой мысли у него заныло сердце. «Добрая у меня жена. Из-за моего ареста бедняжка даже похудела…» — подумал Кирилл Афанасьевич.

Теперь у него был свой ключ, и он открыл дверь.

— Это ты, сынок? — услышал он негромкий голос жены.

— Нет, это я, Дуняша…

3

Под вечер Владимир ушёл с друзьями в парк культуры и отдыха, а Кирилл Афанасьевич с женой сидели на кухне, пили чай, и Дуняша рассказывала, кто ей звонил, когда он находился на Лубянке.

— Жуков спрашивал обо мне?

— Да, и не раз, Кирюша. Как-то поздно вечером кто-то постучал в дверь. Я открыла — на пороге стоял Георгий Константинович. Он спросил, была ли я у тебя на Лубянке. Я ответила, что пока свидания мне с тобой не дали, всё ещё идёт следствие и свиданий с арестованным не полагается. Он попросил передать от него привет, когда наконец мне разрешат с тобой увидеться. «Ты, — говорит, — Дуняша, не переживай, твой Кирилл чист и его выпустят». — Она помолчала. — Да, чуть не забыла. Примерно через месяц после твоего ареста меня вызывал к себе Берия.

— Что ему надо было от тебя?

— Он хотел знать, кто из военачальников бывал у нас в гостях.

— Ты назвала их?

— Да. А что в этом плохого? Сказала, что не раз у нас дома бывали Клим Ворошилов, Семён Будённый, Иван Тюленев, Георгий Жуков, Саша Василевский, один раз приезжал на день твоего рождения Шапошников Борис Михайлович, то есть многие из тех, с кем ты работал в Генштабе и Наркомате обороны.

— И что он, Берия?

— Его почему-то больше всего интересовали Уборевич, Корк, Павлов и Блюхер. Я сказала, что Уборевич и Блюхер у нас гостили, и не раз, а Корка и Павлова никогда не бывало.

Неожиданно зазвонила «кремлёвка». Дуня поспешила взять трубку.

— Можно Кирилла Афанасьевича? — спросил чей-то негромкий голос.

— Кто его спрашивает?

— Сталин.

— Одну минуту… — Зажав ладонью трубку, Дуня взглянула на мужа. — Вождь у телефона. Будешь говорить? Она отдала ему трубку.

Сталин, видимо, был расстроен, голос у него был глухой, с хрипотцой. Он спросил, как себя чувствует Мерецков, и, услышав, что «всё хорошо», уточнил:

— Сколько я дал вам суток отдохнуть дома, двое?

— Так точно.

— Хочу украсть у вас сутки, не возражаете?

— Я готов, если дело не терпит.

— Очень даже не терпит, Кирилл Афанасьевич. — Сталин откашлялся. — Там, куда вас хочет направить Ставка, ситуация сложилась архитяжёлая, а людей, на кого бы я мог опереться, нет. Когда сможете ко мне прибыть?

— Завтра к десяти утра я буду у вас. Могу и раньше.

Сталин сказал, что лучше прийти к восьми.

Положив трубку, Мерецков задумался. Он никак не ожидал, что «всемогущий и всесильный» вождь будет с ним так учтив, даже не верилось, что звонил именно он. Видимо, дела на фронтах резко ухудшились, если Верховный звонит ему домой и едва ли не упрашивает раньше выйти на службу.

— Поедешь завтра с утра? — спросила Дуня.

— Сам Сталин просит, как мне не поехать! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Маршал Тимошенко возглавия Западный фронт у маршала Ворошилова в Ленинграде, маршал Шапошников стал начальником Генштаба вместо Жукова… Да, я понимаю Иосифа Виссарионовича, ему сейчас очень нелегко…

Кирилл Афанасьевич подошёл к комнате сына, прислушался. Вернувшийся с прогулки Володя крепко спал.

— Жаль, что я не смогу проводить сына на поезд, — сказал Мерецков жене, когда вернулся на кухню. — Ты уж, Дуня ша, собери его в дорогу. А я при первом же случае, когда окажусь в Москве, позвоню в училище и узнаю, как он уст роился.

— Да ладно, не волнуйся, Кирюша, я всё сделаю. Она взглянула на мужа. — Пора и нам укладываться спать.

Утром, прежде чем поехать в Кремль, Мерецков заехал в Генштаб. Хотел переговорить с Василевским, но был немного удивлён, когда увидел в кабинете маршала Шапошникова. Как ни в чём не бывало он о чём-то размышлял над своей рабочей картой. Вся она была испещрена различными карандашными пометками.

— Борис Михайлович, вы что, ночевали здесь? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Пришлось, голубчик, — грустно промолвил тот и тяжело вздохнул. — Наши войска повсеместно отступают. — И вдруг, понизив голос, добавил: — Генерала армии Павлова и почти всех генералов его штаба расстреляли.

— За что, Борис Михайлович?

— Состряпали «дело», голубчик! Геройский человек был генерал Павлов, а его обвинили чуть ли не в предательстве. Если бы он хотел изменить Родине, то сделал бы это будучи в Испании.

— Какая измена? Глупости! — едва не крикнул Мерецков.

— И я так считаю. — Маршал помолчал. — Вы к Верховному?

— Он звонил мне на квартиру, сказал, что на фронтах дело худо.

— Когда освободитесь, зайдите ко мне, — предупредил его начальник Генштаба. — А Верховный пошлёт вас, видимо, на Северо-Западный фронт. Сейчас войска этого фронта отражают наступление врага на демянском направлении. Вчера я разговаривал с командующим фронтом генералом Курочкиным. Павел Алексеевич настроен бодро, но дела там не так уж хороши. Не исключено, что Верховный пошлёт вас на Карельский фронт, который мы образовали в конце августа.

— Возглавил фронт генерал Фролов?

— Да, Валериан Александрович, — подтвердил Шапошников.

— А что, у него боевого опыта, пожалуй, больше, чем у других, — заметил Мерецков. — В боях с белофиннами его 14-я армия неплохо проявила себя. Свою армию он выпестовал, и вряд ли меня направят к нему. Впрочем, вы верно заметили: к чему гадать?..

Мерецков так торопился, что едва не столкнулся с наркомом ВМФ адмиралом Кузнецовым. Тот смотрел на него расширенными глазами.

— Вы на свободе, Кирилл Афанасьевич? И форма на вас генерала армии, и Звезда Героя Советского Союза на груди…

— Всё при мне, Николай Герасимович! — улыбнулся Мерецков. — А сейчас бегу к Верховному. Видимо, сегодня уеду на фронт. А как у вас дела?

— Пока всё хорошо, флот сражается, и наши основные военные базы, где находятся корабли, в наших руках. Вот иду в Генштаб к маршалу Шапошникову. На подступах к Севастополю ведётся строительство оборонительных сооружений, надо создать три рубежа — передовой, главный, тыловой, а стройматериалов не хватает. Там уже началась эвакуация основных промышленных предприятий. Словом, война! Кстати, Борис Михайлович у себя?

— Да. Я только что был у него. — Мерецков взглянул на часы. — Бог мой, я опаздываю! Вы же знаете, что вождь не любит, если к нему приходят не вовремя. Я побежал…

— Успехов вам, Кирилл Афанасьевич!

— Спасибо, коллега!..

— Ну как, отдохнули? — спросил насмешливо Сталин, когда Мерецков вошёл к нему. — Садитесь, пожалуйста.

— Да, сил у меня прибавилось! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич и сел.

— Теперь о вашем задании, — заговорил Верховный. Он подошёл к карте, взглянул на неё и обернулся к Мерецкову. — Поедете на Северо-Западный фронт, им командует генерал Курочкин, начальником штаба у него генерал Ватутин. Мы недавно назначили туда Николая Фёдоровича. Оба военачальника вам хорошо известны, не так ли?

Мерецков сказал, что Курочкина он узнал ещё на советско-финляндской войне, когда тот командовал 28-м стрелковым корпусом, а когда началась эта война, он возглавил 20-ю армию, затем 43-ю, был представителем Ставки на Северо-Западном фронте, а потом и командующим этим фронтом. Генерал Ватутин работал под его началом и должности начальника Оперативного управления Генштаба в 1940 году, когда Кирилл Афанасьевич возглавлял Генеральный штаб.

— Оба весьма подготовленные военачальники. — Мерецков взглянул на Верховного. — У них там на фронте что-то не ладится?

— Вот поедете туда, и всё вам станет ясно, — уклонился от прямого ответа Сталин. — С вами поедут Булганин, член Военного совета Западного фронта, и Мехлис, начальник ГлавПу Красной Армии и заместитель наркома обороны. Но пусть вас не пугают высокие чины. Ни тот ни другой вам не помеха. Среди них вы главный, так что действуйте там без оглядки. — При этих словах Верховный посмотрел на Мерецкова так, словно бросал ему скрытый упрёк.

Кириллу Афанасьевичу стало не по себе. Видимо, это не ускользнуло от внимания вождя.

— Вас что-то смущает?

— Я хотел бы знать свои полномочия… — начал было Кирилл Афанасьевич, но Верховный прервал его, заметив, что он едет на фронт в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандования и у него достаточно прав, чтобы на месте принять любое решение.

— Если вдруг возникнет сложная ситуация, звоните мне!

В дверь кто-то постучал.

— Войдите! — сухо произнёс вождь.

Это прибыли Булганин и Мехлис.

— Извините, Иосиф Виссарионович, когда мы вылетаем? — спросил Мехлис.

Сталин, взглянув на Мерецкова, спросил:

— Когда сможете вылететь?

— Маршал Шапошников просил меня зайти к нему в Генштаб, но я там пробуду недолго, так что через полчаса мы вылетаем. — Мерецков взял со стола свою записную книжку и встал. — Разрешите идти?..

Булганин и Мехлис вышли в приёмную, а Мерецков задержался у стола, за которым сидел Верховный.

— Извините, товарищ Сталин, но я хотел бы ответить на ваш вопрос. Когда утром вошёлк вам, вы спросили, как я себя чувствую, как моё здоровье. Так вот мне было больно в камере не оттого, что из меня чуть ли не дубинкой вышибали ложные факты, а оттого, что кто-то обманул вас. Я не знаю точно, кто это сделал, но это подло и таких людей надо карать…

«Нет, карать Берию я не стану, — усмехнулся в душе вождь, когда Мерецков вышел от него. — Проколы у Лаврентия есть и, вероятно, ещё будут. Но он делает немало полезного из того, до чего у меня пока руки не доходят…»

Удивление, растерянность и даже тревога отразились в глазах командующего фронтом генерала Курочкина, когда он увидел, как из «виллиса», подъехавшего к штабу фронта, вышли трое — Мерецков, Булганин и Мехлис.

— Николай Фёдорович, ко мне! — окликнул Курочкин Ватутина.

Ватутин в два прыжка оказался рядом.

— Что случилось, Павел Алексеевич? — тяжело дыша от бега, спросил он.

— А ты погляди в окно, кто к нам пожаловал! Сам генерал армии Мерецков!

— Чудо-юдо, — усмехнулся Ватутин. — Он же был арестован! Значит, ведомство Берии дало осечку. Это же здорово вновь увидеть Кирилла Афанасьевича в генеральской форме!

— Иди, встречай их, а я тут у себя наведу порядок…

В штабе фронта гостям отвели три комнаты, и они остались довольны.

— Нары жестковатые, — забеспокоился Курочкин.

— Мы ж не на курорт приехали, — добродушно улыбнулся Мерецков, — да и ненадолго тут наша миссия, Павел Алексеевич. Верховный направил нас сюда, чтобы мы посмотрели, с должным ли упорством наши войска сражаются с гитлеровцами, оказать вам помощь, если таковая потребуется.

— Не только помочь, но и строго спросить, если обнаружатся серьёзные пробелы в обороне войск, — подал голос Мехлис, поправляя чёлку чёрных волос.

«Лишь бы Мехлис тут не горячился, — обеспокоенно подумал Кирилл Афанасьевич. — Очень неприятный человек, а почему, я сам не знаю. Посмотришь на него, и в душе возникает холодок».

Все уселись за стол командующего, и Кирилл Афанасьевич решил, что пора начинать работу.

— Ну, Павел Алексеевич, рассказывай, как вы сражаетесь! — Мерецков достал папиросы и закурил. — Верховному тревожно за вас.

Не успел генерал Курочкин что-либо сказать, как заговорил Мехлис:

— Только докладывайте нам правду, Павел Алексеевич, иначе полетит голова! — Ехидная улыбка появилась на его худощавом лице.

Булганин и Ватутин промолчали, так как оба знали, что Мехлис был близок к вождю и мог наговорить ему что угодно, потом доказывай, что он не прав. Мерецков, однако, не смолчал.

— Лев Захарович, надо ли пускать шпильки? — спросил Кирилл Афанасьевич не без упрёка. — Товарищ Сталин дал нам задание делом помочь командованию фронта. Давайте послушаем информацию об обстановке на фронте, а уж после решим, что делать дальше.

— Разве я против? — надменно улыбнулся Мехлис. — Давайте послушаем командующего.

Курочкин сказал, что о ситуации на фронте доложит начальник штаба генерал Ватутин.

— А вы что, не можете? — Мехлис зацепил командующего укоряющим взглядом.

— Могу, товарищ Мехлис. — Генерал Курочкин взял папиросу, хотел прикурить, но вдруг раздумал и положил её обратно на стол. — Но сделать это я поручил начальнику штаба, ему по должности положено знать, где и какие воинские соединения расположены на фронте.

— Я сам знаю, чем занимается на фронте начальник штаба, и не надо меня просвещать, — раздражённо отозвался Мехлис. — Но мне бы хотелось вас послушать!

Курочкин побледнел, — казалось, укол Мехлиса больно задел его.

Спокойный по характеру и сдержанный в эмоциях Мерецков не мог смолчать. У него гулко забилось сердце.

— Лев Захарович, прошу вас не командовать! — произнёс он слегка повышенным тоном. — Я вынужден вам это заявить как старший по воинскому званию и по занимаемой должности, как представитель Ставки Верховного Главнокомандования.

— Лев Захарович, давайте послушаем начальника штаба, — попросил Мехлиса молчавший до этого Булганин.

Но тот, казалось, никак не отреагировал на его слова и начал обвинять Мерецкова в либеральности.

Мерецков молча встал и подошёл к столику у окна, на котором стоял телефон ВЧ.

Он снял трубку и попросил дежурного связиста штаба фронта соединить его с Верховным Главнокомандующим. Все сидевшие за столом замерли, ожидая, что будет дальше. Мехлис почему-то тоже встал и заходил по комнате.

— Слушаю вас! — раздался в трубке знакомый всем голос вождя.

— Мерецков докладывает, товарищ Сталин. Мы прибыли в штаб Северо-Западного фронта. Я начал работу, но мне мешает Лев Захарович Мехлис. В чём это проявляется? Он заявил, в частности, что стиль моей работы на фронте не настраивает людей на победу, а ведёт к поражению… Да, я не утрирую, он так и заявил. Кроме того, он ставит под сомнение мои распоряжения… Хорошо, даю ему трубку. — Мерецков кивнул Мехлису. — Вас к телефону.

Тот подскочил к столику и буквально вырвал из рук Мерецкова телефонную трубку.

— Слушаю вас, Иосиф Виссарионович!

— Вы что там устроили базар? — на всю комнату загремел голос Верховного. — Кто вы такой? Я послал вас работать, а не учинять разносы. Указания товарища Мерецкова для вас обязательны! Если вы станете вновь дискутировать, Ставка отзовёт вас в Москву и будут приняты надлежащие меры.

— Товарищ Сталин, я хочу заверить вас… — начал было Мехлис, но Верховный не стал его слушать и положил трубку.

Мехлис помолчал, потом, глядя на Мерецкова, небрежно бросил:

— Кирилл Афанасьевич, такого я от вас никак не ожидал. Когда вернёмся в Москву, я всё объясню Иосифу Виссарионовичу.

— Этого я не могу вам запретить, но сейчас давайте работать, прошу мне не мешать. — Мерецков взглянул на генерала Ватутина. — Мы вас слушаем, Николай Фёдорович.

Начальник штаба подробно и объективно изложил обстановку на фронте.

— Я хотел бы тоже высказать свои соображения, как дальше действовать войскам фронта, — произнёс генерал Курочкин.

— Говори, Павел Алексеевич…

— Начальник штаба показал ситуацию на фронте такой, какая она существует на сегодня, — начал командующий, держа в руке рабочий блокнот. — Мы ничего не скрываем от вас, потому что нам нужна ваша помощь.

— Павел Алексеевич, если ты хочешь просить помощь войсковыми резервами и вооружением, то на это, дорогой коллега, не рассчитывай, — заявил Мерецков. — Сейчас враг рвётся к Москве, и туда Ставка бросила всё, что было в резерве. Что мы сделаем для фронта? Проведём ряд тактических мероприятий, чтобы поднять боеспособность соединений и частей. Разумеется, предпримем это вместе с вами. А для начала мы познакомимся с положением дел в армиях на местах и окажем командованию необходимую помощь. Вы не возражаете?

Курочкин улыбнулся.

— Кто же откажется от помощи! — воскликнул он. — Делайте всё, что считаете нужным. Вас, Кирилл Афанасьевич, я знаю давно, опыта у вас дай бог каждому, и польза для нас будет несомненной. А вас, Лев Захарович, я прошу помочь нашим партийцам, как лучше, эффективнее вести в войсках партийно-политическую работу. А когда вернётся член Военного совета Богаткин, неплохо бы и ему высказать дельные мысли.

— Ваша просьба мне по душе, Павел Алексеевич, — улыбнулся Мехлис. — Надеюсь, вы не станете на меня жаловаться товарищу Сталину, — шутливо добавил он.

— У меня на этот счёт нет полномочий, Лев Захарович, да и по характеру я человек сдержанный, — весело отозвался командующий. — Он взглянул на Булганина.

А вы чем займётесь, Николай Александрович?

— Если не возражаете, хотел бы с вами отправиться в войска, — улыбнулся Булганин.

— Вы сейчас член Военного совета на Западном фронте у Конева — как он там сражается?

— Тоже держит оборону, но, если немцы бросят под Москву новые танковые соединения, нам придётся туго…

Почти две недели провёл Мерецков в войсках Северо-Западного фронта и сделал немало полезных дел. Больше всего его тревожил левый фланг фронта и весь участок 34-й армии генерала Качанова.

Хотя Мерецков и заявил генералу Курочкину, чтобы он не рассчитывал на резервы, однако после ознакомления с армиями у него засосало под ложечкой.

— Павел Алексеевич, танков у тебя кот наплакал. Наверное, придётся мне попросить Верховного, чтобы поправить это дело. У Ставки есть танки. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но без этого товара на фронте никак не обойтись.

— Это было бы кстати! — вырвалось у Курочкина. Он сразу повеселел, в глазах заиграли искорки. — Умеете вы, Кирилл Афанасьевич, задеть в человеке нужную струну, чего я лишён.

— Не прибедняйся, Павел Алексеевич, — возразил Мерецков. — Хорошо уже то, что на нервах людей ты не игра ешь, как умеет делать Мехлис.

— Я тогда растерялся и не знал, как мне быть, — при знался Курочкин. — А вы… — Командующий потёр лоб, подыскивая нужные слова. — А вы поставили его на место.

— Надо ли на это обижаться? Лев Захарович погорячился и теперь наверняка об этом жалеет.

Позднее Мерецков сдержал своё слово, и танковые под разделения из резерва Ставки были переброшены на Северо-Западный фронт. Их действиями руководил непосредственно командующий бронетанковыми войсками Красной Армии генерал Федоренко. Встретившись с ним на фронте, Мерецков спросил:

— Как бьют фашистов твои танки, Яков Николаевич?

— Не жалуюсь, Кирилл Афанасьевич, да и генерал Курочкин весьма доволен! — На лице Федоренко появилась улыбка. — А вот к вам у меня есть вопрос. Военный совет фронта просил Сталина дать танки из резерва, но он отказал. А вам Верховный не отказал. Почему?

— А ты, Яков Николаевич, у него спроси, — лукаво повёл глазами Кирилл Афанасьевич.

— Нет уж, я лучше воздержусь! — После паузы генерал Федоренко добавил: — Наверное, потому, что Верховный вам доверяет.

— Может быть, и так, — пожал плечами Кирилл Афанасьевич.

Во второй половине сентября Мерецкова отозвали в Ставку. Этим же самолётом в Москву возвращался и Мехлис. Уже сидя в самолёте рядом с Кириллом Афанасьевичем, он завёл разговор о том, как работал у Сталина, будучи его помощником. Он подчеркнул, что никогда и ничего не скрывал от вождя, и тот его за это ценил, давал самые ответственные поручения.

— А правда, что в тридцать седьмом, когда Ансамбль песни и пляски Красной Армии выступал с гастролями на Дальнем Востоке, вы шифровкой известили вождя о том, что в ансамбле орудует шпионско-террористическая группа и что в её составе бывшие офицеры, дети кулаков? — спросил Мерецков.

Мехлис подтвердил, что такую телеграмму он Сталину посылал.

— Я уволил на месте почти два десятка человек!

«Зловещая натура, и не зря военачальники боятся его, как огня», — подумал Мерецков, а вслух спросил:

— Когда вы познакомились с Иосифом Виссарионовичем?

— Давно, ещё в Гражданскую войну!

— У Сталина был ещё помощник Бажанов. Вы с ним работали?

— Я был сам по себе, а Бажанов предал вождя. В двадцать восьмом он бежал в Персию, оттуда перебрался в Англию. Там писал разные пасквили о нашей стране и её вождях, клеветал на них. — Мехлис помолчал. — Попадись мне этот Бажанов, я бы удушил его своими руками.

Потом Мехлис сказал Мерецкову, что зря тот пожаловался на него Сталину, вождь никогда не станет его журить.

— Я перед Иосифом Виссарионовичем чист и правдив!

— А разве я доложил Сталину неправду?

— Я тогда погорячился, а вы сразу начали ему звонить. Впрочем, если я вас обидел, извините. Кстати, какое мнение у вас сложилось о генерале Курочкине?

— А у вас? — задал Кирилл Афанасьевич встречный вопрос.

— Для командующего фронтом он слабоват! — Мехлис усмехнулся. — А начальника штаба генерала Ватутина я слушал с интересом. Мыслит масштабно, смотрит далеко вперёд. Будь моя власть, я бы поменял их местами: Ватутина сделал бы командующим фронтом, а Курочкина — начальником штаба. Давайте предложим этот вариант Верховному? — Глаза у Мехлиса заблестели, видно было, что он загорелся этой идеей и нетерпеливо ждал, что ответит ему Мерецков.

— Лев Захарович, я давно заметил, что в характерах людей вы почему-то ищете негативные черты, — упрекнул Мерецков собеседника. — Но ведь у каждого человека, будь он хоть семи пядей во лбу, есть недостатки. У меня они есть, и у вас тоже…

— И даже у товарища Сталина есть? — прервал его Мехлис, хитро прищурив глаза.

«Хитёр, однако, Лев Захарович, палец ему в рот не клади — откусит!» — отметил про себя Мерецков и сказал равнодушно:

— Я думаю, что Иосиф Виссарионович знает свои недостатки и без нас. Да и не о нём сейчас речь.

— Пожалуй, вы правы, Кирилл Афанасьевич.

Мерецков продолжал:

— Генерал Ватутин мыслит масштабно, умеет заглянуть вперёд, тут вы правы, и вряд ли кто-то вам возразит. Но генерал Курочкин практик! В советско-финляндскую войну он командовал стрелковым корпусом, и командовал хорошо. Я видел его в деле на фронте и могу это засвидетельствовать. А Николай Фёдорович тяготеет к штабной работе. Наберётся опыта и сам станет командующим каким-либо фронтом. Теперь же они дополняют друг друга, и в этом их сила.

— Вот и хорошо! — весело отозвался Мехлис.

Самолёт коснулся колёсами бетонки, пробежал несколько десятков метров и застыл на лётном поле. Было тёплое осеннее утро, в небе величаво проплывали островки серо-бурых туч. Лучи солнца как стрелы пронзали их, казалось, что в столице самый обычный, мирный день. Но стоило взглянуть на улицы, увидеть перечёркнутые крест-накрест оконные стёкла домов, чтобы не разбились во время бомбёжки, и становилось понятно, что вокруг идёт война.

— Вы куда сейчас? — спросил Мерецкова Мехлис, садясь в машину.

— А вы?

— Я в Кремль к товарищу Сталину. Может, и вы со мной?

— Верховный меня не приглашал, — смутился Кирилл Афанасьевич. — Я поеду в Наркомат обороны, оттуда доложу ему о своём прибытии и спрошу, когда он сможет меня принять.

— Нас с вами, Кирилл Афанасьевич, обскакал Булганин, — насмешливо проговорил Мехлис. — Когда вы были у танкистов генерала Федоренко, ему позвонил командующий Западным фронтом генерал Конев и сказал, что он срочно прибыл в штаб фронта под Москву. На этот счёт ему дал «добро» Верховный. Да, а Коневу на днях присвоено звание генерал-полковника, там, глядишь, скоро станет, как и вы, генералом армии… — Мехлис отчего-то вздохнул. — Ладно, поеду я, Кирилл Афанасьевич.

— Всё может быть, Лев Захарович, — с улыбкой отозвался Мерецков. — Значит, Иван Степанович годится на большое дело, и я желаю ему это дело держать в цепких руках!

«Неглупый Кирилл Афанасьевич, кажется, я его недооценил, — с грустью подумал Мехлис. — Но как ему удалось вырваться из лап бериевцев? Для меня это загадка. Надо как-то исподволь узнать об этом от Иосифа».

Мерецкова тревожили совсем другие мысли. На днях Бронетанковая академия эвакуировалась в Ташкент, вместе с ней уехал и сын. Позвонить бы ему, узнать, как он там? Возможно, от него уже пришло письмо?.. Даже не думал он, Мерецков, что Володя пожелает стать танкистом. Когда чадо находилось дома, было меньше переживаний, чем теперь.

«Надо бы заскочить домой перекусить, а уж потом звонить Верховному, — решил Кирилл Афанасьевич. — Заодно увижу Дуняшу. Наверное, всё ещё не отказалась от мысли уйти на фронт, как только сын уедет учиться. Только бы не это!» Разные мысли одолевали Мерецкова, когда «эмка» прытко бежала по улицам столицы. А вот и наркомат. Кирилл Афанасьевич поднялся в Генштаб и обрадовался, когда его встретил начальник Оперативного управления и заместитель начальника Генштаба генерал Василевский. Первый же вопрос, который задал ему Александр Михайлович, касался генерала Ватутина:

— Как он там, на Северо-Западном фронте?

Мерецков сказал, что дела у Николая Фёдоровича идут неплохо, командующий фронтом генерал Курочкин им доволен: мол, дело своё знает, штабную работу любит, часто бывает в войсках.

— Если коротко, твой коллега на месте! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Даже Мех лису он пришёлся по душе, чего я никак не ожидал. А вот с Мехлисом я схлестнулся…

И Мерецков коротко поведал другу, как это было.

— Мехлис одиозная фигура, от него все шарахаются, согласился Василевский. — Тебя вот вождь поддержал, а окажись на твоём месте кто-то другой, мог бы и пострадать. Мехлис вхож к вождю, он его любимчик, как и маршал Кулик, как Берия…

Они вошли в кабинет Василевского.

— Где твоё начальство? — спросил Мерецков. — Я бы хотел кое о чём спросить его, а затем ехать к Верховному.

Василевский сказал, что маршал Шапошников на докладе в Ставке. Едва Александр Михайлович сел, как зазвонил телефон, и он снял трубку. Это был Поскрёбышев, он осведомился, нет ли в штабе Мерецкова.

— Он только что вошёл ко мне, передаю ему трубку.

— Слушаю вас, Николай Александрович… — отозвало Мерецков. — Быть у Хозяина к одиннадцати ноль-ноль? Хорошо, я всё понял… Да-да, всё, о чём надо доложить Иосифу Виссарионовичу, у меня в голове. А чего вам-то волноваться?.. Не за себя переживаете, за меня? Тогда я жму вам руку и низко кланяюсь… Да нет, я шучу, но всё равно я вас очень уважаю…

Мерецков положил трубку и, как показалось Василевскому, тяжело вздохнул.

— Извини, Александр, но у меня времени в обрез, сейчас заскочу в буфет, а потом во всю прыть к Верховному. В другой раз зайду к тебе, если не получу приказ срочно куда-то ехать.

— Такова служба у представителя Ставки — быть там, где всего труднее нашим войскам. А пока они отступают, и это очень угнетает вождя. — Василевский с минуту помолчал. — Утром я был у него с оперативной картой, и знаешь, что он заявил мне? «Сейчас льётся большая кровь, войска Красной Армии отступают, но всё равно, товарищ Василевский, мы разобьём Гитлера, и победа будет за нами!..»

— Он тоже, наверное, чувствует свою вину за то, что мы слабо подготовились к отпору врага, хотя распевали во весь голос: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!»

— Ты тоже пел, Кирилл?

— А я что, святой? — усмехнулся Мерецков. — Пел и я. Громко пел, но не старался перекричать других. А пришёл в себя в тридцать шестом, когда воевал в республиканской Испании. Там я узнал, кто такие фашисты, и понял, что рано или поздно Гитлер нападёт на нас… Поеду в Кремль. Скажи Борису Михайловичу, что буду у него к шести вечера. Надо с ним обговорить кое-что по Северо-Западному фронту…

Собираясь в Ставку, Мерецков, как и прежде, волновался. Такая уж у него была беспокойная натура. Хотелось высказать Верховному те главные мысли, которые родились на Северо-Западном фронте.

(Уже после войны маршал Мерецков писал: «Все встречи с И. В. Сталиным проходили для меня, и, вероятно, не только для меня, при особой внутренней собранности, вызванной сознанием важности дела и чувства выси кой ответственности. Во время официальных заседаний И. В. Сталин обращался ко мне, как правило, „товарищ Мерецков“, реже — „Кирилл Афанасьевич“. При неофициальных встречах он почему-то называл меня „ярославцем“ или „хитрым ярославцем“. Так, например, он называл меня с улыбкой, когда ему нравилось внесённое мной предложение по важному вопросу, или сердясь, когда я не соглашался с его мнением». — А. 3.).

4

Не было исключений и в этот раз. Едва Мерецков вошёл в кабинет, Сталин встал из-за стола и пошёл ему на встречу.

— Ну, как там дела у генерала Курочкина и недавнего генштабиста генерала Ватутина? — спросил он, здороваясь с Мерецковым за руку. — Садитесь, пожалуйста, рядом с товарищем Мехлисом и докладывайте ситуацию на Северо-Западном фронте. Лев Захарович изложил своё видение обстановки на фронте, но мне важно знать ваше мнение. — Верховный сел за стол. — Да, а почему вы прямо с аэродрома не прибыли в Ставку?

— Такого указания от вас я не получал, — пояснил Кирилл Афанасьевич. — Я был в Генштабе у генерала Василевского, туда и позвонил мне Поскрёбышев, вот я и при был к вам.

— Хорошо. Садитесь сюда, ко мне поближе.

С места поднялся Мехлис.

— Разрешите идти?

— Посиди, Лев Захарович, — одёрнул его вождь. — Тебе тоже полезно будет послушать.

Мерецков, подойдя к карте, обстоятельно изложил всё то, чем живёт сейчас Северо-Западный фронт. Не умолчал и о тех потерях, которые понесли войска в последних оборонительных боях, не поскупился и на похвалу в адрес руководителей фронта. Тому доказательство — стабилизировалось и есть уверенность в том, что войска, стоящие перед ними задачи выполнят.

— Хочу ещё добавить, что генералов Курочкина и Ватутина я хорошо знаю и всё же был строг к тем недостаткам, которые вскрыл в армиях фронта, — подчеркнул Кирилл Афанасьевич.

Он ожидал, что Верховный задаст ему вопросы, возможно, заговорит и Мехлис, но ни тот ни другой и слова не обронили. Сталин, судя по его сосредоточенному лиду, что-то обдумывал и вдруг спросил:

— Не заменить ли нам командующего фронтом генерала Курочкина кем-то другим, более энергичным?

— С этим согласиться не могу, товарищ Сталин, — сдержанно возразил Мерецков и почувствовал, как засосало под ложечкой. — Командующий, как вы понимаете, не командир полка, дивизии и даже не командарм, и разбрасываться такими людьми нам негоже. К тому же генерал Курочкин хорошо проявил себя в боях с белофиннами. У него есть свой стиль в работе, в основе которого лежит боевой опыт.

— А если этот фронт возглавит генерал Ватутин? — прервал его Верховный.

— Я догадываюсь, кто предложил вам эту идею, — добродушно улыбнулся Мерецков. Он боялся, что Сталин рассердится: не любил вождь, когда на его вопросы сразу не отвечали, а высказывали свои контрпредложения. Так бывало не раз и с Кириллом Афанасьевичем.

Однако на усыпанном оспинами лице Сталина вспыхнула улыбка. Он посмотрел на смутившегося Мехлиса, затем перевёл взгляд на Мерецкова.

— Скажите!

— Лев Захарович. Он ещё в штабе Северо-Западного фронта предлагал эту идею, но я отнёсся к ней отрицательно и объяснил почему. То же самое могу повторить и вам, Иосиф Виссарионович.

Верховный не вспылил, как обычно, он задумался. В кабинете было так тихо, что с улицы в окна долетали шум проезжавших машин, голоса людей. Наконец Сталин вскинул брови и, глядя на Кирилла Афанасьевича, спросил:

— Значит, вы уверены, что генерал Курочкин справится с теми задачами, которые возложила на него Ставка?

Мерецков ответил не раздумывая:

— Уверен, Иосиф Виссарионович. Кстати, у меня был откровенный разговор с генералом Ватутиным. Я спросил, не хотел бы он возглавить фронт. Он сказал, что у генерала Курочкина больше боевого опыта и он, как начальник штаба фронта, это почувствовал, когда войска сдерживали в упорных боях натиск гитлеровцев. В отношении самого Ватутина я согласен с Львом Захаровичем, что Николай Фёдорович весьма талантливый и мыслящий гене рал и у него большое будущее.

— Даже так? — Сталин насмешливо взглянул на Мерецкова.

Наконец подал голос Мехлис:

— А я бы уже сейчас дал генералу Ватутину если не Северо-Западный фронт, то какой-либо другой.

Сталин усмехнулся.

— Лев Захарович, твоими бы устами мёд пить! Кстати, Кирилл Афанасьевич, в чём «отличился» на фронте товарищ Мехлис? Я спрашивал об этом Булганина, когда он вернулся в Москву, но он толком ничего мне не объяснил.

Мерецков смутился.

— Пусть вам объяснит сам Лев Захарович… — Помолчав, он добавил: — А вообще-то он извинился за свою горячность, и больше претензий друг к другу мы не имеем. Так, Лев Захарович?

— Не стану отрицать, я действительно тогда погорячился, хотя по-прежнему считаю, что генерал Курочкин дол жён жёстко требовать от командармов учить войска воевать по-современному, а не либеральничать.

— Мы это дело поправим, — твёрдо произнёс Верховный, и в его глазах блеснули искорки. — Сейчас идёт жестокая, кровавая война, решается вопрос, кто кого: или мы разобьём полчища гитлеровцев, или они сомнут нас. Поэтому биться с врагом надо до последнего, и тому, кто этого не понимает, нельзя доверять высокий пост. Считаю, что мы правильно поступили, сняв генерала Качанова с поста командующего 34-й армией. Давно следовало это сделать.

«Кажется, вождь принял сторону Мехлиса», — грустим подумал Кирилл Афанасьевич и, уже ничуть не смущаясь, заявил Сталину, что готов отвечать головой за всё, что делает на фронтах как представитель Ставки.

— Я бы не хотел, чтобы мои слова вы, товарищ Сталин, восприняли как риторику или лозунг. — Мерецков произнёс эту фразу сдержанно, но твёрдо. На лбу у него появились глубокие складки. — У меня нет оснований предъявлять серьёзные претензии к командованию Северо-Западного фронта. Если таковые есть у Льва Захаровича, вам решать.

Мехлис поднялся с места, хотел было что-то возразить, но его опередил Верховный.

— Вам, Кирилл Афанасьевич, я полностью доверяю. — Лицо вождя посветлело, словно осветилось изнутри, усы шевельнулись. — Это хорошо, что обстановка на Северо-Западном фронте стабилизировалась. Вижу, вы там вошли в курс дела, копнули глубоко. У меня для вас есть новое ответственное задание. — Он пригласил Мерецкова к оперативной карте. — Начальник Генштаба маршал Шапошников доложил, что, по данным наших разведчиков, финны рвутся к Волхову, чтобы соединиться с немецкими войсками. Надо любым способом остановить их!

Мерецков знал, что на Ладожско-Онежском перешейке с финнами сражается 7-я армия генерала Филиппа Гореленко, Героя Советского Союза. Военачальник он расчётливый, в огонь с ходу не бросается и войска бережёт.

— Я же его знаю, товарищ Сталин! — воскликнул Кирилл Афанасьевич. — Героя он заслужил за храбрость в боях с белофиннами и умелое руководство войсками. Я сам подписывал представление на Гореленко.

— Но его войска отступают на юг, к Свири, вот сюда! — И Сталин ткнул указкой в жирную точку на карте.

— На фронте и такое случается, — тихо обронил Мерецков.

Однако Верховный никак не отреагировал на его слова.

— В 7-ю армию горит желанием съездить товарищ Мехлис, — вновь заговорил Сталин. — Но туда лучше ехать вам. Глаз у вас намётан, генерала Гореленко вы знаете ещё по финской кампании, вам легче будет разобраться с ним. Ну а уж если ситуацию вы оцените как критическую, разрешаю вступить в командование 7-й армией. Напишите приказ об отстранении от должности генерала Гореленко и завизируйте его как представитель Ставки Верховного Главнокомандования. Главное, ради чего вас туда направляет Ставка, — продолжал Верховный, — не дать финнам соединиться с немцами. Я не знаю, что там надо сделать в первую очередь: то ли укрепить оборону, то ли выявить слабые рубежи противника и ударить по ним, то ли ещё что-нибудь. Вы уж сами решите, но зря время не теряйте и действуйте железным кулаком!

Мехлис подошёл к Сталину и попросил разрешении ехать в 7-ю армию вместе с Мерецковым.

— Вдвоём, как мне кажется, мы быстрее решим там все проблемы. Наверняка в армии слабо поставлена партийно-политическая работа, и это отрицательно сказывается на боевых действиях войск.

Сталин чему-то усмехнулся в усы, качнул головой, потом взглянул на Мерецкова, словно ждал, что скажет тот, но Кирилл Афанасьевич молчал. Он открыл свою рабочую папку и, казалось, что-то искал в ней.

— Я не возражаю, Лев Захарович, но как решит товарищ Мерецков.

Слова Верховного больно отозвались в душе Мерецкова. Неужели он не понимает, что Мехлис в военных вопросах, не говоря уже о тактике и стратегии, мало что смыслит? Да, говорит Лев Захарович хорошо, как искусный оратор, но на фронте чаще всего нужны не слова, а умение действовать самому, если же потребуется, вот как сейчас, то научить других. Слово ещё не есть дело, ибо всякая истина, даже самая простая, закрепляется практикой. Теперь Мехлис посмотрел на Мерецкова, ища у него поддержки.

— Можно мне с вами, Кирилл Афанасьевич? — спроси и он, нервно теребя в руках блокнот.

Его слова ничуть не тронули Кирилла Афанасьевича, он счёл нужным ответить Верховному:

— Я хотел бы туда слетать один. Лев Захарович может поехать в другую армию, их на фронтах немало.

— Пусть так и будет! — Сталин подошёл к Мерецкову и на прощание пожал ему руку. — Жду от вас доклада!..

Мерецков заехал в Генеральный штаб и встретил там командующего Западным фронтом генерал-полковника Конева.

— Привет, Иван Степанович! Сколько зим, сколько лет, а?

— Я вас тоже давненько не видел, — небрежно усмехнулся Конев. — Наверное, были у Верховного? — Конев вертел на шинели пуговицу. — Я вот тоже иду к нему. Вы же знаете, Кирилл Афанасьевич, что три наших фронта — Западный, коим я руковожу, Резервный маршала Семёна Будённого и Брянский генерала Ерёменко — держат оборону на дальних подступах к столице. Будённый и Ерёменко были в Ставке вчера, а меня вызвали сегодня. Попутно заскочил в Генштаб к маршалу Шапошникову. Он предупредил меня, что немцы вот-вот начнут наступление, так что на днях у нас будет жарко…

(Наступление немцы начали 30 сентября ударом танковой группы Гудериана^[16] и 2-й немецкой армии по войскам Брянского фронта в районе Жуковка — Шостка, а 2 октября они атаковали войска Западного и Резервного фронтов. «Горячие деньки», о которых Конев говорил Мерецкову, начались. Немцам удалось прорвать оборону наших войск севернее Духовщины и восточнее Рославля. Ударные группировки врага, не встречая упорного сопротивления, быстро продвигались вперёд, окружая с юга и севера всю вяземскую группировку войск Западного и Резервного фронтов. К югу от Брянска 3-я и 13-я армии Брянского фронта оказались под угрозой окружения. Танки Гудериана устремились к Орлу, и 3 октября в город ворвались гитлеровцы. Брянский фронт был рассечён, его войска с боями отступали на восток. — А. 3.).

Но об этом Мерецков узнал позднее, а сейчас он посетовал на то, что Верховный посылает его в Петрозаводск в штаб 7-й армии генерала Гореленко, хотя он только что вернулся с Северо-Западного фронта.

— Что-то у моего давнего друга не получается, его войска отступают, немцы рвутся к Волхову, а оттуда рукой подать до Тихвина. Если немцы возьмут его, то Ленинград лишится последней железной дороги к побережью Ладожского озера, по которой через Вологду идёт снабжение Ленинграда.

— У вас, Кирилл Афанасьевич, тоже будут горячие денёчки! — улыбнулся Конев. — Будем оба надеяться на успех!..

Маршал Шапошников с кем-то говорил по телефону, но, увидев вошедшего Мерецкова, сказал в трубку:

— Жду вас к пяти вечера, Александр Васильевич, у меня тут важный гость. — Положив трубку, Борис Михайлович кивнул Мерецкову на стул, чтобы тот сел. — Хрулёв мне звонил, мечется в поисках высокооктанового топлива для авиации… — Он вскинул глаза на Кирилла Афанасьевича.

Я уже знаю, куда вы едете, мне звонил Верховный. — Он встал и подошёл к карте. — Войска 7-й армии, к сожалению, отступают. Как бы немцы не захватили Волхов, а там неподалёку и Тихвин. Не завидую вам, голубчик! Если бы раньше вас послали в те края… теперь же, если честно, на успех вам рассчитывать трудно.

— Но шанс у меня есть? — усмехнувшись, спросил Мерецков.

— Один из тысячи! — Шапошников вернулся к столу, извлёк из папки документ. — Утром разведчики принесли мне данные о наличии в том районе вражеских сил. На соединение с финнами восточное Ладоги немцы бросили 39-й моторизованный корпус, в котором до пятисот танков, две моторизованные дивизии и несколько отдельных частей плюс авиация. Кроме того, три дивизии 1-го армейскою корпуса гитлеровцев начали наступать по обоим берегам реки Волхов, а части 38-го армейского корпуса врага двигаются в направлении Малой Вишеры. — Начальник Генштаба с минуту помолчал. — Вы хорошо знаете генерала Яковлева, командующего 4-й? Его войска держат оборону на подступах к Тихвину, и у него, как и у генерала Гореленко, что-то не получается.

— Танков у них кот наплакал! — едва не выругался Мерецков.

— Верно, голубчик, танков у них маловато, но надо умело распоряжаться теми, которые в наличии, а это под силу лишь умным командармам.

— Что, Борис Михайлович, генералы Гореленко и Яковлев плохие вояки?

— Не знаю, голубчик, я с ними на фронте не был, но если войска отходят, значит, командарм что-то делает не так, как надо. Вот поедете и на месте разберётесь. Давайте лучше теперь же обсудим оперативную обстановку на рубежах, куда вы едете. Пойдёмте к карте…

Два часа лета «Дугласа» в иссиня-чёрном небе, и утром самолёт приземлился на аэродроме близ города Петрозаводска. Когда Мерецков ступил на землю, то неподалёку увидел чёрную «эмку», рядом с ней стоял генерал Филипп Гореленко. Сентябрьский день выдался пасмурным, над городом висели тучи, накрапывал дождь.

— Ну, здравствуй, Филипп Данилович! — Мерецков тепло пожал ему руку. — Как ты узнал, что я приеду? Я же в штаб вам не звонил!

На лице генерала появилась лукавая улыбка. Он сказал, что у него в Генштабе «есть свой человек», он и дал ему знать.

— Будешь в Москве, пожми и ему руку! — посоветовал Кирилл Афанасьевич. — У вас тут дожди, а я не взял с собой плащ. Ну а чем объяснить, что твои войска отступают? Верховный очень недоволен, потому и послал меня, приказав разобраться на месте, в чём дело, и принять надлежащие меры.

Они прибыли в штаб армии. Начальник штаба армии Крутиков отдал Мерецкову рапорт, как и полагается в подобных случаях, и пригласил его и командарма в другую комнату, где на столах были разложены рабочие карты.

— Давай, Филипп Данилович, говори, как на духу! — Мерецков снял шинель, причесался и подошёл к столу.

Неудачи у Гореленко были столь очевидны, что, когда тот умолк, стоя у карты, Мерецков грустно заговорил:

— Как ты мог такое допустить, Филипп Данилович? Финны рассекли часть войска 7-й армии на две группы — южную, прикрывающую устье реки Свирь, и Петрозаводскую. Третью группу финны отрезали от основных сил, и, вместо того чтобы разбить немцев, прорвавшихся к Кондопоге, она отошла на северо-восток.

— А что я мог сделать, если у меня лишь три стрелковым дивизии, а у противника в четыре раза больше плюс танки? — с горечью спросил Гореленко. — Хорошо ещё, что главком северо-западного направления маршал Вороши лов направил нам в помощь войска 23-й армии и мы нанёс ли по финнам несколько контрударов, не то бы совсем были смяты врагом. Пока финны прекратили свои атаки, но есть сведения, что главком финской армии барон Маннергейм^[17] готовит новое наступление.

— Куда он намерен нанести свой удар? — спросил Мерецков. — Твои разведчики это выяснили?

— Маннергейм уже согласовал свои планы с немцами и собирается атаковать 7-ю армию по всей линии фронта, не без огорчения ответил Гореленко. — У него теперь девять стрелковых дивизий и пять бригад.

— Ты, Филипп Данилович, разочаровал меня, — укорил генерала Кирилл Афанасьевич. — Наверное, растерялся?

Лицо у Гореленко было бледно-розовым, а серые глаза выражали печаль. Мерецкову даже стало жаль его.

— Я не из робких, Кирилл Афанасьевич, и военное дело накрепко осело во мне. И воевать я не разучился, воюю, как в финской кампании. Просто у меня недостаточно войск, вооружения и боевой техники. Наступать сеймы моя армия никак не может. Только оборона, и то я не уверен, что нам удастся сдержать натиск врага.

— И что ты считаешь сейчас главным для армии? — спросил Мерецков.

— Держать оборону! — угрюмо бросил командарм.

А вот как её держать, мне ещё надо подумать.

— А ты что скажешь, Алексей Николаевич? — обратился Мерецков к молча сидевшему у карты начальнику штаба Крутикову. Когда на вопросы представителя Ставки отвечал командарм, он, казалось, не обращал внимания на то, что говорил генерал Гореленко, а думал о чём-то весьма серьёзном, шаря пытливым взглядом по карте. Теперь же он заявил Мерецкову, что его крайне беспокоит Петрозаводская группа наших войск. Он показал на карте, где сейчас дислоцируется эта группа. Финны вот-вот выйдут на берег Онежского озера, в район селения Шелтозеро, и сбросят наши войска в воду!

— Что вы предлагаете? — спросил его Мерецков.

— Сам ещё не знаю, что делать, — признался Крутиков.

— А я уже знаю, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Надо вывести Петрозаводскую группу войск из-под удара и перебросить её на юг и там по реке Свирь организовать прочную оборону.

— Интересная мысль! — одобрительно воскликнул Крутиков.

— Значит, снова отступать? — съязвил генерал Гореленко, глядя то на Мерецкова, то на генерала Крутикова.

— Да! — ответил Мерецков. — Но отходить организованно. Левый фланг армии своим огнём прикроют корабли Ладожской военной флотилии адмирала Хорошхина, а вот войска правого фланга станут отходить с боями. Чего мы этим достигнем? Выпрямим линию обороны, и будет она проходить от Ошты до Подпорожья.

Генерал Крутиков взял циркуль и линейку и быстро измерил расстояние, которое с боями должны преодолеть войска правого фланга армии.

— Почти сто пятьдесят километров! — воскликнул он.

— Это большой риск, мы можем потерять все войска правого фланга армии, — возразил командарм Гореленко. — Нет, такой план я не приемлю. Нужно что-то другое…

— Согласиться с тобой, Филипп Данилович, я не могу! — жёстко возразил Мерецков. — Мой план — это спасение армии и укрепление обороны. Отводя войска, мы создадим на Свири такую оборону, которая станет броневым щитом от Карельской армии финнов. Вы, Алексей Николаевич, согласны?

Крутиков передёрнул плечами.

— Ваш план выигрышный, и я не понимаю, почему командарм против.

— Потому против, что я командарм и мне отвечать за армию! — громко и запальчиво произнёс Гореленко. Взглянув на заметно смутившегося представителя Ставки, он чуть тише добавил: — Я, товарищ генерал армии, ценю вашу заботу, но ваше предложение решительно отвергаю. Оно не сулит нам выигрыша.

Лицо у Кирилла Афанасьевича потемнело, стало каменным. Какое-то время он молчал, затем встал из-за стола и заговорил официально:

— Данной мне властью, генерал Гореленко, я беру командование 7-й армии на себя.

— Как «берёте на себя»? — побледнел Гореленко. На его растерянном лице появилась недобрая улыбка. — Вы что, шутите?

— Ничуть! — Мерецков подошёл к столу, где находился аппарат ВЧ, и позвонил в Ставку. Трубку снял Верховный. — Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Мерецков. Я разобрался в обстановке и командование 7-й армией взял на себя.

— Что, ваш друг по финской кампании оказался не на высоте? — донёсся до Мерецкова голос вождя. — А вы хвалили Гореленко…

Мерецков сказал Верховному, что подробности смены командарма он сообщит в телеграмме по «бодо».

— Моя задача — остановить финнов на Свири, и я это сделаю!

— А как быть с генералом Гореленко? — раздалось и трубке.

— Я ещё не решил. Разрешите позже сообщить вам?

— Делайте всё так, как считаете нужным, товарищ Мерецков, — ответил Верховный. — Но врага надо обуздать! Это будет большая поддержка сражающемуся Ленинграду.

Некоторое время в штабе стояла напряжённая тишина. Генерал Крутиков, застыв у карты, смотрел то на своего теперь уже бывшего командарма, то на Мерецкова и не знал, как ему быть. А Гореленко, похоже, ещё не совсем пришёл в себя. До него лишь сейчас дошло, что он уже не командарм.

— Генерал Крутиков, подготовьте приказ о моём вступлении в должность командующего 7-й армией, и я подпишу его как представитель Ставки. Приказ немедленно объявить по войскам. А потом займёмся с вами операм, m и по отводу войск на новую линию обороны.

— У меня просьба, но боюсь, что вы её отвергните, — тихо обронил Гореленко. — И всё же я скажу… Во-первых, прошу меня извинить за горячность, я был неправ, во-вторых, и это главное, я хотел бы остаться в 7-й армии.

— В качестве кого?

— Как вы решите, так и будет, — угрюмо произнёс Гореленко. — Постараюсь оправдать ваше доверие… Да, я допустил много ошибок, армия потеряла ряд боевых позиций и теперь всё ещё отступает. Но я готов умереть, только бы искупить свою вину в боях.

Мерецков подошёл к нему. Генерал смотрел на него честно и открыто.

— Хорошо, Филипп Данилович, беру вас в свои заместители, вместе будем сражаться с врагом, вместе выполнять приказы Ставки. И без капризов, ясно?..

— Так оно и будет, товарищ командарм! — слегка повеселел генерал.

Отход и перегруппировка войск на фронте — дело нелёгкое, но Мерецкову уже приходилось этим заниматься. Командарм 7-й действовал энергично, управляя войсками. Его заместитель генерал Гореленко следовал за ним буквально по пятам, впитывая в себя всё, что делал Кирилл Афанасьевич. «Перерождение» генерала не удивило Мерецкова. Он посылал Гореленко на самые опасные участки, где особенно упорно проходили бои, и тот твёрдой рукой наводил порядок.

— Кажется, я теперь понял, где допускал ошибки, — вдруг сказал Гореленко, когда они сели обедать. — Я старался распределять войска и вооружение равномерно по всему рубежу обороны. Противник этим пользовался, сосредоточивал в нужном месте свои резервы и мощным ударом таранил нашу оборону. Факт?

— Несомненно, Филипп Данилович!

— И ещё, — продолжал генерал, — я недооценивал стыки между соединениями и их фланги. Потому-то немцам и удавалось окружать наши войска. Мы ждали их атак в лоб, а они действовали в обход.

— Ты упустил ещё один важный момент. — Мерецков отложил ложку в сторону и подошёл к карте. Гореленко последовал за ним. — Видишь этот рубеж обороны на широком фронте? Здесь одноэшелонное построение войск. А коль так, тебе следовало иметь значительные резервы и держать их где-то поближе к переднему краю, чтобы при обострении обстановки на каком-либо участке обороны бросить их в бой.

— Да, в боях на Свири я оказался не на высоте, — огорчённо вздохнул Гореленко. — Сейчас бы я действовал по-другому.

— Наше военное дело не терпит шаблона, Филипп Данилович, — усмехнулся Мерецков. — Командир тот же педагог, инженер солдатских душ, а уча других, как говорил великий Гоголь, также учишься сам.

С раннего утра Гореленко уехал в дивизию ивернулся на другой день под вечер. Он рассказал об артиллеристах полковника Чернова, отбивших три танковых атаки. Сам Чернов был тяжело ранен.

— Это мой земляк, — вздохнул Мерецков. — Я сам съезжу в полк, вы остаётесь за меня, — официально заявил он генералу Гореленко. — Отдайте приказ соседнему полку, чтобы послали на помощь Чернову несколько танков.

Садясь в «виллис», Мерецков заметил, что за рулём сидит незнакомый водитель. Среднего роста, плечистый, глаза задумчивые. Боец сразу понял, чем обеспокоен командарм, и поспешил объяснить ситуацию:

— Ваш водитель ходил с ребятами к озеру за водой и подорвался на мине. Вчера мы его похоронили. А меня Чернов перевёл на штабную машину. Обещал вернуть в сапёрную роту, когда подберёт другого водителя.

— Как вас зовут?

— Кречет я, Игорь! — Озорно блеснув серыми глазами, он добавил: — От роду двадцать лет, родом из Ростова-на-Дону. До войны плавал рулевым на пароходе «Чапаев». Просился на военный флот, но военком направил меня и пехоту. Отца нет, мать живёт в Ростове-на-Дону в квартире своего отца. Расписаться с любимой девушкой я, к сожалению, не успел.

«Весёлый малый и на язык острый», — беззлобно поду мал Кирилл Афанасьевич. Он велел Кречету сходить и штаб и взять пару гранат, но тот сказал, что они у него есть, лежат в багажнике.

Два автоматчика сели в «виллис», и машина тронулась.

Проскочили опушку леса и выехали на просёлочную дорогу. Сквозь тучи проклюнулось солнце, вода в дождевых лужах заискрилась. Где-то вдали громыхали орудийные залпы.

Проехали ещё километра два, и вдруг вдали у леса что-то блеснуло. Кречет, притормозив, до боли в глазах всмотрелся в лесной массив.

— Немцы, товарищ командарм! — крикнул он. — Танки! Один, два, три… — Он резко затормозил, и «виллис» застыл.

Мерецков, толкнув плечом дверцу, вышел из машины, за ним поспешили автоматчики. Метрах в пятистах гулко урчали танки. «Наверное, немцы не заметили машину, не то давно бы открыли по ней огонь», — подумал Мерецков. Он вмиг оценил обстановку.

— Всем в машину! — тихо приказал он. — Надо уходить, на танки с автоматом не пойдёшь!

Кречет круто развернул «виллис». Едва тронулись с места, как немцы заметили машину и открыли по ней огонь. Снаряд разорвался рядом. В лицо Мерецкову дохнуло гарью, дымом. Шум, треск… Очнулся Кирилл Афанасьевич на земле. Он лежал на обочине дороги. Неподалёку горела машина. В ушах у него звенело, он тряхнул головой и ощупал себя: нет, цел и не ранен. Понял, что взрывной волной его отбросило в сторону.

— Товарищ командарм, идите сюда! — услышал Мерецков чей-то голос.

Это был водитель Кречет. Он укрылся в воронке от разорвавшегося снаряда. Мерецков в два прыжка достиг её.

— Бойцы-автоматчики погибли, товарищ командарм, — сказал Кречет, — машина разбита. Что будем делать? Позиции полка Чернова за лесом. Я помню, мы там дрова рубили. Метров семьсот надо пройти лесом, а там большая поляна, где и окопались артиллеристы.

— Будем туда пробиваться, — ответил Мерецков.

Кречет выглянул из воронки, и лицо его посуровело. Вражеский танк ехал в их сторону, к разбитой машине, которая всё ещё горела, изрыгая чёрный густой дым. Вдруг раздался взрыв. Огонь вихрем пронёсся над воронкой, где сидели Мерецков и Кречет.

— Вот гад, бьёт из орудия метко! — выругался Мерецков.

— Да нет же, товарищ командарм, — возразил Кречет, — это взорвался бензобак «виллиса». Перед выездом я заполнил его до отказа бензином. Глядите, сюда идёт ещё один танк, на его броне я вижу автоматчиков!

— Дело швах! — усмехнулся Мерецков. — Гранаты у тебя?

— Так точно, у меня есть ещё две бутылочки «горючки».

— Что ещё за «горючка»? — не понял Мерецков.

— «Коктейль Молотова», как окрестили это наше оружие фрицы, — бутылки с зажигательной смесью. Они в моём вещмешке, я успел его взять, едва загорелась машина. У меня на голове даже волосы чуток обгорели. — Кречет достал из вещмешка бутылку и ласково погладил её. — Эта голубушка спасёт нас: первый танк, что идёт к «виллису», вспыхнет ярким факелом.

— Смотри, не то сам сгоришь! — предупредил бойца командарм.

— А мне всё равно, — грустно бросил Кречет.

— Не понял? — возвысил голос Мерецков.

По лицу Кречета скользнула грустная улыбка.

— Я прибыл на фронт из штрафного батальона.

— Ты что, дезертир?

— Что вы, товарищ командарм! Месяц тому назад нас погрузили в эшелон и направили на фронт. На рассвете эшелон поставили в Ростове на запасной путь, предупредили, что будем стоять часа три, если не больше. Ну, я, значит, и рванул домой к матери. Давно не видел её, хоте лось сказать ей на прощание что-то ласковое. Если бы им знали, товарищ командарм, какой тяжёлой была для меня эта встреча! Мать рыдала, просила, чтобы я поберёг себя… Короче, вернулся я на станцию, а поезд давным-давно ушёл. Там же, на станции, меня задержал военный патруль… Так я оказался в штрафном батальоне. Потом нас бросили на фронт, и я попал в полк Чернова, сейчас вот тут с вами…

— Так ты и есть, Кречет, дезертир!

— А я назвал свой поступок «Прощание с мамой»!

«Кречет… Где я слышал эту фамилию? — неожиданно для себя подумал Кирилл Афанасьевич. Слова водителя врезались ему в голову. „Кречет я, Игорь! От роду двадцать лет, родом из Ростова-на-Дону…“ Так это же сын Татьяны, дочери хирурга Игоря Денисовича! Татьяна Костюк, а по мужу она Кречет… Неужели это её сын?»

— О чём задумались, товарищ командарм? — спросил Игорь, наблюдая из воронки за танками. Двигались они медленно, и это его бесило.

— О тебе думаю… — Мерецков выждал немного. — Теперь я знаю, кто ты. Сын Татьяны Игоревны Кречет, что живёт в Ростове. А её отца, твоего деда, звали Игорем Денисовичем, он был хирургом.

— А вы не тот ли красный конник, которого оперировал мой дед?

— Он самый, Игорь, так что нам сам бог велел выжить в этой схватке… Вот что, дружище, будем уходить, — жёстко сказал Кирилл Афанасьевич. — Ты пойдёшь первым, я тебя прикрою огнём.

— Идите вы, и я вас прикрою огнём, а уж потом пойду сам, — решительно возразил Кречет.

— Я тебя не брошу!

— Нет, товарищ командарм! У вас на плечах целая армия таких солдат, как я, тысячи! За всех вы в ответе…

Он умолк. В это время первый танк подошёл к горящей машине и остановился. Трое солдат спрыгнули с брони и, окружив машину, стали громко говорить о чём-то на своём языке. Они смеялись. Открылся люк, и из него вылезли два немца с пистолетами в руках…

И тут случилось то, чему потом не раз удивлялся Мерецков. Он смотрел из укрытия на хохотавших врагов, и нервы у него сдали. Он выхватил из рук Кречета автомат и открыл огонь. Двоих уложил, а трое припали к земле и открыли ответный огонь.

— Поторопились вы, товарищ командарм! — в сердцах произнёс Кречет. — Извините, но так не воюют. Теперь нам отсюда не уйти. Эти трое возьмут на прицел нашу воронку, а танк даст ход и проутюжит её. — Он схватил Мерецкова за руку. — Уходите! Я вас прикрою, а затем и сам уйду. До леса двадцать шагов, можно и по-пластунски… Сейчас я метну в танк «горючку», он вспыхнет и дымом вас прикроет, ясно?

Бутылка угодила в танк, и он загорелся. Следом за ней Кречет швырнул гранату. Она взорвалась в том месте, где лежали трое немцев. Подул ветер, и клочья дыма накрыли воронку.

— Я пошёл, Кречет, жду тебя в лесу! — И Мерецков короткими перебежками поспешил к лесу…

Мерецков невредимым добрался до штаба полка. Здесь его ждали с нетерпением. Усталый, весь в грязи, в разорванной гимнастёрке, он вышел из леса, и, когда приблизился к блиндажу, в котором размещался штаб, часовой вскинул винтовку и зычно крикнул:

— Стой, кто идёт?!

— Свои, — тяжело дыша, ответил Кирилл Афанасьевич.

— Кто — свои? Назовите пароль!

— Командарм Мерецков — вот мой пароль.

Его встретил полковник… Чернов! Жив-здоров, улыбка на лице.

— Вы, товарищ командарм? — удивился он. — Какими судьбами? Меня о вашем прибытии в полк никто не информировал.

— Как? — удивлённо вскинул брови Мерецков. — Мне сказали, что полковник Чернов тяжело ранен.

— Ранен был не я, а другой Чернов, связист наш, — смутился Чернов. — Меня чуток задело в плечо. Когда на левом фланге финны смяли нашу оборону, я бросил туда не сколько танков, и нам удалось выстоять. Когда возвращался в штаб после боя, меня и зацепил шальной осколок от снаряда.

— Я тоже попал в переплёт, — едва не выругался Мерецков. — Ехал к вам, «виллис» подбили немецкие там кисты, двоих ребят из моей охраны убило наповал, а я и водитель остались живы. Сидели в воронке от снаряда, на нас шли два танка. Я бросился в лес, боец прикрыл меня своим огнём. Но выбрался ли он оттуда, мне неведомо. Ты бы навёл справки! Понимаешь, этот боец-водитель оказался сыном моей давней знакомой ещё с двадцатых годов. Её отец лечил меня на фронте. Зря, видно, я оставил парня одного, теперь вот душа болит, жив ли он.

— Как его фамилия? — спросил Чернов.

— Игорь Кречет. Из штрафбата он к тебе прибыл…

— Сейчас узнаю о нём у командира батальона. — Чернов позвонил по полевому телефону. — Кто на проводе? Это ты, Сергей Петрович? Да не обо мне речь, я жив-здоров, правда, осколок плечо задел, но всё зарубцуется. Кто держит у тебя оборону в районе озера, что у лесной поляны? Сам туда ездил с танкистами? Ну и что? Уничтожены три немецких танка, которые пытались зайти батальону в тыл? Так вот там, где ты увидел сгоревший «виллис», едва не погиб командарм Мерецков. Это была его штабная машина, а вёл её рядовой Игорь Кречет… Да-да, он прибыл к нам из штрафбата. Знаешь такого?.. Он поджёг два танка и сам погиб? Жаль парня… Ну, будь здоров, Сергей Петрович… Да, я слушаю… Батальону помогли танки соседнего полка? Это же здорово, так сказать, взаимная выручка… Враг готовит под утро новую атаку? А ты сам атакуй его, но ни шагу назад!

— Узнал что-нибудь? — спросил Мерецков, когда увидел, что Чернов положил трубку.

— Плохие вести, Кирилл Афанасьевич. — Рука Чернова потянулась к столу, где лежала карта. Он нагнулся к ней и показал то место, где противник обстрелял машину командарма. — Неподалёку наши люди увидели два сгоревших танка…

— Это Кречет поджёг их «горючкой»: в один танк он бросил бутылку при мне, а вторую машину запалил, когда я уже ушёл в лес. Но где он сам, жив ли?

— Комбат объявил мне, что рядовой Кречет погиб. Его обгоревшее тело нашли рядом с воронкой от снаряда.

Чернов увидел, как изменилось выражение лица командарма, оно словно окаменело. Он поспешно заговорил о том, что традиция «сам погибай, а командира выручай» живёт в армии.

— Я считаю, что рядового Игоря Кречета надо наградить орденом посмертно, и этот орден выслать его матери: хоть какое-то ей будет утешение… — произнёс Мерецков. Что скажешь?

— Я сам хотел вас об этом попросить, — вздохнул Чернов. — Парень уничтожил два танка, вас спасал…

— Тогда оформи это приказом, и я подпишу, — распорядился командарм. — Узнай у комбата, похоронены ли бойцы, погибшие в машине.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я всё сделаю, — заверил его Чернов.

— Родом Кречет из Ростова, — грустно продолжал Мерецков. — У меня есть адрес его матери. После войны обязательно съезжу к ней и поведаю, как погиб её сын. А сейчас напишу ей короткое письмо, дай мне листок бумаги…

Пока Мерецков писал, полковник Чернов вместе с начальником штаба уточнили рубежи обороны и нанесли на карту все данные. К тому же разведчики полка побывали в тылу у врага и добыли ценные сведения. Теперь Чернов был готов проинформировать командарма.

— Одну минуту. — Кирилл Афанасьевич заклеил конверт и отдал его Чернову. — Отправь это письмо вместе с похоронкой. Ну, я тебя слушаю…

Чернов разложил на столе свою рабочую карту и заговорил о том, что есть информация о пополнении войск немцев, чтобы попытаться смять оборону полка.

— Я доложу вам, что мы с новым начальником штаба ре шили сделать…

— Фёдор, — прервал его Мерецков, — задача у всех нас одна — остановить врага у Свири. Мы это сделали, правда, вражеские клещи сомкнулись у Петрозаводска, и второго октября противник ворвался в город. Удалось ему также захватить небольшой плацдарм в районе Булаевской. Кирилл Афанасьевич указал этот район на карте. — На твоём участке враг продвинулся на полтора-два километра, не так ли?

— Если бы немцы не бросили в бой танки, я бы не отдал им и метра своей обороны, — огорчённо вздохнул Чернов. — Теперь же мы тут накрепко окопались и никакие силы не сдвинут нас с передовых позиций. Это я вам, товарищ командарм, обещаю!

Помолчали. Как-то вышло само собой, что Чернов заговорил о родных краях, признался, что скучает по ним. Его мать болеет, и, хотя часто пишет, ему бы хотелось съездить домой, проведать её, но никак не получается. Разве до поездок, если тут такая заваруха!

— Я тоже давно не был в родных краях, — вздохнул Мерецков. — Но что поделаешь!

Чернов всё порывался спросить у Кирилла Афанасьевича, правда ли, что тот был арестован на второй день войны, но так и не решился. Мерецков, однако, заметил это и, улыбнувшись, спросил:

— Ты мой земляк?

— А как же! — воскликнул Чернов. — Ещё мой дед учил вас слесарному делу, а моя бабушка была у вас на свадьбе в Судогде, когда вы засватали Дуню Белову…

— Ну и память у тебя, Фёдор, острая как бритва! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — А вот человек ты робкий, даже мне боишься открыться!

— Вы о чём, Кирилл Афанасьевич?

— Ты всё хотел о чём-то меня спросить, но духа так и не хватило!

Брови у Чернова дрогнули.

— Ладно уж, когда-нибудь спрошу…

— Спроси сейчас, другого раза может и не быть: война ведь идёт!

— Вскоре после начала войны в армии пошёл слух, будто вас арестовали…

— Это правда, Фёдор, — подтвердил Мерецков. — Но арестовали меня по ложному обвинению, и теперь, как видишь, я сижу рядом с тобой.

— Я так за вас переживал…

— Мне, думаешь, легко было сидеть целых три месяца на Лубянке? Как бы не так!.. — Кирилл Афанасьевич облизнул пересохшие губы.

5

Рано утром, едва зажглась заря и небосклон стал оранжевым, Мерецков начал собираться в дорогу. Всю ночь на передовой было тихо, казалось, что вокруг и нет войны. Лишь изредка немцы пускали в небо ракеты, видимо, для острастки. Когда Мерецков пил чай, к нему вошёл Чернов:

— Бронемашина для вас готова!

— Не лучше ли поехать на твоём «виллисе»?

— А если снова вас где-то на дороге обстреляют немцы? Нет уж, дорогой земляк, рисковать я не стану!

— Не забудь про моё письмо матери Кречета и про похоронку, — напомнил Мерецков.

А через час бронемашина въехала во двор штаба армии. Командарма встретил генерал Крутиков.

— Вам звонил полчаса назад начальник Генштаба маршал Шапошников, — доложил он. — Я сказал, что вы в войсках. Он просил позвонить ему.

— Не говорил, зачем ему нужен командарм?

— Нет. Голос маршала мне показался недовольным.

— Ну-ну…

Игорь Кречет очнулся на корабле, и краснофлотец фельдшер, приводивший его в чувство, громко крикнул:

— Товарищ мичман, солдатик ожил!

В кубрик спустился боцман корабля мичман Сердюк кряжистый моряк с чёрными усами и серыми глазами. Цепкими пальцами он крутил правый ус.

— Ну вот, считай, пулемётный расчёт канонерской лодки будет в полном составе!

— А что, товарищ мичман, разве солдатик пулемётчик? — спросил фельдшер, скосив на боцмана хитроватые глаза. — Может, он наше корабельное оружие и в глаза не видел?

— Научим, если что не так, главное — в расчёте появилась боевая единица! Ты, фельдшер, помоги ему быстрее поправиться, понимаешь, чтобы рана у него скорее зарубцевалась.

— Где я нахожусь? — тихо спросил Кречет, глядя на не знакомых ему моряков.

— Ты у своих, солдатик! — тронул его за плечо мичман. — У моряков Ладожской военной флотилии. А нашли тебя наши ребята в лесу, когда помогали пехоте 7-й армии громить врага у посёлка. Ты лежал без сознания в одной гимнастёрке и брюках. Никаких документов при тебе не значилось. Звать-то тебя как?

— Игорь я, Кречет, родом из Ростова… — тихо произнёс «солдатик». Лицо у него было белое, словно простыня, на которой он лежал на койке, казалось, в нём нет ни кровинки. — Я, видно, когда был ранен, много крови потерял… — Игорь хотел приподняться на локтях, но вскрикнул от боли и снова лёг на спину. — Голова кружится, дай пить…

Фельдшер налил в стакан воды.

— Не торопись, солдатик, пей маленькими глотками, не то задохнёшься.

— Рана-то болит? — спросил его мичман, тронув за плечо.

— Ноет рана, — также тихо ответил боец. — Нас танки атаковали. Помню, как метнул бутылку с «горючкой» в танк. Он запылал, я тут же бросил гранату… — Кречет передохнул. — Хотел бежать в лес, но появился другой танк, я и его поджёг бутылкой с горючей смесью. Из танка стали выскакивать немцы, ну я, значит, по ним из автомата. Гляжу сквозь дым, а неподалёку появился третий танк. Была ещё граната, бросил её в танк и побежал в лес. У дерева что-то больно кольнуло в плечо. Понял, что пуля задела… С трудом шёл по лесу, а потом упал. Больше ничего не помню…

— Где воевал? — спросил мичман.

— Я прикрывал генерала армии, — обронил Кречет.

— А может, ты спасал маршала? — усмехнулся мичман.

— Нет, я вёз в машине командарма, когда по нам ударили вражеские танки.

— Куда же делся твой генерал? — съязвил боцман.

— Он ушёл в лес, чтобы добраться до полка… Воды, — попросил Кречет, — дайте воды!.. — Голова у него снова закружилась, и он потерял сознание.

«Бредит, какой тут ещё генерал армии, — недоумевал боцман. — Так и есть, бредит».

Фельдшер сделал раненому укол, и Кречет очнулся.

Сердюк поспешил к командиру корабля. Тот сидел и каюте и писал донесение командиру дивизиона кораблей о высадке отряда армейцев в район деревни Сосновка. Там уничтожен склад боеприпасов противника, он выбит из деревни. На борт доставлен раненый солдат-пехотинец…

— Разрешите? — спросил вошедший боцман. — Товарищ командир, раненый пришёл в себя. Фельдшер заверил, что опасность для жизни миновала и он пойдёт на поправку.

Командир приказал зачислить солдата в экипаж корабля, поставить его на все виды довольствия и подобрать ему морскую форму.

— В бою мы потеряли наводчика Павла Савельева, пусть этот солдат, а ныне краснофлотец заменит его на автомате. Сам научи его, как наводить на цель, ясно?..

Сердюк спустился в кубрик, где лежал раненый.

— Мне уже легче, — подал голос Кречет, глядя на мичмана.

— Вот что, солдатик. Раньше ты служил в пехоте, а теперь будешь служить на флоте. — Мичман улыбнулся. Так решил наш командир. Будешь в расчёте наводчиком. Займёшь место убитого в бою краснофлотца Савельева. Он был отличным наводчиком. Ты вот кем был в пехоте?

— Сапёром, мины разоружал. Потом шофёра на штаб ной машине убило, и я заменил его…

— Стрелять из пулемёта умеешь?

— Ещё как умею, — через силу улыбнулся боец.

— Будешь на автомате вторым номером!

— Слушаюсь!

— Надо отвечать «есть»! — поправил его боцман. — И про свою матушку-пехоту, хоть она и царица полей, забудь! И про генерала армии забудь! У нас на флоте не генералы, а адмиралы, и один из них — адмирал Кузнецов Николай Герасимович, наш нарком Военно-Морского Флота. А сам-то ты желаешь служить на корабле?

— Я люблю море, — вздохнул Кречет. — В десятом классе мы ставили спектакль, в нём я играл роль адмирала Фёдора Ушакова.

— Да ты же ценный трофей! — воскликнул мичман. — Отныне станешь служить со мной, где я, там будешь и ты! Родом-то откуда?

— Из Ростова.

— А я из Батайска, там совсем рядом. Выходит, земляки мы с тобой. Мой дед в этих краях рубил шашкой беляков в Гражданскую войну. У тебя есть дед?

— Был дед, но его убили в двадцатом году белогвардейцы за то, что лечил красных бойцов и командиров. Ночью убили, прямо дома, и скрылись. Наши чекисты искали убийц, но те, видно, ушли из Новороссийска, когда оттуда бежала деникинская армия на кораблях.

— А ты, вижу, парень грамотный, так что, кроме второго номера, назначаю тебя агитатором. Будешь рассказывать краснофлотцам про разные события в стране и за рубежом. Послушаешь радио и всё расскажешь ребятам…

Поправившись, Игорь Кречет надел морскую форму и посмотрел на себя в зеркало. Всё сидело на нём ладно, красиво. «Теперь и мать родная меня не узнает! — взгрустнул он. — Нужно как-нибудь сфотографироваться и послать ей свою карточку».

В кубрик вошёл мичман Сердюк.

— Ну как, подошла тебе морская форма? — спросил он весело.

— Как будто на меня шили, — улыбнулся Кречет. — А вот плечо всю ночь ныло.

— Может, там пуля сидит или осколок?

— Вряд ли, тогда бы вся рука опухла.

— Надо показать тебя врачу, — произнёс мичман. — Вернёмся на базу, и я свожу тебя в лазарет. — Он сел. — Игорь, ты сказал, что любишь море?

— Да. После десятилетки я выучился на рулевого и плавал на пароходе «Чапаев». Когда началась война, меня призвали на военную службу. Просился на военный флот, но определили в пехоту.

— И ты сразу попал на фронт?

— Так случилось… — смутился Игорь, а про себя отметил: «Не буду говорить, что был в штрафном батальоне, ещё уберут с корабля».

— А ты правда спас в бою командарма? — спросил мичман. — Если это так, то я обязан доложить своему начальству. Глядишь, медаль тебе дадут, а может, и орден. Но поначалу надо выяснить, кто этот командарм, чтобы он подтвердил твой подвиг.

«Надо отказаться, не то станут наводить справки и всё про штрафной батальон откроется», — смекнул Игорь.

— Я пошутил, товарищ мичман, — несмело улыбнулся он. — Боялся, что на корабле меня не оставите…

— Логично! — Мичман встал. — Тем, как ты тренируешься в автоматном расчёте, я доволен. У тебя неплохо получается. На днях пойдём в ночной поиск, будем обстреливать из орудий укрепления финнов на берегу Свири, так что всем хватит работы. Рука у тебя не дрогнет?

— Тут уж я постараюсь, товарищ мичман!..

Татьяна, получив похоронку на сына, изошла слезами.

В эту ночь она никак не могла уснуть. Дважды вставала, подходила к окну. Во дворе было темным-темно, в небе холодно и зловеще мерцали звёзды. «Ваш сын геройски погиб в бою…» — эти слова из похоронки весь день стучали в её голове, и ей было очень больно: она потеряла единственного сына. А уж как она любила его!

«Закончится война, и я поеду в те края, где погиб мой Игорёк, — грустно подумала она. — И повезу на его могилу горстку донской земли. А может, удастся и памятник ему поставить, надо только денег собрать…»

Уснула Татьяна на рассвете. Проснулась от стука в дверь: соседка принесла ей письмо. Татьяна торопливо надорвала конверт и, вынув из него листок, стала про себя читать: «Уважаемая Татьяна Игоревна! Прошло девять лет после нашей встречи на Белорусском вокзале в Москве. Я обещал навестить вас в Ростове, однако не смог. Зато судьбе было угодно, чтобы я встретил вашего сына Игоря на фронте. В тот день враг бросил в атаку танки, они прорвали нашу оборону, и я срочно выехал в полк, что бы помочь отбить натиск противника. За рулём сидел ваш сын. Когда нас атаковали, „виллис“ загорелся, а мы с Игорем оказались в воронке от взрыва снаряда. Завязался неравный бой. Игорь бутылкой с зажигательной смесью поджёг один танк. Показался второй, и тогда ваш сын сказал, чтобы я уходил в лес, а он прикроет меня своим огнём…

После боя, когда враг был отброшен, стало ясно, что Игорь уничтожил и второй танк, но и сам погиб.

Я горжусь вашим сыном! Это был смелый и отчаянный парень. Пусть земля будет ему пухом!.. Пользуясь правом командарма, я наградил вашего сына орденом Красной Звезды (посмертно) и распорядился, чтобы командир полка, где он служил, переслал вам этот орден. Вы, наверное, скоро его получите. Я понимаю, что сердце матери наградой не успокоить, и всё же… Ваша боль, Татьяна Игоревна, это и моя боль. Вы потеряли сына, а мы — бесстрашного бойца Красной Армии. В бою он прикрыл меня, и до конца своих дней я буду это помнить.

Позвольте пожелать вам, Татьяна Игоревна, всяческого благополучия. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся. Искренне ваш — генерал армии Мерецков.

Р. S. Не отыскался ли ваш брат Аркадий? Где он теперь и жив ли? Пишите мне по адресу: Москва, Наркомат обороны, Мерецкову Кириллу Афанасьевичу. 2.10.41 г.».

— Колдуешь у карты? — спросил Мерецков генерала Крутикова, когда вошёл в штаб. Он был с генералом Дягтерёвым в соседней армии. На переднем крае пока было тихо, лишь местами противник «пощипал» нашу оборону, но на дальнейшие действия не решился. — Что нового?

Крутиков сказал, что час тому назад звонил маршал Шапошников. Ставка недовольна действиями 4-й армии генерала Яковлева на тихвинском направлении.

— Он просил вас, Кирилл Афанасьевич, войти в контакт с Яковлевым и узнать, сможет ли его армия остановить продвижение немецких войск к Тихвину, свою оценку создавшейся ситуации сообщить в Ставку.

— Плохо дело, — вздохнул Мерецков. — Алексей Николаевич, немедленно поезжай в штаб к генералу Яковлеву и узнай, нужна ли ему помощь. Ты же понимаешь, что если он не остановит наступление фашистов, то появится реальная угроза нашей 7-й армии с тыла!

Генерал Крутиков убыл в армию Яковлева в девять утра, а вечером из этой армии приехал секретарь Ленинградского обкома партии Штыков, занимавшийся обеспечением Ленинграда продовольствием.

— Генерал Яковлев подавлен и растерян, его армия отступает. — Штыков сел, ладонью провёл по усталому лицу. — С дивизиями у него связи нет. Считаю, что об этом надо доложить в Ставку!

Мерецков сказал, что по просьбе маршала Шапошникова он послал к Яковлеву генерала Крутикова и, когда тот вернётся, будут решать, что делать.

Через сутки Крутиков вернулся, и его доклад свёлся к одному:

— Сдержать натиск гитлеровцев Яковлев не сможет! Нужно срочно принимать меры. Звоните в Ставку маршалу Шапошникову.

— Уже поздно, сделаю это утром, — выдохнул Мерецков.

Ночь для него выдалась тревожной и не в меру долгой.

Утром он позвонил Верховному и объяснил ситуацию, которая сложилась для войск 4-й армии на тихвинском направлении. Выслушав его, Сталин какое-то время молчал, видимо, размышлял, как ему поступить, потом приказал Мерецкову срочно отправиться в 4-ю армию и вступить во временное командование ею.

— Обязанности командующего 7-й армией с вас не снимаются, — жёстко предупредил Сталин. — Разрешаю вам часть её сил использовать для помощи 4-й армии. Ваша задача, — всё так же жёстко продолжал Сталин, — удерживая финнов на Свири, остановить наступление немцев в районе Тихвина и разгромить их!..

Сталин, переговорив по телефону с Мерецковым, вскинул глаза на маршала Шапошникова и спросил, уверен ли он в том, что Мерецкову удастся освободить Тихвин, захваченный немцами через два дня после разговора.

— Я в это не верю! — сказал Молотов, положив в папку документы, подписанные Сталиным.

У Верховного сердито блеснули глаза. «Кажется, сейчас он взорвётся!» — невольно подумал начальник Генштаба. К его удивлению, Сталин промолчал, словно бы и не слышал, что сказал его ближайший соратник.

— Я хочу знать ваше мнение, Борис Михайлович, — вновь заговорил Сталин. — Вы не любите делать прогнозы, и эта черта вашего характера мне импонирует. И всё же, Мерецков сделает то, что ему приказано?

— Сделает, Иосиф Виссарионович, он из тех, кто слов на ветер не бросает.

— Хотелось бы в это верить, — грустно произнёс Верховный. — Не скрою, я был очень огорчён, когда восьмого ноября немцам удалось захватить Тихвин и перерезать единственную железнодорожную линию, по которой шли грузы к Ладожскому озеру для снабжения Ленинграда. Теперь надо не только выбить немцев из Тихвина, но и разгромить всю тихвинскую группировку, восстановить железнодорожное сообщение на участке Тихвин — Волхов, а также сковать силы врага и не допустить их переброску на московское направление. — Сталин помолчал, собираясь с мыслями. — Хватит ли у Мерецкова сил? Может, Генштабу следует выделить ему хотя бы одну армию?

— А где её взять, Иосиф Виссарионович? — усмехнулся Шапошников. — Все резервы брошены под Москву. Вот и Жуков просит дать ему ещё войска…

Шапошников вновь повторил, что Тихвин Мерецков возьмёт, но, как дальше сложится обстановка, ему неведомо. Сил и боевых средств у Кирилла Афанасьевича крайне недостаточно.

— Тогда придётся что-то взять из состава Ленинградского фронта, — твёрдо заявил Верховный.

— Надо ли сейчас это делать? — озабоченно спросил маршал Шапошников. — Давайте подождём, пока Мерецков не отобьёт у врага Тихвин, а потом будет видно.

— Хорошо, сделаем так, как просит начальник Генштаба, — согласился Сталин.

Разговор с Верховным оставил в душе Кирилла Афанасьевича неприятный осадок. Но что поделаешь? Сталин прав: нужно воевать лучше, действовать с умом, сражаться до последней возможности!

— Сталин очень недоволен генералом Яковлевым, — сказал Мерецков, едва генерал Крутиков вошёл к нему. — Хотел было отозвать его в Ставку, но я попросил пока этого не делать. И знаешь, что он мне ответил? «Бездарей надо убирать из армии, они воевать не умеют, а лишь губят солдат. Дорогу, мол, надо давать способным генералам!» Кирилл Афанасьевич усмехнулся. — А где их взять, этих способных генералов? Легче всего снять человека с должности, куда труднее научить его воевать.

— Странно как-то получается с Яковлевым, — озадаченно промолвил Крутиков. — Всеволод Фёдорович, сколько его знаю, в военном деле собаку съел. Хорошо проявил себя на советско-финляндской войне, в конце июня сорок первого командовал Киевским особым военным округом, в ходе войны — начальник тыла Юго-Западного фронта, был заместителем начальника Генерального штаба, а уж потом принял 4-ю армию, и вдруг осечка. И что же делать?

Мерецков сообщил Крутикову, что Сталин приказал ему срочно отправиться в 4-ю армию и взять командование ею на себя, оставаясь при этом командармом 7-й.

— Мне разрешено также часть сил 7-й армии использовать для помощи 4-й армии, — пояснил Кирилл Афанасьевич. — Задача двух армий не только удержать финнов на Свири, но и разгромить гитлеровскую группу войск на тихвинском направлении.

— Ого! — воскликнул Крутиков. — Эту задачу нужно решать фронту, а не двум армиям.

— Ты недалёк от истины, Алексей Николаевич, у врага втрое больше сил, чем у нас, — согласился Кирилл Афанасьевич. — Но не мог же я просить Верховного срочно создать фронт? — Он глубоко вздохнул. — Приказ есть приказ, и наше дело — достойно его выполнить! — Мерецков снял фуражку, положил её на край стола. — Не пора ли нам поесть? Я проголодался.

— Я сейчас распоряжусь, Кирилл Афанасьевич!

Они плотно позавтракали, затем Мерецков поручни Крутикову подобрать резервы для 4-й армии, а сам с труп пой командиров решил поехать к генералу Яковлеву.

— Но прежде позвоню ему, чтобы был на месте. Приму от него армию и сразу же окунусь в её дела, — подчеркнул Мерецков.

Пока он пытался связаться с командармом, Крутиков наметил, что можно дать 4-й армии.

— Ну-ка, скажи, герой боев на Свири, — пошутил Кирилл Афанасьевич, хотя был огорчён тем, что не дозвонился до генерала Яковлева.

Крутиков перечислил: стрелковый полк, два миномётных и два сапёрных батальона, десять походных кухонь и запасы продовольствия.

— И это всё? — удивился командарм. — Жадный ты, Алексей Николаевич! Прибавь к тому, что ты сказал, танковую бригаду и ещё два миномётных батальона и всё это немедленно отправляй в район Тихвина.

— Отдать наши скромные резервы… — начал было начальник штаба, но Мерецков осадил его: — Хватит базарить, Алексей Николаевич. Верховный потребовал немедленно освободить Тихвин, и грош нам цена, если мы с тобой этого не сделаем! — Кирилл Афанасьевич не без улыбки взглянул на Крутикова. — Ты ещё не был на ковре у Верховного? То-то, дружище. Я тоже пока не был, но другие были. Слышал про командующего Западным фронтом генерала армии Павлова?

— Дошёл и сюда слух, что его будто расстреляли за беспечность.

— Не только одного Павлова, едва ли не всё руководство фронта!..

Оставив за себя генерала Крутикова, Мерецков к вечеру вместе с дивизионным комиссаром Зеленковым, генералом Павловичем, комбригом Стельмахом и другими убыл на машине в Сарожу, которая была в двадцати километрах от Тихвина, где хозяйничали гитлеровцы, наводя «железный порядок». В сумерках прибыли в Сарожу. Мерецкова встретил командир батальона — плечистый майор в полевой форме. На вопрос, где находится командарм Яковлев, майор ответил:

— Не могу знать, товарищ генерал армии! Войска 4-й армии отходят, свой батальон я уже приготовил.

Глаза у майора были большие, тёмно-голубые, в них сквозила настороженность.

— Как сдали врагу Тихвин? — спросил Мерецков.

— Немцы ворвались в город внезапно, — пояснил майор. Он рассказал, как всё произошло и где теперь наступают гитлеровцы.

— А где располагается штаб армии?

— Не могу знать, — передёрнул плечами майор. — С утра я посылал своих людей в разведку, но они так и не выяснили, где штаб.

— Что будем делать, товарищ командарм? — спросил комбриг Стельмах, когда комбат организовал им ужин и солдатской столовой.

Мерецков сказал, что Стельмах останется с батальоном, а он вместе с генералом Павловичем и адъютантом капитаном Бородой выедет на основные направления, по которым отходили войска, и разыщет командиров соединений и частей. Сейчас важно объединить разрозненные подразделения в отряды и организовать управление ими.

— Я хочу увидеть на месте, где находятся войска 4-й армии. Да и генерала Яковлева надо найти!

Кирилл Афанасьевич был тих и краток, хотя в душе у него бушевала буря. По существу, войска 4-й армии разобщены, они в беспорядке отходят, между ними нет связи. «Если об этом станет известно Сталину, Яковлеву может выпасть судьба генерала армии Павлова, — подумал Мерецков. — Необходимо скорее его найти и принять у него армию».

Мерецков выехал из Сарожи и на пятом километре просёлочной дороги в селе Бор встретил командира 44-й стрелковой дивизии полковника Артюшенко и командира 191-й стрелковой дивизии полковника Виноградова. Представившись, Кирилл Афанасьевич спросил, не знают ли они, где находится штаб армии.

— У нас связи со штабом армии нет, — удручённо ответил Артюшенко, а Виноградов добавил, что обстановка на этом направлении сложилась не в нашу пользу, сдерживать натиск фашистов почти нечем, численность двух дивизий не превышает численности полка.

— А в моей сорок 44-й дивизии всего человек семьсот. — пожаловался Артюшенко. — У нас нет ни артиллерии, ни миномётов, ни танков, нет и транспорта.

— Да вы что, полковник, шутите? — едва не вспылил Мерецков. Выражение его лица стало жёстким, а на бугристых скулах заходили желваки. — Где же ваша боевая техника? В боях растеряли?

Артюшенко глухо, не без раздражения сказал:

— Мою дивизию перебросили с Ленинградского фронта самолётами, мы взяли с собой лишь стрелковое оружие. А с автоматом или винтовкой на вражеский танк не пойдёшь! Потому и отступаем.

— Вот что, полковник. Теперь я командующий 4-й армией, меня назначила Ставка, — сухо и неторопливо заговорил Мерецков. — Приказываю вашим войскам к десятому ноября занять оборону вот здесь! — Кирилл Афанасьевич указал район на карте. — По северному берегу реки Шомушка. Что вам надлежит сделать? Перерезать дорогу на Лодейное Поле, преградить путь танкам противника на север. В помощь вам я направляю резервные войска и боевую технику из своей 7-й армии…

— Танки будут? — прервал командарма Артюшенко.

— Дадим вам танковую бригаду, больше у меня танков нет.

— А нельзя ли выкроить хотя бы два десятка орудий? Как же нам бить танки?

— Постараюсь это сделать. — Мерецков подошёл к столу, на котором адъютант капитан Борода разложил рабочую карту командарма. — Хочу ещё раз показать вам, где и когда войска ваших двух дивизий должны занять и оборудовать оборонительные позиции… На них вы обязаны стоять насмерть! — Голос у Мерецкова был твёрд и решителен, глаза блестели. — То, что недавно вы, как морские крабы, пятились назад, забудьте! Тот, кто без приказа сделает шаг назад, будет тут же расстрелян!

— Станем биться до последнего, куда уж нам теперь отступать, — ответил за двоих Виноградов. Его спокойные чёрные глаза смотрели на командарма доверчиво, в них выражалась готовность выполнить только что отданный командармом приказ.

— Ну-ну, покажите, комдивы, на что вы способны! — Добродушная улыбка скользнула по лицу командарма.

В селе Бор Мерецков оставил генерала Павловича, на которого возложил общее руководство по сбору отступающих войск, организацию обороны и последующего наступления, а сам поспешил в другое село — Большой Двор. Здесь и находился штаб 4-й армии, и первым, кого увидел Мерецков, был генерал Яковлев. Он вышел из штаба и, когда машина командарма въехала во двор, подошёл к ней.

— Рад вас видеть, Кирилл Афанасьевич! — Он протянул руку, чтобы поздороваться с Мерецковым, но тот сделал вид, что занят, закрыл дверцу, а затем сурово взглянул на генерала.

— Я сомневаюсь, Всеволод Фёдорович, что ты рад моему приезду, а вот я рад. Что случилось, почему твоя армия буквально рассыпалась, разбежалась, едва появились вражеские танки? Как ты мог допустить это? Тебя надо за такое руководство армией отдать под трибунал!

Генерал побледнел.

— Не утрируй, Кирилл, — начал было он, но у Мерецкова вмиг окаменело лицо, а пальцы невольно сжались в кулаки.

— Какой я вам Кирилл, — с ожесточением выговорил он.

Я генерал армии, представитель Ставки, а не тот генерал, который растерял свою армию и не имеет связи ни с одной стрелковой дивизией!

Яковлев стоял перед ним навытяжку, опустив руки по швам. Лицо его залилось краской. А Мерецков, ничуть не щадя его, сурово продолжал:

— Ставка отстранила вас от руководства армией, мне приказано временно вступить в командование ею. Я остаюсь также и командармом 7-й.

Генералу Яковлеву следовало бы принять это сообщение к сведению, но он, не смущаясь, заявил:

— Приказа о снятии меня с должности командующего 4-й армией я не получал!

— Сейчас вы его получите! — Мерецков кликнул своего адъютанта и распорядился: — Садитесь за стол и пишите приказ по войскам 4-й армии о моём вступлении в командование ею…

Свершилось то, чего генерал Яковлев никак не ожидал. Уже смирившись с тем, что произошло, и укротив своё самолюбие, он вскоре подошёл к комнате, где склонился над оперативной картой Мерецков.

— Разрешите к вам?

Кирилл Афанасьевич обернулся.

— Заходи, Всеволод Фёдорович. Садись рядом так, как мы сидели с тобой в Ленинграде, когда я рассказывал тебе о республиканской Испании.

Яковлев молча сел. Его лицо было цвета воска.

«Переживает, это хорошо, значит, совесть в нём заговорила», — отметил про себя Кирилл Афанасьевич и спросил:

— Что скажешь?

— Скажу вам, как на духу, — невесело произнёс Яковлев. — Фашисты танками навалились на мою армию, бить их было нечем, и я растерялся. Надо было срочно позвонить вам в штаб 7-й армии и попросить помощи, но во мне взыграла гордость, и я…

— И ты, — прервал его Кирилл Афанасьевич, — не стал меня просить, а решил драпать от врага без оглядки? — Он помолчал. — У Гёте, Всеволод Фёдорович, есть такие слова: «Поведение — зеркало, в котором каждый показывает свой облик». Так вот твой облик на сегодня — это облик человека, забывшего о своём долге!

— Кажется, я это понял… — обронил генерал и тихо спросил: — Что мне теперь делать?

— То, что делал и раньше — сражаться с врагом, но сражаться упорно, стойко, биться за каждую пядь нашей родной земли! И не хныкать, не искать для себя каких-либо оправданий. Ты же, Всеволод Фёдорович, хорошо воевал в советско-финляндскую войну!

Яковлев оживился. Неожиданно он подумал о том, что может доказать, на что способен, и воевать не разучился.

— Я напишу рапорт Верховному Главнокомандующему, признаю свои ошибки и попрошу его оставить меня в кадрах Красной Армии…

— Писать рапорт не надо, — остановил его Мерецков. — Я уполномочен решить этот вопрос.

— Как? — встрепенулся генерал.

— Хочешь быть заместителем командующего 4-й армией?

Яковлев впился глазами в Мерецкова. Не шутит ли?

После того, что случилось с 4-й армией, генералу не верилось в такое предложение. Мерецков, заметив его колебания, усмехнулся.

— Всеволод Фёдорович, я ведь временно взял на себя командование твоей армией, так что у тебя есть шанс снова стать командармом, но это нужно доказать делом!

— Так вы не шутите? — улыбнулся Яковлев. — Сочту за честь принять ваше предложение. Теперь уж я вас не разочарую.

— Что меня, — качнул головой Мерецков, — своим войскам докажите, на что вы способны. Бойцы — ваши судьи, а не я. — Кирилл Афанасьевич подошёл ближе. — Вот и договорились. А сейчас соберите в штабе командный состав армии, будем решать, с чего начать выправлять создавшееся положение…

Генерал взял фуражку, толкнул плечом дверь и выскочил во двор. Там, в маленьком домике, расположились связисты, оттуда можно связаться со штабами дивизий.

6

Разговор с командирами соединений и частей был серьёзным. На совещании выяснилось, что некоторые управления армии, такие как тыл и медицинские учреждения, не были заранее выведены из Тихвина и стали уходить, когда немецкие танки с десантом автоматчиков ворвались в город. Эвакуация была поспешной, подтвердил генерал Яковлев. Потому-то часть штаба армии ушла на север, по дороге на Лодейное Поле, другая часть — на восток и разместилась в селе Большой Двор. Начальник штаба армии генерал Ляпин с группой работников находился в это время в районе Волхова.

— Почему он сидел там, когда 4-я армия располагалась в районеТихвина? — Брови у Мерецкова метнулись кверху и застыли.

— Ляпин управлял Волховской группой войск, которая формально числилась в составе моей армии, — пояснил Яковлев.

— А фактически она находилась в подчинении командарма 54-й Ленинградского фронта, — заметил комбриг Стельмах.

— Ждать, когда сюда вернётся генерал Ляпин, мы не будем, — заявил Мерецков. — Не будем и вызывать его: терять время нам негоже. У нас есть кого назначить начальником штаба армии. — Кирилл Афанасьевич взглянул на Стельмаха. — Вас и назначаю начальником штаба. Вы, Всеволод Фёдорович, как мой заместитель, не возражаете?

— Я — за, товарищ генерал армии, — обронил Яковлев. — Григорий Давидович человек храбрый, есть в нём штабная струнка.

Мерецков сказал, что роль начальника штаба в предстоящих сражениях велика.

— Вам, генерал Стельмах, нужно собрать в Большом Дворе всех отбившихся от штаба работников, вернуть сюда людей из Волховской группы. — Мерецков помолчал. — Срочно организуйте разведку противника перед всем фронтом армии и не прикидывайте силы врага на глазок, а точно установите, какие соединения немцев имеются на этом направлении, сколько их и чего они хотят. И ещё, — жёстко продолжал командарм, — наладьте устойчивую связь со всеми соединениями и частями армии. Ясно?

Генерал Стельмах поднялся из-за стола.

— Так точно, товарищ командарм! Всё будет как надо. Есть у меня орлы по этой части, им и поручу. А самое трудное сделаю сам.

Мерецков подчеркнул, что с бойцами необходимо постоянно вести разъяснительную работу, поднимать их моральный дух, убеждать их в том, что враг не так силён, как кажется, его можно и нужно бить!..

Вместе с командующим артиллерии генералом Дегтярёвым Мерецков обсуждал, сколько и каких орудий надо дать на тот или иной рубеж обороны, когда начальник связи сообщил, что линия ВЧ исправлена.

— Можете, товарищ командарм, звонить в Ставку!

Услышав далёкий, но чёткий голос Сталина, Мерецков хотел было доложить ему об обстановке и принятых мерах по восстановлению боеспособности 4-й армии, но тот пре рвал его:

— Ваш звонок, товарищ Мерецков, обрадовал меня. Я полагал, что если нет от вас вестей, значит, вы застряли где-то в карельских болотах.

— Не я застрял, товарищ Сталин, застряла 4-я армия генерала Яковлева, — парировал Кирилл Афанасьевич. — Теперь вот собираю её со всех лесов и болот и готовлю удар по тихвинской группировке врага. — Он доложил Верховному подробности.

Выслушав его, Сталин усмехнулся в телефонную трубку.

— Вы взяли к себе в заместители штрафника генерала Яковлева? Не ожидал такое услышать. Не подведёт ли он вас? Дали бы ему дивизию, и пусть сражается. — Верховный выдержал паузу. — Почему молчите?

— Размышляю, как изложить вам свою просьбу, — смутился Мерецков.

— Говорите! — бросил в трубку Верховный.

Кирилл Афанасьевич сказал, что ему сейчас надо при крыть от немцев направление на Вологду, но у него нет войск в резерве.

— Мне бы, товарищ Сталин, одну стрелковую дивизию и отдельный танковый батальон. Может, прикажете Генштабу дать всё это из резерва Ставки?

Слышно было, как Сталин по прямой связи тут же позвонил в Генштаб Шапошникову, что-то сказал ему, и Кирилл Афанасьевич снова услышал голос Верховного:

— Дадим вам 65-ю стрелковую дивизию и не один, а два отдельных танковых батальона. Их немедленно направят к вам, на станцию Большой Двор.

— Товарищ Сталин, даже не верится, я вам так благодарен, — вырвалось у Мерецкова.

— Ну-ну, без эмоций, товарищ Мерецков, — осадил его Верховный. — Звоните мне, когда освободите Тихвин. Желаю удачи! — Он положил трубку.

Генерал Яковлев сидел рядом с командармом, и от того, что сказал о нём Сталин, его бросило в жар. У него будто что-то надломилось в груди. Он встал, перед глазами поплыл туман…

— Верховному положено нас шерстить, если провинились, — тихо обронил Мерецков, — так что не переживай. Что было, то было. Пошли ко мне начальника артиллерии…

Полковник Дегтярёв робко вошёл в кабинет. Мерецков пристально взглянул на него и спросил:

— Скажите, почему артиллерия так плохо била фашистов?

Дегтярёв заметно покраснел, однако глаз в сторону не отвёл, честно признал свою вину.

Мерецков приказал срочно подготовить заявку в Центр об отгрузке 4-й армии не менее трёх боекомплектов на все орудия и миномёты. Подписав документ, он распорядился, чтобы Дегтярёв лично проследил за продвижением железнодорожного состава с боевой техникой и оружием.

Через несколько дней Дегтярёв грустно доложил о том, что поступила лишь половина из того, что было заказано. Мерецков по ВЧ позвонил в Наркомат обороны начальнику Главного артуправления генерал-полковнику Яковлеву. Поздоровавшись с ним, Кирилл Афанасьевич сказал:

— 4-я армия генерала Яковлева, вашего однофамильца, которую по приказу товарища Сталина я на днях возглавил, содержится на голодном пайке. У нас нет ни снарядов, ни мин, нет половины орудий, а есть приказ Ставки — разбить группировку немцев в районе Тихвина и освободить город от врага. Вот я и размышляю, что мне делать: то ли докладывать Верховному, то ли телеграфировать в Ставку. А потом решил дать вам знать.

— И правильно сделали, Кирилл Афанасьевич. Я дам вам всё, что надо, коль этого требует Ставка, — заверил Яковлев. — У вас начальником артиллерии Дегтярёв, почему он мне не доложил?

— Он человек воспитанный, не стал делать это через голову командарма, — схитрил Мерецков.

— Понял вас, — повеселевшим голосом ответил Яковлев. — Дня через три-четыре мы отгрузим в штаб 4-й армии всё необходимое. А вам желаю выбить врага из Тихвина!..

— Ну, вот и решили нашу проблему, полковник, — обратился Мерецков к Дегтярёву. — А пока будем экономно расходовать боеприпасы.

Улыбка вспыхнула на грустном лице Дегтярёва.

— Я всё понял, товарищ генерал армии. — Он встал. — Артиллерия теперь станет действовать не массированными ударами по площадям, а строго по целям. Считаю, что такое непрерывное маневрирование артиллерии огнём и колёсами обеспечит нашим войскам возможность наносить мощные удары по врагу, а не булавочные уколы.

Мерецкову рассуждения начальника артиллерии пришлись по вкусу. Он улыбнулся, подошёл к нему и, пожав руку, коротко произнёс:

— Желаю вам боевого успеха, полковник!..

Вместе с начальником штаба Мерецков уточнил на карте расположение немецких войск на тихвинском направлении. Ему доложили, что на рассвете на станцию Большой Двор прибыла и уже выгрузилась 65-я стрелковая дивизия генерала Кошевого. Временный командный пункт дивизии оборудован в лесу, к востоку от железнодорожной станции Астрача.

— Выбрал место комдив Кошевой очень удачно, — заметил начальник штаба генерал Стельмах. — До переднего края обороны 44-й дивизии всего четыре-пять километров. Справа по направлению на Тихвин — вологодский большак, слева — железная дорога.

— Пошли за комдивом Кошевым вездеход, — распорядился Мерецков.

Полковник Кошевой прибыл в деревню Павловские Концы, где находился КП командарма. Кирилл Афанасьевич тепло встретил комдива.

— На вашу дивизию, Пётр Кириллович, у меня вся надежда, — улыбнулся он. — Перед войной вы командовали дивизией, и нам увидеться не довелось. Теперь вы здесь. Уверен, что мы с вами подружимся, не так ли?

Кошевой не ждал такого душевного разговора с командармом. Он был наслышан, что Мерецков «суров», порой даже «жесток», если дело касалось армии, и что он не держит на службе тех, кто хоть чем-то запятнал себя. «Может, это и правда, — подумал Кошевой, — поживём-увидим», но то, что командарм человек душевный, прост и доступен, ему стало ясно уже сейчас, при первой встрече.

— Что прикажете, товарищ генерал армии, то и буду делать, — весело заговорил комдив. — Я ещё не был на фронте, если не считать Гражданскую войну, где я участвовал в боях. Тогда мне было шестнадцать лет.

— А мне двадцать три! — заметил Кирилл Афанасьевич. — Но ты не жалей, Пётр Кириллович, что раньше не был на фронте. Тут тебе придётся глотнуть немало пороховой гари.

— Вы сказали, у вас вся надежда на мою дивизию. Что вы имели в виду? — спросил Кошевой.

— Будешь наносить главный удар в центре по обороне врага, — пояснил Мерецков. — Позже я тебе всё растолкую. А сейчас желал бы знать подробности о вашей стрелковой дивизии. Как она вооружена, надо ли ещё какого оружия и войска?

Кошевой почувствовал себя увереннее и не без гордости заявил, что его стрелковая дивизия полнокровная, боевая, у неё есть всё, что надо, она готова хоть завтра идти в бой.

— Поначалу я думал, что нас бросят под Москву, так и говорили, когда мы погрузились в эшелоны, — с удивлением произнёс Кошевой. — А потом вдруг прямым курсом под Тихвин. Что бы это значило, хотелось бы знать. Под Москвой, слыхал я, идёт сражение не на жизнь, а на смерть, нашим бы моя дивизия — что могучий снаряд в броневой щит фашистов. Но нет, бросили на север.

— Ты, Пётр Кириллович, находишься там, где враг перерезал артерию, которая питала Ленинград, — сказал Мерецков. — Эту артерию нужно как можно скорее освободить от врага, иначе защитникам города станет ещё тяжелее. Так что здесь, под Тихвином, жизненный перекрёсток войны. Соображаешь, полковник?

— Как не сообразить, если вы всё разжевали и в рот мне положили, — пошутил комдив.

Командарм назначил наступление на 19 ноября, а несколькими днями раньше он собрал в штабе комдивов и командиров соединений и изложил свой план проведения операции по разгрому немецких войск на тихвинском направлении и освобождению Тихвина. Суть этого дерзкого плана — окружение и уничтожение вражеских войск в районе Тихвина.

— Товарищи, — сказал, слегка волнуясь, Кирилл Афанасьевич, — наконец наступил момент, когда войска нашей 4-й армии нанесут по врагу первые удары. Признаюсь вам, что я очень переживаю, как у нас пойдут дела. Конечно, нам бы иметь ещё суток пять-десять, чтобы лучше подготовить войска к боям. Но Ставка, лично товарищ Сталин просят скорее начать наступление, и сделать это надо, чтобы спасти Ленинград, а также не дать гитлеровскому командованию возможность перебросить часть сил под Москву. Так что здесь, под Тихвином, мы с вами тоже защищаем Москву и Ленинград от фашистов. — Мерецков сделал паузу. — Если нет вопросов по плану операции, я готов изложить задачи каждой дивизии в наступлении. — Ом подошёл к карте, висевшей на стене. — Нам удалось обложить противника, находящегося в Тихвине, с трёх сторон. Северная опергруппа, действуя правым флангом в южном направлении, перехватит шоссейную и железную дороги Тихвин — Волхов и отсечёт немцам пути отхода на запад. Вот сюда, — указкой командарм показал район на карте. Навстречу северной опергруппе с юга двинется ваша оперативная группа, генерал Павлович. Ваши бойцы должны перехватить грунтовую и железную дороги Тихвин-Будогощь и отсечь врагу пути отступления на юго-запад. Обе оперативные группы встречными ударами замкнут кольцо вокруг Тихвина. — Кирилл Афанасьевич пристально посмотрел на карту. — Теперь о дивизии Кошевого. Она нанесёт лобовой удар по городу с юго-востока. А ваша, генерал Яковлев, южная оперативная группа будет наступать в общем направлении на Будогощь.

— А если встречный удар у меня и генерала Иванова не получится? — спросил генерал Павлович.

— Я это предусмотрел, — улыбнулся командарм. Тогда вы перережете коммуникации и пути отхода немцем на дальних подступах к Тихвину, и гитлеровцам каюк! Теперь о 54-й армии Ленинградского фронта, — продолжал Мерецков, глядя на карту. — Она нанесёт удар по врагу вдоль реки Волхов на Кириши. С командармом генералом Федюнинским я уже всё согласовал. Иван Иванович человек обязательный и нас не подведёт. 52-я армия генерала Клыкова уже ведёт уличные бои, она захватила город Вишеру и продолжает теснить противника. — Мерецков окинул цепким взглядом своих подопечных. — Ну как, орлы, осилим врага?

— Надо бы выдюжить! — весело бросил генерал Стельмах. — Но, чует моё сердце, бои будут тяжёлыми и не сразу немец повернётся к нам спиной.

— А мы заставим его не только повернуться, но и прытко побежать, дабы не пришёл ему капут! — не без улыбки произнёс генерал Яковлев.

— Итак, мы обсудили план контрнаступления, — веско подчеркнул Мерецков. — Прошу всех убыть в свои соединения. Не забудьте, начинаем наступление девятнадцатого ноября!..

Ноябрьские снежные метели под Тихвином завывали днём и ночью, намели огромные сугробы. Однако земля, сплошь покрытая заболоченными лесами, не промёрзла, и бойцы, наступая, по колено утопали в белой каше. В самый разгар боя Мерецков со своего КП смотрел в бинокль, но ничего не мог разглядеть в серой промозглой пелене. «Лишь бы смять оборону фрицев, а уж потом наших ребят ничто не остановит», — эта мысль согревала Кирилла Афанасьевича. Но немцы упорно оборонялись, их танки, зарывшись в землю, вели интенсивный огонь.

Звонили и докладывали о боях вокруг Тихвина комдив 65-й Кошевой, комдив 191-й стрелковой Виноградов, комдив 44-й Артюшенко, генерал Павлович. «Что-то нет вестей от моего крестника Яковлева, — забеспокоился Мерецков. — Может, у него наступление застопорилось, а он, гордец, не просит помощи, старается сам решить проблему». И надо же, только подумал о генерале, как он тут же вышел на связь!

— Наконец-то дал о себе знать, — пробурчал в трубку полевого телефона Мерецков. — Я с утра переживаю, думаю, как дела у моего крестника? То, что твои бойцы создали угрозу коммуникациям врага, меня радует, а вот то, что войска продвигаются медленно, огорчает.

— Меня тоже, товарищ командарм, — гулко отозвался Яковлев. — Нередко на нашу атаку немцы отвечают контратакой.

— Нажимай, Всеволод Фёдорович, Тихвин уже виден на горизонте, — подбодрил генерала Кирилл Афанасьевич. — Ещё один-два рывка, и город будет наш!..

За две недели ожесточённых боев 4-я армия нанесла врагу ощутимые удары и серьёзно ослабила его группировку в районе Тихвина. Но что-то в 4-й армии нарушилось, где-то произошёл сбой, надо было что-то менять в действиях войск.

На рассвете Мерецков пригласил к себе начальника штаба генерала Стельмаха, других военачальников.

— Вот что, полководцы, — шутливо заговорил командарм, — необходимо срочно внести изменения в план операции, а также провести некоторую перегруппировку сил.

— Наверное, вы хотите основные усилия перенести на левый фланг армии? — спросил начальник штаба Стельмах.

— А ты, Григорий Давидович, вмиг сообразил, что к чему, глядя на карту.

Похвала командарма смутила генерала, он даже слегка зарделся. Командующий артиллерией Дегтярёв бросил реплику:

— Товарищ командарм, он ещё вчера вечером сказал, что хочет предложить вам ударить по немцам с левого фланга!

Мерецков смерил Стельмаха острым взглядом.

— Это правда?

— Была такая задумка. — В карих глазах Стельмаха промелькнула настороженность. — Ночью я не стал вас беспокоить, отложил до утра.

— Плохо, начштаба! Впредь подобные вещи не откладывать, а сразу сообщать о них. Итак, с левым флангом всё ясно. Теперь о главном ударе. Его будет наносить опер группа генерала Павловича. Где? Вдоль реки Сясь. А вспомогательный удар нанесут все соединения северной опергруппы. Дивизия Кошевого усилит свой левый фланг, чтобы ударить на Тихвин с юга и юго-запада. Всё ясно, товарищи? Вопросы есть? Нет.

— Есть предложение, товарищ командарм. — С места поднялся генерал Стельмах. — Поскольку войска генерала Павловича будут наносить главный удар, нам надо усилить его опергруппу.

— Надо бы, — согласился Мерецков. — Что вы предлагаете?

— Отдать Павловичу «гренадерскую» бригаду из четырёх батальонов, а также кавалерийский полк, который мы уже сформировали. Всего более трёх тысяч человек.

Командарм закурил папиросу, поднял глаза на Стельмаха.

— Можете отдать Павловичу все наши резервы, — разрешил он.

Всю ночь Кирилл Афанасьевич не сомкнул глаз. Он переговорил со всеми комдивами, командирами полков и бригад по телефону, отдал некоторые распоряжения, побывал у танкистов и минёров. Вернулся в штаб армии усталый. Пытался позвонить жене, но московская линия была перегружена и милый девичий голос посоветовал ему позвонить ещё раз на рассвете, когда будет меньше работы.

— Спасибо, красавица, но на рассвете мы будем слушать музыку боя, — шутливо ответил телефонистке Мерецков.

Утром 5 декабря войска 4-й армии, перегруппированные и усиленные, начали наступление. Три дня шли напряжённые бои, а в ночь на 9 декабря начались решительные атаки на Тихвин. Две стрелковые дивизии — 191-я с северо-востока, 65-я с юга — нанесли удары по врагу. Пехоту поддерживала артиллерия. Не выдержав натиска наших войск, немцы отступили, и бойцы ворвались в город.

Мерецков вышел во двор. Рассветало. В небе гасли звёзды. Ветер поутих, прилёг у леса отдохнуть. Кое-где ещё ухали орудия. У вездехода командарма возился адъютант капитан Борода.

— Ну, что там, можно ехать? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Машина готова! — отозвался капитан. — Куда вы решили ехать?

— В Тихвин, к комдиву Кошевому. Я только что говорил с ним по телефону, он ждёт нас.

Добрались до Кошевого быстро. Комдив отдал Мерецкову рапорт. Ему было чем порадовать командарма: его войска первыми ворвались в город, сокрушив оборону немцев.

— Давай пройдёмся по городу, Пётр Кириллович, поглядим, как оборонялись немцы, — предложил Мерецков.

Позднее, уже будучи маршалом, Кошевой, вспоминая эту «прогулку» по Тихвину, отмечал, что «командарм часто останавливался, всматриваясь в опалённые огнём сражения здания, в разбитую немецкую технику, о чём-то думал. На дороге лицом вверх лежал убитый фашистский солдат. На животе тускло блестела пробитая пулей пряжка пояса с надписью „Gott mit uns“ („С нами Бог“)».

Мерецков вернулся в штаб фронта весёлый. Глядя на генерала Стельмаха, писавшего заявку в Центр на вооружение и боеприпасы, он воодушевлённо произнёс:

— Походил я по Тихвину, увидел всё, что сделала наша артиллерия, и решил доложить Верховному, что город взят! Связь ВЧ работает?

— Как часы! — отозвался начальник штаба. — Вам вызвать Москву?

— Я сам, Григорий Давидович. Ты скорее передай заявку по «бодо» в Центр, чтобы обеспечить армию боезапасом, — Кошевой жаловался, что во время боев ему приходилось экономить снаряды и мины. — Мерецков снял трубку и попросил дежурного соединить его со Ставкой. Почти сразу же он услышал знакомый голос. «Сталин!» — пронеслось в голове Кирилла Афанасьевича. Волнение поутихло, и он громко проговорил: — Докладывает генерал Мерецков. Мои войска освободили город Тихвин!

Сталин поблагодарил Мерецкова за добрую весть и сказал, что об этом завтра с утра будет сообщение Совинформбюро.

— Выходит, и вправду хитрый ярославец перехитрим немцев? — спросил Сталин и уже строго добавил: — Надо закрепить успех новыми ударами по врагу. Гоните немцем от Тихвина как можно дальше. Сейчас под Москвой наши войска громят немецкую группу армий «Центр», скажите об этом своим подопечным.

— Понял вас, действую! — отрапортовал Мерецков.

Рано утром, едва Кирилл Афанасьевич проснулся, к нему вошёл генерал Стельмах и с порога бросил:

— Москва передаёт о разгроме немцев в Тихвине!..

Мерецков включил радио, и голос Левитана наполнил комнату. «Дней десять назад группа немецких войск генерала Шмидта, — сообщало Совинформбюро, — действующая на юго-востоке от Ленинграда, захватила город Тихвин и близлежащие районы. Немцы ставили себе целью прервать сообщение между Ленинградом и Волховским районом и тем поставить ленинградские войска в критическое положение. В течение десяти дней шла борьба за Тихвин с переменным успехом. Вчера, 9 декабря, наши войска во главе с генералом армии товарищем Мерецковым наголову разбили войска генерала Шмидта и заняли город Тихвин. В боях за Тихвин разгромлены 12-я танковая, 18-я моторизованная и 61-я пехотная дивизии противника. Немцы оставили на поле боя более 7000 трупов. Остатки этих дивизий, переодевшись в крестьянское платье и бросив вооружение, разбежались в лесах в сторону Будогощи. Захвачены большие трофеи, которые подсчитываются».

— В сообщении Совинформбюро указана ваша фамилия, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул генерал Стельмах.

— Ясное дело, я же командарм, — улыбнулся Мерецков. — Давай на стол пару бутылок «наркомовской» — за это надо выпить — и что-нибудь закусить, а я пока умоюсь и побреюсь. Поручи всё это дело моему адъютанту…

Две ночи подряд громыхали орудия, и лишь на утро третьего дня наши войска выбили немцев из Лазаревичей. В это время неожиданно Мерецкову позвонил заместитель начальника Генштаба генерал Василевский.

— Как дела, Кирилл Афанасьевич, что нового? — спросил он.

— Сражаемся с немчурой, Александр Михайлович, — пробасил в трубку Мерецков. — На днях Тихвин освободили…

— Знаю! — прервал его Василевский. — У меня для вас новость: Верховный приказал вам вместе с начальником штаба генералом Стельмахом прибыть в Ставку. До встречи!..

Генерала Стельмаха Кирилл Афанасьевич знал давно. До войны он преподавал в Военной академии Генштаба, и они часто обсуждали проблемы обучения и воспитания войск Красной Армии. В июне Стельмаху было присвоено звание генерал-майора, а Мерецков стал генералом армии.

— Отстал я от вас, Кирилл Афанасьевич, — развёл руками Стельмах. — Ещё одна ступенька, и вы — маршал!

— Так я старше тебя! — возразил Мерецков.

— Всего-то на три года…

— И ты будешь генералом армии, дай срок, — утешил его Кирилл Афанасьевич.

(Этому не суждено было случиться: генерал Г. Д. Стельмах погиб в бою 21 декабря 1942 года. — А. 3.).

Мерецков никак не мог уснуть и всё ворочался на нарах. Слышал, как в железной печурке потрескивали дрова, навевая грусть. Поездка в Ставку волновала его. Неужели Верховный им недоволен? Эта мысль не покинула его и тогда, когда они с начальником штаба садились в самолёт.

Долго летели в тёмном облачном небе. Наконец «Дуглас» приземлился на Центральном аэродроме в столице. А через час они уже были в Генштабе. Встретил их генерал Василевский.

— Может, скажешь, дорогой Александр Михайлович, зачем вызвали нас в Ставку? — Мерецков задержал его руку в своей руке, приветствуя.

— Скажу, Кирилл Афанасьевич! — Василевский подал им стулья. — Решено образовать Волховский фронт. По дробности завтра утром в Ставке. Вам быть у Верховного к девяти ноль-ноль!

— Новый фронт — это то, что необходимо сейчас! — весело промолвил Кирилл Афанасьевич.

— Так что оба отдыхайте с дороги, а утром ждём вас! Да, а где вы будете ночевать? — спохватился Василевским. Вы, Кирилл Афанасьевич, наверное, пойдёте домой, у вас ведь жена в столице, а куда вы собираетесь, Григорий Давидович?

— У меня есть где остановиться в Москве, — смутился Стельмах.

Он ушёл, а Мерецков задержался.

— У меня к тебе личная просьба, Александр Михайлович, — сказал Кирилл Афанасьевич, озабоченно глядя на него. — Нужно позвонить в Ташкент генералу Ковалеву…

— В Бронетанковую академию? — удивился Василевский. — Чего вдруг?

— Сын мой Володька там учится. Когда я сидел на Лубянке, он подал военкому заявление с просьбой призвать его в Красную Армию, а тот направил его на учёбу в академию. В октябре она эвакуировалась в Ташкент, и сын теперь там.

— Не знал я, что ваш сын учится на танкиста, — произнёс Василевский. — А мой Юрка пожелал быть авиатором и тоже учится… А Ташкент вам сейчас дадут.

Мерецков переговорил с генералом Ковалевым, затем с сыном. Положив трубку, он скосил глаза на Василевского.

— Побеседовал с сыном, и на душе стало легче. — Кирилл Афанасьевич встал. — Ну, я пошёл.

Василевский напомнил ему, что завтра надо явиться к Верховному в девять ноль-ноль.

— Не любит он, если кто-то приходит с опозданием.

— Я это знаю, так что не переживай, будем со Стельмахом вовремя.

Мерецков вошёл в кабинет Верховного и застыл у двери, не зная, то ли садиться к столу, то ли представиться. Щемящее чувство некстати вкралось в душу, под глазом забилась тонкая жилка. Наконец вождь встал с кресла и подошёл к Мерецкову. Поздоровавшись за руку с ним и генералом Стельмахом, он пригласил их сесть за стол.

— Как долетели? — На лице Верховного появилась мягкая улыбка.

— Без происшествий, — коротко изрёк Мерецков.

— Вам повезло, Кирилл Афанасьевич, — подал голос Жданов. — А вот когда мы летели с генералом Хозиным, наш самолёт обстреляли «юнкерсы».

Мерецков осмотрелся. Люстра, висевшая над столом, горела ярко и слепила глаза. Напротив сидел Молотов, чуть поодаль от него — Маленков. На другой стороне стола сидели командиры Ленинградского фронта: генерал Хозин и Жданов, командующий 26-й армией (в конце декабря она была переименована во 2-ю ударную армию), генерал Соколов, командарм 59-й генерал Галанин. Мерецков сел рядом с Хозиным. Толкнув Кирилла Афанасьевича в бок, Хозин тихо спросил:

— Почему не дал знать мне, что освободил Тихвин?

— Некогда было, — так же тихо ответил Мерецков. Он хотел ещё что-то сказать, но с места поднялся маршал Шапошников и заговорил о том, что Верховный Главнокомандующий поручил ему доложить обстановку, сложившуюся под Ленинградом. Хотя она и стабилизировалась, немцы не отказались от идеи захвата города. Они вновь активизировали свои действия и в начале ноября захватили Тихвин, лишив Ленинград последней железной дороги, по которой через Вологду шло снабжение города. Ставка направила туда генерала армии Мерецкова, и Тихвин был освобождён.

Услышав свою фамилию, Кирилл Афанасьевич почувствовал, как щёки его запылали.

— Товарищ Мерецков сделал всё, что ему было поручено, хотя у него не хватало войск, оружия и боеприпасов, подал реплику Сталин. — Но Ленинград по-прежнему и опасности, и Ставка не может этого не видеть. — Верховный взглянул на Шапошникова. — Продолжайте, Борис Михайлович.

Шапошников стоял у стола, чуть ссутулившись, его лицо было необычно строгим, а голос с хрипотцой свидетельствовал о напряжении, с которым он говорил.

— Если посмотреть на карту, которая висит перед вами, — снова заговорил маршал, — то нетрудно увидеть, как осложнилась ситуация на северо-западном направлений. Назрел момент, когда надо объединить армии, действующие к востоку от реки Волхов. С этой целью Ставка приняла решение образовать Волховский фронт Какова его задача? — спросил начальник Генштаба и сам же ответил: — Содействовать срыву вражеского наступления на Ленинград! Это на первом плане. А когда обозначится успех, совместно с Ленинградским фронтом освободить Ленинград от блокады и разгромить войска группы армий «Север».

— Товарищ Хозин, что вы на это скажете? — Сталин смотрел на генерала с прищуром, словно брал его на прицел. — Или, быть может, решение задачи вам не под силу?

Генерал Хозин легко, без раздумий заявил, что войска Ленинградского фронта, коим ему доверено командовать, выполнят свою задачу. У него на этот счёт сомнений нет. А вот как поведёт себя Волховский фронт — знать ему не дано, всё будет зависеть от того, кто станет им командовать.

— Мы с Хозиным, товарищ Сталин, подсчитали наши силы и уверены, что успех обеспечен, — неспешно произнёс Жданов.

— Ну вот и договорились. — Сталин взглянул на Шапошникова. — Кого Генштаб предлагает назначить командующим Волховским фронтом?

— Генерала армии Мерецкова! — Маршал Шапошников помолчал, потом добавил: — Кандидатура достойная.

У Кирилла Афанасьевича ёкнуло сердце. Голос Верховного вернул его к действительности.

— Товарищ Мерецков, как вам новое назначение?

— Постараюсь, — с трудом выдохнул тот.

«Постараюсь…» — повторил про себя Сталин, огорчившись, что не услышал ни слов благодарности за доверие, ни заверений в успехе на новом фронте. Словом, сдержанность Мерецкова ему не понравилась. Впрочем, он тут же подумал, что Мерецков не льстец, как Ворошилов, Кулик или Мехлис. Он такой, какой есть. Чем-то даже похож на Жукова, прямой и твёрдый, но не вспыльчив, как тот, и без гонора. Прав был Молотов, когда однажды сказал ему о Мерецкове: «Ты, Иосиф, правильно сделал, что не дал Берии расправиться с ним, он тебя ещё не раз выручит». Сталин поднял голову и только сейчас заметил, что Мерецков стоит у стола, опустив руки по швам.

— Вы хотите сказать, что оправдаете оказанное вам доверие? — усмехнулся Сталин.

— Да! — резко отозвался Кирилл Афанасьевич. — Извините, товарищ Сталин, я не привык давать торжественные обещания. Не в моём это характере. Но долгу всегда был и буду верен!

Верховный вскинул глаза на маршала Шапошникова.

— Теперь давайте согласуем назначения должностных лиц фронта. Товарищ Мерецков, кого вы предлагаете на должность начальника штаба фронта?

Мерецков назвал генерала Стельмаха. Возражений не последовало. Но, когда он предложил назначить командующим 7-й армией генерала Гореленко, Сталин метнул на него недобрый взгляд.

— Мы же недавно освободили его от командования этой армией! — сердито произнёс он и неприязненно посмотрел на начальника Генштаба маршала Шапошникова. — Борис Михайлович, это похоже на сделку!

— Ничуть! — мягко возразил маршал. — У командарма могут быть ошибки, будь он хоть семи пядей во лбу. Были срывы и у генерала Гореленко, но он извлёк из них надлежащий урок и в ходе боев на волховском направлении проявил зрелость. Так, Кирилл Афанасьевич?

— Совершенно верно, Борис Михайлович, — бойко отозвался Мерецков. — Став командармом 7-й, он нас не подведёт. — Кирилл Афанасьевич перевёл взгляд на Верховного. — Я прошу вас, Иосиф Виссарионович, одобрить это назначение.

— Два военачальника против одного, — усмехнулся Сталин. — Что мне остаётся делать? Сдаюсь без боя! — весело констатировал он.

— Разрешите, товарищ Сталин? — В дверях появился Поскрёбышев. — Вам звонит командующий Калининским фронтом генерал Конев.

Верховный снял трубку с аппарата ВЧ.

— Что у вас, товарищ Конев? — спросил Сталин, услышав бодрый голос комфронтом.

— Мои войска освободили город Калинин! Я докладываю вам с КП фронта. 9-я немецкая армия имела преимущество в артиллерии и танках, но нам удалось сокрушить её.

— Трофеи есть? — поинтересовался Верховный.

— Есть, — гулко прозвучал голос Конева. — Тридцать один танк, девять самолётов, около двухсот орудий и более тысячи автомашин. Остальная вражеская техника подсчитывается.

Генерал Конев, видимо, ожидал, что Сталин его похвалит, но тот вдруг сказал:

— Отстали вы, товарищ Конев, от Жукова. Он ещё вчера, пятнадцатого декабря, доложил в Ставку, что очистил город Калинин от немцев!

— Так у него намного больше войск, чем у меня, товарищ Сталин! — Слышно было, как Конев засмеялся в трубку.

— Оба вы молодцы, так что не теряйте время и продолжайте наступление. Чем дальше отбросите врага от столицы, тем лучше, — произнёс Верховный. — У меня тут находится генерал армии Мерецков, он передаёт вам боевой привет! Что, не понял?.. Да нет, Ставка создала новый Волховский фронт, и Кирилл Афанасьевич его возглавил. Желаю вам, Иван Степанович, новых успехов на фронте!..

Положив трубку, Сталин сказал:

— Ну вот, товарищи, ещё один город освободили наши войска — Калинин. Операция «Тайфун», на которую рассчитывали гитлеровцы, терпит крах, и командующий группой войск «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок и его ретивые генералы, особенно Гудериан, с позором провалились. Так что и вы, товарищ Мерецков, подумайте, как скорее прорвать блокаду Ленинграда. Хорошо бы это сделать в новом году. Сможете?

— Будем стараться, Иосиф Виссарионович, — улыбнулся Мерецков. — Под Ленинградом очень сильна вражеская оборона, и, чтобы её сломить, нужная мощная артиллерия, у нас же таких орудий единицы. А на резервы Ставки нам пока рассчитывать не приходится: всё было отдано на московское направление.

— Тут вы правы, свои резервы Ставка всё израсходовала, — грустно промолвил Сталин. — Но вы старайтесь бить врага теми силами, которыми располагаете. Со временем вы всё получите…

7

Во дворе Генштаба у чёрной «эмки» Мерецкова ожидал генерал Стельмах.

— Ты доволен новым назначением? — спросил его Кирилл Афанасьевич.

— Лучшего нельзя и желать, — слегка смутился генерал. — Фронт есть фронт, не то что армия. Спасибо, Кирилл Афанасьевич, я вас не подведу.

— Ты себя не подводи, а для этого надо работать в поте лица. И не только работать, но и хорошенько соображать. Ладно, Григорий Давидович, о делах поговорим позже. Вылетаем с тобой на фронт в десять вечера, так что на аэродром не опаздывай.

Во дворе Наркомата обороны Мерецков увидел маршала Будённого. Семён Михайлович вышел из машины, что-то сказал водителю и направился к подъезду.

— Кирилл, ты ли?! — воскликнул он, увидев Мерецкова.

— Я, Семён Михайлович, только что из Ставки.

— Пойдём ко мне в кабинет, кое о чём хочу тебя спросить. Ты не торопишься?

— Можно и зайти.

В кабинете маршал разделся, снял шинель.

— Значит, ты был в Ставке? Ну и как прошла встреча с Верховным?

— Можете меня поздравить, теперь я — командующий Волховским фронтом!

— Что ни говори, а талантливых людей Сталин ценит, дай пожму тебе руку! — Будённый до боли сжал пальцы Мерецкова. — Я был в Ставке, когда ты по телефону докладывал Верховному об освобождении Тихвина. Ему твой доклад был что бальзам на душу. «Ну вот, — сказал он, — наконец-то и хитрый ярославец — то есть ты, Кирилл, — утёр немцам нос!» — Маршал достал из портсигара папиросу и закурил. Освобождение Тихвина твоя первая крупная операция?

— Первая, но далась она мне кровью и потом. Ситуация тогда была сложной…

— Леса, снег по колено, незамёрзшие болота, — прервал Мерецкова Будённый, — а наступать надо! У немцев больше танков и самолётов, а у тебя не хватало снарядов, мин, даже ручных гранат по одной на троих бойцов.

— Откуда вы знаете, Семён Михайлович? — удивился Мерецков, и в его голосе были скорее горькие, нежели радостные ноты.

— Я это знаю, Кирилл, давно, с самого начала войны, — глухо произнёс маршал. — У меня сложилась точно такая же ситуация, когда командовал Резервным фронтом под Москвой. Немецкие танки лавиной шли на оборонительные рубежи фронта, а бить их было нечем. Тогда я сам едва не угодил в плен. — Семён Михайлович помолчал. — Ты так и не сказал, что было в Ставке. Сталин тебя не журил? На похвалу он скуп, а шерстить нашего брата умеет.

— Верховный был сдержан в эмоциях. Я его понимаю: до улыбок ли ему? На всех фронтах обстановка пока не в нашу пользу. Ленинград в блокаде, под Москвой тоже несладко, на Севастополь немцы скоро вновь пойдут штурмом, а там и до Сталинграда рукой подать. Везде трудно, и все просят резервов. А где их взять? Я вот тоже просил, когда немец рвался к Тихвину.

Будённый слушал Мерецкова, шевеля бровями. Казалось, у него на душе было что-то своё, затаённое, и это «что-то» волновало маршала. Когда Кирилл Афанасьевич умолк, он заговорил. Да, Сталину сейчас не до улыбок. Когда войска Резервного фронта отступали под Москвой, Будённый выслушал от него немало упрёков. А вот генералу Коневу крепко досталось. Сталин даже прислал к нему комиссию во главе с Молотовым, чтобы расследовать, почему Конев не смог остановить врага.

— А был ли он виноват, если у него, как и у меня, не хватало танков и артиллерии! — воскликнул Будённый. — Спас Конева от незаслуженной кары Жуков, не то Ивана Степановича поставили бы к стенке, как это сделали с генералом армии Павловым. А Конев способный вояка, есть у него военный талант.

— А я слышал вас по радио! — вдруг сказал Мерецков. — Мужественный такой голос, звонкий.

— Ты что-то напутал, Кирилл, — усмехнулся маршал. — Я давно уже не выступаю по радио. Где ты мог слышать мой голос, да ещё звонкий?

— Где слышал? — Мерецков хитро подмигнул. — На КП 4-й армии, утром седьмого ноября!

— Ах вот ты о чём! — спохватился маршал. — Парад на Красной площади в честь двадцать четвёртой годовщины Октября? Командовал парадом генерал Артемьев, а я принимал его.

Мерецков объяснил маршалу, что в те дни он командовал 4-й и 7-й армиями и седьмого ноября позвонил по ВЧ Сталину, чтобы доложить о ситуации на фронте. Трубку взял Поскрёбышев, он-то и сказал, что Верховный находится на военном параде, который проходит на Красной площади. Положив трубку, Кирилл Афанасьевич включил на КП радиоприёмник и настроился на волну Москвы.

— Землянку наполнил ваш голос, Семён Михайлович, — говорил Мерецков. — Вы как раз объезжали войска и поздравляли бойцов с праздником. Они дружно отвечали вам. Потом произнёс речь товарищ Сталин. Я слушал его, и у меня сразу повеселело на душе. С ещё большей уверенностью я осознал, что мы победим, что разобьём Гитлера и его бандитскую свору!

Будённый признался, что у него тоже было такое чувство, когда он стоял на трибуне Мавзолея.

— Вы тоже сегодня улетаете? — спросил маршала Кирилл Афанасьевич. — Куда, если не секрет? Не на Западный ли фронт, к Жукову?

— Нет, Кирилл, — улыбнулся маршал. — На юг, в Тамань лечу. Я был там в октябре. Тогда армия Манштейна^[18] стремилась захватить Крым, главный удар она наносила через Перекопский перешеек. А Крым обороняла Отдельная армия генерала Фёдора Кузнецова.

— Там же была и Отдельная приморская армия генерала Петрова! — возразил Мерецков.

— Да, но она вступила в бой с фашистами лишь в конце октября и была сильно ослаблена боями в Одессе, оттуда на кораблях её эвакуировали в Севастополь. К середине ноября немцам удалось захватить весь Крым, кроме Севастополя. Сталин очень разгневался, потребовал «очистить Крым от немцев». Потому-то на конец декабря и назначена высадка десантов в Керчи и Феодосии. Операция готовится весьма крупная и руководит ею генерал Козлов.

— Дмитрий Тимофеевич! — воскликнул Мерецков. — Опытный вояка. На год старше меня. В финскую войну он командовал стрелковым корпусом, а я 7-й армией.

— Теперь он возглавляет Закавказский фронт. А высадку десанта готовят командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский и командующий Азовской флотилией адмирал Горшков. Обоих я хорошо знаю, так что мне с ними будет легче работать.

— Какова цель десантной операции?

— Очистить от врага Керченский полуостров!

(В результате Керченско-Феодосийской десантной операции, проведённой с 25 декабря 1941 года по 2 января 1942 года, войска Красной Армии и Военно-Морского Флота нанесли поражение керченской группировке противника, отвлекли часть его сил от Севастополя, предотвратили возможность вторжения немцев на Кавказ через Таманский полуостров, освободили Керчь и Феодосию, а также захватили важный оперативный плацдарм в Крыму. — А 3.).

На том и расстались. Мерецков поспешил на Арбат. Вот и дом, в котором живёт тётя Татьяны Кречет. Давно здесь не был Кирилл Афанасьевич, но во дворе дома ничего не изменилось, лишь берёза у дома разрослась. Она щедро раскинула свои ветки, теперь они едва не упираются в окна четвёртого этажа, а заветная квартира этажом ниже. Он поднялся к ней, ощущая, как забилось сердце. Только постучал, как ему открыли дверь.

— Вам кого? — На пороге стояла Татьяна. Какое-то время она смотрела на гостя, а тот во все глаза на неё и от такой неожиданной встречи не мог ни слова вымолвить. Она наконец узнала его, слегка вскрикнула: — Боже, так это же вы, Кирилл Афанасьевич! Входите, пожалуйста. Где вы пропадали всё это время?

— На фронте, Татьяна Игоревна, — улыбнулся Мерецков.

Он шагнул в прихожую, а она, закрыв дверь, дрожащим от волнения голосом позвала тётю. Та вышла из своей комнаты и, увидев Мерецкова, негромко промолвила:

— Здравствуйте, красивый мужчина! О, да вы уже генерал армии! — Ася Марковна мило улыбнулась. — Снимайте шинель, шапку, будьте как дома!

Мерецков сел на стул и лишь сейчас увидел на тумбочке фотокарточку в рамке. На ней был снят Игорь Кречет, сын Татьяны. Он сидел на палубе теплохода «Чапаев» с гитарой в руках. Внизу ровным ученическим почерком было написано: «Мама, это я перед рейсом в Сталинград. Игорь. 20. 5.41 г.». Перехватив задумчивый взгляд гостя, Татьяна пояснила:

— Из рейса сын вернулся двадцать первого июня, а в ночь на двадцать второе он дежурил на пароходе. Прибежал домой рано утром и сообщил мне, что началась война. А через три дня его уже призвали в армию. — Она передохнула, голос её звучал тихо, и Кирилл Афанасьевич догадался, что ей было нелегко всё это говорить. — Военный эшелон, в котором находился и мой сын, шёл через Ростов, и на станции его на какое-то время поставили на запасной путь. Игорь примчался ко мне днём, он так похудел за эти дни, что мне стало жаль его и я расплакалась. Начала просить его, чтобы поберёг себя, а он попросил меня скорее собрать что-нибудь поесть: «Я, — говорит, — с утра ничего в рот не брал». Потом спросил о Любе, девушке, с которой он дружил. Я ответила, что она у меня не была. «Если придёт, скажи ей, что я ушёл на войну, что люблю её, что буду ей писать». Потом он ушёл и с тех пор не давал о себе знать. А в сентябре я получила на него похоронку и ваше письмо, и мне стало ясно, как он погиб в бою. Это был для меня такой удар, что я слегла и неделю не ходила за город рыть окопы.

— А я узнал о том, что это ваш сын, перед самой поездкой на передовую, — глухо произнёс Кирилл Афанасьевич и подробно рассказал Татьяне о смерти Игоря.

Татьяна, с трудом шевеля губами, поведала о том, что сын очень хотел попасть на военный флот, со слезами просил военкома направить его на боевые корабли, но тот не внял его просьбе.

— Может, и не погиб бы Игорёк, если бы попал на флот, грустно промолвила Татьяна. — Значит, не судьба. — Она подняла на Мерецкова глаза и вдруг жёстко, с обидой спросила: — Почему его сразу послали на фронт? Ведь он не был обучен военному делу, никогда не держал в руках винтовку, а его тут же бросили в бой…

«Не стану говорить ей, что Игорь самовольно убежал из эшелона домой, зачто и попал в штрафной батальон, — решил Мерецков. — Это может новой болью отозваться в ней».

— Война, Татьяна Игоревна, началась внезапно, и случилась такая заваруха, что не поймёшь, кто прав, а кто виноват, — печально ответил Кирилл Афанасьевич.

— Моего отца убили белогвардейцы, но то были наши враги, а Игоря ведь призвали в Красную Армию! — произнесла Татьяна. — Подучили бы парня военному делу, а потом и в бой послали бы.

— Что поделаешь! — передёрнул плечами Мерецков и, немного помолчав, спросил, получила ли она награду сына.

Татьяна молча прошла в другую комнату и принесла что-то завёрнутое в белый платочек.

— Вот он, орден Красной Звезды, — тихо сказала она. — Я берегу его как самое святое. Хоть и погиб мой Игорёк, но погиб не трусом, а героем! Вырастет внук и узнает, каким солдатом был его отец.

Мерецков вздрогнул, словно его кольнули.

— Какой внук? — спросил он напряжённо.

— Разве я вам не говорила? — Татьяна удивлённо посмотрела ему в лицо и тут же спохватилась. — Извините, это был у меня разговор с военкомом, когда я уезжала из Ростова в Москву к тете. Она тогда приболела, и я приехала пожить у неё… Так вот мой Игорёк встречался с девушкой, но расписаться не успел, а вскоре после его отъезда в армию у него родился сын, которого назвали Васей. Люба живёт неподалёку от Ростова, в селе, где раньше жил и учился в школе мой муж Альберт Кречет. А когда я уезжала к тете, она переселилась с малышом в мою квартиру: всё-таки в городе жить с малым ребёнком легче, чем в селе.

— Сколько сейчас мальчику?

— Пошёл второй годик. Забавный малыш, вылитый Игорёк в детстве.

— Так это же счастье какое, а? — улыбнулся Мерецков. — В сыне течёт отцовская кровь!

— В малыше я души не чаю, — призналась Татьяна. — Соскучилась по нему, а поехать в Ростов сейчас не могу: там идёт война. Город ещё в конце октября захватили гитлеровцы, через неделю их выбили оттуда, но надолго ли? Немцы рвутся на Кавказ и наверняка снова захватят Ростов. — Татьяна помолчала, потом окликнула хозяйку: Ася Марковна, вы всё приготовили?

— Стол накрыт, приглашаю вас! — отозвалась хозяйка.

Мерецков вопросительно взглянул на Татьяну. Та догадалась, в чём дело, сказала тихо, но твёрдо:

— Давайте помянем моего Игорька, я очень вас прошу… — Голос у неё дрогнул, она посмотрела на гостя немигающими глазами. В них, как показалось Кириллу Афанасьевичу, был упрёк, и он не смог смолчать.

— Татьяна Игоревна, я хочу, чтобы вы знали: вины моей или моих товарищей в гибели вашего сына нет.

— Бог с вами, Кирилл Афанасьевич, разве я могу вас в чём-то упрекнуть! — едва не крикнула Татьяна. — Такая, видно, судьба выпала на долю сына, тут уж ничего не поделаешь. Помню, отец говорил мне, когда приезжал в Москву, что поначалу думал отрезать вам больную ногу, так как боялся, что начнётся гангрена. Но нога-то у вас осталась! Случай один из тысячи, говорю вам как врач, хотя моя профессия лечить зубы. И всё же…

Время летело, и Мерецков заторопился домой, чтобы собраться в дорогу.

Когда он вошёл в квартиру, жена спросила:

— Ты, наверное, заходил проведать ростовчан?

— Только что от них, — снимая шинель, проговорил Кирилл Афанасьевич. — Ты, Дуняша, как в воду глядела. Татьяна Игоревна, мать погибшего солдата, живёт у своей тёти, а приехала к ней задолго до взятия немцами Ростова. Оказывается, у солдата Кречета родился сын уже после отъезда на фронт. Ему второй год. А вот оформить брак со своей девушкой Любой Игорь не успел.

— Так это же прекрасно, бабушке есть о ком позаботиться!

— Вот и я ей об этом сказал. — Мерецков грузно сел на диван. — А знаешь, кто я теперь? — вдруг спросил он жену. — Командующий Волховским фронтом!

— Кирюша, ты это давно заслужил, я тебя поздравляю! — Она подошла к нему и поцеловала.

В ночь он улетел. Когда под самолётом оказался Ленинград, кромешную тьму острыми клинками разрезали ракеты, на переднем крае взрывались снаряды и мины, вихрем неслись трассирующие пули. В иллюминатор самолёта это было отчётливо видно.

— Бои местного значения, — перехватив взгляд Мерецкова, сказал генерал Стельмах.

Самолёт коснулся земли, немного пробежал и остановился. Мерецков спрыгнул на землю, следом за ним Стельмах.

— Григорий Давидович, в десять утра проведём совещание командиров, так что распорядись. Теперь ты начальник штаба фронта, моя правая рука. Тихвинскую наступательную операцию надо нам завершить успешно.

— Слушаюсь, товарищ командующий!

Всякое доброе дело несёт награду в самом себе, и в этом Мерецков не сомневался, как не сомневался и в том, что дыхание фронтовой жизни — бой, где каждый военачальник стремится взять верх над противником. Помня об этом, Кирилл Афанасьевич не знал устали в январские дни 1942 года. В штабе вовсю кипела работа, и ему, командующему фронтом, то или иное решение давалось с трудом. После возвращения из Ставки ему звонил маршал Шапошников, спрашивал, получил ли он директиву и как идёт подготовка к операции. Мерецков ответил, что документ получил, всё руководство фронта трудится «в поте лица», на что начальник Генштаба полушутя сказал:

— Трудитесь, голубчик, Верховный ждёт от вас подвига!

У Кирилла Афанасьевича сорвалось с губ:

— Дали бы мне одну армию, Борис Михайлович!

— Резервов нет, на первом плане у нас московское направление, — раздражённо ответил Шапошников.

«Получил пощёчину, и поделом», — взгрустнул Мерецков.

Он побывал во всех армиях, переговорил с командарма ми, нацеливая их на тщательную подготовку войск к предстоящим боям. А задуматься ему было о чём. Директива Ставки предписывала Волховскому фронту нанести главный удар в центре, в направлении на Грузино, Сиверскую, Волосово, обходя Ленинград с юга. На этом участке фронта надлежало действовать 59-й и 2-й ударным армиям. Правофланговой 4-й следовало наступать на Кириши и Тосно во взаимодействии с 54-й армией Ленинградского фронта, окружить и уничтожить противника, чьи войска выдвинулись севернее станции Мга, к Ладожскому озеру. Левофланговой 52-й армии предписывалось освободить Новгород и наступать на Сольцы, чтобы содействовать продвижению Волховского фронта на северо-запад. При мысли о предстоящих боях у Мерецкова защемило под ложечкой. Было ясно, что с ходу пробить брешь в обороне врага не удастся. Волховский фронт — это леса и болота, горы снега, бездорожье…

— Товарищ генерал армии, члены Военного совета собрались, — доложил генерал Стельмах.

— Иду, Григорий Давидович!

На военном совете тщательно обсудили директиву Ставки. Подводя итоги проделанной работы в войсках, Мерецков сказал, что все будут держать суровый экзамен: гитлеровцы так укрепили свои оборонительные рубежи, что сокрушить их не просто. Но другого выхода нет, надо биться с врагом за каждый клочок родной земли…

— А где член Военного совета Запорожец? — спросил Мерецков начальника штаба фронта после совещания. Он ещё в Ленинграде?

— Да, он задержался в штабе Ленинградского фронта, приедет завтра утром, — ответил генерал Стельмах.

Армейский комиссар 1-го ранга Александр Иванович Запорожец был назначен членом Военного совета Волховского фронта со дня его образования. Мерецков узнал Запорожца ещё до войны, он был начальником Главного управления политпропаганды Красной Армии, а в марго 1941 года стал заместителем наркома обороны СССР. В характере Запорожца Мерецкову импонировало то, что с людьми Александр Иванович был прост, знал, что сказать им, а главное, умел сплотить людей, направить их усилия на большое дело.

Запорожец приехал ночью. В это время Мерецков и генерал Стельмах всё ещё обсуждали вооружение и дислокацию прибывших войск. Их не хватало, и Мерецков решил переговорить с Верховным и попросить его отложить начало операции на несколько дней.

Но своё намерение он не осуществил. На другой день в штаб фронта прибыл заместитель наркома корпусной комиссар Мехлис. На аэродроме его встретил Запорожец. Лев Захарович сообщил Мерецкову, что привёз послание Иосифа Виссарионовича.

— Послание? — Кирилл Афанасьевич пожал плечами. — Это даже интересно. И о чём же оно?

Мехлис достал из папки пакет и вручил его Мерецкову. Тот распечатал пакет и не без волнения прочёл. «Уважаемый Кирилл Афанасьевич! — писал Сталин. — Дело, которое поручили вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы хотел, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменивалось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый и общий удар по врагу, опрокидывающий все расчёты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успеха. И. Сталин, 29.12. 41». Мерецков свернул записку и положил её на стол. Он всегда поражался тому, как умел вождь понять настроение человека перед сражением, как тяжело ему порой, как тяжело было в эти дни Кириллу Афанасьевичу. Записка, однако, не вызвала у Мерецкова удовлетворения, только ещё сильнее озадачила его. Уже не скрывая своих чувств, он спросил Мехлиса, как можно осуществить единый и общий удар по врагу, если из четырёх армий фронта две в большом некомплекте, а две ещё не подошли?

Тот лишь пожал плечами.

— Я не стратег и не тактик, Кирилл Афанасьевич, я политик и о том, что фронт к сражению не готов, не знал. Но просить Сталина дать отсрочку не рекомендую. Он на это не пойдёт. Я знаю Иосифа Виссарионовича лучше вас.

Но произошло ещё одно ЧП. Начальник артиллерии Дегтярёв сообщил Мерецкову, что вся артиллерия 59-й армии не имеет оптических прицелов, орудийных передков и средств связи.

— Как такое могло быть? — возмутился Кирилл Афанасьевич.

— Эшелоны с недостающей техникой, наверное, ушли по прежним адресам дислокации армий и разыскать их мне не удалось, — пояснил Дегтярёв.

Мерецков отправил в Ставку срочное донесение. Через два дня на фронт прибыл начальник артиллерии Красной Армии генерал Воронов, с которым Кирилл Афанасьевич сражался в Испании, а позже на финской войне. Везде Воронов проявил себя не только как знаток артиллерийского дела, но и как отчаянный человек и храбрый боец. Он шумно вошёл в штаб фронта.

— Где тут главный бунтовщик, я желаю его видеть! — воскликнул генерал, снимая с себя тулуп. — Это ты, волонтёр Петрович?

— Я, волонтёр Вольтер, — улыбнулся Мерецков и подошёл к генералу. — Что, моя депеша наделала в Ставке шуму?

Воронов попросил дать ему горячего чаю.

— Чего-чего, а чая у нас в достатке, его можно вёдрами пить, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. Он велел своему адъютанту накрыть в его комнате стол. — А где же техника и приборы для артиллерии? — спросил Мерецков.

— Всё есть, Кирилл, мы же с тобой не в Испании, — успокоил его Воронов. — Посылай своих командиров артчастей на станцию Будогощь, туда уже прибыл эшелон, и они всё получат. А тебя попрошу ознакомить меня с составом артиллерии и уточнить, чего ещё не хватает из вооружения и техники. У меня приказ Верховного помочь вам в этом деле.

— Благодарю, Николай Николаевич. — Кирилл Афанасьевич улыбнулся. — Наградил бы тебя орденом по ста рой дружбе, но ты не состоишь в штате моего фронта, шутливо добавил он. А про себя подумал: «Ишь, сколько шума наделала в Ставке моя телеграмма, даже главный артиллерист прибыл на фронт!..»

Между тем войска армий всё ещё прибывали в состав Волховского фронта, и Мерецков надеялся, что Ставка отложит наступление из-за неукомплектованности армий фронта. Но по категорическому требованию Сталина оно началось 7 января. Наши войска враг встретил сильным миномётным и пулемётным огнём, и Мерецков был вынужден отдать приказ отойти в исходное положение. Но больше всего его огорчило то, что некоторые командиры соединений во время наступления допускали те же ошибки, что и в недавних боях по освобождению Тихвина. Командиры и штабы не сумели осуществить управление частями и организовать чёткое взаимодействие между ними.

— Нам надо для подготовки ещё хотя бы пару недель, — огорчённо произнёс начальник штаба Стельмах. — Мы даже весь боезапас не получили.

— Кто тебе их даст, эти две недели? — усмехнулся Мерецков, глаза его блеснули. — Но я всё же отправлю депешу в Ставку…

Теперь Кирилл Афанасьевич терпеливо ждал, что ему ответят. Он посмотрел в окно. Во дворе бесновалась пурга, наметая и без того большие сугробы. Погода выдалась явно не для наступления, но что поделаешь! С каждым днём блокада Ленинграда коверкала судьбы защитников города, и эта мысль больно отдавалась в душе Мерецкова.

— Товарищ командующий, на прямом проводе Ставка! — прервал его раздумья генерал Стельмах.

Мерецков подошёл к «бодо», тот выстукивал на ленте текст. Он прочёл: «У аппарата Сталин, Василевский. По всем данным у вас не готово наступление к 11-му числу. Если это верно, надо отложить ещё на день или на два, чтобы наступать и прорвать оборону противника. Ваше мнение?»

«У аппарата Мерецков, Стельмах. Ваше предложение отсрочить наступление на два дня приемлемо. Однако просим дать ещё один день. Боевые действия начнём тринадцатого января…»

Ставка с Военным советом фронта согласилась. И вдруг Мерецков, по натуре человек сдержанный, попросил Сталина дать ему из резерва Ставки общевойсковую армию. Пока телеграфист передавал по «бодо» текст, Мерецков стоял рядом не двигаясь. Он почувствовал, как ледяной холодок окатил его спину, а лицо напряглось. Что ответит Сталин? На какое-то время аппарат умолк, но вот он вновь застучал, и на узкой белой полоске стали появляться маленькие дырочки-буквы. Мерецков, разжав губы, прочёл вслух:

— «Армию получите к моменту переправы войск фронта на противоположный берег реки Волхов. Желаем вам успеха!»

На лице генерала Стельмаха засияла улыбка.

— Всё же вам, товарищ командующий, удалось вырвать резерв!

Мерецков выпрямился, отдал ленту телеграфисту, щуплому сероглазому ефрейтору, и небрежно заметил начальнику штаба:

— Меня это радует и в то же время огорчает.

— Почему? — спросил подошедший к нему член Военного совета Запорожец, только что вернувшийся из соседней армии, где проверял, как поставлена в соединениях партийно-политическая работа. — Армия ведь не полк и не бригада, и нам она кстати.

— А вдруг у нас ничего не получится, оборону врага мы не сломим? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Если это произойдёт, Верховный снимет с меня шкуру!

— Нет уж, до этого дело не дойдёт! — весело произнёс начальник штаба генерал Стельмах.

Мерецкову всегда чего-то не хватало, он был жаден ко всему, что его окружало, но проявлял осторожность, особенно на фронте, где в большой цене каждый шаг, и, если он окажется неверным, можно сильно за это поплатиться. Но боялся Мерецков не за себя, а за тех, кто отчаянно рвался в бой. Так он привык жить и командовать, так ом осуществлял свою власть над подчинёнными. Он был умён, горяч в решающей схватке, но действовал расчётливо, хотя и с большим риском. Сейчас, оценивая создавшуюся ситуацию, Мерецков остро почувствовал, что главные усилия надо сосредоточить в направлении шоссейной и железной дороги Москва — Ленинград.

— А знаешь, почему выгодно? — спросил он Стельмаха, который сидел напротив и время от времени чертил на карте циркулем и делал засечки карандашом.

— Для фронта это лучшие пути, и выводят они наши войска прямо к Ленинграду, — ничуть не смутившись, ответил начальник штаба.

— Да, но как быть с рекой Волхов, с её широкими и открытыми поймами? Пока войска переправятся, гитлеровцы накроют их мощным огнём!

В их разговор вмешался начальник артиллерии Дегтярёв. Он заявил, что река уже замёрзла. К тому же ему удалось выявить основные огневые точки противника, и он готов подавить их своим артогнём, даже план нарисовал.

— Ну-ка, дайте мне ваш листок, я гляну, что вы там нарисовали, — усмехнулся командующий.

Много чего штабу фронта удалось сделать, и 13 января рано утром наступление Волховского фронта началось. Как и следовало ожидать, враг оказал упорное сопротивление, и на участке 4-й армии продвижение наших войск застопорилось. Мерецков спросил по телефону генерала Гореленко, что случилось, тот пояснил: немецкие танки прорвались на левом фланге.

— Мы уже подбросили туда орудия, и ребята с танками управятся! — прокричал в трубку полевого телефона командарм.

Прошло ещё три дня кровавых боев. Наконец 2-й ударной армии генерала Клыкова удалось овладеть Мясным Бором и прорвать главную полосу обороны.

Мерецков взглянул на карту.

— Григорий Давидович, прикажи генералу Гусеву, чтобы вводил в образовавшуюся брешь кавалерийский корпус! — повеселевшим голосом велел Мерецков.

Стельмах тут же вышел на связь с Гусевым и отдал приказ.

— С ходу рубите фашистов, старайтесь расширить коридор! Ты понял, Гусев? Тогда действуй!..

Следом за кавалеристами ринулись в прорыв войска 2-й ударной армии. За неделю боев они углубились в расположение врага на 40 километров, перерезав железную дорогу Ленинград — Новгород. Но едва генерал Гусев повернул кавалерийские дивизии на Любань, как немцы оказали упорное сопротивление. Он тут же позвонил в штаб фронта.

— Что у тебя, Николай Иванович? — Мерецков слышал, как тяжело и нервно дышал генерал. — Ты ранен?

— Нет, товарищ комфронтом, — басовито ответил Гусев. — Немцы, как кроты, зарылись в землю, никак не можем их выкурить. Пришлось занять круговую оборону.

— Ну, спасибо, Николай Иванович! — мрачно ответил Мерецков. — Но ты, дружище, носа не вешай, держись! Пошлём тебе подкрепление.

Тяжёлое положение сложилось и в полосе наступления 2-й ударной армии, о чём генерал Клыков информировал Мерецкова, и это огорчило Кирилла Афанасьевича. Армия завязла в лесах и болотах, ей тоже была нужна помощь. Комфронтом решил выехать в штаб армии, но прежде позвонил, чтобы командарм был на месте. Ему ответил начальник штаба: у генерала Клыкова случился сердечный приступ.

— Он лежит в соседней комнате, я сейчас передам ему трубку…

— Не надо, — резко оборвал начальника штаба Мерецков. — Через час я буду у вас.

Мерецков подумал о том, что генерала Клыкова необходимо кем-то заменить, он часто болеет, а дело от этого страдает. «Вернусь от него и переговорю со Ставкой», — ре шил Кирилл Афанасьевич, надевая полушубок.

Вездеход прытко бежал по просёлочной дороге, разбрасывая по обе стороны шапки снега. Сугробы он подминал под себя стальными траками, казалось, снегу не будет конца. Вдали показалась чёрная точка. Что это? Подошли ближе. В снегу застряло орудие, вокруг суетились бойцы и никак не могли вытащить его из снега. Вездеход остановился, и Мерецков выпрыгнул на дорогу.

— Кто такие? — спросил он полного, как бочонок, сержанта в сером полушубке. — Докладывайте, сержант, и командующий фронтом.

Бойцы были из 4-й армии, перебрасывали орудия на другой рубеж, все ушли далеко вперёд, а они возятся со своим орудием.

— Наши лошадки угодили в яму и никак не могут выбраться, а тут ещё орудие, — пояснил сержант. Лицо его от сильного мороза покраснело, из-под шапки-ушанки выбился рыжий чуб. — Разрешите воспользоваться вашим вездеходом?

— Давай, сынок, вытащи эту пушку! — кивнул своему водителю Мерецков. — Да поживее, я тороплюсь.

Вездеход загудел, трос натянулся, как стальная пружина. Рывок — и орудие вытащили из ямы.

— Твоя пушка, сержант, свободна! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Тащи её на боевую позицию. А лошадки что-то приуныли. Ты их кормил?

— Вчера вечером давал им кукурузные кочаны, а вот сегодня с утра покормить их не удалось: в дороге во время передислокации мы попали под бомбёжку и растеряли запасы овса. Поначалу моё орудие тащили три лошади, потом одну угробил осколок. Насмерть! — Боясь, что командующий накажет его, сержант тут же заверил, что до боевой позиции уже недалеко, за час доберутся и там он сытно накормит лошадей. Сержант сказал, что до войны у него в деревне Назарьево были лучшие рысаки во всём Зарайском районе, а уж с этими двумя лошадками гнедой масти он управится. Мерецков насторожился, слушая его.

— Ты из деревни Назарьево? — переспросил Кирилл Афанасьевич.

— Истина, товарищ командующий! — В глазах сержанта вспыхнули искорки, словно они загорелись изнутри. — Милая моему сердцу деревушка.

— И мне эта деревушка мила, — сказал Мерецков. — Я в ней родился и вырос, сержант. Как твоя фамилия?

— Из семьи Нестеровых, может, слыхали? Мой дед Егор Нестеров первым в уезде поднял красный флаг над домом купца, когда свершилась революция, а батя мой награду — серебряные часы — из рук Семёна Будённого принял, когда в девятнадцатом году громил под Ростовом деникинцев.

— Значит, ты мой земляк? — Мерецков подошёл к сержанту ближе и крепко пожал ему руку. — Сражайся с немчурой, как твой батя, сынок! Мы с тобой ещё встретимся.

В штаб 2-й ударной армии Мерецков приехал под вечер. Пурга утихла, но снега намело по самое колено. Кирилла Афанасьевича встретил сам генерал Клыков. Был он среднего роста, крепкий в плечах, в его тёмно-голубых глазах таилась грусть. Он вскинул руку к шапке-ушанке, хотел было отдать рапорт, но Мерецков прервал его жестом.

— Садись, пожалуйста! — Сам сел рядом. — Болеешь?

— Что-то мотор у меня забарахлил, пришлось немного полежать. — Клыков натужно улыбнулся. — Ночью приступ случился, теперь уже легче. — Помолчав, добавил: — Зарылся немец в землю, и никак его не опрокинуть. Мне бы штук сто танков, и я бы смял вражью оборону.

— Ишь чего захотел, — угрюмо произнёс Мерецков. — Сто танков… Ставка и половину этого не может нам дать. Москву надо отстоять. — Кирилл Афанасьевич бегло взглянул на карту, когда оба подошли к столу. — Я бы желал проехать с тобой на правый фланг армии, а потом заглянуть к конникам генерала Гусева. Как ты, сможешь?..

8

Из этой поездки Мерецков вернулся в штаб фронта удручённым. Глубокий снег и бездорожье исключали широкий манёвр. К тому же никак не удавалось наладить взаимодействие с командованием Ленинградского фронта. Трижды порывался поговорить с генералом Хозиным, а ему в штабе отвечали, что генерал уехал в войска.

«Наверное, Хозин сам уклоняется от разговора со мной», — подумал Кирилл Афанасьевич. Позже он писал: «Анализируя ход тогдашних событий, вижу, что и я, и штаб фронта переоценили возможности собственных войск. Не удалось нам найти также правильную форму и верные способы оперативного взаимодействия между армиями Волховского и Ленинградского фронтов. Это можно объяснить отчасти отсутствием контакта между мною и командующим Ленинградским фронтом М. С. Хозиным. В результате удары фронтов пошли по расходящимся направлениям и не совпадали целиком по времени». И всё же ряд мощных атак по немецкой обороне в середине февраля позволил расширить на несколько километров коридор, по которому продвигались наши войска. Теперь уже немцы не могли обстреливать коммуникации 2-й ударной армии.

Ночью, едва Кирилл Афанасьевич уснул, его разбудил полевой телефон. Мерецков дотянулся до стола и снял трубку.

— Кирилл Афанасьевич, это я, Фёдор Чернов, — забасила трубка хрипловатым голосом. — Тут такое дело… Ты не забыл своего спасителя?

— Ты о ком, Фёдор? — не понял спросонья Мерецков.

— О бойце из штрафного батальона рядовом Кречете. Я посылал на него похоронку, а ты написал письмо его матери. Помнишь?

— Ещё бы не помнить: в бою он прикрыл меня своим огнём, а сам погиб.

— Жив он, твой спаситель! — громко крикнул Чернов.

— Ты что, рехнулся, Фёдор? — едва не выругался Кирилл Афанасьевич.

— Не сгорел он, когда «горючкой» поджигал немецкие танки. Был ранен, добрался до леса, что у самого озера, там его и подобрали моряки военной флотилии, которые взаимодействовали с войсками стрелковой дивизии генерала Князева. В тот день своим артиллерийским, огнём канонерские лодки помогли Князеву отбить атаки противника на участке Вознесенья. Тогда же был высажен отряд бойцов у леса, где твой Кречет бросал бутылки с «горючкой» в танки. Бойцы-то и нашли его у леса и доставили на корабль, а моряки выходили его. Теперь Кречет краснофлотец, плавает на канонерской лодке.

— Ты видел его?

— Нет, мне о нём поведал боцман корабля. Его ранило в бою, он лежал в моём полевом лазарете, а его корабль обстреливал огневые точки немцев у Каменной гряды.

— А почему ты раньше мне о Кречете не сообщил? — спросил Мерецков, плотнее прижимая трубку к уху: на линии появились помехи, и слышимость стала хуже.

— Я был ранен и почти месяц пролежал в госпитале.

— А где сейчас этот корабль? Я бы сам побывал на нём!

Фёдор Чернов сказал, что это неосуществимо. Приказом наркома ВМФ адмирала Кузнецова военная флотилия расформирована и передана в состав Волжской военной флотилии. А ещё раньше её корабли были перебазированы в Пермь для зимнего судоремонта. Ныне Кречет уже или в Перми или в Сталинграде, где находятся главная база и штаб Волжской флотилии.

— Ладно, Фёдор, главное, что парень жив! — чуть громче обычного произнёс в трубку Кирилл Афанасьевич. — Я немедленно сообщу об этом его матери, она сейчас живёт у своей тёти в Москве, на Арбате, неподалёку от моего дома.

— Как ты это сделаешь?

— Попрошу свою жену сходить к ней. Теперь о твоём деле, — продолжал Мерецков. — Пока ты лежал в госпитале, обязанности командира полка исполнял твой начштаба, и сразу в полку выявилась слабина, так что наводи там порядок. Сам знаешь, как тяжело нам сражаться с врагом, и тут всем надо стоять насмерть. Ясно?..

С трудом он дозвонился в Москву. Дуня была дома и обрадовалась звонку. В её голосе было столько нежности, что Кириллу Афанасьевичу вдруг захотелось увидеть её, прижать к себе…

— Как ты, всё хорошо? — едва выдохнул он в трубку. — Я рад… Писем от сына нет? Жаль… Я просил его, чтобы писал тебе. Ладно, постараюсь напомнить ему… Дуняша, помнишь, я рассказывал тебе, как наша машина наскочили на вражеские танки и меня выручил боец Кречет?

— Тебя он спас, а сам погиб? — отозвалась жена на другом конце провода. — Ну и что, Кирюша?

— Жив он! — выкрикнул Кирилл Афанасьевич. — Такое, понимаешь, дело. Вроде как с того света боец мой явился. Он рассказал Дуне о чудесном спасении Игоря Кречета и попросил её оповестить об этом Татьяну Игоревну.

Уснуть Дуня уже не могла и долго лежала в постели с открытыми глазами: всё думала о том, как сообщить Татьяне, что её сын жив. Ведь она может разволноваться, а там и до беды недалеко.

Когда наступило утро, Дуня быстро оделась и поспешила на Арбат. Было морозно, снег скрипел у неё под ногами, как сухой хворост. После разгрома немцев под Москвой столица будто заново родилась. Из эвакуации вернулись тысячи беженцев, заработали в полную силу заводы, фабрики и промышленные предприятия. На улицах стало оживлённо, люди спешили на работу, чтобы дать больше военной продукции фронтам: угроза нового наступления врага ещё не была полностью снята.

Арбат был недалеко, и минут через двадцать Дуня вошла в подъезд дома по адресу, который ей оставил муж. Уняв охватившее её волнение, она нажала на кнопку звонка, и ей сразу открыла дверь женщина средних лет. У неё было приятное розовощёкое лицо, живые, с лёгким прищуром глаза.

— Татьяна Кречет здесь живёт? — спросила Дуня.

— Да, — улыбнулась женщина. — Это я. — А про себя подумала: «Наверное, пришла лечить зубы».

— У меня к вам дело…

— Кто вы?

Дуня назвалась. Лицо у Татьяны вспыхнуло, а глаза забегали.

— О вас мне Кирилл Афанасьевич рассказывал. Проходите, пожалуйста.

Она закрыла дверь и позвала тётю. Ася Марковна вышла из своей комнаты, на ходу раскручивая бигуди.

— О, да у нас гости! — воскликнула она, поддерживая рукой копну волос, свисающую на плечи. — Простите, как вас величать?

— Мерецкова я, Евдокия Петровна.

— Я Ася Марковна, тётя Татьяны. Вы пришли как раз вовремя, мы сейчас будем пить чай с бубликами.

За чаем Ася Марковна начала говорить о гибели Игоря.

— Жив он, Ася Марковна! — чуть ли не выкрикнула Дуня.

Хозяйка так и замерла на месте, она смотрела то на гостью, то на свою племянницу.

— Что вы такое говорите? — едва не закричала Татьяна. — Зачем рвёте мне сердце? Я вся слезами изошла, когда получила похоронку на сына и письмо вашего мужа…

«Кажется, шока с ней, чего я так боялась, не случилось, — подумала Дуня. — Теперь можно до конца раскрыть карты».

— Вы, Дуняша, не шутите, не то я могу обидеться, — грустно промолвила Татьяна.

Гостья передёрнула узкими плечами, её лицо залилось краской.

— А я и не шучу! — Она отодвинула пустую чашку. — Ваш сын Игорь Кречет не погиб, как считали раньше. Он жив и плавает на военном корабле «Чапаев» на Волжской военной флотилии. Сегодня ночью мне звонил Кирилл Афанасьевич и сообщил эту новость. По его просьбе я и пришла к вам.

— Вы не напутали, Евдокия Петровна? — тихо, но твёрдо спросила Татьяна. — «Чапаев» — это старый пароход в ростовском порту, на котором Игорёк плавал до войны рулевым.

— То пароход, а это боевой корабль! — возразила Дуня. — Муж сказал, что если вы решите ехать к сыну, то прежде побывайте в Наркомате Военно-Морского Флота, моряки точно скажут, где находится этот «Чапаев» — то ли в Перми, то ли в Сталинграде.

— Кто меня станет слушать в морском наркомате?

Дуня вызвалась ей помочь, заметив, что у Кирилла Афанасьевича есть друг, который работает в Генеральном штабе. Можно прямо сейчас поехать к нему.

— Генеральный штаб — это уже серьёзно, — попала голос Ася Марковна. — Там люди веников не вяжут…

Добрались они до штаба быстро. В подъезде стояла охрана. К Дуне подошёл усатый капитан.

— Вам кого? — деловито спросил он.

— Генерала Василевского!

— Ого! — улыбнулся капитан. — Вы не ошиблись, именно он вам нужен? А вы-то кто будете?

— Жена генерала армии Мерецкова.

— Так, ясно, — смутился капитан. Он подошёл к столику, на котором стоял аппарат, и с кем-то переговорил по телефону. Положив трубку, промолвил: — Сейчас генерал Василевский выйдет к вам.

Всё это время Татьяна молчала. Теперь же она сказала Дуне, что сегодня уедет к сыну, лишь бы ей помогли узнать, где стоит «Чапаев».

Появился Василевский. Он подошёл к ним. Татьяна видела его впервые, он вызвал у неё добрые мысли: «Приятный, но чувствуется, что цену себе знает».

— Вот уж не ожидал вас здесь увидеть, Дуняша! — улыбнулся Александр Михайлович, здороваясь с женщинами. — Кирилл не заревнует?

— Ему на фронте сейчас не до ревности, — усмехнулась Дуня. — Ночью звонил мне. У знакомой Кирилла, — она кивнула на Татьяну, — в сорок первом погиб в бою сын. А недавно выяснилось, что он жив, плавает где-то на Волжской военной флотилии. А где — могут сказать только в Наркомате Военно-Морского Флота. У вас там нет знакомых?

— Есть, Дуняша! — улыбнулся Василевский и взглянул на Татьяну. — Какое счастье для матери узнать, что сын её жив!

Татьяна не выдержала, на её глаза набежали слёзы. Она всхлипнула, но тут же взяла себя в руки.

— Извините, это слёзы радости…

— Вот что, милые дамы, пойдёмте со мной и всё, что надо, решим…

Мерецков прилёг, чтобы ещё немного поспать, но сон никак не шёл. Он встал, выглянул в окно. Уже светлело, небо всё в тучах, казалось, вот-вот снова разгуляется метель. В мыслях он перенёсся в дом на улицу Грановского. Как там Дуня? Удалось ли ей переговорить с Татьяной? Он решил позвонить ей, и — о чудо! — Москву ему дали сразу! Жена подняла трубку.

— Дуняша, это я, Кирилл. Как ты? Всё хорошо… Ну а у Татьяны была?

Она сообщила ему все подробности. Кто помог? Василевский.

— Я, Кирюша, ходила с ней к Александру Михайловичу. Моряки всё Татьяне растолковали. «Чапаев» стоит в порту Сталинграда, и она уже, наверное, уехала поездом.

— У меня тоже есть новости, — отозвалась громким голосом трубка. — Я скоро приеду в Москву, а на фронт будем возвращаться вместе, согласно твоей просьбе, так что приготовь всё, что желаешь взять с собой.

— Ты решил мой вопрос? — весело засмеялась она в трубку. — Спасибо, дорогой. Целую тебя.

— Я тоже, Дуняша. Значит, писем от сына нет?.. Да, почему-то он молчит. Ну, будь здорова! До встречи!

— Можно, товарищ командующий? — В комнату вошёл член Военного совета Запорожец. — Поеду в 59-ю армию генерала Галанина.

— Поезжай, — одобрил Мерецков. — Что-то у Ивана Васильевича иссяк наступательный дух. Всё ещё не создал опергруппу, которую должен возглавить генерал Алфёров. Словом, разберись там, Александр.

— Добро, я сажусь в вездеход и прямиком в штаб Галанина.

В полдень, когда Мерецков вёл переговоры по телефону с начальником штаба Ленинградского фронта, неожиданно в штаб фронта прибыли маршал Ворошилов, член ГКО Маленков и заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал Новиков. Удивило, однако, Кирилла Афанасьевича то, что этим же самолётом Ставка прислала к нему заместителем генерала Власова. Мерецков недоумевал: кто проявил о нём такую заботу, Сталин или Шапошников? А может, Жданов? Власов был высок ростом, сутулый, лицо узкое, цвета серого мрамора. Он стоял рядом с Ворошиловым и не знал, как ему быть: то ли сейчас представиться командующему фронтом, то ли сделать это после заседания Военного совета. Его раздумья нарушил голос Ворошилова:

— Товарищ Власов, вам бы следовало доложить о себе!

Генерал молча шагнул к Мерецкову.

— Товарищ генерал армии, генерал-лейтенант Власов прибыл в ваше распоряжение!

«Голос писклявый, как у барышни», — подумал Кирилл Афанасьевич.

— Ну что ж, нашего полка прибыло. — Он пожал Власову руку. — Правда, если честно, об этом я Ставку не просил. Я просил дать мне ещё хотя бы одну армию, а мне прислали генерала. Но, видно, стоящий генерал, если им заменили целую армию, — шутливо добавил Мерецков.

Власов покраснел, но ни слова не вымолвил. «Так-то оно лучше, — подумал комфронтом, — важно дело, а вовсе не слова».

— Ладно, потолкуем после обсуждения насущных вопросов, — сказал Мерецков. — А уж коль вы мой заместитель, прошу сесть рядом.

— Не знал, что ты такой строгий, Кирилл Афанасьевич. — Ворошилов пожал ему руку и передал «горячий привет от товарища Сталина». — Верховный надеется, что врага на этом направлении вы одолеете.

— Стараемся, Климент Ефремович, но вы же сами видите, как мало у нас войск и оружия…

— У кого их больше? — парировал Маленков. Грузный, с полным лицом и круглыми бегающими глазами, словно чего-то искали, он сухо добавил: — Вы, Кирилл Афанасьевич, обещали товарищу Сталину разгромить немцев и этим помочь Ленинграду, так что старайтесь, не то вождь может рассердиться.

«Что вы-то понимаете в нашем военном деле?» — едва не сорвалось с уст Мерецкова, но он сдержал себя, пообещав воевать лучше.

Маленков посмотрел на маршала Ворошилова.

— Ну что, Климент Ефремович, начнём заседание Военного совета?

Разговор на Военном совете шёл по большому счету. Маленков упрекнул Мерецкова в том, что тот «недостаточно остро» поставил перед Верховным проблему подготовки войск фронта к наступлению. Теперь очевидно, что армии слабо подготовились к боям, они не всем были обеспечены. И что вышло на деле?

— А на деле вышел конфуз! — констатировал Ворошилов, пощипывая свои жёсткие усы. — Если 2-я ударная армия имела успех, то 4-й и 59-й армиям наступление не удалось. Их атаки раз от разу становились слабее, а это было на руку гитлеровцам. Ваш сосед, 54-я армия, тоже прекратила наступление. Почему?

— Она израсходовала все свои боеприпасы, — пояснил Мерецков.

— А куда смотрел командарм? — веско спросил Маленков. — Почему штаб фронта и вы лично упустили это дело?

— Не могу с вами согласиться, товарищ Маленков, — жёстко возразил Кирилл Афанасьевич. — Я не раз сообщал в Генштаб, что у меня большой недокомплект в боеприпасах, особенно в снарядах и минах.

— Вы же их получили? — спросил Ворошилов.

— Нет, — хмуро сдвинул брови Мерецков. — Но на днях мы всё получим, об этом меня уведомил генерал Василевский. — Он добавил: — После моего доклада Ставка разрешила перенести все усилия фронта в направлении Спасской Полисти и Любани. Теперь операция, которую мы проводим, Генштаб назвал Любанской. Поэтому мы создали группировку из трёх армий. Главная цель наступления — взять Любань, и войска фронта это сделают. Но прежде чем подойдут резервы, надо очистить коммуникации 2-й ударной армии…

Поздно вечером представители Кремля улетели в Москву. Вернувшись после их проводов, Мерецков вызвал к себе генерала Стельмаха.

— Садись, Григорий Давидович. Я хотел бы уточнить, сколько и чего недостаёт в войсках, особенно боезапаса…

Вскоре снова разгорелись бои. Мерецков всё время находился на переднем крае. Оборону немцев удалось смять и отбросить их войска на несколько километров. Во 2-ю ударную армию пошли машины с боеприпасами и продовольствием. Мерецкова окрылил этот успех. Поздно ночью, когда стихла пурга, а молодой месяц повис над лесом и болотами, вездеход въехал во двор штаба фронта. Командующего встретил генерал Стельмах.

— Как тут у вас? — Мерецков достал папиросу и закурил, вдыхая морозный воздух, пахнущий хвоей. — Генерал Новиков обещал подбросить нам десятка три самолётов. Он не звонил?

— Нет, но часть машин наши лётчики уже получили. Хочу завтра у них побывать, если вы не возражаете.

— Нет, дружище, завтра ты мне будешь нужен. — Мерецков помолчал. — Итак, угроза окружения 2-й ударной армии ликвидирована. Теперь все силы нужно направим, на подготовку удара по Любани. — Они вошли в штаб, и Мерецков спросил: — С чего начнём?

Стельмах между тем разложил на столе рабочие карты. Он предложил резервную гвардейскую стрелковую дивизию отдать 4-й армии генерала Гореленко, чтобы укрепить её.

— На её базе лучше создать 6-й стрелковый корпус, чтобы усилить им 2-ю ударную армию. Как считаешь? — спросил Мерецков.

— Интересная мысль, я — за!

— Вот этим и займись, дружище! Главное — не терять время…

Но случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Через несколько дней Ставка ликвидировала Волховский фронт, а его войска были переданы Ленинградскому фронту. У Мерецкова в душе возник холодок, словно туда попала льдинка. Невольно подумал: «Кто же толкнул Сталина на такой неверный шаг?» Вскоре всё выяснилось. В штаб фронта с неожиданным визитом прибыл генерал Хозин, командующий Ленинградским фронтом. Высокий, плечистый, серые глаза настороженно глядят из-под чёрных бровей. Мерецков как ни в чём не бывало пожал ему руку, кивнул на стул.

— Садись! Наверное, устал с дороги? Как наш родимый Питер?

— Я к тебе прямиком из Москвы. — Хозин сел. — В Ставку приглашали. — Он вынул из папки документ и протянул его Кириллу Афанасьевичу. — Прочти, тебя касается…

Это была директива Ставки о ликвидации Волховского фронта. Мерецков прочёл её, и тревога появилась в его опечаленных глазах.

— Твоя работа? — спросил в упор Мерецков.

Хозин подтвердил, что это он предложил передать войска Волховского фронта в состав Ленинградского фронта, чтобы скорее решить задачу по деблокированию Ленинграда, и Сталин с ним согласился.

— А 6-й стрелковый корпус и одну дивизию из состава Волховского фронта я передам Северо-Западному фронту!

— Михаил Фёдорович, советую тебе сохранить корпус, иначе ты погубишь 2-ю ударную армию! Её важно укрепить…

Насмешка блеснула в глазах гостя.

— Я обойдусь и без стрелкового корпуса, — возразил он. — Важно не то, сколько у тебя войск, важно то, как ты воюешь! Ещё Суворов завещал нам: воюют не числом, а умением! Надеюсь, Суворова ты опровергать не станешь?

В его голосе было столько цинизма, что Мерецков вспылил.

— Суворова — нет, а тебя готов опровергнуть! — Кирилл Афанасьевич напрягся, ощущая, как гулко забилось сердце. — Ничего у тебя под Питером не получится! Ты переоценил себя, возомнил, что ты полководец и тебе сам чёрт не брат. Но я молчать не стану! — Он снял с аппарата ВЧ трубку и, когда услышал в ней голос Сталина, заявил: — Мерецков докладывает. Хозин вручил мне директиву…

— Так что вам неясно? — грубо прервал Верховный.

— У меня просьба, товарищ Сталин. Прошу 6-й стрелковый корпус оставить во 2-й ударной армии, иначе она погибнет!

— Вылетайте в Ставку, мы ждём вас! — коротко бросил в трубку Верховный…

С тяжёлыми мыслями Мерецков вошёл в кабинет вождя.

— Вы что застыли у двери? — усмехнулся Сталин. — Проходите и садитесь за стол. Какова ситуация в районе Любани, доложите нам!

— Я подойду к карте…

Мерецков говорил веско, убедительно, показывал на карте те рубежи, где проходили особенно тяжёлые бои. Ничуть не смущаясь, он заявил, что Волховский фронт, располагая меньшими силами, чем противник, остановил врага.

Сталин пружинисто повернулся к нему.

— А Любань так и не взяли!

— Я старался сдержать натиск врага, потеснить его. А когда угроза окружения 2-й ударной армии отпала, начал готовить наступление на Любань. Освободить этот город я считал делом чести.

— Свою честь надо воплощать в конкретные дела!

Мерецков помрачнел и, сам того не сознавая, произнёс:

— У нас плохо обстояло дело с боеприпасами. Дошло до того, что я лично устанавливал норму расхода снарядом один-два выстрела на орудие в сутки! И это в период наступления! Потому-то нам и не удавалось уничтожить систему огня противника, а сами несли потери.

— Почему не телеграфировали в Ставку? — хмуро спросил Сталин.

— Я просил начальника Генштаба маршала Шапошникова помочь нам, но он сказал, что такая ситуация с боеприпасами сложилась и под Москвой. Причина — ресурсы нашей страны крайне ограничены и пока не могут удовлетворить потребности войск. — Мерецков умолк, ожидая, возразит ли ему вождь, но тот молчал. — Я, товарищ Сталин, не плачусь и не жалуюсь, я констатирую факты. Как-то я разговаривал с Жуковым — это было вскоре после Нового года, — он тожесетовал на нехватку боеприпасов. Поэтому-то я и не побеспокоил вас.

Верховный долго молчал, о чём-то размышляя, потом спросил:

— Скажите, 2-я ударная армия сможет выстоять в боях? Там ведь теперь другой командующий.

— Не сможет! — горячо возразил Кирилл Афанасьевич. — Её коммуникации находятся под угрозой вражеских ударов, и если не принять мер, то катастрофа неминуема.

— Что вы предлагаете? — сухо спросил Сталин.

— Наверное, Кирилл Афанасьевич потребует резервов, — бросил реплику до этого молчавший Маленков. На его лице появилась язвительная улыбка.

Мерецков ожидал реакцию со стороны вождя, но тот промолчал, и тогда он вновь заговорил, отметив, что с командующим армией ему не повезло. Генерал Клыков человек, безусловно, грамотный в военном деле, но он страдает хроническим заболеванием, часто болеет, а это отрицательно сказывается на делах армии.

— А зачем вы его взяли? — усмехнулся Сталин.

— Генерала Клыкова назначила Ставка, со мной никто не советовался. Вот и генерала Власова ко мне прислали заместителем…

— Вы что, недовольны им? — В голосе Сталина прозвучало раздражение. — Говорите честно, как большевик!

— Недоволен, — прямо заявил Мерецков. — Полтора месяца Власов был моим заместителем, но почти ничего не сделал, чтобы укрепить войска фронта. Теперь он командарм 2-й ударной, но как бы не подвёл нас.

— Кто писал характеристику на генерала Власова? Жуков? — Вождь напряжённо смотрел на Маленкова, отвечавшего за кадры в ЦК.

— Он, а маршал Шапошников подписал приказ о назначении его к Мерецкову. Он, очевидно, исходил из того, что Власов хорошо проявил себя в боях под Львовом и Киевом, а также под Москвой, где командовал армией.

— Продолжайте, товарищ Мерецков, я слушаю вас. — Сталин сел за стол.

Кирилл Афанасьевич отметил, что с резервами, наверное, сейчас трудно, поэтому он предлагает не брать из состава Волховского фронта 6-й кавалерийский корпус, а усилить им 2-ю ударную армию. В противном случае её надо немедленно вывести из лесисто-болотистой местности.

— Куда вывести? — Сталин заметно шевельнул бровями.

— На линию железной и шоссейной дорог Чудово — Новгород. Вот сюда. — Мерецков показал район передислокации на карте.

— У генерала Хозина другое мнение, — возразил Сталин.

— Оно ошибочно, и я прошу вас…

— Оставим всё, как есть, — повысил голос Сталин. — Генерал Хозин заверил меня, что фронт выполнив свою задачу. Почему я не должен ему верить?

— У меня сложилось впечатление, что вы, Кирилл Афанасьевич, завидуете генералу Хозину, человеку решительному и способному организовать отпор врагу, — вновь бросил реплику Маленков.

Сталин, однако, осадил его:

— Завидовать, товарищ Маленков, будем после победы над врагом. Теперь же надо, чтобы Ленинградский фронт скорее прорвал блокаду города. — Он взглянул на Мерецкова. — Мы тут решили, куда вас направить. Ставка назначила вас заместителем главкома западного направления генерала армии Жукова.

— Я готов принять новую должность, — сдержанно произнёс Мерецков и вдруг, сам того не желая, добавил: — У меня такое чувство, что я снова вернусь в Ленинград.

Верховный сурово сдвинул брови.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но у меня и вправду появилось такое чувство.

— Я ценю вашу откровенность. — Сталин взял со стола трубку и закурил. — Если нет вопросов, можете идти.

Во дворе Генштаба Мерецков сощурился. Апрельское солнце выкатилось из-за туч, его яркие лучи дробились на брусчатке. В мыслях он всё ещё был в кабинете вождя. Может, прав Верховный, ликвидировав Волховский фронт, а он, Мерецков, ошибается? Что ж, время покажет, на чьей стороне правда. Кто-то сзади тронул его за плечо. Кирилл Афанасьевич обернулся. Перед ним стоял, улыбаясь, маршал Будённый.

— Вы? — растерянно обронил Мерецков.

— Что, разве не похож? Петлицы и нарукавные знаки маршала при мне, усы тоже. — Семён Михайлович привычно покрутил усы. — А ты, Кирилл, чего такой хмурый?

— Не то слово, Семён Михайлович, — разочарованно промолвил Мерецков. — Я подготовил наступательную операцию, чтобы взять Любань, как вдруг поступила директива Ставки о ликвидации Волховского фронта. Моего фронта, в который я вложил душу. — Он грустно взглянул в лицо маршалу. — Уверен, что вождь принял ошибочное решение, я пытался доказать это, но Верховный принял сторону командующего Ленинградским фронтом генерала Хозина, предложившего передать ему войска Волховского фронта. Нахрапистый этот Хозин, за моей спиной всё обговорил с вождём.

— Сталина мучит блокада Ленинграда, он хочет скорее прорвать её, вот и мечется, ищет надёжные пути. А поиск, сам знаешь, трудная штука, могут быть и ошибки. Ну а куда тебя назначили?

— Заместителем к Жукову.

— Радуйся, Кирилл! — воскликнул маршал. — Георгий тебя хорошо знает, ценит, и дела пойдут.

— Нет, Семён Михайлович, мне бы лучше дали армию, и я обрёл бы самостоятельность, — мечтательно проговорил Мерецков. — Не решился сказать об этом Сталину, а следовало бы!

— А ты, Кирилл, попроси Жукова, — посоветовал Будённый. — Он часто бывает в Ставке и может замолвить за тебя словечко перед Верховным.

— Это мысль! — обрадовался Мерецков. — Я так и сделаю… А вы куда теперь едете?

— В Крыму снова вот-вот вспыхнут бои. Керчь да Севастополь — бельмо на глазу у Гитлера. Там будет горячо, в Крыму… Ставка назначила меня главкомом северо-кавказского направления. Такая вот штука получается. И силы немалые мне подчинили: Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ, Черноморский флот, Азовская военная флотилия…

— Вы родом с юга, там вам всё знакомо, близко сердцу.

— Вот-вот, Кирилл, родом я из тех краёв, — согласился Будённый. — Все дороги мною исхожены ещё с тех пор, как Первая конная армия рубила беляков. К тому же на Дону и Кубани проживает немало казаков, из них можно создать новые кавалерийские полки. Сталин мне напомнил об этом. — Маршал передохнул. — Ладно, Кирилл, пойду я. Надо мне с генералом Василевским в Генштабе ещё кое-что согласовать.

Мерецков выехал на фронт ранним апрельским утром. Солнце ещё не взошло, в густо-синем небе холодно мерцали звёзды, по краям горизонта они кое-где уже погасли. Кирилл Афанасьевич, казалось, ничего этого не замечал, хотя после разговора с Будённым у него полегчало на душе. Да, зря упразднили Волховский фронт. Интересно, как на это отреагировал Жуков?

— Приехали, товарищ генерал армии, — прервал его раздумья голос водителя.

Жуков встретил его крепким рукопожатием.

— Значит, нашего полку прибыло? — подмигнул он. Хорошо, что тебя ко мне направили, хотя я и не согласен с решением Ставки ликвидировать твой фронт. Я, Кирилл, был против. И не один. Маршал Шапошников тоже возражал. Но Сталин поверил Хозину, что тот снимет блокаду Ленинграда. Я в это не верю.

— Я тоже. — Мерецков сел.

Жуков прошёлся по комнате, бросил взгляд в тусклое окно, потом обернулся.

— Хозин — генерал не из робких, — сказал Георгий Константинович, — но порой действует не сжатым кулаком, а растопыренными пальцами. Сколько у него теперь армий? Девять! Да ещё три отдельных корпуса и две группы войск. Сил много, но как бы не сорвался. Ладно, давай, Кирилл, о деле поведём речь. Ты с охотой пришёл ко мне?

Мерецков вздрогнул, словно Жуков уличил его в чём-то плохом.

— Разве ты кусаешься? — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. Он снял шинель, повесил её на вбитый кем-то в стенку гвоздь рядом с шинелью Жукова и присел к столу. — Понимаешь, меня к тебе назначили с повышением, но мне бы хотелось иметь большую самостоятельность. Моя армия, мои солдаты, мои бои… Понимаешь, Георгий, о чём я?

— Хочешь иметь свою армию?

— Да! Там я принесу больше пользы. Я всегда был честным перед тобой и таковым останусь. Но у меня такая просьба. Ты не обиделся?

— Да ты что?! — Голос у Жукова неожиданно потеплел, а глаза заблестели. — Я тебя понимаю, и ты по-своему прав. Но сам решить этот вопрос не могу. Когда буду в Ставке, переговорю с Верховным. Хорошо?

— Стану ждать с нетерпением.

— Давай у меня перекусим, а затем поезжай, Кирилл, на Калининский фронт и детально разберись, что там происходит. Если потребуется, принимай решение на месте, потом мне доложишь. У нас здесь беда случилась. Мы потеряли командарма генерала Ефремова…

Мерецков хорошо знал Ефремова, своего ровесника и боевого друга, и слова Жукова больно кольнули его.

— Как это произошло? — спросил он.

Что-то угрюмое появилось в лице Жукова, оно посерело.

— Он застрелился, — выдохнул он и пояснил.

33-я армия генерала Ефремова вела бои за Наро-Фоминск и Боровск. Она дошла до Вязьмы, и здесь её остановила 4-я танковая армия гитлеровцев. Сзади линия фронта сомкнулась. Ефремов отдал войскам приказ повернуть на юго-запад, в направлении на Ельню и Дорогобуж. Бойцы с боями выходили из окружения. Ефремова тяжело ранило, его пытались вывезти в тыл, но не смогли. Не желая попасть к немцам в плен, он пустил пулю в себя. Человек воевал за Родину, и воевал геройски, и вот его уже нет. Да, война жестокая штука, сегодня ты на коне, а завтра — с седла на землю. Слушая Жукова, Мерецков притих.

— Жаль Михаила…

— А мне, думаешь, его не жаль? — вздохнул Жуков и жёстко добавил: — Ладно, хватит этих разговоров, у меня от них сердце щемит. Поезжай на Калининский фронт, посмотри, как дела у генерала Конева. Человек он цепкий, характером строг. Да ты его хорошо знаешь! И всё же у него есть там проблемы.

Губы Мерецкова тронула лёгкая улыбка.

— Характер у Ивана Степановича крутой, не любит он, когда ему указываешь на недоработки. Мы с ним одногодки.

— А ты разве любишь? — усмехнулся Жуков. — Я тоже не люблю, но ради дела стараюсь приглушить в себе самолюбие и делаю всё так, как надо.

— Скажи, Георгий, какова обстановка на западном направлении?

— Если коротко, то ситуация такова. — Жуков твёрдыми шагами подошёл к висевшей на стене карте. — Наши войска стремятся перерезать железные дороги Смоленск — Гжатск и Вязьма — Брянск…

— Чтобы замкнуть кольцо окружения за спиной гитлеровских войск на Ржевско-Вяземском плацдарме, не так ли? — прервал его Мерецков.

— Твоя мысль верна, — согласился Георгий Константинович. — Но это одна задача. Вторая, не менее важная, — ликвидировать Демянский выступ. А немцы хотят пробиться от Демянска мимо Селигера к Ржеву, чтобы отсечь войска левого крыла Северо-Западного фронта и часть войск Калининского. Конев заявил мне, что у него уже разболелась голова от раздумий, как лучше «усмирить фрицев» на этом направлении. Подскажи ему наиболее разумный удар по врагу.

Мерецков взглянул на карту и заметил, что в предстоящих боях, как ему кажется, особое значение, если не решающее, будут иметь фланговые группировки войск.

— Факт, Кирилл, именно там развернутся основные бои! — воскликнул Жуков. Он помолчал. — Ну, мне пора в Генштаб, а ты поспешай к Коневу.

У Мерецкова отлегло с души. Жуков согласен с ним, верит ему, а коль так, то наверняка поможет. Так оно и случилось. Когда он ехал к Коневу, Жуков уже был в Ставке. В кабинете Сталина находились Берия и Маленков. Жуков доложил Верховному обстановку на Западном фронте, решил с ним ряд вопросов и хотел было высказать просьбу Мерецкова, но Сталин сам заговорил о нём.

— Мерецков прибыл?

— Прибыл, — ответил Жуков. — Я побеседовал с ним, дал задание, он поехал к Коневу на Калининский фронт.

— А почему мне не сообщили? — Глаза Сталина холодно блеснули.

— Собирался сделать это позже.

— А надо было сразу доложить, — подал голос Берия. Сквозь очки он, казалось, обстреливал Жукова.

— У вас всё? — спросил вождь.

— Есть вопрос. Мерецков просит дать ему армию.

Сталин рывком повернул к нему голову.

— Он не хочет быть у вас заместителем?

— Мерецков просит дать ему армию, чтобы самостоятельно поработать. — Жуков сцепил зубы, чтобы не сказать лишнего. Щёки у него побелели. Он добавил, тщательно подбирая слова: — Мерецков благодарен вам за оказанное доверие, но ему хотелось бы командовать армией, чтобы проверить себя, на что способен.

— Ваше мнение?

— Полагаю, просьбу надо удовлетворить.

Сталин ответил не сразу. Он прошёлся по кабинету, затем вернулся к столу, о чём-то размышляя. Наконец взглянул на Жукова.

— Мы дадим товарищу Мерецкову армию, — усмехнулся он. — 33-ю, что сражалась под Вязьмой, хотя она и позволила немцам окружить себя.

— Мы дадим Мерецкову пустую армию? — возразил Жуков. — Там и командовать пока некем. Она же вышла из окружения с большими потерями!

— Мерецков эту армию воссоздаст, у него в этом деле большой опыт, так ему и передайте. Приказ о его назначении сегодня подготовит Маленков, а я подпишу его.

Так генерал армии Мерецков стал командующим 33-й армией. Он заверил Жукова, что не подведёт его.

— Ты сам говорил, что я человек дела. А воля у меня есть.

— Одной воли мало, Кирилл, — покосился на него Жуков. — Ты к делу ещё сердце приложи, тогда и пожнёшь плоды. Я вот поторопился и дал промашку. Был уверен, что под Вязьмой мы легко разобьём немцев, но ошибся. Мы переоценили возможности наших войск и недооценили силы противника. Орешек оказался крепче, чем мы предполагали. Теперь же самым беспокойным местом, — продолжал Георгий Константинович, — остаётся неправильный по форме многоугольник Калининского фронта.

Жуков, занятый по горло крупными проблемами, не мог вникать во все детали обстановки на нескольких фронтах сразу. А между тем от этих деталей во многом зависел исход предстоящей летней кампании. «Вот почему я и отправился на правый фланг западного направления», — отмечал Мерецков.

Командующий фронтом генерал Конев, человек не робкого десятка, хорошо знавший Кирилла Афанасьевича, встретил его тепло. А когда зашла речь о ситуации на фронте, он заявил, ничуть не смущаясь:

— Мои войска готовы к сражению! — Высокий, плечистый, с открытым худощавым лицом и скромным взглядом, он ел глазами своего гостя.

Мерецков тем не менее сдержанно воспринял его заявление.

— А вот, Иван Степанович, мы проверим. Ты же знаешь Жукова, он весьма строг, на глазок ничего не принимает.

— С чего начнём? — спросил Конев, стараясь сдержать свои эмоции. — Может, поедем к танкистам?

— Нет, дружище, давай начнём с правого фланга. Как у вас там налажена оборона? Танки везде могут проложить себе дорогу, а вот пехоте, царице полей, сделать это весьма тяжело…

«Хитёр, однако, Кирилл!» — отметил в душе Конев.

У Мерецкова была теперь своя, 33-я армия, и он, едва вернувшись от Конева, с головой окунулся в её проблемы. Почти два месяца, не зная покоя и отдыха, Кирилл Афанасьевич сколачивал армию. Казалось, у него появилось второе дыхание. Молодых бойцов, не нюхавших пороха, он «обкатывал» в условиях танковых атак противника, командиров учил взаимодействию с фронтовой авиацией и артиллерией, ночные учения проводил с целью прорыва вражеской обороны, форсирования минных полей… За всем этим была усталость, бессонные ночи. Но мысль о том, что армия стала полнокровной и готова решать боевую задачу, радовала его.

— Знаешь, Георгий, сейчас я могу с полной ответственностью заявить, что армия своё слово скажет! — признался он как-то Жукову. — Будь жив мой друг Миша Ефремов, он не узнал бы свою армию.

Жуков, однако, скептически заметил:

— Скоро поведёшь её в бой, вот тогда и поглядим, как она будет воевать. Но то, что ты уже сделал, я ценю высоко!..

И вдруг в начале июня, когда Мерецков находился у танкистов, Жуков срочно вызвал его к себе, добавив привычные слова: «Я жду!» Мерецков приехал на «газике» в полевой форме, даже не успев помыть испачканные в глине сапоги. Георгий Константинович облегчённо вздохнул:

— Наконец-то разыскал тебя. Сюда трижды звонил Сталин, требовал, чтобы ты немедленно прибыл к нему.

— Зачем? — удивился Мерецков.

— Сам не знаю, а спрашивать Верховного было неудобно.

Мерецков насторожился. Не затем ли вызывают его в Кремль, чтобы арестовать, как это случилось с ним на второй день после начала войны? От этой мысли у Кирилла Афанасьевича жгучим холодом окатило спину. Жуков увидел, как лицо его отчего-то посерело, стало неживым, цвета воска. Он стоял растерянный.

— Ты чего? — жёстко спросил Жуков.

Мерецков очнулся от раздумий.

— Гадаю, зачем меня требует вождь…

— Такого, как тогда, на второй день войны, с тобой больше не повторится, — твёрдо заявил Георгий Константинович. — Так что гони прочь от себя недобрые мысли, садись в машину и поезжай в Кремль!

В приёмной сидел Поскрёбышев и что-то сосредоточенно писал. Увидев Мерецкова, он едва ли не вскочил с кресла.

— Вас давно разыскивает товарищ Сталин! — воскликнул он, здороваясь с Мерецковым за руку. — Где вы были? Даже Жуков долго не мог вас найти. Одну минуту, у Хозяина в кабинете заседает Политбюро. Я доложу…

Через минуту Поскрёбышев вышел.

— Заходите, вас ждут…

Увидев Мерецкова, Сталин встал и окинул его пристальным взглядом.

— Даже полевую форму не сняли? — усмехнулся он. — На сапогах комья глины, а?

— Виноват, товарищ Сталин. Проводил с танкистами учения, переодеться не успел, — смутился Мерецков.

— Сколачиваете 33-ю армию? — спросил Сталин.

— Она уже готова к сражению.

Но Верховный, казалось, не обратил внимания на его слова, он сел на прежнее место и заговорил о генерале Хозине — жёстко, с неприязнью:

— Болтун ваш Хозин, а не деловой генерал. Мы допустили большую ошибку, объединив Волховский фронт с Ленинградским. Хозин, хотя и сидел на волховском направлении, дело вёл плохо. Он не выполнил директиву Ставки об отводе 2-й ударной армии. Немцы окружили её. Вы, Кирилл Афанасьевич, хорошо знаете Волховским фронт, — продолжал Сталин, — поэтому мы поручаем вам вместе с товарищем Василевским выехать туда и во что бы то ни стало вызволить 2-ю ударную армию из окружения, даже без тяжёлого оружия и техники. Директиву о восстановлении Волховского фронта получите у товарища Шапошникова. Вам же надлежит по прибытии на место не медленно вступить в командование фронтом…

«Я знал, я чувствовал, что это была ошибка, теперь фронт вновь родился!» — ликовал в душе Кирилл Афанасьевич.

А Сталин продолжал:

— В Генштабе вас ждёт генерал Василевский, так что не теряйте время.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите вопрос?

— Да.

— Кому вы отдаёте мою 33-ю армию?

Сталин усмехнулся.

— Это мы решим с товарищем Жуковым.

9

Мерецков, казалось, не ощущал под ногами земли, не шёл, а летел. Он рванул на себя дверь и буквально влетел в штаб фронта. Жуков, сидевший за столом, вскочил как ужаленный.

— Что с тобой, Кирилл?

— Волховский фронт восстановлен, и я назначен его командующим! — выпалил на одном дыхании Кирилл Афанасьевич.

— Этого следовало ожидать! — Жуков подошёл к нему. — Когда уезжаешь?

— Немедленно! Лечу с представителем Ставки Василевским. Он ждёт меня в Генштабе… Знаешь, что сказал Сталин? «Мы допустили ошибку…» Не «мы», а сам вождь! Ты был прав: у Хозина ничего не получилось. Верховный ругал его вовсю, хотя виноват не меньше Хозина.

— Только не вздумай где-то там, на фронте, с кем-либо говорить на эту тему, если не хочешь иметь неприятности, — предупредил Мерецкова Георгий Константинович. — «Сталин виноват…» Вождь не ошибается!.. Ну, ни пуха тебе ни пера. Всё у тебя получится, я уверен. Если что — рядом Василевский, он плохого совета не даст…

Самолёт коснулся бетонки, пробежал немного и замер.

— Всё небо в чёрных тучах, видно, быть дождю. — Василевский спрыгнул на землю, следом за ним Мерецков.

— Дороги раскисли, наступать по ним танкам и пехоте будет нелегко, — заметил Кирилл Афанасьевич.

В штабе Ленинградского фронта их встретил новый командующий генерал Говоров. Он обнял Василевского, как старого друга, а Мерецкову, которого знал меньше, тепло пожал руку, поздравив с назначением.

— Рад вас видеть, друзья! — На лице Говорова сияла улыбка, радость его была открытой и честной, он предложил гостям сесть. — Мне сообщил Верховный о вашем вылете. Потом он спросил о 2-й ударной армии, но ничего утешительного сказать ему я не мог. — Говоров перевёл разговор на другое: — Как долетели?

Василевский ответил и тоже улыбнулся, но улыбка получилась вымученной, и Говоров понял, что Александр Михайлович то ли устал с дороги, то ли не радовали предстоящие дни, связанные со 2-й ударной армией, которая окружена и с которой нет связи.

— Сейчас нам накроют стол, поужинаете, а затем поедете в свой штаб фронта. — Леонид Александрович тяжело опустился на стул. — Верховный весьма зол на генерала Хозина.

— Кстати, где он? — спросил Мерецков.

— Собирается к отъезду, — грустно констатировал Говоров. — Его назначили командующим 33-й армией. Но Жуков не даст ему там разгуляться.

— На моё место едет Хозин, — огорчённо произнёс Мерецков. — Я много сил отдал, пока не возродил эту армию, а плоды моего труда будет пожинать его величество Миша Хозин. Где неё справедливость?

— Не ворчи, Кирилл Афанасьевич, — осадил его Василевский. — Все мы делаем одно дело — бьём врага. А награды будем делить после победы.

— Не в наградах дело, — возразил Мерецков. — Дело в том, как ты исполняешь свой воинский долг, сам ли несёшь или перекладываешь на чужие плечи. Хозин не сумел вывести войска 2-й ударной армии ещё до того, как её окружили гитлеровцы. Теперь мы станем заниматься этим.

— Спасти армию было нелегко, — с сочувствием заметил генерал Говоров. — Резервов нет. Нужно искать другой выход.

— Давайте обсудим, с чего начнём, — предложил Василевский. — А уж потом сядем ужинать…

После долгих поисков им удалось высвободить три стрелковые бригады и танковый батальон. Всё это свели в две войсковые группы, и 10 июня на рассвете танки, а следом за ними пехота начали наступление. Продвинулись под огнём врага немного вперёд, но прорвать оборону не смогли.

— Маловато войск, — с горечью произнёс Василевский. — Но если ударить по немцам сильнее, толк будет!

Мерецков пристально посмотрел на карту. С запада на 2-ю ударную армию наступают две пехотные и одна охранная дивизия, сведённые в группу «Герцог». Пожалуй, сил не так уж много, и на этом рубеже вражескую оборону можно сломить. Об этом он сказал Василевскому.

— Разумно! — согласился Александр Михайлович.

Всю ночь оба не сомкнули глаз. Вызывали в штаб поочерёдно командиров, вели разговор о том, какими воинскими частями следует усилить танковый батальон. Решили взять 29-ю танковую бригаду и поспешно перебросили её к месту прорыва кольца. На рассвете закипел ожесточённый бой. Немцы упорно оборонялись, но против натиска танковой бригады не устояли — через образовавшийся коридор на Мясной Бор стали выходить бойцы 2-й ударной армии. Враг, однако, бросил на этот участок подкрепление, и ему удалось закрыть коридор. Мерецков находился на КП 59-й армии, оттуда поддерживал связь со штабом 2-й ударной армии, требовал ударить по немцам с тыла, но вскоре связь прервалась. Кирилл Афанасьевич нервничал: где находится Военный совет армии, почему не даёт о себе знать командование штаба, где, наконец, командарм генерал Власов? Под вечер группа наших бойцов вышла из окружения, возглавлявший эту группу капитан доложил Мерецкову, что они видели генерала Власова в районе узкоколейной дороги. В душе Мерецкова вспыхнула надежда, и он предложил Василевскому послать туда танковую роту с десантом пехоты.

Через сутки возглавивший роту капитан Борода сообщил, что они не нашли ни одного человека, хотя люди там были. Куда они ушли — узнать не удалось.

Поиски командарма Власова продолжались.

Кажется, у Сталина лопнуло терпение, и он позвонил по ВЧ генералу Василевскому.

— Что там у вас делается? — В его голосе слышалась горечь. — Войска 2-й ударной армии спасли?

Василевский доложил, что спасли не все войска, многие погибли в боях, но операция продолжается. Сталин распорядился, чтобы он выезжал в Ставку, Мерецков сам продолжит поиски генерала Власова.

— Скажите ему, чтобы принял меры, но нашёл командарма!..

Рано утром Василевский прибыл на аэродром. Мерецков провожал его. Небо было хмурое, блёклое, и лишь на востоке пылало багровое зарево — там всходило солнце. Впервые за несколько дней пребывания на Волховском фронте Василевский увидел на лице Кирилла Афанасьевича улыбку.

— Ну вот, наконец-то повеселел, а то ходишь как убитый, — сказал он.

— Жаль мне с тобой расставаться, Александр Михайлович, — тихо промолвил Мерецков. — А за помощь спасибо!

Они обнялись на прощание. Василевский поднялся в кабину, и самолёт взмыл в серое небо…

Поздно ночью Мерецков вернулся в штаб фронта и хо тел было лечь отдохнуть, как постучали в дверь. Он снимал китель и не сразу увидел, кто к нему вошёл. А когда обернулся, глазам своим не поверил: у двери стоял начальник разведотдела 2-й ударной армии генерал Рогов. Он был в оборванной одежде, с отросшей бородой.

— Ты?! — воскликнул Мерецков.

— Я, товарищ генерал армии, — с трудом разомкнул губы Рогов. — С группой бойцов мне удалось выйти из окружения.

Мерецков обнял его, похлопал по спине, усадил рядом с собой на стул.

— Как добрался сюда, расскажи…

— Всё было просто и трагично, — начал Рогов. — Оказавшись в окружении, мы разбили работников штаба на три группы и стали искать место, где легче пробиться. У реки Полнеть попали под сильный миномётный огонь немцем, и люди рассыпались кто куда. — Генерал оживился, казалось, от прежней усталости не осталось и следа. — Когда огонь стих, я снова повёл людей. Хорошо, что ночь стояла тёмная, хоть глаз выколи. У узкоколейки мы и перешли линию фронта.

— Генерал Власов с вами был? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Был, когда мы делились на группы, — подтвердил Рогов. — Но он как-то странно вёл себя. Мы горячо обсуждали план выхода из окружения, а Власов молчал, ничего не предлагал. На вопрос генерала Афанасьева, в какой группе он пойдёт, Власов ответил, что ему всё равно. Я просто не узнал командарма, так он изменился.

— Наверное, он ещё где-то в лесу, — подытожил Мерецков.

В конце июня утром Сталин вызвал Берию. Обычно, здороваясь, он протягивал Лаврентию Павловичу руку, а в этот раз не протянул. С ходу спросил, глядя на него в упор:

— Слышал о ЧП в Ленинграде? Исчез командующий 2-й ударной армией генерал Власов.

Берия признался, что не знал об этом.

— Плохо, что не знал, — насмешливо заметил Сталин. — Все в Генштабе знают, что под Ленинградом в районе Мясной Бор немцы окружили армию генерала Власова, а ты ничего не знаешь. Выясните судьбу генерала, — тоном приказа добавил вождь. — Свяжитесь с Ленинградом, подключите к розыску командарма своих людей. Жданов тоже занялся этим делом, так что контактируйте с ним.

— Я приложу все силы, чтобы выяснить, где генерал Власов и что с ним, — заверил Берия.

Мерецков ни на день не оставлял поиски, и ему повезло. Июльским утром радист штаба фронта принял позывные 2-й ударной армии. Это вышел на связь заместитель командарма Власова генерал Афанасьев, сообщивший о своём местонахождении. Мерецков сразу же послал за ним самолёт, и генерала вывезли из леса. Афанасьев сказал Кириллу Афанасьевичу, что в лесу они встретили Лужский партизанский отряд Дмитриева, он и помог генералу связаться с командиром другого партизанского отряда Оредежского района Сазоновым, у которого была радиостанция.

Прошло ещё несколько тревожных дней. И вдруг ночью в штаб фронта от партизан поступило короткое сообщение: Власов жив, находится в деревне Пятница, он добровольно перешёл к немцам. Мерецкову не хотелось в это верить. Неужели командарм предал Родину? Он ведь не просто генерал, но ещё и коммунист! Мерецков снял трубку с аппарата ВЧ, чтобы позвонить Сталину. Какое-то время держал её в руке, затем положил на место. Нет, пока звонить Верховному он не будет, надо проверить сообщение радиста, а уж после решать, как быть. Кирилл Афанасьевич связался по радио с командиром партизанского отряда, и тот подтвердил: да, генерал Власов предал Родину.

Утром Мерецков вышел на связь с Кремлем. Сталин был в кабинете.

— Что у вас, товарищ Мерецков? — спросил он. — Нашли Власова?

— Плохие вести, Иосиф Виссарионович, — едва выдохнул Кирилл Афанасьевич. — Он доложил подробности. — Я этого никак не ожидал. Подлым человеком оказался генерал Власов.

Сталин долго молчал. Мерецков слышал в трубке, как тяжело и неровно дышал он, мучительно о чём-то думая, и от этого молчания Кириллу Афанасьевичу стало не по себе. Наконец вождь громко и отчётливо произнёс:

— Подлец! Продал врагам свою шкуру. Но от кары он не уйдёт! — После паузы добавил: — Товарищ Василевский доложил мне о ваших действиях по выводу войск армии из вражеского кольца. Я одобряю их. Сколько бойцов спасено?

— Шестнадцать тысяч! В боях погибло около шести тысяч, пропало без вести восемь тысяч.

— Большие потери, — выдохнул Сталин. — Сообщите, какие меры собираетесь принять для воссоздания 2-й удар ной армии. Время зря не теряйте, вам предстоит провести новую спасательную операцию, так что укрепляйте свой фронт. Деблокировать Ленинград — вот главная задача нашего и Ленинградского фронтов. Скоро вас и Говорова вызовем в Ставку. До свидания! — Он положил трубку.

«Его сильно потрясла измена Власова», — посочувствовал вождю Мерецков. Позже он писал: «Возникает вопрос: как же всё-таки случилось, что Власов оказался предателем? Ответ, мне кажется, может быть дан только один. Власов был беспринципным карьеристом. Его поведение до этого вполне можно считать маскировкой, за которой скрывалось равнодушие к своей Родине. Его членство в Коммунистической партии не более чем дорожка к высоким постам. Его действия на фронте, например в 1941 году под Киевом и Москвой, — попытка отличиться, чтобы продемонстрировать профессиональные способности и поскорее выдвинуться»…

Сталин устало откинулся на спинку кресла и, глядя на вошедшего к нему Молотова, хмуро бросил:

— Власов сбежал к фашистам, он предал всех нас.

— Я бы спросил за это с Жукова, — произнёс Молотов. — Как он, опытный вояка, не распознал в командарме предателя?

«Если спрашивать, то надо начинать с меня, — едва не выговорил вслух Сталин. — Если бы не моё согласие, маршал Шапошников не подписал бы приказ о назначении Власова заместителем командующего Волховским фронтом. Да, тут прежде всего моя вина, не раскусил я этого генерала. И Жуков его проглядел. Теперь гитлеровцы наверняка используют Власова в своих пропагандистских целях».

— Ты, конечно, прав, — глядя на Молотова, сказал Сталин. — И выводы на этот счёт мною будут сделаны. Нужно лишь узнать все детали предательства, а уж потом решать. Это дело я поручу Лаврентию.

— Не лучше ли поручить Жукову? — спросил Молотов. — Он давал Власову характеристику, пусть и разберётся.

Сталин, однако, возразил. Жукову сейчас не до Власова. Ситуация на фронтах ещё более обострилась. Недавно создан Сталинградский фронт. Потерян Крым, враг нанёс по нашим войскам весьма ощутимые удары в районе Барвенково, в Донбассе, под Воронежем. Немцы начали продвижение к Волге и на Кавказ. Бои идут в излучине Дона. Жукову есть чем заниматься. А Власов…

— Струсил, подлец, пустить себе пулю в лоб! — выругался вождь. — Жить ему захотелось, вот и сдался на милость фашистам. Но от сурового суда он не уйдёт!

— Разрешите? — В кабинет вошёл Берия.

— У тебя есть новости о Власове? — в упор спросил его Сталин.

— Есть, Коба! — Берия вынул из папки листки и отдал их Сталину. — Прочти, интересная штука!

Это было обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза, подписанное председателем Русского комитета генералом Власовым и секретарём этого комитета генералом Малышкиным. «Русский комитет ставит перед собой следующие цели, — читал про себя Сталин, ощущая в душе презрение к предателям, — свержение Сталина и его клики, заключение почётного мира с Германией, создание новой России. Призываем переходить на сторону действующей в союзе с Германией Русской освободительной армии…» Сталин, закончив читать, взглянул на Берию.

— Значит, Власов всё-таки предал Родину?

— Предал, Коба! Я бы задушил его собственными руками!

— Когда Мерецков сообщил мне об этом, я усомнился, подумалось, не фальшивку ли подбросили нам немцы. Делать это они умеют, и неплохо. Теперь вижу, что зря сомневался.

— Надо казнить Власова за предательство, — сказал Берия. — Но как?

— Вот именно — как? — усмехнулся Сталин.

— Поручить нашим агентам выкрасть Власова…

— Надо ли рисковать нашими разведчиками? — прервал Берию вождь. — Да и не до Власова нам сейчас. Немцы рвутся на Волгу, к Сталинграду. Наступило время суровых испытаний для всех нас, так что не будем распылять силы. Сталин прошёлся вдоль стола. — У немцев сейчас не один Власов. Ты, Лаврентий, не забывай, что там находится генерал Шкуро, которого Семён Будённый бил ещё в Гражданскую войну под Воронежем и Костромой, но так и не добил, генерал Краснов, бывший донской атаман. Это он в 1918 году в своём письме просил германского императора содействовать присоединению к войску Донскому городов Камышина, Царицына, Воронежа и станции Лиски. За эти услуги Краснов обещал «не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооружённые силы», то есть войска Красной Армии. Даже соратники Краснова выразили ему свой протест против предательства в отношении России. А теперь и Власов примкнул к белым генералам. Но от кары никто из них не уйдёт, — повторил вождь.

(В мае 1945 года генерал-лейтенант Власов был взят нашими войсками в плен, когда пытался на машине уехать в штаб американской армии, на самолёте отправлен в Москву. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его за предательство и кровавые злодеяния к смертной казни — он был повешен.

Казалось бы, справедливость восторжествовала, но из уст маршала Мерецкова я услышал нечто другое. В 1965 году в канун Дня Победы, мне, начальнику отдела газеты Северного флота «На страже Заполярья», командующий флотом адмирал Семён Михайлович Лобов поручил взять интервью у маршала Мерецкова, в то время находившегося в Группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Естественно, он говорил и о том, как воевал на Волховском фронте, будучи его командующим. Зашёл разговор и о предателе генерале Власове.

— А вы знаете, что предателей-власовцев открыто стал защищать не кто иной, как бывший Главнокомандующий войсками юга России в Гражданскую войну генерал Деникин? — сказал Кирилл Афанасьевич. — И узнал я об этом от Сталина в феврале 1946 года. Деникин даже написал письмо генералу Эйзенхауэру^[19]. Мне его жаль, — добавил маршал.

— Кого жаль, генерала Деникина? — спросил я Мерецкова.

— Да!

— Почему? Ведь это он, генерал Деникин, пытался задушить советскую власть, и Первая конная армия Будённого, в которой вы служили, сражалась с его конницей!

— Верно, мы сражались против Деникина на Дону и Кубани. И Деникин, и Врангель — все белые генералы были биты Красной Армией. Многие из них оказались на Западе. Но, когда Гитлер вероломно напал на нашу Родину, Деникин отказался сотрудничать с фашистами, вёл себя безупречно и с достоинством. Попытка немцев использовать его имя в целях пропаганды провалилась. А вот за предателей власовцев Антон Иванович решил заступиться… — А. 3.).

Мерецков вошёл к начальнику Генштаба генерал-полковнику Василевскому в тот момент, когда он разговаривал с кем-то по «кремлёвке». Хотел тут же выйти, но Александр Михайлович жестом задержал его.

— Да, товарищ Сталин, этот фронт я держу на контроле… Вы спрашиваете о Мерецкове? Сейчас он в моём кабинете. Дать ему трубку?.. Есть, понял!

Положив трубку, Василевский отодвинул на край стола папку с последними донесениями с фронтов, поднялся и подошёл к Мерецкову. Он чувствовал себя свободно, поздоровался с Кириллом Афанасьевичем за руку, кивнул на стул.

— Садись. — Он тоже сел. — Верховный о тебе спрашивал, его волнует план операции.

— Я готов его доложить. — Мерецков раскрыл папку, но Василевский сказал, что через час им надо быть в Кремле у Сталина и там всё обсудят. — Хорошо. — Кирилл Афанасьевич закрыл папку. — А я перед тобой в долгу…

— Какой ещё долг? — сдвинул брови Василевский.

— В июне ты принял дела начальника Генштаба, а я тебя ещё не поздравил. — Мерецков неловко дёрнул плечом, слегка покраснел. — Понимаешь, замотался я вконец. То одно, то другое, не знаешь, за что и браться. Недавно закончили тяжёлую Любанскую операцию, оттянувшую от Ленинграда часть гитлеровских войск, и сразу же со своим штабом принялся за разработку новой операции.

— Чему тут удивляться, Кирилл Афанасьевич? Ведь Ленинград до сих пор не деблокирован, вот и мечется Верховный, а вместе с ним и мы, — озабоченно произнёс Василевский. — У меня тоже заваруха. Едва взвалил на свои плечи Генштаб, как Сталин направил меня под Сталинград. Там, Кирилл, назревают серьёзные события. В конце июля — начале августа ситуация на северо-кавказском направлении начала развиваться не в нашу пользу. Немецкие войска уже вышли на реку Кубань. Немцам не удалось с ходу прорваться в Сталинград, и теперь они готовят новый удар по городу. Ты взгляни на карту. Войска Сталинградского фронта растянулись более чем на семьсот километров, и Ставка разделила этот фронт на два: Сталинградский, им командует генерал Гордов, и Юго-Восточный, который возглавил генерал Ерёменко. А перед этим пришлось разделить и Брянский фронт на два: новый Воронежский фронт принял заместитель начальника Генштаба генерал Ватутин, а командующим Брянским фронтом вместо генерала Голикова стал Костя Рокоссовский.

— Хорошо, что никто не претендует на Волховский фронт, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Прежде чем проводить какую-либо операцию, войска вынуждены вместо траншей строить деревянно-земляные заборы, не окопы рыть, а делать насыпные площадки, прокладывать бревенчатые настилы и гати, сооружать для артиллерии и миномётов деревянные платформы. Знаешь, и я научился плотничать!

Василевский озабоченно покусывал губы. Мерецкова он знал давно как весьма делового человека. Кирилл Афанасьевич мог разработать план операции, который принёс бы успех, и делал он это без спешки, умно, чтобы, как говорят, комар носа не подточил. Но как он поступил в этот раз? Одобрит ли план Сталин?..

— Скажи, Александр Михайлович, чем объяснить неудачу Харьковской операции? — нарушил его раздумья Мерецков. В его голосе чувствовалась скрываемая горечь. — В войсках ходят разные слухи. Говорят, что член Военного совета Никита Хрущев якобы просил Сталина отменить наступление на Харьков, но тот не внял его просьбе. Так ли это?

— Брехня! — резко произнёс Василевский. — Жуков и я были против того, чтобы Тимошенко и Хрущев вели войска на Харьков, о чём заявили Верховному, но тот нас не поддержал. И что же? Начали они операцию хорошо, но не учли угрозу со стороны Краматорска, где немцы сосредоточили крупную наступательную группировку. Сталин в разговоре с командующим фронтом обратил на это его внимание, но Тимошенко и Хрущев заявили, что эта угроза преувеличена и что они Харьков возьмут. В середине мая опасность со стороны Краматорска резко возросла, и тогда я, исполнявший обязанности начальника Генштаба, попросил Сталина отдать приказ маршалу Тимошенко прекратить наступление на Харьков и повернуть основные силы Барвенковской группировки против краматорской группы немцев.

— И что же Сталин?

— Он со мной не согласился. Сказал, что Военный совет Юго-Западного фронта заверил его в успехе операции. Через два дня после этого разговора командование фронта наконец поняло, что надо принимать меры по отражению удара со стороны Краматорска. Но было уже поздно. Так что Никита Хрущев лукавит, а он умеет это делать. Что касается маршала Тимошенко, то он пошёл на поводу у Хрущева.

Мерецков заметил, что Хрущеву да и маршалу Тимошенко неудача с Харьковом сошла с рук.

— В этом деле есть и просчёт Сталина. — Василевский порывисто встал. — И Жуков такого же мнения…

— А как Сталинград? Не потеряем ли мы его?

— Ситуация там сложилась весьма опасная. — Василевский достал папиросы и закурил. — Завтра мне велено ехать туда. Что делать? Координировать действия войск под Сталинградом. Сталин задержал меня, чтобы обсудить ваш план предстоящей операции на Синявинском выступе. Думаю, что на это много времени не уйдёт и я смогу уехать вечером. — В его голосе было столько беспокойства, что Кирилл Афанасьевич посочувствовал ему. Одно дело отвечать лишь за свой фронт, и другое, когда на твоих плечах лежат все фронты и ты должен позаботиться о том, чтобы они были обеспечены всем необходимым. Кажется, это было так, потому что Василевский продолжал: Вообще лето выдалось для нас очень тяжёлым, если не сказать хуже. Кстати, есть сведения, что и по Ленинграду они готовят новый мощный удар. Как бы Гитлер из Крыма не перебросил под Ленинград 11-ю армию генерал-фельдмаршала Манштейна, которого фюрер ценит как знатока «по взятию крепостей».

— На Синявинском выступе немцы своё получат, — обронил Мерецков.

Замысел операции на Синявинском выступе был прост, как все другие, которые Мерецкову приходилось разрабатывать и осуществлять на практике. Прорвать вражескую оборону он намеревался на шестнадцатикилометровом участке в направлении Отрадного. Этот населённый пункт находился на берегу Невы, почти рядом с тем местом, где сходились грунтовая дорога из Синявина на Колпино и железная дорога из Мги в Ленинград. Как заноза на здоровом теле здесь закрепилась мгинско-синявинская группировка гитлеровцев. Расстояние в 16 километров разделяло войска Волховского иЛенинградского фронтов, стоило сделать лишь один бросок, и два наших фронта встретились бы лицом к лицу. «Я бы хотел, Кирилл, чтобы у тебя этот бросок был как удар клинка — сильным и острым», — сказал Жуков Мерецкову, когда они обсуждали ситуацию на севере. Кирилл Афанасьевич, не склонный к романтическим порывам, спокойно ответил: «Острый удар может притупить клинок, я бы этого не желал».

Мерецков надеялся на успех, потому что операция по прорыву блокады Ленинграда намечалась как совместные действия правого крыла Волховского фронта и Невской оперативной группы Ленинградского фронта. Но главную роль Ставка отводила Волховскому фронту, а это сулило огромную ответственность. Работая над картой, Кирилл Афанасьевич прикинул, что оборону врага надо сломить южнее Синявина, разгромить мгинско-синявинскую группировку, выйти к Неве и соединиться с войсками Ленинградского фронта. И всё это возлагалось на две армии: 8-ю генерала Старкова и 2-ю ударную армию генерала Клыкова, который после предательства генерала Власова снова возглавил её. По замыслу Мерецкова эти две армии должны были прорвать оборону врага на всю глубину. Но нужна была и третья сила, способная отразить натиск резерва, и эту силу Мерецков нашёл — 4-й гвардейский стрелковый корпус генерала Гагена, который располагался между 8-й и 2-й ударной армиями.

— Ты всё продумал до мелочей, Кирилл, но уверен ли, что две армии сработают чётко? — спросил его Василевский.

— Будем стараться, Александр Михайлович, — успокоил начальника Генштаба Мерецков.

Не один Василевский был озабочен тем, как пройдёт операция на Синявинском выступе. Начальник тыла Красной Армии генерал Хрулёв, посмотрев на карте на Шлиссельбургско-Синявинский выступ, с огорчением произнёс:

— Как бы ты, Кирилл Афанасьевич, не сломал себе шею! Местность в районе выступа не годится для развёртывания наступления. Обширные торфоразработки, сплошные леса с большими участками болот. Да, манёвра у тебя не будет! Пока твои войска доберутся до оборонительного рубежа, немцы их перебьют. Я тебя не узнаю, Кирилл Афанасьевич. Мне кажется, ты потерял вкус к тактике боя. Скажи, как тыловики будут доставлять тебе боеприпасы? Машины застрянут в болоте, а телег с лошадьми у тебя нет, — будто сам с собой рассуждал генерал Хрулёв.

Будь кто-то другой на месте Хрулёва, Мерецков не стал бы слушать его, но Александра Васильевича, человека энергичного и трудолюбивого, он уважал, даже если тот был в чём-то неправ, голоса не повышал.

— Александр Васильевич, всё, что ты говоришь, справедливо и разумно, — поднял брови Мерецков. — Но та цель, которую я преследую, стоит риска. Подойди к столу и посмотри на карту, и ты поймёшь, что я прав.

— Если Верховный всё это одобрит, я пожму тебе руку! — улыбнулся Хрулёв.

У Мерецкова всё выходило как-то просто, и, хотя порой ему приходилось нелегко, он не раз и не два всё просчитывал, а когда убеждался, что принятое им решение сулит выгоду, ни на йоту не отступал от задуманного. Сейчас ом сказал Хрулёву, что при удаче, если войска сумеют нанести по обороне врага ощутимый удар, можно за двое трое суток достичь Невы и Ленинграда, а главное, он хочет обеспечить внезапность первоначального удара. Конечно, по торфяным болотам севернее Синявина и сплошному лесу нелегко тащить тяжёлые орудия и боевую технику, но тащить надо!

— Значит, ты уверен, что Верховный одобрит твой план? — спросил в упор Хрулёв.

— Начальнику Генштаба Василевскому моя идея понравилась, и я думаю, что Сталин не отвергнет её.

— Всё же будь готов к бою, — предупредил Хрулёв. — У Сталина на плохие планы нюх, и его на мякине не проведёшь!

Однако «боя» не было. Когда Василевский и Мерецков вошли в кабинет, Сталин встал из-за стола и больше не садился. Он неторопливо ходил по кабинету, курил трубку и внимательно слушал командующего Волховским фронтом. Мерецков говорил убедительно, ему казалось, что Верховный вот-вот прервёт его и задаст вопрос, но тот не произнёс ни слова. А когда Кирилл Афанасьевич умолк, он, качнув головой, промолвил:

— Лихо вы сочинили план операции! — В его голосе, как почудилось Мерецкову, прозвучала скрытая насмешка. — Что скажете, товарищ Василевский?

— Генштаб одобрил замысел генерала армии Мерецкова и рекомендует принять его, — сказал Александр Михайлович. — Со своей стороны я бы предложил Ставке выделить дополнительно для Волховского фронта достаточное количество маршевых рот, танков, гвардейских миномётных частей, снарядов и материально-технических средств. У нас теперь всё это есть.

— Я вижу, товарищ Василевский, что хитрый ярославец нашёл ключи и к вашему сердцу, — заметил Сталин.

В его словах не содержалось упрёка или насмешки, было что-то вроде доброй зависти. Кирилл Афанасьевич сделал вид, что ничего не понял.

— О чём идёт речь?

— Фронт ваш, армии ваши, вам бы и просить резервы, но это делает начальник Генштаба. Вас это не смутило?

— Ничуть, товарищ Сталин! — весело отрезал Кирилл Афанасьевич. — Наоборот, я благодарен, что Генштаб помогает мне сделать всё, чтобы победа не выскользнула из моих рук. Он обкатал мой план.

— Разработать операцию дело нехитрое, — усмехнулся в усы Верховный. — Главное — как осуществить её на практике. — Он подошёл к столу и загасил трубку в пепельнице. — Ну что ж, товарищ Василевский, дайте Волховскому фронту всё, что надо, кроме танков. У нас их недостаточно, но скоро заводы дадут нам втрое больше, чем раньше.

— У меня к вам просьба, товарищ Сталин. — Мерецков рукой отбросил волосы со лба. — Я бы хотел неподалёку от Тихвина провести встречу Военных советов своего и Ленинградского фронтов, а также пригласить на разговор и командующего Балтийским флотом адмирала Трибуца. Я бы ознакомил своих товарищей с намеченной операцией и обсудил участие в ней Невской опергруппы и кораблей флота.

— Чья это идея? — спросил Сталин.

— Моя, но генерал Говоров и адмирал Трибуц её горячо поддержали. Правда, я предупредил их, что с вами на этот счёт ещё не советовался.

— Молодчина! — воскликнул вождь. — Это то, о чём я почему-то не подумал, а следовало бы подумать. Дело очень нужное! Порой бывает, что фронт ожесточённо сражается с противником, а его сосед и в ус не дует: мол, вы бейтесь там, я отдохну. Разве у вас так не было? — Сталин покосился на Мерецкова. — Вы дрались за Тихвин, а командующий Ленинградским фронтом генерал Хозин даже не знал, когда вы его взяли.

— Что было, то было, отрицать не стану, скажу лишь, что не я, а генерал Хозин так повёл себя.

Мерецков положил документы в папку, полагая, что обсуждение закончилось. А Верховный заговорил о том, что у генерала Говорова, пожалуй, дела идут лучше, чем у генерала Хозина. Что касается предстоящей операции, то ленинградцы хотят форсировать реку Неву, но сил и средств для этого не имеют. В связи с этим, подчеркнул Сталин, основная тяжесть ляжет на Волховский фронт, а Ленинградский фронт окажет содействие своей артиллерией и авиацией.

— Ну а теперь вот о чём… — Сталин подошёл к Мерецкову ближе. — О бдительности скажу. Готовьте операцию исподволь, чтобы скрыть от врага её подготовку: передислокацию войск, подвоз оружия и боевой техники. В противном случае внезапность удара у вас сорвётся. — Верховный взглянул на Василевского. — Об этом и Генштабу не грешно напомнить. Надо проводить маскировку в широких масштабах…

— У нас был разговор с Мерецковым на эту тему, — поспешно пояснил Василевский.

— Тогда у меня всё!..

10

Во второй половине августа в небольшом домике под Тихвином состоялась встреча Военных советов Волховского и Ленинградского фронтов и командующего флотом адмирала Трибуца. Члена Военного совета Жданова на ней не было: Андрей Александрович проводил в Смольном партактив. Генерал Говоров был весел, шутил, подтрунивал над Мерецковым.

— А что, Кирилл Афанасьевич, ты, наверное, хочешь своими силами прорвать блокаду Ленинграда? — спросил он, пощипывая усики.

Мерецков, раскладывая на столе рабочие карты, съязвил:

— Чтобы добраться до него, нужно форсировать Неву, а я боюсь бросаться в воду: раки своими клещами утащат меня на дно!

В разговор вмешался адмирал Трибуц:

— В Неве вряд ли есть раки, а вот крабы в море живут, они посильнее раков и могут враз утащить на глубину.

Мерецков добродушно улыбнулся.

— У меня, Владимир Филиппович, мечта, — вздохнул он, глядя на Трибуца. — Как только прорвём блокаду Питера, я прокачусь по Неве с ветерком. Так что рассчитываю на ваш белоснежный катер! — Кирилл Афанасьевич вскинул глаза на своего начальника штаба генерала Стельмаха: — А где схемы, Григорий Давидович? Принеси, пожалуйста…

Собравшиеся слушали Мерецкова с большим вниманием. Борьба с белофиннами, разгром линии Маннергейма принесли ему славу мастера прорыва глубоко эшелонированных, укреплённых рубежей, а также умельца по ведению боев в условиях лесного и болотистого Севера. И то, о чём он сейчас говорил, было важным, а говорил он о том, как сломить вражескую оборону на Шлиссельбургско-Синявинском выступе и чем может помочь Волховскому фронту Ленинградский фронт. Ему невольно вспомнился штурм Тихвина, где немцы создали прочную оборону. Две недели шли упорные бои, гитлеровцы с ожесточением обречённых дрались за каждый дом. А время шло, и тогда Мерецков применил танковые десанты, которые стали рушить опорные рубежи врага. А когда наступил решающий момент, Мерецков наметил нанести по врагу завершающий удар, для чего назначил ночной штурм. В ходе Тихвинской операции Кирилл Афанасьевич не раз прибегал к ночным атакам. На вопрос маршала Шапошникова, почему он нанёс удар по Тихвину именно ночью, он ответил: «Ночью наши бойцы действуют более решительно, дерзко, тогда как немцы теряются, чужая земля им не союзница!»

Теперь же, изложив ленинградским товарищам план операции, Мерецков попросил их высказывать свои соображения. Было решено, что Невская опергруппа при поддержке авиации своими активными действиями Свяжет немецкие войска, расположенные в Шлиссельбургской горловине, и не допустит их в сторону наступающих частей Волховского фронта.

— Если же у вас, Кирилл Афанасьевич, случится заминка с выходом к Неве, — сказал генерал Говоров, — мы бросим в бой Невскую опергруппу, и она форсирует Неву.

Мерецков устремил взгляд на адмирала Трибуца, который сидел у стола и что-то заносил в свой блокнот.

— Владимир Филиппович, чем может помочь нам Балтфлот? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Моряки народ отчаянный, смелый, не случайно же гитлеровцы не смогли захватить с ходу ни одну военно-морскую базу на Балтике. А оборона полуострова Ханко длилась почти полгода!

— Мы готовы осуществить высадку морских десантом, если это потребуется, — ответил Трибуц. — У нас это неплохо получается.

Когда гости отбыли в Ленинград, Военный совет Волховского фронта обсудил ещё некоторые неотложные вопросы. Мерецков распорядился широко применять маскировку, чтобы враг не узнал о готовящемся ударе по его группировке. С этой целью в течение августа средствами оперативной маскировки демонстрировалось большое сосредоточение наших войск в Малой Вишере. Как потом показали пленные немецкие офицеры, у руководства гитлеровских войск создалось впечатление, что русские готовятся к боевым действиям в районе Новгорода. Начальник штаба генерал Стельмах предложил маскировать танки сеном, с воздуха немецким самолётам-разведчикам представлялось, что крестьяне возят сено для своего скота. Сыграло свою роль и то, что все наши войска перевозились в закрытых вагонах…

В ночь перед наступлением Мерецков, начальник штаба генерал Стельмах и член Военного совета генерал Запорожец ещё раз проанализировали, на каких рубежах будут действовать те или иные соединения, переговорили с их командирами.

И не знал, не ведал Мерецков, о чём он позже очень сожалел, что в это же время немецко-фашистское командование по личному указанию Гитлера тщательно готовило решающую, как говорилось в директиве генерального штаба сухопутных войск вермахта, операцию с целью захвата Ленинграда (кодовое наименование «Нордмехт» — «Северное сияние»). Для этого 18-я немецкая армия генерала Линдемана, действующая под Ленинградом, была усилена 11-й армией генерал-фельдмаршала Манштейна. Хотя ранее эта армия готовилась к переброске на Кубань, Гитлер приказал направить её на север. Под Ленинград немцы перебросили несколько полнокровных дивизий из Западной Европы, а также крупные силы артиллерии и авиации. В конце августа Гитлер потребовал от своих генералов «занять Ленинград и сровнять его с землёй».

Но Гитлер так и не дождался доклада о взятии Ленинграда. 19 августа войска Ленинградского фронта внезапно перешли в наступление, нанеся одновременно два удара: силами Невской опергруппы на Синявино и силами 55-й армии генерала Свиридова на Тосно. Круша на своём пути вражеские оборонительные рубежи, они совместно с десантами морской пехоты и при поддержке кораблей Балтийского флота форсировали Неву и захватили плацдарм в районе Ивановского. В ночь на 27 августа генерал Говоров позвонил на КП Мерецкову. Коротко проинформировав его о действиях своих войск на рубежах Синявина и Тосно, он спросил, не изменил ли сроки своего наступления Волховский фронт.

— Всё осталось так, как мы с вами решили, Леонид Александрович, — ответил Мерецков. — Начнём на рассвете…

Два часа артиллерия фронта вела яростный огонь по оборонительным позициям гитлеровцев. Весь правый фланг и центр 8-й армии от мыса Бугровского на Ладожском озере до опорного пункта Вороново пришли в движение. На направлении главного удара войска форсировали Чёрную речку и прорвали немецкую оборону. К исходу второго дня наши части подошли к Синявину.

«Кажется, фрицам мы нос утёрли, — облегчённо вздохнул Мерецков, разглядывая в бинокль поле боя. — Пока всё идёт как надо, и немцы драпают».

Прошла ещё одна тревожная ночь. Ожесточённые бои не утихали, но атаки 8-й армии ослабли, и это обеспокоило Кирилла Афанасьевича. Он хотел было вызвать на связь командарма 8-й, но к нему вошёл генерал Стельмах. Он доложил о том, что разведчики взяли в плен «языка» — офицера из штаба немецкой дивизии — и тот показал, что на наши позиции немцы бросили танки Манштейна. Его армию по приказу Гитлера перебросили на штурм Ленинграда, и часть дивизий этой армии сражается против войск Волховского фронта.

— Войска и 8-й и 2-й ударной армий утратили свой наступательный порыв и не могут успешно продвигаться вперёд, — резюмировал Стельмах.

— Это плохо, Григорий Давидович, — озабоченно произнёс Мерецков. — Теперь мне понятна заминка, о которой говорил командарм 8-й. — Он взглянул на начальника штаба. Вид у него был растерянный. — Где член Военного совета Запорожец?

— Он с кем-то разговаривает по полевому телефону, — ответил генерал Стельмах.

— Давай его сюда, и втроём поедем в штаб 8-й армии, узнаем, почему у них застопорилось.

Пленный немецкий офицер дал точные сведения. Гитлеровцы спешно перебросили в район прорыва шесть свежих дивизий, в том числе одну танковую. А перед этим Манштейн получил крупные подкрепления — две бомбардировочные эскадрильи с Центрального фронта, две — с Южного, одну из Кёнигсберга и ещё две группы бомбардировщиков со Сталинградского фронта. Шесть пехотных дивизий, три горно-егерских и несколько частей танковой дивизии начали сжимать клещи вокруг авангарда фронта. Мерецков никак не ожидал, что целые дивизии и артиллерийские части из 11-й армии Манштейна, предназначенные для штурма Ленинграда, брошены в сражение, чтобы остановить наступление Волховского фронта. Отходить от Ленинграда и прекратить блокаду города фашисты, естественно, не решились — в случае неудачи под Ленинградом союзник Германии Финляндия могла выйти из войны.

Едва Мерецков разобрался в ситуации, сложившейся в 8-й армии, когда немцы бросили против неё свежие силы, особенно танки, как его огорчила неудача войск 2-й ударной армии. Генерал Клыков, который командовал ею, не чувствовал за собой вины, он прямо и честно заявил Мерецкову, что немецкие войска, брошенные против его армии, она одолеть не может, хотя бойцы сражаются упрямо и дерзко, но против танков с автоматом не пойдёшь.

Мерецкова передёрнуло от внутреннего напряжения, он порывался сказать генералу Клыкову что-нибудь хлёсткое, но в последнюю секунду раздумал. Зачем его упрекать, если он прав? Хуже того, немцы 10 сентября сами нанесли удары по флангам армии, и генералу Клыкову пришлось Перейти к обороне. Бои продолжались несколько суток, а ровно через месяц после начала наступления, 27 сентября, Мерецков отдал приказ о выводе наших войск, находившихся западнее Черной речки, на восточный берег.

Только ли превосходством немецких войск можно объяснить неудачу Волховского фронта? Отнюдь нет! В ходе сражения развёртывание 4-го гвардейского стрелкового корпуса, «третьей силы фронта», комкор генерал Гаген провёл вяло, медленно, хотя и проходило оно на обширных Синявинских болотах: бойцы прокладывали дороги и одновременно отражали атаки гитлеровцев. Мерецков усмотрел в действиях генерала Гагена нерешительность, слабое руководство войсками, за что тот был снят с должности, а генерал Рогинский, принявший корпус и горячо взявшийся за дело, большого успеха не добился, так как время было упущено и немцы укрепили свою оборону. Когда Кирилл Афанасьевич находился в этом корпусе, его несколько раз вызывали из Ставки к прямому проводу, но оставить КП корпуса он не мог. Позже он сам вышел на связь с Верховным, чтобы проинформировать его об обстановке на фронте, и тот сердито спросил:

— Почему вы не подходили к прямому проводу?

— У меня вблизи передовой разбило две машины, — ответил Кирилл Афанасьевич, ничуть не смутившись. — А главное, если бы я ушёл с командного пункта, за мной потянулся бы штаб корпуса.

Сталин какое-то время молчал.

— Значит, блокаду Ленинграда прорвать не удалось, — наконец произнёс он. — Не удалось и генерал-фельдмаршалу Манштейну штурмом взять Ленинград. Ваши войска и войска противника на рубежах Волховского фронта возвратились на старые позиции. Как, по-вашему, дальше будут развиваться события?

— Я считаю, что Синявинская операция создала предпосылку для того, чтобы зимой развернуть мощное наступление. Большую землю и осаждённый Ленинград мы соединим прочным коридором.

— А вы оптимист, товарищ Мерецков, — усмехнулся в трубку Сталин. — И где, по-вашему, легче будет прорвать блокаду?

— Я об этом уже думал, товарищ Сталин. Прорвать её надо в самом узком месте между нашими двумя фронтами, где-то севернее Ладоги.

— Подготовьте на этот счёт свои соображения и пришлите их в Ставку, но не откладывайте это дело, так как Ленинград больше ждать не может! — заключил Сталин.

Синявинская операция оставила в душе Мерецкова глубокий след. Она потребовала от него быстрой реакции в ходе сражения, смелых и отчаянных решений, особенно в те моменты, когда Манштейну удавалось сдерживать натиск наших войск, а порой и оттеснять их. Кирилла Афанасьевича не огорчило то, что ему не удалось прорвать блокаду в этот раз. Он был доволен тем, что расчёты гитлеровского командования «взять Ленинград и стереть его с лица земли» потерпели полный крах. Не без чувства удовлетворения позднее Мерецков отмечал, что соединения армии Манштейна, имевшие, по мнению гитлеровских лидеров, боевой опыт по захвату приморских городов, «были разгромлены ещё до ввода их в бой непосредственно за Ленинград, на Синявинских высотах и в ближайших лесах. Как признался генерал-фельдмаршал Манштейн в своей книге „Утерянные победы“, о наступлении на Ленинград не могло быть и речи».

В чём счастье полководца? Лев Толстой понимал его так: счастье есть удовольствие без раскаяния. Но можно ли выигранное сражение считать удовольствием военачальника?

— Это слишком дорогое удовольствие, — безапелляционно заявил Кирилл Афанасьевич, когда об этом зашёл разговор с известным артистом театра и кино Николаем Черкасовым.

Встретились они в Ленинграде в октябре, когда Мерецков приезжал к генералу Говорову согласовать действия Ленинградского и Волховского фронтов по подготовке операции с целью прорыва блокады города. В 1942 году в условиях блокады и героической обороны Ленинграда Черкасов возглавил фронтовой филиал Театра драмы имени Пушкина, где играл с 1933 года, был участником фронтовых бригад. Кирилл Афанасьевич любил этого, как он выразился, «воинственного артиста», создавшего на сцене и в кино образ русского богатыря Александра Невского. Кто в России не знает волнующие слова князя, произнесённые Черкасовым: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская земля». Сейчас, слушая Мерецкова, Черкасов заразительно улыбнулся, заметив, что в эти слова Александра Невского он внёс бы поправку с учётом нашего времени:

— Фашисты пришли к нам с оружием, от оружия и погибнут. На том стояла и стоять будет Ленинградская земля!

— Звучит как набат! — одобрительно промолвил Мерецков. — Ну а в твоего героя в кино, Александра Невского, я влюбился по самые уши. Пожалуй, в нашем киноискусстве это лучший образ воина-героя, я бы сравнил его с образом Василия Чапаева.

— Чапаева блестяще сыграл мой коллега Бабочкин, — улыбнулся Черкасов и самокритично добавил: — Я бы, наверное, так не сыграл…

Мерецков размышлял над картой Волховского фронта, когда в штаб вошёл генерал Стельмах.

— Вы уже вернулись из штаба 2-й ударной армии? — спросил он.

— Да, а что?

— Вам звонил генерал армии Жуков. Я сказал, где вы, он перезвонит вам вечером. Он ведь теперь заместитель Верховного Главнокомандующего!

— Сталин знает, кого брать себе в заместители, — улыбнулся Мерецков.

Жуков позвонил Мерецкову поздно ночью, но Кирилл Афанасьевич ещё работал над документами. Георгий Константинович поинтересовался делами на Волховском фронте: не решились ли немцы вновь наступать?

— Пока тихо, — ответил Мерецков, прижимая трубку к уху, чтобы лучше было слышно. — Тебя, Георгий, я хочу поздравить с ответственной должностью.

— А я думал, ты совсем забыл обо мне, — глуховатым голосом отозвался Жуков. — Ты что-нибудь делаешь по проблеме Ленинграда? Верховный мне сказал, что вы с Говоровым занимаетесь подготовкой операции по прорыву блокады города.

— Верно, Георгий. Едва утихли бои на Синявинском выступе, я сразу же переключился на это самое дело. Ты желаешь мне что-то посоветовать?

— Не сейчас, Кирилл. Скоро приеду к тебе и тогда подключусь к твоей проблеме. — Жуков помолчал, о чём-то вспоминая. — Да, ты держи связь со своим соседом, генералом Говоровым. Подумай, может, есть смысл съездить к нему в Ленинград?.. Чем я занимаюсь? У меня на плечах проблема Сталинграда. Мы с Василевским из окопов там не вылезаем… Ну, до встречи!..

Все последующие октябрьские дни Мерецков вместе со штабом работал над планом операции. Теперь он был убеждён, что прорывать блокаду надо где-то неподалёку от Ладоги. Об этом он сказал и Сталину, когда зашёл разговор, и был рад, что тот согласился. Мерецков подумал о том, что ему нужно съездить в Ленинград к генералу Говорову, чтобы согласовать свои действия с ним, сделать это ему советовал и Жуков. Надо только взять разрешение у начальника Генштаба. Поздно вечером, когда связь не так загружена, он по ВЧ позвонил генералу Василевскому, доложил о ситуации на фронте, о работе над планом операции, ответил на некоторые вопросы и высказал свою просьбу.

На другой день утром, когда Мерецков и начальник штаба Стельмах работали, позвонил Василевский.

— Кирилл Афанасьевич, можете ехать в Ленинград к Говорову, Верховный разрешил, но к концу дня вы должны вернуться. А с планом операции не затягивайте, об этом скажите и генералу Говорову.

Прилетел в Ленинград Мерецков в одиннадцатом часу. На дворе стоял конец октября. Уныло накрапывал дождь. Тихо вокруг, город словно вымер. Вдоль улицы чернели трубы сгоревших домов, здания наполовину разрушены. Всё то, чем жил в этом замечательном городе Мерецков, будучи командующим округом, что было дорого его сердцу, куда-то вмиг исчезло, и Ленинград после жестокого вражеского обстрела и сильных бомбёжек казался призраком. Горький комок подкатывался к горлу, когда Кирилл Афанасьевич смотрел на всё это.

— Товарищ генерал армии! — прервал его раздумья чей-то звонкий голос.

Мерецков обернулся. У обочины дороги стояла чёрная «эмка», из неё выскочил капитан и подбежал к нему.

— Извините, товарищ командующий, я опоздал к самолёту. «Юнкерсы» бомбили город, пришлось в дороге нам остановиться…

Генерал Говоров, высокий, плечистый, с открытым лицом, встал из-за стола и шагнул навстречу Мерецкову. Пожатие его руки было тёплым и крепким.

— Ещё вчера ожидал вас, Кирилл Афанасьевич, но ваше сиятельство не смели прибыть, — не без шутки промолвил он. — Что, испугались вьюги?

— Лучше пусть будет снежная буря, чем свинцовая, — сострил Мерецков. — Я к тебе, Леонид Александрович, собирался, но позвонил Василевскому, и тот заявил, что «добро» на поездку в Ленинград мне нужно брать у Верховного. Потому и задержался. Кстати, — продолжал Кирилл Афанасьевич, — начальник Генштаба потребовал не затягивать с разработкой плана операции, то же самое он поручил мне передать тебе. — Мерецков снял шинель, присел к столу. — Какие силы можешь задействовать в предстоящей операции?

Говоров сказал, что его войска нанесут встречный удар в том месте, где войска Волховского фронта находятся ближе всего к Ленинграду. Он предложил Кириллу Афанасьевичу подойти к карте, которая висела на противоположной стене.

— Я думаю, что это надо сделать, как ты и говорил, севернее Ладоги. — Это место, обведённое красным кружочком, он показал на карте. — Ну а мой план будет готов к середине ноября, и мы пошлём его в Ставку.

(17 ноября ленинградцы представили в Ставку свои соображения по плану совместной операции обоих фронтов, а также Балтийского флота; большое участие в её разработке принимал Жуков. — А. 3.).

— Где нам обозначить рубеж встречи двух фронтов? — спросил Мерецков. — Может быть, в районе железной дороги, что идёт через Рабочие посёлки номер один и номер пять, вот здесь? — Кирилл Афанасьевич обозначил это место на карте.

— Согласен! — задорно воскликнул Говоров. — Здесь самое узкое место между нашими фронтами. Да, а как там Сталинград?

— Пока на улицах города идут ожесточённые бои, — подчеркнул Мерецков. — Чтобы помочь защитникам Сталинграда, 19 октября в наступление перешли войска Донского фронта, немцам тут же пришлось снять со штурма города большую часть авиации, артиллерии и танков и бросить всё это против Донского фронта. По словам Василевского, там идёт упорная и кровавая битва, — проговорил Кирилл Афанасьевич. — Но у Александра Михайловича был бодрый голос, и я понял, что назревают события не в пользу врага.

— Что конкретно? — насторожился Говоров, разглаживая ладонью колючие усы.

— Василевский об этом не сказал, лишь намекнул. — Мерецков выдержал паузу. — По его словам, сейчас главная задача сталинградцев — измотать немцев до предела, а уж потом ударить по ним… Да, не будь этих тяжких боев под Сталинградом, мы бы с вами, Леонид Александрович, получили для фронтов солидные резервы, пока же всё идёт в Сталинград.

Работалось обоим командующим быстро и хорошо, они с полуслова понимали друг друга. В шестом часу вечера перекусили, и Мерецков уехал в свой штаб. Провожая его, генерал Говоров был задумчив.

— Чего вдруг притих? — спросил его Кирилл Афанасьевич.

— Хотелось бы крепко ударить по немцам, но войск и боевой техники у меня маловато, на глубокую операцию сил не хватит.

— Не горюй, дружище! — ободрил его Мерецков. — Мы и с теми силами, что есть, дадим фрицам прикурить. Ну, будь здоров, Леонид Александрович! — Они обнялись на ледяном ветру, и Кирилл Афанасьевич поднялся в кабину «Дугласа».

План, который разработали командующие, предусматривал встречный удар двух фронтов, разгром группировки немцев к югу от Ладоги и прорыв блокады Ленинграда в самом узком месте. Мерецков, учитывая трудности Ленинградского фронта, пошёл на то, чтобы в операции участвовало больше дивизий его фронта, нежели Ленинградского. Кирилл Афанасьевич боялся, что Ставка не утвердит его план, но она утвердила его без каких-либо замечаний. Мерецков не смог сдержать своих чувств.

— Пока всё идёт без сучка, без задоринки, — сказал он, потирая руки и весело глядя на генерала Стельмаха. — Декабрь Ставка нам отводит на подвоз боеприпасов и новой техники, ремонт танков и прочее. Начнём мы боевые действия в начале января сорок третьего. Знаешь, как в Ставке назвали нашу операцию?

— Не слыхал, — смутился генерал Стельмах.

— «Искра»! — весело изрёк Кирилл Афанасьевич.

Директива Ставки на прорыв блокады поступила 8 декабря. Руководство Волховского фронта к этому времени претерпело изменения. Членом Военного совета фронта по инициативе Верховного был назначен генерал Мехлис, а начальником штаба — генерал Шарохин. Генерал Стельмах возглавил штаб Юго-Западного фронта. Не знал Кирилл Афанасьевич, что видится с ним в последний раз: 21 декабря Стельмах погиб в бою, об этом Мерецкову в тот же день сообщил командующий фронтом генерал Ватутин. Конечно, генерал Шарохин был более опытный штабист, ещё до войны он окончил Военную академию Генштаба, а в ходе войны был заместителем начальника Генштаба. Против его назначения Мерецков не возражал, хотя ему жаль было отпускать Стельмаха. Но так решил не он, а Сталин, о чём Кирилл Афанасьевич честно заявил Григорию Давидовичу.

— И Мехлиса, и Шарохина прислала ко мне Ставка, — сказал Мерецков, — так что я не ставил вопроса о твоей замене. Но ты уходишь к моему другу Ватутину, он тебя знает и в обиду не даст. Передай от меня ему привет.

— Скажу честно, мне не хочется от вас уходить. — Голос у Стельмаха дрогнул. — Я же воевал с вами рядом в самые тяжкие дни…

— Не переживай, Григорий Давидович, — успокоил его Кирилл Афанасьевич. — Главное ведь не в том, где ты вою ешь, а как ты воюешь.

Интересной была у Мерецкова встреча с генералом Мехлисом. Когда тот прибыл в штаб, Кирилл Афанасьевич, поздоровавшись с ним, спросил:

— Что, прибыли меня инспектировать?

— Нет, Кирилл Афанасьевич, — тихо ответил Мехлис, и, как показалось Мерецкову, в его голосе прозвучала неуверенность. — Меня назначили членом Военного совета Волховского фронта.

Мерецков смутился, какое-то время молчал, не зная, что ответить, но вскоре обрёл прежнее спокойствие и, слегка улыбаясь, промолвил:

— Ну что ж, начальству виднее, куда вас направить, была бы только польза. Ну а коль прибыли ко мне, будем работать вместе. Можете тут располагаться и чувствовать себя как дома!

Мехлис, однако, остался стоять.

— В мае я был на Крымском фронте как представитель Ставки, — заговорил он негромко, чуть потупив взор, — но я не обеспечил организацию обороны и меня освободили от всех должностей. Вы знаете об этом?

— Знаю, Лев Захарович, — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— И что вы на это скажете?

— У любого военачальника могут быть неудачи на фронте. Были они и у меня. Лекарство для выздоровления здесь одно — извлечь урок и трудиться в полную силу. Как это говорил Лев Толстой? Думай хорошо, и мысли созреют в добрые поступки!

— У Льва Толстого есть и другие слова, — улыбнулся Мехлис. — Он говорил, что дело не в том, чтобы знать много, а в том, чтобы знать из всего, что можно знать, самое нужное.

— Я не Лев Толстой, но коль речь идёт о нашем военном деле, сказал бы так: долг превыше всего, и тот, кто честно исполняет его, герой.

По всем вопросам у Мерецкова была полная ясность, что беспокоило его и даже настораживало: смогут ли бойцы с ходу прорвать блокаду? Должны! В его делах и поступках никогда не просматривалось самодовольство, а тем более бахвальство, хотя он знал, что истинные дела всегда просты и скромны и свидетельствуют если не о таланте тех, кто их совершает, то о большой силе воли, которую они проявляют. Чего-чего, а воли у Кирилла Афанасьевича было столько, что другие могли позавидовать. И всё же, удастся ли прорвать блокаду? Эта мысль преследовала его, хотя волноваться оснований не было. Правда, участок между населёнными пунктами Липки и Мишкино, куда будет наноситься главный удар, обороняла всё та же 18-я армия генерала Линдемана. Он был сильно укреплён, с разветвлённой системой противопехотных и противотанковых заграждений, со сплошными минными полями… Утешало то, что 2-я ударная армия генерала Романовского была ударной группировкой фронта, усиленной танками и артиллерией, а с воздуха прикрытой самолётами 14-й воздушной армии генерала Журавлева. «У нас всё готово, лишь бы непогода нам не помешала», — сказал командарм Журавлев. Сам он был лётчиком высокого класса, когда требовалось, мог сесть в кабину любого самолёта и поднять его в воздух.

Мерецков поручил начальнику штаба генералу Шарохину провести командно-штабную игру и отправился в Ленинград на встречу с командующим фронтом генералом Говоровым. Вернулся он поздно вечером довольный, собрал в штабе своих помощников и заявил:

— Мы с Говоровым обговорили все вопросы совместных действий в предстоящем наступлении. Определили рубежи встречи фронтов, наметили серию сигналов, чтобы свои войска не принять за войска противника… Словом, я доволен встречей и уверен, что польза от неё будет! А теперь подробно доложу вам, о чём мы договорились…

В первой половине января 1943 года неожиданно на фронт прибыли представители Ставки маршал Ворошилов и генерал армии Жуков. Мерецков узнал об этом в последнюю минуту и не смог встретить их на аэродроме.

— Ну, добрый день, хитрый ярославец! — Лицо Жукова от мороза раскраснелось, на бровях ещё не растаяли паутинки инея. — Ветер колючий, как игла… Послушай, Кирилл, давно хочу спросить, почему Иосиф Виссарионович называет тебя хитрым ярославцем?

— У него бы ты и спросил, Георгий, — слукавил Мерецков.

— А чего спрашивать, и так всё ясно, — упрекнул его Климент Ефремович. — Ты же родом из Ярославля?

— Истина! — подтвердил Кирилл Афанасьевич.

— Ну а почему «хитрый», тут секрета нет, — продолжал Ворошилов. — Твои дельные предложения по военным вопросам всегда импонировали Сталину, потому-то он и назвал их «хитрыми».

— Я рад, что ко мне приехали такие видные военачальники, — улыбнулся Мерецков. — Но хотел бы знать, чем обязан?

Жуков захохотал.

— Ну ты, Кирилл, даёшь! — воскликнул он. — Мы будем координировать действия ваших фронтов, когда начнётся операция. А теперь за работу!

Он сбросил с себя шинель, фуражку и, глядя на Мерецкова, попросил его разложить на столе рабочую карту, потом развернул свою. Генерал Шарохин мигом всё сделал.

— Ну-ка, хитрый ярославец, покажи на карте, где вы с Говоровым наметили прорывать блокаду Ленинграда?

— Вот здесь, севернее Ладоги. — Мерецков ткнул карандашом в красную точку на карте. — Расстояние между нашими фронтами двенадцать километров, вот и получается, что мой фронт должен преодолеть шесть километров вражеской обороны и столько же Ленинградский.

11

Жуков внимательно разглядывал карту. Линия фронта тянулась через буреломы, лесные чащобы и болота и по небольшим холмикам-островкам, возвышавшимся над стылой землёй.

— Направление сложное, — раздумчиво произнёс он и неожиданно спросил о другом: — А где член Военного совета Мехлис? Я что-то его не вижу.

Мерецков сказал, что фронт скоро начнёт наступление и он послал Мехлиса во 2-ю ударную армию.

— Лев Захарович нервы тебе не треплет? — усмехнулся Жуков.

— Пока с Мехлисом у меня мирное сосуществование, — ушёл от прямого ответа Мерецков.

Маршал Ворошилов в это время о чём-то беседовал с начальником артиллерии фронта генералом Дегтярёвым и к их разговору не прислушивался, но Жуков знал, что Климент Ефремович, как и он сам, Мехлиса недолюбливал.

— Если Мехлис станет тебя поучать, мешать работе, дай знать мне, я поговорю с Верховным, — заметил Жуков. — Я найду что сказать Иосифу Виссарионовичу.

— Добро, Георгий Константинович.

Жуков в целом одобрил задумку Мерецкова, где и какими силами нанести удар по обороне фашистов, но подчеркнул, что успехов можно добиться, если действия Ленинградского и Волховского фронтов будут строго согласованы.

— Я говорил по ВЧ с генералом Говоровым и его тоже предупредил на этот счёт, так что имей в виду, — сказал Георгий Константинович, глядя на Кирилла Афанасьевича.

Он хотел закурить, но в портсигаре было пусто, и он попросил папиросу у Ворошилова. Тот достал из кармана пачку папирос и нечаянно уронил на пол фотокарточку, которую перед самым отъездом на Волховский фронт ему вручил фотокорреспондент «Красной Звезды». Жуков поднял её.

— Кто это? — спросил он, разглядывая лейтенанта в форме лётчика. — Мне знакомо это лицо, где-то я видел его.

— Это же сын Михаила Фрунзе — Тимур! — Ворошилов взял фотокарточку и спрятал её в карман. — Когда после операции в двадцать пятом Фрунзе умер, я взял на воспитание его детей — сына Тимура и дочь Таню. — Он вздохнул. — Потом Тимур окончил военную авиашколу, в сорок первом стал лётчиком. Участвовал в боях под Москвой…

— Тимура Фрунзе уже нет, — грустно промолвил Жуков. — Девятнадцатого января сорок второго года в воздушном бою на него напали восемь немецких самолётов, два из них Тимур сбил, но и сам погиб. На имя Верховного мы тогда послали реляцию, чтобы ему присвоили звание Героя Советского Союза посмертно, что и было сделано.

— Героем Тимур стал, но я зол на авиаторов, которые не уберегли сына легендарного Михаила Фрунзе, — грустно произнёс Ворошилов.

— Мне говорили, что парень он был горячий, рвался и самое пекло, у него был характер отца. — Жуков помолчал. — Вот что, Кирилл Афанасьевич. Я хотел бы побывать в войсках. Через два дня тут поднимется свинцовая буря, и важно поговорить с бойцами и командирами, какое у них настроение, может, штаб что-то упустил, есть время поправить… Давай вместе съездим, а маршал Ворошилов обговорит некоторые вопросы с начальником штаба. Вы, Климент Ефремович, поедете с нами?

— У меня есть вопросы к начальнику штаба, — улыбнулся маршал, — так что поезжайте…

В ночь на 12 января войска Волховского фронта заняли исходное положение, а сутки спустя 14-я воздушная армия генерала Журавлева нанесла массированный удар по вражеским позициям. Взрывы сотен бомб перепахали землю. Затем заработала артиллерия, более двух часов она обрабатывала передний край врага, потом наши дивизии ринулись вперёд. На участке, где была особенно крепка оборона гитлеровцев, весь день шёл ближний бой, нередко наши бойцы сходились с немцами в рукопашной схватке, наконец гитлеровцы не выдержали и стали сдаваться в плен. Узел сопротивления противника был уничтожен, и 327-я стрелковая дивизия, позже переименованная за мужество и стойкость в 64-ю гвардейскую, с ходу атаковала 207-ю охранную дивизию немцев, обходя её с севера.

В разгар боев на КП фронта поступило донесение о том, что на станцию Мга прибывают немецкие пехотные и танковые части и генерал-фельдмаршал Кюхлер, командуя войсками, бросает их в сражение, стремясь остановить наступление войск Волховского фронта.

Всю ночь не утихали бои. По всей линии фронта горели яркие огни: то взрывались бомбы и снаряды, то в небо взлетали ракеты и тысячи трассирующих пуль, то открывали ураганный огонь по вражеским позициям гвардейские миномёты. Генерал армии Мерецков уверенно руководил боем. Связь действовала непрерывно, и комфронтом по ходу боев постоянно связывался с командармами и комдивами, отдавая необходимые распоряжения. Когда ему сообщили, что генерал-фельдмаршал Кюхлер бросил в бой свежие силы, сняв войска с других участков, Мерецков вызвал на связь комдива 18-й генерала Овчинникова, чья дивизия входила во второй эшелон, и приказал нанести удар по противнику. Поддержанная 98-й танковой бригадой, эта дивизия прорвалась к Рабочему посёлку. Преодолевая сопротивление врага, сюда с запада подходила 186-я дивизия Ленинградского фронта. Вражеская оборона трещала по всем швам, всё уже становилась полоса, отделявшая Волховский фронт от Ленинградского.

— Товарищ командующий, осталось преодолеть один километр! — необычно громко доложил генерал Шарохин.

На седьмые сутки упорных боев рано утром 18 января волховчане сделали решающий бросок и смяли остатки вражеских войск. В снежной пелене волховчане увидели солдат в белых халатах, приближавшихся к Рабочему посёлку. Как по команде, те подняли автоматы выше плеча. Свои, ленинградцы! Волховчане и ленинградцы обнимали друг друга, и с их горячих губ срывалось одно великое слово — победа!..

К зоне прорыва подъехал на «виллисе» генерал армии Жуков. Он вышел из машины, и бойцы сразу его окружили.

— Молодцы, ребята! — Громкий голос Георгия Константиновича разорвал морозный воздух. — Так и надо бить фашистов, чтобы не зарились на нашу землю!..

Жукову в этот день, день завершения прорыва блокады, было присвоено звание Маршала Советского Союза.

Мерецков, переговорив по телефону с командармом 2-й ударной, вскинул затуманенные глаза на генерала Шарохина.

— Блокада Ленинграда снята, Михаил Николаевич. Ты рад? Я тоже… — Голос у комфронтом слегка сорвался, и начальник штаба увидел слезинки на его глазах. — Жуков находится в зоне прорыва, я мигом подскочу туда на машине, посмотрю, что там делается.

Вернулся он на КП через час весь в снегу, раскрасневшийся от мороза, ввалился в комнату штаба, не раздеваясь, порывисто снял трубку с аппарата ВЧ и позвонил в Ставку. Ему ответил знакомый голос. Кирилл Афанасьевич так разволновался, что даже не поздоровался с Верховным, на одном дыхании выпалил:

— Товарищ Сталин, докладывает генерал армии Мерецков. Мои войска и войска Ленинградского фронта прорвали вражеское кольцо! — Он ощутил толчки сердца.

— Наконец-то ленинградцы могутвздохнуть полной грудью! — весело отозвался Верховный. — Поздравляю вас с большим успехом, Кирилл Афанасьевич! Я жду доклада от Жукова. Где сейчас представители Ставки?

Мерецков ответил, что генерал армии Жуков находится в месте прорыва блокады, в войсках 2-й ударной армии генерала Романовского, а маршал Ворошилов — на КП Ленинградского фронта.

— А как у вас работает товарищ Мехлис? — вдруг спросил Верховный.

— Скажу вам, как на духу: для подготовки операции «Искра» он сделал немало, и я доволен.

— Теперь товарищ Мехлис, как я понял, признал ваш стиль работы! — усмехнулся в трубку Сталин. — Это уже хорошо. Вечером Москва будет салютовать вам в честь прорыва блокады. Ещё раз поздравляю вас с успехом!..

Положив трубку, Мерецков обернулся и лишь сейчас увидел Мехлиса. Он стоял в двух шагах и слышал весь разговор.

— Кирилл Афанасьевич, я хочу вам сказать… — Мехлис зарделся и стал похож на провинившегося школьника. — Помните нашу ссору на Северо-Западном фронте? Я тогда был неправ.

— Я давно об этом забыл. — Мерецков тронул его за плечо. — Почему такой грустный, Лев Захарович? Радуйся, мы же прорвали это дьявольское кольцо, и нам самим стало легче дышать, а уж ленинградцам и подавно! — После паузы он добавил: — А Жуков уже маршал! Мне сообщил об этом Сталин.

— Надо бы поздравить Георгия Константиновича, — предложил Мехлис.

— Он уехал в Ленинград к генералу Говорову. — Мерецков подозвал к себе начальника штаба Шарохина и спросил, какова ширина коридора, пробитого между фронтами.

— Невелика, товарищ командующий, восемь-десять километров. А что вас волнует?

Кирилл Афанасьевич пояснил, что немцы могут снова начать атаки, вряд ли они смирятся с поражением.

Мехлис разделял его тревогу.

— Если Гитлер надавит на Кюхлера, что тому останется делать? Идти ва-банк!

Случилось именно так, как говорил Мерецков. Интуиция не подвела его и в этот раз. Позже стало известно, что, когда Гитлеру доложили о прорыве блокады Ленинграда, он тут же связался по телефону с генерал-фельдмаршалом Кюхлером и приказал ему бросить в сражение все силы, но взять реванш и вновь замкнуть кольцо осады.

Кюхлер двинул танки на волховчан, но те, отчаянные и закалённые в боях, сдержали их натиск. Как ни пытались немцы прорваться к заветному коридору, им это не удалось: там уже стали прокладывать железнодорожную ветку прямиком на Ленинград, а когда она была готова, Мерецков лично отправил в голодный город первый эшелон с продовольствием. Ставка возложила на Волховский фронт ответственность за доставку всех грузов в город, и Кирилл Афанасьевич за этим строго следил. Здесь уж было где приложить руку «пробивному» Мехлису. Лев Захарович нередко сам «выбивал» из различных наркоматов в Москве всё, что требовалось Ленинграду. Скупой на похвалу Мерецков на Военном совете воздал должное Мехлису и даже сообщил ему, что будет, ходатайствовать перед Верховным о награждении его орденом. Мехлис, хотя ему приятно было это слышать, сдержанно ответил:

— Я делаю всё, что могу, но не ради наград…

Мерецков понимал, что на отстаивание коридора в пробитом блокадном кольце уйдёт немало времени, и он не ошибся. Весь 1943 год на рубежах Волхова шли упорные бои, они то затухали, то снова вспыхивали. Особенно ожесточённо оборонялись немцы во время Мгинской операции. Гитлеровское командование пыталось часть сил перебросить из-под Ленинграда на Орловско-Курскую дугу, где в те дни шло великое сражение. Но генералы Мерецков и Говоров силами своих фронтов сковали немецкую группировку, и врагу это не удалось.

Вскоре наступил конец и «Северному валу», который был сокрушён в результате проведения Новгородско-Лужской операции, и, когда в Ставке о ней зашла речь, Кирилл Афанасьевич признался, что эта операция стала для него переломной.

— В каком смысле? — не понял его маршал Василевский (это звание ему присвоили в феврале 1943 года после разгрома немецко-фашистских захватчиков под Сталинградом, где начальник Генштаба курировал фронты).

Мерецков пояснил, что во время проведения Новгородско-Лужской операции он почувствовал, что может диктовать врагу свою волю. Разработал план сражения и полностью провёл его в жизнь!

— А раньше у вас такой уверенности не было? — спросил Сталин.

Мерецков заметил, что раньше для такой уверенности не было субъективных и объективных условий. Взять, например, Синявинскую операцию осенью сорок второго года. Он горел желанием сломить оборону врага и снять блокаду Ленинграда, но ничего из этого не вышло. Почему? Не хватало войск, боевой техники, боеприпасов, даже снаряды и мины он лично распределял по соединениям. Да и опыта воевать в лесах и болотах было маловато. Теперь со всем этим стало намного легче.

Операцию под Ленинградом и Новгородом проводили силами Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов при поддержке кораблей Балтийского флота и авиации дальнего действия, Волховскому фронту надлежало взломать оборону немцев, которую они укрепляли два года, сделали глубокоэшелонированной, с большим количеством дотов и дзотов, и освободить Новгород. Затем следовало наступать на Лугу, в тесном взаимодействии с войсками Ленинградского фронта разгромить главные силы группы армий «Север» и открыть нашим войскам дорогу в Прибалтику.

У Мерецкова не возникло сомнений в осуществлении на практике директивы Ставки, хотя его коллега генерал Говоров сказал, что предстоящая операция потребует немало сил, а их у него и так недостаточно.

— Ты уже разработал план операции? — спросил он.

— Кое-что набросал, а сейчас размышляю, как взять Новгород. В нём немало ценных памятников, и, если начнутся уличные бои, всё превратится в камни. — Кирилл Афанасьевич вздохнул. — Пока картина мне не ясна, но в одном я уверен: брать Новгород в лоб нельзя! Надо идти в обход, в противном случае от города ничего не останется.

— Да, исторические памятники там на каждом шагу, — грустно произнёс Говоров. — Я не раз бывал в Новгороде и всё видел. Где же ты будешь рвать оборону? Эта оборона фрицев на новгородском направлении имеет в глубину до тридцати километров, если не больше.

— Глубина обороны там в два раза больше — до шестидесяти километров, — поправил Говорова Кирилл Афанасьевич.

Вернулся к себе Мерецков довольный. Переговорил с Говоровым, и как-то стаяла тревога, хотя Кирилл Афанасьевич не до конца уяснил, где будет прорывать вражескую оборону. Он заверил Леонида Александровича, что, когда решит для себя этот вопрос, позвонит ему. Прошло трое суток, а Мерецков всё ещё размышлял над картой со своими помощниками. Наконец идея созрела, и он поспешил дать знать о ней Говорову. Главный удар волховчане будут наносить с севера, примерно в тридцати километрах от Новгорода. Почему? Отсюда легче развить наступление. Да, но Новгород находится на стыке двух немецких армий, и, как только оборона 18-й немецкой армии будет прорвана, ей поспешат на помощь войска 16-й немецкой армии, которые расположены в районе Старой Руссы.

— Я боюсь, что немцы могут сковать продвижение твоих войск, — возразил Говоров.

Мерецков невольно усмехнулся в телефонную трубку, сказал, что нанесёт вспомогательный удар через верховье озера Ильмень, чтобы обезопасить себя.

— А лёд на озере выдержит тяжёлые орудия? — спросил Говоров.

— Это мы, разумеется, проверим, но морозы здесь стоят до тридцати градусов и вода наверняка промёрзла на большую глубину, — ответил Кирилл Афанасьевич. — А удар со стороны озера очень выгоден, немцам и в голову не придёт, что наши войска могут появиться отсюда.

— По-моему, ты выработал дерзкий план, и он мне по душе! — весело отозвался Леонид Александрович.

Положив трубку, Мерецков отошёл от стола и выпрямился.

— Значит, так, Михаил Николаевич. — Он пристально посмотрел на начальника штаба генерала Шарохина. — Атаку через озеро Ильмень проведём глубокой ночью и без артиллерийской поддержки, иначе демаскируем себя. А ставка — на полную внезапность. Уверен, что враг не ждёт атаки со стороны озера, которое далеко просматривается. Если поднимется метель, это нам на руку. А главный удар нанесём с плацдарма севернее Новгорода, но после того как наша артиллерия хорошо обработает своим огнём передний край фрицев.

Мерецков сказал, что главный удар будет наносить 59-я армия генерала Коровникова. Она мобильна, хорошо вооружена, а Коровников — один из лучших командармов. Иван Терентьевич хорошо проявил себя при проведении Любанской операции, был ранен, но подлечился и вернулся на фронт. Начальник Генштаба маршал Василевский, приехав на Волхов, застал Коровникова на КП армии с опухшими ногами, опирающимся на палку. Маршал предложил командарму отправиться на лечение, но тот попросил разрешения продолжать руководство боем.

Утро 14 января выдалось морозным и снежным, а когда 59-я армия генерала Коровникова перешла в наступление, поднялась метель. Из-за плохой погоды авиация 14-й воздушной армии генерала Журавлева, к огорчению Мерецкова, не смогла нанести по врагу бомбовые удары, а сделала это лишь на второй день. Немцы, как и предвидел Кирилл Афанасьевич, оказали упорное сопротивление, главные силы 59-й армии вклинились в их оборону за день на глубину до километра. На вспомогательном направлении войска генерала Коровникова добились большего успеха. Они скрытно переправились по льду через озеро Ильмень и внезапной атакой захватили плацдарм до шести километров по фронту и до четырёх в глубину.

— Порадовал ты меня, Иван Терентьевич! — выслушав доклад командарма, сказал Мерецков. — У тебя бойцы орлы, им не впервые бить врага. Я уверен, что они больше других получат наград!..

На третьи сутки боев главная полоса вражеской обороны была прорвана. На направлении главного удара прорыв удалось расширить до двадцати километров, что радовало Мерецкова, хотя с виду он был суров и особых эмоций не проявлял. Войска 18-й немецкой армии пятились назад, но всё ещё грозили танками и самолётами. Но когда пошла в наступление 54-я армия генерала Рогинского, немцы в панике побежали, целыми группами сдавались в плен. Многие с поднятыми руками кричали: «Гитлер капут!»

— Жаль, что у нас нет кинооператора: заснял бы эту сцену «храбрости» гитлеровцев! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

На шестые сутки войска 59-й армии завершили окружение новгородской группировки немцев и вместе с бойцами 7-го стрелкового корпуса, который был введён из фронтового резерва, уничтожили её и освободили Новгород. Мерецков оставил за себя на КП начальника штаба Шарохина, а сам, сев в «виллис», поехал в освобождённый город. Но прежде он побывал у генерала Свиклина. Это его люди маршем прошли по замерзшим рекам Мета и Перерва, с ходу форсировали озеро Ильмень и ударили по позициям фашистов.

Командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров, как и обещал, не подвёл Мерецкова. Войска 2-й удар ной армии, которой теперь командовал генерал Федюнинский и которая по приказу Ставки была переброшена кораблями Балтийского флота на Ораниенбаумский плацдарм, вместе с войсками 42-й армии успешно громили врага.

— Ну вот, Михаил Николаевич, «Северный вал» под ударами двух фронтов рушится! — улыбнулся Мерецков. — А ты сомневался!

— Я боялся, что озеро Ильмень не выдержит большой нагрузки, — сказал Говоров. — Помните эпизод из кинофильма, когда Александр Невский погнал врагов по льду Чудского озера? Под массой войск и лошадей он треснул и все они вмиг затонули в ледяной воде.

— Но прежде крепость льда на озере мы проверили танком и убедились, что его толщина приличная — выдержит все нагрузки! — пояснил Кирилл Афанасьевич.

А дальше всё шло, как по накатанной полосе. Войска Волховского фронта, левым крылом наступая на Лугу и частью сил на Шимак, к 30 января отбросили немцев на полсотни километров от Новгорода, а войска правого крыла фронта совместно с войсками 67-й армии генерала Свиридова 1 февраля глубоко охватили с севера вражеские войска, пытавшиеся удержать город. 12 февраля Луга была освобождена.

— Улов у нас небольшой, и всё же… — не договорил Мерецков.

Начальник штаба Шарохин поднял глаза.

— Вы имеете в виду потери немцев?

— Да, нам удалось разгромить восемь пехотных и одну танковую дивизию и нанести тяжёлое поражение четырём немецким дивизиям. Это показали пленные немецкие офицеры, двое из них — штабные крысы. Уж им-то доподлинно известно, какие потери они понесли на этом направлении.

Месяц длилась Новгородско-Лужская операция, и всё это время Мерецков не знал настоящего отдыха. Днём и ночью он руководил боями, спал урывками. Зато победа окрылила его, и когда 27 января Ленинград салютовал в её честь, Кирилл Афанасьевич чувствовал себя именинником.

Итак, «Северный вал» был разрушен в короткий срок, а через неделю, в феврале, Ставка расформировала Волховский фронт. «Что теперь будет, куда меня направят? — невольно подумал Мерецков, когда прочёл телеграмму из Генштаба. — Мне бы хотелось повоевать на западе, там Красной Армии предстоят крупные операции, и я бы мог сказать своё слово…»

С этими мыслями рано утром Кирилл Афанасьевич вылетел в Ставку. Февраль 1944 года в Москве был снежным, хотя нередко по утрам бывали чувствительные морозы. И всё же в столице было теплее, чем на севере в районе Волхова. Когда «Дуглас» Мерецкова шёл на посадку, над аэродромом повалил снег, видимость резко ухудшилась. С большим трудом, но лётчик посадил самолёт.

— Вы? — удивился генерал Поскрёбышев, увидев в дверях Мерецкова. — Я только что звонил на аэродром, его из-за плохой погоды закрыли: пурга разгулялась.

Из кабинета Сталина вышел маршал Ворошилов. Заметив Мерецкова, он заулыбался. Оказывается, он тоже недавно прилетел из Ленинграда, там такая же пурга, все улицы замело снегом, его едва успевают убирать. Но город как бы воскрес, живёт, дышит.

— Проходи, кто там? — раздался голос вождя, и Мерецков поспешил в кабинет.

Сталин порывисто встал из-за стола и шагнул ему навстречу.

— Ну, чем порадуете? — Верховный был необычайно весел, улыбался в усы. — Так я слушаю вас! Кстати, — спохватился вождь, — вы получили у товарища Калинина второй орден Суворова?

— Ещё в прошлый раз, когда сюда приезжал. Спасибо, Иосиф Виссарионович.

Мерецков не знал, с чего начать разговор с Верховным. Тот зажёг свою традиционную трубку и несколько раз затянулся.

— Я хотел бы доложить вам свою просьбу, — сказал Мерецков.

— Просьбу? — усмехнулся Сталин. — Обычно вы начинали с доклада о ситуации на фронте.

— Но фронт ликвидируется? — не сдержался Кирилл Афанасьевич. — Его войска я должен передать Ленинградскому фронту?

— Что у вас за просьба? — прервал его Сталин, не вникая в суть сказанного Мерецковым.

— Просьба одна, товарищ Сталин: пошлите меня в Белоруссию воевать!

Дверь приоткрылась, и на пороге появился Молотов. Поздоровавшись с Мерецковым, он прошёл к столу и сел рядом с вождём. А Сталин, покуривая трубку, вскинул глаза на Кирилла Афанасьевича.

— Хотите повоевать на западном направлении? — спросил он. — Не получится! Ваша стихия — север, там вы чувствуете себя как рыба в воде. Всё вам там знакомо, у вас большой опыт ведения наступательных операций в сложных условиях лесисто-болотистой местности. Поэтому Ставка назначила вас командующим Карельским фронтом. Другого посылать на север нет смысла, он лишён всего того, что имеете вы, а учить его нет времени. Так что вам и карты в руки.

«Против таких доводов возражать было трудно, — писал позднее Кирилл Афанасьевич. — Далее Ставка сформулировала в общих чертах стоявшую перед Карельским фронтом задачу: за летне-осеннюю кампанию 1944 года освободить Карелию и очистить от немецко-фашистских войск Петсамскую (Печенгскую) область в ходе широких наступательных действий».

Потом разговор зашёл о Финляндии. Сталин сказал, что разгром немцев под Ленинградом и Новгородом резко отразился на настроениях финского правительства и оно запросило Советский Союз, на каких условиях Финляндия может выйти из войны. Молотов довёл до их сведения наши требования.

— Какие это условия? — спросил Мерецков.

Молотов перечислил их: разрыв отношений с Германией, интернирование с её территории немецких войск и отвод войск финнов к границам 1940 года.

— Это основные наши требования, — пояснил Сталин, — деталями займёмся позже. Так что при планировании операций особое внимание уделите северному участку фронта, где находятся лишь немецкие войска.

— Ясно, товарищ Сталин, — отозвался Мерецков, делая пометки в своём рабочем блокноте.

— У меня недавно был маршал Ворошилов, — продолжал с лёгкой иронией Верховный. — Он поведал мне забавную историю. Когда в прошлом году зимой шли тяжёлые бои в районе станции Мга, вы находились с Ворошиловым на командном пункте дивизии, которая вклинилась в расположение вражеских войск. В это время немцы высадили десант автоматчиков, и те окружили КП, Но вас и Ворошилова выручил из беды командир танкового взвода лейтенант Владимир Мерецков. Это ваш сын?

— Мой, товарищ Сталин. — Мерецков отчего-то заметно покраснел. — В начале войны, когда меня арестовали по ложному обвинению, сыну исполнилось восемнадцать лет, и он попросил военкома отправить его на фронт, а тот послал его учиться на танкиста.

— Отчаянный ваш сын, его бы не грешно и наградить за смелость.

— Я слышал, что на фронте находится и ваша жена, Кирилл Афанасьевич, не так ли? — спросил Молотов.

— Истина, Вячеслав Михайлович. Моя жена Евдокия Петровна — работник Санитарного управления фронта, она вместе с другими медработниками отвечала за лечение раненых, их обеспечение и отправку вновь на фронт.

— А почему мне не доложили, когда взяли на фронт жену? — сухо спросил Сталин.

Мерецков густо покраснел.

— Я обратился к маршалу Шапошникову, и он разрешил зачислить её в Санитарное управление фронта, — объяснил Кирилл Афанасьевич.

— Она и сейчас на фронте? — уточнил Сталин.

— И она, и сын.

— Целая семья сражается на фронте во главе с его командующим! — воскликнул Молотов. — Пожалуй, это единственный случай в Красной Армии.

Какое-то время все помолчали, потом Мерецков разжал губы.

— Карельским фронтом командует генерал Фролов, и командует давно, как теперь быть?

Сталин сказал, что Карельский фронт будет решать очень серьёзные задачи, и у него нет уверенности, что генерал Фролов с ними справится, потому-то Ставка решила его заменить.

— Я не буду возражать, если вы возьмёте генерала Фролова к себе в заместители, — сухо добавил Сталин.

— Я так и сделаю, — ответил Мерецков. — Валериана Александровича я давно знаю, в войне с финнами он хорошо себя показал.

Покинув Ставку, Кирилл Афанасьевич направился в Генеральный штаб, чтобы решить организационные вопросы с маршалом Василевским, а уже через час он отбыл в Беломорск, где находился штаб Карельского фронта. Сидел в «Дугласе» и перебирал в памяти недавний разговор в Ставке. То, что Сталин спросил о сыне и жене, неслучайно. Наверное, о них вождя проинформировал Берия. Ну и пусть, это его работа. Мерецкову понравились слова Сталина о Владимире: «Отчаянный ваш сын, его бы не грешно и наградить за смелость». Мысленно Кирилл Афанасьевич перенёсся на КП стрелковой дивизии. Тогда сложилась критическая ситуация. Десант вражеских автоматчиков прорвался к КП дивизии и стал его окружать. Мерецков приказал всем на КП, а также своей охране занять круговую оборону, а сам позвонил в 7-ю танковую бригаду, которая находилась неподалёку, и попросил комбрига срочно прислать на выручку танки: немцы атакуют командный пункт.

— У меня в наличии лишь танковый взвод, да и тот после боя не в полном составе, — ответил комбриг.

— Давай что есть!..

Несколько минут огнём из автоматов отбивались наши бойцы от наседавших на КП немецких десантников. Наконец показались танки. Бойцы следом за ними ринулись в атаку, отбросили десант, а подошедшая пехота разгромила его. И тут в блиндаж вошёл танкист, весь в копоти, и доложил Мерецкову:

— Товарищ генерал армии, фашистский десант уничтожен!

Это и был лейтенант Владимир Мерецков. Маршал Ворошилов узнал его. Климент Ефремович подошёл и обнял, как родного сына.

— Спасибо, Володя, ты всех нас выручил!

12

В Беломорск Мерецков прилетел в десять часов утра, а через некоторое время его уже встречали в штабе Карельского фронта. Генерал-полковник Фролов был заметно взволнован, но рапорт отдал чётко.

— Ну, здравствуй, Валериан Александрович! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич, подав ему руку. — Не зря говорят, что пути Господни неисповедимы. Вот и мы с тобой вновь встретились. Не забыл ещё, как в финской войне твоя 14-я армия громила финнов?

— Не забыл, товарищ генерал армии, — сдержанно ответил Фролов.

Мерецков не мог не заметить, как при этом он сурово свёл брови, а в его карих глазах затаилась грусть. «Наверное, огорчён, что теперь не он, а я командую фронтом, — пронеслось в голове. — Но тут уж предъявлять претензии надо не мне, а Ставке».

После того как генерал Фролов ознакомил Мерецкова с обстановкой на Карельском фронте, он сообщил, что ему позвонил начальник Генштаба маршал Василевский, сказал, что Ставка назначила командующим Карельским фронтом Мерецкова, и распорядился передать фронт в его руки.

— А когда я спросил, куда направят меня, — продолжал Фролов, — он сослался на вас, Кирилл Афанасьевич: мол, вы в курсе дела. Я бы хотел знать, так ли это?

Хотя генерал Фролов держался достойно, в его голосе слышались тревожные ноты, но Мерецков не придал им особого значения. Однако скрывать что-либо от бывшего комфронтом он не мог, да это было и не в его натуре. Усевшись, он пригласил к столу и Фролова.

— Валериан Александрович, тебя я знаю давно, человек ты прямой и честный и отнюдь не самолюбив. То, что сдаёшь фронт в другие руки, тебе, естественно, не по душе. Случись такое со мной, я бы тоже переживал не меньше тебя. — Кирилл Афанасьевич разговаривал с Фроловым доверчиво, неторопливо, как бы размышляя, и это, как он понял, смягчило сердце коллеги. Фролов улыбнулся краешками губ, но тут же его лицо снова помрачнело. — Но такова судьба военачальника: то одну дают ему должность, то другую, а то и вовсе не дают. Сталин не говорил мне что-либо плохое о вас, и я понял, что претензий к вам у него нет. Он сказал, что задачи Карельского фронта резко усложнились и Ставка решила, чтобы фронт возглавил более опытный генерал. Надеюсь, ты не станешь отрицать сей факт?

Фролов покраснел, словно его уличили в чём-то плохом.

— Что вы, Кирилл Афанасьевич, у вас опыта дай бог, не то что у меня. — Он развёл руками, но, увидев, как Мерецков хмуро свёл брови, добавил: — Я это говорю честно, и в моих словах нет и намёка на иронию.

— Естественно, я спросил Сталина, как быть с генералом Фроловым, ведь он давно командует фронтом, исходил его вдоль и поперёк, — продолжал Кирилл Афанасьевич. — Он сказал, что не возражает, если я возьму вас к себе заместителем. Теперь же хочу спросить, согласны ли вы на такой вариант?

— Согласен, Кирилл Афанасьевич, и очень благодарен вам за доверие! — Генерал вмиг повеселел.

Он ожидал, что Мерецков станет говорить ему, что и как делать, чем заняться в первую очередь, что можно, а что нельзя, но тот весело бросил:

— Тогда за работу, Валериан Александрович! Что вам делать, вы и без меня знаете.

— Слушаюсь, товарищ командующий! — Фролов встал и хотел было идти, но Мерецков задержал его.

— Приказ о моём вступлении в командование готов, и я прошу вас объявить его личному составу. — Он вручил Фролову документ. — И ещё просьба: через два-три дня в Беломорск прибудет управление Волховского фронта, на его основе мы с вами сформируем управление Карельского фронта, которое сразу же должно будет приступить к работе. Сейчас, как вы понимаете, характер работы существенно меняется — от обороны мы переходим к наступлению. Новые задачи ложатся и на штаб фронта.

— А кто будет начальником штаба?

— Я ещё сам не знаю, но начальник Генштаба заверил меня, что подберёт нам толкового генерала.

Вскоре Мерецкову стало известно имя «толкового генерала» — им оказался Борис Алексеевич Пигаревич. «Вообще ни один из начальников штабов не служил больше года ни в отдельных армиях, ни на фронтах, которыми я командовал, — отмечал Мерецков. — То переведут на другую должность, то я сам ставлю вопрос о замене. Вероятно, дело заключалось не только в объективном, но и в субъективном моменте: я готов допустить, что штабистам служить со мной было нелегко. Ведь я долго работал в штабах. Поэтому их специфику знал и требовал многого». Но к приходу Пигаревича в штаб Кирилл Афанасьевич отнёсся с одобрением. Борис Алексеевич был не новичок в штабном деле, он закончил Военную академию Генштаба, в финскую войну был начальником штаба 14-й армии, во время войны возглавлял оперативную группу войск западного направления. На Карельский фронт он прибыл с должности начальника штаба 5-й армии.

— Как будем работать, Борис Алексеевич? — спросил Мерецков, когда тот по приезде в штаб представился ему.

— Так, чтобы от нашей работы выиграл фронт в боях с гитлеровцами! — ничуть не смутившись, ответил генерал. — Север давно вошёл в мою жизнь, всё мне здесь знакомо и дорого, так что воевать будем на совесть!

Мерецков сказал Пигаревичу, что больше всего в штабном деле он ценит аккуратность и точность. Иной начальник штаба порой идёт по ложному пути, дабы возвеличить свои «заслуги» в боевых операциях, приукрашивает действительность, а это уже обман.

— Надеюсь, Борис Алексеевич, вы это понимаете не хуже меня, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Когда я ещё учился в Военной академии Генштаба, мне легли на душу слова Александра Суворова: «Я люблю правду без украшений».

— Сие изречение принимается, — одобрительно усмехнулся Мерецков. — Север мне тоже бередит душу.

Было о чём задуматься Мерецкову, но он быстро сориентировался. Прежде чем разработать план по освобождению Крайнего Севера от немецко-фашистских захватчиков, он побывал в каждой армии, переговорил с командующими, лучше узнал командиров корпусов, дивизий, и у него сложилось своё мнение на этот счёт. Наиболее выгодным направлением для сосредоточения своих усилий он считал Кандалакшское: оно позволяло расчленить 20-ю лапландскую армию немцев на две группировки, изолированные друг от друга, — а вспомогательный удар следовало нанести на мурманском направлении. Об этом он и поведал своим помощникам.

— Что вы скажете, Борис Алексеевич? — спросил он начальника штаба.

Генерал Пигаревич одобрил задумки Кирилла Афанасьевича, особенно предложение избрать основной формой манёвра глубокие обходы открытых флангов обороны врага и на труднопроходимой местности наносить по нему удары специально подготовленными для этой цели войсками.

Ставка одобрила предложенный Мерецковым план освобождения Крайнего Севера и приказала командованию фронта «немедленно приступить к подготовке операции».

На подготовку ушла весна и часть лета. Войска усиленно готовились к наступлению сразу на всех направлениях. Всё это время Мерецков в основном работал в войсках, изучал людей и обстановку, проверял, как идут учения, обязывал командиров готовить людей к серьёзным испытаниям. Особое внимание он уделил своей разведке, требуя точно узнать, где и какие соединения немцев держат оборону, её характер, вооружение, слабые места в ней… Для наступления по труднодоступной местности из морских стрелковых бригад, отдельных лыжных батальонов и частей штабу удалось сформировать лёгкие корпуса — 126-й и 127-й, и сразу же Мерецков распорядился, чтобы бойцы этих корпусов начали тренировки в умении вести бой на горно-лесистой местности. Словом, подготовка к проведению наступательной операции на Крайнем Севере шла полным ходом, когда вдруг финляндское правительство прекратило переговоры с нами, хуже того, отказалось разорвать отношения с фашистской Германией, а также интернировать или изгнать из Финляндии гитлеровские войска. Мерецков был этим огорчён и в первые моменты даже растерян.

— Что же теперь будет? — спросил озадаченный начальник штаба генерал Пигаревич.

— То, что операция, которую мы готовили всю весну и лето, будет отменена, — заявил член Военного совета генерал Штыков.

— Да вы что, Терентий Фомич? — чуть ли не возмутился начальник штаба. — Вряд ли это случится.

— Нет, Борис Алексеевич, всё идёт к этому, — убедительно произнёс Мерецков. — Я ничуть в этом не сомневаюсь. Жду лишь, когда нам об этом скажут. Если через день-два из Ставки не поступит указаний, буду звонить Верховному.

И такой звонок из Генштаба последовал_; Маршал Василевский объяснил Мерецкову ситуацию: правящие круги Финляндии взяли курс на продолжение войны против Советского Союза, в связи с этим принято решение нанести главный удар по войскам финнов на Карельском перешейке и в Южной Карелии.

— Задача вашего фронта, товарищ Мерецков, вывести Финляндию из войны, — сказал Сталин, когда в конце мая вызвал руководство фронта в Москву.

Вместе с Мерецковым сюда прибыли член Военного совета генерал Штыков, командующий артиллерией фронта генерал Дегтярёв и начальник оперативного управления генерал Семёнов. Верховный сразу принял их и завёл речь о том, что Южную Карелию надо очистить от финских войск:

— У нас нет времени на раскачку, товарищи, и чем скорее вы это сделаете, тем охотнее Финляндия пойдёт на мирное соглашение.

— Тогда разрешите нам сегодня неё убыть на фронт, а через два-три дня я пришлю вам наш замысел по операции, — предложил Мерецков.

— Ишь, чего захотели! — озорно воскликнул Сталин. — Два-три дня… — Он вскинул глаза на Мерецкова. — Да я вам и часу лишнего времени не дам, у меня его просто нет!

— Как это — нет? — удивлённо произнёс Мерецков.

— А вот так: нет — и всё! — нервно и, как показалось Кириллу Афанасьевичу, зло усмехнулся Верховный. — Идите со своими соратниками в соседнюю комнату и продумайте, где и какими силами нанести чувствительные удары по финляндским войскам, а потом общий ход операции согласуйте с Генштабом.

— Задача ясна, товарищ Сталин. — Мерецков встал и направился к двери, следом за ним пошли остальные.

В соседней комнате Кирилл Афанасьевич какое-то время разглядывал рельефную карту Ладожско-Онежского перешейка, захваченную с собой, и заявил, что к проведению операции надо привлечь 7-ю и 32-ю армии, усилив их резервами Ставки. Семёнов предложил взять армию с северного участка: Ставка может не дать их.

Мерецков категорически возразил: брать войска с северного участка он не будет, пусть они по-прежнему готовятся к разгрому 20-й лапландской армии врага, а о резервах поговорит с Верховным.

На том и порешили. Все четверо снова вошли в кабинет вождя. Здесь теперь был и маршал Василевский. Мерецков изложил план руководства фронтом, его тут же одобрили, а резервами Сталин предложил заняться позже. Он посоветовал Кириллу Афанасьевичу всё посмотреть на месте, выявить, сколько надо войск и каких, и сообщить об этом в Ставку по «бодо».

Генерал армии Мерецков и трое его помощников из Москвы направились в 7-ю армию генерала Крутикова, которой предстояло нанести главный удар по врагу через Свирь. После рекогносцировки на месте Кирилл Афанасьевич окончательно решил начать наступление вдоль берега реки Ладоги в направлении на Олонец, Салми, Питкяранту и Сортавалу. Объясняя помощникам свой замысел, Мерецков просил их учесть три момента: тактический — взаимодействие с Ладожской военной флотилией адмирала Черокова; стратегический — нужно окружить войска финнов, действующих севернее Онежского озера; политический — наши войска должны кратчайшим путём выйти к границе с Финляндией. Что касается Полевого управления фронта, то его надо расположить на Часовенной горе, между холмами Олонецкой гряды.

— Место выбрано удачно, рядом Лодейное Поле и Савозеро, — одобрительно отозвался генерал Семёнов.

Наступление началось с ожесточённых боев на реке Свирь. Войскам предстояло разбить свирско-петрозаводскую группировку врага и форсировать Свирский водный рубеж. На третий день боев, 9 июня, из Генштаба Мерецкову последовал звонок: ему и члену Военного совета генералу Шлыкову необходимо прибыть в Ставку.

— Наверное, снова будут вносить в операцию какие-то изменения, — высказал свою озабоченность генерал Штыков. — Могли бы и по телефону дать указание.

— Если речь идёт о серьёзных вещах, Сталин непременно вызывает в Ставку на личную беседу, — возразил Мерецков, садясь в самолёт.

До Москвы добрались быстро. Верховный, как и прежде, тепло приветствовал их.

— Я буду краток, товарищи. — Сталин поднялся из-за стола, на котором лежала груда бумаг. — У меня через час-полтора совещание с наркомами, так что будем беречь время.

— Видимо, вы решили внести какие-то коррективы в нашу операцию? — подал голос Мерецков.

— Всё верно, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Верховный. — Только не «какие-то» поправки, а весьма существенные. В чём дело? Ленинградцы должны прорвать линию финской обороны на своих рубежах, но им следует помочь. А для этого надо разбить свирскую группировку вражеских войск. И разбить срочно! На подготовку Ставка даёт вам десять дней. Тут присутствуют маршалы Жуков, Василевский и генерал Антонов, они и помогут вам разработать задание. Вопросы есть?

Мерецков заявил, что для прорыва укреплений полосы обороны противника требуется не менее трёх стрелковых корпусов, а для развития прорыва ещё стрелковый корпус и две дивизии — артиллерийская и авиабомбардировочная. У него же в районе Лодейного Поля есть лишь стрелковый корпус и две стрелковые бригады 7-й армии. Кирилл Афанасьевич ожидал, что Верховный начнёт возражать, но тот спокойно стал вести подсчёт.

— У вас есть один стрелковый корпус, — сказал он, загибая палец. — Два мы дадим вам дополнительно, дадим и артиллерийскую дивизию, а вот самолётов нет. Но маршал авиации Новиков получит указание сделать авиацией Ленинградского фронта один-два налёта на финские позиции, которые вам надлежит атаковать. Я пришлю к вам Новикова, с ним вы согласуете все вопросы.

Мерецков начал настойчиво просить Сталина дать ему стрелковый корпус для развития прорыва, однако Василевский и Жуков категорически возражали, и обсуждение прекратилось. «Вскоре А. М. Василевский и Г. К. Жуков ушли, — писал Мерецков, — а меня и Т. Ф. Штыкова И. В. Сталин пригласил посмотреть салют в честь Ленинградского фронта. Когда после салюта мы прощались, Верховный Главнокомандующий сказал мне на ухо: „Я дополнительно выделю вам тот стрелковый корпус, который вы просили“.»

Поездка в Ставку была полезной, и Кирилл Афанасьевич уже другими глазами смотрел на предстоящую операцию. В его записях есть такие слова: «Я считаю, что каждая поездка в Ставку чем-то меня обогащала, а каждое очередное свидание с руководителями партии и государства расширяло мой кругозор и было для меня весьма поучительным и полезным».

Прошло какое-то время, и снова пришлось вносить в план операции коррективы, о которых сообщил Мерецков командарму 7-й генералу Крутикову, когда вместе с членом Военного совета генералом Штыковым они прибыли из Москвы на КП 7-й армии. Теперь было решено начать операцию с форсирования реки Свири и освобождения Кировской (Мурманской) железной дороги на участке от Лодейного Поля до Масельги, овладевая городами Олонец и Петрозаводск. Главный удар в направлении Сортавалы наносила 7-я армия, в это же время 32-я армия наступала в сторону Медвежьегорска и Суоярви навстречу 7-й армии, обходя с севера петрозаводскую группу войск противника. Таким образом, разгром врага в Южной Карелии достигался двумя сходящимися ударами войск Карельского фронта.

«Кажется, всё идёт как надо», — подумал Мерецков и сразу почувствовал себя легче, будто сбросил со своих плеч тяжкий груз. Откуда-то издалека как наяву донёсся до него голос вождя: «На войне успех в сражении зависит от того, как поведёт себя командир и готов ли он на решительный шаг!» Кирилл Афанасьевич давно готов, но готовы ли его бойцы? Мерецкова беспокоила река Свирь, её ширина достигала 350 метров, а глубина до 11 метров. Это был самый тяжёлый участок фронта. Река громыхала у глыбистых камней, её течение местами было сильным, — не каждый боец сможет выиграть поединок с водой. Водную преграду решили преодолеть ниже мощного гидроузла, но финны могли во время форсирования реки открыть шандорный затвор — хлынет могучим валом вода и сорвёт переправу, погибнет немало бойцов. Как же быть? Смекнул генерал Дегтярёв, глядя на озадаченного комфронтом:

— Давайте разобьём шандорную стенку тяжёлой артиллерией, и тогда финны не смогут пустить воду!

Командующего артиллерией поддержал член Военного Совета генерал Штыков, и Мерецков информировал Ставку. Она дала своё согласие.

В ночь перед наступлением Мерецков ещё раз посмотрел свою рабочую карту. Вроде всё им учтено, всё выверено. Хорошо и то, что на две недели раньше срока перешли в атаку войска Ленинградского фронта на Карельском перешейке. Они с ходу взломали мощные укрепления врага, освободили город Выборг и восстановили довоенную государственную границу.

Под вечер, когда уставшее за день солнце ушло за горизонт и воздух вмиг посвежел, Мерецкову позвонил по телефону генерал Говоров. На линии было шумно, раздавался треск, словно замыкали провода, но слова своего коллеги Кирилл Афанасьевич разобрал.

— Я свою чашу испил до дна! — кричал в трубку комфронтом Говоров. — Теперь твоя очередь, Кирилл! Только не захлебнись, голубчик!

— У меня глотка лужёная, Леонид, так что не переживай! Завтра, 21 июня, с утра артиллерия запоёт свинцовую песню на все голоса, а самолёты ТУ-2 сыпанут на позиции финнов сотни бомб. В успехе я уверен, но всё может быть, лучше подождём…

После сильной и длительной артиллерийской подготовки дрогнула, поломалась линия фронта, и тысячи бойцов ринулись в атаку. Две сотни автомашин-амфибий и другие плавсредства быстро форсировали Свирь, перебросив через реку солдат 7-го гвардейского десантного корпуса генерала Миронова. Они смяли оборону врага и за считаные минуты расширили плацдарм. Танки 7-й армии громыхали на свирских паромах, когда 32-я армия генерала Гореленко входила в город Пиндуши. Ещё двое суток упорных схваток, и бойцы заняли город Медвежьегорск.

Войска финнов отступали. Их 5-й армейский корпус наполовину растерял свои войска. Правда, финны попытались закрепиться на западном берегу Онеги, но Онежская военная флотилия высадила здесь десант. 28 июня войска Красной Армии вошли в Петрозаводск. Жители встречали их со слезами на глазах. А буквально через час, когда в город въехал на «виллисе» Мерецков, он увидел на многих зданиях, уцелевших от разрушения, красные стяги…

Прошла ещё одна ночь, полная тревог. Цепкий взгляд Мерецкова скользнул по карте, когда ему доложили, что, пока армия генерала Гореленко продвигалась с боями на юг, 7-я армия генерала Крутикова шла навстречу вдоль берега Ладоги. Рубежи финской обороны рушились один за другим. От глаз комфронтом не ускользнуло и то, что, когда форсировали Свирь, левый фланг 7-й армии, расширяя плацдарм, стал вытягиваться на северо-запад. Кирилл Афанасьевич легко вздохнул: это и было главное направление удара! Его лишь слегка огорчило то, что у Подпорожья завязались тяжёлые бои. Пришлось подбросить туда несколько танков, и вскоре Подпорожье перешло в наши руки. Оборона финнов была разбита, и соединения финских войск группы «Олонец», огибая залив Хинденселькя, отступали на запад и на юго-запад, к водопадам Иматры.

В конце июня Кировская (Мурманская) железная дорога была очищена от вражеских войск.

— Первый этап операции завершился успешно, — легко вздохнул Мерецков, глядя на карту. Он только что вернулся из 7-й армии и даже не снял шинель. — Эта наша операция войдёт в историю как Свирско-Петрозаводская. Ты слышишь, Терентий Фомич?

— Я понял вас так, Кирилл Афанасьевич, что мы с вами тоже делаем историю, — живо откликнулся член Военного совета генерал Штыков, готовя списки для награждения бойцов и командиров.

Начальник штаба генерал Пигаревич переговорил с кем-то по телефону. Положив трубку, он тут же подошёл к карте, что-то вычислил на ней и сообщил Мерецкову, что до финляндской границы осталось восемьдесят километров.

— Не так уж много, Борис Алексеевич!

Финны, чувствуя свою обречённость, цеплялись за каждый камень. Отступая, они, как бешеные волки, метались по окопам, ища места, где можно было бы понадёжнее укрыться от «бешеного огня русских», но их настигали меткие пули наших бойцов. Наконец рано утром 21 июля командарм 32-й генерал Гореленко вышел на связь раньше других.

— Товарищ командующий, мои войска на государственной границе СССР! — доложил он Мерецкову.

Слышимость была хорошей, несмотря на плохую погоду, и голос у командарма был звонкий, даже не верилось, что он устал за дни напряжённых боев.

— Филипп Данилович, я рад тебя слышать, — громко отозвался Кирилл Афанасьевич. — На границе стой, понял? Я сейчас дам знать в Ставку. Потери у тебя большие?

— Нет, раненые, правда, есть, но мы их сразу отправляем в глубокий тыл, в госпиталь. А как же без потерь, товарищ генерал армии? Финны не хуже немцев сражаются, как кроты зарылись в землю, и попробуй с ходу выкури их. Потому без потерь тут не обойтись, как ни старайся…

Мерецков присел к столу, взял ручку и написал короткий текст: «Верховному Главнокомандующему. Войска 32-й армии генерала Гореленко вышли к государственной границе СССР. Прошу ваших указаний». Кирилл Афанасьевич подозвал к себе начальника штаба.

— Срочно передать по «бодо» в Ставку!

«Кажется, теперь финны попросят у нас перемирия! — подумал Мерецков, — иначе и быть не может. Карельский перешеек они потеряли, и войска Ленинградского фронта вплотную угрожают району за Выборгом. Да и Карельский фронт вышел к государственной границе СССР. ДоХельсинки рукой подать». Позже стало известно, что и в самой Финляндии произошёл политический «взрыв» — президент Финляндии Рюти ушёл в отставку, — и 25 августа финны запросили советское правительство об условиях перемирия. В это время Мерецков получил ответ на свой запрос. Ставка приказала: «Войскам стоять на границе и ждать дальнейших указаний». Депешу подписал начальник Генштаба маршал Василевский. 5 сентября боевые действия на южном фланге Карельского фронта были прекращены.

Мерецков проводил в штабе совещание, когда вручили ему телеграмму. Кирилл Афанасьевич вслух прочёл:

— «Вам немедленно прибыть в Ставку. Сталин».

Лететь пришлось недолго, хотя всё небо заволокли дождевые тучи. «Дуглас» командующего легко приземлился на Центральном московском аэродроме. «Коль депешу подписал Сталин, сразу же поеду в Кремль», — рассудил Кирилл Афанасьевич.

Сталин встретил его возгласом:

— Уже прибыли? Быстро вы, однако. Проходите к столу и садитесь. — Он кивнул на кресло. — Как там у вас, финны не бряцают оружием?

— Пока перемирие они соблюдают, — ответил Мерецков. — А смогут ли они разоружить немецкие дивизии, я сомневаюсь.

— Потому-то вам надлежит держать палец на крючке, — предупредил Верховный. — Ну а вызвал я вас вот зачем. Операцию в Южной Карелии вы завершили, теперь же без раскачки готовьте войска, чтобы разгромить гитлеровцев на Крайнем Севере. Поскорее перебрасывайте временное полевое управление в Кандалакшу. Туда же направьте некоторые соединения 7-й армии. — Верховный с минуту помолчал. В это время зазвонил телефон ВЧ. Это был маршал Жуков. — Как развиваются события в Болгарии? — спросил у него Сталин. — Маршал Толбухин начал боевые действия?.. Говорите, идёт братание наших бойцов и командиров с болгарами? Так это замечательно!.. Нет-нет, разоружать болгарские войска не надо, всё оружие оставьте при них, так и скажите маршалу Толбухину. Как видите, — продолжил Сталин, — Георгий Димитров был прав, когда уверял вас, что болгарские солдаты и офицеры не поднимут оружие против Красной Армии, а встретят советских бойцов хлебом-солью, по старому славянскому обычаю… Да-да, вы правы, товарищ Жуков, теперь в Болгарии созданы все условия, чтобы свергнуть царское правительство Багрянова и установить власть Народно-освободительного фронта… Хорошо, товарищ Жуков, действуйте так, как мы с вами условились. Нет, пока оставайтесь у маршала Толбухина, а в конце сентября вернётесь в Ставку. До свидания!

Мерецков понял, что доклад Жукова обрадовал Сталина.

— Так на чём мы с вами остановились? — спросил он Кирилла Афанасьевича.

— О задачах Карельского фронта по разгрому врага в Заполярье.

— Вот-вот, разгромить немцев на мурманском направлении. Как, по-вашему, операция будет трудной?

Оба некоторое время обсуждали проблему подготовки операции на Крайнем Севере. Судя по тому, что Верховный то и дело бросал реплики по ходу беседы, приводил на память изречения Суворова и Наполеона, он был доволен и все предложения Кирилла Афанасьевича одобрил. Теперь ему следовало всё обобщить и свой вариант прислать в Ставку.

— Беритесь за это дело серьёзно, с учётом политического фактора, — подчеркнул Сталин. — Знаете, я очень устал, — неожиданно сказал он. — Приглашаю вас отобедать со мной, там мы продолжим нашу беседу. Не возражаете?

— Я согласен.

Улетал Мерецков в Беломорск, где всё ещё находился штаб фронта, поздним вечером. Осенний день угасал, солнце убежало за горизонт, чтобы хоть немного отдохнуть, а наутро снова взойти на небосклон и всех одарить своими живительными лучами. У Кирилла Афанасьевича было хорошее настроение. Впервые ему довелось так долго, с глазу на глаз, беседовать с вождём по многим военным проблемам, и отрадно, что ни один из его тезисов по стратегии и тактике нынешней войны тот не только не опроверг, но даже не поставил под сомнение. Казалось, что наконец-то он нашёл общий язык с Верховным. Но его ждало разочарование.

7 сентября на КП фронта позвонил командарм 26-й генерал Сквирский и сообщил, что 18-й горнострелковый корпус немцев начал отходить с ухтимского направления.

— Немедленно преследуйте врага! — приказал генералу Мерецков, выслушав его.

Днём раньше командарму 19-й генералу Козлову был отдан приказ: «Приступить к выдвижению основных сил обходящей группировки в тыл З6-го вражеского армейского корпуса». За это время войска генерала Козлова совершили почти стокилометровый марш-бросок на пересечённой местности, и в ночь на 12 сентября 19-я армия внезапно для противника, далеко обойдя его укреплённые позиции, перерезала его коммуникации. В пять утра на рассвете генерал Козлов доложил об этом Мерецкову.

— Мои войска оседлали дорогу в районе Кайралы и вышли в тыл немецкому корпусу! — весело прозвучал в трубке голос генерала.

Не теряя времени, Мерецков тут же сообщил об этом в Генштаб генералу Антонову. Тот, уточнив некоторые детали окружения немецкого 36-го корпуса, сказал:

— Вас понял, ждите распоряжения.

Мерецков стоял растерянный. Ему было непонятно, почему Антонов не отдал приказ уничтожить окружённого противника? Что его смутило? «Ждите распоряжения…» Уже прошёл почти час, а Антонов не давал о себе знать. Начальник штаба генерал Крутиков, назначенный недавно на эту должность по предложению Мерецкова, заметил, как волнуется комфронтом, как ему не терпится услышать звонок телефона, от которого тот не отходит, всё время о чём-то размышляя. Увидев немой вопрос в глазах Крутикова, Кирилл Афанасьевич вдруг признался ему:

— У меня сосёт под ложечкой, Алексей Николаевич, я так и не понял, почему нужно ждать каких-то указаний, когда окружённого врага надо уничтожать, тем более если он не сдаётся?

В разговор вступил член Военного совета генерал Штыков. Он заявил комфронтом, что не следовало информировать Генштаб об окружении вражеского корпуса, надо было уничтожить его, а уж потом рапортовать.

Мерецков опешил.

— Как это не следовало информировать Генштаб? Ты, Терентий Фомич, партизанщину мне не навязывай. Мы же не полк окружили, а целый корпус! На его уничтожение потребуется не менее двух армий, а без ведома Ставки я не могу взять их из состава моего фронта. Эти две армии должна дать Ставка.

Генерал Штыков заметно смутился, даже опустил глаза, но вновь заявил, что, будь он командующим фронтом, так бы и поступил. Кирилл Афанасьевич хотел было ему возразить, но в это время связист принёс телеграмму из Ставки за подписью генерала Антонова. Мерецков прочёл её вслух:

— «Ни в коем случае не ввязываться в тяжёлые бои с отходящим противником и не изнурять войска фронта глубокими обходами; уничтожать фашистов в основном огневыми средствами, расставленными вдоль дороги, по которой отходит противник. Антонов». Что скажешь, генерал Крутиков?

Начальник штаба растерянно пожал плечами, посмотрел на генерала Шлыкова и едва не выругался.

— Это какой-то ребус, а точнее — головоломка!

— Мне эта депеша тоже не совсем понятна, — признался Кирилл Афанасьевич. — Я буду звонить в Ставку!

13

Мерецков думал. Во дворе завывал ветер, в окно Кирилл Афанасьевич видел клочок неба, и такая грусть овладела им, хоть в петлю лезь. Как бы то ни было, а приказ Генштаба необходимо выполнить, а не вступать в полемику. Кирилл Афанасьевич был уверен, что своё распоряжение Антонов согласовал с Верховным. Смутно всплыли в памяти слова Сталина, сказанные им в Ставке на недавнем приёме: «Не стремитесь, товарищ Мерецков, распылять силы фронта, надёжней, когда бьёшь врага сильным кулаком, а не растопыренными пальцами!» Не с этим ли связаны указания Генштаба? «Нет, я ему снова позвоню, — загорелся Мерецков. — Что он из меня дурачка делает? Сказал бы, мол, так и так, это распоряжение Верховного, а не моё… Нет же, помалкивает».

Связь с Генштабом дали быстро. Генерал Антонов, кажется, рассердился, выслушав Мерецкова: повысил голос, в нём звучала твёрдость, какая бывает, когда отдают приказ.

— Что вам дался этот немецкий корпус? — спросил Антонов. — Чтобы разбить его, нужны резервы, а дать их вам мы не можем! Если же вы бросите на этот корпус свои силы, чем тогда будете воевать с врагом в Заполярье?

— Обидно, Алексей Иннокентьевич, что мы теряем богатую добычу, но ставить под сомнение ваше распоряжение я не могу, — ответил Кирилл Афанасьевич.

Генерал Крутиков смотрел на него внимательно, ему даже стало жаль комфронтом. Тот прочёл в его глазах сочувствие, но сделал вид, что этого не заметил, и хмуро приказал срочно соединить его с генералом Козловым.

Не успел комфронтом выпить стакан чаю, как генерал Козлов вышел на связь. Разговор был коротким. Мерецков объяснил ему ситуацию, похвалил за быстрые и решительные действия по преследованию немецкого корпуса и приказал:

— Операцию по окружению немецкого стрелкового корпуса прекратить!

— Исполняю, товарищ командующий, но делаю это скрепя сердце, — невозмутимо заявил генерал.

С этого момента преследование врага без трудных и длинных обходов приняло мобильный характер. К 17 сентября армия генерала Сквирского вышла на довоенную границу с Финляндией, а к концу сентября очистила от врага советскую территорию и 19-я армия генерала Козлова.

Мерецков испытывал удовлетворение. Теперь почти вся граница СССР — от гранитных скал Лапландии до Ладожской низменности — восстановлена!

По этому случаю устроили маленький сабантуй. Посмеялись, посудачили, потом разговор коснулся предстоящей операции в Заполярье. Побить немцев на Крайнем Севере нелегко, подчеркнул Мерецков. Три года они возводили там мощные железобетонные укрепления, не расшибить бы о них головы.

«Бог войны», как называли в штабе начальника артиллерии фронта генерала Дегтярёва, сидевший рядом с начальником связи, весело произнёс: мол, есть над чем поломать голову, но мы эти укрепления разобьём в пух и прах, в своё время была на нашем пути линия Маннергейма, а где она теперь?

— А вот орудия крупного калибра, которые нам нужны для разрушения железобетонных сооружений, мы, товарищ командующий, пока не получили, — констатировал Дегтярёв.

— На днях получим эти орудия, мне звонил генерал Воронов, — успокоил его Кирилл Афанасьевич, — так что, Георгий Ермолович, не паникуйте.

В полдень сентябрьское солнце выкатилось из-за серо-бурых туч, его лучи щедро брызнули в окно штаба, ярко осветили оперативную карту на стене. Мерецков собрался с Дегтярёвым побывать в соседней армии, но на КП фронта позвонил генерал Антонов. Он поинтересовался обстановкой на фронте, задал несколько вопросов по дислокации войск, затем спросил:

— Сегодня воскресенье, вы случайно по грибы в лес не ходили, Кирилл Афанасьевич?

— Мне не до грибов, Алексей Иннокентьевич! — басовито отозвался Мерецков. — Гадаю, хватит ли армиям боезапаса, который мы получили, и даст ли мне резервы Ставка, когда буду наносить удары по врагу в Заполярье? Сейчас поеду в 14-ю армию генерала Щербакова. Она будет у меня играть первую скрипку, а коль так, надо, чтобы её музыка звучала звонко. А что вас беспокоит?

Антонов сообщил, что Хозяин потребовал скорее закончить разработку операции на Крайнем Севере. Через неделю документ уже должны отправить в Ставку.

Переговорив с Генштабом, Кирилл Афанасьевич пригласил к себе генерала Крутикова и предупредил, чтобы завтра с утра он неотлучно находился в штабе.

— Начнём разработку плана проведения операции на мурманском направлении, — сказал ему Мерецков.

Крутиков ответил, что у него есть на этот счёт некоторые соображения.

— Вот и выложишь их на бумаге! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич. — Я тоже кое-что набросал. Мы же с тобой, Алексей Николаевич, штабники со стажем и сочиним документ по всем правилам военного искусства…

Петсамо-Киркенесская наступательная операция была одной из самых сложных и, наверное, самых интересных по замыслу, и осуществить её предстояло неимоверно трудно с учётом природных условий Заполярья. К октябрю немцы удерживали незначительную часть советской территории западнее Мурманска. Линия фронта проходила от губы Малая Волоковая по перешейку полуострова Средний, далее от губы Большая Западная к озёрам Чапр и Кошкаявр. Свою оборону гитлеровцы, образно говоря, одели в железобетон. Три года взрывали камни, делали в них ниши, строили огневые точки, бетонировали их, накрывали бетонными нишами. Их оборона была в глубину на 150 километров! По всей линии фронта — доты, дзоты, минные заграждения, хитрые ловушки, вся оборона — трёхполосная. В этом районе оборону держал 19-й горнострелковый корпус (55 тысяч человек, свыше 750 орудий и миномётов) 20-й немецкой горной армии, его поддерживала авиация 5-го воздушного флота и значительные силы военно-морского флота, которые базировались в портах Северной Норвегии. А что противопоставил этим вражеским силам Карельский фронт? Главная роль отводилась 14-й армии генерала Щербакова (97 тысяч человек, 2100 орудий и миномётов, 120 танков и самоходных орудий, а из состава Северного флота отряды кораблей: 6 эсминцев, 8 подводных лодок, 20 торпедных катеров, 23 охотника, 2 бригады морской пехоты). Войска поддерживала авиация 7-й воздушной армии и Северного флота.

Замысел советского командования, предложенный Мерецковым, — окружить и уничтожить основные силы врага путём глубокого обхода их с юга и одновременно ударом с севера, затем овладеть Петсамо (Печенга) и развить далее наступление к советско-норвежской границе. Главный удар наносился левым флангом 14-й армии южнее озера Чапр в общем направлении на Луостари и Петсамо. А на правом фланге специально созданная оперативная группа должна была сковать вражеские войска, потом совместно с бригадами морской пехоты наступать на Петсамо. Северному флоту предстояло высадить морской десант в тыл немцев, нарушить их морские перевозки и блокировать порты Петсамо и Киркенес.

Как бы то ни было, замысел операции одно, а когда начнётся наступление, может многое измениться, как бывало не раз, и Мерецков был к этому готов. Пока же он решил нанести главный удар по наиболее слабому участку обороны противника с выходом в тыл его основной группировки. Прорыв обороны сочетался с одновременным обходом вражеских укреплений силами лёгких стрелковых корпусов. По сведениям фронтовой разведки, наиболее прочные укрепления в центре обороны занимала 2-я горнострелковая дивизия немцев. Она удерживала своими силами направление на Луостари и Петсамо. Кириллу Афанасьевичу было ясно, что, если разгромить эту дивизию, на которую опирались все остальные силы немецкой обороны, открывалась дорога к этим двум важнейшим населённым пунктам и базам фашистов на Севере.

— Алексей Николаевич, после долгих раздумий я решил главный удар обрушить на 2-ю горнострелковую дивизию гитлеровцев, — сказал начальнику штаба Крутикову Мерецков. — Прорвать оборону на узком участке фронта, к югу от озера Чапр, развить успех на всю глубину оперативного построения противника и захватить Петсамо.

— А что будет в период прорыва на остальном фронте? — спросил генерал Крутиков.

— Сам не сообразишь? — насмешливо покосился Мерецков на своего помощника.

Этот взгляд смутил генерала, но он был не из робких и вмиг понял что к чему.

— Я бы предложил обороняться слабыми силами 45-й стрелковой дивизии и 3-й мотострелковой бригады.

— Ты угадал мои мысли, Алексей Николаевич, — добродушно улыбнулся комфронтом. — Посмотри, — он кивнул на карту, где были помечены позиции открытого фланга немецкой обороны. — Сюда бросим в обход два лёгких стрелковых корпуса — 126-й и 127-й. Последний войдёт в район Салмиярви с большим отрывом от главных сил…

— Вы хотите изолировать вражеский гарнизон в районе Никеля от путей отхода в Норвегию? — поднял брови Крутиков. — Но из района Салмиярви немцы могут атаковать наш корпус!

— Верно, но тут нам надо прикрыться, а главные силы повернуть на северо-восток, чтобы ликвидировать немцев по реке Титовке, где они держат оборону, — пояснил Мерецков. — В этот момент войска 45-й дивизии и 3-й мотострелковой бригады перейдут в наступление и ударят по вражеской обороне с фронта! Ну, что скажешь?

Генерал Крутиков понял командующего и поддержал его, заметив, однако, что на участке прорыва надо создать как можно большую плотность орудий и миномётов на километр фронта, а также обеспечить превосходство фронтовой авиации в воздухе.

— Само собой, Алексей Николаевич. — Мерецков вновь бросил цепкий взгляд на карту. — Значит, решено: главный удар на Луостари наносит 14-я армия генерала Щербакова, в частности 99-й и 131-й корпуса. Они совершат глубокий обходной манёвр по тундре и перережут вражеские коммуникации, а с рубежа Луостари введём в бой в направлении на Петсамо 7-ю гвардейскую танковую бригаду. Она не позволит немцам отойти в Норвегию. Согласен, Алексей Николаевич?

— В основном — да, но кое-что уточним по ходу работы над документом.

— Тогда займись этим, — распорядился комфронтом, — а я съезжу к танкистам: у меня родилась идея использовать в боях тяжёлые танки КВ.

— Но у нас таких машин нет!

— Я попрошу Ставку дать их нам, — улыбнулся Мерецков. — Ты же знаешь, что оборонительные позиции врага построены с учётом поражения их лёгкими и средними танками. Т-34 эти укрепления не разрушат, нужны тяжёлые танки.

«Пожалуй, комфронтом прав, тяжёлые танки могут сыграть важную, если не главную роль», — подумал начальник штаба.

Вернулся в штаб Мерецков весёлый: танкисты поддержали его, попросили дать им танки КВ.

«Любопытно отметить, что моя просьба вызвала удивление, — писал позднее Кирилл Афанасьевич. — Мне даже попытались объяснить, что средние танки Т-34 лучше, чем КВ, что они обладают более высокой манёвренностью и проходимостью и имеют достаточно прочную броню. КВ считались уже устаревшими. Наконец Ставка согласилась, и мы получили полк тяжёлых танков. Скажу, что они сыграли огромную роль».

Кирилл Афанасьевич присел к столу, на котором генерал Крутиков, разложив карты, делал на них разные пометки и чертил схемы. Постепенно всё то, о чём они говорили при обсуждении различных вариантов проведения операции, теперь воплощалось на бумаге в план, по которому многочисленные войска Карельского фронта начнут наступление. Мерецкову нравилось, как начальник штаба оформлял документы. Почерк у него был красивый и чёткий. Он понаблюдал за работой Крутикова, закурил и, сидя в кресле, неожиданно заговорил о своём сыне.

— У него нет проблем? — спросил Крутиков. — Вы же знаете, что недавно он стал заместителем начальника штаба 7-й гвардейской танковой бригады. Не трудно ему?

— У него в руках всё горит! — воскликнул Кирилл Афанасьевич. — Комбриг им доволен. Володя обрадовался, когда меня увидел. Сказал, что я редко его навещаю. Попросил меня пригласить в танковую бригаду из санитарного управления Евдокию Петровну, чтобы мы втроём сфотографировались. Жена, естественно, согласилась, и нас там сняли. Через неделю обещали дать фотокарточки. Да, я тебе говорил, что, когда в этот раз был в Ставке, Калинин вручил мне второй орден Суворова за разгром немцев под Новгородом и Ленинградом? Знаешь, что он сказал мне?

— Что же? — улыбнулся Крутиков.

— Говорил: «У вас, Кирилл Афанасьевич, есть элементы почерка Александра Суворова, вы бьёте врага не числом, а умением, ваши удары по врагу, как сказал мне Сталин, нередко внезапны и стремительны». Вот чудак, а? «Почерк Александра Суворова…» Разве сравнишь нынешнюю войну с войной суворовских времён?

— Они различаются, как небо и земля! — засмеялся генерал Крутиков. — Что же касается ордена, то его вам дали заслуженно. — И, чтобы комфронтом ему не возразил, он торопливо добавил: — Утром документ на операцию будет у вас на столе!

Поработал начальник штаба с усердием. Мерецков прочёл план, подписал его и отправил в Ставку. Там его оперативно рассмотрели и одобрили, внеся некоторые поправки, что было вполне естественно, в основном они касались взаимодействия 14-й армии генерала Щербакова с Северным флотом. В период боевых действий флот мог бы высадить десанты в районе полуострова Средний, а также в других пунктах морского побережья. А вот манёвр на Титовку Ставка не одобрила, признав его весьма сложным. Теперь же, когда моряки Северного флота атаковали немцев на полуострове Средний, он был не нужен. Ставка также предложила командующему фронтом «не распылять свои силы для действий на северо-восток вдоль реки Титовка, а главные усилия направить на быстрейшее овладение Петсамо». Генштаб рекомендовал не выбрасывать 127-й лёгкий стрелковый корпус далеко вперёд на Салмиярви с рискованным отрывом от главных сил, а «вести уступом за левым флангом наступательной группы войск».

Рассмотрев предложения и замечания Ставки и Генштаба, Военный совет Карельского фронта согласился с ними. Мерецков поручил начальнику штаба внести в документ все поправки.

— С военным флотом нам надлежит держать более тесную связь, — подчеркнул Мерецков. — Я сегодня же переговорю с адмиралом Головко по всем вопросам.

С командующим Северным флотом у Кирилла Афанасьевича были давние и добрые связи. Ещё в апреле адмирал Головко пригласил Мерецкова с группой генералов штаба фронта осмотреть прибывший на Северный флот линкор, который прислали англичане. Гостей Головко принял на линкоре. День, как по заказу, выдался солнечный, слегка морозный. Над бухтой гранитным картузом нависали скалы, тёмно-голубое море было спокойным, казалось, после недавних штормов оно отдыхало. Кирилл Афанасьевич и его соратники с интересом осматривали линкор. От одной орудийной башни они подходили к другой. Головко объяснял гостям, какие это пушки и какова их роль в морском бою.

— Корабль что надо, но есть одна беда, — адмирал Головко передохнул. — Выходит линкор в море, и дюжина кораблей должна его охранять от нападения вражеских подводных лодок, а с воздуха над ним должны барражировать самолёты. А у меня и так мало кораблей, вот и гадаешь, как выйти из положения.

— Сочувствую тебе, Арсений Григорьевич, но помочь не могу, — развёл руками Мерецков и шутливо добавил: — Жаль, что такая громадина стоит среди моря и не приносит нужной пользы, а сколько бы танков вышло из его брони!

Когда Мерецков проинформировал адмирала Головко о предстоящей Петсамо-Киркенесской операции и участии в ней Северного флота, Головко спросил, может ли он прибыть на КП фронта, чтобы на месте обсудить все детали.

— Не сейчас, Арсений Григорьевич, я дам вам знать, — ответил Мерецков. — А вы пока определите силы флота для участия в этой операции и начните подготовку. Вчера я был в Ставке, — продолжал он, — виделся с наркомом ВМФ Кузнецовым. Он заявил, что у вас достаточно сил, чтобы атаковать немцев со стороны полуострова Средний. Сможете?

— Ещё как сможем! — громко засмеялся в трубку Головко. — Мы назвали свою операцию «Вест». Жду вашего звонка!

Через неделю Мерецков позвонил ему и предложил приехать в штаб фронта. Утром адмирал Головко и член Военного совета адмирал Николаев прибыли на КП Карельского фронта.

Кирилл Афанасьевич принял их тепло, как давних друзей, и сразу же заговорил о предстоящих боях. На Севере очень тяжело воевать, отметил он, совсем иная тактика, иная стратегия. А некоторые военачальники утверждают, что манёвр крупных войск и тяжёлой боевой техники в Заполярье невозможен. Однако война отвергла это понятие: немцам меньше чем где бы то ни было удалось вклиниться на нашу территорию именно в районе Мурманска. И хотя главную роль сыграли люди, их мужество и отвага, вряд ли стоит отрицать значение климатических условий в срыве фашистского напора.

— Так что нам придётся ломать оборону противника в тяжелейших условиях, — подчеркнул Мерецков. — А вы, Арсений Григорьевич, не забудьте бросить в прорыв свой линкор, — весело добавил он.

— Подумаем, Кирилл Афанасьевич, — в тон ему ответил комфлотом.

По ходу обсуждения плана операции, одобренного Ставкой, адмирал Головко заметил, что очень важно прижать группировку врага к морю. Комфронтом возразил: мол, не только прижать к морю, но и отсечь её от норвежских портов. Сделать это будет тяжело, но надо!

— Вот смотрите, — указка Мерецкова вонзилась в чёрный крестик на карте, — на Петсамо-Печенгу, исконно русскую землю, ведут четыре дороги, одна из них, с юга, соединяет Петсамо с Луостари узлом ряда других дорог. Что могут сделать моряки? — генерал армии вскинул глаза на адмирала. — Прорваться в район Луостари, зайти в тыл немцам и комбинированным ударом пехоты и морских десантников с трёх сторон сокрушить их оборону. А тем временем идти из Луостари на Петсамо, в сторону норвежской границы и на Никель-Наутси, где находится промышленная база гитлеровцев.

— Я понял так, что главный удар будет на Луостари? — уточнил комфлотом.

Да, подтвердил Мерецков. Что следует сделать Северному флоту? Блокировать побережье, занятое немцами, и изолировать петсамскую группировку врага со стороны моря, а также помочь 14-й армии генерала Щербакова расчленить вражескую оборону.

— Я доложу вам, как мы намерены это сделать…

По словам Головко, бригада морской пехоты Северного оборонительного района дерзкой атакой прорвёт оборону немцев на перешейке полуострова Средний, отрежет им пути отхода с основных рубежей на реке Западная Лица и станет наступать на Петсамо.

— Но лишь после того, как армия генерала Щербакова прорвёт главную полосу обороны врага, — подчеркнул комфлотом.

В окно блеснул луч солнца и озарил лицо адмирала. Оно, как заметил Мерецков, было суровым, губы плотно сжаты. Наконец Головко заговорил:

— Что касается кораблей, то они не только обеспечат высадку десанта, но и перевезут прибывшие резервы и осуществят снабжение армии генерала Щербакова. Перед флотом поставлена серьёзная задача, но мы, Кирилл Афанасьевич, армейцев не подведём, — заверил комфлотом. — Это слово адмирала и просто моряка!

— Слышал, Василий Иванович? — Мерецков взглянул на генерала Щербакова.

Тот встал. Он был высок ростом, смугловат, из-под бровей озорно поблескивали настороженные глаза.

— Я, товарищ командующий, ещё до этой встречи обговорил с Арсением Григорьевичем все узловые моменты взаимодействия моих войск с флотом. У нас с адмиралом будет прямая связь, и, если ситуация осложнится, мы вмиг найдём нужное решение.

Головко улыбнулся.

— Иначе и быть не может. Я же казак, а слово казака, если даже он адмирал и не носит казачью форму, — кремень!

Провожая моряков, Кирилл Афанасьевич строго-настрого предупредил, чтобы они точно и чётко следовали замыслу операции.

— По-другому поступить мы не можем! — заверил его член Военного совета адмирал Николаев.

И всё же в ходе боевых действий адмирал Головко «нарушил» указания командующего фронтом. Случилось это утром 10 октября в разгар сражения. Из Москвы поступила срочная телеграмма. Головко прочёл: «Нарком ВМФ считает весьма желательным участие флота в занятии нашей будущей военно-морской базы и крупнейшего населённого пункта на Севере Петсамо. Адмирал Алафузов». Как позже выяснилось, начальник Главного морского штаба не случайно употребил не совсем приказное выражение, ибо Северный флот в оперативном отношении подчинялся Карельскому фронту, потому-то нарком ВМФ адмирал Кузнецов счёл нужным дать комфлотом совет, а не приказание. А Головко стало ясно, что нарком ВМФ подчёркивает его идею высадить морской десант в Линахамари с целью скорейшего захвата Петсамо. Не теряя времени, он вышел на прямую связь с Мерецковым и, когда услышал его басовитый голос в трубке, доложил о десанте в Линахамари.

— Так это здорово! — воскликнул комфронтом. — Действуй, морской казак! Только берите в десант добровольцев, это будет надёжнее.

— У меня, товарищ генерал армии, почти все добровольцы! — гулко отозвался адмирал Головко.

3 октября, совершив переход на оленях, а затем и на лыжах, Мерецков переселился в тундру, поближе к войскам. Сюда же перешло Полевое управление фронта. Вместе с членом Военного совета Штыковым Мерецков побывал в 131-м стрелковом корпусе, которому предстояло вести бои на главном направлении; в корпус входили две стрелковые дивизии — 10-я гвардейская и 14-я, осенью сорок первого года они преградили путь немецким войскам на Мурманск, и Кирилл Афанасьевич возлагал на них большие надежды. Мерецков и Штыков побывали в этих дивизиях, поговорили с бойцами «по душам».

В приподнятом настроении вернулся Мерецков в Полевое управление фронта. В это время ему позвонил начальник разведки фронта и доложил, что нашим бойцам в районе Петсамо сдался в плен немецкий офицер.

— Ну и что? — съязвил Кирилл Афанасьевич. — Сейчас немцы уже не те, что были в сорок первом, потому и сдаются в плен пачками. Боевой пыл у них поугас. Разберись сам с этим офицером.

— Не могу, товарищ командующий! — прогремело в трубке.

— Почему? — сурово спросил Мерецков.

— Пленный просит доставить его лично к вам, — пояснил начальник разведки фронта. — Он назвал вашу фамилию, имя, отчество. Говорит, у него для вас есть ценные сведения.

— Даже так? — усмехнулся в трубку Кирилл Афанасьевич. — Тогда привози его ко мне. Посмотрим, что это за птица.

Солдат-автоматчик ввёл в штаб пленного офицера. Это был мужчина сорока пяти лет, с широким лбом, шрамом над правой бровью и настороженными глазами. Мерецков попросил своего адъютанта привести переводчика, но немец вдруг улыбнулся и сказал на чистом русском языке:

— Не надо, господин командующий, я свободно говорю по-русски.

— Да? — Мерецков свёл брови. — Мне доложили, что вы офицер, но почему на вас форма рядового немецкого солдата?

— Для маскировки, — объяснил пленный. — Так мне было легче добраться до ваших бойцов, и я счастлив, что оказался среди вас.

Начальник разведки вручил Мерецкову небольшой свёрток.

— Это пленный принёс вам.

В свёртке была немецкая карта с нанесёнными на неё обозначениями на немецком языке.

— Что это? — Мерецков взглянул на пленного.

— Схема немецких оборонительных укреплений Петсамо и Киркенеса, — пояснил пленный. — Я хочу помочь вам сокрушить немецкие рубежи без большой крови.

Мерецков в упор посмотрел на пленного. Что-то до боли знакомое почудилось ему в этом землистого цвета лице со шрамом над бровью. Широкий лоб, зелёные большие глаза… Где же он видел это лицо и когда? Пленный, однако, не спускал с него глаз и насмешливо улыбнулся.

— Кто вы? — спросил Мерецков. — Вы немец?

— Нет! — качнул головой пленный. — Я русский!

— Русский? — Мерецков зачем-то встал, прошёлся вдоль стола, снова сел. — А почему воевали против своих же, русских?

Лицо пленного помрачнело.

— Так сложились обстоятельства… — Он произнёс эти слова твёрдо, словно заранее их отрепетировал, но глаз в сторону не отвёл, смотрел на генерала армии прямо, не мигая. — Раньше я был молод, неопытен, мне хотелось сделать что-то особенное…

— И вы перебежали в стан врагов, — прервал его генерал Штыков.

Пленный повернулся к нему, глаза у него блеснули.

— Да, я перебежал в стан врагов, хотя мой отец, офицер старой русской армии, после революции принял советскую власть и добровольно вступил в Красную Армию.

— Я вас видел, но никак не припомню где, — тихо произнёс Мерецков.

— Я тоже вас видел, — отрывисто бросил пленный. — В двадцатом году в Москве, вы тогда приходили к моей родной сестре Татьяне.

— Вы Аркадий? — вырвалось у Мерецкова.

— Да! Я сын врача-хирурга, который лечил вас в военном госпитале. Мой отец Игорь Денисович Костюк спас немало красных бойцов, за что его убили деникинцы…

— Верно, я видел вас на квартире у вашей сестры, — подтвердил Мерецков. — Но когда потом я спросил у неё, кто вы, она назвала вас своим двоюродным братом. По существу, Татьяна сказала мне неправду.

— Она боялась, что меня могут арестовать, — усмехнулся Костюк. — Теперь фамилия у меня другая — Винтёр. Когда женился в Берлине на немке, я взял её фамилию…

— Испугались, что и там кто-либо из русских мог вас разоблачить? — спросил Мерецков.

— Естественно! Кому охота идти на виселицу или в лагерь?

Какое-то время все молчали, затем Мерецков продолжил допрос:

— Как вы оказались за границей?

Костюк-Винтер рассказал, как он вместе с другими русскими офицерами бежал за границу на корабле из Новороссийска в 1920 году, как очутился в Германии, как вступил в бундесвер, окончил военное инженерное училище и стал офицером. А когда началась война, он попал на фронт.

— В бойцов Красной Армии я не стрелял, и на моей совести нет ни одной жизни! — заявил Костюк-Винтер.

— Чем же вы занимались на фронте? — спросил генерал Штыков.

Пленный сказал, что, как только началась война, его направили в Петсамо и он отвечал за доставку никелевой руды морским путём. Однажды транспорт, на котором везли никель, атаковала советская подводная лодка Северного флота. Две торпеды угодили в транспорт, и он стал тонуть. Костюк-Винтер оказался в воде, и его подобрали немецкие корабли, охранявшие судно.

— Не знаю почему, но я завидовал командиру лодки, который дерзко атаковал нас, — произнёс Костюк-Винтер. — Лодку обнаружили корабли охранения, но она перехитрила их, нырнула под транспорт и всадила в него торпеду. Я даже смеялся, когда видел, как немцы с перепуганными лицами бегали по палубе тонущего судна. Ну а когда сам очутился в воде, мне было не до смеха. — Без всякого перехода пленный вдруг спросил: — Меня расстреляют?

— Вашу судьбу решат соответствующие органы, — заявил Мерецков.

— А то, что мой отец лечил вас, значения не имеет?

— Ваш отец выполнял свой долг, долг врача Красной Армии, а я был ранен на фронте, когда завязался бой с белогвардейцами, — жёстко ответил Мерецков.

Он какое-то время помолчал, увидев, как сник пленный, и вызвал генерала Крутикова. Тот вошёл к нему с картой.

— Посмотрели карту пленного? Что скажете?

— Она точь-в-точь похожа на карту, которую составил штаб фронта по сведениям нашей разведки, — ответил генерал. — Ценность немецкой карты несомненна, в ней указана численность войск и техники на каждом оборонительном рубеже. В частности, в Петсамо в землю зарыто до сотни танков. Придётся нам бросить туда наши КВ, они легко взломают передний рубеж обороны.

От доклада начальника штаба Мерецков особого восторга не испытал: всё равно надо штурмовать немецкий передний край.

— Дайте, пожалуйста, мне воды, — попросил пленный, — и, если можно, кусок хлеба. Я двое суток просидел в штольне, прятался от часовых, а ночью перебежал к вашим окопам. С тех пор в рот ничего не брал.

Ему принесли поесть. Он жадно глотал свиную тушёнку.

— Если желаете, я мог бы подсчитать, сколько тысяч тонн никелевой руды вывезли немцы из Петсамо на свои заводы и промышленные предприятия, — запивая еду горячим чаем, проговорил пленный. — У меня имеются томные цифры.

— Потом скажете, на допросе, — подал голос начальник разведки. Он взглянул на Мерецкова. — У вас, товарищ командующий, больше к пленному нет вопросов?

— Пожалуй, нет, хотя один вопрос я всё же ему задам. — Мерецков посмотрел на пленного в упор. — Вскоре после того, как я уехал из госпиталя в Москву, мне стало известно о том, что вашего отца, врача-хирурга, убили. Вы не знаете, кто это сделал?

Пленный почернел лицом.

— Убили его два деникинца за то, что он перешёл на службу в Красную Армию и лечил красных бойцов, — глухо произнёс он. — Один из них, Пётр Кошелев, умер под Парижем в тридцать девятом, а второй, Костя Грибов, и сейчас служит в карательной кавдивизии генерала Шкуро. Они хорошо знали моего отца.

Мерецков встал.

— Вопросов к пленному у меня больше нет, можете его увести!

И тут случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Костюк-Винтер упал перед ним на колени и начал умолять не расстреливать его.

— Я совершил в жизни ошибку, уехав за границу, — с трепетом заявил он. — Тогда я был молод, не разобрался в ситуации. Я пошёл учиться, а за это фашисты дали мне в руки оружие и заставили воевать против своих соотечественников. — Говорил он быстро, словно боялся, что не успеет излить душу, губы у него дрожали, голос срывался. — Теперь я презираю фашистов…

Он хотел сказать ещё что-то, но Мерецков крикнул:

— Встать! — И уже тише добавил: — Я не судья и не прокурор, господин Костюк-Винтер, и не мне решать, как с вами поступить. Одно могу гарантировать: вас никто не расстреляет. Пленных мы щадим, а вы и есть пленный. — Кирилл Афанасьевич кивнул полковнику. — Уведите!

Пленного увели. В комнате стало тихо, слышно было, как на стене тикали часы. Сапёры нашли их где-то в сарае, починили, и они исправно ходили. Мерецков сказал:

— Мразь! Я бы сам всадил ему пулю, но таких прав у меня нет. — Он взглянул на безмолвно сидевшего генерала Штыкова. — А ты чего молчал? Перед нами сидел предатель, ярый враг, а тебя, Терентий Фомич, наверное, слеза прошибла?

— Не дури, Кирилл Афанасьевич, — хмуро отозвался член Военного совета. — Я верю в его раскаяние, а коль так, надо ли бить пленного по башке? Тем, кто по молодости и слабой политической зрелости оказался в стане врага, нужно помочь выкарабкаться. Он же русский!

— И поэтому ты молчал? — усмехнулся Мерецков.

— А что мне говорить? — пожал плечами Штыков. — Ты сказал ему всё, что надо.

В разгар учений в штаб позвонили из разведуправления и попросили к телефону командующего фронтом. Мерецков взял трубку.

— У нас ЧП, товарищ генерал армии, — сказал начальник разведки. — У моста, который на днях отремонтировали сапёры, нас атаковали пять «юнкерсов». Они неожиданно появились из-за леса. Мы даже не успели выскочить из машины…

— Что ты, Павел Григорьевич, тянешь резину? — выругался Кирилл Афанасьевич. — Говори, что случилось?

— Осколком бомбы пленного Костюка-Винтера убило наповал, в ногу ранило автоматчика, а я отделался лёгким ушибом. Что прикажете делать?

— Похороните его по-людски, всё-таки сам пришёл к нам. — Положив трубку, Кирилл Афанасьевич взглянул на генерала Штыкова. — Вот и разрешён наш спор, Терентий Фомич. — Он передал содержание телефонного разговора.

— Значит, такая выпала ему судьба, — грустно промолвил член Военного совета. — Да, история… Сын убежал за границу, а его отец спас жизнь будущему маршалу.

— Маршалу? — удивился Мерецков. — Ты кого имеешь в виду?

— Тебя, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Штыков. Как только разобьём немчуру на Севере, ты станешь маршалом!

— Чудной ты, Терентий Фомич, — качнул головой Мерецков. — Что придумал, а? Ну и фантазёр! — Он встал, заходил по комнате, потом остановился у стола, бросив взгляд на карту. — Завтра с утра начнётся свинцовая метель, а у меня уже болит голова: удастся ли на практике осуществить наш план?

— Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, — успокоил его член Военного совета. — Мы же с тобой заверили Ставку, что враг будет разбит, так что кровь из носа, а этого надо добиться!

— Ты прав, дружище, нам нужна только победа!

14

Раннее утро 8 октября. Тундра ещё спала, укутанная толстым слоем снега. Над застывшими сопками курился сизо-молочный туман. Генерал армии Мерецков с наблюдательного пункта в бинокль разглядывал передовые позиции гитлеровцев. Там пока было тихо. Кирилл Афанасьевич, взглянув на свои часы, сказал стоявшему рядом начальнику артиллерии генералу Дегтярёву:

— Через десять минут начинайте артиллерийскую подготовку! У вас хватит снарядов часа на два стрельбы?

— Можем кромсать фашистские позиции и целых пять часов, — улыбнулся Дегтярёв. — Снарядов у меня избыток, тут уж экономить не будем!

Ровно в восемь, как и намечалось, заговорили сотни орудий. Казалось, небо раскололось на части от грохочущих залпов, а тундра вмиг ожила, стряхнув с себя сон, поднатужилась. В расположении противника Мерецков в бинокль уже ничего не мог увидеть, над окопами стоял густой дым. Вскоре повалил мокрый снег. Взглянув на тусклое небо, Мерецков чертыхнулся.

— Видимости совсем нет. Что будем делать, Иван Михайлович?

Вопрос адресовался командующему 7-й воздушной армией генералу Соколову, которая прикрывала с воздуха войска фронта. До этого Соколов командовал ВВС Карельского фронта, и Кирилл Афанасьевич был им доволен. Случалось, что в критические минуты и сам Иван Михайлович поднимал свою машину в небо и шёл в атаку на «юнкерсов».

— Пока самолёты будут стоять на приколе, Кирилл Афанасьевич, ничего придумать не могу, — небрежно бросил генерал. — У самого в душе кипяток. Но как только в небе появится хоть какой-то просвет, лётчики скажут своё слово.

— Хотелось бы, — обронил Мерецков.

В эту минуту до наблюдательного пункта донеслось громовое «ура».

— В атаку ринулась наша пехота! — При этих словах глаза у генерала Крутикова заблестели.

Мерецков не впервые руководил сражением и всё же волновался: не захлебнулась бы атака, когда бойцы подойдут к вражеским позициям. Пока огорчений комфронтом не испытывал. 131-й корпус в первый же день достиг реки Титовки. Правда, у 99-го стрелкового корпуса случилась заминка: с ходу ему не удалось смять опорные пункты врага в главной полосе обороны — бойцы попали под шквальный огонь и залегли. Мерецков тут же вышел на связь с командиром корпуса.

— Товарищ командующий, я уже кое-что придумал, так что фрицев одолеем! — бодро отозвался комкор.

Комфронтом не стал уточнять, что «придумал» генерал, а тот принял хотя и дерзкое, но верное решение — ночью атаковать врага. Ровно в ноль часов солдаты ринулись в атаку, и фашисты не выдержали. К утру весь передний край был очищен от них. Как только на КП получили донесение комкора об этом, Мерецков выехал на место сражения. Всюду были видны следы «работы» нашей артиллерии. Валялись подбитые миномёты и орудия, темнели развороченные огневые точки и укрытия. Среди множества трупов в грязно-зелёных шинелях с жестяными эдельвейсами на пилотках попадались и телав комбинезонах. Рядом лежали перфораторы, в укрытии стоял компрессор. Немцы до самой последней минуты продолжали укреплять оборонительные сооружения.

На третий день боев Кирилл Афанасьевич вышел на прямую связь с адмиралом Головко, который находился на полуострове Средний, на выносном пункте управления флота.

— Пора вам, Арсений Григорьевич, наступать с полуострова, мои орлы прорвали оборону фрицев, — весело проговорил в трубку Кирилл Афанасьевич. — Так что давай, казак, команду своим морячкам. Сейчас я прикажу генералу Щербакову выдвинуть вперёд оперативную группу генерала Пигаревича, она завяжет бой восточнее реки Западная Лица, в том месте, где немцы глубоко вклинились в нашу территорию.

— Есть, товарищ комфронтом! — зычно ответил адмирал. — Отдаю приказ!

Поднялся сильный снегопад, но войска генерала Пигаревича, утопая по колено в снегу, решительно атаковали гитлеровцев. В ту же ночь моряки Северного флота высадили десант во фьорде Маттивуоно, перевалили через хребет Муста-Тунтури и, отрезав часть немецких войск, ринулись на Петсамо. Не сбавил темпов наступления и 126-й стрелковый корпус. Он достиг дороги Петсамо — Салмиярви и западнее Луостари перерезал её. Ещё удар, и бойцы перехватили вторую дорогу, Петсамо — Тарнет. Теперь северная группировка немцев лишилась своих наземных коммуникаций. Комкор 126-го, выйдя на радиосвязь с комфронтом, коротко донёс:

— Всё, товарищ командующий, капкан сработал, фрицы в ловушке!

«А вот комкор Жуков что-то молчит», — подумал Мерецков. Он подошёл к карте и посмотрел, где сейчас находится 127-й стрелковый корпус. Начальник штаба Крутиков, перехватив его взгляд, доложил, что корпус генерала Жукова ночью ворвался на аэродром в Луостари, а затем совместно с 114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса очистил этот населённый пункт от врага.

«Всё, мышеловка сработала!» — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Петсамо был обложен со всех сторон. С востока подходили морская пехота флота и войска генерала Пигаревича, с юга спешил 131-й корпус, на западе действовала 72-я морская бригада, а с севера немцам угрожал десант Северного флота, днём ранее захвативший порт Линахамари.

— Кольцо вокруг Петсамо сжимается, товарищ командующий, — улыбнулся начальник штаба. — Ещё два-три дня, и над городом заполощется красный стяг!

— Скорее бы случилась эта развязка…

Часто во время наступления, когда Мерецков руководил сражением, по его лицу бродила счастливая улыбка, но это не было самодовольством или обольщением. Улыбка сглаживала внутреннее напряжение комфронтом. Однако на этот раз лицо у Мерецкова оставалось сурово-сдержанным.

Прошло два дня, и в Петсамо вошли советские войска и военные моряки.

— Говорит Москва, Кирилл Афанасьевич, включайте радио! — дал знать генерал Штыков.

Мерецков затаив дыхание слушал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска Карельского фронта и моряки Северного флота прорвали сильно укреплённую оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) — важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере.

«Сегодня, 15 октября, в двадцать один час столица нашей Родины Москва салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…»

— Ну что ж, неплохо получилось, — поднял брови Мерецков, на его лбу появились морщины. — Алексей Николаевич, распорядись, чтобы к обеденному столу всем подали по сто граммов «наркомовской». Теперь самую малость передохнуть войскам, пополнить свой боезапас и — на Киркенес!

Усталость и комфронтом валила с ног — отдохнуть бы, но Мерецков уже наметил, что после обеда поедет в подразделения. Полководец с душой комиссара, он старался чаще видеться с бойцами, чтобы знать, чем они живут, что их радует и отчего порой перед боем суровы их лица, а в глазах грусть…

В этот раз Мерецков был особо придирчив к тем, кто почивал на лаврах и слабо готовил себя к решающей схватке с врагом. Сопровождавший его генерал Крутиков даже осмелился заметить, что комфронтом чрезмерно строг к людям.

— В любом бою, Алексей Николаевич, успех решается кровью, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Хуже нет, когда люди после боя расслабляются и ведут себя так, словно им сам чёрт не брат. — Помолчав, он жёстко добавил: — Надо бы каждому помнить, что на войне тот герой, кто уничтожил врага, а сам жив остался. А для этого надо быть ко всему готовым.

— Факт сей бесспорен, и я не стану возражать вам, а мог бы, — заявил Крутиков.

— Что ты имеешь в виду, Алексей Николаевич? — Взгляд комфронтом был слегка задумчив. Он умел слушать других, хотя иной раз это был неприятный разговор.

— Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять? — не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

— Вы не согласны со мной?

— Скажу, не переживай! — Мерецков маленькими глотками пил чай. — Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали — подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

— И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова? — В глазах Крутикова блеснула хитринка.

— А вот и не угадал! — воскликнул Мерецков. — Назову тебе лишь двух военачальников — Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали — он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков! — шутливо заключил комфронтом.

— А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом? — В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич! — отметил в душе Мерецков. — Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу…»

— Зачем ты задаёшь мне острые вопросы? — едва ли не с отчаянием спросил начальника штаба Мерецков. — Может, тебе рассказать, как на учениях в тридцатых годах я с маршалом Тухачевским пил из одного стакана? Ты же знаешь, Алексей Николаевич, что и Блюхера, и Тухачевского, и ещё с десяток других расстреляли как врагов народа.

Кажется, Крутиков его не понял, потому что спросил:

— За что же Блюхеру дали три ордена Красного Знамени?

— Дали, разумеется, не за красивые глаза, наградили его за мужество и отвагу. Человек он был смелый, решительный, ничего не боялся, даже в застенках Лубянки так и не признал себя виновным.

Мерецков разволновался, достал папиросу и закурил, струёй выпуская дым. Подошёл к столу, где лежала карта, и сухо произнёс:

— Ладно, посудачили, и хватит. Пора браться за дело. Через час у нас совещание комдивов. Все прибыли в штаб, кому положено?

— Все, Кирилл Афанасьевич, кроме командующего ВВС фронта. Он в лётном полку проводит разбор учений, — доложил Крутиков.

В штабе собрались те, кому придётся через несколько дней вновь вести свои войска в бой, и Мерецкову хотелось сказать им такие слова, чтобы они поняли: всё, что волнует их, волнует и его, командующего. Вряд ли им известно, что всё время, пока идут бои, Мерецков сам не свой, порой он не находит себе места, и всё от того, что переживает не только за весь фронт, но и за каждого солдата и командира. Кирилл Афанасьевич ещё и слова не произнёс, а уже волновался, почувствовав, как гулко забилось сердце. Он попытался сохранить спокойствие, но это у него не получилось. «Надо заговорить с комдивами, и волнение исчезнет само собой, так же как и появилось — неожиданно», — приказал он себе. Так оно и случилось, и соратники поддержали его.

Наступление на Киркенес началось ожесточённым боем 131-го стрелкового корпуса за город Тарнет. Это было утром 22 октября. И хотя путь на Киркенес был сильно заминирован, а подвесной мост через фьорд взорван, что замедлило продвижение наших войск вперёд, они не остановились. Где гранатами, где автоматами и штыками советские воины метр за метром прокладывали себе дорогу к Киркенесу. На третьи сутки, 25 октября, утром наши передовые части вошли в Киркенес. Ещё рвались на его улицах снаряды, немцы вели бешеный огонь по нашим танкам, казалось, горевшие здания вот-вот рухнут, а генерал армии Мерецков уже въехал на «виллисе» в разрушенный город. Когда смолкли выстрелы и установилась тишина, отмечал Кирилл Афанасьевич, на глазах которого всё это происходило, стали появляться жители, они радостно встречали советских воинов. Трогательно было видеть, как обычно сдержанные северяне со слезами на глазах обнимали своих освободителей. Девушки окружили вниманием и заботой наших раненых бойцов, юноши помогали им добираться до госпиталей.

Ночь Кирилл Афанасьевич провёл спокойно, а наутро, когда наконец проснулся, узнал, что ему присвоено звание Маршала Советского Союза, и первым его поздравил Сталин.

— Чем занимаетесь, Кирилл Афанасьевич? — раздался на другом конце провода его далёкий голос. — Хочу поздравить вас сердечно и горячо с высоким званием маршала! Видимо, нам следовало дать вам это высокое звание раньше, в январе сорок третьего, когда вместе с Ленинградским фронтом вы успешно провели операцию «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. Но, как говорят в народе, лучше поздно, чем никогда. Желаю вам новых успехов!

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, я тронут вашим вниманием. — Мерецков ощущал глухие толчки сердца. — Фронт наращивает удары по врагу, на днях мы завершим операцию.

— Это будет для меня подарком! — отозвался Верховный.

Мерецков растрогался. Едва закурил, как снова заголосил телефон. Он снял трубку и услышал чей-то голос:

— Кирилл, дорогой мой человек, ты стал маршалом, чему я рад до слёз…

Этот голос Кирилл Афанасьевич слышал не раз, но чей он, вспомнить не мог. А неизвестный басовито продолжал:

— Знаешь, я в твою честь даже выпил стакан «наркомовской» и едва не пошёл в пляс. Ты понял, как я тебя люблю, Кирилл?

У Мерецкова вырвалось:

— Кто говорит? Я плохо вас слышу!

Слышал он хорошо, но ему было не по себе, что не узнал, кто держит трубку на другом конце провода.

— Кирилл, я тот, кого ты назвал «ледовым моржом», когда вернулся из Испании и мы пили у меня дома шампанское… Да, славы у тебя на десятерых…

— Папанин! — воскликнул Мерецков, прервав его на полуслове. — Спасибо тебе, Ванюша, наш «ледовый морж», за добрую память. А вот славы у тебя, дружище, побольше, чем у меня. И, пожалуйста, не прибедняйся. Ты дважды Герой Советского Союза, адмирал, доктор географических наук да ещё уполномоченный ГКО по перевозке грузов на Севере! У меня аж дыхание перехватило, когда перечислял все твои должности и звания. Опять же, Ванюша, ордена у меня есть, но такого ордена, как у тебя, к сожалению, не имею, — ордена Нахимова! Ты вдоль и поперёк исходил Северный полюс, жил там, а я прошёл лишь от Мурманска до Киркенеса, правда, под огнём… Ну а тебе ещё спасибо за то, что помог в перевозке грузов для фронта.

Были Кириллу Афанасьевичу ещё звонки, но дороже других было поздравление от Жукова.

— Кирилл, нашему маршальскому коллективу прибыло! Обнимаю тебя и крепко жму руку! Но твои новые победы ещё впереди! Будь здоров!

— Я рад тебя слышать, Георгий, спасибо, дружище! — поблагодарил Мерецков Георгия Константиновича и подумал: «На что он намекнул, говоря о новых победах? Наверное, Верховный опять меня куда-нибудь пошлёт. Что ж, я готов добивать фашистского зверя в его собственной берлоге».

Наступление войск Карельского фронта завершалось, и, пожалуй, этим жил сейчас Мерецков и этому радовался, как молодой лейтенант военного училища, которому только что вручили новенькие офицерские погоны. Кирилл Афанасьевич смотрел на карту, нахмурив брови. Ещё дня три жарких боев, и наступит конец, граница Норвегии уже рядом… После падения Киркенеса солдаты 126-го стрелкового корпуса вошли в город Найден. Комкор полковник Соловьёв вышел на связь с генералом армии Мерецковым и доложил, что немцы разбиты и воевать больше не с кем. Кирилл Афанасьевич засмеялся:

— Впервые за всю войну слышу доклад, что не с кем воевать! — Он нагнулся к карте, нашёл город Найден и громко сказал в телефонную трубку: — Полковник, оставайтесь на месте, вглубь Норвегии войскам не идти! Позже, если что-то изменится, вам дадут знать! — Положив трубку, Мерецков взглянул на генерала Крутикова. — На Военном совете надо обговорить вопрос, что делать дальше войскам фронта, и доложить наше мнение Верховному. Алексей Николаевич, к шести часам приглашай на Военный совет всех, кому положено быть на нём.

— Я это сделаю быстро, Кирилл Афанасьевич, — улыбнулся Крутиков.

На Военном совете Мерецков констатировал, что фронт свою операцию завершил. Немецко-фашистские войска разгромлены, а их остатки выброшены с советской земли. Войска оказали помощь Норвегии в освобождении её территории от гитлеровцев, и наступать вглубь чужой страны нецелесообразно.

— Нет возражений, товарищи? — спросил командующий. — Тогда о решении Военного совета я доложу в Ставку. А теперь приглашаю всех на ужин.

Кирилл Афанасьевич находился в Мурманске, когда ему позвонил Сталин.

— Товарищ Мерецков? — спросил он слегка охрипшим голосом. — Ставка согласна с предложением Военного совета Карельского фронта. Вглубь норвежской территории не продвигаться! Надёжно прикройте основные направления на фланговых рубежах, а сами выезжайте в Ставку.

Мерецков прилетел в Москву рано утром. Было прохладно, хотя багряное солнце уже выплыло из-за горизонта. Столица ожила, как огромный муравейник. На улицах полно транспорта и народа, чинно шагали патрули. У Белорусского вокзала стояла толпа военных. Лихо растягивал мехи баяна молодой усатый ефрейтор, а двое плясали под музыку «Яблочко». Когда «эмка» побежала по улице Горького, Мерецков заволновался: дома ли его Дуняша? Она уже не работала в санитарном управлении Карельского фронта, уехала домой две недели назад и в тот же день позвонила ему. Провожал её в Москву сын Владимир, теперь уже капитан.

— Куда едем, в Кремль или в Наркомат обороны? — прервал раздумья маршала водитель.

— Сворачивай на улицу Грановского, мне надо домой заехать…

В подъезде Мерецков неожиданно встретил маршала Будённого: он жил этажом выше.

— Откуда ты, Кирилл?! — воскликнул Семён Михайлович. — Когда тебе дали маршала, я звонил тебе, чтобы поздравить, но связь была перегружена, и я не дозвонился. Хоть сейчас давай пожму тебе руку! — Он слегка обнял Кирилла Афанасьевича за плечи. — А я забежал домой перекусить и через час улетаю на фронт к Рокоссовскому, в составе его войск сражается и мой кавалерийский корпус. Я ведь старый лошадник, к тому же, как ты знаешь, с января сорок третьего стал командующим кавалерией Красной Армии… Да, а как твой Карельский фронт?

Мерецков рассказал, что он завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, его вызвал в Ставку Сталин и, видимо, речь пойдёт о Карельском фронте. Простившись с Будённым, Кирилл Афанасьевич подошёл к своей двери и нажал кнопку звонка.

— Кто? — послышался за дверью звонкий голос Дуни.

— Это я, Кирилл…

После поздравлений и расспросов Дуня упрекнула мужа в невнимании к сыну:

— Сухой ты стал, Кирюша. У тебя и пяти минут нет, чтобы поговорить с ним. Как же так, ведь ты командующий фронтом!

Кирилла Афанасьевича задели слова жены, но он сдержался. Сел на диван, привлёк её к себе.

— Потому и не могу часто навещать сына, что я командующий! — объяснил он. — У меня в подчинении тысячи таких парней, как наш Володя. У них тоже есть отцы и матери, но они не могут им звонить, лишь пишут письма, и сыновья не всегда вовремя их получают. А иные в боях гибнут. Я бы хотел написать их родным, выразить своё сочувствие, но у меня и на это нет времени.

Помолчали. Дуня сообщила, что вчера звонил Михаил Иванович Калинин, спрашивал, где сейчас находится Мерецков.

— Я ответила, и он попросил, чтобы ты, когда приедешь в столицу, позвонил ему. Наверное, тебе вручат орден. — Она ласково погладила его по волосам. — Ты же у меня самый боевой командующий… — Дуня хотела сказать ещё что-то, но зазвонил телефон, и она взяла трубку.

— Квартира Мерецкова. Кто говорит?

— Сталин говорит, а вы, наверное, жена товарища Мерецкова?

У Дуни захватило дух, она коротко отозвалась:

— Передаю трубку Кириллу Афанасьевичу.

— Вы что же, товарищ маршал, не сообщили мне о своём приезде?

— Не успел, Иосиф Виссарионович, я только что прибыл с аэродрома.

— В десять часов Ставка будет рассматривать вопрос о завершающих операциях на фронтах, так что вам надо быть. Ваши товарищи Жуков, Василевский, Рокоссовский уже прибыли в Москву.

В Ставку Мерецков прибыл раньше. Здесь он увидел Жукова, сидевшего в углу приёмной за столиком и просматривавшего какие-то бумаги.

— Привет, Георгий Константинович! — Мерецков ладонью коснулся его плеча.

Жуков вскинул голову.

— Кирилл? Когда прибыл?

— Рано утром.

К ним подошёл Рокоссовский. Высокий, стройный, с симпатичным лицом и живыми, поблескивающими глазами. Он поздоровался с Мерецковым в своей шутливой манере, назвав его «героем ледяного Севера».

— Что, Карельский фронт завершил свои боевые действия? — спросил он.

— Факт, завершил, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Теперь вот я остался без работы, — весело добавил он.

— У тебя будет новая и весьма серьёзная работа, — загадочно произнёс маршал Жуков. — Какая, я тебе не скажу, хоть ты мне и друг!

Увидев Верховного, Мерецков невольно напрягся, ожидая, что тот, как всегда, поздоровается с ним за руку, задаст один-два вопроса, а уж потом начнёт совещание. Но Сталин остался сидеть и никому не подал руку, кивком поздоровался со всеми. Член ГКО Молотов подал ему какую-то бумагу.

— Потом, Вячеслав, сейчас у нас будет серьёзный разговор, — отмахнулся от него Сталин, вернув листок. — Товарищи, нам надо решить, какие боевые операции проведёт наша Красная Армия на стратегических направлениях в начале сорок пятого года, — негромко сказал Сталин, окинув острым взглядом всех, кто сидел за длинным столом. — У нас есть время, и важно эти мощные наступательные операции тщательно подготовить и подобающим образом их завершить. Теперь уже всем ясно, — воодушевлённо продолжал вождь, — что скоро, уже скоро фашистская Германия будет разгромлена!

«Сейчас у вождя, видимо, нет таких серьёзных проблем, какие у него были в начале войны», — подумал Мерецков.

Октябрь 1944 года был на исходе. К этому времени Красная Армия провела ряд блистательных операций на всех фронтах и завершила изгнание гитлеровских войск с территории Советского Союза. Была восстановлена государственная граница СССР (за исключением Курляндии), и боевые действия советских войск частично перенеслись на территорию фашистской Германии и ряда восточноевропейских государств. Начальник Генштаба генерал армии Антонов в кратком обзоре показал на карте, где и какие фронты находятся в настоящий момент, какие рубежи они занимают. 1-й и 2-й Прибалтийские фронты расположились по линии Тукумс — Мемель — Юрбург, 3-й и 2-й Белорусский заняли оборону в районе Августовского канала, имея на реке Нарев два выгодных плацдарма. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов вышли в предместья Варшавы и Праги. Эти два фронта заняли три плацдарма в районе Сандомира. Когда Антонов на минуту умолк, Сталин произнёс:

— Пару слов надо сказать и о Карельском фронте. Товарищ Мерецков, тоже прибывший на это совещание, завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, и завершил неплохо, теперь на Крайнем Севере установлен мир. Так, Кирилл Афанасьевич?

Мерецков встал. Ощутив на себе взоры участников совещания, ответил коротко:

— Так точно, немецкие войска на севере разбиты.

— Садитесь, пожалуйста, — Сталин закурил трубку. — Продолжайте, товарищ Антонов.

— Как видите, товарищи, для Германии наступила тяжёлая пора, — вновь заговорил начальник Генштаба. — Хочу вас проинформировать, что недавно был введён в действие указ германского правительства об образовании фольксштурма — народного ополчения, куда призываются немцы в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Это ополчение по приказу Гитлера возглавил лично Гиммлер. Он заявил: «Ополчение — моя резервная армия, и она готова громить войска русских на подступах к Берлину…»

— Ясно, что они пошли на это не от хорошей жизни! — бросил Жуков.

— Скоро этой фашистской своре придёт конец! — подал голос Рокоссовский, и Мерецков увидел, как он посмотрел на Сталина, видимо, ждал, что тот скажет.

Сталин, однако, заметил, что Германия всё ещё способна вести оборонительные сражения, поскольку в её вооружённых силах насчитывается около 7,5 миллионов человек, а в действующей армии — 5,3 миллиона, и большую часть этих войск гитлеровское командование держит здесь, на Восточном фронте.

— Факт неоспоримый. — Сталин попыхтел трубкой. — Но неоспоримо и то, что теперь Красная Армия превосходит врага по всем показателям, она способна до конца разгромить его. У нас стало больше танков, самолётов, самоходных орудий, наша авиация господствует в воздухе…

Верховному никто не мог возразить.

15

Что же решила Ставка Верховного Главнокомандования?

После тщательного анализа обстановки на фронтах было намечено в начале 1945 года провести наступательные операции с целью разгрома восточнопрусской группировки немцев и овладеть Восточной Пруссией; изгнать гитлеровцев из Польши, Чехословакии, Венгрии и Австрии; выйти на рубеж устья реки Вислы — Познань — Бреслау — Моревск — Острава — Вена. Сталин подчеркнул, что Ставка намерена основные усилия сосредоточить на варшавско-берлинском направлении.

— Здесь будет действовать 1-й Белорусский фронт, — подчеркнул Верховный. — Уничтожение Курляндской группы, имеющей в своём составе две хорошо вооружённые армии, возлагается на 2-й и 1-й Прибалтийские фронты и Балтийский флот. — Сталин сделал паузу. — Более подробно об этом нам доложит товарищ Жуков, мой заместитель. По моему заданию он основательно поработал над главными вопросами завершающей кампании войны. Вам слово, маршал Жуков!

(Незадолго до этого в ходе анализа создавшейся на фронтах обстановки Сталин пришёл к выводу, что в предстоящих сражениях берлинское направление будет главным. Он вызвал к себе маршала Жукова и сказал, что Ставка решила назначить его командующим 1-м Белорусским фронтом, если он не возражает.

— Я готов командовать любым фронтом, — ответил Георгий Константинович.

— Вы по-прежнему остаётесь моим заместителем, — произнёс Сталин. — Я сейчас переговорю с Рокоссовским.

Вызвав к аппарату ВЧ командующего 1-м Белорусским фронтом, Верховный предложил ему принять командование 2-м Белорусским фронтом, передав маршалу Жукову свой 1-й Белорусский фронт. Подобное решение, отметил Сталин, крайне необходимо в интересах дела.

— Я передам свой фронт маршалу Жукову, — грустно ответил Рокоссовский, — но делаю это неохотно. Сами понимаете, фронтом я командовал не день и не два, изучил своих людей, кто и на что способен, и терять их мне нелегко.

Но всё получилось так, как решила Ставка. — А. 3.).

Совещание в Ставке закончилось на весёлой ноте. Сталин, подводя итоги, заявил:

— Я верю, что каждый из вас сделает всё на подопечных фронтах, чтобы с нового, сорок пятого года войска были готовы начать решительное наступление. Если нет вопросов, все свободны.

Мерецкова Верховный задержал, сославшись на то, что у него есть к нему вопросы.

— Садитесь, Кирилл Афанасьевич. — Сталин вскинул глаза на Молотова. — Вячеслав, ты тоже послушай, что нам скажет хитрый ярославец. — Он добродушно, как показалось Мерецкову, произнёс эти слова.

Кирилл Афанасьевич сел. Он не ожидал, что Сталин задержит его, но особого беспокойства это у него не вызвало. Сталин раскрыл свою записную книжку.

— Скажите хотя бы коротко, как встречали простые норвежцы солдат и командиров Красной Армии, когда они перешли границу, преследуя фашистов? Не было у наших бойцов каких-либо конфликтов с населением тех городов и посёлков, куда они входили?

— Какие могли быть конфликты! — воскликнул запальчиво Мерецков. — Ни одного! Я же докладывал вам, что норвежцы принимали нас с хлебом-солью, горячо выражали своё уважение и любовь. А во время боев с немцами норвежские патриоты всячески помогали выявить места в лесу и в пещерах, где прятались фашисты. И таких случаев было немало. Я привёз список тех норвежцев, кто особо помогал нам форсировать озера. Хочу просить вас, товарищ Сталин, наградить этих людей советскими орденами и медалями.

Верховный взял список, пробежал его глазами и передал Молотову.

— Посмотри ещё сам, надо всех этих патриотов представить к награде, — распорядился вождь.

Мерецков достал из папки ещё один документ и подал его Сталину, пояснив, что эту телеграмму он получил от министра юстиции Норвегии господина Вольда. «Я как член норвежского правительства испытываю желание, господин маршал, Вам как командующему этим фронтом принести мою искреннюю благодарность».

— Хорошая телеграмма, — одобрил Сталин, прочтя текст. Он отдал её Молотову. — Это по твоей части.

(Правительство Норвегии, в свою очередь, достойно оценило заслуги советских воинов-освободителей, наградив многих из них орденами и медалями. Высокая честь была оказана и маршалу Мерецкову: ему был вручён орден Святого Олафа. — А. 3.).

— Ну а теперь поговорим о другом. — Сталин выбил из трубки пепел, положил её на стол и закурил папиросу. — Видимо, через две недели мы расформируем Карельский фронт, а Полевое управление фронта перебазируем в Ярославль. Всех достойных командиров сохраните, — предупредил вождь. — Они вам очень понадобятся.

Кирилл Афанасьевич заметно смутился. Он посмотрел на Молотова, потом упёрся взглядом в Сталина. Уж коль зашёл разговор о новых предстоящих сражениях, то могли бы ему сказать или хотя бы намекнуть, куда Ставка пошлёт войска Карельского фронта.

— Мне, командующему этим фронтом, вы можете что-то сказать? — спросил он Сталина.

— Не всё и вам надо знать! — оборвал его вождь. — В этом деле замешаны наши союзники по антигитлеровской коалиции. Так что потерпите, и я всё вам скажу, — уже мягче добавил Верховный.

Возвращаясь домой, Мерецков заехал в Генштаб и там в буфете увидел Жукова. Тот пригласил его к столику и рассказал такую историю.

В первых числах октября, когда Карельский фронт готовился начать на Крайнем Севере боевые действия, маршал Жуков прибыл в 47-ю армию, которая вела наступательные бои между Модлином и Варшавой. Армия несла большие потери, и командующий 1-м Белорусским фронтом генерал Рокоссовский был этим немало удручён. Это заметил и Жуков. Разглядывая на карте район, где шли тяжёлые бои, он спросил Рокоссовского, какова оперативная цель 47-й армии.

Рокоссовский объяснил, что Ставка потребовала её выхода на Вислу на участке Модлин — Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев. Жуков резко возразил: целая армия будет поставлена под вражеский огонь, а задача не стоит и ломаного гроша. Рокоссовский согласился с ним.

Не долго думая, Жуков прямо из штаба фронта позвонил Верховному:

— Прошу вас, товарищ Сталин, дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне. Этим мы сохраним жизнь сотням бойцов, дадим им хорошо отдохнуть после упорных боев, а также восполнить понесённые потери.

Сталин, выслушав его, коротко бросил в трубку:

— Вылетайте завтра в Ставку вместе с Рокоссовским, и мы обсудим этот вопрос.

Прямо с аэродрома Жуков и Рокоссовский прибыли в Кремль. Сталин тепло принял их. В его кабинете находились Молотов и Антонов. Не теряя времени, Жуков развернул на столе свою рабочую карту и начал докладывать. Его объяснение было убедительным и веским. Однако он заметил, что Верховный стал нервничать: то подойдёт к карте и посмотрит на неё, то отойдёт в сторону, о чём-то размышляя. А когда Жуков умолк, Сталин взглянул на стоявшего рядом генерала Рокоссовского.

— Вы согласны с Жуковым?

— Не возражаю! — бодро ответил Константин Константинович. — Нужно дать войскам передышку…

Пересказав вкратце этот эпизод Мерецкову, Жуков отметил, что он и Рокоссовский были правы, но Сталин не сразу согласился с ними. После того как Жуков разобрал ситуацию, сложившуюся на фронте, Сталин велел ему и Рокоссовскому выйти в комнату отдыха и ещё раз подумать и всё взвесить, а мы, мол, тоже подумаем. Оба посидели немного над картой, потом снова вошли к Сталину. Он объявил, что согласен с ними.

— Беда, Кирилл, в том, что Сталин очень упрямый, — заключил Георгий Константинович.

— Порой вождь и весьма крут, — подчеркнул Мерецков, — зато быстро отходит.

— Согласен! Послушай дальше. На другой день Верховный вызвал меня к себе, и знаешь, что он мне сказал? Не угадаешь…

— Извинился, что погорячился?

— Ишь, чего захотел! — Лицо Жукова посуровело. — Такого от вождя, друг мой, не дождёшься, на то он и Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что, поскольку 1-й Белорусский фронт находится на берлинском направлении, решено поставить меня на это направление. Понял, да? — Глаза у Жукова заблестели. — Ну а славы у тебя, Кирилл, прибавилось после разгрома немцев на Крайнем Севере.

— Слава у меня, как мерцающий луч, — усмехнулся Мерецков. — Она вроде маяка на море: зажёгся глазок зелёным огоньком — дорога кораблям открыта, погас — тьма, стой, корабль, и не двигайся! Так и у меня: провёл успешно операцию — честь тебе и хвала, где-то что-то недосмотрел — упрёк от Верховного.

Жуков, однако, с ним не согласился.

— Будь самим собой, Кирилл! — воскликнул Георгий Константинович. — Стоит ли чрезмерно переживать, если где-то вышла осечка? Вряд ли. — Он помолчал. — Слава… Кто же её не любит? И хотя порой для тебя она, эта слава, как мерцающий луч, от этого она не становится чёрной. Не сразу и я понял эту истину. Помнишь, как я сцепился с вождём, будучи начальником Генштаба?

— Тебя тогда Верховный бросил на Резервный фронт, и под Ельней ты разбил немцев, тем самым доказав свою правоту.

— Да, под Ельней я дал жару фрицам. Что это, слава?

— Ещё какая! — заулыбался Мерецков. — Это было первое наступление наших войск и первая победа! Как тут не гордиться? Я запомнил этот день — 6 сентября. Твои войска, Георгий, освободили Ельню, а на другой день меня выпустили из тюрьмы!

— Когда Сталин похвалил меня и заговорил о Ленинграде, он спросил, кто, кроме меня, хорошо знает северное направление. Я ответил: «Генерал армии Мерецков!» Я знал, что тебя посадили, что хотят обвинить в заговоре против вождя, но я не поверил этому, оттого так смело заявил о тебе. Сталин долго молчал, о чём-то задумавшись, потом резко вскинул голову и спросил: «По-вашему, Мерецков толковый военачальник?» — «Очень даже толковый. Вы извините, товарищ Сталин, если я не прав, но Мерецкову надо не сидеть в тюрьме, а быть на фронте, на том же северном направлении». Он посмотрел на меня и изрёк: «Странно, однако, получается…»

Помолчав, Жуков подвёл итог беседе:

— Понимаешь, Кирилл, я оказался прав, когда предлагал Сталину организовать контрудар по немцам под Ельней, но он тогда накричал на меня, обидел, хоть плачь. Но мы с тобой служим не Сталину, а Родине, и потому я заглушил в себе эту обиду на вождя. Советую и тебе забыть то, что с его согласия ты был арестован. Главное — ты жив, здоров и крепко бьёшь врагов. Это и есть наша с тобой слава! — Жуков передохнул. — Ты куда сейчас?

— Зайду в Генштаб к Василевскому, а в ночь полечу на свой родной фронт.

Мерецков грустно взглянул на Жукова.

— Ты скажешь мне, куда меня решил послать Верховный и кем я буду командовать? — спросил Кирилл Афанасьевич. — Ты же его заместитель!

Глаза у Георгия Константиновича хитро блеснули.

— Тебе Иосиф Виссарионович сказал?

— Нет.

— И я тебе не скажу. Не время, Кирилл. Потерпи ещё немного…

Мерецков был дома, когда позвонили по «кремлёвке». Он снял трубку. Это был Калинин.

Михаил Иванович попросил его прибыть к нему завтра к десяти утра.

— Сможете?

— Да. А по какому вопросу, Михаил Иванович?

— Надо вручить вам звезду Маршала Советского Союза. Указ об этом вышел дней пять тому назад, так что жду вас! — И Калинин положил трубку.

Мерецков вошёл в приёмную Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Секретарь — высокая красивая девушка с голубыми глазами и длинной чёрной косой, — мягко улыбнувшись, спросила:

— Вы к кому, товарищ маршал?

«Хороша дивчина!» — пронеслось в голове Мерецкова, и он почувствовал, как шевельнулось сердце: Кирилл Афанасьевич всегда волновался, когда видел красивых женщин. Он ответил, что его пригласил Калинин.

— Я сейчас доложу о вас! — Секретарь направилась в кабинет, тут же вышла и произнесла: — Михаил Иванович ждёт вас!

Калинин сидел за широким дубовым столом и просматривал какие-то бумаги. Увидев Мерецкова, он встал и пошёл к нему навстречу.

— После вручения вам ордена Суворова вы за это время как будто помолодели! — сказал Калинин, тепло пожимая Мерецкову руку.

— А жена говорит, что у меня седин прибавилось и что я постарел! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Не переживайте, товарищ Мерецков, женщины всегда не прочь покритиковать нас, мужчин, а иные даже пускают в ход кулаки, — ответил Михаил Иванович.

Он неторопливо зачитал указ, затем вручил Мерецкову звезду маршала и пожелал ему добиться новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

— Служу Советскому Союзу! — громко произнёс Мерецков.

— Ну вот и хорошо, — качнул седой бородкой Михаил Иванович. — Дело сделано, а теперь, Кирилл Афанасьевич, прошу со мной попить чайку.

Хотя хозяин кабинета и старался быть весёлым, у него это получалось плохо. Он часто кашлял, казалось, ему не хватает воздуха. Его выдавало лицо, серое, землистое, неживое. Чувствовалось, что Калинин чем-то болен.

— У меня как-то были испанские товарищи, и, когда речь зашла о наших добровольцах, которые сражались в Испании с франкистами, они хвалили вас, говорили, что вы были толковым советником, храбрым, умели воевать, этому учили испанских бойцов. Вам там, наверное, досталось?

Мерецкову не хотелось разговаривать на эту тему, но у Калинина был мягкий, подкупающий голос и такая теплота, что не ответить ему Кирилл Афанасьевич никак не мог. Да, сказал он, там было тяжело, в любой момент во время наступления мятежников могла сразить пуля. Но страха у него не было, а почему — он не знает. Потрясения в его жизнь ворвались, когда началась война.

— Что вы имеете в виду? — спросил Калинин.

«Странно, неужели он не знает, что меня едва не поставили к стенке?» — промелькнуло в голове Мерецкова, а вслух, выдержав паузу, он произнёс:

— Мой арест.

— Ах вот вы о чём! — Калинин начал теребить бородку. — Я вас понимаю, потому что сам пережил роковые минуты, и теперь всё ещё саднит.

— Отчего вдруг? — участливо спросил Мерецков.

Калинин усмехнулся, грустно объяснил:

— Арест моей жены… — Михаил Иванович допил чай и поставил чашечку на край стола. — Тот день я едва пережил. Пошёл к Сталину, пожаловался ему, а он сказал, что виновата моя жена или нет, разберутся те, кому положено этим заниматься.

— Разобрались? — В глазах Мерецкова блеснули огоньки.

— В лагере сидит моя жена, — ответил Калинин и с горечью добавил: — Прямо беда с нашими жёнами. Супругу Семёна Михайловича Будённого тоже арестовали. Сейчас у него другая жена. А я стар, куда мне жениться!

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла секретарь. Она сказала, чтобы Михаил Иванович поднял трубку, ему звонит Сталин.

— Слушаю вас, Иосиф Виссарионович, — откликнулся в трубку Калинин. — Что делаю? Вручил Мерецкову звезду маршала, а теперь вот с ним пьём чай. А что, я вам нужен?

— У меня есть к вам дело, приехать сможете?

— Хорошо, еду!

Калинин встал из-за стола и, глядя на гостя, сказал, что его требует к себе Иосиф Виссарионович.

— Вам, Кирилл Афанасьевич, я желаю всего хорошего! А вашей жене Евдокии Петровне, с которой я имел удовольствие беседовать по телефону, большой привет.

Мерецков тоже встал.

— Михаил Иванович, спасибо вам за внимание к моей персоне. А уж вас я не подведу!..

По пути Мерецков заехал в Главпур к генералу Щербакову: член Военного совета генерал Штыков просил его взять в Главпуре бланки партбилетов. Во время боев в партию приняли немало бойцов, а партбилеты им всё ещё не вручили, сетовал он.

Едва Мерецков вошёл в кабинет начальника Главпура, как тот, улыбаясь, пошёл к нему навстречу.

— Наконец-то и маршал ко мне пожаловал! — воскликнул он. — Надо же такому случиться, все меня обскакали, вот и ты, Кирилл, стал маршалом, а я всё ещё хожу в генералах, — шутливо констатировал Щербаков.

Александра Сергеевича, секретаря МК и МГК ВКП(б), Мерецков узнал ещё до войны. Будучи заместителем начальника Генштаба, не раз бывал у него по самым различным вопросам. А ещё раньше, когда Кирилл Афанасьевич командовал войсками Ленинградского военного округа, Щербаков приезжал к Жданову и попутно к Мерецкову. Вместе они отобедали на даче, а затем с ветерком прокатились на катере по Неве.

— Завидую я тебе, Кирилл Афанасьевич, ты до мозга костей человек военный и в этом деле здорово смыслишь, — говорил ему Щербаков. — Я тоже хотел быть военным, но стал политиком. Видно, не судьба…

В кабинет, постучавшись, вошёл дежурный по Главпуру. Он доложил Щербакову, что к нему прибыл писатель Алексей Сурков.

— Пусть войдёт! — Щербаков посмотрел на маршала. — Втроём выпьем у меня чаю. Как ты?

— С удовольствием! — Кирилл Афанасьевич помолчал. — Вам член Военного совета генерал Штыков звонил?

— Дать вам бланки партбилетов? — уточнил Щербаков. — Звонил. Бланки возьмёшь у дежурного, я распоряжусь…

Алексей Сурков робко вошёл в кабинет начальника Главпура.

— Я не знал, что у вас находится маршал Мерецков, — смутился Сурков.

— А что бы вы сделали? — усмехнулся Кирилл Афанасьевич, любивший стихи поэта. — Написали бы в мою честь поэму?

— Мог бы и написать, если бы потребовалось, — улыбнулся Сурков.

— Мы с ним побратимы, Кирилл Афанасьевич, — кивнул на гостя Александр Сергеевич. — Вместе учились в Институте красной профессуры, правда, в тридцать втором я заканчивал учёбу, а он пришёл на первый курс. Но слава у него крылатая. Кто меня знает? — весело продолжал Щербаков. — Красная Армия знает как начальника Главпура, и всё. А стихи Суркова знает вся страна, да и за рубежом у Алексея Александровича есть немало поклонников его таланта.

Сурков по-мальчишески зарделся:

— Вы, Александр Сергеевич, хватили через край! Сейчас у нас поэтов, пожалуй, больше, чем хороших стихов.

— А вы не забыли, Алексей, что были у меня в штабе фронта во время финской войны? — спросил его Мерецков. — Помните, мы ходили с вами на передний край?

— Мне тогда пуля прошила дырку на рукаве, — смутился Сурков. — Вы сказали, чтобы я спустился в блиндаж, а я остался стоять на бруствере и едва не поплатился жизнью.

— Когда вы написали стихи «Бьётся в тесной печурке огонь…»? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Под Москвой в сорок первом шли тяжёлые бои, — начал Сурков. — Я, в то время корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда», был в дивизии генерала Белобородова, она прославилась в боях за Истру. «Кто особо у вас отличился?» — спросил я комдива. Белобородов назвал мне сапёра. Встретился я с ним на переднем крае во время затишья. Родом парень был с Украины, из-под Харькова. Мы долго беседовали, потом я написал очерк. На другой день пожелал, чтобы очерк прочёл сапёр во избежание ошибок, а моего Фёдора — так звали сапёра — уже не стало… Надо было сделать проход на вражеском минном поле, Фёдор разоружил пять мин, а шестая взорвалась. Погиб парень… Меня это здорово потрясло. Я написал стихи, а мой друг композитор Листов сочинил на них музыку. Так родилась песня «В землянке».

— Очень волнует меня эта песня, — признался Мерецков. — Когда слушаю её, будто наяву вижу землянку, слышу, как гудит в печурке огонь. Нет, словами это не передать…

— У каждого на войне своя судьба, но у нас один враг, и скорее бы уж разбить его, — промолвил генерал Щербаков. Он взглянул на Суркова. — Ты принёс стихи? Давай их…

— Прочтите, Александр Сергеевич, и, если они вам понравятся, я хотел бы издать их отдельной книгой.

— Всё, что надо, сделаю, — заверил поэта Щербаков.

16

Дуня сидела задумавшись. Кирилл Афанасьевич так рано ушёл в Наркомат обороны, что она не слышала. Ушёл, даже не позавтракав, оставил лишь на столе записку: «Дуняша, мне так много надо сделать в наркомате, что не стал ждать, пока ты дашь мнезавтрак. Ты так хорошо спала, что не решился тебя разбудить. Буду вечером. Целую. Кирилл».

Мерецков в это время был в Генштабе и вместе с генералом армии Антоновым работал над документами по переброске войск на Дальний Восток. Позвонил Сталин, спросил Антонова, где сейчас находится маршал Мерецков.

— У меня, Иосиф Виссарионович.

— Пошлите его ко мне!

«Наверное, опять зайдёт речь о подготовке войск Приморья к сражениям с японцами», — подумал Кирилл Афанасьевич.

— Вы когда собираетесь ехать на Дальний Восток? — спросил Сталин, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

— Кое-что осталось сделать в Генштабе, и в ночь хочу улететь, — ответил маршал.

— Вижу, что вы очень устали, не так ли? — Затаённая улыбка скользнула по лицу вождя.

— Есть немного, — смутился Кирилл Афанасьевич.

— Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, — участливо произнёс Сталин. — Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

— Не знаю, как вас и благодарить. — Он встал. — Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

— Наверное, давно не были в Большом театре? — насмешливо спросил он маршала.

— Какой театр, товарищ Сталин! — воскликнул Мерецков. — Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

— Кому театр, а кому война, — неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд…

— Ты о чём задумался? — спросила Дуня, заглядывая ему в глаза.

Он шёл крупным армейским шагом, и она едва поспевала за ним.

— Всё гадаю, куда меня пошлют, когда расформируют мой фронт, — грустно усмехнулся Мерецков.

Дома он признался, что не хотел бы ехать куда-нибудь далеко, а повоевал бы на берлинском направлении.

— Не горюй, Кирюша! — В голосе жены было столько теплоты, что у него дрогнуло сердце. Он привлёк её к себе и поцеловал.

— У меня такое чувство, что пошлют на Дальний Восток сражаться с японцами.

— Почему ты так думаешь? — спросила Дуня.

— Где я воевал всё это время, да и ты тоже? На севере, в Карелии и Мурманске, где леса и болота, сопки и валуны, озера и небольшие реки. Так? А что мы имеем на Дальнем Востоке? Там имеется всё, что постиг я сердцем, — и леса, и болота, и сопки. У меня есть опыт ведения боев в горно-лесистой и болотистой местности, а коль так, то вождь меня туда и направит.

На рассвете Мерецков отбыл в Беломорск. Прилетел туда через два часа. На аэродроме его встретили начальник штаба Крутиков и член Военного совета Штыков. У обоих на лицах улыбки.

— Чего вы такие весёлые, а? — усмехнувшись, спросил Мерецков, пожимая им руки.

— Как же не улыбаться, если прибыл командующий и, видимо, привёз добрые вести. — Штыков прикрыл улыбку рукой.

В штаб, однако, ехали молча, а когда вошли в помещение и разделись, Мерецков заговорил:

— Ты вот, Терентий Фомич, сказал про добрые вести. Вести я привёз, но они скорее грустные, нежели добрые. Нашему Карельскому фронту приказано долго жить…

— Как это понять? — встрепенулся Крутиков.

— Недели через две наш фронт расформируют! — сердито изрёк Мерецков. — Войска разбросают по другим фронтам, и будь здоров, так что не до веселья.

— А нас куда пошлют? — забеспокоился генерал Крутиков.

— Я ещё не знаю, куда направят меня, но, если дадут другой фронт, вас, Алексей Николаевич, и вас, Терентий Фомич, я возьму с собой, — хитровато прищурил глаза Кирилл Афанасьевич. — К вам я привык, да и вы, наверное, ко мне привыкли. А главное — мы сработались. В том, что нам придётся ещё воевать, я ничуть не сомневаюсь. Вот только где? Об этом Верховный пока мне ничего не сказал. — Маршал помолчал. — Ставка дала высокую оценку боевым делам Карельского фронта, особенно во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

— Ставка? — переспросил Крутиков. — А кто конкретно?

— Сталин, разумеется, его заместитель маршал Жуков, начальник Генштаба генерал армии Антонов… Может, хватит перечислять? Кстати, Терентий Фомич, я привёз бланки партбилетов. Александр Сергеевич Щербаков передаёт вам горячий привет.

— Он не спросил, почему я редко бываю в Ставке? — насторожился Штыков.

— А почему он должен спрашивать, Терентий Фомич? — Мерецков сдвинул брови. — В Ставку вызывают, чтобы выругать, а ты у нас работаешь хорошо, так сказать, передовик!

Генерал Крутиков хохотнул в кулак, а Штыков залился краской.

— Тогда мне полагается орден или, на худой конец, медаль, — в свою очередь отшутился он.

Так уж повелось в среде военных, что к переходу с одного фронта на другой они привыкли, но воспринимали это событие по-разному: одни радовались перемене, другие грустили, потому что прощались с друзьями, с которыми не раз ходили в бой. Мерецков легко сходился с людьми, поэтому всякий переход из одной среды в другую воспринимал как должное. «Неважно, где служить, важно крепко бить врага!» — нередко повторял он. Говорят, легко идти за тем, кто правильно идёт впереди, тогда не ошибёшься. Но Кирилл Афанасьевич предпочитал сам прокладывать свою тропу в жизни, как бы ни было ему трудно. Ведь копировать других легче всего, тут не требуется ни большого ума, ни усилий. Конечно, самому продвигаться вперёд нелегко, можно не только набить шишки, но и потерять себя. Зато добытое своим трудом ценится, как бриллиант. Любой новый фронт Мерецков расценивал как кладезь, откуда можно и надо черпать свежие силы, а значит, накапливать боевой опыт. От боя к бою военачальник мужает, закаляется, взгляд на происходящее у него делается шире и глубже, и то, что раньше ему казалось недоступным, становится понятным.

«Я не Бог и не маг, но я командующий фронтом и обязан решать боевые задачи так, чтобы сломить волю врага, взять над ним верх, тогда и сама победа будет дорога, потому что она добыта малой кровью», — говорил Мерецков.

Как и где ему придётся сражаться с противником? Мысли, как ручейки, бежали в его голове, казалось, нет им ни конца, ни края. Маршал подошёл к окну. Во дворе бушевала, бесилась метель. У ворот штаба неторопливо ходили навстречу друг другу часовые в полушубках. «Наверное, их тоже одолевают разные мысли, — подумал Кирилл Афанасьевич, и вдруг, как вспышка молнии, появилась острая до боли мысль: как быть с сыном? Куда его перебросят служить после расформирования фронта? Выберу время и съезжу к нему в танковую бригаду, поговорю по душам», — решил Кирилл Афанасьевич.

Не знал Мерецков, не ведал, что в это же время, когда его терзали размышления, начальник Генштаба Антонов, вызванный Сталиным в Кремль, положил ему на стол директиву Ставки, которая предписывала Генеральному штабу «расформировать Карельский фронт, его войска использовать для пополнения других фронтов, а Полевое управление Карельского фронта в полном составе отправить в город Ярославль до особого распоряжения Ставки». Верховный прочёл документ, не внёс в него никаких поправок и подписал. Взглянув на Антонова из-под бровей, он распорядился немедленно отправить директиву маршалу Мерецкову.

— А вы подумайте над тем, какие фронты нам следует усилить за счёт войск бывшего Карельского фронта, и доложите мне.

— А как быть с маршалом Мерецковым? — спросил Антонов.

— Пока он и его помощники будут находиться в резерве, — сухо заметил Сталин. — Позже я скажу вам, куда мы его направим.

— Я уже догадался, Иосиф Виссарионович! — вырвалось у Антонова.

— Куда же? — Лукавая улыбка, как лучик солнца, скользнула по лицу Сталина.

— На Дальний Восток! Нам ведь предстоит война с Японией.

— Не торопитесь, товарищ Антонов, — прервал его Сталин. — Мы ещё не завершили войну с фашизмом.

«Ушёл от прямого ответа, — усмехнулся в душе начальник Генштаба. — Но, кажется, я попал в точку!»

После завтрака Мерецков стал собираться к отъезду в Мурманск в штаб командарма Щербакова и, хотя на дворе всё ещё вовсю резвилась полярная метель, а генерал Крутиков советовал ему подождать, пока не прояснится небо, Кирилл Афанасьевич свою поездку не отменил. Он бы и уехал, если бы ему не позвонил начальник Генштаба Антонов, сообщивший о том, что директива Ставки о расформировании Карельского фронта подписана.

— Когда ликвидируется фронт? — спросил маршал.

— С пятнадцатого ноября, — ответил Антонов. — Полевое управление во главе с генералом Крутиковым отправляйте в Ярославль как можно раньше. Вас велено держать в резерве. Директиву сегодня же отправлю вам, там всё расписано, как и что делать.

«Ну вот и нет у меня фронта, — взгрустнул Мерецков. — Надо собрать руководящий состав, всё ему объяснить и поблагодарить за всё содеянное в боях с врагом, пожелать на новом месте всего хорошего…»

На другой день в штаб фронта поступила директива Ставки. Мерецков прочёл её, вызвал к себе генерала Крутикова и распорядился собрать в штабе генералов. Фот вскоре доложил, что военачальники собраны, нет лишь Щербакова: в Мурманске сильно метёт и он не может вылететь.

Маршал вошёл в штаб, и все встали, как по команде. Мерецков обвёл взглядом всех, кого пригласил на это совещание. Вот сидит командарм 19-й генерал Козлов (его армия потом вошла в состав 2-го Белорусского фронта), вид у него задумчивый, он то и дело платком вытирает нос, видно, простыл; рядом с ним — командарм 26-й генерал Сквирский (его армия пополнила 3-й Украинский фронт), он приглаживает ладонью волосы, затем устремляет взгляд на «президиум» совещания, где за столом сидят генерал Крутиков, член Военного совета Штыков, командующие родами войск. Командующий 32-й армией генерал Гореленко расположился рядом с командующим 7-й Отдельной армией генералом Глуздовским и о чём-то шепчется с ним.

— Ну что, дорогие мои однополчане, отчего вдруг все приуныли? — весело промолвил Кирилл Афанасьевич, хотя у самого на душе кошки скребли. — Я прочту вам сейчас директиву о расформировании нашего фронта, а затем обменяемся мнениями, как лучше её выполнить.

Директиву Мерецков прочёл твёрдым голосом, хотя ком подкатил к горлу и ему трудно было чётко произносить слова.

— Кажется, мы собрались с вами, дорогие мои соратники, в последний раз, — глухо проговорил маршал. — С пятнадцатого ноября Карельского фронта как такового не будет. Да, фронта не будет, — громче повторил он, — но останутся подвиги его бойцов и командиров на карельской земле, и народ будет чтить их, учить своих детей служить Родине так, как это делали мы. А мы громили врага, не щадя своей жизни, мужественно и бесстрашно шли в атаку и побеждали. Поверьте, дорогие товарищи, мне тяжело с вами расставаться, но я горд и счастлив, что мы с вами вписали в историю борьбы с фашизмом свои героические страницы. — Мерецков помолчал, собираясь с мыслями. — Хочу надеяться, что, где бы вы ни были, где бы ни воевали и куда бы ни забросила вас судьба, вы достойно пронесёте свои знамёна, будете дерзко и смело уничтожать врага. Помните, друзья, что самое лучшее, непобедимое оружие — это сила духа! И пусть эта сила не оставит вас в решающей схватке с врагом!..

Время бежало быстро, как горный ручей. В феврале 1945 года после окончания Крымской конференции союзных держав антигитлеровской коалиции — СССР, США и Великобритании — в Ялте Сталин вернулся в Москву. Вскоре он вызвал к себе маршала Мерецкова.

— Что, наверное, уже соскучился по горячей работе? — весело спросил он, перебирая на столе какие-то бумаги. — А я вот был в Ливадии и увиделся там с нашими союзниками по войне президентом США Рузвельтом и премьер-министром Великобритании Черчиллем. Теперь оба они на белом коне: как же, приближается разгром фашистской Германии. Видимо, наши союзники считают, что они на равных с Красной Армией громят гитлеровские полчища. Как бы не так! Но мы не стали бросать им упрёки, хотя и открыли они свой второй фронт после того, как главные силы вермахта на советско-германском фронте понесли тяжелейшие потери и война перекинулась на запад, а там до Берлина рукой подать.

— Эти союзнички хитрецы, любят жар загребать чужими руками, — в тон вождю заметил Мерецков. — Тот же Черчилль. Хитёр, как старый лис, себе на уме…

— Но и мы, товарищ Мерецков, не лыком шиты! — возразил Сталин с улыбкой на усталом лице. — Об этом мы ещё поговорим. Вызвал я вас вот зачем…

Сталин поведал маршалу о том, что на Крымской конференции отдельным соглашением руководители трёх держав приняли документ о вступлении Советского Союза в войну с Японией через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны.

— Мы поставили нашим союзникам ряд условий, и они их приняли, — сказал Сталин. — Что это за условия? Сохраняется существующий статус Монгольской Народной Республики, Советскому Союзу возвращается Южный Сахалин со всеми прилегающими к нему островами, нам передают также Курильские острова, интернационализируется торговый порт Дальний, восстанавливается аренда на Порт-Артур как на военно-морскую базу СССР. Неплохо, правда?

— С вашим политическим опытом, товарищ Сталин, и не того ещё можно достичь, — улыбнулся маршал.

Сталин позвонил Антонову.

— У меня здесь находится товарищ Мерецков, так что приходите, будем решать его вопрос. — Положив трубку, он взглянул на маршала. — Теперь я могу сказать, куда вас пошлём. Будете командовать одним из фронтов по разгрому японской Квантунской армии. А для начала из состава Дальневосточного фронта Ставка выделит Приморскую группу войск, и вы вступите в командование ею.

— Сколько в ней будет армий? — поинтересовался Мерецков.

— Три общевойсковых, одна воздушная армия и механизированный корпус. Сила приличная. Имейте в виду, что Приморская группа войск позже будет переименована в Первый Дальневосточный фронт. Генерал Пуркаев, — продолжал Сталин, — сейчас командует Дальневосточным фронтом, видимо, он и останется на этом посту. Генерал он мыслящий, зачем же его менять! На ваши плечи там ляжет тяжкий груз. Не сломаетесь?

— Выдюжим, товарищ Сталин! — Маршал произнёс эти слова сдержанно, но в его голосе чувствовалась твёрдость.

— Вам, товарищ Мерецков, надо сразу же вылететь в Ярославль, дня за два подготовить Полевое управление бывшего Карельского фронта для переброски его по железной дороге, — сказал Сталин. — Не забудьте о том, как важно сохранить тайну начала подготовки к Маньчжурской операции. Маршалам и генералам, в их числе и вам, мы заменим фамилии и воинские звания, но это одна сторона дела. Другая — везде и во всём сохранять военную тайну там, на Дальнем Востоке, а также по пути следования вашего поезда…

На «Дугласе» Мерецков прибыл в Ярославль, а уже через два дня специальный состав взял курс на Хабаровск. Через несколько суток прибыли туда.

— Кажется, сейчас к нам пожалуют гости, — предупредил Мерецков генерала Крутикова.

И точно, с докладом об обстановке на Дальнем Востоке прибыл командующий Дальневосточным фронтом генерал армии Пуркаев. Был он одет по-граждански, маршал понял, чем это было вызвано, и, когда Пуркаев пригласил его посетить штаб фронта, он согласился, одевшись тоже по-граждански. На нём была чёрная кожаная куртка, такая же фуражка и чёрные шерстяные брюки.

— Вы оделись во всё чёрное, как будто идёте на похороны, — усмехнулся член Военного совета Штыков.

— А что, скоро мы будем хоронить Квантунскую армию, — ответил маршал.

Ему всё понравилось в штабе фронта, он даже похвалил генерала армии Пуркаева, но тот улыбнулся:

— Порядок в войсках — гарантия их боевой готовности!

Днём 13 апреля поезд прибыл в Ворошилов-Уссурийский. А на другой день было объявлено о создании Полевого управления Приморской группы войск из бывшего Полевого управления Карельского фронта, и подчинялась она Верховному Главнокомандующему. В неё вошли 1-я Краснознаменная армия генерала Саввушкина, 25-я армия генерала Максимова, 35-я армия генерала Зайцева и 9-я воздушная армия генерала Виноградова. Со всеми командармами Кирилл Афанасьевич познакомился сразу же, побывал в их войсках, а позже провёл с ними ряд учений.

Дни в Приморье были насыщены для Мерецкова до предела: работать вполсилы он не мог. Маршал установил тесный контакт с секретарём Приморского крайкома партии Пеговым. Как-то он зашёл к нему, и Николай Михайлович сообщил, что звонил Сталин и первый вопрос, который он задал, касался Мерецкова: был ли у него маршал?

— Так что у вас, Кирилл Афанасьевич, надёжная защита! — улыбнулся Пегов. — У командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева были?

— Собрался к нему, да на минуту заскочил к вам. Когда начнём боевые действия против японцев, мои армейцы будут взаимодействовать с военным флотом, и мне нужно уже теперь решить с Юмашевым узловые вопросы, провести ряд совместных учений по высадке морских десантов на берег противника.

Адмирал Юмашев тепло принял Мерецкова, познакомил его с руководящим составом флота. Маршал побывал с ним на кораблях.

— Иван Степанович, а вы знаете, что с нынешним наркомом Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым я был в мятежной Испании? — спросил Кирилл Афанасьевич Юмашева, когда, вернувшись с кораблей, они сидели в кабинете адмирала и пили флотский чай.

Юмашев смутился и ответил, слегка покраснев:

— Я слышал об этом, но деталей не знаю, Кирилл Афанасьевич.

— Мне нравится Николай Герасимович, есть в нём что-то такое, что притягивает к нему людей, — заметил маршал. — И улыбка, и глаза, и манера поведения — всё у него имеется.

— Главное, однако, в том, что в нём живут люди и корабли, — проговорил Юмашев. — Он эрудирован, начитан, никогда не повысит голоса. Да, я доволен, что у нас такой нарком. Но и суров он бывает порой, зато уж если накажет, то за дело. — Адмирал посмотрел маршалу в лицо. — И о вас, Кирилл Афанасьевич, я слышал лестные отзывы от того же Николая Герасимовича, когда он рассказывал мне, как вы и адмирал Головко подружились во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

— Верно, я бывал не раз в гостях у Головко, есть что-то общее между ним и Кузнецовым.

— Люди, как и реки, разные, и бурлят они неодинаково, — произнёс Юмашев. — Ну а если серьёзно, адмирала и наркома роднит то, что оба рождены для большого флота, для кораблей! Головко родом из казаков, но флот для него стал родной семьёй. Он сам говорил мне об этом. Я постараюсь не хуже адмирала Головко взаимодействовать с армейцами, Кирилл Афанасьевич, — заверил маршала адмирал. — Это дело чести флота, а она нам всем дорога!

До позднего вечера пробыл Мерецков на военном флоте. Договорились с Юмашевым о том, что он пришлёт в штаб фронта группу своих офицеров, чтобы обговорить все насущные вопросы, особенно по высадке десантов в японские порты…

В день Победы, 9 мая, Мерецков находился на пограничной заставе, где в форме рядового пограничника изучал границу с Японией, в бинокль разглядывая японские рубежи. Срочно вернулся в Ворошилов-Уссурийский, где состоялись торжества по случаю разгрома немецко-фашистских захватчиков. А уже 20 мая маршал встречал первые эшелоны с прибывшими войсками 5-й армии генерала Крылова. Был солнечный день, по морю пробегала лёгкая зыбь, всю ночь дувший с океана ветер к утру устал и прилёг у скал отдохнуть. Поезд, выпуская клубы пара, затормозил и остановился. Из вагона вышел на перрон генерал Крылов и молодцевато отдал маршалу рапорт.

— Рад тебя видеть, Николай Иванович, ты ведь старожил Дальнего Востока, и этим всё сказано! — Маршал крепко пожал ему руку. — Потерь в дороге не было? Ну и хорошо. А воевать твои орлы умеют. Они это доказали в боях под Одессой, Севастополем, в Сталинградской битве. А сейчас откуда прибыли?

— Из Восточной Пруссии, товарищ маршал, чтобы усилить вашу Приморскую группу войск! — На лице генерала засияла улыбка, было видно по всему, что он рад встрече с маршалом, которого давно знал и очень уважал.

— А я все эти дни ездил вдоль границы, был у моряков, изучал предстоящий театр военных действий, — усмехнулся маршал. — Ты, Николай Иванович, наверное, обследовал тут каждую тропу, когда служил. Сколько лет отмахал на Дальнем Востоке? Пятнадцать?

— Шестнадцать! — Крылов одёрнул китель. — «Штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни…» Эта песня и о нас, Кирилл Афанасьевич. Я ведь был здесь в Гражданскую войну, участвовал в штурме Спасска-Дальнего. В октябре двадцать второго года японские корабли покидали Амурский залив и бухту Золотой Рог, а мы, тогда краскомы, без боя вступили в город Владивосток. — После паузы Крылов добавил: — Военный человек не выбирает, где ему служить: куда направит начальство, туда и поедет. Так и я…

(В 1962 году Н. И. Крылову было присвоено звание Маршала Советского Союза. Мерецков, в то время помощник министра обороны по вузам, от души поздравил его: «Нашему маршальскому полку прибыло, Николай Иванович!» — на что Крылов, улыбаясь, ответил: «Двадцать один год я шёл к этому званию, и оно мне дорого!» Мерецков спросил, мол, почему двадцать один год? Крылов ответил: «В июне 1941 года я был полковником, а в 1962 году стал маршалом, вот и считайте…» — А. 3.).

Первый опыт передвижения войск по горно-лесистой местности Мерецков приобрёл в июне, когда в период таяния снегов в горах и разлива рек переходил через Сихотэ-Алиньский хребет: Чугуевская опергруппа перебазировалась до побережья Японского моря. По труднопроходимым местам войска совершили многодневный переход на 350 километров. «Из Владивостока мы приехали в бухту Ольга, а оттуда повернули к Сихотэ-Алиню, — вспоминал Кирилл Афанасьевич. — Во многих местах „виллис“ не хотел подчиняться. Приходилось вылезать, всем нам впрягаться в цепи или канаты и километрами тащить его на себе. Давно уже не приходилось мне заниматься такой физической работой. Помню, как-то раз набрели в горах мы на избушку. Радушные хозяева предложили отдохнуть на полатях. Но беспокоить их не стали. Завернувшись в бурку, я улёгся спать на полу, а утром, проснувшись, увидел, что около меня спокойно ходят куры, загнанные хозяйкой на ночь в избу. По подсчётам моего адъютанта, мы преодолели в те дни 300 километров горных троп».

Вскоре после этого марш-броска, когда Мерецков вернулся в штаб, ему позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов и сказал, чтобы он срочно вылетел в Москву: принято решение провести парад Победы.

— Вам надлежит, Кирилл Афанасьевич, ещё и готовить сводный полк Карельского фронта, — предупредил Антонов. — Этим сводным полком вы откроете парад. Так что ждём вас!..

У Мерецкова было мало времени. Он быстро собрался, оставил за себя начальника штаба Крутикова и рано утром 11 июня вылетел в столицу. Сидя в «Дугласе», он мысленно наметил, чем займётся в первую очередь, когда приземлится самолёт. Но все его планы нарушились, едва он приехал в Генштаб. Поговорив о ситуации в Приморье, Антонов сказал маршалу, что в течение десяти дней тот будет участвовать в разработке предстоящей Маньчжурской операции на Дальнем Востоке. Кроме этого, Кириллу Афанасьевичу придётся заняться тренажем сводного полка Карельского фронта, готовя его к параду Победы.

— Ну а теперь, Кирилл Афанасьевич, пойдёмте в Кремль к товарищу Сталину. Есть у него к вам конкретные вопросы по передислокации войск на Дальний Восток…

В ночь на 24 июня Мерецков почти не спал: утром ему предстояло вывести сводный полк фронта на параде Победы. Перед этим состоялась последняя, генеральная репетиция парада, и прошла она уже не на Центральном аэродроме, а на Красной площади. Перед её началом генералы собрались вокруг маршала Жукова и устроили перекур.

— Ну что, братцы, притихли? — громко спросил Жуков. — Вот я завтра утром буду принимать парад и не волнуюсь.

— А я буду командовать парадом и тоже не волнуюсь, — подал голос стоявший рядом маршал Рокоссовский. — А кто у нас первым выведет свой сводный полк на Красную площадь? Не ты ли, хитрый ярославец?

— Мне выпал такой шанс, — улыбнулся Мерецков.

— А чего такой грустный? — спросил его маршал Василевский, выпуская изо рта колечки сизого дыма.

— Нам с вами, Александр Михайлович, ещё придётся сразиться с японцами, вот я и волнуюсь, как там сейчас мои ребята чувствуют себя. — Мерецков поднял голову кверху. — Всё небо тусклое, забито чёрными тучами, как бы завтра не выпал дождь…

24 июня Кирилл Афанасьевич выглянул в окно. Над Москвой висело хмурое небо, шёл дождь. В сводный полк маршал прибыл раньше, но дождь всё моросил, и было как-то неуютно.

— Ну, как настроение? — спросил он командарма Щербакова.

— Настрой боевой, товарищ маршал! — отрапортовал генерал.

— А у тебя, Лев Соломонович? — Кирилл Афанасьевич взглянул на Стоявшего возле него генерала Сквирского, бывшего командарма 26-й, а теперь начальника штаба Беломорского военного округа.

— Взяли бы вы меня на войну с япошками, — попросил генерал.

— Не могу, Лев Соломонович, — покачал головой маршал. — Раньше мог бы, включив тебя в Полевое управление фронта, но такого желания ты не высказывал.

— У меня на плечах была армия, — смутился генерал.

Мерецков посмотрел в сторону Мавзолея. Трибуны вокруг него были заняты гостями. Где-то там находилась и Дуня. Несмотря на дождик, Красная площадь бурлила, люди шли к ней с лозунгами и плакатами, несли транспаранты. На всех языках из уст гостей звучало одно слово — победа!

Отчётливо раздалась команда:

— Парад, смирно!..

Прокатился гул аплодисментов, когда часы на Спасской башне Кремля отбили десять ударов. Кирилл Афанасьевич увидел, как на белом коне на Красную площадь лёгкой рысью выехал маршал Жуков. Сидел он в седле как влитой. Пока его конь цокал коваными копытами по брусчатке, грянул оркестр и к Жукову подъехал маршал Рокоссовский. На Красной площади вмиг воцарилась тишина, и все услышали громкий голос командующего парадом маршала Рокоссовского, который отдавал рапорт принимающему парад маршалу Жукову…

Прохождение войск действующей армии открыл сводный полк Карельского фронта, самого северного рубежа Великой Отечественной войны. Впереди колонны шёл маршал Мерецков. Следом за ним знамёна фронта несли герои, один из них — пулемётчик, старший сержант Одинцов, уничтоживший в боях до двухсот гитлеровцев. В период затишья Мерецков вручил ему орден. Роту стрелков возглавлял Герой Советского Союза подполковник Шумейко. Его полк первым под ураганным огнём форсировал реку Свирь. И ему Кирилл Афанасьевич вручал награду…

Мерецков, чеканя шаг, твёрдо шагал по брусчатке. На Мавзолее он увидел Сталина, рядом с ним стоял маршал Жуков и что-то говорил вождю. «Не обо мне ли?» — мелькнуло в голове маршала. Кирилл Афанасьевич был в напряжении. Музыка заливала всю площадь, он слышал её и чувствовал, как упругостью наливалось его тело. Правая рука, в которой Мерецков нёс шашку, казалось, онемела, но при подходе к трибуне Мавзолея по команде он, приветствуя тех, кто находился на ней, вскинул клинок кверху. Вот смолк оркестр, и раздалась дробь сотен барабанов. Двести воинов вынесли склонённые до земли фашистские знамёна. Резкий поворот направо, и они легли к подножию Мавзолея.

Ликует Красная площадь, на неё уже вступают части Московского гарнизона, военные академии. В стройных рядах слушателей Бронетанковой академии идёт сын маршала Мерецкова — майор Владимир Мерецков.

Кирилл Афанасьевич пришёл домой под вечер. Жена уже накрыла стол. Неожиданно позвонил генерал армии Антонов. Он сказал, что через два дня в Кремле состоится приём в честь участников парада Победы.

— Вам быть, Кирилл Афанасьевич, — подчеркнул начальник Генштаба. — Таков приказ Верховного. Форма одежды — парадная!

— Буду, Алексей Иннокентьевич! — весело отозвался маршал.

И уж никак не ожидал он, что Сталин произнесёт тост в его честь.

— Товарищи, — начал Верховный, — предлагаю тост за маршала Мерецкова, чей вклад в нашу победу весом. У Кирилла Афанасьевича на фронте была вся семья — он, его жена Евдокия Петровна и сын майор Владимир Мерецков. Он танкист, и танкист храбрый. Он спас отца и маршала Ворошилова, когда немцы высадили десант автоматчиков, и тем удалось окружить КП фронта. Я надеюсь, — продолжал Сталин, — что Кирилл Афанасьевич ещё проявит свой военный талант в борьбе с японскими агрессорами. Как вы, не подведёте нас?

Мерецков встал.

— Будем бить самураев так, как били гитлеровцев в Карелии и на Крайнем Севере! — сдержанно, но твёрдо заявил он.

— У Кирилла Афанасьевича, товарищ Сталин, слово не расходится с делом! — подал реплику маршал Василевский.

Мерецков шёл домой, и в его душе играла музыка — музыка великой Победы!..

17

Утром, прибыв в штаб, Мерецков вызвал к себе генерала Крутикова и спросил, не прибыли ли из Москвы генералы Белобородов и Чистяков.

— Пока нет, — пожал плечами генерал. — Кстати, вчера я был в 1-й Краснознаменной армии. Там помнят своего бывшего командарма, наслышаны о его геройских делах на фронтах войны с немецко-фашистскими захватчиками, так что проблем у генерала Белобородова не будет.

Мерецков согласился с ним и не преминул спросить, что он думает о командарме 25-й генерале Максимове. Эту армию теперь возглавит генерал Чистяков, служивший до войны в Приморье командиром корпуса. Крутиков сказал, что, конечно же, у генерала Чистякова больше опыта, он бывалый вояка, проявил себя в боях на Западном, Северо-Западном и Калининском фронтах, стал героем Советского Союза и завершил войну в должности командира 6-й гвардейской армии.

— У генерала Максимова, нынешнего командарма 25-й, такого боевого опыта, как у Чистякова, нет, — подчеркнул Крутиков. — Полагаю, что это плохо.

— На дворе июль, а генералы где-то загуляли, — проворчал Мерецков. — Подождём ещё два-три дня, и буду звонить в Москву. — На его лице проступил лёгкий румянец, и Крутиков понял, что маршал разволновался.

Но звонить Мерецкову не пришлось: оба генерала прибыли на другой день. Из столицы они летели на Дальний Восток одним рейсом, и в самолёте им было о чём поговорить, так как оба служили в Приморье. В назначенное время они явились на приём к маршалу. Первым в кабинет вошёл генерал Чистяков. Приложив руку к головному убору, он бодро доложил Кириллу Афанасьевичу, что прибыл на должность командующего 25-й армией. Следом за ним представился и генерал Белобородов, заметив, что ему приказано вступить в командование 1-й Краснознаменной армией. Улыбнувшись, уже не по-уставному он заявил:

— Я уверен, что в армии меня не забыли, а коль так, то дело наше военное не пострадает.

Мерецков тепло пожал им руки, пригласил сесть.

— Вы оба назвали меня маршалом, но я генерал-полковник Максимов, — улыбнулся и Кирилл Афанасьевич. — Но это временно, в целях дезинформации противника. Что касается вас, то оба вы для меня ценный капитал, — добавил он. — Ну а если без шуток, то командармы вы достойные и о вас хорошо отзывался Верховный, когда я был в Ставке. И есть за что: оба служили в этих краях не один год, хорошо знаете регион. Сам я тоже служил на Дальнем Востоке, был начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. А командовал ею Василий Блюхер.

Беседа приняла живой, задушевный характер, и, воспользовавшись этим, генерал Чистяков спросил, правда ли, что Мерецков воевал в Испании.

— Пришлось повоевать, Иван Михайлович, — ответил Кирилл Афанасьевич, — и я об этом не жалею, потому что уже тогда узнал, кто такие фашисты. Гитлер и Муссолини помогали мятежному генералу Франко оружием и боевой техникой, а мы — республиканцам. Учили их воевать, сами не раз ходили в бой.

Их беседа затянулась. К Мерецкову вошёл генерал Крутиков и сказал, что члены Военного совета собрались и через полчаса можно начинать работу.

— А пока я проинформирую их о ситуации, сложившейся в Приморье накануне боевых действий наших фронтов.

— Хорошо, я сейчас освобожусь.

Схватка с японской военщиной приближалась.

На Дальнем Востоке было образовано три фронта. С запада наносил удар по Квантунской армии Забайкальский фронт маршала Малиновского, с севера — 2-й Дальневосточный фронт генерала армии Пуркаева, а с востока — 1-й Дальневосточный фронт маршала Мерецкова. К проведению Маньчжурской операции привлекались силы Тихоокеанского флота, которым командовал адмирал Юмашев. Руководство всей авиацией осуществлял Главный маршал авиации Новиков. Милитаристская Япония к лету 1945 года имела сильную армию — свыше 7 миллионов человек, более 10 тысяч самолётов и около 500 боевых кораблей. Только вблизи советской границы численность японских войск составляла свыше 1 миллиона 200 тысяч человек, объединённых в 49 стрелковых дивизий и 27 бригад.

— Это довольно внушительная сила, — сказал главнокомандующий войсками Дальнего Востока маршал Василевский, когда в Ставке шло обсуждение плана Маньчжурской операции. — Главная ударная сила японских вооружённых сил — Квантунская армия, которую специально готовили для войны против Советского Союза. Эту армию мы должны разгромить в короткий срок. Кое-кто предлагает применить к ней стратегию «удава», — продолжал маршал Василевский, — то есть наносить удары по Квантунской армии с нескольких сторон. Но эта армия, отступая, затянула бы оборону и постепенно уползала бы в Корею или в Китай. Нам, товарищи, стратегия «удава» ни к чему! Для нас приемлема стратегия нанесения серии глубоких ударов, с помощью которых мы рассекли бы Квантунскую армию на части, как это нередко делали на советско-германском фронте…

Мерецков тогда горячо поддержал главкома Василевского, внёс в проект плана и свои предложения и ничуть не удивился, когда их одобрили. Для Кирилла Афанасьевича не было открытием, как продуманно относился к предстоящей операции Василевский. Когда в 1940 году Мерецков возглавлял Генштаб, Василевский был заместителем начальника Оперативного управления Генштаба. Вскоре после начала войны он стал начальником Оперативного управления, а в июле 1942 года — начальником Генштаба, сменив на этом посту маршала Шапошникова. Борис Михайлович, передав дела Василевскому, говорил Сталину, что «у этого красавца мужчины большой военный талант, он далеко пойдёт и заткнёт за пояс не одного генерала».

Прав был маршал Шапошников, подумал сейчас Мерецков. Маршал Василевский блестяще проявил себя в войне с фашистской Германией, и не зря на его груди засияли два ордена Победы — столько же имели Сталин и Жуков и больше никто из военачальников.

Мысли Мерецкова вновь вернулись в Ставку. Он словно наяву услышал голос главкома Василевского:

— Все основные операции в боях с японцами должны носить комбинированный характер.

По его замыслу Забайкальский и 1-й Дальневосточный фронты наносили два главных удара: Забайкальский — из района Тамцаг-Буланского выступа через пустыни и горы; 1-й Дальневосточный — из Приморья через укреплённые районы, тайгу, горные хребты к Гирину. Если это удалось бы осуществить, говорил главком, то Маньчжурия и Квантунская армия оказались бы расчленёнными надвое, а Забайкальский фронт повернул бы на юг, к Ляоданскому полуострову.

Но не только это обеспечивало успех операции. Намечалось также осуществить вспомогательные удары: с северо-запада от Аргуни Забайкальский фронт наносил удар из района Даурии на юго-запад, а из района Благовещенска 2-й Дальневосточный фронт наступал на юго-запад. В результате войска обоих фронтов соединялись возле Цицикара, окружая и отрезая от баз японские войска на огромной территории.

«Тогда в Кремле и в Генштабе мы разработали хороший и дерзкий план операции, — подумал сейчас Мерецков. — Теперь же важно осуществить его на деле». С этой целью он решил лично побеседовать с каждым командармом, чтобы они знали, что им делать. Конечно, Кирилл Афанасьевич не исключал, что в ходе боевых действий ситуация может измениться — в этом случае командарм обязан найти иное решение в процессе операции…

Командующих армиями начальник штаба фронта генерал Крутиков собрал утром. В кабинете маршала Мерецкова развесили карты и схемы, испещрённые разноцветными стрелками. Кирилл Афанасьевич прошёл вдоль стола, за которым сидели генералы.

— Я хотел бы ещё раз напомнить вам, товарищи, что наши войска на Дальнем Востоке объединены в три фронта и руководить всеми войсками будет главком маршал Василевский. Начальником штаба у него генерал-полковник Иванов, членом Военного совета генерал-полковник Шикин. Каковы же задачи каждой армии 1-го Дальневосточного фронта? Ваша армия, генерал Белобородов, сосредоточена западнее Ханки на 135-километровом участке фронта. — Маршал взял указку и подошёл к большой карте, висевшей на стене. — Основными силами на левом фланге вам надлежит прорваться долиной Мулинхе к старинным каменноугольным копям, вот сюда, — указка маршала ткнулась в чёрный квадратик. — Это Приханкайская низменность. В начале её растут тополя и ивы, а чуть выше — густые заросли сирени и лещины. В этом районе держит оборону мулинско-муданьцзянская вражеская группировка. В полосе главного удара армии — непроходимая тайга, манёвр по фронту, как видите, исключается, а силу удара можно наращивать лишь за счёт манёвра из глубины. — Мерецков сделал паузу. — Что вам надлежит сделать? Послать вперёд сильные передовые отряды. В их составе должны быть танки, сапёры и бойцы-автоматчики. Танки будут валить деревья, сапёры — ликвидировать завалы, а бойцы сделают настил из веток деревьев, утрамбуют их, и получится неплохая дорога шириной до пяти-шести метров. По ней свободно пойдут войска и тяжёлая боевая техника.

— Опять эти пути-дороги, — пробурчал генерал Белобородов. — Пока сделаешь их, выдохнешься.

— Кругом тайга — иного выхода нет, — осадил его Мерецков. — Зато нанесёте внезапный удар, которого враг не ждёт.

Перейдя к анализу обстановки на участке фронта, где расположена армия генерала Крылова, Мерецков отметил, что 5-й армии предстоит прорвать Пограничненский укрепрайон японцев, возведённый на горных хребтах, а также Волынский укрепрайон.

— Я уже создал в армии три сильных передовых отряда, — сказал генерал Крылов. — В них танки, горная артиллерия, инженерные войска. Сначала на сопках прорвём вражескую оборону, а затем станем продвигаться по болотистой местности, чтобы перерезать пути отхода японцам и разгромить их войска по частям.

— У вас, Николай Иванович, всё получится, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Весной вы нечто подобное уже делали, когда прорывали в Восточной Пруссии укрепрайоны Ильменхорста и Хайльсберга.

— Было такое, товарищ маршал, там мы в достатке хлебнули лиха, да и потери понесли немалые. — В голосе генерала чувствовалось огорчение.

— А что вы скажете мне, Кирилл Афанасьевич? — С места поднялся командарм 25-й генерал Чистяков.

«Шустрый генерал, мог бы и подождать, пока сам ему скажу», — усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Чистяков был невысокого роста, полный, с круглым и отчего-то красным лицом: то ли волновался, то ли разомлел от жары.

— Вам надлежит атаковать Дуннинский укрепрайон, — маршал показал его на карте. — Полоса наступления — до трёхсот километров. К тому же вы будете взаимодействовать с кораблями Тихоокеанского флота. Да, а мощные передовые отряды вы уже создали?

— Естественно, создали, правда, тяжёлую технику получили не все отряды, — обронил Чистяков.

— Поторопитесь, Иван Михайлович, — предупредил Мерецков. — Вам как кислород они нужны. Почему? Отрядам придётся внезапно, глубокой ночью переходить границу вместе с главными силами, а потом они будут играть роль тарана, расчищать войскам дорогу. — Маршал взглянул на командарма 35-й генерала Захватаева. — Никанор Дмитриевич, а вы почему голоса не подаёте? Задумались о чём-то…

Генерал сказал, что он вспомнил свою 4-ю гвардейскую армию и загрустил.

— Вы приняли эту армию у генерала армии Захарова? — поинтересовался Кирилл Афанасьевич.

— Да, Георгий Фёдорович ушёл заместителем командующего 4-м Украинским фронтом, а мне передал свою армию. С ней я и закончил войну на западе.

— А как здесь будешь воевать, Никанор Дмитриевич? — доверительно улыбнулся Кирилл Афанасьевич. — Твоя армия расположена к северу от озера Ханка на двухсоткилометровом участке фронта. Перед нею — река Уссури, а дальше — вытекающая из озера Ханка река Сунгача. На этих водных рубежах левый фланг армии могут прикрыть корабли Амурской военной флотилии, но зона их действия, естественно, ограничена. А за рекой находится болотистый район. Вот я и думаю, что для вашей армии труднее: штурмовать укрепления или форсировать участки, где воды больше, чем земли?

Не сразу ответил генерал Захватаев. Человек весьма опытный в военном отношении, он успешно провёл ряд операций на советско-германском фронте, но с выводами никогда не спешил, если не уяснил обстановку. И сейчас он долго и задумчиво глядел на карту, что-то прикидывая в уме.

— И то, товарищ командующий, и другое — тяжкая преграда для войск, — наконец твёрдо сказал он. — Не один километр придётся бойцам идти в воде, где по пояс, а где и по самую грудь. Но коль надо — будем идти! Хорошо уже то, что мне не нужно создавать сильные передовые отряды.

— Почему? — спросил Мерецков.

— Не люблю дробить армию на отряды, привык бить сжатым кулаком, то есть всей армией, — пояснил генерал.

— Логично! — согласился с ним Мерецков. — У моряков Амурской флотилии уже были? Нет?Советую побывать, и чем раньше, тем лучше. Катера могут явиться для ваших бойцов хорошим подспорьем, и тогда не придётся идти по грудь в воде, да ещё с полной выкладкой.

Генерал Захватаев не относился к числу тех, кто мог пренебрегать дельными советами, к тому же если эти советы исходили от людей знающих, а в том, что маршал Мерецков был именно знающим человеком, он ничуть не сомневался. Вот только сам генерал в своей военной карьере до этого не имел дела с военными моряками, этим и можно объяснить то, что до сих пор он не побывал у них на кораблях. Мерецков смотрел на генерала не с укором, а с улыбкой, едва заметной на его скуластом лице. Но ответной улыбки на лице у Захватаева это, однако, не вызвало.

— У меня, товарищ маршал, завтра встреча с командующим Амурской флотилией контр-адмиралом Антоновым, — наконец сказал он. — Хочу попросить его, чтобы катера помогли моим бойцам форсировать реку. Многие из них не умеют плавать.

— Вот-вот, Никанор Дмитриевич, обговори все вопросы с адмиралом, — посоветовал ему Мерецков. — Тогда и на душе у меня будет спокойно. Смею тебя уверить, что с военными моряками можно иметь дело, они весьма надёжные люди. В этом я убедился, ещё когда служил в Ленинграде и воевал там, а также когда вместе с Северным флотом проводил Петсамо-Киркенесскую операцию по разгрому немецких войск на Крайнем Севере. Кстати, и сам ты, Никанор Дмитриевич, прошёл сквозь огонь Секешфехерварского сражения у венгерского озера Балатон.

Генерал так взглянул на маршала, что, казалось, обиделся на него за напоминание про озеро Балатон, но заговорил мягко, предавшись воспоминаниям.

— То были тяжёлые бои, и говорю вам об этом, как на духу, — вздохнул он. — В какой-то момент я даже подумал, что немцев нам не разбить. Но нет, мы собрали все силы и крепко ударили по гитлеровцам. И те дрогнули, а мы били и били по ним из орудий и миномётов. Меня там мина едва не угробила. Взорвалась метрах в десяти от блиндажа, двоих солдат убило, троих ранило, а с моей головы осколок сорвал фуражку и пучок волос.

— Выходит, вам повезло! — усмехнулся Кирилл Афанасьевич.

— Не судьба, значит, на венгерской земле мне погибнуть, — только и улыбнулся Захватаев.

Мерецков задумался: всё ли сделано, что намечал? Кажется, командармам и комдивам он сказал то, что его волновало. Правда, Кирилла Афанасьевича удивило, что у них не нашлось к нему вопросов. Ну что ж, и такое бывает. Маршал предоставил слово своему заместителю, начальнику инженерных войск фронта генералу Хренову. Кого-кого, а его Кирилл Афанасьевич уважал и ценил за всё то, что делал он для любой операции, прежде чем её начинали войска. В финскую кампанию генерал Хренов, будучи начальником инженерных войск Ленинградского военного округа и 7-й армии, руководил инженерной подготовкой и обеспечением прорыва линии Маннергейма. Был он на Южном фронте, в Одесском и Севастопольском оборонительных районах, и всё, что там создавал по укреплению рубежей, отвечало высоким требованиям любого военачальника. В 1942 году, когда был вновь создан Волховский фронт и Мерецков стал его командующим, к нему в штаб по его просьбе перевели генерала Хренова. С тех пор Кирилл Афанасьевич не расставался с ним. Он отвечал за инженерное обеспечение всех крупных наступательных операций Волховского и Карельского фронтов, а теперь и 1-го Дальневосточного.

— Аркадий Фёдорович, командармы ждут, что вы им посоветуете, — проговорил маршал.

Хренов встал. Невысокого роста, худощавый, глаза доверчивые, живые, лицо открытое и волевое.

— Вы, товарищ маршал, всё сказали военачальникам, и мне трудно что-либо добавить. — Генерал полистал свою записную книжку. — И всё же кое-что скажу. Самое трудное у нас — дороги. Их почти нет, а там, где будут проходить войска нашего фронта, тайга, болота, леса. Выручить могут лишь сильные передовые отряды. С их помощью можно быстро и надёжно соорудить дороги для прохождения войск и тяжёлой боевой техники. Поэтому недооценивать эти отряды нельзя. И ещё об одном, — продолжал Хренов. — Вы никогда не одолеете врага, если не будете знать его оборонительных рубежей. А они имеются, эти слабости. Как установила наша разведка, между узлами сопротивления, а также укрепрайонами есть промежутки, не заполненные фортификационными сооружениями. Значит, у врага оборона не сплошная, существуют в ней своего рода пустоты, вот и надо в этих местах рвать вражескую оборону. Пожалуй, у меня всё. — Генерал Хренов сел.

Мерецков взглянул на командующего артиллерией фронта генерала Дегтярёва:

— А что вы нам скажете, Георгий Ермолович? Какая у нас артиллерийская плотность огня?

— Высокая, товарищ маршал! — Дегтярёв встал. — В 5-й армии, например, она составляет до двухсот орудий и миномётов на один километр фронта. Неменьшая плотность и в других армиях. На днях к нам прибыл ещё один эшелон с новыми орудиями, их мы распределим по всем армиям. Тем, что будут наносить по врагу главный удар, мы, конечно же, дадим орудий больше.

Мерецков заметил, что во второй эшелон не нужно давать новые орудия, усиливать следует лишь первый эшелон, так как он берёт на себя главную нагрузку в сражениях…

В жаркий июльский день главком маршал Василевский прибыл в Приморскую группу войск (5 августа она была переименована в 1-й Дальневосточный фронт). Самолёт приземлился на опушке леса. День выдался сухим и душным, вовсю припекало солнце. Пахло мятой. Пока доехали на «виллисе» до штаба, Василевский вспотел. Маршал Мерецков, работавший с генералом Крутиковым, при виде главкома отдал ему рапорт.

— Ну, как дела в войсках? — весело спросил Василевский, садясь на деревянную лавку. Он снял фуражку, положил её на край стола и вытер платком пот со лба.

— Войска готовим к тяжёлым боям, товарищ главком, всё идёт строго по плану. — Мерецков улыбнулся. — Недавно я провёл совещание со всеми командармами, каждому объяснил поставленную задачу. А завтра я провожу командно-штабную игру с комдивами.

— Что вас тревожит? — спросил Василевский.

— Разведка доносит, что у японцев много команд смертников, — сказал Кирилл Афанасьевич. — Они получили приказ — бросаться под наши танки со связками гранат и шашками тола. Сами японцы называют смертников «живыми минами».

— Фанатики эти самураи, — усмехнулся Василевский. — Что с них возьмёшь!

Мерецков заметил, что им подготовлен приказ, в котором обращается внимание на действия отрядов смертников, даются рекомендации проявлять высокую бдительность и уничтожать их до того, как они бросятся под наши танки.

— Выявили, какие силы противостоят вашей Приморской группе? — спросил Василевский.

— Выявили, — ответил Кирилл Афанасьевич, — и узнали, какой боевой техникой и оружием располагают японцы, сколько у них танков, орудий, где расположены их огневые точки, доты и дзоты, другие узлы укреплений…

— Кирилл Афанасьевич, вы так и не назвали силы японцев, — прервал его главком.

— Да?! — насмешливо воскликнул Мерецков. — Пожалуйста, я их перечислю. 3-я и 5-я армии Первого фронта Квантунской армии, командует фронтом генерал Кита Сэти. Это восточная часть Маньчжурии. 34-я армия Семнадцатого фронта — в Северной Корее. Протяжённость линии моего будущего фронта — до семисот километров. Здесь находится семь крупных укрепрайонов, и уничтожить их будет нелегко. Если погода позволит, наша авиация нанесёт по ним несколько бомбовых ударов, а окончательный разгром мы завершим артиллерийским и миномётным огнём.

Василевский подошёл к карте.

— Какую задачу вы поставили Чугуевской оперативной группе? — спросил он.

— Она совместно с Тихоокеанским флотом будет охранять морское побережье севернее Владивостока.

— Значит, главный удар наносите силами двух армий — 1-й Краснознаменной и 5-й — в направлении на города Муданьцзян, Гирин, Чанчунь и частью сил на Харбин?

Мерецков подтвердил это, заметив, что с генералами Белобородовым и Крыловым он тщательно обсудил, как будут действовать их армии. Что же касается вспомогательных ударов, то их нанесёт 35-я армия генерала Захватаева из района Лесозаводена на город Мишань, а 25-я армия генерала Чистякова — на города Ванцин и Тумынь. Все армии будут действовать совместно с войсками Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов. На этот счёт у него есть договорённость с маршалом Малиновским и генералом армии Пуркаевым.

— А теперь, голубчик, приглашай сюда начальника штаба генерала Крутикова со всеми картами и схемами, и мы все ваши задумки отработаем на них, — распорядился Василевский.

— Надо ли, Александр Михайлович? Я же не новичок в штабном деле! — с обидой промолвил Мерецков.

— Надо, Кирилл Афанасьевич, — жёстко возразил главком. — Твоему фронту выпал сложный участок сражения, и я хочу ещё раз взвесить твои возможности и возможности противной стороны. Так что не обессудь. Ещё Виктор Гюго говорил, что высший суд — суд совести, вот и я привык всё делать на совесть. А что такое совесть? Тот же Гюго утверждал, что совесть — это компас среди неведомого, вот и будем познавать с тобой неведомое.

«По натуре человек простой, поговорить с ним приятно, но педант, если речь заходит о какой-либо операции», — невесело подумал о главкоме Мерецков.

Между тем Василевский уже работал со своей картой. Хоть и помял её, когда летел, но всё видно отчётливо. Вопросов главком не задавал, взял линейку и циркуль и начал что-то измерять. Мерецков с улыбкой кивнул Крутикову: мол, не надо ему мешать, — и встал из-за стола.

— Товарищ главком, я отлучусь на минуту.

Пока Кирилл Афанасьевич звонил адмиралу Юмашеву, чтобы договориться о встрече, Василевский закончил работу с картой и теперь курил трубку. Вернувшемуся Мерецкову он задал лишь один вопрос, выпил холодного кваса и стал собираться в дорогу.

— Куда вы теперь? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Поеду к Малиновскому. У Родиона Яковлевича есть проблемы…

Скрипнула дверь. Мерецков обернулся, брови у него приподнялись. У двери застыл генерал Крутиков.

— Алексей Николаевич, ты как раз мне и нужен. — Маршал взял со стола листок и отдал ему. — Это приказ командармам о наступлении. Сейчас у нас конец июля, а в начале августа надо начать сосредоточение войск, так что до военных действий остаются считанные дни.

Крутиков взял приказ комфронтом, но не уходил.

— Что-то случилось? — Глаза маршала посуровели.

— В подразделении охраны штаба ЧП, — глухо выдавил из себя генерал. — Сержант с двумя бойцами ходил на рыбалку, и один боец утонул в реке.

— Да вы что? Бои ещё не начались, а у нас появились потери? — Маршал порывисто встал. — Есть приказ — никого из расположения части на время проведения операции не отпускать! А тут вдруг рыбалка! Узнайте, кто разрешил эту самую рыбалку, и строго накажите!

— Рыбалку я разрешил, товарищ маршал, — неожиданно сказал Крутиков. — Ребята всю ночь несли службу, попросились отдохнуть на речке, ну, и порыбачить…

— Вы?! — прервал Мерецков. — Вот уж не ожидал от вас такого подарочка! Спасибо, Алексей Николаевич, удружили. Как это произошло?

— По-глупому всё вышло, — вздохнул Крутиков. — Все трое находились в лодке. У бойца ветер сорвал с головы фуражку, и она оказалась в воде. Он нагнулся, чтобы взять её, а лодка черпнула воды и перевернулась. Молодой сапёр не умел плавать и захлебнулся. Пока его вытаскивали на берег, он умер.

— Как же боец попал в сапёры, если не умел плавать? — удивился маршал. — Сапёры ведь наводят понтоны, работают на воде… Странно, однако. — Он взглянул на Крутикова. — Ладно, мы к этому ЧП ещё вернёмся, а сейчас поспешите передать командармам мой приказ…

В ночь на 8 августа Мерецков поехал на КП генерала Белобородова. Командарм доложил, что 1-я Краснознаменная армия готова к наступлению и ждёт приказа.

— Скорее бы уж начать, — вздохнул генерал Белобородов и улыбнулся, но его улыбка получилась натянутой. Помолчали. — У меня в штабе есть историк, раньше он преподавал в школе, а теперь капитан, — заговорил командарм. — Вчера я с ним едва не повздорил. Он уверяет, что не все немцы фашисты, среди них есть немало рабочих от станка, и они не разделяют агрессивной политики Гитлера. Да и вообще, сказал он, мы наладили связи с Германией, когда ещё было древнерусское государство. И знаете, что он мне заявил?

— Что же? — Черты лица Мерецкова смягчились, суровости на нём как не бывало.

— Говорит, в одиннадцатом веке дочь Ярослава Мудрого Анна стала королевой Франции и после смерти короля Генриха Первого из-за малолетства своего сына, наследника французского престола, управляла страной. А внучка Ярослава Мудрого была германской императрицей и решала сложные вопросы европейской политики.

— И что тебя смущает?

— То, что Гитлер плюнул на все наши добрые связи и пошёл на Россию войной.

— На Украине говорят, голова без ума что фонарь без свечки! Таков и Гитлер, — усмехнулся Мерецков. — Надо быть глупцом, чтобы пойти на нас войной. До него это уже делал Наполеон. И что же? Он потерял на полях России всю свою армию и еле живой с горсткой разбитых войск добрался до Франции. Гитлеру тоже захотелось русских земель и русской нефти, но вместо этого попал на тот свет…

Его прервал телефонный звонок. Командарм снял трубку.

Звонил Василевский. Он сообщил, что утром должен получить из Генштаба важный документ, а какой — неизвестно.

Важным документом оказалось заявление советского правительства об объявлении войны Японии. Утром его передали по всесоюзному радио, а вскоре Мерецкову вручили текст штабные радисты, принявшие его. Ознакомившись с документом, маршал Мерецков произнёс:

— Завтра начнём наступление!

— Наконец-то! — обрадовался генерал Белобородов. — Я даже похудел от напряжения, — улыбнулся он.

Раннее, подернутое серой дымкой утро 8 августа. 11 войсковых армий ещё вчера заняли исходные позиции. 26 тысяч орудий и миномётов готовы были по первому сигналу открыть губительный огонь по врагу. Около 5500 танков и самоходных орудий тоже ждали сигнала, 4000 самолётов сосредоточились на ближних и дальних аэродромах…

Мерецков стоял на КП собранный и задумчивый. А командарм 5-й Белобородов заметно волновался, скулы у него напряглись, покраснели.

— Плохо дело, Кирилл Афанасьевич, — сказал он. — Со стороны Тихого океана плывут свинцовые тучи, поднялся ветер. А вдруг грянет дождь?

Так оно и случилось. Едва ночь окутала землю, как иссиня-чёрное небо рассекла молния. Загремели раскаты грома, и вскоре хлынул тропический ливень. А в час ночи по дальневосточному времени должно было начаться наступление. Но дождь не утихал, становился сильнее. Мерецков не на шутку встревожился: что делать? Его расчёт был на то, чтобы повторить здесь опыт Берлинской операции — атаковать врага глухой ночью при свете слепящих его прожекторов. «Это было, Кирилл, какое-то чудо! — рассказывал Мерецкову маршал Жуков, когда в Москве они готовились к параду Победы. — По моему сигналу вспыхнули сто сорок прожекторов, расположенных через каждые двести метров. Более ста миллиардов свечей ослепили противника и все его укрепления. На поле боя светло, как днём, и сотни наших танков ринулись в атаку, а за ними пошла матушка-пехота. Это была потрясающая картина, я не мог оторвать от неё глаз…»

Тогда-то у Кирилла Афанасьевича и созрела мысль сделать на фронте то же самое, что сделал маршал Жуков при штурме Берлина. И вдруг этот ливень.

— Придётся наступать без артподготовки, — обронил Мерецков, глядя на командарма.

— У меня такого ещё не было, — признался Белобородов. — Надо бы ещё подождать…

— Может, и вправду подождать, авось поутихнет? — предложил начальник артиллерии фронта генерал Дегтярёв.

Мерецков заколебался. А войска на исходных рубежах ждут сигнала… Маршал наконец кивнул:

— Будем наступать!..

«Советские воины бросились вперёд без артподготовки, — рассказывал Мерецков. — Передовые отряды оседлали узлы дорог, ворвались в населённые пункты, навели панику в обороне врага. Внезапность сыграла свою роль. Ливень позволил советским бойцам в кромешной тьме ворваться в укреплённые районы и застать противника врасплох». Наступательный порыв наших войск был неудержимым. К утру передовые отряды продвинулись вглубь вражеской территории на несколько километров. В 8 часов 30 минут перешли в наступление главные силы фронта — в первый день 5-я армия прорвала укрепрайон и продвинулась на 25 километров. Это обрадовало Мерецкова, и он поспешил выйти на связь с генералом Крыловым.

— Как обстановка, Николай Иванович?

Крылов ответил, что всё идёт без задержки. Беда в другом: самураи под сильным огнём не бегут, сражаются до последнего.

— Коль так, мы их бьём и не щадим! — громко раздавалось в телефонной трубке. — Иногда выхода у нас, товарищ Второй, нет!

Мерецков отключил связь и с удовлетворением отметил, что у командарма Крылова дело спорится, а вот 1-я Краснознаменная пока о себе не даёт знать. Когда сказал об этом генералу Крутикову, тот ответил, что по тайге, бездорожью краснознамёнцы уже преодолели до шести километров. А на четвёртый день сражения 26-й стрелковый корпус этой армии завязал бои на подступах к городу Муданьцзян. Передовой отряд корпуса прошёл по глухой тайге сорок километров и ворвался в город Мулин.

Но не всё шло гладко. Первый тревожный доклад поступил на КП фронта — в бою за город Лунин тяжело ранило командира 72-й танковой бригады полковника Обруча. Мерецков в раздумье заметил:

— Как же он умудрился попасть под пулю? На западе Обруч сражался храбро, а тут вдруг осечка. — Комфронтом взглянул на Крутикова. — Кто опекает бригаду танкистов? Начальник штаба бронетанковых и механизированных войск фронта генерал Савченко?

— Он самый, — подтвердил Крутиков. — Вы при мне отправляли его туда с оперативной группой.

«Чёрт побери, там же находится и мой Владимир!» — едва не сорвалось с уст Кирилла Афанасьевича.

— Алексей Николаевич, кто принял бригаду танкистов, когда ранило Обруча? Ей командарм Чистяков поставил задачу сломить оборону японцев и захватить город Ванцин!

— Связаться с генералом Савченко мне пока не удалось, — отозвался генерал Крутиков. — Но я всё же попытаюсь…

Крутиков догадался, отчего встревожился маршал, но умолчал об этом, чтобы лишний раз не волновать комфронтом. А Кирилл Афанасьевич задумчиво стоял у окна. Память воскресила приезд на фронт из Москвы группы слушателей Военной академии, среди них был и его сын. Вошёл он в кабинет и с порога гаркнул:

— Привет, батя!

Мерецков обернулся.

— Ты? — удивился он. Встал из-за стола, подошёл к Владимиру. — Ну, здравствуй, сынок! — Обнял его и расцеловал. — Всё же приехал… Хотя бы позвонил, предупредил: так, мол, и так. Садись. Как там мама?

— Всё хорошо, просила меня узнать, может ли к тебе приехать.

— Куда ей ехать, сынок? — пожал плечами Кирилл Афанасьевич. — Скоро тут такая каша заварится, что у меня не станет ни минуты свободной. Буду всё время на фронте. А маме нужно внимание, забота. Кстати, сколько тебе осталось учиться?

— Ещё один курс — и диплом в моих руках! — улыбнулся Владимир. Он встал. — Пойду, мне с ребятами надо в штаб. Нас же ещё не распределили по войскам.

— Разрешите, товарищ командующий? — В кабинет вошёл Савченко, высокий темноволосый генерал с гладко выбритым лицом. — Я хочу кое-что уточнить… — Увидев майора Мерецкова, он удивился: — Вы тоже прибыли на фронт?

Владимир вскинул брови.

— Нас, группу фронтовиков, отобрали в Военной академии — в поезд и на Дальний Восток! — улыбнулся он. — Я доволен. Заодно и отца повидал.

— Назначение получили?

— Пока нет.

— Я беру вас в свою оперативную группу начальником штаба. У вас есть некоторый опыт штабной работы, да и воевали вы на Карельском фронте во время прорыва блокады Ленинграда неплохо. — Генерал взглянул на маршала. — Вы не возражаете, товарищ комфронтом?

Тот развёл руками, слегка усмехнувшись.

— Вы командуете оперативной группой, вам и людей подбирать. Могу ещё сказать, что вашей группе поставлена серьёзная задача, и хорошо подумайте, как её выполнить. Ну а желает ли идти в вашу группу майор Мерецков, дело его.

— Тогда я согласен! — Владимир посмотрел на генерала. — Где ваша опергруппа?

— Подождите меня у дежурного по штабу, я сейчас…

Майор вышел, а генерал остался в кабинете.

— Быстро вы, однако, заполучили моего сына в свою опергруппу. — Кирилл Афанасьевич испытывал лёгкое раздражение от мысли, что Владимиру нелегко будет на фронте. Здесь намного труднее, чем в Карелии. Как бы с ним чего не случилось…

— Владимир отчаянно и порой рискованно бросал свой танк на врага, как было, например, у станции Мга, когда КП окружили немецкие десантники и он спас и вас и маршала Ворошилова… А таких парней я уважаю…

— Что хочешь у меня выяснить? — прервал его Мерецков. — Говори.

— Вы распорядились, чтобы моя опергруппа действовала в контакте с 72-й танковой бригадой на главном направлении. Это остаётся в силе? — спросил Савченко.

— Остаётся, можете хоть сейчас отправляться на рубеж. Если что — там рядом будет командарм Чистяков. — Голос маршала прозвучал, как туго натянутая струна.

«Гордый, даже и словом не обмолвился о своём сыне, а мог бы попросить, чтобы присмотрел за ним», — усмехнулся в душе генерал, покидая кабинет комфронтом.

18

«Как там мой, не попал ли в какой-нибудь переплёт?» — подумал Мерецков, всё ещё надеясь, что начальник штаба генерал Крутиков свяжемся с генералом Савченко. Но его ждало разочарование. Пришёл Крутиков и доложил, что связи у него с опергруппой Савченко нет, сама же 72-я танковая бригада уже ведёт бои на подходе к городу Вандин. А сообщил ему об этом начальник штаба 25-й армии генерал Пеньковский. Он же сказал, что после ранения полковника Обручева в командование танковой бригадой вступил полковник Панов.

— Потери в опергруппе есть? — напрямую спросил Мерецков.

— Не знаю, Кирилл Афанасьевич, — вздохнул Крутиков. — Должно быть, нет, иначе Пеньковский доложил бы мне.

Но комфронтом зря волновался. Генерал Савченко распорядился, чтобы санитары оказали раненому полковнику помощь, и без указаний «сверху» назначил руководить бригадой танкистов Панова. Мерецков знал его ещё по Волховскому и Карельскому фронтам, когда тот был командиром танкового батальона, потом заместителем командира 7-й танковой бригады, в которой служил Владимир. Когда наконец Мерецкову сообщили о назначении Панова, он остался доволен.

— Панов — танкист от Бога, — сказал он Крутикову. — Танк для него не кусок металла, а живое существо, потому-то в боях Степан Алексеевич Панов — герой!

Приняв командование бригадой, Панов повёл танки на город Ванцин. Бригада, обходя речные переправы, долины и горные хребты, прорвалась в город с запада, от русла реки Нояхэ. Пока подразделения танков совершали ложный манёвр, чтобы отвлечь на себя врага, главные силы форсировали реку. А в это время усилили натиск войска фронта. Двойной удар — и город Ванцин занят. Но у бригады кончилось горючее, тыловые машины отстали, а наступать надо. Что же делать? У Панова созрела мысль — взять горючее в японских складах, которые дымились неподалёку.

— Хлопцы, выручайте танкистов! — обратился к автоматчикам майора Пономарёва полковник Панов. — Нам нужно взять горючее из горящих складов. Кто хочет со мной рискнуть?

Смельчаков набралось немало. Прямо из-под огня они выкатили бочки с керосином и маслом, танкисты смешали их в нужной пропорции, заправили боевые машины и — вперёд, на врага!

Японцы попытались задержать наши танки восточнее Туманя. Тогда по ним ударила танковая бригада подполковника Корнеева и облегчила продвижение вперёд 72-й танковой бригаде. Неожиданно дорогу танкам преградила 128-я японская пехотная дивизия. Их попытались атаковать смертники, но сделать это не успели: танки огнём и гусеницами уничтожили врага и ворвались в населённый пункт. Японцы подняли белый флаг. «Навстречу боевым машинам потянулись японские солдаты, — записал после боя в своём блокноте Кирилл Афанасьевич. — Они, не доходя до танков, бросали оружие и отходили в сторону от дороги. Командир этой дивизии был убит, начальник штаба бежал, а начальник тыла вместе со всем штабом сдался в плен. Через сутки, 15 августа, капитулировал гарнизон и в Яньцзи. Японский генерал положил свою саблю на гусеницу советского танка. Его примеру последовали другие».

В ночь на 19 августа танковая бригада Панова вошла в город Гирин, находившийся на левом берегу реки Сунгари.

— Сколько километров отмахали ваши танки? — спросил Мерецков Панова, когда вручал ему орден.

Оказалось, что за десять дней бригада с боями прошла 650 километров! Она успешно выполнила сложное задание. Жаль, что ранило комбрига Обручева. (Позже 72-я танковая бригада была награждена орденом Красного Знамени, а 600 человек её личного состава — орденами и медалями. — А. 3.).

Мерецков подошёл к карте, на которой генерал Крутиков отмечал пути продвижения соединений фронта. По его докладу выходило, что войска 5-й и 25-й армий и 10-го мехкорпуса спешно продвигаются вперёд. Левофланговые соединения 25-й армии при поддержке артиллерии кораблей Тихоокеанского флота атаковали оборонительные позиции врага на границе с Кореей и совместно с морскими десантами захватили порты Юкки и Расин, тем самым лишив Квантунскую армию связи с Японией и отрезав её главным силам отступление в Корею.

На связь вышел командарм 35-й армии генерал Захватаев. По его спокойному голосу Мерецков понял: дела у него идут хорошо.

— На правом фланге мои люди разбили соединение японцев, — доложил командарм. — Мы уже далеко продвинулись вглубь Маньчжурии.

— На сколько километров? — уточнил Кирилл Афанасьевич.

— На сто-сто пятьдесят километров! — Голос у генерала Захватаева то дрожал, то прерывался из-за помех на линии связи.

Но, пожалуй, больше всего маршала порадовало сообщение о том, что главная группировка японских войск, оборонявшая город, Муданьцзян, разбита. По подсчётам генерала Белобородова, враг потерял до сорока тысяч солдат. Выслушав командарма, Мерецков сказал, что выезжает к нему, чтобы «своими глазами осмотреть поле боя».

Прибыв на место, Кирилл Афанасьевич увидел, что оборона противника вся взломана, хотя узлы сопротивления, судя по всему, были внушительными. Осматривая один из таких узлов, Мерецков насчитал до двух десятков артиллерийских дотов и свыше полусотни пулемётных гнёзд. Когда маршал с командармом измерили полосу вражеской обороны, оказалось, что она составила пятнадцать километров!

— Мои краснознамёнцы превратили эту оборону в груды камней! — заулыбался генерал Белобородов, сопровождавший комфронтом.

— Своего рода линия Маннергейма, — произнёс Мерецков, щуря глаза от подувшего с реки ветра.

— Пожалуй, самураи переплюнули белофиннов! — Карие глаза Белобородова смотрели на маршала тепло и доверчиво.

Кажется, ещё никогда Кирилл Афанасьевич не был собой так доволен, как в этот раз. Наступление фронта шло успешно, но он готов был принять меры, если вдруг где-либо возникла бы нештатная ситуация, как это случилось под Муданьцзяном. Этот город следовало захватить с ходу и тем самым расчленить 1-й фронт Квантунской армии и развернуть стремительное наступление на Харбин и Гирин. Но японцы стянули к Муданьцзяну крупные силы, и бои за него приняли ожесточённый характер. Тогда Мерецков передал генералу Чистякову 17-й стрелковый корпус из 5-й армии и 88-й резервный стрелковый корпус фронта и, связавшись с ним по ВЧ, отдал необходимые распоряжения.

— Отныне ваша армия, Иван Михайлович, действует в полосе главного удара фронта!

Генерал Чистяков воспринял приказ комфронтом как должное и заверил его, что всё исполнит в точности.

16 августа город Муданьцзян был взят!

— Надо бы наградить генерала Чистякова, — подал мысль член Военного совета Штыков. — Слову своему он верен, энергичен, умеет настроить людей на разгром врага. Ты уж, Кирилл Афанасьевич, не скупись!

Маршал слегка улыбнулся и, блестя глазами, промолвил:

— Награждать будем, когда утихнут бои, Терентий Фомич.

Однако Штыков возразил ему, заметив, что награждение отличившихся вопрос не праздный и для него принципиальный.

— У нас порой бывает так: человек выполнил свои функциональные обязанности, а ему орден дают, — усмехнулся Штыков. — А за что, позвольте спросить? Собой он не рисковал, мужества особого не проявил, воевал не ахти как…

— Согласен, Терентий Фомич, — прервал его маршал. — Орден у Чистякова, считай, уже на груди. Ты ему его и вручишь!

Прошло ещё два тяжёлых дня. Наконец японское правительство перед лицом неизбежной катастрофы приняло решение о капитуляции, которое довело до сведения правительств союзных держав. Казалось бы, всё ясно, но японцы продолжали оказывать нашим войскам сопротивление, а кое-где даже шли в атаку, хотя военные действия против американо-британских войск прекратили.

— Они просто хотят вовлечь нас в затяжные переговоры, — сердито фыркнул член Военного совета Штыков, а генерал Крутиков добавил:

— Хитрят господа самураи. Они тянут время, чтобы вновь собрать в кулак разбитые части Квантунской армии.

Это понимали не только военачальники на фронтах, но и в Москве. 16 августа Генштаб Вооружённых сил СССР опубликовал в советской печати разъяснение, в котором указывал, что действительной капитуляции вооружённых сил Японии пока ещё нет, что с нами пытаются разыграть фарс, поэтому советские войска на Дальнем Востоке будут продолжать наступательную операцию. Едва всесоюзное радио передало это заявление Генштаба, как Мерецкову позвонил главком Василевский.

— Ты всё понял? — спросил он. — Наступление продолжать!

Маршал тут же связался с адмиралом Юмашевым. То, о чём сообщил Юмашев, успокоило Кирилла Афанасьевича: морской десант в порту Сейсин на побережье Северной Кореи высажен. Десантники заняли большую часть города, а вчера вместе с подошедшими частями 393-й стрелковой дивизии 25-й армии захватили Сейсинскую военно-морскую базу и вышли на коммуникации 3-й японской армии, отсекая войска 17-го японского фронта от 1-го и от побережья Японского моря.

Позднее корабли флота высадили штурмовые отряды, которые захватили город Ганзен, а самолёты 9-й воздушной армии генерала Соколова переправили парашютистов в Канко. А через три дня подвижные части 1-го Дальневосточного фронта ворвались в Пхеньян, и обе железные дороги, ведшие в Центральную Корею, были перерезаны. Квантунская армия оказалась отделённой от метрополии. Совместные действия армейских частей и флота увенчались полным успехом.

К маршалу вошёл генерал Крутиков. Он сообщил, что радисты штаба приняли обращение главнокомандующего Квантунской армией генерала Ямады^[20] к советскому командованию, и вручил бланк с текстом. Мерецков прочёл: «Главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке, — радировал Ямада. — Я отдал приказ японским войскам немедленно прекратить военные действия и сдать оружие советским войскам».

— Приказ отдал, а японцы продолжают сопротивляться нашим войскам, — посетовал генерал Крутиков.

Мерецков позвонил главкому маршалу Василевскому и доложил о предложении генерала Ямады, добавив что, несмотря на это, японцы всё ещё сражаются.

— Хорошо, Кирилл Афанасьевич, я сейчас пошлю ему депешу, — заверил Василевский.

Телеграмма главкома была короткой. Он потребовал от японцев сложить оружие к 12.00 20 августа и сдаться в плен. Как только японские войска начнут сдавать оружие, подчеркнул Василевский, советские войска прекратят боевые действия. Ответ, к удивлению главкома, поступил к вечеру: «Советскому Главному Командованию войск на Дальнем Востоке. Я, командующий Квантунской армией, готов выполнить все условия капитуляции. Ямада». Маршал Василевский дал знать об этом Мерецкову.

— Ямада согласен на все условия капитуляции, — сказал Александр Михайлович. — Подготовьте директиву о дислокации в масштабе фронта лагерей для пленных. Их будет десятки, сотни тысяч. Уже сейчас подумайте, как и где их кормить, пока мы не решим этот вопрос с Ямадой. Я скоро приеду к вам.

Маршал Василевский прибыл в хорошем расположении духа. Мерецков сказал, что приготовил ему сюрприз: в Харбине высадился десант во главе с заместителем начальника штаба фронта генералом Шелаховым, бойцы взяли в плен начальника штаба Квантунской армии генерала Хату и он, Мерецков, приказал Шелахову доставить именитого самурая на КП фронта.

— Через час «гости» будут здесь, — заключил Мерецков.

— Да, это сюрприз, — усмехнулся Василевский. — Что ж, поглядим на генерала, что он из себя представляет. Кстати, до войны Хата был военным атташе в японском посольстве в Москве.

— Он разведчик? — Кирилл Афанасьевич посуровел.

— А ты полагал, что он невинный самурай? — Василевский пожал плечами. — Ещё какой разведчик! Его хотели выдворить из Москвы за то, что он как ищейка бегал по столице и всё вынюхивал, но с поличным так и не поймали. Что-то Берия не сработал.

У штаба остановился «газик», и из него вышли пленные японцы. Впереди с угрюмым видом шагал генерал Хата, следом за ним — два офицера и наша охрана. Встретивший дежурный по штабу провёл «гостей» в кабинет комфронтом. Их усадили за стол, и маршал Василевский начал допрос. Он спросил, как зовут генерала.

— Хипосабуро Хата, — перевёл переводчик, а японский генерал отвесил поклон обоим маршалам.

— Где находится ваш командующий генерал Ямада? — спросил Василевский.

— В ставке в городе Чанчунь, зовут его Отодзо Ямада. Он очень переживает наше поражение, даже не смог лично прибыть к вам.

«Перед нами сидел бритоголовый человек с угрюмым лицом, — писал позднее маршал Мерецков. — Ворот его рубашки был расстегнут, как будто ему было трудно дышать. Брови временами непроизвольно дёргались. Обрюзгшее лицо выражало усталость. Не о таком исходе событий мечтал он, конечно».

Генерал Хата попытался убедить Василевского в том, что японские солдаты не имеют зла на русских и если они взяли в руки оружие, то лишь для того, чтобы защитить себя и свою землю.

— От кого защищать, господин генерал? От нас, русских? — спросил Мерецков. — Не мы же спровоцировали конфликт у озера Хасан летом тридцать восьмого года, а через год на Халхин-Голе! Вы это сделали, японцы! Вы создали миллионную армию и бросили её к границе Советского Союза в надежде, что если Гитлеру удастся захватить Сталинград, то вы развяжете с нами войну. Но вы, господа хорошие, просчитались, и теперь настала расплата за свои грехи.

Мерецков наблюдал, как реагировал генерал Хата на его слова. Сначала на землистом лице генерала появилась ехидная улыбка, а в глазах блеск, какой бывает у заядлого охотника, завидевшего зверя. Но вскоре улыбка на его лице растаяла, оно стало суровым и даже злым, а огонёк в глаза погас. Он вскинул голову и глухо процедил сквозь зубы:

— Я не политик, господин маршал, я воин и желал бы знать, как советские командиры будут относиться к нашим высшим офицерам и солдатам?

Василевский ответил, что со стороны Красной Армии он гарантирует хорошее отношение ко всем японским пленным, независимо от их чинов и рангов.

Допрос длился больше часа. Генерал Хата под конец заметно оживился, когда маршал Василевский разрешил ему отбыть в Чанчунь, где находилась ставка Квантунской армии, на нашем самолёте.

— Я благодарит советский маршал! — выразил Хата свои чувства на ломаном русском языке.

Василевский вручил ему документ, отпечатанный на пишущей машинке.

— Это ультиматум, господин Хата, — сказал главком, — и я прошу вас передать его генералу Ямаде.

В ультиматуме советского командования излагались требования о порядке капитуляции и разоружения Квантунской армии. Все мероприятия по выполнению условий капитуляции следовало осуществить через командование и штабы армий. Поэтому с 20 по 25 августа «вся сеть связи штаба Квантунской армии со штабами армий остаётся полностью в распоряжении главнокомандующего Квантунской армией». Последний пункт ультиматума заставил генерала Хату улыбнуться.

— Русский маршал доверяй нам, это карашо!..

Уезжал маршал Василевский под вечер. «Завтра с утра начну допрашивать пленных генералов», — решил Кирилл Афанасьевич, когда после проводов главкома на аэродром возвращался в штаб.

Солнце уже скрылось за лесом, и подул свежий ветер. Поужинав, Мерецков вышел во двор штаба. Кругом тишина, слышно было, как на высокой и густой ели щебетали синицы, укладываясь на ночь. Кирилл Афанасьевич присел на замшелый камень и закурил, вспомнил сына. «А Володя-то в штаб всё ещё не вернулся, — с грустью подумал он. — Во время боев самурайская пуля его, к счастью, не ожгла, а я так боялся…»

Раздумья маршала прервал шум подъехавшей к штабу машины. Часовой открыл ворота, и «газик» въехал во двор. Из него вышли четверо офицеров и генерал. «Так это же Савченко, — обрадовался Кирилл Афанасьевич, — а рядом с ним мой сын!» Он подошёл к ним. Генерал Савченко вскинул руку к фуражке и доложил, что в оперативной группе больших потерь нет.

— Хорошо, генерал, можете идти отдыхать, завтра мы поговорим подробно о боевых действиях опергруппы.

Вместе с генералом ушли офицеры, Владимир остался.

— Пойдём, сынок, немного посидим на свежем воздухе, — предложил Кирилл Афанасьевич.

Они беседовали, когда из штаба вышел генерал Крутиков.

— Товарищ маршал, вам звонит главком, что ему сказать?

— Иду! — Мерецков встал. Следом за ним поднялся и Владимир. — Иди тоже отдыхать. Если хочешь, позвони маме, дежурный по связи соединит тебя с Москвой. Маме от меня привет и воздушный поцелуй, понял?

— Слушаюсь, товарищ маршал!

О многом, что было на фронте за эти две недели, Владимир успел поведать отцу, но о том, что случилось с ним в бою на подступах к городу Ванцин, умолчал. А тогда он едва не погиб. У них осталось на ходу три танка, и японцы окружили горстку храбрецов. Отбивались гранатами, пока не подошло подкрепление. Уцелели ещё и потому, что генерал Савченко умел постоять за своих людей. Но зачем об этом рассказывать отцу? У него и так хватает забот — на плечах весь фронт!

Весь следующий день маршал Мерецков допрашивал пленных генералов. Их показания были интересны, они проливали свет на подготовку Японии к нападению на Советский Союз в случае, если бы Гитлер взял верх на советско-германском фронте. А готовилась Япония к агрессии против СССР весьма тщательно. Командующий 1-м фронтом генерал Кита Сэити на допросе показал, что численность войск только его фронта составляла почти двести тысяч человек!

— Мы были уверены, что одолеем войска Красной Армии, — заявил, ничуть не смущаясь, генерал Кита Сэити. — Но русские внезапно начали боевые действия, и отразить их натиск мы не смогли.

— Как вы планировали вести боевые действия против СССР? — спросил Мерецков.

Генерал пояснил: после захвата города Ворошилова главные силы должны были нанести первый удар по Владивостоку, оккупировать этот город и выйти на побережье Приморского края.

Наиболее откровенно вёл себя генерал Мацумура Томакацу, заместитель начальника штаба Квантунской армии. Бывалый вояка прослужил в армии четверть века. По его словам, командование Квантунской армии знало об увеличении с марта 1945 года количества войск Красной Армии на границе с Маньчжурией, но сроки вступления СССР в войну против Японии были ему неизвестны, хотя разведчики и пытались это выяснить. Начало боевых действий Красной Армии 9 августа оказалось для них неожиданностью. Утром в этот день в штаб Квантунской армии поступил приказ императора, потребовавшего от руководства армии «вести упорную оборону в районах, занимаемых японскими войсками, и готовить военные операции большого масштаба». Второй приказ императора был получен генералом Ямадой 10 августа, когда войска Красной Армии уже активно вели наступательные бои. На этот раз император давал указания руководству армии «действовать согласно предварительному плану общих операций в случае войны с Советским Союзом».

— Какова была суть предварительного плана? — уточнил Мерецков.

— Этот план был разработан ставкой весной сорок пятого года, — изрёк генерал Мацумура Томакацу. — В нём предусматривалось упорное сопротивление японских частей Красной Армии в приграничных районах.

На другой день главком маршал Василевский предложил Мерецкову съездить в город Чанчунь в штаб Забайкальского фронта. Прежде чем отправиться туда, Кирилл Афанасьевич наметил план рекогносцировки освобождённых районов Маньчжурии и Кореи. Дальнейшие расчёты были связаны с тем, что наша армия на какое-то время оставалась на освобождённой территории. Кирилл Афанасьевич к вечеру вернулся в свой штаб.

Итак, Япония капитулировала. 2 сентября 1945 года на линкоре «Миссури» в Токийском заливе японское правительство подписало акт о безоговорочной капитуляции. От Советского Союза акт подписал наш представитель при союзных войсках на Дальнем Востоке генерал-лейтенант К. Деревянко, от США — адмирал Г. Нимиц, от Великобритании — адмирал Б. Фрейзер.

— Ужасная несправедливость, — выругался генерал Крутиков, когда услышал по радио сообщение о капитуляции Японии.

— Ты о чём, Алексей Николаевич? — оторвался от бумаг Мерецков.

— Кто разгромил Квантунскую армию? Не адмиралы Нимиц и Фрейзер, а Красная Армия! Американцы и англичане воевали против Японии, но успеха не добились. А теперь они ставят свои подписи под актом о капитуляции. Что, разве я не прав?

— Мы же союзники по войне, Алексей Николаевич, — возразил Мерецков. — Кто сделал больше, кто меньше, в этом ли суть дела?

— Ясно, что суть дела в разгроме Квантунской армии, и всё же Красная Армия её разгромила, а не англо-американцы!..

Кирилл Афанасьевич допоздна засиделся в штабе. В кабинет к нему вошёл майор Мерецков. Отдохнувший, чисто выбритый, с чемоданом в руке,он весело бросил:

— В дорогу я уже собрался, батя! Билет на руках…

— Я провожу тебя к поезду. — Мерецков встал. — Сейчас попьёшь у меня чайку, и поедем на вокзал…

В штаб он прибыл рано, но генерал Крутиков уже колдовал над картой. Перехватив взгляд комфронтом, он улыбнулся.

— Гадаю, как нам лучше дислоцировать войска, когда будет организован Приморский военный округ, — сказал генерал.

В это время позвонил начальник Генштаба генерал армии Антонов.

— Привет, Кирилл Афанасьевич! — послышался в трубке его громкий голос. — Чем занимаетесь?

— Проблемой японских военнопленных, Алексей Иннокентьевич! — ответил Мерецков. — Знаешь, сколько их у меня? Триста тысяч солдат и офицеров, в том числе семьдесят генералов! И всех надо кормить, поить и лечить. А что у вас для меня?

— Вы награждены орденом Победы! Товарищ Сталин поручил мне сообщить вам эту приятную новость. Поздравляю вас от души, Кирилл Афанасьевич! — Мерецков хотел было поблагодарить Антонова, но тот продолжал: — И ещё, товарищ маршал, вам нужно прибыть в Москву.

Эта поездка была для Кирилла Афанасьевича, пожалуй, самой удачной из тех, когда его принимал Верховный Главнокомандующий. Сталин нередко говорил с ним сухо, категорично, хотя и вынужден был считаться с его мнением, если речь шла о действиях войск фронта, которым на момент встречи командовал Мерецков. В этот раз Сталин нарисовал ему более широкую картину дальнейшей судьбы всех трёх фронтов на Дальнем Востоке: они буду преобразованы в военные округа и возглавят их опытные военачальники.

— Ваш фронт, Кирилл Афанасьевич, станет Приморским военным округом, — подчеркнул вождь. — И вы возглавите его. Не возражаете?

— Нет. Я, Иосиф Виссарионович, привык служить там, куда вы считаете нужным меня направить.

Мерецков, произнося эти слова, подтянулся, словно отдавал рапорт. Сталин скользнул по нему пытливым взглядом, чему-то усмехнулся.

— Но мы вас там долго держать не будем, — вновь заговорил он. — Наведите в округе порядок, укрепите войска, и мы вернём вас в Москву, дадим хорошую и ответственную должность. Опять же, товарищ Мерецков, мы с вами не можем жить сегодняшним днём, надо хотя бы краем глаза поглядеть в будущее. А оно таково, что на Дальнем Востоке, хотя мы и повергли Японию, нам нужно держать порох сухим. В этом районе заинтересованы американцы и англичане, и мы должны быть ко всему готовы. Кстати, — продолжал вождь, — вы были в Пхеньяне на митинге освобождения Кореи Красной Армией от японских колонизаторов?

— Был, товарищ Сталин, — сказал Кирилл Афанасьевич. — На нём присутствовало корейское руководство во главе с Ким Ир Сеном. Он высоко оценил роль Советского Союза в освобождении Кореи и заявил, что корейский народ в столетиях сохранит любовь и дружбу к Советскому Союзу. Он провозгласил здравицу в вашу честь, Иосиф Виссарионович.

— А что ему оставалось делать? — усмехнулся вождь. — Это мы привели его к власти и всячески будем помогать Китаю и Корее, чтобы они строили у себя социализм. Что ещё интересного можете мне сообщить?

— Знаете, кого я встретил в Порт-Артуре? — вдруг спросил Мерецков. — Адъютанта героя Русско-японской войны генерала Кондратенко — поручика Алексеева. Мне и члену Военного совета генералу Штыкову он поведал о последних днях жизни генерала, которого японцы за его стойкость и презрение к ним, агрессорам, назвали «уссурийским тигром с лицом красного злодея». В бою с японцами Кондратенко был смертельно ранен. Мы побывали на месте его гибели, возложили цветы…

— Правильно сделали, что почтили память русского генерала, — грустно сказал Сталин. — Россия для него была такой же дорогой, как и для нас с вами. Подобных людей мы не вправе забывать, даже если их могилы находятся на чужой земле.

Прошли ещё сутки. А на третий день Мерецков вылетел на Дальний Восток. На его груди сиял орден Победы. День был солнечный, ясный. Под крылом самолёта проплывали города и села. Великая матушка Россия! Это была и его земля, за которую он, полководец Божьей волей, пролил свою кровь в сражениях с врагами.

Тут автор сделает небольшое отступление. Суть дела вот в чём. Работая над этой книгой, я встречался с читателями и ещё раз убедился в том, как велика тяга нынешних стражей Отечества к героическому прошлому. Командиры и солдаты Российской армии хотят больше знать о деяниях наших полководцев на фронтах Великой Отечественной войны, изучают их боевой опыт проведения той или иной победной операции. И у каждого есть свой герой: маршал Жуков, Конев или Василевский. У полковника Рябчикова Вячеслава Михайловича, которого автор узнал ближе в необычных условиях, тоже есть свой, как он выразился, «кумир-маршал» — Мерецков.

Случилось так, что автор неожиданно занемог и его положили в военный госпиталь. Врач осмотрел больного и, озабоченно нахмурившись, изрёк:

— Будем оперировать!

В душе полыхнуло отчаяние, но тут же погасло, едва я увидел в глазах врача искры теплоты. И всё же у меня вырвалось:

— А если вдруг… — но полковник медслужбы прервал:

— Ничего «вдруг», товарищ писатель! — В его глазах мелькнула хитринка. — Обойдёмся без полосной операции, уберём вашу «болячку» другим способом… — Рябчиков сел за стол, пригласил сесть и меня. — Кстати, Александр Михайлович, днями прочёл ваш роман о маршале Василевском. Мне он понравился. Над чем сейчас работаете?

— Пишу новый роман о маршале Мерецкове. Вот только боюсь, как бы операция не помешала закончить его.

Рябчиков скользнул пытливым взглядом по моему лицу.

— Каждая операция протекает по-своему. У нас, в урологическом отделении, собрались опытные врачи. — Он вскинул брови. — Значит, пишете о Кирилле Афанасьевиче? Признаюсь, он — мой кумир. О нём я узнал немало интересного от своего отца, ветеранов, читал мемуары Мерецкова, другую литературу о войне. Что меня особенно взволновало, так это то, что генерала армии Мерецкова арестовали на второй день после начала войны! Тогда он по заданию самого Сталина находился в Ленинграде, готовил войска для отпора врагу. А Берия и его подручные состряпали на него «дело». Но Кирилл Афанасьевич, Герой войны в мятежной Испании, сумел доказать свою невиновность. Вы об этом пишете?

— Пишу, Вячеслав Михайлович. О своём аресте бериевцами Мерецков поведал мне ещё в 1965 году, когда я брал у него интервью о боевых действиях моряков Северного флота в содружестве с пехотой в боях на Карельском фронте.

— Мерецков был умён и до отчаянности храбр на фронтах, — задумчиво вновь заговорил полковник Рябчиков. — Не зря же он был удостоен ордена Победы. Меня тронуло то, что на фронте сражалась с врагом вся семья Мерецковых — Кирилл Афанасьевич, его супруга Евдокия Петровна и сын Владимир, ныне генерал-полковник в отставке. В сорок третьем сын был лейтенантом и совершил подвиг.

— Вы имеете в виду эпизод, когда в районе станции Мга он спас маршала Ворошилова? Да, ситуация тогда сложилась тяжёлая. Десант фашистских автоматчиков окружил КП дивизии, где вместе с Мерецковым находился представитель Ставки Ворошилов. Кирилл Афанасьевич позвонил тогда в седьмую танковую бригаду и попросил помощи. И первым бросился в атаку на своём танке Владимир Мерецков, он, по сути, обоим полководцам спас жизнь. Что и говорить, сын пошёл в отца.

— Мне посчастливилось видеть маршала Мерецкова на трибуне Мавзолея во время военного парада на Красной площади. Кстати, — поспешил добавить полковник, — у нас вся семья из военных. Дед служил на армянско-турецкой границе, отец — бывший артиллерист, я — полковник, а мой сын Максим сейчас уже старший лейтенант. — Рябчиков улыбнулся. — Мы с вами ещё поговорим о Кирилле Афанасьевиче. А теперь речь пойдёт о подготовке вас к операции…

Операция прошла успешно, и через месяц меня выписали из госпиталя. Полковник Рябчиков на прощание пожал мне руку и, улыбаясь, заметил:

— Свою работу я сделал, так что жду в награду ваш роман о Мерецкове. Не откажете?

— Вы же сказали, что Кирилл Афанасьевич — ваш кумир, а коль так, отказать грешно!..

ЭПИЛОГ

Лето 1964 года в Москве выдалось жарким и сухим. Не было исключением и это утро. Едва солнце взошло над городом, оно вмиг высушило росу на траве и деревьях, нещадно припекало сверху. Мерецков, поднявшись в свой кабинет, открыл форточку, перед зеркалом расчесал волосы. Посмотрел на себя и диву дался — виски совсем белые, словно на них осела морская соль. «Годы идут, и мы стареем», — грустно вздохнул он. Едва раскрыл свою рабочую папку, как позвонили по телефону. Кирилл Афанасьевич снял трубку и услышал чей-то бодрый голос:

— С днём рождения вас, товарищ маршал! Правда, опоздал я…

— Кто это?

— Генерал Силантьев, Кирилл Афанасьевич! Не мог раньше поздравить.

— Саша, я тебя не узнал. — Мерецков улыбнулся в трубку. — Спасибо, дорогой. Мне уже шестьдесят семь годков!

— А летом сорок второго вам было сорок пять, а мне двадцать четыре!

— Да, но я стал Героем Советского Союза в сорок три года, а ты в двадцать три! — засмеялся Кирилл Афанасьевич. — Всё равно обскакал меня. Ну а в сорок втором ты ловко сбил «мессершмит», когда он бросился в атаку на мой «Дуглас». Я даже не успел его как следует разглядеть…

Едва Мерецков переговорил с генералом Силантьевым, как ему из Кишинёва позвонил сын. Владимир уже был генералом, заместителем командующего 14-й гвардейской армией. Он сказал, что в конце июля ему должны дать отпуск и он хотел бы приехать к отцу в Москву.

— Приезжай, сынок! — отозвался Кирилл Афанасьевич. — На даче хорошо отдохнёшь. Порыбачим на пару с тобой, грибков в лесу соберём. А внук с тобой приедет? Я по нему очень скучаю.

Владимир женился на дочери генерала Смирнова, известного деятеля медицины, возглавлявшего в годы войны Главное военно-санитарное управление Красной Армии. Через год у Кирилла Афанасьевича появился внук, названный в честь отца Володей.

— К тебе можно, Кирилл? — нарушил раздумья Мерецкова вошедший к нему в кабинет маршал Рокоссовский. Его кабинет находился рядом, и Константин Константинович часто заходил к герою войны, как он называл Мерецкова. — Тебе письмо. — Он протянул Мерецкову помятый конверт, на котором не было обратного адреса, зато под фамилией Кирилла Афанасьевича стояло одно слово: «Лично».

Мерецков отложил письмо в сторону и взглянул на Рокоссовского.

— Слушаю тебя, Костя. Ты, наверное, не просто так ко мне зашёл? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Привет тебе от Жукова. — Рокоссовский сел. — Вчера был у него на даче. Нам было о чём поговорить, и прежде всего о минувшей войне.

— Как он поживает?

Рокоссовский усмехнулся:

— Как может чувствовать себя человек, которого отлучили от армии? Понимаешь, армия для Георгия, как, впрочем, и для нас с тобой, — жизнь! Мы-то свои мундиры ещё не сняли, а он давно это сделал. На днях он снова звонил Хрущеву, просил дать ему любую должность в армии, но тот закусил удила. Наш дорогой Никита Сергеевич в армию его не пускает.

— Боится Жукова, вот в чём дело, — твёрдо промолвил Мерецков. Он был недалёк от истины. — А ты снова едешь с инспекцией на Северный флот? — спросил Кирилл Афанасьевич Рокоссовского. — Ты же недавно был там, выяснял, как в Баренцевом море затонула наша подводная лодка.

Рокоссовский признался, что тогда ему выпала тяжёлая поездка. Министр обороны маршал Малиновский вызвал его к себе, сообщил о гибели подводной лодки и распорядился, чтобы он срочно ехал на флот и во всём разобрался.

— И построже к флотским чинам, — предупредил Рокоссовского маршал. — Никита Сергеевич Хрущев разгневался, когда я доложил ему о ЧП на Северном флоте, при мне отчитал главкома ВМФ адмирала Горшкова.

Маршал Рокоссовский понял, почему министр так обеспокоен: трагедия произошла в соединении подводных лодок с крылатыми ракетами, а исчезнувшая в пучинах моря лодка «С-80» имела их на борту.

Утром в сопровождении адмирала Горшкова Рокоссовский прибыл в Североморск — главную базу Северного флота. Командующий флотом адмирал Чабаненко предложил ему отдохнуть с дороги, но маршал приказал вызвать в штаб флота командира соединения подводных лодок адмирала Егорова: пусть доложит, что явилось причиной гибели лодки.

Егоров был не робкого десятка и поведал о ЧП то, что думал. Изложил своё мнение о причинах возможной катастрофы, а также дал отрицательную характеристику командиру корабля, которую ранее неоднократно высказывал командующему флотом.

Рокоссовский решил побывать в гарнизоне подводников и поговорить с командирами кораблей:

— Хочу знать, что они думают об исчезнувшей лодке.

Подводники пришли к единому мнению: на лодке отказал какой-то механизм или случилась поломка, с которой личный состав во время сильного шторма на море не мог справиться. Они говорили о том, о чём ранее сообщал адмирал Егоров. Главком Горшков, сопровождавший маршала, в разговор не вмешивался: понял, что ставить вопрос о снятии с должности командира соединения подводных лодок он не будет.

В длительных и тяжёлых поисках приняли участие корабли-спасатели, суда тралового и рыболовецкого флотов, которые имели на вооружении поисковые станции косяков рыбы, способные обнаружить лодку с помощью тралов даже на грунте. Но лодку так и не нашли. Был найден лишь буй, отданный подводниками, когда лодка провалилась на большую глубину. Море, как надёжный часовой, хранило тайну исчезнувшего корабля.

— А что, лодку так и не обнаружили на грунте? — спросил Мерецков, выслушав Рокоссовского.

— Пока не нашли, — вздохнул маршал. — На днях я спрашивал об этом главкома ВМФ адмирала Горшкова, и он это подтвердил.

Помолчали. Рокоссовский заговорил вновь:

— Знаешь, Кирилл, когда я был на Северном флоте и вник в службу подводников, то понял: нелегка и опасна их служба! Раньше считал, что труднее всего в армии танкистам, теперь у меня другое мнение: подводникам служить во стократ труднее!

(Подводную лодку «С-80» нашли спустя восемь лет — в 1971 году. Она была поднята с глубины 235 метров. Подробное заключение о катастрофе сделала комиссия под председательством Героя Советского Союза, опытнейшего подводника вице-адмирала Г. И. Щедрина. Причина катастрофы — попадание забортной воды через шахту РДП — подачи воздуха к дизелям. «С-80» плавала в условиях сильного шторма и снежных зарядов, на лодке обледенел поплавковый клапан, находившийся на верхнем срезе выдвинутой шахты РДП. При уходе лодки на глубину он не закрылся и не перекрыл шахту от попадания забортной воды. Комиссия также установила, что командир лодки грубо нарушил инструкцию, которая запрещала плавание по РДП при сильном волнении моря и обледенении. Таким образом, версия командира соединения адмирала Г. М. Егорова подтвердилась. — А. 3.).

— Ну, я пойду к себе, Кирилл. — Рокоссовский шагнул к двери. — Если не поеду с инспекцией на флот, возьму отпуск и съезжу в Сочи погреть на горячем песке кости.

Взгляд Мерецкова упал на край стола, где лежал конверт. Теперь, пожалуй, можно и письмо прочесть. В окно стрельнули лучи солнца, и в кабинете стало совсем душно, хотя работал вентилятор. Маршал встал, выпил холодного боржоми и снова сел за стол. Надорвал конверт, вынул из него листок, расправил его и начал читать:

«Здравствуйте, Кирилл Афанасьевич! Пишет Вам та самая Татьяна, с которой Вы познакомились ещё в 1920 году, когда по просьбе моего отца, Игоря Денисовича Костюка, навестили меня в Москве на Арбате. Потом мы ещё не раз встречались с Вами. Одно время я думала, что Вы влюбились в меня, но позже поняла, что ошиблась. Вы остались верны своей невесте и жене Дуняше. Если Вы до сих пор живете с ней, Вам можно лишь позавидовать. В наше время браки молодых рассыпаются, как осыпается одуванчик даже при лёгком ветре. Впрочем, я, кажется, не о том заговорила, извините…

Прошло столько времени, но мы с Игорем Вас не забываем. Сейчас мой сын не тот робкий солдат, который в сорок первом попал на фронт, а смелый и отчаянный моряк! Он мечтал о службе на военном флоте и своего добился.

Что же побудило меня написать Вам? Да просто очень соскучилась и хочу Вас увидеть, поговорить с Вами о моём отце, который лечил Вас в госпитале. А не известно ли Вам что-либо о моём родном брате Аркадии? Последний раз я виделась с ним вскоре после знакомства с Вами, тогда он уехал в Новороссийск, с тех пор о нём ни слуху ни духу…

Приходите, я жду Вас, нам есть о чём поговорить. Адрес тот же — квартира на Арбате, где в последнее время жила моя тётя. Жму Вам руку. Ниточка, которая давно связала Вас с нашей семьёй, не должна порваться. Татьяна Кречет. 20.07. 64 г.

Р. S. Весной я лечила зубы ветерану, который приехал из Подмосковья к своей дочери и заболел. У него шрам на правой щеке: он воевал на Волховском фронте. Я спросила, знает ли он маршала Мерецкова. Оказалось, что не только знает Вас — вы оба родом из одной деревни! Ветеран сказал, что Вы командовали тогда 7-й армией, а он — стрелковым полком».

Мерецков прочёл письмо и задумался. От нахлынувших воспоминаний у него защемило в груди. Кто же этот ветеран со шрамом на щеке? Не полковник ли Чернов, который в сорок первом послал Татьяне Игоревне похоронку на её сына? Чернов умер в прошлом году от сердечного приступа. Выходит, Татьяна встречалась с ним до его смерти? Но если Чернов был в Москве, почему он не зашёл к нему, своему земляку? Что-то тут не так…

На другой день было воскресенье, и Мерецков поехал на Арбат. Ночью прошёл дождь, на асфальте в лужах отражалось солнце. Оно слепило глаза. Утро было тёплое, безветренное. А вот и заветный дом из красного кирпича. Кирилл Афанасьевич поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка. Ему открыла Татьяна. Он сразу узнал её.

— Вы ли это?! — воскликнула она.

— Получил ваше письмо, Татьяна, и прибыл собственной персоной! — Он поцеловал ей руку. — А вы всё так же красивы, как в молодости. Седина вам к лицу, а меня она старит!

Она отчего-то залилась краской.

— Проходите, пожалуйста…

Он снял чёрный плащ, и на погонах мундира засияли звёзды маршала.

— Высшее воинское звание вам идёт! — весело выдохнула Татьяна.

Он поправил её: не высшее, есть ещё звание — генералиссимус, оно было присвоено товарищу Сталину.

— Перед вашим приходом мне звонил из аэропорта «Домодедово» сын. Он прилетел из Мурманска и погостит у меня несколько дней.

— Я помню, как мы с полковником Черновым «похоронили» его, а потом он воскрес! — улыбнулся Мерецков. — Такая вот фронтовая история вышла, даже не верится.

Татьяна ушла на кухню, а он осмотрелся. Увидел на буфете фотографию её отца. Игорь Денисович был в белом халате и кому-то улыбался. Рядом с ним — фотография её сына. Игорь стоял на палубе корабля, солнце светило ему в лицо, и он слегка щурил глаза. Вошла Татьяна, поставила на стол кофе. Она перехватила взгляд Мерецкова.

— Игоря сфотографировал фотокорреспондент «Комсомольской правды», корабль сына под Сталинградом уничтожил из своих орудий одиннадцать немецких танков, — сказала Татьяна. — За этот бой его наградили медалью «За отвагу». Он служил на Волжской военной флотилии, и во время сражения под Сталинградом её корабли оказывали большую помощь армейцам. В августе лодку «Чапаев» бомбили «юнкерсы», Игоря ранило в руку, взрывной волной выбросило в Волгу, и он едва не утонул…

— Да, судьба вашему сыну выпала нелёгкая, — грустно промолвил Кирилл Афанасьевич. — В сорок первом, когда мы с ним попали в тяжёлую ситуацию, он не пал духом, меня выручил и два фашистских танка уничтожил…

— В тот день, когда Дуняша сообщила мне, что мой сын жив, я словно родилась заново. — Голос Татьяны звучал негромко, но в нём было столько теплоты и надежды, что Мерецкову стало радостно за неё. — Скажу вам честно, Кирилл Афанасьевич, в те счастливые минуты я почему-то вспомнила вас.

— Вы теперь живете в Москве, а не в Ростове? — спросил Мерецков.

— Да, — подтвердила она. — Всё произошло так неожиданно. Я приехала в Москву к больной тете, ухаживала за ней, потом она умерла, и я поселилась в её квартире. Раньше, как вы помните, в этой квартире жила я и уступила её тете, когда после замужества переехала в Ростов. После гибели мужа я оставила там сына, который, окончив военно-морское училище в Ленинграде, уехал с женой в Североморск. Сейчас в Ростове живёт его сын, мой внук, вместе с бабушкой. Окончил школу и поступил учиться в мединститут…

Судьба этой женщины вызывала у маршала сочувствие, и, слушая её, он проникся к ней ещё большим уважением.

— Татьяна, где вы встретились с сыном после того, как узнали, что он жив? — спросил Мерецков.

— О, это длинная история, — усмехнулась Татьяна. — Ну а если коротко, то нашла я сына в Сталинграде, на одном из причалов, где стояла канонерская лодка «Чапаев». Там в июле ещё не было боев, «юнкерсы», правда, город бомбили. А помогли мне найти Игоря моряки из Наркомата Военно-Морского Флота, куда мы с вашей милой женой ходили за помощью. Я нашла себе комнату неподалёку от причала, и две недели была рядом с Игорем. А когда под Сталинградом начались ожесточённые бои, я была уже в Москве и очень переживала за сына… — Татьяна помолчала, её глаза блестели. — Да, — спохватилась она, — я отвезла ему орден, которым он был награждён посмертно. Прочёл он и письмо, которое вы прислали мне… Давно это было, а помню всё до мелочей.

«Она и сейчас как бы вновь всё переживает, хотя и бодрится», — участливо подумал Мерецков.

— Сегодня у меня праздник, — повеселевшим голосом промолвила хозяйка. — Приехали в гости сын с внуком, и навестил меня прославленный в боях маршал. Кстати, как поживает Дуняша?

В её голосе не было скрытой иронии или насмешки, и это тронуло Кирилла Афанасьевича.

— У нас с Дуняшей всё хорошо, лишь седин прибавилось, — улыбнувшись, сказал он.

Татьяна похвалила его жену:

— Она молодец, сумела на войне защитить себя и своё счастье. — В её глазах было столько тепла и грусти, что Кирилл Афанасьевич взял её ладонь в свою руку и крепко пожал.

— Теперь и вам, Танюша, нечего грустить: сын-то рядом! — Мерецков выждал минуту. — Скажите, как фамилия ветерана, которому вы лечили зубы?

— Я у него не спросила, а он не назвался. Моя приятельница привела его ко мне, звала Фёдором Петровичем.

— Я знаю, кто это был! — воскликнул маршал.

— Кто же?

— Тот командир полка, который послал вам похоронку на сына и его орден! Кто он? Чернов! Жаль, что в прошлом году мой фронтовой друг умер. Правда, узнал я об этом поздно и на его похоронах не был. А шрам у него на правой щеке от удара шашкой. Под Казанью в девятнадцатом мы воевали с ним против беляков, и поручик нанёс ему этот удар.

Кто-то позвонил. Татьяна поспешила открыть дверь. В комнату вошёл капитан 1-го ранга, тот самый водитель, с которым Мерецков в сорок первом на машине попал в засаду вражеских танков. Кирилл Афанасьевич порывисто встал.

— Товарищ маршал, я сразу узнал вас… — начал было капитан, но Мерецков не дал ему договорить. Он обнял его и поцеловал трижды по русскому обычаю.

Кречет-младший стоял перед маршалом слегка растерянный, видно, был немало удивлён встречей своего отца-моряка с известным военачальником, на груди которого сиял орден Победы.

— Отец взял меня с собой, чтобы я увидел Москву, Красную площадь, где проходил знаменитый военный парад седьмого ноября сорок первого года, а в тридцати километрах от столицы стояли немецкие танки. У нас в мединституте есть хирург, который был участником этого парада, он нам рассказывал…

Пока они беседовали, хозяйка накрывала стол.

— Игорь, скажи, пожалуйста, как ты попал к военным морякам? — спросил маршал.

— Когда я поджёг два танка и рванулся к лесу, чтобы следом за вами добраться до полка, по мне открыли бешеный огонь. Пуля угодила в плечо. Боль была ужасная, и я с трудом пробирался сквозь заросли. Еле волочил ноги, потом закружилась голова, перед глазами поплыл туман, и я упал. А когда очнулся, то увидел себя на палубе корабля. После моряки говорили, что нашли меня на краю леса, у озера, без сознания. Словом, когда я поправился, командир корабля зачислил меня в экипаж. Вот и весь сказ, — заключил капитан.

— А как случилось, что твой медальон оказался рядом с обгоревшим трупом финского солдата? — поинтересовался Мерецков.

— В пылу боя оторвался рукав гимнастёрки, я бросил её, чтобы не мешала бежать, остался в одной майке, а медальон был в карманчике, — пояснил Игорь. — Гимнастёрка, видимо, сгорела, а медальон уцелел. Но это не страшно, другое меня едва не подкосило…

— Что же?

— Я же прибыл на фронт из штрафного батальона, но морякам об этом не сказал, боялся, что не возьмут на корабль, а вот о том, что спасал генерала армии, как-то проговорился, и меня вызвал командир. Спросил, правда ли это. Я смекнул, в чём тут дело, и ответил, что пошутил. Подумал, что они станут вас искать, наводить обо мне справки и откроется, что я был в штрафбате.

— Правильно сделал, не то стали бы гонять по инстанциям, — улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

— Время шло, — вновь заговорил Игорь. — Корабль часто выходил на выручку армейцев, обстреливал из орудий немецкие танки, мотопехоту и прочее. Я так втянулся в боевую работу, что не знал ни сна, ни отдыха. И вдруг особисты откуда-то узнали, что я был в штрафном батальоне, и заявили об этом командиру корабля. Что было делать? Я и выложил ему всё начистоту: вину свою, мол, искупил в боях и совесть моя чиста. Он мне вопрос: почему сразу не сказал правду? Я ответил: боялся, что на корабле меня не оставят.

— И что сделал командир?

— Доложил командующему флотилией адмиралу Черокову, тот поручил своим людям связаться с полком Чернова, куда меня направили из штрафбата, и армейцы подтвердили, что в бою я вёл себя героически, что помог командарму добраться до полка, что меня считали погибшим, орденом наградили посмертно. Меня оставили в покое. Да, в сорок первом, когда настали холода, наши корабли отправили на Волгу, в Волжскую военную флотилию, там я принял в боях активное участие, даже медаль заработал. После войны меня направили учиться в военно-морское училище в Ленинград. Теперь, как видите, я уже капитан 1-го ранга, служу на Северном флоте, командую бригадой противолодочных кораблей. Да, ещё такая деталь, — улыбнулся Игорь, покачивая головой. — До войны я плавал рулевым на пароходе «Чапаев», а в Волжской военной флотилии служил на канонерской лодке «Чапаев». Ох и давали мы жару фашистам под Сталинградом! Не раз в упор из орудий расстреливали их танки…

В комнату заглянула Татьяна.

— Стол накрыт, прошу садиться, — весело произнесла она.

Выпили по рюмке, закусили. Разговор вновь вернулся к памятным дням. Мерецков загадочно взглянул на хозяйку.

— У меня для вас, Татьяна, есть важная новость.

— Правда? — Хозяйка насторожилась.

Мерецков рассказал о встрече с Аркадием Костюком и его гибели.

— Жаль! — вырвалось у Татьяны. — Как брата мне его жаль, а то, что он перешёл к фашистам, я не одобряю!

— Я тоже не одобряю, — сухо ответил Мерецков.

— И я, — подал голос Игорь.

Какое-то время все молчали.

— А правда, что ваш сын в сорок первом спас в бою маршала Ворошилова и вас? — вдруг спросила Татьяна.

— Сущая правда! — улыбнулся Кирилл Афанасьевич и поведал, как это было.

— Значит, он у вас тогда был капитаном-танкистом? — заинтересовался Игорь.

— Да! — Маршал помедлил. — На фронте была и моя жена Евдокия Петровна. Так сказать, героическое трио! — добавил он шутливо.

— Вот это здорово! — воскликнул Кречет-младший. — Мне тоже нравилась профессия танкиста, но случилось так, что я стал терапевтом.

— А лечить людей, спасать их от всяческих болезней разве дело простое? Моя жена тоже заботилась о раненых бойцах, а их тогда было немало. Так что, Васёк, дорогой, профессия у тебя почётная!..

В разговор вступил Кречет-старший.

— Товарищ маршал, вы не собираетесь приехать на Северный флот с инспекцией? — спросил он. — Вы наверняка посетили бы бригаду моих кораблей. Моряки слушали бы вас затаив дыхание. Маршал Рокоссовский был на Северном флоте, и моряки тепло встречали его.

— Пока не обещаю, Игорь, но возможно, и приеду. — Кирилл Афанасьевич окинул сидевших взглядом и попросил наполнить рюмки.

— У меня есть тост, не возражаете? — улыбнулся он.

Все горячо поддержали его.

— Предлагаю тост за тех, кто выстоял в жестоких боях с фашистами, кто пролил кровь, но чести своей не посрамил!..

Москва — Ленинград — станица Кущевская

2002 г.

КОММЕНТАРИИ

ЗОЛОТОТРУБОВ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ родился в 1927 г. в станице Кущевской Краснодарского края. Окончил заочно факультет журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко. Участник Великой Отечественной войны. Награждён орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых силах СССР». В октябре 1945 г. был переведён на Военно-Морской флот. Много лет плавал радистом на боевых кораблях эскадры Черноморского флота. 13 лет прослужил на Северном флоте. С 1968 г. живёт в Москве, работал редактором отдела художественной литературы, критики и библиографии журнала «Пограничник».

Член Союза писателей с 1964 г. Автор романов «Тревожные галсы», «След торпеды», «За волной океана», «Флотоводец», «Тревожный колокол», «Жезл маршала», «Опальный адмирал», повестей «Глубины морские», «В синих квадратах моря», «Сто метров до солнца», «Коршуновы ворота», «Серебряный якорь», «Звёзды в перископе» и др. В серии «Жизнь замечательных людей» в 1983 г. вышла книга «Будённый».

Роман «Мерцающий луч славы» — новое произведение писателя.

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

1897 год

7(20) июня. В деревне Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии (ныне Зарайский район Московской области) в семье крестьянина-бедняка А. И. Мерецкова родился Кирилл Афанасьевич Мерецков.

1911 год

Июнь. Окончание начальной школы.

1912 год

Мерецков — механик Храповицкого канифольно-скипидарного завода.

1915 год

Июнь. Служба в 4-й роте запасного полка в г. Шуя (рядовой).

1917 год

Мерецков — машинист Ольгинского химического завода.

Август. Мерецков — начальник штаба Красной гвардии в г. Судогда.

1918 год

Май. Назначение комиссаром Судогдского красногвардейского отряда.

Август. Тяжёлое ранение под Казанью.

1919 год

Мерецков — слушатель Военной академии Генерального штаба РККА в Москве.

Июль. Группу слушателей Военной академии, в которой был и Мерецков, отправляют на Южный фронт, ранение.

1920 год

Август. Мерецков — помощник начальника штаба 4-й кавдивизии Первой конной армии, участвует в боях, ранен в третий раз.

1921 год

Январь. Женитьба на дочери кадрового рабочего Е. П. Беловой.

Октябрь. Окончание Военной академии.

1922 год

Январь. Мерецков — начальник штаба 1-й Сибирской кавдивизии Западного военного округа (Белоруссия).

1924 год

Март. Рождение сына Владимира.

Июнь. Мерецков — начальник штаба 9-й Донской стрелковой дивизии Северо-Кавказского военного округа.

1928 год

Июнь. Мерецков — помощник начальника штаба Московского военного округа.

1930 год

Май. Назначение заместителем начальника штаба Московского военного округа.

1932 год

Апрель. Мерецков возглавляет штаб Московского военного округа.

Май. Поездка в Германию для ознакомления с работой армейских штабов.

1934 год

Февраль. Мерецков — начальник штаба Белорусского военного округа.

1936 год

Март. Перевод на Дальний Восток в качестве начальника штаба Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, встреча с маршалом В. К. Блюхером.

Октябрь. Направление в Испанию, участие в боях с мятежниками генерала Франко. Мерецков — советник.

1937 год

Июнь. Возвращение из Испании и назначение заместителем начальника Генерального штаба РККА. Мерецков — секретарь Главного военного совета РККА.

1938 год

Сентябрь. Мерецков — командующий Приволжским военным округом.

1939 год

Февраль. Мерецков — командующий войсками Ленинградского военного округа, установление тесных контактов с секретарём ЦК ВКП(б), первым секретарём Ленинградского обкома партии А. А. Ждановым.

Ноябрь. Назначение командарма 2-го ранга Мерецкова командующим 7-й армией Северо-Западного фронта (в советско-финляндскую войну его войска прорвали линию Маннергейма на выборгском направлении).

1940 год

Август. Мерецков — начальник Генерального штаба РККА.

1941 год

Июнь. Арест по ложному обвинению.

Сентябрь. Освобождение из-под ареста и назначение командующим 7-й армией, одновременно возглавляет командование 4-й армией.

Декабрь. Мерецков — командующий образованным Ставкой Верховного Главнокомандования Волховским фронтом.

1942 год

Апрель. Ликвидация Волховского фронта, передача его войск Ленинградскому фронту, назначение генерала армии Мерецкова командующим 33-й армией Западного фронта, работает в тесном контакте с генералом армии Г. К. Жуковым.

Июнь. Решением Ставки восстановлен Волховский фронт, Мерецков назначен его командующим.

1944 год

Февраль. Мерецков — командующий Карельским фронтом.

Октябрь. Присвоение Мерецкову звания Маршала Советского Союза.

1945 год

Апрель. Назначение командующим Приморской группой войск на Дальнем Востоке (с августа 1-й Дальневосточный фронт).

Август. Участие 1-го Дальневосточного фронта в разгроме японской Квантунской армии.

Сентябрь. Награждение Мерецкова орденом Победы.

Ноябрь. Мерецков — командующий войсками Приморского военного округа.

1947 год

Июнь. Мерецков — командующий войсками Московского военного округа.

1949 год

Июнь. Назначение командующим войсками Беломорского военного округа.

1951 год

Июль. Мерецков — командующий войсками Северного военного округа.

1954 год

Май. Назначение начальником курсов «Выстрел».

1955 год

Август. Мерецков — помощник министра обороны СССР по вузам.

1964 год

Июнь. Мерецков — Генеральный инспектор группы инспекторов Министерства обороны СССР.

1968 год

30 декабря. Кончина Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова.

Примечания

1

Берзин (Берзинь, настоящее имя — Кюзис Петерис) Ян Карлович (1889–1938) — армейский комиссар 2-го ранга. В Гражданскую войну начальник политотдела дивизии и начальник особого отдела армии, с 1921 г. в разведуправлении РККА, в 1924–1935 гг. и 1937 г. начальник разведуправления. В 1936–1937 гг. главный военный советник республиканской армии в Испании.

(обратно)

2

Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937) — Маршал Советского Союза (1935). В Советской армии с 1918 г. В Гражданскую войну командующий 1-й армией, помощник командующего Южным фронтом, командующий 8-й и 5-й армиями, в 1920–1921 гг. командующий Кавказским и Западным фронтами. После войны начальник Военной академии РККА, в 1922–1924 гг. командующий Западным фронтом, в 1925–1928 гг. начальник штаба РККА. С 1931 г. заместитель наркомвоенмора и Председателя РВС СССР, с 1936 г. 1-й заместитель наркома обороны и начальник управления боевой подготовки.

(обратно)

3

Уборевич Иероним Петрович (1896–1937) — командарм 1-го ранга (1935). В Советской армии с 1918 г. В Гражданскую войну командир Двинской бригады, начальник стрелковой дивизии, командующий 14-й, 9-й и 13-й армиями. После войны помощник командующего Вооружёнными силами Украины и Крыма, командующий 5-й армией, в 1925–1937 гг. командующий рядом военных округов.

(обратно)

4

Якир Иона Эммануилович (1896–1937) — командарм 1-го ранга. В Красной Армии с 1918 г. В Гражданскую войну член РВС 8-й армии, в 1919–1920 гг. командовал Южной группой войск 12-й армии, Фастовской, Злочевской и Львовской группами войск и 14-й армией. После войны начальник Главного управления военно-учебных заведений РККА, командовал войсками Украинского военного округа. В 1930–1934 гг. член РВС СССР.

(обратно)

5

Азин Владимир Мартинович (Михайлович) (1895–1920) — активный участник Гражданской войны. В Советской армии с 1918 г. В 1918–1920 гг. командовал Латышским коммунистическим отрядом и Арской группой войск 2-й армии, участвовал в освобождении Казани, возглавлял стрелковые дивизии на Восточном, Южном и Кавказском фронтах. Захвачен в плен и казнён белогвардейцами.

(обратно)

6

Фрунзе Михаил Васильевич (1885–1925) — государственный и военный деятель, полководец, один из активных организаторов советских Вооружённых сил. В Красной Армии с 1918 г. В Гражданскую войну командовал армиями и фронтами, вооружёнными силами Украины и Крыма. В 1924–1925 гг. заместитель Председателя и Председатель РВС CCCР, нарком по военным и морским делам.

(обратно)

7

Гиттис Владимир Михайлович (1881–1938) — командир корпуса. В Красной Армии с 1918 г. В Гражданскую войну командовал 6-й и 8-й армиями, Южным, Западным и Кавказским фронтами. После войны командующий войсками Заволжского, затем Петроградского военного округа, состоял при РВС СССР для особо важных поручений.

(обратно)

8

Брусилов Алексей Алексеевич (1853–1926) — русский военный деятель. В Первую мировую войну командовал 8-й армией, с 1916 г. главком Юго-Западного фронта, а мае-июле 1917 г. верховный главнокомандующий. В 1920 г. вступил в Красную Армию, с 1924 г. состоял при РВС СССР для особо важных поручений.

(обратно)

9

Вацетис Иоаким Иоакимович (1873–1938) — командарм 2-го ранга. В Красной Армии с 1918 г. Окончил академию Генштаба (1909). В апреле 1918 г. командовал Латышской стрелковой дивизией, в июле-сентябре Восточным фронтом, затем главком Вооружённых сил Советской Республики. С 1921 г. на преподавательской работе в Военной академии РККА.

(обратно)

10

Пилсудский Юзеф (1867–1935) — польский политический и военный деятель. В мае 1926 г. организовал военный переворот, маршал. В 1920 г. вёл военные действия против Советской России. С 1926 г. военный министр и генеральный инспектор вооружённых сил.

(обратно)

11

Каменев Сергей Сергеевич (1881–1936) — командарм 1-го ранга. В Красной Армии с 1918 г. Окончил академию Генштаба (1907). В Гражданскую войну командовал Восточным фронтом, в 1919–1924 гг. главком Вооружённых сил Советской Республики, с марта 1925 г. начальник штаба РККА. В 1924–1927 гг. заместитель наркома по военным и морским делам и заместитель Председателя РВС СССР.

(обратно)

12

Корк Август Иванович (1887–1037) — командарм 2-го ранга. В Красной Армии с 1918 г. Окончил академию Генштаба (1914). В Гражданскую войну начальник оперативного отдела штаба 9-й армии, командующий 15-й и 6-й армиями. С 1921 г. командующий войсками Харьковского военного округа, с 1922 г. командующий Туркестанским фронтом, в 1929–1935 гг. командующий войсками Московского военного округа, с 1935 г. начальник Военной академии имени М. В. Фрунзе.

(обратно)

13

Колчак Александр Васильевич (1873–1920) — один из руководителей российской контрреволюции, адмирал. Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. и Первой мировой войны. В 1916–1917 гг, — командующий Черноморским флотом, в 1918–1919 гг. «верховный правитель Российского государства», провозгласил себя верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами России. После разгрома бежал из Омска в Иркутск, где был арестован и расстрелян.

(обратно)

14

Блюхер Василий Константинович (1889–1938) — Маршал Советского Союза (1935). В Красной Армии с 1918 г. В Гражданскую войну командовал отрядами Красной гвардии. В 1921–1922 гг. военный министр и главком Народно-революционной армии Дальневосточной Республики, затем главный военный советник при китайском революционном правительстве. Летом 1938 г. командовал Дальневосточным фронтом.

(обратно)

15

Лееб Вильгельм Йозеф Франц фон (1876–1956) — генерал- фельдмаршал немецко-фашистской армии. При нападении на СССР командовал группой армий «Север». После провала немецко-фашистского наступления на Ленинград снят с должности и уволен в отставку (1942). В ноябре 1948 г. как военный преступник осуждён американским военным трибуналом, освобождён досрочно.

(обратно)

16

Гудериан Хайнц Вильгельм (1888–1954) — генерал-полковник немецко-фашистской армии. Во время Второй мировой войны командовал танковыми корпусом, группой и армией. В декабре 1941 г. после поражения под Москвой снят с должности. В 1944–1945 гг. начальник Генштаба сухопутных войск Германии.

(обратно)

17

Маннергейм Карл Густав Эмиль (1867–1951) — финляндский государственный и военный деятель, маршал (1933). В 1889–1917 гг. служил в русской армии, генерал-лейтенант. В 1918 г. командовал финской армией. В 1939–1940 гг. и 1941–1944 гг. главком финской армии в войнах против СССР. В 1944–1946 гг. президент, вышел в отставку под давлением демократических сил.

(href=#r17>обратно)

18

Манштейн Эрих фон Левински (1887–1973) — генерал-фельдмаршал немецко-фашистской армии, нацистский военный преступник. На советско-германском фронте командовал группой армий «Дон» и «Юг», в 1944 г. отстранён от командования. В 1950 г. осуждён британским военным трибуналом, в 1953 г. освобождён.

(обратно)

19

Эйзенхауэр Дуайт Дейвид (1890–1969) — государственный и военный деятель США, генерал армии. С 1922 г. на штабных должностях в войсках. Во время Второй мировой войны командовал американскими войсками в Европе, был верховным главнокомандующим союзными экспедиционными силами в Северной Африке и Средиземноморье. С декабря 1943 г. верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников в Западной Европе. В 1945 г. командующий оккупационными силами США в Германии, начальник штаба армии США. В 1950–1952 гг. верховный главнокомандующий вооружёнными силами НАТО, в 1953–1961 гг. 34-й президент США. Награждён советским орденом Победы.

(обратно)

20

Ямада Отодзо (1881–1965) — японский генерал. С 1912 г. на командных должностях в армии. В 1934–1937 гг. начальник академии японского генштаба. С 1939 г. главком группы экспедиционных войск Японии в Центральном Китае. С 1944 г. командующий Квантунской армией, которая была разбита Красной Армией в 1945 г.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

ЭПИЛОГ

КОММЕНТАРИИ

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

*** Примечания ***