Конечная Остановка [Ксений Белорусов] (fb2) читать онлайн

- Конечная Остановка 2.29 Мб, 494с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Ксений Белорусов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ксений Белорусов Конечная Остановка

Предстоятельно посвящается, настоятельно предназначено, обстоятельно предписано разнообразным инакомыслящим, всяческим диссидентам, вольнодумцам, оппозиционерам и всевозможным революционерам всех времен и разных народов.

…И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал.

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», гл. 8, ст. L.

ПРОЛОГ ПЕРВЫЙ Частные правила

Объемная, просторная пятикомнатная квартира в хорошем старом доме досталась, вернее, осталась Евгению вполне хрестоматийно. Завещал ее ему родной и любимый дядюшка. За что ему поминальное, неоскудевающее спасибо от почтительного племянника. На этом свете и на том, по эту или же по ту грань нашего бытия вместе со всеми бытовыми и жилищными условиями нельзя не остаться бесспорно благодарным досточтимому покойнику.

При этом и при том старший брат отца излишне строгими и глупо честными правилами отнюдь не отличился. До и после кончины он не был, не стал ни ослом или каким-нибудь иным басенным персонажем. Хотя литературным героем его покойный дядька мог бы стать с полным на то основанием, ― полагал Евгений Печанский. Например, хотя бы потому, что заблаговременно побеспокоился прописать, чин по чину зарегистрировал избранного наследника на приватизированной жилплощади. Даже предоставил ему еще при жизни предостаточно наличности, чтобы оплатить все хлопоты и издержки по введению конкретного Евгения Вадимовича Печанского, гражданина РБ, в неоспоримые права первоочередного наследования.

И документально, точнее, нотариально с недвижимостью все сделано без сучка и задоринки, дабы чужестранные претенденты недвижимо побывали с носом и поимели от белорусских наследуемых благ не больше, чем им отписано и отказано. Изначально дядюшка имел в далеком виду издавна разъехавшуюся с ним законную московскую супругу и ее дочь, которую он ни в жизнь не считал собственно своим произведением. Что и доказал, показал генетический анализ уже после отъезда неверной жены в Москву к родителям. Однако от внезапно организовавшегося послебрачного российского сына Александр Сергеевич Печанский никогда и не помышлял отказываться. Оставил на усмотрение белорусского племянника распорядиться, согласно недвусмысленной воле покойного, причитающимся тому самому россиянину иностранным отцовским наследством.

Заграничного, уточним, питерского двоюродного братца душеприказчик Евгений, очевидно, не обидел, честь по чести в красивом конверте передал ему из рук в руки кредитную карточку. Не любопытствовал тактично, какая сумма на ней означена. С одной стороны, так велел заставивший себя уважать дядька. А с другой, помешали разные хлопотные дела торжественных похорон Александра Печанского, далеко не последнего человека в Республике Беларусь. Солидную банковскую карточку со всеми сопутствующими реквизитами братка Севастьян получил на кладбище во время нудных официальных и официозных прощальных речей. Евгений было хотел совершить денежную трансакцию во время поминальной службы в Кафедральном соборе, но не посмел нарушить православное благочестие.

Зато по дороге от Восточного кладбища подвез он брата в хороший правильный банк, где честно и крепко стерегут от завидущих глаз да загребущих лап белорусского государства доверенные им денежки.

― Сказать, Ген Вадимыч, сколько там, иль ты сам знаешь? ― будто бы безразлично тогда спросил петербуржский брательник Сева.

― Не знаю и не спрашиваю, ― констатировал менский братаныч Евген. ― На чужое позаришься хоть в малости ― свое потеряешь по-крупному.

― И то верно, ― лаконично согласился Сев Саныч с братней чисто буржуазной максимой, видимо, вон-таки продолжено ошарашенный, в кредите свалившимися на него весомостью, размером значимого наследства, сполна свободного в дебете от долгов перед обществом. И главное ― недоступного меркантильным домогательствами любых государственных служб с этого либо с того боку союзно-восточной границы.

Допустим, в банкетном многолюдном зале на дядюшкиных поминках богатый гость Севастьян Печанский особо не разгулялся, сгоряча не разошелся с российским купеческим размахом. Во плоти сохранял прохладное достоинство и чопорную вальяжность крупного негоцианта из самого Санкт-Петербурга. Из северо-восточной столицы, так сказать. Если его, и не называли в давешний вечер: ваше степенство, то неявно имели в мыслях и в чувствах какое-нибудь тому подобающее уважительное обращение малотрезвые присутствующие. Или его не видели совсем пьяные гости, с разбором приглашенные на поминальное торжество на полторы сотни персон с лишним. Присутствовали, пили, ели там большей частью те, кто ходят в больших чинах или владеют немалым богатством по белорусским денежным меркам.

Таковым нынче в глазах многих белорусов значится и Евгений Вадимович Печанский, состоятельно пребывающий владельцем обширных апартаментов в центре престольного Минска, двух благоустроенных загородных домов, трех относительно приличных легковых автомобилей и нескольких банковских счетов. Впрочем, о последних всем прочим, посторонним, положено лишь догадываться, предполагать безосновательно. Вне рамок их компетенции имеют место быть и положительное сальдо, и активные балансы, и доходность искусно, превосходно размещенных, а также разумно вложенных монетарных средств.

Положительно, это есть неплохой имущественный задел для молодого аудитора 32 лет от роду, благонамеренно разведенного, детей не имеющего. Зато владеющего несколькими востребованными денежными профессиями в стране, где долгосрочной президентской политикой давно уж заведено неутолимо ревизовать и алчно контролировать всех и вся по финансовой части.

Контролеров и ревизоров в белорусской сторонке, в столице, в захолустных родных закутках всюду встречают, провожают с должным почетом и уважением вперемешку с застарелым страхом и затхлой завистью, ― не без самодовольства рассуждал Евгений. При этом он на личном опыте не раз убеждался, насколько не имеет решающего значения ― частный ты поверенный в аудиторских и бухгалтерских делах либо облечен чиновными казенными полномочиями.

Особым политическим недовольством по отношению к долгоиграющей президентской власти Евгений Печанский ничуть не выделяется и ничем значащим не отмечен в огульном сравнении с большинством сограждан, фатально, верноподданно в течение 22 лет голосующих за полномочного президента Лукашенко. Впусте ближним батькой он его нисколько не чтит, поскольку свой достопочтенный родитель вдалеке имеется. Но в сумме лояльность белорусскому государству сохраняет, вычитая бюрократические частности, способные помешать правильному ведению бизнеса им самим и его клиентами.

Всю политику, президентские указы, декреты, правительствующие законы Евгений целиком воспринимает в качестве и количестве юридической данности и административных форсмажорных обстоятельств. Потому ни в каких оппозиционных партиях, правозащитных организациях смолоду никогда не состоял. Предостережено обходил, предусмотрительно объезжал стороной уличные акции присяжных оппозиционеров. Отлично знал, как под милицейскую и судейскую раздачу может лихо угодить случайный прохожий, не понимающий, ни сном ни духом знать ничего не ведающий, в какой такой стране он конкретно живет. Именно здесь в РБ, а не в абстрактном сказочно социальном царстве-государстве.

Какую-никакую государственную политику Евгений педантично и саркастически отслеживает, отцеживает, шерстит, ревизует по разнообразным и разношерстным источникам. В основном в интернете.

«В шерсть и против шерсти».

Он достоверно в курсе скоротекущих макроэкономических пертурбаций и турбулентностей, внешнеполитических неувязок, внутренних бесхозяйственных нелепостей, микроэкомических неурядиц, провоцируемых бездарно идеологическим правлением. Всегдашним порядком принимает во внимание и к сведению утомительные безостановочные изменения действующего законодательства. Включая скоропортящуюся практику его подзаконного применения. Но открыто критиковать, охаивать заведомо неразумную власть предержащую и ее правительственных присных принципиально воздерживается. Хотя бы оттого, что раньше сам-то находился на президентской службе по окончании очень специфического вуза, куда недовольные никак тебе не могли и в принципе не хотели проникнуть. Теперь же безрассудное гласное критиканство еще в большей степени способно повлиять нехорошо на его нынешнюю корпоративную служебную деятельность. Чего-ничего доброго и повредить в светлую даль идущим замыслам, дух захватывающим реальным планам по обустройству собственного независимого частного дела.

«Крéдит не кредит, а дебет не кредо».

В политике и в экономике Евген, ― как его на белорусский манер чаще всего именовали друзья и сослуживцы, ― предпочитает относить себя к реалистам и прагматикам. Те же самые рассудительные качества присущи ему и в приватной жизни.

Тем самым как не попомнить его развод! Рационально провел он его в виде аудиторской, судебной и риелторской операции с использованием всевозможных законных мер воздействия на повинную сторону. К чему-либо противозаконному и криминальному прибегать не пришлось. А после оплаты неотъемлемых издержек и скорой продажи их трехкомнатной квартиры он практически вышел с некоторой прибылью, причем на бывшей жене повис неслабый долг. Причем негласно предпринятое частное расследование и вразумительный гражданский иск весьма органично оформились в уголовное дело.

Как только в прошлом году началась заблаговременная подготовка к бракоразводному процессу, пока шли суд да дело, Евген перебрался не за город в далекие Колодищи, но из Серебрянки в центр, в свою старую комнатенку к дяде. Глупейшую идею, как бы по-семейному пожить у матери на дальнем Западе, он отверг с порога. Тем временем у центрового дядюшки легко прожить некоторое время, воспользоваться по-родственному и жильем, и дружбой, и бесплатными консультациями полковника милиции в отставке.

Говорить в банальности, словно бы упокоившийся дядька Алесь заменил ему отца, эмигрировавшего 20 лет тому назад, нашему Евгену Печанскому не приходиться. Батька есть батька, он и в Сан-Франциско ему настоящий отец: был, есть и останется. Между тем иметь отцовского братана в реальных друзьях ему очень нравилось, чуть ли не с младенчества. Что может быть лучше, как скоро есть возможность сбежать от надоевших, вконец доставших родоков к дядечке, который все про все понимает? Плюс еще ему по силам нехило приструнить и угомонить предков, в жесть охреневших на воспитании и отметках за дурацкую учебу? А без отца, в шерсть и против шерсти, на дому стало куда хуже при одной матери под боком. Зато у дядьки Алеся ей его уже никак и ничем не достать.

Так вот и получилось, что Евген сызмала привык да приспособился жить ровно на два дома. Сейчас же этот второй дом полноправно превратился в его собственность, родную и единую, не исключая отсюда примелькавшихся привычных соседей по подъезду, во дворе ли на лавочках. Или же возьмем старых добрых дядюшкиных знакомцев по дому, если кое с кем них наследник с удовольствием поддерживает небесполезную умную дружбу. Как тут не вспомнить отныне по-соседски о Двинько Алексан Михалыче?

В придачу и этакое выдающееся шестиэтажное многоквартирное здание в центральном районе белорусской столицы по старорежимному адресу улица Ульянова изрядно заслуживает того, каб его помянуть отдельно добромысленным словом. Притом не столько потому что в нем выпало жить-проживать некоему Евгению Печанскому, политически и экономически независимому, свободному, образованному молодому профессионалу в области финансов и аудита. То, как жил он в других местах города, и припоминать незачем коренному истому менчуку, менчаку в четвертом поколении.

«Так скажем, коли-николи основные дела в родном Менске сделаны. Зараз будет не лишним на дачу закатиться, и там дела не мало. Но до того затребованы провиант и провизия: себя, одинокого, покормить и завтрашних гостей продовольствено подпитать.

Истинный центр далек от эпицентра…»

По пути за город Евген заехал за ржаным бородинским хлебом в булочную, что на Круглой площади. По-другому это примечательное место он не называл и не признавал идеологических переименований. Мало ли чего можно наворотить с названиями да прозваниями?

«Победный столб-памятник квадратного сечения, а площадь-то по-житейски все равно застанется круглой…»

ПРОЛОГ ВТОРОЙ Стихи и проза

Всякие антураж и пейзаж Змитер Дымкин на круг и вокруг научился, себе поставил прежде всего оценивать с профессиональной точки зрения. Что, кто и как могут ему пригодиться при подготовке очередного материала, в поисках горячей темы, для получения закрытой инсайдерской информации ― всегда его интересовало, занимало в первую очередь. Все остальное побоку и потом. Журналистом надо быть 24 часа в сутки, неусыпно и недремано. Иначе ты никто и звать тебя никак, несмотря на все твои звучные по-белорусски прозвища вместе с громкими прежними публикациями.

Каждый человек живет и взаимодействует в конкретном социальном окружении, каким бы он там ни был мирным затворником и дремучим отшельником, ― преисполнен твердых убеждений Змитер Дымкин. Он же Змитрук Дымкович, Дмитрий Дымов, плюс несметные прочие авторские псевдонимы, поставленные над или под его статьями, репортажами, очерками, комментариями. Но придавать излишнее значение объектам своей деятельности истовому профи ни в малейшей степени не пристало. Сверх того, если потенциальные типажи покамест без надобности; тематически взятые скопом, являются не более как трехмерной декорацией, людским многоплановым антуражем. Или же реально существуют лишь в декоративном состоянии анимированного городского пейзажа, который ты рассматриваешь оценивающим, отстраненным взглядом индифферентного профессионала с разносторонних, порой диаметрально противоположных ракурсов, аспектов, перспектив и ретроспектив…

Сочинив несколько раскидистых, расписных вводных сентенций к предполагаемому комментарию о состоянии престарелого жилого фонда в центре города, Змитер продолжил изучать и вживаться в новоявленную обстановку. Мало ли чего когда-нибудь сгодится? Дома, люди и так далее, вблизи, вдали… Потому, в таком практическом рассмотрении, новых ближних соседей он сметливо берет в неотъемлемом приложении к дому, где он на днях великолепно поселился. Следовательно, разыскивает привычно и профессионально отбирает информацию обо всем, что перед глазами. Если он это видит, то и читателям он должен открыть глаза на те или иные жилищные проблемы.

«В проблематике, в теме и в реме», ― своемысленно, лингвистически отрезюмировал Змитер Дымкин, прагматически и практически работающий на разномастные издания самых противоборствующих, противостоящих, противительных направлений, мнений. «Синонимы и антонимы можно раскидать по местам, по абзацам, по тексту чуточки погодя, при наборе и верстке».

Содержание едва ли не всех готовящихся материалов Змитер каждый раз досконально обдумывал, отрабатывал в мыслях, лишь затем переносил в цифровую системность дисплея и сохранность жесткого диска. Потом же усердно правил, работал с распечаткой, после того ― со сверстанными газетными гранками-полосами. «Как учили и не устают нас поучать отцы, деды, старшие товарищи редакторы и пожилые господа пишущие. За что им наше вам молодежное спасибо от щеглов, сынков, салаг и салабонов!»

В свои 27 минувших лет почти ко всем тем, кто старше и опытнее, Змитер относится не без молодого скепсиса. И с основательным авторским самомнением полагает себя состоявшимся журналистом, достаточно, хорошо известным редакторам и читателям белорусских масс-медиа. Неизбежно в таком вам системном порядке: сначала берем начальство, редакторов, следом пойдет читающая рядовая публика, понимающая, думающая, знающая или ничего себе не соображающая. По крайнее мере, вселякие отклики на его публикации Змитер последовательно получает и от разумных читателей и от неразумных. Но опять же не пользователям бумажных и электронных СМИ решать, что пойдет в номер, а чего им знать, ведать не положено.

Как-то раз умный выпускающий редактор из общеполезной белорусской газеты, сплошь независимой от лукашенковского государства, с намеком положительно пошутил. Достоверно, у нашего Думцевича-то фамилия в гонорарной ведомости смотрится благолепнее и многозначительнее любого надуманного псевдонима. Змитер с ним по большому счету мог бы и поспорить.

Ему нимало не нравятся в публичности его имя и прозвание, доставшиеся от родителей, прадедов, из свидетельства о рождении в Бресте, из того же паспорта с президентским гербом-капустой. Подумать только: некто урожденный Владимир Ломцевич-Скибка! Да его и назвали-то берестейские предки по имени пушкинского стихотворного героя, долго выбирая, сами признались, кем ему у них быть. Евгением Онегиным, романически? Или, быть может, Владимиром Ленским, поэтически?

Стихотворчества Змитер Дымкин предубежденно не одобряет, вообще не признает его креативной мыслительной деятельностью; стихов и в юности никогда не писал ни под каким соусом. Поэтому, невзирая на профессиональный совет отца, нигде не подписывался в лирическом, вашу мать, элегическом виде какого-то вам В. Ленского. При этом до смерти боязливым суевером Вовчик Ломцевич не был ни в малости. Его и подавно не волновало, что друг Евгений пристрелил друга Владимира, а там-то и там-то младой певец нашел безвременный конец. И все здесь! Если, конечно, не считать того, как Вовчиком, иногда Владом, он по-прежнему остается для новых и старых друзей или для родичей. Но на работе, на службе строго, обязательно, даже официозно пребудет Змитером Дымкиным. Он ажно, выделим по-белорусски, добился, чтобы ему выписали новое редакционное журналистское удостоверение на принятый им постоянный псевдоним. Однако в иных, более официальных, чаще всего денежных отношениях, де-юре ему приходиться пользоваться милицейскими паспортными данными.

Кстати, в ведомостях на зарплату и премиальные в бухгалтерии де-факто к его имени-фамилии добавляют в круглых скобочках: Дымкин. Почему бы и нет, не? Какое-никакое, но родовое шляхетское имение ― сельцо Дымки ― у него кое-где имеется, для точности ради, когда-то исторически имелось. Но об этом биографическом фамильном факте в редакции президентского официоза, где у Змитера Дымкина лежит трудовая книжка, никому знать не полагается. Потому как совковое быдло рабоче-селянского происхождения чужое шляхетное благородство нынче ничему хорошему не обязывает. Скорее напротив, коли пролетарская холуйская зависть ― она самая зловредная, противная.

Со всем тем он, журналист Дымкин, каким-либо демофобом и мизантропом никогда не был. Демократии не чурается и ей не очень-то противится. Пусть вам и в лукашенковском имидже и подобии. Ибо от единоличного дурного авторитаризма в его понимании вреда гораздо больше, чем от покорной глупости демократического многолюдства, мирно пасущегося на республиканских пажитях. «Такая она есть Республика Беларусь со всей нашей лукашистской выборной дерьмократией и совхозной быдлобратией, вовсе не читающей ни оппозиционных интернет-изданий, публикующих Змитера Дымкина под псевдонимами, ни государственной газеты, где он прочно состоит в штатных сотрудниках, небезуспешно часом печатая статьи с разгромной критикой тех же оппозиционеров, диссидентствующих под видом и под крышей политических партий».

Сформировав в уме длиннейшую фразу, Змитер тотчас присел на скамейку во дворе и внес дословную мысль в журналистские дигитальные закрома легкого и тонкого малоразмерного ноутбука. Вдруг да удастся куда-нибудь творчески вставить таковский пассаж? Тут же набросал еще кое-какие беглые заметки по мотивам послевоенных домов, на века выстроенных в Минске немецкими архитекторами и военнопленными.

Его читателям подобные проникновения в историю данного жилищного вопроса просто обязаны прийтись по сердцу, по душе. Тогда как мнение тех, кто его не читает и вряд ли когда-либо прочтет, Змитера не беспокоит. Их он мотивированно не числит в лоне свободного разумного человечества. Позвольте спросить зачем, коли неумеющие читать суть не более чем подневольный, неодушевленный антураж и декоративный пейзаж? В лучшем случае их иллюстративное предназначение ― быть пейзажным стаффажем, бессловесными театральными статистами, киношной массовкой, оперными хористами, безголосо разевающими рты, неуклюжим танцевальным кордебалетом на заднем плане. А так вся вокруг эта безъязычная дальняя толпа: статистика, социология и демография ― безликие и бездушные абстрактные цифры. Они куда менее реальны в частном сравнении с виртуальной реальностью его текстов, чья конкретная действительность регулярно подтверждается в день выдачи гонорара.

«Не спынись, приценись, покупай рукопись…»

В то же время, начни кто-то читать, ― не влияет в каком таком возрасте, ― в глазах Змитера он сразу же становится полноценным представителем белорусского народа и всего многоумного рода человеческого. В отличие от безграмотного, бесписьменного мирного стада, бездумно повадливого воспринимать через хрень на плетень один лишь телевизионный сигнал, своих настоящих и предстоящих читателей Змитер демократически уважает и сердечно ценит. Если кто-то кого-то вдумчиво читает, значит это нужно им обоим, не так ли? В итоге он, Змитер Дымкин, завсегда наготове дать думающим людям то, чего они от него ждут задушевно…

Змитер аккуратно сохранил оба обновленных файла, мягко опустил крышку без малого разумной машинки, позволяя компьютеру самостоятельно завершить процедуру выхода из операционки. Затем сладко потянулся, внимательно огляделся в уютном летнем дворике, пополудни, где-то к вечеру, в центре Минска. Не преминул поднять глаза к четвертому поверху, посмотреть на свойские окна съемной квартиры, куда он сегодня перевез недостающее для работы и жизни имущество.

И этот двор, и дом, и эта квартира его распрекрасно устраивают. Спасибо туточки славному дядьке Алесю Двинько, днями подбросившему ему такой вот удачнейший вариант разрешения вовсе не литературного, но извечного квартирного вопроса. Двиньковские соседи по дому срочно отъехали в Китай, в длительную командировку, три комнаты закрыли, а одну оставили на усмотрение дядьки Алеся. Буде подселит надежного человека, тот и за всей квартирой присмотрит.

Пускай тебе временно. Но доводится ли загадывать на будущее, коли всякое вправе произойти здесь, сейчас, не сегодня, так завтра?

«В неустойчивое время живем, дороженькие мои читатели! День у нас нынче предыдущий, парадоксально. То ли в преддверии, то ли накануне. Возможно, на выданьи. Аль на сносях? И в преферансе две карты в сносе».

ПРОЛОГ ТРЕТИЙ Ужель та самая Татьяна?

На новую конспиративную квартиру, позавчера арендованную и соответственно легализованную секретаршей Ольгой, Татьяна заехала, заглянула в первый раз сегодня утром. В совокупности, как глава фирмы, директивно одобрила ее выбор. Навскидку расклад сойдет в первом приближении. Ну а ближе к вечеру по пути домой в свое Сухарево приняла решение гораздо подробнее осмотреться на местности. Внутри и снаружи. Здесь в центре, тут и там.

«Свой глаз ― алмаз, своя рука ― владыка, если прикуп в масть».

В квартире она первым долгом выяснила, где оптимальнее всего установить скрытые камеры наружного наблюдения. Одну, безусловно, на кухне за решеткой кондиционера. Пускай им обозревает внутренний двор и территорию, по всей видимости, детского сада. Вторую и третью, пожалуй, надо поставить за цементной балюстрадой на узеньком балкончике, смотрящем на улицу. Во-первых, перекрыть подходы к подъезду рядом с дверьми магазина. Не помешает, во-вторых, присматривать за оживленным уличным движением пешеходов, автомобилей, включительно те, что паркуются у поребрика тротуара. Временно или на регулярной основе.

Сей же час Татьяна Бельская больше занята требовательным и профессиональным исследованием окрестностей. Сразу видно, что здание располагается почти на перекрестке с интенсивным трафиком по всем полосам. Прохожих и машин утром, днем, к вечеру с лихвой, чтобы грамотно спрятать враждебную наружку. Но и самой в то же время легко избежать излишних несносных глаз.

Несомненное оперативное удобство также представляют собой два проходных двора. К тому же этот дом очень странно выстроен в форме неправильного «Т». Сравнительно короткая перекладина прямиком выходит на улицу, двери двух подъездов едва ли не вровень с тротуаром. Побок с подъездом возвышаются ступеньки входа в элитный бутик, чуть дальше общенародное почтовое отделение. Естественно, никаких скамеек и досужих соглядатаев из наличного состава старух и мамаш с колясками. Заходишь и выходишь прямо тебе в уличную толпу. Сбоку арка и проезд во двор, там невысокий заборчик и калитка детсада.

Длинная часть дома одним боком смотрит на детский сад единственным подъездом. Тут же рядом у мусорных баков разгружают товарные коробки для одежно-обувного магазина. А вот вся праздная дворовая публика сидит, копошиться поодаль на лавочках под деревьями, среди кустов, у разукрашенной пластиковой песочницы и между цветочными клумбами.

С обратной стороны, в другом дворе размещается основное число подъездов многоквартирного дома. Там же и табличка с номером этого дома по улице Ульянова. Вместе с тем смежная перпендикулярная перекладинка двумя табличками синим по белому таращится на улицу Ильича, небезызвестного на морду, по паспорту и по делам.

Нелепица двойственного адреса не произвела на Татьяну никакого неприятного впечатления. В этаком царстве-государстве мало пуганного животного мира нескладухи похлеще встречаются. Но вот от двух сразу уличных названий, колдырно просроченных в идеологической ветхозаветности, она досадливо сморщила нос. Ей, отроду в девичестве Курша-Квач, правнучке видного булаховца, всяко партийно-совковские поминания не слишком по нраву и ко двору. На худой конец следовало бы вернуть минским улицам их дореволюционные имперские назвы. Может наоборот, показательно переназвать все центральные проспекты, улицы в соответствии с государственными установлениями белорусской независимости и незалежности.

Власть предержащую Татьяна Бельская, устойчиво, уверенно, всецело поддерживает в том, что касается исконной белорусской незалежности. Не то дело, эх в экономике… Здесь в этой стране ее час от часу откровенно раздражали скороспелые социально-экономические бессмыслицы. А во всем остальном ― нелепое беспорядочное смешение коммунистического минувшего и всего современно предержащего в суверенности.

Нынешняя смешанная политическая обстановка и гибридные, эклектичные экономические обстоятельства чем-то напоминают Татьяне ее замужество и бизнес. С одной стороны все и вся навроде как очень удачно и благополучно, а с другой ― гнуснее не бывает. При всем при том враз не разберешься: что тут хорошо или плохо, как оно гнусно на самом деле, а чего нам всего-то кажется скверным. Или же в хорошее хотелось бы верить всей душой. Хотя на деле никому и ничему безоглядно доверять опасно. Но предпочтительнее подходить к оценке какой ни есть ситуации в жизни, в политике, в экономике по-белорусски рассудительно, с уместной толикой осторожности. И не полагаться беспечно и беззаботно на кого-нибудь и на что-нибудь.

В благоустроенном и представительно озелененном дворе по ульяновскому адресу Татьяна обстоятельно и незаметно осмотрелась, огляделась. Никого, ничего, представляющего потенциальную опасность для дела не обнаружила. Всё тут совместно, все тут свои, местные, тутошние, чужих нет, их не жалуют. Вон аж какой-то интересный хлопец примерно ее возраста с компом на коленках вечерней свежестью дышит, расслабляется у себя во дворе, по клаве ловко клацает, по тачпаду умело кликает. Пожалуй, тот занятой компьютерный хлопчик из тех, кому можно позволить назвать ее Тан» я истово на белорусском через апостроф; можно окликнуть и по-русски: Танья с мягким знаком, годится и Тана.

Не выявив чего-либо оперативно тревожного, Татьяна вдоль дома деловито, но неспешно двинулась подметенной асфальтовой дорожкой, густо обсаженной старыми каштанами, липами в яркой листве, кустами ухоженной сирени и цветущего жасмина. В другом дворе своевольно глянула, как крутой мен на джипе медленно отъехал с деловой такой миной. Отвратный кагал старух у подъезда на скамейках его взглядами молча проводил, беззлобно, с уважением. И эти тут все свои, дворовые и дворские, несмотря на разницу в доходах и положении.

Тот мен на новеньком кроссовере «аутлэндер» положительно походит на немалого правительственного чиновника. Из молодых, да ранний. Потому наверняка и вон те мерзкие скамеечные сиделки тоже смотрят на него без злостных комментариев, безгласно, безропотно, как на явление высшей природы и обстоятельство непреодолимой силы. С власть имущими простые белорусы чаще всего не спорят, воспринимая их в качестве и количестве стихийных явлений, ниспосылаемых сверху: частого дождя, ледяного ветра, не ровен час, наводнения, урагана. Бери с собой зонтик, одевайся потеплее. А коли невыносимо прижмет катаклизмом ― спасайся куда ни попадя, ховайся в бульбу почем зря.

Походя, а также мимоходом, своечастным наблюдательным резюме по случаю и по поводу Татьяна Бельская осталась довольна. По принципу умной дополнительности и обстановка по данному удвоенному адресу с большего благоприятна, вполне свободно будет способствовать ее непростому бизнесу. Именно здесь, вблизи геополитического центра Республики Беларусь.

«Законно и подзаконно».

Татьяна, она же Танья, Тана для друзей и хороших деловых партнеров, мимо булочной в боковом торце вернулась на ильичевскую улицу, поднялась на второй этаж, еще раз осмотрела замки, укрепленную стальную дверь в квартиру. Прошла в ванную и там с облегчением избавилась от жаркого полублондинистого чалого парика вкупе с клювастой бейсболкой. Темные очки в пол-лица она сняла еще на лестнице, никого на ней не встретив, коль скоро в доме лифт имеется. Ибо демократическое большинство, Танины идиоматические свояки и земляки, по предпочтению пользуются подъемными устройствами или почитают за благо подъехать одну-единственную остановку на коммунальном транспорте. Пусть вместе ой плохо, лишь бы хорошо не ходить пешком, на своих двоих.

Двоякий конспиративный адрес от Ильича-Ульянова осмотрительно устроил Татьяну. Поэтому она оставила на месте в пустом жилище незатейливую безразмерную сумку-торбу с походным набором маскирующей косметики и одежды. И вскоре на улицу Ильича налегке вышла респектабельная бизнес-леди со стильной короткой стрижкой вместо по-простецки пегой полублондинки в дешевых кроссовках и мешковатых джинсах, топтавшейся незнамо зачем в соседних дворах, по-селянски тупо глазея по сторонам.

Однозначно столичная молодая дама лет 25−30, стройная затемно-каштановая брюнетка в деловом, цвета маренго, костюме от кутюр, грациозно взошла по мраморным ступеням в фешенебельный престижный бутик. Мельком оглядела выставленный разбор якобы элитарного предложения. Всем видом презрительно изъявила недовольство ничтоже предлагаемым ассортиментом. Ничего не примерила, в руки не брала, покинула заведение. И немного спустя уселась за руль бордового «фольксвагена-туарега», обеспеченного государственными номерами с форменными цифрами, внушающими заведомое уважение знающим людям. Некому было заметить, как надменная бизнес-леди в черном, поправляя прическу, метнула мимолетный колючий взгляд на видеокамеру при входе в магазин.

Насчет мягкой мебели, плотных штор, холодильника и подлежащего минимума кухонной утвари для квартиры, отныне заимевшей двойное, знать, даже тройное назначение, Татьяна Бельская решила подумать и распорядиться завтра с утра пораньше. Теперь же ей пора проехаться за необходимым продовольствием. Мужа и дочь надо еще накормить поздним ужином. Семейственные обязанности с нее никто не снимал. А семейные связи, цепи, скрепы надлежит без устали подкреплять, если не в одной постели, ускоренно дили-дили, трали-вали, то уж неспешным совместным воспитательным разговором за вечерним приемом пищи обязательно и неуклонно.

ПРОЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ Я думал уж о форме плана

Все же мы вместе ― люди, человечество, народ, племя, семья. Но одновременно каждый из нас живет и проживает по отдельности. У каждого человека ― свои жизнь, доля, участь, удел, нить судьбы. Случайно либо нет, они очень коротки или же излишне длинны. Как ни рассудить, когда мы их берем в предначертанном неравенстве с теми людьми, кто прожил мало, намного меньше; может статься, жить будет гораздо дольше нашего, так либо иначе соотносительно кратковременного для всех земного существования.

Всяк и вся, в том роде и человеческие сообщества, непременно существуют, сосуществуют в переплетении различных и отдельных, более-менее продолжительных судьбоносных нитей. Без маломальской протяженности о какой-нибудь судьбе толковать нечего. Тем паче скрупулезно рассматривать чью-либо жизненную судьбу в произвольном отрыве от других людских биографий. Паче того, судить о ней вне обязательных общечеловеческих взаимосвязей, причудливо сплетенных соотношений, зачастую весьма и весьма путаных взаимодействий, на первый взгляд, неструктурированных, нелогичных и нерациональных.

По логике текста и контекста здесь и сейчас, немедля напрашивается параболическое сравнение объединенной групповщины: сборищ, скопищ, сходняков, сброда, сходбищ, собраний ― с бесформенным, запутанным клубком многих крашеных нитей, судеб множества людей. А чем их количественно больше, тем в большей степени они нам синкретически напоминают неоформленный грязный ком ваты, пакли, корпии, замасленной ветошки. Возможно, они к чему-то отчасти рационально пригодны, комком да в кучку. Допустим, в качестве удобного сырья для бумагоделательной машины. Или же запросто выкинуть их, негодных и негодяев, куда подале. Не возбраняется и как есть на месте бросить, опасливо, сторожко, по белорусскому обычаю не трогать. Пусть сами собой постепенно разлагаются и перегнивают, усыхают в распыл без малейшего им следа.

Частенько так оно и происходит, бывает, бытует во многом с людьми, по каким угодно причинам, следствиям, мотивам, под разными предлогами, вольно и невольно собравшимися воедино в одно время, на одной земле, под одним небом. Был клок перепутанных разноцветных ниток, волокон, прядей ― и нет его отсель.

Впрочем и между прочим, для кого к счастью, иным на беду в переплет, кое-какие людские сборные сообщества так просто не распадаются в пространстве-времени. И общую для них судьбу мы можем продолжено, структурно и фактурно, проследить хотя бы по верхам.

Ан, если уж сравнивать не столь поверхностно, то общая судьба человеческих множеств намного существеннее сходна с долговечной прочной тканью, по структуре ей подобна и тождественна. Стало быть, гораздо уместнее хоть вмале порассуждать о взаимно сотканной совместной судьбе некоторых или многих. Ведь общежитейского людского сходства мы наблюдаем не в пример поболе, нежели обособленных различий.

Кто или что создают, творят, производят, воспроизводят эту общинную ткань? Кто или что суть тот таинственный демиург, сокровенный творец? Верующие и неверующие, знающие и незнающие отвечают на этот творческий вопрос вестимо по-всякому. Гораздо больше всяческих ответов у мало верующих и слабо знающих. Да ответит каждый на него самому себе! Вольному воля. Как и совершенно по-разному не желающим отвечать на другой извечный вопрос о том, что же движет людскими сообществами, содружествами людей, человеческими соединениями, союзами? И что, кому по силам объединить особ человеческих в одну семью, в одно этническое племя, в единый народ, нацию, в одну страну, долговременно живущую и действующую заедино? А как долго всевозможно разнообразные единения способны продлиться? Насколько она прочна, наша единая ткань общественной судьбы?

Такие вот они, наши современные и своевременные белорусские вопросы, настоящие, предержащие, обеспечивающие суверенную будущность белорусов или ее воспрещающие.

Непреложно поэтому в нынешние особые времена всякому-якому белорусскому автору ― как малописьменнику, так и многопечатнику ― стоит посильно задуматься, зачем и отчего он сводит разом в одном произведении своевольных героев, протагонистов, персонажей. Сотворит он из них рыхлый ком новосоветской ветоши? Пришьет ли новые заплаты к ветхой совковой одежке? Или, напротив того, крепчайше преднамерен соткать грядущую живописную ткань, полотно, ковер, гобелен с истинно белорусским узором в интерьере и в экстерьере.

Воистину следует напомнить писателям и читателям, что любой сюжетно связный и литературно внятный текст есть ткань в прямом этимологическом смысле. Хотя мало кто узуально, в предвзятую вернакулярно, отдает себе отчет, почему «текст» и «текстиль» ― на поверку слова глубинно однокоренные, лишь на поверхности словоупотребления ставшие омонимами в новых изменчивых языках.

В то же текущее время сообразно обновляемые сюжеты нам неизменно уделяет жизнь снова и снова. Так что с удовольствием срывай день, лови момент, автор! Бери и пользуйся, мануфактурно излагай, вводи его в текстовую реальность, всем предлагающую взять ее да прочитать.

И того более, если трое наших героев из настоящего пролога в четырех частях в дальнейшем вовсе не собираются пребывать наособицу, глупым ватным комком в бессмысленной пустонародной кучке. Так уж оно задумано автором в форме действительного плана нижеизложенного повествования. От данного пролога к намеченному эпилогу.

КНИГА ПЕРВАЯ В ПРЕДДВЕРИИ

― Кем были Адам и Ева?

― Конечно же, белорусом и белоруской! Потому как одни лишь белорусы могут шастать по лесу голыми и босыми. Делить одно яблоко на двоих. И притом вопить, будто они живут в раю.

Из «Антологии анекдотической политики» Алеся Двинько. Перевод с белорусского.

Глава первая Неосторожен и здоров

В четверг вечером Змитер умиротворенно отсрочил на время надоедливые бытовые озабоченности. Баста, довольно!

Завтра-послезавтра надо бы тебе для полного счастья хозяйскую диван-кровать передвинуть от окна к дальней стенке, телевизионный кабель перебросить из коридора к себе в комнату, за дополнительные кабельные каналы заплатить, стационарную точку доступа к интернету оборудовать, еще там кое-что героически заделать по мелочи. Слава те Господи, хоть ужин сегодня готовить не надобно, коль скоро в гости к хорошим людям не как-нибудь собрался. Цветики закуплены по дороге домой, две бутылки импортированного вина далеко не белорусского полугосударственного разлива искусительно дожидаются совокупного употребления. А больше для порядочного визита к писателю и письменнику Алесю Двинько, ему, Змитеру Дымкину, и не потребуется.

Достоименно точно так с дружеским неофициальным визитом к Алексан Михалычу Двинько, альбо на родной мове, по-белорусски к дядьке Алесю, должно отправляться. Притом далеко идти, ехать, трястись в общественном транспорте незачем, коль живут они теперь оба в одном и том же доме. Разве что подъезды с разных сторон.

Когда-то впервые побывав дома у дядьки Алеся, его всюду пробивной молодой гость натурально опозорился и осрамился. По-простому, шаблонно затарился в кондитерской лавке нисколь не дешевым минским тортиком, молдавского в натуре коньяку узкую бутылочку захватил с собой. Думал так сойдет навестить вечерком не слишком хорошо знакомых собеседников. Оказалось, промахнулся, хотя его предупреждали: ничего съестного, дурнее того, условно съедобного не тащить к добрым людям. Подумал, остолоп, это оно у них из вежливости. И крупно обмишурился.

По приходу гостевую поллитровку молдаванского непонятного разлива дядька Алесь не вотще осмотрел, образно обозвал полуконем и согласился с некоторым сомнением поместить ее, его середь сырья для кулинарных надобностей. Но торт столичной фабрикации списал, отбраковал вчистую, ради красного писательского словца нисколь не пощадив самолюбие крайне смутившегося юного гостя.

Весь смуток и вся печаль, однак, тотчас прошли, ушли, только лишь радушные хозяева усадили за стол самонадеянно оплошавшего визитера. Все же им любезного и в дружелюбном общении желанного.

То давнее, изрядно славное застолье Змитер поминает до сих пор в добра-пирога. Столь вкусно и богато его раней кормили только в дорогих европейских ресторанах. Может, в эксклюзивных частных ресторанчиках в Италии, во Франции.

А во вторую очередь потом был изобильный званый ужин подчеркнуто с белорусским акцентом. Тогда Змитер Дымкин первый раз в жизни отведал драников, приготовленных по настоящему шляхетному рецепту. Там и тогда до его кулинарного сведения довели, почему исторический белорусский драник-драчёна отнюдь не является серой клейкой лепешкой, картофельной вульгарной клецкой и никак не должен синеть на разрезе, навроде ядовитых грибов. Кстати, размолотые сухие боровики в тех изумительных драниках присутствовали наряду с иными, еще очень вкусными ингредиентами.

В тонкие технологические особенности национальной гастрономии Змитер в общем-то не вдавался. Несмотря на задор гостеприимца, увлеченно просвещавшего и посвящавшего гостя в поваренные таинства. Приобщенный и причащенный молодой друг молча слушал и ел, ел, без синонимов, запивал домашней медовухой, пока не подмел подчистую всю драничную вкуснятину с пылу с жару на большом блюде с горкой. Слов нет, если тебе не дано от природы и от Бога душевно кулинарить. Готовить-то он не умеет, вдобавок и не хочет чему-либо кулинарному многажды учиться. Куда ему тут, бездарному?

Не то слово талантливый дядька Алесь, для кого кулинарное искусство и кондитерское искусное дело уж много лет предстают вкуснейшим любимейшим хобби, достославным отдыхом от интеллектуальных трудов. Ажно отличным смыслом красивой жизни, сплошь да рядом доступной при должном старании в приложении ума и сердца.

Вообще-точрезмерным ежедневным чревоугодием Алесь Двинько сколько-нибудь не отличается. Постится строго по-монашески, три дня в неделю начисто не ест. Ни холодного тебе, ни горячего, одни лишь витамины в пилюльках. Из-за того, видимо, здорово смахивает на монаха, принявшего жесткую схиму.

На искушенный журналистский взгляд Змитера Дымкина, немало в нем найдется и от феодального аскета-инквизитора, словно бы сошедшего с картины Эль Греко. Такой же сухощавый подтянутый облик. Вытянутое лицо без глубоких морщин, втянутые щеки, впалые виски. Инквизиторский, пронизывающий, порой неуютный взор широко распахнутых умных глаз. Наверное, оттого носит слабые минусовые очки с затемненными стеклышками в изящной оправе. Никак не удосужиться имплантировать передние зубы. Говорит шутейно, с полным набором резцов боится растолстеть, а вампирские клыки покуда не выпали и не до конца сточились. Стариковской невнятной надтреснутой шепелявости нет и в помине. Подстриженные прокуренные усы и короткая седая бородка. Впереди и сверху старчески оплешивел, но сзади волосы до плеч. Если не высоколобый средневековый схоластик, то импликативно крутой еще шляхтич Речи Посполитой, не чуждый университетской образованности и профессорской учености.

Как ни крути, профессия должна накладывать четкий отпечаток и неотъемлемые признаки на творческого человека, ― некогда выстроил умозаключение молодой журналист Дымкин от первоначального знакомства со старым писателем Двинько.

Где, когда они познакомились, кто их официально отрекомендовал друг другу не суть важно, если при второй встрече они неформально сорвались вдвоем с какой-то скучной, тоскливой и скорбной оппозиционерской говорильни. Засели с пивом на лавочке по соседству, вдоволь, как истые газетчики, перемыли детально косточки дурням оппозиционерам, которые-де Луку-урода никуда скинуть не могут, не в силах, долбни слабоумные. Многие дурости им припомнили, и во многом сошлись во взглядах на дурковатую державную политику и дурную госэкономику. Как ни глянуть, президент А. Лукашенко ведь когда-то в депутатской и партийной оппозиции точь-в-точь отирался, очевидно, от нее и набрался всякой дури по-разному. Вон и некоторые нынешние оппозиционные вожди, окажись оные на месте всебелорусского народного батьки, вели себя так же, делали бы то же самое, по-государственному бестолково, через сраку. Полные вам штаны экономических и политических радостей во всех напрасно скорбящих!

Потом Змитер обрадовался, вычитав в одном из рекомендованных ему романов дядьки Алеся, как некий белоросский эпизодический персонаж подвизается в рядах бесконечно демократической и бесцельно оппозиционной партии. Вот так припечатал и охарактеризовал в немногих словах!

После чего Змитер Дымкин безотлагательно созвонился с писателем, напросился в гости с тем хреновым тортиком с целью обсудить, расхвалить прочитанное, а заодно воспринять из уст мэтра безжалостную оценку и едкую уценку своего недозрелого, положа руку на сердце, газетного творчества. Заранее готовился к обидной стилистической критике. А с наценкой вышла постыдная антикулинарная промашка в приличном шляхетском обществе, питающемся стильно и на здоровье вопреки гастрономическому нигилизму простонародного большинства.

В тот незабываемый питательный вечер дядька Алесь ему с блеском объяснил, на показательных примерах доказал парадоксальную разницу между хорошей журналистикой и плохой литературой. Чего-чего, а смешивать два этих словесных ремесла явно ни к чему. И критиком Алексан Михалыч оказался добросердечным, не наезжал без толку на салагу зеленого; все замечания и правки шли только по делу, в строчку.

Тут Змитер пожалел, что не было у него, да и не могло быть этакого здоровски классного преподавателя, профессора на журфаке БГУ. На жаль, но на государственной президентской службе подобающие профи ― случайная редкость, долго на виду, на высоких постах они не засиживаются. Определенно, подобное и беспородное не выдерживают бесподобного.

К слову сказать, сокровенное шляхетство Владимира Дмитриевича Ломцевича-Скибки писатель Алесь Двинько, между прочими использующий то ли дворянский, то ли литургический псевдоним по-русски, лестно определил с того, второго предъявления. Даже пригласил когда-нибудь посетить вместе с ним закрытый клуб менской шляхты, иного застенка ныне не имеющей. Пожалуй, с его газетными контактами несложно добыть подробную информацию о журналисте Дымкине. Змитер также загодя поинтересовался неслабым послужным списком дядьки Алеся.

Вот-таки в гости к нему с той поры зачастил. Теперь добрососедски спустя четыре года приятного знакомства.

К сожалению Змитера, тем вечером, в июньский четверг, на гостеприимного писателя Двинько врасплох накатило творческое вдохновение. Наскоро перекусив, он обошелся без вина, учтиво извинился и сел тут же за компьютер. Чуть погодя молчком перебазировался в писательский кабинет, поближе к трубочному табаку, к словарям и всемирной паутине для справок.

Так вот кулинарными изысками по-двиньковски гостю пришлось наслаждаться тет-а-тет с хозяйкой, с его старшей сестрой Ангелиной. Со старухой переводчицей с английского тоже можно продвинуто потолковать о современной литературе и внутренних газетных новостях. Во времена оны, просоветские, она трудилась корректором в той же орденоносной газете, что и Змитер, правда, еще в старом здании на проспекте. От нее он давеча узнал, что у дядьки Алеся родной внук учится в Англии, а зарубежная дочь с зятем промышляют нехило бизнесом в экзотической Юго-Восточной Азии. В тогдашний раз на Двинько опять же писательский зуд напал.

«Дело понятное, привычное. Сам такой…»

Однако с бабкой Ангелиной не вельми-то расслабишься за познавательной беседой о прошлом с краткими экскурсами в настоящее. Слишком она чопорна, напыщена, крепких мужских слов не терпит, молодежного сленга не выносит, политикой демонстративно напрочь не интересуется. К ее инвалидному, парализованному состоянию Змитер привык, старухиной коляски за столом не замечает, но ходит в гости-то он не к ней, а поговорить, пообщаться именно с дядькой Алесем. Ой нечасто попадаются веселые старички пенсионного возраста мало-мальски без занудства и стариковского маразма в легкой форме. О тяжелых тронутых случаях и говорить нечего. Довольно с Ангелиной слегонца побеседовать в одиночку. Хотя бывает гораздо хуже.

«Увы, оно банально, но старость ― не радость ангельская… первым делом касательно ближних».

* * *
В ту пятницу вовсе не ранним утром Змитер бодро вприпрыжку ссыпался вниз по лестнице. Намеревался он позавтракать в угловом кафетерии, там же в булочной прикупить хлеба, полуфабрикатов на обед и так далее. И за работу!

Официозно он сейчас исполняет редакционное задание, на службу являться нет нужды, субботний материал им сдан и отработан в гранках еще вчера. И вызванивать его едва ли кто-нибудь станет в силу экстренной необходимости.

Можно и поработать в пристойных условиях, по-домашнему. Диван, шкаф он передвинул, задвинул. Стол, кресло в хорошем затененном углу. Яркого солнечного света Змитер не любит ― экран забивает, аккумулятор несносно разряжается при повышенной яркости дисплея, зрение занадта напрягает. На солнечном свету вся профессиональная эргономика ни к черту. Она еще гнуснее при мощных электрических лампах накаливания, но это уж другой разговор о гигиене информационно-технологичного труда с излучающим изображением.

Удобный, регулируемой высоты компьютерный стол и специально подобранное кожаное руководительское кресло Змитер перевозил с собой с квартиры на квартиру. Иным движимым имуществом он до сей поры не обзавелся. Если не причислять сюда «опель», который ему вдребодан разложили на автозапчасти этой весной. Сам чудом уцелел, когда мощно наподдали грузовиком сзади, взяли в коробочку при внезапном лобовом столкновении с пьяной встречно-поперечной «газелью» того уродливого фордовского пикапа утюгом спереди, едва он пошел на обгон. Так он и влепился правым крылом в тот гнусный «фордец», а позади гадский грузовоз, никак не державший дистанцию и скорость, его еще и запрессовал в тупой багажный зад кургузого «форда».

Вспоминать о том гадостном дорожном несчастье наш герой ничуть не жаждал. Следствие, где он проходит свидетелем и потерпевшим, покамест продолжается. Новым автомобилем обзаводиться ему не хочется по разным причинам. Из них вопрос денег ― для него нисколько не принципиален. В то время как не подлежащие ремонту останки «опеля-омеги» сиротливо ржавеют на дворовой автостоянке под тентом.

Следственно и непосредственно без машины новое центральное местожительство нынче предоставляет Змитеру несомненные удобства. Метро в пяти минутах неторопливой ходьбы в темпе большинства прохожих. Не то что добираться в редакцию из западной окраины.

К тому же здесь вам не там, что касается ближних и дальних соседей, диких чернобыльских переселенцев в первом, совсем худо, во втором маргинальном поколении. Днем, утром в зачуханной панельной девятиэтажке еще так-сяк, терпимо. Но по вечерам сверху топот, снизу грохот. За хлипкой левой стенкой у глухих пенсюков телик-брехунец надсаживается на всю пропагандистскую катушку. Справа россиянская попса удушливо надрывается, дешевенькие лоховские динамики на пределе громкости хрипят, захлебываются.

Фу, отвратно звукопроницаемую двухкомнатную квартирку на Западе снимал Змитер на паях с приятелем. А там еще приятельская бикса к ним намылилась заселиться на постоянной основе, гражданским троичным браком. Бедлам в бардаке а-труа, да и только, коли припомнить двиньковскую ироничную метафору из «Шестикнижия инквизитора».

Здесь же никаких тебе трехнутых ближних соседей не слыхать. Повидать их можно только на дворе, тех скамеечных сидельцев и сиделок побок с детским садом. Или же чисто случайно повстречаться с кем-нибудь другим, по-соседски незнакомым, поздороваться мимолетно между лифтом и входной дверью.

На этой мысли Змитер остановился, подумал, посмотрел еще разок вниз, во двор. И невзирая на сбродную расхожесть такого рода житейского обобщения добавил, задействовал его в новом материале о жилищных проблемах старых домов в центре Минска. Пускай банальщина, но редакторам и читателям только так и надо по правде городской жизни.

Действительно, очень занятому, озабоченному, погруженному во множество хлопотливых обстоятельств столичному люду доводится месяцами, годами, десятилетиями жить в одном и том же подъезде, в одном доме. Но ни разу не выпадает пересечься с соседями, как-то совпасть, познакомиться, как-либо увидеть, невзначай заметить друг друга на улице. Или столкнуться, стакнуться по работе. Может, подружиться на отдыхе. Либо еще где-нибудь.

Глава вторая Что значит именно родные

Ежеутренние заботы о семье, о самой себе, о собственном лице и фигуре, о физической форме Тана принимает как должное и необходимое; не меньше экономических прав и свобод. По обыкновению в пятницу встала задолго до побудки мужа с дочерью, блаженствующей на каникулах. Вперед и с песней! А там рысцою и не стонать! Вроде бы так поется у Высоцкого, любимого дорогим супружником, надежно угодившем под ее острые каблучки-шпильки.

Помнится, едва они переехали подальше от свекрови со свекром, все закономерно расположились по рангу, по ранжиру, в супрягу. И Тана Бельская по праву, по семейному долгу взвалила на себя груз обязанностей, обязательств главы семейства молодых Бельских. «Законно и подзаконно, в активе и в пассиве, в динамике, что в лобок, что по лбу…»

Право слово, динамичный деловой ритм жизнедеятельности руководителей обязан подстегивать подчиненных, ― не сомневается Татьяна Казимировна Бельская, официально возглавляющая и представляющее юридическое лицо частной семейно-брачной консультации «Совет да любовь». Как дома, так и на работе активный образ жизни руководства должен быть значимым образцом для всех ему подначаленных и подвластных.

К примеру, ― не раз и не два она это повторяла всем, начиная от сомнительных партнеров по бизнесу и заканчивая обоих полов рядовыми клиентами с улицы, ― той же деятельной жизненной позиции придерживается президент Лукашенко. А в доказательство властно, авторитетно указывала на казенный портрет всебелорусского батьки на стене ее рабочего кабинета.

На мелкочиновных людишек-побирушек, уныло таскавшихся в офис с различными проверками, или на бездельную безграмотную обслугу, мало о чем знающую и не понимающую что-либо в скрытой диверсифицированной активности фирмы, сокрушительно изобразительный довод неотразимо оказывал направленное, бодрящее и руководственное впечатление.

В домашней же обстановке Тана Бельская в лучшем виде обходится без верноподданных сопоставлений, ссылок или каких-либо портретных изображений неизбывно действующего главного начальника государства белорусского. Супружник и без того много всего понимает, знает что почем. Хотя и его приходиться иногда одернуть, предостеречь. Как, например, вчера вечером, за ужином, наставительно.

Незамедлительно, едва лишь наладив дочь Лизу чистить зубы, умываться, принимать душ, готовиться ко сну, Татьяна напустилась на мужа:

― Что ты себе позволяешь, Мечислав, родненький!? Чтоб при ребенке я от тебя этого больше не слышала! ― ради пущей убедительности и доходчивости она перешла с родной семейной мовы на государственный, в Республике Беларусь, русский язык.

― Девочка она уже большая, вполне может запомнить отцовские слова, к е… собачьим. А там и…унуть сдуру где-нибудь в школе или в соцсетях с подружками. Нам с тобой и так известно, какой Лука урод и х…плет. Но посторонним о нашем частном мнении докладывать вовсе не обязательно. Законно и подзаконно!

Завистливых стукачей вокруг от п… и выше. И за тобой, суки, всю дорогу следят, и за мной, и за Лизкой. И выводы делают х… знает какие, об…сы лукашистские…

Воспитательному материнскому наставлению Мечислав Бельский не прекословил и не перечил. Пререкаться с Танькой на ночь глядя тебе же дороже обойдется. Потому как всему такому, руководящему, драгоценная супруга прекрасно научилась от его матери, от свекрови, за три года совокупной жизни под крылышком у родителей. За что он по сю пору то и дело себя проклинает. Была скромная покладистая девонька, а стала мать-командиршей и бизнес-вумен, стоило ей лишь немного, мать твою Евдокию Емельяновну, пожить с той еще боярыней Бельской.

«Жениться ― не напасть, как бы замужем не пропасть… если сам выступаешь в роли жены, идиот…»

Чего бы там ни было, замуж ныне далеко продвинувшаяся слуцкая девчонка Тана Курша-Квач как выскочила, как выпрыгнула еще на втором курсе юрфака БГУ. Потому что нимало не соглашалась с провинциальной трасяночной мудростью: в гэным Минску усё по-свинску, у нашем Слуцку усё по-людску. Скорострельно, из отдаленной университетской общаги, чуть ли не у кольцевой, из трехкоечной бардачной комнатухи она поднялась до уровня комфортабельной пятикомнатной квартиры свекра, полковника КГБ, в длинном доме на площади у Дворца железнодорожников, а полковничья супруга, свекровь доктор Бельская, тотчасно взяла ее под свое покровительство и попечительство. А подающему немалые надежды молодому совминовскому бюрократу Мечиславу Бельскому этаки случилось стать законным венчанным мужем той слуцкой Татьяны, как вдруг оказавшейся от него беременной с первой ли, со второй добрачной ночи.

Спустя семь месяцев после церковного венчания в конце сентябре у молодых супругов родилась в добром здравии дочка Елизавета, названная, крещеная и освидетельствованная по-православному, по святцам. Так что к январскому тезоименитому Татьянину дню осенью у них добавился второй семейный праздник.

Свекровь было заикнулась о пушкинских именах Наталья или Ольга для новорожденной внучки. Осень у нее почему-то отдаленно сочеталась с Пушкиным. Пускай об унылой поре, в очах очарованье, она элегически не поминала. Однако совместными православными усилиями им удалось переубедить главу семьи Бельских. Серия религиозных аргументов в народной типологии: Бог бесперечь дитё накажет, коли наречь ее иначе, черти ребенка уволокут, болеть будет, и ему подобных резонов во имя, от имени мужа, сына и невестки ― на завзятую атеистку врача-уролога Бельскую подействовали убедительно, если не больше. И это был единственный случай на памяти Татьяны, когда непререкаемая свекруха отчего-то пошла навстречу ближним и домашним, не дерзнула настаивать на своем, даже поучаствовала в обрядовой церемонии. Правда, присутствовала бабушка Дуся не в самом храме Божием Всех скорбящих радосте, ан на скамейке благорастворенным воздухом дышала в церковном дворе, пока суеверно дожидалась всех остальных с новоокрещенным младенцем Елизаветой.

По прошествии двухлетнего академического отпуска Татьяна воротилась в университет в образе и преподобии студенческой матери-героини, приноровилась метко выбивать из сердобольной профессуры девятки и десятки на экзаменах, получила от деканата назначение старостой курса, а затем ― центровое распределение в государственную нотариальную контору Партизанского столичного района.

Замечательно раньше она по-хорошему, в добренький час рассталась со свекровью, поселившись в выделенной молодой семье совминовской трехкомнатной квартире.

― Барщина, боярщина кончились! Ну и слава Богу! ― в ту пору обрадовано заявил молодой супруг на новоселье.

Но он, видать, ошибся, прекраснодушно надеясь на желаемое вместо действительного и возможного.

Как навсегда и везде в семейной жизни, разве только исключая медовый месяц, невозможно обойтись без одной-другой ложки дегтя в бочке родственного брачного меда, о чем нам литературно свидетельствуют классики ажно с античных и антикварных времен. В универе молодая жена прилежно ходила на все занятия, но после всегда спешила к ежедневным домашним хлопотам на радость всей семье. Язвительные острейшие шпильки она подпускала главным образом мужу ― наедине, на русском и на белорусском. И то уязвляла не каждый день, если по вечерам муторно готовилась к завтрашним семинарам; маялась, мучилась курсовиками и прочей зубрежкой, усердно по трафарету разгрызая гранитные глыбы юридических наук.

На четвертом курсе, уже в самостоятельном квартирном бытии, Тана Бельская постановила, что все! с нее хватит этой дурной учебы! В бешеные прогулы, в загул и разгул, в разврат она, конечно же, не пустилась. Вместо того принялась запоем читать гламурную книжную словесность в целлюлозном и в компьютерном контенте, чего раньше за ней отродясь не видали. Оттого, наверное, и мысли у нее возникли на пятом курсе крематистически неудобные, не в добра-пирога.

Раздобревшего от покойной жизни и слишком калорийного белкового питания мужа она рьяно взялась шпынять, пилить за наркотическую зависимость от спортивных телеканалов, за тормознутое отстойное мышление, за нехватку разумного карьерного честолюбия. В дополнение забодала, поедом съела, допекла за все хорошенькое понемножку и нетерпимый дефицит семейного бюджета, даже с учетом близкородственного материального вспомоществования от слуцкой шляхты Курша-Квач вкупе и влюбе с минскими боярами Бельскими.

Как бишь прободная язва Татьяна не скупилась по адресу мужа в едких нелицеприятных частных определениях и юридических дефинициях на многих языках. Тюфяк, рохля, растяпа, разиня, телепень, бейбас, абибок, бэрак, недотыка и очень болезненно, обидно по-иностранному: узуфрукт ― фигурировали самыми приличными и пристойными выражениями в ее обличительно каустическом лексиконе.

Лично Татьяна Бельская обдуманно избрала карьеру нотариуса с дальним прицелом на деловое, веселое и лучшее денежное будущее. Так ей оно привиделось в студенчестве. Хотя тоскливая действительность в казенном белорусском нотариате нисколько не совпала с теми реалиями, которые она почерпнула из иностранной литературы, как классической, так и современной. В ту пору Тана как раз и затаила неимоверную своекорыстную злобу на «красно-коричневого охломона, сучьего выблядка и ёлупня Луку», в незапамятные ей времена ликвидировавшего по-коммунистически, как класс, институт частных нотариусов. У нее всякий раз в горле спирало, во рту пересыхало от свирепой женской ненависти, стоило ей лишь подумать, насколько бы она смогла здесь развернуться и провернуться. Будь эта треклятая контора ее частной лавочкой!

Татьяна Бельская добросовестно отсиживала рабочее время государственным нотариусом. Однак с пользой для ее будущих приватных дел, поскольку при случае никогда не забывала обзаводиться хорошими полезными знакомствами, связями на деловую перспективу. Она и недотепу мужа подключила к связному перспективному плану наведения расширенных бизнес-контактов.

Нельзя сказать, чтобы от ее настойчивых нахлобучек и упорных обличений малочиновный муж Мечислав прытко и ретиво пошел в гору по служебной лестнице. Тем не менее кое-что в его должностном статусе улучшилось и функционально укрепилось. Не меньше брюшного пресса, когда он стал систематически посещать тренажерный зал, бассейн и всячески следить за спортивной молодцеватостью мужской фигуры.

Молодцеватый внешний вид тридцатитрехлетнего молодящегося супруга Татьяна с неподдельной похвалой одобрила. Но гораздо больше ей улестило, импонировало, что муж для нее, родной и любимой, пробил, оформил серьезную кредитную линию в полугосударственном банке, где снисходительно-попечительно относятся к отборным заемщикам. А также организовал званое начальное денежное пособие от проправительственного бизнес-инкубатора. Вслед устроил совминовскую гарантию на получение солидного европейского гранта в видах содействия белорусским женам, пострадавшим от домашнего насилия. Когда же Мечислав Бельский перешел на выгодную должность отнюдь не распоследнего столоначальника в минской штаб-квартире СНГ, то их семейное дело обрело фундаментальную финансовую поддержку из союзного российско-белорусского бюджета.

Таким вот образом действий устойчиво встали на ноги и приобрели первоначальный капитал якобы негосударственное Минское городское гендерное общественное объединение «Совет да любовь» в совокуплении с одноименной частной фирмой. Ибо всякое общественное дело насущно нуждается в квалифицированной помощи и приватных консультациях высокооплачиваемых специалистов и профессионалов. А среди них главенствующее положение и генерально директорский пост в настоящее время занимает Татьяна Казимировна Бельская, недавно принятая на заочное отделение психологического факультета Московского университета. Так как пополнить высшее специальное образование за счет заграничной благотворительности вполне уместно ввиду ее положения и общественно-полезной деятельности.

Татьяна не слишком психологически огорчилась, если муж Мечислав скрепя сердце отошел от активных дел, не выдержав бинарного подчинения руководящей супруге ― дома да на фирме. Взамен к ним дельно примкнул вышедший в отставку свекор Феодосий Теобальдович, с толком возглавив фирменную службу безопасности и силового обеспечения. Причем существующая ментовская крыша была дополнена конструктивным прикрытием, сотрудничеством со Следственным комитетом. Как говорят, гебист всегда гебист, как его ни назови. В то время как гебешный свекор Бельский и раньше охотно ей подчинялся, мирволил, вставал на сторону прекрасной невестушки в неизбежных семейных склоках, противоречиях и хитросплетениях.

В психологии семьи как на работе, в бизнесе. Одно лежит на поверхности вовсю на обозрение, нечто иное кроется в подспудной глубине действительных причин и неявных следствий. Так, помимо легального предпринимательства фирма Татьяны Бельской исполняет тонкие и щекотливые частные задания, следственные действия, занимается негласными оперативно-розыскными мероприятиями. Принимает на них заказы, как от гражданских физических лиц, так и от сотрудников правоохранительных органов. Для этих целей господа Бельские содержат качественно отобранный, немногочисленный личный состав внештатных агентов.

Если не де-юре, то де-факто сноха Татьяна квалифицировано возглавляет детективное бюро, спецслужбу. Отчасти она служба государственная, но значительной частью находится в частном владении и распоряжении, подобно многому другому, спонтанно или произвольно имеющему место быть в Республике Беларусь. На эту тему нередко резонерствовал отставной полковник Бельский в доверенном кругу семьи. Ибо государство есть частная собственность бюрократа, ― иногда он это подчеркивал, сардонически ссылаясь на классиков марксизма-ленинизма. Чему-чему, но этому его в теории и на практике отлично выучили в лейтенантской молодости в советскую эпоху.

Чем выше должность, тем значительнее имущественные права и возможности, ― дидактически и диалектически итожил Татьянин свекор.

Тому подобной присоветской служебно-бюрократической выучки Татьяна Бельская, естественно, не могла заиметь во младенчестве до 1991 года. Следовательно, в многозначной мере, по преимуществу опирается на ценный зарубежный опыт тех стран, где в прошлом веке спецслужбы, по ее мнению, эффективно предупредили, не допустили одиозных коммунистических извращений в политике и экономике. Потому-то овладела досконально английским с французским, кабы читать в оригинале специализированную уголовно-юридическую литературу, душеполезную криминальную беллетристику и шпионские романы. То же самое по-английски из Беларуси с любовью она назидательно да основательно предписала доверенным коллегам в семейно-брачной консультации «Совет да любовь».

Сей же час им утренний звоночек:

―…Оленька, любовь моя! Тебе сегодня, родная, по быструхе шустрить с интерьером нашей квартирки на Ильича. Мебель по каталогу я уже подобрала, в интернете заказала…

Внешней стороной бизнеса на фирме успешно заправляют Татьянины заместители и секретарь по особым поручениям кузина Ольга Сведкович с ин» язовским дипломом. Она же, по-белорусски и фрикативно Вольга, ― член совета директоров и менеджер по работе с персоналом. Начальница первого отдела, как ее по старой совковой привычке, в силу секретных функций поименовал свекор Хведос, обеспечивает строгий распорядок и прием посетителей к двум штатным дипломированным психологам, занятым платной или благотворительной клиентурой.

Под Вольгиным началом на чисто коммерческой основе два раза в неделю разнополых стеснительных клиентов ― парами и поодиночке ― консультирует опытный врач-сексопатолог. Вход со двора. Так же конфиденциально с нервозными клиентами, чаще клиентками, по предварительной записи трудится мужчина-психоневролог. Квалифицированных медиков с заднего крыльца очень неплохо, в очередь, прибыльно, многофункционально пополняют величественная, пышущая здоровьем крупногабаритная дама-гадалка и страшненький, квелый, тщедушный дедка-знахарь.

― Тре бьен, поскольку нам заповедано в дигестах Юстиниана, справедливость, она в постоянной и неизменной воле каждому воздавать его право. В том числе и право на дурость. Кому медицина, а кому знахарские плацебо, любовные привороты и гороскопы. Что в лобок, что по лбу, дуракам и дурам, ― неоднократно, с разноплановыми цитатами, высказывалась по поводу консультативной диверсификации ее семейно-брачного бизнеса Тана Бельская.

Она сама, а пропо, кропотливо ведет прием своих «терпил», то есть жертв, потерпевших и пострадавших от домашней тирании. Университетское образование все-таки, как и благородство, всяко обязывают. В этом реестре несомненно значится, по всем зарегистрированным уставам стоит первым пунктом оказание юридических услуг бестолковым и безалаберным, проблемным гендерным клиенткам-пациенткам.

Ничего личного, кроме бизнеса, Тана к ним не имеет. Право слово, госпожу-спадарыню Бельскую нисколько не опечалил, не взволновал тот факт, что однажды какую-то из клиенток фирмы, некую Наталью Печанскую, ей от ментовской крыши ненавязчиво предложили взять в плотную оперативную разработку. Ее люди душевно поработали в том вроде бы бракоразводном деле, ту самую склочную дурницу преспокойно довели, подвели под белы руки к женскому СИЗО на Антошкина.

«Все схвачено, за все заплачено, законно и подзаконно».

Глава третья Все было просто

Бывшую жену Евген все ж таки вызволил из тюряги ― незаурядно сработал его адвокат и деловой партнер Лева Шабревич. Но в банковском отделении, где она служила операционисткой, старший аудитор Печанский до того спровоцировал форменный разгром, разом натравив на него наличные ревизские контакты и связи, мыслимые и немыслимые. Больше всех экстремально досталось на волосатые орехи двум не в меру лихоимным начальничкам-банкирам ― опрометчивым полюбовникам его экс-супруги. «На Володарке им, чайникам, припухать самое место, коли сидеть в Американке не вышли чином и рылом».

Разрушительной уязвленной ревностью Евген, конечно же, не страдал. Просто-напросто ему надоело, он устал от своей, как бы сказать, благоверной, от разных неудобств за пять лет неприкаянной и постылой брачно-семейной жизни. «В шерсть и против шерсти утомила чувырла!» Между тем руководство почти государственного банка, в котором волоокая красотка Наталья томно подвизалась фотомодельной дивой, точнее, девкой-конторщицей, проявило неуместный и неуемный интерес к большому частному инвестиционному проекту, куда вложила немало сил и средств финансово-промышленная иностранная корпорация, профессионально пользующаяся фирменными аудиторскими услугами Евгения Печанского. Потому-то у себя на фирме он заполучил карт-бланш, всестороннюю поддержку, всяческое добро, благословение на весьма решительные действия, дабы осадить и обуздать опасных конкурентов. Частное, корпоративное и государственное неминуемо сталкиваются между собой, тесно, исподволь и постепенно, неприглядно и наглядно переплетаясь с простейшими личными мотивами всех участников экономических взаимодействий.

«В дебете и кредите».

Замотивированное дело в том, что спустя менее полугода счастливой подневольной влюбленности в привлекательную, очаровательную девушку Евген понемногу обнаружил в ней кое-какие неприятные черты довольно женского свойства и характерности в самом неприглядном наличии. Совсем невыносимо, в их бытовом непрошеном предложении. Ни дать ни взять его родная маман-мамаша Индира. С того времени тот законный брак в прикладном порядке, верней, беспорядочно покатился по стереотипной наклонной плоскости, пока окончательно не рухнул под откос.

Из ряда вон напуганную свалившимися на нее финансово-тюремными злосчастьями разводную сожительницу Евген сослал в Барановичи, по девичьему адресу. Наталье как-нибудь этак вторично оказаться близ грубых лесбиянок на Антошкина, ей-же-ей, до ужаса не климатило. Он также вменил себе в неукоснительную, участливую заслугу то, что доблестно покрыл Натальину, ей малопонятную, но документально доказанную недостачу в банке. Продал его и ее минскую квартиру. На том их брак и кончился благополучно, если супруги как бы не так, не сошлись характерами. Должно быть, большей частью.

Своечастный вовсе не характерный холостяцкий быт Евген как всегда намерен обустраивать со всеми удобствами, с комфортом и престижем, легко и автономно доступными людям, никак вам не испытывающим беспомощного болезненного одиночества. По эту или по ту сторону брачных отношений, до и после таковых.

* * *
Итак, в четверг пополудни он отправился за город в Колодищи за рулем «аутлэндера». Второй его автомобиль, маленький, синенький, скромный дизельный «фольксваген-гольф», стоит в дачном гараже. На нем Евгений Печанский укромно, не выставляясь, ездит по корпоративно-служебным надобностям. Как раз неподалеку он давеча непосредственно ревизовал крупное строительство между Жодино и Борисовом. Он ажно возвратился тот раз из Колодищ в Минск простонародным путем, эконом-классом, в течение получаса до «Института культуры» на пригородной электричке.

Тем часом наследственный дядькин «мерс» впредь требует приложения дружеских рабочих рук, некоторого времени, трудозатрат и оплаты по взаимной договоренности.

Едва появившись на даче, Евген перво-наперво поставил на подзарядку не подобру-поздорову подсевший аккумулятор на «гольфе». Затем по-хозяйски вывез на выгул в дальний лес кавказца Акбара.

В обычном порядке большущего пса-охранника, нисколько не приспособленного к городской жизни, по-соседски кормит, по-дружески выгуливает кинолог Костя. Он-то всучил Евгению породистого щенка в благодарность; помог в воспитательной дрессировке. Потому что в свою бытность государственным контролером Евгений Печанский полностью законно вывел из-под налогового и ментовского наезда этого незадачливого частника Кастуся Майорчика, который неосмотрительно, с ненужным размахом, предпринял было заводить, разводить собак бойцовских пород, скупать их, мелким оптом перепродавая в Россию и Украину.

Собственный двухэтажный коттедж Евген тоже, под стать, затеял строить, когда находился на президентской службе. Невдалеке от церковного долгостроя, как есть островерхого католического костела, ближе к лесу взял нормальный участок, оформил льготный банковский кредит. Закупал стройматериалы тоже по особым расценкам; все чеки, счет-фактуры бережно к делу подшивал, грязноватую наличку отмывал. В загородном строительстве на многое с привилегиями не претендовал, в отличие от шикарных соседей. Строился себе помаленьку-полегоньку по-белорусски умеренно и осмотрительно.

Вот и выстроил уже на корпоративной аудиторской должности элегантный белокирпичный домик с эксклюзивно оборудованной кухней, туалетом, ванной, с газом и канализацией. Это слева, лестница вверх ― направо. На первом поверхе прямо ― большая гостиная, на втором ― две спальни. Высоченная двускатная кровля, красная металлочерепица, статная каминная труба-дымоход, полюсный флюгер, летняя мансарда и стрельчатые витражные окна ― довершают новоготический стиль дачного строения. Притом высоты ему добавляют приподнятый фундамент, нижний хозяйственный полуэтаж и широкие ступени на открытую веранду. Чуть позже Евген по плану пристроит с южной стороны справа, вниз на две ступеньки, небольшую отапливаемую полупрозрачно застекленную терраску-галерею; получились миленький зимний сад-столовая и подвальчик-сарайчик понизу для подручного садового инвентаря.

Под летней палубой-верандой на входе ― вольер и будка. Здесь исконное месторасположение Акбара, охранявшего строительство с самого начала. Теперь же под его круглогодичным приглядом весь садовый участок: яблони, груши, вишнячок, черешня. Также не остаются без песьего чуткого присмотра и грозного рыка соседские территории. Особисто в малолюдную зиму. Костя его принципиально натаскал на бомжей и поддатых ханыг-охломонов. Тогда как приличных трезвых людей и детей Акбар выдрессирован отличать и привечать. Наверное, по запаху. Обычно барбос привольно шествует вкруговую вдоль субтильного реденького штакетника, пограничным дозором обходит. На цепь его, сукина сына, Евген сажает лишь по приезду ли, по приходу гостей к ним на дачу.

«Ну не любит большой кавказец Акбар выпивших человечков! Аллах, знать, настроил, настропалил как Магомета супротив спиртного и алкогольного перегара…»

В неприсутственную пятницу с раннего утра Евген неспешно занимался садом, огородом. Подремонтировал и перенастроил на предстоящее жаркое время систему капельного орошения. То, се сделал на подворье по хозяйству. Подкормил лавровое деревце на кухне, проветрил, оставил для опыления насекомыми зимнюю веранду, где он круглый год выращивает другие пряные растения. Сел на велосипед и лихо по горам, по долам погонял себя и Акбара на поводке. Обоим полезно, каб нездоровым жирком не обрастать! Вернулся домой, принялся вдумчиво кулинарить. Всенепременно к завтрему поспеет торт с бисквитным тестом по шляхетскому рецепту знаменитого деда Двинько. Да мясцо для барбекю по-американски надо бы обработать и замариновать в сухом вине, ненавистном мусульманской натуре пса Акбара.

Как-никак, ― попутно в косвенной речи размышлял Евген, ― завтра к полудню ожидается прием званых дачных гостей. Приглашен по-приятельски преуспевающий адвокат и ходатай по коммерческим делам Лев Давыдыч Шабревич со свежеиспеченной молодой супружницей, тоже адвокатессой. Их гомельская племянница импровизировано за компанию, по Левиной просьбе. В намек и аллюзию, надо полагать, кабы представить в наилучшем виде своего сябра, хорошего делового партнера Евгения Печанского.

Что у них там с этой глупенькой девчонкой как-то склеится, слюбится, Леву, вероятно, не беспокоит, не заботит. Все-таки Евгена он знает не первый год. Тот-то ходок после развода! Ко всему прочему, матримониальному хобби наш Лев Давыдыч никак не подвержен, сватать всерьез периферийную племянницу, хм, студентку, не станет. Но в том, что холостякующему аудитору Печанскому новое прелестное знакомство комильфо потрафит, пойдет в масть, старый преферансист Шабревич, нимало не усомнился. Как бы там ни обернулся расклад, статус-кво потенциально выгодного жениха отменно льстит всякому самомнению.

Между прочим, с Левиных слов, выдающимся именем-отчеством 40 с лишним лет назад тому его наградил родной папашка. Ныне покойный Давыд Осипыч официально утверждал, будто в честь графа Толстого, зеркала, дескать, русской революции по-ленински. Но на деле по-диссидентски с подковыркой в память не менее именитого в тех революционных заварушках Льва Давидовича Троцкого. По правде сказать, исторические деяния Троцкого были совковым народцем порядком подзабыты в застойную брежневскую эру, коли имечко того пламенного вождя, главного организатора октябрьского государственного переворота 1917 года и главнокомандующего гражданской войной вглухую вычеркнули из школьных учебников истории СССР. Другой в то время не бывало. А в вузовских брехливых букварях того самого Лейбу Бронштейна исторически упоминали мельком, меленьким шрифтом, с мелкой, дробной такой руганью не понять за что.

Теперь-то Лева шутливо-иронически принародно гордится революционными инициалами, учитывая всеобщую истерическую тоску по временам развитой коммунятины. У некоторых, скажем, она протекает в тяжкой психопатической форме. Чаще всего, у тех, кто по-коммунистически вкривь, с левой резьбой.

В довесок наш Лев Давыдыч в приход и расход направо-налево, прямой речью именует себя типичным представителем белорусско-жидовской нации, конспирологически для идиотов намекая на его устойчивые политические связи с мифическим всемирным жидомасонством. Заявляет, мол, к той же полужидкой белорусской нации принадлежали виднейшие израильские политики ― уроженцы и выходцы из Беларуси. Например, премьер-министры Шимон Перес, Бен Гурион и Голда Меир. По его словам, с жидобелорусскими корнями и французский художник Марк Шагал, и американский писатель-фантаст Айзек Азимов.

Меж тем на предустановленного еврея Лева Шабревич ничуточки не похож, ни на грошик, ни на копеечку. Скорее, он по этническому типу ― наш братка белорус: высокого роста, со светло-русой копной густых волос и зелеными хитрющими глазами. Родной белорусской мовой владеет свободно, в совершенстве. Даже двукратно выступал по-белорусски чистенько на суде, защищал национально ориентированных оппозиционеров. Тем самым показательно западным финансовым партнерам репутации ради подтверждал собственную свою крайнюю озабоченность правами человека и демократией на Беларуси. О чем он как-то раз со смешком, с нарочитым местечковым еврейским акцентом, по-еврейски потирая ручки, так-таки поведал Евгену Печанскому.

Между всем прочим, по экстерьеру-внешности, светлой мастью они немного схожи друг с другом. Их даже за родственников принимают порой глупые человечки. Хотя в роду Евгена уж равно евреев или хотя бы еврейско-библейских имен никогда не было, не зафиксировано в семейных преданиях белорусской старины. Не то американский батька-эмигрант непременно воспользовался бы такой возможностью обрисовать, отчеркнуть и оттенить какое-нибудь свойское еврейство, скажем, для семейства Рокфеллеров. Для бизнеса оно часом полезно…

* * *
В июньскую субботу в начале первого Лев Давыдыч Шабревич с дамами с шиком нарисовался у загородной резиденции Евгения Вадимыча Печанского. Импозантно развернулся на иксовом «БМВ». Багажником вперед спортивно въехал в приветствующе раскрытые ворота, ювелирно вошел в колею параллельных плиток на подстриженном парковочном газоне, обустроенном не хуже травяного покрытия какого-нибудь заграничного гольф-клуба для богатых и знаменитых. Дамы и господа приглашенные, медленно поспешая, не без помпы прибыли.

На Левиной женитьбе в начале мая, церковно увенчанной на Фоминой неделе, Евген присутствовал. С новобрачной госпожой Альбиной Болбик по-свадебному знаком. Теперь вот удостоен чести познакомиться с племянницей Инессой, то ли от Левиной первой, то ли от второй разведенной жены.

Защелкнув карабин на ошейнике Акбара, любезный хозяин вышел навстречу дачным гостям, приветственно поднял руки. Сейчас уже можно без особых церемоний, по-свойски и по-дружески.

― Рост цен и появление новых президентских указов прелестно образуют собой взаимозаменяемые пары, ― загодя заготовленной репризой Лева поприветствовал гостеприимца.

― Чем и образуется равновесное благосостояние всего народа, ― в белорусских актуалиях поддержал Евген старую шутку Михаила Жванецкого в исполнении Льва Шабревича. ― В дебете и кредите, коль кредит не повредит.

― Инессочка, позволь-ка тебе представить проницательнейшего аудитора, лучшего бухгалтера из контролеров, нашего исполнительного и симпатичного Евгения Вадимовича.

Альбиночка, прелесть моя! Довольно кукситься, скажи свое здрасьте нашему драгоценному и любимейшему Ген Димычу, ― жестко глянул Лева на жену, чем-то встревоженно недовольную.

Альбина скривилась, опасливо бросила взгляд на дремлющего Акбара неподалеку, под верандой, и сторожко поздоровалась с Евгеном за руку.

Тот все понял, пришел красивой женщине-блондинке на помощь, обходительно объяснив, почему его милый песик издали благосклонно относиться к запахам дорогой дамской косметики.Однак вблизи очень не жалует запьянцовского быдла. Так вот-де выдрессировали, исламского, гав-гав, барбоса.

―…Моей чинно-благородной соседке справа, заядлой собачнице, он ажно позволяет потрепать себя по загрудку. С моего разрешения, ясное дело, лакомство-мяско берет у нее с руки.

― Он был мне больше чем родня, он ел с ладони у меня, ― зековским фольклором и цитаткой из Высоцкого отреагировал Лева на популярную кинологию хозяина, продолжив в том же профессионально юридическом ключе. ― А у меня, Ген Вадимыч, тройка терпил со скаргой пришли, днями прелестно объявились по указу номер два-два-два. Благодаря батьке Луке всенародному кормимся прелестно, денежка к денежке, грошик к грошику…

― Ой Лева, хоть ты и не соловей, но баснями на ладони я тебя кормить сегодня не буду, ― решительно покончил с адвокатским пустословием Евген, вплотную приступив к хозяйским гостеприимным обязанностям.

― Альбина, Инесса, попрошу в дом. Руки помыть с дороги и все такое прочее. Коли хотите, переодевайтесь по-простому, на дачный лад. И милости прошу к моему шалашу, к столу под тентом, под яблонями. Смажни и грудинка доспевают, так скажем, прокоптились в самый смак. Ну и все остальное, питательное нас дожидается. А славное мяско на барбекю пойдет у нас сходу, не отходя от кассы, как положено встречь…

Вопреки расхожему просторечию насчет разговоров с бабами о работе, а на работе о бабах, едва женщины удалились, Лев Давыдыч немедленно осведомился о деле:

― Надумал, чего тут-ка с недвижимостью в Боровлянах делать-то будешь?

― Как ты советовал, дядькин трехповерховый домишко я собираюсь надолго сдать добрым людям из того самого дальнего зарубежья. Думаю, вскорости я тебя с ними близко познакомлю в порядке нашей плановой экономики, так скажем.

― Я вось тебе, Вадимыч, скачал специяльно артикул некоего Олега Инодумцева из газетки «Знич» о надвигающейся деноминации и полусреднем классе. Ознакомься на досуге с его экономическими заметками, ибо очень, очень любопытно пишет тот строчила газетный. Новый поквартирный налог на приватизированную жилую недвижимость предрекает…

Глава четвертая Поклонник славы и свободы

Змитер Дымкин, он же Вовчик Ломцевич, иной час корил, досуже ругал себя за то, что расточительно, бесславно разбрасывается среди многих собственных псевдонимов. Хотя по-другому никак тебе нельзя, ничего тут не попишешь, коль скоро печатают его в разных изданиях, нисколько не совпадающих в самобытной политкорректности. И писать-то хочется о разном, по-разному, а исправные денежки платят за предубежденно антагонистичные и очень мало совместимые причинные трактовки журналистской хроники быстротекущих событий, актов и фактов. А он, Змитер Дымкин, как независимый автор, должен быть посредине, в гуще происходящего, чересчур не кланяясь вашим и нашим. Стань последние первыми и наоборот, в обеих версиях они среднестатистически при власти, при деньгах ли, при чинах. Альбо пожизненно при монархической президентской короне.

Под стать прочим, не в последнюю очередь, но срединное место активно занимает его коронный авторский, ― заметим по-французски и по-английски, ― ном-де-плюм Олег Инодумцев. Им он своеобычно подписывал по-русски экономические размышлизмы в оппозиционных демократических масс-медиа, включая интернет-публикации.

«В социальной теме и в лукашенковской реме. Можно и в обратном порядке, если от веселенькой перемены мест слагаемых политической власти горестная сумма экономики в нашей Белорашке не больно-то изменяется. Почитай, в ежегодном перераспределении тягомотных государственных назначений: премьерских, кабинет-министерских, палатно-спикерских, губернских…»

Президентскую чиновную исполнительную вертикаль снизу вверх Змитер теребил, задевал при всяком удобном случае, если в одних изданиях это поощряется. В других же редакторы не слишком-то запрещают бросать камешки, швырять булыжники в огород малого, нередко, большого государственного чиноначалия. Еще и наводят, подсказывают, на кого желательно по-газетному наехать.

По случаю Дымкин тотчас припомнил власть имеющим держимордам, как вчера наблюдал за парочкой ражих ментов, наступательно спровадивших из подземного перехода у ЦУМа двух молоденьких девчушек, развлекавших прохожих игрой на флейте и на дудке-жалейке. Накачанным патрульно-постовым охранителям престольно-столичного покоя не составило серьезных трудов одержать над ними безоговорочную победу. Сильнó расправились ментяры с тощенькими, худосочными ученицами музучилища. Чем Змитер и воспользовался, запустив эту сюжетную зарисовку в виде жалостного зачина к комментарию об ущемлении либеральных прав и экономических свобод малого бизнеса. В независимой прессе такой вот, со слезами на глазах победный правопорядок с охотой возьмут и спасибочки скажут. Особенно, с качественной картинкой цифровичка. Без малого профессиональный фотик у Змитера всегда с собой. Кто там чужой, свой, редакторы и читатели разберутся по его наводке. Даже не прибегая к тривиальным оппозиционерским рассуждениям о полицейском государстве.

Но для президентского ежедневного печатного официоза, где Змитер Дымкин обретается штатным корреспондентом, он волей-неволей сочинил в ту свободную творческую пятницу несколько иную заметку по поводу. Зная насколько нынче не в ладах с городской мэрией его главный редактор, Змитер решительно предложил чиновникам из профильного культпросветотдела Мингорисполкома в общественную нагрузку озаботиться выдачей лицензий всем уличным музыкантам. Или без налогов и поборов, поощрительно за музыкальное оформление белорусской столицы по-европейски. Или дипломировано, с небольшой необременительной оплатой. Но без дурной вкусовщины от каких-нибудь юрких жюри и отстойных разрешительных худсоветов.

«Вось, сдается, и диплом вам, мастера культуры и спорта. Ансамблем для бюрократов, ослов, котов, петухов и трубы в дуру…» Впрочем, тому подобные аллюзии Змитер на свои цифровые скрижали не заносил.

В отношении музыкальных и спортивных талантов, их ярых громкоголосых поклонников, он довольно безразличен, полагая весь этот тщеславный народный сумбур неизбежным шумовым фоном, звуковым сопровождением городской жизни. Когда они ему нимало не мешали, находясь где-то вдалеке, он и не вспоминает о них. Разве лишь профессионально, как сейчас, в аналоге иллюстрации к далеко идущим экономическим заключениям или ради политических выводов.

Аналогично Змитер Дымкин с либерализмом пополам воспринимал участников каких-либо массовых мероприятий. Будь то народные гуляния по президентским праздникам либо оппозиционные митинги, он старается взирать на суетливо праздную толчею в истовой отстраненности и отрешенности профессионала. Положа руку на сердце, он изредка признавал: вовсе не всегда это у него выходит демократически. В газетной суете сует…

* * *
Наутро Змитер проснулся, встал, словно с тяжкого похмелья. Сплошь и рядом такое с ним случается после вдохновенной напряженной работы далеко за полночь. Хотя это легко поправимо. Достаточно лишь взбодриться кружкой быстрорастворимого кофеина, а затем дать телу и душе необходимые им физические нагрузки. Что Змитер и сделал гимнастически. На славу, с расстановкой, чувствительно разминал, проминал организм индивидуальным комплексом динамических и статических упражнений, предназначенных для военных летчиков, космонавтов и спецназовцев, в естестве не имеющих под рукой надлежащих тренажеров.

Далее, естественно, от хорошо означенного местожительства последовал свободный променад по субботнему рабочему плану. Благо оно всем, и нам и вам, коли хорошенько пройтись пешочком. Моцион и терренкур подразумеваются, когда суббота благовестно для человека, но не он для нее припускает отдыхать во все тяжкие на воле с чистой совестью по завершению служилого рабства пяти распроклятых дней в неделю. К нашему герою последнее и вмале не относится, если работа для него ― праздник свободы творчества. Зато официальные праздничные или выходные дни нет-нет да бывают рабочими журналистскими буднями.

Змитер Дымкин сбежал вниз, вышел на улицу Ильича, миновал модную одежную лавку, благодушно ругнулся на мебельный фургон, нахально перегородивший тротуар у жилого подъезда, заскочил в кафетерий перекусить парой бутербродов и дальше не торопясь зашагал на прогулку. Пересек центровую Паниковку, где на одной оси, символично и контрастно, располагаются белорусский драмтеатр Янки Купалы, картинный общественный сортир и саркофаг резиденции президента Луки. Поблизости, выходит на проспект, к ним примыкает в запустении забытая парадная трибуна партийно-советской эпохи. Змитер тоже на нее посмотрел, рассудительно приценился на предмет дальнейшего упоминания в тексте и в контексте. Точь так же взглянул на танковый памятник слева и фундаментально конструктивистское здание Дома офицеров.

«Поди, когда-нибудь пригодится упомянуть, коли к мысли придет…»

Потом налево он не глядел, не желая портить себе хорошее настроение гнуснейшим видом гостиничного нагромождения у цирка. Когда б устроить конкурс архитектурных уродств из лукашенковских новоделов Минска, то это безобразие, на его взгляд, поделом займет третье место. Как скоро пальма первенства на двоих должна принадлежать стеклянной национал-президентской библиотеке, поскудоумно выстроенной в форме гигантского пивного бокала, и монструозному блокгаузу Дворца республики, один к одному воспроизводящем историческое обличье гитлеровской рейхсканцелярии в нацистском Берлине.

Змитер немного прогулялся по набережной Свислочи, через плотину прошел в парк, с удовольствием припомнив, что когда-то это чудное местечко называли Губернаторским садом и вовсе не связывали с чудовищно растиражированным имечком пресловутого любителя длинных тире по прозванию Пешков-Хламида-Горький. Он у нас в Беларуси по-прежнему всюду и везде, куда ни плюнь, хотя мало кому из белорусов известно, какая такая у того соцреалиста фамилия по паспорту, ― не преминул-таки журналист Дымкин своемысленно выбранить вездесущую совковость. По ассоциации, крепко, по-русски и по-белорусски, помянул, приложил агрессивных неосоветчиков, окрестивших «Ленинградом» свой блокадный хозмаг у него по соседству.

«Глаза б мои на него не глазели! Бойкот им в сраку и блокада, п…юкам и х...лам!»

Как ни посмотреть зеницей ока, давно отжившая свое топонимика Минска уж точно не могла сбить и подпортить Змитеру приятное предвкушение. Потому что он идет хорошенько и демократично пообщаться с коллегами по журналистскому цеху. По пути пивом вкусно затарился в магазине на улице славного имени эсера Пулихова, некогда знаменито повешенного на достопримечательных воротах тюрьмы по Володарке.

«Володарку и царскую тюрягу наши менчуки знают, а заказного товарища Володарского-Гольдштейна ― уже х… вам! Хорошо хоть улица М. Горького нынче принадлежит М. Богдановичу…»

В редакции независимого информационно-аналитического еженедельника «Знич», куда направляется Змитер Дымкин, он состоит внештатным экономическим обозревателем Олегом Инодумцевым. Иногда сбрасывает сюда под другим псевдонимом едкие топонимические заметки. Редакционный фотограф их потом иллюстрирует ехидными жанровыми снимками. Стоит согласиться, похмельные угрюмые бомжи и бомжиха у темно-серого облупившегося истукана Ульянова-Ленина графически смотрятся колоритно, многозначительно. Или же, другой пассаж ― тупорылые бронированные менты с дубинками и щитами на фоне рекламного билборда изящных женских колготок…

«Было б не худо, хрен им в сраку, постебаться на тему скоропостижного переименования проспекта газеты «Известия совковых депутатов», если проспект коммунистической газеты «Правда» остается со старосоветской назвой. Перспектива для будущего, ретроспективы прошлому…»

Очередной номер «Знич» по графику закрывает в четверг вечером. В пятницу с ночи типография и утреннее распространение. По пятницам в редакции никого из творцов нет, работают где-нибудь или расслабляются, благословенно отписавшись, отстрелявшись. Зато в субботу, ближе к полудню, творческие народы, штатные и внештатные, начинают мало-помалу подгребать адресно, сообща принимать задания в текущий выпуск, столбить себе полосы для перспективной аналитики, торговаться с выпускающим и ответсекретарем по месту, объему и времени сдачи нового материала.

Да и номерок, свежо пахнущий типографской краской, творцам не возбраняется прихватить для личной подшивки. Тут же полистать газетку, превознести коллег за удачные материалы. Самому на комплименты взаимно напроситься, коли найдется за что.

Находится газетная редакция в обычном жилом доме, на втором этаже, над большим хозяйственным магазином напротив парка. Ютится в двух комнатушках, одна побольше, другая поменьше; на кухне курилка, чай, кофе. Пиво пить везде можно, но осторожно. В противоположность сахарным чаям-кофеям, оно ничем фатальным не грозит клавиатурам десктопов и ноутбуков, которых в редакции вдосталь для профессиональной работы. Кругом теснятся системники, мониторы, принтеры, сканеры, кабели наружу; перемигиваются светодиоды сетевых устройств и файл-сервера. Атмосфера и антураж истинно информационно-технологические, болванам и профанам такого не понять.

При этом никто не сидит, уткнувшись лицом к стене, к окну, как обычно в конторах харей в дисплей, в бумаги. Здесь каждый на виду, в отличие от материалов в работе на мониторах, куда заглядывать без приглашения не принято. Раз так, то можно свободно и лицеприятно обмениваться ценной информацией, познавательно устраивать мозговой штурм серьезных политических и экономических проблем. И самое главное ― роскошно общаться на редакционном диване, не стесняясь в непечатных цветистых выражениях. Знамо дело, в адрес умалишенных властей преходящих или душевнобольных оппозиционеров, домогающихся той же эфемерной власти.

За-ради таковского выразительного общения Змитер Дымкин один-два раза в неделю обязательно появляется в редакции «Знича» хоть на часок.

Сам чего-нибудь умное, матерое, матерное скажешь в образе Олега Инодумцева, независимого экономиста. Разумных людей послушаешь в комфортной обстановке системно с пивом. Тебя доброжелательно выслушивают, понимают. Ты свободных людей чудесно понимаешь. Видишь, чем они воистину отличны от тех, кто скрипя зубами уродуется на казенной службе, бессмысленно ненавидит начальство и самого себя за то, что ему некуда деться от этого государства.

«Не познали истины и остались государственными рабами, недоумки. Что ни говори, частное завсегда свободнее государственного».

Ко всему такому прочему и новые приватные контакты с понимающими людьми на редакционных посиделках заводятся. Вот сегодня Змитер свел умное знакомство с хватким юристом Мишуком. Не по-белорусски чернявый и вертлявый носатый хлопец красноречиво подметил, что адвокат, согласно уголовно-процессуальному кодексу, всегда остается частным поверенным в делах взятого под защиту. Защитник всегда свободен от обязательств перед государством. Всегда против государственного обвинения. Даже при условии всегдашней крепостной зависимости от казенной юридической консультации.

К четырем часам пополудни свободные редакционные народы понемногу начинают рассасываться, рассредоточиваться. Суббота все-таки. От субботних дел и забот по семейному расписанию или иных привязанностей, отношений мужчин с женщинами, женщин с мужчинами вряд ли кто бывает полностью освобожден в общепринятые по-человечески выходные дни календаря.

«В обществе человеку никак без общества. Еще достославный Аристотель Стагирит этот полисный постулат двинул в массы, не какой-то К. Маркс, как утверждает коммуняцкое быдло. Надо бы перелистать на досуге ту самую, упомянутую дельными людьми античную «Политику» или «Политию». Пускай тебе и в неважнецком русском переводе, коли ты по-древнегречески ни бе, ни мя…»

Читал Змитер скорохватно и охотно, причем не только снимая с экрана ноутбука или планшета, целенаправленно выискивая полезные источники актуально экономической или политической информации. Предавался чтению со всеми удобствами, лежа на диване с компом, коли работает он преимущественно в сидячем положении. Чаще всего фундаментально пополнял авторитетной философской классикой собственно кургузое университетское образование, стремясь расширить, поднять его до уровня пристойной продвинутой образованности. Не отвергал и беллетристического вытворчества, какое по делу, по-белорусски и по-русски, рекомендовали глубоко уважаемые им люди.

Для чтения со всем доступным комфортом он и тексты предварительно правил, до ума доводил. Сначала ликвидировал тире. Их он недолюбливал по въевшейся сызмала интернет-привычке. Поэтому заменял их все на дефисы. Вслед так же скопом в том же редакторском диалоговом окне поиска и замены он разделывался с карамзинскими «ё». В российской словесности этот диакритический знак Змитер Дымкин, подцензурно выражаясь, не жаловал. Занадта уж русские тексты со скоплениями и вкраплениями множества «ё» походят на неправильный и безграмотный плохой белорусский язык.

Затем наступает черед выморочного и выборочного удаления нынче отвратных ему кавычек, которые стилистические бездари суют куда ни попадя в диком количестве наперекор непреложным правилам орфографии на русском и белорусском языках. Дуракам, исповедимо, законы правописания не писаны, ими не читаны и не поняты.

Когда-то писатель Алесь Двинько его просветил, откуда берутся дурные писаки-кавычники, те, кому не под силу обойтись без кавычек. До того Змитер Дымкин этаких знаков пунктуации попросту не замечал при чтении. На письме, в печати, в постыдном и стадном подражании тоже сажал, ставил их без понятия, от балды. Подобно многим другим с кондачка, оставляя на усмотрение корректорской грамотности. Теперь же Змитер не абы как предъявляет корректорам неслабые обоснованные претензии, если те ― Боже упаси! ― рискуют воткнуть в его опусы лишние кавычки. Никому, в том перечне и себе, он нынче не позволяет слишком вольно, в узеньких рамочках куцей банальной эрудиции, уродливо толковать четвертое правило Розенталя о необычных, в убогом мнении, значениях малопонятной кому-нибудь лексики.

«С бору по сосенке эрудиция, она же того, этого лоскутная ерундиция, как говорит дядька Алесь…Действительно, иной писачок пишет так, словно заикается, спотыкается на бессчетных колдырных кавычках, которые он лично в срачь навалил почем зря… Гуано не гуанако, коли брать с высоты птичьего помета…»

Итого, в субботу вечером Змитер решил посвятить наступающее воскресенье спокойному, отдохновенному чтению. Обычное дело, коли у него в закромах жестких дисков и флэш-памяти много чего этакого накопилось почитать. Никуда не спеша, неторопливо, раз обстановка без кавычек и без скобок благоприятствует.

Глава пятая Везде поспеть немудрено

Благорассудительно Евген Печанский не досадовал на полученное им дважды высшее образование, хм, белорусской выделки. Какое ни есть! Все такое обстоятельно, системно пойдет для дела и жизни, каким бы калеченым и уродским оно ни казалось. При условии, конечно, если настоятельно дополнять его расширенным самообразованием.

Сам он нечасто распространяется о том, как поначалу окончил курс в полицейской академии и лишь затем, уж государственным контролером, заочно отучился на финансово-экономическом факультете минского нархоза. Получение второго специального образования руководством госконтроля очень поощрялось не столько дополнительным отпуском, сколько продвижением по службе.

Специфических крупных чинов и больших звезд на погонах Евген не достиг. И вспоминать о той невидной служебно-охранительной деятельности не очень-то любил. Однако удостоверение старшего лейтенанта МВД благонамерено сохранил в резервной дееспособности. Пользуется он им без стеснения как теперь, когда небрежно сунул в бардачок внедорожника девяносто вторую «беретту» с навинченным керамическим глушителем. Ибо никому и в дурную башку не взбредет дурковатая бредовая мыслишка хоть как-то обыскать его «аутлэндер». Остановить могут, но на то и ксива, казенные корки внушающие уважение, предоставляющие свободу рук, позволяющие обходить административно-бюрократические частности вроде разрешения на оружие.

Частным образом полностью чистый в Беларуси ствол и боеприпас к нему Евгену днями завезли из Украины. В презент, так сказать. Недавно под Славянском, по-прежнему остающимся в зоне АТО, было втихую ликвидировано серьезное бандформирование донецких ватников. Помимо регулярного украинского войска в той успешной ликвидации деятельно поучаствовали добровольцы, как всегда разжившиеся неслабыми трофеями, коль воюют они не по приказу и не по уставу. Так «беретту» и продали, перепродали недорого, считай, отдали в хорошие руки.

«Верно пишет и говорит дядька Алесь Двинько. В белорусском царстве-государстве, где простым смертным нарезное оружие иметь запрещено, оно часом производит нужное впечатление. По какую бы сторону закона ни располагался человек вооруженный, уважительного отношения он к себе требует. В шерсть и против шерсти…

Сам себя перестаешь уважать, коли навыки стрельбы утрачиваешь. По гражданке, так сказать».

Потому Евген еще в пятницу в колодищанском лесу начал военизировано пристреливать пистолет, примеряться к нему и к глушителю. Акбара пристегнул позади к горному велику, каб под выстрелы не полез, сукин сын.

Ну а в воскресенье с утра выехал в Минск. Домохозяйственных дел немало накопилось за рабочую неделю. К тому же Алексан Михалыч Двинько посулил вечерком заглянуть на огонек. И пути-дороги утречком чисты и свободны, без пробок тебе и заторов, пока дачники не станут всей автомобильной оравой возвращаться к городской жизни.

О пистолете в перчаточном ящике личного автомобиля он в дороге не забывал: «Штирлиц выстрелил вслепую. Слепая упала, так скажем…»

К себе домой на Ульянова в отменном расположении духа доехал он без происшествий и незаконного применения огнестрельного оружия. Не глядя бездельно на воскресный день, он запланировал повальную уборку квартиры и прачечное домашнее рукоделье, когда б посчитать таковым работу с утюгом, если прочее автоматом исполнит стиральная машинка.

К слову заметить, Евген Печанский ничуть не брезгует исполнительским домашним трудом, который слишком многие мужчины полагают весьма зазорным для мужественной чести и гендерного достоинства. Но скажите, пожалуйста, много ли женщин в состоянии овладеть навороченными функциями далеко продвинутого современного автоматического стирального аппарата? Или способны научиться премудро использовать сменные насадки мобильного автономного моющего пылесоса, чья стоимость порой превышает среднестатистическую цену подержанной иномарки на авторынке?

Настоящая дорогостоящая техника в быту есть дело сугубо мужское, ― неукоснительно убежден наш герой. И немалое перечисление ваших знакомых женщин, мы уверены, нисколько не стали бы ему перечить неблагодарно, противоречить понапрасну и небезопасно.

В том же самом твердо уверился Евген Печанский на примере собственного семейного жизнеустроения, Уф! Наконец-то оно разрешилось разводом спустя пять лет напрасных стараний обучить безалаберную жену рационально вести домашнее хозяйство!

Дело тут даже не в полной неспособности к кулинарии экс-супруги. У нее была ух мерзостная привычка отваривать картошку чудовищными большими кусками или даже целыми кривыми картофелинами. И этот вареный картофель непостижно рациональному мужскому уму у ней почему-то пригорал к патентованному тефлоновому днищу кастрюльки. Ну и ладно, однак, с бульбой-картошкой, если возлюбленная женщина говорила, что путь к ее сердцу лежит через желудок. Уж тут-то Евген усердствовал, расстилался не абы как. Благо много чего знал о вкусном и правильном питании, немногим меньше умел или же мог тому научиться; изысканный рецепт перенять и все такое прочее.

Весь вопрос в отношении к домохозяйственному труду. Выставляй его женщина, яко ежедневный трудовой подвиг во славу семьи и брака, толку от нее ждать не приходится. Хуже того, благоверная уперто твердит, повторяет, как же она устала, как у нее руки отваливаются, ноги не ходят с домашних дел. Куда они у ней не идут, спрашивается?

Издавна замечено: громче всех о своей усталости, перегруженности работой неустанно заявляют, непрестанно жалуются, постоянно ропщут закоренелые бездельники. Наверное, для того, чтобы милостивое начальство им поверило и снизошло к физической и умственной слабости ему подчиненных. Однако всякое начальственное снисхождение, какое угодно сановное слабоумие немедля сходят на нет, коль начальник видит, что дело-то монументально стоит на месте, никуда не движется. Сквернее всего, приходит в упадок, загнивает прямо на корню, что в государстве, что в семье. А кто виноват, что делать, прикажете? Разумеется и подразумевается, виновны подначаленные. Вот их, тунеядцев, взять да заменить!

Незаменимых у нас нет, насколько этаки установлено с расстрельных сталинских времен, ― рассуждал Евген Печанский, почти закончив педантичное наведение порядка в квартире, если стиральная машина изначально заправлена, инициирована, активирована. Искать скорейшую замену своей бывшей он и не думает, коли сам-один силен управиться с домашним хозяйством гораздо тщательнее. Тогда как женщины ради чего-нибудь иного то и дело в дозоре, в засаде, на страже, начеку, наготове в поисках брачного счастья, семейственной надежды и опоры. Рыщут, ищут того, кто бы мог на них безропотно вкалывать, спину гнуть, как верноподданные белорусы на царя-батьку. Рано или поздно объявятся не та, так другая.

«А взамен немного удовольствий от ее сомнительных услуг», ― цитатой из адвокатского красноречия Льва Шабревича суммировал Евген попутное рассуждение, когда явственно рассчитался с пылью и влажной уборкой своечастного, обширного, объемного метража в пяти комнатах, в прихожей, в ванной, в туалете, на кухне. О Левином первоисточнике ему вспоминать недосуг, как скоро требует немедленной технологичной глажки свежевыстиранное и отжатое белье.

С тяжелым многофункциональным утюгом на изготовку и в действии он так же обходится без явных ссылок на авторитеты, если находит сумму домашних технологий, их трудовую стоимость великолепным способом поддерживать физическую форму без нудных упражнений на силовых тренажерах. Скажите на милость, кому тут на что жаловаться, роптать, сетовать? Причем не запрещено совместить душевно приятное с физкультурно полезным, когда домовитый уют, идеальная чистота и абсолютный порядок радуют глаз рачительного хозяина никак не меньше хозяйственного баланса предприятия, четко сведенного копейка в копейку, в активе и в пассиве. Комар носу не подточит, не то что малограмотная налоговая инспекция.

«В дебете и кредите».

Особенное, мало с чем сравнимое блаженство Евгену доставляет созерцать в лоск и блеск вымытую столовую посуду и кухонную утварь: кастрюли, сковородки, противни, сита и сотейники без пятнышка или случайно заблудшей жиринки. Весь инвентарь технологично расставлен, рационально разложен по своим эргономичным местам в эргодической системе высоких кулинарных технологий.

Иногда он аж отказывался от автоматических услуг посудомоечной машины. И собственноручно, вручную в раковине под краном в горячей и холодной водах перемывал, отмывал жидким мылом, чистящими порошками, питьевой содой, уксусом целую гору разнокалиберных поваренных посудин, сосудов, разнообразных кухонных приспособлений, столовых приборов, использованных в приготовлении и в наслаждении не одним-двумя, но многими переменами изощренных, щепетильных блюд авторского званого обеда или ужина по-домашнему для нескольких избранных персон.

Да он и денег никогда не жалел на красивую посуду, инструмент и приобретение научно-технологических изысков, предназначенных для поваренного мелкосерийного производства в эксклюзивном индивидуальном творчестве. Придирчиво изучал тактико-технические характеристики приглянувшейся кухонной логистики. К внешнему ее виду многократно присматривался в интернете и вживе в магазинах.

За технологическими новинками в особенности не гонится, лишь интересуется с благой целью. Благомысленно прикидывает, достойно ли очередная покупка отвечает всем требованиям классического благотворного соотношения: цена ― качество. И нынешним кухонным комбайном, не таким уж морально устаревшим, и новехонькой мудреной мультиваркой он отнюдь не напрасно гордится сам. И временами воздает им заслуженную хвалу перед теми, кому дано от природы или от Бога оценить его правильный выбор и гастрономическое мастерство.

Сейчас у него в планах стоит приобрести столовое серебро с собственным вензелем-логотипом. Дизайн еще предстоит разработать. Хотя даровитых серебряных дел мастеров в ближнем зарубежье, точнее, в Виленском крае соседней Литвы он уже отыскал. В свояка белорусы, однако ― дальние свойственники по бывшей жене.

* * *
―…Михалыч, ты у нас признанный спец и ас в «Фотошопе», трехмеркой балуешься, прикинь концептуально чего-нибудь для моего логотипа, ― Евген обратился с просьбой к дядьке Алесю Двинько, после того как обрисовал ему словесно, в общих чертах, чего бы желательно увидеть на именных серебряных ложках, ножах, вилках. Может, и на плошках, коли на хорошем не экономничать скаредно.

― Прикинем, Димыч, что к чему, прикинем… Будем благонадежны ― пообещал много чего знающий гость, со знанием поваренного дела дегустационно отведав картофельного рулета, ароматно запеченного с рубленой телятиной в хайтековской мультиварке Евгена.

Ранее, все мультиварочные тактико-технические свойства, поваренные особенности они мастеровито, прочувствовано обсудили, детально оценили.

― Что любо, то нам и дорого. Пускай и штамп поговорочный, но правде жизни он соответствует, дороженьки мой Ген Вадимыч. ― Однак народная мудрость встречается гораздо реже, нежели всенародная глупость. Будьте благонадежны.

― Примерно, как эпицентр у лохов подменяет центр?

― По той же схеме, мой молодой друже, в том же разрезе и аспекте. Если энергия не энергетика, а то, что исподволь, чаще всего делается поистине открыто. Не взирая на безграмотное словоупотребление в ложной этимологии, паронимии и контаминации…

Оба наших собеседника кулинарной грамотой владеют в совершенстве. А гость Евгена на добавку, он не с боку припека и склонен профессионально ее преподать, владея образной, точной словесностью. Притом кулинарит и пишет отлично, наподобие того, как его сотрапезник компетентно обращается с цифирью бухгалтерских отчетов и банковских проводок. Со всем тем, профессиональной тематики за воскресным ужином они почти не затрагивают. Этак ни к чему, коль скоро они могут душевно поговорить на близкую им обоим поваренную тему.

― Ты не хуже меня знаешь, душа моя Димыч, почему салата без соли в кулинарной природе не существует. Зато бессоли неуки и неучи так кличут несоленую овощную смесь, мешанину, кое-как ими нарезанную, нарубленную и накромсанную. Тем временем гастрономический профессиональный термин «салат» происходит от латинского названия поваренной соли. Кум грано салис, добавлю. Уточняю для научной ясности, от хлорида натрия, коли подсоленное отнюдь не всегда разрешается химически варить или отваривать.

Идентично, друже, не бывать винегрету без уксуса, как бы невежды и профаны ни называли некий свекольно-огуречный микст без каких-либо специй, без основательной и питательной химической обработки уксусной кислотой. Ибо винегрет в оригинале, не искаженном пустословной безграмотностью профанов, имеет своим происхождением обозначение уксуса по-латыни. Се винум акре, то бишь, горькое вино. Так древние римляне именовали столовый уксус. Хотя винегрет в качестве блюда появился уже в средневековье, ежели доверять историкам поваренного искусства.

Думаю, Ген Вадимыч, ты не станешь полемизировать со мной, если я выдвину культурологический тезис о том, что исстари распространенность обычая правильно, красиво, вкусно и здорово питаться есть относительный показатель цивилизованности нации, не меньше, чем уровень жизни, приравненный к усредненным цифрам ооновского индекса человеческого развития.

Эта моя гипотеза в первую очередь относится к системе комплексного группового общественного питания. Но в несоизмеримой пропорции она непосредственно затрагивает индивидуальное производство и домашних потребителей.

Питались бы белорусы нормально дома, то и в рот никогда б не взяли ту отвратительную гадость, какую им подсовывают по ресторанам, кабакам или в филиалах фабрики-кухни «Макдональдс»! ― в сердцах воскликнул, исторг крик души Михалыч, но тут же вернулся к прежней, академичной манере изложения.

― Увы, увы, и тысячу раз увы, невежественный индивидуальный спрос нисколь не способствует повышению массового качества кулинарного предложения. И здесь главная роль коллективного отрицательного персонажа принадлежит не женщинам, а мужчинам. Именно на белорусских мужчинках, как это ни парадоксально звучит, лежит основная вина за огульное гастрономическое бескультурье и провальное поваренное невежество наших с тобой, Ген Вадимыч, своячков и землячков.

Женщина на кухне ― это все-таки массированное крупносерийное воспроизводство. Ибо испокон веков такова ее повсеместная ролевая семейная функция у домашнего очага. Напротив, мужчина у плиты, в поварне есть всегда элитный производитель, творец и оригинальный создатель замечательных блюд. Иначе он и на пушечный выстрел к готовке не подойдет. И не подходит, насколько мы видим на большом числе конкретных примеров вокруг нас.

От мужчины поэтому, от его навыков, умений, от его разума и искусных рук напрямую зависит то самое, высочайшее эталонное качество, которое затем диалектически переходит в продвинутое количество качественных изделий. Так как прежде разрабатывается и воплощается идеальный прототип, концепт, что последовательно идет в серию, но уже с учетом целого ряда объективных и субъективных неблагоприятных обстоятельств.

В то же время от Бога удел женщины ― в том ряду и на кухне ― канительно копировать и прилежно воспроизводить, распространять, некогда придуманное, изобретенное мужчиной-творцом. Потому что в большинстве своем женщины под гребенку лишены мыслительных творческих способностей. А те, у кого они хоть как-то в наличии, больше напоминают по складу ума мужчин, в сравнении с другими представительницами, как правило, технически слабого умом женского пола, категорически не отличающего пистолет от револьвера, дульный срез от ствола, а курок от спускового крючка огнестрельного оружия, ― тоже близкой ему оружейной проблематикой завершил писатель Двинько гастрономический дискурс. ― В ствол им дуло!

Извини великодушно, Ген Вадимыч, пойду-тка я до дому, до хаты. Что-то на меня опять писательский зуд напал. Чертовски тянет поработать, как Ильичу Первому на коммунистическом воскреснике. Вторая Восточная война, вишь, у меня покуль далека до евроатлантической виктории на украинском фронте…

Глава шестая По-русски тоже знала

Субботу и воскресенье Тана Бельская провела в приятной и полезной поездке в Вильню вместе с мужем и дочерью. Рыночная изобильная экономика, цена и качество, Европа по соседству, ― как ни глянуть. И одновременно ― белорусские исторические земли в едином государстве Великого княжества Литовского. Нынче они у нас ближнее зарубежье в двух часах езды на машине, включая таможенно-пограничные мытарства. До Украины сегодня геополитически далеко. А до России, уходящей в совковское прошлое, от современной Беларуси, поворачивающейся лицом к европейскому северу и западу, географически еще дальше. В такой связи можно вспомнить о недолгом существовании литовско-белорусской советской республики.

Так рассуждать Татьяна имела кое-какие основания по дороге домой в белорусский Менск из литовского Вильнюса. Хотя б потому, что по второму паспорту она ― гражданка Российской Федерации. Провернул паспортное дельце ее муж Мечислав для бюрократического удобства ради по своим союзным каналам. Сделал, выхлопотал, выправил себе и ей заодно российские паспорта с московской регистрацией. Если политически и экономически белорусско-российское государственное новообразование ничего-либо не значит в международном масштабе, то оно очень значимо и приемлемо для тех, кто его обслуживает бюрократически. Пусть ему двойного гражданства белорусское законодательство не знает, это его проблемы, но далеко не тех граждан и гражданок, кто имеет законные запасные паспорта.

К тому же сейчас Татьяна Бельская въявь озабочена важнейшими делами, в светлую даль идущими, вблизи и вдали.

Коллекторская фирма у нее вот-вот заработает, как надо. Частных, полугосударственных и почти государственных банков много-много. На каждом углу как грибы выросли их лихоимные офисы, лихие вывески кругом, рекламные щиты повсюду торчат. Дескать, тащите в рост ваши денежки. Пруд пруди банковской ухарской рекламы, объявно и обвально затопившей разные СМИ. Но намного больше, чем вкладчиков, у нас насчитываются и накручиваются ушлые несостоятельные заемщики, из кого требуется стойко и настойчиво выколачивать долги.

Допустим и видим, как официальные правоохранители и в ус лукашенковский не дуют в этом перспективном направлении. Значит, неофициально озаботиться таковским общественно-полезным делом есть самое то для подготовленных компетентных людей. Особенно, частным образом без какого-либо соучастия и полюдья от государства, если за профессиональные услуги коллекторам платят заимодавцы всех форм собственности совсем не бюджетными деньгами.

Во вторую, быть может, и в первую очередность, Тана Бельская на нынешний день подробно изучает привлекательные возможности европейско-белорусско-российского транзита товаров и услуг, официально запрещенных к ввозу-вывозу большой санкционной политикой. Но для малого частного бизнеса и внебюджетной теневой микроэкономики межгосударственные трения, осложнения вовсе не предстают непрозрачной границей на замке, будто бы герметично закупоренной макроэкономическими таможенными и пограничными кордонами. Для частника все всегда снизу просто и прозрачно. И он, ясное дело, проникновенно исправляет усложненные благоглупости, которые творят те, кто там наверху. Включая перманентные пробки на пропускных пунктах.

―…Мы не ждем от них приглашения, сами работаем, ― вполголоса сказала Тана мужу на кухне в продолжение конфиденциальных виленских разговоров и переговоров, когда они услали ребенка спать.

Супруги Бельские в очередной раз между собой на равных обсудили, задельно и сдельно обдумали некоторые надежные варианты. Системно проанализировали, как бы им расчетливо, по малости примкнуть к несанкционированному транзиту, скоротечно срубить несколько миллионов долларов на хорошей конъюнктуре. И потиху отойти от опасных контрабандных дел. Подальше от могучих конкурентов.

Некоторое время тому назад семейство Бельских с похоронным прискорбием отказалось от целого ряда весьма заманчивых предложений присоюзиться к широкомасштабному организованному экспорту проституток из Беларуси в развитые и недоразвитые страны. Очень искушает, но финансовые условия их бизнеса и его правоохранительная крыша не слишком-то позволяют подключиться к этакой вот высокоприбыльной экспортной деятельности.

Ну а попыток приобщить семейный бизнес Бельских к наркотрафику с востока на запад, с юга на север и вовсе никто не предпринимал. Сами они лишь пару раз о том, о сем вспомнили в разговорах на кухне. И то в идеале теоретически, никому не завидуя, ни на что не претендуя в криминальной эксплуатации людских пороков.

На практике аналогичным образом они не сочли адекватным обстановке организовать вербовку наемников для военной работы в горячих точках. В той же Украине, к примеру. Крыша станет возражать, напуганная строгими указаниями и предостережениями высокого начальства. Ничего криминального, кроме бизнеса, господа-товарищи. И зачем ради небольших денег идти наперекор руководящему мнению?

То ли дело укромный мирный транзит из ЕС в РФ! А руководство белорусской республикой, похоже, смотрит на перевалочную торговлю перемаркированным на бумаге товаром благожелательно. Когда в сопроводительных документах предуказанный в РБ лукавый порядок, кому ж тут противиться свободе экспортно-импортной торговли?

По приезду из Вильни Тана Бельская ничуть не позабыла о явочной квартирке на Ильича. В закрытом режиме связалась с Вольгой Сведкович. Выяснила, завезли ли, собрали в субботу заказанную и авансом проплаченную мебель?

Если интерьер там уже в норме, очень пригодно принять в хорошем престижном месте виленских деловых партнеров. Поблизости Лука заседает, беспросветно президентствует, неподалеку Нацбанк размещается, фигурально с полными подвалами новешеньких монеток для деноминации старых бумажных банкнотов. По максимуму для раскрутки из-под полы белорусской инфляции и неуклонного занижения внутренних обменных курсов иностранных валют, насколько пишут в оппозиционном байнете.

Тамошняя хорошая квартирка также сгодится, кабы при случае поместить в нее на несколько дней какую-нибудь из столичных ВИП-жен, пострадавших от собственной блядской нимфомании и семейных санкций набычившихся мужей-рогоносцев. Психотерапию можно им оказать прямо на месте, на дому. Налицо и на лице, коли на нем побои от бурной супружеской жизни.

Венчанному мужу, кстати и не кстати, Тана почитай что не изменяла и непререкаемо требует от него соблюдения таких же общественных приличий. Клятву верности он ей не давал, поскольку хорошо понимает, почему легкость мужского поведения может обернуться нехорошими, тяжелыми последствиями для их семейного дела.

Во всяческих моральных смыслах чета Бельских предстает социально образцовой. Ни в чем предосудительном и непотребном не замечена. Не говоря уж о вульгарном бытовом пьянстве или, не дай Бог, касаемо какой-нибудь наркоты.

«Оно нам нисколечки не надо, коли за это по горбу, по сраке и в потылицу», ―бесспорно соглашался с женой Мечислав по-белорусски и не спорил по-русски. Даже не пробовал как-нибудь изменить напористой супруге. Ни тайно, ни явно.

* * *
В понедельник Тане открыто по мобильнику позвонил ее личный негласный юрисконсульт и хороший деловой партнер Лев Шабревич. Окольно, обиняками полюбопытствовал касательно результативности поездки в Вильнюс и туристически в Троки, в средневековую великокняжескую столицу. Предложил на неделе съездить с ним в гости, к интересному человечку, к писателю Алесю Двинько.

― Таночка, прелесть моя! Альбина-судьбина у нас в отъезде, а мне без дамы к Алексан Михалычу как-то некомфортно, не комильфо. Прелестно познакомлю вас обоих… Преферансик можем составить в приятном обществе…

Татьяна было дала согласие ориентировочно на пятницу вечерком. Однак узнав о центральном местожительстве письменника, с искренним сожалением сослалась на семейные обстоятельства непреложной силы. В частности, на близкородственный именинный ужин со свекровью Евдокией Емельяновной и свекром Феодосием Теобальдовичем. Мол, разом припомнила, про Явдоху с Хведосом лишь глянув в бизнес-поминальник на планшете.

Бумажные отстойные органайзеры для компьютерных недотеп Татьяна не признает. Лев Шабревич это знает и потому ей несомненно поверил.

«На жаль, не получится. Стоит признать, у Левы всегда вельми нужные центровые знакомцы. Но светиться лишний раз по конспиративному адресу Ильича-Ульянова мне ни к чему. Что в лобок, что по лбу, коли вспомнить того же отвязанного спадара Двинько с его русским псевдонимом в рунете».

Тана прикоснулась к пластиковым ножнам высокотехнологичного керамического стилета, эргономично закрепленным на левом предплечье. Стилет в незаметных ножнах беспроблемно вояжировал с ней в Литву и обратно. Оттого верно решила, что стало бы неплохо размяться сегодня с ножичками в закрытом для посторонних тренажерном зале.

Спортивным фехтованием она занимается с десяти лет, отменным владением боевыми искусствами наедине с собой гонорится не задарма ― спарринг-партнеры подтвердят. А за публичными соревновательными успехами она никогда не гналась. Ни раньше, ни вроде бы теперь.

«В твои 28 бабских годков всесторонне достаточно держать себя в форме, в теле и при деле. Допрежь всего в нашей стебанной Белорашке. Тут-ка, где-нигде сплошь сучье, иногда беспредельщина с гонором в коромысле дьявольском…

Что-то мне анально подсказывает: быть беде, когда вокруг занадта добре…

Зашнуруй-манда, раззява!», ― несколько грубовато Тана вышла из откровенных размышлений перед тем, как вызвать на ковер штатного психолога, уличенного Вольгой в нетрезвом образе жизни.

―…Не в рабочее же время, х…сос!!! ― открытым текстом на русском языке приступила к разносу директрисса Бельская.

«Дать бы ему подзаконно в морду, просраться, наперед на опохмел, психоаналитику засранцу! Привет с москальского бодуна, россиянец, сосо… У, йе твою мать…!»

Русскую народную матерную ругань, брань спадарыня Бельская находит очень приемлемой для выражения самого презрительного отношения к сквернословным стихийным носителям российской мовы. Она так нарочито подчеркивает особно принадлежность к белорусской нации, подобного филологического самовыражения не имеющей. Да и с государственным русским языком РБ у нее отношения своеобразны, деловиты и боевиты.

Глава седьмая Стволы блеснули роковые

В тренировочный зал, предназначенный для боевых искусств с холодным оружием, Евген Печанский заходит только изредка. Предпочитает он чего-нибудь погорячее. Большой частью, когда он посещал спортивный клуб, по известным причинам не нуждающийся в шумной многообразной рекламе, сразу тихо спускался в подвальный тир. Как своему проверенному человеку ему выразительно вручают не малокалиберную винтовку или такой же мелкий пистолет, но полноценный нарезной ствол. Чаще всего давали «глок» или ПМ. Время от времени ― машинки посерьезней, если заправляющий стрелковым подземельем отставной омоновец, находил, что это соответствует всем правилам техники безопасности и конфиденциальности на тренировках с использованием боевого оружия.

В понедельник вечером Евген, благопечатно выражаясь, не совсем удовлетворился результатами личных упражнений в пулевой стрельбе. Ему и вспоминать-то о них не хотелось на следующий день. Забыты те времена, когда он брал призы на соревнованиях. Может, оно и к лучшему. Мало кто помнит о его стрелковых стендовых талантах. Или к худшему, если придется взять в руки ствол не для разовой, хорошо подготовленной акции, но находится в постоянной боевой готовности. Либо того хуже ― самому по-армейски воевать до победного конца; своего ли, чужого.

Вчера Евген отстрелялся из «глока» после двух часов изнурительных занятий на силовых тренажерах. Отсюда плачевное число поражений, кучность ни к черту, о выбитых очках на периферии мишеней и сказать-то нечего без крепкого словца. Впрочем, за цифирной скрупулезной работой он вскоре и думать забыл о вчерашних неудачах как будто несчастливого дня. Потому что за бумагами и цифрами видел, представлял прежде всего людей, их дела, делишки, какими они очень или не очень заняты.

Об оружейных делах, между однак прочим, Евген Печанский снова вспомнит под вечер во вторник. Сначала теоретически ― пришло на ум писательское слово дядьки Алеся Двинько:

― Раней присоветские кухонные диссиденты втихомолку носили в кармане фигу против власти. Ты же, Евген, постоянно носишь пистолет в кармане, в кобуре. Даже если ствол у тебя предержаще хранится в персональном сейфе, регламентировано, инструктивно… Иль гранатку Ф−1 все время тягаешь за пазухой, друже мой. Тож молчки…

Затем настал час практики, когда Евген без лишних слов принялся за тренировку в разборке и сборке новенькой «беретты». Что ни говори, весьма рациональное мужское препровождение свободного времени. Особисто, коли молча собирать машинку с закрытыми глазами. Пусть руки сами научатся чувствовать оружие!

В среду пополудни Евгений вновь посетил тир в том самом спортивном клубе при ассоциации содействия сотрудникам правоохранительных органов и спецслужб. И вполне самоуверенно, с приличествующим результатом решительно выполнил три упражнения из уставного милицейского пистолета от конструктора Макарова.

«Везде требуются умственно закрепленные навыки, умения и рефлекторно подкрепляемые привычные физические усилия. Есть у нас малость пороха в пороховницах!»

Тотчас принял органичное волевое решение добыть из личных арсенальных закромов армейский пистолет от Игоря Стечкина и необходимый боекомплект к нему. Естественно, во славу боеготовности поупражняться с ним в пятницу, возможно, в субботу где-нибудь на природе. Вдали от шума городского и дачного. «Черным налом, так скажем…»

В тот день его корпоративный босс Птушкин лично ему подбросил, прикатил коллеге Печанскому целую тележку, комплексно доверху груженую полутора десятком пыльных, затертых, хотя еще и не старых, толстых гроссбухов и папок. Предложил распорядительно поизучать бумажные файлики до конца недели. По существу дела дал четкие конкретные указания, чего искать, шукать, шерстить и что должно быть в итоговом заключении. То есть желательно уличить сетевых торговцев наркотической синтетикой, выявить их способы отмывания денежной наличности, осуществляемые под прикрытием косметических средств и биологически активных добавок.

― Як скончишь, мой Ген Вадимыч, сваливай отдыхать. Приказ о твоем летнем отпочивании я подписал. Отпускные, премиальные и бонусные в тайм-шер возьмешь завтра, ― также в рабочем порядке выдал второе, гораздо более существенное, начальственное пожелание Марьян Ольгердович Птушкин, глядя куда-то сквозь офисное окно.

― Как у нас водится, без шума и пыли, ― зачем-то заметил, без нужды добавил босс к отпускному распоряжению.

Босс Птушкин, наверное, смотрел тоже куда-нибудь в сторону своего августовского отпуска по плану, ― подумалось тогда Евгению.

Начиная со следующего июньского понедельника, Евген Печанский распланировано намеревается отдыхать на Канарах в хорошо знакомой гостиничной местности. А в конце июля ему предстоит покинуть туземные евросоюзные острова близ Африки и возвратиться в континентальную Европу. Две деловые встречи и там, и там у него заранее запланированы; предварительное согласие деловых партнеров получено.

Поздним вечером в четверг после работы Евген по православной традиции справил сороковины по дядьке Алексан Сергеичу. Заблаговременно предрешил не зазывать к себе домой никому здесь не нужных ближних и дальних сородичей, родичей, сродственников. Пригласил по-дружески, по-свойски одного Алексан Михалыча Двинько. Обоим старичкам такой поминальный расклад придется в самый раз, на земле и на небеси. Со святыми упокой!

Все ж таки, как скончавшийся от инфаркта дядька, так и его доныне здравствующий старинный друг ― с давних пор принципиально верующие. Пожалуй, с тех часов, когда у них в спецслужбах такое не поощрялось, даже запрещалось атеистически.

Сам-то Евген в принципе религиозным и воцерквленным человеком себя не считает. Хотя православную обрядность чтит. Когда-никогда ее соблюдает. После звезды, разговевшись помалу на пасхальное застолье, к примеру, у него традиционно крестный ход с субботы на воскресенье от Кафедрального собора. И в Бога-то он подчас верит, если задуматься. Но подолгу размышлять о том, о сем религиозном ― голову свою попросту не заморачивает. Как говаривал блаженной памяти полковник Печанский, на том именно свете по сути дела разберемся, есть там рай или ад. Коли Бог и без того иже яси сущий для всех, кто правильно в него верит.

Вдвоем с Михалычем они эти праведные слова покойного Сергеича припомнили. Приняли и выпили, не чокаясь, на долгую трезвую память по сто граммов «Немирова».

― Эхма, крепка власть Господня! ― по водочной традиции вкусно крякнул сотрапезник Евгена, первый килишек ничем не закусывая, кроме добрых воспоминаний о былом. Да и то мысленно, синодика в упомин ради.

Оба они отличным образом обошлись тем вечером без синодальных лживых речей и принародно пьяных тостов. И то благовестно сказать, повторить, пусть мертвые потаенно хоронят своих мертвецов. Поскольку символом веры христианской по-всячески живым соборно заповедано жить ради будущего. Положено нам смотреть не назад, в умершее прошлое, но вперед, в направлении вечной жизни веков будущих. Что минуло, то и минуло, кануло в минувшее.

Во многом Евген разделяет перспективные и ретроспективные писательские взгляды Михалыча. «В синхронии и диахронии…» Разве что канонический упор на религиозность почти всех героев двиньковских романов ему представляется излишним. Зря это они суют святыню псам, а благовестные жемчуга мечут перед атеистическими свиньями.

При чем, скажите, здесь религия, если сейчас ему, Евгену Печанскому, почему-то хочется выпить не по обычаю за упокой, но во здравие дядьки Алексан Сергеича? Не исключено, его любимому незабвенному дядюшке на том свете живется так же весело, как и на этом. Со вкусом к жизни. Верно, тамотка нашлось дядьке, что выпить, чем закусить. Будь то в раю или в аду…

Как бы там ни было внизу и наверху, в религиозную колею тогдашний разговор не вошел. Евгений избрал иную тему:

― Послушай, Алексан Михалыч, давно хотел додать тебе к твоим воззрениям на спиртное и съестное, общеупотребительно. Коли не возражаешь?

― Исполать тебе, читатель мой благосклонный! Я тебя уважливо слушаю, мой молодой друг.

― Так вось, Михалыч. На мою думку, качественные спиртные напитки надо гастрономически определить в разряд калорийных блюд. Ими можно и должно существенно дополнить, разнообразить правильное и красивое пропитание вкусной и здоровой пищей.

Например, настоящую водку на русском языке жрут или кушают. Бывает, принимают ее как лекарство, для аппетита, перед едой. А сколько в ней, проклятой, килокалорий, ты получше меня знаешь. Потому что употребил ты ее гораздо больше в течение твоей долголетней застольной жизни. Разве нет?

Вот такую разговорную раскладку с филологией и гастрономией интеллектуальный гурман дядька Алесь не мог не поддержать. Экспромтом пошел красно рассуждать на заданную тему. И к цивилизационным обобщениям прибег, показав и доказав культурологическую парадоксальную дихотомию хронического алкоголизма и ретроградной наркомании. Как оно ему по-писательски свойственно, от Ромула до наших дней. Начал он из глубины языческих столетий от разбавленного греческого виноградного вина и легких растительных наркотиков феодальных ассассинов-исламистов. Показательно не преминул упомянуть лингвистически об американских бутлегерах прошлого века и о трансъевропейских наркотрафикантах нашего третьего христианского тысячелетия, которое у нас нынче на дворе.

Хотя бы глянуть сверху вниз, с пятого поверха, синхронически на дворовых пенсюков-доминошников у детсада, поутряни заколачивающих козла, не позабыв для тонуса раздавить один-второй фуфырь дешевой казенной бормотухи. Иначе у них не выходит, коли их мозги выходят на пенсию раньше, чем все остальное. Нет мозгов ― пиши: пьянтос и забулдыга…

Глава восьмая От жизни прошлой отдохнуть

Змитер Дымкин с высокомерным неудовольствием и мизантропией взирал с четвертого этажа из окна кухни на стариковские заседания. Внизу там, на скамейке у мусорных баков, на ступеньках заднего крыльца в женский тряпочный магазин.

Во, опять у них субботнее партсобрание с утра пораньше! Добро бы в какой-нибудь компартии состояли. Так нет, сплошняком беспартийщина помойная об американской и российской политике рассуждает впросак, осуждает невпопад. То ли мозгов к пенсионному возрасту так и не нажили, то ли из ума уже выжили…

Фраза Змитеру понравилась, и он срочно присел к компьютеру записать ее, несмотря на жуткую похмелюгу. Небось, пригодно для актуальной статьи о перманентном увеличении отсрочки выхода на пенсию, которую грозится утворить пожизненно президентствующий А. Лукашенко. «Не иначе потому, что сам-то Лука ― ужотка пенсионер, без мала два года в совковых пенсионных летах. Молодым живеньким президентом, должно быть, до смерти желает оставаться. Ох не охота ему на вековечный покой, сначала на лавочку у подъезда, а потом и на кладбище».

Остроумный вывод о вероятной подоплеке пенсионных новаций и пертурбаций Змитер также внес в файл журналистского досье на белорусского президента шестого срока годности. Партийные оппозиционеры и беспартийные диссиденты, знамо дело, его доводы определенно оценят по достоинству.

Однак вчерашнее дает о себе знать. Погудели вчера по кабакам будь здоров. Отсюда и оттуда похмельное утро ― это вам не добрый питейный вечер в компании брестских одноклассников и какой-то приблудной шатенки. Она вон лично телефон и мыло на зеркале в прихожей лиловой губной помадой пометила, когда уходила под утро. Как же ее звать-то? Припоминать не к дырявой голове… Не могла имени собственного написать, раз подружились…

Пиши не пиши, но похмелье надо гнать, не так, так эдак. Коли кофеин в большой кружке не помогает. Курить, что ли, опять начать с большего?

Тем не менее, последнюю неспортивную мыслишку Змитер здравомысленно отверг, рысью спустился, сбегал к супермаркету на перекрестке с уличной пивнушкой, прикупил пачку твердых мороженых пельменей, теплого хлеба. Обильная еда должна непременно помочь, а свежее живое пиво, ведомо-неведомо, есть универсальное лекарство, панацея от всех синдромно похмельных хворей и слабостей души.

Пиво душевно выпито, вскипяченные фабричные пельмени съедены. Теперь можно по субботнему плану действовать, работать, не рассупониваться. Пренебречь несусветной жарищей в конце июня. Вчера после хорошей грозы в Минске посвежело как раз для пьянства и разврата. Но не намного. Хотя вскоре запланированный отпуск в июле, отдых на природе в Беловежской пуще. А там, в августе вовсю, прыг-скок, развернется предвыборная кампания в Палату представителей, временно исполняющих при Луке обязанности парламентариев на любительской основе. На законодателей записные палатники явно не тянут, если подавляющее количество законопроектов исходит из правительства и президентской администрации. Интересно, почему Лука реестровых оппозиционеров в свою палатку не пропускает? Ведь самое то дерьмократического декорума ради?

С попутными размышлениями Змитер исходяще взглянул на упомянутое здание, где безысходно расположились Александр Лукашенко и его аппарат сотрудников, соучастников, пособников. Затем наш и ваш журналист Дымкин свернул направо, миновал декоративно исторический особняк компартийного гауляйтера Петра Машерова. Сделал моментальный цифровой снимок престарелых недвижимых «жигулей» на достопримечательном машеровском фоне.

Тут он не мог не вспомнить о своих собственных аварийных делишках, если вчера его сызнова пригласил зануда-следователь и заново тягомотно допытывался, выспрашивал, мудила, доскональности дорожно-транспортного происшествия, произошедшего с гражданином Владимиром Ломцевичем-Скибкой такого-то числа в апреле месяце сего года. На память Змитер Дымкин никогда и никому не жаловался, профессионально помнил все обо всем. Потому вчерашние показания, каковые он подмахнул не глядя, едва ли в чем-либо расходились с его предыдущими объяснениями.

От Ульянова Змитер вышел на Первомайскую, бодро дошел до Пулихова, запасся пивом и наизволок, через уютные дворики старой номенклатурной застройки поднялся в горку к редакции еженедельника «Знич». Настроение у него было изумительное и восхитительное. Что может быть лучше июньской теплой погоды и предстоящей ему роскоши человеческого общения?

На лестнице он предупредительно помог неказистому старичку инвалиду. Подержал участливо черный плотный пакет-кирпичик, пока однорукий в кожаной перчатке неловко переправлял, перекладывал палку-ходилку из одной руки в другую, расстегивал молнию на сумке.

Личную торбу-кофр для компа и цифровичка Змитер покойно уложил на диванчик в редакционной, насквозь прокуренной кухне. Пишущего, говорящего, читающего, пьющего кофе и пиво, курящего народу набралось уж довольно к его приходу. И он с большим удовольствием подключился к обмену мнениями о предписанном окончании процесса поквартирной приватизации ветхого жилого фонда и перевода его в реестр арендного жилья.

Около трех часов редакционные народы, как обычно, принялись мало-помалу отчаливать, отваливать в продолжение субботнего дня и вечера. Да было их сегодня меньше обычного по погоде и дачно-летнему сезону. При делах остаются только выпускающий редактор и ответственный секретарь. Но и те намерены закругляться с извечной газетной морокой, какую можно доделать, если уж не в воскресенье, то наверняка в понедельник-вторник.

Увлекшись словесной эквилибристикой с коллегой экономистом, с кем они многоэтажно поминали беспрецедентно затратный проект строительства третьей линии минского метрополитена, Змитер не уделил какого-либо внимания резкому звонку в дверь. Не то слово выпускающий редактор, краем уха следивший за экономическими дебатами. Он мгновенно насторожился:

― Здравствуй, срака, новый год! Менты с погромом! Спокойной ночи, малыши, вашу мать…

Редакторское чутье маститого тертого журналюгу не подвело. То же самое следует сказать об ответсекретаре, разом метнувшемся из-за стола к двери. Щелкнули, запираясь, ригели замков, брякнула металлическая цепочка на незапертой днем двери в редакцию.

Звонят-то по-свойски только по домофону снизу, ― сообразил Змитер.

― Ноутбуки, планшеты в сумки! Говорить ― это ваши личные! ― раздалась вторая команда редактора, покамест ответственный секретарь выявлял по фамилиям, званиям и должностям, кто там ломится в двери редакции. Твердокаменно обещал, что ни за что не откроет, покуда не дозвонится до ментовского и гебистского начальства.

Прецеденты нападений ментов и гебистов на редакции демократических газет имеются. Их, налетов, наездов, в Беларуси навалом с обысками и повальным изъятием системных блоков компьютерной техники под смехотворными надуманными предлогами. Бывало, государственные погромщики гребут туда же личные наладонники, смартфоны, планшеты, нетбуки.

Так что независимые от белорусского государства редакционные народы отлично знают, чего им делать в случае внезапного и вероломного вражеского нападения. Очень жаль, что сегодня нерабочая суббота, не всех коллег журналистов, горластых правозащитников, представителей иностранных СМИ, работников посольств удастся быстренько известить и поднять по тревоге.

Известное дело, неблаговидные казенные дурости и непотребства ох не любят огласки и гласности. Еще болей им ненавистны скандальные сенсации на межправительственных верхах с участием международных организаций. Сор из избы ― государственные дуроломы, вся бюрократическая шайка-лейка ― стараются не выносить вовне, вон с хаты. Предпочитают втихаря пакостить, гадить, ковыряться во внутренней грязи и в собственном сранье. Выглядеть обосранным на людях нынешнему белорусскому государству нежелательно. А то получается, что у него внутри, то и снаружи весьма неприглядно. Не зря ведь органы зовутся внутренними, а?

Змитер отложил на потом новые мысли и радостно вошел в демократический комитет по встрече неприкаянных охранителей лукашистских дурковатых порядков. Еще бы, воочию наблюдать грязный гебистский погром! А потом в кайф отписаться! Вывести говно на чистую воду в проруби, пускай поверху плавает, авось, не утонет…

Здесь гебухе и ментуре не зашуганное быдло, которое по одной половице ходит, чихнуть боится в присутствии власть захапавших. То-то им будет веселье с приданным!..

Как продолжились и чем закончились гласная веселуха с международным скандалом, Змитеру Дымкину не довелось досмотреть до составления протокола и описи изъятых предметов. Без особых примет серенький худосочный человечек с удостоверением майора КГБ и невнятно произнесенной фамилией вежливо пригласил гражданина Ломцевича-Скибку В. Д. на редакционную кухню:

― Ваша сумочка, уважаемый? Откройте, пожалуйста.

Понятые, внимание!

Чуть раньше майор тихонько, но властно заткнул старуху, привлеченную в понятые где-то по соседству. Престарелая домовая лукашистка пустилась было зычно возмущаться карикатурами и коллажами на Луку, там и сям развешанным по стенам редакции. Ей он еле слышным голосом приказал не создавать препятствий в работе правоохранительных органов, статья номер такая-то УК РБ.

Сейчас совковая карга боязливо молчит, пока Змитер, стиснув зубы, не проронив ни слова, достает из кофра и выкладывает на диван планшет, цифровой фотоаппарат. В боковом отделении для запасного аккумулятора тоже что-то лежало.

― Стоп! ― майор его остановил. ― Дальше не трогать.

Словно бы небрежным движением руки в желтой латексной перчатке он залез в расстегнутый боковой карман и оттуда выудил черный пластиковый пакет-кирпичик. В момент умело вскрыл его столовым ножом, взятым с кухонного стола.

― Порошок белого цвета! ― доходчиво объявил серый гебист специально для понятых.

Протокол на Вовчика Ломцевича, умопомрачительно шандарахнутого таким вот пассажем с тремястами граммами кокаина высокой концентрации, составит молодой белесый следователь в здании республиканского КГБ на проспекте. Именно туда арестанта, до прострации оглоушенного нечаянной напастью, отконвоировали пятеро в штатском на микроавтобусе через боковые ворота мимо вооруженных караульных на КПП. На допросе он несколько пришел в себя. Как незаконно задержанный, категорически отверг какую-либо свою связь с безусловно подброшенным ему наркотиком.

Следователь одним-двумя пальцем долго тыкал в клавиатуру десктопа, выстукивал категоричные и краткие показания задержанного. Дважды куда-то выбегал по полчаса: не то звонить по мобиле, не то живьем советоваться с начальством.

В конце концов с гражданина Ломцевича-Скибки В. Д. берут подписку о невыезде и отпускают восвояси прямиком на проспект из центральной проходной с колоннами. Его информационно-компьютерное имущество, какое никого из органов не заинтересовало, никто и пальцем не тронул. Тогда как редакция газеты «Знич», куда вернулся Змитер по горячим следам выложить все о гебистском допросе, враз лишилась пяти системных блоков, сервера и двух дорогостоящих ноутбуков. Планшеты и прочее, как личную собственность, удалось отстоять совместными правозащитными усилиями, прибывших по тревожному сигналу иностранных дипломатов и журналистов.

Из редакции журналист Змитер Дымкин, мерно, механически шагая, двинулся мимо парка в сторону проспекта. Возвращаться домой на трамвае ему ужасно невмочь в субботу вечером. Успокоиться бы! Придумать, чего делать-то… В сквере у Круглой площади он долго сидел сиднем на лавочке, пиво темное пил, сокрушенно перебирая в ошеломленной памяти сумасшедшие события прошедшего дня. Ничем больше он особо не интересовался. И того меньше ― окружающими его архитектурными и топонимическими особенностями в центре Минска. Со своими кошмарными делами бы разобраться!..

«В теме и в обосранной реме, в архитектонике… Так их к такой-то матери, коли крыша оп…юще едет от невообразимой мафиозной подставы!»

Хотя старорежимный монументально железный лозунг по окружности на чердачных крышах двух барочно изогнутых зданий на достопримечательной площади все-таки привлек его ассоциативное журналистское внимание: «И оно тебе это надо? Допустим, «Подвиг народа бессмертен»… Як мафия, что ли?..»

Потом и во вторую очередь чуть задумался по пути к дому в кольцевом подземном переходе: «Надо же! кроме нижнего вестибюля одноименной станции метро, других адресов старинная сталинская площадь Победы не имеет… Окаменелая уродская идеология, зиккурат ступенчатый… с орденоносным фаллосом в теме без ремы…»

В воскресенье Вовчик Ломцевич с утреца немеряно наклюкался крепленым пивом. Позабыл, что он ― влиятельный корреспондент Дмитрий Дымкин из могущественного официоза. Не подумав, на паспортную фамилию заказал, оплатил железнодорожный билет по интернету на какой-то скорый проходящий поезд до Бреста. Он так толком тематически не отошел, ни на каплю не очухался от субботнего обломного, скорее, переломного кошмара.

Взяли да повязали его минские вокзальные менты на ближней станции Столбцы. В мягком купе СВ он ехал один, не считая трех бутылок пива и планшета.

Последний факт Змитер ненамеренно отметил без какого-либо юмора и литературных реминисценций: «Хапун и пипец тебе в просрацию. Вось гадство жудасное!..»

Глава девятая Все были жребии равны

В среду рано утром Тана Бельская заехала по старой памяти и по делам к нотариусам на улицу Фрунзе. Удачно припарковалась поблизости у входа в парк Горького. После нотариальных дел прошла пешком чуть дальше, прикупила попутно свежего бородинского хлеба в угловой булочной на площади Победы. Вырулила на Захарова к ин» язу. Неприязненно глянув, слева мимоходом обогнула уродливый темно-серо-бурый четырехгранный площадной обелиск с облицовкой, непристойно траченной грязными потеками сверху донизу. А оттуда сосредоточенно включилась в плотный трафик на проспекте, ей уместно переименованном в честь белорусской незалежности. Из центра озабоченно направилась к себе в офис на отдаленную периферийную Петровщину.

Затем в обычном офисном порядке начала рутинный рабочий день с чашки крепкого черного кофе. Заодно бесстрастно просматривая, пролистывая пренебрежительно в байнете местные политические новости той или иной ориентации. Губы не поджимала и нос не морщила. Чего тут гримасничать не по делу?

Пусть там оппозиционные альбо государственные господа и товарищи политики строят хорошие мины при плохой игре. Кого-то стращают, обличают, мельтешат, суетятся. На здоровье! если она не предвидит каких-либо неприятных неожиданностей.

Жди не дождешься чего-нибудь от них, коли у них як по-старому, и очень редко происходит что-нибудь кардинально новое. Кажущиеся новинки белорусской политики на деле выказывают тот же тупой застой, что и симптоматичное поведение психов. В том одноименном народном дурдоме за северной окраиной Минска. Одни и те же завзятые события, лица, фигуры мелькают, митусяться, маниакально повторяются, хронически тянутся, неопределенно растягиваются в течение долгих политических лет и десятилетий повседневного бедлама в будничном борделе. Вот и все новинки!

К Новинкам семейно-брачная консультация «Совет да любовь» имеет самое непосредственное и определенное, функциональное отношение. В отличие от психопатической политэкономики, безумной мешанины всего государственного и частного, невротически перемешанного в Республике Беларусь, бизнес господ Бельских четко по координатам организован и упорядочен. В республиканской психиатрической клинике, в тех самых Новинках, фирма и общественная организация Таны Бельской изначально и взаимовыгодно на договорной основе арендуют отдельную палату на десять койко-мест для женщин, пострадавших от домашнего насилия. Оплачивается их содержание и пребывание от альфы до омеги из благотворительных иностранных источников. При этом двуликие «Совет да любовь» в функции подрядчика и посредника отнюдь не пребудут внакладе от щедрот гендерных зарубежных филантропов. Фондоотдача вполне существенна, легальные инвестиционные транши приходят и проходят, обналичиваются вовремя, беспроблемно.

«Устраивать ходячий дурдом в бардаке у меня на фирме я тут-ка никому не позволю. В сраку им водяру пьянствовать и массовые беспорядки нарушать…»

На каком-то новостном сайте Тана вслед за дурацким комментарием о беспредметном сходбище-позорище белорусских демократов в парке Янки Купалы диагонально прочла невразумительное сообщение об исчезновении видного оппозиционного журналиста Олега Инодумцева. Не замедлила его аттестовать вслух Вольге Сведкович:

―…У нас в Беларуси исчезнувших не бывает. Законно и подзаконно. Наверняка в запой вдарился, пьянтосина. Хотя, скорее всего, убрали, замочили потиху строчилу газетного. Или самотеком в эмиграцию убег, коли в тюрягу не законопатили, недоумка.

Вот что, любовь моя Оленька. Свяжись-ка ты с позитивным хлопчиком по имени Дмитрий Дымкин из президентского желто-цветного официозика. Закажешь ему хорошенький цветистый очерк о наших разнесчастных женах. Знающие люди говорят: берет он недорого. И пишет для нас приемлемо, сама кое-что читала.

Выйдет самое то перед моей поездкой в Нью-Йорк на гендерную конференцию…

Личный прием благотворительных клиенток-пациенток, обратившихся на фирму с юридическими брачными претензиями, притязаниями, госпожа Бельская начала пунктуально по распорядку. Закончить ей его помешали в самой нежданной форме. Ровно в полдень в офис семейно-брачной консультации Бельских как вдруг ворвались бравые хлопчуки из отряда милиции особого назначения «Диамант» в полной боевой экипировке.

Неудержимую ментовскую атаку организовали тактически грамотно по фронту и в тылу офисного здания. Положили на пол охранников спереди и сзади. Тех, кто недостаточно резво улегся лицом вниз, слегка уронили на пол подсечкой берцами, кому-то добавили по почкам.

На фирме штурмовому милицейскому отряду никто не оказал физического сопротивления, за исключением запаниковавшей дамы астролога с заднего крыльца. Корпулентную астрологиню пришлось с матюками выковыривать из подсобки уборщиц. Туда в виду распаленно атакующих ее в страхе занесло, чтобы экстренно укрыться, а там намертво заклинило в узеньком шкафчике с вениками и швабрами. А уж воплей насчет беспредела и ай больно, два дюжих омоновца, ― больше их в уборщицкой каморке не поместилось, ― они наслушались немало, покуда не допетрили врасщеп разломать шкафчик. Походя и дверь подсобки на х… То есть напрочь вынесли хилую дверку купно с толстухой-гадалкой.

Тана Бельская того несносного массового беспорядка и беспредельщины положительно не видела, не слышала, поскольку в директорском кабинете на втором этаже с ней обошлись не в пример тактичнее. Без русского площадного мата, но с прокурорским ордером на обыск.

В присутствии понятых и других официальных лиц, включая помощника районного прокурора, подполковник из Следственного комитета вежливенько предложил уважаемой госпоже Бельской самостоятельно открыть ее персональный сейф, предельно оснащенный сигнализацией, броней и кодовыми замками.

Доставать и трогать что-либо в собственном сейфе Тана наотрез отказалась.

Предупредительный подполковник скользнул вялым взглядом по тряпичному кейсу в руках одного из своих оперативных подчиненных, искоса глянул на безотказного представителя прокуратуры. Госпожу директора и ее протестующие возгласы демонстративно проигнорировал, не учитывал.

Засим без длительных, утомительных споров, поисков собственноручно работает профессиональным взломщиком, заучено используя специальный инструментарий и оснастку. И невозмутимо так обнаруживает у нее в директорском сейфе большой, заклеенный скотчем сверток, очевидно, сработанный из прозрачных конторских файл-папок с перфорацией. После чего вытаскивает из кармана крохотные маникюрные ножнички, методично прокалывает многослойную оболочку, умеючи пробует на вкус частичку белого порошка из этой вот офисной упаковки. Тут же определенно объявляет гражданам и сотрудникам, присутствующим при обыске:

― Около 400 граммов чистейшего героина, коли ласка.

«Вось и предъява тебе! знать бы от кого…»

Прежде чем препроводить по этапу задержанную гражданку Бельскую Т. К. вежливый востроносенький подполковник, неяк симпатизирующий белорусской мове, участливо разрешает ей посетить туалет.

«Хотя бы от стилета избавилась, и то хлеб. Не то стали б шить от п… и выше незаконное хранение холодного оружия…

Повязали, суки, ласково, захапали приветливо…»

В ментовском изоляторе временного содержания на Окрестина Тану Бельскую долго не мариновали. Часа полтора, не больше, придержали в одиночном вонючем отстойнике в наручниках, свободно без натяга защелкнутых спереди. Даже без личного исподнего обыска обошлись, отпечатков пальцев не брали. Потом, к ее невыразимому облегчению, прямиком завезли, повезли с почетом на служебном «ауди». Пускай по-прежнему не снимая наручников, зато в центр, на улицу Урицкого с шиком в СИЗО КГБ РБ.

«Американка, йе вашу мать! Хорошо хоть не на Антошкина в беспредел! Точняк, свекор Федос по быструхе провернулся. Узнал о дурной подставе и вперед на мины с песней…

Лева Шабревич в курсе, Вольга иносказательно черкнула пару строк, когда кипятильник и прочее в кешере барахлишко, шмотье, разрешенное подследственным, оперативно сюда передала.

Ничё, царица Тамара Винникова, банкирша национальная, говорят, тут сидела. И я посижу… Навряд те слишком долго. На воле с той п…той подставой и подкинутой наркотой есть, кому ускоренно разобраться…

Уйя! Развели, подставили, об…сы… Что такое не везет, и как с ним в тюряге бороться, что в лобок, что по лбу… Хапун тебе в сраку!..»

Глава десятая Охота к перемене мест

Евген Печанский благорасположено, в собственно распланированное время, уехал удельно в отпуск за кордон. Вернее, беспрепятственно, без воздушных ям и турбулентностей, гладко пересек европейско-белорусскую границу самолетом рейса «Белавиа» Минск ― Лас-Пальмас на высоте нескольких тысяч метров над землей.

Причем и в этот раз у него возникло некое ощущение неземного благополучия и заграничной легкости. Так бывало и до того, едва он мог сполна убедиться, что действительно покинул Беларусь. Будь то в воздухе или понизу на закордонной территории, если ехать поездом или автомобилем. Возможно, это и есть чувство Родины, когда он то ли в эмиграцию свободно направляется, то ли на волю откинулся после продолжительной отсидки на зоне? Не то будущий эмигрант, не то бывший зек.

Ни в том, ни в другом социально качественном состоянии Евген покамест никак не побывал. Вероятно потому, пасмурный погранконтроль, злобную таможню в аэропорту Минск−2 воспринимает в основном, как технические формальности, бюрократические частности, ничего для него не значащие.

«Ни в дебет, ни в кредит. Если охват не обхват, а обойма не магазин…»

На солнечных безоблачных Канарах его всегдашним порядком ждут отдохновенная тишь да евроатлантическая гладь. Европейские партнеры охотно откликнулись на канарские, итальянские и баварские предложения, а уже в Мюнхене четырехстороннее соглашение о намерениях было конструктивно обсуждено и вскоре подписано без малейших недоговоренностей.

«Спасибо родному батьке, дважды в шерсть прилетавшему из Фриско!»

Из Берлина рейсом «Люфтганзы» отпускник Евгений Печанский прибыл в Киев, где задержался на три дня вне каких-либо прагматических или утилитарных целей. Разве лишь посетил кое-какие издавна им избранные киевские ресторации, взыскательно проверяя, не ухудшилось ли там предложение правильного и вкусного пропитания по причине политических передряг и перехлестов.

В большой украинской столице Евген порой чувствует себя политически и экономически получше и посвободнее, чем на малой родине в Минске. Теперь Киев также не обманул его в отпускных ожиданиях. Но пора бы и честь знать, коли таковой считать возвращение к работе из жовто-блакитной Украйны в красно-зялёную Беларусь.

«Где-то восход золотого солнца в чистейшем голубом небе, а там красный закат над грязноватым зелено-коричневым болотцем. Вспорхнуть не порскнуть…»

Киев и Украина на поверку не чужды Евгену. Хотя бы потому, что помимо тамошних деловых связей и гастрономических интересов у него в запасе имеется паспорт гражданина Украины. В Беларуси о том официально знать не полагается. Но в Украине своими натурализованными фамилией, именем он может воспользоваться с полным на то легальным основанием. Даже авиабилет до Минска−2 приобрести, коли нужно, в аэропорту Жуляны или еще куда-нибудь в Борисполе.

Когда-то, в бытность президентства Януковича, аудитор Печанский из чистой любезности провел кое-какое документальное расследование. Педантично изучил некоторые документы, предоставленные киевскими партнерами. Хотя речь шла о немалых деньгах, об оплате своечастных ревизорских услуг он не уговаривался. За что заимел в подарок бриллиантовые запонки, а немного спустя ему в Минск подвезли украинский паспорт бонусом. Допустим, с небольшой ошибкой в фамилии.

«В натуре ясно, каб его никто здесь не читал и не завидовал, как В. Маяковскому в широких штанинах».

Для недолгого перелета по знакомому маршруту Киев ― Минск гражданской поэзией или каким-нибудь немудрящим криминальным чтивом Евген не запасся. Какой-никакой, но он пока отдыхающий, а чтение чего-либо в бумажном исполнении у него напрямую связано с его корпоративной службой. Между тем на использование высокотехнологичных устройств, чтобы в дороге время скоротать, почитать и поработать, в государственной «Белавиа» наложен тяжелый отстойный запрет. В довесок неуклюжие книги со стихами и детективами наш Евгений Печанский ни раньше, ни теперь в руки не берет, предпочитает другие жанры элитарной или массовой словесности на излучающем экране легких эргономичных гаджетов.

Для него в самолете лучше всего пораскинуть мудрыми мыслями, оценить с высоты, отстраненно, «что же будет с Родиной и с нами…» Песенная цитатка и музыкальная фраза ему на ум попутно подвернулись, ненароком. И об их авторстве он думать не думает, если нарочито взялся поразмышлять о времени и о себе без цитирования поэтических первоисточников. «Дедукция всяко не индукция…»

Итого: всякое время, всяческие свои жизненные периоды, перипетии, пертурбации Евген допустимо подразделяет на два строго перемежающихся режима: благоприятствия и неблагоприятствия. Черными и белыми полосами он их не называет. По его мнению, оно так же глупо, как и считать оба режима идущими в чересполосицу фаталистическими скоплениями удач и неудач в черно-белом цвете древнего кинескопа. Или зачем-то привязывать цепочку свершившихся благоприятных и неблагоприятных событий к месячным графикам неких программных биоритмов. Глупее того, тужиться что-либо предугадать в будущем помесячно, на год вперед графически, на малонаучном базисе, исчисляемом от дня рождения.

При этом гороскопов, счастливых звезд и планид, прочих астрологических идиотизмах, иной гадательной ерундистике и в помине у него нет. В суеверах он никак не состоит; якобы знамения, предзнаменования вызывают в нем раздражение и неприятие. В народные приметы Евгений Печанский не верит абсолютно, твердо зная, что вся эта быдловатая муть ― невротические навязчивые состояния тех, кто поскудоумно склонен доверять антинаучным и антирелигиозным выдумкам.

Зато ему очень желаемо разузнать, понять кое-что в силу его личной психологии. Почему в одни периоды жизни у него почти все прекрасно удается? Однако в другое перемежающееся время то же самое в лучшем случае периодически выходит в виде средней паршивости. Коли не высказаться задушевнее, помянув в одночасье валом валящие мелкие и крупные незадачи крепким словцом на многих языках.

Скажем, невзначай наступает время, когда едва ли не все, что он делает, говорит, предвидит, предусматривает ― получается оптимальным образом. На судьбоносный звездный час не похоже, если такое случается довольно часто и чаще всего не приводит к большим жизненным успехам. По той же причине назвать вдохновением режим наибольшего благоприятствия явно не стоит. Пожалуй, оттого что не всегда выходит создать что-нибудь долговременное, хорошим творческим заделом на будущее.

Потом ни с того ни с сего настают времена, когда правильные слова, верные дела, выверенные поступки совсем не приносят ощутимую практическую пользу. Или же оборачиваются действительно противоположным тому, что тщательно планируется, скрупулезно разрабатывается заранее. С большего провалов, завалов вроде бы нет, но и никаких триумфов тоже не наблюдается. Вместо успешных безошибочных действий ― медлительное, исподволь нудное, изматывающее развертывание серийных мельчайших неприятностей, оплошностей, промахов, случающихся по ничтожным поводам.

«Следом тотчас, нате-ка, пожалуйста, Ген Вадимыч, отраз могучая кучка крупных благоденствий на лазоревом блюдечке с золотой каемочкой. И Лас-Пальмас, где пятьсот тысяч жителей, и всяк поголовно в белых шортах!»

И, что самое нежелательное, сейчас он, Евген Печанский, не в состоянии вычислить, предположить, в какой такой режим жизнедеятельности предрасположен невзадолге войти по окончании отпуска.

Однак, при всех вариантах событийного развития все и всегда по большому гамбургскому счету зависит от него самого. От того, что он прагматически сделает или упреждающе совершил вольно или невольно с прицелом на будущее.

На какие-либо подарки судьбы или театральных богов из машины он никогда бездумно не полагался.

«Был бы положенный боекомплект под рукой либо малый ядерный заряд за пазухой… Дуло, поддувало с турбонаддувом… Подумаешь, Колумбово яйцо! Поставлю, и будет стоять, как миленькое…»

Без приключений и литературных цитат-каламбуров Евгений по прилету спокойно прошел на автостоянку в аэропорту. Сел в свой скромный синенький «гольф», терпеливо дождавшийся хозяина. И свободно укатил в собственный удел к себе на дачу в Колодищи. Заодно похвалил сам себя. Мол, благорассудительно заменил аккумулятор, коли его непритязательный автомобильчик с пол-оборота завелся и поехал без проблем.

* * *
Взяли Евгена на следующий день по дороге на службу в первый же его рабочий понедельник в начале девятого утром. Грамотно перекрыли ему наглухо тремя машинами и микроавтобусом проезд на железнодорожном переезде. Хренова туча омоновских стволов на изготовку. Сопротивление бессмысленно ― вмиг решето сделают. И тому подобное: вполне рутинно руки на капот, ноги в раскорячку.

Тут же последовали обыск и досмотр транспортного средства марки «мицубиси-аутлэндер».

В салоне автомобиля обнаружены автоматический пистолет итальянского производства «беретта», неполная пачка патронов к нему. В багажнике: вмонтированный в запасное колесо тайник с пистолетом ПМ. Как значится в том же протоколе, составленном на месте задержания, в указанном тайнике ―150 граммов расфасованного в чеках героина.

Точно в 9.30 задержанный гражданин Печанский Е. В. был доставлен на дознание в Генеральную прокуратуру РБ. По завершении допроса решением следственного органа и постановлением Минского городского суда взят под стражу. В дальнейшем этапирован в следственный изолятор КГБ.

«Скорый хапун и в Американку! Уважают, знать, наркодилера и террориста… Есть-есть на сраке шерсть…»

Глава одиннадцатая Они сошлись

В Американке приняли Евгена чин чинарем, правильно, по понятиям. С прибытием в душ препроводили по прошествии дотошного шмона. Вечерком после ужина пальчики откатали для тюремного архива. Сфоткали для следственного дела наутро. В одиночке карантина ради держали всего-то двое суток. В среду направили на подселение в двухместную камеру. Чтобы оба сокамерника не скучали, не тосковали, видать.

Чувство черного юмора у Евгена как есть прорезалось на допросе в прокуратуре. С той поры расставаться с ним он не помышляет. Какая тебе грусть-печаль после полуторачасового благополучного свиданьица-свиданки по-свойски с адвокатом Левой Шабревичем?

Удивительное дело! Он, Евген Печанский, таки вот чалится в Американке, в крытке, так сказать. Две серьезнейшие статьи ему шьют. Но чудится, будто вошел он не в тюрягу, а в самый что ни на есть удачный режим наибольшего благоприятствия.

Совершенно другой случай, следовало бы учесть, его новый скучный сожитель по камере. Нехотя поднялся со шконки, когда двое надзирателей пришкандыбали, приконвоировали ему сокамерника на новенького. Доложил тускло им о себе, как единый дежурный по камере. Сквозь зубы назвал сипло, глухо свою фамилию подследственного Ломцевича-Скибки. Снова улегся. Безучастно отвернулся к облупившейся серо-голубоватой краске и к трещинам на штукатурке в стене.

В камере жара, а тот в домашнее одеяло заворачивается, кутается, меланхолик тоскливый.

«Нехорошо это, неправильно, не в понятиях. К тому же этот меланхолический корешок-то не только мне знаком. Если покамест не воочию, то заочно. По многим интернет-публикациям вводная политинформация получена. Давно и недавно.

Надо сходиться покороче, живьем со известным политзеком Вовчиком Ломцевичем. Он же независимый журналист-аналитик Олег Инодумцев и штатный корреспондент пропрезидентского официоза Дмитрий Дымкин. Един в двух лицах, скажем. Нет, даже в трех. Коль одновременно крупный наркоделец. Кокаиновый король, оппозиционная мафия, как подвывают следствию желтые и полугосударственные СМИ. Есть, кстати, за что. Полкило элитного марафета с собой таскать ― это вам не фунт изюма.

Статья у него, конечно, народная: три-два-восемь. Однак масштаб и размах в шерсть как далеки от наших торчков и толкачей наркоты по клубам и ночным дискотекам.

Вот это подстава! Ажно завидки берут выставленного на ту же статью нейкого маленького наркодельца Печанского!

Хотя выбраться отсюда на волю гражданину Ломцевичу-Скибке як-неяк легчей, чем гражданину Печанскому. Чем мы хлопчука порадуем. Но не сегодня, а завтра, на прогулке».

Времени на все про все и подавно хоть продавай. Бог весть, сколько им здесь вместе припухать. Либо о том ведомо начальнику гебешной крытки, может, тому лошастому следаку-важняку из Генпрокуратуры.

«Кто-никто на земле или на небесах распорядился поместить двух подследственных в одну камеру Љ 3 почти над входом в нашу хорошую Американку».

Евген распаковал без лишних слов зековский кешер ― как и водится: сине-красный, клетчато-полосатый. Переоделся не торопясь из джинсов и кроссовок в сланцы, белую футболку и шорты. «Спасибо Леве, с кешером для крытки по полной провернулся».

Пора и за напарника браться.

― Приветанне, кокаиновы мафиозо! ― обратился Евген к бессловесному телу сокамерника. И слова-то он отыскал правильные, белорусские. ― Новинки белорусской политики с воли услыхать не желаешь, брате? Трехдневной давности, скажем. Но тебе, хлопче, сгодятся, коли ты по моим данным скоро месяц тут-ка в Американке зависаешь.

Можешь звать меня Евген. По батьке Вадимович. Захапали по той же статье три-два-восемь, что у тебя.

А ты Вовчик, насколько мне известно?

― Лучше Змитер, ― аутичный сокамерник проявил кое-какой слабый интерес к потенциальному собеседнику. Затем и лицом к нему с горестным вздохом повернулся, когда тот вдруг умолк, выдерживая паузу, набрасывая несколько многообещающих предложений в блокноте.

Лежачий сокамерник прочитал, что ему предложено, моментально оживился, вскочил со шконки, заулыбался, руку протянул для пожатия. Выдохнул облегченно:

― Думал, мне опять бесписьменного стукача-колхозника суют. Достали, суки!

Мафиозо пошел к своим мафиози, не так ли?

На умный, толково заданный разделительный вопрос Евген ответил привычной такой присказкой. Он помнил, от кого заимствовал:

― Центр далек от эпицентра, будьте благонадежны.

― Исподволь не есть исподтишка, из-под полы или из подполья, ― подхватил игру в знакомые слова Змитер. И сей момент произвел вбрасывание:

― Корсаж не корсет?

― А колор не колер, ― взял подачу Евген, немедля спросив, ― что же держит предержащий, коли он не при власти?

Абсурдный, казалось, ответ Змитера лишь подтвердил уверенность Евгена в благонадежности собеседника:

― Дед Мороз не Санта-Клаус!

― Конь не кобыла!!! ― грянул Евген.

В том же уверен и сокамерник, если вдруг без удержу, заразительно расхохотался, повалившись на шконку. Евген усмехнулся и сам помимо воли громко рассмеялся, когда Змитер сумел его спросить:

― Удобрить не сдобрить?

Минуту-другую они оба никак не могли удержаться от смеха и над собой, и над судьбой, вдруг сталкивающей ранее незнакомых умников-разумников вроде в самом неподходящем для них месте. Да еще имеющих однозначно общее интеллектуальное знакомство там на воле, вдали за решетками и за стенами этой старой гебешной тюряги.

Давиться хохотом они прекратили, когда их вернул к ближней тюремной реальности надзиратель, недоуменно отворивший оконце-кормушку в двери камеры.

― Вы чё тут, беспредельщики? ― озадаченно вопросила из кормушки дебелая вертухайская харя прапорщика в зеленом кителе.

Разумный ответ Евгена харю и китель удовлетворили.

― Смешной анекдот вспомнили, старшой.

― А-а, бывает, ― с большой охотой согласился прапор. Меньше всего ему хотелось успокаивать двух психов, к тому же далеко не из простых зеков. Але таких здесь много.

― Ужин скоро, свеклу дают ― сообщил он, дабы соблюсти начальственную важность старшего помощника начальника дежурной смены надзирателей. Дескать, проверил, насколько исправно открывается и закрывается кормушка. Заодно кипятильник, который хранят отдельно от зеков на полочке за занавеской в тюремном коридоре, отдал в камеру на полчаса раньше положенного по распорядку.

― Давай второй кипятильник, у меня он мощнее, ― потребовал Евген.

― Не положено, ― прикрыл кормушку вертухай. Хватит-де одного послабления режима.

Едва одутловатый попка-надзиратель отвалил, Змитер и Евген продолжили знакомиться накоротке, привыкать к внешности и к поведению друг друга. Пока вода закипит, чаек заварится и так далее.

― Давненько дядьку Алеся знаешь?

― Ну если по-русски тороватый обходится без глупой тары, а охломон не всегда хлам, то получается четыре года.

― А я с детства! ― гордо подтвердил самобытное старшинство Евген. Что Змитер отныне ничуть не подвергает сомнению во всех смыслах. И в камере, и вообще, там, на свободе.

Получается, они оба заразились литературной игрой в слова-ляпсусы от писателя Алеся Двинько. Бог знает когда дядька Алесь начал коллекционировать многоразличные примеры для своего секретного словаря расхожих несуразиц, бродячих писательских перлов, да журналистских глупостей, тупостей, редакторских недоразумений, недосмотра, лопоухости и дремучего невежества корректоров. От совковых дебильных опечаток до наших времен огульного пренебрежения орфографией и толковыми языковыми словарями данный лексикон составляется, пополняется.

О том же благорасположено, кабы подкидывали ему глупейшие образчики того, чем кормят, тяп-ляп, нынче читателей горе-грамотеи, Михалыч завсегда просит друзей и знакомых. Разумеется, из тех, кто умеет читать не только субтитры по телевизору. Причем раскрепощенно обладает своечастным независимым суждением о том, чего сегодня творится в стране и в мире.

― Будьте благонадежны! ― процитировал Евген очень двусмысленное писательское присловье Алексан Михалыча. ― Так расповедать, хлопче, какой по тебе информационный шум-гам, гомон на воле стоймя стоит? Прямо-таки поминки по Финнегану справляют, загибающемуся незаконно в страшенном узилище последнего диктатора в Европе.

― Валяй, коли не шуткуешь. Послушаем в откровении наши новинки, и специально, и спациально.

Змитер выразительно глянул на глубокий узкий оконный проем в наружном наморднике в толстых коричневых прутьях. Перевел взгляд на обитую железом серую дверь, Оглядел крашеные стены, высокий сероватый потолок, траченый сыростью. Поднял глаза на зарешеченную электрическую лампу-грушу, горящую иногда днем, но всегда ночью.

Евген очень хорошо понимает Змитера. Прослушка в камере не исключается. Потому сразу черкнул для него в блокнотике, так скажем, маляву, предложил кое-чего перетереть завтра на прогулке. Притом сделать заяву завтрашнему начальнику суточной смены на два прогулочных часа до обеда.

Относительно свежих политических новостей о нем самом и прочем сопутствующем Змитеру с лихвой хватило для поднятия тонуса и бодрости духа. Он сделал стойку на руках, несколько раз отжался от шконки. Затем поблагодарил сокамерника за добрые вести. Похоже, он ничего подобного не ожидал. Скорее наоборот.

― До тебя со мной какой-то сраный стукачок сидел, ― поведал он Евгению. ― Якобы белорус с Молдовы, повязали будто за незаконное пребывание и пересечение границы. Так он меня зоной запугивал, кот помойный. Говорил, восемь лет по моей статье, восемь лет мне на зоне светит в усиленном режиме. Ну я и понял тогда, на воле меня дуже не забывают. Тот недотыка что-то обо мне знает, но молчит, гадик мелкий.

Передачи, семейные, ни о чем, письма от родоков, правда, приходят. Однак свиданки с отцом не дают, тертый хрен им в сраку.

Адвоката ссучившегося я далеко-далеко послал, когда козлина проговорился, что его мой следак назначил. Оказалось, и батьку они обдурили, сучары.

― Думаю, с адвокатурой мы энто дело подправим, Змитер.

Тебя отсюда часто на допросы тягают?

― Да нет, Евген, только два разика водили в браслетах по соседству через двор. И то разговоры были ни о чем. Видать, гебешный следак время тянет или ждет, гадик, пока у меня тут крыша с концами поедет.

― Теперь, малец, навряд ли. Коли меня будешь слушаться.

― Буду, ― не стал возражать Змитер тому, чью компетентность и подготовленность он безоговорочно признает. Раньше бы ему такого сокамерника! Было б куда как легче к этой тюряге приспособиться.

Но справиться у него не помешает:

― У тебя какая ходка, Евген Вадимыч?

― О том, о сем, завтра побазарим, хлопче. На свежем воздухе.

Кстати, почему газет у газетчика в камере не вижу?

― Интересно, как их здесь получают?

― Тебе что, ничего не объяснили?!!

Спросить тут в Американке всяко можно, Змитер ты наш Дымкин.

«В шерсть измельчала достопримечательная Американка. А ли малого здесь так прессуют ненавязчиво?»

Глава двенадцатая Почтенный замок был построен

После тюремного отбоя в 22.00, когда на потолке включили чуточку более тусклую лампу, Змитер Дымкин кое-что понял, словом, ощутил. Оказывается, его новоявленный напарник незатейливо в вечернем разговоре словно снял с него гнетущую тяжесть, хотя бы тебе ложного, но уголовного обвинения. Заснул Змитер почему-то успокоенный за уготованное ему будущее.

«Как-нибудь все у нас наладится… Если перспектива назад в историю не смотрит…»

* * *
В 6.00 всем арестантам в Американке, она же СИЗО КГБ, надзиратели-ключники играют подъем. Ходят по кругу вертухаи и стучат ключами в дверные кормушки. Значит, пришло время оправки для зеков, иных счастливых часов, кроме тюремного расписания, не наблюдающих. Покамерно заключенных и подследственных, коим здесь запрещено иметь наручные и другие часы, конвоируют в отхожее место. Те, у кого по камерам не предусмотрено этакого канализационного удобства, могут справить большую нужду на эмалированном толчке с двумя рубчатыми опорами для ног. Открывай кран, пускай быструю водичку, присаживайся орлом на корточки и вали в дырку, коли найдешь чем.

Там же в коммунальном сортире красноказарменного образца полагается опорожнять, мыть и обеззараживать хлоркой парашу из камеры. Емкость для малой нужды в Американке весьма примечательна. Очень походит формой и размерами на портативный унитаз со стульчаком, крышкой и ручкой для транспортировки. Правда, он не белой, а серо-зеленой пластмассовой расцветки. Стульчак под стать и под сраку коричневый, цвета подсохшего дерьма. Видимо, на него следует садиться зекам, то есть зечкам чисто женского пола или опущенным, кому мужчиной быть не положено.

Параша демисекс, ― отметил Змитер.

С появлением в камере Евгена он точно вернулся к прежней наблюдательной жизни профессионала. Положительно в умственном отношении, в уме, мысленно. Если записывать эти наблюдения он не рискует, ― боится, что изымут, ― то запомнить их ему по силам. В будущем непременно пригодится.

На утреннюю оправку Евген не пошел. Змитер его понял. Не так-то просто человеческому организму приобрести привычку-рефлекс гадить по расписанию. «Особисто, коли срать ― да нечем».

На завтрак по тюремному обыкновению дежурный вертухай-баландер притаранил овсянку. Если сдобрить маслом, сахаром и сухофруктами, то ничего, не приедается.

Евген привычно-брезгливо изучил железную миску с овсянкой. С не меньшей брезгливостью он вчера исследовал на предмет съедобности сырую тертую свеклу с селедкой на ужин. Тем не менее, подчистили они, будь здоров, и вчерашнюю, и утрешнюю тюремную кормежку.

С утра оба сокамерника хмуро безмолвствовали. Евген добыл из собственного своего кешера толстую тетрадищу формата А4, уселся за угловой стол справа от умывальника под окошком. Змитер улегся кемарить до прогулки, размышлять по времени и месту.

По его недолгому тюремному опыту и наблюдениям, формой все камеры в Американке одинаковы. Представляют собой нарезанные трапеции двенадцати шагов в длину. Три-четыре шага у двери от стены до стены. Пять-шесть шагов у оконного проема с красно-коричневым стеклопакетом и намордником снаружи, сваренном из арматурных штырей. Некоторые камеры-трапеции чуток пошире. Это там, где помимо раковины есть унитаз с фановой трубой. Но таковское обустройство только для 4−5 зеков в одной камере.

Камеры в виде трапеций из-за того, что тюремное здание выстроено в форме круглой коробки из-под торта, или, если угодно, картонки для дамских шляп великосветского дизайна.

Большая часть тюремных камер, то есть все те, что на втором этаже, расположены по окружности центрального зала. По тому же кругу, как по балкону, ходят, шарятся, шныряют надзиратели дежурной смены. Каждые две-три минуты им предписано заглядывать в дверные глазки. Рядом с каждой камерой специальные полки. На них лежат бритвенные принадлежности зеков, кипятильники, витамины, лекарства.

Как-то раз Змитер увидел на такой полке целую гору разных медикаментов. Анонимно посочувствовал какому-то хвором зеку. Заметив, куда он смотрит, конвоировавший его вертухай, немедля задернул шторку. Тюремная тайна, значит.

Между прочим, даже мельком видеть других зеков, не из своей камеры, заключенным и подследственным Американки категорически запрещено. Перемещаются по тюрьме конвоируемые зеки строжайше по отдельности. Об их секретном перемещении конвойные сигнализируют, предупреждают насвистыванием, чтобы другой конвой и прочие тюремные службисты не зевали, сторонились, обходили стороной. Или подождали, пока тайного зека не проведут, отведут, куда надо, с малохудожественным свистом.

«Свистуны влагалищные, черти драные!» ― ехидно процитировал Змитер по поводу и по случаю. Правда, из другой, уж вовсе фантастической оперы. «Быть может, когда-нибудь некто Дымкин тоже напишет оперу… кому-нибудь, как свидетель, в Гаагский трибунал по расследованию преступлений белорусского лукашизма».

Чтобы подняться на второй тюремный этаж через центральный провал с круглой балконной балюстрадой, зекам и конвойным надо преодолеть два марша примечательной железной лестницы, ― вернулся Змитер к мысленному описанию внутренних достопримечательностей Американки. Черт те знает сколько ему предстоит в ней кантоваться. «Подконвойно и подневольно».

Пупырчатые ступени центральной лестницы в Американке до блеска стерты, измерены шагами бесчисленных заключенных, их конвоиров, начиная с 30-х годов прошлого века, когда была построена эта вот следственная тюрьма ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ. Выстроили ее по американскому проекту, как и другие, ей идентичные спецтюрьмы в коммунистическом Совсоюзе. Наверное, отсюда происходит ее название в народе, ― пришел к немудрящему умозаключению Змитер.

Наверху от лестницы ведет ответвление на центральную площадку-насест. Должно быть, когда-то на ней сидел попка-вертухай, вкруговую озирал камеры одурелый чекист. Если вместо глухих дверей с кормушками и глазками были решетки, наподобие тех, что в старых, собственно, американских тюрьмах.

На первом этаже Американки пищеблок, медкабинет, карцеры, закутки для обыска, спуск в душевую для заключенных и в баню для тюремного начальства. Также в полуподвале размещены комнаты допросов и свиданий. Дальше по коридору прочие служебные помещения. Говорят, особым заковыристым туннельным коридором оттуда можно пройти на КПП, где принимают передачи от родственников и арестантов отпускают, буде случится, на волю.

К далекой истории будь помянуты, расстрельный коридор и выход, откуда былые энкаведисты поднимали, грузили, вывозили трупы репрессированных в урочище Куропаты, ныне крепко замурованы. А тугоухой народной молве, кривотолкам, хрень на плетень, слухам о существовании некоего подземного автомобильно-железнодорожного туннеля из Американки в почтенный тюремный замок на Володарке доверять незачем.

Здесь Змитер весьма и весьма пожалел, что почти ничегошеньки не знает о совковой предыстории Американки. Но это упущение вполне поправимо. «Для очистки совести на свободе добросовестно и остросюжетно все выясним», ― сочинил он неприхотливый каламбур, придя в отменное настроение и воодушевление. «И еще неоднократно выйдет зайчик погулять. Ясное дело, покуда в тюремном дворике».

На прогулку Змитера и Евгена почтительно отконвоировали три надзирателя в зеленых мундирах с погонами: два сзади, один спереди. Вывели не самыми первыми, но и не последними, где-то в одиннадцатом часу. Прогулочный дворик им выделили тоже вполне сносный. Хоть и не самый большой в центре зоны зековского выгула, но и не маленький. Тот, который с левого боку от вышки с верховым гебешным попкой и его музыкальным матюгальником.

Всего в Американке насчитывается девять прогулочных двориков. Самый омерзительный ― в правом углу под вышкой узкая наклонная щель полтора метра в ширину. Зарешеченная клетка-обезьянник на выходе из тюрьмы в прогулочную зону малость получше. Хотя туда одиночек запускают, притом в последнюю очередь и раньше всех отправляют в камеру. Так что одиночная прогулка выходит намного меньше положенного часа или двух часов.

Высота стен каждого дворика больше четырех метров. Наверху стальные решетки, чтоб небо в клеточку, или стальная сетка. Внутренние булыжные стены между двориками сверху продолжаются, отгорожены заборами из колючей проволоки. Вверх лучше не смотреть. Зато на малую скамеечку присесть можно, коли наскучит ходить, бродить в замкнутом пространстве.

Для того чтобы подследственные и заключенные не могли переговариваться и передавать приветы в соседние дворики, у вертухая на вышке во всю мощь валит музычка. Надсаживаются, надрываются трансляции FM-станций на вкус дежурного надзирателя в прогулочной зоне. Голосят мерзко просроченными подгнившими хитами, гомонят повторной рекламой для лохов. Отчего у зеков мурашки по коже от омерзения. Иногда проквакают сверхкраткие мало актуальные полуновости о валютных курсах и погоде. Один вертухай, ярый попсович-русофил, завсегда подключает к тюремному матюгальнику собственную мерзкую шарманку и непомерно глушит окружающих гнусавой россиянской мерзостью.

Такое вот шумовое прогулочное сопровождение. Зато в своем дворике вы можете совсем расковано разговаривать, о чем вам благоугодно, не опасаясь прослушки и направленных микрофонов при таком запредельном уровне звуковых помех. А беспредельщицкую попсятину спустя некоторое время начисто перестаешь слышать и замечать. Коли есть с кем о чем-то нужном приятно поговорить.

«Кому не услышаться там на FM? И точка би-вай, бывай, бай-бай. Не надо петь козлиных песен!»

Пока его напарник усердно предавался динамичной растяжке на свежем воздухе, Змитер сделал несколько силовых упражнений на статику. Прищурившись, припомнил невидимую отсюда облицовку камнем на цоколе тюряги. Снизу доверху смерил оценивающим взглядом оштукатуренное бледно-желтое круглое здание Американки. На это его обозрение, оно очень походит внешне на зал заседаний палатных депутатов в конструктивистском Доме правительства. Отчего-то ему вдруг вспомнился английский пороховой заговор. К чему бы это?

― А на вышке маячит очумелый чекист! ― откомментировал в речитативе знакомой песенной цитатой Змитер.

Евген в той же тональности вспомнил другой образчик устного народно-тюремного творчества:

― С одесского кичмана слиняли два уркана…

Глава тринадцатая И Тане уж не так ужасно

Целый месяц в следственной тюрьме нисколько не укротил, не смягчил твердый женский характер Таны Бельской. Если следовать сравнительно мягким, кротким взглядам тюремного персонала и ее следователей. Тут уж не прибавить, не убавить. Когда б на то была их добрая воля, они с открытой душой отпустили бы уважаемую госпожу Бельскую на свободу, на все четыре стороны, с какой угодно совестью.

Ей даже специально разрешено новым усовещенным следователем включать личный телевизор над дверью в любое время от подъема до отбоя. Другие заключенные и подследственные тоже могут иметь телеприемники в камерах. Но смотреть в них им дозволено лишь по тюремному графику: в точности, как и пользование кипятильником.

Вот как раз право на круглосуточное пользование электрочайником Тана сейчас посягает завоевать. Она несгибаемо уверена, что это у нее наверняка получится. К слову, феном, хранящемся на полке в коридоре, она пользуется, всякий раз приходя после вытребованного ежевечернего душа. Во избежание неприятностей по службе милосердные начальники дежурной смены сами ей иногда дополнительно предлагают утренний душ. Мол, по случаю жаркой погоды, не откажите нам в любезности.

Градус за градусом Татьяна Бельская приобрела кое-какие повадки бывалой зечки из матерых уркаганок или паханок. Куда-то, возможно, на время подевалась в никуда лощеная столичная бизнес-леди с высшим юридическим образованием.

Так, сокамерницу, проворовавшуюся на взятках тетку судью, Тана выжила, выперла, «вып…ла ее, блядину на х…» спустя три дня совокупного тюремного бытия. Очень вежливо и литературно она ей, «тетехе п…аватой», рассказала, Боже упаси, не угрожая, как на сам-речь осуществляется женская кастрация-обрезание. Ну а зловещий подробный пересказ чудного лирического сна Татьяны о хирургическом вложении в глубокое женское влагалище черной, ребристой, осколочной, оборонительной гранаты Ф−1 лишил подследственную служительницу белорусской Фемиды всяческого самообладания. И, похоже, поверг в тяжелый истерический невроз, может, в реактивный психоз. Всем тучным телом бившуюся о дверь подследственную пришлось дежурной смене неотложно госпитализировать в карцер-кондей на первый этаж. Благо в нем стены и пол обиты мягким пористым материалом, исключающим серьезное членовредительство как грубых мужских, так и нежных женских тел.

Если по тюремным правилам Американки мужчинам полагается бриться раз в три дня, то госпожа зечка Бельская истребовала себе такое же право. «Что в лобок, что по лбу, мандавошек размножать!». Благое дело, коли щетинистая поросль на лице, в отличие от мужского пола, ей не досаждают. Но докучная женственная растительность в подмышках, на голенях и в промежности тоже подлежит санитарному удалению.

Стоило какому-то любознательному надзирателю ненароком запустить глаз, чуть взглянуть через глазок на вышеупомянутую гигиеническую процедуру, как тотчас Тана потребовала теплой встречи с начальником тюрьмы. В результате въедливой, убедительной беседы с ним и с его замом, а также надзорного воздействия Генпрокуратуры на тюремных лиц противоположного пола были наложены неписаное табу, устный религиозный запрет даже подходить к ее одиночной камере без стука и без звука.

Шастать голой по камере Тана, тем не менее и тем более, себе не позволяет. В силу жаркого августовского времени носит шорты и топик. Но в душ спускается вовсе не в халате, напротив, только в благопристойных голубых джинсах с застежкой на женскую сторону.

В черных джинсах и в белой блузке Тана посещала допросы у следователя, свидания с родными и адвокатом. Мужу Мечиславу надолго или навсегда хватило одной лишь июльской свиданки с любезной супругой. Хотя ее адвокатесса Альбина Болбик держится стойко, едва ли не еженедельно докладывает о проделанной адвокатской работе. Однажды к Тане следователь и начальство СИЗО очень близко допустили кузину Ольгу Сведкович. Но та ей также не смогла поведать чего-либо утешительного и обнадеживающего насчет скорого и безотлагательного выхода на свободу.

По-прежнему остается неясным, кто же ее, Тану Бельскую, так ловко и прытко подставил?

«Во где параша! Узнаю кто ― урою уродов, в унитазе утоплю гадов!»

Нужным серо-зеленым сосудом в камере Тана пользуется без стеснения по всем типам зековской нужды, обусловленной естеством. На то у нее баллон с ароматизатором в камере. И опорожнять парашу, отмывать жидким мылом ходит по расписанию под конвоем какой-нибудь одной из трех обслуживающих ее надзирательниц. Кто-то из них обязательно осуществляет для нее, согласно тюремному разрешительному установлению, продовольственный и прочий нормированный шопинг по списку. Доверять это важное дело бесхозяйственным мужчинам надзирателям Тана Бельская никак не доверяет.

Безусловно и естественно, запрещенных товаров и предметов они ей не поставляют и не рискуют. Все-таки шмон в камере проходит регулярно, как гласно, так и негласно. О том, о сем несколько по-женски не без умысла проговорилась ей отзывчивая на внешние субсидии дородная прапорщица Алевтина. По всей видимости, конкурирующие дежурные смены наперебой стараются подловить друг друга на нарушениях внутренних тюремных норм и правил. Но в течение суточного дежурства своей смены спросить все можно, если осторожно.

Насколько Тана полагала, ничего лишнего она ни с кого не спрашивает. Ни в тюряге, ни на воле. Кому много дано, с того и спрос больше. Само собой, коли есть коммерческие предложения. «Подзаконно, что в лобок, что по лбу х…сосам и х…соскам!»

Словом, пребывая в Американке, никому спуску она не давала. В том числе самой себе.

За собственной физической формой и внешностью следит строжайше, образцово. На прогулку выходит ежедневно. На шконке не валяется в бездельной расслабухе. Влажную уборку в камере устраивает ежедневно и раз в неделю по генеральной программе.

Таким образом в щели исподу железно-деревянной шконки, которая может подниматься и прикрепляться к стене, в одночасье обнаружила мойку. То есть нашла лезвие мужской безопасной бритвы.

Отметим не в скобках, что в переводе с блатной фени на нормальный и нормативный язык Тана не нуждается. Уголовный жаргон без кавычек для нее стал столь же естественным средством изъяснения, общения и мышления, как и для надзирателей в Американке. Как оно ни расхоже, однако с кем поведешься, от того и наберешься разнообразной лексической специфики. Того более, в тюряге, в крытке. Или на стрелках с базаром, то бишь на допросах у следаков, на свиданках с адвокатами.

Недолго думая, Тана принялась тренироваться в бросках с мойкой, утяжелив ее двумя канцелярскими скрепками в пластиковой оболочке. А вдруг специфически пригодится?

Меры безопасности от случайного подглядывания она при этом соблюдает. Стоит строго спиной к дверному глазку, чутко прислушивается к топоту вертухаев и вертухаек в кольцевом тюремном коридоре.

Тем паче у нее также имеется другое специфическое орудие для тренировки и подкрепления навыков обращения с холодным оружием. О чем полагается знать только лишь немногим своим, не чужим.

Оружейное дело в том, что на экстраординарном свидании с кузиной Вольгой от нее Тана получила заколку для волос. С виду обычная пластмассовая дешевка. Но в деле и при делах это есть отличный режущий и колющий инструмент нейтрализации и ликвидации реальных противников в рукопашной схватке.

Тана даже было подумала опрометчиво, не заточить ли соответствующим образом рукоятку тупого столового ножа. Все-таки метательное оружие? Ан немедля отреклась от негодного форса. Камеру-то раз к разу секретно шмонают, когда она в душе. Да и ножик в невозбранное пользование она выдавила в нарушение тюремных правил. Другим-то заключенным и подследственным столовые ножи, ― хлебушек, батончик порезать и все такое, ― выделяют кроме как на время приема пищи.

О том и начальник тюрьмы ей при каждой встрече разводит, распинается. Показывает, гаденыш гнусненький, участливо, какой он добрый попка, как всегда рад пойти ей навстречу.

Хотя на последней прогулке ее в который раз завели, «волки позорные, свистуны и свистуньи влагалищные», в клетку на входе у банных окон в подвале. Впрочем, расщелина под вышкой совсем гнусь, чтобы прогуливаться, разминаться в одиночку.

После каждой прогулки Тана давала себе слово по выходе на свободу разобраться «что в лобок, что по лбу» с владельцами FM-станций. «Взять ублюдков в плотную разработку, в оборот, блядунов и блядуний». Вкупе с их дикторами, ди-джеями-болтунами, имеющими такие противные гугнивые голоса. «Как если б из сраки тебе вещают, недовярки. Занадта гнуснее, чем Лука-урод хамзивый…»

Глава четырнадцатая Заводят слово стороной

―…Твой груз кокаина, Митрич, перехватила в мае служба охраны Луки. Мне это достоверно и документально известно. Туточки у нас, як в бородатом анекдоте. То ли генерал Витя Лукашенко наркомаршрут из варяг в москали прикрывал. То ли ему так выслужиться перед батькой приболело.

Другого разумного объяснения, откуда раптам организовалась хренова куча марафета у тебя в сумке, я не знаю и не предполагаю. Так что указание о твоем аресте родилось где-то в самом верху президентской вертикали. Предлог и подстава ― на усмотрение услужливых исполнителей.

Не исключаю, какой-то из своих статеек ты нефигово достал Луку. Подсунули чего-то ему на просмотр, как его в оппозиционных изданиях полощут. А он завелся, окрысился, закабанел, задрочился. Небось, и команду дал, разузнать, кто таков, разобраться, почему посмел, обнаглел.

― Теперь понятно, Вадимыч, отчего моего батьку следак ко мне на свиданку не пускает. Батянька мой мог бы то ж самое рассказать, имея необходимые вводные от старого корефана. С выпускающим со «Знича» он в одной группе учился. А того Лука с депутатских лет знает, водку вдвоем киряли, компромат на чиновников Совмина собирали…

Евген и Змитер много чего могут обсудить на двоих в прогулочном чистом дворике под аккомпанемент натужной попсы, раздающейся из хрипавого матюгальника у вертухая на вышке. Хотя сразу подумали они о разном, едва огляделись среди булыжных стен, и за ними заперли массивную железную дверь.

Евген недоуменно, чисто риторически вопросил, как же это некоторые попсовые певички умудряются в одно и то же время, в одно горло, толсто гундосить в нос и тоненько пищать в микрофон? Между тем Змитер восхитился, насколько верно и образно назван вертухаем тот зеленый крендель на вышке. «Крутится, вертится мудак как шальной. Туда-сюда зырит, мусор гебешный».

Многое воспринимать и рассматривать можно по-разному. Поэтому на окружающие их антураж и пейзаж, на звуковое и шумовое оформление прогулки они меньше всего обращают внимание. Если есть темы поважнее, не грех пренебречь тюремной обстановкой.

― Советовать тебе я ничего не порываюсь. Но кто-никто другой на твоем месте, Змитрук, безотлагательно и обстоятельно взялся бы писать сыновнюю слезницу не берестейскому родителю, а всебелорусскому батьке. Мол, сижу не за что. Прегрешения журналистской молодости осознал, каюсь. Если кого ругнул сгоряча, то прошу у всех прощения. К наркоте ни в жизнь близко не подходил. Так ведь?

― Ну да. Наркоту я ни разу в жизни не пробовал. Просто тютюн курить опять в тюряге начал. Три года выдержал без табачного зелья. Думаю по новой бросить.

― Это правильно, братка Змитер. Еще верней будет составить тебе жалобу на незаконное задержание и арест по косвенным уликам. Луке о ней точно донесут и доложат. Но это уже дела адвоката, которого у тебя пока нет.

Думаю, при должном юридическом рассмотрении твоего дела оно до суда не дойдет. На уроне Совбеза и Генпрокуратуры за все решат, при условии, что в нем замешаны привходящие обстоятельства твоей профессиональной деятельности.

Вельми возможно, откуда ни возьмись, возникнет какой-нибудь средней руки наркоделец-мафиозо, который чалится на зоне. Скажет, его-де груз того марафета в количестве и качестве трехсот двадцати граммов. Мол, курьер углядел за собой слежку, топтунов у дома, где редакция газеты «Знич», сунул пакет первому встречному на лестнице фраеру ушастому, проследил, куда тот зашел. И слинял, когда гебисты оравой подкатили.

Мифического курьера сдавать нашему предполагаемому наркодельцу совсем не обязательно. Следаку и того хватит, чтобы закрыть мутное и муторное дельце. А мафиозо, сотрудничавшему со следствием, если не скорая воля по особой статье УК, амнистии таким не дают, то всенепременно безбедное существование на зоне до конца его значительно урезанного срока.

Но сначала, ясное дело, тебе нужно писать напрямую Луке в домик на улице К. Маркса.

― Ты меня извини, Евген. Но этого, то есть писать, кланяться Луке, я покуда не буду. Воздержусь. Ни мне, ни тебе пока еще не ясны все туманные обстоятельства, каким макаром и манером подставили кролика Роджера. То есть некоего Змитера Дымкина.

Ну напишу я, ну откинусь без суда из крытки. Ну а дальше-то что? Ни в один президентский официоз на работу не возьмут. Бо им стремно иметь дело с признанным политзеком. В оппозиционной прессе от замаранного наркотой еще дальше будут нос воротить.

И что тогда? В Брест к батьке под крылышко в его провинциальную газетку?

Не хочу! Будет открытый суд. А там во всем и со всеми разберемся.

― Ага, жди-пожди в Американке полгода-год. Авось дождешься закрытого рассмотрения. Если твое дело связано с политикой. Журналеров твоих со злобным умыслом пустят на первое заседание суда. И на последнее, чтоб услышать приговор, который тебе спустят с горочки сверху вниз.

Пугать тебя я не пугаю. Из осужденки на Володарке или из зоны ты откинешься в продолжение года по касатке. И выйдешь опять же никому не нужный, каб сесть на плацкартный пассажирский поезд Минск ― Брест. Казенные проездные деньги тебе выпишут.

Оно тебе надо? Не меньше полутора лет ни за что ни про что на нарах припухать?

Змитер внимательно выслушал собеседника и потому вопросом на вопрос поинтересовался:

― Касатка это что?

― Кассационная жалоба в вышестоящую судебную инстанцию на приговор нижестоящего суда. В твоем случае в Верховный суд на Минский городской. А для того придется частично признавать свою вину, неизвестно какую.

Говорю тебе, Митрич. Пиши челобитную батьке Луке. Батька у нас добрый, любит прощать чужим свои собственные грехи.

― Подумаю…

Эх, мне бы мой комп сюда и вай-фай! Горя б не знал и работал.

А что? Трехразовое горячее питание, прогулки ежедневно, в душ водят аж четыре раза в неделю. Утром поднимут, вечером спать уложат. Книжки с военными приключениями белорусских партизан из библиотечки носят. Или вон в переводе с немецкого толстую биографию какого-то бородатого хмыря по фамилии Маркс в кормушку подкладывают.

― Угу. Мало так кто говорит в стиле нашего дядьки Алеся. Ты ― читака, я ― писака, однако. В вольном переложении с японского.

Скажи-ка мне, Змитер, с воли телеящик в камеру заказывать будем?

― Зачем нам телик-брехунец? Зуб глазной даю, подключение к «Нэшнл джиогрэфик» и «Дискавери» тюремным кабельным телевещанием не предусмотрено.

Думаю, хватит выписанных тобой газеток. В том числе и моей бывшей, орденоносной, вечно совковой.

― Совсем ты политическим стал, как я погляжу.

― А я всегда таким был, с ранней юности, когда ежемесячную нелегальную газетку в школе издавал, тайно распространял. Батька мой, конечно, догадывался, чьих рук дело пасквили на учителей и школьного директора. А также, кому очень нравится заглавный девиз в ученической самоуправной газете «Зубровка»: РОДИНА, СВОБОДА, ДОЛОЙ ЛУКУ-УРОДА. Батька у меня профи, потомственный журналист. Но остальные, лохи, вычислить меня таки не сумели, пока я сам в десятом классе не закрыл то свое издательство из подполья.

― Или не пожелали вычислять?

― Могло быть и так.

― А я, Змитер, из рабочей династии ментов и прокуроров. И сам-то вон из ментуры в бухгалтерию подался.

― Да что ты!!! О тебе ведь дед Двинько мне говорил с придыханием: джентльмен и аудитор мистер Печанский! Не верю! Шуткуешь?

― Ей-ей! Верь не верь! Раньше я сажал, нынче вот меня посадили.

Любой мент, прокурор, судья, вертухай, опер ― обязан императивно знать, Змитер мой Дымкин, что его так же могут взять да на цугундер. Право слово, у каждого борзого зачастую найдется за что. Нет в уголовном кодексе таких статей и преступлений, какие бы не совершали правоохранители при делах, при должностях, при погонах…

Глава пятнадцатая Их разговор благоразумный

В камере Евген и Змитер распределились по своеобычным, им привычным местам. Один перед обедом по обыкновению растянулся, принял упор лежа на спине на тощем тюремном матраце. Закурил задумчиво. Другой присел на принайтовленную к полу табуретку, к столу, к толстенной тетради. Выпрямился напряженно, кулаки сжал. Тоже задумался.

Немного погодя Змитер поделился с сокамерником некоторыми соображениями:

― В тюряге, как в поезде, Вадимыч. Разговоры, словно с попутчиком, которого тебе случайно судьба подбросила. Говорим, вязкое тюремное время словесно убиваем, чего-то ждем. Куда-то едем лежмя на твердом плацкарте. Право слово, в ожидании прибытия на конечную станцию. Когда-нибудь и куда-нибудь.

― Ага, только остановки у нас, Митрич, сплошь промежуточные, в шерсть. Сначала ждешь обеда, потом ― ужина.

― Будет и конечная, ― подал оптимистическую реплику Змитер.

― Конечно. Рано или поздно все там будут. Приедут и приплывут в добрый и в последний час, ― подтвердил Евген старую средневековую истину по-христиански хорошо информированного оптимиста.

― Сперва, Вадимыч, когда я на тебя в тупости глаз скосил, подумал: опять мне стукача в камеру на подселение. Потом решил, ты ― вор в законе или крутой олигарх из бандюков. Я тут с одним целых три дня сидел, разговаривал, ― упомянул фамилию Змитер. ― Ты, Ген Вадимыч, может, того Бориса знаешь?

― Не знаю, но о нем слыхал.

― Он мне говорил: в его предыдущей камере Американку называли «Подай государству миллиончик».

― Хм, коли так, то ты свой лимон баксов кокаином ужотка отстегнул ему на бедность, ― иронично хмыкнул Евген. ― Дебилы с российского ТВ в такой вот сумме твой марафет засчитали.

― Во-во! Два часика побыл долларовым миллионером. Только о том не знал, не подозревал, ―рассмеялся Змитер. ― Что может быть лучше в тюряге, чем юмор висельников?

― Добрые свиданки и бацилла калорийная в передачках, напарник. И все такое, что приходит с воли.

Деньги у тебя на тюремном лицевом счету водятся?

― Это как, братаныч?

― О номер! И это тебе, Митрич, никто не сказал? Так знай, надзирателям положено снабжать подследственных, ― понятно, за наш счет ― кое-чем прямо из магазинов на воле. Потому что тюремной лавки в гебешной Американке нет. Не то что на Володарке, которая в ментовском ведении.

Тем самым мне сюда миллион старыми, рваными, пожалуй, не вчера, так сегодня перечислили. От имени и по поручению. Материнский капитал, так скажем.

Составляй-ка список, чего тебе прикупить надо.

― А компьютерные журналы можно?

― В Американке спросить все можно. Только не все принесут, сучары. И не на всякий вопрос ответят.

Кстати, на неделе закажу я своему адвокату блочок настоящих сигарет для тебя. А то смалишь здеся всякую махорочную срань государственной стандартизации. Сам травишься, меня травишь.

И вообще, кончай расслабуху, брателла! Сегодня ― чистый четверг. После обеда и до дневной оправки приступим к полной приборке камеры. До ужина ― у тебя стирка. Стиральный порошок я тебе дам. Грязью ты зарос в одиночке по самое не могу.

Мужиков и фраеров у нас тут-ка нету, будем трудиться сами против шерсти. Хоть и западло нам это с тобой по уголовным понятиям с нашими-то статьями и сроками…

Шконки, как видишь, здесь подъемные. К стеночке и на крюки. Для уборки удобно. Полагаю, когда-то в доисторические совковые времена их на замки запирали. При Ежове, при Андропове. Вона как тогдашним зекам было запрещено давить на массу от подъема до отбоя.

― А я, Ген Вадимыч, бывало, лежа работал. А тут ни работы, ни свободы!

― Никак ты уверен, брательник, что за тюремными стенами и через запретку кто-то там свободен?

― Сейчас уж не знаю.

― То-то! По понятиям перетирают не за свободу. Какая тебе тут и там свобода! О воле в тюряге зеки чаще всего базар разводят…

* * *
На следующей прогулке в пятницу Евген и Змитер продолжили занимательные разговоры вне какой-либо возможности подслушать, о чем они вдвоем толкуют на свежем воздухе. Но до того у них состоялся примечательный обмен мнениями пока в камере, в ожидании тюремного выгула.

―…Нет у меня, Змитер, тюремного опыта. И лучше б его никогда и не было! Раз окажешься за решеткой, то крышу, братка, всем сносит, будь у тебя несколько ходок в крытку и на зону. Некоторые с ума съезжают до конца жизни. Вроде похож откинувшийся зек на нормального вольного человека. Однак на сам-речь у него извилины сикось-накось навсегда перекошены.

Сведущие, умные люди утверждают: месяц-два в камере, и ты становишься на удивление другим человеком с перевернутыми мозгами. Мало кому удается потом в общечеловеческую норму прийти.

― Точно так, Евген. Я тут тольки с тобой помалу соображать стал. А раньше ― ровно пыльным мешком трахнутый.

― То-то ты пылищу и грязищу в камере развел, салабон!

― Так то вчера было, до приборки! Обижаешь, старшой…

― Без обид, малой. Скажу тебе. Кто старше в годах и в чине, братка, вовсе не каждый раз умнее и опытнее. Кое-какой опыт, сын ошибок трудных, никак в голове не укладывается.

Пошли гулять, дыхать свежим поветром, спадар Ломцевич-Скибка. Караул прибыл…

По окончании своей разминки в сравнительно большом угловом дворике, примыкающим к глухой желтой стене какого-то многоэтажного гебешного здания, Евген кое-что добавил к ранее сказанному:

― Спрашивать в тюряге можно. Просить нельзя и бояться. Из-за боязни и страха не тольки у зеков крыша едет, ум за разум заходит.

Еще меньше нужно верить тем, кто тебя держит и содержит в неволе, за решеткой. Точнее, никоим образом нельзя доверять государству. Ни в тюряге, ни на воле, Змитер.

Мне вот помимо народной статьи 328 насчет хранения и сбыта наркоты в Генпрокуратуре шьют статью 289 о терроризме, а к ней вдогонку, не помню какую, статью УК о нападении на сотрудника милиции.

Прикинь, брателла. Находясь в отпуске заграницей, на Канарах, я умудрился напасть и отнять у мизерного участкового милиционера его табельный пистолетик. На нем, на той волыне ПМ, обнаружены мои отпечатки пальцев и потожировые следы, по словам следака.

Зато на «беретте» террориста Печанского, обнаруженной в бардачке принадлежащего ему джипа, чьих-либо пальчиков не имеется. Потожировые следочки на ней не в счет, потому как косвенная улика.

Притом на всех чеках героина в количестве и качестве ста пятидесяти пяти граммов врасплох обнаружились, откуда ни возьмись, вподряд все мои пальчики правой и левой руки.

― Кто ж тебя, Евген, так лихо подставил под раздачу?

― Ума не приложу. Вернее, прикладываю и прикидываю пятый день кряду, основательно…

* * *
На допрос, как было ему сказано, подследственного Евгения Печанского, препроводили, не дав и чаю попить во время обеда. Со всем тем, обоснованные претензии зека к следователю Евгену высказывать не пришлось. Поскольку в помещении для допроса его с нетерпением ждал адвокат Шабревич. Ну, а с Левы другой спрос.

―…Благодарствую за оперативный кешер, Лев Давыдыч. Без него совсем бы пропал.

― Чем богаты, тем и рады, Ген Вадимыч. Передачку со шмотками с твоей квартиры на Ульянова получишь завтра.

В квартирке твоей все в порядке, не волнуйся, обыскивали ее в моем присутствии. Не то что твой домик и гараж в Колодищах. Значится, ничего лишнего на Ульянова обнаружено не было. Тождественно прошел шмон-перетрус в рабочем кабинете на фирме у старшего аудитора Печанского, арестованного по ложному, гласно подчеркиваю, обвинению.

― Я тут тебе, Лева, списочек подозреваемых состряпал. Ну тех, кого я мог круто обидеть за последние три года. Перепиши скоренько себе в блокнотик. Как положено, для служебного пользования, ― Евген обвел взглядом окружающее пространство, включая зарешеченное окно, откуда просматривается часть тюремного двора и запретной зоны.

― Прелестно перепишем. Если в нашем почтенном доме заключения и скорби по прозванию Американка, представьте, дамы и господа присяжные заседатели, бедному местечковому адвокату Леве Шабревичу не разрешено иметь с собой маленький такой персональный ноутбук со всеми средствами глубокого шифрования.

― Вот еще что, Лев Давыдыч, чуть не подзабыл. У меня дома в кабинете, в ящике стола лежат два блока сигарет, лично мною когда-то привезенные из Киева. От курильщика Алексан Сергеича, царствие ему небесное, остались. Вот ты их возьми и россыпью, сам знаешь почему, мне сюда в следующую передачку.

Вот тебе наперед открытый реестрик, чего туточки в очередной передачке мне нужно с воли.

― Прелестно все сделаем, драгоценный ты мой Евгений Вадимович. Коли количество передач в месяц Американка не ограничивает. Вот помню на Володарке дело было…

― Лев, кончай базарить не по делу. Пиши и слушай.

Выйдешь на писателя Двинько, ты его знаешь, насколько мне помнится. Прикинь с ним, чтобы найти хорошего адвоката для Вовчика Ломцевича. Он же Змитер Дымкин, Олег Инодумцев и так далей. Сидит тут такой журналюга со мной в одной камере.

― Считай, нашли. У меня в консультации на Красной есть хороший хлопчик, профи по международным уголовным делам, некто Михаил Коханкович. Досточтимому Двинько он, кстати, прелестно известен. Прошлый год на славу воевал для него с москалями за авторские права. Даже кое-какие деньжата с них таки взыскал прелестно. Скудненько, конечно, но на гонорар, по слухам, кое-чего ухватили.

― Лева, вдобавок отыщи-ка тому Вовчику Ломцевичу-Скибке какого-нибудь записного правозащитничка погорластее, обязательно горлохвата с адвокатской государственной лицензией. Деда Двинько тем же озадачь. Непонятно, почему он раньше ничего не предпринял в масть.

Есть у меня одна задумка. Но о том после, в другой раз, по обстановке.

Теперь же я прошу тебя по нашим скорбным делам выйти на одну бардачную фирму… В прошлом году они на меня хорошо и плотно поработали в семейном и брачном отношении…

Евгений Печанский взял ручку, многозначительно обвел взглядом полуподвальное тюремное помещение для допросов, принялся писать на отдельном листе необходимые контакты и вводные.

Немного спустя Лев Шабревич внимательно прочел написанное, нервно хихикнул, закашлялся, словно чем-то подавился. И на том же листке бумаги разборчиво вывел: «Моя подзащитная, отмороженная Танька Бельская чалится тут в Американке с тобой по соседству. Альбину от консультации я к ней приставил адвокатессой».

Затем он многажды, педантично разорвал листок бумаги. Сложил опрятно бумажные клочки в потайной брючный кармашек. Глянул на собеседника, дергано вскочившего едва прочитав негласное сообщение.

― Не ворошись, Вадимыч, присаживайся поудобнее. Позволь-ка тебе гласно доложить, чего-ничего я прелестно раскопал и окучил по мотивам нам небезызвестной улики в виде пистолета системы «макаров» с непонятным таким серийным номером…

Глава шестнадцатая Татьяна всех благодарит

Тана Бельская весь день обреталась в отвратном и дурном настроении, весьма далеком от подцензурной лексики. Ее адвокатесса Альбина Болбик, ― «вот где падла, блядина, мышь белая, х…ва мандавошка крашеная…ать ее в трещину» ― не соизволила прийти ни до, ни после обеда в пятницу.

Ругань руганью, но своеобычным тюремным озабоченностям и бытовым мелочам Тана уделяет достаточное внимание. Хотя в душе у нее не то чтобы кипит, но непрерывно клокочет и пенится беспощадно женская злоба на тех, кто на свободе ее позабыл-позабросил. Не меньшая задушевно лютая ненависть безотрывно направлена от нее ко всем, держащим ее за решеткой второй месяц.

Тем не менее, открытую войну против всех Тана в Американке не ведет, держит себя в предписанных рамках и в ежовых рукавицах. Не психует попусту, нервам волю не дает, несмотря на бешеный темперамент.

На каждой прогулке она в замедленном темпе плавно исполняет специальный комплекс ушу, подобный на немудрящий дамский фитнес. Делает все так, чтоб никто не мог ее хоть как-то заподозрить в искусных тренировках, подкрепляющих отменное владение холодным оружием.

О всякой внешности в тюрьме Тана должна показательно заботиться побольше, чем в прежней свободной жизни. Хотелось ей, конечно, казенный портрет Луки в камеру для метания в него колющих и режущих подручных снарядов. На жаль, не след. «Стремно будет, коли из п… ноги растут и волосня».

Прямо сказать, косметики, складированной для нее на полках в круглом тюремном коридоре, не больно-то хватает, а больше там не помещается. Но тонирующий шампунь ей пока помогает с большего сохранить прическу в нужной масти у корней волос. Амбре от камерной параши худо-бедно забивает вонь дезодорантов. Однако не так-то просто избавиться от беспрерывно яростных, озлобленно вопрошающих мыслей о том, как же ее, компетентную бизнес-леди Тану Бельскую, «в тюрягу х…ву беспределом запердолили?» И главное ― какой этакий беспредельщик ей вот это устроил, удружил, удосужился? Кому выгодно ее устранить, всечасно удалить от дел, выдворить из бизнеса?

Некто неизвестный все-таки сумел ее подставить, разработать, окучить, запрятав за решетку. «Сплошь беспредельные непонятки, что в лобок, что по лбу…».

Час от часу не легче или же наоборот, но пространными бесплодными мечтаниями о сладостной мести Татьяна Бельская особо голову себе не забивает. Всему и всем неизбежно приходит предел. Придет ее время, и она должным образом разберется с неопознанным покамест объектом. «С тем самым фруктом, кренделем и перцем. Отблагодарим плодотворно и репродуктивно».

В то же самое время она пытается хладнокровно перебирать, перелистывать в мыслях маркированный список возможных подозреваемых, столь лиходейно оформивших ей ложное обвинение в незаконном хранении и сбыте наркотических веществ.

Никаких записей на бумаге Тана не ведет. Самодостаточно представить в уме окно табличного редактора на дисплее компьютера, какого ей не дозволено иметь в камере. «Ну, мудозвоны лукашистские, вы у меня еще споете и попляшете! и в лето красное, и золотой осенью, со свистом!»

Перечень самобытных недовольств и претензий к тем, кому доселе не удается ее отсюда вызволить, Тана тоже не доверяет бумажным носителям информации. «Быть может, они, сукины падлы, того и вовсе не желают, родные мои п…юки и п…ючки?»

Последним вопросом Тана Бельская аналогично и неоднократно задается в той или иной ругательной форме. Поминает проникновенным словом поименно мужа Мечислава, свекра Хведоса, двоюродную сестру Вольгу. Своемысленная ругань достается прежним деловым партнерам из ментов и гебистов. Немало от Таниной мыслительной деятельности и бранной словесности перепадает адвокату Льву Шабревичу с супругой Альбиной.

«Ни в кутницу, ни в Красную армию сраками не шевелят, ёлупни!» ― многократно по-белорусски резюмировала Тана.

Ни мало ни много, тем не менее, новый следователь Онучкин М. Т., майор Следственного комитета, один-единственный раз вызвал на допрос подследственную гражданку Бельскую Т. К. Следачок Трапкин Марат, как его не совсем по-белорусски окрестила Тана, очевидно, с тех пор о своей подследственной в Американке позабыл на целых три недели. «Марат мандавоз Тимофеевич!»

Это лишь укрепляет мрачные подозрения Таны Бельской в намеренном всеобщем бездействии и в преступной халатности в расследовании важных обстоятельств относительно предъявленного ей обвинения.

По-настоящему сейчас никому до нее нет дела. «Чего-то выжидают, бейбасы-об…сы!» Или же кому-либо не имеет смысла торопиться, действенно требовать ее освобождения под подписку о невыезде. Либо побыстрее доводить дело до суда.

А ведь в это время Тана могла быть не в тюряге, а на конференции в Нью-Йорке!

Вместо Америки в Американке, созвучно заметим с абзаца. Подобный каламбур нашей беспокойной Тане в ее тогдашнем состоянии и местопребывании критериально не мог прийти в голову. Не то б она разъярилась пуще того больше. По всем вероятиям, многоэтажно вслух, звучно и зычно во весь голос.

А давеча на свиданке любимая секретутка Оленька будто бы успокаивала дорогую Тану Казимировну, уверяя, как если б рутинные дела на фирме идут наилучшим образом. Выходит, без нее совет да любовь, все там у них путем, если директрисса туточки на нарах кантуется в засратом СИЗО?!!

Для добавочной гнусности два зеленых вертухая глумливо подсовывают в кормушку ее домашнее настольное зеркало вместе с туалетным женским бритвенным станком, пеной для бритья и кремом! Какие ж они заботливые, чуткие конвоиры, свистуны влагалищные!

На вертухайские сексистские издевательства в пятницу перед ужином Тана презрительно не реагирует. Нечего и думать, будто равнодушно привыкла. Но по возможности она утешает, смиряет, сдерживает себя тем, что могла бы двумя-тремя движениями накоротке кастрировать по меньшей мере двоих ублюдков. Выйдет и войдет в лучшем виде, как дважды два сложить, на расстоянии фехтовального выпада особой заколкой для волос. Полутора секунд для этого ей во как хватит, каб лишить каждого выблядка его мужского трехчленного достояния под небритым лобком.

Кроме того, парой точных уколов ей по силам технично обездвижить или заставить заткнуться в болевом шоке любого свистуна поблизости.

«Покорнейше всех благодарю за хлопоты и заботы обо мне, ближние и дальние, родные мои! Спасибочки, я шокирована и очень-очень вами довольна!»

В заключение, в довершение и закрепление постоянного тюремного неудовольствия Тана пришла к уж очень неприятной мысли. Оказывается, ей здесь перестают нравиться ее внешние данные и вообще ― собственное тело. Они нынче кажутся какими-то чужими, чуждыми, ровно бы от какой-то другой, незнакомой женщины заимствованными на время. Не ровен час придется отдавать чужое, притом с процентами. «А что тогда от нее, Таны Бельской, застанется, что в лобок, что по лбу?»

Глава семнадцатая И к размышлениям влекло

―…Знаешь, Евген, я туточки с тобой в сокамерниках навроде опять самим собой стал. Как мы обзнакомились, сдружились, так я снова что к чему соображать начал, накрепко голова на место встала, кое-какие идеи пришли. А то хапун, пипец… И все мозги на месяц в отстой!

Извини за велеречивую банальность, я вместе с тобой, Вадимыч, истинно духом воспрял. Вновь в мыслях разумным человеком себя ощутил, а не быдлом безмозглым, безъязыким, что мирно пасется на пастбище, огороженном колючкой и запреткой.

― Это точно, Митрич. Тюрьма и зона для того самого придуманы, каб из людей смирных скотов в застой заделать. Каб мирные животные народы ни о чем не думали, в охотку хавали, жрали, хлебали то, чего им пастух при власти с дубцом дает по великой милости своей. Хотя и не со всяким поголовьем пастухи могут совладать.

Я тут тоже, знаешь, пришел к некоторым двусмысленностям о свободе и неволе. Не хочу сказать, ровно бы свободным от всего прежнего себя почувствовал. Однак свободно с чистого листа много чего могу начать. Извини за такую же речевую банальщину.

― От чего извинять, Ген Вадимыч? И на воле и в тюряге мы только и можем, что штампами и шаблонами изустно высказываться. Другое дело на письме, в печати. Бывает, прилюдно и в печатном виде многие всю дорогу тривиальностями орудуют. Разве нет?

― Разве что местообитание в тюряге назвать тривиальной обыденностью.

― А як же! Для мирных людей белорусов находиться в запретке есть обыкновение и добрый обычай. Иного они не знают и знать не хотят…

Евген и Змитер своеобычно перебрасываются фразами и мыслями по установившейся традиции после прогулки, когда так и тянет продолжить начатое без чужих ушей. Но отчасти открыто в общем разговоре о делах своих вовсе не уголовных, но политических. То есть обо всем и ни о чем, как и водится у заключенных, с головы до пят, с потрохами не принадлежащим к криминальному миру. Урки-то политику не хавают! Ни в тюряге, ни на воле, как правило.

― Правильные слова говоришь, Митрич. Быдло само в зону лезет. Особисто, те, которые мелкое ворье-портяночники, бакланы, поддатые уркаганы по жизни.

Сейчас мы сам-друг встанем и затянем, завоем дуэтом: мы ― белорусы, мирные люди, разом на зоне…

― Во-во! Только пока мы на нарах паримся, наши земляки и свояки на воле, поди, другой гимн выпевать готовятся. И так же уныло, протяжно: Россия ― совковая на-а-ша держа-а-ва…

― А дальше?

― А далей у нас никто слов не знает.

― Выучат.

― Несомненно. Я о том как-то раз с кайфом отписался в статье о бессильной русофобии белорусов. Не читал оный опус Олега Инодумцева?

― Не-а. Я перед отпуском ознакомился с другим артикулом того же автора о деноминации и полусреднем классе. Знакомец один подсунул.

― Ну и как?

― Впечатляет экономически, запечатлевает политически.

― Ой, признаться, люблю умных читателей, причастных к разумному роду человеческому. Вдумчиво и задумчиво.

― Здесь-то не думаешь чего-нибудь написать? Какой-никакой железный стих, облитый горечью и злобой?

― Думаю. Могу о том, о сем кое-какими мыслишками поделиться.

― Валяйте, спадар-сударь мой. Я весь внимание.

Начал Змитер Дымкин, тож Олег Инодумцев, издалека. Как оно им обоим, нашим псевдонимам, свойственно по-журналистски, с подходом и с подвохом.

― Так вот, Вадимыч. Есть старая расхожая шутка о том, как зек физик-теоретик по-простому толмачил сокамернику урке, что такое теория относительности. Вот ты, говорит, сейчас сидишь, нут-ка встань со шконки. Тот встает. А физик ему: ты думаешь, что стоишь? нет, корешок, ты по-прежнему сидишь, и я с тобой тут сижу в лежачем положении.

Змитер легко поднялся с тюремного лежака, стал энергично расхаживать по камере от зарешеченного окна к железной двери.

― Вот так, Ген Вадимыч, и у нас в Беларуси. Большинство думает, будто куда-то идет вперед, движется чему-то навстречу, нечто целеполагает для себя в частности и для страны в общем и целом. Но на самом-то деле ходит, бесцельно слоняется туда-сюда из угла в угол на ограниченном пространстве. Практически из года в год двадцать с лишним лет страна толчется на месте. Как во времени, так и в пространстве. Болтается, ровно говно в проруби между полузабытым совковым прошлым и неизвестным будущим. Шарахается бестолково между европейским Западом и российским Востоком.

Ты, наверное, помнишь, как было до Луки?

― Смутно, Митрич. Не настолько же я тебя старше?

― Во-во! Я тебе о том же толкую, если, считай всю жизнь, двадцать два идиотских года мы прожили при Луке дурноватом. Вместе с теми стариками-пережитками, кого дуже устраивает эта ходьба на месте между тюремным коридором с востока и решетчатым намордником с запада.

Понимаешь, это я не фигурально тебе говорю, хоть с метафорой, коли вон из нашего окошка видать после обеда заходящее солнышко над гебешными постройками. И ничегошеньки отсюда не видно, всходит ли оно с другой стороны.

― О! Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно, ― Евген вдохновил цитатой сокамерного оратора на дальнейшие изустные размышления.

― Наглядно мало кто ясно представляет… ― в раздумье приостановился Змитер, ― какова исходящая суть политики и экономики страны…

Среди частных фактов и актов общее разглядеть трудно. Тем горше и мрачнее, когда общенародное лукаво подменяется государственным… Или все делается ради скудоумных или вовсе неосознанных возжеланий лукашенковского тупоголового большинства, которое 22 года заморочено и бездумно голосует за своего кумира ― президента Сашелу, шкловского идола на площади. В смысле, за Луку, вмертвую окопавшегося на Паниковке…

― Известный тебе и мне дед Двинько любит говорить, что демократия ― равнозначно помойная муха, с одинаковым удовольствием садится и на дерьмо, и на варенье.

― Это он в точку, Ген Вадимыч. Могу добавить еще один двиньковский афоризм из неизданного. Ежели когда-либо, где-либо возможно демократически и свободно проголосовать себе во вред, то всегда найдется демократическое большинство, которое именно так и сделает!

А все потому, что то самое лукашистское большинство никак не осознает себя белорусами, имеющими частные интересы, нисколько не совпадающие с домогательствами циничного лукавого государства подмять, загрести в отдельный чиновный карман всю собственность, экономику и политику. Они, те, которые из голосующего большинства, вроде вместе, но выйдя из избирательного участка, внове каждый сам на сам с государством, что беспросветно против отдельного человека, семьи, трудового коллектива.

Так они и мечутся, недоделки, от выборов до выборов между частно-корыстными государственно-бюрократическими рогатками, которые всем навязывают застой и отстой, и общественным благом. Его, благо, наверное, предопределяет исторически коллективное чувство самосохранения всего белорусского этноса. Причем безотносительно к политическим или экономическим взглядам большинства или меньшинства голосователей.

Я это общелюдское чувство называю патриотизмом, Ген Вадимыч.

При всем при том складываются патриотические чувства снизу от личности, а не сверху. Идут от личного и частного, но не от государственного, какое на поверку всегда выходит корыстным посягательством на имущество и свободу каждого, кому не в жилу, не в дугу и не в хомут кормиться, жрать из государственного корыта.

― Или из кормушки в двери камеры? ― красноречиво и саркастически жестом указал Евген на вертухуя-баландера, весьма кстати заявившегося с обедом. Надо полагать, не только в качестве наглядного пособия по политологии и политэкономии.

Отобедав чем им государство посылает, и в немалой мере тем, что с воли передают, сокамерники вернулись к предыдущей тематике. Потому как за едой отнюдь не всем нравится употреблять политику в образе и подобии хлеба насущного.

―…В теме и в реме, ― лингвистично высказался Змитер по обеденному поводу.

Евген ему не возражал, поскольку эти лингвистические термины ему знакомы и актуальное членение предложений с обедом без разговоров, портящих аппетит, его устраивает. Как ни взять, о политике не в пример благостнее рассуждать в сытости и тепле, нежели в голоде и в холоде.

― Считай, Митрич, нам повезло с посадкой. Летом в тюряге беспримерно лучше, чем зимой. Ну а в безотопительный сезон, когда уже не лето и еще не весна, тут вообще голимый мрак, насколько рассказывают.

Змитер зябко поежился, собираясь с мудрыми мыслями. О коммунальных безотопительных весенне-осенних периодах он впечатлительно помнит. Даром что в камере стоит летняя духота. А принудительная, глухо взревывающая тюремная вентиляция не очень-то от нее спасает. Хотя жить все-таки можно, и жизнь продолжается в самых разных условиях.

― Что может быть хуже, чем без отопления поздней осенью и ранней весной! Непреложно таково многолетнее проклятие эпохи развитого государственного лукашизма. Когда во всем мире снижаются цены на тепловые энергоносители, дома и на службе у белорусов становится все холоднее. Родная РБ хозяйствует!

― Угу, когда нефть дешевеет, бензин на заправках у государственного «Белнефтехима» хоть на копейку, но дорожает.

― По-другому наше дорогое государство не может и не хочет, Вадимыч. Ему больше всего подходит межсезонье и межеумочное состояние между Востоком и Западом, между прошлым и будущим. Полшага вперед, полшага назад, неуверенный шажок влево, и так же осторожненько вправо. Хотя никакой конвой не готовится отстреливать одичавшее лукашенковское государство без предупреждения.

Наоборот, стабильно предупреждают, расположено предостерегают со всех сторон. Раз за разом белорусам предлагают определиться, куда они должны окончательно повернуться передом, а кому задом. Хотя принимать окончательное решение большинству ой как не хочется. Потому и вцепились мертвой хваткой с прошлого века в Луку. Так как он ― наилучший для них промежуточный вариант, западная серединка на восточную половинку, ни рыба ни мясо, ни Богу свечка ни черту кочерга.

― Типичный представитель и ставленник полусреднего класса по-белорусски? ― хорошим вопросом Евген малость польстил авторскому самолюбию Змитера.

― В точности так, Ген Вадимыч! ― не заметил лести его собеседник, потому что всецело захвачен замыслом, темой и содержанием новой статьи. ― До настоящего среднего класса по европейскому и американскому счету у нас очень мало кто дотягивает. Притом недостаточное большинство считает зажиточное меньшинство богачами и напрасно зачисляет в сливки белорусского общества.

Об этом я и хочу написать, если по всем параметрам субъективно средние люди вынуждены поневоле играть роль общественной элиты, своего рода шляхты. Хотя объективно не имеют они для того ни финансовых, ни интеллектуальных, ни генетических ресурсов в лице многих поколений благородных предков.

Повсюду и везде, белорусы в этом ряду не исключение, логика демократического большинства проста и незамысловата. Если ты богаче меня, следовательно, умнее. Стало быть, я тебе злостно завидую и хочу, чтоб ты был таким же нищим полудурком, как и я.

А откудова у нас возьмется относительное и сравнительное богатство? Разумеется, его дают чин, сан и власть. Оттого большинство и голосует за дурковатое государственное начальство. Держится за дурное государство, будто бы за сказочную палочку-выручалочку.

Выходит, большинству не обидно и не завидно. Я-де дурак и демократически мой начальник при мне ― реально придурок, потому как, на первый взгляд, не имеет ничего своего, кроме дармового казенного, государственного.

Отсюда следует, что белорусы, приверженные эгалитарным демократическим принципам, никак не могут и не хотят записывать попросту избранное им госначальство в лидеры нации.

Ну, какой из Луки вождь, лидер, проводырь, отец народа? Да никакой, если он ничем не отличен от голосующей за него пустонародной быдлобратии бульбоедов. Даже самые затятые лукашане батькой-то его называют иронически, с насмешкой.

Однак смех смехом, ирония иронией, но никакое общество не в силах существовать без даровитой элиты. Надо ведь кому-то умному нешутейно давать ориентиры, идеалы, производить духовные и материальные ценности, изобретать технологические блага, априори непостижимые, не достижимые для глупого бездарного большинства?

Вот и возлагают белорусы невысказанные, потаенные надежды на тех, кто не намного умнее и на самую малость богаче в ценностном и моральном соотношении по сравнению с большинством, где все равны в умственной нищете и в безнравственном убожестве.

Вероятно, отсюда проистекает застарелая неприязнь белорусов к присяжной и пристяжной к государству оппозиции, не желающей оправдывать исторические упования белорусского народа на интеллектуальную элиту нации. На тех самых благовестно избранных из множества званых, являющих собой аристократию по духу и по уму, обладающих нравственной силой, непреклонной честью, способностями преодолевать общественные кризисные ситуации и неизбежно грядущие политические катаклизмы.

Ну а коли таковых общинных аристократов и интеллектуалов большинство не наблюдает на видимом ему горизонте политических событий, то должностные функции элиты достаются нашему недоделанному полусреднему классу, о котором я тиснул статейку в начале июня.

Новую злую статью, Вадимыч, я хочу озаглавить двумя ключевыми словами: «Полу… и недо…». Поскольку из-за отсутствия реальной полноценной элиты: политической, экономической, интеллектуальной ― эту важнейшую для общества роль еле-еле исполняют спустя рукава, дуют кто в лес, кто по дрова, роятся, копошатся ни в городе Богдан, ни в селе Селифан разношерстные полудурки и недоумки на всех постах и должностях. Будь они во власти или в оппозиции.

Думаю, в этом «Полу… и недо…» кроется объяснение, почему Беларусь вот уже 25 лет посткоммунистической независимости топчется на месте, нерешительно переминается с ноги на ногу, с горем пополам трясется, трется, отирается между прошлым и будущим, между Евросоюзом и Россией.

Когда-то в конце 90-х годов прошлого века один смекалистый журналист, мне о нем дед Двинько сказывал, верно поименовал политический режим Луки «недодиктатурой».

С того времени ничто не изменилось. У нас по-прежнему вездесущи сложная приставка «недо» и составные слова с корнем «полу». У того же Двинько, вспомни-ка о полушампанском минского разлива и полуконьяке молдавского привоза. Читал?

― А як же! ― Евген в контексте поощрил собеседника на дальнейшие высказывания.

Евген сознательно, без всяких-яких, не перебивал и не пробовал встревать, вставлять наличные противоположные мнения в рассуждения Змитера. Спорить бессмысленно он никогда не спорил, того не любит и разномастных спорщиков ради спора предельно не уважает. По-аудиторски предпочитает по фигурам умолчания нечто услышать, а затем потребовать письменные объяснения и печатные документальные доказательства во время ревизий и проверок. Это на счет думай раз.

На счет думай два аудитор Печанский, подобно писателю Двинько, полагает, что в споре, в полемике, в софистике по образцу древнегреческой болтовни в диалоге, истина не рождается, она там гибнет в пустопорожнем сотрясании воздуха. Даже если современные софисты и полемисты равны в чинах и званиях, как они со Змитером, располагаясь параллельно на тюремных нарах, то просто так от нечего делать устраивать различные соревновательные, кто кого, диспуты в тему и не в тему им попросту незачем.

Тогда как на счет думай три: и подавно убедился, отчего к горячим дебатам по существу и вне всякой сути дела, прибегают только те, у кого есть что скрывать. Либо те, кому невтерпеж показать, какие же они ужасно недооцененные умники-разумники.

После отбоя Змитер не унялся. А Евген не протестовал. На счет думай четыре ему самому пришли на ум кое-какие ценные мысли, пока он слушал журналистские умозаключения да размышления сокамерника.

«Как ни оценивай, излагает здраво. Свобода слова и печати приветствуются. Коли не в этакой Белорашке, где за то или за это пожалуйте в тюрягу, но за кордоном. Тамотка вблизи и вдали политику кушают иначе».

Глава восемнадцатая В гостиной встреча новых лиц

―…У нас, белорусов, слишком часто и очень многое делается серединка на половинку, ― сел на своего любимого публицистического конька Алесь Михалыч Двинько, продлив далее многоречивый спич на званом ужине для избранных им немногих персон. ― Мы занадта частенько нисколь не в силах доводить часом начатое дело до конца, до его естественного и логического завершения.

Почти все у нас промежуточное, незавершенное, и занадта мало окончательного. Мы словно пассажиры автобуса, какой никак вам не может добраться до конечной остановки. Хотя прекрасно знаем: время-то в пути уходит в никуда, впереди множество безотлагательных дел. Непреложно, пора бы приехать. А мы все едем и едем, для большинства незнамо куда, и неведомо когда приедем. О чем и вовсе не желает думать большая часть наших попутчиков.

Главное ― будто бы хорошо ехать. А неотложные белорусские вопросы: куда? и зачем? ― во множестве случайных пассажиров ничуточки не волнуют и не тревожат. Как им мнится, белорусы больше страшатся актуально настоящего, чем неведомо какого будущего. Грядущее не пугает, если о нем некому и нечем думать. Ни в целом, ни по частям, ни на пятьдесят процентов плюс-минус один голос.

Половина сидит, половина стоит. И все трясутся… Так оно в нашем метафорическом автобусе местной фабрикации. Уж не взыщите великодушно, что цитирую вам этакий пассаж из старого диссидентского анекдота от приснопамятной мне совковской эпохи.

При этом мы, белорусы, страх как любим переливать из пустого в порожнее. Спорим бесталанно и бесцельно о том, заполнен ли наполовину стакан или же он полупуст до половины. В процессе, не имеющим итогов и результатов, ничего-либо себе решить не можем, не доливаем, не заполняем, играем с недобором и ремизом.

Кругом сплошь и рядом в политике, в экономике ― серединка на половинку, недоумие, недосказанность, недоговоренность, половинчатость, недомолвки, полумеры. Живем не больше полжизни. Работаем вполсилы. Смотрим вполглаза, слышим вполуха. Общаемся с недопониманием. На круг везде получастная или полугосударственная половинчатая эклектика. И то, и это по-белорусски жидко разбавлены. Причем с недоливом, с недовесом, с недовыполнением, с недостатком всего и вся. Всюду, гляньте-тка, недоработки, недочеты и прорва недоделок.

Из того же недомыслия, из-за боязливого неумения мыслить проистекает наша штампованная белорусская разважливая облыжная рассудительность. Важно себе рассуждаем ни о чем и не приходим к каким-либо конечным выводам. Никуда полоумно не приезжаем и пустословно не въезжаем ни во что, не догоняем, не врубаемся. Пытаемся якобы рассудительно ни на кого не наехать с грехом пополам. Оттого и делаем, не делаем по жизни в недоразумении почти все и почти всегда вполовину, половинчато или частично.

По частям режем по живому, с опаской рубим у кошки хвост. Молвим, ей так не очень больно, зато она на нас, дескать, не набросится, ― тривиально подсказывает нам незамысловатое недомыслие. А чуть что стрясется, обозленная кошка бросается на обидчиков ― туды-растуды недоуменно разводим руками. Ах, недодумали! Ох, недоделали! Як же, як же инак?

А хвосты-то туточки с кончика начали и далей не отрубили, недовярки и недопеки!

Единственное, чего нам, белорусам, всегда удается, так это выпить шляхетно до конца, до донца. Следовательно, поднимем бокалы. Изопьем же наши чаши неминуемые, ясновельможные! Изыди зло, да застанутся и задержатся наши добрые мысли и пожелания, дамы и господа! Чтоб ничего наполовину, но все сполна, вполне у нас получилось и случилось!

За неслучайные тост и спич Алексан Михалыча избранные гости его, естественно, вкусно выпили, добротно закусили. После чего Двинько, витиевато извинившись перед дамами, остающимися без мужского общества, ненадолго пригласил к нему в кабинет адвокатов Шабревича и Коханковича. Женам и родственницам должно быть понятно, что мужчинам надо перекурить. Возможно, нечто перетереть…

―…У моей подзащитной, у отмороженной Таньки Бельской, совсем башня съезжает. Прелестно отвечаю на ваш деликатный вопрос, мой Алексан Михалыч, об отсутствующей даме, вам, к счастью, незнакомой.

Наша прелесть Тана громко не плачет. Но, того и гляди, зачнет на тюремщиков взбешенной революционной кошкой накидываться. Вскипает разумом возмущенным. Альбина уж боится о свиданках с ней договариваться со следователем и тюремными начальничками.

А як там твой терпила, Мишук?

― Змитер-то? Вроде анияк терпимо, молодцом держится. По крайней мере, сегодня, когда мы беседовали тет-а-тет в уединенции допросной комнатки. Выглядит собрано, гораздо лучше, чем в первый раз две недели тому назад. Выразительно без слов вручил мне те исписанные листочки, которые я вам благонадежно передал по назначению, Алексан Михалыч.

Змитруку я с удовлетворением поведал и вам обоим докладываю, что статью о хранении и сбыте наркотических веществ с него вскорости снимут. С извинениями. Как только Минский городской суд соблаговолит рассмотреть по факту необходимость содержания под стражей моего подзащитного.

Груз и не его, и сам он не при делах. Свидетелей и доказательств сбыта следствие нам не предоставило по вполне вероятным причинам. На нет и суда нет, если благополучно отсутствует доказательная база обвинения.

Зато в наличии полученное посредством электронной почты письменное заявление, скрывшегося неизвестно куда лейтенанта имярек из президентской охранки. Якобы тот оборотень в погонах крышевал, подлец, кокаиновый наркотрафик. Злостно злоупотребляя служебным положением, как мне удовлетворенно доложил следователь СК, ведущий дело гражданина РБ Ломцевича-Скибки В. Д.

Известно-неизвестный мафиозный лейтенант объявлен в международный розыск. В том разе по линии Интерпола. Собственно, на основании грубого подлога и подтасованных свидетельств. Но это никого не тревожит, если разыскивать, вероятно, уж некого.

Однако на волю содержащемуся под стражей в СИЗО КГБ гражданину Ломцевичу-Скибке торопиться и собираться преждевременно. Дело его внезапно и неоднозначно переквалифицировано с народной статьи три-два-восемь на статью 130, часть 2 УК РБ. Речь идет об обвинении в действиях, направленных на разжигание национальной розни или вражды путем деяний, совершенных должностным лицом. Мотивы данного якобы должностного лица, улики против него и предлог ― целый ряд его авторских публикаций в информационно-аналитическом еженедельнике «Знич». Показания главного редактора означенной газеты, кому принадлежит псевдоним: Олег Инодумцев, к делу подшиты и вчера были даны на ознакомление адвокату подследственного. То есть вашему покорному слуге, досточтимые коллеги.

― Змитеру вы о том сказали, наш многоуважаемый Михал Василич?

― Пока нет, Алексан Михалыч, жду вашего совета, в какой форме ему преподать столь неприятное известие.

― Подумаем, Михал Василич, подумаем докладно, ― огорошено нахмурился Двинько.

Повертел в руках трубку, но за табаком не потянулся, решив погодить с курением. Достаточно в писательском кабинете извергающего сигаретный дым Мишука. Между тем Лева Шабревич вообще не курит. То ли бросил давным-давно с концами, то ли никогда не начинал.

― Лев Давыдыч, у вас и у вашего подзащитного Евгена Печанского тоже две новости? Шаблонно хорошая и плохая?

― Пожалуй, известия наши неплохи Алексан Михалыч.

Эпизод с пистолетом системы «макаров» Евгению Вадимовичу далее не предъявляют. Досконально выяснилось, что номер табельного оружия, утраченного участковым милиционером имярек при неподобающих работнику милиции обстоятельствах, и тот ПМ из тира, с которым вполне законно тренировался мой подзащитный, не совпадают в двух цифрах. Хотя руководство спортивного клуба не может дать членораздельного объяснения, когда, кем и как был похищен якобы неисправный и списанный с баланса пистолет. А затем вдруг очутившийся в исправном состоянии в тайнике, украдкой оборудованном в багажнике автомобиля моего подзащитного.

Как у наших держиморд водится, непричастные вознаграждены взысканиями, невиновные продолжают пребывать под арестом по причине ложных обвинений.

Тем временем у следствия объявились два анонимных лжесвидетеля, будто бы уличающие гражданина Печанского Е. В. в торговле морфиносодержащими препаратами. Мое естественное юридическое любопытство, кто же они такие, откуда возникли дополнительные улики, следак Пстрычкин не возжелал удовлетворить, сославшись на тайну следствия и программу досудебной защиты свидетелей.

С вашего позволения, коллеги, доложу я вам об одном любопытнейшем факте. Мне он позволяет предполагать сходный преступный почерк с подлогом наркотиков Евгению Печанскому и Татьяне Бельской. В обоих случаях героин из одной и той же афганской партии был упакован идентичным образом в пластиковые файл-папки, на которых наши подзащитные где-то, когда-то оставили свои отпечатки пальцев и потожировые следы.

Это меня наводит на кое-какие мысли, размышления и дальнейшие следственные действия.

― Очень хорошо, глубокоуважаемые коллеги, ― подвел итог обмену информацией и мнениями Алесь Двинько. ― Давайте-тка вернемся к нашим дамам и к пищеварительным утехам во благовремении и в приятной пропорции.

Засим, после десерта, прошу ласково ко мне в кабинет сызнова под столь обыденным предлогом, как табакокурение в мужской компании. Я намерен вам, коллеги, сообщить о некоторых политических нюансах и новых аспектах в нашем совместном правозащитном предприятии. На мой взгляд, достойном того, чтобы троих наших протеже, мизерабельно претерпевающих уголовно-политические преследования, демократическая общественность в стране и за рубежом смогла представить презентабельно и публично объединить в одно целое. Достоименно: в классическом единстве времени и малокомфортабельного места действия.

Рефлексия отнюдь не рефлекс, коллеги…

Вот еще что. Хочу вам выразить мою признательность, Михал Василич, за полноценную и заново сформатированную защиту нашего общего подзащитного Влада Ломцевича. Поначалу, признаться, у меня вовсе не вышло отыскать и подобрать приемлемого защитника, более-менее и само собой, соответствующего ему и его политическому делу. Те, на кого я надеялся, чуточкивникнув, от дела открещивались, не буду говорить кто. Теперь же, я вижу, прежнее положение, статус кво анте, собственно, исправлено наилучшим образом применительно к нашим условиям…

Глава девятнадцатая У нас и в наших именах

Евген Печанский никак не мог совладать, ничего не мог поделать ни с самим собой, ни с собственной неуютной психастенической раздражительностью. Он это понимает, по большому счету осознает, признает. Тем не менее, изматывающее раздражение, не скрываясь, исподволь, шаг за шагом накапливается в течение изнурительного двухнедельного обитания в Американке. «Чтоб ее, туды-растуды, единовременно во все срамные дыры!»

В субботу он глянул, как его сокамерник озадаченно рассматривает беспредельно рваные, дыра на дыре, простыни. Немедленно саданул неслабо с правой в кормушку; вслед добавил с другой толчковой ноги.

― Э, старшой! Замени-тка, ― Евген сунул в открывшуюся кормушку скомканное рванье.

― Не положено, ― гнусно осклабился недомерок надзиратель по прозвищу Голубой Элвис среди зеков. Верно, из-за прилизанного чубчика.

― Нам с моим корешком положено новое. Что ли, сявок в вашей тюряге маловато?

Плюгавый надзиратель, ни полслова не брякнув, захлопнул кормушку. И спустя пару минут, к удивлению Змитера, этот наглый мозгляк принес пристойный комплект постельного белья.

― Свистун влагалищный! шнырь коридорный! ― громко высказался Евген. Констатировал в закрытую кормушку явно не для сокамерника, но для того, чтобы его было слышно за железной дверью.

Змитеру же он пояснил в том же досадливом повышенном тоне:

― Каб не борзели, падлы!

― Евген, ты ж сам говорил, что ругаться в крытке не по понятиям?

― Я тебя насчет общеупотребительно матерной народной лексики предупреждал, брате. А по фене им, пидорам, можно и нужно, это не ругань. Так легче доходит до мусоров и вертухаев на их профессиональном сленге. Сечешь разницу между пидором и педерастом?

― Несомненно, спадар-сударь, несомненно. Она не менее, нежели между кондомом и гондоном.

― То-то, брателла! Знай, кого пидором назвать.

Умные юморные диалоги со Змитером накоротке снимают напряжение. Но только на время, если Евгена неотвратимо одолевают мрачные думы о предстоящем ему продолжительном и отупляющем местожительстве за решеткой, за колючей проволокой.

«Сначала тебе полгода-год тюряги живи в тупом безделье, потом на зоне до пяти лет нудно чалиться… Как быдло неразумное, которое только и знает что жрать и срать. Жизнь для жизни и для сортира. А для кого кабан сало живьем нагуливает?

Прыснуть не порскнуть у писунов с кавычками…»

На подписные официозные газеты, доставляемые к ним в камеру, Евген не мог смотреть без омерзения. С таким же гадливым раздражительным неприятием он листал два еженедельных образчика российской печатной продукции с белорусским содержимым в тухлой желтизне.

Два-три красочных аполитичных компьютерных да пяток автомобильных журнальцев немного развлекали его, но не надолго. Лишь в тюряге Евген уяснил, насколько ему не хватает свободного доступа к нормальным умным книгам. А не к той дебильной мерзости, что шныри-надзиратели издевательски волокут из тюремной библиотечки. Меж тем книги с воли, он знал, в Американке никогда не принимали в передачах для зеков.

Он даже снова начал курить. Хотя раньше, знать, думал, будто навеки расстался с этой вредной школьной привычкой к курению много лет тому назад, еще в полицейской академии.

Следователь-важняк, тот, который с идиотской русско-белорусской фамилией Пстрычкин, явно избегает вызывать на допросы подследственного Печанского, принявшего упорную несознанку. С того первого допроса в Генпрокуратуре и второго уже здесь о том, чтоб его! следаке и об уголовном деле Евген узнает ни много ни мало лишь со слов Левы Шабревича.

Хотя куда больше Евгену не дает покоя нечто иное. Растянутое с утра до вечера его холодное бешенство вызывает другая причина. А именно: неотвязные мысли о невозможности что-либо изменить, хоть как-то повлиять на происходящее на воле. Волей-неволей он вынужден пассивно плыть по течению и бессильно дожидаться каких-нибудь изменений в своем теперешнем положении.

Еще меньше, находясь в тюремной изоляции, он, Евгений Печанский, способен найти и обезвредить того или тех, кто его подставил и полностью вывел из полноразмерной, неурезанной жизни.

В какой-то мере Евген по-хорошему завидовал порой Змитеру, если у того получается хотя бы ограничено, но работать. Тут и сейчас, лежа или полусидя. Даже в разговорах с сокамерником. Набирать и накапливать сведения, что вполне возможно ему по-журналистски пригодятся. Да о нем и на воле помнят. Такого неужто забудешь, коли он сам о себе массомедийно напоминает?

―…Вы зря беспокоитесь, спадар Инодумцев. Насколько я знаю Михалыча, твою статью, Змитер, он разместит в лучшем цифровом виде. Отредактирует любо-дорого всё твое и все «Полу… и недо…»

― Да я Евген не о том. Уверен, Двинько всяко заделает, как нельзя лучшей. Однак без компа я словно безруким стал, мозги со скрипом шевелятся.

Ты не представляешь, как компьютер правильно мыслить помогает!

― Почему же? Уж об этом я имею правильное представление. Подчас на дисплее какой-никакой финансовый документ выглядит понятнее и вразумительнее, чем в распечатанном, растрепанном виде.

Притом, не знаю, как ты, но я с экрана читаю и понимаю в полтора-два раза быстрее, чем с бумажной версии того же самого. Раньше почти не замечал этого. Но теперь точно знаю.

У меня дома библиотека на девять тысяч томов. Ее покойный дед со стороны отца собирал полжизни. Отец и я пополняли. Так вот, когда я от матери перевез книги, взялся кое-что перечитать из памятного, детско-юношеского чтения. На глаза попалось, в то время как пылесосил. Скачал текст из интернета и виртуально прочел я ту толстую книженцию за один вечер в полный кайф. Да и уразумел автора получше, чем в несмышленом детстве.

― А ты на чем больше любишь читать, Ген Вадимыч?

― Предпочитаю машинки с полноценной операционкой. Сейчас у меня на 12 дюймов трансформер домиком. В принципе годится для работы и для чтения.

― Во-во! Я точно так же считаю. Лепей, каб все в одном. И чтоб дисплей был не меньше 10 дюймов, а по весу ― меней килограмма. Тогда читать удобно и спокойно работать полулежа и лежа. Хотя мне строже работается сидя за столом. Виртуально завсегда реально.

Спытать тебя можно, Вадимыч? Ты когда в реальности читать научился? Ну, я имею в виду не в напряг, не буквы в слова занудно складывать, в конце книги, забывая ее начало. Но так, чтобы за кайф пошло, с понятием, со смыслом. Каб принципиально лучше, чем игра или кино.

― О, я, Митрич, стал практически читать уже в сознательных памятливых годах. В двенадцать лет. Дед еще был жив. Он мне и завещал громогласно свою библиотеку. Захотелось тогда прагматически узнать, чего-ничего мне завещано по наследству. Так помалу и пристрастился к чтению на бумаге. Потом отец наладонник трехдюймовый подарил.

Дед, кстати, у меня сам с ЭЛТ-монитора книжки читал. Базу данных для библиотечного каталога себе заказал. Я ей до сих пор пользуюсь.

― Продвинутый у тебя был дед.

― А то! Как он говорил, на старости лет отставной прокурор компьютером овладел, чтоб мозги не высыхали.

Зато другой сохлый дедун, с материнской стороны, тот у телевизора так и помер на боевом посту 4 октября 1993 года. Кондрашка инсультная хватила партийного пенсюка-интенданта, когда российские танки в Москве громили советскую власть, засевшую в Белом доме. Распатронили, так скажем, новое издание октябрьской коммунистической революции. На БТРах вымели огнем крупнокалиберных пулеметов таких же совковых пердунов с площади перед Останкинским телецентром. Бежит ОМОН, бежит спецназ, стреляют на ходу. Ах, где вы были, господа, в семнадцатом году?!

― Знаешь, Вадимыч, а у нас в Минске после событий 93-го года Центральную площадь, что на Паниковке, тогдашние городские власти переименовали в Октябрьскую. Не то в память старого октября, не то в честь нового.

Выйду на волю, как пить дать об этом напишу. То есть на тему великих октябрей и о регрессе ностальгирующего неосоветского человечества. Достопамятно и достоименно, как говорит и пишет дед Двинько…

― О! с именем мне покойный дед Сергей тож достойно помог! Угодил я родиться аккурат на ежегодный пушкинский юбилей в июне. Так предкам приперло меня по-пушкински Русланом назвать. Но дед им умно растолковал, что одноименный герой у Пушкина есть ироническая аллюзия на хазарского дурака-царевича Еруслана из простонародной сказки. В других разновидностях ― дурак Ерусалим или Иерусалим. А Людмилами в древнерусские времена звали проституток и безотказных, уступчивых девок.

Как рассказал мне отец, пришлось им взять имя более приличное из другой популярной поэмы. Потому что дед угрожал дать внуку, то есть мне, еврейское погоняло Ершалаим.

― Вадимыч! Да меня ведь тож поэтически и пое…ически Владимиром обозвали из-за того же романа в стихах!

Откинусь на волю, без балды займусь заменой паспорта.

― Как ведать, Змитер наш Дымкин, возможно, нам обоим придется озаботиться кое-какой сменой паспортных данных. Если буквица всегда больше, чем просто буква…

― Скажи, старшой, а когда ты читаешь беллетристику, то готовишь себе тексты для чтения? Ну, редактируешь до того?

― А як же! Дед Двинько когда-то присоветовал скопом лишние вздорные кавычки удалять. Он даже мне список терминологических слов дал, которые лохи из писарчуков и редакторов очень любят закавычивать с большой дури. Как то: язык, кошка, хвост, окно, дворники и так далее.

На край я всегда заменяю дурацкий лошиный «ленч» на нормально транслитерированный «ланч», каб читать было ёмка и стромка…

Глава двадцатая Не все тогда пошло на стать

Для деловой встречи с адвокатом Львом Шабревичем писателю Алесю Двинько далеко идти не пришлось. Всего-то задано спуститься во двор со своего пятого поверха, свернуть налево в проезд, миновать булочную в торце дома на Ильича, почту и зайти во второй подъезд, не доходя до помпезно-модернового входа в элитный бутик.

Воспользовавшись служебным кодом, Двинько вошел в искомый подъезд, неспешно поднялся по вымытой, еще влажной лестнице на второй этаж. Дверь нужной ему квартиры немедля отворилась без звонка. Надо полагать, его ждали, по всей видимости, наблюдали озабоченно. И прибытие званого гостя не осталось незамеченными нынешними обитателями квартиры. То есть, будем благонадежны, теми, кому это жилье требуется вовсе не для проживания по букве указанного адреса.

В прихожей его встретила крепко сбитая круглолицая невысокая девушка абсолютно не примечательной городской внешности. По первости взглянешь, то мнится как будто где-то знакомой. Тотчас опять мельком: не-не, раней не виделись. Пройдешь мимо и тут же о ней навсегда забудешь.

― Здравствуйте, Алексан Михалыч. Проходьте, коли ласка. Я ― Вольга Сведкович. Лев Давыдыч ждет вас.

«И голос-то у нее какой-то увядший, прокуренный, невыразительный унисекс. Но взгляд еще тот… Расстрельно-прицельный, снайперский, прищуром из-под надставленных ресниц, исподлобья бдительно ― он дорогого стоит. Словно у следователя на допросе, четко знающего, какого чистосердечного признания ему следует добиваться от подследственного любыми путями.

Пожалуй, деточка, хм, дедуктивно располагает, будто невиновных у нас нет, но есть покамест невыявленные преступники. По-любому, мораль и законы для нее, как и для Левы Шабревича, имеют чисто индуктивное, технологическое применение и приложение к судебно-уголовной практике. Да оно и для вас, наверное, оное так, сударь мой.

М-да… Дедукция не индукция…»

― Располагайтесь поудобнее, мой драгоценный Алексан Михалыч, ― обменявшись с гостем рукопожатием, Лев Шабревич взглядом указал ему на два уемистых кожаных кресла у сервированного журнального столика возле запертых балконных дверей и штор, плотно задернутых от пополуденного солнца. ― Чай, кофе?

― Лучше кофейку. Денек, знаете ли, у меня сегодня с утра кофейный, Лев Давыдыч.

― Прелестно услужу вам чашечкой кофе, свежесваренного нашей прелестной Оленькой. Она с вашего позволения деликатно побудет на кухне во время нашей доверительной беседы. Не скажу, будто там для нее привычное женское местонахождение. Но то, чего пожелает, она от нас узнает. Имеющий деликатные технологии да услышит! И постороннего прослушивания нам здесь не надо опасаться. Прелестно и деликатно проверено перед нашим деловым рандеву.

― Всецело полагаюсь в вопросах конфиденциальности на вас, Лев Давыдыч, и на барышню Вольгу Сведкович. Ей ведь более привычны особые деликатные поручения, нежели приготовление кулинарных деликатесов, не так ли?

― Вы правы, Алексан Михалыч. Ваша проницательность писателя делает вам честь.

― Ох, Лев Давыдыч, давай перейдем попроще на ты без кавычек! Коль скоро почтительной молоди мы не наблюдаем в пределах прямой видимости. И встречаемся мы по нашим делам уголовно-криминальным отнюдь не первый раз. Пускай и знакомы мы с тобой недавно, Давыдыч.

― Без кавычек и без скобок прям скажу тебе, Алексан Михалыч, общаться на ты мне тоже удобнее.

― Вот и славно, Давыдыч. На вы не идем.

В таком случае приступим к нашим объединенным делам. То бишь к трем, нам подопечным и подзащитным телам и душам, томящимся в Американке.

Сначала, скажи-тка мне, Давыдыч, как там Татьяна Бельская, хм, поживает?

― Скажем так, мал-мала поуспокоилась наша Танья. С моей подачи Альбина моя Болбик задушевно обнадежила ее заменой меры пресечения, ― хитро сощурился собеседнику адвокат, ― на практический домашний арест с юридической подпиской о невыезде на первом же заседании суда по делу обвиняемой гражданки Бельской Т. К.

Для того Татьяне придется на следствии частично признать свою вину в халатном обращении с наркотическими веществами, переданными ей душевнобольной клиенткой-пациенткой имярек. Со слов последней, упаковка героина, точно ею описанная, непосредственно принадлежит данной гражданке. Где она взяла героин, не помнит вследствие нарушений памяти и психических отклонений, подтвержденных компетентной психиатрической экспертизой.

Разумеется, и Тана, и ее протеже, понесшая душевные травмы в результате домашнего насилия, могут на суде отказаться от предварительных показаний ввиду оказанного на них давления во время следствия. А также в силу тяжелейших условий содержания в СИЗО КГБ и в стражном отделении Республиканской психиатрической больницы, что в Новинках.

Кроме прочего, Альбина по моему совету окольно подсказала Тане, откуда и от кого на нее могли бы свалиться нынешние тюремные ужасти-напасти. Насколько я знаю Тану Бельскую, она предпочитает классически хорошо охлажденные блюда в виде личной мести. Разобраться вплотную со всеми подлогами, она это без сомнений понимает, нашей злопамятной Тане гораздо удобнее на свободе.

― Понятненько, Давыдыч. Лишнего не спрашиваю. Надеюсь, вскоре мы свидимся со спадарыней Татьяной. Например, у меня дома на званом мероприятии. Если уж не на торжественном обеде в ознаменование ее счастливого избавления от великих невзгод, то наверняка на маленьком ужине для друзей.

С Евгением нашим Печанским, как я понимаю, дело обстоит несколько печальнее?

― У Евгена, на первый взгляд, веселья мало. Лжесвидетели по-прежнему присутствуют у следствия за кадром и за кулисами.

Тем часом эпизод с ментовским пистолетом, каким бы его нам ни репрезентовали, с подследственного Печанского безоговорочно снят. Меж тем судья мне этаки подмигивает, что он нынче не против подписки о невыезде для моего подзащитного.

Ясна коллизия, прелестно требуется смазка и подмазка скрипучего судебного механизма. Меж тем необходимый смазочный материал в востребованной сумме деликатно передан в надежные третьи руки, ― отхлебнув остывшего кофе, Лева Шабревич подлил погорячее себе из кофейника и удовлетворенно откинулся в кресле.

― Не спрашиваю, однако, кто и в чем поспособствовал, но заранее выражаю мою признательность неким участникам благонамеренных действий, ― одобрил Алесь Двинько подспудные околичности адвокатской практики Льва Шабревича. Пусть и вопрошал риторически. ― Как тут не признавать очевидное? Коли обитаем побок со следственными органами и народными судами, весьма далекими от буржуазных идеалов правового государства. То бишь неоспоримого правления закона и диктатуры его для всего и вся.

― Михалыч, твоя участливость также заслуживает поощрения и вознаграждения, ― Лев Шабревич к слову достал из внутреннего кармана пиджака длинный узкий конверт легального формата, пододвинув его поближе к собеседнику.

Алексан Михалыч юридический конверт принял, коротким кивком поблагодарил своего визави и возвратился к непосредственной теме обсуждения:

― Думаю, друже Давыдыч, с Михасем Коханковичем ты сегодня не встречался, правильно? А он вчера заезжал ко мне на несколько минут. Из рук в руки передал мне новый бумажный опус нашего подопечного. По его словам, Змитер ничуть не унывает. Хотя и жалуется отчаянно на информационно-технологический интердикт, устроенный ему по тамошним тюремным нормами и правилам.

Он у нас по-прежнему в подвешенном состоянии. Подброшенную наркоту следствие и суд с него не снимают. Статью 130, часть вторую ему пока официально да формально не предъявили.

Мне, между прочим, эта статья УК более чем знакома. Десять лет тому назад я сам по ней чалился два месяца в Американке. Сидел потом в подвальной камере два-два-пять для осужденных на Володарке. Топтался на бывшей «Единичке» в чертовых кавычках. Пускай и не у черта на куличках, как в той поганой зоне для политических под Могилевом.

Меня, правда, язычники посадили, как редактора и журналиста, газету мою разгромили за возможность разжечь религиозную рознь между смеху подобными тутошними мусульманами и христианами. Ну а Змитеру Дымкину, тож Олег Инодумцев, светят по политическому прецеденту и по той же статье не менее трех лет усиленного режима. Но уже по политическим мотивам якобы межнациональной розни.

Полагаю теперь со всей моей уверенностью, Лев Давыдыч, нашего Змитера подставила, с позволения сказать в речевом трюизме, длинная рука Москвы. Кому-то из участников неудачных белорусско-российских переговоров по газу подкинули якобы провокационную газетную статью Олега Инодумцева, озаглавленную «Еще раз о бессильной русофобии белорусов». Тот чинуша привез ее в оправдание в Минск и подсунул Луке на стол. С того и разгорелся весь сыр-бор среди услужливых дураков, которые рады разбивать лбы себе и другим, лишь бы выслужиться.

Предположим, Луке, его присным, как ныне торгующимся с Путиным и Медведевым, быстро удастся сбить цену, поставляемого в Беларусь природного газа, до уровня меньше ста долларов за тысячу кубов. В таком случае Змитер огребет на всю катушку по уголовной статье, которая не предусматривает амнистии. Продемонстрировать таким бесплатным способом лично союзническую лояльность Лука исправно продемонстрирует. Иначе говоря, переведет стрелки на еженедельник «Знич», какой по-быстрому прикроют. Засим укажет толстым корявым пальцем на проштрафившегося автора: вось, мол, ужотка сидит.

Политически это будет похоже на приснопамятный мне перевод стрелок часов, то бишь замену белорусского времени на московское. Экономических издержек почти не имеется, зато налицо идеологические выгоды и дешевое холуйство перед неосоветской Россией.

Если же на газовых переговорах Луке ничего существенного не обломится, то он вполне способен обидчиво отыграться на подвернувшихся под державную длань политических обстоятельствах. Да так, чтобы известного политзека Змитера Дымкина, в скобочках Инодумцева, демонстративно отпустили на свободу прямо из зала заседаний Минского городского суда. А затем Верховный суд зачтет ему весь срок ареста в качестве заслуженного наказания. Мол, с него, журналюги скверного, того достаточно. Ежели пробовал разжечь межнациональную рознь между братскими народами РФ и РБ. Да вот не разжег. А то бы мы ему, щелкоперу и подстрекателю, показали, где в Беларуси по-русски классические литературные места не столь отдаленные и не столь близкие.

Скажу тебе откровенно, Давыдыч. Означенное политическое скорейшее разрешение смутного уголовного дела моего молодого друга Владимира Ломцевича-Скибки меня более-менее устраивает. Поскольку, тебе уж известно, не без моего скромного содействия и маломальского влияния штатный корреспондент президентского официоза Змитер Дымкин, крупно замешанный в наркотрафике, оказался признанным узником совести в стране и за рубежом.

Не скрою, мне стоило некоторых трудов убедить коллег из независимых белорусских СМИ поддержать мои дружеские усилия и мою негромкую репутацию правозащитника. Гораздо проще мне было общаться с иностранными коллегами. У последних я нашел полное понимание белорусских проблем, не замутненное местечковыми амбициями.

В этой связи я ожидаю конкретных политических результатов касательно нашей Таны Бельской. Смею предположить: признание ее уголовного дела и его объяснение аналогичными политическими преследованиями на гендерной почве мужского сексизма, более чем реально спустя две-три недели. Подразумевается, прежде за границей, а потом под стать и у нас в Беларуси.

Будьте благонадежны, кое-что политически я также сделал для нашего Евгена Печанского. Ведь не случайно трое тех, кого мы опекаем, Лев Давыдыч, очутились в одной и той же исторически достопримечательной следственной тюрьме ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, не правда ли?

Засим, Давыдыч, позволь откланяться. Что-то на меня опять писательский зуд накатил…Понимаешь, вовремя прийти и своевременно уйти есть определенно хороший способ разрешения многих общежитейских проблем. Коли центр далек от эпицентра…

Глава двадцать первая Определять обедом, чаем и ужином

―…Ты бы, брателла, встал, сел да написал об одном тюремном дне Евгения Вадимовича и Владимира Дмитриевича. В тюряге люди тоже живут и не спят беспробудно. Без наручных часов «ролекс», но от побудки до отбоя.

― Боюсь, из такого описания ни хрена тертого не выйдет, Ген Вадимыч. Али в муках как разрожусь из рук вон плохой литературой, от рассвета до заката, заместо хорошей журналистики. Куда мне до Солженицына? Ты, поди, на него намекаешь?

― Не намекаю, а прямо тебе говорю, бумагомарака. Хорош валяться в шерсть! Кличь шныря коридорного, каб тазик волок и швабру. Полы будешь мыть горячей водой с хозяйственным тюремным мылом. Вставай на вахту, брательник! Чистый четверг настает. Покуда с обходом придут, покуда на прогулку позовут, с приборкой управишься.

Тем часом я чайку заварю. Горбатого в гербарий залепим. По-белорусски и по фене, брате мой Змитер, ― неудачно скаламбурил Евген. На что сокамерник никак не отреагировал, если размышляет о других материях, обобщая уникальный тюремный опыт заключенного.

Прибывший с воли небесно-голубой двухлитровый электрочайник с понедельника неизменно находится у них в камере. И электрическая розетка теперь от завтрака до ужина всегда во включенном состоянии. Уж Евген постарался, чтоб об этом каждому вечнозеленому шныркому вертухаю во всех надзирательских сменах стало доходчиво известно и предельно понятно. Так как зеку, непреклонно качающему права, любые начальствующие лица склонны уступать.

«Исключения превыше правила», ― позавчера внес в записную книжку Змитер вместе с предыдущей мыслью. То, что записано, и запоминается превосходно. Хотя в цифровом растиражированном виде оно замечательно памятнее и сохраннее, чем на бумаге, какую могут взять да изъять при обыске.

― Рукописи и заметки не горят, Вадимыч, их с концами отнимают при шмоне, ― глубокомысленно сообщил Змитер напарнику в порядке обыкновенного у них умного общения. «Не то вконец отупеешь на киче!»

― Бумага-то, она горит в лучшем виде, ― отозвался Евген. ― Не верь лукавому начальнику, не бойся его и ничего у него не проси, коли у тебя кишка не тонка потребовать свое. Наверное, это имел в виду Булгаков, когда писал, как надо обращаться с государством, чья слава, сила и власть отданы Сатане-Воланду на откуп. Умен был Михал Афанасич, отлично знал, в какой такой стране он жил. Когда в его Совсоюзе было одинаково, что на воле, что в Гулаге.

― А в Беларуси?

― Ну, это различие ты, Змитер, должен понимать, коли пишешь о белорусских полудурках и недоумках. Мозги у наших земляков, свояков и швагеров в бюджетном дефиците, чтобы устроить форменную диктатуру не в дебете, а в крѐдите. Прошу не путать с банковским кредитом недоверия или с кредитной достопамятной историей.

Кормушку-откидушку тож не забудь вымыть. А то ходят тут всякие… Шныри и баландеры без пути досочку лапают. Если блокпост есть собака на длинной цепи, а ковровая бомбардировка с воздуха серьезнее, чем беспокоящий артобстрел с земли.

Можешь сделать перекур, брателла. Бо чаек наш заварился до нужной кондиции и умеренной сорокоградусной температуры употребления, ― сделал сокамернику безоткатное предложение Евген со всем своим знанием чайного дела.

Давным-давно, с месяц тому назад, Евген разъяснил Змитеру рецептурную разницу между чифирем и крепким зековским чаем, без которого в крытке жить было бы просто невозможно. И подавно, когда им тут задаром разливают бурду, помои и брандахлыст вместо чая.

Потом Змитер Дымкин запишет для журналистской памяти, как чифирек варится не менее 5 минут в кипящей воде из расчета 50 граммов дрянного чая на 100 миллилитров воды. Тогда как одна чайная ложка хорошего чаю заливается на 5−6 минут горячей водой при температуре 78−80 градусов по Цельсию в той же емкости на 100 миллилитров для каждого чаевничающего вприкуску ли внакладку зека или человека на воле.

По завершении чаепития в камере не замедлили явиться начальник дежурной смены в капитанском звании со свитой из прапорщика и сержанта. Выслушав доклад дежурного по камере, что больных никак нет, врач никому не требуется, приняв к сведению желание подследственных совершить двухчасовую дообеденную прогулку, вертухаи удалились прочь. А Змитер с большим удовлетворением еще раз прошелся с влажной тряпкой по желто-коричневому линолеуму в камере. Вытер и замыл следы начальничков.

Так бы и на воле! Взять да подтереть чистенько за власть поимевшими, только и умеющими, что гадить и грязь разводить! Ясное дело, иерархическую лестницу нужно мести сверху. Но отмывать ее можно и снизу.

На прогулке Евген со Змитером говорили уже конфиденциально, не забыв уделить должное комплексное внимание гимнастической разминке в привычном каждому распорядке, воспринимаемом без лишних слов.

― В продолжение сказанного вчера, брате, хочу повторить, теперь открыто без экивоков и околичностей. Отказываться, по-моему, от второго адвоката тебе ни к чему.

― Знаю я его, того правозащитничка: завзятый приспособленец, стукач и записной трус. К тому же известный придурок лагерный! Пускай и не сидел ни разу.

― А как ты хотел по-другому? В нашей Белорашке каждый третий оппозиционер, если не полудурень стукнутый, то стукач дурноватый. То есть тот, кто за так, бесплатно начальникам стучит по зову державной верноподданной души.

Не знаю, как тебе, но мне Двинько как-то раз рассказал исторический анекдот о Сталине и Фадееве. Слыхал?

― Не-а. Ну-тка давай, поведай. Что-то такого, редакторского, я от Михалыча не припомню.

― Так слушай. Приходит один раз к Сталину Фадеев ― главный писака СССР. И ну давай жаловаться, стучать на подчиненных ему писарчуков. Мол, писатели такие, писатели сякие. Сталин его молчки слушал, трубку набивал. Затем закурил и говорит: нэт у меня для тэбья, Фадээв, других писателей. Работай с этими.

Вот и я тебе говорю. Нет у твоего Мишука и нашего Михалыча лично для тебя других оппозиционеров в комплекте с правозащитниками. Работай с теми, какие они ни есть.

Тем больше, у тебя враз и за раз, спадар Иншадумцау, ― перешел на белорусскую мову Евген, ― чисто политическая статья 130, часть вторая. Дурачок и стукачок тоже политически сойдет при условии, что он юридически вторым номером после твоего Михася Коханковича. Де-факто и де-юре…

По окончании камерного обеда на двоих Евген вызвался мыть посуду. Невзирая на сегодняшнее дежурство по камере у Змитера:

― Я и на воле этим самым занимался без уныния и лени, братка. Помнишь, кого цитирую?

― А як же! Чему-чему, а в белорусской школе какому-никакому совковому учат и учат, поучают пиитически, хрен тертый им в сраку.

Во! Оправляться зовут. На выход без вещей с парашей…

К ужину к ним в камеру опять доставили из круглого коридора холодильный ящик с вольной провизией, в том обеспечении с овощами и фруктами. Таким образом действий в тюремном распорядке Евген по обыкновению занялся, какой бы она ни была, но кулинарией. Хотя прежде он заставил Змитера принимать поливитамины в подходящее послеобеденное время перед оправкой в коридорном сортире. Причем витаминный комплекс на здоровье пошел вкупе с интеллектуальным назиданием:

― Ты, Змитер, сам должен соображать. Пребывание в тюряге есть хроническая болезнь. Поэтому всем зекам необходимы витамины в терапевтической дозе. Не то последнего здоровья лишишься. Или, что значительно хужей, башню тебе снесет. Начисто. Извилины только в кишках останутся. А так будет все гладко, чтоб в очко на толчке побыстрее проскакивало.

Лепила тюремный с первого этажа тебе того не скажет. Но я скажу, что по-любому заключенные под стражей находятся в состоянии перманентного гормонального дистресса. Тут либо аспирином надо глушить железы внутренней секреции. Либо спасаться от психоневротических расстройств ударными дозами витаминов. А их-то ты никак не получишь из овощей и фруктов. В первоочередность, потому что столько растительной клетчатки человеку не съесть. А по другое, народы с воли замучаются нам фрукты, овощи, зелень многими килограммами тягать. Да и примут ли столько в передачках, то-то вопросик.

Это тебе не два десятка куриных яичек в холодильнике.

Два яйца для салатов Евген отварил вкрутую заранее, во время обеда. Для этой гастрономической цели затребовал от коридорного надзирателя свой старый кипятильник, каковой он без проблем получил, согласно всем тюремным нормам и правилам. Теперь же он дождался обещанной прошлогодней бульбы на ужин. Как тут заведено, гебешный баландер поставляет ее зекам, сваренную в мундире, вонючим липким полуфабрикатом.

Что ж, съедобным картофельным салатом и сырокопченой колбасой, бывало, можно отужинать даже в Американке. Везде в государственных тюрьмах и зонах люди живут, выживают. На свободу, на волю оттуда же выходят.

* * *
На следующий день в камеру Змитера и Евгена принесли, установили высоко над дверью на специальных кронштейнах, подключили по кабелю маленький 14-дюймовый ЭЛТ-телевизор. Наши арестанты его не просили, не заказывали. Зачем он им? Но, очевидно, какой-то доброжелатель с воли расщедрился, озаботился, предоставил в передачку.

― То-то, брателла! Будем мы отныне разом, вместе со всей народной быдлотой и голотой, у которой мозги в мутотень телевизором засижены и загажены.

― Вверх смотреть благолепнее лежа, Вадимыч.

― Зато плевать в зомби-ящик способнее сидя. Альбо прилетая с высоты.

― Мысленно мы и так наверху.

― Угу, как сранье сверху вниз продвигаемся в прямой кишке. От утренней усрачки до дневного усеру. Два раза в день водят по графику…

Глава двадцать вторая Татьяны милый идеал

Тана Бельская после часовой прогулки в зарешеченном обезьяннике хмуро залегла на тюремные нары. В ожидании обеда включила машинально телевизор. Но туда вверх по-над дверью она не смотрит. Ей в абсолюте без разницы, чего там передают, показывают, говорят, поют, пляшут до тошноты ненавистные ей ёлупни лукашистские. Гораздо больше ее нынче интересует иное. Как там поживают на воле не менее неприлично ею аттестованные по-русски «родные…юки и…ючки»?

Вчера на адвокатской свиданке Альбина Болбик ей четко рассказала в юридических терминах о том, что муж Мечислав нынче требует развода от супруги Татьяны, всячески сейчас лишенной свободы и права выбора. Не так чтобы конкретно от мягкотелого супруга, но совокупно от семейства Бельских какой-либо пакости Тана твердо ожидала. И это будто бы мужнее разводное намерение еще больше укрепило ее в обоснованных подозрениях, кому в конкретности она обязана нынешней отсидкой и хорошо спланированной подставой.

Право слово, нужны дополнительные улики и доказательства. Если не для следствия и суда, то конкретизация и подтверждение искомого для нее самой. Думать надо и решать!

Лишь теперь Тана всерьез, пусть на время, но основательно задумалась о дочери. Раньше как-то не до того ей было раз за разом вспоминать о Лизе.

«Скоро, 19 сентября, восемь лет ребенку. Уж конкретно большая, все понимает. В том числе и то, что мать ее родную предали на муки тюремные, предатели…»

Материнский пафос Татьяне не чужд, но лишь на короткое время. Как скоро она с решимостью размышляет, каким таким способом ей поаккуратнее и пожестче отмстить, воздать ближним или там дальним семейным врагам. «Кто бы они, падлики, ни были!

Оставлять мою девочку менским боярам Бельским? Ну уж нет! Дудки! Не дождетесь! Зато будет вам, мои родненькие и дороженькие, вскоре кое-что другое, тверденькое…»

Татьяне со смешком подумалось, как отец и сын Бельские на полном серьезе, со спесивой гордостью, выводят род свой из глубины веков. Будто бы от младшей ветви Гедиминовичей-Бельских. Когда в XIV веке старшие Бельские из Литвы перебрались в Московию, где стали видными боярами при московских царях, то младшие, дескать, остались в белорусско-литовском великом княжестве.

Мол, подтвержденное шляхетское происхождение Таны, ее родовод от слуцких Курша-Квач послужили крепкой основой их счастливого и благорасположенного бракосочетания, ― в одночасье поведал ей дорогой супруг Мечислав Бельский. Ну-ну!!!

«Не в лобок, так по лбу, оба они, мерзотники, у меня благословенно получат. Возможно, на троих, по-семейному. Если я правильно догадываюсь, где-нигде собака порылась!»

Со всем тем, несравнимо сподручнее на свободе раскрыть дело, избавиться от ложных обвинений, докопаться до истины. Ждать суда, что ли? И сколько еще затем на зоне срок мотать, дожидаться условно-досрочного освобождения? Или с политикой чего-ничего ладное выйдет «через гендерную х…тень, что в лобок, что по лбу?» Куда дочь девать от семейства Бельских подальше? В Слуцк? А надо ли?

Кажется, что на все частные вопросы она знает правильные ответы. Но насколько они близки к истине? Как ответить на этот общий вопрос? Нет докладного ответа. Как знать, есть ли он по идее и потом?

Но главный предварительный ответ на всевозможные вопросы состоит в том, что ей, Тане, следует выбираться на свободу. До невозможности поскорее! И она заново принимается перебирать разные в наличии реальные варианты и кардинальные возможности.

Будьте реалистами, требуйте невозможного! Тане глубоко без разницы, откуда и кто автор радикальной цитаты. Но следовать этому парадоксальному совету она нацелена неуклонно и непримиримо. Ее свобода многое и многих должна безраздельно списать в расходные материалы.

Ничего не записывая, ей надлежит мысленно все обдумать. Почти без ругани, почти бесстрастно. Целенаправленно.

Раньше всего Тана расчетливо отставила организацию ухода непосредственно из тюрьмы. Как не жаль, это ― самый нереальный и неимоверно сложный вариант. Намного проще уйти на свободу от ментовского конвоя во время поездок в суд. Ясное дело, при условии внешнего технического содействия и силового обеспечения. Еще легче оставить на бобах слабосильную и тупоумную вохру в лагерной зоне.

К сожалению, слишком долго доведется ждать суда, этапов, зоны в ее непростом и нетерпимом положении. А время-то уходит в никуда, будь то в лобок, будь по лбу!

На любом этапе она вправе рассчитывать на результативную помощь. Благо по-настоящему доверенные люди у нее на воле найдутся. Есть, кому обеспечить необходимую посильную поддержку. «В идеале все яйцеклетки в один яичник не складываем».

Однако в мыслях Тана неизбежно возвращается к этому вот тюремному окружению. «Свалить бы напрямую отсюда к…еной матери!» Но каким способом? Когда?

Время прогулки отпадает. Охранник на вышке бдит и немедленно поднимет тревогу, если что не так. Торчит гебешник высоко. Так просто до него не добраться. А дальше стена, запретка, тюремная охрана, внутренний двор гебухи, вояки караульные. «Положат на месте и глазом не моргнут, суки лукашистские!»

В то же время при удобном случае разобраться без особой мокрухи с невооруженной сменой надзирателей внутри тюрьмы для нее запредельного труда не составит. Едва ли кто-нибудь из них ожидает от капризной, изнеженной бизнес-леди экстремальных действий и боевого искусства владения различным холодным оружием: режущим, колющим, метательным. Но опять же, чуть что ― мигом тревога. Тут же перекроют длинный коридор в полуподвале и весь доступ на КПП по улице Урицкого.

До суда и до зоны далеко. А тут, в тюряге, близок локоть, да не укусишь.

Есть еще вариант хорошенько обхезать, обложить следователя на новом допросе. Тогда он в отместку как пить дать ее вызовет на следующий допрос к себе в кабинет. Туда, в большой дом на проспекте. Во дворе сразу за воротами тюрьмы с одним лопухом конвоиром ей справиться проще простого. Наручники спереди ― не вопрос. А дальше по обстановке?

Или, быть может, попробовать пройти по трупам, внаглую, утром после подъема, во время оправки? Положим, удастся прорваться. Но потом никуда не годится.

«Вся мусорня до беспредела окрысится по мокрому делу. Начнут землю рыть рогами и копытами. И ведь могут найти, волки позорные!

Ну а если за тобой ментовский и гебешный розыск в широкий анал? Тогда, как, скажи на милость, Тана Бельская, в девичестве Курша-Квач, тебе самой в оные хитрые сраки врагов-то уделать?

От развернутой розыскной облавы обязательно придется за кордон сваливать. На некоторое, довольно продолжительное время. А ближним вражинам только это и нужно. Им ведь до интимного женского места, где тебя придержать вдали. В тюряге ли, заграницей до п…

Жалко, проверенных в деле и поверенных в делах своих людей ― малая жменька. Из них одна только Вольга Сведкович кое-что умеет соображать в оргделах. Тактически и стратегически. Наверное, потому что урожденная Курша-Квач без фуфла, из нашенских, из слуцких. Кратковременное замужество у ней не в счет. Наша невзрачная Оленька, надеюсь, меня не разведет и не подставит…

Белобрысая Альбина-блядина ― дурница набитая. А Лева-то Шабревич крутит и темнит как всегда…»

Глава двадцать третья Еще снаружи и внутри

Евген Печанский осмотрелся в камере словно в совершенно незнакомом ему месте. Никак невозможно привыкнуть к тюряге, сколько бы месяцев или лет ты в ней ни провел. Едва ли нормально для человека жить вот так, день за днем на пятачке между железной дверью с этим глазком вертухайским и намордником за узким оконным проемом. Хотя в большой общей камере на 30−50 человек вроде тех, что на Володарке битком набиты осужденными в ожидании этапов на зону, говорят, вообще гнусь и мрак. В два-три яруса шконки, и спят на них посменно.

Взять что-нибудь по отдельности в этой вот Американке, то наособицу так-сяк возможно перетерпеть, выдержать всякое. Зато сложи всю тюремную гнусность вместе ― выйдет, что ничего гнуснее нет и не будет. В заключении почасту складывается невыносимая сумма, какая то ли больше, то ли меньше всех частей ее составляющих.

Своечастные невнятно оформленные мысли о тюремной жизни Евген даже не пытался высказать вслух. Куда ему до сокамерника Змитера! Быть может, потом, на воле попробовать как-нибудь рассказать об этом деду Двинько? Не исключено, Михалыч сумеет его уразуметь. Потому что о тюряге писатель Алесь Двинько более-менее кое-чего знает не понаслышке с чужих слов. Практическая индукция не есть теоретическая дедукция. Если первую, в отличие от последней, чаще всего испытываешь на собственной шкуре.

Спросим, как долго? Коли осужденного по серьезнейшим статьям УК гражданина Печанского Е. В. в теории могут, исходя из судебной практики, оставить мотать срок здесь же, в Американке, в крытке. Гуляй себе, Геник, в тюремном дворике под вертухаем на вышке с музычкой!

Сегодня, к слову, Евген не уведомлял надзирателей о прогулке. Следовало бы дождаться запланированной свиданки с адвокатом. А то чего доброго отправят Леву долой свистуны и шныри коридорные. Дескать, не положено во время массового прогулочного ввода и вывода заключенных. Один раз так оно вам у них и было, у свистунов влагалищных.

На свидание Евгена вызвали, как он и ожидал, когда его сокамерника покуда не вернули с прогулки. Затем начались сплошные неожиданности. И пошла тебе нечаянная веселуха!

Вместо веселого адвоката Шабревича в допросной комнатке сидел скучный такой следователь Юрий Пстрычкин. Самым засушливым голосом этот недотыка из Генпрокуратуры ― стрекулист, а не важняк, так сказать, ― докладывает, зачитывает подследственному Евгению Печанскому об изменении меры пресечения на основании такого-то постановления Мингорсуда.

―…Вот так! Получи и распишись, подследственный! ― уже в камере Евген вполне переварил новость, о чем и сообщил Змитеру. ― Лева-то Шабревич мне о такой вот возможности говорил, но я ему почему-то не поверил.

Не горюй, брателла! Я отчего-то уверен, предчувствую, на следующей неделе вы, спадар Иншадумцау, тоже будете гулять на воле, Змитер ты мой Дымкин. И тебе, брате, скажут: на выход с вещами. А свобода вас встретит радостно у входа. Если не братьев с воронеными фантазийными мечами, то цветы я вам уж точно обещаю, политзаключенный Инодумцев!

Хотя у самого Евгена несколько не случилось на выход из камеры с вещами на свободу. Живо собранный сине-красный поперечно-полосатый кешер с тюремными пожитками пришлось по требованию конвоиров не трогать. Однако на радости такой Евген не насторожился, оставил шмотник в камере. Без малейших супротивных возражений и прокачки неотъемлемых зековских прав.

Евген также не имел ничего против исподнего и дотошного личного обыска в полуподвальном закутке рядом с выходом из тюремного, мертвого и скорбного желтого дома.Дело оно тут-ка обычное, затяжное перед этапом. Так же, как и долгое, подобное президентству Луки-урода, часовое ожидание, пока куда-нибудь направят и отправят подневольного зека. Не важно куда спровадят, в суд ли, в другую тюрягу, на зону. Или даже на волю, как в его случае.

«Порхнуть птичкой-бабочкой ― это тебе не порскнуть охотничьим псам!»

Наконец, выводят Евгена без наручников в тюремный двор. Усаживают в темный закрытый микроавтобус. Зачем-то побок с вооруженным под завязку конвоем в пограничном камуфляже. «Четыре хмурых погранца без собаки. Плюс двое в кабине. Уважают и провожают, что ли?».

― Велено доставить на КПП, ― угрожающим тоном сподобился на краткое объяснение старший наряда в майорском звании.

Выехали из тюремных ворот с небольшой задержкой. Миновали внутренний двор между гебешными зданиями, ― прикинул Евген. А вот и остановка у внешних ворот на КПП. Возле него вход в приемную, где обещали отдать бывшему зеку его барахлишко после положенного шмона. Спрашивается, а чего такого ему неположенного он сможет вынести из гебешной тюряги?

Ну да черт с ними, с вертухаями! Им тут до пенсии припухать в крытке, так скажем.

На воле, на обычной городской улице Евген было подумал скоренько растасоваться между прохожими. Рвануть отсюдова побыстрее и подальше. Чего тут больше делать? Барахло ему до фиолетового фонаря. Но вот паспорт РБ надо бы забрать.

Евген оглянулся на своих недавних конвоиров, внимательно из распахнутых дверей микроавтобуса наблюдающих за подследственным, отпущенным под подписку о невыезде. На тротуаре малолюдно. Однак кому здесь прогуливаться?

В том, что его профессионально пасут, Евген немедля убедился, чуть глянув на двоих в штатском и на третьего немного поодаль. Все трое в особинку с безличными уклончивыми взглядами. Надо думать, наружка отныне будет назойливо держать его под плотным наблюдением. Но погранцы-то зачем? Для демонстрации силы? Или у них другой приказ? Ликвидация при попытке к бегству? А это ужотка очень и очень неприятный расклад. По большому контрольному счету. В дебет и в кредит.

Со всем тем Евген особо не раздумывал, заходя в приемную следственного изолятора КГБ на столичной улице Урицкого. Не очень его обеспокоило и то, почему вслед за ним слаженно двинулись сопровождающие лица в штатском обмундировании и в пятнисто-зеленом камуфляже.

Ну а там, в приемной, его уж дожидались сияющий как медный таз на солнышке следователь Пстрычкин и безрадостный адвокат Шабревич. Лева молча развел руками, виновато отвел взгляд в сторону. Зато старший советник юстиции Пстрычкин звонким, чуть ли мальчуковым дискантом, предъявляет подследственному Печанскому еще одно, немыслимо новое обвинение по уголовной статье 295 о торговле оружием. Соответственно знакомит его с подготовленным судебным постановлением об аресте и применении меры пресечение в виде содержания под стражей.

«Стало быть, моя «беретта» пошла у них в ход. Или же в следственной предъяве чего-нибудь потяжелее будет значиться… Боже, упаси…»

В прежнем охранном порядке Евген в легкой прострации полубесчувственно проследовал назад в Американку. С теми же вооруженными четырьмя камуфляжными конвоирами начеку и настороже. Правда, трое в штатском остались снаружи.

В тюрьме заново арестованного подвергли штатному обыску на первом этаже. С опаской и даже с кое-каким молчаливым сочувствием. Хотя принять душ не предлагали. И в одиночном карантине не держали. Отвели тотчас в ту же неизменную, хорошо ему знакомую камеру на двоих.

Возвращению сокамерника Змитер не удивился. Не стал он также утешать бессмысленно собрата по тюремным несчастьям. Оно вам сразу видно: от такого камуфлета с вторичным арестом после малого глотка вольной свободы не так-то просто оправиться.

― Знаешь, Вадимыч, а меня мой следачок вместе с адвокатами только что ознакомили с моим новеньким уголовным делом в трех томах по статье 130, часть вторая. Оказывается, по заключению некоего эксперта из Национальной академии наук, лично я под псевдонимом Олег Инодумцев злостно вел информационную войну против Республики Беларусь в общем и против ее президента Луки в частности.

Четыре десятка моих незатейливых статеек и фоток из разных изданий нынче составляют фундаментальную антологию трехтомного уголовного дела. Даже в моем президентском официозе тот академический балбес крамолу отыскал, определил мои материалы в жанре памфлетов и пасквилей. Теперь я в законе литературно. Горжусь собой неописуемо! Взаправду уважают, суки! Хотя и шьют гнилыми лукашистскими нитками.

Там, кстати, на той свиданке Мишук Коханкович мне сказал, тебя снова в хапун повязали. А я-то думал, чего твой кешер битый час никто не забирает и не шмонает…

Давай-ка я тебе кофеинчику растворимого кружечку забодяжу. А то на тебе лица не видно, братка…

Эк тебя тряхануло… Ну скажи чего-нибудь, Евген!..

Глава двадцать четвертая Немногих добровольный крест

Алесь Двинько лично заехал ко Льву Шабревичу по окончании рабочего дня в юридической консультации, что на улице Красная. Они перекинулись несколькими ничего не значащими словами, вышли во двор и спокойно устроились в автомобиле адвоката. Обоим надо бы словом перемолвиться конфиденциально.

― Ручаюсь, многоуважаемый Алексан Михалыч, любая прослушка у меня исключена, если специфически работает аудиосистема. Вам негромкая джазовая музыка не помешает?

― Нисколько, Лев Давыдыч. Мы, по-моему, некогда договорились на ты без обиняков?

― Клиенты, Михалыч, клиенты! Сплошь формальное: вы во множественном числе.

― Чего уж? Грамматическая метонимия неплоха, даже на слух без каких-либо кавычек. С твоего дозволу возьму-ка я ее на многописьменное вооружение.

― Да сколько угодно, Алексан Михалыч! Прелестно почту за честь содействовать тебе по литературной части.

― А по уголовным частям и статьям?

― По ним первоочередно. Хотя прежде предпочел бы услышать твои политичные резоны в подробностях. Признаюсь, твое позавчерашнее прелестное предложение на кухне прозвучало для меня, ох-хо, неожиданно.

― Я не зря дал тебе, Давыдыч, денек-другой на обдумывание. Сам-то я главным образом решил заняться этой проблемой тогда же, то бишь третьего дни. Как только услыхал насчет глотка свободы и второго ареста нашего молодого друга. Раньше были лишь предварительные прикидки и эвентуальные приготовления.

Одно из них ― событийно телевизор в камеру Евгена и Змитера от материнского имени и по поручению почтеннейшей Индиры Викентьевны. Нас, кстати, некогда познакомил ее покойный деверь Алексан Сергеич Печанский. Даруй ему, Иисусе, добрый ответ на Страшном судилище Твоем, ― Двинько истово осенил себя крестным знамением.

― Как ты с ней умудряешься общаться, Михалыч?

― Малой толикой психиатрически, в литераторских целях, ― не стал вдаваться на возникшую попутно тему Алесь Двинько.

― Так вось, затем я немного поспособствовал тому, чтобы наши молодые друзья всенепременно пребывали и впредь вдвоем в одной камере.

По всем статьям им и нам теперь вмале не выпадает лучшего, кроме громкого дела о тройственном уходе трех политзаключенных из пресловутой Американки. Достоименно и достопримечательно, подчеркиваю, из пресловуто сталинской спецтюрьмы, которую всем нам, участникам предстоящего дела, надлежит прославить и ославить на горизонте грядущих событий.

Не скажу, будто наши репутация и реноме обоюдно находятся под угрозой. Но согласись, Давыдыч, едва ли в прежней парадигме мы изловчимся или умудримся что-либо сделать результативное для наших друзей. Их синтагматическое пребывание за решеткой явно затягивается на неопределенные сроки. Никому из них мы сейчас никак и ничем не сможем помочь выйти на свободу исключительно легальными путями.

Думаю, тебе ни к чему заведомо напрасная защита Евгена Печанского, объявленного в роли вульгарного торговца незаконным оружием. Какая тут, Господи, помилуй, может статься политическая и правозащитная подкладка! Повседневность в криминале, да и только!

Иная будет реальность, коль скоро наш подопечный предстанет на суд общественности непосредственным организатором необычайного группового побега двух признанных узников совести.

Следовательно, необходимо устроить всем троим счастливое избавление от политической, выделяю, неволи. И это у нам, несомненно, удастся, как только я и ты, многоуважаемый Лев Давыдыч, сумеем объединить наши укромные, но эффективные усилия, ― закончил Двинько, недвусмысленно ожидая подобающей реакции от собеседника.

― С одной стороны, Михалыч, согласиться мне не совсем комфортно… как юристу. С другой, резонно нельзя не соглашаться на радикальные меры.

Понимаешь, мне до беспредела надоело, когда это далеко не правовое государство то и дело бесчестно выступает против меня в судебном присутствии. Без чести и без совести, выделяю не в скобках. Более того, во время досудебного следствия оно силится беспардонно противодействовать мне, нарушая собственные законы, подобно беспредельщику отмороженному.

Кого-то разнонаправленный государственный беспредел запугивает в качестве и количестве множества обстоятельств непреодолимой силы. Но только не тех, кто не желает поклоняться священной корове государства, которое не является ни нашей страной, ни Родиной, ни соотечественниками. Но всего лишь случайным сходняком, сборищем, сбродом госимущества, бюрократов и чинодралов.

Такое сборное государство, оно как гнилая стена. Ткни его хорошенько в любом месте, и точно проделаешь дыру. В том числе и в юриспруденции.

Мое преимущество частника в том, что мне по силам гибко применяться к правилам игры в ходе судебно-следственного состязания. Напротив, государственной стороне требуется долгое время, чтобы, по меньшей мере, отреагировать на частные действия, хоть в малости преступающие бюрократические рамки. Доходит до него, до государства, как до травоядного динозавра, с трудом, медленно соображающего, что же у него успели откусить? Хвост или всю от разу задницу?

― Я тебя понял, Давыдыч. Старый новый Левиафан-олигофрен, который знать ничего не ведает об общественном договоре. Чудище, обло, озорно и лайяй задним умом сильно.

Но давай от философской теории поближе к политической государственной практике.

― Изволь, Михалыч. Прелестно довожу до твоего сведения, что практически защита Таны Бельской мною заведомо и безнадежно проиграна. Прекрасно подготовленная моими добровольными помощниками свидетельница защиты признана адекватно вменяемой, этапирована из Новинок на Антошкина.

Полагаю, нужные следствию показания из нее выбьют рано или поздно. Скорее, позже, если прослеживается желание СК отсрочить суд, пока за границей не утихнет правозащитная шумиха в связи с нахождением госпожи Бельской под стражей в следственной тюрьме КГБ.

― Скажем в откровении: сомнительное свидетельство о принадлежности подброшенных наркотиков нам уж никоим образом не поможет. Пожалуй, так оно к лучшему, Лев Давыдыч. Сыграем, если уж не открыто, зато вполне честно. Пусть себе втемную с неизбежной долей риска для наших креатур.

Насколько я знаю, нашему молодому другу Евгену по-прежнему угрожают показаниями двух лжесвидетелей обвинения?

― Причем обработанные следствием торговцы оружием размещены и расквартированы очень близко от него, возможно, в соседней камере. Зато в Американке они страшно далеки от какого-либо воздействия защиты.

― Что мне в тебе отнюдь не трафаретно нравится, Давыдыч, ― грустно усмехнулся Двинько, ― так это то, что у тебя мозги юридически не завернуты в одну узкую извилину. Мыслить ты умеешь широко и филологически, в самом прямом, корневом смысле этого слова. Коли юстиция не есть крючкотворная юриспруденция. Но в переводе с латыни это ― справедливость, воздающая каждому ему необходимое по силам и знаниям.

― Хорошо бы еще с тем судьей по справедливости разобраться. Бабло-то он от нас взял, заранее зная о втором аресте.

― Что ж, всякому фрукту свое время, многоуважаемый Лев Давыдыч. А благоприятное стечение обстоятельств не замедлит себя проявить, как выпадает в нашем счастливом неазартном случае.

Так ты согласен альбо нет, посильно поучаствовать в нашем непростом и рискованном деле?

― Что делать? подписываюсь я на твое предложение о побеге! Вот тебе кресте Святый!

― Принято и зафиксировано, брате. Даже без протокола, будьте благонадежны.

В таком благоприятном раскладе, Лев Давыдыч, православно прими к сведению, что телевизионный приемник в камере наших подследственных есть хорошее средство коммуникации посредством телетекста. Технические детали программного и аппаратного обеспечения оставим пока в стороне.

Однак тебе следует немедленно озаботиться каким-либо надежным и деликатным связным устройством для Таны Бельской.

― Нет проблем, Алексан Михалыч. Кое-что передающее в моих адвокатских закромах прелестно разыщем, деликатно обеспечим и передадим своевременно приемник сигнала.

Вопрос теперь в том, согласятся ли наши политзеки реально пуститься в бега? ― Шабревич словно все еще неуверенно, сомневаясь, посмотрел на собеседника.

― Им его решать персонально, Лев Давыдыч. Мы предлагаем решение без вариантов. От них сейчас требуется: да или нет. Они не обинуясь должны принять близко к сердцу наше единое предложение. Либо мы доброжелательно умываем руки без обидчивых претензий и неуместных напоминаний об упущенных шансах.

― Но ты так мне чисто конкретно и не сказал, как будем наших людей-то с кичи вынимать? Темнишь многописьменно?

― Что ты, Давыдыч! ― непритворно обиделся писатель. ― Нисколько не думал, хм, лепить тебе горбатого.

Доволе осведомляю. Давеча вышла на меня парочка хороших хлопчиков из диггеров. Работают они только вдвоем, со мной поддерживают давний негласный контакт. Сам знаешь, тех, кто копает по-черному, это государство белорусское, культурно говоря, не жалует.

На сам-речь почти раскопали, вскрыли они в начале августа тот самый, знаменитый расстрельный коридор под Американкой. Пришли ко мне с любопытным рассказцем о шахте и найденных костях неупокоено репрессированных. То дело ― стародавнее, нас зараз оно не слишком касаемо политически. Ежели по глупости от фуфла или специально, с расчетом на будущие тайные ликвидации, замуровали-то и залили бетоном пустоты по соседству.

По схемке, которую мы вместе накропали, наши вводные аккурат сходятся. Заложенный сверху кирпичом стальной люк размещается точно под полом левого закутка для обыска и снятия отпечатков пальцев.

Я его, тот куточек, докладно помню. Меня там пару разочков шмонали догола. До того по первости мариновали около часика по этапу в Американку, перед баней…

Никто не забыт, ничто не забыто. Помнится, в своем последнем слове на закрытом судебном процессе по статье сто тридцатой обещал я нелицеприятно пристрелить судью и прокурора. Пересказал я им весьма курьезный огнестрельный сюжетец, словесно пришедший мне на ум в заключении.

И слово это все еще за мной!

Однак личной мести я все ж таки предпочитаю коллективное всеобщее воздаяние, искупление первородно виновным. И предвосхищаю неумолимое возмездие всем согрешившим оного государства ради против заповедей Божьих и человеческих…

Глава двадцать пятая Промеж людей благоразумных

«Чудны пути Твои, Господи, средь сходбищ людских во имя Твое! Почему-то Лева Шабревич и Евген со Змитером поразительно схожи в их типически балто-белорусской внешности. Высокие и русоволосые в тройственном согласии. Правильные черты лица, голубовато-зеленая радужка глаз, отметные мочки ушей. Быть может, в доминанте так проявляют себя генотип и фенотип племени кривичей? Происхождением-то разнятся они самодовлеюще, будьте благонадежны!

Любопытно будет свидеться поближе со спадарыней-барыней Таной Бельской, с той, что урожденная Курша-Квач. Когда-то, учтем, была отнюдь не захудалая литвинская фамилия нашей застенковой шляхты…

Что ж, дело с побегом тихенько-низенько продвигается к предрешенному перелому. Знать бы, каковы они, эти будущие перипетии и анагнорисы! Так или иначе неразумно волноваться покамест не приходится…»

Рекогносцировку поверху на месте разрабатываемых действий и предначертанных событий Алесь Двинько провел самостоятельно да обстоятельно с утра, в час пикового движения пешеходов и транспорта. И без того знакомую городскую местность изучал вполне открыто. В окрестные подземелья он покамест не спускался в компании доверенных диггеров. Это разведывательное мероприятие его ожидает невзадолге.

«Оно тебе несомненно…

М-да… хвосты будем рубить жестко, одним махом все враз и вдруг. Сомневаться отныне не пристало. Чтобы подняться, надо для полного счастья спускаться, лезть вниз, в катакомбы…Ох грехи мои тяжкие в темной юдоли подземной исподу, в преисподней…»

* * *
Впервые в жизни Лев Шабревич был не в силах разобраться не с кем-нибудь поверх всего и вся, не с чужими подспудными мотивами, но со своими же намерениями в потемках собственной разумной души. За 25 лет адвокатской практики он доныне не испытывал подобных сомнений, колебаний в правильности сделанного или пока не совершенного окончательного выбора. Наводящих вопросов он себе не задавал, с легкостью риторически на них не отвечал. Но перманентно и альтернативно, обременительно и тягуче раздумывал: поддержать ли ему рискованную двиньковскую авантюру или, напротив, по простому сдать всех ее участников; к примеру, тому же стрекулисту Пстрычкину из Генпрокуратуры.

Отчего-то предложению Двинько он сразу не воспротивился без обиняков и экивоков. А ведь мог сходу отказаться, нимало не раздумывая.

Один раз так уже было, когда он, долго не раздумывая, отверг предложенное ему посильное участие в организации побега из зоны строгого режима довольно значительного криминального авторитета.

«А ведь прелестно можно было сторговаться и сойтись! Притом удовлетворенно разойтись за немалый грошик к большей денежке на прокормление».

Об упущенных вероятностях Лев Шабревич ни разу, ни полраза нервически не сожалел. Любые прижизненные неудачи воспринимает с оптимизмом. Ни к чему страдать, себя изводить, если у тебя сегодня что-то сорвалось неудачно. Зато завтра тебе в изменившихся самую малость условиях нечто сходное счастливо выпадет. Наилучшим образом с наибольшей прибылью. «Прелестно и уместно».

Теперь же Шабревич, немало сталкивавшийся со всяческими адвокатскими прелестями и соблазнительными возможностям, никак не принимает определенного решения. Ни за, ни против рискованного и сложного дела. В самом начале оно реально раз тебе и сорвется со свистом. Или успешно невзирая ни на что со скрипом продолжиться до самого конца, когда тройка беглецов будет благополучно переправлена за кордон.

Со стороны защиты очень даже соблазнительно поиметь державу и натянуть длинный нос подставному государственному обвинению. Но и самому подставляться вовсе не желательно. Криминал есть криминал, согласно букве закона. Но пишут и толкуют законы по-всякому.

Иначе посмотреть, то политика всякого-якого вам спишет. Если, ясна коллизия, не преступать пределов принятой в цивилизованном правовом мире политкорректности.

Отказаться от дела, право слово, и сейчас покамест не поздно. Да и впоследствии адвокат не обязан свидетельствовать против наличествующих подзащитных. Даже самоустраниться у него прелестно получится на любом организационном этапе.

Тем наиболее, работать выпадает без предоплаты организационных издержек. А слабые надежды на приемлемый весомый гонорар по факту освобождения несколько сомнительны.

Того, что его кто-нибудь чужой посреди своих соблазнится сдать неблагоразумно, Шабревич фактически не опасался и раньше. «Не те у нас люди, самому же полоумному стукачу ой худо будет!»

Налицо сегодняшнюю нерешительность он определенно не приписывает ни страху, ни боязни за себя, за собственную репутацию успешного и удачливого законника. По адвокатскому счету, успех или фиаско с проблематичным побегом его также не колышут ни в малейшей степени.

Постепенно Шабревич пришел к мысли отложить на время окончательное разрешение не проблемы, но дилеммы: да или нет. А затем, чуть погодя, решительно высказаться за либо против кое-какого соучастия и пособничества. Вне всяких сомнений криминальному и наказуемому деянию в виде однозначного противодействия правоохранительным органам и порядку государственного управления.

Отсрочка, промежду прочим, в порядке вещей, вполне объяснима, как скоро самим политзекам предстоит определиться с внезапным предложением. Хотя, в чем Лев Шабревич непонятно почему полностью уверен, их подопечные, допустим, не без раздумий, несмотря ни на что втроем выберут свободу.

Здесь адвокат Шабревич в той же косвенной речи ревниво позавидовал непоколебимой уверенности писателя Двинько.

Вон Алесь-то Михалыч прелестно верует, убежден в правильности избранных методов и образа действий, призванных храбро облапошить и оставить с грязным носом антихристианское белорусское государство, в чьем бы казенном лице оно ни выступало. Вероятно, христианские цели всегда рентабельно оправдывают вложенные в них силы и средства. К сожалению, не всем дано иметь религиозные убеждения и богословскую образованность.

Пока же ничто, никто, никому не препятствуют, не запрещают без судебных прений и прокурорских препирательств заниматься подготовкой к реализации образцового плана, предложенного Алесем Двинько.

С ближним кругом доверенных лиц и исполнителей Лев Шабревич практически определился. Принял решение не подключать всветлую к плановым негласным мероприятиям Альбину Болбик и Михася Коханковича. В достатке иных оперативных работников, кому можно примерно доверить исполнение щекотливых поручений.

Лев Шабревич все еще раздумывал и бесповоротно ничего не решил насчет себя самого, направляясь на конспиративную встречу с Ольгой Сведкович. Если Тана Бельская ей безоглядно доверяет, то ему, наверное, стоит иметь с ней дело. Хотя осмотрительность с ней и со всеми ни в коем случае не порок.

Чтобы добраться по нужному адресу на улице Ильича, Шабревич не погнушался воспользоваться метрополитеном. Этот вид общественного транспорта никогда не вызывал у него ни доверия, ни симпатии. Но лучшего детективного средства провериться, есть ли за вами слежка в большом городе, пока не придумано. Под вечер полчаса с лишним в духоте и в тесноте путем нескольких пересадок вперед и назад с большего позволяют увериться, что каким-либо нежелательным хвостовым элементам не удалось проследовать и проследить за осторожным человеком. Подразумевается инструктивно, в рутинном порядке действий ведомственных служб наружного наблюдения. В сутолоке и в толчее.

Там же в метро во время вечернего часа пик Лев Шабревич предавался то ли нерешительным, то ли решающим раздумьям помимо обнаружения возможной слежки. Заодно пришел к выводу: его нынешние рефлексии во многом объясняются отталкивающим коммунальным окружением. Причем под землей. Наверху за стеклами и за рулем автомобиля он отнюдь не склонен к половинчатым неопределенным размышлениям. «Когда барыня прислала сто рублей. Что хотите, то купите, да и нет не говорите…»

* * *
―…Оленька, прелесть моя, что же вы приготовили для нашей многострадальной Таны Казимировны?

― Сюрприз, Лев Давыдыч. Даже два предопределенных сюрприза.

― Надеюсь, не мины-сюрпризы?

― Что вы, спадар Шабревич! Вуаля, сначала элементарный женский гребень, пластмассовая красно-зеленая заколка для волос. Волосы у Таны уж достаточно отросли, и цвет ей должен понравиться.

― Приемопередатчик?

― Так точно. Встроенного питания с запасом хватит на два часа кодированного приема аудиосигнала. В помехоустойчивом транковом режиме передачи работает до пяти минут на цифровое экстренное оповещение, а также кодированного привода пеленгации объекта.

Второй вариант для портативной общей базовой станции аналогичен. Но обладает повышенными маскировочными сюрпризными свойствами бытового предмета.

Смотрите, Лев Давыдыч.

Ольга уверенным движением достала из дамской неброской сумочки с виду обыкновенную дешевенькую шариковую ручку из прозрачной пластмассы. Писать ею, оказывается, тоже можно, но не нужно.

Покуда Лев Шабревич устно знакомился с тактико-техническими данными обоих образцов шпионского снаряжения и с необходимыми инструкциями пользователя для них, между делом невольно подумал: «А ведь наша девочка Оля дуже просто при хорошей оказии легко и определенно всех продаст за хорошие для нее деньги. Конечно, если тот, кто вознамерен ее купить, угадает точную сумму. Не продешевит и не зарядит лишнего. В первом случае она наотрез откажется с видом оскорбленной невинности. Во втором, высокомерно отвернется, нисколь не поверив в честность предлагаемой сделки.

Что ни говори, но у нее налицо и на лице нарисован комплекс женской неполноценности и невзрачности. Отсюда технический склад ума, как правило, не свойственный женщинам.

Предрасположено для умеющей себя подать красотки Таны техника так же превыше человека. Обе кузины друг друга стоят. Одна чуть больше, другая чуток меньше».

― Как будем вручать спецсредства связи, Лев Давыдыч? ― сама поинтересовалась Ольга Сведкович, не дождавшись соответствующих распоряжений от задумчивого партнера.

― Писчий прибор, Оленька, давайте-ка мне. Евген его получит завтра в первой половине дня вместе с моими наилучшими пожеланиями по использованию этой хорошей, будем надеяться, надежной техники.

Послезавтра передачей гребня-заколки из рук в руки следует озаботиться либо Альбине, либо вам лично. Предпочел бы вас для передачи соответственных толкований на словах, в блокнотике. Но чей будет доступ на следующую свиданку, зависит от следака Трапкина, как его называет Тана.

― Думаю, со следователем Онучкиным и тюремной администрацией мне нынче никак не договориться, Лев Давыдыч. Поэтому передать заколку и кое-что дополнительно доведется Альбине. Скажем, вот этот тюбик французской губной помады.

Ознакомьтесь. Специально для Таны набор метательных микродротиков. Снаряжаются спецпрепаратами. В наличии у нас сильнодействующие миорелаксанты и быстрораспадающееся отравляющее вещество нервно-паралитического действия…

Глава двадцать шестая Смирить волнение в крови

Тана Бельская изо всех сил стремится держать себя в руках. Не след ей ни малейшего виду показывать, насколько она готова взорваться, перейдя к немедленным и результативным действиям.

Едва она встретилась с Альбиной Болбик в допросной комнате, как тотчас все вокруг нее порывисто изменилось. Небольшой знакомо закодированный текст на экране Альбининого смартфона ― и она почувствовала, словно стала другим человеком. Или же вновь обрела себя самое.

По тюремному условному счету, ей так сейчас представляется в радостном предвкушении свободы. Причем прежде у нее идет предвосхищение упоительной боевой эйфории.

Хотя по первости она весьма скептически, чрезмерно трезвомысляще отнеслась к текстовому предложению о побеге. «Сделать отсюда ноги?» Тем более, существенных подробностей о намеченном вызволении Ольга через Альбину втемную не сообщает. Предлагает ожидать дальнейших инструкций и ежевечерних сеансов связи. Вдобавок навязывает непрошеных спутников, непонятных подельников, без которых ровно бы никак не обойтись.

«О, два кореша каких-то нарисовались! От п… и ниже…»

Осмотрительно не сказав, виртуально и мобильно не подтвердив: да или нет ― Тана Бельская иносказательно обещала подумать пару дней. А затем в письме, в зашифрованном невинно родственном иносказании, известить Вольгу Сведкович о своем решении.

Красно-зеленую в полосочку заколку Тана, поморщившись, закрепила в прическе. Кое-что ей удалось-таки сочинить из отросших в тюряге волос. Тогда как губную помаду взялась прямо на глазах шокировано удивленной адвокатессы поглубже прятать, влагать в то самое, интимное, женственное местечко. «В п… ее и всех!»

Хорошенько в тот день поразмыслив в камере, Тана пришла к заключению, что им там, на воле, особисто изворотливому Льву Шабревичу, ей-ей, виднее. Если Лева подписывается, значит, дело может выгореть. Оно кое-чего стоит, чтобы к нему подойти с решимостью вплотную. К тому же спецсредства, оказавшиеся в ее распоряжении, следует оценить в немалую сумму. Надо бы задуматься о чисто конкретной оценке ситуации. В тюрьме и на воле. Законно и подзаконно. В почин и в зачин.

«Определенно, подготовочка починается, родненькие мои и дороженькие, ближние и дальние! Будет вам по жизни и дудка, и свисток в сраку… Не в лобок, так по лбу, дротиком…»

* * *
…Евген и Змитер пришли к обоюдному согласию во время двухчасовой прогулки на следующий день. Долго они не дебатировали. И не очень-то сомневаются в успешности намеченных жизнеутверждающих перемен.

―…Взаправду цирк на дроте! Ни за что б не поверил, Митрич, в шерсть где-нибудь прочитав такое.

― Доверься моему маленькому газетному опыту, Вадимыч. В жизни все не так, как на самом деле! Цирк уезжает, а клоуны остаются на месте.

На языке и в печати любая, хорошо приукрашенная чистенькая выдумка выглядит гораздо правдоподобнее и привлекательнее, чем грязноватая, ничем не прикрытая голимая правда со многими нестыковками. Что в журналистике, что в литературе. Об этом мне дед Двинько говорил когда-то давным-давно.

― С подлинным верно. Если апокалипсис вовсе не светопреставление, не вселенская катастрофа, но всего-то лишь откровение для верующих о новом небе и о новой земле.

― Цитатка-парадокс от нашего дядьки Алеся?

― А як же! Сколь я понял Леву Шабревича, именно Двинько предлагает и планирует нас с тобой, Змитер, с кичи вынимать. Никому другому этакое до беспредела диверсионное намерение не по уму, не вправе даже в голову прийти.

Вкратце об умопомрачительном и сногсшибательном, возможно, зубодробительном спецназовском замысле побега Евген письменно сообщил напарнику немедля после состоявшегося вчера пополудни свидания с адвокатом. И ручку ту самую, говорящую, показал. Теперь же рассказал изустно, в известных ему деталях, с комментариями. Под радостные восклицания и подпрыгивания сокамерника.

Вечернего и утреннего времени у обоих имелось в достатке, кабы поразмыслить, уместно и совместно прокачать обстановочку, почесать в затылке и в потылице. По-русски и по-белорусски. Как кому по языковой форме нравится и удобнее ради содержательного размышления. А также для того, чтобы сделать соответствующие выводы и грамотно изнутри, из глубины оценить предложенное. Дело-то им предстоит нешутейное, с далеко идущими последствиями.

―…Сегодня вечером, брателла, будем читать первую маляву с воли. По телевизору! Кодированным телетекстом, так скажем, по спецканалу. Дадим оценку обстановки, конспиративно прикинем к носу, чего у нас есть, чего нет.

Какие бы планы они там, на воле ни вынашивали, решать только нам. Чисто конкретно. По обстановочке. Чересчур радоваться и прыгать выше забора через запретку пока не будем. Бурно волноваться и бздеть до срока нам тож неудобняк.

Давай-тка подумаем, как станем врукопашную вырубать дежурную смену свистунов и свистуний коридорных. Что-то мне не верится в головоломные боевые искусства нашей будущей партнерши…

* * *
…Писатель Алесь Двинько не то чтобы тревожился, терзался бесплодными сомнениями, беспочвенными опасениями. Или места себе бестолково не находил. Но очень многое ему хотелось закономерно предусмотреть, предвидеть случайное, предположить вероятное. Потому и думал напряженно о мерах безопасности и предосторожности. И никого загодя не посвящал в наличный объединенный план, выделив каждому соратнику строго ограниченный участок подготовительных работ.

В первую очередь предохраняться необходимо от противодействия заведомо разбойничего государства, бросившего за решетку Влада Ломцевича. Не менее важно остерегаться скрытой активности тех не выявленных хитроумцев, кто поглубже вырыл волчьи ямы для Таны Бельской и Евгена Печанского.

«Трудно и сложно чего-либо осуществить оптимально и максимально… Гладко только на бумаге. Да и то, если она глянцевая или в ламинате».

Переиграть кое-чего и переиначить тоже не запрещается во время предварительного фазиса операции по освобождению трех политзаключенных.

«Быть может, Евгену и Змитеру вдвоем нейтрализовать дежурную смену надзирателей? И лучше бы им это сделать в продолжение утренней полусонной оправки…Непроспавшихся свистунов сделать означено легчей…

А сдюжит ли молодежь бессонную ночь-то? Не перегорит часом в непосильном напряге?..»

* * *
…Адвокат Лев Шабревич в последнюю очередь беспокоился и учитывал горячее, по-видимому, желание подопечных и подследственных совершить побег. Это им решать и напрягаться, готовы ли они рискнуть реальным приговором от двух до семи добавочных лет в случае утечки информации или непредвиденного срыва операции.

Ему самому-то ой желательно обставить это необузданное государство. Хотя ради такого удовольствия вовсе не стоит идти на несомненный риск ни ему, ни кому-либо другому. И благоразумные мысли, и благонамеренные желания у него соответствующе имеются насчет текущего момента.

«А ну как, пока не поздно сыграть «постой, паровоз»… нам сделать остановку?

Ох, тебе, Михалыч, с твоими злоехидными автобусными метафорами! Ты-то никогда не боялся попасть под паровоз. Точно и не белорус вовсе. А нам, разважливым, куды бечь? А никуды назло всем!..»

Тут Лев Шабревич опять-таки вспомнил, сколь заманчиво выступать полномочным международным посредником между беглецами и этим вот белорусским государством.

«Оно ведь вынуждено утрется и сопли прожует в результате удачного утека. Как скоро наша троечка объявилась бы где-нигде за кордоном в виде политических беженцев с неоспоримым правом на убежище. Весьма привлекательные перспективочки, прелестно для специфически заинтересованных сторон…»

Последний довод рассудительному адвокату Шабревичу пришелся по душе, отныне не блуждающей, не гуляющей где-то во внутренних мыслительных потемках. Но всесторонне осмысливая происходящее, многое становится ясным, как юридически, в правовом поле, так и политически ― в противоречивых отношениях между людьми и государствами.

«Коли хорошенько обмыслить, сам-речь, то самоход нашей веселой компании жестоко заставит поволноваться, задергаться тех, кто их распрекрасно подставил. Прелестно выпустим мстительного джинна из бутылки, даже двух…

Если с Таниной подставой кое-что проясняется, то в деле Евгена по-прежнему полный ах и швах…»

Как юрист, Шабревич всегда преисполнен в убежденном мнении, что никакое государство ай не имеет ни мельчайшего права на преступные деяния. Когда же оно по-крупному нарушает свои же собственные законы, то в противодействии ему все средства хороши.

«От дедукции к индукции, вспоминая прелестную двиньковскую словесность из редакторского словарика…»

В общем и в частности поразмыслив, Лев Шабревич пришел к недвусмысленному индуктивному выводу. Как бы там ни складывалась конкретная обстановка, он-то участвует в деле до самого конца.

«До конечной остановки с коллизией!»

* * *
…Евгену и Змитеру снова выделили хороший, относительно просторный прогулочный дворик. В него зеков первыми заводят и выводят последними. Очень годится, чтобы и размяться, и поговорить о своем на двоих.

―…Ты бы, Змитер наш Дымкин, хорошенько подумал, прежде чем срываться в бега. Тебе наименьший срок светит по сто тридцатой. А с утеком влепят вдогонку не меньше трех годочков по статье четыре-один-три. Или вообще до семи за групповуху!

― Чего тут думать, Вадимыч?!! Трясти надо! Мы и тряхнем по всем статьям да по морде! Желающего судьба ведет, не желающего боги по-латыни трахунт.

― Ну-ну. Блаженны алчущие…

По возвращении в камеру их там на стреме ждали двое надзирателей и шмон, перетрус, коли по-белорусски. Меж тем другая пара надзирателей поодиночке отводила каждого из подследственных в соседнюю пустую камеру для канительного личного обыска.

Чего-либо чрезвычайно запретного не нашли. Разве что заставили пересыпать растворимый кофе из жестяной банки в полиэтиленовый пакет. Хотя эту самую банку по заказу Змитера ему позавчера надзиратели дежурной смены официально закупили и вместе со всем прочим передали по списку и под роспись в тюремной ведомости.

Связную пишущую ручку Евген открыто держит в наружном кармане адидасовской куртки. Никого эта письменная принадлежность не заинтересовала. Ручка как ручка, ничего особенного. Причем особые зеки хранят незыблемое спокойствие и холодное презрение. По всей видимости, у них в камере чего-либо запрещенного нет и быть не может.

По окончании тотального обыска обоим подследственным было вежливо предложено выходить с вещами и временно перебраться в другую камеру. Дескать, в этом помещении необходима плановая дезинфекция.

В новой камере нашлись уже три шконки: одинарная рядом с умывальником и двухъярусная побок со столом в углу. Третьего сокамерника им покамест еще не подселили. Хотя уж и грозят, гадство, такового в скором времени.

* * *
…По прошествии двух-трех дней Тана Бельская теперь предвкушает не побег и даже не выход на свободу обетованную. Но рассчитывает на нелегальное возвращение в Беларусь и надлежащую неотвратимую месть всем своим обидчикам. Выявленным или пока скрывающимся в неизвестности «п…юкам и п…ючкам» от нее непременно должно достаться «на орехи, в помидоры и в придатки яичников, расторгуй-манда, иби пенис, уби вульва». Уж ради такой благой телесной цели стоит держаться в строжайших тюремных рамках, нерушимо сохраняя полнейшее зековское хладнокровие и самообладание.

«Вот я вам ужотка близко к телу и делу… не кое-как наведем страх и ужас… никому скудно не покажется… Не поверим, не побоимся и поспрашаем со всех…»

Пока же ей надо спокойненько дождаться запланированного предутреннего или ночного времени «Ч». И не волноваться, не горячится преждевременно с вопросами не слишком-то обозримого будущего.

Глава двадцать седьмая Как в лес зеленый из тюрьмы

Евген со Змитером в тот прогулочный полдень особенно не усердствовали с гимнастикой. Больше неспешно прохаживались по периметру четырех стен. Разговаривали степенно, строили кое-какие исподвольные планы на ближайшее будущее. На сейчас и на потом.

―…Ты, братка, сердечно не турбуйся касательно заблокированного счета. Дай лишь выйти на волю, а наличными бабками впрозелень на первое время я тебя обеспечу. Подразумевается, без процентов. Отдашь баксами али в евро, когда и как получится.

Понятное дело, субсидии в том самом твоем полусреднем белорусско-украинском минимуме на первоначальное обзаведение политэмигранта.

По суду мне, конечно, светит полная конфискация недвижимости. Да и когда он будет? Однак до моих подвижных авуаров никакому государству лукавому ни в жизнь не добраться.

― За бабульки заранее благодарен. Отдам, Вадимыч, вскорости. Коль скоро ― так сразу. Надо только съездить фрилансером два-три раза в командировки. С репортажами и очерками по-быстрому обернуться. Впервинку поближе, куда-нибудь в зону хохлацкого АТО. Затем подальше, возможно, в Сирию или Афганистан. Мне после тюряги такое военное дело запросто.

Хотя надо, пожалуй, начинать писать по-английски. Предложение в журналистике дает спрос.

― А я вот еще, Змитер, покуда нормально не продумал, где работать мне, чем по специальности пробавляться. На воле оно скоро прояснится в натуре, надеюсь.

― Надежды юношей питают?

― Угу, не только их и не столько они…

В камере разговор продолжился. Натурально, в предыдущем контексте и в прежнем подтексте. Но с учетом возможного прослушивания.

― Послушай, Евген. Я вот писал, ты помнишь, о полусреднем белорусском классе экономического народонаселения. Хочу теперь бульбоедов лукашистских покруче перетряхнуть.

Подумать только! 190 кг картофеля на потребительскую душу в год!

Ясное дело, бульбой у нас в основном питаются те, у кого среднемесячный доход на члена семьи меньше 30 долларов. Но ведь тот самый полусредний класс, имеющий от 90 до 500 баксов на рыло, тоже свински хавает не в себя ту же картошку! Как же, как же второй хлеб! В штампованном словоупотреблении, отметим, в такую-то душу мать.

В жесть искусственно завышенная цена на картофель, как продукт массового потребления, не декларируя, дополнительно позволяет государству финансировать планово-убыточное колхозно-совхозное сельское хозяйство. И здесь искусственное монополистическое предложение контролирует естественный массовый спрос. В процессе, естественно противоположном рыночным принципам.

Если принципиально подойти к вопросу, то нынешнее белорусское государство втихаря поднаторело, наблатыкалось тоталитарно обкладывать продовольственные товары, но которые уходит львиная доля заработка нижних слоев и значительная часть дохода полусреднего класса, своего рода скрытыми акцизными налогами.

Фактически государство тихой сапой, мягкой лапой приравняло потребление экономически активным народонаселением продуктов питания к вредоносному употреблению подакцизных табачных изделий и спиртных напитков. Тех самых товаров, которые в планомерно воспроизводят инфляцию путем неуклонного повышения розничных цен.

Тем самым, какой ни возьми потребитель продовольствия, табака и алкоголя в розницу работает на государство. Трудится ради паразитического непроизводительного роста государственно-монополистического капитала.

Я хочу этот потребительский феномен и мою новую статью назвать «Экономика бульбоедов». Звучит?

― Даже очень! Пробирает и пронимает. К вопросу о национальной гордости и годности бульбоедов подходит и подводит.

Полагаю, спадар Инодумцев, такой ярлык ой многих душевно оскорбит. Хотя правдочка, она глаза колет.

А монополизм, недобросовестная государственная конкуренция и налоговая обираловка никого еще до добра не доводили. Это ― факт.

― Во-во! Скорее, отнимают добро.

Цепляйте белорусское, бульбоеды! Старательнопережевывая пищу, вы помогаете этакому мародерствующему государству вас напаривать и опускать до уничижения нижей плинтуса. Фактически ниже низшего ооновского индекса человеческой недоразвитости.

― Вы белорусы? Так вам и надо!..

Разговоры разговорами в камере, но Евген Печанский в душе готовился к предстоящему побегу, странно не понимая, настроен ли он к нему или же нет. Им овладело какое-то непонятное чувство отстраненности. Словно не он, но кто-то другой должен сегодня валить к чертовой бабушке из тюряги, откуда за всю ее историю ни разу не случалось ни одного успешного бегства заключенных.

Ему также затруднительно решить, заключить, каков таков период в жизни у него сегодня настает. То ли отсюда и впредь наступил режим наибольшего счастливого благоприятствия, как скоро все задуманное чудесным образом удается в наилучшем виде. То ли совсем даже наоборот, когда насилу, через пень-колоду, а то и чудом, удается избегать крупных неприятностей и провалов. А уж мелких незадач в такой неблагоприятный период вообще пруд пруди, валом валят.

Этакую исходящую неуверенность Евген нисколько не показывает напарнику. «Еще чего не хватало, в приход и расход!» Хотя тот, оно видно, будь здоров как боится. Но держится наш Змитер молодцом, хвост пистолетом. И фасона придерживается. Вон-де ему то и это нипочем, если о будущей статье рассуждает.

Со всем тем, шутить на тему намеченного силового исхода из тюрьмы ни тот, ни другой просто-напросто не осмеливаются. Не до того им сейчас.

Ведь подчас ожидание боя куда как страшней самой смертельной атаки. «Без суеверий. Ажно для вельми бесстрашных людей. В дебет и в кредит!»

Обговорить они все обговорили, наметили, распределили, кому как сработать назавтра, в час утренней оправки. Но, как оно выйдет на самом деле, никому неизвестно, пока не грянет время «Ч» и не поступит сигнал к решительным действиям. Ох скоро надо включать говорящую ручку.

Третьего сокамерника им покуль не подкинули. «И то хорошо, одной заботой меньше будет…»

* * *
―…Знаешь, Евген, я тут загадал кинуть курить на воле. Сам знаешь, в каком раскладе.

― Я, кстати, тоже, Змитер, собираюсь расстаться с той же самой тюремной вредностью, сам понимаешь, где и когда… Суеверие, однако…

* * *
Еще не кончилось тюремное обеденное время, вертухай-баландер еще не отбирал у зеков столовые ножи, как подследственного Ломцевича неожиданно вызвали на допрос. Недалеко, на первый этаж, ― услужливо предупредил надзиратель, давно уж побаивавшийся сурового Евгена.

Напарник вернулся спустя каких-то полтора часа.

― Представляешь, Евген! Объявился следак по моему давнему делу о ДТП. Я тебе рассказывал, как меня грузовик давил и тачку в металлолом.

Так вось нынче оказывается, будто это я уж кругом у них виноват! Предъявил мне тот ёлупень совсем нескладную новую схему. Дескать, я по обочине пошел на обгон справа! И свидетели, мол, у него как бы имеются.

― Это тебе на новенького предъява ментовская, хлопче. По команде сверху с политикой. Прессуют это они так тебя ненавязчиво.

Ты, надеюсь, не слишком огорчился?

― Да пошли они! Как-нибудь переживем, пережуем!

― Как-нибудь и дурень сумеет, Змитер. А нам надо с умом и со вкусом к правильному и здоровому образу пропитания.

― Правильно. И где хлеб мой насущный днесь? Пообедать так толком и не дали, борзота!

― В дебет и кредит, партнер. Чаек, сахарок в наличии. Щас забодяжим в кайф.

Чуть погодя, за чаем Евген отчего-то, сам того не желая, чуть ли не исповедально вдруг заговорил о вольной жизни:

― Эх, Змитер, почему-то больше всего мне здесь не хватает моей кухни на даче в Колодищах! По высшему поваренному разряду у меня там обустроено, братка. И для работы, и для наслаждения от нее.

― А мне жалко моего рабочего стола с креслом, Евген, ― подхватил было разговорную тему собеседник.

На этом оба приумолкли. Далее рассуждать, чего они тут и там должны без сожалений оставить, о чем надо позабыть, им ни к чему. Об этом, тут и сейчас, лучше и безопаснее промолчать. И без того оба-два в несказанном, безмерном напряжении. Оно ведь накануне и в преддверии…

* * *
Тана Бельская откровенно испугалась, забоялась вчера всего такого, предстоящего. И сегодня не стыдится признаться в том самой себе.

«Что-то мне анально подсказывает: ты по-простецки бздишь и мандражируешь, спадарыня-барыня Бельская! Что, очко в жим-жим играет? Бери себя в руки, фефела тюремная! А то вон ажно позеленела с переполоху, со страху…»

В пятницу, как обычно, после дневной оправки Тана заполучила настольное зеркало и тщательно без спешки нанесла соответствующий текущему моменту макияж. Готовилась она, «ясен х… не к вечернему приему, что в лобок, что по лбу!»

Черный спортивный костюм, темная куртка с капюшоном, черные кроссовки ― у нее наготове. Хотя изначально «придется действовать, разувшись…»

За привычным косметическим занятием Тана помаленьку-полегоньку успокоилась. К тому же она на отличку знает: когда наступит время «Ч», боевая готовность у нее будет тип-топ. «Никакого вам заполоху, мои п…юки и п…ючки, в конце-то концов!».

Конечно, ее гнусно смутил, гадски выбил из колеи состоявшийся вчерашним утром никчемушный и тягомотный допрос у следака Онучкина. «Это вместо прогулки! уйя, х…сос гадский!..»

Не в лобок, так по лбу, коль скоро ненавистный следачок Трапкин вызвал ее к нему в кабинет в большой дом. Пришлось кочумать по улице всей гебухе на обозрение под конвоем в браслетах. Невольно подумалось нехорошо, с руганью. А вдруг опять «так вось, вертаться в тюрягу, коли с утеком выйдет облом»?

Тана хотела было Богу помолиться, стала припоминать слова «Отче наш». Но посчитала такое вот богомольное действо излишним. Потому как неизвестно: услышит ли Бог ее ханжескую молитву, если она уж забыла, когда в церковь-то последний раз заходила. Успешнее будет только на саму себя надеяться. Или на тех, кто на воле обеспечивает операцию освобождения трех зеков ни за что ни про что посаженных в эту гнусную тюрягу.

«Господи! Коли не мне, так хоть им, моим корешкам-подельникам, да помоги!»

Глава двадцать восьмая Вольный бег

Алесь Двинько в третий раз спустился в подземелье. Теперь его группировка, какую по-разному не возбраняется называть, по-военному четко развернута в полном боевом порядке. Внизу и наверху.

«Вроде как готовность № 1 соблюдена безукоризненно. Маршрут понизу и поверху дважды самолично обтоптал, объехал. Распоряжения отданы, исполнители при деле. Транспорт на своих местах… Имеющиеся силы и средства подготовлены в максимум.

Серединки на половинку в спецоперациях не бывает. Успех или провал. Или все, или ничего. Незачем огород городить, коли результат сомнителен…

Минус 55 минут по графику…

Оповещение работает в штатном режиме… Ну-тка, на старт, милые…

С нами Бог, и мы с Богом!

Господи, спаси благочестивыя!

Минус 30 минут по графику…»

Все же Двинько многого опасается и очень далек от самоуверенности. Ему несравнимо лучше, чем кому-либо иному, отличительно известны существенные изъяны собственного оперативного плана. Из них важнейший недочет состоит в том, что объективно и категорически в текущей операции нельзя задействовать необходимые силы и средства в самодостаточном количестве и в приемлемом качестве. Иначе говоря, невозможно по существу зарезервировать оптимальный план на максимально неблагоприятное развитие событий.

Увы, увы и тысячу раз увы! Отнюдь не всегда и не везде стоит привлекать наполеоновские большие батальоны. Сомнительные прославленные победы зачастую оборачиваются своей противоположностью, нежели доблестное поражение, становящееся моральным триумфом побежденных.

Мнится: нет ничего проще, нежели достаточно вооруженной группе неустановленных лиц, имеющих свободный доступ в охраняемый периметр, проникнуть внутрь, уничтожить наличными огневыми средствами охрану тюрьмы, освободить заложников, сиречь военнопленных. Затем без потерь отступить по безопасному маршруту. В идеале следует оставить внутри периметра различные сюрпризы, которые неприятно удивят противника. К примеру, помимо мин-ловушек установить пару автономных роботизированных огневых точек и рентабельно ― хорошо защищенный тяжелый пулемет с дистанционным управлением и телеметрией.

К большому огорчению бывшего спецназовца капитана Двинько, его идеальные военные замыслы реально не осуществимы по многим и многим позициям. Прежде всего, в силу политических обстоятельств. Горько не только на свадьбе, если бегство трех политзаключенных должен быть всемерно обеспечен без существенных боевых потерь у противника. Не допустимо, чтобы охрана тюрьмы, караульные службы, тревожная группа ― потеряли хотя бы одного человека убитым или тяжелораненым.

«Хай им здоровеньки булы… Хотя тряхнуть спецназовской стариной можно и должно. Желающего быть ко всему готовым сам Бог ведет. А нежелающего и мелкие бесы по-латыни трахунт. Будьте благонадежны…

Минус 10 минут по графику…»

Алесь Двинько предпочел контролировать проведение операции освобождения в самом напряженном ее месте. Вместе с двумя лишь ему известными диггерами-проводниками при силовой поддержке надежно рекомендованных ему двух профессионалов он находился непосредственно вблизи точки скрытного проникновения в охраняемый периметр противника. Лаз в кирпичном потолке проделан. Инструмент, чтобы вскрыть половые доски в помещении для обыска наизготове.

Все пятеро участников соответственно экипированы и вооружены. Горные каски с фонарями, шерстяные маски на лицах, бронежилеты, армейский камуфляж. Личное оружие на усмотрение участников операции. Сам капитан Двинько посчитал уместным взять собой свой старый «стечкин» и «глок» для Евгена Печанского. На всякий случай прихватил особо пару наступательных гранат РГД.

«Тем, кто носит гранату за пазухой, безопасно в деревне у нас…

Минус 5 минут по графику…»

Молодых военных профи, грамотно и успешно отработавших в нескольких дальних и ближних горячих точках, Двинько порекомендовал его стародавний российский сослуживец. Несомненно, ребятишки настроились и в родной местности поработать на полном серьезе. По всей видимости, пистолеты-пулеметы под камуфляжем отнюдь не все, чем они располагают в данный момент. Для того у них новые позывные в конкретной разовой акции.

С обоими Двинько уговорился потрудиться безвозмездно. Как с горечью, умно, намекнув на собственный боевой опыт, пошутил один из них, они не прочь оказать добрым людям активную силовую поддержку из гуманитарных соображений. А также из любви к боевым искусствам для того же боевого искусства и подержания боеготовой формы. Отдых отдыхом, а война войной.

Кроме того, операцию профессионально поддерживают наверху. Пятеро силовиков от Вольги Сведкович прикрывают подступы к запланированной точке выхода на поверхность штурмовой группы и заложников, кого предстоит освободить, а затем беспроблемно эвакуировать в безопасное месторасположение.

Диггеры бесследно уходят своечастным подземным маршрутом. Силы поддержки отходят самостоятельно, независимо от эвакуируемых и их сопровождения. Сведкович отвечает за транковую закрытую связь, Шабревич ― за транспортные средства.

«Ноль по графику… Связь в норме…»

― Время «Ч». Работаем по первому варианту, ― вполголоса отдал ожидаемое распоряжение Алесь Двинько.

* * *
Евген и Змитер донельзя внимательно прислушивались к тихим звукам и к неясным шумам в кольцевом тюремном коридоре. Оба молча расположились, залегли головой к двери по плану через четверть часа после отбоя. У Евгена под ухом связная ручка на подушке.

Долгое, напряженное, целенаправленное ожидание тяготит лишь психически неуравновешенных людских особей, знать не знающих, что такое находиться в охотничьей или в снайперской засидке.

«Несчастные психи да невротики, наверное, и удумали пустую поговорку о том, ровно бы тяжко ждать и догонять. А бездумно повторяют ее те, кто понятия не имеют о возбуждающей засаде, которая сродни упоительной погоне…»

Сентенция с антитезой Змитеру безумно понравилась, и он ее скоренько записал в блокнот. Иного имущества, кроме собственных мыслей и воспоминаний, он из тюрьмы выносить не намеревается.

Дверь в камеру распахнулась в один момент без предупреждения, без стука и обычной вертухайской возни. Но высокий мелодичный женский голос не стал для сокамерников неожиданностью, как и предложение, зекам привычное. Да и обращение, продолжение оказались не слишком из ряда вон выходящими:

― Але, кореша, на выход! И без вещей! Я пришла дать вам волю!

Врубайте ваш маячок, мальцы. Бо я свой расчехвостила ненароком. Свистунов коридорных пакуем и запираем по быструхе!.. Есть ли у них мобилы, гляньте.

* * *
Впоследствии Тана Бельская вспомнит и детально проанализирует, как же она безошибочно действовала по первому варианту предложенного плана освобождения.

До того пару-тройку недель назад Тана выбила себе у сердобольной и прикормленной толстой прапорщицы Алевтины регулярную привилегию посещать туалет или душ после общетюремного отбоя. По чисто женским надобностям. И на сей раз просьба о выходе в нужник была принята с доброжелательностью. Толстухе нервно-паралитическое средство досталось в третью очередь. Первым его испытал надзиратель, рутинно заглядывавший в дверные глазки. Невидимо от точного кистевого броска получил дротиком в затылок от проходившей мимо Таны. Когда прапорщица и шедший вровень с ней свистун-конвоир недоуменно полуобернулись на шум упавшего тела, Тана метнулась назад и с двух рук послала дротики им обоим прямо в профиль. Чем ближе к лицевым нервам, тем надежнее действует спецсредство.

На мужчину нервно-паралитический яд подействовал штатно: в течение секунды болевой шок, затем состояние обездвиженности и ступора на срок от сорока до семидесяти минут в зависимости от массы тела. Зато на упитанную особу женского пола укол сразу не возымел решительного действия, ее пришлось выключать вручную, ударным способом. Правда, без видимого членовредительства. Хотя впопыхах Тана пыталась отоварить ее не той заколкой. Сломала второпях средство спецсвязи, но пару точных поражений в нервные узлы все-таки нанести сумела.

«О мобильниках у вертухаев можно не думать. Им вроде как запрещено иметь с собой всякие гаджеты в наряде. Но проверить все-таки стоит…»

Оставив три неподвижных тела отдыхать в круглом коридоре второго этажа, Тана босиком беззвучно и незримо спустилась по центральной металлической лестнице на первый этаж. В дежурке один надзиратель преспокойно спал, другой упорно таращился в телевизор. Кондового телезрителя Тана вырубила походя, а спящего снабдила дополнительными, приятными или не очень, нейролептическими сновидениями. Дежурку она предусмотрительно заперла снаружи, заклинив замок.

После того Тана Бельская, в точности с полученными инструкциями, намертво заблокировала массивную железную дверь в коридор, откуда мог по тревоге прибыть вооруженный караул с КПП или из запретки.

«Вось так настоящие женщины работают!!! Хрена вам тертого в сраку! Что в лобок, что по лбу от прекрасного пола!»

* * *
Половые доски в комнате для обыска выворачивали снизу бесшумно, домкратом. Как только получили условный стук сверху. Незамедлительно принялись спускать в подземелье счастливых зеков, все же таки легонько ошеломленных побегом. Один из безмолвных диггеров невозмутимо задержался, чтобы обусловлено замаскировать место проникновения и наскоро заделать проход.

Напоследок Тана озорно присвистнула в подземном проходе, вызвав сдавленный нервный смех у Евгена со Змитером. Остальным же вовсе недосуг вникать, что тут такого смешного. Нервы у каждого не железные, как бы избито и пошло оно ни звучало. Пускай вам все хорошо, что покуда хорошо кончается.

― Пошли, пошли! Будьте благонадежны, друзья мои!

По пути всей группе снова пришлось пройти по костям. Непрекословно и дословно. В низком туннеле в буквальном смысле слова и шагу никуда не получалось ступить, не раздавив чего-нибудь из хрустящих костных останков когда-то тайно расстрелянных в Американке жертв советской власти, ― врезалось в память Змитеру.

Долго ли коротко, ― под землей время и расстояние воспринимаются по-особому, ― диггер-проводник подвел группу к плановой точке выхода. Двое силовиков первыми поднялись на поверхность в неосвещенном школьном дворе глубокой темной ночью. Получив сигнал: чисто! ― остальные по одному вскарабкались вверх по скобам колодца ливневой канализации прямо к приглашающе распахнутым дверцам фургона.

― Поехали!

Спустя десять минут приемистый автофургон «мерседес» неброской и немаркой расцветки подрулил прямиком на тротуар к подъезду многоквартирного дома по улице Ильича. Силовое прикрытие на другом микроавтобусе проследовало далее в штатном плановом порядке, ― принял во внимание Евген.

Несколько человек неприметно вошли в подъезд, где на то время отсутствовало лестничное освещение, поднялись на второй этаж. Только здесь Алесь Двинько истово перекрестился: «Спасе Ты, Господи, благочестивыя! Полдела сделано, причем хорошо весьма в полном смысле старозаветного цитирования…»

* * *
По истечении примерно трех с лишним часов где-то во дворах комплекса зданий белорусского КГБ по улице чекиста Урицкого раздался приглушенный взрыв. Тем самым сработал небольшой сюрприз от спецназовца Двинько нынешним наследникам советских карательных органов.

Уходя, он высыпал пакет железных опилок в основательную стеклянную емкость с концентрированной серной кислотой, ранее им установленную в туннеле с останками репрессированных. Самодельный химический взрыватель воспламенил в нужное время воздушно-водородную смесь для производства подземного взрыва объемного действия.

В то самое время Двинько, глянув на экран смартфона, на рассвете просигналившего о получении кодированного короткого сообщения, третий раз за ночь молчаливо перекрестился и вознес благодарность Богу. Теперь не во здравие беглецов, но за упокой некогда убиенных в прошлом веке, павших от рук кровожадного призрака коммунизма.

«Даруй им, Иисусе милосердный, добрый ответ на страшном судилище Твоем…»

Двинько непоколебимо уверен, что устроенное им глубокое захоронение, никто вскрывать и осквернять не рискнет. Преимущественно по политическим мотивам. Об этом он в ближайшем будущем особнячком позаботиться, сегодня-завтра. Как и не позабудет о заупокойной службе в поминовение неизвестных зеков, задавно убитых и заброшенных в подземельях поныне действующей сталинской спецтюрьмы.

«Исподволь не из подполья, а грань не всегда граница…»

Об этом Двинько подумал чуть раньше, когда напутствовал восвояси опекаемых беглецов, находясь с немногими людьми на замечательной конспиративной квартире по соседству.

Глава двадцать девятая Бежала вдаль

―…Хотелось бы вам заметить, друзья мои! Времени у вас не более четырех часов, чтобы в полном спокойствии пересечь белорусскую границу на востоке и на юге.

Отставить разговоры, сделайте одолжение! ― Двинько решительно пресек дружеские объятия, поцелуи, радостный обмен впечатлениями и взволнованными рассказами.

― Лев Давыдыч, твои, друже, оставшиеся транспортные полдела покамест не сделаны!

Всем полчаса на гигиену и маскировку. Выезд в 3.30 по графику, беглые други мои. Дальнейшие инструкции услышите в пути от ваших сопровождающих.

Вначале, разрабатывая операцию освобождения, Двинько думал обеспечено уложить недавних узников и заложников на матрацы в некоем надежном провинциальном прибежище. Но затем напомнил себе о политических обстоятельствах побега, о том, что в подполье можно встретить только крыс. И как просто всяко-яко изгнанников и подпольщиков обнаружить широким розыскным бреднем. Не поминая уж о том, как легко их выкуривают из подвалов и подполий. Резонно, когда в розыске задействовано достаточно сил и средств.

Непосредственно лучше опережать, чем отставать или нагонять. Гораздо того, когда речь идет о том, чтобы упредить, обескуражить и канализировать противостоящую сторону.

«Врага нам надлежит ненавидеть. Но вести боевые действия следует с реальным противником. То бишь в роли такового супостата выступает оголтелое государство, его силовые структуры и спецслужбы. И бить его надобно политическим оружием, ежели политика есть мирное продолжение извечной и всеобщей войны между людьми и государствами».

― Михалыч, моя прелестная племянница Инесса подъедет с минуты на минуту за своим, хе-хе, украинским дедушкой. Мишук на месте, с нетерпением ждет во дворе, когда же ему представят его подзащитного в новом прелестном облике. Оленька у нас всегда безукоризненно готова, даже без пионерского галстучка…

Со своей стороны Тана Бельская без лишних разговорчиков приняла к исполнению команду старшего по возрасту и писательскому званию.

«Причем в неслабой должности организатора нашего четкого утека. Вон хитромудрый Лева-то перед ним на цырлах, точно салабон. Зря не познакомилась с этим Алексан Михалычем по-соседски. Пораньше, когда Шабревич зазывал.

Уйя! Вот мы и смылись, не в лобок, так по лбу! Нервно-паралитически… Ха-ха и х… вам…»

Под душем, во всех смыслах смывая с себя тюремную гнусь, отвратные запахи и отвратительное прошлое, Тана мысленно усмехнулась. Выходит: Евген и Змитер тоже были ее соседями по этому двойному конспиративному адресу на Ильича-Ульянова. Делового Евгена, помнится, она видела верхом на внедорожнике, а Змитера с компом на коленках во дворе.

«Ишь ты, где трое присоседились и скорешились! Место старой встречи изменить нельзя. Что было, то и случилось. Теперь до нового свиданьица в Киеве, как предлагает наш Михалыч… Дельный дядечка, что ни говори… и как мужчинка еще ах неплох…»

Минское прощание с новыми друзьями вышло предельно кратким и деловитым. Для всех, без разговорных исключений.

Споро и самостоятельно переформатировавшись в пошлый дурковатый облик пегой полублондинки из рабоче-селянского сословия, Тана Бельская выехала в московском направлении. За рулем Вольга Сведкович. У них не слишком подержанная красноватая «лада-калина» с калининградскими номерами. Автомобиль приобретен в Калининграде, купчая и транзитные документы оформлены на Вольгу.

Обе имеют нисколько не поддельные российские паспорта. Разве лишь у Вольги куплена регистрация в Смоленске, который не только исторически без малого белорусский город. Тана бюрократически приписана к Москве. И значится она в РФ по паспорту Татьяной Курша-Квач.

Думали они приблизительно об одном и том же. Сейчас вовремя успеть бы до введения в действие ментовского розыска по разным планам «Перехват» и «Магистраль». Тогда в пути им не встретятся какие-либо проблемы, извините за выражение, юридического характера.

«Заплати за пользование евромагистралью и п…уй в Россию! Жми на газ в разрешенном скоростном режиме…»

Да и на российской территории им вовсе не к чему входить в крутые дорожные разборки с тамошними властями. Могут и хапнуть беглых ненароком. Занадта ранний шухер, понимай, маловероятен. Но мало ли? Как ни крути, лукашисты для совковых россиянцев ― обожаемые союзники.

«Что в лобок, что по лбу, гниды лобковые!»

― Первая остановка, Татьяна душа моя Казимировна, у нас по плану в Борисове.

― Ну и х… с ней! Устала от п… и выше, спать хочется. Инструкции на потом.

― Как скажешь…

Заснула Тана преспокойно, немного поспала без ярких снов и запоминающихся сновидений. Проснулась на рассвете где-то за Жодино, дремотно взглянула направо, на футуристический футбольный стадион Борисов-Арена при въезде в город.

Вольга и Тана разобщенно безмолвствовали. Затем Вольга свернула к железнодорожному вокзалу.

― Надо бы оставить пару ложных следочков, ― объяснила она.

― Валяй законно и подзаконно, ― ничем таким Тана опустошенно не любопытствует впросонках. Раздумывать о чем-либо ей категорически не хочется. Апатично, если не сказать, аутично. Ехать бы так дальше и ехать. Безразлично. Без происшествий. Без проблем.

В безлюдной кассе Ольга Сведкович приобрела два билета на первый же поезд до Москвы. Один по белорусскому паспорту на имя Татьяны Бельской, другой ― по милицейскому удостоверению Евгения Печанского.

За Борисовом безразличная сонливость от Таны навроде бы ушла. Но какие-нибудь умные мысли, трезвые вспомины, расчеты на отдаленное будущее ей в голову и на соображение не приходили. Разве что лез в мозги навязчиво старый конноспортивный стишок. До Орши и дальше надоедал, доставал своим похабством: вульва трется о седло, скачет девка далеко.

«Поэзия! Что в лобок, что по лбу…»

С тем они и миновали эту государственную границу. Благополучно, без промежуточных остановок. В расчетное время.

― Ну что, любовь моя Воленька? ― взбодрилась Тана. ― Поздравляю тебя и себя!!!

Выкладывай, давай-тка, двиньковские инструкции и замыслы в законе. Подумаем дорогой, как далей жить будем. От Смоленска через Брянск на Киев. И потом…

Или нет, шофер, давай закурим, или лепей выпьем да скорей! Чтоб не стало в Беларуси больше тюрем, чтоб не стало в Беларуси лагерей!

― Ты же, Тана, ажно в тюряге не курила! Не говоря уж об опилочной водяре для народа…

― А теперь могу начать всенародно нездоровый образ жизни! Без всяких-яких советов и семейной любви к е… собачьим. Уйя! Родненькие, миленькие мои п…юки и п…ючки!

― Сигаретами и пристойной выпивкой здесь затаримся, Тана моя Казимировна?

― Э не! Дотянем до Киева, моя дороженькая Ольга Сильвестровна. Что-то мне банально и анально подсказывает: в России пити да курити небезопасно и неправильно. А там, в Украине еще посмотрим, приглядимся, сестричка.

― Продано и куплено, сестра моя! Тогда слушай инструктивные указания наших старичков.

На мою белорусскую думку, дедка Двинько очень правильно вырешил первую пресс-конференцию устроить не в Москве, а в Киеве. От ридной Украйны, нам тамотка, поболей политического толку и журналерских толковищ. А в совковой России о Луке и его белорусах сейчас говорят, будто о покойниках. Или враз хорошо, дуже редко, вне политики. Или же совсем ни п… ни х… продолжено в официозе. Россиянцы-обосранцы!..

«Бля и вуаля! Сейчас косметичку достанем, растопырь-манда, и штукатурку наведем на морде лица… Каб лунной сракой не выглядеть…

В достатке денег из секретного оперативного фонда и языка, чтобы до Киева довести. Подальше вдаль от, х… вам, тюряги! Да поближе к неким п…астым телам и странно сраным делам в нашенской Белорашке… Ой, чую, будет кому-то полный анал…

Глава тридцатая Бежал за милой суетой

Змитер Дымкин и Мишук Коханкович благорасположено выехали по московскому азимуту через кольцевую дорогу на трансъевропейскую магистраль. Отъехали они от дома по улице Ильича чуть позднее мстительной Таны и бдительной Вольги. Но раньше сумрачного Евгена с восторженной Инессой, которую Змитеру так и не довелось повидать.

Зато Тана Бельская ему в момент приглянулась.

«Вось эта да!!! Гарна яка девчо без бабских заморочек! Таких оторванных и отвязанных, поди же ты, у нас поищи… Днем под огнем гаубичной артиллерии… Думается, мы вскоре выразительно подружимся…»

― Друже мой Змитер! Не рассиживайтесь и не задумывайтесь.

Двигай в ванную, Влад. Поди, помнишь, как тебе на помывку давеча давали меньше десяти минут?

― Такое неужо забудешь, Алексан Михалыч?

― И я то ж самое помню-помню. Давай-ка, давай, не задерживай людей. Вслед на кухню скоренько на макияж.

Выйдя после душа, Змитер к своему невыразимому удивлению обнаружил собственный родной комп в руках у Двинько.

― Надеюсь, сие аппаратное обеспечение вас несказанно обрадует, мой молодой друг?

― Еще бы, Алексан Михалыч, еще бы!

Змитер даже забыл поблагодарить Двинько, немедля уцепившись за цифровую машинку, прибывшую, казалось, из небытия. Из безвозвратного, дотюремного прошлого.

Потрясающе! Он уж забыл, что, оказывается, накануне ареста в брестском поезде ноутбук-то остался у него на квартире, на подзарядку, в сонном режиме ожидания. А тут на тебе! Бывает же в жизни банальное счастье! Информационно и технологически.

«А если б не планшет, а комп с запасной батарей был со мной в редакции? То как, скажите на милость, туда в сумку поместилась бы хренова куча подставного кокаина?»

Из ванной Змитер попал на кухне напрямую в умелые руки какой-то страхолюдной неразговорчивой девицы. До него не сразу дошло, что его новой внешностью занимается хорошо загримированный пацан. Он и на Змитера за десять минут ловко наложил точь такую же театральную маскировку, превратив его в страховидную очкастую дуру. На такую-сякую один раз краем глаза глянешь ― враз две пары очков заказывай. Сначала от излишней дальнозоркости. После от косоглазия и астигматизма, коли рискнешь на других женщин смотреть не только боковым зрением.

«Класс! ― восхитился Змитер, ― давешний, явно голубой супер-пупер стилист премного изъявил этакое бесподобное глубинное отношение к противоположному гетеросексуальному полу. Наружно очень даже постарался хлопец на мужчин ориентированный».

В старой гендерной теме и в новой реме Змитер самозабвенно работал на заднем сиденье автомобиля с компьютером на коленях. Миша Коханкович туда же весь путь заграницу старательно отводил мужественный взор от мужеподобной очковой попутчицы в жутко желтой женской кофте, в кошмарной джинсовой юбке-клеш с ширинкой на мужскую сторону, с волосатыми пацанскими икрами в сетчатых красных колготках.

Синеватый «фольксваген-гольф» безостановочно миновал помпезные дорожные ориентиры на союзной белорусско-российской границе. На утреннем свету за кордоном Змитер Дымкин кое-как вернул себе прежний нормальный внешний вид, избавился от ужасающей кофты и страшенной юбки. А Мишук смог без ажитации с ним разговаривать. Хотя, возможно, Коханкович нервозно вздрагивал дорогой, косился в зеркало заднего вида и молчал с напрягом по иной причине.

«Понятное дело, очко-то не железное у моего бестрепетного адвоката. Играет оно в свободном контексте. Зато теперь ему бояться с переполохом нечего и некого. Сейчас во славу покинутой Родины выпьем, закусим в Смоленске. И мне на поезд по плану, как предписано. В Брянске пересадка…»

Со всем тем Змитер сам немного страшится, теперь побаивается. Не забудешь поневоле, как его схапали на такой же чугунке с планшетом и пивом. Правда, то было в Беларуси. И пива он дал себе зарок не пить до Киева. Мало ли?

Российско-украинскую покамест безвизовую границу гражданин РБ Владимир Ломцевич-Скибка пересек в туристических целях в тот же день августа сего года. Без каких-либо сложностей. Ни пограничники обоих государств, ни таможенные службы к его белорусской личности и внешности, вкупе с незамысловатым багажом, нисколько не проявили какого-либо значимого интереса.

«Есть прорыв на свободу!.. Отныне по полной программе…»

Дорвавшись, наконец, до компьютера, Змитер Дымкин знатно потрудился и в поезде. Спешил занести впечатления от прошедшего, вспоминал, набрасывал ликующий репортаж об освобождении. Время от времени сверялся с тюремными записями в маленьком блокнотике. Мелькающим российским пейзажам, натюрмортам на станциях за окном потасканного купе и разговорам со случайными попутчиками он какого-нибудь большого внимания не уделял. Так мимолетно поглядывал, перебрасывался немногими словами. Когда не писал, то дремал безмятежно на верхней поцарапанной полке. Иногда, чтоб отдохнуть, читал из личных и наличных компьютерных закромов. Как-никак, запасной аккумулятор тоже уместно заряжен на сто процентов от автомобильного прикуривателя.

Последнюю сигарету, кстати аль некстати, Змитер выкурил до того на белорусской территории. Совместно с Мишуком. А дальше ни-ни. Нет-нет-нет! Как намедни обещал себе и сокамернику Евгену, стопроцентно распрощался с вредной привычкой. Расстался с ней вместе с той самой лукавой РБ, упрятавшей его за решетку в потугах изолировать не от общества, но от лукашистского государства, отличительно не совместимого с частным инакомыслием и персональной свободой слова.

«Два месяца в крытке не хухры-мухры за профессиональную-то, законную деятельность! Текстовка не текстура.

Вот вам по тексту вредоносное государство против человека. Трое против государства. Пожалуй, что-то подойдет для заголовка или хотя бы для анонса в аналоге врезки к основному тексту…

Как оно всегда, наша журналистская суета сует и всяческая сумятица. Журналистом контекстуально надо быть двадцать четыре часа в сутки. Иначе по тексту ты никто, и звать тебя никак. Несмотря на твой молодецкий, громкий и резонансный самоход из гебешной белорусской Американки, фрилансер Дымкин…

Им самым, политическим беженцем Змитером Дымкиным, мне, наверное, стоит остаться также в будущем украинском паспорте, который у нас с трезубцем соколом смотрит… альбо переназваться як-нибудь на хохлацкой мове?

А там, глядишь, возвращенцем анияк стану, как батька Дмитрий Северинович из Варшавы в Брест. Коли в той-сёй Белорашке чего-нибудь с моим уголовным делом и бегством ощутимо устаканится, угомонится.

Не все же время быть нам политэмигрантами неугомонными, а?..»

В точности с инструкциями, едва оказавшись поистине на свободе, на воле, на Украине, Змитер Дымкин не преминул достать новый смартфон и вставить в него украинскую симку, полученную от Двинько в Минске. Послал ему второе краткое кодированное сообщение. Сейчас об окончании успешной и благополучной эвакуации.

«Поди же ты, какие слова у деда Двинько! Что ни говори, военная косточка, профи…»

О многом поразмыслил Змитер, подъезжая к Киеву.

«Ух, оторвемся! Чую, в мать его, городов русских!..»

Глава тридцать первая От них бежал

Евген поначалу не понял, почему внезапно схлынули нечаянное чувство освобождения и необыкновенно легкая сокрушительная сила во всем теле. Минутой раньше было лишь праздничное полноформатное удивление: «Прорвались! Вырвались! И ничегошеньки страшного не произошло…»

Теперь же им овладело неудобное некое предвидение, томительное ощущение неполноты, своемысленной недосказанности, раздерганной нереальности покуда не выполненного до конца дела. Или еще хуже, когда этот задел происходит словно во сне, того и гляди, перерастет в ночной кошмар. Вопрос кому? И при этом всему сопутствует странное бесчувствие, отрешенность. Будто все совершается не с ним, Евгеном Печанским, а с кем-то другим.

Хотя, сдается, чего может быть реальнее и совершеннее, чем «глок» за поясом! На предохранителе с патроном, досланном в ствол! Истина в оружии…

Евген помрачнел, задумчиво свел брови, едва Лев Шабревич налил ему рюмку армянского коньяка в задней комнате, обставленной как рабочий кабинет предпринимателя средней руки.

― Не журысь, Вадимыч! Выпей вон, закуси истинно сырком или колбаской.

В отличие от Евгена, Лева прямо-таки лучился оптимизмом, коли не сказать самодовольством.

― Уверяю тебя, в планах Михалыча ты не найдешь ни одного слабого места. Доедешь и заедешь, куда нам всем надо. Можешь молча, прелестно без языка до Киева.

Коньяк Евген употребил, вкусил пристойного голландского сыру из Голландии, чего-нибудь в ответ не произнес. И тотчас припомнил, что находится-то он по соседству с собственным родным, любовно благоустроенным домом. А туда ему никак не попасть. Нет, конечно, он может сейчас встать, пройти каких-то пять минут и вернуться к себе домой. У Левы наверняка имеются ключи от дружеской квартиры. А что потом? А ничего хорошего!

Угораздило вон все тут бережно налаженное и отлаженное оставлять, покидать. И неудобно отъезжать вось так. Если не в полную, неизъяснимую неизвестность, то в неустроенность уезжать, в невнятное, почти не реальное будущее.

«А ладно, хоть и обидно! Бог по-крупному не выдаст, государственная свинья не съест. Коли ей на сам-речь себя жрать не давать, а небезопасный центр далек от спокойного эпицентра на видимом горизонте событий…»

На самом-то деле, чего дергаться и мельтешить понапрасну? Маршрут выдвижения вполне надежен. Настоящий, не фуфельный украинский паспорт с очень нынче уместной хохлацкой ошибочкой на имя некоего Евгена Пичански у него отрадно нашелся в аудиторских закромах. А уж в Украину через Левино окно на дырявой границе они будь здоров резво проедут с племяшкой Инессой.

«Кредит не дебет с врагами нашими и вашими!»

― Так ты не выяснил, Лев Давыдыч, кто на меня всю эту свору мусоров порскнул исподтишка, так?

― Покуль не, Евген. Но хорошими наметками прелестно располагаю…

Шабревич уж покусился подключить адвокатское красноречие. Однако вмешался Двинько:

― Ваша очередь на помывку, мой Ген Вадимыч. Следом прошу пожаловать на кухню, к макияжу и к маскировке. Будьте благонадежны!

Перекрашенного и ряженного под некрасивую девицу то ли пассивного, то ли активного педераста-парикмахера Евген по-аудиторски распознал. Но уголовным предрассудкам он не привержен. Потому преспокойно позволил этому костюмерному педику приступить к неузнаваемому гримированию внешности клиента.

«Театр, в дебет и кредит. Внешне сгодится по дороге на юг…»

На поверку гомосек оказался отменным мастером театрального дела. За пять минут с небольшим он методически сотворил из европейского джентльмена и господина аудитора Евгения Печанского какого-то морщинистого белорусского гопника преклонных годов. Не то тупорылый колхозный бригадир вышел родом из мурзатого испитого народа. Не то неудачливый разорившийся фермер из чумазых интеллигентов, сдуру занявшийся выращиванием изюма, чернослива, урюка, пшена, перловки и манки, ведать не ведая, что это такое и как же они растут на деревьях ли, на кустах квадратно-гнездовым методом.

Зато юная Инесса Гойценя за рулем немало побитой сельской жизнью и проселочными дорогами салатовой жигулевской «девятки» не придавала ни малейшего значения нынешней непрезентабельной внешности Евгена. Помнила-то и видела она не этого пожилого селянского дядьку, будто бы проживающего где-нигде на районе белорусско-украинского пограничья. Но того самого представительного и гостеприимного Евгения Вадимовича у него на даче в Колодищах.

«Шик, восторг и блеск готического вида! А как у Ген Димыча было все вкусненько! Ой, мне б на кухню этакого мужчинку на все руки! Пускай, если он по паспорту старый… Если в интиме молодой и готовить разную мясную вкуснятинку в жесть умеет… Вкусно и здорово!..»

О чем-либо ином связно думать Инессе некогда. Надо ведь за дорогой смотреть и жизнерадостно болтать без умолку о чем угодно. Что на глаза попадется мимоездом, что под белокурую парикмахерскую завивку ей невзначай взбредет.

― Вы, Евгений Вадимович, меня правильно называете Инессой. Потому что Инна ― это мужское имя… Во блин, обратно нас на джипе обогнали, козлы, в жесть! Разве не? Правда?

Непутевый дорожный разговор Евген нимало не поддерживал, не отвечал на разделительные и риторические вопросы. Хмыкал неопределенно, хранил безучастное вразумительное молчание. Не помогло. Пришлось самому сесть на водительское кресло после Осипович. Иначе с такой девчачьей болтовней можно куда-нибудь не туда заехать. Хуже некуда: въехать и впилиться. Так скажем, выехать дуриком на встречную полосу. По-всякому беглому зеку лучше-таки обойтись без ненужных дорожно-транспортных соударений. Пусть навстречь тебе машин по раннему предутреннему часу на южном шоссе не так уж много.

«А ты, зараз водила гопницкого, хм, вида, и такому-сякому вегикулу лучшей соответствуешь…»

На пассажирском впередсмотрящем месте многоречивая девочка Инесса все так же верещала и вещала в никуда. Молчаливого Евгена от управления ветхозаветным «жигулем» ей нисколько не отвлечь. Чем-то это напомнило Евгену его недавние радиопрогулки в Американке. Но без малейшей тебе антипатии. Сразу же подумалось о соучастниках и партнерах по разудалому побегу. Как они там?

«Дай Бог им удачи! Коли здесь и сейчас не тут и тогда. В приход и расход».

Тем сходным часом Левина племянница, очевидно, не уставала симпатически радоваться жизни, наполнившейся как вдруг невиданными и неслыханными приключениями. Ерзала на переднем сиденье, длинную сафари-юбку на колени в черных колготках натягивала.

«Как же, как же! в одной тачке с уркой, который с кичи самоходом откинулся!..

Та еще, видать, оторва глупо восторженная… Пока автобиография ее не обтреплет по п… мешалкой, по мордашке и по мозгам в череп. Или же вам наоборот. Станет через несколько лет, как деловая Танька Бельская, кого Лева называет БМП в мини-юбке. На тоненьких каблучках-шпильках… с толстыми птурсами и автоматической скорострельной пушкой, с цельным отделением на все и ко всему готовых мотострелков на борту… Такую спадарыню-барыню предпочтительнее аккуратно вести на поводу, на поводке посреди друзей, чем заиметь среди отвязанных врагов».

За Бобруйском, наконец, Инесса вроде иссякла, малость унялась, поутихла с дорожными восторгами и взволнованными комментариями. По поводу, случаю и совсем без таковых. И сушило ее не от говорливости, когда она то и дело продолжает судорожно прикладываться к сладкой газировке из пластиковой бутыли.

«Ну-ну! Все-таки недержание речи у нее больше со страху. Хотя на границе пускай колготится, щебечет, дурница, коли ей это в гормональную помощь, в естественное лекарство от стресса…»

Инесса Гойценя перед Гомелем опять перебралась за руль после краткой остановки по естественной и ранее многократной у нее маленькой надобности в придорожных кустиках.

В Гомеле они без помех и дорожных злоключений выехали за город, затем свернули у белорусского Добруша к приграничной Тереховке.

― Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, Евгений Вадимович. Вряд ли нас стопорнут. Стопудово. Номера у меня гомельские. Я сама тереховская…

За Тереховкой вон Добрянка по карте, это ― Украина… «Нет, стоп-сигнал тебе! Так и есть, обосрались в шерсть!» На самой границе у столба полдороги поперек оседлал БТР с мобильным пограничным нарядом. Все же таки останавливают для проверки документов.

Два пограничника по-дембельски растянулись на пожухлой травке. Загорают деды с голым торсом. Одинсрочный сынок-солдатик с АК стволом в землю сидит, торопливо жует что-то. Только ихний тощий прапор проявил кое-какую небрежную активность, лениво взмахнул укороченной калашниковской волыной. Службу таки не херит с концами.

Евген тотчас еще раз прикидывает, что же делать в случае полного досмотра. С «глоком» за пазухой он однозначно решил не расставаться по дороге. Для полного военного счастья две гранаты в бардачке. И «стечкин» под мышкой. Собственно, этого он ожидал, к этому молча готовился в прохождении марша, в ускоренном движении от Минска к государственной меже, отделяющей его от свободы, от вольной воли.

«Сто пудов с двух рук надо валить всех погранцов вподряд. Ишь ты, кордонники, точно оккупанты фашистские! Какие рожи-то дембеля на х… наели. Полевая жандармерия с партизанами змогается!»

Зря или не зря тревожился Евген, но паспорт, техпаспорт и права Инессы у беспечного погранистического прапора никаких жандармских вопросов не вызвали. Так точно проформы ради он раскрыл ее пропуск-аусвайс в пограничную зону; халатно полистал украинский документ Евгена. Ничьих фотографий не сличал. Мало, что ли, в погранзоне местных жителей шарятся туда-сюда, неугомонно?

― Проезжайте, уважаемые, ― так же с ленцой камуфляжный кусок небрежно махнул стволом за кордон вдаль на Украину. Вымогать чего-либо с очевидно бесперспективных клиентов он не посчитал нужным. То есть требовать яйки, млеко, альбо самогон.

«Гуляй, бедна голота, от рубля и выше! Раус, марширен!»

Сразу за государственной границей РБ Инесса и Евген как-либо и кого-либо не повстречали. Отсюда и дальше в пустынных украинских полях потрепанный совковый «жигуль» некому примечать. Отсель они на этой сторонке помежья, вовсе в другой, в свободной стране. Мало, что ли, разважливых белорусов по утрянке сюда-туда челночно шуруют за дешевыми хохлацкими продуктами и ширпотребом?

Так и отъехали, жахнули по газам, по грунтовке от пограничного наряда!

Вне пределов пограничной видимости умолкнувшей Инессе, вдруг утратившей всяческую говорливость, опять-таки шустро понадобилось в кустики. На сей раз в картофельные. Слева от дороги по какой-то нужде.

Евген тоже вышел из машины на свою правую сторону. Глянул поодаль на утренние горизонты. Глубоко, освобожденно вздохнул, выдохнул, блаженно потянулся, пружинисто расправил плечи.

― Кредит не дебит! По-всякому прорвемся!!! Чую, зарываться и ховаться в бульбу не станем! В отчетное время каждый получит свое по дебиторской задолженности.

КНИГА ВТОРАЯ НАКАНУНЕ

― Чем закончилась Великая Отечественная война советского народа 1941―1945 годов?

― Как чем?!! Конечно, Парадом Победы в Москве на Красной площади 9 мая 2015 года!

Из дневника писателя Алеся Двинько.

Глава тридцать вторая Еще предвижу затрудненья

Алесь Михайлович Двинько не спешил покидать хорошую явочную квартирку на улице Ильича после скорого отъезда трех спасенных беглецов. Несмотря на поздний пополуночный или же ранний час около четырех утра хорошо бы переговорить с Львом Шабревичем. Так и так Давыдыч, дожидаясь открытия метро, вроде никуда не торопиться.

Театрального парикмахера и гримера Виктуара писатель Двинько лично проводил до выхода из подъезда, посветил ему лазерным фонариком, поблагодарив, вручил обещанный гонорар в конверте. Затем собственноручно восстановил освещение на лестнице.

―…Собственно, Давыдыч, я ничего не имею против фронтовых ста граммов. Даром что мы и наши друзья всего лишь на полдороге по намеченному маршруту отхода у каждого.

― На войне как на войне, Алексан Михалыч?

― А як же! Пускай нам водочку заменяет сей отличный коньячишко. Главное, чтоб бренди не был сомнительным полуконем, а спиртоводочный продукт из подозрительных источников не стал недоводкой на основе непитьевого гидролизного це-два аш-пять о-аш. Тогда не грешно и выпить за победу.

― А сглазить али накаркать не боишься?

― О нет, друже мой! Я императивно не суеверен, Лев мой Давыдыч. Чего и всем желаю: верующим и неверующим.

Скажу тебе прежде по-богословски. Грех истово православному человеку хоть как-то поминать и применять к себе самому кем-то выдуманные чужие тривиальные приметы и клишированные антихристианские предрассудки. Греховнее того, зацикливаться на собственных суевериях. Попроси у Бога милости, прочитай разок благовестно полный текст «Отче наш». И Господь тотчас, беспременно избавит тебя и от черных кошек, и от баб с пустыми ведрами или еще от какой-нибудь всенародной предсказательской дурости.

Невротические популярные суеверия, Давыдыч, психопатические массовые табу действуют только на тех, кто в них мнительно верит, бездумно им подчиняясь. Психически здоровому человеку ложная вера в предвестия или в пустонародные стереотипы совершенно ни к чему.

Только никчемушные и никудышные людишки слепо доверяются мнимо плохим или будто бы добрым приметам. Случайные суеверия по абсолютной величине никого до добра не доводят, сколь бы сами невежественные суеверы ни убеждали себя в обратном. Против суесловных предсказаний неопровержимо работают не только подлинная религия, но и естественные науки. Поскольку любым приметам-забабонам, лживым предзнаменованиям категорически противостоят психоневрология и социальная психология. Меж тем релевантность примет, катафатических знамений, как совпадений и тому уподобленного, ― отличнейше опровергается теорией вероятности, а также другими отраслями математики, исследующими случайные и стохастические процессы.

Ой, извини, Давыдыч, что-то я опять не в строчку разболтался невротически. Боюсь все-таки там за наших, беспокоюсь, признаться. С нежданными затруднениями, с нестыковками и непредвиденными накладками, бывает, самые наилучшие планы нечаянно и отчаянно сталкиваются. Особисто на марше и при отходе.

― Сплюнь, Михалыч! ―иронически посоветовал собеседник.

― Куда? Через левое плечо, в мелкого беса? Иль прям себе в душу, за пазуху, словно язычник античный?

Нет, Давыдыч. Латвей благонадежно помолиться за всех и за вся. Коли с нами Бог, то и мы, благословясь, с Богом.

Алесь Двинько говорил на полном серьезе и во второй раз за эту беспокойную и бессонную ночь широко начертал вкруг себя крестное знамение.

Его собеседник креститься не стал. Шабревич лишь поудобнее уселся в кресле.

Он давно заприметил, насколько праведная мольба кого-нибудь из по-настоящему верующих очень даже способна напрочь отменить любую дурную примету или нехорошее предзнаменование. Есть, стало быть, на кого переложить всю ответственность за неблагоприятные случайности. На таких верующих можно-таки исповедимо надеяться. Их положительная связь с Богом покрепче, чем у прочих, у маловеров и суеверов, а молчаливые молитвы порой звучат громче церковной литургии и слышней высшим силам. «Прелестно этаки у них выходит, де-юре и де-факто…»

В эту тихую предрассветную пору адвокат и писатель уютно устроились, расслабились в глубоких кожаных креслах у распахнутых настежь створок балкона, выходящего во двор. Хотя для светомаскировки шторы плотно задернуты. И переговариваются они вполголоса, до минимума приглушив яркость светодиодной настольной лампы.

Обыкновенно в летней ночной тиши многих так и тянет на исповедимый покойный разговор обо всем и ни о чем. Но едва ли Алеся Двинько и Льва Шабревича. Их сейчас нисколько не привлекают, не прельщают отрешенные философские собеседования о жизни и о всяком прочем. Ни на минуту они не оставляют неспокойных, растревоженных мыслей о практически происходящем вдали на границе и совсем неподалеку от них. Вот-вот поблизости, у белорусских властей предержащих от мала до велика разразятся, как грянут военная тревога и немалый охранный переполох. Пусть им у запертых мелких тюремщиков вдребезину разбиты мобильники, а входы в здание следственной тюрьмы КГБ более-менее заблокированы.

Впрочем, чрезвычайный и полномочный политический скандал из-за удалого побега трех заключенных должен разгореться во вражеских властных кругах постепенно. И распространяться далее. Внутри страны и вне ее.

«Прелестно по плану. Оно вам было накануне грандиозного шухера», ― своемысленно процитировал, не вспомнив кого, Лев Шабревич.

― Еще коньячку по сорок капель, Алексан Михалыч?

― Пожалуй, ― Двинько испытующе, по-инквизиторски пронзительно воззрился на Шабревича. Затем жестко и внезапно потребовал ответа:

― Скажи-тка мне в откровенности, Лев наш Давыдыч, почему ты нас не сдал при подготовке побега?

Адвокат Шабревич, не моргнув глазом, тут же исповедально признался:

― Чуть-чуть думал о том. Но не захотел. Отвечаю чистосердечно по пунктам в нумерованном списе.

В пункте первом, военно-организационном и вероятностном, поверил я в твою счастливую руку, Алексан Михалыч. Если ты на первой руке сидишь и заходишь правильно под игрока с семака. А я с позиции силы могу лупить старшим козырем на последней руке.

В пункте втором, политическом, мне самому охота посильно сыграть против этого неправосудного государства по нашим честным и частным правилам. Чтобы не выходило-таки, когда я с ним, с государством, играю юридически в шахматы, а оно мне норовит процессуально запендюрить по своим правилам фул-контактного каратэ.

В пункте третьем, чисто конкретно юридическом, я по-любому обязан снять с моих подзащитных подлое незаконное и неправосудное обвинение.

По пункту четвертому, просто человеческому, прелестно хочу тебе сказать, Михалыч. Тана и Евген ― все ж таки мои деловые партнеры и друзья. Сдавать их ради абстрактно корректных и лояльных отношений с этаким преступным государством, с его пособниками и подельщиками мне не с руки. Попросту скажу ― это западло.

Лучше быть корыстным беспредельщиком по отношению к государственной хевре, чем ссучиться бесплатно у нее на дармовой службе.

― Я тебя понял, Давыдыч. Спасибо за прямоту. Наливай по третьей. Чую, сейчас пойдут оперативные вестки.

Уже светало, когда Двинько получил первую шифрованную эсэмэску, немедля отблагодарив Божью милость размашистым крестом по-офицерски.

― Велико милосердие Божие! В гебухе покуда не шерудятся, пентюхи. Но мой стартовый выстрел, свят Господь, сработал на ять. Теперь пойдет плямкать большой бедлам в бардаке со свистопляской.

В малые диверсионные подробности тебя, Давыдыч, и никого другого я не посвящаю.

― Понимаю и не любопытничаю. Как ты говоришь, не надо спрашивать лишнего. И все туточки.

Двинько на пару минут приумолк, нахмурил лоб, приподнял брови, о чем-то глубочайше задумавшись. Затем расторопно набрал несколько фраз на клавиатуре ноутбука. Извлек из него карточку памяти и вручил Шабревичу.

― Здесь кое-какие мои соображения и редакторские контакты в Киеве, Лев Давыдыч. Касательно пресс-конференции да все такое прочее.

В основном располагай практической помощью проворной Одарки Пывнюк. Эта гарна дивчина недавно была у меня в гостях в июне. Она ― наш человек на все сто. Причем, насколько я ее уразумел, она как-то знакома с нашим протеже Владом Ломцевичем.

Знаешь что… ― опять призадумался Двинько, ― латвей тебе, Давыдыч, отъехать сегодня же с утра. Не вечером садиться на киевский поезд. Но сей же час двигай ты на региональный экспресс бизнес-классом налегке до Орши. Анонимно. А тамотка на любом проходящем поезде под своей фамилией шасть скоренько в Москву, к твоей Альбине.

Давай-тка предусмотрим некое осложнение с твоим наглым задержанием в Минске или на этой вот белорусской государственной территории без права, без закона.

― Ты так думаешь, Михалыч?

― Пожалуй, да. Не годиться исключать, что малость обескураженный, скажем, ошалевший противник в одночасье не прибегнет к каратэ или к боксу вместо политических шахмат. Разумного Бог вразумляет, осторожного предостерегает, а дурака и вовсе дурковатым делает.

Латвей перебдеть, чем недобздеть, грубо по-армейски говоря.

Обговорив дополнительно ряд моментов украинской командировки Льва Шабревича, Алесь Двинько, в конце концов, дождался очередного краткого сообщения по международному роумингу. Как и следовало ожидать, первой из беглецов деловито отписалась о беспроблемном пересечении белорусско-российской границы Тана Бельская.

За ней кодировано доложил о предварительном успехе в деле экстренной эвакуации Вовчик Ломцевич.

Несколько спустя последовало ― отныне украинское! ― краткое сообщение от благополучно эвакуированного Евгена Печанского.

За окончательный успех общих благонадежных дел Двинько и Шабревич так и не выпили. Постановили отложить таковское питейное дельце до лучших времен в хорошей компании вместе с новоявленными политическими беженцами. Где-нигде в Киеве, например, на будущей неделе. А покамест попросту в Менске посидеть на дорожку. Не помешает и помолиться молча за общее дело.

Отправив восвояси Льва Шабревича в Киев через Москву, Алесь Двинько выключил везде свет в конспиративной квартире, проверил, не горит ли газ на кухне. Запер на шпингалеты балконные створки. А потом и входные двери на замки электронные и механические.

«Во многом еще, должно быть, пригодиться хорошая, нигде никак не засвеченная заговорщицкая квартирка, де профундис».

Домой Двинько шел неторопливой поступью по холодку гуляющего с утреца пораньше старого-старого писателя, полностью погруженного, углубленного в обдумывание новых творческих замыслов и свершений. Ногами по-стариковски не шаркал, но дендрологический возраст есть артрит неладный. То и другое глубоко чувствительны с некоторых пор.

Глава тридцать третья Мечты, желания, печали

Как он ни мечтал, ну не сумел Евгений Печанский быстренько отделаться от «утомительной в шерсть» Инессы Гойцени. Духу не достало сразу отослать, послать ее куда подальше домой в Белорашку, в приграничную Тереховку. Как ни крути она руль потрепанной «девятки», вот-таки вывезла во благо беглого зека. А прочувствованную благодарность просто так со счетов не сбросишь.

«Кредит не портит отношений!»

В Чернигове Евген все же пожелал переодеться и малость приодеться, вызвав немалое удивление, спаренное шевеление всеми бровями, кривоватое недоумение у трех продавцов тамошнего тряпочного магазина для престижных покупателей. Хотя сначала они с Инессой без малейшего престижа заехали на часок в черниговское отделение правильного банка, где даже в украинской провинции менеджеров трудно чем-либо удивить. Очевидно, им не приходится относительно недоумевать по поводу рабоче-селянского внешнего вида и гопницких транспортных средств состоятельных людей, имеющих многоразрядные банковские счета за границей и привычку пользоваться иностранными платежными системами. Клиент есть клиент, деньги деньгами, а оплата банковских услуг, маржа и проценты ― по прейскуранту.

Вернув себе имидж джентльмена и аудитора на выезде, Евген заодно придал Инессе подобающий облик и дресс-код собственного секретаря. С удовлетворением отметил, что она довольно чутко тотчас преисполнилась переважного достоинства сопровождающего лица или, должно быть, соответствующего эскорта очень важной персоны. Говорливая его спутница ажно приумолкла и призадумалась. «Девятку» вела очень-очень сосредоточенно на киевском направлении. И в придорожный кустарник или в нужники на заправках уж не бегала каждый битый час.

Немного подумав, Евген вынес аудиторское решение скоропостижно не тратить время и деньги на замену машины. Подчас для начала сгодится засратый «жигуль». Для бутафории, скажем, если выступать в роли сирого да убогого политического беженца из задрипанной и задавленной РБ. И без ненужных хлопот насчет новой тачки хватает неотложных дел на сегодня и на завтра.

Прежде всего идут деловые контакты. Затем обустройство на новом месте и заботы о белорусских партнерах, о ком Евгений Печанский ничуть не забыл.

Не доезжая Чернигова, Евген Печанский достал из облачного хранилища постоянно обновляемую копию адресной книги и немедленно загрузил ее в смартфон, еще в Минске врученный ему Алесем Двинько. Ему же и отослал первое сообщение на свободе и о свободе. Затем он озабоченно справился, как идет путешествие у Таны Бельской. Но вот абонентский номер Вовчика Ломцевича пока не доступен.

Смартфон Евген тоже пока не стал менять. Успеется в Киеве подыскать сносный аппарат и загрузить в него бережно заархивированную в отдаленных облачных закромах операционку со всей персональной информацией и привычно обустроенным интерфейсом. Попутно ноутбуком также не помешало бы обзавестись. Если старая рабочая машинка печально сгинула где-то в каком-то прокурорском спецхране вещдоков.

Затем Евген позвонил старинному киевскому приятелю и основательному бизнесмену Андрею Глуздовичу. Оказывается, о бедствиях Печанского тот немало осведомлен их общим знакомым Марьяном Птушкиным. Глуздович много ахал и охал, восторженно изумившись нежданному появлению в Украине, надо было думать, безнадежно застрявшего в тюряге давнего делового партнера.

Ох как кстати, некогда то была весьма креативная идея бизнесмена Глуздовича, порадовать аудитора Печанского украинским гражданством в приятный подарок. Выходит, пришлась к рукам Евгену жовто-блакитная паспортина, ― тут же свел концы с концами Андрей Глуздович. Горя любопытством услышать о крутом побеге из первых уст, он особо не раздумывал, приглашая Евгена к себе в загородный дом. Можно и вместе с любопытной маленькой компанией, ― радушно принял к сведению Глуздович поправку Евгена насчет его нынешних «в шерсть компаньонов и компаньонок». И того более, если Евгену весьма даже по пути остановиться у достоимущего Глуздовича в Семиполках на пару-тройку дней до публичного и широковещательного явления народу в Киеве.

Спадарыня-сударыня Бельская радушное украинское приглашение не отклонила, едва выяснив и уяснив, кто такой пан Ондрий Глуздович, сколько он нынче стоит и весит. А Вовчик Ломцевич, когда сам мобильно связался с Евгеном, ни о чем таком не спрашивал. Старшому, ясное дело, виднее.

Евген, само собой обещано, не запамятовал обеспечить бывшего сокамерника небольшими деньгами на первое время. О банковском счете для него он, знамо дело в кредит, предусмотрительно позаботился в Чернигове.

У гостеприимного и любознательного Глуздовича под Семиполками, пожалуй, стоит дождаться скорого приезда Льва Шабревича из Минска. Как узнал Евген по дороге на Киев, Лева уж в пути. Тем временем в Москве с Альбиной не намерен задерживаться надолго.

Невзадолге Евген Печанский проконтактировал со знакомым киевским риелтором, хорошенько озадачив того ускоренным поиском пригодного жилья в лизинг, с правом возможного выкупа. Как бы там оно ни вышло, он теперь склонен устраиваться в Киеве со всеми необходимыми удобствами и комфортом.

«Пускай тебе в шерсть без особого престижа… Но киевская квартирка вскоре пригодиться в качестве операционной базы, если насчет будущего постоянного места обитания разрешиться позднее. Сначала разъясним некие обстоятельства из недавнего уголовного прошлого… Никто не забыт, ничто не забыто, подобно всякому тайному, которому суждено стать явным во время ревизии. Следствие, аудит и жизнь продолжаются… В дебет и кредит…»

Каких-либо приподнятых чувств и блаженного воспарения к заграничной легкой жизни Евген никак не испытывал. Курить ему всю дорогу от Чернигова до Семиполок его тянуло ох тяжко до невыносимости. Но это неуместное и неуемное тюремное желание он в себе давил. Раз и навсегда его задавил, подъезжая к особняку Глуздовича.

* * *
Тану Бельскую несколько опечалило, благопечатно выражаясь, что до Киева они сегодня не доедут. И о приемлемом великосветском гардеробе ей надо на время позабыть в гостях у миллионера Андрея Глуздовича. «Добро пожаловать… Беженка, расторгуй-манда, п...ючка. Мы сами люди не местные на х…»

В остальном все выглядит великолепно. А она, Тана Бельская, не преувеличивая хороша и эффектна, пускай и без модного и престижного тряпья. «Что в лобок, что по лбу, легко, просто, эффективно!»

― Оленька, любовь моя! Желательно бы нам по дороге, обзавестись вдвоем джинсовым прикидом. Вначале посмотрим, чего-ничего тамотка есть у провинциальных москалей в Брянске.

― Угу, растопырь-манда, увидишь там, Тана, стебанутые юбки с гульфиком на мужскую сторону. Русский мир, называется. Отпад в осадок.

― Ну да, велика Россия, а покупать нечего. Коли позади Москва…

Российско-украинскую границу Тана с Вольгой преодолели, можно сказать, с ходу. Лишь поначалу калининградские номера их автомобиля вызвали нездоровый блеск в глазах украинских кордонников. Однако белорусские паспорта обеих путешественниц сию минуту заставили своекорыстных служак потускнеть и померкнуть.

Тогда как указанная цель визита в образе, в подобии благочестивого паломничеств по святым православным местам и вовсе повергла их в уныние, дополненное суеверными опасениями. На монашек, конечно, обе-две не похожи, но видуха у них уж очень постная и благостная. Со святошами лепей не связываться. Вам же дорожей обойдется, коли анафемой проклянут за излишнее корыстолюбие и любостяжательство. Не москали, то и годно.

Тана самодовольно и надменно ухмыльнулась. Мелочные мыслишки тупых погранцов видны, как на ярком дисплее в затененном углу. «Психология, что в лобок, что по лбу у мудозвонов державных по любую сторону границы…»

Конкретно и предметно думать о ближайшем или отдаленном будущем Тане не хотелось параметрически. Да так, ровно бы всякое завтра сейчас для нее всемерно располагается за гранью реальности. Не меньше или даже дальше, чем отъехавшее в нереальное никуда проклятое тюремное прошлое, оставшееся сзади, вдали, заграницей.

Будь, что будет, до приезда Левы Шабревича и пресс-конференции. По женской мере, нужно реально сойтись покороче с интересными хлопчуками Змитером и Евгеном. Оба ведь ей позвонили. Интересуются, как она. Наверное, не столько, как деловые партнеры.

«Ничто не мешает начать новый день с чистого лица. Если молодая красивая женщина не забывает на ночь смывать косметику. А утром подмываться. От п… и выше…», ― далеко не для печати отрезюмировала Тана Бельская.

Уже не слишком близко от границы Тана и Вольга подзадержались в провинциальном Кролевце. Заехали с немалой расстановкой в дамскую парикмахерскую, предварительно наведя нужные справки у завидно выглядевшей мадам Виолетты, владелицы придорожного кафе «Незабудка».

* * *
Перед Киевом, вот-таки восстав ото сна, сходил Змитер Дымкин в вагонный ватерклозет, с мылом умылся, почистил зубы, тщательно побрился, сбрызнул лицо хорошим парфюмом. Кому-никому, а политэмигранту надо бы выглядеть поприличнее, если его встречают и в путь-дорожку отрадно снарядили. От имени и по просьбе Алеся Двинько, в чем Змитер ничуточки не засомневался, ему коллегиально позвонила, напористо отрекомендовалась некая Одарка Пывнюк.

Телефонный голос киевской коллеги журналистки Змитеру отчего-то предстал смутно знакомым. А предстоящая встреча на вокзальном перроне еще больше взбодрила и высочайше вознесла настроение.

«Верно, будет много новых желанных встреч и новых людей! Благожелательных и не очень…

Хорошая у той дивчины фамилия, пивная, хохлацкая. Пожалуй, белорусское прозвище украинского Глуздовича, тоже неплохо звучит и смотрится печатно…»

Глава тридцать четвертая И к журналистам на съеденье

Встречавшую его Одарку распознал Змитер моментально. Причем, не прибегая к профессиональной журналистской памятливости на лица людей, когда-либо и где-либо им отмеченные. Еще бы! Кого-никого, что-ничто, но такую мертвецки лиловую помаду на пухлых губках, колоритные ярко-синие глаза в придачу со стройной подвижной темпераментной шатенкой разве позабудешь?

Хотя о телефонном номере и почтовом ящике, лилово нарисованным на зеркале в прихожей целую вечность назад тому, он думать-то позабыл. К тому же другие житейские мелочи его дотюремной биографии тоже как-то отдалились, удалились или даже совсем затерлись в оперативной памяти. «Все в фиолетовом цвете, но только не это».

― С прибытием, спадар Дымкин! Вижу, мне представляться по новой не надо. Это ты, а это я.

― Ты, насколько я понимаю, та самая Одарка Пывнюк. Та, что когда-то у нас в Минске неяк побывала Аглаей Дашуткиной?

― Так да. Выполняла исполнимую миссию в вашей Беларуси под тем псевдонимом, ― подтвердила Одарка и, не рассусоливая на платформе, в темпе внесла хорошее питьевое предложение. ― Пиво будешь? Или чего покрепче и побольше навроде как былому зеку на воле?

― Первому чуток да, второму нет. Меня тут у вас ждут в гости пид Киивом. А в приличном украинском обществе слегка поддатому белорусу появляться не к чему. В первый раз ― оно, как в первый класс вроде класса «премиум».

― Знаю, ты к олигарху Глуздовичу намылился. Я же хочу сесть тебе на хвост в роли эскорта, ― Одарка прямодушно заявила о своих журналистских намерениях.

Змитер самую малость поразмыслил многозначно и не стал противиться отныне чисто профессиональному контакту:

― Возражений и реплик нема. Коли быка профи берут за рога, а слона за хобот, коллегиально. Но сперва, коллега Пывнюк, она же Дашуткина, мне, пожалуйста, в один тутошний банк, покуда не закрылся. Карточку взять, мало-мальски наличку в гривнах получить.

― Не до шуток, тады погнали. Времени мало, работы много. Семиполки, они рядом, но надо еще вечерние пробки объезжать. Раком по буеракам…

На привокзальной стоянке Одарка привела Змитера к довольно малопочтенному автомобильчику. Но и за баранкой «таврии» она не конфузилась, не тушевалась. В дороге рассказала, как само собой разумеющееся:

― Когда я собирала материал в твоем Минске, в Доме печати мне на тебя указала одна старая лесбуха-редактрисса из вашего молодежного официоза. Мол, перспективный и многознающий. Потом мы с ней тебя в испанском кабаке засекли. Я от нее по быструхе слиняла, к тебе в ту пятницу приклеилась. А во вторник мне ваш письменник Двинько сказал, что тебя, Влад, не до шуток, с подставной наркотой нагло повязали.

У меня первой была публикация о тебе в Украине! Так-то! Политзек и узник совести Владимир Ломцевич-Скибка!

― Лучшей Змитер Дымкин.

― Принято, Змитер. Тады и туды я ― Дашутка. Или Дашута. Так для своих, не до шуток.

Дорогой Змитер заинтриговано выслушал свежую подборку сегодняшних украинских политических новостей с едкими и сатирическими Дашуткиными комментариями только для своих, принципиально. В принципе он не оспаривает такой вот подход. Да сгинет государство, да восторжествует свобода информации! При этом не имеет принципиального значения качество политической демократии в данной стране или количество персоналий демократических политиканов, государственных чинодралов, капитанов промышленности и торговли, высших офицеров армии и флота, напыщенных верховных судей, чванливых генеральных прокуроров, буйных партийных вождей, подвергаемых пристрастному да придирчивому журналистскому рассмотрению. Да еще учитывая, что очень важные персоны, вызывающие массовый общественный интерес, правом на неприкосновенность частной жизни априори не обладают.

Покончив с новинками украинской политики, Дашута хватко взялась за Змитера:

― Учти, партнер! У меня ― право первой ночи, ― отчасти в двойном смысле, намекая на состоявшиеся личные отношения, она сделала заявку на приоритет в получении информации из первых рук в прямой речи. ― Все подробности вашего побега, весь эксклюзив сначала сливаешь только мне.

В ее наличные профессиональные интересы лично он, Змитер Дымкин, вписывается очень-очень прилично. И как субъект по факту всего произошедшего, так и объектом по акту получения материала с целью пристального изучения. Кто-кто, а Змитер это прекрасно понимает. «В сам-речь такой!»

― Но публикации твои эксклюзивные, Дашутка Премирова, не раней общей пресс-конференции, ― недвусмысленно поставил на место Змитер не в меру зарвавшуюся массомедийную партнершу.

― Будь спок и спи спокойно, дорогой коллега! ― Дашутка ловко увернулась от непосредственного обещания. ― Всем нашим я о вас сообщила, пригласила, информационной поддержкой озадачила. Место и время общей прессухи определены, согласованы.

Спать и расслабляться Змитер вовсе не собирается. Выспался с меньшего днем под стук железнодорожных колес. Но вот поужинать, заодно и пообедать, было бы здорово. Пивом, хоть и вкусным, брюхо не обманешь.

Еще меньше надлежит экспромтом лгать и приукрашивать конкретные обстоятельства побега. Тем более, Алесь Двинько предварительно снабдил троих беглецов четкими инструкциями, о чем можно в открытую говорить, публично сообщать. А чего-ничего резонно оставить за кадром, за видоискателем, в пробелах и между строк широким интерлиньяжем, ― в профессиональной терминологии рассудил Змитер Дымкин.

Без труда отвечая на Дашуткины скоропалительные выспрашивания, он между тем внес несколько существенных редакционных поправок в свой собственный репортаж о дерзком побеге трех политзаключенных. Киевские пейзажи и местный дорожно-транспортный антураж его внимания почти не занимают. Туда же он своемысленно препроводил и любопытствующую Дашуту, в те же незначительные посторонние декорации. «Кое-кому на журналистском базаре любознательную пипи порвали…»

В общем и в частностях они друг друга стоят. Профессионально и солидарно. В чем прекрасно убедились и водительница «таврии» с включенным незаметно диктофоном, и ее пассажир на заднем сиденье с пивом и ноутбуком в режиме звукозаписи.

«Не забыть бы подзарядить оба аккумулятора…Если конь не лошадь, к утру довезет».

Все же, коли в наличии журналистская солидарность, то можно и взаимными симпатиями непритворно облечься. Доверием проникнуться в рабочем порядке для пользы дела.

«Business, as usual, nothing personal»[1], ― начал Змитер понемногу припоминать английскую мову, ― все-таки Украина ― вижу, европейская заграница, abroad, Broadway»[2]. Хотя продолжил он мыслить по-белорусски. «Дело, справа, слева у нас, у журналеров и журналюг, ― общественное, информационное…»

Как ни посмотреть,[3] совпадение частных интересов истинными профессионалами ценится дорого. Поболе некоего Парижа, какой-либо политизированной обедни и обоих государств вместе взятых. По ту или по эту сторону государственной границы. «Объективно для субъектов и субъективно нашими объектами».

В какой-то мере оказавшись пассивным объектом в сфере массовой информации, Змитер Дымкин активно сохраняет оценивающий и отстраненный личный взгляд профессионала. Потому нисколь не возражает против пытливых Дашуткиных вопросиков и бесцеремонного вторжения в его частную жизнь. Надо так надо!

«Так-то, my dearest[4] Одарка Пывнюк with my privacy! От перемены мест слагаемых сумма профессиональных подходов и навыков предопределенно не меняется. Я да помогу тебе, ты, верно, подсобишь мне с размещением моих материалов и военными командировками в зону вашего АТО…»

Свой автомобильчик Одарка поставила на подходе за два дома поплоше до богатой загородной резиденции Андрея Глуздовича. Как раз на уличной стоянке рядом с «жигулями-девяткой» и «ладой-калина».

― В такой тачке, как моя, у Глуздовича во двор ни фига не пустят. Петровичу это не понравиться. Лучше пешком входить, так больше доверяют по-свойски, ― неопределенно пожав плечами, пояснила Одарка.

Действительно, о Змитере Дымкине охрана была предупреждена. Его спутницу пропустили без вопросов, естественно удостоверившись, что она с ним, а он с ней. Через калитку в двухметровом железном заборе они вышли на хорошо ухоженную лужайку поблизости от парковки. Туда, на сам-речь, ну никак бы не вписалась Дашуткина отечественная «таврия», явно и контрастно неуместная среди роскошных иномарок. Пускай места ей тут хватает. Зато нимало не имеется более важных и неотъемлемых качеств средства передвижения. Оно так и есть непосредственно с точки зрения бдящих привратных охранников, всему и всем знающим всегда истинную цену и достоинство.

Этот факт Змитер не упустил из виду, отметил его на будущее.

«На самом вам деле, двор ― не подворье. Достоименно и достопримечательно…»

За высоко подстриженными кустами Вовчик Ломцевич не приметил-таки Евгения Печанского. А тот его ожидал с долготерпением у теннисного корта летним украинским вечером. Издали белорусского корешка-брателлу увидел. И Татьяна Бельская, вон она, организовалась вместе с ним. Мигом вскочила с шезлонга, дождалась третьего, видимо, совсем для нее не лишнего сотоварища, кореша и дружбана по лихому побегу.

По-дружески словом перемолвить, даже нормально поприветствовать друг дружку им ох не дали. Ворота широко распахнулись навстречу, и во двор в кильватер за хозяйским дорогостоящим лимузином, столь же по-хозяйски, колонной и конвоем въехали два расписных микроавтобуса.

― Телевизионщики, козлы и козлицы е… драные! ― озлобленно процедила Одарка Пывнюк при виде нежданных конкурентов. ― Вон те, опарыши, из телеканала Глуздовича. А другие ― отовсюду, сборная солянка мудильников, х…сосов и блядей-мандализок… Не бери в голову, возьми в рот. Микрофон, камеру и все остальное…

Глава тридцать пятая Больше по делам

Бог его верно вразумил, направил, оттого Андрей Петрович Глуздович продовольствовать олигархическим ужином всю телевизионную шатию-братию никаких планов не строил. Императивно и категорически. Спустя каких-то полтора часа скопом докучных телевизионщиков и радиовещателей выдворил. И своих, и чужих изгнал, гуртом двинул прочь, вон, долой с охраняемой законом и собственными силами безопасности частной недвижимости.

Коллежский вынужденный исход Змитер прекраснодушно, без обиняков одобрил. «Добро поужинать некоторым нужно не меньше отдыха».

К позднему ужину в саду Вольга Сведкович вовремя и оперативно проснулась, успела навести макияж, вышла при всей ей возможной привлекательности к хозяину и к гостям. Тогда как Инесса Гойценя спокойненько осталась отдыхать, сладко почивать. Или же по-простому до утра недвижимым телом дрыхнуть без задних ног в отведенной им на двоих спальне.

Тем временем место последней за столом, как само собой подразумевающееся, сумела занять дошлая Одарка Пывнюк. Она хитроумно обошла, избежала изгнания из приватных владений. В отличие от конкурирующих торговцев аудиовизуальной свободой слова, своевременно затерялась среди прислуги, держащей язык за зубами. И нисколь не протестовала, когда Андрей Глуздович с подсказкой высоколобого секретаря-референта велеречиво провозгласил белорусский тост за очаровательную и неустрашимую Инночку из Менска. Чокаться хрусталем с вальяжным амфитрионом киевская прохиндейка Дашутка Премирова не рискнула. Просто скромненько промолчала, потупила синие глазки, едва-едва пригубила жеманно из цветного хрустального бокала французскую, со льда финьшампань «Дом Периньон». Засим душевно закусила энным числом бутербродиков с черной канадской икоркой.

«Не до шуток, девчо-пройдисвет далече-далек пойдет. Попсовых песен не поет, хохлушечка, моя душечка», ― по-белорусски констатировал Змитер Дымкин.

Остатние гости из Беларуси во взаимности не пытались нарушить ее инкогнито и раскрыть импровизированный псевдоним. Евген Печанский отечески улыбнулся открыто, Тана Бельская по-свойски иронически подмигнула вполоборота. В то время как Змитер принял вид бесстрастного многознающего профи. Мало, что ли, по-журналистски бывало на форуме при кворуме для декорума?

Тана вскорости встала из-за стола, без церемоний сославшись на огромную усталость:

― Ночью беглой и блудной женщине нужно спать с великого устатку. Изредка сама с собой в одной постели. Не то, ведомо-неведомо, назавтра я буду никакая, что в лобок, что по лбу, дамы и господа!

Дашутка не мешкая вызвалась ее сопроводить.

― Давно нашего Змитера-Влада знаешь? ― не замедлила осведомиться Тана.

― В июне у вас в Менску как-то обзнакомились накоротке.

― А я сегодня свиделась во второй раз в этой йе, гребаной жизни, ― тыльной стороной ладони Тана прикрыла зевок. ― Давай-ка, подруга Дашута, допрашивай и спрашивай дельно, чего конкретно из-под меня хотела. И покороче! А то в сон клинит по страшной силе. От п… и выше вымоталась, признаюсь чистосердечно на свободе с чистой совестью.

― А с Евгением Печанским у тебя как?

― Да то ж самое, Дашута ты моя любопытная…

Евген и Змитер согласно досидели до конца вечернего садового застолья у гостеприимного Глуздовича. Негоже пренебрегать-то хозяйским радушием и обильным угощением по высшему великосветскому разряду.

Ни тот, ни другой спать не хотели и того не желали. Печанский, по-деловому отзвонившись, обо всем со всеми договорившись, спокойно прикорнул, задремал по пути на Киев, всецело доверив Инессе довезти его до места назначения. Почти в то же время Ломцевич умиротворенно отсыпался в поезде на украинской земле.

Но вот поговорить с глазу на глаз, согласовать ближайшие намерения на завтра-послезавтра им очень и очень надо. Ну а потом, как получиться, хотя думать о дальнейшем им обоим также необходимо.

―…Что ж, брателла, завтрашние планы у нас совпадают и пересекаются. После завтрака в Киев по-центровому едем комильфо втроем, я ты и Танька, на разъездном «мерсюке» со вторым водилой Глуздовича.

Дашку твою, Пивнючку ты по быструхе в шерсть гони с глаз долой пана Глуздовича. Дознается наш Ондрийка, як она его нынче на смех поимела, ― все дерьмо журналистское из нее вышибет, не до шуток. Дядька он серьезный, я его не первый год знаю. Он только стелет мягко. А Левину глупую племяшку я завтра раненько поутрянке или в родный Гомель, в ее Тереховку налажу, или тут по другому адресу, коли в Киеве европейским воздухом свободы возжелает подышать.

Вот еще что, Змитер мой Дымкин, хочу, значится, завтра подобрать себе ноут поприличнее. Ты мои предпочтения, помню, в шерсть знаешь. Подскажешь чего-нибудь путное? Необязательно, чтобы полный новяк и хайтек…

Наутро на новом месте в Семиполках под Киевом белорусские гости Андрея Глуздовича не заспались, не разоспались. Поднялись все дружно, если ни свет ни заря, то не намного позднее того. Хозяин, как выяснилось, тоже не имеет бездельной привычки на свежую голову даром тратить драгоценные утренние часы.

Здраво рассудив, Евген все ж таки повинился, извинился перед старым влиятельным знакомым за вчерашний Дашуткин обман. «В шерсть разважливо!» Той, ясное дело, не с руки и не к рукам по-журналистски заиметь злопамятного Глуздовича среди своих врагов. Андрей Петрович извинения принял к сведению, но благонамерено. Одарил представленную ему Инессу Гойценю бесплатным разовым посещением собственного спа-салона со всеми услугами по ее выбору. За компанию и Ольгу Сведкович тем же самым облагодетельствовал галантно.

По пути в Киев к выборам новенького ноутбука для Евгена с разбором, со знанием дела информационно-технологически не без удовольствия и гордости за собственные компьютерные познания подключилась Тана Бельская:

―…У меня, мальцы, любой комп ко мне только на вы обращается. И никак им иначе! Говорю не банально и не анально по-любому…

Зато Евген и Змитер чисто мужским гендерным глазом подходяще оценивали возможное пополнение гардероба Таны и подавали весьма дельные советы по части модных аксессуаров. Иным женщинам о такой кинематографичной плюс компетентной примерке доводится лишь мечтать. Правда, нашлись и нешуточные сексистские разногласия. В ответ Евген притворно рассердился, расщедрился да лично от себя преподнес то дискуссионное, излишне женственное и откровенное вечернее платье прекрасной Тане в подарок. Сразу же всякие сомнения у Змитера и Таны всецело отпали. Причем отнюдь не по причине избитого трюизма, притче во языцех о рассмотрении зубов дареного коня.

Затем они вчетвером, официально посетив Министерство внутренних дел, уже с Дашуткой, отправились изучать, смотреть на местности в реале предложенные риелторами варианты киевского жилья в его различных ипостасях. После обсуждения классического соотношения: цена ― качество и других параметров консенсусом сошлись на четырехкомнатной квартире в Дарнице. Съездили, приценились, прикинули.

Во многих отношениях она им как-никак пригодна для временного совместного проживания трех политэмигрантов. Метро рукой подать, центр города по идее рядом, коли на машине. Евроремонт с большего, с пятого на десятое наблюдается. Пятый последний этаж крупноблочного дома то ли хрущевской, то ли брежневской железобетонной застройки. В общем, от времен какого-то доисторического царя Генсека.

Потолки, по правде выказать, ниже низшего. Ванна и ванная малогабаритны до неприличия. Кухня, вообще, видать, рассчитана на единовременное пребывание не более полутора человек. Если один стоит, ходит, кухарским делом занят, то другой вынужден непременно сидеть неподвижно. Не то оба будут один на одного все время натыкаться раздражающе. Но газовая водонагревательная колонка в наличии, исправна. В украинской столице это плюс, заверила их Одарка, порекомендовав приобрести отопительные системы для спален.

Хотя стеклопакеты на глаз вполне приличны. Ламинат на полу пойдет в первом приближении. Стены достаточно массивны и капитальны. Дурных соседей вроде как не будет слышно. И сверху никто не станет битюгами, першеронами систематически или периодически топать, скакать, если последний поверх и накрепко запертый чердак без бомжей.

Арендная плата среднестатистическая для киевского рынка жилья. Не больше и не меньше.

Мебель в квартирке, конечно, никакая ― выкрасить и выбросить. Но это без больших проблем поправимо. Так же как и карнизы с нормативными шторами для жизни и работы с компьютером.

В той же последовательности приобретение новых компов и смартфонов для Евгена и Таны вышло самым нормальным, приятным и беспроблемным образом со склада фирмы, хорошо отрекомендованной коренными киевлянами: как Андреем Глуздовичем, так и Одаркой Пывнюк.

В завершение результативной поездки в Киев они вшестером, с примкнувшими к ним Вольгой и Инессой, отменно пообедали, поужинали в хорошо знакомом Евгенуресторане, на паях принадлежащем Глуздовичу.

― Петровичу это понравится, говорю вам не до шуток, ― уверенно заявила всеведающая Одарка, ― не премините поведать ему о вашем гастрономическом восторге и неподдельном восхищении превосходной европейской кухней.

― Уж это я, Дашутка, без тебя, егоза, превосходно знаю, ― подтвердил Евген. И тотчас принял поварское решение невзадолге изумить, ублажить избранных гостей персонально кулинарным мастерством. Теперь надобно всерьез озаботиться приобретением необходимой посуды, столового белья, кухонной утвари и технологического оборудования. Как ни скажи, для кого-кого, но лично для Евгена Печанского оно ему доволе приятное занятие.

Вот чего нисколько не скажешь о политической кухне в Киеве или еще дальше экономически, за океаном. Как ни откладывай на будущее конкретное осуществление на практике прежних реальных замыслов, с разных сторон теоретически и абстрактно обдуманных за решеткой, в той еще проклятой лукашистской Американке. «Что-то, очень тебе ажно многие несъедобные блюда сготовить придется кое-кому туда и там в скором времени».

Вчера вечером, когда они сумерничали непринужденно в саду, Евген перекинулся несколькими словами с Андреем Глуздовичем о том, о сем, об общих знакомых. И кое-что уяснил насчет того, кому вдруг понадобилось убрать его из инвестиционного бизнеса и Беларуси, вынудив вот сюда эмигрировать. Еще немного фактов, тогда все и вся встанут на свои верные, отмеренные им места в раскладах вчерашних и завтрашних.

«Цент к центу, копейка в копейку, папа в маму…

Тады вероятная подельщица ― вось гэта отмороженная Танька Бельская. Она мне, я ей в шерсть с той же подставой. И кому-то, то есть тому самому козлу на букву «М», против шерсти. Надо бы вскорости выяснить, насколько она способна носить оружие…

Вовчика Ломцевича следует непременно подключить. Положиться на него по-таковски можно. Не сдаст и не сломается, при должной психологической поддержке и предварительном настрое. Судя по нашему удачному побегу, он ― типичный холерик, в лучшем смысле данного слова. Гормоны ему добавляют хладнокровия, точности и безошибочности. А стрелять-то я любого научу, не хужей, чем меня учили…»

В собственную очередь Тана Бельская точно так же час от часу прагматически, утилитарно оценивала партнеров по побегу со вчерашнего вечера: «Хлопчуки оба всемерно и всечасно мне сгодятся. Право слово, повязаны крепко мы одним делом. Могут отчураться, но вряд ли.

Интересно, сколь хорошо этот Евген умеет стрелять? Помнится, волыну держал в руках без соплей, привычно, с чувством. Похоже, сумеет, коли чувствительно припрет, валить всех вподряд. Без раздумий и рефлексий интеллигентски-гуманистических. Не мелочиться…

Джентльмен и аудитор Печанский, как болботал вчера занудно олигарх Глуздович. Возможно, наш рафинированный Ген Вадимыч, со вкусом разбирающийся в бабском тряпье, станет тем самым истым британским джентльменом за Суэцким каналом. Kill them all, those aborigines!

И подставили нас обоих до оп…инения однольково. Что меня, что его, с чужой-то наркотой…»

Тем часом Змитера Дымкина после подачи тройственного официального заявления на статус политического беженца какие-либо мысли о недавнем прошлом, оставшемся вдалеке на белорусской Родине, вовсе не одолевали. Он всего лишь осваивается и вживается в новую для него здешнюю обстановку. Больше молчал, подчас спрашивал Дашутку.

А та говорила и говорила, везде и всюду без умолку. Чаще всего заливалась соловьем, трещала сорокой, тараторила о том, чего здесь типически киевское на глаза подворачивается.

«Наподобие азиатского акына. Что вижу, о том и пою. Ехай на кишлак на ишак, покупай курага, кишмиш хрум-хрум. Смачна!..»

Инесса Гойценя и Вольга Сведкович большей частью помалкивали. Вольга ― по оперативной привычке себе на уме. А малой Инессе, наверное, и сказать-то нечего, чего-нибудь тут-ка умное-разумное, ― единомысленно пришли к одному и тому же мнению собеседники.

Время от времени они, включая Вольгу, не скупились на остроумные выпады, фривольные высказывания взрослых и больших людей. Прекрасно чувствовали себя не вещами бессловесными в себе. Но истинно в своей тарелке в дорогом ресторане посреди разнообразных ресторанных кувертов и перемен, въедливо заказанных блюд и марочного спиртного.

Кое-какие мысли у Инессы Гойцени все же были. Но безутешные и самоуничижительные, подобно иному человеку, нисколько не вписывающемся в сплоченную компанию: «Почувствуйте разницу. У них все схвачено, за все заплачено. Куда тут мне, дурнице тереховской! Вчера как дитё заснула… сегодня обратно спать охота…»

Наконец не кто-нибудь, но Вовчик Ломцевич снизошел, сжалился над стушевавшейся девчонкой. Разговорил доброжелательно, пригласил танцевать.

«Оба-на! Это ― мой девушка. И я его, ее сёдни танцую, таньчу… Give me girl again!..»[5]

Глава тридцать шестая На благородном расстоянье

С утра Тана Бельская ни с того ни с сего как вдруг прониклась снисходительной симпатией к Инессе Гойцене. Теперь вон вместе на свежем воздухе кофий кушают, воркуют умильно о чем-то женском. Раней-то Тана ее в упор не замечала, ― проницательно подметил Змитер Дымкин. С чего бы это?

«Может, гормоны так действуют, помимо сознания, ольфатически?»

До того он не менее удивленно подсматривал с галереи третьего этажа, как Тана и Вольга со срання усердно и ударно упражнялись в саду нехилой восточной гимнастикой. Апосля бесконтактно сразились короткими деревяшками. «Ого-го-го, как обе работают! Смертоубийственно анияк!»

Осмотрелся Змитер также и в загородной асьенде медиамагната Глуздовича. Вчера-позавчера ему было недосуг. Однак сегодня он заинтересовался окружающим антуражем и пейзажем в округе. «Видимо, от нечего делать…»

Гостевые спальни у пана Глуздовича размещены на третьем поверхе. Отсюда прекрасно видно, что Евген Печанский прилежно трудится себе в дальней беседке с компом, кропотливо переносит в виртуальность нечто шифрованное циферками и буковками из той толстой тетрадищи-гроссбуха формата А4. Размышляет тяжко, насупив брови.

На втором этаже ― апартаменты самого хозяина и двух его дочерей, нынче отсутствующих по причине учебы в Североамериканских штатах в неслабом универе Джона Хопкинса. На нижнем поверхе живет в домочадцах хозяйская обслуга, и сидят трое сменных охранников в дежурке у мониторов.

Внизу здесь у них кухня-поварня, столовая, гостиная. И огромнейшая веранда высотой в два поверха на северной стороне. Даже кровля из особого цветного стекла. Створ высоких дверей и широченные ступени ведут к пышно цветущим георгинам всевозможных сортов и расцветок.

На всякий журналистский случай Змитер все тут заприметил, в памяти отложил, красивые развесистые фразы накидал отдельным файлом. Вдруг да сгодится описать где-нибудь, когда-нибудь загородное летнее местожительство богатого и знаменитого Глуздовича? Очень вам архитектурно смахивает на техасско-мексиканское ранчо в южном колониальном стиле. Асьенда есть асьенда, если с дорическими колоннами.

Разве что скотина на выпасе на пажитях и оболонях у вельможного ранчеро Глуздовича в городе перед телевизором мелкие мозги отсиживает. Южноамериканские сериалы и украинские рекламные ролики жует, хрумкает. «Паситесь, мирные уроды!

Хотя это, наверное, поменьше на травоядные мозги капает, чем неосоветский охмуреж россиянских телеканалов. У кого-никого крыша подтекает из-за того великоотечественно. Не во саду ли, не в огороде, но многосерийно о счастливой совковой жизни в прошлом веке долбают…»

Свысока и далеко не демократично оглядев сверху местный садово-парковый ландшафт, Змитер спустился вниз, к Евгену посоветоваться. Хорош ему там мыслить в одиночку!

― Слышь, братаныч, оторвись на минуточку от раздумий бухгалтерских! Хочу тебя попытать, какой мне тут псевдоним украинский взять для паспорта с трезубом?

― Спросить можно ― этак неохотно и пасмурно прервал свои занятия Евгений Печанский.

― Быть может, Дмытро Дымко? Или Думко?

― А какая тебе разница?

― Да мне никакой, если в строчку. Вопрос, как оно в печати для читателей будет смотреться?

― Паспортина, она для бюрократических надобностей.

― А я хочу и там, и там. Чтоб в каждой бочке затычка, в каждом влагалище тампон.

― Тады лепей Думко. На мою думку, подпиши-тка этаким погонялом какой-никакой тутошний артикул в печать, а там поглядим. Имприматур, как сказал бы дед Двинько по-латынски.

― И то верно.

― Лады, сейчас тут-ка слегонца потренируемся кое с чем и поедем комиссией по встрече нашего Левы Шабревича.

Зарулим по пути в одну правильную парикмахерскую. Тебе и мне не лишне бы пристойно подстричься перед завтрашней пресс-конференцией. Неудобняк богемой выглядеть даже откинувшимся с кичи политзекам. Посмотри-тка на Татьяну…

Тана Бельская заранее намеревалась прибыть на железнодорожный вокзал и вообще в Киев по дамским стильным делам, квартирным, там, хлопотам в Дарнице. Для чего за компанию захватила с собой, усадила за руль «девятки» Инессу Гойценю. Никаких тут проблем, бытовых вопросов к старой тачке с белорусскими номерами и к трем девушкам, прибывшими в Украину с благочестивыми, как сказано, целями. Отбыли они втроем с Вольгой загодя до Змитера и Евгена.

Обоих партнеров прислуга поселила на третьем гостевом этаже. Вдвоем без особого почтения, если туалетная комната для них в конце коридора. Встречают-то незнакомцев вовсе не популярно по одежке из устарелой поговорки. Но, исходя из первого впечатления. А таковое зачастую определяют престижность средства передвижения в пространстве-времени или безапелляционность манер и поведения.

Евген Печанский к особенному гостевому статусу не апеллировал, шибко не взывал. Сойдет на два-три дня. В противоположность панне Бельской. Она тотчас по прибытии безошибочно сориентировалась, определилась. С порога и с дальней дороги истребовала отдельную спальню с туалетом.

«Вось так, ― определил Змитер Дымкин, ― нам на двоих, а ее в одиночку, как в Американке». Для твердой памяти он также внес запись, что бежали они из тюрьмы в ночь с понедельника на вторник 23 августа.

«Сегодня четверг, Шабревич приезжает, завтра пятница, наша пресс-конференция. Время назад не пятиться, однак люди то и дело бывают захвачены обратным отсчетом. Живут, смотрят от настоящего в прошлое. Но после у всех неизменно следует за единицей ноль. Пуск! No time! Пошел!»

Последнюю мысль Змитер не слишком хорошо оформил ни по-белорусски, ни по-английски, но все едино внес ее в текстовый файл дневника. Его он теперь старается писать на международном английском, языковой практики ради.

Политические новости из оставшейся в прошлом проклятой несвободы он все же просматривает, листает заинтересовано в интернете. «Когда-никогда, батька як говорил, почти каждый эмигрант мечтает о возвращении на Родину. Пускай даже не триумфатором на белом коне, ан тишком, впотай…»

Дальнейшие, теоретические, ни к селу, ни к городу, хотя, может статься, своевременные рассуждения Змитера перебил Евген, возвратившийся к ним в двухкроватную комнату на третий поверх.

― Я тут, братка, с вартой перетер о том, о сем. По соседству есть хорошее место для наших практических тренировок. А пока же у тебя практика по неполной разборке и сборке ручного огнестрельного нарезного оружия.

Держи! ― Евген достал из подмышки внушающий уважение «глок». Вручил его Змитеру от души, с намеком на дальнейшее, начав инструктивные занятия по стрелковой подготовке напарника. «Еще в крытке неяк обещал».

― Первее всего, отсоедини магазин, передерни затворную раму и убедись, что нет патрона в патроннике. Затем доложи о готовности. Вскакивать не надо, чай, мы с тобой не вояки забубенные.

Вау! С предохранителя-то волыну сними, не мучайся, салага косорукий!

Не беда, сначала смотри, запоминай, затем будешь делать как я.

Евген отобрал у неумелого пистолет, сноровисто разобрал и по новой собрал убойную машинку.

― Вперед, брателла! Можно без песни.

Покуда Змитер неловко возился с составными частями и комплектующими «глока», Евген продолжил теоретическую часть курса обучения молодого бойца. «Как положено и как самого учил в детстве дядька Алесь Печанский…»

― Слушай и запоминай, Змитер мой Дымкин, але грамадзянин Думко в будущем украинском гражданстве.

По природе, натурально, каждый человек есть безоружный животный пацифист. Оружие нам дано от Бога, от бессмертной разумной души. Зато неразумное человеческое тело в естестве ничего не знает и знать чего-либо не желает об оружии и как с ним управляться.

Голова и сознание все решают и разрешают. А голове своей надо руками помогать. Але не наоборот, как у лохов-натуропатов, у которых из головы дуло и поддувало. В ствол им дуло! И в курок к такой-то матери вместо спускового крючка!

Интеллигентски-пацифистические шпаки и штафирки, не желающие овладевать оружейной терминологией, ни в жизнь не научатся держать и носить оружие. Тем более, его применять практически. Когда либо ты без соплей гуманизма и толстовства валишь ворогов, либо они уделают тебя до смерти.

Но прежде голова должна отдать приказ, а руки почувствовать оружие. Днем и ночью, если у тебя есть лазерный или инфракрасный прицел ночного видения. Или хотя бы фосфоресцирующее прицельное приспособление для стрельбы в условиях недостаточной освещенности.

Человек вооруженный должен находиться на благородном расстоянии действительного огня. Или же отходить от противника на рубеж прицельной дальности.

Так скажем, Штирлиц выстрелил в упор. Упор упал. Тем и закончилась намеченная стрелка и разборки бугра Штирлица с беспредельщиком Упором…

Когда Змитер кое-как справился со сборкой пистолета, Евген вынул из дорожной сумки гранату.

― Вот это ― эргедешка наступательная. Выверни-ка, брате, из нее взрыватель. Тольки осторожно, совсем не касаясь предохранительного кольца.

У меня еще «стечкин» в закромах найдется. Но ты с ним апосля в шерсть обзнакомишься…

«Ну пипец! Так он из меня круто отчаянного вояку заделает! От войска меня батька некогда отмазал, но с Евгеном ― другое дело. Оно, мого быть, к лучшему в этом лучшем из миров. Щас спою: мы ― белорусы, мирные люди… Мир вашему миру, коли блаженны благоразумные миротворцы!»

Глава тридцать седьмая Осуждены судьбою властной

Передохнув в поезде после суматошной Москвы и супруги Альбины, перепуганной до невротической икоты негаданным побегом своей подзащитной, Лев Шабревич изначально решил приостановиться в Киеве на несколько августовских дней. Куда торопиться-то, пыхтеть? Все-таки он в официальном отпуске, начиная с понедельника. Тем часом в Минске прочие частные клиенты-терпилы подождут. Никуда они не денутся, если им от белорусского государства деваться некуда. «Ни в бархатный отпускной сезон, ни в бабье лето…»

Связь с Москвой, с Минском поддерживается бесперебойно и деликатно по интернету. «Прелестные новости смогу сообщить тут нашим отважным героям и героиням. А вось и комитет по встрече в героическом составе! То-то им показательно расскажем… чуточки болей, чем моей Альбине-судьбине!»

Досконально и построчно всю доподлинную информацию довести до сведения подопечных и подзащитных адвокат Шабревич, тем не менее, не намечал. Помнил-таки, дословно и безусловно, о многозначительном напутствии писателя Двинько перед скоропостижным отъездом из Беларуси:

«…Во многом и во всех, разумеется, я продолжаю сомневаться. В том разе и в тебе, извини, Давыдыч.

Скажем к слову, покойный полковник Алексан Сергеич Печанский, умнейший человек и джентльмен, многое мне доверил и поручил. Однак лишнего я не у кого не спрашиваю. И ты, Лев Давыдыч не задавай мне излишних и преждевременных вопросов. Всем фруктам ― свое время, свои ответы и ответственность… Будем благонадежны…»

―…Прелестно туточки присядем и обговорим кое-чего деликатно без посторонних ушей и глаз, прекрасные леди и джентльмены хорошие… ― прижмурившись, Лев Шабревич интригующе обвел хитрым взглядом всех собравшихся на квартире в Дарнице. Удержал красноречиво должную риторическую паузу.

Племянницу Инессу он отослал к чертям собачьим, то есть к киевским свойственникам по первой жене. В то же время Евген Печанский, Змитер Дымкин, Тана Бельская, Вольга Сведкович приготовились его внимательно слушать. По всей видимости с нетерпением, хотя не подгоняют. Спешить им покамест ни к чему и незачем. Хотя Тана с женским неудовольствием посматривает вокруг неудовлетворенно. Она уж приступила помалу распоряжаться, обзаводиться коврами на пол, шторами на окна и первоначальной меблировкой обжитого уюта ради.

― Накануне твоего, Ген Вадимыч, деликатно скажем, отбытия с нашего Менска, позвонил мне мой давний и теперешний терпила ― Костя Кинолог. По его словам, был он у тебя на даче в Колодищах в это воскресенье второй шмон с перетрусом повальным. Меня о том странным образом никто не предупредил в нерабочий, выделяю, день. Вышла коллизия. А Костя плакал, умолял, но бравые омоновцы-архаровцы твоего Акбара кавказского без долгих разговоров пристрелили из-за забора.

По моим данным, Вадимыч, тебя лично дважды целились замочить. В первый раз, когда брали на железнодорожном переезде в Колодищах. Тогда твой старый дружок не дал. Ты знаешь, о ком я говорю… ― не торопился продолжать Лев Давыдыч

― Догадываюсь, ― бесстрастно кивнул Евген.

При этом, заметил Змитер, его бывший сокамерник стиснул зубы до желваков на скулах, да костяшки резко побелели на сжатых кулаках Евгена.

Тем временем Шабревич возобновил сжатое изложение прежних и нынешних белорусских событий, частных и государственных реалий.

― Во второй раз тебя, Ген Вадимыч, реально могли ликвиднуть при фиктивном освобождении под домашний арест. Якобы при попытке к бегству. Но вовремя, в натуре, опомнились, архаровцы, сполохались, что выйдет занадта грубо и неубедительно. Ты-то ведь никуда не бежал из-под стражи. По крайней мере, в тот час.

В обоих случаях, подчеркиваю, я получил прелестную пищу для размышлений и необходимые сведения для дальнейших следственных действий в оперативно-розыскном порядке. Наладил кое-кого наблюдать и окучивать негласно из подозрительных лиц в ваших, Тана и Евген, и моих лично списах ой подозрительных лиц в сходном преступном почерке.

Так вось, вчера вечером в среду, як мне вельми докладна доложили два информатора, независимо друг от друга, отбылась тайная свиданка небезызвестных вам особ… ― Шабревич учинил драматическую паузу, точно в зале суда обвел внимательным взглядом присутствующих. ― Вот этими особистыми личностями моими топтунами были выявлены прелестные Марьян Ольгердович Птушкин и Евдокия Емельяновна Бельская. Любопытные фотографии и аудиозапись их неосторожной беседы имеются…

― Так я и знала! ― не выдержала Тана. ― Не Хведос х…в, а Явдоха, падла, удумала, сучара-свекруха, как меня подставить. От п… и ниже.

Повышать голос Тана особо не повышала. Напротив, зловещим таким шепотом жестко сей же час пообещала. Прозвучало ее обещание крепче какой ни на есть матерщины:

― Урою уродку-урологиню! А подкаблучника Хведоса гебешного в унитазе утоплю.

При этом она странным жестом провела напряженными пальцами правой руки по левому предплечью. От запястья до локтя.

Евген ни полслова не проронил. Он по-другому отреагировал на разоблачение. Ни слова не проронив, достал из кейса свою большую тетрадь, чернильный «паркер» из внутреннего кармана пиджака. Сделал пометку на первой зашифрованной странице, перелистнул гроссбух и несколько строк в той кодированной абракадабре жирно так перечеркнул золотым пером. Медленно отвернулся в сторону.

Смотрел он отстраненно, индифферентно в окно, во двор. Но ничего там, верно, не видел. Или мысленно обозревал иной антураж или стаффаж.

Какие тут слова и дворовые пейзажи! ― сообразил Змитер. Бывшему Евгенову боссу теперь явно не поздоровится. Не меньше, чем нынешним свойственникам Таны. А может, и побольше!

― Прошу прелестно отметить, ― вновь невозмутимо заговорил Шабревич, будто ни в чем не бывало, ― ваши, Евген и Тана, пальчики деликатно обнаружились на конторских пластиковых файлах одного и того же дизайна. Их вы вполне могли касаться по роду и по природе вашей офисной деятельности. В них-то и был с деликатностью упакован подложный героин.

Афганская наркота, напоминаю, из одной и той же крупной афганской партии, от талибов. Часть ее непонятным образом была расхищена из ментовского хранилища перед липовым актированием.

Основных доказательств, надеюсь, вам хватит? Могу также документально предоставить сведения о личных контактах товарища полковника Бельского Ф. Т. с руководством спортклуба и общества содействия работникам правоохранительных органов и спецслужб.

Это тебе, Ген Вадимыч на заметку, откуда раптам взялся сомнительный ПМ в багажнике твоего джипа.

Думаю, для Генпрокуратуры и Мингорсуда данных моего адвокатского расследования также стало бы юридически достаточно. Разумеется, в каком-либо социально ответственном правовом царстве-государстве.

Хотя гражданочку Бельскую Е. Е., а также гражданчика Бельского М. Ф. едва ли удастся где-либо, когда-либо привлечь к уголовной ответственности за организацию и участие в преступной группе. Родственные связи, знаете ли. То и значит, что именно родные.

За вами слово, Тана и Евген, ― адвокат Шабревич каким-то неуловимо юридическим голосом, точно в зале суда к присяжным, обратился к подзащитным, доказательно объединив оба формально отдельных следственных дела в одной речи защитника на открытом уголовном процессе. ― Не спешите, подумайте, поразмыслите, что из моих разоблачений нам пригодиться обнародовать, предать гласности на завтрашней пресс-конференции трех уже широко известных белорусских политзаключенных, включая сердечно вашего частного поверенного, некоего Льва Шабревича из Минска.

Вось вам коллизия! Как скажете, мои прелестные подзащитные, так и будет!

Ни Евгений Печанский, ни Татьяна Бельская ни о чем дополнительном или уточняющем адвоката Шабревича не расспрашивали. Данных и вводных к судьбоносным размышлениям им более чем довольно. И того более, когда подтверждаются старые подозрения и непроизвольно, по-иному, властно всплывают в памяти прежние акты и факты.

Евгену по-новому припомнился его последний разговор с боссом Птушкиным в канун отпуска на Канарах. Те самые пыльные папки и гроссбухи на тележке.

«В шерсть и против шерсти! Там и там наркота треклятая… Ну держись, Марьян Батькович!»

В то же самое время Тана восстановила детально, как однажды ее свекор Феодосий любознательно выяснял, с кем из влиятельных грантодателей она планировала переговорить на гендерной ооновской конференции в Нью-Йорке.

«Вместо Америки в Американку х…ву запердолил, сука гебистская! Клянусь, не на кичу, а на пику ты у меня сядешь, п…юк Хведос Теобальдович!»

Затем Татьяне Бельской почему-то пришел на память самодеятельный дурацкий плакатик у них на фирме в коридоре на первом этаже. Какой-то диссидентствующий умник регулярно и анонимно вывешивал там на доске объявлений: «Граждане Республики Беларусь, которые плохо себя вели в этой жизни, после смерти опять попадут в РБ»…

Тана благожелательно и мечтательно улыбнулась собственным мыслям. Прежних бессильных чувств гнева и возмущения у нее как не бывало. «Пропади они там, в Белорашке, пропадом!» Наоборот, сейчас она испытывает приятную расслабленность, ровно бы после секса или хорошо выполненного дела.

В свою очередь Евген ощутил удивительную легкость бытия, словно с его плеч Лева убрал гнетущую тяжесть многих несогласованных событий, разрозненных актов и раздерганных контрактов. Все и вся прочно встали на единственно верные места. Досадные, неприятные несовпадения и нестыковки сняты. «Баланс сведен копейка в копейку! Дело в шерсть за малым: ладно оформить документы и самому себе сдать отчет о проделанной работе».

* * *
За импровизированном на скорую руку файв-о-клоком в Дарнице консенсусом Тана и Евген сообщили о своем совместном решении Льву Шабревичу. Они оставляют на его озадаченное рассмотрение, какие факты в активе завтра огласить для киевских и иностранных журналистов. А что следует неизреченно уложить в фигуре умолчания, исходя из юридических и политических околичностей в пассиве.

― Так-таки ви будете во всем за меня согласны? ― с хитрым жидомасонским акцентом переспросил Лева.

― Угу, в шерсть, на кухне, в тесноте и без обеда, ― за двоих цитатой пошутил Евген без тени улыбки. ― Гайда, поехали, панове! Пан Андрюха Глуздович к раннему ужину чакает нас в Семиполках.

Глава тридцать восьмая На повороте наших лет

Лев Шабревич, прекрасно отужинав, все-таки позвонил деликатно и конфиденциально Алесю Двинько в Минск. Не желательно бы его беспокоить, но надо по-дружески посоветоваться, чего делать-то. А также отрапортовать о самочувствии подопечных.

О том, что мстительно замышляют, очевидно, и Тана Бельская, и Евген Печанский, ему не хочется ни думать, ни предполагать что-либо конкретное. Чему быть, того не миновать.

«Оно вам неизбежно. Что в минувшем бесповоротно, в текущем произвольно, что в предстоящем…»

Со всем тем Шабревич нисколько не желает пустить дело и чисто конкретные уголовные дела на самотек. Он твердо намерен удержать ситуацию под юридическим контролем. В фарватере действующего белорусского законодательства.

К тому же Двинько его решительно и обстоятельно поддержал:

―…Будем благонадежны, Давыдыч! Ситуативно внешняя политика привходяще является, да и всегда превосходяще была, обстоятельством непреодолимой силы для властей ныне предержащих в Беларуси. Она у них навроде грибоедовской княгини Марьи Алексевны. Завсегда озадачены и огорошены, что же она будет говорить на Западе и на Востоке.

Действуй, как мы с тобой намечали, друже!

Да, кстати, спешу тебя порадовать. Порадуй и ты всех наших! В России, по моей неофициальной информации, не то чтобы нарочито открестились объявлять их в федеральный или негласный розыск на своей территории, но тянут, выжидают.

Потому-то рекомендую подбросить горяченьких международных политических новинок с Киеву лукашистскому противнику. Щоб зусим з глузду зъихав!

Под кола, жаба, не подлазь!

Откуда эта антифашистская цитатка не забыл, Давыдыч?..»

* * *
«…Тиха украинская ночь, чуден Днипро в тихую погоду, а вечерами на хуторе пана Глуздовича близ Киева совсем тихо и мирно», ― внес очередную дневниковую запись Змитер Дымкин. Понятное ему дело, вкупе и влюбе с литературными реминисценциями. Пойдет в дело и к мысли или нет гоголевская беллетристическая классика, он не знает.

«Let it be. Пусть будет… Коли на Миколу Гоголя взаимоисключающе претендуют школьные программы по классической литературе в России и в Украине.

Тольки трусливые до охренения государственные лукашисты и скудоумные фэйк-оппозиционеры могут всемирно прославленного белорусского шляхтича Федора Достоевского задаром отдавать москалям в бессрочную идеологическую кабалу. Безо всякой патриотической пользы для страны, запишем. А кровного белоруса Адама Мицкевича ― сдавать ляхам в аренду на тех же бездарно льготных условиях…»

Это Змитер тоже записал, внес в файлы вместе с другими наблюдениями в новой жизни, где вдруг непреодолимой пропастью возникло или же внезапно вознеслось высочайшим горным хребтом исполинское разделение как всего того, что было до тюрьмы, так и между всем тем, что уж есть, да еще сбудется после освобождения.

«О! Лев Давыдыч на совещаловку кличет. Не будем петь попсовых песен. Завтра в пятницу ужо покажем лукашенковской шайке-лейке, как свободу любить. А именно и поименно: Кузькину мать, Юрьев день, Варфоломеевскую ночь, или куда Макар телят не гонял после киевского дождичка в четверг. Будет им, государственным бандформированиям, страшная месть и мертвые души по Гоголю. Не в добра-пирога!»

На недолгом совещании форменный политический радикализм Змитера Дымкина, в скором натурализованном будущем Дмитро Думко, был единодушно одобрен. Содружно приговорили ввалить по первое число казенной лукашистской шатии-братии за ложные обвинения и беззаконные аресты с содержанием под стражей в страшных сталинских казематах. Благим матом по государству вдарить!

К тому часу основательно завечерело, дождь перестал.

Тогда же, посовещавшись, постановили поскорее отправить Вольгу Сведкович в Минск деликатно наблюдать за неназванными подозреваемыми, пособниками и обвиняемыми общественностью в преступных деяниях. Поэтому перед пройдошливыми журналистами светиться Ольге здесь отнюдь незачем.

Но до того путем продажи во благо переоформить «ладу-калину» на Татьяну Бельскую. Как ни рулить, однак ездить по Киеву с российскими номерами чревато патриотическими эксцессами со стороны обиженных экспансивных киевлян. Зачем страдать-то частной собственности из-за великодержавной москальской украинофобии и межнациональных трений?

Тана определенно предпочла бы разъезжать на собственном «туареге», покинутом в Минске, но сбереженном в неприкосновенности ее секретарем по особым поручениям. Потому с проблемой доставки машины в Киев надо бы разобраться Вольге в скором будущем. Между прочих дел, Тана особо возложила на нее некоторые другие конфиденциальные задания.

Ко всему прочему, не разглашаемому до поры до времени, официально отпуск у Вольги Сведкович заканчивается. Со следующего понедельника ей надлежит вернуться на корпоративную службу в совете директоров семейно-брачной консультации «Совет да любовь».

«Мои оргвыводы, как гендиректора фирмы, последуют в хорошо подготовленном порядке. Ждите на месте, если вам что-то не подскажет анально…»

Тану отличным образом устраивает, что главным организатором побега публично представлен Евген Печанский, поддержанный никому не ведомыми таинственными покровителями и могучими друзьями на воле. Между тем ей, Тане Бельской, уготована небольшая, но драматическая роль непроизвольной хрупкой жертвы, помимо воли угодившей случайно в жернова большой политики и уголовных разбирательств трансъевропейского наркотрафика.

«Не х… монументально маячить на конкуре! У меня свои конные разборки и терки, не в лобок, так по лбу!»

Как только Лев Шабревич подтвердил ее неистовые тюремные подозрения и ненавистные семейственные предположения, Тана приступила отныне спокойно, как ей сейчас представляется, расчетливо размышлять о будущем. Какие ни взять, радужные надежды, вольные и невольные, легкомысленные чувства освобождения, обретения свободы сошли на нет. Незаметно рассеялись, улетучились как не бывало, испарились неощутимо. Зато на первый план осязаемо вышли исключительно деловые соображения и прагматические мотивы.

Что делать сегодня и завтра, ей кажется, она утвердительно знает, отдает в себе в том полный отчет. Однако, как быть после, куда деваться послезавтра, практически исполнив все намеченное, ей следовало бы прежде обдумать и предрешить заранее. «Манду не растопыривая почем зря…»

Предположим, с тем же гендерным бизнесом она четко сумеет провернуться и обустроиться в Киеве. Здесь ей развернуться куда как удобнее и перспективнее, чем в антизападной Москве. Не сравнивая уж с совковым Минском. Европейские и американские партнеры персонально с ней по-прежнему предпочитают вести разнообразные филантропические дела. Письма в поддержку вон имеются в большом количестве, ― между делом раздумывала Тана, последовательно составляя формальные благодарственные ответы по электронной почте. «Давно было пора это сделать».

Кое-какие деньги на первоначальное обзаведение у нее покуда есть. Права распоряжения банковскими счетами в Вильнюсе она никому не передавала. Плюс налом и кредитным безналом оперативный фонд, к которому имеет доступ лишь она сама и Ольга Сведкович.

Над приемлемым планом, как переправить сюда в Киев дочь Елизавету, не зря Тана хорошенько поразмыслила по дороге из России на Украину. «Разделенная и неполная семья бесповоротно к е...ням собачьим!»

Ничто и никто, по всей видимости, не создают ей непреодолимых препон, чтобы по-новому перевернуть, опять раскрутить тот еще гендерный бизнес и сопутствующую ему диверсификацию гласной тут, негласной деятельности. Притом в новых наилучших условиях и привходящих обстоятельствах. Но вот стоит ли всем этим и тем заново рутинно заморачиваться на несколько долгих лет?

«А жизнь-то утекает, не за горами, йе… бальзаковский возраст… Ни в кутницу, ни в Красную армию!..

Хотя интересные мальцы имеют-таки место быть рядом. Искать на стороне не приходиться, оба свои, ближние есть и суть… Ничего вроде бы не мешает обоих проверить в деле и в постели на трали-вали, дили-дили. Плюс кадровый многоженец Лева, теперь без Альбины, как встарь ай не прочь разводить шуры-муры и адюльтер. Что в лобок, что по лбу сталому брачному аферисту…»

Проводив Льва Шабревича в Киев, куда его повезла племянница Инесса, они втроем: Змитер, Тана, Евген ― с компьютерами в беспроводной сети вай-фай портативно устроились в саду в беседке. Засели, не сговариваясь, за столом с горящей спиралью, отпугивающей комаров да прочую летучую насекомую мерзость. По-свойски и по-дружески они нынче могут обойтись без лишних разговоров. Если у каждого найдется, о чем молчаливо подумать, поразмышлять на сон грядущий. О будущем, не забывая прошлого. В общем и в частном. Так-то и так-то.

Евгену Печанскому так же пришлось глубоко и далеко призадуматься тем августовским поздним вечером под Киевом. «В ретроспективу назад и на перспективу вперед, в шерсть и против шерсти…»

Долги в Менске и тамошним должникам следует платить безраздельно, без вариантов. «Тут им не евангельский там «Отче наш». Не попустим, не забудем, не простим, коль скоро дебет не кредит от Лукавого или от государственного Луки-урода…»

Как навсегда покончить с лукавым, во всех им смыслах, прошлым, Евгену понятно, ясно. Но с подлежащими вариантами будущего ему необходимо еще разобраться. Скрупулезно определиться по пунктам и параграфам классической итальянской двойной бухгалтерии. Что занести в актив, а что в пассив. В левую и в правую часть бухгалтерской книги.

В таком профессиональном понимании Евген сперва прочитал последние письма батьки Вадима из Сан-Франциско и двоюродного брательника Севы из Санкт-Петербурга.

«Они мне ближние, и они же ух дальние. Оба наперегонки закликают к себе. Очень перспективно, скажем, в Америке и в России, по их уверениям, сгодно пристроиться нейкому аудитору Печанскому, политэмигранту из Беларуси. Дела там у них торговые и банковские… Бизнес по-родственному, с родственниками, так скажем…

Но надо ли? Коли цимбалы не кимвалы…»

Также мало что затрудняет его корпоративное обустройство поблизости, точнее сказать, в Киеве. Ту же аудиторскую фирму, какую он уверенно планировал открыть в сентябре сего года в Минске, вполне возможно создать, даже воссоздать в украинской столице. Причем в условиях несравнимо лучшей экономической и политической конъюнктуры.

«Кое-кому из наших менчуков, с кем была достигнута предварительная договоренность, стоило бы теперь, отказно по-белорусски, предложить перебраться сюда, в Киев. Внесем их в отдельном параграфе направо…»

Не прерывая рассуждений, Евген одобрительно взглянул на Змитера с Таной. Им он тоже уделил должное место в распланированном корпоративном активе. «В кредите, справа…»

Гляди не гляди, в этом году, ясное дело, вряд ли что-либо конкретное выйдет с киевским вариантом. Право слово, местное законодательство, юридическое обеспечение, деловые связи, расширение контактов потребуют длительной и тщательной проработки. Зато к будущему лету можно и должно рассчитывать на полноценную контрольно-финансовую деятельность новой частной корпорации Евгения Печанского. С его-то кредитной и политической историей надеяться следует на многое тем, кто вкладывает деньги в Украину, кардинально ориентированную на Европу, на Евросоюз.

Глава тридцать девятая Здесь все Европой дышит, веет

Пресс-конференция трех отличительно освободившихся политических заключенных прошла на ура при большом стечении не только специально приглашенных. Представителям украинских и иностранных средств массовой информации нашлось, что выслушать, о чем спросить.

Приоритетно адвокат Лев Шабревич вкратце изложил вопиющие акты и факты разнузданного государственного цинизма, воистину беспардонности, позволивших сфабриковать три уголовных дела наряду с их беззастенчивой политической подоплекой и подкладкой. Конкретных фамилий и должностей он благоразумно не называл. Но не отказал себе в удовольствии красноречиво намекать и обобщать. Да так, чтобы и этого стало предостаточно тем, кто юридически в курсе дела. Прочим же с лихвой хватит ярчайшей типической картины уголовно-процессуальной политики белорусского государства по задействованным статьям 328, 289, 295, 130 УК РБ.

«Прелестно выступать против государственного беспредела с позиций международной правовой силы!»

Вслед за адвокатом организаторы пресс-конференции предоставили слово старшему аудитору Евгению Печанскому. Евген отличился и ограничился веской, многозначительной краткостью. В очень немногих подробностях он весьма дозировано поведал, как был организован и осуществлен дерзновенный, но случайно импровизированный побег из следственной тюрьмы белорусского КГБ.

«Сам для себя шью статью четыре-один-три о побеге. Лады, пускай будет! Порхнуть не порскнуть, но шмыг-шмыг-шмыг да и бег-бег-бег…»

Тана Бельская, поскольку они договорились заранее, постольку не распространялась многоречиво о спонтанном бегстве или о пребывании в следственной тюрьме. Она всего лишь кратко выделила гендерные аспекты бесчестного провокационного ареста исключительно по политическим мотивам и целиком подставных улик по статье 328, дабы опорочить лично ее, как женщину-руководителя.

Зато свободный журналист и аналитик Змитер Дымкин, в нынешнюю бытность его в Украине Дмитро Думко, разошелся на всю свою 130-ю политическую статью во всех ее трех уголовных частях. В общем и в целом. Разве только объектом его национальной неприязни и вражды стал новосовковый народец, как ныне долговременно населяющий посткоммунистические республики бывшего СССР. И не без того, за компанию: проклятое советское прошлое, нынешние политические наследники антидемократической гнусной советчины, ее поганые восприемники и государственные преемники. Выписал он им не то что по сегодняшнее двадцать шестое число августа, но по седьмое ноября 1917 года включительно.

Для этого он не поленился, потрудился, раскопал грязную и кровавую ужасающую историю особого чекистского узилища, куда его засадила непосредственно неосоветская власть предержащая на Беларуси. Для иллюстрации затем рассказал, сколь ужасно они выбирались из заточения.

―…Пытаясь не наступать на мертвые кости замученных и расстрелянных узников коммунизма в кошмарных подземельях спецтюрьмы, по сей день сохраняющей одиозную преемственность: ВЧК ― ГПУ ― НКВД ― МГБ ― КГБ.

Далеко не случайно лукашистское карательное ведомство по-прежнему в собственном названии имеет три зловещие буквы ― КГБ. Идолище поганое, памятник железно-кровавому Феликсу Дзержинскому, высящийся напротив главного входа в минское логово гебистов-чекистов, подпитывает его эманациями исторического имперского зла. Тогда как здание Американки является последним, ― сохранившемся почти в неприкосновенности! ― из сооружений жутких специальных допросных, пыточных тюрем сгинувшего СССР. В минской Американке творились не менее страшные дела, нежели в подмосковном Суханове.

Ныне бывшее советское государство, так называемая БССР, стало якобы Республикой Беларусь, ― набрал в грудь воздуху Змитер для дальнейшей обличительной риторики. Однак с паузой замешкался. Что-то он не то понес и не тем людям…

«Зачем этот напряг? Ведь в нынешней Украине антисоветизм и антикоммунизм есть государственная политика и официоз. А в дальнюю Тулу с личным самоваром одни лишь идиоты ездят…»

Почувствовав, что занесло его не туда, зарылся он в историософские параллели и зарвался, вещает занудно, патетично, будто белорусский оппозиционер колдырно-дурноватый, Змитер Дымкин перешел к свойственной ему журналистской стилистике. С места, на лету обратился к не столь заунывной элоквенции:

― Чем-то мне теперешние совки… Ближе к тексту, присущая им истеричная ностальгия по великоотечественному советскому прошлому весьма напоминает единожды использованную туалетную бумагу. Подобрали ее старые и юные маразматики в отхожем месте истории, кое-как выстирали, высушили. И вовсю рады ей вторично подтираться по старинке.

И то сказать, дамы и господа, в старосоветскую эпоху цивилизованный пипифакс представлял собой очень-очень большой дефицит. Сами же дикари, деланные в СССР, в том признаются. Даже с бумажной оберточной упаковкой в их позорно развалившейся стране наблюдались нехватка и напряженка. Хватало им лишь разрухи в мозгах…

И чего они, пережитки, нынче прославляют? свой всесусветный позор из-за разорившейся обюрокраченной экономики? стыд и срам в авторитарной провальной политике?..

Донимающих и дотошных вопросов, перемежающихся вопросиков от журналистской братии, привлеченной громкой пресс-конференцией, трем политическим беженцам достало чрезмерно, с избытком. Вообще и в частности, с уклоном в личную прошлую жизнь и в семейные обстоятельства, брошенные за кордоном, за межой.

«Прессовали конкретно на этой вот прессухе! Засучить не закатать…»

Вышли они после тесной встречи с печатающей и снимающей аудиторией, словно бы на вольную волю вам из переполненной общей камеры. Или же из какого-нибудь коммунального средства передвижения, ― подумалось вдогонку Змитеру. Наверное потому, дружно порешили втроем хорошо пройтись по Крещатику. Прогуляться немного. Выйти неспешно на широкий простор Владимирской горки.

Лев Шабревич ловко избежал основной вопросительной части пресс-конференции. «Свалил куда-то потиху наш Давыдыч…Но зачин дал превосходнейший, выделив, что каждого третьего, кто сидит в лукашистских тюрьмах и лагеряхв сущности следует считать лишенным свободы по идеологическим и государственным основаниям…»

На улице о чем-нибудь отдельном говорить они не разговаривали. Вдосталь им на троих всего невысказанного: старых и новых мыслей, прежних чувств, событийно изменившихся ощущений.

Ничего существенного как будто не переменилось вокруг них. Тот же Киев, где они скоро три дня. И они, пожалуй, лично те же.

Со всем тем они втроем вдруг внутри самих себя ощутили, что теперь-то пребывают в совершенно иностранном пространстве-времени. Словно в другом мире, в философском инобытии по Гегелю. Если уж Вселенная космогонически та же самая спустя миллиарды лет по свершении Большого Взрыва, то вселенная в строчных буквах людского жития для них нераздельно другая. Она вовсе не совпадает с той, обретающейся где-то по другую сторону межгосударственной границы на севере. Извне географически, пожалуйста, рядом, но во внутренней сущности неизмеримо, космически далеко во внешней и внутренней человеческой политике.

«Здесь нам Европа… И континентально, и политически… ажно стоит провести новую разделительную линию лорда Керзона к северу и к востоку от Киева…»

Быть может, без времени внезапно, возможно, некоторым образом постепенно к ним троим пришло общее, слитное понимание, какое вряд ли допустимо выразить в произнесенных словах. Но лишь в неизреченных мыслях оно иногда становится разумением. Прошедшее-то в их частном человеческом случае определенно закончилось и погребено на погосте минувшего. Тем временем предопределенное обобщенное грядущее продолжается. Всякая настоящая жизнь есть продлеваемое будущее для всех. А ее конечная противоположность суть смерть, тлен и прах. То есть кому-то одному или по раздельности достается омертвелое прошлое, которое так или иначе скончалось.

Общего непротиворечивого прошлого в природе человека никогда не было и не может такового быть. В то же время будущее согласительно предполагается одно на всех, или же оно предположительно объединяет нескольких близких друг другу людей.

Прошлое, отношение к прошедшему всегда разделяют, разъединяют, раскалывают, сеют рознь и раздоры. Но предполагаемое будущее чаще всего соединяет и сплачивает ближние и дальние людские сообщества, племена, народы, страны. В разрозненном прошлом, от расколотого прошедшего времени достается каждому по-особому. В едином будущем всем предстоит быть вместе. И людям, и народам. В одно нераздельное и солидарное целое объединяться возможно лишь во имя будущей жизни.

Тот, кто тщетно ищет единства в прошлом, считай, не упокоенный дурной покойник. Он ― живой труп или оживший мертвяк-зомби, нечеловеческими некрофильскими заклинаниями поднимающий из могилы прочих ненужных и чуждых всем живым мертвецов вместо собственных похорон…

В противоречие журналистскому опыту Змитер Дымкин не пробовал хоть как-то виртуально и системно оформить своечастные несвязные мысли о прошлом и будущем. «Все-таки не для печати, не для друку…Буквицы не просто буквы…»

Потому он не удивился, когда на высоте Владимирской горки Евген Печанский будто бы ни с того ни с сего высказался вслух очень созвучно его размышлениям:

― С течением веков минувшее и упокоившиеся пращуры умнее никак не становятся. Они по-прежнему остаются такими же глупыми и недоразвитыми. Смотрят-таки на левый восточный берег вместо правого.

А Тана Бельская добавила, сказанула в том же, пускай несколько непечатном, ключе:

― Историческая мертвечина, от п… и выше! Погнали, мальцы, в нашу Дарницу! Будьмо там себе, хочу вам сказать, Западную Европу налаживать!..

― Кому налево, а нам за Днепром разом направо, спадарство и панове, ― подытожил Евген.

А Змитер с ним и с Таной молча и уверенно согласился: «Разом, так разом, не врозь. Come together[6] ― музыкальная классика!»

Евген не меньше Змитера испытывал смешанные чувства прощания с безвозвратным прошлым, приветствуя наступающее или уже вплотную подступившее будущее.

«В шерсть и против шерсти ― водораздел, два берега, которым никак не сойтись. Иначе не будет реки, коли не различать правое и левое, Инь и Янь, мужское и женское начала…»

Впервые Евген тут посмотрел на Тану с откровенным и сокровенным мужским интересом. Оглядел, соразмерил ее ладные обводы, рост, стать, бедра, тонкую талию, бюст, несомненно, третьего номера без тряпичных ухищрений, миловидные черты лица. По достоинству оценил умение одеваться, искусные навыки пользования косметикой, неустанные заботы о лице и фигуре.

Однак на первый взгляд, и пристально на второй-третий, намного больше ему приглянулись ее поистине рациональная по-мужски домовитость; достоверно, прагматическая рачительность в домашней жизнедеятельности.

«Без малейших вам бабского пофигизма, затрапезности, безалаберности и бездумной бестолочи!»

Здесь и сейчас Евген подумал, и это ему пришлось по душе и по сердцу: что-что, но для Таны ее дом, жилье, окружение есть бизнес. И в этаком бизнесе, чем бы она и ни занималась, эта молодая эффектная женщина осмысленно ведет себя по-домашнему, практично обустраивая быт на собственный лад. Вероятно, как в будни, так и в праздники.

Достаточно глянуть, как она оптимизировано, быстренько, не без чуткой женской интуиции распорядилась, почти управилась с интерьером четырехкомнатной квартиры в Дарнице. Никто и прекословить не подумал, когда она своевольно расселила соратников по их комнатам.

Евгену досталась славная комнатка-кабинет средних размеров с застекленным балконом, выходящим на западную сторону. Сама она поселилась рядом за стеной в комнатушке поменьше, окно на север. Меж тем Змитера поместила в двенадцатиметровой комнатенке между сравнительно большой центральной гостиной, откуда входят в комнаты, и микроскопической кухней.

С меблировкой Тана, видимо, по наитию также потрафила компаньонам. Обставила их помещения не слишком дорого, но со вкусом. Уютно и комфортабельно на раз-два и готово обеспечила необходимым минимумом, ― своемысленно похвалил ее домохозяйственность и распорядительность Евген.

Притом дальнейшее оборудование кухни, кроме уместного небольшого холодильника цвета «серебряный металлик», оставила на поваренное усмотрение Евгена. Стоило ему вскользь обронить ремарку насчет подходящей кухонной мебели, газовой плиты, утвари, она к этой теме тактично перестала обращаться.

Значит, заведомо и зазнамо признает превосходство мужчин в авторской кулинарии, ― сделал вывод Евген. А такой гастрономический рационализм у женщины с немалым опытом ежедневных семейных обедов и праздничных ужинов заслуживает отдельной похвалы.

Причем большую комнату в их дарницкой квартире она весьма рационально поделила и соответственно меблировала в двух отделениях. Обеденная часть у окна, где она дизайнерски разместила стол, высокие стулья с мягкими спинками, симпатичную горку для столовой посуды и белья. Напротив, у двери в прихожую устроила прекрасную гостиную с пышным угловым диваном мягкой кожи, стеклянным кофейным столиком и тремя удобнейшими креслами.

Вольга Сведкович, конечно, ей помогала. Но большей частью распоряжалась сама Тана Бельская.

«Во всех смыслах значимо внесла не малый вклад. Не тары-бары, но торовато и уместно…»

Больше всего Тана и Вольга угодили Змитеру, экстраординарно обрадовав его компьютерным столом регулируемой высоты и отрадно удобным эргономичным креслом, обитом желтой кожей. Плюс плотные гармонично темные шторы бежевого цвета.

«Что-то сказал как-то. А она на счет раз-два-три быстренько заделала, о чем мечтал. С мужским понятием пекна девчо, без заморочек бабских просекает в аппаратном обеспечении, в эргономике рубит практически…»

Ко всему прочему они втроем целиком и полностью совпали во вкусах на освещение домашнего интерьера. Как выяснилось, отвратный электрический свет с потолка они дружно недолюбливают, полагая его предельно неуместным и эстетически негодным ни в доме, ни в офисе. Разве что кошмарно громоздящиеся на потолке светильники, безвкусные люстры, нелепо висячие груши-лампочки-абажуры годятся для тюремной камеры, больничной палаты, армейской казармы или в еще каком-нибудь месте лишения свободы и нормальных условий жизни. В домашнем же интерьере освещенность должна быть по преимуществу сбоку или снизу. Для чего недаром придуманы торшеры, бра, жирандоли, настольные лампы комфортного дизайна в соответствии с канонами хайтека и технической эстетики.

Оттого уродливая пятирожковая люстра на потолке столовой и гостиной подлежит безоговорочному удалению. Ибо помимо, собственно, безвкусицы и некомфортности эта бездарнейшая гадость делает еще ниже и без нее низкий совковый потолок. Евген в тот же час добровольно принял потолочное обязательство устранить вскоре безобразие, ровно его ни в жизнь и не было.

Евроремонт в дарницком жилище их в целом удовлетворил, если не рассматривать привередливо и капризно сверху донизу. Шпон на дверях вполне ничего. Хотя с неудовлетворительной сантехникой Евгений Вадимович Печанский торжественно и гласно пообещал разобраться позднее. Превыше всего, скорее, безотлагательно кухарня-поварня! Остальное живьем содеется потом, по степени необходимости и желательности, постепенно, то есть исподволь.

―…Бо Европа, ведомо-неведомо, пане и пани добродеи, она не в один присест объединялась. В почине был Общий рынок, предки неяк гуторили…

Жить в Дарнице теперь по идее им можно. Поэтому Тана и Вольга остались, взялись понемногу, во множестве домашних мелочей обживать и мало-помалу обихаживать новую киевскую общежительную квартиру. Тем часом Евген со Змитером на такси направились в Семиполки к Андрею Глуздовичу. Порядочно благое дело и там для них найдется.

Глава сороковая Порядок новый учредить

В тот день Евген представил, рекомендовал Льва Шабревича по-дружески Андрею Глуздовичу. Всеобщих тем для разговоров и общих деловых знакомых в Минске у обоих нашлось порядком. В то время как Инесса повезла Евгена со Змитером там неподалеку на базу к добровольцам, чей батальон нынче не худо воюет в зоне АТО. Сопроводить их любезно вызвался один из охранников Глуздовича. Почему бы не порадеть добрым людям, дорожку показать, если хозяин того желает?

Инесса скоро доставила их на добровольческий КПП, вельми смахивающий на хохлацкую глинобитную мазанку, вставленную в покосившийся забор из колючей проволоки. Развернулась резко на раздолбанном шелудивом асфальте проселочной дороги. Нечего ей тут в сельско-военном хозяйстве делать, если так распорядился дядечка Лев Давыдыч.

Евген ее не уговаривал остаться, забирая сумку из багажника «девятки»: «Возвратимся пехотой, в сумерках. Теперь же, в самый раз, в шерсть, по распорядку не спеша приступить к начальной военной подготовке нашего молодого бойца Дмитро. Оно ему на пользу неотложно в этом пригородном военизированном колхозе».

У хозяйственных добровольцев Змитер и Евген разжились боеприпасами, наперед проплаченными кредитными щедротами тороватого пана Ондрия Глуздовича. Затем прошли на маленькое сельское стрельбище, очевидно, переоборудованное из длинного коровника с провалившейся крышей.

Сопровождавший их усатый доброволец с позывным «Козаче» никуда не ушел, присел позади на обтерханное колесо от трактора «Белорус». Вишенную трубку-люльку безмолвно раскурил, явно не желая встревать с посторонними разговорами в серьезные занятия по стрелковому обучению новобранца.

Евген, как у них повелось, вручил Змитеру свой «глок». Предложил практически разобрать-собрать пистолет на дощатом столе для проверки оружия, снарядить магазин. А сам наставительно, рублеными фразами, в разбивку, с лирическими отступлениями подступил к преподаванию теории и практики огнестрельного дела. Не чураясь повторением пройденного, отметим дидактически.

― Ты, братка, с ТТХ этого американского пистоля ознакомился с моих слов. Помнить обязан всякое его боевое свойство. Днем тебе и ночью. Коли чего-ничего забудешь ― тебе же хуже будет.

Теория военного искусства ― это вам не сухо дерево мирного озеленения. Назад она практически не пятиться. Но всегда идет вперед по пути прогресса. Поскольку очень дорого проплачена кровью и военным опытом тех, кто искусно выжил с головой и с оружием в руках.

Заметь, брате, покуль ни один безголовый идиот не додумался назвать боевые искусства человеческим естеством. Или еще как-нибудь, по его мнению, тем, что близко к естественной природе человека. Ажно натуропаты, пацифистическое быдло и гуманистическая погань как-то дурной башкой соображают, недоумки и психопаты: в оружии нет ничего столь любо им естественного и природного.

Оружие есть искусство, то есть техника, в переводе с древнегреческой мовы.

Исстари любое оружие, даже холодная сталь, идет от умственного осознания и просветления искусного разума. Оно технически нам прямо преподано от разумной твердой головы. Но не от корявых кривых рук. И не от дряблой тупой сраки, которую дурандасам в страхе положено спасать, ни о чем не думая. Скажем, ховаясь в бульбу ею кверху.

Достоименно, искусственное, искусное оружие достойно отличает человека разумного от животного, кое-как вооруженного неразумным естеством: клыками, когтями, ядом и тому подобной безглуздой дребеденью.

Ради разумного человеческого достоинства издавна оно изобретено. Веками военные технологии развиваются, совершенствуя и холодное, и огнестрельное вооружение.

Замечательно, Дмитро, нынче у многих дурковатых авторов исторических романов и феодальной фэнтези герои буквально открывают огонь из холодного оружия навроде лука или арбалета. Как-то у одного писучего долбня я с кайфом, показательно прочел, как древние лучники на состязаниях выходят на линию огня. Ясное дело, стрелы у них были обычные, незажигательные.

Таким образом для человечества в целом, включая демилитаризованных глупцов и умников-милитаристов, огнестрельное оружие ныне суть цивилизационное достижение и явление общечеловеческой языковой культуры, ― несколько ударился в отвлеченную патетику Евген. Однако сумел абстрагироваться поближе к сути оружейно-стрелкового дела для начинающих.

― Пожарник не пожарный, Змитер, и каждый чайник поначалу боится оружия, пугается выстрела и страшиться смертоубийственного поражения реального противника. Для того есть несколько приемов, которые позволяют снять антиоружейную дурь.

Дай-ка сюда пушку.

Евген отобрал у ученика пистолет, одним легким щелчком выбросил на ладонь снаряженный магазин.

― Бери волыну и давай, брателла, на огневой рубеж.

Снимай с предохранителя и свободно-таки опусти ствол вдоль бедра. Убери палец со спускового крючка. Расслабь запястье. Теперь медленно так поднимай пистолет, повольно совмещая прицельное приспособление с центром мишени.

Как целиться, на выдохе или задержав дыхание, я тебе вчера показывал. Припоминай.

Расслабь локтевой сустав.

Годится. И так же замедленно опускай зараз ствол на уровень бедра.

Давай-тка сейчас: семь раз опустил, поднял, совместил…

Евген молчаливо выждал, пока ученик закончит упражнение.

― Теперь то же самое. Слегка прикасаясь подушечкой указательного пальца к спусковому крючку…

Пойдет.

Зараз выровняй дыхание. И на выдохе легонько-таки, плавненько нажимай на спуск до уверенного щелчка…

Годится.

Девять раз тебе опустить, поднять, совместить. И, выбирая свободный ход, до хорошенького щелчка ударно-спускового механизма…

Достаточно. Ствол на предохранитель.

Потом при каждом удобном случае можешь и будешь практиковаться минут 10−15 с любым предметом весом более полутора килограммов. Пять раз в день, не меньше. Мысленно представляя дульный срез, прицел, спуск.

Держи магазин. И шмаляй себе трошки в эту на 12 часов поясную мишень во весь магазин. Как я тебя учил. Прицельно. Осмысленно. Не суетясь. Оружие, оно вам бездарной суетни не любит…

Руки, сердце, пульс, дыхание должны эмоционально, гормонально почувствовать оружие, приноровиться к нему, привыкнуть, полюбить. Но голова должна ясно и четко мыслить при помощи оружия. Прицеливаясь, прицениваясь, без эмоций соображать что к чему. Тогда и руки твои, чувственное тело глупое станут умной-разумной голове помогать.

В нашем искусном военном деле искусственной стрельбы на поражение по-другому нельзя. Вернее, можно, но не нужно, потому что глупо, тупо и смертельно опасно для неразумных, едва ли способных носить оружие.

― Kill them all![7] ― пылко, вслух прокомментировал Змитер. «Без разницы, кого гасить: реального противника или бумажную мишень. Object is target![8] Цель есть цель!»

Кучно и прицельно стрелять по мишени ему душевно понравилось. Ну а меткость и твердые навыки стрельбы из различных положений в разных целевых упражнениях и тренировках есть дело наживное, благоразумное. Истина в оружии, как поведал и заповедал ему Евген.

* * *
На следующее утро Змитер и Евген выехали, переселились в Дарницу. Нечего злоупотреблять загородным гостеприимством Глуздовича, коли нормальное городское жилье отныне имеется.

Вот теперь Евгений Печанский в непрестанных раздумьях, истово приступил к оборудованию малогабаритной кухоньки на дарницкой квартире. По первости ― кухонная мебель, коли необходимые замеры сделаны. И вперед исповедимо по магазинам, если в интернете кое-что присмотрел заранее. Как то: один небольшенький рабочий столик к окну, навесные шкафчики по стенам и над холодильником, закрытые и открытые полки, мойку. Плюс: газовую плиту, вытяжное устройство, жалюзи. Возможно, у мойки еще тумба-комод.

Картинки в сетевой виртуальности ― это хорошо. Но гораздо лучше самому хозяйственно потрогать, пощупать, замерить живьем рулеткой. Расценить плюсы и минусы. Для себя ведь рабочее место готовится! От силы еще на какого-нибудь подсобника из ближних под рукой.

К поваренному искусству Евгений Печанский относился столь же технологично, как и к оружейно-военному делу. Прежде всего надлежит подготовить в достатке силы и средства. В его понимании того, кто сам не умеет готовить из продовольственного сырья съедобную пищу или организовать кухонный процесс, категорически возбраняется подпускать к боевым операциям. Ажно на пушечный выстрел. Всенепременно такой балбес загубит и людей, и технику. Так как втуне не понимает, бейбас, не осознает первостепенной важности службы тыла и процессуальной необходимости адекватной логистики.

Ни на войне, ни на кухне ничего само собой, наобум необдуманно, без предварительного расчета и без обеспеченного замысла не делается. В противном случае, когда распоясанная армия по-толстовски командует ей потакающим бездарным полководцем, а некомпетентный начальник тащится на поводу у тунеядствующих лукавых подчиненных, чего-либо удобоваримого никогда не выйдет. Скорее, напротив, как если бы кастрюли, сковородки, плита, провизия и провиант вдруг анимировано взялись приказывать кухарю. Подчас по жизни так и бывает у глупой и нерадивой кухарки, заслуживающей полного служебного несоответствия.

Час от часу не легче, если качество людского расходного материала предъявляет безыдейные требования. Зачем-незачем, но в том, кабы доводить дурное сырье до идеальной готовности, состоит немалая часть функциональных и должностных обязанностей умных командиров и неглупых руководителей.

«Не напрасно говорят о пушечном мясе. В приход и в расход! В гастрономии и в бухгалтерии…»

Стало быть, Евген тщательно по-бухгалтерски рассчитал и логично обдумал тактико-технические характеристики оптимального кухонного снаряжения, агрегатов, инструментария и в целом предстоящего поварского обустройства. Что он и выполнил, закупил едва ли не на сто процентов в субботу и в воскресенье. Разве лишь сверхплановое обзаведение мультиваркой отложил на время, необходимое для изучения параметров все новых и новых высокотехнологичных изделий, какие щепетильно, изысканно, изощренно предлагают производители соответствующего кулинарно-аппаратного обеспечения.

«Надо бы по идее, каб ее дядька Алесь Двинько истинно заценил, присоветовал как знаток. В диетологическом порядке…»

Глава сорок первая Снисходительный Евгений

Александр Михайлович Двинько объявлено должен приехать в Киев в среду, в последний день августа. Поэтому у Евгения Печанского и его дружеской команды есть кое-какое нужное время для приготовлений к достойной встрече почтенного гостя.

«На том и закончим, баста, какие угодно дуже праздничные пьянки-гулянки, торжества, триумфы по случаю и по поводу нашего вдрызг широковещательного, растиражированного освобождения из белорусской Американки. Работать надо в Украине, работать, а не бражничать без нужды и расталдыкивать бессоли…»

Тем временем житейские дела у всех идут по-своему чередом, мимоходом комбинируясь друг с другом.

В понедельник с утра Змитер с Одаркой ускакали, умчались по журналистским надобностям в марш-бросок по дружественным редакциям. Вольга улетела в Минск на брачно-семейную службу еще в воскресенье. В субботу своим автомобильным ходом Лева услал Инессу в Гомель. Киевские каникулы у ней решительно закончились, учебный год на носу. Сам же адвокат свояковски гостит у родственников по второй разведенной жене. Отпуск ― дело нужное. А старым де-юре родством и устоявшимся фактическим знакомством нашему Давыдычу нужно предержаще считаться.

Пусть у Евгена многое рассчитано, учтено в деле обустройства на новом месте, в другой стране. Однако с большего всегда найдутся упущенные мелочи, беспорядочные частности и бестолковые накладки.

Оказывается, как ни странно, им троим помимо интернета порядком требуется простонародный телевизор. С новостным комментирующим телевидением, как ни гляди, проще понимать, чем живет, дышит местный народишко, имеющий к нему привычку и зависимость. Обживаться, так обживаться с телезрителями вместе. Снисходя к минусам и плюсам. В негативе и в позитиве. Многополярно по многим азимутам.

Независимо нашлись, конечно, и упущенные программные нюансы в многозадачной логистике квартирного и кухонного обеспечения. По ходу жизни, в частности, выявилась начисто забытая проблема стиральной машины. Ее возможные тактико-технические характеристики они с Таной протокольно обсудили и пришли к общему положительному мнению. По-другому и не скажешь, не подумаешь, кроме как дипломатическим канцеляритом.

Также попутно выяснилось, что малолитражную кухню Евгену вот-таки придется частично делить вдвоем с Таной. А он и не против снисходительно, дипломатично, если женщина умело займется повседневными завтраками и ужинами. Куда ни шло, если на его полное усмотрение возложено приготовление великолепных торжественных трапез.

Как ни удивительно, но на кургузой недочеловеческой совковой кухне они нисколько не мешают один другому. Верней, одна одному! ― поразился Евген. Ну а совсем Тана удивляет, поражает Евгена тем, как она с воистину мужской ухваткой деловито и боевито с ходу моет, драит, обезжиривает конфорки газовой плиты и прочую утварь всякий раз после готовки. Нимало не оставляя это благое дело на потом, до состояния каменноугольного загрязнения тех или иных поваренных поверхностей.

«Не дожидается, пока станет легче новую плиту купить, чем старую отчистить…В шерсть поразительно! Откуда что берется!!?»

Внешне Евген Печанский по-аудиторски сохраняет невозмутимость и спокойствие. Поскольку так оно и положено старшому над малыми, взятыми под его покровительство. Снисходит благожелательно, присматривается к сотоварищам. Постольку разговаривает с ними веско, немногословно. А Тана и Змитер воспринимают таковое общение и глубокомыслие старшего партнера, как должное и командное.

Положительно, по мнению Евгена, у него по жизни устойчиво наступил режим наибольшего благоприятствования для всего и во всем. Чтобы он ни сказал, ни сделал, о чем бы ни подумал, все непреложно получается и неизменно выходит превосходящим образом. Потому к своим словам и высказываниям он относится взвешенно и предусмотрительно: «Не исключено как если б многое удастся поставить неукоснительным заделом на будущее в ближнем содружном партнерстве. Коли по-европейски взять, Новый год идет за Рождеством…»

До полудня Евген и Тана завзято серфинговали, плотно зависали в украинском сегменте интернета. Изучали, читали, вслух друг другу зачитывали то, что по ссылкам на глаза попадается в свободном поиске экзотических местных реалий и актуалий. О себе самих много чего диковинного узнали, о чем отродясь не подозревали.

Среди прочего, какая-то подметная газетная писунья красно-коричневого окраса отчего-то поименовала их политэмигрантами, взяв это слово в кавычки. Ветхозаветный агитационный обычай, наверное, блюдет коммуняцко-номенклатурный, или дурница сроду о политической эмиграции не слыхала, статей и книг не видала.

― Мне представляется, кавычки наугад и от балды ставят те, у кого большие проблемы с головой или с самовыражением. Например, афатические расстройства речи или извращенная сублимация, ― поделилась вот такими психоаналитическими выводами Тана.

― А тож.

Евген с ней согласился. Действительно, писак-кавычников расплодилось нынче немеряно. А на упорядоченную орфографию лохам и кое-какерам наплевать без всяких кавычек.

Затем они запланировано наладились за телевизором, которому суждено одновременно стать широкоформатным монитором. Тут-то можно и поговорить многоречиво. В совместное удовольствие!

Где прикупить технологично пригодное железо, они адресно сетевым образом выяснили. Уютно сидя на кухне со свежезаваренным чаем, приятно обсудили, договорились, пришли к согласию, куда и как поставить диагональ нового аппаратного обеспечения в гостиной. В том затененном левом углу рядом с дверью в прихожую.

―…Лады! Шустрая ипсовая ЖКИ-панелька на 27 или 29 дюймов вполне нам подойдет многоцелевым макаром. Тамотка налево в закутке железяка с подобающей акустикой никому не помешают, ― Евген подвел итог просветленному технологическому обсуждению. ― Поехали, Татьяна свет Казимировна.

Некоторым маневром в хозяйственные лавки заглянем. Хочу концептуально присмотреть что-нибудь железное вроде поддона с песком для приготовления кофе. Прикупим заодно провизии, мускатного ореха, тимьяна и гвоздики для дополнительного кулинарного счастья к ожидаемому приезду деда Двинько. Освежил я тут в памяти парочку вкуснейших рецептов из его изумительного гастрономического арсенала.

Как говорится, взбивать не взбалтывать…

На обратном пути Тану и Евгена невзначай подстерегли кое-какие дорожные неожиданности и сравнительно досадная автомобильная неприятность. Произошли они довольно далеко от их дарницкого обиталища. Только-только, согласно античной пословице, оба стали счастливыми обладателями новенького телевизора-монитора. Как тут же на них наехали в разных, весьма недружественных смыслах.

Без каких-либо нам кавычек, ― немедля отметил Евген и приготовился осмысленно действовать.

Тана четко, правильно, сосредоточенно вырулила направо со двора на улицу. И немедленно их «лада-калина» сталкивается, вернее, в нее воткнулась сзади подержанная дутая «ауди», из засады нарушившая сразу не один пункт правил международного дорожного движения.

Тут как тут Тана не обращает принципиального внимания на пунктуальные приготовления Евгена. Она первой выбирается из машины. Без какой-либо спешки, дело ясное, дает себя хорошенько разглядеть враждебной стороне в неприглядном виде двух жлобов, ожидаемо заявившихся из битой «ауди» желтушного колера.

Один тип явно бандитской бритоголовой наружности приближается. Точнее, бессловесно наезжает на них с монтировкой наготове. У другого приблатненного козлины здоровенная бейсбольная бита в руках.

По нахалке недвусмысленная предъява колом не замедлила поступить от опрометчивых вымогателей:

― Штуку и триста баксов нам на ремонт, дамочка! И расходимся без базара.

― Не будем петь козлиных песен, фрайера. Мне триста баксов, и смылись с глаз, гопота ― ответствует Тана ничуть не растерянно.

― За козла, дорогуша, ответишь!

― А як же! Но болей ты, бейсболист трипперный, ― повышает голос Тана.

― О! Я ее, типа, в новостях по телевизору видел, ― вступает в прения молчун с монтировкой. ― Типа, нашу Советскую Родину не любишь?! Президент Лукашенко тебе, падла буржуйская, типа, не нравится?!

Типуна на языке, встречные вымогательские терки-разборки, взаимные предъявы ― в общем, весь явленный ему скандалезный уголовный базар с вражеской политикой в одночасье сократил и прекратил Евген.

«В шинмонтаж достали и в шерсть утомили, охломоны совковые! Пора воздействовать против шерсти!»

Он уверенно выходит из машины, предупреждающе поднимает левую руку открытой ладонью вверх. Далеко не приветственным жестом. Смотрит оценивающе, каков ущерб, причиненный «ладе» разбойным столкновением. Позволяет гопстопникам себя рассмотреть, усвоить куцыми извилинами что к чему. Засим ошеломляет вымогателей внезапным исчерпывающим устным доводом:

― Предержащего ничего не держит.

«Похоже, киевские коммуняки из местных, красные с левой резьбой. Или рвань, ватники залетные, остолопы из донецких недобитков. Развелось же их везде, совков быдловатых, бессчетно!»

― А что, мы, типа, ничего такого, ― замялся, отступает, пятится невольно назад врасплох ошарашенный телезритель с монтировкой. А у того, что с бейсбольной битой, язык в замешательстве напрочь отнялся, может, типически парализовало его.

Хотя, скорее, обомлевшему бейсболисту мозгов и фантазии хватило-таки в понимании, что в широкой ладони у представительного господина в деловом костюме удобно покоится, на виду свисает черная, выпукло-ребристая, осколочно-оборонительная граната Ф−1. Предохранительное кольцо свободно надето на среднем пальце; проволочные усики предохранителя отжаты. Махнет слегонца рукой, и всех вокруг поминай как звали, если осколки полетят на сто пятьдесят метров с гаком!

― Сели, урки! ― коротко, внушительно, по-конвойному командует Евген.

Лапидарную лагерную команду его онемевшие оппоненты восприняли, как должное и обязательное для беспрекословного исполнения.

Параличный бейсболист мигом роняет биту на асфальт, садится на корточки. Руки за голову. Видимо, взаправду сидеть приходилось, срок мотал, на этапах побывал. К тому же увидал внушительного армейского «стечкина» за поясом у Евгена. Монтировщик же, видать, от греха подальше вмиг инициативно растянулся на дороге. Ничком и кверху типоразмерной толстой сракой. Дурную башку дрожащими ручонками прикрывает.

Тут и Тана нимало не медля воспользовалась удобнейшим моментом.

«В шерсть, мстительно!»

Она как будто телепортируется поближе к бамперу вражеской «ауди» одним растянутым и мгновенным движением в пространстве-времени. Такое очень напоминает издалека перемещение реактивного самолета. Сдается, движется он в далеком небе замедленно и плавно. Но на самом-то деле со сверхзвуковой скоростью в небесах рассекает, враз выдает несколько чисел Маха.

Евген даже не успевает уловить толком, когда Тана в стремительном продвижении извлекла из ножен на левом предплечье нечто здорово смахивающее на десантный нож-стропорез. Вторым единым движением она точно консервную банку с лету пробивает, со страшным скрежетом зигзагом вскрывает капот автомобиля неудачливых рэкетиров. Слева направо и поперек вырезает по металлу.

― Дорожный инцидент исчерпан к обоюдному согласию сторон. Страхового возмещения никто не требует, ― невозмутимо констатирует Евген.

Напоследок он то ли огорошил иносказательно, то ли в дополнение обматерил по-иностранному двух приблатненных дуроломов, негаданно нарвавшихся на превосходящую вооруженную силу:

― Эбеновый не есть эбонитовый.

Немногочисленные уличные прохожие благоразумно предпочли не заметить, чем и как выясняют отношения водители и седоки двух ненароком столкнувшихся иномарок. По всей видимости, лихие события последних лет отлично приучили благонамеренных киевлян посильно не влезать спроста, дуриком в чужие небезопасные разбирательства.

Подъезжая к Дарнице, подвел Евген Печанский выразительную черту под дорожно-транспортным происшествием.

― Тем, кто носит лимонку за пазухой, безопасно в деревне у нас, ― образно привел он писательское присловье Алеся Двинько в стиле постмодернистского цитирования.

В тот же понедельник Евген оперативно помог Тане сменить белорусские госномера на киевские номерные знаки для ее «лады». Со дня на день, кстати, ему из Минска должны окольно перегнать доставшийся по наследству дядюшкин «мерседес» по завершении усиленного технического обслуживания, косметического ремонта и модернового тьюнинга.

Глава сорок вторая Предметом став суждений шумных

Во вторник Евген свиделся с двоюродным братом Севастьяном Печанским из Санкт-Петербурга. Брательник Сева Алексаныч, не слишком анонсируя свой приезд, прибыл в Киев проездом через Луганск и Мариуполь. В подробности своечастного бизнеса на отторженном юго-востоке Украины питерский гость не вдавался. Разве лишь заранее обдумано предложил Евгену поразмыслить на досуге, как бы возглавить по-родственному торговое представительство его частной фирмы в Киеве.

―…Понимаю, Ген Вадимыч, не совсем чтобы твой профиль. Но ты подумай над моей офертой. Тем паче учитывать и контролировать по финансовой части здесь и там придется ой-ой-ой сколько!

С Евгеном Сева в основном касался политических вопросов. Не исключено, что только для того и в Киев завернул. «В эпицентр поодаль от его центра…»

― Ну ты дал шороху, братаныч! Чисто конкретно бизнес-аудит провел мест содержания под стражей. Прошерстил по полной. Выявил недостатки, упущения, слабые места и побег учинил из гебешного централа. Организовал что надо!

Теперь о тебе весь диссидентский рунет шелестит, шумит. Ты нынче как Сноуден, знаменитость. Для наших антисовков и украинофилов ― подобно лучу света в темном царстве.

― Или засветки в конце прямой кишки?

― И то верно, братан. Можно и так брать. Если из глубокой государственной жопы вылез. Родина тебя не забудет, полагаю.

― И мы ей попомним патриотически, Сев Саныч.

― Не без того. Если в нашей новосовковой Рашке ой скольким не в жилу нынешний великоотечественный патриотизм красно-коричневого замесу. Коммуняцкое быдло вконец распоясалось. Вдогонку из Кремля подзуживают подонков и быдлоту.

А тут ты открыто вразрез неосоветским товарищам и товаркам выступаешь. Судом грозишься вывести подлецов на чистую воду.

― Угу, выбираю свободу или она меня выбирает, ― покачал головой Евген.

― А то! Неслабо, надо сказать, вы затоварили бочкотару российским товароведам, вашим-то политическим побегом в Украину.

― Погомонят малость и забудут. И слева, и справа, охломоны товарищеские.

― Ой не скажи! Не все в России с левой резьбой нарезаны, Ген Вадимыч.

Вскорости на тебя должен выйти некий московский журналист с моими рекомендациями. Скажу честно, журналистика для Ивана Павловича Буянова ― прикрытие. На самом деле он из ГРУ. В майорском чине паренек уж ходит. Переговори, пожалуйста, с ним, будь добр, ― Севастьян со значением глянул на кузена.

― Ванькин дед Семен и мой отец Алексан Сергеич ― да будет земля ему пухом! ― когда-то большими корефанами были.

Добро, то уж история посткоммунистическая. Но ты послушай, чего у нас нынче в России творится, деется. Понятно, я не верю, будто коммуняки подменили Путина совковым двойником. Но вот в чем, собственно, кремлевская закавыка и дурные кавычки после путинского развода с женой-алкоголичкой…

Само собой родственным образом Евгений пригласил братца Севастьяна пожаловать к ним в Дарницу завтра в среду к торжественному домашнему обеду:

― Прошу, Сев Саныч, и даже умоляю! Ждем-с в пятом часу пополудни, сударь…

«Змитеру деда Двинько с утра встречать. Тем часом нам с чумовой Танькой на кухне трудиться. Управимся вовремя, если расстегаи, рулет с маком и бисквитный тортик сегодня заделать…»

Из киевских знакомцев Евген надумал зазвать пана Ондрия Глуздовича и панночку Одарку Пывнюк. Неужто от настырной журналюги просто так отвяжешься?

«Итого: восемь персон. Как раз новенький майсенский сервиз завтра задействуем по полной программе. Одарку со Змитером сегодня же закупкой вина озадачить нумерованным списком с наличкой…» ― по-бухгалтерски рассудил главный организатор предстоящего дарницкого застолья. Пожалуй, спокойненько по-домашнему и даже в какой-то мере тихонько по-семейному.

* * *
В последнее время, вернее, спустя неделю после освобождения аудитор Евгений Печанский не думал, не сказал бы, будто относительно громкая политическая известность ему уж очень импонирует. И он прямо-таки от нее в немыслимом сладостном восторге. Тем не менее вот-таки симпатично. Например, не далее как вчера он не пренебрег удовольствием, поучаствовал в круглом столе, посвященном проблемам украино-белорусских отношений. Выступил во вторник с докладом авторитетно. В качестве эксперта в области различий правового регулирования экономической деятельности в Украине и на Беларуси себя умного проявил.

Татьяна Бельская тоже не растрачивает даром растущую положительную гласность. Взаправду с блеском умненько объяснила на гендерной конференции в субботу свое заключение в мужской тюрьме тем же маскулинизированным государственно-сексистским организованным насилием над слабой и беззащитной женщиной.

«Н-да, не прилгнувши никакая политицкая речь не говорится… И словцо-то какое неприличное отыскала. Фаллократия! Надо же выдумать этакое!»

Чего уж тут рассусоливать о Змитере Дымкине. По большому счету Дмитро Думко собственные публикации неслабо продвигают. Правда, не без содействия Одарки и ее банды молодых зубастых писарчуков где и по ком попало. В основном в интернете.

«Кстати сказать, равно размыслить, почему Тана попросила никому из наших не рассказывать о позавчерашнем нечаянном инциденте с лукашистскими мазуриками? Дело оно, конечно, хозяйское. С другой стороны, мало ли что и кто могут встретиться, свидеться, переведаться на улицах Киева?.. Никто того докладно не ведает…

Михалыча наши, наверное, уж встретили, общаются. Или старичок киевским воздухом свободы дышит, в мать городов русских, перед обедом аппетит нагуливает…

Эх, накормлю сильно! Коли мешать на кухне не будут…»

В ту же среду ближе к полудню без предварительной договоренности на интервью с Евгеном и Таной набились, заехали два канадских журналиста. Сами приперлись в Дарницу драгоценное поваренное время отнимать. Одарка, чтоб ее дурницу медийную, путь-дорожку им показала по GPS.

«Добре, хоть за полчаса этаки догадалась предупредить, чумичка синевокая», ― благодушно посетовал Евген.

Надолго отрываться от кухмистерских хлопот ради политических разговоров ему не больно-то хотелось. Однак приходится стоически терпеть издержки текущей, как на дрожжах растущей публичности. «Дрожжевое тесто в дебет и кредит…»

Канадец Боб Смарт из англосаксов неплохо разговаривал и хорошо расспрашивал по-украински. Против ожиданий, канадский украинец Жан Ясюк только на родном французском и, естественно, по-английски шурупит. Вопреки опасениям Евген с Таной изъяснились с ними без особого труда и многословных переводческих мук. Столь же многоязычно выпроводили восвояси навязчивых заокеанских интервьюеров. Да побыстрее!

«Скатертью дорожка, самобранкой», ― пришла вот в голову к Евгену русская мысль без трудностей перевода. Дальше он опять вернулся к привычному белорусскому языку в общении с Таной.

― Как думаешь, длины той твоей белой скатерки хватит? Если, предположим, обеденный стол раздвинуть?

― Хватит. Я ее на этакий выпадак, на двенадцать персон надыбала.

― Стульев в достатке. А достопочтенные Двинько и Глуздович присядут в креслах, ― прикинул Евген.

Выдающийся званый обед на восемь кувертов Евгений Печанский обстоятельно предпринял по высшему гастрономическому разряду. Хоть и не блеснул креативно одними авторскими блюдами, зато приготовил весьма технологично. Не само собой, но основательно и содержательно, заручившись предрасположенной помощью Татьяны Бельской.

В назначенный час к приему избранных гостей у них почти все предстало в совершенстве готовым.

«Красивого и здорового питания у нас вдоволь старым и молодым!..»

* * *
Расположено Александра Двинько, сошедшего с минского поезда, Змитер с Одаркой встретили, насколько полагается почтительным юным аколитам принимать многоуважаемого пожилого корифея. Для такой оказии Одарка ажно взяла отцовский «лексус». Как-никак мэтр, мастер и магистр из заграницы приехал, что для них троих суть определения однокоренные. Подразумевается, филологически, этимологически и профессионально.

―…Встречают во здравие, провожают за упокой, молодые друзья мои, ― своеобразно пошутил Двинько. Хотя встречей был явно доволен. И нисколько не показал усталости после железнодорожной поездки. Напротив того, учтиво выразил пожелание в компании с молодежью немного проехать и прогуляться по Киеву.

― Если вас оно не обременит, мои приветливые коллеги. И нету у вас сейчас неотложных дел. Не взыщите, мне бы с мала вздохнуть воздуха свободы, прошу прощения за старосоветский кинематографический штамп.

― Что вы, что вы, Алексан Михалыч! ― Одарка едва не присела в реверансе. Но интонацией изъявила наивозможнейшую ученическую почтительность к учителю, заслуживающему глубочайшего уважения.

― Мы телом и душой к вашим услугам, шановны спадар Двинько! Сегодня вы ― наше главное дело и обязанность, ― решила она и за себя, и за Змитера.

― От вокзала и до обеда рота почетного караула в вашем распоряжении, ― многозначительно, войсковой присказкой поддержал ее Змитер.

Дорогой он отчасти обмолвился нарочно Одарке, какую действительную роль негромко сыграл старик Двинько в их громозвучном освобождении. А ей с полуслова понятно, кто профпригоден к чему, что для печати, а кое-чему суждено пребывать во веки вечные между строк и в контексте произошедшего.

«Список действующих лиц и исполнителей не всегда афишируется втеатре военных действий. Это вам не до шуток, ― отреферировал Змитер Дымкин, ― пишем одно, говорим другое, думаем третье…»

На Майдане Незалежности, куда перво-наперво не преминул попросить его доставить Алесь Двинько, он с видимым довольством, притом по-русски, вымолвил, возвестил:

― Рассудите сами, друзья мои, здесь, на мой взгляд, есть тот самый знаменательный форум, шумное публичное место действия целых двух антисоветских контрреволюций за довольно краткое время актуальной истории Украины и нашей посткоммунистической эры.

К слову будь сказано, Змитер. Я внимательнейшим образом ознакомился с вашим резонансным выступлением на пресс-конференции для украинских и зарубежных масс-медиа. Без лести скажу: оно весьма и весьма пришлось мне по душе да по сердцу.

Однако и не инако я в корне не разделяю вашу смелую посылку о неосоветском народе, якобы на сегодня представляющем собой исторически устойчивый территориально-генетический этнос. Совок, то бишь ныне распространенная типология хомо советикус ― априорно понятие политическое, информационное, пропагандистское, масс-коммуникативное.

Знаете, Змитер я прекрасно помню те брежневские времена, когда руководящая и направляющая КПСС публично в номенклатуре отмежевалась от ленинского тезиса охлократической диктатуры пролетариата. Тогда же молодые образованные аппаратчики из идеологического отдела ЦК КПСС выдвинули и обосновали административную концепцию общенародного государства для всего советского народа как новой исторической общности. Последнее цитирую дословно.

В то же время в пику им диссидентствующие русофилы и советские писатели-деревенщики учинили идеологическую диверсию. Они в ответ тихой сапой принялись оживленно ставить знак равенства между советским и русским.

Как видим, из этого вышла довольно гремучая смесь и уродливая многоголовая химера, эклектично соединяющая, гибридно совокупляющая все советское прошедшее с нынешним российским. Что грозит порвать в клочья, как единое государство, Российскую Федерацию в ближайшем обозримом будущем.

Разлетятся клочки по губернским закоулочкам! Особенно, если накрепко, неразрывно сделать полными синонимами всевозможные прилагательные «российский» и «советский».

Очень многим державникам в нынешней России мнится, будто неосоветские игрища, безудержное прославление совкового прошлого, великоотечественные военные парады под красными знаменами укрепляют современное государство российское. Ан нет, дороженькие! Можно ведь и заиграться с малопредсказуемыми азартными последствиями.

В феноменальное восстановление СССР в прежних административно-политических границах или в делимитированных рубежах РФ я не верю. Но вот возникновение на российской территории где-нибудь в Сибири, в Нечерноземье, может статься, на Дальнем Востоке каких-нибудь сепаратистских неосоветских республик премного стоит ожидать. Соответственно, не заставит себя долго ждать наведение там федерального конституционного порядка по чеченскому сценарию.

Насильственное отторжение от Украины, от европейского азимута развития Донбасса и Крыма ― это лишь начало дальнейших политико-государственных вооруженных пертурбаций и военных конфликтов, какие мы можем спрогнозировать с той или иной долей уверенности и вероятности. И произойдут они отнюдь не потому, что будто бы на посткоммунистическом пространстве несметно размножилась этнически советская национал-патриотическая популяция. На мой взгляд, трех-четырех поколений, генетически размножавшихся особей в течение первой фазы коммунизма, недостаточно для устойчивого политического тренда, коему по силам вызвать территориальный передел и перекройку евразийской политической карты в границах бывшего Совсоюза.

Мне думается, дело неосоветизма ограничится гражданской войной непосредственно в России, где временное новосоветское избирательное большинство не имеет ровным счетом никаких шансов на реальную реставрацию якобы великоотечественного прошлого. Ни гальванизировать долгое время труп Совсоюза, ни реанимировать его сейчас уже никому не удастся, паче любого чаяния. Нынче мертвые хоронят своих мертвецов. Если начнутся серьезные боевые действия, то на первый план выйдут принципиально иные вооруженные политические группы и силы, ориентированные на живое будущее. Именно им, живым, но не дезорганизованным, атомизированным зомби-совкам, бесплодно тоскующим об утраченном мнимом величии, уготовано делить послевоенную власть и вживе пожинать плоды военной победы.

Тот, кто готовится к минувшему, неизбежно теряет грядущее. Так было, и так будет!

Предержаще хомо советикус в атомарной массе ничего не имеет за душой, кроме прошедшего времени и заурядных лжесвидетельств беспамятной мертвой истории. Потому что является вовсе не естественным в геноме представителем какого-либо рода-племени. Вся эта неосоветская нам современная непроизвольная историческая совокупность есть не народ, не этнос, не нация, но своего рода слабо оформленное некодифицированное идеологическое вероисповедание. Без ясных понятий и четких границ!

В нынешних конфессиональных совках я нахожу очень много характерных черт разноплеменных и разноязычных евреев образца девятнадцатого столетия, коих в миру объединяли исповедание иудаизма и стремление поселиться в новом Израиле, в новом Иерусалиме. Опять же тех иудеев по существу консолидировало настоящее и будущее, но далеко не великое маккавейское прошлое.

Я не дерзну, друзья мои, огульно и бездоказательно утверждать, словно бы прошлое и будущее всякий раз повторно входят в состояние антагонистических суперечностей. Но гегелевское отрицание отрицания в данном, совейском, процитируем поэта, феномене нам не пристало сбрасывать со счетов, ― философски завершил монолог на киевском Майдане писатель Алесь Двинько.

Глава сорок третья И восклицанья, и хлеб-соль!

Ни в философию, ни в политологию за непревзойденным обеденным столом в Дарнице глубоко в глубины не погружались. Далеко-далече туда не забирались. Хозяевам и гостям хватало прочих тем и разговоров ради приятного общения, к примеру, за десертом. Не взирая ригористично, политической тематики касательно Беларуси, России, Украины они все время праздничного обеда вовсе не избегали. Куда ж от нее податься нашим тематическим беженцам вместе с друзьями и сотрапезниками? Волей и неволей с восклицательными знаками.

―…Отбросим простонародный предрассудок, шановные! Оттого я смею заявить, что благородные люди, знающие толк и прок в правильном и красивом питании, подчас не едят для того, чтобы жить. Либо постятся, либо сидят на диете. На добавку общенародное предубеждение о жизни для обязательного ежедневного трехразового поглощения хлеба насущного подчистую лишено диетологического смысла! ― решительно, правящим образом действий повернул застольную беседу в иное русло Евген Печанский.

― Намекаете на пустонародное толкование евангельского текста «Отче наш», Ген Вадимыч?! ― сию минуту подхватил тему, собеседование и вошел в любимую стихию Алесь Двинько. Но отнюдь не элементарно в религиозную колею и популярную гомилетику.

― Сколь-нибудь чего-ничего скажу вам, друзья мои. Не одобряю я, как малограмотный фундаментализм, так и словоядский талмудизм. И первое, и второе убивают духовное осмысление Святого Писания! Погибельно для разума человеческого извращают его содержание. А церковную веру самовольно подменяют мертворожденным ведьмаческим суеверием. Буквоедски дословное безыскусно рудиментарное либо примитивно историческое истолкование Библии крайне пагубно отражаются на осознании живых религиозных истин.

Отправным образцом, истово верующие отцы и учителя христианской церкви испокон веков сами просветленно научились, а также нас в том наставляют, просвещают, как искусно отделять духовное от материального. Как гипостазировать материю и дух, сознательно прозревая в сакральных текстах не только телесное, душевное, но и духовное, упорядочивая их неотъемлемые смысловые значения.

Прожитое и зажитое в предержащем нам даны лишь для грядущей вечной жизни! В том числе и богоданное наслаждение преходящими радостями бытия. В этом полнозначном перечне изыски гастрономии и кулинарии, поваренное искусство нисколь не умозрительно занимают далеко не последнее место в лоне продвинутых достижений материальной цивилизации разумного человечества.

Умерщвление плоти, то бишь аскетизм, не самоцель, но средство достичь просветления духа, не впадая в неразумный повседневный ригоризм. Для того и я могу от души разговеться, невзирая на постный календарный день.

В такой связке уместное и традиционное ублаготворение душевной потребности в изысканной пище есть не что иное как благотворное воздействие сотворенной по воле Божьей материи на предвечный дух. Также наоборот, в прямой и обратной связи причин и следствий. Что на небеси, что на земли!

Другой расклад ― бездумно и бессмысленно чем попало жидким и горячим набивать днесь, ежедневно брюхо. Я последовательно убежден, друзья мои, что как попало сытое брюхо, сатур вентер, к разуму глухо! ― провозгласил Двинько.

― Чего нисколько не могу сказать о вкушаемом нами беспримерном обеде, прошу благонадежно согласиться. За что я апокалиптически, откровенно благодарен нашим замечательным гостеприимцам: Тане, Евгену и Змитеру. Именно за них я всей душой предлагаю мой шляхетный тост.

Поднимем бокалы, содвинем их разом! Да здравствует разум, да будет свобода!

― Конфессионально вас поддерживаю, Алексан Михалыч и Ген Вадимыч! ― хрустальным звоном душевно подтвердил шампанским одобрительное согласие с вышесказанным Змитер Дымкин. А выпив и закусив, продолжил начатый дискурс. Довольно-таки давно его подмывало высказаться, выразиться. «Умно и в строчку, в теме и в реме…»

― Пускай, панове шляхетная грамада, я не шибко верующий и социализировано не воцерквлен. Но позитивно я с вами согласен.

Помнится, именно у вас, ясновельможный Алексан Михалыч, я прочитал, применил к себе, что существуют люди, начисто обделенные кулинарными талантами. Аналогично тому иные немузыкальные людцы совсем лишены голоса и слуха — спеть-то могут, но уж очень фальшиво и паршиво, ― прозрачно польстил он писателю.

― Так вот, кулинарного голоса у меня реально нету! Тут я молчу в тряпочку и в онучку. Ничего не могу, не умею красиво, правильно, вкусно и здорово сготовить из продовольственного сырья. Зато у меня есть абсолютный гастрономический слух пристрастного дегустатора. И я способен по достоинству образцово оценить красивую, вкусную, правильную и здоровую пищу. Как в праздники, так и в будни, выделяю.

Не стану предвзято рассуждать об украинской или русской кухне. Но у нас, белорусов, на жаль, актуальная белорусская кухня критериально отсутствует в модальности группового культурологического явления. Она феноменологически присутствует лишь в историческом контексте, номинально. Согласитесь, белорусам мало хотеть зваться людьми, надо еще ими быть. То же самое с гастрономией, если общенародное большинство полагает, в том ряду и лексикографы, будто это всего-навсего пищевые продукты, преимущественно закусочные. Но вовсе не наука о правильном и красивом питании или способ выражения цивилизованного массового сознания. Аналогично, гастроном в обыденном словоупотреблении есть не более чем заурядная торговая точка, занюханная продуктовая лавка, большенький продмаг.

Кто они такие: ученый астроном или ученый агроном ― многим образованным людям вполне понятно и доступно. Тогда как словосочетание «ученый гастроном» образованное большинство, если угодно, интеллектуальное меньшинство, только лишь озадачит в лучшем случае!

― Наилучшие кулинары, отменные дегустаторы, истинные гурманы, сильные едоки ― они, ясное дело, по гендерному счету мужчины, ― емко и непредвзято признала Тана Бельская со своей женской точки зрения и вкуса.

― Хотя о вкусовых привычках кулинарного большинства разнополых дилетантов, о гастрономических предпочтениях профессионального меньшинства ко всему занадта белковому, жирному, соленому, сладкому я не прочь поспорить, подискутировать. Что в лобок, что по лбу. Исторически и географически.

Не совсем диалектически сама Татьяна почему-то предпочла, чтоб кто-нибудь другой полнозначно развернул умственную послеобеденную дискуссию.

Севастьян Печанский, Андрей Глуздович, Одарка Пывнюк солидарно разделили гендерно похвальное мнение Таны о мужчинах. Безмолвно, бессловесно. Слишком солидно они втроем отяжелели от всего вкусно съеденного и сильно выпитого, чтобы продемонстрировать своеобычную легкость и непринужденность мысли. Очевидно поэтому, о продвинутой диететике в украинском или в русском разрезе речь за столом вовсе не пошла. Ни в пространстве, ни во времени. Чего тут трехмерные диспуты разводить? Переварить бы из ряда вон манящее, аппетитное, притягательное угощение, и всё здесь!

Льву Шабревичу не привыкать стать к изрядным и незаурядным домашним пиршествам у Евгена Печанского или у той же Таны Бельской. По-шляхетски и по-белорусски. Чревоугодием он себя потому не перегрузил предусмотрительно, деликатно. И как всегда по адвокатскому обыкновению легко нашелся с поэтическим цитированием:

― Прелестно кушать подали! Весь наш народ, кто основной закон блюдет! Мол, кто не ест, тот и не пьет. За то и выпьем, кстати, ― угостился Лева рубиновым гренадином из маленькой красной рюмочки, допил свой капучино.

Затем внес прекраснейшее предложение, пищеварительно всех устроившее и не отяготившее никого:

― Полагаю, прекрасные дамы и умнейшие мои господа присяжные, нам станет нелишним хорошенько прогуляться пешочком тут-кося неподалечку к Матвеевскому заливу. Да а потом не грех продлить наше дарницкое хлебосольное насыщение духовно, душевно и материально. В трех библейских смыслах. Гипостазировано во имя Отца, Сына и Святого Духа! ― живо воскликнул Шабревич.

На что Андрей Глуздович набожно перекрестился, поднялся из кресла. И элегантно откланялся с извинениями да благодарностями, сославшись на семейные дела и контакты сегодня вечером, когда в Америке за полдень. Его обходительному примеру последовал Севастьян Печанский, упомянув о запланированном вечернем деловом рандеву. Между тем Одарка Пывнюк сожалеючи вспомнила о незаконченном материале на завтра. Так рано прощаться с хорошей белорусской компанией ей определенно неохота. Но дело есть дело, хочешь не хочешь, не до шуток ей.

Оставшись впятером, дарницкое благородное собрание от хорошей пешей прогулки не отмахнулось. Променад есть терренкур. Тем часом дискуссию о разноплановом хлебе насущном для истинно избранных и просто званых предопределенно возобновили Евгений Печанский и Александр Двинько. Они ее начали, им и продолжать на свежем воздухе. Да и дискутируют они не полемики ради, но развлекая общество прелюбопытными суждениями. Несколько воодушевленно, артистично и восклицательно.

―…Ба-ба-ба!!! Позвольте вас экскламативно опровергнуть, шановны Алексан Михалыч! Хлеб-соль есть не столько символ гостеприимства, но прагматически самостоятельное блюдо! В черном ржаном хлебе насчитываются амаль все необходимые человеку аминокислоты. Тем временем ионная структура поваренной соли оптимально регулирует гормональный баланс человеческого организма.

Я тут односторонне приверженец взглядов традиционной медицины о жизненно необходимом ежесуточном минимуме потребления хлорида натрия в размере от 5 до 10 граммов в зависимости массы тела. И не только ради нормального функционирования мышечной ткани.

Думаю, не фосфаты и нитраты, но хлорид натрия и есть та самая евангельская соль земли. Не с боку припека! Без нее, кстати, даже сладкой сдобы толком не приготовишь.

По моему скромному мнению любителя, в профессиональной диетологии хлористая поваренная соль являет собой нечто значно большее, чем простая приправа или вкусовая добавка. Пусть вам чего угодно относительно соли измышляют сугубо кулинарные тупицы и гастрономические недоумки!

― Извольте, мой Ген Вадимыч! ― воскликнул, ответствовал Двинько, всплеснув руками. Сугубые поварские выражения Печанского он к себе нисколь не относил.

― А я вам туточки и не стремлюсь прекословить неразумно, друже. Какая ж бессоли бытует гастрономия во всех смыслах?! Ко всему прочему бессолевое кухмистерство я огулом не признаю в качестве здорового и правильного людского пропитания.

Я, друзья мои ясновельможные, не о том толкую и толмачу. В обобщении символизм питательного хлеба насущного всегда и везде в конечном итоге имеет социальную и моральную подоплеку.

Змитер, Лев и Тана в поваренные дебаты двух признанных знатоков не встревали. Куда им тут! Конечно, с большего кое-какое право голоса у них имеется. Все-таки, тем не менее, гораздо разумнее воздержаться от беспочвенных суждений, мнений, прений и бездельных вкусов. Отнюдь не тривиально молчание становится золотым стандартом, если речь идет не о вкусной практике, но о теории и общих принципах всеобъемлющего кулинарного искусства.

― Не обессудьте, мой Ген Вадимыч! вы за сегодня не раз и не два взыскательно поминали об искусных авторских блюдах, о креативной авторской кулинарии. Не так ли, друзья мои? ― все же не забывал о внимательной аудитории Алесь Двинько. ― Точнее говоря, в изысканном, качественно индивидуальном исполнении и технологичном эквивалентном воспроизводстве.

Но ведь сейчас мы рассуждаем теоретически и практически о взыскательном гастрономическом искусстве вообще. Иначе скажем, в количественных диалектических критериях, суммарно рассматриваемых производительно в группе, в коллективе, социализировано в национальной соборности.

Мы, белорусы, как нация суть отъявленные индивидуалисты. Оттого, наверное, нам так трудно и тяжко объединятся. Чем нас менее, тем наиболее мы дееспособны достичь оптимальных производительных результатов для себя и для других. Сколь-нибудь, подчеркиваю, устойчиво в едином творческом пространстве-времени, дороженькие соплеменники мои!

Несомненно, в авторском личностном исполнении по отдельности, каждый из нас силен. Типичное не то мы наблюдаем середь коллектива белорусов, сгруппированных по тем или иным политическим либо экономическим мотивам.

Разве пристало сравнивать отменное качество авторской индивидуалистической талантливой кулинарии и рвотную бездарность групповой системы общественного питания?! Будь то в целом по стране в семейном хозяйстве, а также в специализированных предприятиях общепита?

Была когда-то у меня слабенькая надежда, то бишь мечта, что с ликвидацией монструозной коллективизированной государственной собственности положение в данной сфере по сути дела улучшиться. Куда там! не тут-то было на чужой каравай! если множество нынешних частных и корпоративных кухмистерских немногим отличны от тошнотворных совковых столовок и антисанитарных обжорок приснопамятных мне времен загнивавшего коммунизма.

Я этот особенный феномен называю белорусским дефектом массы. Парадоксально, но факт: сумма наших общественных слагаемых нередко существенно меньше ожидаемых крупных благ от какого-либо обобществления.

Это еще ничего. Бывает, в худшем случае предполагаемый суммарный эффект зачастую лукаво оборачивается не благодатью, а злой противоположностью или недостаточностью. В Беларуси сплошь да рядом простое незамысловатое количество хорошего индивидуализма дает дурное качество коллективизма.

Наособицу какой там ни будь белорус очень редко по-глупому действует себе, дороженькому, во вред и в ущерб. Однак два-три и более белорусов амаль всегда одержимы вредоносными и самоубийственными глупостями. Ну а в национальном масштабе от широких народных масс белорусов и белорусок всегда надо ожидать самых несуразных решений, несообразных поступков в непроизвольном волеизъявлении против самих себя и против пользы окружающих, ближних и дальних. Если не сказать ― впадения в бездну спонтанных коллективных преступлений и групповых злоупотреблений.

Нам, белорусам, видимо, противопоказана демократия неразумного абсолютного большинства. Вероятно, по данной причине лукашистский авторитаризм, паразитирующий на демократии, неизбывно держится ужотка болей 22 лет. Большинству, бездумно, демократически голосующему за Луку-урода, иного не надо и не дано.

Беспочвенные и безмерные упования на мудрое государство, на разумную власть, на умное любоначалие, по всей видимости, проистекают из дефектного, ущербного, бездарного белорусского антидемократизма и индивидуализма. Коли сумел кто-никто дефективный выбиться индивидуально в самовластные государственные начальники ― от прораба до президента ― выходит, не дурак. Но так ли оно на сам-речь деле?.. Или же таково исторически сложилось Бог весть сколько лет тому назад?!

Ведомо-неведомо, неугомонное государство в какой-то мере издревле является коллективным преступником, разбойничьей шайкой, если его государственная власть не от Бога, а от людей. Видать, знать поневоле… Если глобальный меньше универсального…

По окончании доброй прогулки праздничный обед повествовательно и дискурсивно перетек в знатный ужин. Благо Евген с Таной очень много сумели даровито и деловито наготовить в большом-большом перечислении вкуснейших перемен блюд. И в качестве, и в количестве…

После того Лев Шабревич на такси отвез Алеся Двинько к неким киевским своякам куда-то по соседству на щепетильный, престижный и фешенебельный Подол. Все-таки беженская обитель в Дарнице маловата и тесновата по шляхетскому ясновельможному счету.

Глава сорок четвертая Всё на воле

Алесь Двинько честь по чести, по достоинству оценил хорошее уютное дарницкое пристанище, где поселились его подопечные. «Считай в самый раз на троих. Пусть им на большее число жильцов эта штаб-квартирка не рассчитана…»

Вчера он сразу обратил писательское внимание на бордовые шторы на окнах, гармонирующие с умеренно багряными портьерами на дверях в жилые комнаты. Эстетично подобранная мебель дизайнерски вписана в небольшой метраж. «За неделю с лишним молодые друзья мои доволе комильфо обустроились на новом месте…»

Двинько с Шабревичем без опоздания предстали в Дарнице к условленному деловому ланчу на пятерых. О вчерашнем пиршестве плоти и духа они нисколько не подзабыли:

― Что ни говори, Давыдыч, отметное памятное застолье сплачивает вольное шляхетство.

― А то не! Супольно и могутно покушать, поговорить ― это по-белорусски, Михалыч.

― Но не для всех приглашенных к столу. Коли зашмат званых, да мало истинно избранных среди наших соплеменных белорусов.

― Еще прелестно появятся поволе.

― Будем надеяться.

― На лучшее или на худшее?

― Как достойно случится, Лев Давыдыч, насколько выйдет болей-меней…

Евген со Змитером также не опоздали к намеченной встрече. Приехали из Семиполок после стрелковых тренировок на базе добровольцев из «Киевской Руси». Одна Тана с раннего утра обосновалась на хозяйстве в Дарнице. Конечно, со вчерашнего дня много чего питательного осталось, но Евген успел ей дополнительно, грамотно помочь с ланчем.

― Ленч ― это языковое уродство, Тана Казимировна. Филологически и гастрономически я признаю только ланч.

― Во-во! Я тоже, Ген Вадимыч. Правила транслитерации с английского никаким уродам не позволено нарушать. Не то на выходе получится неяк несъедобно и безвкусно.

― Или же недоделано, недожарено и полусварено.

― Думаю, наши дела мы сумеем довести до конечного пункта.

― А то не!.. Как-никак мы зараз легитимные враги государства. В конце-то концов…

Евген и Тана, оба не забыли, как вчера Двинько иронически повествовал, чего нынче деется и что содеялось с их политическим бегством из Американки. Как-то оно даже смешно поминать о том, находясь на воле, в безопасности от посягательств того самого разбойного государства, оставшегося с носом и за кордоном. Разговаривали, общались они за вчерашним обедом большей частью по-русски. Вольно и невольно. Как ни брать, русский ― язык межнационального общения в смешанном белорусско-украинском обществе. С большего в застольных речах, чтобы ни понимать под этим перемежающимся определением на белорусской мове или в российском говоре.

Поначалу дед Двинько со смешочком расповедал за-ради пущего аппетита, что официально в скорохватный розыск три беглеца были объявлены лишь в десятом часу утра. Долго-то как просыпались и раскачивались президентские спецслужбы и прочие не слишком компетентные органы! Словно бы вам и нам с праздничного похмелья.

К тому времени, помнится, трое политических беженцев обретались уж за госграницей, за межой, вне досягаемости государственных силовых структур, правоприменительных к нынешней Республике Беларусь. Зато ближе к вечеру лукашистские держиморды преодолели-таки синдром похмельного понедельника, уточняем, во вторник все же. Засуетились, замитусились по всем возможным и невозможным напрамкам. В стольном Минске ажно успели шпарко отпечатать и вывесить на милицейских розыскных стендах, новейшие тюремные портреты тройки политзеков, совершивших дерзостный побег в разгар избирательной кампании в Палату представителей. Хотя в сонной провинции с полиграфической рекламой знаменитого освобождения припозднились до среды или до четверга.

Знать, тем не менее, из белорусской глубинки рядовые оппозиционеры стали предпринимать демонстративные диссидентские паломничества к тамошним ментовским участкам. Красноречиво и молчаливо они собирались мелкими группками, заинтересовано рассматривали тамотка тусклые изображения особо опасных, громогласно разыскиваемых государственных преступников. Считалось почему-то, что бежавшие из гебешной Американки скрываются где-то в Беларуси.

Публичный почин, интерес подхватили, осветили еще отчасти независимые от президентского государства белорусские средства массовой информации. Поэтому в Минске у розыскных билбордов скапливалось поболе диссидентствующего народу. Как и водится, не обошлось в столице без пояснительных рукописных надписей на ментовских плакатах и граффити на стенках.

Интернет-вещание о громокипящем отходе, сколь повелось, поддержали тихие народные слухи. Больше всего потихоньку разговаривали и шептались о мистическом подземном взрыве, напрочь-де завалившем и разрушившем секретные катакомбы КГБ. Каким-то образом тихенькой антипрезидентской общественности стало известно ― следов-то каких-либо взрывчатых веществ в месте завала не обнаружено.

В пятницу и субботу одновременно с пресс-конференцией в Киеве милицейские розыскные плакаты трех политбеженцев, налицо оказавшихся эмигрантами, украдкой принялись убирать с недобрых глаз долой. Сперва в столице, затем в областях. Надо полагать, в Минске наверху сообразно дотумкали, постановили не горлопанить о сусветном конфузе. Дескать, скандального политического шуму не оберешься. Теперь на весь крещеный мир нехорошо прославились и бездарно ославились в который уж раз. На несколько дней в мировых масс-медиа удалой уходом из гебистской спецтюрьмы предстал самой главной событийной новостью из Беларуси и Минска. Истинно медийной сенсацией.

В Москве, рассказал отдельно Михалыч, рекламно-розыскную акцию лукашенковских архаровцев официальные лица никоим грехом не поддержали. Сочли внутренним белорусским делом. Обо всем, связанном с идейным побегом и тремя уголовными делами, многозначительно молчат, доселе в официозах замалчивают. С какой стати, спрашивается, лишний раз осложнять нефтегазовые трения, прения и, так сказать, терки промеж союзных подельников? Не помогло даже громкое в Украине, на правительственном уровне, участие в судьбе трех политэмигрантов, претерпевших в РБ от ложных обвинений.

Никакой вам, крамольники, публичности в России! Будьте благонадежны…

Кстати, в Интерполе дело о белорусском бегстве приняли к неспешному скрупулезному рассмотрению. И с какими-либо скороспелыми уголовным выводами, нисколько не торопятся. Не говоря уж о международных судебно-полицейских телодвижениях…

По словам Двинько, новый, пребольшой антилукашистский скандал в закордонных свободных СМИ неминуемо должен разгореться со дня на день. Затем легкие на подъем политики, парламентарии разных стран и зарубежных народов не преминут подключиться к достохвальному публичному делу.

―…Замшелые, фе, оппозиционные поводыри, системно и режимно зарегистрированные в лукашистском Мин» юсте, ― уничижительно фыркнул дядька Алесь, ― покамест недвижимо отмалчиваются в онучку. Но, думаю, вскорости они союзно примкнут к европейским и американским голосам, вещающим в вашу защиту. Как-никак вождям негоже отставать от поезда и отрываться от ведомых партийных масс. Не то демократический паровоз, ту-ту, политкорректно уйдет без них.

― Publicity is prosperity, ― сентенциозно по-английски и по-журналистски вслух присоединился к двиньковскому прогнозу Вовик Ломцевич…

―…Я, друзья мои, не спешу давать вам благие советы, ― продолжил ту же самую криминально-политическую тему Алесь Двинько за ланчем в Дарнице. ― Как вам поступать конкретно, вы уж решайте самостоятельно, совместно и уместно. Но, будьте благонадежны, моей посильной помощью и поддержкой вы можете располагать далеко не абстрактно.

Разом с тем я придерживаюсь мнения, что в ваших уголовных бедах-злосчастьях и в тюремной неволе априори ответственна, будем благонадежны, дедуктивно виновна белорусская держава. То бишь это бездуховное государство, та еще власть предержащая, вкупе с подначаленными ей малыми властями прилежащими и те, кто им влюбе пособничают, сознательно и демократически оказывают многолетнее доверие.

Стало быть, отомстить, соответственно воздать всем им есть ваше правое дело. Однако сводить счеты, дебет с кредитом, можно по-разному. Не так ли, спадар Евген? ― риторически вопросил Двинько, исподволь готовясь к основной части застольной речи.

― Чья-нибудь частная вина отнюдь не исключает общей коллективной ответственности, шановное спадарство. Во плоти и в духе.

От пищи телесной к снеди духовной индуктивно один лишь шаг. Он невелик для одного человека, но огромен для группы людей. Тем более социологические неравенства встречаются в жизни людской значительно чаще, нежели электоральные или политические уравнения.

Мы не будем сейчас рассуждать о победной демократической силе званого уравнительного большинства и неотъемлемых гражданских правах избранного меньшинства. На земле и в небесах. Тут и там каждый волен или не волен что-либо, кого-либо избирать в меру своих сил и возможностей.

Пусть вам в конечном итоге все обстоит, ровно на кладбище. Кто был никем, тот стал ничем. Неизбежно становясь прахом могильным, завалившимся деревянным крестом или совсем не вечным каменным надгробием.

То же самое мы наглядно скажем о любом государстве. Оно, подобно смертным людям, долго не живет. И наподобие каждого человека запрограммировано, предопределенно не обладает бессмертием.

Только наивные безоглядные материалисты могут поверить булгаковскому Дьяволу, будто человек смертен внезапно. Меж тем искушенным идеалистам, ревностно помнящим о телесной смерти, мементо мори, вовсе не свойственно доверять бездумно неким подозрительным сентенциям отца всяческой лжи.

По правде бытия утлое человеческое установление в Господних предначертаниях смертно. В том исчислении и злокачественные государственные новообразования. Не исключая из этого смертного ряда государство, некогда принявшее самоназвание Республика Беларусь. И того более, если мы понимаем под государством вульгарный политический режим, а также тех, кто по должности или же правом голоса обеспечивает ему временную стабильность. До поры до времени определенную кратковременную устойчивость.

Долговечность ― всегда короче вечности!

Государство ― это от века далеко не все общество, не вся нация или всецело страна. И не устои республики, понимаемой в этимологическом смысле. При всем при том, пусть ему на сколь угодно процентное лукашистское большинство оно ни опиралось в течение 22 лет внутри, вовне эта аббревиатура РБ определенно была и остается в слабосильном меньшинстве.

Превыше прочего, я предупреждаю о постоянной силовой угрозе спонтанного российского аншлюса, которая как никогда достоверно возросла в политическом итоге вероломного захвата Крыма и подрывной антигосударственной, в целом, антиукраинской активности России в Донбассе. Оттого бац и на матрац, дабы вместо одной, поныне объективно РБ, на политической карте мира будто бы врасплох объявились два-три новых субъекта РФ. Соответствующие военно-политические планы имеются, далее разрабатываются, стратегические приготовления осуществляются. Упорные разговорцы о Калининградском коридоре и фронтовом антинатовском предполье к западу от Смоленска ― по сути не пустые словеса.

По большому счету как ныне единственной гарантией независимости и суверенитета всецелой Беларуси, белорусского народа, безусловно, является предопределенно негативная реакция цивилизованных Европы и Америки на неспровоцированную российскую агрессию в западном направлении. Но ведь дальнейшим ухудшением отношений с Западом правящей клике в Москве ― Крым показал и доказал ― достанет большой дури и дурной опрометчивости заносчиво пренебречь. На семь внешнеполитических бед предержащий, нынешний Кремль, поощряющий неосоветизм и коммунистический реваншизм, вполне способен попытаться ассиметрично ответить частичным административным восстановлением распавшегося СССР со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Здесь Беларусь в образе и существовании государства, называемого РБ, суть военная цель и политическое средство, сильнодействующее лекарство от внутренних российских неурядиц. Так в действительности оно уже произошло с оккупацией Крымского полуострова.

Тем паче для аншлюса оной РБ у кремлевской олигархии наличествует целый ряд объективных, легитимных, правовых и законных обоснований.

В первую голову потому, что в основе нынешнего белорусского государства не лежит ничего суверенного и независимого, кроме персоналистской, как я ее неуклюже именую, прижизненной гегемонии президента Луки. Чего-либо другого в РБ покамест нет, поскольку Беларусь, не считая среднеазиатских новоделок, представляет собой единственную страну на постсоветском пространстве, где до и после Беловежских соглашений 1991 года не сподобились провести референдум о независимости и суверенитете.

Давнишняя суверенная декларация Верховного совдепа БССР двенадцатого коммунистического созыва года есть декларативная филькина грамота образца 1990 года, никем и ничем не ратифицированная. Тогда как три состоявшихся референдума в 1995, в 1996, в 2005 годах в счет не идут. Все они устраивались принудительно ради сиюминутного политического эгоизма Луки в роли всебелорусского главы, гегемона, арбитра и оракула. Всенепременно в приземленных узко политических целях. Дабы закрепить, продлить и увековечить не республиканскую, но его наличную власть и персональный авторитаризм.

Таким подобием теперешняя РБ по-любому пребывает не отечеством белорусов, но сугубо президентской вотчиной, имением. Сегодня оно есть, а завтра, быть может, его не станет, коли заявится другой самодержавный колхозный заправила, владетель, государь, господарь. И распорядится им, насколько ему государственно заблагорассудится.

Притом рано или поздно это предрешенно произойдет. Лучше бы пораньше. В таком случае у Беларуси найдутся кое-какие возможности обрести подлинную, всеми признанную законную независимость и легитимный суверенитет народа.

Покамест же РБ, как антинародное государство, воплощает собой незаконнорожденное дитя, бастарда, байстрюка, ненароком случившегося от распада СССР. Происхождением оно имеет место быть безотцовщиной, посмертным ублюдком, выблядком, почившей в бозе первой и последней фазы коммунизма. Гореть ему вечным адским огнем!

Предметнее скажем, деток у этой самой РБ много, а батька-матка Лука один. Причем с похожей сомнительной биографией в личном деле.

Политически, юридически, электорально это белорусское государство, несомненно, есть злополучный пащенок, окаянное отродье демагогической совковской власти, выкидыш противоестественного коммунистического эгалитаризма и охлократического коллективизма. В политическом плане подобное государственное устроение недолговечно. Обыкновенно оно исторически заканчивается предопределенной смертью правителя-демагога, вознесенного на престол чаяниями черни-охлоса, настропаляемого теми же охломонами при власти.

Такова вторая причина конечной исторической неустойчивости так называемой Республики Беларусь. Государство, официально проповедующее худородное равенство в социальной и умственной нищете, экономически нестабильно, под гребенку утрачивая обороноспособность. В противительном отличии от богато олигархического или доблестно аристократического общественного обустройства за сохранение куцей пайки бездуховного хлеба насущного никто воевать никогда не начинал. Не начнут того и нищие духом белорусы разношерстных идейных мастей, послушно, смирно, покорно приняв что и кого угодно, но только не войну.

Страшно подумать, для скольких нынешних лукашенковских верноподданных голосователей категорически, критериально не имеет никоего значения, перед кем им угодничать, раболепствовать, кому покорствовать. Кое-как сойдет и то годно.

Ну а остальному народу, не столь инертному и абыяковому, за что, с кем ожесточенно сражаться, дозвольте допытаться? За мифические пятьсот долларов средней зарплаты? За неостановимый рост грабительских цен в магазине, каб они соответствовали каким-то лукавым усредненным доходам? Против России? Против Евросоюза с Америкой? Лишь бы не было войны есть сакраментально банальное кредо не только для обывательской черни.

Мифологический царь Мидас прикосновением руки, согласно греческим изустным басням, бесперечь превращал дерьмо в золото. Охлократия же, наоборот, за что абы як ни возьмется в политике да в экономике, завсегда выйдут срачь, клоака и грязь.

Да-да, бывает, довольно легко вылезти из черной грязи в князи, коли, конечно, халявно подфартит. Намного труднее удержаться в князьях. Однак, чего индивидуально удалось конкретному золотарю Луке, дерьмократически выползшему из совхоза и навоза, анияк не угораздит его коллективной совковой клаке, двадцать с лишним лет сполна осознанно, по-свойски за него самородно голосующей.

Когда-нибудь неизбежно придет пора тяжко, кровью и разрухой, ответить за неизбежные последствия вашего быдловатого голосования, дорогие вы наши лукашисты! товарищи и товарки!

Беспомощность безмозглого экономического лукашизма, небезопасно зависящего от российских сырьевых субсидий, всем очевидна. Даже хоть вмале соображающим истым приверженцам долгосрочной власти президента Луки данная наркотическая зависимость яснее ясного в денежном выражении галопирующей инфляции.

Подобно спонтанной экономике в реальной политике дело почасту оборачивается сходным же дурноватым образчиком. Иного сейчас не дано и быть не может! Не глядя на тоскующую новосовковость преданных лукашистов и пандемическую ностальгию по былому Совсоюзу, действительная власть предержащая вынуждена жестко бороться с прошлым.

Демагогия демагогией, но на деле Лука стабильно разрушал и крушил в свою пользу именно неделимую советскую власть. Сначала он разогнал Верховный совдеп двенадцатого сталинского созыва, как избранный конституционный глава государства, отняв у него исполнительные и судебные самовластные полномочия. Потом же изничтожил референдумом тринадцатый совдеп, заменив его собственным законодательным собранием в ноябре 1996 года. То есть реально проделал то же, что и российский президент Борис Ельцин, идентично демократически, заручившись плебисцитарным мандатом, разгромивший Верховный совдеп РСФСР в октябре 1993 года.

Притом Лука вместо иерархии совдепов учредил президентскую исполнительную вертикаль. Попутно замкнув намертво на себя самого, незаменимого, все три ветви власти. Теперь он сам-один в своечастной РБ есть и суть лично советская власть, исключавшая какое-либо разделение властей. А также на сам-речь единая руководящая и направляющая сила, какой когда-то была КПСС.

Хотят того или не хотят присяжные и пристяжные лукашисты, но сам собой де-юре и де-факто в сегодняшней РБ естественно, непроизвольно сложился государственный культ незаменимой личности Сашелы Лукашенко. Уйдет ли он когда-нибудь скоропостижно или уйдут как-нибудь его самого, что тогда, скажите, пожалуйста?

Если на президентских выборах в 2006 году, пожалуй, и в 2010-м следовало ожидать прихода к полной пожизненной власти Луки Второго, а за ним ― Луки Третьего, то сегодня политическая преемственность державного лукашизма априорно невозможна. Иные времена, иной расклад сил в стране и за ее пределами. Ужотка не воскликнуть просто так по-французски: король умер, да здравствует король! Да так vive le roi, кабы тишь да гладь в родной белорусской сторонке.

Со смертью Луки неопровержимо скончается политически, социально весь его персональный государственный лукашизм, утянув за собой в могилу и этакое государство, заведомо построенное на песке культа одной-единственной незаменимой личности. Ибо вселяким прочим, потенциальным преемникам, надобно его полнозначно превзойти. Или же взамен операционно без особых затей взять да переформатировать подчистую сложившуюся знаковую систему политических и экономических приоритетов. Включая практически все наличные разделы жесткого диска. А это будет уж информационно другая республика, налицо другое государство, друзья мои.

Как бы к ним, непосредственно к нему, мы ни относились, наш Лука Первый и последний вне всяческих сомнений предстает форменной особой исторического масштаба. Не только и не столько по легковесным белорусским меркам, применительно, он формирует целую эпоху…

Глава сорок пятая И здравый толк о том, о сем

Алесь Двинько еще долго, многословно разглагольствовал, рассуждал на излюбленную ораторскую тематику актуальной истории эпохального посткоммунизма. Вольнописать обо всем таком он вообще-то не намеревается, по его словам. Но изустно поговорить среди своих о том, о сем, об особенных белорусских вопросах, не стесняясь в пространных выражениях и в частных доводах, ему душевно нравится.

Сколь ни странно, он никого особо не утомил тематическими рассуждениями за ланчем. В дремучую тоску не вогнал. Как ни брать, его взгляды на государство и общество так или иначе разделяет ему внимающая аудитория.

Льву Шабревичу, например, по-адвокатски предписано противостоять державе, справедливо защищая в суде от государственного обвинения и от тех же государственных внутренних органов разностайных клиентов. То есть терпил на его юридически криминальном жаргоне.

Остальные же, так получилось, воленс-ноленс оказались записными врагами того самого лукашенковского беспредельного государства. Двинько уж давно, десять лет назад тому, а трое политических беженцев совсем недавно, всего-то десяток дней.

Двиньковские рассуждения пришлись по душе Змитеру Дымкину. Отрецензировал он их достоименно. «Во всем вышеизложенном. В общем и в частном. Исторически и на текущий момент. Кое-что я у него, сто пудов, позаимствую, припишу себе для будущих публикаций».

В собственную очередь Тану Бельскую неотразимо заинтриговала красноречивая персона писателя Двинько. Потому она крупно пожалела, что не удалось с ним как-то познакомиться, пересечься пораньше, когда-то в далеком Минске.

«Письменник, вития…Лева, помниться, приглашал домой в гости к Алексан Михалычу. Нема того, что раньш было… Надо бы кое-что перечитать двиньковское, освежить в памяти… что в лобок, что по лбу… Как оно выразно говорится, старый конь промежной борозды не портит…Что-то мне подсказывает вагинально…»

― Алексан Михалыч, скажите, коли ласка, как продвигается ваш новый роман?

― С трудом, Тана Казимировна, трудненько, в творческих муках. Вот надеюсь съездить на рекогносцировку со Змитером на украинский юго-восток, набраться благонадежно выразных впечатлений и живописных подробностей на местности. Скажем, касательно привязки к интриге эвентуальной Второй Восточной войны. Не мешало бы и мои крымские зарисовки обновить в соответствии с новейшими оккупационными реалиями…

Знаете ли, я нередко поминаю замечательную цитату из «Гадких лебедей» братьев Стругацких: «Писатель — это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени — орудие для изменения общества. История показывает, что общество изменяют не литературой, а реформами и пулеметами… Литература в лучшем случае показывает, в кого надо стрелять или что нуждается в изменении…»

В это время Евген Печанский детально, ответственно вовсе не литературно, почти никого не цитируя, авторски занимался обеденными приготовлениями.

«Где один день пушкинского праздника жизни, там и следующий неизменно настает в продолжение однажды авторизовано начатого. А завтра в пятницу с утра как посажу брательника Сев Саныча на аэроплан через Вильню в Москву… И за работу с местной публикой, за работу!

Тачку надо под вечер встретить, с добрыми людьми из Белорашки пообщаться без великих кухонных заморочек с ночным прицелом на будущее. Хорошенького понемножку. По меньшей мере не каждый же день увлекаться изобильными зваными обедами и ужинами…»

К позднему обеду в тот сентябрьский четверг он ожидал наряду с питерским братцем Севастьяном, вроде разобравшимся со всем своим бизнесом на Украине, и настырную журналерку Одарку. Ее же кличут Дашутка. Между кулинарным делом, отменно способствующим проницательным психологическим размышлениям, Евген кое-чего отметил. Она, видимо, положила-таки на него своенравный ярко-синий девичий глаз без каких-нибудь вам репортерских затей. По-простому. Или же, сколь на них посмотреть здравомысленно, частенько даже в очень сложноподчиненных отношениях, предложениях, предположениях мужчин и женщин.

«Не до шуток, коли есть импульсивная Тана под боком, за стенкой…»

* * *
Двоюродные братья Печанские расстались в киевском аэропорту Борисполь накоротке, по-деловому. Без лишних слов, протокольных объятий, долгих рукопожатий и родственных слюнявых прощаний. А Севастьян неспроста еще разок напомнил Евгению об ожидаемом приезде в Киев московского журналиста Буянова:

― Иной раз подальше положишь ― поближе возьмешь. Не всем у нас в России по нраву приколы и протоколы совковых мудрецов…

* * *
В аэропорт Евгена подбросила Одарка Пивнюк на немудрящей украинской «таврии».

«Таврида… Символично, однако…»

Она же Дашутка завезла их со Змитером на стрелковую тренировку под Семиполки. Туда ж, в загородный особняк Андрея Глуздовича, ближей к вечеру подъехали из Минска старые испытанные друзья Евгена на столь же надежном завещательном «шестисотом».

«Бека за баранкой, Костя Кинолог с ним за штурмана. Хлопцы моих коней запрягли под капотом. И на раз оба-два в Украину проветриться с оказией…»

― Распрягайте и располагайте, хозяин! Ваш «мерин» в полнейшем порядке. «Отец и сын Бекарени» в качестве незарегистрированного семейного автопредприятия порядочность гарантируют…

Еще на отсидке в Американке, Евгений Печанский юридически оформил с легальной помощью Льва Шабревича куплю-продажу наследственного автомобиля марки «мерседес» некоему украинскому подданному по фамилии Пичански. Окказионально вон-таки оба они в одном физическом лице дождались давешнего минского приобретения двухнедельной давности.

Из-заграницы Евгенов «мерс» прибыл чин по чину оформленный с необходимыми сопроводительным бумагами под водительством Лавра Бекарени. Им Лаврик так-сяк значится по белорусскому паспорту в наличии.

Между тем и сем различных псевдонимов, всяких-яких сетевых ников, личин и ликов у него, наверное, побольше, чем у Змитера и Дашутки вместе взятых, ― как-то предполагает о том Евгений. Поскольку его стародавний однокашник всесторонне и отвязано совмещает вроде бы несовместимое. С одной стороны, Бека, ― это по школьному и детсадовскому прозвищу,― на пару с отцом профессионально занят авторемонтом и высококлассным тюнингом дорогих автомобилей. С другой, он ― один из могучих российских хакеров. Анонимно и очень скрытно. Со всем тем в обоих видах международной деловой жизнедеятельности железно пребывает в тени. Официально в двух сопредельных и союзных государствах Лавр Георгиевич Бекареня числится трактористом-механизатором у какого-то фермера под Смоленском.

От того-сего дальнего смоленского родственника Лаврик, к слову, намедни послал в районную налоговую инспекцию соответствующую справку. Притом с почтовым уведомлением о вручении. Как скоро ― так сразу, едва ему пришло казенное письмо счастья с нахальным требованием заплатить спецналог на декретное тунеядство.

― На свету, Георгич, засветился? ― подал тональную реплику Евген.

― Иногда оно нужно, Вадимыч. Работаем под прикрытием, что ни говори! Чем дурнее бумажка, тем больше она впечатляет бюрократических букашек, мытарей. И другую дробно ярыжную срачь и сволочь! ― мотивировал Лавр. ― Белгосзаконы нужно потреблять ровно вонючий деревенский самогон из бураков. Зажимай нос, закрывай глаза и пей. Может, удастся расслабиться.

Насколько оно известно не одним лишь расслабленным гражданам Республики Беларусь, предержащее тамошнее государство в соответствии с декретом собственного своего главы огулом зачисляет в дармоеды, мытарит многих и многих, предпочитающих привольно работать на себя.

Подумать только! Совсем не на того самого батьку Луку в президентском кресле! Вот он там и сям, который порскает свору наглых налоговиков на каждого, кто не желает денно и нощно ему служить, на него батрачить всю рабочую неделю, ежедневно горбатиться от звонка до звонка. Или еще как-нибудь несчастно ишачить в частном хозяйстве президента Луки, в какое давно уж превратилась лукашенковская самодержавная РБ. Мало ему, горлохвату, косвенных налогов!

Прочувствованный рассказ Лаврика о последних налоговых новинках президентской Беларуси был принят Евгеном к сведению. Сдержано, но не отчужденно. Пригодится, поди, когда придет время изредка трудоустраивать через Россию на своей, собственно и законно, украинской фирме кого-либо с неблагополучным и безотрадным белорусским гражданством.

Редкое имя, отчество и по паспорту отечество Лаврик заимел от родителя, ― припомнил Евген. Путем свидетельства о рождении зарегистрировали Беку казенно в БССР, но с фигурой умолчания. А именно, в честь белого генерала Лавра Корнилова, некогда славно воевавшего с краснозвездной нечистью в прошлом веке. Оттого Лаврик ох не любит, если кто-то исторически ошибочно обзовет его Лаврентием. К небезызвестной исторической фигуре Лаврентия Берии отец и сын Бекарени относятся куда как неприветливо и недружественно, благопристойно говоря.

―…Тебе, Геник, дружеский привет от батьки. Не от Луки-урода, понимаешь. От моего батяни родного. Персонально велено передать. С наилучшими пожеланиями рабочего мастерового класса.

― И ему того же, Бека. От меня дядьке Жоре Стасичу всего самого-самого.

― Как там в отвязанной Калифорнии твоему Вадим Сергеичу живется? Денежно?

― Не жалуется. В гости сюда в Киев собирается. Меня к себе зовет.

― И что ты решил, братка?

― Решительно о том думаю. Но с окончательным решением о постоянном месте жительства покуда, мыслю обождать, повременить полгода или год.

― Долги и должники?

― Они самые, Бека, по нумерованному списку, в дебет и кредит. И не только…

― Можешь положиться на меня и отца, Вадимыч. Будь спок. Чем сможем, во многом поможем. Тачками и госномерами, к примеру…

На мокруху в сортире, ты понимаешь, ни я, ни батька не подписываемся. Не сантехники мы. Ну, а мои специфические услуги цифрового дилетанта, не исключено, могут тебе, Геник, раптам понадобиться. Программно или, тамотка, аппаратно. Пиши окольно, через прокси, куда я тебе показывал с предустановленными ключами.

― Заранее благодарен. Учту на будущее.

Костя Кинолог, по фамилии Майорчик, предпочел изъясняться полунамеками и недомолвками насчет возможной помощи Ген Вадимычу в белорусских краях. За накрытым столом в беседке во саду ли в огороде у Глуздовича он кое-что отрывочно обсказал с длинными такими паузами. О том, как скорбно похоронил доброго пса Акбара. С большего привел в порядок дом в Колодищах после трехсуточного бардачного нахождения в нем ментовской засады. От среды до пятницы вечером, когда пятеро ментов убрались долой. И обделанную ими хату, козлы, не закрыли, не опечатали. В отличие от обыска с ОМОНом в воскресенье до того. Мало того, насколько выявил Костя посредством знакомых собачников, в наследственном особняке в Боровлянах тем же макаром была какое-то время засидка мусоров позорных.

«И куда только тот лукавый Макар своих телят не гонял!»

Переночевав в Семиполках, заграничные гости Евгена возымели намерение отбыть домой железнодорожным транспортом. Евген со Змитером с утра пораньше сопроводили их в Киев. У всех своенравные манеры, обиход и планы, как всегда требующие доработки и уточнения.

― Когда вы с Михалычем в Славянск отъезжаете?

― Пивнючка телефоновала, что скоро в воскресенье, буди большой репортерской кодлой. Оттуда разом командой на фронт. Все бумаги и разрешения получены. Пидемо до ветру на минное поле.

А ты, Вадимыч, рассекая на солидном блескучем «мерсе», зараз с деловыми визитами?

― Нияк инакш, брате. Надо бы соответствовать имиджу крутого джентльмена и аудитора.

Тебе ужотка сегодня с американской прессой общаться, паблисити на троих разводить. Отдуваться с толком в здравом общем смысле. Тана звонила, казала у нее то, се, тудема-сюдема не поспевает в срок к нам в Дарницу.

Энглизировать не англизировать, ― подпустил непосредственного сарказма Евген. ― Будешь с тем эбеновым негритенком-ниггером говорку вести на ангельской мове, политкорректно…

Глава сорок шестая Долгами жили их отцы

Во вторник Евгений Печанский встречал, подвозил, принимал по-домашнему и по-сыновнему отца из Сан-Франциско. Вкусно кормил, поил… «В нашей дарницкой тесноте не без обеда с обиходом и подходом…»

Должно ввести, на постой встал-то американский мистер Вадим Сергеевич в Семиполках у украинского пана Ондрия Петровича. Там все-таки им, богатым людям, просторнее и привычнее. Их Евген когда-то свел вместе на Канарах во имя взаимовыгодной пользы и финансово-кредитного сотрудничества.

Если бизнес Андрея Глуздовича относительно диверсифицирован, то Вадим Печанский уж много лет подвизается по преимуществу в сфере банковской и инвестиционной деятельности.

Финансово-экономическую карьеру отец Евгена вовсе не походя начинал в эпоху засилья советского планового администрирования. На красный диплом отучился в московском плехановском нархозе; распределился в Минск, поступил на административную службу в некое государственное подобие промышленно-строительного банка. В совковое лихолетье, как он говорит, изучал рыночное банковское дело чисто теоретически. Оттого на предсказуемом развале Совсоюза подготовлено, организовано, долгожданно вошел в него вполне практично, буржуазно и капиталистично. Фактически приватизировал своечастное банковское отделение, которое был назначен возглавлять. Приобрел таким руководящим образом стартовый кредитный капитал и еще до перевернутого августа 1991 года лично для себя завершил эпоху первоначального накопления. Капитально убедившись в полнейшем экономическом и политическом банкротстве СССР, учредил в знаменательном декабре 1991 года собственный белорусский банк в Минске. К тому часу он действовал на финансовых рынках без малейшего участия и вмешательства перелицованного партийно-совковского государства с длинными такими казенными руками, тянущимися из Москвы.

В развитой рыночной экономике одни люди частенько берут деньги в долг. В какой-либо форме. А другие им охотно дают денежные знаки-символы на частные нужды. Случись то незамысловатые индивидуальные потребности на пропой ли прокорм души, тела. Либо ссуды с расчетом на групповое, корпоративное потребление. Всюду мы кредитуем, инвестируем в людей, в торговлю, в промышленность, в науку, культуру. Так или инак, в любой человеческой жизнедеятельности требуются вложения капитала. Это вам и нам есть настоящий капитализм, ― весьма любил порассуждать на заданную политэкономическую тему профессиональный банкир Печанский-отец.

Тем самым между обычными людьми и большими деньгами синергически необходимы грамотные, образованные посредники, умеющие профессионально, взаимовыгодно распорядиться, как теми, так и другими. Финансы суть энергия жизни.

«Однак энергия есть отнюдь не энергетика. Пусть им для профанов и болванов это условно одно и то же».

Насколько понимал Печанский-сын в прошлой и нынешней политэкономии, президентская власть, объявившаяся на Беларуси в июле 1994 года, политически напрочь исключала институт какого-либо частного посредничества. Она в единственном лице изначально предпочла сама посредничать абсолютно во всем и промеж всеми. В том разе, без зазрения совести, нахрапом, стоять средостением между верноподданными и дензнаками, имеющими хождение в Республике Беларусь. И шаг за шагом прибрать к президентствующим рукам все, до чего они в состоянии дотянуться.

В 1995 году Вадим Печанский не без оснований начал опасаться за собственно банковское будущее. Во вселяких смыслах. Хотя и был среди тех, кто напрямую финансировал приход к власти Александра Лукашенко. Оказалось-то: инвестировал он не туда и не в того, кого нужно. Ошибся и промахнулся тогда, наш Вадим Сергеич! К сожалению, в тогдашней белорусской политике невидимая рука либерального рынка всяческих услуг и предложений вместо, сдавалось бы, естественной поддержки стала душить частный бизнес. Центростремительно и центробежно. И чем дальше, тем больше и круче.

Поэтому в 1996 году Печанский-отец, предпринял серьезную работу над ошибками. Принялся рассудительно и заблаговременно сворачивать собственное банковское дело на Беларуси. Исподволь, но не исподтишка, не из полы в полу, но легально уводил в безопасность, спасая свои и доверенные ему деньги от загребущих лап и завидущих гляделок президентской державы. Она к тому времени ой как продемонстрировала недвусмысленные притязания и домогательства на абсолютное господство не только в политике, но и в экономике.

«Следовательно, в ноябре, ай благоразумно, не дожидаясь фальсификации результатов того референдума, батька улетел в Штаты. А в декабре резко попросил тамотка политического убежища».

Сначала отец жил в Денвере, в штате Колорадо. Туда Евген к нему один раз ездил на школьных летних каникулах. Потом родитель переместился далеко на запад, в Калифорнию, где осел во Фриско.

С тех пор, в течение почти двадцати лет Печанский-старший на Беларусь ни ногой. Пусть ему наработанными белорусскими связями по-прежнему должным образом пользуется. Но издалека и свысока, как свойственно американскому белорусу. Даже заимев давно гражданство США, почитает за благо как-либо не пересекать границу РБ, отделяющую ее от свободного антикоммунистического и антисоветского мира. То есть устроился на постоянное местожительство там, где любая перепродажа с целью наживы почитается торговлей, а спекулируют только лишь ценными бумагами на бирже или нефтяными фьючерсными контрактами.

«Банкир не банкомет, а тот неслабый финансовый урон, какой мой батька нанес частно-бюрократической лавочке Луки-урода, политического срока давности не имеет… По-прежнему оба они один другому великие долги предъявляют в частном и государственном праве…

Право слово, эмиграция ― это у нас в шерсть потомственное, в семействе Печанских. В эпицентре все ж таки спокойнее, чем в центре. А молодые ростки капитализма и полусгнившие корни коммунизма не слишком совместимы».

Коренных сыновних претензий к отцу, оставившего его с матерью, Евген по жизни ни разу не выставлял сварливо и неуживчиво. Да и не думал особо о том, однажды убедившись, что ему лучше живется в своем Минске, нежели в чужом Денвере. К тому же намного приятнее иметь богатого родителя в далекой Америке на свободе, чем бедного родственника, упрятанного в тюрягу или в зону за колючей проволокой в хрестоматийно литературных местах. Не столь отдаленных, но и не так близких.

Детская, глубоко скрытая обида на отца все же подспудно присутствовала, насколько впоследствии сумел проанализировать Евгений. Но обратилась она не против отца, матери, а почему-то в неприязнь к английскому языку. «Даром что придуманы фрейдистские байки об Эдиповом комплексе. Как бы не як! Яко мы отпускаем должникам нашим устно и печатно…»

Насколько он воспринимал, его с малолетства раздражали и напрягали звуки английской речи. Евген тяжко, с неудовольствием разбирал, чего ему говорят по-английски на школьных уроках и нанятые репетиторы. Порой с напряжением вслушивался и вовсе не понимал тех, для кого английский есть стихия родного языка. Разве лишь до него доходили отдельные несвязные слова. Стихийное погружение в английскую мову ему никак не удавалось.

Зато в упорядоченные печатные тексты он входит сразу, легко, не напрягаясь чрезмерно. Чтобы уяснить чего-либо английское, ему надо один раз увидеть, но раз десять-двадцать услышать то же самое, о чем идет вроде бы та же самая иностранная речь.

Ясно видимые английские слова на печати и в транскрипции с детства запоминались Евгену довольно просто. Чего никак не скажешь об их изустном произношении. В этом он еще раз неприятно убедился во время первой поездки в Америку.

Он с пятого на десятое как-то мог уразуметь и общаться с более-менее образованной англоязычной публикой, закончившей университет или колледж. Американский, конечно. Понятно, почему колледж не в убогих белорусских понятиях, какие очень ниже среднего специального образования.

В то же время то, что там ему пытались гундосо сообщить продавцы в магазинах, официантки в закусочных, чаще всего находилось вне пределов его разумения. Как в фонетике, так и в лексике. А школа-то, которую они все поголовно пооканчивали, по-американски называется высшей!

Потому-то, когда в выпускном классе перед ним встала альтернатива получать высшее юридическое образование то ли в калифорнийском Стэнфорде, то ли в Белгосуниверситете, Евген Печанский сознательно избрал то, что проще и понятнее. Завалив неожиданно централизованное тестирование, он поступил совсем просто. Подал документы в полицейскую академию, куда и был принят безо всяких с дядюшкиной всемогущей протекцией. Заодно уязвил безмерно мать с отцом, но династически порадовал дядьку Алеся и покойного деда Сергея, продлил-таки семейную традицию блюстителей порядка.

Теперь вот, точно в юности, ему заново надобно решать застарелую проблему английского языка. Если перебираться к отцу, то придется осваивать весь тот америкэн инглиш. Поскольку печатно, постольку и устно. В произношении разного толка. Брать его в college talk, интерпретируем и транслитерируем латиницей. «Тот еще устный каламбур получается!» В конце-то концов детско-юношеских предубеждений у него и подавно не имеется. Но все-таки устные трудности продолжаются, остаются. Ему по-прежнему легче общаться по-английски с теми, для кого этот язык не является родным. С теми же немцами, итальянцами, даже с китайцами, к выразительному примеру.

«Бла-бла-бла, болтовня и болботня!»

Притом нигде одними финансовыми документами нельзя ограничиться ни в коем разе. Приходится и смотреть, и слушать. Потому что аудитор, ревизор везде вынужден иметь дело с болтливыми людьми, не только с бумагами или четкими файлами программ бухгалтерского учета. Будь та изустная аудитория в Америке, в Европе или в Беларуси, оставшейся за межой.

«А тут мой Вад Сергеич предлагает, уговаривает эмигрировать в даль заокеанскую. Должно быть, в шерсть яблоко от яблони и близко падает и далеко по закону всемирной эмиграции Ньютона-Колумба».

Помимо своего отца из Фриско Евген в ту неделю, начиная с четверга, должен был вдобавок привечать, опекать батьку Змитера из Берестья, коли сынку плотно и надолго заехал во всех значениях на передовую.

Дмитрий Витольдович Ломцевич-Скибка, не дотерпев до возвращения сына из Донбасса, заявился в Киеве в обход, через Польшу. Таким фланговым способом перемещения избегнув ненужного внимания белорусских властей к негласной сердечной встрече отцов и детей. В самом-то деле ни к чему заместителю главного редактора регионального официоза попадать на заметку и под метлу лукашистских штатных и внештатных идеологов! Ведомо-неведомо, но чем дальше от Минска, тем больше государственные нижние чины лютуют и свирепствуют в режимно-охранительном усердии.

«Заставь провинциального долбня под Луку ложиться, он и сраку себе порвать рад. Причем не только свою собственную. Вот оно как! Сыночек-то у него, кажут, в ужасных политэмигрантах? Ату его, порск, псик его с идеологической должности без пенсии с волчьим билетом! И так его батянька еле усидел в той областной газетке, когда Вовчика замели, посадили».

Как бы там и тут ни было, ― пришел к благожелательному выводу Евгений, ― вось-таки должен Дмитрий Ломцевич поскорее повидаться с сыном. По идее семейное журналистское дело и родительский долг того стоят, чтобы гостя из Берестья поселить в дарницкой квартирке до приезда Змитера из фронтовой командировки.

Родители Таны, промышляющие ларечной торговлей, тоже вроде бы мыслят съездить к дочери-политэмигрантке в Киев. Как она рассказала, внучку Лизу они срочно забрали к себе в Слуцк. И менские бояре Бельские нисколько не противились этакому семейно-политическому решению слуцких шляхтичей Курша-Квач.

Батьковские мотивы и побуждения Евген с Таной не обсуждали. Оставили двадцать пятым кадром, в межстрочном интервале, между невысказанных мыслей и пожеланий.

«Решительно незачем спрашивать лишнее и личное…»

Евген также никому не желает сообщать, что перед возвращением в Сан-Франциско отец-батюшка оставил в его распоряжении пакет ценных бумаг на основательную сумму в триста пятьдесят тысяч долларов. Як молвил Вадим Сергеич, на эмигрантские выдатки, иждивения, издержки, протори и расходы Евгению Вадимычу. Или еще неяк на что-нибудь спорадически предпочтительное в его положении отпрыска интернациональной и многоязычной фамилии Печанских.

Так, умножив и подытожив имеющиеся финансовые ресурсы, аудитор Евгений Печанский выплатил адвокату Льву Шабревичу совокупный гонорар в размере пятидесяти тысячи долларов США на банковский счет в Киеве.

Глава сорок седьмая Взять также ящик боевой

Алесь Двинько и Змитер Дымкин-Думко, вернувшиеся с переднего края АТО, уж не застали Льва Шабревича. Давыдыч уехал себе в Москву и далее с Альбиной по отпускному маршруту на один из цивилизованных греческих островов, куда благонамерено не пустили и до сих пор закрывают доступ кочевым ордам азиатских переселенцев-варваров.

Допустим, в Киев и в Украину исламские азиаты и номады нимало не рвутся дикими шумными толпами. Украинская столица представляется Меккой иным странникам, паломникам и пилигримам. К примеру, тому же Михалычу, обретшему тут-ка нехилое вдохновение. Это и Евген приметил, и Змитер. Причем журналист ― с легкой завистью к писателю, приглашенному погостить в асьенду к Глуздовичу в Семиполки. Позавидовал он, понятное дело, не месту отдыха, но вдохновенному писательству Михалыча. А также тем, кому Киев ― матерь антисоветизма и антикоммунизма среди городов русских.

Да и других вольный Киев привлекает от противного. Скажем, официозных журналюг из лукавой РБ и спутанной РФ. С какой-то мымрой россиянкой Змитер ненароком схлестнулся в редакционных кулуарах. И та не в силах сдержать лютую ненависть нагадала ему зловещим сиплым шепотом роковую участь Павла Шеремета. Что ж, таковы, верно, издержки профессии и гласности!

Противоположности, бывает, стереотипно сходятся. Тем же самым оказался озабочен отец Вовчика Ломцевича. Его тоже беспокоит, что сын оказался слишком уж на виду и на свету. Оттого, наверное, Дмитрий Ломцевич настаивает, кабы глупый Вовчик ушел в тень, не светился впредь в Киеве. А для того уехал бы учиться по уму новой интернет-журналистике в Штаты на три года с правом защиты американских докторских тезисов. Отец расстарался: грант на мази. Не то разудалого политэмигранта, пиф-паф, ой-ой-ой, взрыв, бабах и ах, ждет печальная доля Димы Завадского или Паши Шеремета.

―…Пускай, сыне, там и сям все наверняка устаканится, угомонится. Смотри, Влад… А потом либо умрет Лука, либо российский аншлюс. Либо Россия сама судьбоносно распадется навроде СССР, по пути которого она ностальгически следует…

Отец еще долго мусолил, рассусоливал о преимуществах учебы в Америке. То да это Змитер и сам соображает. Хотя бы стоило научиться английскому на уровне свободного владения. А там, глядишь, начать работать международным фрилансером, спецом по горячим точкам, строго по-английски.

Покамест ему работается не слишком хорошо и достойно. В отличие от Двинько, Змитеру Думко писать по-русски или с переводом на украинский практически не о чем. Разве что повторять официальные и официозные зады тех, кто описывал и продолжает в том или ином ключе, ракурсе обрисовывать гибридную войну на юго-востоке. Лучше ввести: микст-войну по-двиньковски. У деда Двинько он равным образом позаимствовал еще кое-какие мысли, идеи, думки. Но этого мало. Поэтому задумал во второй раз съездить в Донбасс уже неофициально, не пользуясь высоким армейским покровительством. Благо неформальными контактами он на фронте обзавелся во множестве. Можно отважно махнуть и дальше, с риском для жизни, за линию фронта в журналистско-разведывательных целях.

Есть, конечно, какая-никакая возможность будто бы спокойно пробавляться циклом аналитических статей о Беларуси, усугубляя репутацию непримиримого политэмигранта. Кстати вспомнить, его «Бульбоеды» были хорошо приняты киевским медийным сообществом, включая редакторов. Но о том самом и отец его предупреждает по-батьковски на русском и белорусском. По-всякому озлобленные новосовки могут его здесь достать, существенно попортить жизнь. Не за то, так за это.

Взамен же взаправду рискованного существования в условиях информационной войны ему предлагается мирно пополнить образованность настоящим образованием в Стэнфордском университете. Это вам не родный Белгосунивер, не выдерживающий никаких с ним качественных сравнений. Подобно «запорожцу» против «мерседеса» или антропоморфной чеховской Каштанке супротив человека.

Есть еще финансовый вопрос, если он по сути официозный журналер в Украине. А за принадлежность к официозу обязательно следует хорошо платить, гораздо больше, чем он имеет нынче на гонорарах. Потому и живет, вкусно кормится за счет Евгена и Таны, неслабо имея трехразовый ежедневный хлеб насущный. А разве это дело?

Старый долг он Евгену отдал в евро из свежей немецкой премии. А дальше-то как?

Следовательно и последовательно, к декабрю надо бы все вырешить, утрясти, оформить соответствующие бумаги на въезд и на грант для обучения малоразвитых иностранцев по штатовской программке докторантуры. Одновременно, ― одно другому-третьему не мешает, ― обусловлено разобраться с отдельными задумками и наметками на Беларуси и в Украине, нынешней и бывшей.

«Модуль не модель и не матрица. Пока могу Тане и Евгену помочь… Не в лобок, так по лбу… Кому-то в шерсть и против шерсти…

А, быть может, крутануть жизненный сюжет самым нежданным образом? Да так, чтобы и мы с друзьями приехали, и враги наши приплыли?!!»

* * *
Московский журналист и спецкор Иван Буянов аккредитовано прибыл в Киев после того, как Змитер с Евгеном распрощались с отцами. Приняли отцовские предложения к размышлению, убедительно так обещали поразмыслить. И вновь озаботились текущими делами, присносущими людскими задачами. Включительно те, что в нашем человеческом бытии неотъемлемо появляются и разрешаются по мере поступления, сложности или неотложности.

Намеренным делом Ваня Буянов, едва представившись, сослался на некоторое личное знакомство с покойным дядюшкой Евгена, с полковником Печанским Александром Сергеевичем.

«Братец Сева, очевидно, дал вводную…»

Был налицо знаком Ваня с опочившим Алексан Сергеичем или не был, ― Евгена фактически не интересовало в продолжение интригующего разговора. «Дедукция всяко не индукция, коли не основываться на безграмотных русских переводах детективных рассказов сэра Артура Конана Дойла».

Однако информацию, предоставленную майором Буяновым, ему надлежит всячески осмыслить и проверить. А также в сложноподчиненной связи основательно рассмотреть то, кем его нынче считают гость из Москвы вместе с теми, кто за ним стоит, и чьи интересы он, вероятно, представляет. «В дебет и кредит индуктивным методом».

―…Охрана на месте ― не бей лежачего. Обычная караульная служба из салабонов и черпаков-срочников. Да и чего им охранять бдительно, деятелям вашего белорусского МЧС? Склад просроченного имущества советской гражданской обороны? Старинные противогазы и ОЗК?

В том и секрет, что на четвертом складе, повторяю нешутейно, бережно законсервировано имущество, достаточное, чтобы вооружить штатную диверсионно-разведывательную группу. Ясное дело, не новьем по-российски. Но по советским требованиям очень тебе неплохо.

Тот схрон создавали, когда обеспечивали вывоз из вашей Беларуси ядерных боеголовок к ракетно-артиллерийскому вооружению. В те времена, в 1991 году обошлись без шума и пыли, всевозможное стратегическое и тактическое добро вывезли без эксцессов. Но готовились ко всякому развитию событий.

Официально наших игрушек на том складе не имеется. Якобы информация о скрытом хранилище имущества, принадлежащего Аквариуму, передана белорусской стороне. Наряду с тем кое-какие стволы оттуда всплыли затем в Чечне у дудаевцев. Совсем недавно в Луганске у ватников.

Сам понимаешь, теперь все командование, союзники, мать их так-то, делает умный вид, будто бы того номерного имущества никогда не было. А кто чего знает, предпочитает о том не крякать. На нет и военного трибунала нет…

Своих политических пристрастий Ваня Буянов нисколько не скрывал перед Евгеном. Видимо, московскому визитеру претит быть в панибратстве товарищем майором и хочется стать по меньшей мере господином полковником, его высокоблагородием. Может статься, и выше ― превосходительством. Если Россия развернется от совкового прошлого к имперскому будущему, беззаветно вычеркнув из официальной идеологии семьдесят совковских лет.

Кстати, Алесь Двинько расценивает таковой поворот на горизонте событий многими россиянами идейно желательным. Хотя маловероятным, по его мнению, в ближайшем обозримом развитии политики и экономики страны, переживающей несуразные и смутные нестроения эпохи посткоммунизма.

До аншлюса Беларуси и восстановления аристократической евразийской империи в новом качестве такая Россия дойдет далеко не сразу. В противоположность нынешней кремлевской олигархической камарилье, от которой возможно ожидать чего угодно скоропалительного по чеченскому или по крымскому сценариям.

Однак складированное под Минском спецназовское оружие и амуницию следует иметь в большом виду. Мало ли что может пригодиться в этой политэмигрантской жизни и после нее?

«Охват не обхват. Чем-то ведь различны майка и футболка, не так ли?»

* * *
Алесь Двинько также кое-что поведал Евгену Печанскому по окончании званого ужина в Дарнице, куда по-дружески был приглашен и гость из Москвы. Поскольку с Ванькиным дедом Семеном писатель Двинько оказался в коротком знакомстве. Как бы сказать, на дружеской ноге.

Евген любезно вызвался отвезти его назад в Семиполки.

― Так что же вы хотели мне сообщить, Алексан Михалыч?

― Желал бы я погодить, пока сполна истекут шесть месяцев, мною обещанные блаженной памяти Алексан Сергеичу, тем не менее, время не терпит. О тайнике на даче под Боровлянами вам необходимо знать, друже Ген Вадимыч. Скажем, на всякий занятный жребий.

Автоматического оружия, спецсредств и прочего снаряжения тамотка достанет на хорошую спецгруппу силового обеспечения специфических негласных операций, в которых участвовал мой друг и ваш почивший в бозе многоуважаемый дядюшка. Будьте благонадежны… Об инвентарном списке конкретно поговорим чуточки позже, когда я расшифрую файл у меня на скрытом диске…

Помимо того Михалыч вдруг изложил совершенно неожиданную для Евгена версию безвременной кончины полковника Печанского.

―…Насколько вы знаете, Алексан Сергеич Печанский скоропостижно скончался от инфаркта не в таком уж пожилом возрасте. Он в полном понимании происходящего, бывши в твердой памяти, осознано выбрал такую вот смерть. Особый препарат, введенный рукой одного из наших проверенных коллег-медиков, подействовал сколь должно, и официальное вскрытие тела ничего, кроме заурядного, пускай, обширного инфаркта миокарда, не показало.

Вместе с тем самоубийством или убийством все прискорбно произошедшее я бы назвать не рискнул. Дело в том, что настоящим образом жить шестидесятилетнему полковнику Печанскому предстояло меньше года. Вопрос жизни и смерти для него не стоял. Главнее было: как и кем дожить до естественного конца. Потому что ему была диагностирована редчайшая болезнь Кройцфельдта-Якоба с погибельными симптомами угасания.

Смерть и смертельная неизлечимая болезнь Александра Печанского по-моему не страшили. Гораздо хуже было иное… Умирать-то ему пришлось бы от прогрессирующего разрушения головного мозга в невменяемом состоянии полнейшей деменции. То бишь преждевременного слабоумия, ― приостановил повествование Двинько.

Глянул пытливо на собеседника. Но тот упрямо молчал.

Руль «мерседеса» Евгений Печанский держал уверено, за дорогой следил аккуратно. Немного вина за ужином на него никак подействовали. Ошеломительное известие тоже. Нечто подобное он как-то предчувствовал, логично предвидел вследствие разговора с Иваном Буяновым.

«Два предложения след в след на одну оружейную тему ― они тебе не просто так… Логистика: фатально, летально и реально. Спрашивается, кому и когда? В продолженный период наибольшего благоприятствия…»

― Симптоматика болезни Кройцфельдта-Якоба сходна с той, какая случается при старческом слабоумии, ― не дождавшись от Евгена ни реплики, ни ремарки, участливым, соболезнующим тоном продолжил Двинько. ― Достаточно заглянуть в медицинские источники в интернете или в энциклопедиях, чтобы их сравнить и прийти к соответствующим выводам.

Наш упокоившийся Алексан Сергеич сделал их в должном порядке. Индуктивно, адекватно и продуктивно… Ажно, креативно, я бы подчеркнул.

Смерть, на мой взгляд, тоже есть творчество. Чтобы нам ни говорил по данному поводу обыденный квазирелигиозный материализм. Или суеверное гуманистическое неприятие остановки жизненных процессов.

Смерть естественна, ожидаема, наподобие конечной станции-терминала. Против того, неожиданная жизнь, она всегда как бы за гранью реальности.

По прошествии того же полугодичного срока мы с вами, мой Ген Вадимыч, оба должны получить от усопшего зашифрованные письма по электронной почте. Смею предположить, преставившийся Алексан Сергеич, намеревался и намеревается поручить нам пост мортем расследование некоторых частных и государственных обстоятельств его гибели. В частности, догадываюсь, что-ничто о преднамеренном заражении его прионами ― болезнетворными агентами Кройцфельдта-Якоба.

Человеческое жизнеустройство ― явление сверхъестественное, друже мой. Великое или малое. В особенности касаемо воздействия на него вредоносных мельчайших прионов в виде протеинов, меньших, нежели вирусы. Вот уж воистину ― живая смерть, мертвая жизнь, чему нас учат и отцы церкви христианской…

Глава сорок восьмая Вздыхать и думать про себя

Посмертными посланиями, в различной взаимосвязи, родственники не прекратили заряжать, допекать Евгена в сентябре месяце текущего года. «В дебет и кредит, натурально, без кавычек, через запятые!» Так, в своем почтовом ящике он обнаружил письмецо от живого и здравствующего, благодарение Богу, отца из Америки. В нем вложенным файлом Вадим С. Печански с формальным таковским североамериканским прискорбием, занудно юридически, по-английски уведомляет сына об отданных им погребальных распоряжениях в силу скоропостижной кончины дорогой супруги. То есть матери Евгена ― Индиры Викентьевны Печанской, урожденной Харликовой.

В связи с тем и этим срочно отозван из отпуска Лев Шабревич, а из Сан-Франциско спешно отослан чисто американский адвокат. «Лоера, так сказать, батька мой откомандировал переполох на казенных лукашистов наводить».

Отец не довел до сведения Евгена каких-либо криминальных подробностей и патологоанатомической причины прискорбного и траурного фамильного события. Подразумевается, они оба предполагают в чем-то один и тот же естественный исход. А в довесок ― непростые семейные обстоятельства тому предшествовавшие.

Неспроста Евгену тем часом закралась на ум нехорошая мысль. Не исключено: его хотят выманить или на похороны, или на свежую могилку на Северном кладбище. Поневоле пришло на память краткосрочное мнимое освобождение из Американки. Потому он сейчас и дал самому себе подписку о невыезде из Украины в северном направлении.

Вместе с тем, уместно или неуместно, некоторые соображения о насильственной гибели Индиры Печанской он счел параноидальной идеей: «Некому там сейчас устраивать такого пошиба особенные акции… А если все же чья-нибудь дурная инициатива?.. Нет, это тебе бредятина паранормальная!»

Вопрошать, восклицать, предполагать можно разное, неразумное. И от неприятных разнонаправленных мыслей никуда не денешься. «От текущих дел приходится отвлекаться по-дурному…

Мало ли чего-ничего бывает с меньшего и с большой дури? Может, это частное предупреждение насчет Минска, куда мне лучше не соваться?»

Тем паче, по идее, ему нет нужды куда-нибудь спешить сломя голову.

«К тамошнему белорусско-лукашистскому государству на стрелку? Уходить на север, руки в гору?! Нет, дудки вам, сдаваться покуда не порываюсь!»

Как-никак свежеобретенный статус политического беженца и украинское гражданство официально и надежно защищают его от незаконных арестов, задержаний по эту сторону государственной границы. От всего неофициального с большего он самого себя оборонит. Между тем запрашивать экономического столового убежища в Украине ему без нужды домогаться. Посколь уж прокормить-то свою особу сумеет без какого-либо навязчивого государства, прекрасно прокормится в антисоветском Киеве получше и вкуснее, чем в просоветском Минске. И дарницких друзей-соратников, Змитера с Таной, не позабудет.

Но как избавишься от непрошеных воспоминаний о том, чего было, сплыло, ушло, будто и не бывало?

Наверное, со смертью матери в его жизни что-то не оборвалось внезапно. Но предрасположенным образом ожидаемо закончилось в закономерном завершении. Чему быть, того не миновать…

Евген глубоко и облегченно вздохнул, почему-то перекрестился при получении все-таки неожиданного извещения о смерти матери. Поначалу он даже испытал какое-то чувство освобождения. Словно бы она, Индира Печанская, страх как неудобно жила побок с ним, дверь в дверь. Или, ― жутко подумать! ― в одном доме, в одной квартире. Хотя он не так уж часто заезжал к ней на ту их квартиру, на минский Запад в последние годы. Предпочитал без долгих утомительных разговоров изредка созваниваться по стационарному телефону.

«И покороче, каб не раздражаться попусту!»

В самом деле, редкие телефонные звонки, гнуснее того, эпизодические визиты к матери ― не доставляли ему ни малейшего родственного удовольствия. Скорее, наоборот.

В ней и у нее дома он видел и не выносил все то, что так досаждало и донимало его в женщинах. А именно: приспособленческую лень, притворное слабосилие, мерзостное жеманство, врожденную бестолковость и капризную безалаберность. «В таком вот порядке, верней, обратным образом, в диком беспорядке и бесхозяйственности!» А там-сям к ним еще добавились докучно рассеянный склероз и старческое слабоумие. «И это несмотря на возрастдалекий от похоронного…»

Евгений давно уж проницательно заметил, до сих пор наблюдает, как с окончанием фертильного и во всех смыслах плодотворного периода жизни во многих женщинах консервируются, усиливаются, усугубляются эти самые, частенько им нехорошо поминаемые, ему ненавистные, противные и неразумные характерные свойства гендерной половины рода человеческого.

Коли взять по уму, к мужским шовинистам либо глупым сексистам он нисколько не принадлежит. И вот-таки помнил гному-максиму лакедемонского мудреца Хилона, разумно предостерегающего не злословить об умерших. Ее впоследствии в средневековье возрожденческом перефразировали дебильно по-гуманистически. Дескать, о мертвых только хорошее или ничего. Но если не вслух, а про себя, то думать, поминать о мертвецах по-всякому не возбраняется.

Не без содрогания Евгений Печанский вспомнил о материнской кухне и о посуде, мать ее! ― давным-предавно позабывшей о первозданной чистоте и производственной стерильности. Те же тарелки и миски изредка отмывались только лишь сверху, с аверса. Но с обратной стороны, с реверса, девственно и дико пребывали покрытыми жуткими потеками, напластованиями коричневатой грязи и окаменевшего жира. В то же время сковородки вкупе с кастрюлями, напротив, внутри кое-как споласкивались. Однако снаружи навечно оставались в пригорелых следах когда-то приготовленной условно съедобной пищи.

«А на газовой плите у конфорок неистребимые каменноугольные залежи! Во где мерзость!..»

В придачу отчего-то прокоптившийся до умопомрачения потолок на кухне; клочья жирно грязной паутины развешаны по углам. На что маман Индира Печанская всем гордо этаки сообщает: много курит ментоловых сигарет. Оттого у нее копоть. Ночью вон встает табачным дымом подышать, охладиться, насладиться.

Припоминается ему и то, как она всегда распахивает настежь дверь туалета. Мол, пускай проветривается, подсыхает нужник после посещения.

В нагрузку там еще застарелая пыльная вонь везде в незакрывающихся дверях загаженной и захламленной восьмикомнатной элитной квартире, некогда благоприобретенной процветавшим белорусским банкиром Вадимом Печанским для дома, для семьи, для супруги. И это не глядя на то, что примерно раз в два-три месяца в квартирную уборку толокой впрягается по-соседски закадычная пенсионная подружка матери.

«Та, что из отставных дворничих, как там ее? Антуанетта, что ли? Но все едино ― дурдом и кавардак на двух старух-маразматичек!»

Многое еще мог добавить, представить, сопоставить Евгений в той самой нелепо бытовой конкретике. Пусть ему в малоприятные вспомины он особо не углубляется, в памяти ожесточенно не роется. Так просто, день ото дня, ожидая обещанного приезда Льва Шабревича из Минска, припоминал урывками и фрагментами кое-что из своебытного семейного прошлого. Не слишком последовательно.

«То-то деверь Алексан Сергеич, так сказать, верней, подумать, вдохновился неприглядным и ненаглядным примером дорогой невестки Индиры Викентьевны. Лепей уж никакая жизнь, чем такая в преждевременном женском маразме…

Со менскими заупокойными делами Лева уж справился… нужно полагать, в лучшем виде и благопристойном разгляде… на долгую память взрослых людей».

Кстати отметить, оперативными младенческими воспоминаниями Евген никоим видом не владел. Сплошной провал в темном раннем детстве. Совершено нечего припомнить, как у них было в семье или там во дворе. «Будто и не жил!» Обо всем своем в несознательном младенчестве только с чужих слов знает, полагает.

Говоря компьютерным языком, нечто вроде энергонезависимой долговременной памяти у него включилось лишь в возрасте четырех с лишним лет. В ту пору усадил его отец за свой здоровенный десктоп в виде лежачего железно-пластмассового ящика с двумя пятидюймовыми дисководами. Начал просветленно знакомить сынка с буковками и циферками на черно-белом экране. Это Геник впервые в жизни запомнил накрепко и надолго. Потом были детский сад, первые ребячьи знакомства; буквы воспитательницы показывали в бумажных цветных книжках. С тем же Бекой и другими тогда стал приятельствовать, даже крепко дружить. Помнится, осторожно эдак смотрели они с приятелями-дружками из средней группы сквозь дырку в заборе туда вниз, на бурливый грязный поток и мутный потоп в овраге после сильнейшей летней грозы. По-детсадовски глубокомысленно рассуждали: там, наверное, водятся акулы.

В пять лет у Евгена была гувернантка, а у мамы Инди в чванном подчинении ― кухарка с горничной. С гувернанткой Ниной он прекрасно уживался на равных. Чего нельзя сказать и вспомнить о его матери, вскоре ревниво выжившей из дому долой красивую умную девушку Нину, все ж таки успевшую научившую его бегло читать вслух по-русски и по-белорусски. А также безошибочно распознавать время на аналоговых и цифровых часах. «Первая моя училка с педучилищным специальным образованием».

Тогда же у него появилось неосознанное ощущение, что для матери он ― третий лишний человек в их семье. Как, между прочим, и приходящая домашняя прислуга, которую она с большим трудом могла стерпеть. И то не надолго. «На время и во время оно в первой половине так званых лихих девяностых годов прошедшего века».

Прикасаться собственноручно к нему Индира по-всякому брезговала. О какой-нибудь ощутимой материнской ласке он припомнить не в состоянии. И в помине того нет! Тогда как со слов очередной уволенной горничной узнал, запомнил: единственный ребенок здорово мешает гордой мадам банкирше куда-то продвигать историческую науку и кропать докторскую диссертацию.

Относился он в целом к любимой мамочке вполне по-ребячьи, без задних мыслей, наверное, с приспособительной младенческой любовью. Никакой натянутости и сложности семейных взаимоотношений не осознавал, не понимал. Всякое повзрослевшее знание, осознание пришли со временем. Наступили в нелицеприятной ретроспективе беспристрастного, точнее, пристрастного анализа прожитых двенадцати лет в очень благоденствующей и зажиточной семье Печанских. «Пока батька не унес ноги и бабки в эмиграцию».

Чем и как Индира кормила его во младенчестве, Евген не помнит. По утверждению отца кое-что она все-таки умела приготовить в съедобном виде. В школьных летах его от души аппетитно закармливала профессиональная повариха Тамара, служившая кухаркой на полставки в неполном семействе Печанских. Батька из-за океана также обеспечивал до развода оплату услуг горничной для матери, раньше гувернантки с репетиторами для сына. Кухарку, наверное, тоже для него предназначал отец предусмотрительно.

Став взрослым, Евгений не мог без отвращения даже подумать несказанно, чем таким потчевала его маман, когда ему выпадал несчастный случай заглянуть к ней в гости. Один омлет чего стоит с не промешанной мукой в пузырьках на студенистой поверхности и с подгоревшей подошвой! О мыльных смрадных супах, якобы бульонах и сказать-то нечего, кроме соленого словца по-русски. Как-то раз он оплошно употребил на десерт кусочек ее пресных твердокаменных коржей, перемазанных неким чудовищно сладким вареньем из заготовок Антуанетты. Битый час потом изжогой мучился от материнского пирожка, покуда не догадался смыть несъедобную дрянь полутора литрами живого пива.

Евген никогда не позабудет, как в десять лет признался дороженькой маме, что ему нравится отмывать посуду до блеска. В ответ же ничтоже сумняся услыхал вздорную нелепость, верно антипедагогическую. Ей-то, оказывается, не в дугу, не по нраву ни мыть, ни стирать, ни готовить. Притом, насколько он знает, Индира Печанская заурядными бытовыми хлопотами в течение 90-х годов свою высокопоставленную персону нисколько не утруждала, если ниже имелась прислуга.

К некоторому времени на благоверную супругу, с головой канувшую в ее склочную научно-диссертационную деятельность, банкир Вадим Печанский смотрел иронически и саркастически. И подавно, напрочь не желавшую прислушиваться к его осторожным и политкорректным рекомендациям вследствие приснопамятного 1994 года, ознаменованного приходом к президентской власти громогласного оппозиционного нардепа А. Лукашенко.

«В одночасье мой батянька самотка многого враз не разглядел в горлопанистом председателе депутатской комиссии по коррупции, якобы собравшем сорок бочек арестантов разношерстного компромата на тогдашних власть имущих. На чем и на нем едва не погорел вскорости в том банкирском посредническом бизнесе между людьми и деньгами».

К слову возвестить, в кандидатской диссертации, еле-еле защищенной Индирой Печанской в 1990 году, речь шла о выдающихся исторических деяниях пионерско-коммунистического молодежного подполья в оккупированном нацистами Минске в течение 1941―1944 годов. Однако же в докторантуре она сразу перестроилась, набралась гласности, с ускорением взялась за массово репрессированных советской властью видных и сановных белорусских национал-коммунистов в 20-х―30-х годах прошлого века. Но до референдумного, поворотного 1996-го стать доктором исторических наук она нимало не успела.

Не преуспела, сколь едко умозаключил Евген, едва вошедший в тот сознательный период критической переоценки родственных связей и привязанностей. Но этак уж в курсантско-ментовской юности он однажды ретроспективно додумался, свел концы с концами.

«Папа в маму, и прояснение… Вон-таки батька Вадим и покойный дядька Алесь по-мужски больше понимают в политике, знают некий головной толк в актуальной политической истории. Поболе, скажем, по сравнению со всеми наукообразными женщинами вместе взятыми. Потому как головастым мужчинам свойственно мыслить системно и таксономически. На этом свете или на том. Конечно, коли сообразно полагать спекулятивную историю позитивной наукой и кому-то каким-то уроком…»

В университете штатного преподавателя идеологической истории ВОВ Индиру Печанскую безропотно-административно терпели, наверное, политически контракт продлевали. До видимых симптомов деградации, до лучших или до худших времен. Кому как. Затем наверняка с радостью и плохо скрытым облегчением благополучно, безместно вытурили вне конкурса и аттестации на пенсию. «По умственной болезни и инвалидности туды-растуды ее, мать его, мою, мое…»

Года три тому назад явно по совету пенсионной дворничихи Антонины-Антуанетты задумала Индира Печанская развестись с дальним мужем, с простодушным лукавством возжелав оттягать у мистера банкира из Сан-Франциско изрядную долю его состояния и имения. В одном из районных судов Минска ее быстренько развели в некотором штукарском смысле. Видать и знать, по местным душевнобольным побуждениям внешней или внутренней политики. Зато американский судья, видимо и знамо дело, руководствовался несколько иными политическими представлениями, мотивами и категорическим нежеланием Вадима Печански соглашаться на развод. Потому тамошние американцы, включая адвоката, присланного от белорусского консульства, здраво выразили кое-какую юридическую надежду на благословенное воссоединение разделенной фамилии господ Печански. Меж тем сомнительное бракоразводное дело отложили в долгий судебный ящик до выяснения в приватности затемненных и помраченных семейных отношений. А Индира Печанская оказалась только наполовину разведенной женой. В одностороннем местном порядке.

«Темнота не темница, а сполохи не вспышки…»

Чьи-либо душевные движения, чувства, эмоции без промедления вызывали проникновенный интерес Евгена чаще всего на службе во время полномочных инспекций, проверок с ревизиями. При этом у него натренировано возникала мгновенная профессиональная реакция на сказанное и услышанное. А за ней пронизывающий адекватный анализ дальних и данных. Не исключая мельчайших нюансов поведения вблизи тех, кого он проверяет. Напротив, привычно, обыденно общаясь с родственниками и друзьями, его наметанный глаз скользил по поверхности без маломальской проницательной аналитики. Проще ему впоследствии, окказионально в ретроспективе мотивировано и релевантно оценивать ближних своих, ― к такому выводу аудитор Печанский пришел еще в бытность государственным контролером.

«Кто был никем, тот стал ничем… Из праха в прах в мелкой дисперсии…»

Глава сорок девятая Грозный счет

Евген челночно возвращался к фамильным ретроспекциям и маловнятным реминисценциям между серьезным и скрупулезным делом. Так как пан Ондрий Глуздович за соответствующее его квалификации вознаграждение сполна озадачил новоявленного политэмигранта Евгена Печанского проведением углубленного внешнего аудита собственного рекламно-телевизионного бизнеса. Психологического трепету и бухгалтерского шороху он в нем навел немало за пару-тройку напряженных дней и вечерних размышлений.

Змитер и Тана тоже серьезно поглощены своечастными текущими и текучими делами. День-деньской. С утра до вечера. У Бельской что-то потихоньку наклевывается с приездом дочери Лизы. Тана периодически гостит в Семиполках у Глуздовича с Двинько совокупно с ее непритязательной «ладой» на почетной внутренней парковке. Ломцевич вновь навострил лыжи куда-то в Донбасс. Теперь секретно. В конкретные деловые планы, задачи на ближайшую перспективу оба-два никого во всеуслышание не посвящают. Оттого вечером за совместными ужинами либо поздними обедами в Дарнице нынче больше рассуждают о глобальном, нежели о локальном. Чаще обобщают вчуже, но никоим видом не конкретизируют собственно свои побуждения и собственные намерения.

«Покамест ничего личного, или вам, нам объединено наоборот, ― парадоксально подметил Алесь Двинько, частенько принимавший предложение хорошенько отужинать с разговорами в дружеской дарницкой компании. «С врагами нашими и вашими мы способны разобраться немного позднее… разделать их практически… ежели прежде идет теория».

―…Вы, друже Змитер, коли я не запамятовал, недавно высказали мысль о советском содержимом и неосоветском содержании лукашенковской Беларуси. Не так ли? Продолжить удельно сей тезис в дальнейших публикациях не желаете ли?

― О том и думаю, глубокоуважаемый Алексан Михалыч, размышляю неутомимо. Соответственная статья мне почти что заказана. С большого эта новосовковая темка тезисно одобрена одним умным редактором. Характерно и касательно популяции граждан Беларуси и Украины, чрезвычайно тоскующих по совсоюзному государству пятнадцати республик, тоталитарно свободных от нормальной рыночной экономики и буржуазной парламентской демократии, ― витиевато, словно уже в печатном дискурсе, возгласил Змитер.

― Вот и прекрасно! ― подал благодушную реплику Евген. ― Привольно и популярно обсудим, осудим твою тему в порядке творческого бреда ради пущего пищеварения. В смысле сжигания лишних килокалорий содержательная оживленная беседа порой заменяет послеобеденную прогулку.

― Если хотите, и я в вашем тексте и в контексте, ― к беседе коммуникативно, насущно примкнула Тана со свежезаваренным чаем, с кофейником и лестной парафразой из Двинько, Пушкина и Августина. ― Чтоб множеству содружных разумных мыслей было тесно, а емким и веским словам ― просторно. Глобально и локально, громада!

От присущей ей неблагопечатной лексики, вскользь и косвенно обратил внимание Змитер, наша Тана, поди, напрочь отреклась. Ну совсем не матершинничает, не матерится ажно в одну буковку с отточиями, с некоторых пор, как ни странно!

― Вот и я, друзья мои, с вашего дозволения открою дискуссию прямой речью, ― риторически вступил Двинько. ― Она довольна близка к моим нынешним литературным интересам.

О какой такой стране, о каком государстве и противолежащем, часом ему противостоящем обществе мы сейчас толкуем? Не исключаю, что вам, моя шановная громада, отныне со стороны, с другого эмигрантского берега, кое-что белорусское отчасти виднее.

Думается, ваши личные, и во многом общественные, скажем, претензии к оставленному за кордоном тому самому сатанинскому царству-государству белорусскому вполне обоснованы.

― А мы лично, во множественном лице, вправе предъявить ему какие-никакие счета к оплате. В дебет против шерсти, ― сдержано и выдержано по-аудиторски обозначил по-своему дискуссионную тематику Евген Печанский.

― Поквитаться с уродами ― оно нам самое то. Во им будет, ― Тана Бельская волнообразно, мечтательно и многообещающе провела по предплечью от запястья до локтя. Как-нибудь к резким запальчивым жестам она не прибегла, кого имеет в виду коллективно, распространяться не захотела, передав слово другим собеседникам.

Этим и воспользовался Змитер Дымкин, тут же эмоционально заявив в лучшем политэмигрантском духе:

― Ужо по-белорусски и по-русски кое-что против них у нас найдется по большому гамбургскому счету, а станет еще больше! Потому как разношерстный совковый народец есть плоть от плоти государства, державы на разных языках и притчах во языцех.

Притом, на мою притязательную думку, для совков прежних и теперешних не суть важны политические режимные реалии. Им в общем-то без разницы, какое оно, их государство, держава: советское, неосоветское либо лукашистско-белорусское. Было или будет. Потому что в настоящем совок ― понятие все-таки этническое. Пускай вы со мной не согласны, шановны спадар Алесь. Есть, как бы там ни было, такая нация ― советский народ, как ныне местожительствующий на посткоммунистических территориях в новых странах. Верноподданный или не совсем лояльный по отношению к властям новых государств.

― О верноподданном или не очень, хотя всегда государственно настроенном, просоветском народонаселении могу с вами поспорить, Змитер. Не без удовольствия и приятности, друзья мои! ― Двинько принял детонирующее обращение к нему, разминая длинные пальцы в плотоядном предвкушении раздачи всем сестрам по серьгам.

― Согласитесь-ка, ясновельможные! Сегодняшние совки по разные стороны государственных границ составляют не племя, не народность, но бездумное историческое и истерическое псевдорелигиозное вероисповедание, не требующее рациональных резонов, далекое от доводов естественного разума и здравого общественного смысла, ― Алексан Михалыч сделал намеренную риторическую паузу, приглашая разделить его спорную посылку.

Алеся Двинько без запинки и фактически поддержала Тана Бельская:

― Очень похоже на то, спадар Алесь. Вера у них, совков, по всей видимости такая, которая банально и анально не требует доказательств. К примеру, родственнички моих виленских знакомых, почему-то считающие себя русскими, с 15-года ждут прихода в европейскую Вильню армады российских танков вроде ихней хваленой «Арматы». Как будто они живут в советском 1939-м оккупационном году, но не в двадцать первом веке.

― Какое, милые, тысячелетье на дворе? ― иронично не удержался от вопросительной поэтической цитаты Змитер. Хотя в целом на практике отдает он предпочтение суровой тяжеловозной прозе, нежели верховым легкомысленным Пегасовым рифмам веков прошедших и гужевой попсовой лирике настоящего, нимало не помышляющей о каком-либо раздумывающем железном стихе, едко осыпанном юной горечью и ранней злобой.

Писатель Двинько в своеобычном творчестве высокую поэзию тоже не шибко жалует. Ни раньше, ни теперь. Потому вернул изустные раздумья собеседников к низменным прозаическим вопросам журналистского анализа и масс-коммуникативного синтеза, как в политологии, так и в социологии предержащей:

― Вам, Змитер, стоило бы выявить и выделить общие характеристические черты сегодняшнего образчика нового хомо советикус в различных странах. По моему мнению, сегодня его главная массовая характеристика состоит в эпистемологической приверженности и сакральном поклонении государству-державе. Для типического новосовка-этатиста титульная держава суть высшая иерархическая ценность и абсолютная предпосылка экономического благоденствия вместе с застойной общественной стабильностью.

Его больше всего предержаще устраивает, чтобы власть и богатство на правах частной собственности неизменно принадлежали исключительно сословию государственной бюрократии. Лишь бы не отдельным людям цивилизованным приватным порядком. Без чинов и званий.

Обратите внимание, какое извращенное деспективное значение в речи новосовков приобрел старинный и почтенный термин «олигархия»!

― Присоединяюсь к вашему мнению, Алексан Михалыч, ― вставил по-белорусски, внес малую фактографическую лепту Евген Печанский. ― Ибо у диких белорусских приверженцев, прихильников лукашистской державы доволе задрипанные ювелирные лавки до сих пор находятся в исключительной государственной собственности. Уродский долбанутый «Бел» ювелирторг» больше в дебет, чем в кредит!

― Государство как частная собственность бюрократа ― основный принцип существования реального коммунизма, ― мрачно и безучастно отозвалась интерпретированной марксистской цитатой Тана Бельская. Наверное, в основном имея в виду своего свекра, но отнюдь не одиознейшего сочинителя классического антигосударственного, в сущности на века, антисоветского афоризма.

― Именно так, дорогая Тана Казимировна! Из-за того, в силу посткоммунистического разочарования, социальной фрустрации, маргинализации, фрагментации, атомизации во всем и во вся, сегодняшние поборники неосоветизма возвели на пьедестал какое ни есть государство. Ему они в исступлении поклоняются, в тождестве языческого божества раболепно приносят свои поганские жертвы. А буде державный кумир не исполняет их своекорыстных возжеланий, то исподтишка обижаются на него, ропщут втихомолку. Однако свергать и не помышляют, коли оный истукан состоит у них в обожествленных домашних ларах и пенатах, доставшихся им от якобы великих советских предков.

Оное раболепие они, язычники, возмещают в фальсифицированной лжепамятной истории! ― прищелкнул пальцами Двинько.

― Отсюда, вероятно, проистекают их великоотечественный ретроградный патриотизм, военно-историческая истерия остервенелого парадирования и празднования сепаратного 9 мая. Угарно, неистово с вызовом всему свету. Видимо, иных сопоставимых великих отлакированных парадных побед кичливые новосовки актуально и глобально не находят в шершавом и щербатом маниакально советизированном прошлом, достоверно потерпевшем сокрушительное и титаническое историософское фиаско.

Едва ли в заданном пародийном ретропатриотическом угаре они осознают, почему и отчего государственные краснознаменные и краснозвездные праздники 1 мая, 9 мая, 7 ноября, 23 февраля на сегодня являются демонстрацией их общественной ущербности, тестимониум пауперитатис, то бишь свидетельством о бедности. Являют собой нищету тщетного ума, философию нищеты, комплекс социальной неполноценности. Последнее, так скажем, для красного словца условно с хромоногой метафорой, поскольку я никак не разделяю сексуальных воззрений ни Зигги Фрейда, ни его асексуальных последователей-ревизионистов.

― Сюда же добавим для полной зависимости от просоветского прошлого кичливый лукашистский фест 3 липеня, ― по-белорусски констатировал Змитер.

― Н-да, фиеста не сиеста, ― благодушно и пищеварительно усмехнулся Евген. ― Но идеологически установленное празднование дня лукашистской державной незалежности в начале июля. От кого и почему, спрашивается, их РБ стала незалежна, независима? от так званых немецко-фашистских захватчиков образца 1944 года?

― Оно нам Божьей милостью! ― немедля откликнулся Михалыч. ― Чудное пополнение для моего независимого словарика ляпсусов! Благодарствую, Ген Вадимыч. Источник сей отъявленно литературной несуразицы, вы мне потом укажите, коли ласка и пожалуйста.

А сейчас не могу не подчеркнуть, что благодаря казенной лукашенковской новосовковости, двадцать с лишним лет насаждаемой сверху, подданные РБ гораздо меньше страдают, менее зависимы от микст-идеологии неосоветизма по сравнению с теми же путинскими россиянами, добровольно и принудительно манифестирующие, марширующие девятимайскими бессмертными полками, рядами и колоннами. В кавычках и без кавычек будь оно сказано!

Неосоветизм у подавляющего числа белорусов чаще всего ― пустая формальность. Отчего слова «советский» и «белорусский» у нас далеко не синонимы. Выражение «советский белорус» имеет место быть либо нелепостью, либо историческим оксимороном, подчас просто архаизмом. И это несмотря на окаянные потуги лукашистских властей, с гвалтом дело, совокупить советское с белорусским. Напротив того, в современной России массовые понятия «советский» и «российский», ― берем их филологический узус, ― в демократическом большинстве поволе приобретают полное узуальное тождество.

Здесь возьмите себе на заметку, спадар Змитер. И задайтесь аналитическим вопросом, представляют ли собой в современной Беларуси, собственно говоря, белорусы конфессиональную или, коли вам угодно, этническую миноритарность?

Коли брать количество совков как этнос, то в РБ белорусы несомненно пребывают в качестве национального меньшинства среди советских оккупантов и пришельцев-чужаков. Но так ли это?

Например, в Российской Федерации истинно русские люди ныне мизерабельно обретаются и в политическом, и в идеологическом меньшинстве. В мажорах там нынче ходят разноплеменные россиянские новосовки. Скажем, горделиво задирают нос чечены, поволжские татарове, башкирцы и прочая официозная исламская сволочь.

В противоположность тому, в посткрымской Украине, подразумевается, вне Донбасса, здешние новосовки угодили в полнейшее приниженное угнетенное меньшинство. Включая доселе русскоговорящие северо-восточные области, никакого сколь-нибудь значительного новосовкового антирусского мира в Киеве и в Харькове не наблюдается. Несмотря на чрезвычайные финансовые, пропагандистские и политические вливания кремлевских стратегов, домогающихся дестабилизировать Украину.

― На это ответ у меня давно готов, Алексан Михалыч, ― дискурсивно собрался с кое-какими мудрыми журналистскими мыслями Змитер. ― В Кремле наверняка уверены, будто истинных белорусов, способных оказать действенное вооруженное сопротивление при интервенции, аншлюсе и аннексии нашей страны, насчитывается ничтожное меньшинство.

Так-то оно так, да не совсем!

Тут-то они глубоко заблуждаются. Вероятно потому, что в одной Москве количественно живет значительно больше закоснелых лукашистов, чем белорусов и белорусок во всей Беларуси.

Заправдашних белорусов у нас действительно маловато. Быть может, мы на самом деле составляем в Беларуси национальное меньшинство. Коли хотите, мы ― меньшая часть, какая по-настоящему предстает верующими. В развернутых словах мы, белорусы на деле и по делам, есть и завсегда будем той самой, общей, всамделишней малостью, закваской, которая истово верует и несмотря ни на что будет веровать в лучшее независимое и суверенное европейское будущее Беларуси. Не принимая во внимание наше часом диаметрально противоположное отношение к предержащему государственно-политическому режиму и новосовковой идеологии лукашизма.

По моим наблюдениям, среди верноподданных, широко и стабильно голосующих за неосоветского Луку-урода, те, которые втихомолочку страдают патологической русофобией, подпольно до сумасшествия боятся России, составляют несметное число. Их, лукашистских русофобов, гораздо болей в процентном отношении, не упоминая уж о многочисленности, чем в дробненьких зауженных кругах реестровых национал-оппозиционеров, зарегистрированных в президентском Мин» юсте. Когда умеренных лукашистов большинство, то от отдельных, радикально слабоумных, от сумасшедших и психопатов, свихнувшихся на шкловском идоле, на обожаемом Луке, всего можно ожидать, в том числе и боевых действий.

― Ты, Змитер, что ли, собираешься побок с полоумными национал-лукашистами воевать неистово в одном партизанском отряде супротив российских интервентов и оккупантов? ― язвительно поинтересовалась Тана.

― Это навряд те. Хватит для того свойских антилукашистов. Надежнее будет, ― Змитер тотчас убрал всякий пафос из голоса.

― Эт-то точно, ― в поддержку Змитера миролюбиво выступил Евген со старыми шутками. ― Когда разом записываются в партизанку трое белорусов, один из них ― обязательно переметнувшийся мент, а другой ― стукач, засланный какими-нибудь полицаями. Чем дальше в лес, тем толще партизане.

― А что, братка! ― на полном серьезе воскликнул Змитер. Возьмем хотя бы наших белорусских добровольцев, во славу истинной Беларуси повоевавших с новороссиянцами и хищным совковым быдлом в Донбассе. Ты ж некоторых из них сам близко знаешь не один год!

― Знаю, ― коротко подтвердил Евген. Эвентуально контрпартизанскую или партизанскую тему он далее развивать не пожелал ни шутливо, ни всерьез. Потому напрямую, здесь и сейчас, по-бухгалтерски в ажуре, осведомился у Двинько:

― Скажите, Алексан Михалыч, вы не сомневаетесь, аншлюс будет?

― Скорее да, чем нет, Ген Вадимыч, ― не слишком-таки уверено ответил писатель. И сей же час сам себе пафосно помог вопрошающе:

― А кто из нас здравомысляще убежден, словно бы, душевно рискуя жизнью временной и духовными чаяниями будущего века, следует самоотверженно защищать этакие лукашенковские внешние атрибуты государственности? Так уж ли они нужны истинным белорусам эта напрасная дармовая независимость и этот бездарный бюрократический суверенитет, халявно подобранный на совковой помойке? На свалке всемирной истории?

Заставив собеседников глубоко призадуматься, Алесь Двинько зарядил размышлять прилюдно, пытаясь ответить на собственные же воистину белорусские вопросы:

― В случае оккупации Беларуси Россией многое окажется в силах произойти на видимом горизонте политических событий, ― неспешно, сложносочиненно повел речь Двинько. ― Российская силовая интервенция вполне возможна и вероятна со всеми вытекающими отсюда последствиями, а реальная политика есть душевная материя иррациональная, блуждающая впотьмах. И последний артиллерийский довод для многих королей становится зачастую первым и единственным. Независимо от того, станут ли Лука Первый и его министры-лукашисты и впредь натужно лебезить перед Кремлем, духом и телом жить по московскому времени. Или же вдребезги окончательно, навсегда рассорятся с кремлевскими олигархами на пути непринужденного сближения с Европой и Америкой. И то, и другое может спровоцировать российскую агрессию в настоящих условиях и непростых обстоятельствах.

Теперь, безусловно, белорусским властям предержащим не очень-то удается топтаться, подскакивать на месте между Востоком и Западом. Как видим, по-государственному не получается у них одновременно быть недобелорусами и полусовками. Типологическое мещанское поведение надолго себя не оправдывает, когда ни то, ни се, ни рыба ни мясо, серединка на половинку. Вот они почти прибыли на конечную, вскорости заявятся, сами не зная куда: не то в украинский городок Богдан, не то в подмосковное сельцо Селифан. Скажем литературно, по Гоголю. Или бездумно сватаются туда-сюда простонародно по-белорусски на бричке с рессорами и с хатой на подпорах.

Думается, наш эвентуальный и гипотетический аншлюс не явится казус белли, поводом ко Второй Восточной войне. Не говоря уж о замедленно, глобально назревающей Третьей Мировой. Но обе возможные и вероятные войны ему по силам существенно приблизить. Насколько? Про то один Бог ведает. Людям о том знать не дано. Ни вблизи, ни вдали.

Людская политика всегда была делом возможностей и вероятностей. Таковой она остается и по сей день ― приблизительным гуманитарным искусством, но отнюдь не строго выверенной, тактически и стратегически, точной военной наукой. А рекомендательная политология вкупе с факультативной социологией суть науки описательные, но вовсе не предписывающие.

В действительной событийной политике минусы и оплошности иногда оборачиваются преимуществом. Тогда как воображаемые плюсы, бывает, нередко превращаются в катастрофические промахи, приводят к непоправимым ошибкам, необратимо сминающим, сдается бы, нерушимую кристаллическую решетку устоявшегося политического бытия, надолго изменяя в ту или иную сторону массовое сознание.

Та же угроза возможного белорусского аншлюса Кремлю не в пример рационально выгоднее в сравнении с разрушительными оккупационными действиями, провоцирующими непредсказуемые постэффекты. Намного резоннее, эффективнее в политическом плане постоянно угрожать применением оружия массового поражения, нежели отдавать одноразовый приказ на его рентабельное оперативно-тактическое применение в каком-либо военном конфликте. Выиграет от этого не тот, кто его применил, ни, тем паче, тот, кто от него пострадал. Но третий радующийся, тертиум гауденс, соблюдающий вооруженный нейтралитет, сохраняющий реальную возможность прибегнуть, скажем, к ядерному оружию, угрожая им политически.

Любая публичная политика не терпит технологичной военной целесообразности, а каждая война в реальной истории фигурирует далеко не продолжением мирной политики, но решительным окончанием таковой.

Так, казусы и коллизии военной интервенции в Абхазию, в Приднестровье, в Южную Осетию, наконец, в Крымскую автономию отнюдь не положили начало возрождению Российской империи Рюриковичей и Романовых. В тождестве они никоим образом не стали великом почином, не дай Бог, реставрации СССР, сколь на то уповала и доселе того вожделеет несметная популяция особей диффузного неосоветского мировоззрения.

Поэтому аннексия Беларуси Россией более чем возможна и вероятна в силу эклектичной иррациональности и оппортунистической сиюминутности нынешней политики Кремля. Если обладающие властью воротилы, опираясь на публичную демократию, могут сработать не во вред завтрашний, а во мнимое здравие сегочасное, они именно так и сделают, едва ли осознавая, что для них, для их подданных есть временное благо, а что им извечное республиканское зло. Что им троянская Гекуба?

Ну а уж неосоветская форма и совковское содержание лукашистской РБ, исторические популярные обоснования в уподобленном извращении трех имперских разделов Речи Посполитой весьма и весьма способствуют безудержно надвигающемуся на Беларусь аншлюсу. Как-никак стародавний спор славян.

― А предотвратить его? ― почему-то потерянным голосом трагически вопросил Змитер Дымкин-Думко.

― Пожалуй, нечем, кроме всенародного антисоветизма и антикоммунизма по украинскому варианту, ― сокрушенно воздел длани Алесь Двинько. ― Либо созданием продленной ситуации полнейшего хаоса, исключающего принятие политических решений, когда властные мира сего вынуждены апатически ожидать прояснения обстановки.

Не только иллюстративного примера ради, но доказательно и состоятельно могу предположить, оптимально предложить дворцовый переворот и смену вех в Кремле опционально. Или же физическое устранение нынешних президентов РФ и РБ. Что также в последнее время равносильно кардинальному государственному перевороту и благонадежному необратимому переформатированию белорусской и российской политики…

Глава пятидесятая Ему стал общий приговор

Те же самые дарницкие беседы, затрагивая сакраментальные белорусские вопросы, органически и физически продлились на следующий вечер не однажды и не случайно в конце тихого, сухого, теплого, едва ли не летнего месяца сентября в Киеве. Столь же заинтересовано в том же интеллектуальном составе на четверых они были возобновлены за ужином.

―…Не боюсь повториться, друзья мои, ― всплеснул руками Алесь Двинько. ― Лука Первый, должно быть, он и последний, делегировано изъявляется, состоит в образе одного-единственного носителя суверенитета и независимости в нашей как бы республике. Де-юре и де-факто, будьте благонадежны.

Судите и взыскивайте сами. Если отселе его великую уникальную особь упразднить, то непосредственно наступит пора реализации права самобытной белорусской нации на самоопределение. Всецело и полностью от рафинированной новой элиты до подло вульгарного охлоса, от благорасположенной самодостаточной шляхты к дурному пустонародью, ведомому неосоветской демагогией.

― А-а-а… ликвидация совкового Луки-урода… ― Татьяна Бельская было вознамерилась высказать, выразить что-то покрепче по адресу действующего главы государства белорусского, но с очевидной паузой воздержалась от неблагопечатной лексики, ― ну, она особисто не спровоцирует аншлюс?

Ответил ей, коли не исчерпывающе, то убедительно уже не писатель Двинько, но аудитор Печанский:

― Никак нет, моя спадарыня Тана. Никакая истошная телепропаганда врагу не поможет! Сам факт имперского вмешательства России после того, как скоро будет убран Лука, безальтернативно послужит свидетельством, кому выгодно его прибрать и кто политкорректно виновен в содеянном.

Тана удовлетворенно покачала головой, успокоено опустила густые ресницы, притушив невместную взвинченность. Юридический довод Евгена, простая логика причинно-следственных связей и классические положения римского права ее убедили.

Право слово! Словно бы не сказали, но так единомысленно рассудили четверо собеседников.

В свою очередь Змитер Дымкин вдумчиво с менторской гордостью юного спортсмена-разрядника пояснил ей возможную политическую ситуацию на игровом примере:

― В шахматах, Тана, аналогичное положение дел именуется цугцвангом. Когда любой ход игрока предстает заведомо ошибочным и неминуемо приближает поражение. В реальной вероятностной политике, мне представляется, такого рода нелепые казусы спорадически случаются даже чаще, чем в шахматной практике профессионалов и любителей.

― Вы непогрешимо правы, ясновельможный Змитер! ― вдохновился, воодушевился Михалыч, весьма польщенный пониманием внимательной молодой аудитории, мастерски умеющей по-своему формулировать вразумительно его назидательные писательские идеи, порой его же книжным лексиконом. ― Бывалоче и наоборот, дороженькие мои, коли самые, на первый взгляд, дурацкие политические нелепости профанов и болванов всяко-разно приводили к неожиданным победным результатам. Вправду бывало дурням счастье.

Как тут не вспомнить бродячую поговорку на многих языках, поминая о счастливой победе Луки на свободных президентских выборах давнего 1994 года! Без фальсификаций и подтасовок ажник!

Мне практически в продолжение журналистской и редакторской суеты сует раз к разу приходилось очень многое не договаривать, не дописывать, оставлять за полями программных, без преувеличения, статей или промежду строк, в полуторном интерлиньяже. Не будить лиха, покуль дремлет тихо, простите за еще одну расхожую многоязычную банальщину. Сейчас мы со спадаром Змитером тоже хорошенько подумаем наособицу, что почем из нашей откровенной беседы впишется для публикации. Уверенно, имприматур, к печати, да друку!

Но вот то, о чем я раньше много лет принципиально предпочитал открыто не рассуждать, отныне, думаю, стоит безвредно и с пользой обнародовать в теме и реме нашей дискуссии. Каждому овощу-фрукту свое, причем не одно лишь время, но и работа.

Существование, впрочем и между прочим, табуированных, категорически закрытых тем я не признаю, коли всего лишь имеется в виду их своевременность, а также адресный подход в придании им гласности и уместности выхода в свет.

К тождественным табу в независимых белорусских масс-медиа относится и вечная тема эвентуального гипотетического аншлюса. Ее они попросту суеверно боятся в течение полутора десятилетий. Тем более сегодня! Каб зараз не накликать-де страшной невзгоды на Беларусь в итоге оккупации Крыма за компанию! Не так ли, Змитер?

― А то, Алексан Михалыч! Эт-та оккупационная темка, шановное спадарство, у них под страшенным запретом внутри редакций. Точь-в-точь и у тамошних убогих сосал-демократов. Говорить между собой тихонечко, закулисно говорят, шепчутся, шушукаются. Но принародно, со сцены, с трибуны ― будто бы до часу не-не-не, недоумки!

― Равным образом внутренняя цензура им до сих пор скудоумно воспрещает по-республикански обсуждать возможность воцарения Луки Первого на союзном троне Великия и Белыя Руси. Скажем в добавление.

В мое политическое житье-бытье влиятельным, более-менее, редактором еженедельника десять с лишним лет назад я намеренно не касался данной проблемы, не желая привносить, проливать не свет, но тривиальнейшую поговорочную последнюю каплю. Или добавлять неразумно финальную софистическую соломинку, метафорически ломающую спину перегруженному верблюду. Красочней и докладней сказать, очень не вожделел, чтоб какая-нибудь моя передовая статья, актуальная публикация от редактора восстала кристалликом соли, неосторожно опущенным в перенасыщенный раствор.

Просто-напросто скажем, журналистика ― вещь одноразовая, как правило, вроде бумажной салфетки, платка или чего-нибудь другого, не удобь сказуемого. Газетно-журнальная статья, сколь ни будь она аналитически индуктивной от частного к общему либо синтетически дедуктивной от постулируемых обобщений к иллюстративным частностям, живет философически недолго. День-два, неделя, месяц ― и она вглухую забывается, уступая место свежим громким публикациям, тезисам и антитезисам. Ну а не ахти какая газетная статейка, проходная заметка в интернете ― они просто пшик и трык. С утра есть, к вечеру нема, едва-едва их выложили, пропечатали.

Но иногда и мелкого, малого медийного дела доволе хватает, чтобы автор поимел крупные неприятности. Бывает, оно приносит великие беды редактору, издателю. Либо нечаянно-негаданно в синтезе оказывает радикальнейшее воздействие на принятие решений власть и силу имущими от мира сего.

Так-то вот в начале века Лука имел преимущественно реальные шансы возглавить процесс реанимации, реставрации Совсоюза и сделать его синтетически неудержимым. Об этом я и помалкивал ранее неспроста.

Не зря отдельные идеологи в России из тех, кто придерживаются красно-коричневых неосоветских предубеждений, нынче-то всячески противятся аншлюсу. Притом не только по причинам провальных и повальных следствий покорения Крыма и донецко-луганского новороссиянского сепаратизма. Для них выгоднее, кабы Лука и его РБ в широчайшем массовом разумении новосовков наперед оставались путеводной мечтой, маяком, пропагандистским идеалом, наподобие несбыточной второй фазы от светлого коммунистического прошлого.

Предположим, в ближайшем будущем прибавится еще один или парабелорусских субъектов РФ. Но объективно, материально так или инак не станет идеального Луки и его суверенного президентства. Ажно коли ему утвердительно оставят с барского плеча холуйскую губернаторскую власть в Минске или там в Могилеве.

Тем или иным образом в сегодняшней России спонтанная интеграционная интервенция смутно, пагубно и непредусмотрено скажется на существующем политическом раскладе в предчувствии гражданской войны.

Не то общесоюзное дело ясно, мирно происходило в 2004―2005 годах, даже в 2006-м!

Луке и его лукавым советчикам достаточно было поднять на щит, декларировать тот факт, что в посткоммунистической Беларуси не проводился референдум о государственной независимости. В силу того любые суверинизаторские и суверенные постановления Верховного совета 12-го бэсэсэровского созыва вряд ли следует считать легитимными. Легче легкого можно было предъявить РБ случайно уцелевшим законным преемником старого и восприемником нового СССР.

Дело оставалась за малым в политико-правовом отношении. Раньше всего следовало бы дезавуировать Беловежско-Вискулевские соглашения, ратифицированные ВС Љ 12, и выдворить РБ из состава СНГ, никогда не пользовавшегося популярностью. Для чего употребить или суверенно президентский декрет, или законотворчество лукашенковской Палаты представителей, или провести необходимое решение через всебелорусское форумное собрание знатных лукашистов.

Затем непременно аннулировать постановление двенадцатого ВС об отказе от финансовых долгов, пассивов, активов и заграничной недвижимости бывшего СССР.

Вслед за тем в 2007 году надлежало законодательно инициировать и провести прямые выборы президента союзного государства России и Беларуси.

Доселе не приходится сомневаться, кто бы мог на них одержать абсолютную электоральную победу. И тотчас устроить в оном союзе Вискули наоборот по известной формализованной модели государственного переворота. Едва ли тогда бы в России кто-нибудь избрал Медведева президентом, а Януковича в Украине. Либо по меньшей мере левобережье Днепра просияло и триумфально прильнуло б к неосоветскому союзу под предводительством могущественного всесоюзного Луки.

Единственное, что смогло, по всей вероятности, смутить, остановить тогдашнего Луку ― это его беспрестанная боязнь результативного покушения. Того, как лихо его могут метко отстрелить из крупнокалиберной снайперской винтовки, кумулятивно поразить президентский бронемобиль из противотанкового гранатомета или ПТУРСа, в распыл уничтожить мощнейшим придорожным фугасом на ближних подступах к вожделенному совсоюзному Кремлю и к парадной трибуне ленинского Мавзолея. Даже если б он везде и всюду старательно избегал подозрительно небезопасных передвижений на самолетах и вертолетах, весьма уязвимых даже для ПЗРК. Не упоминаю уж о более серьезных зенитных системах.

Очевидным образом бездействия в ту пору, в 2005 году, Лука почел за благо живую суверенную синицу в руке, нежели неосоветского журавля в небе. А ведь тогда, в зените власти и славы, он мог запустить цепную реакцию десуверенизации и гарантировать исполнение юридических процедур реанимации СССР. Тем паче в самости став и пав жертвой на пути роковом. Во время оно, бесплодно минувшее, смертельно геройствовать он не соизволил, взамен учинив беспроигрышный плебисцит о конституционном продлении собственных президентских полномочий в политическом стиле приснопамятного парагвайского диктатора Стреснера.

Сейчас же время его, Луки Первого и, смею думать, последнего, насовсем ушло. Полноправно заменить его некем. И новосовковый паровоз, чух-чух, ушел. Укатили в сумрак, в туманную даль прошлого чумазые, закопченные вагончики. Один лишь грязноватый перрон остается, обдуваемый мусорными ветрами кризисной смутной современности, напоминая об упущенных возможностях.

Полагаю, в настоящее время мы воочию лицезрим медленную агонию, слабеющие гальванические подергивания советского трупа, часом испускающего гнилостные, шевелящиеся газы. Лежит он в тяжелой деревянной колоде в ожидании захоронения где-то на поганом кладбище в мрачных дебрях славянского тригона России, Украины и Беларуси…

Подчас революционное дерево несвободы также должно поливать кровью патриотов и тиранов, ― внезапным парадоксом отрывисто завершил монологическую речь Двинько в свойственной ему писательской манере образно выворачивать наизнанку приевшийся смысл избитых трюизмов и набивших немалую оскомину прописных хрестоматийных истин. ― К слову, коммунистам пришлось пролить немало чужой крови и пота, прежде чем им удалось выстроить державный советский Гулаг и плановую псевдоэкономику.

― Алексан Михалыч! Мыслите, лично Лука перешел в категорию державно незаменимых? ― не очень-то в связи с окончанием двиньковского монолога потребовал уточнения Евгений Печанский.

― Фундаментально, Ген Вадимыч, и феноменально! Фатально и финально! ― мигом отреагировал, подтвердил Александр Двинько, демонстрируя полнейшую убежденность во всем, выше им сказанном.

― Я пребываю в твердом убеждении, шановная громада, что политическую историю делают вовсе не революционное, в массе безоружное бездумное столпотворение, но думающие герои, способные носить и применять оружие. Каким бы ему ни бывать: огнестрельным, минно-взрывным или информационным! Достоименно они, героические персоналии, а не заурядная толпа, случайное скопище броуновских заурядов выносят и приводят в исполнение окончательный приговор свершившейся перфектной истории, не подлежащий гуманистическим обжалованиям и преходящим людским толкованиям.

Эпоха массового дисперсного общества бесповоротно завершается. Отныне на первый план выходят сконцентрированные компактные элиты и солидарно профессиональные микрогруппы интереса. Не отдельные званые сверхгерои или массово созванные бесцельные сонмища, но сосредоточенные целевые объединения под конкретные задачи призваны решать насущные проблемы современности и присносущие вопросы будущего.

Были у меня самого, кстати, в минувшем два сущих небольшеньких эпизодика… Где, мне так кажется, я мог бы персонально изменить общий курс… Перенаправить иначе актуальную политическую историю Беларуси, ― с мысленным усилием взялся кое-что перебирать в памяти белорусский и российский писатель Алесь Двинько. Наверное, решал на ходу, насколько ему надо быть откровенным с посвященными, избранными собеседниками в импровизированных устных мемуарах по поводу и по мотивам задавшегося бесцензурного антилукашистского, то ли семинара, то ли симпозиума. «Вчетвером, в домашнем тепле и в обустроенном уюте киевской Дарницы…»

― Эхма! Рассказываю вам без уверток и обиняков, молодые друзья мои, политэмигранты. Что было, то быльем и мохом нисколь не поросло.

Итак, в конце темного ноября 1996 года как-то раз ввечеру я возвращался в редакцию на верстку проездом через площадь Незалежности…

Хотелось бы вам напомнить: предзимние дни и ночи двадцать лет назад стояли напряженные, лихорадочные, знобящие. Было и горячо, и холодно. В государственном масштабе целеустремленно шла документальная фальсификация бюллетеней предстоящего референдума, призванного отменить конституцию 1994 года и распотрошить Верховный совдеп 13-го созыва. В Менске тяжеловесно засели российские полпреды. Понаехали отовсюду, слетелись иностранные журналисты. Очень многие в стране и за рубежом с нетерпением ждали, мнилось им, неминуемого повторения московского октября 93-го.

Я тезисно был готов к различному развитию в хронике протекавших на моих глазах событий. В автомобильном тайничке имел нормально пристрелянный АПС с двумя снаряженными магазинами, шерстяную маску на лицо, контактные линзы, неброско в темные тона экипировался.

На площади Незалежности чуток полазал я по темноте середь немногочисленных, меньше тысячи, оппозиционеров, так упомянем, державших символическую оборону Верховного совета. Прислушался к боязливым разговорцам в оппозиционерской хевре, опасавшейся всего и вся. Больше всего, знамо дело, президентской охранки и российских спецслужб.

Тамотка оценил, поспешая медленно, обстановку у Дома правительства, прикинул силы и средства. Возможный план действий у меня наскоро обрисовался сам собой, спонтанно.

Я мог отъехать, припарковаться за мостом, у Московской, в спокойном безлюдном месте, в переулках. Вернуться вскорости пешком, скрытно проникнуть в пустое, слабо охраняемое здание университета и быстро дать сверху одну короткую очередь по оппозиционной массовке. Кому Бог пошлет. Потом непременно две-три длинные прицельные очереди по лопоухим мусорам в оцеплении. Отход через первый поверх в оконце на ту же Бобруйскую и через железнодорожные пути, сквозь неосвещенные закоулки вагонного участка. В машину и по газам. Я не я, и к стрельбе на площади не имею ни малейшего отношения… А дальше, как по большому счету обернется у заинтересованных сторон, переступая через пролитую кровь…

Другой эпизод на возможной крови у меня имел место быть в начале июля 2000 года на открытии впечатляющего мемориала Яма по улице Мельникайте. Наверняка вы там бывали, его видели, спускались вниз к жуткой веренице обреченных, поминали жертв еврейского гетто, организованного нацистами.

На запланированное мероприятие, помнится, меня настойчиво, заблаговременно зазывал один из авторов многофигурного монумента. Я же хотел отбояриться, бесстыдно ссылался на редакционный аврал в намеченный день и час.

Время представало тогда неспокойным, переломным, сущий конец прошлого века, тож тысячелетия. Смещенный Лукой министр внутренних дел Захаренко и бывший глава Центризбиркома Гончар сенсационно оказались среди исчезнувших. Точнее, были ликвидированы президентскими эскадронами смерти. Журналисты наперерыв гадали, кто за кем следующий из видных оппозиционных политиков, газетчиков и телевизионщиков, очередной, на новенького в смертном списке на тотальное исчезновение. Ваш покорный слуга, кстати али не кстати, тоже значился потенциальным кандидатом в смертники.

Тем часом полумертвая лукашенковская палата законодательных одобрений подвергалась действенной обструкции. Обсуждался насущный вопрос, участвовать или нет в бойкоте президентских выборов 2001 года, если в новую лукашистскую палатку рвались только демократические глупцы и предатели…

Двинько предавался воспоминаниям без излишней гормональной патетики, с легкой иронией. Рассказывал, по-журналистски отстраненно от предмета профессиональной деятельности:

― Открывать мемориал, поприсутствовать вокруг Ямы собралось немало первостатейной, занятной публики. Разумеется, в полном составе, пленарно, руководящие деятели иудейской диаспоры в Беларуси. Помимо иностранных журналистов, специально присланных и постоянно аккредитованных, чиновные представители почти всех европейских посольств. По протоколу принимали обязательное участие главы дипломатических миссий Израиля и Германии. На удивление насчитывалось мало-таки известных оппозиционеров и больших государственных сановников.

Неожиданно для многих, в том ряду и для меня, в продолжение патетического и траурного митинга у Ямы с помпой объявился Лука в окружении многочисленных телохранителей. Он с ходу ринулся громогласно опровергать, влез в оживленную полемику с израильским послом на животрепещущую для обоих тему: был или не был в Советском союзе государственный антисемитизм. Прямо на еврейских могилках и костях полемизировали воинствующе.

Вооружен я был в тот день и час всего лишь цифровой камерой и диктофоном. Пускай отписываться по событию и по случаю ничуточки не рвался. Озадачил заранее скорым и проникновенным комментарием хорошего молодого автора, предрасположенного к философским размышлениям о жизни и смерти. А бойкий репортаж в редакции могли бы набросать с моих слов и впечатлений.

В то время как неизбывный державный Лука вживе разоблачал извечные происки сионистов, я стоял побок с ним. Его штатные охранники, все их присутствовавшее начальство меня хорошо знали, и служебного беспокойства у них я не вызывал.

Пожалуй, оттого я стал прикидывать, а не смотаться ли мне скоренько неподалек, по соседству к одному русскому офицеру, не разжиться ли у него сувенирами из Чечни: стволом «хеклер-кох» и парой гранат Ф−1. Туда их в сумку, в кофр к репортерскому железу. А там по обстоятельствам… уконтрапупить власть предержащую, коли рубашка «эфки» разлетается убойными осколками в радиусе до двухсот метров, а данный пистолет-пулемет отличается превосходной скорострельностью и кучностью боя на расстоянии кинжального огня.

Накануне вечерком я по-дружески и по-газетному брал забойное интервью у того российского товарища полковника, приехавшего в отпуск с войны погостить к дочери на историческую малую родину. Потом мы оба допоздна интервьюировали основательно приличное количество армянского бренди и начистоту продолжили собеседование легитимной белорусской горелкой тогда еще пристойного берестейского разлива.

От Ямы и от Луки-урода рядом с ней я никуда не пошел, ничего жертвенного не предпринял, столпом соляным простоял до конца планового редакционно-представительского мероприятия…

Поздним вечером дарницкие собеседники неловко расстались, распрощались, воспользовавшись дежурными вежливыми клише. Джентльмен и аудитор Печанский без разговоров, по умолчанию повез хмурого, с потухшей сигарой в зубах, деда Двинько в Семиполки на ночлег и к писательским трудам наутро. Тана безмолвно забралась в прохладную ванну на сон грядущий. Змитер же отрешенно погрузился в молчаливые нераздельные раздумья.

«…А я бы мог? Как поступить на месте Михалыча, причем с его значными оружейными навыками и военными умениями? Вось уж не ведаю, не знаю… Покуда неведомо. Неизвестно, куда, когда и где фишка ляжет. Что окажется в сносе?.. Словно несущаяся куда-то гоголевская птица-тройка… Пока нет ответа…»

Глава пятьдесят первая Со временем давать отчет

На последовавшей неделе Змитер уехал в Донбасс. Укатил себе потихоньку на перекладных, автостопом с мелкими контрабандистами. Без команды во всех значениях, запросто с фуфельным редакционным предписанием по-свойски от того самого официоза, где он по сю пору не уволен с треском. «Поди же ты! Фрондирует главред, однак…» И оттуда у него второе старинное удостоверение официозного газетчика на собственное двойное прозвище по паспорту РБ. Лиловую паспортину с гербом-капустой он также прихватил с собой в опасный вояж к новороссам-ватникам.

По его отъезду из Минска в Киев бесхлопотно возвратилась Одарка Пывнюк с ветерком в дружеской включенной компании со Львом Шабревичем и с Вольгой Сведкович за рулем долгожданного «туарега» Таны Бельской. «Уйя, наконец-то!» Вперемежку о сделанном и увиденном они отчитались вместе и порознь. Классически отдали каждому свое, что причитается.

Так и так адвокат Шабревич предпочел гласность и открытость заседания не в один присест за обедом и после него у Евгена Печанского в Дарнице.

―…Заочное событие у тебя, Ген Вадимыч, конечно, скорбное, удручающее. Но прелестно прошло комильфо на Северном кладбище. И благопристойно, включая поминки для титулярных соседей по подъезду и по дому на том микрорайоне Запад.

― В обществе лучшей подруги покойной, с отставной дворничихой Антуанеттой?

― Куда ж без нее? Она на пару с нашей Одаркой прелестно распорядилась поминальным угощением. От нее наша журналистка выведала некоторые детали упокоения Индиры Викентьевны Печанской.

Дарья свет Игоревна! Вам свидетельское слово.

― Мне, право, не до шуток, спадар Евген. Но эта юркая старуха обвиняет в смерти вашей матери тамошнего заместителя приходского священника. Дескать, увидала Индира в дверной глазок черного могильного человека, страховидного, в рясе, напугалась до смерти, тут, говорит, ее и кондрашка хватила, гробанулась об пол, цитирую. Пока неотложка, то да се, матушка ваша преставилась на глазах у подруги Антуанетты.

― Инсульт и гематома зафиксированы заключением судмедэкспертизы, ― дал адвокатское пояснение Шабревич. ― Со всем тем преподобный Власий, то есть священнослужитель, собиравший в тот день пожертвования на воскресную школу, утверждает, как если б к двери квартиры гражданки Печанской И. В. он и близко не подступал и старушку ничем побеспокоить никак не мог.

Копать, окучивать и душить коллизию далей, Вадимыч?

― Не стоит. Пусть покоится с миром. Коли есть дела поважнее.

― Согласен де-факто и де-юре. В общем и в частном отдаем приоритет вашим уголовным делам в той еще Республике Беларусь, дороженькие мои Тана и Евген.

Спешу рапортовать: мне, соответственно, удалось добиться передачи наших уголовных дел и делишек в Мингорсуд по первой инстанции. День судебного присутствия по делу гражданочки Бельской Т. В. ужотка прелестно назначен.

Шумим, душим и давим врагов наших и ваших с позиции неодолимо международной правовой силы!

Тем не менее, розыскная ментовская и гебешная суетня, митусня против вас все еще не отменена на суверенной территории РБ. Любят у нас казенные людишки отчитываться в том, чего сделать невозможно.

Тана Бельская остро взглянула на Вольгу Сведкович, и во всеуслышание анонсировала нарочито сглаженным тоном:

― Завтра я вылетаю в Вильню. Гайда и заберу у моих слуцких предков Курша-Квач дочь Елизавету. А вось там посмотрим, удастся ли менским боярам Бельским так просто откупиться от меня внучкой и дочерью. Чтоб им…

Тана снова демонстративно воздержалась в обществе Двинько и Печанского от не удобь сказуемых выражений и нецензурной колючей словесности.

― Что ж, пора и мне домой ворочаться, отправляться, ― с небольшой расстановкой поведал о своих планах Алесь Двинько, ― буде загостился.

― Алексан Михалыч, могу оперативно подбросить в Минск на «ладе-калине». С небольшеньким приграничным крюком и финтом с транзитными госномерами через Россию, ― доверительно и деликатно предложила Ольга Сведкович.

― Ой, спасибо, милая Ольга Сильвестровна. Ведомо-неведомо, однак нам с Лев Давыдычем вдвоем лучшей поездом, чугункой, не спеша, легально, видимым макаром с билетом для неусыпной вражеской системы «Магистраль»…

«Одни гости разъезжаются, другие съезжаются, ― тем временем своемысленно прокомментировал Евген Печанский, ― чего-ничего, а милости просим в нашу эмигрантскую Дарницу…

Родина нас не забывает, и мы ей кое-чего вскоре припомним. Кое-кому всенепременно. Или же всем там сразу скопом, коли ласка», ― он также не мог не планировать. Стратегически и оперативно-тактически, оставляя чистую тактику программно дефолтом здесь в Киеве, отрадно гостеприимном к политэмигрантам с севера.

Спустя несколько дней Евген сошелся без затруднений и закавык с маленькой Лизой Бельской. Даже сам того-сего не ожидал, не мыслил, ранее не имея какого-нибудь продолженного утилитарного опыта в обращении с малыми детьми. «В шерсть мало-мальски с ребятами-зверятами…»

По всей очевидности и без того немалый авторитет его поднялся в ее глазах однажды до фантастических, непредвиденных высот. Поскольку Лизу до глубины души экспрессивно впечатлила за завтраком длинная рифленая рукоять большого черного пистолета в кобуре под мышкой поверх кожаного облегченного бронежилета у Евгена. Это он рутинно отправлялся на загородную ревизию к невразумительным деловым партнерам питерского брательника Севастьяна Печанского. Ему было по пути, и он подвез ее к школе, дорогой клятвенно обещав вскорости научить пейнтбольной стрельбе.

―…Как ни крутят поганые державники, но право народа хранить и носить оружие не подлежит принципиальным ограничениям. Истина, Елизавета моя Мечиславна, она в оружии, на расстоянии действительного огня или в прицельной дальности!..

Тана срочно умотала далеко в Дюссельдорф на женскую конференцию в Германию, в устоявшуюся Европу. Почему бы и нет? Если поездка цельным образом проплачивается евроспонсорами. Тем часом нужные замежные контакты на больших украинских дорогах просто так не валяются.

Так что в середине октября ребенок на три дня благонадежно оставлен на попечение Евгена. Чем Лиза очень даже довольна. Да и авторитетному дядь Жене она ни в малой степени не мешает, не капризничает. «С первого предъявления и знакомства не шаляй-валяй». А его быстрой вкусной кормежке в непостижимом ею раньше мужском технологичном исполнении несомненно отдает предпочтение перед материнской стряпней на скорую руку.

Отощавший и уставший дядя Змитер после командировки в Донбасс отоспался, ускоренно отписался, отъелся стараниями Евгена. И по прошествии неполной недели укатил в Мариуполь. Возможно, и дальше за линию фронта и в прифронтовые российские регионы.

Тогда как Лиза очень удивилась, узнав от матери, что Змитер с Евгеном вовсе не родные братья и ничуть не близкие родственники.

― Вы с ним очень-очень похожи, дядь Жень, как я у мамы мамина дочка. А в старости буду бабушкиной внучкой.

«Да уж! В добра-пирога живем навроде как по-родственному. Братско-сестринская семейка эмигрантов. Что в лобок, что по лбу. В залихватском стиле двиньковской героини будь сказано… Ну а секс ― это на стороне, мужского гормонального здоровья ради…»

С Одаркой Пывнюк у Евгена Печанского получалось довольно прилично. Для достоверности сказать, это ей лично удается час от часу затаскивать Евгена к ней на съемную квартиру. И так далее распространенно по сексуальным обстоятельствам обоюдной настроенности.

Во многом Евген с благими намерениями не давал себе ретроспективный отчет в том, что происходит с ним, отчего так было и есть с его ближними и дальними. Живет как живется, насколько, почитай, прижился. «До поры до времени, надо полагать, в перспективе предполагать, на севере, на юге, начнем то ли обороняться, то ли наступать по всем азимутам…»

По возвращении с юго-востока Змитер не то чтобы отчитался перед Евгеном, но поделился своими не столько корреспондентскими впечатлениями от увиденного и услышанного. Об этом и о том можно будет у него прочитать в файлах, посоветовать в качестве благосклонного читателя чего-нечего. Постольку отчаянный фрилансер Дымкин-Думко специально рассказал испытанному напарнику, какие душевные мотивы его подвигли предпринять два опаснейших журналистско-разведывательных рейда по обе стороны тлеющего военного конфликта, готовящегося перерасти в континентальную войну неосоветской России против евроатлантической солидарности. Так оно выйдет, выходит по его наблюдениям.

―…Деньги они, конечно, почтенным гонораром, Вадимыч. Гормоны, понятное дело, яростным ражим адреналином и боевыми эндорфинами упоенно выделяются. Но однольково хотелось доказать себе самому, не совсем по Достоевскому, что я не карамазовская тварь гормонально дрожащая, но человек, имеющий право носить и применять оружие.

Спасибо тут тебе, брате! Вмале обучил-таки штатского дурня, как с огнестрельным стволом классно обращаться. Когда-никогда и журналеру писучему требуется ощутить себя человеком вооруженным, в драйв ко всему готовым…

Хочу вось сказать, чего тамотка, на фронте, на собственной шкуре прочувствовал. Так-то порой на войне чувство преодоленной опасности выходит круче кайфом, чем самый заковыристый гражданский секс по обстоятельствам и необходимости мужественной борьбы со спермонаполнением…

Пока Змитер отсутствовал, Евген убедился, насколько Тана владеет не только холодным оружием. Как-то раз на стрельбище у добровольцев она показала ему хороший класс боеготовности. Причем в приложении к дурному короткоствольному ПМ. Хотя, каб полноценно иметь при делах «гюрзу», «стечкин» и прочий удобоваримый арсенал, ей стоит хорошенько потренироваться.

«Прочные навыки меткости и кучности ― дело наживное. Коли руки по команде голове помогают, а глаза не боятся».

Евген внимательно и участливо выслушал кое-что из фронтовой риторической отчетности Змитера. Подытожил в ажуре по бухгалтерскому обыкновению:

― Ты, братка, молодец. И советовать здесь тебе я ничего не советую. По-товарищески в лучшем смысле, сам понимаешь.

Но вось напоминаю. Жизнь-то наша день в день отнюдь не похожа на выдуманный боевик или триллер. Любая операция со стрелковой зброей в руках ― сплошная рутина. Так или эдак устранение противника ― скучная, нудная, будничная работа. Эндорфины, какие безграмотные лохи в отличие от тебя, знающего что к чему, обобщенно обзывают адреналином, обязательно бодрят, тонизируют, снимают боль и неудобство за душой. Ан лишь на время, когда ты в действии. Сначала надоевший страх неразумной плоти. Потом во второй натуре, доставучий, противно задушевный отходняк в теле. Вроде того, который сейчас у тебя с добрым «Немировым» в активный метаболизм включается…

Глава пятьдесят вторая Чего ж вам больше?

С приездом и легальным размещением Лизы Бельской дарницкий эмигрантский быт окончательно организовался, оформился. Приобрел по-хорошему семейную, саму собой подразумевающуюся устойчивость, где каждый нашел, занял соответственные ему или ей ячейку, время, пространство ― удобно устроившие каждого по отдельности и всех вместе.

Евген заменил прежнюю уродливую люстру в гостиной на плоскую светодиодную панель регулируемой яркости. Она, сдается, слегка приподняла безобразно низкий потолок советской планировки. Для того и светлые потолочные обои в мелкую голубую крапинку отменно приобретены. Точь так же насыщенный бирюзовый колер керамической плитки и вдумчиво замененной сантехники впечатляюще поспособствовал комфортной и эстетичной завершенности релевантно реорганизованного квартирного дизайна.

― Кроме шуток, у вас восхитительно европейский вкус к жизни, спадар Евген, кардиологически завидую, ― не экономила на продвинутых разностилевых комплиментах Одарка Пывнюк, тож Дашутка Премирова. ― Не то что уделанное жилье мое на Подоле. Не себе раком по буеракам, но обыкновенная хрущоба в Дарнице у вас с Таной чудесно, эргономично превратилась в Европу. Дышит, веет… Ни дать ни взять ― чудо и диво, не до шуток…

«Одарка у нас ― друг дома и семьи. Потому и приглашена торжественно от имени и по поручению на поздний воскресный обед по случаю счастливо воротившегося апосля войны, с крайнего юго-востока нашего фронтового корреспондента Змитера Думко. К шестому часу ввечеру ласкаво просимо…»

Смотря с какой стороны взглянуть, холодная и мокрая, слезливая осенняя непогода в конце октября придавала вечерней дружеской трапезе особый теплый уют и прием. Если единственную гостью никто не помышлял затем отправлять в темень, в слизь и в холод за окном на ночь глядя. «Переночевать Дашутке найдется где-нигде». Да и самой ей спешная и неотложная журналистская работа сегодня никак не угрожает. А знаменательные застольные разговоры ее привлекают не меньше приятных собеседников и сотрапезников.

―…Тебе, девчо Одарка, надобно понимать, почему мы втроем ― как если б выходцы из твоего прошлого, считай, из страны, сходной с Украиной времен Януковича. Что в лобок, что по лбу, ― Тана Бельская старалась говорить умно, разумно и без нецензурщины, определенно приноравливаясь к манере общения Евгена и Змитера.

Тем более Змитер как-то на кухне под утренний кофе обронил небрежно, ни на что, ни на кого не намекая. Мол, они на двоих содружно кинули курить и матерно сквернословить, дав заповедный зарок сидючи на нарах в Американке. Как только на волю ― так сразу!

Змитер по существу моментом иронично дополнил замечание своей полной ровесницы Таны:

― Нашу с тобой небольшенькую разницу в возрасте, Одарка, мы плюс-минус не учитываем. Разве что Евген у нас ― по-разному долгожитель и библейский патриарх Мафусаил, урожденный в СССР.

― Маленький я был тогда-то, чего-нибудь сущностного не помню, ― пустился рассуждать Евген, мимоходом отдавая дань родному белорусскому языку в лексике и в расстановке ударений. ― Все объективные и субъективные данные о минулом у меня со слов старшего поколения. По ним и сужу о нашей вышеозначенной проблемке отцов и детей, о прошлом и настоящем. Она таки есть, невзирая на некоторую общность политических взглядов. Скажем, углубленно у меня и отца, у того же деда Двинько, с которым я прекрасно общаюсь, дружу много лет.

― That is the generation gap, ― мысли Евгена веско подтвердил английской мовой Змитер. ― У меня с моим родителем то ж самое, разлом поколений. Другие они, и все тут! Извините за молодёвую речевую банальщину, шановное шляхетство.

― Так вось, панове, ― нимало не сбился с намеченного дискурса Евген, ― брать на веру батьковскую политическую словесность мы должны с существенными оговорками, с поправками, сверяясь с европейскими и американскими источниками. Если в Европе и в Америке получилось, то и у нас наладится. Меж тем брести в никуда, каким-нибудь другим путем, мы не станем. Третий путь и Третий Рим непоправимо ведут в третий мир, по-русски навечно недоразвитый и непутевый.

Хуже того, в их родительских суждениях и доводах я частенько вижу маразматическое слабоволие, какое у них выразно прослеживается на протяжении двадцати пяти суетливо и митусливо минувших посткоммунистических лет. С мозгами у них неладно и неустойчиво, как бы там ни было. Как бы они ни были умны, стариковская премудрость встречается гораздо реже, чем старческое слабоумие.

Думаю, психологическое дело в том, что каждый из них строил личную карьеру на неизбежном крахе Совсоюза. Притом начинали-то они ее в регрессивных условиях разложения, упадка и загнивания реального коммунизма.

Не приходится сомневаться, генерация тех, кто родился в пятидесятые годы прошлого века, достигла больших и очень больших денег, раскассировав естественным путем коммунистическую тоталитарную систему. Ее представители преуспели и в популистском захвате верховной власти в наших странах. Хотя, что делать с деньгами и с властью, они доселе знать не ведают. Не догоняют отстойно расслабленные умом и духом. То ли обществом им либерально управлять, то ли государством тоталитарно править. Дожидаются пассивно, безвольно конца света, темнейшего хаоса в своих отдельно взятых недочеловеческих царствах-государствах. Сумбурно латают естественно образующиеся энтропийные дыры в политике и в экономике. Полшага вперед суматошно и три шага в сторону с оглядкой назад в совковское прошлое. А так и навернуться с грохотом недолго. Верней, грохнуться, ляснуться они императивно. Скорей поздно, но раньше, чем неразумное демократическое большинство поймет, что происходит в основе перемежающееся разрушение старого, но далеко не созидание нового. Далеко не воспроизведение иностранного нормативного опыта, доказавшего с большего базисную предметную эффективность.

Самокритичный и глубокомысленный вывод из несколько косноязычных рассуждений Евгена извлекла Тана:

― Да и мы втроем в Белорашке в естестве неслабо обломались, потому как задумали и строили наш нормальный частный бизнес по евроатлантической модели на виляниях и колебаниях государственного лукашизма. Там, где само собственническое антисоциальное государство временно отступало, лукаво мудрствуя отдавало нам инициативу, мы брали свое, частное и общественное…

― Либо пытались совместить несовместимое, скрестить быка с индыком, ужа и ежа, государственное с частным в нашей работе на общество для тех, кто умеет читать и стрелять. Гибридно и обидно по рогам получили, кроме шуток, колючку и спираль Бруно поверху прогулочного дворика в лукашистской тюряге по прозванию Американка, ― с горечью перебил ее Змитер. ― Какая-то у нас шизанутая раздвоенность туда-сюда, между людьми и государством… Ни тпру ни ну, ни так ни сяк болтаемся маленькой мешалкой в великой бочке с державным дерьмом…

К месту и ко времени отметим кое-какое немаловажное попутное обстоятельство. В противоположность обыкновению, Евген-то в режиме реального времени не позволил Змитеру особо расшататься, разболтаться, распускаться занадта с пивом и водкой после двойного вояжа на кошмарный юго-восток: «Чего-ничего доброго еще какая смешанная психастения в бошку мальцу полезет! С морального устатку, со злого отходняка…»

Для этого он слегка надавил, призвал малого к порядку. Обходительно, смиренно выслушивал его малотрезвые бессвязные откровения. Делал вид, будто тоже пьянствует с эмигрантской тоски наравне с ним. И не давал слишком уж подливать, добавлять, продолжать не сказать чтоб чрезмерно запойные и запьянцовские настроения журналиста.

В аналоге дальнейшей психотерапии подумал было попросить Тану оказать Змитеру интимно сексологическую помощь. «По-дружески, ничего личного, удержать от депрессняка хлопчука…» Однак по здравом размышлении отказался от этой психологически несостоятельной идеи, проплатив авансом, заказав для Змитера предоплатой массажные, релаксационные и другие телесные услуги у двух дорогостоящих сестер-профессионалок с Бибиковского бульвара.

Евген Печанский, как аудитор и контролер, не находил больших социометрических трудностей в том дарницком политэмигрантском общежительстве. С дальним прицелом он присматривался к себе и соратникам скрупулезно, педантично, словно на ревизии. И халатно не благодушествовал, предвосхищая будущие неминуемые перипетии, пертурбации и турбулентности в жизни трех заправских врагов предержащего государства белорусского.

«Не хвались на рать идучи, но хвались идучи с рати», ― сама собой спонтанно ему припомнилась знаменитая малоприличная классическая цитата, имеющая смысл как на русском, так и на белорусском языках. «Играть по-русски, гулять по-белорусски».

К тому же злоязычная по-журналистски Одарка Пывнюк негласно донесла, доложила Евгену о том, как Змитер Дымкин когда-то ходко перепихнулся в общей ванной комнате с гомельской девчонкой Инессой:

―…У охраны Петровича там везде микрофоны понатыканы…

Заложила и другую парочку тайных греховодников, поведав о недавних периодических интимных двуспальных сношениях Таны Бельской и Алеся Двинько в Семиполках. Но это, наверное, небольшое гендерное усложнение дня завтрашнего, но не сегодняшнего текущего момента. «Отцы и дети без различия поколений, дочки-матери, в дебет и кредит… днем и ночью… во сне и наяву…кому как нашлось с кем переспать…»

Тут по первости Змитер, за ним и Тана, как на духу выложили Евгену рассказики об одном и том же повторявшемся неоднократно тревожном сновидении. Снилось, предстало им, как будто их арестовывают в Минске и в иных белорусских краях. Позже такое крайнее безобразие в недобрый ночной час заразно приснилось, привиделось и самому Евгену.

В пророческие сновидения он верил еще меньше, чем в народные приметы. Потому любой сон старается сразу же побыстрее забыть по пробуждении, избавившись от идиотской сонливой одури. Поскольку полагает веру в сны, особенно толкование сновидений, сродни навязчивым состояниям и идеям в классификации психических расстройств.

Вот и сейчас снулую психастеническую глупость Евгений Печанский отраз и решительно отбросил, отверг: «Не бери сонное глупство и дурнотье в голову! Возьми волыну в руки!»

То же тождественно и друзьям авторитетно рекомендовал, не спросонок предписал ненавязчиво партнерам и соратникам. Истина в оружии! Без каких-либо idee fixe и обсессий…

* * *
В скором быстротечном времени практически той же датой на конец октября им троим пришли прелюбопытные известия от Льва Шабревича, Михаила Коханковича, Алеся Двинько и Вольги Сведкович. Из Беларуси с любовью по электронной почте. Вось так вот! Выходит, оказалось, едва ли не в один день состоялись целых три судебных заседания, где с Евгена и Таны была процессуально снята народная уголовная статья за номером 328. А Змитеру, хоть и признанному уголовником, но по его беспримесно политической статье 130 часть вторая в самом Верховном суде засчитали, зачли ему один месяц в тюрьме за три года зоны.

Не обошлось, право и правда, без подвоха и судейского крючкотворства. Со всем тем оправдательным, на них троих криминальная ответственность по статье 413 УК РБ за побег из следственной тюрьмы КГБ осталась в подсудности, в частном определении. Несмотря на присяжное красноречие адвокатов и внушительные усилия многогранной прогрессивной общественности, не допущенной, однако, на заседания двух составов Мингорсуда в закрытом режиме. О заочном рассмотрении, о казуистике в Верховном суде и говорить-то нечего.

Согласно принятым так или иначе судебным решениям, столь же официально прекращена милицейская и гебешная служебно-розыскная деятельность по поимке трех дерзких беглецов. Формализовано и публично заявлено.

― Надо ведь! Нам лукашане в намек предлагают: добро пожаловать, вертайтесь-ка, дороженькие, с повинной на Беларусь, сдавайтесь на самодержавную милость, надеясь на снисхождение при условии, стоит предполагать, отказа от эмигрантской, по факту антигосударственной подрывной деятельности за межами страны, ― пришел к саркастическому индуктивному умозаключению Евген Печанский. ― Они, Вовочка, шутят, головка у тебя не квадратная.

Он и угловатым жестом продемонстрировал, какую кубическую форму черепа надо иметь в виду.

Евгеновы соратники и сподвижники переглянулись, втроем они дружно прониклись анекдотическим государственным подходом, что и подтвердили громовым неукротимым хохотом.

― Добре смеется завсегда последний, но не тот, кто оказывается крайним посередь дурней и дурниц, ― еле отсмеявшись, отреферировала на белорусской мове Тана Бельская. Для четкости перейдя на провербиальный благопристойный английский:

― Nobody's fool![9]

― А может, вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля? ― бесконечно фальшивым, противно эстрадным плачущим голосом пропел Змитер Дымкин.

Со смехом они быстренько организовали, сообща обустроили на славу праздничное застолье. Выпили и закусили во благовремении за благодатное возвращение на белорусскую сторонку. Но на своих собственных условиях! Предупреждают на благо.

Не верь, не бойся, ничего не проси у державы альбо у сильных мира того-сего. Не плачь, сами все отдадут, коли на них надавить, придавить недовярков и недотык, як следует.

* * *
На осенних школьных каникулах в холоднючем ноябре в рай земной вслед за птичками Тана с Лизой уехали, улетели в теплые средиземные края. Куда-то в Анталию, на южный берег турецкий. Все там у них включено в современном отеле, словно в саду Эдемском у старозаветных прародителей. Приедут ― расскажут о туристических впечатлениях, где и как им отдыхалось у райского моря спустя шесть тысяч библейских лет от сотворения святописаного легендарного мира.

И Змитера, и Евгена немножечко зависть разбирала. Эх, маринистика кому-никому стороной…

Глава пятьдесят третья Прикажут Ольге чай готовить

Тем утром краткое оперативное сообщение из Минска от Вольги Сведкович застигло Евгена Печанского врасплох. Мобильно, в дороге, за рулем. От внезапности злоключившегося, по-простому не желая поверить, вполне осознать, не в силах уяснить невообразимо недобрый смысл нескольких фатальных строк, он не сразу и не вдруг вчитался в отчетливый излучающий текст черным по белому на экране смартфона. Припарковал мышасто-темного «мерина» механически куда-то и где-то, въехал машинально двумя колесами на тротуар. Добавил излишней яркости дисплею. Во второй или в третий, может статься, в четвертый раз прочел, соотнес со свершившейся действительностью. Теперь сколь возможно уравновешено, без ненужной ажитации. Дело слишком серьезно, чтобы туда-сюда дергаться и скорбеть не вовремя, причитать понапрасну.

Всякую скорбь в виду и на виду о далеких и близких изволь отложить до уместного часа.

Итак, ― собранно и сдержанно приступил к осмыслению поступивших вводных Евген, ― вчера вечером по местожительству произошло преднамеренное убийство Льва Шабревича и его жены Альбины Болбик. По факту обнаружения тел погибших со следами огнестрельных ранений начато расследование заинтересованными в раскрытии преступления лицами и сторонами.

Во второй эсэмэске Вольга гарантировано обязуется постоянно держать Евгена в курсе дела посредством оперативно известных ему адресов электронной почты и средств адекватного шифрования.

«Насколько у нее деликатно получится с разведданными в кредит или дебет», ― на время Евген отрешился от эмоций и аффектов в аудиторской ипостаси.

Понятно, следовало бы дополучить из Беларуси целый ряд протокольных подробностей случившегося вчера. Точнее, до того. Поскольку в заказном характере убийства Евген ни на йоту профессионально не усомнился.

«В человеческой жизни и смерти ничего внезапного не случается. Если что-ничто выходит как вдруг, то ищи того и тех, кто все это организовал и обеспечил. Не считая непосредственных исполнителей преступного заказа на устранение адвоката Шабревича и супруги Альбины, скоропостижно попавшей в нежелательные свидетельницы. То ли неудачно для нее просто-напросто подвернулась девчо под руку убийце либо убийцам».

Могло быть отчасти иначе, если Альбина погибла из-за того, что формально и легально значилась защитником Татьяны Бельской, рассудил затем Евген; перебрал еще несколько версий насчет политики с криминалом. На том и закончил, поехал себе дальше по аудиторским надобностям.

«Хорош рассуждать, развожжаться и грузиться без толку, коль скоро данных покуль недостаточно! Будьмо ждать дальнейших сведений и донесений, так скажем, от свояков и своячениц с белорусской сторонки».

В свой черед Змитер Дымкин о заказном политическом убийстве в Минске узнал пополудни, походя и нежданно в редакционной курилке. Независимо от контекста выдержанно, он нигде не курит, ажно на войне. Но табачные новостные разговорцы и разговорчики в журналерской курной избе его интересуют, а пассивное курение ему до известного места, где кучкуются курильщики. «До фени и по барабану…»

Адвокатессу Альбину Змитер совсем не знал, в глаза ее, несчастненькую, ни разика не видел. И с убиенным Львом Шабревичем не сказать чтобы близенько сошелся, когда тот пару раз живьем приезжал сюда к ним в Киев. Потому небрежно глянул, пролистал кой-какие странички в байнете, чего-ничего тамотка отбарабанят. Эге-ге-ге! горячо сообщают, извещают взволнованно, в шоке комментируют накоротке.

«Вадимыч здесь иМихалыч там с толстопятой Вольгой верняк поболе ведают с их каналами и контактам. Анияк доведут компетентно до моего ведения и видения, что почем произошло с нашей адвокатурой, нечаянно и отчаянно угодившую под нехилую раздачу».

Змитер с Евгеном пересеклись дома в Дарнице, когда почти по-зимнему рано и темно смеркалось. Ноябрь на дворе как-никак. Евген, появившись с Одаркой, приступил наскоро к приготовлению ужина, он же вечерний обед по-европейски. Заодно под кофе втроем в кухонной тесноте живо обменялись сведениями, поделились контекстуальными мыслями, наведенными из-под той еще лукашистской Беларуси. Не слишком-то всепрощающе родную батьковщину, скорей, с неприятием к ней в стремлении размежеваться с прошлым. Молодым одно, старикам другое. Уходя все уходят.

―…Я все о том же, о нашем старшем поколении, откуда прелестно вышел и ушел Лева наш Шабревич, ― в теме и в реме рассуждал Евген. ― Пусть он шестьдесят девятого года рождения, да будет батьковская земля ему пухом…

Одарка скромненько притулилась у кухонного стола близ бутербродиков с красной рыбкой. Змитер с чашкой ароматного «мокко» пристроился стоя в дверях, покамест Евген технично распоряжался куриным фаршем, запускал в кипящую воду спагетти на гарнир. Тут же варил яйца вкрутую, чистил, рубил, крошил огромнейшим поварским ножом овощи для салатов, свежий соус «майонез» миксером на автомате взбивал.

― Все они подчистую, взбаламученные пятидесятники и шестидесятники по годам и по мозгам. Основный их принцип ― торг уместен.

Дядюшка вон мой, покойный Алексан Сергеич, от государственной фирмы и от себя своечастно стрелковым оружием из закромов МВД с двойной выгодой круто приторговывал. Потом приказал нам долго жить… Допустим, огреб от ненавистного и любимого до трупного посинения государства… По старым делам по гроб жизни торжественное погребение и поминальные речи. Поделом и по делам.

И Леву угораздило под паровоз по тем же мотивам опасных интеграционных связей с государством и противоборства с ним. Оно ведь не в шахматы с людьми играет, но так и норовит навязать обществу бои без правил или чуть что за волыну хватается. Потому лупить надо эту державу и в хвост и в гриву, с какой бы стороны лошадь ни запрягать в тот паровозик. Але стрелять на поражение. Лепей за все предупредительный выстрел в голову машинисту и кочегару. В упреждение. Чтоб преемникам и наследникам неповадно было…

«Вось тебе, Лева, последняя коллизия…»

Евген уже довел до сведения внимательных слушателей некоторые детали минского убийства в новом элитном доме по-над Свислочью, еще не ставшие достоянием интернет-публичности. О гласности вообще молвить незачем, если в подобном грязном деле она наглухо приравнена к разглашению служебной или государственной тайны. То же самое следует ввести, написать и об уголовно-политической грязи.

Змитер с Одаркой под стать, под будущие статьи заранее созвонились, договорились, кому куда писать, и сейчас своемысленно прикидывают, обдумывают, что и чего им сегодня создавать, сотворить, править допоздна в Дарнице, сбросив наутро сенсационный материал по горячим следам.

Мыслили они сходным же образом.

«…Не отходя от кассы и в одну кассу… Профессионально и феноменально, образно в тексте и контексте, с личным подтекстом и общей канвой…»

Итак, выходит, итого, известный белорусский адвокат и правозащитник Лев Шабревич был смертельно ранен около десяти часов вчера вечером выстрелом в висок из малокалиберного пистолета, наверняка с глушителем, на пороге собственной квартиры. Была у покойника таковски хозяйская и супружеская привычка звонить в дверь, не пользуясь ключами, если супружница заведомо дома. Вторым тихим выстрелом в грудь убийца завалил в прихожей его недоуменную жену Альбину, не сообразившую, отчего муж, закатив глаза, хватается, сползает по дверному косяку.

Очевидно, убийца действовал не в одиночку, кто-то второй на лестнице его прикрывал и поддерживал. Оба тела втащили дальше в квартиру. Во всех комнатах, особенно в кабинете Шабревича, видны многочисленные признаки поспешного обыска. Деньги и драгоценности не тронуты. Подозрительные отпечатки пальцев и потожировые следы неизвестных не обнаружены. Описание какими-либо свидетелями личности убийцы или убийц отсутствует.

По заключению судмедэкспертизы труп беременной на втором месяце женщины Шабревич-Болбик А. Б., 1993 года рождения, подвергся посмертному изнасилованию с использованием презервативов.

Два трупа в стадии окоченения в гостиной четы Шабревичей были найдены в девять часов утра приходящей домработницей, явившей по расписанию для уборки адвокатской квартиры в престижном доме на набережной.

Последнее также принял во внимание Змитер Дымкин-Думко наряду с другими криминальными деталями, какие ему требуется красноречиво расписать, уложить в газетный, немалого размера подвал-комментарий, посвященный зверской расправе над адвокатами, посмевшими успешно защищать беженцев и эмигрантов, которые подвергаются в лукашистской РБ политическим преследованиям.

«Чудище обло, стозевно и лайяй… Зловредное, смертельно опасное государство-левиафан по Гоббсу, которого цитируют Радищев и Двинько…»

На эмигрантской штаб-квартире в киевской Дарнице они втроем негромко помянули, выпили для порядка по православному обычаю за упокой со святыми невинно убиенных рабов Божьих Льва и Альбины. Одарка со Змитером тотчас после ужина порознь уселись за усердную журналистскую работу. А Евген залил из пластиковой бутыли питьевой воды в электрочайник, чтобы заварить чаю, затем углубившись в интернет, во многие размышления, замыслы и разработки.

«Н-да… клавиша не педаль… Дерьмовые дела в Белорашке… Удобрить не сдобрить, а сдоба не удобрение…»

* * *
Мыслимым делом Ольга Сведкович не преминула оперативно и плотно держать в курсе расследования двойного убийства и свою кузину Татьяну Бельскую. Та фурией прилетела из Турции далеко не в курортном настроении. Об умиротворенном добродушном отдохновении и речи нет. Что у Таны было на уме в остатние сутки южного отдыха, то у нее объявилось на языке в Киеве в чересчур матерном неприличии площадного русского говора. Она уж поизощрялась на слух в отсутствие дочери в разнообразных многоэтажных конструкциях витиеватой архитектоники, абсолютно неприводимой к нормативной лексике.

Евгену и Змитеру даже захотелось, кабы лично на них тоже распространялись цензурные возрастные ограничения на всякие неприличия аудиовизуального воспроизведения. Ясное дело ― по части слов, жестов, сквернословия и брани в невоспроизводимом исполнении Татьяны Бельской и ее ненормированных угроз кому и куда ни попадя.

Невзадолге, спустя три-четыре дня, повышенная маниакальная возбудимость уступила место, перешла у нее едва ли не в аутическое, несомненно, депрессивное состояние. Накатившее на Тану угнетенное безмолвие ― вовсе не золото, по мнению Евгена, по возможности и необходимости все критические дни чутко наблюдавшего за соратницей.

Пришлось ему сложносочиненно и убежденно воззвать к чувствам, обратиться за подмогой к Змитеру, попросить его оказать ей по-товарищески, строго по-мужски, сексологическую помощь. Высвободить известным путем у нее эстрогены, эндорфины и тому подобную эндокринологию, свести один в один, папа в маму женский гормональный баланс, актив с пассивом, вывести ее из прогрессирующей депрессии.

Змитер участливо, психотерапевтически внял аудиторскому предложению старшего товарища. И все у него, у них вошло, вышло, кончилось наилучшим врачебным образом. Начав с вечернего чая вдвоем на кухне, они потом перебрались к нему в комнату. По прошествии двух-трех задушевных дарницких чаепитий поздним вечером Тана пришла в относительную психологическую норму. А их ночные физиологические отношения дальнейшего аффектированного продолжения в благоприятном анамнезе не имели.

Убедившись в дееспособности Таны Бельской адекватно воспринимать действительность тут и там, днем и ночью, Евген Печанский конфиденциально и оперативно вызвал Вольгу Сведкович из Минска. Чтобы пообщаться просто, спокойно, вживе. Превентивно он довел кое-какую встречную информацию до осведомленного размышления Змитера с Таной.

«Как это попроще сказать, крепким чайком со сдобными коричными плюшками побалуемся в Дарнице… Коли не изъясняться насустрачь в стиле высокой науки и велеречивой университетской культуры на многих языках, во языцех».

Глава пятьдесят четвертая Вдоль большой дороги

Незадолго до приезда Вольги у Евгена на дарницкой штаб-квартире состоялась любопытнейшая встреча с двумя белорусскими добровольцами. Посредством Змитера и с другими надежными рекомендациями они сами на него вышли, вернувшись из зоны АТО под Мариуполем. Осторожно поговорили они с чаепитием сперва вокруг да около внешней да внутренней политики там, сям. Засим перешли к откровенному обмену мнениями и взглядами на будущее Беларуси вообще и своем собственном в нем участии.

В частности под сурдинку, под рюмку чаю многозначительно и сокровенно прозвучало от бывшего сержанта ВДВ с позывным «Сымонка» или «Симонка:

― Коли, Евген Вадимович, вздумаешь никак забодяжить что… в наших с тобой белорусских краях и закутах, не забывай о нас с «Базылем». Ему и мне неяк без разницы, будут ли у тебя нормальные бабки нам на поддержку камуфляжных штанов. Все равно записывай к себе в ягд-команду. Будем полевать, охотиться разом…

Прорезался также днями московский проныра Ванька Буянов. Привет почтовый передал через питерского брательника Севу. Напомнил тем самым об их давнишнем, вернее, давешнем разговорце в Киеве, в сентябре. Нижайше просит переговорить, буде тот возникнет, с неким вольным стрелком, русским и белорусским человечком из Ростова-на-Дону с позывным «Герасим».

«Текстовка не текстура. В шерсть и против шерсти следует о стукачах и провокаторах всерьез задуматься. В жизни все не так, как на самом деле…

Когда сказать-то нашим о моем решении наведаться врасплох куда-никуда нежданным маневром?.. Встречным маршем и встречным боем?..»

* * *
Тана Бельская на бордовом «фольксвагене-туареге» встретила, захватила Вольгу Сведкович в темном северо-восточном топографическом углу. Пунктуально в удобном окне на украинско-российской границе, где с обеих сторон не присутствует пограничное патрулирование как таковое. Столь же непринужденно по большой контрабандной тропе от москалей в европейцы они наладились в обратный путь до Киева с попутными разговорами.

―…Хочу тебе вкратце рассказать, любовь моя Воленька, ведь башню едва-едва мне не снесло, как скоро от тебя узнала, что замочили Леву с Альбиной. Але чё-ничё, апосля оно анияк генитально утопталось, туда-сюда-обратно улеглось.

― Хлопцы нашенские да помогли?

― В какой-то мере, что в лобок, что по лбу, в общественном дружеском смысле…

Терпеть ненавижу одичавшее государство Луки на х..! Хохмач на ту ж букву «ха»! Туда ж его… ― длинно и витиевато выругавшись на государственном русском языке с упором в мужскую анатомию, Тана, облегчив мятежную душу, обратилась к напарнице. Ругань руганью, но по делу ― нужный белорусский час, а не москальское время, холуйски учрежденное в лукашистском Минске.

― Выкладывай-ка хутко последние наши разведдонесения о менских уродах, по-женски не стесняясь в выражениях, между нами, девочками, говоря…

* * *
Вольга Сведкович предпочла чуточки выделиться на фоне кузины. Ни в дороге с Таной, ни в Киеве в обращении, в общении с Евгеном и Змитером к матерному краснобайству почти не прибегала. О ходе и результатах ее частного расследования она докладывала последовательно, детализировано, без женских и девичьих эмоций, по выявленным фактам и задокументированным актам в сухом остатке:

―…В том числе фактически выяснилось: в день убийства со Льва Шабревича сняли беспрецедентное наружное наблюдение, установленное за ним после судебных заседаний по вашим уголовным делам. До того следили без малого в открытую во вселяких видах. И от ментов, и от службы охраны Луки. Давили только на него конкретно. За Альбиной не было никого, ни в пешем порядке, ни на автомобилях. Ни в отслеживании мобильной связи.

Лев шутил, что с этаким прелестным и сверхнадежным конвоем ему никакие телохранители не нужны. Тем не менее, с концами исчезли два человека из его оперативных помощников, которые должны были прикрывать шефа в тот день.

Отвечая на ваш невысказанный вопрос, Евгений Вадимович, предполагаю, что равновероятны три версии о заказчиках преступления, ― перешла Вольга к уголовной подоплеке и политической кухне произошедшего.

― Во-первых, месть государства путем распоряжения, отданного на достаточно высокой самовластной верхотуре. Как ни глянуть в общем объеме, от всех ваших подставных уголовных дел, судебных приговоров, большой политический шумихи внутри страны и за межой потерпевшей стороной фигурирует лукашистская РБ. На лесоповале, случается, и щепки летят, и отщепенцы от государственной политики. Вполне возможно, Лев и Альбина угодили-таки под раздачу эскадренных президентских слонов. Мотив акции: одних примерно наказать, других же запугать до смерти.

Во-вторых, покруче сделать козла отпущения из многошумного досадного Шабревича был бы рад постараться какой-либо инициативный дурень в больших правоохранительных чинах. Заодно справно выслужиться перед главнокомандованием. Как по-советски установлено, коли нет человека, то не имеется никаких возможных проблем, вживую с ним связанных.

В-третьих, очень даже мог сыграть на опережение небезызвестный вам Марьян Птушкин, которого адвокат Шабревич проблемно засветил на том закрытом заседании Мингорсуда. С Левиной подачи судья все ж таки вынес частное определение в отношении Генпрокуратуры, осуществлявшей странно некомпетентное следствие по нескольким статьям уголовного кодекса, беспорядочно, чуть ли не наугад предъявленных гражданину РБ Печанскому Е. В.

К слову, в-четвертых, вам, Татьяна Казимировна, я ранее докладывала, что не имею однозначных данных и прямых улик по части того, замешаны ли в убийстве Шабревича ваши и мои менские свойственники ― Евдокия и Федос Бельские.

― Что ж, Ольга Сильвестровна, благодарю за превосходно проделанную работу, ― не без официальности, по-командирски Евген Печанский пожал руку Вольге Сведкович. ― Вы подтвердили мои подозрения.

И твоей интуиции, Воленька, я склонен доверять. Обычное неимение чего-либо нисколько не указывает, будто ничего и не бывало организовано в маскировочном порядке.

Давайте-ка перейдем к распределению да дистрибуции прочих дырок от бублика, ослиных теней и рукавов от жилетки, ― Евген неспешно заговорил о том, чего от него давно ждали, надеялись, о чем неотступно думали.

― Белорусские власти предержащие обыкновенно весьма довольны и рады, когда враги их государства навсегда отъезжают в эмиграцию. Куда подалей, сами, так сказать, добровольно себя высылают. Будем ли мы и впредь абы как доставлять им подобное удовольствие? ― риторически вопрошал он слушателей, собравшихся в дарницком командно-наблюдательном пункте. Не исключая неизбежно пронырливую Одарку Пывнюк, уж неплохо пристасовавшуюся к белорусской мове однодумцев и сябров.

― Значно лепей хорошо наступать, нежели плохо, запуганно и заполошно обороняться, разве не правда? Не говоря уж о том, каб ховаться от злого разбойного начальства в бульбе кверху голимой сракой? ― недаром Евген требовательно и вопрошающе ставил перед аудиторией общеизвестные сентенции, как факты вне банальности и тривиальности.

― Значит так, лично я своих коней, коников собираю в поход, снаряжаюсь в дорогу, ясновельможная громада. И вам предлагаю хорошенько подумать, поразмыслить о нашем нелегальном, конфиденциальном возвращении на Беларусь в листопаде месяце. Мыслю, в однородных членах моего предложения нам пришла пора, в дебет и кредит, разобраться с общими и частными долгами, с должниками и должностными лицами. Корпоративно и державно…

Первым на предложенные ему тайную миссию и открытую партнерскую оферту ― не между прочим, а вопреки ожиданию Евгена ― немедля, с энтузиазмом согласился Змитер:

― Йо-хив-хо, панове!!! Даю подписку под статьей четыре-один-три УК РБ. Понятное дело, без права возвращения обратно на нары в Американку!

Мне теперь особно лучшей на Беларуси. Неяк безопасней будет. Бо я неслабо достал ватников и наемных чеченских чурок в последних публикациях. Резьба по дереву. Вдоль, продольно и поперечно. Кулуарно мне говорят, мол, сепаратисты на мое белорусское прозвище и газетное удостоверение выдали форменный ордер на арест. Чего-чего, но с них станется подпольно в Киеве какую-никакую взрывчатую пакость устроить или заказать убойный отстрел матерого антисоветчика и антикоммуниста Змитрука Думко, он же политэмигрант Владимир Ломцевич-Скибка.

Татьяна Бельская задумчиво оглядела сотоварищей, соратников, сподвижников, компаньонов, словно бы не впервые, но как-то по-новому их увидела. Затем, отнюдь не в свойственном ей акценте, растягивая фразы, слова и согласные звуки по-московски, ровно бы нараспев протянула в три этапа:

― Задарма ручонками и ножонками неприлично сучить не будем… Что в лобок, что по лбу, я, Тана Бельская, подписываюсь на белорусскую версию стремной нелегальщины…

Что-то мне банально и пошло подсказывает: мои дорогие свекр Хведос и свекровь Явдоха по-прежнему при всех тамошних делах. Вагинально и анально…

Пойдем-выйдем наподобие месяца из тумана. Сделаем дело, ясновельможные, поработаем во славу Родины. И вновь-ка уйдем в даль светлую однажды туманным утром…

Вольга Сведкович и Одарка Пывнюк промолчали до поры до времени. Тактично, сочувственно. Им, как оно ни выпадет, в пекло соваться не надо. Ни вперед ногами, ни поперед, ни поперек батьке Луке, осатанело правящему и царствующему в своей РБ.

Глава пятьдесят пятая Съезжались недруги и други

На Беларусь трое политэмигрантов преспокойно выехали шестью днями позднее. Хоть и совместно, в одном направлении, но в разбивку по одиночке, самым безопасным маршрутом выдвижения. Прежде на перекладных в российский Смоленск. Оттуда тягучим пригородным сообщением до белорусской Орши. А там авантажно на мягком экспрессе бизнес-классом регионального железнодорожного сообщения в Минск, где очень немногие ограниченно поставлены в известность о прибытии трех рисковых нелегалов.

Готовились они к предстоящим белорусским авантюрам тщательно да предусмотрительно. Внешне и внутренне собирались с экипировкой и с духом накануне поездки, заведомо сопряженной с немалым риском.

Проще, быстрее всех вышло со сборами и с подготовкой у Таны, чтобы ни злословить по-мужски о женщинах. Ведь им, женщинам, а не мужчинам, так свойственно преображать себя, не привыкать стать изменяться внутри и снаружи. La donna e mobile, ― сколь утверждает итальянская оперная классика, вольно переведенная на русский язык в позапрошлом веке пошловатым трюизмом насчет сердца красавицы.

― Я буду всю дорогу и далей в Менске глупой и заурядной пегой полублондинкой, ― решила Тана, ― лохиней местечковой. Камуфляж привычный, мне знакомый. Мужчинам и мужикам примелькавшийся до полной невидимости женских мозгов, коли мурлом изображать недокрашенную помесь куклы Барби и Мэрилин Монро.

Тана критически просканировала Змитера:

― Ну-тка, тебе, хлопче, инак… У тебя внешность занадта малорастворимая посередь вселякой толпени. Как для женщинки с вульвой, так и для мужчинки с пенисом. Того хужей, ну ты анияк не тянешь на пошлого лоха и простодырого гопника…

Вот что, попробуй-тка радикально, до корней подкраситься в темно-шатенистый цвет тональным шампунем, каким я покажу. Волосья не стричь, отсель ходить многодневно небритым и запущенным.

― Во-во! я сам думал колдырную богемную видуху заиметь. Борода отрастет с косичками, конский хвост на затылке завяжу. Кепарь какой-никакой нахлобучить ниже бровей.

― Эт-то точняк, ― подтвердил Евген маскировочные намерения Змитера. ― Главное в неузнаваемой маскировке ― избегать смотреть кому-либо прямо в глаза и самому показывать направление взгляда, мимику вокруг глаз и на щеках.

― Ухом уродски не шевелить, одну сочинительскую бровь криво не задирать, не заламывать?

― А як же! Из вселяких ломак и кривляк на клоунов и редкостных уродцев в первую очередь внимание обращают.

― В Смоленске я наложу вам театральную косметику, каб состарить, ― вернула Тана шутников к делу. ― Гопницкий прикид оба-два наденете здесь. Привыкайте к народной униформе, ясновельможные.

Тебе, Евген, лепей под гнилого безденежного интеллигента шарить. Окуляры нацепить… вроде ты замудоханный учителишко альбо бедолага с погорелой библиотечки.

― Годится. У меня на левый глаз минус полдиоптрии. На соревнованиях я иногда контактную оптику носил. Оправу заведу пластмассовую, школьную, уродливую… Стану в поезде очкариком бумажные книжонки читать, как если б мутное зрение оберегая.

Кстати, Одарка не прочь за нашей Лизой присмотреть. Поживет у нас в Дарнице. Будет ее бонной и гувернанткой. Лизка тоже не против, покамест мы в командировке на севере…

Новые стволы и ксивы на них получите на днях. Все документы, удостоверения распределить в багаже и по карманам, как я говорил. Никаких фирменных сумок! Зековский квадратно-полосатый кешер, каб сразу на выход с теплыми вещами и калорийной бациллой.

Ты, Змитер, таки обойдешься без ноутбука, который и жук и жаба заметят. Досыть тебе с меньшего дешевенького смартфона, як у гопоты…

Не из зоны бежим, но в нее, рóдную, вертаемся. Розыск-то по наши беглые души лукашисты формально отменили, но в базе данных оставили неяк… на предмет задержания. Побег продолжается…

* * *
Евгеновы добрые наставления, инструкции и черный юмор Змитер Дымкин бегло припомнил, находясь, в стылом, ничем и никем не прогретом, полупустом сидячем вагоне некоего поезда где-то между Смоленском и Оршей. Тускло светятся потолочные плафоны. Нечто невнятное хрипаво бубнят обшарпанные решетки поездных матюгальников. О чем-то оповещают немногочисленных сутулых, нахохленных пассажиров, что снуло тащатся, понуро тянутся долгим транспортом с востока на запад сквозь затяжные потемки пасмурного предзимнего рассвета.

«Добро пожаловать в потерянный ад», ― литературно подумал Змитер, сладко потянулся едва заметным движением, расправил плечи. Бросать победоносные взоры на случайных попутчиков, взирать на них с превосходством он себе заранее запретил. Пусть и очень тянет выделиться, нарушить обличье неприметного, безвидного дядечки, траченного средним возрастом, усредненного до невидимости серенькой муторной жизнью.

«Нельзя-а-а… таки я сейчас не человек, а безымянная, безликая галочка в квадратике избирательного бюллетеня, ничтожество социологическое, мизер демографический, обилеченный клиент железной дороги, ездок и ездец донельзя-а-а…» ― сделав вид якобы зевает, не проспавшись, Змитер отвернулся к темному окну и к размытому отражению унылой вагонной обстановки по пути следования.

Сходные ощущения он недавно испытывал, находясь на вражеской территории у донецких сепаратистов. Но там была опасная журналистская работа под прикрытием. А здесь он просто-напросто никому конкретно не нужный обыватель. «Побывал, видимо, дядька в России, обитает в Беларуси. Нигде ничего путного не приобрел…Забавно, я пересек границу, грань, межу или еще нет?»

Теперь Змитер в той же в пограничной ситуации и полосе. Он вовсе не нарочито расслаблен и напряжен в ежесекундной готовности действовать. И то и другое непрерывно требуется нелегалу, находящемуся в бегах и в розыскной базе данных. «Одновременно и единовременно в одном флаконе, синхронно и синхронически…»

Играть со словами Змитеру нравилось не меньше насыщенной опасностью жизнью, когда окружающая среда или официально враждебна, или подспудно недружественна к нему. С тем же успехом в чересполосицу он когда-то работал на президентский официоз и альтернативно публиковался в оппозиционных изданиях.

«В одно и то же время делаем выбор и ставки…

В вагон тут как тут забрели, мимо проковыляли двое мелких служителей какого-то правопорядка. Обоих одной соплей перешибешь. Бредут, болезные, ноги за ноги заплетаются.

По их непрезентабельному виду и серым мундирам Змитер соотнес, въехал, что он покамест на российской территории. На Беларуси в чугуночную ментовку все-таки отбирают экземпляры покрупнее, амуниция у них получше.

«Велика Расея, але менты маленькие», ― невозмутимо рассудил он с белорусскими ударениями и вернулся к прежним розмыслам и философемам.

Бумаги для учебы в Америке он экзистенционально подготовил, утилитарно выправил должным образом, прагматически препроводил в срок, вдаль. С полной на то уверенностью может идеально надеяться на будущий год начать близкое изучение новой информационно-когнитивной сетевой журналистики и открыть аспирантское бытие в кампусе Стэнфордского университета. А до того, до отъезда за океан есть-таки у него продолженное время разобраться с тутошними белорусскими делами.

«Зря говорят и пишут в общенародной языковой глупости, будто Родину не выбирают. Не подлежит сознательному выбору лишь время и место рождения. Но каждый волен стать истинно избранным патриотом. Так как время от времени производит отбор, в каких таких родных обставинах ему жить, какой он ее, родную краину, видит, какую желает. К примеру, решить легко и просто, голосовать или нет на судьбоносных президентских выборах, которые сродни свадьбе-веселью. Либо вступая в брак, как в гражданское состояние. С Родиной оно так же, на ней тоже женятся верноподданно, выходят замуж беззаветно по любви или по корыстному расчету с политикой и экономикой… Голосуй, играй, проигрывай и выигрывай, хомо люденс!..»

По правде его житья-бытья как не отметить немаловажное? С компом-то, с редакционными правками и поправками у Змитера Дымкина получалось размышлять гораздо яснее, связнее, основательнее, профессиональнее.

* * *
Евген Печанский невозбранно ехал в Оршу другим пригородным поездом по той же Смоленской дороге, но от приграничной станции Красное, куда он подъехал на попутке. И далее по пути в Минск ему высаживаться в Смолевичах, чтобы зайти, осмотреться на конспиративной квартирке в этом придорожном местечке. Оттуда, из ближней провинции, троим нелегалам вполне способно наезжать в белорусскую столицу по делам.

«На маршрутке приблизно полчаса езды до автовокзала «Восточный».

Квартиру им снял Лаврик Бекареня. Он же софтом и железом обеспечил Евгену с друзьями безопасную мобильную связь, анонимный доступ в интернет с адресацией, не вызывающей вопросов или подозрений у казенного врага. Предпочтительно прикрыться, где можно и нельзя, коли недружественное государство неугомонно не дремлет, не спит в шапку, в картуз, аль в фуражку с кокардой.

Тана, да и Змитер, не слишком опасаясь, могут конспиративно доехать до того двухкомнатного жилища по двойному адресу Ульянова-Ильича. С измененной внешностью их вряд ли кто сумеет опознать ненароком и невооруженным глазом. Но Евгену даже под нынешней маскировкой соваться в родной домой наявно не стоит. В обоих дворах немало живет, пасется взаимно ему знакомых пенсюков ментовской службы, привычных и наученных ухватисто наблюдать. Вполне могут доложить по инстанции в инициативном порядке. По привычке бдить, держать и не пущать ― возьмут да заложат.

Пускай в ближнем и дальнем планах Евгену все ясно и понятно. В общем и в частном. По этот и по тот бок союзной границы. «Покуда без виз, контрольно-пропускных пунктов и пограничных заслонов».

Он опять профессионально переключился в состояние повышенной боеготовности, едва миновав госграницу за немытыми окнами вагона. Затем добротно уселся в удобном кресле новенького регионального экспресса Орша ― Минск. По пути скрытно по-снайперски бросил контрольный взгляд на парочку рядовых стражей правопорядка, переминающихся с ноги на ногу на станционной платформе у пряничного здания Борисовского железнодорожного вокзала. В омоновской экипировке оба рыхлых увальня пейзанского происхождения выглядят довольно браво.

Ближний и дальний круги внимания, социальное окружение, сельский пейзаж и дорожный антураж Евген сейчас отчетливо воспринимает в привычных ощущениях и реалиях оперативной обстановки. Будь условия проведения спецоперации неблагоприятно-враждебными или обыденно-нейтральными, цели и задачи, спущенные сверху, намеченные самому ли себе без приказа, должно исполнить запланировано, рассчитанным образом действий в личном и в командном зачетах. Премии, поощрения, звания, продвижение по службе ― они идут потом. Но прежде работа и долг. Не взирая ни на какие моральные разграничения шпаков-гуманистов.

«Коли моралью в нашем деле называют боевой дух и рабочий настрой личного состава…»

* * *
Тану Бельскую достаточно удовлетворил внешний современный вид короткого железнодорожного состава, следующего маршрутом Орша ― Минск. «Настраивает на европейский лад жития в цивилизованном бизнесе и в человеколюбивых дружеских сношениях с ближними и дальними… Team spirit, по-американску скажем… От п… и выше!»

Немного соответствующе поразмыслив на трех вышеупомянутых языках, Тана углубилась в текст на французском, приветливо излучаемый пятидюймовым дисплеем смартфона. Обстановку она ощутила, оценила. А за ситуативными изменениями на текущий момент, в вагоне и в пейзажных промельках за окном, старается следить самым незаметным сканирующим восприятием.

Не тут-то дело встало! «Вось его, ёлупня, до кутницы!»

Как-то уловив челночные взгляды миловидной блондинки в соседнем кресле, к ней стал клеиться, посягнул Тану закадрить некий юнак побок. Чем чрезвычайно ее насторожил и обеспокоил. Сексуальные домогательства и поползновения на интимное знакомство попутного молодёна она пресекла на корню. Пришлось нацепить темные очки, ощериться и процедить зловещим оперативным шепотом сквозь зубы:

― Вы, что ли, молодой человек, не понимаете? Отвечаю: я в этом поезде при исполнении! Удостоверение показать?

Юнак, он же белорусский молодён, мигом скис, сник, съежился, скукожился. Какой тут ему ментовский документ смотреть! Он даже, сдается, места в кресле враз занимает намного меньше, чем хвилинку назад.

В дальнейшем он уж исполнительно не мешал Тане читать старый скучный роман Жана Поля Сартра. Пересесть подальше его ой как подмывало. Он и в туалет выйти не отваживался, ерзал, краснея, бледнея, пока Тана ему не разрешила:

― Сортирами в первом и в последних вагонах пользуются во время перегона между станциями, гражданин уважаемый.

«Каб тут-ка не обделаться легким испугом…»

Ретировавшийся по нужде юноша в драповом полупальто с кожаным дорогим кейсом более не объявлялся поблизости от Таны и ее тряпичного красно-синего кешера зековского дизайна и обихода.

«Менты, зеки, зечки ― одна малина…»

До Минска поездом и на маршрутном такси до конспиративной квартиры Тана Бельская добралась без чрезвычайных происшествий. И свиделась с Вольгой Сведкович с глазу на глаз. Поговорили сестры проникновенно и откровенно. «В две п… и ниже…»

Глава пятьдесят шестая Угрозы, толки, предсказанья

―…Вникни, братка. В оперативном порядке нам троим: мне, тебе, матершиннице Таньке ― в метрополитен лепей не спускаться, ― рутинно и занудно наставлял Евген в Смолевичах напарника. ― Там камеры слежения, системы записи с возможной выборочной идентификацией некоторых лиц, находящихся в милицейской розыскной базе данных.

Змитер старшому не прекословил, но проникался операционной полевой средой на месте. Смотрел этак в кухонное оконце с третьего поверха тонко кирпичного домишки, внимательно осматривался на незнакомой, однак типичной и типовой провинциальной местности. Наискосок районная вертикальная управа на площади; перед ней уродский черноватый истукан Ильича Первого в партийной кепке.

«Монументальная совковая пропаганда вдохновляет… в 30―40 километрах от восточной окраины Менска. Но все едино ― глухая провинция. И слепая к тому же…»

Лавр Бекареня в тождестве признавал старшинство и лидерство Евгена. Притом издавна. Потому в его рассуждения пока не встревал, с пристальным любопытством не сводя глаз со старого друга, воротившегося на Беларусь в статусе разыскиваемого нелегала.

Добро пожаловать! Сюда, в двухкомнатный трущобный гадюшник в центре Смолевич, какой Бекареня снял в этом году на двенадцать месяцев вперед для связных и сетевых нужд. Несколько раз им по-хакерски воспользовался удачно и до сих пор никак не засветил. В слабовидящем и тугоухом местечке ему удалось хорошенько оседлать великую оптоволоконную магистраль под российской экстерриториальностью и патронажем ФАПСИ.

Теперь он здесь сначала встретил скандально знаменитого в байнете и рунете Дымкина-Инодумцева, а затем дождался замежного Печанского. Тихая хаза неподалек от столицы им пригодиться. А ему так и так она болей не потребуется по полной программе. Проплачена до травня наступного года, ну и добре. Вдобавок Геник Печанский нынче его щедрый работодатель и заказчик.

― Везде под камеры старайся, брате, не соваться, ― меж тем нудел Евген, не гнушаясь исходить из дедуктивных общностей. Похоже, его и на другие постулаты и аксиомы потянуло не в строчку.

― Хорош, Геник, грузить мальца, ― бесцеремонно вмешался, наконец, Бекареня по старой дружбе. ― У самого, поди, недержание речи от того, что очко жим-жим, нелегал?

― Не без того, Бека, имеется частично, ― с прямотой сознался в командирском занудстве Евген, в потылице почесал огорошено. Надо все-таки по делу толки разводить.

«И базар фильтровать», ― пусть так никто не сказал, чай, тут не урки как будто собрались, но подумали они одними и теми же словами. Наверняка, в силу несказанной специфики общей нелегальной деятельности, весьма сходной с заурядным криминалом.

― Слушай сюда, Ген Вадимыч. Докладываю, як вельможному спадару. У твоего объекта в Боровлянах я без шума и пыли побывал. Аппаратно взял под удаленный доступ его железо, плюс локальные охранные системы и вохровскую сигнализацию.

Личного шофера-телохранителя объект рассчитал на прошлой неделе. Не скажу, что тебя в гости ждет-дожидается, регулярно скучает в унылом одиночестве на даче по вечерам поздней осенью. Однак дуже на то смахивает.

Можешь тихенька садиться в засаду невдалеке. Ждать моего сигнала, как скоро объект появится и войдет в паутину последние новостные кривотолки глянуть, биржевые курсы там. Может, какую порнуху аль попсу скачать.

― Ему веселенькие картинки и музычка без нужды.

― Тады ты его веселухой забеспечь. А в моей логистике будь уверен. Ни друзей, ни заказчиков я никогда не подводил, не подставлял.

Какая-никакая тачка в нагрузку от нас с батей спотребится?

― Покуль нет. Разве лишь пригнать на соседнюю автостоянку мой синенький скромный «гольф» в тыловое транспортное обеспечение.

― Энто, туда-сюды, як скажешь и закажешь.

Тебе, Ген Вадимыч, яшче привет от Кости Кинолога и от него же логистический подарок. Это ― собачий ультразвуковой свисток. Час к часу объект по ночам спускает с цепи барбоса некоей крупно-терьерской породы. Пес проходил курс спецдрессировки у Костиного знакомого инструктора, и тот оставил себе лазейку с правами администратора по управлению животным. Неслышно рефлексом свистнешь барбосу, и он примет тебя за своего. А ты ему мясное лакомство со снотворным от Кастуся Майорчика. И ходи себе ровненька к объекту по делу, покуль стража дремлет. Ты в собачьих делах толк разумеешь, не чайник, значит, оперативно, тебя этому учили, справишься с живёлиной без художественного свиста. Тем не меней, со свистком сподручнее.

Ужо далей ― твое дело спадарское, мое работницкое. Ничего не видел, никого не ведаю, не слыхал, ховался в бульбе. Моя хата с краю…

― Это у кого у нас и впрямь нервическое словоизлияние?.. ― очень саркастично, хоть и риторически, вопросил Евген.

Подобно Лавру Бекарене соратники Евгена по распланированной спецоперации в дачной местности Боровляны также не тревожили старшего партнера излишней устной любознательностью. Тана уверенно предсказывает, что бывшему боссу Печанского придется ох невкусно. Змитер с ней соглашается в целом, но не в частностях. Вроде того, оставит Евген в живых ли, в мертвых грандиозно подставившего его былого начальника и давнего друга Марьяна Птушкина. Чью душу и куда именно отпустит спадар Печанский на покаяние?

«Гнобить в тюряге серьезного человека ― оно вам не елы-палы. Как угрожающе говорит Тана, от п… и выше никому скудно не покажется…Эх, мне б, как у Евгена с Марьяном, коли аудит и доступ к президентскому телу спокойненько организовать…»

* * *
Ни Змитера, ни Тану не взял Евген с собой на место предреченных событий. Решил сработать в одиночку, автономно, оставив партнеров в нежилом доме, со всем прочим причтенным ему по наследству от покойного дядьки Сергеича. Пускай подождут, никуда они не денутся из засадного полка.

«Приданные и поддерживающие силы сегодня мне уж точно не понадобятся, коли предвестия и вводные не врут, не брешут в месяце листопаде…»

Получив ожидаемую эсэмэску от пискнувшего на торпедо смартфона, то есть от Бекарени, где-то сидящего в удаленном доступе, Евген выехал из распахнутых ворот дядюшкина гаража на подержанной «ладе-калина» с калининградскими номерами. К престижному жилищу Марьяна Птушкина он подъехал уже в полной листопадной темноте без непредвиденных раскладов. Припарковался под уличным фонарем у забора с фланга. Достал из наплечной кобуры «глок», дослал патрон в патронник, поставил пистолет на предохранитель, вернул его на место. Затем добыл из автомобильного тайника АПС, проверил длинный магазин.

«Стечкин» на предохранитель он не ставил, держал ствол под полой черного кашемирового пальто и гранату РГД за пазухой, во внутреннем кармане пиджака не трогал.

Вышел из машины, тихонько прикрыл дверцу. Прошел спокойно к трехэтажному особняку босса Птушкина, предварительно разобравшись с набором отмычек и немудреным замком на садовой калитке.

Никакой такой барбос не повстречался Евгену по пути. Пришлось свистнуть ультразвуком нерадивому стражу. Черный лохматый пес радостно прискакал знакомиться, снюхаться с хорошим человеком, принял искомое духмяное лакомство со снотворным и убрался куда-то к себе в конуру досматривать счастливый собачий сон.

«Тут-то тебе и счастье подвалило, Марьян мой Птушкин, кандидат в покойнички!»

―…С тобой только за смертью посылать, Печанский! ― вот-таки нашел Марьян через силу нужные слова и выдержанную смелость с хрипловатыми паузами. ― Другую неделю… тебя за городом дожидаючись… каждый вечер… як стемнеет, чакаю… знянацку со зброей…

Понемногу бывший Евгенов босс успокоил судорожное дыхание, заговорил произвольно, связно излагая давно заготовленную речь и собственную подробную версию всего ранее произошедшего. Вооруженное недружественное молчание Евгена его вразностай не смутило, к нему коварный Птушкин также оказался готов. Если не стопроцентно снаружи и внутри, то уж точно, не менее девяноста пяти процентов тылового обеспечения в его распоряжении имеется.

Евген обнаружил Марьяна в кабинете на втором этаже однозначно пустого дома. Зато эксклюзивного вида шикарный емкий кейс на антикварном письменном столе под руками у Птушкина явственно содержит нечто, имеющее непосредственное отношение к их вечернему рандеву и уединенному рауту на двоих.

«Скорострельный пистолет-пулемет с добрым магазином на полсотни зарядов или что-то иное? Дробовик кучей? Неужто надеется меня опередить, долбень?»

― Не с тобой мне значно тягаться, Евген Вадимыч. Коли всякая волына у тебя к рукам. Вижу, вон под полой мне угрозу. И прощать кого-нибудь безнаказанно не в твоих правилах, насколько мне ведомо и неведомо. Як, мол, и так…

Да будет тебе благовестно, ― перешел на деловую российскую мову Марьян Птушкин, ― здесь у меня в чемодане двести восемьдесят тысяч баксов, наличными в евро и юанях, мелкими и крупными билетами. В обмен, стал-быть, на мирное сосуществование и экономическое соревнование, буде твое желание и добрая воля…

Евген покамест ничего не ответил по предложенному обменному курсу деньги за жизнь. Почему бы по умолчанию не дать выговориться всегда и во всем хорошо осведомленному Марьяну? Уж кого-кого, но его он прекрасно знает не один год в аудите совместного корпоративного бизнеса. Торг за надежду выжить всюду уместен.

― Простить меня не прошу, Вадимыч, на то не надеюсь. Человек человеку грехи не отпускает. Но мое от сердца покаяние прими, не погнушайся, выслушай добросердечно и пойми мое неразумие.

Знаю, если возьмешь налом, чистоганом, то убивать не станешь. Расскажу покаянно, чего мне известно. А ты уж сам решай, что выбрать.

Признаюсь, очень обидно мне стало, когда вдруг дознался, доложили доброхоты ― ты от меня уходишь-де в собственное дело. Как так! Я ж его всему научил, просветил, посвятил, к большим делам допустил. И терять ценного сотрудника жаль, и мощного конкурента заиметь ай нежелательно.

Я ведь тебе хотел дать права младшего партнера на фирме!

Поначалу подставлять тебя и не думал, конкретных планов не вынашивал. Просто переживал огорченно, обижался в мыслях, без слов. Надоумила меня, верно, не в добрый час, моя лечащая врачиха Евдокия Бельская.

Тебе известно, треклятым простатитом я маюсь Бог весть сколько лет. Задницу предъявлять к досмотру, на профилактику мне приходится, увы, намного глубже и чаще, чем со скрежетом зубовным посещать стоматолога.

Хочу сказать, Вадимыч. Нередко долгие клиентские отношения между врачующим и болящим становятся особо доверительными. Паче чаяния, коль скоро хронический пациент в срачицу более чем платежеспособен, а медицинские услуги предоставляются далеко не на общих бюджетных основаниях.

Так вот и вот так-то доктор уролог Бельская Евдокия Емельяновна приватно обратилась ко мне с просьбой добыть ей по сходной цене весомое, по уголовному кодексу, количество наркотиков. Оплата, конечно, наличными, но не для перепродажи или в каких-нибудь ректальных терапевтических целях. Нозаговорщицки поведала, как и кого она задумала клинически убрать с глаз долой из фирмы вон. Долой ее из семейного бизнеса! На невестку Татьяну, надо полагать, свекровь Евдокия долговременно сердце держала в заговоре и сговоре с тем еще благородным семейством господ Бельских.

Забегая вперед скажу. Оперативная стенограмма кое-какого общесемейного кухонного совета после свидания двух кузин в тюрьме у меня найдется.

Дурной пример заразителен, а уж каждодневные навязчивые идеи тем паче! ― вошел Марьян во вкус и содержание исповедального изложения Евгену, неизменно пребывающему в грозном безмолвии, не отводя твердого прицельного взгляда.

― Думал я, думал неприкаянно тебя заказать даже, кому-нибудь по старым связям, огнестрельно. Однако-инако, одумался, опомнился, в дурь не кинулся. Не мне, мол, многогрешному, стремглав решать, кому жить, кому помирать до срока, каждому отмеренного свыше.

Вопрос и раздумья, глядь, сами собой разрешились, когда мы с тобой, Ген Вадимыч, глубоко изучали неблаговидные делишки, помнишь, фирменных торговцев сомнительными пищевыми добавками с наркотой вперемешку. Им менты-оборотни, поскольку я раскопал, окучил, приватно предложили на реализацию якобы актированный героин. Те открестились благоразумно, а я, дурень, взял себе через надежного посредника примерно с полкило. Большую часть переуступил Евдокии, а остаток для тебя собственноручно приготовил, прилежно расфасовал в пакетики с твоими пальчиками, да и разместил тихенько.

Пойми, Ген Вадимыч, не прости, но попросту возьми в толк. Долго-долго гноить тебя в тюрьме, на зоне, чтобы тебе париться со всякой шантрапой по народной статье до помрачения ума и амнистии, у меня и в мыслях не было. От силы месяца два под следствием. Затем суд, где дело должно было развалиться в пух и прах, разделанное подчистую таким адвокатом, как наш с тобой Лева Шабревич.

Упокой, Господи, со святыми его грешную душу, и даруй всем нам, грешникам, твое прощение, ― накоротке меленько осенил себя крестным знамением Марьян Птушкин.

― Все концы я держал в руках, следователя и судью на коротком поводке контролировал по возможности. Хотя и без меня, у тебя, Вадимыч, недругов неравно объявилось в достатке. О них, надеюсь, от твоего несостоятельного должника Птушкина М. О. ты тоже получишь в некое время следственную информацию к размышлению о спецслужбах оного президентского правопорядка.

На свободу, Вадимыч, я думал ты выйдешь прямо из СИЗО КГБ. Засим, благорассудительно покинешь РБ во время оно, вовремя уедешь подальше от Американки к твоему батюшке в Америку, ― не смог-таки не скаламбурить Птушкин.

Упорное угрожающее молчание визави Печанского, его, пожалуй, не обескуражило. Очевидно, имеют место быть дополнительные козыри и веские аргументы у него на руках.

«Милости просим, высказывайся чистосердечно, должничок мой, Марьян Ольгердович, дороженький!»

― Должен признаться, Ген Вадимыч. Шабревича я дружески предупредил о неявной угрозе покушения. Открытым текстом сказал. А Лева только посмеялся и отмахнулся.

По окончании многошумных судебных присутствий, когда с тебя, равно с Татьяны Бельской, предсказано сняли статьи уголовного уложения, исключая доказанное обвинение в побеге из следственного изолятора, надо сказать, доктор Евдокия, она же дорогая свекровь в законе, мал-мала запаниковала, переполошилась. Бросилась дурында сломя голову ко мне за советом, как ей найти киллера, чтоб избавиться от чересчур настойчивого и докучливого адвокатишки. Тогда-то я ей подбросил, чтоб отвязалась, координаты двух мерзких чмошников, знать ничего не знающих обо мне, сказал, на кого доверительно сослаться при контакте. Не помышлял я, что расчетливая лукавая Евдокия с бухты-барахты пустится этаки во все тяжкие. Как мог, ей-ей, растолковал я бабе-дуре, чем грозят ей опрометчивая заказная уголовщина и уголовка на стреме. Насколько я знаю, упертый молодой следователь из районного отдела к ней вплотную подбирается. Несмотря ни на что, никому не кланяясь, много чего, могу предсказать, свяжет вместе и повяжет тот мальчик Витя.

Таким детективным методом некоторые мои данные на фигурантов уголовного дела о злодейском убийстве Шабревича с женой находятся в этом кейсе у меня на столе.

Тебе, стал-быть, Вадимыч, принимать решение деликатно, каким образом, когда и кем, это дело будет шито-крыто к моему и твоему обоюдному удовлетворению.

Вот чего в моем чемоданчике, набитом хламом, ты не найдешь, так это занятных свидетельств по факту довольно экстравагантной смерти твоего дядюшки, полковника милиции Печанского А. С. Они у меня благонадежно, изолировано, хранятся в запретном банковском сейфе. Ключик от ячейки с указанием ее местонахождения тебе вручат в Киеве, в Сан-Франциско или еще где-нибудь. Там, где тебе заблагорассудиться отдохнуть по завершении нелегальных похождений в Минске.

Прими к сведению, кодовый замок и вот этот твой чемоданчик взламывать не надо, достаточно набрать пять цифр: твои месяц и год рождения…

Хочешь верь ― хочешь нет, тому доказательств не имею. Но слегка осадить, посадить тебя в воспитательных целях еще когда-то предлагал твой покойный Алексан Сергеич. Мол, оборзел и забурел племяш. Бога за бороду ухватил, сам черт тебе не брат. Придумал даже вариант с крупной подставой на ревизии. Но таковски совсем не по мне. Работа ― это святое. Да и вычислил бы ты меня в момент…

Коньячком остограммиться на мировую не желаешь, Ген Вадимыч? Или доброй водочкой с закусью?

― Не могу, люди ждут.

― Понимаю-понимаю. Оно, как знаешь, не смею дальше задерживать, ― весьма двусмысленно резюмировал Марьян Птушкин напоследок.

Влажные руки он не потирал, потому что по-прежнему несказанно опасался непреклонного визитера поздним ноябрьским вечером в престижном поселении в дачной местности под Боровлянами.

Глава пятьдесят седьмая Татьяна то вздохнет, то охнет

О том, что же у него лежит в крепком кейсе из рифленой пластмассы, запертом в багажнике их разъездной и расходной машины, Евген Печанский пока не счел нужным сообщать Тане со Змитером. Он всего лишь коротко распорядился:

― Едем в Смолевичи. Нам здесь больше делать не фиг.

Аналогично Тана Бельская никому еще не поведомила о состоявшемся у нее накануне слишком откровенном разговоре с Вольгой Сведкович. Без фиговых листков ваяли и валяли. Вось и навалили.

«Fucking blue, showdown[10], от п… и ниже», ― не слишком пристойно, синхронно на двух иностранных языках второй день размышляла Тана насчет того, сего.

По приезду на смолевичскую ободранную хавиру проголодавшийся Евген тотчас озаботился полуночным ужином в виде обстоятельного омлета с гренками и консервированными овощами. Змитер, ограничившись фруктовым кефиром, парой колбасных и сырных бутербродов, без разговоров улегся спать с неумытой кислой рожей. А молчаливая Тана забралась в ванну. Она ее с утра отдраила, продезинфицировала, когда партнеры были на рекогносцировке в Боровлянах.

В том, что Евген исполнил им намеченное, Тана не сомневалась. Молчит этак он удовлетворенно. Как бы оно там ни стряслось, у него отлично вышло отомстить. А вот относительно ее личных комплексных планов мести, прощения, возмездия и милосердия она питает большие-пребольшие сомнения. Кабы не изъявить похуже, ругательно по-русски, сомневается она с переходом в безыдейные колебания и отвратительную нерешительность.

Лежа в постели Тана ворошиться не ворочалась, но изображала пополуночи спящую неподвижность, раздумывая и размышляя. Змитер спит, сопит на продавленном диване в большой комнате. Евген на кухне бессонно шелестит какими-то бумагами. Наверняка из здоровенного чемоданного кейса, который организовался в багажнике их тачки вследствие визита к вероломному Птушкину. Не иначе отступные взял с предателя, домыслила Тана. Джентльмен и аудитор Печанский рук марать милостиво не пожелал. Хотя валить минувшего приятеля и работодателя был вполне готов, жестко настроившись на самые решительные действия. По обстановке четко сработал. И в этом Тана уверена, чего она ну никак не имеет права мысленно сказать, подумать о самой себе.

«Чего мне, тебе, Бельская, заделать-то завтра? Точнее, ужотка сегодня. Нужно ведь решиться на что-то? А тебе это надо, расторгуй-манда пошире? Шасть завтра, то есть нынче под вечер. А на фирме засада из спецуры… Повяжут, волки позорные, браслеты за спину… и по новой анально в Американку гебешным этапом?..

Ну-ну… А вот вам, недовярки долбанутые!»

Ругань на разных мовах вряд те поможет, в который уж раз напомнила себе Тана. Лежать, думать стало совсем неудобно. А дернешься завтра, то есть сегодня, тебе же горько будет, солоно и кисло.

«А мусора ох в шоколаде…

Может, ну их в сраку всех вместе с Явдохой? Пускай так-этак живут х…плеты, пользуются моей добротой.

Ага! Разбежались и размечтались, долбни?.. А-а, концевую остановочку не хотите ли?»

Так-таковски не разрешившись от сомнений, не отрешившись от недоумений, Тана с решимостью встала, набросила теплый халат, подпоясалась. И, ажно не глянув на себя самое в зеркало, пошла к Евгену советоваться. Как он скажет, откажет, изъяснит, изъявит, так и будет. Разве что завтрашняя, вернее, сегодняшняя обстановка предложит несколько иное, на другое переменит, негаданное преподнесет невзначай.

«Оно тебе кутненько по-белорусски ― ни шатко ни валко переложить отказность на руководство, ― все ж таки самокритично констатировала Татьяна Бельская на языке своем родном, ― хай непоколебимый начальник думает, коли у него головизна велика як у коника».

В психологических переменных и константах Тана пересказала Евгену занимательно знаковый позавчерашний разговор с Вольгой Сведкович. Пачки разноцветной валюты в кейсе на полу и грудой на кухонном столе, хорошо отформатированные распечатки документов, оперативные фотографии разного качества ― ее в смущение не привели. Тогда как Евген вселил полнозначную уверенность в успехе, прочности и надежности предстоящего дела.

―…Брать бабки не всегда означает предательство в конечном балансе, Тана моя Казимировна. Ну, взяла Воленька от оного Федоса каких-то двадцать штук зелени, каб тебя подставить. Ай-ай-ай, беленькую наркоту в твой сейф подложила!

Ну и что с того? Думаешь, она тебя сейчас задарма сдаст следственным комитетчикам? Почем ей тогда тебе в шерсть признаваться, сознаваться? Больную совесть успокоить? Маловероятно.

Сама хорошенько подумай, въезжай. Без хитрозадой Явдохи твоему Федосу никуда, Мечислав твой на фирме никто, зиц-заседатель. Итого, остается полномочной барыней-спадарыней Вольга Сведкович всем заправлять, когда де-юре исполнительный директор, то бишь ты, находишься де-факто во временной эмиграции и эвакуации, ― весомо аргументировал Евген с просторечием для ясности.

― Когда же вы с Вольгой начнете делить текущие доходы и прибыли от менского «Совета да любви», много ли ей, тебе достанется в кредит от дебета? ― задав вопрос, он его тут же снимал ответом, как в непререкаемом катехизисе для малосведущих в каноническом вероисповедании.

― Полагаю, режим наибольшего благоприятствия свободному предпринимательству и привлекательные условия инвестирования следует создавать целенаправленно и планомерно, директивно ликвидируя неизбежные препоны и преграды. Будь то в экономике или в политике…

…Логистикой назавтра ты и мы обеспечены, обстановка ясна. Тем часом непредусмотренные трудности, затруднения и загвоздки будем ликвидировать по мере поступления новых вводных и объективных данных.

…В сведенном балансе, папа в маму, вы с Вольгой ― родственницы, объективно и субъективно. Оттого и действуете воедино…

Отъезжаем на Киев через Москву проездом завтра же вечером. То бишь нынешней календарной датой, ― Евген посмотрел на наручные часы, характерно сверил время «лонжина» с экраном смартфона. ― Ужотка студеный декабрь, однако… У нас в Белорашке с любовью по-московски, без охов и вздохов…

La sera porta la consiglia[11], где вечер, там и утро, ажно без двойной итальянской бухгалтерии. Пойдем-ка отпочивать на боковую, Тана свет Казимировна…

* * *
На Петровщину к офису семейно-брачной консультации «Совет да любовь» и одноименной общественной организации Тана Бельская собранно, осмотрительно подъехала за рулем разгонной «лады-калина». В зимних сумерках по окончании рабочего дня некто или нечто едва ли смогут помешать ей исполнить задуманное. Евген и Змитер на вооруженной подстраховке должны уж находиться в дизельном «фольксвагене-гольф», припаркованном поблизости от главного входа в здание.

Тана передернула затворную раму «гюрзы», поставила ствол на предохранитель, опустила его в сумочку. Коснулась по привычке ножен с боевым холодным оружием на левом предплечье. Вышла спокойно из автомобиля, направилась во двор к заднему крыльцу для конфиденциальных посетителей, желающих проконсультироваться у здешних врачей и юристов инкогнито.

Разговор с доктором урологом Евдокией Бельской, урожденной Петушковой, у нее предстоит серьезный, обстоятельный. Психиатрически и психотерапевтически душевный. В чем-то, собственно, сексологический, ― своемысленно усмехнулась Тана, когда ее ожидаемо встретила Вольга Сведкович, молчаливым жестом показав на лестницу, ведущую на второй этаж.

Ни с кем иным больше не столкнувшись, Тана зашла в собственный свой кабинет исполнительного директора. Осмотрелась со вздохом и укрылась в приватной туалетной комнате руководителя. Тотчас в знакомом интерьере вспомнила, как во время ареста сумела спрятать любимый композитный стилет в очень нужном сантехническом устройстве. Не замедлила извлечь хорошую технологичную вещичку из небытия и забытья. Добру-то не пропадать.

Вскоре в кабинете появилась сперва Явдоха, вслед за ней Вольга постучалась в дверь, почтительно спросила по имени-отчеству, можно ли войти. Чуть обождав, пока обе эдак громко на два голоса увлекутся обсуждением перспективных деловых начинаний, Тана беззвучно выскользнула из укрытия.

Она никак не предполагала, не ожидала от себя вот такого амока. Один только вид свекрови, самовластно, вальяжно, вольготно, царственно воссевшей в ее директорском кресле, вдруг смог вызвать такую вспышку ненависти. Нестерпимой, слепящей, безрассудной, внезапно и мгновенно вскипевшей ярости.

Атаковала Тана взбешенным порывом. На выдохе с хриплым яростным рыком. Вслепую, даже втемную. В десятые доли секунды нанесла неотвратимо смертоносный, отработанный укол стилетом в основание черепа Евдокии Бельской. С лету ударила в броске тем, что под руку подвернулось.

Мигом спохватилась, оставив вонзенное убийственное орудие в аккуратной колотой ране. Обрела осмысленный, образумившийся взгляд. Смертная тьма, адский мрак, горячечная мгла в ее глазах рассеялись, как не бывало.

Хладнокровно проверила, попали либо нет на нее, на одежду частицы чуть-чуть брызнувшей крови. Новых перчаток она предусмотрительно не снимала, а какие-либо потожировые следы на Танином стилете давно уж смыло химически ароматизированной водой в бачке унитаза.

Лишь теперь Тана обратила холодное внимание на оторопевшую, онемевшую, столбом остолбеневшую Вольгу:

― Быстро уходим, любовь моя Воленька. Нас здесь не было. Не стояло и не лежало…

Чё встала, расторгуй-манда, бэра!? Смываемся, уйя!.. ― к Тане вновь вернулось бесчувственное бешенство прирожденного берсерка и военно-командный язык матерных приказаний из сплошных отточий…

* * *
В поезде на Оршу, а именно в сидячем вагоне регионального бизнес-класса, Евген дал Тане ознакомиться с кое-какими оперативными бумагами из кейса Птушкина. Какое ни есть, но для нее приемлемое в дорогу криминальное чтиво про заказное убийство в престижной многоэтажке по-над Свислочью. А также кое-что протокольно о семейно-военном совете как-то раз на кухне в элитном, так бы сказать, номенклатурном доме окнами на площадь у Дворца железнодорожников в Минске.

Евген, между прочим, сидел неподалеку от Таны и глаз с нее не спускал во избежание чреватостей. Мало ли чего ей, аффектированной беспредельщице, в отмороженную башку взбредет?

«Вау! После бала на корабль… Классика, почти идеально сработали, в дебет и кредит. С кем оно не бывает, так с нами каждый день. Свойский праздник жизни у нас завсегда с собой…»

Глава пятьдесят восьмая В Москву отправиться зимой

Трем белорусским нелегалам не сопутствовали какие-либо препятствия, рогатки, помежные инциденты и зональные эксцессы в течение пересадки в приграничной Орше и далее проходящим ночным скорым поездом на Москву.

Змитер Дымкин приобрел железнодорожный билет, воспользовавшись неким украинским паспортом, любезно выписанном ему в Луганске. В юрисдикции Украины его предъявлять, несомненно, чревато. Хотя для кассы оршанского желдорвокзала сойдет. Тем более для возможной облавной проверки документов и аусвайс-регистрации в Москве. Но последнее маловероятно. К лицам и личностям, подобным журналисту Дымкину-Думко, московские полицаи стараются не подходить без особой нужды.

На другого украинского подданного, то есть на Евгена Пичански, ночная кассирша почему-то сначала глянула с нескрываемым подозрением. Впрочем, он тотчас перевел дух, если неказистое обличье затрапезного интеллигента в учительских очках ее моментом успокоило. Тогда как паспортные данные российской гражданки Татьяны Курша-Квач она внесла в файл, в распечатку билета, в полицейскую систему компьютерной проверки с негласным розыском без особистых раздумий.

Видимое психологическое состояние Таны пока не вызывает у Евгена тревожного беспокойства: «Психопатической гуманерии, толстовщине и достоевщине она, очевидно, не подвержена. Видать, естественный гормональный отходняк с ней коли будет, то когда-никогда ужотка в Киеве. А впереди ― Москва, велика Россия, покамест в безвизовом режиме и без погранконтроля всем въезжающим из Беларуси…»

Возвращаться в Киев через Москву чугункой Евген Печанский придумал не просто так от нечего делать. По-европейски он уж стал готовиться к Рождеству и Новому году. Следовательно и последовательно, необходимы благорасположенные новогодние покупки, рождественские подарки ему самому и ближним. Это оно у него в первом декабрьском приближении. Или в трехнедельном отдалении, как поглядеть.

Во втором своечастном побуждении Евген отдельным параграфом-абзацем внес тоже немаловажное ситуативное дополнение. Все-таки его беспокоит по большому счету моральное состояние, расположение духа соратников, побывавших на Беларуси нелегалами с этаким несомненным криминальным уклоном. Отсюда и оттуда им троим надобно исподволь расслабиться, градус за градусом ослабить нервное напряжение.

«Оно нам самое то, на мой погляд, под стук колес в купе СВ, с разговором дорожным. Коли закусить в добра-пирога в поезде не очень-то разгонишься, то выпить в качестве и количестве ― всегда пожалуйста. Чего-ничего у меня припасено, в кешере с нетерпением лежит, радостно стоит на запасном пути».

В щекотливой человеческой натуре дело-то было. И в первой и во второй по Аристотелю. Если к радости окончания небезопасных гастролей примешивались грустные нотки в голосе и печальные тона обращенных друг другу компанейских фраз. Порой меланхоличные реплики нет-нет, да раздавались промеж дружеских хмельных здравиц и пожеланий единомысленных успехов. Привычки, обычаи, традиции объединяют род людской. Введем мимоходом ремаркой: выпивка, вареные яйца, жареная курица, кому-то халаты-пижамы, кому бесформенные спортивные штанины ― обыденны и привычны во время путешествий железной дорогой.

В дороге Евген, улучив пару хвилинок-минуток, тайком проник в Танино купе, педантично собрал в пластиковый пакет ее бизнес-одежду: юбку, жакет, блузку, галстук, колготки, побывавшие в деле. И выкинул в ночь, прочь, в вагонное окошко, по счастью, не заблокированное на зиму. Незачем ей микрочастицы крови на себе-то носить! Не по-людски это!

Наутро не только дорожный гардероб всей честной компании он наметил подобающе обновить в московских бутиках по московским, эдак прикинуть, ценам и ценникам. Ан мелочиться добрым мирным людям определенно не к лицу и не к бумажнику. Паче любых чаяний за корпоративный счет тороватого белоруса Марьяна Птушкина, ― улыбнулся Евген.

Тем временем полное птушкинское досье из кейсового чемодана Евген Печанский намерен по-аудиторски придирчиво и пристрастно изучить на досуге в Киеве, перекрестно, резонно проверить по возможности. Безоглядно доверять всему, сказанному и собранному Марьяном Птушкиным, было бы неразумно. И в дебет, и в кредит.

Билеты на киевский поезд Евген, кстати, предварительно и легально заказал, воедино оплатил с кредитной карточки посредством интернета. Хорошо б домой в Дарницу поскорее самолетом, но, к сожалению, погода в последние времена чересчур нелетная для воздушного сообщения между Украиной и Россией. А вот железнодорожные пассажирские составы между двумя враждующими странами и народами до поры и военного времени еще ходят.

Невозможно и не резон в походном порядке утверждать, будто наша троица политэмигрантов, изгнанников из Беларуси интегрально мыслями и помыслами сообща устремляется драматически в Москву наподобие трех чеховских сестер-лимитчиц. За маленьким столиком в купе спального мягкого вагона Евген, Змитер и Тана хорошим добрым словом больше поминали Минск альбо Менск, тамошних далеких друзей и доброжелательных менских знакомых. Воистину прав великолепный солнечный классик русской поэзии: иных уж нет, а те далече!

― На жаль, к деду Двинько на хату не удалось заскочить, пообщаться, ― выразил их общую белорусскую думу Змитер Дымкин. Оттого и выпили от души за писательское здоровье и долголетие дядьки Алеся.

Заедино, от словесности к слову, вторично помянули убиенных Льва Шабревича с Альбиной. Вслед хорошего адвоката Михася Коханковича, нынче юридически и процессуально живо озадаченного их общим объединенным делом.

Евген вспомнил геройски погибшего при несении караульной службы душевно воспитанного пса Акбара в Колодищах. И то, что на одинокие могилки к матери и к дядьке нынь ему не сходить запросто, не съездить без чрезвычайных мер безопасности и конспирации.

― Пусть им в Менску старая белорусская земля будет легчей пуха! ― пафосно обобщила Тана.

За то разлили снова, задушевно опрокинули по пятьдесят граммов французского коньяку, по обычаю не чокаясь. Цитрусовыми пахучими дольками на свой вкус закусили.

― К нам в Дарницу на близящееся Рождество Христово неяк позовем Двинько и Коханковича? ― хитро подмигнув, вопросил Евген. «Живым лепей-таки живое до дому, до хаты».

― А як же!!! ― слаженным дуэтом воодушевленно воскликнули Змитер с Таной.

― А Вольгу Сведкович? ― надавил Евген Печанский.

― Куда ж без нее… ― хоть и с запинкой, на выдохе ответствовала Тана Бельская. ― From Byelorussia with love. С любовью, что в лобок, что по лбу, возвращаемся с холода.

― Без аншлюса, аннексий, но с контрибуцией, ― подхватил тему Евген, вручил соратникам по 800 евро в конвертах и объяснился.

― Это вам боевые и наградные бабульки. По-моему неплохая оплата за четверо суток во вражеском тылу, на территории противника. На вещевое же довольствие, ясновельможные, я вас ставлю в союзной Москве, какая б она ни была…

На паузе в повествовании, в абзац или в два-три параграфа упомянем, что Москву и москвичей Тана Бельская недолюбливала, коль благопечатно выражаться. Допрежь всего она едва-едва выносила хамство, грубость и вульгарщину чмошной московской обслуги. И вообще, гнусность подлого пролетарского сословия по лимиту, по регистрации и по месту рождения скопившегося в советской экс-метрополии. В Таниной риторике, дранг нах Москау, по сю пору отовсюду лезет коммуно-фашистское сраное быдло, кое она на дух терпеть не выдерживает.

Не то слово, сравнивая славутых, приветливых менчаков с брыдкими москалями! Фактами быдлоту по морде!

Во вторую же очередь она полностью согласна со Змитером, утверждающим кое-что фактически и фактурно. По его мнению умного аналитика, в Москве группируется, проживает, зажилось гораздо больше заскорузлых лукашистов, нежели в Менске и во всей Беларуси вместе взятой. В доказательство досыть глянуть на одурелых московских пенсюков, исступленно закупающих все белорусское исключительно по идеологическим соображениям. Нисколь не принимают во внимание, бейбасы состарелые, цену и качество товаров, крупным оптом поставляемых государственным белорусским торговым домом «Лука и сыновья».

Ежели брать не экономически, но социологически, вовсе не русская душою Тана любила приводить цитату одного российского литератора. Чью именно она не помнила, но без разницы в мелкую розницу, если он хорошо припечатал. Дескать, Москва у всей России под горою, в нее вселякий срачь сливается…

Со своей стороны Змитер Дымкин мало-мальски не разделял канализационный неприязненный взгляд Таны Бельской на Москву и московитов. В богатейшей Московии он смог бы вполне содержательно развернуться по его журналистским прикидкам.

― Московиты мозговиты! ― пиитически процитировал он в пику Тане, когда их поезд-тягник неторопливо приближался к Белорусскому вокзалу российской столицы.

Как в Минске, так и в Москве журналист Дымкин также группирует, но демократично делит всех людей принципиально, потенциально на читателей и нечитателей. Пусть ему окаянных нечитателей, тех же затятых телезрителей с отлеженными, отсиженными и засиженными у телеэкранов посконными мозгами, он стопроцентно относит к нелюди.

В утреннюю забавную дискуссию о Москве и москвичах, о сравнительных людских нравах тут и там, Евген никак не вмешивался за завтраком. Прихлебывал себе железнодорожный чаек из стеклянного стакана с традиционным металлическим подстаканником. Кого бы там ни было, сплошь и рядом он своемысленно подразделяет на три демократические группы.

В первую входят те, кто имеет властные права и возможности проверять, контролировать, ревизовать, инспектировать. Второй подраздел составляют влиятельные такие люди, заказывающие весь этот аудит за деньги или в приказном, директивном порядке. Естественно, в третье сословие бесправно попадает разношерстная беззаконная публика, заслуженно подвергаемая проверкам, ревизиям, инспекциям. «Третий рейх, третий русский мир, пасутся мирные народы, их надо резать и стричь, как Пушкин повелел».

В Москве, более чем где бы то ни было, Евгений Печанский испытывал особенно волнующее чувство ревизора, приехавшего по именному повелению, насколько Александр Пушкин сюжетно подсказал Миколе Гоголю.

Отсюда достоименно следует, что аудиторской работы у него, у старшего аудитора Печанского, здесь непочатый край в потенциале. Повально, навалом, в принципе.

И о соратниках следует до кучи помнить, распорядительно напомнив им в плановом порядке:

― В общем так, панове и паненки! По первости оставим не надежду, но всяк багаж, ручную кладь в автоматических камерах хранения. Днем в Московии нам пушки вместо масла ни к чему. После небольшенькой банковской операции с налом и безналом у нас великий поход по одежным магазинам. По-китайски, Батыевым нашествием. Исполняю вчерась обещанное. Потом ланч в кой-какой русской ресторации по стародавней памяти об искусном и вкусном.

Я вельми надеюсь, в нынешней довоенной Москве покуда не разучились раскладывать шматликие ножи-вилки, а не подсовывать шляхетным гостям совковские серп и молот…

Первым делом на Москве интересует Евгена, тем не менее и тем более, расклад предновогодней торговли украшениями для рождественских елок. С большим сожалением он думал об оставленных в Минске, любовно приобретенных в продолжение многих лет блистательных стеклянных шарах в коробках. И теперь уповает, как если б судьба соблаговолит ему восстановить кое-что. То бишь, не столь велеречиво надеясь, ― повезет раздобыть чего-ничего, тож вручную расписанной российской выделки, ради наступающего праздника Рождества в благодатном Киеве. Поклажа невелика, подарок самому себе весьма приятен, упаковка, транспортировка необременительны.

Вот чего невозможно высказать, по меньшей мере подумав тревожно об огнестрельных стволах и боеприпасах к ним. Потому вечером за соответствующую мзду он убедит начальника киевского поезда благонадежно сохранить оружейный груз, личный багаж в вагонных закутках, заведомо не подвергающихся таможенному и пограничному досмотрам. Помогли не только хорошие деньги, но и украинские разрешения на легальное ношение оружия, а также очень респектабельный, ответственный внешний вид пана киевлянина Евгена Пичански, джентльмена и аудитора на выезде.

«Великороссы, осади!.. Московиты позади…»

В отдельном четырехместном купе Евген задумчиво, риторически, безответно вопросил под перестук колесных пар на рельсовых стыках железнодорожного пути вскоре за Киевским вокзалом всероссийского метрополиса:

― Может статься, панове, когда-никогда и на Беларусь мы на благо возвернемся с удобством и комфортом?.. Зимой, возможно, весной, летом?.. Не будет висеть над душой неладный розыск по уголовной статье четыре-один-три…

Глава пятьдесят девятая Идет волшебница зима

Первостатейно в Киеве продолжил Евген основательную подготовку к празднованию рождественских святок и новогодних каникул. По установленной им для себя зимней традиции действовал и священнодействовал он заблаговременно. В первых числах декабря начинал посещать распродажи елочных игрушек, мигающих гирлянд, фонариков и тому подобного, предназначенного для волшебного, с детских лет праздника.

В противоположность дурноватому совковому обычаю впопыхах, второпях, наспех, блин комом да в кучку пошло встречать Новый год не раньше тридцать первого числа, Евген Печанский, размахнувшись, готовился заранее. Он исподволь входил в праздничное настроение духа и в постепенное предвкушение ныне самого аполитичного торжества в людских календарях, органайзерах, деловых поминальниках.

Любые человеческие торжества, фестивальные собрания, соборные празднества требуют неспешной солидной организации. Дабы не хвататься в отчаянии за голову и за неисчислимое количество предпраздничных дел в последний день и час. И более того, когда нужно методично создавать чудесную торжественно-юбилейную атмосферу. Таким вот ежегодным юбилеем у Ген Вадимыча Печанского был и есть не календарный день рождения по паспорту, но Новый год, исполненный аурой счастливых предвкушений, радостных забот и приятных хлопот.

Не он придумал, но ему их суждено продолжать, эти языческие и христианские традиции, старые добрые ритуалы, в цивилизованных странах благорасположенно утратившие идеологическое содержание и политическую подоплеку. Кто нынче-то помнит о римских календах и начале консульского года? Вот и Евген с удовольствием следует этакой старине касаемо заблаговременной встречи, поздравлений, приготовлений на Рождество в канун Нового года в крещеном мире. Пусть ему искренне наш и ваш Евгений Печанский не состоит в глобальной экклесии воцерквленного человечества, подобно многим из нас. Но устоявшиеся культурные обряды чтят почти все.

Не был исключением в этом обширном ряду неукоснительных почитателей новогодних традиций и Евген. Ежегодно поздравлял, одаривал на Рождество и Новый год ближних и дальних. Неизменно устанавливал загодя традиционное рождественское дерево.

Теперь же он будет по-новогоднему обустраиваться на новом месте в Киеве, на дарницкой квартире.

«Надо бы предварительно выяснить, как тут обстоит дело с натуральными и живыми елками. Говорят, у хохлов сосна идет вместо ели. А это не есть хорошо…»

В родном Менске все его новогодние дела давным-давно были упорядочены и системно устоялись. В том регистре отбор и доставка в натуре, не вмертвую срубленного под корень, спиленной бензопилой елки, но вживе рождественского чудо-дерева. Устанавливал Евген всегда свежую запашистую елочку в той комнате, где спал или читал, работал, взяв документы на дом.

До того он въедливо выбирал себе хвойное дерево по густоте, пушистости, крепости ветвей. Непременно каб было оно ростом с него, не меньше. Следил, как его с предосторожностями выкапывают, помогал грузить в разверстый багажник внедорожника или в арендованный грузовичок.

Не имеет существенного значения, сколько времени, километров и бензина у него пойдет в расход, сколько ему пилить по зимней дороге до того лесничества и елового питомника. И обратно с приятным таким грузом и квитанцией, оплаченной по прейскуранту. Ему даже нравилось, если в дороге его останавливал какой-нибудь тупо бдительный гаишник. Или умный хороший человек в погонах, желающий просто-напросто обменяться предновогодними поздравлениями с необычайным участником дорожного движения.

Евген давно убедился, что в дикой лесной, едва живой природе вокруг Минска и в районе Колодищ пригодного дерева ему ни за что не найти. И подавно его не отыскать на минских елочных базарах, которые к тому же разворачивают слишком поздно на исходе декабря. Не выделяя уж о разницу между живым деревом и мертвыми еловыми дровами, какими торгуют, какими обыкновенно украшают новогодний интерьер на службе и дома. Не зная куда деваться потом от надоедливо осыпающихся колючих сухих иголок. Их-то ведь не всякий пылесос возьмет с ковров!

Другое дело ― мягкая и красивая долговечная искусственная ель. Ничто не мешает ее уместить, украсить в первую неделю декабря, начав праздничную подготовку к встрече наступающего солнечного года. Притом, приятно предвкушая, проводить, в течение двух-трех недель отрадно провести уходящий период обращения нашей планеты вокруг солнца.

Синтетическую метровую елочку, вовсе не в лесу родившуюся, Евген предпочитал ставить, наряжать, любоваться ею пятого декабря вечером. А к двадцать четвертому числу, никак не позднее, доставлял высоченное, разлапистое, отборное контент-аналитическое древо жизни из питомника, чтобы разместить ненаглядное в большом таком керамическом вазоне у балконной двери. В начале января ― глаза б на него не глядели! ― он с облегчением пересаживал оттаявшее новогоднее деревце по всем агрономическим и лесотехническим правилам в мерзлый грунт у себя на даче в Колодищах. Приживется весной ― добро. Коли нет ― тоже не беда. Не весь же участок вдоль забора елками-то засаживать?

Новый год и Рождество Христово истинно настают, когда прибраны елки и елочные игрушки. С глаз их долой, из сердца вон. Да поскорее до встречи снова! Задолго встречать новое лучше, чем надолго-таки застрять, выпроваживая старое, прошлогоднее. Особенно в результате долгого хронического каникулярного пьянства и тяжелого продолжительного многодневного обжорства. Не дай нам Бог, если повсеместные эпидемические застойные, тормозные каникулы до середины похмельного января станут дурным лжеправославным обычаем.

Боже, спаси и сохрани люди твоя в эклектичные времена смутной и сумбурной нашей эры посткоммунизма, мешкотно путающейся в календарях и в летоисчислениях!

Давнишние рождественские, предновогодние рассуждения Алеся Двинько отчасти представляются Евгену Печанскому справедливыми. В особенности и в отношении безудержного пожирания спиртных и продовольственных заготовок, припасов, дополнительных затрат в течение январских нерабочих дней. Не всем ведь дано благополучно завершить банкет первым января, не правда ли? И не требовать продолжения кутежа во что бы то ни стало для здоровья и семейного бюджета.

По поводу и по случаю каких-нибудь бюджетных ограничений Евген не испытывает. Потому решительно приступил к предновогодним приобретениям, побывав в Москве. К искусственным елкам присмотрелся, наглядно убедившись, насколько убогим и запредельно дорогостоящим предстает российский импорт времен великоотеческих и покоренья Крыма.

«Горе без ума… Дурань таньчыт, ума нема, як устане, перастане… Лука-урод и тот умнее, коли на Запад правит, не отрекаясь от кремлевских субсидий…»

С импортно-экспортными раздумьями об инвестировании в экономику и в политику соответственно вражеских бесконтрольных государств Евген потратился не с бухты-барахты. Из своих кровных приобрел целых три больших коробки елочных шаров в матовом разноцветьи. «В шерсть мэйд ин Рашка». Две из них ради подобия и элегических воспоминаний об утраченном в Беларуси. Но коробочка из двенадцати разрисованных золотистыми и серебристыми искрящимися звездочками лазурно-прозрачных стеклянных шариков ему приглянулась и привела в восхищение. «Блеск! Умеют все-таки москали кое-что сделать по европейским образцам, когда захотят…»

Тогда в Москве и потом в Киеве не раз вспомнил Евген о былых рождественских закупках некогда в Берлине, в Праге, в Париже, в других городах и весях в Европе и в Америке. Однако особливо не горевал беспредметно о том покинутом в одночасье в Минске богато собранном новогоднем декоруме.

«Все приобреталось под настроение, святочного настроя ради. А его чего-ничего достоит декоративно повторить и предметно развернуть заново по эволюционной материалистической спирали…

Много ли уцелело от немецкой елочной красоты деда Викентия и бабы Алины?.. В корявых ручках у витеблянских тетушек?..»

Восхитительную елку дома, волшебный Новый год, зимние каникулы Евген контрастно помнит лет с шести-семи от роду. Среди прочего чудные январские поездки с матерью к дедушке и бабушке в Витебск. Ничего против развития и продолжения посленовогодних радостей в малолетстве не имел. Скорее наоборот, если у деда с бабкой мог соприкоснуться с истинно завораживающим дивом, близко увидеть елку, сплошь сверху донизу украшенную изумительными игрушками из Германии, разительно отличавшимися от того убожества, ненавязчиво предлагавшегося предновогодней торговлей в тогдашней БССР и во всем Совсоюзе.

По рассказам старших дед начинал военную службу лейтенантом с эмблемами танкиста под Дрезденом в советской зоне оккупации. Оттуда и вывез спальный мебельный гарнитур плюс пять циклопических фанерных чемоданов выдающегося типоразмера «гросс-дойчлянд». Помимо шмотья и посуды дед с бабкой также обзавелись рождественскими украшениями: шариками и шарами, шишечками, птичками, ангелочками, фигурками, сосульками, колокольчиками, никак не виданными в тяжком громадье планов совковой легкой промышленности. Заканчивал воинское служение полковник Харликов опять же в той самой Группе советских войск в Германии уже в восьмидесятых годах прошлого века. Два немалых железнодорожных контейнера всякого европейского добра прикопил, вагон и маленькую интендантскую тележку вывез на малую белорусскую родину оборотистый отставник, зам по тылу командира танковой дивизии.

А уж волшебно матовых елочных шаров-шариков не сосчитать! Как раз на громадную ель под потолок! И сверкающая остроконечная звезда на вершине. Аж восемь лучей!

Детские впечатления Евген не позабыл. И раньше ему ничто не мешало и сейчас не препятствует в декабре торжественно и тождественно возобновлять связь времен, поколений, традиций. Причем по-своему, по-новому, а теперь именно по-европейски от Рождества к Новому году, но отнюдь не в обратном устарелом распорядке. Советского наследия везде и во всем Евген Печанский не жаловал и не жалует. В настоящем и в прошедшем.

«Куда ни харкнешь, менавито в политику попадешь. Будь ей неладно!.. Колдовство, однако».

В мыслях улыбнувшись стародавней шутке, Евген разглядел хорошенькую искусственную елочку на очередной рождественской распродаже со скидками. Достоименно то, что нужно метровой высоты! Да поместить ее в правом переднем углу, в гостиной, на посудной горке под красное дерево! И киевская красная цена соответствует европейскому качеству без скидок. Там же на шумной цветомузыкальной распродаже, широко разрекламированной в сети, он со скидкой и с удовлетворением разжился двумя длинными светодиодными елочными гирляндами с навороченными режимами переключения. Но вот предлагаемые рождественские игрушки со скидками и без таковых ничуть не вызвали в его душе праздничного отклика. Притом в основном грубая пластмасса, а не изящное стекло.

«Оно типичное не то! Будьмо шукать далей! Рождество и Новый год, они вам и нам завсегда в процессе праздника жизни…»

Здесь и сейчас в классическом латинском смысле данного выражения Евген радостно и празднично узнает у компетентного менеджера по продажам: живые ели-то в горшках будут поставляться из Польши. Правда, большие размеры, елки-палки, надо заказывать предварительно, с частичной предоплатой.

«Поди же ты, процессуально, однако!»

Глава шестидесятая Настанут святки. То-то радость!

Партнеры Евгена восприняли его предпраздничные планы положительно, оптимистично и компетентно. Включая сдержанный восторг маленькой Лизы, кому Тана экспромтом обещала турпоездку в рождественский Будапешт и условно-досрочное начало зимних каникул.

Дядька Змитер, с некоторых пор волнисто бородатый, тут же за совместным дарницким ужином пустился в ностальгические мемуары:

― Вось у меня с бессловесного младенчества новогодние праздники починались вечером в сочельник Рождества сладким каноном. Берестейские родоки и предки Ломцевичи-Скибка ― сплошняком католики с униатами. 25 декабря ― оно семейное, фамилия, свята. С утра подарунки под елкой.

В школу дозволяли не ходить. Ну ее! Только за оценками за вторую четверть, на утренники школьные, на дискотеку новогоднюю.

Новый год ― это свято для всех, ― заакцентировал и подытожил Змитер на русской мове.

― Положим, дары волхвов, ― вторила ему Тана, ― у меня от бабушки Валентины Петровны были, не от Санта-Клауса с Дедом Морозом, а 7 января. Она и 1 января рождественский пост держала. Меня когда-то шляхетно крестила, часто благословляла крестным знамением.

А вообще, не слава Богу, мои слуцкие родичи по-совковски отмечали, провожали, встречали! 31 декабря советское полушампанское на дрожжах, тазик свекольного дерьма винегретом, бадейка гнусно майонезного «оливье», тошная пересоленая селедка под свекольной шубой бессоли. И популярнейшая гадость ― заливная с вареной морковью безвкусно отварная рыба. Зато со злучной болботнёй о родовом застенковом шляхетстве Курша-Квач. И елку в самый Новыйгод в песок ставили, мишурой украшали, каб до старого стиля не осыпалась всрачь…

Чего там дробить! Что в лобок, что по лбу, празднички тут-ка организуем на европейский лад. С Рождеством Христовым обязательно до наступления нового года нашей христианской эры по европейскому календарю. Беларусь в Европу, а Россию в букву «жо» русской азбуки! Коли нынче живем под жовто-блакитным стягом-прапором, ясновельможные…

Живе Беларусь!..

Обещания, деловые качества, организационные способности Таны Бельской знаменательно не разошлись с предновогодним ясным делом и рождественским задельем. На следующей неделе из Амстердама, с конференции феминисток, она воротилась, перегруженная памятными подарками и сюрпризами для достойнейших дарницких компаньонов. Очень по жизни переживала, чтоб на погрузке-выгрузке летного багажа ничего тонко-стеклянного не побилось. Божией милостью и Таниными молитвами, все живьем уцелело в хорошо упакованной сохранности по отправлению и прибытию чартерного рейса «Эр Франс».

Вскоре в мимолетном времени, частенько не позволяющем нам оглядываться глубоко назад да и заглядывать далеко наперед, совсем уж приблизился рождественский сочельник. Оттого Евген взялся за подготовительные работы, спиртные и продовольственные закупки, засучив рукава в супермаркетах и прочих торговых заведениях. Пока Тана с Лизой по-туристически дивились, разглядывали, как загодя встречают европейское Рождество потомки гуннов в Венгрии, они со Змитером много чего успели совершить и завершить к ожидаемому приезду званых гостей из Беларуси.

«Без разницы в розницу и мелким оптом по-крупному сработали!» ― без громких слов, бахвальства, ни от кого не ожидая притворно льстивых похвал, подумал Евген. В первоочередность он имел в виду генеральную уборку дарницкого пристанища.

В то время как Змитер Дымкин от души не для печати радовался дивному совпадению, пересечению рождественских и новогодних планов лицеприятной компании на 25 декабря в воскресенье пополудни в Дарнице. Укромный Евген Печанский ему скромненько так не сообщил, как он предварительно с открытой датой оплатил авиабилет в первом классе для адвоката Мишука Коханковича до Киева и обратно в Минск.

«Наш живой классик-то, дед Двинько плотно обещался прибыть утренним поездом, ― прикидывал Змитер, ― свою старуху-инвалидку Ангелину он опять наладит к борисовским сродственникам по-семейному обычаю, каникулярно. Потом ему в Англию лететь, повидаться с дочерью и внуком на Новый год.

Вольга Сведкович, н-да, избавлена от новогодних пьянок-гулянок по-родственному с Таниными боярами Бельскими. Бо траур у них… Ан ей к нам сюда, деликатно и конфиденциально…

Merry Christmas to us all! And happy new shopping…»[12]

Сам Змитер собирается счастливо свидеться с родителями в начале января в Варшаве или где-нибудь по эту сторону границы Евросоюза. Потом, мог-быть, в замежную Москву. Но прежде он с радостью слетает во Франкфурт и в Гамбург в уходящем году. По заданию Евгена прикупит на послерождественских распродажах елочных украшений для полного новогоднего счастья и декорума. Что, где, чего искать, он примерно представляет по картинкам в интернете.

«На мой безупречный вкус и цвет расшарим шоппинг в наилучшем новогоднем виде. Миссия с наборами рождественских джингл беллз и вполглаза прекрасно выполнима!»

Стараниями Таны в дарницкой комнатке Змитера закрепленная струбцинкой на столе отрадно переливалась разноцветными огнями, радовала глаз профессионального юзера рождественская елочка, технологично подключаемая через USB-порт его ноутбука. Пиликать рождественские мелодии елочка без устали умеет, коли звук в драйвере не отключить.

«Класс и классика!!! Не в лесу она родилась, а в Силиконовой долине, выросла на острове Формоза. Это вам не елы-палы…»

Сей же час Змитер Дымкин не без удовольствия припомнит: а ведь завтра у них намечен выезд на зимнюю природу, в лес. Всей честной компанией гулять, играть в пейнтбол на снегу!

«Вось малой фройлян Лизхен тож на пользу. Не все же время ей с компом в обнимку в соцсетях зависать?..

По правде жизни подумать, Змитер предпочел бы потренироваться где-либо в хорошо оборудованном тире с убойной машинкой «Beretta−93AF\А−Nightmare». «Только так, на аглицкой мове ТТХ!» Знаменательный предрождественский подарок Евгена он покамест не успел как-нибудь опробовать практически, скорострельно очередями или одиночным огнем: «Чего-ничего, в кайф юзану когда-нибудь этакое итальянское чудо-изделие… Мишеней и целей на мой век досыть, яшче вволю обстреляюсь напрочь…»

Между прочим, в некоторые тонкости нежданной и скоропостижной смерти Евдокии Бельской они сообща приняли решение не посвящать ни адвоката Коханковича, ни писателя Двинько. Как говорит Алексан Михалыч, лишнее это. Особисто на веселый и радостный праздник европейского Рождества.

Почитай, для всех, не исключая Двинько и Коханковича, те четыре дня в конце ноября и в начале декабря они легально провели в Москве. Чему есть документальные свидетельства в форме интервью. Опубликованы с фотографиями в диссидентском рунете из первых рук, из первых уст онлайн трех знаменитых белорусских политэмигрантов.

Весь декабрь по возвращении из нелегального вояжа в белорусские края Тана Бельская с очевидностью демонстрировала партнерам удивительное здравомыслие и непоколебимое спокойствие. Без какой-либо гормональной нервозности или гуманитарной неуравновешенности навроде неуместной площадной брани по-русски.

Меж тем Евген Печанский принял взвешенное руководящее решение. Конкретнее, невзадолге дать в Минске уголовный ход кое-каким заочно проверенным сведениям из досье Марьяна Птушкина: «Пускай рьяный следак, который лейтенант Виктор Одноземец, постарается, попытается… Если сумеет повесить на тех двух шнырей лагерных, дополнительно к убийству Шабревича, мокруху Таниной свекрови. Так тому и быть. По принципу криминальной дополнительности… Какие люди у нас в кумовьях!»

Евген подумал было, как бы самому разобраться, разделаться с теми двумя негодяями. Но почти сразу пришел к мысли, что есть-таки у него на Беларуси политкорректная цель поважнее, нежели парочка мелких уголовников.

* * *
В воскресенье с утра важнейших белорусских гостей встречала, привечала, подвозила на место киевская панночка Одарка Пывнюк на отцовском белом «лексусе». У Евгена и Таны дел на кухне невпроворот. Змитер у них на подхвате, чуть что закупать недостающее. Но ему лучше б чересчур не маячить в Киеве. Не сказать, чтобы ватники и россиянские наемники объявили на него охоту. Но зачем лишний раз дразнить диких гусей? Не трожь растяжку к гранате, и она тебя не тронет.

Тогда как трогательные приветствия, рукопожатия, объятия и поцелуи более уместны в узком кругу истинно избранных и немногих званых на рождественский и святочный обед в Дарнице. Среди своих, не чужих. Может, нынче как-то дальних, но неизменно остающихся ближними. Хоть и разнесены они временем, расстоянием, возрастом.

Молодой адвокат Мишук Коханкович обстоятельно прилетел в аэропорт Жуляны в деловом настроении с кожаным кейсом юридических бумаг на подпись. Или он так счел нужным продемонстрировать высокоценимым клиентам свои деловитость и компетентность. Пока праздновать не приступили полноразмерно. Не с похмелья же завтра обсуждать уголовщину с политиканством?

―…С делом о вашем побеге судейские и прокурорские низы пока затягивают, тянут-потянут. Вытянуть его на судебное заседание никто не решается без дозволения с самого сверху.

Тем часом президиум Верховного суда рассмотрел мою кассационную жалобу на приговор нижестоящей инстанции по делу гражданина РБ, ― подчеркнул Мишук, ― небезызвестного Владимира Ломцевича-Скибки по статье 130 в части второй УК РБ.

И отклонил немотивированно мое ходатайство об отмене приговора всем составом спецтройки. В числе тройки закрыто заседавших находился известный вам, Алексан Михалыч, судья Роман Алехнович, который вас некогда наделил тремя годами усиленного режима с абсурдной формулировкой. Якобы за возможность разжечь религиозную рознь.

― Так точно, ― подтвердил Двинько. ― Никто не забыт, ничто бесследно не забывается. Я отнюдь не запамятовал свой приговор, того городского судью и мое последнее слово на том закрытом безгласном заседании. Помню-помню, и как находился на полулегальном положении в России, в Беларуси до ареста.

― Отныне, Змитер, можно передавать твое дело по уголовно-политической статье 130 приоритетно по инстанциям в международные судебные органы, ― деловито продолжил Коханкович. ― Итак, Ломцевич-Скибка против Республики Беларусь. Заодно представить также к правовому рассмотрению общее дело о вынужденном побеге. Это трудно, но возможно. В Варшаве или в Вильнюсе, где судьям свойственно политкорректно осуждать государственные органы, виновные в нарушении прав человека.

― Подумаем, поразмыслим, ― веско произнес Евген Печанский в ответ на вопросительный взгляд Змитера Дымкина. ― Прикинем, во что это нам выльется, каким боком выйдет.

― Будьте благонадежны, друзья мои, ― утверждающе заверил Алесь Двинько дарницкое совещание. ― Благожелательное евроатлантическое участие и гласность вам обеспечены. Причем вселякие телодвижения нынешних белорусских властей в сторону наведения туристических мостов и рубки безвизовых окон в Европу тому способствуют как можно лучше. Громкие уголовно-политические дела всегда наносят гораздо больше вреда государству, нежели потерпевшим от государства гражданам.

Так было в уходящем году, так оно и будет в наступающем новолетии от Рождества Христова, ― по праву старшинства завершил конференц-деловую часть Алесь Двинько.

― Прошу к столу, ясновельможное спадарство, ― Евген Печанский прекрасно понял прозрачную двиньковскую аллюзию, вернувшись к полномочиям рачительного и радушного распорядителя всего дарницкого заседания. Не в один присест, естественно, и не в один день.

― Кушать у нас кое-что подано для начала, для разминки, панове и паненки. Чуточки выпьем во благовремении холодных закусок за Рождество и наступающий Новый год. Горячий перекус тоже поспел.

Мишук, Вольга! Смолить ваш тютюн, коли ласка, тут. Сплит-система с кондиционером у меня в кабинете ваше табачное смолокурение хутенька вытягне.

С обоими немилосердно курящими гостями Евген запланировал при случае деликатно побеседовать визави и тет-а-тет. «Лицом к лицу заинтересованных лиц повидать в качестве пассивного курильщика… Не сегодня, так завтра побеседуем, послушаем, в пассиве и активе…

Вон Михалыч двинуть рождественский спич готовится, задумался глубокомысленно… Календарно от древних греков до современных белорусов включительно…»

Со своей стороны Алесь Двинько имел счастливое обыкновение не курить ни трубку, ни сигары в продолжение шляхетного застолья. Табак ему нужен по преимуществу для творческой работы. Тем временем обстоятельные застольные беседы, долгие речи едва ли стоит признавать творчеством. Хотя они очень даже способствуют ревностным писательским раздумьям. Как ни возьми их, изустные мысли вслух.

Однако нет и нет! покамест не время умным-разумным разговорам. Ведь прежде должно в меру выпить, да и на славу закусить. Отдать здравицами, тостами, поздравлениями должную дань уважения гостеприимству и радушию хозяев. И уважить, восславить радостный и веселый праздник Рождества Христова. Причем единомысленно по-европейски и по-американски. Упорядочено истинно по-белорусски от Рождества к Новому году, а не иначе. С чем взаимно солидарны и гости и хозяева, превосходно пиршествуя и великолепно трапезничая за важным, богатым и даровитым обеденным столом в киевской Дарнице пополудни в воскресенье 25 декабря сего или того года нашей христианской эры.

Глава шестьдесят первая Довольны праздничным обедом

Очень скоро Мишук Коханкович, пусть ему в расхожих словах и ощущениях, но удивительно почувствовал себя как дома, ровно бы в Минске у близких друзей. Да так, что сегодня, вдоволь отметив дивное Рождество в Дарнице, он словно вернется прямиком к себе на проспект Пушкина слегка под хмельком на метро. А не поедет на «мерседесе» аудитора Печанского в Семиполки к небезызвестному Петровичу. То есть на пару с Михалычем запросто отправится на ночлег в шикарную загородную усадьбу украинского магната Андрея Глуздовича, который проводит рождественские праздники с обеими дочерями где-то в Америке.

Шляхетские изысканно изощренные застолья у видного писателя-интеллектуала Двинько проницательному успешному адвокату Коханковичу вовсе не в диковинку. Не раз он удостоился стать званым избранником честь честью, по-двиньковски. Однако его весьма и весьма удивило, заставило даже недоумевать, как этакое сдельно возможно в Киеве у трех свежеиспеченных политэмигрантов? Навряд ли когда-либо, что-либо слыхавших друг о друге в Беларуси до отсидки в Американке? Притом добрых дельных людей так и тянет к ним на дружеский огонек.

«Воедино спаянная неслабая команда природных белорусских шляхтичей…Чего от них в дальнейшем ожидать, а? Ох кому-то выйдет с боку бубновый туз или оба-два, три виста нежданно из прикупа…»

Подобно Мишуку Коханковичу своих подспудных чувств и мыслей Вольга Сведкович никому не показывала. Но настойчивому приглашению в Дарницу до сих пор невыразимо удивляется, также и самой себе, почему же здесь она появилась как ни в чем не бывало. Прикатила, рванула как оглашенная. Хотя раньше дала Печанскому вежливое обещание приехать по возможности, нимало не намереваясь его исполнить.

«А, часом, не влюбилась ли ты, мать? Правда, не понять в кого, то ли в Евгена, то ли в Змитера. Но ясен хрен в кутницу, не в отмороженную сестричку Танечку. Той, что в лобок, что по лбу. Аль подобру-поздорову самозаточкой металлокерамической пряменько в потылицу, каб укладку не попортить. И что потом?».

Вольга с Мишуком побыстрее закончили курить. Бог или черт, дьявол с ним, с табакокурением, потому как в гостиной идет знаковый разговор за десертом между чаем, кофе и несравненными кондитерскими изысками в авторском исполнении Евгения Печанского. Со всем тем солирует сейчас не он и его сладостно деликатесные рождественские шедевры, но Александр Двинько.

―…О да, Беларусь живет не разбери-поймешь в дьявольских или Божеских сумерках!

Никто из белорусов не в разумении сказать: закат ли это над гнилым болотом или рассвет в чистом поле. Быть может, предрассветное утро в весеннем лесу или же вечерняя хмарь и серая полутьма в безлюдном дачном поселке поздней осенью.

Сдается, иные глухо засели в партизанской землянке средь берез и сосен студеной зимой. Им все едино, что день, что ночь. Лишь бы их не трогали, никуда отсюда не гнали каратели или начальство. Лишь бы не думать о будущем.

Посередь слепых лишенцев и кривой ― король. Поэтому тот, кто по минимуму подразумевает будущность, не скажу, будто прозревает, может вертеть ими, как ему дурной башкой вздумается. Теми, кому без нужды будущее время, править, руководить легко, манипулируя динамическими стереотипами большей части верноподданных. Осознано или непроизвольно.

Ибо души большинства белорусов объяты холодом, мраком и страхом перед неизбежным завтрашним днем. Они безотчетно живут зимой и неосознанно страшатся наступления весны. Может статься, весенней распутицы. Хотя ехать, идти куда-либо они до умопомешательства не хотят, параноидально не желают…

― Как говаривали древние, ― умно ввернула Тана Бельская не без язвительного намека, ― желающих их лидирующие боги и судьбы ведут, нежелающих непременно трахунт. Фатально и терминально трахнут, что в лобок, что по лбу!

― Кстати о фаталистической свершенной древности! ― мигом оживился чуток погрустневший Двинько, ― о социальной динамике испокон веков рассуждали и рядили. В том ряду грек Клеанф и римлянин Сенека, чье изречение последний письменно переложил на латынь в крылатом классическом виде: дукунт волентем фата, нолентем трахунт.

Хотя лучше бы нам обратиться к изрядным греческим трудам военачальника и политэконома Ксенофонта, коему оппонировал всеобъемлющий Аристотель. Не знаю, не то воленс, не то неволенс, ― нескладно по-ленински скаламбурил Алесь Двинько, сам того не заметив, увлеченный подсказанной мыслью.

― По Ксенофонту демос-народ, демократически обладающий правом голоса, следует держать не в холоде и в голоде, но всенепременно впроголодь, в полунищете. По его мнению олигарха и демагога, полнейшая зажиточность, благоденствие развращает народ. Поскольку сытым до отвала людям в теплых жилищах свойственно желать гораздо большего и требовать от властей преходящих лучшей жизни да подлинного богатства, сопоставимой роскоши.

Следовательно, доволе цинично утверждал Ксенофонт, всяческие народные бунты, крамольные мятежи, простите за анахронизм, революции, социальные перевороты, ведущие к переменам во власти, происходят только от хорошей жизни, требующей большего и лучшего, роскошного, шикарного. То бишь лучшее новое ― враг хорошего старого. Оттого большинству в совокупности должно быть-де всегда плохо во имя общественного спокойствия.

Люди живут в обществе, разом, все вместе ― давайте, друзья мои, развернем сию древнегреческую мысль-ноэму-идею в греческой демагогии и полисной демократии Ксенофонта. Разом с тем каждый человек выживает по отдельности. Что для богатого пустяк, гроша ломаного не стоящий, то для нищего есть сухая корка хлеба насущного, вопрос жизни и смерти. Для одного и другого возможная потеря вероятной утрате рознь. Однако они оба могут свободно рискнуть и предусмотрено поставить на кон и все свое богатство, и всю свою нищету. Сколь показывает, доказывает жизнь в реальной истории прошлого и современности, абсолютно нищие и богачи, пресыщенные богатством, зачастую безгранично свободны в собственном выборе образа действий, рассчитывая, здесь не суть важно напрасно или нет, заиметь несравнимо большее и лучшее. На земле или на небеси, кому хлеб черствый, кому жемчуг мелкий.

Люмпен-пролетарию, который ни от кого и ни от чего не зависит, терять нечего, поскольку он даже цепей не имеет. Зато приземленный потомственный совковый пролетариат, отроду батрачащий на государство, страшно боится утратить государственные цепи. Тем более, если он идеологически полагает их своечастным имением и общественным достоянием. Оттого типичный усредненный пролетарий страшится будущего и смотрит лишь в закрепощенное минулое.

По данной же подлежащей причине полунищие и полуголодные белорусы вовсе не склонны бунтовать ради лучшей будущности, буйно устраивать оранжевые революции и майданы незалежности от президентской власти предержащей. Тем не менее стоит им вмале обрасти сальцем европейского благоденствия, мы неминуемо увидим многие и многие разительные перемены в ближайшем обозримом будущем Беларуси. От плохой жизни о революции никто не помышляет. Крепко революционизирует людей только хорошая жизнь, обещающая лучшее будущее.

Тем часом присяжные белорусские оппозиционеры нам беспрестанно толкуют о будто бы грядущем социальном взрыве по причине отчаянной-де народной нищеты и пауперизации. Зная о нем или нет, они час от часу повторяют политический тезис Аристотеля, предупреждавшего власть имущих не доводить народ-демос до крайности, загоняя его в голод и холод, в беспросветное отчаяние. Из этой посылки Аристотель делал вывод, как если б малейшее ухудшение в экономических ощущениях большинства, общее опасливое недовольство людей ведет к демократическим перипетиям, переломам, передрягам, перестройкам и переворотам.

Кто из них прав, Аристотель или Ксенофонт, нам предпослано показывает, экспонирует история европейской цивилизации последних двух с половиной тысячелетий.

― Или же ее толкователи и толковники в прошлом и в настоящем, летописцы былинные и журналеры сучасные? Не так ли, Алексан Михалыч? ― разделительным белорусским вопросом Змитер Дымкин транспонировал некоторое мнение дарницкого общества, несколько подуставшего от долгого писательского дискурса.

― История, как свершившаяся череда фактов и актов, объективна. Со всем тем миром правит субъективность идей и понятий, ― Алесь Двинько не дал себя сбить с толку ехидным журналистским вопросиком. Но кое-какое неудовольствие хорошей умной компании молодежи уловил, принял-таки к сведению и далее не углублялся в глубокую античность.

«Стоит добавить сослагательного исторического оптимизма поближе к имперфектной современности. Даром что здесь всё политэмигранты, как будто собрались в изъявительном наклонении. Коли считать таковыми меня и Михася Коханковича, успешно пребывающими во внутренней эмиграции».

А тут и признанный кулинарный перфекционист Евген Печанский кстати совершил ожидаемую миграцию из кухни в гостиную со свежесваренным кофе по-венски по заказу и шляхетскому историческому рецепту Михалыча.

― Премного благодарен, Ген Вадимыч, ― сдобрив кофе ореховым, легитимно итальянским ликером, Двинько возобновил писательские устные размышления о временах и расстояниях, разделяющих свершившееся и покамест не свершенное.

«В имперфекте и перфекте», ― грамматически и контекстуально примкнул к двиньковским рассуждениям Змитер Дымкин, вслух не вставляя глупую отсебятину в рассуждения Михалыча.

― Так вось, перфектно рассуждая, ни скудоумным и малограмотным оппозиционерам, ни кому-либо иному не пристало повторять предубеждения экономического пессимизма Мальтуса и Маркса о якобы истощении, обнищании всего и вся. Превратно истолковав Аристотеля, оба они измыслили самодельные законы истории, преуспешно ею же на историческом деле опровергнутые.

Увы и увы, ясновельможные друзья мои, и в наши дни хватает безграмотных мальтузианцев и бесписьменных марксистов, ни на альфу не ознакомившихся с печатными трудами упомянутых мною заклятых идеологов. Изустные измышления подчас неистребимы и вековечны наподобие древнейших предрассудков, вдруг выскакивающих на поверхность дюжинного массового сознания, быццам чертик из табакерки.

Вон на моем веку и на моих глазах в семидесятых годах прошлого столетия, неведомо откуда или из инобытия высунулось реликтовое пифагорейское поверие о трансцендентно несчастливых четных числах. Коли дюжина-другая цветков-кветок, значит, на могилки или на похороны. Оный глупейший предрассудок по сей день имеет широкое перманентное распространение во всех странах некогда нерушимого совковского союза…

Алексан Михалыч ни на что имманентно не намекал. Однако двадцать четыре белые и красные шток-розы в напольной вазе, с добрым умыслом уже в Киеве подобранные им в белорусской национальной расцветке, очень и очень украшали дарницкую гостиную. Естественно, наряду с сильно и свежо благоухающей, щедро расцвеченной пленительно живой, пробудившейся от зимней спячки, рождественской елкой под потолок. Цветы, восхитительно нарядная елка, роскошно увешанная сверкающим и блистающим великолепием, говорили, свидетельствовали и желали гостям и хозяевами веселого Рождества и счастливого Нового года.

― Знаете ли, молодые друзья мои, ― диссонансом продлил пространную речь Двинько, ― по дороге сюда я во второй раз в уходящем году обратил мои пристрастные наблюдения, пристальные обсервации, предвзятые воззрения на общую разность настроений, выражений людских лиц в Менске и в Киеве. В городской сутолоке, присущей обыденной или праздной толпе, в суетной кутерьме наших дней возможно увидеть множество построений, выкладки теории и практические результаты политической, плюс экономической действительности.

В Киеве я видел и вижу злющих, замкнутых, мрачнейших стариков, иже с ними дерганую средневозрастную публику, без лукавства недовольную сегодняшними новинками украинской политики и экономики. А им в контраст открытую, жизнелюбивую, невзирая ни на что, в массе оптимистично и безоблачно настроенную киевскую молодь и тех, кто немного постарше.

Напротив, у нас в Менске повсюду мрачные, озабоченные, порой озлобленные лица молодёнов разных годов. Зато в предпенсионной среде белорусской столицы, среди пенсионных возрастов я наблюдаю всеобще торжествующее глубокое самоудовлетворение, словно они уж в райском блаженстве пребывают. Чем старше, тем больше мои дороженькие менчуки, как будто напоказ, веселятся и ликуют в будни и в праздники. Хотя многие из тех тщеславных пенсюков ужотка статистически и демографически достигли погребального возраста, впору о Страшном суде печально призадуматься.

А вы что думаете по этому поводу, други мои? ― взял ораторскую паузу и чашку кофе Двинько.

― Сдается, они так благодарят Луку за счастливую старость… в блаженном неведении старческого слабоумия, ― моментом высказал саркастическое предположение Евген Печанский.

― Понятное дело, злорадствуют, мол, успели выскочить на пенсию раньше, чем Лука пенсионные лета подвысил и рабочий стаж очень многим до беспредела обкорнал, ― наскоро предложил другую сатирическую версию Змитер Дымкин.

Тана Бельская и Вольга Сведкович накоротке без слов обменялись понимающими взглядами. А Мишук Коханкович предпочитал досуже не разглагольствовать за праздничным столом, да не по адвокатскому делу. Разве только комплименты и тосты произносить, но кратенько, степенность и важность старался блюсти при всей своей вертлявости непоседливой. Одарка же Пывнюк в риторические прения сторон намеренно не совалась. Когда еще доведется Двинько вживе послушать? Пусть говорит, обобщает, если его пассажи хоть сейчас в новую статью вставляй, но брать их из звукозаписи все же лучше. Лиза Бельская по обыкновению молчком слушала разговоры старших и больших. Попробуй-ка вякни ― тут же спать отправят.

― Так вот, друзья мои, подброшу-ка вам еще фактиков в моей немудреной текстурке письменницких заметок, ― сызнова вошел во стих красноречия Алесь Двинько. ― Отправлял я этой осенью участковые обязанности независимого наблюдателя на палатных выборах от группы дворовых избирателей. Тож на выборах Луки о прошлом году добросовестно сидел, наблюдал и досрочников, и в основной день голосования надзирал, обозревал, как и кто, за кого. Второй год вось думаю: может, подсказать Луке декретный налог на занадта активных избирателей ввести?

В самом-то деле, молодые и те, кто смалу постарше, оба раза шли досрочно голосовать, словно бы казенную повинность исполнять, подать внести, крепостной оброк заплатить из-под палки. Нехотя, скучно, хмуро, туча тучей. Галочку поставить в квадратике и с плеч долой тоскливую неприятность. Напротив, дряхлое старичье вовсю восторгалось, радовалось, упивалось действом.

Какая-то, в чем душа, древняя ледащенькая старушонка 1927 году от роду, с блаженной улыбочкой проголосовав за некоего палатника, во всеуслышание здравствовать Луке пожелала. Каб дожил до ейных преклонных годков и младшенького сыночка Колю на свое президентское место определил на радость людям…

От ее дуже развеселых словес даже заматеревших непременных членов участковой комиссии, видавшие всякие избирательские виды, перекосило, передернуло…

Тут-то Двинько увидел, смекнул, что здорово перегнул палку в этаком сравнительно-физиологическом очерке сучасно белорусских политических нравов. Не при политэмигрантах и заправских врагах государства лукашистского будь сказано! Потому как Евген заледенел лицом в неподвижности, сжав сразу набрякшие венами кулаки; Тана зверски ощерилась и змеиным движением провела правой ладонью по левому предплечью; Змитер пластично и уверенно повел кистью руки к сердцу, во внутренний карман пиджака полез, точно за пистолетом на боевом взводе или за гранатой потянулся. Даже ранее дружелюбно улыбавшийся Мишук неприятно осклабился и рассержено покраснел.

Евген быстрее всех по-хозяйски взял себя в руки. Вернее, волевым усилием ослабил напряженность, проронил, безрадостно усмехнувшись:

― Не знаю как кто, но я с десятого года на государственные выборы не ходил. Обходился без тому подобных официальных церемониалов и ритуалов.

После наново взял бразды правления праздничным столом и рождественской вечерей:

― Поэтому аполитично предлагаю, шановные! Незамедлительно распробовать мой ромово-фруктовый салат с мороженым!

Одарка, принеси-ка, будь ласка, он у меня в морозильнике доспевает. Тана, давай-тка твоими десертными тарелками из Голландии шляхетно воспользуемся. И богемские креманки, коли ласка, достань из кухонного шкафчика.

«Дом Периньон» девятого года под салатик за-ради Рождества и наступающего Нового года еще будем? Тихенька, каб пробка не в потолок и не в пол к соседям снизу. Бо час поздний.

Лизка! Ромовый салат «Джамайка» не для детей. Шагом арш в ванную, марширт! И на боковую, эрсте колонне. Киндер шляффен, чтоб спала сладко-сладко, когда я из Семиполок вернусь. Обещаю, сон тебе приснится замечательно сказочный.

― И про эльфов, дядь Евген?

― Куда ж без них христианину податься? в ночь-то за Рождеством?..

Едва Лиза ушла, чтобы поскорее лечь спать и увидеть обещанное, Двинько взялся за собственную реабилитацию в глазах благородного дарницкого собрания. Не мешкая рассказал новенький, свеженький, крайне непристойный анекдот только для взрослых про президента Сашелу. Его он давеча присочинил специально к новогодней ночи в семейном кругу за рубежом, с адекватным переводом соли и сюжета. Но тут, была не была, пусть будет сегодня, раз пошла такая пьянка, и он чуть было не испохабил близким людям веселое Рождество. Оттого и почтеннейшую публику он повеселил достойно. Смеялись, хохотали все без исключения.

А ён ім яшче адразу палітычны жарт амаль па-беларуску. З пытаннем і адказам:

― Ці будзе калісьці на Беларусі нашчадак Лука Другі?

― Ніколі, ні Колі ні Мыколы…[13]

Профессиональным сочинительством и публикацией политических анекдотов Алесь Двинько занимается с начала девяностых; до того, по его словам, выступал преимущественно, как любитель-кавээнщик. Авторство одних шуток он признает: например, смешного до колик стильного гротеска «Санчо с ранчо из Дроздов» или новогодней фельетонной фантазии «Коза в дом». От некоторых других политизированных реприз и каприччио наотрез открещивается. Так и не признался, не он ли сочинил хлесткую предысторию строительства нового здания Нацбиблиотеки?

«Верно, помнит, как в 2005 году по уголовным статьям 367 и 368 в части первой его шибанули нехилым денежным штрафом, припаяли почти три лимона за клевету и публичное оскорбление Президента Республики Беларусь».

К ночи о вышеупомянутом, с юридическими маюскулами на письме, подумал адвокат Коханкович, хранивший в памяти не столько дней минувших анекдоты, сколько подробные досье на именитую клиентуру уровня писателя Двинько.

Глава шестьдесят вторая Что нам дано, то не влечет?

В понедельник пополудни Мишук Коханкович улетел домой в Минск. Не у всех же досточтимых клиентов по-европейски настали рождественско-новогодние каникулы и отпуска? К его большому мысленному сожалению, «не вся Беларусь в Европу, и не все терпилы в жопу… в траханной юрконсультации на Красной».

До того у него состоялась весьма конфиденциальная беседа с Евгеном Печанским, с почетом сопроводившим гостя в аэропорт Жуляны. Евген конкретно и деликатно озадачил Мишука целым рядом негласных поручений и проверок. «Как говаривал по-еврейски покойный Лева Шабревич, слова к словам, грошик к грошику…»

С Вольгой Сведкович по-аудиторски Евген переговорил дважды до ее отъезда на Беларусь, внимательно выслушал, поставил оперативные задачи. В то же время Алесь Двинько прочно засел в Семиполках в неустанных писательских трудах. Второй том пишет, материалы собирает, набирает виртуально о Второй Восточной войне.

«Михалыч ― почетнейший гость. И Глуздович реально одобряет присутствие очень важных персон в Семиполках. Охрана и обслуга меней расслабляются и оттягиваются. Водку кушают в меру, беспорядки нарушают умеренно…

Тана с маленькой Лизой в Будапеште, Змитер в Гамбурге, маленько. Поездки мною проплачены. Одарка авансом огромаднейший журнальный очерк о трех политэмигрантах ваяет, валяет. Все в разгоне и при делах… Так мы будем Луку-урода валить или нет?..»

В рождественскую неделю Евген кроме закупки новогоднего провианта и пищевого сырья подводил итоги, подбивал баланс, почитай, минувшего года, составлял перспективный план на будущий год. Читал, размышлял, сколь ему свойственно, по-белорусски и по-русски.

«…Ключик, надо полагать, от полного досье Марьяна Птушкина из рук в руки мне сегодня на Бессарабке передал бывший сослуживец Петрусь. Завтра заеду в нужный банк и, вероятно, кое-что вскроется завлекательное… помимо ячейки в хранилище…

…Зазря это Татьяна грешит на Ольгу. Дескать, столбом телеграфным стояла, варежку разинула, женское разводное влагалище раззявила. Девчо гормонально соображает не хуже своей взбалмошной, верней, бесшабашной сестрицы в экстремальной обстановочке. Не расторгуй-манда, ухватила-таки дамскую торбу вдруг упокоившейся Евдокии. А в торбочке вложение ― приметный перстенек на три карата случайно так завалялся… помимо цифрового диктофона, которым всегда пользовалась хитрожопая покойница для записи деловых переговоров. Одна улика долой, зато другую мы очень кстати… ювелирно запустим в многотомное уголовное дело об аналоговом убийстве адвоката Шабревича, с отягчающими…

Итого, в кредите нам дано два, нет, три богатых схрона с оружием. Причем в первом нашлось и станковое, и зенитно-ракетное чисто армейское вооружение. Экое незаурядное наследие привалило мне на баланс от старшего поколения! Завлекательно, однако…»

Наряду с завещанным оружейным складом в подвале дядюшкина особняка в Боровлянах, Евген обнаружил, получил точные сведения о тайно складированном легком и тяжелом стрелковом оружии, средствах спецсвязи в родном доме на Ильича. Его, их, ему еще предстоит обревизовать, инвентаризировать.

«Замаскированный ход ведет из древнего бомбоубежища, деликатно уведомляет электронной почтой с того света покойный Алексан Сергеич. Послано любимому племяннику с полугодовой задержкой, программно по таймеру, из облачного хранилища, закодировано, ключи наши с ним старые, прижизненные… Они же подходят к его сверхсекретному политическому досье, о котором он не сказал даже Алесю Двинько…»

Послание от дядьки Сергеича не стало для Евгена Печанского совершенной неожиданностью. Когда-никогда Двинько об оном состоятельно предуведомил с прочими следственными частностями, о каких он знал, догадывался или намекал. Тогда как предновогодний визит вольного русско-белорусского стрелка Германа Бахарева тотчас вышел лицеприятным военным сюрпризом. Как-то забылось о том, о нем, о солидной рекомендации питерского брательника Севастьяна и московского пострела Ваньки Буянова.

«Ростов-папа, в кредит и дебет, а Киев ― летописная мама городов русских… Они сошлись…»

―…С ПЗРК «Игла», хлопче, совладаешь?

― Лёгка! Могу даже сержантом-инструктором.

― А с тяжеленьким «утесом»?

― Без особых проблем, Вадимыч. Но противнику крупнокалиберную проблематику сходно гарантирую, если хорошо обучу кого-нибудь вторым и третьим номером.

― О твоей, Гера, снайперской специализации поговорим отдельно. Скажем, в морозном и снежном январе, пока я буду партизанскую белорусскую думу думать.

На встречу с нами Нового года застанешься?

― Приглашаешь?

― Почему бы и нет? С командой познакомишься, сойдешься за рюмкой чая…

На постой по-простому встанешь завтра у охраны в Семиполках на хате у того самого олигархического Глуздовича. Будешь деда Двинько ко мне в Дарницу почтительно подвозить. Ты инструктор, он тоже… Его позывной ― «Экза».

― А я ― «Герасим», но не тот, который Муму утопил. Собачка лаяла на дядю фрайера, ― выдал смешным речитативом Герман.

― Зырит урка ― фрайер на майданчике, ― в тон Герману спел, пошутил Евген.

― Ну а какую-никакую ненавязчивую работенку в Киеве мы тебе подыщем, Гер Юрич, будь спок…

Герман и Евген эдаки добре засели, много чего усидели, приговорили нескучно вдвоем в дарницкой штаб-квартире в среду вечером.

― Я без чаю не скучаю, товарищ командир, мне бы водочки…

Сказано ― разлито. Пусть в свою рюмку Евген Печанский особо не подливал «Абсолюта».

«Герасим», плюс «Сымонка», «Базыль» ― на благо ротная компания наклевывается, не велька, але бардзо пожондна. Коли никто из них не сдаст, не продаст. Но то вряд ли. Такие вояки-мокрушники в опасных связях с державой сначала предпочитают поиметь от нее наличкой. И побольше! Только потом, внимательно изучив, прошерстив, не фуфельные ли баксы подсунули, проникшись цифирью и текстом на зелени, начинают с начальничками о Боге разважать. In God we trust, the rest ― in cash!

Надо бы сказать Тане со Змитером, каб позывные себе сочинили в шерсть…

Вось так вот, партизанам почестно быть карателями…И на святки не гадай, но планируй в драйв…»

В последнее время Евгению Печанскому весьма пришлись по душе многозначность и многозначительность по-английски и по-русски слов «драйв» и «драйвер».

«Чего-ничего не вышло у нашего старичья, в кайф и в драйв удастся молодым!»

Канун Нового года Евген провел изумительнейшим образом. Раньше-то в последнюю неделю, ― «конец года против шерсти!» ― неотвратимо и непреоборимо наваливалась какая-нибудь срочная работа. Или нудная отчетность, какую ну никак нельзя отсрочить, отложить на следующий год в бюрократическом ящике стола, спрятать в пыльной картотеке, внести по-быстрому в досье, в базу данных и забыть. Теперь же у него полноценные рождественские каникулы, душевно без заморочек, длительно.

«Хай тебе в Киеве политэмигрантом…»

Хорошенько подумав на досуге, Евген принял решение повременить с переносом разных уголовно-политических дел в международные судебные инстанции. Змитер с ним согласился.

«Старшому по-командирски виднее. Тем более, адвокаты бабла потребуют непомерно, навалом. Один Мишук чего стоит! Дружба, она ― конечно же, френдшип, а денежки юристам извольте по таксе за час работы и простоя…»

В четверг 29 декабря Евген ритуально священнодействовал ― по-новому украшал, доводил до совершенства, до идеала живую и большую европейскую елку в дарницкой гостиной. Гармонию наводил, эстетично баланс сводил с учетом гамбургских блистательных приобретений.

Он и Змитера тем увлек, тоже вдруг ощутившего, что такое рождественский отдых по-европейски. Что Новый год для истого газетчика, праздников и будней не различающего, если издание идет по жесткому графику? Это у читателей свято выходные дни, каникулы, а у него сплошь и рядом ― работа. Каб им, разлюбезным, было чего словесно почитывать.

Лиза, Тана и даже Одарка также не остались в стороне от новогодних праздничных настроений, предпочтений в благословенной Дарнице. И они восторженно включились в прекрасную, чудную настроенность на встречу новолетия, всем обещающего несомненные чудеса, исполнение заветных желаний, чаяний, уповании и многое другое в лучших чувствах добрых людей, неспроста придумавших отмечать Новый год. Не правда ли?

30 декабря Евген, словно старый год, проводил Алеся Двинько в Лондон. Распрощались дружески с наилучшими взаимными пожеланиями в канун наступающего новолетия от Рождества Христова. Договорились конфиденциально и сокровенно свидеться в Менске. Точную дату согласуют дополнительно. У растроганного прощанием Двинько ажно глаза повлажнели.

В тот же день Евген в добрых помыслах и думах отчасти продолжил, но и приступил к другим любимейшим кондитерским делам, к иным вкуснейшим приготовлениям к новогодней вечере на шесть призванных персон в Дарнице.

Позывной, ею только что придуманный, Тана сообщила Евгению на кухне с утра 31 декабря:

― Я буду, с твоего позволения, «Наткой», Вадимыч.

― Производное от женского имени?

― Да нет, думаю, повелительное наклонение: нате, пипец на вате, получи и распишись, на-тка. Вось в голову пришло…

― Принято.

― Aye, aye, sir!

Вслед за «Наткой» в дверях кухни прорезался «Грай». Это Змитер выбрал себе белорусский позывной, намекающий на профессиональную деятельность.

Меж тем сам Евген стал для своих прозрачно «Ауди». Иным же ― иномаркой.

Ради праздника Евген Печанский почитал за благо сделать все-все мастерски изысканно и красиво. Вкусно и здорово, маркировано по правилам приготовить он в состоянии в будни. На скорую руку, беспроблемно. Но взыскательная праздничная снедь поочередно и вместе требует времени, неторопливости, тщания, терпения… И любви! Не к одному лишь делу от мастеровитых рук своих, но к ближним и к близким, кого он тщательно готовится потчевать и ублажать. Не вотще, не втуне и не всуе. Эх, угощу!

«Цель ясна, задачи поставлены. Работаем!.. В этом году и в наступающем… по всем белорусским фронтам… В тылу врага и на передовой, на линии огня…»

― Настоящая война и правильная авторская кухня на сам-речь технологичны, Тана, мэм…― глубокомысленно он озвучил кое-какие не только свои уж намерения на сегодня и на будущее, ухватисто разделывая отменную баранину.

― Законно, командир, сэр! Мяско по-нашенски разукрасим правильно, искусно, с любовью. Из седла дипломированного барашка. В череде, что в лобок, что по лбу! С шампанским шляхетно подадим!

― А то! Как-никак нормальный Новый год делается на кухне. В преддверии и накануне.

Чуть завечерело, в самый канун календарного новолетия, у них было почти все готово. За исключением двух-трех перемен горячих блюд, требующих вкусного употребления с пылу гриль-духовки и с жару мультиварки. Поистине оттого, или же в собственном законном порядке естественных причин и закономерных следствий, новогодний праздник в Дарнице дивно удался, состоялся счастливо и великолепно.

Happy New Year to us all![14] ― употребим международный английский в стиле уместно и совместно с нашими героями и протагонистами.

С Новым годом, с новым счастьем, вас и нас!

Глава шестьдесят третья Разумный толк без пошлых тем

Первого января наступившего года до полудня и малость после него дарницкое общество провело в сладком и приятном ничегонеделанье. В основном за продолженной легкой трапезой со скороспелым горячим гарниром.

― Dolche vita, far niente[15], ―радушно определил этакое состояние и отдохновение Евгений Печанский, не чуждый языку Петрарки, будь то аморе и амаретто. ― Тортик мой с миндальным тестом в самый смак пропитался, доспел до кондиции, очень рекомендую. Искусительно и соблазнительно…

А мне, признаться, по вкусу вчерашние, после праздничка, разносолы. Те же салатики из креветок или крабов с овощным наполнением, или холодные котлетки по-киевски. Некая благородная искушенная выдержанность в них появляется на другой день. Ненавязчиво, с холодком… Не так ли на ваш особистый густ, посполитая громада?..

Гастрономическую разговорную тему, риторически предложенную Евгеном, никто почему-то по-республикански не поддержал. Даже Змитер с его безупречным кулинарным слухом. И Тана, обладающая хорошо поставленным поваренным голосом, равнодушно промолчала.

«Эх, Михалыча бы сюда! Дай Бог ему здоровья и решительности в предержащем году», ― в том же неизменном прекраснодушии подумалось Евгену, и он по ассоциации сложносочиненно перешел к вопросам литературы с киноискусством. Хотя повел речь издалека, от излюбленной гастрономии.

― А я, знаете ли, панове, люблю поработать со свежим, еще сырым мясом, пускай с кровью, прикасаться к нему. Упругий волокнистый запах на разрезе прочувствовать. Отрезать рационально, слегонца отбить, умягчить душистыми специями в порционной подаче свеженину.

Безусловно, ароматное парное мясо у нас в городе не всегда под рукой. Но случается и свеженькая духмяная сырьевая убоина к шляхетному застолью. В праздничном благовремении ее не отрицают. Кроме жестоковыйных вегетарианцев и отпетых травоядцев, все едят свеженину, когда приготовлено по правилам, предложено с этикетом. Обусловлено всем по душе правильный кулинарный результат. Но очень многим, однак, дуже не по нутру необходимый поварской процесс.

Будь то кровопролитие, расчленение на бойне, на кухне, будь то в оперативной обстановке со схожим препарированием и разделкой свежего человечьего мяса, ― парадоксальным сравнением Евген вмиг привлек дотоле рассеянное внимание сотрапезников.

― О каннибализме речь не идет, вы понимаете, я говорю об извечной людской войне на уничтожение человеческой плоти и крови. Большая часть многостраничных романов, повестей написана и пишется об этой убийственной войне: человек против человека. Точно так именно о ней же снято большинство полноразмерных художественных кинолент различных жанров.

Так было, и так оно будет впредь, ― дедуктивно обобщил Евген и неспешно, с подходом обратился к индуктивным эллиптическим частностям. ― При том при всем львиную долю этих фильмов и книг явно состряпали некомпетентные гуманисты и безграмотные пацифисты. Потому как у них военные пироги тысячекратно тиражирует, печет сапожник, зато армейские сапоги копировально на широкий экран тачает пирожник. И это независимо от колоссальной степени дилетантства или микроскопического профессионализма, какие они обнаруживают в общей теме человека вооруженного, владеющего специальными орудиями убийства.

Они и умрут счастливыми, так и не узнав, чем магазин отличается от обоймы, где спусковой крючок, а где курок. Я, кстати, намедни убойно прочитал у недоумка имярек про некий спусковой курок.

― Вадимыч! ― не преминул вставить ехидные пять копеек Змитер, ― при всем моем уважении к тебе, темка абсолютной оружейной безграмотности у лохов из писак, редакторов, сценаристов, режиссеров ― это пошло. По крайней мере в нашем ближнем кругу, пошла бы она, они, куда поодаль.

Ты лучше говори о том, с чего начал, не растекайся изустной мыслью по столешнице. Я догадываюсь, откуда и куда ты клонишь. Давай, отец-командир, ближе к расчлененному телу и оперативному делу. Для вящего аппетита!

Евген хотел было высказаться на вечную тему: а кто тут у нас такой умнейший из салабонов? Но решил проявить толерантность и терпимость.

― А я о чем вам толмачу? О той же кухне, о готовке, о ее внешнем виде и запахе.

Без различия, что идейные милитаристы, что убежденные пацифисты, у них нам случается увидеть, прочитать любительскую чушь, будто при виде свежего трупа, от разлитой крови их персонажи обязаны харч метать, наизнанку желудок выворачивать, блевотиной захлебываться. Наткнется такой на окровавленное тело, обязан изблеваться. И того хуже ― некто сам убил, зарезал, раз и проблевался. Или настрелялся до упора ― опять проблеванец.

Двинько как-то насчет этого общего места современной массовой культуры прошелся иронически, когда писал фантастику. Но не объяснил всерьез, что же заставляет лохов, безграмотных в военных и в полицейских делах, перенимать друг у друга подобную ерунду с непременным рвотным рефлексом. Не по жизни и не по делу.

Глядишь, вскоре начнем профессиональное кино смотреть, бестселлеры читать, как хирургов после операции неудержимо тошнит от запаха свежей или успевшей свернуться крови на перевязочных материалах.

― Насчет медиков не видела, не читала, но тошниловка в боевиках и в детективах мне частенько попадалась. Быдто так и надо, мол, все мужчины делают это, ― задумчиво поделилась обширными читательскими наблюдениями Тана. ― Без разницы в мелкую розницу этим торгуют на английском, на французском, на русском. Впаривают чушню, точно бы закон человеческой природы.

― Во-во! ― энергично подтвердил Змитер. ― У россиянских писунов-ксенофобов, патологически ненавидящих Америку и Европу, синдром неукротимой бойцовской проблевки тоже частенько встречается. Вместо боевой гормональной эйфории и пушкинского упоения в бою. Видимо, тематических голливудских и французских блокбастеров, триллеров насмотрелись.

Пожалуй, немыслимый эметический рефлекс у них считается не менее распространенным, чем редкостное умение уродски задирать, выгибать, заламывать только одну бровь. В той же популярной корзине ― тератологическое шепелявое шамканье, когда один-два передних зуба кому-то сюжетно выбьют.

Герман Бахарев и Одарка Пывнюк предпочли умно слушать, а не говорить. Они оба изучают в толк и впрок собеседников. Правда, с разными целями. Один присматривается к партнерам, стараясь понять, куда же его занесла нелегкая военная судьба, солдатская фортуна. Другая вживе наблюдает за героями своего проникновенного очерка. Пусть говорят миленькие! Чего-нибудь да сгодиться для психологической характеристики и объяснения мотивов их жизнедеятельности. Нынешней, предыдущей и предстоящей.

― По ментовской правде сказать, ― вновь взял ораторское слово Евген Печанский, ― добре лежалый трупак и хорошо вскрытые, освежеванные человечьи потроха, кишки пованивают тошнотно, спору нет. Но терпимо в натуре, коли не дышать через нос.

― А ведь раньше никакого такого мифологического рвотно-конвульсивного рефлекса не было, ― Тана взялась развивать оригинальную застольную тему, подлив себе из графинчика импортированного настоящего изумрудного шартреза в хрустальную рюмку. ― Например, в натуралистической школе французской литературы XIX века. У детективщиков-индуктивистов и реалистов литературного уровня Эмиля Золя и Эжена Сю нет никакой блевотины при одном лишь виде свежего или протухшего людского мяса.

Знать ничего не знали, ведать не ведали о столь потрясающем поведенческом акте благородный шотландский сэр Артур Игнатиус Конан Дойл, доктор хирургии и его сыщик-наркоман Шерлок Холмс!

Язвительному и ядовитому мнению Таны Бельской можно вполне доверять. Как-никак, помимо знаменитых английских историй о лондонском частном расследователе, всего именитого Золя, то, чего с большего удалось достать на французском, она прочла еще на пятом курсе юрфака БГУ. Его роман о строительстве финансовых акционерных пирамид в Париже позапрошлого столетия она, не как бы между прочим, но читала от корки до корки, подчеркивая карандашиком понравившиеся методы, образы и выражения.

― Если же припомнить древнеримские источники, ― щегольнул стройной эрудицией и образованностью Змитер, ― у Гая Светония Транквилла мы находим, как цезарь Вителлий, проезжая возле поля недавней битвы с неубранными, по-всякому расчлененными телами, по-другому тогда не воевали, глядя мимоходом на павших воинов, выразно заявляет следующее. Труп врага хорошо пахнет! По Светонию военный император Вителлиус был не дурак попить-покушать. Вот и пустили они вдвоем эту императорскую крылатую фразу, затем растиражированную рыцарскими романами средневековья.

― Зато у москальских писарчуков магической фэнтези, ― тут-то, не смолчав, вмешалась Одарка, ― бравые герои, расчленив, раздербанив десяток-другой вражин, так приключается, и блеванут по-крупному прям на месте драки с холодным оружием. Нибудто рыцари, обожравшись убийствами, после срыгивают. Вона как!

К ее сведениям тоже стоит отнестись со вниманием. Она здесь всем в дарницкой компании, не только Евгену поведала, что состоит в больших любительницах фэнтезийной беллетристики. О мечах и магии немало прочла, прониклась в оригинале по-английски. Даже несколько раз живьем поучаствовала в костюмированных ролевых играх на природе. С киевским баламутом Дартом Вейдером, пускай он из другой оперы, по-дружески знакома.

― Кто первым замутил, запустил эту литераторскую парашу о блевотине, я не знаю, ― не мудрствуя лукаво признал Евген, ― Однак, думаю, произошло это и пошло в массовую культуру где-то во второй половине прошлого века, когда в народе стали подзабыты физиологические детали и подробности Второй мировой войны. Тогда как попсовые антивоенные и антиоружейные настроения стрюцких шпаков и штафирок начали преобладать над здравым военным смыслом издревле вооруженных наций.

Думается, так проявляется групповое бессознательное лицемерие во главе угла. В том же знаковом углу ― беспредельная зараза коллективного ханжества, глупости и тупости. Один дурень вообразит, полудурни повторят. Или некий разумник идеологически измыслит, другие яйцеголовые умники гуманистически подпоют в хоре. Дурачье мирное уши развесит, зенки в кайф заплющит.

― Не исключено, следуя стереотипам, ― вдумчиво добавил Змитер, ― эти выдумщики-тошнотники, так подражательно подчеркивают свое гуманистическое неприятие смертоубийства или пошловато бессознательную ненависть к человеку вооруженному.

Определенно, хочу сказать, властвовать над разоруженной нацией есть врожденное свойство диктаторских и полудиктаторских государств, у диких и полудиких людских племен с народами. Либо над теми оболтусами, кто усреднено недоразвит.

― Средненько подготовленный человек без оружия ― дешевка! ― выпалила сердитое определение Тана. ― Как если б индийский кофе недорастворимый. Я однажды этакую отстойную срань в офис прикупила, терпил кайфово кавой угощать, ― она припомнила былое, туманно задумалась…

«На упаковку-то не поглядела, дурница, какие местные об…сы где-нигде явный фальсификат, фуфло развесили, развели…»

― Мою каву «Арабику глясе» будем? ― вопросил Евген, принял общее задумчивое молчание за знак согласия и удалился на кухню. За ним следом Одарка в добровольные помощницы. Либо нацелилась на интервью, взять чего-ничего из богатой биографии главного действующего лица ее журналистского опуса.

― Тана, скажи, кали ласка, ты, сколько лет боевыми искусствами занимаешься? ― проникновенно поинтересовался Змитер, когда морозоустойчивый Герман вышел освежиться, покурить в застекленной лоджии.

― В шляхетном обществе о возрасте женщину спрашивать не принято, ― она прохладно отозвалась, воединым плавным текучим движением подалась вперед, покинув глубокий мягкий кожаный диван, встала. ― Поскольку мы сверстники, тебе, хлопче, отвечу: у меня с шести лет ушу, с десяти ― фехтование, с четырнадцати ― конный спорт и стрельба из мелкашки. И потом все такое прочее, с партизанского бору по сосенке.

После кофе Одарка и Герман засобирались в город по-центровому. Любимую Одарку поджидают, жаждут увидеть любящие батьки-родители на продолжение новогодних празднеств. Тем часом у Германа многопьянственная новогодняя встреча в кабаке с однополчанами из его добровольческого батальона, из «Киевской Руси».

―…Как тебе «Герасим», спадарыня «Натка»? По-твоему докладно, по-женски интуитивно, скажи-ка, стучит хлопчик? ― мнение Таны по данному вопросу также интересовало Евгена, пока он протирал бокалы, открывал шампанское надлежаще легитимного генезиса.

― И да и нет, сэр. В СБУ он, возможно, докладывает, сэр, если спрашивают. Или спросят когда-нибудь, законно и подзаконно. Москалям сдаст, коли купят за пригожее бабло на бухло. Но хрена лысого от него чего-нибудь выведают лукашисты на шару. Бесплатно, в счет государственной подати такие мальцы как он, не продаются, в наймы, в батраки не сдаются.

Исходящих гражданских долгов перед РБ твой «Герасим» не имеет, а вот она ему кое-что задолжала по уголовной части, по статье о наемничестве один-три-три. Я поутряни проверила, некто Бахарев Г. Ю. значится у меня на фирме в старой базе данных на предмет вербовки. Значит, и в КГБ засвечен пошлым усердием моего свекра Хведоса.

С виду наш новый корешок чисто славянский шкаф, который громко падает. Но ведению рукопашного боя обучен, я вижу, и месить кого-никого ему случалось. Рыжий-рыжий, конопатый, йе-йе девушку, саперной лопатой…

Так теперь скажешь, расскажешь, батяня комбат? Чего случаем задумал-то сложноподчиненно?

― Как чего? Все будет просто и технологично. Будем валить хамзивого Луку-урода, сверху вниз, ф-и-и-ть, ― Евген экспансивно показал сжатым кулаком с опущенным большим пальцем, как это должно выглядеть. ― Быть может, снизу вверх, бах и ах!

― Давно пора, ― ворчливо отметил Змитер, не требуя каких-либо немедленных пояснений к задуманному.

― Ибо лестницу метут сверху, моют снизу, ― рачительно и домовито, цитируя, возгласила Тана вполголоса. Она эластично потянулась, повела плечами, грудью… Но от крепких неженских слов и присущих ей выражений на сей раз воздержалась.

― Ну, за Новый год! ― по-киношному распорядился ходовым тостом Евген. ― На смерть врагам, шляхетным людям на здоровье!

Глава шестьдесят четвертая И гордость и прямая честь

На Варшаву Змитер уехал поездом, тронулся в путь на зимних каникулах двумя днями позднее в мечтательном, в приподнятом праздничном настроении. «Йо-хив-хо! Сыграем по нашим честным и частным правилам. По-шляхетски с честью!» Он неизменно и несказанно гордился собой, соратниками, совместными умопомрачительными и головокружительными планами.

Слегка, допустим, сказать самому себе, его огорчает немногое. Не велика беда, коли немалая конкретика, в теме и в реме ими обсуждаемая, отныне не подлежит ни малейшей огласке. «На жаль, не для печати… строго секретно, ограниченный круг лиц…». Записи также надо вести осторожно, скрытно, с глубоким шифрованием. И болей полагаться на речевую память, запоминать на сегодня тактически, на завтра оперативно. Притом на будущее стратегически не забыть бы обо всем, что необходимо должно произойти, почему и как нашло, найдет воплощение от намерений и замыслов к действительности.

Когда-нибудь он об этом, не исключено, напишет умную книгу, скажет прямой речью на пресс-конференции, на презентации, открыто введет в информационную реальность. К явному довольству своих и к бессильной ненависти чужих. Кого едва ли достойно счесть за людей. «Пасутся мирные уроды… у телевизоров, уставившись в мутный экран мерцающих отражений смутного времени…»

Змитер Дымкин отлично заархивировал, создал в голове резервную копию, сохранил в уме, в долговременной памяти, как и что им с Таной разумно и контрастно растолковал первого января Евген. Он тоже четко видит по сюжету четыре круга действующих лиц и исполнителей впору задуманного, ко времени начавшего осуществляться. По чести сказать, подумать, он бы разместил их несколько иначе. Кое-кого поближе, кого-то подальше.

«Однак Евгену по уму виднее. И быть по сему…»

Зато он, Змитер Дымкин-Думко, по происхождению Владимир Ломцевич-Скибка, вчера супольно, с истинно шляхетским гонором изложил, уложил в строку необходимые резоны и последствия устранения Луки-урода. Как сейчас все помнит!

―…Поимейте в виду, мои ясновельможные, ― тогда назидательно выделил Евген, ― нам бы втроем лепей надолго остаться неизвестными героями, которые умудрились при жизни не вляпаться в историю. Посмертно, спустя полсотни лет, ради Бога! Сможем войти куда будет угодно благодарным потомкам или проклинающим нас выродкам наших врагов.

На данный момент мы триедино составляем ядро, первейший ближний круг. Представляться друг дружке, расшаркиваться, козырять, каблуками щелкать, надеюсь, нам не надо. Мы полностью в теме и при делах. В дебет и кредит.

В качестве непосредственно приданных сил с нами работает второй круг. Кое с кем вы знакомы, скажем, с Герасимом по имени и позывному без кавычек. Сымонка и Базыль подключаться в середине месяца. Возможно, еще кое-кто. Свое место и прочее нам приданные четко знают, но не более того.

Третий круг включает поддерживающий личный состав. В него я отнес Корнея, Экзу, Любку, Акбу. Кто есть кто, догоните по ходу подготовки. То, что им нужно, мы сообщим.

С четвертым кругом мы взаимодействуем без каких-либо оперативных позывных. Предоставляем им лишь ограничено необходимый минимум сведений. Практически мы используем их втемную по отношению к нашей цели и боевым задачам. Ту же Дашутку или Мишука…

Мне необходимо довести только для вашего сведения и видения, ясновельможная громада, что в моем распоряжении имеются два секретнейших досье, частично перекрывающие и дополняющие друг друга. Первое бережно собрал полковник Александр Печанский. Второе соорудил, выстроил по кирпичику аудитор Марьян Птушкин.

Подчеркиваю, в случае моего неудачного выхода из игры ― тяжелое ранение, плен, смерть ― полный доступ администратора к означенным убойным файлам получает Змитер. О зарезервированной мною системе передачи документов, хлопче, узнаешь чуточки погодя.

В приоритете о важности обоих досье для нашего общего дела. Рассудите сами.

Оба они начаты в 1998 году, поскольку так или иначе связаны с безуспешной попыткой генерала Захаренко, бывшего руководителя МВД, организовать покушение на Луку и устроить отчасти дворцовый, отчасти общегосударственный переворот. Себе генерал милиции Юрий Захаренко, как положено, уготовил президентские регалии в наполеоновском планировании. Новая должность вице-президента предназначалась депутату Виктору Гончару. На пост премьера Захаренко наметил поставить Тамару Винникову, смещенную Лукой с должности председателя Нацбанка и к тому времени находившуюся в Лондоне после кратковременного пребывания под стражей в Американке.

Интригующих фигурантов в том деле хоть дорогу ими мости оттуда до Володарки. Сплошь мажоры! Один другого стоят!

В качестве одного из основных вариантов устранения Луки в 1999 году Захаренко и высокопоставленные заговорщики из президентской администрации и правительства предусматривали спецоперацию, в результате которой бессменному главе белорусского государства надлежало бесследно исчезнуть.

Материалы из досье полковника Печанского также свидетельствуют и поясняют, каким образом президент Лука сумел упредить генерала Захаренко и какие превентивные силовые меры он предпринял…

Змитер Дымкин и ранее воспринимал в образе должного и непреложного старшинство Евгена. Его не смутило, как старшой посвящает их с Таной далеко не все обстоятельства предстоящего им грандиозного дела. Каждому воину свой маневр!

«Что ни скажи, Евген ― отец-командир. Сначала сам-один говорит, каб не сбивать с главного сенсу, коли с частностями будем разделываться по мере поступления вводных от командования и противника».

Для самого себя и для партнеров Змитер Дымкин-Думко тоже позавчера выделил главное в белорусских вопросах, напрямую затрагивающих их ближний и тесный круг.

«Какие мы ни есть, умные-разумные, любимую мелодию в три аккорда можно послушать в неоднократном воспроизведении… или даже закольцевать ее шумовым музыкальным фоном. Сенсорно, сенсационно и сенсуально…»

―…Ей-ей, не век же нам вкруговую оставаться в эмигрантах, ясновельможные?!! Думаете, кому-то из нас удастся стать полноценными америкосами альбо аккордно хохлами?! ― экскламативно вопрошал позавчерашним вечером Змитер.

― Гляньте на украинских совков, раптам оказавшихся в презираемом меньшинстве. Их, конечно, много, но в Украине они сейчас ― иммигранты и гастарбайтеры без маломальской перспективы групповой социализации.

Без державного Луки мы играючи покончим с судебными формальностями, нынче нам не позволяющим легально вернуться на Родину с заглавной буквы.

С Лукой-уродом надо буквально кончать! Если почестно не мы, то кто?

Вся нынешняя белорусская держава держится исключительно на Луке. Не станет Луки, не будет и его преходящего политического режима. Главным образом именно им создано, взращено, выпестовано этакое разухабистое государство, и он лично держит его в собственных руках. Существующая РБ ― это Лука и ничего больше!

В то же продолженное время предвечная Беларусь и без предержащего Луки пребудет Беларусью. Ибо большинством белорусов вовсе не затребован патриархально батьковский культ личности Луки Первого и последнего. В чем особисто у меня нет ни грана сомнений.

На мою особную думку, без Луки отдалится и прямая угроза российского аншлюса. Не будет Луки, то вместо спонтанного аншлюса в Кремле станут долго думать о новом ставленнике, перебирать кандидатов, напряженно искать более сговорчивого своего сукина сына, чем теперешний охлократический начальник белорусского государства.

А подумайте, какой сокрушительный удар нанесет ликвидация царствующего и правящего Луки по неосоветским настроениям телезрительского быдла в России в Беларуси, по охломонам и обалдуям, тоскующим по Совсоюзу!

Не станет Луки, я уверен, то в скором времени появятся новые, независимые от белорусского государства эфирные и сетевые СМИ. Вновь пробудится естественный интерес к печатным изданиям в силу обострения политической ситуации и нагнетания напряженности в обществе, внезапно подвергнутом шоковой терапии.

Кто сейчас на Беларуси раздумывает о том, что Лука запрограммировано смертен?

Не сегодня, так завтра, послезавтра массовке запуганных и затюканных белорусов придется жить без него. Смотрите, скольких боязливых оппозиционеров и разважливых диссидентов-западников Лука до смерти застращал по гроб жизни! Само существование, тлетворное воздействие Луки и его лукашистов унижает, обезоруживает и развращает белорусскую нацию.

Уберите православного атеиста Луку ― и не станет духовного барьера, смыслового железного занавеса, доселе отделяющего белорусов от развитой христианской цивилизации, ориентированной на лучшее будущее.

Без красно-коричневого совкового Луки на Беларусь пойдут сильные потоки живительной иностранной помощи и содействия демократическим институтам. На порядок или в разы возрастут частные инвестиции в белорусскую экономику.

Вся Беларусь воспрянет без Луки-урода. Ажно немалая частка тех, кто вынужден за него много лет голосовать и перед ним прогибаться. Те же чиновники, менты, вояки.

Ведь нормальное, без виляний сближение с Западом, вступление в НАТО откроет невиданные, небывалые ранее возможности белорусскому войску, волей-неволей попавшему на передовые позиции, перекрывая кратчайшее направление эвентуальной российской агрессии.

Устраните Луку ― и новый мощнейший импульс получат белорусский патриотизм, национальное самосознание, белорусские мова и культура. Поскольку чувство Родины с большой буквы существует в задавленном народе вне зависимости от того, кто у власти, или от идеологической кочки зрения.

Уничтожьте Луку ― и каждый белорус, любой белорусский подданный враз обретет благовестную свободу выбора, куда ему идти, куда ехать, двигаться. Или по-лукашистски по-прежнему топтаться на месте, митуситься, мотыляться между Востоком и Западом, ни вперед ни назад.

О свободном избрании исполнительной и законодательной властей, о независимости судебной власти, едва церемониально захоронят Луку, можно тут и не рассуждать, предвкушая разгул демократии. Альбо наступления на Беларуси благословенной эпохи прав человека, правового государства, всяческих конституционных свобод, гарантированных исчезновением того, кто имеет самодержавное право ими пренебрегать и злоупотреблять демократическими процедурами по своей прихоти.

Будет ли завтрашняя Беларусь демократией или олигархией, на нынешний день не имеет большого значения. Но, в чем я убежден, во что я верю, к дерьмовой охлократии, вылезшей из совхоза и навоза, она уж николи не вернется.

Без главного охломона и демагога Луки Первого исчезнет и позорный лукашизм в нашем гражданском обществе, в политике, в экономике. Всё и вся триумфально возвратятся на круги своя, в фарватер преуспевающей мировой однополярной цивилизации прогресса и устойчивого человеческого развития.

Удалите курсором файлик с Лукой и его отстойной, тормознутой луканомикой с концами в мусорную корзину ― и Беларусь станет полноправным членом информационно-технологического сообщества. Так как новые инвестиции из высокоразвитых стран не сразу, но с течением времени, бесспорно, обеспечат внедрение передовых технологий цивилизованного мира. Ну а уж чего-нибудь новенькое в науках и технологиях белорусы без державного Луки-урода сами-тка изобретательно придумают, сконструируют и запустят в производство, в патентованную частную собственность, курсопрокладчиком в жизнь…

Свою позавчерашнюю речугу путешествующий Змитер прилежно внес на цифровые скрижали жесткого диска, тщательно и глубоко зашифровал секретный файл на будущее.

«Let it be X-files. Not about aliens, I want to believe…»[16]

Глава шестьдесят пятая В темный угол без хандры и сплина

На другой день после Змитера, несколько в ином, не в столь цивилизованном направлении выехал Евген Печанский. «С Украйны в москали и далей в потемках на Белорашку…». В приграничную зону на отполированном «шестисотом» респектабельного цвета «мокрый асфальт» его с престижем доставил Герман Бахарев. Евген, кстати, оказал ему протекцию, устроил на временную работу начальником охраны в одно из ресторанных заведений Андрея Глуздовича. Дальше Печанского неприметно подобрала на обтерханной красненькой «ладе-калина» Ольга Сведкович, с прошлого года без всяких-яких освоившая, трюх-трюх, маршрутец в темном углу. Там и тут, где сходятся делимитировано и покамест не больно-то демаркировано три государства и три несхожих домена. «В драйв уа, ру, бай».

Первоочередной оперативной задачей Евген имеет беспрепятственную транспортировку на Украину переносного зенитно-ракетного комплекса и выстрелов к нему. Самая пора позывному «Ауди» без грусти и печали порастрясти наличные оружейные закрома на Беларуси!

Как ни расценивай профессионализм приданного личного состава, но сам командир обязан знать и уметь обращаться со всеми силами и средствами, имеющимися в его распоряжении. Само собой не на практическом совершенстве искушенного профи, наводчика-оператора, но с большего, в доминанте понимать, в теории и на практике, что к чему в боевом применении ПЗРК «Игла».

В то же время, если в учебно-методических целях приобретать или арендовать такой приметный агрегат в Украине, то это означает досадную возможность привлечь к себе нежелательное докучное внимание. Не говоря уж о непроизводительных затратах. Тем паче, если закупать ПЗРК и ракеты к нему в Донецке у криминальных донов-ватников.

Систему транзита Евген заблаговременно продумал и раздал конкретные задания исполнителям. В том числе и себе.

Применительно, во вторую очередь, не повредит самому озадачено осмотреться на белорусской местности, провести рекогносцировку, вживе проницательно пообщаться лишний раз в круге третьем, поддерживающем спецоперацию.

«Во всем свой глаз ― алмаз, своя рука ― владыка, ― улыбнулся бородатой цитате Евген. ― Годится за-ради оперативной рутины. Ничего особисто нового, никаких велосипедов изобретать не будем, коли светло в ученье, темно в гробу».

Второе нелегальное пересечение границы РБ и дальнейшее следование по маршруту выдвижения не вызвали у Евгена прилива каких-нибудь особенных сантиментов. «Ситуация опять же штатная. Ровным счетом нечего внести в ажуре ни справа, ни слева…это покуль не менский ТВД аджорно…»

По сторонам ему глядеть особо не на что. Как-никак ночь на шоссе. А вперед на полупустынную зимнюю дорогу в Минск смотрит Вольга, виртуозно шоферит за баранкой. Попутно докладывает о результативно проделанной деликатной работе:

― Перстень Евдокии Бельской подброшен по назначению. Два блатных ёлупня, вообразившиеся неуловимыми киллерами, быстренько взяты под стражу, чалятся в ИВС, забойцы.

Подробности тебя интересуют?

― Чаму не?

― Тады слухай, ― снова перешла Вольга с белорусского на государственный российский язык для удобства доклада. Правда, специфическую соленую лексику опытных оперативников она почти не использовала.

― От скрытного проникновения на местожительство кого-либо из объектов я отказалась. Ни к чему потенциально светить не слишком надежную поддержку от моей фирмы. Разводить их предметом, якобы оброненным на пути растяпой, я не стала. Могли не клюнуть на старинное штукарство мазуриков. Поди, не дурни.

Пришлось прибегнуть к театрализованному шоу, в которое ни один следак ни за что не поверит. По счастью, объект, склонный к гетеросексуальной некрофилии, обретается штатным охранником в модном ночном клубе.

Выходила в малотрезвом виде из крутой «феррари». В расфуфыренном великосветском прикиде с макияжем. Порвала драматически тесную перчатку, аристократически ее кинула, сломала ноготь о дверцу, уехала с неприличной руганью. Звякнувшее колечко услужливый п…рванец прихватил. Навряд те вожделел присвоить. Халдейская служба в элитном заведении к добросовестности обязывает.

Через полчасика мобильно анонимный женский звоночек лейтенанту Одноземцу В. С. Не пришей к манде рукав, оторви и выбрось!

― Стоило ли засвечивать тачку и симку? ― переспросил Евген, не только ради того, чтобы поддержать разговор.

― На неизвестный звонок с телефона-автомата следователь Одноземец никогда бы оперативно не среагировал в течение получаса по тревоге. Но другой расклад, если чужим голосом докладывают со знакомого номера его осведомителя. Виктор сам брал, повязал подозреваемого чин чинарем с обыском и понятыми.

Естественно, тачка значилась в угоне, мобильник стукача, слуги всех господ, похищен втемную, оперативно использован дубликат его симки. Продано и куплено за пятёру рваных.

― Кто был за рулем «феррари»?

― Хорошая и эксклюзивная интернет-девочка по вызову на своем автомобиле. Иногда я ее поддерживаю супротив занадта наглых клиентов. Лишних вопросов не задает, трепаться кому зря привычки не имеет, рапорты гебешному куратору писать не любит, состоит в доверенных лицах у одного из моих проверенных человечков.

― Все мы люди среди своих людей, ― сдержанно промолвил Евген.

Он заранее определил Вольгу на периферию третьего круга с разграфленными задачами. Да и теперь в том мало сомневается, рассматривая на экране ноутбука сектора, пересекающиеся стрелки, связи в окружности оперативной социодиаграммы. Так он геометрически закодировал, расположил внутри задействованные в планируемой операции силы и средства, задачи и внешнюю дальнюю цель.

«Очень наглядно… и думать помогает…»

На первый взгляд, по мнению Евгена, намечаемая в добрых мыслях и графически размечаемая операция должна быть исполнена высшего профессионализма. Но одновременно представлять собой по исполнению некое путешествие дилетантов в неведомое. Только так, двояким образом станет реальным преодолеть сложившуюся систему безопасности вокруг искомого объекта и поразить намеченную цель.

«На жаль, не получается по-армейски, тяжелым ракетно-артиллерийским залпом смахнуть урода с парадной трибуны летом… не мы участники последнего парада…»

С определением точных императивных формулировок, заставляющих его категорически действовать и командовать порядком действий соратников, Евген затрудняется. Со всем тем он неизреченно предчувствует и ощущает, что в его замыслах есть что-то иррациональное, любительское. Совмещено оно с рациональным, резонным пониманием иного возможного нечто, которое парадоксально смешавшись с профессионализмом, реально сулит технологичный успех. Впрочем, с усмешкой признавался он самому себе, тактико-технически шансы у них невелики, чтобы осуществить задуманное в аналоге давнишней «журналерской болтовни и диссидентского трепа реестровых оппозиционеров о некоем снайпере-одиночке с винторезом или со «стингером».

Не в пример реальнее вызвать на выручку вечно воскресающего киношного Терминатора, который придет и строго спросит: Who is Lukashenko here?[17].. Скажите, как его зовут?..»

С Вольгой, взявшей себе оперативный позывной «Любка», Евген тепло попрощался на окружной дороге у белорусской столицы. «Крещенье по европейскому календарю, мороз, север…» Так из Вольгиной «лады» он в предутренних очень морозных сумерках пересаживается на «фольксваген» к Кастусю Майорчику; тож Костя Кинолог с позывным «Акба», который входит в тот же третий круг.

«Выспаться, байдуже, в лучшем виде сумею апосля, днем на Бековой хазе в Смолевичах. Тамотка и с нашим Корнеем закрытую оперативную связь поддержу онлайн. Ну, а как стемнеет ― в Менск, стремно, по нахалке и по дядечкиной наводке…»

― Кастусь! Двигаем на рекогносцировку вокруг да около аэропорта Минск−2 и свободной, бег-бег-бег от налогов, экономической зоны с ограниченным доступом. Содействовать мне не передумал, брате?

― Як скажешь ― так и буде, уважаемый Ген Вадимыч! ― уверенно тряхнул головой Костя Кинолог.

― Э не, братка, уважаемые бывают только у ментов, ― компетентно поправил собеседника Евген, ― коли в сам-речь уважительно по-белорусски, то лепей быть многоуважаемым аль глубокоуважаемым.

Но мы ― зараз безобидные интеллигентные белорусы. Вось тады тебе, хлопец, 400 евро на амортизацию и на текущие расходы по интеллидженс сервис.

Ни много, ни глубоко план на сегодня таков. С утреца круть-верть, днищем скок по лесным проселочным дорожкам, по снегу, слева от магистрали, поворот на дачный поселок «Авиатор». Потом направо, прошу пане, за магистраль в леса, ― лыжня, колея, база, клиренс, ― глянем на проходимость твоей тачки «фольксваген-пассат». Затем с попутным ветром в райцентр Смолевичи, откуда заберешь меня до стольного Менску в 18.00. Работаем зараз по GPS-навигатору и по реальной местности. Лепота?

― Нет вопросов, босс, сэр.

― Кстати, озвучиваю мою командирскую благодарность за ультразвуковой свисток, Кастусь. Свояку свояка не видно издалека…

Подобно первому нелегальному визиту на Беларусь в конце ноября прошлого года Евген вновь замаскировался под затруханного, всем безвредного безнадежного интеллигента-очкарика. Ажно по-свойски галстук в полоску этаким широченным узлом завязал под горло на клетчатой бумазейной рубахе. В придачу к поношенному кургузому пиджачку, стеганой курточке и утепленным джинсам, похоже, купленным в Ждановичах. Разве что полярная зимняя обувка с электроподогревом и специальное термобелье малость не соответствуют безденежному интеллигентскому облику, но это ― никому не заметные издали мелочи.

Евгена очень тянуло заехать по пути в Колодищи. Хоть близ… глянуть из машины на готический вид своего достопамятного домика. Но лучше не надо. И душу растравлять ни к чему, и еще меньше следует подставляться под зырканье случайных загородных знакомых. Мало ли что, кто, сложносочиненно?.. Хотя вечерком, никуда не денешься, придется-таки конспиративно рискнуть у старой менской квартирки на Ульянова. «Прошмыгнуть по затемненной лестнице, как скоро Михалыч у себя в подъезде оперативно отрубит свет в урочный вечерний час…

Веселуха, однако. Коли поставец не подсвечник и не светец. Вось деду Двинько на заметку в секретный словарик писарчуковских ляпов и ляпсусов. И додать: хандра не хондроз».

Глава шестьдесят шестая Зимние оттенки в крещенский вечер

В знакомый двор под арку с улицы Ульянова они с Костей Майорчиком въехали затемно, незаметно, почитай, без вражеского обнаружения. Крепкий январский морозец не дозволяет кому-либо проявлять праздное и досужее вечернее любознание на скамеечных наблюдательных постах у подъездов и на детской площадке. «Вось нам и вам, соседи, месяц студень, по-христиански эпифания-крещенье, тайная вечеря у Двинько».

Возвращаясь на родное пепелище, Евгений Печанский вовсе не испытывал каких-нибудь ностальгических сентиментальных чувств по временно утраченной родине. Отчужденно, не замечая, смотрел на промельки уличных фонарей на проспекте, взирал бесстрастно на проблески и блики рекламных огней большого города, на прошлогодне-новогоднюю иллюминацию родимой столицы. В сходной душевной настроенности и боеготовности он когда-то летом ехал по освобождении из тюрьмы на конспиративную квартиру по этому же, двойному адресу Ульянова-Ильича. И в этот раз доступ к родным ларам и пенатам на четвертом поверхе в собственной пятикомнатной квартире он себе императивно запретил.

Евген ускоренно поднялся по темной лестнице на пятый этаж по соседству, легко постучал во внешнюю дверь двиньковского жилища, тотчас отворившуюся ему навстречу, и сразу вошел в неярко освещенную прихожую. Пожал протянутую руку Вольги Сведкович. Пока она за ним молчаливо ухаживала, улыбалась, принимая неброские зимние одеяния, вернулся на лифте Михалыч, умело восстановивший лестничное освещение снизу доверху. Все свои, не чужие, вот-таки за въезжающими во двор деликатно наблюдали, его здесь благожелательно ждут.

― Ген Вадимыч! Наше категорическое, вам и нам! С возвращением вас и с наступившим Новым годом, будьте благонадежны! ― Алексан Михалыч весьма радушно, энергически поприветствовал желанного гостя. ― Переодеться комильфо к званому обеду, не желаете ли, спадар Евген? Не обессудьте, я тут кое-что приготовил из вашего личного гардероба, коли вы просили присмотреть за неким жильем-бытьем по-соседски.

Вот тут-то всякое подспудное напряжение оставило Евгена. Все ж этаки он почти дома, у Михалыча-то в гостях! Не грех и расслабиться облегченно в приятном обществе. «Под грифом «совершенно секретно, ограниченный круг избранных лиц! не вельки, але почестны…»

― Вельми и вельми рекомендую, тебе, дороженьки мой Вадимыч, моего тезоименитого гостя, Моисеевича Алексан Михалыча, ― хвалебно и велеречиво представил четвертого сотрапезника Алесь Двинько. ― Абсолютный рекордсмен Беларуси по числу административных арестов и штрафов, будьте благонадежны, именно в нарушение государственных беспорядков и неурядиц. Поскольку порядочное белорусское общество николи от него не страдало и едва ли когда-нибудь потерпит ущерб политическими стараниями спадара Моисеевича.

В кругах реестровых белорусских оппозиционеров, толстых и тонких, он уверенно отличен отсутствием вселякой склонности к стукачеству и соглашательству с властями превратными, от мал-мала местечкового до президентского велика, ― доверительно уточнил Двинько.

― С прошлого года, верь не верь, снедает его насущное желание с тобой неяк познакомиться, друже мой…

Пока Михалыч говорил, Евген точно припомнил, отфильтровал этого хромого дядечку толстячка в минусовых окулярах с пластмассовой школьной оправой. Как же! Когда-никогда почитывал о нем в двиньковском еженедельнике с фотографиями. Да и потом его прозвище частенько мелькает в байнете среди задержанных и оштрафованных за участие в оппозиционных массовках, самодержавно никак не санкционированных лукашистским государством.

«Той же белорусско-жидовской нации, что и покойный Лева Шабревич? Хотя не-не, не похож, черноват, полноват… положительно с примесью шебутной радимичской, так скажем, майданной крови…»

― Спадар Печанский, джентльмен и аудитор, ― меж тем занадта торжественно расповедал старый писатель Двинько, ― и есть тот самый провозвестник, мессия, пророк, Иоанн Предтеча, явленный организовать и обеспечить твой белорусский майдан, Алексан мой Михалыч дороженьки. Але, почитай, не какое вам ни будь смехотворное сборище бунтующих на коленях сосал-оппозиционеров!

Будем благонадежны, майдан незалежности от власти наш Евген Димыч всенепременно обревизует и учинит. Коли того решительно пожелает.

Тем самым Алесь Двинько положил желательное направление застольным разговорам на правах гостеприимца. Но сначала благотворно потчевал и продовольствовал желанных гостей. Ибо, всем оно ведомо-неведомо, наисамого политкорректного соловья не положено насыщать одними лишь байками о светлом, в радужных светозарных цветах, будущем Беларуси. Прежде надобно предреченно, пророчески подсилковаться, подкрепиться посильно удовольствию и здоровью, способствующим правильному усвоению пищи присносущей и во плоти, и в духе, ― поучительно, аппетитно указал хозяин позднего крещенского застолья.

― В продолжительный присест причастимся, присядем и поедим, други мои!

Они и не заметили, сколь быстротечно время-то пролетело до самого пополуночного часа в увлекательной дружеской беседе о политических прогнозах на текущий год и скоротечный момент. Вольга также обнаружила недюжинные прогностические дарования касательно внутренней, да и внешней политики РБ.

«И здесь опять строго секретно, только для своих… Если оба хитромудрых Михалыча в один голос предрекают грядущие большие волнения в среде полумиллиона белорусов, которых Лука-урод идеологически объявил дармоедами в декрете. За то, что они на него не пашут, не сеют, не жнут. И отнюдь не гордятся его президентским, в говна-пирога, якобы общественным строем!»

Затем доброго и умного оппозиционера Михалыча, в общем-то устроено вошедшего в четвертый круг логистических контактов Евгена, с пожеланиями всяческих республиканских благ препроводили хромать до хаты общественным транспортом. То бишь на метро или на такси, как захочет подшофе. Тогда пришло самое время обратиться к другому Михалычу, нисколько неосоловевшему от обильных разговоров, еды, питья.

― Глубокоуважаемый спадар Двинько, скажи-тка, от позывного «Экза» не отказываешься?

― Ни в коем разе, спадар Печанский. Назвался, бишь, белорусским партизаном ― ходи в лес, в землянку!

― Насчет посполитого, в стародавнем стиле Кастуся Калиновского, «пойдем до лесу», речь покуль не идет. Однак здесь и сейчас спуститься со мной в подземелье не хотите ли?

― Почту за честь споспешествовать вам, друже мой, в этаком предприятии ин профундис. Заранее глубоко благодарен за оказанное доверие, коллега.

«…Мог-быть, приобщить деда Двинько? Ввести старичка в круг первый, коллегиально? Нет, покуда раненько. Да и староват он для наших оперативных мероприятий. Война ― дело молодое и вечно юное…»

― Тады, Алесь Михалыч, по новой на благо учини-ка конец света в твоем отдельно взятом подъезде и жди внизу у подсобки лифтеров.

― Фонарик лазерный дать?

― Обойдусь, а ты захвати.

К тому часу Вольга уж ушла без долгих прощаний на явочную квартиру по улице Ильича.

Конспираторам Печанскому и Двинько далеко идти также не пришлось. Вход в искомое бомбоубежище располагается в том же двиньковском подъезде жилого дома по ульяновскому адресу в центре Минска.

«Расстарался душевно центровой дядюшка, Алексан мой Сергеич Печанский, на земле и в небесах, и под землей…»

На железной сейфовой двери со штурвалом чин чином под тусклой лампочкой аварийного освещения значится табличка объекта гражданской обороны. Даже какой-то телефон указан, куда звонить, если что. И пломбы свинцовые на штурвале, на дверном косяке имелись, вскрытые Евгеном пассатижами без малейших колебаний. Специальный инструмент-пломбир для восстановления исходного состояния у него тоже с собой.

Сразу видно: объект ГО нисколько не позабыт, не позаброшен и содержится в ответственном порядке, выявил Евген, углубившись по чистой лестнице, собственно, в спасательное от военных бедствий помещение с синими лампами в железных намордниках. Свет прекрасно включается рубильником. Вон и пожелтевшие от древности плакаты в неприкосновенности по стенам развешаны.

Наглядная агитация насчет поражающих факторов ядерного взрыва не вызвала у Евгена ни малейшего интереса. Он прошел к дальней стене, достал из кармана пульт дистанционного управления, с виду напоминающий немудрящий брелок автомобильной сигнализации. Пискнуло подтверждение доступа, но оружейный сезам не отворился. Нужно еще механическую силу попросту приложить, дополнить электронику, в соответствии с раскодированной инструкцией, оставленной гражданскому наследнику милицейским полковником Печанским.

Евген приблизился к воздуходувной машине, не понять к чему изначально предназначенной. То ли спертый воздух в убежище механикой проветривать, то ли наоборот, давление нагнетать, чтобы никакая пыль, загрязненная радиацией или бактериями, снаружи не просочилась.

Хотя в основном предназначении машины Евген не сомневался. Взялся за рычаг, с усилием качнул раз-другой. Пришлось прокачать разиков тридцать-сорок, пока не зашипела мощная пневматика и не отодвинулся в сторону, заскрипев, не уехал в стену встроенный шкаф с противогазами и ОЗК. И легко откатился по рельсовым направляющим вместе с массивной бетонной секцией в углу за скамьями.

«Удобно. Не то что в Боровлянах, в картофельно-овощном склепе за кирпичной стенкой, которую надо было в три погибели заново класть, раствором прихватывать…»

Как ни поразительно, но основной оружейный склад полковник милиции Печанский доступно разместил в городе.

«Городским партизанам крутое вооружение, сельские хлопцы отдыхают! Наверняка еще пленные немцы в прошлом веке первоначальный тайник строили, а их после в расход ради сохранения госсекретов НКВД и МВД…

Все, по-видимому, в сохранности…»

― Тайны прошлого и настоящего, мой друг, не так ли? ― откликнулся Михалыч на мысли Евгена, добавил вполголоса почему-то. ― О, Господи, даруй небожчику Сергеичу и нам добрый ответ на Страшном судилище Твоем.

Печально вздохнул, поперхнулся, откашлявшись навроде по-стариковски.

К стеллажам и к ящикам с оружием писатель Двинько, тем не менее, не пошел. Предоставил молодому коллеге самостоятельно произвести ревизию всего имущества. Согласно инвентарному списку на экране защищенного ноутбука военного образца у аудитора Печанского.

Склад занимал едва ли не больше пространства, чем остальное бомбоубежище. «Для немногих на случай ядерной войны… Отсюда и оттуда идет его прикрытие от излишней неположенной любознательности».

Евген сосредоточенно оглядел, как складированы одноразовые гранатометы «Муха», рядом два противопехотных АГС−17, плюс РПГ в реестре с немалым количеством выстрелов к ним. Немного поодаль один нужный ПЗРК, готовый к транспортировке. Штатным расчетным боекомплектом вон-таки обеспечен.

Отдельно складированы спецсредства связи, включая навороченную базовую радиостанцию с компьютерным модулем кодирования сетевых полнодуплексных переговоров в транковой системе.

Вдобавок в ведомости и в наличии имеются, автоматические штурмовые винтовки АК и новейшие пистолеты-пулеметы разнообразной модификации. Все в расчете на усиленный взвод личного состава. О ручных и трех станковых пулеметах, о боеприпасах для них полковник Печанский тождественно позаботился.

Не пренебрег он и минно-взрывным военным имуществом, включая даже грозного вида емкости с ВВ объемного действия. Что несколько удивило Евгена, инспектировавшего хранилище.

«Дотла жечь баррикады на тесных улицах, что ли? Или, напротив, воспрепятствовать выдвижению одной-другой бронетанковой колонны противника? К неслабой войне в городе мой дядюшка приготовился… А если б объемную взрывчатку да заложенным фугасом применить?.. Н-да, варта подумать о вакуумной бомбочке… тое-сёе, коли-неколи читано у деда Двинько».

Чтобы закрыть складское помещение, Евген должен был снова прибегнуть к воздуходувной машинерии. Прокачал, правда, раз двадцать, пока не сработала секретная пневматика. Теперь заново опломбировать объект и можно об иных делах побеспокоиться.

«Завтра Герасим с Наткой конспиративно объявятся. И до Киева всем разом, коли согласно планированию Любка сумела на круг обеспечить обмундированием и транспортом мое оперативное сопровождение…

Михалыча хорошо бы подбодрить. Что-то скис старичок. Нет чтобы спецназовской стариной тряхнуть в боевой эйфории с весельем и отвагой по-русски…»

―…Алексан Михалыч, ты не меньжуйся, кали ласка, снимать или не снимать наше кино, ― уже за чаем с коньяком Евген принялся за психологическое обеспечение. ― Все у нас путем, и все по плану.

Коли не ведаешь, чего делать, подкинь какую-нибудь новенькую монетку. Как мне сегодня сказали, изделие Нацбанка в народе ужотка окрестили: ботва и капуста. Ботва вон на аверсе ― решка, герб, само собой ― капуста на реверсе. Что выпадет, так и поступишь.

― Стар я для этих штучек, ― неопределенно обронил Двинько. Но двухрублевую двухцветную монетку все же подбросил, закрутил в воздухе, ловко поймал на ладонь, прихлопнул молодецки.

― Я с вами, молодь. Командуйте последним парадом!

Однако, Ген Вадимыч, скажем в откровенности, от стариковских сомнений трудненько избавиться. Думал, я думал, дело об организации вашего побега из Американки ― то моя неслышная лебединая песня, о какой не споешь, не напишешь. Нежелательно и душу отягощать лишними смертными грехами на старости лет. Боялся, отмолить неяк не успею.

По-иному же глянуть, с судьбой в орлянку сыграть, то время пожить все-таки у меня есть. Господь милостив. Надеюсь и описать то, чему стану свидетелем и участником.

― Соучастником и подельником?

― Можно и так трактовать сюжетные ходы персонажей с неприятельской точки зрения…

― Скажи-ка, Михалыч, помнишь, у нас в Дарнице рассказывал, как дело было в 1996 году, в 2000-м. Почему ты в тот час белорусский майдан не устроил? Один камешек ― и камнепад обвалом, чтоб никто мохом не обрастал, ― а?

― Смертоубийство, конечно, великий грех, пускай история всегда оправдывает подобные благие цели и кровавые средства. Но с другой стороны, логически взять, очень не хотелось прихода к власти Луки Второго, чуть менее красно-коричневого. Ведь депутатская семибоярщина вскорости кончилась бы демократическим воцарением нового гегемона. Надежду питал, что старый царь-батька Лука Первый сам как-то обломается под собственной тяжестью самодержавия. Российского аншлюса, конечно же, опасался, когда господа-товарищи Черномырдин и Селезнев в Доме правительства сидели.

Ну а с Лукой как-нибудь разобраться, «стингер-снайпер», вооруженной рукой, ману милитари, так это ― общее место пустопорожней болтовни смирных оппозиционеров и бойких журналистов, и думать не думающих о том, как бы самим взять в руки оружие.

― Но ты же думал?

― О том, о сем по сей день приперто размышляю в писательской парадигме: вот бы половчее указать, в кого надо стрелять, ― ушел от прямого ответа Двинько.

А Евген на нем и не настаивал. Достаточно того, что он вселил отменную уверенность в успехе предстоящей спецоперации очень нужному соратнику, было засомневавшемуся в самом себе.

«Работаем в драйв!»

В рабочем порядке Евгений Печанский решил пока не трогать оружейный спецназовский склад от щедрой русской души Ивана Буянова. После, небось, пригодиться вооружать в круге пятом новых единомышленников и союзников в партизанских краях Беларуси. Будь то в городе или на селе, человек вооруженный немалого стоит.

Глава шестьдесят седьмая И славно зиму проведешь

Евген проснулся довольно поздно, в голубоватой утренней рассветной полутьме. Где-то за городом, в полях, в лесах наверняка уж встает неторопкое бледно-оранжевое январское солнце.

Он подошел к окну, не трогая плотные тюлевые гардины, обвел взглядом с детства привычный дворовый пейзаж и стаффаж. Буднично глянул, как визуально знакомая тупая, но исполнительная дворничиха, в тулупе, в валенках усердствует. Посредством песка с солью едкую грязюку разводит на утоптанной снежной тропе.

«Смерть обуви и покрышкам… Не лети, не поскользнись, во дворе живопись…»

Совершенно секретного и нелегального гостя Алесь Двинько устроил на ночлег и на два-три дня взял на постой, поместив в приватном рабочем кабинете на обширном кожаном диване среди запаха почтенных энциклопедических фолиантов и аромата дорогого табака. Так что Евгена вдруг охватило желание выкурить утреннюю сигарету. Но возвращаться к старой привычке в общем-то без нужды. Тем более, зарок навсегда покончить с курением он дал в тюряге.

«Курящая старуха Ангелина Батьковна наверняка гостит у родичей в Борисове. Повсюду у совковых и несовковых народов славутые каникулы, запойно и беспробудно. Стал-быть, самая праздная пора, примечай, для нашего оперативного транзита Минск ― Киев…»

Суевером Евген никогда не был, бродячие народные приметы из разряда черных кошек или тринадцатых чисел отметал с ходу, порой с несказанным раздражением на распространенные глупство и дурнотье. Но сыграть в чет-нечет часом не прочь. И личным, словесно невыразимым предчувствиям привык доверять.

«Не впадая в суеверия, режим наибольшего благоприятствия идет в драйв по-любому. Скорее в кредит, чем в дебет… Того и гляди пруха закончится. Потому надо выжать из общей фартовой обстановки максимум и оптимум».

Евген размял немного мышцы на двиньковском тренажере. А там и легкий завтрак подоспел вместе с Вольгой Сведкович и двумя ожидаемо закамуфлированными нелегалами из Киева.

Один на один получив от Ауди необходимые указания, Герасим выехал с Акбой на рекогносцировку некоторых взлетно-посадочных полос в окрестностях Минска. Натка в данном разведывательном предприятии не задействована; против чего Тана Бельская нимало не возражала. Морозяка несусветный на улице как-никак! Лучше-таки в теплой квартире Двинько у камелька на кухне шутливо общаться с добрыми людьми, не интересоваться лишним и неприятным.

«В том разе минувшими менским свойственниками по бывшему супружнику-супостату…Покуль дело не сделано, вселякие сношения с боярами Бельскими заморозить до лучших времен! Нате, п… на вате, на морозе мини, бикини на ватине…»

Тану ужасно рассмешило новенькое юморное название орла и решки, то есть ботвы и капусты в разменной нумизматике Нацбанка, наверное, сочиненное кем-то из менчуков-интеллектуалов. Хотя по-всякому она бы предпочла на подлинных белорусских монетах увидеть неизменно историческую классику ― герб «Погоня».

―…Однак за неимением туалетной бумаги подтираемся гербовой, что в лобок, что по лбу, панове!

Уютная поварня Алексан Михалыча Двинько с двумя диванчиками у низенького столика и впрямь подходит, располагает к посиделкам с разговорами о многом и ни о чем, калейдоскопом, пестрой смесью. Включая сюда для пущего уюта и настроения настоящий газовый камин с вытяжной трубой, с кулинарным грилем и вертелом. Вкусно гренки с дымком, тосты со шпикачками получаются, коли приучиться, приспособиться, пристасоваться.

―…Приспособленчество, оппортунизм и конформизм есть свойство не только белорусов. О национальном характере вообще рассуждать некорректно, перенося характерные черты психологии индивидов на общество в целом.

― Принципиально с вами согласен, моя дороженькая, ― очень лестно для Таны поддержал ее веское замечание Алесь Двинько. ― Увы, Господи, помилуй, такова эпистемология любой индукции, когда характеристики частного безосновательно приписывают общему.

Простое количество отнюдь не каждый раз прочно переходит в сложное качество. Чаще всего имеет место быть неустойчивый микст, релевантный до поры до времени.

То же самое мы можем сказать о смутной, перемешанной ментальности простонародья и шляхты, коснеющих в смертном грехе любоначалия. Переменчива направленность персоналистских симпатий демократических безбожных сборищ, игрищ. Сегодня они отдают политический денарий одному кесарю, завтра другому, не ему чета, послезавтра их кумир ― третий, придерживающийся сходной демагогии, но произвольно не совпадающих с оной убеждений и образа действий.

― Толпы народа спонтанно стремятся разглядеть в новом черты стереотипно старого, ― обобщила Вольга, ― учеными словами говоря, конфабуляции и псевдоморфоз национальной идеи почти по Шпенглеру. Ностальгия по прошедшему, шаманские камлания о минувшем. Красно-зеленый закат над болотом.

― Будущее в прошлом, давай, фольк-народы, в него назад! ― безыскусно по-английски отметился Евген с нарочитым калифорнийским акцентом.

― Консерватизм и реформизм суть две стороны одного и того же рыбьего статира, обретенного по воле Божьей или попущением Его, ― в неизменном евангельском аспекте, перекрестившись, высказался Михалыч, настроенный с утра религиозно и набожно.

― Оттого реформа календаря и перевод стрелок часов легко осуществимы. Было бы желание власть имущих, ― ассоциативно раскинул мыслью Евген. ― Ничего не стоит одним правительствующим установлением принудить верноподданных жить по белорусскому поясному времени и отмечать семейный праздник Рождества до Нового года, коли перенести рабочие и выходные дни.

― В семье не без Луки-урода… в новогоднем поздравлении по телевизору, ― подхватила Тана. ― И сомнительного сыночка Коленьку рядышком перед камерой усадить.

Точнее сказать, пасынка, того-сего даже не бастарда, байстрюка. Вернее верного, что пащенок Коля генетически не является биологическим сыном Луки, бывши тайно усыновленным пропаганды ради.

Чтобы ни болботали в народе о Луке как о секс-гиганте и его бессчетных полюбовницах-лахудрах, с прошлого века он ― полнейший импотент, нуль без стоячей палочки. Мне об этом по секрету как-то обсказала Явдоха, моя свекровь-покойница. У нее имелись точные медицинские данные про гэтакую нестойкую врачебную тайну непосредственно от лечкомиссии, от классифицированных коллег урологов. Луке когда-то крайне неудачно оперировали, не то в Германии, не то в Швейцарии, очень запущенный хронический простатит. Он и пожурчать, похезать, пописать-то нынче встает раз пять-шесть за ночь.

Вот и вся любовь у него, хи-хи, ху-ху, с сексом. Все остальное хо-хо ― сублимация по Фрейду, что в лобок, что по лбу, ― ернически подытожила Тана. Вероятно, в пику Михалычу, который с позиций религиозной философии благочестиво не признает атеистический фрейдизм и фрейдистов…

Это отметили и Евген, и Змитер, и Вольга. Но периодически интимным отношениям Таны и Михалыча они не придают какого-либо ревниво морального значения, совковую аморалку им не шьют, разницу в летах пошло не муссируют. Пусть их. Коли необременительный секс делу не помеха ― и то ладно. La donna e mobile.

«То-то сеструха Ангелина загостилась у борисовских родственничков!»

* * *
На следующий день, перед тем как окончательно стемнело, Тана Бельская была при мобилизации да при полном параде приготовлений к вооруженному и оружейному транзиту Минск ― Киев. Неотделимо включая прическу, макияж и новенький с иголочки мундир майора милиции с омоновскими нашивками.

― Вульва трется о седло, скачут девки далеко, ― Тана имела в виду, в большом зеркале в прихожей, и себя саму, и Вольгу Сведкович с тремя звездочками старшего прапорщика на милицейских погонах.

Для полноты картины передвижения большого начальствующего лица Евген Печанский был в штатском, в импозантном и внушительном облике аудитора, сановника в немалых министерских чинах, призванного наводить страх и трепет на контролируемых и ревизуемых.

Соответствующим контролю госномером также снабжен ухоженный микроавтобус «мерседес» у подъезда. Там широкоплечий омоновский сержант Герман Бахарев с административной миной на мрачном конопатом лице сурово наблюдает за погрузкой угловатых ящиков в пластиковых мешках, очень похожих на те, в каких перевозят груз 300.

«Трупы не возим, но щербатые стереотипы срабатывают на глубине, так бы сказать, подсознания, буде кто сунет любопытный соседский нос в страшные государственные тайны».

Евген еще предыдущей ночью заранее с помощью Михалыча по плану отобрал, упаковал секретное имущество, особенно ПЗРК, скрупулезно приготовил его к транспортировке через две госграницы.

В тот день отъезда, но тоже поздним вечером в обусловленный час на квартиру письменника Двинько подтянулись штатские, не слишком трезвые грузчики ― Бекареня-отец и Бекареня-сын, живущие неподалеку двумя дружными семьями.

«На одной жилплощади, наподобие моей. Деды и внуки, квартирные лары и пенаты, причисляя сюда покойного прадеда-булаховца, бесстрашно партизанившего в Армии Крайовой. Затем знянацку оборотившегося членом подпольного райкома компартии Западной Беларуси и заслуженным, грудь в орденах, красным ветераном пресловутой великоотечественной войны…

Приняли на грудь и зараз добавили батянька и сынку для храбрости, что ли?..»

Ни в службу, ни в дружбу лишних вопросов никто никому не задает, если руководство отдает спадарские распоряжения вовремя и четко; добро, коли заблаговременно. Георгий и Лавр Бекарени молча, со значением, крепко пожали руки спутникам, расставшись с ними на окраине города у гипермаркета и не менее гипертрофированного гаражного комплекса.

«Переночуют спокойненько, до того разок выпьют и закусят, теперь у себя на незарегистрированном семейном автопредприятии, коли замотированы мной срочно на ночь глядя отрихтовать дорогую тачку, помятую по пьяной лавочке. Каникулярные пьянки-гулянки в продолжение всенародного банкета…»

Там же деловито расстались с прапорщицей Вольгой Сведкович без суеверных пожеланий. Ни пуха, ни перьев, ни чертей или нелетной погоды не поминали. А за кольцевой предостаточно старшего сержанта Бахарева за рулем транспортного средства, судя по номерам, из спецгаража центрального аппарата МВД.

«Все схвачено, за все заплачено, в добрый путь, лукашисты пролетают», ― удовлетворенно отрезюмировала Тана, когда их микроавтобус с российскими узнаваемыми номерами беспрепятственно в расчетное время пересек границу с Украиной.

В финансовые и организационные нюансы бесперебойного функционирования транзитного окна она не вникала. Довольно того, как скоро вражескую территорию РБ они миновали без чрезвычайных происшествий и вооруженных столкновений с противником. Разве только зоркий ночной гаишник-портье на блокпосту у Гомеля отдал честь, взял под козырек, проводив почтительным взором автомобиль марки «мерседес» какой-то столичной шишки в гражданском костюме.

«Надо же, каковски совпало и пересеклось! На этом самом «мерсе-минивэне» мы летось ехали из Американки на волю…», ― с небольшой долей облегчения и эйфории отметил Евген, ни на миг не ослаблявший настороженность и боеготовность до конечной точки маршрута под Семиполками.

Глава шестьдесят восьмая Судьбой отсчитанные дни

В Киеве и на отдаленном военном полигоне Евген Печанский уделил должное время теоретическим и практическим занятиям с ПЗРК «Игла». Включительно: зенитная стрельба по конусу с примерными тепловыми характеристиками предполагаемой рентабельной цели и объекта поражения.

«Кое-что под прикрытием отработали некие позывные: Ауди, Герасим и Симонка с Базылем…Змитрук в Москве, Танька в Стокгольме, в Менске ― Лаврик и Михалыч… В студене все мы неяк при делах в общем деле, в колее и в русле…

Странная смесь профессионализма и доброго любительства… Как сказал давеча дед Двинько, кратковременный микст. Что ж, две-три попытки у нас будут… А нам особисто больше и не потребуется, по мере возможности и невозможности…»

В январе чрезмерным рефлексиям Евген не предавался ― как наособицу, так и в общении с окружающими из своих четырех кругов ближних и дальних соратников. Действовать он стремится технологично, по плану. По-аудиторски ревизовал, превентивно продумывал диспозицию в тех силах и средствах, на какие рассчитывает в направлении главного удара.

В том же плановом порядке Евгений Печанский возобновил негласные рабочие контакты с Иваном Буяновым, выехал в Москву для личной и конфиденциальной встречи с ним.

«За Лизой, как водится, моя Одарка Игоревна педагогично приглядит, коли мамаша Тана Казимировна в Швеции, гендерным делам ударно обучается на позициях европейского феминизма. Тож прикрытие и барабанная дезинформация, если недремлющий враг опять-таки следит, чем заняты трое политэмигрантов.

―…Скажи-тка, Ван Палыч, ― задал Евген основной вопрос Буянову, ― в получении потребного количества ВВ объемного действия ты, случаем, не сможешь мне посодействовать? Я бы приобрел по сходной цене чего-ничего, хороший фугас сюрпризом заложить. Как оно тебе, не слабо?

― А параметры объекта, расчетная площадь подрыва, Ген Вадимыч? ― без обиняков потребовал дельного и сдельного уточнения майор Буянов, очевидно знающий в толк в минно-взрывных делах и в тактике действий разведывательно-диверсионных подразделений.

Хорошенько пообщавшись, он и его киевский гость достигли нужного градуса доверительности. Доподлинно русская водка с горячими закусками и предварительными политическими разговорами прямо-таки взывают к доверию, если задача дня, обоюдные оперативно-тактические цели и завтрашние стратегические планы совпадают. Хотя кое-что, как положено, остается недосказанным.

― Прелиминарно предположим, хорошо заглубленный трехуровневый железобетонный бункер, ― приступил к некоторым пояснениям Евген. ― Верхний уровень ― открытая площадка, второй уровень кольцевой, вокруг центрального монолита. На нижнем уровне два железнодорожных туннеля…

Полученную информацию Иван Палыч Буянов принял к оперативному сведению и к аналитическому размышлению в добрых традициях спецслужб во все времена нескончаемых тайных войн и конфликтов властей с людьми; бывало, бывает, и люди тайно воюют с неугодными и негодными властями. Так, белорусского спадара и коллегу он особо не обнадежил. Но и не предвидит, собственно сказать, чрезвычайных трудностей и прочих сложностей в приобретении или в изготовлении под заказ армейской объемной взрывчатки, затребованной решительно настроенным компетентным собеседником и сильным сотрапезником.

Впрочем и между тем, он сейчас находится за столом в гостях у Печанского, принят, небось, по-домашнему, по шляхетному белорусскому обычаю. Поскольку в российской столице Евген остановился на дому по Рублевскому шоссе у питерского брательника Севастьяна. Ибо тот некогда обзавелся московской недвижимостью, жилым имением и элитарным комфортом, непредставимым в недоразвитом гостиничном бизнесе «белокаменной, фигурально сказать, первопрестольной».

К собственному удовольствию, Евген в приятных чувствах дежавю обнаружил у кузена на комфортабельной кухне точь такую же функциональную мультиварку, какую он оставил дома, в Минске. «Что значит именно родные!»

Одновременно подумал и о другой поварне: «Объемная термическая, программно управляемая обработка сырья в закрытом пространстве ― оно, возможно, самое то для оптимального и максимального воздействия на многое… в том разе изнутри вовне на белорусскую политику… не абы как…»

В начале января, побывав в Минске, не как бы промежду прочим, Евген предусмотрительно выяснил кое-что и у Кости Кинолога.

―…Поведай-ка мне, хлопче, розыскные собачки смогут учуять замаскированную среди железа объемную взрывчатку?

― Навряд ли. Их у нас, насколько я знаю, на нее не натаскивают, в курс спецдрессировки она не входит ни у ментов, ни у погранцов. Разве что ВВ будет размещено в металлическом боевом устройстве, которое имеет ружейную смазку. Тогда собачка точно встревожиться, станет внимание инструктора привлекать к опасному месту. Или, наоборот, тащить его в сторону, подальше от опасности. Все в зависимости от характера, от активно- или пассивно-оборонительной реакции у животного…

Скорее в активе, чем в пассиве Евген Печанский учел эти и другие данные в долгосрочных и краткосрочных прикидках применительно к вооружениям и техническим средствам, имеющимся в его распоряжении.

«Баланс будем сводить в лютом феврале…» ― решение им было принято по-русски и по-белорусски по завершении неофициального вояжа в Москву и Санкт-Петербург. «Покуль на Беларуси Экза и Корней сканируют, зондируют, отслеживают системно перемещения нашей цели на земле и в воздухе…»

В России Евгений Печанский использовал старый паспорт РБ и свои перемещения по железной дороге и самолетом не скрывал. То же самое делал и Владимир Ломцевич-Скибка, с кем они вместе слетали в Питер в гости к Севастьяну Печанскому. Заодно и кое-какими вдумчивыми впечатлениями и соображениями обменялись после отправления скорого поезда с Киевского вокзала.

― Как ни взять, Вадимыч, на текущий день из Москвы и России исходит главная угроза Беларуси. Мне бы в кайф и в драйв здесь плотно поработать. Подольше, чем в Донецке или Луганске.

― Согласен неяк, брате, с твоей оценкой. Могу перефразировать, не помню какого мексиканского президента, дуже опасавшегося США. Беларусь тоже слишком далека от Бога и чересчур близка с Россией. Того и гляди российский медведь удушит в братских объятиях али заломает союзно.

Но и с Россией, точнее, с настоящими русскими нам, белорусам, надо по делу контачить и союзничать. Враги-то у нас общие, в дебет и в кредит.

― То-то и оно! С ними, с кацапами и москалями, неважнецки, а без них еще хужей, если в гигантской России все поголовно превратятся в новосовковое людоедское быдло, навроде сиволапых пролетариев сто лет тому назад. А дело к тому идет, на мой взгляд. Вось-вось россиянская голота и босота обратно заорет: грабь награбленное олигархами!

― Может, оно и к лучшему в этом лучшем из миров по Лейбницу… Коли у русской шляхты кишка не тонка пролетариям ответить массовым поражением всеми стволами и калибрами по народным площадям и гуляниям. Или хватит пороху выписать поголовью совков трехмерно в рентабельном тротиловом эквиваленте…

В разлучные Штаты не передумал ехать? ― попробовал сменить тему Евген.

― Покуль не. Как скоро ― так срочно. Особисто, когда досыть наслушался яйцеголовых американофобов в ихней Московии. Петра Великого на них нет, каб головы рубил и окна прорубал в Америку и в Европу!

― Ну, в России за этим дело не станет. Бо ксенофобского быдла в ней развелось немеряно. Пора бы и честь знать, угомонить совковую рванину сверху вниз!

― А то ж! Недемократично, но надо…

Может, и ты, Вадимыч, летом со мной неяк в Калифорнию, а?

― Должно быть, нет. Мне лепей в Киеве, в мать его, городов русских, ― улыбнулся летописной шутке Евген, припомнив нелепых и несуразных украинофобов в Москве, в Питере, с кем ему случилось время от времени пообщаться немножко.

«Демократически, в дебет и кредит».

* * *
В Киеве дождались Евген и Змитер свою Тану из Стокгольма. Ради полноты близкого общения в круге первом. И достаточной ее информированности о ходе дела в приложении к повременной и сучасной белорусской действительности, ― как выразился Евген.

Помимо того, чуть ли не на правах ближнего родственника, на русской мове он поставил ей на вид, что она, мол, маловато-таки времени проводит с дочерью Лизой.

―…Девочка твоя уж большая, все понимает, соображает, соотносит, что к чему. Давай-ка, матка, к ней выразно поближе, чем в огороде бузина, а в Дарнице два киевских дядьки и тетка Вольга в дальнем Менске.

Критику Тана приняла к исполнению, ни на терцию не обидевшись:

― Так точно, отец-командир, сэр! Разрешите исправить допущенные педагогические упущения, сэр?

― Ну-ну! Я тебя не понукаю, Тана свет Казимировна, матушка, сама знаешь, что у тебя почем.

Именины твои на Татьянин день справлять будем или как, мэм?

― А як же! Чем больше дней рождения, тем ближе к похоронам престарелых врагов наших!

Из Швеции, заметим, Тана Бельская вернулась в очень боевитом расположении духа, не преминув еще в аэропорту поделиться основательным выводом из лично жизнедеятельных включенных наблюдений за невероятным шведским благоденствием:

― Кабы не Лука-урод, на Беларуси было б точь также! Не враз, панове, ясное дело. Однак лет через пятьдесят безраздельно! Законно и подзаконно, что в лобок, что по лбу…

Не только во имя упрочения семейных отношений на следующий день после Таниного именинного дня в январе они отправились в лес, на природу, в район Семиполок играть в пейнтбол на снегоходах.

«Дружной семьей с домашними друзьями!» ― единодушно реферировали Евген и Змитер. «В тексте и в контексте, в теме и в реме».

Снежный транспорт, тематически разумеется, от пана Ондрия Глуздовича. Логистически. Тем более или тем не менее, как посмотреть, погода их порадовала оттепелью на крещенье по москальскому календарю. В очередной раз парниковый эффект опроверг отмороженную народную примету. Либо в киевских окрестностях климат тоже приближается к европейским стандартам.

Это не первая зимняя тренировка сплоченной дарницкой компании и, наверное, не последняя. Потому спарки стрелков распределились в обычном порядке.

Евген пристегнул спина к спине на заднем сиденье юную партизанку Лизу. Как повелось, с рутинным наказом вбок не высовываться, руками по сторонам не размахивать. Валенком не дрыгать, в шапку-ушанку не спать, но, ушки на макушке, удерживать в своей полусфере тыловое охранение. И чуть что прикрывать его пушечным веерным огнем.

― Наша с тобой задача дня, Елизавета моя Мечиславна, запятнать противника позором! Чтоб им всем скудно не показалось!

Адская водительница Одарка, как обычно, взяла в напарники Змитера. Стрелять-то он худо-бедно умеет, но водить мотоциклетный снегоход по пересеченной местности ему слабо. Пусть с большего пишет по трафарету в прямой видимости.

― Хорошо сидишь, партнер? Ну, держись! Елы-палы, раком по буеракам!

Тогда как Тана укрывалась за широкой спиной Германа. «Рыжий славянский шкаф кого хошь неслабо прикроет и накроет, не в лобок, так по лбу… Вульва трется о седло, скачет девка далеко!»

― Йо-хив-хо! Погнали наши городских! Газ по плешку, Герка! Тут-ка тебе не Му-му, йе-йе, в проруби топить от забора и до обеда в ресторане у Петровича…

Что-то мне банально подсказывает: сёдни мы у-у-сих уделаем прозаически и поэтически. Kill them all!

Глава шестьдесят девятая Суровая проза партизанской жизни

К середине февраля на Беларуси одномоментно потеплело. Словно бы пришла весна, по обыкновению не слишком ранняя гостья в наших широтах. Оттого последний месяц календарной зимы нисколько не оправдывает свою суровейшую, лютую, бр-р, назву на белорусской мове. Причем местные синоптики в один голос обещают, ручаются, прогнозируют дальнейшее потепление и значительное превышение средней климатической нормы.

Поэтому нисколько не удивительно, нормально, почему на даче-развалюхе в кооперативном товариществе «Авиатор», что расположен почти впритык к зоне отчуждения интернационального аэропорта Минск−2, появилась бригада строителей. Весеннее дело, оно к работе кличет.

Мужики серьезные, деловые, трезвенники поневоле, как определил Чебеник, поселковый сторож и зампредседателя дачного кооператива. Бригадир ему килишек налил, но сам-то, не-не-не, строго сказал, что участок теперь у нового хозяина, тот и сам не пьет и людям не дает.

Подвезли в тот же день стройматериалы, сайдинг, возвели не абы как высокий железный гараж. Здоровенную овчарку пустили по цепи кругом от ханыг и бомжей. В служебном собаководстве блокпост называется, объяснили Чебенику. Ставят столбы, на них стальной трос, к нему цепочку, каб собак территорию охранял, свободно успевая порвать пришлого которого дурня. В летнем доме установили обогрев, печурку, котел, радиаторы с антифризом. Болей Чебеник к ним не заходил. Работают людцы, и добре. Хозяин-мафия тож заезжал на черном джипе с блескучим кенгурятником, очкастый, смурной, злой, ровно собака Баскервилей.

Как-то раз с утра пораньше приезжал зеленый автобусик скорой медпомощи. Может, кто поранился из строителей? Что ничуточки не вызвало любопытства у круглогодичного дачника Чебаника. Чего, спрашивается, коли никто не наливает? Ни утром, ни вечером.

Евгений Печанский не выходил из камуфляжной уазовской буханки с белыми крестами, движок не глушил. Недостающие им снаряжение самостоятельно выгрузили, снесли без его помощи на носилках Сымонка и Базыль, оба в белых медицинских маскхалатах.

«В шерсть поутряни доставили на партизанскую базу крупнокалиберный «утес» и гранатометы активной силовой поддержки».

Из «Авиатора» неотложка поедет в Колодищи, где негласно обосновался Евген. Ненужных знакомых лиц тамотка в округе по зимнему времени практически нет, зря раньше остерегался. Но на всякий опасливый случай надо перекамуфлироваться в женщину врача: парик, макияж, докторский маскхалат и бабские трикотажные рейтузы. «Чтоб их ни в дебет, ни в кредит против шерсти!»

Как положено мужчине, Евген вполне обыденно диву давался странной женской привычке почасту обходиться стылой зимой без теплых брюк, шерстяных кальсон или термических байковых панталон с начесом. Того непонятнее, если заменяют они весь этот одежный сугрев кружевными продувными трусиками и тонюсенькими чулочками. При этом, нисколько не имея в виду как-то раздеваться до исподнего средь бела дня или после службы зимним вечерком.

Двухэтажный дом в пригородном поселке Колодищи, между прочим, уже сызнова обжит и согрет вживе людским теплом. Ведь кроме Евгена Печанского туда гласно заселилась Одарка Пывнюк. Ей удобно, если до Минска недалеко на электричке либо на маршрутке, можно и на Евгеновом «гольфе». Она же Дашутка с Вольгой Сведкович отвозили Лизу Бельскую в Слуцк к деду с бабкой. Почему бы украинской журналистке Дашутке Премировой не задержаться на Беларуси?

Евген в предстоящие оперативные подробности никак не посвящал Одарку. И она лишнего не расспрашивает. Потом для эпилога расскажут, сколько сочтут нужным по сюжету ее эпохального очерка о бесшабашных нелегалах и белорусских партизанах. Буде ее героям захочется международной гласности и публичности. С добровольцами, способными ухватисто носить оружие, Одарка имела немало репортерского дела. А потому знает что к чему: где оружейный ствол, а у кого дуло, поддувало в дурку и в дырку промеж ног в лайкровых колготках плотного сезонного переплетения.

За исключением настырной Одарки-Дашутки, репортажно водворившейся где-то между четырьмя кругами посвященных, первому и второму подразделениям Евген непререкаемо воспретил пользоваться мобильной связью. Тем более, роумингом в Украину. Полагаться на хакерские ухищрения Беки-Корнея можно, но не нужно. Ибо, как технически мудро утверждает один из двиньковских персонажей: то, что делается программно и аппаратно, преодолевается опять же в программном и аппаратном порядке ввиду положительной либо отрицательной обратной связи. Так было, есть и будет в сфере высоких информационных технологий.

Касательно же проводного интернета, кодированная технологическая переписка разрешается с использованием ранее установленных строгих мер предосторожности и сетевой безопасности.

Змитер Дымкин-Думко, согласно его шифровке от Грая к Ауди, завтра выезжает из Москвы на перекладных. И погостить к Ауди за город ввечеру из Минска прибыла Натка, покинув центровое убежище у Экзы. Вживую с Таной пообщаться не станет лишним, если до запланированного часа «Х» осталось немногим более четырех суток. Ну а уж угостить ее вдоволь у Евгена всегда чем найдется к взаимному удовлетворению хозяина и других гостей. По высшему поваренному разряду! Причем наперекор и вопреки нелегальному положению, прихотливо, изысканно, щепетильно, без условных позывных.

«Поди, не в подполье обитаем, где можно встретить только крыс и стукачей».

―…Ты не задумывалась, Тана, отчего мы действуем почти свободно? ― философически вопросил Евген, не ожидая услышать ответа. Да и обе собеседницы его прекрасно понимают, если ему в монологе приспичило уяснить на слух кое-какие собственные мысли не красного словца ради или же для праздной чайной болтовни поздним зимним вечером в комфортабельном коттедже под Минском.

― Чего хотим, то и воротим, если все идет как по маслу. Хотя утверждать, будто режим Луки слабеет, могут одни лишь дурноватые оппозиционеры с одной извилиной невесть куда закрученной. Президентский авторитаризм по-прежнему силен и всевластен. Одним махом нас можно прихлопнуть, если кто стукнет по инстанции.

Но ведь не стучат, кто может и хочет. А те, кто мог бы, о нас даже не подозревают, самоуспокоено убежденные, словно бы политический режим Луки Первого нерушим и вечен. То есть на их людской век лукашизма хватит, и для потомков останется.

Припомни-ка, как тебя ментура с прокуратурой повязали в твоем офисе в прошлом году. А? С тех пор они ничуточку не ослабели и любую спецоперацию, следствие, судебный процесс провернут, как не фиг делать.

Я думаю, вся фишка в том, что лукашистская держава просто разваливается, морально устав от этакого бега на месте, ни туда, ни сюда, ни на Запад, ни на Восток. С Лукой во главе или без него сформатированной им РБ не уцелеть. Потому как в лукашистском государстве, в его системе самосохранения идет ползучий кадровый раздрай, фрагментация на пороге неизбежного финала.

Те еще вопросы, когда же опуститься драный занавес в нашем театре военных действий, что произойдет и с какими последствиями для таких, как мы? Нужно ли сидеть сложа руки и ждать у моря летной погоды?

Вот мы и не ждем, рискуем пуститься в автономное плавание. Оттого нам и обстановка благоприятствует. И то, чего не удалось старикам, тем же Захаренко и К⁰, получится у нас.

Даже оппозиционные вожди, слепые поводыри слепых, на пользу нашего дела работают. Отвлекают внимание охранителей державы, потому что сверх головы ввязались в брожение частников, которых Лука обложил оскорбительным налогом якобы за тунеядство…

Тана и Одарка сочувственно излагаемому монологу безмолвствовали, приняв самый что ни на есть отсутствующий вид. Пускай Геник повторяет Михалыча и Вовчика. Лучше-таки ему выговориться, как-никак вполне простительная мужская слабость. Лишь бы был в форме и при делах через три дня. Неразговорчивый Костя Майорчик в роли четвертого собеседника по-видимому согласен и с ними, и с Евгеном.

― По предварительной информации Лука навострился налог на так званых дармоедов оставлять в местном бюджете, будто бы направлять на поддержку детских дошкольных учреждений. Припоминаю, некий великий советский комбинатор литерально, в погоне за двенадцатью стульям тоже вымогал денежку на детей. И Лука долгоиграющий тож за президентское кресло-стул цепляется, дань требует от кого зря.

Эта подать на незарегистрированный частный сектор есть также симптом эпидемического распада бесконтрольного лукашистского государства, не имеющего никаких перспектив реально выжить. Кроме как голосовательной поддержки мирного безоружного быдла, которое пасется на государственных пажитях, с чавканьем жрет из казенного полуразбитого корыта.

Заметьте, когда-то Лука гундосил о трудолюбивом белорусском народе. Теперь же идеологически разводит о дармоедах. Вопрос, а кто в этой стране тунеядцы, захребетники, приживалы, ворье, коррупционеры? Не те ли, которые строили да построили суверенитет и независимость Луки Великого с Колей Малым от нормальных посполитых белорусов, от цивилизованной буржуазной Европы, Америки?! ― разгорячился Евген.

― Вот мы по ним и ударим, по охломонам и демагогам совковым! В самую уязвимую точку ворогу засадим с тепловым наведением!

Даже если в феврале нам не удастся подстеречь в засаде лукашистского красного зверя… ― замялся, убавил он пафос, отметив, каким движением Тана коснулась левого запястья с ножнами. Ни к чему заводится-то в пустом сотрясании воздуха, коли дело вовсе не сделано.

«Чаи гонять в Колодищах ― это вам не президентский самолет на взлете срубить. Как в дебет, так и в кредит… Под лавровым деревцем направо и налево вносим данные и вводные… Альбо цареубийственным кинжалом молчки садануть!»

Сглазить и накаркать Евген ни в коем случае не боялся, не опасался. «Драйв есть драйв». Что не выйдет в феврале, то должно исполнить в марте. Или еще когда-нибудь, где-нибудь при должной подготовке спецоперации. Силы и средства есть исуть, а благоприятный драйверский момент непременно приложится.

«На войне как на войне. Технологии решают все! Они же успешно разрешают насущные белорусские вопросы… Или в драйв разрушают их на местности…»

Глава семидесятая Прощайте, мирные места!

В конце феврале специальную операцию под кодовым наименованием «Новое небо» пришлось свернуть, отставить на время, предположительно до марта. Час «Х» так и не настал, рентабельная цель на позицию не вышла. А отлаженная система слежения и оперативного наведения нимало не обещает, не гарантирует планового появления объекта в ближайшие десять суток. Ведомо-неведомо, в небольшой прицельной дальности стрельбы зенитно-ракетного комплекса.

Симонку, сведущего в кинологии, знающего где в ней собака порылась, с немецкой овчаркой Владой оставили на партизанском хозяйстве в поселке «Авиатор» у аэропорта. Остальные, кто во втором круге вхож в дело, кто в круге первом, не комплексуя понапрасну, вернулись в Киев по отлаженному маршруту отхода. То есть незатейливо железнодорожным транспортом через Москву.

Перед отъездом Евген с Таной заехали в гости к Двинько. Как водится, после заката, обоюдно и противоположно облачившись в городской гендерный камуфляж. «И оба-два транссексуалы, трансвеститы, в активе и пассиве, травести, что в лобок, что по лбу», ― примерно одинаково они расценивали вынужденную маскировку. Благо им есть во что переодеться на квартире у Михалыча, соответственно мужской и женской социальным ролям и предпочтениям.

У подъезда сразу наткнулись на незнакомую бабу с пустым мусорным ведром, так как старинный мусоропровод в доме давно упразднили. И черная кошка, успела перебежать дорогу их красноватой «ладе-калина». Осанистая полная женщина в запашной долгополой дубленой шубе преспокойно двинулась к входной двери. А стройный длинноволосый юноша в приталенном драповом полупальто с блестящими пуговицами истово перекрестился по православному обычаю. Чего-либо из ряда вон неприятно выходящего они оба в тот вечер не приметили.

Тогда у Алеся Двинько в предпоследний день оттепельного, почти весеннего февраля Тана познакомилась, а Евген сызнова свиделся с тезоименитым и добрым двиньковским приятелем Алесем Моисеевичем.

Слегка отужинав, затеяли сыграть в преферанс по маленькой. По две копейки за вист. Известно, не денежного выигрыша ради, зато с разговорами в приятной компании. Если Тана Бельская способна хорошо расписать даже классику до пятидесяти в пуле. Пусть женщины у нас очень и очень редко владеют карточными способностями, умениями и предрасположенностью к интеллектуальным мужским играм.

«Заядлый преферансист Лева Шабревич неяк считал умненькую Тану прелестным партнером в сочинке… Особисто, коли азарт не задор беспамятный, но счастливо вброшенный жребий при хорошеньком раскладе и должном расчете…»

Кто и сколько тогда выиграл, кого маленько раздели, Евген Печанский безразлично не вспоминал. Его расчетливо интересовала оценка политической обстановки с точки зрения, пускай и не из первых, но далеко не последнего оппозиционного игрока Моисеевича. Второго умного-разумного Михалыча, кажется, в тот вечерок вкусно оставили без трех на мизере, пых-пых, с паровозом. Так как всю игру он с энтузиазмом высказывался об относительно массовых протестах обиженных антигосударственных частников. Сигаретным дымом воодушевленно пыхал, окулярами сверкал, рассказывая, какие авральные меры супротив налогом заклейменных и против тех, кто им оказывает моральную поддержку, принимают президентские власти. Уверенно предсказывал дальнейший рост протестного потенциала и весеннее обострение внутриполитической ситуации. О белорусском майдане упорно твердил.

«А ведь и верно! вселенский майдан вдруг да сбудется! Коли мы большим взрывом отсемафорим в час «Х», ― этакая громкая мысль пришла в голову Евгену уже в Киеве, в дарницком спокойном уюте и безмятежном тихом благоденствии.

«Все с большего готово, все при делах, день и час государственного визита, вылета назначены, приурочены… Тогда прости-прощай, не пальцем в небо… А там и миротворческая операция «Буря в болоте» не заставит себя ждать…»

Было б занятно самому на месте понаблюдать за лавинообразным развитием бурных политических событий. Однако безопасный план скрытого отхода предусматривает возвращение в Украину всех непосредственных исполнителей по завершении белорусской спецоперации. При любом ее исходе…

* * *
Евген в Киеве следил с особой тщательностью за общей обстановкой на Беларуси и в Минске. В том разе он отнюдь не брезговал отцеживать исходящие, «в шерсть пошловатые и быдловатые», источники в байнете. Так однажды на каком-то подчеркнуто аполитичном новостном сайте узнал, что в Чижовском зверинце на совковый праздничек 8 марта обещают посетителям мужчинам бесплатный вход для их подружек. А для сопровождающих особ женского пола сулят устроить конкурс красоты «Мисс Зоопарк». Уж эту праздничную анималистическую новость нельзя не обсудить с соратниками.

«В кайф и в драйв!»

―…Надо полагать, победительницу конкурса будут живьем показывать в клетке. Вопрос, вместе с какими красивыми животными?

― Если не среди обезьян, то наверняка в террариуме со змеями посадят страхолюду, ― высказала невозмутимое предположение Тана без тени международной гендерной солидарности трудящихся женщин.

― Зона и запретка для людей и зверей. Век свободы не видать, ― сопряженно откомментировал по-журналистски Змитер. ― Хотя идея плодотворная. Коли, скажем, учредить конкурсы трудовой красоты «Мисс Свиноферма», «Мисс Мясокомбинат» или «Мисс Молокозавод»…

Не менее сатирические комментарии у Змитера Дымкина-Думко вызвала официозная информашка о намеченном на конец апреля вселукашистском посткоммунистическом субботнике. Наверное, оное действо приурочено к дням рождения псевдонимов то ли Гитлера, то ли Ленина.

―…Человек у лукашистов для субботы, и ему предписано живенько сраку лизать начальству. Рабочая суббота завсегда против человека, одиозно и грандиозно…

* * *
Ближе к середине экстремально теплого марта на строительстве дачи в поселке «Авиатор» оживленно трудились пятеро работников. Какие-то стройматериалы к ним подвозили, разгружали даже в потемках. Собачка у них умная, не гавкает, только приподнимается, оскаливается, смотрит с угрозой, когда сторожу Чебенику случается проходить мимо.

Бросать Владу на произвол собачьей судьбы, Евгену немножко совестно и неловко. Карабин на ошейнике он, конечно, ей подпилил надфилем, и все здесь. Тут уж ничего иного не попишешь. Кому-то суждено пропасть без вести, погибнуть на боевом посту и войти в логистический список заранее просчитанных потерь. «Пойдет, на жаль, живёла, в шерсть и против шерсти в расходный материал, в издержки оперативного производства… Так же, как и боеприпасы, одноразовый автотранспорт, камуфляжное обмундирование и другая амуниция спецназа по полной программе будут списаны с баланса…

Ауди, Грай, Герасим, Симонка, Базыль почти на исходной. Натка, Акба поддерживают транспортное обеспечение и тыловое наблюдение…Корней и Любка держат связь на своих местах. Зараз за работу!..»

― Профи работают без кавычек в центр из эпицентра! ― дал Евген витиеватое бодрящее напутствие соратникам, уже облаченным в белые маскировочные халаты медиков поверх спецназовской экипировки.

На дорожку они все же присели впятером, ни слова не говоря. Однажды не слишком ранним утром во второй половине марта, налитого весенними соками…

Невзадолге из гаража и со двора в дачном поселке «Авиатор» с бригадой медперсонала на борту неспешно выехал вполне обыденный зеленоватый микроавтобус скорой медицинской помощи марки «УАЗ», оснащенный областными госномерами, проблесковой мигалкой и белыми цифрами «103» на кузове и багажных дверцах.

Другое бортовое оснащение бригады, довольно-таки далекой от медицины катастроф, потребуется, как только будет получен от Корнея оперативный сигнал «2−Н», продублированный по закрытой транковой связи.

«НН есть новое небо… Поглядим, понадобиться ли НЗ ― новая земля…»

Евген сел за руль камуфлированного автомобиля. Змитер с ним рядом. Боевой расчет ПЗРК, необходимое легкое и тяжелое вооружение размещены в салоне. Покамест в походном положении. Личное автоматическое оружие у каждого на предохранителе.

На посторонние мысли и весенне-зимние пейзажи Ауди не отвлекается. Выдвижение на директрису наведения и зенитной стрельбы заблаговременно по минутам просчитано. Инженерная разведка местности проведена в полном объеме. Для полноты картины накануне, как смеркалось, вместе с Граем, нынче находящимся в напряженном ожидании. Но, молодец, держится добротно, с бойцовским юмором, однако.

― Как думаешь, старшой, по дороге кому-никому медпомощь окажем?

― Ну, если очень попросят. Почему бы и не?

― Партизанство у нас на сто процентов, ― пожевал губами Грай. Хотел было сплюнуть, словно разжевал нечто горькое. Но форточку открывать передумал.

Ауди промолчал, давая понять, что к общим разговорам не в строчку он отнюдь не расположен. Но в душе, пожалуй, не спорил с напарником.

Скороговоркой прорезалась Любка по рации:

― От Экзы сообщение: объект движется по трассе, но есть непонятки, колонна в усеченном виде, подозревает, в неполном составе.

― Проверь, чего там видать у Корнея? ― дал команду Ауди.

Грай не мешкая глянул на дисплей компьютера, кратко донес:

― У него штатно, no news now.

Хорошо это или плохо, когда сейчас нет новостей, Грай, понятное дело, вслух не комментировал. Незачем до выхода на огневые позиции и получения кодового сигнала «2−Н». Тут он даже пожалел: зряшным мол, делом бросил курить и не выбрал себе место позади, в салоне для шибко сейчас курящих. Хотя восседать впередсмотрящим и связистом-шифровальщиком тоже годится.

Обязывает не только благородство, но и профессия. Тотчас белорусский партизан Грай стал журналистом Змитером Дымкиным. Немедленно с ходу взялся прикидывать, как бы ему чего написать, описать путь-дорожку к неприметной лесной поляне в ближних азимутальных окрестностях Национального аэропорта. С тем он и доехал, задумавшись, поди, до того самого места назначения и выдвижения.

Пискнул защищенный ноутбук военного образца, и Змитер вновь предстал Граем. Пришло сообщение от Корнея. Раскодированный текст Грай тут же зачитал Ауди:

― Намеченный вылет президентского «Боинга» фуфельный, вероятно, без Луки на борту. Лука на нем зимой не летает по техническим причинам, если среднесуточная температура ниже плюс восьми. Самолет куплен в Латинской Америке, изготовлен специально по летнему варианту для южных стран. Возможно, охранка гонит антитеррористическую дезу или проводит внеплановые учения с проверкой боеготовности.

По непроверенным данным Лука самолично вылетает рейсовым пассажирским маршрутом «Белавиа» двумя часами позднее. В аэропорт из Дроздов прибудет вертолетом. Конец, точка.

Ауди остановил машину. Взял минуту-другую на размышления. Затем подал санитарный микроавтобус назад, дал разворот на талом снегу и отдал резкое распоряжение, рявкнул, не оборачиваясь к салону:

― Уходим через путепровод на борисовское шоссе!

Подстава сто пудов! Обосрались в шерсть…

Оружие на боевой взвод! Огонь по моей команде.

По истечении нескольких хлопотливо лихорадочных боеготовых минут на связь вышла Любка:

― К железнодорожному мосту от развилки выдвигается колонна бронетехники…

Наверное, пересчитав, добавила, доложила прерывающимся голосом:

― В количестве одиннадцати бэтээров!

Ауди ее доклад видимым образом не обескуражил:

― Идем, как шли! Митуситься не будем.

Грай! Как выедем на аэропортовскую бетонку, давай, брате, команду на подрыв авиаторской дачи. Против шерсти!

«Скорую» не тронут в любом случае!

Второе приказание Ауди ясно отчеканил подвижному наблюдательному пункту:

― Натке отходить в запланированном порядке! Отбой связи.

Ауди оказался прав. Машину скорой медпомощи, куда-то буднично спешившую по встречной полосе, никто не подумал задерживать и ставить ей броневой заслон. Не то феерическое везение, не то трезвый балансовый расчет себя оправдали и дальше.

Не доезжая Борисова, в лесу у военного полигона расходный партизанский «УАЗ» был отбойно заминирован в системе неизвлекаемости взрывных зарядов. Засим дистанционно уничтожен, не оставив каких-либо явных улик и следов для возможной идентификации своего рискового экипажа.

В Киев первый и второй круг ближних и близких соратников Евгения Печанского конспиративно возвратились без боевых потерь. Не считая таковыми подавленное дурное настроение, упадок духа из-за неисполненной белорусской миссии и естественно удрученных сожалений. Тем не менее все повально поправимо, и ничего пока не кончено.

―…Мы еще поглядим на конечной остановке, ясновельможная громада, кто кого уделает и куда поимеет. В дебет и кредит голова и руки у нас нужным концом приделаны. Сил и средств более чем хватает. Есть еще НЗ!

Подумаешь, Колумбово яйцо! Поставим, и будет стоять. Пиротехнически, пламенно, с громом и грохотом!

За нами слово! Испечем пирожок к праздничку!

Коли не в этом году, так в наступном…

ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ Не дрогнет их рука

В принципе и по идее, он, Змитер Дымкин, не должен здесь находиться. Но его долг ― присутствовать и наблюдать в режиме реального времени за происходящим и наступающим. Несмотря на безусловный риск, ему необходимо предстать очевидцем, свидетелем, все и вся увидеть собственными своими глазами, почувствовать, зафиксировать, лицезреть воочию. Пусть финальные моменты, он сможет обозревать только лишь при помощи технических средств слежения, наблюдения и фиксации. Подставляться напрямую нет ни малейшего смысла. О чем отец-командир Евген его строго-настрого предупредил, поддавшись на долгие уговоры и убедительные ссылки на профессиональные резоны, доводы.

«Не имеет принципиального значения, какой сейчас год и день, месяц, число. Знаменательной датой, поворотным историческим событием эпохи, это объявят, примут по прошествии времени и причинного осмысления в аналитике профессионалов».

С соратниками Змитер в синтезе договорился философски, ему вняли и поддержали по максимуму. «Не сказать, чтобы оптимально, але в тезисе и антитезисе, в теме и в реме…»

Замаскирован, закамуфлирован, подгримирован Змитер отменно, искусно. Ему ажно самому на грани нарциссизма привлекательна сексапильная внешность крупной, но не без изящества статной блондинки в зеркале. Пускай раньше он никоим манером не обнаруживал в самоличном облике чего-либо женоподобного.

Столь важное дело гендерной трансформации Тана нимало не доверила театральному стилисту и визажисту Виктуару. Сама в кайф потрудилась, причем не раз, хотя к розовому лесбиянству нисколько не склонна. Из-за той же предпосылки и сексуальной ориентации она голубого гримера решительно отстранила.

«Чтоб в тексте и контексте женскую трансформу полного трансвестита и травести из меня заделать…»

В общем Тана заставила Змитера огульно переоблачиться и трансформироваться с головы до ног, до последних, до исподних аксессуаров, составляющих дамское анатомическое счастье. Притом с неприличными угрозами: мол, будешь кочевряжиться, то тампон влагалищный в сраку возымеешь, каб не бздел, не бухтел, не п...л не в строчку. Какая-де была команда? От промежности и ниже?

«Бабское тряпье неудобное до оп…нения, но привыкнуть можно, если не ковылять на высоких шпильках…»

Оперативные прикидки и примерки состоялись еще в начале апреля, когда лицом и фигурой очень похожая на нынешнюю трансформу Змитера некая весьма достоимущая гражданка России с московской регистрацией легально арендовала в Минске квартиру в доме на углу проспекта Незалежности и улицы Фрунзе. Прототипу и типажу о том неведомо, а фотографическое сходство налицо.

«Оба-на, вослед тянется долгорукая улика из Москвы! Примечайте!»

В оконном проеме почти барочного сталинского дома с колоннами, балюстрадами и медальонами, где обзору не мешают высокие ели, установлены аппаратура цифровой видео- и фотосъемки, средства слежения, наблюдения. Неприметно на кухонном подоконнике. На стеклопакетах поляризационная пленка, исключающая непрошеное внешнее обнаружение оптики.

Всякий хайтек, кроме носителей памяти и нестертых отпечатков пальцев, Змитеру позволено оставить на месте при последующем отходе. А потожировые следы уничтожат небольшой пожар, задымление или, приходиться сомневаться, штатные средства пожаротушения. Но это уж произойдет в отсутствие хорошо вооруженного наблюдателя на шестом этаже.

Прямо перед ним располагается перекрытый и пустынный проспект Незалежности, налево ― привратная серая колоннада на входе в парк во имя пресловутого М. Горького, направо ― Круглая площадь, где громоздится четырехгранный столп-обелиск тяжеловесного псевдоегипетского стиля. Древних царств фараоны обзавидуются. Вдаль на набережную Змитер скептически, архитектонически не заглядывал и много не задумывался о столичной архитектуре, если в прицельной дальности, в зоне поражения начинает мало-помалу стекаться, накапливаться толпа, столпотворение официальных и полуофициальных лиц мелкой и средней чиновности.

«Ветхозаветное столпотворение к столпу, очень кстати, с похоронными венками на 9 мая…», ― он не упустил отметить острым журналистским словцом происходящее на его глазах.

В закладке распределенных фугасных взрывных устройств объемного действия Змитер Дымкин, он же позывной «Грай», участвовал только косвенным образом. В феминистском камуфляже патрулировал, дефилировал по улице Киселева с любимой девяносто третьей «береттой» наизготове в боевом охранении на подходе к площади. В инженерно-саперную детализацию не вникал, но оперативной обстановкой по плану спецоперации «НЗ» владеет с достаточным пониманием. Даже сверх того.

«Новая земля» ― тож взято Евгеном из Апокалипсиса по Иоанну, коли с «Новым небом» неяк обломались…»

Подмена бригады строителей-ремонтников в кольцевом подземном переходе под обелиском, у входа в нижний вестибюль станции метрополитена «Площадь Победы» произошла весьма органично. В начале апреля текущего года одних трудящихся срочно перекинули на другой объект, урочно прислали других, наряды закрыли тютелька в тютельку, по объемам выполненных работ в ливневой канализации отчитались. А кто будет докладывать о нестыковках и главное ― кому? Если работяги как с куста заполучили халявную денежку, а у задерганного текучкой трестовского начальства как-то само по-толстовски все образовалось на бумаге. Вдобавок реально без головной боли по организации производства, самотеком.

«Вот оно было, и сплыло! Была архитектоника, а воздается тектоникой по сигналу «9−НЗ».

Отчасти у Змитера пока вызывает беспокойство лишь одно оперативное обстоятельство. Появится или нет главная рентабельная цель в эпицентре тектонического подземного удара при возложении венков к «вечному адскому огню под великоотечественным кенотафом?

Вчера-то пришло конфиденциальное сообщение от Корнея. Неизвестными лицами тайно похищен монархический наследник Луки, пащенок Коля. Вся охранка, ментура и гебуха на ушах стоят, в ружье. Официально же и публично пока абсолютное молчание ягнят да волков…»

Грай то-то видит на улице. Вон они, топтуны, тихари, кишмя кишат, шебуршатся в партикулярном платье, разве что не в гороховых пальто. С утра, к тому же, унылый гебист в штатском тарабанил в съемную квартиру, документы проверил, приказал не открывать окна и форточки. И вообще к окнам на проспект не подходить, не глазеть, когда начнется важная государственная церемония. Дом все ж таки на отдалении от площади, поэтому угрюмый чекист не усердствовал, только номер отбывал, как приказали.

Весело и резво подавать кодовый сигнал на подрыв фугасов, Граю, конечно, не доверили. Понятное дело, засыпаться тут ему в эпицентре хроники текущих событий легче легкого. Но отстранено, в бездействии пассивным наблюдателем тоже хорошо быть. Гораздо меньше треволнений и переживаний за успех общего дела. А вдруг опять пролет и облом?

«С Лукой или без него игра состоится по-любому всепогодно тем или иным составом игроков, действующих лиц и исполнителей… Подача сигнала и следящее онлайн железо трехкратно зарезервированы…

Вау!!! Вось-таки президентский кортеж подкатил!.. пошла родная веселуха!»

Змитер Дымкин-Думко дождался волнующе заветного часа и знаменательно сенсационного репортажа с места эпохального свершения. И неотвратимый сигнал «9−НЗ» ему вовремя продублировали по сетке на комп, каб не зевал, мигом отпрянул от оконного проема влево, присел у подоконника. Вот он и смотрит на дальнейшее наискось сквозь жалюзи в выдвинутый перископ. Обязательно из-за безопасного простенка на просчитанной порядочной дистанции от центра и эпицентра мощнейшего объемного взрыва в круглом подземелье обширного заглубленного пространства под площадью.

Вначале Змитер ощутил или ему так вот показалось, словно чуть покачнулись, пришли в сейсмическую дрожь пол, стены кухни, весь угловой дом. Покамест беззвучно. Затем все стало происходить практически одновременно. Очередность зримого взрывного развития укладывается поэтапно в сознании человека лишь впоследствии.

Как бы там ни случилось, но прежде Змитер увидел, узрел, в память ему так и врезалось, как перед многометровым массивным обелиском, точно вскипел, с двух сторон огненно полыхнул жидкий расплавленный камень, разом поглотив издали стаффажные малые фигурки самовластных участников датированного церемониала. Всяко прочих ротозеев, зевак и тихарей, топтавшихся на Круглой площади, моментально вымело, разнесло враздробь громовой ударной волной. Впечатало мокрыми ошметками в стены домов, мгновенно сожгло сплошной слепящей вспышкой из шести дальних лестничных спусков-провалов в преисподнюю подземного кольца. Вспыхнули, сгорев дотла, деревья по окружности; с других подальше, в смысле, сюда поближе, в мгновение ока сорвало обожженную листву, хвою, тонкие ветви.

Враз страшно ударило по оконным стеклам наблюдательного пункта, хрустко вдавив внутрь кухни крупные и мелкие осколки. Закрепленному струбциной бронетанковому перископу хоть бы что, но другое хрупкое съемочное железо подчистую смело на пол.

Последовал тотчас второй грохочущий сейсмический удар, когда целиком граненый обелиск с золотым победным орденом на вершине грузным, громоздким монолитом оторвался от земли, от геенны огненной. Словно чудовищная межконтинентальная баллистическая ракета стратегического назначения он сорвался вверх из клубов раскаленного пепла, пара и черно-серого дыма. Но высоко и далеко не поднялся, тут же переломился пополам, с грохотом рухнул, ухнул, раскатисто бабахнул вдоль проспекта, казалось, породив еще более могучую ударную волну. А с ней ― тектоническое потрясение на развороте неимоверного события в его неумолимой смертельной последовательности.

От третьего ударного сотрясения наконец под занавес обрушились почему-то уцелевшие красно-ржавые остатки старорежимного монументального лозунга. Это с крыши выгнутого дугой дома на Круглой площади было низвергнуто обрывочное слово: «смертен». Вниз, в адское горнило, в непроглядную мглу, откуда подступают, встают, клубятся, перекрывая всяческую видимость, дым и гарь…

«Пипец Луке, и срать не будет».

Змитер хладнокровно вынул неповрежденные карты памяти из расходной цифровой аппаратуры. Изображать потрясенную женщину, в панике бегущую в парк в поисках спасения, он станет уже на улице. Аккуратно закрыл он крышку ноутбука, уложил зачехленный комп в большую дамскую сумку, загодя собранную. Туда же сунул демонтированный навороченный перископ, оснащенный следящей внутренней камерой. Умело, отработанным движением передернул затворную раму «беретты», поставил убойную машинку на предохранитель, закрепил в наплечной кобуре под широкой вязаной кофтой. Напоследок активировал искровой модуль-воспламенитель, имитирующий замыкание электропроводки.

В парке Горького его во всеоружии прикрывают Михалыч с двумя незнакомыми профи. А на выходе из него у моста непременно встретит Тана, после и Евген в машине на парковке у продовольственного на Пулихова.

ЭПИЛОГ ВТОРОЙ Обоз обычный, три кибитки

― Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Площадь Победы» ― конечная остановка. Поезд дальше не идет. В головном вагоне обнаружено подозрительное взрывное устройство. Уважаемых пассажиров Минского метрополитена имени В. И. Ленина просим сохранять спокойствие, чистоту и порядок в вагонах электропоезда!

ЭПИЛОГ ТРЕТИЙ Кто не дочел ее романа?

Жизнь еще не то покажет! Представит, преподаст и введет облюбованное ею окончание действительных или вымышленных событий, последствий. Вымысел не есть обман, замысел отныне ― точка. Или иной знак пунктуации, если воспоследует продолжение-сиквел литературной ткани нашего и вашего романического повествования. От пролога к эпилогу.

Примечания

1

Бизнес, как обычно, ничего личного (англ.)

(обратно)

2

За рубежом, Бродвей (англ.)

(обратно)

3

С моей конфиденциальностью (англ.)

(обратно)

4

милая моя (англ.)

(обратно)

5

Дай мне девушку снова! (англ.)

(обратно)

6

Сходите вместе (англ.)

(обратно)

7

Убить их всех! (англ.)

(обратно)

8

Объект цели! (англ.)

(обратно)

9

Не дурак! (англ.)

(обратно)

10

Ёбаные голубые разборки (англ.)

(обратно)

11

Вечер приносит рекомендации (итал) — аналог нашего «Утро вечера мудренее»

(обратно)

12

Счастливого Рождества всем нам! И счастливые новые покупки…» (англ)

(обратно)

13

А он им сразу политическую шутку почти по-белорусски. С вопросом и ответом:

— Будет ли когда-то на Беларуси потомок Лука Второй?

— Никогда, ни Коли ни Мыколы…

(обратно)

14

С Новым годом всем нам! (англ.)

(обратно)

15

Сладкая жизнь, ничего не делая (итал)

(обратно)

16

«Пусть это будут X-файлы. Не о пришельцах, я хочу верить…» (англ.)

(обратно)

17

Кто такой Лукашенко? (англ.)

(обратно)

Оглавление

  • ПРОЛОГ ПЕРВЫЙ Частные правила
  • ПРОЛОГ ВТОРОЙ Стихи и проза
  • ПРОЛОГ ТРЕТИЙ Ужель та самая Татьяна?
  • ПРОЛОГ ЧЕТВЕРТЫЙ Я думал уж о форме плана
  • КНИГА ПЕРВАЯ В ПРЕДДВЕРИИ
  •   Глава первая Неосторожен и здоров
  •   Глава вторая Что значит именно родные
  •   Глава третья Все было просто
  •   Глава четвертая Поклонник славы и свободы
  •   Глава пятая Везде поспеть немудрено
  •   Глава шестая По-русски тоже знала
  •   Глава седьмая Стволы блеснули роковые
  •   Глава восьмая От жизни прошлой отдохнуть
  •   Глава девятая Все были жребии равны
  •   Глава десятая Охота к перемене мест
  •   Глава одиннадцатая Они сошлись
  •   Глава двенадцатая Почтенный замок был построен
  •   Глава тринадцатая И Тане уж не так ужасно
  •   Глава четырнадцатая Заводят слово стороной
  •   Глава пятнадцатая Их разговор благоразумный
  •   Глава шестнадцатая Татьяна всех благодарит
  •   Глава семнадцатая И к размышлениям влекло
  •   Глава восемнадцатая В гостиной встреча новых лиц
  •   Глава девятнадцатая У нас и в наших именах
  •   Глава двадцатая Не все тогда пошло на стать
  •   Глава двадцать первая Определять обедом, чаем и ужином
  •   Глава двадцать вторая Татьяны милый идеал
  •   Глава двадцать третья Еще снаружи и внутри
  •   Глава двадцать четвертая Немногих добровольный крест
  •   Глава двадцать пятая Промеж людей благоразумных
  •   Глава двадцать шестая Смирить волнение в крови
  •   Глава двадцать седьмая Как в лес зеленый из тюрьмы
  •   Глава двадцать восьмая Вольный бег
  •   Глава двадцать девятая Бежала вдаль
  •   Глава тридцатая Бежал за милой суетой
  •   Глава тридцать первая От них бежал
  • КНИГА ВТОРАЯ НАКАНУНЕ
  •   Глава тридцать вторая Еще предвижу затрудненья
  •   Глава тридцать третья Мечты, желания, печали
  •   Глава тридцать четвертая И к журналистам на съеденье
  •   Глава тридцать пятая Больше по делам
  •   Глава тридцать шестая На благородном расстоянье
  •   Глава тридцать седьмая Осуждены судьбою властной
  •   Глава тридцать восьмая На повороте наших лет
  •   Глава тридцать девятая Здесь все Европой дышит, веет
  •   Глава сороковая Порядок новый учредить
  •   Глава сорок первая Снисходительный Евгений
  •   Глава сорок вторая Предметом став суждений шумных
  •   Глава сорок третья И восклицанья, и хлеб-соль!
  •   Глава сорок четвертая Всё на воле
  •   Глава сорок пятая И здравый толк о том, о сем
  •   Глава сорок шестая Долгами жили их отцы
  •   Глава сорок седьмая Взять также ящик боевой
  •   Глава сорок восьмая Вздыхать и думать про себя
  •   Глава сорок девятая Грозный счет
  •   Глава пятидесятая Ему стал общий приговор
  •   Глава пятьдесят первая Со временем давать отчет
  •   Глава пятьдесят вторая Чего ж вам больше?
  •   Глава пятьдесят третья Прикажут Ольге чай готовить
  •   Глава пятьдесят четвертая Вдоль большой дороги
  •   Глава пятьдесят пятая Съезжались недруги и други
  •   Глава пятьдесят шестая Угрозы, толки, предсказанья
  •   Глава пятьдесят седьмая Татьяна то вздохнет, то охнет
  •   Глава пятьдесят восьмая В Москву отправиться зимой
  •   Глава пятьдесят девятая Идет волшебница зима
  •   Глава шестидесятая Настанут святки. То-то радость!
  •   Глава шестьдесят первая Довольны праздничным обедом
  •   Глава шестьдесят вторая Что нам дано, то не влечет?
  •   Глава шестьдесят третья Разумный толк без пошлых тем
  •   Глава шестьдесят четвертая И гордость и прямая честь
  •   Глава шестьдесят пятая В темный угол без хандры и сплина
  •   Глава шестьдесят шестая Зимние оттенки в крещенский вечер
  •   Глава шестьдесят седьмая И славно зиму проведешь
  •   Глава шестьдесят восьмая Судьбой отсчитанные дни
  •   Глава шестьдесят девятая Суровая проза партизанской жизни
  •   Глава семидесятая Прощайте, мирные места!
  • ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ Не дрогнет их рука
  • ЭПИЛОГ ВТОРОЙ Обоз обычный, три кибитки
  • ЭПИЛОГ ТРЕТИЙ Кто не дочел ее романа?
  • *** Примечания ***