Викинги и индейцы [Жан Оливье] (fb2) читать онлайн

Жан Оливье Викинги и индейцы

Глава I

Ниже острова мандатов река описывала величественную дугу между длинной грядой опоясанных камышами и злаками островков и холмами, увенчанными кедрами, кленами, сассафрасами (семейства лавровых, произрастает в Америке.).

Дядя Бьярни положил шершавую ладонь на плечо Скьольду:

— Здесь нам навстречу вышел вождь Виннета-ка с краснокожими людьми. Видишь, там внизу, где островная коса, находится лагерь. Лейф с женой живут выше по течению, на берегу, что по правую руку, на каменном выступе, толстом, как лемех плуга. Отсюда его еще не видно, Скьольд. Потерпи!

Мужчина ощутил под рукой, как дрожит подросток. Он догадался о скрытой живой тревоге.

— Лейф со скрелингами могли отправиться на охоту. Медвежьи следы часто заводят охотников далеко. Да и виноград созрел на холмах. Лейф, вероятно, занят его сбором. На этой земле, Скьольд, хватает дел. Мужайся, викинг! Раньше, чем наступит завтрашний день, ты сожмешь в объятиях своего брата, и все мы с любопытством и гордостью посмотрим на маленькое существо, которое должно было родиться за наше отсутствие, этого мальчика или девочку, чья кровь — слияние двух кровей. Сына или дочь Лейфа Турлусона…

Бьярни увидел, что Скьольд его не слушает. Взгляд мальчика был прикован к исполинскому силуэту Эйрика Рыжего, прислонившегося к носовой фигуре дракара — голове дракона, раскрашенной в яркие тона.

— Лейф Турлусон! Эй, викинг! Лейф! Лейф!

Могучий голос Эйрика громом прокатился по реке, поднимая крикливые птичьи стаи и разгоняя выдр и мускусных крыс, лентами скользивших по водным лугам. «Большой Змей» проплывал меньше чем в трех полетах стрелы от правого берега, но сила течения в узком месте прохода оставалась такой, что сгорбившимся на скамьях гребцам то и дело приходилось налегать на весла, борясь с быстрым потоком.

Люди прислушались, но ни единый голос с берега не отозвался эхом на зов викинга. По левую руку подступы к острову манданов были безнадежно пустынны, и утомлялись глаза от желания различить над рощами деревьев в сером утреннем свете тонкую струйку дыма, которая бы подтвердила присутствие скрелингов.

Скьольд держался в нескольких шагах от Эйрика возле борта — на своем любимом месте. С тех пор как с дракара заметили берега Новой Земли, он больше не спал. У него рябило в глазах от попыток изучить неизвестные берега, проникнуть в тайну прибрежных лесов, сосчитать богатства, накопленные в течение многих и многих веков на склонах, где сосны и березы — северные деревья — смешивались с роскошными породами, пылавшими осенним великолепием. И наконец он соприкоснулся с местами, где обосновалось первое поселение.

Так, значит, вот она, эта страна, которую его брат Лейф выбрал, чтобы жить здесь и дать начало роду, среди этих сказочных скрелингов с кожей цвета охры, о существовании которых поведали викингам Гренландии Эйрик и его спутники; страна, раздвинувшая внезапно границы мира, страна, которую скальд дядя Бьярни воспевал в просторных строфах уже успевшей прославиться саги и которая манила викингов Норвегии, Исландии и Финмарка, а также и других, великолепными побережьями, новыми ощущениями и обещанием роскошной жизни; так вот какая она, страна, где пшеница и виноград растут сами по себе!

Скьольд отказывался поддаться завораживающему пению Винеланда. Он сумеет уберечься от чар этих лесистых холмов, этой яркой листвы, этой плодородной земли, этих кишащих рыбой рек, так же как он не поддастся влиянию этих скрелингов, одна из дочерей которых поймала как в сеть душу его брата Лейфа. Он же, Скьольд, не открывал в себе никакого родства с этой мельком увиденной землей, чья жизненная сила напугала его строгий дух, тренированный терпеливой учебой. Было в этом Винеланде некое излишество, от которого у него кружилась голова. Он был уверен, что не найдет себе места в этом мире.

Верный своему обещанию, Бьорн Кальфсон Кузнец открыл ему тайную премудрость рун. Так он узнал закон магических чисел, гармонию знаков, колдовские заклинания, ведающие расположением ключей и оград, которые открывают владения знаний, но он пока был лишь на первом холме познания, за которым вырисовывались крутые пики; долго еще ему предстоит трудиться в тени своего учителя. И эта задача могла быть успешно завершена лишь среди своих, на земле, сотворенной людьми его расы. Здесь же он всегда будет лишь чужаком.

У него был тайный план: прежде чем полностью посвятить себя науке рун, вернуть Лейфа в Гренландию. Глубокая нежность соединяла его со столь непохожим на него самого братом, и ему дорого стоило то, что они были разделены почти неизвестным морем. Отправиться во второй поход Эйрика Рыжего и дяди Бьярни его вынудило не так любопытство, как потребность убедить Лейфа вернуться на землю викингов. Но убедит ли он упрямого, своевольного Лейфа, связавшего свою судьбу с Иннети-ки, дочерью скрелингов, которая прекраснее огня и снега? Он слишком хорошо знал старшего брата, чтобы не понимать, что поединок отнюдь не будет легким. За этот год Лейф стал настоящим мужчиной, отважным викингом — таким описывал его дядя Бьярни в одной строфе винеландской саги: «викинг с горячим сердцем, на чьих губах навсегда сохранятся следы пены и соли, оставленные ветрами, дующими на Западном море».

Скьольд оторвался от своей сокровенной мечты, почувствовав, как рука Бьярни сильнее сжимает его плечо.

— Вот ты и отправился снова в мир рун, Скьольд. «Большой Змей» огибает мыс, и через меньшее время, чем требуется славному викингу, чтобы осушить рог пива, нашему взору явится Длинный Дом Лейфа.

Дядя Бьярни пытался шутить, но челюсти его дрожали. Он избегал встречаться взглядом со Скьольдом.

— Дядя Бьярни, не пытайся скрыть от меня правду. Река пустынна, и ты опасаешься, не случилось ли чего с моим братом Лейфом. Вот уже ровно девять дней, как меня терзает тревога. В тот самый день, когда «Большой Змей» покидал Восточный поселок, я ощутил жжение здесь… Когда за морским горизонтом еще не скрылись крыши норманнских домов.

Он указал точку повыше сердца…

— Эти знаки не обманывают, дядя Бьярни!

Скальд не ответил. Он пристально смотрел на возвышающуюся в полумиле впереди носа дракара часть берега, где скалистый водорез смело рассекал реку напротив основания острова манданов.

— Дом Лейфа и его жены находился там наверху, верно, дядя Бьярни? Полоса деревьев с красной листвой укрывала его от ветров с реки. Мне показалось, что я видел этот пейзаж во сне.

— Не говори так, Скьольд! Полоса деревьев по-прежнему на месте, и лишь листва мешает нам видеть дом. Почему тебе бы хотелось, чтобы дом поменял место? Еще и восьми лунных месяцев не прошло с того дня, когда мы его построили, древесины для брусьев, балок и стропил было в избытке.

Он почти грубо встряхнул мальчика.

— Ты усвоил символы рун и священные знаки, но ты слишком молод, чтобы читать в невидимом мире.

Большой белоголовый орел камнем упал в реку между судном и берегом. Вода забурлила под его взъерошенными перьями. Клювом и когтями он вел непонятное сражение в пенящейся толще волны. Мгновенье спустя могучая птица тяжело летела к берегу, глубоко вонзив когти в спину молодого лосося, чей хвост дергался короткими рывками.

Скьольд взглянул на Бьярни. Каждый из них прочел в глазах другого отражение собственного беспокойства.

— Нельзя верить предзнаменованиям, Скьольд. Белоголовый орел охотится за лососем в течение всего дня.

Но ни тот, ни другой не попытались оживить разговор.

Если бы все было в порядке, Лейф, Тюркер и пять их товарищей, оставшихся в доме в Кросснессе во время первого похода, давно бы уже были предупреждены об их прибытии. Давно бы уже длинные пироги скрелингов плыли к «Большому Змею». Разве дозорные вождя Виннета-ка не стерегли день и ночь берега реки на всем ее протяжении до большого моря?

Эйрик Рыжий еще больше свесился над бортом. Дракар был уже меньше чем в четверти мили от высокого мыса.

— Лейф! Лейф! Турлусон! Ты не выходишь навстречу своим братьям! Ты не узнаешь больше своего приемного отца Эйрика Рыжего! Неблагодарный, ты спишь, как пресыщенный ярл посреди своих сокровищ. Именем Тора и Фрейи, побойся нашего гнева!

Он несколько раз прокричал на ветер колдовское заклинание, пришедшее из глубины веков, — когда Один и духи мчались по земле, и слова эти должны были отвращать несчастья. Притворяясь, что проклинает Лейфа, он хитрил со злыми силами, бродившими вокруг Кросснесса. Его тревога передалась команде, и в особенности участникам первого похода, которые один за другим повторяли заклинания, предохранявшие от опасности и смерти.

— Побойся нашего гнева, Лейф Турлусон. Мы тебя заждались.

— Ты спишь в тепле своего дома, а мы сгораем от тревоги, как брошенные в огонь кости.

— Неблагодарный, неблагодарный, мы целых девять дней бросали вызов морю, чтобы навестить тебя.

— Мы много говорили о тебе у основания мачты и радостно смеялись, произнося твое имя.

— Позор тебе, Лейф. Ты и шага не сделал из своего дома, чтобы встретить своих братьев из старой страны.

Но только крикливые чайки, кружившие в бледном небе, отвечали на их сокровенные вопросы.

Эйрик Рыжий повернулся к своим спутникам.

— Что необходимо было сказать — сказано. Мы сейчас причалим к песчаному берегу мыса. Отсутствие Лейфа и наших союзников скрелингов может объясняться опасностью, ибо нам еще неведомо многое из того, что может потрясать этот континент. Наденьте кожаную броню и приготовьте дротики и луки. Мы не дадим захватить себя врасплох.

В момент действия его лицо вновь становилось спокойным. Властные светлые глаза сверкали блеском только что расколотого кремня. Он откинул назад голову, и тяжелая рыжая коса хлестнула его по выступающим мускулам правого плеча. Позади него из воды торчала каменная груда мыса, крутая, как утес. Бьярни, более восприимчивый к образам, чем его товарищи, наложил в своем воображении фигуру великого викинга на гребень горы. Эйрик был из породы завоевателей. Как Харальд, который покорил Англию, как Хастингс, который выкроил себе империю в Средиземноморье и уступил призрачному Риму, Эйрик был в силах напасть на континент.

Скальд ожидал, что с резко очерченных губ сейчас слетят другие фразы, воинственные призывы. Он был удивлен, увидев, как нежно взял исполин Скьольда за руку.

— Скьольд, я клянусь столбами своего дома, что не покину эту страну, пока не разыщу твоего брата Лейфа, его жену и малыша, который должен был родиться. Я не забыл, что Лейф обещал мне дать своему первенцу имя Эйрик, так же как я обещал ему привезти из моего дома в Восточном поселке резную деревянную колыбель, увенчанную вороном и белой совой, ту, в которой спали все мужчины моей семьи. Колыбель в трюме, Скьольд.

Корпус дракара задел о песчаное дно. Гребцы подняли весла.

Эйрик удостоверился, что кинжал с узким лезвием, который он носил на поясе из раковин, свободно ходит в кожаных ножнах, и взял обоюдоострый меч, который ему протягивал воин по имени Гуннланг.

Люди доставали из трюма луки и кожаные колчаны, украшенные осколками кости.

«Большой Змей» замер на месте, и два члена команды взялись за шкоты и ждали приказа спустить квадратный парус. Отрывистый голос великого викинга перекрыл стук весел о железные уключины.

— Маневровая команда останется на своем посту, и парус должен быть готов наполниться ветром, если нам вдруг придется срочно отчалить от этого берега.

Он указал рукой на высокий мыс, над которым клубились снежные облака. Там наверху несколькими месяцами раньше был построен дом Лейфа — тогда, когда пела кукушка. Сегодня неизъяснимая грусть витала над песчаным берегом, над вымощенной щебнем тропой, змеившейся сквозь заросли колючих кустарников и группки малиновых кустов, на которых увядали последние ягоды, над полосой кленов, закрывавшей горизонт. С севера дул пронзительный ветер.

— Лейф! Лейф Турлусон! Ты нас слышишь? — еще раз крикнул Эйрик, сложив руки рупором.

Где-то в чаще тяжело пробежал крупный зверь — лось или медведь. Развеялись последние сомнения! Лейфа с товарищами в Кросснессе уже не было.

— Иди сюда, Скьольд, пора все выяснить.

Вслед за Эйриком дядя Бьярни заскользил вдоль борта. Скьольд, ничего не говоря, последовал их примеру. Под корпусом «Большого Змея» воды было меньше фута.

Когда он шлепал по воде к берегу, каблук его «фицкора» задел о что-то твердое. Он нагнулся, ощупал песок концами пальцев и вытащил железный дротик с двумя крюками, снабженными заостренными бородками. Основание оружия было вставлено в головку из гладкого дерева, испещренную странными буквами, выгравированными раскаленным резцом, и украшенную грубым изображением лучистого солнца. На металле не было ни малейшего следа порчи. Значит, в горьковато-соленой воде реки он пролежал недолго.

— Дядя Бьярни, ты говорил в Гренландии, что скрелинги не умеют обрабатывать железо. Им даже неведомо, что железо существует. Может быть, кто-то из наших выковал этот дротик.

Эйрик живо перебил его:

— Посмотри на меня, Бьярни. Ты что-то недоговариваешь… Клянусь Тором, я знаю тебя не хуже, чем свой дракар. Ты что-то заметил и скрываешь от нас. Мы не женщины, и нам не нужно приукрашивать истину… Говори.

Да, на подвижном лице Бьярни Турлусона, как в зеркале, отражались все движения его души. Беззаботная веселость, неустанно мерцавшая в глубине его серых зрачков, подобных пылающему светлым огнем можжевельнику, внезапно сменилась безграничным изумлением.

— Пусть меня замучают тролли и ваны, если я лгу. Есть во всем этом что-то неправдоподобное. Эйрик… Клянусь, что тут буквы языка гэлов… Я не могу ошибаться. Эти знаки, конечно, остаются для меня непонятными, но я уверен, что такие же я видел выгравированными на бретонском острове Хеопвинов во времена, когда мой отец Хосвир Турлусон торговал с людьми Эйрика.

— У этих бретонцев нет никаких прав на Винеланд, — отрезал Эйрик. — Мы — властители моря, и я не знаю больше ни одного народа, который бы осмелился пойти по нашим следам.

— Эти люди не боятся пускаться в плавание по Океану, Эйрик, и они строят на своих верфях хорошие корабли из сердцевины дуба, по крепости подобные нашим «круглым» судам.

Столпившись на песчаном берегу вокруг двух вождей, воины ждали, когда закончится перепалка, но Скьольд с найденным оружием в руках яростно окликнул их.

— Клянусь Тором, вы здесь друг против друга, как игроки в мяч в большом зале Восточного поселка, тогда как там, наверху, вы можете все узнать.

Его зеленые глаза сверкали, а гладкое с тонкими чертами лицо светилось вызовом. Дядя Бьярни вспылил.

— Ты не имеешь права так говорить, Скьольд. Ты сын моего брата и…

— Он говорит, как думает, Бьярни. Скьольд становится мужчиной.

Эйрик Рыжий сказал свое слово. Скьольд ринулся по тропе, остальные последовали за ним. Камни перекатывались под их обутыми в кожу ногами. Примятая трава по обочинам указывала на то, что недавно еще здесь ходили люди. Терновник и вересковые заросли цепляли за одежду, низкие ветви хлестали их по лицу. Однако столь велико было их нетерпение, что они не обращали на это внимание. Выводок крупных птиц, похожих на петухов, испуганно кудахча, рассыпался по кустам…

Тяжело дыша, они вскарабкались по крутой тропинке.

У подножия кленов живые изгороди боярышника высотой в шесть футов, расположенные в шахматном порядке на исландский лад, преграждали вход в поселок Кросснесс, строения которого им были еще не видны. Эйрик вырвал щит из переплетенных остролистов, затыкавший единственный лаз в изгороди, и они, в едином порыве, ринулись в образовавшийся проход.

— Клянусь громовержцем Тором!

Эйрик покачнулся, и на долю секунды ему показалось, что кровь отхлынула от его сердца исполина. Кросснесса не было.

Кросснесс представлял собой треугольник высотой в сто саженей, а полоса кленов, являвшаяся его основанием со стороны земли, насчитывала полные сто двадцать саженей. Прошлой весной, помимо Длинного Дома, Эйрик и его товарищи по первому походу построили для Лейфа и поселенцев, согласившихся остаться в Винеланде, два склада длиной по сто футов каждый и шириной в сорок футов, предназначавшихся для сбора мехов и хранения урожая дикой пшеницы и винограда.

Огонь уничтожил все — от крыши до пола. От Длинного Дома остались лишь два обгоревших центральных столба да камни фундамента, почерневшие от сажи, изъеденные пламенем. На месте двух возведенных весной складов над вересковыми зарослями выступал скелет из прогоревших до сердцевины бревен. Четыре угловых деревянных столба, толщиной в фут, устояли перед яростью пожара, но стены и крыши обрушились, и обломки стропил и балок торчали там и сям из огромной груды сажи и пепла. В ста футах от развалин дома Лейфа два других склада поменьше, построенные после отплытия «Большого змея», также сгорели. Вокруг каждой постройки десятки квадратных футов вереска, зарослей можжевельника и карликовых сассафрасов были слизаны языками тлеющего огня, и на их месте осталась лишь обгоревшая потрескавшаяся земля с видневшимися тут и там скрюченными корнями и пнями, которые обращались под ногами в неосязаемый прах, выделяя едкий запах древесного угля и тлеющего торфа. Впрочем, смрадом был пропитан весь воздух, и даже ветру со снегом, впитавшему в себя все лесные запахи, не удавалось развеять эту затхлую, остывшую сажу, липнущую буквально ко всему.

Железная тренога, кривой гарпун, разбитые горшки свидетельствовали о труде людей, но эти следы счастливой жизни, рассыпанные среди развалин на пепелище, лишь усиливали впечатление полного опустошения.

Викинги ходили вдоль и поперек по площадке, ожесточенно пытаясь обнаружить в обломках разгадку разыгравшейся тут драмы. Гуннланг нашел под кустом можжевельника нетронутую тщательно выскобленную лисью шкуру. Кто-то, проходя мимо, швырнул туда эту шкуру, не пожелав с ней возиться. Воин отнес находку Эйрику, к которому вскоре присоединились Бьярни и Скьольд Турлусоны. Мужчины хмурились, а мальчик кусал губы, чтобы скрыть свое смятение.

Эйрик машинально погладил длинный мех хищника.

— Эта выделанная лисья шкура не могла сама убежать со склада. Взгляните-ка, у зверя был уже зимний мех. Пусть мне отрубят кисть, если он не был жив еще две недели назад.

Бьярни согласно кивнул.

— Я размышлял о том, что могло тут произойти, Эйрик, и чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь, что на Лейфа и его людей напали. Больше ста пятидесяти футов отделяют одни склады от других, а между домом Лейфа и первым складом, в котором, очевидно, хранились меха, не меньше пятидесяти саженей. Даже при сильном ветре огонь не смог бы переброситься от одного строения к другому. Это человеческий ум подумал об огне, а рука человека огонь поднесла. Другого быть не могло. Но прежде чем поднести огонь, напавшие опустошили склады, где Лейф со своими людьми укрывал то, что приносила им охота, рыбалка и сбор плодов. И один из них, убегая, обронил эту шкуру, которую Гуннланг только что нашел в можжевельнике.

— Веришь ли ты в предательство скрелингов, Бьярни? Когда две человеческие расы живут на одной земле, между ними быстро возникают разногласия.

— У Лейфа был заключен союз с людьми с охристой кожей, а через женитьбу он становился одним из них. Я не верю в резкую перемену в поведении скрелингов. Виннета-ка, их вождь, относился к Лейфу, как к собственному сыну. А впрочем, скрелинги исчезли с Большой реки.

— Тогда..?

Взгляд Бьярни остановился на далеком горизонте, где облака сливались с водами реки, по ту сторону острова манданов.

— Тогда странный дротик с непонятными надписями объяснил бы многое. Люди, которые пришли меньше одного лунного месяца назад, высадились в этом месте и позарились на богатства Кросснесса… Это не викинги и не скрелинги… Какие-нибудь гэлы, бретонцы или кто-то другой, кого случай забросил к этим берегам. Мы много веков, со времен Хрольва (Хрольв Пешеход — предводитель викингов, образовавший в 911 году герцогство Нормандия и Бретань и принявший тронное имя Ролло.) и Рагнара Кожаные Штаны (Рагнар Кожаные Штаны — знаменитый датский викинг, воевавший в IX веке в Англии.) властвуем на море, но мы не всегда будем единственными хозяевами волн, Эйрик. Нужно быть готовыми к тому, что на море вырастут другие паруса, помимо наших. Понятно ли это тебе?

— Я понимаю лишь, что это вызов, — проворчал викинг, забросив далеко в заросли лисью шкуру.

— И я понимаю, что они убили моего брата Лейфа, — глухо сказал Скьольд. — И это то же самое, как если бы они принесли в жертву меня самого. Пусть Тор даст мне время пожить для отмщения.

Как наказ самому себе он запел грозную боевую вису из «Саги о Вольсунгах»:

Выучи руны сражений,

Высеки их на головке меча,

Высеки их на клинке,

На рукоятке, на острие,

И свирепый бог Тир, он придет на твой зов,

Чтобы к отмщению был ты готов.

И каждое слово, каждый стих лавой вливались в кровь присутствовавших викингов, ибо наказ годился каждому. Мщение не будет долгом только Скьольда, Эйрика или Бьярни, а станет уделом всех, ибо так распорядилась судьба. И пока не свершится месть, ни один из них, кто дал эту немую клятву, не должен видеться ни со своим братом, ни с женой, ни с ребенком. Таково было непреклонное требование расы.

— Куда мы направимся? — спросил Льот Бледный, известный охотник, умевший разгадать любые следы. — Столько ног топтало эту почву, что теперь здесь невозможно что-либо прочесть.

— Поджигатели пришли с моря и отплыли с морским отливом, Льот. Надо вернуться к морю. Но нам следует поохотиться и порыбачить несколько дней, чтобы сделать запасы: мы прибыли в страну изобилия, наши же трюмы почти пусты.

Эйрик говорил разумные вещи. Без копченого мяса и сушеной рыбы они не могли пуститься в неизведанное.

— Клянусь Тором, я хочу, чтобы Ньял Плотник уже завтра принес сюда свои топоры и рубанки. Пока мы будем охотиться на медведя, лося и рябчиков или пока мы будем гарпунить лосося, умелая команда срубит нужное число деревьев. Ньял будет руководить этой работой. Эа три-четыре дня дом Лейфа будет отстроен заново, еще более крепкий и просторный, чем прежде, и в Кросснессе тогда останется отпечаток следов нашей воли.

Викинги шумно выказали свое одобрение. Строить — занятие священное, и северные боги будут доброжелательны к затее горстки людей, оказавшихся в одиночестве на другом конце моря. Эйрик попытался встретиться взглядом со Скьольдом, но подросток, полуприкрыв глаза, казалось, обшаривал пространство и время.

— Слушайте! Слушайте, викинги, кто-то, напевая, идет к нам.

Они прислушались. Ветер срывал листву с высоких кленов и хлестал по зарослям колючего кустарника с хрустящими листьями, уже прихваченными когтями первых заморозков.

— Тролли сыграли с тобой злую шутку, -улыбнулся дядя Бьярни. — Я не слышу даже крика оленя.

— Это утки крякают в камышах, — добавил Гуннланг.

— Или полевки щелкают орешки, — съязвил Льот Бледный.

Трепетная чувствительность Скьольда злила и раздражала воинов. Но она же приводила их в замешательство. Разве не был Скьольд учеником, выбранным Бьорном Кальфсоном Кузнецом, могущественным хранителем рун, перед которым порой открывались янтарно-костяные врата будущего!

Скьольд не стал отражать этих насмешливых уколов. Он слышал дальше других, вот и все. Еще ребенком он лишь по шелесту колосьев на слух умел отличать на расстоянии свыше пяти полетов стрелы пшеницу от ячменя.

— Кто-то идет, напевая… Идет к нам. Он еще в лесу.

Глаза его блестели, как зрачки волка, и всем телом поддавшись вперед, он, казалось, шел навстречу не различимому для других человеку. Никто уже не разговаривал. Груз тайны сдавливал грудь, и теперь люди высматривали на лице Скьольда знаки важного события.

— Не слышите?

— Я слышу не больше, чем мгновенье назад, но Один одарил меня слухом наравне с вороном, — проворчал Эйрик.

— Он идет, идет, пение разносится ветром.

И вдруг лицо его озарилось.

— Это норманнские слова! Говорю вам, норманнские слова! Слушайте, да слушайте же…

Льот Охотник, чей слух обострился в тиши одиноких бдений, неожиданно побледнел, и его лицо нервно задергалось.

— Это правда… Честное слово, правда… Один из наших идет сюда.

Стоявшие бросились бежать к полосе кленов, а сидевшие стремительно встали. По правую руку над опиравшейся на стволы изгородью боярышника возвышался земляной холмик. С этого наблюдательного пункта, который, вероятно, был дозорным постом поселенцев, они стали пристально всматриваться в гранитный скат, усеянный пучками дрока и пятнами вереска, спускавшийся под небольшим уклоном до густого леса из бука, березы и кедра. Между кленами и дикой поляной было добрых сто туазов.

Скьольд держался подле Эйрика и Бьярни.

— Ты еще слышишь?

— Голос смолк… Но я уверен, что тот, кто пел, идет сюда… Взгляни же, я не ошибся.

Прямо перед ними раздвинулась завеса можжевельника, и появился человек. На плечи у него была наброшена дубленая шкура лани, а его исландские штаны, выкроенные из двух шкур молодых тюленей, стягивались по всей длине ног кожаными шнурками.

При первом же взгляде Эйрик и Бьярни узнали Тюркера, франка, которого Торвальд Род, отец Эйрика, совсем ребенком привез из южных стран.

— Кто это там? — спросил Скьольд. — Он видел нас. он подает нам знак.

— Это Тюркер, раб из дома моего отца. Тот самый, что обнаружил здесь виноград и дал этой стране название Винеланд. Это самый хитрый человек, какого я знаю под звездами…

Тюркер бежал к ним, крича от радости, смеясь и плача одновременно. Кожа у него была смуглая, конечности — хрупкие, но он казался ловким и неутомимым…

— Эйрик! Эйрик! Вот уже девять дней, как я плачу по тебе…

— Тюркер, что произошло? Что стало с Лейфом Турлосоном?

— Вот уже девять дней, как я плачу и пою, Эйрик, и порой меня охватывает безумие.

На бегу он размахивал во все стороны руками. Лишь когда он змеей проскользнул между двумя прутьями изгороди, викинги заметили, что у него через все лицо — от уха до подбородка — проходит длинный шрам.

— Это случилось девять дней назад, Эйрик… Солнце на реке было багровым.

Они не заметили, как из леса вышел скрелинг, несший на плече обруч из ивовых побегов, на котором висели четыре крупных тетерева с ярко-красными гребешками и грудками. Омене-ти, старый манданский охотник, при виде белых даже не изменился в лице. Он узнал рядом с Тюркером «отца викингов» и догадался, что сейчас многое будет сказано. Потому он уронил свою ношу на землю, уселся в вереске и принялся ощипывать толстых, еще теплых тетеревов. Для детей Гитчи-Маниту время в поднебесном мире не имеет значения.

Глава II

В тот день после полудня я в поселке был один, или, точнее, я присматривал за маленьким Эйриком, сыном Лейфа и Иннети-ки, внутри Длинного Дома. Карапуз, как называют его скрелинги, спал в своем гамаке из волокна виноградной лозы. Он родился двумя месяцами раньше, когда на холме зеленых листьев в большом количестве стал вызревать виноград. Ты помнишь холм зеленых листьев, Эйрик? Я думал об урожае и давильном прессе, который сделал своими руками, часть за частью, и я говорил себе: «Тюркер, теперь нужно будет приниматься за бочки…» И поскольку это — работа тонкая, требующая внимания и ловких пальцев, я время от времени давал отдых голове, которая приказывает этим пальцам, и пел для маленького Эйрика, чтобы отогнать троллей… «Твой отец Лейф Турлусон отправился в лес с Орном, Торломом, Гуннаром и Рунном Ирландцем поставить большие капканы, в которые попадаются медведи, а твоя мать Иннети-ки, нежная, как яблоневый лист, переправилась через реку, чтобы повидать своего отца, мудрого вождя островных скрелингов…» Клянусь Тором, видишь, Эйрик, как я помню, о чем пел.

Тюркер всегда был ужасным болтуном. Его проворный ум напоминал серебряные слитки, которым умелые ремесленники придают множество граней: он одновременно отражал все, что ему попадалось.

Но не время вести пустопорожние разговоры. Эйрик начал выказывать нетерпение.

— Клянусь вороном Одина, болтун, расскажи нам в двух словах, что произошло. Но сначала ответь на вопрос: Лейф еще жив?

— Не сердись, Эйрик. Девять дней назад Лейф еще был жив. В плену, но жив. Но дай мне рассказать все по порядку. Вы, викинги, мешаете все вместе, как вам заблагорассудится. Так вот, Лейф и его люди ставили в лесу капканы на медведя. Они должны были отправиться довольно далеко вниз по реке и вернуться лишь к ночи. Между тем, только на клены пала тень, как я услышал на той стороне шаги и звуки чужой речи.

— Ты не взял тогда копье или меч, чтобы защитить свой дом?

— Это было первое, что я хотел сделать, хотя я скорее домашний человек, а не рычащий воин, но с порога я увидел Лейфа, Торлома, Гуннара и Рунна Ирландца, направлявшихся сюда в обществе шести мужчин с круглыми головами, бородатых, как берсерки, одетых в плащи из козьей шерсти и кожаные штаны. Когда они оказались ближе, то подняли в моем направлении дротики с несколькими остриями, смеясь, как это при встрече делают друзья. На шеях у них висело множество рыбьих костей и зубов, и позднее я понял, что это были морские божки, которых они почитали, как мы— горных троллей.

— Оставь богов и троллей в покое и рассказывай нам о людях.

Тюркер перевел дух, и викинги подошли к нему чуть ближе. Они разинули рты от любопытства, как это делают исландцы, окружившие рассказчика саг.

— Так в Длинный Дом вошло зло. Но мы не могли еще знать, что это зло.

— Лейф довольно легкомысленно пригласил их к своему столу, если это были гэлы, — вскипел дядя Бьярни.

— Откуда ты это знаешь, Бьярни Турлусон? Клянусь козлами Одина, да, насколько я понял, мы имели дело с гэлами, но в моей голове все перемешалось. Их народ живет на континенте, где-то к западу от страны франков.

— Бретонцы, — восторжествовал дядя Бьярни. — Нет людей более драчливых и более ловких во лжи, но их суда могут сравниться с нашими славными кноррами, что плавают в открытом море.

— Ты и вправду знаешь все, что творится под небесами, Бьярни Турлусон, но дай мне сказать. Мы легко общались с этими людьми, так как Рунн Ирландец понимал их язык достаточно хорошо, чтобы передать нам, о чем они говорят. Я понял, что их много дней подряд несло штормом к западу, но, клянусь Тором, я не знаю, где они находились в тот момент. Они подошли наконец к большому острову, окутанному туманом, где и сразились с краснокожими людьми, которых страшно испугались. В тот момент у них в распоряжении было два судна, большое и маленькое, а их самих насчитывалось тридцать пять или сорок. От двух краснокожих, которых они взяли в плен, вероятно, скрелингов или мандатов, они узнали, что если продолжать плыть на запад, то они увидят очень богатую большую землю и кишащую рыбой реку. Так что шестеро из них на маленьком судне и спустились по этой реке до Кросснесса.

Тюркер заметил рог, который Гуннланг носил у себя на боку.

— Дай мне твой рог с пивом, Гуннланг! От разговоров пересыхает в горле, а я уже девять дней не пил ничего, кроме родниковой воды.

Гуннланг протянул рог, и франк, дрожа, выбил из отверстия деревянную затычку. Он жадно выпил пиво и с сожалением вернул рог Гуннлангу.

— Предатели! Сыновья трусливых рыб!.. У нас здесь было столько винограда, готового вот-вот созреть…

— Продолжай! — отрезал Эйрик.

— О! Все оказалось просто. Гэлы напились, наелись, нарассказывали всяких небылиц и похвалили Лейфа за его дом и амбары. Тем временем вернулась Иннети-ки. Она щедро угостила их маисовыми и просяными лепешками и даже спела для гостей. Клянусь троллями, для нее эти проклятые гэлы были двоюродными братьями викингов, какими приходятся манданам осейджи и микмаки. Лучше бы мы напоили их и бросили в реку… Лейф же, напротив, велел растянуть шкуры на еловых ветвях и пригласил шестерку провести ночь под крышей Большого Дома. Бретонцы в радостью согласились и еще какое-то время пели, чтобы отблагодарить Лейфа за его гостеприимство.

— И что ж, вы пошли спать?

— Торлом охранял вход в поселок. Я ушел вместе с Орном и Гуннаром, поскольку ночевал в давильне возле валуш, и пожелал спокойной ночи этим двум, спавшим в меховом складе. Рунн Ирландец остался в доме Лейфа с бретонцами.

Дядя Бьярни не смог сдержаться.

— Какая неосторожность оставить в доме больше чужаков, чем друзей!

Тюркер пожал своими худыми плечами.

— В этом новом краю мы позабыли древнюю мудрость севера, Бьярни Турлусон, ибо мы больше не думали, что зло бегает по земле, как бешеный волк. Нас обманули боги, а также дружеские речи этих путешественников.

Тюркер встал. Он заново переживал в уме трагическую ночь.

— Все произошло очень быстро. Ночью гэлы захватили совсем сонными Рунна Ирландца и Лейфа, закололи кинжалами дозорного Торлома и Орна с Гуннаром. Наконец нашли и меня в давильне и отмолотили, как зерно, потом связали с ног до головы. Не знаю, почему они меня не прикончили… Двое из них отнесли меня в Большой Дом…

Эйрик Рыжий так сжал кулаки, что суставы его пальцев стали совсем белыми.

— А что они сделали с женой Лейфа и маленьким Эйриком? — прохрипел он.

— Позже я узнал, что в суматохе первых мгновений Иннети-ки удалось бежать и унести с собой спящего малыша.

Эйрик вздохнул столь сильно, что его широкая грудь приподнялась, как щит, и сломалась одна из костяных застежек на его кафтане из оленьей кожи.

— Я все перепутал, — продолжал Тюркер, хлопнув себя по голове. — Не дело вливать в чан больше сока, чем он может вместить. А на меня столько всего обрушилось в тот день да и в последующие! Итак, я увидел, что Лейфа и Рунна скрутили так же крепко, как и меня.

Один из гэлов заговорил с Ирландцем, и он переводил по мере того, как тот его об этом просил. Я прекрасно помню эту речь, в которой раскрылось все лицемерие этих лис. Они поклялись, уж не знаю чем, что не тронут нас, поскольку мы им нужны, чтобы провести их корабли по большому океану, что мы прекрасно сумеем отвезти их обратно в христианские страны и что нам было бы лучше прислушаться к голосу разума. Они не захотели обременять себя Торломом, Орном и Гуннаром, думая, что опасно шести воинам присматривать за шестью пленниками.

Лейф оставался очень спокойным и прекрасно собой владел. Он думал, что Иннети-ки хватит времени, чтобы добраться до большого острова манданов и оповестить своих братьев. Через Рунна он спросил у гэла, куда он намеревается нас везти. «На тот большой остров Стокфиш, что расположен в трех днях плавания на востоке, в устье этой реки», — резко ответил тот.

После чего гэлы проверили наши веревки и принялись грабить склады, ничуть не заботясь о нас. Они сделали немало ходок от поселка к своему стоящему под скалой на якоре кораблю, унося с собой каждый раз тюки шкур, мешки сушеной рыбы и берестяные меры, в которых мы хранили летний урожай дикой пшеницы. Мы слышали, как они смеялись и шутили, занимаясь грабежом. Очень скоро они наполнили трюмы, поскольку от работы не отлынивали.

Бьярни машинально чертил на земле магические фигуры.

— Скрелинги видели судно под Кросснессом, Тюркер. Почему же они не пришли?

— Скрелинги редко приходили в поселок. Виннета-ка и его люди благородно старались не стеснять нас, да к тому же большая часть воинов отправилась накануне по тропе буйволов к югу.

Тюркер устало провел рукой по лбу.

— Но говорить, говорить, какой от этого толк! Они посадили нас на свой корабль, широкий и высокий, как маленький кнорр, а двое из них вернулись в поселок и подожгли склады и Большой Дом Лейфа. Мне никогда не забыть глаз Лейфа, когда пламя огненной гривой взметнулось над крышей. В тот момент, если бы мы были свободны от пут, то думаю, мы бы раздавили шестерых гэлов, как лесных мышей, но я единственный сумел освободиться от переплетенных виноградных лоз, и Лейф приказал мне прыгать в реку. «Эйрик Рыжий и дядя Бьярни скоро будут здесь. Тебе нужно отвезти их в Стокфиш, Тюркер…» — повторил он три раза.

Парус был готов, оставалось лишь поднять якорь, когда вернутся поджигатели. Кросснесс полыхал в ночи, как огненная башня.

— Прыгай! — приказал мне Лейф.

«Рывком я разорвал веревки, которые до этого перетер о раковины на своем поясе. Один из бретонцев догадался о моем намерении. Он бросился на меня, размахивая дротиком. Жгучая боль рассекла мне щеку. Я повалил этого человека и швырнул его дротик в реку, затем прыгнул…»

Концом пальца Тюркер массировал вздувшийся шрам на ране.

— Кровь струилась у меня по лицу. Я проплыл по течению до камышей, где живут цапли и выдры. Я чувствовал на себе дыхание смерти. Я еле передвигался, увязая в иле, и силы покинули меня. Когда я открыл глаза, корабль гэлов исчезал в утреннем тумане. В этот момент прибыли на трех длинных лодках Иннети-ки, вождь Виннета-ка и несколько скрелингов, оставшихся на острове. Чувство чести скрелингов запрещало им сражаться ночью. Несмотря на мольбы дочери, Виннета-ка дождался рассвета, чтобы обратиться с речью к воинам. Слишком поздно… Я стоял неподвижный, как скала, перед горем Иннети-ки, сжимавшей в объятиях маленького Эйрика. Она не плакала, ибо скрелинги презирают слезы, но лицо ее стало пепельным.

Бьярни Турлусон плюнул в почерневшие обломки.

— Пусть перед моей дверью в Восточном поселке в Гренландии поставят позорный посох, если я вернусь домой, не отомстив за все это. Почему ты один в Кросснессе и на реке, Тюркер, и почему вождь скрелингов избегает нас?

— Виннета-ка, Иннети-ки и все скрелинги — мужчины и женщины, старики и дети, а также сын Лейфа — отправились по реке в край озер всего лишь три дня назад. Они направляются на большой сбор всех манданских племен, где встречаются речные, лесные, равнинные и озерные братья. Это — закон, и никто не может уклониться. Они вернутся, когда закончатся празднества белого времени года. Уплывая на березовой пироге, жена Лейфа попросила меня остаться здесь на утесе и сторожить парус викингов.

В этот момент Омене-ти, скрелинг, закончив ощипывать тетеревов издал продолжительный свист и направился к группе викингов.

— Вот к нам идет мудрость скрелингов, — сказал Тюркер, прищурившись. — Свистом он предупреждает, что не стремится узнать наши секреты.

Старый следопыт мерил вереск ровным шагом.

— Почему ты не последовал за остальными на праздник своего народа? — настороженно спросил Скьольд.

Тюркер разразился смехом, и тысяча складок прорезали его лоб и щеки.

— Почему не мелят одновременно твердоостный ячмень и гладкую пшеницу? Омене-ти — не мандан. Он принадлежит к племени, которое называют беотуками, мой маленький брат. Среди мандатов он, как старый Тюркер среди викингов, — чужак.

Снова франк с рябым лицом сощурил свои хитрые глаза.

— Беотуки живут на большом острове в трех днях плавания… Омене-ти может показать нам дорогу по волнам. Ибо земля, которую гэлы называют Стокфишем, и есть та самая земля, которой предки-беотуки Омене-ти дали название Белого острова.

Викинги восхищенно посмотрели на Тюркера. Тот, кто обнаружил виноград на Новой Земле, был, конечно, отличной от них расы — реалистичной и одновременно наделенной богатым воображением… Омене-ти поравнялся с викингами и поднял правую руку на уровень сердца, ладонью наружу.

— Омене-ти, — начал Тюркер…

Скрелинг выслушал его, ничем не выдав своих чувств, затем заговорил сам и говорил долго. Скьольд завороженно слушал этот язык ниоткуда.

Тюркер повернулся к Эйрику Рыжему.

— Омене-ти говорит, что готов сопровождать тебя по морю. Дай ему только время заточить наконечники стрел — один вечер. Он также говорит, что действовать нужно быстро, ибо пасть ветров наполнена снегом.

— Отправимся в путь завтра на рассвете, Тюркер. Мы привезли из Гренландии две бочки с пивом. Выпьем сегодня ночью на песчаном берегу десять полных рогов и нальем двадцать мер богу Тору чтобы он подарил «Большому змею» попутный ветер. Мщение будет нам в сладость.

Омене-ти ощупывал кончиками пальцев зубы лани, украшавшие бахрому его вампума. Может быть, он просил какое-нибудь загадочное божество быть благосклонным к походу, который приведет его на окутанный туманом Белый остров.

Глава III

Когда «Большой змей» подошел к унылому берегу Стокфиша, снежная буря меняла очертания скал и просторных участков холмов, чередовавшихся, как зубья пилы. Черные рифы, похожие на головы тюленей, выступали из клокотавшей водяной пены на один-два фута в ста саженях от берега.

Эйрик Рыжий, наклонившись вперед, выкрикивал команды гребцам, наполовину ослепленным порывами ветра со снегом. Дважды дракар скрежетал по дну килем. Справа и слева волна разбивалась в водяную пыль о невидимые скалы.

— Давай! — завопил Эйрик, угадав свободный проход среди подводных скал.

Киль царапнул по подводной скале, и весь корпус — от фигуры дракона до кормы — застонал. Кто-то стал взывать к духу Тора, встревоженный треском наружной обшивки. Затем наступила тишина. «Большой змей» плыл в свободной воде. Старший над гребцами измерил глубину — пятнадцать футов.

На расстоянии полета стрелы от берега бросили якорь, и гребцы, наконец, смогли стряхнуть снег, который утяжелял их парки с капюшонами.

Тюркер и Омене-ти тихо переговаривались, опершись о мачту. Скрелинг несколько раз указал рукой на холмы, как будто старался в чем-то убедить франка. К ним подошли Эйрик и Бьярни Турлусон.

— Он узнает места?

— Узнает. Говорит, что раньше здесь охотился. Его род с давних времен живет за холмами, и он утверждает, что сможет найти их пещеры. Он хочет отправиться один, поскольку опасается, как бы пугливые беотуки не убежали при нашем приближении.

— А если люди из его рода ничего не знают о гэлах? Если эта земля — остров и если этот остров такой же большой, как Исландия, то здешние скрелинги могут совсем не знать о гэлах, причаливших в сорока или пятидесяти милях отсюда.

Тюркер медленно перевел речи викинга. Омене-ти выслушал до конца, не выказывая признаков нетерпения, велеречивые объяснения франка, разделявшего опасения Эйрика, но в глубине его серых глаз плясал насмешливый огонек, и лицо его, потрескавшееся, как иссохшая земля, смеялось всеми своими морщинами.

Он заговорил, и Тюркер широко раскрыл от изумления глаза и два-три раза гоготнул, как будто перед ним был самый лучший на земле рассказчик небылиц.

— На севере, востоке, западе или юге Стокфиша не может произойти ничего, о чем бы меньше чем за сутки не узнали бы все береговые или горные скрелинги. На самых высоко расположенных точках люди одного рода разжигают костры, а в двух, трех, пяти милях дозорные другого рода узнают по дыму о грядущей опасности или о любой важной новости. А этот род, в свою очередь, предупреждает соседний род и так далее. Или же, когда дождь или снег заволакивают небо, гонцы бегут от одной семьи к другой.

Скрелинга, казалось бы, не волновало, что происходитвокруг него. Его острый взгляд был прикован к одной точке на песчаном берегу. Некоторое время назад перестал идти снег, и взорам открылся пейзаж. На расстоянии чуть меньше ста саженей большая группа елей преграждала дорогу ветру. За ней скопился снег, который удерживался низкими волочившимися по земле ветвями, а прямо на обращенном к морю склоне Омене-ти обнаружил… Да, ничем другим это быть не могло… Только опытный взгляд охотника мог различить эти необычные утолщения одинаковой формы. Воспоминание о прежней жизни было как ласковое прикосновение, но он уже не являлся беотуком. Как этот бледнолицый ухитрялся так много говорить!

— Человек! Я думаю, нам не придется бежать в горы.

— Что он говорит? — спросил Скьольд.

— Что нам не придется бегать по горам. Но пусть меня утащат демоны, если я понимаю, почему!.. Его охватило безумие…

Омене-ти раздевался, оставаясь безучастным к всеобщему изумлению.

Он развязал шнурки, которыми были привязаны к поясу поножи из лосины, снял тонко выделанную муфлоновую рубаху и мокасины, оставив из всей одежды лишь кожаную набедренную повязку, свободно ниспадавшую по обе стороны пояса.

Знаки, фигуры, красные, синие и зеленые линии располагались поперек его туловища и плеч с выступающими мускулами, сбегали гирляндами вдоль жилистых ног. Ни слова не говоря, он запрыгнул на планширь (Планширь — брус, проходящий по верхнему краю борта.) и нырнул в море.

Тюркер рванулся, чтобы задержать его, но было уже слишком поздно. Он оступился и ударился подбородком о планширь.

— Насмотрелся я сумасбродов у себя в стране да и у вас, но этот в безумии превосходит всех, — проворчал он, уязвленный.

И тут его прорвало.

— Замолчи, Тюркер. Мудрость — чаще всего удел молчаливых людей. Болтун находит тысячу причин, чтобы перемалывать тысячу мер чепухи в день.

— Бьярни Турлусон, я сейчас докажу тебе…

Франк собирался ввязаться в одну из тех словесных перепалок, которые так нравились его неуемной натуре, но появление скрелинга в десяти морских саженях от побережья быстро положило конец спору.

Омене-ти помчался по берегу. Свежий снег лежал довольно толстым слоем, но его ноги почти не увязали в нем. Он направлялся прямо к елям,

— Ему опостылело бороздить с нами море. Он нас бросает, как выеденную мозговую кость, — с горечью проговорил Льот Бледный.

— Омене-ти никогда не оставляет друзей в беде, — возмутился Тюркер. — Я охотился с ним целый сезон.

Скрелинг остановился перед насыпью и принялся разгребать снег, охапками бросая его назад.

— Он что-то нашел, — прошептал Скьольд.

Через какое-то время стали угадываться вытянутые очертания пироги. Омене-ти стучал сжатыми кулаками по корпусу лодки.

— Клянусь Фрейей, странный маневр, — пробормотал Гуннланг. — Но разве не странно все в этом краю?

Внезапно лодка приподнялась в облаке снежной пыли. Они ожидали увидеть зверя, медведя, устроившего там себе зимнюю берлогу. Поэтому, увидев, как перед Омене-ти поднимается во весь рост человек, они лишились дара речи. Это был скрелинг, хотя своей одеждой он отличался от речных манданов. Единственным его оружием было длинное и тонкое костяное копье — вероятно, хребет какой-нибудь большой рыбины.

Прежде чем викинги оправились от изумления, два других человека, остававшихся до сей поры невидимыми, вылезли из-под своих лодок-укрытий.

Между Омене-ти и ими завязался долгий разговор.

— Так вот, значит, какие они, беотуки Белого острова, — сказал дядя Бьярни. — Никогда еще я не слышал о людях, живущих в снегу.

— Может, они просто спали, — сказал в шутку Тюркер, любивший, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. — Бьярни Турлусон, длинной выйдет сага о Винеланде, если ты будешь петь обо всем, что видел.

Между тем беседа на берегу шла своим чередом. Скрелинги с Белого острова отчаянно жестикулировали и то один, то другой показывали рукой на восток.

Омене-ти вернулся к викингам, трое же беотуков, развернувшись лицом к морю, смотрели на судно чужестранцев.

Не спеша охотник снова оделся. Эйрику, Бьярни, Скьольду и всем остальным не терпелось услышать, что он узнал от беотуков. Тюркер, сидя на борту, ждал без всякого волнения.

— Скрелинги ведут себя не так, как мы, Эйрик. Они считают, что под небесами для всего есть свое время — время одеваться и время рассказывать.

Застегнув наконец свои поножи из лосины, Омени-ти начал быстро говорить.

Викинги, затаив дыхание, выискивали у него на лице признаки какого-нибудь волнения, но скрелинг оставался невозмутим. Однако, по мере того, как он продвигался вперед в своих объяснениях, черты Тюркера прояснялись. В конце франк не смог сдержаться.

— Ветры и тролли привели нас к нужному месту. Гэлы еще на острове. Меньше чем в полудне ходьбы.

Скьольд схватил Тюркера за плечо.

— А Лейф?

— Беотуки говорят, что есть два чужестранца, непохожих на гэлов. Беотуки опасаются, как бы гэлы, захватившие в плен всех мужчин одного племени, не заставили их работать на себя. Значит, два чужестранца — это твой брат Лейф и Рунн Ирландец.

— Нужно, чтобы беотуки отвели нас к гэлам, — проворчал Эйрик Рыжий. — Эти лисьи ублюдки на себе узнают тяжесть наших мечей.

— Омене-ти говорит, что беотуки отведут нас, но на холмах много снега, и это затруднит ходьбу.

— Омене-ти нечего бояться. Скажи ему, что мы пойдем на наших лыжах.

Фрэнк скривился. Он провел у викингов всю свою жизнь, но так ни разу и не сумел пройти расстояние, превышающее длину лука, на этих дьявольских березовых дощечках, которые исландские дети надевают с самого раннего возраста. Происхождение лыж терялось во тьме времен.

— Клянусь Одином, я не приму в этом участия, — мне на этих дощечках не устоять, но я скажу Омене-ти, что вы можете бежать по снегу так же быстро, как ветер.

Эйрик посмотрел на отяжелевшее от снега небо, затем на низкий горизонт над холмами.

— Беотуки назвали число гэлов?

Тюркер четыре раза сжал и разжал кулаки.

— Но на берегу их никогда не бывает больше десяти-пятнадцати. Остальные остаются на судах или весь день ловят рыбу. Если Омене-ти правильно понял, то Лейф, Рунн и пленные беотуки с утра до вечера перетаскивают треску. Омене-ти советует нам напасть на гэлов со стороны холмов.

— Омене-ти знает, как нужно сражаться с ними. Скажи ему, что мы собираемся высадиться на берег. Ты, Тюркер, и с тобой еще пятнадцать человек останетесь на «Большом змее». Не спускай глаз с моря. Мало ли что…

Эйрик с товарищами быстро съел рыбные катыши и ячменные лепешки. Было еще рано.

Тюркер рассчитал, что если быстро идти и если беотуки правильно указали расстояния, то викинги смогут добраться до лагеря гэлов на востоке за полдня. Остававшиеся на судне достали из трюма лыжи и палки, помогавшие при ходьбе.

Омене-ти, когда Тюркер объяснил ему, для чего служат дощечки с загнутыми носами, кудахтнул, как курица. Это означало у него смех.

Воины закрепили у себя на поясах метательные топорики и широкие мечи, засунули в кожаные чехлы на спине длинные тонкие копья с острыми наконечниками. Они не стали обременять себя луками. Бой с гэлами предстоит рукопашный.

Трое беотуков не сдвинулись ни на дюйм. Они равнодушно наблюдали за высадкой двадцати викингов, сопровождавших Эйрика и дядю Бьярни, и оживились лишь, когда чужестранцы стали прикреплять лыжи к своей обуви из необработанной кожи.

Скьольд легко заскользил по склону насыпи по ту сторону елей. Викинги выстроились за шедшими бок о бок Эйриком и Бьярни.

Омене-ти и беотуки бежали рысцой впереди, покачиваясь всем телом и без видимого усилия ступая по снежному покрову.

В воздух поднялся, шумно хлопая крыльями, выводок белых птиц размером с куропатку. Вскоре небольшой отряд достиг вершины холма. Тюркер какое-то время следил за ними глазами, пока, пройдя вдоль линии хребта, они не повернули на восток. Он поднял руку, но никто не ответил на его приветствие. Тюркер долго-долго, пока у него не заболели глаза, смотрел в том направлении, где скрылись его товарищи.

Внезапно с холмов, разгоняя снежные волны, подул ветер.

Глава IV

С утра до вечера продолжалось беспрерывное хождение взад и вперед — от берега к пещерам и от пещер к берегу. Лейф, Рунн, Ирландец и тридцать перепуганных беотуков под охраной двенадцати бретонцев, вооруженных дротиками и длинными тонкими копьями с костяными наконечниками, таскали на сделанных из веток носилках треску, которую три воина и семь пленных скрелингов сушили на костре из хвойных веток в самой просторной пещере. От моря до холмов было около тысячи шагов, и носильщики скользили, чуть не падая, в заледенелых колеях, по колено проваливались в снежные сугробы, спотыкались о предательски запорошенные снегом скалы, растягивались на земле со своим грузом рыбы. В сушильной пещере едкий дым обжигал горло и легкие, но исходивший от костра жар, заставлял несчастных урывать какие-то мгновения, чтобы задержаться там, отчего позднее еще более болезненно ощущались ожоги от ветра, прижимавшего к земле охапки ледяного снега.

Лейф и Рунн состояли в команде при одних носилках. Два гэльских судна, стоявшие на якоре на расстоянии трех полетов стрелы от берега, каждый час вываливали на берег груды серой трески, нередко достигавшей в длину пяти футов и сильно пахнувшей солью и водорослями. Лейф никогда не видел, чтобы в море было столько рыбы, и в другое время он бы обязательно заинтересовался такими уловами. Но здесь ему приходилось отрубать голову треске, разрезать ее от жабер до хвоста, нагружать носилки и идти с омертвевшими от усталости плечами, неустанно наблюдая краем глаза за Гверном Кривым, самым зловредным из охранников, которому доставляло удовольствие щелкать кнутом у них над головами.

Бретонцы решили загрузить свои корабли сушеной рыбой, но время поджимало, и Гверн с охранниками следили за тем, чтобы работа не затихала ни на мгновенье.

Лейф опустил носилки перед горкой еще трепещущей рыбы. Ломило поясницу и плечи, а ведь была еще только середина дня. Он потянулся.

В двухстах шагах от них Гверн понукал беотуков.

— Рунн, мужайся! Эйрик Рыжий сейчас в Кросснессе, с помощью Тюркера он сумеет нас разыскать.

Ирландец не ответил. Он машинально запускал свои потрескавшиеся от мороза руки в кучу трески. Лейф посмотрел на серое море, затем на горизонт над сушей. На возвышавшихся над берегом холмах лежал трехдневный, по меньшей мере, снег, скрывая очертания предметов. Рассыпанные по склонам куски гладких скал, колючие кустарники с изогнутыми корнями, исчезли, и пейзаж между крутыми скатами и морем вновь облачился в холодное сверкающее единообразие. Оба мыса на оконечностях косы, которую бретонцы называли Стокфиш' Абер, походили на исландские утесы.

Каким далеким сейчас казался утес Борфьорда над поселком Эйрарбакки! И сколько событий произошло за эти два года: отплытие из Исландии, новое поселение в Гренландии, рискованное плавание «Большого змея», наконец, Винеланд… А как изменился он сам. В семнадцать лет викинг — уже мужчина. Выпуклая грудь — броня из мускулов и широкие плечи, как у дяди Бьярни. Он метал копье дальше всех, не считая Эйрика, и не знал себе равных в плавании. Лейф провел рукой по своему лицу, точно хотел удостовериться, что этот продолжавшийся уже с полмесяца плен не сказался на нем. Он ощупал крупно очерченные скулы, широкий подбородок, хорошо вылепленный нос, щеки, где уже пробивалась щетина… И остался доволен… Его одолевала усталость, но силы не убыли. Видит Тор, недолго будет он рабом у этих хвастливых и диких гэлов. Он все равно улизнет от них, как бы бдительно его ни сторожили. Но ему претила мысль просто убежать, не отомстив за убийство товарищей, поджог Кросснесса, унижения и полученные удары. Да и куда пойдешь на этом незнакомом острове, где живут тупоумные скрелинги, столь непохожие на Виннета-ка и людей с Большой Земли?

Он расплачивался за собственную глупость, за то, что открыл свой дом этим негодяям. Он должен достойно отвоевать свободу, стерпеть оскорбление, чтобы можно было вновь появиться в Кросснессе перед женой и маленьким Эйриком с высокоподнятой головой. Он вновь обретет своих товарищей, Эйрика, дядю Бьярни, а также брата Скьольда, которого он оставил за год до этого. Может быть, они плывут к нему… Прекрасен станет час, когда они высадятся! Норманнские мечи ударят о щиты, полетят в цель копья! Он клянется именем Тора, дротикам и пикам гэлов не устоять перед оружием викингов. Да, этот час будет сладок…

Внезапно кровь свободнее потекла по его жилам. Пощипывания мороза показались ему лаской. Пока ветер гонит перед собой такие вихри, кораблям гэлов не выйти в море, и все эти выигранные дни позволят Эйрику и дяде Бьярни вмешаться, если Тору было угодно, чтобы они прибыли в Винеланд целы и невредимы… Он вызывающе рассмеялся. Удивленный Рунн поднял голову.

— Осторожнее, Лейф… Осторожнее!

Предупреждение Ирландца пришло слишком поздно. С расстояния шести шагов Гверн взмахнул рукой. Длинный кожаный кнут стегнул Лейфа по лицу, и тут же его пронзила невыносимая боль, вонзаясь сотнями корней в его щеки, виски, челюсти, осколками кремня разлетаясь в мозгу. Множество белых точек заплясали у него перед глазами. Лейфу показалось, что голова его разрывается. Но так же быстро боль сменилась гневом, свирепая ярость хлынула от живота к груди, как волной поднимала его и удесятеряла его силы. Он ничего больше не чувствовал, кроме этой высвободившейся ненависти.

— Жалкий кривоногий пес!

Угрюмый, с перекошенным ртом, Гверн, прочно стоя на своих приземистых лапах, упивался гневом пленника. Он как бы шумно вдыхал его широко раскрытыми ноздрями. Он оценивал его по достоинству, судил о нем как знаток. Гверну не было равных в укрощении быков, и он судил о человеческих инстинктах по инстинктам разъяренных диких зверей. Он знал, что терпение Лейфа лопнет, знал, в какой момент оно лопнет! Он чуть сильнее сжал в кулаке костяную рукоятку кнута и мягким движением кисти заставил слегка колыхаться узкую полоску кожи. Глаза его сузились, превратившись в две металлические нити, а его челюсти задрожали. Он испытывал редкое наслаждение, унижая и укрощая этого прекрасного сильного юношу. С кнутом в руке он не боялся никого на свете… Он уже не был тем Гверном Кривым, Гверном с вывернутыми стопами, над которым подшучивали товарищи, когда от морской качки пробуждался его недуг и он испытывал страшные муки.

Лейф ничего не видел. Сжав кулаки, он рванулся вперед.

— Собачье отродье! Кривоногий!

Кнут стянул ему щиколотки. Он упал на клейкие рыбины. Вкус крови у него на губах смешался с густым затхлым запахом рыбы. Лейф почувствовал на лице прикосновение рыбьей чешуи. Он поднялся. Кнут хлестнул его по шее, и Лейф почувствовал, как на ней лопнула кожа. Он опустился на колени.

Ошарашенные Рунн и беотуки наблюдали за происходящим.

Кнут ударил его снова, обернулся вокруг него. Десять кожаных колец вонзились одновременно в его плоть, но боли он не чувствовал. В нем кипела ярость. Она завладела им полностью, и Лейф слышал лишь ее зов. «Иди, иди, — говорила она ему. — Схвати этого кривого своими руками и сотри его в пыль». Но кнут, объединившись с болезненной ненавистью Гверна Кривого, был тоже чем-то живым…

Десять раз Лейф вставал на колени, и десять раз кнут валил его на землю. Над Лейфом кружила пелена в форме паруса викингов, пересеченного широкими алыми полосами. Но, может быть, это была всего лишь пелена предсмертных мгновений, окрашенная туманившей ему зрение кровью.

Он слышал и отдельные смешки. Присутствовавшие на берегу гэлы радовались его агонии и хлопками приветствовали подвиг Гверна. И смех этот не давал Лейфу погрузиться в небытие. Что-то в нем не хотело умирать — это была засевшая в его теле стойкая ненависть. Он захотел оскорбить Гверна и оказался слабее. «Что мне делать? Что мне делать, чтобы не признать себя побежденным?»

И этот узел живучей, упрямой силы, в которую превратилась его ненависть, подсказал ему схитрить. Он сполз всем телом на землю, изобразив полное бесчувствие. Кнут гулял по его плечам, бокам, ногам, отчего в нем вспыхивали всякий раз невыносимые мучения, но он терпел, стиснув зубы. Ветер ли, снег ли, кнут ли ожесточенно набрасывались на него, колотили по всему телу? Струйки крови или воды стекали по его спине за ворот кафтана из лосины? Он ничего не хотел знать. Он хотел одного — стать покорным слугой ненависти, полыхавшей в его теле. В Гверне воплотилось все зло, которое он должен был уничтожить, чтобы быть достойным своей расы. Эйрик Рыжий повел бы себя так же, он был в этом уверен…

Сгрудившиеся на берегу гэлы подзадоривали Гверна. Они были довольны, что их самый обделенный природой товарищ проучил этого викинга перед их рабами-беотуками. Они кричали, смеялись, звали своих, тех, кто находился в пещерах. Круглая лодка, сновавшая взад и вперед между стоявшими на якоре судами и грудами рыбы на берегу, возвращалась к берегу, загруженная людьми, спешившими насладиться зрелищем до того, как наступит развязка.

И Гверн, исчадие зла, работал и работал кнутом, умножая атаки. Он был героем торжества, он был богом этой драмы.

В какой-то момент Рунн Ирландец закрыл глаза руками. Кнут вытянулся во всю длину десяти шагов и концом хлестнул его по ладоням. Рунн в ужасе разглядывал свои разодранные руки. Одна полоска кожи свисала, и по ней капля за каплей стекала кровь.

Гэлы взвыли от восторга. Гверн соизволил улыбнуться, как фокусник, испытывающий гордость за свой номер.

Конец кнута волочился по земле. Гверн еще выслушивал похвалы, когда Лейф вскочил. Он ухватился за кнут, и его распухшие губы растянулись в торжествующей улыбке. Он тянул гэла к себе. Он отрывал его от земли… А Гверн и не думал отпускать костяное кнутовище. Мертвые не пробуждаются так резко, и побежденные быки, не разворачиваются рогами к тому, кто одержал над ними верх. Гверн же укротил множество быков и никогда не видел, чтобы мертвые воскресали…

Лейф, не выпуская кнута, вновь поднимался, покачиваясь на ногах, точно пьяный, и Гверн, увидевший его окровавленное лицо, прочел на нем свой приговор. Без своего кнута Гверн уже не мог обороняться.

Все произошло очень быстро… Викинг схватил гэла руками.

Послышался треск костей, и Лейф швырнул на снег обмякшее тело своего надсмотрщика.

Тут переполнявшая его ярость оставила его, и он опустился на снег, как на мягкое пуховое ложе, где так хорош сон.

Гэлы с воем ринулись к нему, взбешенные и разочарованные.

Но в тот самый момент, когда под градом первых ударов он терял восприятие этого грубого мира, ему показалось, что он слышит доносящийся издалека, со стороны холмов, глухой рев охотничьего рога или раковины. Могло ли это еще иметь отношение к нему? Он попытался удержать эту связь с жизнью, сопротивлявшейся в нем, как стойкое пламя, но силы покинули его.

Омене-ти лишь подал знак рукой, но они поняли, что море находится за округлым холмом, увенчанным короной из клубов снежной пыли. От долгой гонки по пересеченной местности тела их ныли. Мускулы на руках и на ногах казались им натянутыми, как обледеневшие снасти, и при каждом глубоком вздохе грудь пронизывала боль. Слезы, текшие из их глаз, обожженных безукоризненной белизной снега, оставляли на щеках серые бороздки. У стоящего на лыжах Скьольда дрожали ноги, и остальные выбились из сил, за исключением Эйрика, над которым усталость была не властна. И однако они не остановятся и будут идти вперед.

Море было близко, и от врагов их отделяло чуть ли не расстояние в несколько полетов стрелы. Эта уверенность пьянила их, как крепкое вино. Кровь легче потекла по жилам.

Эйрик Рыжий молча заскользил вниз по склону. Две непокорные косы плясали у него на плечах, как белки, и поблескивали кусочки металла, нашитые на его броню. Викинги следовали за ним двумя рядами, которые стали плавно расходиться, пока построение не приняло вид треугольника, острием которого являлся Эйрик.

Омене-ти и беотуки, оставшиеся позади, бесстрастно смотрели на этот железный угол, штурмующий противоположный склон.

Сто шагов отделяло их от хребта. В конце гонки Эйрик ударил кулаком по рогу, висевшему у него на шее, зажал его между зубов. Честь требует предупреждать врага.

Рог проревел, разбудив горное эхо.

В двадцати шагах от вершины два крыла треугольника внезапно разошлись, и двадцать воинов и Скьольд, одновременно достигнув хребта, неподвижно замерли на одной линии.

И в тот самый миг Лейф упал…

Одним взглядом Скьольд охватил серую кромку моря, два судна на якоре, застывшую массу скрелингов и группу гэлов, обступивших неподвижное тело Лейфа, выделявшееся на снегу темным пятном. В нескольких шагах от Лейфа лежало другое, съежившееся тело. Они сразу поняли, что это тело Рунна Ирландца.

Гэлы словно окаменели. Мгновенье назад они было ринулись на своего пленника с желанием утолить свою дикую ярость. Зов рога, появление этих воинов, внезапно возникших из снежных глубин, повергли их в состояние полного оцепенения.

Эти люди в чешуйчатой броне, вытянувшиеся в линию на гребне холма, опирались на однообразную стену неба и казались от этого еще более рослыми и грозными. Кто они? Что им нужно? Рунн Ирландец, смешавшись с беотуками, испустил долгий крик, который вырвался, как рыдание, и, словно обезумев, принялся карабкаться по склону.

— Эйрик Род! Эйрик Род!

Чары развеялись. Гэлы поняли, что прибывшие — люди с севера, викинги, братья тех, кого они захватили в плен на Большой Западной Земле, и гнев прогнал смутный страх, овладевший было их суеверными душами. Стремительно отхлынув к вытащенной на берег лодке, они вооружились длинными костяными метательными копьями, грозными рыбьими хребтами, толстыми, как древко пики, дротиками с тройными смертоносными крюками. С воплями, в беспорядке, они вернулись к подножию склона, надеясь на подкрепление, занимавшее места в длинной корабельной шлюпке, отошедшей от самого крупного из их судов.

Воспользовавшись смятением гэлов, беотуки разбежались кто куда. Оказавшиеся между бурным морем и движущейся ордой гэлов безжизненное тело Лейфа и труп Гверна Кривого выглядели непричастными к надвигающейся трагедии.

Дядя Бьярни рассмеялся.

— Тролли подсказывают мне одну мысль. Эти круглоголовые никогда не видели спускающихся на лыжах людей.

— Клянусь ванами, ты хочешь смять их, Бьярни. Но ты забываешь, что человек не может сражаться на лыжах.

В глазах скальда горел так хорошо знакомый Эйрику хитрый огонек.

— Я насмотрелся на этих гэлов во времена, когда мой отец, Хосвир Турлусон, торговал с людьми Эйрина на острове Хеопвинов. Они яростны и отважны, но становятся пугливыми, как мыши, когда происходящее рядом с ними кажется им непонятным. Склон хороший, Эйрик, и мы можем разом оказаться у моря. Когда мы развернемся против них, они уже обратятся в бегство.

— Возьми с собой половину людей и так и действуй. Я оставлю себе другую половину и посмотрю по ходу дела, как следует поступить. Но заклинаю тебя именем Тора и Фрейи! Не рискуй понапрасну, Бьярни Турлусон, попробуем зажать их между нашими отрядами.

С десяток викингов уже выстроились позади скальда.

— Хо, викинги!

Гэлы увидели этих внезапно возникших людей. Они летели по снегу прямо на них, без единого крика. Возбуждение гэлов разом спало. Уж не духи ли это, которые, чтобы лучше обмануть их, приняли обличье воинов? Они взглянули в сторону моря. Подняв весла, гребцы на корабельной шлюпке следили за фантастическим спуском пришельцев.

Гэлы на берегу поняли, что не могут рассчитывать на подкрепление… Они были готовы сразиться с людьми, пусть даже из расчета один против десятерых, но тщетно мечтать о победе над духами снежных плоскогорий, и потому нет никакого позора в бегстве.

Гэлы повернули назад…

Викинги находились меньше чем в сотне шагов позади них. Дядя Бьярни издал хриплый крик. Воины описали влево дугу, с воплями обогнали бегущих и устремились к пенящейся кромке моря, до которой оставалось шагов сто пятьдесят.

Шлюпка поворачивала назад, весла яростно колотили по воде. Сидевшие в ней старались как можно быстрее вернуться на судно. Стремительный спуск викингов замер у кромки снега. На лыжи Бьярни полетели брызги. Викинги в спешке разулись, покрепче сжали в руках оружие.

— Они сожгли Большой Дом Винеланда! — прокричал скальд. — Они предательски убили Орна, Торлома и Гуннара. Похитили Лейфа.

— Ворон Одина каркает в небе, — дружно ответили воины.

Они видели перед собой мечущуюся в панике ораву гэлов; они видели обезумевшие от ужаса глаза, растрепанные волосы, раскрывшиеся в крике рты, обнаженные белые руки, торчащие из липких от рыбной чешуи кожаных безрукавок, варварское оружие, ощетинившееся крюками.

Могучий голос Бьярни перекрывал шум.

— Они убили Торлома, Орна и Гуннара в их собственном доме. Они сожгли дом на реке.

И слова уже складывались в строки поэмы.

Столкновение было коротким и жестоким. Гэлы искали брешь, как обезумевшие кабаны, а викинги оттесняли их назад ударами мечей и копий.

— Бьярни Турлусон, я имею право на свою долю в празднике! Да помогут мне тролли, эти хвастуны не вернутся домой и не скажут, что они властелины морей.

Эйрик Род и его люди напали на гэлов с тыла. Тяжелые норманнские мечи крошили оружие и кости. Два-три гэла приняли бой. Отчаяние вернуло им мужество. Один из них поразил в горло викинга по имени Фрам, и тот упал без единого звука. Но бой оказался неравным. Вскоре снег был усеян крупными телами гэлов, и большие пятна крови расплылись на их кожаных безрукавках.

Оставшиеся в живых бросились в море и поплыли в направлении ближайшего судна, осыпаемые проклятьями сгрудившихся вдоль берега викингов. Но накал боя быстро спадал.

Скьольд и Эйрик, опустившись на колени подле тела Лейфа, высматривали на его осунувшемся лице следы жизни.

Ноздри Лейфа трижды дрогнули, и мускулы на его щеках сократились.

— Он жив, Скьольд, жив! Но черт меня возьми, если я знаю, что надо делать!

Великан выглядел особенно беспомощным перед этим распростертым телом со всеми явно выраженными признаками смерти. Почему слепому року было угодно, чтобы Лейф пал именно в тот самый момент, когда они пришли на помощь?

Скьольд безостановочно натирал брату снегом виски, уши и шею, следуя предписаниям норманнской медицины, и читал вполголоса руны, которые отводят когти смерти и возвращают сердцу дыхание, глазам — блеск, а крови — силу. И его вера в действенность чисел давала ему мужество не замечать скорби Эйрика.

В сопровождении Рунна Ирландца подошел и Бьярни Турлусон. Скальд мягко отстранил Скьольда и, зажав коленями голову Лейфа, попытался точными движениями просунуть ему между зубов лезвие своего кинжала. Челюсти не разжимались, и только совместными усилиями Бьярни и Эйрика Рыжего эту операцию удалось довести до конца.

— Числа, расположенные в нужном порядке, сильнее борющихся в теле недугов, — упрямо бубнил Скьольд. — И я сочетал, как предписывается, руны, несущие освобождение, и руны исцеляющие.

Тем временем дядя Бьярни, пока Эйрик держал зубы Лейфа разжатыми, ловко вливал тому в глотку струйку скира — крепкой жидкости с сильными заквасками.

— Ты убьешь его, Бьярни Турлусон. Такой напиток годится разве что охотникам на медведей, — забеспокоился Рунн, пивший лишь молоко.

— Он крепкой породы. Скир разбудит оцепеневшую жизнь, что еще теплится в нем, подобно тому, как от соломы, брошенной на горячий пепел, вспыхивает пламя.

Склонившись над Лейфом, они ожидали чуда жизни.

— О! Смотри, дядя Бьярни! — воскликнул Скьольд. — Смотри, у него дрогнули губы!

Увидели все, но никто не решался заговорить.

Резкая дрожь пробежала по губам Лейфа. Он икнул и выплюнул немного скира.

— Он приходит в себя. Пламя жизни возрождается в его глазах, — ликовал дядя Бьярни, укрывая раненого меховой безрукавкой, принадлежавшей одному из гэлов. — Что я вам говорил? Он крепкой породы.

Блуждающий поначалу взгляд Лейфа постепенно принимал осмысленное выражение. Он как бы задерживался на каждом из склонившихся над ним лиц и загорался всякий раз, когда Лейф кого-нибудь узнавал.

— Мы приплыли, Лейф! Ты меня узнаешь?.. Я твой брат, Скьольд. Тебе больше нечего бояться. Ты спасен, Лейф, а гэлы убежали.

Рассеченные кнутом губы Лейфа скривились в вялой улыбке.

— Ты приплыл, Скьольд!

Он было хотел приподняться на локте, но твердая рука Эйрика Рыжего заставила его снова лечь.

— Сейчас мы соорудим из скрещенных лыж сани, Лейф, и перевезем тебя на борт «Большого змея», где нас ждет Тюркер…

— Тюркер, — прошептал Лейф, — Тюркер…

Внезапно в его усталом мозгу замелькали картины разыгравшейся драмы. Имя Тюркера высвободило поток страшных образов.

— Огни Кросснесса! Огни Кросснесса!

Он поднес руку к лицу и принялся стонать — тихо и жалобно, как больной зверь.

— Иннети-ки и маленький Эйрик… Моя жена и мой маленький мальчик… И Кросснесс, по которому огонь бежал, как волк…

Эйрик Рыжий отвел руку Лейфа и погладил его по лбу своей шершавой ладонью.

— Иннети-ки и маленький Эйрик живы, Лейф, и мы заново отстроим Кросснесс. Мужайся, Лейф Турлусон! Мы — викинги, властители морей, и мы победили гэлов. Они в страхе несутся по морю, как чайки. Смотри на них гордо!

Он заставил Лейфа взглянуть на море. Два паруса казались теперь уже лишь тоненькими треугольниками под бледным небом.

— Лейф, из своего дома в Гренландии я привез на судне колыбель, в которой будет спать твой сын. Подле вырезанной из дерева белой совы ты вырубишь бога-лосося скрелингов, как мы об этом говорили. Пойми же, жизнь начинается заново…

Голос Эйрика перекатывался, как бурный поток по гальке. И по мере того, как он говорил, по лицу Лейфа разливался покой.

— Иннети-ки, — прошептал он еще раз, и глаза его закрылись, умиротворенные, в то время как грудь тихо приподнималась.

Скьольд с жаром читал у изголовья брата как торжество веры легкие ритмические строки «Саги о Вольсунгах»:

Ты должен познать руны жизни.

Воин, я угощаю тебя пивом,

Пропитанным силой,

И нежными чарами,

И рунами любви.

На вершине холма неподвижно стояли вновь собравшиеся вместе беотуки. Эйрик встал.

— Пора возвращаться на корабль. Я чувствую приближение снежной армии зимы.

Его голос вновь стал сухим и четким.

— Мы не увидим белого носа зимы, — откликнулся дядя Бьярни. — Нам многое предстоит сделать до весны, чтобы огни Кросснесса ярче прежнего засверкали над Большой рекой.

Глава V

Лейф дремал, вытянувшись на меховом ложе. Отзвуки стройки доносились до него, как сквозь пелену, скрадывавшую все звуки. «Вот так, наверное, — звучало в оцепеневшем мозгу Лейфа, — доходят до погрузившихся в зимнюю спячку медведей неясные шумы леса, резкий скрежет ветра о деревья и о землю, завывания метели, дикие концерты жалующихся на голод волков».

Лейф еще носил в теле следы перенесенных мучений. При каждом движении у него вырывались стоны, и он не мог без дрожи вспоминать долгую агонию, которой обернулось его возвращение на корабль, где ждал Тюркер. Он не мог забыть того медленного движения по склону холмов, когда каждый неверный шаг людей, что волокли его — или несли на неровных участках пути, — отдавался в нем, от затылка до пяток, массивными, сокрушавшими его ударами. Когда боль выходила за границы терпимого, он терял сознание, и его сны напоминали ему темные пропасти, в которые без конца погружалось его истерзанное, раздираемое тысячью противоположных сил существо. Позднее он узнал, что Эйрик пронес его на своих могучих руках больше мили до берега, где и рухнул, сокрушенный таким сверхчеловеческим усилием.

Раны на лице и теле быстро зарубцовывались. Умелый во всем Тюркер вымочил листья крапивы и дикого дягиля в соке лишайников, собранных в Гренландии, и компрессы, которые меняли по нескольку раз в день, очистили раны от гноя. Десять дней франк не отходил от изголовья Лейфа.

— Сила крови — лучшее из лекарств, викинг. Смятению в твоем теле наступит конец, и все вновь станет на свое место. Поверь опыту старого Тюркера! Кровь в теле подобна вину в чане. Его трясут, мешают, и тогда оно становится мутным и густым. Чтобы оно вновь обрело свою естественную прозрачность, нужно подождать, пока не выпадет осадок.

И Тюркер говорил до тех пор, пока Лейф не погружался в сон… Эйрик, Бьярни, Скьольд ненадолго заходили в грубую бревенчатую хижину, спешно сооруженную на месте одного из сгоревших амбаров, и, произнеся несколько слов, исчезали… Этот хоровод теней вызывал у Лейфа ощущение безопасности и мирного уединения. Стук топоров о стволы деревьев, треск кленов и сосен, который почти не приглушался снегом, отдавались у него в мозгу как проявления созидающего мира, трудящегося ради его исцеления. Он был признателен всем этим людям одной с ним крови за то, что они с утра до вечера рубят деревья, обтесывают бревна, забивают гвозди, щедро делясь с ним своим мужеством. Лейф приобщался к их усилиям. Он как воин, временно выведенный с поля боя, приветствовал подвиги своих товарищей. Лейф больше не следил за временем. Сколько ночей, дней, лунных месяцев прошло со времени событий на Белом острове? Он и не пытался узнать. Другие знали это за него, и он целиком на них полагался.

Тюркер Прозорливый прекрасно понимал, что творится у него в Душе.

— Однажды утром ты проснешься, викинг, с желанием прыгать и бегать. Клянусь Одином, ты увидишь, как велик этот край и как спокоен, даже когда снежные ветры дуют, словно демоны. Как отличается он от Исландии или ледяной Гренландии! Гигантские леса встают преградой на пути ветров и поглощают их, а дыхание Большой реки проникает далеко вперед, в глубь земель… Мы обнаружили дикую пшеницу и виноградники, Лейф, но я не осмеливаюсь даже подумать о том, что нам предстоит еще открыть…

Чувственные губы франка подрагивали, как в предвкушении лакомой еды.

— Мы чувствуем эту новую страну лучше, чем другие, Лейф! Я — поскольку не принадлежу ни к какой расе и забыл южные земли, где родился, а ты — поскольку пустил здесь корни. Ты — отец новой расы, викинг. Все остальные в один прекрасный день ощутят потребность вернуться домой, но мы, мы останемся в этой стране, потому что делаем ее сейчас нашей…

И франк говорил об Иннети-ки, маленьком Эйрике, о винограднике, рождении городов, о будущем с возвышенной радостью, приятно убаюкивавшей рассудок Лейфа. Таков был Тюркер. Ему виделось великое и прекрасное. Воображение его отличалось живостью и красочностью, и в таком тоне он мог говорить полдня. Тюркер знал также, что Лейф страдает не только от ран, но и из-за отсутствия жены и сына, и проявлял изобретательность, рисуя близкое время, когда семья воссоединится вновь. Тюркер примешивал Иннети-ки и ребенка ко всем событиям дня, и Лейф ловил себя на том, что прислушивается, не раздадутся ли за дверью легкие шаги дочери скрелингов или лепет карапуза с синими глазами и темным пушком на голове.

— К лету Длинный Дом и амбары будут заново отстроены и еще более просторными, чем прежде. Эйрик Род и Бьярни Турлусон творят чудеса. Вы, викинги, родились с топорами в руках, и бревна под вашими ударами принимают любые формы: сосна становится дракаром, а береза и клен — домом, ригой или конюшней. Это так. Вы созданы для грубой работы, но иногда из куска дерева или из пня у вас получается фигура дракона или резной столб священного седалища.

Тут франк заливался звучным смехом, наполнявшим хижину и перекрывавшим шум стройки.

— Конечно, ваши руки слишком неуклюжи, чтобы делать обручи на бочки, подгонять углы пресса или правильно устанавливать стержни, которыми давят виноград, но не могли же боги наделить вас всем.

Лейф не отвечал, но Тюркер был уверен, что от его слуха не ускользает ни единое слово. Рано или поздно раненый выйдет из состояния оцепенения. Им остается только ждать, следя за тем, чтобы его сознание не угасло окончательно.

В тот вечер Скьольд вернулся в хижину раньше обычного, и лицо Тюркера помрачнело. Лейф лежал с закрытыми глазами и, судя по всему, спал.

— Не говори ему о Гренландии, Скьольд. Ты задерживаешь его исцеление, да и все, что ты скажешь — бесполезно. Лейф теперь человек Винеланда.

— Лейф не может предать свою кровь, Тюркер. Скрелинги влили ему в вены неизвестный мне яд, и больше, чем от ран, мой брат страдает от этого недуга, но могущество рун сильнее колдовства краснокожих людей, эта девушка похитила на какое-то время душу моего брата, но…

— Замолчи, Скьольд. Твой брат может тебя услышать. Когда ты познакомишься с Иннети-ки, ты поймешь, что речь идет не о яде или порче, а о более простых вещах… Поверь жизненному опыту старика. Я узнал немало морей и стран, но видел лишь одно солнце. Чувства, что зажигают сердца людей, везде одни и те же, Скьольд.

— Слова твои лукавы, Тюркер, но Бьорн Кальфсон, мой наставник, учил меня, что нельзя оторвать человека от земли, где его корни. Это так же истинно, как солнце и огонь, Тюркер.

— Бьорн Кальфсон Кузнец человек мудрый, и хорошо, что он так щедро делится с тобой мудростью, но почему ты считаешь, что твоя мудрость должна быть мудростью всех, Скьольд? Клянусь Тором, это великое благо, что все мы разные. Ты нашел счастье в изучении рун и проникновении в тайны. Лейф же нашел свое на берегу этой реки. Видел бы ты гордость в его глазах, когда в лучах утренней зари он поднял на вытянутых руках своего сына, которому был один день! Но все это Лейф сумеет сказать тебе сам.

— Лейф послушается меня. Я сумею убедить его последовать за мной. Его место — в доме Окадаля, который наш отец возвел своими руками и защитил своей кровью… Только там он обретет мудрость.

Глаза Скьольда отливали зеленью травы, сверкали вызовом, но Тюркер не опустил глаз.

— Скьольд Турлусон, остерегайся своей души! Я всего лишь бедный малый, с которым случай сыграл злую шутку, и мой опыт в мудрости не идет дальше виноградного пресса, но я могу отличить мудрость от гордыни. Загляни в самого себя и вспомни Бьорна Кальфсона, своего учителя. Он бы предостерег тебя, как это делаю я. Скьольд, я уже стар, я тебя умоляю, не пытайся увезти Лейфа назад. Ты сделаешь больно и ему, и самому себе.

В голосе Тюркера звучала снисходительность, и на какой-то миг Скьольду показалось, что с ним говорит Бьорн Кальфсон, и он уже был почти готов признать свои заблуждения, но гордыню не переломишь так просто, как сухую ветку…

— Ты всего лишь болтун, Тюркер, старый безумец, человек без корней. Мне ли не рассказывали, как ты доказывал во время первого похода Эйрика в Винеланд, что земля может быть круглой? У тебя не в порядке с головой, а ты пытаешься учить меня уму-разуму. Клянусь Тором и Фрейей, я уже не ребенок и я клянусь, что смогу убедить Лейфа последовать за мной. И не пытайся мне перечить, старый пьяница, бурдюк с вином…

Он кричал вне себя от гнева. Тюркер не шелохнулся. Его темное рябое лицо омрачилось печалью, а вытянутые к вискам глаза беззлобно смотрели на Скьольда.

И как раз в это мгновенье раздался голос Лейфа — бесцветный, без капли страсти и надменности, но столь отчетливый, столь твердый, что Скьольд и Тюркер были взволнованы им до глубины души. И интонация в голосе Лейфа тронула их больше, чем даже сами слова.

— Скьольд, брат мой, ты не понял, что огни Кросснесса — это огни моего нового дома. Исландия и Гренландия для меня теперь всего лишь дорогие, но далекие тени. Тюркер прав — никакая сила на свете не может заставить меня повернуть вспять.

В тот самый миг Скьольд и Тюркер поняли, что Лейф Турлусон произнес окончательные слова, столь же твердые, как утесы, о которые разбиваются все течения. Они рухнули на колени у его изголовья и в волнении жали ему руки, смеясь и плача. Одним махом Лейф разорвал пелену молчания, душившую его с того дня, как его подобрали на берегу острова Белого.

— Я вырываюсь из объятий тяжкого сна, Скьольд. Я принадлежал сразу к двум мирам — и этому, и другому. Мой разум метался в тумане, и все-таки от него не ускользало ничто из того, что меня окружало. Я одновременно был в десяти местах. Я валил сосны с Эйриком и дядей Бьярни, шел с охотниками по следам лосей, был на реке с Иннети-ки, и я знал, что колыбель Эйрика Рыжего ждет моего пушистого лисенка, моего маленького Эйрика…

Бледные щеки, на которых кнут гэла проделал параллельные бороздки, порозовели.

— Не говори так много, — приказал Тюркер. — Слово так же опасно, как и новое вино. Оно пьянит твое ослабевшее тело.

Но Лейф двигал руками и ногами, отбрасывал медвежьи шкуры, хотя и кривился от боли.

— Мне молчать! Как бы не так, Тюркер! Ты мне говорил, когда я не мог тебе отвечать: «Викинг, ты очнешься с желанием прыгать и бегать». Вот, это и случилось. Ах! Тюркер, меня спасли твои речи. Ты держал мой разум в возбуждении. Тело мое было тяжелее утеса Большого мыса, но разум мой был голоден, как молодой волк. Скьольд, брат мой Скьольд, помнишь ли тот день, когда мы взобрались на утес Богарфьорда? Какой маленькой казалась нам деревня сверху!.. Так вот, мой разум витал на снежных высотах, когда тело мое душил недуг, и все же мне не удавалось охватить гигантские просторы этой страны. Ну-ка, мастер рун, объясни мне, что это значит?

В возбуждении, вызванном возвращением к жизни, Лейф перескакивал с одной темы на другую, обращался сразу и к Скьольду, и к Тюркеру.

И строгий последователь кузнеца Бьорна Кальфсона теперь был всего лишь мальчиком, переполненным волнением и радостью, а франк бормотал отрывочные слова, продолжая в то же время размазывать большим пальцем слезы, которых вовсе не пытался скрыть.

Скьольд сгреб своего брата в охапку.

— Лейф, Лейф, ты снова станешь сильным и ловким. Помнишь тот день, когда ты заставил меня влезть на утес Богарфьорда на Эйрарбакки. Орлы и белые совы летали, шумно хлопая крыльями.

— О! Скальд, я ловлю тебя на том, что ты преувеличиваешь события. Твоими орлами и белыми совами были чайки и бакланы.

Братья засмеялись и в то же мгновенье поняли, что в них не осталось больше никакой враждебности.

— В тот день решилась твоя судьба, Лейф Турлусон. Большой парус Эйрика Рыжего, возвращавшегося из Гренландии, плыл над морем, как облако. Ты последовал за великим викингом до зеленой земли, затем к Винеланду. Я думаю, Лейф, так было угодно богам. Нужно было, чтобы ты отправился к последней волне моря.

— В нашей семье всегда был один моряк и один поэт, Скьольд. Я последовал за Эйриком туда, где кончается море, ты же избрал трудный путь познания рун. Все как полагается.

Лейф задыхался. Скьольд мягко заставил его положить голову на подушку из шкур.

— Не говори больше, брат. Тебе не терпится приняться за дело, но вспомни — еще сегодня утром ты двигался не больше окоченевшего зимой крота.

— Повинуюсь тебе, но поговори со мной еще! Эйрик и Бьярни трудятся с утра до вечера, чтобы поднять поселок из руин. Намного ли продвинулись работы? И скажи мне еще одну вещь, Скьольд…

Онзамялся, как будто усилие, которое требовалось сделать, оказалось чересчур большим. Избегая взгляда Скьольда, Лейф повернулся к Тюркеру.

— Иннети-ки последовала за своим народом в озерный край? Известно ли…

Франк присел на корточки, и его лицо оказалось на уровне лица Лейфа.

— Иннети-ки повинуется законам своего народа, Лейф, как ты подчиняешься законам викингов. А их праздник белого времени года, должно быть, похож на наш зимний праздник. Позднее именно ты, Лейф, убедишь свою жену почитать богов твоего дома, но тебя не было, а все ее родные отправлялись в путь.

— Она не могла оставаться на острове одна с ребенком, — прошептал Скьольд.

— Вождь Виннета-ка заботится о ней и о маленьком Эйрике, — твердо произнес Тюркер. — Разлука — тяжкая вещь, Лейф, но ты несешь самую легкую часть бремени. Ведь ты знаешь, что твоя жена и сын живы, тогда как Иннети-ки считает тебя навек пропавшим.

— Нужно послать к ней, Тюркер. Чтобы она хоть знала, что я вернулся.

— Эйрик займется этим, Лейф… Клянусь Тором, нужно сказать ему о тебе… Он для тебя как отец…

Тюркер приподнял шкуру, закрывавшую вход в хижину.

— Эйрик Рыжий, Бьярни Турлусон и вы все, слушайте меня внимательно… Слушайте… Лейф вновь обрел счастье жизни! Лейф зовет вас всех.

Со своего ложа из шкур Лейф услышал шум, поднявшийся в лагере, как только смолк стук топоров.

Заледенелая земля звенела под ногами, как щит.

Огромный силуэт Эйрика Рыжего первым обрисовался в неясном свете сумерек.

— Лейф, Лейф, мой мальчик!

Эйрик вошел столь стремительно, что сорвал шкуру, прикрывавшую вход. Он и не пытался скрыть волнение. Его широкая грудь вздымалась, как мехи Бьорна Кальфсона Кузнеца.

— Лейф, Лейф, мой мальчик! Мы отпразднуем, как подобает, твое возвращение к жизни. Хоть раз этот дьявол Тюркер не солгал. Клянусь троллями, у нас нет недостатка в хорошем пиве, и наши возлияния будут приятны богам.

Он тряс Лейфа за плечи.

— Ах! Викинг, я же знал, что ты не умрешь. Ты нам слишком нужен на новой земле. Ты останешься доволен нашей работой. Через два дня ты сможешь войти в заново отстроенный Длинный Дом. Мы назвали его Домом Лейфа. Мы поставим семь амбаров и хлев для коров и быка, которых привезем в следующий поход, и конюшню.

— И ригу для пресса, — проворчал Тюркер.

— И ригу для пресса, а если потребуется, и зал для игры в мяч. Нужно смотреть на вещи широко. Мы — из расы завоевателей, и наше продвижение на запад отмечено городами и стройками.

Эйрик говорил бы до утра, если бы этот поток красноречия не прервал Бьярни Турлусон.

— Все это хорошо, но только спросили ли вы у Лейфа, не хочет ли он есть? Омене-ти убил медведя, а нет ничего лучше медвежатины, чтобы восстановить кровь.

— Я и вправду голоден, — сказал Лейф, — и чувствую, что способен проглотить медведя целиком.

Хижина быстро заполнялась народом, и снег, прилипший к меховым кафтанам, таял и образовывал лужи на земле.

— Так сейчас идет снег! — удивился Лейф.

Все мужчины разом разразились смехом, а Эйрик весело хлопнул Лейфа по плечу — тот вскрикнул от боли.

— Снег идет с тех пор, как мы вернулись с острова гэлов. Я никогда не видел столько снега даже в Исландии. Небо — корзина со снегом, а земля, Лейф, сплошь покрыта следами. Они перекрещиваются под покровом леса во всех направлениях. Винеланд — самая великая и самая богатая дичью страна на земле. Лисица охотится за белой куропаткой, волк — за зайцем и снежным кроликом, лось убегает, когда воет волк, а дыхание медведей в холодное утро дымится над полыми пнями, куда они забиваются, чтобы поспать. Не говоря уже о белках, бобрах и бесчисленных береговых птицах. Ты увидишь все это по-новому, Лейф. Омене-ти утверждает, что лес так тянется до озер, а за озерами начинается снова и что когда по нему идешь, теряешь счет дням и ночам.

— До озер, — задумчиво произнес Лейф.

Все они понимали, что его мучило. Эйрик положил руку на кисть раненого.

— Иннети-ки и маленький Эйрик вернутся весной с племенем манданов.

В глазах Лейфа сверкнул жестокий огонек.

— Я не смог бы дожидаться до весны, Эйрик. Моя жена и мой сын должны жить под моей крышей и по нашим законам.

— Вдоль реки снег достигает высоты стрелы, Лейф. Невозможно шагать день и ночь по этой глуши.

— От мороза снег затвердеет.

— Но тогда великая стужа опустится на землю, и ветер станет колючее льда, острее железа. Нужно подождать до весны, Лейф. Да и дороги тебе не найти.

— Меня бы провел Омене-ти.

Краткие ответы Лейфа не омрачили хорошего настроения Эйрика.

— Для начала поешь с яростью берсерка, викинг. Ты потерял много крови, и кожа болтается на твоих мускулах, как у старой женщины. После мы сообща решим, что делать. Как знать, может, скрелинги уже в пути? Виннета-ка мудрый человек, и, возможно, ему известны потайные тропы в лесу и на реке.

Вошел Тюркер, неся в миске кусок мяса, который бы насытил трех воинов.

— Медвежатина восстанавливает силы, Лейф, и я не знаю лучшего лекарства, разве что вино, достигшее зрелости в бочке. Во времена, когда я бороздил моря вместе с Торвальдом Родом, я был ранен на Иберийском берегу и терял кровь, как бык с перерезанным горлом. Меня спасло вино Гадеса (старинное название испанского города Кадиса.). Оно было терпким и черным и пахло еловой смолой. Клянусь Тором, вот такое лечение!

Викинги смеялись, похлопывая Тюркера по спине.

— Прекрати восхвалять перед нами вино, проклятый болтун! — воскликнул Эйрик, сверкнув глазами.

Тюркер поставил миску перед Лейфом и с достоинством выпрямился.

— Тщетны будут все ваши потуги, любители пива, вам не изменить то, что есть. Я открыл виноградную лозу в этой стране, и мое имя теперь неотделимо от Винеланда. Сага Бьярни Турлусона будет передаваться из уст в уста из Гренландии в Исландию и из Исландии в Норвегию, а разве одна из последних вис не воспевает меня?

Тюркер франк заблудился в лесу и открыл

На зеленом холме, где бродили медведи

И пели дрозды,

Куст виноградный с кривыми корнями и гроздями,

Полными сока.

Виса была у всех на устах, и вскоре ритмы поэмы стали подобно волнам перекатываться над Лейфом, с трудом пережевывавшим куски мяса. В хижине, окруженной метелями, обрушивавшимися на выступ Кросснесса, песнь о Винеланде приобретала особое звучание. Вдали от родины людей объединяла одна идея. Они открывали путь поколениям викингов, которые поселятся в этом благословенном краю и сохранят в памяти их имена.

Радостными возгласами было встречено появление Льота Бледного и Рунна, принесших два ведра пива. Викинги чуть потеснились, чтобы всем хватило места. Эйрик первым погрузил свой рог в ведро Льота.

— Я пью за Лейфа Турлусона, поселенца из Кросснесса, я пью за Иннети-ки, дочь скрелингов, и за юного Эйрика, родившегося от союза двух рас. Я пью за процветание Винеланда. Я пью за…

Он повернулся к раненому, и его фраза осталась незаконченной. Лейф заснул в этом шуме. Он лежал, закрыв глаза, со спокойным лицом, и грудь его то плавно вздымалась, то опускалась. Уже много дней его товарищи не видели его таким умиротворенным.

— Пойдем пить в срубе Длинного Дома, — предложил Эйрик. — Поскольку крыши еще нет, Тору будет нас лучше видно со звездной высоты, и тролли повеселятся вместе с нами. Сегодня вечером холод не сможет заморозить наши сердца.

Они вышли на цыпочках, толкаясь, как дети, и Тюркер заботливо затянул входное отверстие медвежьей шкурой, чтобы дыхание ночи не проникло в хижину, где возрождался к жизни Лейф.

Снег шел еще в течение двенадцати дней. Пурга сменилась вяло падающим снегом. Снежная масса над лесом медленно прорывалась, и хлопья долго витали в воздухе, прежде чем лечь на землю, но облака забирались все выше, и казалось, что небесный свод беспрерывно расширяется.

Остров манданов, сокрытый под снегом, спал в испарениях с реки, в которой исправно бился пульс приливов и отливов. Полеты диких уток и гусей, на рассвете и в сумерки, почти не нарушали безмятежного спокойствия берегов. Заиндевелые верхушки камышей прорывали снежный покров, напоминая тысячи железных наконечников пик погребенного войска.

С высот Кросснесса к западу и северу лес плавно сбегал вниз, сливаясь на горизонте с линией неба, но в неподвижном подлеске по-прежнему буйствовал животный мир. Охотники без труда снабжали поселенцев всем необходимым. Толстые тетерева, ослепленные белизной, давали брать себя в руки, стоило лишь выгнать их из зарослей, а лосей было так много, что не было необходимости удаляться от Кросснесса больше чем на полмили, чтобы вспугнуть встревоженные стада, устремлявшиеся прямо к реке, где расставленные Омене-ти викинги, не испытывая никаких затруднений, выбирали лучших особей.

Омене-ти был необыкновенно деятелен. Вставая до рассвета, он углублялся в лес вместе с первой бледной полосой зари, занимавшейся со стороны моря, и возвращался раньше, чем Эйрик со своими людьми попадал на стройку. Говорил он мало и жил обособленно. Даже Тюркеру неведома была цель этих одиноких прогулок. Возможно, это был всего лишь способ почтить Гитчи-Маниту — Великий Дух. Он приносил из своих походов пару белых зайцев с рыжими подпалинами, связку куропаток, лосося. Затем в течение всего дня он поддерживал огонь в кострах из еловых веток, на которых коптил медвежатину и лосину, разрубая мясо на длинные полосы. «Пища впрок», — объяснил он Тюркеру, и поскольку франк заволновался, заявляя, что подобная предусмотрительность ни к чему в местах, где так много дичи, он весело заквохтал, что обозначало у него смех.

— Хо, хо! Скоро снег станет твердым, как камень, да и вода в водоемах… Тогда не будет больше следов…

По-прежнему квохча и наполовину согнувшись под тяжестью копченого мяса, он удалился в сторону Большого Дома, где складывал запасы.

Работа спорилась. Так что в день, когда ледяные ветры по предсказанию Омене-ти сделали снег твердым, на площадке возвышались Длинный Дом Лейфа и три больших амбара. Две постройки поменьше предназначались для пресса Тюркера и охотничьих капканов.

Длинный Дом насчитывал пятьдесят семь шагов в длину и двадцать шесть в ширину, и это было самое большое деревянное жилище, построенное к тому времени на Новой Земле. У него было два входа — два отверстия вдоль южной стены, выходившей на реку, — по одному с каждого конца большой горницы. И тот, и другой вымощены плоскими камнями, добытыми на плато. Длинный центральный коридор, куда выходили двери семи комнат, пересекал дом с востока на запад.

Уложенные в один ряд бревна служили полом, а бревенчатые стены были залеплены слоем глины, не дававшим ветру проникнуть сквозь щели. Эйрик настоял на том, чтобы крыша тоже была законопачена.

Приставленный к стене стол занимал в длину всю горницу, где возвышались резные столбы семьи Эйрика и украшенная белой совой колыбель маленького Эйрика. С десяток грубых табуреток дополняли убранство.

Наверняка строение грешило немалыми недостатками, но тепло очага создавало безмятежно-спокойную атмосферу, напоминавшую изгнанникам об уюте норманнских домов в Гренландии. Там тоже все начиналось подобным образом, и центры Восточного поселка, Западного поселка, Гардара разрастались вокруг общего дома.

Лейф уже стоял на ногах. К нему вернулась былая сила, и эпизод с островом Белым остался лишь дурным воспоминанием. Гэлы представлялись ему лишь призрачными силуэтами, с которыми встречаешься в морских туманах. Кросснесс, с которым он был связан всеми фибрами души и всей, до последней капли, кровью, возрождался. Если бы Иннети-ки и его сын находились подле него, счастье Лейфа было бы полным, но дни без них казались долгими, и, несмотря на все старания брата, Эйрика, дяди Бьярни и его товарищей, он не разделял радости ночных бдений, когда рассказчики монотонно пересказывают старинные легенды Норвегии.

Пурга завывала на реке, как дикарь, и обламывала зубы о стены Большого Дома. Внутри царило ощущение покоя и доверия, а переходившие из рук в руки рога с пивом добавляли веселья речам.

Сидевший на камне Лейф пытался скрыть озабоченность, но эти уловки никого не обманывали.

— Ты занят лишь собой, Лейф, и пережевываешь страдание, как бык траву. Так не годится.

Лейф не отвечал, и дядя Бьярни с Эйриком Рыжим начинали разделять опасения Скьольда. Тело Лейфа исцелилось, но дух его не оправился от потрясения, испытанного багровой ночью пожара в поселке. Омене-ти, когда его расспрашивали, ничего не смог сообщить об обрядах манданов и дате их возвращения.

— Виннета-ка, — говорил он Тюркеру, который переводил, — сам подчиняется законам Шаванос, ибо манданский народ — лишь ветвь великого древа шаванос, корни которого протянулись от устья Большой реки до озерного края. Праздник белого времени года может длиться один лунный месяц, два или еще больше. Гитчи-Маниту диктует свою волю шаманам, а они передают ее вождям.

Похоже, что власть шаманов-колдунов у скрелингов — распространялась весьма далеко.

— Нужно ждать, так как вождям необходимо обговорить все дела, интересующие народ шаванос, и эти обсуждения могут быть очень долгими. Шаманы могущественнее вождей. Так повелось издавна.

Долго еще говорил Омене-ти, но Тюркер перестал им переводить. Впрочем, Эйрика и Бьярни это не насторожило. Сумрачная тень ложилась на снег длинными лиловыми следами, а пламя, плясавшее в лукавых глазах франка, возможно, было лишь отблеском пылающего очага, над которым скрелинг сушил тонко нарезанное мясо карибу (общее название североамериканских рас северного оленя.).

Лейф сел и инстинктивно потянулся в темноте правой рукой за мечом.

— Клянусь Тором, не волнуйся. Это я, Тюркер. Мне нужно сказать тебе кое-что по секрету, Лейф Турлусон. Спускайся по склону до реки, туда, где летом селятся цапли, в камыши. Я буду тебя ждать…

Франк исчез так же таинственно, как и появился.

Лейф набросил на плечи безрукавку и медвежью шкуру, затем молча обул свои «хуоскоры», подбитые оленьим мехом. С полдюжины человек, среди них и Рунн Ирландец, спали прямо на полу, завернувшись в длинные широкие плащи из бараньих шкур, и их храп поднимался под потолок с размеренностью исландских волчков.

Лейф нырнул под медвежью шкуру, закрывавшую вход. На востоке алело небо, и косые лучи полыхали на заледенелом снегу. Тщательно следуя совету Тюркера, он проскользнул мимо викинга, выставленного в дозор позади колючей изгороди, дополнявшей полосу кленов и делавшей ее непроходимой. Чего хотел от него франк, и почему он окружал свои действия такой тайной?

Возле покинутого гнездовья цапель Тюркер был не один. В нескольких шагах от него сидел на пне Омене-ти, непроницаемый, как деревянная статуя. Он приветствовал Лейфа по обычаю скрелингов — правая рука поднята на уровень сердца, ладонью наружу — и ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Послушай! Тюркер, я что, стал чужаком в собственном доме, раз ты приходишь будить меня тайком, как вор? — пошутил викинг.

Взгляд Тюркера был серьезен.

— Лейф, твоя жена и сын не вернутся раньше весны.

— Кто тебе сказал?

— Это знает Омене-ти. Мы не хотели говорить раньше, Лейф, пока ты сражался со смертью. Мы не предупредили Эйрика Рыжего и Бьярни Турлусона, ведь у них в головах другие заботы.

— Ты что-то еще от меня скрываешь, Тюркер.

— Верно. Я носил в себе тайну, как бремя, Лейф, пока ты набирался жизни и сил. Но пришло время все тебе узнать, и только ты один можешь решить, что делать дальше.

Тюркер на мгновенье смолк, и губы его задрожали.

— Выслушай меня, Лейф Турлусон.

Он прибегнул к языку скрелингов, чтобы Омене-ти понял его слова.

— Виннета-ка и островные манданы предстанут перед Большим Советом Шаванос потому, что заключили союз с пришедшими с моря Белыми. Вожди и шаманы речных и озерных племен должны решить, был ли Виннета-ка вдохновлен на это богами или он согрешил против законов. Вот почему островные манданы остаются так долго на празднике белого времени года. Все это правда, Омене-ти, правильно ли мой язык передал твои слова?

— Это правда, Омене-ти?

Внезапно Лейфу открылись головокружительные бездны. Неужели обустройство на Новой Земле предполагает такой мучительный разлад!

— Клянусь четырьмя сторонами неба, это правда! Клянусь востоком, дающим нам свет, клянусь западом — дорогой благотворного солнца, клянусь севером, показывающим нам, насколько длинна жизнь, клянусь югом, возвращающим нам весну, все это правда!

Скрелингу было несвойственно говорить так долго. Он только что на одном дыхании выложил торжественное добровольное обязательство манданов.

Лейф долгим взглядом охватил склоны Кросснесса, лес, высокие берега, и реку, и огромный горизонт, потерявшийся в снежной белизне. Разве неведомый запад не указывал на дорогу благотворного солнца?

— Возможно, я не заслужил своего счастья, и боги хотят подвергнуть меня испытанию, навсегда связав меня с этой землей. Тюркер, почему бы Омене-ти не отвести меня в озерный край?

Омене-ти отреагировал на вопрос быстрее франка.

— О! Вот слова, которых я ждал от моего брата. Я готов отправиться в путь, когда ты захочешь, я сумею найти дорогу в край озер… И если мой брат Болтливый Филин…

Он указал на Тюркера, но тот не слушал. Прищурив глаза, Франк, как рысь в засаде, пристально вглядывался в реку.

— Клянусь Тором, это не наши. Погодите! По реке плывут две пироги. Пока нам их не видно из-за камышового островка, но клянусь, это не манданы Виннета-ка.

Отлив высвобождал высокую тростниковую поросль, которую исправно затапливал морской прилив. Лейф повернулся к Омене-ти. Он уже собрался сказать, что Тюркеру померещилось, но его удивило поведение скрелинга. Краснокожий сохранял ужасающую неподвижность, и даже его глаза, казалось, застыли; однако Лейф угадывал под этой маской напряженные мускулы и настороженную мысль. Может быть, Омене-ти уже знал, что означает это появление и страшился вторжения чужих скрелингов? Но действительно ли Тюркер видел их?

Время словно приостановилось.

— Вот они, — проговорил франк хриплым голосом.

В каждой пироге, которые от места, где находился Лейф с товарищами, отделяло расстояние в десять-двенадцать полетов стрел, находилось по четыре человека.

Они гребли, часто ударяя по воде лопатообразными веслами, стоя на коленях на дне лодки, упираясь поясницей в горизонтальные поперечины, не дававшие разойтись обшивке, сделанной из бересты. Каждый их жест отличался точностью, и замечательная гармония движений плеч, туловища и широких весельных лопастей не оставила Лейфа равнодушным. Только потом он сообразил, что эти суденышки отличались от пирог манданов: широкие и низкие, они загибались на концах элегантными дугами.

— Пироги шаванос, — прошептал Омене-ти… — Куски бересты, сшитые между собой корневищами тамарака.

Две лодки шли параллельно берегу в одном полете стрелы от него. Гребцы еще не заметили трех человек из Кросснесса. Омене-ти имел полную возможность разглядеть их.

— Озерные шаванос, племя Лисицы. Сыновья прехитрого лиса, — заключил он.

Манданы распускали волосы, тогда как шаванос стягивали их на макушке и вставляли в них цветное перо.

— Что им нужно, — проворчал Тюркер, — и почему вместо манданов плывут они?

Омене-ти пожал плечами.

— Хотят сами посмотреть на нас. Я пытаюсь понять другое — с добром ли они приплыли.

Взгляд скрелинга сделался необыкновенно пристальным. Две пироги начали описывать широкую дугу по реке, удалявшую их от Кросснесса. Через какое-то время Омене-ти обернулся. Черты его лица выдавали волнение.

— Ну что? — спросил Лейф.

— Появление шаванос не сулит ничего хорошего, на лицах гребцов — знак траура.

И поскольку Лейф и Тюркер не поняли, добавил:

— Я видел черный круг на лбах у шаванос, а под глазами — черную изломанную черту. А это означает, что весь народ шаванос, от реки до озер, должен быть в глубоком трауре.

Тут Лейфу вспомнились слова, недавно услышанные от Омене-ти.

— Не из-за того ли, что вождь Виннета-ка и островные манданы заключили союз с викингами?

— Шаванос приплыли, чтобы посмотреть, — коротко ответил Омене-ти. — Я не знаю, что Гитчи-Маниту — Большое Облако — приказал вождям и шаманам Совета озер.

Лодки описали широкий круг перед Кросснессом. В каждой пироге выпрямился во весь рост старший над гребцами и стал вглядываться в высокий утес, на котором стоял Большой Дом Лейфа. Вероятно, наблюдатели увидели то, что их интересовало, так как они снова сели, и лодки, повернувшись на четверть оборота, стали подниматься по реке. Лейф и Тюркер, покинув укрытие гнездовья цапель, влезли на пень исполинской ели, в которую в одну из гроз прошлым летом попала молния, — на ее торчащих в разные стороны и омываемых рекой ветвях еще сохранились иглы.

— Хо-о-о! Сыновья Лисицы, — закричал Лейф, сложив руки рупором, — вы меня слышите? Пусть мои братья лисицы придут и дружески сядут возле костра викингов.

Шаванос услышали слова, так как воздух был чист и звонок, как лезвие меча, но они не подали знака, не повернули голов, и ритм ударов весел об илистую воду не замедлился.

— Братья шаванос, сыновья озер…

Они уже проплыли мимо, и подхваченные течением пироги стали удаляться в сторону верховья реки. Лишь насмешливое эхо отражало призывы Лейфа, посылая их к вершинам кедров и прибрежным соснам.

— Они не захотели нас выслушать, — сказал Омене-ти. — Они приплыли, чтобы увидеть Дом викингов. Теперь я уверен, что на Совете озер происходит что-то важное.

— Виннета-ка и манданам грозит опасность?

Лейф был бледен, и слова с трудом слетали с его сжатых губ.

Скрелинг несколько раз качнул головой, словно взвешивая свой ответ.

— Шаманы могущественны и завидуют вождям, а когда собираются шаманы всех племен, они устраивают большой шум. Виннета-ка — мудрый человек, и шаманам не нравилось слышать на советах его голос.

— Моя жена и сын принадлежат мне, и могущество шаманов бессильно перед этим законом. Готов ли ты отвести меня на Совет шаванос, Омене-ти?

— Я готов, брат мой, но путь долог и труден. И шаванос — в трауре.

— Я тоже буду носить траур, пока Иннети-ки и мой сын не вернутся домой.

— Мы отправимся на озера, и Гитчи-Маниту подскажет тебе слова, которые понравятся шаманам. Когда в дорогу?

— Когда сочтешь нужным, Омене-ти. Ты — бывалый человек.

— Я стану мудр, как медведь, чтобы отвести тебя. Мы отправимся по реке и будем плыть по ней, пока сможем. Пойдет ли по нашим стопам Болтливый Филин?

— Филин так же мудр, как и медведь. И мне бы хотелось узнать, как глубоко простирается этот край до озер.

Тюркер не решился сказать, что он надеется обнаружить новые холмы с виноградными кустами. Ему передавалась тревога Лейфа, и он не мог в этот момент говорить о своей страсти.

Омене-ти бросил взгляд на реку. Лодки растворились в утреннем тумане.

— Мы видели, как шаванос спустились и поднялись по реке. Может быть, это знак благосклонности Гитчи-Маниту. Сегодня я замажу камедью сливового дерева стыки моей пироги, покрашу весла в яркие цвета, и мы поплывем по реке.

В одно мгновенье утес Кросснесса запылал в лучах алого зимнего солнца, и свет яркой огненной скатертью лег на затвердевший от мороза снег.

Глава VI

Пошел третий день, как великий вождь народа шаванос О-Ке-Хе — Сова — отправил к устью реки восемь человек на двух лодках под командованием своего сына Пийя-Лута — Пурпурное Облако. Эти гонцы должны были, не высаживаясь на берег, подсмотреть за деятельностью Белых, устроившихся на мысе, а затем как можно скорее вернуться и отчитаться перед Советом.

И вот теперь О-Ке-Хе задавался вопросом, правильно ли он поступил, послав сына. Сможет ли Пурпурное Облако судить о вещах со спокойствием в сердце? Уже по меньшей мере десять раз сменились времена года, как Пурпурное Облако любит Иннети-ки, дочь Виннета-ка, и вот речная птица стала супругой одного из чужеземцев, пришедших с моря. О-Ке-Хе тихо вздохнул. Больше чем кто-либо другой он ценил честность и мудрость Виннета-ка, но против вождя речных манданов сплоченно выступили шаманы, особо грозная сила, взяв в союзники Нацунка Косоглазого — маниту могучего рода Аттине-Нонгнахок, народа Тетивы, жившего на первом озере.

Обвинение, выдвинутое шаманами, было четким. Приняв чужеземцев, пришедших с моря, заключив с ними союз, островные манданы поставили себя вне народа шаванос. Отдав свою дочь одному из этих людей, Виннета-ка вызвал недовольство Великого Духа и предал своих.

Обсуждения еще продолжались, так как каждый вождь и каждый колдун должен был быть выслушан. До этого дня в своих выступлениях шаманы обрушивались с обвинениями на Виннета-ка. Сплотившись вокруг Вабаша, шамана племени Баашимуна — людей Красных Ив — и Арики, великого колдуна — «Того, кто носит рога», — шаманы различных племен объединяли усилия и на каждом совете наносили все новые удары.

О-Ке-Хе догадывался, что не все было чисто в их поведении и что шаманы, под предлогом того, что передают волю Гитчи-Маниту, утоляют старую месть. Разве не выступил Виннета-ка когда-то на Большом Совете против шаманов, изобличив их привилегии и злоупотребления? Арики не простил. Зачем же Гитчи-Маниту терпит столько грязи в родниках?

О-Ке-Хе снова вздохнул. Виннета-ка нужно было избегать встреч с этими белыми, когда их большой корабль показался у берега скрелингов. Но Виннета-ка поступил своевольно, несмотря на свой опыт. Впрочем, он всегда поступал своевольно, не боясь даже иногда попрать традиции. Нельзя попирать традиции, ибо люди, будь они даже вожди, безоружны перед могуществом невидимого мира и познаниями шаманов.

И вот, в который уже раз, О-Ке-Хе возвращался в своих мыслях к шаманам. Беспрерывно возникали одни и те же трудности, и ему казалось, что он — змея, которая ползает по кругу, пытаясь ухватить свой хвост. О-Ке-Хе подумал, что все трудности, должно быть, начались с появления Ну-Мохк-Мук-А-На, первого человека.

В лагере раздался барабанный бой, перекрывая пронзительные крики лесных дроздов, доведенных до отчаяния зимним голоданием. Пора было идти к хижине великого колдуна Арики, где каждый день шаманы и вожди собирались потолковать об этом нескончаемом деле.

О-Ке-Хе вышел из своего вигвама. Яркий отраженный снегом свет больно резанул по его усталым глазам, однако величие расстилавшегося перед ним пейзажа прогнало горести из его сердца. К нему возвращалось спокойствие, когда он глядел на водную пыль водопада, на переполненное птичьим гомоном болото, на усыпанную звездами ночь; мягкая нега, исходившая от таких картин, несла его душе умиротворение, как молитва.

Место, выбранное для празднования белого времени года, превосходило по величине все, что он видел когда-либо прежде. Гигантское плато возвышалось над вековым лесом, ступенями расположившимся на нижних плато. Все лесные породы здесь перемешались, и, насколько хватало глаз, деревья тесными рядами спускались по склонам, взбирались по косогорам, подобно сотням тысяч воинов, поднявшихся на штурм облаков. Плотная масса придавленных снегом сосен и елей прочно удерживала хребты. И посреди этого дикого и громадного леса прокладывала себе путь река — то спокойная и уверенная в себе, нежащаяся в широких излучинах, то яростная и своевольная, ворчащая на порогах, тыкающаяся своим упрямым лбом в крутые ущелья.

На востоке более темной полоской на сером фоне неба выделялось первое озеро.

Бесчисленные дымки венчали верхушки деревьев и тянулись вверх над семью плато, нависавшими над этим берегом реки. Предпоследней была та площадка, где предавался размышлениям О-Ке-Хе.

На склонах этой горы удобно расположились тысячи людей из двадцати шести главных племен, составлявших народ шаванос. О-Ке-Хе руководил выбором мест, которые будут занимать различные племена в течение двух-трех лунных месяцев. Не так-то просто было собрать народ, живущий на территории без четких границ, основные центры которой отделены один от другого днями ходьбы. А ведь предстояло еще собрать различные побеги от древа шаванос с риском увидеть, как через несколько поколений вчерашние братья становятся врагами.

Дымки поднимались в неподвижном воздухе, и О-Ке-Хе радовался, видя, как, поднимаясь, они сливаются, чтобы затем окончательно рассеяться в одном небе. Мудрость Гитчи-Маниту была безгранична, и великий вождь видел в этих порожденных разными очагами клубах дыма, что в конечном счете сообща растворялись в небе, символ, имевший отношение к его народу.

Он пересчитал костры.

Здесь расположилось лагерем Аттигра-Уантан, племя Медведя. А там — Тохон-Таэнрат, племя Лани. Чуть дальше — Арендах-Ро-Нон, племя Скал. И Навена-На, южные люди, что обосновались прямо на берегах озер.

На четвертом плато Атонтраторо-Мон — народ Выдры и лесные странники, которых называют База-Венена.

А на пятом — манданы — лесные, с верховья и низовья реки — наконец, островные манданы, у которых был вождем Виннета-ка.

Шестое плато — плато обрядов, молитв и судилища.

На нем по-прежнему бил барабан, приглашая вождей и колдунов на Совет, но О-Ке-Хе не спешил. Обычай требовал, чтобы он последним появился у входа в бревенчатую хижину, покрытую ветвями и комьями земли, где Арики, великий шаман, примет их возле священного огня. Однако еще не все вожди собрались там. О-Ке-Хе подошел ко входу, обернулся. Теперь река была за ним.

— О, Гитчи-Маниту, небесный вождь, заклинаю тебя! Сделай так, чтобы побеги на ветке остались нетронутыми. Народ шаванос — одно целое, если одно племя страдает, все остальные ощущают боль. А теперь вы все, речные рыбы, и вы, воздушные птицы, и вы, звери, бегающие по земле, и ты, солнце, попросите за меня Великого Духа.

Только после обращения к Гитчи-Маниту он поднял глаза к седьмому плато.

— Дух моих предков, помоги мне ясно видеть и правильно мыслить!

Ни одно дерево, ни один кустарник не скрашивали холодной наготы верхнего плато, узкого и обрывистого, доступ к которому открывал крутой склон, перерезанный тремя рядами обломков скал, расположенных параллельно гребню плато. Расположение огромных глыб, достигавших порой высоты в два человеческих роста, не было случайным. Когда-то их так положили люди. Люди, которые представляют собой предков шаванос.

Верховный вождь О-Ке-Хе был одним из хранителей секретов этих исполинов, появившихся с северо-запада верхом на животных, таких же высоких, как и они сами: крепко сбитые, с развевающимися гривами, четвероногие существа мчались быстрее бизонов прерий.

Предания сберегли имя всадников: таллегви. Им был известен маис и способ хранения копченого мяса в кожаных коробах, но множество их секретов было уже утеряно. Таллегви на возвышенных местах строили из камня и земли горки восхитительных пропорций; высотой в несколько копий, со сферическим или пирамидальным основанием, они соединялись между собой толстыми и низкими стенами из камней и обожженной глины, скрепленными толстыми стеблями камыша.

В тяжелую пору таллегви укрывались за этими укреплениями. Были и такие дни в году, когда они собирались там, чтобы почтить своих богов и воздать должное своим мертвым героям, чьи кости и оружие они закапывали в курганах.

В легендах говорилось, что эти священные сооружения восходят к ранним периодам существования краснокожих людей.

Седьмое плато было одним из таких мест. Множество небольших стен на нем остались нетронутыми, и везде торчали бесчисленные горки. О-Ке-Хе знал что, если раскопать эти возведенные предками курганы, то на свет появятся глиняная посуда, трубки, каменное и медное оружие, ожерелья из раковин, нагрудные пластины и пояса из кованых золотых листочков.

Шаванос продолжали обычаи таллегви. Вожди и доблестные воины удостаивались погребения под стать своим заслугам, могилу им рыли в земле священного плато, носившего на образном языке шаванос название «Поле Последнего Мужества».

В дни, когда ритуальные обряды не проводились, Поле Последнего Мужества оставалось пустынным. Шаванос, не боявшиеся никакого врага и никакой смерти, не отваживались там появляться. Владения невидимых сил начинались за рядами камней, которыми был усеян склон. Седьмое плато часто закрывали облака, скрывая от людей тайны, которыми повелевает небесный вождь Гитчи-Маниту.

— Так устроены миры, — прошептал О-Ке-Хе, и он был счастлив, думая, что Гитчи-Маниту так близок к хижине, в которой вожди и шаманы обсуждают важные события, вызванные прибытием белых. Раздались и еще долго звучали два торжественных удара по коже барабана. Они предупреждали вождя шаванос, что настало время переступить порог хижины Совета.

Пять костров освещали хижину, достаточно просторную, чтобы там с удобством могли разместиться пятьдесят вождей и шаманов. Ивовые и еловые ветки вперемешку с пучками пахучих трав усыпали землю, а на стенах, выкрашенных в коричневый, желтый и синий цвета, черепа медведей и ланей чередовались с человеческими черепами.

Великий колдун Арики, чья голова была увенчана меховым убором с рогами бизона — знаком его могущества, — стоял возле Иле-ти-ка, ритуального барабана. О-Ке-Хе занял место рядом с шаманом, который затряс трещотками из засохшей кожи в виде бутылочных тыкв, висевшими у него на запястьях. Он стоял перед вождями двадцати шести влиятельных племен, и огни костров, которые поддерживал Вабаш, шаман племени Баашимуна, высвечивали застывшие строгие лица, глаза, казавшиеся больше из-за черных траурных кругов, губы, сжимавшие потухшие трубки. Он особенно пристально посмотрел на Нацунка Косоглазого, вождя народа Тетивы — главного обвинителя наряду с Арики и Вабашем. У Нацунка на шее висел вампум — украшение, надевавшееся по торжественным праздникам… Он был единственный, кто публично потребовал казни Виннета-ка. Клан шаманов использовал Нацунка как глашатая.

О-Ке-Хе не сомневался, что великий колдун Арики прельстил Нацунка вступлением в ранг верховного вождя шаванос. Хотя вождь народа Тетивы был косоглаз и близорук, хватка у него была крепкая! О-Ке-Хе поднялся.

— Пусть благосклонность Гитчи-Маниту направляет этот новый совет! Арики, Вабаш, Нацунк долго говорили. Пришествие белых на нашу землю, сказали они, предвещает большие беды, и Виннета-ка, вождь манданов, живущих в устье реки, нарушил законы, оказав им гостеприимство.

— Он отдал свою дочь одному из пришельцев, — вскричал Нацунк. — Тебе самому следовало бы прийти в негодование от такого оскорбления, О-Ке-Хе, ибо твой собственный сын, Пурпурное Облако, вынашивал план жениться на дочери Виннета-ка.

Из угла, где сидели шаманы, словно снежный вихрь, поднялся шум. О-Ке-Хе движением руки унял колдунов.

— Моя душа спокойна. Я здесь для того, чтобы выслушать все стороны, и планы моего сына Пурпурного Облака вовсе не смущают покой моего духа. Теперь мы должны выслушать вождя Виннета-ка.

Мандан поднялся. Его поместили в последнем ряду вождей. Так, чтобы все могли отчетливо его слышать. Раскрытыми ладонями он приветствовал четыре стороны света и начал говорить — неторопливо, монотонно, с равнодушным видом. Никто бы и не подумал, что этому непроницаемому человеку, обвиненному частью своих соплеменников в предательстве, грозит мучительная смерть.

Виннета-ка говорил долго, передавая факты с тщательностью охотника, заботящегося о каждой детали…

— Разве издревле предсказания не возвещали о пришествии с моря людей? Я не был удивлен, и мои воины наблюдали за ними с суши днями и ночами, пока те плыли вдоль берега, а затем проникли в реку.

Вабаш хотел его прервать, но Виннета-ка выпрямился, яростный и внезапно посуровевший, обнаружив свою истинную натуру, — подо льдом горело пламя.

— Мой голос не раздавался, когда говорили мои обвинители…

Вабаш посмотрел в сторону колдуна Арики, но тот даже и глазом не моргнул.

— Видит Гитчи-Маниту, повелитель облаков и небесный вождь, — сердца этих викингов чисты. Я долго жил и умею верно судить о намерениях людей. Если бы они прибыли как грубые завоеватели, готовые безжалостно растоптать наши жилища и законы, разорить наши охотничьи угодья, возмутить воду наших родников, тогда я, не колеблясь бы, сразился с ними, и стрелы моих воинов были бы беспощадны. Но они подняли над рекой белый щит мира, и я обращался с ними, как с гостями. И если моя дочь Иннети-ки избрала белого человека, то она лишь прислушалась к голосу своего сердца. Я вижу в том доброе знамение: ребенок, родившийся от слияния двух кровей, дорог всем. Если кого и следует судить у этих священных костров, так это меня, Виннета-ка, вождя островных манданов, и никого другого… Раздавались голоса, требовавшие моей смерти. Я не боюсь смерти и презираю боль. Я высказался.

Тут вождь манданов сделал несколько шагов вперед, приблизился к одному из костров и протянул руку в самое пламя.

Запах паленой кожи поднялся вместе с дымом, но присутствовавшие при этой фантастической сцене не увидели дрожи на каменной маске, в которую обратилось его лицо.

— Убери руку, — приказал О-Ке-Хе. — Яне сомневаюсь нив твоем мужестве, ни в твоей честности, Виннета-ка. И твои слова проникли мне в самое сердце.

Впервые великий вождь шаванос публично взял сторону обвиняемого.

Колдун Арики яростно ударил кулаком по барабану и выпрямился с лицом, искаженным ненавистью.

— Вонвихил ловашава вапаяшик! Настал час, когда белые идут!

И шаманы подхватили хором посреди ужасного шума:

— Белые идут! И в предсказании говорится, что несчастья орлами обрушатся на нашу землю.

«Тот, кто носит рога» крепко держал в руках шаманов племени. Нацунк, Касве, вождь людей Выдры, и некоторые другие присоединились к проклятьям колдунов. Самые влиятельные вожди молчали, раздираемые противоречивыми чувствами: сохранить ли верность О-Ке-Хе или поддаться растущему влиянию шаманов.

Арики протянул руку, требуя слова.

— Пусть Виннета-ка признает перед всеми свою ошибку и оставит нам сына своей дочери. Тогда, возможно, Гитчи-Маниту будет удовлетворен.

— Никогда! Прежде чем вырвать этого ребенка из рук моей дочери Иннети-ки, вам придется вырвать сердца у всех воинов моего племени.

Скрестив на груди руки, вождь бросал вызов толпе колдунов, поддерживавших Арики и Вабаша.

— Ты оскорбил богов и жестоко поплатишься за это, — прорычал «Тот, кто носит рога». — Какая же гордыня толкает тебя защищать ребенка, который даже не твоей крови и носит чужеземное имя?

— Этот ребенок — знак новой жизни, Арики, и я остаюсь его единственной опорой. Ты не можешь не знать, что накануне нашего отбытия на зимние празднества его отца похитили другие пришельцы, Сын моей дочери, возможно, сирота, открытый всем опасностям жизни, как ивовый побег непогоде.

— Если он так слаб, принеси его в жертву богам, — грубо отрезал шаман.

— Он будет расти под моей сенью в мудрости и силе, как крепнет побег под защитой дерева. Ты полон ненависти к этому ребенку, Арики, а между тем разве не дыхание Гитчи-Маниту, повелителя облаков, пригнало к нашему берегу большую лодку викингов?

— Я — хранитель небесной мудрости, и моим голосом говорит Великий Дух…

«Тот, кто носит рога» был вне себя от ярости. Он отпрыгнул назад, брызгая слюной и рыча.

— Сын твоей дочери уже принадлежит мне, и ты ничего не сможешь сделать, чтобы спасти его! Ничего, слышишь!

Вабаш, шаман племени Баашимуна, завыл, как волк, и его примеру последовали остальные колдуны.

— Арики сказал свое слово, а его устами говорит Великий Дух.

Тут О-Ке-Хе, Мудрый Филин, понял, что если он сейчас не вмешается, то потом будет поздно. Колдуны войдут в транс и увлекут за собой часть вождей.

— Виннета-ка и ты, Арики, и вы, шаманы, и вы, вожди племен, вы, являющиеся ветвями древа шаванос, выслушайте меня. Мой сын Пурпурное Облако отправился на реку, чтобы увидеть то, чему надлежит быть увиденным. Подождем его возвращения и примем решение, следуя нашим обычаям. Быть может, белые окончательно покинули устье реки.

Это ловкое предложение внесло растерянность в лагерь шаманов и прибавило надежды сторонникам Виннета-ка. Нерешительные перевели дух.

— Мы подождем возвращения Пурпурного Облака, но это ничего не изменит в том, что должно быть сделано, — процедил сквозь зубы «Тот, кто носит рога».

О-Ке-Хе поклонился вождям.

— Я прошу каждого вернуться в стойбище своего народа. В нужный день и час раздастся барабан.

Когда группы расходились, у входа в хижину произошла заминка.

— О-Ке-Хе, твой сын вернулся, — крикнул кто-то снаружи.

Тотчас тишина, как мокрое покрывало, пала на вождей и колдунов.

Вошел Пурпурное Облако, а вместе с ним и молодые люди, что сопровождали его по реке.

— Говори, сын мой, — приказал О-Ке-Хе спокойным голосом.

Пурпурное Облако встал лицом к вождям и шаманам. Был он высокий и гибкий, как ивовая лоза, а его рубаха из лосины, отделанная бахромой, плотно облегала крепкое туловище. Траурные росписи не уменьшали сияния молодости на его лице, и во взгляде читалась серьезная мягкость взгляда его отца О-Ке-Хе.

Виннета-ка оглядел молодого воина. Почему Иннети-ки предпочла чужеземца этому юноше своей расы? Так во благо распорядилась судьба. Союз Иннети-ки и Лейфа был издавна написан на звездах.

— Говори, — сказал Арики. — Ты не принес ничего такого, чего бы мы уже не знали!

— Чужеземцы вернулись по реке. Большое судно с красно-белым парусом стоит на якоре под большой скалой, и мы насчитали на утесе пять деревянных домов — два больших и три маленьких.

Волна счастья захлестнула Виннета-ка. Эйрик Рыжий, «отец викингов», был у Кросснесса. Он сумеет разыскать Лейфа… Еще не все потеряно. Ему не терпелось принести Иннети-ки эту добрую весть.

— Что еще ты видел, сын?

— На берегу был человек нашей расы и двое чужеземцев. Они нам подавали дружеские знаки. Мы не ответили, хотя любопытство жгло нам грудь. Викинг, говоривший на нашем языке, показался нам молодым, хотя его плечи так же широки, как рога старого оленя.

— Они вернулись, — прорычал «Тот, кто носит рога». — Они обрушат беды на нашу расу. Они навлекут на краснокожих людей гнев Великого Духа.

Он усмехнулся и мстительно наставил на Пурпурное Облако указательный палец.

— Ты любил дочь манданов, Пурпурное Облако, она стала женой одного из этих демонов, а ты испытываешь к этим похитителям лишь нездоровое любопытство. Бойся гнева Гитчи-Маниту.

— Сам бойся его гнева, шаман, сеющий в сердцах ненависть, как сеют плевелы.

Виннета-ка, дрожа от гнева, шел на шамана. О-Ке-Хе встал между ними.

— Я сказал, что барабан Совета вновь созовет вождей и колдунов. Пусть каждый вернется в свое стойбище.

Мудрый Филин произнес это строгим голосом, подняв над головой свой вампум — знак власти.

Вожди и шаманы ушли один за другим.

Виннета-ка остался в хижине Совета вместе с Пурпурным Облаком и О-Ке-Хе. Верховный вождь шаванос размышлял, и на лице у него отражалась боль. В его мозгу боролись противоположные силы. Наконец, он обхватил своей сухощавой рукой запястье вождя манданов и заговорилвполголоса.

— Виннета-ка, брат мой, я не знаю, до чего в своей ярости дойдут шаманы, но я боюсь за Иннети-ки и ее ребенка. Выслушай меня хорошенько. Сегодня же ночью под прикрытием тумана поднимись с людьми твоего племени, твоей дочерью и сыном твоей дочери на седьмое плато.

— На священное плато, О-Ке-Хе! Но разве не означает это нарушить законы…

— Я хранитель заповедей таллегви, вождь! А закон говорит: «Страдающие от несправедливости отправятся на седьмое плато и будут под покровительством Гитчи-Маниту».

Виннета-ка поднес к сердцу обожженную руку.

— Я не боюсь за себя и приму смерть, если это необходимо моему народу, о Мудрый Филин, но я сделаю все, что ты хочешь, чтобы уберечь дочь и ее ребенка от слепой мести. Но ты сам остерегайся «Того, кто носит рога», Вабаша, Нацунка и тех, кто пошел за ними.

— Они ничего не могут мне сделать, Виннета-ка. А сейчас расстанемся.

Когда вождь манданов уже собрался переступить порог, Пурпурное Облако остановил его.

— Ты скажешь Иннети-ки, что Пурпурное Облако ей друг Т/ скажешь ей, что то, что свершилось, — хорошо. Ты скажешь ей что, я готов примчаться на первый же ее зов и что в моем сердце я не держу никакой злобы на чужеземца, пришедшего с Западного моря

— Почему бы тебе не поговорить с Иннети-ки, как ты говорил со мной, Пурпурное Облако? Она бы оценила твою честность.

— Я дойду с тобой до хижины и поговорю с ней.

Прежде чем спуститься в лагерь манданов, Виннета-ка поднял глаза к увенчанному облаками седьмому плато — к «Полю Последнего Мужества» — и почувствовал, как сердце его охватывает странный покой…

Глава VII

Эйрик Рыжий наколол на острие охотничьего ножа рыбный катыш.

Викинги Кросснесса ели в длинной горнице Дома Лейфа, рассевшись вокруг громоздкого стола, грубо вырубленного из ствола клена. Мороз прервал крупные работы, и поселенцы занимались тем, что конопатили стенки жилищ и складов смазанными салом веревками из коровьей шерсти, привезенными из Гренландии.

Каждое утро команда охотников углублялась в лес, чтобы пополнить запасы свежего мяса.

— Клянусь Тором, не пойму, чем же занят Лейф? С охотниками он не ушел, а я все утро его не видел. Ну, что ты об этом скажешь, Бьярни, и ты, Скьольд? Лейф не такой, как прежде. Он целыми днями слоняется по берегу реки.

Дядя Бьярни и Скьольд переглянулись. Нет, они не видели Лейфа, ни тот, ни другой. Эйрик оттолкнул свою табуретку.

— Наша вина в том, что мы плохо присматриваем за Лейфом. Тело исцелилось, но дух еще болен, и ни твои речи, Бьярни Турлусон, ни исполнение тобой рун, Скьольд, не снимут печаль с мыслей Лейфа.

По нахмурившимся лицам товарищей Эйрик понял, что резкость его была несправедливой.

— Простите, демоны заставляют меня произносить оскорбления. Мне самому не помешал бы успокаивающий травяной отвар, ведь горе Лейфа мешает мне спать. Ночами я ворочаюсь на своем ложе, как если бы вороны Одина клевали мою толстую кожу… Забудьте, что я вам сказал, и отправимся на поиски Лейфа.

В этот момент Тюркер оторвался от своей миски. Он покраснел и закашлялся, как будто рыбные катыши в его обеде были начинены костями. Наконец, когда все викинги готовились последовать за Эйриком, ему удалось заговорить.

— Послушайте, люди, не стоит искать Лейфа…

Тюркер потирал покрытые оспинками руки, и глаза его бегали юркие, как угри.

— Ты что-то знал и молчал! Говори, если не хочешь, чтобы я отрезал твои уши и бросил их тебе в миску.

Гнев Эйрика не был притворным. Но Тюркер уже начал говорить и теперь хотел лишь одного: излить душу. А как только язык франка принимался за работу, остановить его было невозможно.

— Лейф ушел, не так ли? И я не сумел его удержать! Не сумел!

Скьольд схватился обеими руками за голову.

— Лейф ушел, — важно сказал Тюркер, — и никто на свете, ни ты, Скьольд, ни ты, Бьярни Турлусон, ни ты, Эйрик Род, не смог бы его удержать. В час отлива воду не удержишь. Не удержишь облака, уносимые ветром. Лейф решил уйти. Он ушел бы и один, через лес! И именно потому, что я догадывался о силе, гнавшей его вперед, я не пытался его отговаривать больше одного дня. Лейф не захотел дожидаться весны. Что-то в душе говорило ему, что его жена и маленький Эйрик в опасности. Вот так.

— Но почему ты меня не предупредил, если знал? Клянусь Тором, с какой это стати именно ты догадываешься обо всем первым!

— Эйрик Род, зачем усложнять положение вещей? Лейф хотел, чтобы вы оставались в Кросснессе… Он считал, что вы уже и так много для него сделали… Сегодня утром Лейф отправился по реке.

— Один?

— Его ведет Омене-ти. Омене-ти мудр, как медведь, и осторожен, как барсук. Он отведет его в озерный край, куда отправился Виннета-ка. Омене-ти знал, что манданы уже не вернутся до весны, и еще он знал, что Лейф устал ждать.

Скьольд поднял голову. Его острый взгляд вонзился в глаза Тюркера, спрятавшиеся под густыми ресницами.

— Тюркер, ты скрываешь от нас часть правды. Твой рот перемалывает слова, как жернова, а твой разум никогда не ощущает нехватки идей, но мой наставник Бьорн Кальфсон научил меня ясно видеть внутренние побуждения людей. Тюркер, ты друг моего брата Лейфа, и ты лжешь, потому что тебя об этом просил Лейф.

Франк вдохнул воздух, как появляющийся на поверхности воды ныряльщик.

— Верно, Скьольд, и эта ложь меня душила. Клянусь давильным прессом и виноградной лозой. Вот вам правда…

Он рассказал окружившим его викингам о событиях, определивших отъезд Лейфа: споры на Совете шаванос, опасность, нависшая над Виннета-ка и его людьми за то, что он заключил союз с викингами, угрозы краснокожих колдунов.

— Это все, Тюркер? Это действительно все? — не унимался Эйрик.

— Накануне отъезда Лейфа — вчера, значит — две лодки с загнутыми носами опустились сюда по реке. Они описали круг перед Большим мысом и снова поднялись вверх по течению. Всего их было восемь человек, и Омене-ти говорил, что это воины очень коварного племени Лисицы! Да, забыл еще кое-что: их лица были расписаны траурными узорами. Я хотел последовать за Лейфом и Омене-ти, поскольку думаю, что озерный край полон чудес, но Лейф приказал мне остаться здесь, чтобы все вам рассказать, когда пирога Омене-ти уже будет иметь преимущество на нами в один день. Вот и все.

— А! Смуглолицый плут, значит, ты ничего бы не сказал до ночи, если бы я не спросил о Лейфе за обедом!

Франк беспомощно развел руками.

— Кто знает, как распорядятся боги, Эйрик! Где было добро, а где зло?

В очередной раз гибкий ум Тюркера отводил гнев неукротимого викинга.

Бьярни Турлусон теребил свою бороду. Морщина, свидетельствующая о глубоких раздумьях, пролегла поперек его лба.

— Лейф нашей же отчаянной породы, Эйрик. Он прислушивается к голосу своего сердца и уходит, не оглядываясь назад. Точно так, отплыв из Исландии, мы открыли Гренландию и эту землю. Ну что ж, поднимем парус «Большого змея» и в свою очередь поднимемся по реке. Ты останешься здесь с половиной поселенцев…

— Чтобы я остался здесь, я, Эйрик Род!..

Он разразился громким смехом.

— Клянусь троллями, Бьярни Турлусон, ты уподобляешься тому ярлу из Трондьема, который запирал своих слуг на молочной ферме, пока сам ходил стрелять из лука и играть в мяч в залах по соседству, Давно уже я так от души не смеялся!

— Омене-ти говорил, что река может замерзнуть, — рискнул заметить Тюркер.

— Замерзнуть! Да погода теплая и мягкая, как медовый пирог. Уж не хочешь ли ты помешать нам отправиться в путь, Тюркер? Есть же еще страна, неизвестная нам, ведь так? А леса? И речные пороги? Можешь назвать еще какое-нибудь препятствие, франк?

— Скрелинги, — тихо заметил Тюркер.

Молниеносный ответ франка попал прямо в цель. Скьольд положил руку на запястье Эйрика.

— Наше вмешательство не должно причинить вред жене моего брата. Нужно быть осторожным, крайне осторожным…

— Клянусь бородой Свейна, теперь уже дети учат меня, что надо делать. Ну что ж, будем осторожны. Будем остерегаться льда, порогов, лесов и скрелингов и останемся на реке. Ах! Лейф Турлусон, Лейф Турлусон, уж я-то понимаю, почему ты захотел уплыть один!

Дядя Бьярни улыбнулся. Эйрик Рыжий кричал так только тогда, когда был доволен. Ведь плавание по реке нарушало монотонную жизнь в Кросснессе.

Весло Омене-ти перерезало течение наискось. Послушная пирога приблизилась к берегу.

— Сходить здесь, — пробурчал скрелинг, указывая на выемку между заснеженными соснами.

Река описывала широкую дугу, и в безмолвии послеполуденных часов, под небесами, по которым, как по морю барашки, мчались к югу красные облака, окаменевший пейзаж казался безмятежно-величественным.

Холодный свет скользил по высоким берегам, где между стволами деревьев ветры намели снежные сугробы, шарил по выступам и впадинам, наделяя свисавшие с ветвей ледяные сосульки блеском клинка.

Замершие лианы, отягченные снегом, походили на ванты кораблей-призраков, переброшенные с одной реи на другую, а стволы деревьев высотой в шестьдесят футов, цвета коры с подветренной стороны терялись на уровне первых ветвей в однородной массе снега, как клотики мачт в густом облаке. Сами берега реки были затянуты льдом, и лишь остовы камышей с обнаженными корнями да основания водных растений свидетельствовали о буйной былой растительности. Омене-ти сильно ударил по воде веслом и резво спрыгнул на ледяную корку.

— Снег старый. Пойдем вверх по реке вдоль берега.

Лейф в свою очередь ступил на лед, и они засуетились, подтягивая пирогу до снежной насыпи на берегу. Скрелинг вынул кожаный мешок, заполненный тонкими кусками вяленого мяса и рыбьими катышами, луками и стрелами, затем, не говоря ни слова, он принялся рыть углубление в насыпи, помогая себе кинжалом викингов — подарком Тюркера. Лейф догадался, что его спутник хочет спрятать лодку. Он вынул из ножен свой охотничий нож и тоже встал на колени.

— Почему бы нам не продолжить путь по реке, Омене-ти? Мы еще не добрались до озерного края.

— Двух дней на реке достаточно, — ответил скрелинг.

И он несколько раз кудахтнул, как будто вопрос Лейфа был самым смешным на свете.

Лейф, впрочем, не пытался выяснить причины, побудившие Омене-ти высадиться в этом месте. Он ему полностью доверял. Скрелинг предложил отвести его к Виннета-ка и Иннети-ки. Его обещания Лейфу было достаточно. Как встретят их краснокожие люди с озер и этот всемогущий Совет колдунов и вождей? Что он должен будет сказать? Как отвезет в Кросснесс Иннети-ки и маленького Эйрика? Там будет видно. Единственная его цель — разыскать жену и ребенка. В разлуке с ними его жизнь теряла всякий смысл.

На протяжении этих двух дней, проведенных на реке, он только и думал, что о той минуте, когда заключит в объятия двух самых дорогих ему существ. Они со скрелингом обменялись десятью фразами, не больше, и ни в одной из них еще не упоминался тот таинственный мир, к которому лежал их путь.

— Есть. Пить. Спать.

Таковы были основные слова их разговора. Или еще: «Лось, волки, рысь», когда опытный взгляд Омене-ти обнаруживал среди деревьев того или другого из диких хозяев леса.

Подле скрелинга отважный Лейф открывал для себя ощущение чудесной безопасности. Но Лейф не знал секрета Омене-ти: страстную привязанность, которую старый охотник питал к сыну Иннети-ки, привязанность, которая приняла форму почти религиозного обожания.

Когда впадина стала достаточно глубокой, они поместили там пирогу и вновь засыпали ее снегом. Омене-ти, прежде чем вытряхнуть из кожаного мешка куски мяса, разложил на снегу несколько сухих ветвей.

— Теперь есть, так как дорога длинная.

Они принялись медленно жевать вяленое мясо. Не могло быть и речи о том, чтобы разжечь костер, который мог бы выдать их присутствие.

— Как мы пойдем? — спросил Лейф.

Скрелинг рукой прочертил в воздухе линию, параллельную реке.

— Сколько времени нам придется идти?

Омене-ти снова издал квохчущий звук и пожал плечами.

— Пока не придем в лагерь шаванос. Тут много племен. Много троп. Значит, много следов. Легко идти по следам. Воины не оставляют следов, но вместе с воинами на празднества белого времени года пришли женщины и дети. А женщины и дети не ходят, как воины.

Для Омене-ти это была длинная речь, и Лейф догадался, что он не скажет больше того, что сказал.

Бывалый охотник завязал мешок у себя на левом плече кожаным шнурком, поправил колчан на поясе и взял лук.

Лейф последовал за ним. Зачем расспрашивать и расспрашивать, когда Омене-ти знает, как следует поступить! Замерзший снег облегчит им ходьбу. Скрелинг никогда не удалялся от реки. Когда хаотичное сцепление ветвей колючего кустарника или вывернутое с корнями дерево вынуждали его взять вправо, он, преодолев препятствие, возвращался к берегу. Лейф знал, что он что-то ищет. Время от времени Омене-ти спускался по снежной насыпи, вставал на колени спиной к реке и замирал, но его острые, юркие, как у мыши, глаза внимательно прощупывали окружающий пейзаж. В такие моменты он, казалось, забывал о присутствии Лейфа…

Они долго шли среди сосен, вспугивая порой рыжую или серую лисицу, закутанную в свой зимний мех, или какого-нибудь зайца-беляка, который пускался наутек, поднимая облако мелкой снежной пыли.

В лесной чаще протрубил олень, и это был единственный миг, когда скрелинг оторвал нос от тропы. Он повернулся к Лейфу и сморщил губы, что означало у него улыбку.

— Большой зверь. Много мяса.

Затем он продолжил свой терпеливый поиск вдоль реки.

Свет быстро тускнел. Сосновый лес сменился березняком. Тропа сделалась тяжелее. Кусты можжевельника затрудняли ходьбу. Кое-где эти колючие кустарники были столь плотными, что образовывали настоящие изгороди толщиной в двадцать шагов, спускавшиеся к воде.

Омене-ти юркнул в щель под кустами, сделав знак Лейфу оставаться на месте. Тяжело взлетела похожая на глухаря птица. Викинг уселся на пень и принялся ждать. До него долетал шум реки — единственное живое присутствие в этой тиши.

— Хо-о-о!

Омене-ти передвигался, как тень, и Лейф не услышал, как он подошел.

— Хо-о-о! Очень хорошая штука!

Потрескавшееся лицо смеялось всеми своими морщинами.

— Люди Выдры очень хитрые! Но я нашел следы в камышах внизу.

Он издал несколько кудахтающих звуков, прищурив глаза, как бы приглашая Лейфа разделить его радость.

— Иди сюда! Омене-ти тоже старый лис и очень хитрый. Иди сюда… Я нашел больше, чем следы…

Он снова углубился в можжевеловые заросли.

Лейф сгорал от любопытства, но закон вежливости у скрелингов плохо судит о людях, которые жадно расспрашивают и не умеют совладать со своим нетерпением.

Ветви хлестали викинга по лицу, колючки впивались в руки и ноги, а хлопья снега, падавшие с вершин, залепляли глаза, но Лейф считал вопросом чести не потерять Омене-ти из виду…

Наконец, сквозь заросли он увидел реку.

— Люди народа Выдры спрятали здесь свои пироги… Им не хватает хитрости, чтобы обмануть глаз Омене-ти.

Пять длинных перевернутых лодок, наполовину присыпанных снегом, лежали в ряд на полянке, устроенной в самых зарослях. Толща можжевельника укрывала их от глаз людей, которые могли спускаться или подниматься по реке.

— Люди Выдры шли на праздник шаванос. Остальные пироги дальше.

Скрелинг измерил своим ножом корку заледенелого снега, налипшего к обшивке.

— Люди Выдры прошли один лунный месяц назад, не меньше. — Он уверенно протянул руку вправо. — Там мы найдем Виннета-ка. Ближе к горам. Иннети-ки и совенок будут очень довольны.

Лейф с восхищением смотрел на старика. Опыт и охотничье искусство не объясняли всего. Может Омене-ти, как и знаток рун Бьорн Кальфсон, был наделен способностью читать в невидимом?

Скрелинг, похоже, заметил смятение Лейфа, так как поднес два указательных пальца к глазам.

— Всегда смотреть на следы и приметы. Земля и снег говорят, когда на них смотрят. Завтра можно будет увидеть что-то другое.

Темнота наступила мгновенно. Редкие снежные хлопья, широкие, как крылья бабочки, плавно закружились в воздухе.

— Снегом занесет все следы, — забеспокоился Лейф.

— Не все следы — на снегу. Следы есть повсюду. Надо быть старым, чтобы уметь распознать их.

Они молча съели два рыбьих катыша и два куска медвежатины, затем охотник приподнял одну из пирог…

— Спать под пирогами до утра…

Он тихо хмыкнул. Наверное, представил, какую хорошую шутку сыграет он с сыновьями Выдры, которые так плохо прячут свои лодки. Лейфу с трудом удалось заснуть, но когда забрезжил рассвет и Омене-ти принялся будить его, он спал, сжав кулаки. Охотник уже сходил на разведку, так как к его безрукавке прицепились еще свежие колючки можжевельника.

Внезапно Лейфа охватила тревога. Иннети-ки и маленький Эйрик, возможно, находились к нему ближе, чем он предполагал.

— Нужно идти, Лейф… Но прежде я хочу показать тебе говорящие знаки.

Они поднялись по тропе, почти невидимой в кустах можжевельника.

— Видишь, здесь прошли сыновья Выдры и указали остальным, что следовали за ними, верную дорогу.

На конце воткнутого в землю шеста висела еловая ветка, и иголки на ней уже начали желтеть.

— Этот знак означает: внимание на приметы, которые вы найдете дальше.

Примерно в трех полетах стрелы на склоне березовый лес сдерживал нашествие можжевельника Впереди первых деревьев на воткнутой в снежный сугроб рогатине держалась ветка орешника длиной в восемь-девять футов, грубо наискось обструганная с одного конца.

— Это еще один знак? — спросил Лейф.

— Палка на рогатине: нужно идти день в направлении острого конца.

Острый конец указывает на северо-запад, Омене-ти… День ходьбы. Значит, Иннети-ки и Эйрик…

— Через день ты найдешь Иннети-ки и совенка. Это так. Знаки не лгут, поскольку все краснокожие узнали их из уст Гитчи-Маниту. Им нет числа. Есть знак богатой дичью охоты и знак кишащих рыбою вод, знак дружбы и знак болезни, знак мира и знак войны… Есть…

Вдруг скрелинг встал на колени и прижался ухом к снегу. Он так же быстро поднялся, приложил палец к губам и увлек Лейфа в кусты. Лицо Омене-ти не выдавало никакого волнения. Не торопясь, точным движением он положил стрелу на тетиву лука.

Человек не замедлил появиться. Он был высокого роста и спускался с холма, мелькая между березами, словно спешил добраться до реки. Твердый снег почти не скрипел под его упругим шагом. Волосы, черные, как крыло ворона, скреплялись на макушке черепа костяным гребнем или рыбьей костью и были наискось проткнуты серым пером орлана (орланы — род хищных птиц семейства ястребиных.).

Лейф понял, что скрелинг принадлежит к племени Лисицы. Не воины ли этого озерного племени пятью или шестью днями раньше спустились по реке до Кросснесса на двух лодках с загнутыми носами? Два лисьих хвоста, пришитые к каблукам мокасин, волочились за ним по земле, а длинная белая бахрома, вделанная в швы замшевой рубахи, свободно раскачивалась в такт его быстрой походке. В руках он нес завернутый в медвежий мех пакет, из-за которого был вынужден держать свой большой лук на плече. Из другого видимого оружия он располагал лишь заткнутой за пояс медной палицей, столь любимой индейцами шаванос.

Вскоре он оказался в двадцати шагах от куста, за которым спрятались Лейф и Омене-ти.

Опустив лук, старый охотник выпрямился и спокойно, не таясь, вышел из укрытия.

— Пусть Гитчи-Маниту оберегает путь сына Лисицы!

Шаванос резко остановился, но сразу понял, что ему нечего опасаться старого охотника.

— Пусть Гитчи-Маниту гонит к тебе дичь, брат, но из какого ты племени?

Лишь в тот момент он заметил Лейфа, и первым его движением было схватиться за палицу.

Лейф поднес руку к сердцу и приветствовал шаванос на языке манданов.

— Я пришел с дружбой, брат.

И он добавил, чтобы дать скрелингу время оправиться от изумления:

— Уж не медвежонка ли поймал ты в пещере, А-на?

Сын Лисицы протянул свою ношу.

— Я несу не медвежонка, а человеческого детеныша. Взгляни на него… Ребенок белого человека… А возможно, и твой, если ты с реки, на которой жил Виннета-ка.

— Мой сын! Сын Иннети-ки!

— Я прошагал всю ночь, а он и не проснулся. Он твой, я даю его тебе…

Глаза скрелинга светились гордостью. Не понимая до конца, Лейф распахнул мех. Маленький Эйрик спал, и от его легкого дыхания в сухом утреннем воздухе образовывался голубоватый пар. Лейф прижал к своей широкой груди это хрупкое и доверчивое маленькое теплое существо. Тут подошел и Омене-ти и, затаив дыхание, стал с обожанием разглядывать спящего карапуза.

Став треугольником, мужчины создавали своего рода стену, защищавшую маленького Эйрика от холода.

— Я собирался спуститься по реке, — медленно произнес сын Лисицы, — чтобы отнести ребенка Иннети-ки его отцу.

— Иннети-ки… — выдохнул Лейф.

Слова застревали в горле, и Лейфу казалось, что холод проникает ему в грудь, пронзает его легкие и сердце тысячами ледяных игл… Лишь смерть могла разлучить Иннети-ки с ее ребенком.

— В прошлую ночь Виннета-ка отвел меня в хижину своей дочери. Иннети-ки попросила меня отнести сына в Длинный Дом викингов. Вот так…

Он продолжал через силу, словно не решаясь переступить порог священных законов.

— Великий колдун Арики, Вабаш и другие требовали предать смерти Иннети-ки и сына викинга. Шаманы в гневе, они говорят, что пришла пора племенам шаванос умилостивить Гитчи-Маниту. Тогда я сделал то, что мне приказала Речная Птица. Что сделано, сделано правильно.

Ярость и ужас, словно тела борцов, переплелись в голове Лейфа.

— Иннети-ки не должна умереть. Почему она не пошла с тобой, сын Лисицы?

Шаванос взглянул на Лейфа, потом на Омене-ти. И старый охотник пояснил.

— Закон краснокожих людей отличается от закона викингов, А-на! Никто под страхом потерять свою душу не может уклониться от решения Совета. Так повелось издревле, и закон этот дал краснокожим людям Гитчи-Маниту. Иннети-ки будет дожидаться среди манданов решения Совета вождей и шаманов.

— Это так, — сказал сын Лисицы. — Но мой отец О-Ке-Хе, страшась могущества шаманов, захотел, чтобы Виннета-ка со своим племенем укрылся на седьмом плато, где царствует Гитчи-Маниту.

Лейф ничего не понял в этих словах. Он очутился в чуждом мире. Иннети-ки была в опасности, и, кроме этой истины, для него мало что значили объяснения Омене-ти и воина шаванос. Он должен дойти до нее. Он один ответит за последствия, вытекающие из союза викингов с племенем вождя Виннета-ка. Он будет говорить. Он докажет чистоту своих помыслов, а если колдуны не услышат его голоса, он сразится с ними.

Омене-ти и сын Лисицы наблюдали за ним.

— Ты спас моего сына. Как твое имя, А-на?

— Я — Пурпурное Облако. Мой отец — вождь всех племен народа шаванос.

— Пурпурное Облако, ты отведешь меня к Виннета-ка и моей жене Иннети-ки?

— Выходит, я напрасно шел всю ночь с твоим сыном на руках, — сурово произнес скрелинг.

— Омене-ти отнесет моего сына в Большой дом на реке, а я последую за тобой.

Лейф повернулся к старому охотнику и протянул ему ребенка.

— Ты сделаешь это, так ведь, Омене-ти?

— Я отнесу совенка в Длинный Дом в Кросснесс. Гитчи-Маниту мне свидетель, я позабочусь о нем, а чтобы он не потерял сил, я буду поить его кровью зайца или утки.

Омене-ти смеялся, показывая свои выщербленные зубы.

— Поймаю дикую козу, чтобы совенок пил молоко.

Пурпурное Облако глубоко задумался.

Следует ли ему вести викинга к Иннети-ки? Пустить чужеземца на заседания Совета — не означает ли это нарушить закон? Что скажет его отец О-Ке-Хе, которому угрожает Нацунк, изворотливый вождь народа Тетивы, поддерживаемый «Тем, кто носит рога»?

Но по простоте душевной сын Лисицы подумал, что викинг может стать жертвой, которую изберет Великий Дух. Смерть человека усмирит шаманов, и к Совету Шаванос вернется его былое спокойствие. Им не руководил никакой расчет. Возможно, смерть человека не волновала сына Лисицы. Разве смерть не является высшим испытанием мужества? Истинно велик среди всех тот, кто и в страшных муках поет песнь смерти, и, пока не угаснет в нем последняя искра жизни, бросает тем самым вызов своему врагу…

— Я отведу тебя к вождю Виннета-ка, человек… Мне знакомы тропы тумана и облаков, по которым не ступает нога шаманов. Лишь великий вождь О-Ке-Хе узнает из моих уст о твоем присутствии среди манданов.

Омене-ти с серьезным видом покачал головой.

— Я скажу отцу викингов то, что должно быть сказано. Не бойся за своего ребенка.

— Скажи также Эйрику Роду, что никто не должен идти по моей тропе. Я иду к скрелингам с открытым сердцем. Если кто и должен спасти Иннети-ки, то только я.

— Я скажу и это тоже, храбрый орел!

Вероятно, в тот момент трое мужчин думали об одном и том же, — о самопожертвовании, за которым последует ужасное мщение. Омене-ти попрощался с Лейфом и Пурпурным Облаком, подняв руку с открытой ладонью.

— Совенок станет великим охотником.

Мгновенье спустя Омене-ти исчез за можжевельником.

Пурпурное Облако вынул из замшевой рубахи просяную лепешку. Он разломил ее на две равные части.

— Ешь, ведь мы без остановки будем подниматься к облакам. А когда доберемся до Поля Последнего Мужества, уже будет глубокая ночь…

Где-то в лесу выл вышедший на охоту волк, требуя помощи от своей стаи.

Глава VIII

Утренние облака, как лодки, проплывали над седьмым плато, когда Вабаш, шаман племени Баашимуна — людей Красных Ив — вошел в хижину великого колдуна Арики, не помахав на пороге опахалом из вороньих перьев, что отпугивает злых духов.

«Тот, кто носит рога», присев на корточки возле очага, где горели пахучие травы, наносил на лицо ритуальные краски: лестницу на лбу, что позволяет духам подняться в него, увенчанную полукругом, представляющим небесный свод, — там рождаются молнии, и два наконечника копья по обе стороны носа, символизирующие волшебное могущество.

Арики ревностно охранял свои права. Он уже был готов призвать Вабаша к соблюдению обычаев, когда его вдруг поразила крайняя взволнованность последнего.

— Я считал, что мой брат в стойбище людей Баашимуна на нижнем плато.

— Арики, мне известно, что Виннета-ка и все его племя воспользовались ночью, чтобы укрыться на плато таллегви.

Отшвырнув чашечки с цветной глиной, великий колдун вскочил так резко, что стукнулся головой о череп бизона, висевший на одном из бревен.

— Ты уверен?

— Как в том, что рыба живет в воде. Каждая семья взяла с собой даже ветви и шкуры со своих хижин.

— Виннета-ка нашел убежище на Поле Последнего Мужества. Сам он не мог додуматься до этого. Вождь островных манданов не знает темных тайн.

— Виннета-ка — друг О-Ке-Хе, — тихо сказал Вабаш. — А великий вождь шаванос стремится установить предел нашему могуществу.

— О-Ке-Хе покровительствует дочери Виннета-ка и ее ребенку.

Оба колдуна обменялись долгим взглядом. Каждый старался уловить мысль другого. Контраст был поразительным. Сморщенный Вабаш, с высохшим лицом старухи, завернутый в одеяло из волчьих шкур, походил на трухлявый ствол, державшийся лишь благодаря коре. От Арики исходила мощь воина в расцвете сил. У него на руках и ногах под сделанными из меди и раковин браслетами свободно перекатывались мускулы, а его грудь при каждом вдохе натягивала кожаную рубаху, выкрашенную в красный цвет — цвет пожара и познания.

— Думаю, нужно тайно собрать всех шаманов, что пошли за нами, Арики.

Арики свирепо покачал головой и вспомнил, что забыл надеть свой головной убор из шкур, украшенный бизоньими рогами и хвостами горностая.

— Шаманам не обязательно знать все. Слишком много среди них таких, что, не колеблясь, если представится случай, станцуют на твоем и моем телах танец крови. Лучше предупредить Нацунка, вождя народа Тетивы. У Нацунка есть друзья среди озерных вождей.

— Касве растоптал бы ногами вождя О-Ке-Хе.

— Касве и другие… Что думает мой брат Вабаш о действиях вождя О-Ке-Хе?

Хитрые глаза старого колдуна еще больше прищурились, и с его губ потекли осторожные слова.

— То же, что думает мой брат Арики. Я слушаю твои мудрые советы.

— Мы ударим по О-Ке-Хе через Виннета-ка. Из Нацунка вышел бы хороший верховный вождь шаванос, который не стал бы урезать власть шаманов. Начать нужно с Виннета-ка, нанеся сильный удар по его авторитету.

— У моего брата Арики вдохновенный ум. Рога бизона наделяют его прозорливостью. На Совете ты просил отсечь дыхание жизни от тела Иннети-ки и тела ее сына. Ты и сейчас так думаешь?

— Больше, чем когда-либо. Я собираюсь похитить дочь Виннета-ка и ее сына. Вот почему я нуждаюсь в помощи Нацунка Косоглазого. Манданы думают, что они в безопасности на плато Облаков, и мы поведем себя бесшумнее, чем рыси.

— А как ты поступишь с ними, о мудрый? Великий Дух вдохновляет тебя.

— Мы принесем их в жертву, чтобы умилостивить богов, Вабаш! Ты принесешь в жертву ребенка, а я — женщину. Один только Нацунк разделит нашу тайну. В глазах всех мы представим дело так, будто жену и сына викинга похитил сам Гитчи-Маниту. Мы это скажем на ближайшем Совете вождей и шаманов. Тогда все последуют за нами, ведь гнев Гитчи-Маниту станет явным. И мы разоблачим Виннета-ка и его порочный союз. И мы разоблачим О-Ке-Хе, который поддержал Виннета-ка.

Вабаш простерся ниц перед великим колдуном.

— Нужно, чтобы все происходило в молчании, Арики, иначе твой замысел рассыплется, как ворох сухих листьев.

«Тот, кто носит рога» скрыл свое раздражение. Вот уже и Вабаш — это старое прогнившее одеяло — вздумал давать ему советы!

— Пусть мой брат не беспокоится. Сегодня — первая ночь большой луны, когда злые духи бродят вокруг вигвамов и хижин. Воины не высунут и носа наружу. Нацунк и я возьмем с собой волшебные травы, что отпугивают демонов.

Он усмехнулся, поигрывая кожаными мешочками, пришитыми к его поясу.

— Я знаю, что Иннети-ки живет в хижине по соседству с Виннета-ка. Обычай мандатов требует, чтобы замужняя дочь не жила под одной крышей со своим отцом. Жди меня прямо здесь, Вабаш.

— Я буду ждать тебя здесь и сделаю, что должно быть сделано.

— Ты хорошо схватываешь суть, шаман. Гитчи-Маниту осыпет благодеяниями племя Баашимуна, край Красных Ив. Возвращайся к себе, но попроси Нацунка, не теряя времени, явиться ко мне. Ваши стойбища разбиты на одном плато. И набери в рот воды, Вабаш, если не хочешь, чтобы Гитчи-Маниту, повелитель молнии, обратил твои кости в пепел. Ты старик, а старики бывают порой болтливы…

Резким движением старый шаман откинул одеяло, сделанное из волчьих шкур, обнажив свое тщедушное покрытое шрамами тело. Горделивый огонек вспыхнул в его серых глазах.

— Годы клонят меня к земле, Арики, но я помню, каким молодым и сильным я был. Вот отметины обряда посвящения, а вот следы от ударов врагов. Их на моем теле больше, чем звериных следов на свежем снегу. Я ненавижу Виннета-ка, потому что он ставит под сомнение власть шаманов и потому что он заключил союз с пришедшими с моря белыми людьми. Моя власть не так велика, как твоя, но я чутко прислушиваюсь к голосу Великого Духа. Не отбрасывай меня с презрением, как изношенный мокасин, Арики.

— Мой язык обогнал мою мысль, Вабаш. Мы следуем одним путем, и я почитаю тебя в своем сердце, как сын чтит своего отца.

Однако в глубине души великий колдун Арики, 'Тот, кто носит рога', считал, что старый шаман несет вздор и что пора ему оставить на земле свою бренную оболочку и отпустить свою свободную и облегченную душу в богатые дичью прерии невидимого мира. Изношенный мокасин! По правде говоря, образ был точным!

После, в ожидании Нацунка, Арики закончил рисовать на своей левой щеке круг из четырех священных цветов, представлявших одновременно четыре стороны неба и торжество героев. Красный, что пылает в зарю на востоке; зеленый, приносимый с юга теплым ветром прерий; белый — коготь севера, и желтый, сияющий на западе при заходе солнца.

Лейф и его проводник добрались до плато. Несколько березовых рощиц вырисовывались темными пятнами на фоне серовато-бледного снега. Путники поднимались вверх с самого утра.

Усталость давила Лейфу на плечи и острой болью отдавалась в пояснице. Он пристально, до боли в глазах, вглядывался во мрак. Не приведет ли их это восхождение от плато к плато к самим облакам, клубившимся у верхнего гребня?

Пурпурное Облако с необычайной легкостью передвигался в полутьме. Его шаг сохранял прежнюю уверенность, а тело — гибкость.

Луна соскочила с ложа облаков, круглая и рыжая, как свернувшаяся в клубок белка, и холодный свет внезапно отшлифовал выступы, подчеркнул шероховатости плато.

Пурпурное Облако остановился, поднял лицо к звездам. Он принялся громко взывать к Великому Духу.

— Небесный вождь, повелитель луны и звезд, убери с моей дороги злых духов тьмы. Я пред очами луны, а мне следовало быть под покровом шатра. Но если ты велишь, злой дух не посмеет явиться.

Потрясенный Лейф затаил дыхание. Была в этой простой молитве горячая вера. Скрелинг обращался к духу своего бога с уверенностью, что его услышат. Викинги более вольно общались с Одином, Тором и Фрейей, и их просьба о помощи больше напоминала сделку, чем молитву. «Благоприятствуй мне в походе, и я дам тебе быка!» При этом они отваживались оспорить сделку или урезать стоимость подношения, если боги прикидывались глухими или плохо справлялись со своей задачей.

Пурпурное Облако взял горсть снега, потер им глаза, рот и уши и призвал своего спутника сделать то же самое. Теперь они увидят лишь то, что должно быть увидено, скажут лишь то, что должно быть сказано, услышат лишь то, что должно быть услышано!

И первый раз за все утро Пурпурное Облако заговорил.

— Мы обогнули гору. Стоянки племен на другой стороне склона. Так мы попадем на седьмое плато, где Виннета-ка нашел защиту у Великого Духа.

Тогда Лейф задал, в свою очередь, вопрос, мучивший его с момента встречи со скрелингом:

— Почему ты спас моего сына, Пурпурное Облако? Ведь Иннети-ки и ребенок стали жертвами ненависти колдунов. А ты сам не боишься?

— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной.

Он ронял слова глухим голосом, неторопливо.

— Мой отец О-Ке-Хе говорил со мной. И он сказал мне: «Не позволяй ни голоду, ни холоду, ни боли, ни страху перед ними, ни острому зубу опасности, ни челюсти самой смерти мешать тебе вершить полезные дела…» Вот почему я исполнил волю Иннети-ки.

Лейфу показалось, что сын народа Лисицы не все ему сказал, но время для объяснений было совсем не подходящее. Они вновь пустились в путь, пересекая плато по диагонали. Медная палица, как шишка на снегу, блестела на бедре у Пурпурного Облака.

Две небольшие напуганные крысы выскочили из пня и бросились наутек.

Путники пересекли медвежью тропу.

— Медведю следовало бы спать в это время года, — прошептал Лейф.

— Порой злые духи принимают образ медведя, — сказал Пурпурное Облако.

Они стали карабкаться по неровному склону, который вел к верхнему плато. На гребне плато их охватила дрожь от ледяного дыхания облаков, проносившихся у самой земли.

Пурпурное Облако приложил палец к губам и долго вслушивался в ночные звуки.

У Лейфа застучала кровь в висках. Лишь несколько полетов стрелы отделяли его от любимой Иннети-ки. Скрелинг подал знак рукой двигаться вперед.

Они прошли между горками из камней и земли, там и сям разбросанными по плато. Большинство этих холмиков не превышали человеческого роста, но некоторые достигали высоты двух копий. Поднятые камни были испещрены знаками и фигурами, напоминавшими норманнские руны.

Пурпурное Облако то и дело останавливался, чтобы послушать тишину. Раза два-три он, похоже, колебался. Лейф шел за ним на расстоянии вытянутой руки. Строгий профиль скрелинга не выдавал никаких чувств, но правой рукой Пурпурное Облако нервно похлопывал по скале, на которую опирался. Как тени, скользили они от одного захоронения к другому.

Наконец, сын Лисицы обернулся к Лейфу, и на миг его каменное лицо озарилось улыбкой. Впереди них на расстоянии двух полетов стрел была стоянка манданов. Лейф узнавал сделанные из ветвей конические хижины, покрытые волчьими, медвежьими, лосиными шкурами, и расположенные концентрическими кругами хижину вождя — самая высокая и увенчанная деревянным изображением бога-лосося, она находилась на внешнем круге, ибо закон манданов гласит, что вождь, в случае нападения, должен первым встретить врага. Входные отверстия хижин, защищаемые подбитыми шкурами деревянными решетками, выходили все внутрь круга.

Лейф увидел также рядом с хижиной Виннета-ка вигвам Иннети-ки.

Он было рванулся туда, но Пурпурное Облако удержал его и резко привлек к себе.

Две непомерно длинные тени легли на снег перед самым убежищем Виннета-ка.

Пурпурное Облако, как обычно, спустил по руке лук, который носил на плече.

Тени обогнули хижину, и вот появился скрелинг; он не принадлежал к племени манданов. В закрученных на макушке волосах торчали ивовые палочки.

Сердце Лейфа замерло.

Следом шел второй скрелинг, который нес на руках безжизненное тело Иннети-ки; лицо его было скрыто под маской.

Длинные распущенные волосы молодой женщины волочились по земле, а ее лицо в резком свете луны казалось белым, как снег.

Пурпурное Облако схватил викинга за руку и заставил его отступить за пригорок.

— Следовать за ними, незаметно, — сказал он. — Кровь не должна пролиться на плато Великого Духа… Речной Птице грозит смерть.

Голос его был суров, а в его словах проглядывала ненависть, как подводные камни на порогах.

— Я люблю Речную Птицу, как сестру. Да, я люблю ее, как… Пойдем за ними до края плато.

Так вот, значит, в чем была тайна сына Лисицы. Он любит Иннети-ки… Но тогда разве не должен он испытывать к Лейфу ожесточенную неприязнь? Впрочем, сейчас это не имело никакого значения!

Не говоря ни слова, они описали широкую дугу, скрываясь за горками. Затем Пурпурное Облако сделал крюк вправо. Он хотел отрезать дорогу похитителям.

Они двинулись вдоль стенки в два-три фута высотой. Местами глина, казалось, была инкрустирована раковинами и костями людей или животных. Так они сделали еще шагов двести.

Скрелинг остановился. Он опустился на колени в снег, положил стрелу на лук. Глаза его блестели, как глаза голодных волков, изготовившихся к нападению на жертву.

Они догадались о приближении людей по лёгкому скрипу мокасин.

Лейф испытывал страстное желание сразиться лицом к лицу, видеть, как глаза врага закатываются от ненависти и страха. Только трусы похищают женщин и детей под покровом ночи. «Позор тому, кто перешагивает через тело своего врага потому, что боится железа его меча», — гласит сага о Вольсунгах.

Тени похитителей мелькнули у гребня стены над головами викинга и Пурпурного Облака.

Лейф только этого и ждал. Он сорвал с пояса своего спутника медную палицу, выпрямился и одним прыжком перемахнул через насыпь.

При виде этого призрака, возникшего из ночи и снега в свете большой луны, оба скрелинга замерли. Шагавший впереди выпустил из рук тело Иннети-ки. Лейф дал ему время схватить палицу. Второй бросился наутек вниз по склону, издавая жалобные и полные ужаса «Хо-о-о!» Он не успел скрыться за скалами, которыми был усеян склон. Стрела Пурпурного Облака прервала его бег. Он рухнул на колени, и его лоб с гулким звуком ударился о затвердевший снег.

Первым же ударом Лейф ранил скрелинга в плечо, тот зарычал и запрыгал словно в дикой пляске. Викинг не понимал проклятий, которые скрелинг изрыгал скороговоркой, но догадывался об их смысле. Краснокожий призывал на него гнев Великого Духа.

Дважды палицы скрестились, и Лейф всей рукой до самого плеча ощутил ярость удара. Мистическое возбуждение овладело скрелингом. Он исходил пеной, как доведенный до исступления берсерк, и это смятение чувств удесятеряло его силы. Лейф не мог медлить.

Скрелинг отступил на несколько шагов, затем ринулся на викинга.

Лейф ловко уклонился и взмахнул палицей, когда противник проносился мимо него. Удар был сильный и точный. Кости черепа треснули…

Скрелинг больше не шевелился. Маска, украшенная иглами дикобраза и ярко-красными волосами, символизирующими красные проходы, по которым проникает дыхание жизни, скатилась на землю и лежала там жалкая и смешная.

Струйка крови стекала с виска вдоль щеки и смешивалась с красками.

Оставив труп, Лейф склонился над Иннети-ки, завернул ее в свою кожаную безрукавку. Когда он распрямлялся, то встретился взглядом с Пурпурным Облаком. Он прочел в его глазах ощущение несказанного ужаса. Сын Лисицы узнал мертвого.

— Арики, великий колдун, «Тот, кто носит рога»… Пролилась кровь шамана, а кровь вызывает кровь…

Он испустил душераздирающий крик, в котором смешались его страх и древний ужас, связанный с особою великого колдуна, и умчался, похожий на ночную птицу, подхваченную бурей, — расставив руки крестом и заклиная орду высвободившихся злых духов.

А Лейф остался стоять, прижимая к груди хрупкое тело Иннети-ки, — озадаченный, заблудившийся в вихре мыслей, которыми уже не управлял… Почему пролитая кровь вызывает другую кровь? Разве не спасая жену, он сделал это?

Дружеская рука легла ему на плечо и вернула к действительности.

— Сын мой!

— Виннета-ка!

В лунном свете заостренное лицо вождя манданов приобретало таинственную мягкость.

— Иннети-ки, — сказал Лейф.

И это простое слово объясняло его присутствие и раскрывало суть драмы.

Виннета-ка кивнул головой, как будто он уже обо всем догадался.

— То, что произошло, должно было случиться, Лейф. Ты убил колдуна, а Пурпурное Облако сразил Нацунка, вождя народа Тетивы. Я все видел… И если бы тебя здесь не оказалось, я бы сам нанес удар «Тому, кто носит рога».

— Иннети-ки, — повторил Лейф…

— Колдун проник в ее хижину, как вор. Колдун знает травы, один запах которых погружает в сон. Потерпи. Иннети-ки придет в себя, она как будто очнется ото сна… Что ты сделал с совенком?

— Омене-ти сейчас спускается вниз по реке. Он несет маленького Эйрика в Дом в Кросснессе к Эйрику Рыжему.

— Тогда все хорошо. Великий Дух, повелитель облаков, распутывает самые сложные клубки.

— Значит, это правда, что кровь вызывает кровь, Виннета-ка?

Тонкие губы мгновенно растянулись в улыбке.

— Кровь вызывает кровь, но, возможно, было необходимо, чтобы на плато облаков пролилась кровь. Теперь все ясно, и дорога, которую избрал мой разум, прямая, как древко копья. Возвращайся в хижину и оставайся подле Иннети-ки. Не пропусти ее первую улыбку при пробуждении.

Лицо Виннета-ка выражало странную умиротворенность.

— Иди. Я подежурю здесь до утра. Полезно кому-нибудь остаться подле мертвых. Иди, сын. Что произошло — о том нечего сожалеть. Как не следует жалеть о том, что еще произойдет.

Лейф стоял перед ним, как будто ждал, что Виннета-ка сейчас откроет ему смысл своих пророческих фраз, но маска невозмутимости вновь легла на лицо вождя.

Глава IX

Вот уже полдня «Большой змей'» поднимался вверх по течению между застывшими в зимнем оцепенении берегами.

По обе стороны реки вода на двадцать пять — тридцатьшагов в ширину была скована льдом. Льдины медленно плыли по течению.

Эйрик, дядя Бьярни и Тюркер, во подбородок закутавшись в меха, стояли наверху возле носовой фигуры.

— Клянусь стаей Одина, искать Лейфа в этом краю то же самое, что искать наконечник стрелы в снегу, — проворчал франк. — Холод пронизывает этот плащ, как шумовку.

— Будем плыть вверх по реке два дня, — заметил Эйрик тоном, не допускавшим возражений. — Мы обещали Скьольду привезти его брата. Если что и заставит нас отступить, то только не холод.

Дядя Бьярни умерил пыл викинга.

— Холод — нет, Эйрик. А вот незнание той страны, в которую мы вступаем, — да.

— Сначала два дня будем плыть по реке. Дейф и Омене-ти обязательно оставят какие-нибудь следы, и мы встретим скрелингов, которые что-нибудь расскажут.

Вновь воцарилось молчание, и каждый погрузился в свои мысли. Эйрик знал, что Бьярни прав. Нельзя было не признать, что этот Винеланд им не поддавался. Высадившись в Гренландии, они увидели страну, похожую на Исландию, страну без тайны, со знакомыми пейзажами. Здесь же все было безграничным, безмерным. Реки, леса, расстояния. А что они знали о людях? Ничего или почти ничего. Даже Виннета-ка и его соплеменники, принявшие их с таким благородством, были неприступны, как скалы. Лейф и, возможно, Тюркер сумеют когда-нибудь проникнуть в секреты умов и сердец скрелингов, ну а пока…

— Лейф отважился, — выпалил Эйрик.

— Лейф сейчас в возрасте всяческих дерзаний, Эйрик…

— Мне не нравится, когда ты так говоришь, Бьярни Турлусон. В тебе как будто что-то надломилось.

Тюркер, потеряв интерес к разговору, машинально следил за берегом… Вдруг он прищурился.

— Как будто бы лодка на реке. Пока это всего лишь точка.

— Какое-нибудь бревно несет течением, — поправил его дядя Бьярни.

Тем не менее, снедаемые ожиданием, они оставались возле борта. Вскоре последние сомнения исчезли. К ним плыла пирога скрелингов. Они отчетливо различали стоявшего на колене гребца.

Человек поднял руку, приветствуя их.

Тюркер первым узнал Омене-ти. Викинги переглянулись, встревоженные. Неужели с Лейфом случилось несчастье?

Расстояние, разделявшее дракар и лодку, быстро сокращалось.

Дядя Бьярни приказал убрать парус. «Большой змей» принялся дрейфовать, и скрелинг пристроился к левому борту.

На дне пироги, под медвежьей шкурой, что-то шевелилось. Очевидно, какой-нибудь раненый зверь!

— Хо-о-о, Омене-ти! Что ты сделал с Лейфом Турлусоном?

— Хо-о-о, Тюркер!

Оставив вопрос франка без ответа, Омене-ти бережно приподнял медвежий мех, и изумленным взорам викингов явился маленький Эйрик. На ребенка дохнуло холодом, и он заплакал.

— Лейф сказал мне: «Ты передашь карапуза в руки отца викингов».

У Эйрика Рыжего сдавило от волнения горло, но он и не думал скрывать своего смятения. Он неловко взял бесценный сверток, что протягивал ему Омене-ти.

— Ты — сын Новой Земли, Эйрик, сын викингов и скрелингов. Пусть боги обеих рас одарят тебя доблестью и честью.

Он высоко поднял ребенка в холодном свете, омывавшем реку.

— Человечек, жизнь открывается перед тобой, как нетронутое снежное поле.

Викинги втащили пирогу на борт «Большого змея», и Омене-ти стал рассказывать Тюркеру о встрече с Пурпурным Облаком и о том, как Лейф отправился в лагерь шаванос. Тюркер переводил для всех, и его рассказ принимал вид эпической песни.

— Пурпурное Облако просит, чтобы ни один викинг не пошел по следам Лейфа, ибо гнев красных богов будет ужасен. И такова же и воля Лейфа.

Эйрик Рыжий слушал, ничего не говоря. Он по-прежнему держал в руках сына Лейфа, который жалобно всхлипывал.

— Совенок голоден, — сказал Омене-ти.

— Омене-ти думает, что сын Лейфа голоден, Эйрик Род, — эхом отозвался Тюркер.

Ситуация оказалась настолько забавной, что большинство мужчин разразилось хохотом. Отправляясь по реке, викинги совсем позабыли о кормилице…

— У нас только рыбные катыши, — вздохнул Эйрик.

Омене-ти вынул из своего колчана коричневатый корень, тщательно его очистил.

— Совенок не будет голоден… Я знаю, как его накормить.

Эйрик с сожалением отдал ребенка скрелингу.

— Клянусь Тором, сын Лейфа не может долго питаться кореньями. Нужно возвращаться в Кросснесс.

Дядя Бьярни кивнул в знак согласия головой.

— «Герой один ушел к холму, опередив свою судьбу, бессильны люди, все отныне принадлежит богам». Так говорится в висе о Ньяле Сильном (Главный герой исландской «Саги о Ньяле».), а Лейф похож на Ньяла Сильного.

Гребцы по приказу старшего налегли на весла, и «Большой змей» величественно развернулся.

Маленький Эйрик заснул под скрип уключин. А Омене-ти, присев на корточки и полуприкрыв глаза, неподвижно замер возле мехового ложа, но дух его блуждал по заснеженным холмам, куда повел Лейфа Пурпурное Облако. Может быть, душа Омене-ти, близкая к изначальным явлениям, улавливала таинственные призывы, в которых было противостояние вечно борющихся сил жизни и смерти.

Ибо в тот самый момент Виннета-ка, вождь островных манданов, знал, что он скоро умрет, чтобы племя его могло беспрепятственно продолжить путь по реке.

Барабанный бой глухо передавался от плато к плато. Одно лишь Поле Снегов оставалось безмолвным с тех пор, как Виннета-ка и шесть его воинов спустились на нижнее плато, чтобы отдать великому вождю шаванос тела колдуна Арики и вождя Нацунка.

Виннета-ка надел свою обрядовую рубаху, сшитую из четырех лосиных кож, украшенных горностаевыми хвостами, с отворотом, вышитым иглами дикобраза — знак его подвигов; он собрал у себя в хижине свою дочь Иннети-ки и главных членов племени и долго с ними говорил. Затем, безоружный, он стал во главе похоронного шествия.

Четыре мандана несли на переплетенных ветвях тела Арики и Нацунка, укрытые еловыми лапами.

Пока мужчины и женщины племени могли видеть кортеж, они оставались безмолвными, но стоило лишь последнему носильщику скрыться за скалами, как они дали полную волю своему горю. Кровь пролилась на плато, и Виннета-ка намеревался пойти на смерть. Этого самопожертвования требовал обычай. Похитив Иннети-ки, великий колдун и Нацунк преступили закон. Отдав себя под покровительство Великого Духа, манданы становились неприкасаемыми. Действуя, как жалкие воры, Арики и Нацунк оскорбляли Гитчи-Маниту. Значит, поразившие их удары исходили от самого Гитчи-Маниту, и неважно было, чья рука их нанесла. Однако эти два мертвеца не стирали великой распри, противопоставлявшей шаманов и часть вождей народу манданов, заключившему союз с викингами.

Перед О-Ке-Хе, верховным вождем шаванос, Виннета-ка поведет такую речь: «Кровь пролилась по моей вине. Взамен я предлагаю тебе свою кровь, чтобы не распался союз племен. Ценой крови примирятся все враждующие».

Когда Иннети-ки вошла в хижину, Лейф, по серьезному выражению ее лица, понял, что происходит нечто чрезвычайно важное.

— Иннети-ки, это я ударил колдуна, и я один отвечаю за все.

— Люди ни за что не отвечают, Лейф. Один Гитчи-Маниту ведает, что должно произойти. Так говорил мой отец старейшинам племени. Еще он сказал: «Викинги должны жить бок о бок с манданами, и цена такого союза стоит того, чтобы я спокойно пошел на смерть».

— На смерть? Виннета-ка идет на смерть? Такого не может быть, Иннети-ки.

Лейф в смятении прижимал к груди жену. -

— Наши обычаи — не твои обычаи, Лейф! Мой отец ведает знак мудрости, и он выбрал смерть на благо своего народа и на благо викингов. Колдуны будут удовлетворены, когда моего отца привяжут к столбу пыток.

— К столбу пыток! Но Виннета-ка невиновен! Это я ударил колдуна в маске, а Пурпурное Облако пронзил своей стрелой другого человека.

— Арики и Нацунк заслуживали сотни смертей, Лейф, поскольку они пренебрегли законом. Но я тебе еще раз говорю, что пройдет много времени, прежде чем ты станешь думать, как мы. Виннета-ка идет на мучения не как преступник, а как герой, и его смерть будет почитаема всеми — манданами и людьми Баашимуна, как народом Тетивы, являющимся племенем Нацунка, так и народом Выдры, народом южных людей Навена-на и странствующим лесным народом База-Венена — ибо кровь Виннета-ка смоет все проклятья и развеет злобу. Это так, Лейф! Мой отец умрет, но он станет сверкающей звездой на небе Гитчи-Маниту.

Слезы текли по щекам Иннети-ки, но держалась она прямо, гордо вскинув голову. Никогда она не была так прекрасна…

— Лейф! Лейф! Виннета-ка умирает, чтобы мы могли жить в мире… Он расскажет О-Ке-Хе Мудрому, а тот — остальным вождям и колдунам. Так все воины племен узнают, что сам Гитчи-Маниту взял тебя за руку, чтобы отвести к нам. Пурпурное Облако сумеет промолчать.

Лейф взял в свои ладони руки Иннети-ки.

— Я не понимаю всего, что ты сказала, но думаю, что Виннета-ка получит право жить среди доблестных воинов в невидимом мире, где Тор награждает героев. И викинги Кросснесса не похоронят память о нем.

Барабанная дробь на нижнем плато участилась. Иннети-ки прислушалась.

— Это песнь смерти бьет по барабанам колдунов, — выдохнула она.

— Я хотел бы поговорить с великим вождем О-Ке-Хе, с колдунами, с племенами, — не сдавался Лейф. — Виннета-ка не должен умереть.

— Теперь уже слишком поздно, Лейф. Шаманы воспевают свою победу, но Виннета-ка счастлив. Он умрет перед собравшимися людьми, как полагается, без единой жалобы… Лишь манданы не смогут присутствовать при его конце, так как обычай требует также, чтобы смерть пришла за героем, когда он вдали от своих людей. Виннета-ка будет до конца противостоять своим врагам, колдунам, но его смерть имеет другой смысл — навечно скрепить союз викингов и речных манданов.

Только тогда Иннети-ки заплакала, не пытаясь скрыть своих слез.

Теперь барабаны смолкли.

Виннета-ка находился в центре просторной поляны на первом плато. Вабаш, колдун племени Баашимуна, связал ему руки и щиколотки, а узкий кожаный ремень, проходивший посередине тела, символически прикреплял его к столбу.

Воины народа Тетивы, племени Нацунка, разожгли большой костер из хвойных ветвей.

В зарождающихся сумерках Виннета-ка видел, как пляшут отблески костра на разрисованных лицах, притиснутых друг к другу, как маисовые зерна в початке. Вожди племен окружили О-Ке-Хе, который надел большой военный убор, чтобы при всех воздать должное человеку, собиравшемуся умереть. Вожди народов Медведя, Лани и Черепахи последовали примеру О-Ке-Хе. Вабаш и шаманы, в обрядовых масках, стояли плотной группой справа от вождей. С левой стороны теснились молодые воины из племени Нацунка и племени Арики, которым вменялось в обязанность наносить удары осужденному. Позади, на десятки и десятки рядов в глубину, толпились люди из различных племен.

Поляна была слишком маленькой, и в тени деревьев Виннета-ка смутно различал тех, кто пришел слишком поздно и не смог найти себе места. Были там лица друзей и лица врагов, но в тот момент это не имело значения. Важно было одно — чтобы выжило племя манданов и сохранился союз, заключенный с викингами.

Виннета-ка испытывал некоторую гордость оттого, что выиграл эту двойную партию. Он отказывался даже думать о цене победы. Он мог уходить из жизни со спокойным сердцем. Все было в порядке. Иннети-ки и Лейфу ничто не угрожает.

Враждебно настроенные колдуны и вожди, даже Вабаш, даже Касве, не осмелились торговаться, когда он с пренебрежительным спокойствием предложил свою жизнь. На памяти людей никогда вождь не приносился в жертву Великому Духу.

— Какую смерть ты выбираешь? — спросил Вабаш.

— Мне все равно. Ты прекрасно знаешь, что я сумею умереть мужчиной, какой бы ни была моя смерть.

Он не боялся боли и был уверен, что его постоянный соратник О-Ке-Хе сумеет избавить его от позорного конца.

Прежде чем выйти из хижины О-Ке-Хе, он попросил день на то, чтобы подготовиться к смерти. Его первой заботой было отправить сопровождавших его людей обратно на Поле Облаков…

Затем он направился к потоку, который не завалило снегом, и искупался, чтобы очиститься. Белый свет на востоке указывал на положение солнца. Виннета-ка мылся долго, не обращая внимания на мороз. Затем он тщательно оделся и остался стоять лицом к востоку, предавшись спокойным раздумьям. Он обращался к воде и снегу, к резкому северному ветру, к духу животных, живущих в лесу и в реке, и это было его человеческим прощанием с самим Гитчи-Маниту, небесным вождем.

— Слушайте все: вы, птицы воздуха, и вы, хозяева леса, и вы, рыбы реки, и ты, солнце, и ты, свет, я дарю вам свою жизнь…

В середине дня он вернулся в хижину О-Ке-Хе, и очень пожилая женщина, жена самого вождя, тщательно разрисовала его лицо и туловище чередующимися красными и желтыми линиями — мужскими цветами, прославляющими силу и мужество. Закончив, женщина удалилась, и Виннета-ка посетил вождь О-Ке-Хе в сопровождении своего сына Пурпурное Облако.

— Ты будешь гореть в памяти народа шаванос, как костер на вершине горы, — просто сказал О-Ке-Хе. — Ты сделал то, что должно было быть сделано.

Больше о предстоящем вечером ритуале они не говорили. Позже Пурпурное Облако осмелился задать вопрос:

— Желает ли чего-нибудь мой отец Виннета-ка?

— Мне больше нечего желать, Пурпурное Облако.

Оба шаванос вышли, и до вечера Виннета-ка оставался один.

Когда первая звезда засверкала на небе, он обнажил грудь и сам отправился к месту казни.

Теперь он смотрел на эти волны лиц безразличными глазами. Впрочем, он едва ли ощущал их присутствие. Его дух был в другом месте, на реке — колыбели племени. Он проплывал над лесистым островом, задевая на лету уток и цапель, он проносился прямо над верхушками берез и кленов, коршуном парил над вечностью серых вод, куда с приливами заходили одни и те же течения. Барабанной дроби Виннета-ка почти не слышал. Его слуха не достигали и вопли воинов Нацунка, которые встали и, изображая нападение, потрясали копьями и дубинками. Он даже не повернул головы в сторону колдунов, изрыгавших проклятья, бросавших их, как камни.

Вабаш подзадоривал воинов народа Тетивы, которые в адском хороводе кружили вокруг невозмутимого пленника. Пламя костра, куда постоянно подкладывали ветки, отбрасывало резкие тени на полуобнаженные тела, разрисованные в цвета войны, и вспыхивало молниями на наконечниках копий и медных дубинках.

В ярком свете вырисовывался высокий силуэт Виннета-ка. Его заостренное лицо выражало высокомерное спокойствие, которое, должно быть, внушало почтение воинам; много раз уже копья и палицы угрожали его голове и груди, но первый удар так и не был еще нанесен.

Его дух проходил сквозь облако, достигал высот, где летают орлы. Выше, еще выше…

Он почти не услышал пронзительного крика Вабаша, призвавшего колдунов броситься на жертву. Все же инстинкт подсказал ему, что смерть впивается в него своими когтями, и огонь копья пронзил ему грудь.

Маски колдунов закачались перед его утомленными глазами. Боль осаждала со всех сторон. Двадцать человек, один за другим, нанесли ему удары. Кровь текла рекой из ран, и последней была мысль об этом дожде из его крови, который благотворной росой выпадет на его народ. Грудь и голоса склонились вперед.

О-Ке-Хе подошел к столбу пыток.

— Он умер, и его душа отлетает в рай храбрецов. Пусть его тело отнесут ко мне в хижину. Завтра в присутствии всего своего народа он будет погребен в кургане плато с почестями, полагающимися вождям, достойно прожившим свою жизнь.

Затем он повернулся к группе Вабаша и шаманов.

— Вабаш, отныне ты — великий колдун. Не забудь, что самопожертвование Виннета-ка уничтожило все распри и что пришедшие с моря викинги должны жить в мире на реке. Ты передашь это шаманам и вождям племен, последовавших за Арики, «Тем, кто носит рога».

Последняя вспышка костра осветила лицо старого мудреца.

— Вабаш, ты знаешь, что именно я должен отдать тебе священную палицу, в котором смешивается красный волос жизни и белый волос мудрости. Это бесценный трофей, и много есть колдунов, завидующих тебе.

И Вабаш, который принадлежал к племени Красных Ив — людям осмотрительным и ловким, -понял, что лучше проявить покорность…

Глава X

Десять лунных месяцев прошло со времени возвращения Лейфа и манданов на реку, и в памяти уже стирались празднества, которыми было отмечено вхождение викинга и Иннети-ки в Длинный Дом в Кросснессе. Маленький Эйрик спал в своей резной колыбели под двойным покровительством белой совы и бога-лосося, когда его родители пересекли порог большой горницы, устланной еловыми ветками, благоухавшими смолой.

В ту ночь костры на мысе горели до рассвета, и островные манданы ответили на веселье Кросснесса другими кострами; в тумане они напоминали брошенные на реке головни.

Несмотря на усталость после путешествия, Лейф вынужден был удовлетворить любопытство викингов. Дядя Бьярни, Тюркер, Скьольд, Рунн Ирландец и все остальные, кто, начиная с Исландии, связал свою судьбу с Эйриком Рыжим, жадно слушали, как Лейф вспоминал их совместное с Пурпурным Облаком восхождение к облакам, встречу с похитителями на плато мертвых, где бродит тень Великого Духа, свой поединок с колдуном и, наконец, самопожертвование Виннета-ка.

— В то время, как заходило солнце, яростная барабанная дробь поднималась до последнего плато, где манданы молили своих богов дать Виннета-ка мужество достойно умереть. Позже Пурпурное Облако, сын великого вождя О-Ке-Хе, Мудрого Филина, открыл мне, какими были последние мгновенья Виннета-ка. Ни один стон не сорвался с его губ.

— Он умер, как Рагнар Кожаные Штаны перед нортумберийскими англами, — сказал дядя Бьярни, чувствовавший, как созревает урожай новой поэмы. — Вспомните, викинги, предсмертную песнь Рагнара!

Возвышенный житель блаженных жилищ,

Я скоро вкушу напитка богов!

Дни моей жизни прошли, ускользая!

Падаю я, но смеюсь, умирая!

Восторг переполнял скальда. В него вселились боги, они воодушевляли его.

— Песнь о Винеланде была лишь первой частью помты, о которой я не подозревал. Но вот уже песнь ширится, она наполняется шумом ветра, леса, моря. Вот она уже душит меня и вынуждает меня кричать…

Он потянулся, напрягая грудь, как будто ему не хватало воздуха.

— Я ношу в себе сагу… большую сагу о Лейфе… Она бежит, как река по необозримым просторам.

Тогда Эйрик Рыжий, Скьольд, Тюркер, Рунн Ирландец и все остальные встали, и рога с пивом стали передаваться из рук в руки.

Голос Эйрика возобладал над шумом.

— Я пускаю по кругу свой первый рог в честь северных богов и в честь духа вождя Виннета-ка. Викинги, выпьем во славу Лейфа Турлусона и великой саги о Винеланде. После эйсмоната и таумоната, месяцев льда, придет блидемонат, месяц цветения. Нам предстоит возвести в Кросснессе амбары и дома. Нам предстоит собрать урожай дикой пшеницы, которая походит на рожь и произрастает по берегам реки на мили и мили вокруг. Нам предстоит загрузить наш корабль кленовыми, березовыми и сосновыми бревнами. Так Кросснесс станет житницей Гренландии.

— И вино, вино! Ты забываешь о вине, Эйрик Род! На десятом месяце давильни обагрятся соком.

И Тюркер прыгал с одной ноги на другую, как будто он уже топтал полный чан собранного винограда.

— Нужно будет построить дракар, — сказал Лейф.

— Самый большой дракар, который когда-либо видели на море, — ответил Эйрик.

Тюркер весело подмигнул одним глазом.

— Но кто же захочет повести эти корабли в Гренландию? Значит, ты, Эйрик Род, думаешь, что наберешь команду, чтобы вернуться в Восточный поселок! Кто же окажется настолько безумен, что покинет эту чудесную страну!

— Это мы обсудим позже, Тюркер. Те, кто захотят остаться в Винеланде, выскажут это, когда наступит время. Что до меня, то я говорю ясно: когда наступит время умирать, шести футов гренландской земли мне будет достаточно. Что об этом думаешь ты, Скьольд, ты, кому Бьорн Кальфсон завещал мудрость?

Скьольд не отвечал. Он смотрел на Иннети-ки, которая была прекраснее огня и снега, и, наконец-то, понимал, почему его брат Лейф не чувствовал себя чужим на этой земле.

Да, шесть лунных месяцев истекли с той ночи!

Снег давно растаял, выпустив на свободу подпрыгивающие ручьи. По реке к нерестилищам неисчислимыми стаями поднялись весенние лососи. Лес огласился трубным зовом оленей и шумом от их поединков и поединков лосей, Черные медведи, покинув зимние пещеры, разбрелись по подлеску, а бобры вновь взялись за работу землекопов и лесорубов.

Напряженная жизнь оживила берега и тростниковые поросли, где весь долгий день раздавался шум крыльев взлетающих или садящихся уток, гусей, цапель. Выдра отнимала лосося у орлана, нутрия нападала на заснувшую под водой форель, а серый медведь, устроившись на плоском камне, когтями рвал нутрию на куски. Жизнь торжествовала во всех ее проявлениях.

Поселенцы Кросснесса работали целыми днями. Эйрик сказал правду. Блидемонат, время цветения, оказался месяцем крупных начинаний. В спокойных водах под Кросснессом был заложен дракар. С рассвета до наступления сумерек по реке разносился стук топоров и скрежет пил. Сам великий викинг руководил работами. Этот дракар на тридцать пар весел, говорил, станет его последним судном.

В начале весны низкие луга, окаймлявшие реку вверх по течению от Кросснесса, ощетинились тысячами и тысячами нежных копий. Поднималась дикая пшеница, и сильные ростки обещали хороший урожай. Три новых амбара обступили дом Лейфа.

Тюркер следил за «холмами зеленых листьев». В двух днях ходьбы к югу от Кросснесса он открыл новые склоны с виноградниками, и, когда он вернулся, лагерь огласился его радостными возгласами.

— Тор меня щедро одарил, если только это сделал не Великий Дух скрелингов. Я прошагал полдня по виноградникам. Листья доходят уже мне до колен. Никогда столь сладостная музыка не баюкала моих ушей. И когда я очутился на гребне, я увидел перед собой другой холм, зеленый от молодых побегов. Тогда я потерял дар речи.

Затем весна уступила место прекрасному лету, воспламенившему лес и реку.

Скрелинги избрали новым вождем справедливого и рассудительного Ва-Кишолена, который был верным соратником Виннета-ка. Как раз в тот день викинги жали серпами дикую пшеницу на правом берегу реки. Ва-Кишолен в залог дружбы призвал всех мужчин и женщин племени помочь союзникам из Кросснесса.

В течение трех дней более сотни загруженных снопами пирог бороздили реку между лугами и высоким мысом.

В середине третьего дня Иннети-ки, Лейф и Скьольд находились в Длинном Доме, когда вошли обожженный солнцем Эйрик Рыжий и вождь Ва-Кишолен.

Маленький Эйрик играл на медвежьей шкуре, голый, как новорожденный волчонок.

— Скоро вернется последняя пирога, — просто сказал Ва-Кишолен. — Зерновые работы завершены успешно.

Лейф поблагодарил вождя, как того требовал обычай, и повернулся к Иннети-ки.

— Было бы хорошо приготовить большой праздничный обед, Иннети-ки. Скрелинги и викинги собрались бы, как братья, вокруг общих котлов.

Иннети-ки улыбнулась супругу.

— У нас хватит мяса для всех. Виннета-ка, мой отец, хотел бы сесть снами…

Лейф перевел только что сказанное на норманнский язык и добавил для Эйрика и Скьольда:

— Пока мы не можем сделать другого подарка нашим друзьям.

— Это не совсем так, — ответил Скьольд. — Я могу сделать всем бесценный подарок.

— Что ты хочешь сказать?

Скьольд на мгновенье задумался.

— Попрошу вас следовать за мной. Эйрик открыл Винеланд, Лейф открыл скрелингов, Тюркер открыл виноградную лозу, а дядя Бьярни открыл источники саги… И мне нужно было что-нибудь открыть.

Эйрик Род шумно рассмеялся.

— Клянусь Тором, ты меня интригуешь, мастер рун, мы готовы следовать за тобой.

Иннети-ки осталась с ребенком, а Скьольд отвел своих спутников шагов на пятьсот от Кросснесса, к торфянику. Лейф заметил, что вся земля перерыта и что сотни и сотни отпечатков ног перекрещиваются во всех направлениях.

Ва-Кишолен как будто не интересовался своим проводником, а Эйрик ворчал.

— У нас есть дела поважнее, чем месить грязь в этом торфянике. Хо! Скьольд…

Но Скьольд, похоже, не расслышал.

Они дошли до лощины, равномерно усеянной кучками торфа.

— Ты прошелся плугом по этому болоту… Слово Эйрика Рода, ячмень не будет расти в этой гнилой земле, Скьольд.

Подросток нагнулся и, сложив ладони вместе, погрузил их в одну из куч торфа.

— Речь идет о кое-чем поценнее ячменя, Эйрик. Я обнаружил на этом месте болотную руду.

— Железо! — воскликнул Эйрик.

— Да, железо в частицах торфа!

В голосе Скьольда звучала гордость.

— Я лишь следовал наставлениям Бьорна Кальфсона, моего учителя. Видишь, как в земле блестят частицы. Пощупай их пальцами. Это настоящее железо, какое попадается в Исландии. Бьорн меня научил. О! Мне почти не стоило труда. Я воткнул железный стержень в почву и покачал им вот так.

Он изобразил рукой движение туда-сюда.

— Тогда слышно, как руда в частицах шуршит и скрежещет о стержень, как подпилок. Железо, оно тут есть всюду в торфяниках вдоль реки. Его хватит и на стрелы, и на копья, на топоры и на гвозди, на лемеха плугов и на гарпуны. Его хватит и для викингов, и для скрелингов.

Восхищенные, Эйрик и Лейф погрузили в свою очередь руки в торф. Чудесный металл был там, более ценный, чем золото и серебро. Оставалось лишь отделить его ситом от земли…

Лейфу стоило немалых трудов убедить Ва-Кишолена, что из этого торфа выйдет железо и что манданы вскоре получат столько рыболовных крючков, ножей и железных наконечников, сколько захотят. Затем он обнял младшего брата за плечи.

— Скьольд, брат мой, ты займешь теперь важное место в саге викингов, и тебя назовут «великим делателем железа» — jarngoroamaor mikill.

— С завтрашнего дня я начну строить печь из камня и глины, как учил меня мой наставник. И из первого же слитка я сделаю для Иннети-ки двойное кольцо на запястье. Когда «Большой змей» поднимет якорь, я тоже оставлю свой след на новом континенте, и, может быть, вы сохраните память о моем имени.

— Оставайся и живи подле меня, Скьольд, под крышей Длинного Дома.

— Не могу, Бьорн Кальфсон ждет меня в Гренландии. Я еще многому должен научиться, а изучение рун требует неусыпного внимания. Винеланду требуются отважные люди и увлеченные первопроходцы. Что здесь делать мастеру рун?

Глаза его блестели, а насмешливая улыбка смягчала серьезность лица.

— Каждый должен идти дорогой своей судьбы, Лейф. Ты и я, Тюркер и дядя Бьярни. Разве сам Эйрик Род не говорил, что наступит час, когда гренландской земли хватит для его отдыха?

Медленным шагом они поднялись по склону Кросснесса. Лейф шел сзади.

Высоко в небесной лазури неподвижно парил коршун. Не дух ли это Виннета-ка стерег сверху реку?

«Каждый волен идти дорогой своей судьбы», — сказал Скьольд. Лейф ощущал полное единство с этой землей, и огромный, неизвестный мир, окружавший его, не казался ему таким уж опасным. Он заключил союз со скрелингами. Омене-ти, Пурпурное Облако и О-Ке-Хе были его друзьями. На берегах вдоль всей реки до самого озерного края, куда он бесстрашно устремился, остались его следы.

Когда они подходили к плато Кросснесса, из Длинного Дома вышла Иннети-ки, неся на руках маленького Эйрика. Она направлялась к ним сквозь заросли высокой травы. Она смеялась, играя с ребенком, и смех ее каскадами звонких жемчужин далеко-далеко разносился ветром.

От автора

Итак, конец первого тысячелетия нашей эры был очевидцем удивительного завоевания Атлантического океана исландскими викингами. Начиная с тысячного года Западный проход стал дорогой, по которой постоянно ходили высокобортные гренландские корабли. За пятьсот лет до Колумба, признанного всеми открывателя, люди, отплывшие из Восточного поселка, из Западного поселка, из Гардара, ступили ногой на новый материк, позднее названный Америкой, которому они ранее дали название Винеланда. Каким бы странным это ни казалось, но целые столетия мир ничего не знал об открытии викингов. Эта книга — роман, а не историческое исследование, но при описании событий мы оставались верны исторической правде, и не бесполезно довести до сведения наших читателей те документы, которые неопровержимо подтверждают открытие американского материка Эйриком Рыжим и его спутниками.

Первая рукопись, которая об этом свидетельствует, относится к XI веку. Гамбургский монах Адам, перечисляя северные земли, сообщает: «За морем, к западу от Исландии и Гренландии, — страна Винеланд, где растет виноград».

Около 1120 года исландский историк Ари Мудрый пишет, что люди Винеланда за морем такие же, как и люди в Гренландии, и неоднократно упоминает о путешествиях викингов из Гренландии в Винеланд.

Но эти данные остались бы неполными, если бы они целиком не подтверждались сообщениями в двух главных собраниях исландских рукописей XIV века, известных под названием «Книги Хаука» и «Книги с острова Флатей». Эти рукописи содержат записи исландских саг XI веха. Записанные между 1300 и 1380 годами, без малого за два века до плавания Колумба, они являются ключевыми источниками о походах викингов на новую землю. И та, и другая книги повествуют об экспедициях гренландских викингов на запад и об открытии страны, которую они поочередно называли «Хеллуланд», «Маркланд» и «Винеланд» (последнее название удержалось). Эти рассказы разнятся в деталях, например, в «Книге Хаука» проявляется большой интерес к роду Эйрика Рыжего, но в обоих случаях сведения черпаются из одних и тех же источников. Начиная с отъезда из Гренландии и до основания первых колоний в Винеланде нить повествования одна и та же. Сага о Торфине Карлсефни, сага об Эйрике Рыжем, сага о Винеланде являются как бы главами этих хроник и удостоверяют необычайное открытие года 1000.

Но почему этот баснословный подвиг должен был остаться неизвестным средневековой Европе?

Английский историк Чарлз Маршалл Смит, чьи труды авторитетны в данной области, делает в своей книге следующий вывод: «Эйрик Рыжий, Лейф Эйриксон, Торфин Карлсефни жили не напрасно. Они пересекли океан, открыли Винеланд, и с тех пор дальние плавания стали привычными для людей, но для всего своя пора и свой срок под небесами».

Время завоевания «Америки» еще не наступило. Пятьсот лет спустя генуэзский мореплаватель Христофор Колумб и флорентийский географ Америго Веспуччи присвоят себе славу викингов, ее «первооткрывателей».

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

От автора