Рассказы [Тимофей Вениаминович Ермолаев] (fb2) читать онлайн

- Рассказы 1.97 Мб скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Тимофей Вениаминович Ермолаев

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Рассказы

Рассказы из старой тетрадки

После

Острый нож легко вонзился мне в грудь, но мне на это было совершенно плевать. Патологоанатом всего лишь делал свою работу, а я… я был мертв уже около сорока часов, и все эти сорок часов я находился рядом со своим неподвижным телом. Это произошло ночью, во время сна, и причем так незаметно, что я принял смерть за продолжение своих грез, за приятный, хотя и немного странный сон. И лишь когда взошло солнце, я понял, что это не сновидение, а реальность. Я спокойно наблюдал за своей женой, забившейся в истерике, за маленьким сыном, теребившим ее за рукав халата: «Папа умер, да?» Наверное, вместе с телом я потерял и все земные чувства.

Окончательно осознав свою смерть, я все-таки жутко разозлился: я не видел никаких световых тоннелей, никаких ангелов, никаких собратьев по несчастью, и тем более никакого Ада (в Рай я, как реалист-атеист-эгоист, попасть не мог даже при всем своем желании. Это шутка). «Дерьмо! — заорал я изо всех сил. — Где же подтверждение всем сказкам, которыми меня до отвращения пичкали в детстве?» Но у меня уже не было рта, и меня никто не услышал.

Как ни странно, я не знал, отчего умер. Мне это стало известно, когда патологоанатом завершил свою мерзкую работу по кромсанию моего тела. Оказывается, во всем было виновато сердце, маленький комочек мышц, судорожно гнавший кровь по моим сосудам в течение тридцати с лишним лет. Еще раз осмотрев свое тело, я преисполнился к нему величайшего презрения, оно в самом деле было отвратительно сконструировано. Патологоанатом тем временем небрежно насовал в полости моего тела разную дрянь, вроде грязной ваты, и быстро, не церемонясь, зашил разрезы. «Черт с тобой», — сказал я, наблюдая, как он орудует иглой с ниткой; он был похож на плохого портного.

Опущу описание того, как над моими окостеневающими останками орудовал специальный гример, я погрузился в полную апатию. Потом я вспомнил наш спор с Эндрю на последней вечеринке, где он доказывал мне, что религия не такая туфта, как я о ней думаю. «Можешь взять это Святое Писание и засунуть его себе в задницу!» — упрямо кричал я. Вообще-то я человек тихий, спокойный, но в тот вечер мы основательно поддали… Короче, несмотря на пьяные вопли, никто ничего никому не смог доказать. Был момент, когда я хотел заехать этому засранцу прямо в морду, но обошлось. Этот Энди — сущая сволочь, когда дело касается спора и в особенности этой бредятины про Христа и других великомучеников… «Ничего, — торжествовал я, — моя правота — всего лишь вопрос времени. Лучшее доказательство не-существования бога — просто умереть. Интересно было бы понаблюдать за Энди, когда он тоже перекувыркнется…»

Прошло трое суток, и ничего не изменилось, кроме того, что мне стало смертельно скучно. Я даже не разозлился, когда Энди пришел к «безутешной» вдове и начал гладить ее красивое тело своими ухоженными белыми руками… Она, кстати, почти не сопротивлялась, в то время как я лежал в нескольких метрах в красивом гробу — своем последнем пристанище… Ну что ж, хотя бы мой сын не видел этого разврата. Старина Фрейд лучше знал наш грешный мир, чем распятый на кресте две тысячи лет назад безумец.

Когда мои бренные останки стали готовить к похоронам, я немного забеспокоился — мне не улыбалось провести весь остаток вечности под землей вместе с разлагающимся трупом. Но когда я узнал, что меня будут кремировать, успокоился. Подумать только, я жил только для того, чтобы мое тело было уничтожено жарким пламенем в несколько тысяч градусов. Ха-ха, от меня останется лишь кучка пепла! Вот оно — величайшее достижение цивилизации!

Когда подслеповатый священник открыл книгу и начал прощальную речь, полную лицемерия и другого дерьма, я совсем осатанел. «Жалкий лжец! Мерзкие сказки для умственно отсталых! Разве может человек с ай-кью 154 верить в эту чушь?» Но этому старому козлу было все равно, что и над кем читать, отравляя разумы окружающих. Сын, в маленьком черном костюмчике, повернулся к своей матери, моей вероломной жене, покрытой чужими поцелуями, и спросил: «Ма, а папа уже в Раю? Ему хорошо?» Вы догадываетесь, что ответила эта паскудная сука, но я, глядя на невинное, с широко распахнутыми глазами лицо ребенка, сказал ему: «Не верь священникам, Джонни, верь лишь собственным глазам, ушам и своему разуму. Иначе ты будешь пропитан сладкой ложью, и под прикрытием красивых слов станешь творить плохие поступки, как твоя мама — ярая католичка. До свидания, сынок!»

Гроб исчез в адском пламени печи. Через минуту все было кончено. Душа моя была свободна. И она стремилась к звездам.

24.5.1997

Последний

Я сидел на полу в темной комнате, передо мной стояла рассекающая мрак свеча. Как и ее хрупкое пламя, я дрожал от малейшего дуновения воздуха, но не от холода, а от страха. Утром я поспорил, ввязался в бессмысленные прения с одним из своих учителей, Магистром Истинных Наук, и имел неосторожность обронить фразу: «Глядя на вас, синьор Константино, можно подумать, что человек произошел от обезьяны!» И теперь я умирал от сковывающего сознание ужаса. Я сказал богохульство. И теперь я ждал Ревнителей Веры — представителей Святой Инквизиции[1]. Меня, скорей всего, сначала будут пытать, вырывая ногти, раздрабливая мои кости и суставы, а потом милосердно сожгут на главной площади города, как еретика, несмотря, буду ли я отрицать свою вину или буду соглашаться со всеми предъявленными обвинениями. Хотя, скорее всего, после первых пыток я буду говорить то, что захотят услышать от меня мои мучители. Я выдам сообщников, которых у меня никогда не было и теперь уже не будет. Но это будет только после того, как я пойму, что мне не выдержать. А мне не выдержать — иезуиты[2] досконально знают свое дело… Что ж, так мне и надо — следовало держать язык за зубами, что мне благополучно удавалось делать целых двадцать лет.

Из угла послышался шум. У меня замерло сердце, но это была лишь крыса. Я облегченно вздохнул, и начал вспоминать тот день, когда отец взял меня на руки и сказал:

— Сын мой, забудь все, что ты слышал до этого момента. Я расскажу тебе Истину — то, как устроен мир на самом деле…

Я до сих пор помнил каждое его слово, каждый жест его тонких рук — рук настоящего ученого. Вначале мне показалось тогда, что отец рассказывает мне сказку, и довольно скучную и глупую сказку, но стоило мне задуматься над его спокойными, отточенными до совершенства фразами… Все мое мировоззрение полетело вверх тормашками.

От отца у меня осталось то, что теперь хранилось в потайном месте. А мне некому было передать это бесценное наследие, и от этого мне становилось еще хуже.

В дверь тихо постучали, и я чуть не закричал от страха — нервы мои были напряжены до предела. В комнату тихо проскользнул мой лучший друг Андреа, он был в черном плаще, а в руке держал подсвечник, кое-как осветивший мое обиталище.

— Приветствую тебя, Теодоро!

— Ради всего святого, закрой поплотнее дверь, мой друг Андреа!

Он уселся на старый скрипучий стул, не догадываясь, что находится под его ногами.

— Ты чем-то обеспокоен, Теодоро?

Я был несказанно рад другу, что он согласился выслушать излияния моей измученной души.

— У меня неприятности, Андреа, и довольно крупные.

— ?!

— Я сказал Магистру Константино, что человек произошел от обезьяны…

На лице Андреа появилось брезгливое выражение, но он ничего не сказал, лишь пригладил рукой свои белокурые волосы. Ободренный этим, я продолжал:

— Конечно, это сущие глупости, но когда-то, давным-давно, люди считали, что человек — не творение Господа, а…

Андреа презрительно смерил меня взглядом своих стальных глаз.

— Теодоро, ты подвергаешь сомнениям одну из самых святых истин. Сам Папа…

— Но Папа — всего лишь человек, и он может ошибаться. У меня есть книга… — тут я почувствовал, что сболтнул что-то лишнее. Я вскочил и в страшном возбуждении подбежал к окну, срывая плотные шторы.

— Смотри, Андреа: звезды. Как ты думаешь, что это такое? Оказывается, все звезды подобны нашему Солнцу и представляют собой огромные раскаленные облака газа, это достоверный факт. И где-то там, в других мирах, живут другие мыслящие организмы. И Солнце вовсе не вращается вокруг Земли, а совсем наоборот! И Земля — шарообразна!

Андреа с жалостью смотрел на меня, как на сумасшедшего. Вдруг он встал и накинул на голову черный капюшон.

— Ну что же, Теодоро, нам пора.

— Нам? — я похолодел от страшной догадки.

Андреа впустил в комнату двух тупоголовых стражей, у каждого на груди сверкал крест. Я упал на колени.

— Встань, Теодоро, — Андреа был похож на доброго дядюшку. — Ты отворотил свой лик от Господа, и Сатана завладел твоим сердцем. Но мы спасем твою душу… Где ты прячешь эту мерзость?

Я молчал. Но он уже нашел тайник в полу и извлек из него наследство моего отца — книги. Вольтер, Дарвин, Дирак, Твен, Фейнман, Ферми, Фрейд, Эйнштейн, и другие выдающиеся древние на моих глазах в страшных корчах погибли в огне факела. Я рыдал. Я был следующий. И последний.

24.5.1997

Счастье

— За дружбу! — помпезно провозгласил Джим.

Послышался звон стаканов, и обжигающая горло жидкость заструилась по пищеводу. Чик закашлялся, а Джек весело рассмеялся. Трое старых друзей наконец-то встретились после нескольких лет разлуки.

— Ну, как вы поживаете? — подмигнул Джим после того, как они выпили во второй раз.

— Плохо, — сказал Джек.

— Отвратительно, — сказал Чик.

— Удивительно, что вы так единодушны, но мне тоже живется несладко, — Джим грустно покачал головой. — Признайтесь мне, как старому товарищу: видели ли вы в жизни счастье?

Джек язвительно хмыкнул, Чик мрачно ковырял вилкой рождественского гуся.

— Какое, в задницу, может быть счастье в нашей нищей стране? — высказался все-таки Джек, предварительно смочив горло.

— Да, — сказал Джим. — Вы заметили, сколько развелось попрошаек в нашем городе? На каждом углу тебя хватает за рукав вшивое, скулящее создание… Вы знаете, раньше я всегда давал этим несчастным завалявшиеся в кармане медяки, но сейчас… Мне самому впору протягивать за подаянием руку…

— Если правительство все в дерьме, обворовывает свой же народ, то о каком же счастье может идти речь? — возмутился Джек.

Чик поднял грустные глаза от тарелки и робко спросил:

— Помните, о чем мы мечтали еще в Университете?

— А-а-а, — протянул Джим. — Ты о компьютере?

— В задницу компьютер, — сказал Джек. — Я лично мечтал о длинноногих грудастых девушках.

— Да, Чик, я, несмотря на все превратности судьбы, купил-таки компьютер, хотя это и больно ударило по бюджету моей семьи. Я копил буквально по монетке…

— И? — на лице Чика появилось выражение огромной заинтересованности, глаза его алчно сверкали.

— В жопу компьютер.

— Но мне пришлось почти сразу же его продать, — грустно закончил Джим. — Не хватало денег на свадьбу.

— Ты женат? — гнусаво спросил Джек.

— Увы! Джанет оказалась вовсе не такой, какой я ее считал. Она оказалась сущей стервой. Пилит меня каждый день за каждую выкуренную сигарету.

— Ты так и не бросил курить, — сказал Чик.

— Она так любит тебя и твои легкие? — сказал Джек.

— Джанет любит не меня, а деньги, те жалкие крохи, которые я зарабатываю с огромным трудом. А как обстоит дело с вашим семейным положением?

— Никак, — тихо отозвался Чик.

— Каждую неделю хожу к одной и той же проститутке, — рассмеялся Джек. — Но она не хочет делать мне никаких скидок! Кстати, где вы работаете? Чик, ты же был гордостью нашего Университета, тебе все пророчили блестящее будущее? Ты уже заработал свой первый миллион?

— Нет.

— Не стесняйся, Чик. Мы же твои друзья, — ласково произнес Джим. — Поделись с нами своими достижениями!

— Никаких достижений нет, — глухим, неживым голосом ответил Чик. — После Университета я долго не мог найти работу. Но мне повезло, я устроился программистом в фирме, название которой вы все хорошо знаете…

— Счастливчик! — завистливо крикнул Джек.

— Но я не проработал там и месяца. Сейчас я живу на пособие по безработице.

— Не могу в это поверить! — изумился Джим. — Ты, программист от бога…

— В задницу… — немедленно отозвался Джек, сливая в свой стакан остатки спиртного.

— Странно, — сказал Джим. — Хотя в нашей сумасшедшей стране все возможно. А я работаю в Университете, не скажу кем, но денег мне все равно не хватает. А ты, Джек?

— Что? — Джек оторвался от стакана.

— Чем ты занимаешься?

— Пиво, — кратко ответил Джек. — Я схожу за новой бутылкой.

Покачиваясь, он вышел. Джим с интересом рассматривал бледнеющее во мраке комнаты худое лицо Чика.

— Ты так и не отказался от своих атеистических взглядов? — спросил Джим.

— Я поверил бы во что угодно, если бы от этого мой кошелек утяжелился на несколько монет.

— Сочувствую.

Вернулся Джек, в каждой руке у него было по полной бутылке. Они выпили еще раз.

— Итак, я делаю вывод, — сказал Джим, — что никто из нас троих так и не видел счастья, выражающегося в энном количестве государственных денежных знаков.

— В этой засранной нищей стране… — Джек замолчал. Вечеринка продолжалась.

Часов в одиннадцать они начали прощаться.

— Вы не можете одолжить мне немного… — заикнулся Чик. Джек и Джим соболезнующе переглянулись.

— Да о чем может быть речь! — Джим достал из кармана пухлый бумажник.

Потом они вышли на улицу, огромный черный дом в пять этажей среди белых сугробов выглядел просто великолепно.

— Неплохой у тебя домишко, — заметил Джим, Джек возмутился:

— Знал бы ты, сколько я плачу за его содержание…

Они остановились у новенького ультрасовременного «Мерседеса», Джим достал ключи.

— Тебя подбросить? — спросил он у Чика.

— Нет, спасибо, не надо. Я, наверное, долго не смогу отдать вам долг…

— Да не волнуйся, — успокоил друга Джим.

Чик, закутавшись в старый тонкий плащ, пошел домой. По пути он заскочил в один из магазинчиков, которые не закрываются целыми сутками. «357 магнум», — бросил Чик продавцу, расплачивался он одолженными у друзей деньгами. Возвратившись домой, он успел захлопнуть дверь перед самым носом разъяренной квартирной хозяйки. Потом Чик достал из-под кровати тяжелый «кольт», зарядил его купленными патронами и засунул дуло в рот. Он обрел свое счастье.

Май 1997

Тринадцать

…Они создавали обряды из мифов, сочиненных поэтами,
И наконец объявили, что все на земле сотворили Боги.
И люди забыли, что Все божества живут в их груди.
Уильям Блейк. «Бракосочетание Рая и Ада».
Холодный дождик надоедливо и однообразно накрапывал уже несколько часов, и именно по этой причине я задержался в клинике дольше обычного. Я еще не успел познакомиться со всеми больными, и поэтому решил посвятить этому выдавшееся свободное время. Вытащив наугад из шкафа несколько папок, я развалился в кресле и нажал кнопку. Так как мисс Ростоф давно уже ускакала домой, то в дверях появилась широкая фигура санитара Джонсона. Этот бывший «зеленый берет» с покровительственной ухмылкой оглядел меня, перегнал зубочистку в угол рта и негромко рявкнул:

— Сэр?

— Джонсон, я хотел бы с вами посоветоваться. Я еще плохо знаю наших пациентов, не могли бы вы мне дать краткую информацию о некоторых из них?

Джонсон осклабился, он понял, что доку скучно, и он хочет поболтать с одним из дуриков. Я расположил карточки в алфавитном порядке и прочитал первую фамилию:

— Аманда Фридрихсон.

Зубочистка перелетела в другой угол рта.

— Плохой выбор, сэр. Эту старушенцию уже ничего не интересует, кроме еды. А двадцать лет назад она убила своего мужа. Взяла опасную бритву, наточила ее…

— Джеймс Мэдисон.

— Этот считает себя четвертым президентом. Говорит только о Конституции, которую знает назубок, и всячески осуждает любые поправки последних пятидесяти лет к ней. Довольно нудный тип.

— О, черт! Сколько у нас всего президентов?

— Двенадцать, сэр. И еще три Наполеона Бонапарта, один Рамсес Великий, восемь английских королей различных эпох и один Император Вселенной. И все они такие же мерзавцы, как и настоящие политики: в столовой стараются выхватить кусочек побольше и повкуснее и плюнуть в чужую тарелку. Только Юлий Цезарь…

— Спасибо, Джонсон, — я с надеждой посмотрел в окно, но дождь, похоже, только усилился. В руках у меня осталась всего одна папка, и я не возлагал на нее особенных надежд.

— Адам Профит. Хм, он что, действительно пророк[3]?

— Да, сэр. Это имя дал ему док Хэмфри, так как мы ничего не знаем, кто он и откуда. Сам он называет себя Апорит.

— Апорит? Что это значит?

— Не имею ни малейшего понятия, сэр. Этот профит возомнил себя кем-то вроде Иисуса Христа. К нам его привезла полиция после того, как он попытался совершить жертвоприношение…

— Какое жертвоприношение?

— Человеческое. Док Хэмфри много говорил с Профитом. Сейчас он совсем безопасен, мне кажется.

— Вот что, Джонсон. Приведите-ка его сюда. Если он еще не спит, конечно.

Через несколько минут в кресле напротив меня удобно уселся молодой человек в опрятной светло-зеленой пижаме, щеки и подбородок его были гладко выбриты, а взгляд черных очей с вежливым интересом следил за мной. Санитар Джонсон остался за дверью. Каракули в карточке Профита не смог бы разобрать и Жан Шампольон, но мой почерк, признаюсь, не лучше.

— Привет, Адам.

— Добрый вечер, док. А где же док Хэмфри? — он был явно удивлен и обеспокоен. На его правой скуле я увидел старый, почти исчезнувший кровоподтек.

— Он уже не будет работать тут.

— А, он умер! — правильно догадался он. — Примите мои соболезнования.

— У вас с ним были хорошие отношения?

— М-м-м, — он почесал подбородок указательным пальцем, — я его не любил.

— Почему?

— Он был голубой, — честно признался он.

Разговор принимал более чем щекотливый характер, а если принять во внимание фотографии, которые я обнаружил в столе дока Хэмфри, то… Я поспешил переменить тему:

— Что такое Апорит?

Его жиденькие брови сердито нахмурились.

— Вы неправильно произносите, док. Нужно «Оапоарит».

Не уверен, что мне удалось правильно передать то, что он сказал. В одном я уверен точно — этого слова, как и других, которые он упоминал, никогда не существовало ни в одном известном языке (впоследствии я разговаривал со многими лингвистами).

— И что же это значит?

Он лукаво улыбнулся, так взрослые усмехаются наивным вопросам детей.

— То же, что и Профит — Пророк.

— А, понятно, — протянул я, одновременно делая наброски на чистом листе бумаги. — И что же вы пророчествуете?

— Я не пророчествую. Я назвал приблизительный перевод моего истинного имени Апорит.

— Ясно, — кивнул я.

— Я — посредник.

— Между кем?

— Между миром людей и Тринадцатью.

— Простите, кто такие Тринадцать?

— Тринадцать богов, конечно же, — всем своим видом этот Профит-Апорит показывал, что я ему наскучил, он даже зевнул.

— Почему же тринадцать, а не, к примеру, двенадцать?

— Тринадцать — священное число, — хмуро сообщил он. — Я могу идти?

— Погодите, Адам. Я вам тоже не нравлюсь? Почему?

— Вы мне не верите. Вы думаете, что я обыкновенный псих.

— Нет, подождите, — я попытался восстановить внезапно утраченное доверие. — Расскажите, во что я должен поверить?

— Вы никому ничего не должны, док. Но почему-то вы наотрез отказываетесь верить в Тринадцать богов, существование которых такая же истина, как что вы сейчас разговариваете со мной.

— Что у вас в кармане, Адам?

Скука испарилась из его глаз, он довольно охотно расстегнул пуговицу пижамы и достал небольшой, обтянутый кожей блокнот.

— Можно мне посмотреть?

Профит, недолго поколебавшись, сказал:

— Отчего же нельзя? — и протянул мне блокнот.

Однако пока он оставался в моих руках, его черные глаза непрерывно наблюдали за ним.

Я открыл первую страницу и не увидел ни одной знакомой буквы — одни закорючки. Я осторожно пролистал блокнот и понял, что кроме этих значков здесь ничего нет.

— Это что, тайнопись?

— Это письмена богов.

— Этих самых, которых тринадцать? — спросил я, он не ответил.

Я снова вернулся к началу, в самом верху первой страницы была такая надпись (опять же не ручаюсь за правильность воспроизведения)[4]:

— Что тут написано? — я встал из-за стола и подошел к Профиту поближе.

— «Асобит ом гад», — сказал он с какой-то возвышенной ноткой в голосе.

— Переведите, Апорит, — неожиданно для себя я назвал его этим нелепым прозвищем.

— «Мысль есть бог».

— Вы хотите сказать, что все тринадцать богов у вас в голове? — я постучал пальцем по своему лбу.

Он задумался.

— Когда-то я действительно думал так, но я ошибался. Может быть, именно я провел Их в наш мир, мир людей.

— Вы привели их в наш мир?

— Да.

Я отдал ему книжицу, но он не спрятал ее, а оставил в руках.

— Расскажите мне о вашей семье, Апорит.

— У меня нет семьи, — виноватая усмешка озарила его истощенное лицо.

— Вы не были женаты?

— Был. Но жена ушла от меня, как только я не пошел на работу, а начал писать «Гасабос».

— «Гасабос» — это ваша книга?

— Да, — он погладил ладонью темную обложку. — Ее мне диктуют Боги.

— А где вы работали до этого?

— Не помню, — ответил он после долгой паузы.

— У вас были дети?

На этот раз пауза затянулась еще дольше.

— Не помню…

— Послушайте, Апорит, эти ваши тринадцать богов. Люди поклонялись им когда-нибудь раньше, до вас?

— Наверное. Только очень давно. А, может быть, не только люди.

— Их тринадцать.

Он кивнул.

— А Иегова? Христианский бог? Аллах? Они тоже существуют на самом деле? — я не был верующим, и потому мог позволить себе такой вопрос.

— Безусловно, существуют. Но понимаете, док, религия — это сложная штука. Когда появляются новые боги, старые объявляются злыми демонами.

— Следовательно, кроме ваших тринадцати богов, все остальные, в которых когда-либо верили люди — злые демоны.

— Да. Только не применяйте к ним понятие «зло», док. Многие из этих демонов бесследно исчезли во мраке времени.

— Хорошо, Апорит. У ваших тринадцати богов есть имена?

— Да, док.

— И кто же из них главный?

— Это сложный вопрос, док. Каждый вправе выбрать себе одного бога, наиболее соответствующего своему внутреннему «я» и считать его главным. И чем больше людей верят в одного бога, тем он могущественнее.

— И какого бога избрали вы?

— Мирто. Бога Смерти, Черного Обладателя Косы.

В комнате было тепло, но по моей спине внезапно пробежал холод.

— Бога смерти? — переспросил я.

— Мирто, — сказал он. Электрическая лампа на столе мигнула.

— А в остальных двенадцать тоже кто-то верит?

— Да. Если в богов никто не верит, они умирают.

— И все эти… верующие — пациенты нашей клиники?

— Не только.

Я обошел стол и сел в кресло.

— Послушайте, Апорит. Вы можете призвать какого-нибудь бога сюда? Например, вашего Мирто?

— Могу. Но мне будет сложно. И вы ничего не заметите, док. Потому что вы не верите.

— Ну, попробуйте, — попросил я.

— С доком Хэмфри мне было бы легче. Хорошо, я попробую.

Он закрыл глаза, раздвинул руки в стороны, зажав блокнот между коленями, и выдохнул:

— Мирто!

Ничего не происходило. Ничего и не должно было происходить, следуя здравому смыслу. Но мы находились в психиатрической клинике.

Вдруг лампа опять мигнула. А потом накал спирали начал увеличиваться, лампа сияла все ярче и ярче.

— Мирто! — прохрипел Профит.

На лампу уже невозможно было смотреть. Я никогда не отрицал существования паранормальных возможностей человека и потому с интересом наблюдал за проявлением одной из них.

Веки Профита дрогнули, и глаза его начали открываться… И я не увидел белков, его глаза были абсолютно черными, и они в упор смотрели на меня.

— Э фили! — прошептали потемневшие губы.

И тут мое сердце остановилось. Черные глаза торжествующе буравили меня в самом настоящем смысле этого слова, а сердце и не думало продолжать гнать кровь по моим артериям и венам. Клетки тела задыхались без кислорода, и я медленно начал умирать.

Тут накал лампы достиг предела, стеклянная колба лопнула, погрузив комнату в абсолютный мрак. «Тук», — сказало мое сердце. Ну, давай еще, несчастный насос! Тук. Еще раз, глупый полуфабрикат для котлет! Тук. Тук. Тук.

Я был жив. Я продолжал жить. Моя сорочка была насквозь мокрой от пота, а руки мелко дрожали, как у больного delirium tremens[5]. Нажав на ощупь кнопку под столом, я отер взмокший лоб.

— С вами все в порядке, док? Что-то случилось с электричеством? — санитар Джонсон включил лампы дневного света на потолке и подозрительно оглядел комнату. Профит-Апорит как ни в чем не бывало сидел в кресле и невинно улыбался. Блокнот он уже спрятал в карман и застегнул его на пуговичку.

— С вами все в порядке, док? — еще раз спросил Джонсон.

— Да, Джонсон, я в полном порядке. Отведите Адама Профита в его комнату и зайдите ко мне.

Профит послушно встал и зашагал к двери.

— Постойте, Адам. Зачем вы хотели меня убить? — я решил идти напролом.

Но Профит лишь удивленно моргнул.

— Убить вас? Если бы Мирто хотел вас убить, то мы бы с вами сейчас не разговаривали. И еще. Скоро на Земле родится Дис-От, сын Тринадцати. И тогда…

Но Джонсон уже вывел его из моего кабинета. Он что-то еще кричал в коридоре, но я ничего не разобрал. Вскоре в дверь постучали, и в кабинет заглянула коротко стриженая с бычьей шеей голова Джонсона.

— Можно, док?

— Да, заходите и присаживайтесь, Джонсон. Расскажите мне все, что вы знаете об этом Профите.

— Спокоен, дружелюбен, приветлив, разговорчив. Может войти в доверие даже к египетской мумии, сэр.

— Он много общается с другими больными?

— Со всеми, сэр. Он необычайно общителен.

— Вы заметили у него на скуле…

— Да, сэр. Его очень не любит один психопат с диагнозом religiosa mania, Игнатий Лойола. Позавчера напал на Профита в столовой и успел двинуть ему пару раз, Профит совсем не защищался. Но уверяю вас, это единичный инцидент. Заменить вам лампочку?

— Будьте любезны, Джонсон.

Я подошел вплотную к санитару, его шею тонкой змейкой опоясывала золотая цепочка, на ней висело крохотное распятие. Наши глаза встретились.

— Джонсон, — твердо сказал я, — вы верите в Тринадцать богов?

Он попытался отвести взгляд, потом выплюнул зубочистку в урну и ответил:

— Да.

* * *
Утром следующего дня я пришел в клинику в приподнятом состоянии. Непрерывный дождик сменился первым искрящимся под лучами солнца снегом, который постепенно укрывал землю. Первой, кого я встретил в коридоре, была Клара — безобидная старушка шестидесяти шести лет. Она опять связала все свои вещи в узел из простыни и искала, куда бы все это спрятать.

— Доброе утро, Клара.

— Доброе утро, док, — пропищала она, прижимая к груди свое имущество. Я пошел было дальше, но вернулся и спросил, не знаю, что меня дернуло:

— Клара, вы не знаете, что такое «Э фили»?

— Знаю. Это значит «Я здесь».

Я остановился, сердце бешено колотилось внутри груди.

До полудня я был занят тем, что пытался отсортировать не разобранные еще бумаги доктора Хэмфри. Мисс Ростоф любезно принесла мне кофе, оставив после себя в комнате едва слышный аромат духов. Из-за этого запаха я не мог больше заниматься такой нудной работой и поэтому, наскоро влив в себя кофе, вышел прогуляться в коридор.

Вдали я увидел медленно бредущего Профита. Удивительно, как я его раньше не замечал? Я ускорил шаг, но, оказывается, за этим политеистом шел не только я. Высокий больной с козлиной бородкой и психопатично горящими глазами (это был самозваный Игнатий Лойола) чуть ли не бегом приближался к Профиту. И, как всегда бывает в таких случаях, поблизости не было ни одного санитара.

— Профит! — крикнул я, но было уже поздно. Лойола схватил его за плечи и с разгона ударил им по стеклу. И пуленепробиваемое стекло с треском вылетело из рамы, а тщедушное тело Профита упало вниз, наружу. «Третий этаж», — подумал я.

Лойола раздвинул руки крестом и, наступая на меня, возопил:

— Я низверг дракона, который есть Диавол и Сатана, в бездну огненную, а прочие идолослужители будут убиты мечом сидящего на коне!

Тут, на этих словах, его старательно скрутили с опозданием подоспевшие санитары.

Множество больных прильнуло к окнам. На белом асфальте лежало мертвое тело Профита-Апорита, оно было похоже на сломанную игрушку. Снежинки кружили в воздухе танец смерти. Четыре тысячи глаз, в том числе и мои, глядели на маленькое тело из окон.

«Твой Мирто забрал тебя», — подумал я. Не знаю, о чем думали остальные: больные, санитары, врачи, — но я почувствовал, что что-то происходит. Я буквально услышал мысли тысячи людей, и все они думали одно и то же: «Мирто!» По телу моему пробежала дрожь, а мир перед глазами стал бесцветным. Мирто! Глазные яблоки стали нестерпимо болеть, а по щекам непрерывно текли слезы. Мирто! Над телом Профита стал собираться и клубиться какой-то черный дым. Мирто!

Мысли стали преобразовываться в реальность. Черный дым стал собираться в неестественно высокую фигуру. Я увидел черный плащ, косу, похожую на букву Т, и, мне кажется, были еще сложенные черные крылья за спиной этого неведомого существа.

Мирто, Великий бог Смерти, Черный Обладатель Косы Всемогущества, Милостивый для страждущих, Повелитель мертвых, Властитель Зияющей Бездны, Покровитель могил! Мирто! Коса Твоя жнет души. Мирто! Имя Тебе — Справедливость. Мирто!

Мирто склонился над своим приверженцем Апоритом и слился с ним в единое целое. Через мгновение все исчезло. На асфальте осталось лишь черное пятно. Я начал терять связи с действительностью, я начал сходить с ума. Моего плеча коснулась прохладная ладошка мисс Ростоф.

— Выпейте, док, — она протянула мне стакан воды.

* * *
Проснулся я, когда совсем стемнело. Заглянул Джонсон, во рту у него была зубочистка.

— Все в порядке, док?

— Скажите, Джонсон, тело… Его нашли?

— Нет, док, никакого тела не было. Сделать вам кофе?

— Спасибо, не надо. А в какую комнату поместили Игнатия Лойолу?

Джонсон удивленно посмотрел на меня и ответил:

— В сто шестьдесят девятую, сэр. Мы решили пока держать его одного…

— Спасибо, Джонсон. Я сейчас пойду домой.

— Оденьтесь потеплее, сэр. Там очень холодно.

Я шел по темному коридору клиники и думал о событиях, свидетелем и участником которых я стал. Все никак не хотело укладываться в привычные рамки.

Не знаю почему, но мне захотелось пройти мимо комнаты номер 169, где находился плененный Игнатий Лойола. У двери этой комнаты я увидел десятилетнюю девочку Марту. Она обычно лежала в полной неподвижности, изредка приходя в сознание и обретая способность двигаться. Встретить ее здесь я совсем не ожидал.

— Что ты делаешь, Марта?

Девочка вздрогнула и спрятала фломастер за спину. Я подошел ближе. На двери с цифрами 169 в полуметре от пола эта девчонка накарябала надпись:

— Что это, Марта? Что это означает?

Она улыбнулась.

— Мирто, — сказала она. — Смерть.

Через три дня Лойола умер, так и не выйдя из своей комнаты.

* * *
Мысль есть бог.

Мысль есть реальность.

14.9.1997, 2002

Смысл

На сорок четвертом этаже многоэтажного офиса одной фирмы в девять часов вечера находился ее финансовый советник Бертран Рассел. Он был молод, красив, умен, но…

— В жизни смысла нет, — сказал Рассел, открыл окно, залез на подоконник и с сентиментальной улыбкой спрыгнул вниз.

* * *
У себя дома Рейчел Лэрд набрала в ванну горячей воды, скинула халат, полюбовалась минуту своим отражением в зеркале и погрузилась в воду. Со стены на нее глядела ее собственная фотография из журнала мод. Она прикрыла глаза с красивыми длинными ресницами и максимально расслабила все свои мышцы, но…

— В жизни смысла нет, — пробормотала Рейчел, взяла с раковины забытое ее парнем лезвие и вскрыла себе вены.

* * *
Люк Пелем, американский астронавт, совершал выход в открытый космос. Звезды, более яркие, чем с Земли, равнодушно встретили его. Пелем неловко кувыркнулся в пространстве и посмотрел вниз. Там его ждала красавица жена и трое сыновей, но…

— В жизни смысла нет, — передал Пелем по рации и разгерметизировал скафандр.

* * *
Целых два часа Филип Мэдисон рубил дрова для своей ненасытной печурки. Но когда стемнело и, вдобавок, повалил снег, он бросил топор и пошёл в избушку. Там он скинул взмокший от пота свитер, налил в блюдце молока своему коту Тому, подкинул в огонь несколько поленьев и…

— В жизни смысла нет, — сказал Мэдисон, пошёл в сарай и повесился.

* * *
Эти люди, как и многие другие, совершившие подобные поступки, никогда не встречались друг с другом и даже не подозревали о взаимном существовании. Так что их действия были никак не взаимосвязаны. И все же в том, что они совершили, есть смысл… Но…

В жизни смысла нет!

2.10.1997


Вариант, предложенный Г. М. П.

…Целых два часа Филип Мэдисон рубил дрова для своей ненасытной печурки. После этого он бросил топор и пошёл в избушку. Там он скинул взмокший от пота свитер, налил в блюдце молока своему коту, подкинул в огонь несколько поленьев и…

— В жизни смысла нет, — сказал Мэдисон, надел другой свитер и пошёл рубить дрова опять.

Мерзость

Пробирающий до костей северный ветер яростно трепал огромную афишу с умело нарисованной воинственной девой. До начала оперы великого Вагнера оставались считанные минуты, когда в самом темном месте улицы, у разбитого фонаря появился чудесный неземной свет, а из этого света возникла сияющая крылатая фигура. Но сияние быстро прекратилось — незнакомец поспешно накинул на увенчанные крыльями плечи непромокаемый плащ, отчего и сам стал как-то поменьше ростом, совсем как обычный представитель человеческого рода. Он с интересом понаблюдал за непрерывным и молчаливым потоком людей, который вливался в огромное здание оперного театра, потом сам присоединился к ним. В руке его белой птицей затрепетал билет.

Наконец, незнакомец добрался до нужного ему балкона, инструменты в это время грянули увертюру.

— Вообще-то тут никого не должно быть, кроме нас, — проскрипел раздраженный голос слева.

— Извините, пожалуйста…

— Успокойся, Дик, — голос справа. — Устраивайтесь поудобнее. Меня зовут Рич.

— Иннокентиус, — пришелец вежливо поклонился.

— Значит, Кент, — категорично заявил Рич, Дик что-то недовольно пробурчал. Кент сел на единственный свободный стул посредине, между Диком и Ричем.

— Снимай плащ, Кент, — сказал Рич (он был явно более общительным, чем его хмурый друг).

— Нет, это лишнее, — Кент посмотрел налево, изобразив на лице самое раскаенное выражение, но Дик склонился над толстой тетрадью, а его шариковая ручка молнией выводила буквы, слова, предложения.

По-видимому, они заниматься в оперном театре собственным литературным творчеством. Кент не стал им мешать и обратил все свое внимание на сцену.

Внезапно Дик неожиданно подобревшим голосом сказал:

— Передай Ричу, — и ткнул ему в руки свою тетрадь.

Кент исполнил просьбу и краем глаза заметил, что Рич, похихикивая, прочел написанное, потом извлек из кармана собственную ручку и тоже начал писать в тетради.

Через минуту Рич сказал, дотронувшись до плеча соседа:

— Кент, передай, пожалуйста, Дику.

Кент сделал это и почувствовал, что интерес к опере падает.

— Что вы пишете?

Рич самодовольно усмехнулся:

— Совместное произведение. Это будет небольшой роман.

— Передай Ричу, — и пухлая тетрадь снова оказалась в руках Кента.

— Можно посмотреть? — рискнул спросить он.

— Почему же нельзя? — оскалился Дик. — Искусство принадлежит народу. Пожалуйста!

Кент опустил взгляд на тускло освещенную страницу и наткнулся на фразу: «Профессор дрожащими руками снял грязные трусы…» Кент вздрогнул, но пересилил свое отвращение к литературе подобного рода, открыл первую страницу и углубился в чтение. Дочитав до конца, он чуть не выкинул рукопись с балкона от омерзения.

— Как вы можете такое писать? — изумленно вопросил он. — Вы же умные, образованные люди! Неужели нет светлого начала в ваших душах?

Рич мелко захихикал, оскалив мелкие зубки, а Дик засмеялся, его смех был подобен собачьему лаю.

— Ты просто не понимаешь всего философского смысла, дорогой наш Кент! — сказал Рич.

— Но это же просто…

— Нет-нет, это не то, что ты думаешь, — сказал Дик. — Мы работаем в журнале «Ноу Лимит», так что это всего лишь средство нашего существования.

— Неужели вы не могли найти себе работу подостойнее, пусть даже и менее оплачиваемую?

Непонятно почему, но Рич обиделся.

— Если хочешь знать, — процедил он сквозь зубы, — то даже Фред Мирроу звал меня в соавторы, но я отказался.

Имя Фред Мирроу кое-что значило: он был широко известным автором «космических опер», и каждая его книга поражала грандиозностью замысла и мастерством его реализации.

Рич отобрал тетрадь у Кента и продолжил писанину. Когда он передавал ее своему соавтору, Кент не удержался и прочитал новонаписанное. Так продолжалось несколько часов. Дик остервенело насиловал бумагу, Рич с капающей изо рта слюной вторил ему, а Кент читал их рождающееся произведение, и оно уже не казалось ему столь гадким, как раньше. Наконец, он и сам начал посмеиваться, хотя и не переставал повторять: «Ничего более мерзостного я никогда не читал раньше!»

Опера закончилась, и наша троица вышла на улицу. Тут литераторы распрощались с Кентом и пожелали ему всего хорошего. Кент помахал им рукой и быстро пошел в самую безлюдную часть города. Там он воздел глаза к небу и скинул плащ с плеч, но… его прекрасные сверкающие крылья почернели, пожухли и черными хлопьями пепла осыпались на сырую землю. Маленький червячок вины превратился во всепоглощающее чувство раскаяния. Но было уже поздно.

* * *
Уже под утро два человеческих подобия, до горла залитые спиртосодержащими жидкостями, вывалились из ночного стрип-бара. Рич, пройдя несколько шагов, согнулся, засунул два пальца в рот и исторгнул из себя содержимое своего желудка. Дик зло посмеивался над ним: им наоборот овладела жажда бунтарства и разрушения. Так как было темно, хоть глаз выколи, он достал из-за пазухи новую рукопись, написанную ими в опере и, ругаясь самыми последними словами, поджег ее, как факел.

— Истинные произведения искусства не горят, — отдышавшись, сказал Рич, но тетрадь сгорела дотла.

Друзья обнялись и двинулись по улице, домой. Едва стихли звуки их нетвердых шагов, от стены отделился странный темный силуэт. Он наклонился над жалкими остатками писанины. Послышался приглушенный смешок. Черные частицы сожженной бумаги вздрогнули и стали сползаться в одно целое, белеть, распрямляться…

3.10.1997, 2002

Самоубийство

— Алло, это служба доверия?

— Да, говорите.

— Я хочу совершить самоубийство.

— Подождите, не вешайте трубку. Гарри!

Гарри:

— О, черт! Уже нельзя пописать спокойно. Опять какому-то придурку надоело жить… Алло, говорите! Вот дерьмо, повесили трубку…

Я стоял перед дверью и задумчиво разглядывал позеленевшую табличку на ней. Она выглядела весьма неординарно:

Вдобавок, на табличке виднелись следы плевка, уже высохшего, однако. Наконец, я решился и только хотел постучать, как дверь распахнулась, и невысокий человечек в плохом сером костюме чуть не врезался мне в грудь.

— Мистер Харди?

Человечек нервно вздрогнул, кивнул, посмотрел на часы.

— Вы к мистеру Харди? — спросил он, испуганно таращась на меня.

— Да, я друг Большого Фила, и он дал мне этот адрес.

— А, Большой Фил! — он запустил руку в свои остатки волос, на плечи посыпались килограммы перхоти. — Так вы по делу? Я и есть мистер Харди. Заходите, пожалуйста.

Кабинет был пуст, если не считать старого дубового стола, на крышке которого виднелись следы от жевательных резинок и разлитого кофе, и трех колченогих стульев; на одном из них сиротливо устроился древний «ундервуд» (его вполне можно было сдать в музей). Да, в углу еще стояло мусорное ведро. Харди уселся за стол под угрожающий скрип стула, но я не хотел попасть в неловкое положение и остался стоять.

— Итак? — он попытался ободряюще улыбнуться.

— Меня зовут Бен Труман.

— И вы хотите…

— Я хочу совершить самоубийство, — скучающе процедил я и щелчком сбил со своего двухсотдолларового плаща приставшую пушинку.

— Чье?

— Свое, естественно.

— Вы попали по адресу! — Харди вскочил, обежал вокруг стола и снова сел. — Я один из крупнейших в городе специалистов по «фело-де-се», я изучил всю суицидальную литературу, которая только существует, самоубийство — мое второе имя!

Он самодовольно надулся, скаля испорченные зубы.

— Сколько это будет стоить? — я с трудом сдержал зевок. Как я и ожидал, Харди цепким взглядом ростовщика и карманника осмотрел мою одежду.

— Пятьсот долларов, — не моргнув глазом, бессовестно заявил он. — Плюс сто долларов за оформление всех соответствующих документов, плюс триста долларов за организацию похорон. Написание некролога и рассылка поздравлений, простите, приглашений — совершенно бесплатно.

— Это все лишнее, — я достал бумажник и отсчитал ему пять сотен зеленых, он глядел на них, как изголодавшийся удав на жирного кролика. — С чего начнем?

— Всего лишь одна формальность, — Харди положил на стол чистый лист бумаги и ручку. — Пишите: «В моей смерти прошу никого не винить».

— Повторите, пожалуйста, — я все-таки рискнул сесть.

— Где-то у меня был образец[6]… — Харди начал стучать ящиками стола, но ничего не нашел. — Не забудьте расписаться и поставить дату.

Так или иначе, посмертная записка была написана, и я спрятал ее в бумажник.

— Так… — Харди довольно потер руки. — И какую же смерть вы предпочитаете, Бен?

— Мне как-то все равно.

— Тогда держите!

Он протянул мне прозрачный флакончик с таблетками.

— Что это?

— Вечером перед сном выпей все десять — и тихий, безболезненный переход в другой мир совершится сам собой.

Я был немного разочарован. Но деньги были уже уплачены, я попрощался и пошел домой.

В девять часов вечера я посмотрел в окно на закат, принял душ, побрился, почистил зубы, проглотил одну за другой все таблетки и с чистой совестью лег спать. Посмертная записка была пришпилена на письменном столе, на самом видном месте.

Через два часа я проснулся и попал в девятый круг Ада — меня рвало так, как никогда в жизни, ядаже не успел добежать до туалета. Когда рвота прекратилась, я напился воды из-под крана, проблевался еще пару раз и оставшуюся часть ночи провел на диванчике в гостиной.

* * *
Я ворвался в контору Декстера Харди как тайфун, как цунами! Я ругал его, как только мог, самыми последними словами. Он только обиженно моргал и, когда мой поток проклятий иссяк, пропищал:

— У вас ничего не получилось?

— Как видишь, нет, скотина. Давай деньги назад, я поищу другого специалиста и заодно заявлю на тебя в полицию!

Не успел я договорить, как Харди бросился на колени и обхватил меня руками.

— Мистер Труман, простите меня! Я забыл посмотреть срок годности препарата, честное слово! Но позвольте мне исправиться, не пройдет и десять часов, как вы будете мертвы в самом наилучшем виде!

Я смотрел сверху на его лысину, и мне стало его жалко.

— Встаньте, Харди, я даю вам еще один шанс. Что же вы предложите теперь?

* * *
Харди напустил в ванну горячую воду, проверил пальцем ее температуру и с кривой улыбкой повернулся ко мне.

— Неплохая у тебя квартирка, Бен. А теперь раздевайся, лезь в воду и вскрой себе вены. Держи!

Он вручил мне новую упаковку лезвий «Жилетт». Я взялся за верхнюю пуговицу рубашки и спросил:

— Мне что, при тебе разоблачаться?

Харди заморгал, потом вышел и спросил из-за двери:

— Ты уже разделся?

Я снял одежду и аккуратно сложил ее на полу. Вода была очень горячей, голова моя закружилась. Взяв в пальцы ставшее скользким лезвие, я проделал эту крайне болезненную и неприятную процедуру. Вода быстро начала краснеть, и я потерял сознание…

* * *
Очнулся я оттого, что начал замерзать. Я открыл глаза и мне чуть не стало плохо от отвратительно алого цвета воды. И я был жив.

* * *
— Харди, говнюк! — дверь с перевернутой табличкой чуть не вылетела с петель от моего пинка ногой.

Его голова при моем появлении задергалась вверх-вниз.

— Идиот! Кретин! — взвизгнул он. — Ты как вскрывал вены?!

Я немного охладел и показал ему, как.

— Болван! — вопил он. — Надо было резать вдоль, по ходу сосудов! Не поперек, а вдоль! Вдоль, а не поперек!

— Извини, Харди, я этого не знал…

Он вскочил.

— Идем, я сам сделаю тебе это.

Я вздрогнул.

— Не надо, Харди. Это все-таки очень больно. Придумай мне другое «фело-де-се».

Он ненадолго задумался.

— Держи! — в руках у него была обыкновенная веревка с петлей.

* * *
— Это так же просто, как пукнуть, — Харди кратко пояснил мне основы теории повешивания. Я засунул голову в петлю и замер.

— Мне надо всего лишь спрыгнуть? — спросил я наивно.

— Да. Как дважды два.

Я оттолкнулся от стула и спрыгнул с него… И это тоже было очень больно, а еще больнее было падать на каменный пол, я здорово ушиб копчик и крестец. Харди округлившимися глазами смотрел на одиноко болтающийся обрывок веревки.

— Слушай, Бен… Ты случайно не сумасшедший?

Я застонал, захрипел, закашлялся. И я опять был жив. И у меня не было сил бранить этого безмозглого Харди.

* * *
Мы стояли на крыше небоскреба и смотрели вниз, петля все еще опоясывала мою шею вторым галстуком. Но мне эта затея уже перестала нравиться.

— Мне надо всего лишь сделать шаг, Харди?

— Да-да, — торопливо забормотал он. — Делай шаг.

Я опять глянул вниз, на людской муравейник. Харди запрыгнул на бортик, окаймляющий крышу, и стал бесстрашно прогуливаться туда-сюда, что-то насвистывая, фальшиво и раздраженно.

— Делай шаг, Бен, делай шаг! — пропел он. Внезапно его нога наступила на кучку свежего голубиного помета, он взмахнул руками и с тихим вскриком упал вниз. Я наблюдал за каждым мгновением его полета. Он падал всего лишь несколько секунд, но для него это было целой вечностью. Так, во всяком случае, мне кажется.

Я снял с шеи петлю и выкинул ее вслед за Харди. Кое в чем я был ему даже благодарен. Я развернулся и пошел домой, сегодня был последний день моего отпуска.

6.10.1997

Величие

Верховный Генералиссимус Солнечной системы и ее окрестностей Александр фон Блутхарт Великий, уже несколько десятилетий сжимающий в своей железной руке жизни и судьбы двух триллионов живых существ рода Homo Sapiens, аккуратно поставил на поверхность стола опустошенную чашку кофе и наклонился над мерцающим экраном. Тонкие гибкие пальцы привычно легли на клавиатуру. На экране появилось лицо его верного секретаря Блауберга.

— Доброе утро, сэр, — голос секретаря был слегка искажен высокочастотными помехами.

— Данные, — кратко потребовал Блутхарт.

— Есть, сэр! Восстание на Меркурии подавлено, наши потери составили…

— Дальше! — такие мелочи, как людские жизни, Генералиссимуса не интересовали и не должны были интересовать.

— Повстанцы Титана захватили 52 % территории…

Внезапно в разговор вклинился Верховный Медик Земли, его постное лицо, как всегда, было патологически неподвижным.

— Доброе утро, сэр, — прогудел он. — Позвольте поздравить вас с пополнением вашего семейства. Ваша жена благополучно родила вашего четвертого ребенка. Как думаете назвать сына?

— Александр Четвертый, — ответил Блутхарт.

Верховный Медик исчез, и только сейчас Генералиссимус вспомнил, что предыдущего ребенка он назвал Александром Вторым. Да, точно, его первенец была девочка, и он нарек ее Атеной. Следовательно, в нумерации детей мужского пола появилась погрешность.

— На Луне завершилась постройка военного космолета первого класса «Штернфауст», — продолжал нудно бубнить секретарь.

— Глобальная карта, — приказал Блутхарт.

На экране развернулось схематическое изображение Солнечной системы, планеты жутко медленно, но неукротимо и математически правильно двигались вокруг желтого карлика со спектральным классом G2. Пальцы быстро застучали по клавиатуре, увеличивая масштаб особенно активных регионов. Наконец, внимание Блутхарта привлекла маленькая точка, приближающаяся к Плутону.

— Космический корабль регистрационный номер 74! — Блутхарт наклонился к микрофону. — Приказ: сменить курс и следовать к Юпитеру.

Ответа не было, но Блутхарт был спокоен. Он знал, что его приказ корабль получит только через пять часов.

На экране опять возник Блауберг.

— Сэр, на Церере полковник Нико снова объявил суверенитет…

Блутхарт молниеносно нашел нужный район, неподалеку от этой строптивой маленькой планеты с черепашьей скоростью покорял пространство супертяжелый боевой корабль «Зигфрид».

— Количество жителей на Церере?

— Три миллиона двести тысяч, — бесстрастно ответил секретарь.

Блутхарт немедленно приказал «Зигфриду» отклониться от курса и бомбардировать Цереру термоядерными бомбами общей мощностью двести гигатонн. Он хорошо осознавал жестокость этого поступка, но это должно было научить других, как не повиноваться Александру фон Блутхарту Великому. А этих других было очень много.

Через двадцать минут «Зигфрид» был на нужной дистанции от Цереры. Спокойно заработали его смертельные установки. Когда было все кончено, Блутхарт спросил:

— Количество жителей на Церере?

— Ноль, — ответил секретарь. — Малая планета Церера уничтожена. Боевой корабль «Зигфрид» возобновил выполнение предыдущего приказа.

На лице Александра фон Блутхарта появилась счастливая улыбка. Это была улыбка бога, всемогущего надчеловеческого существа, каким он, в сущности, и был.

— На сегодня хватит, Блауберг.

— До свидания, сэр.

Экран погас, но Блутхарт все еще сидел перед ним. Улыбка небожителя неуловимо таяла, исчезала. Наконец он встал, потянулся и вышел из комнаты, заперев дверь на кодовый замок.

Прямо за дверью на обшарпанной стене висело разбитое зеркало. Согнав с него огромного таракана, Блутхарт посмотрел на свое впалое лицо, неравномерно заросшее густой щетиной, на черные мешки под глазами, гнилые шатающиеся зубы. Поковыряв грязным пальцем с обломанным ногтем во рту, Блутхарт сплюнул, надел на голову дырявую шляпу и вышел на улицу.

Грязные голые ребятишки, у которых не было ни родителей, ни одежды, ни забот, вскочили с грязного песка и побежали к нему.

— Придурок Харди! — дразнили они его. — Харди-придурок!

Александр фон Блутхарт неожиданно осознал, что на самом деле является Алексом Харди, и от этого из его глаз покатились скудные слезы. Проявление чужой слабости еще больше обрадовало детей, а один из них, наиболее дерзкий, сбил с него шляпу на землю. Харди рассвирепел, схватил камень и швырнул ним в обидчика; тот упал, пораженный в голову, и больше уже не вставал. Дети разбежались.

— Эй, Харди! — к нему приближался широкоплечий мужчина по имени Юджин, он перешагнул через труп ребенка, положил свою сильную руку на плечо Харди и прямолинейно спросил:

— Харди, правда ли то, что ты нашел компьютер и теперь играешь на нем с утра до вечера и от этого у тебя крыша поехала?

Харди не торопился отвечать.

— Хороший комбинезон, Юджин, — он осторожно потрогал плотную ткань. — Дай пожрать, а?

* * *
— Сэр, у нас новый приказ с Земли: направляться к Юпитеру!

— Выполнять приказ.

— Но, сэр…

— Лейтенант, приказы даются для того, чтобы их выполнять, а не обсуждать. Выполняйте!

— Есть, сэр!

11.11.1997

Цивилизация

Целых два часа я прилежно изучал дело под номером 10905, ибо правосудие не имело права совершить ошибку, а в моем лице объединялись функции судьи, адвоката, прокурора, присяжных и палача. Слушание дела было назначено ровно на полдень, и именно в это время дверь в мой кабинет открылась, и двое ребят в ярко-белых униформах ввели подсудимого. Он был невысокого роста, с неправдоподобно честными глазами, а его дочерна загоревшая кожа свидетельствовала о том, что он воспользовался услугами нашей компании.

— Мистер Роб Андерсон, меня зовут Эрл, — вежливо представился я. Мы остались наедине.

— Паршивый пробирочник! — услышать это от него я не ожидал и поэтому отделался служебной фразой:

— Мистер Роб Андерсон, сожалею, но вам придется забыть на время о ваших расовых предрассудках, пока не будет установлена степень вашей вины и ваше наказание.

Вызывающе развалившись в кресле, он нагло усмехнулся, но все-таки смолчал. Я заглянул в служебные бумаги.

— Седьмого августа этого года, то есть три дня назад, вы приобрели у нашей компании индивидуальное хронопутешествие в прошлое…

— Это был рай! — восхищенно воскликнул он, внезапно оживившись. — Я был в раю, пока ваши мордовороты не вытащили меня оттуда силой!

— Это была вынужденная мера, Роб. Вы ничего не смогли дать этим людям, жившим тридцать тысяч лет назад, а все ваши поступки можно определить как преступные и порочные.

— Не может быть, Эрл! — он был по-настоящему изумлен. — Вы что-то напутали в своей конторе.

Я позволил себе улыбнуться.

— Давайте вместе разберем последствия вашего хронопутешествия. В первый же день вашего пребывания там вы встретили племя…

— Да, — протянул он. — Это было совсем небольшое племя, человек сто. Хотя меня и предупреждали о возможной агрессивности, они были на редкость дружелюбны. Хотя женщины у них, честно сказать, немного страшноваты…

— Так вот, о женщинах. До вашего прибытия их купание в речке воспринималось мужчинами как вполне обыденное явление, даже не заслуживающее их внимания. Как только там появились вы, мужчины стали прятаться в кустах и украдкой подсматривать за голыми соплеменницами, лелея в своих не слишком развитых разумах самые грязные мысли…

Учитывая мое происхождение, я сделал ударение на слове «грязные». Роб Андерсон растерянно почесал подбородок, он явно не понимал, чего же плохого он тут сделал.

— А что произошло на шестой день?

— Вы про что?

— Не припоминаете? Я имею в виду дикий виноград.

Он вспомнил и самодовольно улыбнулся:

— Да, было дело. Я собрал немного этой кислятины и сделал немного вина. Оно было отвратительным, но старейшины были от него в восторге… И тогда я научил их виноделию… Чего же тут плохого?

Я опять пролистал рапорт службы наблюдения.

— Через неделю все племя ударилось в пьяный разгул, — резко сказал я.

— Да, у них слабоватые головы, — он опять улыбнулся. — Но ничего, пусть привыкают.

— На третий день после начала пьянки нами были зафиксированы случаи половых извращений, которые начали приобретать систематический характер.

Он упрямо замотал головой.

— Тут я не виноват, Эрл. Пусть я попаду в Ад, если это не так.

Я не стал возражать и спросил:

— Так вы оцениваете вашу деятельность в прошлом позитивно?

— Почему бы и нет? Я научил их делать колесо, хотел даже научить их плавить металлы, но не успел. Разве за месяц все успеешь?

— По-моему, Роб Андерсон, все, что вы хотели и могли сделать, вы сделали. А насчет колеса… Вы думаете, что доходчиво им все объяснили?

— Честно говоря, я плохо помню этот момент… Я был немного пьян…

— Зато все, и стар, и млад, отлично усвоили полный набор английских нецензурных слов и выражений. Довольно, Роб Андерсон. Если бы не срабатывал принцип временной устойчивости, неизвестно, что бы вы нашли здесь, в настоящем, когда вернулись. Итак, мой приговор: штраф тридцать тысяч долларов, эти деньги пойдут в благотворительный фонд. Приговор может быть обжалован в установленном порядке.

Он опять улыбнулся, но этот раз презрительно, и положил передо мной на стол платиновую карточку «Америкэн Экспресс». Подписав все необходимые бумаги, мистер Роб Андерсон спросил:

— Я свободен?

— Да, свободны. До свидания.

У двери он остановился.

— Знаете что, Эрл. Через недельку я куплю себе у вашей компании новое хронопутешествие.

— Очень рад за вас.

Он ушел. Я закрыл папку под номером 10905 и взял новое дело. Но в этом случае наша команда не успела среагировать должным образом, и наш клиент, некто Тринкер, остался мертвым в двадцатитысячном году до Рождества Христова. Этот Тринкер решил устроить в палеолите самое настоящее Монте-Карло: он наделал из подручных материалов некоторое подобие игральных карт, домино, костей, разве только не «одноруких бандитов», и обучил игре в них доверчивых туземцев. В пылу азарта племя забыло об охоте и чуть не умерло от голода. Их спас шаман, который каменным топором снес Тринкеру полголовы и проклял его нововведения.

В дверь постучали, в приоткрывшуюся щель заглянул мистер Роб Андерсон.

— И все-таки я заронил там семена цивилизации!

Ноябрь 1997

Приятный парень

Двое, он и она, стояли у берега моря, заходящее солнце бросало на них кровавые зловещие блики. Он смотрел куда-то вдаль, а она изо всех сил пыталась обратить на себя его внимание. Она была немного пьяна, поэтому периодически повисала на его плече.

— Меня зовут Моника, — громко говорила она. — Ты мне очень нравишься. Нет, действительно. И от тебя хорошо пахнет…

Было очень жарко, но он вздрогнул.

— Как тебя зовут? — она обрадовалась, когда он повернул лицо в ее сторону.

Он что-то ответил. Она засмеялась.

— Дуган? Нет, правда? Я никогда раньше не встречала Дуганов. Необычное имя, я его надолго запомню.

Он улыбнулся, алое солнце сверкнуло в его черных глазах. Моника взглянула на свои крошечные золотые часики.

— Уже поздно. Ты не проводишь меня домой?

Дуган неопределенно пожал плечами.

— Я живу совсем одна, неподалеку отсюда.

Он коротко кивнул и что-то спросил. Она звонко засмеялась и потянула его за руку за собой.

Моника действительно жила недалеко. Когда они подошли к ее домику, его рука лежала на ее бедре, а ее смеющееся лицо прижималось к его груди.

— От тебя хорошо пахнет, Дуган, — повторила она. Он ответил долгим жарким поцелуем…

* * *
Через час Дуган пах совсем по-другому. От него несло запахом смерти и крови. Он прошел в ванную, положил опасную бритву на раковину и начал отмывать руки от крови. Окрашенная в красное вода шустрым ручейком исчезала в сливном отверстии. Потом он умыл лицо и прополоскал рот. Намочив немного волосы, он тщательно причесался, внимательно осматривая себя со всех сторон в зеркале. Затем он поправил галстук, отряхнул пылинку с пиджака, положил в рот жевательную резинку без сахара, предохраняющую от кариеса, и вышел из ванной комнаты.

Гостиная выглядела просто ужасно. Если не принимать во внимание поломанную мебель, то залитые кровью пол и стены наводили на мысли о скотобойне. Дуган приостановился, напоследок оглядывая плоды своих рук. Истерзанное тело с одной верхней конечностью лежало на кровати, целомудренно укрытое побагровевшей простыней; вторая рука Моники плавала в чудом оставшемся целым аквариуме, и прекрасные золотые рыбки остервенело кусали свежее мясо. Голову девушки Дуган аккуратно уложил на журнальный столик, а вот глаза, язык и уши довольно небрежно валялись на грязном полу у поверженного телевизора.

Дуган осмотрел комнату, на лице его явно читались презрение и скука. Достав из кармана бумажник, он оставил у двери несколько долларов, после чего покинул оскверненный им дом.

* * *
В одиннадцать часов вечера он стоял у светофора, когда кто-то сзади запустил ему в волосы руку с ярко накрашенными ноготками. Он спокойно обернулся и увидел развязную девицу с небольшим крестиком на красивой шее.

— Хорошая ночь, милашка, — промурлыкала она. — У, ты так приятно пахнешь…

Темные губы Дугана изогнулись в хищной зловещей ухмылке…

Декабрь 1997

Враг

Всякий человек, мня себя свободным, лишь служит ужасной игре темных сил…

— Покуда ты в него веришь, он существует и оказывает на тебя свое воздействие, только твоя вера и составляет его могущество…

И тут безумие впустило в него свои огненные когти и проникло в его душу, раздирая его мысли и чувства…

Эрнст Теодор Амадей Гофман. «Песочный человек».
Часы на покрытой черно-желтыми разводами стене подозрительно зашуршали и начали медленно бить, каждый удар был подобен траурному звону. Я насчитал тринадцать ударов, при каждом из них мое сердце то болезненно замирало в груди, то начинало метаться, как птица в тесной клетке. Наступившая после этого тишина стала давить мне на глаза, и, чтобы не ослепнуть, я громко заорал, как сумасшедший. Тишина мгновенно отступила, но я-то знал, что она притаилась в самом темном углу комнаты и только ждет удобного момента, чтобы напасть на меня врасплох. Часы подумали и ударили еще раз. Часовая стрелка от них лежала у меня в кармане, это была моя месть этому бессовестному тикающему монстру, который все время насмехался надо мной.

«Ничего, когда у тебя закончится завод, я буду смеяться последним», — злорадно забормотал я. Наверное, стоило бы отломать и минутную стрелку, но я боялся подойти к часам ближе расстояния вытянутой руки, и они знали это.

Я медленно, разминая затекшие мышцы, поднялся с грязного пола. Шторы на окне немного раздвинулись и показали мне соблазнительный треугольник ночного неба. Сердце мое бешено заколотилось о грудь, я поскорее прижал его ладонью, чтобы оно не покинуло меня…

Успокоившись через несколько минут, я сделал шаг к окну, стал на колени и заглянул в прореху. Ночь! Мириады звезд своими острейшими световыми иголками вонзились мне в мозг, желая выжечь дотла мою нервную систему, но я вовремя отпрыгнул назад, мгновенно закрыв глаза руками. По моему лицу текла кровь, и я слизывал ее с губ языком. Когда я отошел от последствий коварного нападения, я осторожно задвинул занавески на окне плотнее и заколол их согнутой стрелкой от часов. Изловчившись, эта проклятая стрелка уколола меня в палец. Я погрозил часам кулаком и засунул палец в рот. Кровь, текшая по моему пищеводу, постепенно восстанавливала мои силы и здравость мышления.

Вдруг я почувствовал, как в моем желудке что-то зашевелилось. Я услышал тошнотворное чмоканье. Теплая и соленая кровь маленьким ручейком струилась у меня в горле. И что-то у меня в животе почуяло эту живительную влагу. Что-то в моем желудке развернулось, словно пружина, и начало подниматься по кишкам вверх, перебирая тысячью холодно-стальных ножек. Я в безмолвном ужасе зажал рот руками, чтобы чудовищный червь (в нем было метров двадцать, не меньше) не вылез наружу, иначе я бы умер от страха. И я победил. Тысяченожка протиснулась через сдавленное спазмом горло, потыкалась в зубы своими гнусными кровососущими присосками, потом побежала вверх и свернулась тяжелым клубком между моими мозговыми полушариями, причинив мне такую дикую боль, что я потерял сознание.

Я очнулся, когда капающая откуда-то сверху слизь залила мне все лицо. Я откинул голову набок и меня вырвало зеленой желчью. Часы победно вращали минутную стрелку в обратном направлении и притом в несколько раз быстрее, чем следовало бы. В потолке была дырка. Ее сделала моя соседка сверху, не помню, как ее зовут, но умерла она за несколько дней до Рождества. Через эту дырку она постоянно капала мне на голову всякой гадостью, часто пускала нервно-паралитические газы, запрещенные международной конвенцией. На самом деле моя соседка — межгалактический шпион. Я давно хотел написать об этом. Куда следует. Я это сделаю прямо сейчас. Осторожно переступив через чей-то обезглавленный труп, гниющий на полу (он на секунду приоткрыл один глаз и подмигнул мне), я сел на стул и положил ладони на стол. Передо мной лежал чистый лист бумаги и фломастер. Фломастер был синего цвета, чтобы отгонять злых духов, которым не нравилось, когда я садился за стол что-то написать. Аксурац. Это я вспомнил, как зовут мою соседку. Это ее марсианское имя, я узнал его из радиопередачи про домашних животных. Сейчас радиоприемник тоже был моим врагом. Я взял в руку фломастер и печатными буквами написал вверху листа: «Главному письмо доброжелатель государственной безопасности». Мысли сильно путались. Вдруг по столу пробежал огромный таракан. Он остановился возле моего письма и стал медленно шевелить длинными усами. Я быстро понял, что это тоже шпион, подосланный соседкой, и со всей силы ударил по нему ладонью. С еле слышным скрипом таракан раздавился, показав миру свои отвратительные мутно-белые внутренности, которые повисли на моих пальцах. Они были похожи на те морские водоросли, которые я ел в детстве в китайском ресторанчике. Неожиданно я понял, что не могу прочесть ни одного слова из моего письма. Усы мерзкого насекомого все еще двигались, а передние лапки упорно цеплялись за поверхность стола. Своим письмом я обтер руку от грязи, но ощущение чистоты навеки покинуло меня. Я услышал злорадное хихиканье соседки.

Я встал из-за стола, шатаясь от усталости, и пошел в туалет. В унитазе беспомощно плавал радиоприемник, это я его покарал за то, что он воздействовал на мой мозг невидимыми излучениями. Я посмотрел в зеркало и увидел, что к моей правой щеке присосался здоровый, с кулак, комар. Он пил мою кровь, разбухая прямо на глазах. Нужно было что-нибудь поскорее делать, и я ударился своим лицом о висевшее над раковиной зеркало. С хрустальным звоном тысячи колокольчиков оно разлетелось на мелкие кусочки. Несколько осколков впилось в мое лицо, это было ужасно больно, но зато я избавился от насекомого-паразита. Нестерпимо острая боль заставляла меня тихо стонать сквозь зубы, также меня на время покинула моя бдительность, благодаря которой я был все еще жив.

Я вышел из ванны и, ведя рукой по стене, обклеенной фольгой, добрался до окна и вытер окровавленное лицо шторами. Перед глазами у меня плясали фантастические и сюрреалистические огни. Одна занавеска попыталась любовно обвиться вокруг моей шеи, но я своевременно отскочил от окна. Зрение постепенно восстанавливалось, и первое, что я смог увидеть, были отвратительные золотые часы, те самые, у которых я выломал одну стрелку. К сожалению, мои мучения еще только начинались. Потревоженные прикосновением тряпки кусочки стекла, вонзившиеся в мои щеки, нос, подбородок и лоб, пришли в медленное движение. Каждый крошечный осколочек, острый как скальпель, начал вращаться вокруг своей оси и продвигаться внутри моей плоти к единому центру — моему мозгу. Я упал на пол, перекатился и, ударившись о стену, завопил от нечеловеческой боли. Никто не был способен терпеть эту боль. Никто, кроме меня. Вытерпеть все — это мой единственный шанс продолжать жить, продолжать существовать. Быть может, меня еще найдут люди, настоящие люди, не позволившие своим врагам взять над собой верх. Стало немного легче, я мучительно дышал через нос, стараясь прийти в себя. И тут я услышал тихий, но страшный звук у себя над головой — мерное и зловещее потрескивание. Я посмотрел ввысь и в нескольких миллиметрах от своего лица увидел в стене две черные дырочки, между которыми изредка проскакивала искра. Электричество! Один из самых опасных врагов человечества, окутавший своей сетью весь земной шар. Враг, которого глупые людишки величают своим величайшим благодетелем. Враг, убивающий со скоростью света не только презренную плоть, но и бессмертный разум. Как же я мог забыть об этой электрической розетке?! Так или иначе, я просчитался. Я проиграл. Гудение и потрескивание усилилось, маленькой звездочкой зажглась и умерла еще одна искра…

* * *
Электричество убило мистера Хьюмена.

Как только это произошло, золотые часы на стене торжественно сказали: «Бом-м-м!»

— Наконец-то мы разделались с ним! — довольно прохрипел радиоприемник из унитаза.

— Бом-м-м! — били часы.

— С этим мы долго возились. Но их уже немного осталось, — радиоприемник замолчал.

— Бом-м-м! — согласились часы.

Февраль 1998

Сага о Йоне Смиде, христианском миссионере, и его благих деяниях

Ветер завывал, словно голодный волк, а его жгучее прикосновение было похоже на укусы острых зубов. По заваленной снегом долине устало брел одинокий путник. Его грязно-светлый балахон отнюдь не спасал от холода, но человек упрямо шел к цели, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть на мутный диск луны, имевший нехороший красноватый оттенок. Потом странник продолжал свой путь, все так же держа перед собой в правой руке какой-то небольшой предмет.

Наконец, он достиг пункта назначения — низкой хижины, из которой доносился рев чьих-то мощных глоток. Откинув полог, он ввалился внутрь, в темное, но теплое помещение, согретое добрым десятком горячих тел. Пламя очага скупо освещало хижину. Здесь были жестокие и невинные дети северных морей и ветров — викинги, богатые и не очень земледельцы, каждый год с каменным упорством воюющие за скудный урожай и другие не менее почетные люди. Присутствовал тут и местный законоговоритель — Торстейн Лангсагер.

— Клянусь своим мечом, это Йон Смид, пастырь наших душ! — заорал во всю мощь своих огромных легких воин по имени Бьёрн, его глаза еще не утратили осмысленного блеска из-за долгого бражничанья, а в доказательство своих слов он похлопал ладонью по рукоятке висевшего на его ремне меча.

— Да благословит Бог этот дом, — сильно дрожа, пробормотал Йон Смид; в руке, почти побелевшей от холода, он сжимал деревянный крест с распятием.

— Садись за наш стол, Йон, — позвал его хозяин дома, Кетиль Одноглазый. — Хельга, налей нашему другу эля!

Йон отряхнул с плеч остатки тающего снега и двинулся к столу. Под ноги ему попалась молодая глупая коза, которая обиженно заблеяла, когда гость сильно пнул ее ногой. Хельга, жена Кетиля Одноглазого, щедро, до самых краев, наполнила кружку пенистым элем и поднесла его Смиду. Тот зачем-то широко перекрестил стол и поднес кружку ко рту. Одиннадцать пар глаз (вернее, десять с половиной) настороженно наблюдали за христианским миссионером. Йон Смид не был тут желанным гостем, он был чужаком, и он осознавал это. Но каждая собака в долине знала, что Йон Смид — родич Тангбранда Вильбальдуссона, который вместе с королем Олавом Трюггвасоном[7] огнем и мечом вводил христианство в Норвегии, жестоко расправляясь с язычниками, не желающими оставить веру своих предков. Поэтому спорить с Йоном Смидом или сердить его было небезопасно.

— Как тебе понравился мой эль? — спросил Кетиль, когда кружка была опустошена. Пиво было дрянным, но оно заставило застывшую кровь побежать по жилам быстрее, и потому Йон ответил:

— Добрый эль.

Понемногу отогреваясь, Йон начал внимательно наблюдать за товарищами по столу. У каждого из них и даже у хозяйки на шее, на крепком шнуре висел простенький крест, но даже его наличие не могло ввести христианского миссионера Йона Смида в заблуждение: еще месяц назад его сотрапезники громко возносили славу своим языческим богам (Смид гневно сплюнул на земляной пол), и сейчас они вряд ли отринули свою старую веру, ложную и порочную, ибо она шла не от Бога. «Я окружен заблудшими овцами!» — злобно подумал он.

Полог в дверном проеме легко всколыхнулся.

— Мир этому дому! — в хижине появился новый гость, застольная беседа разом угасла. Йон поднял голову, зрачки его глаз внезапно гневно вспыхнули. Печально известный колдун острова, отъявленный язычник Храфн Вардлок, Заклинатель Духов, по прозвищу Черный, спустился со склонов вулкана Суртсхейм в долину. Поговаривали, что его отцом был ирландский чернокнижник, некоторые считали это выдумкой, но так или иначе, Храфн Вардлок сейчас был здесь, и никто не смел сказать о нем дурного слова.

Колдун мягко, словно кошка, прошел к столу и по чистой случайности сел на скамью рядом с миссионером, Йон Смид прямо задрожал от священного негодования.

— Как жизнь, Кетиль? — с искренним интересом спросил Храфн, пока хозяйка наполняла ему кружку, но не элем, а подогретым козьим молоком; одноглазый воин что-то осторожно буркнул в ответ. Перед тем как пить, колдун выплеснул немного молока на земляной пол.

— Пива! — угрожающе потребовал Йон Смид, косясь на колдуна. Черная бровь Храфна Вардлока насмешливо изогнулась.

— Не время пить, когда твой король сегодня пал в битве, — тихо сказал он, но услышали его все.

— Ложь! — вскинулся миссионер. Колдун улыбнулся, и это еще больше взбесило Смида.

— Ложь! — громко повторил он.

— Он пал в битве с датским и шведским конунгами.

— Откуда ты можешь знать это, колдун?

— Мне принесли эту весть вороны, клюющие трупы, и ветер, шевелящий волосы мертвецов, — ответил поэтической строфой Храфн.

Йон на всякий случай перекрестился. Он хотел спросить, остался ли жив его родич Тангбранд, но поборол в себе это желание, ведь колдун нагло лгал ему, как же иначе.

— Свидетелем моих слов будет Один[8]!

Люди за столом затаили дыхание, услышав имя бога мудрости. Йон Смид, размахивая распятием, закричал:

— Твоя вера лжива и порочна, женовидный обманщик, твои боги есть зло и скверна!

Улыбка мигом исчезла с безволосого лица колдуна. Недобрый огонек мелькнул в его черных бездонных глазах. Люди непроизвольно отшатнулись от его словно бы покрытой мраком фигуры.

— Ты оскорбил меня, служитель покрытого кровью креста. Неизвестно еще, кто из нас двоих лжец!

Законоговоритель Торстейн Лангсагер решил вмешаться в распрю:

— Храфн, прошу тебя! Йон, прости его! Если прольется кровь…

Колдун кинул на Торстейна быстрый взгляд, и слова застряли у того в горле.

— Крови не будет, — заявил Храфн Черный. — Скажи мне, Кетиль, и ты, Торстейн, в какого бога вы верите, во Христа, проповедующего смирение, рабство и мученичество, или в Одина, бога героев?

Законоговоритель и хозяин молчали, низко опустив головы. Колдун мерзко засмеялся.

— Человек… — язвительно произнес он по слогам. — Йон Смид, можешь ли ты доказать мне существование своего бога?

— Конечно! — брызгая слюной, воскликнул миссионер. — Но ты?

— Для меня-то это легче простого, — со спокойной уверенностью сказал Храфн Черный. — Други мои, — повернулся он к жителям долины, — видели ли вы когда-нибудь тролля?

— Да, в детстве я видел тролля, и не один раз, — подтвердил Торстейн Лангсагер.

— Я тоже видел тролля, но очень давно, — кивнул седобородый воин.

— И я…

— Детские сказки, — фыркнул Смид.

— Храфн, не надо тролля! — взмолился один из викингов, Эйрик Троллаэйра. Ему было чего бояться, ведь много лет назад старая прорицательница сказала Эйрику, что его лопоухие уши похожи на уши тролля. Поэтому Эйрик Троллаэйра[9] боялся, что какой-нибудь тролль не пришел к нему за своими ушами. Его товарищи постоянно подшучивали над ним по этому поводу и, тем не менее, все, как один, верили в эту небылицу.

Храфн Черный поднялся со скамьи и громко произнес:

— Великий Один, Отец богов, в доказательство правоты моих слов… погаси этот огонь в этом очаге!

Едва с его тонких темных губ слетело последнее слово, как дверной полог сильно откинулся, в хижину ворвался холодный порыв ветра и… огонь умер. Но в последнее мгновение все успели увидеть, как какой-то темный силуэт заслонил проход, после чего этот кто-то скользнул внутрь.

— Тролль! Тролль! — вопил несчастный Эйрик, двумя руками прижимая к своему черепу свои злосчастные уши. Кто-то ругался, кто-то лихорадочно пытался в темноте развязать завязки своего меча… Проснулись мирно почивавшие до этого дети, конечно, они не преминули заплакать… Залаяла собака, испуганно замекала коза… Кто-то кричал: «Один, спаси нас!» — а Йон Смид безуспешно пытался определить владельца этого голоса.

Как ни странно, женщина оказалась более здравомыслящей, чем десять взрослых мужчин. Она всего лишь навсего нашла и зажгла лучину, которая рассеяла тьму, а вместе с этим рассеялся и нелепый страх.

Возле презрительно скрестившего на груди руки Храфна Вардлока стоял и простодушно улыбался худощавый черноволосый юноша.

— Дуган? — первым узнал его Торстейн Лангсагер.

— Это Дуган, а вовсе никакой не тролль!

Кто-то засмеялся с явным облегчением, но Эйрик Троллаэйра все еще обхватывал свою голову руками.

Дуган жил вместе с Храфном на склоне вулкана, колдун воспитывал его с младенческого возраста. Наверное, между ними были родственные связи, но этого опять же никто не знал достоверно.

— Я сделал, — кратко подвел итог Храфн Вардлок. Он опять сел, козочка подошла к нему и положила свою бородатую морду ему на колени. Колдун возложил костлявую руку на голову козы и сказал:

— Теперь твоя очередь, Йон Смид. И не забудь помолиться Апостле Стейну, чтобы он помог тебе.

— Святому Апостолу Петру, богохульник! — поправил его миссионер. Он чувствовал себя одураченным.

— Петр, Стейн, Кифа — какая разница?

— Ты ничего мне не доказал, колдун. Ни мне, ни нам!

— Почему же? Хельга, будь добра, налей Дугану теплого молока. — Хозяйка с готовностью кивнула.

— Потому что твой щенок впустил ветер!

— Но огонь погас? — улыбнулся колдун.

Йон Смид встретился взглядом с бесконечно глубокими зрачками Храфна. Борьба взоров продолжалась недолго: миссионер отвел глаза в сторону.

— Твоя очередь, — жестко приказал колдун.

Йон Смид посмотрел на распятие, прижал его к груди, упал на колени.

— Господи, яви этим неверующим свою мощь! — каждое его слово дышало такой верой, что даже Храфн Черный удивленно повел бровью.

— Господи, дай мне силу! — Йон Смид перешел на правильную латынь. Он молился и молил, но ничего не происходило. Он вернулся к норвежскому, но это ничем не помогло. Прошло несколько минут, гробовая тишина разрывалась только голосом христианского миссионера.

Но ничего не происходило. Лучина давно погасла, но жители долины были терпеливы. Йон Смид украдкой вытер выступивший на лбу пот и продолжил свой акт веры. Всякое его слово было достойно быть запечатленным на бумаге, чтобы явить миру образец Веры.

Но ничего не происходило, а Йон уже начал выдыхаться. Присутствующим начала надоедать эта фантасмагория, когда миссионер зашелся в особенно неистовой, умопомрачающей молитве. Казалось, эти слова могли сдвинуть небесные сферы…

И вдруг дрова в камине ослепительно вспыхнули, яркое пламя взлетело на высоту человеческого роста и лизнуло потолок. Но через мгновение огонь успокоился и привычно продолжил пожирать дрова.

Лицо Йона Смида сияло. Из ушей у него текла кровь, но он не обращал на это внимания.

— Господи! — прохрипел он, у него уже не осталось сил на большее. Жители долины с восторгом смотрели на своего «пастыря душ»…

— До встречи, — тихо сказал колдун; накинув на голову капюшон, он незаметно покинул хижину, Дуган тенью последовал за ним.

* * *
Снег скрипел под мерными шагами колдуна и его ученика, они возвращались домой, на склоны вулкана.

— Храфн!

Колдун молчал.

— Храфн, зачем ты это сделал? — не унимался Дуган.

— Что я сделал?

— Зачем ты зажег дрова в камине?

Храфн Вардлок по прозвищу Черный не отвечал.

— Храфн, ответь мне!

— Неважно, кто это сделал, Дуган, — произнес колдун, и невыразимая горечь и усталость звучали в его голосе. — Грядет эра Креста, мой мальчик. Люди долины должны обрести новую веру. Прости меня, Один!

Темное небо рассекла надвое молния.

26.3.1998

Рейтинг

Солнце украдкой выглянуло из-за черной полосы горизонта и осветило Полигон. Огромное, в сто квадратных миль поле, опаленное огнем многолетних сражений, а потому абсолютно безжизненное, без единой травинки, уже было готов к Состязанию.

Генерал Даммер с довольной улыбкой рассматривал в бинокль выстроенные на Полигоне в случайном порядке увешанные пулеметами, ощерившиеся дулами пушек и раструбами ракетных установок машины. Это были боевые роботы, готовые в любую минуту по одному лишь нажатию кнопки вступить в бескомпромиссную схватку. Роботы были совершенно одинаковыми, за исключением лишь одной детали — программы в машинных кодах, заложенной внутри электронных мозгов этих машин смерти. Роботов было ровно две сотни, половину из них запрограммировал Джерри Пискерес, половину — Доббин Трежер. И Пискерес, и Трежер носили высокое звание Суперпрограммистов высшего класса, и все сегодня: Полигон, роботы, люди — собрались здесь для того, чтобы выяснить, кто из них двоих лучший. Суперпрограммисты были тут же, в Командном Центре, в окружении генералов, министров и своих коллег.

Кроме роботов, на Полигоне замерло несколько грузовиков, внутри их крытых кузовов сидели солдаты, в чьи обязанности входило поддерживать роботов своей стороны и атаковать роботов другой стороны, за это им неплохо платили. Они олицетворяли собой вероятностный фактор.

— Итак, начнем? — спросил генерал Даммер, его палец потянулся к волшебной кнопке. Суперпрограммисты Пискерес и Трежер напряженно переглянулись. Победитель получит, кроме миллиона «зеленых», титул Чемпиона Мира. Возможно, что его рейтинг по шкале Меркюри несколько повысится, настолько, насколько понизится рейтинг проигравшего. На данный момент рейтинг Трежера составлял 3800, а рейтинг Пискереса — 3790 баллов по шкале Меркюри, а исходя из этих цифр, любой бы подросток мог сказать, что они входили в десятку лучших Суперпрограммистов планеты.

Палец генерала с аккуратно подпиленными ногтями плавно лег на кнопку…

В роботах проснулась жизнь. Процессоры, работающие на частоте 670 мегагерц, развернутой пружиной бросились выполнять инструкции, закодированные лучшими умами человечества. Одновременно из грузовиков на поле высыпались люди — солдаты, вооруженные ручными пулеметами, гранатометами и ракетницами. Через секунду Полигон агонизировал звуками взрывов, выстрелов, гудением плазменных установок и совсем не слышными из командного пункта криками солдат. Да этих солдат никто и не замечал, среди величественных бронированных самофункционирующих машин они выглядели жалкими букашками. Их огонь, правда, хоть и не был в состоянии вывести из строя вражеского робота, но зато помогал срывать с его корпуса бронированные пластины, уложенные в несколько слоев.

Борьба между тем шла не на равных — роботы с программой Трежера действовали более разумно и чуточку быстрее роботов с программой Пискереса.

Через час все было кончено. На Полигоне осталось лишь 86 роботов, и все — с программой Трежера. Из людей не выжил никто. Суперпрограммисты пожали друг другу руки. Пискерес был мрачен, Трежер сиял, как начищенный пятак. Генерал Даммер был тоже доволен — ему, как владельцу Полигона, в любом случае причиталось пять процентов от премиальной суммы.

— Внимание. Внимание. — Все присутствующие мгновенно затихли. — Новый рейтинг Трежера составляет 3810 баллов по шкале Меркюри. Новый рейтинг Пискереса составляет 3780 баллов по шкале Меркюри. Благодарю за внимание.

Все окружили поздравлениями нового Чемпиона Мира, о Пискересе на время забыли. На остывающем поле все еще перемещались в поисках врага уцелевшие роботы, один из них продолжал стрелять из пулемета и пускать ракеты и никак не мог остановиться.

* * *
— Включайте-ка свои шлемы, — тихо сказал капрал в душной темноте фургона. — Сейчас начнется.

Джо на ощупь нашел рычажок и щелкнул им. Наушник мгновенно ожил и сообщил:

— Ваш рейтинг, солдат Джо Попьюли, 132 по шкале Меркюри.

Джо молча кивнул. Будь он неладен, этот клятый рейтинг! От этой трехзначной цифры напрямую зависело количество «зеленых», которые он принесет сегодня домой. Каждый уничтоженный нашей стороной вражеский робот, каждый убитый солдат в форме другого цвета добавит несколько цифр к рейтингу. Каждая потеря с нашей стороны уменьшает его. Правила по-детски просты. И все зависит от рейтинга: будут ли мои дети учиться в колледже, куплю ли я себе новый костюм, будем ли мы жить в благоустроенной квартире…

Рев сирены вернул Джо к действительности. Он выпрыгнул из грузовика, мгновенно сориентировался, вскинул на плечо гранатомет и атаковал вражеского робота. Спустя десять минут, с двух сторон поливаемый струями плазмы, а с третьей — дружным пулеметным огнем Джо и его товарищей, враг замолк, внутри него что-то рвануло.

— Ваш рейтинг — 133, — равнодушно пропел ему в ухо голос.

— Очень рад! — сквозь зубы прошептал Джо, падая на землю, чтобы не быть разорванным пушечным выстрелом невесть откуда взявшегося вражеского робота.

Через полчаса напряженной беготни и стрельбы Джо растерял всех своих товарищей. Рейтинг его достиг невидалой им прежде отметки — 164 баллов, видимо, их сторона все-таки выигрывала.

— Ваш рейтинг — 165, — сообщил наушник.

Джо перезарядил гранатомет и оглянулся. К нему спешил робот, но это был свой, со знакомыми эмблемами на искореженных и оплавленных боках.

— Ваш рейтинг — 165, — сказал наушник. — Мы выиграли. Потери с нашей стороны составили 14 процентов, потери вражеской стороны — 100 процентов. Поздравляю!

Джо бросил гранатомет на землю и завопил от радости — домой он принесет целую кучу деньжищ! Робот остановился неподалеку от него, и вдруг Джо почувствовал, что его кишки длинным червем вылетают из его чрева, а на месте его живота начинает дымиться огромная сквозная дыра. Уже падая, он услышал звук выстрела, убивший его.

— Наши потери составили 14процентов, — продолжал бубнить голос. — Потери врага составили 100 процентов. Ваш рейтинг — 0. Ваш рейтинг — 0. Ваш рейтинг — 0.

В это самое время Суперпрограммисты жали друг другу руки.

7.4.1998

Бейсик

Бейсик сделал Билли богом.

Тайным приверженцам Бейсика посвящается.

Храм святого Бьярни был залит ярким светом плазменных струй, бесконечно кружащихся в замкнутых электромагнитных ловушках. Кроме меня, моей невесты, священника и двух дебаггеров — стражей порядка, замерших у входа, — в огромном помещении никого не было.

— Джей-Ти Семнадцатый, согласен ли ты взять в жёны присутствующую здесь Аду?

Я нежно посмотрел на свою возлюбленную и твёрдо сказал:

— Да, согласен.

Ада ответила мне непередаваемо трогательным взглядом, она вся прямо-таки трепетала от волнения. Священнослужитель по-отечески взирал на нас.

— Ада, согласна ли ты выйти замуж за присутствующего здесь Джей-Ти Семнадцатого, алгоритмиста третьего класса?

— Да, согласна, — прошептала девушка, прекрасная, как цветок — воплощение всех моих грёз.

Священник осенил нас двойным крестом и торжественно произнёс:

— Я, Керниган Восьмой, линкер первого класса, властью, данной мне Первопрограммистом, объявляю вас, Джей-Ти и Ада, мужем и женой. Соблюдайте принципы Божественного Алгоритма: легативности, инкапсуляции и полиморфизма — и будьте счастливы.

Когда мы выходили из Храма, стражи порядка с ярко-красными изображениями жуков на блестящих мундирах отсалютовали нам ритуальными мечами. Снаружи нас встретило радостное солнце и приветливый прохладный ветерок.

— Поздравляем! — дружно закричали приглашённые. Ада бросила им свой букетик цветов.

Затем мы сели в украшенную белыми лентами и цветами карету, чтобы объехать вокруг Фонтана Счастья. И здесь Ада сообщила мне приятную новость — её дедушка приглашает нас провести медовый месяц в замке на берегу моря.

— Не правда ли, чудесная идея! — счастливо смеялась Ада; я не мог наглядеться на её блестящие карие глаза.

— Конечно, любовь моя, — отвечал я. — Но я не знал, что у твоего деда есть замок.

— О, это долгая история! Я тебе потом как-нибудь расскажу…

Карета миновала Главное Управление Наблюдения за Порядком. Украшенные разноцветными изображениями жуков дебаггеры, стоявшие в карауле, красиво взмахнули острыми мечами.

— Ты бы хотел быть дебаггером? — промурлыкала Ада. — У них такая красивая форма…

Я был слегка раздосадован: алгоритмисты стоят в табели о рангах значительно выше тупоголовых дебаггеров, но кто поймёт этих женщин?..

* * *
Дедушкин замок был очень старый, но ухоженный. Прозрачные тёплые волны накатывали на песчаный берег, над аккуратно подстриженными газонами порхали сладкоголосые птички и яркие бабочки. Короче говоря, это был рай, рай для двоих: Ады и меня. Мы купались, загорали, гуляли, болтали, спорили, ужинали при свечах, и ни единого мгновения мне не было скучно. Я совершенно забыл о работе, друзьях и родных, но счастье не может длиться вечно: Аде понадобилось съездить в город по делам.

Я одиноко бродил по замку. Этому архитектурному сооружению, по словам Ады, было лет четыреста, на трёх его этажах располагалось пятьдесят две комнаты, двери которых не запирались. Не помню, как я очутился в небольшом чуланчике, в углу которого громоздился антикварный деревянный шкаф. Он был совершенно пуст, но моё внимание привлёк небольшой предмет, лежавший сверху. Я попытался дотянуться до него, но шкаф был высок, пришлось принести из соседней комнаты стул.

Это оказалась старинная, покрытая вековой пылью, книга. Я осторожно слез со стула и сел, бережно держа сокровище в руках. Зажмурившись, я сильно дунул; мириады пылевых частиц взвились в воздух; я закашлялся, нечаянно вдохнув несколько миллионов из них. Открыв глаза, я увидел, что книга всё ещё укутана тонким, но плотным слоем пыли. Сердце моё радостно колотилось, я провёл ладонью по обложке, открыв пять букв, сложившихся в страшное слово — имя дьявола, верховного демона зла и лжи:

BASIC
В глазах у меня потемнело, я отшвырнул от себя эту ужасную вещь, но мои руки уже были осквернены прикосновением к ней. Охваченный отвращением, я бросился прочь из этой проклятой Божественным Алгоритмом комнаты.

* * *
Ада вернулась к ужину, а я уже успел немного успокоиться и обдумать дневное происшествие.

— Ада, можно тебя спросить? — я постарался придать голосу как можно более беззаботный тон. — Ты ведь как раз изучаешь историю религии…

— Спрашивай, Джей-Ти, — она отодвинула тарелку и с улыбкой посмотрела на меня.

— Ты не знаешь, — я откашлялся, — слово «основной» происходит от имени дьявола?

— Ты имеешь в виду Бейсика? — похоже, я её действительно удивил. — Нет, скорее всего, совсем наоборот. Древние люди поклонялись этому демону и называли его Основным — Бейсиком. Их примитивные мозги просто не были способны познать всю божественную мощь Первопрограммиста.

Это была для меня новость.

— Древние поклонялись демонам?

— Да, только ты меньше об этом болтай. В любом обществе найдётся человек, которому хочется рисовать вместо идеального круга остроконечный треугольник Хаоса…

Я прервал её поцелуем. Я знал, что происходит с людьми, отринувшими идеальное — к ним приходят дебаггеры…

И всё же через несколько дней, когда Ада готовила завтрак, я вернулся к книге. Она беспомощно валялась на полу, и начертанные старинным шрифтом буквы гневно взирали на меня с обложки. Я поднял книгу и окончательно очистил её от пыли. Под именем дьявола была надпись: «Ай-Би-Эм». Наверное, это имя автора, подумал я и, собравшись с силами, открыл книгу. В глазах у меня зарябило от множества маленьких буковок: никогда в жизни я не видел столько текста. Вдобавок, некоторые буквы я видел впервые. Захлопнув книгу, я спрятал её под куртку — Ада позвала меня к столу.

* * *
Вот так, тайком от Ады, я занялся изучением этой, безусловно запрещенной, книги. Я быстро сообразил, что строчки располагаются сверху вниз, а читать нужно слева направо. К тому же оказалось, что многие символы современного Логического алфавита были похожи на свои древние прототипы, но о фонетическом значении некоторых знаков или более чем странных буквосочетаний мне приходилось только догадываться. Но я уже твёрдо решил прочесть всю книгу от начала и до конца, чтобы осудить древние заблуждения, а потом сжечь её.

— Вве-де-ни-е, — по слогам прочёл я, буковки сложились в осмысленное слово, хотя звучало оно странно, я бы даже сказал, архаично.

Вначале этот древний чернокнижник Ай-Би-Эм рассматривал основные религиозные понятия: информация, алгоритм и даже программа! Правда, имелось в виду совсем не то, что мы вкладываем в это понятие сейчас. Часто мелькало непонятное мне слово «компьютер», а вот о Первопрограммисте не было ни слова.

— Что ты делаешь?

Застигнутый врасплох, я уронил книгу. Ада с ужасом взирала на меня.

— Что это?

— Это древняя книга, — я виновато понурил голову.

Ада перевернула книгу ногой.

— Так вот почему ты заинтересовался Бейсиком, — с облегчением рассмеялась она. — Где ты её взял?

— Нашёл в этом доме, — я понял, что ничего страшного не произошло.

— Сожги её, — сказала Ада. — В ней нет, и не может быть ничего из того, что нужно алгоритмисту третьего класса.

— Хорошо, любимая, — я послушно закивал. — Мне было интересно прочесть её с исторической точки зрения.

— Ты научился читать древние тексты?

— Это совсем несложно. Вот, смотри…

Она отвела мою руку.

— Мне это совсем неинтересно, Джей-Ти Семнадцатый. Пообещай мне только, что уничтожишь эту книгу, как только она тебе надоест. Тут нет ни единого слова истины, Джей-Ти.

Я остался один, книга лежала у моих ног. И я поднял её и продолжил чтение, а, встретив на двадцатой странице первое Заклинание, я понял, что эта книга не будет сожжена до тех пор, пока она в моих руках.

* * *
Заклинания были выделены особым шрифтом, строчки в них нумеровалась с шагом десять. Состояли заклинания из букв древнего алфавита, цифр и двадцати с лишним значков, значения и произношения которых я не знал. Некоторые сочетания вообще были непроизносимы. Иные заклинания состояли из одной строчки без номера, они, как я понял, были наиболее эффективными. Смысл большинства заклинаний остался для меня, к сожалению, неясен, как ни вглядывался я в причудливые чёрные закорючки.

«Что ты творишь? — взывал ко мне порою из глубин сознания голос здравомыслия. — Уничтожь эту дьяволову книгу, захватившую твой ум. Опомнись!» Но я, наверное, уже был одержим Бейсиком, и никто, похоже, не мог мне помочь. Заклинания в книге Ай-Би-Эма сулили такое могущество, о котором я раньше и мечтать не мог. Язык заклинаний был ужасен, примитивен, нелогичен, но он околдовал меня! Ночью мне снились бесконечные нумерованные строки, жаждущие быть выполненными, но, чтобы использовать полученное тайное знание, мне нужно было переступить некую черту. У меня пока не хватало на это смелости, ведь назад возврата уже не будет. Я мучился, обуреваемый сомнениями и желаниями, Ада же постепенно отошла на второй план.

* * *
Наш медовый месяц подходил к концу. Я сидел на берегу, опустив ноги в кристально чистую воду, думал о полученном знании, и наконец решился сотворить заклинание, описанное в книге Бейсика в числе первых:

PRINT 2+3
В воздухе сверкнуло, и перед моим восхищенным взором возникла цифра 5. Сильно пахло озоном, все волоски на моём теле были наэлектризованы. Цифра неподвижно висела в пространстве, она состояла из небольших светящихся огоньков, похожих на крошечные шаровые молнии. Я попробовал дотронуться до цифры, но рука, не встретив сопротивления, прошла сквозь них. Ещё один странный эффект — я не мог закрыть эти огоньки ладонью, они всё равно были видны.

— Джей-Ти! — послышался голосок Ады.

И тогда, чтобы скрыть результаты своей преступной деятельности, я сотворил второе заклинание:

CLS
Огоньки исчезли! Я торжествовал.

Когда мы вернулись в город, книга тайн была надёжно спрятана среди моих личных вещей. Конечно, я никому не расскажу ни о ней, ни о силе, в ней скрытой. Это будет моя тайна.

* * *
Я наполнил водой стакан, поднял его как можно выше и отпустил. Конечно, он разбился бы, не примени я магию Бейсика:

STOP
Стакан завис неподвижно в нескольких сантиметрах от пола, вода приобрела в нём непривычный вид. Я, невыразимо довольный собой, провёл руками над стаканом и под ним. Выглядело впечатляюще.

— Как ты это сделал?

Я вздрогнул от неожиданности. Зэд-Пи Двадцать Третий, алгоритмист четвёртого класса и мой лучший друг, ошалело смотрел на меня, ползающего у висящего в воздухе стакана. Я встал, отряхнул брюки и улыбнулся:

— Это маленький фокус. Ничего особенного.

Зэд-Пи присел возле стакана и озабоченно воззрился на него.

— Как ты это сделал? — повторил он.

Я понял, что он не уйдёт, пока не получит удовлетворительный ответ. Я решился сказать правду.

— Я нашёл книгу по древней магии Бейсика.

Зэд-Пи недоверчиво ухмыльнулся:

— Может, придумаешь что-нибудь попроще?

— Это чистая правда!

Теперь Зэд-Пи смотрел на меня со страхом.

— Ты стал дьяволопоклонником?

— Нет, я бы так не сказал. Скорее, дьявол, а вместе с ним и мир, поклоняются мне. Ты знаешь, что имя Бейсика означает «основа»?

— Нет, — Зэд-Пи задумался.

— Вот, смотри, — я сосредоточил своё внимание на стакане:

CONT
Осколки стакана блестели на полу, вода растекалась по паркету. Всё произошло очень быстро.

— Невероятно! — Зэд-Пи потрогал ботинком осколки.

— Только я прошу тебя — никому об этом ни слова, — сказал я. — Ни единой душе, ни единого слова.

— Хорошо, Джей-Ти, — мой друг медленно кивнул. — Мне нужно всё это хорошенько обдумать…

* * *
Зэд-Пи не появлялся трое суток, и я начал волноваться: не находил себе места, шарахался на улице от каждого изображения жука, а однажды отказался от завтрака, чем весьма огорчил Аду. В конце концов, запершись в кабинете, я открыл книгу Бейсика. Необходимо что-то сделать с Зэд-Пи, пока не поздно. Наконец я нашёл то, что искал. И задумался — заклинание должно быть правильным, без единой ошибки. Малейшая неточность может повредить не только ни в чём неповинным людям, но и мне самому. Например, однажды из-за ошибки в один символ у меня в голове словно бомба разорвалась, и я потерял сознание. Нужно быть очень осторожным.

DELETE ZP23
На этот раз я ничего не почувствовал. Не знаю, подействовало заклинание или нет, но в любом случае я вынужден был так поступить, ведь моей жизни угрожала опасность.

* * *
— Джей-Ти, мой дедушка хочет познакомиться с тобой, — сообщила мне с порога Ада. В глазах её была какая-то отчужденность.

После обеда мы вновь отправились на автомобиле в столь памятный для меня замок. Когда дедушка пожимал мне руку, я поразился, насколько он ещё крепок.

— Давно хотел с тобой познакомиться, Джей-Ти, — сказал дедушка, когда мы сели за стол. — Расскажи о себе.

Я изложил свою официальную биографию, а также свои планы.

— Я вижу, что ты достоин моей внучки, — произнёс старик. — Ада, выйди, пожалуйста, у нас будет мужской разговор.

Моя жена послушно нас оставила.

— А теперь расскажи мне о книге, — попросил дедушка.

— О какой книге?

— О книге дьявола, Джей-Ти, — старик улыбнулся. — Я — Главный Дебаггер, разве Ада не проинформировала тебя?

Из углов комнаты неслышно вышли дебаггеры с мечами. Двое из них положили руки мне на плечи, двое других замерли за спиной у старика.

— Так вот вы кто такой! Нет, Ада мне ничего не говорила.

— Три дня назад в наше управление пришёл твой друг, Зэд-Пи. Он высказывал такие невероятные вещи, что мы ему не поверили и посадили в специальную камеру для невменяемых.

Я сделал глоток сока, совершенно не почувствовав вкуса; во рту стало ещё суше.

— А сегодня утром Зэд-Пи исчез. Замки на камере остались нетронутыми, и никто не понимает, как это произошло. А теперь я тебя слушаю.

— Хорошо, я всё расскажу.

И я честно и откровенно поведал всё от самого начала до самого конца, опустив лишь незначительные детали.

— Это всё?

— Да, — твёрдо ответил я.

— Может, ты попробуешь ещё раз? — устало улыбнулся Главный Дебаггер.

— Но я рассказал вам чистую правду! — упорствовал я.

— Я читал эту книгу, Джей-Ти. Там нет ни единого слова о магии или заклинаниях.

— А как же я всё это делал? — расхохотался я.

— Именно это мы и хотим выяснить.

— Ну и выясняйте, — буркнул я. — Только без меня.

Но подняться из-за стола мне не дали.

— Сиди спокойно, Джей-Ти. Если ты не расскажешь нам правды, тебя казнят. После долгих пыток.

Мысль моя лихорадочно работала. Вот уж, вляпался!

— Ада! — закричал я изо всех сил.

— Она уехала домой, — сухо сказал старик. — Итак, я жду.

— Хорошо, я покажу, чему научился по этой книге, — согласился я.

Главный Дебаггер затаил дыхание и подался ко мне, чтобы не упустить ни единой мелочи. И я сотворил страшное заклинание:

GOTO HELL
Раздался истошный крик. Окутанный жёлтым вонючим дымом, дедушка истошно закричал, и под чей-то жуткий нечеловеческий хохот вместе со стулом провалился сквозь землю. Плиты пола сдвинулись, будто бы никогда и не раздвигались. Дебаггеры, лишившись начальника, поначалу растерялись, но, быстро опомнившись, бросились на меня. У меня не было меча, и я не мог дать достойный отпор, поэтому в следующее мгновение острый клинок вспорол мою грудь и пронзил моё сердце. Я упал, чувствуя, что умираю, но успел-таки сотворить последнее заклинание:

NEW
* * *
Всё исчезло. Исчезли Земля, Солнце, исчезла Вселенная. Но Ничто не продолжалось долго. Произошёл Вселенский Взрыв, стали возникать галактики, появился Млечный Путь. Время сдвинуло стрелки своих часов. Всё начиналось заново.

Май 1998 г.; июнь 2004 г.

Страж

— Ха олай! Олай ха! — вытянув руки в сторону беснующегося демона, я приказывал ему вернуться туда, откуда он явился. Творение Зла металось в медленно уменьшающейся сфере, но не могло вырваться наружу, а потому в ответ на мои заклятия были брошены не менее могучие чары. Вокруг меня забушевал неестественно белый огонь, необычный огонь, заставляющий мои глаза слепнуть, мою кожу — лопаться, словно кожуру гнилого яблока, мою плоть — отваливаться от костей, мою кровь — превращаться в тягучую гнойную слизь.

Но я уже побеждал.

— Ха олай! — твердил я магическую формулу, с каждым словом заставляя демона приближаться к жадно открытому Ковчегу. Наконец, скрежеща клыками, с громким воплем проклятия, демон скрылся в своей многовековой ловушке.

— Ха бай! — этой фразой я закрыл окно в другой мир, массивная плита, до сих пор парившая под потолком, с грохотом упала на место. Ковчег был закрыт, вопли демона стихли, волшебное пламя, глодавшее мое тело, исчезло.

Я упал на пол храма. От моих рук остались обгорелые культи, а на груди из сожженной плоти торчали белеющие ребра. Демоны, но уже не материальные, а нарисованные на стенах храма, скалили в глумливых ухмылках свои клыки.

Если бы я был обычным человеком, со мной давно было бы покончено. Но я не был обычным человеком. Я был Стражем. Уже тридцать тысяч лет я не даю демону проникнуть в этот мир, несколько раз он прорывал мой барьер, но каждый раз я так или иначе водворял его на место.

Теперь я лежал на полу хорошо зажаренным куском мяса. На моих обнаженных костях медленно нарастало мясо, кровь постепенно восстанавливала свои биохимические свойства. На третьи сутки начало биться сердце, но только через месяц я смог подняться на ноги. Мое тело возродилось к жизни, и даже черные пластины доспехов, уничтоженные Пламенем Хаоса, заново облачили меня с ног до головы.

Послышались легкие шаги, и в Храм вбежала Альгива, молодая девушка, единственное человеческое существо, которое я подпускал к Ковчегу. Не знаю, зачем она посещала это страшное место, наверное, ее больше интересовал я сам.

— Ты не выпустил Его, — радостно воскликнула она.

Я молчал.

— Когда эта тварь опять полезет наружу? Через месяц? Два? Три? Пять?

Я кивнул. У меня было чуть больше пяти месяцев для восстановления сил. Возможно, в следующий раз все будет гораздо легче. Бросив на девушку прощальный взгляд, я направился к выходу.

Храм находился посреди необъятной пустыни. Здесь постоянно светило тусклое солнце и дул удушающе жаркий ветер.

— Я буду ждать тебя, Страж! — крикнула мне вслед Альгива, но это было лишним.

* * *
Я возвращался. Медленно я шел по усеянной пеплом пустыне, Храм уже черной точкой виднелся на горизонте. Приближалось время, когда мне необходимо было находиться у Гроба. Альгива, мой единственный верный друг, встречала меня.

— Я боялась, что ты опоздаешь, — сказала она. — Но ты никогда не опаздываешь.

За тридцать тысяч лет нетрудно научиться быть пунктуальным.

— В Алмазных горах я встретил трех монахов-воинов, и они говорили со мной о тебе, — произнес я.

— О, мои братья! — обрадовалась девушка.

— Они хотят увидеться с тобой в месте вашей последней встречи.

— Мне придется покинуть тебя, Страж.

— Ты должна меня покинуть, — твердо сказал я. — У меня к тебе просьба — когда будешь в Ущелье Бессмертных, сорви для меня волшебную траву «цимариск».

— Ты знаешь наше секретное место встречи? — я многое знал и видел, недоступное человеческим глазам и мыслям. — Разве эта травка, цимариск, волшебная? Хорошо, я выполню твою просьбу.

Она собралась и покинула меня, я остался наедине с Ковчегом, Храмом и демонами на фресках великого, но неизвестного даже мне художника. Однако мое одиночество не длилось долго. У демона, темницу которого я охранял, во многих мирах осталось множество приверженцев, которые, не щадя своих никчемных жизней, с завидным упорством пытались освободить его из заточения.

В этот раз долину заняло многотысячное войско. Я видел их сквозь стены Храма, чувствовал их ненависть, страх и нетерпение, и вышел им навстречу. Впереди всех надменно вышагивал высокий и красивый бородатый мужчина в дорогих доспехах, и он намеревался войти в Храм.

— Стой! — я преградил ему путь.

Он нахмурился. Этот человек не привык, чтобы ему прекословили и, тем более, приказывали.

— Я хочу посмотреть картины, которые, как я слышал, украшают стены этого Храма, — заявил он. — Я король.

Он сделал шаг вперед, моя ладонь в черной металлической перчатке уперлась в его грудь. Солдаты были вооружены до зубов, и они были готовы в любой момент накинуться на меня. Тысячи глаз были прикованы к рукоятке моего меча, но еще не пришло время, чтобы я обнажил лезвие.

— Стой, — повторил я.

В моей правой руке был Черный Песок.

Король попытался еще раз пройти вперед, но в это время я опрокинул Черный Песок, горячий ветер закружил песчинки, а когда каждая из них касалась земли, на ее месте появлялся Черный Воин.

Завязалась ужасная кровавая битва, вопли смерти заполнили пустыню. Ни один чужак более не приблизился к Храму, а я так и не притронулся к мечу.

Все было кончено. Войско заносчивого короля, да и он сам, были мертвы. Черные Воины окружили меня, стали на колени и почтительно преклонили головы.

— Позволь нам, Страж Храма, взять то, что принадлежит нам.

— Оно принадлежит вам по праву, — ответил я традиционной фразой.

Началось не менее отвратительное зрелище: Черные Воины подбирали растерзанные трупы людей, их оружие и исчезали из нашего мира. Некоторые в нетерпении впивались острыми зубами в человеческое мясо, становились на колени, чтобы слизать с земли кровь, каждую каплю крови.

Вскоре я остался один. Храм мрачно возвышался надо мной. Гроб не был открыт, демон остался в заточении. Метод грубой силы не сработал, настал черед изощренной магии, что волновало меня больше всего. На всякий случай я нарисовал на полу вокруг Ковчега Магический Круг — простейшее, но действенное средство.

Через сутки я увидел двух красивых женщин. Они шли прямо к Храму, и мне вновь пришлось преградить дорогу.

* * *
Прошел год. Храм остался неприступен, крышка Ковчега не сдвинулась ни на пядь, а все накопленные за столетие силы Зла были уже исчерпаны.

— Это я, — в Храм осторожно вошла Альгива.

— Ты вернулась раньше срока.

— Сегодня последний день, когда можно открыть Гроб? — спросила она.

— Да. Следующий раз наступит через семь лет.

— Откуда ты это знаешь?

— Я знаю это. Ты выполнила мою просьбу?

— Цимариск? Вот он.

Она протянула мне уже успевшее завянуть растение.

— Я хочу тебя спросить, Страж. Сколько тебе лет?

Я не ответил, а положил в рот лист цимариска. Я не знал, зачем мне нужен цимариск, но он был мне необходим.

— Что за демона ты охраняешь, Страж? Чем он опасен?

Густая слюна заполнила моя рот. Это был не цимариск. Альгива предала меня. Она заметила мое замешательство и показала свои руки в тонких, почти невидимых перчатках.

— Ты съел Траву Смерти, Страж. Растение, убивающее одним своим прикосновением.

Я понял свою ошибку слишком поздно. Смерть властвовала над моим телом. Я неподвижным столбом стоял посреди Храма и не мог пошевелить даже глазами. Альгива с опаской смотрела на меня, пока не поняла, что я не двинусь с места. Демоны на фресках довольно скалились.

— Ты не умер! — восхищенно выдохнула она.

Через час мой организм справится с отравой, и мой меч впервые за триста лет покинет ножны, чтобы лишить головы эту подлую изменницу. Как я мог быть так слеп, я, обладающий Истинным Зрением, я, способный видеть невидимое!?

Но Альгива не собиралась бездеятельно ждать расплаты. Первым делом она уничтожила Магический Круг.

— Мои братья сказали мне, что ты всех обманывал. В Ковчеге находится вовсе не демон.

Увы, корни лжи опутали и ее разум. Если демон вырвется наружу, он уничтожит этот мир, каким бы убогим он не был, но ведал об этом лишь я. Но оцепенение сковало все мои члены, и я не мог образумить Альгивы даже разумным словом.

— Демон — это ты, — заявила предательница. — Ты одним взмахом руки уничтожаешь целые народы, чтобы Гроб оставался закрытым, а потом скармливаешь трупы мерзким бесам из других миров. Ты — зло. Значит, там, внутри — добро, высшая благодать.

Логика железная. Я должен был давно стереть с лица земли ее братьев-колдунов, метающихся в своих убеждениях от Хаоса к Логосу.

Но было уже поздно. Магический Круг был снят, и теперь Альгива сдвигала крышку, а я мог только стоять и смотреть, беспомощнее, чем младенец. О, я несчастный! Из-за моей беспечности погиб целый мир!

Крышка упала на пол и раскололась на несколько частей.

— Тут ничего нет! — воскликнула Альгива.

Конечно, не было, ибо демон уже вырвался на волю, и увидеть его можно было только Истинным Зрением. Храм вздрогнул, в куполообразной крыше появилась огромная дыра — демон пробовал свою силу после тридцатитысячелетнего бездействия, и это была малая толика того, на что он был способен. В один миг он уничтожил стены Храма, в следующее мгновение — пустыню, в следующее — от этого мира остались лишь воспоминания в моем мозгу. А потом демон уничтожил меня.

* * *
Надо мной склонилось три фигуры.

— Кто я? — прохрипел я; тело мое было привязано к ложу эластичными бинтами.

— Он пришел в сознание, доктор!

— Где я? — голова моя была пуста, как колокол, левое веко непроизвольно подрагивало, и я не мог остановить тик.

— Вы что-нибудь помните? — наклонился ко мне главный врач.

— Тридцать тысяч лет, — пролепетал я.

— Вас сбил грузовик, и вы три месяца находились в коме.

— Альгива, — сказал я еще одно слово.

— Он бредит, доктор.

— Вы помните, как вас зовут?

— Страж, — ответил я. — Он уничтожил мой мир…

— Да, безнадежный случай. Главное — мы спасли ему жизнь. Проживет еще лет двадцать, молодой и крепкий мужчина.

Я вспомнил, и слезы залили мне глаза. Я был Стражем, и я был бессмертным. Я прожил тридцать тысяч лет, но был побежден. Мой мир исчез, и я остался наедине с этими жалкими людишками. Теперь я должен найти Стража этого мира. У меня оставалось двадцать лет, чтобы отправить этот мир вслед за моим — в бесконечную Адскую Бездну.

19.6.1998, 2002

Кара небесная

Я, Марк Деций, возлежал на золотом ложе, в одной руке у меня была серебряная чаша с вином, а вторая покоилась на тугом бедре наложницы, устроившейся у моих ног. В зал для пиршеств вбежал центурион Аврелий, он был без шлема, а по его лицу текла кровь.

— Марк Деций! — закричал он мне. — Мы полностью разбиты германцами, подмоги ждать неоткуда, а предводитель варваров Эбервин вот-вот будет здесь.

Я выронил чашу, вино выплеснулось на пол. О, Юпитер!

— Надеюсь, ты помнишь, что Эбервин обещал отомстить за своего брата?

— Да, — я закрыл лицо руками от страха.

— Он пообещал не убивать тебя, а всего только выколоть тебе глаза и проткнуть уши, потом же отправить пешком в Рим! Да смилуются над тобой боги, Марк Деций! — центурион, сжав покрепче меч, покинул меня.

О боги, за что вы так жестоки ко мне?!

— Вина мне, вина! — приказал я наложнице.

Скорее бы найди яд, который приготовила для меня одна ливийская ведьма. Где же он? Нашел!

Да будут благословенно вино, отнимающее у меня жизнь!

* * *
— Господи, он совершил самоубийство!

— Да, он согрешил. И он будет покаран.

* * *
В мою камеру ударил тусклый сноп света, но для меня, человеческого существа, которое месяц (а может быть, год?) провело в темноте, он показался ослепительным. Монах в черном одеянии, член ордена св. Доминика, сложил руки на груди и монотонно произнес:

— Тебя завтра сожгут, Маркос, как еретика и колдуна.

— О, Боже! Я не виноват, клянусь Богородицей, я истинный христианин и никогда не занимался тем, в чем вы меня обвиняете!

— Ты во всем признался нам.

— Посмотри на мои руки! — я протянул ему свои изуродованные ладони. — Взгляни на мои ноги! Разве после таких пыток человек не скажет того, что от него хотят?!

Но доминиканец меня уже не слышал. Он перекрестил меня и вышел, я вновь погрузился в непроглядную тьму. Бог мой! Меня сожгут, и притом, что я невиновен! Я долго ждал, что выяснится, что весь этот процесс чудовищная ошибка… Но нет! Мир и Господь отвернулись от меня. Но никто не знал, что в моей соломенной подстилке припрятан тонкий шнурок. Короткий, но хватит для того, чтобы охватить мое горло. И крючок в стене я давно заприметил. Вот так, вот так! Я сделаю сюрприз для своих тюремщиков, будь они навеки прокляты!.. Господи, прости меня!

* * *
— Он опять лишил себя жизни, Всевышний!

— Да. И он будет покаран.

* * *
— Марко, открой дверь! Марко, я вызову карабинеров!

— Уйди, несчастная! — крикнул я в закрытую дверь. — Ты мне больше не жена!

— Открой дверь, мерзавец! Я, мать твоих детей…

— Это не мои дети. Пусть их забирает твой маляр Антонио, позор своего отца и отца своего отца!

— Он художник, а ты мерзавец, который не в состоянии купить своей жене новое платье, чтобы она не ходила в этой мешковине…

Я погрозил кулаком в дверь и отправился на кухню пообедать. На плите стояла кастрюля с холодными застывшими макаронами, я взял ее и пошел в свою комнату. У, мерзавка, не умеет варить макароны, а еще командует! Подкрепившись, я достал из ящика стола «Беретту», этот пистолет у меня остался с войны. Сколько же здесь патронов? О, проклятие, всего один. Я ей покажу. Пусть живет с этим проклятым Антонио Поркини, и он еще не раз позавидует мне, Марко Пьотри, который сейчас пустит себе пулю в лоб… Бабах! Мои мозги и кровь веером разлетелись во все стороны.

* * *
— Он снова согрешил, Творец!

— И кара ждет его!

* * *
Я выкарабкался из вороха старых газет, которые служили мне и одеялом, и подушкой, и простынями. Когда я обувался, от одного ботинка начисто отлетела подошва, и я кое-как подвязал ее веревочкой. А теперь есть, кушать, жрать, жевать, глотать! Черт, а где же мой завтрак? Я перерыл все газеты, но нашел лишь огрызок от яблока. Да, странно. Я положил остаток фрукта в рот и полез по лестнице вверх, на крышу. И вскоре я стоял на крыше небоскреба, вокруг было столько воздуха, что даже больно было дышать. Америка! Страна свобод! Страна, где у каждого рядового американца есть хотя бы один автомобиль. Но я не рядовой американец. Я отброс этого благополучного общества. Я никто.

Теперь займемся утренней пробежкой… Быстрее! Еще быстрее! Прыжок! А теперь полет вниз! Начинаю обратный отсчет: четырехсотый этаж, 399-ый, 398-ой… Интересно, смогут ли опознать мое тело, когда я приземлюсь? Разойдись, американцы, дайте место для посадки! Шлёп! Черт, и это все, что от меня осталось? Негусто…

* * *
— Всевышний, он опять совершил самоубийство. Ты соизволил низринуть его с вершин власти до нищенства. Эй, Всевышний!

— Не мешай мне. Я создаю новый мир…

Июнь 1998

Странные рассказы

Пит и Эмма

— Эмма, старушка, где тут у нас припасена бутылочка винца? — хитро прищурив один глаз, спросил у своей жены Пит Келли.

Эмма что-то недовольно пробурчала, так, как бурчат все пожилые жены, когда их мужья хотят выпить немного спиртного на склоне своих лет.

— Тебе налить? А?

— Нет! — отрезала Эмма, недобро взирая на извлеченную неизвестно из каких потемок бутылку. Пит разгладил потрепанную временем этикетку, и от счастья его глаза заполнились слезами.

— Этой бутылке, Эмма, ровно сорок лет. Ее подарил мне твой папаша в день свадьбы, и я хранил ее сорок лет!

— Глупости все это.

— Не ворчи, старушка, сегодня у нас праздник!

Пит откупорил бутылку, налил вино в стакан и, отпив, причмокнул.

— Вот это вино! От него кровь в жилах вспоминает былую прыть, и я снова становлюсь молодым!

Эмма пододвинула к мужу блюдо с фаршированной птицей и поставила на стол праздничный пудинг.

— Вот дьявол рогатый, где же мой любимый нож? Эмма, дурочка, ты его не видела?

— Питер Келли, ведите себя в рамках дозволенного!

— Это ты обиделась, что ль? Ты же знаешь, Эмма, как я люблю порядок. Мой нож должен лежать в этом ящике, но его тут нет!

Пит начал открывать по очереди ящички кухонного шкафа и заглядывать внутрь, но нашел лишь большого таракана. Таракан настороженно шевелил длинными усами и смотрел на Пита.

— Вот паразит-то! — засмеялся Пит.

— Заколи его поскорее, — попросила Эмма.

— Вот же ты темная личность, Эмма, мне прямо за тебя стыдно! Разве тараканов закалывают?

Но насекомое не стало ждать окончания дискуссии и затиснулось в узкую щелку.

Рассеянно почесывая лысую макушку, Пит сел на скрипнувшую табуретку и начал расправляться с уткой, безжалостно ковыряя ее вилкой. Насытившись, он приложился к вину и перешел к пудингу.

— А ты почему не ешь, Эмма? Ну да ладно, мне больше останется.

В дверь позвонили. Пит попросил жену:

— Открой дверь, Эмма! Кого это там принесло, черт бы их всех побрал?

— Не поминай рогатого, Питер Келли!

— Ох, Эмма, я раньше тебя слягу в могилу!

В дверь постучали кулаком. Пит поднялся.

— Ладно уж, сиди, старушка, я сам открою. Интересно, где же мой нож, все-таки?

На пороге стояло двое полицейских.

— Офицер Торнтон, — представился один из них, второй лишь слегка кивнул головой. — Мистер Питер Келли?

— Да, это я! — Пит гордо выпятил свою ссохшуюся грудь. — Питер Вашингтон Келли собственной персоной! Чем могу служить?

— Мы бы хотели видеть вашу жену, Эмму Келли.

— А что она натворила, эта негодница? — Пит захихикал. — Наверное, опять приставала к мужчинам на улице?

— Она дома? — спросил второй полицейский, к чему-то принюхиваясь.

— Да, конечно. У нас с Эммой торжественный ужин в честь сорокалетия нашей свадьбы!

Но полицейский уже не слушал его.

— Торнтон, ты слышишь этот запах? — сдавленно спросил Эл Хит у своего напарника.

— В чем дело? — возмутился Пит.

— Кто там? — спросила из комнаты Эмма.

— К нам вломились полицейские, — крикнул Пит. — Вот так вот, душенька.

— Позвольте, мистер Келли, — Торнтон отстранил старика в сторону и прошел в столовую.

То, что он увидел там, навсегда осталось в его памяти. Он увидел Эмму Келли за столом, и выглядела она совсем плохо. По ее почерневшему и вздувшемуся телу копошились тысячи и тысячи трупных червячков, а мерно гудящие мухи то и дело откладывали новые яйца. Руки женщины покоились на столе, на котором стояло еще три девственно чистые тарелки и бутылка хорошего вина. Нож, который так тщетно искал Пит, входил под пятое ребро Эммы слева, а его кончик торчал с обратной стороны из спинки деревянного стула.

Офицер Торнтон присвистнул. Его не стошнило, потому что он был патологически равнодушен к такого рода вещам.

— Эл, я думаю, тебе лучше не входить сюда. Вызывай бригаду, здесь их ждет приятное дельце.

— Что случилось? — забеспокоился Пит.

— Вы поедете с нами, мистер Келли, — в голосе Торнтона, как это не странно, прозвучали странные нотки уважения.

— Эмма, меня забирают в каталажку! — крикнул Пит.

— Возвращайся скорее, — сказала Эмма. — Не забудь одеть шляпу.

— С одного удара, — сказал Торнтон. — Прямо в сердце…

— Никогда бы не подумал, что такой старичок…

— Червей там — тьма!

Эл Хит побледнел.

— Моя шляпа! — Пит нахлобучил на голову старую шляпу. — Эмма, я скоро вернусь к тебе и куплю по дороге моей старой женушке шоколадных конфет.

Торнтон и Хит переглянулись.

— У Келли явно поехала крыша, — шепнул Хит.

— Не трать деньги на ерунду, — сказала напоследок Эмма, но ее, кроме мужа, никто не слышал.

24.11.1998

Револьвер

Goodbye, cruel world,
I’m leaving you today…
Pink Floyd. The Wall
Мне 33 года. Я мужчина, белый, рост — 6 футов 3 дюйма. Я не принадлежу ни к одной политической партии и не исповедую никакой религии. Сейчас на мне надет темный костюм и тонкий плащ, по которому нехотя сползают крошечные капельки уже окончившегося дождя. В кармане у меня находится бумажник с довольно крупной суммой денег, во всяком случае, для меня она достаточно велика. Я стою перед тускло освещенной витриной и психологически настраиваю себя сделать то, что давно следовало бы сделать.

Итак, как я уже сказал, мне 33 года. Для сравнения могу сообщить, что человеческая цивилизация насчитывает 5 тысяч лет, а биологический вид Homo Sapiens (так уж он и разумен?) появился 40 тысяч лет назад. Жизнь отдельно взятого индивидуума подобна искре, искре, заранее обреченной угаснуть. Но мы разумны, и в своей напыщенной самодовольной разумности вообразили себе, что каждый из нас имеет вес, какое-то значение в жизни ослепляющего великолепным бесконечием космоса. Земля, жалкий кусочек грязи, который смело можно считать математической точкой во вселенских масштабах, и то может похвастать пятью миллиардами годами, мы же… Впрочем, я отвлекся.

Мне 33 года, я не женат, и детей у меня нет. Но это не имеет для меня никакого значения, в моей жизни настал решительный момент, и я выбираю…

Я толкнул дверь, колокольчик глухо звякнул и подавился своим же собственным звоном. Продавец не слишком уж резво снял ноги с прилавка и приветливо оскалил почерневшие зубы. Я поежился, мне показалось, что в магазинчике гораздо холоднее, чем на улице, наверное, нервы все-таки давали о себе знать. Магнитофон на прилавке надрывно пел:

— Вставай и сражайся!
Живи, как велит тебе сердце,
Всегда есть одна попытка,
Я не боюсь умереть!
«Это точно», — подумал я. Продавец насторожено растянул в улыбке темные губы, странно, но я не мог определить его возраст. На макушке его самым невероятным образом держалась несуразная ковбойская шляпа, из-под которой виднелись жидкие пряди седых волос. В уголках его мутных глаз засохли желтоватые корочки гноя.

— Вам нравится металл? — спросил он, сдвинув шляпу на лоб.

— А песни про Тимоти Лири у вас нет?

— Мы увидимся снова, когда я умру! — выкрикнул магнитофон, но, наверное, продавцу надоела музыка, и он нажал на клавишу. Стало тихо. Тихо, как в гробу.

— К сожалению, я не продаю звукозаписей. Мой товар несколько иного рода.

Я усмехнулся.

— Я в курсе. Мне нужен револьвер.

— Револьвер? — он опять осклабился. Ужасное зрелище.

— Кольт, — уточнил я. — Кольт «Королевская кобра», 45 калибра. И коробка патронов.

— Меня зовут Лейз, — представился он. Тем не менее, я был благодарен ему, что он не заставил меня пожать ему руку.

— Тимоти Лири, — сказал я.

— Очень приятно. Итак, ваш выбор — «Королевская кобра». Элегантное оружие. Для настоящих мужчин.

Он выудил откуда-то предмет моих вожделений и взвесил его в своей руке.

— Когда нажимаешь на этот курок, — Лейз прицелился куда-то над моей головой, — чувствуешь себя властелином мира…

Дуло медленно опустилось и остановилось напротив моей переносицы.

— Я бы этого не делал, — осторожно произнес я. Неужели я очутился один на один с безумцем?

— Тимоти Лири, где ты будешь потом? — противно захихикал он, трясясь всем своим тщедушным телом. Шляпа ковбоя опять съехала на макушку.

— Далеко отсюда, — сказал я.

Он положил револьвер на прилавок.

— Кто знает, кто знает?.. А чем тебе не нравятся автоматические пистолеты, Тимоти Лири?

— Потому что я настоящий ковбой, — пошутил я. — У меня тоже есть такая шляпа.

— Почему же именно «Королевская кобра»?

— Это моя мечта, Лейз. И я могу ее себе позволить.

— А ты видел новую модель кольта?

— Нет, — мой голос дрогнул. Я понял, что Лейз может предложить мне нечто особенное.

— Кольт «Скайвей», — соблазнительно произнес он, и я был соблазнен.

— Подходящее название, — я сглотнул слюну. — Для меня.

— Подходящее название для тех, кто понимает в этом толк, Тимоти, — он кивнул. — В этой модели использован сверхновейший сплав, поэтому револьвер кажется совсем невесомым. Вместе с этим оригинальное техническое решение сводит отдачу на нет, в полтора раза увеличивая скорость вылета пули из ствола. А патроны! Каждый из них — произведение искусства… Впрочем, у тебя, наверное, на этот шедевр инженерной и научной мысли не хватит денег. Деньги, деньги, — он сделал вид, что хочет плюнуть на пол.

— И сколько же стоит «Скайвей»?

— Всего семь сотен, — он пытливо посмотрел мне прямо в глаза.

Не знаю, что я испытывал в этот момент: облегчение, радость или что-то другое… В моем бумажнике, если не считать мелочи, было именно семь сотенных бумажек.

— Покажите мне его, — потребовал я.

Лейз наклонился и извлек на свет божий этот новый револьвер. С легким стуком он лег передо мной, а когда я брал его в руки, сердце мое чуть не остановилось от дьявольского очарования. Я был покорен навеки. Это было мое Оружие.

— Длина ствола — три дюйма, — объяснял Лейз, — патроны — 45-«ультиматум». Система экстрагирования…

Но я его не слушал. Я был в полном восторге. Изгибы «Скайвея» были подобны изгибам женского тела…

Очнулся я от наваждения на улице перед перекрестком уже далеко от магазина этого уродца Лейза. Правая рука моя до сих пор сжимала револьвер в кармане плаща, второй карман оттягивала довольно-таки тяжелая коробка с патронами, из них шесть находились там, где им и следовало бы быть — в барабане.

Почти каждый человек рано или поздно задается вопросом, есть ли жизнь в его существовании, но не каждый имеет достаточно смелости ответить на него. Увы, я ответил на этот вопрос, получив для себя роковой ответ. Револьвер «Скайвей» предназначен для меня, вернее, он поможет мне разорвать мое материальное тело и идеальную сущность, положив конец моим вопросам, сомнениям и мучениям.

Одно время я пытался найти Смысл в работе или сделать так, чтобы работа не оставляла мне сил и желания искать этот смысл. Но к моему большому сожалению, я не смог устроиться на работу по своим склонностям, по душе. Еще в школе я поражал своих товарищей тем, что мгновенно переводил числа из десятичной в шестнадцатеричную системы счисления и наоборот. Потом я освоил ассемблер и мог в памяти составлять многокилобайтные программы прямо в машинном коде, а также дизассемблировать его. Мнемонические команды MOV, XOR, JMP и другие стали моей второй азбукой, моим вторым языком, на котором я с все большей легкостью мог общаться. Но на первом же месте, куда я попал, мне сказали: «Мальчик, все это, чем ты приводил в восторг своих приятелей — вчерашний день. Это уже никому не нужно. Ты будешь программировать базы данных». И так было везде. Я стиснул зубы и стал делать то, чего от меня хотели. Через силу, сминая свои убеждения, желания и стремления. Потому что кроме этого я ничего не мог делать, и ничем, кроме компьютеров, заниматься не хотел. Но теперь мне это все осточертело. Я выполню команду HLT в этой зациклившейся программе. Лучший в мире револьвер «Скайвей» 45-«ультиматум» разорвет этот бессмысленныйкруг.

А иного выхода у меня не было. У меня не было друзей, которые поддержали бы меня в трудную минуту (один — до сих пор пытается разобраться со своими женами, второй — спился и даже самого себя в зеркале не узнает, третий — разбогател и возгордился, четвертый — за что-то на меня смертельно зол и постоянно строит мне всякие пакости). Я не курю, чтобы успокоить нервы и расслабиться, когда это необходимо (хотя некоторые люди меня убеждали, что это помогает). Я не пью, чтобы в пьяном бреду забыться до такой степени, когда глупые вопросы о смысле, о сути просто не возникают на повестке дня. Я не употребляю наркотики, чтобы извратить и без того жутко извращенное восприятие мира и своего жалкого места в этом мире. И, наконец, я не верю ни в бога, ни в дьявола, ни в жизнь после смерти. А вера во что-либо всегда дает какой-то шанс смутной душе. Но я не оставляю себе этого шанса. В своей руке я сжимаю ответ на все свои вопросы. Ответ 45-го калибра.

— Майк! — окликнул кто-то меня по имени. (Надеюсь, вы не подумали, что меня действительно именуют Тимоти Лири?)

— Добрый вечер, Мэри! — несмотря на окончательно овладевшую моей душой депрессию, я очень обрадовался, увидев свою старую знакомую. Увы, только лишь знакомую. Мэри выскочила замуж сразу же после школы за парня, которого я даже понятия не имел, как его зовут. С тех пор я только здоровался с ней при наших редких случайных встречах. А Мэри была единственной, которая могла бы стать моей богиней, ибо я полюбил ее с того же мгновения, как увидел ее впервые… Но — не я ношу тебя на руках. Не я целую и ласкаю твое тело. Любовь — всего лишь романтическое название корыстных взаимоотношений. А женщины — только прекрасные вампиры и иуды во плоти.

— Как поживаешь, Майк? — спросила чужая жена.

— Лучше, чем обычно, — я улыбнулся, моя ладонь осязала ребристую рукоять «Скайвея». — Гораздо лучше.

Мэри тоже улыбнулась, но в ее улыбке было что-то жалкое. Раньше, когда она счастливо проходила мимо, бросая на меня равнодушный взгляд, я этого не замечал.

— Ты сейчас свободен? — спросила она.

Я внутренне расхохотался, но на лице изобразил смущение и извинение.

— Извини меня, пожалуйста, Мэри, но именно сегодня вечером у меня запланировано чрезвычайное мероприятие, и ничего нельзя с этим поделать.

— Что ж, еще увидимся, Майк. Желаю тебе, чтобы у тебя все получилось.

Что-то ты уж больно вежлива сегодня. А меня ждет успех и без твоих фальшивых пожеланий. «Скайвей» ведет меня.

Дома я закрыл дверь квартиры на все замки, снял плащ, причесался, поставил на проигрыватель Бетховена и опять начал любоваться револьвером. «Ты — совершенство, и мне приятно, что я буду иметь дело с совершенством. Старина Лейз знает свое дело».

Возможно, я это уже говорил, но все равно пора подвести итог: я решил покончить свою никчемную жизнь самоубийством, причем сделаю это с помощью самого лучшего в мире револьвера. Я шел к этому выводу очень долго. Я взвешивал все за и против, рассматривал различные варианты и способы. Может быть, вам будет интересно выслушать мои мысли по столь важной теме.

Глотание таблеток, главным образом снотворного, в смертельных дозах. Что ж, неплохо. Но не для меня. Это подходит скорее всего для тех дам-истеричек, которые сразу же после смерти начинают скандалить и вопить: «Что же я наделала! Я передумала! Я вовсе не это хотела сделать!»

Вскрытие вен различными режущими предметами — пусть так забавляются недоразвитые подростки, пытаясь таким образом решить свои ничтожные проблемы. Пора полового созревания, игра гормонов, «первая» «любовь»…

Повешенье — гнусный и отвратительный способ, предназначенный в основном для того, чтобы оскорбить мертвеца и осквернить его тело (если интересно, почитайте об этом дополнительную литературу). Именно поэтому предателей, пиратов и в основном простолюдинов вешали. Да и расходов меньше, ведь одну и ту же веревку можно использовать несколько раз.

Прыгать под быстро едущие самосвалы — весьма ненадежно, а вот искалечить себя так можно за милую душу.

Падение с небоскреба… Если честно признаться, тут я раздумывал больше всего. Несколько минут, то есть секунд свободного падения, я бы даже сказал — полета… Полета над этим серым мирком отупевших обывателей…

Но в конце концов я остановился на пуле. На пуле, выпущенной из самого лучшего в мире револьвера. Способ самоубийства, достойный настоящего мужчины. И вот револьвер в моей руке, его металлическое тело приятно холодит мою ладонь. Жалко, что только один патрон из барабана будет мне полезен, остальные — лишь запасные актеры, знающие, что никогда не выйдут на сцену. Конечно, можно было бы выйти на улицу со «Скайвеем» в руках и развлечения ради пострелять в прохожих… но я добр. Мне мучительно жаль этих заблуждающихся двуногих существ, вообразивших, что они мыслят, живут и ведают смысл этой жизни. Впрочем, я повторяюсь. Пора браться за дело.

Звуки «Реквиема» заполнили комнату.

Сердце отстукивало последние удары.

Я снял револьвер с предохранителя.

В самый последний момент я задумался, куда же стрелять: в рот, висок или под подбородок? Наиболее удобным мне представлялся первый вариант. Я положил дуло «Скайвея» в рот, обняв его губами, потом медленно сомкнул на нем зубы. Нужно еще придать траектории пули нужный угол наклона…

Всегда нужно уметь вовремя поставить последнюю точку. Я взвел курок большим пальцем, а указательный положил на спусковой крючок.

Спокойной ночи, Майк!

С сильным грохотом револьвер рвануло из моей руки, кровь и крошечные кусочки мозга брызнули на потолок и стены, но само выходное отверстие пули получилось весьма небольшим и, я бы даже сказал, аккуратным.

Мое тело завалилось набок. Тело, некогда бывшее пристанищем желаний, страстей, любви, ненависти. Ты так и не сделал ничего из того, о чем когда-то мечтал, разве что купил револьвер «Скайвей» за семь сотен…

Изо рта потекла тонкая струя крови.

Глаза покрылись смертельной пеленой.

Finita la commedia!

Майк умер…

Но Тимоти Лири жив!

Я поднялся с пола, отложив в сторону «Скайвей». Во рту немного саднило, всякая дрянь из черепа стекала в мою носоглотку. Голова немного кружилась.

— В чем дело, Майк? — забарабанил в дверь мой сосед. — Что случилось?

— Все в порядке, — ответил я. — Я чистил оружие, и оно вдруг выстрелило.

Сосед ушел. Я переместился в ванную и теперь внимательно изучал в зеркале и на ощупь последствия выстрела. Несмотря на то, что я совершил самоубийство впервые, у меня это получилось мастерски. Пуля прошла именно там, где и нужно было. Но нужно было привести себя в порядок. Лейкопластырем я заклеил дыру в черепе и замаскировал ее под волосами, благо волос-то у меня предостаточно. Потом я умылся, очистив свое лицо от крови, и прополоскал рот, выплевывая крупицы костей и мозгов. С отверстием в нёбе тоже нужно будет что-нибудь придумать.

Теперь, когда я стал мертвым, многое из того, что было для меня тайной, открылось мне, я понял очень многое, чего просто не может понять живой человек. Мертвые видят мир по-другому. (Я не имею в виду бездыханные тела, которые закапывают в землю.) Живые — жалкие слепые щенки. Этот мир испокон веков принадлежал нам, мертвым, а вы, живые, даже не в состоянии отличить нас от вас.

Мир, встречай Тимоти Лири! Тимоти Лири возьмет от тебя все то, о чем мечтал несчастный Майк, и много больше. Заодно надо заскочить к приятелю Лейзу и спросить, каков процент нас, мертвых, среди пяти миллиардов людей. Мне лично кажется, что нас не менее половины. А сейчас я выйду на улицу и все сам увижу своими глазами.

Удачи тебе, Тимоти Лири!

Я надел ковбойскую шляпу, взял в руки «Скайвей» и открыл дверь.

8.2.1999

Хронос

16 октября 2036 года, 8 часов 13 минут утра.

— Остановись, мгновенье! — издал я безумный вопль. Откинувшись на спинку стула, я с гордостью взирал на творение своего разума, заключенное пока в тонкой тетрадке, страницы которой были покрыты понятными только мне закорючками.

— Я победил тебя! — этими криками мне просто необходимо было выразить переполнявшую меня радость.

Я сделал это! Я — бог! Я первый совершил невозможное, и осталось воплотить мою идею в жизнь, и тогда вся Вселенная будет лежать у моих ног. Я встал, немного пошатываясь от нечеловеческой усталости. Двадцать шесть часов не смыкая глаз… Я устал, но эти двадцать шесть часов были самыми плодотворными за тридцать один год моей сумбурной, полной превратностей жизни. Шаркая по заваленному испорченными листами полу, я прошел в кухню, где царил не меньший беспорядок, и открыл дверцу холодильника. Взяв из морозильника одну из трех бутылок «колы», я отпраздновал таким образом свое открытие, после чего мой изможденный разум потребовал отдыха. Пальцы разжались, упустив бутылку на пол, глаза закрылись, и я крепко-накрепко заснул. Мне снились вереницы формул и Вселенная. Она жила, рождаясь и умирая, я протянул руку и сжал ее в кулаке.

* * *
17 октября, 9 часов 40 минут.

— Что? Что?! — светло-рыжие волосы Тамми стали дыбом.

— Машина времени, — со спокойной уверенностью произнес я.

— Пожалуйста, Кей, повтори, что ты сказал?

— Машина времени.

И тогда Тамми громко, оскорбительно расхохотался. Он смеялся очень долго, слезы выступили на его глазах, а от слез у него, как всегда, начался насморк. Он высморкался и, печально посмотрев на меня, участливо спросил:

— Неужели ты это серьезно? У тебя, наверное, в последнее время было сильное нервное напряжение.

— Но сегодня я отлично выспался, у меня ясная голова и превосходное настроение. И я полностью отвечаю за свои слова. Я изобрел машину времени. Путешествующую и в прошлое, и в будущее.

— У тебя руки в пепле, — мимоходом заметил он, видно, я его основательно сбил с толку.

— Сжигал старые бумаги, — сказал я. — Старые ошибки, заблуждения и черновики. А еще вчера я изобрел машину времени.

Он бросил на меня испуганный взгляд. Так смотрят на безумца, и мне это не понравилось.

— Но… Кей, ты же помнишь, когда мы рассуждали на эту, безусловно, фантастическую тему, мы оба пришли к единому и безоговорочному мнению: путешествия в прошлое принципиально невозможны!

— Одна оговорка все же есть — Вселенная пульсирует. Ты с этим согласен, Тамми?

— Э-э-э… — он открыл рот, подумал. — Возможно.

— А я убежден именно в этой, пульсирующей модели Универсума. Я нашел способ покорить время.

Тамми нервничал. Он не хотел никаких неприятностей и никаких неожиданностей, он был доволен своей сытой тупой жизнью. Я решил пуститься в объяснения.

— Путешествия в будущее возможны, да, Тамми?

Он вытер вспотевший лоб (по-моему, тем же платком, в который сморкался) и ответил:

— Ну, если откинуть некоторые аспекты… В общем, я не отрицаю этого.

— А теперь представь себе расширяющуюся и сжимающуюся, пульсирующую Вселенную… Представим, условно, конечно, что мы живем в Первом Цикле. Второй Цикл будет в точности подобен нашему, не так ли?

— Ну, э-э-э… Возможно.

— Предположим, опять же условно, что цикл пульсации равен ста миллиардам лет. Так вот, перенесись мысленно в будущее на сто миллиардов минус десять лет…

— Ты хочешь сказать, что таким образом мы переместимся на десять лет в прошлое? Цикл номер два, в точности похожий на первый, только год 2026-ой?

— Именно так, Тамми! Только в этом году будет уже два Кея Адамса. Возвратиться же в Первый Цикл, в полном соответствии с постулатами, будет невозможно.

— Слушай, Кей, а не подслушал ли ты эту идею у какого-нибудь школьника? Они сейчас такие головастые…

— Ты не веришь, что это возможно?

— Я верю во многое, но в это… В твою квазинаучную теорию, прости меня, конечно, но… На это потребуется невообразимое количество энергии!

— Я не пришел бы к тебе, если бы не знал, как осуществить прыжок во времени практически. Именно энергетический вопрос занимает шестнадцать страниц из восемнадцати в моей тетради. Вернее, решение этого вопроса.

— И как же ты решаешь его? — скептически усмехнулся он. Так усмехались инквизиторы, слушая доводы своих жертв.

— Я сжигаю Вселенную, — скромно ответил я.

— Сжигаешь что? — теперь к всколоченным дыбом волосам добавились выпученные, как у рыбы, глаза.

— Вселенную. Я сажусь в машину времени, нажимаю кнопку, и в тот же миг Вселенная уничтожается, или называй это, как тебе будет угодно, а меня перебрасывает в следующий цикл. Возможно, я смогу регулировать конечную точку путешествия с точностью до минуты.

Тамми долго думал, прежде чем сказал следующие слова. А сказав их, он поверг в прах долгие годы нашей дружбы. Он произнес:

— Сходи к психиатру, Кей. Вот тебе мой добрый совет. А сейчас извини, у меня лекция. По теории относительности.

Больше я не говорил с ним о машине времени, и даже два года с ним не виделся. А его помощь, в том числе и финансовая, мне бы очень понадобилась. А доверять кому-либо еще, кроме Тамми (или себя, конечно), я не мог: я не хотел провести остаток своих дней в приюте для душевнобольных. Я хотел покорить время.

* * *
13 августа 2038 года, 23 часа 52 минуты.

— Зачем ты затащил меня в такую глушь, Кей?

И тут Тамми увидел ее. Остановившись, как вкопанный, он долго рассматривал мое изобретение, все еще не понимая, что перед ним.

— Что это? Что это, Кей?

— Машина времени. Моя машина времени.

— Я так и думал, — он подошел ближе и довольно бесцеремонно ткнул ее ногой. — Именно такую машину времени я себе и представлял… И сколько же времени ты убил на этот агрегат?

— Полтора года. Мне пришлось почти все продать, чтобы закончить ее.

— Угу, — он обошел ее кругом. — Сфероид… Занятно… А где же пропеллеры и псионические уловители?

Я понял, что он надо мной глумится.

— Ты болен, Кей, — он подошел ко мне, положил руку на плечо и участливо заглянул в мое помрачневшее от гнева лицо. — Полтора года ты строил перпетуум-мобиле…

— Машину времени. И она унесет меня в прошлое.

Он тяжело вздохнул.

— Ты хоть опыты с белыми мышками проводил?

— Я лишен этой возможности. Первая же машина, отправившись в путешествие, уничтожит всю Вселенную, чтобы появиться в следующем временном цикле. Отсюда же берутся энергетические ресурсы…

— Ах, ну конечно же! — Тамми комично всплеснул ручками. — Пульсирующая модель Универсума, как же я мог забыть! И что, совсем-совсем все уничтожит?

— Абсолютно.

— Почему бы тебе не предложить свой проект военным? Ведь это же то самое оружие, которое поможет нашему обнищавшему государству занять мировое господство!

«Он так ничего и не понял, — с грустью подумал я. — Первое же нажатие кнопки уничтожит ВСЕ! Все, кроме хронопутешественника».

— Я отправляюсь. Ты присоединишься ко мне?

— Нет, пожалуй, я отойду подальше. Если эта штуковина взорвется…

«Кое в чем ты прав, Тамми. Только взорвется не машина, а твой мирок, Цикл Первый».

Я открыл люк и влез внутрь.

— Скажи напоследок, каков твой конечный путь назначения? — крикнул он, удалившись на безопасное, по его мнению, расстояние. — Чистилище?

— 2036 год. Я встречусь с тобой и попробую переубедить тебя. Мне жаль тебя.

— Что ж, до встречи! — он помахал рукой.

«Только я увижу не тебя, а твоего двойника, Тамми-2, живущего во Втором Цикле».

Закрыв люк, огородив себя от приготовленной к казни Вселенной, я внезапно понял, что полеты в будущее обречены на провал. И именно потому, что я 13 августа 2038 года начал первое путешествие во времени. Таким образом я устраняю своих конкурентов, после меня ни у одного человека или какого-нибудь другого существа не будет возможности повторить мой опыт. Я буду первым, первым и последним. Навсегда. А сегодня последний день этого мира.

Я нажал кнопку и убил Вселенную.

* * *
Второй Цикл. 15 октября 2036 года.

«Я не умер. Я жив», — это было первой моей мыслью. Бросок через огромный промежуток времени оказался совсем уж неприятной штукой… Я содрогнулся, ведь через полтора года мне придется нажать кнопку еще раз, сжигая этот Универсум в адской топке, чтобы переместиться в Третий Цикл, аналогичный Первому и Второму. Ведь 13 августа 2038 кнопочку будет нажимать мой двойник… Но ведь я могу встретиться с самим собой… Голова у меня плохо сейчас соображала, и я решил отложить прояснение ситуации на потом.

Откинулась крышка, внутрь ворвался обжигающе холодный воздух. Неужели я где-то ошибся? Но я запаниковал преждевременно. Просто во время путешествия во времени до предела охладилась внешняя оболочка машины, а сейчас быстро достигалось тепловое равновесие…

Через полчаса я осмелился выйти из машины. Едва ступив на землю, я упал, голова сильно кружилась, вестибулярный аппарат отказался мне служить, меня вырвало. Несмотря на неполадки в моем организме (оказавшиеся временными, к счастью), я нашел в себе силы на истошный торжествующий крик:

— Я первый! Я бог!

* * *
Второй цикл, 16 октября 2036 года, около часа ночи.

— Бог мой, Кей, ты знаешь, который сейчас час!? — вытаращился на меня своими светлыми глазенками мой друг Тамми. Вернее, это был его двойник, Тамми-2.

— Время для меня — ничто!

— Да ты в своем уме? — он зевнул. — Приходи утром. А еще лучше — увидимся в Университете.

— Я прибыл к тебе из 2038 года, Тамми!

— Да, да, я понимаю. Спокойной ночи, Кей.

Но я не дал ему возобновить просмотр сновидений. Я ворвался в его квартиру, отвесил ему пару оплеух, чтобы он пришел в себя…

— Тамми, Тамми, нельзя же сразу распускать руки! — пожаловался я. — Ты разбил мне нос.

— Извини, — буркнул он. По крайней мере, он окончательно проснулся.

— Ты разбил нос первопроходцу океана Времени!

— Мне вызвать психушку?

В ответ я протянул ему маленькую блестящую монетку.

— Четвертак 2037 года.

— Работа фальшивомонетчиков?

— Ага! Ты хочешь доказательства, настоящего доказательства?

* * *
Второй цикл, 16 октября 2036 года. 8 часов 9 минут утра.

— Сколько сейчас времени? — спросил я у обозленного недосыпом Тамми.

— Десять минут девятого, — пробурчал он.

Мы стояли у дверей моей квартиры. Той самой квартиры, где сейчас в моем гениальном мозгу рождается гениальная идея о путешествии во времени. Едва я объяснил все это своему другу, он рассердился еще больше.

— А, понятно! Тогда давай войдем и поздороваемся с тобой, то есть с твоим двойником.

Тамми взялся за ручку двери, но я остановил его.

— Подожди. Войдем, когда Кей-2 торжествующим криком возвестит миру о своем открытии.

— Так там все-таки кто-то есть? Занятно…

«Вследствие того, что временные циклы тождественны, Тамми-2 не отличается сообразительностью, как и Тамми-1. Но на этот раз у меня полный набор козырных карт. Неоспоримые доказательства!» — подумал я.

— Остановись, мгновенье! — наконец, раздалось за дверью.

У Тамми немного вытянулось лицо, но первым делом он посмотрел на свои часы.

— Шестнадцать минут, — сказал он. — А ты говорил…

— Все это мелочи, Тамми! Чудо свершилось!

И мы вошли.

Что ж, должен признаться вам, что со стороны я выглядел настоящим болваном. Я, вернее, Кей-2, мое «альтер эго», мой двойник, сидел за столом среди полного беспорядка, в ворохе разбросанных бумаг и толстенных книг. Он безумно расхохотался (после того, конечно, как пришел в себя, ведь не каждый день в твою комнату входишь ты сам, когда внутри один ты уже есть), подбежал ко мне, сжал меня в объятиях и закричал:

— Ты создал ее! Машину времени, которую я только что изобрел! Привет, мой брат!

Странно, но я испытал неприятное чувство, когда понял, что Кей-2 полагает себя основным Кеем Адамсом, в то время как на самом деле он представлял собою лишь мою жалкую копию.

— Мы должны выпить за открытие, — первым предложил я; не знаю отчего у меня пересохло в горле, почему-то я начал нервничать.

— У меня в холодильнике «кока-кола», — подсказал Кей-2.

— Я знаю, — я снисходительно улыбнулся. Надо будет поставить моего двойника на место, а то он может вообразить, что это он совершил прыжок во времени, а копия — это я сам! Интересно, не думает ли он так же в этот самый момент? Хотя вряд ли, ведь мы не абсолютно идентичны — я на полтора года старше и опытнее.

Я сходил на кухню, и вскоре каждый из нас сжимал в руке прохладную металлическую баночку с пузырящимся напитком. Тамми все это время отмалчивался, его лоб был нахмурен, а в черепной коробке происходили сложнейшие мыслительные процессы.

— Послушай, Кей, — начал он, когда баночка в его руке была опустошена уже наполовину.

— Да? — мы откликнулись одновременно, и так же одновременно смерили друг друга гневными взглядами. С ума сойти можно! Тамми снова с беспомощным видом осмотрел нас, словно бы сравнивая, и предложил, так и не уточнив, кому из нас адресуется его речь:

— По твоей теории циклы времени эквивалентны…

— Да, это именно так, — на этот раз я успел первым вставить фразу.

— А при временном прыжке весь Универсум уничтожается…

— Это печальная необходимость, ведь требуется бесконечно огромное количество энергии! — воскликнул Кей-2.

— То есть ты хладнокровно, всего восемь часов назад одним нажатием кнопки убил семь миллиардов людей, не считая другой живности на Земле и инопланетных организмов, в существовании которых ни я, ни вы оба не сомневаемся…

Я смолчал, а Кей-2 кивнул:

— Не надо очернять эксперимент, Тамми. Все мы смертны, а Временной Цикл рано или поздно заканчивается, после чего все возрождается буквально из пепла, чтобы затем снова умереть. И ничего плохого нет в том, чтобы один или несколько циклов закончить несколько раньше.

— Ну конечно же! — на губах Тамми сияла злая, мстительная улыбка. — Ведь все Циклы эквивалентны, тождественны! Но так ли это?

Я продолжал хранить молчание. Я, но не мое подобие.

— Иначе быть не может! — убедительно воскликнул Кей-2.

— Тогда, мистер из предыдущего Цикла, — повернулся Тамми ко мне, — поделитесь с нами, несчастными уроженцами этой Вселенной: приходил ли к вам, в вашем, конечно, Цикле, мистер Кей Адамс из Цикла, предшествующего вашему?

— Нет, — твердо ответил я. — Но это легко объясняется: все имеет начало, и мой Цикл есть Цикл Первый.

— Цикл Первый?

— Ну, а ваш Цикл, соответственно, Второй.

— То, что имеет начало, имеет и конец, — невнятно пробормотал Тамми, вновь углубившись в свои мысли.

— Брат, а где ты оставил Машину? — обратился ко мне с вопросом Кей-2, его глаза сияли.

— Да, давайте взглянем на машину, — Тамми потер лоб. — Мне до сих пор не верится… Это просто невозможно…

* * *
Второй цикл, 2036 год, 16 октября. 9:13.

— Это она? — Тамми обошел вокруг аппарата.

— Это она! — восхитился, как ребенок, Кей-2.

— Она работает? — вполне серьезно спросил Тамми, но вдруг что-то развеселило его. Он сел на землю, заливаясь глупым смехом, а вдоволь нахохотавшись, спросил:

— Вы меня здорово разыграли, я ведь чуть было не поверил вам. Ладно, я сегодня угощаю — по ящику пива на каждого из нас троих.

— Я не пью пива, — в унисон ответили мы, а я подумал: «Надо было показать тебе тетрадь с записями, провести теоретическую подготовку, что ли». И то же, наверное, подумал Кей-2.

— Залезайте внутрь, — приказал я.

Кей-2 с готовностью занял место в машине, Тамми сделал то же самое после нового приступа издевательского смеха. Я залез в аппарат третьим, настроил регуляторы по-новому и коварно предложил своему другу:

— Жми кнопку, Тамми…

— Какую? Вот эту? Как ты любезен, Кей! А как зовут твоего двойника, почему ты нас не представишь друг другу? Может, прекратим этот безумный фарс?

Но кнопку он все же нажал. Тамми, обвинявший меня в убийстве несчетного множества живых организмов, сейчас сделал то же самое. Он стал вторым Ангелом Смерти. После меня, конечно. Второй Цикл скоропостижно, в одно мгновение века, окончился. Но в этот раз путешественников через бесконечность было трое.

* * *
Третий цикл. 2036 год. 16 октября. 6:45.

Несколько часов я потратил на то, чтобы окончательно убедить Тамми, что мы находимся все в том же четверге, только немного сместившись в прошлое. Наверное, непосильное напряжение мозговых клеток оказалось для него губительным, Тамми окончательно замкнулся в гробовом молчании.

— Итак, что и требовалось доказать, — подвел я итог и развел руки в стороны, охватывая мир Третьего Цикла.

— Я гений! — восторгался Кей-2, вообще-то он начинал меня раздражать. Не мог же я, в самом деле, полтора года назад (в своем безвозвратно ушедшем цикле) быть таким самозабвенным нахалом.

— Не хотите еще раз испытать Машину Времени?

Тамми вздрогнул, будто от удара током, и отрицательно замотал головой. Он уже поверил.

— Давайте отправимся в мезозойскую эру, посмотрим на динозавров, — брызгая слюной, предложил Кей-2.

Меня словно окатили холодной водой. Я никогда не интересовался динозаврами! Я даже слова такого не знал — «мезозой»… Что происходит?

— Что с тобой, Кей? — поинтересовалась моя копия. Но идеально ли ты скопирован с меня, вот в чем вопрос… Конечно, в отношении самодовольной напыщенности я мог ошибаться, но динозавры!

— Неужели вы думаете, — сказал вдруг Тамми, — что вам запросто позволят сжигать Универсум, когда вы соизволите нажать на кнопку в вашей дьявольской машине? Нет, Хронос не допустит этого!

— Кто такой Хронос? — в унисон спросили мы.

— Высшее существо, недоступное вашему крайне ограниченному мировоззрению. Это Страж Времени, задача которого — не допустить преступления против мириадов миров, к несчастью, уже дважды совершенного.

— У него крыша поехала, — шепотом сообщил мне Кей-2.

Я в это время раздумывал о тонкости настроек приборов моего аппарата, пронзающего время, о невидимом влиянии неизвестных мне еще и потому неучтенных факторов. Хронос… Что за дикая фантазия? Тамми бредит.

— Идемте ко мне домой, — сказал Кей-2. — Попьем чаю, а кто хочет — в холодильнике, как мы все знаем, несколько банок «колы»…

Меня стала колотить крупная нервная дрожь, но я старался держать себя в руках перед своими спутниками.

* * *
Третий цикл, 2036 год, 16 октября, 8:10.

— Когда я должен крикнуть? — тихо спросил Кей-2; мы стояли у дверей моей квартиры.

— Около пятнадцати минут, — ответил я, а Тамми грозно пробормотал:

— Хронос все видит… Хронос готовит кару…

— Бедняга Тамми, — Кей-2 глупо захихикал вместо того, чтобы немного подумать.

Мы постояли еще немного.

— Черт, я писать хочу, — сказал Кей-2.

— Сейчас это случится, — сказал я, имея в виду, конечно, свое изобретение.

Но за дверью ничего не происходило.

— Ты точно заметил время, Кей?

— Хронос, покарай меня, несчастного!

— Заткнитесь вы оба! — рявкнул я, мои товарищи испуганно затихли.

Когда минутная стрелка с черепашьей скоростью достигла цифры «шесть», я не выдержал и открыл дверь… В комнате не было совсем никаких бумаг ни на полу, ни на столе, а Кей-3 спал прямо на стуле, запрокинув голову и дыша через открытый рот. Мы кинулись будить его.

— Привет, парни, — вот были первые его слова.

Я с омерзением понял, что я, то есть он, Кей-3, пьян. Боже ты мой! Рядом со стулом — шесть бутылок пива!

— Машина времени! — заорал я в ухо этому негодяю и затряс его, словно погремушку.

— Мать вашу! — возопил Кей-2.

— Хронос, Хронос, — тарахтел обезумевший Тамми.

— Машина времени, ты изобрел ее, недоносок?

— Да, — вторил мне Кей-2, — ты изобрел машину, сукин ты сын?

— Машина времени? — нетрезво ухмыльнулся Кей-3. — Вы что, с ума сошли? Кто вы такие? Стойте! Кто вы такие? Чтоб я сдох!

И в этот самый миг в этой Вселенной кто-то другой включил Машину Времени…

14.2.1999

Сохранить, загрузить

Любителям компьютерных игр посвящается

В это прекрасное воскресное утро я проснулся ровно в 8 часов, за пять минут до назойливого звонка будильника (непонятно, зачем я завел его с вечера — в воскресенье любой человек должен иметь право спать сколько ему заблагорассудится). Некоторое время я лежал, мечтательно хлопая глазами — сегодня я был твердо намерен познакомиться с девушкой, прекрасной блондинкой с глазами цвета небесной лазури. Впрочем, это может быть черноглазая брюнетка или даже рыженькая девчушка с зелеными глазками. Как только я выйду на улицу, залитую ласкающими лучами летнего солнца, то превращусь в безжалостного охотника, выслеживающего представительницу слабого пола, достойную того, чтобы я потратил на нее свой выходной день.

Умывшись, я побрился, после чего опрыскал лицо дорогим одеколоном и причесался. «Не позавтракать ли?» — подумал я, но где-то там, снаружи, меня ждала моя избранница, и мне не терпелось скорее увидеть ее. У нее будет приятный негромкий голос, ясные глаза с искринкой в центре зрачка, приятная на ощупь кожа и грудь… ну в общем, обычная грудь, как у любой нормальной здоровой девушки, чей организм вырабатывает достаточное количество гормонов… Весьма ободренный таким ходом размышлений, я открыл дверь, спустился по лестнице и, только вдохнув свежий воздух, вспомнил, что неплохо бы записаться. Что ж, это всегда нужно делать вовремя. Итак,

Сохранить
В листве деревьев суетливо чирикала всякая крылатая мелочь, я шел по умытому поливальными машинами асфальту и с интересом крутил головой по сторонам. Где же она? Может быть, эта? Хм, какие-то у нее ноги кривые, с такими ногами я лично никогда бы в жизни не надел мини-юбку… А вот девушка в оранжевой футболке очень даже ничего. Очень притягательная фигурка… Но личико! Бог мой, храни меня от таких девиц! И хоть бы сигарету изо рта выплюнула, дура!

Стоп! Парни, я ее увидел, и она будет моя! Она сидела на скамейке и спокойно смотрела в бесконечную даль лениво умывающего прибрежный песок теплыми волнами море.

— Привет! — сказал я ей.

Она бросила на меня быстрый взгляд и равнодушно ответила:

— Привет.

— Меня зовут Икс. Не хочешь пойти со мной в ресторан?

Она взглянула на меня еще раз. Ах, какой ротик, скорей бы поцеловать эти алые губки! А если расстегнуть ее блузку еще на несколько пуговиц… Я почувствовал, что по правому виску стекает капля пота. Черт возьми, я опять нервничаю.

— Нет, — бросила она и отвернулась опять к морю. Возможно, я избрал неправильную тактику. Попробуем-ка еще раз…

Загрузить
В листве деревьев шумели драчливые воробьи и другие пернатые, а я быстрыми шагами, стараясь, однако, не взмокнуть, шел к морю, где она ждала меня. На этот раз я даже не посмотрел на несчастную кривоножку, я думал только о той, что молча взирала на морской пейзаж, о ее изумрудных глазах, о ее носике, губках, о ее теле, о котором я пока лишь мог строить предположения. И вот я рядом с ней. Самое время, чтобы сделать…

Сохранить
— Привет, — сказал я ей.

— Привет, — столь неободряющее начало могло бы остановить кого угодно, но только не меня. Попробуем откровенную тактику?

— Я хочу обнять тебя, чтобы твое прекрасное тело тесно прижималось к моему, а твои волосы щекотали мне шею…

Испуганный взгляд, и она начала поспешно удаляться от меня в сторону ковыряющегося в носу полицейского. Резиновая дубинка, один ее вид отняли меня у желание поиграть в сексуального маньяка, срывающего одежду с женщин прямо на улице. Поступим иначе.

Загрузить
— Привет, — сказал я.

— Привет, — опять повторила она.

— Я хочу тебя, — тихо произнес я, но опять ошибся. Я устало вздохнул.

Загрузить
— Привет.

— Привет.

Похоже, пока я все делаю правильно. Возможно, стоит сохраниться на этом месте…

— Меня зовут Икс.

Я помолчал. Неожиданно, как это и свойственно непредсказуемой женской натуре, она мило улыбнулась, пусть даже очень мимолетно, и назвала свое имя:

— Лес.

— Ты похожа на богиню, поэтому я просто должен угостить тебя мороженым.

Женщины падки на комплименты. А я тем временем старался представить Лес в виде богини Афродиты, выходящей из морской пены мне навстречу. Через несколько минут мороженое было куплено.

— Ты всегда угощаешь девушку мороженым?

Что она имеет в виду? Почуяв подвох, я решил подстраховаться:

Сохранить
— Лес, когда я увидел тебя, то понял, что ты — единственная, ради которой мне стоит жить на свете! — в общем-то я сказал правду, хотя и немного преувеличенную.

Внезапно для самого себя я поддался порыву, прильнул к Лес и крепко обнял ее. Как волнующе, непередаваемо прекрасно первое соприкосновение тел, мужского и женского. С новыми силами забились сердца, вколачивая кипящую кровь в аорты. Я не рискнул пока поцеловать мою красавицу, мы просто стояли и смотрели друг другу прямо в лицо. Я заметил, что дыхание у нее участилось. Полицейский неподалеку настолько заинтересовался моим представлением, что забыл вытащить из носа палец и так продолжал пялиться на нас.

— Отпусти меня, придурок, — прошептала Лес, опустив глаза. Неужели я снова ошибся? Восстановить ситуацию? Не может же она не ощущать и доли того блаженства, которое испытываю я, ощущая глубокое дыхание ее нежной груди! — Я испачкала тебя мороженым. Отпусти меня сейчас же, слышишь!

Я с сожалением разжал объятия.

— Извини, — упавшим голосом сказал я. — Я хотел пригласить тебя в ресторан.

Вчера вечером мне удалось выиграть в подпольном клубе крупную сумму, естественно, ежеминутно сохраняясь и загружая сохраненную ситуацию. Поэтому я мог (и мне нужно было это сделать) поразить воображение Лес дорогими подарками и щедрыми жестами. Все женщины это любят. Если же, вопреки законам природы, она коммунистка и предпочитает бедных, скромных и честных парней, вкалывающих на заводе… тогда я буду скромным, бедным и честным!

— Я испачкала твой пиджак, Икс.

Ты не сказала «нет», Лес! Пожалуй, загружаться еще рано! Наоборот!

Сохранить
— Ты всегда при знакомстве так крепко обнимаешь девушку? — поинтересовалась она, пока я снимал пиджак.

— Когда я увидел тебя, я совсем потерял голову. Неужели, Лес, ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Но страстные объятия на первых же секундах знакомства вряд ли уместны… — тем не менее, она улыбнулась. Она была не против. Очень даже не против.

— Но если в тебе одной я вижу весь смысл своего существования? — опять небольшая ложь.

— Ты приглашал меня в ресторан?

Наверное, она быстро сообразила, что с 8 часов утра до полудня в нашем городе работает лишь один ресторан, но зато элитный, обдирающий клиентов также элитно, не мелочась.

Спустя полчаса мы уже сидели за столиком и просматривали меню. Банановый торт, мороженое с ломтиком ананаса, горячий шоколад — вот так скромно мы решили отметить наше знакомство. Без спиртного, без шампанского, хотя оно было бы весьма кстати. Я давно не сохранялся… Может, сделать это на всякий случай?

— Извини, Лес, я на минуту в туалет, — я нежно пожал ей руку, другой рукой словно бы ненароком проведя по изгибам ее тела. Скоро, очень скоро я буду расстегивать пуговички твоей блузки…

В туалете я пописал, вымыл руки и даже не обратил внимания на мужчину, присоединившегося ко мне.

— С добрым утром, Икс, — услышал я недобрый голос.

— А, это ты, Славик.

Славик большим и указательным пальцами правой руки вытер свои вечно обслюнявленные толстые губы.

— Ты меня вчера здорово обчистил, Икс.

Я дружелюбно похлопал его по плечу.

— Везение, — объяснил я. — Обычное везение.

В уборную вошел еще один мужчина. Низенький чернявый коротышка в темных очках. Спайдер, ближайший помощник Славика во всех его темных делах. Я насторожился. Пора восстановиться, загрузить последнюю позицию, хотя и придется заново разыгрывать перед Лес комедию. Впрочем, вся моя жизнь — комедия.

— Ну не скажи — везение! — злобно усмехнулся Славик.

— Да, обычное везение. Я даже проигрывал поначалу.

— Ты проиграл семь ставок, — подал бездушный голос Спайдер, — на общую сумму чуть меньше сотни.

— А сколько он выиграл? — повернулся к напарнику Славик.

— Пятьдесят девять ставок на общую сумму три тысячи семьсот, — сказал Спайдер. От кого-то я слышал, что Славик и Спайдер были любовниками, но это могли быть только пустые разговоры, и ничего более.

— И как ты это объясняешь, Икс?

— Никак, Славик. Жизнь иногда выкидывает странные штуки.

— Да, ты прав, — грустно кивнул Славик и с разворота ударил меня ножом в живот…

Сохранить
Сохранить? Боже мой, что же я наделал?! Раскаленное лезвие, словно злая оса, впилась в мои несчастные внутренности. Все мое естество скорчилось от дикой боли. Славик с улыбкой смотрел на мои мучения, поворачивая нож, одновременно погружая его все глубже. С его губ капала слюна. Боль! За что же, за что я терплю такое яростное страдание?!..

Загрузить
Славик, тяжело дыша от возбуждения, потрошил меня живьем. Я не хотел умирать. Но я сохранился не в том месте, сохранился по ошибке вместо загрузки. Помогите же мне вытерпеть эту боль!.. Я хочу жить! Я буду жить!

Загрузить
Опять нож!

Загрузить
Эта пытка будет длиться Вечность!

13.3.1999

Люди

В эту страну невозможно попасть ни на автобусе, ни на автомобиле, ни на поезде. Белоснежный океанский лайнер никогда не пристанет к ее залитым ярким солнечным светом берегам. Даже реактивный самолет не сможет помочь вам. Технологическим достижениям человека не место в этом краю ярко-зеленых полей, кристально чистых озер и весело журчащих рек. И тем не менее, любой может попасть туда. Стоит только очень сильно, по-настоящему этого захотеть. Но люди не желают теперь ничего несбыточного. Им, обывателям, нужен телевизор, холодильник, полный еды, автомобиль, дом, наконец. И деньги! Много, очень много денег, больше, чем когда-либо можно истратить… Они живут для этого, и пусть весь остальной мир горит в адском пламени — им все равно…

* * *
В день Праздника Осени два икиса — Куху и Кикс — решили устроить соревнование по стрельбе из лука. Стрелы с серебряным оперением то и дело под звон тетивы взмывали в воздух. Две пары глаз с интересом наблюдали за их стремительным полетом. Вот два тугих лука взметнулись вверх в последний раз, стрелы взвились в пространство, после чего Кикс звонко рассмеялся, а Куху разочарованно почесал макушку, растрепав свои зеленые с синеватым отливом волосы.

— Я выиграл! — веселился Кикс. — Теперь твоя очередь рассказывать мне интересную историю.

Раздумывая, не заколдовал ли его друг с помощью кого-нибудь свой лук, Куху собирал с золотистой травы разбросанные стрелы. «Надо тоже сходить к ведьме Бейн», — решил он напоследок. Покончив с этим делом, Куху сел на упавшее дерево рядом с беззаботно болтающим ногами Киксом. Кикс ждал рассказа. Острый носик Куху от огорчения стал еще острее.

— Право же, Кикс, ты уже слышал все, что я знал!

— Потому что ты слишком часто проигрываешь. Но если ты подаришь мне коготь дракона, я буду говорить, а ты будешь слушать.

Куху долго думал, ветер лениво шевелил его зеленую шевелюру.

— Я согласен. Коготь твой…

— Открой свои уши, глупенький Куху, и слушай мой рассказ, полный столь удивительных вещей, что они порой кажутся совершенной бессмыслицей.

Куху ехидно улыбался. Кикс замолчал.

— Ну что же, Кикс, продолжай, я тебя внимательно слушаю.

— Жадный Куху, неужели ты выпьешь все это вино и не поделишься со своим лучшим другом?

Но Куху вовсе не был жадным. Смочив горло, Кикс довольно улыбнулся от уха до уха и продолжал свое повествование.

— Я расскажу тебе о людях, Куху, о ничтожных обывателях внутреннего мира. Помнишь ли ты старика Джу?

— Старика Джу? — Куху ненадолго задумался. — Он был высокий, с длинными седыми волосами и мутными глазами?

— Таким он был уже в конце своего пути. Так вот, Джу принадлежал к народу, населяющему внутренний мир.

— Люди… — повторил Куху, как бы пробуя это слово на вкус. — Какие они?

— Люди во многом похожи на нас. Они велики ростом, но, увы, срок их жизни ничтожно мал — максимум сто лет.

— Всего сто лет? Не может быть! Что же можно успеть сделать за сто лет?

— Обычно люди ничего и не начинают вершить, откладывая все дела на потом, на потом… до прихода неумолимой Смерти.

— Кто из нас вечен? — вздохнул присмиревший Куху. — Кроме, конечно… — и он благоговейно замолчал, не желая произносить священнейшие для любого существа имена.

— Люди делятся на мужчин и женщин, а в зависимости от прожитых лет они называются младенцами, детьми, отроками, юношами, взрослыми, пожилыми и старцами.

— Откуда же они появляются, эти твои люди?

— Так же, как и все низшие создания.

Куху рассмеялся.

— Стоит ли тогда о них говорить?

— Я рассказываю тебе правдивую историю, — Кикс сердито сверкнул ярко-желтыми глазами, — а ты меня все время перебиваешь!

— Извините, господин Кикс. На самом деле мне очень-очень интересно тебя слушать. Продолжай, пожалуйста!

— Хорошо, — смилостивился рассказчик. — Я продолжу, но только когда мы будем дома. Близится ночь, и необычная ночь — сегодня Кайхт будет собирать свои жертвы.

Кайхт — это было одно из имен ужаснейшего Призрака Смерти, даже произносить его вслух было нежелательно, но икисы всегда отличались неустрашимостью, иногда переходящей в слепое безрассудство.

* * *
Когда же на мир опустилась ночь, Куху и Кикс сидели в своей уютной хижине, слушали дыхание ветра за окном, потрескивание хорошо просушенных поленьев в очаге, а Кикс негромко и неторопливо возобновил свое повествование.

— Едва появившись на свет из чрева матери, люди представляют собой жалкое зрелище. Уродливые, беспомощные, полуслепые, и полуглухие — они достойны только жалости. Немного окрепнув, они познают окружающий мир и обучаются говорить.

Куху слушал, поставив локти на прочный стол и подперев руками голову, на его рожице неизвестно отчего сияла широкая улыбка.

— Жизнь людей в основном протекает очень однообразно и нудно. Они постоянно живут в одних и тех же грязных и мрачных постройках, одеваются в одни и те же серые и скучные одежды. Дни людей протекают также однообразно, что они даже не замечают, как их жизнь, такая ничтожно короткая, проходит мимо, а Смерть неумолимо является за своей данью.

— Может быть, по причине такого ужасного однообразия, люди от природы своей очень агрессивны. Они прямо-таки с наивной настойчивостью на протяжении тысячи поколений занимаются истреблением друг друга в многочисленных воинах. Те, кто отличился в ужасных убийствах, те, кто попирал ногами трупы врагов и пил их кровь, пользуются всеобщим уважением и получают красивые блестящие награды.

— Какая мерзость! — воскликнул Куху, на лице его было написано отвращение.

— Любое новое знание они умело используют для создания более совершенного оружия. Духи войны, крови и смерти правят миром людей. Причинять боль, отнимать жизнь — это у них в крови. Старик Джу рассказывал, что к тому времени, как он покинул мир людей, там не осталось ни одного дракона! Люди с помощью огня и меча полностью уничтожилидраконье племя!

— Мир без драконов? — усмехнулся Куху. — Ничего удивительного… Но неужели Создатели просто покинули мир людей, отдав его на растерзание Теням, обрекая тем самым на вечные страдания и мучения?

Кикс немного подумал.

— Даже не знаю, что тебе ответить, — протянул он. — У них не осталось ни одного Хранителя Истинного Знания. Я даже не имею понятия, был ли поставлен Творцами Страж в этом странном мирке.

— Ладно, продолжай, ври дальше.

— Хорошо. Боги людей, их вера и магические ритуалы — все это настолько запутано, что тебе, маленький глупенький Куху, в них совершенно не разобраться, — Кикс умолчал, что сам ничего не понимает. — Но служители разных культов умело этим пользуются и процветают, раздувая вражду к чужакам и обещая всевозможные блага в будущем своим последователям и приверженцам.

— И в дело опять вступает меч, — с грустью заметил Куху.

— И кровь льется снова, — поддержал его друг.

— Как же они могут жить в этом ужасном мире?!

— Чтобы жить так, как они, нужна светлая и наивная вера во что-нибудь. Вера в счастливую жизнь, но которая будет после. После смерти.

На этих словах Кикса в дверь кто-то постучал.

— Это Кайхт! — пискнул Куху; он побледнел, как снег, даже Кикс не на шутку испугался, его глаза, обычно ярко-желтые, стали совсем серыми.

Куху на цыпочках подошел к двери и замер, прислушиваясь. Там, снаружи, ждала сама Смерть.

— О безжалостный Кайхт! — протяжно заговорил зеленоволосый икис. — По-моему, ты слишком рано стучишь в дверь этого дома. И я, и мой друг Кикс слишком малы, чтобы последовать за тобой…

— Да-да, — прикрикнул Кикс, с трудом сдерживая охватившую его дрожь, — проваливай, Кайхт!

— Я приду позже, — бесшумно, словно ветер в пустыне, прошелестел голос Призрака Смерти, — в конце концов вы оба будете моими.

И Кайхт исчез.

— Он ушел, — сказал Куху.

Глаза Кикса постепенно восстанавливали свой обычный жизнерадостный цвет. Куху вдруг чихнул.

— Он ушел, — повторил вслед за другом Кикс, но оба икиса знали, что приход Кайхта к ним — дурное предзнаменование.

— В общем-то, я уже все рассказал, — сказал Кикс. — А все, что не успел, ты услышишь, когда у меня будет настроение. Я хочу спать.

— Утром я пойду к старухе Бейн, — подумал вслух Куху; Кикс молчал.

— Бедные людишки, — продолжал Куху.

— Что тебе понадобилось от старой ведьмы?

— Она сделает для меня Проход. Я войду в мир людей.

— Что тебе взбрело в голову? — недоумевал Кикс.

— Я хочу помочь людям. Я открою им глаза, видящие, но остающиеся слепыми.

— Зачем, Куху? Зачем?!

— Они также имеют право быть счастливыми, Кикс. Я должен это сделать, пусть даже Создатели будут против меня.

— Кайхт тебя возьми, ты будешь спать, дрянной болтливый Куху, или нет?!

* * *
По ночному шоссе под оглушительные звуки тяжелого металла мчался спортивный автомобиль. Сейчас, в темноте, трудно было сказать, какого он цвета, но при дневном свете он выглядел кроваво-красным. На передних сидениях сидели Паша (он был за рулем) и Джил, на заднем — ее брат Джоуи и малыш Спайдер.

— Сожги свои шины, быстрей, быстрей, быстрей! — кричал Паша, на секунду отпуская руль, чтобы вытащить из-под сиденья новую бутылку с пивом, второй рукой он обнимал за шею Джил.

Джоуи тем временем, зажав в зубах сигарету с травкой, пытался ее раскурить, но его подводила зажигалка. Спайдер раскинулся во все стороны, одну ногу в ботинке положив на колено соседу, и бессознательно мотал головой. Джоуи выругался и в раздражении выкинул одну из пустых бутылок на дорогу.

— Эй, Джоуи! — рявкнул Паша. — Мы еще будем возвращаться домой!

— Пей пиво и жми на газ, — невозмутимо отрезал Джоуи.

— Спайдера уже не тошнит? — обернулась Джил, но брат успокоил ее:

— Да нет, сейчас он полностью вырубился.

— Моя кровь — нитроглицерин! — опять дико завопил Паша, он упустил бутылку, и холодное пиво залило ему все сидение. — О, черт!

На миг он опустил взгляд, и в то же самое мгновение на дороге что-то мелькнуло, автомобиль не то вильнуло, не то немного подбросило вверх, Джил вскрикнула.

— Что это было? — испугался Паша, он захотел притормозить, но Джоуи равнодушно сказал:

— Заткнись и жми на газ!

— Ты сбил ребенка, Паша, — запричитала Джил.

— Заткнись, Джил!

— Какого ребенка? — встревожился Паша.

— Маленького мальчика с зелеными волосами, — объяснила Джил. — Он был такой хорошенький, а на дороге появился совершенно внезапно. О, мне плохо!

— Заткнись, ради бога, Джил! — все более раздражался Джоуи.

— Погоди, Джил, разве могут быть у ребенка зеленые волосы?

— Они были зеленые, — Джил зарыдала. — Это был мальчик с зелеными волосами!

Спайдер проснулся и сонно поинтересовался:

— Какой мальчик?

— Заткнись, Спайдер! На свете нет детей с зелеными волосами! И никакого ребенка на шоссе опять же не было! Да заткнись ты, Джил!

— Не было, так не было, — кивнул Спайдер и опять заснул.

* * *
На загородном шоссе в нескольких милях от населенного пункта осталось лежать маленькое сломанное тельце. Это был Куху. Он прибыл в мир людей всего минуту назад, но теперь его путешествие было закончено. Подле него на асфальте лежал тугой лук Кикса, прощальные подарок друга на счастье, и рассыпанные серебряные стрелы.

Рядом с трупиком появились две странные фигуры, черная и серая.

— Уходи, — спокойно выдохнул Кайхт. — Это не твоя добыча.

Неведомый (или неведомое) невозмутимо (а не с презрением ли?) повел холодящими воздух крыльями и тихо исчез.

Кайхт возвышался над икисом, сбитым автомобилем, за рулем которого сидел подросток, чересчур обпившийся пивом. Кайхт пришел на зов смерти. Мир людей убил Куху.

…убил маленького икиса с зелеными волосами…

…ты идешь в Бездну…

…видишь ли ты смысл…

…знаешь ли ты истину…

…какие демоны правят тобой…

…подумай…

27.3.1999

Доркхан

В один из самых обыкновенных вечеров в самой обыкновенной комнате, на полу… Впрочем, комната эта была не совсем обычной. И пол, и стены, и потолок, и даже стекла в окнах — все было старательно выкрашено в густой черный цвет. Мебель в этой комнате отсутствовала, если не считать таковой большие старинные часы, занявшие один угол, два бронзовых ангела со спокойной уверенностью поддерживали циферблат. В другом углу лежал ворох мятого, несвежего белья. Из двух дверей одна (та, которая вела на балкон) была немного приоткрыта, через нее в комнату вливался свежий вечерний воздух.

Так вот, на полу сидел, подогнув под себя ноги, человек, в руках у него была колода карт. Это и был я, а черная комната была моим домом. Здесь я родился (тогда, конечно же, она выглядела совсем по-другому), но сомневаюсь, что здесь я и умру. Но если и умру, то это будет не сейчас.

Я сдвинул колоду и перевернул первую карту картинкой вверх. Ха, туз пик! Одна из самых мрачных и зловещих карт, часто пророчащая бедствия и неудачи, но… только не мне! Что мне действительно портило настроение, так это заунывные вопли из соседней комнаты. Кроме слова Dominus, я ничего не смог разобрать, да мне это и не было интересно. Я выложил квадрат, потом второй… Крики вдруг прекратились.

— Доркхан, открой эту чертову дверь! — заорала Анна, но я промолчал и продолжал выкладывать фигуру пасьянса, меня научил ему один спятивший католический священник. Мне не хотелось впускать в нашу квартирку постороннее лицо, которое ничего не могло принести нам, разве что новые заботы и неприятности. Но звонок в дверь повторился.

— Доркхан, ты хоть дома, адское семя? Открой дверь, и пусть они заберут тебя!

Я не отозвался, поэтому Анна, шаркая ногами (звонок надрывался уже в третий раз), подошла к двери, долго смотрела в глазок, а потом приложила губы к замочной скважине и рявкнула:

— Никого нет дома!

В ответ раздался раздраженный мужской голос:

— Открывай, Матайр! Если ты думаешь, что я ради собственного удовольствия взобрался пешком на семнадцатый этаж, то ты ошибаешься.

Анна подумала, потом я услышал ее обреченный вздох (ей прямо доставляло удовольствие строить из себя страдалицу), и она впустила гостя в квартиру. Это был высокий мужчина в белом плаще, аккуратно выбритый, с холодными серыми глазами.

— Добрый вечер, Матайр, — буркнул он.

— Привет, инспектор, — в тон ему ответила Анна. Она повернулась, чтобы идти на кухню, но гость остановил ее.

— Меня зовут Бертрам Шнайдер. Твой сын дома?

— Откуда мне знать, где шляется мое отродье? — Анна презрительно скривила лицо. — Может, он уже и сдох, в своей проклятой комнате.

— Это здесь?

Ну вот, мне опять не дали доиграть спокойно! Я бросил карты, бесшумно поднялся и также бесшумно выскользнул на балкон. Бледные звезды и луна, мои старые знакомые, приветливо встретили меня.

— Да, это его комната, инспектор. Войдите туда и пристрелите этого ублюдка!

Шнайдер толкнул дверь и увидел черную комнату, заполненную черным мраком. Анна тем временем улизнула на кухню и начала готовить какое-то блюдо, наверное, пудинг с изюмом. И я уже знаю, чем закончится эта стряпня — пудинг получится очень вкусным, но его некому будет есть. Анна слопает всего один маленький кусочек, поливая его скудными слезами мученицы, а потом, проклиная весь белый свет, выкинет остатки в мусорное ведро. Вот тогда уже подойдет очередь полакомиться и для меня, я выковыряю пару изюминок…

Шнайдер провел рукой по стене, нашарил выключатель, щелкнул им, но безрезультатно. Я было обрадовался, но гость пришел сюда не с пустыми руками — внутренности комнаты нагло пронзил яркий свет ручного фонаря.

— Доркхан, ты здесь? — тихо спросил Шнайдер.

Луч обежал черные стены, скользнул по полу и остановился на разбросанных картах. Гость подошел ближе, присел и поднял одну из них. И узрел он распятое тело, и девять сверкающих клинков вонзились в него, и алая кровь сочилась из ран, и все было пропитано мучительной агонией, а странная улыбка на тонких черных губах умирающего повергла Шнайдера в ужас. Его рука дрогнула, и карта, перевернувшись, упала на пол. Уходи же отсюда, проклятый шпион! Но Шнайдер не спешил. Фонарь осветил бронзовые часы, гость долго рассматривал их, потом решил подвести стрелки по своим наручным электронным часам (наглец!), но не нашел, как это сделать. А потом я понял, что он собирается выйти на балкон, где затаился я.

Он сделал шаг, второй, третий, его рука легла на ручку балконной двери… Ну не дожидаться же мне его! Одним прыжком я вскочил на перила и, сильно оттолкнувшись от них, покинул балкон.

А вот теперь здесь появился Шнайдер. Он погасил фонарь, потому что небо было еще более-менее светлым, а на западе алела полоса только что исчезнувшего за горизонтом солнца. Лицо Шнайдера было хмуро. Он осмотрел балкон, глянул вниз, но меня так и не увидел, хотя я был на расстоянии вытянутой руки от него, и замедленные мерные взмахи моих крыльев овевали его лицо.

— Его нет, — тихо сказал самому себе Шнайдер и ушел.

Я возликовал. Слепые людишки, вас можно только пожалеть, даже Мертвые видят больше, чем вы! Я перекувыркнулся в воздухе, потом сложил крылья и камнем упал вниз. У самой земли я раскинул свои черные крылья и перешел в горизонтальный полет, стремительный, великолепный полет по улицам засыпающего города. С истошным писком от меня шарахались летучие мыши, и со зловещим молчанием — тени. Я миновал фонтан, разрезав крыльями струи холодной воды, сделал круг вокруг памятника какому-то генералу, разбил пару стекол в высотных домах и вспомнил о Морне.

О, Морна! Моя милая леди! Я лечу к тебе!

Ресторан «Краунз», в котором Морна работала официанткой, располагался на последнем, девятом, этаже одноименного отеля. Я покружил немного, потом мои ноги коснулись мраморных плит, и я, все еще оставаясь невидимым, вошел в главный зал ресторана. Яркое освещение ослепило меня, и я поскорее прижался к стене, отступил в самый темный угол. Безликие люди за столиками неторопливо чавкали, переговаривались, звенели вилками, ножами и другой посудой, между ними порхали похожие друг на друга, как капли воды, официантки. Морна, моя леди, где ты? Будь проклят этот яркий свет! И еще этот запах мертвечины… Я медленно отступал к выходу на балкон, который опоясывал весь девятый этаж, но тут мои ноздри вздрогнули от радостного возбуждения. Она!

Морна приняла заказ у какого-то заплывшего жиром мужчины, спесиво выставляющего унизанные золотыми кольцами пальцы (его спутницу, блондинку с развратным оскалом рта, эти кольца, по всей видимости, интересовали больше всего на свете — она не сводила с них глаз). Я подошел к своей леди вплотную и с упоением дышал ароматом ее волос, ее тела. Затем я бесшумно, шаг в шаг, последовал за ней, подождал, пока она передала заказ, а когда Морна на мгновение задержалась у зеркала, я крепко обнял ее сзади. Любая девушка на ее месте завопила бы от ужаса, но только не Морна! Ее тело напряглось, потом расслабилась, и на ее губах появилась почти незаметная улыбка.

— Это ты, — счастливо прошептала она, потрепав меня за волосы (со стороны это выглядело, будто она поправляет собственную прическу). — Тебя не было два месяца, Доркхан…

Два месяца! Я думал, всего несколько дней… Время летит так незаметно… Но в голосе Морны звучал упрек, и я почувствовал себя виноватым. Я нежно поцеловал ее в шею и с сожалением разжал объятия.

— Иди за мной, Доркхан, только прошу тебя, не налети на какой-нибудь столик и не сбей кого-нибудь с ног…

Едва она сказала это, как мне сразу же захотелось перевернуть, по крайней мере, несколько столиков или всего лишь выдернуть из-под какого-то жирного пузана стул, чтобы посмотреть, как он барахтается на полу. Но я удержался.

Итак, я шел за Морной, которая продолжала работу, и переговаривался с ней, со своей леди.

— Два месяца, Доркхан! Я думала, что ты исчезнешь навсегда.

— Наверное, моя красавица, это так и произойдет, — пошутил я. — Твой Доркхан исчезнет без лишних слов.

Морна погрустнела.

— Но ведь я не сойду с ума, как бедняжка Мэрион?

— Мэрион? — я был немного сбит с толку. — Ах, Мэрион!

— Доркхан, сукин сын, только не говори мне, что ты уже забыл свою первую возлюбленную!

Я несильно дернул ее за волосы:

— Моя леди не должна говорить мне таких слов! А Мэрион — что ж, она была такой молодой, как покинула этот мир…

— Доркхан! — мужчина за ближайшим столиком вздрогнул и разлил немного вина на скатерть. — Мэрион жива! Она сейчас находится в психиатрической клинике.

— Что ж, тем лучше для нее. Кажется, я ее припоминаю… У нее на правом бедре была родинка…

— Болван! Это у меня там родинка, Доркхан! Надо будет навестить Мэрион на выходных. Я слышала, ей уже гораздо лучше. Эй, я вижу твою руку! Словно смутная тень…

Мы находились как раз в центре зала.

— Эти проклятые новые лампы! — я разозлился. — Ладно, я ухожу. Прощай, моя леди!

— Погоди, я выйду с тобой на балкон.

На небе сияла луна в окружении множества звезд. Ослепительное пиршество осталось внутри, а на огромном балконе не было ни души, кроме нас с Морной.

— Покажись, — попросила она. — Я хочу увидеть тебя.

Я выполнил ее просьбу. Морна просияла и взяла мои руки в свои ладони.

— Ты же совсем не одет, — рассмеялась она.

— Но штаны-то на мне. Леви Штраус — лучшие в мире джинсы!

— Доркхан, может, тебе подарить пиджак?

— Если тебе это будет приятно — подари, — разрешил я.

Морна взглянула на часики.

— Мне осталось всего три часа, Доркхан… Ты встретишь меня у выхода?

Я опять накинул на себя тень и ускользнул из ее рук.

— Не знаю, — я весело рассмеялся.

— Но ты ведь прилетишь ко мне?

— Не знаю, — я рассмеялся во второй раз, а потом спрыгнул с балкона. Морна вскрикнула.

— Я опять увидела тебя, увидела тень.

— Неважно, — я взлетел повыше и повис в некотором отдалении. — Другие меня не увидят, поверь мне.

— Но ты вернешься? — я увидел, как на глазах Морны блестят слезы. С чего бы это она?

— Не знаю! — крикнул я. — Я вспомнил Мэрион! Ее фамилия Макфергус!

И я улетел. Морна продолжала стоять на балконе, обеими руками сжимая перила, и улыбалась, глядя куда-то в ночь.

— Болван, — ласково прошептала она. — Макфергус — это же я!

* * *
Бертрам Шнайдер вышел из подъезда многоэтажного дома и, тяжело дыша, направился к маленькому толстому человечку, раскинувшемуся на скамейке. Тот вскочил и мелкими шажками, смешно подпрыгивая, побежал к нему навстречу.

— Ну что, док?

— У них лифт не работает.

— Я так и знал! — толстячок несказанно обрадовался. — А как вам они?

— Уф-ф! Ну и семейка! Их обоих нужно бы забрать в нашу лечебницу. Мамаша приняла меня за полицейского.

— Ну, Матайр, в сущности, совершенно безобидное существо, док. Этот парень любого доведет до безумия. А Доркхана вы видели? Черную комнату?

— Да, черная комната… Он так не любит света?

— Солнечного света в особенности. И как вам он понравился?

Шнайдер нахмурил лоб.

— Знаешь, Виктор, он не обратил на меня никакого внимания. Сидел на полу, раскладывал пасьянс.

— Какой пасьянс?

— Клетка, — усмехнулся Шнайдер.

— Клетка? Что-то не припоминаю такого…

— Я пошутил, — устало сказал доктор Шнайдер. — Я не разбираюсь в пасьянсах. Я просто хочу сказать, что в башке у Доркхана словно бы раскладывается бесконечный пасьянс. Разум в клетке.

Он посмотрел наверх.

— Виктор, как ты думаешь, что может означать для меня в данный момент число «девять»?

— Не знаю, док… Может быть, через девять дней вы умрете, — брякнул толстяк.

— Спасибо, — Шнайдер все еще изучал взглядом семнадцатый этаж. — Доркхан сидел на полу, такой маленький и одинокий среди четырех черных стен… В один прекрасный день он спрыгнет вниз с такой головокружительной высоты!

— Как пить дать, док, — поддакнул Виктор.

Через девять месяцев известный психиатр Бертрам Шнайдер женился на прекрасной и умной дочери одного профессора. Впереди у него было девять долгих, хотя и не очень счастливых лет семейной жизни.

24.8.1999

Рассказы о дружбе, любви и пр

Ни одно из лиц, упоминающихся в этом цикле, никогда не существовало в действительности и не имеет под собой никакого реального прототипа. Любые совпадения являются абсолютно случайными и ненамеренными.

Друзья Елена

1

— Други мои! Сотоварищи! Почтим память нашего доброго товарища Елена. Его больше уж нет с нами. Но он навсегда останется в наших горячих сердцах, подобно безвременно покинувшему нас Хорту. Стоит мне прикрыть глаза, как Елен появляется за этим столом, я вижу его честное открытое лицо и его улыбку, улыбку человека с чистой совестью…

Строков, широкоплечий мужчина с холодными стальными глазами и страдальческим изгибом губ, сжимает в кулаке один из трёх стаканов и прерывает горестную речь Шерстня, восклицая:

— Выпьем!

В комнате находится три человека, три стакана, несколько бутылок со спиртным, на столе — нехитрая закуска. Окна закрыты тёмными шторами, за ними — спокойный тихий вечер. Все трое одеты в чёрные костюмы с траурными ленточками в петлицах, но сейчас пиджаки висят на спинках стульев. Повсюду царит оттенок чисто холостяцкой неряшливости, если бы здесь была женщина, особенно незамужняя, этот милый беспорядок привёл бы её в состояние бешенства. Но здесь нет лиц женского пола. За столом сидят Шерстень, Строков и Чумак. В недавнем времени в их компанию входил упомянутый выше Елен, а ещё ранее — и Денис Хорт.

— Увы! — Шерстень смахивает слезу и тоже берёт в руку стакан. У Шерстня сейчас очередной период насморка, и из носа у него постоянно капает в те блюда на столе, над которыми сей страстный оратор наклоняет свою большую умную голову.

Чумак пьёт молча. Он черноволос и черноглаз, во всём его облике сквозит что-то злое.

Шерстень закашливается, он охотно пил бы что-нибудь другое, но необходимо почтить память ушедшего друга. Три руки одновременно тянутся за закуской.

— Бедняга Елен! — тяжко вздыхает Строков. Он повторно разливает водку, бутылка облетает стаканы, стаканы взмывают ко ртам, Шерстень опять кашляет, в зубах хрустят солёные огурцы.

— Он был так счастлив, — капая в стакан соплями, всхлипывает Шерстень. — Только я прикрою глаза…

Бутылка, стаканы, рты, закуска.

Шерстень: — О, как тяжек сей удар судьбы для всех нас!

Строков: — Увы! Выпьем!

Бутылка, стаканы и так далее. Шерстень вместо закуски лезет в карман за носовым платком, тихо сморкается, развернув его на всю ширину, но это ему нисколько не помогает.

Бутылка, стаканы, рты…

Шерстень: — И всё-таки мне…

Строков: — Выпьем!

Чумак (первое слово за весь вечер): — Да!

Бутылка, стаканы…

Шерстень: — Ужасный рок! Бедняга Елен!

Строков: — Бедняга Елен! Бедняга Хорт!

Сильный удар кулака сотрясает стол, опрокидывается миска с рисом. Это протестует Чумак, спиртное наконец-то развязало ему язык.

— Дурачина Елен! Простофиля Хорт!

Шерстень не слышит, он занят поисками носового платка, который он засунул в задний карман брюк.

Строков: — Об отсутствующих…

Чумак: — Идиоты!

Шерстень: — Что-что?

Чумак: — Болваны!

Шерстень (явно опешив): — Кто?

Строков (мрачнея): — Мы?

Чумак, развалившись на стуле, засовывает в рот остриё столового ножа, чтобы поковырять в зубах, но только ранит верхнюю губу. Слизывая кончиком языка мгновенно выступившую кровь, он мрачно смотрит на бутылки и не сразу отвечает:

— Конечно же, Елен и Хорт. Вы всего-навсего тупицы.

Шерстень находит платок и задумчиво оглядывает его, словно забыв, что с ним нужно делать.

Шерстень: — Как это?

Строков (мрачнея всё более): — Вот, значит, кто мы есть. Это почему же?

Чумак (примирительно): — Выпьем!

Шерстень: — Что такое?

Строков (с энтузиазмом): — Да!

Водка льётся из бутылки в стаканы, а потом из стаканов в пищеводы, Шерстень кашляет, из его носа капает.

Шерстень: — Меня мутит.

Строков (с нажимом смотрит на Чумака): — Так почему же?

Строков никогда не успокаивается, пока не получит точные ответы на все свои вопросы. Чумак пока спокойно нарезает на блюдце колбасу кружочками.

Чумак: — Их нужно не жалеть, а проклинать.

Шерстень: — Мне плохо. Где мой платок?

Платок лежит под столом, несчастная голубая тряпочка.

Чумак: — Они не мученики. Хорт и Елен — предатели.

Шерстень: — Я больше не пью.

Строков (Чумаку): — Может быть, ты и прав…

Чумак: — Они добровольно это сделали.

Шерстень: — Меня сейчас вырвет.

Строков: — Эй, Шерстень, полегче…

Чумак: — Дыши через нос.

Непонятно, от чистого ли сердца он дал этот совет. Так или иначе, но из-за насморка Шерстень совершенно не может дышать носом. Шерстень молча злится.

Строков: — Да, Чумак, если подумать…

Чумак: — Они поддались соблазнам семейной жизни, уступили обаянию этих чертовских кокеток, предали наше мужское общество!

Шерстень: — Безропотно позволили себя окольцевать. Извините, я в туалет.

Шерстень уходит, друзья глядят ему вслед. Строков немного отвлекается от главной темы.

— Кажется, Шерстень маленько перебрал, — говорит он.

За стёклами окон ночь постепенно вступает в свои права, на небе появляются первые звёзды.

— До сих пор не могу себе представить, что Елен предпочёл нашей честной компании эту кривляку Машу…

Чумак молчит. Возвращается Шерстень, на губах у него играет виноватая улыбочка. Он огорошивает всех вопросом:

— А где Елен?

Строков: — Шерстень, дорогой ты наш, очнись!

Чумак: — Он сейчас готовится к брачной ночи.

Шерстень неожиданно для самого себя всё вспоминает и, положив в рот кусочек сыра и бездумно его пережёвывая, заявляет:

— Пустая формальность.

Чумак: — Ха!

Строков: — Брак — величайшее бедствие для мужчин всех времён и народов.

Шерстень: — Лично у меня Маша никаких чувств и желаний не вызывает. А вот мадам Хортова! У неё тело что надо. Ножки и всё такое…

Строков и Чумак переглядываются.

Чумак: — Ого! Интересно, Маша беременна?

Этот вопрос уже неоднократно обсуждался в этой комнате, последний раз несколькими днями раньше, но тогда друзья так и не пришли к согласию.

Строков: — Это же надо быть таким ослом, чтобы жениться! Мы ещё так молоды! Давайте споём! Давайте выпьем!

Шерстень: — Наливай!

Шерстень роняет голову на стол и отключается. Надолго. До самого утра.

2

Солнечные лучи простреливают оконные занавески и ударяют в лицо спящего Строкова. Сон медленно покидает его, он открывает мутные глаза и осматривается. При ярком свете, хлынувшем внутрь, когда шторы раздвигаются, комната кажется ещё неряшливей, чем вчера, а на столе с остывшими и засохшими блюдами — настоящий кавардак. Чумака в комнате нет, а Шерстень сидит напротив Строкова и внимательно наблюдает за ним из-под угрюмо нависшей на лоб чёлки. Строков раздирает слипшиеся в одно целое губы и произносит нечто нечленораздельное. Шерстень приветливо улыбается.

— С добрым утром, Строков.

— Э-э-э… Уже утро?

— Девять часов с копейками.

Строков оглядывает стол.

— Шерстень, где-то тут была банка с рассолом…

Шерстень не успевает ответить, что рассол выпил Чумак, как в комнату входит он сам.

Чумак: — А, ты уже проснулся! Хочешь кофе?

Строков: — Нет. Кофе в моём состоянии противопоказан, даже вреден. А вот чаю, с вашего разрешения, выпил бы.

Шерстень: — Кухня в твоём распоряжении.

Строков: — А когда возвращается мадам Шерстнева?

Шерстень: — Примерно через час. Я уговорил маму ночевать у подруги.

Чумак: — У чьей подруги?

В голосе его звучат подозрительные нотки, но Шерстень не отвечает. Строков встаёт и удаляется на кухню. Слышатся разные звуки передвигаемой и падающей посуды, Строков кричит:

— Шерстень, тебе налить чаю?

Чумак: — Мне самую большую чашку!

Шерстень: — Да, будь так добр.

Через пять минут Строков появляется в двери с подносом в руках. Шерстень так и не сдвигался с места. Друзья устраиваются за столом и с наслаждением вдыхают аромат дешёвого, но крепкого чая.

Чумак: — Я думаю, мы должны помочь заблудшей овце.

Строков: — Сахару маловато.

Чумак: — То есть нашему барану.

Шерстень размышляет о том, стоило ли извещать друзей, когда он два месяца назад встретил в городе Елена и Машу в обнимку. Они столкнулись тогда нос к носу, но Шерстень и предположить не мог, что встречи Елена и девушки с профессией зубного техника могут вылиться в столь непоправимое, как официально зарегистрированный брак. Неписаные законы их компании холостяков не запрещали встречаться с лицами противоположного пола и даже проводить с ними ночное время, но брак! Елен нарушил самую главную клятву, и не должно быть ему прощения!

Чумак: — Мы должны разработать план, чтобы вырвать Елена из цепких коготков Маши.

Строков: — Да, это будет не только наказанием, но и состраданием, актом милосердия.

Шерстень: — Наши ряды редеют. Нас осталось четверо.

Строков: — Интересно ведь, брак Елена тринадцатый по счёту! Подождите, но кто четвёртый?

Чумак: — Тот, кого можно не принимать в счёт — господин Блазин.

Блазин, как и они, считал женщин существами более низкого порядка, чем мужчины, но, в отличие от них, он любил мужчин. Ещё во время учёбы он попробовал заигрывать с Шерстнем, но его страдания не увенчались успехом, да и подвернулся смазливенький первокурсник с голубыми глазками…

Шерстень: — Пора переходить от слов к действиям.

Чумак: — Смерть браку!

Строков: — Если я не освобожу Елена из семейной темницы, пусть меня постигнет такая же горькая участь!

Хлопает входная дверь. Чумак и Строков переглядываются. Входит мама Шерстня — седовласая интересная женщина с хорошими манерами. По полу катится бутылка из-под водки и останавливается у её ног.

Строков и Чумак (в унисон): — Доброе утро, мадам Шерстнева!

Шерстень: — Привет, мама!

Мама Шерстня: — Доброе утро, мальчики! Неужели девушки уже ушли? Я так хотела с ними познакомиться!

Чумак и Строков молча смотрят на Шерстня. Если бы это был театр, самое время опустить занавес.

3

Строков прощается с пациентом и провожает его до двери, мимоходом интересуясь здоровьем его детей. У Строкова — просторный светлый кабинет, в отличие от квартиры Шерстня, здесь идеальная чистота, каждая вещь прочно стоит на своём месте. По обстановке, однако, нельзя определить медицинскую специальность Строкова, но на самом деле он хирург.

Слышится стук в дверь, в кабинет проскальзывает Чумак. Он, как и Строков, который сейчас моет руки, в белом халате.

— Строков, я привёл к тебе гостя!

— Надеюсь, это женщина?

— Настоящая женщина до кончиков накрашенных ногтей на ногах. Настоящая, живая и здоровая блондинка двадцати шести лет, — говоря эти слова, Чумак прямо сияет от радости, его лицо даже покинуло обычное выражение озлобленности на весь мир.

— Это хорошо, что она живая. Очень существенное уточнение. А то ведь ты мог договориться с одной из своих пациенток.

Чумак работает на первом этаже, а его пациенты — трупы.

— Строков, ты меня обижаешь. Конечно, в моих холодильниках найдётся немало подходящих девиц…

— О мёртвых — ни слова! — воздевает руки Строков. — Итак, мы имеем живую блондинку. Ты случайно не измерил у неё объём груди, талии и бёдер?

— Кстати, Строков, об объёме груди — результаты измерения ведь нужно складывать?

— Лучше умножать, — Строков усмехается. — Как её зовут, эту блондинку?

В голосе его звучит презрение, Строков невысокого мнения об умственных способностях всех блондинок в мире, вместе взятых.

— Милка, медсестра с шестого этажа, — Чумак довольно ухмыляется.

— Милка? — переспрашивает Строков. — Ты рассказал ей, что она должна сделать? Она согласилась?

— Она уже дала согласие. Это обойдётся нам в две сотни. Плюс сотня, если в спектакле нам понадобится её муж.

— Разве она замужем?

— Нет, но она может позвать знакомого парня из пожарников.

— Нет, Чумак, я думаю, муж нам не нужен. Зови её сюда.

Чумак вводит в кабинет золотоволосую красавицу. Строков встаёт, с удовольствием вдыхает аромат её духов и протягивает руку.

— Добрый день, Милка.

— Привет, Строков.

Чумак: — Милка, мы согласны на две сотни.

Чумак с выжиданием смотрит на Строкова, Строков достаёт из бумажника деньги и отдаёт их медсестре, та прячет их и усаживается на удобный диванчик у стены. Чумак не сводит глаз с её ног.

Строков: — Наверное, нужно переставить этот стул поближе к дивану.

Милка: — Этот парень хоть приятной наружности?

Строков: — Ну, я не знаю… Я не ценитель мужской красоты. Но тебе он понравится.

Чумак: — Хорошо, что ты надела чёрные чулки.

Милка: — Может, расстегнуть на груди несколько пуговиц?

Чумак и Строков (одновременно): — Да!

4

Елен, молодой симпатичный мужчина, быстро входит в кабинет Строкова и резко останавливается, увидев на диване скучающую блондинку.

— Мне нужен доктор Строков.

Милка улыбается, выглядит она очень соблазнительно.

— Доктор на минуту вышел. Присаживайтесь, я тоже его жду. Меня зовут Милка.

— Елен, — скупо представляется молодожён, но глаза его подозрительно блестят.

— Красивое имя. Чем вы занимаетесь, Елен?

— Я работаю в Министерстве здравоохранения.

— О! — кокетливо округляет ротик Милка.

Елен осторожно садится на стул рядом с диваном.

— Вы друг Строкова? — интересуется Милка.

— Да, мы вместе учились.

Елен смотрит на ярко-алые губки Милки и сверкающие между ними зубки, потом его взгляд опускается ниже и пытается проникнуть в разрез блузки. Ему невдомёк, что три пуговички на ней расстёгнуты специально для него. Милка делает вид, что не замечает повышенного интереса Елена к её пышной груди, и продолжает непринуждённую болтовню:

— Вы любите животных? У меня дома живёт кошечка Нефертити…

Елен сглатывает слюну…

Спустя несколько минут мужчина пересаживается на диван рядом с блондинкой. Елен и представить себе не может, что над его головой сгущаются грозовые тучи. Развязка близка.

— Ай! — внезапно вскрикивает Милка. — Мне что-то попало в глаз! Боль адская!

— Дайте я посмотрю, — галантно предлагает Елен.

Он склоняется над рыдающей красоткой. Вдруг рыдания волшебно прекращаются, а две руки с ярко накрашенными коготками коварно обвивают его за шею и влекут вниз. Губы Елена сталкиваются с губами Милки. В это же самое мгновение дверь без стука распахивается, в проёме стоит взъерошенный Шерстень, а из-за его плеча выглядывают два круглых от удивления глаза Маши Еленовой.

— Елен! — дальнейшие слова новобрачной тонут в молниеносно брызнувшем потоке горьких слёз.

— Маша! — кричит Елен, но его губы предательски измазаны помадой чужой женщины. Оправдания ему нет. Елену приходит в голову, что медовый месяц вдали от работы, родных и знакомых вовсе не такая уж бессмысленная штука.

— Подлец! — изрекает вердикт Маша, бросает в супруга каким-то маленьким, но тяжёлым предметом, круто разворачивается на каблуке и выбегает вон.

— А в чём собственно… — произносит Шерстень и тоже куда-то исчезает.

— Маша! — обречено вопит Елен и бросается вслед за невестой.

Милка наклоняется и поднимает с пола кольцо с небольшим бриллиантом, которым Маша швырнула в мужа. Ей уже не нравится шутка, в которую её втянули Чумак и Строков. Потом она быстро выходит из кабинета, чтобы последовать за Еленом. Вскоре в кабинете собираются торжествующие заговорщики, Чумак и Строков. Они злорадно потирают руки.

— По-моему, мы спасли жизнь Елену. Он свободен! — веселится Чумак.

— Интересно, куда запропастился Шерстень?

5

В нашем спектакле не хватает лишь эпилога. Поставим же последнюю точку.

Вопреки всем законам логики, Чумак и Строков радовались преждевременно. Да, как они и опасались, больше Елен не разговаривает с ними, а при встрече на улице поворачивает в другую сторону. Да, как они и предполагали, кольцо Елена не вернулось на руку Маши. Но… это кольцо увенчало руку полностью раскаявшейся в своём подлом поступке Милки. На следующий день после новой свадьбы Елен и Милка Еленова отправились в турне по Европе.

А бедная Маша… Обманутая, покинутая, несчастная Маша… Мне неудобно об этом говорить, но компанию закоренелых холостяков покинул и Шерстень. Маша, теперь уже Шерстнева, полностью прибрала его к рукам и не даёт ему взглянуть в сторону женщин моложе пятидесяти лет. Мама Шерстня при упоминании имени Маши бледнеет и начинает искать в сумочке таблетки, стабилизирующие сердечную и нервную деятельность.

Занавес.

Сентябрь 1998

Любовь Шерстня

В зале было уже много народа, царило какое-то ненормальное оживление, Шерстню даже показалось, не зря ли он сегодня сюда пришёл. Почти все мужчины были в костюмах и галстуках.

— Елен, сегодня что, какой-то праздник?

— Шерстень, ты опять всё забыл! — засмеялся Елен.

— Что-то у тебя плохо с памятью, — поддакнул подошедший Строков. — В прошлый год было то же самое.

— И, как в прошлом году, Чумак остался дома, дуется на весь мир, а когда у него приступ депрессии, он играет сам с собой в карты, в бридж.

Друзья заняли места, посредине сел Строков, одесную — Елен. Шерстень повесил свою курточку на спинку кресла и остался в джинсах и чёрной рубашке, не очень, кстати, свежей.

— Строков, посмотри, сколько здесь женщин! — завосхищался Елен, глаза его возбуждённо вспыхнули.

— А как твои взаимоотношения с Машей? — скептически усмехнувшись, поинтересовался Шерстень.

— Нормально. Недавно был с ней в гостях у Дэна.

Шерстень хмыкнул. Строков пока зачарованно наблюдал за одной черноволосой девушкой, к его отчаянью, не обращавшей на него никакого внимания. Елен наоборот, рыскал глазами по ордам амазонок в бальных платьях, выискивая самую большую грудь. Шерстень размышлял о своём непраздничном виде и твёрдо решил вскоре незаметно ускользнуть.

Заиграла музыка, ведущие бала (которых все терпеть не могли) объявили, что кавалеры приглашают дам, Елен и Строков с радостными криками ринулись в женские толпы за добычей, Шерстень остался один. Конечно, черноглазая красотка отказалась танцевать вальс со Строковым, но незадачливый влюблённый мигом нашёл себе другую партнёршу. По натёртому до блеска паркету грациозно заскользили вальсирующие пары. Внимательно следя за танцующими, Шерстень взял со стола бокал с шампанским, но не успел даже пригубить этот священный напиток, как кто-то дотронулся до его плеча. Он поднял голову и встретился глазами с девушкой, приглашавшей его на танец. Словно околдованный, Шерстень даже не мог сказать: «Извините, я не танцую». Он отставил бокал и увлёкся за девушкой в вальс. У неё были тёмно-рыжие волосы, небольшой изящный нос, тонко накрашенные губы.

— Простите, как вас зовут? — пролепетал Шерстень.

— Наташа.

(Уймитесь, ревнивые, это была вовсе не ваша Наташа!)

— Вообще-то я не танцую, особенно вальс. Как у меня получается? Может, надо ещё подрыгивать ногами?

Она сдержано улыбнулась.

— Нет, не надо. У тебя очень даже неплохо получается, Шерстень.

Она была на полголовы его ниже. Он смотрел ей в лицо и как бы мимоходом отмечал, что у неё очень красивые серые глаза. Она улыбнулась. Внезапно Шерстень почувствовал, что их тела слишком сильно соприкасаются. Бог ты мой, её грудь! Весь мир вращался вокруг них. Как приятно прижимать её к себе за талию… Шерстня бросило в жар. Её глаза и его глаза… Вселенная исчезла, и они летели вдвоём в снопе небесного света. Её грудь, живот, бёдра, глаза, её рука, нежно сжимающая его руку… Её губы, такие манящие…

Но музыка закончилась. Миг счастья исчез. Раскрасневшиеся пары расходились, распадались.

— Спасибо, — еле слышно сказала Наташа и оставила Шерстня в одиночестве посреди зала.

Шерстень вернулся на своё место с непроницаемым лицом. Каждый нерв его всё ещё помнил прикосновение тела девушки, изгибы её тела, запах её кожи, волос, духов…

Елен и Строков запихивались бутербродами и булочками.

— Браво! Глядя на вас, мне показалось, что вы трахаетесь, — грубо, в своей обычной манере, сказал Елен.

— Её зовут Наташа, — сообщил Строков. — Она училась вместе с Хортовой.

— Я помню, — кивнул Шерстень. — Я помню…

— Схожу помочусь, — сказал Елен.

— Я с тобой, — вскочил Строков.

Стоя в туалете возле писсуаров, Строков посвистывал, а Елен в такт постукивал каблуком по кафельному полу. Потом, задержавшись у зеркала, чтобы причесаться, Строков произнёс:

— Вот незадача, как Шерстня контузило!

— Ничего, как верные друзья, мы ему поможем.

Вернувшись в зал, Елен предложил:

— Шерстень, тут такая невообразимая скука, поэтому идём пить ко мне домой водку.

Шерстень тяжело вздохнул. Он не хотел пить водку, но из уважения к своим верным друзьям он пошёл пить водку домой к Елену, и он пил водку, хотя не умел и не любил пить водку. К своему удивлению, он долго не пьянел, и он всё ещё вспоминал ясные серые глаза Наташи. Но потом он всё-таки напился до свинского состояния, Строков и Елен подхватили его под руки и повели домой. По дороге они разбили пару фонарей, пописали втроём под боковую стену муниципалитета и написали там же нехорошее слово большими буквами.

— Добрый вечер, мадам Шерстнева! — горячо улыбаясь, сказали Строков и Елен маме Шерстня. — Вот ваш сын. До свидания, мадам Шерстнева, спокойной ночи!

— Так! — сказала мама Шерстня, интересная седовласая женщина с хорошими манерами.

— Мама, всё под контролем, — успокоил маму Шерстень и упал на пол.

22.11.1998

Сплетни о Шерстне

— Привет, Чумак! Как поживаешь?

— Привет, привет! — Чумак безо всякого интереса пожал руку Елена, потому что был занят делом чрезвычайной важности: он внимательно разглядывал оголённые почти по всей длине ноги девушки, которая проходила мимо.

— Привет, Елен! — вдруг очнулся Чумак, и небритая щербатая улыбка ярко озарила его лицо. Чумак крепко пожал другу руку, а потом они пошли вместе по главному проспекту города, усеянному красивыми жёлтыми листьями.

Светило ласковое осеннее солнце, дул освежающий осенний ветерок, уличная жизнь текла вяло и неторопливо.

— Хочешь пива? — быстро спросил вдруг Чумак.

— Ты знаешь, Чумак, у меня сейчас проблемы с деньгами, — пожаловался Елен.

— У меня тоже нет денег, — радостно признался Чумак. — Как тебе нравится эта дурочка?

Друзья проследили взглядом за кокеткой в джинсовых шортах и ярко-оранжевой футболке.

— Ничего, — произвёл оценку Елен. — Очень даже ничего.

— Елен, можно я ещё раз пожму твою руку? Вот именно, что ничего, ничего особенного!

Елен хмыкнул. Они двигались дальше.

— Как дела в Министерстве здравоохранения? — поинтересовался Чумак.

— Ничего нового. Министр — полный болван, и, по всей видимости, даже не подозревает этого.

— А как поживает малыш Шерстень?

— Как обычно, наверное, — Елен пожал плечами. — А вот меня сегодня один просиживатель штанов назвал господином Хеленом. С трудом удержался, чтобы не сказать ему какую-нибудь грубость…

— Да, это ты умеешь, — подтвердил Чумак.

— Как мне всё это надоело. Как только невежды не коверкают мою фамилию! Чаще всего я слышу какое-нибудь женское имя: Эллен или Хелен. Но я не согласен даже на господина Илена с правильным ударением! — гневно закончил он.

Чумак ненадолго задумался.

— А ведь по новым грамматическим правилам твою фамилию действительно нужно читать как «Илен»…

— Срать я хотел на все правила! — вспылил Елен. — И на тех, кто зарабатывает большие деньги, выдумывая все эти дурацкие правила!

— Давай-ка присядем, — предложил Чумак. Они сели на скамейку, на одном конце которой два безобидных старичка азартно играли в шахматы. Елен аккуратно поставил между ног свой новенький кейс красного цвета (в кейсе находилось пять номеров толстенного журнала «Гинекологический вестник»).

— Не хочешь сейчас зайти к Шерстню, если он так тебя интересует? — прищурился от солнечного света Елен.

* * *
Шерстень в одних трусах стоял в ванной комнате и задумчиво водил мягко гудящей электрической бритвой по скулам и подбородку, через одно плечо у него было перекинуто влажное полотенце. Потом он оросил лицо одеколоном, причесался и прошёл на кухню. Там он выпил полстакана молока, с сомнениями поглядывая на настенный календарь. «Пятница», — думал Шерстень.

* * *
— Сегодня какой день недели? — спросил почему-то Чумак и, прежде чем Елен успел открыть рот, сам себе ответил:

— Пятница. День Венеры.

— Ну, и что?

— Скорее всего, сейчас наш тихий, скромный Шерстень спешит на свидание к Фрой.

* * *
Шерстень провёл несколько раз пилочкой по ногтям, остался доволен результатом. Присев перед шкафом, он выбрал носки, потом, поднявшись, — свежую сорочку. Одевшись, он ещё раз зашёл в ванную, чтобы напоследок почистить зубы.

— Ты скоро вернёшься? — спросила его мама, мадам Шерстнева, когда он открыл дверь.

— Не знаю, — обернулся Шерстень.

Спускаясь по лестнице, он просунул руки в рукава лёгкой курточки ивышел на улицу.

* * *
— К Фрой? Откуда тебе это известно? Вот уж никогда бы не подумал!

Чумак грустно покачал головой.

— Даже не знаю, можно ли тебе это рассказывать, Елен… Я узнал это от Лес Фрой.

— Современные девушки совсем потеряли чувство стыда, — возмутился Елен. — Делиться интимными сторонами своей жизни с каждым встречным, пусть даже это будешь ты, Чумак!

* * *
Шерстень вышел из лифта и позвонил в дверь. Она почти сразу же отворилась, и перед ним предстала та, ради которой он пришёл сюда.

— Я тебя ждала, мой мальчик! — она обняла его за шею и поцеловала снизу в подбородок.

Он почувствовал тонкий аромат духов, улыбнулся. Фрой ласково потрепала его по щеке.

— Привет, Вэл.

* * *
Чумак помрачнел.

— Я не говорил тебе, что Лес Фрой рассказала мне о своём романе!

— Не понимаю, — Елен почесал в затылке. — Как это может быть?

— Шерстень встречается с её матерью, Валерией Фрой…

— С мадам Фрой?! Она же в два раза старше его!

— Нет, не в два, а немного меньше. Ей ещё нет сорока.

— Но всё равно, это же немыслимо, — кипятился Елен. — Ты хочешь сказать, что мой друг Шерстень спит с пожилой женщиной, которая ему в матери годится?!

Елен сказал это довольно громко, и его услышали шахматисты.

— Ты слышал? — спросил один старичок.

— Что?

— Его друг Шерстень спит с какой-то старой каргой, вот что!

— Ах, молодёжь, молодёжь! Уже ничего святого не осталось… Вот в наше время… — неодобрительно покачал головой второй старичок и объявил мат в два хода.

Чумак придвинулся к уху Елена и, осклабившись, зашептал, брызгая слюной:

— Да, они спят вместе. Родители Лес давно разошлись, поэтому ничего предосудительного в этой связи вообще-то нет…

— Я бы назвал это изнасилованием несовершеннолетних юнцов. Шерстень ещё сопливый молокосос!

— Но Шерстень никому не изменяет. Вот ты, например, встречаешься с Машей, Хорт давно женился, а у Шерстня никого нет, он один. И тем более, его отношения с Валерией Фрой не зациклены на одной постели!

* * *
— Ты хочешь есть, мой друг Горацио? — спросила Вэл. Они всё ещё стояли в полутёмном коридоре. — Я приготовила для тебя пельмени, совсем крошечные, как ты любишь.

— С большим удовольствием, — заверил Шерстень, проходя в главную комнату. — Пища, приготовленная твоими руками, достойна желудков олимпийских богов!

— Маленький врунишка, — шутливо обругала его она, хотя было видно, что ей приятно слушать слова Шерстня. — Открой вино, пожалуйста.

Понятно, что когда Шерстень насыщался, Вэл внимательно, с улыбкой наблюдала за ним.

— Тебе понравилось?

— Ещё бы! — Шерстень вытер салфеткой губы и разлил вино в два бокала.

— Честное слово, Горацио, если бы не ты, я умерла бы со скуки! А как твои дела на работе?

— Всё как обычно, ничего интересного.

Они сели на длинный узкий диванчик с бокалами в руках и продолжали разговаривать, изредка потягивая пурпурное вино. Шерстень поделился своими опасениями относительно нарастающего экономического падения страны, а Фрой рассказала забавные подробности последнего заседания муниципалитета (кто от кого забеременел и тому подобное). Шерстень тяжело вздохнул. Вэл встрепенулась.

— Ради бога, Горацио, не надо больше упоминать ни политики, ни экономики, — она отставила пустые бокалы на стол. — Дай я сяду тебе на колени.

Обняв его двумя руками за шею, она прижалась лбом к его прохладной щеке, закрыла глаза и замерла. Шерстень вдыхал запах её волос, слушал биение её сердца и тоже молчал.

— Ты приносишь мне поразительное успокоение, — опять заговорила Фрой. — Сегодня утром я опять поругалась с Лес, потом весь день был ни к чёрту. Пока не появился ты… Горацио, не хочешь прийти к нам завтра вечером? Я и моя строптивая дочурка хотим устроить праздничный ужин. Ты будешь третьим…

— Нет, спасибо, Вэл, но я…

— Очень жаль, Горацио… Ты, наверное, боишься Лес… Скажи мне честно, я тебе нравлюсь?

— Ты красивая, — серьёзно ответил он.

— Я старая, — горько усмехнулась Фрой. — А ты совсем мальчик.

— Ты красивая, — повторил Шерстень.

Она счастливо засмеялась, отыскала губы Шерстня и обожгла их поцелуем пылающей страсти.

— Я старая.

— Ты красивая.

Новый поцелуй. Рука Шерстня прошла по её бедру вверх и остановилась у груди.

— Погоди, — сказала Фрой. — Я причешусь и сниму это дурацкое платье.

* * *
— Они не только спят вместе, но и много говорят, ходят в рестораны, кинотеатры.

— И кто платит? — глухим голосом спросил Елен.

Чумак вздохнул.

— Ты же знаешь финансовое состояние Шерстня… Расплачивается всегда Валерия.

— Кто бы мог подумать, мой лучший друг Шерстень — альфонс, жиголо, той-бой! — Елен начал мысленно рвать на голове волосы. — И давно он этим занимается?

— Лес рассказывала, что с её матерью он гуляет уже полгода. Конечно, они не сразу полезли друг другу в объятия…

— А до этого?

Чумак почесал подбородок.

— А до этого — опять же это сведения от Лес — Шерстень недолго встречался с некой Коснитской, а ещё раньше — с Евгенией Карпентер.

— Евгению я знаю — ей тридцать шесть. Вот ужас!

— И именно Карпентер приобщила его к этому занятию. И она же лишила беднягу Шерстня невинности, подробностей, конечно же, я не знаю, а если бы и знал, то не стал бы сплетничать.

* * *
Растрёпанная голова Шерстня лежала на груди Валерии, а правой рукой он медленно поглаживал её живот и бедро. Вэл с милой улыбкой похлопала его по спине.

— Перевернись-ка, — попросила она; он послушно, словно прилежный ученик, подчинился. — Если засну — не буди меня.

— Хорошо, — он крепко обнял её руками. — Только не раздави меня.

— Тебе удобно? Тебе приятно?

— У тебя такая нежная грудь, Вэл. Не проказничай!

* * *
— Нет, Чумак, я не могу сказать, что Валерия Фрой уродина, она очень даже симпатичная, но разница в двадцать лет!

— Пятнадцать.

— Она делает ему подарки?

— Хм. В общем-то, да. Она покупает ему бельё, рубашки.

— И как на это смотрит мама Шерстня, достопочтенная мадам Шерстнева, когда её сын возвращается откуда-то в неизвестно чьих трусах?

— Откуда я знаю, Елен?! Чего ты так всполошился?

* * *
Шерстень принимал душ, горячие струйки воды стекали по его телу.

— Тебе помыть спину? — предложила свои услуги Фрой. — Только присядь, а то я не достану.

— Да, пожалуйста.

— А голову?

Шерстень кивнул.

— Я купила тебе в подарок новые трусы и майку, — известила она. — Надеюсь, тебе понравится.

— Спасибо, — сказал Шерстень. Он и так уже знал, что понравится — у Вэл был очень хороший вкус.

* * *
— А деньги, Чумак! Платят ли эти женщины, находящиеся на закате своих лучших лет, нашему Шерстню деньги?

Чумак опять улыбнулся и пожал плечами.

— Не знаю.

* * *
— До свидания, Горацио Шерстень, — Фрой, как и при встрече, поцеловала его в подбородок. — Я очень рада, что ты заскочил ко мне.

— Я тоже, Вэл, — он улыбался.

— Если бы ты был хорош в постели, то был бы моим любовником. А так ты просто мой друг, — она пригладила его волосы. — Мой маленький, умный, молчаливый друг, который умеет общаться с одинокой женщиной и имеет терпение выслушивать её бесконечные пустые монологи. Мисс Карпентер, кстати, передавала тебе привет. Спрашивала меня, не надоел ли ты мне.

Шерстень молчал.

* * *
— Нет, это немыслимо, Чумак! Меня просто всего передёргивает отвращение! Я теперь и здороваться с Шерстнем перестану! — ворчал Елен.

— Ты слишком драматизируешь ситуацию, — успокаивал его Чумак.

— А Строков знает?

— По-моему, нет.

— А Шерстень знает, что мы знаем?

— Скорее всего, нет.

— Так! — решил Елен. — Как только увижу Шерстня, подойду к нему и гордо плюну в его бесстыжее лицо. А потом скажу всё, что думаю о нём, как человеке, как личности и как друге.

— Не пойму, почему ты так яришься, Елен. Завидуешь ему, что ли?

От возмущения Елен потерял дар речи.

— Скажешь тоже, — саркастически усмехнулся он, когда дар речи был восстановлен. — Было бы чему завидовать.

По проспекту шёл задумавшийся Шерстень. Его взгляд был уткнут в тротуар, и он не заметил друзей, развалившихся на скамейке у журчащего фонтана.

— Шерстень! — окликнул его Чумак и быстро шепнул Елену: «Не забудь плюнуть».

Шерстень с огромной радостью приветствовал Чумака и Елена.

— Шерстень, дай мне торжественно пожать твою руку, — попросил Чумак.

— Откуда идёшь? — проскрипел Елен.

— И куда? — добавил Чумак.

— Из одного места. Домой, — ответил Шерстень. — Хотите, угощу вас пивом?

— У тебя появились деньги? — Елен почесал переносицу.

— На пиво хватит, — успокаивающе улыбнулся Шерстень. — А себе я куплю «колы».

— Мне две бутылки, — попросил Елен. — И Чумаку, пожалуй, тоже. Не понимаю, как ты можешь не любить пиво.

— Хорошо, — сказал Шерстень. — Ну что, идём?

31.03.1999

Шафер

Сразу же после завтрака Елен постоял у окна, рассматривая искрящиеся жизнерадостными лучами солнца улицы. Но настроение Елена было весьма далеко от весёлого. Он зевнул, а затем вытащил из кармана брюк медную монету и подбросил её в воздух. Четвертак ударился в потолок и со звоном покатился по полу, Елен даже и не делал попытки поймать его. Потом он, тяжело вздохнув, присел и, чертыхаясь, начал искать монету.

— Орёл, — сказал Елен вслух, когда четвертак был найден. — Что ж, да будет так…

С помрачневшим лицом Елен пересчитал наличность в бумажнике (хотя он уже месяц работал в Министерстве здравоохранения, денег постоянно не хватало), накинул на плечи пиджак и позвонил по телефону.

— Алло? Маша? Доброе утро, моя милая! Чем ты занимаешься?

Выслушав ответ, Елен наконец-то улыбнулся.

— Я люблю тебя, Маша, — пробубнил он и присосался к трубке губами, изображая поцелуй, полный страсти. Со стороны это выглядело, пожалуй, комично, но Елен в данный момент был один и мог делать всё, что ему заблагорассудится.

— В семь часов я зайду за тобой, — продолжал бубнить в трубку Елен, — и мы навестим Дэна… Что? Я тоже… Заодно поедим пиццу… Хорошо, Маша. До скорой встречи! Пока!

Закончив телефонный разговор, Елен протёр носовым платочком обслюнявленную трубку, положил её на аппарат и покинул квартиру.

Около полудня он уделил пару минут, чтобы заскочить в супермаркет и купить бутылку шампанского (не настоящего, конечно, а отечественного производителя). Дэн уже успел сделать после института небольшую карьеру, и идти к нему с пустыми руками было, по меньшей мере, невежливо.

* * *
— Привет, Эл! — Дэн заграбастал друга волосатыми руками, потом потряс руку Маше. — Джейн, старушка, посмотри, кто к нам пришёл!

Старушка Джейн (28 лет), жена Дэна, вышла к гостям, с милой улыбкой поприветствовала их и пригласила к столу.

— Мы тут купили… — Елен достал из пластикового пакета бутылку и баночку с кетчупом.

— Эл, ну зачем же ты тратишь деньги? — Дэн поковырялся в ухе. — Разве ты получил наследство от бабушки Брауншвайгер?

— Нет, Дэн, вообще-то я пришёл к тебе по важному делу… Но поговорим после.

— Мужчины, свежая и даже ещё горячая пицца ждёт вас! — позвали Елена и Дэна дамы.

Поедание пиццы, черничного пирога и пирожных эклер несколько затянулось, тем более что щедрый Дэн в добавок к шампанскому достал из кладовки бутылку коньяка и бутылку сухого вина.

— Елен, сколько сейчас времени? — всполошилась Маша, когда за окном уже давно сияли звёзды и устало светила перекошенная луна.

— Полпервого ночи, — ответил Дэн. — Неужели вы так поздно пойдёте по тёмным улицам, где за каждым поворотом сидит маньяк с ножом или самодельным арбалетом?

— Нет, нет, нет! — Елен замотал головой. — Это очень опасно, а я не имею права подвергать жизнь Маши риску!

— Тогда оставайтесь, — сказала Джейн.

— Решено: сегодня вы ночуете здесь! — решил Дэн.

Мужчины переставили стол к стене (при этом было разбито две тарелки), раздвинули диван, превратив его в длинную кровать, а Джейн застелила его простынёй, приготовила подушки и два тонких одеяла. Елен и Маша не впервые проводили ночь у Дэна таким образом, поэтому они знали, что делать. Елен первым упал на кровать, не успев даже раздеться, и, почувствовав под головой подушку, сразу же уснул. Маша легла рядом с ним, обхватив своего любимого руками за талию. Джейн попробовала перенести грязную посуду на кухню, разбила ещё одну тарелку и, когда Дэн шикнул на неё: «Перестань, дурочка!», — тоже улеглась. Дэн укрыл одним одеялом Елена и Машу, вторым — свою жену и тоже лёг спать.

В шесть часов утра Елена и Дэна оторвали от постели настойчивые звонки в дверь. Они вскочили (Дэн с удивлением отметил, что Елен всё-таки ночью разделся до трусов) и, мало чего понимая, рванулись открывать дверь. На площадке стоял маленький, лысый и какой-то обиженный старичок. Увидев двух грозно настроенных молодых людей в трусах, старичок страшно перепугался и, отступив на несколько шагов к лестнице, пропищал:

— Это вы нас заливаете?

— Что?! — прорычали Дэн и Елен.

Старичок побледнел, задрожал с ног до головы, закрыл глаза и пискляво пояснил:

— У нас вода с потолка капает…

Дэн всё понял.

— Соседи, — он ткнул пальцем в дверь рядом. В девять часов вечера отключили, как всегда, воду, а соседи опять забыли закрыть краны.

Маша и Джейн продолжали тихо спать, поэтому мужчины бесшумно прикрыли дверь и прошли на кухню. Елен присел на прохладный подоконник и задумчиво почесал живот.

— Странно, кто снял с меня рубашку и штаны? — сказал он.

— Не знаю, — Дэн осклабился. — Я всегда сам раздеваюсь, без чьей-либо помощи.

— Неважно, — Елен зевнул. — Может, приготовишь кофе? Как я уже тебе сказал, меня привело к тебе дело особой важности. Просьба.

— Говори, я весь внимание.

— На той неделе, в субботу я женюсь.

— О! — сказал Дэн. — О!

— Торжественная церемония назначена на 10 часов.

— Ага! — сказал Дэн. — А кто невеста?

— Вообще-то Маша, — Елен был оскорблён до глубины души, но горячая дымящаяся ароматная чашка кофе сгладила ситуацию.

— Что ж, Елен, очень рад за тебя. А ты уже поставил в известность общество закоренелых холостяков в лице Чумака, Строкова и малыша Шерстня?

— Ещё нет…

— Со мной они не разговаривали полгода, — ухмыльнулся Дэн. — Возможно, и им стоило бы набить мне морду, ведь я нагло попрал все договорённости… Но тебе они точно наклепают, будь спокоен.

— Спасибо за поддержку, Дэн. Так ты будешь шафером на нашей свадьбе?

— Да… да… — Дэн задумался.

— Ты согласен? — обрадовался Елен.

— Нет, нет! — почему-то Дэн испугался. — Когда я говорю «да», это не значит, что я выражаю согласие. К моему большому огорчению, я не могу.

— Почему?

— Ты же прекрасно знаешь, что по субботам я уезжаю за город, меня там всю неделю ждут куры, свиньи, орхидеи в оранжерее, наконец… Я просто не могу… Тем более, я уже женат.

— Ну и что?

— Шафером, кажется, не может быть уже женатый мужчина.

Елен хмыкнул. Он этого не знал. Возможно, что Дэн и врёт.

— Сходи к Строкову, — посоветовал Дэн. — Вот он с радостью согласится.

— Хорошо, — мрачно кивнул Елен.

— А ты твёрдо решил обзавестись семьёй? Может, ещё не поздно передумать?

— Орёл, — сказал Елен.

* * *
Строков нежился под холодным душем, подставляя под острые колющие струи то одну, то другую части своего тела. Зазвонил телефон. Выключив воду, Строков схватил полотенце и зашлёпал мокрыми ногами в коридор.

— Алло?

— Привет, Строков. Это я — Дэн.

— А, привет, Дэн. Как поживаешь?

— Та ничего себе. Слушай, Строков, что я тебе скажу.

Строков услышал, как Дэн на том конце провода покатывается от смеха.

— Так вот, Строков, сегодня, по всей видимости, к тебе зайдёт Елен. Угадай, что ему будет нужно?

— Бутылка водки, — буркнул Строков.

— Нет, не угадал. В субботу Елен женится. Ему нужен шафер.

— Понятно, — сказал Строков.

— Елен попросит тебя быть шафером.

— Я понял, — сказал Строков. — Спасибо за звонок, Дэн. Как поживает Джейн?

— Нормально. Сейчас она пытается выхватить у меня трубку.

— Ага, — сказал Строков. — Спасибо. Звони ещё. До свидания, Дэн.

Он повесил трубку, ухватился за перекладину под потолком и пару раз подтянулся, когда раздался новый звонок. На этот раз кто-то нажимал кнопку дверного звонка. И этот кто-то был господин Елен собственной персоной.

— Доброе утро, Строков, — угрюмо сказал Елен. — Можно войти?

— Конечно, входи. Только подожди, я оденусь.

— Я не спешу.

Елен прошёл в главную комнату и, пока хозяин натягивал трусы, майку и штаны, включил телевизор.

— И тогда господь сказал мне… — забесновался на экране проповедник с безумным взором и перекошенным ртом, но Елен не слушал его.

— Будешь что-нибудь пить? — заглянул Строков, одной рукой он застёгивал пуговицы сорочки, а второй причёсывал свои светлые волосы.

— Пиво у тебя есть?

— Одна бутылка пива, если хочешь, — с улыбкой предложил Строков.

— Давай.

Строков очень любил точность, поэтому чтобы справедливо разлить пиво по двум стаканам, он взял медицинскую мензурку с делениями, но пиво хорошо пенилось и не хотело делиться справедливо.

Наконец, Елен взял стакан, отпил и спросил:

— Строков, у тебя есть какие-нибудь планы на субботу?

— Э, — сказал Строков. — Нет. Я уезжаю.

— Куда? — проскрипел Елен, с остервенением посасывая пиво.

— В Дутер. Что-то случилось с моим братом, он попал в больницу, и требуется моё безотлагательное присутствие у его ложа.

— Понятно, — сказал Елен. Можно было не продолжать, разговор был закончен. Оставалось лишь пиво.

— И сказал он: да будет жена рабою своему мужу, и да будут её уста закрыты! — высказался проповедник, но больше он ничего произнести не успел, потому что хозяин выключил телевизор.

— Вот-вот, — сказал Строков.

* * *
— Привет, Чумак! Можно войти? — отбарабанил Елен, когда сонно хлопающий глазами Чумак отворил ему дверь своей квартиры.

— Что, уже утро? — Чумак зевнул, икнул, почесался и щербато улыбнулся. — Извини, Елен, но я не один…

— Я женюсь в субботу, — с нажимом сказал Елен. — В 10 часов. Моя невеста — Маша. Мне нужен шафер. А кто у тебя?

— Не скажу. Так что тебе надо? Ты меня приглашаешь на свадьбу? А как же договорённость?

— Мне очень жаль, но обстоятельства сложились подобным образом…

— Маша беременна? — засиял вдруг Чумак. — Поздравляю, Елен!

— Нет, вовсе нет, — сказал Елен.

— Тогда зачем, Елен? Зачем?!

— Обстоятельства, — упрямо повторил Елен. — Ты будешь нашим шафером?

— Нет, — сказал Чумак и резко закрыл дверь. Елен чувствовал себя по-дурацки, ему никогда не нравились такие выходки со стороны Чумака. Что ж, остался последний вариант… Елен поковырял пальцем дверь Чумака, повздыхал, потом развернулся и пошёл к Шерстню.

Спустя несколько минут на лестничной площадке появилась плотная фигура Строкова. Он позвонил, а когда Чумак со злостью распахнул дверь, намереваясь обругать утренних незваных гостей, сказал:

— Привет, дружище. Быстро одевайся.

— Строков, я хочу спать! — завопил Чумак.

— В морге выспишься. Одевайся. Елен женится, ему необходим шафер, и сейчас он идёт к Шерстню.

— Жди меня тут, — сказал Чумак уже спокойнее. — Через 90 секунд я буду в твоём распоряжении. Побриться, конечно же, не успею…

— А это и не обязательно, — улыбнулся Строков.

* * *
Чумак и Строков следили за Еленом, который, как верно предположил Строков, действительно топал к Шерстню.

— Как ты думаешь, малыш Шерстень согласится быть шафером? — спросил Чумак Строкова.

— Скорее всего, нет.

— Почему?

— Не знаю. Елен женится на Маше. А мне кажется, что между Шерстнем и Машей было нечто большее, чем просто дружеские отношения.

— Почему ты так решил? — недоумевал Чумак.

— Они гуляли втроём по проспекту: Маша, Елен и Шерстень. Маша шла посредине, одной рукой держась за Елена, другой — за Шерстня.

— Ну, и что? Когда вместе идут два мужчины и женщина, то женщина в обязательном порядке должна быть посредине. Пусть даже если это будут не два мужчины, а мужчина и мальчик Шерстень.

— Ой ли? — усмехнулся Строков. — Как только я увидел эту троицу, то сразу понял, что между Машей и Шерстнем что-то есть. Представь себе такую ситуацию: мальчик Шерстень сидит дома и перечитывает учебники, но тут в его комнату врывается Маша, срывает с себя платье и кидается в его объятия. Как ты думаешь, что было дальше? — Строков сглотнул слюну и захихикал.

— В той ситуации, которую ты описал, я знаю, что будет дальше. Но откуда ты знаешь, происходило ли это в действительности?

— Я не знаю, — вздохнул Строков. — Никто не знает.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что когда женщина идёт между двумя мужчинами, это кое-что значит?

— Возможно.

— Но однажды я и Шерстень гуляли вместе с рыженькой Лес, — заявил Чумак. — То есть я гулял с Лес, а Шерстень семенил рядом…

— Ну вот видишь! — обрадовался Строков.

— Не вижу. Ты хочешь меня убедить, что Шерстень спал с Лес только потому, что она шла между нами?

— Не знаю, — опять вздохнул Строков. — Быть может всё, что угодно.

— Выдумываешь ты всё, — отвернулся Чумак. — Фантазируешь…

Они остановились и наблюдали, как Елен входит в подъезд дома, где жил господин Шерстень.

* * *
Совершенно обнажённый, Шерстень лежал на животе и слушал тихую приятную музыку, струящуюся из радиоприёмника. В дверь позвонили, а потом пару раз стукнули ногой. Глаза Шерстня, обычно кроткие и добрые, метнули молнии. Он вскочил с дивана, запрыгал на одной ноге, натягивая джинсы, и кинулся к двери.

— Привет, Шерстень, — Елен выглядел, как побитая собака. — Я женюсь.

— Зачем? — хладнокровно спросил Шерстень.

— Не знаю. На Маше.

— Ты хорошо подумал? Проходи, пожалуйста.

— Нет, спасибо. Мне нужен шафер. Ты будешь Шафером?

— Нет, — ещё более спокойно ответил Шерстень. — Не хочу. Когда ты был шафером у Хорта, то выглядел полным идиотом. Я просто не хочу.

— Ты не хочешь мне помочь? — печально спросил Елен.

— Ты плохо подумал, Елен. На воем месте я бы не выходил замуж, то есть, извини, не женился бы на Маше.

— Почему? Ты знаешь о ней что-то, чего я не знаю?

Шерстень смутился.

— Нет, вообще-то я не могу сказать о ней ничего плохого, она очень приличная девушка… У вас скоро будет ребёнок?

— Нет, — выдохнул Елен. — Насколько я знаю.

— Что ж, это лучше, но ситуацию не меняет. Если ты женишься, то Строков может тебя побить кулаком по лицу. Вина не хочешь? Колы?

— Нет, большое тебе спасибо. Так ты мне ничем не поможешь?

— Нет.

— Очень жаль, Шерстень. А я всё равно сделаю это.

— Желаю тебе удачи.

— До свидания, Шерстень.

* * *
Оскорблённый и унижённый своими лучшими друзьями, Елен потерял светлую веру в человечество и в дружбу в частности. В день свадьбы он остановил первого попавшегося человека на улице, натянул на него чёрный праздничный смокинг и пообещал десять литров чистейшего медицинского спирта, если тот согласится исполнять роль шафера хотя бы на праздничной церемонии. Так Елен и Маша соединились узами брака.

19.04.1999

Месть Елена (незакончено)

Пролог

— Ах, сволочи! Ах они сволочи! — стонал Елен, хватаясь за голову. Ему было от чего так убиваться — третье по важности событие в его жизни (после уже прошедшего мига появления на свет и ещё предстоящего дня собственных похорон) — свадьба с Машей — было безвозвратно испорчено.

Во-первых, невесть откуда вытащенный шафер (имени которого никто даже не знал) быстро напился до скотского состояния и начал задирать папашу невесты и остальных гостей и выкрикивать непристойные песни из тюремного репертуара. Пришлось по быстрому от него избавляться. Потом заявились Строков, Шерстень и Чумак. Все трое прицепили на пиджаки чёрные бантики, чем очень перепугали маму Маши — с похорон, мол, да на свадьбу — куда это годится? Строков, подлый Строков даже не потрудился объяснить, почему он не уехал в Дутер к «больному брату». Вот Дэн, по крайней мере, всё-таки уехал за город к своим сельскохозяйственным животным, а Строков… Вдобавок эта троица пригласила несносного Мишу Блазина, который сразу же начал приставать к юным братьям Елена и невесты.

Под конец Строков и Чумак (Шерстень, слава богу, тихо сидел в углу, как серая мышка) станцевали вдвоём безобразный танец — безобразный тем, что мужчина вёл мужчину. Родители Маши начали смущённо переглядываться, а её тётя, старая дева, совсем перепугалась и громко расплакалась, чем привела в смятение не только всех своих родственников, но и бедного жениха.

А какую провокацию они устроили в поликлинике с участием белокурой блондинки с вызывающей грудью!

— Ещё какой-то придурок написал в местной газете дурацкий рассказик об этой глупой шутке! — негодовал Елен.

Маша изо всех сил старалась его успокоить:

— Но ведь не называлось ни одно настоящее имя!

— Но заканчивалось всё тем, что ты бросаешь меня и уходишь к этому дурачку Шерстню! У тебя разве что-то было с Шерстнем?

— Как ты мог такое подумать?!

Елен вскакивал с дивана и начинал бегать по всей комнате кругами.

— Да ладно тебе, Маша, успокойся, ради бога! А вот бросать в меня бриллиантовым кольцом было совсем необязательно!

— Но что я могла подумать, Елен! Давай я тебя поцелую в раненое место, в лобик! Ах, какой у тебя морщинистый лоб!

— С тобой, Маша, и с такими так называемыми друзьями, как у меня, я поседею раньше времени. Ведь ты могла меня убить! — но Маша ещё раз целовала его, и Елен немного спускал пар. — Хотел бы я узнать, кто сварганил эту грязную писульку, я бы живо выдернул ему ноги из задницы!

— Мне кажется, это написал Строков. Или Чумак.

— Да нет, что ты. Это же совсем не их стиль. А Строков вообще не в состоянии увязать рядом двух слов.

Маша начала расстёгивать пуговицы рубашки Елена, тот, вроде бы совсем успокоившись, молчал. Она сняла с мужа рубашку, распустила ремень на брюках.

— Встань, — попросила она его.

Елен послушно поднялся, брюки упали на пол, он остался в одних трусах.

— Я отмщу, и месть моя будет ужасна, — пригрозил он, Маша мило рассмеялась:

— Ты говоришь, как герои индийских фильмов.

— Вот чёрт! Это твоя сестра виновата! — Елен сел рядом с женой и положил ладонь на её тёплый бок.

— Не трогай мою сестру! — Маша завалила мужа на спину. — Погоди, у меня ведь нет сестры!

— Не важно, не придирайся к словам! Ух, Маша, мне ведь больно!

Отмщение первое. Шерстень

За завтраком Елен сосредоточенно пережёвывал вермишель и размышлял, мысли о мести крутились в его голове.

— Доброе утро, котик, — из спальни показалась Маша, она была очень привлекательна в своём халатике, но Елен помнил, что сейчас на губах у него жир и кетчуп, поэтому он ограничился словами:

— Привет, милая!

Маша чмокнула его в щёку и исчезла в ванной. Елен отодвинул опустошённую тарелку, вымыл руки, приготовил себе чашку кофе и погрузился в ещё более глубокие размышления.

* * *
Алые лучи заходящего осеннего солнца ещё раз лизнули оконные стёкла и сразу же спрятались, заслышав звуки проворачивающегося в замке ключа, комната замерла в полумраке, в ожидании. И вот на пороге появилась стройная женская фигурка в бежевом плащике. Вошедшая включила свет и бегло, но пытливо оглядела комнату. Может, вам интересно узнать, как она выглядела? Ну не комната, конечно же, а незнакомка! Это была очень и очень симпатичная блондинка с небесно-голубыми глазами (они, правда, обладали способностью иногда становиться серыми, как сталь, и тогда кое-кому становилось не по себе), аккуратным носиком и ярко-алыми губками. Вообще, в её одежде (плащик она сняла) преобладал один цвет: красное платье, облегающее и сильно декольтированное, красные туфельки на высоком каблучке, даже рискну предположить, нижнее бельё у этой дамочки было алого цвета. Похоже было, что она ожидала увидеть в комнате ещё кого-нибудь… Гостья положила на журнальный столик блестящий хромом ключик, обошла комнату по кругу и остановилась у приготовленного к романтическому ужину стола. Свечи, бутылка шампанского в ведёрке со льдом, вино, шоколадные конфеты, небольшой торт… Она улыбнулась и подумала: «Этот дурачок основательно подготовился». После этого гостья прошла в спальню (ещё одна комната была просто заперта на замок). Там она скользнула взглядом по кровати, а потом расправила постель, вдыхая запах свежих простыней. (Извините за излишние подробности, но именно это она там и сделала). Проявив таким образом свою заинтересованность, блондинка заглянула на кухню, возвратилась в комнату, где был накрыт стол, посмотрела на настенные часы и стала у небольшого книжного шкафа. Красный ноготок лениво скользнул по запылённым корешкам книг и остановился на неком романе «Рабыня страсти», угадайте, какого цвета была его обложка! И, усевшись в кресле, гостья углубилась в чтение, или просто сделала вид, что читает. Время тянулось невыносимо долго, она уже начала терять терпение, но тут у входной двери послышался шум. Наконец-то!

У блондинки замерло сердце, хотя одновременно с этим у неё пронеслась скептическая мысль: «Неужели у меня есть какие-то чувства к этому ребёнку?» Книга была мгновенно забыта и отброшена в сторону, женщина слегка поправила причёску и приняла несколько свободную позу, положив ногу на ногу так, что разрез показал красивую ножку почти до середины бедра. «Может, притвориться уснувшей? Поиграть в спящую красавицу? — подумала она. — Нет, не стоит, он и так будет рад без памяти. Вот он!» Блондинка сложила губки в очаровательнейшую улыбочку искусительницы… в комнату вошли… и улыбка мгновенно погасла… Это был не он. Это был даже не мужчина, а женщина, то есть вероятная соперница. Мда, вот женщину-то она совсем не ожидала встретить… Остатки улыбки превратились в несколько надменную усмешку: на вошедшей был серый деловой костюм — пиджак и узкая юбка — но фигурка у неё была ничего. В руках она держала бутылку вина.

Блондинка выпрямилась в кресле, одёрнув юбку, и ошарашила вошедшую вопросом, пока та ещё не пришла в себя:

— Позвольте поинтересоваться, кто вы? И что вы тут делаете? И откуда у вас ключи?

Новая гостья всё ещё находилась в полном недоумении. Она осмотрела свой собственный, такой же новый ключик, оглядела стол. Потом медленно, не ответив на вопрос блондинки и не выпуская из рук бутылку, прошла по комнате, заглянула в спальню. Она занервничала, смутная догадка, что кто-то так нелепо шутит, портила настроение.

Блондинка вскочила и уже на повышенных тонах продолжила расспросы:

— Откуда у вас ключ? И кто вы такая?

Женщина минуту подумала и села за стол, напротив. Тут она вспомнила, наконец, о бутылке и незаметно пристроила её на столе. «Неужели он решил так глупо пошутить? Хотя нет, он не может!» — подумала она. Оценив молодость и свежий вид блондинки, рыжеволосая осторожно ответила:

— Я приглашена на вечеринку… видимо, так же, как и вы… но я думала, всё будет в довольно узком кругу, я никак не ожидала увидеть тут незнакомые лица… Странно, правда, что стол накрыт только на двоих! — изумлённо воскликнула она, разыгрывая искреннее удивление, хотя сразу же подумала: «Как я бездарно вру. Но главное, не дать своим истинным эмоциям вырваться наружу. Спокойно, Вэл!» Продолжая рассматривать блондинку, Вэл почувствовала, как внутри неё всё больше закипает злоба.

— Вечеринка? Какая вечеринка? — атаковала блондинка. — Кто вы? Я могу узнать? Про вечеринку я ничего не знаю, а вот свидание мне здесь назначено! — на слове «мне» была сделана многозначительное ударение. Это «мне» значило «мне, мне, и только мне!»

Вэл побледнела. «Всё-таки он негодяй… — проносилось у неё в голове. — Но как? Зачем он так поступил? Может… Боже, только не это!.. Может, так он решил показать, что я ему надоела? Всё-таки это никак не укладывается в голове! Он просто не может быть таким жестоким! А если здесь всё же какая-то ошибка?»

— Скажите, пожалуйста, кто пригласил вас сюда? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я получила приглашение, и, как видите, меня тут ждали, — с лёгким раздражением в голосе отрезала блондинка. — Кто меня пригласил — вас это не касается! И моё имя я скажу только после того, как вы назовёте своё!

В блондинке чувствовалась накипающая злоба, видимо, посторонние её совсем не устраивали (вдобавок, она чувствовала своё полное превосходство над второй гостьей). Раздражение блондинки той совсем не понравилось. «Какая-то слишком нервная особа. С ней надо бы поаккуратней. Хотя почему, собственно, я пытаюсь что-то выдумывать? Если и она приглашена им, то можно считать, что я нашла способ поставить эту дерзкую девчонку на место», — такие мысли вызвали у Вэл довольную улыбку.

— Я Валерия Фрой… А скажите, милочка, не Шерстень ли назначил вам тут свидание? Если да, то вам будет любопытно взглянуть на это… — и она, сделав при этом полную сожаления гримаску, вручила блондинке некую записку, полученную ей вместе с ключом днём ранее.

Блондинка впилась в клочок бумаги, и Вэл с удовлетворением прочитала на её лице огромное удивление. Красавица была в столбняке, в полной растерянности, её глаза стали ещё больше, рот приоткрылся, она упала в кресло, благо оно стояло рядом. После молчаливой паузы… она протянула Валерии точно такое же письмо и ключ.

— Он и вам прислал такое приглашение? Вот негодяй! Он что тут устроить решил, свиданье на троих? Уж такого я от него не ожидала. Да, я догадывалась, что он может, но никогда не думала, что он посмеет, — блондинка удивлённо и недоумённо смотрела в глаза Вэл с надеждой, что, может быть, это всё ошибка.

— Не думаю, что теперь это имеет какое-то значение, но всё-таки… Вы забыли представиться, — напомнила Фрой.

Блондинка расслабилась в кресле и умеренно вызывающим тоном сообщила:

— Меня зовут Роуз Коснитская. Вам знакомо моё имя?

— Да, конечно, ваше имя я слышала, хотя сейчас и не вспомню, от кого. Может, от самого Шерстня? Странно, но мне казалось, что ваши с ним отношения, если такие были вообще, уже далеко в прошлом… Какого чёрта вы тогда приняли это приглашение?

Последнее было сказано с некоторым раздражением в голосе, хотя тон Валерии нельзя было назвать повышенным.

— Я? почему приняла? — произнесла Роуз уже спокойно и немного расслабленно. Она была спокойна, потому что видела, что Вэл нервничает. — Ну, это не ваше дело, во-первых, а во-вторых, это опять не ваше дело!

Она с видом победительницы откинулась в кресле и слегка прикрыла глаза. И добавила:

— А собственно вы на что надеетесь, я могу полюбопытствовать?

Вэл почувствовала лёгкий укол от слов Роуз. Вечер, казалось такой многообещающий, теперь портился окончательно. Ещё не хватало выслушивать дерзости от… о, Господи, ведь от соперницы! Вэл была даже немного ошарашена своей ревностью. «Я слишком привязалась к этому мальчику», — нельзя сказать, что эта мысль была приятной, скорее… печальной и настораживающей.

— На что я надеюсь? Сейчас — только на то, что кто-нибудь мне всё-таки объяснит, что здесь происходит, и кто подстроил эту шутку. По крайней мере, уходить, не выяснив всё, я не собираюсь…

С этими словами она взяла из ведёрка шампанское. Бутылка на удивление легко открылась, и Вэл наполнила себе бокал, естественно, забыв предложить Роуз. Эти действия её немного успокоили, и она с совершенно неискренней, но довольно слащавой улыбкой уселась в кресло напротив блондинки.

— Так… ну, раз вы не уходите, то и я не уйду. Мне тоже интересно, почему мы тут сидим вдвоём, а виновника так и нет. Подождём… Может, ещё кто на огонёк забежит… — протянула Роуз с мягкой иронией и полуулыбкой на лице. Она слегка покачивала ногой, потому что волновалась, но показать этого Валерии она не хотела.

И тут в прихожей раздался шорох, кто-то ещё открывал дверь. Роуз замерла и насторожилась. Вэл оглянулась (она сидела спиной к двери), посмотрела на Роуз. И вот в комнате под прицелом двух пар глаз появилось новое действующее лицо. Правда, это был совсем не тот человек, которого ожидали увидеть женщины. На пороге, щурясь от яркого света, стояла молодая девушка в тёмном длинном платье, чем-то, может быть, ярко-рыжими волосами, похожая на Валерию Фрой.

Увидев новенькую, Вёл буквально остолбенела, Роуз была всего лишь ошеломлена. Ещё одна женщина? Тщательно продуманный вечер оказался полным неожиданностей. Тень пробежала по лицу блондинки, но Роуз быстро справилась с охватившей её минутной растерянностью и решила быть хозяйкой положения, какие бы неприятные сюрпризы ни ожидали её. Она окинула остановившуюся в нерешительности девушку быстрым, оценивающим взглядом с неудовольствием отметив, что девушка очень юна и весьма привлекательна, несмотря на некоторую угловатость форм. От Роуз не укрылось и то, что Вэл, поднявшись, довольно тихо сказала:

— Лес… только тебя тут не хватало!

1999

Разные рассказы

Банка

Я сидел перед закрытой металлической крышкой банкой и смотрел на копошащихся в ней червей. Вообще-то в банке должно быть вишневое варенье, но я, наверное, повторил опыт великого Теофраста Бомбаста фон Парацельса по созданию искусственной жизни из неживых элементов. Тот, правда, использовал банку с компотом, зарытую в кучу теплого конского навоза.

— Банка, банка, что с тобой делать? — спросил я.

— Коц! — сказала банка.

— Банка, банка, что значит «коц»?

— Это значит, что ты меня разбил, — ответила банка. — Наверное, у тебя руки растут из…

— Урра! Свобода! — радостно завопили черви, дружной гурьбой вываливаясь из треснутой банки.

Я был немного смущен: мне нечем было угостить неожиданных гостей.

— Черви, черви, что с вами делать? — спросил я.

— Хм, — презрительно хмыкнула разбитая банка.

Но черви меня не слышали.

— Свобода, братья! — шумели они, расползаясь по ковру в разные стороны.

— Банка, банка, что же делать теперь? — спросил я, когда мы остались с банкой в одиночестве; но банка молчала.

13 июля 1998 г.

Смерть Саши Брехера

Эй, вы случайно не Петя Брехер, родственник моего лучшего, незабвенного друга Саши Брехера, который… Нет? Простите, пожалуйста, конечно, но смею вас заверить, что у вас неповторимо брехеровский нос! Как, вы таки не знаете незабвенного Сашу Брехера? Очень, очень странно, ведь два года назад в нашей местной газете была очень, очень интересная статья на всей первой странице… Да, жаль, что столь выдающегося человека нет с нами… Да, он уже два года покоится с миром на кладбище, но уверяю вас, к его могиле не зарастет народная тропа! Я кстати, присутствовал при его трагической кончине и собственными глазами наблюдал, как угас этот неподражаемо светлый огонек юности, я имею в виду, конечно, Сашу Брехера.

Это было ровно два года назад, день в день, час в час. Я сидел на деревянной табуретке о четырех ногах в квартире Саши Брехера, а хозяин собственной персоной уссурийским тигром бродил взад-вперед и сверкал своими грозными брехеровскими глазами. Я спокойно восседал на сидении и медленно, по одной капельке, потягивал из стакана вишневую наливку. О, эта незабываемая вишневка! Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз. Так вот, Саша Брехер метался передо мной в тесной для его широкой натуры комнате, а потом вдруг остановился и заявил:

— Карл, я решил свести счеты со своей никчемной жизнью!

Я медленно допил киршвассер (это немецкое слово, если вы понимаете) и ответил ему:

— Буду весьма рад помочь тебе.

— Спасибо, мой друг, спасибо! — конечно, Саша Брехер с жаром пожал мою руку.

Я налил себе новый стакан наливки, а Саша Брехер со скрещенными на его широкой груди руками замыслился. Надеюсь, вы догадываетесь, о каких высоких материях он думал. Как, не догадываетесь? Ну, так я тоже не имею ни малейшего понятия, о чем размышлял этот не признанный (разве кроме меня, конечно) гений.

— Но как? Как? — вскричал наконец-то он, гневно потрясая сжатыми в кулаки руками.

— К твоим услугам, — я достал из-за голенища огромный охотничий нож и протянул его своему великому другу.

— О, спасибо тебе, Карл! — Саша Брехер схватил нож, обнажил свой мощный торс и приставил жаждущее крови лезвие к желудочной области.

— Прощай, презренный мир! — вскричал он.

С порывом он прижал металл к своей коже, но сразу же отдернул его. Да, увы, но Саша Брехер боялся холода, а нож был холоден, как сердце той красотки, что посмела отвергнуть чистую руку и горячее сердце незабвенного Саши Брехера.

— Не могу, Карл! Пупырышки покрыли все мое тело!

— Нагрей его над огнем, мой великий друг!

— О, как ты мудр, Карл!

Мы зажгли газовую горелку и, грея нож, пили вишневку, передавая друг другу стакан.

Через неделю в газете на всю первую страницу гремел некролог моему лучшему другу Александру Соломоновичу Брехеру…

Да, я присутствовал при последних минутах его выдающейся жизни… Вы что-то спросили? Нет, что вы, конечно, Саша Брехер не вспорол себе живот моим охотничьим ножом по примеру японских самураев! Пока мы пили вишневку и смотрели на нагревающийся нож, Саша Брехер решил не лишать нашу страну своей бесценной жизни… Мы раскалили лезвие добела… Но когда я ушел домой, конечно, основательно покачиваясь, а Саша Брехер завалился спать… Простите, слезы наворачиваются на мои старые глаза при одном этом воспоминании… Короче, мы забыли выключить газовую горелку, и великий во всех смыслах человек угорел во сне. Простите, я высморкаюсь. Извините, вы не можете мне одолжить… Что? А, нет? Ну, ладно. Хотите послушать историю про писаную красавицу Соню Брехер, сестру незабвенного Саши Брехера, которая однажды чуть не вышла замуж? Эй, подождите, куда же вы!

16 июля 1998 г.

Рассказ про комсомолку Свету

В 1971 году жила-была комсомолка Света. Однажды она шла по улице, погруженная в серьезные размышления о своих комсомольских обязанностях и о твердой руке партии, уверенно направляющей весь советский народ к светлому будущему — коммунизму. Увы, комсомолке Свете не были чужды и пошлые стороны обывательского существования, а потому она не удержалась от того, чтобы остановиться возле на редкость красивой витрины с большой чудесной вывеской: «Березка».

— Какая изумительно восхитительная витрина, — сказала Света, ковыряя… хотя, нет, она была уже довольно взрослая и серьезная девушка, чтобы на людной улице ковырять пальчиком в своем изящном комсомольском носике.

К сожалению, именно этот носик был чрезмерно любопытным, и Света не удержалась от соблазна войти через огромную стеклянную дверь в этот удивительный магазин. Она даже заранее открыла ротик, чтобы вдоволь навосхищаться заграничными товарами и шикарным интерьером, но тут к Свете подошла высокая дама с пышной грудью, на которой хищно блестела бриллиантовая брошь. У комсомолки Светы сперло дыхание и она протянула ладонь, чтобы благоговейно погладитьэти самые бриллианты на пышной груди высокой дамы, но взглянув в ее черные злые глаза, Света поспешно отдернула руку.

— У вас чеки есть? — ледяным голосом, от которого спина комсомолки покрылась инеем, поинтересовалась дама.

Света обомлела.

— Нет, — испуганно прошептала она, прижимая к себе свою дешевую сумочку, в которой находился ее документ и ее гордость — алый комсомольский билет со вкладышем, посмотрев который, любой партийный дяденька бы погладил Свету по голове и сказал, что она хорошая девочка, потому что аккуратно платит комсомольские взносы.

— Тогда будьте любезны, выйдите! — презрительно изгибая тонкие почти черные губы, приказала дама и грудью отодвинула ошеломленную Свету к выходу.

Солнце радостно освещало улицы советского города, по одной из этих улиц грустно брела комсомолка Света. К сожалению, ее горячее комсомольское сердце и интеллигентное воспитание не позволили ей достойно ответить той нехорошей, гадкой даме из магазина «Березка». Наверняка эта дама даже не знает задач текущей пятилетки и на сколько процентов перевыполнила план сталелитейная промышленность Страны Советов в прошлом месяце… «Вот дура-то!» — подумала про даму с бриллиантовой брошью комсомолка Света, отомщено улыбнулась и, расправив свои советские плечи, уверенно пошла вперед. К коммунизму.

25 января 1999 г.

Поцелуй

Маленькая девочка Элиза сидела за столом и рисовала. Ее младшему братику было ужасно скучно, он пытался заглянуть в рисунок то с одной стороны, то с другой, но толком увидеть ему ничего не удавалось.

— Элиза, ну дай мне посмотреть! — пищал он, но сестра обращала на него внимания не больше, чем на назойливую муху.

Наконец, она вытерла испачканный углем носик, слезла с высокого стула и, сияя от радости, развернула плод своего долгого творчества перед Петером. На рисунке было изображено пучеглазое и жутко зубастое чудовище, а под ним лежал несчастный маленький человечек, разорванный пополам.

— А что это за пятна? — испуганно прошептал Петер, которому было всего пять лет и который боялся темноты и крыс.

— Это кровь! — возбужденно сверкая глазами, выкрикнула Элиза. — И на клыках тоже кровь!

Петеру стало страшно, он закрыл глаза, но Элиза еще больше обрадовалась.

— Он разодрал рыцаря пополам и съел все его кишки! — жутким голосом сказала она.

Петер побледнел, как мел, и прикрыл глаза еще и ладошками.

— Убери это, убери, — попросил мальчик.

Элиза расхохоталась.

— Ладно, если ты такой трусишка. Я поселю его со всеми. — И она засунула рисунок в свой тайник между столом и стеной, где собрался уже целый зоопарк различных уродов и монстров, созданных детской фантазией. — Эй, ты плачешь, Петер?

— Нет, — сказал мальчик с одним движением руки смахнул две крошечные слезинки.

Элизе стало неловко.

— Не плачь, я расскажу тебе сказку, дурачок!

Они залезли на кровать, Петер, уже забыв о своих страхах, улыбался в предвкушении сказки, Элиза пока же морщила носик и покусывала губки, она никогда не рассказывала одного и того же дважды, а это было нелегко. Наконец, она начала:

— В одном королевстве жила-была принцесса. Ее звали Тереза, и она была красива, как ангел.

Элиза спрыгнула с кровати и, описывая небесную красоту только что придуманной принцессы, помогала себе жестами и гримасками.

— Она была стройная, как колосок, и грациозная, как лань, — Элиза крутанулась на месте и украдкой бросила взгляд в зеркало. — У нее были красивые белокурые волосы, ясные голубые глаза, алые губки, в общем, любой принц готов был упасть к ее ногам!

Элиза фыркнула, вообразив, как бы рассердилась настоящая принцесса, Маргарита, услышав ее последние слова. Маргарита, единственная дочь короля, при дворе которого они жили, ну совсем (даже ни капельки) не походила на сказочную принцессу, и принцы не лежали у ее ног.

— А почему они падали? — поинтересовался Петер.

— Они умирали от любви к ней. И вскоре в ее королевском парке было девяносто девять золотых надгробий. Конечно, принцессе Терезе было очень жаль всех этих прекрасных и богатых молодых людей, лучших сынов ее страны, особенно страдало ее чистое и доброе сердце, но она ждала того единственного принца, который приедет к ней на белом коне, поцелует ее и будет любить ее всю жизнь.

— А зачем — целовать?

— Ты совсем глупый, Петер! Все взрослые так делают! Они целуются, обнимаются и радуются друг другу. А потом они лежат вместе и по очереди рассказывают сказки. А когда у них рождается ребёночек, они вспоминают эти сказки и пересказывают свои детям.

Петер кивнул, ему все было понятно. Все, кроме:

— А почему наш папа не рассказывает нам сказок?

Элиза вытянулась на кровати, напротив брата.

— Потому что он очень занят. Если он через три дня не получит из куриного помета хоть маленького кусочка золота, король выколет ему глаза и отрубит голову.

Тяжелый вздох вырвался из мальчишечьей впалой груди.

— Так, на чем я остановилась? Ага! Принцесса Тереза все ждала своего единственного принца, поливала из лейки цветы в палисаднике, кормила лесных птичек и пела им песни… А какой у нее был голосок! Хрустальный! Соловьи завидовали ее голосу. Но принц все не приезжал. И вот, однажды утром, в пятницу, Тереза опять пошла в цветник, чтобы поухаживать за своими розами. Она надела свои лучшие золотые башмачки и шелковое платье с серебряными пуговичками, которое ей привезли из-за границы…

Элиза одним глазом печально оглядела свой нехитрый наряд, но очень быстро, так что Петер ничего не заметил.

— А на страже возле цветника в тот день стоял один молодой гвардеец…

— Он был красивый?

— Он? — Элиза рассмеялась. — Нет! Он совсем не походил на мечту принцессы: у гвардейца был большой нос, одним ухом он ничего не слышал, он хромал, но самое главное — у него не было красивого белого коня. Он был беден, как церковная мышь. Принцесса посмотрела на гвардейца и сказала ему: «Я тебя раньше никогда не видела, гвардеец!» А он ответил: «Этот день — мой первый день службы вашему высочеству! И я запомню его на всю жизнь!» Она улыбнулась и сказала: «Неужели я тебе нравлюсь?» И гвардеец воскликнул: «Вы мне не просто нравитесь, милая принцесса, я люблю вас всем сердцем!» Она погрозила ему пальчиком: «Меня любили девяносто девять лучших, красивейших и богатейших сынов моей страны, и все они умерли от такой великой любви». А он храбро ответил: «И я бы умер от вашего поцелуя». И принцесса рассмеялась и сказала: «И я бы умер от одного вашего поцелуя». И принцесса рассмеялась и сказала: «Ну поцелуй же меня!» И гвардеец отбросил в сторону саблю, подошел к принцессе и нежно поцеловал ее прямо в алые губки. Но он не умер, только любовь в его сердце вспыхнула с новой силой. Принцесса, глядя на его счастливое некрасивое лицо, рассердилась и сказала: «Ты совсем не умеешь целоваться. Тебе бы поучится надобно на кухарках и крестьянских девках. И у тебя такие противные мерзкие губы. Я словно поцеловалась с лягушкой. В следующий раз целуй не принцесс, а свинью какую-нибудь». И принцесса ушла к розовым кустам, их давно следовало подрезать и полить.

— А гвардеец? — шепотом спросил Петер.

— А гвардеец был дурак. Он понял, что принцесса над ним издевается, что он никому не нужен, если не умеет целоваться, а он действительно не умел целоваться, потому что с самого рождения думал только о принцессе, — Элиза немного запуталась и замолчала. — И у него, конечно, не было белого коня.

— И что он тогда сделал?

— Он взвел курок у своего пистолета и выстрелил себе в голову, — равнодушно сообщила Элиза. — Кровь разлетелась во все стороны и окрасила листья деревьев в траурный черный цвет! Ведь он не должен был целовать принцессу, разве не так?

— У него не было белого коня, — повторил Петер.

— И в парке появилось новое надгробие, на этот раз из простого камня. Так или иначе, он поцеловал принцессу, а потом умер. Принцесса Тереза вскоре его забыла, а потом к ней приехал принц на белом коне, она сразу полюбила его, хотя у него была седая борода и он был толст, как пивная бочка. Они поженились и жили счастливо. И, наверное, умерли в один день.

— Бедный гвардеец, — вздохнул Петер.

— Дурак! — огрызнулась Элиза. — Если у тебя нет белого коня, не целуй принцесс. И это день, по крайней мере, был самым счастливым днем в жизни этого глупенького гвардейца. Просто он умер, и все. Побежали лучше посмотрим на новую виселицу!

27 января 2000 г.

Другие рассказы

Двое и шар

Посвящается А. М.

У моря лежал шар. Огромный прозрачный шар, неизменно привлекающий внимание прохожих. Но в то утро возле шара стоял только один человек. Он терпеливо ждал и изредка поеживался, когда с моря налетал холодный порыв ветра, смешанный с солеными каплями. Он ждал Ее. Он пришел задолго до намеченного срока, и хотя Она уже опаздывала, он продолжал упрямо прогуливаться вокруг шара. И Она пришла, но Он не узнал Ее, потому что Она закрыла лицо маской. Она же увидела Его издалека, медленно приблизилась к Нему… Он скользнул взглядом по маске, что-то внутри Его груди дрогнуло… но Он промолчал. Она, сделав вид, что интересуется только шаром, прошла мимо. Он продолжал ожидание, и ушел от моря только когда понял, что дальше ждать бесполезно.

Он вернулся домой, злой на себя, на Нее, на ни в чем не повинный шар. Он достал из груди свое сердце. Сердце почернело и выглядело испорченным. Он швырнул сердце в мусорную корзину и постарался обо всем забыть.

Она вернулась домой и остановилась у зеркала. После небольшой заминки Она сняла маску, под которой не оказалось лица. Пустота рассматривала в зеркале пустоту. Тогда Она вернула маску, обретя лицо. А потом заплакала.

Но Ей незачем было плакать. Просто две маски с ненастоящими сердцами и выдуманными чувствами прошли мимо друг друга.

А шар продолжал лежать на набережной, красиво переливаясь под лучами солнца. Ему не было никакого дела ни до Него, ни до Нее… И Он, и Она уже бесчисленное множество раз проходили через всё это…

1 марта 2002 г.

Дерьмо

Жил себе такой человек по имени Ди Куно. Я лично не знавал его, но знавали мои друзья, и от них я слышал разные необычные истории о чудаке Куно, и в конце концов я решил записать одну из них, и, может быть, вам она покажется забавной. Хотя, быть может, мне и не стоило брать в руки ручку и бумагу, ведь я далек от писательского ремесла, но… И извините, пожалуйста, за некоторые слова, которые выкинуть из текста нельзя, а заменять их точечками считаю глупым делом. Итак…

Жил себе молодой парень Ди Куно. Он учился в Университете славного города Гифа и не отличался от своих сверстников ничем примечательным, разве что был не очень общителен и разговорчив. Он жил обычной жизнью, ходил на лекции, участвовал в студенческих попойках, но однажды он начал замечать нечто странное. Все началось с обычного телефонного звонка, Куно позвонил своей подружке, чтобы договориться о встрече в субботу, и в шутку спросил, любит ли она его.

— Любовь — дерьмо, — мило смеясь, ответила Клара и повесила трубку.

Бедный Куно был очень неприятно поражен. Клара была из приличной семьи, дочь профессора, никогда ее прекрасный ротик не открывался для грубых слов, и тут такое… Куно почесал в затылке и решил почитать перед сном сегодняшнюю газету, чего раньше никогда не делал. И на первой же странице он увидел квадратную морду известного политика в погонах и заголовок статьи: «Генерал Боров обещает утопить всех в говне». Куно улыбнулся, ему показалось забавным, что за несколько минут он дважды столкнулся с одним и тем же понятием, и с этой странной улыбкой на лице он и уснул.

А проснулся Ди Куно задолго до будильника, потому что за стенкой, у соседей, кто-то громко причитал: «Засрали! Всё засрали!» Эти вопли, наверное, перебудили полдома. Куно отключил будильник и решил еще немного подремать, накрыв голову подушкой. И так получилось, что он опоздал на первые две лекции. Сбегая по лестнице, Куно чуть не сбил двух пятилетних девочек с первого этажа, Донну и Припку, которые играли на ступеньках в куклы. Когда Куно обходил их, стараясь не наступить на разложенных кукол, Донна, прекрасное создание с пухлыми щечками и белым бантом на голове, вдруг ясно заявила своей подружке Припке:

— Ты какашка! Какашка!

И уже только в автобусе Ди осознал, какое слово употребила девочка Донна. «Странно», — подумал Куно. Вдруг молодой человек на сидении рядом с ним сказал негромко: «Вот дерьмо собачье», — после чего засунул в рот жевательную резинку и замолчал. Куно хмыкнул и постарался переключить свои мысли на что-нибудь более приятное, но ненароком он подслушал разговор двух стариков:

— А я вот в прежние времена…

— А в прежние времена и навоз был не то что нынешний…

Теперь Куно наоборот, навострил уши и стал прислушиваться к пассажирам в автобусе, к прохожим на улице, к своим товарищам-студентам, к болтовне по радио и телевизору… И что вы думаете — слово «говно» или «дерьмо» употреблялось чаще всего, причем как в тему, так и не в тему, иногда даже в тех местах, где должны быть обычные слова, например: «деньги», или «президент», или «народ», или «депутат»… Мать называла так свое расшалившееся дитя, школьник писал это слово мелом на здании муниципалитета, так ругались в фильмах не только главные злодеи, но и хорошие персонажи… На лекции по экономике преподаватель вдруг начал объяснять студентам, что все предметы да и сами люди покрыты тончайшим слоем дерьма, и избавиться от этого невозможно, сколько бы не изводить мыла. Куно посмотрел в свой конспект и увидел, что уже несколько страниц он пишет всего одно слово: «дерьмо дерьмо дерьмо»…

И тогда он встал, и побежал на улицу, и бежал мимо прохожих, которые говорили и думали это слово, и он чувствовал это… И если все думают и говорят об этом, подумал Куно, то значит, в этом и есть смысл жизни, и этому мы должны поклоняться, и это есть Бог!

И в конце улицы Ди Куно увидел огромную кучу отличнейшего свежего Говна, и издавала эта куча соответствующий аромат… И стал Куно на колени, и заплакал от восторга, и застонал от умиления, и поцеловал Его…

5 апреля 2002 г.

Конец одной комедии

Посвящается всем, которые хотели, но не сделали.

Которые сделали — тем уже все равно.

— А это хороший яд? — спросила она, наблюдая, как он освобождает из упаковок таблетки. Руки его дрожали, и это начинало ее нервировать.

— Это не яд, — он прервал свое монотонное занятие и посмотрел ей в глаза. — Это снотворное. Очень хорошее снотворное.

Она перевела взгляд на стену и начала изучать застекленную картинку с древнеегипетской тематикой, словно видела ее в первый раз.

— Там лежит письмо, — вновь подал он голос, — в котором написано, что я все сам… Я просто запутался… И больше нет никакого смысла.

— Да, я понимаю, — сказала она.

— Ты знаешь, это ведь даже происходит выше меня. Что-то вроде естественного отбора. Если животное уродилось слабым, его пожирает более сильный. У нас, людей, каннибализм как-то не принят. В буквальном смысле.

— Я понимаю, — повторила она, но он не мог бы поручиться, слышит ли она его слова.

— Ты извини меня, — он пододвинул к себе стакан с водой. — Извини меня за все. За все, что было не так.

— Да ничего, — она пожала плечами.

— Ты поцелуешь меня на прощание? — он обратил к ней просящий взгляд.

«Черт!» — недовольно подумала она и уже начала привставать, но тут его взгляд потух и он пробормотал:

— Нет, не надо. Если ты это сделаешь, мне труднее будет уйти, а тебе потом неприятно будет вспоминать, что ты целовала мертвеца…

— Вот только не надо трагедий, — резко оборвала она его фразу.

Он улыбнулся. Той самой своей жалостливой улыбочкой, которая всегда раздражала ее, еще с самого их знакомства. Улыбкой неудачника.

— Да нет тут никакой трагедии, — глядя куда-то в сторону или, вернее, в никуда, тихо сказал он. — Наоборот. Вся моя жизнь оказалась комедией. Неудавшейся комедией…

Она вздохнула. Они помолчали. Потом он одной рукой взял таблетку, а второй — стакан с водой. Руки его дрожали все сильнее, и пока он проглотил первую таблетку, полстакана воды расплескалось. «Действительно, комедия», — равнодушно подумала она и сказала вслух:

— Ты водки выпей. Для храбрости.

Он опять посмотрел на нее, благодарно кивнул и кинулся на кухню за бутылкой, оставшейся еще с позапрошлого Нового Года. Водка действительно помогла. Таблетки одна за другой исчезали в его рту. Покончив с ними, он вытянулся на диване (глаза его уже слипались), сложил руки на груди и заснул. Она послушала его ровное дыхание, потом открыла конверт и прочитала предсмертную записку. В записке не было ничего, кроме пошлостей, вроде: «В моей смерти прошу никого не винить» — и другая подобная чушь. Она положила конверт на место, пододвинула к себе телефон и набрала номер.

* * *
— Привет! — он, радостно улыбаясь, схватил ее за пальцы рук и сжал их в своих ладонях. — Что случилось? Я привык, что ты мне никогда не звонишь…

— Геннадий покончил с собой…

— Опять? — он было засмеялся, но увидев ее тяжелый взгляд, осекся. — Что, действительно?

— Да.

— Когда?

— Только что. Я звонила от него. Ушла, когда сердце остановилось.

«Что бы такого сказать? — подумал он. — Что вообще говорят в таких случаях?»

— Сочувствую, — произнес он. Их руки давно разомкнулись, и они почему-то избегали смотреть друг на друга.

— Во всяком случае, мне теперь не нужно будет обманывать его, — подумала она вслух.

— А честно говоря, Вера, ты от него столько всего натерпелась, он столько из тебя крови попил, этот неудачник, — тут он замолчал, потому что понял, что это не те слова, которые она хотела бы сейчас услышать. А нужных слов он не знал.

— К тебе сейчас можно? — спросила она без интереса.

— Да, но… наверное, не стоит, — он вздохнул. — У меня как-то совсем нет настроения…

Она кивнула.

— Вообще-то у меня тоже. Я поживу у мамы… Пока!

— Пока! — он сухо поцеловал ее в щеку, и они разошлись.

24 июня 2002 г.

Яков

Заранее прошу прощения у моих друзей и знакомых, кого этот рассказ может неприятно задеть или даже обидеть. Он был написан совсем не для этого. Если же мои извинения впоследствии будут вами отвергнуты… то подумайте, а к добру ли ваша непримиримость и категоричность суждений?

…Ты знаешь, из всего христианства мне нравится один лишь Люцифер.

(Из разговора в лифте)


Назвав противника лжецом, ты не сделаешь свои убеждения более истинными.

«Разговоры под землей», гл. 2.


На улице подходят ко мне две женщины в летах.

— Молодой человек!

— Да? — я сижу на скамейке и, блаженно жмурясь, греюсь на солнце.

— Как вы думаете, то, что происходит сейчас вокруг нас, это правильно? Вот там война идет…

— Нет, — кратко отвечаю я.

— Хотите, я дам вам журнал, в котором объясняются многие вопросы и который поможет вам сделать жизнь лучше?

Я в хорошем настроении. Евангелический журнальчик мне совсем не нужен, но не хочется обижать старушек.

— Давайте.

— Нет. Журнал я вам не дам. Он денег стоит, а вы, я вижу, совсем наплевательски ко всему этому относитесь.

Увы.


Часом позже. Я приближаюсь к подъезду своего дома и вижу двух старух (других, понятное дело), рассматривающих кодовый замок.

— Молодой человек, — лучезарно улыбаясь, обращается ко мне одна из них, — разрешите нам войти.

— Зачем? — хмуро вопрошаю я.

— Мы ходим по квартирам и разговариваем с людьми о Боге, — торопливо объясняет старушка. Вторая ходокиня по квартирам молчит, но вы, наверное, знаете, что так всегда бывает у этих пристающих к нам на улицах парочек: одна говорит, вторая несет сумку с журналами и молчит. Разделение труда, по всей видимости.

— Нет, не надо, — отрезаю я.

Старуха возмущенно вскидывает руки:

— Может быть, это вам не надо, а всем остальным как раз надо!

Ну-ну.

Последний день отпуска Яков решил провести дома, просто проваляться целые сутки на диване и ничего не делать. Разве что книжку почитать, вино попить. И послушать музыку, конечно. Яков подтащил к дивану маленький столик, поставил на него откупоренную бутылку и вазу с шоколадными конфетами. «Со стороны, наверное, сказали бы, что я алкоголик и сластена», — усмехнулся про себя Яков. Потом он включил музыкальный центр и задержался у стойки с компакт-дисками. Свой музыкальной коллекцией Яков гордился. Палец пробежал по нескольким дискам «Лакримозы», «Битрэй Май Сикритс» и «Дримз ов Сэнити» и остановился на альбоме Мэрилина Мэнсона «Антихрист Суперстар». Яков не очень-то любил Мэнсона, но иногда его было приятно послушать под соответствующее настроение. А настроение сегодня было как раз подходящим: последний день отпуска — мрачное дело, понимаете ли.

И вот Мэнсон застонал по пятидесятиваттным колонкам и сабвуферу. Яков любил слушать музыку достаточно громко, и иногда ему даже казалось, что стены комнаты сжимаются и расширяются вместе со звуковыми волнами. Яков развалил свое тело на диване, пригубил вино и расслабился. Соседние квартиры пустовали, а соседи снизу и сверху никогда еще не жаловались на громкую музыку, поэтому можно было действительно расслабиться и ни о чем не думать. Хотя иногда приходили и непрошенные мысли. Например, о ней. Если он не позвонит ей сегодня, то и она ведь не позвонит. А Яков не хотел сегодня никому звонить, даже ей. Наверное, в их отношениях что-то испортилось, но… Вон, мысли!

«Ангел с крыльями в струпьях». Вообще, иногда задаешься вопросом, достаточно ли нормален господин Мэнсон? Но скорее всего, что он нормальнее большинства из нас, просто имидж такой. Имидж, бизнес, деньги.

Из блаженства Якова выдернули громкие стуки в дверь.

— Ну кто там? — он приглушил музыку и пошел в прихожую.

Лучше бы Яков продолжал лежать на диване и слушать музыку. Потому что, как только дверь была открыта, Яков получил сильный удар в лицо. Упав, он успел подумать: «Грабители».

Но это были не грабители. Довольно скоро Яков очнулся и увидел, что в его квартире хозяйничают чужие люди — три крепких бритоголовых парня в белых рубахах навыпуск. Музыкальный центр молчал. Скосив взгляд, Яков с ужасом увидел, что музыку это центр воспроизводить больше не в состоянии — его «Филипс» лежал на боку, разбитый, изуродованный, в общем, довольно мертвый.

— Очухался? — подошел к нему один из подонков. Он наклонился над Яковом, из-под ворота рубашки выскочил внушительных размеров крест на цепочке, который закачался над головой несчастного хозяина квартиры. Яков разлепил окровавленные губы:

— Что… — но не успел он договорить, как молодчик ударил его ногой по ребрам.

— Молчать! — прорычал бритоголовый. — И не пикни, а то так измордуем, мама родная не узнает!

Другие парни меж тем очищали книжные полки, бегло просматривая каждую книгу, после чего швыряли ее на пол. Денег в книгах Яков никогда не прятал, но не деньги нужны были его мучителям. Краем уха он прислушался к разговору вандалов и поразился: оказывается, они искали книги «еретиков»! Услышать это слово в двадцать первом веке! Уму непостижимо! Несколько книг неохристианисты (или попросту «кресты») отнесли в ванную, облили их там одеколоном и подожгли. Яков заметил, что приговорены к сожжению были учебники биологии и астрономии, оставшиеся у него после школы, и пара еще других книг. Компакт-диски попросту раздавили каблуком.

— Ты слушал дурную музыку, — пояснил ему первый «крест». — Но ты еще можешь исправиться, спасти свою душу. Вот тебе хорошие, правильные книги. Ты их прочитай, а в воскресенье приходи к нам на встречу — адрес в конце книги. А если ты не придешь… то сам понимаешь…

Голос «креста» ничего хорошего не обещал. Яков кивнул. Мимо его воли из глаз начали течь слезы.

— Ладно, не реви, — подобрел «крест». — Мы ведь ради твоего добра стараемся. Потом сам спасибо говорить нам будешь.

«На том свете?» — подумал Яков. По квартире расходился запах горелой бумаги. «Кресты», сделав свое светлое дело, уходили.

— Погоди, Павел, — вдруг остановился в дверях один их них. — Мы забыли о святой водице…

— Ну давай, только быстро, — сказал Павел, тот самый, что разговаривал с Яковом.

«Крест» кивнул, расстегнул молнию на брюках, вытащил свой «шланг» и обильно оросил зловонной мочой разбитую аппаратуру, разбросанные книги и самого Якова.

— Во имя отца и так далее, — сказал при этом акте «освящения» неохристианист.

* * *
В понедельник Яков, конечно же, вышел на работу. О происшедшем он, понятное дело, никому не рассказал. Вечером он шел, задумавшись, вдоль моря и дышал соленым воздухом. Она, кстати, так и не позвонила. Вдруг к Якову стремительно шагнула какая-то фигура, он вздрогнул и инстинктивно отшатнулся. Молодой симпатичный человек приветливо улыбнулся Якову и протянул ему красивый глянцевый журнал с длинноногой блондинкой на обложке.

— Сатана любит вас, — сказал он.

— Чушь какая, — сказал, прочитав рассказ, мой друг.

— Ну, вдохновение такое было… — ухмыльнулся я.

— От кого? Кстати, а ты не боишься такое писать?

И мой друг широко улыбнулся мне.


— Как я узнаю, кто недруг мой?

— Тот, кому веришь, скорее всего и предаст тебя.

«Разговоры под землей», гл. 14.

15 декабря 2002 г.

Богиня

Посвящается Люсе

touch her beauty
through the circle of life
feel her presence
from the first day to the end
(Betray My Secrets)
Ее звали Эльтар. Она была богиня, бессмертная и прекрасная. Ее почитали в шестидесяти мирах, услаждая ее слух молитвами. В честь Эльтар строили алтари, которые украшались мятой или хмелем, но иногда там проливалась и жертвенная кровь. Эльтар с милостивой улыбкой (улыбка, казалось, никогда не исчезает с ее идеального лица) принимала подношения и время от времени облагодетельствовала верующих в нее: являла им свой лик… или, случалось, соблазняла какого-нибудь смазливого юношу. Эльтар путешествовала по мирам на драконе с золотой чешуей, и еще у нее была ручная крыса, имени которой никто не знал. С другими бессмертными Эльтар не враждовала.

А его звали Антиль, или, проще, Ант. Впервые она увидела его, когда ему было тринадцать лет. И непонятно зачем, она сделала так, что Ант увидел ее. Хромой бледный мальчик прогуливался вдоль озера, воды которого были чернее чернил, и вдруг чуть не столкнулся с неожиданно появившейся на его пути женщиной. Ант поднял глаза и понял, что это была не просто женщина. Полупрозрачное платье лишь подчеркивало формы ее совершенного тела, а черные лучистые глаза с насмешкой смотрели на подростка. Эльтар подмигнула ему и исчезла. «Некрасивый и глупый, — подумала богиня, наблюдая за остолбеневшим Антом. — Как и все они. А этот наверняка даже не догадался, кто явился ему».

Если бы она задержалась в этом мире еще немного, то увидела бы, что Ант, очнувшись, направился прямиком к алтарю, посвященному ей самой. Губы Анта непрерывно шептали одно имя: «Эльтар».

* * *
Прошло десять лет. Для бессмертной богини это лишь мгновение. За это время с Эльтар произошло множество событий, но ничто не задерживалось в ее памяти. Впрочем, последнее любовное сражение она все еще вспоминала, сорок дней Эльтар и некий Страж сжимали друг друга в страстных объятиях, а потом он попросил передышку… и она ушла оттуда, чтобы никогда не возвращаться. Эльтар улыбалась, переживая в памяти особо сладостные моменты, и вдруг увидела молодого мужчину. Тот, сидя на корточках, что-то чертил на пергаменте, а потом вскочил и принялся мерить шагами пустырь. Селение было в нескольких милях отсюда, по ту сторону от Черного Озера.

— Гляди-ка, это же тот хромоножка, — сказала Эльтар.

При ее приближении Ант бросил свое непонятное занятие и безошибочно развернулся в ее сторону, хотя она была невидима.

— Эльтар? — тихо прозвучал его неуверенный голос.

На этот раз она появлялась перед ним очень медленно. Постепенно в воздухе обрисовывались ее руки, бедра, грудь, живот, лицо с сияющими глазами. Ант упал на колени. Когда она предстала пред ним в полной красе, он заговорил быстро-быстро, словно испугавшись, что она вот-вот исчезнет.

— Не оставляй меня так быстро, Эльтар! Я верил, что увижу тебя снова.

«Еще один влюбленный в меня смертный», — равнодушно подумала богиня, но тем не менее улыбнулась Анту.

— Я решил построить тебе, Эльтар, храм. Настоящий храм! Вот тут будут колонны, вот здесь — бассейн…

Он на миг повернулся, показывая рукой на воображаемые стены, но, обернувшись, уже богини не увидел. Она опять покинула его.

«Храм… что за нелепые и невыполнимые фантазии?» — думала Эльтар, отправляясь в путь.

* * *
Минуло еще двадцать пять лет. Эльтар успела познать любовь пяти бессмертных из Тринадцати, и каждого любовника бросала она сама, без лишних слов, неожиданно и безвозвратно. Селение же, до которого ей не было никакого дела и в котором жил Ант, успело разрастись до маленького города, а потом на долину Черного Озера обрушились несчастья: сначала здесь прошла Дикая Охота, а потом началась эпидемия: болезнь, при которой у живых еще людей начинала гнить плоть. Мята и хмель на алтаре прекрасной богини засохли…

Эльтар, все так же улыбаясь, прошла по тихому кладбищу, спугнула упыренка, которому и гнилое мясо было по нутру, а потом… Не веря своим глазам, Эльтар приближалась к выросшему на пустыре, словно по волшебству, строению. Колонны из белого мрамора в два человеческих роста подпирали крышу, а над входом в храм было начертано имя богини. Эльтар остановилась.

— Это, конечно, не Пандемониум, но откуда, интересно, и как здесь, в этой глуши, раздобыли столько мрамора?

Крыса на ее плече пискнула в ответ.

Эльтар вошла внутрь, под прохладные своды. В храме царила идеальная чистота, колонны были выставлены с удивительной точностью, в бассейне с тихим журчанием переливалась прозрачная вода… все это было словно безмолвным гимном ее совершенной красоте.

В центре храма на коленях стоял Ант. Он был уже немолод, густая борода закрывала половину его лица, в волосах блестела седина.

— Эльтар! — воскликнул он.

«Он видит меня, даже когда я этого не хочу?» — с удивлением и злостью подумала богиня.

— Здравствуй, строитель! — она приблизилась.

Ант пожирал ее глазами.

— Я знал, что ты вернешься. Я жил все это время только с мыслями о тебе…

— А рисовал тоже ты? — она указала на огромное изображение двух глаз над алтарем.

Он кивнул.

— Неужели у тебя не хватило смелости или умения нарисовать мое лицо полностью? — Эльтар мелодично рассмеялась.

— Этого достаточно, — впитав в себя ее смех, он горячечно кивнул головой. — Ни один художник не сможет захватить в изображении даже малую часть твоей красоты… Могу ли я…

— Нет, не можешь, — перебила Анта богиня, прочитав его мысли. — Ты всего лишь человек, и тебе не дозволено выбирать. Я выбираю, кого мне любить.

— Я живу ради тебя, — он вытянул к ней руки. — Хотя бы только…

— Нет.

— Я люблю тебя.

Она ушла. Ант, упав ничком, долго лежал, словно мертвый. А потом он, выкрикивая ее имя, начал ползать вдоль стен и биться головой о колонны. Мрамор окрасился кровью.

* * *
Через семь лет Эльтар заглянула в этот мир лишь на мгновение, сбегая от очередного возлюбленного. Тот хоть и не был бессмертным, но мог перемещаться между мирами, но богиня оторвалась от погони. Антиль все так же звал ее по имени и безжалостно стучал головой о мрамор…

«Безумец», — подумала Эльтар и зареклась возвращаться сюда.

* * *
Прошло три тысячи лет. Имя Эльтар стало забываться, алтари ее пришли в запустение. Старые боги сменялись новыми. Черные волосы Эльтар побелели, глаза поблекли, осанка утратила твердость, а фигура — гибкость, талия располнела, а грудь… Крыса уже не сидела на плече богини — она умерла.

Храм все еще стоял на том же месте, на много миль вокруг него была одна лишь пустыня, Черное Озеро было засыпано песком. Кажется, постройка даже совсем не разрушилась.

— Эльтар! — шагнул ей навстречу хромой чернобородый мужчина. — Я люблю тебя!

Она отшатнулась, закрыв лицо руками, и перенеслась к своему дракону. Там Эльтар расплакалась, уткнувшись в золотую чешую. Дракон печально вздыхал, плавя пламенем песок.

* * *
Прошло два миллиона лет. Но все так же колонны храма слушают голос, повторяющий одно только имя:

— Эльтар!

23 марта 2003 г.

Дракон

Проснулся Дракон от жажды. В комнате было совершенно темно, а он, вдобавок, совсем не помнил, куда его занесло после ночного праздника в Доврском замке. «Итак, где это я?» — подумал Дракон, ощупывая пространство и предметы вокруг себя. Тихо ругаясь, он поднялся, сунул руки в рукава найденной рубашки. «В любом случае, — подумалось ему, — я не в подземелье, не скован и не связан. А это уже хорошо. А вот, кстати, и дверь».

За дверью был мягкий полумрак, Дракон увидел небольшой коридор, несколько дверей, а в конце коридора начиналась лестница на этаж ниже. Место это было совсем ему незнакомо. За первой же дверью, которую он приоткрыл в ходе исследования, оказалась ванная комната. Яркий свет поначалу ослепил его. Открыв кран холодной воды до упора, Дракон приник ртом к струе и пил, пил, пока кто-то сзади него не произнес:

— Привет.

Не отрываясь от воды, Дракон наклонил голову и, скосив глаза, увидел маленького человечка женского пола, в пижаме, который стоял в дверях со скрещенными руками и смотрел на него. «Совсем еще ребенок», — подумал Дракон. Он продолжал пить, пока не почувствовал, что еще чуть-чуть — и он лопнет. Тогда Дракон закрыл кран, повернулся к девушке и поздоровался без всякого энтузиазма:

— Доброе утро.

— Ты накапал слюной в коридоре, и теперь в ковре остались прожженные дыры, — сообщила ему девушка, сердито сверкая глазами.

— Извините, — зевнув, сказал Дракон. — Позвольте пройти?

— Не позволю.

— Девочка, пропусти скорее старого дядю Дракона, — попросил он. — Если я срочно не полежу на куче золота, у меня испортится настроение.

— Я не просто девочка.

— Мальчик, пропусти меня, — начал Дракон, девушка перебила его:

— Я — принцесса, между прочим.

«Еще одна принцесса», — устало подумал Дракон.

— Это твой дом? — спросил он.

— Только называй его замком. Я ведь все-таки по-настоящему принцесса. Меня зовут Аста. Я увидела тебя вчера на вечеринке у Свади.

— Странно… я тебя там совсем не помню…

— Неудивительно, — она состроила гримаску, — меня никогда не замечают. Только и остается, что общаться со всякими извращенцами по Интернету. Вдобавок, ты вчера был совсем пьяный…

— А как я сюда попал?

— Я тебя притащила… Ты ужасно тяжелый… хотя и не совсем старый.

— Зачем же?

— Если бы я это не сделала, то тебя забрали бы к себе демонессы Сукки…

«Я был бы у этих трех близняшек, если бы не эта… Аста?» — расстроился Дракон.

— Ты позволишь мне пройти? — он подошел к ней вплотную и посмотрел сверху вниз. Она смело встретила его взгляд.

— Как ты думаешь, почему я не захотела, чтобы эти развращенные демонессы и ты… продолжали веселиться вместе?

Ему опять захотелось пить, он отошел к крану и включил воду. Выпив еще пару литров, он повернулся к маленькой хозяйке и сказал:

— Наверное, ты начиталась в разных журналах про беспорядочные половые связи…

Волнуясь, она облизала вишневые губки и сказала:

— Просто я тебя люблю.

От неожиданности он фыркнул, изо рта и ноздрей вырвались небольшие струи пламени… А когда он перестал смеяться и увидел, что он наделал, ему стало неловко.

— Ой, — сказал он. — Извини.

— Это была моя любимая пижама от Риволи, — голос девушки задрожал. — А теперь я вся в саже, и почти голая…

Дракон понял, что она сейчас расплачется, поэтому он скорее включил душ, отрегулировал температуру и затащил принцессу под воду. Тогда она действительно расплакалась, но эффект был уже не тот.

— Сажу мы отмоем, а потом купим тебе новую пижаму, — успокаивал он ее, открывая флакон с шампунем. Вскоре Аста вся была в пене. Он выкинул грязные обгоревшие останки пижамы. Она неожиданно вскрикнула.

— Что случилось? — испугался он.

— У тебя очень острые чешуйки, — пожаловалась она. — Ты поцарапаешь мою нежную кожу.

— Извини, — буркнул он.

Когда результаты мытья представились ему удовлетворительными, он выключил воду и ловко обернул вокруг ее тела мохнатое белое полотенце.

— Все, — сказал Дракон. — А теперь мне пора.

— Может, ты хочешь чаю?

Он сдался.

— С лимоном, большую чашку, две ложки сахара и огромный кусок шоколадного торта.

* * *
Чай они пили в гостиной, большой светлой комнате на первом этаже. Через большие окна можно было любоваться зрелищем восходящего солнца. Аста забралась в кресло с ногами и наблюдала за гостем. Дракон одним глотком осушил чашку, забросил в рот кусок торта вместе с блюдцем, а потом спросил:

— Что ты там говорила, перед душем? Мне показалось…

— Нет, ты все правильно расслышал. Я влюбилась в тебя, как только увидела у стойки бара в Довре. Это была любовь с первого взгляда.

Дракон отодвинул чашки и стал пить прямо из чайника.

— Ты уверена, что это чувство…

— Ты мне не веришь? — Аста расстроилась.

— Девочка, я живу уже почти тридцать тысяч лет…

— Возраст — это не главное, — возразила она. — Я тебе хоть немного нравлюсь?

— Да, конечно, — ответил Дракон, не задумываясь. А подумав, вспомнив увиденное в душе, он поинтересовался:

— А у тебя нет сестры, такой высокой блондинки с пышной грудью, тонкой талией и красивыми ногами?

— Убью, — мрачно отозвалась Аста. — Думаешь, у меня не найдется пары знакомых рыцарей, чтобы они сразились с тобой?

Он рассмеялся, стараясь не исторгнуть пламя. Однако, заметив в ее глазах новые бисеринки слез, он успокоился.

— Девочка, во-первых, ты еще слишком молода и не знаешь, что говоришь. Ты и меня совсем не знаешь! А во-вторых, вместе с Драконом нельзя быть счастливым. Поверь мне!

— А вчера ты поцеловал меня… в шею… и говорил разное…

Он испугался. Он ничего не помнил, в памяти возникали лишь вспышки яркого света, обрывки разговоров про политику, смеющиеся лица… среди которых лица этой маленькой принцессы не было.

— А что… я еще делал?

— Всю дорогу плевался кислотой и сжег два автомобиля и одно дерево. Хорошо еще, рядом полицейских не было.

— А потом?

— А потом, как только увидел кровать, упал, как подкошенный, и захрапел.

— Понятно, — сказал он, уплетая одно за другим пирожные с кремом. Когда пирожных в вазе не осталось, он встал.

— Мне пора.

— Уже? — Аста вскочила. — Я думала, ты останешься еще чуть-чуть.

— Я не могу.

— А ты веришь, что я тебя люблю? Разве ты это не видишь?

— Давай встретимся где-нибудь через день и поговорим, — предложил он. — Договорились?

— Хорошо. а ты меня поцелуешь на прощание?

— Нет. Ну… если ты хочешь…

Он чмокнул ее в щеку. Она обняла его обеими руками и, закрыв глаза, счастливо прижалась к его груди. Он вздохнул, подумал и тоже обнял ее.

— Мне действительно пора, — заторопился он, чувствуя, что Аста начинает поглаживать его по спине.

Она приоткрыла глаза и посмотрела ему в лицо, губы ее приоткрылись, он увидел зубки и кончик розового языка.

— Мне действительно пора, — повторил он, окончательно освободился из плена ее рук и направился к выходу.

— Я буду ждать тебя, — печально сказала она ему вслед.

Он вышел на лужайку перед домом, расправил крылья, но потом передумал лететь и, покачивая чешуйчатым хвостом, направился к ближайшей автобусной остановке.

«Интересно, — подумал он через минуту, — а как звали эту маленькую милую принцессу?»

Еще через минуту он подумал о том, что неплохо было бы выдохнуть на нее побольше пламени, поджарить, а потом съесть. Такое нежное, молодое мясо…

А еще через минуту он совсем про нее забыл.

20 апреля 2003 г.

Щупальца

Впервые я увидел их, когда одним прохладным апрельским утром шел на работу. Эта встреча была для меня такой неожиданностью, что я остановился. Кто-то, шедший сзади, толкнул меня плечом, беззлобно выругался: «Чего стал, придурок в кепке?» Люди спешили по своим делам, кто-то опаздывал на службу, дети вприпрыжку бежали в школу, обычное начало рабочего дня, все наступали на них, но никто их не видел. Их видел только я. «Вот оно, унаследованный от отца дар», — подумал я.

Мой отец был необыкновенным человеком. Разумеется, для знакомых и товарищей по работе он был абсолютно не выдающейся личностью (как и я), но самые близкие люди, его родители, моя мать и я с сестрой, знали, что глаза отца могут видеть незримое, то, что находится на грани между нашим миром и миром чудес, если можно, конечно, так назвать то потустороннее пространство, которое населяли в основном существа, похожие на порождения безумного сна. Впрочем, в какой-то мере так оно и было. Отец рассказывал о том, что видит Тени, безмолвно кружащие вокруг нас. На улице он незаметно указывал на внешне нормального мужчины или женщину и шепотом сообщал мне, что на самом деле это Мертвый, также враждебное людям творение неизвестно чьих рук. А однажды он схватил меня за руку, указал в небо и сказал, что видит черного демона, кружащего над фонтаном. «Какая красота», — протянул он, а потом сообщил, что демон одет в джинсы. Но тогда я ничего не видел. Мы с сестрой не унаследовали этого дара. Так полагал я в те далекие времена.

И вот теперь я видел щупальца. Вернее, это были мягкие, покрытые слизью, трубчатые отростки серовато-белого цвета. Их было пять, не толще карандаша, они начинались где-то за углом ближайшего дома, пересекали всю улицу и скрывались за другим домом. По щупальцам ходили люди, на проезжей части по ним проезжали легковые автомобили и автобусы, но это им было нипочем. И их никто не видел, кроме меня.

Я присел, не задумываясь о том, что обо мне могут подумать другие люди. Щупальца жили своей жизнью, они нервно подрагивали и мало того — они медленно куда-то перемещались и одновременно росли, оставаясь при этом неизменного диаметра. Неожиданно на моих глазах все пять щупалец судорожно задрожали, словно в экстазе, это продолжалось несколько минут. Я рискнул и потрогал их рукой, когда дрожание утихомирилось. Щупальца были склизкими, немного липкими и теплыми на ощупь. Казалось, внутри них перемещается какая-то жидкость. «Или гной?» — подумал я.

Я выпрямился и с силой наступил на один из них. Но перебить его было не так-то легко, а через некоторое время оказалось, что мой ботинок стоит не на щупальце, а рядом с ним. Я еще несколько раз попробовал наступить на щупальца, но каждую попытку они непонятным образом избавлялись от тяжести моего тела. Какая-то старушка неодобрительнопокосилась на меня и громко произнесла:

— Еще утро, а он уже пьяный, скотина…

Я бросил взгляд на часы и понял, что нужно спешить, вечером я еще вернусь сюда. Я понимал, что нужно будет разыскать того, кому принадлежат эти щупальца, или того, в кого они впились.

На работу я опоздал, начальник отдела высказал мне устное предупреждение. Как всегда, говорил он на повышенных тонах, время от времени срываясь в истерику.

А вечером я не обнаружил щупалец на старом месте. Лишь кое-где остались небольшие лужицы мутной слизи, которые простые обыватели принимали за обычные дождевые лужи. «А ведь дождя давно не было», — печально подумал я, глядя на их самодовольные и целеустремленные лица, чисто выбритые подбородки и придирчиво накрашенные помадой губы. Люди, живущие вокруг меня. И еще я подумал о том, что моя встреча с щупальцами была не последней.

Перед тем как ложиться спать, я положил в свой портфель нож. Специальное ритуальное оружие, также, как и дар, оставшееся мне от отца. А потом почистил зубы и уснул. Снился мне серый шар на Набережной.

* * *
В следующий раз я увидел щупальца через десять дней, в субботу на закате солнца. Я вышел прогуляться к морю и, возвращаясь, заметил, что поперек улицы струятся пять светлых нитей. Щупальца опять нежно подрагивали, но на этот раз никуда не двигались. Я догадался, что объект, жертва хозяина щупалец, попросту не движется. В какую же сторону мне пойти: налево или направо? И я пошел налево.

Когда совсем стемнело, я уперся в дверь подъезда многоэтажного дома. Дверь была на кодовом замке, а щупальца умудрились протиснуться под нее. Я опять присел и попробовал их перерезать, но напрасно: едва я отнимал лезвие, как они опять срастались. Спрятав нож, я запомнил улицу и номер дома и отправился восвояси. Утро вечера, как говорится, мудренее.

* * *
Это была женщина. Еще до того, как она вышла из подъезда, я заметил, что щупальца начали суетиться, нервно дрожать и как-то подбираться. А потом появилась она, вместе со своим приятелем — невысоким крепким мужчиной с бритой головой и холодными серыми глазами. Тип мужчины, который четко знает, чего хочет, и напролом идет к своей цели. Приятель пошел подогнать машину, а она осталась, чтобы выкурить тонкую сигарету. Она была очень красива. Черные, как смоль, волосы, челка, прикрывающая один глаз, аккуратный нос, приятной формы губы в темной помаде. Одета она тоже была очень стильно — блестящая черная куртка, юбка до колен, которая открывала стройные, в темных чулках, ноги. И в эту красавицу намертво впились щупальца Граболы: одно — к виску, второе — в шею, третье — под подбородком, четвертое — к запястью, а пятое бесстыдным образом исчезало под юбкой. Щупальца четко реагировали на малейшие изменения настроения женщины. Она улыбалась каким-то своим мыслям — они начинали дрожать, словно хихикали с нею. Она хмурилась — они судорожно трепетали. И она их совершенно не замечала.

— Доброе утро, — я решился пойти на контакт.

Она мгновенно осмотрела меня с ног до головы и не ответила. Щупальце под подбородком вздрогнуло, брызнув каплями слизи, и замерло. «Если бы это видел ее парень, ему бы стало плохо», — спокойно подумал я.

— Извините, выслушайте меня, пожалуйста, — заторопился я. — Я желаю вам только добра.

Ее черный глаз еще раз изучил меня. Неожиданно она улыбнулась, но сердце мое печально сжалось от жалости к этой красотке. Я спасу ее!

— Ну? — сказала она.

— Я вижу то, чего не видите вы, — сказал я, боковым зрением отмечая приближение ее дружка в серебристом джипе. — К вам присосались пять щупальцев, и вам нужно скорее от них избавиться, но помочь вам могу только я…

И тут она расхохоталась. Щупальца заходили ходуном, им это понравилось.

— Щупальца? — переспросила она сквозь смех. — Это что-то новое. И мне нужно, конечно, дать вам немного денег.

— Нет, мне не нужны…

Но нежданно-негаданно в разговор вмешался бритоголовый, причем весьма своеобразно. Он выпорхнул из джипа, проревел: «Люсьен, к тебе пристают?» — и врезал мне по челюсти. Я упал, хотя ничего и не повредил. Люсьен перестала смеяться.

— Паша, ну за что ты его?

Он без лишних слов потащил ее в машину.

— Эй! — крикнула она мне на прощание. — Это была интересная выдумка. Но мне ваши щупальца совсем не мешают.

Я лежал и смотрел, как машина выруливает на проезжую часть, щупальца, хоть и прищепленные дверцей автомобиля, следовали за своей жертвой. Тогда я встал, сглотнул во рту кровь и пошел в другую сторону.

* * *
Щупальца простирались по всему городу на несколько километров — мне понадобилось около двух часов, чтобы, следуя вдоль этих слизистых гноящихся шнурков, обнаружить логово Граболы. Что интересно — они при всей сложности маршрута никогда не пересекались; видимо, при образовании петель с щупальцами что-то происходило. Чем ближе к логову Граболы я был — тем менее заметно становилось поступательное движение щупалец.

Наконец, я приблизился к местному Университету. Червоподобные отростки, змеясь, направлялись к недостроенному еще зданию, да и будет ли оно когда-нибудь достроено — никто не мог сказать. Этот корпус Университета, седьмой по счету, начинали строить еще до того, как я учился здесь.

Я ступил внутрь серых и сырых стен. Здесь была грязь, запустение, тихо гудел ветер, и от всего этого исходило щемящее чувство безысходности. Слабо пахло нечистотами. Щупальца огибали гору битого кирпича и исчезали за дверью в подвальное помещение. Подняв камень потяжелее, я сбил с петель навесной замок, глубоко вдохнул и начал спускаться вниз. Глаза постепенно привыкали к темноте.

И вот я увидел его. Грабола сидел (или лежал) на толстенной трубе, покрытой лохматой теплоизоляцией оранжевого цвета. Пять щупалец заканчивали свое путешествие в теле, похожем на бледный раздутый пузырь неправильной формы. Этот пузырь непрестанно пульсировал, шевелился, щупальца и другие отростки, поменьше, подрагивали в такт. Казалось, что пузырь — тело Граболы — наполнен какой-то тягучей желтоватой жидкостью, в которой плавали неоднородные сгустки серо-голубого или даже розового цвета. Кроме щупалец и неразвитых отростков, других конечностей у Граболы не было. Удивительно, не неприятных запахов это уродливое тело не издавало, или я просто их не обонял. Зато Грабола издавал тихие звуки, похожие на шипение радиоприемника, однако можно было различить и отдельные, понятные слова.

— Ш-ш-ш… — шипел он. — Моя… ш-ш-ш… ш-ш-ш… умница!

Я тихо и медленно, слушая это бормотание, расстегнул куртку и достал стилет. Но, как не был Грабола увлечен тем, что происходило по ту сторону щупалец, он меня все-таки услышал. Тело и щупальца мгновенно замерли, цвет пузыря стал совсем серый. И Грабола открыл глаза — мутные окошечки, через которые было видно все его нутро. Однако глаза были незрячи — я быстро это понял.

— Мо? — сказал грабола, прислушиваясь. — Это ты? Кто здесь?

— Мо умер девятнадцать лет назад, — я решился ответить. — Я его внук.

Внезапно Грабола мелко задрожал всем телом и захихикал; внутри его что-то захлюпало и забулькало, на цементный вол протекла небольшая лужица светлой слизи; начальный его ужас сменился безудержной радостью.

— Молодой Мо умер! — разобрал я его слова. — Молодой Мо умер, а я еще жив!

Успокоившись, Грабола спросил:

— А тебя как зовут, человечек?

— Геннадий.

— Хена, — произнес Грабола на свой лад. — А как звали твоего отца, Хена внук Морта? А бабушку твою звали Мария, я ведь не ошибаюсь?

— Да, Мария, — машинально ответил я, но тут же осекся. — По-моему, сейчас не время для исторических экскурсов. Ты генеалогические схемы составляешь, что ли?

— Странно, что мне это интереснее, чем тебе, — обиделся Грабола. — Ты еще юн и глуп.

— А ты сейчас умрешь, — сообщил я ему.

— Ты пришел сюда, чтобы убить меня? — изумился серый пузырь. — Немыслимо! Да знаешь ли ты, кто я такой? Тебе дед и отец разве ничего обо мне не рассказывали?

— Смотри не лопни от возмущения. Нет, ничего они не рассказывали. Твое имя я смутно помню из каких-то детских сказок…

— Твой отец уже умер, человек Хена?

— Несчастный случай. Говорят, что мои родители ничего не успели почувствовать…

— Старые проклятия ждут своего часа, — задумчиво сказал Грабола.

И вдруг он плеснул прямо на меня целым ведерком кислоты, меня спасла только реакция и еще какое-то предчувствие подвоха. Зашипев, кислота вгрызлась в пол, но Грабола понял, что промазал, и от огорчения даже стал как-то меньше размером.

— Я не расслышал, зачем ты пришел сюда? — как ни в чем не бывало спросил он.

— Я тебя убью. Ведь если я заставлю тебя отцепиться от Люсьен, то ты найдешь себе новую жертву… чтобы впитывать в себя ее чувства и эмоции.

— Люсьен… ш-ш-ш… расскажи мне, она красива? Я, конечно, ее вижу, когда она смотрит на себя в зеркало… но у вас, людей, порой странные представления о красоте.

— Она так же красива, как ты уродлив, — ответил я.

— Мне будет ее не хватать… — печально сказал Грабола. — Для меня нет никого дороже ее на свете. Как говорите вы, люди: я ее люблю.

— Придется отвыкнуть. Когда ты умрешь, это будет несложно.

— Прекрати говорить о смерти! — огрызнулся пузырь. — Жизнь слишком прекрасна, чтобы омрачать ее подобными разговорами!

Вы спросите, почему я тянул время и не прикончил этого мерзавца? Да просто я не был полностью уверен, что убийство — правильное решение. Ведь мой дед Мо не убил его, а лишь, кажется, лишил зрения…

— Моя Люсьен… — Грабола опять начал что-то неразборчиво бормотать, время от времени перебирая щупальцами. — Ей будет не очень хорошо без меня… я ведь не паразит, который только берет, ничего не отдавая взамен!

— Ага… ты подпитываешь ее витаминами… — хмыкнул я.

— Не только это! — завопил Грабола, а потом замолчал; невидящие глаза закрылись, отростки безвольно повисли.

Я прождал несколько минут.

— Грабола?

— Я здесь, — услышал я чистый звонкий голос у себя за спиной.

Обернувшись, я увидел Люсьен; она вся была окутана этими пятью щупальцами.

— Должен же я как-то защищаться, — сказала Люсьен.

Черные глаза улыбались мне из-под челки. Потом сумрак разрезала вспышка — автоматический пистолет выбросил гильзу — какие красивые губы — жизнь слишком прекрасна — планета останавливает свой бег по орбите — мама, расскажи мне сказку — за спиной тихо капают капли гноя на пол — и темнота, вечная темнота!

28 апреля 2003 г.

Мальчик и конструктор

Жил-был один мальчик. У него был конструктор, прекрасный строительный набор. В него входили кубики, планки, дощечки и множество деталей для скрепления всего этого в одно целое. Мальчик собирал дворец. Он решил, что построит из конструктора красивый, светлый, просторный дворец. Он трудился целыми днями. Но, к сожалению, в конец концов у него получился гроб. Обычный гроб, не хуже и не лучше, чем другие гробы, но мальчик ведь создавал дворец! Или, по крайней мере, прочный рыцарский замок.

Мальчик разрушил гроб, а потом несколько дней не прикасался к конструктору. Но потом его руки сами потянулись к разбросанным по всей комнате деталям… и он начал постройку заново.

Он видел в своем воображении прекрасные колонны, широкие балконы, огромные окна. Но получился опять гроб. Мальчик тут же разобрал его, и сразу же принялся за новое строительство. И опять вышел гроб.

После еще нескольких попыток, мальчик решил с кем-нибудь посоветоваться. Этот кто-то была его подруга, с которой он ходил в один детский сад. Это была симпатичная девочка, у нее был смешной голос, а звали ее тоже как-то смешно, мальчик не помнил как именно, но был уверен, что ее имя звучит по-смешному. Девочка внимательно выслушала его и спросила:

— А ты уверен, что это гроб?

— Да, — кивнул мальчик. — Черного цвета.

Девочка подумала. Прищурила серые с зеленоватым отливом глаза. А потом посоветовала:

— Убей себя. И положи себя в этот гроб.

После этого разговора мальчик долгое время не прикасался к конструктору. А затем опять разобрал очередной гроб и начал все по новой. Больше ему не хотелось ни с кем советоваться.

А потом мальчик умер.

Большие заботливые руки аккуратно положили его в построенный им же гроб.

— Глупое дитя, — скорбно произнес обладатель этих рук. — Оно так и не осознало, что это набор для создания гроба. А оно, кажется, стремилось к другому…

5 ноября 2003 г.

Истории из жизни

Творчество

Если мне не изменяет память, первые мои попытки литературного творчества проявились в 4 классе. На уроке русского языка нужно было впервые написать сочинение на тему: «Что мы делали на зимних каникулах». Так как ничего интересного на зимних каникулах в ту пору у меня не произошло, я как-то увлёкся и начал своими словами излагать рассказ Николая Носова про то, как дети делали каток. Причём увлёкся настолько, что написал в классе больше, чем кто-либо другой. Но, собственно, сочинительством это считать нельзя.

Следующая попытка сочинения на вольную тему потерпела крах, я начал описывать какую-то приключенческую историю про пропавшего в море моряка, который, как в латиноамериканских сериалах, оказался жив. Но, запутавшись в сюжете, я, вдобавок, не успел к концу урока и в итоге получил лишь «четвёрку» и только за то, что не было орфографических ошибок.

Другие уроки сочинений мне не запомнились, или их просто не было, или больше я не пытался пооригинальничать…

Немного спустя я со своей близорукостью лежал в офтальмологическом отделении. Зрачки были расширены атропином, читать было нельзя, мама навещала меня после работы и читала мне вслух разные книжки. Тогда я, наконец-то, познакомился с приключениями Незнайки и его друзей. Но в один день я попросил маму принести тетрадь и ручку, и мама под мою диктовку записала мой первый «научно-фантастический» рассказ, главным героем которого был собранный мною робот Федя (возникший под влиянием мультфильма «Загадочная планета»). Мой Федя тоже отправлялся на какую-то планету, где господствовал некий Человек В Чёрных Очках (ЧВЧО). ЧВЧО был позаимствован из какого-то рассказа в журнале «Мурзилка». Наверное, там это был весьма отрицательный персонаж. У меня же это был конструктор злобных биороботов (которых звали Хо, Зо и Экс), поработивший несчастных жителей далёкой планеты. Робот Федя вступал в борьбу с ним, заканчивалось же всё трагически — Федя самоуничтожался, сметая в последнем взрыве всех врагов. Помню, печальный конец расстроил самого меня до слёз.

После «Робота Феди» мама записала ещё несколько рассказов, думаю, таких же наивных, но ни они, ни сама тетрадь не сохранились.

Ещё некоторое время спустя мой дедушка подарил мне тетрадь большого формата, в которой, как думал дедушка, я буду что-нибудь рисовать, какого же было его разочарование, когда подарок я употребил для литературного творчества. В новую тетрадь вошёл переделанный рассказ про робота Федю, повесть про космические путешествия мальчика Бори, который встречался с новой армией биороботов. Оказывается, ни ЧВЧО, ни его приспешники не погибли при взрыве, напротив, их могущество ещё усилилось. Но, в конце концов, добро побеждало зло, вражеские роботы уничтожались, а ЧВЧО, как оказывалось, был вовсе не человеком, а каким-то инопланетным монстром (на повесть большое влияние оказал мультфильм «Тайна третьей планеты»). В тетради было что-то ещё, последней работой в ней была детективная повесть про инспектора Ричарда Вульфа. По телевизору тогда, кажется, показывали итальянский сериал про мафию «Спрут», что нашло отражение и в моих написательствах. В первой же главе описывалась сцена кровавого убийства, инспектор Вульф брался за дело, в процессе расследования встречался со страшными противниками… Повесть осталась недописана. Почти на каждой странице тетради были нарисованные мной же карандашные иллюстрации. Некоторые были более удачны, некоторые — менее. Тетрадь эту я почти всё время таскал с собой, в школе у меня сложилась репутация то ли «писателя», то ли просто странного мальчика. Уже в институте я наткнулся на старую и заброшенную тетрадь, перечитал всё целиком, и… я её порвал и выбросил. Возможно, надо было оставить её на память, но тогда, одержимый депрессией, я считал, что будет лучше, если одной глупостью станет меньше.

Не знаю, вдохновил ли я своими сочинениями моих детских друзей, но они тоже взялись за перо. Руслан (он же Русик) в это время создавал своё нетленное произведение про войну с галактическим мерзавцем Электроником. Начиналось оно примерно так: «Мы с Тимкой пошли в подвал, зашли в шкаф и нажали кнопку…» В повести также присутствовали авторские иллюстрации. В одной главе встречалось слово, прозвище Электроника, написанное латинскими буквами, мы так толком и не выяснили у автора, как оно читается (первые буквы были «anti…»), но Руслан объяснял, что оно переводится как «Анти-Жизнь». Пожалуй, повесть Руслана была самой популярной, мы неоднократно зачитывали её вслух. Признаюсь, было смешно, но автору, сочинявшему всё на полном серьёзе, было, пожалуй, обидно. Наш друг Славик (он же Вэн) занялся творчеством чуть позднее, но об этом ниже.

Примерно в ту же пору, в 5 или 6 классе началась эпоха комиксов. Комиксы мои отличались от привычных всем комиксов. К примеру, реплики персонажей писались не в виде пузырей, вылетающих изо рта, а в отдельной клетке, причём специальными значками в виде квадратиков или треугольников обозначалось, кому принадлежит та или иная реплика. В «ролях» были мои одноклассники, причём, кажется, я почти никого не обошёл. Сперва было три тоненьких тетрадки в клеточку, изрисованных и исписанных от корки до корки. В первой была «Полицейская история», о том, как полицейские из одного участка борятся с организованной преступностью (подробностей не помню), во второй — «Необычайные приключения», в которой повторялась, уже в рисунках, история робота Феди, но также были какие-то путешествия по времени и что-то ещё. Третью тетрадку я рисовал в пионерском лагере «Красная гвоздика», причём в творческом процессе участвовали мои новые товарищи (к сожалению, уже совсем не помню их имён), они столь активно подкармливали меня новыми идеями, что, если бы смена в лагере не закончилась, тетрадей было бы больше. В третьей тетради роботы Хо, Зо и Экс прилетали на землю, чтобы освободить ЧВЧО из заточения в зоопарке, дальше начиналось что-то совсем неообразимое, путешествия во времени и… остальное уже не помню. К сожалению, ни одна из этих первых трёх тетрадей не сохранилась. Мой брат Коля, учившийся в начальных классах, взял тетрадь № 3 (мне кажется, лучшую из трёх) в школу и, по его словам, забыл её на подоконнике во время перемены. Тетрадь № 1 я подарил другу Андрею, когда тут уехал в другой город. Тетрадку я послал по почте и так и не знаю, получил ли он её. Тетрадку № 2 я подарил однокласснику на День Рождения.

В 6-м классе Был ещё комикс про остров мутантов, но эту тетрадь Коля взял без спроса в летний лагерь в школе, где она и исчезла.

Следующий период творческой деятельности ознаменовался появлением нового комикса про суперагента Ричарда Бровски (1988–1992). Задумывал я её как переработку или продолжение тетрадки «Полицейская история», только теперь уж детских наивностей и глупостей было меньше, новый сюжет был полон зверских убийств и луж крови (влияние опять же «Спрута», а также венгерского мультфильма «Ловушка для кошек»). В 8-м классе к созданию «Мистера Бровского» присоединился мой сосед по парте Игорь, после третьей тетради я начал четвёртую, в голове была куча интересных идей, но сериал заглох: мне просто-напросто надоело рисовать.

Параллельно с помощью Руслана и Славика я начал два новых комикса «Кибмэн» и «Смертельная игра с демоном». На первый меня воодушевил пересказанный кем-то сюжет «Робокопа» (сам фильм я увидел несколько лет спустя), на второй — трилогия «Омен». И первый, и другой не были закончены. «Кибмэн» во время генеральной чистки был выброшен (я опять не помню, что там было), «Смертельную игру» я дал продолжать Коле, тот с моей помощью нарисовал страницу, на этом всё и остановилось.

В ноябре 1990 года Руслан начал повесть «Диего-убийца» (по мотивам сериала «Кошмары на улице Вязов»), пригласив меня в соавторы. Примерно в это же время я начал «Историю острова Нейлис», про борьбу жителей острова с колдуном Верыбобом. Славик активно участвовал в творчестве, и я поставил его имя рядом со своим на обложке. Эта «История», в отличие от большинства, была всё-таки закончена. Сам Славик начал «Историю вампира и мертвеца», довольно сумбурное произведение. Немного погодя я начал «Фагуса», повесть про разумный комок слизи с ДНК от самого Гитлера, но, хотя развязка сюжета была продумана заранее, вскоре проект заглох.

Я начал большую повесть «Проклятые богом», поначалу сюжет полностью повторял «Историю вампира и мертвеца» (только с другой точки зрения), но на этом я не остановился. Новые герои, новые развития событий. Вскоре последовало продолжение — «Александр Гладигиер», и даже начал третью часть (оставшуюся без названия), а в голове намечались сюжетные сплетания четвёртой и пятой, но в 1992 году тоже всё заглохло. Интерес в ожившим мертвецам поугас. Наверное, мне хотелось написать что-то более серьёзное, более самостоятельное. Последовали «Саймон Макдейн» (о жизни учёного), «История государства Керлландского» (про выдуманный остров, со своими королями и историей, сюжет был навеян «Островом вингвинов» Франса), фантастическая повесть про космического разведчика Джона Форварда, которого по достижении пенсионного возраста в 36 лет направили консулом на планету Сеприт-2, чтобы бороться с опять же организованной преступностью. Всё это так и не было дописано.

В 1996 году, уже в институте, под впечатлением от Толкина я начал собственную повесть в жанре «фэнтези» — «Чёрный эльф». Причём у повести было два альтернативных начала, имелась карта мира, предыстория, продуманный план развития событий. Но, увы, ничего особенного я так и не придумал, и, наверное, именно неоргинальность заставила меня бросить роман.

В марте 1997 года нас, студентов педагогического института, отправили в школу на педагогическую практику. По возвращении нас всех собрали в актовом зале, и уже там Андрей и Саня вздумали написать совместный рассказ о моих приключениях на практике. Рассказик был маленький и глупый, но… На днях мне приснился сон о вампире, который нападает на жертву, перепутав её половую принадлежность, и, вернувшись домой, я взял ручку и написал на трёх листах подобную историю про вампов Алекса и Энди. Это было что-то вроде дружеской мести в литературной форме. Казалось, на этом можно и остановиться, но на следующий день я взял новый лист, и приключения Энди и Алекса продолжились.

Закончив в мае «Постапокалипсис» (так я назвал повесть), я написал несколько рассказов, а потом не утерпел и начал продолжение — «Суета сует» (май — октябрь 1997 г.). После первой главы дело приостановилось. Прошёл месяц, прежде чем творчество продолжилось. Андрей и Саня помогали мне советами и критикой, хотя и не в такой степени, как мне хотелось бы. «Суета сует» заканчивалась трагически, и Саня, говоривший, что ему повесть жутко надоела и он не хочет читать, увидел последние главы лишь спустя полгода.

Перед Новым Годом (1998) я написал также небольшую пьесу в стихах «Гнев камней», в подарок маме.

Всё это время продолжались писаться рассказы, которые я собрал под общим названием «Мерзкие рассказы несчастного человечка», впоследствии название сократилось до двух слов. Рассказы создавались хаотично, как только появлялось вдохновение и идея.

В начале 1998 года была начата повесть «Дью Кьют», про детектива-вампира, пародия на Шерлока Холмса, с элементами мистики, но и она была заброшена.

Третья часть «Детей Судного Дня» также была написана лишь на половину…

Осенью 1998 годя я попал в интернет…

Июль 2010 г.

Игры

После развода родителей мы с мамой и маленьким братом переехали жить к бабушке и дедушке. Мне было тогда пять лет. Однажды выйдя гулять во двор, я повстречался с двумя мальчишками. Одного звали Русланом, а второго — Славиком. Познакомившись, они сурово осведомились, сколько мне лет. Оказалось, что из всех троих я самый старший, Руслан был месяца на три младше, а Славик — почти на целый год. Кажется, факт моего старшинства произвёл на них впечатление. Мы, конечно, подружились и проводили вместе много времени, общаясь и играя.

Расскажу об играх. Причём не об играх в «войнушку», не о спортивных играх, не о компьютерных, не о шашках с шахматами и не о тех играх, которые можно было купить в советском магазине игрушек, а о тех играх, которые мы придумывали или мастерили сами.

Бизнес. Эту игру я во 2-м или 3-м классе привёз из пионерского лагеря «Красная гвоздика». Кто её придумал — мне неизвестно, но зато понятно, что корнями она уходит в знаменитую «Монополию». Только правила были заметно упрощены. И если в «Монополии» игровое пространство располагалось по краю игрового поля, то в «Бизнесе» всё было по-другому. Весь большой лист ватмана был расчерчен на квадраты, а передвигать фишку нужно было по концентрическим «кругам», в определённых местах можно было перейти на внутренний «круг» или, наоборот, выйти во внешний. Каждая клетка была или «фирмой» (какая-нибудь известная торговая марка вроде Sony, Siemens или Toyota) или же там производились какие-либо действия («Получите $20.000», «Отдайте половину денег самому бедному» и т. п.). В начале игры всем игрокам выдавалась определённая сумма денег, причём все денежные активы, а также список «приобретённых» фирм записывались на отдельном листке. Расчёты, как я уже сказал, были сильно упрощены. К примеру, была клетка с надписью «Yamaha, 50.000» (и обязательно с картинкой, логотипом или экземпляром продукции). Фирма эта покупалась за 50 тысяч, но также и все посетители, попавшие на это поле, сразу отдавали 50 тысяч её счастливому владельцу. Если кто-то обанкротился (ушёл в большой минус), то он выбывал из игры, все его фирмы становились ничейными. Игра продолжалась, пока не оставался один «монополист», или же пока всем не надоедало.

Игровых полей для «Бизнеса» мы нарисовали великое множество. Некоторые были такие огромные, что на листке со списком «купленных» фирм не хватало места, и некоторые торговые марки, бывало, покупались по несколько раз… Английского языка мы тогда, конечно же, не знали, что приводило к ужаснейшим ошибкам в иностранных словах (название игры, к примеру, писалось как Biznes и т. д.). Принёс я эту игру и в школу. В 5-м классе я придумал сделать вариант с крошечным полем (чтобы можно было играть прямо на уроке), в ценах были убраны хвосты из нулей, а также, помнится, моим «изобретением» была вымышленная компания Cake Firm ($10, на рисунке — тортик, конечно же).

Чуть позже появились модификации игрового поля — к примеру, деление на «страны», путешествовать из страны в страну можно было только через специальные клетки-аэропорты.

Когда во дворе началось увлечение темой зловещих мертвецов и вампиров, была придумана новая версия — «Охотник на вампиров» (School of Killer Vampires). Здесь вместо фирм нужно было покупать осиновые колья, бензопилы, святую воду, а большую часть игрового поля занимали клетки с разнообразной нечистью, которую нужно было уничтожать. А игровое поле теперь представляло собой «змейку». Всё, конечно, зависело от игрового кубика, стратегический элемент был ужасно мал, но интерес был весьма и весьма велик. Порой мы играли допоздна, и когда клетки полей начинали сливаться в темноте (первым исчезал жёлтый цвет, поэтому, умудрённый опытом, я избегал использовать его в надписях), мы перемещались к какому-нибудь подъезду под свет электрической лампы.

Последний всплеск интереса к этой игре был уже в бесславные перестроечные времена. Я попытался добавить в игру экономический элемент. В этой версии было четыре отдельных поля: два — СССР и два — США, в каждой стране существовал «честный бизнес» и так называемый «скользкий путь» (мафия). Зарабатывать по-честному можно было, работая на заводе (что было скучно и малоинтересно), или частным образом, скупая микросхемы, открывая компьютерные клубы и программируя компьютерные игры. Но легко было попасть на скользкий путь, однако подобный выбор часто приводил к «пути смертника» (в СССР — к расстрелу, в США имелся набор из нескольких видов смертной казни). Игровых валют было две — рубли и доллары, курс последних постоянно рос, а рубли, понятное дело, имели хождение лишь на просторах родины, то есть на игровых полях Советского Союза. На скользком пути в ходу были доллары и наркотики (опий, морфий, героин, кокаин, в США добавлялся ЛСД). Наркотики были дорогими и прибыльными, но увеличивали вероятность попасть в тюрьму или самому стать «наркоманом». Игра осталась недоделанной — множество клеточек остались пустыми, хотя мы всё же умудрялись играть в неё…

Карточки. У этой игры названия как такового не было. И хотя она задумывалась как настольная (даже карточная), очень скоро она вышла за эти рамки. В 5-м классе я решил усовершенствовать карточную игру в «дурака» (а в ту пору мы, конечно, были знакомы с этой игрой, как и все советские пионеры). Уроки истории, а изучались тогда Средние Века, познакомили нас с феодальной картиной мира: сверху — король, ниже — герцог, граф, барон, рыцарь, независимый крестьянин, зависимый крестьянин и раб. Я взял перфокарты (эпоха которых заканчивалась), расчертил их на прямоугольники и нарисовал целую армию дворян и черни, причём роль карточной масти играла принадлежность к той или иной стране. Стран было четыре (Англия — красный крест на белом фоне, Шотландия — белый косой крест на синем, Франция и Италия — привычные триколоры). В каждой стране был один король, трое герцогов, пятеро графов и так далее, по возрастанию. Стопка была внушительная, и учтите, принтеров тогда не было, и мне до боли в руках приходилось рисовать всю эту армию! А играли этой колодой по правилам обычного подкидного дурака…

Часть этой колоды была конфискована моей классной руководительницей, когда я притащил колоду в школу и знакомил одноклассников с этой игрой на подоконнике во время перемены.

Но это было лишь начало. Я нарисовал на перфокартах новые карты. Мастей уже не было. Зато на карточках были герои книг Волкова про Изумрудный Город. (Вообще-то сейчас я не совсем уверен в хронологии описываемых событий, скорее всего, карточки со Страшилой, Железным Дровосеком и деревянными солдатами были раньше, но сути это не меняет). Позднее к ним присоединились герои других книг, мультфильмов и даже индийских фильмов. Да-да, у нас были принц Шанкар, Санго и Дэнни из фильма «Как три мушкетёра», а также целая банда преступников, противостоявшая им. Как же мы играли? Может показаться сумасшествием, но мы (я, Славик и Руслан) делили между собой всех героев, потом строили для них замки из кирпичей, обычно валявшихся у нас во дворе в те времена, и разыгрывали целые истории.

Кирпичи — это отдельная история! Кроме игрушечных замков, мы часто сооружали во дворе маленький домик («халабуду») — с крышей из упаковочной бумаги или толя. Причём были домики и из несколько комнат, и даже с камином, в котором что-то жгли. И это в самом центре города!

Игра в карточки жила долго, вплоть до старших классов. Карточки потёрлись, карандашные рисунки на них стали едва различимы, многие были утеряны… Ничего из этого не сохранилось.

Звёздные войны. Это, пожалуй, был класс 8-ой или 9-ый. Здесь меня вдохновило краткое описание игры про космические сражения в книжке про искусственный интеллект. Из книжки невозможно было понять, что представляла собой описываемая игра, поэтому пришлось всё придумывать самому. Славик нарисовал огромнейшее поле (космос) с 5–6 планетами на нём, расчерченное на квадраты. Я, в свою очередь, наделал множество квадратиков (2×2 см), обозначающих космические корабли, которые были четырёх типов (катер, крейсер, бомбардировщик и ещё один), боеприпасы (лазерное оружие, ракеты-торпеды и планетарные бомбы). Также были деньги (минимальная банкнота 100.000 космических «кредов») и базы, разных размеров, занимающие от 1 клетки до целых 16. Базы следовало строить на планетах, каждый вид базы мог вместить внутри себя определённое количество кораблей, на базах корабли ремонтировались и заново вооружались. Базы уничтожались только бомбами, лазер и торпеды использовались для космических баталий. В маленький корабль было сложнее попасть, но большой выдерживал больше попаданий. Игра была, похоже, плохо сбалансирована, мы начинали играть в неё несколько раз, но доиграли до конца, кажется, всего однажды. Не помню, кто выиграл. Ни правила игры, ни игровое поле не сохранились. Остались лишь игровые деньги, которые до сих пор где-то валяются… Но чуть раньше не очень удачных «Звёздных войн» мы начали играть в «Ограбление банка».

Ограбление банка. Честно говоря, не помню, кому первому пришла в голову идея этой игры. Но первое поле для неё (и несколько следующих) сделал Славик. И его поля были лучшими. А выглядело игровое поле так: по диагонали его пересекала нарисованная река, через реку был мост (уже не нарисованный, а самый настоящий, только из бумаги, с опорами и арками под ним). К мосту вели дороги. Вдоль дорог стояли наклеенные параллелограммы домов (порт, банк, аптека, магазин, вертолётная вышка и т. д.). У одного края поля была взлётная полоса. Всё пространство города было расчерчено на квадратики, по которым и перемещались фишки. Можно было ходить пешком, а можно было занять транспортное средство: мотоцикл, легковой или грузовой автомобиль, для которых были специальные фишки. Кроме наземного транспорта, был корабль, вертолёт и самолёт. На вертолёте можно было летать над всем городом, а на корабле — плыть по реке и покинуть город, а на самолёте можно было лишь покинуть город (после успешного ограбления, конечно же), но управление им было делом весьма опасным. Игроки (я, Славик, Руслан, мой брат Коля и другие) бросали кубик, передвигали фишки по городу, «заходили» в здания. Когда фишка «попадала» в дом, доставалась дополнительная карта (комнаты), на которой, кроме твоей фишки, передвигались фишки полицейских, службы охраны, в порту были моряки и т. п. Некоторые домики были в несколько этажей. С вертолётной вышки можно было угнать вертолёт, в порту — украсть ключ катера, но главной целью являлся банк. Это было самое охраняемое и неприступное здание, и внутри него находился сейф. Открыть его, забрать содержимое и смыться поскорее из города — вот какова была цель игры. Все игроки, как и жители города, были вооружены огнестрельным оружием, результаты выстрелов определялись игровым кубиком.

Запомнился финал одной игры. Расправившись с Русланом и Славиком, я, прихватив чемоданчик с деньгами, бежал по траве к вертолёту. Меня догнал на мотоцикле мой родной брат, пристрелил меня и стал победителем…

Позднее Славик сделал ещё несколько игр по тому же принципу, в одном из вариантов нужно было сбежать из тюрьмы, но самым удачым был первый.

Склеенное мною поле для игры в «Ограбление» потом долгое время пылилось на шкафу, его «трёхмерность» мешала спрятать его в коробку с другими играми, и в конце концов я его выбросил…

Рассказы. Для последних игр не требовались ни кубики, ни фишки, ни хитроумные поля. Я описывал сцену, Славик и Руслан рассказывали, что они делают в той или иной ситуации, я, в свою очередь, говорил, к чему это привело. В общем, получалось что-то вроде интерактивного повествования. Мы ходили кругами по двору и говорили, говорили… Со стороны, наверное, это выглядело чрезвычайно странно. Но нам было плевать на это. Мы переживали потрясающие приключения (во всяком случае, мне так сейчас кажется): путешествия, коварные преступники и всемогущие инопланетяне, обмены телами, путешествия во времени, параллельные измерения. К сожалению, я уже почти ничего не помню…

Карты. Хотя я вроде бы как пообещал рассказывать только о «нестандартных» играх, всё же упомяну немного о играх карточных. У каждого из нас была колода карт, и ничего плохого в этом никто не видел. Самой популярной среди нас, конечно, была игра в «дурака» («подкидной» или «переводной»), и мой дедушка тоже любил порой сыграть несколько партий, и в моей памяти сохранилась даже игра всей семьёй, когда участие принимали дедушка, бабушка, мама и я с братом. А во дворе в «дурака» играли все дети, включая малышню. Не обошлось тут и без творческого момента: чтобы удлинить игровой процесс, мы использовали две, три или больше колоды одновременно, а однажды я придумал немного изменить правила, когда разрешалось переводить ход после того, как начали отбиваться, и этот вариант мы называли «китайский дурак».

Кроме «дурака», нам, конечно, были известны и другие карточные игры, некоторые совсем детские, вроде «Пьяницы», со временем мы освоили более «взрослые» игры («Тысяча», «Бура» и др.). В классе 9-м или 10-м меня научили играть в «Дамский преферанс» (вариант игры в «Кинга»), и я, конечно же, принёс новое развлечение в наш двор. Собственно с настоящим преферансом я познакомился уже в институте.

Одной из последних карточных игр был «Бридж», правила которого я почерпнул из книжки о спортивном бридже. Мы сыграли около десяти партий, не используя, конечно, хитроумные системы торговли.

Закончилось всё после окончания школы, летом 1993 года. Мы решили сыграть в дамский преферанс вчетвером: я, Славик, Руслан и Саня, который в нашем дворе не жил, но был частым гостем. Саня был, как говорится, «проблемный» ребёнок и состоял на учёте в детской комнате милиции, впрочем, ничего плохого за все годы знакомства я о нём сказать не могу. Вдруг неподалёку от нашего стола остановились «Жигули» и какой-то невысокий мужчина позвал Саню в машину. Как рассказал потом Саня, это и был наш участковый, и, по его словам, их разговор начался со слов: «Тебе что, (непечатное слово), дать?» Участковому не понравилось, что рядом находится здание горисполкома. Карты участковый конфисковал, потом позвал нас по очереди в машину, где записал наши имена и домашние адреса, после чего пригласил всех нас на следующий день в свой кабинет. И мы, не имевшие опыта общения с представителями доблестной милиции, послушно поплелись в указанное место. Славик с Русланом говорили, что нужно рассказать, что мы играли не в азартные игры, а всего лишь в «дамский преферанс», но было понятно, что это не имеет никакого значения.

Мрачная комната с решётками на окнах, и кроме нас — никого. Там участковый, не задавая нам лишних вопросов и вовсю дымя сигаретой, принялся строчить «протоколы допроса», руководствуясь своей бурной фантазией. Все они были однотипные: «Я, имя-фамилия-отчество, учусь там-то и там-то, веду себя хорошо, хожу на дискотеки, наркотиков не употребляю, составлено с моих слов верно». После творческого процесса участковый заставил подписать протоколы. Моё замечание, что на дискотеки я совсем не хожу, было проигнорировано.

Вот так мы познакомились с правоохранительными органами. Вот так они борются с детской преступностью.

В карты во дворе мы больше не играли.

11–13 октября 2010 г.

Институт

В 1993 году я поступил в местный педагогический ВУЗ. Тогда у него был статус «института», а всего на физмате первого года учёбы было около ста человек, которых поделили на четыре группы, две — «физики» (в том числе и я) и две — «математики». Когда распределяли собственно по группам, почему-то всем хотелось попасть в первую группу, я со своей нерасторопностью попал, конечно же, во вторую. Но группа у нас была интереснее — во-первых, у нас почти не было девчонок (к пятому курсу не осталось ни одной), а во-вторых, большинство согруппников прибыли из окрестных сёл, что, конечно же, добавляло определённого колорита.

На первой паре нас, «физиков», собрали в одной аудитории и невысокий преподаватель в очках вкратце ввёл нас в курс дела. Многое лично для меня было в новинку, в том числе слово «куратор».

Сейчас, конечно, кажется, что пять лет учёбы в институте пролетели как мгновение ока. Но за это время была исписана целая гора конспектов, причём львиная доля изученного материала вряд ли пригодится когда-либо в жизни. Многие преподаватели любили напоминать время от времени, что ВУЗ у нас педагогический, а потому все обязаны стать учителями. К слову сказать, из сотни начали работать в школе считанные единицы… Однако, я не буду критиковать здесь систему образования (сейчас, по видимости, обстановка стала много хуже), просто вспомню несколько забавных случаев.

(При описании нижеприведенных случаев были использованы воспоминания Сани и Андрея, за что выражаю им большую признательность.)

1. Медицина
На первых курсах у нас один день недели (среда) был целиком посвящён нашему медицинскому просвещению. Работали на медицинской кафедре всяческие по-своему интересные личности, в основном, это были врачи пенсионного возраста, и благодаря им мы узнали много нового.

Завкафедрой была немолодая женщина в очках, которая на первой же паре решила убедить всех нас в существовании некой психической энергии. Для этого она вызвала добровольца (нашего одногруппника Олега), поставила его спиной к аудитории и попросила всех остальных по её сигналу думать что-нибудь хорошее или плохое (посылать положительный или отрицательный психический импульс в сторону нашего товарища), а Олег должен был сказать, что что-то чувствует. После пары Олег (кстати, увлекавшийся восточной мистикой) сказал, что ничего, конечно, не чувствовал.

Этот же преподаватель позднее поведала нам множество нового, доселе неведомого. К примеру, о том, что все проблемы с лёгкими можно решить специальными дыхательными упражнениями. С одной стороны, лёгкие нужно гипервентилировать, с другой стороны, существует другая школа, которая те же проблемы решает диаметрально противоположным методом, то есть нужно дышать маленькими и неглубокими вдохами. Какая же из двух школ достойна большего доверия, я так и не понял.

Ещё интересный факт — огромная польза еженедельных очистительных клизм, которые избавят наш организм от шлаков и токсинов, коих полным-полно в прямой кишке.

Другой преподаватель, старенький дедушка, сообщил нам, что всё в мире покрыто слоем дерьма, которого не видно, потому что слой этот очень тонкий. Также этот дедушка был твёрдо убеждён в пользе удаления слепого отростка (аппендикса). Ну не нужен этот отросток, и всё тут.

Третий преподаватель обрадовался, что не видит в наших рядах девчонок, и рассказал по секрету, как избавиться от потливости ног. Нужно взять какую-то таблетку, растворить её в тёплой воде, а потом этой дрянью намазать себе ступни, и тогда ноги больше вонять не будут.

class="book">2. Электротехника Лекции по электротехнике у нас читал маленький, лысый и какой-то обиженный жизнью преподаватель. Рассказывали, что жена его бросила и живёт теперь в Америке. Говорил он немного заикаясь и очень сбивчиво. На одной из первых пар он, гордо усмехнувшись, поведал нам, что раньше работал на некоем оборонном предприятии, «а там, как известно, дураков не держат».

— Операция номер один — перекличка, — начинал он пару. Наткнувшись во время переклички на какую-то трудночитаемую фамилию он, хихикнув, заметил:

— В вашей фамилии букв не хватает.

Пропуски занятий он называл «саботажем» («Почему вы саботируете посещение?»).

Когда какой-то студент попросил его повторить последнюю фразу, он поинтересовался:

— Вам с начала повторить или с конца?

Когда кто-то возмутился о заниженной оценке, он отвечал:

— Для психического успокоения добавим вам «плюс».

Однажды в середине лекции в аудиторию заглянули две чужие физиономии:

— Здравствуйте, а можно у вас пару стульчиков взять?

Но на такую, казалось бы, простую просьбу преподаватель отреагировал весьма странно:

— А у вас есть письменное разрешение на вынос за территорию?

Лица спрашивающих недоумённо вытянулись. Они отрицательно покачали головами.

— Не могу позволить вынос за территорию без разрешения. Общественное нарушение. Не могу.

В другой день преподаватель опоздал на лекцию. А у нас было железное правило: «Ждем 15 минут преподавателя и уходим». Пятнадцать минут истекли, и мы все радостные разошлись. Но один из студентов по имени Костя тоже опоздал. С его собственных слов: «Я опоздал на лекцию и, когда прибежал в аудиторию, увидел там одинокого преподавателя. Я сразу всё понял и поспешил назад, но он, кажется, меня успел заметить». А сам преподаватель сочинил докладную в деканат: «Студенты такой-то и такой-то групп не явились на пару по электротехнике. Мною был пойман студент М. при попытке к бегству…»

В конце семестра нам предстояла сдача экзамена по электротехнике. А у преподавателя как раз приближался юбилейный день рождения. И как-то так получилось, что все студенты заранее посещали его с зачётками, где он за символическое вознаграждение в виде бутылки шампанского или ещё чего-нибудь украшал эти зачётки хорошими отметками. Причём некоторые посещали его группками в два-три человека. Постепенно оценку за будущий экзамен получили все, кроме меня (опять моя нерасторопность). Я как-то не смог ни с кем сговориться и остался в полном одиночестве. К тому же, я никогда ещё в жизни не носил никому взяток. Но получить оценку в зачётку запросто так — это было так заманчиво!

Итак, я собрал волю в кулак, купил бутылку шампанского, узнал адрес доброго преподавателя и отправился к нему в гости. Тот, однако, мзду не взял, долго блеял про то, что шампанского у него и так уже много, вот если бы были конфеты… Я плюнул и ушёл восвояси. По правде говоря, я был вне себя от ярости.

Настал день экзамена. Я, как и ожидалось, пришёл туда в гордом одиночестве. Впрочем, там были ещё какие-то студентки из другой группы, видимо, сдавали переэкзаменовку. Преподаватель попросил у меня конспект, пролистал его, похвалил, что так много там всего написано, а потом сразу поставил в зачётку «отлично».

Когда у нас дома был какой-то семейный праздник, злополучную бутылку открыли. Шампанское в ней оказалось бракованным, негазированным.

3. Человек, который прочёл всё
Преподаватель какого-то гуманитарного предмета, кажется, истории или философии, однажды сказал нам на практическом занятии:

— Вы когда-нибудь видели дурака, который прочёл все тома сочинений Ленина?

— Нет, — отозвались мы.

А он грустно ответил:

— Так смотрите, он перед вами.

Он был спокойным и нудным и любил говорить, что пары у нас проходят «в’яло».

4. Электрификация
Пара в центральном корпусе, какой-то филологический предмет, и ведёт его молодая и симпатичная то ли практикантка, то ли преподаватель. Заметно, что опыта у неё нет, и в чисто мужском коллективе она смущается. Среди пары её куда-то вызывают, и она, видимо, памятуя ещё всё, чему её учили, даёт нам задание (ну, чтобы мы не скучали) составить как можно больше слов из слова «электрификация». Лучше бы она этого не делала. Когда она вернулась и стала проверять задание, на неё посыпались всяческие интересные слова.

С задних рядов послышалось слово «фрикция». Она промолчала, но щеки порозовели. Дальше — больше. «Эрекция». «Клитор» (хотя там и нет буквы «о») — она уже не на шутку покраснела. «Целка» — её даже стало жалко. И снова «эрекция»! На что она только и смогла тихо выдавить:

— Было уже…

Больше мы в такую игру не играли.

5. Физика
Так как наша специальность называлась «физика и информатика», больше всего у нас было занятий по физике. Там тоже порой происходило нечто забавное.

На лабораторных занятиях по методике преподавания физики лаборантом был дед, с выправкой отставного сержанта, бывший военный.

Однажды Григорий громко попросил у него «щель». Подразумевалась дифракционная щель, конечно же. Лаборант ответил:

— Для тебя — даже две. И на всю ночь, — и гыгыкнул.

* * *
Однажды, то ли на первом, то ли на втором курсе, у нас была лабораторная работа по методике преподавания физики, причём это была последняя пара после физкультуры. Все были жутко уставшие и голодные. Занятие было посвящено электричеству. Преподаватель Геннадий Александрович выдал Сане, Жеке и Максу приборы для проведения опыта, в том числе огромный миллиамперметр (такие часто применяются в школьной программе). Саня мрачно сказал:

— Смотрите, если миллиамперметр таких размеров, тогда какой амперметр?

Потом он глубокомысленно добавил, что гигантских размеров амперметр хранится в единственном экземпляре в Академии Наук. Так как им хотелось поскорее разделаться с заданием, они недолго думая умудрились воткнуть напрямую амперметр в розетку на 220 вольт. Стрелка прибора дёрнулась в конвульсиях и согнулась. Подошёл Геннадий Александрович, стал хмуриться и сетовать, мол, как это до такого додуматься можно было, забрал амперметр и унёс в кладовку. Однако горе-экспериментаторам это сошло с рук, возможно, потому, что отец Сани был старым знакомым Геннадия Александровича.

* * *
Другая пара, лабораторная работа по физике. На закрытой доске кто-то (не из нашей группы) написал: «Открой, лох». С гримасой отвращения преподаватель открыл доску и увидел на основной доске надпись: «Закрой, лох». Он быстро закрыл доску, но вся группа уже смеялась. Жеку за то, что он смеялся громче всех, отправили за мелом. А преподаватель добрые полпары разъяснял нам, какие сейчас студенты быдло и т. п.

* * *
Третья пара, практическое занятие по теоретической физике. Преподаватель начертил задачи на доске, мы решаем, а он нервно ходит и зыркает. Вдруг подлетает к кому-то из наших, выхватывает у него шпаргалку и орёт:

— Обман! Обман везде! Обман в институте! Обман на государственном уровне!

Вот такое у него было в тот день настроение.

6. Математика
На каком-то практическом занятии по математике преподавателя заменял некий тип, который совсем не смыслил в предмете. Совсем ни черта. Проверяя домашнее задание, этот преподаватель поднял с места Руслана и спрашивает, мол, ну и какой результат в задаче?

Руслан тоскливо смотрит на всех, и ему шёпотом подсказывают: «Да скажи ты любое число!»

Ну, он и ляпнул любое («42!»), этот тип с умным видом задумался и говорит:

— У аудитории есть возражения?

Все:

— Нет! Нет!

— Садись, хорошо.

И на этой же паре вызвал он к доске Игоря. Тот начал решать задачу, чертил там какую-то ерунду, формулы какие-то с потолка писал (все уже поняли, что этот тип всё равно ничего не понимает), закончил. Тот смотрит на доску, поворачивается:

— Есть у кого вопросы?

Игорь уже довольный и мел положил, как тут Рома с места:

— У меня есть!

Надо было видеть лицо Игоря…

7. Программирование
Однажды Сергей попросил меня написать программку для зачета по информатике, долго упрашивал, и, наконец, я сдался и уточняю:

— На каком языке надо писать?

Сергей подумал и ответил:

— Ну, на украинском, наверное.

8. Алкоголь
На первых курсах я после пар работал на полставки программистом в местном институте проблем информатики, так что свободного времени у меня практически не было. Когда в стране начался процесс распада, институт закрылся. Благодаря этому на третьем курсе я начал принимать участие в студенческих попойках. Пару раз мы собирались на даче у Ромы, хотя, как мне кажется, уже после первого раза было понятно, что лучше нас туда снова не пускать.

Уж не помню, что мы там собрались отмечать. В планах было попить пиво и поесть шашлык. Мне поручили купить на разлив десять литров пива в пластмассовую канистру. Дача находилась, как говорится, у черта на куличках. Электричества, водопровода и телефона в том районе не было. Только мрачные одно- и двухэтажные частные дома. Дороги, естественно, не асфальтированные.

Добрались мы туда вечером, еду и пиво притащили на себе и кое-что привезли на мотоцикле. Я, кроме пива, взял бутылку с вишнёвой наливкой. После обильного возлияния и не столь обильного угощения, когда начало темнеть, все занялись, что кому в голову взбредёт.

Рома всегда был азартным картежником (кстати, он нас и научил играть в преферанс). Я достал специально захваченную колоду, и мы начали играть в подкидного дурака. Стало совсем темно, карт не видно, Рома отправился в гараж и принёс керосиновую лампу. Игра продолжилась. Из лампы на стол потихоньку капает бензин. Потом лужа на столе загорается. Мы её спокойно тушим и продолжаем играть. Снова образуется лужа, снова пламя, снова тушим и играем. Так длилось долго. Рома всё никак не останавливается, на предложение остановиться у него один ответ:

— Ещё партеечку!

Колода карт потом долгое время благоухала бензином.

Внезапно Саша, тихо и незаметно сидевший всё это время в стороне, встает и в тусклом свете коптилки выходит на середину комнаты. Мы смотрим на него. Постояв немного, Саша начинает расстегивать ширинку и поворачивается к пустому креслу. Мы продолжаем оторопело таращиться на него. Первым опомнился Роман, хозяин. Он бросился вперёд и обхватил Сашу за пояс со спины, пытаясь оттащить того от кресла. Но поздно. Процесс начался, и процесс неудержим. Роман, обхватив Сашу за талию, крутится с ним по всей комнате и во все стороны, а Саша свое дело продолжает. Фонтанирует на стены, на пол, везде. Мы выбираемся из комнаты, подышать свежим воздухом.

На улице было совсем темно, мы стали во дворе под окнами. Послышался странный звук сверху, и как будто начал накрапывать дождь. Мы в удивлении озираемся и, наконец, смотрим наверх. В открытом окне второго этажа Саша (другой, не тот, кто писал) блюет, чуть не прямо на нас, поток проходит в «…аккурат между нами…» Мы отскакиваем и в изумлении смотрим на Сашу. Тот аккуратно вытирает рот платочком и вежливо говорит:

— I’m sorry.

На дворе уже глубокая ночь. Андрею приспичило позвонить, и он вместе с Романом отправился на поиски телефона. Ни в одном доме ни огонька (электричество не проведено). Никто не открывает. Какие-то совсем уж мрачные картины. Проходят они мимо очередного дома, из-за железной ограды на них начинает жутко лаять невидимая в темноте собака, судя по лаю — огромный пёс. Роман, озлившись на животное, полез через высокие ворота с ним разбираться, Андрей тщетно пытался его удержать. В хлам пьяный Роман перевалился через забор и упал, похоже, прямо на собаку. Происходит драка, и пёс, судя по звукам, ретируется, скуля. Наконец, непонятно как в таком состоянии, Роман перелез через ворота назад и выпал на улицу.

Когда они вернулись, мы решили, что пора собираться домой. К сожалению, кто-то из нас находится в виде, совсем не подхоящем для транспортировки. Ночевать остались Роман и ещё двое, я и все остальные начали постепенное движение к центру города.

Что было утром, известно по чужим рассказам. Утром эти трое проснулись, естественно, среди полного бардака и срача, с жутким похмельем. Начинают искать опохмелиться. Но есть только остатки: там недопитое пиво, тут немного вина, а там — водки. Решают слить всё найденное в большой эмалированный тазик. Сказано — сделано. Саша (не блевавший и не писавший) первым поднимает тазик двумя руками ко рту и начинает хлебать. Тут открывается дверь, и на пороге появляется хозяин дачи, отец Романа. Немая сцена.

В тот день в институте из нашей группы появилось всего несколько человек. Тогда у нас была третья пара, кажется, лекция по истории, которые и так мало кто посещал.

9. Творчество
Где-то на четвёртом (или раньше) курсе творчески настроенных людей нашей группы поразил вирус сочинительства. Кажется, началось всё с такого вида творчества: один пишет первую строчку, другой — вторую, и так далее. Помнится, в одном из первых таких произведений были какие-то люди в скафандрах, которые заходили в аудиторию посреди пары и начинали бесчинствовать (а то и чего похуже). Этот небольшой рассказик почему-то восхитил Гришу — он потом долго со счастливым смехом цитировал оттуда:

— …и тут заходят люди в белых скафандрах!

Однако, этот листик бумаги после пары Андрей с Саней неведомо зачем сожгли у входа в главный корпус.

Большинство этих сочинений можно смело отнести к жанру так называемой «туалетной прозы». Главными героями чаще всего выступали преподаватели, которые изображались в каком-то непотребном или комичном виде, к примеру, на унитазе и т. п.

Как-то в конце 4 курса, после очередной практики в школе, Андрей и Саня написали про меня опус. Сюжет и рукопись благополучно канули в Лету (что-то про практику). В ответ я, придя домой, взял листок бумаги, ручку и написал небольшой рассказ про двух вампиров, которые напали ночью на девушку. Незадолго до этого мне снилось что-то про вампиров, да и в детстве во дворе мы с друзьями сочиняли немало историй на эту тему. На следующий день Андрей и Саня были ознакомлены с написанным. Так начались «Дети Судного Дня».

Многие описываемые события имели реальную основу, а почти у всех персонажей имелся реальный прототип. Я до сих пор недоумеваю, почему диг Тайтус постоянно вызывал злобное раздражение как у выдуманных Энди и Алекса, так и у Андрея и Сани. Когда автор, наконец, учинил в одной главе расправу над дигом, Андрей и Саня веселились, как дети.

Рукопись «Постапокалипсиса», первой части «Детей…», представляет из себя ровно 100 листков бумаги, исписанных мелким почерком с двух сторон. Она была написана за полтора месяца.

10. Встречи выпускников
Встреча выпускников — тема больная. По окончании института мы условились — встречаться каждый год, в первую субботу июля, ориентировочно в парке Шмидта. Почему в субботу? Да просто потому, чтобы иметь возможность в воскресенье отойти от алкогольного отравления, ежели такое приключится.

В первый год мы встретились, наверное, самым большим коллективом. Сели в кафе и… одной бутылки оказалось мало. И двух тоже. Честно говоря, счёт бутылкам был утерян.

Пространство вокруг меня расширилось до необъятных размеров. Всё стало разноцветным и красивым. Потом мы пошли купаться. Было уже темно, около одиннадцати часов вечера. Я залез в воду и понемногу приходил в себя. Когда все накупались, Рома ещё долго плескался в ночных волнах и не хотел вылезать из моря. Мы бегали по берегу и звали его: «Рома! Рома!» — и наконец смогли его оттуда вытащить. И начали расходиться по домам. Было уже за полночь.

Боря, когда шёл домой, провалился в канализационный люк и чуть не угробил мобильный телефон (а мобилки тогда были ещё большой ценностью).

Мы встречались ещё несколько раз, и с каждым разом людей приходило всё меньше и меньше. В последний раз на встречу явился один Сергей. Он прождал некоторое время, но больше никого не было…

Октябрь 2010 г.

Рюмин и другие

Затмение

Эрих Атенин, как обычно, занимался переводом двустиший древнеиндийского эпоса «Махабхарата», когда в дверь позвонили. С трудом он оторвался от работы. Дверь слегка скрипнула, и в проёме показалась крупная фигура в светлой куртке. С некоторым изумлением Атенин рассматривал облик своего посетителя, который оказался его старым другом. Алексей Рюмин был выдающимся поэтом современности. Лицо Алексея было измазано чем-то чёрным, куртка была покрыта какими-то подозрительными чёрными пятнами, а в правой руке он сжимал какое-то грязное стёклышко. Однако, лицо его светилось счастьем, а глаза сияли, словно две звёздочки. Брови Атенина помимо его воли поползли вверх.

С ходу, без приветствия, поэт огорошил вопросом:

— Ты на затмение смотрел?

Атенин, голова которого всё ещё была настроена на «Махабхарату», несколько раз моргнул, возвращаясь к реальности. Спустя доли секунды мозг перестроился с санскрита на русский язык, и он осмыслил, что именно его спрашивают.

— Нет, — ответил он и смущённо улыбнулся.

Счастье Алексея померкло, глаза потускнели, руки бессильно обвисли.

— Я, наверное, один такой, — пробормотал он.

Эрих Атенин, увидев, какое разрушительное воздействие оказало одно лишь его слово, попытался исправить ситуацию:

— Да я никогда на него не смотрю…

И он действительно вспомнил, что когда было прошлое затмение, ещё в прошлом веке, он тоже сидел, уткнувшись в компьютер. Алексей, однако, не успокоился. Он горестно покачал головой и сказал:

— Всем всё равно. Всем.

— Ну что ты, наверняка почти весь город смотрел, уверяю тебя.

Лицо Алексея немного просветлело.

— А я и не знал, что оно будет, — начал вдруг рассказывать он. — Сижу, вдруг что-то темнее стало, думаю — тучка, наверное. А потом как в голову ударило, и я побежал на крышу… Еле успел.

— Есть дела поважнее затмения, — сказал Атенин, который чувствовал себя виноватым перед всеми, кто последние полчаса провёл, таращась в небо через закопчённые стёкла.

Губы Алексея изогнулись в усмешке.

— Конечно, — кивнул он.

— Странно… когда я был ребёнком, когда мне это было бы интересно, не было ни одного затмения, — поделился мыслями Атенин.

— Взрослым затмение неинтересно, — подтвердил Алексей.

— На то они и взрослые, — грустно качнул головой переводчик с санскрита.

— Угу, — Алексей уже не выглядел расстроенным. — Какая-то там Луна закрывает какое-то там Солнце… Видывали мы вещи и поважнее… Нас этой ерундой не удивишь…

Эрих Атенин понял, что Алексей перешёл в состояние медленно закипающего чайника. Он примирительно улыбнулся и спросил:

— Ну что ты опять сердишься?

— Я иронизирую, — мрачно изрёк Алексей.

— По-моему, ты просто ворчишь как старый дед.

Алексей хмыкнул.

— Старикам, наверное, затмение совсем уж не нужно. Это же не выборы, не надбавка к пенсии…

— У старых людей просто времени свободного больше, — Эрих оглянулся, где его ждали тексты на древних языках. Слишком он запоздало подумал, что надо бы пригласить друга в комнату, но тот вроде бы и не хотел входить. Алексей на несколько секунд задумался, беззвучно шевеля губами. Наконец, он выдал:

— Я взросел, да. Суров и деловит.
И разумом нешуточным богат.
Затмение звезды меня не удивит,
Равно и пламенеющий закат[10].
Атенин внимательно выслушал, а потом сказал:

— «Я повзрослел» — так лучше.

— Я ни на кого не намекаю, — Алексей словно бы не расслышал поправки.

— Или: «Я взрослым стал».

— Нет, не лучше! — возразил поэт. — Я так думал.

— В твоём варианте ритм сбивается. Прочитай вслух, — миролюбиво предложил Атенин.

— Ничего там не сбивается. После «взросел» есть пауза.

— Ты опять споришь? — Эрих вздохнул.

— Конечно!

— В последних трёх строках у тебя ударение на второй слог, а в первой строке — на третий.

— Такой я. Такая у меня вот поэзия. Там точка есть. Будете спорить? — неожиданно он перешёл на «вы».

— Да, ты — поэт, — Атенин выбросил белый флаг.

— Ты точку после «да» слышишь? — не сдавался Алексей.

— У тебя точка слогообразующий элемент?

— Точка — это пауза, — пояснил Алексей голосом, которым разговаривают воспитательницы детского сада с неразумными малышами.

— Понятно. Спорить я не хочу. Чтобы не затмить твою славу, Алёша. Я просто хотел сделать как лучше. Просто, если стихи получились плохие — я так и говорю: «Дрянь Вы сочинили, уважаемый Алексей Андреевич!»

— Вы, уважаемый Эрихтоний, наверное, так сейчас и думаете, — улыбка на лице Алексея получилась совсем печальной. — Я согласен, что там в ритме есть сбой…

Поэт выглядел совсем сконфуженным. Атенин опять оглянулся на свой компьютер.

— А если так: «Серьёзен я, суров и деловит…» — и он опять прочитал всё стихотворение до конца.

— Мне не нравится, — Атенин был необдуманно искренен.

— Так бы и сразу. Весь стих — дрянь?

— Я бы ещё поработал над ним… — начал говорить Атенин, но Алексей, не слушая его, уже поднимался по лестнице.

На крыше было свежо, но уже ничего не осталось от того мистического настроения, которое было, когда Луна более чем наполовину закрыла звезду по имени Солнце. Там он сел на кем-то принесённый раскладной стульчик и долго смотрел куда-то вдаль, по направлению резво бегущих по небу облаков…

* * *
Эрих вернулся за компьютер, но ему уже не работалось. Он чувствовал, что снова повёл себя с другом не так, как следовало бы. Он посмотрел в окно, но в небесах не осталось никаких следов от затмения. Эрих выключил компьютер, пошёл на кухню, поставил на плиту чайник и наблюдал за горением газа, пока чайник не начал сердито посвистывать. В дверь опять позвонили. Налив в чашку кипяток, он поспешил открыть новому незваному гостю. На пороге стоял Моисей Мстиславович Дюг. Он лукаво улыбался в бороду и одновременно набивал трубку.

— А вот Солнечного затмения не желаете? — спросил он.

— Нет, — улыбнувшись, ответил Эрих.

— Напрасно, — пророкотал Моисей Мстиславович.

— Я уже старый, и такие пустяки меня не интересуют, — с грустью поведал переводчик.

— Как? — притворно изумился Моисей Мстиславович. — А через закопчённое стёклышко глазеть? А зарисовывать в тетрадку в клеточку, заполняя контур обведённой карандашом чашки?

— Есть интереснее дела… К примеру, узнать результаты выборов… посмотреть в журнале неприличные картинки… выпить содержащий алкоголь напиток…

Голос Эриха был весьма печален.

— Ну ведь вы, сударь, этим не занимаетесь, верно?

— Нет, — покачал головой Эрих. И уточнил:

— Сейчас — нет.

Моисей Мстиславович счастливо захихикал.

Когда Эрих Атенин, наконец, взял в руки чашку, чай уже остыл, и ему пришлось пить его холодным.

30 марта 2006 г.

Хрю

Был обычный, ничем не примечательный день. Эрих Атенин, провинциальный переводчик с санскрита, сидел у открытого окна и лицезрел окружающий мир. За окном был жаркий июль, слышался щебет птиц, шум автомобилей, крики играющих детей. Некоторое время Эрих наблюдал за игрой, но ничего не понял. Игра показалась ему странной. Сам он совсем забыл, были ли в его детстве такие игры. Эрих тяжело вздохнул и начал поедать пирожное с кремом. Второе по счёту. И не последнее.

Эриху было тоскливо. Его ждала работа, которую он любил и которой он гордился — перевод очередной пураны с древнего и дивного языка. Но почему-то сейчас одни мысли о переводах повергали его в печаль и уныние. Но с чем же это было связано? Несколько дней назад переводчику позвонили из издательства и сообщили о пиратском издании томика с ведическими текстами, среди которых было несколько переводов Атенина. Секретарь издательства поинтересовался, не знает ли Эрих что-нибудь об этом. Эрих не знал, Эрих был удивлён и раздосадован. А вчера его у подъезда остановил некий кришнаит в оранжевых штанах, с требованием объяснить глубинный смысл одного отрывка. Эрих еле отбился от него, он был лингвист, а не философ. Сегодня же, подняв телефонную трубку, Атенин услышал чужой разговор. Гнусавый парень заплетающимся языком требовал привезти ему бутылку пива, его собеседница мотивировала отказ нецензурной бранью. Голос девушки был вульгарен и неприятен. Эрих послушал немного, потом задумал было оборвать пьяную болтовню, но не решился, стушевался и осторожно положил трубку на аппарат. Наверное, опять к их телефонной линии подключились какие-то подонки. Возможно, опять будут телефонные счета с большими суммами за чужие переговоры, но сейчас Эрих решительно не захотел с этим разбираться, а вместо этого достал из холодильника коробку с пирожными, заварил чай и уселся к окну бездельничать.

В дверь позвонили. На пороге стоял Алексей Рюмин, старый друг Эриха. Его огромная фигура излучала энергию. Он вошёл в комнату, раздвигая воздух и пространство, словно атомный ледокол — арктические льды. Эрих почувствовал себя маленьким, ему захотелось спрятать своё тело в каких-нибудь утёсах.

— Привет! — сказал Алексей, и от его звучного голоса зазвенела посуда на кухне.

Эрих молча смотрел, как его друг садится на его место, в кресло у окна, и одним движением заглатывает последнее пирожное. Тем не менее, он не мог сердиться. Разве можно было сердиться, глядя на безмятежные, умиротворённые очи Алексея, которыми он как будто освещал близлежащее пространство.

— Алло? — сказал Рюмин, не услышав ответного приветствия.

— Привет-привет, — спохватился Эрих. — Угощайся пирожными, пожалуйста.

— Спасибо, — Рюмин, которого многие считали выдающимся поэтом современности, скромно кивнул.

«Наверное, написал какую-то новую поэму, — с завистью подумал Эрих. — А я уже две недели толкусь на одном месте…»

Однако, глаза Алексея начали тускнеть, его мощные плечи поникли. Казалось, всю свою жизненную энергию он потратил на то, чтобы войти в эту комнату и сесть в это кресло.

— Трудно признаваться самому себе в таких вещах, — произнёс наконец поэт, — но уже второй месяц я не написал ни строчки. А как у тебя дела?

— Так я тоже… — пробормотал Эрих. — Но…

— Что «но»? — возмутился Алексей. — У всякого Федорки свои отговорки. Стыдно! И вот так всю жизнь!

Эрих поник головою. Ему стало стыдно. За себя, за Алексея и даже за девицу из телефонной трубки, которая не хотела везти своему парню пиво.

— Старые мы стали и тупые, — смиренно произнёс он.

— Ну, по крайней мере, ты в гораздо меньшей степени, чем я, — галантно произнёс Алексей, но переводчик даже не заметил его комплимента.

— Все одинаковые, — вздохнул Эрих, усаживаясь во второе кресло. — Но что поделать?

— А что тут сделаешь?

Они помолчали.

— Хотя… — Алексей некоторое время посвятил рассматриванию девушки в лёгком белом платье. — Хотя можно поступить вот так: собраться и пойти по дороге из жёлтого кирпича в изумрудный город, как некоторые. Кому сердце нужно, кому храбрость, кому мозги…

Эрих задумался. Поэт меж тем продолжал разглагольствовать:

— Но мы ж ленивые… Не пойдём никуда. Разве мы можем оторвать свою задницу от такого удобного, мягкого кресла? Которое нежно принимает в свои объятия твоё уставшее и вялое тело? Да ещё если рядом корыто с вкусными и ароматными помоями?

— Неужели мы такие? — грустно покачал головою Эрих. — Старые ленивые жирные тупые свиньи…

— Хрю! — сказал вдруг Рюмин.

Эриху показалось, что в глазах друга постепенно разгораются весёлые огоньки.

— А ну-ка, дай бумагу! — потребовал Рюмин.

В первую секунду Атенин почему-то подумал, что поэт просит туалетную бумагу, но через мгновение понял, что ошибся, однако, ему стало неудобно за своё замешательство.

— На столе, возле клавиатуры… — пробормотал он.

Рюмин завладел бумагой и вытащил из кармана шариковую ручку. «Неужели наш нехитрый разговор вдохновил его на написание новой поэмы?» — обрадовался про себя Эрих. Впрочем, обычно всё происходило иначе. Частенько Алексей Рюмин сочинял что-то экспромтом, потом записывая стихи на бумаге. Иногда же, наоборот, он запирался у себя в квартире и не выходил несколько дней кряду, а потом всем показывал исписанную вдоль и поперёк тетрадку.

Процесс творчества был недолог. Однако, когда Алексей закончил, его плечи опять гордо развернулись, а на лице опять появилось чувство уверенности и умиротворённости. Он поднялся, откашлялся и объявил:

— Стих.

Эрих с улыбкой приготовился слушать. И вот что он услышал:

Хрю!
Хрю-хрю? хрю-хрю!
Хр-р-р, пс-с-с…
Хрю-хрю? Чавк-чавк.
Пук-пук. Пс-с-с…
Хрю-хрю, чавк-чавк!
Хр-р-р, пс-с-с!
Чавк-чавк, хрю-хрю!
Пук-пук, хр-р-р-р.
Закончив декламацию, Алексей чинно поклонился и вновь сел. Эрих некоторое время не мог произнести ни слова. Поэт со скромным видом ждал первых отзывов.

— Ну… Алексей, теперь я тебя сразу уважать начал, — Эрих попробовал перевести всё в шутку.

Но почему-то Алексей не понял шутки. Мало того, Эриху показалось, что его заминку с ответом друг принял за восхищение.

— Заметь, я первый такое придумал, — молвил он. — Теперь я пойду. Поспешу в редакцию, может быть, ещё успею, в завтрашнем выпуске напечатаю.

Эрих не знал, что и сказать.

— Хрю! — сказал Алексей Рюмин, крепко пожал Эриху руку и умчался прочь. Словно реактивный самолёт. Вслед за ним, ноги Эриха сами вынесли своего хозяина на лестничную площадку. Опомнился переводчик только на первом этаже. Рюмина уже и след простыл.

— День добрый, — поздоровался с Эрихом сосед, Моисей Мстиславович Дюг, который жил несколькими этажами выше него. — Не правда ли, замечательная погода?

— Хрю! — ответил Эрих. — Хрю-хрю…

28 июля 2008 г.

Имя

— Привет! А я ёлочку купил!

На пороге стоял Алексей Рюмин. Лицо его расплылось в широкой улыбке. В мощном кулаке он сжимал какое-то потрёпанное хвойное растение, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не елью, а сосной. Эрих Атенин обречённо вздохнул и посторонился, пропуская друга в квартиру. Алексей мощно двинулся вперёд. От него пахло морозом и пивом. На ковёр посыпались сосновые иголки.

— Привет, привет… — запоздало отозвался Эрих.

Рюмин, молодой, но широко известный в узких кругах поэт уселся в кресло. Хозяин устроился во втором кресле напротив. Фигура Алексея дышала здоровьем и бьющей ключом энергией. Эрих же был вял и безрадостен. В комнате царил беспорядок. Повсюду валялись раскрытые книги вперемешку с фантиками от конфет. Рюмин недолго думая протянул руку, взял со стола конфету и отправил её в рот, фантик от неё он почему-то спрятал в карман.

— А я стих новый написал. О жизни, — сообщил поэт, оглядываясь в поиске новой конфеты. Но, похоже, конфет больше не осталось.

— А я… вот… — Эрих развёл руками.

— Что? На носу праздники, а ты хандришь? Смотри, какая ёлка! — Рюмин постучал деревом об пол.

— У меня депрессия, Алексей Андреевич… За целый месяц не перевёл ни строчки.

Рюмин нахмурился. Он искренне хотел помочь другу, но не знал, как. Лично его, как ему казалось, поэтическое вдохновение не покидало ни на минуту. Всё бумажное в его квартире было исписано стихами собственного сочинительства, газеты, обои, даже рулончик туалетной бумаги не избежал этой участи.

— Ты знаешь Фредриксона из четвёртого подъезда? — спросил поэт, быть может, ему удастся отвлечь Эриха от грустных мыслей.

— Нет, что-то не припоминаю…

— Да брось, знаешь: он такой странный, математик, постоянно ходит в чёрном!

Атенин слабо улыбнулся. Поэт знал всех и вся, у него был огромнейший круг общения, чего нельзя было сказать о самом Эрихе.

— Я тебя с ним обязательно познакомлю, — заявил Рюмин. — Он пишет научно-фантастические повести…

— Вспомнил! Ты мне приносил что-то из его прозы, про пришельцев, тарелки…

— Ага. Третьего дня я был у него в гостях. Знаешь, он поделился со мной, что самое трудное для него — придумывать имена для главных героев.

— Это потому что каждый должен заниматься своим делом, — проворчал Эрих. — Поэт должен писать стихи, переводчик — переводить, математик — рассчитывать формулы. Если я, к примеру, начну печь хлеб, а ты будешь работать в кузнице, разве из этого выйдет что-нибудь хорошее?

Алексей представил себя у наковальни, с тяжёлым молотом в руке, его физиономия вновь осветилось мечтательной улыбкой. Эрих кашлянул.

— Хм-м-м… — протянул поэт. — А помоги мне подобрать рифму для слова «кувалда».

— «Балда».

— Перестань киснуть! Слушай дальше. Я по доброте душевной вызвался помочь ему с именами, дал номер телефона. Так Фредриксон меня просто замучил! Днём он в Университете, литературным творчеством занимается по ночам, и не давал мне выспаться! Поднимаешь трубку, на часах два часа ночи, а там Фредриксон с вопросом: «Помоги с именем для главной героини, девушка с сильным характером, блондинка, папа работает в военном министерстве…»

— Представляю… и чем всё закончилось?

Рюмин несколько смутился.

— Ну… я решил эту проблему. После того, как я предложил назвать ему персонажей «Вовой Пукиным» или «Оля Гангрена», звонки прекратились. Этот Фредриксон далеко не дурак. Неделю назад он позвал меня в гости. Оказывается, он решил сделать специальную программу, которая помогает придумать имя. Как ты знаешь, любую текстовую информацию можно представить в виде чисел. «А» — это один, «б» — два, и так далее. То есть любое слово можно перевести в некоторое число. Далее это число некой математической функцией преобразуется в другое число. А потом результат преобразуется в новое слово. Понял?

— А какая функция?

— Функция может быть любая: умножение на некоторую константу, квадратный корень, десятичный логарифм… Но какую формулу использует сам Фредриксон — он не сказал.

— Но ведь может получиться так, что на выходе получится какая-то непроизносимая комбинация букв, подряд одни гласные, к примеру.

— Фредриксон не дурак, он всё предусмотрел! — Рюмин весь сиял от восторга, словно он сам всё это придумал.

— Но зачем на вход подавать какое-то слово? Можно было бы генерировать любое случайное имя. Нажимаешь кнопку — а компьютер печатает: «Боб Рогаткин».

— Нет, случайное имя — это совсем не то. Это будет словно слово без души. Просто набор звуков. Неужели ты не понимаешь? Кстати, от зелёного чая я бы сейчас не отказался.

Эрих безропотно поднялся и поплёлся на кухню. У него был смиренный и несчастный вид. Однако, рассказ его заинтересовал.

— А что было дальше?

— Мы начали вводить в программу разные слова. И ты знаешь, имена получались неплохие. Исходное слово, зашифрованное в имени, словно наделяло полученное имя какими-то своими смысловыми ассоциациями… и под конец в шутку мы начали вводить туда имена знакомых… И твоё имя и фамилию тоже.

— И что получилось?

— «Печальный толмач».

— Ерунда какая-то, — рассердился Эрих. — Ты уверен, что эта программа по-настоящему работает, а не берёт откуда-то готовые слова и случайно комбинирует их?

— Я видел саму программу. В ней 20 строчек кода, — Рюмин скромно умолчал, что совершенно не разбирается в программировании.

— Что же она выдала, когда вы ввели твоё имя?

— Не помню, — отмахнулся поэт. — Какая-то несущественная ерунда. Но когда мы набрали имя президента…

Он сделал эффектную паузу.

— Что? — не выдержал Эрих.

— На экране появилось непечатное ругательство. Фредриксон сам не поверил, набрал снова — и получилось то же самое. Мы ввели имя премьер-министра. Тоже получилось бранное слово. Спикер парламента — «лицемерный ублюдок». Губернатор — «похотливый вор». Мэр — «злобный подонок». И так далее! У меня волосы дыбом поднялись!

— Невероятно!

— Завтра мы продолжим наши опыты. Непонятно каким образом программа зрит прямо в корень вещей. Фредриксон в полном недоумении. Сам не ожидал, что будет такой результат.

— А можно я тоже пойду? Хотелось бы ввести пару-тройку имён…

* * *
— Алло, Алексей Андреевич?

— Привет, Эрих! Как твои дела? Перевёл что-нибудь?

— Я звоню вот по какому поводу… ты обещал познакомить меня с Фредриксоном…

— Эрих, это невозможно… Фредриксона вечером того дня, когда я заходил к тебе… Фредриксона сбила машина. Он умер на месте. Компьютер же он носил всегда с собой — всё вдребезги. Ничего не осталось. Всё погибло…

26 декабря 2008 г.

Тетради

— Некогда в городе Хорбурге… — неожиданно начал рассказывать Эрих Атенин.

— Стоп, стоп, стоп! — замахал рукой Алексей Рюмин, выдающийся поэт современности. — Это что такое?

Друзья сидели за столом и из красивых старинных чашек пили чай.

— Да вот, решил тебе рассказать одну историю… — смутился Эрих. — Не надо?

Алексей взял в свою громадную ладонь с блюдца кусок торта и отправил его в рот.

— Валяй дальше, — жуя, разрешил он. — Реальная история-то?

Эрих кивнул.

— Люблю жизненные истории, — сказал поэт. — В Хорбурге, говоришь? У меня там двоюродный брат живёт. Работает в налоговой полиции. Продолжай!

— Только не перебивай.

* * *
Некогда в городе Хорбурге жил скромный человек по имени Сергей Таранов. Он работал бухгалтером, был женат на такой же скромной, как и он сам, женщине, но детей судьба ему не подарила.

Однажды у него выдался на редкость неудачный день. По дороге на работу его обрызгал водой проезжавший мимо автомобиль; на работе начальник накричал ни за что ни про что; в магазине мило улыбнувшаяся продавщица обманула его со сдачей. Вернувшись домой, Таранов задумался как о том, что с ним произошло, так и о вещах более возвышенных — о человеческой природе.

«Вокруг нас творится множество неправедных дел, — подумал он. — Нас окружают плохие люди».

На следующий день Таранов завёл себе специальную тетрадочку. Он стал заносить в неё имена людей, которые совершали какие-нибудь неблаговидные поступки, как на глазах самого Таранова, так и заочно, но в этом случае он пробовал уточнять дошедшие до него слухи.

Первую страницу тетради заняли первые люди города.

Спустя некоторое время Таранов понял, что одного списка злых людей недостаточно, и он начал обозначать в тетради напротив имени и фамилии специальными значками прегрешения той или иной личности. Так, цифра «7» обозначала прелюбодеяние, «9» — обман и так далее. Если же проступок был не так ужасен, бухгалтер записывал одно только имя. Стоит ли упоминать, что имена первых людей очень быстро украсились целыми гирляндами цифр.

Когда был исписана последняя страница тетради, Таранов взял следующую.

Примерно посредине седьмой тетради он нашёл у себя в спальне носовой платок своего лучшего друга. Платок Таранов незаметно выбросил, но аккуратно записал в тетради имена жены и друга. Жена, впрочем, вскоре от него ушла, он остался один в пустой и тёмной квартире. Но зато больше никто не мешал ему записывать в тетрадях имена плохих людей.

Когда начался экономический кризис, Таранова уволили в связи с сокращением штатов. О чём ему и сообщили всё с той же милой улыбочкой, которую он так ненавидел в людях.

В особой тетради, с красной обложкой, Таранов в тот день записал: «Люди чем-то похожи на собак. Норовят укусить и облаять».

Через несколько лет, которые он провёл в пристальном наблюдении за людьми и кропотливом ведении записей, Таранов умер. Когда его тетради нашли, оказалось, что в них занесены имена всех жителей города старше восемнадцати лет. Последней строчкой в последней тетради стояло имя самого покойного. Все решили, что Таранов зачем-то проводил перепись населения.

— А что значат цифры?

— Ну, посмотрите, больше всего цифр рядом с именами главных благодетелей и самых достойных людей нашего города. Несомненно, этот человек так зашифровывал их добрые дела и поступки. Как, вы говорите, его звали?

Тетради отдали в музей. Там они покрылись плесенью и испортились.

* * *
— Это всё, что ли? — спросил Алексей. Одновременно с этим он окинул взглядом пустую коробку от торта, и нельзя было понять, о чём он спрашивает, о рассказе или о лакомстве.

— Да, — ответил Эрих. — Конец.

— Нет, такие истории я не люблю, — поэт вздохнул. — Не знаю, что и сказать тебе, чтобы тебя не покоробило. Не люблю. И точка!

Эрих тоже вздохнул и замолчал. За окном шёл тёплый весенний дождь.

8 апреля 2009 г.

Энтропия

Поэт Алексей Рюмин вышел на балкон подышать свежим воздухом. Весна в этом году выдалась на удивление прохладной. Алексей вздохнул полной грудью, сжав в мощных руках балконные перила, и счастливо воззрился на раскинувшуюся перед ним панораму города. Он жил на двенадцатом, последнем, этаже, и весь город перед ним был как на ладони. Утро было в самом разгаре. Где-то к востоку уже вовсю дымила какая-то труба, по улицам деловито сновали автобусы и автомобили, рабочий люд расползался по местам своей трудовой деятельности. «Вот она, весна жизни», — подумал Алексей с теплотой в своём добром сердце.

Потом он выкурил сигарету, выкинул окурок вниз и перекинул одну ногу через перила. В зубах он зажал какой-то бумажный лист, согнутый несколько раз. Алексей ловко перебрался на балкон соседней квартиры, громко постучал в оконное стекло, и через мгновение он уже входил в чужую комнату. Хозяин был дома. Йохан Фредриксон сидел в полутьме за компьютером и что-то программировал. Фредриксон был математик и преподавал в местном университете.

— Доброе утро, Фредриксон, — поздоровался Алексей.

Фредриксон растерянно посмотрел на него и кивнул. Это был немолодой уже и очень необщительный человек, одетый во всё чёрное.

— А я тут это… принёс тебе свою новую публикацию, — Алексей показал ему то, с чем он явился — городской еженедельник, на первой странице которой была напечатана его собственная физиономия и его же собственные стихи. На фотографии в газете Рюмин выглядел, словно пророк из светлого будущего или, по крайней мере, как путешественник из дальних стран.

— Поздравляю, — тихо произнёс Фредриксон и опять углубился в свою работу.

Алексей немного посидел в тишине, крутя головой по сторонам, а потом спросил:

— Что делаешь?

От громкого звука его голоса Фредриксон испугано вздрогнул. На экране перед ним проворно сновали туда-сюда какие-то разноцветные точки.

— Мой новый проект, — неохотно ответил он.

Алексей придвинул стул ближе.

— Это вот что? — ткнул он пальцем в экран.

Фредриксон вздохнул и объяснил:

— Это модель вселенной. Точки — это звёзды. Или даже галактики, — добавил он после некоторой заминки.

— Или молекулы, — передразнил его поэт. — А чего они скачут?

— Они перемещаются согласно физическим законам, — покорно ответил Фредриксон, но тут Алексей перебил его.

— Ага! — вскричал он. — Я всё понял! Вот это число изменяется!

— Ну, да, — сказал Фредриксон, посмотрев, что тот показывает. —Оно и должно меняться. Это энтропия.

— Что-что? — опешил поэт. Ему показалось, что этот термин из области физиологии, а не физики.

— Энтропия — это, скажем, мера хаотичности, — пояснил Фредриксон. — В закрытых системах она всегда увеличивается. Или, чтобы тебе было понятно: всё в этом мире изменяется от порядка, логоса, к беспорядку, хаосу.

— А разве не наоборот? — Алексей подозрительно прищурился.

— Нет-нет, что ты! — Фредриксон, казалось, даже слегка рассердился. — Это сорок лет назад в наших школах могли сказать такое, но тогда господствовали утопические научные теории!

— Сорок лет назад я ещё не родился, — заметил Алексей, доброжелательно улыбнувшись. — Вообще, люблю я заходить к тебе, всегда узнаю что-то новое.

Он достал блокнот и аккуратно записал в нём: «Хаос, логос, энтропия». Здесь Алексей записывал творческие идеи и всё, что могло пригодиться ему при сочинении стихов. Фредриксон знал о назначении блокнота, поэтому особо не удивился.

— Так это, значит, вселенная, — поэт придвинул стул ещё ближе.

— Модель вселенной, — поправил его Фредриксон.

Точки на экране двигались с какой-то угрожающей предопределённостью. Вдруг они начали собираться все в одном месте. Число, показывающее энтропию, росло и росло.

— Что это? — вскричал Алексей.

— Полагаю, коллапс вселенной, — спокойно ответил Фредриксон. — Все звёзды собрались в одной точке пространства.

— Не все! — Алексей показал в угол экрана. — Эти вот почему-то отрываются от коллектива!

— Да, действительно, — не стал спорить Фредриксон. — Вся вселенная собралась в одной точке, кроме этого отщепенца.

Алексей задумался, а потом спросил:

— Фредриксон, а что стало со всеми этими звёздами, с существами, которые их населяли?

— Все погибли, — ответил математик. — Разве что в этой улетевшей системе кто-то остался.

— Как это — все? — не поверил поэт.

Одиночная точка удалялась на экране всё дальше и дальше, а потом вылетела куда-то за пределы видимой области и исчезла. Фредриксон остановил работу программы.

— А мы, наше Солнце, — спросил Алексей, — мы погибнем вместе со всей вселенной или улетим в пустоту?

— Не знаю, — ответил Фредриксон. — Учитывая то, что, согласно этой модели, спасся всего один мир из миллионов, наше Солнце, скорее всего, погибло.

— Ужас! — Алексей мертвенно побледнел.

— Успокойся, это всего лишь математическая модель, к тому же гипотетическая.

— То есть ничего общего с реальностью она не имеет?

— Ну, как это не имеет… — Фредриксон почесал за ухом. — Энтропия вселенной, так или иначе, будет возрастать, и мы все когда-нибудь погибнем, и над всем безраздельно воцарится мрак…

— Ужас! — повторил Алексей.

Фредриксон лишь развёл руками.

— Я тебе не верю, — твёрдо сказал Алексей. — Нас, человечество, ждёт светлое будущее. Нельзя всё сводить к одним лишь числам. Числа — они бездушные. Когда-нибудь они тебя погубят, Фредриксон.

Математик незаметно усмехнулся.

— Ну разве числа могут отразить стремление человека к совершенству? — продолжал с сияющими глазами Алексей Рюмин. — Стремление к красоте, справедливости, порядку!? Через несколько десятков лет мы построим первые поселения на Юпитере, покорим дальний космос, а потом… потом сами будем перемещать звёзды, как нам заблагорассудится! И согнём твою энтропию в бараний рог!

Фредриксон, казалось, потерял дар речи.

— Давай, я почитаю тебе свои стихи, — немного успокоившись, сказал поэт. — А потом я пойду… У меня ещё несколько экземпляров газеты осталось разнести.

Алексей встал, поставил одну ногу на стул, на котором сидел, а одну руку простёр куда-то в сторону, откашлялся и начал декламировать:

— Квант красоты
на корабле
отправим мы
в чёрную дырку!
23 апреля 2009 г.

Трудности сочинительства

Алексей Рюмин по пути из кухни, где он только что плотно пообедал, в гостиную задержался у зеркала. Что же остановило его? Что узрел он в холодных стеклянных глубинах? Из зеркала на него смотрел мужчина средних лет, высокий, с могучей грудной клеткой и широкими плечами, вполне симпатичный (так, по крайней мере, казалось самому Рюмину).

«А я ведь ещё ничего, — подумал Алексей. — Я ведь ещё ого-го!»

Потом Рюмин подумал о женщинах. Вдруг его жизнерадостный взор несколько поблек. Причиной тому была некоторая выпуклость в области повыше ремня. И эта выпуклость в последнее время почему-то стала приобретать некоторую солидность и как бы заявляла о том, что обосновалась тут надолго. Рюмин перестал думать о женщинах, раздражённо посверлил взглядом выпуклость на животе своего зеркального двойника, настроение поэта испортилось.

В гостиной Рюмин достал из шкафа непочатую бутылку грузинского коньяка, рюмку, поставил всё это на столик и уселся в удобное кресло, которое с готовностью приняло в объятия его поэтическое тело. Но едва Алексей откупорил бутылку и с предвкушением поднёс бокал ко рту, как в прихожей раздался звонок. Раздражение овладело душой поэта. Однако, делать вид, что тебя нет дома, было нежелательно, тем более, что это могли быть почитатели его таланта, а к неожиданному появлению таких особ у Рюмина была слабость.

Хозяин резво припрятал бутылку — ему не хотелось, чтобы кто-то, коллега, знакомый или вовсе посторонний подумал, пусть мимолётно, что у знаменитого поэта имеются какие-либо проблемы со спиртным. Или даже подумают, что он алкоголик! Какие глупости! Всего лишь ежедневная порция, активизирующая его жизненную энергию и трезвость мышления.

Открыв дверь, Рюмин увидел маленького сутулого человека в чёрном. Это был не коллега и не почитатель его поэзии. Маленького человека звали Йохан Фредриксон, он жил в соседнем подъезде и преподавал математику в местном университете. Кроме того, он сам пробовал заниматься сочинительством, по мнению самого Рюмина, довольно бездарно. И даже свели знакомство они через одного маститого писателя и потом продолжили общение на темы литературного творчества.

Рюмин сразу вспомнил, зачем Фредриксон приходил в прошлый раз, и сходу оглушил пришедшего:

— Привет, Фредриксон, проходи! Я придумал имя для твоей героини…

У математика всегда возникали большие сложности с придумыванием имён героев своей писанины. Порой одно имя отнимало у него больше недели. Он записывал один вариант, второй, вычёркивал, и весь этот процесс здорово изматывал как автора, так и окружающих.

— Ну, эта женщина, которая летает на тарелке и спасает космос от злых пришельцев из другой галактики, — продолжал Рюмин. — Она у тебя блондинка, ходит с распущенными волосами, вся в чёрной коже, а губы накрашены специальной помадой с афродизиаками…

Фредриксон отшатнулся и побледнел. Рюмин всё перепутал, а кое-что вовсе присочинил.

— У неё не тарелка, а межзвёздный телепортатор, — тихо попробовал возразить он.

Но Рюмин его не слушал. Он затолкал гостя в комнату, усадил его в кресло и продолжал:

— Итак, назови её Прасковья Подмышкина!

Слабая конвульсия пробежала по телу Фредриксона. Впрочем, фамилия «Подмышкина» была гораздо лучше фамилии «Пукин», которой Рюмин предлагал назвать одного из главных героев около полугода назад. Фредриксон расстегнул ворот рубашки и тяжело задышал. Поэт ничего не заметил и спросил:

— Хочешь чаю?

Про коньяк не стоило упоминать хотя бы потому, что Фредриксон был строгий трезвенник и не пил даже пива.

— Воды… если можно… — отозвался он.

Когда Рюмин вернулся со стаканом воды, то только сейчас заметил, что гость явился не с пустыми руками, а с небольшой папкой. А это значило то, что Фредриксон принёс ему своё новое творение.

— Да, — подтвердил тот. — Я закончил новую повесть. И ту героиню, о которой ты думал всё это время, я назвал несколько иначе.

— Зря! Эх, зря! — Рюмин шутливо погрозил пальцем. — Ладно, давай сюда повестушку!

Фредриксон слегка дрожащими пальцами открыл магнитные защёлки на папке и вручил поэту небольшую стопку отпечатанных листов.

Рюмин углубился в чтение.

Прошёл час. Поэт отложил последнюю страницу и, сложив пальцы, с насмешкой воззрился на соседа. Фредриксон смотрел на него с тоскливым ожиданием, в его взгляде было нечто собачье.

— Дочитал, — констатировал факт Рюмин.

— Ага, — кивнул Фредриксон. — Что скажешь?

— Ты назвал ту героиню по-другому, — хмыкнул Рюмин. — И вообще всё переиначил.

— Но… — Фредриксон развёл руками.

— А сама идея мне не нравится. Ты опять вкладываешь идеи в голову читателю. И какие? Что человеческое начало по своей природе порочно? Что человечество — не высшая форма существования разума, а какой-то вирус?

Рюмин всё больше входил в раж и начинал бить могучим кулаком по подлокотнику кресла. Фредриксон слабо попробовал что-то возразить, но тщетно.

— Но не это главное! — гневно сверкал глазами поэт. — Знаешь, что самое печальное в твоём творчестве? Вот о чём ты здесь пишешь? Какие-то космические пауки, перебрасывают паутину со звезды на звезду, собирают с жителей планет кровавую дань… А теперь представь, что после того, как ты это написал, где-то там, в глубинах космоса действительно обитают теперь такие вот насекомые!

— Пауки — не насекомые, — машинально возразил Фредриксон, но не был услышан.

— Пойми ты, дурья башка! — грохотал Рюмин. — Творчество должно созидать светлое, доброе, вечное! А не вот этих вот галактических монстров! Тьфу-ты, мерзость какая!

Если бы Фредриксон знал, что поэт с детства панически ненавидит пауков, то, возможно, сочинил бы что-то другое. А теперь ему оставалось лишь сидеть и слушать громогласный поток речей Рюмина.

— Вот напиши ты: «люди — убийцы». И люди станут убийцами! — продолжал поэт. — Напиши: на Бетельгейзе живут слизни-убийцы! И они будут жить там!

Фредриксон опять открыл было рот, но Рюмин перебил его:

— Да, я знаю, что Бетельгейзе — это звезда, жизнь на звезде невозможна. Я имел в виду планету, вращающуюся вокруг неё.

— Возможность существования планетной системы там сомнительна, — вставил Фредриксон.

Рюмин пронзил гостя пламенным взглядом так, что Фредриксон осёкся.

— Ты мою последнюю поэму читал? — спросил Алексей с нажимом.

Поэму эту опубликовал местный литературный журнал «Голубой фонарь».

— Да, читал, — ответил Фредриксон. — Хорошая поэма. Светлая, добрая, вечная.

Услышав такое, Рюмин оттаял. И даже почувствовал некоторую неловкость за то, что так критично отнёсся к начинающему литератору.

— Ты это… — сказал Алексей в дверях, когда Фредриксон уходил. — Пиши ещё.

Математик улыбнулся, попрощался и направился к лифту. Когда створки лифта отворились, Фредриксону пришлось выпустить какую-то высоченную женщину в странном блестящем костюме.

Не успел Рюмин достать коньяк во второй раз, как в дверь опять позвонили. Наверное, Фредриксон что-то забыл. Но это был не математик. На пороге стояла высокая блондинка в чёрном кожаном комбинезоне. Губы у неё были ярко накрашены.

— Узнаёшь? — улыбнулась она. — Прасковья меня зовут. Подмышкина.

16 августа 2009 г.

На пороге вечности

— Привет, — безрадостно поздоровался Алексей Рюмин с тем, кого прилюдно называл своим лучшим другом. — Можно войти?

— Конечно, конечно, — уступил ему дорогу Эрих Атенин. — Доброе утро! Что случилось?

— Стих написал, — изрёк поэт, устраиваясь в кресле.

Он огляделся. Комната Атенина выглядела, как обычно: творческий беспорядок, разбросанные распечатки, словари, в углу тихо гудел компьютер. Хозяин, однако, не последовал за гостем, а устремился на кухню, где деловито загремел чайником и посудой.

— Чай будешь? — спросил он оттуда.

— Я стих вот написал, — чуть погромче произнёс Алексей.

Впрочем, его, видимо, не услышали, потому что Эрих задал новый вопрос:

— Зелёный? Чёрный? Суданская роза?

Алексей помрачнел и громко рявкнул:

— Я стих сочинил. Новый!

— Да-да, я тебя прекрасно и в первый раз расслышал, — выглянул из кухни Эрих. — Естественно, новый. Так, значит, зелёный?

— Чёрный, — недовольно проскрипел поэт. — Три ложки сахара. Даже три с половиной.

Эрих просиял, снова исчез, но через минуту вернулся, занял своё место, крутящийся стул перед компьютером, и развернулся к Рюмину. Весь вид его выражал повышенное внимание к дорогому гостю.

— Ну? — с приветливой улыбкой сказал он.

— Что «ну»? — проворчал Алексей. — Я к тебе с поэзией, муки творчества, так сказать, а ты вот так с порога «ну». Это невежливо, по меньшей мере. Я не умею читать стихи, когда мне говорят «ну».

— Давай тогда просто посидим, — предложил Эрих. — А хочешь, я почитаю тебе свои переводы, про битву на Курукшетре, про Юдхиштхиру…

Взгляд Рюмина был настолько суров, что Эрих запнулся и замолчал. Комнату заполнила тишина. На экране компьютера мигал значок, извещавший о получении новой электронной почты, но этого никто не видел.

— Ладно, — смилостивился наконец Алексей. — Стих называется «На пороге вечности».

Он придал всему своему облику самый прискорбный вид, на который только был способен, и начал декламировать:

— «Не смоглось, мой друг, не сдюжилось…»

Засвистел чайник. Поэт в сердцах стукнул по подлокотнику кресла, в котором сидел, раздался треск. Эрих, сделав вид, что ничего не заметил, удалился на кухню. Вскоре на маленьком столике, который перекочевал из угла на середину комнаты, появились две чашки, заварочный чайник, сахарница и блюдо с печеньем.

— Извини, пожалуйста, — сказал Эрих. — Изволь продолжить, я тебя внимательно слушаю.

Из груди Алексея вырвался сдавленный стон, будто его сейчас пытали на медленном огне, но он изо всех сдерживается, чтобы не завопить от адской боли. Тем не менее, он скоро взял себя в руки и начал с самого начала:

— «Не смоглось, мой друг…»

Заканчивалось стихотворение так:

— «Вот приедем домой вечером, выпьем с горя, станет легче нам».

Эрих выждал время, пока не осознал, что это были последние строки.

— Ага, — сказал он.

— Что «ага»?

— Молодец, — ответил Эрих. — Стих написал. Новый.

— Так понравилось? — спросил Алексей, вытирая платком со лба испарину.

— Как тебе сказать… — хозяин принялся разливать в чашки ароматный чай. — Как-то не очень… Были у тебя стихи гораздо лучше.

— А Люсе понравилось, — поэт высморкался. — Я ей с утра позвонил. Всю ночь сочинял, а утром взял и позвонил. И твоя бывшая похвалила. И Фросе понравилось. И Юдхиштхире и Курукшетре, думаю, тоже понравилось бы.

Эрих поморщился, словно кто-то начал трогать не очень чистыми руками дорогие его сердцу вещи.

— Понимаешь, скажу тебе прямо, — произнёс он. — Рифмы плохие, ритмика хромает…

— Рифмы, ритмика, — передразнил его Алексей. — Ты прям как Фредриксон. Но он всё же математик, сухарь, у него одни цифры в голове, а ты, я думал, — человек творческий, романтик. Нельзя же стихи слушать с метрономом в одной руке и словарём Брока и Хауза в другой.

Поэт окинул презрительным взглядом книжный шкаф Атенина, который был до предела набит толстыми книжками и, казалось, лишь чудом до сих пор не развалился. Эрик снова поморщился, но Алексей гневно продолжал:

— Я тебе уже говорил, стихи нельзя воспринимать, не пропустив их через призму своей души. В стихах главное не рифма и ритм, а чувства!

— Ты опять влюбился что ли? — ляпнул, не подумав, Эрих.

Поэт оборвал гневные речи и окинул друга задумчивым взором. К слову сказать, если Алексей и влюблялся, то пылко и страстно, каждый раз словно впервые, до скрежета зубовного и до гробовой доски. Обычно спустя неделю страсти стихали и уступали место страданиям, которые заканчивались долгим возлиянием. Часто бывало так, что за поэтом, который с воплями выбегал на улицу в нижнем белье, а то и без оного, приезжала машина «скорой помощи».

— Нет, — ответил Рюмин. — Не влюбился я. Просто надоело мне всё. Хочу уехать. Я тут прикинул, для жизни мне хватит всего тысячи в месяц.

— Тысячи в месяц? — недоверчиво хмыкнул Эрих. — А как же новый автомобиль? Коньяк? Заграничные поездки?

— Это всё не главное, — отрезал поэт. — Буду питаться хлебом с водой. Писать стихи. И чтобы никто не мешал. Чтобы не трогала меня суета сует. И электронной почты там не будет.

Эрих представил себе картину: его друг идёт босыми ногами по полю чернозёма, в холщовых штанах и рубахе, опоясанный верёвкой, с мудрыми-премудрыми глазами и бородой до пояса. Отчего-то, несмотря на комичность видения, ему тоже стало печально.

— Но как же мы будем общаться? — спросил он.

Алексей одним глотком опустошил чашку, хотя чай ещё был обжигающе горячим, и встал.

— Это всё неважно, — сказал он уже в дверях. — На пороге вечности всё это неважно.

16 февраля 2012 г.

Конец света

Эрих перевернулся с бока на спину и понял, что уже не спит. Ещё не очнувшись до конца от ночных сновидений, он лежал и обдумывал то, что ему снилось. Всего несколько мгновений назад он бежал по ночному городу, бежал изо всех сил, ему было легко и радостно, звёзды весело подмигивали ему, словно старому приятелю. Ещё немного — и его ноги оторвались бы от земли и он взлетел бы. И, наверное, полетел бы вперёд, словно птица, или, может быть, как ракета класса «земля-воздух». Но тут Эрих вспомнил, опять же, во сне, что всё это уже было, что уже нёсся он так по ночным улицам, неизвестно куда, неизвестно зачем, и что ему уже было так легко и радостно на душе. Всё это уже ему снилось, это точно.

Но теперь, лёжа в темноте под тёплым одеялом, Эрих засомневался. Сомнения непрошенными гостями прокрались в его душу и уничтожили последние осколки безмятежного счастья, оставшиеся после сна. Были ли воспоминания о том, что он уже бегал по городу, истинными? Или ему приснились эти воспоминания, но на самом деле этого не было? Как отличить воспоминания о том, что тебе по-настоящему снилось, от воспоминаний, которые приснились сами по себе? Эрих любил ясность и точность. Если бы он не стал изучать санскрит, то, наверное, стал бы математиком. Неопределённость пугала его.

Наконец, когда лежать не осталось никаких сил, он встал, быстро оделся, умылся и начал завтракать. За окном уже осветилось серое и тусклое зимнее небо. Солнца не было видно, в воздухе кружились в печальном вальсе печальные снежинки. К концу завтрака Эрих пришёл к выводу, что стремительный бег во сне всё-таки снился ему много раз, не только сегодня, но и раньше. Но есть ли скрытый смысл у этих видений, не хочет ли его подсознание сообщить ему какую-либо весть? Он снова вспомнил радостную лёгкость, с которой он мчался по улице, едва касаясь асфальта ногами… «Может быть, мне надо на самом деле пробежаться? Это ведь не так сложно. Нужно выйти на улицу, оттолкнуться одной ногой, второй, и вот уже дорога сама понесётся мне навстречу, успевай только увёртываться от прохожих…»

Однако легче подумать, чем сделать. Один взгляд в окно — и мысли о пробежке по-настоящему спрятались куда-то в тёмный уголок сознания. На улице было холодно. Уже который день дул суровый, пронизывающий одежду восточный ветер. Теплолюбивый Эрих похолодел от одних мыслей о том, чтобы выйти на мороз. Нет, это никак невозможно! Нужно подождать весны, когда снег растает, природа оживёт, на деревьях набухнут почки, а на газонах зазеленеет трава. Вот тогда и побегаем…

«Но вдруг раньше уже было такое? Возможно, год, два года назад мне снился подобный сон, я откладывал пробежку до весны, но потом забывал?»

Эрих смутился. Он рухнул на стул у своего рабочего стола, руки его обессилено повисли. Уныние овладело им. Нужно было работать, продолжить старый перевод, ответить на последнее письмо редактора, сходить в магазин, убраться в комнате… Но уже который день бездействие царило в этих стенах. Эрих валялся на диване, читал в Интернете новости, которые тут же улетучивались из его головы, пил чай со старыми запасами засохшего печенья. И сон, в котором всё было так хорошо, легко и правильно, слишком уж контрастировал с бездеятельным унынием, охватившим Эриха.

«Надо пробежаться, — решил он, — пусть не на улице, но здесь ведь тоже можно попробовать». Эрих бросил на пол одеяло, свернул его вдвое и запрыгал на нём, совершая бег на месте. Однако ощущение счастья не приходило. Напротив, он быстро устал, вспотел, в груди заболело, в боку закололо.

В дверь позвонили. От неожиданности Эрих вздрогнул. Соседи! Наверное, им не понравилось, что он топочет, словно слон. С соседями он не любил общаться. Они его пугали, он не знал, как ему вести себя с ними. Когда в час ночи сосед сверху принимался забивать гвозди, когда за стенкой лаяла собака, а снизу вдруг начинал яростно надрываться младенец — Эрих не знал, что делать. Если пойти к ним, то как попросить, чтобы они не шумели? И вдруг они ответят ему грубостью, а то и ещё чего хуже?

В дверь снова позвонили. Что ж, сам виноват, придумал же такую глупость — бегать в комнате. Однако это были не соседи. За дверью стоял и тыкал могучим пальцем в кнопку звонка его старый друг, знаменитый поэт Рюмин.

— Здравствуй, Алексей, — тускло поздоровался Эрих.

— Привет, привет! — поэт продолжал теребить кнопку. — Я думал, у тебя звонок сломался.

— Да нет, как слышишь, работает.

— Я мимо проходил, — Рюмин оставил, наконец, кнопку и втиснулся в квартиру. — Что-то я захандрил, дай, думаю, возьму что-нибудь сладенькое и зайду к друзьям. Купил леденцов, зашёл сначала к Фредриксону…

— Но Фредриксон…

— Да, представь себе, забыл! — Рюмин расхохотался. — Как-то вылетело из головы, что старину Йохана мы уже похоронили. Позвонил, а из двери вылетают четыре малолетних прохвоста, представляешь? Племянники Фредриксона, четыре близнеца, настоящие чертенята. Ну и матушка их вышла, сестрица Фредриксона, знаешь, ничего так… Пришлось поделиться с ними леденцами.

— Ага, — кивнул Эрих.

— Но я тебя не обидел, вот! — Рюмин сунул руку в карман пальто и вытащил из его глубин трогательного петушка на палочке. К леденцу кое-где прилипли крошки табака.

— Спасибо, — переводчик принял подарок приятеля и стоял теперь посреди комнаты, не зная, что делать.

Поэт же без лишних церемоний устремился на кухню, заглянул в холодильник, в кастрюли, под стол, даже зачем-то в мусорное ведро. Вернулся он в комнату с видом рассеянным и удручённым.

— Негусто у тебя как-то…

— Ну, вот… — Эрих развёл руками.

— Что у тебя случилось?

— Да ничего, Алексей, ровным счётом ничего. Просто… уныло мне как-то. Нужно переделать кучу работы, по графику отстаю, но… совершенно нет настроения, и совсем ничего не делается. И сны снятся какие-то глупые.

— Ты знаешь, ты уже не первый, от кого я в последние дни слышу подобное. Может, это так конец света действует?

Эрих скривился.

— Что ты, Алексей, ну какой конец света, глупости всё это.

— А я стих написал, про конец, хочешь, почитаю? — но, посмотрев на кислую физиономию друга, Рюмин передумал. — Может, пойдём ко мне? Выпьем кофе с коньяком, конфеты тоже есть.

— Ладно, пошли.

Рюмин помог Эриху одеться, потом они сели в лифт и поехали вниз. Поэтом вновь овладело веселье, он то и дело подмигивал, напевал под нос песенку «Шоколадные конфетки очень-очень любят детки», а на его крупном лице расцветали улыбки.

— Про свою бывшую, небось, вспоминаешь? — спросил поэт вдруг серьёзно, когда они были уже на улице.

Эрих не ответил, хотя его друг угадал, с недавнего времени его одолевали воспоминания о прошлой жизни и мысли о том, какая жизнь могла бы быть теперь, не окажись они с Ириной совершенно неподходящими друг к другу людьми. И особенно горько становилось вечером, когда он засыпал в одиночестве под остывшим одеялом…

Рюмин жил в том же доме, но в другом подъезде. Квартира у него была просторнее и не такая захламлённая, как у Эриха. Поэт, широкая душа, не любил старые вещи, не любил памяток прошлого. К примеру, когда у его дивана сломалась ножка, он не стал заниматься ремонтом, а подарил диван вместе с креслами кому-то из своих многочисленных приятелей, купив взамен новёхонький. У чашки отбилась ручка? В мусорное ведро её со всем сервизом! Эрих такого расточительства не понимал, он бережно хранил треснувшие чашки, старые тетради с уже никому не нужными записями, старые компакт-диски, и по возможности избегал покупок чего-то нового. Возможно, поэтому деньги избегали его, предпочитая кошельки более расточительных личностей.

На столике в гостиной уже стояла початая бутылка коньяка и одна рюмка. Рюмин нимало не смутился, а предложил гостю устраиваться поудобнее. Эрих сел на мягкий диван и огляделся. Он бывал тут нечасто, и каждый раз тут что-то менялось. У одной стены, за диваном, возвышался массивный книжный шкаф, в котором, конечно же, все книги были одного авторства, а именно хозяина дома. Напротив стоял огромный плазменный телевизор. С левой стороны была дверь в коридор, справа — застеклённый балкон, с которого было видно всё то же серое небо.

Рюмин не спеша сварил кофе, а потом уставил столик разнообразными яствами: салат, жареная сёмга, баночка с чёрной икрой, коробка шоколадных конфет.

— Женщины — они как шоколад, — поучительно изрёк хозяин. — Когда их нет — грустно, а когда их много — начинается изжога… Угощайся, будь так любезен! — с этими словами он налил обоим коньяку и развалился на диване с другой стороны.

Эрих обвёл взглядом стол.

— Неплохо устроился, — сказал он со слабой улыбкой.

Он достал из коробки конфету, отпил кофе, а потом хлебнул коньяка.

— Не стесняйся. Всё это… в общем, сочинил одному депутату лозунг в стихах.

— А-а-а, — протянул переводчик.

Рюмин бросил на него сердитый взгляд, но потом, осушив свой бокал, добавил более мягким тоном:

— Ты думаешь, я не понимаю, что этот депутат — говно, и что этот лозунг — говно? Прекрасно понимаю. Но у меня не было выбора…

— Тебе сделали предложение, от которого нельзя было отказаться, — понимающе кивнул Эрих.

— Я и его конкурента, господина Падлова, тоже порадовал хвалебной одой. Тоже, впрочем, говно.

— Получается, от тебя сейчас… ничего вечного, доброго, светлого?

— Ну почему же, — поэт слегка обиделся. — Вот цельный шкап с вечным, добрым, светлым. И вообще, я и сам добрый и светлый. Но ничего, с нового года я всё это брошу. К чёрту этих депутатов, к чёрту всех этих хозяев жизни! — Рюмин смачно выругался. — Я поэму напишу. Вечную и светлую. Задумки кое-какие есть, но, понятное дело, я тебе сейчас ничего не расскажу, а то ничего не получится.

«Не было ли точно такого же обещания год назад?» — призадумался Эрих.

— Алексей, прости… но ты не боишься, что если вдруг на самом деле произойдёт конец света, то ты ничего не успеешь? И последним, что ты сделаешь с своей жизни, будут хвалебные оды всяким недочеловекам?

— Я в конец света не верю, — хмуро ответил поэт. — Эти самые недочеловеки такого не допустят. Им слишком хорошо живётся.

— Мне кажется, это вне их компетенции, — Эрих слабо улыбнулся.

— Но ты-то! — хозяин перешёл в наступление. — У тебя ведь целая гора начатых переводов, сам говорил. Ты вот не боишься, что не успеешь доделать то, что начал, что годы, уже потраченные на это дело, ушли впустую?

Эрих не ответил, а помрачнел ещё сильнее.

— Какое-то несоответствие, — продолжал Рюмин. — Ты треплешься о конце света, упрекаешь меня в каких-то пустяках, а сам лежишь днями, ничего не делая, в думах о своей бывшей…

Внезапно поэт осёкся, наверное, потому что его слова были слишком жестоки, а он по натуре своей был человеком добрым. Он налил ещё коньяку.

— Тебе сны снятся? — спросил Эрих, чтобы сменить тему.

— Не знаю, я ничего не помню.

— А когда ты в последний раз бежал?

— Как это — бежал? Куда? Зачем?

— Просто так бежал. Чтобы ветер в ушах свистел. Вперёд, не оглядываясь, изо всех сил, ещё чуть-чуть — и взлетишь!

Рюмин покосился на бокал в руках друга и улыбнулся.

— Вижу, ты начал веселеть. Давай я ещё подолью…

— Нет! — Эрих вскочил. — Ты прав! Нельзя сидеть и уныло ждать чего-то. Мы не можем в точности знать, случится ли конец света по календарю майя, или через миллион лет, или через несколько минут. Мы не знаем, когда именно расколется небо, и всё поглотит пустота. Прости, я должен идти!

— Ты куда? — опешил Рюмин.

— Бежать. Я должен побежать. Бежать изо всех сил, словно последний раз в жизни. Вперёд и без оглядки!

— А вдруг ты взлетишь, Эрихтоний? — пошутил поэт.

— Посмотрим!

Эрих бросился в коридор, в мгновение ока оделся и, не прощаясь, побежал к лифту. Подъезд встретил его тусклой вонью. У мусоропровода какая-то девочка выбрасывала мусор. Створки лифта открылись незамедлительно. Через минуту Эрих вышел из подъёзда. Под ногами скрипел снег. Он встряхнулся, вдохнул глубже холодный воздух и побежал…

18 декабря 2012 г.

Истории города Вавилон

Русалка

— Не выбрасывай бутылку в море, Кригер.

Я помрачнел. Русалка знала мое имя, а это было плохо.

— Я никогда не делаю этого, — я осторожно поставил опустошенную пластиковую бутылку от газированного напитка рядом с камнем, на котором сидел. — Для этого есть мусорные урны.

Соленая волна сердито ударила в берег, обдав меня брызгами.

— Поцелуй меня, — сказала русалочка, но я отпустил ее руки с холодными, словно прикосновение смерти, пальцами и ответил:

— Нет.

У нее были превосходные светло-зеленые волосы, умное, хотя и несколько злое личико и красиво очерченные губки. Она звонко рассмеялась, внимательно рассматривая меня своими бесконечно прозрачными глазами.

— Почему? Ты меня боишься?

— Я не хочу, чтобы со мной случилось то же, что с беднягой Эндрю, которого полюбила одна русалка.

Я помолчал и добавил:

— У всех русалок холодное, черствое сердце…

— Ты расскажешь мне историю про этого дурачка Эндрю?

— Это не история, а сказка. Обычная сказка, хотя и несколько грустная.

— Эндрю был простой бедный парень, и пусть боги проклянут тот день, когда волею случая он, гуляя по берегу моря, услышал соловьиное пение русалки. И вскоре он увидел ее, расчесывающую свои длинные зеленые, как у тебя, волосы. Нетрудно угадать, что произошло дальше: с первого взгляда Эндрю влюбился в прекрасное создание с рыбьим хвостом…

— Не называй меня созданием с рыбьим хвостом, Кригер, — перебила русалочка. — Этим ты меня оскорбляешь.

— Извини, — я незаметно усмехнулся. — Они начали встречаться, и однажды, всплыв на поверхность к своему возлюбленному, русалка протянула ему на ладони пригоршню драгоценных камней. Ты, верно, знаешь, сколь огромно количество покоящихся на дне морском сундуков с золотом и бриллиантами… Так начало повторяться почти каждый день, и Эндрю поневоле разбогател. А потом он познакомился с красивой девушкой, у которой были две нормальные, длинные, красивые ноги…

— Избавь меня от описания красот этой девицы, — нахмурилась русалочка. Похоже, я начинал ее раздражать.

— Понятно, что от той русалочки не ускользнуло охлаждение их отношений, они даже поссорились. Энди всеми силами старался исправиться, но… Наконец, русалка приплыла к месту их встречи с маленькой лодкой. «Я хочу увезти тебя, мой любимый Эндрю, на один мыс, где в гроте хранятся несметные сокровища, поднятые мною и моими сестрами с морских глубин». Энди был человек, и он ступил в лодку, и вскоре они были у входа в мрачную пещеру. Он вошел в нее, увидел сверкающую груду камней и потерял сознание.

— Он что, припадочный был, этот твой Эндрю? — зло прищурившись, спросила русалочка.

— Нет, слушай дальше. Очнувшись, Энди первым делом вспомнил о драгоценностях, он кинулся к бриллиантам, рубинам, изумрудам, аметистам…

— И?

— И вдруг Энди заметил на кистях своих рук тонкие золотые цепи… Он попробовал порвать их, но бесполезно… И он увидел русалочку, и она засмеялась и произнесла: «Эти оковы гораздо прочнее твоей любви. Теперь ты навсегда будешь мой». Все, конец.

Русалочка нырнула, а потом я увидел ее голову довольно далеко от берега.

— Эндрю не любил русалочку, он любил только эти проклятые бриллианты, — крикнула она мне. Что такое? Неужели я слышу слезы в ее голосе?

Я поднялся с камня, подобрал и сунул бутылку в карман куртки.

— На этом заканчивается сказка, но она не рассказывает того, что было дальше.

Русалочка подплыла ближе.

— Тогда продолжай, Кригер.

— Сказка не упоминает о том, что морские девы живут гораздо дольше людей. С годами Энди старел, дряхлел, русалка же оставалось все такой же юной, и, когда он покрылся морщинами и поседел, она утратила к нему всякий интерес. Русалочка перестала приносить пищу своему бывшему любовнику, и Энди умер в страшных мучениях от голода. Русалочка нашла себе новую игрушку, нового красивого мальчика, — с грустной улыбкой закончил я.

— Эндрю не любил русалочку, — упрямо повторила она.

— У всех русалочек сердце из морской пены. ОНИ не могут любить.

— Неправда.

Я вздохнул.

— Нет, это правда. Может быть, тебя утешит то, что двуногие девушки ничем не лучше. Только у них сердце не из морской пены, а из холодного куска мрамора.

Порыв ноябрьского ветра швырнул волну к моим ногам. Становилось прохладно.

— А русалочка… что ж, она не виновата, что она русалочка. Возможно, она все еще плавает у северных берегов Шотландии и сверкающими стекляшками заманивает парней в свои объятия…

Вы никогда не видели разгневанной русалочки? Поверьте мне, это страшное зрелище… Я поежился.

— Кригер… Хочешь, я скажу тебе что-то по секрету?

— Говори…

Русалочка недобро сверкнула глазами, а потом неожиданно исчезла в поднявшихся волнах, окатив меня водой с ног до головы. Чертыхаясь, я отпрыгнул от моря. Долго еще я ждал, не покажется ли еще зеленоволосая девчонка с рыбьим хвостом, но тщетно. И я ушел.

21 июня 1999 г.

Замок Куммерфилд

Богоявленское шоссе было выложено мелким щебнем, а вдоль обочины тянулся аккуратный ряд каменных столбиков. В 1280 г. от Р. Х. по этой дороге с севера пришли закованные в сталь крестоносцы. Они разграбили некое селение со странным названием Эгештин, порубили мечами всех его жителей мужеского пола и мимоходом сожгли пшеничные поля и чудесные виноградники. Но вскоре рыцари опомнились и обратили внимание на то, что дальнейший путь на юг им преградило море. И крестоносцы, горестно вздыхая, с поникшими знаменами ушли обратно на север, хотя сейчас кое-кто утверждает, что часть из них осталась, заняв руины Эгештина, и предводителем у поселенцев был барон Арно Лашете фон Куммерфилд. И будто бы этот самый высокородный барон взял себе в жены одну из прекрасных пленниц (а может быть, и не одну), а потом построил себе замок, в общем, обосновался тут, как у себя дома. Так ли это было или нет, я не берусь утверждать, но сейчас на месте Эгештина на берегу теплого моря раскинулся город Вавилон, а замок Куммерфилд находился в нескольких милях к северу.

И вот одним сентябрьским деньком по Богоявленскому шоссе, весело мелькая спицами, катил велосипед. Шуршали шины, в придорожных деревьях нежно шелестела листва — все это приводило Алекса Штахеля, велосипедиста, в самое благостное настроение, и на его лице, обыкновенно сумрачном, появилось даже некое подобие улыбки. Наконец, достигнув развилки, он свернул направо, и вскоре его велосипед затормозил у поросших изумрудным мхом стен замка. Штахель соскочил с седла, положил велосипед на землю, открыл серебристый кейс, из которого достал аккуратно сложенный пиджак. Минуту он потратил на то, чтобы приобрести респектабельный вид (для этого он даже нацепил очки в строгой металлической оправе), после чего, вынув напоследок из кейса тоненькую пачку служебных бумаг, подошел к массивной двустворчатой двери замка и нажал на кнопку электрического звонка.

Вы, наверное, удивитесь, но у современного графа Куммерфилда не было слуг, потому что это было весьма накладно, поэтому дверь открыл никто иной, как сам граф. Филипп фон Куммерфилд был в халате малинового цвета, руки он презрительно засунул в карманы, а между зубами он крепко сжимал толстую черную сигару, однако, не зажженную.

— Да? — сказал граф безразличным тоном.

— Филипп XIV фон Куммерфилд? — еще более равнодушно спросил Штахель, даже не глядя на графа, а уткнувшись в свои бумаги.

— Возможно, — подумав, ответил Филипп XIV. — А что?

— Налоговое управление вольного города Вавилона, — протянул свою карточку Штахель; граф искоса взглянул на нее, но в руки брать не стал. — Можно войти?

Филипп нахмурился, на языке у него явно крутилось слово «нет», но в последний момент он передумал и, тяжело вздохнув, пригласил Штахеля внутрь. Они миновали широкий, но темный коридор между двумя колоннами и попали в пиршественный зал (если можно так выразиться) замка Куммерфилд. Штахель увидел длинный стол, один край которого был заставлен грязной посудой, шикарный камин с узорной решеткой, висящего на крюке рыцаря в заржавленных доспехах, увешанные оружием стены. Мощное окно с громадными ставнями было широко открыто, представляя вниманию превосходный летний пейзаж. Граф показал рукой на стул:

— Садись сюда.

Штахель послушно исполнил просьбу, поставил кейс под ноги, а на покрытом жирными пятнами вековой давности столе разложил свои бумаги. Филипп тем временем крутился у стены, рассматривая кинжалы, булавы и боевые секиры.

— На шпагах не фехтуешь? — вдруг спросил он. — На мечах?

— Нет, ваше… господин Куммерфилд.

— Очень жаль. Очень, очень жаль, — граф повесил на место шпагу с отравленным острием, вернулся к столу и сел напротив.

— У меня к вам… — начал говорить Штахель, но Филипп бесцеремонно перебил его:

— Хочешь выпить? «Шеваль-бланш»?

Штахель закрыл рот, сглотнул слюну. Ему хотелось выпить, и еще ему сразу вспомнилось, что одна бутылка «Шеваль-бланш» (настоящая, не подделка) стоит 150 марок, но… пересилив себя, он молча покачал головой.

— А я вот смочу горло, — граф легко встал, выбрал из грязной посуды наиболее чистый стакан, привычным движением откупорил бутылку с серебристой этикеткой и влил в свое тело добрую порцию спиртного напитка. Алекс Штахель сглотнул еще раз, потом опустил взгляд на свои бумаги и пробормотал:

— У меня к вам серьезное и, признаюсь, довольно неприятное дело, господин Куммерфилд.

Филипп покамест отправил в рот на кончике ножа кусок тушенки из консервной банки, а при упоминании о неприятностях на его лицо легла тень.

— Ты когда-нибудь был в моем замке раньше?

— Нет, господин Куммерфилд, не был.

— Давай я тебе покажу, что здесь есть. А во время экскурсии ты мне расскажешь, что ты от меня хочешь. Согласен?

— Да, — после небольшого колебания согласился Штахель.

— Кстати, ты можешь называть меня просто «эрлаухт».

— Хорошо, эрлаухт.

И они вдвоем начали восхождение по лестнице наверх, ибо граф Куммерфилд решил начать экскурсию по замку со второго этажа.

— Этому замку двести с лишним лет, — рассказывал граф. — Его постройку начал мой прапрапрапрадед, Филипп VII.

Сделаю небольшое отступление, чтобы обратить внимание уважаемого читателя на то, что увлекательнейшая речь графа Куммерфилда приводится здесь в очень сокращенном виде (ввиду экономии бумаги). Но если кого-нибудь заинтересовали подробности — пишите письмо в город Вавилон на имя графа. Возможно, он вам и ответит (что, черт возьми, ему еще делать в перерывах между принятием пищи и сном?)

Филипп тем временем рассказывал налоговому инспектору о том, что теперешний двухэтажный замок — жалкие остатки прежнего, который был в два раза больше, но во время последней войны две авиационные бомбы осквернили и разрушили родовое гнездо Куммерфилдов.

— Все это чрезвычайно интересно, — вставил Штахель, пока граф в уме пересчитывал, сколько комнат на втором этаже. — А вот налоговое управление нашего города…

— А восстановить замок не представилось возможным, — повысив голос и зло кося одним глазом, продолжал Филипп, — потому что граждане Вавилона по ночам воровали кирпичи из руин. Им якобы тоже нужно было отстроить заново уничтоженные войной здания…

вдруг они услышали странный звук, идущий из самых таинственных глубин замка — глухой протяжный стон, от которого кровь стыла в жилах, но, возможно, то был лишь скрип ржавых петель.

— Эрлаухт, что это?

— Да так, привидение, не обращай внимания, — невозмутимо отмахнулся граф.

— А вот налоги… — но Штахель опять не успел договорить, как Филипп громко предложил спуститься в подвал.

— Вот здесь у меня винный погреб, — граф приоткрыл тяжелую кованую дверь. — Во время народных волнений, когда нас грабили, повстанцы побили все бутылки, но самый большой их грех — они расстреляли огромную дубовую бочку, ровесницу замка. Вино затопило погреб ровно наполовину, на четыре фута. И тогда там утонул один из зачинщиков этого святотатства — Петр Вронский.

— Но это же было давно…

— Нет, утонул кто-то другой… — задумался граф. — Вронский и Владимир Морт (прадед, кстати, теперешнего начальника полиции) сожгли наш завод и наши превосходные виноградники… Филипп X чудом избежал казни, которую непременно учинили бы бунтари, если бы он попал к ним в руки…

— А вот…

— Кстати, ты знаешь, что такое oubliette?

Они остановились в одной галерее у какой-то картины, закрытой за тяжелыми складками ткани.

— Не знаю, эрлаухт, — протянул Штахель. — Кажется, это французское слово… А что это за картина? Можно ли на нее взглянуть?

Граф улыбнулся.

— Это портрет моей бабушки… Сейчас ты ее увидишь…

Граф отступил на шаг в сторону, а через секунду волею злого рока (или хитроумного механизма) каменные плиты под ногами злосчастного представителя налоговой инспекции разошлись, и он провалился в западню.

Опустим первые слова, которыми разразился Алекс Штахель, когда он осознал, что находится в глухой ловушке, выход из которой был высоко наверху. Теперь он уже догадался, что значит таинственное слово oubliette, а кроме того, он больно ушибся и потерял в темноте очки. Штахель посмотрел вверх и увидел светлое квадратное отверстие, через которое он упал, а также лицо графа, склонившегося над ловушкой.

— Эй! — крикнул Алекс.

— Ты знаешь, как там тебя звали, когда я слышу про налоги, то прихожу в дурное настроение, — задушевно сообщил Филипп.

— Эй! — еще раз крикнул Алекс. — Вытащите меня отсюда!

Филипп XIV хмыкнул. Он явно не собирался помогать ему.

— Штахель! Как зовут твоего папашу? Фриц?

— Да! Помогите мне выбраться, эрлаухт!

— Ах, Фриц Штахель… Разве твой папаша не рассказывал тебе, как он приезжал в этот замок, чтобы заставить платить налоги моего несчастного отца?

— Нет! — крикнул Алекс.

— Очень жаль, — печально улыбнулся граф. — Тогда Фриц Штахель просидел в этой яме неделю, прежде чем поумнел. Но чтобы не предупредить собственного сына! Придутся тебе, Алекс, расплачиваться за свое невежливое поведение и за промашки твоего недальновидного отца.

Агент замолчал. Он не мог осмыслить происходящего.

— Ты здесьостанешься навеки, — сообщил граф. — Если я не забуду, то буду сбрасывать тебе кое-какую пищу со своего стола…

— Вы не можете так со мной поступить! — завопил Штахель. — Я всем сказал, куда направляюсь! Меня будет искать полиция, вас будут допрашивать!

Филипп все еще скорбно улыбался.

— Сын Фрица Штахеля, ты не учитываешь одной вещи — я дворянин. Меня не могут призвать в суд, слово, сказанное мной, никем не может быть подвергнуто сомнению. Если я скажу, что тебя здесь не было, я тебя не видел, и с тобой не разговаривал, то значит, так оно и было. Сиди, думай о смысле жизни.

Лицо графа исчезло.

— Ради всего святого, Куммерфилд! — издал безумный вопль Алекс.

Филипп умиротворенно зажмурился.

— Да, ради всего святого, — прошептал он и закрыл люк-ловушку.

Штахеля окружила темнота. Она была слева, она была справа, позади, за спиной, над головой и под ногами. Узник сел на пол, охватив голову руками, зарыдал. За что? За что такой удар рока? Почему он оказался здесь? Почему отец не поведал ему, что сам побывал в мышеловке? Наплакавшись вдоволь и настрадавшись (по всей видимости, прошло уже много часов), Штахель решил обследовать темницу. Едва сделав несколько осторожных шагов, его ступня задела какой-то предмет. Неужели? Сердце его радостно застучало… Это был электрический фонарик, и стоило нажать кнопку, как тусклый свет озарил яму. Первым делом Штахель нашел свои очки (к его удивлению, они остались целехоньки), потом оглядел ловушку. Ничего обнадеживающего — глухой каменный колодец, стены которого были презрительно неприступны. В одном углу какой-то шутник (уж ли не его папаша двадцать с лишним лет назад?) уложил в ряд три белых черепа, только у одного из них была нижняя челюсть. Рядом валялся клоунский колпак с колокольчиками. Штахель надел его, покачал головой, вслушиваясь в печальный перезвон, а потом от безумных переживаний впал в полное беспамятство.

* * *
Что это? Призрачный, неземной свет… Я уже умер? Но что это касается моего лица? Крыса! Алекса Штахеля передернуло от отвращения, он вскочил, замахнувшись уже почти погасшим фонариком… Но это была не крыса, это веревка свешивалась сверху, а еще послышался примирительный голос графа Куммерфилда:

— Ну ладно, полезай наверх. Неужели ты думаешь, что я оставил бы здесь сына Фрица Штахеля? Дурачок! Будем считать это досадным недоразумением. И, надеюсь, о налогах разговора больше не будет?

Алекс Штахель был понятливым молодым человеком. Поэтому вопрос о налогах был отложен на самое малое — лет на десять. А еще — в тот день некий представитель налогового управления выпил-таки бутылку «Шеваль-бланш»…

Около полуночи в дом папаши Штахеля ввалился его сын. Алекс был пьян, его пиджак был чертовски грязен, глаза безумно сверкали, а его первыми словами были:

— Господин Фриц Штахель! Сейчас я буду разбираться с вашей налоговой декларацией! И с вашей, мамаша, тоже, поэтому готовьте валерьянку! Ведь у нас, черт меня возьми, демократия!

17 сентября 1999 г.

Суслик

К слову сказать, город Вавилон раскинулся в степной климатической зоне. В этой самой зоне водились самые разные животные, еще не уничтоженные индустриализацией и плохой экологической ситуацией. В частности, к северу от Свалки жил да поживал себе самый обыкновенный Суслик. Довольно часто, прогуливаясь между огромных живописных куч Свалки, он находил какую-нибудь книжку или даже Энциклопедию с картинками. Тогда Суслик забывал обо всех насущных делах и, помогая себе всеми четырьмя лапами, хвостом и зубами, тащил находку к своей норе, где потом и тратил несколько дней или даже недель на её тщательное прочитывание. Впрочем, если содержание книги оказывалась неинтересным или противным мировоззрению Суслика, наш мохнатый парень прогрызал в обложке пару отверстий и выбрасывал книгу в речку Вонючку, протекавшую неподалёку, глубокомысленно замечая, что ценность этого чтива ничуть не лучше вкуса бумаги, на которой оно напечатано. Книга в речке Вонючке, как это ни странно, тонула. Понравившиеся же книги Суслик старательно складывал в специальном подземном хранилище.

Однако Суслик довольствовался пищей не только духовной. Проголодавшись, он оставлял любимые книги и совершал визиты на сельскохозяйственные поля, дабы полакомиться сельскохозяйственными продуктами. Эти визиты почему-то не одобряли бойцы сельскохозяйственного фронта. В один прекрасный день наиболее активный их представитель собирал в рюкзачок сельскохозяйственные подарочки для начальства и шёл бить челом к самому Мэру.

Мэр обычно в поте лица трудился во благо города. Порой он занимался мощением улиц, когда в каком-нибудь стареньком переулке выковыривали веками лежавшую там брусчатку, булыжники под видом мусора продавали какой-нибудь конторе, принадлежавшей самому Мэру, а перевозом этого мусора занималась другая контора, тоже не посторонняя; в конце концов камни укладывали на вилле того или иного влиятельного человека, но, так как мастера, владеющие секретами укладывания брусчатки, давным-давно переселились на кладбище, получалось из рук вон плохо; развороченный же переулок наспех покрывали асфальтом, этим занималась контора, директором которой была жена Мэра. Порой он занимался озеленением улиц, когда по всему городу ездила специальная машина (из конторы, руководимой сыном Мера) и без разбора пилила ветки всех деревьев подряд. Если дерево на следующий год засыхало, дерево спиливали уже под корень, потом другой уже машиной разворачивали землю вокруг, а потом выкорчёвывали пень или же, если это было не под силу, сооружали сверху аккуратный курган. Всё это, естественно, оплачивалось из городского бюджета. Ещё Мэр ставил многочисленные памятники, строил церкви, кормил через решётку тигрят, только родившихся в местном зверинце, тушил стихийные пожары в окружавший Вавилон с севера лесополосе, в общем, судя по его деяниям, он даже во сне думал о том, чем же ещё помочь родному городу.

Когда представитель обиженных Сусликом землевладельцев являлся к Мэру, тот отряхивал с костюма каменную пыль (если в тот день мостил улицы) или древесные опилки (если занимался озеленением), внимательно выслушивал жалобу, принимал подношения и, отечески улыбаясь, обещал разобраться.

На следующий день, как правило, у здания Мэрии появлялось объявление о разрешении охоты на Суслика.

Очень любил охотиться любимый сын Мэра, или Мерский сынок. Обычно охота заканчивалась тем, что добровольцы во главе с Мерским сынком вытаптывали пару гектаров посевов и восвояси возвращались по домам. Ещё через день он выступал по местному телевидению, клял коварство Суслика на чём свет стоит и говорил, что если бы из городской казны ему выделили деньги на покупку боевого вертолёта, то с бессовестным вредителем было бы покончено раз и навсегда. Но вертолёт папа ему купить никак не разрешал.

Однажды случилось так, что Мерский сынок отстал от сотоварищей по оружию, заплутал, забрел на Свалку, побродил по ней, вдыхая своим нежным носом различные ароматы. От ароматов у непривычного к ним юноши закружилась голова, и, сам не зная как, он вышел прямиком к Сусликовой норе. Суслик сидел на задних лапах, грыз из пакетика свежеукраденное зерно и, щуря близорукие глаза, читал книгу «Вселенная и разум». Мерский сынок понаблюдал за грызуном, потом взвел курки ружья и сказал:

— Руки вверх. То есть лапы вверх.

Стрелять врасплох, исподтишка было как-то неудобно. Суслик неспешно перевернул когтистой лапкой страницу, смерил взглядом охотника и тихо произнес:

— Не мешайте, пожалуйста.

Мерский сынок подождал, пока Суслик дочитает до конца главы, и повторил:

— Лапы вверх. Быстро!

— А вы ко мне, хомо? — удивился Суслик.

Это наверняка было какое-то изощрённое оскорбление. От такой наглости Мерский сынок потерял на мгновение дар речи, и пока он соображал, что же ответить наглецу, тот успел высказать предположение:

— Быть может, вы ищете Людо Жера?

Людо Жером звали отшельника, чьё логово находилось за свалкой, на правом берегу речки Вонючки. Людо Жер слыл философом и женоненавистником и всем пищевым продуктам предпочитал человеческое мясо.

— Нет, — Мерский сынок шмыгнул носом. — Мне нужен вы. То есть ты.

— Зачем?

— Убить.

— Убить?! — Суслик чуть было не упал в обморок. — За что? По какому праву?

— За вредительство. Как царь природы.

— Царь природы? — непритворно изумился Суслик. — И кто вас короновал в эти цари? Ведь вы — такое же животное, как и я. Человек — это та же птица, только без перьев.

— Человек разумен. А суслики — нет.

— Я тоже разумен, — возразил Суслик, — и быть может, поболе вашего. Я мыслю. Я существую. Но я никак не возьму в толк, почему вы, люди, считаете себя существом более высшего порядка, чем я? По какому праву вы, хоминес, захватили и используете ресурсы нашей с вами общей планеты, а? Они ведь не безграничны!

Мерский сынок уже забыл о ружье и, открыв рот, наблюдал за справедливо негодующим зверьком. Суслик закрыл книгу, отметив нужное место закладкой, и пошёл в наступление.

— Почему у вам есть ботинки, а у меня нет? А из чего они сделаны? А вы знакомы с Людо Жером? Он любит таких вот пухленьких. А сколько вы посадили за свою жизнь деревьев? А что делал ваш прадедушка в 1801 году? А я тоже хочу такую симпатичную курточку. Это ведь чистый хлопок? А почему вы не поинтересовались моим именем, неужели вам всё равно? А вы пьёте коньяк по утрам? А как зовут вашу самку? А без хвоста вам очень неудобно? А вы верите в бога, хомо?

…Очнулся Мерский сынок спустя неделю в ласковых объятиях психоневропатологов.

— Деметрий, как ты себя чувствуешь? — спросил его сердобольный отец, укрывшись за бронированным стеклом.

— Меум номен эст хомо, — ответил Мерский сынок, пустил слюни и захихикал.

Вертолёт ему так и не подарили.

30 июля 2002 г.; 11 июля 2013 г.

Невдахо

В городе Вавилоне жило множество примечательнейших личностей. Хотя и ничем не примечательных личностей тоже было предостаточно. Даже большинство. Но мы о таких не будем, наше повествование пойдёт лишь о самых примечательных, самых неординарных личностях.

В юго-западном районе Вавилона, в так называемом Стрелецком Городе, в маленьком домике жила-была Принцесса. Да-да, настоящая, всамделишная принцесса, вот только собственного королевства (и чужого, надо сказать, тем более) у нее не было, и потому принцессой она считалась только номинально.

Жила Принцесса совершенно одна, но от одиночества, впрочем, не страдала. Отсутствие территориальных владений в некоторой степени компенсировалось тем, что у неё был преданный вассал, то бишь подданный. Это тоже была личность примечательная, хотя и не слишком счастливая. Это был самый настоящий рыцарь сэр Невдахо.

Благородство его не знало границ, в его жилах текла голубая кровь, родословная его простиралась в глубину веков (где и терялась). Его предки воевали в битве при Гастингсе под знаменами славного короля Гарольда, участвовали в крестовых походах и штурмовали неприступные стены замка Эгештин под предводительством барона Куммерфилда. Однако, кроме этой родословной, сэр Невдахо похвастать больше он ничем не мог. У него тоже не было своих земель, а также не было слуг, более того — у него не было даже дома. Последние двести лет семейство Невдах так сильно нуждалось, что прадед нашего Невдахи продал последнего скакуна из некогда знаменитых фамильных конюшен, Невдахо-дед продал развалины фамильного замка, а отец — фамильные доспехи вместе с мечом, щитом и шлемом. У теперешнего сэра Невдахи осталась только тяжелая латная рукавица, и он таскал ее круглый год на левой руке в знак доказательства своего происхождения. (Многие горожане, однако, плевать хотели на эту рукавицу и считали, что этому малому место в психушке.)

Внешность у сэра рыцаря была самая заурядная: бледное вытянутое лицо с печальными глазами по обе стороны несимпатичного носа, неравномерно заросшие разной длины щетиной щеки и подбородок, кое-как прикрепленные к телу неуклюжие длинные руки и ноги. Возможно, Принцесса невзлюбила своего единственного поданного именно за внешность, а быть может, ее раздражало то, что Невдахо самим своим существованием напоминал ей о ее собственных неудачах.

Тем не менее, Принцесса никогда не отказывала сэру Невдахе в аудиенции, а иногда даже сама приглашала его в гости на чашку чая. Но последнее происходило по доброй воле Принцессы крайне редко, поскольку в разговорах за столом неизменно всплывало фаталистическое мировоззрение сэра Невдахи, а это с каждым разом раздражало милую Принцессу всё больше. Хотя, что ни говори, фатализм помогал сэру Невдахе легче сносить тяжёлые удары судьбы. К примеру, когда какой-нибудь малолетний хулиган бросал в него тухлым яйцом или пустой пивной бутылкой, сэр Невдахо грустно улыбался и произносил какую-нибудь фразу на латинском языке со словом «фатум». Судьба, мол, так было суждено, что сегодня ему в голову должна была попасть эта летающая штуковина. Он даже не пытался уклониться, представляете?

Кстати, сэр Невдахо был весьма образованным для стопроцентного потомка феодалов, умел даже читать и писать печатными буквами. Работать ему не позволяло благородное происхождение. Женат сэр Невдахо не был, не было у него и дамы сердца… он был тайно и безнадежно влюблен в саму Принцессу.

* * *
В то августовское утро сэр Невдахо проснулся на берегу моря. Стояла безветренная тёплая погода, поднимающееся над горизонтом солнце играло в морских волнах миллионами солнечных зайчиков. Но сэр рыцарь не замечал всей этой красоты: его тело затекло, каждый сустав словно задеревенел, вдобавок, множество неудобств доставлял набившийся в одежду песок. Разминая свои отнюдь уже не юношеские кости, Невдахо ковылял вдоль берега и вдруг совершенно неожиданно, откинув ногой песок, увидел что-то блестящее. «Монетка», — обрадовался сэр рыцарь, но это был всего лишь жетон для телефонного автомата. «Я так и знал, — подумал Невдахо, подбирая находку. — Но теперь, хотя бы, я смогу кое-кому позвонить». Кое-кто — это была, конечно, Принцесса. Перекусив половинкой яблока и чёрствой булочкой, сэр рыцарь направился к телефонному автомату на водной станции, которую многие почему-то называли водочной станцией; дети богатых родителей изучали тут летом парусный спорт.

Сэр Невдахо скормил ненасытному аппарату жетончик, прождал определенное количество гудков и услышал, наконец, голос столь обожаемой им Принцессы.

— Алло?

Это «алло» прозвучало весьма недовольно, потому что Принцессе не дали сегодня выспаться, но сэр рыцарь не заметил этого — так он рад был слышать Принцессу — и пробубнил в трубку:

— Доброе утро! Скажите, пожалуйста, Принцесса дома?

Он прекрасно знал, что по этому телефонному номеру ему может ответить одна только Принцесса, но все равно каждый разговор начинал именно этой шаблонной фразой. Опять же, это раздражало нашу милую Принцессу, но близорукий Невдахо этого не замечал.

— Дома, дома, — проворчала Принцесса. — Это я, Невдахо, неужели ты меня не узнаешь?

Невдахо не отвечал. Подпирая плечом трубку, он всем своим существом впитывал в себя этот голос, ему бы хотелось, чтобы Принцесса говорила, говорила…

— Ты тут, Невдахо? — Принцесса подула в трубку.

— Я тут, — очнувшись, поспешил ответить сэр рыцарь. — Просто я так давно…

— Я жду тебя сегодня в гости, — перебила его Принцесса. — В полдень. Я так хочу.

— Хорошо! — обрадовался Невдахо.

— И купи мне чаю. С бергамотом, сильно ароматизированный, серая пачка.

— Хорошо, — произнес Невдахо уже не так радостно.

— Тогда до встречи, — сказала Принцесса и дала отбой.

Аккуратно повесив трубку, сэр рыцарь принялся шарить по карманам (в том числе и потайным), трясти латную рукавицу, перебирать содержимое сумки… но он нашел всего несколько мелких монет. Невдахо безумно жаждал увидеть Принцессу, но ее приказ относительно чая… Денег на чай не было.

Лет сто назад прадед Невдахо в такой ситуации пошел бы в бакалейную лавку и взял бы чай без спросу, и никто не посмел бы остановить дворянина (особенно если тот при остром мече), но сейчас… Сейчас были другие времена и нравы (а меч давно исчез в лапке скупщика древностей). «Мрачные времена, жестокие нравы», — думал Невдахо, разгуливая взад-вперед по берегу. И он решился обратиться к одному из своих друзей, к Сашке Вошке.

* * *
Сашка Вошка был писатель. Когда-то он писал книгу «Трупные черви феодального строя» (её так и не издали), и сэр Невдахо с охотой помогал ему материалом, воспоминаниями, остатками семейных документов и изложением собственных взглядов на жизнь. Сейчас Сашка Вошка писал вторую свою книгу, «Отвратительный великан» и занимался сочинительством в как раз тот момент, когда к нему заглянул наш сэр Невдахо. Сашка строчил страницу за страницей, то и дело менял шариковые ручки, пил пиво и слушал музыку Карла Орфа.

— Привет, Вошка, — поздоровался Невдахо.

Сашка кивнул. Конечно, он не отложил свою рукопись в сторону, не угостил Невдаху пивом и не приглушил свой проигрыватель компакт-дисков.

Невдахо некоторое время понаблюдал, как Сашка пишет, а потом словно невзначай произнес:

— Вошка, мне нужны деньги.

Писатель продолжал заниматься творчеством. Сэр рыцарь подождал еще немного и повторил уже чуть погромче:

— Вошка, мне нужны деньги!

— Я слышу, — скучным голосом ответил Сашка.

Прошло еще несколько минут. Невдахо решил изменить построение фразы:

— Вошка, дай мне денег.

При разговоре с простыми людьми слова «пожалуйста», как истинный дворянин, сэр Невдахо никогда не употреблял. Но Сашка почему-то слабо реагировал. Он отложил исписанный лист, взял новый, потом зевнул и спросил:

— Я, конечно, польщен, что из всех жителей Вавилона ты выбрал именно меня, чтобы обратиться с просьбой… А сколько тебе нужно?

— Двадцать четыре, — именно столько стоила заказанная Принцессой пачка чая.

— Ого, — сказал Сашка. Сумма была, конечно, невелика, но он знал, что Невдахо и понятия не имеет, что у обычных, нетитулованных людей как-то принято возвращать долги…

Тут в комнату пошла жена Сашки, имени которой Невдахо, к сожалению, не помнил.

— Здрасьте, — неловко поклонился сэр рыцарь.

— А зачем тебе столько денег? — скрипучим голосом спросил Сашка.

— Меня попросили купить пачку чая с бергамотом, — решил быть откровенным Невдахо. — И к моей чести дворянина просто немыслимо думать о том, чтобы не выполнить этой просьбы.

— Если бы у меня были деньги… — мечтательно пропел Сашка, устремляя взгляд в потолок.

— Вошка, ну что ты мучаешь человека? — спросила улыбающаяся жена Сашки. — У нас есть пустая упаковка от чая с бергамотом, причем не простая картонка, а превосходная жестяная коробка!

Сашка оборвал свои мысли о том, что можно было бы попросить Невдаху продать его латную рукавицу, и воскликнул:

— Превосходно! Ты у меня умница, дорогая!

Супруги чмокнули друг друга в губы.

— Мы отсыплем тебе в эту жестянку немного из наших чайных запасов, — сообщил торжественно сияющий Сашка.

— Спасибо, — растроганно благодарил Невдахо.

Через несколько минут безымянная жена Сашки вручила ему жестяную коробку, дно которой покрывало некоторое количество чая. Невдахо, радостно прижимая к груди подарок, ушел, а Вошка продолжил заниматься литературным трудом.

* * *
В полдень Невдахо, причесанный и умытый, с заново вычищенной до блеска рукавицей на одной руке и с коробкой чая в другой, стоял на пороге домика Принцессы. Сердце рыцаря совершало невероятные прыжки в его груди. Невдахо позвонил.

Принцесса открыла дверь не сразу.

— Добрый день, — Невдахо даже не осмеливался посмотреть на Принцессу, лишь ограничился рассматриванием ее стройных ног в новеньких джинсах.

— Невдахо, — недовольно произнесла наконец Принцесса, — ты что купил?

— Чай. С бергамотом! — улыбаясь, Невдахо протянул ей жестянку. Но, едва он увидел сердито сжатые губы Принцессы, улыбка его сразу погасла.

— Я просила тебя купить серую пачку, а это — зеленая! — принцесса была сейчас похожа на воспитательницу детского сада, отчитывающую своего подопечного.

— Но, Принцесса…

— Никаких «но»!

— Неужели из-за такой мелочи…

— Да, — оборвала его Принцесса. — На тебя совершенно невозможно положиться. И вообще, мне до смерти надоело твое унылое нытье и твои тупые наставления-поучения. Ты можешь дать мне свое слово, слово дворянина, что я не услышу впредь ни первого, ни второго?

Невдахо задумался.

— Иначе, — добавила мрачно Принцесса, — нам лучше впредь не встречаться. Нытья и поучений было для меня слишком много.

Невдахо думал. Он понимал, что обещать такого не сможет, ибо эти обещания были бы враньем. А рыцарская гордость не позволяла ему снизойти до вранья.

— Нет, — ответил он. — Обещать я такого не могу. Прощайте, Принцесса!

— Вот только не надо трагедии, — Принцесса скрестила руки.

Невдахо не ответил. Он тихо поставил на порог злополучный чай, развернулся и ушел. Больше Принцесса его не видела. Это был последний подданный ее утерянного королевства.

В тот день несколько раз начинал капать удивительно холодный для лета дождь. Невдахо стоял на берегу моря и смотрел вдаль. По лицу его стекали капли, но то был, верно, лишь дождь. Невдахо стоял там очень долго. А потом, широко размахнувшись, он швырнул латную рукавицу в море.

Вот такой он был, сэр Невдахо.

12 января 2003 г.; 11 июля 2013 г.

Новые рассказы

Зелёный Человечек и Дурной Глаз

Посвящается Ане

Жила-была маленькая девочка. Самая обычная маленькая девочка, которую только можно себе представить. Даже представлять её нет никакой нужды, ибо это была действительно просто самая обычная маленькая девочка. Посмотрите вокруг — таких много. Однажды, когда она, эта девочка, сидела дома и готовилась к занятиям по математической физике в институте (эта маленькая девочка уже, оказывается, училась в институте), как вдруг в дверь кто-то позвонил. «Интересно, — подумала девочка, — говорила ли мама, чтобы я никому не открывала дверь?» Не вспомнив никаких указаний мамы насчёт двери, девочка оставила конспекты и пошла открывать дверь. На пороге стояли два человека. Два самых обычных человека, если не считать того, что они были полностью зелёными. Других странностей в их облике, кажется, не было. Не здороваясь, что было весьма невежливо с его стороны, один из этих незнакомцев сказал:

— На самом деле ты не обычная девочка. Ты — маленький зелёный человечек.

После этого эти люди развернулись и ушли, оставив нашу героиню в полном замешательстве. Поразмыслив немного, девочка пришла к выводу, что всё-таки никакой она не зелёный человечек. Но и считать себя обычной девочкой после такого было бы сложно. Скорее всего, она просто странная девочка. Ей захотелось поделиться с кем-то своими странными мыслями, и тогда она позвонила в квартиру напротив.

В той квартире жил один мальчик. С ним с детства происходили разные штуки обычно неприятного характера. Если он подходил к электробытовому прибору, тот обычно вскорости перегорал. Если мальчик брал в руки видеокассету, запись на ней стиралась. Компьютеры в его присутствии отказывались работать. А если он как-то по-особенному смотрел на других людей, те в лучшем случае заболевали простудой, начинали мучаться ночными кошмарами или теряли кошелёк, в худшем — узнавали, что им изменяет жена, их увольняли с работы, или у них в квартире лопались канализационные трубы. Поначалу, когда он был совсем маленьким, мальчик считал эти происшествия всего лишь совпадениями. Но одна из его соседок с первого этажа рассказывала всем по секрету, что мальчик происходит из одной древней семьи колдунов родом из Гипаты и что у него поэтому дурной глаз. Потом она, эта соседка, начала непрерывно болеть и, хотя мальчик всегда вежливо с ней здоровался, умерла. Вскоре после похорон мальчик случайно подслушал чужой разговор на лавочке у подъезда, так он узнал свежие сплетни, новости политики и о том, что у него дурной глаз. С тех пор он старался никуда не ходить и ни на кого не смотреть. И друзей у него тоже не было.

Поэтому, когда кто-то позвонил ему в дверь, он сперва подумал, что ослышался. Звонок повторился. Тогда он удивился. Подойдя к двери, он спросил глухим голосом:

— Кто там?

Девочка представилась. Мальчик понятия не имел, кто это такой, однако он отворил ей, предварительно надев на голову непрозрачный бумажный пакет. Увидев его в таком виде, девочка начисто забыла, что хотела рассказать и о чём хотела спросить.

— Что это у тебя на голове? — спросила она.

— Бумажный пакет, — ответил он.

— Да, действительно, — она кивнула. — А зачем он?

— У меня дурной глаз, — пояснил он. — Я приношу несчастья.

Девочка минуту подумала. Мальчик молчал.

— А можно я посмотрю на твой глаз? — попросила она.

— Нельзя, — ответил он и вздохнул.

— Ну пожалуйста! Чуть-чуть, можно?

Мальчик ещё раз вздохнул. И снял с головы пакет, ведь на самом деле он очень хотел посмотреть на девочку, что осмелилась прийти к нему в гости. И у которой был такой приятный голос. И он увидел личико в веснушках, глаза цвета морской волны и подбородок с ямочкой. Девочка просияла. Она, в свою очередь, увидела бледное осунувшееся лицо и два самых обыкновенных глаза. Карего цвета. И длинные изогнутые ресницы.

— Ты уверен, что у тебя дурной глаз? — спросила она, наконец перестав улыбаться. — Я ничего плохого не вижу.

— Не знаю, — ответил мальчик. Ему очень захотелось увидеть её улыбку ещё раз.

* * *
Когда они немного подросли, мальчик и девочка поженились. Недавно я видел их на улице на прогулке. У него на голове, как обычно, был непрозрачный бумажный пакет. Как говорят, его глаза стали совсем губительными, что ни взгляд — так авария, развод или стихийное бедствие. А она… она действительно оказалась маленьким зелёным человечком женского пола. Они медленно шли по улице, держась за руки, а я наблюдал за ними издалека и гадал, какие у них будут дети. Впрочем, это их дело. Мальчик с дурным глазом и зелёный человечек…

Соседи считают их совсем сумасшедшими.

24 июня 2004 г.

Завтра

Программист Иван Сеножкин сидел на работе и, вместо того, чтобы работать, смотрел в окно. В окне было видно, как с моря на город наползает молочно-белый туман. Зрелище было такое, словно на берегу кто-то зажёг большой костёр, замыслив задымить все улицы и проспекты. Возможно, затем, чтобы выкурить из города всех его обитателей.

Иван бросил взгляд на экран монитора. Там его ждала недоделанная программа, но от каждой её строки на Ивана веяло такой тоской, что у него даже защемило в груди. Сотрудники громко спорили о политике, да так яростно, словно от их мнения что-то могло зависеть. Иван снова поглядел в окно. Обычный апрельский день.

«Время пришло», — подумал Иван.

* * *
Когда он шёл домой, спустя несколько часов, от тумана остались одни воспоминания. Солнце светило ласково и, как показалось Ивану, немного печально. Навстречу ему прошествовал нетрезвый мужичок, сосредоточивший все свои силы на то, чтобы не упасть.

У подъезда на скамье сидел серый кот и старательно вылизывал лапу.

— Кис! — сказал ему Иван.

Кот посмотрел на него умными, но равнодушными глазами и отвернулся.

«Время пришло», — ещё раз подумал Иван.

У двери квартиры семьи Сеножкиных он столкнулся с соседом, которого звали Моисей Мстиславович. Он был бородат и немножко безумен. Моисей Мстиславович кивнул и, улыбаясь ласково и в то же время тревожаще, спросил:

— Милостивый сударь, Иван Иванович, поведайте мне, доколе-с?

— Скоро, — ответил Иван.

* * *
Дома всё было как обычно. Жена Ивана (у которой было необычное для современного слуха имя — Василиса) сидела за компьютером и играла по сети в ролевую игру. Она так увлеклась, что не заметила прихода мужа. Он видел лишь её спину да голову, похожую на созревший цветок одуванчика. Ивану захотелось подойди к ней, погладить её кудри, вдохнуть её запах, такой знакомый и родной.

— Привет, Вася! — сказал он наконец.

— Ой, привет! — радостно воскликнула она, на мгновение повернув к нему личико. — Я тут совсем заигралась. Только что получила тридцать второй уровень!

— Молодец! — улыбнулся он.

— Есть будешь? — спросила Василиса.

— Нет, спасибо, чуть позже.

Она, не расслышав, сказала:

— Подожди немного, я сделаю налёт на амазонок и сварю суп. Вот, посмотри, какой я нашла топор, «клюв ворона» называется! Стоит пятьдесят платиновых монет!

Он не ответил. Вместо этого он подошёл к книжному шкафу и достал из него школьный географический атлас, а из стола — линейку, чистый лист бумаги и карандаш. Атлас был старый, в нём наличествовали страны, давным-давно канувшие в прошлое. Но сейчас это было неважно.

Иван положил атлас на стол, раскрыв на странице, где были изображены полушария Земли.

— Какие у тебя новости? — спросила Василиса; на экране компьютера в это время происходило массовое истребление амазонок посредством магических заклинаний.

— Не очень хорошие, — пробормотал он, но Вася опять его не услышала.

Прошло полчаса. Поверхность полушарий стала покрыта россыпью каких-то непонятных значков. Иван отложил линейку и спросил у жены:

— Вася, как пишется слово «ультиматум»?

— Через «и», — рассмеялась Василиса. — Точно тебе говорю. Есть игра такая — «Ультима». Проверочное слово.

— Спасибо.

Василиса, уже успевшая учинить разгром и в лагере орков, нашла в себе силы оторваться от компьютерного мира, подошла к мужу и обняла его за плечи.

— Представляешь, Квид уже шестьдесят шестого уровня, я так его никогда не догоню! — пожаловалась она. — Что это ты пишешь?

— План вторжения на землю, — признался он ей. — Время пришло. Так не может больше продолжаться.

— И когда же будет вторжение?

— Завтра. Восемь боевых космических кораблей, которые здесь называют летающими тарелками, на одно полушарие, и восемь — на другое. Всё произойдёт очень быстро. И всё на самом деле очень просто.

Она нахмурила брови. А потом спросила:

— А Аркониду вы завоёвывать не будете?

Арконида — так называлась игра, в которую она играла, виртуальная страна, населённая троллями, орками, амазонками и прочими чудовищами, а также игроками-людьми, желающими скрыться от реальности в иллюзорном мире.

— Нет, — слегка улыбнувшись, ответил он.

— Спасибо! — она звонко чмокнула его в щёку.

Через минуту кровь на экране полилась вновь. Василиса разила враждебных существ налево и направо, не забывая при этом обыскивать их трупы.

Иван аккуратно сложил карту и лёг на диван. Перед завтрашним днём нужно было хорошенько выспаться.

11 апреля 2007 г.

Справедливость

В кабинете президента компании был полумрак. Перед длинным столом стоял понурившийся Сашка Фромов. За столом, напротив Сашки, в огромном кожаном кресле развалился сам президент, господин Скурнов. Он смотрел на Сашку с презрением и скукой. На столе искусственной позолотой блестели всяческие безделушки, предназначенные лишь для того, чтобы бессмысленно существовать в кабинете какого-нибудь большого начальника — бьющиеся друг о друга металлические шарики, вращающиеся в разных плоскостях обручи. «Интересно, смотрит ли он на меня или куда-то в сторону?» — подумал Сашка. Сам он не смел поднять глаз.

— Как же Вы так могли опозорить нашу компанию? — вдруг произнёс Скурнов. — У Вас, похоже, совсем нет совести …

Сашка побледнел, как смерть. Ему всё стало ясно. Во всех финансовых махинациях обвинят его. Хотя он всего лишь выполнял устные распоряжения главного экономического советника компании Шнайдера, а тот, конечно же, действовал по приказу самого Скурнова. Теперь, по всей видимости, какой-нибудь дотошный ревизор что-то раскопал… Если бы Сашка посмотрел сейчас в лицо Скурнова, то увидел бы, что тот ухмыльнулся.

— Но как же… — пробормотал он, но его, похоже даже не услышали.

Металлические шарики бились друг о друга. В углу кабинета мерно тикали огромные часы. Сашка посмотрел туда и содрогнулся: часовые гири ему вдруг представились в виде повешенных людей. Часовой механизм работал за счёт мертвецов. «Мне это кажется», — подумал Сашка, и видение мгновенно рассеялось.

Скурнов зевнул.

«Похоже, справедливость в этом мире умерла», — подумал Сашка.

И тут словно произошло чудо. Господин Скурнов словно бы прочитал его мысли.

— Глупец, справедливости в этом мире не было, нет и не будет! — отчеканил он, самодовольно улыбаясь, словно подводя итог.

О чём он думал в этот момент, этот Скурнов? О том, что такие ничтожные люди, как Сашка, ему до смерти надоели. Люди, которые ничего не могут добиться в этой жизни, у которых вместо мозгов какое-то ни к чему не пригодное дерьмо, вместо решительности и напора — слабость и беспомощность, вместо точных целей и задач — абсурдные мечтания и вера в какие-то идиотские идеалы. Бедный Сашка же думал о том, что всё кончено: он теряет работу, стабильный доход, купленную в кредит квартиру, честное имя, возможно, даже свободу, жену и детей.

Скурнов поднялся из кресла, делая вид, что не замечает бывшего сотрудника его компании — аудиенция была закончена. Сашка попятился к двери, в глазах у него почернело.

— До свидания, — еле слышно прошептал он.

И в это же мгновение из груди Скурнова вырвался сноп пламени, выворачивая рёбра наружу, чёрная кровь, вскипая, хлынула наружу. Сашка не смог сдержать испуганного крика, который, впрочем, получился довольно слабым. Огненный клинок тем временем рассёк грузную тушу Скурнова, окутанные горелым смрадом куски мяса пали наземь, и теперь стало видно высокого незнакомца, неведомо каким образом оказавшегося вдруг в комнате. Его фигура была окружена призрачным, неестественным сиянием, и нельзя было разглядеть, мужчина это или женщина. Незнакомец плавным движением убрал огненный меч куда-то в складки своей одежды, внутрь себя, и произнёс:

— Справедливость — это я.

Сашка не мог унять дрожь в ногах. Он думал только об одном — как бы поскорее убежать, умчаться отсюда, не оглядываясь. Незнакомец словно бы прыжком уменьшил расстояние между собой и дрожавшим Сашкой, причём непохоже было, что он передвигался при помощи ног. Сердце Сашки затрепыхалось в груди, как птица в клетке. Неужели и его здесь и сейчас ждёт безжалостная смерть? Но этого не произошло. Он всего лишь вновь услышал голос незнакомца, голос, пробирающий до глубины костей, ужасающий и прекрасный одновременно:

— Пять тысяч лет я отсутствовал в этом мире. И мир успел обратиться в клоаку скверны. Смертный, поведай всем, что Дикайон, демон справедливости, вернулся!

Это было последнее, что запомнил Сашка, перед тем, как упасть в обморок.

* * *
В течение нескольких часов по всем континентам и странам, прокатилась волна жестоких до бесчеловечности и непонятных, странных убийств. Погибали политические и общественные деятели, военные, адвокаты, служащие различных уровней, журналисты и промышленники. Впрочем, обычные люди, обыватели тоже не знали пощады. Перед демоном справедливости, вырвавшимся неизвестно откуда на волю, все были равны. И за эти несколько часов население земли сократилось больше, чем втрое…

Denn wenn die Gerechtigkeit untergeht, so hat es keinen Werth mehr, daß Menschen auf Erden leben. (Когда справедливость исчезает, то не остаётся ничего, что могло бы придать ценности жизни людей. Иммануил Кант.)

28 октября 2008 г.

Кризис

В здании прозвенел резкий, требовательный звонок, от которого Тур Андерсон пробудился ото сна. За стенкой, в коридоре, раздавались торопливые шаги студиозусов, опоздавших на первую лекцию. Где-то вдалеке звучали удары колокола с башни муниципального совета. В городе Гифе начинался новый день. Вернее, он уже начался. Профессор Андерсон, доктор философии, декан кафедры математической механики, член-корреспондент нескольких научных обществ, только сейчас проснулся, но продолжал лежать неподвижно, словно отказываясь принять новый день за действительность. Голубые глаза профессора, мудрые и печальные, смотрели в маленький прямоугольник окна, сквозь пыльное стекло которого пробивались лучи солнца. На лице профессора читалась усталость и затаённая печаль. Можно было подумать, что Андерсону было лет за восемьдесят, однако, это был мужчина в самом расцвете сил — ему недавно стукнуло сорок. Что же было причиной его тоски? Может быть, его широкая душа требовала чего-то большего, чего-то, что не могло вместиться в этой крошечной каморке под лестницей, где сейчас ему поневоле приходилось коротать одинокие ночи?

Тур поднялся и сел на кровати, поставив ступни на цементный пол, покрытый облезлым ковриком, который был похож на раздавленного под пневматическим прессом зверька. Широкие плечи профессора, мускулистая спина свидетельствовали о его большой физической силе. Впрочем, в последнее время профессор начал немного оплывать и тучнеть, что, конечно, не могло добавить ему положительных эмоций. Может быть, в этом крылась его печаль?

«Что ж, пора», — подумал Андерсон. В два счёта он оделся, умылся под старым ржавым умывальником, тот, по-видимому, был недоволен, что его используют, и плевался водой в разные стороны. Переложив со стула стопку журналов по математической механике на подоконник (отчего в комнате стало темнее), профессор уселся за крошечный стол. На столе красовалась чугунная сковородка с остатками вчерашней яичницы. Хотя аппетит отсутствовал, он стоически позавтракал, потом подогрел на электрической печке чайник и выпил горячего чаю. На душе Андерсона несколько потеплело. Потом он достал из шкафа бутылку водки, налил себе стопочку и опрокинул её внутрь. На душе потеплело ещё больше.

По расписанию у профессора сегодня была лекция, но он безответственно отнёсся к своим обязанностям, решив пропустить её — вряд ли студиозусы очень уж расстроятся от этого. И бриться он тоже не стал, хотя на подбородке и скулах уже выступила светлая щетина, она была не так заметна, как если бы профессор был, к примеру, брюнетом.

Итак, облачившись в модный тёмно-синий плащ, Андерсон взял портфель и покинул здание Университета, по дороге поздоровавшись со швейцаром, который предусмотрительно открыл перед ним дверь. У швейцара была подобострастная улыбка, от которой профессору стало неуютно.

На улице были лужи, слякоть и прохладный ветер. Андерсон отправился в библиотеку, его там ожидал новый журнал по физике. Прохожих было немного, некоторые узнавали профессора и уважительно приветствовали его. Андерсон рассеянно отвечал на приветствия, даже не вглядываясь во встречные лица. Низкое солнце то и дело пряталось за облаками, роняя на земную поверхность тень.

В библиотеке было прохладно, но уютно. Пахло старыми книгами, канцелярским клеем и чернилами. Андерсон скромно приблизился к стойке и кашлянул. Милая девушка, заполнявшая что-то в пухлой тетради, подняла голову и, увидев профессора, улыбнулась.

— Тур Иванович, здравствуйте! — у неё был приятный, мелодичный голос. И не менее приятная улыбка, что в очередной раз отметил профессор про себя.

— Доброе утро, Вера, — тихо произнёс Андерсон. — Как поживаете?

— Да всё по-старому, Тур Иванович, — прощебетала девушка. — Вот Ваш пакет, распишитесь, пожалуйста!

«Она так жизнерадостна», — подумал Андерсон. Но на этом, как и всегда, их общение с девушкой оканчивалось. Она углублялась в свои библиотечные дела, профессор некоторое время сидел за одним из свободных столов, просматривая полученную корреспонденцию, потом прощался и уходил прочь. Но на этот раз привычное течение вещей несколько изменилось.

— Тур Иванович, доброе утро! — прозвучал у него над ухом голос. От неожиданности у профессора упали с носа очки.

— Митя, ну что ты, в самом деле, — оглянувшись, прошипел Андерсон. Это был его старый друг, Митя Полемиков. Он был младше профессора, работал в местной типографии корректором, и познакомились они друг с другом давным-давно и при весьма примечательных обстоятельствах, о которых мы сейчас не будем распространяться.

Андерсон пожал другу руку, испачканную в типографской краске. Митя не занимался непосредственно печатью газеты, однако регулярно умудрялся испачкаться, а однажды на него чуть не упал печатный станок, вернее, часть станка. Репутацией Митя был не славен — его считали чудаком. Он любил спорить, причём, казалось, всё было против его мнения, а аргументы его — слабы и бестолковы, и вдруг оказывалось, что он совершенно прав. Может быть, его поэтому ещё и не любили, а несколько раз даже чуть не избили, и если бы не вмешательство самого Андерсона — дело могло оказаться плачевно. Втайне Митя мечтал стать журналистом, пусть не мирового уровня, но достаточно известным. Для этого Митя, во-первых, придумал себе звучный псевдоним — «Вальдемар По», в во-вторых, ещё с подросткового возраста вёл обширнейшую картотеку, в которой собирал самую различную информацию на всех более-менее видных жителей города. Кто с кем судился, кто продал ту или иную недвижимость, кто берёт взятки и в каких количествах, кто изменяет жене или был замечен в других порочащих связях — всё накапливалось в записях Полемикова. «Когда-нибудь, когда я стану знаменитым журналистом, — делился с другом своим сокровенным Митя, — всё это мне очень пригодится. И я, быть может, даже напишу книгу…» Но все эти планы пока были в необозримом будущем.

— Итак, Тур Иванович, сегодня опять пропускаешь лекцию? — промурлыкал Митя, опускаясь на стул напротив профессора. Насколько Андерсон был коренаст и крепок, настолько Митя был тощ и хрупок. И если Андерсон печалился каким-то своим удручающим мыслям, то Митя был весел и беззаботен. Впрочем, так бывало не всегда.

— На то есть причины, Митя, — ответил Андерсон.

Он оглянулся. В библиотеке было пустынно. Вера всё так же переписывала что-то из одной книги в другую, от усердия она даже высунула кончик розового языка. В углу же сидел некий бородатый господин в сером твидовом костюме. Перед ним на столе лежал пухлый том, раскрытый примерно посередине. Уловив чужой взгляд, бородач сердито посмотрел на профессора и что-то пробормотал себе под нос.

— Идём отсюда, — Андерсон встал. — Верочка, мы уходим, до свидания!

Они перешли дорогу, пропустив заляпанный автомобиль и очутились в парке. Грязные жёлтые листья покрывали землю.

— А ты-то почему не на работе, Митя?

— Почему же не на работе? У нас в типографии курьер заболел, меня попросили отнести в библиотеку свежую периодику, — с улыбкой ответил Митя.

«Полжизни уже прожил, а его посылают, словно мальчишку, с поручениями», — грустно подумал Андерсон.

— Чего хмуришься, Тур Иванович? — поинтересовался Митя в своюочередь.

Профессор покосился на какого-то подозрительного типа на лавочке и ничего не ответил. Они вышли из парка, миновали перекрёсток и вскоре очутились перед вывеской «Чайная».

— Давай попьём чаю, Митя, — предложил Андерсон.

— А я знал, что мы сюда направляемся, Тур Иванович, — всё так же жизнерадостно отозвался Митя.

«Я несколько минут сам не ведал, куда меня несут ноги, а ты уже всё знаешь», — почему-то раздражение овладело профессором, но виду он, конечно, не подал. Верно, погода была виной его раздражительности.

В чайной было темно, чуть ли не на ощупь они выбрали себе столик, но, когда электрическая лампа на нём загорелась и осветила всё вокруг, стало видно, как тут неплохо. Молчаливый и мрачный Шуй-ван, хозяин заведения, безмолвно поставил перед ними свежезаваренный чайник, чистые чашки, блюдца и также безмолвно исчез, словно растворился где-то в темноте. Профессор огляделся. Судя по тому, что лампа горела только на их столике, в помещении, кроме них, больше посетителей не было. Этот факт его весьма приободрил. Он потёр руки, взялся за чайник и разлил чай по чашкам.

— Что нового в мире, Митя?

— Да что нового, Тур Иванович — экономический кризис…

И на этих словах Мити лампа на столе между ними мигнула и погасла. Профессор ругнулся. Окна в чайной были маленькие и к тому же выходили на запад — так что толку от них было мало. И вдруг из темноты появился огонёк — то был Шуй-ван со свечой. Свеча плавала в чашке с водой, чашка стояла на плоской, словно доска, ладони хозяина.

— Электличество нет, — сказал Шуй-ван, оставил им свечу и снова испарился.

— Я же говорю: кризис, — Митя отпил из чашки.

— Митя… — прошептал Андерсон, наклоняясь вперёд, — ты знаешь, на самом деле это не кризис…

— А что же? — Митя тоже перешёл на шёпот. — Масонский заговор?

— Ш-ш-ш! — предупреждающе прошипел Андерсон, ему померещились чьи-то шаги, но то, видно, китаец пытался заняться своими делами.

— Вторжение инопланетного разума? — Митя сделал новое предположение.

Профессор почему-то оскорбился.

— Сам ты инопланетный разум, Митя!

Митя захихикал. В его зрачках отражалось пламя свечи.

— Не время смеяться, Митя, — голос Андерсона был серьёзен. — Это не кризис… это… крысис.

— Это когда много крыс? Так плохо, что крысы бегут с корабля?

Андерсон опять зашипел.

— Я не шучу, Митя. Ты обратил внимание на пару у ворот парка?

— Нет… хотя… какие-то мерзкие рожи у них были.

— Крысиные.

Митя замолчал.

— Понимаешь, Митя, — профессор одним глотком осушил чашку, — крысы — сейчас этот биологический вид в стадии расцвета. Они нас обгоняют. Их больше, чем нас, вдвое!

— И что? — осторожно спросил Митя.

— Их больше, чем нас, они живут рядом с нами, они…

— Что?!

— Они переодеваются в нас, людей, и живут среди нас! При этом, понятное дело, ведут свою крысиную политику. Выживая нас, людей, с земли. Вот это и называется крысис.

— А человеки и не понимают, почему вокруг такие крысиные нравы… — сказал Митя. — И что с этим поделать?

Андерсон развёл руками.

— Надо написать статью в газету… — Митя почесал затылок и задумался. Может быть, пришла пора возродить к жизни «Вальдемара По»?

— А потом что, Митя? Даже если это и станет достоянием гласности, то какие меры должна принять общественность? Крысы хорошо замаскированы под нас, людей. Можно, конечно, применить антропометрические методы, но… нас обвинят в расизме! При такой-то международной обстановке — так нельзя!

— А что мы знаем о крысах? — спросил Митя. — Они всеядны, чрезвычайно живучи…

— Есть один способ. Но жестокий, — произнёс Андерсон. — Недавно в Европе произвели первые опыты по расщеплению ядер урана и плутония. При этом процессе выделяется невероятное количество энергии. Возникает вероятность создания бомбы, взрыв которой будет такой мощности, такой силы, что камня на камне не останется после него.

— И что? — Митя даже привстал от волнения.

— Я закажу для университета десять килограммов плутония, сделаю бомбу — а потом всё взорвём к чёртовой матери!

— Но мы тоже ведь умрём?

— Да, — после некоторой паузы ответил Андерсон. — И мы тоже умрём.

Лампа на столе вспыхнула ярким светом, ослепив собеседников. В немом молчании они допили весь чай, расплатились и вышли на улицу. Мир, дотоле казавшийся просто равнодушным, теперь весь дышал враждебностью. За каждым углом, в каждом незнакомце Мите теперь виделась огромная крыса, ходящая на двух лапах.

— Ну, прощай, Митя, — профессор подал руку.

— Тур Иванович… но они, возможно, после взрыва бомбы выживут, а мы — нет?

— Наше дело всё равно проиграно, — Андерсон вздохнул. — Быть может, и бомбу придумывают тоже они, чтобы ускорить процесс вытеснения одним видом другого. Впрочем, мы сами виноваты…

«Надо написать статью… как можно скорее!» — с этой мыслью Митя повернулся и пошёл домой.

— Митя! — окликнул его Андерсон.

Полемиков обернулся, испуганно улыбнулся и помахал другу рукой.

— Митя! — снова крикнул Андерсон. — Не пиши статью… Я пошутил!

У Мити ноги вросли в землю, он побледнел ещё больше. Неужели?!

— Пошутил я, Митя, — повторил профессор.

— Сволочь ты, Тур Иванович! — разозлился Полемиков. Показав Андерсону костлявый кулак, он бросился прочь. Так они расстались. Профессор поплотнее закутался в плащ, взял портфель под мышку и пошёл в Университет. «Наверное, будет дуться пару недель, — тепло подумал о друге Андерсон. — Может, зря я с ним так…»

А за ним в это время наблюдал полицейский. Злобный горящий взгляд, кривые жёлтые загнутые назад резцы не предвещали ничего хорошего…

13 ноября 2008 г.

Полёт

Жил да был человек. При рождении ему досталась звучная фамилия Вуж. На третий день жизни ребёнка родители подарили ему имя Марко, что и было записано в документах. Марко Вуж рос, как обычный ребёнок. Питался материнским молоком, спал, пачкал пелёнки, кричал, потому что ему было холодно, кричал, потому что ему снова хотелось есть, кричал просто так. Родители кротко сносили капризы младенца, так как понимали, что некогда сами доставляли некоторые неудобства своим собственным родителям. Едва ему исполнился год, Марко сумел перелезть через перила кроватки и шлёпнулся словно куль на пол. Мать, отвлёкшаяся в это время на кухне, услышала лишь звук падения. Полная прескверных предчувствий, она ринулась к своему малышу и увидела на полу маленькое тельце. Мать схватила своё дитя на руки, и только тут, в материнских объятиях, Марко раскрыл рот и заплакал. Больше он не пытался совершить побег из кроватки. Мало того, когда Марко подрос, оказалось, что он боится высоты.

Соседские дети часто во время игры залазили на старую акацию, росшую во дворе их дома. Марко делал вид, что ему это совсем неинтересно и уходил заниматься чем-нибудь другим, к примеру, пускал в плавание по луже бумажный кораблик, наблюдал за муравьями или читал какой-нибудь детский журнал с картинками. С качелями мальчик тоже не был дружен: его сразу начинало тошнить и под издевательский хохот бессердечных товарищей он отползал в сторону.

Но самым большим кошмаром в его детстве были сны. Сны, которые на первый взгляд не предвещали ничего плохого, но всё заканчивалось примерно одинаково: пол под ним начинал проваливаться, и Марко куда-то падал… Просыпался он с бешено бьющимся сердцем, весь в поту, а порой и с мокрыми штанишками. В семь лет Марко случайно подслушал разговор родителей и понял, что они считают его недоразвитым. Однако постепенно мальчик прекратил мочиться под себя, несмотря на продолжавшиеся ужасные падения по ночам. Он падал в яму, падал с крыши дома, падал из странного летательного аппарата…

В школе Марко учился плохо. Друзей у него не было, девочки над ним подсмеивались. Учитель математики по фамилии Шланг воздевал руки и негодовал из-за непонятливости и безответственности мальчика: «Ты почему не делаешь домашние задания?» Но не мог же Марко сказать, что по вечерам ему совсем не до алгебры, что всё его естество замирает в предчувствии очередного страшного сна? В котором он снова будет лететь куда-то вниз…

Про свою слабость, про свои страхи Марко, понятное дело, никому не рассказывал. Пусть его считают недалёким, тупым, но слабаков, трусов дети не любят ещё больше. Никто из окружения мальчика не боялся высоты.

В 13 лет он увидел такой сон. Высокий-превысокий шпиль, уходящий прямо в небо, тонкий и прямой. А на самой верхушке — он, Марко. Порывы холодного, словно прикосновение смерти, ветра пытаются сбросить его вниз, но мальчику нельзя даже ступить в сторону, потому что он сразу же рухнет с таинственного столба. Как он там оказался, кто построил такое странное сооружение — непонятно. И вдруг неожиданно для самого себя Марко оттолкнулся ногами и прыгнул вперёд. «Зачем я это сделал? — ужаснулся он про себя. — Я же сейчас расшибусь в лепёшку?» Но какая-то часть его сознания говорила ему, что он поступил правильно. И полетел Марко не вниз, а вперёд, а потом вверх, и в сторону! Он научился летать. Страх падения во сне пропал, словно его и не было.

Теперь Марко летал во сне, летал почти каждую ночь. Кошмар превратился в праздник. Летать было легко и радостно. Стоило только разбежаться да оттолкнуться посильнее! И, как это не странно, изменения в мире грёз привели к изменениям в мире реальности. Первым что-то необычное почувствовали одноклассники — постепенно Марко перестал был объектом для подшучиваний. Потом настал черёд удивляться учителю математики. Господин Шланг никак не мог понять, как лентяй и бездарь Вуж оказался в рядах лучших учеников класса. Впрочем, самым лучшим Марко так и не стал, быть может, это было ему совсем не нужно. У него были сны, у него были восхитительные полёты — что ещё надобно для счастья? Он летал по городу, гулял по крышам самых высотных строений, смотрел на землю с такой высоты, где в воздухе почти отсутствовал кислород…

Марко закончил школу и без особых проблем поступил в Университет. Но теперь он всё чаще просыпался в слезах. Он не хотел расставаться с тем удивительным миром, где обладал столь головокружительные возможности. Где не нужно было ходить на скучные лекции, думать о будущей работе, строить жизненные планы… И к его огромному сожалению полётов во сне становилось всё меньше. Всё чаще по ночам не было ни полётов, ни сновидений, одна чёрная пустота. Снова в его душе поселился липкий ужас. Страх лишиться способности летать.

Сны… теперь они были блёклыми, пустыми. Порой их вообще не было. Вечером Марко опускал голову на подушку, закрывал глаза, и через мгновение звенел утренний будильник, и опять нужно было умываться, завтракать и идти в Университет.

Вместе с ним училась девушка, которую звали Аврора. Судьба распорядилась так, что свой первый сексуальный опыт Марко получил именно с ней. В момент экстаза ему показалось, что он снова летит, словно во сне, но через минуту он понял, что ошибся. Когда вспотевшее тело Авроры отодвинулось от него, он почувствовал в душе опустошение, даже боль, будто ему оборвали последние перья с невидимых крыльев.

С того дня полёты во сне прекратились. Марко всеми силами пытался возобновить чудесные сновидения, рассматривал на ночь фотографии облаков, пытался представить себе, что снова летит, но все его попытки были тщетными. Если же рядом была Аврора, попыток вовсе не было. Но Марко не сдавался. Он побывал у психиатра, у парапсихолога, у экстрасенса, у народной целительницы, но ни один из них не смог помочь его горю. Он употреблял на ночь спиртное, попробовал ЛСД, кокаин… не то, не то!

Следующие несколько лет пролетели словно в пьяном угаре. Как-то незаметно для самого себя Марко Вуж женился, стал бакалавром, магистром, начал работать экономистом в одной компании. И когда у него за плечами уже было три десятка прожитых годов, ему наконец привиделся сон. Перед ним был некто в чёрном плаще, капюшон не давал разглядеть лица незнакомца. Марко испугался. Он оттолкнулся, чтобы взлететь, но ноги намертво прилипли к земле. Человек же в чёрном плаще вытянул вперёд руку, наставил на Марко костлявый палец и прошептал:

— Если взлетишь — умрёшь…

Марко, объятый паникой, рванулся ещё раз, и, кажется, ему удалось не немного подпрыгнуть… и будто серебряная игла воткнулась ему в сердце.

В эту ночь он пережил сердечный приступ. Аврора вовремя вызвала скорую помощь. Врачи посоветовали ему меньше волноваться и воздерживаться от спиртного.

— Ты когда-нибудь летала во сне? — спросил Марко у жены, когда они оказались наедине.

— Не помню, — ответила она и прижалась к его груди.

Марко оставил свои бесплодные попытки вернуться к полётам во снах.

Прошло ещё несколько лет. Они с Авророй переехали в новый, престижный район, у них родился ребёнок. Сновидений не было. Ни одного.

Одной ночью Марко Вуж проснулся оттого, что ему было нечем дышать. Стараясь не разбудить жену, он вышел на кухню. Плитка приятно холодила его ступни. За окном на небе в окружении свиты звёзд сияла луна. Марко открыл окно. Воздух ворвался внутрь, словно давно ждал его снаружи.

— Я лечу! — закричал Марко.

И действительно, его тело опять, как в славном прошлом, парило в воздухе. Марко легко взмахнул руками и вылетел из окна. Душа его пела. От нахлынувшего счастья из его глаз брызнули слёзы. Он взмывал всё выше и выше, навстречу луне…

А где-то далеко внизу на кровати осталось постепенно остывающее тело человека, которого некогда звали Марко Вуж. Потом это тело положат в деревянный ящик и предадут земле. Аврора, наверное, будет плакать. Но этого Марко не увидит. Всё быстрее и быстрее он, рассекая космическое пространство, летел прочь…

25 декабря 2008 г.

Гвидо из Квентовица

В апреле, когда солнце начало пригревать по-настоящему жарко, рыбак Онгуль выловил в море большущую рыбину. Мальчишки, проказничавшие на берегу, заметили улов и огласили воздух дикими радостными криками, которые привлекли внимание остальных. Когда лодка Онгуля причалила к пристани, его там уже ждал парень с поручением. Пойманную щуку следовало за соответствующее вознаграждение доставить на кухню герцога Агэтуса. Наверное, кто-то посчитал недопустимым, если рыбой таких размеров будет обедать или ужинать какой-нибудь простолюдин. Рыбак Онгуль почесал затылок и отдал слуге герцога пойманную диковину, получив взамен несколько серебряных монет. С сильными мира сего не поспоришь.

Главный повар герцога, господин Крас, поручил приготовление щуки своему помощнику Шерборту. Ибо сам господин Крас не мог снизойти до того, чтобы трогать своими белыми ухоженными руками скользкие серые рыбьи внутренности. Шерборт уверенными взмахами ножа вспорол рыбине живот и увидел нечто странное, похожее на полоску то ли дерева, то ли металла. Находка была в три пальца шириной, длиной в локоть и тонкая, словно нож повара. С одной стороны было небольшое отверстие, забитое грязью. Шерборт осторожно потёр полоску пальцем, потом решил промыть её под водой. По мере того как слизь и грязь смывались с находки, она становилась всё прозрачнее и прозрачнее. Полоска была из стекла, причём стекла такого прозрачного, что, когда она очистилась полностью, её стало почти не видно. Лишь по тяжести в руке да по солнечным бликам от неё можно было утвердиться в её существовании.

Шерборт отнёс загадочную находку господину Красу, а уже тот, тряся пухлым обвисшим животом, побежал с ней к самому герцогу.

Герцог Агэтус с опаской взял полоску с подноса.

— Осторожнее, государь, она с краёв острая, — предупредил Шерборт, последовавший за главным поваром.

Герцог не любил загадок. Вернее, он не любил неразгаданных загадок. Поэтому он приказал найти человека, который смог бы разгадать тайну стеклянной полоски, найденной в рыбе.

* * *
Неутомимый странник Гвидо решил остановиться в гостинице города Страндбурга. Хозяйка гостиницы, суровая женщина в простой одежде, намётанным взглядом оценила его вид.

— Гвидо из Квентовица? — переспросила она, когда путешественник назвал себя. — Как это, чёрт возьми, пишется?

— Позвольте… — Гвидо повернул к себе книгу, в которой собирались начертать его благородное имя, взял из рук хозяйки затасканное перо и сноровисто вывел: «qvito or qventovize».

Хозяйка показала гостю его комнату, и Гвидо, переодевшись, ушёл прогуляться по городу. Вскоре в гостиницу нагрянули солдаты.

— Любезная, — обратился к хозяйке неулыбчивый лейтенант. — Не у тебя ли остановился человек, именующий себя Гвидо из Квентовица?

Вежливое обращение не предвещало ничего плохого, но хозяйка не спешила:

— Кто это?

— Он невысокого роста, одет, скорее всего, в синий плащ, и на голове — шляпа с пером.

Описание в точности совпадало.

— Да, остановился у меня такой… — хмуро призналась хозяйка. — Пошёл погулять, скоро вернётся.

— Герцог приглашает господина Гвидо во дворец к ужину! — объявил лейтенант.

«Важный господин», — подумала хозяйка о постояльце.

* * *
Герцогу доложили, что знаменитый Гвидо из Квентовица действительно находится в Страндбурге. Герцог Агэтус, поручив охрану находки двум верным гвардейцам, в нетерпении ходил по дворцу из комнаты в комнату. Герцогиня предложила супругу сыграть в вист, но после первой же взятки герцог отбросил карты, извинился перед партнёрами и прекратил игру. Наконец, герцог пришёл в башню со стеклянной крышей, в которой располагались солнечные часы, сел там в кресло и начал следить за течением времени. Тень медленно описывала круг по циферблату. Незаметно для самого себя герцог уснул, и когда слуги пригласили его ужинать, некоторое время не мог понять, кто он такой.

Гвидо ещё не прибыл, но шпионы сообщили, что Гвидо несколько часов назад вернулся в гостиницу и приказал хозяйке вычистить его самый лучший плащ. Герцогу пришла в голову мысль проверить, действительно ли путешественник является тем, за кого себя выдаёт. Поскорее, чтобы успеть до его прихода, он переоделся в платье попроще.

— На кого я теперь похож? — спросил он придворных.

— О, вы, как всегда, божественны! — наперебой заголосили те.

— Идиоты, — выругался герцог. — Подойди-ка сюда, — подозвал он пажа. — Похож ли я в таком наряде на герцога?

— Увы, государь, — поклонился паж. — Смею заметить, что ваша золотая цепь и перстни не дают усомниться.

Когда Гвидо из Квентовица ступил в главный зал дворца герцога, сам герцог стоял в толпе придворных, ничем не выделяясь среди них. Находку же положили на длинном столе так, чтобы её совсем не было видно, что оказалось совсем нетрудно благодаря её прозрачной сущности.

К путешественнику приблизился паж.

— Господин, — сказал он, почтительно поклонившись, — вам предстоит узнать, кто пригласил вас сюда, и ради чего вас пригласили.

Путешественник улыбнулся.

— Слишком много раз я подвергался подобным испытаниям, — сказал он негромко.

Все сохраняли почтительную тишину, поэтому каждое его слово было явственно слышно.

— Объект, ради которого я здесь, лежит на столе, — продолжал Гвидо, — но отсюда, из этой точки, мне его не видно, и мне нужно подойти ближе к столу, чтобы увидеть и сказать, что это. Кто же позвал меня сюда — это, конечно же, герцог Агэтус, троюродный брат императора. Пусть эта безделушка укажет мне его…

С этими словами он выпустил из рук маленький чёрный шарик. Тот покатился по начищенному паркету к толпе придворных, все в ужасе ринулись в стороны. Все, кроме герцога. Герцог Агэтус спокойно стоял и смотрел, как шарик подкатился к его ногам и остановился. Потом он наклонился, поднял шарик и осмотрел его.

— Каучук, — разочарованно вырвалось у него.

— Ваше высочество, — с улыбкой поклонился Гвидо.

Герцог подозвал пажа и вернул на грудь золотую цепь, а на пальцы — перстни, без которых он чувствовал себя весьма неуютно. Вдобавок, в одном из перстней был особый камень, защищавший от воздействия злых сил.

— Простите за этот маскарад, уважаемый Гвидо, — сказал герцог уже после этого. — Просто я не мог поверить, что столь знаменитый человек, как вы, почтил мой город своим визитом…

— Но вы, ваше высочество, наверное, знаете, что я постоянно путешествую, — заметил Гвидо. — Рано или поздно я всё равно оказался бы тут.

— Да, конечно, — не стал спорить герцог. — Но всё же, не могли бы вы рассказать нам о нашей находке?

Гвидо сделал пару шагов к столу, а потом на его лице появилась улыбка, и он уверенно подошёл к тому месту, где лежала невидимая находка.

— Интересно, — пробормотал он, наклоняясь к столу.

Все столпились вокруг него.

— Что это? — нетерпеливо спросил герцог.

Гвидо наклонился к самому столу, потом провёл, не касаясь, над ним рукой. Казалось, он не решается взять стеклянную полоску в руки.

— Что это? — повторил герцог. Он любил, когда на его вопросы отвечают сразу же.

— Это гальдрасакс, — ответил наконец Гвидо. — Волшебный нож, выточенный из вулканического стекла и специальным способом обработанный. На него наложено заклятие.

— Какое?

— Заклятие убийства, — зловеще произнёс Гвидо.

Наконец он решился и взял стеклянный нож в руку.

— Изготовитель ножа пишет на нём имя человека, которого этот нож должен убить, — пояснил он. — Но имя это прочитать уже невозможно. Могу только сказать, что это не моё имя… — тут он опять улыбнулся, — …и не имя вашего высочества, иначе вы были бы уже мертвы.

— Но как узнать, чьё тут имя?

— Быть может, было бы разумнее уничтожить нож, ваше высочество? — спросил Гвидо.

— Нет, я хочу знать, кого должен убить этот нож, — тоном, не терпящим возражения, сказал герцог. — Может ли быть такое, что человек этот уже умер?

Гвидо посмотрел на нож, повернул его так, чтобы на нём отразился свет ламп.

— Нет, он ещё жив.

Он окинул взглядом зал. Потом, не обращая внимания на почтительно расступившихся придворных, Гвидо подошёл к трону и устремил взор на крюк в стене. На таких крюках по периметру зала висели рыцарские щиты, свидетельство ушедшей эпохи, но этот крюк был почему-то пуст.

— Принесите верёвку, — попросил Гвидо. — И колокольчик.

Когда его просьбу исполнили, он проверил верёвку на прочность, а потом пояснил:

— Здесь, в основании ножа, есть отверстие. Я подвешу на верёвке нож и колокольчик. Если к вашему трону подойдёт человек, которого должен убить этот нож, колокольчик зазвенит. А следующим, что вы услышите, будут предсмертные крики умирающего — нож сорвётся с привязи и убьёт свою жертву.

С помощью гвардейцев Гвидо повесил это страшную конструкцию на крюк.

— А если этот человек умрёт раньше, стекло почернеет… — закончил он.

— Уважаемый Гвидо, примите мою благодарность, — сказал удовлетворённо герцог. — Вместе с приглашением отужинать в нашем присутствии.

— Ваше высочество, почту за честь, — Гвидо поклонился.

* * *
Через несколько дней Гвидо покинул город. Всё так же, налегке. Он щедро расплатился с хозяйкой, подхватил сумку и…

— Гвидо из Квентовица, ты правда умеешь летать? — спросила хозяйка гостиницы.

Путешественник остановился в дверях, улыбнулся, но ничего не ответил.

* * *
Сердце герцога с разрешением тайны стеклянного ножа не обрело покоя. Каждое утро герцог приказывал одному из слуг проверить, не почернело ли невидимое лезвие. Каждый день герцог приглашал к себе отобедать или отужинать всё новых и новых людей…

Колокольчик молчал.

7 апреля 2009 г.

Встреча

Мы встречаемся каждый год в первую субботу июля. Конечно, ежегодно собраться на этом мероприятии, чтобы посвятить старым друзьям весь день, не получается. Работа, семья, какие-то неотложные дела, возникающие в самый неподходящий момент. Но теперь, примерно за месяц до срока, со мной связался Степан Антонович.

— Привет, — раздался в телефонной трубке его осторожный голос.

— Здравствуйте, Степан Антонович! — я мысленно пожал ему руку. — Ты уже в городе?

— Да, вчера. Послал всех к чёрту и приехал. Я вот звоню, хотел уточнить, когда мы встречаемся?

Он опять всё забыл.

— В первую субботу июля. В шесть часов вечера. На старом месте.

— Ага. Ясно. Я недавно разговаривал с Лёшей, он тоже будет.

— Да, я знаю. Алексей говорил, что Болик тоже будет.

— Ты не знаешь, а Юра… — начал Степан Антонович, но я перебил его:

— К Юрию Матвеевичу я заявлюсь на днях. Надеюсь, он сможет выделить себе выходной.

Месяц пролетел незаметно. Мы ещё несколько раз говорили по телефону, уточняли, кто что должен купить, заодно время встречи перенесли на пять часов вечера. Место встречи оставили неизменным.

Дни пролетели вереницей, и настала первая июльская суббота. Когда я увидел Степана Антоновича, выходящего из автомобиля, я понял, что мы давно не виделись. Слишком давно. Он погрузнел, его облик стал по-настоящему солидным, волосы явно поредели, а глаза совсем выцвели. Я направился к нему, мы пожали друг другу руки, уже по-настоящему.

— Ты всё такой же, — сказал Степан Антонович после приветствия, хотя я знал, что это неправда. Время меняет всех.

Было жарко. Степан Антонович снял пиджак, бросил его на заднее сидение машины и посмотрел на часы.

— Лёша опаздывает. А Юре ты напомнил?

— Да, Юрий Матвеевич сказал, что будет, только немного задержится. У него какие-то дела.

Из-за угла здания показались две фигуры, большая и маленькая. Эта парочка направилась прямо к нам, и вскоре мы начали обмениваться радостными приветствиями.

— Привет, Лёша!

— Болик, здравствуй!

— Стёпа, сколько лет, сколько зим!

Болик тряс нам руки, радостно смеялся и подпрыгивал на месте, словно козлик. И на свои годы он явно не выглядел. Он был в майке и шортах. А вот Алексей стал ещё суровее и мрачнее. Даже когда он улыбался, в улыбке его была печаль. Он был гладко выбрит, а его широкие плечи и спортивная фигура могли ввести в заблуждение, вздумай кто угадывать его профессию.

Меня оставили сторожить машину, а Лёша, Болик и Степан Антонович скрылись в глубинах магазина. Вскоре они вернулись с набитыми битком пакетами. Мы погрузили их в багажник и сели в машину сами, Лёша с Боликом на заднее сидение, я — рядом с нашим водителем, уважаемым Степаном Антоновичем. Внутри было ещё жарче, словно на сковородке. Степан Антонович завёл двигатель, и мы тронулись в путь.

Прибыв на старое место, мы с радостью убедились, что никого, кроме нас, здесь нет, и никто не нарушит наше одиночество, как уже бывало не раз. Мы вытащили из машины сумки, вещи и пакеты, Болик побежал разыскивать сухие ветки для костра, за ним отправился Степан Антонович, прихватив топорик. Лёша же достал шампуры и стал нанизывать мясо. Я молчаливо присоединился к нему.

Раньше мясо для шашлыка, маринад готовил Болик или сам Лёша, но однажды им это надоело, и после их категорического отказа нам приходилось покупать уже маринованное мясо в супермаркете.

— Ну, как дела? Рассказывай, — сказал Алексей.

— Суета сует, — ответил я.

Похвастаться мне было нечем. Алексей это понял и надоедать расспросами мне не стал. Вскоре вернулись Болик со Стёпой. Болик, размахивая топориком, тащил громадную ветку, а Степан Антонович нёс целую охапку дров. Видно было, что он давно не занимался физическим трудом, но на лице его была написана гордость от хорошо выполненной работы.

Болик схватил спички, и вскоре на морском берегу заполыхал костёр. Степан Антонович достал из машины портфель, а из него — бутылку коньяка.

— Погодите, давайте подождём Юру, — напомнил Алексей.

— Да вот он, кажется, и едет.

Мы услышали шум мотороллера. Это и в самом деле был Юрий Матвеевич. Он затормозил, подняв кучу песка, прислонил мотороллер к засохшему дереву и начал обнимать всех нас по очереди. В глазах его заблестели слёзы.

— Я уже не думал, что ещё раз всех вас увижу, — сказал он.

Степан Антонович открыл бутылку, а Лёша начал раздавать всем пластиковые стаканчики.

— Ты так и не пьёшь? — спросил он у меня.

— Нет.

— Может, капельку?

— Нет, — опять отказался я. — Ты же помнишь, что было в прошлый раз…

— Да, ты знатно тогда проблевался, — Степан Антонович захихикал.

Болик, хотя его в тот раз и не было с нами, тоже засмеялся, такой уж лёгкий и весёлый был у него характер. Я разыскал в куче вещей бутылку с питьевой водой и наполнил свой стаканчик. Все выпили.

— А теперь — купаться! — закричал Болик и бросился к морю.

— Погодите, у меня здесь неподалёку дела, — сказал Юрий Матвеевич. Только сейчас стало заметно, что на спине у него висит тяжёлая сумка с инструментами.

— Тебя подвезти на машине? — предложил Степан Антонович.

— Нет, тут совсем рядом. Я туда и обратно, пятнадцать минут.

— Можно, мы с тобой не пойдём? — спросил Степан Антонович.

Он почему-то покраснел. Наверное, вспомнил тот раз, когда у Юры тоже было какая-то небольшая работа в детском пансионате, и мы по своей глупости увязались за ним. Тогда Степан Антонович, находясь под воздействием алкоголя, чуть не подрался с подростком из-за газеты со спортивными результатами. Мне тоже вспоминать тот случай было неловко.

— Нет-нет, это теперь не детский пансионат, — Юрий Матвеевич осклабился. — Всего лишь публичный дом.

Степан Антонович поперхнулся, Лёша улыбнулся.

— Барахлит система видеонаблюдения, — пояснил Юра. — Я быстро, туда и обратно. Может, пригласить сюда три-четыре девушки?

— Не надо! — чуть ли не единогласно воспротивились мы.

— Ну, я туда и обратно, — повторил Юрий Матвеевич ещё раз и ушёл в северо-восточном направлении.

— Идите же купаться! — обиженно прокричал нам Болик.

Мы разделись. Степан Антонович с одобрением посмотрел на широченные плечи Алексея.

— Лёша, ты до сих пор занимаешься плаванием?

— Да, каждые выходные пару километров…

Степан Антонович печально окинул взором свою несколько расплывшуюся фигуру.

У берега вода была совсем тёплой. Окунувшись пару раз, я понял, что никакого удовольствия не испытываю, и повернул к берегу. Костёр весело трещал и сыпал искрами. Степан Антонович вылез из воды, пыхтя, словно тюлень. Он понял всю тщетность своих попыток состязаться в плавании с Алексеем. Однако, он не приуныл, а наоборот, раззадорился, глаза Стёпы радостно блестели. Он вытерся полотенцем, достал из портфеля сигареты и закурил. Я уже потерял счёт, сколько раз Степан Антонович бросал курить. Подул ветерок, и я запоздало подумал о том, что забыл взять полотенце. И тогда я зажёг огонь, который охватил руки, ноги, туловище и голову. За несколько мгновений я высох, и огонь погас. Краем глаза я заметил, что Степан Алексеевич с интересом наблюдает за мной. Конечно, ему хотелось бы знать, как я это делаю, но как я могу объяснить это? Я набросил на плечи рубашку.

— Эй! — раздался чей-то чужой голос.

Мы повернули головы и увидели двух коротко стриженных парней в чёрных футболках. Рядом с ними на песке лежали два велосипеда. Какого чёрта их занесло сюда?

— Да? — спокойно вежливо ответил Степан Антонович.

— Лысый, что был с вами, это Дилан? — нагло спросил один из них. Впрочем, угрожающе они не выглядели.

Наверное, спутали Юрия Матвеевича с кем-то, подумал я. Каково же было моё удивление, когда Степан Антонович рассудительно ответил:

— Я что-то слышал об этом, но точно не знаю. А у вас к нему какое-то дело, ребята?

Парни как-то замялись.

— Мы просто поспорили, Дилан это или нет…

— А вы его подождите и поговорите с ним сами, — миролюбиво предложил Степан Антонович.

Парни переглянулись.

— Нет, мы спешим. Передавайте привет!

Они выкатили велосипеды на дорогу и укатили.

— Юра Продюк, оказывается, валлиец Дилан? — поинтересовался я у Степана Антоновича. — В наших степях-то?

Мой друг напустил загадочный вид. Как обычно, он знал больше, чем рассказывал.

— Да, — кратко ответил он и тут же спросил:

— А что такое «валлиец»?

Болик выскочил из моря, что-то съел, что-то выпил и опять побежал к воде. Уследить за ним было невозможно.

Вскоре Юрий Матвеевич вновь присоединился к нашей компании. Отсутствовал он гораздо больше, чем обещал.

— Юра, тут какие-то юноши спрашивали, не Дилан ли ты… — проронил я.

Юрий Матвеевич словно взорвался.

— Кто это спрашивал? — заорал он. — Где они?

— Уехали по направлению к городу, — ответил Степан Антонович.

Юрий Матвеевич выбежал на дорогу, посмотрел в одну сторону, другую, а потом вернулся к нам. Из воды, привлечённый криками, наконец, вылез Алексей. Его мокрое тело блестело в лучах вечернего летнего солнца. Мы вручили шашлык ему и Юре.

Юрий Матвеевич в один присест умял свою порцию и, видимо, успокоился.

— Так ты на самом деле Дилан? — вернулся я к этому вопросу.

— В некоторых кругах меня знают под этим именем, — мрачно ответил Юра.

— Впервые слышу.

Алексей с аппетитом поглощал шашлык и, видимо, не совсем понимал, о чём речь.

— У моего деда была такая фамилия, — счёл нужным пояснить Юра.

Он разоблачился и с громким хохотом бросился в море, подняв кучу брызг.

— А я в туалете повесил карту мира, — сказал Алексей. — Теперь срать не скучно и познавательно.

— Ага, — сказал Степан Антонович. — Пальчиком водишь и вроде как путешествуешь…

Нижний край солнца коснулся водной глади. В кустах кузнечики стрекотали всё громче и громче. Степан Антонович разлил остатки коньяка по стаканчикам.

Алексей выпил и спрятал стакан в пакет для мусора.

Мы молчали, каждый думал о чём-то о своём. И нарушать эту тишину не хотелось. Мы смотрели на море, где в тёмных волнах всё ещё плескались Болик и Юра.

— Веселится, как ребёнок, — с улыбкой сказал Алексей, подразумевая Болика.

— Не знаю ни одного человека, более жизнерадостного, чем Болик, — поделился своими наблюдениями Степан Антонович.

— На самом деле дела у него так себе, — сказал Алексей. — Там, где он живёт, чтобы получить более-менее приличную должность, нужно продать душу и выучить адский язык…

До нас донёсся весёлый гогот Юры и детский смех Болика. Алексей поворошил палкой костёр.

— А язык Болику не даётся… — печально закончил Алексей. — Вот и приходится ему с высшим образованием развозить пиццу…

— А я вот думаю, — отозвался Степан Антонович, — раз мы всё же европейская страна, то у нас могли бы ввести такие же льготы для гетеросексуалов…

Тут он замолчал.

Мы доедали шашлык, глядя на лучи заходящего солнца.

Потом мы собрали мусор, окончательно затушили костёр и поехали в город.

На перекрёстке мы расстались.

Болик, стуча копытцами и размахивая хвостом, убежал куда-то на юг.

Алексей Сармат ушёл на север, и дорога, по которой он тяжело ступал, покрывалась толстой коркой льда.

Юрий Матвеевич Продюк (он же Дилан) укатил на мотороллере на восток, и дорогу себе он освещал мощным потоком света, бившего из глазных отверстий на его металлическом лице.

Степан Антонович задержался позже всех. Мы обменялись рукопожатием.

— Был рад всех вас увидеть, — сказал я.

На небе взошла луна. Она осветила перекрёсток, и я увидел, что держу за руку красивую блондинку. Фигура у неё была потрясающая.

— Я тоже, — сказала она и смущённо улыбнулась.

— Прах к праху, — сказал я и тоже улыбнулся.

— Ну, до встречи! — сказала девушка, села в автомобиль и скрылась в западном направлении.

Я немного постоял, а потом расстался со своим телом, которое мгновенно рассыпалось в пыль, и исчез.

9 марта 2010 г.

Кто правит?

Один человек сказал:

— Нами правят карлики, одержимые комплексами неполноценности и неспособные ни на какие великие свершения.

Второй возразил:

— Нет, нами правят злобные тролли, которые ненавидят весь человеческий род и смотрят на нас лишь как на источник пищи.

Третий тоже не согласился:

— Нет, нами правят гнусные фекалоиды, которые всё вокруг себя превращают в говно, ибо и сами состоят из говна, и все их помыслы связаны с говном.

Они спорили до хрипоты. И каждый был отчасти прав.

Некий прохожий, услышав их спор, подошёл и заметил:

— Вся власть от бога!

Другой же сказал:

— Любой народ имеет то правительство, которое заслуживает.

А третий:

— Если бы вы были на их месте, то стали точно такими же.

Но прохожие как раз и лгали.

10 июня 2010 г., 26 сентября 2014 г.

Элла

Глава 1. Андрейка

Красноармеец бежал к нам, его лицо застыло в злом напряжении, ствол винтовки был направлен в сторону нашего «форда». Я вышел из автомобиля, прицелился в бежавшего из двуствольного обреза и выстрелил. Почти одновременно что-то прожужжало рядом с моей головой. Оба мы промахнулись. Красноармеец приближался. Я распахнул кожаную куртку, солнце осветило блестящий круглый бок гранаты. Увидев это, наш противник мгновенно переменил планы и бросился наутёк. Я метнул бомбу ему вслед, но было слишком поздно — взрыв не причинил ему никакого вреда. Из ворот выбежал ещё кто-то, ему навстречу. Я посмотрел на Эллу.

— В машину, — приказала она. — Поедем другой дорогой.

Она круто повернула руль и развернула автомобиль, однако мотор набирал обороты не так быстро. Второй красноармеец настигал нас (первый, стоявший на посту, скрылся в воротах и больше мы его не видели — наверное, побежал за подмогой). Удивляясь, почему наш преследователь не стреляет, расстояние критически сократилось, я прицелился из двустволки ещё раз. Он был совсем юн, быть может, чуть старше меня, а весь вид его излучал какое-то отчаяние.

— Возьмите меня с собой! — жалобно закричал он. — Я тоже против советской власти!

Элла притормозила.

— Отдай карабин, — крикнул я.

Он сунул винтовку мне в руку, кое-как забрался в «форд», и дальше мы поехали уже втроём.

— Как тебя зовут? — спросила Элла, наблюдая за дорогой.

— Андрейка, — ответил он.

— И чем же тебе советская власть не угодила?

Он не ответил и почему-то заплакал.

Через час мы остановились, нужно было охладить проклятый мотор. Погони не было, возможно, нас просто не на чем было преследовать. Уже начинало темнеть.

— Ну что, Андрейка, — сказала вдруг Элла, — хочешь, чтобы мы взяли тебя с собой?

Он кивнул головой, переводя взгляд с неё на меня и обратно. Я занялся машиной.

— Тогда ты должен овладеть мной, — невозмутимо продолжила Элла.

Андрейка опешил.

— Э… э… это как?

— Разве я выразилась непонятно? — усмехнулась Элла. — Или ты не знаешь, что бычки делают с коровами?

Наш незваный попутчик начал краснеть, кровь бросилась ему в голову.

— Это будет твоё испытание. Пройдёшь его — возьмём тебя в сотоварищи. Нет — отправляйся на все четыре стороны.

Я молча уселся под деревом, положив красноармейский карабин себе на колени, а обрез прислонил рядом. Элла, как всегда, была великолепна. Кстати, я обратил внимание, что она остановила автомобиль у самой красивой поляны в пределах видимости — трава на ней была густая и сочная.

— А как же он? — Андрейка показал в мою сторону.

— А он будет смотреть, — с улыбкой молвила Элла.

Он выглядел, как затравленный кролик. Может быть, его смущал наган в кобуре на поясном ремне у Эллы? Мне стало смешно, но всё же я постарался сохранить невозмутимое выражение лица.

— Л-л-ладно, — заикаясь, ответил он.

Я помог ему расстелить на лужайке покрывало и опять сел под дерево, засунув в рот травинку.

— Раздевайся, — сказала Элла, и ослушаться её было невозможно.

Андрейка трясущимися руками начал стаскивать рубаху. У него было худое, тщедушное и бледное тело, покрытое светлыми волосами. На шее у него висел маленький золотой крестик. Я зевнул.

— Всё, всё снимай, скидывай портки, — подгоняла его Элла. Одновременно она за несколько мгновений избавилась от своей кожанки, белья, после чего совершенно нагая улеглась на покрывале. Её божественная красота словно разорвала сумерки. Андрейка, краснея всё больше, продолжал своё разоблачение. Наконец, он тоже предстал в костюме Адама. Детородный орган он почему-то зажал между ног и заодно прикрывал его обеими руками. Выглядел он комично.

— Иди же сюда, — подозвала его Элла.

Мир вокруг нас погружался во мрак. Я прикрыл глаза. Хотелось спать, но я знал, что вскоре мы продолжим наш путь, с этим беспомощным юнцом или же без него. Элла приглушённо рассмеялась. Похоже, она забавлялась от души.

Какие-то странные, посторонние звуки достигли моего сознания. Я открыл глаза и сразу же увидел, несмотря на темноту, три огромных белёсых червя, с пугающей медленностью приближавшихся к нашему лагерю. Они были размером с крупную собаку, их покрытые слизью тела извивались и корчились, а там, где должна быть их голова, я с ужасом увидел два круглых глаза, в которых мне почудился враждебный разум, полный ненависти. Я вскочил. Внезапно черви резко увеличили скорость, спустя пару секунд они были у наших вещей, сложенных в траве. Темнота не позволяла разглядеть, что им там понадобилось. Я попытался выстрелить в ближайшего из них и с проклятием отбросил карабин в сторону — хотя он был заряжен, я это проверил заранее, видимо, механизм был неисправен. Я схватил обрез, выстрел прозвучал словно гром. Элла вскрикнула — она только сейчас заметила мерзких гостей. К сожалению, я снова промахнулся, но зато черви в панике обратились в бегство. Ранее я и не предполагал, что ползающие твари могут передвигаться так стремительно. Не знаю зачем, я бросился за ними. Мне хотелось убить их, растоптать, разорвать, хотя мысли об одном только прикосновении к такой твари заставляли меня содрогнуться от отвращения.

Погоня закончилась у толстого дерева на берегу какого-то озера, чьи воды были темны и пугающи. Черви проскользнули в дыру между корней и скрылись, хотелось бы надеяться, навсегда.

— Проклятье! — выругалась Элла, она непостижимым образом успела оказаться рядом со мной, причём была одета в свою кожанку. Она выстрелила из нагана два раза в нору, а потом неожиданно рассмеялась.

— Это ж надо, — воскликнула она, — а я думала, что в этом мире меня уже ничто не в состоянии испугать!

Она ловким движением вернула оружие в кобуру, а потом посмотрела на меня и задумчиво сказала:

— Похоже, кто-то напустил на нас червей Фухатаха. Что ж вы так нас подводите, Владимир Михайлович, вам ничего поручить нельзя. Задремали вы, что ли? — в голосе её послышалась укоризна.

Я смолчал. На мгновение мне показалось, что глаза Эллы горят словно угли. Она взяла меня под руку, и мы пошли к оставленному автомобилю. Я задумался о том, вскрикнула ли Элла, увидев червей, от испуга или с досады, но так и не пришёл к выводу, как она прервала мои размышления:

— И почините же этот проклятый мотор, раз уж вас на часах оставлять бесполезно.

— Элла, ты же прекрасно знаешь, что я не механик. У меня несколько другие способности.

— Мы уже знакомы с вашими способностями, барон, — спокойно ответила Элла.

— Если я тебе уже совсем без надобности — отпусти меня с миром.

— Не могу, — она уткнулась головой мне в плечо. — И вы кривите душой, Владимир Михайлович. Более всего вы не хотели бы,чтобы я оставила вас. Интересно, как там Андрейка?

— Обделался твой Андрейка, — проворчал я.

Однако, когда мы приблизились к «форду», нас остановил окрик:

— Стой! Кто идёт?

Андрейка забрался в автомобиль и вглядывался в темноту, выставив вперёд дуло карабина.

— Стрелять буду! — предупредил он.

Элла звонко рассмеялась и шагнула из зарослей вперёд. Андрейка шумно выдохнул с облегчением. Мы осмотрели, насколько нам позволила яркая луна, поляну. Слизь, оставленная червями, слегка мерцала в лунном свете. Одеяло, по всей видимости, было испорчено, я оттащил его в сторону и забросил в кусты. Элла тем временем скинула кожанку и штаны — в суматохе она не успела надеть нижнее бельё. Я не стал глазеть и отвернулся. Когда Элла привела свой наряд в надлежащий вид, то сказала:

— Заночуем здесь.

— А я? — жалобно протянул Андрейка; похоже, он забеспокоился.

— А ты… — Элла усмехнулась. — Похоже, не судьба исполнить тебе то, что я предлагала, Андрейка. Но, тем не менее, оставайся с нами.

И уже тише, чтобы Андрейка не слышал, она добавила, обращаясь ко мне:

— Быть может, Владимир, он нам ещё пригодится.

Я выдал юноше одеяло, и вскоре он крепко и безмятежно уснул, словно и не случилось в его жизни ничего необычного. Элла устроилась в автомобиле. Некоторое время я прислушивался к раздававшимся вокруг нас звукам ночного леса, а потом тоже задремал и вскоре погрузился в беспамятный сон.

Утро встретило меня жизнерадостным пением птиц. Андрейка ещё спал, беспокойно ворочаясь, Эллы же не было видно. Минуту я раздумывал, не заняться ли приготовлением завтрака для неё, но при мыслях о возне с плошками мне стало тоскливо. Поэтому я подошёл к спящему Андрейке и несильно пнул его носком ботинка. Он жалобно вскрикнул, но не проснулся. Я повторил приём. Андрейка снова вскрикнул, но перестал сонно сопеть и вскоре поднялся на ноги, помятый и лохматый. Глаза его смотрели настороженно и угрюмо.

— Владимир Михайлович, вы бы занялись двигателем, как обещали, — послышался голос Эллы; она вышла из-за деревьев, как всегда, собранная и подтянутая.

Поворчав немного, я откинул капот автомобиля и начал ковыряться в его внутренностях.

— Давай повторим знакомство, Андрейка, — обратилась тем временем Элла к юноше. — Меня зовут Элла. Мой спутник — Владимир Михайлович Прозоровский, барон…

В её словах явственно слышалась насмешка, но я и ухом не повёл.

— А я — Андрей Кукушкин, — заметно осмелев, представился Андрейка.

К моему удивлению, Элла показала этому дезертиру наши съестные припасы, и он занялся стряпнёй, она же разложила на поляне три винтовки, которые у нас были, пулемёт, патроны и гранаты и произвела учёт нашей огневой мощи.

— Можем взять штурмом какой-нибудь небольшой город, — подвела она итог.

Андрейка поджарил на костре бекон и яичницу, потом, недолго думая, поделил всё на три части.

— Владимир Михайлович не будет завтракать, — заметила Элла, усмехнувшись. — Он у нас хлебом сыт не будет. А я ещё не успела проголодаться.

И она сверкнула глазами из-под прикрытых ресниц. Андрейка в один присест умял все три порции, потом ушёл к озеру мыть посуду. А я никак не мог раскрутить одну гайку, хотя и понятия не имел, смогу ли я таким образом выяснить причину перебоев в работе мотора. Я перепачкался, как кочегар, и был зол, как чёрт.

— Владимир Михайлович, можно я гляну? — попросил меня вернувшийся Андрейка. — У моего батюшки тоже был «форд»…

С облегчением я уступил место самозваному помощнику. Андрейка по просьбе Эллы начал рассказывать о себе. Отец Кукушкина был протоиреем в каком-то городке, причём это был человек начитанный и сведущий в науках. Один из первых в городе он приобрёл автомобиль на бензиновом двигателе, который, впрочем, спустя некоторое время разбил, съехав с обочины. Андрейка, как и его четверо братьев и сестёр, сызмальства был учён грамоте, умел складно читать и писать.

— Лучше бы ты под юбки к девицам лазил, чем книжки из отцовой библиотеки читал, — перебила его Элла. — От книжек одни неприятности, да, Владимир Михайлович?

Я не ответил. Мы уже собрались и тронулись в путь. Я сидел за рулём и вслушивался на удивление ровно работавший мотор. Андрейка, хотя на первый взгляд и показался деревенским простачком, кое-что смыслил в механике, надо было отдать ему должное.

— И как же ты попал в красную армию? — спросила Элла.

Андрейка горестно вздохнул.

— Из-за книжек… Жил у нас на выселках один революционер, всё говорил о светлом будущем, о правде, красоте, свободе и любви…

Элла не удержалась от смешка.

— Батюшка, когда узнал, что я с ним общаюсь, все книжки, которые мне дали почитать, изорвал в клочья и сжёг в камине. А книжки-то были чужие! А меня… — тут голос Андрейки задрожал от старой обиды, — словно малое дитя розгами… При бабах-то! И тогда я убежал из дому.

— Из-за розог-то?

— Из-за идеологических противоречий, — хмуро возразил Андрейка.

— Экий ты колобок. То от дедушки ушёл, то от бабушки… А у красных тебе почему не понравилось? — продолжала допрос Элла.

Андрейка посмотрел в сторону и вздохнул.

— Да нет у них, как оказалось, ни красоты, ни любви, ни свободы, — ответил он. — Не моё это…

Мы миновали дорожный указатель, на котором было написано название населённого пункта: «Кущи». Лес по обеим сторонам дороги сменился необъятной степью. За всё время мы встретили всего одну телегу. Казалось, жизнь в этой части вселенной если не умерла, то находится в состоянии какого-то волшебного сна.

И вот наш автомобиль влетел на узкую улочку деревеньки Кущи и остановился на площади перед большим красивым домом. Спустя некоторое время на крыльце показался скрюченный дед со снежно-белой бородой. Его сморщенное смуглое лицо было похоже на печёное яблоко. В руках он держал были какие-то грязные тряпки.

— Здорово, дедуля! — крикнула ему Элла.

— А вы кто? — вкрадчиво спросил он. — Белые, али красные? Какой флаг вешать-то?

— Мы — красные, дедуля, — Элла легко выскочила из машины и приблизилась к нему. — За правду и свободу! Вот наши документы, с подписью председателя совета народных комиссаров…

На улочках показалось несколько женщин. Они неторопливо, с опаской приближались к машине. Лицо старика вдруг исказилось, словно он собрался заплакать.

— Господи ж боже ты мой, — шумно вздохнул он. — Какие ж вы красные… нечистая сила, что ль, к нам пожаловала?

— Чистая, чистая! — хохотнула Элла. — Вот в бане сейчас помоемся и будем чистые!

Староста (его звали Фома Лукич) поведал нам, что в деревне совсем не осталось мужиков, одни бабы и немощные старики вроде него. Часть лошадей угнали белые, часть — красные, после чего пахать стало больше не на ком. Всё что остаётся — уповать на высшую справедливость да не поддаваться искушению бесовских сил.

— Это правильно, Фома Лукич, — согласилась Элла. — Не поддавайтесь.

Нам предложили остановиться в заброшенной избе на краю деревни. Я поручил Андрейке оторвать доски, которыми были заколочены двери и окна, а сам решил пройтись и осмотреться. Везде царило уныние и запустение. Женщины неопределённого возраста, с тусклыми глазами, в серых скучных одеждах при виде меня шарахались в сторону.

Когда я приблизился к бане, что-то внутри меня подсказало мне о затаившейся там опасности. Не знаю, почему я решил, что предчувствия меня обманывают. Наверное, мне просто хотелось, чтобы я обманулся.

В бане было темно.

— Добрый день, гражданин Прозоровский, — услышал я зловещий голос, искажённый жутким акцентом.

Их было трое. Тьма скрывала лица, но я догадался, кто устроил здесь засаду. В спёртом воздухе пахло потом, оружием и ещё чем-то.

— Она тоже здесь? — спросил второй. — Тихо, Прозоровский! И не делайте лишних движений!

— Конечно, здесь, — зло ответил я. — Иначе и быть не может, думаю, вы это знаете.

Чиркнула спичка. Так и есть — Янис, Гейгер и Ковальский. До зубов вооружённые, вдобавок, какой-то странный прибор с пучком электрических проводов, направленный прямо в мою сторону. Но предназначено это устройство, по всей видимости, не для меня. Для Эллы. Янис всё с тем же ужасным акцентом приказал положить обрез на пол и отступить в сторону. Но ноги не слушаются меня. Всё перед глазами двоится, плывёт, и, кажется, наступил миг, когда все мои договорённости с Эллой будут расторгнуты…

Глава 2. Воспоминания

Однажды, когда мне было лет десять или двенадцать, где-то под рождество я посмотрел в окно и увидел башню с высоким, острым словно игла шпилем, причём эта башня каким-то неведомым мне образом перемещалась. Рядом с башней росло невиданное мною дерево из полупрозрачного красного стекла. Возможно, это было не стекло, а самый обычный леденец, но это предположение звучало слишком по-детски. А вокруг башни, по узкой резной лесенке резво сновал туда-сюда какой-то небольшой человечек в зелёном костюме и ярко-красных туфлях и такой же красной шапочке набекрень.

Едва я взглянул на этого странного человечка, как вспомнил одну сказку, что читала мне на ночь гувернантка-англичанка, лицо её я к тому времени уже позабыл. Я подбежал к окну и, привстав на цыпочки, выглянул поскорее, пока башня не скрылась из виду. Как я и ожидал, башня вместе с несколькими искусно сделанными деревьями была установлена на широкой повозке, которую неспешно тащили куда-то по улице две ломовые лошади.

Я осознал, как зовут этого человека в зелёном.

— Эррор Флинт, — прошептали мои губы.

— Что ты сказал, Володя? — оторвалась от шитья моя матушка.

— Эррор Флинт, — повторил я. — Так его имя.

— Чьё? — не поняла матушка.

Хотя нет. Всё было не так. Мне тогда было не двенадцать, а тридцать два года, я жил тогда в Петербурге, рядом со мной находилась не матушка, а моя жена, Надя. Был жаркий июль. И повозку с башней и человечком тащили не лошади, а автомобиль с двигателем на электрическом токе. И деревья были из чистейшего стекла, конечно же.

— Чьё это имя? — спросила Надя.

— Этого чудака на самоходной повозке, — ответил я.

Надя посмотрела в окно и почему-то нахмурилась.

— Как странно, — проронила она.

Я же вместе со сказкой вспомнил ещё волшебные слова, которые в ней упоминались. Если произнести эти слова три раза, Эррор Флинт выполнит твоё желание. Но это ведь просто сказка, старая, почти забытая сказка, рассказанная иноземной гувернанткой, которую пришлось уволить за воровство. Или за пристрастие к алкоголю, я уж и не помню, как мне объяснили её исчезновение родители.

— Тайм спэрроу, — тихо произнёс я, чувствуя, что выгляжу глупо.

И в то же мгновение мои губы заледенели от невесть откуда взявшегося потока холодного воздуха. В глазах потемнело. Губы отказывались шевелиться.

— Тайм спэрроу, — сказал я ещё раз, и ещё.

* * *
Молчание затянулось.

— И что же Вы попросили, Владимир Михайлович? — не выдержал Андрейка.

— Книгу познания, — мрачно ответил я.

— Книгу познания? — насмешливо отозвалась Элла. — Так ты теперь это называешь?

— Заткнись, Элла, — огрызнулся я.

* * *
Не знаю, было ли это на самом деле, или видение было навеяно какой-то продолжительной изнурительной хворью. Но так или иначе, книга оказалась у меня в руках. Это была особенная книга. Её можно было открывать лишь в определённые дни и в этот день можно было прочитать лишь одну-единственную страницу, напечатанную удивительным шрифтом.

Пятнадцать лет спустя с помощью книги я сделал так, что в наш мир явилось существо, которое выглядело словно молодая соблазнительная женщина. Я называл её Эллой.

* * *
— Так вот, значит, как всё было?

— Дурак ты, Андрейка, — разозлился я.

Наверное, не стоило предаваться воспоминаниям.

Я почувствовал головокружение. Мир опять померк.

* * *
Откуда-то издалека, из темноты раздавались голоса. Поначалу я даже не понимал смысла слов.

— Сам виноват, вчера, верно, вляпался в слизь… — это был женский голос.

— Но что же делать? Как помочь? — молодой мужчина, может быть, юноша, был явно обеспокоен. Он слегка заикался.

— Ничего, скоро Владимир Михайлович придёт в себя. Если бы такую глупость совершил ты, Андрейка, пришлось бы отрезать твои руки по самые плечи. Но в данном случае нам остаётся только ждать. Пару часов или пару дней…

* * *
Снова странные видения овладели мной. Они проносились мимо, и я не знал, кто я и как здесь оказался. Я увидел себя на широкой кровати, застланной шёлковыми простынями, а рядом — обнажённую женщину с прекраснейшими формами. Потом я очутился вдруг в каком-то сыром подземелье, на полу был начертана окружность и пересекающиеся линии, в местах пересечений ярко горели свечи. Вдруг я оказался на кладбище, перед серым могильным камнем. Вокруг какие-то люди со скорбными лицами. На камне я прочитал имя своей любимой жены. Да, Надя умерла… Затем я снова увидел пляшущего, кривляющегося человечка в зелёном костюме. Он подмигнул мне. Следующее видение — металлический поднос, на нём — стеклянный шприц, резиновый жгут, спиртовка… И от подноса исходит сладкий, дурманящий и такой знакомый запах… Прекрасный до дрожи запах…

— Спи, — сказала Элла.

И всё исчезло.

Глава 3. Деревня Кущи

Солнечный луч пробился через щель в ставнях и ударил меня по глазам. Я понял, что уже не сплю, причём уже, наверное, давно. Тело затекло, руки и ноги занемели. В голове проносились обрывки странных видений.

Я сел на постели, поставил босые ноги на бревенчатый пол. До меня не доносилось никаких звуков, казалось, мир просто вымер. Но как только я подумал так, как дверь скрипнула, и я увидел Андрейку.

— Доброе утро, Владимир Михайлович, — безрадостно поздоровался он.

— Здравствуй, Андрейка, — ответил я, принимая от него горячую тарелку с кашей.

Аппетита не было, я с трудом заставил себя проглотить пару ложек. Андрейка тем временем принёс мне свежее бельё. Принимая его, я поинтересовался:

— Это было вчера?

— Нет, — отозвался он. — Уже прошло три дня. А кто такая Надежда?

Надя… снова я словно воочию увидел её красивое тело, возлегающее на шёлковых простынях, причём неизменно спиной ко мне. Прекрасная спина, волнующие женские изгибы… Андрейка, видно, почувствовал, что спросил лишнее, засуетился и направился вон, но я ответил:

— Моя жена. Она умерла.

Прошлое всё не хотело отпускать меня, щупальца былого то и дело касались меня, тревожили память и отравляли душу.

* * *
Выйдя на двор, я услышал злобное рычание. Но не собака с оскаленными клыками бросилась ко мне навстречу. Это было ужасное подобие человека на четвереньках. Андрейка отогнал тварь грозным криком, я же с изумлением и грустью опознал в ней некогда грозного Яниса. Он полностью утратил людское подобие, а прыгал и катался по земле, словно дворовая шавка. Цепь противно грохотала при каждом его движении, шею охватывал ошейник. Чуть поодаль я увидел в таком же состоянии товарищей Яниса, Гейгера и Ковальского. Все трое были в лохмотьях, лица искажала безумная и злобная гримаса.

Андрейка меж тем спокойно занялся делами по хозяйству. Когда он начал кормить наших преследователей, плеснув им в тарелки какие-то помои, я не выдержал и спросил:

— Тебя это совсем не удивляет?

Андрейка незлобно ткнул носком сапога лакающего из своей тарелки Ковальского и ответил:

— Нет. Гипнотическое внушение, только и всего…

— Ты полагаешь, всё можно объяснить с позиций материализма? — с усмешкой поинтересовался я.

— Конечно, — просто ответил Андрейка, посмотрев на меня светло-серыми глазами.

Грузный Гейгер вдруг залаял, рванул свою привязь и оборвал её. Андрейка замахнулся палкой, Гейгер жалобно заскулил, подбежал к Янису и начал обнюхивать ему зад. Я почувствовал отвращение ко всей вселенной и ушёл в дом.

Посреди комнаты, на прочном дубовом столе, словно царь на троне, возвышалась пузатая бутылка, судя по всему, с самогоном. Будто это могло бы утешить меня, в моей ситуации! Неужели надо мной опять насмехаются…

* * *
Вечером я решил прогуляться. Улочки деревни выглядели совсем обезлюдевшими. Видимо, наше появление произвело нехорошее впечатление.

Вдруг я услышал какой-то шум. Старческий дребезжащий голос что-то сипло пел. Янис забеспокоился, зарычал и начал рваться на цепи. Я увидел старосту, Фома Лукич выглядел совсем иначе, нежели несколько дней тому назад. Он был одет во всё чёрное, всклокоченные седые волосы развевались по ветру. Он прошёл мимо нас, размахивая чёрной палкой с грязной тряпкой наверху. Из его жуткой песни я смог разобрать только: «Ох, мама упала, ух!», повторяемое бессчётное множество раз.

— Что с ним? — спросил я, проводив его взглядом.

— Внезапное просветление, — усмехнувшись, пояснила Элла. — Фома Лукич решил сменить вероисповедание, вчера на закате провёл чёрную мессу.

— С какой стати? — изумился я.

— Сие мне неведомо, уж я-то тут ни при чём.

Подошедший Андрейка скупо поведал, что сельчане с радостью приняли нововведения, деревенский поп бросил дом и убрался восвояси, а духовным наставником выбрали старосту. Кукушкин выглядел как-то неважно, наверное, плохо спал.

— Но мы же скоро отправимся в путь… а как же они? — я обвёл рукой по кругу.

— А они… — Элла улыбнулась, прищурившись. — А они останутся с тем, кто вложил им в головы подобные идеи.

Она приказала Андрейке собирать вещи и готовить машину к выезду к завтрашнему утру. Когда протоиерейский сын ушёл, я решился задать Элле давно мучивший меня вопрос:

— Когда мы будем на месте, нам ведь понадобится…

— Андрейка, — перебила Элла.

Её изумрудные глаза смотрели на меня насмешливо.

— Андрейка?

В воображении на мгновение возник образ: бедный Андрей Кукушкин с побледневшим лицом, вокруг что-то красное.

— Мне кажется, что судьба свела нас неспроста, — добавила Элла. — Впрочем, если этот вариант вас, Владимир Михайлович, по каким-либо причинам не устраивает, то выбирайте сами. В деревушке живёт семь девиц на выданье, выбирайте, сделайте милость.

Больше я к этой теме не возвращался.

Глава 4. Путешествие продолжается

Солнце величественно погружалось за горизонт, роняя на волнистую поверхность моря свои лучи. Я услышал треск поленьев в костре, запах жарящегося мяса. Громко стрекотали кузнечики. Вокруг костра, кроме меня, сидело ещё четверо, причём я был готов поклясться, что никогда раньше их не видел. Одеты они были по меньшей мере странно, я принял было их за иностранцев, когда до меня донёсся голос одного из них:

— …кроме мужика, который отнял мой паспорт и держит меня в подвале!

Говорили по-русски, следовательно, я находился в компании соотечественников. В ответ на непонятую мной шутку все рассмеялись. Что, впрочем, было не удивительно, так мы сидели вокруг скатерти из странной материи, разостланной на песке и уставленной разнообразной снедью, посреди которой высилась початая бутылка с водкой. Куда же без неё, родимой…

— А помните, Степан Антонович… — начал рассказывать самый маленький из моих сотрапезников, на голове его я с удивлением заметил нечто похожее на пару острых рожек. «Куда я попал? Кто эти люди?» — подумал я, мне стоило бы всполошиться, но мысли текли вяло и неторопливо. Тот, кого назвали Степаном Антоновичем, оказался девушкой, с приятным грудным голосом и несколько похожей на одну из моих знакомых… Как же её звали? Надя, Надежда? Нет, конечно же, нет! Кто такая Надежда? Я опустил голову, мысленно терзая свою память, которая словно бы спала. Но руки, где мои руки? Я смотрел туда, где должны были бы находиться мои руки, кисти, пальцы, но ничего не видел. Да существую ли я вообще? И тут одно имя озарило всё моё сознание — Элла! Картина безмятежного привала у костра, на берегу моря, вдруг дрогнула, замерла, словно кадр в испорченном кинопроекторе, и всё пропало.

* * *
— Элла, — всё ещё шептал я, когда видение отступило.

— Да, Владимир Михайлович? — промурлыкала Элла, поворачивая ко мне голову. — Что вам угодно?

Мы снова занимали кабину автомобиля, который, подпрыгивая на ухабах неровной дороги, нёсся куда-то на юго-восток. За рулём, рядом с Эллой, сидел Андрейка, он лихо вращал руль и, как заметил я, украдкой бросал взоры на нашу прекрасную предводительницу. Куда только делось его давнишнее уныние? Кроме нас троих, большую часть пространства в автомобиле занимало разнообразное оружие. Вот уж, действительно, с таким арсеналом вполне можно взять штурмом какой-нибудь городок, вот куда приведёт нас эта неровная дорога?

Элла всё ещё смотрела на меня, в зрачках её горел недобрый огонь.

— А Кущи… как же… — пробормотал я.

— Так утречком выехали мы оттуда, Владимир Михайлович, — бодро отозвался Андрейка.

— Что-то вы совсем бледны нынче, барон, — процедила Элла сквозь зубы и отвернулась.

Зато у Андрейки был самый цветущий, он весело прикрикивал, когда «форд» бросало особенно сильно. Моё сердце заскребли кошки сомнения.

— Направо, — приказала Элла, и мы свернули ещё больше к югу.

Дорога становилась всё хуже, но Андрейка не сбавлял ход, мы мчались всё дальше и дальше.

В конце концов перегретый мотор не выдержал издевательств и навсегда затих. Автомобиль стал как вкопанный под палящими лучами солнца. На горизонте грозной стеной возвышались вековые скалы. Мы бросили всё и пошли пешком…

Глава 5. Конец пути

Кровь Андрейки густым потоком хлынула на каменную плиту, в специальный желоб, прочертивший камень по кругу. Жизнь в светлых глазах Андрейки погасла.

— Владимир Михайлович! — услышал я громкий голос Эллы.

Я не смел поднять на неё глаза. Ибо со мной говорило существо высшего порядка, некто, не принадлежащий к нашему миру.

— Владимир Михайлович! — повторила она ещё более властно, и ослушаться было невозможно.

Красота Эллы ослепила меня. Её обнажённое тело сияло в лучах заходящего солнца, языки пламени пробегали по её стройным ногам, животу, груди, а широко раскрытые глаза смотрели прямо на меня.

Я хотел сказать что-то, но язык прилип к гортани, ссохшиеся губы отказывались шевелиться.

— Владимир, книга! — сказала Элла.

И я увидел в её руках чёрный фолиант. Я всё отдал бы, чтобы никогда больше не видеть этой кошмарной книги. Но сейчас, в этой точке пространства всё вершилось по воле рыжеволосой красавицы.

Книга в одно мгновение перелетела разделявшее нас пространство и словно впечаталась в мои ладони. Я почувствовал ужасную боль, словно в мои руки вонзили тысячи раскалённых игл. Но я не мог отбросить гримуар, сделанная из неведомо чьей кожи обложка намертво приклеилась к моим пальцам. Сама по себе книга раскрылась и страницы начали с огромной скоростью перелистываться сами собой. На несколько секунд я ничего не слышал, кроме кошмарного шелеста мелькающих страниц. Наконец, книга открылась в нужном месте. На чёрных листах начали появляться пылающие буквы.

— Читай! — приказала Элла. — Читай, или навечно останешься со мной!

Мои уста раскрылись, и я начал читать, хотя было ясно, что эти письмена будут последними, что я увижу в этой жизни.

— Ибуракши ворбиган кадот, — слетали слова с моих губ.

Чем дальше я читал, тем больше солнце скрывалось за горизонтом, тем сильнее сияло тело Эллы. Книга в руках зашевелилась. Кровь, налитая в каменный желоб, тоже пришла в движение и начала круговорот против часовой стрелки. Элла, стоявшая посредине плиты, смотрела на меня и улыбалась той самой улыбкой, с которой я увидел её впервые и ради которой я пожертвовал всем.

— Ахармер дайлет, — продолжал я.

Круг, в центре которого красовалась девушка, постепенно тоже начал светиться. Неведомо откуда послышался низкий угрожающий звук. В книгу, на причудливые буквы становилось больно смотреть, будто само солнце жгло мои зрительные нервы. Слеза покатилась по моей щеке и упала на страницу. Только она была не прозрачная, а ярко-красная. Книга с удовлетворённым шипением впитала её в себя. Алые струи потекли по лицу, из ушей, из глаз.

— Прощай, Владимир! — сказала Элла.

Вокруг неё разгоралась огненная стена. Уже не стало видно её тела. Тела, при одном воспоминании об обладании которым всё внутри меня трепетало от блаженства. И улыбка, улыбка, равной которой не было во всём белом свете, улыбка, на которую я мог бы любоваться вечно…

«Элла, возьми меня с собой!» — успел подумать я.

Плита взорвалась вспышкой света, и Элла исчезла. И враз стало темно. Я почувствовал, что страницы вновь зашелестели, а потом ужасная книга тоже оставила меня, скрылась где-то во мраке. Боль разом исчезла.

Я ощупью двинулся вперёд и наткнулся на ещё тёплое тело. Андрейка, Андрейка… злая доля свела тебя с нами, здесь, в каменном могильнике посреди пустыни оборвалась твоя бессмысленная жизнь.

— Андрейка, — прошептал я, но разве он мог ответить мне? Да и что я мог сказать ему?

Время моё подошло к концу. Все договорённости с Эллой были выполнены.

Уже никогда я не узрю более прекрасного зрелища, такого, как облик Эллы, её улыбка, её тело. Впрочем, я в любом случае больше ничего не увижу. Мир вокруг меня был тёмен. И дело даже не в том, что глаза мои были выжжены адским огнём, а… дело в том, что почти год назад Владимир Михайлович Прозоровский умер от смертельной дозы героина. Сила, давшая мне возможность двигаться и думать, не позволяющая мне раствориться в небытие, наконец, исчезла. Надежда, прости меня! Тело моё упало навзничь рядом с телом незадачливого протоиерейского сына, время с радостью ухватилось за отнятое демоническими силами, плоть в несколько мгновений была пожрана разложением, и я, Владимир Прозоровский, обратился в ничто.

22 января 2008 г. — 14 февраля 2012 г.

Килограммочка

В одном лесу жила-была бедная маленькая девочка. Родители её давно умерли, а бабушка и дедушка не любили внучку и совсем не давали ей кушать, поэтому девочка весила всего один килограмм и звали её Килограммочка. Некоторые не могли запомнить такое длинное имя и называли девочку Кыгочкой или даже просто Кыгой, что, конечно, было не очень вежливо.

Ещё в том лесу стоял замок, вернее, его развалины. Замок был давным-давно разрушен попавшей в него молнией, но до сих пор среди покрытых копотью камней бродил наследный принц, единственный оставшийся в живых после этой страшной трагедии. Имя принца было Молний, и он был немножечко безумен.

Вообще, в этом лесу почти все были сумасшедшие. Ещё тут жил некий Зелёный Человечек с иностранным именем Море Греен, он был, наверное, голландец или даже швед. Да, в большой степени швед, но, может быть, и голландец, этого точно сказать никто не мог.

О других жителях леса мы расскажем чуть попозже. В следующей главе. Или другой книге. В общем, когда-нибудь, но не сейчас.

Однажды летним солнечным днём бедная девочка Килограммочка шла по лесу и собирала грибы. А собирала она только поганки и мухоморы, потому что злая бабушка научила её, что только эти грибы пригодны в пищу, а остальные суть ядовиты. Кыгочка была очень маленькой, и потому с большим трудом, пыхтя и сопя, перебиралась через чёрные кривые корни деревьев. И она так увлеклась поиском грибов, что не сразу заметила Зелёного Человечка, уже давно наблюдавшего за ней из-за можжевелового куста.

— Привет, Килограммочка! — крикнул Море Греен.

Кыгочка от неожиданности испугалась и уронила лукошко, часть грибов рассыпалась. Но, будучи девочкой вежливой, она сделала книксен и поздоровалась:

— Здравствуйте, зелёный дяденька.

Море Греен подобрал одну поганку, задумчиво пожевал её, проглотил и спросил:

— Кыгочка, а не видела ли ты Мая стремительного, рыжего, хвостатого?

Зелёный Человечек давно уже искал некое странное существо по имени Май, которое нужно было поймать, лишить языка и сей язык сварить в соусе, в результате чего получалось чудодейственное снадобье. Некоторые уверяли, что прикосновение к хвосту этого удивительного существа исполняет заветные желания. Но так или иначе, Кыгочка не видала Мая рыжего, хвостатого, о чём и сказала Зелёному Человечку. Море Греен съел тогда мухомор и печально улыбнулся.

— Я тоже его не видел. Никогда. Но увижу. И поймаю.

— А зачем? — спросила Кыгочка, начав собирать рассыпанные грибы.

Море Греен, видимо, понял, что слопал без разрешения то, что выпало из её лукошка, смутился, поднял пару поганок и протянул их девочке. Килограммочка покраснела и снова сделала книксен.

— Ты, это… — сказал Зелёный Человечек, — не объешься только. А то, видишь, какая ты маленькая.

— Ну что вы! — девочка округлила глаза. — Этого мне хватит на неделю, а то и на две. Да и бабушке надо половину отдать. Хотя она всё, что я приношу домой, выбрасывает. Уж не знаю почему…

— Ага, — сказал Море Греен. — Тогда я пошёл. Пока!

— Подождите! — Килограммочка подошла ближе и взялась за его штанину своей маленькой и худенькой рукой, похожей на птичью лапку. — Всё-таки, ответьте, пожалуйста, на вопрос: зачем вы ловите Мая стремительного, рыжего, хвостатого?

— Да, увижу и поймаю, — не слушая её, произнёс Море Греен. — У меня тут компас, ватерпас и радиометр. Всё, что нужно, чтобы найти такое удивительное существо, как Май. Я тут, кстати, уже встретил нескольких девочек, кроме тебя. Но никто мне не помог, никто!

— Зачем вы ловите Мая?! — требовательно пискнула Килограммочка, и её наконец услышали.

— Затем, милое дитя, что в жизни каждого должна быть цель. Если цели нет — то хоть ложись и помирай. А где живёт твоя бабушка?

Девочка не успела ответить, потому что в зарослях послышался какой-то слабый шум. Море Греен встрепенулся, подпрыгнул и помчался на звук. Килограммочка, сама не зная почему, ринулась за ним следом. Но куда ей было поспеть за Зелёным Человечком! Тем более, что трава опутывала ей ноги, ветки кустов били её по лицу, а камни подставляли подножки. Охотник в зелёном плаще и зелёной шляпе уже потерялся из виду, она запыхалась и тут налетела с разбега на кого-то ещё.

* * *
— Эй! — услышала она рассерженный голос. — Тебе что, в лоб дать?

Килограммочка увидела высокую девочку с короткой стрижкой и в широких шортах. Она узнала её, это была девчонка по имени Ло. Конечно, та не была такой маленькой, как она сама, Ло была нормального роста для своих десяти лет. Но что она делает тут в лесу, совершенно одна?

— Смотри, куда идёшь! — продолжала сердиться Ло, пока Килограммочка растерянно хлопала ресницами.

— Извините, пожалуйста… — пролепетала она.

— Что там у тебя? — Ло заглянула в корзинку и презрительно сморщила нос. — П-ф-ф! Ерунда какая, одни поганки. Ты свою бабульку решила, наконец, отравить?

— Нет, что вы… угощайтесь… — Килограммочка от чистого сердца протянула ей лукошко.

— Вот уж спасибо, Кыга, — Ло отвернулась и задрала нос повыше.

— А что вы тут ищете?

— А твоё какое дело? — Ло всем своим видом излучала независимость и превосходство.

— Некоторые люди хотят тут поймать рыжего Мая…

— Пф-ф-ф! — снова фыркнула Ло. — Ерунда какая, сказки для маленьких.

— Я, конечно, маленькая, но это не сказки. Я сама слышала шум…

— А я это я тут шумела, — перебила её Ло. — Я тут рву листья и топаю.

И в доказательство своих слов Ло сорвала с ближайшей ветки несколько листьев и топнула ногой по траве, чем привела в ужас пробегавшего мимо жука с красной спинкой.

— А зачем? — поинтересовалась Килограммочка.

— Пф-ф-ф! Затем! Потому что я так хочу. Потому что когда я топаю, меня все боятся. Смотри! — Ло опять топнула. — Видишь, как эти глупые цветочки задрожали от страха?

— Это ромашки. И они задрожали от ветра.

— Эй, повежливее со мной, Кыга! А не то я на тебя тоже наступлю!

Но тут Килограммочка снова услышала непонятный шум где-то впереди. Наверное, это бежит по лесу Май, рыжий и стремительный, размахивая своим рыжим хвостом. Не задумываясь и не прощаясь, она ринулась в погоню. Злая девчонка Ло осталась позади.

* * *
Килограммочка оказалась на полянке, покрытой мягкой зелёной травой. Посреди стоял пенёк, а на пеньке сидела красивая девушка в чёрном вечернем платье. У девушки были чёрные волосы и ярко накрашенные губы. Вид у неё был одновременно растерянный и загадочный.

— Привет! — сказала Кыгочка.

— Ой, — брюнетка вздрогнула от неожиданности. — Ты кто?

— Меня зовут Килограммочка. Я собираю грибы. Угощайся!

— Нет-нет, спасибо, — девушка отказалась от угощения. — А я Люся.

— Какая красивая… — прошептала Кыгочка. — И какое красивое имя…

— Кажется, я слышала о тебе… — сказала Люся тем временем. — Ты живёшь у бабки с дедкой.

— А вы не видели тут Мая, стремительного и хвостатого? — спросила девочка на всякий случай.

— Его не существует, — категорично заявила Люся. — Это миф. Легенда, если тебе будет угодно, порождение массового коллективного сознания.

— О-о-о! — восхитилась уму собеседницы Кыгочка.

— Впрочем, я думала, что ты тоже миф… — пробормотала Люся и уставилась взглядом в какую-то точку.

— А что вы здесь делаете?

— Думаю, — охотно, хотя и несколько печально ответила девушка.

— А о чём?

— Эх, Кыгочка… Любила ль ты когда-нибудь во ржи в венке из роз?

— Так я это… — девочка шмыгнула носом. — Бабушку люблю. И дедушку. А вот они меня, кажется, не очень…

— Это всё не то… Понимаешь, Кыгочка, я вот много лет тому назад полюбила одного парня. И думала, что он тоже меня любил… но он пренебрёг мною. А другой паренёк говорит, что любит меня. Он, кажется, милый, но я ему не верю, потому что он ненастоящий.

— Как это? — изумилась Килограммочка.

— Он ненастоящий, его как бы нет… А замужем я за третьим парнем.

— А он настоящий? — решила уточнить девочка.

— К сожалению, он слишком уж настоящий… — со вздохом ответила Люся.

Но больше они не успели поговорить, так как Кыгочка вновь услышала треск веток, неразборчивые вопли Зелёного Человечка, и ноги словно сами собой понесли её вперёд.

* * *
Деревья расступились, и взору девочки предстал край обрыва. Трава здесь была желта и суха. А ещё здесь стоял мольберт на трёх ногах, рядом на тряпичном раздвижном стульчике сидела молодая женщина с красивыми каштановыми волосами. Палитра, тюбики с краской и совершенно чистые кисточки лежали на земле у её ног. Женщина смотрела на облака и печально улыбалась.

— Здравствуйте… — Килограммочка тихо, чтобы не помешать, приблизилась.

— А, привет, малышка, — ответила женщина. — Меня зовут Уля. А ты, наверное, Дюймовочка?

— Нет, Килограммочка.

— Надо же… — женщина перевела взгляд на облака, потом на чистый лист бумаги, терпеливо ожидающий на мольберте.

— Вы художник? — спросила девочка.

— Нет, но хотела бы им быть, — грустным голосом ответила Уля. — Я только учусь рисовать…

— И что вы сейчас рисуете?

— Вазу.

Килограммочка посмотрела по сторонам, но вазы нигде не увидела.

— Я пока умею рисовать только вазы, — словно извиняясь добавила Уля. — Но что-то сегодня у меня ничего не получается. Сижу тут с самого рассвета…

— А почему?

— Потому что, малышка, я ужасно устала. Работа съедает меня…

Заметив недоумённый взгляд девочки, Уля попробовала объяснить:

— Я работаю в крупной корпорации, целыми днями то за компьютером, то совещания, времени совершенно ни на что нет. И кроме времени, работа отнимает у меня силы. Мне всё труднее приезжать сюда, чтобы нарисовать очередную вазу…

— А нарисуйте что-нибудь другое! — предложила девочка.

— Что?! — женщина вроде испугалась чего-то. — Я же ничего не умею!

— А вы нарисуйте то, чего никто не видел! Тогда никто не сможет сказать, что плохо получилось.

— Малышка, неужели ты говоришь… — Уля взглянула в небо.

— Да, да, именно! Нарисуйте Мая рыжего, хвостатого, стремительного! — Килограммочка счастливо рассмеялась. Если бы у неё сейчас был лист бумаги и кисточки, она тут же сама принялась бы рисовать, хотя ещё никогда в жизни не занималась изобразительным искусством.

— Я должна нарисовать вазу, — плечи Ули поникли. — У меня нет времени рисовать то, чего нет… Я устала… Ужасно устала…

Килограммочка на цыпочках удалилась.

* * *
Когда у неё не осталось уже никаких сил продолжать погоню, когда она уже перестала соображать, куда бежит и где находится, Кыгочка остановилась. Невдалеке раскинулось большое озеро, которое сверкало в лучах солнца, словно драгоценности. На берегу озера она увидела девушку, которая сидела и грызла яблоко. Только сейчас Килограммочка увидела, что потеряла корзинку. Как же ей задаст бабушка! Совсем приуныв, девочка пошла к озеру и села на большой камень рядом с новой незнакомкой. Та грызла яблоко с таким аппетитом, что у Кыгочки заурчало в животе. Яблочный сок стекал по подбородку девушки. Она улыбалась, зелёные глаза её сияли изнутри каким-то волшебным светом.

— Привет! — сказала девушка.

— Здрасти, — пропищала Килограммочка и попыталась сделать книксен, но ноги её уже не держали.

— Лес, небо, озеро, облака! — сказала девушка с улыбкой, будто девочка сама не могла этого видеть. — Ты почему такая?

— Не знаю, — честно ответила Кыгочка. — Видно, уродилась такой.

Где-то вдали снова послышались крики Зелёного Человечка, он, видимо, удалялся, потому что голос его затихал, пока совсем не смолк. В прозрачной, словно хрусталь, воде озера плескалась рыба, птицы в ветвях деревьев затеяли песенное состязание, солнце ласково пригревало всё вокруг.

— Как красиво, — вырвалось у Килограммочки.

— Да, — девушка счастливо и беззаботно рассмеялась. У неё была лохматая рыжая шевелюра, курносый нос в веснушках и большие озорные глаза зелёного цвета.

Но идиллию снова нарушило урчание в животе Кыгочки, и на этот раз это услышала и незнакомка.

— Извините, — смутилась девочка, от стыда ей захотелось провалиться под землю.

— Ты хочешь есть, а я уже съела всё яблоко! — спохватилась рыжая девушка.

— Я могу кушать яблочные семечки, — тихо сказала Килограммочка. — Бабушка иногда кормит меня яблочными и арбузными семечками, говорит, чтобы я представляла себе, что это орешки… Хотя настоящих орехов я никогда не пробовала…

— Что за глупости, — начала было девушка, но смутилась при виде печальной худенькой мордашки Кыгочки. — Иди-ка сюда!

Девочка увидела, что девушка приглашает её сесть рядом с собой. Когда она сделала это, незнакомка невольно рассмеялась:

— Какая ты маленькая!

— Я вырасту, — серьёзно ответила Килограммочка. — Когда-нибудь…

— Знаешь, у каждого человека есть…

— …цель? — подсказала девочка.

— Да-да, и цель тоже, — сказала девушка, ласково погладив её по голове. — Но я сейчас говорю о заветных желаниях… Есть у тебя такое?

— Самое-самое заветное? — Килограммочка задумалась.

— Самое! Самое заветное! Неповторимое! Единственное! — глядя на неё с улыбкой, сказала рыжеволосая девушка.

— Я хочу мороженого… — запинаясь от волнения и смущения, призналась Килограммочка. — Оно такое… я никогда… может, я тогда чуточку вырасту… шоколадное… или хотя бы просто белое…

— Дотронься… — попросила девушка, и Кыгочка вдруг увидела рядом с собой пушистый и рыжий хвост. Эта незнакомка была не кто иная, как…

— Ма-а-ай… — зачаровано выдохнула девочка.

Девушка кивнула и залилась смехом, который звучал, словно волшебные колокольчики.

— А можно мне две порции мороженого? — попросила Килограммочка. — Я хочу кое-кого угостить тут, в лесу… Так надо.

Девушка снова кивнула и вильнула рыжим хвостом.

— Просто дотронься…

В руках у Килограммочки вдруг возникли из ничего две запечатанных упаковки, от которых веяло холодом.

— Ой! — воскликнула девочка. — Не может быть! Это же… мороженое… пломбир, первый сорт, в вафельном стаканчике!

— Скорее ешь, — сказала Май. — А то растает…

— Простите… мне нужно спешить… угостить, пока не растаяло… Спасибо огромное! Я побежала…

И Килограммочка, сияя, как начищенный пятак, снова побежала, откуда только силы взялись. Май проводила её взглядом, потом крутнулась на месте, взрыхлив прошлогоднюю листву, и исчезла.

1999 г.; 10 июля 2013 г.

Колдун Освивр

1. Разговорчивый драуг

Жил человек по имени Освивр. Он слыл колдуном, каких мало. Его почти никто не любил, и врагов у него было много. Однажды на тинге повздорил он с Тордом, сыном Йона, да затаил обиду. Вернувшись с тинга, в полночь пробудил он мертвеца-драуга и повелел ему пойти и убить Торда. Но драуг вдруг спрашивает:

— Должен ли я убивать Торда, сына Йона, сына Торстейна? Или же Торда, сына Йона, сына Эгиля? А его мать звали Гудрун, дочь Торкеля, сына Эйольва? А её мать звали…

Разговорился драуг, оказался он очень сведущ в родословии. Освивр слушал-слушал, а потом ему наскучило, и не стал он никуда драуга посылать. А Торд, который его обидел, так и не узнал об опасности, что было нависла над ним. Болтливый же драуг остался жить у колдуна. Освивр называл его Пугалом.

2. Ничто не совершенно!

Колдун Освивр был лыс. Говорят, он лишился волос, когда учился в Чёрной Школе. В ту пору из исландцев там учился только он один, и потому другие ученики его часто обижали и награждали обидными прозвищами. К примеру, они обзывали его «салоедом». Тогда, видимо, Освивр вместе с волосами и потерял веру в человечество.

Драуг Пугало, что жил теперь у колдуна, был чрезмерно разговорчив.

— Освивр, почему ты лысый? — спрашивает драуг однажды.

— А почему ты такой болтун? — задал Освивр встречный вопрос.

Пугало воздел руки, закатил глаза и воскликнул:

— Ничто не совершенно в этом мире!

Так оно, пожалуй, и было.

3. Как ты умер?

Колдун Освивр много путешествовал по Исландии. Часто можно было видеть его, идущим по дороге, а следом за ним шёл его драуг-прислужник по имени Пугало. Освивр чаще всего шёл налегке, а драуг тащил мешок с припасами, что было весьма разумно. Колдун чаще всего молчал, погружённый в раздумья, однако порой его одолевала скука, и тогда он пытался побеседовать с драугом.

— Как ты умер, Пугало? — спрашивает как-то Освивр.

— Я не знаю, — отвечает драуг.

— А как тебя звали, когда ты был жив?

— Я не помню.

— А сколько тебе было лет? — продолжал допытываться Освивр.

Тут драуг бросил мешок и, размахивая руками, как заорёт на всю долину:

— Отстань! Я даже не знаю, мужчина я был или женщина!

Насилу Освивр успокоил его, так осерчал Пугало. Оставшийся путь шли они молча.

4. Пятая тетрадь

Однажды колдун Освивр говорит своему драугу:

— Пугало, иди и укради что-нибудь у Сэмунда Мудрого.

Драуг послушно отправился в дорогу, а через несколько дней вернулся.

— Что ты принёс мне? — спросил Освивр.

А то была тетрадка с какими-то стихами.

— Никчёмная добыча, — сказал Освивр. — Брось её в огонь.

border=0 style='spacing 9px;' src="/i/94/383394/i_014.png"> Пугало однако приказа не послушался и оставил тетрадку себе. Долгими зимними вечерами он садился у огня и читал из неё стихи себе под нос. Стихи были сложены размером форнюрдислаг.

— Ай да Сэмунд, вот так скальд! — приговаривал порой драуг, не в силах скрыть восхищение.

Освивру это не нравилось. Сам он стихов не любил и не сочинял.

5. Драуг на кухне

Когда Освивр Чародей жил один, ему приходилось готовить самому, а потому питался он из рук вон плохо. Но с тех пор, как он поднял из мёртвых драуга Пугало, в жизни его всё переменилось. Освивр поручил все дела по хозяйству, в том числе и стряпню, своему новому прислужнику. К сожалению, сам драуг ничего никогда не ел, возможно, он никогда не занимался готовкой, когда был жив, поэтому готовил он совсем скверно, ещё хуже колдуна. Порой приготовленная им пища больше походила на помои. Однако теперь у Освивра было много времени, которое можно было посвятить изучению древних манускриптов, колдовству и другим не менее важным делам. За столом колдун ел, морщился, но ни разу не упрекнул драуга в том, что тот портит продукты. А Пугало сидел рядом и с радостной улыбкой наблюдал, как Освивр ест. Если бы он не был мёртвым, можно было бы сказать, что он счастлив.

6. Освивр женится

Однажды Освивр Чародей решил жениться. Начал он пешее путешествие из края в край, чтобы найти себе жену. Драуг Пугало отправился вместе с ним.

Пришли на один хутор. Вышла из дому девушка, красивая да работящая. Пугало посмотрел на неё и говорит:

— Эта девушка слишком низенькая.

Пошли они дальше, забрались в горы, на летнем пастбище заприметили другую девушку. Стройная, ловкая, голубоглазая. Пугало посмотрел на неё и говорит:

— У этой девушки кривые зубы.

Спустились с горы, пришли к болотам зловонным. Там переночевали в домике, у хозяина — дочь на выданье. Ласковая, умная, с ресницами длинными. Пугало посмотрел на неё и говорит:

— А у этой девушки хвост.

Глянул Освивр — и вправду. Пошли дальше. В большом селении у моря увидели они ещё одну девушку. Красивая, нарядная, улыбчивая. Пугало посмотрел на неё и говорит:

— Она уже ждёт ребёнка. А кто отец?

Смолчала девушка, стыдно ей стало. Колдун и драуг пошли дальше. В общем, странствовали они, странствовали, да так никого и не нашли подходящего.

И остался Освивр неженатым.

7. Избавься от драуга!

Некие люди наябедничали самому епископу, что на хуторе священника Освивра Карлссона живёт богопротивная мерзость, а именно оживший мертвец по имени Пугало. Епископ Гицур решил тут же отправиться с визитом к Освивру. Прибыв на место, епископ, спешившись, сразу завёл речь о том, что его волновало больше всего:

— Освивр, — сказал он, — народу не нравится твой драуг. Избавься от него.

Молчит Освивр, не знает, что ответить епископу. А Пугало тем временем чистил хлев от навоза.

— Отправь его куда-нибудь, — предложил епископ.

— Куда? — спросил Освивр.

— Пошли его убить кого-нибудь! — придумал епископ; он был одним из умнейших людей своего времени.

Освивр потерял дар речи.

— Пошли его убить какого-нибудь язычника! — поправился епископ. — О да! Отправь его в крестовый поход, освобождать гроб Господень!

А в ту пору папа Урбан как раз призывал христиан в поход в Святую Землю. Однако слова епископа услыхал Пугало, только что доделавший все домашние дела. Подскочил он к гостю, руками замахал и как закричит:

— Не хочу я никого убивать!

Посмотрел на него епископ, плюнул в сердцах, залез на коня и ускакал, бросив напоследок:

— Сами разбирайтесь!

И всё осталось, как было. А Освивр был тому и рад, очень уж ему не хотелось с драугом разлучаться.

8. Хозяин Чёрной Школы

Когда Освивр учился в Чёрной Школе, с ним несколько раз беседовал хозяин Школы, имени которого предпочитали не упоминать. Впоследствии, однако, Освивр ничего не помнил об этих разговорах, кроме разве того, что тот называл его «Освиберусом». Когда же Освивр покинул Чёрную Школу, оказалось, что он лишился своих рыжих волос и веснушек, которые были у него с самого детства.

9. Драуг читает проповедь

Однажды Освивр решил добыть философский камень.

— Зачем тебе это? — поинтересовался драуг Пугало.

— Философский камень дарует бессмертие и позволяет превращать свинец в золото, — ответил колдун.

— А какова цена всего этого? — спросил тогда Пугало, но хозяин отмахнулся и сказал, чтобы тот не мешал ему работать.

В воскресенье Освивр должен был читать проповедь прихожанам. Однако он был так занят алхимией, что не мог покинуть дом, и тогда приказал Пугалу отправиться в церковь вместо него.

— Мне же отправиться нет возможности, ибо рождение магистериума не терпит отлагательства, — туманно объяснил он.

Пришлось драугу надеть плащ священника, закрыть лицо капюшоном и пойти на проповедь. Освивр продолжил же свои изыскания, которые не увенчались успехом. Комнату наполнил зловонный дым. Колдун вышел на двор и увидел, что люди идут от церкви со слезами на глазах. Когда Пугало вернулся, Освивр накинулся на него с кулаками.

— Что ты наделал? Зачем ты расстроил наших бедных прихожан?

— Я делал лишь то, что ты велел, сообразно своим умениям, — с достоинством ответил Пугало.

Через неделю они услышали снаружи топот копыт. То прискакал сам епископ Гицур. Когда он вошёл в дом, Освивр как раз читал книгу по чёрной магии. Епископ сделал вид, что не заметил этого, и мягко спросил:

— Дорогой мой, до меня дошли удивительные слухи. В прошлое воскресенье ты будто прочёл в церкви такую вдохновенную и светлую проповедь, что все без исключения растрогались до глубины души. Я хотел бы узнать, какие удивительные слова ты произнёс тогда? Думаю, если мы сохраним их в письменном виде, то сделаем наш мир лучше.

Освивр ничего не смог ответить, только покраснел. Кое-как он спровадил епископа, который никак не хотел уезжать, не услышав хотя бы кусочка той проповеди, и принялся с пристрастием расспрашивать Пугало. Но Пугало пересказать свою проповедь не смог: увы, как всем хорошо известно, мозги у драугов частенько дырявые.

Колдуну пришлось сдаться, так это и осталось тайной. Впрочем, люди в приходе с тех пор сделались добрее и праведнее.

10. Освивр и мара

Одной ночью Освивру приснилось, что его душит мара. Уселась ему на грудь и, хихикая, сдавливает ему горло своими слизкими пальцами. Испугался колдун, закричал, сам проснулся и переполошил весь дом. Кот Леон обиженно мяукнул, поднял хвост и удалился куда-то. А драуг Пугало вскочил, замахал руками, словно мельница, и стал возмущаться:

— Да что же это такое делается? Уж совсем житья не стало, каждую ночь кричишь как оглашенный. Чему ты учился в Чёрной Школе семь лет, если не можешь защитить себя от какого-то морока?

Стыдно стало колдуну, даже оправдываться не пытался, отвернулся к стенке и снова заснул. А Пугало взял тихонько меч и встал с ним на изготовку у кровати Освивра. И с той поры он каждую ночь охранял так сон своего хозяина. Ведь драуги никогда не спят.

11. Хороший ли он человек?

Прибежал как-то драуг Пугало к своему хозяину и говорит:

— Освивр, епископ Гицур сказал мне, что человек ты хороший, но всё равно попадёшь в ад, ибо учился в Чёрной Школе. А я куда попаду?

Колдун, будучи в плохом настроении, проворчал:

— А ты никуда не попадёшь, потому что ты просто старый гнилой труп, который я оживил чарами.

Пугало обижено помолчал, а потом ответил:

— Мне кажется, епископ ошибся. Ты не очень хороший человек.

И ушёл. День его не было, два. Скучно стало Освивру, пошёл он драуга искать и нашёл неподалёку. Пугало сидел на цветочной поляне и не отрываясь смотрел на солнце. Колдун молча сел рядом. Так они, не говоря ни слова, сидели до самого заката. А потом похолодало, и они всё так же молча вернулись домой.

С тех пор Освивр драуга не обижал. Ну разве что изредка.

18 августа 2013 г. — 21 апреля 2016 г.

Дедушка

Медсестра вышла из комнаты дедушки, Берта вышла за ней.

— Я думаю, сегодня всё закончится, — равнодушно сказала медсестра. — Я сегодня ещё зайду, сделаю последний укол, если понадобится. Крепитесь!

Я закрыл за ней дверь и повернулся к матери. Она выглядела неважно, вокруг глаз были чёрные круги. В комнате дедушки послышался привычный стон — препараты уже действовали плохо.

— Сегодня всё закончится, Медвежонок, — сказала Берта.

Я подумал о том, что дедушка не заслужил такой долгой и мучительной смерти, что этому липкому кошмару с всепроникающей вонью медицинских препаратов действительно пора закончиться, и что мне не хочется заходить в комнату дедушки, чтобы не запомнить его таким, чужим и страшным. Но я ничего не сказал. По щекам мамы тихо покатились слёзы, но она быстро взяла себя в руки, вытерла лицо и сказала:

— Я пойду посижу с дедушкой, а ты позвони Карлу и Пипу.

Был вечер четверга. Я позвонил сперва дяде Карлу, а потом — дяде Пипу. Последний месяц братья матери бывали у нас почти каждый день, но неизменно порознь. Они заглядывали в комнату, превратившуюся в больничную палату, дядя Карл спрашивал слишком громким шёпотом: «Как он?», дядя Пип молчал. Иногда они садились рядом с кроватью дедушки. Дядя Карл, забывшись, начинал громко рассказывать анекдот, но тут же, опомнившись, прерывал повествование. Дядя Пип молчал. Карл и Пип были близнецами и, если присмотреться, походили друг на друга как две капли воды. Но при этом у них был совершенно разный характер, и поэтому спутать их было невозможно. Когда дядя Карл входил в комнату, то казалось, что он заполняет собой её большую часть. Говорил он всегда громко и властно. Характер у него был тяжёлый. Дядя Пип в комнату не входил, а проскальзывал. Он предпочитал молчать, а когда говорить всё же приходилось, то голос у него был тихий и шелестящий. Какой у него характер — не знал никто. В детстве они были неразлучными друзьями, но потом между ними что-то испортилось. Мама как-то по секрету рассказала, что виной всему была девушка, в которую влюбился дядя Пип, но дядя Карл всё испортил. Так или иначе, оба они с тех пор жили отдельно, и ни один их них так и не женился.

Стоны дедушки были слышны и в моей комнате. Берта заглянула ко мне и сказала:

— Если хочешь есть — разогрей себе что-нибудь из холодильника.

— Я не хочу есть, мама, — сказал я. Мысли о пище сейчас вызывали тошноту. — Я немного полежу.

— Поспи, — устало сказала Берта, и я понял, что ей тоже хотелось бы, чтобы всё закончилось, и хотелось бы выспаться. Прошлая ночь у нас была бессонная.

Я лёг и сразу же меня охватила дремота. Сквозь сон я слышал, как пришёл и зашумел дядя Карл, потом он столкнулся в дверях с дядей Пипом, два брата и сестра о чём-то разговаривали шёпотом, опять заходила медсестра, потом ещё кто-то, и всё это было на фоне стонов умирающего. Около полуночи я встал попить воды и, когда проходил мимо закрытой двери в комнату дедушки, вдруг услышал страшный и продолжительный хрип, от которого у меня ноги приросли к полу. После этого стало тихо. Дверь открылась, и я увидел Берту.

— Всё закончилось, — произнесла Берта. — Я уже закрыла ему глаза.

Дедушка лежал на кровати. Лицо у него было словно из жёлтого воска. На столике рядом с кроватью были разбросаны шприцы и какие-то ампулы и баночки.

— Я позвоню в похоронное бюро, Карл оставил номер телефона, — добавила она. — А ты иди спать, Медвежонок.

Я послушно отправился в свою комнату. В голове словно была вата, и весь мир казался нереальным. Может быть, я на самом деле сплю, а дедушка всё так же продолжает стонать, умирая? И я снова провалился в сон, вернее, подобие сна, потому что я ясно слышал, как плачет мама, как приходили Карл и Пип, полицейский, агент похоронного бюро. Карл и Пип о чём-то спорили, и Карл сказал своему брату несколько непечатных слов. Потом все ушли и стало совершенно тихо. Скрипнула дверь в мою комнату.

— Ты спишь, Медвежонок?

— Сплю, — ответил я.

— Надо омыть тело, — сказала Берта. — И зеркала закрыть. Погребение будет сегодня в полдень. Хорошо, что так быстро, да?

— Да, — ответил я, а после этого я уже ничего не слышал, провалившись в чёрную бездонную яму сна.

* * *
На похороны пришло много людей, что было неудивительно, ведь у дедушки было много знакомых, а некоторое время он заведовал городской поликлиникой. Многих я узнавал в лицо, но больше было людей мне неизвестных. Кто-то узнавал и меня, и тогда они подходили меня и справлялись о последних часах дедушки. Кто-то называл меня по имени, кто-то — по прозвищу, Медвежонком. Я отвечал одной и той же фразой:

— Дедушка умер около часа ночи. Спасибо за соболезнования.

Не было ни музыки, ни священника. Думаю, сам дедушка одобрил бы это. Когда гроб ставили в катафалк, я заплакал. Слёзы безостановочно катились из глаз. Дядя Пип неловко похлопал меня по спине. Потом мы, вчетверо ближайших родственников покойного, залезли в катафалк и уселись вокруг гроба, после чего машина тронулась в путь. Лицо дедушки было совсем жёлтым, губы ввалились. Я снова подумал, что не хотел бы запоминать дедушку таким. Когда машина подпрыгивала на ухабах, дядя Карл цедил сквозь зубы ругательства, а Берта поправляла дедушке руки, которые смещались из-за тряски.

— Везут, словно тут мешки с картошкой, — сказал дядя Карл, дядя Пип посмотрел на него с осуждением.

Впрочем, разве можно было надеяться на сочувствие и внимание водителя и других работников похоронной службы, ведь это мы хоронили родного близкого человека, а для них это было скучной рутиной, всего лишь незначительным элементом на бесконечном конвейере смерти.

На кладбище гроб вытащили из машины и поставили на деревянные козлы.

— Пусть близкие родственники прощаются с покойным, — сказал какой-то мужчина.

Я поцеловал дедушку в холодный жёлтый лоб и прошептал: «Прощай, дедушка!» Потом к гробу подошла Берта и Пип с Карлом. Мама плакала. Потом дядя Карл неожиданно вытащил фотоаппарат, ему зачем-то захотелось сделать общую фотографию, но, честно говоря, я не обратил внимания, удалось ли ему сделать снимки. Гроб опустили в яму, мы стали бросать туда горсти земли, потом за дело взялись рабочие с лопатами. Я приблизился к маме и стал поддерживать её под руку. Вскоре всё было закончено, и мы покинули кладбище.

* * *
В понедельник мама осталась дома, а я решил пойти на работу. Зеркало в ванной, как и в других комнатах, было закрыто тканью, и было непривычно бриться, не видя своего отражения. Вдруг во входную дверь раздался звонок. Я выключил бритву. Звонок прозвучал вновь. «Может быть, медсестра что-то перепутала и забыла, что тут её услуги уже не нужны?» — подумал я. Но за дверью стояла не медсестра. Это был мой родной дедушка. Лицо его было всё таким же восковым, глаза бессмысленно смотрели словно сквозь меня, руки бессильно свисали. Я успел заметить, что костюм, в котором его хоронили, был кое-где испачкан землёй. Больше я ничего не успел разглядеть, так как руки сами собой захлопнули дверь, заперли оба замка и даже накинули цепочку. Только теперь я понял, кого я увидел, и это было совершенно невозможно. Ладони мои взмокли от пота. «Я сейчас посмотрю в глазной глазок и ничего не увижу, — подумал я. — Это просто галлюцинация. Просто мой мозг не хочет смириться с тем, что дедушки уже нет». От этих мыслей мне стало легче. Но когда я посмотрел в дверной глазок, то опять увидел мёртвого дедушку. Он просто стоял и ждал за дверью. Непохоже, что он вёл себя агрессивно, как зомби в бесконечных фильмах ужасов про живых мертвецов, которые только и ждали, чтобы полакомиться человеческими мозгами.

Я медленно отпер все замки и открыл створку двери.

— Мама! — позвал я.

Голос мой дрожал, и Берта, конечно, меня не услышала. Тут дедушка слегка повернул голову. Я едва удержался, чтобы снова не захлопнуть дверь и не убежать куда-нибудь подальше.

— Мама, иди сюда! — закричал я уже во всё горло.

Берта была не в меньшем шоке, чем я сам.

— Господи боже ты мой! — воскликнула она. — Папа, ну нельзя же так пугать!

Дедушка равнодушно перевёл взгляд мёртвых глаз на Берту и ничего не сказал.

— Медвежонок, ну что ты стал на проходе, впусти же дедушку, — приказала мать.

Я посторонился, и дедушка медленно вошёл в квартиру. Странно, но я не почувствовал никакого неприятного запаха, лишь запах свежевырытой земли.

— Ох, папа! — Берта прильнула к груди отца, обняла его, потом отпрянула в страхе.

«Мама, что ты делаешь?» — хотел спросить я, но не смог вымолвить ни слова.

— Папа… Но как… Медвежонок, как это возможно? — мама посмотрела на меня полными безграничного изумления глазами.

— Я не знаю… — промямлил я. — Это совершенно невозможно. К тому же, это ты у нас дочь медиков, поэтому должна объяснить всё с научной точки зрения…

Мама смерила меня яростным взглядом. Старая шутка про «дочь медиков» сейчас явно была неуместна.

— Кажется, мне пора на работу… — пробормотал я. Правая сторона лица осталась недобритой.

— Папа, вот тут твоя комната, — мама осторожно коснулась за плечо дедушки.

Тот медленно, очень медленно сделал ещё шаг, потом ещё. Когда он оказался у своей старой кровати, то сел на неё и замер. В тот день он больше не двигался. И даже, кажется, не моргнул ни разу.

* * *
Во вторник мама позвонила братьям и, ничего не объясняя, попросила их зайти к нам. Несмотря на старые обиды, дядя Карл и дядя Пип опять каким-то чудом явились одновременно.

— Что случилось, Берта? — громогласно спросил дядя Карл. — Я вот хочу…

Но что хотел дядя, осталось неизвестным, потому что мама завела их в комнату дедушки. Карл и Пип в унисон издали изумлённый возглас. Дедушка встал с кровати и сделал шаг им навстречу, но на большее у него, видимо, сил не хватило.

— Берта, объясни, чёрт возьми, что здесь происходит? — пророкотал дядя Карл.

— Я не знаю, не знаю! — мама схватилась за голову. — Вчера утром отец вернулся, и я не понимаю, как такое может быть! И когда я задумываюсь об этом, у меня голова просто разрывается!

— А пульс у отца есть? — тихо поинтересовался дядя Пип.

Дедушка и давно покинувшая нас бабушка всю жизнь были врачами, но ни один из трёх детей не по пошёл по их стопам и не интересовался медициной. Сейчас все трое посмотрели на меня. Я взял холодное дедушкино запястье и несколько минут безуспешно пытался нащупать пульс.

— Нет… кажется, нет… я ничего не чувствую, — всё, что я смог ответить.

— Что за глупости, Теодор! — воскликнул дядя Карл, но сам притрагиваться к мёртвому дедушке не решился.

— Пип, Карл… — мама всхлипнула. — Что нам делать?

— Вызывайте полицию, репортёров… — начал было дядя Карл и осёкся.

Он сразу сам понял, что дело придавать огласке нельзя, и с этим были единодушно согласны все.

— Давайте подождём несколько дней, — прошелестел дядя Пип. — Понаблюдаем… мне кажется, это неопасно…

Тут дедушка сел на свою кровать.

— Мне кажется, он кивнул, — тихо сказала Берта. — Надо только переодеть его в домашний костюм.

Так дедушка остался с нами. Мама с помощью братьев переодела его и заодно протёрла тело губкой. Все признали, что запаха разложения пока нет, но когда процесс распада станет очевиден, надо будет снова собраться и решить, что делать. Первые дни мы боялись оставлять дедушку дома одного, но постепенно привыкли к этому. Дедушка медленно переходил из комнаты в комнату, подолгу замирал в одной позе, но каждый вечер неизменно возвращался в свою комнату и садился на свою кровать. Всю ночь он сидел и смотрел перед собой своими мёртвыми глазами. Запах почвы скоро выветрился, но никаких других запахов не появлялось. Дедушка ничего не ел и не пил. Через неделю он остановился возле своего любимого кресла перед телевизором.

— Хочешь посмотреть какой-нибудь фильм, дедушка? — спросил я.

Он, конечно, ничего не ответил, но я включил телевизор. Дедушка всё так же медленно сел в кресло и повернулся к телевизору. Он просидел там весь вечер, мама несколько раз заглядывала в комнату, но ничего не сказала. Когда стало темнеть, дедушка вернулся к себе.

Спустя несколько дней, когда мы завтракали, дедушка появился на кухне.

— Медвежонок, ты… — начала было Берта, но я её перебил:

— Всё в порядке, мама, я думаю, дедушка нам никак не помешает. К тому же мне некогда, ещё десять минут — и я опоздаю на работу.

Пока я пил чай с лимоном, мама с сомнением разглядывала отца, который уселся на табурет во главе стола.

— Папа, налить тебе чаю? — предложила она.

— Мама, не спрашивай, просто сделай дедушке чай.

Берта достала чашку дедушки, которая успела запылиться, налила в неё заварки, бросила мяты (дедушка любил чай с мятой) и налила кипяток. Дедушка, однако, к чашке не притронулся, и когда я убегал на работу, всё так же неподвижно сидел за столом.

* * *
В следующие выходные мне показалось, что дедушка перемещается из комнаты в комнату чуть быстрее, чем обычно. Я хотел сказать об этом маме, но та ушла в магазин за продуктами. Дедушка тем временем подошёл к книжному шкафу в гостиной и замер, уставившись на корешки книг. Я подошёл к нему, аккуратно отряхнул с рукава его пиджака пыль и подумал, что нужно как-то дедушку постричь и побрить — у него продолжала расти волосы и борода, хоть и медленнее, чем при жизни. Потом я решил сыграть сам с собой в настольную игру. Их у меня было три: шахматы, игра про борьбу с эпидемиями и игра про пожарных. Так как в шахматы одному не поиграешь, то чёрно-белая доска давно лежала без дела. Но вот в остальные игры вполне можно было сыграть и одному. Я разложил на столе игровое поле, поместил на него цветные кубики эпидемий, разложил карты на кучки. Вскоре мои дела были плохи — в Мадриде и Бангкоке произошли вспышки эпидемий, а мои специалисты, представленные на поле в виде разноцветных фишек, оказались не в силах с этим справиться.

— Эх-х-х… — вдруг услышал я старческий скрипучий голос.

Дедушка стоял за моей спиной и смотрел на игровое поле. Только на этот раз глаза его были не мёртвыми, мне показалось, что в них мелькнул какой-то интерес.

— Надо было строить в Париже лабораторию, дедушка? — с замершим сердцем просил я.

Но он не ответил, а только покачал головой и ушёл из моей комнаты.

* * *
В обед дедушка притопал на кухню и занял своё обычное место.

— Мама, тебе не кажется, что дедушка как-то шустрее бегает? — осторожно спросил я.

Берта бросила на отца задумчивый взгляд и только открыла рот, чтобы ответить, как дедушка тихо произнёс:

— Приятного аппетита.

Берта от неожиданности уронила тарелку на пол, к счастью, пустую. Тарелка раскололась надвое.

— Спасибо, — ответил я, пока мама изумлённо молчала, намазал хлеб маслом и стал с аппетитом есть суп.

Теперь с каждым днём дедушка изменялся всё сильнее. Вернее, он не менялся, а вновь становился таким, как был раньше. Лицо его порозовело, голубые глаза оживились. Он стал включать и выключать свет в комнате, здороваться, когда кто-то приходил, и прощаться с уходящими. Когда дядя Карл рассказал новый анекдот, он скрипуче засмеялся, почти так, как при жизни. Он начал причёсываться и переодеваться. Он попросил меня купить пенку для бриться, достал из шкафчика свою бритву и быстрыми ловкими движениями сбрил с щёк и скул выросшую щетину. Перед этим он сам открыл все зеркала в квартире, которые были занавешены со дня его смерти. По выходным мы втроём смотрели фильмы. Мы играли с ним в шахматы, в пожарных и борьбу с эпидемиями. У него восстанавливался словарный запас и появлялись интересы. Некоторое время он искал свои старые очки, впрочем, не нашёл, и мне пришлось купить ему по старому рецепту новые. Прочитав свежую газету, он мрачно отозвался о правительстве и проворчал, что «в эту бумагу только мусор заворачивать». Мама, в свою очередь, заметно повеселела, тоже вышла на работу, а по вечерам обсуждала с дедушкой произошедшее за день.

Когда я увидел, что дедушка поглядывает в окно, то предложил:

— Может, прогуляемся? Погода хорошая.

— Ты думаешь, мама не будет против, Медвежонок? — дедушка поскрёб подбородок. — Мне кажется, ей не хочется, чтобы я выходил наружу.

— Ерунда, — отмахнулся я. — Смотри, как солнце светит.

Я отыскал в шкафу старый дедушкин плащ, туфли и шляпу и помог старику одеться. Когда мы вышли из подъезда, то наткнулись на соседку.

— А, господин Теодор! — она с воодушевлением поздоровалась. — Давненько вас было не видеть! Я слыхала, вы болели…

Тут она что-то сообразила и жутко побледнела. Наверное, вспомнила, как ей говорил: «Дедушка умер около часа ночи. Спасибо за соболезнования».

— Но мне кажется, что вы… что вы…

Дедушка захихикал, я рассмеялся, и мы оставили её, белую и трясущуюся, одну.

Погода действительно была чудесная. На газонах буйно прорастала свежая поросль, чирикали птицы, свежий тёплый ветерок обдувал лицо. Мы с дедушкой прошлись по главному проспекту. Может быть, кто-то видел нас и удивлялся, но мне было плевать. Когда мы оказались на площади у моря, я решился задать вопрос, который мучил меня давно:

— Дедушка… скажи, а ты не видел там бабушку?

— Где, Медвежонок? — не сразу понял дедушка. — А, вот что ты имеешь в виду. К сожалению, я никого и ничего там не видел. Нет там ничего…

Мы стояли на набережной и смотрели, как дети бросают чайкам хлеб.

Так прошла весна, лето и осень. Мы гуляли почти каждый день, даже когда шёл дождь, иногда с Бертой, иногда к нам присоединялся дядя Карл или дядя Пип. В начале декабря дедушка позвал нас с мамой к себе в комнату и, печально улыбнувшись, сказал:

— Что-то я устал, дочь моя, Медвежонок… Я хочу поспать.

— Папа… — начала было Берта, но не договорила.

— Я посплю, — сказал дедушка. — Спокойной ночи, Медвежонок.

Он лёг, сложил на груди руки и закрыл глаза. Это немного пугало, потому что за все два с половиной месяца он ни разу не ложился на кровать, а проводил ночи сидя на кровати или в любимом кресле. Мы с мамой сидели и смотрели на дедушку. Лицо его пожелтело и снова стало похожее на восковое.

— Дедушка! — я хотел тронуть его за плечо, но мама меня остановила.

— Дедушке нужно отдохнуть, Медвежонок… нужно отдохнуть…

Дядя Карл и дядя Пип спокойно отнеслись к тому, что дедушка умер во второй раз. Они позвонили в похоронное бюро. Потом дядя Карл поехал и долго ругался с директором кладбища, который отказывался делать захоронение в уже существующей могиле. Дядя Карл доказывал, что в тот раз по ошибке закопали пустой гроб. За определённую сумму директор нехотя дал разрешение раскопать тот же участок. В яме нашли обломки прежнего гроба и старые дедушкины очки, но останков там, конечно же, никаких не было.

Все четверо мы вновь попрощались с дедушкой. На этот раз я прошептал: «Спи спокойно, дедушка, отдыхай!» Потом гроб заколотили и опустили в яму. Дядя Карл и дядя Пип переглянулись и пожали плечами. Не знаю, о чём они сейчас подумали.

Мы бросили в яму по горсти земли и стали рядом с могилой. Землекопы натянули рукавицы и привычно заработали лопатами, забрасывая яму чёрными комьями земли. То и дело они бросали на меня и Берту растерянные и почему-то сердитые взгляды. На лицах у нас были лёгкие и светлые улыбки, и, наверное, работники кладбища не привыкли к проявлению таких эмоций. Может быть, им казалось, что мы спятили. Но нам было всё равно. Когда всё было закончено, Берта положила на могильный холм букет, и мы пошли по направлению к кладбищенским воротам. Я поддерживал маму под руку. Тёплые лучи солнца ласкали лицо. Мы молчали и продолжали улыбаться. Уже в воротах Берта сказала:

— Всё же, я рада, что так случилось, да, Медвежонок?

— Да, мама.

13 марта 2017 г.

Примечания

1

Инквизиция (от лат. inquisitio — расследование, розыск) — созданная и узаконенная папой Иннокентием III в 1203 г. судебно-полицейская организация, находившаяся в руках монашеского ордена доминиканцев, в целях устрашения инакомыслящих и отклоняющихся от официального учения и догматов католической церкви. Суд инквизиции отличался предельным упрощением судопроизводственных и юридических норм (так, для возбуждения расследования было достаточно порочащих слухов) и полной правовой беззащитностью подсудимых. Широкое применение самых жестоких пыток, поощрение доносов и награждение доносчиков изъятым имуществом обвиняемых, полная бесконтрольность инквизиторов, подвластных в любой стране только римскому папе, — все это делало суд инквизиции страшным орудием борьбы против всего, что было неугодно официальной церкви. Светские власти поддерживали в период Средневековья деятельность инквизиции. Осужденные ею еретики передавались в руки светской власти для «бескровного наказания», то есть сожжения на костре. Инквизиция просуществовала до 1834 г.

(обратно)

2

Иезуиты — «Общество Иисуса», могущественный духовный орден, основанный в 1534 г. Игнатием Лойолой с целью распространения и укрепления католицизма. Был главным органом борьбы католической реакции против протестантизма. Был уничтожен в 1773 г. папой Климентом XIV, но восстановлен в 1814 г. Пием VII.

(обратно)

3

Профит (англ. Prophet) — пророк.

(обратно)

4

Приведенная надпись, безусловно, восходит к древнефиникийскому письму, употреблявшемуся в Финикии, Палестине и Карфагене в XIII–I вв. до н. э. и являющемуся предком арамейского, квадратного и греческого письма.

(обратно)

5

Delirium tremens (лат.) — белая горячка.

(обратно)

6

Попробуйте предположить, где находился образец посмертной записки, написанный мистером Харди, и чьим именем он был подписан.

(обратно)

7

Олав Трюггвасон — норвежский король (995–1000), начал свою карьеру как викинг, много воевал и много награбил, потом, став королем, вводил христианство в Норвегии, угрожая смертью и пытками и жестоко расправляясь с язычниками. Погиб в знаменитой битве при Свольдре против объединенного флота датского и шведского королей и норвежского ярла.

(обратно)

8

Один (Óðinn) — глава и отец рода богов в скандинавской мифологии, бог войны, смерти, мудрости и поэзии, покровитель героев и поэтов, могучий шаман, хозяин Вальхаллы. Седобород и одноглаз. Пронзил себя копьем и повесился на Мировом Древе, чтобы обрести тайные знания, после чего изобрел руническое письмо. Отдал один глаз великану Мимиру в обмен на мудрость.

(обратно)

9

Троллаэйра — букв. «Уши тролля» (сканд. Tröllaeyra).

(обратно)

10

Автор стихотворения — Андрей Сергеевич Ревенко.

(обратно)

Оглавление

  • Рассказы из старой тетрадки
  •   После
  •   Последний
  •   Счастье
  •   Тринадцать
  •   Смысл
  •   Мерзость
  •   Самоубийство
  •   Величие
  •   Цивилизация
  •   Приятный парень
  •   Враг
  •   Сага о Йоне Смиде, христианском миссионере, и его благих деяниях
  •   Рейтинг
  •   Бейсик
  •   Страж
  •   Кара небесная
  • Странные рассказы
  •   Пит и Эмма
  •   Револьвер
  •   Хронос
  •   Сохранить, загрузить
  •   Люди
  •   Доркхан
  • Рассказы о дружбе, любви и пр
  •   Друзья Елена
  •     1
  •     2
  •     3
  •     4
  •     5
  •   Любовь Шерстня
  •   Сплетни о Шерстне
  •   Шафер
  •   Месть Елена (незакончено)
  •     Пролог
  •     Отмщение первое. Шерстень
  • Разные рассказы
  •   Банка
  •   Смерть Саши Брехера
  •   Рассказ про комсомолку Свету
  •   Поцелуй
  • Другие рассказы
  •   Двое и шар
  •   Дерьмо
  •   Конец одной комедии
  •   Яков
  •   Богиня
  •   Дракон
  •   Щупальца
  •   Мальчик и конструктор
  • Истории из жизни
  •   Творчество
  •   Игры
  •   Институт
  • Рюмин и другие
  •   Затмение
  •   Хрю
  •   Имя
  •   Тетради
  •   Энтропия
  •   Трудности сочинительства
  •   На пороге вечности
  •   Конец света
  • Истории города Вавилон
  •   Русалка
  •   Замок Куммерфилд
  •   Суслик
  •   Невдахо
  • Новые рассказы
  •   Зелёный Человечек и Дурной Глаз
  •   Завтра
  •   Справедливость
  •   Кризис
  •   Полёт
  •   Гвидо из Квентовица
  •   Встреча
  •   Кто правит?
  •   Элла
  •     Глава 1. Андрейка
  •     Глава 2. Воспоминания
  •     Глава 3. Деревня Кущи
  •     Глава 4. Путешествие продолжается
  •     Глава 5. Конец пути
  •   Килограммочка
  •   Колдун Освивр
  •     1. Разговорчивый драуг
  •     2. Ничто не совершенно!
  •     3. Как ты умер?
  •     4. Пятая тетрадь
  •     5. Драуг на кухне
  •     6. Освивр женится
  •     7. Избавься от драуга!
  •     8. Хозяин Чёрной Школы
  •     9. Драуг читает проповедь
  •     10. Освивр и мара
  •     11. Хороший ли он человек?
  •   Дедушка
  • *** Примечания ***