Добро пожаловать на Марс [Джеймс Бенджамен Блиш] (fb2) читать онлайн

Джеймс Блиш. Добро пожаловать на Марс

Предисловие

МАРС — ужасная планета. Нам остается надеяться, что там не живут разумные существа, иначе у них было бы много причин предъявить писателям-фантастам иск за клевету.

В недалеком будущем мы увидим своими глазами, какой Марс на самом деле. А пока что мы можем об этом лишь строить догадки, опираясь на сомнительные астрономические исследования. Лучшие сведения, которые когда-либо были у нас о Марсе, дают нам столько же информации, сколько мы получили бы из фотографии яблока, сделанной с расстояния в четверть города.

Все, что мы знаем, или думаем, что знаем об этой далекой планете, не слишком-то нас воодушевляет. Там нет никаких широких каналов, наполненных медленно текущей водой, нет никаких морей, там нет и не может быть людей, размахивающих мечами и строящих аэропланы, романтичные две луны видимы примерно как искорки в небе, а в высоких широтах их не видно совсем. Теплые весенние ночи тоже миф, даже в разгаре лета человек замерз бы там до смерти на закате. Так что Марс, описанный такими авторами, как Эдгар Райс Берроуз и Рэй Бредбери, просто не существует.

И все равно Марс — романтичная планета, преисполненная тайн, куда более интересных, чем все, что напридумывали о нем беллетристы. Мы можем быть уверены, что пустыни Марса совершенно не похожи на пустыни Земли, они полны парадоксов и странностей, необъяснимых следов, изобилуют решениями проблем, подобных которым вообще нет на Земле. Совершенно очевидно, что это вторая и последняя планета в Солнечной системе, где отважный человек может выжить, если не будет сдаваться.

Такой полуреальный Марс нравится мне гораздо больше, чем заезженное описание аравийской пустыни, которое почему-то называется Марсом и встречается во многих романах. Было бы честнее описать новый мир, сконструировать который нам помогут те немногие факты, известные уже сейчас, создать новый театр для человеческих подвигов. Если то, что мы обнаружим на Марсе, когда туда полетит первая экспедиция, будет похоже на старые, затасканные декорации, уже неоднократно использованные, то я, как и все мы, буду весьма разочарован.

Но я в это не верю. Фактический, настоящий, реальный Марс, удивит меня гораздо сильнее, чем выдуманный Марс Дольфа Хэртеля, о котором вы прочтете в этой книге. Однако, я вместе с ним попытался преодолеть сорок восемь миллионов миль, лежащих между нами и этим тихим, древним, тускло-красным миром. И то, что мы увидели, было красиво.

Надеюсь, что вы подумаете также.

Джеймс Блиш

Часть первая. На берегу

1. Домик на дереве

Дольф Хэртель — даже когда ему было всего лишь восемнадцать, никто не рисковал называть его Адольфом, кроме приемного отца, — бросил последний взгляд на иглу-указатель посреди стола. Затем припал к отверстию, вырезанному в упаковочном ящике, и впервые увидел Марс вблизи.

Обзор был не очень хорошим. С одной стороны линзы были двойными. Он купил их, предполагая первоначально построить телескоп, потому что стенки ящика тоже были двойными, и ему понадобились два стекла для иллюминатора. В результате изображение походило на то, какое можно получить, если смотреть на Марс вниз через короткий туннель диаметров в шесть дюймов, с толстым дюймовым, немного поцарапанным стеклом на каждом его конце.

Кроме того, яркий свет слепил. Уже на высоте сотни миль над поверхностью планеты Дольф был, фактически, вне марсианской атмосферы, и находившиеся между ярким синим свечением края атмосферы и лимонным, с красноватым оттенком, отблеском полуденной пустыни, все детали казались размытыми.

Однако, по мере того, как Дольф медленно опускался к пустыне на юг от области названной Залив Шеба, правильного треугольника, образованного четкими сине-зелеными линиями, острым углом указывающего через пустыню на «оазис» с причудливым названием Аравия, то он постепенно все лучше и лучше различал подробности. И он глядел во все глаза, едва осмеливаясь дышать. Эти темные, совершенно прямые линии являлись главной тайной Марса, издавна называемой «каналами», хотя ничто не могло быть более бесспорным, что никакие это не каналы в земном смысле этого слова. Может, это линии вулканических разломов? Следы животных? Нечто, созданное разумной жизнью миллионы лет назад? Или просто иллюзия, создаваемая глазом из крошечных точек — каких-нибудь неровностей местности, видимых на расстоянии пятидесяти миллионов миль пустоты?

Но каналы не исчезали. Напротив, они становились отчетливее с каждой минутой. Отсюда — Дольф был теперь уже так близок, что мог думать о высоте, а не о расстоянии, — он мог различить детали величиной меньше пятидесяти километров, а не такие громадные, как Сицилия или даже Лонг-Айленд, что являлось пределом для аресографов Земли. Но все равно каналы не распадались на беспорядочные точки, как надлежало оптическому обману. Наоборот, они становились все яснее, а края их более резкими.

Нет, марсианские каналы были настоящими, и не пройдет и часа, как Дольф Хэртель станет первым человеком в истории, который увидит, что это такое на самом деле...

За стенами домика на дереве весенний ветерок прошелестел листвой в ночной тиши Айовы. Дольф Хэртель притронулся оголенным концом медного провода к клемме батареи и смотрел, как игла, установленная в центре платы, начала поворачиваться, медленно и неуверенно. Игла обращала внимание на ветерок снаружи не больше, чем на любые другие силы массивной, вращающейся Земли. Плата для иглы являлась всей Вселенной.

Так, в возрасте семнадцати лет, Дольф Хэртель открыл антигравитацию.

Дольф сразу же понял фантастическую важность своего открытия, но оно не казалось ему столь маловероятным, как показалось бы его приемному отцу или, к примеру, физику-теоретику, всю жизнь изучавшему таинственную метрическую структуру пространства-времени, которая невидимой властной сетью ограничивала маршруты как гигантских спиральных туманностей, так и падающих на Землю камешков. На самом деле, открытие уже казалось ему неизбежным, по крайней мере, в свете оценки прошедших событий.

По крайней мере, больше полудюжины случайных событий словно сговорились подвести его к этому открытию — также и для того, чтобы уж точно знать, что когда Дольф случайно наткнется на него, то сумеет опознать, что он видит, будет совершенно подготовлен к восприятию своего открытия, ибо чтение из истории науки убедило его в правоте первого закона Пастера: «Случай дается лишь подготовленному уму».

Подготовка относилась, в первую очередь, к его естественной склонности к математике — таланту, безусловно имеющемуся в каждом ребенке, пока его не подавляла и не портила школа, а во вторую, конечно, была унаследована от матери, правительственного ученого-бактериолога в Центре Ксенобиологии НАСА, находящемся в государственном Университете Айовы. (Вряд ли он что-либо взял от приемного отца, голова которого, по нежному описанию миссис Хэртель, годилась лишь для деловой арифметики).

Так же стоит учесть факт, что у него была склонность к уединению, к одиноким походам и рыбалкам, а не к таким командным видам спорта, как бейсбол. Эта склонность, возможно, была следствием его изолированности в детстве. Его приемный отец проводил большую часть времени «в пути», с равной вероятностью направляясь в Манитобу или Пенджаб, как и в любой из американских «хлебных» штатов. Мать же, как правительственный работник космических исследований, появлялась дома лишь изредка, если появлялась вообще. И хотя загородный дом на низких, пологих зеленых холмах Айовы был просторен, а сельская местность приятна, Дольф в своих мыслях никогда не считал его «домом». Дома у него никогда не было, и он не чувствовал себя из-за этого ущербным, как никогда ни с кем не дружил и не входил ни в какие компании сверстников, что могло бы отвлечь его от собственных размышлений и чтения, чем он, в основном, и занимался.

Но в последнее время он начинал все больше замечать, что все люди в мире разделены на два вида, один из которых был более хрупким и нежным, чем другой. И одна представительница этого нежного вида, волнующая его девочка с черными волосами и голубыми глазами, по имени Наннет Форд, даже выказывала удивительное понимание того, о чем рассуждал Дольф, так что через некоторое время он даже начал надеяться, что она могла бы разделить с ним самое великое приключение. Но чем ближе оно становилось, тем больше ему казалось, что риск слишком велик. А, кроме того, в предприятии с таким количеством неизвестных, подключение второго члена — к тому же девочки! — стало бы наименее управляемым и наиболее слабым звеном.

Заключительное и решительное вмешательство судьбы произошло, когда ему исполнилось четырнадцать лет, и Дольф уже стал превращаться, сам не подозревая об этом, в одного из «чердачных изобретателей», возможно, последнего из этой породы в мире, где доминировали командные исследования, субсидируемые правительством. (Собственно, чердака, как такового, у него не было, потому что, несмотря на вмешательство матери, приемного отца Дольфа невозможно было переубедить, и он твердо считал, что всякие там эксперименты ведут к взрывам или пожарам. Но ему разрешили работать на верхнем этаже гаража, Дольф не стал указывать на то, что, когда в гараже стояли обе машины, он был, пожалуй, подороже дома. Его совесть не протестовала, так как в его планы не входили ни взрывы, ни даже зажженные спички).

Просто четыре года назад он наткнулся на короткую статью по математике в «Природе», британском, но самом универсальном из научных журналов, в которой упоминалась тайна тайн тяготения, заброшенная большинством физиков, которые, вслед за Эйнштейном, твердо решили, что ничего невозможно сделать с силой тяжести, кроме как учитывать ее в расчетах. С тех пор до того, как ему исполнилось четырнадцать лет, у Дольфа не было времени понять, что любой научный вопрос можно решить, и любую неприкосновенную теорию отвергнуть. Он решил собрать все статьи и документы по этому вопросу и следить за появлением новых.

Побуждением для этого ему послужило не только научное любопытство. Через мать он был ближе большинства непрофессионалов к американским космическим исследованиям, и без труда видел, что они заходили в чрезвычайно дорогостоящий тупик.

Представьте, что «Аполлон», который американцы готовили к высадке на Луну, уже истратил миллиарды долларов и все более затягивался, сроки его полета откладывались все дальше и дальше, и уже с трудом верилось, что он вообще полетит. Даже простые беспилотные ракеты были не надежнее, но гораздо дороже своих предшественников. Неужели не существовало какого-нибудь разумного способа обойти все это?

Очевидно, нет, однако, все это расстраивало Дольфа. Его целиком захватила, — хотя он еще не понимал этого, — романтика космических путешествий, и ему казалось, что путь, по которому следовал весь мир, был безумным, или, по крайней мере, что люди потеряли первоначальную цель, которая должна вывести их в космос. Вместо этого весь мир, казалось, слепо растрачивал себя, балуясь дорогостоящими ракетами, не потому, что эти игрушки являлись лучшим способом преодоления межпланетного пространства (вопрос об этом даже не поднимался), но и потому, что ракеты были основой гонки вооружения, продолжавшей «холодную войну». Очевидно, налогоплательщиков можно было успешнее заинтересовать космическими кораблями, чем межконтинентальными ракетами.

Ладно, Дольф понял, что ему не интересно заниматься политикой. Его интересовали сами космические полеты, и он был еще слишком мал, чтобы убежденно считать, что ракеты были единственным способом увезти человека с Земли. Ему пришло в голову, что, раз главным врагов таких полетов является тяготение, то можно чего-то добиться, изучая врага, независимо от того, что Теория Относительности объявила такие исследования безнадежными.

И в результате, в семнадцать лет Дольф стал экспертом-любителем в столь новой области знания, о которой догадывались лишь несколько физиков в мире. А большинство считало, что она вообще не существует. Благодаря своей огромной репутации, Теория Относительности отрицательно высказывалась об открытии, которое уже много раз было сделано математиками — и в ее рассуждениях и доказательствах было полным-полно нелепых провалов и дыр. В частности, британские ученые уже больше десяти лет нападали на бедного старика Эйнштейна, а один особо решительный английский астроном по имени Мильн, создал альтернативную Теорию Относительности, которая прихлопывала теорию Эйнштейна, как комара. Мильн умер почти за двадцать лет до рождения Дольфа, но о нем не забыли — по крайней мере, в городе Айова.

Дольф изучил труды Мильна и Дингля, и еще нескольких человек, которые имели смелость пытаться изучать гравитацию. Он родился в самый подходящий момент, его сознание получило правильное воспитание, что привело его к правильным выводам, что, если тяготение (с чем был согласен Эйнштейн) является, скорее, таким же свойством пространства, а не силой, как электричество, то у него должно быть два полюса (Эйнштейн разбил себе лоб, пытаясь это опровергнуть). Из этого следовало, что им можно управлять, и вероятно, без больших усилий. А так как тяготение относится к слабым взаимодействиям и лучше всего работает на очень больших расстояниях, то должно потребоваться очень мало усилий, чтобы оказывать на него нужные векторные взаимодействия...

Иными словами, работать с тяготением, а не переть против него, можно, имея ресурсы, сосредоточенные в старом гараже стоимостью в считанные доллары. Например, лучший космический двигатель, способный поднять около сотни фунтов мертвого веса, можно собрать из стандартных деталей от телевизора и других доступных компонентов.

С весьма неохотной помощью Наннет, Дольф собрал маленькую пробную плату, чтобы проверить сам принцип. Плата работала превосходно. Она оказалась в сотню раз эффективнее, чем Дольф смел надеяться. Несколько секунд трещали доски и скрипели гвозди, а потом устройство оторвало весь гараж, включая оба автомобиля, и подняло с фундамента на целый дюйм. Через миг отключилась подача энергии, и гараж рухнул на место в целости и сохранности, благодаря тому, что Дольф заранее встроил в плату предохранитель, и он отключил ток, прежде чем гараж успел окончательно оторваться от бетонной основы.

Наннет испугалась, не понимая, что именно произошло и почему, но Дольф по-настоящему встревожился лишь на следующий день, когда до него дошло истинное значение пробного испытания. В конце концов, по его прикидкам, не могло существовать реальной опасности, что гараж взлетит в облака. Он был слишком тяжел, чтобы для подъема хватило силы тока бытовой электролинии. Дольф и представить себе не мог, что пробное устройство было способно на такое.

И он постепенно понял, что можно сделать с этим устройством. Он понял, что может сделать маленький, но настоящий космический корабль, построить его своими руками на заднем дворе. Корабль, который может летать в космосе.

Он испугался, когда эта идея пришла ему в голову.

Но все же... почему бы и нет? Дольфу было ясно, что для первого космического полета даже к такой близкой цели, как Луна, потребуются несколько десятков лет и огромные средства на строительство реактивных кораблей. Дольф не видел в этом ничего хорошего. Особенно теперь, когда он сможет в течение года создать устройство, которое унесет его на Марс, при условии, что он сумеет достать долларов двести, — ну, скажем, триста для обеспечения безопасности, — и существует возможность провернуть все таким образом, что он сможет слетать туда и обратно, прежде чем кто-нибудь остановит его и запретит это делать.

Прежде всего, в целях маскировки, он решил построить домик на дереве — к удовлетворению мистера Хэртеля, который, несмотря на то, что сам вылезал на улицу лишь для игры в гольф с деловыми партнерами, с удовлетворением видел, что приемный сын открывает нос от книг и занимается чем-то более подходящим для детей.

Дольф сделал модель корабля из своего первого упаковочного ящика в овраге, в который упирался задний двор. Он тщательно загерметизировал его, словно однажды этому кораблю действительно придется удерживать воздух от улетучивания в вакуум, и оборудовал пробным устройством. Однажды ночью, после полуночи, он бесшумно поднялся в нем на сто футов в залитой луной воздух и столь же бесшумно опустил его обратно, но считая слабого шелеста, когда днище его корабля опустилось среди вереска на камни сухого русла реки. Насколько Дольф мог сказать, никто не видел этого квадратного призрака, — хотя соседская собака, очень нервный чистокровный спаниель, провыла остаток ночи, — и неделю спустя он уже уверенно управлял этой моделью корабля, чтобы считать ее безопасной. Так что на второй ночной полет Дольф взял с собой Наннет. У нее от волнения перехватило дыхание, но он позаботился сделать «полет» медленным и торжественным, как полет воздушного шара, и даже не намекал, что его корабль способен на большее. (К тому же, Дольф заставил ее поклясться, что она станет хранить это в тайне).

Домик на дереве был не намного больше, чем модель корабля из ящика, но был более тщательно разработан. Дольф хотел полететь в нем в космос и вернуться обратно. И он не собирался при этом погибнуть, если этого можно было избежать. Дно внешнего ящика покоилось на дереве, как платформа, (как и бока, Дольф опрыскал его в пять слоев эпоксидной смолой, чтобы как следует законопатить — это была ужасно дорогая процедура, поскольку из конспирации он был вынужден покупать эпоксидку в местном супермаркете в небольших банках с разбрызгивателем). Шестой, внешний, слой Дольф смешал сам. Этот слой состоял из очищенной окиси цинка, смешанной с силиконовой смолой, которая, как сообщалось в статье в журнале «Наука», хорошо отражала световые лучи длиной волн между 20 и 80 микронами, в которых было сконцентрировано около 66 процентов излучения Солнца. Затем наступил черед внутреннего ящика, который был так же герметизирован и установлен на прокладке из толстого слоя шерсти, которая лучше всего подходила для изоляции (по крайней мере, должна была удержать тепло в открытом космосе, хотя от жесткой радиации она бы ничем не помогла), и приступил к сооружению воздушного шлюза и иллюминатора.

Проблем с припасами перед Дольфом не стояло. У него не было денег на покупку, да и места в его корабле едва хватило бы на несколько порций еды, воды и кислорода — особенно кислорода. Обычно он продавался в тяжелых стальных баллонах, которые, к ому же, дорого стоили. Но Дольф решил обойтись кислородом из 22-литровых кислородных подушек, продававшихся в аптеках в качестве лекарства для астматиков, страдающих от смога. Для Дольфа это тоже было ужасно дорого, но он не мог ни к кому обратиться за помощью, если хотел сохранить все предприятие в тайне.

У него не было никакого решения проблем космических лучей и солнечного ветра, кроме малого срока полета. Динозавры, имеющие деньги и власть, могли бы все это решить, но у Дольфа, при его бедности, была в распоряжении лишь скорость его корабля и маневренность. Антигравитационный двигатель сделал все это возможным, иначе весь полет был бы лишь ночным сновидением.

Новая установка, строго говоря, была не больше предыдущего макета — и была смонтирована на такой же плате. Все компоненты были на транзисторах, кроме мощной радиолампы 6BQ5, плата была закреплена на тяжелом столе, а тот, в свою очередь, крепился к полу и одной стенке ящика, а под столом стоял ряд никелево-кадмиевых батарей, купленных на всякий случай. Маленький тяжелый торус, являвшийся источником поля, был установлен точно в геометрическом центре ящика на карданной подвеске от военно-морского гироскопического компаса.

Припасы были готовы, домик на дереве герметизирован, установка смонтирована и готова к работа, курс рассчитан. Больше не было никаких причин оттягивать неизбежное. Даже расчетное время полета было подогнано так, чтобы он долго не продлился. Наступал четырехдневный уик-энд, и, чтобы скрыть свои частые помещения магазина, хотя он и маскировал их, Дольф пустил слух, что собирается отправиться в уединенный туристический поход, который может продолжиться на пару дней после конца праздника. Так как он заранее заработал в школе лишний отгул, то его план не привлек ничьего внимания.

Конечно, Наннет может кое-что заподозрить, когда увидит, что домик на дереве исчез, но Дольф рассчитывал, что она сдержит свою клятву молчать. Что же касается взрослых, то, чтобы они ни подумали, Дольф был уверен, что их предположения будут далеки от истины. Вероятно, им потребуется пара дней, чтобы обратить внимание, что на дереве нет домика-ящика, и столь же вероятно, что они станут предполагать, что Дольф просто разобрал его и перенес куда-нибудь в другое место.

Его отчим несомненно скажет:

— В конце концов, не улетел же он по воздуху, а?

Так что все должно быть в порядке. В конце ночи четверга Дольф поднял ящик со старого дерева без всяких последствий, не считая осыпавшихся груш и лая перепуганного кокер-спаниеля.

И ровно в 22.07 по Звездному Времени, как и требовали расчеты, упаковочный ящик бесшумно превратился в космический корабль и исчез вместе с Дольфом и всем остальным.

2. Море потоков

Нет счета статьям об орбитальных полетах в популярной прессе, написанных репортерами, которые саму идею космических полетов называли не иначе, как «безумные сочинения Бака Роджерса» даже после полета первого искусственного спутника Земли, но они подготовили Дольфа к виду гигантского космического пространства.

Дольф ожидал, что почувствует одиночество. Даже самое поверхностное представление о расстояниях между планетами предупреждало, что вечная космическая ночь громадна свыше всякого понимания. Когда идея о полете на Марс впервые пришла Дольфу в голову, одной из его первых мыслей было осознание, что плавание Колумба в хрупкой скорлупке напоминает плавание кораблика, пускаемого детьми в луже, по сравнению со смелостью пуститься в плавание к Марсу в упаковочном ящике. Сама Земля казалась едва ли достаточно большим кораблем, чтобы отвадиться пересечь на ней расстояние хотя бы до вечно безжизненной Луны. Звезды являлись солнцами, но планеты были незаметными пятнышками, купающимися в их вечном свете.

А само космическое пространство действительно походило на море, находящееся в постоянном движении летящих частиц и энергий в каждом миллиметре его непостижимого объема. Шокировало уже одно лишь наблюдение, как Земля превращается в еще одну точку света, теряющуюся среди мириадов других — поскольку, во время полета к Марсу, Земля быстро исчезла на фоне сверкающего Млечного Пути.

Уже через час вне атмосферы, проведя первую проверку стенок ящика и его курса, Дольф мрачно понял, что если сейчас повернет назад, то и тогда будет большая удача, если он вернется домой живым и здоровым — и лучше бы выкинуть из головы безумную идею добраться до Марса. Только удачей можно объяснить то, что он до сих пор жив. За стенками ящика, невидимый и неощутимый, бушевал шторм космических течений, продолжающийся четырнадцать миллиардов лет, — если у него вообще было когда-то начало, — и будет он бушевать еще четырнадцать миллиардов, а, может, и вечно. Солнечный и звездный свет ярко освещал пропитанный силиконом корпус его абсурдного корабля, постепенно, молекула за молекулой, разрушая его. Солнечный ветер — поток субатомных частиц, вылетающих из солнечной атмосферы, пронизывал миниатюрный кораблик. Равно как и потоки космических лучей от бесчисленных звезд. Космические лучи, состоящие из элементарных частиц, летели почти что со скоростью частиц, разогнанных в синхрофазотронах, били по ящику, постепенно сдирая с него защитный слой. То же проделывали и микрометеориты размеров с песчинки.

Дольф знал об этом заранее и пытался принять все возможные меры. Для полета он выбрал период спокойного Солнца в цикле пульсаций, когда не ожидалось никаких вспышек (хотя никто не мог гарантировать, что их и в самом деле не будет). Против радиации он рассчитывал, главным образом, на скорость. Чем быстрее будет лететь его кораблик, тем меньшую дозу облучения схватит его пассажир. Что касается метеоритов, то они были относительно редки за пределами земной гравитации, а собственное тяготение его кораблика было слишком мало, чтобы притягивать их. Насчет кислорода Дольф не беспокоился. Кислородные подушки из аптеки были снабжены масками, которые можно было быстро надеть, если уровень воздуха в корабле упадет ниже допустимого уровня. А от понижения давления было лишь одно средство — скорость.

Все это казалось, по крайней мере, возможным, хотя и не очень разумным, в безопасном гараже весной в Айове. В бушующем же море потоков, каким на самом деле являлось «пустое» пространство, это выглядело совсем по-другому и представлялось теперь Дольфу неминуемой гибелью.

Но он не собирался возвращаться теперь, с полпути, хотя бы потому, что обратный путь был не менее опасен. Он не собирался умирать, но и не хотел бесславно завершить свой проект. Может, он и допустил какую-нибудь ошибку, которая убьет его. Но он уже летел в космосе и намеревался продолжать свой путь.

Дольф попытался отвлечься от слепой враждебности вселенной снаружи, и сконцентрировался на механике полета, тем более, что больше ему нечего было делать. Сам полет был гениален в своей простоте, благодаря фундаментальному характеру открытия Дольфа, которое вообще сделало его возможным. Он открыл, что тяготение не только тяготение, не только структурное состояние пространства, как постулировал Эйнштейн, но одновременно и является частью общего поля, включающего в себя электричество, магнетизм и другие воздействия (что Эйнштейн так и не сумел доказать), следовательно, тяготение полярно по своей сути, а именно — имеет отрицательный и положительный полюса.

Учитывая это, достаточно одного очень слабого векторного толчка, чтобы обратить его и выбросить Дольфа и домик на дереве далеко от Земли. А, вылетев за пределы земной атмосферы, можно было добавить ускорение и полететь в пространстве по прямой со скоростью около тысячи миль в секунду.

Этот полет совершенно не походил на полеты ракет с мыса Кеннеди, которые, тратя громадные средства и энергию, боролись с земным тяготением. Дольфу не составляло труда увеличивать скорость, как ему будет угодно. Первоначально он вылетел с Земли, используя центростремительную скорость вращения планеты. Но в космосе он мог наращивать скорость, используя уже тяготение самого Солнца.

Управлять скоростью было, конечно, не так легко, но, вылетев за пределы гравитационного поля Земли, он направил вектор движения к Марсу, чтобы красная планета сама притягивала его корабль.

К середине второго дня, проведенного в космосе, Дольф проделал уже больше половины пути и стал тормозить, используя для этого тяготение оставшейся далеко позади Земли.

Все шло по расчетам. Воздух в ящике к этому времени уже начинал становиться разреженным, с избытком углекислоты, и Дольфа начинало знобить. Кроме того, он чувствовал небольшой жар, но надеялся, что это результат бессонной ночи. Но если странная лихорадка началась из-за высокой радиации, то Дольф ничего не мог с этим поделать. Ему пока что везло — хотя он старался не думать об этом, — что он вообще еще жив.

И теперь приближение к Марсу начало, наконец, приносить первые плоды. Красная искорка становилась все больше — больше не по размерам, а по яркости. Отсюда расчет полета становился еще более простым. Он должен был падать, как яблоко Ньютона, до тех пор, пока не наступит пора тормозить и превратить падение в планирование оторвавшегося листа.

Но это еще не означало, что можно допустить в чем-либо небрежность. Дольф должен был благополучно приземлиться на Марсе. Он должен был прожить там, по меньшей мере, час, а потом вернуться домой с доказательствами. Иначе не стоило рисковать собственной жизнью, а также судьбой своего открытия.

Огрызком карандаша он набросал вычисления на стенке ящика. Марс становился все ярче. А в ящике было все холоднее.

К «утру», — хотя он не имел возможности уснуть, — стало совсем душно, и Дольфу пришлось надеть кислородную маску, проглотив при этом кусок еды и пару глотков воды. В маске ему показалось тоже душно, хотя Дольф понимал, что это просто иллюзия. Освещение в ящике, поступающее через иллюминатор в стенке, становилось оранжевым, из-за отражения поверхности Марса.

Теперь нужно внимательно глядеть вниз. Дольф провел последние быстрые замеры и подплыл к иллюминатору. Он уже немного привык к невесомости, так что даже не ударился в стекло носом.

Видимость была не очень хорошей. Микрометеориты уже успели поцарапать стекло, а яркий свет слепил, особенно после стольких часов, проведенных в космической темноте. Но Дольф постепенно привык к этому.

И до него медленно начало доходить, что он видит... каналы! Они не распадались на отдельные фрагменты, а становились все более четкими по мере спуска. Дольф глубоко вздохнул.

Марсианские каналы оказались настоящими. И часа не пройдет, как Дольф окажется первым человеком, который узнает, что же они такое на самом деле.

Конечно, принимая во внимание, что он сумеет прожить этот час.

3. Вниз, и... наружу

Оазис, к которому направлялся Дольф, находился в центре пустынной области под названием Аэрия, и был отмечен на карте, как Средний Пик, но ему не дали еще имя собственного, так как это был один из объектов, открытых астрономами лишь несколько лет назад. Это было овальное пятно градусов тридцать южнее экватора и миль на пятьсот от восточного края Большого Сырта.

И, конечно, сейчас там стояло лето. Дольф бы добавил, что это походило на Род-Айленд. В этом месте сходились пять каналов, становившихся все яснее видимыми, как железнодорожные линии сходятся в городах, как перекрещиваются звериные тропки, ведущие к воде — или трещины от пулевого отверстия в небьющемся стекле.

Последнее сравнение Дольфу не понравилось, но он не мог отделаться от него, потому что видел, насколько оно близко к действительности. Безымянный оазис был кратером от падения метеорита, подобно кратеру в Аризоне или кольцевым кратерам Луны.

Это открытие заставило сердце Дольфа упасть, так как у него возникло нехорошее чувство насчет поверхности Марса. Неужели Марс является такой же безжизненной и враждебной планетой, как Луна, несмотря на то, что у него все-таки есть тонкая атмосфера? Правда, тут поверхность не была столь истыкана кратерами, как лунный пейзаж, но может быть, это постарались ветры и гигантские песчаные бури, которые могли стереть самые большие кратеры и пригладить остальные? Отступающая весной северная полярная шапка открывала горную цепь, Горы Митчелла, и ее острые грани, подобные облакам, намекали, что где-то на планете должны быть и другие подобные горы, хотя больше никаких пиков не было пока что обнаружено.

Однако, круглые очертания северных пустынь — Электрида, Эридания, Авзония, Эллада, Аргир — тоже весьма напоминали лунные моря, а так же и более мелкие южные, такие, как Страна Исиды. И здесь, в упаковочном ящике, меньше чем в пятнадцати милях от поверхности, у Дольфа не оставалось никаких сомнений, что Марс, когда-то в своей истории, был мишенью в глобальной астрономический катастрофе, и поверхность его бомбили громадные, как астероиды, объекты. Главные каналы, которые впервые увидел старик Скиапарелли, были колоссальными прямыми разломами в коре планеты, где целые континентальные блоки наклонились и треснули, как плавучие льдины. А более мелкие каналы, исходящие радиально из определенных точек, являлись трещинами, полученными от ударов мелких метеоритов, примерно такого же размера, которые исколотили Луну.

Так как поверхность Марса не менялась со времен изобретения телескопов, казалось вероятным, что за последние триста лет на нем не происходило никаких катаклизмов. Но то же самое можно сказать и о Луне — что не делало самый близкий к Земле мир менее бесплодным и безнадежным. Однако, бомбардировка, поразившая Марс, коренным образом изменила всю планету. В пробах песка, которые сфотографировал первый беспилотный марсианский исследовательский аппарат еще в 1972 году, было много микроскопических раковин, подобных земным фораминиферам, которые решительно свидетельствовали, что когда-то на Марсе были моря. Теперь они исчезли, а песок и ил со дна бури разбросали по всей планете. Большая часть воды, должно быть, ушла в трещины, открывшиеся от ударов больших метеоров, и, выкипев, соединилась в форме лимонита, гидранта окиси железа, составлявшую большую часть марсианских песков. Из остатков образовались тонкие полярные ледниковые покровы.

Если тогда и существовали любые формы жизни, то вряд ли они пережили внезапное изменение всего мира. Если жизнь вообще сохранилась, то она должна была начать все практически с нуля. Любой организм, который мог теперь жить в этом маленьком древнем мире, должен быть, как ни парадоксально это звучит, очень примитивным, даже почти без генетической памяти о древних океанах.

Марс еще не был полностью мертв. Но то, что оставалось, должно находиться на последней стадии. По драматическому предположению Лоуэлла: «с очень ограниченными ресурсами и еще более ограниченными надеждами».

Нахмурившись, Дольф повел свой неуклюжий кораблик вниз, на посадку в середину безымянного оазиса, сине-зеленого пятна жизни, созданного каменным чудовищем из космоса, которое превратило большую часть Марса в вечную пустыню. Дольф уже не ждал ничего хорошего, но все же у него теплилась надежда. И эту надежду теперь должны покрепить наблюдения, Дольф должен узнать, как могли удержаться примитивные формы жизни там, где не должно быть никакой жизни вообще.

Наклонное плато цвета охры распростерлось теперь внизу, а край кратера ширился, точно раскрытый рот. Находясь в миле над поверхностью пустыни, Дольф уже мог различить тени, отбрасывавмые низким ободом кратера, а внутренность оазиса сперва начала походить на шар, а потом на мелкое блюдце.

В пустыне был полдень, когда на нее опустился упаковочный ящик, и низкие, куполообразные пики обода странно напоминали холмы восточной Айовы — если не считать цвета, становившегося теперь розовым. Когда он повис над самым дном кратера, то оказался в нежных сине-зеленых сумерках. Сверкающие лучи уже начавшего клониться к горизонту солнца уже не достигали дна.

Наконец, поверхность за иллюминатором стала неподвижной. Дольф осторожно отключил свое устройство. Ящик с мягким, приглушенным стуком упал на несколько футов, как на матрас. И наступила тишина.

Дольф был на Марсе.

Но тишина не исчезла. Она висела вокруг, безразличная и безмятежная. Дольф уже привык к ней в космосе, потому что там она была ожидаемой. Но здесь она выглядела так, словно планета, занятая заботами о собственном выживании, даже не замечала его существования. Ну, а почему должно быть иначе? В ее долгой, медлительной, мучительной жизни Дольф был лишь кратким моментом.

Дольф стряхнул с себя подавленность и принялся за работу. Во-первых, наружная температура и атмосферное давление.

Полученным показателям верилось с трудом. Он проверил их по два раза и все равно не мог поверить, хотя все сошлось с первоначальными результатами. В конце концов, его оборудование было далеким от совершенства.

Но это было лучшее, что он смог достать, и оно утверждало, что наружная температура равна двадцати пяти градусов по Цельсию, или 77 градусам по устаревшей школе Фаренгейта, которой до сих пор пользовались англоязычные народы. Снаружи было по-настоящему тепло — никто не смог бы утверждать обратное. Что же касается давления в 200 миллибар, то оно было эквивалентно тому, с чем сталкиваются высоко в Гималаях, не совсем пригодный для дыхания воздух, даже несмотря на достаточное содержание кислорода. Но даже в таком случае это было лучше, чем двойное давление, которое он рассчитывал найти в пустыне.

Короче говоря, Дольф мог выйти наружу без всякой защитной одежды и громоздких кислородных приборов, кроме простого респиратора и очков. Он надел их, затем подвязал матерчатый пояс, на котором были укреплены двадцать бутылочек для образцов, и забил карманы нужными вещами. Затем опустился на четвереньки перед плотно законопаченной бочкой, являвшейся его воздушным шлюзом.

Через несколько секунд он уже был снаружи. В процессе этого он потерял примерно двадцать процентов воздуха, который был в ящике-корабле, но это его не волновало. В конце концов, он не собирался задерживаться здесь надолго. Он встал на ноги и осмотрелся.

В косых солнечных лучах большая круглая впадина напоминала дно давно заброшенного аквариума или водоема. Наверху было темно-фиолетовое, почти индиговое небо, на котором можно было увидеть звезды, в том числе несколько ярких. Может быть, подумал Дольф, одна из них — это Земля? От этой мысли у него пробежал по спине холодок.

Горизонт был рядом, но, фактически, не ограничивался стенами кольцевого кратера, Дольф даже не видел пики на противоположной стороне, потому что оазис был слишком обширный для этого. Не считая пологих холмиков, дно кратера простиралось во всех направлениях, сине-зеленое, местами с шоколадными пятнами.

Сине-зеленое оказалось растительностью. Дольф опустился на четвереньки, чтобы лучше ее разглядеть, но тут же отдернул руки. Воздух был теплым, но земля обжигала ледяным холодом даже через перчатки. Он забыл, что ночью температура здесь падает, наверное, до 150 градусов ниже нуля по Фаренгейту даже в разгар лета. К счастью, его походные ботинки были с толстой подошвой, и кроме них, Дольф надел теплые носки, иначе он рисковал бы отморозить себе пальцы ног, просто стоя на одном месте.

Растительность была странная, Дольфу даже трудно было с чем-то ее сравнить. По структуре она немного походила на рыхлую губку, состоящую из нитей серого, зеленоватого или шоколадно-коричневого цвета, и выглядели они довольно прочными. В них были вплетены более тонкие нити ярко-зеленого цвета, которые местами собирались в узелки вокруг отверстий, образованных губчатой структурой.

Дольф для пробы потянул ее. К его удивлению, она легко порвалась, в его руке оказался кусок, который, тут же сжавшись, образовал неровный шар. Похожие шары различных размеров были рассеяны вокруг, словно оборванные ветром.

Еще в губке виднелись пестрые образования вроде крошечных плодов или водяных пузырьков, Дольф не мог понять, на что это больше походило. Они держались на жестких нитях черного или коричневого цвета и были размером с дробинку. По краям зеленой губки они были подольше, удлиненные, точно маленькие бобы, но довольно прозрачные. Подозревая, что в них вода или сок, Дольф снял перчатку и попытался проткнуть ногтем один из таких мешочков, тот, хотя и подался, уцелел.

Вообще-то, если подумать, то вода была маловероятной, так как замерзала бы марсианскими ночами. Но что же тогда было в этих пузырьках?

Дольф внезапно почувствовал, как что-то ползет по его голой ладони. Пораженный, он поднял руку, и ему показалось, будто ползет его кожа.

Он тут же вспомнил случай, происшедший с ним в детстве, когда он подобрал раненного птенца малиновки и обнаружил, что рука у него сплошь покрыта клещами. Этот инцидент навсегда избавил его от сентиментального отношения к птицам. Здесь это не были клещи, но некий их марсианский эквивалент. Длиной около четверти дюйма, они напоминали нематод или круглых червей, и здесь их были тысячи. А местами среди них можно было заметить действительно похожие на клещей существа, черные, членистоногие, шустро бегающие среди нематод или спокойно сидящие у них на загривках и питаясь...

Дольф стал поспешно расшвыривать ногой губку вокруг себя, пока не оказался на участке почвы из тонкого, как порошок, краснозема, и стал чистить им руки, не обращая внимания на холод. Хотя у него, вероятно, и не было никаких причин бояться этих крошечных проявлений марсианской животной жизни, он не хотел затащить их с собой в ящик и затем привезти на Землю, если можно было не делать этого. По крайней мере, не стоит везти их на себе или в одежде.

Но он хотел собрать образцы. Одна только растительность уже была открытием, оправдывающим такой полет. Беспилотный аппарат 1978 года не обнаружил жизни, не считая нескольких не интересных видов бактерий и каких-то спор, непригодных на Земле. А эта губка была, очевидно, своеобразным грибом, полулишайником, полуводорослью, способной жить на неприветливой почве, в атмосфере и солнечном свете, предлагающим очень мало пищи. Их тенденция скатываться в шары, когда они достигают критического размера, означала, что по поверхности они передвигаются при помощи ветра, когда начинаются летние бури. Таким образом, Дольф получил разгадку таинственной «темной волны», которая неслась от полярного ледяного покрова во время таяния, а также объяснение, почему темные моря никогда надолго не засыпались песком. Все дело было в этом лишайнике, который вел себя, как перекати-поле.

Но откуда он получал воду? Разумеется, в воздухе было слишком мало водяного пара — явно недостаточно, чтобы поддержать акры и гектары живого покрова, распространившегося по всем темным областям планеты. Немного подумав, Дольф понял. Грибковые нити, вероятно, получали ее химическим путем из песка, поскольку каждая молекула лимонита несет в себе три молекулы воды. Так что растения могли получать необходимую воду, хотя здесь не было ни капли в жидком состоянии. В разгар лета некоторые из этих молекул воды, вероятно, вырывались «на волю». У некоторых земных растений, живущих в пустынях, были зачатки подобных систем. Так же иногда поступают и кактусы, которые внезапно оживают после десятилетий существования в засохшем виде, это же поддерживает зерна пшеницы, похороненной тысячелетия назад вместе с фараонами, которые порой прорастают, удивляя биологов. Однако, здесь, на Марсе, это является не причудой, а основным механизмом жизни.

Чувствуя легкое ошеломление, Дольф старательно наполнил кусочками губки четыре бутылочки, потом снова почистил землей руки — и бутылочки снаружи. Если егопредположение верно, то по меньшей мере часть материалов будет еще живой, когда он вернется домой.

Бросив последний взгляд на небо, Дольф вернулся в ящик, где упаковал образцы из одного пузырька, предварительно вылив его на пластинку агар-агара. Он сомневался, что из этого выйдет толк, но попробовать было надо. Сняв кислородную маску, он почувствовал, что, несмотря на легкость в теле, немного устал. Взглянув на барометр, Дольф увидел, что давление внутри его корабля равно земному на высоте восьми тысяч футов, несомненно, из-за потерь во время того, как он пролезал через воздушный шлюз. Ну, если обитающие в Андах индейцы могли там жить и работать, то и он сможет прожить тут.

И что дальше? Стоило бы поднять корабль и осмотреть другие места. С другой стороны, не было никаких причин предполагать, что другая богатая растительностью местность будет значительно отличаться от этой, несмотря на изоляцию. Вопрос даже не стоял о поиске возможных развалин, картографии или любых других форм длительных исследований — для этого у него не было ни времени, ни оборудования. В конце концов, полет заранее планировался кратковременный, и не стоило забывать об этом.

Но все равно он не видел причин, почему не может подняться на милю над пустыней — что, конечно, оказалось бы выше любых здешних гор, и дать планете вращаться под ним, делая быстрый осмотр в надежде увидеть что-нибудь интересное. Если бы он повисел наверху несколько часов, то смог бы обогнуть одну шестую планеты в западном направлении, пересечь Большой Сырт и, вероятно, Страну Изиды, а также, возможно, пролететь над восточной Эфиопией, где была цепь оазисов куда больших, чем этот.

Ну, в конце концов, почему бы и нет? У Дольфа было четыре часа, прежде чем настанет срок возвращения домой. Но нужно было делать все быстро, потому что день заканчивался, а он хотел дрейфовать на запад при солнечном свете, когда были отчетливо видны длинные тени, показывающие что-либо интересное на поверхности. Собравшись, Дольф включил свою установку.

И ничего не произошло.

Встревожившись, Дольф проверил контакты, но все было в порядке. Катушка была цела, батарея испустила целый сноп голубых искр.

Но ящик просто отказывался взлетать.

Расстроившись, Дольф начал проверять компонент за компонентом, мрачно прилагая усилия, чтобы дышать ровно, и чтобы руки у него не дрожали. Снаружи медленно исчезали тени в наступающем полусумраке, и Дольф не хотел бы остаться на Марсе на ночь.

Практически, у него не заняло много времени обнаружить, в чем дело. Проблема оказалась в самом логически уязвимом месте в устройстве, с которым он точно ничего не мог поделать: в мощной радиолампе 6BQ5. Она просто сгорела. Разумеется, он должен был захватить с собой запасную, теперь Дольф это отчетливо понял. Она не заняла бы много места. Но он не взял.

Почти любую другую поломку в устройстве Дольф сумел бы наладить — оно было немногим сложнее полупроводникового радио, — но эта являлась фатальной. Лампа была совершенно новой, Дольф проверил ее за день до того, как покинул Землю, но теперь это не имело никакого значения. Если лампа сгорела — это все, невзирая на ее возраст. Эта лампа сгорела.

И Дольф оказался на Марсе, точно на необитаемом острове.

4. Маленькое расследование

Хотя для Дольфа это было слабым утешением, но он все еще мог размышлять, — и, похоже, на это у него была куча времени. Теоретически существовал маленький шанс, что он сумеет придумать какой-нибудь транзистор, способный заменить эту лампу, прежде чем у него отрастет длинная седая борода. Но даже в двадцатом веке целым коллективам ученых нужны были десятилетия, чтобы рассчитать все пути электронов в радиолампе, и то, как они будут работать. В результате подобная лампа могла служить тысячи часов — или сгореть через час после прохождения испытания на фабрике, и даже ее создатели не смоли бы предсказать ее поведение. Это уж как повезет. Дольфу явно не повезло.

Причем он отлично понимал, что по-настоящему виноват во всем этом он сам.

Но ему нельзя было зря тратить время, упрекая себя или праздно размышляя. Сумерки быстро сгущались, температура падала еще быстрее, а вскоре после заката начнутся настоящие морозы. Но все равно, не было никакого смысла в том, чтобы метаться внутри ящика в панике. Дольф не мог позволить себе потратить лишнюю каплю воды, кубический сантиметр кислорода или эрг энергии на бессмысленные движения. Прежде всего, нужно было провести ревизию того, что у него есть, а затем подумать, как это лучше всего использовать.

И он должен учесть все до последней ниточки. Марс ничего не мог ему дать, на это не стоило даже надеяться.

Сначала кислород. Первоначально у него было пять кислородных подушек, по 45 галлонов каждая при нормальном земном давлении. Одна, вероятно, уже заканчивалась, хотя у нее не было прибора, чтобы показывать, сколько еще там осталось. Несомненно, кислорода должно хватить ему на ночь, но он надеялся растянуть его подольше.

Он принялся бешено производить расчеты на стенке ящика.

В идеале выходило, что, при условии, что ящик его не даст течь, и если он будет поддерживать давление, равное половины земного, то на несколько недель ему точно хватит воздуха.

Теперь вода.

Об этом особо беспокоиться не стоило. У него были три 175 галлонных контейнера, оставшихся от повального увлечения Гражданской обороной в 1962 году. Глупо было бы называть это слишком большим запасом, но натри недели воды точно хватит. Кроме того, на Марсе есть жизнь, а значит, существует возможность добывать воду.

Далее шла еда.

Он взял с собой несколько коробок НЗ, которых, как было написано на них, должно было хватить на срок не меньший, чем хватит воды. После этого пришлось бы попробовать местную жизнь, хотя не исключено, что все живое на этой планете окажется для него чистым ядом. Что еще?.. А, да, шесть банок сгущенки и две унции соли. И... месячный запас поливитаминных таблеток, если он протянет так долго. Конечно, любые формы жизни на Марсе могли содержать витамины, в которых он нуждался, не говоря уж об остальном, но это было близко к полной невероятности.

Ладно, оставим все это. Будем надеяться на лучшее.

Энергия? Кадмиево-никелевой батареи хватит неизвестно на сколько. Разумеется, что-то можно предпринять в этой области. Энергия ему будет нужна, чтобы поддерживать достаточно высокое давление воздуха, еще, вероятно, для того, чтобы производить кислород при помощи электролиза воды, если он отыщет здесь воду, и разумеется, для обогрева, если он не придумает, как можно аккумулировать тепло в течение дня. Еще у него была маленькая газовая горелка, но он не смеет пользоваться ею для освещения, пока не будет решена проблема с кислородом. Больше у него не было ничего, кроме силы мышц, которых тоже надолго не хватит, если он не решит остальные проблемы.

Одежда, считая и то, в чем он был одет, состояла из трех пар длинных, толстых шерстяных носков, двух футболок, двух пар боксерских трусов и одних спортивных шорт, двух фланелевых рубашек, толстых слаксов, походных ботинок, теплых перчаток, шлема гонщика и тяжелых очков, а также толстого жакета и длинного шерстяного шарфа. Все это было неплохо с точки зрения теплоты, но следовало помнить, что в этом мире резких перепадов температуры все будет быстро гнить, не говоря уж о том, что стирать и мыться ему нечем.

Правда, одежду он может и чинить. Эта мысль заставила его пошарить по углам, и Дольф нашел два свернутых старых одеяла, рваную тряпку, складной саквояж и пять футов бельевой веревки, плюс шпульку сверхпрочных ниток с иглой с китобойного корабля, старый нож и холстину, лежащую на полу ящика. Да, у него был еще и складной бойскаутский перочинный ножик с острым шилом.

Так что он мог чинить и одежду, и обувь. Правда, Дольф не умел ни того, ни другого, но он станет учиться, пока у него есть чем дышать.

Мысль о витаминах напомнила ему, что он может и заболеть. Поэтому Дольф проверил коробку с лекарствами. В запасе у него оказались аспирин, йод, бинты, десяток капсул антибиотиков и полупустой тюбик обезболивающей мази. Это было все.

Если он заболеет серьезно, то умрет. Но учитывая нерешенную проблему с кислородом, медицинская проблема не очень-то встревожила его. Хотя он и боялся, но еще не утратил юношеского оптимизма, а кроме того, сомневался, что марсианские микробы могут стать угрозой его земному телу.

По крайней мере, хорошо, что он не девчонка. Одной неприятностью меньше.

Что касается оборудования, что у него было в наличии, чтобы построить насос, зарядить батарею и собрать любые другие устройства? В каюте он не заметил ничего особо ценного, кроме простейших инструментов и самого его неработающего антигравитационного устройства. А кроме того, пара карандашей, шариковая ручка, чертежный циркуль, транспортир, карманный компас, наручные часы, бинокль, две карты звездного неба и карты Марса (новейшие, созданные по фотографиям беспилотных аппаратов).

Подумав, он добавил к этому списку химикаты: соль, агар-агар, коробочка щелока. Шесть унций чистого спирта и четыре — формалина. Что еще?.. Ну, еще можно назвать инструментами столовый комплект с ложкой, на конце которой были зубья, как у вилки. Все!

Он медленно осмотрел каюту, которую должен был называть теперь домом, и не увидел ничего, что бы не включил уже в перечень. Осталось выложить на стол содержимое карманов. Проделав это, он увидел, что обогатился цветным носовым платком, шнурками из сыромятной кожи, карманной записной книжкой, несколькими монетками и бумажником, в котором было четыре доллара, а также фотографией Наннет в потайном отделении, брелоком на цепочке в виде змеи с одиннадцатью ключами и, наконец, колечком, которое он хотел подарить Наннет после возвращения с Марса.

Ну, теперь-то все?.. Нет, не совсем. Еще восемь скрепок и четырнадцать канцелярских кнопок, которыми были прикреплены к стенке ящика диаграммы, таблица параметров космических тел и карта Марса.

Что бы Дольф об этом ни думал, это был не слишком большой комплект для выживания. Так что на Марсе он будет зависеть, в основном, от удачи, которая уже так резко перестала улыбаться ему.

И что теперь? Думай же, думай!

Но Дольф ни о чем не мог думать, кроме того, что внезапно почувствовал сильную жажду.

Если уж богиня удачи перестает кому-нибудь улыбаться, то делает это в самое неподходящее время. Дольф не мог знать заранее, что она отвернется от него, когда он будет за сорок восемь миллионов миль от Земли.

Наннет заметила отсутствие домика на дереве на следующее утро после его отлета.

Хотя она все время прикрывала Дольфа, ум у Наннет был быстрым и одаренным, и строго логическим. Каким только может быть женский ум без формального образования. А кроме того, у нее было сильное визуальное воображение, так что она все еще колебалась между желанием стать художницей — ее первой мечтой — и ученым, мысли о чем были разожжены Дольфом во время их полуночного полета в первом ящике Дольфа. А кроме того, в чем Наннет едва осмеливалась признаться себе, этот полет пробудил в ней дремавшие до той поры чувства.

Наннет уже тогда знала о необъятности проблемы, в которую вцепился Дольф. Если антигравитация была достижима вообще, то девяносто процентов работы Дольф уже сделал, а все остальное было делом техники, которым могли заниматься обычные инженеры или, может, даже простые электрики.

А теперь домик на дереве исчез, исчез без следа. Домик был сделан надежным и прочным, и бесследно исчезнуть мог, лишь улетев по воздуху. Значит, Дольф куда-то улетел на нем.

Наннет осторожно расспросила мать Дольфа. Это было не трудно, поскольку обе женщины нравились друг другу, но Наннет с трудом скрывала тот факт, что она обеспокоена. К счастью, при обсуждении Дольфа было много причин для беспокойств, а если он действительно отправился в поход, ни словом не сказав об этом Наннет, то у нее были все основания разозлиться, и миссис Хэртель сделала такой вывод и посетовала на мужскую беспечность. Наннет ушла, не раскрыв истинные причины расспросов, но на самом деле разозлившись, хотя по совершенно иному поводу.

Учитывая имеющиеся у нее дополнительные факты, Наннет сразу поняла, что в версии похода слишком много прорех, и она осмотрела инструменты, отходы, стружку и бракованные детальки, которые оставил Дольф, что подтвердило ее выводы, какие она все утро боялась сделать.

Она поднялась на чердачное помещение гаража и присела на корточки в углу, там, где несколько лет назад, прежде чем они встретились, Дольф держал голубей, которые потом погибли от какой-то болезни. Миссис Хэртель сказала, что эта болезнь опасна и для людей.

— Задница! — ожесточенно сказала Наннет. — Потная, дрянная, трусливая сбежавшая задница!

И она ничуть не удивилась тому, что заплакала. Правда, всхлипывала она тихонько, чтобы никто не услышал. А когда кончила полчаса спустя, то почувствовала, что слезы смыли ее ярость, и она была готова справиться с мужским вероломством любого масштаба, смотря по ситуации. Вытерев нос воротом рубашки, она сначала осмотрела рабочее место Дольфа. А потом заброшенный пробный образец его устройства.

— Задница, — сказала она устройству.

— Я покажу ему, — ворчала она, доставая полведра вара.

— Он еще будет убегать от меня, — прорычала она, расправляя на столе электросхему, которую достала из мусорного ведра.

— А кроме того, — сказала она прошлогодней таблице орбит небесных тел, — он, несомненно, попал в беду.

И неожиданно громко хлюпнув носом, Наннет пошла в дом на поиски паяльника, а в голове у нее возникло изображение собственного портрета на обложке журнала. Хотя она никогда раньше не делала ничего подобного, но в ней зрела мрачная уверенность, что может справиться с этим лучше, чем Дольф.

И не вина Наннет, что вся эта история — ее самой, Дольфа, всего остального мира, длилась еще с тех пор, как корабли викингов нащупали путь в Гренландию. В конце концов, она всего лишь пыталась удержать своего мужчину тем же способом, каким всегда пользовались женщины еще за 250000 лет до нашей эры.

— Межпланетный ты бродяга, — бормотала она за сорок восемь миллионов миль космоса от него. — Я тебе покажу...

5. Утро на Марсе

Дольф долго приходил в себя, одеревенев от холода, лежа на твердых досках закутанный в одеяла. Во рту у него пересохло, губы растрескались, в легких хрипело. Он чувствовал себя полузадохнувшимся, а когда сел, охваченный тревогой, то закружилась голова, так что он поспешно лег обратно, задаваясь вопросом, где он и что с ним случилось.

Затем он вспомнил. Лежа, он осторожно осмотрелся. Яркий столб голубоватого солнечного света, столь же резкий и беспощадный, как лазерный луч, горизонтально шел через каюту из иллюминатора, но в неосвещенной части помещения было сумрачно, точно в пещере. Дольф облизал сухие губы распухшим языком, закашлял и тут же понял, что кругом царит необъятная тишина. Даже кашель казался далеким и слабым, а тишина была абсолютной, словно на дне океана. Тогда он понял, что его разбудило: перестал шипеть первый кислородный резервуар.

Он с трудом встал на ноги. Головокружение вернулось, но на этот раз не такое сильное, и постепенно оно проходило. Он подумал, стоит ли об этом волноваться, но был почти уверен, что это все из-за силы тяжести. В конце концов, он весил здесь всего лишь сорок восемь фунтов, так что сердцу и кровеносным сосудам нужно время, чтобы привыкнуть к изменению его веса.

Главным теперь был кислород. Все остальное могло подождать. Дольф открыл подачу из второго резервуара и принялся за работу.

Прежде всего, он поел, затем из остатков жира в пакете НЗ и нескольких кристаллов щелока сделал слабый мыльный раствор. С помощью петельки из провода он стал пускать мыльные пузыри, а они легко показали ему три места утечки воздуха в стенках каюты, причем две были достаточно велики, чтобы о них стоило позаботиться. Он отметил их места. Конечно, должны быть и менее значительные утечки, но о них можно позаботиться позже, когда возрастет давление воздуха в каюту и их будет легче обнаружить.

Затем электродвигатель. На него потребуется всего-ничего материалов, но Дольф еще не был уверен, как станет его использовать. К тому же двигатель все равно получится небольшим.

Пока что двигатель требовался ему в качестве сердца простейшего насоса, схему которого он когда-то увидел в техническом журнале. Этот насос может качать что угодно — хоть воду, хоть воздух, — и состоит лишь из двух роликов, непрерывно сжимающих несколько дюймов мягкой резиновой трубки. Входной конец Дольф планировал вставить в самую большую дырку в стенке каюты, а выходной остался бы внутри.

Но вот из чего сделать ролики? Легче всего их было изготовить из двух обрезков стеклянной трубки, оплавленных на гвоздях в качестве осей при помощи горелки. Но чтобы горелка действовала, ему придется поднять уровень кислорода, а к тому времени, как операция будет завершена, воздух в каюте будет совершенно отравлен. Дома все это заняло бы полчаса, но здесь это было такой же тяжелой работой, как разгрузка вагонов с углем.

Но, наконец, двигатель был подсоединен к батарее и тихонько зажужжал. Небольшое дуновение воздуха можно было едва почувствовать. Но Дольф надеялся, что постепенно его насос все же поднимет давление в каюте. Затем, после пяти минут отдыха — что было совсем недостаточно, — Дольф снова уменьшил подачу кислорода до тончайшей струйки.

А пока он отдыхал, то услышал какое-то перешептывание, источник которого не мог определить. Сначала он подумал, что это мог быть ветер, но в разреженной атмосфере снаружи такие звуки были бы невозможны. Или все же возможны? В конце концов, астрономы частенько видели песчаные бури, несущиеся по Марсу, и не раз проклинали их за то, что они закрывали видимость и мешали работать. Затем Дольф встал и выглянул в иллюминатор.

Да, это был ветер. Слабые, почти незаметные волны проходили по поверхности цепляющейся за землю растительности, которую, пока он наблюдал, стал постепенно закрывать легкий туман.

Через несколько секунд шепот превратился во вздохи, а затем вздохи сделались негромким, но ясно слышимым свистом, с каким ветер огибал углы его ящика-корабля. Туман сгущался, ближняя стена кратера становилась неясной. Затем она вообще исчезла, а воздух потемнел, хотя еще явно был день. Просто исчез солнечный свет, словно небо закрыли тучи. На одну секунду у Дольфа мелькнула в голове дикая мысль, уж не собирается ли пойти дождь?

Но дождя, разумеется, не было. Просто воздух темнел все сильнее от взлетевшей пыли и мелкого песка. Хорошо, что конструкция его насоса не допускала воздух к движущимся частям. Иначе эта хрупкая машинка не выдержала бы трения.

Но Дольфу все равно стоит приспособить к выходному отверстию какой-нибудь фильтр — и ежедневно менять его, если такие бури будут подниматься каждое утро.

Конечно, если это настоящая песчаная буря, то его просто похоронило бы под песком, и все было бы кончено.

Однако, через полчаса свист начал слабеть, и, казалось, снова начался рассвет. Через час стенка кратера снова была отчетливо видна: в разреженном воздухе пыль не могла долго висеть, если ее не поддерживал ветер, и быстро осела. Дольф предположил, что это был просто местный бриз, вызванный нагреванием долины, когда после сверхарктической ночи в нее полились солнечные лучи.

Он понадеялся, что это так, потому что если такой ветер будет регулярным, он мог бы использовать его. Фактически, это решило бы одну из его самых неотложных проблем — как подзаряжать батареи. Нужно только построить маленькую версию генератора с ветряным двигателем, с ротором из намагниченной стали. Вероятно, лопасти для ветряка можно сделать из холста — этот материал достаточно тяжел для разреженного воздуха. Но, с другой стороны, порывы ветра, казалось, были довольно сильны. Только эксперимент показал бы, какие лопасти тут подойдут лучше всего.

По часам Дольфа близился полдень, хотя солнце было с этим несогласно. И такое рассогласование должно постепенно увеличиваться, потому что марсианский день несколько длиннее земного. Конечно, Дольф мог бы открыть заднюю крышку часов и замедлить механизм, насколько получится, но он сомневался, что этого будет достаточно. Лучше всего рассчитывать марсианское время приблизительно, а часы использовать для того, чтобы рассчитывать короткие операции, если в этом возникнет нужда — а не рискнуть открывать их в такой сухости и пыли. Внутри часов наверняка сохранился кусочек земного воздуха, и не стоило выпускать его и заменять более разреженным.

Но мысли о полудне напомнили ему, что дома в это время было время ленча. Здесь же, на Марсе, следовало дать ему другое название, желательно, чтобы в нем вообще не упоминалось об еде. В конце концов, средневековый человек питался два раза в день и был бодр и энергичен. Хищники, в основном, ели всего лишь раз в сутки. Но все равно, если бы у него была стопка блинчиков дюймов в семь высотой, с черникой или холодной патокой...

Ерунда все это, мрачно сказал себе Дольф. Немножко глотнуть воды — и продолжать работать.

Что там дальше? Потенциально, у него было средство для поддержания воздушного давления. Еще более потенциально, у него была электроэнергия. Но у него по-прежнему не было кислорода — он всего лишь мог перекрывать утечки, но не пополнять запасы. Нужно найти источник кислорода.

Была ли в марсианских растениях жидкость. А главное, была ли это вода? Если вода, то это решило бы проблему с кислородом, поскольку он мог расщепить воду электролизом и жечь водород, если не найдет способ его сохранять. Но в последнем Дольф сильно сомневался. Потому что водород, самый легкий газ во вселенной, и его невозможно перекачивать по резиновой трубке, как воду.

Дольф помотал головой. Водород был ему сейчас не нужен. Главное, чтобы было чем дышать. И еще, он опять захотел есть, хотя, вероятно, это было просто по привычке. Кислород ему был нужен, не водород, а кислород!

Дольф осторожно открыл одну из бутылочек, в которых хранил пробы, и осмотрел лежащее в ней растение. Оно не казалось высохшим, ну, может, немножко более плотным, а влажный воздух в каюте был для него настоящим пиршеством. Прозрачные мешочки надулись и сверкали, словно было готовы вот-вот лопнуть. Как же определить, была ли там вода?

Для пробы Дольф раздавил один мешочек. К великому его разочарованию, из него не вылилось ничего — совершенно ничего. Он был абсолютно сухим. Дольф раздавил другой, с тем же результатом. Но если в мешочках был не сок, что же тогда?

Озадаченный этим, Дольф поднес мешочек поближе к лицу и, когда раздавил, то почувствовал, как на него брызнула мелко распыленная холодная струйка, которая мгновенно высохла, оставив ощущение липкости, словно после морской воды. Вероятно, это был сок, содержащий раствор солей и, наверное, сахара. Но что был за растворитель?

Он все еще не мог придумать никакой простейший химический тест, который помог бы ответить на этот вопрос. Но с другой стороны, что еще там могло быть? Есть лишь один универсальный растворитель — по крайней мере, один, который стабилен при температуре, царившей на Марсе. На Юпитере это мог бы быть жидкий аммиак. Но, к счастью, Дольф был не на Юпитере. Достаточно плохо было и на Марсе. Но здесь это должна быть вода. Ничего другого просто быть не могло.

А что же за вещества растворены в ней? Они вполне могли оказаться ядовитыми. Дольф почувствовал, что не рискнет попробовать содержимое этих растений. По крайней мере, пока у него не кончится еда. Нужно дистиллировать сок при высокой температуре, только не нагревать его горелкой, потребляющей кислород. Можно было бы использовать линзы очков и зеркала, чтобы сконцентрировать солнечные лучи. При мысли об этом у Дольфа, также мелькнула мысль использовать зеркала для обогрева каюты днем.

Кстати, а что происходит с солнцем? В каюте снова потемнело. Дольф машинально взглянул на часы — 4:38. День на Марсе немного длиннее земного, так что это еще не вечер. Просто солнце немного склонилось к горизонту, и его лучи уже не достигали дна оазиса. Начнется ли после наступления темноты еще одна короткая песчаная буря? Вероятно... Но, при удаче, Дольф во время ее уже будет спать.

При удаче, он бы проспал гораздо дольше.

И вообще, не стоит развивать бурную деятельность сверх абсолютной необходимости поддерживать жизнь, пока...

Пока что?

Дольф понял, что не может ответить на этот вопрос. У него и мыслей не появлялось о спасении — хотя бы просто потому, что никто не знал, где он находится. Он предположил, что можно, как только он соорудит ветряной электрогенератор, собрать радиопередатчик, который могут услышать на Земле, поскольку, как он читал, для межпланетной связи требуется удивительно мало энергии. Разумеется, он не может сделать микрофон, поэтому передатчик сможет передавать лишь точки и тире — он не знал полностью азбуку Морзе, но, по иронии судьбы, призыв о помощи — три точки, три тире, три точки — совпадал с началом Пятой симфонии Бетховена, которую любил его приемный отец.

Практически, передатчик ничем бы ему не помог, пока Земля не сумеет послать на Марс первую экспедицию. Вот тогда он мог бы использовать передатчик, чтобы привлечь к себе внимание. Экспедиция могла запеленговать сигнал и точно определить его местонахождение. А до тех пор он может использовать электричество с большей пользой, чем создавать радиошум.

К тому же, первый полет людей на Марс состоится еще очень не скоро. Задумавшись, Дольф уселся на пол и принялся стучать кулаком одной руки в ладонь другой. До этого времени он рассматривал проблемы выживания в расчете на месяцы. Но выживание и спасение? На это потребуются годы, возможно, десятилетия...

Столько он не выдержит. Если он выживет вообще — то будет вынужден жить за счет земли — самой чужой, самой безжизненной и неприветливой земли, на которую только ступала нога человека.

Если бы только он хорошенько подумал и захватил запасную лампу — единственный компонент в его установке, который, в случае поломки, он ничем не мог заменить! Если бы только... Тут он честно признался себе, что ему не помешала бы простая предусмотрительность. Ему пришло в голову, что могла быть куча причин, по которым ему пришлось бы задержаться гораздо дольше, чем он планировал! И он мог захватить с собой в двадцать раз больше припасов, ничуть не перегрузив устройство, способное поднять и нести груз неизмеримо больший.

Но теперь уже поздно. Он останется на Марсе, по меньшей мере, на десять лет. А может, и на всю жизнь.

Внезапно он понял, что вокруг стало темным-темно. Куда же девался день? Он никак еще не мог закончиться.

В темноте он услышал пульсацию своего насоса. Этот звук немного успокаивал. По крайней мере, насос еще проработает какое-то время, а если в трубку все же забьется песок, то нужно будет вовремя прочистить ее. Утром Дольф должен первым делом заняться этим.

А тем временем, в холодной тьме марсианской ночи насос шептал ему: «Всю жизнь... Всю жизнь... Всю жизнь... Всю жизнь... Всю жизнь... Всю жизнь...»

Часть вторая. Пятница

6. Вечер на Марсе

Было не совсем верно, что никто не знал, где находится Дольф. Но отчасти это было так, именно отчасти, что уже было неплохо, вернее, могло быть неплохо в будущем.

Наннет знала, где он, правда, с некоторыми оговорками. Карта Марса была вырвана из книги и выброшена потому, что это была карта из Флэгстаффа, обсерватории, где астрономы давали волю воображению влиять на наблюдения за красной планетой, начиная с того дня, когда Лоуэлл изобразил начертания Залива Шеба. Здравый смысл подсказывал ей, что Дольф, скорее всего, будет придерживаться запланированного места посадки, хотя бы потому, что это большое зеленое пятно возле экватора почти гарантирует, что здесь окажется наиболее приемлемая область Марса, особенно в разгаре лета. То, что отмеченная область была величиной чуть ли не с Флориду, не смущала Наннет, так как ее не смущало вообще ничего — даже в большей степени, нежели Дольфа, вероятно, потому, что она была моложе его, и в ее мыслительных процессах была смесь чистоты, наивности и поразительной изобретательности, а также великолепное невнимание к мелким, но решающим деталям, которые напугали бы любого взрослого... любого, кто уже забыл о противоречивом уме подростков.

Наннет знала точно, где находится Дольф, и собиралась добраться до него.

По последнему пункту почти не было работы, так как у нее была действующая модель устройства Дольфа — та самая, которую Дольф продемонстрировал ей при пробном полете, вручив, таким образом, свою тайну в ее руки. При помощи монтажного стола она смогла проверить устройство, которое было еще более простым, чем то, с которым Дольф отправился на Марс, а паяльником она восстановила несколько схем, которые могли бы подкачать во время работы.

Ведро с варом подсказало, что ей предстояло законопатить щели в ее предполагаемом корабле (Наннет призналась себе, что додумалась до этого не без намеков), и вообще, она пользовалась всеми подсказками, разбросанными в гараже, а также всеми знаниями, которые почерпнула из книг.

Но не все из них она могла использовать с выгодой для себя. С одной стороны, она была абсолютно убеждена, что нужно спешить — а даже в обычных обстоятельствах она не отличалась большим терпением. Во вторых, она не накопила заранее денег для этого предприятия, и вообще, у нее было меньше финансовых источников, чем у Дольфа. И наконец — что было наиболее кардинальным, — она вообще не думала об этом.

Но в одном Наннет превзошла Дольфа: она оставила записку. Там она написала:

«Дорогие мама и папа, мистер и миссис Хэртель!

Вы не поверите, но я вам не лгу. Дольф отправился не в поход. Он улетел на Марс, а я лечу за ним.

Я понимаю, как это звучит, но, возможно, если мы не вернемся, и вы нигде не найдете нас, то вспомните мои слова. Мы не сбежали тайком и не наделали прочих глупостей. Просто Дольф открыл, что очень легко и просто можно создать антигравитационное устройство. Он взял меня в первый пробный полет, а затем соорудил своего рода космический корабль из домика на дереве — и улетел в нем на Марс. Я знаю, что он не собирался задерживаться там, потому что он взял с собой очень мало припасов. Но он еще не вернулся, и я должна отправиться за ним, так как он, вероятно, нуждается в помощи.

Он сделал на карте Марса пометку в месте под названием Залив Шеба, и я совершенно уверена, что он застрял где-то там, так что туда я и лечу. Я верну его, если все пойдет нормально. Если же нет, то мы оба влипли, но вы, пожалуйста, не волнуйтесь.

Люблю и все прочее,

Наннет».

Она положила в конверт с запиской карту, но не приложила к ней схему установки Дольфа или его расчеты, заметки, хоть что-то, что помогло бы кому-нибудь вновь открыть антигравитацию, не говоря уж, что это послужило бы страховкой. Конверт она тщательно заклеила и оставила на монтажном столе. Затем в другой конверт она собрала вышеупомянутые расчеты и записи на случай, если Дольф случайно забыл их, и теперь они ему крайне нужны, тщательно запаковала этот конверт и забрала с собой.

Затем подняла и поставила собственный маленький корабль на старые салазки, вытащила салазки из гаража на дорогу, откуда взлетела в темноту ночи — как сделал прежде Дольф. С ней улетел и бесценный, но бесполезный для Дольфа, и тем более, для нее конверт, бесценный, потому что, останься он на Земле, то мог бы стать последней надеждой на спасение для Дольфа и Наннет. Темнота поглотила ее с обычным безразличием, и лишь сердце ее на секунду замерло от страха и восторга, но летней ночью в Айове вряд ли кто смотрит на звезды, кроме юных влюбленных.

Что же касается Дольфа, то он в это время мастерил пресс и счел это гораздо труднее, чем ему казалось, когда он делал эскиз. Он бросил бы его, если бы от этого не зависела его жизнь.

Однако, в мешочках с соком лишайника, помимо воды, было что-то еще. Он обнаружил это не сразу, а лишь когда по утрам сухость и жжение во рту, в горле и в носу, а также кровотечение из носа и частый сухой кашель подсказали, что нужно поддерживать определенный процент влажности воздуха, или умереть от обезвоживания. Фитиль из ткани, опущенный в чашку Петри, был самым простым решением этой проблемы, но Дольфу очень не хотелось использовать воду из канистр для чего-либо, помимо питья.

Очевидное решение состояло в том, чтобы использовать сок, выжатый из растений. Кроме того, в процессе работы над этим была обнаружена еще одна выгода. Изрядная часть мешочков казалось пустой, Дольф подумал, на что они могли бы сгодиться, ответил сам себе: «Ни на что», и сунул один такой мешочек в пламя спички. Спичка на короткий миг вспыхнула ярче. «Пустые» мешочки, оказывается, содержали кислород, вероятно, не совсем чистый кислород, но близко к тому.

Оба открытия были равно полезны. В марсианской атмосфере было слишком мало водяного пара и кислорода, чтобы в ней могли выжить земные растения. Но марсианские лишайники, должно быть, добывали воду и кислород из лимонитовых песков, на которых росли. И этого им хватало, чтобы поддерживать жизнь в клетках, той части окружающей среды, которую известный физиолог Клод Бернард назвал «внутренней».

Следовательно, если Дольф станет выжимать воду из растений в каюте, то поднимет в ней содержание кислорода — наверняка, лишь часть того, в котором нуждался, но тут пригодится каждая лишняя молекула.

Когда пресс был завершен, он походил на какое-то сооружение из мехов (наркоман назвал бы это соковыжималкой). Следующим шагом по плану он должен был начать делать дистиллятор из имеющейся в его распоряжении стеклянной посуды — пока у него еще хватало кислорода, чтобы завершить эту работу. Потому что, чем больше пройдет времени, тем меньше у него останется кислорода, а кроме того, следовало учитывать, что какое-то его количество пропадет впустую из-за неизбежного брака.

День подходил к концу — Дольф уже давно не считал, что марсианские дни длиннее земных, — но он не хотел прерывать работу над дистиллятором посредине. Так что его нужно было отложить на завтра, а пока что заняться чем-нибудь другим. Он собирался загрузить свой пресс. Для этого нужно было вылезти наружу и собрать побольше лишайника. Дольф не покидал корабля целых два дня, и нужно было сделать это побыстрее, пока он еще не стал слишком слаб, чтобы двигаться. Тесное помещение, холодные ночи и низкая сила тяжести совместно отнимали у него силы и подвижность.

Дольф привязал к поясу бельевую веревку, которой намеревался обвязать кипу лишайника, надел теплую одежду, респиратор и выполз наружу, на песок. Как раз в это время начался ветер, поднявший тучи песка, и он чуть было не замерз, прежде чем успел заползти под прикрытие своего корабля. Но буря быстро прекратилась и вроде бы не причинила никакого непоправимого урона. Тогда Дольф решил начинать работу, так как близились сумерки, и сегодня у него больше не было возможности заняться сбором урожая.

Но прежде он удовлетворил свое желание полюбоваться небом. Оно было темным в зените и совсем черным у горизонта, хотя на западе вдоль края кратера виднелась полоска сине-стального цвета, которую создавало посылающее прощальные лучи маленькое солнце. Ярко горели звезды, их были тысячи, гораздо больше, чем когда-либо было видно в небе Айовы даже в самых лучших для наблюдения условиях. Дольф сомневался, что на Марсе у него появится время повторно изучить созвездия, хотя их очертания не слишком изменились. Но здесь они были заполнены огромным числом «новых» звезд, которых не позволяла увидеть Земная атмосфера.

И прямо сейчас в небе было два необычных объекта.

Одна тусклая искорка легонько скользила к северному краю кратера. Наверное, это был один из двух спутников — ничто иное не могло так явно перемещаться в марсианском небе, и, вероятнее всего, это был Деймос, больший, но наиболее далекий из двух. К тому же, Дольф приземлился слишком далеко на юге, чтобы увидеть Деймос даже на плато. Деймос тоже казался бы только тусклой искоркой, и был бы весьма далек от низко висящей луны, изображенной на рисунках к произведениям Эдгара Райса Берроуза о Марсе. Если бы он не двигался, то его было бы невозможно отличить от многочисленных, более ярких звезд.

Но вот чем был другой необычный объект, Дольф и представить себе не мог. Это была звезда, такая же яркая, как Ригель или Сириус, и — хотя ни одна звезда на Марсе не мерцала, так как атмосфера для этого была слишком разреженной, — светилась она вообще не как звезда, а как планета. Больше того, хотя она и светилась голубовато-белым светом, как любая из звезд-гигантов, в ее свете был и зеленоватый оттенок, какого Дольф еще не видел ни у одной звезды.

И, глядя на нее, Дольф почувствовал, что тонет в невидимом море ностальгии. Потому что это не могло быть ничем иным, кроме Земли. Дольф не мог поверить, что сердце и душа могут так потянуться к тому, что, казалось, было лишь светящейся точкой —блестящей, красивой точкой, что и говорить, но только одной из многих...

И тут Земля внезапно погасла.

Секунду Дольфу казалось, что глаза подвели его, и он даже потер перчаткой защитные очки. В следующий миг его поразило ужасное подозрение, один из тех кошмаров, которые мучили всех со времен Хиросимы. Но если Земля взорвалась, то...

Дольф не успел построить никаких предположений, потому что звезды, окружавшие Землю, тоже исчезли... а затем, через секунду, в черном космосе, почти в самом зените, появился красновато-желтый ромб, похожий на одну сторону падающей коробки.

Это и была падающая коробка, поймавшая последние солнечные лучи, прежде чем опустилась ниже гребня кратера. Теперь он не мог следить за ее спуском, кроме как по расширяющейся над ним беззвездной области. Это был... должен быть, — других вариантов не существовало, — другой ящик, такой же, как его собственный. Он направлялся прямо к нему, но спускался слишком быстро.

Дольф знал, что нет смысла бежать. Ящик мог упасть на него, а мог разбить его собственный дом. Поэтому он стоял, как замороженный, глядя вверх. Черная область росла. А затем, внезапно, перестала расти и двинулась на северо-запад. Через секунду она уже не закрывала звезды у него над головой, а через две вообще исчезла.

Может, ничего и не было? Может, ему все это почудилось? Дольф почти надеялся, что это так. Он уже подумал о том, что в ящике могло быть то, в чем он нуждался.. .Конечно, если кто-то прилетел, чтобы спасти его, то уж наверняка захватил с собой побольше запасов. Но у Дольфа также возникло страшное подозрение о том, кто мог лететь в этом ящике. Лучше уж пусть это будет кошмар, вызванный одиночеством и кислородным голоданием, чем предположение, которое могло оказаться верным...

Долгий, глухой удар донесся из темноты, слишком громкий в разреженном воздухе, а значит, падение должно произойти очень близко. Дольф прорычал в респираторе фразу, за которую отчим устроил бы ему выволочку... если бы только пасынок был в пределах его досягаемости. А затем Дольф ринулся в сторону падения.

7. Дети в небе

Из всего, что Дольф успел прочитать за свою относительно короткую жизнь, а также из наблюдения за людьми, он был вправе прийти к заключению, что любое реальное спасение могло произойти лишь через много лет, если вообще когда-то произойдет. Правда, большинство людей, которых он знал лично, были вполне приятными, но как раз у них-то не было стремления, денег или научных знаний, чтобы решить эту проблему. А большая часть беллетристики повествовала о людях фантастически эгоцентричных, грязных, без малейшей искорки человечности в душе, без доброты даже к самим себе, не говоря уж об окружающих. Построив нечто вроде баланса между этими двумя мнениями, Дольф пришел к заключению, что с Марса ему придется выбираться самостоятельно.

Он знал, что государство называет космическими полетами, и знал состояние дел на тот момент, когда покинул Землю, пусть знал приблизительно, но все же достаточно правильно. Не было ни малейшей надежды на экспедицию к Марсу в течение многих лет, даже если все Человечество поставит себе задачу спасти его — на что Дольф не стал бы и надеяться. Земные технологии просто еще не доросли до такого.

Дольф был в этом совершенно прав, но он не учел один фактор, просто потому, что никогда не слышал о нем. Это не было его ошибкой, за его жизнь не появлялось подобных примеров. Это был фактор, который журналисты на своем диком, но не всегда циничном жаргоне называют призыв: «ребенок упал в колодец».

Безусловно, родители Дольфа и Наннет уже заподозрили худшее — чем, как правильно предположила Наннет, являлось тайное бегство, для брака или просто так. Но отсутствие доказательства в его подготовке, а также несовместимость с характерами Наннет и Дольфа, а также с обстоятельствами их исчезновения, отмели это подозрение. Началась пора предположений.

Следующим явилось ужасное предположение о похищении и убийстве. Но не было требований выкупа и не было обнаружено никаких тел. Тогда, — с возрастающим отчаянием, которое любой посторонний принял бы за праведный гнев, — семьи пришли к заключению, что молодежь просто отправилась в поход и солгала о нем (изобретательно, дико, вероятно, почерпнув тему из каких-то книг), чтобы выиграть время для необычно долгой поездки. Но, в конце концов, и эта история рухнула под собственной тяжестью, потому что не было вообще никаких подтверждений.

В течение всего этого времени — а речь шла о неделях, — все вокруг было усеяно подсказками, указывающими в одном направлении: в направлении, в котором Дольф и Наннет действительно скрылись, и о каком Наннет честно поведала в своей записке. Учитывая то, что обе семьи больше всего в мире хотели, чтобы их дети вернулись домой целыми и невредимыми, они перестали звать на помощь, но поверили в имеющиеся у них доказательства, а также и в честность своих детей.

Потребовалось много времени, так как взрослые имели такое же мнение, что и Дольф, о том, как отнесутся власти к подобной истории. За это время семьи обдумали свои действия и все возможные альтернативы, а также провели все возможные поиски как собственными скромными силами, так и с помощью местной полиции. Теперь они были готовы к большему и отбросили все ограничения. Они разослали телеграммы сенаторам и конгрессменам, обратились к президенту страныи важным шишкам из НАСА, как в Вашингтоне, так и на Мысе Кеннеди. Они сделали множество телефонных звонков и разослали множество телеграмм ученым, работающим в космической программе. И, что было самым смелым шагом, они, наплевав на последствия, обратились к прессе.

Пресса выслушала их и завопила: «Обман!» Газеты и телевидение отреагировали одинаково, заявив, что это еще одна Розуэллская история или длившиеся десятилетиями россказни о летающих блюдцах, что-то подобное, лишь бы заполнить затишье летнего периода, когда не предвидится никаких других сенсаций. Две отчаявшихся семьи из Айовы прошли полный курс насмешек и опровержений. Их ночи были наполнены отчаянием, а дни бессильным гневом.

Но даже это не длится вечно, и уже, тут и там, несколько важных персон выслушали семьи и серьезно отнеслись к их сообщению — или, по крайней мере, прикинули, что это значило бы для космической программы. Кто-то в Вашингтоне из верхушки НАСА узнал, что миссис Хэртель ведет с кем-то переговоры, и медлительная чиновничья машина начала пробуждаться после летней спячки. Один математик в Лондоне, который всю жизнь пытался подкопаться под теорию Относительности, прочитал искаженные газетные сообщения, исписал восемнадцать страниц вычислениями, понять которые могли лишь два человека в мире, и послал их обычной почтой одному из этих двоих. Его помощник сфотографировал эти вычисления прежде, чем они были отправлены, и тайком переправил их в Москву, где жил второй человек (есть в мире немало научных отступников и шпионов).

Человек в Москве размышлял над этими листками ужасную долгую ночь, затем решил ради них рискнуть своей жизнью, карьерой, семьей и даже страной — хотя, возможно, не в таком порядке.

Одинокий оператор 68-футового радиотелескопа в австралийской пустыне, направил его гигантскую антенну на Марс и уловил, хотя не мог точно определить, из какой именно точки, слабые сигналы, которые могли быть созданы маленьким электродвигателем, и приняло я писать краткую техническую статью, которую назвал «Нерегулярные марсианские аномалии в широком диапазоне» для журнала, носившего название (на латыни) «Труды Швейцарского Общества Свободного Эфира», которую впоследствии никто не заметит и не заинтересуется еще много десятилетий. Больше в то время было ничего неизвестно об этом, отчасти потому, что часть сообщений попала в засекреченные папки, а отчасти просто по невежеству, однако, работа в этом направлении все же началась, хотя и медленно, очень медленно.

И немного быстрее, потому что на нее оказывалось больше давления, пресса изменила свое мнение и стала считать эту историю не только живой и не опровергнутой, но и выказывающей некоторые признаки официального интереса, что, в конце концов, было самым важным. Пресса попыталась навести справки о соответствующих чиновниках и везде получила отказ, что еще больше повысило ее интерес к этой истории. И, поскольку у нее не было никаких официальных сообщений, пресса вновь обратилась к принципу «ребенок упал в колодец». Теперь это выглядело так:

«НАСА НАМЕКАЕТ, ЧТО ДЕТИ ИСЧЕЗЛИ В НЕБЕ!»

«Сын специалиста в области космических исследований улетел со своей подружкой на Марс?»

«Сенатор Хилл потребовал раскрыть тайны о подростках на Марсе, которые, по слухам, потерпели крушение на Красной планете» «СССР может подготовить спасательную экспедицию»

«Спасите наших детей» — подлинная история, которую рассказывают родители марсианских путешественников»

«ВСЕ МИФЫ О МАРСЕ»

«Шийла Джарлинг советует подросткам: «проведите медовый месяц на настоящем Марсе»

«СПЕЦИАЛИСТ ПО КОСМИЧЕСКИМ ИССЛЕДОВАНИЯМ СООБЩИЛ: ДЕТИ НА МАРСЕ НЕ СМОГУТ ВЫЖИТЬ».

«Ученые на Мысе Кеннеди ищут способ к быстрому строительству корабля в рамках «Проекта Арес».

На самом деле мир был таким же плохим, каким оценил его Дольф. Он мог быть еще хуже, просто на памяти Дольфа не было войны. Но все равно. Пусть погибают дети и собираются технические ресурсы для их спасения, но большая часть человечества будет есть, пить, участвовать в турнире на бильярде, делать ставки на скачках и при этом читать выходящие каждый полчаса бюллетени прессы об этом деле.

Полные благих намерений глупцы посылали отчаявшимся семьям деньги. Другие просто собирались группками, чтобы пялиться на их дома, или приносили никчемные подарки и перлись с ними, пока их не останавливали полицейские кордоны. Журналисты стремились получить с их интервью больше, чем они сумели бы дать, даже если бы сутками кряду больше ничем не занимались. Тысячи людей, которые никогда в жизни не глядели на небо, теперь с уверенностью показывали туда, где, по их мнению, находился Марс, и просто удивительно, сколько раз они оказывались правы. Квазимистическое течение под названием «Бессменная вахта Марса» охватило множество мелких религиозных сект, особенно в южной Калифорнии (где тот факт, что Марс также называют Красной планетой, убедил некоторых политических и религиозных деятелей, что «Дети в небе» является просто частью обширного коммунистического заговора, наравне с ЮНИСЕФ и смешанными браками). А кроме этого, во всех главных церквях мира было вознесено несчетное количество молитв об их спасении.

Но призыв «ребенок в колодце» приостановило осознание того, что скоро наступит время, когда все усилия и надежды будут уже ни к чему. Полное и точное расследование, которое провели две семьи, показало, с очень маленькой вероятностью ошибки, какие именно припасы взяли с собой Дольф и Наннет. А исходя из этого, можно было вычислить, сколько времени они останутся живы, принимая (очень оптимистично) во внимание то, что они приземлились на Марсе мягко, без всякого вреда для себя, потерь или повреждений. Тут же стало ясно, что фон Браун, глава «Проекта Арес», не сумеет закончить его в отпущенные сроки, не говоря уж о том, что для полета на Марс кораблю потребуется 228 дней.

(Этот факт, однако, никоим образом не отговорил газеты спонсировать поездки на автобусах членам школьных научных клубов на Мыс Кеннеди, чтобы наблюдать за строительством корабля фон Брауна, хотя было мало вероятности что-то увидеть с того расстояния, на которое их допускали. Экскурсанты тайком делали снимки и потом давали интервью телевидению).

Никакое следствие и научные исследования, самостоятельные и на конференциях, не дали ни малейшего намека на то, каким именно образом Дольф и Наннет совершили этот полет. Один только этот факт сделал спасение юнцов почти таким же актуальным для ученых, как и для семей, попавших в беду, не только для получения этих знаний, но и потому, что ученые заподозрили у Дольфа ум, который не рождался на Земле после смерти Норберта Винера или, возможно, даже Германа Вейля. В конце концов, Дольф совершил открытие, о каком даже не могли мечтать ученые, несмотря на то, что в их распоряжении имелся самый важный факт, которого не было у Дольфа: то, что это может быть сделано, и уже было сделано.

Но время неуклонно шло к концу. «Нью-Йорк Таймс» стала вывешивать на Таймс-сквер таблички с количеством дней, которые были в запасе у детей, а затем счет пошел на часы. А потом настал день, когда «Таймс» подняла красный шар, проколотый у полюса, спуск которого означал самые важные события в жизни страны, такие, как выборы президента Соединенных Штатов. На этот раз его спуск должен был отметить окончание расчетного времени жизни Детей в Небе.

Шар был спущен в 23:32 по Восточному поясному времени — спустя девять дней после того, как Дольф покинул Землю. Посмотреть на это собралась огромная притихшая толпа, и спуск сопровождался совместным вздохом, почти шепотом, отдельных людей, который подхватили остальные. И по толпе пронеслась волна стона.

Во всем остальном мире были приспущены флаги, и никто не сумел бы подсчитать, сколько миллионов человек увидели передаваемые по телевидению всех стран поминальные службы.

Затем флаги были снова подняты, и начался выпуск мемориальных книг и брошюр. А к осени серьезное дело по управлению миром должно было войти в обычное русло.

Дело Детей в Небе было закрыто.

Дольф добрался до Наннет секунд через шесть-семь после падения, но эти секунды показались ему вечностью. Удар превратил ее ящик в беспорядочную кучу хлама, но света звезд на марсианском небе Дольфу хватило, чтобы сразу увидеть под ним неподвижное тело.

Он не стал тратить время впустую. Сорвав с себя респиратор, он надел на нее, и взвалил ее тело себе на плечо. И если секунды, пока он добирался до нее, показались ему вечностью, то нет слов описать, сколько времени он нес ее, задыхаясь в холодном воздухе и понимая, что не смеет задохнуться, к своему сомнительному убежищу. Затолкать ее безвольное тело в воздушный шлюз отняло также невыносимо много времени, тем более, что голова у него немилосердно кружилась. Но, так или иначе, они оба оказались внутри. Затем Дольф просто сидел, стараясь отдышаться.

К счастью, он уже привык обходиться малыми дозами кислорода, но все равно, едва не умер.

Однако через какое-то время он пришел в себя настолько, что сумел осмотреть девушку. Она находилась не в лучшей форме. Во-первых, она посинела от холода и, вероятно, от кислородного голодания, так что эта синева скрыла синяки и ушибы, которые наверняка должны быть. Приземление было жестким. Дольф не мог узнать, не сломала ли она что или какие еще травмы получила, пока она не придет в себя и не сможет сказать, где и что у нее болит.

Так что пока он не мог сделать ничего, кроме как продолжать давать ей чистый кислород и попытаться согреть. Для последней цели одного одеяла было бы мало. Не долго думая, Дольф лег рядом и прижал ее к себе.

Ему показалось, что он расположился на ночлег, прижав к себе огромный пузырь со льдом. Однако, к утру, перед самым рассветом, она стала более теплой, и Дольф, страдавший от холода всю ночь, сумел, наконец, немного поспать. Его разбудила утренняя песчаная буря, а немного погодя Наннет пошевелилась и пробормотала что-то неразборчивое под кислородной маской.

Дольф быстро встал, снял с нее маску и отключил кислород. Затем, со скрипящими мышцами, приступил к сооружению скудного завтрака. Наннет, ставшая теперь розовой, не считая великолепного синяка вокруг глаза, продолжала мирно дремать, и Дольф прилагал все усилия, чтобы не потревожить ее. Ей было нужно выспаться — а ему требовалось больше времени, чтобы все обдумать.

По крайней мере, ему было ясно, что дело Детей в Небе еще очень далеко от завершения.

8. Вино и буря

Не считая подбитого глаза и еще нескольких синяков, которые Наннет отказалась демонстрировать, с ней было все в порядке. Пока она летела на Марс, ее плохо загерметизированный ящик давал утечку, так что она потеряла сознание еще до приземления. Именно это и вызвало катастрофу, которая, к счастью, была не такой ужасной из-за более слабой гравитации Марса и непогашенного импульса движения ящика.

Конечно, оставалась вероятность, что она получила серьезную дозу облучения по время полета. Но поскольку полет длился несколько дней, а у нее не начали выпадать волосы, не появлялась бледность и тошнота, то Дольф решил не думать об этом. Не считая синяков, она была почти здорова — и голодна.

— Ты привезла с собой продукты? — спросил ее Дольф.

— Да, сколько вошло в мой ящик. Видишь ли, он был поменьше твоего.

— Ты хочешь сказать, что я вынужден делиться с тобой, — сказал Дольф. — Вероятно, это касается и кислорода, и всего остального. Уфф! Нэн, мне, конечно, приятно, что ты прилетела за мной, а также что ты такая умная, но мы в полном дерьме! Тебе не следовало делать этого.

— Но я уже здесь, — заметила Наннет. — И я...

— О кей, о кей! Мы оба остались живы. Думаю, нам нужно отправиться на место падения ящика и поглядеть, что там уцелело.

— Отлично! Пошли туда...

— Не так быстро! И, Нэн, пожалуйста, не нужно суетиться. Ты впустую тратишь кислород. Поверь мне, здесь мы должны продумывать каждое движение, прежде чем сделаем его.

— Прости, — сказала Наннет с таким покаянным видом, что Дольф немедленно почувствовал себя, как тридцать три задницы. — Жду твоих приказов.

— Дело не в приказах, — сказал Дольф и замолчал, обдумывая, как объяснить этой бурлящей энергией девчонке, что она может в любую минуту умереть сотней различных способов, как один раз уже чуть было не умерла. — Во-первых, у меня только одна маска и один комплект теплой одежды, а также одни защитные очки. Нельзя выходить наружу без всего этого. Условия здесь такие же, как на вершине Эвереста плюс посреди Мертвой пустыни. В полдень достаточно тепло, но в остальное время царит смертельный холод.

— Я это знаю, — с некоторым удивлением сказала Наннет. — Я захватила с собой очки и маску... просто я забыла надеть их перед приземлением. Они остались на месте аварии, наряду с кислородными баллонами и моей теплой одеждой.

— A-а... Ну, так я пойду и принесу их. Если они целы, то потом, вероятно, мы сможем выходить вдвоем.

— Превосходно! — воскликнула Наннет. — А пока ты ходишь, я приготовлю завтрак.

— Нет, нет!

— Это еще почему?

Дольфу пришлось сначала откашляться.

— Мы уже позавтракали, Нэн, а также и пообедали. Я здесь придерживаюсь правила есть один раз в день. И никакого приготовления не требуется. Упаковки НЗ саморазогревающиеся. Они становятся теплыми, пока их открываешь, так что дают нам дополнительный обогрев. Здесь нельзя тратить ничего впустую. Мы просто не можем позволить себе это.

Секунду Наннет выглядела так, словно собиралась нахмуриться, но внезапно слегка улыбнулась.

— Ладно, я не стану ничего готовить. Тогда я немного приберусь... нет, наверное, это относится к правилу: никакой суеты. Ну, по крайней мере, мне не придется думать о диете, а то дома я уже начала толстеть. — Она помолчала, критически посмотрела на Дольфа, затем засмеялась. — Ты похож на собаку, пытающуюся сообразить, что делать с дикобразом. Расслабься, Дольф. Я человек, так что все пойму... действительно, пойму.

— Хорошо, — с сомнением сказал Дольф.

Девушка по разным причинам была большей проблемой, нежели Марс, хотя бы потому, что о ней ему было известно гораздо меньше. Но поскольку ему не оставалось выбора, он оделся, вылез наружу и, чтобы отвлечься, стал думать, что найдет на месте крушения... и что обнаружит, когда вернется домой.

Дольф даже не заметил, что впервые назвал свой ящик «домом».

И действительно, когда он вернулся, то был совершенно не подготовлен к тому, что увидит. Наннет обнаружила неисправность в насосе, на которую Дольф не обратил внимания.

— И что за неисправность? — спросил он.

— Да ничего страшного, — спокойно ответила Наннет. — Ты просто забыл его смазать, только и всего.

— Но... чем же ты его смазала?

—Потерла оси о нос. Если уж следующие десять лет я должна ходить с немытым, сальным носом, то пусть это хоть на что-то пригодится. Садись и перестань зевать, Дольф. Лучше покажи, что ты нашел.

Чересчур нагло было надеяться, что радиолампа Наннет переживет катастрофу. Так оно и случилось. Но они обогатились удивительно большим количеством припасов и инструментов, к тому же второй человек изменил интерьер ящика Дольфа, поскольку теперь ящик оказался слишком тесным и переполненным. Обдумывая этот вопрос, Дольф принял решение, которое, к тому же, поможет ему запасти побольше растений — навес.

— Я думаю, лучше всего построить его рядом со шлюзом, — сказал Дольф.

— Но почему? Он же окажется у нас на дороге.

— Нет, не совсем, к тому же, он поможет нам с выходом. Возможно, ты заметила, что песчаные бури дуют всегда с запада на восток, так же, как и на Земле, а воздушный шлюз выходит на север. Если мы действительно проживем тут достаточно долго, то постепенно песок нанесет перед шлюзом дюну. Если же я поставлю навес с севера и сделаю вход в него с востока, то у нас будет некоторая защита от песка.

— Это имеет смысл, — тут же признала Наннет. — К тому же, мы станем отбрасывать более длинную тень.

— Что? Конечно, наверняка это так, но что нам с того?

— Песок несется почти горизонтально. Если дом станет в два раза длиннее, то вдоль него нанесет вдвое больше песка, а значит, за домом будет вдвое шире проулок.

— Ну, да, — кивнул Дольф. — Это может быть ценным для нас. А ты молодец, соображаешь.

— Спасибо.

— Фактически, если бы ты не соображала, то вообще не вляпалась бы во все это, — добавил Дольф, и самодовольное выражение тут же исчезло с ее лица. — Ладно, продолжаем. Когда избавимся от нужных вещей, то первым делом построим ветряк... А то, боюсь, как бы мы не просрочили время для перезарядки батарей.

Дольф не сумел бы построить навес герметичным, даже если бы у него хватило на это материала. И он вынужден был согласиться перенести в него больше половины имущества, чтобы разгрузить жилое помещение.

Генератор ветряка заработал хорошо, и, приободрившись, Дольф попробовал, наконец, производить кислород путем электролиза сока собранного лишайника. Это также сработало, подтвердив его теорию, что сок, в основном, стоял из воды. Но при этом они столкнулись с проблемой, о какой Дольф не подумал. От сока оставался коричневый, липкий осадок, который трудно было вычищать. А так же в будущем ему предстояло решить проблему питьевой воды, в которой тоже накапливалась эта смола.

— Ну, должна же она на что-то годиться, — задумчиво проворчал он.

— Для еды, — предложила Наннет, которую постоянно мучил голод.

— Что-то мне не хочется ее пробовать, — покачал головой Дольф. — Если бы щели в навесе не были такими большими, можно было бы попытаться заклеить их.

— Так заткни их высушенным лишайником. Его же масса снаружи.

— Это не будет достаточно прочно. Но, возможно... Гм-м... Знаешь, держу пари, что если мы раскатаем его тонким слоем, а потом сверху покроем этой липкой дрянью, то получится неплохая бумага.

— Ты мой герой! — с насмешкой сказала Наннет. — Тогда мы сможем вести дневник.

Дольф сознавал, что присутствие Наннет подбадривает его, хотя с ее появлением увеличилось количество проблем.

— Но я имею в виду, этим можно будет законопатить щели. Мы можем насыпать в навесе песок, чтобы сделать гладкий пол, и раскатывать на нем бумагу. Нам ведь не важно, будет ли она однородной, главное, что мы можем покрыть ею стенки навеса во столько слоев, сколько будет необходимо. Тогда мы сможем герметизировать навес. Могу держать пари, на это потребуется не больше месяца.

— Прекрасная идея, — двусмысленно заметила Наннет. — Обои на Марсе! Отлично! Хочу обои с цветочками!

— Зачем?

— Поскольку я собираюсь там жить, то мне и выбирать.

— Глупости. Давай-ка начнем работать.

Однако, ее предположение, что смолу можно есть, засело у Дольфа где-то в подсознании. Теперь, с появлением на борту Наннет, они оказались перед необходимостью попробовать лишайники в качестве еды, чтобы узнать, съедобны ли они. Дольф решил провести один эксперимент, причем конфиденциально: не было смысла подвергать опасности их обоих. Но когда? По крайней мере, нужно подождать, пока они не закончат клеить обои. К тому времени Наннет должна набраться опыта выживания на Марсе и узнать о ловушках, с которыми Дольф встретился после прибытия сюда, чтобы иметь, по меньшей мере, хорошие шансы выжить в одиночку, если он... ну, в общем, шансы не хуже, чем они имели вдвоем.

Явная потребность сохранять этот план в тайне сделала его исполнение вдвое труднее. Так или иначе, ему не помогло то, что наклейка обоев прошла с шумным успехом, и Наннет веселилась, как щенок, видя перспективу обзавестись собственной комнатой. Дольф даже подумал, не слишком ли она веселится и не слишком ли оптимистично смотрит на жизнь на Марсе, чтобы с достаточной серьезностью отнестись к вопросам собственного выживания. Не лучше ли было бы подождать, пока...

Но Дольф тут же назвал эти рассуждения чистой воды оправданием и с ожесточением отмел их. Когда наступил назначенный срок, он не был готов приветствовать его с удовольствием, но настроен был решительно.

Наннет как раз была в соседней квартире, перетаскивая туда вещи — совершая чисто женский обряд переселений. Дольф взял пол унции сока лишайника, недавно выжатого под прессом и потому довольно холодного. Он подумал, что теперь знает, что чувствовал Сократ, взявший чашу с соком болиголова. Глубоко вздохнув, он сделал глоток с самой нефилософской гримасой.

Затем затаил дыхание и стал ждать...

Ждать пришлось недолго, и реакция его удивила. Хотя она была совершенно не та, которую ожидал Дольф. Постепенно, но со все увеличивающейся скоростью, по его телу начала разливаться волна полного довольства. Он больше не хотел есть, не хотел пить, ему не было холодно, и он даже не чувствовал усталости. Но было и еще кое-что, кроме перечисления отрицаний. Он чувствовал себя сильным, внимательным, готовым к чему угодно, как никогда в жизни.

Дольф даже подумал: а на что походит это чувство? Он как-то попробовал алкоголь, и опьянение не имело ничего общего с нынешним состоянием. С одной стороны, от алкоголя он просто почувствовал себя счастливым. А сейчас в его ощущениях не было такой ярко выраженной эмоциональной составляющей. С другой стороны, от алкоголя у него пошла кругом голова, а теперь... Чтобы проверить, Дольф прошелся взад-вперед по помещению — нет, никакого головокружения.

Только тут он сообразил, что все еще сдерживает дыхание, и глубоко вздохнул. И через несколько секунд он понял. Что у него нет ни малейшего желания сделать еще один вдох. Дольф уставился на часы. Прошло десять секунд, пятнадцать, двадцать, а он все еще не чувствовал необходимости дышать. Странное подозрение пришло ему в голову, и он крикнул:

— Наннет!

— Что? Я едва тебя слышу!

— Зайди сюда на минутку, ладно? Это очень важно.

Когда он говорил, то заметил, что его диафрагма совершает маленькие вертикальные колебания, очевидно, чтобы заменить нужный для разговора воздух. Затем его грудь снова стала неподвижной.

— Дольф... Дольф, что случилось? Ты выглядишь каким-то странным!

— Как странным? Я имею в виду, каким именно? Больным, или позеленел, или что еще?

— Нет, не настолько странным, — ответила Наннет. — Просто... Просто у тебя такое выражение, словно ты увидел призрака оперы или кого-то в том же духе. Что случилось?

— Пока что не знаю, но, может быть, произошло нечто очень важное. Сделай одолжение, проверь у меня пульс. Потом я тебе скажу, зачем.

— Конечно, но... Ого! — она быстро отдернула руку.

— Что случилось?

— Ни... ничего. Ты просто ледяной. Это поразило меня.

— Я так и думал. Посчитай пульс.

Наннет снова взяла его руку, затем недоверчиво уставилась на него. Потом проверила пульс второй раз.

— С ума сойти! — сказала она. — Меньше двадцати ударов в минуту. Дольф... ты болен!

— Нет, я так не думаю. С двадцатью ударами я должен быть покойником. Но я прекрасно себя чувствую. И мне кажется, что мы спасены. Если ты поглядишь на меня, то заметишь, что я, также, и не дышу, не считая тех моментов, когда говорю.

— Немедленно прекрати играть в таинственность и напускать туман, — мрачно сказала Наннет. — А то я возьму самый тупой нож, и тогда ты действительно станешь больным. Говори, что случилось?

Усмехаясь, Дольф рассказал ей об эксперименте с соком. Наннет тут же пришла в ярость, и ему пришлось потратить не менее десяти минут, чтобы успокоить ее.

— Знаю, знаю, все, что ты говоришь, правильно, но это было необходимо испытать. Подумай, Наннет: эта штука лучше, чем еда. Она замедляет метаболизм, примерно, в пять раз. Так мы станем использовать намного меньше еды, намного меньше воды и намного меньше кислорода. И мне нужно еще кое-что тщательно проверить, но поверь мне: это могло бы позволить нам жить снаружи без масок, по крайней мере, по несколько часов днем. Мы сэкономим на обогреве, а я в виде опыта попробую снизить вдвое температуру своего тела. Примерно через год мы будем еще радоваться этому.

— Почему через год?

— Потому что тогда наступит зима. Марсианские времена года вдвое длиннее, чем на Земле.

— Гм... Я все равно думаю, что это было безрассудно, но... Я тоже хочу попробовать.

— Нет, — твердо сказал Дольф.

— Не говори так. Если ты можешь вести себя, как дурак, то могу и я. А если от этого есть какая-то выгода, я тоже хочу получить ее.

— Я и не думаю спорить. Но не раньше, чем завершится первый эксперимент. Эта штука все еще может убить меня. А даже если и не убить, то могут возникнуть какие-нибудь долгосрочные отрицательные эффекты... то, что врачи называют хроническим отравлением. И еще, я чувствую себя так странно, что это похоже на наркотическое опьянение. Возможно, сок содержит наркотик.

— Слишком уж много всяких «возможно», — проворчала Наннет, но не стала настаивать. — Хорошо, я погожу пробовать. По крайней мере, какое-то время. Как ты думаешь, сколько мне нужно выждать?

— Н-ну... Скажем, неделю. Этого не достаточно, но минимально необходимо. Я также хочу поэкспериментировать с дозами. Может, я принял больше, чем нужно, мы ведь просто еще не знаем. Что там шумит?

Наннет подняла голову и прислушалась.

— Поднимается ветер. Это не обычный вечерний бриз. Он все усиливается.

Секунду послушав, Дольф согласился с ней.

— Интересно, что это значит?

— Ты ведь только что говорил, что нам еще почти год до зимы? Значит, сейчас еще только начало осени. Марс — небольшая планета, и здешние ветры должны меняться резко со сменой времен года. Так что, я думаю, это лишь начало таких перемен.

— Наверное, ты права. — Дольф шагнул к иллюминатору и взглянул наружу. — Посмотри, какой несет песок! Он становится гуще буквально с каждой минутой. Это плохо.

Наннет кивнула.

—Если спросишь меня, — ответила она, — то неделя будет долгой.

9. Долгая буря

Наннет оказалась права. Вечерняя песчаная буря была лишь на полчаса дольше обычного, но уже утренняя растянулась на час, и всю неделю положение неуклонно ухудшалось. К концу недели лишь около часа в полдень (и, очевидно, такой же час в полночь) воздух был тих и прозрачен. Стало ясно, что иллюминатор скоро заметет, а может, и весь их дом.

Единственная надежда была в том, что ветер дул лишь в одном направлении — с юга. Дольф долго думал и рассуждал, пытаясь понять, почему это так — ведь на Земле зимние ветры дуют как раз с севера, — потом заявил, что понял, в чем дело.

— Все это прекрасно, профессор, — с серьезным видом кивнула Наннет, — но я все равно не поняла, почему ветер все-таки с юга.

— Да потому, что один марсианский полюс теплее экватора! — воскликнул в сердцах Дольф. — Надвигается зима, а зима на Марсе не такая, как у нас, на Земле. — Он начертил круг. — Вот смотри, Марс зимой. Ветер дует от одного полюса к другому вплоть до стратосферы. И так будет продолжаться до следующего равноденствия. И дуть ветер будет с юга на север, но никак не обратно.

Несколько секунд Наннет молча думала.

— Ладно, в этом есть смысл, — наконец, заявила она. — Но мне не нравится это, Дольф. Если ветер все время дует с холодного полюса чуть ли не целый год, то здесь станет холодно.

— Конечно, — кивнул Дольф и взял ее за руку. — Послушай, Наннет, мы уже знали об этом. Мы знали это еще до того, как покинули Землю, просто не знали — почему так происходит. Даже в полдень температура здесь не станет подниматься выше точки замерзания, или, самое большее, дойдет до десяти градусов, и будет все время дуть ветер. Но здесь мы обнаружили то, что не ожидали и не могли предсказать на Земле — сок лишайника. Если с ним все будет нормально, то нам не станет слишком холодно, и мы выживем.

Наннет вдруг прикрыла глаза и медленно покачала головой.

— В чем дело, Нэн? — спросил Дольф.

— Дольф, Дольф. Лишайники же будут засыпаны песком. Может, они уже засыпаны! И зимой они умирают — мы же видели это с Земли!

С секунду Дольф стоял, потирая лоб.

— Это верно, — ошеломленно сказал он. — Это верно... Нэн, мы должны выйти.

— В такую бурю?

— Да. У нас нет выбора. Мы еще успеем откопать их с подветренной стороны дома — в «тени», о которой ты говорила. Но нужно спешить, пока не навалило слишком много песку. Мы должны забить лишайником весь навес, иначе погибнем.

— Хорошо, — сказала Наннет. — Тогда передай мне бутылку с соком, Дольф.

— Сейчас не время...

— А мне наплевать. Я не выйду в бурю без этого сока. Если я сделаю это, то мы оба можем не вернуться.

Молча, ничего не говоря и не пускаясь в спор, Дольф привел в действие пресс.

Несмотря на их опасное положение, он не мог удержаться от смешка, увидев выражение, которое появилось на лице Наннет, когда эликсир начал действовать. Если и у него было такое же лицо, то не удивительно, что Наннет встревожилась во время его первого эксперимента.

— Вау! — воскликнула она. — Да это просто великолепно! Я не верю, как нечто подобное может быть ядовитым.

— Надеюсь, это не станет нашей знаменитой последней фразой, — хмыкнул Дольф. — Но у нас нет выбора. Теперь мы не сможем прожить без него. Давай одеваться, а то песок с каждой минутой становится все глубже.

В течение полуденного затишья им удалось достать из-под песка несколько бушелей лишайника, прежде чем буря загнала их в дом. Проделав дополнительные опыты, Дольф убедился, что одного глотка сока хватает, чтобы поддерживать его весь двадцати пятичасовой день, а большая доза почти не продлевает действие, так что является зряшной тратой и расточительством. Однако, они не упускали периоды затишья, чтобы увеличить свои запасы лишайника, потому что, как верно напомнила ему Наннет, когда начнется зима, лишайников не будет много месяцев.

Все остальное время они думали, чем бы заполнить долгие часы. У них было еще много дел, чтобы обеспечить себе будущее, но большую их часть невозможно было делать, пока длится буря. Поэтому Наннет приняла собственное, вначале полушутливое предложение вести дневник. Сначала в нем нужно было много чего написать, но постепенно темы исчерпались, и записи становились все короче. Но она не бросала его, так как в этом было одно неоспоримое преимущество — он одновременно исполнял роль календаря.

— Жаль, что у нас нет освещения, — сказала Наннет, — тогда мы могли бы не спать и работать по ночам. Но еще много дней погода не изменится к лучшему. Когда начинает дуть ветер и поднимает песок, я едва вижу, что пишу. Разве мы должны экономить электроэнергию теперь, когда есть ветряк? Или батарея тоже когда-нибудь испортится?

— Батареи новые и должны выдержать еще много перезарядок, — ответил Дольф. — И пока дует такой сильный ветер, мы можем получать энергию прямо от генератора. Но я не могу сделать углеродную нить накаливания. А кроме того, даже если бы я сумел выдуть стеклянную колбу для лампочки, я все равно не смогу выкачать из нее... Гм... А может, это и не нужно. Я могу просто выйти наружу и запечатать ее там. Двести миллибар азота будут не хуже вакуума... Я подумаю об этой возможности.

И пока Дольф думал, то принялся разбирать одну антигравитационную установку для ремонта другой, чтобы создать кристаллическую радиостанцию. Ему пришло в голову, что можно будет ловить сигналы самых мощных радиостанций Земли... вот только он не помнил, на каких частотах они работают, а может, и вообще этого не знал. В одиночестве и тишине Марса даже отъявленный бред шизофреника становился желанным напоминанием о доме.

А пока Дольф работал, ветер монотонно завывал за стенками, и песок уже намело до самого иллюминатора. Оазис постоянно накрывали багровые сумерки, не считая короткого прояснения в полдень, когда солнце светило прямо вниз, окрашивая киноварью бесконечные волны дюн — дикая, бессистемная красота, точно море крови, застывшего в движении.

— И что же мы станем делать со светом, когда песок засыплет иллюминаторы? — спросила Наннет.

— Наверное, выйдем и отгребем его подальше.

— И что, мистер Эдисон, вы еще не наколдовали обыкновенную лампочку?

— Нет. Будем просто отгребать песок.

— Фу! Раньше я думала, что космические полеты полны романтики.

Но, по крайней мере, Наннет казалась веселой — или храбро демонстрировала веселье. Возможно, в этом ей помогал эликсир. Небеса знают, как мало нужно человеку для радости!

Буря не прекращалась до конца недели, но во вторую, казалось, достигла апогея, во время которого унесла столько же песка, сколько прежде намела, хотя к тому времени им нужно было ежедневно вылезать наружу, чтобы раскапывать вход. К тому времени радио было почти закончено. Схема не представляла для Дольфа проблемы, нужно было только вспомнить ее, но вот с наушниками пришлось повозиться. Дольф предпочел бы динамик, чтобы было удобнее Наннет, но для него не было необходимого преобразователя. Конструкция была проста. Правда, у Дольфа не было тонкой стали для диафрагмы, но он смастерил ее из железных опилок, склеенных смолой лишайника. Она была не столь гибкая, как хотелось бы, но Дольф считал, что она все же станет работать.

После этого несколько вечеров подряд он пытался прослушать эфир, но ловил лишь слабый белый шум — «музыку сфер», являющуюся голосами далеких звезд, и вероятно, статику самого Солнца.

Очевидно, стандартные частоты, на которых ведется радиовещание, не были достаточно мощными, чтобы пробиться через атмосферу Земли и долететь до Марса. Это было плохо. Он уже понадеялся, что можно будет время от времени слушать музыку... да хотя бы просто звуки человеческого голоса, пусть это будет даже реклама таблеток от головной боли. Но вместо этого, единственный искусственный сигнал, который ловил его приемник, было устойчивое флип-флип-флип-флип электродвигателя его собственного насоса.

Наконец, он поймал еще какой-то сигнал, настолько тихий, что нельзя было даже понять, искусственный ли он.

— Он мне не нравится, — прошептала Наннет с расширившимися глазами, прижимая к уху неуклюжий телефон. — Словно животное воет от боли.

— Ну, может, это кто-то поет? — рассудительно предположил Дольф. — Я слышал и похуже. Но я не думаю, что это пение.

— Что же, тогда....

— Секунду, сейчас ты узнаешь все, что знаю я. Я сделал антенну в форме петли, после чего поймал этот сигнал. Слушай, что будет, когда я начну ее поворачивать.

Глаза Наннет расширились еще сильнее.

— Звук становится громче... Так, а теперь опять исчезает.

— Ну, да, — кивнул Дольф. — Провод короткий, поэтому я не могу повернуть антенну дальше, но, кажется, сигнал идет или с запада — северо-запада от того места, где мы находимся, или, возможно, с противоположного направления. Другими словами, откуда-то с Большого Сырта или из Аравии. Или с точки за ними, что более вероятно, учитывая слабость сигнала.

Наннет опустила наушник и уставилась на него.

— Но это же означает... Нет! Не думаешь же ты, что кто-то прилетел за нами?

Дольф взял у нее наушник и долго слушал высокий, полный печали и горя, вой. Он продолжался, не прерываясь, словно у того, кто его производил, не было нужды делать паузы для вдоха. Звук проникал в его череп, точно вой сверла дантиста.

— Нет, я не думаю этого, Нэн. Для этого прошло слишком мало времени. .. Чем бы ни являлся этот звук, он явно не человеческий. И не похож на любой другой звук, который когда-либо слышали на Земле.

— Значит... — Наннет замолчала, словно раздумывая, радоваться или тревожиться. — Выходит, это должны быть марсиане! О, Дольф, ты думаешь, что они могли бы помочь нам? Думаешь, могли бы?

— Не вижу, чем, — мягко ответил он. — Они даже не знают, что мы здесь... и я не уверен, что это плохо, по крайней мере, до того, пока мы не узнаем о них побольше. В настоящее время мы ничего не знаем о них, кроме этих сигналов. — Он снова послушал наушник, затем покачал головой. — Что же касается того, далеко ли они находятся... Ну, Нэн, возможно, мы не сумели бы добраться туда пешком. Так что, относительно пользы, они с тем же успехом могли бы быть на Плутоне — или на Земле, для нас это все равно.

Он положил наушник на стол. Наннет не потрудилась киснуть, но по выражению ее лица было ясно, что она не собирается оплакивать исчезновение надежды, так неожиданно появившейся... по крайней мере, не сейчас.

А за стеной гудела долгая буря.

10. Кругооборот Солнца

Как любой житель Арктики — или Антарктиды — знает, что вечная зима является адом для любого человека, так и Дольф с Наннет поняли, что зима в шесть месяцев длиной, проведенная в примитивной хижине, ничем не лучше. Конечно, никакого снега здесь не было, но мелкий песок был еще хуже. Что же касается холода, то, хотя они и были под воздействием эликсира из лишайника, ночная температура в доме частенько бывала свирепой. А снаружи она настолько понизилась, что и говорить об этом не стоит.

Наннет переносила холод хуже, несмотря на то, что Дольф пытался поддерживать ее шутками, словесными играми, игрой в шахматы самодельными фигурками и, время от времени, придуманной физической работой. Ее природная жизнерадостность постепенно таяла и сменялась угрюмостью. Угрюмостью и стремлением к уединению. Синяки, которые Наннет постоянно зарабатывала, ударяясь о твердые углы в темноте хижины, не проходили целыми неделями, а через некоторое время Дольф начал подозревать, что что-то не в порядке у нее со зрением.

Была всего лишь пара эпизодов чего-то сродни бреду, но Дольф понял, что Наннет определенно больна. Вероятно, это был недостаток каких-то веществ в организме. Дольф не мог об этом судить, так как такие вещи давно исчезли в той части мира, в которой они жили, но он подозревал, что это авитаминоз. К счастью, болезнь была не очень серьезной, по крайней мере, пока, но она волновала Дольфа, а к тому же лишала его компании и помощи в работе большую часть времени.

Дольф так же взял на себя тяжкий труд продолжать ежедневно вести дневник, а в свободное время слушал непрерывный, вибрирующий вой по радио. Дольф был уверен, что в нем крылся какой-то смысл, и иногда ему казалось, что он почти нащупал его. Но каждый раз этот смысл ускользал.

Дольф подумал, что с осциллографом и скоростным магнитофоном он сумел бы решить эту задачу — но с таким же успехом он мог бы пожелать миллион долларов, Тадж-Махал и жареного омара с топленым маслом и весенним салатом. Вопросы оставались, а у Дольфа не было ничего, кроме наблюдений, терпения и веры математика в то, что в основе любой загадки кроется разгадка, даже здесь, на Марсе.

И медленно, очень медленно, у него в голове начал вырисовываться ответ. От первого предположения, что этот голос — вой, казалось, издавало какой-то существо, словно животное воет от боли, как сказала Наннет, — он в конечном счете отказался, исходя из здравого рассуждения, что ни одно животное, даже диск-жокей, не может выть без перерыва час за часом, неделя за неделей, даже если ему не требуется дышать. Если бы посылаемое сообщение являлось важным и уникальным, то оно не могло быть таким длинным — и таким ограниченным в звуковом диапазоне. Но, с другой стороны, если бы сообщение было обыденным и незначительным, то посылать его могла бы машина.

Значит, машина. Но если так, то что за машина его посылала? Прежде всего, нельзя было исключать возможность, что «посылалось» оно чисто случайно, как насос, сделанный Дольфом, посылает электропомехи, и что эти звуки не несут никакой дополнительной информации, кроме той, что их посылает определенная машина. Но это были единственные на Марсе звуки, которые сумел принять Дольф. Из этого следовало предположение, что либо (а) — марсиане не знают, как экранировать электродвигатели своих машин, либо (б) — это единственная машина, существующая в данной части планеты, либо (в) — они умеют экранировать машины и экранировали все, кроме этой. Больше из этого ничего нельзя было получить чистой логикой, требовалась дополнительная информация.

Хорошо, значит, сигнал производит машина, он тривиален, но в нем кроется какое-то сообщение. Дольф понял, что эти знания уже позволяют ему прикинуть, для чего все это нужно.

Итак, о чем могло быть подобное сообщение? Но прежде, чем Дольф мог понять это, он должен был получить его. Правда, он получил его, как звук, но нет никакой гарантии, что этот сигнал посылался, как звуковые волны. Дольф знал наверняка лишь то, что сигнал несут радиоволны, которые он может перевести в звуковые. Но марсиане могут переводить их во что-то другое, им привычное — например, в световые колебания.

Тогда, предположим, сигнал нужно переводить в картинку. Другими словами, это что — телевидение? Сначала Дольф отверг это, так как он получал сигнал на длинных радиоволнах, тогда как телесигналы посылаются на коротких частотах. Но потом он вспомнил, что телевидение было изобретено в начале двадцатого века, когда еще не были доступны короткие волны. Первые опыты проводились со статическими изображениями, посылаемыми на длинных волнах и даже по проводам.

Но если эти марсианские сигналы были примитивными телепередачами, то, чтобы перевести их в изображение, Дольфу понадобилась бы парочка приспособлений, которые он не мог сделать в данных условиях, например, примитивный кинескоп. Ладно, стоит запомнить эту мысль и надеяться, что она не верна.

Но секундочку, не слишком ли рано он сдается? Сигналы, подобные тем, что он слышит, вряд ли возможно перевести в изображение посложнее самого простого крестика или кружка — а это едва ли хорошие испытательные образцы для телевидения. Сама простота сигнала предполагает понять, что он разработан так, чтобы его было легко идентифицировать даже на больших расстояниях. И Дольфу пришел в голову только один вид сигналов, которые удовлетворяют всем этим условиям: маяк!

А что могло быть более вероятным на планете, покрытой пустынями, по меньшей мере, двенадцать месяцев из двадцати четырех, где даже громадные ориентиры могли быть уничтожены песчаными бурями за несколько дней? А если необходимы неподвижные точки отсчета, то их неминуемо установят так, чтобы силы природы не могли им повредить, не считая вспышек на Солнце — в электромагнитном спектре.

Так что Дольф слышал маяк, хотя это слово вряд ли подходило к безводной планете.

А уж как он может использовать это открытие, являлось вопросом, на который Дольф вообще не видел ответа.

Но больше не было смысла думать об этом, по крайней мере, до конца долгой зимы. Здоровье Наннет стало потихоньку улучшаться. По совести, говоря, улучшение было еще весьма незначительным, но Дольф был рад и этому. Вначале она говорила лишь во сне, и, видимо, сны ее сопровождались кошмарами. Но затем начала просыпаться время от времени, а даже смущаться, узнав, что Дольф проделывает все необходимые санитарные процедуры. И Дольфу пришлосьпостараться убедить ее, что он будет продолжать их еще какое-то время, потому что ей нужно выздоравливать и копить силы. Он победил в этом споре, лишь жестоко напомнив ей, что на Марс она попала по собственной воле, не думая, что ей здесь предстоит испытать. После этого Наннет стала послушной, хотя и пребывала в подавленном настроении.

Но постепенно настроение ее стало подниматься, и Наннет вдруг принялась просить, чтобы Дольф рассказывал ей какие-нибудь истории. Дольф был весьма чуток к поэтике математики, но литературного воображения у него вообще не было. В результате Наннет сама принялась рассказывать ему только что придуманные истории. Сначала это смущало его, но истории, которые она сочиняла — фантастические импровизации о шестиногих животных, которым были нужны ботинки, чтобы не подхватить насморк, о драконах, неожиданно обнаруживших, что у них пушистые розовые крылья, и очень от этого смущавшиеся, и о медведях, которые летали в космос в креслах-качалках, — были с такими непредсказуемыми окончаниями, и Наннет так радовалась, сочиняя их, что Дольф, в итоге, решил, что эти истории куда лучше тех, что мог бы придумать он сам.

Однако, он с радостью наблюдал, что она начала выздоравливать, хотя так и не мог понять, почему или от чего. Он не сделал для нее ничего такого, что не делал все это время, и так и не обнаружил причины ее заболевания. Например, предположение об авитаминозе Дольф теперь отбросил, потому что она уже много месяцев питалась одним и тем же, как и он сам.

Стало, также, очевидным, что у Наннет не было никакой инфекции, потому что тогда она скорее бы умерла или выздоровела, а если это было какое-то хроническое заболевание, то она не должна была начать выздоравливать сейчас. Может, это просто была депрессия, своего рода отчаяние, которое выразилось случайным набором физических симптомов. Это было возможно, но не вязалось с тем, что Дольф знал о Наннет и ее характере.

Пока ей было совсем плохо, Дольф, занятый свалившимися на него дополнительными делами, не думал о причинах. Но теперь, когда Наннет начала постепенно возвращаться в нормальное состояние, это поощрило его обсудить с ней вопрос об ее заболевании, так как он почувствовал, что она уже достаточно окрепла, чтобы спокойно отнестись к этому.

Она тут же встревожила его, потому что начала смеяться.

— Я сама думала об этом, — отсмеявшись, сказала Наннет. — Кое-что я сообразила задолго до тебя, но не рассказывала тебе, потому что «хорошо воспитанные» молодые леди обычно не обсуждают некоторые вещи с мужчинами, даже с родственниками. Но мне кажется, что у нас не совсем обычная ситуация.

— Послушай, а ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? — спросил Дольф. — Это не так уж и важно теперь, когда ты поправляешься. Можно подождать, пока...

— Нет, Дольф, я в самом деле кое-что поняла. Ведь у этой планеты нет луны... я имею в виду, что ее луны слишком маленькие, чтобы на что-либо влиять.

— Луны? Но, Наннет...

— Помолчи и дай мне закончить, ладно? — твердо сказала она. — На Земле Луна влияет на многие вещи, а не только на приливы с отливами и календарь. Она имеет кое-какое отношение к погоде, и существует много животных — например, манящие крабы, поведение которых в большой степени зависит от Луны. Верно?

— Да, это так, — кивнул Дольф, начиная понимать, к чему она клонит.

— Прекрасно. Но Луна влияет и на людей. Например, есть сумасшедшие, у которых обострение происходит в определенное время месяца — в полнолуние, — и это совсем не суеверие. Также все знают, что некоторые проявления женского организма проходят строго по лунному календарю... но на Марсе-то Луны нет.

— Ну, и...

— Ну, и я думаю, что моя болезнь хотя бы отчасти происходит от этого, — продолжала Наннет. — Я заметила, что с тех пор, как я прилетела сюда, кое-что идет не правильно, и со временем это не выправилось. Прежде я думала, что просто так действует на меня сок лишайника, из-за чего мой баланс гормонов пошел вразнос. Но теперь я считаю, что просто встала перед необходимостью приспособиться к новому графику. И, могу держать пари, так будет с каждой женщиной, которая прилетит на Марс. Мне остается только радоваться, что для меня все это кончилось.

— Очень на это надеюсь, — сказал Дольф. — Но почему ты так уверена? Гм-м... Я хотел спросить, что, по твоему мнению, послужило причиной выздоровления?

— Ну, это все просто, Дольф, — улыбнулась Наннет. — Наступает весна.

— Весна? — тупо переспросил он. — Ну, да, наверное. Но вряд ли мы скоро заметим какие-либо изменения...

— Я заметила, — твердо сказала Наннет. — И ты тоже заметишь, если прислушаешься. Ты был так занят заботами обо мне и даже не обратил внимания, что ветер изменился.

Пораженный вторично, Дольф встал и неловко подпрыгнул к иллюминатору. Конечно! В воздухе еще висела охряная пыль, но уже был виден пологий занесенный склон, а с подветренной стороны, которую они называли задним двором, виднелись длинные перья песка, вьющиеся с верхушек дюн вдоль строения. Двор постепенно очищался.

Пока Дольф смотрел на это, откуда-то сверху послышался мягкий удар, словно кошка спрыгнула со стола. Дольф машинально оглянулся, затем снова уставился в иллюминатор, потому что по крыше ящика стукнули еще два раза. На этот раз производящий странные звуки объект попал в поле зрения, поскольку спрыгнул на землю и покатился по ветру. Он был размером с голову Дольфа, но, несомненно, постепенно еще вырастет.

Это был шар лишайника, который, перелетев тысячу миль через пустыню и расселины, попал в оазис. Он был не столь красив, как первая малиновка, но в тысячу раз полезнее.

В самом деле, началась весна. «Волна жизни» катилась на север от тающей полярной шапки.

Но не появлялись первые ростки, не пели птицы. Снаружи было по-прежнему смертельно холодно, а воздух был все такой же разреженный и безжизненный, как всегда. Лишь постепенное пополнение запасов продовольствия да медленное повышение максимальной температуры в полдень указывали на то, что кончается власть зимы. Им все равно приходилось сидеть «дома», не считая коротких полуденных набегов, чтобы собрать лишайник и поменять фильтр насоса. Но, по крайней мере, это немного нарушало нестерпимую монотонность дней.

Если бы не журнал, они бы не узнали, что прошел земной год, начавшийся с неудачной посадки Дольфа. Марсианского года не прошло еще и половины, а сколько точно осталось, Дольфу было трудно вычислить. Наннет считала марсианские дни, которых в марсианском году 668. А если считать по земным дням, то в их в марсианском году 687. Так что им, в лучшем случае, оставалось еще больше двухсот дней до конца первого марсианского года.

Однако уже невооруженным глазом были видны изменения, происходившие в оазисе за стенками ящика. Ветер стал меньше, периоды хорошей видимости начинались раньше утром и заканчивались позже днем. Постепенно распространялись лишайники, они уже были не случайными мигрантами, а укоренялись в песке, постепенно покрывая дно кратера. Настанет время, когда они закроют все вокруг ковром, нетронутым, как и в тот день, когда приземлился Дольф.

Улучшающаяся погода дала Дольфу возможность исследовать оазис, по крайней мере, короткими набегами возле полудня. Хотя он и не признавался, но надеялся найти хоть какой-то артефакт, пусть маленький, старый, пусть сломанный, но который был бы сделан искусственно, а не силами природы. Дольфу казалось, что, по марсианским стандартам эта долина была такой хорошо защищенной и зеленой, что должна быть известна местным обитателям, ответственным за таинственные радиосигналы. Даже если они не использовали ее сейчас, рассуждал Дольф, то они должны были посещать ее когда-то в прошлом и оставить какие-нибудь признаки своего посещения, хотя бы просто мусор. В конце концов, можно извлечь много информации даже из навозной кучи.

Но они не находили ни артефактов, ни навозных куч. Если эту долину действительно когда-либо посещали, то посещения эти были очень краткими и редкими, чтобы оставить следы, которые Дольф мог бы заметить неопытным глазом. Конечно, короткую, случайную возню Дольфа и Наннет вряд ли можно считать квалифицированными, планомерными раскопками, но Дольф был уверен, что если в оазисе когда-либо жили, то они должны обнаружить хоть какие-то признаки. Но не было ничего.

Но в итоге, они кое-что нашли, что Дольф посчитал еще более ценным — марсианское животное достаточно больших размеров, чтобы на него можно было смотреть, как на потенциальную еду.

Сначала Наннет с ужасом отвергла это предложение, потому что найденное существо трудно было назвать симпатичным. Это было красное беспозвоночное с твердой оболочкой, которое сочетало в себе лучшие — или, по мнению Наннет, худшие — свойства многоножки и скорпиона. У него было даже жало в хвосте, а значит, где-то на Марсе обитали животные таких же или больших размеров, от которых этому существу приходилось защищаться. Большую часть времени оно проводило, закопавшись в песок и выползая лишь на рассвете, чтобы питаться клещами и нематодами, и пить воду из лишайника. Это объясняло, почему они не видели его прежде. У него было двадцать ножек, на которых существо быстро передвигалось, а когда погрелось на солнце, то увеличилось в размерах от семи дюймов почти до двух футов.

Мнение Наннет об этом славном биологическом чуде, так приспособленном к окружающему миру по вполне узнаваемым эволюционным законам, которые преобладали на Земле, хотя никакое земное существо явно не имело с этим ничего общего, выразилось в классическом энергичном восклицании: «Тьфу!»

— Конечно, тьфу, — кивнул Дольф, — но довольно-таки весомое тьфу. Могу держать пари, что у него много мяса в ножках, а также в боках, спинке и хвосте — ведь нужно много мышц, чтобы управлять всеми этими ногами и делать хвост упругим.

На носке ботинка у Дольфа остался разрез, свидетельствующий о силе, с которым животное могло бить своим жалом. Дольф подозревал, что жало может быть ядовитым, но не видел никакого способа проверить свою гипотезу.

— Дольф Хэртель, — звенящим голосом заявила Наннет, — если ты намекаешь, что мы должны есть эту штуку, то я оставляю тебе все свои порции. Уж лучше я умру с голода, чем... Бр-р-р!

— Могу поспорить, что раньше ты съела немало подобных существ, — спокойно сказал ей Дольф.

— Ни единого! — с негодованием ответила Наннет.

— Кажется, я вспоминаю, что ты любила мясо крабов — особенно огромных крабов с Аляски или Камчатки.

— Ну, да, разумеется. Но я же не думала о крабе, когда ела его. И не думала о свинье, кода ела бекон. Так что тут есть отличие.

— Наннет, положи руку на сердце и торжественно поклянись, что ты никогда не ела тушеного омара прямо из раковины. А теперь взгляни на нашего приятеля. Он почти не отличается от омара, не считая дополнительных ножек, не так ли?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — упрямо возразила Наннет. — Конечно, кое-какое сходство есть. Могу признаться, что я испугалась, когда впервые увидела омара. Но это чудище я есть не буду.

— Не стану настаивать, — со вздохом сказал Дольф. — Но я хочу его попробовать. Меня давно уже волнует, что наша диета почти совсем лишена белка. А, похоже, если это существо вообще съедобно, то белка в нем как раз хватает. А я хочу за лето набраться сил. У меня есть один проект, который нужно испробовать. Это не просто выживание, а кое-что куда лучше.

— И что же это?

— Я хочу подняться на край гребня оазиса.

— Что? Да чего ради? — ошеломленно спросила она. — Дольф, до туда же несколько миль... и если внизу воздух почти не пригоден для дыхания, то какой он наверху! Это было бы похоже на попытку взобраться на Эверест в одном нижнем белье!

— Ну, все не так уж и плохо. Вспомни, что здесь я вешу намного меньше, чем дома, а мышцы у меня остались такие же сильные.... когда я приобрету лучшую форму.

— Но зачем?

— Хочу установить там просто радио-глушитель, — ответил Дольф. — Не для того, чтобы посылать какое-нибудь сообщение — это было бы бессмысленно, — а что-то, что заполняло бы эфир треском и заглушало маяк, который мы слышим. И громко бы трещало, чтобы марсиане — если это действительно они, — могли легко определить местоположение источника помех.

— Послушай, что ты говоришь! — воскликнула Наннет. — Ты хочешь, чтобы мы заглушили их маяк, чем разозлили бы их до предела, а затем сообщили наши имена, адрес и почтовый индекс! Да они нас просто сожрут, и на этом закончатся все наши проблемы!

— Может, и так. Но я надеюсь, что они будут не столько сердитые, сколь любопытные. Вспомни, мы ведь ничего не знаем о них. Мы даже не уверены, существуют ли они вообще. Но если они существуют, я хочу привлечь их внимание. Мне кажется, у нас все получится. Да мы просто обязаны попробовать это! Послушай, Наннет, мы добились больших успехов, выжив на Марсе, чем кто-либо ожидал. У нас есть серьезные основания гордиться собой. Но ведь еще ничего не закончилось. Еще один приступ болезни — или несчастный случай, какой мы не можем предвидеть заранее, — и нам будет конец. А где-то там могут жить разумные существа, которые помогут нам, если мы их попросим. Я пойду на гребень, Наннет. Нам нужна помощь.

Часть третья. Посетители

11. Вершина

Создание глушителя потребовало от Дольфа немало смекалки. Он должен быть предельно простым (как и все их самоделки), портативным и способным производить как можно больше радиошума как можно дольше по времени. Дольф решил, что самым подходящим для него источником энергии будет ветер. Правда, он был непостоянным, но все же не так изменчив, как земные ветра, зато дуть будет куда дольше, чем проработает это устройство.

Конечно, Дольф и не надеялся производить сигнал такой же сложности, как марсианский, ему была нужна простая искра, которая может производить треск в эфире и раздражать тех, кто прослушивает эти волны — если их вообще кто-нибудь слушает. Но на этом был основан весь проект.

Кроме того, такой глушитель не должен быть хрупким, потому что рядом не будет никого, чтобы починить его или заменить, если он сломается, и еще потому, что Дольфу предстояло подняться с ним на вершину кратера. Во время подъема он мог не раз упасть и ударить обо что-нибудь свой аппаратик. В худшем случае, Дольф мог уронить его и ударить о камень, но тут уж ничего не поделаешь — ему не построить противоударное устройство даже в условиях пониженной тяжести на Марсе. Производство Дольфа было ограничено такими материалами, как монеты, стекло и старые нитки, а камень есть камень даже на Марсе.

Конечный продукт выглядел безделушкой, как и все творения Дольфа, но это было лучшее, что они с Наннет могли смастерить. Дольф считал, что устройство будет работать. Сигналы оно подавало на антенну, один конец которой уходил в шпульку, где находилось само устройство, а другой Дольф планировал закрепить на утесе, как только окажется наверху.

Все это было упаковано в коробку размером с ящичек для сигар и весило меньше фунта. При испытании даже при слабом ветре в оазисе в наушниках слышался слабый, скрипучий свист, тональность которого зависела от скорости ветра. Наннет посчитала этот свист столь же раздражающим, как маяк, и вместе они производили вопли, которым позавидовал бы сам Данте.

— Я не смог бы делать вид, что не замечаю его,— сказал Дольф. — Если сигнал маяка важен для его создателей, то мое устройство станет для них источником раздражения.

— Он производит слишком мелкие неприятности, — возразила Наннет. — Как москит. Трудно полагать, что они обратят на него внимание.

— Москиты победили Римскую империю, — сказал Дольф. — Гиббон знал, о чем писал. Надеюсь, что мы не причиним слишком большой вред. Но, во всяком случае, мое устройство работает. Теперь осталось отнести его туда, где могут услышать его гудение.

— Это меня и пугает. Дольф, будь осторожен! — воскликнула Наннет.

— Конечно, — мягко сказал Дольф. — И ты тоже. И начнем беречь себя прямо сейчас. Ложись-ка спать. Тебе все еще нужно побольше отдыхать. А я пока упакую вещи и приготовлюсь. Хочу отправиться в путь, как только стихнет утренний ветер.

— Ладно, — сказала Наннет.

По каким-то причинам она выглядела подавленной, хотя очень старалась не показывать этого.

Однако, утром, перед тем, как он надел кислородную маску, собираясь выйти из дома, Наннет ошеломила его, поцеловав на прощание. До сих они тщательно избегали даже самых незначительных прикосновений, хотя часто нуждались в них. В ответ Дольф лишь быстро коснулся ее плеча, надел маску и отвернулся, потому что он чувствовал, что иначе вообще никуда не уйдет. И еще Дольф подумал, что с этого момента все может стать гораздо труднее.

Но на практике, трудным оказались лишь первые пятьсот шагов подъема на гребень кратера.

Пятьсот шагов составляли, примерно, одну десятую мили, а миля была половиной пути, который должен был пройти Дольф, поднимаясь, чтобы достигнуть плоского плато марсианской пустыни... две мили, если считать по прямой, но вместе с неизбежными обходами это расстояние могло удвоиться.

Однако его нужно было пройти, и Дольф прошел.

Не считая опытных спортсменов, все горы кажутся людям похожими друг на друга. Именно это заставляет романистов обогащать подъемы в горы снежными людьми, мантикорами и другими монстрами, настоящими или мифологическими. Дольф не столкнулся ни с чем подобным, однако, его подъем не был из-за этого более унылым или менее отчаянным, а кроме того, он был, по разным причинам, уникальным.

Серьезным неудобством была необходимость непременно подняться на самый верх, однако, появились другие особенности ландшафта, которые, к удивлению Дольфа, действовали в его интересах. Одним из них было то, что он поднимался не на гору, а вылезал из дыры, пробитой когда-то каким-то астрономическим телом. Следовательно, он поднимался не по ровным, местами становящимся отвесными, стенам, а по неровному, но более мягкому лимониту, где было можно найти больше опоры для ног и рук. Как и лунные кольца, стенки кратера было относительно пологие. Располагались они тоже террасами, образовывающими естественные площадки, на которых можно было останавливаться, чтобы поесть и отдохнуть, а большинство таких террас были достаточно широкими, чтобы на них можно было спать, не боясь скатиться с края. А еще, в отличие от лунных террас, выступы их были обкатаны ветром и расколоты разнообразными трещинами.

Также, в отличие от лунных террас, их соединяли наносы из песка. По ним, как и по растрескавшимся скалам было легче идти, хотя легче было и поскользнуться, так что Дольф, однажды чуть не свалившись вниз, поднимался по ним с осторожностью муравья.

Геология — точнее, здесь ее нужно было называть ареологией, — приготовила ему и ловушки. Лимонит, например, был не такой рассыпчатый, как песчаник, но и не очень связанный. Он казался твердым, но, когда Дольф уже шел по краю террасы, обнажение под его рукой вдруг превратилось в валун размером с бочонок. Дольф испытал отвратительное чувство, когда внезапно у него из-под руки исчезла опора, но он метнулся вперед и все же успел благополучно остаться на краю.

Благополучно? Несколько секунд Дольф не был в этом уверен. Он замер, успокаивая дыхание и нервы, и смотрел, как падал вниз валун, опасаясь, как бы за ним не покатились другие. Но из-за более слабой тяжести на Марсе, этого не случилось. Когда валун ударил в стенку кратера и высоко подпрыгнул, его примеру последовала лишь еще пара других. Они падали со сказочной медлительностью, это было красивое зрелище, но у Дольфа кровь застыла в жилах, когда он увидел внизу свой дом, выглядящий с этой высоты двумя маленькими спичечными коробками. Дольф испугался, что валуны налетят на них и сотрут в порошок. Но, когда пыль от их падения улеглась, было видно, что спичечные коробки целы и невредимы. Валуны прошли гораздо правее. Вероятнее всего, Наннет даже не узнала об опасности, потому что падение валунов было не таким тяжелым, чтобы сотрясти землю, а в разреженном воздухе прошло практически беззвучно.

Кроме того, Дольф уже сообразил, что его подъем проходил не по прямой, а под углом от лачуги, так что, даже если бы вниз покатилась настоящая лавина, она все равно прошла бы в сотнях футов от Наннет. Но это происшествие сделало Дольфа более осторожным, и замедлило продвижение.

А затем, внезапно — когда Дольфу уже казалось, что он будет вечно взбираться на эту гору, — он поднялся с очередной террасы и оказался на самом гребне, и под ним распростерлась залитая солнечным светом второй половины дня пустыня.

Несмотря на ее неподвижность, ослепленным глазам Дольфа казалось, что она все же движется каким-то странным образом. Ветра не было вовсе, нигде не курились песком вершины дюн, но ощущение движения не проходило. Не сразу Дольф понял, что это просто причудливая игра света. Покатая пустыня, казалось, горела спокойно и неумолимо, словно сами атомы древних песков, распадаясь, на глазах у него превращались в холодный свет. Свет, словно блеск бриллиантов, превращал ржавый цвет песков в коричневый, а тени казались жидкими лужами разлитых чернил.

Дольф пошарил взглядом. Невзирая на солнце, небо было достаточно темным, чтобы на нем было видно множество звезд, но даже сквозь его черноту проглядывали синие оттенки. В целом небо выглядело так, словно состояло из тех же чернил, слегка побледневших вокруг Солнца и звезд. А еще оно походило на купол из заляпанного хрусталя, сквозь который местами горели далекие астрономические огоньки.

Ошеломленному Дольфу пришла на ум средневековая гравюра, изображающая человека, который дошел до горизонта плоского мира, где небеса смыкаются с землей, прорвался через хрустальное небо и с удивлением уставился на звездные сферы, вращающиеся по большим и малым кругам. Дольф понимал, что эту гравюру не следует воспринимать буквально, что она символизирует то, что философ проделывает мысленно, и что нельзя сделать физически. Но на какую-то долю секунды Дольфу захотелось пересечь пустыню, чтобы коснуться неземного горизонта...

Но Дольф понимал, что это было бы смертью. Пустыню Марса нельзя было пройти пешком. Только оборудованная экспедиция на вездеходах, владеющая всеми ресурсами и технологиями, которые могла дать Земля, могла бы попытаться, и то это было бы смертельно опасно. Для Дольфа заманчивый хрустальный горизонт был столь же недосягаем, как сама Земля.

Эти мысли вернули его к реальности, и Дольф принялся распаковывать свое устройство. Но он не мог не удивляться свету. Очевидно, это был один из редких дней «синего прояснения», когда атмосфера Марса, обычно непрозрачная для синего света, как и все атмосферы, внезапно становилась прозрачной для коротких волн видимого спектра. Этот эффект был неоднократно отмечен и даже сфотографирован земными астрономами.

Все было прекрасно, не считая того, что никто не мог объяснить это явление. Даже здесь, на Марсе, у Дольфа не было никаких предположений, что могло вызвать «синее прояснение», как и у земных астрономов.

Глушитель вроде бы не понес ущерба во время подъема на гребень. Дольф поискал место, где можно его установить. Без сомнения, это должна быть скала, но такая, где было бы укрытие от песка. В итоге Дольф выбрал место на плоской, подобно столовой горе, вершине, на которой закрепил устройство, обложив его тяжелыми камнями. Чашечки устройства уже вращались на вечернем ветерке, и в наушнике раздавался треск, почти такой же сильный, как внизу во время бури.

Теперь нужно было сбросить антенну вниз, с гребня кратера. Там было уже темно, поэтому Дольф не мог сказать, размоталась антенна полностью или зацепилась за какой-нибудь выступ.

Он легко проверит это во время спуска, идя вдоль антенны. Но это будет завтра утром. Дольф быстро раскинул лагерь, и остаток вечера провел, глядя на Землю, появившуюся после того, как Солнце село за хрустальный горизонт, пока не стало слишком холодно и пришлось спрятаться в импровизированную палатку.

Возвращение было во многих отношениях труднее подъема — отчасти потому, что теперь Дольфу приходилось все время глядеть вниз, а отчасти потому, что антенна, разматываясь, не учитывала удобный для спуска человека маршрут. Однако набранный опыт помогал ему избежать самые опасные ловушки, так что, в конечном счете, спустился он гораздо быстрее, чем поднимался.

Но когда он вернулся «домой», в лачугу, то обнаружил, что Наннет снова плохо. Нет, ничего серьезного не было, очевидно, причиной этого стал, в основном, страх и одиночество, и через несколько часов после его возвращения девушка снова пришла в норму.

Тем не менее, Дольфу стало ясно, что он уже никогда не посмеет покинуть оазис один... А то, что он помнил о подъеме, показывало, что нечего и мечтать проделать его вместе с Наннет. К лучшему или к худшему, но его дальние прогулки закончились.

12. «Они не мертвы!»

На Земле в Арктике весна такая холодная, а лето такое короткое, что земля на глубине нескольких футов под поверхностью никогда не тает. Этот твердый, как железо, слой называется «вечной мерзлотой», и было в нем что-то от той стены, о которую разбились все попытки Хэртелей и Фордов спасти своих детей.

Проблема упиралась, частично, в расстояние, но не только в него, а и в сроки, которые колебались от двадцати пяти месяцев, до десятка лет — когда полет на Марс мог казаться хоть чуть-чуть выполнимым. В эпоху, когда космические полеты совершались уже более двух десятилетий, Луна, находящаяся на расстоянии в четверть миллиона миль от Земли, казалась людям почти что задним двором, хотя на нее еще не ступала ничья нога. Но стремление преодолеть расстояние в сорок восемь миллионов миль, лежащее между Землей и Марсом, при ближайшем рассмотрении выглядело чистой фантазией. И это было еще расстояние по прямой, тогда как космический корабль, совершающий такой полет, должен был пролететь в восемь раз больше.

Однако, беспилотные корабли, начиная с «Маринера-4» в 1965 году, наносили краткие визиты на эту планету. Настоящий же барьер «вечной мерзлоты» состоял из правящих кругом всевозможных уровней, барьер официального безразличия к любому проекту, который не мог пойти им на пользу. За этим безразличием не стояло никакой преднамеренной жестокости, только практичность, которая была хуже жестокости в своей преднамеренной близорукости.

Четверо лишившихся своих детей налогоплательщиков из Айовы не могли пробить эту ледяную стену. Не то, чтобы долгая и решительная кампания этих семей вообще не произвела впечатления. Дело «Детей в Небе», хотя уже закрытое больше года, оставило длительный след в памяти. И один журналист даже отметил его годовщину статьей, в которой требовал ответа на вопрос, что сделало за это время правительство — хотя он прекрасно знал ответ и спрашивал лишь в надежде смутить это правительство, которое невозможно было смутить ничем.

Но их кампания дала им, по крайней мере, одного друга из числа официальных лиц: Гарта Маршалла, директора научно-исследовательского отдела «А.О. Лефебр и Ко», гигантского промышленного комплекса, занимающегося производством ракетных ступеней, твердого топлива и многих других совершенно секретных объектов для НАСА и Министерства Обороны. Фактически, этот филлиал «Лефебра» создавал примерно половину аппаратуры для «Проекта Арес», а доктор Маршалл был когда-то поклонником миссис Хэртель, что и оказало влияние на его поддержку. Но вне зависимости от того, насколько искренней была эта поддержка, Хэртели и Форды были не в том положении, чтобы сомневаться в его мотивах.

Но сам доктор Маршалл к настоящему моменту был неспособен сдвинуть НАСА с места ни на сантиметр.

— Всегда одна и та же старая история, — сказал он на семейном совещании, последним из нескольких десятков, все таких же бесплодных и делавшихся все более мрачными. — К настоящему моменту мы не в состоянии сделать что-либо в рамках «Ареса» (разумеется, я вам ничего подобного не говорил), но мы работаем над улучшениями. В конечном счете, они добавят надежность всей миссии, но не поспособствуют ее началу.

— Выходит, все упирается в вопрос времени, — сказал мистер Форд.

Хэртели встречались с ним лишь один раз, когда грянула беда, но с тех пор он стал одновременно более мрачным и более реалистичным.

— Боюсь, что так, — сурово ответил Гарт Маршалл. — Пока будет длиться неразбериха с расписанием программы «Аполлон», у НАСА будет достаточно хлопот по отысканию средства для полета на Луну. Сейчас считаются преждевременными даже простые разговоры об экспедиции на Марс. Советы тоже не продвинутся дальше без сотрудничества с нами — естественно, когда их попросят помочь в орбитальной сборке корабля — той фазе, где мы испытываем самые большие трудности. Но они не захотят тратить средства, пока у нас будет только одна кабина и несколько пустых носовых отсеков.

— Преждевременно! — воскликнул мистер Хэртель, в его устах это слово прозвучало, как ругательство.

— Но с этим можно что-нибудь поделать? — спросила Миссис Форд. — Мне не нужна Луна, доктор Маршалл. И я не понимаю, кому она вообще нужна. Мы хотим вернуть Наннет и Дольфа. Почему нам не могут помочь?

Миссис Хэртель, которая прекрасно понимала объяснения доктора Маршалла, похлопала ее по руке, и та слепо вцепилась в нее.

— Плевать им на детей, — сказал мистер Хэртель. — Это не их беда. И не их дети.

— Да, — согласился доктор Маршалл. — А кроме того... Ну, если НАСА и верит, что дети действительно на Марсе — в чем я весьма сомневаюсь, — то они не испытывают нужды спасти их. Ведь они считают, что Дольф и Наннет давно мертвы. Я пытался предложить «Арес» в качестве спасательной миссии, но потерпел неудачу. Просто для этого уже слишком поздно.

— Но они не мертвы! — закричала миссис Хэртель. — И они добрались до Марса раньше кого-либо! Неужели это ничего не значит? А не глупо ли думать, что у них хватило ума улететь на Марс, и они окажутся неспособными позаботиться там о себе?

— Может, это была просто счастливая случайность? — тихо сказал доктор Маршалл. — Разумеется, Дольф мог совершить это открытие лишь совершенно случайно. Один из сотрудников моих лабораторий считает, что нашел громадную ошибку в теории Относительности, опираясь лишь на голое знание, что Дольф сумел получить антигравитацию, хотя он понятия не имеет, как именно это было сделано. Это может дать нам толчок для создания ионного двигателя, который сократит перелет на Марс почти на три месяца. Но я убежден, что это никак не связано с работой Дольфа. Никто в мире не может дать даже самого примитивного объяснения ей. И... мы знаем, что Дольф улетел на Марс слишком поспешно, даже не потрудившись подумать, какая это ужасная, пустынная планета. Наннет улетела еще более поспешно. Она вообще могла не добраться до Марса. В одно чудо еще можно поверить. Но два — это уже перебор. Мы должны мужественно смириться с этим.

— Вы думаете?.. — сказал мистер Форд.

— Я... — доктор Маршалл замолчал и прижал два пальца ко лбу, словно что-то заболело у него немного выше глаз. Наконец, он продолжил: —. Я много лет изучал Марс. Моя компания потратила миллионы долларов, пытаясь решить задачу жизни людей там — тренированных, взрослых специалистов, имеющих кучу специального оборудования. Я не знаю, как два подростка смогли бы выжить на этой планете. Просто не знаю.

— Но вы будете продолжать помогать нам, Гарт, не так ли? — спокойно спросила миссис Хэртель.

— Да. Дорис, конечно, буду. Я просто хочу не слишком вас обнадеживать, только и всего.

Миссис Форд разрыдалась, но это были слезы облегчения. Отчим Дольфа поднялся на ноги. Он оказался неожиданно высоким.

— Должен быть какой-то способ, — сказал он. — Меня не заботят никакие другие проблемы. Просто должен быть способ вытащить их оттуда. Но в одном я абсолютно уверен: они не мертвы!

Доктор Маршалл тоже поднялся на ноги.

— Мне нужно идти,—сказал он. — Я буду продолжать попытки. Если я кому-нибудь смогу продать наш ионный двигатель... Ну, это еще неизвестно. Сдвинуть с места «Лефебр» так же трудно, как НАСА. Но пока что... Нет, черт побери, я совершенно согласен с вами. Они не мертвы. Я знаю это. Они все еще живы, хотя я не знаю — как.

Лицо его побагровело, он даже топнул ногой. На этом встреча закончилась. Она была такой же мрачной, как и предыдущие, но, по крайней мере, не совсем отчаявшейся. Пока. Не совсем.

Вернувшись к себе в офис, доктор Маршалл запер дверь, запретил все входящие звонки и стал тщательно готовить сногсшибательное известие. Вероятно, он думал, что это уничтожит его работу, карьеру и безопасность, но решил, что прошло время полумер. Эта бомба, конечно, могла оказаться и ничего не стоящей, но Маршалл был уверен, что сейчас предпочтителен любой взрыв.

Вот как это выглядело:

«ОТДЕЛАМ ОБЪЕДИНЕННОЙ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ «А. О. ЛЕФЕБР И Ко».

Женева, Берлин, Бразилия, Лондон, Париж, Рим, Тель-Авив.

Из офиса директора космических исследований научному персоналу,

Бетесда, Мэрилинд.

Тема: Программа ракеты-носителя,

Секция главного двигателя.

Обращаем ваше внимание на ошибки в теории Относительности, недавно обнаруженные доктором Ллойдом Маккэном, нашим штатным сотрудником («Природа», № 5463; Разработки «Лефебр», публ. 1094; неопубликованная записка, «Арес Д-968»).

Коротко и без математической поддержки: суть этой ошибки (которую мы назвали Эффектом Маккэна, хотя доктор Маккэн и возражает против этого) в том, что тяготение является функцией еще более слабой и до сих пор безымянной «четвертой силы» и, как таковая, может меняться независимо от изменения массы Лоренца-Фицджеральда. Уравнения поля так же предполагают, что тяготение обладает полярностью при определенных условиях, ни одно из которых еще не проверено экспериментально.

Хотя Эффект имеет большое значение в космологии и теоретической физике, интересны его возможности в качестве двигателя для транспортных средств.

Приглашаем всех участвовать в разработке методом применения Эффекта к реактивным двигателям, как химическим, так и ионным. Хотя в настоящий момент НАСА не выказывает никакого интереса к «Проекту Арес» и подобных транслунных экспедиций, Женевскому офису, возможно, будет интересно исследовать новые технические возможности совместно с британскими, французскими, израильскими и советскими сторонами. Само собой разумеется, что такие исследования должны проводиться на строго научной основе.

К немедленному отправлению,

Гарт Маршалл».

Возможно, это было началом чуда — или концом двух жизней, а то даже и трех. Как обычно, время покажет.

«Вечная мерзлота» была и в сознании Дольфа, хотя совершенно в ином направлении. Когда рухнули его надежды уйти из кратера вверх, его мысли повернулись в противоположном направлении — вниз.

Фактически, он решил вырыть для себя и Наннет водяную шахту.

С самого начала он был почти уверен, что такой проект выполним, была лишь одно серьезная оговорка: как глубоко придется копать, пока будет возможно удерживать песок? В конце концов, на Марсе было больше воды, чем считалось по самым оптимистическим научным оценкам. Вода не только покрывала тысячи квадратных миль на каждом марсианском полюсе инеем (а может, даже и снегом), но и в достаточном количестве находилась в пузырьках лишайника. Он попытался вычислить ее количество, и у него вышло невероятное число в миллионы галлонов.

Было ясно, что такое количество воды не могло находиться на поверхности планеты. С одной стороны, от нее время от время отражались бы солнечные лучи, и это не могли не заметить астрономы во всех столетиях, начиная со Скиапарелли, но никто подобного не наблюдал. С другой стороны, лед в разреженном воздухе переходил бы из твердого состояния сразу в водяной пар, без промежуточного таяния. Тогда большая часть его скапливалась бы ледяными кристаллами в верхних слоях атмосферы, а остальное выпадало зимой в виде инея на полюсах.

Вывод был неизбежен: под землей должен быть лед в значительном количестве не только в виде слоя «вечной мерзлоты», но и целыми геологическими пластами, образующими своего рода «аквасферу» толщиной в сотни футов.

Они нашли воду после того, как копали целую неделю. Она оказалась чуть глубже пятнадцати футов под поверхностью кратера — который теперь уж точно можно было называть оазисом, поскольку «аквасфера» была бы совершенно недоступна из пустыни наверху без сложных буровых установок.

Они оградили шахту, укрепили и накрыли сверху несколькими листами картона, оставшегося после строительства навеса, а щели заполнили самодельной бумагой из лишайника. В результате, все оказалось достаточно прочным, чтобы не дать шахте заполниться песком, хотя его приходилось регулярно убирать со дна. Они занимались ею поочередно, вырезая и поднимая наверх ледяные бруски. Новый источник воды уменьшил нагрузку на пресс, который теперь использовался лишь для получения «эликсира жизни» из лишайника.

Также оказалось, что стало значительно проще охотиться на скорпионоподобных существ (которые не имели ничего общего с омарами, но были приятны на вкус и безусловно питательны). Этих животных, оказывается, привлекал лед в качестве источника воды, и каждое утро они находили возле брусков два-три «скорпиона», полузарывшихся в песок.

Но вскоре оказалось, что колодец привлек и других обитателей, что приветствовалось гораздо меньше. Первым это увидела Наннет и вернулась без льда, с широко раскрытыми над маской глазами. Ни слова не говоря, она жестами позвала Дольфа, и выражение ее лица говорило само за себя. С замирающим сердцем, Дольф поспешил за ней.

Ловушка из ледяных брусков, которую они построили для уродливых членистоногих, была сломана и пуста. А вокруг нее на песке остались с полдюжины широких следов размером с коробку из-под торта. Большинство этих следов было полузанесено песком, но один остался ясный и отчетливый.

След тяжелой пятипалой лапы.

13. Кошачий след

Этот неподвижный, пугающий, непонятный иероглиф в марсианской пыли направил мысли Дольфа на тему, которую он более-менее успешно пытался игнорировать в течение последних месяцев — для чего на хвосте местных членистоногих находится жало? Если от какого-то органа не зависит выживаемость особи, то эволюция начинает работать против него, и в итоге остается — если остается вообще, — от этого органа лишь рудиментарный остаток. Изменение строения вместе с потерей ненужной функции — один из самых постоянных результатов развития.

— Таким образом, из этого следует, — мрачно сказал Дольф, — что на Марсе есть, по меньшей мере, одно животное крупнее этих «скорпионов» и охотится на них. Ну, а как мы теперь знаем, сами «скорпионы» не охотятся ни на кого крупнее клещей из лишайника. И вот теперь мы получили ответ. Давно уже нужно было готовиться к нему.

— Как готовиться? — спросила Наннет, глядя из иллюминатора в обманчиво мирный полдень. — У нас нет деревьев, чтобы сделать изгородь, или воды для рва.

— Не знаю, как, — буркнул Дольф. — Можно было бы сделать электрическую изгородь, но большую часть провода я израсходовал на антенну для глушителя.

— Я бы не положилась ни на что, через что можно перепрыгнуть, — сказала Наннет. — как думаешь, он большой?

— Ну, уж точно крупнее «скорпионов». Если бы это было на Земле, я бы мог судить о его размерах по следам, но здесь земные пропорции могут быть неприменимы. Кроме того, это обитатель пустыни. Само оно может быть маленьким, но с широкими ступнями, чтобы не увязать в песке. Если судить о кролике по следам, то можно было бы решить, что он величиной с собаку.

— Лучше уж я стану думать, что он размером с маленького слона, — заявила Наннет. — Тогда для меня не станет неожиданностью, если он окажется размером, ну, скажем, с носорога. Ну, и что мы станем делать теперь?

— Заманим его в ловушку, — ответил Дольф.

— Дольф Хэртель, я так и знала, черт побери, что рано или поздно ты зайдешь слишком далеко. А когда ты его поймаешь, то держать собираешься, наверное, в навесе!

— Ну, он и так уже пробрался на наш задний двор, — с кривой усмешкой ответил Дольф. — Мы накормили и напоили его, так что, наверное, он будет теперь постоянно возвращаться сюда. Нам только осталось дать ему имя. Что ты скажешь насчет Бертрама или Пивакера?

— Ты невозможен, — в сотый раз повторила Наннет. — Ладно, сдаюсь. Зачем же мы хотим заманить его в ловушку, а, Могучий Охотник?

— Ну, для начала, чтобы поглядеть, как он выглядит. Хотя... мы же все равно собирались наблюдать за шахтой. Я думаю, что вести наблюдения нужно рано утром, потому что он вроде бы приходит на рассвете. Я только хочу увидеть эту тварь. А затем, если получится, поговорить с ним.

— Поговорить с ним?! Но... Дольф, ты что, думаешь, что это марсианин? Я имею в виду, что у меня и мысли не было...

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — отрезал он. — Сначала я тоже думал, что это просто животное. В конце концов, люди, которые могут собрать радио, не занимаются ограблением ловушек. А мне не нравится, что где-то здесь бродит опасное животное, а у меня нет никакого способа заставить его уйти... И, откровенно говоря, я не хочу, чтобы оно ушло, по крайней мере, до тех пор, пока я не буду убежден, что это просто неразумный зверь. Иначе ради чего я совершал месяц назад восхождение на гребень кратера?

— Ну, ладно... — задумчиво протянула Наннет. — Я все поняла, хотя мне это и не нравится. А что ты хочешь использовать в качестве приманки? Ему ведь не обязательно лезть в ловушку, чтобы ловить омаров.

— Конечно, нет, — согласился Дольф. — Я решил, что попробую что-нибудь более интеллектуальное. Если оно охотится на «скорпионов», то, возможно, ему нужен какой-нибудь инструмент, чтобы вскрывать его панцирь, например, нож. Даже если это разумный марсианин, и у него есть собственные ножи и вилки, нож показал бы ему, что мы тоже разумны.

— Это и так уже видно по нашему дому.

— Гм-м... ты права. Ну, а что предложила бы ты? Я не хочу на самом деле заманить его в ловушку — такая попытка может быть даже опасной. Я просто хочу привлечь его внимание, и раз уж не помог в этом дом, то что это может быть еще?

— Ну, нож в любом случае пригодился бы, — быстро сказала Наннет. — Дом домом, но нож был бы подарком... приятным подарком. Это совершенно иное дело.

— Ладно, попытка не пытка, — сказал Дольф. — По крайней мере, я так надеюсь.

Нож Дольф сделал из стальной пластинки — он не хотел отдавать что-нибудь полезное, изготовленное на Земле, к тому же, он предположил, что любая древесина покажется на Марсе странной, а может, иуникальной. Он положил нож в отремонтированную ловушку для омаров, которая, в свою очередь, была снабжена простым засовом.

Были ли его рассуждения верными или нет, но на следующее утро ножа уже не оказалось. И на этот раз засов ловушки был открыт, но сама ловушка не сломана. В качестве следующей приманки, после долгих размышлений, что еще может быть на Марсе уникального и полезного для живущего круглый год в пустыне, Дольф выбрал девятифутовую веревку для белья. Ее тоже забрали. Это было хорошо, но им хотелось увидеть своего гостя. В конце концов, решив, что это будет последняя попытка, Дольф положил в ловушку фляжку со стучащим в ней куском льда, чтобы было ясно, для чего нужна эта штука. Она тоже исчезла, и на четвертый день Дольф оставил ловушку пустой. Затем они с Наннет стали вести посменные вахты перед иллюминатором в пристройке.

На рассвете большая песчаная кошка подошла к их дому и постучала в дверь пристройки. При ней был нож и фляжка, закрепленные на талии несколькими витками веревки. Пришелец мог бы внушить страх где угодно, но здесь, после стольких месяцев изоляции, он казался особенно грозным. Но не было никакого сомнения, что он разумный — об этом говорило то, что он пользуется инструментами. Не было никакого иного выбора, кроме как научиться общаться с ним.

Дольф подготовился к этому. Он был напуган, но, в конце концов, он сам затеял эту встречу. Так что теперь не было смысла уклоняться от нее. Поэтому он вышел навстречу гостю.

Прежде всего, размеры существа были внушительными. Даже в полусидячем положении он был высотой в шесть футов. Его грубый ворсистый мех — желтовато-коричневый, покрытый сине-зелеными пятнами, точно лишайник — создавал первое впечатление, что это дикий зверь, но, не считая напоминающей рысь морды и львиной гривы, он не очень-то напоминал кошку. Сидел он в позе кенгуру, и его руки (или передние лапы?) были короткими, пропорционально туловища, но мускулистыми. Завершались они самыми настоящими кистями: пять длинных, широких пальцев «лопатками» и противостоящий им большой палец. Дольф решил, что он опирается порой на сжатые кулаки. Но, в отличие от кенгуру, — хотя позже Дольф увидел у него набрюшный мешок, — у него не было хвоста, хотя задние ноги были явно приспособлены для прыжков.

Но именно его глаза производили самое сильное впечатление. Полностью открытые — а они могли закрываться почти прозрачными крышками, точно мигающие мембраны у ящериц или птиц, — они были большими и невероятно глубокого аквамаринового цвета, точно марсианское небо во время рассвета. Встретив их пристальный взгляд, Дольф испытал шок. И глядя в них, Дольф не мог сомневаться, — несмотря на то, что песчаная кошка была голой, если не считать вещей, полученных ею от Дольфа, — что наконец-то он встретил настоящего, разумного марсианина.

Затем кошка шевельнулась, очень спокойно и плавно. Она протянула лапу к голове Дольфа и разжала длинные пальцы. Тыльная сторона руки была покрыта мехом, но суставы были голыми и мозолистыми. Из узловатого кончика центрального пальца выдвинулся кривой и острый, как сабля, коготь в дюйм длиной.

Дольф остановился, вспотев, слыша тонкий свист ветра и шелест песка. Ему было холодно, как никогда в жизни.

Острый коготь — зачем этому существу вообще нужен нож? — дотронулся сначала до одного окуляра маски Дольфа, затем до второго: стук... стук... Дольф стоял неподвижно, стараясь не вздрагивать.

Кошка убрала лапу, но тут же протянула другую, с ножом. Кончиком ножа она осторожно постучала по окулярам маски.

Дольф боялся, что не выдержит и бросится бежать, но не посмел шевельнуться. Большая рысья голова приблизилась к нему, словно решая, что он такое. Затем кошка снова постукала ножом по стеклам маски: стук... стук...

Дольф почувствовал, что из глаз у него потекли слезы, но он старался держать себя в руках и глядел на кошку, сделав серьезное лицо. И, очевидно, у него это получалось.

Кошка убрала руку. Нож воткнулся в песок между ними, кошка сделала шаг назад и голосом, напоминающим тридцатифутовую трубу органа, произнесла:

— Ммррееорррттдмманнн.

Дольф попытался ответить, но во рту у него совершенно пересохло. Он лишь беспомощно поднял руки и показал существу раскрытые ладони.

Удивительно, но существо кивнуло в ответ.

— Дммм, — раздалось в его широкой груди. — Дммнннн...

— М-мм... — нерешительно проворчал Дольф, пытаясь, чтобы голос был максимально глубоким.

Вышел какой-то тоненький писк, но кошка подняла голову, и его прижатые, как у рыси, уши стали торчком, подрагивая на утреннем ветерке. Для пробы Дольф попробовал еще раз, и теперь у него получилось громче.

Кошка снова кивнула — хотя Дольф сообразил, что понятия не имеет, что значит этот привычный жест: «Да», «Нет» или «Слушаю!». Однако, чтобы успокоиться, Дольф обернулся к иллюминатору, за которым стояла и глядела на него Наннет.

Начались долгие переговоры.

Общаться с песчаной кошкой, оказалось действительно трудно. Дольф не раз с завистью вспоминал истории, прочитанные в журналах, в которых придуманные инопланетяне прилетали, снабженные автоматическими переводчиками, или сами владели телепатией. Переводчика у Дольфа не имелось, так что пришлось трудиться самому.

Но, по крайней мере, не было проблем с сотрудничеством. Кошка уходила из лагеря ежедневно перед полуднем, но возвращалась каждое утро, как только слабела рассветная песчаная буря. Вначале она выказала готовность помочь физическим трудом — в данном случае, поддержать подпорки шахты, пока Дольф заменял их. При этом она продемонстрировала силу мускулов, которые, как подозревал Дольф, скрывались под ее мехом. Казалось также, она понимает простые диаграммы, которые Дольф рисовал на песке, хотя трудно было судить, насколько правильным было это понимание.

Настоящей проблемой, конечно, оказался язык. Рот песчаной кошки и органы, производящие звуки, просто не могли произносить некоторые звуки английской речи, а то немногое количество доступных слов было явно недостаточным. Дольф, со своей стороны, не мог рычать и тянуть горловые низкие звуки так, как было естественным для кошки, хотя кое-что у него получалось. В результате таких бесед начал складываться своего рода гибридный язык, в котором смешались отдельные английские слова и порыкивания кошки, а так же он был дополнен жестами.

Таким языком можно было передавать весьма ограниченную информацию, и то лишь примитивную. Но определенные мысли они все же доносили друг до друга. Песчаная кошка научилась произносить «Дольф» вполне сносно, только звук «ф» получался у нее неясным, и она применяла это имя к обоим людям (не считая роста, в масках они с Наннет выглядели весьма похожими).

«Дммннн», казалось, было именем собственным, и Дольф переделал его в «Дохмн», и когда он произносил это имя, кошка тут же отзывалась.

Что же касается вопроса, откуда они появились, эксперименты Дольфа с чертежами и рисунками вскоре показали, к его разочарованию, что у кошки были лишь самые элементарные знания астрономии. Его попытки рассказать, что они с Наннет прилетели с сине-зеленой звезды под названием Земля, были встречены с тупым непониманием. Через несколько недель Дохмн, казалось, понял, причем сомнительно, что они прилетели с Деймоса, и Дольф оставил на время эту тему. По крайней мере, был сделан шаг в верном направлении.

Выяснилось, что песчаных кошек не много. Больше двенадцати — основой счета Дохмна, но меньше двенадцать раз по двенадцать. Эти существа были прекрасно приспособлены к марсианским условиям, но все же Дольф заподозрил, что они вымирают. Кошка позволила осмотреть себя с терпеливой снисходительностью, и Дольф с удивлением обнаружил, что зеленые пятна были не мехом, а лишайником, нити которого глубоко впились в кожу. Но лишайник был не паразитом, а полноправным симбионтом. Он питался кровью кошки, но снабжал ее кислородом. Это сотрудничество объясняло, как такое большое животное может жить в атмосфере Марса. Его основной едой были ракообразные, которых Дохмн с хирургической точностью убивал одним ударом когтистой лапы. Вряд ли ему нужен был нож, так как лапы были оснащены когтями, как у земного тигра, но способными втягиваться. Он, однако, быстро научился пользоваться ножом, и даже сделал для Дольфа вскрытие ракообразного не хуже анатома.

Судя по всему, кошки мигрировали за летом по всей планете. Оазис был одной из постоянных стоянок Дохмна, и он даже сумел начертить приблизительную карту других. Дольф тщательно перерисовал ее, хотя это принесло ему разочарование в другом аспекте: оказалось, что Дохмн считает Марс плоским. На карте была также начертана огромная область в форме колеса, в которой Дольф узнал Lacus Solis — Озеро Солнца, но почему оно было важно для Дохмна, Дольф так и не сумел выяснить.

Одновременно Дольф установил, что кошка появилась в оазисе не в ответ на глушитель Дольфа, и даже, наверное, не знала о нем. Но это все равно не доказывало, что собратья Дохмна не могли производить сигналы маяка, хотя Дольф уже сомневался в этом. Дохмну было совершенно неизвестно обычное электричество, не говоря уж о радио.

Однако, он попытался выяснить это как можно подробнее. Наннет оказывала большую помощь в их беседах. Правда, на языке кошки она говорила еще хуже, чем Дольф, поскольку голос у нее был выше, и она не могла произносить низкие звуки. Зато она частенько понимала Дохмна быстрее, чем Дольф, и предлагала заносить отдельные слова в словарик, который Дольф отчаянно пытался составить.

Наконец, настал день, когда они сумели с частичным успехом, донести свой вопрос до Дохмна. Они нарисовали кратер, на вершине которого Наннет изобразила нечто напоминающее солнце с лучами. От него она протянула две линии в противоположных направлениях, в которых мог находиться радиомаяк, изобразив их точками на песке. Затем, показав на точки, Наннет прижала ладони к оттопыренным ушам, словно прислушивалась, и постаралась издать звуки, напоминающие вой маяка.

Уши Дохмна, обычно прижатые к голове, встали торчком, и он выпрямился, глядя на рисунок, будто встревожившись. Затем нагнулся, небрежно начертил ножом огромный круг вокруг рисунка — обычный знак, что он не хочет, чтобы рисунок какое-то время стирали. Потом он развернулся и убежал, хотя до его обычного ухода оставался еще час.

Дольф и Наннет остались ждать — больше им нечего было делать, — и примерно через полчаса Дохмн вернулся. К громадному раздражению. Дольфа, он принес глушитель. Дольфу оставалось лишь надеяться, что он сумеет убедить кошку вернуть его обратно, потому что его не манила мысль о повторном подъеме на гребень.

Но Дохмн не слушал Дольфа. Положив глушитель на песок возле рисунка, он начертил рядом с ним три черты. На каждой черте нарисовал солнце, а на последней — снова Lacus Solis. Затем он взял глушитель и положил его прямо в центр новой карты.

Настала очередь взволнованного Дольфа. Он провел линию от своего рисунка до рисунка Дохмна, указал на них, затем на кратер, а потом изобразил пантомиму ходьбы. Песчаная кошка что-то прорычала, затем повторила пантомиму Дольфа, идя такой жеманной походкой, которая была бы просто смешной, если бы не вся важность ее значения. Дольф кивнул. Кошка кивнула в ответ.

— Это означает то, что я думаю, что означает? — прошептала Наннет.

— Очень надеюсь, что так, — ответил Дольф. —Я все еще не уверен, что он знает, для чего этот глушитель, но он явно видел нечто подобное раньше и сказал нам, сколько идти до той штуки: три дня.

— И еще, — добавила Наннет, — он готов отвести нас туда. Но осмелимся ли мы на такой поход?

— У нас нет другого выбора, — сказал Дольф. — С его помощью, мы можем этот поход совершить.

14. Когда умирает мечтатель

Как только в них укрепилось решение отправиться в такой поход, Дольф и Наннет начали готовиться к нему. В перспективе чего-то нового, каких-то неизвестных, возможно, радикальных изменений в их существовании, заставило их ветхий домик казаться еще более запущенным, а оазис — ловушкой.

Но прежде, чем они посмели бы рискнуть отправиться в пустыню, нужно было проделать громадный объем работ. Стало ясно, что они должны взять с собой всю еду, всю воду и все запасы эликсира, всю одежду и постельные принадлежности — а также батареи, бинокль, глушитель Дольфа, палатку и прочие мелочи типа ножа или карты. Причем лагерь нужно было разбирать осторожно, чтобы они могли вернуться и наладить тут прежнее хозяйство, поскольку была возможность, что их поход окажется бесплодным. И с равной степенью стало очевидно, что они не могут унести все вещи на себе, даже с помощью Дохмна.

Единственным решением были сани, если удастся убедить Дохмна помочь их построить. Наннет сделала несколько рисунков и чертежей, и песчаная кошка согласилась. Осталось лишь построить сани, но на это нужно было решиться, поскольку пришлось разбирать пристройку ради древесины.

Наконец, когда все было закончено, сани оказались платформой в семь футов в длину и два в ширину, со скошенным носом и поручнями по бокам. Поручни должны помогать затащить их на стенку кратера, а так же чтобы пассажирам было за что держаться потом. Груз они пока закрепили по всей длине саней, но впоследствии его предстояло переместить на корму.

Затем нужно было из чего-то создать ремни безопасности и хомут для Дохмна, чтобы давило ему на плечи, а не перекрывало трахею. Песчаная кошка вытерпела примерки вроде бы с любопытством, и Дольф с гордостью любовался результатами своей работы.

— Аккуратненько и даже со вкусом, — заметила Наннет.

— Интересно, почему римляне не додумались до такого? — спросил Дольф. — Тогда бы их волам было нужно трудиться вдвое меньше. Почему-то хомут не был изобретен вплоть до Средневековья.

— Может, именно потому римляне нуждались в таком количестве рабов?

— Это мысль, — кивнул Дольф. — Я не помню, чтобы Гиббон упоминал об этом. А теперь мне интересно, из чего мы сделаем пряжки?

— Я умею вязать скользящие узлы, — сказала Наннет. — Кстати, ты мне напомнил. Если мы часть вещей переложим на плечи Дохмна, то тащить сани на гребень будет гораздо легче.

— Легче для нас, но не для него, — возразил Дольф, — потому что он будет помогать поднимать сани. Но если он не откажется, мы можем соорудить ему вещевой мешок. Он пригодится ему в дальнейшем.

Несмотря на постоянное эмоциональное напряжение, они работали над подготовкой к походу упорнее, чем над чем-либо другим, начиная с первых дней пребывания на Марсе. Они становились все мрачнее из-за перспективы отъезда их от того, что привыкли называть домом, несмотря на все его неудобства. К тому же, оба были убеждены, что нельзя оставлять ничего важного, что может обнаружиться, лишь когда будет слишком поздно. Из-за этого, несмотря на усталость, они оба долго не могли заснуть, прикидывая в голове, что еще может понадобиться, так как весь дом они не могли взять с собой.

В последний день перед отбытием Наннет настояла, чтобы они не делали ничего, только отдыхали. Она придумала нелепую историю о том, почему мышь Эльфрида завалила экзамен на звание доктора философии в Гарбагинге, лишь для того, чтобы провести время. Дольф заснул прежде, чем история закончилась, и, похоже, Наннет последовала его примеру. На рассвете, после песчаной бури, они отправились в путь. В глубине души обоих терзал вопрос, вернуться ли они когда-либо сюда, но никто не спросил об этом вслух. Бледные солнечные лучи позади них ползли вниз по террасам к пустому, полуразобранному дому.

С помощью песчаной кошки, подъем на гребень кратера занял лишь день, и на следующее утро маленькая экспедиция смогла уже начать свой путь по пустыне. Дохмн тянул сани, один человек ехал на них, другой шел рядом пешком, а когда он уставал, они менялись местами, по типу арктических экспедиций, которые они видели в кино давно и в другом мире. Сани скользили по мелкому песку и пыли так же легко, как по снегу, а песчаная кошка, казалось, была неутомимой.

Дольф предполагал, что их маршрут пойдет по дну мощного канала Тот-Непентес, который проходит между их оазисом и Аравией, и, следовательно, северо-восточнее Lacus Solis. На карте расстояние выглядело достаточно коротким, чтобы на второй день они достигли канала. Фактически, они пройдут полпути по обширной долине, на которой Большой Каньон выглядел бы простой царапиной на оконном стекле, прежде чем их застигнет ночь.

Несмотря на более высокое атмосферное давление на этом пути ниже «уровня моря», ночь была ужасна вне всякого воображения. Они не пережили бы ее, если бы не добавочное тепло от песчаной кошки, — Дохмн растянулся на песчаной насыпи, в которой они закопались, и фактически заполнил большую часть палатки. Сначала это раздражало Дольфа. Хотя он и был уверен в доброжелательности Дохмна, но соседство с превосходной машиной смерти, о которой они почти ничего не знали, не могло не нервировать. Однако, Наннет приняла его с готовностью и даже с некоторым удовольствием, будто инопланетное чудище было каким-то гигантским плюшевым медвежонком. Но все обошлось, они выжили ночью и утром проснулись не замерзшие насмерть и не съеденные.

Дно канала оказалось теплым по марсианским стандартам, но по плотному ковру лишайника сани двигались тяжелее. Но это неудобство до некоторой степени компенсировало то, что здесь они еще раз смогли накопать льда, в котором нуждались. Дохмн выполнил эту задачу за пять минут, подняв целый фонтан песка.

Как ни парадоксально, но в канале звук маяка было гораздо тише. Подумав, Дольф решил, что, наверное, в стенках канала проходят какие-нибудь залежи руды, которые блокируют сигналы. Но на третий день он уже стал волноваться настолько, что спросил, как умел, Дохмна, правильно ли они идут, хотя компас подсказывал, что они не уклонились с маршрута. Песчаная кошка решительно подтвердила это. Дольф решил, что ей стоит верить, и действительно, когда на четвертый день канал сделал поворот, сигнал стало громким и ясным.

На пятый день пришел конец их запасам. Дохмн стал тянуть их быстрее, да и сани стали значительно легче, и чуть не летели над дном канала. С головами, крушащимися и легкими от голода, точно воздушные шары, Дольф и Наннет оба сидели в санях и, цепляясь за ремни, надеялись, что несущаяся впереди песчаная кошка знает, что делает. Сани качались и взбрыкивали, Дохмн постепенно набирал скорость. Луны стремглав неслись по темно-синему, точно чернила, небу. Сигнал становился все громче, песок фонтаном взвивался в воздух позади них, пыль и холод жалили через маски и одежду.

К полудню они уже умирали от жажды, а Дохмн и не думал останавливаться. Казалось, он убегал вместе с ними от чего-то, его мощные бедра двигались с целеустремленностью и почти механической монотонностью. Дольф и Наннет цеплялись за поручни и друг за друга. Взметывая из-под днища песок, сани стремглав покатились вниз по узкой седловине. Над ними нависли утесы, закрыв почти все небо.

Затем, в сумерки, седловина расширилась и вышла на открытое пространство Озера Солнца.

Дохмн резко остановил сани и сел на песок. Его широкая грудь равномерно вздымалась и опадала. Дольф никогда прежде не видел, как он дышит. От его ног склон спускался в широкую, почти круглую долину в виде террасы с кольцевыми стенами и плоским дном. Озеро монотонно тянулось к горизонту, чуть присыпанное песком, который курился на ровном ветру, а из-под него местами проглядывал тускло-зеленый, ребристый лед.

Кратер был такой же ровный и круглый, как кратер Платона на Луне, и больше в диаметре, чем лунное Море Имбриум. Должно быть, громадный астероид совсем недавно врезался в этом месте в Марс, проломив его кору и оставив настоящее озеро открытой воды, поднявшейся из аквасферы, которое вскоре застыло от холода.

Наконец-то песчаная кошка позволила людям раскинуть лагерь и даже помогла им по мере возможностей. Скинув с себя хомут, но оставив вещмешок, Дохмн отправился на охоту и вскоре вернулся с двумя «омаро-скорпионами», причем такими большими, каких Дольф с Наннет еще не встречали. Со второй вылазки, продлившейся немного дольше первой, Дохмн принес кусок льда, который на Земле весил бы добрых сорок пять фунтов. Так как седловина, на которой они встали лагерем, была гораздо выше уровня озера, и рыть тут было бы бесполезно, Дольф понял, что Дохмн притащил лед с озера. Затем Дохмн тут же принялся помогать им с лагерем, вырыв место для палатки и ветряка.

Такое стремление помочь и даже забота не могли не приветствоваться, но Дольфу стало немного не по себе. Это напомнило ему рассказ, который он когда-то прочитал, под названием «Цена головы», в котором потерпевшие кораблекрушение слишком поздно поняли, что доброта туземцев происходит из-за того, что их назначили в жертву местным богам. Дольф не стал говорить об этом Наннет, и вообще, он так устал, что даже мысли о Дохмне не помешали ему крепко уснуть.

Утром Дохмн снова отправился в путь, но на этот раз без саней. Дольф и Наннет сами были рады пройтись пешком. Здесь это было не трудно, террасы были широкие и невысокие, очень напоминающие колоссальную лестницу. Однако, песчаная кошка отказалась спускаться напрямик, а повела их по кругу на северо-восток, по плавно спускающейся спирали.

К полудню они спустились к Озеру и явной цели Дохмна — паре столбов футов в двадцать высотой, со сложным, искусственно вырезанным орнаментом, отделенных от каменной кольцевой стены. Они обрамляли открытый вход в утес, слишком правильный, чтобы являться естественной пещерой. Дохмн быстро прошел в него и, увидев, что Дольф и Наннет остановились на пороге, сел на гладкий пол и пророкотал в обязательном уже ритуале:

— Дохвмнн... Дохвмнн...

— Не торопи нас, — ответил Дольф, с сомнением глядя в проход. — Ладно, значит, это то, куда мы шли... но сейчас меня не тянет спешить.

— Меня тоже, — подтвердила Наннет. — Там черно, как в безлунную ночь, особенно после яркого солнечного света... и кажется, проход спускается вниз.

— Там поворот, чуть дальше того места, где сидит Дохмн, — добавил Дольф. — Что ты скажешь о резьбе на столбах, Наннет?

Девушка осмотрела столбы.

— Не очень-то много. Резьба сильно повреждена песком. Кажется, они выстроены колонками, как китайские иероглифы... или числа.

— Которые, боюсь, ничего нам не скажут. Мы даже не можем предположить, являются ли эти значки буквами алфавита или пиктограммами. Но я не это имел в виду. Как ты думаешь, могли ли их сделать собратья Дохмна?

— Н-нет, — медленно протянула Наннет. — Значки слишком маленькие. Не думаю, что такие большие лапы, как у Дохмна, могли проделать такую тонкую работу.

— И мне так кажется, — кивнул Дольф. — Значит, сейчас мы должны встретиться с неизвестным существом или даже существами. Рискнем?

Наннет мрачно поглядела в загадочный туннель.

— Ладно... — сказала она, наконец. — Нравится нам это или нет, но мы ведь за этим сюда и пришли?

Дольф надел наушники. Маяк выл куда громче прежнего.

— Да, это здесь, — сказал он. — Хорошо, Дохмн, мы идем.

После первого же поворота в туннеле стало абсолютно темно. Дальше люди могли идти, лишь держась за ремни вещмешка песчаной кошки. Дохмн, казалось, точно знал, куда направляется, потому что шел вперед так быстро, как могли двигаться его спутники.

Туннель постепенно поворачивал, описывая длинную ровную кривую. Через какое-то время Дольф был почти уверен, что они идут в обратном направлении — но на более низком уровне, потому что, как заметила Наннет, они постоянно шли под уклон.

Вскоре спуск сделался круче. К счастью, пол туннеля был все таким же ровным, иначе кто-нибудь мог бы оступиться. И это задержало бы всех. Они ничего не видели и понятия не имели, куда идут и что ждет их впереди, а ровный, нечеловеческий вой в наушниках стал слишком ужасным.

Не видя солнца, они не могли сказать, сколько времени идут. Казалось, они спускались под землю уже много часов. Странно, что окружающий воздух не становился холодным, Дольфу даже казалось, будто он немного потеплел.

А через неопределенно долгий период времени он уже был уверен в этом. Для эксперимента он снял перчатку и коснулся ближайшей стены. Мгновенно он отдернул руку, но жгучей боли от обморожения не последовало. Стена была не совсем теплой, но, насколько Дольф мог судить, ее температура была немного ниже точки замерзания.

Дольф также понял, что на ощупь стена оказалась неестественно гладкой, почти шелковистой. Коснувшись ее кончиками пальцев, он с удивлением обнаружил, что они стали влажными. Торопливо надев перчатку, Дольф топнул ногой и прислушался. В звуках тоже произошли явные изменения.

— Ты что? — прошептала Наннет, державшаяся за его пояс.

— Стены стали другими. Мы идем уже не в скале.

— А где тогда?

— Я не уверен, но думаю, что вокруг лед. И здесь гораздо теплее.

— Ты думаешь, мы находимся под Озером?

— Это лишь мое предположение, — уклончиво произнес Дольф. — Под ногами, конечно же, лед. Жаль, у нас нет света — мы могли бы увидеть, какой он толщины.

— Если мы будем продолжать спускаться, — сказала Наннет, — то зароемся в дно озера.

— Да, если только давление не обрушит туннель. Здесь становится теплее... Интересно, что поддерживает этот лед?

Дохмн рыкнул и потянул их дальше.

— Хорошо, хорошо, — сказал Дольф.

Почти немедленно стены туннеля начали раздвигаться, и шаги их уже отдавались эхом. Пока Дольф ломал голову, что ждет впереди, с каждым шагом становилось светлее, пока Дольф не понял, что свет идет сверху. Первым их впечатлением было, что они вышли под открытое небо, но это, конечно же, было невозможно. Просто высоко над их головами светился сам потолок.

— О, Дольф! Смотри! — воскликнула Наннет.

Но Дольф уже и сам увидел. После очередного поворота пол под ними начал спускаться вниз еще круче, а там у их ног, возникли сказочные руины безмолвного, погребенного города.

Или он просто ждал звуков их шагов? Воздух стал теплый, сырой и густой, как земной туман — и в нем было достаточно кислорода, чтобы они могли дышать, правда, еще под воздействием эликсира, замедляющего метаболизм. Город купался в зеленовато-серых сумерках, которые лились сверху, из огромного озера, концентрирующего солнечные лучи, точно линза.

Дольф сбросил маску и наушники и сделал глубокий, торжественный вдох. Наннет вцепилась в его руку. Стояла глубокая тишина, нарушаемая далеким звуком — журчанием проточной воды. Этот звук был столь удивителен на сухой планете, что почти предполагал чье-то сверхъестественное присутствие.

Здания города были высокими, стройными, стоящими далеко друг от друга. Вырезанные в незапамятные времена из какого-то хрусталя, они не несли на себе ни малейших признаков времени или обветшания. Их полупрозрачные очертания казались толпой худых призраков — или это светились топазовые капли, завершающие их невозможно острые вершины и ярко светящиеся даже в сумерках.

Дохмн остановился, замер, тихий и неподвижный, как статуя. В городе ничего не двигалось, но все же он не казался мертвым. Здесь, под песком и льдом Марса, он словно был заключен в незримую биосферу, и строители, защитившие его от любых невзгод, по-прежнему управляли им...

Песчаная кошка испустила тихий вздох, опустилась на все четыре лапы и поскакала по широкой авеню — или это была площадь? Не было времени стоять и размышлять, и они ринулись вслед за Дохмном. Было странно видеть, сколько здесь оказалось зданий — словно город протянулся под всей пустыней. Прозаический земной вещмешок на широких плечах Дохмна казался уродливым, он не принадлежал этому миру безмолвного неба, сверкающих драгоценностей и прозрачных башен.

Дольф поднес к уху один наушник. Маяк продолжал выть, настойчивый, неизменный, но больше этот вой не казался зловещим. Теперь он напоминал какую-то длинную арию, словно песню Сирен Гомера. Смысл ее был все так же бесчеловечным, как и прежде, но теперь в нем проглядывала чистая мелодия, искаженная уже самими наушниками.

Авеню продолжало расширяться, словно хрустальные башни отстранялись от трех маленьких фигурок, следующих в их лабиринте за нитью песни. Потом тротуар внезапно опустился гораздо ниже уровня дороги к большому бассейну света, в центр которого была сфокусирована линза Lacus Solis. Там был мраморно-белый амфитеатр с превосходным параболическим полом, отражавший свет обратно в ледяное небо, казавшийся почти что твердой колонной.

— Дохвммнн, — сказал Дохмн.

Они медленно спускались по террасам, слишком высоким, чтобы быть ступенями, и слишком низким для скамеек. В самом центре амфитеатра была еще одна хрустальная сфера, похожая на беседку на каменном возвышении, футов пятнадцати в высоту.

В ней стоял трон. А на троне сидел кто-то... или что-то.

Фигуру его было трудно рассмотреть, так как хрустальные стенки беседки были, казалось, наполнены тускло светящейся жидкостью. Фигура была высокой, но не человеческой, а, скорее, напоминала змею или червя с шестью-восьмью щупальцами возле головного конца. В целом, Дольф был даже рад, что не мог рассмотреть его подробнее.

Затем существо заговорило. Фигура ничем не шевельнула, но по амфитеатру медленно раскатился низкий голос. Дольф предположил, что он звучит через усилитель, поскольку у него не было видимого источника.

— Вы земляне, — сказало существо на прекрасном английском языке. — Наш скиталец по пустыне отлично выполнил свою задачу. Рррлр ахмн, о, оркк, Дохмн... Пожалуйста, подойдите поближе, чтобы моя аппаратура могла лучше чувствовать вас.

Дольф и Наннет нерешительно шагнули вперед.

— Кто вы? — спросил Дольф.

— У меня больше нет имени, — ответило существо. — Вы могли бы назвать меня тем, кто спит... Спящим. Я последний хозяин города.

— Откуда вам известно, кто мы? — спросил Дольф. — И почему вы говорите на нашем языке?

— О, что касается языка... — протянул Спящий. — Я знаю все земные языки, за исключением нескольких незначительных диалектов. Ваши радиопередачи прекрасно принимаются на Марсе. Что касается меня, то я услышал ваши радиопомехи и обнаружил ваше присутствие, чего вы, полагаю, и добивались.

— Да, — кивнул Дольф. — Мы надеялись, что кто-то ответит.

— Вероятность на это мала. Мой сигнал — всего лишь маяк, автоматический, который предназначался для того, чтобы привести оставшихся членов моей расы в этот город. Как видите, мы были скрытым народом. Но теперь он служит лишь сигналом, объявляющим, что я еще жив. Другого подобного сигнала я не слышал много лет, так что, вероятно, я последний.

— Значит, это вы послали к нам Дохмна? — спросила Наннет.

— Нет, сэр, — ответил Спящий, и одно это слово показало, что между ним и его гостями все же лежит громадная информационная пропасть. — Скитальцы по пустыне — независимый народ, хотя для нас они были примерно тем же, чем для вас являются собаки. Теперь они остаются единственной расой здесь — при условии, что вы поможете им, как одно разумное существо должно помогать другому. Я поручаю это вам.

— Да нам самим нужна помощь! — возразил Дольф.

— Ну, не вечно же, — был ответ. — В конце концов, вы здесь лишь первые из людей. Разыщите в наших городах все, что вам нужно. Они теперь ваши... Я ждал тысячу своих лет, чтобы завещать их вам.

— Выходит, вы не можете нам помочь? — сказала Наннет.

— Нет. Мои соплеменники уже мертвы или заснули так глубоко, что уже никогда не проснутся. Но ваш народ станет... на самом деле, вы уже почти превзошли нас.

— Что?! Но как...

— Они идут своим путем, мы — шли иным. Мы дарим вам наш мир. Хорошо используйте его, полюбите и помогите нашим дохмнинам, которые верно служили нам.

— Надеюсь, что так и будет, — со вздохом ответил Дольф. — Но мы хищная раса и...

— Да, вы молоды, иначе вы не прилетели бы сюда. Но дохмнины мудры собственным, полудиким образом. Если вы обидите их, они станут вас избегать. Если вы подружитесь с ними, они много дадут вам в ответ. Выбор за вами. Но без их доброй воли вы никогда не овладеете полностью тайнами древнего Марса. Они уже дали вам часть того, в чем вы нуждались. Неужели вы забудете это?

— Нет, — сказал Дольф. — Мы не забудем. Обещаю.

— Значит, мои мечты здесь завершаются. Теперь идите. Ваш народ уже близко. Слава Тому, Чьи Мечты Никогда Не Иссякают, а я могу уснуть. До свидания, дохмн и люди.

Голос смолк, и Дольф внезапно осознал, что в наушниках перестал звучать сигнал маяка. Наступила долгая, ужасная тишина. Затем раздался низкий, хриплый звук, который Дольф запомнил на всю жизнь. Это песчаная кошка оплакивала старый Марс.

А наверху ждал Марс новый.

15. Проект «Арес»

Что-то исчезло из города, когда они шли по нему назад. Топазовые верхушки башен начали тускнеть, и никаких других огней больше не было. Даже воздух, казалось, сделался более холодным.

На поверхности была иссиня-черная ночь. Неужели они пробыли под землей почти до самого рассвета? Очевидно, да. Пройдя за каменные столбы, песчаная кошка остановилась и поглядела на звезды. Затем Дохмн внезапно показал рукой куда-то в небо.

Сначала Дольф подумал, что он указывает на мчащуюся искорку Фобоса, но, поискав ее взглядом, он вспомнил, что в этот час здесь не может быть Фобоса. И тут же искорка вспыхнула, на миг, но ярко, как крошечная свечка. А за ней появились еще две вспышки, появились и тут же исчезли. Наннет судорожно вздохнула.

— Корабли! — закричал Дольф. — Быстрей! Быстрей! Маяк уже не работает... Нужно добраться до саней и запустить наш генератор!..

Они дико помчались вверх по террасам. Когда они добрались до лагеря, искорки уже исчезли за горизонтом. Дольф включил генератор помех — на этот раз, чтобы привлечь внимание не марсиан, а землян.

Затем они успокоились и принялись ждать, задаваясь вопросом, не видят ли все это во сне. Оставленный далекий оазис казался им даже удобным теперь, когда исчезла надежда на помощь от мертвого или погрузившегося в сон Спящего. И даже утро, казалось, никогда не наступит.

Но прошла ледяная вечность, и над Озером поднялось солнце, внезапно, как всегда, потому что на Марсе не было никаких рассветов, лишь внезапный взрыв солнечного света, разлившегося по черному небу. Над льдом озера ветер закружил спиралями песок. Все еще не веря, Дольф и Наннет глядели в небо до тех пор, пока глаза у них не заболели и не стали слезиться под защитными очками.

Наннет первой увидела шлюпку. Сначала это была лишь черная точка на небе, потом, очень быстро, она превратилась в летучую мышь, а после в нелепое подобие бумажного змея — хитрое устройство с огромными крыльями, которые, казалось, еле-еле держали на воздухе тоненький, как игла, фюзеляж. Оно скользнуло вниз к Озеру так резко, словно падало, но тут же исчезло в грохочущем огненном столбе, который вырыл целую траншею во льду неподалеку от кольцевой стены кратера.

Когда огонь потух, крылья шлюпки опустились, сворачиваясь, словно смятая газета. Кабина была цела-целехонька, лишь наполовину погрузилась в лед Озера.

— О, Дольф! Неужели там кто-то мог выжить?

— Люди выносливы, — с улыбкой ответил Дольф. — Пойдем, познакомимся с ними. Вот уж, я думаю, они удивятся!

Они опять спустились по террасам с идущим позади Дохмном. Пока они спускались, пронзительно стонал металл фюзеляжа, охлаждаемый льдом. Затем крышка люка на вершине фюзеляжа трижды медленно повернулась и с лязгом откинулась.

Из люка появился человек в настоящем космическом скафандре и, неуклюже скользнув по лесенке на боку фюзеляжа к Озеру, принялся устанавливать высокий металлический шест с бьющимся наверху флагом ООН. Утренний ветер трепал флаг, и человеку пришлось изо всех сил бороться с ним. Наконец, он закрепил шест и выпрямился с сердитым, но одновременно торжественным видом.

И тут увидел две оборванные жертвы кораблекрушения и пятнистую, выглядящую опасной песчаную кошку, которые стояли лишь в пяти-шести ярдах от него и усмехались. Космонавт застыл в своем скафандре. За стеклом шлема было видно его лицо, недоверчивое и одновременно огорченное.

Дольф вышел вперед, таща Наннет за собой. Космонавт неуклюже шагнул назад, но тут же остановился.

Затем он включил внешний динамик и громко откашлялся.

— Вы мисс Форд и мистер Хэртель? — наконец, спросил он.

Наннет рассмеялась, что, казалось, еще больше расстроило его, а Дольф серьезно ответил:

— Да, это мы. А это — Дохмн, настоящий, живой джеддак Барсума^[1]. Добро пожаловать на Марс, землянин!

В ответ землянин произнес историческую фразу.

— Гульп!.. — икнул он.

В ответ на краткое сообщение шлюпки, один из больших кораблей флота «Арес» спустился на следующий день в яростном дыму, струях песка и пара. Дольфа и Наннет взяли на борт. Дальше последовал подробный опрос, напоминавший допрос. Дольфу никогда не задавали столько вопросов, даже когда он сдавал экзамены в колледж. Однако, постепенно у них с Наннет обрисовалась картина того, что произошло на Земле с тех пор, как они покинули ее — события, которые привели к появлению здесь кораблей проекта «Арес».

Та часть истории, которая относилась к политике и дипломатии, вероятно, еще долго будет держаться в тайне. Хотя холодная война давно закончилась, привычка правительственных чиновников в «секретности» до сих пор не была искоренена. Затем последовал рассказ, как изобретение Дольфа подтолкнуло директора корпорации по научно-исследовательской работе оказать давление на НАСА, чтобы заставить его намного опередить график подготовки экспедиции на Марс. В результате появился некий вариант открытия Дольфа, который привел к значительным улучшениям ионного двигателя для космических кораблей, и были построены флагман «Фон Браун» и еще два корабля поменьше. Эта часть истории была особенно неясной, но по намекам Дольф понял, что его изобретение поняли и даже где-то там применили.

Удивление пилота шлюпки было легко понять. Ему сказали, что нет шансов найти детей живыми. Правда, сигналы глушителя Дольфа и маяка Спящего услышали на борту «Фон Брауна», еще когда корабль был в шести месяцах пути от планеты. И хотя было ясно, что такие сигналы никак не могут быть помехами, навигатор и командир эскадры очень сомневались, что Дольф и Наннет могут еще быть живы, источник сигналов определили, как идущий из зоны Залива Шеба, которая была отмечена на оставшейся на Земле карте Дольфа. Внезапно сигнал изменился и стал более простым, идущим точно от Озера Солнца, вдали от того места, где предполагалось быть Дольфу и Наннет. В этот момент все три корабля «Ареса» выходили на посадочную орбиту вокруг Марса, и такое изменение сигнала сбило всех с толку. Произошел спор, можно ли рискнуть одной шлюпкой (разработанной для полетов на более низкой высоте, чем могут летать корабли, для составления карт Марса) в надежде решить возникшие тайны.

Но решение было, наконец, принято, причем офицеры «Фон Брауна» вообще ничего не объяснили, по каким причинам, а лишь тайком хихикали, точно детишки, которые знают, где спрятаны рождественские подарки, и пытаются сохранить невинный вид. Всякий раз, когда Дольф начинал расспрашивать об этом, беседу тут же сворачивали на тему Марса — и Дохмна, при виде которого пилот шлюпки испытал самое тяжелое потрясение.

Наконец, Дольф прекратил спрашивать сам и стал отвечать на вопросы.

— С Дохмном все в порядке. Он оказал нам громадную помощь, и я сожалею, что не рассказал о нем с самого начала. Он представитель новой местной разумной расы, и он наш друг. Но послушайте, капитан... Мы счастливы вас встретить, конечно, но вы что... собираетесь держать нас взаперти?

— Ничего подобного, не надо тревожиться, — поспешно ответил капитан, не в силах сдержать улыбку. — Просто еще один вопрос. Мы хотим, чтобы вы пообщались с бактериологом экспедиции.

— Вы считаете, что мы несем какую-то марсианскую инфекцию? — спросила Наннет. — Но ведь мы совершенно здоровы... Я имею в виду, не чихаем и не кашляем, хотя весьма изголодались и отощали.

— Нет, ничего подобного, — уже в открытую рассмеялся командующий. — Но я не стану ничего объяснять. Лейтенант Гулливер, проводите наших гостей в ксенолабораторию.

Когда открылась дверь лаборатории и Дольф с Наннет зашли внутрь, последние тайны тут же раскрылись. Бактериологом экспедиции оказалась мать Дольфа, миссис Хэртель.

Долгое время никто не говорил ничего осмысленного. Все лишь изливали эмоции — радость и удивление. Дольф обнаружил, что чувствует себя немного смущенным. Мать выглядела старше, чем он ожидал, и более худой. Это напомнило ему, что прошедшие годы дались ей нелегко.

Наннет первой облекла чувства в слова.

— Простите нас, миссис Хэртель, — сказала она. — С нашей стороны было глупо и беспечно улететь вот так, внезапно, и вызвать столько проблем и тревог.

— Теперь это неважно, — ответила миссис Хэртель. — Я все это время знала, что вы живы. Вы немного поспешили, но вы совсем не глупы, иначе бы не выжили здесь. Думаю, что все это — плохое и хорошее, — не случилось бы, будь вы постарше. Вы не предвидели последствия своих поступков, но ведь это свойственно всем подросткам. С другой стороны, оказавшись здесь, вы решали возникшие проблемы самыми простыми и неординарными способами, что не смогли бы сделать даже квалифицированные инженеры, потому что их мышление уже направлено в определенные русла. — Внезапно она улыбнулась. — Фактически, вашим поспешным полетом и открытием Дольфа вы поспособствовали созданию Марсианского флота. Никто еще в вашем возрасте не сделал так много для истории, начиная с Крестового Похода Детей — и никто не сделал более полезного для науки! Но это еще не все. Производство эликсира из лишайника может стать единственным, что сделает возможной колонизацию Марса. А это ваше знакомство с Древним Марсианином и отношения с представителем туземцев... Ну, вы же теперь настоящие эксперты по этой планете!

— Но мы провели мало исследований, — с сожалением сказал Дольф. — Для этого у нас не было возможности.

— Неважно. Вероятно, остальную часть жизни вы проведете в экспедициях, и у вас будет много всякого оборудования. Конечно, если вы не позволите оторвать вас от науки, чтобы сделать колониальными губернаторами или какими-нибудь административными чиновниками... — Миссис Хэртель замолчала и критически взглянула на обоих. — Но мы кое о чем забыли, и этим нужно заняться немедленно, пока о нас не пронюхали газетчики. Нужно заставить капитана Фридмана сочетать вас браком, прежде чем он будет слишкомзанят, чтобы отвлекаться на такие мелочи.

Дольф беспомощно взглянул на Наннет, но она лишь нахально усмехнулась и не торопилась прийти к нему на помощь.

— Жениться? — пробормотал Дольф. — Не то, чтобы я не думал... мне кажется, это прекрасная идея, если Наннет... то есть, если ты не думаешь, что я... я хочу сказать, что мы еще не...

— Я думаю, что он еще слишком молод, — с явным ядом в голосе сказала Наннет. — Кроме того, он еще не попросил моей руки. И он знает, что я могла бы увлечься Дохмном...

— Дохмном? — переспросила миссис Хэртель.

— Песчаной кошкой, — ответил Дольф, чувствуя, что разговор совершенно выходит у него из-под контроля.

— Это все ерунда, — отмахнулась миссис Хэртель. — Я думаю, что жениться тебе в самый раз. Если не веришь мне — взгляни сюда.

До этого Дольф не видел, что в каюте есть кто-то еще — высокий человек, стоящий позади его матери. И теперь он впервые пристально оглядел его.

Он увидел бородача, одетого, как и они с Наннет, в новый зеленый китель Космических Сил. Густая борода и бакенбарды скрывали выражение его лица, но он пристально глядел на Дольфа в ответ. Судя по цвету кожи, он много лет провел на природе, был стройным и худощавым.

— Ты его знаешь? — тихонько спросила Дольфа миссис Хэртель.

— Я не... — Дольф осекся, потому что губы незнакомца тоже шевельнулись, он явно произнес те же слова.

И тут Дольф все понял. Это было отражение в полированном металле корпуса «Фон Брауна». Высоким человеком был сам Дольф. Просто он много лет не видел себя в зеркале.

Дольф взял Наннет под руку и торжественно поклонился отражениям.

— Как дела, мистер и миссис Хэртель? — спросил он. — И... Добро пожаловать на Марс!

Послесловие. (30 июля 1965)

Рукопись первого издания этой книги ушла в издательство до того, как «Маринер IV» опустился на Марс. Теперь, когда были опубликованы фотоснимки, переданные этим чудесным аппаратом, мне интересно было посмотреть, насколько они похожи на тот марсианский ландшафт, что я обрисовал в романе.

В конечном итоге, я рад был увидеть, что сходство достаточно высоко. Гипотеза, что Марс, вероятно, выдержал бомбежку метеоритами (впервые выдвинутую несколько лет назад покойным теперь астрономом из обсерватории Энн-Эрборо, Дином Маклоулином), подтвердилась фотографиями.

Никаких каналов на снимках не видно, так что могло и не быть раскола коры Марса, какой (вслед за Маклоулином) я описал в романе. С другой стороны, очевидно, что склоны впадин более круты, чем гласят предыдущие теории. Одна из последних фотографий показывает горный хребет в южном полушарии, который, по оценкам специалистов, оказался в 13000 футов высотой. До сих пор подобными вершинами считались так называемые Горы Митчелла — хребет возле Северного полюса, который, если вообще существует, может быть лишь вдвое ниже.

Теперь совершенно очевидно, что на Марсе больше воды, чем считалось ранее. На это указывает распределение инея на фотоснимках. До «Маринера» единственный иней был виден лишь на полюсах. Также на снимках видно, что кода-то на Марсе были моря, а существование подземного ледяного слоя кажется теперь более вероятным.

И, наконец, то, что на фотографиях не видно каналов, вовсе не означает, что их не существует. На первых четырех снимках (из 19 хороших) можно заподозрить каналы, так как эти фотографии были сделаны утром, когда тени особенно резкие и длинные. (До фотографии № 7 не было запечатлено даже кратеров). Снимок № 8 сделан возле одного из самых заметных подозреваемых каналов, сделан он был тогда, когда в том полушарии стояла зима, во время которой исчезают даже самые темные каналы. Так что вполне возможно, что аппарат делал снимки просто «не в тех местах и не в те сезоны».

Вообще, на снимках более суровый пейзаж, чем я описал, но все же сходство между ними и описаниями в романе гораздо большее, чем я смел надеяться.

Дж. Блиш

James Blish. Welcom to Mars. G.P.Putnam`s Sons, 1968

1

Джеддаки Барсума — туземцы Барсума из произведений Э. Р. Берроуза (прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Джеймс Блиш. Добро пожаловать на Марс

Предисловие

Часть первая. На берегу

1. Домик на дереве

2. Море потоков

3. Вниз, и... наружу

4. Маленькое расследование

5. Утро на Марсе

Часть вторая. Пятница

6. Вечер на Марсе

7. Дети в небе

8. Вино и буря

9. Долгая буря

10. Кругооборот Солнца

Часть третья. Посетители

11. Вершина

12. «Они не мертвы!»

13. Кошачий след

14. Когда умирает мечтатель

15. Проект «Арес»

Послесловие. (30 июля 1965)

*** Примечания ***