Вкус запретного плода [Анна Васильевна Данилова Дубчак] (fb2) читать онлайн

Анастасия Орехова Вкус запретного плода

Точно повинуясь чьему-то приказу, действуя не по своей воле, Сергей протянул к Марине руки, обнял ее, привлек к себе и впился губами в трепещущие, ждущие его губы. Несколько мгновений оба не шевелились, они целиком ушли в поцелуй, и не было ни метро, ни мельтешащих вокруг людей, ни троллейбусов, ни трамваев. Глаза у них были закрыты, влюбленные ничего не слышали вокруг, кроме бешеного биения своих сердец.

Часть первая

1

В тихий осенний вечер, в один из тех редких вечеров, когда сквозь красноватое облако смога, постоянно застилающего московское небо, вдруг робко и ненадолго пробивается свет Полярной звезды, а луна прозрачной перламутровой раковиной низко-низко зависает над еще не включенными фонарями, Марина ехала в гости к Валерьяну.

Валерьяну было девятнадцать лет, и для своего возраста он был довольно занятым человеком. Через трое суток на четвертые он сторожил частную автостоянку, а по четыре вечера в неделю, во всяком случае, если верить расписанию, учился на вечернем в университете на филологическом, изучал русский язык и литературу. От армии его оберегал белый билет, хотя и без билета было видно, что Валерьян псих.

Был он сутул, угловат, у него слегка косил левый глаз. К тому же он прихрамывал, правда, Марина никак не могла запомнить, на какую ногу. А еще он писал стихи.

Они познакомились на поэтическом вечере в Некрасовке, где Валерьян вместе с другими начинающими поэтами читал свои творения, а Марина стояла в стайке слушательниц, пестро одетых и безвкусно накрашенных девиц, ничем особенно среди них не выделяясь.

Кстати, Марина косметикой совершенно не пользовалась, а одевалась, как сейчас, — в узенькие синие джинсы и свободный балахон, чаще всего с капюшоном. В таком виде она ходила в школу, и в кино, и в консерваторию, и даже на свидания.

Но в тот день ей все осточертело. День был необычным: на рассвете Марина проводила в Шереметьево свою лучшую, можно сказать, единственную подругу Аню. С Аней они дружили с шести лет, с первого класса, вместе сидели за партой, ни разу не ссорились и почти никогда не расставались, разве что летом или когда кто-то из них болел. И вот теперь Аня уехала. Ее, отличницу, послали на семестр по обмену в Америку. С этим невозможно было смириться, потому что всю жизнь Аня была рядом, с ней всегда можно было перемигнуться, пошутить, на худой конец звякнуть ей по телефону, чтобы посоветоваться. Не было случая, чтобы у Ани не нашлось ответа — своего собственного или позаимствованного из книг.

После Аниного отлета все у Марины пошло наперекосяк. В школу она, конечно, не пошла, хотя самолет улетал в шесть утра и на первый урок Марина спокойно успевала. Но она полдня проревела, уткнувшись в подушку, а вечером с мрачным видом явилась к матери в спальню и потребовала ее косметичку: своей у Марины отродясь не водилось.

Мама обрадовалась: наконец-то ее девочка стала похожей на других, которых она ежедневно встречала на улице. На Марине были черные лосины, черная мини-юбка и шелковая красная блузка, Марина вылила на голову чуть ли не весь флакон маминых французских духов, так что ее длинные и темные, распущенные ради такого случая волосы благоухали на весь автобус, и люди, прижатые к ней в давке, зажимали носы. Марине казалось, что все на нее оглядываются (впрочем, может, так и было), она сутулилась и втягивала голову в плечи.

В тот вечер выступало человек пять-семь поэтов, не больше. Они несли какую-то галиматью, от которой уши вяли. На этом фоне стихи Валерьяна необыкновенно выделялись. Сперва они показались Марине просто набором слов, связанных необычайным, завораживающим ритмом, но постепенно проступили мысли — непонятно, правда, о чем были эти мысли. Наизусть стихи не запоминались, только что услышанные строчки мгновенно улетучивались, но чувство, охватившее Марину, пока Валерьян их читал, осталось с ней.

Читал он довольно долго тихим, как бы бесстрастным голосом. Марина слушала, и сперва ей казалось, что она ничего не понимает, потом вдруг как-то вышло, что кое-что она все-таки поняла, только не в стихах, а в себе, в жизни…

Тоска по Ане, по тому времени, когда Аня была рядом и всегда у нее был ответ на любой вопрос. Одиночество и незащищенность, мгла — и вдруг появился просвет! На душе от этих непонятных стихов стало вдруг так спокойно, точно появился якорь спасения в бурном житейском море. Человек, который пишет такие стихи, должен наверняка понимать многое в жизни!

Когда все закончилось, слушатели ринулись на улицу, в еще теплую осеннюю ночь, но расходиться не торопились. Люди толпились во дворе и в арке у выхода, сбивались тесными группками, все, видно, между собой знакомые, не в первый раз бывали на таких вечерах. Марина про этот вечер узнала в школе, но никого из одноклассников не встретила, вообще ни одного знакомого лица не увидела. Марина стояла у стены, чувствуя себя потерянной в чужой толпе. «Теперь так будет всегда, — с тоской думала Марина. — Ах, Анька, Анька, и зачем же ты уехала?» На мгновение возникла мысль, что, если бы ей предложили поехать куда-нибудь одной, без Ани, она бы наверняка отказалась! Но ей тут же стало стыдно.

Марина в очередной раз тоскливо огляделась и увидела у стены, в двух шагах от себя, понравившегося ей поэта. Он тоже стоял один и курил, пуская кольцами дым.

У него получались жутко смешные колечки, этакие бараньи завитушки: серенькие, как у романовских овец. Марина смотрела, смотрела на них и внезапно рассмеялась. Как же завитушки не вязались с ее тоской, словно они из другой жизни приплыли! Валерьян, услыхав ее смех, поднял голову, посмотрел сначала сурово, обидчиво: что, мол, тут за смешки такие, не над ним ли часом смеются, но, встретив простодушный Маринин взгляд, не выдержал и тоже расхохотался. Но вновь сдвинул брови и с притворной строгостью спросил:

— Может, вы скажете, что вы нашли во мне такого смешного?

Марина от смеха согнулась пополам. Однако надо было что-нибудь ответить! И Марина, собравшись с силами, больно, изо всей мочи ущипнув себя за руку, чтобы не смеяться, с трудом выговорила:

— Колечки! Колечки, понимаете?

— Какие колечки? — не разобрал он поначалу. Но, сообразив наконец, слегка смутился. — Привычка у меня такая. А что, в самом деле очень смешно выходит? — неожиданно забеспокоился он.

— Да нет же! Просто у меня настроение сегодня дурацкое. — Марина как-то сразу угасла. Ей снова вспомнилось утро в аэропорту, долгая, одинокая дорога домой.

— Эй, девушка! — шутливо окликнул он ее. — Что-то вы погрустнели. Не сотворить ли вам еще пару колечек?

— Пожалуйста! — с неожиданным жаром отозвалась Марина. — Только, если можно, целую сотню, а то два колечка слишком быстро растают!

— Ну что ж, сотню так сотню, мне не жалко. А у вас хватит времени на сто колечек? Ведь на это весь вечер уйдет.

— У меня пропасть времени, — храбро солгала Марина. Мама ждала ее самое позднее через полчаса. Но не она ли твердит, что Марине пора повзрослеть?! Правда, было тут и еще одно немаловажное обстоятельство: Марина прекрасно знала, что Аня ее поведение не одобрила бы. Но какая теперь разница? Аня далеко.

— Если вы не возражаете, — говорил Валерьян, — мы могли бы поехать ко мне домой.

— Не возражаю, — важно ответила Марина. Но не выдержала и снова прыснула.

2

Ехать пришлось довольно долго. Марина прикинула, что он живет в противоположном конце Москвы.

Валерьян жил на последнем этаже маленькой пятиэтажной хрущевки. Пока по лестнице заберешься, запыхаешься! Марина разволновалась, что от физических усилий у нее заблестит нос. Но эта мысль, едва возникнув, тут же исчезла, сметенная вихрем совсем других переживаний. Ведь она в первый раз идет в гости к незнакомому человеку!

Небольшая двухкомнатная квартирка, в которой оказалась Марина, поразила ее неухоженностью. Клочья обоев свисали со стен, потолки были грязно-серые, все в потеках и пятнах, паркетины под ногой ходуном ходили.

— Послушайте! — не выдержала она. — Вы один тут живете?

— С бабушкой, — отозвался поэт, который, согнувшись в три погибели, безуспешно пытался нашарить для Марины тапочки. — А, да ладно! — махнул он рукой. — Проходите. Все равно полы Бог знает сколько не мыли.

«Да тут от полов скоро ничего не останется», — мысленно добавила Марина, совершенно потрясенная увиденным, но промолчала. А она-то думала, что поэты творят в уютной благородной обстановке! Впрочем, может, он здесь только живет, а творит где-нибудь в другом месте? На бульвар выходит? Какой тут бульвар рядом? Кажется, Симферопольский? Марина бывала однажды в этих краях, когда приехал в гости из Америки двоюродный брат, которого до того она ни разу не видела. Он останавливался где-то поблизости, у других родственников.

Из кухни выглянула старушка в засаленном халате и стертых шлепанцах на босу ногу.

— Валечка пришел! — обрадованно гаркнула она, да так громко, что Марина невольно прикрыла руками уши. — А у меня уж чаек готов! — радостно громыхала старушка.

— Бабуль, потише, — поморщился Валерьян.

— Как чувствую себя? Да получше уже, получше. С утра сердце кололо, я валидолу под язык положила, и с тех пор как огурчик!

— Зелененький… — обреченно прошептал Валерьян и махнул Марине рукой, увлекая ее за собой дальше по коридору. Марина быстро прошла за ним следом, старушка ее даже не заметила. Может, она к тому же и слепая?

— Внучек, а чаек? — прогрохотало им вслед.

— Бабуль, я у себя попью! — дико проорал Валерьян, и старушка, все-таки расслышав, затихла.

После прихожей комната Валерьяна производила впечатление оазиса. Широкая тахта была покрыта пыльным зеленоватым покрывалом, письменный стол у окна завален книгами и конспектами в мягких, без обложек, тетрадках. На столе стояла лампа с прозрачным зеленоватым абажуром, не выключенная, похоже, со вчерашнего вечера. В дверном проеме виднелась потемневшая от времени круглая деревяшка турника. На стенах повсюду висели книжные полки. Над тахтой — картина, написанная яркой киноварью: странного вида кирпичный дом, пламенеющий в зареве заката, на удивление неуклюжий дом, правое крыло заметно меньше и ниже левого, под косыми окнами — заросли высокой, почти до середины окон, острой рыжей травы, на коньке крыши не то флюгер, не то живой журавль, тоже какой-то изломанный.

Самыми уютными в Валерьяновой комнате были оконные рамы и подоконник. Выкрашенные темно-коричневой масляной краской, издалека они казались некрашеными.

Люстра, вспыхнувшая под потолком, представляла собой старомодную плоскую тарелку, белую, в крупную серую сеточку. Сквозь сеточку проглядывали красные цветы — не то розы, не то гвоздики. С люстры свисал пыльный пластмассовый самолетик.

Обои в комнате были выгоревшие, когда-то, наверное, коричневые, в едва заметный серо-желтый цветочек.

— Присаживайтесь на тахту, чувствуйте себя как дома, а я за чаем сбегаю, ладушки? — суетился Валерьян.

— Может, вам помочь?

— Ну что вы, что вы, я сам! — Валерьян даже, кажется, слегка испугался. — Я быстро!

И стремглав выскочил. Он, видно, был смущен не меньше Марины, но изо всех сил старался это скрыть.

— Ну вот, — сказал Валерьян, появляясь минут через десять с пластиковым подносом, на котором стояли две большие, в прошлом белые фарфоровые кружки, маленький чайник для заварки с отбитой ручкой и круглая деревянная сахарница. Рядом лежала початая коробка шоколадных конфет-ассорти.

— Угощайтесь! Может, наконец познакомимся, а то как меня зовут, вы знаете, а как вас?..

— Марина, — сказала Марина и храбро пригубила чай. Изнутри чашка была совершенно бурой.

— Марина, а можно на «ты»?

— Конечно! — Марина даже рассмеялась. Ей вообще это казалось странным и непривычным. И как могло кому-то прийти в голову ее называть на «вы»?

Они молча принялись пить чай, уткнувшись каждый в свою чашку и ощущая неловкость. Наконец Марина набралась храбрости и задала вопрос, мучивший ее с тех пор, как они пришли:

— А где ваши… твои родители? Они отдельно живут?

Такого вопроса Валерьян, похоже, совершенно не ожидал. На мгновение он смешался, потемнел лицом и с трудом выдавил:

— Они… видишь ли, родители у меня умерли.

— Как, оба? — вырвалось у Марины.

— Да, в наше время такое не часто бывает, чтобы два нестарых человека… Помнишь, в восемьдесят шестом году авария была на Чернобыльской АЭС?

Марина кивнула.

— Их в числе прочих послали на ликвидацию последствий. И там то ли они сами куда-то попали, то ли их отправили в зону радиации, только… — Валерьян помолчал. — В Москву они вернулись, а домой — нет. С полгода в больнице пролежали, умерли, почти в один день, в течение одной недели. Отец на два дня раньше. Знаешь, они очень любили друг друга, куда больше, чем меня, между прочим, хотя и нехорошо теперь так говорить. Да я им, собственно, не в упрек это говорю, какие теперь могут быть упреки? Мама без него все равно бы жить не смогла, так что это правильно, что и она тоже… — Валерьян замолчал, достал из кармана сигареты и закурил.

«Они жили счастливо и умерли в один день», — пронеслось в голове у Марины. Губы у нее подрагивали, норовя сложиться в мерзкую, до неприличия похожую на улыбку гримасу. Верхнюю губу Марина почти до крови закусила, а нижнюю прижала к зубам. То-то, верно, рожа получилась! Но все лучше, чем этот вечно преследующий ее в тяжелые моменты истерический смех.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо заговорила Марина, справившись наконец с собой, и на этот раз «ты» получилось у нее совершенно естественно. — Я не думала… Я ведь не знала!

— Откуда тебе было знать? Да это все так давно было! Черт его знает, что это со мной сегодня, нервы барахлят. Ты бери конфеты, они хорошие, мне на вечере подарили, пришлось, правда, открыть, угостить ребят, но еще много осталось.

— Спасибо, — сказала Марина голосом благовоспитанной барышни и чинно, двумя пальчиками, достала из пластмассовой лунки конфету.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Чувство неловкости, возникшее было между ними, испарилось.

— Как ты славно смеешься! — сказал Валерьян. — У тебя от смеха на щеках ямочки появляются.

— Да уж, единственная моя красота! — Марина кокетливо передернула плечом. — С пяти лет только и слышу про эти ямочки.

— Ну что ты говоришь! — возмутился Валерьян. — Как это единственная? У тебя… — Он на минуту задумался. — У тебя глаза потрясающие. Если хочешь знать, я никогда таких глаз не видел! Какого они у тебя цвета?

— По-моему, голубые.

— Нет-нет, это только вначале кажется, что они голубые, а если присмотреться, то в глубине они у тебя вовсе не голубые, а зеленые. Необычные глаза.

— Правда? Спасибо на добром слове.

И они оба снова засмеялись.

— Почитай мне, пожалуйста, свои стихи, — попросила Марина, одолев с трудом половину чашки. Чай был явно самый дешевый.

— Ты что, на вечере не наслушалась? Ладно, давай почитаю, если хочешь.

Валерьян не доставал тетрадок или листочков, просто уселся поудобней, слегка ссутулил плечи, ладонями уперся в колени и начал читать. Но неожиданно глаза его из неопределенно-бурых превратились в темно-карие, глубокие, черты лица прояснились, и лицо каким-то чудом из неправильного стало правильным, из некрасивого — красивым, толстые губы налились живым теплом, и Марине почудилось, что он не стихи читает, а целует ее.

Каждое новое стихотворение казалось Марине лучше прежнего, хотя спроси ее сейчас, что это были за стихи, о чем они были, выяснилось бы, что она ни словечка из них не поняла, ничего не запомнила. Валерьян читал, читал, а потом неожиданно протянул к Марине свои длинные, нескладные руки, привлек ее к себе и стал целовать всерьез.

— Как ты слушаешь! — бормотал он между поцелуями. — Господи, как ты слушаешь! Меня никто еще никогда так не слушал! Тебе и в самом деле так нравится?

— Да, — шептала в ответ Марина. — Да, да, конечно! — Но к чему, в сущности, относилось это «да», она не смогла бы толком объяснить.

Быстрые, горячие руки Валерьяна действовали вполне уверенно. Куда девался прежний нескладный Валерьян? Рядом с Мариной был другой человек!

Наверное, еще не поздно было вывернуться, попытаться остановить его, закричать, на худой конец, да так, чтобы эта глухая бабка на кухне услышала, или ему самому сказать твердо и спокойно, что она не хочет, не может, не должна… Но почему? Разве она не мечтала об этом последние три года почти непрерывно, тщательно скрывая свои грезы от себя и от Ани? Не из-за них ли ей пришлось недавно начать спать на полу, якобы чтобы сберечь осанку?

Но даже если она и хочет этого так постоянно и так безумно, все равно это дико! Она же не животное! Если даже считать, что брак — фигня (именно так Марина считала), то… Должна же быть хотя бы любовь!

А может, это и есть любовь? Просто любовь… с первого взгляда.

Эти мысли, молнией проносящиеся в сознании, да еще судорожные попытки сохранить остатки самоконтроля вырвали Марину из реальности, и потом она никак не могла вспомнить, каким образом ее одежда оказалась на полу, а она — в постели, укрытая стеганым одеялом. Громко щелкнул выключатель, погасла лампа, и через мгновение Марина обнаружила себя плотно притиснутой к Валерьяну. Между ними ничего не было, казалось, даже их кожа не разделяла их.

— Расслабься! — шептал он. — Отчего ты такая зажатая? Ты боишься меня? Не надо, успокойся, все будет хорошо! — Голос его звучал так нежно, что Марина успокоилась. Конечно же, он ее любит, вот только интересно, почему он ей этого не сказал? С этого же, наверное, полагается начинать? Или это только в книжках так пишут? А может, ей надо признаться первой?

— Я люблю тебя, — прошептала она.

На мгновение он отпрянул, но тут же успокоился и снова привлек ее к себе.

— Я тоже, — прошептал он. — Господи, какая же ты маленькая, ну просто мышонок!

«И совсем не так больно, — думала, стиснув зубы, Марина. — Вполне можно перетерпеть».

«Это и не больно, и не хорошо, — решила она через несколько минут. — Просто никак». И ощутила горькое разочарование.

3

Крови не было. Совсем. В этом она была уверена, потому что утром внимательно осмотрела простыню, далеко не белоснежную, но крови не было и в помине.

— Что ты там ищешь? — заинтересовался Валерьян. — Колечко потеряла?

— Да нет, — растерянно и досадливо проговорила Марина. — Кровь я ищу. Должна же быть кровь. Все говорят, и в книжках пишут…

— Так ты что… — Валерьян не договорил, закусывая толстую нижнюю губу. — Черт, мне ведь показалось, но я решил, что просто кажется. Слушай, как же ты теперь будешь?

— Как? — Маринины плечи слегка дрогнули и опустились. От них точно отломились крылья, державшие ее во время ее ночного полета над собой, над собственной жизнью. Всю ночь Марина как бы летала, и оттуда, сверху, иногда посмеиваясь, а чаще с недоумением, наблюдала за тем, что происходило с нею внизу. Но теперь, когда крылья отпали, под ногами вновь оказались рассохшиеся паркетины пола, а впереди — жизнь, та самая, из которой она вчера вылетела, да к тому же еще и без Ани.

И любви, конечно же, никакой не было, напридумывала невесть что. Вон он как на нее теперь смотрит. И ей такого любить?!

Господи, что же будет?

— Не знаю, — произнесла наконец Марина, — как-нибудь, — добавила она неуверенно.

— Послушай, — Валерьян тяжело опустился на тахту, обнял Марину и усадил к себе на колени. — Наверное, я кретин. С этого, конечно, надо было начинать, скажи мне, Марина, сколько тебе лет?

— Семнадцать, — убитым голосом сказала Марина. Ей сейчас это было совершенно безразлично. Наверняка он исчезнет.

— Ну, это не самый худший вариант. Надо когда-нибудь начинать!

При этих словах Марина так резко рванулась у него из рук, что Валерьяну с трудом удалось ее удержать. Конечно, все можно говорить, но не все же ей слушать!

— Прости, я опять что-то не то несу, просто все как-то… неожиданно. И… мне, наверное, надо будет обо всем подумать.

— И мне, наверное, тоже. — Постепенно к Марине возвращалось самообладание. Интересно, что она скажет маме? И в школе еще один день пропустила!

Марина не спеша, деловито, без тени смущения, начала одеваться. Что же теперь поделать. Она взрослый человек, да и не конец же это жизни!

Сидя на тахте, Валерьян хмуро наблюдал за ней. Когда Марина собралась уходить, он резко встал, обнял ее, начал целовать. «Ну нет, только не сейчас! — в ужасе подумала Марина, предпринимая судорожные попытки высвободиться. — Вот честное слово, на сей раз я точно закричу!»

Но Валерьян отпустил ее. В его глазах, неожиданно снова сделавшихся карими, теплыми, светилась искренняя тревога за Марину и какая-то… тоска по несбывшемуся, что ли? По чему-то, что еще, наверное, могло бы быть, если…

— Послушай, ты, пожалуйста, не исчезай сразу насовсем! — неожиданно попросил он. — Оставь хотя бы свой телефон, а то… Ну, я так просто не могу…

«А ему, наверное, очень одиноко живется, — поняла вдруг Марина. — У меня мама есть. И папа», — добавила она с некоторым запозданием.

— Хорошо, — произнесла она вслух. — Найдется у тебя, чем записать? А то я спешу.

Валерьян покопался в разбросанных по столу бумагах и извлек ручку.

— Ну да, ты же у нас поэт. — Марина слабо улыбнулась. — Записывай. — Она продиктовала номер. — И напиши, что Марина, а то еще забудешь.

— Уж как-нибудь.

Они вместе дошли до входных дверей, Валерьян отомкнул замок, дверь сразу же распахнулась, но Валерьян удержал Марину за плечо и нежно, медленно поцеловал на прощанье.

— Пока! — прошептал он. — Я обязательно позвоню.

«Как же, жди, — думала Марина, спускаясь по бесконечной лестнице. На душе было пусто и скверно. — Вот взять бы и бросить в эту квартиру гранату! Чтобы ни квартиры, ни Валерьяна, ни идиотской глухой старухи».

— Господи, что же я скажу маме! — простонала она.

«А может, он позвонит?» — ласково шевельнулось где-то на дне души. Но Марина решительно замотала головой. Из давнего детсадовского опыта она запомнила твердо: если во что-нибудь НЕ верить, то оно, может быть, еще сбудется, а иначе — ни за что.

4

Подымаясь в лифте и подходя к своей квартире, Марина отчетливо слышала и словно видела, как бухает под тонкой блузкой ее испуганное сердце. Что теперь будет? Вчера ей казалось, что не прийти домой ночевать — совершенно немыслимо, что мир от этого перевернется, маму непременно хватит удар и вернувшаяся утром Марина узнает, что ее мама в больнице или сошла с ума. Ну вот, она не пришла и даже не позвонила. Не позвонила-то почему? Вечером, когда ехали к Валерьяну, Марина всю дорогу думала, что обязательно надо, как придет, сразу же позвонить, а в результате не удосужилась даже спросить, где у них там, в их раскуроченной квартире, телефон? Все казалось, что есть еще время, успеется. Марина ведь не собиралась там ночевать! Как же так получилось? Ах да, после всего, что с ней состоялось, Марина просто сразу заснула, как-то неожиданно вырубилась, теперь даже не вспомнить, как и когда.

Удивительно: Марина всегда с трудом засыпает, думает перед сном, ворочается, а в поездах, например, вообще никогда не спит. И вот вдруг, в чужой постели, в незнакомой обстановке так сразу заснуть? Накануне из-за Аниного самолета, улетавшего в такую безбожную рань, Марина практически не спала.

Она отперла дверь и медленно, крадучись, скользнула в прихожую. Хоть бы первые-то минуты прошли спокойно! Но не тут-то было.

Из маминой комнаты стремглав выскочил Фунтик, крошечный карликовый пинчер (когда его только принесли, он умещался в рюмке), и начал отчаянно лаять. Не собака, а звонок электрический, причем без выключателя. Его звонкий визгливый лай разносился по всем этажам, с первого до девятого, а Маринина квартира была на третьем. С трудом подавив раздражение, Марина наклонилась и подхватила песика на руки, чтобы он замолчал! Он тут же излизал ей лицо и руки, искусал пальцы и даже умудрился, ловко подскочив на руках, шутливо вцепиться в ухо — не больно, но достаточно неприятно. Экая бестия!

— Ну хватит, хватит! — увещевала его Марина. — Как ты ни старайся, настоящей собаки из тебя все равно не выйдет. Никакая ты не собака, сплошная несуразица! Ну, брат, ты и нахал! — На сей раз песик исхитрился ухватить Марину зубами за нос. Марина присела на корточки, осторожно поставила собачонку на пол и подняла голову.

Напротив нее, у дверей в свою комнату, стояла мама, на вид вполне здоровая, но очень растрепанная и с красными, припухшими глазами. Мама молчала. Марина тоже. Марина даже с корточек приподнялась, несмотря на то, что обрадованный Фунтик оперся лапами о ее колени и начал старательно вылизывать ей лицо, слегка прихватывая зубами губы и щеки.

Так они и смотрели друг на друга, Марина и мама, и ничто не нарушало эту жутковатую тишину, кроме вечного попискивания компьютера, доносящегося из-под папиной двери.

Марина ожидала криков, ругани, ее бы не удивила даже пощечина. На улице, перед домом, она с замиранием сердца посмотрела, не стоит ли где поблизости «скорая помощь». Всю дорогу Марина заготавливала бесчисленные ответы на всевозможные вопросы. Но как прикажете отвечать, когда тебя ни о чем не спрашивают?!

Неожиданно мама всхлипнула, поползла по косяку и села на пол. Марина не верила своим глазам. Ее мама сидела на полу и, закрыв лицо руками, беспомощно, как ребенок, плакала.

— Мамочка! — Марина подскочила к маме. — Успокойся, не плачь, пожалуйста, я же пришла, ничего не случилось, все в порядке!

Мама вцепилась в Маринину руку с цепкостью маленькой девочки, потерявшей на мгновение своих в толпе. Другой рукой она, как слепая, без конца ощупывала Маринино лицо, руки, плечи, перебирала волосы и плакала, плакала, не переставая.

— Ну, мам, ну чего ты, ты чего, мам? — тупо повторяла Марина, которой стало казаться, что их роли каким-то чудом переменились и старшей теперь стала она.

Наконец мама успокоилась, поднялась, тяжело опершись на Маринино плечо, и они вдвоем перебрались в кухню, где устроились на диване в обнимку.

Ни о чем мама Марину не спрашивала. Похоже было, что ей вполне хватало того, что Марина здесь, с ней, что Марина нашлась и ничего ужасного с ней не случилось. Что же до объяснений, то мама, казалось, была готова принять любые версии, хоть сколько-нибудь правдоподобные. И Марина, не особенно затрудняясь, наплела ей, что она познакомилась на вечере с одной девочкой: «Ой, мам, такая девочка, она из французской школы, той, что у метро, знаешь?» — а после вечера они пошли к девочке домой.

— Она, мам, недалеко тут живет, я, мам, сначала думала, зайду на минуточку, а потом мы с ней так заболтались, что я, мам, представляешь, уснула в кресле, просто как провалилась, прямо посреди разговора, и так до утра и проспала, они, мам, просто не знали, что со мной делать, представляешь, как получилось? Ты не очень сердишься, мама?

Мама только рукой махнула.

— Лишь бы с тобой все было в порядке! Ходи, пожалуйста, в гости к подружкам, ночуй у них, если хочешь, тем более Аня уехала, и тебе, наверное, без нее одиноко. Только, умоляю, Марина, обязательно в другой раз звони! Что я пережила, думала, просто с ума сойду! Чего я себе только не навоображала! Во все морги звонила, во все больницы! — И мама опять жалобно всхлипнула.

— Прости меня, мамочка! — снова и снова покаянно шелестела Марина. — Я больше никогда так не буду! Можно, я теперь помоюсь и пойду спать? По-человечески, лежа, а не сидя в кресле?

— Конечно, а есть ты разве не хочешь?

— Нет-нет, я потом.

Как хорошо, что все снова стало на свои места, и мама опять стала мамой, а Марина опять ее дочкой! Как страшно было, когда было наоборот!

Марина зашла в ванну и медленно стала раздеваться. На трусах Марина с каким-то мрачным удовлетворением заметила маленькое пятнышко.

Она быстро застирала трусы в холодной воде и небрежным жестом закинула их на батарею. Внутри все немного ныло, тянуло слегка внизу живота. Марина залезла в ванну, намылилась, включила душ, сперва горячий, а потом холодный, чтобы прийти в себя. Сняла с полки шампунь и вымыла голову, смыв наконец с волос мамины духи, а заодно и чужой запах.

Тщательно вытеревшись, Марина, не одеваясь, встала перед большим, от пола до потолка, зеркалом, занимавшим у них в ванной целую стену, и придирчиво себя осмотрела. Ничуть не изменилась. А внутри? С этим еще предстояло разбираться. Но сначала спать. Спать. Несмотря на контрастный душ, в голове у Марины стоял туман, и все происшедшее сегодня ночью казалось чем-то нереальным, словно бы подернутым дымкой. «А был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?» — язвительно спросила Марина у самой себя, показала себе язык и вышла из ванной.

Когда она шла мимо кухни, ее окликнула мама:

— Мариночка, я тебе кое-что должна сказать.

— М-м-м-да?

— Марина, папа ничего не знает. Я его не стала волновать, ты ведь знаешь, как он много работает. И ты ему тоже, пожалуйста, ничего не говори.

— Конечно, мамочка!

Марина вошла к себе, легла и отвернулась к стене, устало сомкнув глаза. Черт, она ведь спала там, так отчего ей так хочется спать и не просыпаться? И уже проваливаясь в забытье, Марина услышала зычный возглас:

— Люся! Обедать!

«Интересно, который сейчас может быть час?» — подумала Марина.

5

Проснулась Марина в сумерках. На часах было полседьмого. Что там мама такое сказала? Ах да, не говорить папе. Нет ничего проще! С папой Марина и так почти никогда не разговаривает.

Папа у Марины — мировой мужик. В своем роде. Сидит себе за компьютером, час сидит, другой, третий, день сидит, другой, третий, ночью тоже сидит, только клавиши постукивают да раздается иногда неожиданный зычный бас, вот как давеча:

— Люся, чаю!

Или:

— Люся, обедать!

Независимо от времени суток.

Потом вдруг — стоп! Все немедленно отключается, папа вскакивает, сгребает со стола бумажки-дискетки и бегом-бегом куда-то, к кому-то.

— Леша, когда придешь?

— А черт его…

И дверь хлопнула. Может, вечером того же дня придет, может, следующего. А как придет, так почти сразу опять за компьютер. Нет, удобный он человек, что ни говори. А мама плачет. Ну, ее можно понять, ей, наверное, нужен не столько удобный человек, сколько живой, любящий. Чтобы цветы приносил, внимание оказывал. Разговаривал хотя бы иногда. Маме ведь и сорока еще нет. Папе тоже.

Марине приснилась Аня. Во сне Марина пыталась рассказать ей обо всем, что с ней произошло, но почему-то у нее ничего не выходило. Аня просто не хотела ей верить. На все Маринины объяснения Аня только качала головой и повторяла: «Нет, Марина, нет, ты же умная, интеллигентная девочка, ты моя подруга, я тебя слишком хорошо знаю, чтобы поверить, что ты вдруг оказалась в постели с первым встречным мужчиной! Да с какой бы стати ты поехала к нему на ночь глядя? Да еще одна? Нет-нет, ты наверняка это все просто выдумала, многие девочки нашего возраста увлекаются подобными фантазиями. Вот только не могу понять, тебе это зачем? Неужто больше думать не о чем?» — «Да нет же!» — доказывала во сне Марина, чувствуя, однако, что доказать ничего не в состоянии и остается только повторять безнадежно, что все это на самом деле было с ней. «Марина, признайся, что ты это выдумала! Выдумала мне назло, ты же знаешь, как я ненавижу подобные гадости. Ты, наверное, просто позавидовала, что меня послали в Америку, а тебя нет, вот и плетешь невесть что!» С отчаяния Марина начала задыхаться. Почему, почему ей Аня не верит? Будто она разговаривает не с Аней, а с каменной стеной.

Марина вытерла пот со лба. Уф, слава Богу, это был только сон! Лежать на полу было неудобно, вот и приснилась такая дрянь. Нет, пора переходить на кровать! Аня не верит ей, не понимает ее, и не потому, что не может — даже во сне Марина была уверена, что Аня может все, — а просто не хочет понять!

Есть такие вещи, которых Аня не хочет понимать, просто ей лень до них опускаться.

Интересно, как-то они встретятся через полгода? Тут один только день прошел, а сколько всего случилось!

Марина встала и пошла на кухню. Только сейчас она поняла, как же ей хочется есть. Мамы не было — наверное, тоже спала. В душе опять шевельнулся стыд: бедная мама, всю ночь из-за нее не спала!

Марина взяла хлеб, достала из холодильника масло, лениво намазала бутерброд. Вчера вроде оставалась еще колбаса? Наверное, уже съели. В холодильнике стояла кастрюлька с супом и мисочка с котлетами, но неохота было разогревать. Чайник, что ли, поставить? Заварки, правда, почти уже не осталось.

«А завтра ведь придется идти в школу, — вдруг сообразила Марина, — надо бы кому-нибудь позвонить, спросить, что задано». Марина отправилась к себе, достала из покрывшегося за два дня пылью портфеля дневник и ручку и пошла к телефону. Но не успела она протянуть руку к трубке, как телефон зазвонил.

— Алло! — сказала Марина, и у нее бешено заколотилось сердце.

— Алло! — сказал в трубке знакомый голос. — Марина, здравствуй, это я.

— Ты, — сказала Марина и почувствовала, как на щеках закипают слезы. Он любит ее, он ей позвонил! Это было чудо!

6

Они договорились встретиться на следующий день и поначалу виделись довольно регулярно. Валерьян был человек очень занятой — и работал, и учился, и даже по гостям ходил, правда, в гости он тоже ездил в определенные дни.

— Завтра?

— Нет, завтра я не смогу, я завтра еду в гости. Нет-нет, отложить никак невозможно, и до конца недели я не вернусь. Видишь ли, эти люди живут за городом, электрички там ходят по-дурацки, как вернусь, сразу тебе позвоню. Так что, мышь, не вешай носа, лады?

Он прямо с первого дня звал ее мышью. Она даже привыкла, хотя поначалу ее это коробило — какая она мышь, вон какая длинная, мама ей до плеча…

Правда, мама у Марины была совсем маленькая, метр пятьдесят, не больше, но зато очень красивая: с огромными голубыми глазами и толстенной, вечно растрепанной, длинной черной косой. Коса была тяжелая, поэтому мама почти никогда ее не закалывала и не укладывала ни в какие прически, постоянно жаловалась, что от этой проклятой косы у нее болит голова. Почти каждый день мама грозилась эту косу отрезать или переполовинить, Марина со слезами уговаривала маму не совершать такого кощунства. У Марины была тоже приличная коса, особенно на фоне почти поголовной стрижки. Но куда ей было до маминой косы! И такую красоту стричь?!

Казалось, что втиснуть в плотное Валерьяново расписание еще хоть что-нибудь, а тем более регулярные встречи с девушкой, попросту невозможно. Но все устраивалось на диво просто.

Представьте себе это плотное Валерьяново расписание нанесенным на лист ватмана, вроде тех расписаний, что вывешивают в коридорах школ или институтов. Ватманский лист расчерчен на клеточки, к каждой клеточке аккуратно приклеен прозрачный кармашек. Над кармашком, к примеру, написано: «Понедельник». В кармашке лежит беленькая карточка, на ней обозначено: «Лекции в институте с 18 до 22». Так. Карточку аккуратненько вынимаем и помещаем вместо нее другую, с лаконичной надписью: «Марина». Берем следующую карточку: «Вторник, рабочее дежурство». Так, хорошо. Ставим вместо нее: «Прогул по болезни. Не забыть взять в психдиспансере бюллетень». И внизу, буквами покрупнее, знакомое нам: «Марина». Видите, как все просто?

Дома к Марининым ночным отлучкам скоро привыкли, и не надо было врать про подружек или про полуночные подготовки к семинарам по несуществующим факультативам. Просто как-то вечером Валерьян, позвонив, наткнулся на маму и провел с ней что-то вроде разъяснительной работы, в ходе которой мама вынуждена была согласиться с тем очевидным фактом, что ее Марина уже взрослая девочка. Училась ее дочь прилично, усердно готовилась к поступлению в институт, так что ничего страшного, что Марина иногда пропадает, бывает и хуже. Папа же — вот действительно удобный человек! — вообще, похоже, не замечал, дома Марина или нет, он ведь даже не замечал такие прозаические вещи, как день сейчас или ночь.

Окончательно вопрос о том, любят они с Валерьяном друг друга или нет, так и не был ею решен. Марине казалось то так, то эдак, пока она не перестала ломать над этим голову. Ведь все складывалось так хорошо, что лучше, может, и совсем не бывает. Маринина мама, например, замужем, а ведь невооруженным глазом видно, как ей плохо. С работы она давно уволилась, потому что денег там почти не платили, и теперь бродит день-деньской из угла в угол по квартире, вроде не одна, а, по сути, не с кем словом перемолвиться.

Марину с утра до вечера переполняло удивительное, неизвестно откуда взявшееся чувство счастья. По утрам она пела, заливалась соловушкой, от одного взгляда на солнышко за окном, на суету облаков, с трудом протискивающих пухлые, золотистые от солнца тела между антеннами на московских крышах; на птиц, весело прыгающих по карнизам и с веточки на веточку по чахлым московским тополям и липам; на радужные нефтяные блики в сверкающих на солнце лужах, искрящихся, словно огромные драгоценные камни на серой морщинистой груди асфальта.

Через этот, почти сплошь залитый асфальтом, двор Марина бегала по утрам в школу, излучая переполнявшую ее радость. И все у Марины выходило хорошо и удачно, и на душе у нее было ясно и празднично, и люди вокруг ей улыбались, словно им всем было приятно на нее смотреть.

7

Встретившись в шестом часу вечера в метро на «Китай-городе», то есть примерно посередине между его домом и ее, Валерьян с Мариной шли прошвырнуться по старой Москве, где оба они выросли и по которой у обоих теперь было что-то вроде ностальгии.

Прежний дом Марины стоял на Арбате. Бывшие коммунальные квартиры стали теперь частными, и в них обитали шикарные новые русские. Старый дом отремонтировали, он сиял свежей краской, а крыша на солнце сверкала, точно серебряная.

Валерьянову дому повезло куда меньше. В нем уже который год (по словам Валерьяна, по крайней мере седьмой) шел капитальный ремонт. Фактически от него осталась одна коробка. Внутренние перекрытия были сняты, и квартиры, где жил маленький Валерьян, больше не существовало.

Валерьян жил там вместе с бабушкой, у них было две комнаты в необъятной коммуналке.

— Понимаешь, я даже не знал, сколько там комнат и кто в них живет. Это было просто, ну, как маленький городок, честное слово! Я по коридорам на велике гонял целыми днями, и ни разу ни на кого не наехал, представляешь?

— Не представляю! — Марина смеялась. — В нашей квартире было всего-навсего пять комнат, и в каждой жила семья с детьми. Мы играли вместе на кухне, как сестры и братья, как одна большая семья. Так было здорово! Взрослые ссорились, конечно, но я этого ничего не помню, это мимо нас пролетало. Сейчас это как далекий сон. Когда мы переехали, мне было пять лет, меньше, день рождения в новой квартире справляли.

— А я в ту квартиру, в которой сейчас живу, только в школе окончательно перебрался. Бывал там, правда, часто, там тогда родители мои жили, при них, конечно, все было не так, как сейчас. Считалось, между прочим, что и я там тоже живу, но на самом деле до школы я пасся у бабушки. Зато родителей я в ту пору обожал, страсть! Они для меня были чем-то высшим. Бабка-то что, она бабка и есть, вроде как всегда под рукой. «Валечка, супчик, Валечка, апельсинчик, Валечка, не балуйся», в крайнем случае: «Валька, дрянь такая. Опять очки мои схватил, а ну, отдавай щас же, а то я тебя ремнем!»

Последние слова Валерьян произнес так грозно, что Марина даже вздрогнула, и они оба рассмеялись. Они часто вместе смеялись, особенно поначалу. Им все казалось смешно: «Ой, смотри, воробей!», «Ой, кошка какая, смотри, с дерева слезть не может!», «Ой, смотри, какой у этой тетки смешной парик, ой, не могу, да он еще и набок съехал!»

— Потом я на родителей насмотрелся, — продолжал Валерьян. — За пять-то лет, уж будьте покойны! Такого навидался — по гроб жизни хватит.

— Так ты их совсем не любил? — осторожно поинтересовалась Марина, недоумевая, почему же он тогда вспоминал об их смерти с такой печалью. Если все было так, как он сейчас рассказывает, отчего он тогда так расстроился?

— Почему? Я их любил, я и сейчас их, наверное, люблю, хотя немного странно любить того, кто уже умер. Просто, когда я у бабушки жил, они для меня были… ну, как божества какие-то, а когда вместе с ними поселился, я их любил, как живых людей любят. Понял, что и они тоже не идеальны.

— Валь, расскажи, пожалуйста, если тебе, конечно, не слишком тяжело вспоминать, — как ты жил, когда без них остался. Бабушка к тебе переехала? Она еще не такая старенькая и глухая была, как сейчас?

— Если бы! Она такая уже лет десять! Без нее мне квартиру бы не оставили, мне только двенадцать лет было, меня скорее всего в детдом бы наладили. А так мальчик с бабушкой, хотя на самом-то деле я, конечно, один был.

— Но как же ты выжил, школу закончил?

— Не знаю. Как автомат. Я поначалу в таком шоке был! Знаешь, с одной стороны, ты один, о тебе никто не заботится, с другой — все ждут от тебя, что ты будешь таким, как раньше, исправно будешь посещать школу, делать уроки, аккуратно одеваться и вести себя как положено. Причем они тебе вроде бы сочувствуют, ну как же, такое горе у мальчика! А стоит оступиться, как все сразу: «Ах, хулиган, как тебе не стыдно, такой был раньше приличный мальчик, да что это с тобой стряслось?» Мне иной раз казалось, они и вправду не понимают — чтО.

— Как же ты выжил? — снова повторила Марина.

— Я говорю тебе — как автомат. Это не сразу произошло, во всяком случае, не все сразу. Было время приспособиться. Сначала они просто уехали, оставили мне ЦУ: «Валя, ты большой, ты должен заботиться о бабушке, а не она о тебе! Выноси регулярно мусор, вари на ужин картошку, деньги все сразу не трать, рубашку в школу надевай всегда чистую, глаженую, стиральная машина включается вот так. Утюг на холодильнике». Я ведь всегда довольно самостоятельным был, они у меня вечно то на работе, то еще где-нибудь. Я им сам ужин обычно готовил.

Ну а потом, когда они в больнице лежали, это уже отдельная история. Бабуле на работе выдавали ихнюю зарплату, а я после школы по рынкам да магазинам мотался, витамины им добывал. Овощи, фрукты, икру красную. Соки им варил под конец, когда они ничего есть не могли. А когда они умерли, мне поначалу вроде даже легче стало. До меня дошло не сразу, что их уже нет, так я за тотгод умотался. Учиться совершенно не успевал. Двоек, конечно, нахватал, страсть! Чудом на второй год не остался. По одной литературе пятерки у меня были. Ее у нас классрук вел. Во был человек! Он-то меня и спас. А то я будто тоже мертвый стал. Вроде зомби, ей-Богу! Мыслей и чувств никаких. Общаться не мог ни с кем. Мне что-нибудь говорят — я молчу. Если слишком пристанут, мог в рожу двинуть. Никак не понимал, зачем я должен с ними разговаривать?

— А как же у тебя это прошло?

— Ну, что-то прошло, что-то на всю жизнь осталось… Я только, когда в другую школу перешел, малость оттаивать начал. Там все как-то сразу иначе пошло. Ребята были совсем другие, друзья у меня появились. Мне классрук присоветовал туда перейти. «Иди, — говорит, — Валя, в ту школу, твое, — говорит, — спасение в серьезной учебе, голова у тебя хорошая, а остальное все приложится».

Я пришел на собеседование, мне говорят: «Молодой человек, расскажите нам, что вы любите читать?» — «Да вы что, — говорю, — я читать вообще не люблю, у меня на это времени нет!» Они усмехаются, думают небось: «Во дебил пришел!» — «Ну, — говорят, — ладно, оставьте документы, поглядим, как вы сочинение напишете». — Валерьян злорадно ухмыльнулся. — А после сочинения они меня сразу взяли. Такой, — говорят, — у вас слог необычный, мысли такие оригинальные, чуть ли не самое интересное на весь поток сочинение! «Конечно, вы, — говорят, — пошутили, что читать не любите? Ну откройте же нам секрет, кто ваш любимый автор?» — «Пушкин», — говорю. «Ах, говорят, какой интересный юноша! Это надо же, Пушкин!» — Валерьян захохотал, потом слегка озадаченно посмотрел на Марину. Она не смеялась. — Ты все поняла? Я просто так сказал — Пушкин. Ляпнул, чтобы отвязались, а они подумали — вправду.

— Валерьян, — медленно, задумчиво проговорила Марина, — а ты на самом деле любишь Пушкина?

— Не знаю. — Валерьян задумался. — Как сказать… Люблю, наверное… «Медный всадник», например. Очень здорово. А ты, Марина? Ты любишь Пушкина?

— Да. Мне его мама в детстве много читала, потом я сама. Я в школе за него частенько двойки получала, никак не могла писать про него то, что задано.

— Со школой мне в этом смысле повезло. Учителя у нас оригинальное мышление приветствовали. Зато сейчас, в универе… О, черт! — Валерьян споткнулся и чуть не упал. Лицо его болезненно искривилось. — Тьфу ты, еще и на больную ногу!

— А что у тебя с ногой? — рискнула спросить Марина.

— Да с лошади упал неудачно.

— С лошади… — протянула она с уважением.

Они шли по Чистопрудному бульвару, скользя глазами по зеркальной поверхности пруда, в которой отражались старинные дома, стоящие на противоположной стороне улицы. Но пруд кончился, и взгляд их точно натолкнулся на невидимую преграду. Впереди была какая-то неправильность, незавершенность.

— Марина! — догадался наконец Валерьян. — А куда же «Джанг» делся? Еще с неделю назад я тут проходил — он стоял.

— Снесли! — ахнула Марина.

— Господи, полжизни у меня там прошло! Чуть ли не каждый день после школы забегали. Какие люди в нем тусовались!

Марина молчала: у нее с рестораном «Джалтаранг» ничего интересного связано не было. Просто стоял дом, всю жизнь стоял, а теперь нету.

8

— Тебе письмо от Ани, — сказала мама, когда Марина вернулась домой. Валька в тот вечер куда-то уезжал, и потому они не поехали к нему ночевать, и Марина вернулась домой, и довольно рано, часов в одиннадцать.

Несмотря на происшедшее с ней, Марина нетерпеливо схватила письмо, тут же распечатала и почувствовала глубокое разочарование. Аня писала, что Америка — как Америка: статуя Свободы на месте, в школе проходят здесь то, что в Москве они давным-давно прошли, что с языком, как и предполагалось, никаких у нее проблем нет и что время они проводят довольно весело, хотя на первый взгляд и диковато. Вчера, например, было party, половина народу по такому случаю выкрасила себе волосы в зеленый цвет, а другая половина — в фиолетовый, а потом один парень на спор пять золотых рыбок из аквариума живьем заглотнул и ко всем приставал с рассказами, что он, мол, слышит, как они плещутся у него в желудке. Письмо пестрело незнакомыми Марине, но в принципе вполне понятными английскими оборотами и в целом выглядело как-то скучно и ненатурально. Совсем не в обычном Анином стиле. Похоже, Аня чего-то недоговаривает, скрывает что-то очень важное для нее, потому она и пишет, чтобы случайно не проговориться, про всякую ерунду.

Марина отложила письмо в сторону, зевнула и принялась за уроки. Предстояло еще переворошить гору книг. Фунтик устроился у нее на ноге, и она легонько поглаживала его по голове большим пальцем.

9

Неожиданно наступила зима — злая, холодная и абсолютно бесснежная. Марина прятала руки глубоко в рукава — перчатки у нее почему-то все время терялись, — ежилась и горбилась, а передвигалась перебежками, то короткими, то длинными, в зависимости от количества набранного в легкие воздуха. И все-таки она ужасно мерзла. Марине было холодно, холодно и еще раз холодно. К тому же и Валерьян в последнее время почти перестал звонить. Марине его так не хватало! Она пробовала звонить сама, но никто не подходил. Наверное, Валерьян куда-то уехал, а бабушка не слышала звонка.

По утрам Марина уходила в школу, днем возвращалась, учила уроки, уроков бывало много, и ей еще приходилось зубрить билеты к экзаменам. Принялась помогать маме по дому, мыла полы, со сдержанной яростью колотя по ним шваброй, вытирала пыль, нещадно роняя безделушки, которые не всегда разбивались. Впрочем, что ж тут странного? На полу у них лежал толстый ковер.

А в свободные часы Марина бесцельно бродила по дому, выискивала пятый угол и без конца спрашивала себя, что, собственно, такого произошло. Ведь, став женщиной, Марина ни в чем особенно не переменилась, ни внутренне, ни тем более внешне. Изменился разве что размер лифчика, да и то это произошло совсем недавно, недели полторы-две назад.

И примерно тогда же ее любимые узкие джинсы неожиданно оказались ей узки. «Толстею что-то», — подумала Марина, мысленно поперебирала диеты, ни на одной не остановилась и махнула рукой.

Прошел еще месяц, прежде чем в голову ей пришла наконец мысль о наиболее естественной причине этих перемен. Почему-то такая возможность ни разу не приходила ей в голову. С кем угодно, казалось, могло такое случиться, только не с ней. А почему? Цикл у нее всегда был с выкрутасами, не установился еще, и потому пропуск целого месяца не показался чем-то из ряда вон выходящим. Однако теперь, сложив два и два и получив тревожный результат, Марина уныло покачала головой и отправилась в женскую консультацию.

Врач с ее участка повышал квалификацию где-то на курсах, акушерка, ведущая вместо него прием, немедленно и с готовностью подтвердила Маринины опасения и от себя добавила, что времени на принятие решений у Марины почти нет. «Что же так поздно спохватилась, милочка?» Еще акушерка сказала, что в таких случаях положено извещать родителей, потому что Марина несовершеннолетняя, но, поскольку врача нет, сама она этого делать не будет, врач вернется и позвонит.

Чувство тоски и какого-то отупения, не покидавшее Марину весь последний месяц, не покинуло ее и теперь, после сделанного открытия. Но надо было что-то решать!

В таком настроении ехала Марина в гости к неожиданно — будто что почуял, гад! — позвонившему ей Валерьяну. Почти весь этот месяц он ей не звонил.

10

Подойдя к Валерьяновой двери, Марина храбро надавила кнопку звонка. Она имела на это право! Так ей казалось.

Дверь открыли не сразу. Марина успела надавить на кнопку по крайней мере трижды, пока наконец щелкнул замок и на пороге появился заспанный Валерьян. Взгляд, которым он уставился на Марину, был полон недоумения. Он словно бы гадал про себя: «И что это она заявилась?»

— А, черт, это ты! — произнес он наконец и выдавил из себя улыбку, кривую и неловкую.

— Валь, в чем дело? Ты же сам звонил, — совершенно растерявшись, сказала Марина.

— Звонил? Кто звонил? Я звонил? — Он не до конца еще проснулся. — А, да, конечно, звонил.

Тут он окончательно пришел в себя и вежливо отошел в сторону, пропуская Марину в квартиру.

— Тс-с, — прошептал он, когда они шли по коридору, — бабушка спит.

Марина очень удивилась: бабушка не то что во сне, она и наяву почти никогда ничего не слышала, но благоразумно промолчала. Как бы Марина удивилась, узнав, что бабушки в квартире вообще нет! Была родительская суббота, и бабушка поехала на кладбище поминать родителей Валерьяна.

Молча, на цыпочках прошли они к нему в комнату, и Валерьян жестом указал Марине на неубранную кровать. Сам он тут же вышел.

Через пару минут Валерьян вернулся, неся на подносе чашки с кофе. Кофе в них был совсем остывший, подернутый жирной пленкой и почти без сахара. Они молча пригубили каждый свою чашку, после чего Валерьян закурил.

— Ну, — спросил он, выпуская первое кольцо, — как там у тебя дела? — Похоже было, что он в принципе не представляет, о чем ему с ней разговаривать.

— Беременна я, — немедленно выпалила Марина и тут же смолкла, ошеломленная собственной прямотой.

Валерьян застыл с сигаретой в руках, которая тут же погасла, но он этого даже не заметил.

— Ты… — проговорил он наконец с трудом, видимо, соображая, — ты это всерьез?

— Да уж куда серьезней, — фыркнула Марина, сразу ощетинясь. — Справку из консультации показать?

— А… Вообще-то покажи, — неожиданно заинтересовался Валерьян.

Маринина душа с размаху ухнула в пятки — справки у нее никакой не было. Но она деловито порылась в сумочке и поойкала огорченно: «Ой, кажется, забыла!»

— Но ты вправду беременна? — уже с откровенной усмешкой спросил Валерьян, делая попытку снова зажечь сигарету, не с того, правда, конца. Опомнившись, он досадливо отшвырнул сигарету в пепельницу и в упор посмотрел на Марину. — Ну так как?

— Да! — выкрикнула Марина, и в голосе ее зазвенели слезы.

Слезы эти подействовали на Валерьяна. Он встал, подошел к Марине, заглянул в глаза, потом в глаза поцеловал, сперва в один, потом в другой, потом снова в них заглянул и тихо, с неожиданной нежностью переспросил:

— Но сама-то ты уверена?

— Да. — На сей раз это «да» прозвучало тихо и обреченно.

— Так, — сказал Валерьян, ласково проведя рукой по Марининому плечу и усаживаясь обратно в кресло. Сигарету зажег совершенно правильно. — И аборта ты, как я понимаю, делать не хочешь?

— Не хочу, — согласилась Марина, со всей обреченностью вдруг понимая, что делать его придется.

— И не надо! — обрадовался вдруг Валерьян. — М-да. Вот не думал, не гадал. Будет, значит, у нас новый крольчонок. А как же теперь все это устроить? Тебе же еще восемнадцати нет?

— Нет, — недоуменно подтвердила Марина, дивясь, что раньше его это как-то не особенно интересовало.

— А когда будет?

— Ну… ребенок раньше родится, — ответила Марина, с трепетом осознавая каждое произносимое ею слово: ребенок… родится… раньше… Раньше, чем что?

— Тогда… — вслух продолжал размышлять Валерьян, — тогда придется на тебе жениться.

— Ты хочешь на мне жениться?! — изумилась Марина.

— Я? Нет, что ты, — отмахнулся от нее Валерьян, вконец ушедший в свои расчеты. — Я не могу.

— Почему?

— Видишь ли, мышь, я ведь уже женат.

— Ты? Женат? — с трудом выговорила она, холодея.

— Ну да, — досадливо проговорил он. — Да сейчас не в этом дело! Женятся на тебе, женятся, не боись, вот только кто? Ага, нашел кажись. — И Валерьян решительно потянулся к телефону. — Серый, алло, привет, то есть. Валька беспокоит. Слушай, ты как насчет того, чтобы жениться?

Марина смотрела на Валерьяна не мигая, как в телевизор.

— Да нет, не шучу. На ком, говоришь? Да есть тут одна. Красивая? — Валерьян скосил глаза на Марину и оценивающе оглядел ее с ног до головы. — Да вроде ничего, — нерешительно произнес он в трубку. — Да ты сам подъезжай, тогда и увидишь. Что, к зачету готовишься? Эх, вы, технари, вечно у вас какие-то зачеты-хуеты! Ну хорошо, а когда? Завтра, значит. Часиков в пять… в пять хорошо. С копейками? Ну ладно, лишь бы не с рублями, а то мне к семи на дежурство. Ну есть. Вам того же, тем же самым по тому же месту.

И Валерьян бросил трубку на рычаг. Он посмотрел на Марину. Ее слегка трясло. Валерьян пересел к ней на кушетку, крепко обнял, зашептал жарко в самое ее трясущееся под его губами холодное, как у зайца, ухо:

— Ну мышь, ну хватит, успокойся, ну чего ты, все будет путем, мышь. — И вдруг неожиданно принялся целовать, исступленно, как никогда, в губы, в шею, в уши, в глаза. — Это же все глупости, мышь, это же все бредятина, и неважно, и… — Он вдруг обхватил обеими руками ее голову и, глядя прямо в глаза, произнес неожиданно: — Мышь, ты, конечно, мне сейчас не поверишь, но… Ты просто представить себе не можешь, как я счастлив.

Марина совсем уже ничего не понимала. Все у нее, у бедняги, в голове спуталось и перемешалось.

Валерьян вдруг резко встал, аккуратно загасил в пепельнице сигарету и сказал, приподнимая Марину за плечи:

— Пойдем, провожу тебя. Значит, завтра в пять, поняла? И не опаздывай, а то мне на дежурство. И держись, мышь, теперь все будет хорошо, слово тебе даю, слышишь? — И, уже сам себе, недоверчиво: — Нет, ну надо же… Кто бы мог подумать!

В коридоре Валерьян опять приложил палец к губам.

— Тише, там у меня человек спит.

«Человек? — изумилась про себя Марина. — Значит, не бабушка?» Но вслух ничего не сказала.

11

На следующий день ровно в пять Марина сидела на кушетке и яростно теребила за кисточки пыльный зеленый плед. Валерьян нервно курил. В пять пятнадцать в дверь позвонили. Валерьян швырнул сигарету в стоявшую перед ним чашку с недопитым кофе и рванул открывать.

Вернулся он с невысоким стройным пареньком примерно одних с Валерьяном лет. У паренька были длинные, до плеч, светлые волосы и темно-карие глаза, сочетание довольно необычное, больше Марина ничего в тот раз не заметила, не до того было, настолько сразу они по уши ушли в технические детали.

— Справку принесла? — спросил Валерьян.

— Да, — слегка волнуясь, ответила Марина, выкладывая на кофейный столик требуемый документ.

— Так, десять недель, ого, не слабо. Значит, завтра вы идете подавать заявление. О, черт, тебе от родителей разрешение надо. А его где заверяют, Серень, ты, случаем, не знаешь?

— Откуда? — изумился паренек, не без изящества вскидывая светлые бровки.

— Слушайте, а может, мне просто маму с собой взять? — неожиданно предложила Марина.

— Точно. Так, значит, и сделаешь. Значит, идете вы туда завтра вдвоем, тьфу, извини, втроем, с твоей мамой то есть, и подаете заявление. Серег, ты им там объясни, что вам тянуть нельзя.

— Да ведь и так все ясно. С такой справкой куда уж дальше тянуть.

— Ну, ребята, не подведите меня, хорошо? — Валерьян был сам на себя не похож.

— Да ладно тебе, — успокаивающе сказал Сережа. — Сказано — сделано. — И, уже оборачиваясь к Марине, добавил: — А вы, значит, Марина. В школе учитесь?

— Да, в восемнадцатой.

— Что? — Оба, как по команде, уставились на нее. — В восемнадцатой английской? В американской, то есть?

— Ну да.

— Вот это да! — сказал Сережа. — Первый раз вижу живого человека из этой школы. А правда, что у вас практика в Америке каждый год?

— Ну про каждый год — это преувеличение, но за одиннадцать лет три раза мы туда ездили. Один раз на две недели, другие два — по три. Еще бывает, что отличников по обмену посылают. — И Марина тяжело вздохнула.

— И где вы были?

— Ну, по-разному. В первый раз только в Нью-Йорке, второй — в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, последний раз в Бостон возили.

— Да? Ну и как там? — И они оживленно заговорили об Америке, начисто забыв о причине их встречи.

Часа через полтора Сергей заторопился уходить, Валерьян, взглянув на часы, зачертыхался, но Сергей все-таки вышел первым, точнее сказать, он вышел как бы сразу, сказав: «Ой, мне пора!» — и исчез. Но перед тем, как исчезать, он все-таки уточнил:

— Марина, завтра на «Киевской» в два. В загсе с часу до двух перерыв, а с утра у меня лекции.

— Да, а у меня уроки, — крикнула Марина в ответ, но уже в пустоту.

Зато с Валерьяном они вышли вместе.

— Слушай, — сказал он в лифте, внимательно разглядывая ее, — а ты почему никогда ничего не рассказывала?

— О чем? — искренне изумилась Марина.

— Ну, о школе там, об Америке.

— Так ты не спрашивал никогда. — Марина рассмеялась. — А ты в какой школе учился?

— В двести пятнадцатой.

— У Эмиля? В литературной? — поинтересовалась Марина.

— Я же тебе рассказывал. Ничего интересного. Ни тебе Америки, ни даже Англии. Одни семинары да лекции, муть всякая. Правда, ребята у нас хорошие были.

— Так уж и муть, — усомнилась Марина. — А все вашу школу хвалят. Из нашего класса два человека перешли к вам.

— Ну, кое-что интересное есть, конечно, — признал Валерьян. — Да и самого Эмиля со счетов сбрасывать нельзя, он, конечно, личность.

— Вот видишь! — Марина улыбнулась.

— Слушай, — выходя из подъезда и собираясь поворачивать в сторону, противоположную той, в которую надо было идти Марине, снова заговорил Валерьян. — А ты смогла бы учить детей?

— Детей? Каких детей? Чему учить? — растерялась Марина.

— Английскому, конечно, — как маленькой, разъяснил Валерьян. — Ты его, наверное, хорошо знаешь. — И, видя, что до Марины все равно не доходит, быстро прикоснулся на прощанье к ее руке. — Ну, не бери в голову, там увидим. И не забудь, пожалуйста, про завтра. Это очень важно!

— Еще бы! — И Марина весело зашагала к метро. Беременность почему-то ее уже не пугала.

Часть вторая

1

Летела, как птица-тройка, куда-то вдаль по занесенному снегом пути переполненная вечерняя электричка. Марина сидела у окна, Валерьян сидел напротив и держал ее ладони в своих, одетых в теплые кожаные перчатки. Маринины ладошки, красноватые и покрытые цыпками, уютно устроились в этом теплом кожаном гнездышке, а вот сердечко ее трепетало. Куда только ее везут?

Валерьян сказал, что к хорошим людям. Сказал, что она сама все увидит. Сказал, что потом ей все объяснит. (В двух последних замечаниях сквозило явное противоречие.) Похоже было, что он тоже безумно волнуется.

С заявлением в загс все прошло как нельзя лучше. Мама, конечно, поахала, но пошла с ними и написала все что надо. Сложнее было объяснить ей, что никакой свадьбы не будет, но тут уж Марина стояла как кремень: нет, и все. Пускай ее родственнички собираются по другим поводам! С Марины хватит и того, что ей придется участвовать в этом фарсе, но чтобы на это смотрел кто-нибудь посторонний?.. Она бы и маму с папой не пустила, если бы могла. Папа и сам, наверное, не пойдет, а мама… Да пускай постоит, Мендельсона послушает! В конце концов, много ли у нее, у бедной, радостей в жизни? А сколько маме еще предстоит! И так уже заохала: «Ах, что теперь будет с институтом?» Да ничего теперь не будет с ним, мама, как стоял, так и будет стоять, авось не обвалится, фиг с ним теперь, и думать о нем тошно, Марину и так все время тошнит. Она сердито тряхнула головой, отгоняя дурные мысли, и с любовью посмотрела на Валерьяна. Он ответил ей таким же любящим взглядом. Валерьян вообще был теперь с ней нежен, бережен, внимателен и заботлив. Даже что-то похожее на уважение светилось порой в его взоре, когда он смотрел на Марину. Но не сейчас. Сейчас во взгляде лучилась любовь, и это было прекрасно.

Марина потянулась, сладко, по-кошачьи зевнула и капризно проговорила:

— Валь, а Валь!

— Чего тебе? — улыбаясь одними глазами, откликнулся Валерьян.

— Ну скажи наконец, куда ты меня везешь?

— Ох, мышь, и как тебе объяснить?! Домой я тебя везу. К своим, ясно?

— Как это?..

— Да ясно, конечно, что ничего тебе не ясно. Ладно, — решился Валерьян наконец, — слушай. Когда я еще учился в школе, было у меня двое друзей: девочка Алена и парень Денис. Дружили мы с первого дня, как пришли в эту школу, даже сидели из принципа втроем на одной парте: Денис у стенки, я у прохода, а Алена посередине.

— А учителя чего?

— А учителя ничего. У нас вообще в школе в этом смысле анархия была полная — сиди где хочешь, хоть в проходе на полу, лишь бы уроку не мешал.

— И в самом деле кто-то сидел на полу?

— Да нет, вроде бы. Я не помню. Слушай, тебе уже неинтересно, куда я тебя везу? Тогда не буду рассказывать.

— Нет, что ты, мне ужасно интересно! — испугалась Марина. — Рассказывай, пожалуйста, продолжай!

— Рассказывать, значит? Ну, ладно, а то смотри… Так вот, дружили мы в восьмом классе, дружили в девятом, в десятом тоже дружили, а в середине одиннадцатого как-то вдруг оказалось, что Алена беременна.

— От тебя? — с наигранным равнодушием поинтересовалась Марина, в глубине души с трудом подавляя вспыхнувшую ревность.

— Нет, тогда это было точно от Дениса, я в ту пору ни о чем таком еще и не думал, тем более Алена для меня была… Да и теперь, в общем, есть… Ну, это так не объяснишь. Ты когда ее увидишь, сама поймешь.

— Ты ее любишь? — стараясь не зареветь, рискнула спросить Марина.

— Да, — ответил Валерьян, ни секунды не колеблясь.

Марина почувствовала, что в глазах у нее все-таки закипают слезы. Но ведь она сама спросила! Марина задержала на секунду дыхание и почти нормальным голосом поинтересовалась:

— А ты меня к ней везешь?

— Ага. А теперь слушай и не перебивай, а то совсем замолчу. Так вот. У Алены чертовски путаная семейная ситуация, у ее отца была прорва жен, и мама ее живет сейчас, кажется, с третьим мужем, но вообще-то Алена всегда с отцом жила, он у нее мировой мужик, сама увидишь, сейчас он, к сожалению, в отъезде, ну да ничего, еще проявится. Так вот, у Алениного папы дача есть, огромный такой домина, а комнат там столько, что… Ну, я даже не знаю сколько. И когда Алена в первый раз забеременела, она уехала на эту дачу и родила там Никиту, а мы с Денисом ездили к ней через день, таскали продукты, нянчились с Китом и помогали ей. А потом как-то вдруг вышло, что все наоборот, что это она нас поддерживает. — Валерьян вдруг остановился. — Ты слушаешь меня?

Марина молча кивнула.

— Ну так вот. И в конце концов оказалось, что именно там у нас теперь наш настоящий дом. Во всяком случае, мой. Да и Дениса, по-моему, тоже. Хотя у него, в отличие от нас с Аленой, папа с мамой нормальные. А потом еще Алена родила Соньку, ну, это, знаешь, настоящее чудо, а не ребенок. Вот увидишь! Ей сейчас два с половиной года, и она… Ох, этого не опишешь, нет, я, конечно, Кита тоже очень люблю, но Сонька совсем другое. Не знаю даже почему. Может, потому, что девочка. А может, потому, что родилась, когда у нас с Аленой все уже по-другому было.

— А откуда у Алениного папы такая огромная дача? — полюбопытствовала Марина. — Он новый русский, что ли?

— Нет, этот дом у него давно, еще с до перестройки. Он писатель, ну, в смысле настоящий, в Союзе писателей был. Романы писал. Сысоев его фамилия, не читала?

— Нет, кажется, — Марина попыталась припомнить.

— Ну как же, у него такие романы известные были! «Воля», потом эта, «Семья Русановых», и детская даже одна была книжка, «Маришкина заимка».

«Маришкину заимку» Марина в детстве читала, хотя сейчас ничего не смогла бы оттуда припомнить, кроме того, что главная героиня была ее тезкой.

— Самая знаменитая у него «Воля». Эпопея в пяти томах. — Валерьян, не удержавшись, хмыкнул. — За нее ему Ленинскую премию дали. На эти деньги Аленин папа сразу себе дом и отгрохал. Ух и дом! — опять оживился Валерьян. — Да что я тебе говорить буду, сама скоро увидишь.

— Туалет небось на улице? — язвительно поинтересовалась Марина.

— Вот и фиг попала! И туалет в доме, и даже ванная есть! — торжествующе сказал Валерьян.

— Это надо же, какое чудо! — протянула Марина все в том же тоне.

— Можно подумать, у тебя есть богатый выбор! — вспылил Валерьян, и они замолчали.

Марина все-таки спросила:

— Значит, мы сейчас едем к Алене?

— Да не к Алене мы едем, а ко мне, понимаешь, ко мне! — Валерьян окончательно рассердился. — Алена там теперь не одна живет!

— Понимаю, еще там живет Денис.

— Да ничего ты не понимаешь! Там сейчас целая куча ребят живет. Женька, например. О ней так просто не расскажешь. Когда познакомишься с ней, она сама тебе про себя объяснит, кто она и откуда. Еще Илья, но он бывает наездами, как и я, впрочем. Вообще, знаешь, мужчины там — существа приходящие, но кто-нибудь всегда есть, девчонок мы одних на ночь не оставляем, не город все же. А так… — Глаза Валерьяна подернулись мечтательной дымкой. — Крольчатник там у нас. Место для женщин с детьми. У Алены вот Кит с Сонькой, у Женьки — Димыч, да у всех кто-нибудь есть. Или будет. И знаешь, Марина, — сказал Валерьян неожиданно охрипшим от волнения голосом, каким он ни разу еще не говорил с нею.

«Сейчас, — подумала Марина, холодея, — вот сейчас он наконец-то скажет, что любит меня, и тогда… О чем еще можно говорить таким голосом и с такими глазами?»

Но Валерьян сказал совсем другое.

— Марина, — повторил он еле слышно, — ты себе просто не представляешь, ты не можешь себе представить, как мне важно, что теперь в нашем Крольчатнике будет наконец-то и мой, собственный крольчонок!

О! Разве это она ожидала услышать?! Она вспыхнула, облизнула губы и, чтобы не дать себе — что? закричать? заплакать? — быстро, чуть охрипшим голосом заговорила:

— А кто еще там у вас есть? Ты же сказал, много народу?

Валерьян посмотрел на нее тоже чуть повлажневшими глазами, дернул кадыком, точно сглатывая комок в горле, однако все-таки собрался и продолжал:

— Ну, еще у нас есть сестренка Олюшка. Она старше нас всех, ей двадцать пять лет, и у нее пятеро детей. Александр Александрович — Алениного папу так зовут, говорит, что она за всеми нами присматривает и что он ей больше всех доверяет. Вообще-то Сан Саныч мужик не промах, но тут-то он дал маху. По-моему, из всех нас Ольга — самая сумасшедшая. Зато видела бы ты, как она детей рожает! Вот тебе у нее поучиться, я тогда бы и за тебя и за крольчонка своего был спокоен!

— А ты что, видел, как она рожает? — затаив дыхание, переспросила Марина.

— Еще бы! Роды в Крольчатнике — это, скажу я тебе, событие, кто же такое пропустит!

— И я тоже… должна буду рожать при всех?! И на меня тоже будут все смотреть? — От ужаса глаза у Марины расширились. Валерьян, посмотрев на нее, рассмеялся.

— Не бойся, мышь, если ты не захочешь, к тебе никто не подойдет и никто тебя не увидит. В конце концов, желание женщины закон, особенно когда женщина рожает. Но, мышь… — Он нежно привлек ее к себе и зашептал в самое ухо: — Мне-то дашь посмотреть? Я ведь имею к этому отношение, пе с'est pas?

Марина густо покраснела, словно он сделал ей дикое и непристойное предложение. На секунду Марине почудилось, что, слушая его, она переживает самый сладостный, самый полный в ее жизни экстаз. Она закрыла глаза и, уткнувшись пылающим лицом в грудь Валерьяна, то ли прошептала, то ли попросту выдохнула горячее «да». Валерьян знакомым и бесконечно нежным движением приподнял за подбородок Маринино лицо и поцеловал так, как никогда никого не целовал.

2

— Мы разожжем камин, и ты увидишь, как у нас здорово. У нас такой камин! Сан Саныч сам сложил! Печника, конечно, тоже звал, но тот только показывал, а так Саныч все сам, своими руками: и камин, и трубу, и кафель сверху. Решетку вот только не сам варил, врать не стану. Решетку Сан Саныч заказывал. Такая решетка — закачаешься! На ней история любви Леды и лебедя. Знаешь, миф такой есть древнегреческий.

Марина молча кивнула. Миф, значит. Ей грешным делом начинало уже казаться, что и вся эта дача — с кучей комнат и с камином — тоже миф. Не бывает же такого в жизни, во всяком случае, в ее жизни не было никогда. И вот они уже сколько времени идут и идут по снегу, темно совсем стало, а они все никак не придут.

И вдруг Марина увидела свет, да не из одного окна, а из многих окон, и откуда-то с той стороны донеслись до Марины какие-то знакомые звуки — музыка? Да, точно. «Полонез Огинского».

Они еще немного прошли и уткнулись в высокий, полностью скрывающий нижнюю половину светящихся окон забор. Музыка звучала все громче.

— Пришли, — сказал Валерьян и зашарил по карманам.

«Интересно, кто там у них играет?» — подумала Марина.

Валерьян отпер вделанный в литые ворота замок, и они вошли. К ним навстречу с лаем бросился громадный лохматый пес.

— Ох! — Валерьян перехватил его на лету за ошейник. — Потише ты, Русый, с ног собьешь! — И уже Марине: — Извини, что не предупредил.

— Ничего, — сказала Марина, с нежностью лаская громадную голову, с наслаждением запуская в пушистый мех озябшие за дорогу пальцы. — Я не боюсь собак. Как его зовут?

— Руслан. Это московская сторожевая.

— Да? А я решила — сенбернар. Очень уж у него будка громадная.

И снова Валерьян посмотрел на нее с уважением. Надо же, будка. Слова какие профессиональные. М-да. Похоже, крепко недооценивал он Марину.

И снова раздались звуки музыки.

— Кто это играет? — спросила Марина.

— Не знаю, — ответил Валерьян, — наверное, Оля. Сейчас посмотрим.

За массивными дубовыми дверьми оказалась небольшая квадратная прихожая с необъятных размеров вешалкой. Прямо из прихожей уходила куда-то высоко вверх винтовая лестница. От лестницы шел коридор, конца его не было видно.

Валерьян помог Марине снять шубу, повесил ее на один крючок со своей, переобулся и, нагнувшись, не без труда отыскал в длинном разношерстном строю подходящие тапочки для Марины.

Они пошли прямо на звуки музыки и оказались в огромной, обшитой деревянными панелями комнате. В центре ее стоял стол, в середине противоположной от двери стены высился камин, а у самого окна стоял небольшой белый кабинетный рояль.

За роялем сидела высокая рыжеволосая девушка с толстой серой крысой на плече. Хвост крысы раскачивался в такт звукам, льющимся из-под девушкиных пальцев. На сей раз это была «Аппассионата». Волосы девушки были перехвачены красивым фиолетово-черным хайратником, хвостик которого то и дело хлопал крысу по носу, поскольку девушка то низко склонялась к клавишам, то резко, неожиданно выпрямлялась.

— Привет сестренке Олюшке! — весело сказал Валерьян, и девушка, не переставая играть, повернула голову.

— О, Валька! А мы вас к обеду ждали! Я тебе кабачков напекла, как ты любишь, а ты…

— А мы вот только добрались, — без тени раскаяния отвечал Валерьян. — А где все?

— Детей пошли укладывать.

— А твои, конечно, уже спят?

— Надеюсь. Если что, Алена не даст им спуску. Присаживайтесь, сейчас, как все сбредутся, будем чай пить. А как там Москва?

— Да представляешь — стоит. Высотки только вчера все обвалились, шуму было! А остальные дома ничего.

— Твой в том числе?

— Мой дом тут, — тихо сказал Валерьян, и Марина заметила, что, стоило им войти, как с лица его напрочь исчезло обычное угрюмое выражение, лоб разгладился, лохматые брови приподнялись, даже глаза будто больше не косили, ноги не хромали, а на пухлых губах воцарилась расслабленная полуулыбка. Марина в упор разглядывала с удивлением это изменившееся лицо. Валерьян, заметив ее взгляд, ласково подмигнул. Кончики его губ окончательно отползли к ушам.

Тем временем Оля снова склонилась над роялем. Марине она не сказала ни слова, но Марина была ей за это даже благодарна. Она была так ошеломлена окружающим ее великолепием, так напугана предстоящим знакомством со множеством людей, которые, по-видимому, будут играть теперь в Марининой жизни какую-то очень важную роль. А потому Марине казалось, что, чем медленнее и постепеннее будут происходить эти знакомства, тем легче и безболезненней они пройдут.

Она молча издали рассматривала Олю, с которой Валерьян вел себя как с близким человеком, причем куда более близким, чем Марина.

Ревности она не испытывала, только острое, диковатое любопытство.

В коридоре послышались шаги, и Ольга вышла из-за рояля. Марина разглядела ее целиком. Ольга действительно была очень высокой — на голову выше Валерьяна, а Марина едва доставала ему до плеча. На Ольге была длинная, свободная серо-зеленая юбка и мужской серый грубой вязки свитер, размера на два больше, чем нужно. На шее у нее были длинные, в два ряда и почти до пояса, бусы из яблочных косточек. Марина отметила для себя, как это потрясно: бусы из яблочных косточек!

Ольга поймала на себе Маринин взгляд и, улыбнувшись, вернула его обратно. Улыбка была теплая, подбадривающая, и Марине сразу полегчало.

Что же, если все они такие, как эта Оля, тогда все и не так страшно. Неужели у нее пятеро детей? Марине не верилось, ну нисколечко. А как бы, интересно, выглядела Марина, роди она пятерых? Представить невозможно!

Наконец безумно долгая минута кончилась, дверь распахнулась, и Марина увидела Алену. Она сразу поняла, что это Алена. Волна ревности, поднявшаяся было в Марининой душе, когда они ехали в электричке, немедленно улеглась. В Алену Марина сама была готова влюбиться с первого взгляда.

Внешне Алена была настоящей Аленушкой из сказки — с толстой золотистой косой и прозрачными, как вода в реке в ясный день, серо-голубыми глазами. На гордо поднятой голове она несла высокий сифон с газировкой, который слегка придерживала рукой. Другую руку она сразу же, от дверей, протянула Марине, но Валерьян стоял к дверям ближе, поэтому по пути Алена приостановилась и легким, нежным, бесконечно естественным движением потянулась к нему и поцеловала его в губы. Алена в упор посмотрела на Марину, словно желая проверить ее реакцию. Но реакции никакой не было, кроме разве что восхищения. И хотя к восхищению Алена давно уже привыкла, ей приятно было читать его в новых глазах незнакомцев.

Поцеловав Валерьяна, Алена продолжила путь к Марине, по-прежнему протягивая ей руку, будто бы для пожатия, но, подойдя, неожиданно обвила этой рукой Марину за талию, притянула к себе и тоже поцеловала, не в губы, правда, а в щеку, но с такой нежностью, что Марина невольно зарделась. Ей почему-то было приятно и как-то даже забавно, хотя никогда до этого она с девочками не целовалась. Но Алена и в самом деле была удивительная девочка.

— Ну, привет, — сказала Алена, обращаясь уже к ним обоим. — И где же это вас носило?

— Так получилось. — На сей раз голос Валерьяна прозвучал слегка виновато. — На пятнадцать сорок пять мы опоздали, а к шестнадцати семнадцати, ты же знаешь, автобусов нет.

— Ясно, счастливые часов не наблюдают. Голодные небось?

— Как волки, — вырвалось неожиданно у Марины, и все засмеялись.

За дверью послышался плач младенца. Оля, скорчив недовольную гримаску: ну вот, с добрым утром, дорогие товарищи! — двинулась на выход, но Алена удержала ее.

— Постой, кажется, Женька несет ее сюда.

— И зачем? — по-прежнему не скрывая недовольства, произнесла Ольга, но дверь отворилась, и в комнату вошла тоненькая, почти прозрачная девушка с обесцвеченными пергидролем белыми, коротко стриженными волосами. На руках у нее был младенец, при виде которого Валерьян расцвел.

— Ой, Ничка! Какая стала! Неделю не видел, а кажется, вдвое больше. — Он протянул было руки, но его опередила подоспевшая Ольга, на ходу задирающая свитер. Крысу она небрежным жестом перебросила на крышку рояля, где та теперь и сидела, невозмутимо умываясь сухими голыми лапками.

— Давай сюда, общий папаша! Она же голодная! Иди ко мне, Ничка-синичка, серенькая птичка!

Молча, затаив дыхание, наблюдала Марина, как Ольга кормит ребенка. Она этого никогда не видела!

Грудь у Ольги была большая, полная и белая-белая, сквозь кожу просвечивали синеватые жилки. А младенец был такой крохотный, что Ольгина грудь была, пожалуй, в два раза больше прильнувшей к ней головенки. Но сосала малышка как электронасос. Ольга даже слегка морщилась, наверно, крохотные губенки умудрялись причинять ей боль.

— Ой, какая деточка! — выдохнула наконец Марина.

— Нравится? — переспросила Ольга, заканчивая кормить и пряча грудь под свитер. — Ну, бери. — И неожиданно сунула младенца в руки оторопевшей Марине.

Все стали наблюдать за ней. Неловко ухватив ребенка, Марина застыла столбом, мучительно сознавая нелепость своего положения. Они, конечно, все сразу заметили, что она впервые держит, да что там держит, видит! — такого маленького! Младенец захныкал, и положение сделалось еще нелепее. Марине стало так стыдно, что покраснели не только мочки ее ушей и щеки, но и шея, и спина, и даже руки, в которых она держала малышку, а на лбу проступили бисеринки пота, в висках застучала кровь. За что они с нею так?! И в то же время даже сквозь мучительный стыд Марина ощутила, как это приятно держать такое маленькое и теплое существо на руках. Если бы только они не смотрели сейчас на нее, экая чертова прорва глаз, чужих, незнакомых, испытующих, если бы только Марина могла побыть сейчас с этим крохотным, копошащимся чудом хоть минутку наедине! Младенец, словно ощутив всю суматошность ее состояния, захныкал сильнее, потом завопил и продолжал вопить, пока Алена не сжалилась и не забрала его у Марины.

— Ничего, научишься. Этого добра у нас много. Чересчур даже. Да вот, например. Откуда ты, прелестное дитя?

Все, как по команде, посмотрели на дверь. На пороге стояла маленькая, безумно похожая на Алену девочка с сонными, проказливыми глазами.

— Явление второе. Те же и Соня. Тебе что? — Алена изо всех сил старалась говорить сурово, но у нее не получалось.

— Валя приехал! — не отвечая, выкрикнула малышка и, легко перелетев через всю комнату, повисла на шее у Валерьяна.

— Валька, сейчас же отнеси ее обратно в постель, а то вы у меня оба получите! — пригрозила Алена, еле сдерживая смех. Но они не обратили на нее никакого внимания, целиком поглощенные друг другом.

— Я так скучала, так скучала, — счастливо поскуливала девочка, уткнувшись в грудь Валерьяну. — А это ты Марину привез? Она теперь тут будет жить? С нами?

— Да, маленькая. А ты почему еще не спишь?

— Я тебя ждала. Я так тебя ждала! Сказали, ты к обеду приедешь и Марину привезешь, а вас все нет и нет. Я ждала-ждала. Я заболеть могла от такого ждания!

— Прости меня, пожалуйста, мы на электричку опоздали.

— Больше так не будешь? Ну, смотри, прощаю в последний раз. И завтра не уезжай, хорошо?

— Куда же я от тебя уеду?

— Как куда? В Москву. Я знаю, у тебя там бабушка. У меня в Москве тоже бабушка есть, даже две. Марина твоя теперь тут. И ты к ней больше уезжать не будешь. Ты меня любишь?

— Да, — сказал Валерьян.

— А Марину?

— Нет, это просто ужасное дитя! — вмешалась в разговор Алена. — Марш спать сейчас же, иначе тебя ждет грандиозная шлепка! А ты, Валька, кончай ее баловать, а то вечно, как ты тут, так она на голове ходит.

— Тогда пускай Валя меня отнесет! — капризно потребовала девочка. — А ты, мама, пойди с нами и спой мне песенку.

— Еще что? — фыркнула Алена. Тем не менее они вышли втроем, причем Валерьян с Аленой довольно долго не возвращались. Похоже было, что настоящая хозяйка здесь Соня. Впрочем, почему только Соня? Здесь, по словам Валерьяна, должна быть целая куча детей. Интересно, они все на голове все время ходят? А взрослые пляшут под ихнюю дудку? Это как-то не совсем то, о чем Марина мечтала. А вообще, любит ли Марина детей? В смысле, не таких роскошных младенцев, как Ольгина Ничка, а таких вот маленьких, похожих на Соню, монстров? Любит ли Марина детей? Детей Марина не знала. Не знала.

И с Валерьяном все опять стало непонятно. Странно, Марину почти совсем не задело вольное обращение с ним Ольги или Алены, но вот к Соньке она его взревновала безумно. С ума она, что ли, сходит тут потихоньку или уже сошла? А как они вышли втроем ребенка укладывать, ни дать ни взять, счастливое семейство! Впрочем, Валерьян ведь и по дороге говорил, что Алену любит. А про нее, про Марину, он ничего такого никогда не говорил.

3

А потом они затопили камин, поставили на стол и рояль зажженные свечи, внесли чай в большом серебряном чайнике, появилась еда, в том числе обещанные кабачки. Марина ела, просила еще, и ей давали, всех радовало, что у нее такой хороший аппетит.

От еды, тепла и света Марина раскраснелась, размякла, ей захотелось спать. В общем разговоре она не участвовала и почти его не воспринимала. Да был ли какой-то общий разговор? Ее о чем-то спрашивали, и она в ответ кивала, но вроде невпопад. В конце концов Валерьян сжалился над Мариной и увел, нет, почти что унес ее куда-то по крутой лестнице вверх, уложил в постель и, кажется, попросил разрешения вернуться вниз, к камину. Марина разрешила. Наверное. Во всяком случае, проснулась она утром одна.

4

Открыв глаза и сладко потянувшись, Марина осторожно откинула красное ватное одеяло и на цыпочках подошла к двери. Нажала на ручку и слегка потянула. Дверь приоткрылась. Уф-ф. А то ей спросонья показалось, что ее тут заперли. Теперь можно было оглядеться.

Комната, где ночевала Марина, была совсем небольшой. Здесь стояли довольно широкая кровать, этажерка с книгами, у окна — старинный письменный стол. Потолок был скошенный, наверное, это была мансарда. На полу перед кроватью лежал пестренький домотканый коврик.

Маринина одежда была брошена на стул, вплотную придвинутый к кровати. Она быстро оделась, сунула ноги в тапочки. Напротив кровати висело небольшое овальное зеркало. Марина посмотрелась в него, вынула из кармана джинсов расческу и осторожно провела ею по волосам, расческа тут же застряла. Предстояла долгая работа. Нужна щетка! Но щетка осталась в сумке, а сумка… кажется, в прихожей на вешалке.

Кое-как разобравшись с волосами, Марина вышла из комнаты и тут же отпрянула от неожиданности.

Из комнаты напротив прямо на нее шел вчерашний огромный пес. На крохотной площадке узенькой лестницы, под низкими скошенными чердачными потолками пес показался неестественно громадным и грозным. То ли дело вчера во дворе! Там-то он смотрелся вполне естественно и потому совершенно не страшно.

Устыдившись собственной трусости, Марина заставила себя сделать шаг, другой, но, не выдержав, остановилась, присела на корточки и, неуверенно протянув руку, заговорила ласково-ласково: «Собачушка ты хорошая, ну поди, поди сюда, маленький ты мой! Поди сюда, дай лапку, давай познакомимся. Тебя как звать? Русланом?» Пес медленно, с достоинством приблизился к Марине и поставил ей на колено гигантскуютяжелую лапу, отчего Марина чуть не опрокинулась на спину. Ох, и тяжела же была эта лапа! Тем не менее Марина дружески ее пожала, погладила пса по шее, потрепала по ушам, потом с чувством выполненного долга встала, отряхнула брюки от шерсти и двинулась по лестнице вниз. Пес проводил ее сверху добрым и грустным взглядом. В нем много было от сенбернара. В московских сторожевых обычно больше от кавказской овчарки.

Миновав второй этаж, Марина спустилась вниз и, немного пройдя по знакомому уже коридору, наткнулась на две — одна возле другой — двери: к одной была прилеплена картинка с писающим мальчиком, к другой — со стоящей под душем девочкой. Это Марина и искала. Побывав за одной дверью и за другой и почувствовав себя человеком, Марина пошла по коридору, решив заняться поисками той комнаты, где они были вчера, — с роялем и камином. Ей почему-то казалось, что комната эта — что-то вроде клуба, а раз так, то именно там она скорее всего кого-нибудь найдет. Ее начало тяготить одиночество в незнакомом доме.

Столовую она обнаружила довольно быстро, и там в самом деле кто-то был. Этот кто-то стоял у окна, спиной к Марине, и сквозь зубы насвистывал довольно сложный мотив. Услышав шаги, он обернулся, и Марина невольно зажмурилась. Она увидела лицо такой нечеловеческой красоты, такой ангельской прелести, что у нее захватило дух.

Перед Мариной стоял юноша, примерно одних лет с Валерьяном, но гораздо выше, в прекрасно сшитом костюме, в белой рубашке и при галстуке. Густые золотистые волосы ниспадали ему на плечи крупными локонами. Глаза были большие и синие, с поволокой. Полные, алые губы улыбались, демонстрируя безупречно белые зубы. На покрытых нежно-розовым румянцем щеках от улыбки обозначились ямочки. Само лицо было безупречной, благородно овальной формы. «О Боже мой, — подумала Марина, — да таких красивых надо в клетке держать, в зоопарке. И как он только по улице ходит?!»

— Здгавствуйте, — слегка грассируя, проговорил ангел. — Меня зовут Денис. А вы, вегоятно, Марина.

— Да, — с запинкой ответила Марина. Голос у этого Дениса тоже был удивительный — низкий такой, бархатистый, богатый оттенками. Чем он, интересно, в жизни занимается, может, любовников в театре играет?

— Чаю или кофе? — все с той же светской интонацией осведомился Денис.

— Ко… кофе, пожалуй.

— Тогда стоит пойти на кухню и поставить об этом в известность Женьку, она сегодня дежугит. Пойдем вместе, я тоже кофе хочу, а то ночью не спал почти, в два только сюда добгался, — неожиданно совершенно по-человечески заговорил Денис. И, не дав Марине опомниться, ухватил ее за рукав и потащил куда-то по коридору, под лестницу.

Под лестницей оказалась еще одна дверь. За ней была кухня — довольно большая, полная вкусных запахов. Там стояли длинный-длинный, почти во всю кухню стол, газовая, с четырьмя конфорками, плита, под окном маленький стеклянный столик на трех ногах.

Посреди длинного стола восседала крыса и грызла сухую корку. У плиты под окном хлопотала вчерашняя тоненькая девчушка с пергидрольным ежиком, она что-то энергично мешала в большой эмалированной кастрюле. На трех других конфорках тоже что-то бурлило и кипело. Рядом с плитой сидела Ольга, держа на коленях Ничку, и увлеченно рассказывала о чем-то, а Женька молча кивала ей головой, основное внимание уделяя кастрюле.

— Женечка, здгавствуй, солнышко! — прокричал с порога Денис. — Все-все здгавствуйте, кого я еще не видел.

— Не ори, ребенка разбудишь, — зашипела на него Ольга.

— В этом возгасте, золотко мое, они еще ни на что не геагигуют, это я тебе как вгач говогю.

— Будущий, — уточнила Ольга, дружески кивая Марине.

Марина изумилась: как, это чудо природы — врач? Пускай даже будущий, каким бы он еще мог быть в этом возрасте?! На врача не один год учатся! Неужели врач?! Вот бы никогда не подумала. Гинеколог, что ли?

— Женюша, мы пгишли к тебе. Сделай нам с Магиной кофе.

— Да-а? — протянула Женя. — А кашу деткам кто варить будет? Кофе ему… Только если сам сваришь. И то в виде исключения. — И жестко добавила: — А то смотри, и кофейника не дам, и конфорку не уступлю.

— Ну хорошо, — сдался Денис. — Но вообще — кгыша у вас у всех поехала. Тги бабы на кухне, а мужик сам должен себе кофе вагить. И какой мужик! — Он гордо откинул прекрасную голову и тряхнул кудрями. — Чистое золото!

— Самоварное, — фыркнула Женя.

— Дениска, подожди, я сейчас Ничку отнесу, вернусь и сварю вам с Мариной кофе, — вызвалась Ольга. — Раз она сама не умеет.

— Да ладно тебе, — осадила ее Женя. — Первый день человек в доме, не знает еще ничего.

— Дайте, пожалуйста, кофейник и покажите, где взять кофе, — не выдержала наконец Марина.

Женя положила на край плиты ложку, которой мешала в кастрюле, и, подойдя к высокому, под потолок, старинному резному буфету, достала из него большой медный джезвэй, банку с молотым кофе и сахарницу. Все это она поставила на длинный стол и кивнула Марине.

Марина принялась за дело, спиной чувствуя, что за ней внимательно наблюдают три пары глаз. Глаза, глаза, никуда от них в этом доме не деться. А ведь еще так недавно ей показалось тут одиноко! Впрочем, глаза — разве это общество? Вон их сколько, глаз-то, а Марина совсем одна. И Валерьян куда-то исчез. Вступиться за нее некому!

Сладко потягиваясь, в кухню вошла заспанная Алена, подошла к столу, молча уставилась на Марину, некоторое время смотрела и наконец изрекла:

— Так. И что же это ты тут делаешь?

— Кофе варю, — немного струсив, но как можно тверже ответила Марина. — Себе и Денису.

— Та-ак… — Алена перевела взгляд на Дениса, скромно притулившегося в уголке и барабанившего пальцами по маленькому столу. На Алену он вроде бы не обращал ни малейшего внимания, не поздоровался даже. Может быть, они уже виделись? — Та-ак, — повторила Алена. — Вот ведь что значит красивый мужик! Не успел с девушкой познакомиться, ан глядь — она ему уже кофе варит! Хорошо хоть в постель не подает. Нет, Денис, я всегда знала, что ты у нас не промах, но чтобы до такой степени! Обычно у тебя сначала постель, а уж потом в нее кофе.

— Во-пегвых, я велик и газнообгазен, во-втогых, всему свое вгемя. Сейчас утго, а по утгам я пгивык пить кофе. Подожди, еще не вечег. — И он как-то особенно проникновенно взглянул на Марину, у которой от этого взгляда душа ушла в пятки.

— Не смущай девушку, сейчас же отвернись! — скомандовала Алена и, подойдя, попыталась развернуть Дениса к Марине спиной. Тот, сопротивляясь, неожиданно обнял Алену, привлек к себе, попытался было поцеловать, но тут же отпустил с громким воплем: извернувшись, Алена цапнула его за руку. Все рассмеялись.

— Кошка бешеная, а не человек! — изрек Денис, потрясая укушенной рукой.

Марина выключила горелку и шепотом попросила у Жени чашку. С чашкой кофе Марина присела за маленький стол в углу, но Женя ее остановила:

— Ой, слушай, туда не надо! Это Илюшин стол, а ты либо за большой садись, либо в столовую иди, где камин.

— Пойдемте, Магина, в столовую, — позвал Денис, налив и себе. — А еще лучше, пошли ко мне в комнату? — зашептал он Марине на ухо, когда они уже вышли в коридор. — А то мне чего-то кажется, что Алена пгава. Должна же быть спгаведливость: постель сначала, а кофе потом.

— Нет, почему же, у нас с Валерьяном кофе тоже был сначала, — неожиданно для себя выпалила Марина и даже не покраснела.

— В самом деле? — Денис рассмеялся. Смех у него был чудесный.

5

— А вы будущий врач? — спросила Марина, когда они расположились на диване в столовой.

— Да. А почему мы все на «вы» и на «вы»? А на «ты» можно?

— Конечно, — обрадовалась Марина. — Терпеть не могу, когда мне «вы» говорят. Такой взрослой себя сразу чувствуешь, просто старой.

— И что, не нравится?

— Что не нравится? — не поняла Марина.

— Чувствовать себя взгослой.

— Ни капельки. — Марина тряхнула головой. — Два года назад я даже хотела покончить жизнь самоубийством. Накануне своего дня рождения: только чтобы взрослой не становиться. Мне тогда пятнадцать лет исполнялось.

— Ну уж это какие-то гадикальные меры. Пгямо хигуггические. А вообще ты здесь в этом не одинока. Здесь этого тоже никто не хочет. Взгослеть.

— И как, удается? — с интересом спросила Марина.

— Да как сказать. В основном да. Но, по пгавде говогя, главным обгазом благодагя Алене или скогее ее папе. В общем, дому этому. Тому, что он у нас есть. И пока он есть… — Денис помолчал, а потом серьезно посмотрел прямо Марине в глаза, словно в душу заглянул: — Вот и у тебя он тепегь тоже будет. Ты на нас не обижайся, если что не так. Мы ведь не со зла. Пгосто мы тут все свои. Пгивыкли дгуг к дгугу, пообтесались. Бояться пегестали. И ты, если захочешь, тоже будешь здесь своя. И, по-моему, ты захочешь, потому как, если я Вальку вегно понял, деваться тебе тепегь некуда. Но скажи, Магина, ты хочешь?

Взглядом он, казалось, спрашивал о чем-то гораздо большем, и Марина вдруг растерялась.

— Не знаю, — произнесла она. — Я… я как-то еще не думала.

— Когда думать будешь? — все так же ласково спросил Денис, но глаза его смеялись, и смеялись не ласково. — Двенадцатая неделя идет, так я слышал? Глядишь, поздно думать будет. Так что?

— Я… не знаю. Наверное… да.

— Что «да»? — на сей раз жестко, глядя прямо Марине в глаза, спросил Денис.

— Да, хочу, — пролепетала Марина, вконец раздавленная его натиском.

— Вот и славно. — Денис расслабился, опять стал светским и легким. — Тогда все в погядке. — И, наклонясь к самому ее уху, ласково, призывно зашептал: — Нам с тобой еще нужно будет поговогить. О всяких важных вещах. Сейчас-то уже вгемени нет. А ты пгиходи в мою комнату после обеда, там нам никто не помешает, ладно?

Кляня себя на чем свет и в то же время внушая, что ничего тут такого нет, Марина кивнула.

Они молча допили кофе.

6

Аккуратно приподняв белоснежную манжету, Денис посмотрел на часы.

— Так я и думал. Говно 9.30. Часы надо не на гуке носить, а в голове дегжать — тогда и не отстанут, и не убегут. У тебя с этим как? Есть у тебя часы в голове?

— А как же, — Марина усмехнулась. — И даже довольно точные. По крайней мере, дважды в сутки определенно не врут. — И, не выдержав, сама первая рассмеялась.

Оценив ее шутку, Денис засмеялся следом, и тут где-то наверху ударили в гонг.

Почти сразу за гонгом в столовую нахлынуло какое-то живое и орущее месиво. Невозможно было разобрать, где руки, где ноги, где головы, крик стоял невообразимый. Марина с наигранным ужасом прижала ладони к ушам. Денис резко встал и громким басом рыкнул:

— Мол-ча-ать!

Все немедленно стихло. Клубок распался, и на ковре, наподобие маленьких статуй, застыли в нелепых позах отдельные детские фигурки, вытаращив на Дениса испуганные глазенки.

— Так-то лучше! — не меняя тона, пророкотал Денис. — А тепегь все по местам! И помните: я сегодня дома!

Дети молча подошли к столу и не без труда вскарабкались на слишком высокие для многих стулья, бросая боязливые взгляды на Дениса.

— Вот так с ними и надо! — похвастался он. — У меня они згя пикнуть не посмеют! Ну что, давай знакомиться?

Марина молча кивнула.

— По стагшинству, значит. Эти два оболтуса — Ольгины. — Денис указал на двух совершенно одинаковых ярко-рыжих мальчиков с прозрачными зелеными глазами. На вид им было лет шесть. — Этот вот, слева, — Сэмэн, а этот — Стэп, — довольно уверенно сказал Денис, поочередно тыкая в них пальцем.

Мальчишки разом энергично замотали головами.

— Что, ошибся, что ли?

Так же молча и энергично мальчишки закивали. Денис слегка пригрозил им пальцем.

— Но-но! Это вы дгугим лапшу на уши вешайте! Я-то вас не спутаю, не надейтесь! Особенно когда вы вот так гядышком сидите. С близнецами знаешь как? — Он обернулся к Марине. — Когда вдвоем — сгазу видно, кто есть кто. А вот если кто-то один в комнату зайдет — нипочем не угадаешь. Мы их одевать по-газному пытались, но они ведь одеждой могут и поменяться. И хитгые, скажу тебе, как чегти! Особенно вот этот. — Денис шутливо дернул Стэпа за ухо и перешел к следующему стулу. — А это вот — Кит. Он у нас вообще-то хогоший мальчик, тихий такой, послушный, особенно когда спит.

Сидящий перед ним малыш засмеялся, открыто, весело, обаятельно. «Ах да, — вспомнила Марина, — ведь это же его сын!» Но сам Денис не упомянул об этом ни словом. Впрочем, к чему слова? А чьи же еще могли быть эти синие-пресиние глаза и густые золотистые кудряшки, румяные щеки и нежный овал лица? А главное — чья это улыбка со ставшим уже знакомым пленительным прищуром и такими чудесными ямочками?

— А вот это у нас Димыч.

Узкое, напоминающее ножик лицо, глаза, горящие черными угольками, тонкие, уже сейчас жесткие губы и худая жилистая фигурка — да это же Женькин мальчик, сообразила Марина. Он единственный из всех не улыбнулся, а только остро взглянул на Марину и опять уткнулся взглядом в стол.

— Экий ты, дгужок, нелюбезный! — укорил его Денис. — Ты бы хоть поздоговался.

Димыч молчал.

Денис настаивал:

— Ну хоть улыбнись! — И, как бы извиняясь, сказал Марине: — Димыч у нас человек серьезный.

И тут серьезный человек заговорил. Так и не оторвав взгляда от стола, на едином дыхании Димыч выпалил:

— Так ты что, беременная, да?

От неожиданности Денис поперхнулся.

— Тебе кто сказал?

— А что, правда, да? Ну вот я и думаю: чего бы она приехала?

— Дугдом какой-то! — рассвирепел Денис. — Вот что значит — полон дом бабья. Чешут, понимаешь, языками все кому не лень. Магин, ты не беги в голову, он же маленький еще, повтогяет, как попугай, не понимая.

— Это еще почему? — возмутился Димыч. — Беременные — это те, у кого скоро дети родятся.

— Да замолчи же ты, наконец! — заорал на него Денис.

— А что, не так, да?

На Марину, оправившуюся от неожиданной атаки, напал приступ смеха.

— Ну надо же! — с трудом выдавила она. — Ну и дети у вас тут! Они здесь все такие?

— Нет, через одного. — Денис тоже рассмеялся.

Следующей шла Соня, которая тут же завопила, что она Марину «уже вчера видела».

Последним Денис представил краснощекого толстого карапуза, про которого сказал:

— Вот, понимаешь, человек. И всего-то на полгода младше Соньки, а, кгоме «мама» и «папа», ничего не говогит. Зато все понимает! Пгямо как Руслан. Вегно, Иваша? — Денис ласково взъерошил белобрысые волосенки.

«Этот, должно быть, тоже Ольгин, — про себя соображала Марина. — Да плюс еще Ничка. Но это четверо. А где же пятый?»

Столовая между тем постепенно заполнялась. Появилась Алена в длинной, узкой черной юбке с разрезом, белой блузке и узорчатой жилетке. Пришла Ольга с крысой на плече. Женя внесла кастрюлю с дымящейся кашей. Вместе с Денисом они торжественно водрузили ее на стол. А Валерьяна все не было и не было.

Наконец в коридоре громко и жизнерадостно затопали, и в комнату ввалились трое недостающих: счастливый, со звенящей от льдинок шерстью Руслан, улыбающийся Валерьян в лыжном костюме, с румянцем во всю щеку, и девочка лет восьми, такая же румяная и тоже в лыжном костюме. У девочки были теплые карие глаза и длинная, до колен, толстая каштановая коса. У Валерьяна и девочки был такой довольный вид, что Марину сразу же охватила дикая злоба — она тут все утро протрепалась, а эти трое по лесу гоняли.

— На лыжах ходили? — пряча зависть за насмешливой улыбкой, спросил Денис.

— Ага! Погода — прелесть! И солнышко, и морозец какой-никакой.

— Мороз и солнце — день чудесный! — провозгласила Ольга. — А я-то гадаю, куда это Джейн с утра упорхнула. Представляете, пришла утром будить, а в комнате никого, даже постель заправлена.

— Нет, Валька, ты все-таки на удивление правильный человек, — искренне сказала Алена.

— Это только здесь, — тихо, с мечтательной улыбкой проговорил Валерьян.

— И даже на завтгак не опоздал. Вот кого уважаю! — Денис с чувством хлопнул Валерьяна по плечу.

— Как можно! — шутливо ужаснулся тот.

— Ну, господа, садимся! — сказала Алена, с грохотом пододвигая стул. — Покушаем, что Бог послал, а Женечка приготовила.

Все сели, явно соблюдая некий привычный ритуал. Марину Денис усадил между собой и Аленой, а Валерьян оказался в другой стороне стола, рядом с детьми. Это было ужасно! После всех бесконечных унижений, подколок, проверок и душедробительных разговоров Марине просто необходимо было уткнуться в его плечо.

А он уселся подальше и сидит себе там, будто так и надо, и только изредка оттуда улыбается Марине своею здешней, блаженной улыбкой. Что ж, и на том спасибо, Марине сейчас и улыбка эта как воздух нужна.

Ей стало так горько, страшно и одиноко, что даже близкая Денисова красота (Марина и помыслить себе не могла оказаться когда-нибудь рядом с таким красавцем!) не радовала ее, а скорей ужасала. Марину вдруг безумно потянуло домой, а впереди еще два дня, да и будущее выглядело неясным. Между прочим, если трезво рассуждать, есть ли у Марины дом? Вроде бы уже и нету. Мама с трудом примирилась с мыслью, что Марина выходит замуж, потому что беременная, а если вдруг окажется, что Марина беременна, но замуж не выходит? Просто невозможно было себе представить, что тогда будет! Остаться тут? Надолго? Почти насовсем? Нет. Невозможно. Немыслимо. Надо искать какой-то другой выход. Какой?

И если бы не мысль о предстоящем разговоре с Денисом, Марина сразу после завтрака накинулась бы на Валерьяна, требуя немедленно увезти ее отсюда, но она решила потерпеть до после обеда.

7

После завтрака Марина помогла Женьке собрать и перемыть посуду — привычный, полуавтоматический жест вежливости. Посуды было много, разной, глубокой и мелкой, цветной и белой, фаянсовой, фарфоровой и стеклянной, гладкой и со сложным лепным узором. Впечатление было, что каждая тарелочка-чашечка представляет собой последний, уникальный экземпляр, чудом уцелевший от купленного в незапамятные времена сервиза. Вся это разномастная посуда как бы силилась рассказать Марине, да, собственно, не только ей, а всякому, кто захотел бы слушать, длинную и запутанную историю этого дома и жившей некогда в нем семьи. Ведь, конечно же, эти сервизы когда-то и кем-то покупались к свадьбе или дню рождения, а потом, глядя на них, хозяева вспоминали того, кто им их подарил, и то, в честь чего это было.

Но вот беда, сейчас на кухне не было никого, кто бы мог что-нибудь рассказать об этом Марине. И ей оставалось гадать, как все было раньше, когда ее тут не было и в помине, зато сервизы были целы.

Углубившись в свои мысли, Марина незаметно выронила стеклянную плошку, и та вдребезги раскололась о край раковины. Осколки так и брызнули в стороны.

— Ай! — очнулась Марина, услышав звон разбитого стекла.

— Ничего-ничего! — успокоила ее Женя, наклоняясь и подбирая заискрившиеся на солнышке кусочки стекла. — К счастью!

— Надеюсь, — еле слышно прошептала Марина.

Но Женя услышала и улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление светлая и открытая. От этой улыбки у Марины сразу потеплело на сердце и захотелось улыбнуться в ответ. И она улыбнулась, правда, улыбка вышла кривая и неуверенная.

— Вы в Москве раньше жили? — наобум произнесла Марина следующую вежливую фразу.

— Нет. Я из Подмосковья, из Серпухова. Знаешь, есть такой городишко, от Москвы на юг два часа электричкой.

— Кто-нибудь у вас там остался?

— Мама. Но я о ней уже сто лет ничего не знаю. Я как уехала после восьмого в ветеринарный техникум поступать, так с тех пор мы не видались, даже не переписывались. Она замуж вышла, а мужик пьет без просыху. Да и вообще, на кой я им сдалась? Понимаешь?

Сказать, что Марина понимала, было бы явным преувеличением. Услышанное относилось к какой-то абсолютно чужой, неведомой жизни. Но у Жени выходило, что все это как-то обыкновенно, само собой разумеется, у всех примерно так же. И Марина поневоле задумалась, а у нее все иначе? Вслух же она спросила, на сей раз с неподдельным любопытством:

— Женя, а вы ветеринар?

— Нет, — просто ответила Женя. — Я не закончила техникум. Так с тремя курсами и осталась.

— Почему?

— Как почему? Залетела, выставили за аморалку. Как раз на третьем курсе все и случилось. Полгода оставалось до окончания. До слез прямо жалко было!

— А разве так бывает? — Марине не верилось. Со своей московской колокольни она не видела решительно никакой связи между беременностью и несомненным правом личности на образование.

— Как же! Чуть живот появился, сразу выперли. Мне тем более еще восемнадцати не было.

— А этот… от которого… вы… — Марина никак не могла найти определение слову.

— Он в армию ушел. — Женя потянулась за новой тарелкой. — Еще осенью.

Марина автоматически попыталась перенести эту ситуацию в свою школу, об этом, вообще говоря, стоило подумать, как все сложится, когда… Но все равно рассказ Жени звучал совершенно немыслимо.

— И где же ты стала жить? — перейдя наконец на «ты», спросила Марина. В самом деле, где жить человеку, которому домой нельзя, поскольку дома у него практически нет, и там, где он до сих пор жил, тоже нельзя остаться?

— Сначала так и жила потихонечку в общежитии, девчонки меня прятали от начальства. Учиться уже не ходила. От комендантши — у нее свои ключи были, все чистоту проверяла, стерва, — я в шкаф залезала. Залезу в шкаф, закроюсь изнутри и сижу. Один раз чуть было не задохнулась там. Комендантша ушла, а я все дергаю дверь, дергаю, а она никак — заело что-то.

А мне воздуха не хватает, мне и так-то уже трудно дышалось, срок большой, живот подпирает, ну, я дергала, дергала, сама не заметила, как свалилась, отключилась начисто, самой даже теперь не верится. — Женька замолчала, точно заново окунаясь во всю эту жуть.

— Ну? — поторопила ее Марина, не в силах дождаться развязки. — А кончилось чем?

— Да ничем. — Женькин голос звучал отрешенно и равнодушно, как будто развязка ее как раз и не интересовала. — Потом все с занятий вернулись, пошли переодеваться, открыли дверь, а я оттуда и выпала.

Марина поежилась.

— И что с тобой потом было?

— Ни фига не было, — Женька рассмеялась. — Водой из чайника облили, я встала и пошла. Так я до самых родов в общаге просидела, своим ходом ушла, между прочим, от нас до роддома километров пять было. Девчонки проводили немного, конечно, не до конца — время позднее было, у нас общагу в одиннадцать закрывали. Они домой, а я дальше пошла. Холодно, ветер, я прямо заледенела вся. Цирк, да и только. И схватки. Иду согнувшись. Доплелась.

Женя легко, стремительно повернулась, отставляя куда-то вдаль, на задний, более безопасный план тонкую и красивую, а оттого особенно любимую чашку.

— Слушай, что дальше было! Дойти-то я дошла, а там ведь у них заперто, ну, ночь же. И звонок не работает, провода оборвало, ветер в ту ночь жуткий был!

— Боже мой! — в ужасе выдохнула Марина.

— Да вот! — Женя засмеялась, явно довольная произведенным впечатлением. — На мое счастье, двери входные там стеклянные были. Как садану по стеклу сапогом, а сапоги, между прочим, кирзовые, у тех, кто в конно-спортивной секции занимался, такие были — стекло вдребезги, шум, грохот, народ набежал, давай ругаться, стекло небось денег стоит, а у меня, без очков ясно, что нет ни копейки.

Женя снова замолчала, на сей раз мечтательно улыбаясь. Видно, чем-то все эти жуткие воспоминания были ей дороги и приятны.

— Вот, — произнесла она наконец. — Потом почти сразу, меньше чем через час, Димыч родился. И помучиться толком не успела. Порвалась только вся. Четыре килограмма. — Последнее было сказано с классической материнской гордостью. Впрочем, сказав эти слова, Женька снова помрачнела. — Дальше хуже было, — произнесла она и опять надолго замолчала.

— Почему хуже? — не выдержала Марина.

— Ну а как же? Жить негде. Родить родила, пожалуйста, вот он, Димыч, получите и распишитесь, и валите теперь отсюда на все четыре стороны. А куда? В общежитии я и одна еле-еле продержалась, а уж с малым сама понимаешь.

— И что, ничего нельзя было сделать? Ну, пойти там куда-нибудь… Все-таки ребенок!

— Ходить-то я ходила. И в милиции была, и в роно, и в Горздравотделе, везде один ответ: прописки у вас нет — катитесь отсюда на три веселых буквы. Почему именно мы должны с вами мучиться? У тебя-то, конечно, есть прописка? — неожиданно перебила она саму себя.

— Конечно, есть, — ответила Марина, испытывая нечто вроде смутного стыда по этому поводу.

— Вот ты не знаешь, что это такое. Ты ее береги, — серьезно сказала Женя. — Прописка, знаешь, это такое дело… С пропиской ты человек, а без нее собака без привязи, любой изловит и отправит на живодерню.

Женька опять замолчала, однако справилась с собой, сглотнула и продолжила рассказ:

— Так вот и ходили мы с Димычем, везде говорят: сдавай-ка ты его, милая, в детдом, а мы тебе, так и быть, подыщем работенку с общежитием. Ха! Как же, разбежались! Умные какие! Своих пускай сдают. Я так там одной тетке и сказала, ух она разоралась: «Да я тебе! Да я сейчас! Да я милицию позову!» Подумаешь, напугала! — Женькины кулаки рефлекторно сжались, и Марина невольно отодвинулась. Однако слишком многое в этой истории оставалось еще для нее неясным.

— А где же ты жила все это время? Пока всюду ходила?

— Ну, где жила? Да по-разному. В основном у девчонки одной жила, которая техникум наш на год раньше закончила, распределение получила, и дали ей от ее совхоза барак. Хибара, скажу тебе, страшная, а холодина — как на улице. Димыч у меня и заболел. Тогда его в больницу детскую взяли, а я при нем вертелась. До весны кое-как дотянули, а там… Есть-то чего-то надо. Вот я и пошла на вокзал.

— На вокзал? Зачем на вокзал?

Женя искоса взглянула на Марину и вдруг залилась краской.

— Работать, — процедила она сквозь зубы, взяла в руки очередную тарелку и, споласкивая ее, затянула веселый мотив.

До Марины по-прежнему не доходило.

— И что же ты там делала?

— Известно что, мужиков снимала. А что мне там еще-то было делать?! На юга, что ли, оттудова уезжать?! К пальмам и кипарисам?! — выкрикивала Женя. — Без прописки ведь и в уборщицы никуда не возьмут. Потом, ребенок! — Женя судорожно вздохнула, поставила с размаху на стол стакан и рассказывала дальше почти спокойно. — А на вокзале есть комната матери и ребенка. Вот я Димку туда заброшу, а сама в зал ожидания. Правда, половина денег на ту же комнату уходила. Все-таки они ведь тоже рискуют. Им же только от пассажиров детей положено принимать, с предъявлением паспорта и билета. — Выдержав паузу, но, похоже, собираясь снова заговорить, Женя сначала выключила ставшую ненужной воду, они незаметно поперемыли посуду, извлекла из-под длинного стола табуретку и, усаживаясь на нее поудобнее, спросила: — Ничего, я закурю? Ты как?

— Кури, пожалуйста. — К возможности оказаться в роли пассивного курильщика Марина относилась равнодушно.

— Не куришь? — поинтересовалась Женька, глубоко и с жадностью затягиваясь.

— Нет.

— Ну и правильно, и не надо. А я вот с восьми лет как начала смолить, так и все. Два раза бросала, да все ненадолго. День-два проходит, чувствую, ну все, больше мочи нет. Ну, думаешь, и черт с ним.

Женя засмеялась, Марина невольно к ней присоединилась: чтобы пережить все услышанное, ей просто необходимо было срочно что-нибудь сделать — или выплакаться, или, посмеяться.

— А этот… твой… — опять, не зная, как сказать, начала Марина. — Он же пришел, наверное, давно из армии?

— Что толку? — Женька снова погрустнела, со злостью тыкая в пепельницу бычок. — Я ему тогда сразу написала, что забеременела, а он не ответил. Ну и на фиг пошел. Думаешь, я ему теперь нужна, с вокзала-то? — Женька криво усмехнулась, и так не похожа была эта усмешка на ее милую, ясную улыбку, что Марине стало совсем жутко.

— А сюда ты как попала? — быстро выпалила она давно мучивший ее вопрос, торопясь поскорей заболтать впечатление.

Женькино лицо посветлело. Она не торопясь закурила новую сигарету и заговорила мечтательным, совсем не похожим на прежний тоном.

— Да так и попала. Денис у нас знаешь какой? На него когда чего найдет… Снял он меня, на вокзале прямо, представляешь? — Женька рассмеялась и продолжала сквозь смех, с трудом проталкивая слова, то и дело захлебываясь и фыркая: — Подошел, говорит: девушка, я хочу в этой жизни все испытать, вот пришел на вокзал испытывать…

— Ну и… — Марина тоже уже давилась от смеха.

— Ну и испытал. Пошли мы с ним в парадняк знакомый. Потом дает он мне деньги, все путем, все друг другом довольны, и тут вдруг он говорит… — На этом месте Женька прервалась, чтобы отсмеяться наконец как следует. С трудом выровняв дыхание, она вытерла навернувшиеся на глаза слезы и продолжила: — Давай, говорит, я тебя хоть провожу, что ли? А то что мы, как две собачонки, — сбежались и разбежались? Давай, говорю, проводи, благо вокзал тут рядом. Дошли мы с ним до вокзала, он мне ручку поцеловал, как в кино, ей-Богу! Я на вокзал и думать про него забыла. Народу нет никого, решила Димыча перед сном в скверике прогулять. Только мы до скверика дошли, Денис идет. И к Димычу. Твой, спрашивает, карапуз? Димыча моего ты видела, он и мне иной раз слово скажет — как рублем подарит, а к Денису вдруг так потянулся! Я тоже. Голова плывет, сердце тает, не иначе, думаю, прекрасного принца встретила. — На этот раз в Женькином смехе прозвенело что-то вроде мечтательного сожаления. — Ну вот, — закончила она, отсмеявшись. — Слово за слово, выпытал он всю нашу историю, глазами засверкал, ногами затопал, все, говорит, в мире сволочи, подхватил нас с Димычем под белы ручки и сразу сюда. Мы и ахнуть, как говорится, не успели.

— А здесь как… нормально встретили? — запинаясь, спросила Марина.

— Я ведь тебе уже говорила, народ здесь не злобный. А лучше Алены я не знаю никого. — В Женькином голосе прозвучала убежденность. — Знаешь, что я тебе скажу? Все бабы в глубине души — змеищи. Ты с ней дружишь-дружишь, а она чуть что — укусить норовит. Все до одной такие, ты только не обижайся, Марина, я не о тебе сейчас говорю, тебя я не знаю. А Алена другая. Нет в ней ни капельки ничего такого. За это я ее и люблю больше всех. Ну, после Димыча, конечно. Она мне будто мама вторая, правда.

— А все остальные, они тогда уже тоже тут были?

— Почти все. Ольги не было, она потом приехала, примерно через полгода. Зато Илюшка почаще тогда здесь бывал, он еще жениться только собирался, все себе невесту подыскивал, никак ни на ком остановиться не мог. Да, хорошо тогда было!

Женька прерывисто вздохнула и, уже уходя от воспоминаний, заговорила как-то неестественно быстро, возвращаясь к основной цели разговора: поддержать Марину:

— Да и сейчас тут неплохо! Так что ты, Марин, главное, не волнуйся, тебе сейчас вредно, ни из-за чего не переживай, а то на тебя смотреть нельзя без слез, ей-Богу: дрожишь вся, дергаешься, мысли, что ли, в тебе дурные бродят? Да гони ты их куда подальше, все у тебя будет хорошо, вот увидишь! Слышишь, что ли?

— Слышу, — тихо отозвалась Марина. В голове у нее все окончательно перемешалось — благодарность, гадливость, сочувствие, собственная беспомощность, когда ни себе, ни этой, прежней, оставшейся в прошлом, Женьке помочь ничем не можешь, а как хочется и ей помочь, и себе заодно, как хочется! — Женя, — неожиданно для самой себя спросила Марина, — скажи, рожать очень больно?

— Да ну, — фыркнула Женя, — совсем не больно. Придумывают больше. Для важности. В жизни много чего и похуже бывает. Да не думай ты сейчас об этом, говорю тебе: теперь все будет хорошо.

8

Из кухни Марина снова возвратилась в столовую, которая, судя по всему, была центром здешней жизни. Огромный полированный дубовый стол, тщательно вытертый ею и Женькой, блестел в лучах яркого полуденного солнца. Лишь матово выделялись на его поверхности круги от неосторожно поставленных кем-то кастрюль.

В столовой никого не было. Марина на цыпочках подошла к роялю, тихонечко откинула крышку и осторожно надавила на клавишу. Инструмент отозвался неожиданно чистым глубоким звуком.

Воровато оглянувшись, Марина села на вертящийся стул и вполтона заиграла. Она не очень хорошо играла, давно к клавишам не прикасалась, но когда такой красавец стоит прямо перед носом, как тут удержишься?!

Слушать, впрочем, все-таки было можно. Во всяком случае, закончив, Марина убедилась, что на звуки музыки слетелись, как бабочки на огонь, обитатели Крольчатника. На лицах нарисовано было явное желание слушать дальше.

Оглядевшись, Марина не без удовольствия отметила присутствие Валерьяна с Соней на руках. Чуть поодаль, опершись о подоконник и покусывая кончик косы, стояла Джейн. У самых дверей, изо всех сил стараясь не шуметь, застыли Кит с близнецами, за их спинами, практически уже за дверью, угадывался Димыч. Его не было видно, но заговорил он первым.

— Ты хорошо играешь, — сказал он. — Еще что-нибудь сыграй.

— А ты петь умеешь? — спросила Соня. — Лучше спой нам песенку.

— Песенку? — Марина засмеялась. Ей стало неожиданно весело, все печали и тревоги отступили, стоило ей почувствовать хоть в чем-нибудь над кем-нибудь превосходство, пусть даже в такой скверной игре — зато на таком роскошном рояле! — и пусть даже над малолетками. Они были здесь у себя дома и потому чувствовали себя хозяевами, они этого и не скрывали. А вот играть они не умели. И она запела. Сперва спела Соне про розового слона, потом Димычу про трех танкистов, напоследок близнецам, которые попросили что-нибудь по-иностранному, про Билли-Боя.

Валерьян, пока слушал Марину, молчал, и она с грустью вспомнила, что за весь день он не сказал ей ни слова, а скоро полдня пройдет. Но грусть эта сейчас же отступила на дальний план. Марина видела, как блестят глаза у Сони, и вспоминала себя в этом возрасте. В какой восторг она приходила, когда при ней кто-нибудь играл! Мысль о том, что она, Марина, способна вызвать в ком-то это всепоглощающее, пьянящее чувство восторга, окрыляла Марину и давала ей возможность примириться с такой непреложной истиной, что роли окончательно и бесповоротно поменялись.

Отныне и никогда уже не сидеть Марине у кого-то на ручках, не смотреть восторженно, не слушать самозабвенно такую, прямо скажем, далеко не виртуозную игру. Но какое имеет значение, как она играет? Важно лишь то, что играют не где-то там, в мертвом безвременье кассет или дисков, а при тебе, здесь и сейчас.

Марина допела и доиграла близнецам на «бис» «Hello, Dolly», и едва успел отзвучать последний аккорд, как над самым ее ухом раздалось:

— Браво! Ай, браво!

Мгновенно вся сжавшись, Марина испуганно обернулась. У нее за спиной стояла Алена.

— А я и не знала, что ты играешь! Валька, а ты почему не рассказывал?

— Я и сам не знал, — признался Валерьян.

— Эх, ты! Будет кому теперь играть с Ольгой в четыре руки. А то я к этому бегемоту со школы не подхожу. Одно время на гитаре бренчала, а теперь и вовсе забросила. Руки не доходят.

Алена не слишком натурально вздохнула и вышла так же бесшумно, как и вошла.

— Сыграй еще что-нибудь, Марина! — попросила Соня.

Марина улыбнулась.

— В другой раз, маленькая! — И сама первая заговорила с Валерьяном: — Ну а ты где бродишь все утро?

— А что? — настороженно ответил Валерьян.

— А то! — в тон ему отозвалась Марина. — Бросил меня на съеденье тиграм, а сам исчез.

— Тиграм? — искренне изумился Валерьян. — Это Женька тебе, что ли, тигр? Да ее саму кто захочет съест.

— Не только Женька. Сам же говорил, тут куча народу. И вообще, приехали вроде вместе, а ты меня будто и не замечаешь. — В голосе Марины помимо ее воли послышались слезы.

— Ну-ну, только истерик не закатывай, мышь.

Валерьян аккуратно поставил Соньку на пол и, быстро подойдя, обнял Марину.

— Ты чего, мышь глупая? — бормотал он, ласково целуя ее в сами собой закрывающиеся глаза. От такого знакомого «мышь» у Марины защипало в носу, из-под сомкнутых ресниц показались слезы. Она чувствовала себя такой покинутой, совсем маленькой и несчастной. «Сейчас же, немедленно перестань плакать!» — как в детстве, твердила себе Марина, но, как в детстве, ничего у нее не получалось. Слезы катились градом, плечи вздрагивали.

Валерьян растерялся. Он гладил ее по спине, целовал, говорил ласковые слова, ничего не помогало. Ей просто необходимо было выплакаться. В конце концов это стало понятно и Валерьяну. Усевшись в глубокое, почти как у него дома, кресло, он усадил Марину к себе на колени и качал ее, баюкал, как маленькую. Дети стояли молча, потом куда-то исчезли. Наконец они остались вдвоем. Ей столько надо было ему сказать, о стольком расспросить! Но она ничего не говорила и ни о чем не спрашивала, просто плакала, молча прижимаясь к нему все теснее и теснее и молясь про себя: только бы никто сюда сейчас не вошел!

И никто не вошел.

Они сидели долго, до самого гонга на обед.

Заслышав сигнал, Валерьян ласково поднял Марину с колен и осторожно, как Соню, поставил на пол. Тыльной стороной руки Марина стерла остатки слез с покрасневших глаз и послушно села туда же, где сидела за завтраком, рядом с Денисом. Валерьян улыбнулся ей через стол и, сразу отвернувшись, заговорил о чем-то с Никитой.

9

После обеда, не дожидаясь, пока уберут со стола, Денис подмигнул Марине, и она послушно вышла за ним, вся дрожа от тревожных предчувствий. Ей показалось, что когда они выходили, то все как один посмотрели им вслед, однако никто не сказал ни слова. Они молча поднялись на второй этаж и двинулись по такому же длинному, как внизу, коридору. Поскрипывали под ногами рассохшиеся паркетины, из дальнего, в самом конце коридора, окна, занавешенного пыльной желтой занавеской, лился тусклый свет. Под ковриком, лежавшим перед одной из дверей, Денис уверенным движением нащупал ключ. Замок щелкнул, и коридор затопило потоком света. За дверью была комната, две стены которой представляли собою сплошное окно.

— Вот, — с удовлетворением отмечая Маринину растерянность, сказал Денис. — Такая здесь дикая архитектура. Зима кончится, буду тебя по крыше гулять водить. Здесь у нас «площадка второго уровня». Это вот окно — еще и дверь. Нравится?

— Да, — искренне ответила Марина.

Остальные две стены и пол были ярко освещены, да что там, до краев напоены солнцем! Обстановка, правда, почти никакой обстановки не было, была из светлого дерева. От одной стены до середины комнаты тянулась внушительных размеров кровать под серебристо-зеленым покрывалом. Над кроватью висела огромная, написанная светлыми чистыми красками картина, изображавшая город в долине: красивые старинные здания, причудливо разбросанные между склонами фиолетовых и розовых гор.

Вплотную к одной из стен-окон стояло старинное бюро из ясеня или дуба с затейливым узором по краям откидывающейся крышки. К бюро было придвинуто отполированное руками и задами множества людей низкое деревянное кресло. Единственным ярким пятном выделялся у кровати небольшой желто-черный пушистый коврик. Больше ничего в комнате не было, если не считать крючка на двери. За крючок были зацеплены плечики, на которых висел с десяток аккуратно выглаженных белоснежных рубашек.

— Иной раз по три раза на дню рубашку менять приходится, — пожаловался Денис, устраиваясь в кресле и жестом указывая Марине на кровать. — Хорошо машина стиральная есть.

«А гладить? — подумала Марина. — Неужели он сам их гладит?»

Она бросила взгляд за стену-окно. Внизу малыши неумело и азартно строили снежную бабу под руководством Алены и Валерьяна. Вокруг них кругами носился Руслан. Чуть поодаль стояла синяя коляска.

— Ну-с, — начал Денис, откидываясь на спинку кресла и явно настраиваясь на долгий разговор, — вот это моя обитель. Тут тебе и мастерская, и приют любви, и родильный зал, если хочешь. — Подметив Маринино смущение, Денис довольно рассмеялся, но тут же успокаивающе произнес: — Извини, больше не буду. Давай лучше о деле.

— О деле? О каком деле? — Маринины брови недоуменно поползли вверх.

— Видишь ли, Марина… — В голосе Дениса зазвенела знакомая уже Марине по утреннему разговору металлическая интонация. — Врач я, конечно, еще будущий, но другого здесь нет! И поскольку Валька привез тебя сюда, а ты как бы решила остаться, стало быть, я теперь за тебя отвечаю. Как носить будешь, как рожать. Понимаешь?

Марина кивнула.

— Хорошо, что понимаешь. — Голос Дениса зазвучал вкрадчивее и в то же время еще жестче. — Потому что теперь ты должна мне все про себя рассказать, а я тебя должен осмотреть.

— Как осмотреть? — не поняла сначала Марина.

— Как врач осматривает. — Денис усмехнулся.

Щеки Марины залило краской. Она сидела ошеломленная, не в силах вымолвить ни слова.

Молчание затягивалось. Слышно было, как противно жужжит муха под потолком. Потом где-то рядом хлопнула дверь.

— Послушай, — снова заговорил Денис. — Рассуди сама, ты же разумный человек. До города отсюда далеко, случись что с тобой, кого где мы станем искать? Потом, извини меня, справки справками, но вдруг они что-нибудь перепутали? С них ведь станется, можешь мне поверить! Медицина у нас, сама знаешь, бесплатная. А я должен точно знать, чего там у тебя, как и сколько. Понимаешь?

Марина по-прежнему молчала, опустив голову и глядя в пол.

— Ты что, боишься меня, что ли? Послушай, ведь я сделаю это гораздо осторожнее, чем эти бараны из консультации. Даю тебе честное слово, что ты ничего даже не почувствуешь.

В ответ он по-прежнему не услышал ни звука.

— Да забудь ты, что я парень! Думай только о том, что я врач, по крайней мере, пока тебе самой не захочется думать иначе. Вспомни, сколько я тут уже родов принял. — Заметив, что Марина колеблется, Денис проворно встал с кресла, опустился на корточки и снизу вверх просительно заглянул ей в глаза. — Ну что, уговорил?

— А нельзя как-нибудь без этого?

Остатки колебания явно терялись на общем фоне согласия, ясно различимого в Маринином голосе.

— Нельзя. — Денис покачал головой. — Да не дрожи ты так! В консультацию идти не побоялась.

— Ты сейчас будешь меня смотреть? — На Маринином лице проступил такой ужас, что Денис с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Ну что ты! Сначала я тебя поспрашиваю, поговорим о том о сем, «как вас зовут, сколько вам лет». — И, незаметно снова переходя на деловой тон, спросил: — Месячные со скольких лет у тебя?

— С четырнадцати, — старательно унимая дрожь в голосе, ответила Марина.

— Установились сразу?

— До сих пор не установились.

— А половой жизнью ты с каких лет живешь?

— С этого года.

Отвечая,Марина старалась скрыть свое смущение.

— Валька у тебя первый или до него еще кто-то был?

— Первый. — В голосе Марины явно прозвучало непроизнесенное «а как может быть иначе?».

— И как тебе это дело, нравится? — игнорируя эти непроизнесенные слова, продолжал Денис все тем же деловым тоном.

— Ну… — Марина замялась. — Вообще-то да.

— Кончаешь часто?

— Как? — не поняла Марина.

— Ну… Не прикидывайся, что не понимаешь, о чем я. Ведь все мы приходим в половую жизнь с изрядным опытом онанизма, разве нет?

— Да.

— Правильно. Так я повторю свой вопрос: всегда ли ты кончаешь?

— В смысле с Валей, а не когда сама? — уточнила Марина, незаметно для себя углубляясь в исследование данной темы.

Денис кивнул.

— Вообще ни разу.

— Так. — Денис побарабанил пальцами по колену. — Давненько я собирался Вальке уши оборвать, да все как-то… Ну ладно, поехали дальше. Месячных у тебя давно нет?

— Не знаю, — виновато ответила Марина.

— Как не знаешь?! Ах да, цикл у тебя нерегулярный… И календаря ты, конечно, тоже не ведешь. — Марина уныло кивнула. — Раз так, я тем более должен тебя осмотреть. — Заметив, что Марина снова начинает колебаться, заторопил, не давая опомниться: — Ну, хватит тебе, ты что думаешь, я баб не видел, что ли?

Мучительно краснея, Марина потянула «молнию» на джинсах. Денис подчеркнуто отвернулся, всем видом показывая, что ни сам процесс ее раздевания, ни что у нее там, под одеждой, его ни капельки не интересует и что в голове у него только дело. Однако, обернувшись спустя минуту к Марине, Денис не выдержал и присвистнул. Заметив, что ее опять затрясло, он легонько похлопал Марину по плечу.

— Ну, не буду, не буду. Хотя, честное слово, с такой фигурой я бы не стал так стесняться.

«Ха! — подумала Марина, неожиданно приходя в себя и обнаруживая, что ей все стало безразлично. — Можно подумать, у него у самого фигура хуже».

— Повернись, пожалуйста, к свету, — еле слышно сказал Денис, устраивая ее на кушетке, как ему было удобнее. Пальцы его нежно, не причиняя боли, проникли в нее. Мускулы Марины рефлекторно сжались.

— Расслабься, — нежно, совсем не по-врачебному прошептал Денис.

— Не могу, — так же шепотом ответила Марина, и зубы ее застучали.

— Но ведь я так тоже не могу. Положи руки на грудь.

Марина послушалась, гадая про себя, что скорее расслабит ее: отключиться или же, наоборот, сосредоточиться на том именно факте, что ее осматривает Денис?

— Умница! — прошептал он, продвигая пальцы вглубь и другой рукой осторожно ощупывая живот. — М-м-м, — пробормотал Денис, убирая наконец руки. — Ну, аборта делать я бы уже не стал. — Было непонятно, не стал бы на месте врача или на месте Марины. — А так все в порядке. Полежи минутку, я еще бедра смеряю.

Покончив и с этим, он удовлетворенно сказал:

— Ну что ж, особых проблем пока не предвидится. Теперь, если хочешь… — Его рука снова прошлась там, где была, только на сей раз легко, дразняще.

— Нет, — сказала Марина, собираясь изо всех сил.

— Нет? Ты уверена?

Рука повторила свой путь, и Марине пришлось закусить губу, чтобы не застонать. Сказать она, таким образом, ничего уже не смогла, только отчаянно замотала головой.

— Ну хорошо. — Денис пружинисто встал и отошел от кровати, давая ей возможность одеться. — Но имей в виду, тебе стоит только захотеть, и… В любое время. Когда я тут, конечно. — Он слегка поклонился и сразу посерьезнел. — В общем, все пока, как я и надеялся, ОК. Сейчас главная твоя задача — больше двигаться, и смотри не растолстей. А витамины мы тебе добудем. Со школой решила?

— Бросаю. — Марина тяжело вздохнула.

— Да? Ну, это мы еще поглядим. Одна такая уже бросила. Но имей в виду, справки буду тебе доставать исправно и на подольше. Нечего тебе там засиживаться. Попробуй учиться здесь, а по мере необходимости ездить сдавать, глядишь, и проскочит. Ты как училась-то? На медаль небось шла?

— Я похожа на человека, шедшего на медаль? — ужаснулась Марина.

— Нет, конечно. Я просто так спросил. Но нормально хоть учишься-то?

— В принципе да.

— Тогда справишься. А то куда потом без аттестата? Неровен час, эта крыша над нами обвалится. Сама рада будешь, что аттестат получишь.

— Кто спорит.

— Ну, там поглядим. — Денис потрепал ее по щеке. — На ближайшие две недели я достану справку, потом каникулы, а дальше видно будет. Главное — не толстей. — И, уже открывая дверь, поторопил: — Ну что, идем? Или как?

— Идем, конечно. — Марина рассмеялась. Ей вдруг стало легко-легко. За стеной-окном над забором и лесом разливался багровый закат. Снизу доносились детские голоса.

10

Марина спустилась вниз, посидела немножко в пустой столовой. Играть больше не хотелось. Темнело, а она не знала, где у них выключатель. Настроение у нее скакало вверх-вниз. Однажды, в гостях, с родителями, она как-то незаметно для всех и для самой себя умудрилась напиться. Тогда у нее точно так же заскакало настроение — хотелось то смеяться, то плакать. Она тогда, кажется, кричала на родителей. Особенно на папу: «Ты, козел, ты меня не видишь совсем, ты смотри, ты же сквозь меня смотришь, ты же меня на улице не узнаешь, я же твоя дочь, в конце концов! Ты хоть как зовут меня еще помнишь?!» Мама все порывалась ее успокоить, отец молчал и смотрел в сторону. Тогда она оттолкнула маму — сильная стала за это лето, — ухватила отца за гладкие, не уцепишься, выбритые, скользкие щеки, развернула к себе лицом и заглянула в глаза, хотела бы в душу. Глаза были светло-зеленые, водянистые, рассеянные. Добрые? На самом донышке, пожалуй, добрые. А так, с поверхности и до самого этого донышка неожиданно, пугающе пустые. И не было в зрачках даже Марининого отражения, свет, что ли, не так падал? Марине до сих пор помнилось то жуткое, щемящее ощущение ужаса от этой пустоты. Как поселилась там такая пустота? В конце концов, ведь это же ее папа! Свой, родной, любимый, с детства близкий, чуточку всегда рассеянный.

Напуганная, сама словно опустошенная этим спьяну сделанным открытием, Марина вдруг протрезвела. Дул холодный, пронизывающий ветер, первый холодный вечер после теплого лета. Модная длинная юбка прилипла к коленям, обрисовав странно вытянувшиеся, какие-то чужие ноги, холодные, покрытые гусиной кожей. Тогда, в завершение того пьяно-трезвого вечера, ей тоже довелось поплакать на плече, на мамином, мягком и теплом, пересчитывая губами знакомые родинки. И спала Марина в ту ночь не одна, мама взяла ее к себе в постель. А ночью Марину рвало, и она еле успевала вскакивать, перелезая через спящую маму, бежать до ванны. И все-таки потом, когда отпускало, она снова и снова возвращалась туда же, под теплый мамочкин бок, хотя и ходить было дальше, чем из своей комнаты, и стремно: вдруг в следующий раз не успеешь добежать. Папа не спал — пищал в своей комнате компьютером. Проходя в очередной раз, Марина не выдержала, заглянула к нему: может, объясниться, на всякий случай еще разок заглянуть в глаза, спьяну-то, может, просто показалось? В дверную щель Марина ясно видела аккуратно стриженный затылок и экран компьютера с мечущимся по нему маленьким, словно бы испуганным человечком, человечек куда-то бежал, в него стреляли, он был безоружен. «У, суки!» — прохрипел отец, как бы умирая. Марина в страхе отшатнулась и скорей побежала к маме.

Утром все случившееся показалось кошмарным сном. В семье у них об этом никто никогда не вспоминал. Почему ей вспомнилось это сейчас? Марина не знала. Зачем вообще что-нибудь вспоминается? Одно было хорошо: домой хотелось гораздо меньше. Пожить здесь еще… О, боги! Здесь по крайней мере интересно. А вдруг они все не злые? А вдруг они хорошие, добрые? Скажете, так не бывает? А что, по-вашему, тогда бывает? Дач таких с каминами, комнат, как у Дениса, девушек, как Алена, вы много их видели? Откуда вообще вы все всегда заранее знаете, чего бывает, а чего не бывает?

Интересно, на кого будет похож ее ребенок? Хорошо бы на Марину, сама она похожа на маму. Не дай Бог, будут у него глаза косые или пустые.

Хотя что, собственно, такого, если будут? Марина его и таким будет любить. Уж как-нибудь приспособится и любовь свою приспособит. А если он будет злым? И тогда, конечно, будет любить. Любит же Женя своего Димыча, хотя сама его, как посмотришь со стороны, вроде немножко боится.

Ох, и как же все будет, когда оно все будет? Насколько легче было бы, если бы она по-настоящему вышла замуж!

Так ей тогда казалось.

11

Скрипнула дверь, в столовую вошел Валерьян. Подошел к Марине, сел на подлокотник ее кресла, обнял, потерся носом о плечо.

— Ну что, мышь, пришла наконец в себя?

— Ага. А ты где был?

— Так. Гулял. — На лице его опять расплылась улыбка. — К лошадям ходил. Ты их и не видела еще.

— Нет. Здесь есть лошади?!

— Есть. А ты что, ездить умеешь?

— Нет, чуть-чуть.

— Ишь ты, чуть-чуть. А когда успела?

— У бабушки гостила прошлым летом. Она в деревне живет. Там считается, что это город, а на самом деле самая настоящая деревня. У нее конюшня за домом была. Мы с парнем одним целый месяц коров верхом пасли.

Марина ожила от этих воспоминаний, щеки ее порозовели, глаза заблестели. Как многие, улыбаясь, Марина хорошела. Валерьян смотрел на нее, и она ему сейчас очень нравилась, он даже почти забыл о том, что было для него главным: что он был дома, у себя, у своих. Впрочем, чего это он? Бог даст, и Марина станет здесь своей. И тогда этой нежности не нужно будет стыдиться. Ни перед другими, ни перед собой. В сущности, она ведь совсем неплохая девочка, эта Марина. Куда лучше многих.

«Здесь есть лошади, — думала Марина. — Убиться можно, лошади, настоящие, с копытами! Нет, дура буду, если уеду отсюда, не поездив верхом хоть капельку, не потрепав лошадей по холкам. Потерять единственную в жизни уникальную возможность пожить в доме, где есть лошади! Нет уж, дудки! Пусть тут хоть поедом едят, никуда не уеду».

— Валь, а Валь, — запинаясь и краснея, начала Марина. — А можно… Сейчас… пошли сейчас к лошадям, — выговорила она наконец.

— Завтра, мышь. Мы их уже покормили и конюшню заперли. Пойдем сейчас, свет надо зажигать, они нервничать будут. Потерпи до завтра, хорошо?

— Хорошо, — покорно согласилась Марина, заметно сникая. Навалилась вдруг усталость, захотелось спать. Поскорее бы завтра! Марина зевнула.

— Ты чего это? Опять спать пойдешь раньше всех? До ужина еще жить и жить, а она уже зевает.

— Устала я что-то, людей тут у вас много очень.

— Это правда. Чего-чего, а людей хватает.

И снова, неслышно, как в прошлый раз, словно пройдя сквозь стену, перед ними возникла Алена.

— Валя, — сказала она, даже не взглянув на Марину. — Ты что же это? Вода уже нагрелась, все собрались, одного тебя ждем.

— Ах, черт, совсем из головы вон! — Валерьян поспешно вскочил.

— Вы куда? — спросила Марина.

— Детей купать, — равнодушно, уже вся в предстоящих хлопотах, бросила ей Алена. Но тут же, словно спохватившись, обернулась. — А то приходи, может, тоже поможешь.

— Можно? — рванулась Марина. Ей хотелось снова к людям, куда-нибудь в сутолоку, в толчею. Усталости как не бывало. Марина вдруг поняла, чего ей здесь не хватает. Тут все что-нибудь делали, у всех было свое место, занятие. Здесь мало было быть просто беременной, чтобы стать своей, здесь надо быть полезной.

Ванна, куда они с Валерьяном даже не зашли, а только заглянули с порога, была полна пара, плеска и многоголосого смеха. У края ванны стояла Ольга в длинном клеенчатом фартуке и намыливала бело-розового белобрысого Ванечку. Мокрая крыса перебегала у нее с плеча на плечо, тщетно пытаясь увернуться от мыльных хлопьев. У другого конца ванны с душем в руках стояла Женька и смывала с одного из близнецов мыло. За спиной ее в облаке пара высился Денис с большим махровым полотенцем на изготовку. Слева от двери, в уголке, Алена раздевала Никиту, а абсолютно голая Сонька дергала ее за руку и вопила: «Я, я первая буду мыться! Я уже разделась!»

— Готово! — выкрикнула Женя.

Денис подхватил свежевымытого близнеца в полотенце и, вытирая его на ходу, понес к дверям. Пацан визжал и брыкался. Денис замотал его поплотнее. При виде Валерьяна на Денисовом лице отразилось явное облегчение.

— А, явился не запылился! Лучше поздно, чем никогда! А то мне и вытирать, и в кровать таскать, и спать укладывать. На вот, тащи его живо и бегом за следующим!

Денис сунул Валерьяну в руки брыкающийся махровый сверток и тут же снова исчез в облаке пара, плотно прикрыв за собою дверь ванны. Валерьян осторожно размотал с одного края полотенце. Показались рыжий мокрый чуб и два зеленых глаза.

— Ты кто у нас? — спросил Валерьян. — Сема или Степа?

— Степа, — пацан захихикал.

— Врет он все, Степку я только что отнес, — снова вынырнул из ванны Денис, на сей раз на руках у него был Ванечка. — Чего это ты лясы вздумал точить? Мало того, что опоздал. Вот кто теперь Ивана спать понесет? Сызнова я, что ли?

— Мне можно? — несмело вызвалась Марина.

— Конечно, можно! — не скрывая радости, выдохнули в один голос Денис с Валерьяном.

— А куда его нести? — спросила Марина, осторожно принимая у Дениса малыша, туго запеленутого в полотенце.

— Валька покажет, — торопливо бросил Денис. — Я пошел Кита вылавливать.

— Пошли, — сказал Марине Валерьян, двигаясь куда-то в сторону столовой.

Марина едва поспевала за ним, изо всех сил стараясь не отставать, осторожно прижимая к груди тяжелую теплую ношу. Малыш засопел. Марина на ходу чуть приоткрыла полотенце. На нее уставились темно-синие глазищи. Пунцовые губки плотно сжаты, соболиные бровки нахмурены. «До чего ж тут красивые детки!» — с умилением подумала Марина и невольно потянулась поцеловать. Из размотавшегося в ее руках полотенца немедленно вынырнула пухлая ручонка и довольно сильно толкнула Марину в грудь. Марина ойкнула и чуть не выронила сверток.

— Осторожней! — не оборачиваясь, проговорил Валерьян, и Марина неловким, судорожным движением так крепко притиснула малыша к груди, что тот только охнул. — Говорю тебе, осторожней! — На сей раз Валерьян обернулся и резким жестом закинул Марине на плечо волочившийся по полу хвост полотенца. — Не дрова ведь несешь!

Да уж какие дрова! Разве дрова могут так изумительно пахнуть, так тепло шевелиться в руках, так сопеть и так сердито смотреть!

Тем временем они миновали дверь в столовую, повернули налево и оказались в неизвестном еще Марине ответвлении коридора. Стены здесь были выкрашены голубыми и розовыми разводами, пол завален вывалившимися из стенного шкафа игрушками. Марина споткнулась о трехколесный велосипед. Заканчивался этот коридор темно-вишневой дверью, которую Валерьян ловко распахнул ударом ноги.

За дверью находилась детская. Это было ясно сразу, хотя такой детской Марина никогда не видела, даже не представляла себе. По стенам, от пола до потолка, на светло-сером, почти прозрачном, как воздух, фоне, был нарисован райский сад. Во всю противоположную от двери стену высилось и ширилось гигантское древо, обвитое снизу доверху змием и густо увешанное сине-красными яблоками. Слева стояла Ева, высокая, обнаженная, розовая, в желтых и белых солнечных бликах. Она протягивала яблоко Адаму, занимавшему стену справа и с жадностью тянувшему к Еве сильные, узловатые, ярко-розовые руки с синеватыми бицепсами. Казалось, что эти двое так и рвутся друг к другу, а древо и змий не дают им соединиться, и из-за этого им приходится обмениваться чем-нибудь на расстоянии, яблоками, например.

Вдоль этих удивительных стен, совсем теряясь на их фоне, были расставлены кровати: много узких детских коечек, не подходящих друг другу, разноцветных, разнотипных и разнокалиберных.

— Клади его вон туда! — скомандовал Валерьян, указывая Марине на одиноко стоящую в углу младенческую кроватку, такую старую, Бог мой, еще довоенную, с опускающейся веревочной сеткой вместо привычных деревянных прутьев.

Кроватка была уже постелена. На подушке лежала пестрая байковая пижама с розовыми и зелеными слониками. У Марины была когда-то такая. Марина развернула полотенце и осторожно, как дорогую куклу, одела малыша, флегматично протягивавшего ручки-ножки. Покончив с этим, Марина уложила Ванечку на подушку, укрыла одеялом и повернулась было уходить, но уже на пороге ее догнал басовитый требовательный голос:

— СОсу!

Марина беспомощно обернулась к Валерьяну.

— Под подушкой должна быть! — крикнул он, стремительно исчезая в дверном проеме. Дверь за ним закрылась. Под подушкой соски не было. Ванечка начал подвывать. Близнецы из своего угла захихикали одинаковыми голосами.

В отчаянии Марина перевернула всю кроватку, с трудом перегнувшись через высоченный бортик, потом опустилась на четвереньки и облазила все вокруг, — ни намека на соску. Ванечка уже откровенно ревел во все горло.

— Ну что тут у тебя? — спросил вернувшийся с Китом Валерьян. — Что он орет-то?

— Соски нету! — В Марининых глазах стояли слезы.

Наскоро уложив Кита, Валерьян сам принялся искать, бросив перед этим на Марину уничтожающий взгляд. Однако он тоже не нашел. Близнецы просто стонали от смеха, Кит с готовностью присоединился к ним. Валерьян высунулся из детской и громко, на весь дом, рявкнул:

— Ольга! Ты куда соску задевала, мать твою так!

Марина невольно поежилась. Крепких выражений она не любила, ни дома, ни в школе она к ним не привыкла. Так громко, да еще при детях! Дети, правда, и глазом не моргнули, продолжая отчаянно веселиться. Вот цирк, да еще перед сном, небось не каждый день бывает!

Валерьян же, взглянув на Марину, смутился.

— Извини, пожалуйста, — неловко пробормотал он. Дальнейшее потонуло в истошном вопле доведенного до ручки Ванечки:

— Сосу дать!!!

Наконец появилась Ольга, неся в руках вожделенный предмет. Она так спешила, что крыса не смогла удержаться на ее плече, сползла на шею и царапала теперь белоснежное Ольгино горло острыми коготками передних лапок. Хвост ее в тщетных попытках удержать равновесие ходил ходуном. Ловко, как затычку, Ольга сунула соску в широко разинутую вопящую пасть, и в комнате сразу же воцарилась благодатная тишина.

— Надо же! — пробормотала в наступившей тишине Ольга. — Совсем забыла, что он после обеда спал у меня, а не здесь.

Марина, у которой с непривычки еще стоял в ушах детский вопль, потрясла головой, медленно приходя в себя. Все трое, не сговариваясь, резко повернулись и поспешно вышли, не глядя друг на друга и на детей, и в дверях едва не застряли.

12

Вечернее купание и укладка детей знаменовали в Крольчатнике конец рабочего дня. Покончив с этим гвоздем программы, все снова сбрелись в столовую. Все устали, даже Руслан не прыгал и не скакал, как утром за обедом, а сразу тихо лег в угол между окном и роялем и задремал, вытянув могучие лапы. Розовые нижние веки прикрывали глаза, и от этого они казались страшными, налитыми кровью, а ведь на самом деле он сейчас спал и ни о чем таком не думал.

Валерьян и Денис принесли дрова, растопили камин, в центре стола возник вчерашний серебряный чайник, появился настоящий самовар, огромный, пузатый, прямиком со страниц детской книжки.

Рассаживались тоже не как за обедом или завтраком, а в беспорядке и вообще не за стол: Ольга с Денисом устроились на коврике перед камином, Валерьян прилег на край дивана, поближе к Ольге, Женька села за спиной у Дениса, как всегда, на самый краешек стула, точно готовясь вскочить и куда-нибудь за чем-нибудь побежать. Алена забралась с ногами в самую глубину единственного в столовой кресла и тщательно расправила на коленях узкую черную юбку. Ольгина крыса осторожно сползла с хозяйского плеча сначала на колено, потом на пол и в конце концов по-собачьи растянулась перед огнем, вытянувшись как неживая. Голый хвост был явно длинней ее тела.

Марина сидела на диване, привалившись головой к мягкой плюшевой спинке, пристроившись за спиной Валерьяна, упершись коленями ему в спину и время от времени слегка касаясь его рукой, просто чтобы чувствовать, что он здесь, никуда не делся.

Марину слегка знобило. Ей очень хотелось чаю; он был неимоверно крепкий и сладкий, горячий, из самовара, и Марина тянула чашку за чашкой, чувствуя, как что-то оттаивает у нее внутри и ей становится хорошо, тепло и покойно.

Огонь в камине между тем постепенно разгорался. По краям поленьев расцвели жаркие, причудливые цветы, сучья затрещали, заполняя столовую звонким треском, странно ритмичным, словно нездешняя музыка. От огня шел жар, лица у всех раскраснелись, в зрачках заплясали язычки пламени. Склоненные над огнем фигуры покачивались, слегка колеблясь в воздухе, должно быть, дым застилал Маринины глаза. Марина вытерла набежавшие от жара слезы и улыбнулась, обхватила Валерьяна за шею, прижалась к нему всем телом, почувствовала, что он ей отвечает, что сейчас ему с ней хорошо. Впрочем, с ней ли? Со всеми.

Сидящие у огня казались сейчас единым целым. Сразу было видно, как дружно они радуются огню, по-кошачьи жмурясь и протягивая к нему ноги и руки. Огонь манил их к себе, он был в столовой персоной номер один, как бы еще одним членом семьи, живущим среди них своей собственной, ни на кого не похожей жизнью. Словно днем он где-то пропадал, куда-то уходил по своим делам, а сейчас вернулся, пришел в столовую, посидеть со всеми, и все тоже, соскучившись, потянулись к нему.

Руслан оставался в своем углу. Наверное, у огня ему было слишком жарко. Конечно — с его шерстью!

Маринины глаза медленно, в ленивой полудреме скользили с одного на другого. Женька, Денис, Ольга. Алена, Валерьян, крыса перед самым камином, пес, спящий в своем углу. Ой, а это еще кто? Бок о бок с крысой дремал невесть откуда взявшийся огромный чернющий кот. Крысья голова безмятежно покоилась на его мощной пушистой лапе. «Волк и ягненок, — усмехнулась Марина, — экий тут рай!» Глаза ее стали сами собой закрываться, она поплотней обхватила Валерьяна за шею, чувствуя себя не в силах противиться сну. Никого она тут больше не боялась. Они сейчас были словно ее старшие братья-сестры. И совсем не стыдно было при них засыпать.

— Пойдем? — шепнул ей на ухо Валерьян. — А то ты у меня опять уснешь.

— А что? — сонно пробормотала Марина. — Здесь нельзя спать?

— Мне бы не хотелось. — Он улыбнулся и встал, потягиваясь, протянул руку Марине, и она с трудом поднялась, не чувствуя под собою затекших ног, и медленно, спотыкаясь, они выбрались из столовой. Никто даже не обернулся.

На лестнице было прохладно, и Марина сразу проснулась, поежилась. Валерьян привлек ее к себе, на ходу согревая ей плечи своими длинными руками. Идти в обнимку неудобно, но зато весело и приятно. Смеясь и чуть не падая, добрались они с грехом пополам до второго этажа, ощупью прошли по черному коридору, Валерьян достал звякнувшие ключи, наугад вставил их в замочную скважину, распахнул дверь и с порога нашарил выключатель. Абажур из выдолбленной тыквы закачался под потолком, освещая комнату тусклым неровным светом. Стол, большая кровать, этажерка с книгами, перед которой Марина застыла, пожирая заглавия глазами. Ей хотелось прочесть все книги, именно о них она мечтала и никак не могла ни купить, ни разыскать. Это было похоже на сон.

— Эй! — окликнул Валерьян. — Мы же, кажется, спать шли?

— Ах… — сказала Марина. — Да… да, конечно.

Валерьян нежно развернул ее спиной к этажерке и нетерпеливо потянул кверху свитер. Марина послушно подняла руки и закрыла глаза.

— Валька, а почему я мышь?

— А ты на нее похожа — маленькая, изящная, двигаешься бесшумно. У меня тут в комнате живет одна. Будешь тихо сидеть, увидишь. Я иной раз зачитаюсь, подниму глаза, глядь, а она уже по всей комнате шурует. Да быстрая какая! Раз-раз, и ухватила чего-то, потащила к себе в нору. А стоит пошевелиться, сразу исчезает, точно проваливается сквозь пол!

— Может, она тебе просто чудится? И у вас же здесь кот. Что ж он ее не ловит?

— Кот у нас лентяй, на мышей ему наплевать. Ничего не чудится, нормальная мышь, вылитая ты, особенно в профиль.

Утром оказалось, что ее одежда так и осталась лежать разноцветной горкой на полу, там, где ее снимали, одежда Валерьяна, раздевавшегося после того, как он уложил Марину в постель и укрыл ее, голую, дрожащую от холода, одеялом, — аккуратно висела на стуле. На сиденье стула исправно тикали часы, которые он не забыл завести перед сном.

Лежа вечером рядом с прижимающимся к ней Валерьяном, Марина внезапно почувствовала себя от него далеко-далеко. Ей вдруг вспомнились руки Дениса, его пальцы в глубине ее лона, рука, прощупывающая живот. Какими нежными, чуткими, все понимающими были пальцы этих рук, как они были не похожи на грубые, жестковатые пальцы Валерьяна, чьи прикосновения то и дело причиняли боль! Марина поймала себя на том, что боится того, что сейчас произойдет, боится куда больше, чем в первый раз. Почудилось вдруг, что ей предстоит какая-то сложная хирургическая операция, и будто бы для того, чтобы войти в нее, Валерьяну придется ее разрезать.

Но ничего такого, разумеется, не произошло. Как и в первый раз, все прошло бескровно и почти безболезненно. Сначала вообще ничего не было, а потом незаметно для Марины и почти против ее воли откуда-то из глубины стал подниматься жар, огонь, похожий на только что виденный в камине. Марина вздрогнула, подалась вперед, чувствуя, что ее захватывает и несет какая-то незнакомая, чуждая сила, раскручивается в ней тугой пружиной и вот-вот вырвется, развернется совсем и ударит заостренными с обеих сторон концами, одним в пах, а другим в самое сердце.

Удар оказался мягким, словно оба конца были кем-то заботливо завернуты в мягкую, теплую влажную вату.

— Что с тобой? — сквозь зубы, не открывая глаз, спросил Валерьян. — Что с тобой произошло?

— Не знаю, — честно ответила Марина.

13

Утром, еще до завтрака, они встали и пошли к лошадям.

Высокая деревянная конюшня с сеновалом по обе стороны от входа была метрах в пятидесяти от дома, в самом углу, вплотную к забору. Внутри — два просторных денника и — о чудо! — в каждом по лошади! В деннике справа лошадь была темно-гнедая, цвета горького шоколада, нескладная, высоченная и до ужаса милая. Лошадь в деннике слева была просто гнедая, цвета обычной шоколадки, в белых носочках и с черной гривкой. Ростом эта лошадь была поменьше и вся как-то поуютнее.

— Ну вот, — представил их Валерьян. — Справа Цыган, слева Зорька. Кто тебе больше нравится?

— Зорька, наверное, — сказала Марина, приоткрывая дверь денника и протягивая на ладони сухарик. Замирая от счастья, она погладила длинную замшевую морду, поцеловала украдкой бархатистую верхнюю губу.

— Седлать умеешь? — спросил Валерьян, доставая из угла седла и уздечки.

Марина смутилась.

— Не, не умею… Мы в деревне так, без седла…

— Ладно, сейчас сделаем.

Но неожиданно дверь конюшни распахнулась, и на пороге появился Денис.

— Так. Стало быть, правильно я вас вычислил. Валька, иди сюда, уши обрывать буду.

— А что? — В глазах у Валерьяна отразилось искреннее изумление.

— А то. Тебе как, ребенок еще нужен или нет?

— А при чем тут?

— При том, что если Марина будет ездить, да еще пару раз навернется, то я лично как врач ни за что не отвечаю.

— Подожди, а Алена?..

— Сколько власти у меня или у любого другого над Аленой, всем, я думаю, известно. И что эта бешеная себе позволяет, это в конечном счете ее дело. Вообще единственный способ объяснить что-нибудь Алене — ее придушить. Но относительно вас обоих дело, кажется мне, не столь безнадежное.

Денис выжидательно замолчал.

— Как? — Валерьян обернулся к Марине. Она растерянно пожала плечами.

Наверное, Денис прав. Поездить, конечно, хотелось, но не настолько.

Лошади рядом, само это приятно. И все-таки…

— Послушай, — видя, что Марина молчит и совсем расстроилась, Валерьян тронул ее за плечо. — Давай я тебя пока на лыжах вытащу? Тут такие места!

— Давай, — обреченно согласилась Марина. На лыжах она ходила отвратительно.

14

До завтрака они ходили на лыжах, после завтрака возились в детской с детьми, и все было хорошо. К обеду Марине казалось, что она жила здесь всегда, да и остальным тоже так казалось. За обедом в столовой неожиданно появился незнакомец. Все уже сидели за столом, и дежурная в этот день Алена разливала по тарелкам суп. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился молодой человек, невысокий, коренастый, с коротко стриженными черными кудрями, темно-карими глазами навыкате и большим крючковатым носом. На нем были синие джинсы и клетчатая, черная с красным, фланелевая рубашка. На полных губах у него играла открытая улыбка.

— Илюша! — в один голос завопили Сонька и близнецы, и даже Ванечка что-то такое радостно загукал. Остальные реагировали не так бурно, но тоже обрадовались. А Ольга хотя ничего не сказала, но вся просияла, откинула назад вечно спутанные волосы, и они с головой укутали бедную крысу.

Он подошел к Ольге, осторожно выпутал крысу из волос, погладил ее по голове большим пальцем, почесал кончиком ногтя за ухом, чмокнул Ольгу в нос и, обращаясь ко всем, сказал:

— Ну вот, здравствуйте всем.

— Привет-привет, — откликнулся Денис. — А ты что, один приехал?

— Пока один. А там и Маша с Лёвой, Бог даст, выберутся.

— У вас все в порядке? Как она себя чувствует? — на одном дыхании выпалила Алена.

— Да слава Богу, а вы тут все как?

— Как видишь, — тоже улыбаясь, гордо проговорил Валерьян.

— Да, ты же Марину должен был привезти! И где она?

— Вот.

Пообвыкнув за два дня, Марина даже не покраснела.

Покончив с приветствиями, Илья уселся на диван. Выражение на его лице было расслабленным и безмятежным, совсем как у Валерьяна в первые минуты, добрался человек наконец до дому.

— Илюша, ты рыбу будешь? — робко и как-то не очень похоже на себя спросила Алена.

— Рыбу? Давай.

Он с жадностью набросился на рыбу, чавкая и урча и чуть ли не вылизывая тарелку.

— Эх, други, какой же я был голодный! Вам и не снилось, каким голодным может быть человек, сдавший с утра целых два зачета и так и не зашедший с тех пор домой.

— Ты хоть позвонил? Маша знает, что ты сдал?

— А как же! Будь спок! Чтобы я да не позвонил? Кто подаст мне гитару? Сейчас я вам что-нибудь сбацаю под настроение!

— Сбегай, Джейн, — распорядилась Ольга.

— Мама, я еще не доела, — неожиданно воспротивилась Джейн, которая вообще-то всегда молчала.

— Сбегай-сбегай, потом доешь.

— Да я не знаю, где она.

— Как где? На своем крючке, где обычно.

— Да нету ее там! Нету-нету, я сегодня смотрела.

— Оля, сходи сама, — тихонько сказала Алена.

Ольга сердито передернула плечом, сняла с Ильи крысу, резко поставила ее на стол и молча вышла.

— Что же это ты, Джейн? — спросил Илья. — Маму нужно слушаться.

— Оставь ее в покое, — оборвала его Алена. За столом повисло молчание.

Однако длилось оно недолго, потому что возвратилась Ольга с гитарой, и столовая огласилась перезвоном настраиваемых струн.

— И-эх! — выдохнул Илья, пробегаясь по струнам замысловатым перебором. — Чего бы вам такого сбацать? Что-то настроеньице у меня не очень.

И он запел «Магадан» Городницкого:

Может, это была и не самая веселая песня, но тоскливо от нее не становилось. Марине представилось, что вот она на этой даче отрезана от всего остального, цивилизованного и известного ей мира. А где-то школа, и кто-то сейчас учит английский, готовится к завтрашнему уроку, а она завтра в школу не пойдет, да и пойдет ли когда? Далеко в Москве люди едут на троллейбусе и в метро, толкаются и толпятся, терпеливо ждут свой номер на остановке, потом проносятся по шумным, режущим глаза освещенным яркими вспышками улицам или по темному подземному туннелю. Господи, как она здесь от всего этого уже отвыкла, и за каких-то полтора дня! А то ли еще будет? Глядишь, станет постепенно совсем другим человеком. Может, она тогда вообще не сумеет там жить? Вот было бы забавно! Где же она тогда будет жить? Впрочем, понятно где, здесь и будет, никуда отсюда не уедет. И чего она так всех тут поначалу боялась? Марина совсем не удивилась, когда, допев про Магадан, следующую песню Илья запел на иврите.

Песню, которую пел Илья, Марина знала давно, потому что ее часто пел покойный дедушка Муля, мамин папа. Дедушка говорил Марине, что песню эту придумал лет двести назад какой-то раввин с Украины. Песня была о том, что весь огромный мир — это единственный узенький мост и что, когда ты идешь по нему, главное, ничего не бояться.

Надо же, сколько лет прошло, лет десять, не меньше, а Марина все еще помнит, как ей дедушка пел, как потом про песню рассказывал, как глухо звучал дедушкин голос в полутемной, заставленной старинной мебелью комнате, как колыхалась в такт словам дедушкина длинная, никогда не подстригаемая курчавая серебристая борода. «Так ты поняла, Мариночка, главное, ничего не бояться».

Марина слушала знакомую с детства песню и незаметно для самой себя беззвучно шевелила губами, а Илья с удивлением разглядывал Марину темными, внимательными глазами. Допев, он отложил в сторону гитару, набрал в грудь побольше воздуха и спросил:

— Марина, можно, я тебе задам один вопрос?

— Задавай, конечно.

— Марин, ты только, пожалуйста, не обижайся. Скажи, ты еврейка?

— Да как сказать… — Марина слегка смутилась. — Мама у меня еврейка. А что?

— Да ничего, собственно, просто я вот, понимаешь, тоже…

— Илюха, — Денис дернул Илью за рукав, — что я вижу?! Я смотрю, ты на чужих девушек заглядываться стал. А что скажет Маша?

— Да, — весело подхватила Ольга, — интересно послушать!

— Что Маша? Маша ничего не скажет. — Илья рассмеялся. — Она ведь у меня воспитанная, послушная, не то что вы тут все.

— Смотри-ка, — возмутилась Ольга, — мы, значит, ему уже не нравимся!

— Да, забаловался, — поддержала ее до сих пор молчавшая Женя.

— По-моему, он нарывается, — с угрозой в голосе произнесла Алена.

— А спесь-то какая, спесь! — заговорил Денис. — Нет, девки, это в нем не еврейское. Это в нем не иначе как польская бабка заговорила. Ты как считаешь, а, Валь?

— Вестимо, так, — серьезно поддержал его Валерьян.

— Бабка не бабка, а спать он сегодня один будет, — подвела итог Алена и покачала головой с выражением комической озабоченности на лице. — Давно пора заняться его воспитанием.

— Да вы что? Все на одного, да? Человек, можно сказать, не успел приехать…

— А уже с порога на всех кидается, — закончила фразу Ольга. — Права ты, Женька, одичал он там в Москве. Мы к нему со всей душой, а он, глядишь, за это нас скоро и за людей считать перестанет.

— Да вы что, в самом деле! — Последняя реплика совсем Илью доконала. Он весь этот стеб воспринял всерьез. — Да я же в шутку, честное слово, да девки, сами знаете, для меня лучше вас никого на всем свете нет, ну просто обрадовался я, вот, вижу, родную душу встретил, а вроде не гадал и не думал, ну и расчувствовался, понес невесть что, а так-то я и не думал даже, ну что вы, Оля, Аленка, ну простите вы меня!

— Простим? — Ольга посмотрела на Алену.

— Условно. Посмотрим на твое поведение. Ну гляди, одно лишнее слово, ты будешь ночевать в своей пристройке, а там, между прочим, всю неделю не топлено.

Илья в притворном ужасе прижал ладони к вискам.

— Аленушка, не будь так жестока! Я же южный фрукт, я замерзну, я заболею, вам самим придется меня выхаживать!

— И не надейся, вызовем твою Машу, пусть она тебя и выхаживает, — твердо сказала Алена.

— Да, повезло ей с тобой, ничего не скажешь, — притворно вздохнула Ольга и добавила уже всерьез: — Ей сколько осталось?

— Да уж меньше месяца.

— Бессовестный! — ахнула Ольга. — И что, она в пятницу одна с ребенком поедет?

— Да я Вальку хотел попросить, — несколько смущенно проговорил Илья. — Валька, ты как?

Валерьян несколько секунд промолчал, но, видя, что на него все смотрят, сказал наконец с явной неохотой:

— Ладно, привезу тебе твою Машу.

На несколько минут все опять замолчали, уткнувшись каждый в свою тарелку. Слышно было, как дети потихонечку пересмеиваются о чем-то своем на другой стороне стола. Потом Никита громким и решительным голосом попросил добавки, Сонька закричала: «И мне, и мне!», ей завторили близнецы. Женя, заглянув в кастрюлю, объявила, что на всех не хватит. Поднялся нестерпимый галдеж и не стихал, пока Денис не поднялся и демонстративно не выплеснул остатки супа из кастрюли в свою тарелку, сказав при этом: «Ша! Я вам сейчас покажу, кто в доме хозяин!» Тогда все прыснули, и в столовой наконец воцарилась благодатная тишина.

15

Марина помогала Алене собирать после обеда посуду, когда Валерьян, ушедший с обеда первым, неожиданно возвратился в столовую. Он переоделся, подойдя к Марине, легонько обнял за плечи, чмокнул в лобик.

— Ну все, мышь, я поехал.

— Как, уже? — Марина растерялась. Прежние страхи возвратились с новой силой. Как же это она останется тут без него, с этими едва знакомыми людьми? И потом, надо же предупредить маму, Марина ведь только на два дня уезжала, и вещей с собой почти никаких.

— Твоим я сегодня позвоню, мышь, сразу же, как приеду, — твердо пообещал Валерьян, поняв ее беспокойство. — Объясню им как-нибудь, что-нибудь придумаю. Подошлю Сережку за твоими вещами и к выходным все тебе привезу. Ну что ты, в самом деле, я же через три дня опять приеду.

От страха и острого нежелания расставаться, так сразу, после вчерашней ночи, почти ни о чем не поговорив, остаться тут совсем одной, Марина готова была расплакаться.

— Очень ты у меня плакать любишь, — с легкой досадой проговорил Валерьян, обнимая и целуя ее теперь уже по-настоящему. Марину это не утешило, но она молча закусила губу и сдержала слезы. И в самом деле, чего это она? Небось не маленькая. Но, с другой стороны, ведь и не большая еще, правда?

— Пока, Валька, — с трудом сглатывая растущий в горле ком, сказала Марина. — Моим позвонить не забудь. И поскорей приезжай, хорошо?

— Это уж будь уверена. Ну, пока. — И Валерьян обернулся к Алене. Ее он тоже обнял и тоже поцеловал, причем их поцелуй длился, наверное, целую вечность, так по крайней мере Марине показалось.

16

Вечер без Валерьяна и даже без надежды где-нибудь наткнуться на него показался Марине неимоверно тоскливым. Она изо всех сил старалась не думать, что осталась одна. Да и не одна она была: Денис, чувствуя ее состояние, ходил за ней по пятам, без конца рассказывая анекдоты и всячески уговаривая не грустить. Женька вынесла для нее из кухни кусок только что испеченного пирога, Соня подарила ей любимую бусинку, а близнецы нарисовали по танку и по самолету. Ольги с Ильей весь вечер нигде не было видно, но Джейн впервые за все это время сама подошла к Марине и тихо, робко спросила:

— Вы нам еще попоете, да? Ну пожалуйста!

Для ребенка, растущего в таком бардаке, она была на удивление хорошо воспитана.

Марина бесцельно бродила по коридору, пока ее не встретила Алена, молча, ничего не говоря, обняла за плечи и не утащила к себе.

Таинственным и незнакомым было для Марины это «к себе». Оказалось, что Алена живет прямо за столовой: дверь в ее комнату скрывалась за большим, с потолка до полу, ковром. Марина и внимания никогда на этот ковер не обращала: висит себе и висит, рисунок какой-то стандартненький. Так вот почему Алена появляется всегда так внезапно и так неслышно!

Кровать у Алены была непривычно узенькая, с панцирной сеткой и никелированными шариками. Возле кровати, под окном, прялка, настоящая, старинная, безумно красивая. Рядом с ней письменный стол, широкий, светлого дерева. На столе лампа под стеклянным зеленым абажуром, рядом с ней будильник, желтая стеклянная кошка и стеклянная низкая широкая вазочка, полная бижутерии, среди которой Марина углядела среди симпатичных фенечек несколько настоящих драгоценностей. В углу над кроватью висела увитая засохшими цветами старинная икона Богоматери с незажженной лампадкой. В противоположном углу стояла высокая глиняная ваза с торчащими из нее длинными камышами. По стенам висели полки с книгами и безделушками. Казалось, что в этой комнате живет лет пятьдесят, не меньше, один и тот же человек. Однако ясно было, что человек этот никак не мог быть Аленой, ей ведь всего девятнадцать.

Идеальный, но совсем не давящий порядок. Возле письменного стола — глубокое, мягкое зеленое кресло. У Алены вообще много зеленого: и покрывало на кровати, и занавески. На занавесках вышиты большие золотистые птицы.

На кровати, на прикрытых покрывалом подушках растянулся кот. Так вот, значит, откуда он приходил! За стеклами полок множество взрослых и детских фотографий. Среди прочих — фотография обитателей Крольчатника, весь здешний народ расселся летним вечером на крылечке и счастливо улыбается в объектив на фоне розового заката. При взгляде на эту фотографию Марину вдруг охватила такая тоска по весне, что перехватило дыхание и закололо в груди. И до каких только пор будет все валить и валить снег за окном, и когда только перестанет быть так холодно! Марина тяжело вздохнула и осторожно опустилась в кресло. Алена устроилась на кровати и словно машинально крутанула колесо прялки, затеребила кудель. Потянулась нитка.

— Чья это шерсть? — спросила Марина.

— Руслана, конечно, — улыбнулась Алена, ее руки двигались плавно, словно сами собой.

— Как ровно у тебя получается! — восхитилась Марина. — Кто тебя научил?

— Няня. Тут, когда я была маленькая, наша няня жила, такая была няня, настоящая Арина Родионовна! Нас у нее на шее целая куча была, для всех у нее доброе слово находилось, и меня, видишь, прясть научила.

— А откуда вас у нее была целая куча? У тебя много братьев и сестер?

— Как тебе сказать? — Алена на минуту задумалась. — Видишь ли, мой папа был женат четырежды, и у всех жен были дети, а еще один ребенок у него, так сказать, внебрачный. Я самая младшая. Так что когда я родилась, у папы уже внуки моего возраста были, мои, стало быть, племянники. Тут еще и просто дети жили родственников и знакомых. Друзей опять же у папы много. А здесь ведь для детей райское место! Так что видишь… — Алена засмеялась. — Получается, что здесь всегда был крольчатник, по крайней мере, сколько я себя помню. — Смеялась Алена очень тихо и очень заразительно.

Надо же! Идея такого КрольчатникаМарину просто потрясла. Вот так живешь, живешь себе и не знаешь, что где-то в мире существует такой вот теплый кармашек, специально для бездомных кроликов вроде тебя.

— А сейчас где же они все?

— Ну… — Алена опять задумалась. — Три брата у меня в Америке. Один в Канаде. Одна сестра в Израиле, другая во Франции. Так что, получается, одна я здесь осталась.

— А мама твоя где? — не унималась Марина, хотя и чувствовала, что вплотную подобралась к той границе праздного любопытства, за которой его называют бесцеремонностью.

— Мама в Англии. Вышла замуж за журналиста-англичанина. Я еще во втором классе училась, когда она уехала. — В голосе Алены не заметно было ни тоски, ни грусти. Движения рук, усердно тянущих тонкую нить, по-прежнему были ровны и безмятежны. — Она меня регулярно навещает. Раз в два года примерно. Подарки всякие шлет, это уж закон. Звонит даже иногда. Одним словом, не забывает. Правда, Магда, папина вторая жена, мне гораздо ближе. Она по крайней мере хоть не в Англии, а в Переделкине, можно сказать, под боком. — Алена аккуратно связала концы оборвавшейся нити и ласково посмотрела на Марину: — Ну, давай ты теперь что-нибудь о себе расскажи. Валерьян говорил, ты в какой-то там супершколе учишься?

— Училась. — На Маринино и без того унылое лицо набежала новая тень.

— Английский, наверное, хорошо знаешь?

— Да, знаю.

— А у меня, не поверишь, в школе немецкий был. Такой архаизм. А теперь мама в Англии, а дочка по-английски ни бе ни ме, смех, да и только! — И Алена действительно рассмеялась, а потом, немного помолчав, заговорила о другом: — Ну а кого ты хочешь, мальчика или девочку?

— Кого хочу?! — Марина никогда не задавалась этим вопросом. Да никого она не хочет, если уж честно говорить. Другое дело, что представляет она этого ребенка почему-то только мальчиком, но это отнюдь не значит, что она именно мальчика хочет. Марина довольно сумбурно объяснила Алене, та ее, кажется, поняла.

— А я в первый раз ждала девочку. Так была уверена… а родился Никита. — И Алена тяжело вздохнула, словно заново переживая горчайшее разочарование.

— Но у тебя ведь теперь есть Соня! — напомнила Марина.

— Да, теперь есть. Поэтому теперь я опять хочу мальчика.

— А что, будет? — с любопытством спросила Марина.

— Еще точно не знаю, но, кажется, да, — мечтательно протянула Алена и пристально посмотрела Марине в глаза. — Я еще никому не говорила, тебе первой.

— Спасибо. — Марина и в самом деле была тронута. — А можно спросить почему?

— Не знаю. Так. Ты мне очень нравишься.

— Ты мне тоже, — искренне сказала Марина.

— Да? Ну вот и славно. — С Алениных плеч словно упала какая-то тяжесть, и она сразу же предложила: — Послушай, давай ты пересядешь ко мне на кровать и расскажешь мне немножко про вас с Валерьяном, как у вас все получилось и почему.

— Ну… — Марина смутилась и хотя на кровать пересела, но на самый краешек. — Даже не знаю… об этом ведь не расскажешь.

— Почему? — удивилась Алена. — Впрочем, я, наверное, странный человек. У меня, если подумать, просто нет ничего такого, о чем бы я не могла рассказать, зато, правда, есть много такого, о чем не хочу.

Зрачки ее на мгновение сузились, голос стал жестким. Но минуту спустя все снова стало прежним, голос тихим и мелодичным, а сама Алена мягкой и доброй.

— Скажи, ты его любишь?

— Да, — не задумываясь, выпалила Марина и сразу, как бы сдавая назад, добавила тише: — Мне кажется, да.

— Он к тебе очень хорошо относится, — тихо, словно доверяя какую-то тайну, сказала Алена.

— Откуда ты знаешь? Он тебе сам сказал?

— Конечно. — И, видя, что Марина слегка расстроилась, Алена быстро добавила, желая утешить: — Он мне вообще всегда все рассказывает, еще со школы. Всегда и про все.

«Боже мой!» — ахнула про себя Марина, пытаясь представить подобную степень откровенности. А главное — обстоятельства, при которых это «все» и «обо всем» рассказывается.

— А стихи он тебе читает? — осторожно уточнила Марина.

— Стихи? Какие стихи? — словно бы удивилась Алена. — Нет, до стихов у нас как-то не доходило. Нам как-то и без стихов всегда найдется о чем поговорить. А что, он тебе стихи читал? — Алена наконец заинтересовалась. — Какие? Чьи?

— Да так, — неопределенно ответила Марина, ей вовсе не хотелось откровенничать. — Всякие. — И поспешила заговорить о другом: — Алена, а чьи у Вальки в комнате книжки?

— Как это «чьи»? Его, наверное.

— Вот бы почитать!

— Ой-ой-ой! — Алена наморщила лоб и цокнула языком. — Боюсь, что сейчас не выйдет. Валька всегда свой ключ с собой увозит. Подожди до его приезда. Ты что, читать любишь? Так ведь тут библиотека есть.

— Библиотека? — обрадовалась Марина. — Где? Большая?

— Довольно-таки. А где… Знаешь, тут так не объяснишь. Пойдем, покажу.

Алена мягко, по-кошачьи потянулась и легко поднялась. Они вместе вышли и пошли куда-то по коридору, делая петли и повороты. Дорогу Марина, к сожалению, запоминала с трудом. Похоже, в другой раз снова придется спрашивать.

Библиотека и в самом деле оказалась громадная. Размерами она напоминала столовую, а уж книг-то, книг! И каких! Ноги у Марины подкосились, она с жадностью схватила со стоящего у входа стеллажа ближайший к ней томик и опустилась прямо на ковровую дорожку, проложенную между стеллажами, открыла первую страницу и… Через минуту действительность окончательно перестала для Марины существовать.

Несколько минут Алена постояла рядом, потом усмехнулась и неслышно вышла.

17

Следующие два дня Марина читала, буквально не вылезая из библиотеки. Утром, как вставала, так сразу и уходила туда. Она бы, конечно, пропускала завтраки, обеды и ужины, если бы Денис или Алена не извлекали ее из библиотеки, обнаружив за столом ее отсутствие.

Тут было тихо. От остального дома ее отделяли небольшой коридорчик и две плотные двери. Фактически это была пристройка, здесь никто не бывал, и ничего, кроме бесконечных рядов книг на бесчисленных стеллажах, тут не было. И каких книг!

С головой уйдя в беспорядочное и прекрасное чтение, Марина по очереди, наугад снимала с полок Бродского и Бомарше, Мопассана и Монтеня; книги были расставлены по алфавиту.

Все происходящее в реальной жизни она воспринимала сейчас как сквозь дымку. Приехал Валерьян, зашел поцеловать, передал привет от мамы, сказал, что привез вещи. Марина даже не помнила, что она ему ответила. Спала она в эти дни в той же комнате, что и в первую ночь, конечно, с книжкой в обнимку.

В конце концов как-то утром в библиотеку решительно вошел Денис, силой отобрал у нее «Страницу любви» и сказал, что читать так много беременным вредно, ребенок свихнуться может, и что вообще настала ее очередь дежурить по кухне.

— А то как к столу — так «где моя большая ложка?», а как дежурить, ее не найти!

— Денис, я разве отказываюсь? — слабо возразила Марина. Она еще не отошла от прочитанного, и поэтому голос ее звучал нежно, с еле сдерживаемой страстью. Денис с интересом посмотрел на нее, хмыкнул и ничего не сказал.

По кухне деловито сновала Женя, вытирала, перекладывала, выдвигала какие-то ящички.

— Утро доброе! — радостно приветствовала она Марину. — Говори, что собираешься готовить, а я тебе быстренько покажу, где что лежит, а то ты не знаешь тут ничего.

— Что я собираюсь готовить? — растерянно переспросила Марина, бессознательно делая ударение на слове «я».

— А кто же, я, что ли?

Женька усмехнулась, но, видя, что Марина и в самом деле паникует, поспешила прийти на помощь:

— Послушай, сейчас утро, верно? Ну и вари на всех кашу, делов-то!

Марина с благодарностью посмотрела на нее. Кашу варить просто. Берешь кастрюлю, наливаешь воду, сыплешь крупу, соль и сахар, добавляешь потом масло и молоко. Марина, между прочим, не один раз уже варила, правда, дома и только для себя. На одного всего нужно немного, а потом если не выйдет как следует, то кто про это узнает? А здесь… Варить на столько народу! Да чтобы вкусно было. И как она потом в глаза им посмотрит?

— Марина, ну что ты застыла? — поторопила ее Женька. — До завтрака ведь всего ничего! Ты, может, кашу варить не умеешь?

— Умею! — с отчаянием в голосе произнесла Марина и решительно потянулась к банке с надписью «Манная».

Минут через десять она уже сражалась с вылезающими из кастрюли жесткими комками.

— Батюшки! — ахнула возвратившаяся Женя, но, видя, как Марина убита, сразу же деловито добавила: — Давай делать бутерброды, а с обедом что-нибудь сообразим.

И в последний раз возвращаясь к теме каши, Женя сказала со вздохом:

— Зачем же ты ухнула целую банку?! Жди теперь, пока из города привезут!

— Я подумала, что нужно много, — покаянно сказала Марина.

— Ну ладно, не горюй! Что ты сразу не призналась, что не умеешь? Нашла чего стыдиться!

Женька грубовато привлекла Марину к себе, неловко чмокнула в щеку, потрепала по плечу.

— Ничего страшного, все сначала не умеют. Научишься. Давай хлеб резать, а то и с бутербродами не успеем.

Надо отдать должное: по поводу нестандартного завтрака никто не проронил ни слова. За завтраком Марина с удивлением отметила отсутствие Валерьяна и спросила у Алены:

— Он же вроде вернулся, так где же…

— Опять уехал. — Алену очень позабавила Маринина растерянность. — Марин, у него же каждые третьи сутки дежурство, ты что, не знаешь разве?

— А… Ну да, — пробормотала Марина и покраснела. Давненько она тут не краснела.

— Говорил: читать меньше надо! — наставительно произнес Денис. — За книжкой все на свете прозевать можно.

— Да ты не горюй! — утешила ее Женя. — Глядишь, завтра вернется.

— Как завтра? — Марина опять ничего не понимала. «Интересно, — подумала она, — сколько же дней я так прочитала?» И она твердо решила отложить на время визиты в библиотеку.

После завтрака она сначала готовила обед под руководством Жени. Для первого раза вышло довольно удачно. Потом, с трудом перебарывая искушение пойти почитать, Марина отправилась в детскую, где Никита показал ей, как управлять луноходом на расстоянии. Вроде пустячковое дело, а у Марины никак не выходило. Потом она разобрала привезенные Валерьяном вещи и отложила кое-что постирать. Пошла в ванну, отыскала там порошок и тазик и, напевая, принялась за работу.

Она намыливала уже четвертые трусы, когда в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова Ильи.

— Можно? — вежливо спросил он и сразу, не дожидаясь ответа, протиснулся внутрь. Его сильное, плотное тело заняло собой изрядную часть комнаты. Сразу стало тесно и неуютно. — Слушай, Мариночка! — деловито сказал Илья, присаживаясь на край ванны и закуривая. — Я бы хотел, если ты не против, сразу же все выяснить.

— Смотря что это «все», — осторожно ответила Марина.

— Ну, например, как твоя фамилия.

— Зачем тебе? — отчаянно и неумело, так что побелели костяшки пальцев, выкручивая очередную часть туалета, спросила Марина, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые от напряжения зубы.

— Ну мало ли… — Илья неопределенно пожал плечами. — В конце концов, все мы, евреи, друг другу родственники.

— Ах вот почему! — Марина рассмеялась. Она практически не знала своих родственников. — Фамилия моя Каплан. Может, тебе это что-нибудь скажет. — И Марина словно бы выжидательно, а на самом деле внутренне смеясь, посмотрела на Илью.

Тот на несколько минут озадачился, затем лицо его неожиданно прояснилось:

— Маму твою не Люсей зовут?

— Ну… Люсей. — Теперь озадачилась Марина.

— Ага. А папа — Алексей Львович, так?

— Ну, так.

— А меня ты совсем не помнишь?

— Нет, — не задумываясь, сразу сказала Марина. Вообще этот разговор все больше ее раздражал. Господи, неужели этот чувак и в самом деле ее родственник? Этого ей только недоставало!

— А ты попытайся! — настаивал Илья. — Восемьдесят первый год. Эстония. Эльва. Ну?

Эльва. В Эльву они когда-то ездили каждое лето, до того, как перекрыли границу, и всегда в компании родственников. Но 81-й год…

— Послушай! — взмолилась наконец Марина, увидев, что Илья по-прежнему не уходит и, похоже, по-прежнему чего-то ждет. — В восемьдесят первом году мне было три года. Я просто ничего не помню, честное слово!

— А как я нес тебя на руках с озера? — настаивал Илья с неожиданно появившимся на лице ностальгически-трогательным выражением. — Ну вспомни, у тебя тогда был приступ аппендицита. Мы потом с твоим папой ловили машину, чтобы отвезти тебя в Тарту, в больницу. Думали, операцию будут делать. Как все волновались!

Вот аппендицит Марина помнила. Еще бы, разве такое забудешь! Озеро было глубокое, прозрачное и очень холодное. И такой же глубокой, прозрачной, но только до ужаса горячей, обжигающей была неожиданно возникшая боль. Марина лежала на берегу, смотрела на сверкающие, умытые водой камушки, ей было так хорошо, солнышко греет, деревья шумят, и какая-то компания — родственнички, наверное, — катается рядом на тарзанке. И рядом собака с большими, чудесными, пахнущими тиной ушами. Наверное, спаниель. Звали, кажется, Бьюти. И вдруг эта боль в животе. Жуткая, резкая, острая и такая горячая. Наверное, с тех самых пор в любой чудесный, блаженный миг Марине вдруг начинало чудиться, что вот сейчас обязательно нахлынет такая же резкая, жгучая боль, как бы расплата за сиюминутное блаженство. Наверное поэтому Марина всегда так боялась, когда ей было слишком хорошо.

Марина смутно помнила, как ее несли по очереди — отец и какой-то мальчик, видимо этот Илья. Сколько ему тогда могло быть лет? Уж никак не меньше десяти. Марина искоса глянула на Илью. Сейчас он не выглядел слишком старым. Илья поймал ее взгляд и улыбнулся. Марине ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Да, у отца тогда были такие странные глаза, Марине на всю жизнь запомнилось их выраженье: испуганные и в то же время словно чего-то ждущие. Иногда Марине казалось даже, что он чему-то радуется, вот-вот песенку запоет.

Тьфу, жуть какая! Марина даже встряхнулась, отгоняя от себя эти дурацкие мысли. И лезет же в голову! А ведь наверняка это даже и не воспоминания никакие, да и какие там настоящие воспоминания могли у нее с тех пор сохраниться, совсем ведь малая была! Так, бред какой-то, возникший на почве боли и температуры, на который уже гораздо позже наложились воспоминания последующей жизни. Ясно же, что ничем иным это все быть не может.

Илья, видимо, тоже погрузился в воспоминания, взгляд у него сделался задумчивый, он притих, сосредоточившись на какой-то ему одному ведомой мысли. Наконец Илья тряхнул головой и проговорил, неуверенно растягивая слова:

— Странный он какой-то был, твой отец, или совсем голову потерял от страха: побежал почему-то на старое шоссе вместо нового. Там и машин-то почти не бывает, просто чудо какое-то, что нам удалось поймать «уазик». Врач потом сказал, еще бы немного, и было бы поздно.

— Да ну, поздно! Разве от аппендицита сейчас умирают! — Марине никогда всерьез не верилось в возможность собственной смерти.

И она вспомнила Илью, вернее, его руки, крепкие, мальчишеские, точно сплошь покрытые коркой из свежих и уже подживающих царапин, с твердыми мозолями от гребли. В то далекое лето Илья часто таскал ее на руках, когда она совсем здоровая была, наверное, ему просто нравилось возиться с малышами, странное вообще-то увлечение для мальчика его лет. Еще он катал ее на качелях, висевших почему-то над самым обрывом. Илья раскачивал качели высоко-высоко, так что Марине делалось страшно и сладко одновременно. Она не хотела показывать ему свой страх и кричала: «Еще! Еще!» — хотя сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Ну что, вспомнила? — Илья смотрел на Марину улыбаясь.

— Ага, — ответила Марина. — Вот только не знаю, кем ты мне приходишься.

— Проще простого. Я родословное древо нарисовал, чтоб не путаться. Зайдешь потом ко мне в пристройку, покажу. Оно у меня там на стенке приколото. А ты мне… Ну, как тебе объяснить? Вот у моей бабушки был двоюродный брат, некий Моисей Юзовский. В Гродно они жили. Так он твоей маме родной прадедушка, ясно?

— Ясно. — Марина засмеялась. — Нашему забору двоюродный плетень это называется.

— Ну не скажи. — Илья слегка обиделся, но не выдержал и тоже рассмеялся. — А ты где белье развешивать собралась?

— Пока не знаю.

— У нас тут все на чердаке вешают, пойдем покажу.

— Пошли.

И они отправились на чердак.

На чердаке Марину ждала новая неожиданность. На крыше оказалась голубятня, полная голубей.

— Это Денискины, — объяснил Илья. — Он сам у нас — крылатая натура и до смерти любит, чтобы вокруг него все время что-нибудь летало. Вот смотри!

Илья распахнул окно, выбрался на крышу, осторожно встал во весь рост и взмахнул шестом. Голуби разом снялись и описали вокруг него ровный, красивый круг.

— Ну как? — крикнул Илья.

— Здорово! — откликнулась Марина, с восторгом выглядывая из окошка.

— Вот и я думаю, — возвращаясь к ней, сказал Илья. — А теперь бегом вниз, а то простудишься.

Он только сейчас заметил, что на Марине тоненький халатик.

Потом этот пестрый голубиный круг часто виделся Марине во сне, словно воплощение недоступной ей крылатой свободы.

18

День дежурства, хоть и начался ужасно, заканчивался хорошо. После приготовленного вдвоем с Женей ужина Марина тщательно вымыла в кухне пол, оттерла до блеска плиту и уже по собственной инициативе протерла кафель на стенах. Кухня заблестела, засверкала, в ней сделалось светло и в тысячу раз уютней, чем было. Марина вымыла засиженное мухами стекло, покрывавшее небольшую картину, висевшую над столом. На картине был замок на вершине горы, освещенный полной луной. У подножия замка сидел волк и выл на луну. Подножие горы утопало в густых, непроходимых темно-зеленых лесах. По темно-синему небу, направляясь к полной луне, плыло большое сиреневое облако. Это Марина так думала, что оно плывет к луне, а может, оно обратно плыло. Кто там его знает?

Вытерев стекло и повесив картину обратно, Марина еще раз с удовлетворением осмотрела плоды своего труда, выключила свет и вышла. На лестнице был полумрак, где-то наверху тускло мерцал ночник. Марина осторожно обошла спавшего на полу Руслана и стала медленно подниматься вверх. Усталые ноги не слушались ее, в голове все как-то плыло, ей было тоскливо, оттого что приходится лезть на самую верхотуру в совершенно чужую комнату, а ее там никто и не ждет…

От жалости к себе Марине вдруг тоже захотелось завыть, как тому волку, но этого она себе позволить никак не могла! И потому Марина тихонько, тоненько заскулила: «У-у-у!» Бедная она, никто ее не любит, никому до нее нет дела, все ее позабыли. В скулении этом была, разумеется, изрядная доля игры, но Марине сейчас было и впрямь очень одиноко. Она заглянула с лестницы в темный коридор второго этажа. Ни из-под одной двери никакого света. Да, долгонько она провозилась на кухне! Все уже, наверное, спят. И уже совсем горько Марина последний раз проскулила «у-у-у», после чего не оглядываясь полезла дальше.

Но не успела Марина миновать и трех ступенек, как на ее плечо легла легкая, узкая рука. Марина резко обернулась и с размаху уткнулась в чье-то уютное, теплое мягкое плечо. Несколько минут Марину обнимали и целовали, и она постепенно тонула в блаженстве от того, что страшное ночное одиночество кончилось, не успев начаться. И только спустя минуту Марина смогла заставить себе очнуться и поднять наконец глаза. Перед ней стояла Алена. На секунду Марину кольнуло разочарование, хотя кого она ожидала увидеть, она и сама не знала. Валерьян ведь еще не приехал. На глаза Марины навернулись слезы, но высвободиться из Алениных объятий она даже и не пыталась. Перспектива оказаться снова одной такой темной и длинной ночью слишком пугала ее.

— Не плачь, — прошептала Алена, обжигая губами край Марининого уха и не снимая руки с Марининого плеча. — Пойдем, посидишь у нас.

Предложение это Марину почему-то слегка напугало, но оставаться одной было гораздо страшнее.

В комнате Дениса оказалось почти светло от снега, ковром лежащего внизу, во дворе, и здесь, на крыше, от полной луны, круглым рыбьим глазом глядящей сквозь стены-окна. Кровать была разобрана, и огромное прекрасное тело Дениса, едва прикрытое одеялом, ясно вырисовывалось на ней. На Алене был легкий шелковый халатик без пуговиц, с незавязанными тесемочками, и Марина в своем длинном махровом халате и в белье показалась себе слишком одетой. Ночь возбуждала ее, покалывала, изменяла на свой лад, подталкивая сделать что-нибудь такое, на что при других обстоятельствах Марина никогда бы не решилась. Но она ведь пока еще ничего не сделала. Чего бы ей хотелось? Она и сама толком не знала. Наверное, раздеться и раствориться в них двоих, Алене и Денисе, перестать быть собой и стать вместо этого ими обоими сразу. Лучше вообще забыть о себе, по крайней мере сейчас, в этой комнате, ибо вопиющее неприличие заключено было в ее присутствии здесь такой одетой и совсем на них двоих непохожей. В них никакого неприличия не было, с ними все было в порядке.

Войдя, Алена сразу опустилась на кровать, а Марина так и осталась стоять в дверях, как столб, тараща на них испуганные глаза и тщетно пытаясь справиться с обуревавшими ее чувствами. Она простояла бы, пожалуй, долго или убежала бы, если бы не прозвучал в темноте голос Дениса:

— Эй, ты что стоишь, как у праздника?

«Как у праздника», — мысленно повторила Марина. Какое точное определение! Действительно, она стоит у чужого праздника! И Марина вдруг пожалела, что на ее долю никогда ничего такого не выпадало и никогда не выпадет, потому что она не такая — не такая красивая, не такая теплая, не такая любящая, поэтому не для нее в этой жизни прекрасные праздники. Ей бы хотя бы прекрасные будни.

Мысль эта так расстроила Марину, что губы у нее снова задрожали, ноги ослабли, и она просто вынуждена была присесть на теплую, полную волнующих запахов кровать. Изо всех сил Марина старалась не замечать следов этого не имеющего к ней отношения праздника. Съежившись в уголке, она тихо заплакала, стараясь по возможности не слишком часто хлюпать носом. Алена перебралась поближе к ней, обняла, прижала тяжелую, горячую от слез Маринину голову к своей мягкой груди, а Денис с другой стороны стал нежно гладить Марину по плечу, слегка массируя руку где-то возле ключицы своими длинными пальцами.

— Забирайся под одеяло, — прошептала Алена. — Ты же совсем замерзла.

Только сейчас Марина заметила маленькую, под самым потолком, открытую форточку. Это через нее в комнату проникал холодный колючий воздух, принося с собой танцующие в лунном свете снежинки.

Марина почувствовала, что теперь, после слез, наваливается на нее тягучая, обволакивающая усталость. Она молча легла. Они лежали по обеим сторонам от нее, гладили ее, ласкали и ни о чем не спрашивали. Марине казалось, что под их ласками все тяжелое, темное, всю жизнь не дающее ей нормально дышать, постепенно куда-то уходит, сползает с нее, как надоевшее платье, как расстегнутый чьими-то руками, ставший ненужным халат. Алена осторожно просунула ей руку под спину и один за другим, словно играя, перебрала крючочки на лифчике. Другой рукой Алена подтянула лифчик вверх, к шее, и тут же Денисова рука легла на твердые, маленькие Маринины груди с закаменевшими от возбуждения сосками. Чьи руки были у Марины между ногами? Она не знала, едва успевая отвечать, принимать эти безымянные ласки, выгибаясь, двигаясь им навстречу всем телом и чувствуя, как там, внизу, становится влажно.

Марина очнулась, только когда лицо Дениса внезапно оказалось над ней. Он пытался войти в нее, а Алена ему помогала, раскрывая Марину осторожными ласковыми движениями. Марина вздрогнула и тут же пришла в себя. На секунду она зажмурилась, затем широко-широко раскрыла глаза.

— Нет! — закричала она так громко, точно эти двое были где-то далеко и могли ее не услышать.

— Тише! — Аленина рука стремительно зажала ей рот. — Весь дом перебудишь.

И тут же Марина с облегчением почувствовала, как скатился с нее Денис.

— Испугалась? — зашептал он Марине в ухо. — Ну и зря. Хорошо было.

— Но, Денис, — чуть не плача, заговорила Марина, поворачиваясь к Алене спиной, словно ее тут и не было. — Я не могу так! Я Вальку люблю, понимаешь?

— Ну и… — Денис фыркнул. — Или ты думаешь, его это колышет? — Он был явно раздражен и даже не пытался это скрыть.

— Его не знаю, — честно сказала Марина, неожиданно успокаиваясь. Ей вдруг все сразу стало ясно. — А вот меня да. Для меня важно, что я только с ним и ни с кем больше. Хотя, может, это для кого и смешно, — добавила она с вызовом.

— Что уж тут смешного, — снова фыркнул Денис, садясь и закуривая.

Марина поднялась и потянулась за одеждой.

— Постой, ты куда это? — удержал ее Денис. — Успокойся. Мы же не насильники.

— Да уж что-что, а изнасилование в этом доме никому не грозит. Чего-чего, а желающих заняться этим делом добровольно тут всегда предостаточно. Не обижайся на нас, Марина, мы ведь лучше хотели. Видим, тебе одиноко, бродишь по ночам, стонешь, как неприкаянный грешник или привидение…

— В общем, хочешь одевайся, не хочешь не одевайся, главное, не дергайся. Тебе вообще нервничать вредно, — сказал Денис своим обычным докторским тоном. — Можешь, конечно, уходить, но только если ты уверена, что действительно очень хочешь. Лично я не понимаю, почему бы тебе не остаться с нами, особенно теперь, когда все друг друга поняли.

— Останься, Марина, — попросила Алена. — А то я буду думать, что мы тебя обидели. Ты ведь не сердишься на нас, правда?

— Правда. — Неожиданно для себя Марина улыбнулась. Они вдруг показались ей такими трогательными, такими беззащитными в своей наготе, в особенности Алена.

Денис же, стоило Марине снова лечь, немедленно повернулся к ней и прошептал ей в ухо:

— Надо же, никогда не думал, чтобы я был такой урод! Страшно вспомнить, как ты кричала! Воистину, век живи, век учись. — С этими словами Денис нежно поцеловал Марину в щечку, обнял ее и уснул. С другой стороны к Марине тепло прижалась Алена, уютно свернулась калачиком и тоже скоро заснула. Одна только Марина долго еще не спала, лежала, смотрела на полную луну, улыбалась чему-то… Ей было сейчас очень хорошо, но отчего, она вряд ли смогла бы объяснить.

19

Рано утром, еще в кромешной тьме, Марина с сожалением выскользнула из теплой постели, потихоньку оделась и крадучись, на цыпочках пошла по коридору к себе. На лестнице ей встретилась Женя. Женя старательно, согнувшись в три погибели, мыла лестницу.

— Привет! — весело сказала она Марине. — А я вот мою. Люблю, чтобы чисто было. Знаешь, когда пол везде чистый, даже воздух другой делается. Не замечала?

Марина тупо кивнула. Ей было очень неловко. Конечно. Женя сразу догадалась, откуда Марина идет в такую рань. Доказывай теперь, что вообще ничего ведь не было.

Стоя на площадке верхнего этажа, Марина смотрела вниз и всей грудью вдыхала еще ночной, холодный воздух. Окно на лестнице было распахнуто, и было просто морозно. Где-то заплакал ребенок. «Ничка», — с умилением сообразила Марина. Она ее с первого вечера так больше и не видела, даже голоса ее не слыхала. На редкость, должно быть, спокойный ребенок. Почти все время Ничка спала — или у Ольги в комнате, или в коляске во дворе. Несколько раз Ольга пробегала куда-то с ней на руках мимо Марины, но на бегу что разглядишь?

Детский плач стих. Наверное, Ольга ее кормит. Хлопнула дверь, и по ступенькам, еще не окончательно проснувшись и не совсем ясно сознавая окружающее, ссыпался Денис.

— К лошадям пошел. — Женя проводила его нежным взглядом. — А ты что так рано встала?

— Не спится чего-то, — выдавила из себя Марина, изобразив подобие улыбки. — А который час?

— Часов семь, наверное. — Женя тщательно отжала выполосканную тряпку и с новой силой обрушила ее на следующую ступеньку. — Подожди, домою, и пойдем со мной на кухню чай пить.

— Пойдем, — Марине стало смешно. Экая в самом деле глупость — пытаться что-нибудь от кого-то скрыть в этом доме. Наверняка здесь все всё друг о друге знают! От этой мысли сделалось жутковато. Бр-р! Марина поморщилась. Но что поделать? Придется привыкнуть.

Стараясь не шуметь, Марина спустилась вниз и пошла на кухню. Неожиданно нахлынули воспоминания о прошлой ночи, и теплая волна залила низ живота. Марина на секунду прислонилась к стене, и губы сами собой расплылись в блаженной улыбке, глаза полузакрылись, и перед ней поплыли радужные, красочные картины, одна другой заманчивее.

— Балдеешь? — шепотом окликнула Марину вошедшая Женя.

Марина вспыхнула, но тут же рассмеялась. Настоящий сумасшедший дом, рассказать кому — не поверит. Как она тут жить будет? В окне забрезжил рассвет.

Они уселись пить чай. В кухне было тепло и уютно, на дворе шел снег, пару раз пронесся Денис, окончательно проснувшийся, румяный от мороза, веселый и очень красивый. В обеих руках у него были ведра, в первый раз он бежал с овсом, второй — с водой. «Лошади!.. — с восторгом подумала Марина. — И еще голуби».

— Женя! — спросила Марина. — А кто это Маша? Илюшина жена?

— Да.

— А она какая?

— Чудесная! Завтра приедет, увидишь. За что Илюхе такая жена, не представляю. Нет, он, конечно, всем хорош парень, но такой жены он все-таки не заслужил. А ей за что такое счастье, как наш Илюша? Неисповедимы пути Господни! Это как подумаешь… — Женька, не договорив, махнула рукой и не глядя плеснула себе еще заварки в опустевшую кружку. Она так и пила одну бурую заварку, без лимона и сахара.

Стукнула калитка, кто-то быстро зашагал по двору. Издалека Марина не могла разобрать, кто это.

— Валька вернулся! — уверенно сказала Женя. — Смотри, даже в дом не зашел! Сразу на конюшню помчался. Так что беги туда, встречай, если хочешь.

— Побегу, — без особого воодушевления кивнула Марина. Ее отчего-то ужасно потянуло в сон.

Но она встала, направилась к вешалке, оделась потеплее и вышла во двор. По дороге на конюшню Марина попыталась прикинуть, как она сейчас к нему подойдет, как посмотрит, что скажет.

Валерьян стоял в деннике у Цыгана и чистил его, в одной руке щетка, в другой — скребница.

— Здравствуй, — сказала Марина. В горле у нее неожиданно пересохло.

— Привет-привет! — сказал Валерьян, не оборачиваясь, но по голосу было ясно, что он улыбается. Рад, значит. Вопрос только чему. — Эх! — заговорил Валерьян наконец. — Знала бы ты, как я лошадей люблю! Какие они нежные, горячие! Вот вы, женщины, и в подметки им не годитесь. Знаешь, какая у нашей Зорьки верхняя губа? Так ее хорошо в эту губу целовать!

Марина рассмеялась.

— Ты зря смеешься. Поди сама попробуй.

Марина продолжала смеяться. Молчала и смеялась. Такой он сейчас смешной был, такой трогательный!

— Можешь смеяться, но знай, если тут вдруг кентаврик родится, тогда особенно не удивляйся.

— Да я тут вообще уже ничему не удивляюсь, — с трудом проговорила сквозь смех Марина, и вдруг смех пропал. Она поняла, что завидует, нет, на полном серьезе завидует этой лошади, которую Валерьян так горячо любит, что скорее всего она родит ему кентаврика, и тогда Валерьян будет его любить гораздо больше, чем, к примеру, Марининого ребенка.

Полный бред, но она думала об этом до смешного всерьез. Как он эту лошадь гладит! Марину небось никогда так не гладил.

Валерьян тем временем закончил с Цыганом, вышел из денника, отбросил в сторону скребницу и щетку и обнял Марину. Они поцеловались. Еще раз и еще.

— Соскучилась? — в промежутке между поцелуями спрашивал Валерьян.

— Ага, еще как! — отвечала Марина.

— А чего же ты в прошлый раз?

— Не зна-аю. — Она и в самом деле уже не помнила, как было в прошлый приезд. Главное, что сейчас он был тут, возле Марины, обнимал ее и был ей по-настоящему рад. Все было наконец хорошо и понятно, так же, как — не кощунственно ли сейчас вспоминать об этом?! — давным-давно с Игорем.

День сложился чудесно. Завтрак чудесный, дети были чудесные — никто не хныкал, ничего не просил, ничего за столом не опрокидывал. За завтраком Ольга пожаловалась, что вроде Ничка кашляла сегодня во сне. Денис сразу посерьезнел — ни дать ни взять настоящий доктор, — притащил фонендоскоп и отправился слушать. Марина потихоньку пошла за ним. Ей так хотелось повидать Ничку! Вот если бы сейчас Ольга дала ей подержать малышку! Теперь бы Марина не растерялась. Интересно, откуда в ней взялась такая тяга к младенцам?

Вслед за Денисом и Ольгой Марина поднялась на второй этаж, миновала почти весь коридор с его бесчисленными вечно запертыми дверями и наконец оказалась перед самой последней дверью с правой стороны. Эта дверь была не заперта. Ольга просто толкнула ее и вошла.

Комната была похожа на комнаты в студенческих общежитиях. Одна из стен была почти сплошь залеплена фотографиями, среди которых Марина с трудом узнала четверку «Битлз» и Высоцкого. Но больше никого она узнать не смогла, хотя фотографий было очень много — два, не то три десятка. Кроме фотографий, по стенам были развешаны плакатики и таблички, над кроватью прикреплен лист ватмана, на котором большими красными буквами было начертано: «Дадим вселенскому пинку достойный отпор!», а на тумбочке стояла пластмассовая табличка: «Перерыв на обед с 15 до 16». Справа от двери на крюке висела гитара.

Ника спала в стоящей на письменном столе плетеной корзинке. Стол вокруг корзинки был завален детскими вещами: пеленками, распашонками, ползунками. В углу стола, на ворохе пестрых детских тряпочек, спала крыса. Пространство под столом заполнено было пачками с памперсами. В углу у окна стояла этажерка с книгами. Из-под занавески на стене виднелись платья и юбки. Взрослая и детская одежда в беспорядке валялась всюду: на полу, на кровати, на двух стульях. На торчащих кое-где из стен гвоздиках болтались фенечки — бисерные, вязаные, деревянные. На плетеном коврике под кроватью стояли теплые мягкие тапочки, хотя Ольга ходила босиком.

— Ну вот. — Ольга быстро набросила на неубранную кровать пестрое лоскутное покрывало. — Извиняюсь за беспорядок, — сказала она, обращаясь главным образом к Марине, всем своим видом показывая, что вообще-то Марину сюда никто не звал, но раз она сама пришла, а ей что-то не нравится, пусть пеняет на себя.

— Что там у тебя? — нетерпеливо сказал Денис.

Ольга осторожно вынула из корзинки Ничку и начала ее раздевать, точнее, разворачивать на ней бесчисленные пеленки.

— Сколько раз говорил: прекрати ее так заматывать! Сама ты вон как ходишь, а на младенца бедного без слез не взглянешь, что твоя капуста, честное слово! Как же ей не простыть, она потная вся! — Ольга замешкалась, он выудил ребенка из оставшихся тряпочек и, положив себе на колени, начал выслушивать. — Ну вот, — сказал он, резко мотнув головой, так что наушники фонендоскопа выскочили из ушей и послушно опустились на шею. — Как я и думал, ничего нет. Сейчас нарисуем ей йодную сеточку на бронхах, а на ночь сделаешь масляный компресс. Знаешь как, или показать?

— Так если ничего нет, зачем сеточку и компресс?

— Затем. — Денис улыбнулся и легонько щелкнул ее по носу. — Много будешь знать, скоро состаришься. И не заматывай ее так, серьезно тебе говорю. Вообще заканчивай ее пеленать, Алена же выдала тебе одежку.

— Я никак не решусь. — Ольга заметно смутилась.

— Да что тут решаться-то? Ну, мать, я тебя не понимаю совсем. Пятый ведь ребенок!

«Действительно, почему она так не уверена в себе? — удивленно подумала Марина. — Ведь если у тебя пятый ребенок…»

Разбуженная Ничка наконец возмутилась и запищала. Ольга поспешно занялась ею и, похоже, даже не заметила, что Денис ушел.

А Марина осталась. Ей так хотелось погладить Ничку по вздутому маленькому животику, поцеловать в сморщенный лобик, перебрать крошечные пальчики. Ничка похожа была на теплого розовенького паучка. Она таращила мутно-серые глазенки, странно большие на ее крошечном лице. Марина смотрела на ребенка с порога, а Ольга кормила и, казалось, никого, кроме девочки, не замечала. Но вдруг она сказала не оборачиваясь:

— Да заходи ты, что стала в дверях? Садись, в ногах правды нет.

Марина послушно села. Она еще не разобралась, нравится ей тут или нет. Очень все было непривычно, пестро, прямо скажем, не очень чисто.

— Что такое «вселенский пинок»? — спросила она наконец.

— Это когда идешь утром по улице и кто-то тебя толкнул или обругал ни за что. Идешь ты такая толканутая или обруганная, садишься, скажем, в трамвай. И там сама уже не замечаешь, как одного толкнула, другого обругала, а они потом, в свою очередь, кого-то еще — надо же как-то выплеснуть раздражение. И пошло, и поехало. Ты разве никогда не замечала?

— Замечала. — Марина улыбнулась. Слишком все это было знакомо. Как она сама-то не догадалась? — Оля, а как ты сюда попала? — спросила Марина. Это было для нее сейчас основным, животрепещущим вопросом: как сюда попадают?

— Ну как? — Ольга задумалась. — Сначала Денис привез, вроде как в гости. Я тогда только что с мужем разошлась, вся была в растрепанных чувствах. Они меня здесь утешали! Как больную выхаживали. Потом мне самой любопытно показалось, как они все тут живут, как с детьми возятся. Но знаешь, от меня все это далеко тогда было.

— Далеко? Почему далеко? Ведь у тебя тогда уже были свои дети?

— Были, конечно. Только дети мои были от меня далеко.

— Не поняла.

— Были не со мной. Да мне это тогда казалось вполне естественным.

— И где же они были?

— Джейн жила у моей мамы, почти с самого рождения, Ванечка у свекрови, а близнецы первые три года почти сплошь промотались по больницам. Вон сидит, видишь? — Ольга кивнула на крысу. — Мой единственный ребенок. Всю жизнь со мной, почти с самого рождения.

— Ужас какой-то! — вырвалось у Марины.

— Да? — Ольга как-то странно посмотрела на нее. — Наверное, в самом деле ужас. Но, видишь ли, мне тогда так не казалось. Это, наверное, и есть самое ужасное. Я только тогда начала что-то понимать, когда в пятый раз залетела. Я тогда сразу подумала: «А этого ребенка куда?» Аборта я ужасно боялась, куда больше, чем рожать. Я вообще очень боюсь операций. Я думала: а этого куда, к кому? Потом вдруг: а остальных? Остальные у меня где? Ведь мне двадцать четыре года, у меня четверо детей, будет пятый, а я словно бы одна на свете. Черт с ними, с мужиками, но детей я зачем рожала? И если они есть на свете, так почему не со мной? А они? Ведь у каждого из них есть сестры и братья, а они друг с другом почти незнакомы, и получается, что каждый из них тоже один и тоже сам по себе. Совершенно непонятно, зачем тогда все это. А жизнь идет. Дурацкая какая-то жизнь! — Ольга вдруг словно опомнилась и испуганно посмотрела на Марину. — Ой, зачем только я тебе все это рассказываю? У тебя и своих забот по горло.

— Да нет, что ты, говори, пожалуйста, мне это очень важно.

— Правда? — Ольга с сомнением посмотрела на нее.

— Конечно.

— Ну хорошо, коли так. — Ольга положила Нику на кровать и не спеша снова запеленала, Марина обратила внимание, что указанием Дениса Ольга по-прежнему пренебрегла.

— А твой муж где сейчас?

— Откуда я знаю? — Ольга пожала плечами.

— Но… Ведь он же отец твоих детей. Вы разве не общаетесь, хотя бы по этому поводу? Его не интересует, что с ними?

— Отец… Отец он только Ванечке. И с тех пор, как год назад я забрала Ванечку у его мамы, со скандалом, между прочим, он, муж я имею в виду, так ни разу и не проявился. Его можно понять, он считает меня сумасшедшей и не хочет видеть, что я тут творю с его сыном.

— А остальные? У них разные отцы? Ой, извини, пожалуйста, забудь, что я это спросила. — Марине стало неловко за свое бессовестное любопытство. Но Ольга сама с ней заговорила, а ситуация казалась настолько необычной, что не спросить Марина просто не смогла.

— Можно и так сказать. — Похоже было, что Ольге частенько приходится отвечать на этот вопрос, и поэтому она уже привыкла. — Видишь ли, кто отец близнецов, я, например, просто не знаю. Про отца Джейн, по крайней мере, догадываюсь. Ну, отца Нички ты видела, это Илья. Мог быть и Денис, но не сложилось.

Ольга искоса глянула на Марину. Та сидела ошеломленная, широко раскрыв свои большие голубовато-зеленые глаза. «Аквамарин, — подумала Ольга. — Так, кажется, называется этот цвет. Аквамарин. Боже, что она натворит еще, эта девочка с такими глазами? С такими глазами я давно отсюда убежала бы. Недаром она их все время закрывает! А мне что за дело? Я-то в конце концов убегу. Убегу ведь!» И Ольга на секунду крепко-крепко зажмурилась, словно бы закрывая глаза от самой себя. Вслух же она сказала:

— Пошли, Марин, в столовую, поиграем с тобой в четыре руки, а то я тут совершенно класс потеряла. Видела бы меня сейчас моя учительница из музыкальной школы! Она меня в Гнесинку прочила, ей-Богу! А в результате я даже школу не закончила.

— И ты не закончила? — Марина сочувственно посмотрела на нее. Экое тут сборище неполученных аттестатов!

— Ага!

Обе дружно рассмеялись.

И Марина подумала, что, блуждая по дому, тыкаясь от одного к другому, она, кажется — ой, не сглазить бы! — кажется, она нашла себе друга. И от этой мысли у нее пересохло во рту.

20

Они чудесно сыгрались и вообще замечательно провели время, смеясь и дурачась, как две маленькие девочки, а после обеда Валерьян увел Марину гулять с детьми, они пошли в лес и долго бродили там тихими синими тропами, оглашая округу шумом и смехом, вдыхая чистый морозный воздух, перебрасываясь снежками и толкая друг друга в сугробы. Марина набрала полные сапоги снега, а малышня, глядя на них, чрезвычайно веселилась.

К концу дня Марина точно от всего очистилась. Но от чего? Она ведь твердо знала, стыдиться ей в этой жизни пока что нечего. Она ничего дурного никому не сделала, ей не в чем себя упрекнуть. Но изредка, в глубине души, Марина все-таки чувствовала что-то такое, чего она не могла ни понять, ни определить.

Поздно вечером, вновь удобно устроившись на диване у Валерьяна за спиной, Марина смотрела на язычки пламени в камине и ощущала, как знакомо и приятно кипит в жилах кровь, как она постукивает в ушах, отдает в виски и в затылок. Каждой точкой тела ощущала Марина в себе жизненную силу. Она смогла бы сейчас все что угодно совершить, все на свете понимала, ничего ей не мешало, и все у нее было как надо.

— Пойдем, — прошептал Валерьян. — Я тебе стихи почитаю. Новые. Никому еще не читал.

— А ты вообще кому-нибудь свои стихи читаешь? — шепотом спросила Марина, послушно поднимаясьвслед за ним.

— Читаю, конечно. — Валерьян усмехнулся. — А ты полагаешь, что не стоит? Тебе они нравятся?

— Да, — сказала Марина и удивилась. Нравились ей его стихи. И сам он ей тоже нравился, по крайней мере сейчас и сегодня, и все у них было как в прошлый раз, даже еще лучше. Марина просто не помнила, когда все кончилось, потому что сразу.

И приснился Марине сон. Она была лошадью, лошадью Зорькой из здешней конюшни. Она была с Валерьяном, и он целовал ее в верхнюю замшевую губу. Марина ощущала замшевость этой губы, хотя целовала не она его, а он ее. Во сне она ему отвечала, он был таким маленьким и хрупким рядом с ней! Ей приходилось все время помнить, что она может затоптать его копытами, она тревожилась и боялась, ведь это могло произойти случайно, в порыве страсти, к примеру. Во сне она любила Валерьяна так самозабвенно, как никогда не любила наяву. Он садился на нее, ездил верхом, они неслись галопом по летним лугам, по осенним полям, вылетали на берег моря. Во сне она родила ему жеребенка, и Валерьян любил его, ах, как он любил их жеребенка! И никакой это был не кентавр, а нормальный жеребенок, с черной шелковой гривкой и чуть раскосыми карими глазами. Марина кормила его своим молоком, и он жадно пил, стоя под ее животом, переступая от нетерпения тонкими ногами.

А потом он заболел. Ее родной жеребенок! Уже проснувшись, она долго помнила, как они с Валерьяном тогда волновались. Разговаривать они не могли, хорошо понимали они тогда друг друга безо всяких слов! А когда жеребенок умирал, у них в глазах стояли слезы. А когда он умер, в конюшню пришел Денис и сказал нарочито бодро: «Ну что, Валёк, слезами горю не поможешь, даже Москва им не верит. Отойди-ка лучше в сторонку». И с этими словами Денис выхватил из-за спины топор и со всего размаху обрушил его на шею Марининого мертвого жеребенка. Голова сразу отскочила в сторону, далеко и легко, как деревянная болванка. Денис достал нож и сдернул с обезглавленного жеребенка тонкую гнедую шкурку, и тогда все они увидели, что там, за обнажившимися ребрами, как за прутьями детской кроватки, лежит, свернувшись и жмурясь на яркое солнышко, Маринин ребенок — живой, здоровый, целый и невредимый. Денис осторожно извлек его из-под костей и передал Валерьяну. Валерьян взял его на руки и поцеловал. Это был мальчик, худой, голенький и дрожащий. Марина-Зорька вытягивала и вытягивала во сне шею, стараясь разглядеть его получше, и никак ей это не удавалось. Она напряглась, в то же время сознавая тщетность своих усилий, сделала какое-то немыслимое по своей резкости, причинившее боль движение и от этого проснулась. За окном была ночь. Марина лежала одна.

Марина села и осмотрелась. Нет, никаких сомнений. Вторая половина кровати была пуста и совершенно остыла. Одеяло было целиком заботливо накинуто на Марину и даже подоткнуто с боков. Одежда Валерьяна по-прежнему лежала на стуле, не хватало, правда, трусов, вчера они торчали с самого верху, еще тапочки исчезли. Может, он в туалет пошел? Да нет, не похоже. Кровать с его стороны холодная, ясно, что его нет уже давно.

Марина встала, накинула халат и вышла из комнаты. Из-за этого сна, такого яркого, почти реального и такого тяжелого, ей стало тоскливо одной. Сон нужно было немедленно кому-нибудь рассказать. Но кому? Может, Валерьян у себя?

И Марина пошла на второй этаж, с трудом припоминая однажды проделанный путь в его комнату. Вчера они почему-то сразу поднялись на самый верх, в комнату, которую Марина уже давно называла своей.

Наконец она нашла и без особой надежды легонько толкнула дверь. Эти блуждания в темноте казались Марине продолжением ее сна, будто она еще не проснулась по-настоящему, а проснулась во сне.

Дверь в комнату Валерьяна была не заперта. Марина на цыпочках вошла и в свете луны увидала нечто такое, что тоже никак не могло быть ничем иным, кроме как дурным кошмаром. На кровати, широко разметавшись и откинув ненужное в жаркой комнате одеяло, спал совсем голый Валерьян, а рядом, свернувшись калачиком и положив голову ему на плечо, спала Женька, и на лице у нее играла довольная, сытая улыбка.

Марина слабо вскрикнула и окончательно пришла в себя. Нет, она не спала, все так и было…

21

Эти двое не проснулись от ее сдавленного крика. Ну что ж, очень хорошо. Марина неслышно вышла, осторожно прикрыла за собой дверь. В голове стучало только одно: «Бежать! Сейчас же, немедленно отсюда бежать!» С нее довольно. Больше она здесь и минуты не выдержит.

Отчаяние придало Марине деловитости. Стараясь двигаться бесшумно, она возвратилась к себе и молниеносно собралась: попросту сгребла все, что попалось под руку, запихала в мамину сумку, привезенную в предпоследний приезд Валерьяном. Что не поместилось, Марина решила бросить. Черт с ним, в конце концов, главное — выбраться отсюда поскорее, а то здесь она, того и гляди, человеческий облик потеряет, станет такой, как все они тут, перестанет понимать, что можно, а что нельзя. И тогда ей никогда не научиться снова жить в этом мире по-людски. А как она будет жить и кем она будет? Подумать страшно!

Марина уже не думала ни о любви, ни о ребенке, ни тем более о такой чепухе, как школа и все прочее. А ведь только что ей казалось, что все, что на нее обрушилось, ей просто не преодолеть. Теперь для Марины главным было бежать, спасать свою шкуру, спасать ту Марину, которой она была, которую она знала с детства, ни в коем случае не дать ей превратиться в кого-то чужого и незнакомого, кого она раньше попросту боялась.

Одевшись и поудобнее приладив на плече сумку, Марина бесстрашно выскользнула из теплого дома в ночную мглу. Еле слышно щелкнул за спиной замок на воротах. Лес вокруг возвышался сплошной стеной, и лишь еле заметная, вернее, знакомая ей по прогулкам в светлое время тропка указывала Марине путь к спасению. Идти ночью по лесу было страшно, но Марина кипела злостью, ревностью, боязнью потерять себя. Перед этими внутренними, такими реальными ужасами меркли и бледнели все привидения в лесу, а бандитов Марина ни в какое время суток не боялась. Между прочим, зря не боялась.

От дачи до ближайшей станции было примерно километров семь. Уже через два километра стали попадаться дома. Тропинка кончилась, пошла бетонка. Из разбросанных вдоль бетонки на довольно большом расстоянии друг от друга домов постепенно сложилась главная улица маленькой, типично подмосковной деревушки. Справа из темноты возник столб с указателем. Большими белыми, различимыми в темноте буквами было написано: «Большие Гусляры». Маринины часы с подсветкой показывали четыре, но деревенька уже начала просыпаться: захлопали калитки, и замотанные с ног до головы бесформенные фигуры потянулись в одну с Мариной сторону. «Куда это они ночью?» — изумилась Марина. Тьма вокруг была кромешная, даже луна куда-то подевалась. На небе не было ни звезды.

Бесформенные фигуры торопливо шагали справа и слева, позади и впереди Марины, весело перекликаясь между собой. Голоса были женские, то звонкие и молодые, то старческие, надтреснутые, но зычные, громкие. Какая-то женщина толкнула Марину в бок.

— Ты чья ж, девонька, будешь? Что-то я тебя не припоминаю. Или гостишь у кого?

— Домой с дачи возвращаюсь. Иду на первую электричку.

— Да ведь до первой электрички времени еще ой-ой сколько! Ох, греха ты, видно, не боишься, девка, бродишь среди ночи одна. Экие вы, москвичи, бесстрашные! Что же ты, и через лес одна шла или проводил кто?

— Одна, — отвечала Марина, неожиданно преисполнившись гордости. И тут же, не сдержав любопытства, спросила: — А вы все куда идете? Ночь ведь.

— Э, девонька! — Женщина рассмеялась. — Это для тебя ночь, а для нас самое утро! Доить идем, через полчасика первая дойка начнется.

— И что же вы, так каждую ночь ходите?

— А то! У коров выходных не бывает. Ты иди осторожненько, у нас тут ребята знаешь какие лихие попадаются. Не скажу злые, так, от вина больше, но для тебя все едино. Лучше посиди у нас на ферме до свету, от греха подальше.

— Нет, — сказала Марина, — я пойду. А то вдруг на электричку опоздаю. — И, чуть помедлив, спохватившись, добавила: — Спасибо.

— Да что уж. — Женщина пожала плечами и прибавила шагу. Маринин ответ точно заставил ее сделать какие-то нелестные о ней выводы. Больше она с Мариной не заговаривала. Ну и Марина тоже молчала. А о чем им было говорить?

В толпе доярок Марина миновала деревню, за последним домом они свернули налево, к ферме, а Марина пошла прямо. Минут через пятнадцать ее догнало мерное, низкое, буквально все пространство пронизавшее гудение, и дальше Марина шла внутри этого гудения, точно потонув в нем, не слыша вокруг себя ничего, кроме этого неотвязного, зудящего звука, не слыша даже собственных шагов. Ей казалось, что звук исходит от шоссе под ногами, от стоявших по сторонам заснеженных высоких деревьев, от проводов, тянущихся высоко над головой, спускается с затянутого облаками неба. Постепенно звук сделался тише и уже не так давил, но его отголоски слышались Марине даже тогда, когда она попала наконец на станцию.

Когда Марина смогла слышать сквозь бесконечный гул, до нее донеслось громкое тарахтенье. Она обернулась. По пустой темной дороге позади нее ехал трактор. Ехал он медленно, Марина не сразу поняла, что он догоняет ее.

Поравнявшись с Мариной, трактор остановился, и тракторист, кудрявый молодой парень без шапки и в замасленной телогрейке, свесился из высокой кабины.

— Эй! — окликнул он. — На станцию, что ли, идешь?

— Да, — удивленно ответила Марина.

— Лезь давай сюда, подвезу.

Марина залезла, не сознавая, что делает. Она очень замерзла и устала, ей хотелось спать. Трактор затарахтел дальше, в кабине ужасно трясло, но зато было не так холодно, как снаружи, и, главное, не нужно было идти самой. И тяжелую сумку не надо было нести.

— Далеко едешь? — спросил, с трудом перекрикивая шум, тракторист.

— Домой, — односложно прокричала в ответ Марина.

— Сама откуда?

— Из Москвы.

— А чего так рано? До электрички еще два часа.

— Так, — не вдаваясь в подробности, ответила Марина.

Она вдруг насторожилась. И взгляд, которым буквально буравил ее тракторист, и явственно идущий от него запах перегара ей не нравились.

— Поругалась с кем? — прокричал тракторист.

— Примерно, — все так же односложно ответила Марина, пытаясь отодвинуться подальше, насколько позволяла узкая кабина, вжимаясь в вибрирующее под плечом стекло.

Трактор с веселым тарахтеньем катил по бетонке, все ближе и ближе к станции, и Марина начала уже успокаиваться, посмеиваться над своими нелепыми страхами, как вдруг на шоссе появился поворот влево, в лес, и, к ужасу Марины, трактор свернул туда.

— Стойте! — закричала она что есть силы. — Мне не туда! Мне же прямо надо!

— Не боись, лапушка! — забасил тракторист, ухмыляясь и обнимая Марину за талию крепкой и жесткой, пахнущей соляркой рукой. Другая рука по-прежнему сжимала руль. — Куда тебе торопиться-то? Электричка твоя не скоро. Не боись, доставлю в лучшем виде, небось не опоздаешь.

— А сю… сюда-то мы зачем едем? — еле выговорила Марина, зубы которой выбивали дробь и от страха, и от тарахтения трактора.

— Как зачем? А побаловаться. — И тракторист засмеялся, причем смех его прозвучал для Марины чем-то вроде сатанинского хохота. Она вырвалась, вжалась опять в угол кабины, проклиная себя за дурость и изо всех сил безуспешно дергая ручку двери.

Но, видно, ужас и отчаяние придали Марине сил, она резко толкнула неподатливую дверь, и та неожиданно распахнулась. Марина выбросила вниз сумку, за сумкой выпрыгнула сама, упала на бок на мягкий снег и быстро-быстро покатилась по насыпи вниз в темный, весь заросший колючим кустарником кювет. Тракторист наверху зачертыхался, затормозил, спрыгнул, стал искать Марину, свешиваясь с насыпи и обшаривая кювет глазами. Потом он вернулся в трактор, высветил кусты фарами. Зубы у Марины стучали, она затаила дыхание, прижалась к земле, боясь пошевелиться.

— Эх, да черт с тобой! — прогремело вдруг прямо над ее головой.

Марина услышала, как снова завелся трактор и покатил в обратную сторону. А она долго лежала, съежившись между колючими кустами, сглатывая слезы, бегущие по щекам, и боясь вылезти: вдруг он вернется?

Потом она с трудом выкарабкалась на дорогу, разыскала в темноте сумку и целую вечность шла через лес, возвращаясь на бетонку. Там она протерла снегом лицо и руки, привела себя в порядок и пошла дальше.

Когда она дошла, было еще темно, но в воздухе запахло утром. Первая электричка еще не приходила. На часах было 5.45. Измученная Марина села на скамейку в жарко натопленном зале ожидания, свернулась калачиком на узком деревянном сиденье и заснула.

И ей снова приснился сон, такой же яркий и цветной, как и предыдущий, один из тех, что запоминаются надолго, если не на всю жизнь.

На стене висит плакат, вроде тех, что развешивают в кабинетах физики в школах. На плакате написано: «Пространство возникает ниоткуда, когда есть в нем потребность, и исчезает в никуда, когда потребность в нем исчезает». «Вот здорово! — обрадовалась во сне Марина. — Это же как раз то, что мне нужно! Почему я раньше об этом не знала?»

Сразу, как по волшебству, ложатся в сторону от станции новые рельсы, путь по ним уводит куда-то вдаль. Марина садится в новехонькую электричку и катит в ней по новым, блестящим рельсам в новый, только что возникший город, где ее ждет множество домов, только что возникших из ничего, с абсолютно пустыми новыми квартирами, одну из них займет сейчас Марина, а все прочие — другие люди, которым тоже негде жить. Марина и ее ребенок будут жить в этом городе до тех пор, пока они не смогут вернуться в старую, реальную жизнь, где живут ее родители и пропасть других людей, уже давно вписавшихся в тот мир, но где пока что еще нет места для Марины и ее ребенка.

Но когда-нибудь, когда в этом мире высвободятся места для тысяч и тысяч юных, неопытных и пока еще никому не нужных — тогда они все вернутся в прежний, привычный за годы детства мир, а возникший из ниоткуда город исчезнет так же мгновенно, как и появился. И так все это просто и ясно, что абсолютно непонятно, как могло быть иначе.

Марина проснулась, сладко потянулась и огляделась. Народ вокруг нее пришел в движение. Все суетились, подхватывали узлы, сумки и чемоданы. Из-за окна донесся свисток электрички. Марина тоже вскочила и побежала вслед за ними.

Когда подошла электричка, стоявшие на платформе сели в нее, и через пятнадцать минут Марина уже снова спала, прижимаясь щекой к холодному оконному стеклу. Но на этот раз ей ничего не приснилось.

22

Марина шла по Москве, и ей казалось, она не была тут целый век. Но почему-то ни капельки она по Москве не соскучилась.

После ночных приключений Марине как-то особенно мерзко было ощущать себя грязной и потной, кожу от грязи саднило, хотелось спать, и вообще было ужасно тоскливо. Она шла домой и гадала, как ее встретят, неожиданно ясно осознав, что никому она не нужна: ни отцу, ни даже маме. Теперь, после эпизода с трактористом, все пережитое в Крольчатнике предстало перед ней в совершенно новом свете. Ведь если так, походя, ее может изнасиловать любой, взять и использовать, как тряпку, а потом вышвырнуть и забыть, то ночь с Денисом, которого Марина, конечно, не любила, несмотря на его красоту, и который, разумеется, совсем не любил ее, так вот близость с ним, даже в присутствии Алены (мысль, от которой еще несколько часов назад Марину бросало в дрожь) показалась необычайно привлекательной и во всех отношениях приятной. Вообще причины, из-за которых Марина сбежала из Крольчатника, виделись ей теперь пустяковой блажью. А вот причины, по которым она десять дней назад уезжала из дома, росли и ширились по мере приближения к родному порогу. В самом деле, что она теперь станет делать и кто ей поможет? Все, кто мог помочь, какова бы ни была цена их помощи, остались в Крольчатнике. Ну кто ей теперь поможет, мама? От абсурдности этой мысли Марина невесело рассмеялась.

От автобуса Марина брела медленно-медленно. Чертова сумка резала плечо, ноги подгибались от усталости. Это сколько же она протопала за последние сутки? Заныл легонько низ живота — может, еще выкидыш будет, с надеждой подумала Марина. Она сразу же, конечно, ужаснулась этой своей надежде, но ужаснулась как-то вяло и не всерьез.

В тоске и печали Марина вошла через арку к себе во двор да так и застыла с открытым ртом. Ветер, вечно гуляющий в арке, свистал у нее в ушах, хлестал ее по щекам, спутывал волосы, но она все стояла и стояла, хлопая изумленно глазами. И было чему изумляться! Взад-вперед перед Марининым подъездом, явно поджидая Марину, вышагивал Денис.

Но как это могло быть! Ведь Маринина электричка была первой! Каким образом смог он ее обогнать? Летать он умеет, что ли?

Неожиданно Денис остановился, вскинул свои длинные и пушистые ресницы и увидел Марину, заулыбался, заторопился к ней, подошел, отобрал сумку: «Ты что, дура, такую тяжесть тебе нельзя!» — наклонился, чмокнул в щеку, где-то возле уха. Марина глубоко вздохнула, облегченно рассмеялась и вдруг… заплакала.

Денис схватил ее под руку и быстро потащил за собой. Марина не сопротивлялась, ей было все равно. Какая разница, куда идти, лишь бы отсюда. Ведь по дороге от автобуса Марина ясно поняла: там, куда она так спешила, никакого дома у нее больше нет. Всю жизнь был, а теперь нет. И потому оставалось покорно идти за тем, кто поведет туда, куда поведет, думая о том, какое это счастье, когда тебя ведут, когда есть кому тебя вести. Для Дениса сейчас важно было только одно: увести ее, плачущую, растерзанную, как можно скорее и дальше от этого места, а то ведь, не дай Бог, выглянут ее родители, разговоров не оберешься.

В автобусе язык у Марины развязался, она уже слегка отошла от своих ночных приключений, все начинало казаться ей дурным сном, таким же, как и все прочие сны, приснившиеся ей этой ночью. Было несколько жутких снов, но сейчас ведь она проснулась и едет домой. С любимым человеком. К любимому человеку. Черт возьми, да неважно, с кем и куда, ей сейчас совсем другое важно!

— Денис, — нетерпеливо потянула она его за уши.

— М-м-м? — пробормотал он между поцелуями. — Ну чего тебе, киса?

— Денис, объясни мне одну только вещь: каким образом ты оказался там раньше меня? Я же уехала на первой электричке!

— Ах это! — Денис откинул голову и расхохотался. — Проще простого. Рядом с нашей дачей две станции двух разных железных дорог. Одна направо — там электрички останавливаются чаще, а другая налево, электричек там почти не бывает, но что очень ценно: в шесть утра оттуда отходит скорый. А идти туда гораздо ближе.

Часть третья

1

В электричке Марину развезло, и она проспала на Денисовом плече до самой станции, да и потом толком не проснулась. Денис поймал машину, которая довезла их до самой дачи. Чуть не на руках отнес он Марину в постель, она проспала до ночи, не обратив внимания, чья это была постель. Зато, проснувшись, Марина сразу поняла. За стенами-окнами было темно. Постель была Денисова.

Сам Денис сидел на краю и что-то читал. Услышав, что Марина пошевелилась, он немедленно повернулся к ней.

— Ну что, спящая красавица, оклемалась? Небось есть хочешь?

— Ага!

Она ведь даже не позавтракала. На вокзале Денис хотел купить булку, но они опаздывали. А теперь!

«Надо же, как все повторяется, — подумала Марина. — Опять я, как в первый вечер здесь, страшно сонная и страшно голодная».

— А где Валька? — спросила она с некоторым смущением и страхом.

— Не бойся, ему сейчас не до тебя. — Денис успокаивающе погладил Марину по плечу. Все-то он понимал. — Валька сейчас с Женей.

— Да?! — вскинулась Марина, немедленно ощутив неожиданный и потому особенно болезненный укол ревности.

— Не кипятись. Боюсь, что с Женькой хлопот теперь будет побольше, чем с тобой.

— Хлопот?

— Ну да, и каких еще! С тобой-то что? Сгреб в охапку и привез, всего делов-то. А за ней, похоже, опять придется всем Крольчатником по пятам ходить, ножи-ножницы отнимать и шнурки капроновые из ботинок выдергивать.

— Зачем? — На Маринином лице было написано такое искреннее, простодушное недоумение, и оно бы так пошло к ее невинным голубым глазам, кабы не таилась в их глубине предательская прозелень.

— Не строй из себя дурочку! Последний раз Женька пыталась покончить с собой уже больше года назад. По-умному рассчитала, в лес отправилась вешаться. Кабы не Руслан, может, и по сей день бы там висела. А так мы вовремя успели. С Женькой ведь гляди в оба! Как я ее привез, недели через две, наверное, она у нас в ванной заперлась. Вены, понимаешь, вскрывать наладилась. Кровищи было! Алена с Валькой еле тогда убрались. Мне, как врачу, работа поинтеллигентней досталась. Вообще, между прочим, повезло. Я ведь не круглые сутки торчу! Пока они добрались до телефона да пока «скорая» приехала бы, Женька сто раз бы уже перекинуться успела. А в последний раз таблеток каких-то наглоталась. От няни Алениной оставались. Как только углядела? В общем, развлекухи с ней было! Но за этот год она вроде отошла. Я уж думал, пронесло. Вроде бегает, болтает, хозяйством занимается. На человека похожа стала. Так теперь еще и это. — Прекрасное лицо Дениса перекосилось в мучительной гримасе.

— Денис, но почему… Почему она все это делает?

Марина была совершенно подавлена этим рассказом, но по-прежнему ничего не понимала.

— Почему? — Денис поднял голову и внимательно посмотрел Марине в глаза. — Послушай, — сказал он наконец, вдоволь, видимо, насмотревшись. — То, что я тебе сейчас скажу, это даже не тайна, это ты должна похоронить на такой глубине сознания, чтоб под гипнозом не достать было. Было бы можно, я бы тебе вообще ничего не говорил. Но у нас про это все знают, я должен и тебе рассказать. Иначе ты, не дай Бог, снова что-нибудь такое отколешь, скажешь Жене что-нибудь, например, или просто посмотришь косо, и все, пиши пропало. Потому что Женька у нас, понимаешь… Ну, она как бы человек без кожи. К ней где ни притронешься, везде болит.

— Но почему? — снова спросила Марина. — Из-за вокзала этого? С ней там кто-нибудь что-нибудь сделал? Что-нибудь особенно жестокое, мерзкое?

— Нет, вокзал тут ни при чем. Вокзал как раз из тех вещей, которые забываются, или, во всяком случае, их можно забыть. Это… — Денис говорил с трудом, видно было, что каждое слово дается ему нелегко. — Это из-за ребенка.

— Из-за Димыча?

— Нет. Видишь ли, когда-то у Женьки был еще один ребенок, девочка Лена, она умерла.

— Умерла? — Тяжесть этого слова как бы придавила Маринину голову к подушке, и она просто не могла повернуть ее к Денису, посмотреть на него, увидеть выражение его глаз. Умерла? От чего умерла? От чего вообще может умереть ребенок? Дети же теперь почти не умирают! — Это был несчастный случай?

— Можно и так сказать. Понимаешь, она заболела, месяца два ей тогда было, может, продуло ее на вокзале на этом, может, еще что-нибудь случилось, и тетка из комнаты матери и ребенка велела Женьке ее забрать, температура, может перезаразить там всех. Тетку тоже понять можно. Пошла было Женька с ребенком в больницу, а ей говорят: мест нет, и вообще, у вас обычное ОРЗ, да и нет ни прописки, ни направления. Наверное, если бы Женька им тогда все как следует объяснила… Но она ведь не могла объяснить, про вокзал и про другое, ты же понимаешь. Она взяла ребенка и пошла с ним в сквер, села там на лавочку, пыталась кормить, но малышка грудь не брала. Так они и просидели там всю ночь, а к утру ребенок умер, трудно сказать от чего, может, сердце температуры не выдержало, с маленькими иногда бывает.

Денис говорил, будто читал — медленно, по складам — какую-то страшную книгу. Видно было, что он уже много раз проговорил это все про себя, наверное, такое надо много раз проговорить для того, чтобы в конце концов можно было жить с этим дальше.

— А Женя? — тихо спросила Марина, видя, что Денис молчит. — Что же она стала делать?

— Женя… Понимаешь, она была тогда чуть старше тебя, и у нее уже был Димыч. Когда она поняла, что девочка умерла, в первую минуту просто ужасно перепугалась и подумала, что если она пойдет к врачу или в милицию, то там ведь могут сказать, что это она убила ребенка, чтобы не кормить, например. Они, между прочим, и в самом деле могли так подумать, у нас ведь чего не бывает, а свидетелей не было. И вот Женька пошла в парк, стянула у тамошних дворников лопату и закопала свою девочку, она сейчас даже не помнит где. Понимаешь, она ведь не могла рисковать. Ну представь, если бы ее посадили, допустим, даже в КПЗ, что тогда было бы с Димычем? И где его потом искать? Понимаешь?

— Да… — выдохнула Марина. Все ее проблемы и печали показались ей сейчас детскими, ничего не значащими пустяками.

— Ты правда понимаешь? — Денис наклонился к Марине и, повернув ее лицом к себе, заглянул в глаза, в самую их зеленую глубину.

— Да. Кажется, да.

— Это хорошо. А то бы я тебя удавил. — И было непонятно, шутит он или нет. — Потому что, видишь ли, от всякого, кто это знает, зависит Женькина жизнь. Это ты тоже понимаешь?

Денис вдруг с силой сжал Маринины запястья, вжимая ее в постель и по-прежнему не отрывая взгляда от ее глаз.

— Да, конечно, понимаю, отпусти меня, мне больно!

— Извини. — Денис отпустил Марину, выпрямился и стал похож на себя. На Марининых руках краснели следы его пальцев. — Ой, как я тебя!

И Денис снова взял ее руки в свои, на сей раз бережно, с нежностью, слегка подул на покрасневшие места, прикоснулся губами к каждому пятнышку. Марину это тронуло, на глаза ее навернулись слезы. Денис подсел поближе, обнял ее, она положила голову ему на плечо.

— Скажи, — зашептала Марина, — Женя сама тебе это все рассказала?

— Да. Не только мне, всем. После того, как я с ее венами разобрался. Она потому так сразу и поехала со мной сюда. Боялась, что на вокзале о чем-нибудь дознаются. Они ведь у нее спрашивали, конечно, куда делся ребенок.

— А она что говорила?

— Говорила, к матери отвезла. Женьке почему-то казалось, что они ей не верят, но скорее всего это просто ее фантазия.

— Денис, а теперь что случилось? Из-за чего она?

— Как из-за чего? Из-за тебя, конечно. Валька часа в четыре к тебе вернулся, думал, ты и не заметишь ничего. Что он застал, сама понимаешь. Перенервничал, не нашел ничего лучшего, как поделиться с Женькой. Лучше бы вдогонку побежал! Его, в общем, тоже понять можно: никому в голову не могло прийти, что ты у нас такая отчаянная — по ночам в одиночку по лесу шастать! Очень страшно было?

— Не-а, — почти честно ответила Марина.

Денис провел языком по Марининой шее, Марина изогнулась.

— Совсем-совсем?

Язык Дениса повторил свое дразнящее движение.

— Да, совсем.

Марина сделала слабую попытку вывернуться из его сильных рук.

— Не дергайся, а то откушу, — жарко прошептал ей Денис в самое ухо, слегка покусывая за мочку. — Ну что, отпустить? Отпустить?

— Нет-нет, — слабо прошептала Марина, одновременно какой-то частью души надеясь, что он не расслышит. Но он расслышал.

2

Часа через два, когда Марина снова проснулась, Дениса уже не было ни в постели, ни в комнате. Она потянулась, мышцы и косточки слегка постанывали и сладко ныли, и отчаянно сосало под ложечкой — она так и не поела! Марина осторожно села на кровати, спустила ноги, коснулась носками пола. Было такое чувство, словно бы она умерла, а теперь родилась заново. Руки и ноги слушались, но с каким-то запозданием. Марина подняла руку, поднесла кисть к глазам, слегка пошевелила пальцами. «Рука, — подумала она. — Это моя рука. Странно». Слова потеряли на время свое значение и теперь обретали его заново. «Забавно, — думала Марина. — Я боялась, что стану после этого другой, но, похоже, наоборот — мир стал другим». Вспомнился анекдот про пьяницу: «Иде я, иде я, иде я нахожуся?» Марина улыбнулась и встала. Решив не тратить время на возню с бельем — ну его, этот лифчик с его крючками и пуговицами! — влезла в джинсы и балахончик, вышла из комнаты и осторожно прикрыла за собой дверь. В коридоре было темно, темно было во всех комнатах, но отчетливо слышно, что где-то рядом кто-то плачет. «Женя», — подумала Марина, и на секунду у нее сжалось сердце.

Хлопнула дверь, и мгновение спустя на Марину едва не налетела Алена.

— Мариш, ты? Принеси, пожалуйста, воды.

Алена ощупью вложила стакан в Маринину руку. Стакан был холодный и гладкий. Марина сбегала вниз, набрала в ванной воды из-под крана, мельком глянула в висевшее над раковиной зеркало — «Ой, какая же я страшная!» — и так же бегом возвратилась на второй этаж. Бегать на голодный желудок было легко, чувствовала себя невесомо.

В коридоре Алены не было. Где Женька? В своей комнате или по-прежнему у Валерьяна? Марина в нерешительности постояла, потом хлопнула себя по лбу и пошла на плач.

В Жениной комнате горел маленький ночник, но из-под двери этого было почти незаметно. Женя лежала лицом к стене и плакала, все — Ольга, Илья, Денис и, конечно, Алена с Валерьяном — находились возле нее.

— Заходи-заходи, Марина! — с каким-то неестественным оживлением приветствовала ее Алена. — Женя, посмотри, Марина пришла!

Алена схватила Марину за руку и стремительным движением притянула к кровати. При этом вода в стакане расплескалась, а Марина едва успела переставить ноги, чтобы не упасть.

Женя медленно отвернулась от стены и внимательно посмотрела на Марину совершенно обезумевшим, тупым от отчаяния взглядом. Подбородок у Жени дрожал, лицо опухло от слез.

— Марина… — медленно, с трудом выговорила Женя. — Ты… Ты не сердись на меня. Я… я говорила Валерьяну, что… с порядочными девушками так не поступают, а он… он меня высмеял… сказал, что я ничего не понимаю. Они все говорят, что я ничего не понимаю! — Последнюю фразу Женя выкрикнула сквозь опять набежавшие слезы. — Всю жизнь! — выталкивала она сквозь рыдания. — Всю жизнь мне твердят! Что я ничего не понимаю! Что я зря не верю! Что я дурочка! А потом оказывается, что я была права, получается, во всем я виновата! Неправда! Я все понимаю! А вы ничего не понимаете и к тому же все время врете! — Зубы у Жени стучали, ее скрючивало от рыданий, а когда Алена протянула ей стакан воды, Женя его оттолкнула, и вода выплеснулась Алене в лицо.

— Так, — одними губами самому себе скомандовал Денис. Марина угадала это по его губам. Он сделал шаг вперед и сильно, наотмашь ударил Женю по щеке.

На ее полупрозрачной коже сразу отпечатались его пальцы. Женя немедленно смолкла, сглотнула и, тяжело переведя дыхание, почти спокойно сказала:

— Марина, скажи честно, ты очень на меня сердишься?

— Я на тебя вообще не сержусь! — затараторила Марина. — Что тебе в голову взбрело? За что мне сердиться?

— Ну, за то, что я… За то, что мы с Валькой…

— Да что за бред? Какое мне до этого дело? Я даже не понимаю, о чем ты!

Логики в словах Марины не было никакой, но Женьке это, кажется, было вовсе не важно.

— А я… я подумала… Марина, но ты не уедешь больше?

— Что ты, конечно, нет!

— Хорошо. — Женя закрыла глаза, откинулась на подушку, полежала минутку, а потом снова подняла голову и уже совсем другим голосом спросила: — Марина, ты что-нибудь ела сегодня? Ты, наверное, ужасно голодная.

— Еще бы! — вырвалось у Марины, хотя она тут же об этом пожалела.

— Ребята, ну что же вы? Человек голодный! Алена, там уха от обеда осталась и минтай жареный в миске в холодильнике. Алена, ты покормишь Марину? Найдешь?

— Конечно, не беспокойся.

— Тогда хорошо. А я… я посплю, ладно? Я что-то ужасно устала. Вы идите, ребята, ладно?

Казалось, она уже не помнит сейчас ни своей истерики, ни причины, ее вызвавшей.

Денис махнул рукой, и они один за другим потянулись к двери. Сам Денис выходил последним. Закрывая дверь, он остановился и озабоченно сказал Валерьяну:

— Слушай, сейчас, конечно, можно идти, но через полчаса кто-то должен вернуться. Не годится ей одной до утра оставаться.

— О чем разговор!

Валерьян выглядел усталым и озабоченным, почти как в Москве. На Марину он даже не посмотрел.

— Так я на тебя надеюсь, — настойчиво повторил Денис. — В конце концов, ты заварил всю эту кашу!

— А что я такого сделал?! — совершенно по-мальчишески вскинулся Валерьян.

— Сам знаешь что! — в тон ему ответил Денис. — А будешь много выступать…

— Ну и что? Что будет? — Валерьян, похоже, завелся всерьез. Марина смотрела на них с нескрываемым интересом. Она даже как-то забыла, что ее доля вины тут тоже есть. И немалая притом.

— Мальчики! — колокольчиком прозвенел голос Алены. — Вы с ума сошли?

Оба покосились на нее и как-то сразу сникли.

— Дети спят! — устало сказала Алена. — Пошли, Марина! Ты, наверное, в самом деле жутко есть хочешь!

— Может, я сама как-нибудь? — нерешительно проговорила Марина.

— Аленка, ты на ногах не стоишь!

— В самом деле, Аленький, иди спать, — с глубокой, в самое сердце резанувшей Марину нежностью сказал Денис. — Мы с Мариной сами разберемся.

— Да? — нерешительно протянула Алена. — Ну хорошо. А то я чего-то устала.

3

Они спустились вниз и свернули было на кухню, но Марине пришло в голову, что, прежде чем есть, не худо вымыться, о чем она не без некоторого смущения сказала Денису.

— Ну что ж. — Он окинул ее с ног до головы придирчивым взглядом. — Нельзя сказать, что ты совсем не права. Слушай, давай я сам тебя вымою.

Видно было, что эта мысль пришла ему в голову неожиданно. Он загорелся этой идеей.

— Ну, пойдем в ванну, хорошо? Не бойся меня, пожалуйста.

Он просил, и это так было на него не похоже, что Марина легко и неожиданно для себя согласилась.

Они пришли в ванную, и Марина залезла под душ, а Денис взял мочалку и мыло и принялся тереть Марине спину и живот. Постепенно остатки Марининого смущения куда-то исчезли, все стало казаться ей естественным.

— А у тебя животик растет, — прошептал Денис ей на ухо.

— С чего бы это?

И оба они захихикали. Никакого животика у Марины, конечно, еще не было — откуда, в три месяца?

— Наклони голову, — скомандовал Денис, выливая ей на макушку шампунь. Марина послушно наклонилась, закрыла глаза и вдруг точно ее что кольнуло.

— Послушай! — завопила Марина, хотя, едва она приоткрыла рот, в него сразу же попало мыло. — Ты меня часом не перекрашиваешь?

Какая идиотская мысль взбрела ей вдруг в голову: именно ради этого Денису так вдруг загорелось ее мыть! Ради с виду невинной, а на самом-то деле очень жестокой шутки, для того, чтобы совсем ее, Марину, переделать, перекрасив ей волосы в другой цвет. Очень даже просто. Раз — и нет человека. Вы не видели тут черненькой девочки? Нет, здесь только беленькая проходила.

— Разумеется, перекрашиваю! — рассмеялся Денис. — Будешь ты у нас теперь рыжая. А ты как думала? Я ведь хитер и коварен.

Идиот, нашел когда шутить. Марина как ошпаренная выскочила из ванны, рванулась к зеркалу… Волосы были, как прежде, черные, впрочем, может, они потом порыжеют? Когда высохнут? Марина никогда не красила волосы. Она провела по голове руками. С волос текла вода. Обыкновенная, прозрачная. Из глубины зеркала на Марину испуганно смотрели голубовато-зеленые глаза с дико расширенными зрачками. Она провела рукой по лицу, точно снимая с него невидимую маску. Бесполезно! Кто смотрит на нее из зеркала? Бог с ними, с волосами, но чье это выражение, чей это взгляд?

— Эй, что ты там увидела? Черта?

Голос Дениса прогремел словно в Маринином мозгу, каждое слово отозвалось эхом: что-что-что-что… там-там-там-там… Словно маленький такой барабанчик простучал тревогу. Черт-черт-черт-черт…

Какая огромная черная бездна отделяет эту сегодняшнюю, стоящую перед зеркалом девушку от прошлогодней ученицы 9-го «А» класса 18-й спецшколы города Москвы.

Марина почувствовала, что капли воды на ее щеках потеплели. Она провела рукой по глазам — слезы. Сердце болело невыносимо. Вдруг на нее накатила волна ненависти: к себе, новой и непохожей, миру вокруг, такому злобному и нелепому, к людям, к Денису. Нет, Дениса она, кажется, не ненавидела.

Сверху на нее упало сухое, жестковато-шершавое махровое полотенце. Денис завернул в него Марину, как ребенка, и унес по лестнице к себе в постель. Пока он ее нес, она понемногу успокаивалась. «Опять я как пьяная, — вяло думала она. — То все хорошо, то все плохо… И никогда не узнаешь, как на самом деле».

Однако минут через пять ей было уже очень хорошо. По-настоящему хорошо, в этом не было никаких сомнений. Вот только есть по-прежнему хотелось.

4

На часах было два, когда они снова спустились и, на сей раз никуда не заходя, прямым ходом направились в кухню. У Марины сна не было ни в одном глазу, за последние сутки время так перемешалось, так перепуталось, что сделалось абсолютно неважным, что сейчас — день, ночь или что-нибудь еще.

В кухне, к их изумлению, горел свет. За маленьким столиком в углу сидел Илья и с необычайной жадностью поглощал еду, которой был уставлен весь столик. Тут были и вареная курица, и жареная картошка, и множество разнообразных консервов в причудливых банках, связка желтых бананов, россыпь зеленых яблок, конфеты, печенье и много-много чего еще. Над этим богатством возвышалась массивная фигура Ильи, уплетавшего все подряд так, что лишь за ушами трещало.

Заслышав их шаги, Илья обернулся и, не прекращая жевать, жестом указал им: присоединяйтесь, мол. Марина с Денисом не заставили себя долго уговаривать! И только слегка утолив голод, Денис обратил наконец внимание на необычное поведение Ильи.

— Слушай, а чего это ты сидишь тут один и жрешь так, что подумать можно, что ты три дня не жрамши?

— Три не три, а сегодня с утра маковой росинки во рту не было. — В голосе Ильи прозвучала неожиданная гордость.

— Вчера, ты хочешь сказать. — Денис выразительно кивнул на тикавшие на стене ходики.

— Вчера — сегодня, какая разница! С вами же все равно не поешь толком! Здесь у вас не дом, а форменный крейзи-хауз^[1]! То мы Марину все утро искали, то с Женькой три часа просидели, пошел к себе, услыхал по дороге, что дети орут, пришлось им два часа сказки рассказывать, песенки распевать. Наконец дошел до своих, там Левка разоряется, а у Маши чего-то спина разболелась. Я с ним ходил, ходил из угла в угол, чуть руки не отвалились, живот у него болел, наверное.

— Но сейчас он спит? — В Денисе немедленно проснулся профессионал. — А то, может, пойдем посмотрим?

— Да вроде спит.

— Давай глянем все-таки, чтобы мне поспокойнее было. А то я завтра с утра уеду. Ты как, Марина, уже сыта?

Марина и в самом деле уже наелась и теперь лениво размышляла, что не думала не гадала, попостилась два дня, хотя не по своей воле. В лагере у нее сроду не получалось, а тут на тебе! И на душе поспокойнее стало. Смех! Нет, в самом деле, смешно устроен человек. А куда это Денис завтра уезжает? Вроде он не говорил об этом.

— Ну, пошли? — Денис стоял в дверях кухни. Марине и Илье ничего не оставалось, как встать и пойти за ним.

Они миновали столовую и детскую, дальше была отдельная лестница, маленькая, всего в пять ступенек, за нею плотная массивная дверь и после нее маленький коридорчик. Они вошли в этот коридорчик и немедленно услышали громкий стон. В коридорчик выходили две двери, из-под одной из них выбивался свет.

— Так, — сказал, останавливаясь, Денис, — сколько у Машки недель?

— Черт ее душу знает. — У Ильи сразу вытянулось лицо. — Что-то вроде тридцати семи, может, больше.

— Да-а. А мне завтра на работу. Хорошенький вы мне отдых устроили! И надо же, чтобы все в последнюю ночь, как сговорились! Но, с другой стороны, что бы вы тут завтра делали без меня?

— Так ты думаешь… — Илья никак не мог до конца врубиться в происходящее.

— Тут и думать нечего. — Денис рывком распахнул дверь.

На большой двуспальной кровати, скорчившись от боли, лежала маленькая черноволосая девушка. Постель вокруг нее была мокрая.

— Привет! — сказал Денис, с трудом нащупывая на кровати относительно сухое местечко и усаживаясь туда. — И давно ты тут трудишься?

— Да часа два, наверное, будет, — отвечала девушка, которую сейчас как будто отпустило.

— А меня позвать слабо было? — Денис приподнял натянувшуюся на высоком животе рубашку.

— Так сначала казалось, что рано еще, а потом сразу прихватило. Уже не до того стало, чтоб за тобой идти. Ждала, когда Илюшка придет, а его все нет и нет. — Она с упреком посмотрела на мужа.

Неожиданно речь ее прервалась, она вскрикнула, вначале как будто не совсем всерьез, словно бы подсмеиваясь над собственной несдержанностью, что-то вроде «уй-юй!», но закончилось все это звериным воплем.

— Ага! — Одна рука Дениса снова нырнула под рубашку, другая замерла на животе сверху. — Слушай, все просто здорово! Там уже сантиметров семь есть! У тебя воды-то давно отошли?

— Почти сразу, как началось. А-а! — Ее снова схватило, и Денис опять радостно улыбнулся.

Марина посмотрела на Илью. Он не улыбался, лоб у него был сморщен, нижняя губа закушена, глаза уставились в одну точку.

А Марине было жутко и радостно, хотелось помочь, поучаствовать. Но делать ей было совсем нечего. Денис разговаривал с девушкой.

— Так ты уверена, что не хочешь встать? Походила бы, глядишь, легче стало бы.

— Нет! — Девушка отчаянно замотала головой. — Нет-нет, и не предлагай, и пробовать не стану!

— Как хочешь. Думаю, у тебя это надолго не затянется. Как у тебя в прошлый раз было, не припомню?

— Совсем не так! — Она хотела было рассказать как, но ее уже снова скрутило.

— Ладно, пойду перекурю, пока время есть. — Денис сказал это Илье и Марине, но Маша отчаянно вцепилась ему в руку.

— Не уходи, пожалуйста, не уходи!

— Но я же ненадолго, Илюшка остается.

— Нет-нет, не уходи! — Лицо Маши искажали одновременно и боль, и отчаянный страх.

— Ну хорошо, хорошо, успокойся, малыш, я не уйду! Вот я, здесь, видишь, не ушел никуда.

Такое было впечатление, что Денис повторяет все это, просто чтобы что-то сказать. Слова говорились не ради смысла, может быть, ради интонации? И Маша почти не слышала его, вся изогнувшись на кровати и вцепившись в его руку. На минуту, на полминуты ее отпускало, тогда она улыбалась, и становилось видно, какая она красивая.

Прошло еще минут пятнадцать, не больше, в очередном промежутке между схватками Маша взглянула на Дениса более осмысленно и торопливо проговорила:

— Кажется, начинается!

И на этот раз, когдаболь накатила на нее, Маша не вскрикнула, а напряглась, и все, что до этого выражалось в крике, словно бы перелилось в это напряжение. Лицо ее покраснело, на лбу выступил пот, рука Дениса снова нырнула под рубашку, и он согласно кивнул.

— Ага, точно, есть! — И обернулся к Илье: — Илюшка, иди сюда, подержи ее за плечи!

Илья смутился:

— Слушай, Денис, я тебе и в прошлый раз уже говорил: не могу я, ты уж не обижайся, давай как-нибудь без меня, ладно? Я еле держусь, еще упаду, как в тот раз, в самый патетический момент, помнишь ведь небось, как со мной в прошлый раз было…

— Черт, да ничего я не помню! — Денис резко отвернулся от Ильи и вновь занялся Машей.

— Нет, Денис, только чтоб без обид, ладно? Ну бывает же так, что человек чего-то не может, ну правда же?

— А иди ты! — сказал Денис. Лицо у него было напряженное и озабоченное, почти как у Маши.

Казалось, оба они задействованы в происходящем совершенно одинаково, и до всего остального, тем более до всех остальных, им нет сейчас никакого дела. Маша уже не кричала, а только напряженно, сквозь зубы, постанывала. По ее лицу катился градом пот.

— Устала? — спросил Денис.

— Ага! — Она даже, кажется, улыбнулась.

— Марина! — не оборачиваясь, бросил Денис. — Подержи ты Машу за плечи. У тебя есть платок? Вытри ей, пожалуйста, со лба пот. А ты, мудак, — так же не оборачиваясь и все тем же деловым тоном, — сядь. Тут еще работы на полчаса, никак не меньше.

— Да ладно уж, постою как-нибудь, — вяло отозвался Илья, но его, кажется, никто не услышал.

Марина сжимала Машины плечи, и ей казалось, что вся ее, Маринина, сила переливается в Машу, что наравне с Машей она участвует в каждом толчке. И Марина тоже раскраснелась, и пот потек по ее лицу, эх, кто бы вытер! И она уже даже почувствовала, что начинает уставать, особенно когда Маша пробормотала что-то вроде: «Не могу больше!» На что Денис прошипел, сурово сдвинув брови:

— Вот я тебе не смогу!

И тут наконец, когда казалось, что силы у всех кончились, оно вдруг родилось и сразу же заорало — никто его не шлепал, никто к нему даже не притрагивался, оно даже еще не до конца выбралось на свет божий.

— Л-ля! — кричало оно. — Л-ля!

— Уф, — выдохнула Маша и улыбнулась. — Дениска, кто там у меня?

— Погоди, сейчас посмотрю. — Денис улыбался, с осторожностью извлекая крохотные плечики и все остальное. — Девочка.

Денис переложил пищащего младенца на Машин сразу же опавший живот. Крик прекратился.

Марина смотрела на ребенка не мигая, словно боясь упустить что-то важное. Господи, какое это было чудо! Ведь вот только что его совсем не было, и вдруг оно появилось, такое маленькое, красное, покрытое каким-то пухом, и такое живое и настоящее, совсем как человек, даже пяточки есть, и ладошки, и глаза — опухшие, черные-черные! Марине казалось, что они глядят прямо на нее.

Возвратился Денис, разбил над столом ампулу с шелком, перевязал и перерезал пуповину, снял с Машиного живота малышку, она была вся мокрая, в крови и какой-то слизи, положил ее на руки Илье.

— На, папаша! И за что, спрашивается, тебе такая классная девка?

Илья держал свою девочку осторожно-осторожно. Она целиком умещалась в его ладонях. Он смотрел на нее не отрываясь, стараясь не дышать, и постепенно глаза его заполнялись слезами. Одна из слез капнула малышке на лицо, она сморщилась и чихнула.

Марине казалось, что в момент рождения ребенка в комнате словно бы открыли какое-то окно, сквозь него в комнату заструился не просто свежий воздух, а божественный нектар, которым дышится глубоко-глубоко, от которого проясняется в голове, и в сердце, и в душе, и в жизни, да, это было именно окно в жизнь, в какую-то другую, неведомую, более правильную, более настоящую, чем та, которой все обычно живут, в жизнь, где всегда был именно такой воздух. И Марина дышала и дышала и все никак не могла надышаться. Ей хотелось обнимать и любить всех вокруг, и она бросилась целовать Машу, Илью, Дениса, бормоча какие-то поздравления и чувствуя, что этого недостаточно, что позорно мало для того, чтобы выразить все, что она к ним сейчас чувствует, и она плакала и смеялась одновременно, и Маша ей улыбалась, и, Боже мой, какая она сейчас была красивая, и как смотрел на нее Илья с девочкой на руках, и как завидовала им Марина!

— Ну, пошли! — Денис ласково обнял ее за плечи. — Нужно же поспать хоть немножко! Господи, уже скоро шесть, а в восемь мне вставать! И вы все тоже сейчас же ложитесь спать! Нарадуетесь еще. Завтра будет время.

Денис ушел и увел Марину, на лестнице, поднимаясь к себе на второй этаж, он потер переносицу и произнес:

— Нет, ну надо же! И бывают же такие легкие роды! Впрочем, вторые роды всегда полегче.

«А первые?» — с внезапным испугом подумала Марина. Все, что она увидела, ей очень понравилось, а вдруг у нее у самой все будет по-другому? Марина искоса, с нежностью взглянула на Дениса — с ним ей, пожалуй, ничего не страшно.

Они поднялись и легли, и, уже засыпая, закрыв глаза, Марина неожиданно ясно увидела Валерьяна. Он смотрел прямо на нее, и губы его шевелились. Он читал стихи, но Марина не смогла разобрать ни слова. Лицо его показалось ей в тот момент таким милым и родным, что она даже застонала и потянулась навстречу. Кому? Денис спал, из его полуоткрытого рта на подушку тонкой струйкой стекала слюна. «Господи, — подумала Марина. — Так кого же из них я люблю, Дениса или Валерьяна? А может, все-таки Игоря?» И уже во сне Марина усмехнулась, в сон проник крик ребенка, Марина счастливо чмокнула губами, словно пристраиваясь к материнской груди, и теплая, мягкая, уютная чернота окружила ее, обняла и приняла в свое лоно.

5

Она проснулась от поцелуя. Денис, уже одетый, как всегда в белоснежной рубашке и при галстуке, стоял возле кровати.

— Малыш, я поехал, пока, теперь до среды.

Сон с Марины как рукой сняло.

— Подожди, как до среды? Подожди, я хоть провожу тебя! Подожди! — Она уже накидывала халат, не свой, кем-то здесь забытый, кажется Аленин, впрочем, это не имело значения.

Денис стоял в дверях, смотрел на нее с нежностью и улыбался, прекрасный, как греческий бог, — если вам, конечно, удастся вообразить себе греческого бога в костюме и при галстуке.

— Ну пойдем, проводишь меня до дверей. Ох и мороз сегодня какой! Жуть!

Марина приникла к нему, обняла покрепче. Как же она без него останется? Осознание этого причиняло прямо физическую боль.

Они наскоро перекусили в кухне остатками вчерашнего Илюшиного пиршества, Аленин кот составил им компанию. Денис подхватил его с пола под живот, поставил на стул, придвинул к нему тарелку с куриными костями.

— Кушай, Борька, пока возможность такая есть, а то кто тут теперь о тебе позаботится?

— Борька?

— Его вообще-то Бароном звать, ну, знаешь: «Я цыганский барон!» — пропел Денис, и они рассмеялись.

В кухню вошла Женя, бледная, прозрачная, похожая на тень. Впрочем, она ведь и всегда такой была.

— Привет, Женечка! — ласково сказал Денис. — А знаешь, у Ильи с Машей ночью девочка родилась.

— Правда?! — Женино лицо расцвело. Она даже порозовела от радости, засияла ямочками на щеках. Марина раньше не замечала, чтобы у Жени на щеках от улыбки появлялись ямочки. Может, просто не приглядывалась? Женя ведь редко улыбается. Марина стала вспоминать, как Женя здесь, на кухне, рассказывала ей свою историю и как они под конец вместе смеялись. Были тогда ямочки? Нет, теперь не вспомнить. Вообще тогда как-то не до того было. А интересно, что было бы с Мариной, услышь она тогда Женину историю целиком, со всеми опущенными в тот раз подробностями? Перепугалась бы до смерти? Сбежала бы сразу? Одно ясно: застань теперь Марина Женю в постели хоть с Денисом, хоть с Валерьяном, бровью не поведет, ревновать к Жене она теперь просто не могла. Все равно что ревновать к Соне или… к Барону. Как будто они с Женей люди разной породы. Впрочем, если вдуматься, то это было очевидно с самого начала.

— Ну, мне пора! — Денис встал, Марина поспешно вскочила, обняла его, повисла на шее. Денис легонько чмокнул ее в лоб, отстранил от себя, перекинул через плечо стоявшую под стулом сумку и пошел к дверям.

По дороге он обнял, прижал к себе и поцеловал Женю и уже от дверей на ходу бросил:

— Всем пока! Не выходите в прихожую, там холодно.

Марина хотела было броситься за ним, но ноги точно приросли к полу. Она представила, как он сейчас одевается, зашнуровывает ботинки, застегивает куртку — шапки он не носил, — перекидывает снова сумку через плечо. Хлопнула входная дверь, и под окном захрустел надламливаемый торопливыми шагами наст. Стукнула калитка. Марина по-прежнему не шевелилась, затаив дыхание, вслушиваясь в эти звуки. Потом она тряхнула головой и очнулась. Женя стояла у окна и смотрела Денису вслед, хотя он давно уже скрылся из виду. Наконец она обернулась к Марине и сказала:

— Вот так оно здесь всегда. Все время кто-нибудь уезжает, все время кого-нибудь провожаешь.

«Но ведь всегда все в конце концов возвращаются», — подумала Марина. Жене она этого говорить не стала, просто подошла и обняла за плечи. Они стояли молча, плечи у Жени были худые-худые, она была такая хрупкая, тоненькая, как ребенок, и Марина чувствовала себя рядом с ней сильной и старшей.

6

Остаток утра Марина с Женькой провели очень славно. Они навестили лошадей, накормили их и напоили, потом поднялись на чердак и накормили голубей, заодно прибрались и почистили. Чистить конюшню они не стали. Женька сказала, что это дело мужское — вот встанет Валерьян, и тогда…

Спускаясь с чердака, Марина еще на лестнице услышала тихие, неуверенные аккорды, точно кто-нибудь из малышей добрался до рояля и теперь пытается что-нибудь из него извлечь. Марина заглянула в столовую. У инструмента стояла Джейн. Робкими, боязливыми пальцами Джейн трогала то одну клавишу, то другую. Похоже, она пыталась что-то подобрать.

— Играешь? — улыбаясь, спросила ее Марина. Джейн ей ужасно нравилась своим абсолютным несоответствием окружающей обстановке: маленькая, всегда аккуратная, с туго заплетенной косичкой, в тщательно отглаженном платьице или чистеньких джинсах и джемпере, вот как сейчас. Джейн почти всегда молчала, а иногда улыбалась, но не весело и открыто, как, к примеру, Кит или Сонька, а вежливо и отстраненно.

— Учусь, — сосредоточенно вглядываясь в клавиши, ответила девочка.

— Помочь тебе?

— А у вас получится? — Джейн недоверчиво посмотрела на Марину. — Потому что моя мама не умеет. То есть сама-то она умеет играть, а научить не может. Мы уже сколько раз пробовали, но ничего не выходит. Она только кричит и ничего не объясняет. Без нее у меня все куда лучше получается. Слышите? «Happy birthday to уои!»

На мгновение лицо девочки озарилось победной улыбкой, которая тут же погасла. Джейн настороженно глянула куда-то поверх инструмента и боязливо втянула голову в плечи. Марина посмотрела вслед за ней и увидала Ольгу.

— Джейн, ты упражнения по русскому написала? Я тебе отметила в учебнике, ты написала?

— Да. — Голос Джейн звучал очень напряженно, так, словно она то ли боялась, что на нее сейчас заорут, то ли сама боялась заорать.

— А математику? — не отставала Ольга. — Я тебе шесть номеров подчеркнула, ты решила?

— Решила.

— Тогда пойдем английским заниматься!

— Мама, но я только что закончила с математикой! Можно я хоть немножечко отдохну?

— Нет, потом у меня времени не будет. Ника проснется, обед будет, я сегодня дежурю. Пойдем, Джейн, довольно тебе бренчать без толку!

Джейн послушно вылезла из-за рояля, едва уловимым, но очень точным движением избежав Ольгиной попытки ухватить ее за плечо. Ольга кивнула Марине, сделала гримаску: дела, мол, все дела, сама видишь, а то бы мы сейчас… Они вышли, дверь за ними закрылась. А Марина осталась и стала наигрывать: «Норру birthday to you! Happy birthday to you!» «А между прочим, — пришло ей вдруг в голову, — кое у кого и в самом деле сегодня день рожденья, причем самый первый и самый главный. Надо бы зайти навестить!»

Маша встретила Марину приветливо. Она была уже на ногах и деловито сновала по комнате. Малышка спала в розовой матерчатой сумке-кроватке. У нее был Машин овал лица и губы, а брови и нос Илюшины. В ногах кровати сидел розовощекий мальчик — точная копия Илюши! — и грыз яблоко. Он недоверчиво посмотрел на Марину и на всякий случай забрался на кровать подальше.

— Ты уже ходишь? — удивилась Марина.

— Бегаю! — фыркнула Маша. — Тут не полежишь, Левка в шесть утра просыпается!

— А Илья где?

— Отсыпается. Шутка ли, всю ночь не спал человек!

Было непонятно: всерьез она или нет. Но, наверное, это все-таки была ирония, потому что Маша вдруг рассмеялась и не подошла, а подбежала к Марине, затормошила ее, закружила по комнате, толкнула в кресло, придвинула к ней корзинку с яблоками, вынула из шкафа коробку конфет. Ни с кем не было так весело и свободно, ни с кем не хотелось так смеяться, прыгать в кресле, грызть одну за другой конфеты.

— А ты как? — спросила Маша, доставая из того же бездонного шкафа банку с вишневым вареньем, стеклянную розетку и ложечку. — Поди натерпелась вчера со мной страху?

Казалось, что они с Мариной знакомы давным-давно, а вовсе не с минувшей ночи, может, вместе выросли. А может, пережитое вчера их так сблизило?

— Нет, что ты! — вежливо и в то же время совершенно искренне ответила Марина на Машин вопрос. — Мне было очень интересно. — И тут же искоса, с испугом, посмотрела на Машу: не покоробило ли ее такое определение, не обиделась ли она? Ведь ей, наверное, было очень больно!

Но Маша не обиделась. Она все так же ясно и безмятежно улыбалась, и Марина вдруг подумала, что такой безмятежной улыбки она тут еще ни у кого не видела. Даже у Валерьяна, когда он сюда приезжает и ходит по нескольку часов кряду с выражением блаженства на лице, но в то же время и страха, как поняла сейчас Марина, ну да, страха потерять источник этого блаженства. И у Жени, когда она улыбается, так тепло и открыто, точно протягивает тебе руку для пожатия, за этой открытостью прячется боль, и Марина знает теперь, что там за боль — не приведи Господь испытать!

А вот у Маши в ее улыбке лишь ясный, безмятежный свет, и почему-то сразу возникает уверенность, что она так улыбается всем, всегда и везде, а не только здесь и сейчас или, скажем, потому, что сегодня она счастлива: ведь у нее только что родился ребенок.

Марина неторопливо и с удовольствием огляделась и поняла, что из множества здешних комнат лишь эта ей больше всего напоминает дом, домашнюю обстановку. Сюда приходишь, и сразу ясно, что здесь люди не выпендриваются, не окапываются, не пережидают очередную житейскую бурю, не прячутся от мира, а просто живут. И это было так здорово, что хотелось остаться и никуда отсюда не уходить, хотя по сравнению с некоторыми другими комнатами Крольчатника беспорядка, скажем прямо, было куда побольше, к тому же здесь было гораздо прохладнее. Но к прохладе быстро привыкаешь, это был какой-то уютный, жилой беспорядок, не как, скажем, у Ольги. Там был общежитский, возникший из-за того, что, несмотря на плакаты и всяческие ухищрения, человеку, в сущности, все равно, где и как жить.

Эту комнату не так просто описать словами. Кровать как кровать, стол как стол, стулья как стулья и шкаф как шкаф, все старенькое, обшарпанное и незамысловатое, но не в этом дело.

Марина вдруг заметила, что давно молчит. И Маша тоже молчала и улыбалась молча, и от этого молчание выходило не неловкое, а тоже уютное: встретились двое настолько близких людей, что слова им не нужны.

Малышка запищала, Маша взяла ее кормить, потом перепеленала. Она все делала ловко и деловито, в каждом движении сквозила спокойная уверенность: какой контраст с Ольгой! Марина даже почувствовала что-то вроде легкого укола стыда за такие мысли. Все-таки они с Ольгой столько времени знакомы, почти что дружат, такими мыслями Марина как бы предает их дружбу.

Левушка загрустил, потянулся к малышке, лежащей на маминых руках, занес над ее головенкой маленький кулачок.

— Стой-стой-стой, глупый, что ты делаешь? Это твоя сестричка!

Маша отложила задремавшую девочку на безопасное расстояние и приложила к груди теперь мальчика. Он успокоенно зачмокал, на лице его появилось выражение удовольствия. Немного пососав, он тоже задремал. Маша аккуратно положила его на кровать с другой стороны от себя и весело прошептала:

— Ну вот, я и свободна. Давай теперь с тобой, Марина, чай пить, пока они не проснулись!

Из бездонного шкафа на сей раз был извлечен электрический чайник, в него начерпали воды из стоящего в коридорчике ведерка, через мгновение он уже кипел. Маша разлила по стаканам в подстаканниках чай и нарезала яблочную шарлотку.

— Вот, вчера испекла. Как раз перед этим самым, ты представляешь? Решила: непременно надо что-нибудь сладкое, Илюшке из поста выходить. Да отнести не успела. Ну ничего, зато теперь мы съедим.

— А в чем же ты здесь печешь?

— Видишь, на шкафу микроволновка?

Этот дом внутри большого дома был, пожалуй, самым чудным чудом из всего, что Марина здесь увидала, словно в тот самый миг, когда у Марины от страха и ужаса перед ударами судьбы окончательно замерло сердце, ей вдруг приоткрылся уютный, теплый кармашек, куда можно забиться, чтобы прийти в себя, перевести дух, выплакаться.

И Марина заплакала. Сказалась усталость от сумасшедших предыдущих суток. Так сладко ей здесь еще не плакалось. Она свернулась клубочком в углу кровати, положила голову на подушку, подтянула ноги к подбородку. На этой кровати она ощущала себя как бы еще одним, третьим ребенком — вчерашний акушер, сама будущая мама, лежала и плакала тихонько, даже не всхлипывая, чтобы не разбудить малышей. Маша не спрашивала ее ни о чем, просто достала из шкафа старенький шерстяной клетчатый плед и укутала им Марину до самого подбородка. И Марина плакала себе под пледом, пока не заснула, жалея лишь, что не может тоже приложиться к Машиной груди.

Вспоминая потом этот первый месяц в Крольчатнике, Марина удивится тому, как часто она тогда плакала, и Денис скажет, что это типично для начала беременности. Но эти слезы оказались переломными. Отныне, если Марине хотелось плакать, она стремилась делать это уже не у кого-то на плече, а просто сразу срывалась с места и убегала сюда, к Маше-Илюше, даже если их обитатели куда-то уезжали и здесь переставали топить. Ничего! Марина забивалась на постель, зарывалась сразу под два одеяла, зная, что никто не будет на нее потом за это сердиться, свертывалась калачиком, конечно, мерзла, но терпела и не уходила отсюда, не выплакав до конца всех своих обид и огорчений и не умывшись после этого из стоявшего в коридорчике ведерка, частенько пробив ледяную корочку.

Так что с этих пор в Крольчатнике не видали Марининых слез, наоборот, она постепенно прослыла человеком очень выдержанным и стойким, даже слегка холодноватым и флегматичным. И одна только Маша знала, что на самом деле это вовсе не так. Но Маша никому не говорила.

7

Следующие дни высвечиваются далеко не столь подробно. Объясняется это тем, что Марина уже сумела войти в общий ритм, вписаться и ощутить себя здесь своей. Она выучила дни своих дежурств и послушно вскакивала в эти дни в семь часов утра, чтобы к девяти успеть с уборкой и завтраком, она радовалась, когда приходило время купать детей, и с удовольствием сидела по вечерам у камина.

Она помирилась с Валерьяном, собственно, они и не ссорились, просто какое-то время избегали встречаться взглядами. Впрочем, о прежней близости между ними, конечно, не могло быть и речи.

Спала Марина одна. Приезжавший со вторника на среду Денис не проявлял своего стремления провести с нею ночь. С кем он спал? С Аленой, Ольгой или Женей, а может, один? Марина не интересовалась. Она вообще старалась в эти отношения не вникать, поняв, что в Крольчатнике невозможно разобраться, кто тут с кем. Однажды утром Марина натолкнулась в коридоре на Илью, выходящего из Ольгиной комнаты, притом что Маша с детьми ночевала тут же, в пристройке. Женя несколько ночей провела у Алены. Марина узнала об этом тоже совершенно случайно и даже не пыталась представить себе, чем они занимались.

Однажды вечером, когда все уже разошлись из столовой, Марина задержалась одна у камина. Спешить ей было некуда, никто ее с собой не звал и к себе не ждал. Марина смотрела на догорающие угольки, покусывала по привычке кончик косы и разглаживала натянутые на коленках джинсы. Ткань на них абсолютно побелела и истерлась почти до дыр.

Неожиданно в столовую возвратился Илья, оказалось, забыл на столе зажигалку.

— Сидишь? — спросил он, присаживаясь около нее на диван, будто сам не видел.

— Ага. — Марина не обернулась.

— А чего ты одна? — закуривая, спросил Илья.

— Зато ты у нас в высшей степени не один! — огрызнулась Марина. — Где сегодня спать будешь, герой-любовник? С кем, я хочу сказать? — Марина бессознательно говорила с издевкой, этот тон принят был здесь в обращении с Ильей. Над Ильей все время подшучивали, иной раз довольно злобно, но он никогда не обижался и только иногда пугался, если ему казалось, что на него всерьез кто-нибудь сердится. Он ужасно боялся кого-нибудь рассердить. Марина никак не могла понять почему, его все здесь любили.

Маринина шутка явно расстроила Илью.

— Тебя это задевает? — серьезно спросил он, пытаясь поймать Маринин взгляд своими прищуренными бархатисто-черными глазами. Зрачки у него при этом сузились, как у кошки.

— Да не то чтобы… — Марина сделала какой-то неопределенный жест, не то махнула рукой — мне, мол, все равно, не то отмахнулась от Ильи с его дурацкими вопросами. На этой неделе Марине наконец довелось испытать то, о чем она до сих пор только слышала или читала в книжках, а именно — вульгарный сексуальный голод. Как раз сегодня вечером ее дико тянуло к мужчине. Естественно, будучи девочкой нравственной, Марина мечтала только об одном, чтобы этого ее состояния никто не заметил. На ее счастье, каждый был занят собой, не обращал на Марину внимания. Дениса ни сегодня, ни вчера в Крольчатнике не было, да и кому какое до Марины дело? Это Денису всегда есть дело до всех, еще Алене. Но она плохо себя чувствовала сегодня и раньше всех ушла спать.

Вот и вышло, что Марина сидела одна в столовой у догорающего огня и чувствовала себя такой заброшенной и ненужной, что выть хотелось.

— Знаешь, — заговорил снова Илья, — я ведь тебя маленькую хорошо помню. Года три тебе было, да?

Марина кивнула, пытаясь мысленно перенестись в те далекие, напрочь забытые дни.

— Глазищи у тебя уже тогда были в пол-лица, огромные, светлые, голубо-зеленые. Сама темная, загорелая, как негритенок, а волосы — ух, я до этого и не знал, что у детей такие волосы могут быть! Темные, густые и чуть не до пят!

— Ты что, был влюблен в меня? — спросила Марина со смехом.

— А как же! А то чего бы я ринулся тебя спасать? Твой отец меня и не звал вовсе.

— Тебе самому тогда сколько лет было? — Маринины глаза от смеха заполнились слезами.

— Мне? Погоди, сейчас припомню… Двенадцать, наверное.

— Между нами такая большая разница? — Марина поглядела на него недоверчиво. Парень как парень, ни лысины, ни морщин, ни брюшка. Неужели ему уже целых двадцать шесть лет?!

— Разница как разница. — Илья, кажется, слегка смутился. — Тебе кажется, что большая?

Теперь смутилась Марина.

— Да нет, наверное, только…

— Что только?

— Только, понимаешь, я никогда не обращалась как с равными с людьми намного старше себя. Понимаешь?

Она посмотрела на него с испугом, не смеется ли он над ней. Но Илья и не думал смеяться. Скорее он сам казался слегка испуганным и погрустневшим.

— Тебя это смущает? Но почему? Разве со мной что-нибудь не так? Ну, посмотри на меня попристальней. — Темные глаза Ильи вплотную придвинулись к Марининому лицу. — Скажи, разве я не такой же, как все здесь, Марина? Ты боишься меня?

— Немного. — Лицо у нее пылало. Удивительно, как мог такой простой вроде бы разговор так ее взволновать. Она ни капли не влюблена в него, совсем нет, даже напротив.

Илья между тем продолжал:

— Марина, послушай, я тоже боюсь тебя.

— Ты меня?! Ты шутишь?!

— Нисколечки! Как ты не поймешь, все люди друг друга боятся. Слегка. В особенности незнакомые. Знаешь, почему лошади так опасны? В сущности, лошади же обычно такие добрые.

— Ну?

— Понимаешь, лошади ужасно пугливы и близоруки. И если к ним неожиданно кто-нибудь подойдет, они пугаются и забивают копытами. Насмерть. Просто от страха.

— Н-да… — Секунду Марина помолчала в ошеломлении от нарисованной им картины. — А почему ты меня боишься?

— А ты разве не понимаешь? — Илья в волнении облизал пересохшие губы. — Ты… очень красивая, Марина.

Несколько минут они оба молчали. Марина была смущена. «Ведь я его не люблю, я совсем его не люблю!» — твердила она про себя без конца, точно заклинание. Ничего не помогало. Медленно, точно загипнотизированная, Марина подняла голову, встретилась с Илюшиным взглядом, робким, молящим, переполненным желанием и любовью. «Нет, это невозможно», — беспомощно повторила она и почувствовала, что тонет в глубине его темных глаз. Медленно, несмело Илья протянул ей руку.

Марина не смогла ее оттолкнуть.

Легко и естественно, точно они всю жизнь были близки, Марина скользнула в его объятия. Они сидели молча в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, пока в камине не догорели последние угольки.

— Марина, — горячо зашептал ей Илья в самое ухо. — Пойдем ко мне!

— Илюша, — тихо сказала Марина, — я немножко подумаю и скажу, хорошо?

— Хорошо, — он доверчиво улыбнулся.

— И потом… — Марина все же не до конца понимала. — А что скажет Маша?

— О, — Илья успокаивающе провел по Марининой руке вспотевшим от возбуждения большим пальцем. — Маша ничего не скажет. Маша любит, когда мне хорошо…

8

Стараясь не шуметь, они тихо прошли мимо детской в пристройку. В первой комнате горел ночник. Левушка спал в своей зарешеченной кроватке, светлые кудри разметались по подушке. Маша полулежала на краю постели и кормила их с Ильей девочку, такую крошечную, что на миг Марине стало жутко: нормально ли это для ребенка быть таким маленьким? Ведь даже Ольгина Ника, на что крошка, и та была по крайней мере в два раза больше!

— Привет! — прошептала Маша. Казалось, она ничуть им не удивилась.

— Привет! — Илья улыбнулся Маше с такою нежностью, что Марине сделалось совсем неловко. Она с испугом глянула на Илью: может, она как-то не так его поняла? Он ободряюще сжал ее руку.

— Чай будете? — Машина рука с готовностью потянулась к вилке электрочайника.

— Потом, — остановил ее Илья.

Он сел на кровать, увлекая за собой слегка упиравшуюся Марину. «О Боже! — пронеслось у нее в голове. — Это все при Маше будет?!» Но через секунду она умудрилась об этом просто забыть, точно о пустяке, не имеющем никакого значения, вся растворившись в ласках Ильи. Прикосновения его рук и губ, поначалу легкие, дразнящие, постепенно перешедшие в чувственно-грубые, властные, порой даже причиняющие боль, совершенно свели Марину с ума. Она стонала, кричала, извиваясь на широкой постели, кусалась, приходила в себя на мгновение, с мыслью: «Что со мной творится?» — и тут же вновь погружалась в сладостный, пьянящий дурман.

— Илюша, — шепнула она, из последних сил удерживая ускользающее сознание, — Илюша, что ты со мной делаешь?!

Голос ее звучал жалобно и недоуменно. Илья приподнялся над ней на локтях, поцеловал в пересохшие от возбуждения губы, спросил с нежностью:

— А тебе не нравится?

— Нравится, еще как нравится, только…

— Что только?

— Никто никогда еще не делал со мною так.

Он тихо рассмеялся:

— Сколько всего тебе еще предстоит узнать!

Повернув голову, Марина осторожно взглянула на Машу. Маша сидела молча и не мигая смотрела на них. Казалось, ей нравится то, что она видит. Когда все закончилось, Маша тихо подошла и поцеловала Илью в лоб. Илья потерся о ее плечо головой. Марина почувствовала, что сейчас у нее окончательно съедет крыша. Глаза у Марины стали сами собой закрываться, секунд двадцать она еще сопротивлялась этому, потом сдалась и начала погружаться в сон. Сквозь сон Марина почувствовала, как чьи-то руки, более мягкие и нежные, чем руки Ильи, снимают с нее остатки одежды и осторожно перекладывают на простыню. Коснувшись головой подушки, Марина неожиданно разрыдалась, так и не просыпаясь и не открывая глаз, сама не понимая о чем. Слезы лились по ее лицу, заливаясь в уши и нос. Чей-то голос, ужасно похожий на голос Марининой мамы, ласково прошептал ей в ухо: «Не плачь, что ты, все будет хорошо». Марина пробормотала в ответ что-то благодарное, повернулась на бок и провалилась в долгий, глубокий, почти без сновидений сон.

9

Просыпаясь, Марина услышала звуки флейты и не могла сначала понять, во сне это или наяву. Потом Марина открыла глаза и поняла, что это ей не снится. Она посмотрела на Илью — он тоже уже не спал. Марина огляделась. Ни детей, ни Маши в комнате не было. Верно, ушли спать в комнату рядом.

— Кто это? — спросила Марина. — Кто это играет?

— Это Вика, жена Валерьяна, — ответил Илья. — Вика приехала. — Лицо его озарила радостная улыбка, и не подготовленное к этой улыбке, застигнутое врасплох Маринино сердце привычно-болезненно сжалось. «Что это? — подумала Марина. — Я ревную? Кого, к кому мне тут ревновать?» — и на помощь пришла полузабывшаяся спасительная мысль: «Это же все не всерьез, все понарошку!» Марина успокоилась, положила голову на теплую грудь Ильи и расслабленно замурлыкала. Ей было хорошо, и чудесные звуки флейты подчеркивали это настроение.

— Она кто? — осторожно спросила Марина, не поднимая головы. Курчавые волоски, росшие на Илюшиной груди, щекотали ей губы и ноздри.

— Наркоманка, — коротко отозвался Илья с веселой легкостью в голосе, точно это было профессией.

— Ужас какой! — произнесла Марина, но как-то совершенно не панически, без положенного для этой фразы выражения. — А что она делает?

— Да все! Колется, колеса глотает. Не в этом дело! — перебил он сам себя с неожиданной резкостью и замолчал.

Марина почувствовала, как грудь под ее щекой напряглась. Это Марину напугало. Но она все-таки не сдержалась и задала главный вопрос:

— Илья, послушай, если она его жена, тогда почему он с ней не живет, или она не живет здесь с нами?

— Все потому же. Вика человек бескорневой. Она, в сущности, нигде не живет, а везде, здесь в том числе, иногда бывает. У нее случаются нервные и прочие срывы, и тогда добросердечные папа с мамой кидаются ее искать, они, между прочим, большую часть жизни пребывают в хроническом поиске Вики, болезнь у них такая, ей-Богу! Когда они ее наконец находят, тут же норовят упрятать ее в психушку, ну а Валерьян на правах мужа оттуда ее выцарапывает. Он, собственно, затем на ней и женился. Потом он привозит ее к нам сюда, и мы всем кагалом приводим ее в порядок.

— А потом? — Но ответ Марина уже знала. — А потом она опять уезжает.

Илья тяжело вздохнул и потер большим пальцем переносицу.

— Но иногда, вот как сейчас, наведывается. И знаешь, когда она здесь, нам всем кажется, что ей тут хорошо, и мы тоже, конечно, довольны: не надо лишний раз беспокоиться: где она, что с ней? Вика такой человек хороший — чистый, светлый, такое ясное солнышко, сама сейчас увидишь…

— Слушай, Илья, а как так вышло, что ее родители до сих пор не знают здешнего адреса? — перебила его Марина, не в силах дальше молчать, чувствуя, как захлестывает ее с головой волна нестерпимой ревности. — Это же, насколько я понимаю, довольно долго все тянется?

— Да знают они, конечно! Но им Сан Саныч пару раз тут такую встречу устроил, до сих пор небось трясутся! У них, видишь ли, знакомые общие есть, так Саныч им пригрозил репутацию испортить, если еще когда здесь появятся. Дескать, много будете выступать, завтра же весь свет узнает, как вы тут с дочерью родной обращаетесь. Я сам даже удивился, как это на них подействовало. Так что здесь для Вики этакий домик. Знаешь, как малышня играет: «Не тронь меня, я в домике!» — Он помолчал. — А может, она потому здесь не живет, что тут ей от Дениса покоя нет.

— В смысле?

— В смысле, что как только Вика тут обживется хоть чуть-чуть, так у Дениски сразу руки чешутся с иглы ее снимать, человека из нее делать. Прямо душа его медицинская гореть начинает. А Вике это все не в кайф, конечно. Ее тоже можно понять, верно? Всех можно понять, если цель себе такую поставить. — Илья неожиданно резко сел, и Марина с него скатилась.

— Эй, ты чего? — со страхом спросила она.

— Да ничего, вставать пора, вот что. А ты что подумала? — Илья наклонился и снисходительно чмокнул Марину в нос. — А ну, кто мне расскажет, чье сегодня дежурство?

— Ах! — ахнула Марина и как ошпаренная слетела с постели. Накинув на ходу халат, она опрометью понеслась в кухню. На часах было десять минут девятого. «Кошмар! — думала Марина. — Что теперь будет-то?» И как только она могла забыть?

С разбегу Марина перемахнула через порог, пронеслась дальше и остановилась только на середине кухни. У окна стояла незнакомая девочка с флейтой в руках, ясное дело, Вика.

— Привет! — наскоро поздоровалась с ней Марина и, не глядя в ее сторону, полезла доставать крупу.

Пакет был дырявый, а движение — слишком резким, и полпакета просыпалось, но некогда было собирать. Ссыпав остатки крупы в кастрюлю, Марина побежала к раковине наливать воду, потом с полной кастрюлей так же бегом к плите, по дороге, разумеется, половина воды выплеснулась на пол.

— Тьфу, черт, ничего нынче не получается! — обозлилась Марина и ахнула со зла всю кастрюлю на пол.

Девочка у окна залилась сухим, трескучим смехом. Марина неприязненно посмотрела на нее. Ей-то чего тут надо? Сидела бы себе в столовой или шла бы к себе в комнату. Наверняка у нее есть тут своя комната, у всех ведь есть.

— Ты всегда так забавно завтрак готовишь? — спросила девочка, давясь от смеха.

— А что? — Марина начинала закипать.

— Ну не злись, не злись, хочешь, я тебе помогу?

«Ну что за народ? — подумала Марина, по-прежнему продолжая злиться. — Не люди, а какая-то сплошная «скорая помощь». Однако она хмуро кивнула, а что ей еще оставалось? Вдвоем они в самом деле управились довольно быстро, так что с завтраком не запоздали.

В разгар готовки в кухню заглянул Илья, нежно обнял и поцеловал сперва Марину, после Вику и лениво поинтересовался, не отпуская Викиных плеч:

— Ну, чего прискакала?

— Не прискакала, а приехала! — Вика дернула плечом, высвобождаясь из его объятий. — Приехала на Сонин день рождения. Я ведь ей как-никак крестной матерью прихожусь!

— А разве… — начала было Марина какую-то вежливую фразу и осеклась. Ей и без того было о чем подумать. Похоже было, что эти семь дней попросту выпали у нее из жизни. «Ох, что же я наделала! — стукнуло вдруг ее. — И как же я теперь после всего этого жить буду? Это ведь не любовь». Не любовь. На сей раз она знала это точно. Марина с нежностью взглянула на Илью. Ее третий мальчик. Меньше чем за полгода. Есть о чем задуматься. Если так пойдет, то уже года через два ей не хватит пальцев на руках и на ногах, чтобы сосчитать мальчиков, каждый из которых должен был стать единственным. А почему бы нет? Ведь у Ильи такие глаза, теплые, глубокие, бархатистые… И Валерьян по-своему тоже неплох, как он о лошадях говорит. А о Денисе вообще говорить нечего. Марина готова была отдать себя целиком любому из них, загвоздка только в том, что никому из них это не нужно. Никому она не нужна!

Марина зябко повела плечами. За окном шел снег, стекла разукрасили морозные узоры, но внутри, в Крольчатнике, было тепло и даже почти жарко. В доме было центральное отопление. Почему тогда Марине так холодно?

«Я одна, — думала она с тоской. — Бог ты мой, я совсем одна, однее не бывает!»

Она опять посмотрела на Илью. Он о чем-то беседовал с Викой, слов было не слышно, точно между ними и Мариной внезапно выросла тонкая стеклянная стенка. «Фенечка», — всплыло вдруг в голове, словно обрывок какой-то ужасно важной мысли. Ну конечно же, именно фенечка! Нужно немедленно пойти к себе и перебрать все сваленные на дне рюкзака «драгоценности», выбрать что-нибудь покрасивее для Соньки. Что-нибудь совершенно необыкновенное. У Марины есть пара вещиц. Сонька будет рада, она ведь страшная кокетка!

На сердце у Марины потеплело, и она радостно побежала к себе.

10

От приготовления обеда Марину отстранили: на кухне всем Крольчатником готовились Сонькины любимые блюда. Соньку начали заваливать подарками с самого завтрака, но Маринины фиолетово-черные бусы были тем не менее оценены весьма высоко. Сонька с ними не расставалась. Весь день они болтались у нее на шее, и даже перед сном Сонька не пожелала с ними расставаться, так в бусах и легла. А ночью, во сне, сделала, видимо, какое-то слишком резкое движение или нитка была старая, в общем, утром оказалось, что бусы рассыпались по всей кровати. То-то было горе! Впрочем, это было только утром, зато весь день Сонька проходила в Марининых бусах, с гордостью демонстрируя их каждому: «Вот! Марина! Мне подарила!» И Марина чувствовала себя польщенной.

К обеду съехались все. Такое событие! Валерьян и Денис, отсутствовавшие накануне, входя в столовую, как обычно, перецеловали всех подряд попавшихся по дороге девочек, впервые за эти дни Валерьян поцеловал и Марину, небрежно, походя, но до чего же сладко ей это показалось! Как Марина, оказывается, соскучилась по нему — все-таки Валерьян был ее первым мужчиной. Марине вспомнилось, как она долго и почти безнадежно пыталась его полюбить, полюбить по-настоящему, ведь нельзя, чтобы она отдавалась не по любви. А по чему? Из любопытства, что ли? Вообще интересно, зачем она все это делает? Об этом стоило подумать, только времени пока что не было. Неожиданно под окном зашумел мотор: небывалый, непривычный для Крольчатника звук. Приехала Магда.

Женщине, вошедшей в столовую, могло быть сколько угодно лет. Если припомнить рассказ Ильи, то выходило, что ей никак не меньше семидесяти. Но даже слова «прекрасно сохранилась» ни капли с ней не вязались. На Магде было узкое и длинное бархатное платье, темно-вишневое, почти что коричневое. Сама Магда была сухощавой, с широкими бедрами и поступью львицы.

Она всех без исключения называла деточками, но каждый раз это «деточка» звучало у нее по-разному: то ласково, то как бы механически, а то вроде бы слегка игриво.

— Деточка! — войдя, обратилась она к Марине, вежливо и без всякого выражения. — Позови мне, пожалуйста, Алену. Скажи ей, что приехала Магда. Она знает.

Сей же миг Марина обнаружила себя не просто бегущей, а теряющей на бегу сандалии, которые она носила вместо тапочек. «Алена! Алена! — кричала она на бегу. — Магда приехала, она тебя спрашивает!»

— Странно было бы, если бы она спрашивала кого-то другого! — явно обиженно фыркнул Валерьян, которого Марина нечаянно задела плечом.

Немедленно укоризненно прозвучало:

— Неправда, деточка, ты прекрасно знаешь, как вы все мне дороги. Просто мы с Аленушкой знакомы немножко дольше, чем с тобой.

Но Алена уже спешила навстречу гостье, дошла, почти добежала, по-детски широко раскинув руки, сжала подошедшую Магду в объятиях, буквально повисла у нее на шее.

— Приехала! Приехала! Ты все-таки приехала! Почему ты так долго не приезжала? Я жду тебя всю осень, потом зима пришла, почему ты не приезжала? — И заключительный, звонкий, на высокой-высокой ноте, всплеск эмоций: — Я так волновалась!

— Малышка моя! — растроганно, громко, на весь коридор шептала Магда. — Девочка моя дорогая!

Весь коридор вокруг них звенел и вибрировал, и самый воздух казался теплым и сладким, точно в пекарне.

«А я-то, я-то, дура, чего радуюсь? — удивленно спросила себя Марина. — Будто в лагере родительский день, и жара, как всегда в середине июля, и мама, моя собственная мама приехала, и я ей рада так, как можно радоваться только в детстве».

Украдкой она огляделась. Все, похоже, испытывали то же самое. «Мама приехала!» — написано было у каждого на лице.

Поздним вечером, когда все дети, включая и именинницу, давным-давно были уложены, остальное население Крольчатника, по обыкновению, собралось в столовой, возле огня. Магда, весь день ведшая себя чрезвычайно сдержанно и почти ничего не говорившая, неожиданно оживилась, устроилась прямо на ковре перед самым огнем, аккуратно расправив платье на коленях. Взгляд ее перебегал с лица на лицо, а на губах играла легкая, загадочная улыбка.

— Ну, — сказала наконец Магда глубоким, хорошо поставленным голосом, — а теперь я хотела бы познакомиться поближе с Мариной. Ты откуда взялась, прелестное дитя?

Как ни странно, Марина не смутилась. Ей было забавно.

— Из Москвы.

— Батюшки! Кто бы мог подумать! — Это прозвучало так натурально, что Марина, да и все остальные тоже не выдержали и рассмеялись.

Магда, как и следовало опытной актрисе, подарила им паузу и продолжала:

— Так все-таки, деточка, расскажи мне, кто ты и что ты? Не обижайся, пойми, что это вовсе не праздное любопытство, просто в отсутствии Александра Александровича должен хоть кто-нибудь следить за порядком.

Магда улыбалась, и в ее молодых темно-карих глазах светились ум и желание понять, разобраться. Но как, скажите на милость, можно ответить на подобный вопрос?

— Я… — Марина глубоко вздохнула. — Я… Ну просто… как сказать… Человек.

— Это заметно.

Смеется она над Мариной, что ли?

— Ну хорошо, а что ты любишь, что ты умеешь делать?

— Люблю… Читать люблю. А умею… — Тут Марина окончательно растерялась. В самом деле, что она такое умеет? О чем стоило бы рассказать? Выходило, что вроде бы и ничего. Ох, в самом деле, позор, ведь как подумаешь, девке скоро восемнадцать лет, матерью станет, трех любовников, можно сказать, переменила, а сама ничего ровным счетом не умеет делать! — Ничего не умею… — сказала Марина убитым голосом и, как провинившаяся первоклашка, уставилась в пол. На натертом ради праздника паркете играли огненные блики.

— Магда, ну зачем ты так?

— Обожди, Денис. Я ведь не просто так спрашиваю, я вижу, что все тут рады Марине, ее здесь любят, и слава Богу, конечно, но я вынуждена снова напомнить вам, деточки, все то же самое: в трубу вылетите с этой вашей благотворительностью. Не можете вы себе такого позволить! Рано или поздно вам станет не на что кормить детей. Хотите вы этого или нет,но ваша компания может существовать только тогда, когда каждый из вас в меру своих сил и способностей будет участвовать в добывании средств к существованию. По крайней мере, пока никто из вас не разбогател и не стал миллионером.

— Магда, ты не права, работать должны мужчины. Вот мы и работаем. — Валерьян горячился, но по всему было видно, что он говорит это далеко не в первый раз.

— В самом деле? — ядовито переспросила Магда. — Это ты свое топтание на своей дурацкой автостоянке называешь работой? Хлопаешь сутки напролет ушами, рискуя получить от угонщиков пулю между глаз либо проворонить очередной «Вольво» и схлопотать штраф, который неизвестно кто будет оплачивать. Нет, деточки, так дело не пойдет. — И Магда обвела взглядом всю компанию, как бы обнимая ее. — Вы все, здешние представители сильной половины рода человеческого, предпочитаете елико возможно валять дурака. О тебе, Дениска, я не говорю, но согласись: в чем другом ты, может, и специалист, но деньгодобытчик из тебя никакой. Так вот, пока вы, мальчики, валяете дурака, придется вашим девочкам хоть сколько-нибудь о себе позаботиться. Простите, деточки, что я вам так говорю. Но правда есть правда, нахлебников вы себе позволить никак не можете.

Магда перевела дух и, словно желая сгладить впечатление от последних слов, ласково обратилась к Марине:

— Деточка, ты ведь на меня не обиделась?

— Что вы! — искренне ответила Марина. — Я совершенно с вами согласна! Я совсем не думала об этом… И… И я в самом деле не знаю, что бы я могла…

— Ну что ты прибедняешься? — Валерьян с жадностью ухватился за новый повод возмутиться. — Английский знаешь? Магда, она в восемнадцатой школе училась, в Америку ездила!

— Английский? — Магда оживилась. — Я попробую достать тебе переводы. А с компьютером у тебя как?

— С компьютером? — Тут Марина по-настоящему испугалась. — С компьютером у меня никак!

И для верности отчаянно замотала головой. Ей вспомнилась вечно сгорбленная фигура отца, точнее, его постоянно обращенная к Марине спина. На мгновение ей даже послышалось знакомое попискивание, прерываемое зычным криком: «Люся!»

— Ну ничего, ничего, — говорила между тем Магда, — это поправимо, Илюша тебя в два счета научит. Он у нас в этом деле специалист, правда, деточка?

Илья тут же расцвел, закивал с готовностью, наподобие китайского болванчика.

— А к следующей среде я, думаю, сумею прислать тебе, деточка, — это уже Марине, — что-нибудь на пробу. Вот и разобрались, вот и славно, вот и давайте покамест, деточки, об этом забудем. Илюшенька, принеси гитарку, мы с вами попоем. Давно я с вами не пела. И твоего, Аленка, голоса давным-давно не слышала. Так соскучилась! Мне даже во сне однажды приснилось, будто я укладываю тебя спать, а ты самой себе «Спят усталые игрушки» поешь. Тоненьким таким голосочком, просто как колокольчик звенит. А утром просыпаюсь — что такое? Или это у меня в ушах звенит, или галлюцинации на старости лет, но правда, как колокольчик: «Динь-динь-динь! Динь-динь-динь!» Да ясно так, звонко! Посмотрела, а это, оказывается, на форточке синица сидит и заливается: «Тень-тень-тень! Зень-зень-зень!» А голос, ну просто как ты в детстве!

Алена ничего не сказала, она сидела на полу, чуть поодаль от остальной компании, обхватив руками обтянутые узкой черной юбкой колени, и не отрываясь смотрела на огонь своим огромными, как вода, прозрачными глазами. Алена была сейчас где-то далеко. Наконец, точно почувствовав, что все на нее смотрят, Алена встрепенулась, подняла голову и теплым, но нездешним голосом глухо проговорила:

— Ты что-то сказала, Магда? Извини, я не слышала.

Магда слегка растерялась.

— Да нет, деточка, в общем-то, ничего особенного…

11

Они разошлись совсем ночью, Марине показалось, неожиданно, как-то вдруг разом встали и пошли кто куда. В дверях Магда подошла к Марине и снова спросила, ласково и тревожно:

— Так ты на меня не обиделась, деточка?

— Ну что вы, что вы! — снова воскликнула Марина, стараясь изо всех сил говорить убедительно.

— И правильно, деточка! Скажу тебе, даже настоящим, законным женам, кого муж вполне обеспечивает, даже им, по-моему, следовало хоть немного работать, чтобы не распускаться, хотя бы чтоб себя ненароком не потерять, а уж вам-то здесь… — Магда махнула рукой. — Так ты не обиделась?

— Да нет же! — быстро проговорила Марина и, стараясь переменить разговор, скороговоркой произнесла: — Какое у вас красивое платье! И так вам идет!

— В самом деле? — Магда придирчиво оглядела себя, стряхнула с груди невидимую пылинку и вдруг поцеловала Марину в висок. — Ты добрая девочка, — сказала она, понизив голос, точно сообщая великую тайну, и исчезла в темноте коридора.

На самом деле Марина трусила, как маленькая, а от одной мысли о компьютере ее начинало трясти. Успокаивало только то, что учить ее будет Илюша. Но куда он сам исчез? Выходили они из столовой вроде бы вместе, в дверях Марина задержалась с Магдой, и где его теперь искать?

А какой сказочной была предыдущая ночь с Ильей! Марине ни с кем никогда еще не было так хорошо. Она совершенно потеряла голову и, что самое смешное, — вовсе этого не испугалась, наоборот даже, ведь было так здорово, ни на что не похоже! Они понимали друг друга! Марине казалось, что она различает в его глазах отражение собственной души. Это было само по себе чудом: быть физически близкой с человеком, которого чувствуешь душой.

А сегодня эта кутерьма, шум, беготня, один-два на лету перехваченных поцелуя, после безумной-то ночи! А ее огорошили новостью, что, похоже, в этой фантастической жизни придется работать…

Наступила ночь, Марина неожиданно для себя опять осталась одна, один на один со своей перебаламученной душой.

Марина бесцельно брела по коридору второго этажа. Ей было нестерпимо тоскливо. И она боялась куда-нибудь постучать, потому что знала наверняка: за выбранной наугад дверью занимаются любовью.

Любовь! От такой любви Марину скоро начнет мутить. Сегодня, когда закончилось детское застолье, затянувшееся по случаю дня рождения, Марина даже слегка всплакнула от умиления и зависти. На все ее бесконечные расспросы: «Как же вы уживаетесь вместе? Как вам это удается?», нормальные браки разлетаются за полгода, а тут групповуха существует уже скоро четыре года и разваливаться, похоже, не собирается, взять хоть сегодняшний день рождения, будто в хорошей, крепкой, абсолютно здоровой во всех отношениях семье находишься, да у Марины в детстве не всегда так бывало, а ведь вроде бы нормальная девочка из вполне благополучной семьи — как же вам удается устроить такое в теперешнем сумасшедшем мире? — ей все наперебой отвечали: «Да просто мы любим друг друга по-настоящему, без балды».

Марина злобно пнула ногой деревянную панель стены. Панель слегка покачнулась, видно, не так уж он крепок, этот роскошный дом, как кажется с первого взгляда. На секунду Марине стало легче, но она тут же снова скрипнула зубами от злости. На все у них вечно один ответ — «любовь». Любовь-морковь. Ну какая такая может быть любовь — на одну ночь, что ли? На через ночь? Люди добрые, это совсем по-другому называется. Конечно, жизненного опыта у Марины практически не было, но книжек она начиталась достаточно, для того чтобы разбираться в подобных вещах.

Неожиданно из-за одной из дверей, мимо которых Марина уже прошла, отчетливо послышался плач. «Не мое дело!» — одернула она себя, осознав, что готова срочно бежать и смотреть, что там стряслось. Можно подумать, они в самом деле ее семья и все ее здесь касается. Марина решила идти дальше, сделала два шага, но остановилась. Плач был детский. Ребенок? В этой части дома ребенок? Конечно же, это Джейн, вот рядом Ольгина комната! Она двинулась на звук. Плач становился отчетливее, в нем уже ясно различались отдельные слова, перемежаемые звуками рыданий. «Ты! Ты! Ты не моя мама! Я тебя не знаю и знать не хочу! Как можно забыть! Бабушка никогда! Хочу к бабушке! И к Володе! Меня бабушка родила, а не ты!»

Услышав этот монолог, указывающий на наличие в комнате второго человека, Марина приостановилась. Но странно, почему Джейн никто не отвечает? Паузы между возгласами ничем не заполнялись. Почему никто не порывается ее утешить? И Марина распахнула дверь.

Джейн была одна. Ее слова, казалось, были обращены к закрытой двери, ведшей в смежную комнату. Увидев Марину, девочка немедленно замолчала, и теперь слышны были только сдержанные всхлипы. Буквально через минуту Джейн справилась с собой и спросила не слишком дружелюбно:

— Чего вам?

— Ты почему плачешь? — ласково спросила ее Марина.

— А что, нельзя, что ли? Что, здесь и плакать нельзя?

— Я… не знаю, — полушепотом ответила Марина. — Наверное, можно. Давай плакать вместе?!

Джейн опешила. С минуту она сосредоточенно обдумывала предложение, потом слабо улыбнулась и сказала:

— Нет, не получится. Я больше не плачу.

— А почему ты не спишь?

— Я… — Нижняя губа у Джейн дрогнула. — У меня вчера… тоже был день рождения. И никто… Ничего… Даже мама. — Джейн повалилась на кровать и снова разразилась рыданиями. Она уже ничего не выкрикивала, видно, весь запас горьких слов у нее иссяк, но плач ее звучал так безутешно и уже почти совсем не по-детски, что Марина онемела. Она молча присела рядом с ней на кровать и стала гладить Джейн по спине, надеясь, что это хоть сколько-нибудь утешит ее.

Неожиданно дверь в смежную комнату резко отворилась, оттуда брызнул яркий свет, и на пороге возникла Ольга.

— Джейн, ты почему еще не спишь? И Марину переполошила! Марин, ты иди, пожалуйста, мы с ней сами разберемся.

Джейн украдкой бросила на Марину затравленный, умоляющий взгляд.

— Нет, — твердо проговорила Марина. — Разбираться мы будем вместе. И для начала скажи мне, ты помнишь, когда ее родила?

— Я? Ее? А ты здесь при чем? Ну, в декабре, если тебе это так уж нужно.

— А поточнее? — Голос Марины сделался ледяным.

— Ну, где-то в этих числах, кажется.

— А еще точнее? — Этот голос принадлежал стоявшему в дверях Денису.

— Да что вы все тут, с ума посходили? Какое вам дело? А, так вот оно что! — Голос у Ольги из уверенно-дерзкого сломался на виноватый. — Джейн, голубушка, прости меня, пожалуйста, совсем из головы вон, ну бывает же! — Ольга каялась, при этом надеясь втайне, что они поймут, что получилось глупо, и все вместе сейчас посмеются. Она не понимала дикости и жестокости ситуации.

— Так как же? — Денис с Мариной смотрели Ольге прямо в глаза, Джейн, хотя и молчала, но тоже смотрела ей прямо в глаза своими темно-карими, опухшими от слез вишенками.

— Да что вы все, чокнулись, что ли? — испуганно забормотала Ольга. — Ну, забыл человек, с кем не случается!

— Нет, Оль, не может случиться, особенно если этот человек — мать и у нее дети.

Это сказал Денис. Он по-прежнему стоял на пороге и с брезгливым презрением разглядывал Ольгу.

— Ты хоть представляешь себе, что она чувствовала весь день, когда все вокруг поздравляли Соню? Сам я тоже осел, давно надо завести блокнот и записать, когда у кого из детей день рождения. У меня где-то про всех записано, почему я забыл посмотреть?

— Нет, Денис, ты не забыл. — До Ольги окончательно дошло, что шутки кончились. На ее внезапно сильно побледневшем лице беспорядочным множеством точек проступили веснушки. «Веснушки? Зимой? Как странно!» — вяло удивилась про себя Марина. — Ты не забыл и не перепутал, ты даже спрашивал меня, это я… я напрочь забыла. Мне, ребята, ужасно стыдно, но я не знала точно, помнила, что где-то в этих числах… — И Ольга беспомощно расплакалась, обхватив худенькие плечи Джейн.

Теперь мама с дочкой дружно плакали вместе, друг у друга в объятиях, а Денис с Мариной тщетно пытались их утихомирить.

Наконец, когда глаза были вытерты, носы высморканы и, казалось бы, обстановка в комнате чуть разрядилась, мама с дочкой начали высказывать друг другу взаимные претензии. Говорила в основном Джейн, но ей это удалось благодаря Денису. Только он смог заставить Ольгу дать дочке возможность выговориться, ибо на каждую претензию у Ольги находилось не менее десятка возражений и оправданий. Под конец из сумбурного монолога удалось выяснить, что Джейн осточертело здесь жить, что мама, по ее мнению, не понимает ее и не любит, что она маму до переезда сюда почти не знала, и теперь Джейн хочет жить, как раньше, с бабушкой и Володей, ходить в нормальную школу, где все ребята.

— Толковый ребенок, — отметил Денис. — А Володя — это кто?

— Мой сводный брат, — неохотно пояснила Ольга. От ее раскаяния уже и следа не осталось. Наоборот, она кипела от возмущения. — Сын моего отчима от предыдущего брака. Отчим у меня альпинист был, погиб два года назад в горах, а Володя так с мамой и остался.

— И сколько ж ему лет?

— Я не знаю… Лет двенадцать, наверное.

— Четырнадцать, — возразила Джейн. — Он хороший, и бабушка тоже. А тебя я не люблю.

— Ну, тихо, тихо! — Денис примирительно похлопал Джейн по плечу, провел рукой по спине, и она затихла. — Так чего, граждане, делать будем?

За стеной заплакала Ника. Ольга досадливо передернула плечом, но, поймав выразительный Денискин взгляд, молча встала.

Вернувшись, Ольга уселась на прежнее место и пристроила младенца к груди. Видно было, что ей очень хочется курить, но она боится Дениса. В соседней комнате раздался писк. Из полуоткрытой двери бесшумно метнулась по полу темная тень.

— Ай! — вскрикнула Марина, проворно поджимая ноги.

— Тише ты, это крыса! — успокоил ее Денис.

Крыса пробежала по комнате, посидела, оглядываясь, на середине, обнаружила Ольгу, по штанине забралась к ней на колени и свернулась там клубочком рядышком с Никой.

— Так что делать будем? — повторил Денис свой вопрос. — Мы никогда никого насильно не держали, тем более ребенка.

— И что из этого? — тревожно спросила Ольга. — Мне, что ли, манатки прикажешь собирать?

— Да ты здесь при чем? — Денис устало провел по глазам рукой. — Давай, Джейни, собирайся, мне с утречка на работу, заодно и тебя отвезу. Хочешь завтра к бабушке?

— Хочу! — обрадовалась Джейн и захлопала в ладоши.

— А я права голоса не имею? — Ольгины брови метнулись вверх.

— Не имеешь, — жестко сказал Денис. — Захотел ребенок к бабушке, пусть едет. Обратно захочет, я ей скажу, как меня в Москве по телефону найти. Она у тебя грамотная, разберется. А ты лучше смотри, чтобы у тебя остальные не разбежались. Их ведь у тебя много! — Денис встал, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Он подал Марине руку, и они вышли вдвоем в темный коридор.

— Зачем ты с ней так? — шепотом спросила в коридоре Марина, когда они отошли от Ольгиных дверей.

— Надо. И Ольге надо, и девчонке. Пусть поскучают друг по дружке, глядишь, обеим на пользу пойдет.

— Они ведь жили так годами, и ничего… Не получится ли потом, что ты сам их оттолкнул друг от друга, и уже навсегда?

— Нет, Марин, думаю, так не получится. — Голос Дениса звучал уверенно, но грустно и бесконечно устало.

— Откуда тебе знать?

— Интуиция у меня, малыш, интуиция. — Он зевнул, прикрывая рот рукой. — Пойдем, малыш, спать, устал я сегодня как собака! Такой день длинный был. Еще Магда из-за тебя сто часов морали читала.

— Магда? — изумилась Марина. — Слушай, я все хочу спросить, кто она такая и какое ей до меня дело?

— С формальной точки зрения, может, и никакого, но ведь дача Сан Саныча, а она ему вроде как… — Денис хмыкнул, — старшая жена. Нечего тут усмехаться. Они с Санычем бессчетное количество раз сходились и расходились, так что даже сын Магдин единственный от другого родился, в Швейцарии сейчас с кем-то другим живет. Но как-то у них всю жизнь считалось, что прочие браки — фигня, на их великие и глобальные отношения никак повлиять не могут. Ну а Алене Магда заменила мать, тем более что своей настоящей матери Алена толком не знала. Ты, конечно, можешь не верить, но ведь Магда за нас всех всерьез переживает. Да небось и Саныч ей письма шлет, спрашивает: как они там, дом хоть еще не спалили? И ведь она, если что здесь случится, ни за что себя не простит.

Ей, в сущности, очень немного от нас надо. Лишь бы все в порядке было. Пускай в необычном порядке, но в порядке.

Ладно, главное, можешь спать пока спокойно, убедил я ее. Аргумент у меня был — закачаешься! «Должна, — говорю, — хоть одна из наших девчонок школу закончить!» Магда сразу замолчала. А как тут возразишь? Так что спи пока спокойно, завтра никакая работа тебе не грозит. А у тебя небось душа в пятки ушла?

Марина кивнула, слегка потрясенная необычной горячностью его речи.

— А как тебе сама Магда? Понравилась? Правда необыкновенная?

— Да уж не влюблен ли ты в нее? — Марина даже рассмеялась, сраженная нелепостью этой мысли.

— Знаешь, — ответил Денис серьезно, — Магда, по-моему, из тех женщин, в которых влюблены все. Даже те, кто их еще не встретил.

— Но, Денис, ведь ей же наверняка Бог знает сколько лет!

— А разве это важно?

— Послушай, Денис, — помолчав, сказала Марина. — А Магда правду сказала, что вы тут все работаете? По-настоящему работаете, за деньги?

— Ну, деньги-то, прямо скажем, небольшие, в смысле, у кого, конечно, сколько, а в принципе — правда.

— И кто тут что делает? Ну, ты, я знаю, медбрат, хотя разве это деньги?

— Это смотря как устроиться. Я в частной клинике вкалываю, платят без дураков. Ну, Валька машины сторожит, Илья что-то с компьютерами химичит.

— А девочки? Они что делают?

— Да кто что. — Денис говорил неохотно, видно было, что предмет разговора ему неприятен. — Алена вяжет всякие штуки, вышивает, у нее красиво получается, за ее вещи хорошо платят. Только времени на каждую штуку у нее уходит уйма. Еще она переводит с немецкого, анкеты для отъезжающих. Немецкий теперь редкий язык, так что кое-что перепадает. С Магдиной помощью, конечно.

— А Ольга, Женя?

— Ольга — художница. У нее тут под крышей, дверь напротив твоей, мастерская. Она довольно много пишет, за ее картины неплохие бабки дают. А Женя… — Тут Денис рассмеялся. — Вот у нашей Жени настоящая служба. Она как тень: то есть, то нет. Не замечала? Работает наша Женя, почти что каждый день на работу уходит, и утром, и днем, и вечером. Тут в лесу, километрах в трех, частная конно-спортивная база есть, она там в конюхах. Хозяин там, итальянец один, хорошо платит. Мы все раньше у него подрабатывали, ради удовольствия, пока своих лошадей не завели. Он нам ездить разрешал, вроде как зарплата такая у нас была: час вкалываешь — час ездишь. Ну а Женьку он сразу заприметил, почувствовал, что она профессионал, а не любитель. Посмотрел-посмотрел и предложил ей постоянную работу. За настоящие деньги. Вот она теперь и ходит к нему. Какой-то у них там свой уговор, особый график: день — утро — вечер, день — вечер — обед или еще как-то. Но платит исправно, не хуже, чем мне в клинике. Он говорит, что чем больше конюху платят, тем лучше живется лошадям.

— Здорово! — восхитилась Марина. — Хочу на такую работу! А Валерьян почему у него не работает? Лучше же, чем машины стеречь?

— А он работал. — Денис помрачнел. — Черт их знает, что у них там не получилось. Характерами не сошлись. Обидчивые оба больно. А как славно было! Хоть один мужик каждую ночь тут ночевал. Все на душе спокойней. А то мы приезжаем да уезжаем. — Денис вздохнул. — Вообще скажу тебе прямо: Вальке при его характере толковой работы не видать. Мы идем спать или нет? Вот моя дверь.

— Мы? — Брови Марины поползли вверх, и она в упор посмотрела на Дениса, поняла ли она его. Денис в это время толкал дверь и ее не слушал. Дверь была заперта. Чертыхнувшись, он сел на четвереньки и полез под коврик за ключом. Найдя, он обернулся к Марине.

— Ты что, сердишься на меня, что ли?

Ей хотелось воскликнуть: «Еще бы! Еще бы мне не сердиться! После той ночи ни разу даже не подошел! А ведь сколько раз уже приезжал!» Но на Денисовом лице было написано такое искреннее недоумение, что Марина сдержала слова, вертевшиеся на кончике языка, скрипнула зубами, напряглась и вдруг улыбнулась.

— Ну что ты, Денис, с чего ты взял? Вовсе не сержусь!

— Слава Богу, а то я испугался. С вами никогда ничего не поймешь!

Денис нежно привлек Марину к себе и поцеловал. Во всем Крольчатнике только он один умел так целоваться! Куда до него Илюше с Валерьяном!

Когда они лежали на Денисовой широченной кровати и Денисовы руки ласково и настойчиво бродили по Марининому телу, а она уже чувствовала, как внутри у нее нарастает сладкая дрожь, Марина вдруг задержала дыхание, с трудом высвободилась из нежного плена Денисовых рук и села. Ей обязательно нужно было кое-что выяснить, нечто очень важное. А потом может случай не представиться. О чем он говорил Джейн? Завтра с утра ему опять уезжать!

— Дениска, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос.

— Только на один? — По голосу было слышно, что он улыбается. — Ну давай.

— Почему ты стал врачом?

— Бог с тобой, разве это так важно? — Денис рассмеялся. — У тебя голос дрожит, я уж испугался, думаю, что ты такое спросишь? — Он попытался опрокинуть ее обратно на простыню, но Марина вывернулась.

— Но все-таки?

— Ну хорошо, скажу, раз тебе это так важно. Из-за Алены. Я такого страха натерпелся, когда она Никиту рожала, что потом, когда все благополучно обошлось, другого пути для себя не мыслил, считал, что мне про это надо все досконально узнать, а то мало ли чего?!

— И узнал?

— Все не все, но знаю теперь порядочно. Правда, в основном опытным путем, а не из института. Сама понимаешь, у меня тут с вами не жизнь, а сплошная акушерско-гинекологическая практика.

— Да уж! Тебе еще не надоело?

— Нет, — коротко сказал Денис и снова потянул ее к себе.

На этот раз Марина не стала сопротивляться. Но и лежа, она пыталась продолжить разговор:

— Денис, а ты тут тогда с Аленой один был? Когда она Никиту…

— Угу.

— А где был Валька? И папа ее?

— Валька был в Москве, у него в тот момент с бабушкой какие-то проблемы были, а Саныч во Флоренции, у него аккурат очередной медовый месяц случился. В подобных случаях он раньше чем через полгода не объявляется.

— Денис, а ты не думал, что она может умереть?

— Кто, Алена? — Денис досадливо передернул плечами. — Алена, по-моему, вообще умереть не может.

— Но все-таки надо было «скорую» вызвать.

— Невозможно. — Денис резко сел на кровати. — Понимаешь, если бы мы вызвали «скорую» — мы сами хотели, но нам скорее всего не отдали бы потом ребенка. Обо всем остальном, конечно, в тот момент и не думали, я только потом узнал, что в роддоме рожать опаснее, чем дома.

— Погоди, как это могли не отдать? Вашего собственного ребенка?

— Ну да, нашего собственного ребенка. Алена была несовершеннолетняя, а в таких случаях обычно ребенок выдается под расписку родителям матери или его в детдом передают.

— А как же Женя?

— Ну, Женьке повезло. Говорят же, дуракам счастье. Роддом у нее был захолустный, деревенский, часто про правила и не знают. А здесь почти Москва, на такое рассчитывать нечего.

— А как же Аленин папа уехал, если знал, что она беременна? Ему все равно было?

— Какое «все равно»?! Сан Саныч Алену знаешь как любит! Можно сказать, больше всех своих многочисленных детей! Просто Алена от отца скрыла, точнее, вначале она ему вроде все рассказала, а потом, когда поняла, чем ей такая откровенность грозит…

— В смысле?

— Ну, видишь ли… — Денис привлек Марину к себе и натянул им обоим на плечи одеяло. — Сан Саныч человек непростой. И к сексу, например, у него подход на порядок сложнее, чем у нас, а проще говоря, что у него на уме, не разберешь и с поллитрой. Женат он был, если неофициальные браки тоже считать, раз восемь, и каждый раз по любви.

Марина, не удержавшись, фыркнула.

— Попрошу не фыркать! — строго произнес Денис, сдвигая брови на переносице.

Марина зашлась от хохота. Она смеялась, тесно — прижавшись к Денисовой груди, и под ухом у нее — «бух, бух!» — бухало Денисово сердце, и в ритм ему шумела кровь в Марининых ушах.

— Хватит смеяться, а то ничего больше не расскажу! — проворчал Денис, прижал к себе Марину поплотнее и поцеловал ее в ухо. — Так вот, Алену все это тоже весьма удивляло. То одна мама, то другая, куча братьев и сестер, ни одного толком не знала. Потом Саныч эту дачу выстроил, специально, чтобы всех своих детей вместе собирать. А то завел с десяток, а толку чуть.

Алена все время спрашивала: почему, папа, у тебя так выходит? Как раз в это время Сан Саныч совсем в меланхолию впал. Шутка ли сказать — в седьмой раз ничего не вышло! И начал он тогда Алене телегу гнать: нынче все в мире сгнило, никакой семьи не осталось, только и есть, что любовь, да и та редко встречается, а дети на свет появляются. Дети, говорит, прежде всего. Раз, говорит, с семьей ничего не выходит, тогда человек, чтобы ему человеком остаться, а не подлецом стать, должен о своих детях думать, в этом гадком мире о них заботиться.

Он имел в виду в основном себя, но Аленка тогда этого не поняла, все приняла за чистую монету. Знаешь, в тринадцать-четырнадцать лет часто кажется, что весь мир на тебе замкнулся. Она и спрашивает: «Значит, мне, папа, замуж выходить и пытаться не стоит?» Он сразу завелся: «Замуж — это вообще гиблое дело, жениться еще можно попробовать раз-другой, но замуж идти — полная безнадега, мрак кромешнейший, верь мне!»

— Он-то откуда знал? — не выдержала Марина. Рассказ Дениса пробуждал в ней нешуточную злость, хотя смеяться почему-то тоже хотелось.

— Резонный вопрос. Слушай дальше, дальше самое главное. Мне Алена столько раз этот разговор пересказывала, что я его почти наизусть запомнил.

Ну вот. Аленка наша все это схавала и говорит чуть ли не со слезами на глазах: «Ну как же тогда жить, папа? Что делать? Тем более если жениться тебе не светит, а замуж выходить, ты говоришь, не стоит?» Тут Сан Саныч ей и выдал, видно, увлекся: «А просто, — говорит, — надо жить, Алена, найди себе кого-нибудь, роди, — говорит, — от него ребенка и воспитывай по своему разумению. Если парень стоящий попадется — захочет с тобой дитя рОстить, а нет, я тебе помогу на первых порах»…

Денис перевел дух, и Марина с удивлением заметила, что грудь у него напряглась, сердце бухает чаще, а в глазах откуда-то взялся недобрый блеск.

— Сказал он это, видно, под настроение, а бедная наша Алена всему поверила. С неделю поплакала, попричитала, депрессуха на нее черная напала, в самом деле, как жить, когда тебе пятнадцать лет, а в мире, оказывается, ничего хорошего нет и не предвидится? Ну а потом стала она думать обо всем этом, и неожиданно все это ей понравилось. Так понравилось, что она даже мечтать начала, как она будет жить с ребенком, решила, родить надо пораньше, не откладывая в долгий ящик, стала представлять себе, как она его будет воспитывать, как она его никому не отдаст, и никаких не будет ссор с мужем, никаких игр в «люблю — не люблю», в завтрашнем дне твердая уверенность. Одним словом, малина, а не жизнь, если с этой точки зрения на нее посмотреть. — Денис горько рассмеялся. — Она и теперь так думает. Она такая, что в душу запало, колом не вышибешь! Вроде умница, но никак не поймет, что ребенку отец нужен, а женщине муж.

— Зато ты понимаешь! — Марине стало вдруг невероятно забавно. — И готов поэтому стать отцом каждому ребенку и мужем каждой женщине!

— А что? — Денис повернулся к Марине в профиль, изогнул красивую бровь и подмигнул. — Думаешь, не получится?

— Ох! — Марина так смеялась, что у нее даже в боку закололо. А Денис начал ее целовать, все более страстно, жадно, так что Марине казалось, она для него самая любимая и самая желанная; и внутри ее поднималась навстречу Денису волна тепла и любви, и ей казалось, что никого в целом свете, кроме него, нет.

С Денисом Марина погружалась в другой, совершенно неведомый мир. Опытный любовник, он увлекал ее за собой куда-то, в какие-то неизведанные глубины, все время точно поддразнивая Марину: «А так ты можешь? А так? А если вот так?» Но даже в самой неведомой глубине Марина все время чувствовала его твердую, уверенную силу, шла за ним и не боялась.

Когда же все кончилось и они лежали рядом, расслабленные и довольные друг другом, Марина решила вернуться к прерванному разговору.

— Послушай, но ведь получается, что Сан Саныч как раз должен был помочь Алене? Раз он сам научил ее так поступать?

— Да ничего подобного! — Денис неожиданно разозлился и изо всей силы трахнул кулаком по подушке. — У взрослых, даже самых идеальных, никогда последовательности не ищи. Один треп!

— Как это?

— Через полгода после этого разговора мы с Аленой стали близки. А что? Алену давно люблю, я в нее вообще чуть не с первого взгляда влюбился, честно, вот как мы в классе в одном оказались, так сразу по уши и врезался.

— И на всю жизнь, — иронически закончила Марина, но Денис этой иронии не заметил.

— Да, на всю жизнь. А когда Алена сказала, что ждет ребенка, мы такие счастливые оба были, прямо как дураки. И ни капельки, поверишь ли, не волновались: у Алены такой отец, он все понимает и нам непременно поможет! Кретины были, одним словом. — Денис замолчал, уставившись куда-то в потолок. — Действительно, чуть было не помог, — процедил он сквозь зубы.

Марина погладила его по плечу.

— Ну а что на самом деле получилось?

— А на самом деле он перетрухал, как заяц. Велел Алене срочно аборт делать. Это Алене! Которая скорей сама умрет! Он же все знал про наши с ней отношения, с самого начала знал!

— Почему же он так?

— Алена тоже его об этом спросила. А он сказал: «Я думал, ты у меня современная женщина».

С минуту они оба молчали, наконец она не выдержала:

— Ну как же вы… все-таки вышли из положения?

— О!.. — Тут Денис впервые улыбнулся. — Ты еще не знаешь Алену. В трудных ситуациях у нее самообладание, как у йога. А актриса какая! Все уговариваю ее в ГИТИС пойти, а она не хочет… Она, пока отца слушала, ни слезинки не проронила. Сидит, головой потряхивает, будто так и надо. На следующий день ей отец велел к врачу ехать, старому другу семьи. Аленка его с пеленок знает. Приходит она к нему и говорит примерно следующее: «Знаете, Иван Иванович, я ведь отца обманула, я его просто попугать хотела, я, — говорит, — еще девочка. Вы уж меня, ради Бога, не осматривайте, пожалуйста, а то мне так стыдно, это такая неприятная процедура!» Представляешь? — Денис засмеялся.

— Он так ее и не смотрел?

— Ну да. — И они оба захохотали. Они, как дети, катались по кровати от смеха, пока снова не сплелись в тесный клубок. А потом, когда все закончилось и Денис откатился на самый край, чтобы закурить, Марину вдруг захлестнула волна беспросветного одиночества, такая вдруг на нее напала тоска!

— Денис, — несмело дотронулась она до его руки, — а мне показалось… А я думала… Что мы уже никогда… — На глаза у нее навернулись слезы.

— Ну что ты, малыш, что ты такое говоришь? Я люблю тебя.

— А что же тогда… И почему тогда… Ты за столько времени не подошел ко мне ни разу? — Марина торопливо глотала слезы, стараясь изо всех сил, чтобы Денис их не увидел.

— Не подошел? Да, правда! Но успокойся, малыш, просто я был занят. А с кем прошлую ночь спала? Я к тебе под утро заходил, тебя только не было.

Щеки у Марины залило краской.

— С Ильей, — еле вымолвила она смущенно.

— А-а… — Денис понимающе улыбнулся. — С ним тебе небось было хорошо. Илюшка хороший, особенно когда раскрутится. Комплексов только у него больно много. Ох и любит же напускать на себя. — Денис потянулся и широко, во весь рот зевнул. — Ну, ладно, малыш, мир? Давай спать, хорошо? А то ведь уже скоро утро, я ужасно устал.

С этими словами Денис крепко обнял Марину, она прижалась к нему, и они уснули.

12

Марине приснился сон, будто она играет на берегу озера в Эльве, того самого, где они снимали дачу в тот год, когда Марина познакомилась с Ильей и у нее был аппендицит.

Сидит она у самой воды и смотрится в нее, как в зеркало. Лицо ее отражается ясно-ясно: огромные голубо-зеленые глаза, широватый нос, пухлые губы, каскад иссиня-черных волос. Изображение в воде спокойно, глаза, как всегда, чуть прищурены, губы улыбаются безмятежно. И вдруг — точно чей-то чужой, злобный взгляд скользнул у нее по спине! Марина оборачивается, но никого не видит. А солнышко так славно, так ласково пригревает! Марина лениво пожимает плечами и вновь поворачивается к воде. И тут изображение на поверхности воды неожиданно приходит в движение, волосы на голове Марины начинают шевелиться, точно от ветра. Но ветра никакого нет! Марина оторопело проводит по голове рукой — нет, с ее волосами, ничего не происходит. Шевелятся только те, что в воде отражаются. Они уже не просто шевелятся, рвутся куда-то, точно языки пламени. И качаются, гнутся в воде отражения деревьев. Кажется, что там, под водой, бушует страшный, ураганный ветер. Деревья гнутся чуть ли не до самой земли, кажется, что ветер вот-вот вырвет их с корнями, так же, как и волосы отраженной в воде Марины. Марине в толще воды жутко, она горбится, подымает руки, пытаясь защитить глаза ладонями от порывов ветра.

А Марине, что сидит и смотрит на нее с берега, тепло, даже немного жарко. Вокруг нее по-прежнему ни ветерка, на небе ни облачка, деревья вокруг сонны и спокойны, и ни один лист не шелохнется.

В воде бушует настоящая буря, небо грозовое, темное, на нем блещут молнии, но грома на берегу не слышно.

От страха у Марины сперло дыхание, ей хочется куда-нибудь поскорей убежать, но она не отрываясь смотрит на воду. «Подожди, — уговаривает она себя, — так не может быть, нужно разобраться, что это и почему это так, а то ты сейчас уйдешь и никогда ничего не узнаешь».

С неба, отраженного в воде, внезапно камнем падает огромная черная птица, падает прямо на плечи отраженной в воде Марины. «А-а-а!» — в ужасе кричит на берегу настоящая Марина и, не удержавшись, сваливается в воду.

Марина проснулась в холодном поту. Почему-то после этого сна ей казалось, что было бы логичнее проснуться в постели Ильи или в своей. Непонятно, что она делает рядом с Денисом? Неужели с ним, таким всегда желанным и таким далеким, Марина провела ночь? С Денисом каталась по кровати, проговорила почти всю ночь, любила его?

Утром все происшедшее ночью казалось невероятным. Марина смотрела на прекрасное тело, лежащее рядом с ней, разглядывая ясные, ангельские черты, и ей не верилось… Не верилось…

Денис спал с видом ребенка, которому неведомы ни страх, ни стыд. Одеяло с него сползло, рот во сне сложился в обиженную гримасу. Марина наклонилась и легонько поцеловала его в оттопыренную нижнюю губу. Денис что-то промычал, но не проснулся. Где-то пробили часы. Восемь. У кого-то затрещал будильник. Марина опять вспомнила свой сон, и ее на мгновение охватило чувство холодного ужаса. Этот сон надо срочно кому-нибудь рассказать, надо быстрее освободиться от него. В Крольчатнике был только один человек, который мог Марине помочь.

13

У Ильи уже завтракали. Маша за столом держала ребенка у груди и свободной рукой кормила Левку, сидящего рядом с ней на высоком стуле. Он отталкивал ложку и болтал ногами, видно, уже наелся. Илюшка рассеянно ковырял вилкой в полной тарелке, с головой уйдя в газету «Пульс Тушина».

— Это надо чего пишут, гады! — восклицал Илья время от времени. — Того и гляди, по Москве погромы начнутся! — Илья с шумом втягивал в себя воздух.

— Марина, привет! — радостно воскликнула Маша. — Ранняя пташка! Да заходи, чего стоишь? Завтракать с нами будешь?

«Нет, это какой-то бред, — думала Марина. — Может, все это снится? Сидит нормальная семья, как на картинке из «Букваря»: мама кормит детишек, папа листает газету, в комнате мир и любовь. И где же все это происходит? В Крольчатнике, где трудно разобраться, кто с кем спит и у кого чей ребенок! Вот этот самый муж обнимал меня вчера так, что ребра мои до сих пор об этом помнят, и на его плече я вчера проснулась. Нет, это не может быть правдой! Иначе… Иначе у меня крыша поедет!»

— Марина, здравствуй, ты заболела? — Илья наконец заставил себя оторваться от газеты. — Маша спрашивает: завтракать с нами будешь? Картошка, жаренная с луком, и ватрушки с творогом. Ты пробовала когда Машины ватрушки?

… — Марин, — сказал после завтрака Илья, — тебе там Магда кое-чего передавала. Заодно просила, чтобы ты на нее не сердилась.

— Да не сержусь я на нее, не сержусь, сколько можно повторять, — досадливо отмахнулась Марина и развернула газетный сверток. Внутри оказалось Магдино платье.

— Что это значит?

— Надо полагать, она тебе его подарила.

— Ничего не понимаю! — растроганно прошептала Марина, поглаживая чудесную ткань рукой.

— Это я давно уже заметил, — усмехнулся Илья. — Не огорчайся, Мариночка, не всем же быть понятливыми!

Марина бросилась на него, сжав кулаки.

— Детки, не ссорьтесь! — погрозила им Маша. — Будьте паиньками, уберите со стола и помойте посуду! Илья, ты помнишь, что ты сегодня гуляешь с детьми?

— Еще бы! — отозвался Илья. — Эхма! Марина, пошли со мной! А Машу мы сейчас спать уложим. Она, бедная, из-за этих спиногрызов уже которую ночь не высыпается.

— Пошли! — Марина обрадовалась: на прогулке она расскажет Илье про свой сон. Дети не помешают, они еще ничего не понимают! Хотя кто их знает? Ей вдруг вспомнился суровый, обличающий голос Димыча: «Ты беременная, да?»

Они отправились в детскую и не без труда одели всю команду.

Потом Илья сбегал за Никой, уложил ее в коляску, а собственную дочку пристроил за пазуху в «кенгуру». Левушку Илья посадил в рюкзак за спиной.

— Теперь я двугорбый верблюд! — похвастался он.

— Вы уже решили, как маленькую назовете? — спросила Марина.

— Лизой.

— Красивое имя! — Марина улыбнулась. Ей по-прежнему больше всего нравились младенцы. Чудно, ведь как ни крути, а собственный ребенок все равно когда-нибудь вырастет!

Они шли по заснеженному лесу, Илья толкал впереди себя коляску, обе малышки спали, Левушка в рюкзаке тоже стал засыпать.

— Жалко нету Джейн! — вздохнул Илья, когда они отошли достаточно далеко, так что даже их длиннющий зеленый забор перестал мелькать за деревьями. Руслан в начале прогулки носился вокруг них кругами и норовил лизнуть в лицо, до смешного напоминая Марине Фунтика, только гигантского и обросшего шерстью, теперь бежал ровно, чуть впереди, то и дело оступаясь с тропинки и по грудь проваливаясь в глубокий снег. — Да, Джейн мне будет не хватать! — повторил Илья. — С ней интересно было болтать. Вообще интересная девчушка, верно? Обо всем думает, обо всем имеет свое мнение!

— А мне казалось, вы с ней не ладите, — призналась слегка удивленная Марина.

— Как я могу не ладить с ребенком? — возмутился Илья. — Ты что? Просто у Джейн обо всем свои понятия. Ей было не ясно, что я делаю иногда по ночам в комнате ее мамы.

— А откуда она об этом узнала? — спросила пораженная Марина. Ей представилась ночь, тоненькая фигурка Джейн, одетая в ночную рубашку, стоящая на пороге Ольгиной спальни, где на постели… От ужаса Марина даже зажмурилась.

Илья меж тем объяснял:

— Ну, скажем так: она пару раз нас засекла. Да ты не пугайся, в тот момент ничего не было, просто лежали и болтали, но она была в шоке.

— А почему вообще Ольга ее возле себя поселила? Жила бы Джейн внизу, с остальными, ничего бы и не случилось!

— Ну, видишь ли, она уже большая, ей заниматься надо. Правда, в школу она здесь и не ходила. Мы собирались записать ее в здешнюю, деревенскую школу, но сразу как-то не сложилось, документы из Москвы никак выцарапать не могли. Решили, что со следующей осени пойдет. Но Ольга с ней занималась, всерьез, между прочим, хотя и нельзя сказать, что слишком успешно. Вообще, скажу я тебе, хуже нет заниматься с собственным ребенком. Когда я в школе учился, в пятом классе полгода проболел, и мама со мной занималась. Вот был ужас! До сих пор мороз по коже дерет!

— Да уж! — кивнула Марина, вспоминая давнишнюю сцену в столовой. — Мне тоже кажется, что у них не получалось. Может, вообще в этом все и дело? Может, Ольге с Джейн стоило просто пожить какое-то время рядом? Попривыкнуть друг к другу, а заниматься с девочкой мог бы кто-нибудь другой. Нас же тут много! Чего там — второй и третий класс! Чепуха какая-нибудь!

— Может быть. — Илья не без удивления смотрел на Марину. Ишь, как завелась, кто бы мог подумать! Нет, действительно, Марина слишком близко к сердцу приняла эту историю! И снова, в который раз, Илья порадовался про себя: «Не зря Валерьян привез к нам эту девчонку! А красивая какая! И за что только этому уродцу Вальке такое счастье?!»

Словно уловив мысли Ильи, Марина неожиданно обернулась к нему, и Илья в который уже раз ахнул, так его всегда поражали эти ее глаза: пронзительно светлые на смуглом лице. А ресницы! Длинные, загнутые, иссиня-черные, а когда Марина прикрывает глаза, тени от ресниц ложатся на щеки. Илья любовался этими тенями в первую их с Мариной ночь, когда она, устав от ласк, заснула у него на плече…

Илья попытался припомнить, как выглядела Марина ребенком в то далекое лето. Илье казалось, что он запомнил ее глаза еще с тех пор и не узнал Марину сразу лишь потому, что ее появление в Крольчатнике казалось ему слишком невероятным. Да, глаза были те же, но образ вырисовывался в памяти смутно, расплывчато; нечто маленькое, пухленькое, в ямочках и перевязочках, с неожиданно толстыми и длинными для столь юного возраста косами. Каждое утро Марина усаживалась на крылечко их маленького финского домика и долго-предолго, явно кокетничая, водила щеткой по темным, блестящим, каскадом струящимся волосам. Илья не находил во взрослой Марине и тени того детского кокетства, казалось, ее совершенно не волновало, как она выглядит.

Взрослая Марина поражала Илью своей чуткостью, обостренным восприятием окружающего. И сейчас на прогулке они разговаривают, Марина вся ушла в разговор, а пробежал мимо Димыч, шапка у него набок съехала, остановила, поправила. У Ванечки рейтузы сползли, поймала и подтянула. Можно подумать, она давным-давно тут живет и все они ее дети!

— Марина, ты споешь нам после обеда? — попросила Соня, улыбаясь своей особенной улыбкой, которая всегда и на всех действовала безотказно. Только не на Марину.

— Ты же знаешь, маленькая, что после обеда надо спать.

— Ну капельку! — заныли близнецы. — Ну одну только песню! Про пиратов, как в прошлый раз!

— Про пиратов? Это какую же? Я много песен про пиратов знаю.

— Ну, как им все время плохой капитан попадался и они его за борт скидывали, — объяснил не то Сэмэн, не то Стэп.

— Нет, иногда связывали, —поправил брата не то Стэп, не то Сэмэн.

— А, это Щербакова. Но после обеда петь нельзя. Все будут сердиться! Лучше мы вернемся пораньше и я вам спою до обеда, хорошо?

— Хорошо! — обрадованно завопили все, но Соня осталась недовольна.

— Не про пиратов, а про любовь! Или тогда две песни!

— Но, Соня, все хотят про пиратов!

— А я тогда стану орать, орать, орать, и никто ничего не услышит, пока ты не споешь мне про любовь!

— Экая ты вредная! Да про какую такую тебе любовь надо?

— Про маленькую.

— Ну ладно, сдаюсь, спою вам три песни: мальчишкам про пиратов, Соне про маленькую любовь и еще одну для Илюши. Ты, Илюша, какую хочешь?

Илья задумался.

— Из Визбора что-нибудь, — застенчиво попросил он наконец. — Знаешь «Ты у меня одна»?

— Чего?! — Глаза у Марины сделались круглые-круглые, но, заметив, что Илье и без того неловко, быстро закивала: — Хорошо-хорошо, спою.

— Маринка, а откуда вообще ты так хорошо знаешь КСП? — неожиданно заинтересовался Илья. — Вроде бы мала для них.

— От мамы. — Марина улыбнулась. — Она у меня в молодости, когда еще училась, была заядлая кээспэшница.

— А где она училась?

— В универе, на биофаке. Она орнитолог и вообще зверье любит. В детстве кюбзовкой была, в зоопарке ошивалась. Я в этом смысле в нее, тоже зверей люблю. И собак, и кошек, на лошадей вообще смотреть не могу без дрожи. А папа у нас животных не любит. — Марина вдруг потускнела. — Фунтика и того еле-еле терпит. А до Фунтика у нас кошка была, так папа ее терпеть не мог! Не без оснований, правда: повадилась гадить ему под компьютер, но ведь она еще котенком была, мы бы с мамой ее приучили, если бы папа не злился. — Марина неожиданно замолчала. Глупо, конечно, но даже сейчас, когда Марина вспоминала о Пуське, у нее начинало щипать глаза.

— А что с ней случилось, с кошкой-то? — осторожно поинтересовался Илья.

Марина тяжело вздохнула.

— Никто не знает. Просто пропала. Может, папа тут совсем ни при чем. В тот день, когда она пропала, он на три часа исчезал из дому. А он не каждый день из дому выходит. На три часа — никогда не уходит, если уж ушел, так до следующего дня, а чтобы его всего три часа дома не было, такого вообще не припомню.

Воспоминания эти расстроили Марину. Да и кому приятно думать о своем собственном папе, что он… И кошку жалко.

— Может, это не он? — попробовал успокоить ее Илья.

— Да, правда, может, — вяло согласилась Марина… и тут ей снова вспомнился сегодняшний сон. Как же это она забыла? Она ведь и гулять с Ильей напросилась только для того, чтобы о нем рассказать! А им уже скоро домой возвращаться. — Илья, — быстро заговорила Марина, чтобы, не дай Бог, снова не забыть, — послушай, что мне сегодня приснилось! — И она подробно, стараясь ничего не упустить, пересказала ему свой сон.

— Бред! — коротко отреагировал Илья. Но, увидев, что Марина разочарована, поправился: — Ну, может, конечно, не бред, но при нашем уровне знаний мы с тобой наверняка не сможем разобраться в этом сне правильно. А от всяких домыслов, поверь мне, только хуже будет. Наверняка окажется, что мы все поняли с точностью до наоборот. Так что забудь его поскорее и не думай о нем никогда. А то ты с лица спала, пока рассказывала! Смотреть было жутко! Я сам испугался, ей-Богу! — И он рассмеялся, а вслед за ним и Марина, и в этом смехе растаяло воспоминание об этом тяжелом сне.

Повсюду лежал снег — на деревьях, на протянувшихся высоко над головой проводах, на холмах, показавшихся вдруг вдалеке. Все вокруг покрывала спокойная, ровная, почти без оттенков белизна. Даже небо, сплошь затянутое облаками, было сегодня белым, солнечные лучи, изредка прорывавшиеся сквозь эту молочную белизну, светили белым холодным светом. И только маленькими язычками пламени выделялись снегири, облепившие раскидистую березу, росшую на повороте дороги.

Они оказались на высоком берегу реки. Она была скована льдом, и лишь по самой середине ее змеился узенький черный ручеек. От воды шел пар.

— Отчего там не замерзает? — спросила Марина.

— Никогда не замерзает, — пожал плечами Илья. — Какой год уже удивляюсь. Наверное, ключ там бьет.

— Красиво как! — вздохнула Марина. Воздух был чистый, голова от него становилась ясной как стеклышко.

— Да, — согласился Илья. Пейзаж будто был выписан китайской тушью. При одном взгляде на него отступали все тревоги, все страхи, печали, и даже радости становились мелкими и несерьезными.

«Господи, — подумала Марина, — и какого черта я занимаюсь всякой фигней? Жизнь, в конце концов, дается человеку один раз, и надо бродить без передыху по такими местам, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы!»

Медленно, нехотя повернули они обратно, было уже поздно, дети скоро захотят есть. По дороге домой они молчали, оберегая воспоминания об увиденном.

Снимая куртку, Илья неожиданно обнаружил на боку прореху в подкладке. «Надо будет Маше сказать», — подумал он.

14

После обеда, когда дети ушли спать и в Крольчатнике наступила относительная тишина, Марина решила подняться к себе, чтобы тоже соснуть. Ночь в Крольчатнике изобиловала приключениями, дни тоже выходили довольно бурными, спокойная минутка выдавалась нечасто.

Взобравшись к себе, Марина с удивлением заметила, что дверь в мансарду напротив, почти всегда плотно закрытая, теперь распахнута. Оттуда доносились смех и громкие голоса.

«Вот некстати!» — расстроилась Марина, у которой слипались глаза. Заснуть под этот шум было, разумеется, невозможно, голоса за стеной жужжали, точно назойливые мухи. Промучившись несколько минут, Марина встала, накинула халат, босиком подошла к соседней двери и решительно постучала.

— Входи, не заперто! — бодро откликнулись оттуда.

— Это заметно, — ядовито сказала Марина. — Вы бы дверь запирали. Нельзя ли потише?

Ответа не последовало, словно Марининых слов никто не услышал. Тогда она вошла и огляделась.

Марина была здесь впервые, комната была окутана клубами дыма. Она была примерно в два раза больше Марининой, тут было целых два больших, с потолка до пола, окна, почти как у Дениса. Сам потолок был какой-то немыслимой конфигурации.

Повсюду валялись холсты, картонки, листы плотной бумаги с начатыми и неоконченными рисунками. Тут были наброски головок, лиц, рук, ног и пейзажей, какие-то загадочные дома, которые начали рисовать почему-то с крыши и остановились примерно на середине стены, чаще всего какой-то одной.

К подрамнику, стоящему в центре комнаты, был прикреплен холст с натюрмортом, на нем из кистей крупного винограда, живописно разложенных на серебряном блюде, торчала рыбья голова с выпученными глазами и судорожно раскрытой в предсмертной агонии пастью.

Марине бросились в глаза еще две картины: горящий маяк на острой скале в бурном бушующем море — если какой корабль сдуру поплывет на него, непременно разобьется! — и колодец на краю деревни, нарисованный в разрезе, с лежащей на дне утонувшей собакой.

«Какая жуткая живопись! — содрогнулась Марина. — Как муторно становится от нее на душе!» Марине вспомнился вид с обрыва на реку, которым они любовались сегодня с Илюшей. «Надо рисовать, чтобы было так, как там, или совсем лучше не рисовать!» — решила она про себя.

За кучей подрамников, ящиков с красками и еще черт знает чем Марина в конце концов обнаружила Ольгу и Вику. Обе сидели на голой брезентовой раскладушке, курили и пили что-то из пыльной, без этикетки, бутылки. В углу за ними спала в корзинке Ника, а крыса свернулась клубочком у нее в ногах и, похоже, тоже спала, подрагивая во сне усами.

— Присаживайся, Марина! — тоном радушной хозяйки пригласила ее Ольга, указывая на стоявшее вплотную к раскладушке старое продавленное кресло, покрытое слоем пыли. Марина слегка отряхнула его рукой и почему-то послушно села. От Ольги, когда она бывала в решительном настроении, исходил какой-то магнетизм, и тогда любой ее команде хотелось подчиниться. — Выпьешь с нами? — Ольга кивнула на бутылку.

— Нет-нет! — Марина решительно замотала головой. — Что ты, Оля, я же не пью.

— Дениса боишься? — съязвила Ольга.

— С чего ты взяла? — искренне удивилась Марина.

— А с того, что все вы здесь его боитесь! Все ему в рот смотрят!

— Интере-есно! — протянула Вика, шумно прихлебывая из стакана.

— Что тебе интересно? — подозрительно посмотрела на нее Ольга.

— Интересно, почему ты считаешь, что Денису все смотрят в рот от страха? Ежу ведь ясно, что страх тут ни при чем!

— А что при чем? Что при чем?! — с пол-оборота завелась Ольга. — Чего он вообще тебе сдался? Сидишь и все время, что бы я ни сказала, бросаешься его защищать! Можно подумать, у тебя на нем свет клином сошелся! Муж он тебе, что ли?

— Туше! — сказала Вика, поднесла к губам флейту и сыграла это туше. Крыса от резких звуков так и подскочила, а Ника только почмокала губами во сне и глубоко вздохнула. — Гляди! — сказала Вика, погладив крысу указательным пальцем между ушами. — Понимает! Потому как слух есть. А дитю твоему медведь на ухо наступил.

— Просто она в отца, — вступилась Ольга за дочку. — У Ильи тоже слух никудышный.

— Бедный ребенок! Нет чтобы в мамочку пойти!

— Ох, не дай Бог! — Ольга тяжело вздохнула. — Скажи, пожалуйста, Марина, вы вчера со своим распрекрасным Денисом все так распрекрасно решили, отняли у меня Джейн, увезли ее обратно в Москву. К кому? Нет, ты мне ответь, к кому?!

«Вот оно, — подумала, не на шутку струхнув, Марина. — А ведь действительно, нас с Денисом вчера было двое, мы были заодно, теперь и не докажешь, что я никакого решения не принимала! Вчера я промолчала! Почему промолчала? Я была не согласна, я же спорила потом с Денисом за дверью, но при Ольге я язык проглотила. Тогда, за Денисовой спиной, легко было молчать. А сейчас что скажешь?»

Марина молчала.

— Я тебя спрашиваю, к кому ее Денис повез? А, не знаешь! — продолжала Ольга, не дожидаясь Марининого ответа. — Он к моей маме ее повез! К той самой, что меня воспитала. И что с ней, по-твоему, будет? Да то же самое, что со мной! Она уже сейчас — вылитая я в детстве! А кому это нужно?

— А мне вот что интересно, — перебила ее Вика, — скажи ты мне, пожалуйста, почему ты все это сейчас, здесь, выкладываешь и, главное, — Марине? Которая никого, между прочим, не увозила? И почему тебе не повторить то же самое, по возможности без купюр, самому Денису? Скажи мне, где ты была сегодня утром, когда он за Дженькой пришел? Спала, да? Небось ему еще и вещи самому пришлось собирать!

— А неужели я буду?

— Девочки, потише, пожалуйста! — взмолилась Марина, страдальчески приложив к вискам пальцы. — Ну ради Бога! Голова раскалывается! Так спать хотелось, а вы орете, как на улице!

— Ночью надо спать! — мрачно сказала Ольга. — А не чужими делами заниматься.

Марине стало совсем стыдно.

— Олюшка! — робко сказала она, притрагиваясь к Ольгиному плечу. — Не переживай так, пожалуйста! Подожди, вернется твоя Джейн! Я уверена! Соскучится по тебе и вернется! Мама, она всегда мама! Вот увидишь! Никакая бабушка маму не заменит! Это ей только от обиды на тебя вчера показалось, что ей здесь плохо. Не может быть, чтобы она не понимала: здесь для ребенка сплошной рай! Честное слово, будь я ребенком, да ни за что бы никогда отсюда не уехала!

— Верно, Ольга, брось переживать! — поддержала Марину Вика. — Твоя Джейн просто забыла, как в нормальном доме живется. Сейчас приедет, осмотрится, вспомнит, и, помяни мое слово, двух часов не пройдет, как обратно запросится!

— Ну уж скажешь, двух часов! — Ольга недоверчиво посмотрела на Вику.

— Ну, не двух часов, так двух дней. Максимум, точно тебе говорю.

— Да ну, какие два дня! — Ольга безнадежно покачала головой. — Не знаете вы моей Джейн! Она у меня до того правильная, иной раз просто страшно делается.

— Ха, правильная! Ты себя лет в тринадцать вспомни! Тоже была не девочка, а картинка! Мы с Ольгой в одной музыкалке учились, — пояснила Вика Марине. — Нет, Ольга, на спор, недели не пройдет, как ты свою Джейн обратно получишь. Спорим? — И столько было в ее голосе азарта, что Ольга даже улыбнулась.

— Тебя хлебом не корми, дай поспорить! Так и быть, спорим.

Они протянули руки.

— Разбей, Марина! — сказала Ольга.

— Погоди, так нельзя, — задержала Маринину руку Вика. — На что спорить будем?

— Да потом видно будет, все равно проиграешь.

— Тогда на американку, идет?

Ольга торопливо кивнула. Марина стукнула по их сомкнутым пальцам ребром ладони, и в тот же миг в дверь постучали. Илюшкин голос громко проговорил:

— Оль, ты тут? Там Денис приехал и тебя к себе требует!

— А самому слабо подняться! — задиристо откликнулась Ольга.

— Ему так и передать? — кротко поинтересовался Илья.

— Да ладно уж, так и быть, спущусь! — сказала после паузы Ольга, заметно сникнув и послушно поднимаясь с раскладушки.

— Иди скорее, — посоветовал ей Илья. — Там Дженька твоя приехала, и с ней еще один малый, говорит, брат.

Ольга поспешно вышла. Вика посмотрела на Марину. Глаза ее смеялись. В щедро заливавших мастерскую лучах закатного солнца клубились тучи пылинок, смеющиеся Викины глаза казались не карими, а золотыми.

— Эх! — тряхнула Вика короткими соломенными волосами, так что они разлетелись. — И попляшет же у меня теперь Ольга! Заставлю ее сегодня вечером два часа мне на рояле аккомпанировать! Во концерт выйдет! Марин, приходи слушать. Уже в последнем классе учились, все учителя, бывало, собирались, когда мы с Ольгой вместе играли. Говорили: вы, девочки, непременно вместе держитесь, в одно музучилище подайте. Вот только Ольге к концу года уже не до училища было. Ну а как Джейн родилась, она музыку вообще, считай, забросила, во всяком случае, всерьез к ней перестала относиться. Начала картиночки свои малевать. Хотя тоже дело, кто спорит. — Вика вздохнула, зажгла новую сигарету, затянулась и продолжала: — Между прочим, Ольга играть со мной теперь страсть как не любит! Воспоминания у нее, видите ли, всякие. А не фига было спорить! Верно, Марин? — И Вика опять залилась дробным трескучим смехом.

Марина не нашлась что сказать. И только в своей комнате, блаженно вытянувшись в тишине на постели, Марина подумала, закрывая глаза: «Ну окончила Вика училище, стала профессиональным музыкантом, и что с этого? Стала от этого лучше? Счастливее? Что-то не очень похоже». И, перевернувшись на другой бок, заснула.

15

Марину разбудил громкий, настойчивый стук в дверь. Похоже было, что стучатся уже давно: что-то такое она слышала сквозь сон, но никак не могла сразу проснуться.

— Марина, вставай, слышишь, вставай скорее! Да ну же, слышишь, Марина! — В дверь колотили уже ногами.

Еще не до конца проснувшись, Марина соскользнула с кровати, собираясь откинуть крючок. Однако она не успела: еще один удар ноги — и дверь слетела с петель.

— Что за бредовая у тебя идея запираться? — сердито спросил Денис, весь взъерошенный, со странным блеском в глазах.

— Я… Да я… — начала Марина, не совсем понимая, что она собирается сказать.

— Ладно, оправдываться в милиции будешь. Скажи, ты на лошади ездить умеешь?

— Умею — это сильно сказано, — осторожно ответила Марина.

— Но в седле хоть раз сидела?

— Ну… Да. А что надо? — Марина наконец проснулась.

— Надо доехать до деревни и вызвать по телефону «скорую помощь».

— А что случилось?

— С Димычем плохо. Я уже два часа, как приехал, а Женька, дурища, ни слова. «Ты, — говорит, — такой уставший был! Я, — говорит, — хотела, чтобы ты сперва отдохнул немножко!» Боком нам этот отдых выйдет!

— А что с ним? Мы с ними утром гуляли — вроде все в порядке было.

— Аппендицит у него, самый натуральный. А что с утра гуляли, ничего не значит, он у нас стоик, весь в мамочку. Пока насмерть не прихватит, нипочем никому ничего не скажет. Терпеть будет да ждать, авось само пройдет. Теперь говорит, еще со вчера болело.

Сон с Марины как рукой сняло. Она наскоро оделась, подгоняемая нетерпеливыми замечаниями Дениса: «Сколько можно копаться?»

— Денис, а почему мне ехать, а не Алене или Вальке? Они же лучше меня верхом ездят.

— Хватилась! Валька с Магдой уехал, экзамен сегодня у него в универе, а Алена у нас в католички записалась, в Москву ускакала, в костел. Нынче у католиков Рождество. Да все как нарочно! Я бы дал тебе Зорьку, но она на сносях. Родит еще в лесу, что делать будешь? А Цыган у нас с норовом, жеребец как-никак. И Женьку саму я посылать никак не могу, я ей не сказал еще ничего. Она и не знает, бедная, что дело пахнет керосином.

— Почему, Денис? Ей надо знать! Она же мать!

— Да? Ей скажешь, и у меня вместо одного больного сразу двое на руках окажутся. Кто знает, что ей в башку втемяшится с перепугу? В общем, тебя посылать придется. Я Димку бросить не могу, Маша только после родов, а Илья лошадей до смерти боится. Ты дорогу помнишь?

— Я… Да вроде бы… — промямлила Марина. Кажется, за лесом сразу налево. А там кто его знает? Но нашла же тогда ночью, а сейчас почти что день!

На самом деле правильнее было бы сказать, что сейчас была почти что ночь, темнота уже прокралась во двор. С помощью Дениса Марина оседлала и вывела жеребца, Денис подсадил ее в седло.

— Въедешь в деревню, сразу спроси, где правление, там у самых дверей — автоматная будка. Ее, может, снегом занесло, но вблизи ни с чем не спутаешь. Дозвонишься до 03, скажи, что острый аппендицит у мальчика четырех лет, поняла? Пусть едут в деревню, а оттуда ты их проводишь. Все поняла?

Марина кивнула. Острый аппендицит… В последние дни ей было здесь так хорошо, что порой казалось: вот-вот схватит ее та самая, острая, знакомая боль. И в том, что боль настигла не ее, а Димыча, было нечто нелепое, несправедливое.

— Ну, вперед! — Денис щелкнул жеребца хворостиной. Тот чуть шарахнулся в сторону, отчего Марина едва с него не слетела. Ворота были распахнуты, и он с разбега выскочил на тропу. Жеребец разошелся и шел теперь махом, противной, тряской рысью. Ветки, нависавшие над узкой тропинкой, хлестали Марину по лицу, одна чуть не заехала в глаз. В первые минуты Марине показалось, что она не сидит в седле, а летит над лошадью, на секунду опускаясь и тут же снова подлетая высоко вверх, как мячик. «Сейчас как взлечу повыше, так, пока опускаться буду, лошадь вперед ускачет!» — невесело пошутила Марина, изо всех сил пытаясь успокоиться. Эх, давно она не ездила верхом! Минут десять Марина делала судорожные попытки справиться с лошадью, а заодно и с собой. Когда ей наконец это удалось, выяснилось, что она потеряла дорогу. Пока плутала, выискивая верный путь, прошло еще минут двадцать. «А Димыч там мучается!» — повторяла Марина, но изменить ничего не могла. Вот и знакомая береза, что с утра была вся усыпана снегирями. Значит, Марина взяла слишком сильно вправо. Ох, да что же это такое? А Денис небось думает, что она давно уже позвонила, тут ведь и ехать всего с полчаса. Куда сейчас повернуть, направо или налево? И вдруг крупными хлопьями повалил мокрый снег, в мгновение ока стерев с лица земли тропинку. В полной растерянности Марина остановилась. «Так, — подумала она. — Типичный случай пространственного кретинизма. Да, все это было бы так смешно, когда бы не было так грустно». Она снова представила себе скорчившегося от боли ребенка. Бедный Димыч, всегда такой рассудительный! Такой уверенный в себе! Привыкший сам справляться со своими детскими невзгодами, и вот, когда в кои-то веки ему действительно потребовалась помощь взрослых… Марина даже зубами заскрипела от злости на самое себя. И надо же было уродиться такой идиоткой! Изо всех сил пнула ногой в бок ни в чем не повинную лошадь и в отчаянии поскакала наугад, не разбирая дороги.

Марину вынесло к маленькому, одиноко стоящему в центре заснеженного луга деревянному строению. Издалека оно напоминало небольшой, довольно ровный крест. Над самым центром этого креста ярко горела в черном небе Полярная звезда. Вокруг нее роились бесчисленные звезды, мало знакомые Марине, их ведь редко когда увидишь в вечно затянутом смогом московском небе. Луна тоже светила так ярко, что с вершины холма, где Марина остановилась, можно было различить любую, мельчайшую деталь: торчащие клочья сена на крыше крестообразного строения, высокие тонкие доски окружавшей его ограды, лопату, воткнутую в снег посреди двора, и черную обледенелую кучу навоза, возвышающуюся слева от ворот.

«Господи, там человек умирает, а тут такая красота! — злобно сверкнула глазами Марина, непонятно на кого сердясь. Она снова ударила пятками по коню. — Что ж ты встал? Уснул, что ли? А еще жеребец!» Цыган коротко всхрапнул, сделал свечку и легко, в два прыжка, перенес Марину к воротам. Там она спешилась и подняла голову: в свете горевшего над ними фонаря, абсолютно лишнего на фоне всех прочих светил, прочитала надпись: «Конно-спортивная база «Рассвет», а ниже мелкими буквами: «Частное владение». Под вывеской чернела кнопка электрического звонка. «Это конюшня, где работает Женя! Далеко меня занесло! Деревня куда ближе и совсем в другой стороне! Надо позвонить! Даже если здесь нет телефона, наверняка кто-нибудь покажет мне дорогу!»

Марина решительно надавила на звонок. Звука она не услышала, но мгновение спустя за оградой хлопнула дверь и по насту захрустели шаги.

— Кто там? — спросил из-за ворот ломкий, пожалуй, слишком высокий для взрослого мужчины голос.

— Это я! — выпалила Марина первое, что пришло ей в голову.

— Да? Это интересно. — За воротами рассмеялись, потом щелкнул замок и приоткрылась маленькая калитка. За ней стоял низенький, ниже Марины, по-мальчишески стройный человечек с длинной окладистой, как у гнома, бородкой. На голове его была красная шерстяная шапочка, тоже в точности как у гнома, связанная каким-то колпачком с кисточкой. Еще на человечке были зеленые лыжные брюки и красно-зеленый, до колен, полосатый свитер.

Человечек несколько минут с любопытством разглядывал Марину, после чего не без ехидства заметил:

— Да, вы не ошиблись, это и в самом деле вы. Что же вам надо? Лошадь, как я вижу, у вас есть.

— Понимаете, — не слишком уверенно, но горячо начала Марина, — у вас работает Женя.

Человечек согласно кивнул, не перебивая.

— У нее заболел ребенок. У него аппендицит, и нужно срочно вызвать «Скорую помощь». У вас есть телефон?

Человечек снова кивнул, однако на лице его проступило явное недоумение.

— Да, понимаю, — сказал он. — Но зачем Денис послал вас сюда? В такую даль? Ведь телефон есть в деревне.

— А что, собственно, вас так удивляет? — В Марине наконец проснулась настоящая злость. Ей срочно нужна помощь! Сейчас ночь, зима, на несколько километров вокруг нет больше никого, эта помощь нужна не лично ей, а маленькому ребенку. Неужели неясно и нужно еще что-то выяснять? Однако, справившись с собой, она все-таки сказала, стараясь говорить по возможности вежливо: — Видите ли, я плохо езжу верхом и поэтому заблудилась. Если от вас можно позвонить, я бы хотела сделать это немедленно.

Она изо всех сил старалась говорить спокойно, без конца повторяя про себя, что, если ей не удастся сейчас убедить этого чертова гнома помочь ей, Димычу станет совсем плохо. Марина перед ним и так виновата. «О Господи, только бы все кончилось хорошо!» — взмолилась она про себя, а вслух снова повторила:

— Вы абсолютно правы, меня послали не сюда, а в деревню, но я…

— Но вы заблудились. — Подвижное, смуглое лицо гнома расцвело неожиданной улыбкой. Он принял решение. — Проходите. Соседи должны помогать друг другу. И простите, что я продержал вас там столько времени, — говорил он, пропуская Цыгана с Мариной вперед и запирая за ними калитку. — Поймите и вы меня: время сейчас позднее, а место здесь мало сказать глухое. Оставьте коня во дворе. Не беспокойтесь, он отсюда никуда не денется. Ему ведь это место знакомо, он здесь родился.

Они прошли длинным коридором, по обеим сторонам которого стояли лошади. Под потолком горела тусклая, пыльная лампочка. Точно такая же светила в комнате, где они оказались, и поэтому там было полутемно, почти ничего не видно. Но она увидела сразу широкий стол, стоявший на самой середине комнаты, а на нем телефон, факс и компьютер.

Эта комната, видимо, находилась в центре странного крестообразного здания, и с четырех сторон его окружали конюшни. В конюшнях стояли лошади, и именно от их мощного, горячего дыхания в комнате было относительно тепло.

— Звоните, пожалуйста. — Гном хозяйским жестом указал Марине на телефон. Может, он думал, она по факсу «Скорую» вызывать будет? И зачем ему факс? Но думать было некогда. — Набирайте сначала две восьмерки, — сказал гном, — а потом ноль три. Говорите, чтобы ехали сразу сюда, скажите: «Частная конюшня Бруно», они знают. У нас ведь тут, к несчастью, случаются травмы.

Марина так и сделала. Но на диспетчерском пункте ей сказали, что ждать придется часа два, если не три. Район большой, на него всего две машины. От этих слов Маринины глаза наполнились слезами. Кусая губы, чтобы не разреветься, она дрожащей рукой положила трубку и без сил опустилась на стоящий тут же длинный, обитый потершейся кожей диван. Непривычные к верховой езде ноги отчаянно ныли. «Идиотка! Кретинка! — ругала Марина себя. — Если Димыч умрет, ты виновата! Почему не сказала Денису, что не сумеешь найти в темноте дорогу, что отвратительно ездишь? На авось понадеялась?» Марине вдруг вспомнилось увиденное ею на кладбище детское надгробие. Оно было совсем недалеко от бабушкиной могилы. Марина заметила его, когда несколько лет назад ездила туда с мамой. На плите был цветной медальончик с фотографией розовощекого улыбающегося малыша. Под ним змеилась широкая надпись золотыми буквами: «Воскресенский Дима 1987–1992. Дорогому сыночку от безутешных родителей». Марина видела сейчас это надгробие так ясно, так отчетливо, различала на нем каждую мелочь, шероховатости камня, неглубокую выбоинку справа от медальона. На мгновение лицо на фотографии затуманилось, и вместо него с медальончика на Марину взглянули черные глаза Димыча. Марина вскрикнула и замотала головой. Нет-нет, этого не будет! Может даже, она и не так уж опоздала, «скорая помощь» приедет и все будет хорошо. Надо надеяться! Надо надеяться. С ней же, с Мариной, все в свое время кончилось хорошо. Стало быть, всегда надо надеяться.

— Выпейте, — гном протягивал Марине высокую хрустальную рюмку с чем-то темным. Она, не думая, сделала глоток. Горло обожгло, и Марина закашлялась.

— Что это? — спросила она, еле отдышавшись.

— Ром, — ответил хозяин и подмигнул. — Допивайте, вам нужно согреться.

— Нет, больше не могу, — Марина помотала головой.

Гном вдруг рассердился.

— Делайте, что вам говорят! — резко сказал он мальчишеским фальцетом, ухватил Марину за плечи, запрокинул ей голову и насильно влил в рот содержимое рюмки. — На вас все мокрое, вы упали?

— Нет, просто снег шел, — объяснила Марина. Ей казалось, что выпитое галопом понеслось по жилам, доходя до самых кончиков озябших пальцев.

— Сколько же вы там проблуждали? Снегопад, наверное, с полчаса, как кончился.

— А я не заметила. — Марина равнодушно пожала плечами. Гном внушал ей все меньший и меньший страх. А вначале она здорово испугалась.

Он выкатил на центр комнаты масляный калорифер, они развесили на нем Маринину куртку, шапку и свитер. Джинсы Марина снять отказалась, заявив, что они и на ней высохнут.

Время шло. Они ждали, а машины «скорой помощи» все не было. Хозяин вскипятил электрический чайник и разлил по жестяным кружкам ароматный травяной чай. Он подлил в кружку Марине немного рому. На этот раз Марина не стала сопротивляться и выпила все до капли. От лошадиных шагов деревянные пол и стены, казалось, все время вздрагивали. Изредка доносились храп или заливистое ржание.

Неожиданно из-под дивана, на котором сидела Марина, послышалось что-то вроде мяуканья. Марина проворно вскочила. Хозяин, рассмеявшись, извлек на свет большой деревянный ящик, в котором, свернувшись, будто два котенка, лежали ягнята: серый и черный.

— Ой, какие лапочки! — Марина всплеснула руками, на мгновение забыв обо всем на свете. — Можно потрогать?

— Трогайте, — разрешил гном.

— А на руки можно взять?

— Возьмите.

Марина прижала к себе хрупкое шерстистое тельце. Какой чудесный, худенький, угловатенький, не похож ни на щенка, ни на котенка! Глаза огромные! Янтарные. Одно слово, овечьи.

Однако ягненку на Марининых руках не понравилось, и он снова громко, требовательно заорал, то ли замяукал, то ли замекал. Хозяин извлек две бутылочки, нагрел молока на маленькой плитке, и они с Мариной вдвоем накормили ягнят из соски.

Когда успокоенные ягнята заснули в своем ящике и хозяин ногой задвинул его обратно под диван, Маринин взгляд упал на висевшие над столом часы. Десять вечера! С тех пор как она вызвала «скорую», прошло уже два часа! Страшно даже подумать, что сейчас творится в Крольчатнике! Проще было отвезти ребенка самим в Москву! И тут же сообразила, что в такой поздний час электрички не ходят.

Хозяин понимающе смотрел на Марину.

— Не переживайте так, — тепло сказал он. — У меня предчувствие, что все кончится хорошо. И главное, не вздумайте грызть себя. Вы сделали все, что могли. Уверяю вас, все непременно кончится хорошо! В особенности сегодня. Вы знаете, какая сегодня ночь?

«Ночь? О чем он говорит? Какая сегодня ночь? Ах да, он же итальянец, а итальянцы католики, и сегодня католическое Рождество. То самое, которое поехала встречать Алена», — с трудом сообразила Марина. И снова все в ней болезненно сжалось. Алена из-за этого уехала! Действительно, особенная ночь! Марина и не припомнит, когда Алена не ночевала дома. Господи, до чего все некстати! Просто как нарочно!

— Да, сегодня Рождество, — сказал хозяин. — Следовало бы по этому поводу еще выпить. — И он снова наполнил Маринину рюмку. — Вас как зовут? — неожиданно спросил он.

— Меня? — Она даже слегка удивилась. Сидели-сидели, и вдруг ни с того ни с сего… — Марина.

— А меня — Бруно, впрочем, вы, наверное, слышали.

— А по отчеству?

— Отчества не надо. Я как-никак итальянец, а это типично русский обычай. Впрочем, вы, Марина, наверное, тоже не русская? У вас такая смуглая кожа, почти как у меня. У вас в роду были итальянцы?

— Нет. — Несмотря на свое состояние, Марина не сдержала улыбки. — Я еврейка.

— Для еврейки у вас слишком темная кожа. Если не итальянцы, то, может быть… Испанцы? На худой конец, цыгане? Вы неплохо ездите верхом, это, наверное, цыганское.

— Да нет же, нет! Ни цыган, ни испанцев у нас в роду не было, сплошные евреи, а верхом я езжу отвратно.

— Наверное, вы просто не знаете, в наших родословных порой таятся такие секреты… Вы мне не поверите, если я скажу, что в моем роду были короли?

Марина недоверчиво посмотрела на него. Короли? Это что-то из детской сказки.

— Ну какие теперь могут быть короли? — фыркнула она.

— Кто говорит про теперь? И цыгане у меня в роду были, и у вас тоже, я точно знаю. Я просто чувствую в вас родственную душу. А хотите, Марина, я вам погадаю? По-настоящему, по-цыгански?

«Ишь как разошелся! — не на шутку встревожилась Марина. — Еще кинется на меня, что я делать буду? Ночью, одна, кругом одни лошади!» Однако, услыхав последнее предложение, Марина радостно закивала, надеясь, что это отвлечет ее чересчур любезного хозяина. А там, глядишь, и «скорая» приедет. Украдкой Марина снова взглянула на часы. Четверть одиннадцатого. Плохо дело. Выехала она из дому примерно в шесть…

Бруно между тем вытащил карты.

— Снимите, Марина. Так. Вы у нас дама треф. О, вокруг вас целых четыре короля, один другого лучше! Блондин, брюнет, шатен и… Этот, кажется, рыжий. Ну… скажем, каштановый. Боюсь, что вам предстоит нелегкий выбор. Впрочем, у вас также есть три соперницы. Видите, все три дамы как близко легли, значит, таят в себе угрозу. Будьте осторожны, Марина, а то уведут они от вас всех королей! Впрочем, дам только три, а королей четыре. Один-то уж наверняка останется! Интересно только который?

— Интересно, — кивнула Марина, поймав себя на том, что уже всерьез гадает, кто такой этот четвертый король и откуда он на ее голову свалился? Ведь не Бруно это, не дай Бог? Нет, быть не может!

В окне засверкали фары, послышалось урчание мотора.

— «Скорая»!

Марина от радости пружиной вскочила с дивана. И вдруг ее неожиданно кольнул суеверный страх. Она быстро обернулась на карты хозяина и скороговоркой спросила:

— Бруно, вы мне только скажите, у вас там нет туза пик? Туз пик, я точно знаю, это удар в сердце, то есть несчастье!

Бруно ласково улыбнулся.

— Нет, Марина, успокойтесь. — Он улыбался ей, как старой, доброй знакомой. — Не бойтесь, Марина, — повторил он. — Нет там никакого туза пик. Вокруг вас только хорошие карты. Счастливые карты.

Они вместе вышли из конюшни, и Бруно, не дожидаясь вопросов, подробно и ясно растолковал шоферу «скорой», как ему быстрее проехать к Крольчатнику. На прощанье он сильно и нежно стиснул Маринину руку и буквально обжег ее горящим взглядом своих угольно-черных глаз.

— Верьте мне, Марина, — повторил он. — Все будет хорошо. В такую ночь просто не может случиться никакое несчастье.

Машина тронулась, и тут Марина услышала, как гном кричит вдогонку.

— Пусть ваши не беспокоятся о лошади! — кричал ей вслед Бруно.

«Надо же, — с запоздалым раскаянием подумала Марина. — А я ведь даже и не вспомнила».

16

«Скорая» повезла Димыча не в районную больницу, а в Москву: врач сказал, что дело плохо. Женька с Денисом уехали с ними, никто Марину не ругал, всем было не до нее. Никто даже не спросил, где лошадь. Маша и Илья напоили ее чаем, потом Илья увел ее спать к себе. Но в эту ночь им обоим было не до секса. Марина как легла, так сразу и провалилась, спала беспокойно, вздрагивала, вскрикивала. Илья просыпался, успокаивал ее. Под утро Марина горько заплакала во сне, всхлипывая и по-детски пришлепывая губами. Слезы ручьем текли по лицу, падая на подушку. Когда подушка совсем промокла, Марина проснулась. Илья стоял у окна, лицом к восходящему солнцу, и, быстро шевеля губами, почти беззвучно молился. Марина вытерла слезы. Ей вспомнились вчерашние слова итальянского гнома: «Не бойтесь, Марина, все будет хорошо. Вокруг вас только хорошие карты». И еще про королей и про дам. Если бы он только знал, насколько это похоже на правду! Но все-таки кто же такой четвертый король?

Марина взглянула в стоящее возле кровати на тумбочке зеркало. Лицо опухшее, глаза красные, под глазами темные мешки, а кожа… Кожа у Марины и в самом деле очень смуглая. Надо же, никогда не замечала. Папа с мамой гораздо светлее. Маша с Ильей тоже смуглые, но с Мариной никакого сравнения. Неужели у нее в роду и вправду были цыгане? Или даже итальянцы? Господи, какая чепуха с утра лезет в голову!

Часам к двенадцати приехали Денис с Валерьяном, с ними Алена. Женя осталась в больнице, у Димыча был перитонит. Ему сделали операцию, но шансов, что он выкарабкается, было немного.

Марина в отчаянии смотрела на Дениса.

— Это я во всем виновата!

— Ну что ты, Марина! Это ведь не Москва, тут вечно проблемы со «скорой».

— Да нет, это я виновата! Ты ведь не знаешь ничего! Я же заблудилась! Звонила не из деревни.

— А откуда?

— От Бруно.

Хлопнула входная дверь: из конюшни возвратился Валерьян.

— Где Цыган? — с порога заорал он. — Куда мою лошадь дели?

— Тише ты, — оборвала его Алена. — Ишь развопился. Можно подумать, это главная печаль — куда его лошадь делась!

— Главная не главная, а вот куда она, — он кивком указал на Марину, — мою, ну хорошо, нашу лошадь дела? Что, по-вашему, если человек умирает, то и лошади заодно пропадать? Бросила небось где-нибудь в лесу, лошадница хренова. Чего молчишь, отвечай!

— Валька, на полтона ниже. — Алена сурово и вместе с тем бесконечно устало взглянула на Валерьяна, тот сразу сник. — Ну подумай сам, при чем тут Марина? Она что, кататься ездила? А Цыган, вероятно, у Бруно, да?

— Ах у Бруно! — Валерьян немедленно снова завелся. — Тогда пусть она сама за ним и идет! Я к этому козлу вонючему не пойду, хоть вы меня убейте! А Женька теперь, по всему видать, не скоро вернется.

— Валька, сбавь обороты, кому сказала! — с угрозой в голосе повторила Алена. — И оставь Марину в покое, она и так не в себе. Успокойся, я сама схожу за Цыганом.

— Ты? — Денис с Валерьяном недоверчиво уставились на нее.

— А что тут такого? Ну, выскажет он мне еще раз, что он обо мне и обо всех нас думает. А то я не знаю? Тоже мне, проповедник нашелся, отец духовный! «Человек обязан сознавать, что минуты любовного забвения есть минуты слабости, коих всю прочую жизнь должно стыдится!» Вот он и стыдится! Ишь святой нашелся! Забрался от людей подальше в медвежий угол грехи замаливать! А ну его! — Марина поняла, что услышала отголоски давнего спора. Выходит, у Бруно со здешними идейные, так сказать, разногласия. Забавно!

— Аленушка, Валька! — произнесла Марина примирительно. — Да я сама схожу! Как-нибудь не заблужусь, я запомнила дорогу.

— Да уж, ты сходишь! Хотел бы я посмотреть, как ты… — начал было Валерьян и вдруг замолчал. Он тяжело рухнул на стул и закрыл лицо руками. — Ребята, простите меня, — сдавленно произнес он. — Я сам не знаю, что говорю. Я просто не могу думать о том, что мы с вами тут, а Димыч сейчас, может быть… Нет, не могу! — Валерьян клацнул зубами. — Он же мне как собственный сын!

Он вдруг опустил руки и беспомощно обвел их всех глазами.

— Денис, скажи, он не умрет, нет? Скажи, он не умрет? Может, обойдется?

— Возьми себя в руки, мужик! — жестко проговорил Денис. — Марина, принеси ему воды. Ты лучше о Жене подумай, ей-то сейчас каково?

— Просто Женя — неимущий. Помните, как в Библии? — подала голос неожиданно возникшая в дверном проеме Вика. — И Толстой в «Войне и мире» то же говорит. Что есть люди, у которых ничего никогда нет и быть не может. У таких все всегда Господь отнимает. У нее был один ребенок — и умер. И другой теперь тоже умрет. Ей так на роду написано, и ничем тут не поможешь.

— Круто! — заметил Илья. — Это что же выходит, есть такие люди, которым лучше и не жить?

— Да, есть, — сказала Ольга. — Я, например.

— Кто о чем, а вшивый о бане! — Денис схватился за голову. — Ну можешь ты хоть на миг забыть про себя?

— Ну, могу. А зачем? От этого Димычу легче, что ли, станет?

— Слушай, Оль, иди в свою комнату и думай там о себе. И Вику с собой, пожалуйста, прихвати, нам всем от этого легче будет, — распорядилась Алена. — В этом доме еда какая-нибудь есть? А ну, кто сегодня дежурный?

— Женя, — еле слышно ответила ей Марина. Последовала тягостная пауза.

— Тем не менее нам нужно что-нибудь поесть, — голос Алены зазвучал устало, будто издалека, — потом отоспаться. И… кто-то должен заняться детьми, накормить их и тоже уложить спать. Кто там с ними сейчас?

— Маша, и там с ней парнишка, который с Джейн приехал, Володя, — отозвался Илья. — Неплохой парень вроде бы, ребятня к нему сразу прилипла. Ты не беспокойся, Алена, мы все сделаем как надо.

— Я сейчас что-нибудь приготовлю, — поддержала его Марина. — Пойди, Алена, приляг, я тебя позову.

— Пойдем, Аленький, я тебя уложу, — сказал Денис, бережно обнимая ее за плечи.

Все разошлись по своим делам и углам, Марина побрела на кухню. Спустя минут пять туда притащился Валерьян, потерянно постоял у стола, потом, не глядя, опустился на табуретку.

— Я все думаю, — сказал он с какой-то щенячьей беспомощностью, — что теперь будет? Понимаешь, у нас ведь никто никогда не умирал.

— Подожди плакать, — сказала ему Марина. — Еще никто не умер.

Почему-то сквозь туман боли и напряжения Марину не покидала наивная детская вера, что все обойдется. Может, из-за слов Бруно? «Марина, вокруг вас только хорошие карты».

Валерьян подошел к Марине, ткнулся ей в плечо, потерся об нее носом.

— Мышь, ты уверена? Ты в самом деле так думаешь, мышь?

В глазах его светилась наивная мольба.

— Ну конечно. — Марина с ласковой снисходительностью потрепала его по волосам.

17

Наступил канун Нового года. С утра Илья с Валерьяном сходили в лес и приволокли большую елку. Денис был в Москве, торчал с Женькой и Димычем в реанимации. Положение Димыча оставалось критическим, но, слава Богу, он был здесь, а не там: прошла уже целая неделя! Денис обещал к вечеру вернуться, и все его ждали, понимая, что без него праздник не в праздник.

Дети с Русланом носились по двору как ошалелые, ни у кого не было времени повести их гулять в лес. Младенцев уложили валетом в одну коляску, которую прислонили к забору, чтобы кто-нибудь из ребятни нечаянно не опрокинул. Аленин кот развалился на полу в кухне и старательно вылизывал теплый мохнатый живот.

— Эй, каких ты там еще гостей намываешь? — Валерьян, проходя мимо, легонько толкнул его ногой в бок. — Не будет нам сегодня гостей, Бароша. Свои-то и то не все соберутся.

Настроение, однако, несмотря ни на что, у обитателей Крольчатника было приподнятое. Валерьян сам привел накануне Цыгана и теперь начищал его перед конюшней до блеска, приговаривая:

— Ишь ведь как запылился, паразит! Известное дело, не дома! Дома-то с тебя все до одной пылинки сдувают, а в гостях кому ты нужен?

На крыльцо вышла Алена, без пальто, набросив на плечи цветастую шаль.

— Эй, малышня, бегите наряжать елку! — закричала она.

— Ура! — разом взревели все пятеро глоток. Даже Джейн, несмотря на свою кажущуюся взрослость, орала чуть ли не громче всех. И лишь одного голоса недоставало сейчас в этом хоре. Впрочем, Димыч не больно орал.

Минут через десять Марина заглянула в столовую. В центре круглого стола высилась огромная плетеная корзина с игрушками. Каких только игрушек тут не было! Целая куча ангелочков, позолоченных, посеребренных и просто фарфоровых; тряпичные и картонные паяцы, которым, судя по их выцветшим, когда-то пестрым одежкам, было Бог знает сколько лет; золоченые орехи, старинные причудливые хлопушки, а рядом — привычные нам всем серебристые гирлянды стеклянных бус, тонкие серебряные и золотые шары и великое множество свежекупленного дождика, которым под конец окутали всю-всю елку, с верхушки до крестовины на полу! На вершине укрепили золоченый шпиль, острием упиравшийся в потолок. Такой елки Марина никогда еще не видела, ни дома, ни даже в детском саду! Марине устраивали, конечно, елку, когда она была маленькая, но совсем другую. Скромненькую, складную елку, из бледно-зеленой пластмассы. Круглый год она храниласьна антресолях, и рядом с ней — ящик с игрушками, игрушек было вроде довольно много, и каждый год докупались новые, но такой елки она никогда не видела!

Марина обернулась. Оказывается, она не одна любовалась елкой! У дверей, привстав от восхищения на задние лапы, стояла совершенно обалделая крыса, горящим взором разглядывая это прислоненное к роялю зеленое сверкающее чудо. Крыса была в полном отпаде. «Надо же, зверь, а понимает!» — подивилась Марина и, кажется, впервые протянула палец и погладила крысу между ушами. Было очень странно, что такой маленький зверек принимает ласку, словно собака, доверчиво подставляя под Маринин палец серую остренькую мордочку. «А еще говорят, что крысы противные! — рассуждала Марина. — И хвост, говорят, у них гадкий, потому что голый. А ничего ведь подобного, очень даже милый хвост, такой весь бархатистенький!» Крыса поймала лапками подол Марининого платья и деловито вскарабкалась ей на плечо. «Царапается, однако», — заметила Марина уже без прежнего умиления, но прогонять ее не стала. Так, с крысой на плече, она и вернулась на кухню, там Ольга с Викой вдвоем разделывали индейку, а Маша, сосредоточенно отслеживая температуру, пекла какой-то особенный торт.

Стемнело, и под окном наконец заскрипел снег. Родные, легкие, такие любимые шаги!

— Дениска! — Все разом рванули в прихожую. — Ну, рассказывай, что там, как?

Денис вошел и молча разделся, никак не реагируя на устремленные на него нетерпеливые взгляды, на возгласы. Не спеша повесил пуховку на плечики, пригладил перед зеркалом свою растрепавшуюся на ветру шевелюру, сдул невидимую пылинку с лацкана пиджака и только тогда обернулся к ним, сделав вид, что только сейчас их заметил.

— Что это вы понабежали? — спросил он в своей обычной насмешливой манере, от которой они за эту неделю успели отвыкнуть.

— Да хватит тебе! — заорал ему в лицо Валерьян. — Говори наконец!

— Я тебя не понимаю. О чем ты? — Денис приподнял брови, якобы в полном недоумении.

— Да расскажи же наконец, как там Димыч? — Валерьян ухватил Дениса за пиджак и затряс его изо всех сил, угрожая вытрясти все потроха. — Душу он из меня вынет, актер недоделанный!

— Что? Димыч? — не меняя легкого игривого тона, будто это вовсе не его сейчас трясут, произнес Денис. — Ах Димыч! — И Денис обвел всех сияющими от счастья глазами. — В порядке Димыч! Его сегодня перевели из реанимации.

Ровно без десяти двенадцать все обитатели Крольчатника, не исключая и самых маленьких, которых принесли на руках, собрались за столом, ломившимся от всяческих яств. Кое-что было привезено уже давно из Москвы и заботливо припрятано специально к этому дню. В разношерстных бокалах: хрустальных, у кого пластмассовых, кому какой попался, — пенились вино и пепси-кола. Илья, кряхтя и ругаясь, настраивал неизвестно откуда извлеченный радиоприемник, ребятня галдела как сумасшедшая, требуя включить и не выключать гирлянды, Илья сделал так, что они должны зажигаться по очереди, одна за другой.

— Черт, еще десять минут! — громко прошептал Валерьян Алене, сидевшей чуть ли не через весь стол от него. — Я сбегаю все-таки, хорошо? Что-то мне тревожно.

— Давай, — кивнула Алена, — только быстро. Мы-то подождем, а вот Новый год ждать не будет.

Валерьян выскользнул из-за стола и, как показалось Марине, через мгновение снова явился на пороге.

— Чуваки! — оглушительно заорал он. — Там Зорька жеребится! Вы как хотите, а я пошел!

Новый год они встречали не за столом, как все нормальные люди, а в конюшне с жеребящейся Зорькой. И хотя кобыла — честь ей и хвала! — управилась за каких-то двадцать минут, Новый год ждать ее не стал.

«Вот ведь как оно бывает, — думала Марина, разглядывая мокрого, иссиня-черного, ужасно длинноногого жеребенка с еле заметной белой звездочкой во лбу. — Как нарочно подгадал, в самый Новый год». Марине вспомнился давнишний сон, и на мгновение ей показалось, что не Зорька, а она сама родила жеребенка. Она испуганно зажмурилась, потом открыла глаза и осторожно заглянула в денник. Нет, это Зорькин жеребенок, Зорькин, больше ничей. Она, спокойная и счастливая, вылизывает своего детеныша с ног до головы теплым шершавым языком.

— Кто, мальчик или девочка? — шепотом спросила Марина у безмерно гордого Валерьяна.

— Кобыла! — громко ответил он. — А назовем мы ее Зегзица.

— Господи, какой ужас! — ахнула Марина. — Бедненький жеребеночек! Ну и имечко! Сам придумал?

— Не сам, «Слово о полку Игореве» читать надо! А потом, правило есть такое: берется начальная буква клички матери, а где-нибудь в середине обязательно должна быть начальная буква клички отца. Мать у нее зовут Зорька, отца — Цыган. Тебе ясно, мышь? — Валерьян снисходительно скосил глаза на Марину: дескать, разве тебе разобраться! Потом неожиданно крепко прижал ее к себе и припал губами к ее губам. — А наш-то, Марина, тоже скоро родится! — жарко зашептал он ей в самое ухо. — Ты ведь его чувствуешь, наверно, Марина, скажи?

— Нет, — ответила Марина. — Ничегошеньки я не чувствую. Я даже не до конца еще верю. Одно хорошо, — весело добавила она, видя, как Валерьян сник от ее ответа.

— Что?

— Да то, что нашего ребенка не придется называть по этому глупому принципу.

— А что? — Валерьян фыркнул. — Назвали бы его как-нибудь Марвален или Марвалена. Не нравится?

— Да? Чтобы все думали, что это в честь Ленина и Маркса? — И они счастливо засмеялись и пошли, взявшись за руки, в дом, впереди всех, точно счастливые супруги, оставив новорожденного с его матерью на попечение Алены.

«Господи, как давно я тут не бывала! — думала Марина, раздеваясь в комнате Валерьяна. — Даже забыть уже успела! А вот книги, которые мне так хотелось прочесть. Подумать только, сколько дней я вообще ничегошеньки не читаю! Раньше бы я просто не поверила, что можно столько времени ничего не читать!

Просто здесь вечно что-нибудь случается, — пришло к ней объяснение секунду спустя. — Какой странный год выдался! Все, начиная с Аниного отъезда — будто происходит не со мной, а с кем-то другим. Я словно читаю какую-то книгу».

— Эй, ты так и будешь там стоять? — Валерьян сидел в трусах на краю кровати и насмешливо смотрел на нее. Потом он встал, обнял Марину, прижал к себе, торопливо стал сам ее раздевать.

— Подожди, глупый, порвешь, это же Магдино платье!

— А, ерунда, Алена зашьет, видно не будет! Боже, как я соскучился по тебе, как я жил без тебя столько времени, просто не понимаю…

Под утро Марина проснулась от странного, никогда раньше не испытанного ощущения: точно рыбка плеснула внизу живота. Показалось? Нет, вот снова.

— Валька, Валька! — затормошила она Валерьяна. Тот спросонья никак не мог понять, что ей нужно.

— Маринка, имей совесть, дай человеку поспать! Взбесилась, что ли, мышь?

— Валька, да проснись же, глупый! Проснись наконец! Понимаешь, оно шевелится! Шевелится, слышишь?

Наконец Валька проснулся, сонно притянул к себе и поцеловал, положил руку на указанное место и, разумеется, ничего не почувствовал.

Марина лежала рядом с ним, чувствуя себя бесконечно счастливой. «Какая я была глупая! — думала она. — Ах, какая я была глупая! Ведь это же и есть самая настоящая жизнь!»

Часть четвертая

1

Марина сидела на кухне и перебирала гречневую крупу. Ей помогали Джейн и Володя.

— Послушай, Володя, — начала Марина, привстав, чтобы ссыпать в банку очередную порцию перебранной крупы. — Не удовлетворишь ли ты мое неуемное любопытство?

— Ради тебя что угодно, Мариночка!

Володе оказалось не четырнадцать лет, а пятнадцать, но он старался держаться как взрослый. Худенький, темноглазый и темноволосый, он не был акселератом, про которого не скажешь, пятнадцать ему или двадцать. Его высокий и, вероятно, в будущем очень чистый лоб был покрыт бесчисленными прыщами, голос то и дело срывался на фальцет. Да и весь он был нескладный, точно составленный из отдельных кусочков: руки слишком длинны, ноги слишком коротки, к тому же еще и чуть кривоваты. Словом, красотой Володя не блистал. Разве что глаза у него были хороши: темные, глубокие, они, казалось, принадлежали не ему, а мудрому, проницательному философу, который был на много лет старше самого Володи.

Едва появившись в Крольчатнике, Володя немедленно оказался в гуще событий, спешил всем на помощь. Он не гнушался ничем: выносил мусор, пеленал младенцев… Дети ходили за ним по пятам, не сводя с него восхищенных глаз, к другому бы взрослые обитатели Крольчатника непременно ревновали. Но Володя и старших умудрился подкупить: Марине он помогал на кухне, перед Аленой часами простаивал с протянутыми руками, покуда она наматывала и сматывала с них свежеспряденную шерсть, Илью забрасывал вопросами об иудаизме, у Дениса без конца выпытывал всякие акушерские подробности, с Валерьяном возился на конюшне.

— Так о чем ты хотела спросить у меня, Марина?

— Хотела узнать, как это так получилось, что вы с Джейн оказались у нас в тот же вечер? У Дениса ведь в тот день было дежурство? И потом… Джейн понятно, у нее тут мама. А ты… Одним словом, под каким предлогом и за каким фигом ты здесь пасешься?

— У-у-у, сразу столько вопросов! Отвечу я для начала на первый, ладно?

— В порядке очередности, так сказать, — Марина, понимающе улыбаясь, кивнула. У него все выходило так забавно: гримасы, интонации, стиль… Временами он казался пародией на Дениса, и хотелось узнать, какой он на самом деле, что за черти скрываются в этом тихом омуте? «Он же еще совсем ребенок! — одернула Марина себя. Подумаешь! — моментально вскинулась встречная мысль. — Всего на пару лет младше!»

— Приехали, значит, Денис с этой дурищей, — Володя шутливо пихнул девочку пальцем в бок, отчего Джейн зарделась и как-то неестественно хихикнула, — часов в девять утра. Мы с мамой Нелей еще спали. Ну, мама Неля обрадовалась, конечно, сразу кудахтать стала: «Ах, моя деточка, ах, как ты похудела, ах, ноготки нестриженые, ах, нет ли у тебя температурки, да уж не больна ли ты, бедная моя, ах, ну конечно же, ты совсем-совсем больная, сейчас я тебя в постельку уложу и пойду поскорее звонить Софье Марковне!» — это врачиха наша детская, участковая. Идиотка ужасная, между прочим. Еще и слепая к тому же! Я столько раз градусник прямо при ней набивал, а она ничего, пишет не глядя справку об ОРЗ, а мне того и надо, страсть как не люблю в школу ходить.

— Ты, наверное, двоечник… — Марина едва сдерживала смех, так он смешно рассказывал!

— Ну что ты, как можно? Круглый отличник.

— Рассказывай! — недоверчиво фыркнула Марина.

— Зря не веришь, — обиделся Володя. — Я серьезно. У Джейн спроси, она мой дневник сколько раз видела. А в школу ходить все равно не люблю, чего там делать? Учиться надо дома, с комфортом, за своим письменным столом, в мягком кресле, и чтобы через каждый час в дверь стучались: «Деточка, тебе чаю или какао? Яблочка скушаешь или печеньица? Ты не голодный?» Я на таком режиме за один месяц могу школу закончить!

— Что ж ты до сих пор не закончил? — поддела его Марина. Володя прищурился и усмехнулся.

— А как ты думаешь, в каком я сейчас классе?

— Ну… в девятом, наверное? — неуверенно предположила Марина.

— Держи карман! В одиннадцатом, так же, как ты! Да я бы школу два года назад закончил, если бы можно было вообще не ходить. Но им не объяснишь! Волнуются, маме Неле звонят, она за валидол сразу хватается: «Ах, я за тобой плохо смотрю, я тебя недостаточно хорошо воспитываю!» Или, знаешь, совсем уже патетически: «Да, Владимир, мне так и не удалось заменить тебе мать!»

— А ты тогда что? — поинтересовалась Марина. Ей начинало казаться, что она в подобном доме не выдержала бы и двух часов.

— Ну как что? Я обнимаю ее, целую, плачу и клянусь, что больше не буду. А как иначе? Она неплохая баба, иной раз ее жалко до ужаса! Всю жизнь ее бросают, никто с нею жить не хочет, никому она, в сущности, не нужна. Отец ведь с ней почему не развелся? Он дома почти что и не бывал годами. Инструктором работал, группы водил по Памиру и Тянь-Шаню. — Володя замолчал и шумно перевел дыхание.

— Володя, а мама у тебя есть? — осторожно поинтересовалась Марина.

— Мама? А как же, конечно, есть. У всякого человека есть мама. Вот только я не помню, когда ее видел. Подожди, дай сообразить… Ну да, лет десять назад. Я ее понимаю: такого мужа, как мой батя, только мама Неля могла столько лет терпеть. А моя мама — нормальная женщина, поэтому она сначала сама с ним по горам лазила, потом я родился, она со мной засела, сидела-сидела, потом говорит: «Да на кой мне это надо!» Взяла и оформилась на учебу в Австралию. Приехал батя в отпуск, а ему подарочек: забирай к себе дите, сам родил, сам и нянчись, а мне нынче учиться надо.

— И с тех пор она не приезжала?

— Конечно, приезжала! Аж три раза! Когда мне два года исполнилось, когда три с половиной и когда четыре. Я только в последний раз ее запомнил, впрочем, тоже, надо сказать, довольно смутно. Но, судя по фотографиям, ничего себе дамочка, эффектная такая. Пахло от нее клево.

— Но почему же она перестала приезжать, она замуж там вышла?

— Она нет, отец мой вроде как женился. Для нее это таким ударом оказалось, что ты! Она думала, что у них крепкая семья: она в Австралии, он на Памире, дите в Харькове — я у бабки тогда в Харькове жил. А бабка умерла, куда меня девать? Ну, отец тогда сразу женился. А что ему делать было? У него ведь времени не было. Месяц отпуска, всего ничего. Свадьбу за свой счет гуляли.

— А ты откуда про все это знаешь?

— Мне рассказывали. Я у мамы Нели главный дружок. Этакий священник-исповедник, особая ценность коего в том, что он мал и ничего не понимает. Я в детстве такой слушатель был! Я в четыре года почти не говорил, бабка у меня была глухонемая.

— Зато теперь еще как научился.

— А то! С тех пор десять лет прошло, небось хватило времени всему выучиться, и тому, и этому, и еще кое-чему.

Володя как-то странно посмотрел на Марину, и она поспешно сменила тему, точнее сказать, вернулась к первоначальной:

— Володя, а ты так и не рассказал мне, почему вы сразу уехали?

— Неужели? А мне показалось, я все изобразил в красках и в лицах! Ну хорошо, слушай комментарий для тупоумных. Как только Джейн услыхала про Софью Марковну и осознала, что ей грозит строгий постельный режим сроком минимум на две недели, к нашей Джейн мигом возвратилась память, и принялась она орать благим матом, что она уже передумала и хочет обратно к маме.

— С Джейн мне примерно ясно. А ты как здесь оказался?

— О, это другой вопрос. Я в это время сидел у себя и, как подобает приличному мальчику, делал вид, что учу уроки. Слышу, Джейн вопит. Прислушался — ушам не верю: вроде бы она к маме просится. Я лично всегда считал, что Ольга — такая редкая мамаша, что от нее даже к маме Неле сбежать можно. Да что тебе объяснять, сама знаешь.

— И не объясняй. — Марине совсем не понравились его последние слова. Ольга, какая ни на есть, а своя, а Володю еще узнать предстоит! — Рассказывай дальше. Ну, ты удивился.

— Еще бы! Джейн, конечно, дурища, но странно мне стало, что ей хотелось к Ольге! Стал я в ее рев внимательно вслушиваться и понял, что Ольга вписалась в клевую тусовку, ну и, стало быть, я не я буду, ежели не сяду ей на хвост. И поднял я тогда рев не хуже нашей Джейн. Когда надо, я и это умею.

— Да ты просто уникум. Все умеешь. И что ты орал?

— У-у-у, никогда не догадаешься! Я орал, что жить не могу без Джейн, что я без нее весь извелся, что я с ума без нее сойду, дня не проживу.

Марина посмотрела на Джейн. Девочка смотрела в окно, плотно сжав губы, под ресницами закипали злые слезы, но Джейн решительно закусила губу, тряхнула головой и не заплакала. Бог весть, чего ей это стоило. Марине было ее безумно жалко. Бедная Джейн наверняка приняла тогда эти вопли за чистую монету.

— Ну, мама Неля, конечно, в слезы, — продолжал Володя. — «Владимир, после всего, что я для тебя сделала, ты смеешь говорить, что привязан к этой сопливой девчонке больше, чем ко мне!» Клянусь, можно было подумать, что я женат на ней и решил развестись! «Нинель Сергеевна», — говорю…

— Подожди, разве ты ее не мамой зовешь?

— Как же, конечно, мамой. Когда ведет себя хорошо. А когда выдрючивается, я сразу: «Нинель Сергеевна!» Она сразу: «Володечка, чего тебе хочется?»

— А ты?

— Ясное дело, говорю, чего хочется. Хочется мне, говорю, поехать с Джейн, потому как соскучился и хочу посмотреть, как она там живет. Тем более, говорю, что там загород и здоровый образ жизни, а не то что у вас в Москве. Ведь я недавно ужасно болел! Мне приходилось по три раза на дню на градуснике сорок набивать, аж умаялся! Да неужто она не помнит? Я-то, говорю, ожидал от высокоуважаемой Нинель Сергеевны более внимательного отношения к моему здоровью. Ну, после второй «Нинель Сергеевны» она сразу шелковая сделалась.

— Погоди, она сдалась, это я понимаю. А Денис как же? Вообще объясни мне, как получилось, что Денис круто изменил свои планы, не пошел даже на работу? На него это совсем не похоже!

— А что Денис? — Казалось, Володя вполне искренне удивился. — С Денисом мы и не разговаривали даже! Как мама Неля угомонилась, так я сразу манатки в рюкзак, рюкзак в зубы и в коридор. Прямиком к входной двери. Поехали, говорю. Денис только глянул молча, свистнул сквозь зубы, чемодан Дженькин подхватил, и мы вышли. Правда, на улице он сказал: «Погодь, братва, позвонить надо!» Что он там говорил в автомат, с кем разговаривал, понятия не имею, я не подслушивал. Ну а когда мы сюда приехали, тут сразу кутерьма началась с Димычем, не до выяснений было.

— А по дороге?

— Что по дороге?

— Ну, по дороге он тебе никаких вопросов не задавал? Кто ты, что ты, зачем к нам едешь, надолго ли? Дорога сюда длинная!

— Какие вопросы? Как вошли в вагон, Денис сразу сел в уголок, к стенке привалился и такого задал храпака, что люди в этот вагон не садились, думали, моторный. Мы чуть станцию не проехали, хорошо Джейн его толкнуть догадалась. У нее, между прочим, сообразилка иной раз здорово работает. Верно, Джейн? — И он подмигнул Джейн и ткнул ее пальцем в бок, а Джейн опять покраснела и захихикала.

— Ну, хорошо, — устало сказала Марина. — Но зачем тебе это надо было? Ты не Джейн, из своей мамы Нели веревки вьешь, живешь в Москве, в центре, все удобства, даже врачиха участковая и та слепая попалась! Я, например, никогда в жизни не видела, чтобы одному человеку так везло. Так чего тебе там не жилось-то?

— О! — Володя прищелкнул языком, слегка прищурился, откинулся на спинку стула и оглядел Марину с ног до головы таким взглядом, что ей сделалось не по себе. Несмотря на прыщи, Володино лицо неожиданно показалось ей сейчас вовсе не детским, и не взрослым даже, а… старческим, что ли? Это было лицо Мефистофеля, на худой конец, сатира. Марина на секунду зажмурилась, а когда снова открыла глаза, на Володином лице сияла простодушная детская улыбка.

— Марина! — сказал он. — Ты прости, но я не отвечу тебе на последний вопрос, хорошо?

Ужасно мило прозвучало это «хорошо?», так по-детски наивно, точно его произнес не Володя, а малыш.

— Я, может быть, потом тебе все расскажу, когда мы познакомимся поближе.

«Ужас какой! — ахнула про себя Марина. У нее наконец составилось о Володе четкое мнение. — И с этим чудовищем мы теперь будем жить! Не было печали!» Марина резко встала и, высыпав последнюю порцию крупы, поставила банку на полку.

— На сегодня, — произнесла она как можно спокойнее и доброжелательнее, — хватит. Выматывайтесь из кухни, я сама справлюсь.

Поздним вечером, после того как потух камин, Марина с Аленой и Ильей отправились к Денису посидеть и поболтать. И Марина не сдержалась.

— Я не могу с ним жить! Этот парень законченный подонок, как вы сами не видите! Он влез к вам в доверие черт его знает с какой целью, видели бы вы его глаза, когда он мне все это рассказывал, для него нет ничего святого!

— Марина, постой, не слишком ли ты торопишься? — В глазах Дениса привычно заплясали смешинки.

— В смысле?

— Вроде жить тебя с ним никто не заставляет.

— Ну, знаешь! — От возмущения Марина задохнулась. — А как еще прикажешь называть совместное пребывание под одной крышей?

— О-хо-хо-хо… — Денис растянулся на кровати и подпихнул под затылок подушку. Глаза его жестко, с укоризной уставились на Марину. — Ты его совсем не знаешь. Эко дело — разик поговорила! Может, у него сегодня просто такое настроение?

— Ну ответь тогда, что он здесь делает? Он что, беременная девушка, или ты поверил, что он не может обойтись без Джейн?

— Да уж скорее без Ольги! — Денис невесело усмехнулся.

— Ольгу-то он как раз и ругал!

— А ты что хотела, чтобы он ее хвалил? Она знает его небось как облупленного! Так не самое ли лучшее прикинуться, что они попросту в ссоре и поэтому она наговаривает на него со зла?

— Марин, ты не понимаешь, — вступил в разговор Илья. — Здесь у нас отнюдь не клуб возвышенных и чистых душ.

— Скорее убежище для изгоев! — фыркнул Денис, и оба они засмеялись.

— Он — кукушонок, — тихо и как всегда словно бы про себя проговорила Алена. — Ты, наверное, не понимаешь, Марина, он кукушонок. Никто его никогда не любил бескорыстно, нигде он не жил просто так, никому никогда он по-настоящему не был нужен, вот он и привык везде выгрызать себе место под солнцем.

— И, надо думать, зубы у него острые, — задумчиво проговорил Илья.

— Да послушайте, мы не можем так рисковать! У нас же дети! — Марина пришла в отчаяние от этой их тупости. Козлы! Они не понимают, с кем имеют дело!

— Он тоже ребенок, Марина, — мягко сказал Денис, ласково беря Марину за руку и с нежностью перебирая ее пальцы. — Как и ты, как и все мы тут. И мы должны друг другу помогать, по мере возможности.

— По мере возможности, — эхом отозвался Илья. И тут же, оживившись, добавил: — Да, но злодеев у нас тут еще не было. Интересно! А правда, ребята, что нам с ним делать?

— Гнать в три шеи! — сквозь зубы процедила Марина, сердито отталкивая Денисову руку. — Придурки чертовы! Юродивые!

— Такие вещи должны лечиться любовью и хорошей жизнью, — будто и не слыша ее, проговорила Алена.

— Вот вы и любите его, а я не могу!

— Да-а, насильно мил не будешь! — сочувственно проговорил Денис, неожиданно крепко стискивая Маринины плечи и плотно прижимая ее к себе. — А ну, Илюха, помогай мне! Сейчас мы ей покажем, как надо любить!

— Всех! — уточнил Илья, включаясь в игру и хватая Марину за ноги. — Щекотки боишься?

— Ай! Боюсь! Не надо! — завизжала Марина.

— Тс-с-с! — строго сказал Денис, прикладывая палец к губам. Марина испуганно стихла. — Детей перебудишь! А ты, Илья, щекочи ее, не отвлекайся!

Постепенно на кровати образовалась куча мала. Потом еще откуда-то сверху на них кошкой прыгнула Алена, и так они катались, щекотались, ласкались, еле слышно повизгивая, стараясь, по возможности, не шуметь, чтобы никого не разбудить. Им было хорошо друг с другом, и в конце концов Марина и вправду поверила, что она мнительная дурочка и ребятам, конечно же, виднее. Наверняка у них и в самом деле есть способ справиться с этим ужасным Володькой!

2

Утром Марина проснулась в полной растерянности: какой здесь, в широкой Денисовой постели, у них вчера был сексодром! Кто-то стучал в дверь. Машинально взглянула на Денисовы часы со светящимся циферблатом, они лежали на стуле перед кроватью. На часах было пять. «Что за черт? — подумала она. — Кто это будит меня так рано?»

— Малыш, ты одна? — спросили из-за двери. — Малыш, можно, я зайду?

— Конечно, зачем спрашиваешь?

Только Денису могло прийти в голову стучаться в собственную комнату!

— Что случилось, почему ты не спишь? — сонно прошептала она, с любовью глядя в его прекрасные глаза, в которых не было и тени сна. «С кем он был?»

— Ничего не случилось, а бужу я тебя, потому что мы с тобой сейчас едем в Москву.

— В Москву?! Сейчас?!

— Ну, не сию секунду. У тебя есть… — Денис искоса поглядел на часы, — еще ровно сорок пять минут. Вставай, малыш, на самом деле это совсем немного.

— Но почему?

— Потому что послезавтра у тебя кончаются каникулы, тебе надо в школу, по крайней мере, для того, чтобы официально освободиться от обязанности ходить туда каждый день. А еще потому, что через десять дней твоя свадьба. И уж поверь мне, с этим тебе тоже предстоит немало мороки. Кольца покупать и всякое такое. Так что скорей вставай и начинай собираться.

Денис легонько щелкнул Марину по носу, и Марина окончательно проснулась. Она села на постели, запустила пальцы в волосы и приподняла над затылком свою тяжелую гриву.

— Денис, а что ты мне вчера ничего про это не сказал? Ты сейчас только вспомнил?

— Нет, малыш, я не только знал, я об этом всю неделю думал. Как нам всем будет тебя не хватать и вообще… А не говорил, потому что не хотелось тебя огорчать. Ты последнее время ходила такая счастливая, обо всем на свете забыла. И тут вдруг я с этой окаянной прозой жизни! Я все никак не мог сказать и…

— Дотянул до последнего, — с улыбкой докончила Марина. — Ты знаешь, а я не так уж и огорчена, — сказала она, чтобы подразнить его. — Я соскучилась по маме и даже по отцу, потом, начинается третья четверть, значит, скоро должна приехать Аня. Может, она уже приехала, — мечтательно протянула Марина.

— Кто это Аня? — спросил Денис.

— Моя лучшая подруга. — Марина встала и принялась лихорадочно одеваться.

— Не спеши так, мы не опаздываем, — растерянно глядя на нее, произнес Денис. — Неужели тебе так хочется поскорее отсюда уехать?

— Хочется, — Маринина всклокоченная голова вынырнула из балахона. — Это ненадолго, правда? — Марина вдруг испуганно взглянула на Дениса: может, она его не так поняла?

— Фу ты, а я было испугался, — Денис облегченно вздохнул. — Решил, что ты нас бросить надумала.

— Что ты, Денис, как тебе такое в голову пришло? — ужаснулась Марина. В порыве раскаяния она бросилась ему на шею и быстро, по-птичьи, поцеловала в губы, будто клюнула, типичный для Крольчатника поцелуй на бегу. Раньше Марина себе такого не позволяла, но в последние дни в ней появилась и довольно быстро крепла уверенность в себе и в других, уверенность, которой ей так раньше недоставало.

3

Она ни с кем не попрощалась! В Москве, на вокзале, Марина вспомнила об этом и заревела белугой.

— Малыш, родной мой, не плачь! — успокаивал ее Денис на глазах у всего честного народа. — Они понимают, что ты не нарочно, у всех есть твой телефон, у кого нет, я дам, мы же не бросаем тебя, звонить будем и вообще… Я тебе записал свой рабочий и дни моего дежурства, — Денис сунул ей в руку маленькую, вчетверо сложенную бумажку. — Глядишь, и встретимся. Милая моя, девочка моя, успокойся, пойми, мы теперь без тебя никуда! Не плачь, возьми себя в руки, ты же будущая Крольчиха!

— Кто? — Марина вытерла слезы. — Вот дождетесь, рожу вам и вправду не ребенка, а какого-нибудь кролика, — пригрозила она.

— Делов-то! Думаешь, мы твоего кролика не будем любить?

— Да, вы будете! Вы всех будете любить, вам только дай волю! Володечку любите как-нибудь… поосторожнее, что ли.

Денис довел ее до подъезда за ручку. В подъезд не зашел и даже не поцеловал: вдруг кто из родителей в окно смотрит?

— Ну, счастливенько! Не скучай, ходи в школу, веди себя хорошо и будь умницей! Большего от тебя не требуется. Сергей тебе на днях позвонит, обсудите с ним свадьбу. И мы будем звякать, не бросим, не беспокойся.

— Я не беспокоюсь, — чуть слышно прошептала Марина, — всем привет!

— Ага. — Денис легонько притронулся к рукаву Марининого пальто, повернулся и побежал. При входе в арку он оглянулся и послал Марине воздушный поцелуй. Она, конечно, ответила, но он уже скрылся в темном провале арки.

Марина почувствовала, как рвется у нее в груди сердце. Ей не просто хотелось немедленно бежать за ним, она не могла не бежать, непонятно было, почему она стоит как истукан! Но бежать было нельзя. Марина изо всех сил вцепилась в дверную ручку. И тут из окна до Марины донесся знакомый, родной, самый близкий на свете голос:

— Маринка, доченька! Приехала наконец? Что ты там стоишь, поднимайся скорее!

Марина через силу улыбнулась, кивнула маме, вошла в подъезд и пошла по лестнице вверх, все убыстряя и убыстряя шаги, гадая про себя, почему мамин голос раздался именно в этот момент, а не, скажем, минутой раньше. Интересно, видела она Дениса? Мама у Марины чуткая, болезненно деликатная, очень было похоже на нее дождаться, пока Денис уйдет, и только после прикрикнуть.

4

Дома ничего не изменилось. То же большое зеркало в прихожей, та же люстра под потолком («пластмасса под стекло, которое под хрусталь», как говорит о ней мама), тот же Фунтик, с лаем выбежавший из комнаты.

Вот только… Марина прислушалась. Нет, ей не показалось. Компьютер молчал!

— Папа дома? — спросила она осторожно. Мало ли что у них за это время произошло!

— Дома, дома, — послышался из кухни полузабытый, очень странно звучащий голос, и в коридоре появился папа собственной персоной, в новом тренировочном костюме, гладко выбритый, с дорогой сигаретой в зубах. Папа — вот чудеса! — подошел к маме и положил ей на плечо руку. На мамином лице появилась незнакомая Марине блаженная улыбка.

Мама тоже изменилась. Что с ней? Марина склонила голову на плечо и с легким испугом оглядела маму с ног до головы. Ну так и есть! Точно!

— Мам, как же ты могла? — сдавленным голосом спросила Марина.

— Что? Ах, косу отрезать? Но, доченька, это была такая тяжесть, просто терпеть невозможно! Я уже не в том возрасте, чтобы таскать ее на голове! Но не расстраивайся: я не выбросила ее, она в твоем шкафу, на верхней полке.

«Ничего себе, — ужаснулась Марина. — Хоть бы не забыть, а то наткнешься неожиданно, со сна, сунешься за чем-нибудь в шкаф, а там… на верхней полке холодные, мертвые волосы, словно с трупа срезали, легкие, скользкие, липнут к рукам. Бр-р!» — Она содрогнулась.

— А по-моему, Люське так идет, — проговорил папа с совершенно неожиданной в его голосе легкой, игривой интонацией. И что было совсем невероятно, любовно потрепал маму по коротко стриженному затылку.

На маме был новый халат. Синий, шелковый, с золотыми драконами. «А ей в самом деле так хорошо, — с удивлением подумала Марина. — С этой прической мама теперь просто как девочка! Ежели Магда в свои семьдесят умудряется оставаться ослепительной красоткой, то уж моей маме, которая в сравнении с ней еще девчонка в свои какие-то там тридцать восемь, и сам Бог велел!»

А как смотрел на нее папа! Марине и в голову не приходило, что взрослые люди могут так друг на друга смотреть. Им-то, казалось бы, зачем? «Понимаю, любовниками были бы, тогда ладно, но эти вроде бы законные супруги? Взбесились они тут, что ли? — подумала Марина в легком трансе. — Как он ее сейчас назвал? Люська? Определенно свихнулся! А смотрит как! И она… Господи, как же я теперь с ними жить буду?»

Все трое молчали, видно, им попросту нечего было сказать друг другу! Возникла неловкость. «Черт подери, — сообразила наконец Марина, — я им теперь, чего доброго, мешаю! А мне тут еще целый месяц жить!

Ну ничего, ничего, — неуверенно успокаивала себя Марина, — уж как-нибудь, все-таки родные мама и папа, авось за дверь не выкинут… Я, в конце концов, тоже здесь прописана!»

— Ну, здравствуйте, мама-папа! — вымолвила наконец Марина, не в силах дольше терпеть эту паузу, во время которой эти психи безотрывно пялились друг на друга. — Как вы тут без меня живете?

Но она знала ответ на этот вопрос.

Распаковав вещи и с наслаждением выкупавшись в своей родной ванне, Марина решила, что все не так плохо, влюбленные предки ей ни капельки не мешают, может, даже наоборот: избыток внимания Марину лишь злил.

Вымывшись, Марина с четверть часа разглядывала себя в огромном, во всю стену, зеркале. Да, живот у нее появился, или, вернее сказать, животик, но про любимые джинсы придется забыть — даже в нелюбимые она с трудом влезет. Пожалуй, придется скоро переходить на брюки от тренировочного костюма, и резинку в них наверняка придется ослабить. А если свитер сверху посвободней надеть, так вообще никому ничего в голову не придет!

И вполне довольная собой Марина в своем стареньком розовеньком халатике, разрисованном светло-зелеными кубиками, похожими на крохотные дома, в каждом из которых тебя кто-нибудь ждет, прошествовала к себе в комнату.

Марина с разбега кинулась на тахту, легла на спину и на радостях закрутила ногами «велосипед» — она дома, дома, дома! Что ни говори, как это здорово — ощутить себя снова маленьким ребенком.

— Мариночка! Завтракать иди, детка! Блинки будешь?

— А то! — Марина легко спрыгнула с тахты и понеслась в кухню. Фунтик с лаем кинулся за ней. Папа с порога маминой комнаты проводил их тяжелым взглядом.

— Надо же, замужняя женщина, а скачет, как коза! Все твоему мужу расскажу! — Мама шутливо погрозила Марине пальцем. — Кто он у тебя, кстати, такой?

«А черт его знает!» — едва не ответила Марина, но вовремя прикусила язык и дипломатично произнесла:

— Ну как тебе сказать, мам? Человек.

— Да уж наверное, не кошка и не собака! — Мама рассмеялась.

Мама взяла сковородку прихваткой и перекинула Марине блины на тарелку.

— С вареньем тебе или с медом? — спросила ласково.

— Со всем! — Марина подошла к маме, обняла ее и поцеловала. — Мамочка ты моя! — зашептала она ей в самое ухо. — Как же я тебя люблю! Как же я по тебе соскучилась!

— И я по тебе, — мама нежно прижала к пышной высокой груди Маринину голову. — А новостей сколько накопилось, сколько надо тебе рассказать! Ты знаешь, Аня приехала!

— Приехала! — ахнула Марина. — И ты мне до сих пор ничего не сказала? Ой, раз так, побежала звонить, мамочка, ты уж прости, но я не смогу есть, пока ей не позвоню! Шутка сказать — полгода не виделись! Мамочка, прости меня, пожалуйста, я только позвоню, скажу ей, что тоже приехала, — и сразу назад, ничего еще и остыть не успеет. А остынет, тоже не беда, твои блины я и холодными съем! — И Марина стремглав ринулась к телефону.

Аня взяла трубку сама, но голос ее показался Марине таким далеким, точно она говорила из Америки. Впрочем, Аня ей как будто обрадовалась.

— Марин, ты где пропадаешь? Я уже целую неделю дома! Звоню-звоню, а тебя все нету! Мама твоя говорит — вышла. Но нельзя же постоянно выходить, надо и приходить когда-нибудь! И в школе говорят, что ты последние три недели перед каникулами пропустила. Что с тобой было — болела?

— Да. Нет. Слушай, нам надо встретиться, это не по телефону.

— Почему не по телефону? Слушай, и голос у тебя какой-то странный. Ты почему на письмо мое не ответила? Случилось что-нибудь?

— Еще как случилось! — завопила в трубку Марина, лихорадочно соображая, что бы ей такое сказать. «А, ладно, скажу как есть!» — решила она наконец и радостно проорала: — Понимаешь, Аня, я замуж выхожу! И еще у меня ребенок будет! Представляешь?

Марина постаралась прокричать обе эти новости по возможности легко и беззаботно, стараясь не зацикливаться на том, что каждая из них способна вызвать у Ани шок.

Аня ошалело замолчала.

— Эй, — сказала она спустя минуту совсем другим тоном, — эй, Марин, ты что, все это всерьез?

— Серьезней не бывает! А что тут такого? Ничего особенного! Ты знаешь, я очень счастлива!

— Хм! — сказала Аня. — Да, голос у тебя в самом деле странный. Знаешь что, приходи сегодня ко мне. Будем разбираться.

— Да хоть сейчас! — все тем же бездумно-эйфорическим тоном прогромыхала Марина в трубку. — Вечером, часиков в пять, хорошо? Шутка ли, сто лет я тебя не видела! Как оно там, в Америке, было?

— В Америке? — медленно, раздумчиво переспросила Аня. — Знаешь что? Это, пожалуй, тоже не по телефону.

5

— Ну рассказывай скорей, мамусь, что у вас без меня стряслось? С чего вы с отцом оба как шальные бродите? — еле выговорила Марина с полным ртом, возвратившись наконец к блинам. — Его, может, с работы выгнали?

— Нет, что ты! — Мама неожиданно засмеялась, хотя, логически рассуждая, Маринино предположение должно было бы ее ужаснуть. — Совсем в другом дело.

Мама уселась напротив Марины на табурет и внимательно поглядела ей в глаза.

— Видишь ли, Марина, ты девочка уже взрослая, — нерешительно начала мама, замолчала, секунду помедлила и наконец выпалила: — Одним словом, мы решили завести еще одного ребенка.

Ребенка? Еще полгода назад Марина встретила бы эту новость с восторгом, но тогда она сама еще была ребенком, и весть о братике или сестричке, живой кукле, которую можно будет нянчить, играя потихонечку в маму, обрадовала бы ее.

Но сейчас все изменилось. «Ну вот, — тоскливо думала Марина, — ну вот, стоило мне уехать, как они… обо мне забыли. Теперь я им не нужна, они скоро родят другую. Подумать! Другая девочка будет жить в моей комнате, спать в моей постели, играть в мои игрушки, а мне, если я приеду вдруг в гости, постелют на диване в кухне. И… что же тогда? Мама, значит, больше уже не моя мама, раз у нее теперь будет другая дочка? — Марина почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы. — Тьфу, какая чепуха! О чем я? — подумала она со стыдом. — К чему себя так накручивать! Да к тому же еще сегодня утром я хотела навсегда остаться в Крольчатнике, вообще никогда не приезжать в Москву!»

Однако чувства в Марине явно брали верх над разумом. Никакие рассуждения, никакие самоуговоры не помогали. Марина понимала, что сама во всем виновата. У нее теперь своя жизнь, почему же у родителей не может быть своей? Господи, что ж она наделала, уехала на сто лет, ни с кем не посоветовавшись, ни у кого толком не спросившись, ну хорошо, пусть не на сто лет, пусть на месяц — поезд уже ушел, в прошлое возврата нет, не быть больше Марине маминой маленькой девочкой.

«Я даже не звонила! — с запоздалым раскаянием ужасалась Марина. — Действительно, кому нужен ребенок, который, прожив семнадцать лет в родительском доме, потом уезжает и за целый месяц ни разу не звонит? Я ушла от них, и теперь у них будет другая. Я не подумала о них, а теперь они не будут думать обо мне. Очень даже просто».

Глазами, полными слез, Марина обвела кухню. Господи, как же так! Это теперь не ее дом! Одно дело — самой себе так говорить, совсем другое — обнаружить, что это и в самом деле так. Точка, отрезано, назад не переиграешь! А что, если в Крольчатнике что-нибудь поломается? Там довольно странная семья. Куда тогда Марина пойдет? Теперь ей некуда пойти! Ох, что она наделала! И Марина горько заплакала, уронив голову на лежащие на столе руки. Порыв ветра из форточки отогнул сиреневенькую занавеску на окне.

— Марина, доченька, что с тобой, что ты, не плачь! — испугалась мама. — Ты что подумала? Что мы тебя разлюбили? — Марина молча утвердительно затрясла головой, не переставая плакать. — Какая же ты глупая! Родная моя, успокойся, не плачь! Выбрось из головы! Поверь мне, ведь ты сама почти мама: это просто невозможно, немыслимо — перестать любить своего собственного ребенка, свою кровиночку! Ну что ты, да Господь с тобой. Слушай, да успокойся же ты, в конце концов! — Марина продолжала плакать. — Ну хочешь, хочешь… Ну раз ты так к этому относишься… Хочешь, я аборт сделаю? — У матери на глазах показались слезы.

— Не смей! — белугой заревела Марина, бросаясь маме на шею. — Не смей, мамочка! Он ведь тоже маленький! Он жить хочет!

Теперь они обе плакали навзрыд, рыдали в голос, тесно прижавшись друг к дружке, и Маринин ребенок толкался у нее внизу живота изо всех сил, точно стремясь присоединиться к ним.

Наплакавшись вволю и в конце концов успокоившись, они так и остались сидеть на диване в обнимку и, чувствуя себя не столько мамой и дочкой, сколько подружками, принялись болтать.

— А у тебя так бывает?

— Ага, особенно по утрам.

— А вот когда я тебя носила…

«Меня, — с грустным удивлением подумала про себя Марина, — нет, не меня, а того младенца, который когда-то был мною». На секунду ей стало жалко, что она никогда не видела этого младенца, от него остались одни только карточки. Марина вспомнила одну из таких фотографий: пухленькая, голенькая, смуглая малышка, черней даже, пожалуй, чем сейчас, Марина лежит на спине в корзинке, а корзинка стоит на мраморных ступеньках террасы какого-то дома. На заднем плане все синее, раньше Марина считала, что это небо, теперь ей вдруг показалось, что море, надо снова посмотреть, откуда вдруг море?.. В руках у младенца на фотографии какой-то огромный лист, да-да, ужасно большой лист, необычный, не кленовый, не дубовый, чей же тогда? Перед Марининым внутренним взором вдруг ясно-ясно предстала та давнишняя фотография, и она увидела, что в руках у младенца была магнолия. Да, лист магнолии, его ни с чем не перепутаешь, Марина их видела у соседской девочки Эльвиры. Они были беженцы из Абхазии и привезли с собой оттуда массу всякой экзотики. Странные люди, не слишком похожие на обычных кавказцев, какие-то слишком поэтичные. Они здесь недолго жили, года полтора, потом уехали в Израиль.

— Мама, — вслух сказала Марина, — когда я родилась, на Кавказе еще не было войны? Ну, в Грузии там, в Армении, в Карабахе?

— По-моему, нет. А почему ты спрашиваешь?

— Я просто подумала, как вы меня маленькую могли туда возить, если шла война? Тогда, наверное, туда все ездили отдыхать летом, как сейчас в Крым?

— А почему ты думаешь, что мы тебя маленькую возили на Кавказ? — Мама вдруг нахмурилась, как всегда, когда пыталась скрыть волнение.

— Ну как же, помнишь, на моей первой фотографии я лежу на террасе в корзинке и играю листом магнолии. Мне ведь там месяцев пять, верно? Наверняка это где-нибудь на Кавказе снято, и горы на заднем плане, я сейчас вспомнила. Мам, скажи, это Кавказ, да?

— Да. — Мама как-то странно поглядела на Марину и вдруг мечтательно улыбнулась. — Да. Ты тогда была совсем маленькая.

— Значит, я все-таки была на Кавказе, хоть теперь ничего и не помню! — рассмеялась Марина. — Вот здорово! Ужасно люблю путешествовать!

— Особенно в закрытой корзинке! — поддела ее мама, которая, похоже, совсем успокоилась.

— Мама, — спросила Марина минуту спустя, — но все-таки почему вы решились, я хочу сказать, сейчас такое трудное время… — Машинально Марина произнесла одну из фраз, миллион раз слышанных ею в метро или во дворе. — И вы уже не молодые, — выдала она очередное клише.

— А ты считаешь, что рожать могут только несовершеннолетние, вроде тебя? — Выпрямившись, мама откинула со лба густую, вьющуюся, черную как смольчелку. — Мне тридцать восемь, а рожают и в сорок, и в пятьдесят. А время… Да, думается мне, время никогда не бывает слишком легким, я, во всяком случае, не помню в своей жизни особенно легкого времени. Другое дело, что трудности всегда разные. Мы ведь давно хотели, теперь, когда ты стала большая… — Мама не договорила.

Марина склонила голову на плечо и снова внимательно оглядела красивую, совсем не старую женщину, сидящую рядом с ней. «Вот это моя мама? Ох, даже как-то не верится. Может, просто я за этот месяц успела ее позабыть? Нет, этого влажного блеска в глазах, этих полных, чувственных губ, этого ясного, матово-смуглого лба с красиво лежащими на нем блестящими иссиня-черными завитками — этого не было! Или я просто не замечала? С ума сойти! Нас можно принять за сестер!»

Мама встала с дивана, тоже новым, незнакомым, гибким и плавным движением, легко ступая, подошла к плите, выключила газ под чайником и приготовила им обеим кофе.

— Маринушка, подлить тебе сливок? — заботливо спросила она.

Марина машинально кивнула. Она не знала, что с ней приключилось, она безумно любила эту женщину, свою маму.

«Может быть, попытаться ей все рассказать? Мне кажется, она поймет. Или не стоит?..»

— Люсь, ты где там пропала? — послышался из коридора игривый, с хрипотцой папин голос.

— Лешенька, мы тут, — с нежными, какими-то прямо-таки кошачьими модуляциями откликнулась мама. — Иди пить кофе!

— Мама, — быстро проговорила Марина, — я, пожалуй, потом попью, ладно? Что-то мне сейчас не хочется. Я пойду лучше прилягу, хорошо?

— Давай, — уже не глядя на Марину, легко согласилась мама. Она смотрела на папу, который появился на пороге кухни и тоже смотрел на нее. И как смотрел! Это стоило видеть! Его голубые, слегка навыкате, глаза, казалось, были готовы выпрыгнуть из орбит, волосы он отпустил, и (Марина не поверила собственным глазам!) — они были стянуты на затылке аптечной резинкой в пока еще не слишком длинный, но густой темно-русый хвост.

6

Ровно в полшестого вечера Марина находилась перед подъездом «сталинского» дома неподалеку от «Академической» и на разные лады изо всех сил нажимала кнопку домофона. Идиотское устройство ни за что не хотело соединять Марину с Аниной квартирой. Отчаявшись, Марина злобно саданула по нему кулаком. Из ближайшего окна на первом этаже высунулась старушка и заголосила:

— Вы чего тут хулиганите?

— Чем орать, лучше вышли бы и открыли, — с усталым безразличием отозвалась Марина.

— А я что тут, зарплату получаю, всем ходить и открывать? — проворчала старушка. Но почему-то сразу исчезла из окна, а минут через пять и в самом деле открыла дверь.

— Спасибо! — растроганно сказала Марина.

— А что мне ваше спасибо? — Старушка только махнула рукой. — Сижу у окна вторую неделю, как привратница прямо. Не работает эта штука, какой день уже не работает.

«Сломали бы давно этот замок к черту!» — подумала Марина, вызывая лифт.

Аня жила на верхнем этаже. Когда Марина выходила из лифта, с чердака до нее донеслись привычные звуки матерной ругани. Там уже который год обитало огромное семейство бомжей со своей предводительницей — бойкой Светкой, неопределенных лет, но явно еще не старой. Они разгуливали по всему подъезду, как по собственному дому, одетые в чем попало, — Светка, как правило, в цветастый засаленный халат и тапочки на босу ногу, — и по-хозяйски покрикивали на законных жильцов подъезда. Бомжи (точного числа их никто не знал) Светку слушались, а жильцы старались не вступать с ней в пререкания, полагая, что это, во-первых, ниже их достоинства, а во-вторых — мало ли чего ей в голову взбредет, двинет еще между глаз бутылкой, поминай потом как звали.

Несколько раз жильцы писали на Светку и ее соплеменников заявления. Пару раз бомжей забирали, один раз приезжала милиция, другой — омоновцы. Но после второго раза те, кто писал заявления, закаялись это делать, уж больно страшно выглядит вблизи омоновский рейд, совсем не хочется, чтобы твои дети видели такое, тем более в собственном доме, в двух шагах от твоей квартиры. Люди посолиднее просто делали вид, что никаких бомжей у них, в приличном доме, разумеется, нет: раз не должно быть, так, значит, и нет. Когда же они случайно сталкивались с ними в подъезде, то проскальзывали бочком, молча и заискивающе улыбаясь.

Уже у самых дверей Аниной квартиры Марина услыхала доносящееся сверху захватывающее непечатное выражение и подняла голову. У распахнутой решетчатой двери на чердак стояла Светка и курила, ежеминутно сплевывая в лестничный пролет. Светка с откровенной насмешкой разглядывала Марину. Марина на всякий случай тоже себя оглядела — может, с одеждой что не в порядке? Да нет, все вроде бы на месте. Тогда она посмотрела чуть пристальнее на Светку и заметила, что Светка беременная, и немедленно прониклась к ней сочувствием. Чего стоили ее вздувшиеся на голых ногах вены! А живот какой огромный! Неужто и у Марины такой будет?

Светка крикнула:

— Ну, чего уставилась, или никогда беременных не видела? Ты, я чую, тоже скоро с прибавлением будешь!

— А что, уже заметно? — ахнула Марина, искренне удивившись.

— Да не то чтобы… — Светка задумчиво сплюнула себе под ноги. — Только вот… Корнями ты будто проросла вся. Да ты иди, иди себе, чего стала? Ты к Введенским шла, так и иди себе. Чай, подружка-то твоя тебя давно дожидается. — И Светка захохотала, точно сказала что-то остроумное, на самом же деле пытаясь скрыть неловкость. С ней никто обычно не разговаривал по-человечески.

— Спасибо, не беспокойтесь, сейчас пойду, — вежливо сказала Марина. Светка бормотнула что-то себе под нос, швырнула сигарету в лестничный пролет и, громко хлопнув решетчатой дверью чердака, удалилась, шаркая разношенными тапочками и ворча, что в доме жить становится невозможно.

«Интересно, — задумалась Марина, — как бомжи сюда попадают? У них свой ключ есть, или им открывает кто-нибудь?»

Аня встречала ее в огромной, полутемной, увешанной картинами и зеркалами прихожей. На ней были узкие черные бриджи и какая-то совершенно умопомрачительная длинная сиреневая блуза.

— Привет! — сказала Марина, с замиранием сердца целуя ее в щеку. — Это тебя в Америке так приодели?

— Ага, — Аня вернула ей поцелуй.

Девочки порывисто обнялись, буквально повиснув друг у друга на шее. Похоже было, что первое мгновение каждой было нужно убедиться, что перед ней — ее лучшая подружка, а не кто-нибудь другой, совершенно новый и незнакомый.

— Ох, хороша ты стала! — Аня оглядела Марину и восхищенно прицокнула языком.

— А ты! — И обе они счастливо засмеялись.

— Маринка, но ты же совершенно не похожа на беременную! Ты меня не разыграла по телефону?

— Увы… — Марина счастливо улыбнулась, чувствуя внутри себя знакомые легкие толчки.

— А незаметно.

— Все впереди.

— Сколько у тебя?

— Да всего четыре месяца, пятый только начался.

— Должно быть уже заметно, — тоном знатока произнесла Аня. Она затащила Марину в свою комнату, поставила ее перед трюмо, и они вдвоем долго рассматривали Марину со всех сторон и сошлись под конец на том, что кое-что все-таки заметно, хотя, если не приглядываться…

— Ты думаешь, в школе завтра сойдет? — на всякий случай уточнила Марина.

— А ты собираешься появиться в школе? — Аня округлила глаза в притворном изумлении. — Они мне там сказали, что и забыли, как ты выглядишь.

— Ну, тогда они тем более ничего не заметят! — И обе они весело засмеялись.

«Здорово! — думала с облегчением Марина. — Это и в самом деле Аня. Моя Анечка, не кто-нибудь! И как я жила без нее так долго?»

Ответ, разумеется, напрашивался сам собой: событий было невпроворот! Если бы Марина просто ходила, как приличная девочка, каждый Божий день в школу, тогда бы она сошла с ума от тоски!

— Ну, рассказывай, — весело проговорила Аня, когда они уселись наконец вдвоем на угловом диване в отделанной деревом кухне. И стены здесь были деревянные, и потолок, и даже пол был деревянный. Боже, как приятно было ступать по лакированным, чуть теплым, казавшимися живыми доскам! Совсем не то, что по вечно холодному, липкому линолеуму.

Они сидели вдвоем и пили безумно вкусный, привезенный из Америки кофе. Аниных родителей дома не было, Аня объявила, что весь вечер — в их с Мариной распоряжении, и было бы здорово, если бы Марина осталась у нее ночевать. «В конце концов, я тебя просто не выпущу, надо нам наговориться вдосталь!»

Но вот кофе был разлит и даже наполовину выпит, а разговор как-то, можно сказать, и не начинался.

— Ну, рассказывай сперва ты.

— Нет, сначала ты!

— Кто из нас был за границей?

— А кто из нас собирается замуж?

Марина не выдержала первой.

— Послушай, — сказала она, — Ань, ну это ж просто нечестно! Я тебе кое-что уже выболтала. А ты мне ни полслова. Я же вижу, что-то у тебя там в этой Америке произошло. Расколись наконец!

— Видишь ли, — осторожно и без большой охоты, явно подбирая слова, проговорила Аня, — ну, что, собственно… Ну, Америка как Америка, тряпки, точь-в-точь такие же серые, как у нас.

— Какие тряпки? — не поняла Марина.

— Да которыми пол моют или со стола, к примеру, вытирают. — Аня машинально схватила тряпку и смахнула ею со стола крошки. — Да много чего, как у нас. А кое-что даже и похуже.

— Раньше ты по-другому говорила…

— Ну раньше… Раньше я на фасад больше смотрела. Ах, витрины, ах, магазины, ах, стиральная машина в каждом подвале! А сейчас? Конечно, у Робертсов (так звали семью, куда поселили в этом семестре Аню и где они с Мариной две недели прожили прошлым летом на языковой практике) целый дом, а у нас всего только эта квартира. Но, честное слово, можешь, конечно, не верить, но мне в ней не тесно!

Марина фыркнула. Анина четырехкомнатная квартира всю жизнь служила для Марины тайным предметом зависти. И дело было не в количестве комнат, главное, чтобы у тебя была отдельная комната, остальное не столь важно. Ширина коридора (или здесь это уже называется холл?), высота потолков тоже имеют значение. Лет шесть назад, можно сказать, в далеком детстве, Аня однажды сказала, что, когда она приходит к Марине, ей все время кажется, что потолок ее вот-вот придавит. Марина тогда долго дулась на нее.

А кухня, где они сейчас сидели! Не кухня, а гостиная! Одних диванов целых два — угловой, на котором они сейчас сидят, и большущая кушетка у двери, где спала раньше Анина бабушка, в прошлом году она умерла.

Анины родители никакие не новые русские, в этой квартире — тогда еще коммунальной, с двумя соседками — выросли Анина мама и ее брат. Брат женился и уехал к жене, обе соседки, одинокие старушки, как-то незаметно скончались. Одну из них Марина смутно помнила. Когда Марина училась в первом классе, она жива была. Анин дедушка еще до Аниного рождения ушел из семьи. Аня до сих пор не знает куда, хотя дедушка регулярно их навещает, приносит Ане примерно раз в месяц всегда одинаковый килограммовый пакет трюфелей и потом не спеша гуляет с ней полчаса в скверике, беседуя о том о сем. Бабушка год назад умерла, и, таким образом, их в этой квартире осталось трое — мама, папа и Аня. Уж надо полагать, им здесь не тесно!

— О чем ты думаешь? — спросила Аня Марину.

— О квартире вашей! — выпалила Марина не задумываясь и тут же вспыхнула: нелепо вдруг прозвучало, можно подумать, она, Марина, дышать не может от зависти! Какое ей дело, у кого какая квартира? Но, к счастью, Аня Марину не поняла.

— О квартире? — переспросила она удивленно. — А чего о ней думать, квартира как квартира, в Америке, между прочим, далеко не у всех такие.

— Еще бы! — рассмеялась Марина. — Но все-таки, что ж там у тебя в Америке произошло? Ань, хватит тянуть, рассказывай!

— Да чего рассказывать? — На Анины глаза неожиданно навернулись слезы. — Вот мы тут… — с трудом выговорила она, — живот твой рассматривали… У меня у самой… Мог быть… Такой же и даже больше! — Не выдержав, Аня уронила голову на стол и разрыдалась. Марина бросилась ее утешать.

— Анька, родная, не плачь! Ну не плачь же ты, Господи! Все как-нибудь образуется! — бормотала она, понимая, что мелет чушь. Такой живот «как-нибудь» образоваться не может. Но как Аня могла в такую историю попасть? А может, ее изнасиловали? У них, в Нью-Йорке, бандитизм покруче нашего! Пошла, к примеру, сдуру в Гарлем… Впрочем, нет, Анька не дура и в Гарлем ни за что не пойдет. Чего ей там делать? Да наверняка ее Робертсы никуда одну не выпускали! — Ань! — Марина решительно тряхнула ее за плечо. — Ну ладно, хватит тебе реветь! Расскажи лучше, что случилось, авось легче станет!

— Ага! — Аня вытерла слезы и попыталась улыбнуться. — Только ты, Марин, никому! Такое дело, сама понимаешь… Мне Катерина Андревна и так всю дорогу мозги полоскала: «Смотри, Аня, если кто узнает, это нанесет удар всей школе». Ну и ей, ясное дело, тоже! Как же, руководитель, не уследила, и зачем вы девочек за границу возите, раз там у вас такие истории приключаются? Может, вы их там потихонечку в бордель сдаете ради языковой практики? Ну и прикроют эту языковую практику вообще, а младшие классы чем виноваты?

— Это тебе Катерина все наговорила?

— Ага. Я и сама… Я, Марин, даже маме ничего не сказала, я просто не знаю, как? Она спрашивает: «Нюшка, ты чего так похудела? Там вроде еда должна быть нормальная? Или ты на диете какой была?» А я говорю ей… — Тут Аня совершенно как-то по-детски всхлипнула: — Занималась, говорю, мамочка, много, поэтому.

Марина прижала к себе Анину голову, и Аня снова заплакала, уже тише, но гораздо горестнее, так что Марине стало не по себе. Впервые в жизни Марина чувствовала себя гораздо счастливее и удачливее Ани. Дичь какая-то, ведь это Аня всегда была счастливее и удачливее, да и умнее, и красивее, если на то пошло, и тут вдруг теперь…

Только сейчас Марина заметила, что Аня очень похудела. Само по себе это могло быть вовсе не плохо — раньше Аня была слегка полноватой, но она похудела как-то неестественно, словно бы не постройнела, а высохла. На лице ее теперь выделялись скулы, из выреза блузки торчали ключицы, глаза были обведены сиреневатыми кругами, подбородок заострился. Казалось бы, похудеть для современной девушки — счастье, но Аню это отнюдь не красило.

— Анька, да что они там с тобой делали, эти американцы, воду на тебе возили, что ли?

Аня слегка улыбнулась.

— Зачем воду? Там везде водопровод есть, не хуже, чем в Древнем Риме. Марин, ты лучше скажи, ты Патрика хорошо помнишь?

Патриком звали старшего сына Робертсов, высокого, широкоплечего очкарика лет восемнадцати-девятнадцати, дико нескладного, как большинство американских парней, с мордой, несмотря на почтенный возраст, до сих пор закиданной угрями. Он учился в колледже и домой приезжал только на уик-энды, здорово играл в теннис и все рвался их с Аней научить. Марина тогда впервые взяла в руки ракетку.

— Патрика? Это у тебя с ним было что-нибудь?

— Еще как было! — Аня тоскливо вздохнула. — Летом началось. А ты что, совсем ничего не замечала?

— Нет…

Маринины глаза расширились от удивления. Может, она бы и заметила, но ведь тогда ей и в голову не могло прийти, что Аня, такая умная, такая рассудительная, такая всегда сдержанная в своих чувствах… Впрочем, это было по-своему и разумно — после школы выйти замуж за американца и поселиться там навсегда, причем не в качестве беженца и иммигранта, а на правах полноправного члена влиться в обеспеченную, респектабельную семью. Положа руку на сердце: кто от такого откажется? Тем более Аньке, что бы она сейчас ни говорила, Америка всегда нравилась…

— Так ты замуж за него хотела? — не выдержав, спросила Марина вслух.

— При чем тут? — Аня вспыхнула. — А если бы и хотела, так что тут такого? Я… Я была влюблена, я совсем потеряла голову. Я… Я думала, ты человек, а ты… Ты как они все, ты ничегошеньки не понимаешь! — И Аня опять разразилась слезами. Марине сделалось стыдно.

— Ань! Прости меня, пожалуйста! Я просто так сказала! Да это же совершенно естественно — хотеть за любимого человека замуж! — Марину хоть застрели, она бы за этого Патрика не пошла, но любовь зла! — А он… — осторожно поинтересовалась Марина, — он что, тоже…

— Да! — выпалила Аня. — У него до меня никого не было.

В это Марине поверить было легче легкого.

— А миссис Робертс что? Как она отнеслась? Напала небось на тебя, как тигрица?

— Марин, ну вот опять ты ничего не понимаешь! Миссис Робертс очень хорошая! Она, если хочешь знать, за мной как родная мама ухаживала, она мне самый близкий человек там была. Она меня и к врачу возила, и клинику оплачивала, она даже Катерине ничего не хотела говорить, чтобы меня из школы не выгнали, сидела со мной в клинике три часа, пока я от наркоза не очнулась.

До Марины наконец дошло.

— Так ты что, — спросила она, холодея, — ты там аборт сделала?

Марина, похоже, совсем забыла, как еще полтора месяца назад сама не видела для себя другого выхода! Сейчас Марина была абсолютно убеждена, что аборт — убийство, причем не кого-нибудь, а крошечного, беспомощного младенца, вроде Ники или Мирьям. На сегодняшний день аборт виделся Марине вещью совершенно немыслимой.

— Конечно, сделала! А что еще оставалось, не рожать же! Мы с миссис Робертс целую ночь перед этим проговорили, и так и этак крутили — ну нету другого выхода, понимаешь, нету! Неужели ты думаешь, что мне хотелось аборт этот делать?

— А жениться на тебе твой Патрик не захотел? Такой вариант даже и не рассматривался?

— Он, может, и хотел бы, но он… знаешь, он еще ребенок. Без мамы он никуда, у них миссис Робертс всем заправляет. Ну а миссис Робертс сказала, что в принципе это не исключено, но что у них цивилизованная страна, у них так не делается, чтобы такие молодые люди, как мы с Патриком, не завершив своего образования… В любом случае, сказала она, надо подождать лет десять.

— Десять? — У Марины округлились глаза. — Почему десять?

— Патрик на врача учится, а у них на врача пятнадцать лет надо учиться. И потом она сказала: «Подумай, дитя, у вас с Патриком совершенно разный бэкграунд, для семейной жизни это очень важно, и со временем вам станет все труднее находить общий язык, и лет через пять это приведет вас к неминуемому разводу!»

— В общем, обрисовала вам перспективу на пятнадцать лет вперед. Кассандра, а не мамаша у твоего Патрика!

Девочки замолчали.

— Послушай, — осторожно начала Марина, — может, об этом не надо спрашивать, но мне все-таки хотелось бы знать, ну хотя бы чтобы представлять себе… А скажи, ты его… Ну, этого своего Патрика… Ты его еще… — Марине просто на язык сейчас не шло так хорошо знакомое, обкатанное в Крольчатнике слово. Но Аня догадалась.

— Нет, — ответила она просто, зябко пожимая плечами. — Больше я его не люблю. После того как… Ну, в общем, после операции все сразу, в один момент… Как рукой сняло. Ты не поверишь! Теперь я толком не знаю, была я в него влюблена или мне просто хотелось найти благовидный предлог, чтобы остаться в Штатах. — И Аня неожиданно снова заплакала, тихонько всхлипывая, как ребенок, а Марина обняла ее и стала тихо, без слов, поглаживать легонечко по спине, по плечам, молча, потому что слов у нее на сей раз не нашлось никаких.

7

Настала Маринина очередь рассказывать. Аня вытерла слезы, Марина позвонила маме и предупредила, что не придет ночевать (похоже, маму это не слишком расстроило), они с Аней молча допили остывший кофе и поставили варить новый. Аня непривычными Марине, какими-то ломаными, резкими движениями взяла со стола чашки и понесла их сполоснуть в раковину. Марина бросилась ей помогать. Казалось, эти чашки для Ани — непомерная тяжесть, и она просто не донесет их до раковины, раскокает по дороге.

Налив новый кофе, девочки снова уселись друг против друга на угловой диванчик. Аня поджала под себя ноги и откинулась на жесткую диванную спинку. Губы ее были плотно сжаты, взгляд горящий и словно бы ищущий, что бы такое испепелить. Марина глянула на нее и просто испугалась. Нет, такой Ане ничего не стоит рассказывать. Нечего даже пытаться. Она не поймет. Эта Аня находилась во всеоружии, в полной боевой готовности все вокруг ломать и крушить, так что даже казалось странным, что она так горько плакала только что на Маринином плече.

— Ну, — вымолвила наконец Аня, — что ж ты не поделишься со мной своим счастьем, не расскажешь мне о своем будущем муже? Рассказывай скорее! Как ты с ним познакомилась, кто он, чем занимается? И как это тебя угораздило так быстро подзалететь?

— Ань, может, не надо? — робко проговорила Марина. — Ты сейчас так расстроена… Может, как-нибудь в другой раз?

— Да нет, зачем же в другой? Да я до другого просто не доживу! Ты даже не представляешь себе, как мне интересно! Его как зовут-то?

— Его зовут… — Марина сделала паузу, лихорадочно соображая, какое бы имя назвать. — Сережа его зовут, — произнесла она наконец неуверенно.

— Сергеем, значит? Довольно плебейское имя, между нами говоря.

— Да хоть горшком назови! — Марина, не удержавшись, фыркнула. А интересно, что сказала бы Аня насчет Валерьяна?

— А кто он у тебя? Слесарь-сборщик?

— Да нет, зачем же? Он у меня, как твой Патрик, студент-медик.

— Даже так? — Аня явно издевалась, непонятно только, над собой или над Мариной. — И где же он учится? В академии, во втором или же в стомате?

— Во втором, — снова немного подумав, ответила Марина. Вроде бы Денис что-то говорил ей насчет второго.

— Ну а где вы живете? Конечно, с его родителями?

— Нет, мы с его бабушкой живем, у него родители умерли.

— Как, оба сразу? Как же это вам так повезло?

— Анька, что ты говоришь, опомнись! Они были физики-ядерщики, нахватались рентген и умерли от лучевой болезни, когда Ва… когда Сергей еще в школе учился.

— Бедный мальчик! Но ведь это все давно было. А сейчас вам с ним полная лафа! Квартира почти пустая, ни тебе свекра, ни, главное, свекрови, никто ни во что не лезет, мечта, а не жизнь!

— Аня, ну зачем ты так? Не надо, я же говорила, не надо сейчас про это, ты только расстроишься.

— Кто, я? Ты что думаешь, я завидую? Да было бы чему! Аттестат на носу, а у тебя теперь вместо иняза брюхо будет. Пойдут потом кастрюльки-пеленки, здесь тебе не Америка, здесь ты намаешься.

— Не пугай! — Марина потихонечку начала заводиться. — Памперсы теперь продаются.

— Разлетелась! На стипендию, что ли, ты станешь памперсы покупать? Или, может, ему родители наследство богатое оставили?

— Оставили! — неожиданно для самой себя выпалила Марина.

— Что же они такое могли ему оставить? Ты же говоришь, они еще в доперестроечные времена перекинулись?

«Господи! — ахнула про себя Марина. — Это надо же! Что аборт с людьми делает! Да в жизни я от Аньки ничего подобного не слышала! Слово-то какое — перекинулись!» Вслух она сказала:

— Они оставили ему большой загородный дом с камином, мезонином и городскими удобствами.

— Врешь! — выдохнула Аня. — Кем же они у него были, что такой себе дом отгрохать успели?

— Какие-то секретные физики, — беспечно отозвалась Марина. Ей теперь было море по колено.

— Н-да, — протянула Аня, на зная даже, что и сказать. Выходило, что у Марины теперь будет жизнь лучше любой Америки. — Слушай, — сказала она наконец, — вы, может, и в церкви венчаться будете?

— Что ты! — Марина совершенно искренне возмутилась. — Ты забыла, что я некрещеная?

— А он?

— Ну и он, конечно, тоже еврей, — уверенно произнесла Марина. «Стоп, — добавила она про себя. — А то окончательно заврусь, и Анька, не дура, выведет меня на чистую воду».

Аня сидела задумавшись, обхватив ноги руками и положив подбородок на острые тощие коленки.

— И все-таки, — сказала она наконец, — поверь мне, Марина, зря ты не сделала аборт…

Обе замолчали, в полном недоумении разглядывая друг друга, будто они никогда раньше не виделись. Марина первая нарушила затянувшееся молчание.

— Мы с тобой жутко изменились.

— Да уж, — согласно кивнула Аля, не отрывая от Марины горящих глаз.

— Так что же теперь делать?

Марине сделалось вдруг больно, тяжело, да еще и стыдно: зачем она наврала бедной Ане с три короба? Но она не в силах была сказать ей правду. Прежняя Аня не смогла бы переварить ее откровения, а в нынешнем ее состоянии тем более!.. Но… Марина! Все ее детство, все школьные годы, вообще вся ее жизнь прошла рядом с Аней, а теперь все рушилось! Марине казалось, что она рвется на части, ей стало безумно жаль так неожиданно и навечно закончившегося детства, замечательной, но не выдержавшей испытания временем дружбы, просто хотелось выть от того, что так нелепо все на свете получается…

Марина вспомнила давнишний сон, где она пыталась оправдаться перед Аней за свою близость с Валерьяном. Как давно это было! Сейчас бы она, пожалуй, нашла подходящие слова. Может, когда-нибудь придут слова объяснить мне все? Но будут не нужны, потому что уже некому будет рассказывать, никакой Ани рядом с Мариной не будет.

— Марина, — неожиданно заговорила Аня изменившимся голосом. — Скажи, а ты думала, как назовешь своего ребенка?

— Нет, — ответила растерявшаяся Марина. — А что?

— А я своего Олегом хотела назвать. А Патрик хотел назвать Билли. — Аня дотронулась до Марининой руки. — Марин, ты прости меня, это я, наверное, от зависти. Ты молодец, что решилась рожать.

Марина неуверенно улыбнулась. Эти бешеные перепады Аниного настроения сбили ее с толку. Раньше Аня была совсем другая.

Аня потерла глаза и, аккуратно прикрыв рот ладошкой, зевнула.

— Маришка, давай пойдем спать, — проговорила она сонным голосом. — Знаешь, я как приехала, постоянно хочу спать.

— Наверное, из-за разницы во времени. А твои где?

— У папы командировка в Италию, а мама с ним за компанию отправилась.

Анин папа был ученый какой-то редкой специальности. Таких ученых по всему миру было человек десять, они постоянно переписывались и перезванивались, обменивались информацией и друг к другу обращались по именам. Раньше Аниному папе было трудно, почти невозможно вырваться куда-нибудь за границу для личной встречи. Теперь с этим стало куда проще!

Когда Анины родители уезжали куда-то вместе, Аня оставалась с бабушкой, но бабушки уже год как не было, а как же ей, наверное, тоскливо и одиноко одной в этой огромной квартире!

— И надолго они тебя бросили? — сочувственно спросила Марина.

— На неделю, — Аня как-то неопределенно пожала плечами. Она точно хотела попросить о чем-то, да не решалась, заранее уверенная, что из этого ничего не выйдет.

— Ань, а хочешь, я пока с тобой поживу? — предложила Марина.

— А муж?

— Я пока еще не замужем. Я ему все объясню. Что ж он у меня, не человек, что ли?

— Ну что же, — проговорила Аня, с трудом скрывая радость за нарочито небрежным тоном. — Живи, конечно. Вот здорово! Чего-чего, а места тут хватит! Можешь и мужа с собой прихватить.

— Да ну его! — И они обе расхохотались. И с этим смехом с них вдруг слетела непомерная тяжесть, придавившая их после того, что они друг другу рассказали, ложь, перемешанная с правдой и полуправдой, все взаимное непонимание, что давило на них весь вечер, не давало им быть самими собой. Девочки смеялись истерически, дергаясь, точно змеи, сбрасывающие с себя кожу, смеялись, пока на душе не стало светло и чисто, теперь снова можно было жить, ходить в школу, смотреть людям в глаза и улыбаться.

Девочки обнялись, вложив в это объятие все чувства, которые им удалось, несмотря ни на что, сохранить друг к другу.

Первой опомнилась Аня.

— Что ж это мы, как две дурочки? — проговорила она, высвобождаясь наконец из Марининых рук.

— Ага, — Марина тоже отстранилась и, не сдержавшись, добавила: — Ну почему «как»? — И обе они снова зашлись от смеха.

— Будет тебе! — с трудом проговорила Аня, смахивая с глаз набежавшие от смеха слезы. — С ума я от тебя сойду. Пойдем я тебя лучше спать уложу.

Аня постелила Марине в отцовском кабинете, где было два книжных шкафа. Спать Марине как-то еще не хотелось, и, оставшись одна, она стала читать Толстого, пока не заметила, что ночь почти что прошла. Хороший все-таки писатель Лев Толстой, не зря его в школе проходят!

И, засыпая, Марина снова заплакала, тихонько, чтоб не услышала Аня. Она плакала о том, как ей сейчас одиноко, и о том, что в Крольчатнике так хорошо, но и о том, что никто-никто этого не поймет. Никогда.

8

Утром Марина собралась в школу первой. Собственно, ей и собирать было нечего: Аня одолжила ей свою старую сумку и пару чистых тетрадок с ручкой. После школы Марина решила забежать домой за всем прочим.

Одевшись, Марина вышла из квартиры и пошла вызывать лифт. У дверей чердака снова маячила Светка, мяла в руках сигарету, но не курила. Выражение глаз у Светки было довольно тоскливое.

— Эй, ты! — свесилась она через перила. — Тебя как звать, Марина, что ли? Огоньку у тебя не найдется?

— Сейчас посмотрю, — вежливо сказала Марина, которая не курила и по этой причине не носила с собою спичек. Однако она вернулась в квартиру, чуть не сшибив с ног выходящую Аню, протопала прямо в сапогах через весь холл в кухню, взяла там с края плиты коробок спичек и вернулась обратно. На глазах у изумленной Ани Марина поднялась на чердак и вручила коробок Светке.

— Как ты могла? — в ужасе спросила ее едва опомнившаяся Аня, когда они вдвоем вышли из подъезда. — Подняться к ним на чердак! Да там же от одного запаха задохнуться можно!

— Так я туда не заходила.

— Да все равно! Ты дала ей эти дурацкие спички прямо в руки! Ты к ней прикасалась! Как тебя только не вырвало?

— Да не прикасалась я к ней, к спичкам я прикасалась!

Всю дорогу до школы Аня не могла успокоиться. Выходя из троллейбуса, Аня даже нерешительно предложила:

— Слушай, Марин, может, тебе не надо у меня ночевать?

— Стесню тебя, что ли?

— Да не в этом дело! — Аня было не до шуток. — Просто кто тебя знает, полезешь в другой раз с ней целоваться!

— Аня! — Марина тоже постаралась говорить серьезно. — Я отнесла человеку коробок спичек. Что тут такого, в конце концов?

— Человеку! Да не люди они вовсе, как ты это не понимаешь!

— Да? И чем же это они не люди? У них рожки на голове торчат или где-нибудь в одежде хвост припрятан?

— С тобой просто невозможно разговаривать! — И Аня обиженно замолчала.

Школьный день прошел довольно мирно и мило, только одноклассники без конца подтрунивали над Мариной и Аней, что они махнулись не глядя — раньше Аня была толстая, а Марина тощая, а сейчас — наоборот. Однако истинные причины этих перемен никому, похоже, в голову не приходили.

Сразу после уроков они расстались: Марина поехала домой за вещами и учебниками, Аня — за книгами в «Иностранку». Они договорились встретиться у Ани дома где-нибудь после шести и разбежались каждая в свою сторону.

Едва Марина вошла домой, как раздался телефонный звонок. Звонил Сергей насчет регистрации и так далее. Марина договорилась встретиться с ним после уроков, но не успела положить трубку, как телефон зазвонил снова. На сей раз это был Денис.

— Малыш, как ты там? Мы ужасно по тебе соскучились! — Голос доносился откуда-то издалека. Наверное, он звонил из деревенского автомата.

— Я тоже! — радостно завопила Марина в трубку, чувствуя, что внутри у нее все сжимается при одной мысли о том, что она еще долго их всех не увидит.

— Валька звонил тебе вчера, но тебя не было. Очень беспокоится, говорит, что звонил довольно поздно. Где ты гуляешь?

— Я была у подруги и собираюсь там ночевать ближайшую неделю, — объяснила Марина и продиктовала Денису Анин телефон.

— У тебя все в порядке? Как дома, как в школе?

— Везде о’кей! У вас как, все здоровы?

— У нас все в порядке. Малыш, у меня к тебе дело. Ты не могла бы сегодня навестить Димыча в больнице? А то я Женьку с трудом увез, надо ей хоть денек отдохнуть, в себя прийти, она же там три недели считай безвылазно сидит! Через пару дней его выпишут, но ты все равно съезди к нему сегодня или хотя бы завтра, хорошо?

— Конечно, о чем речь! — Марина даже слегка обиделась, что он мог сомневаться.

— Записывай. — Денис продиктовал адрес больницы, объяснил, как проехать. — У них приемные часы с пяти до семи, не опаздывай, а то зря проездишь. И если сможешь, привези ему яблок.

— Привезу, — пообещала Марина. Яблоки она видела вчера в холодильнике.

— Я тебя целую и очень люблю!

— Я тоже. — Последние слова Марина произнесла еле слышно, но Денис все равно услышал. Сквозь треск в мембране до Марины долетел звук поцелуя, раздался щелчок и вслед за ним частые гудки.

Марина положила трубку и огляделась. Папы и мамы не было видно. Она прислушалась — из родительской спальни до нее донеслись прерывистые вздохи вперемежку со стонами. Марина на цыпочках прошла в свою комнату и начала быстро собираться.

9

— Вы ищете Диму Короткова? — спросила у Марины сестра, худенькая рыжеволосая девочка, на вид не старше самой Марины. — Пойдемте, я вас провожу.

Больница была старая. Кирпичные стены, красные снаружи, изнутри оказались серыми, сплошь в потеках от бесконечно протекающей крыши. Палаты были огромные, коек на двадцать пять. Из-за высоких потолков палаты казались похожими на залы какого-то древнего, полуразвалившегося замка. Каблучки Марининых сапог звонко постукивали по кафелю, и эхо разносило их стук далеко по длиннющему коридору. И только запах сразу указывал вошедшему, что здесь именно больница. Обычная больничная смесь: запах пота, мочи и хлорки.

В палате, куда они вошли, большинство детей были выздоравливающими. Человек десять сбились на полу тесной группой и играли во что-то ужасно увлекательное на плитках кафеля, как на игральной доске. Димыч был в самом центре и что-то горячо доказывал другому мальчику, на вид приблизительно в два раза старше его.

— Димыч! — тихонько окликнула его Марина. Он даже не обернулся.

— Димыч! — крикнула она громче.

— Чего надо? — Он нехотя повернул голову и тут же вскочил. — Марина! Чуваки! — важно сказал он окружавшим его ребятам. — После доиграем. Сами видите, ко мне пришли.

Он встал и не спеша, вперевалочку подошел к Марине. У нее сжалось сердце. Димыч был бледный, как лист бумаги, похож на маленький скелетик. Пижамка болталась на нем, как на вешалке. Димыч шел медленно-медленно, будто нарочно сдерживая шаги. Когда же до Марины осталось всего ничего, он вдруг неожиданно присел и с разбегу запрыгнул к ней на шею.

— Я ждал! — горячо зашептал он Марине в самое ухо. — Денис сказал, что ты обязательно приедешь, я ждал.

— Димка, что ты делаешь? Наверняка тебе вредно так прыгать! — Марина с нежностью прижимала к себе ставшее почти невесомым мальчишеское тельце. — Димка, ты тут все ешь? Вас прилично кормят?

— Кормят тут хреново, а ем я все. Раньше мне нельзя было есть, меня тогда через вену кормили, у меня там в животе от гноя все кишки слиплись.

Марина поморщилась, но постаралась скрыть от Димыча свою гримасу. Он взахлеб выкладывал ей подробности своей болезни, точно эта болезнь была для него захватывающим приключением, а то, что он чуть не умер, — знаком его, Димыча, особой доблести, геройским поступком, который ему повезло совершить.

— Димка, вот тут тебе яблоки.

— Спасибо. — Он даже не взглянул на пакет. — Марина, а знаешь, меня послезавтра выпишут! Доктор сказал, уже все. И тогда мама приедет с Денисом или с Валей и сразу меня заберут!

— Тебе тут плохо? — сочувственно спросила Марина.

— Да нет, ничего. Ребята попались — во! — Димыч показал большой палец. — Мы тут все время играем. Но домой тоже хочется. Марина, а у тебя скоро ребенок будет?

— Не скоро.

— У-у, жалко. А ты кого хочешь, мальчика или девочку?

— Не знаю. — Марина смутилась. Она уже давно свыклась с мыслью, что у нее будет ребенок, но по-прежнему совершенно не представляла его себе и не думала о том, кто он будет. — А ты кого хочешь?

— Пацана. — Димыч был категоричен.

— Но у нас ведь и так мальчиков больше, чем девочек! Посчитай-ка по пальцам!

— Ну и что? На что нам много баб? Рожай пацана, Марина, слышишь?

— Ладно, — улыбнулась Марина. — Там посмотрим.

Оба замолчали, не зная толком, что еще сказать, и ощущая от этого сильную неловкость, будто отсутствие общих тем указывало на отсутствие взаимной любви.

— Марина, — тихо проговорил Димыч, — спой мне, пожалуйста, песню, как тогда, про пиратов.

— Песню? Димыч, мне неудобно здесь петь, здесь ведь больница.

— Марина, а ты тихонечко, — упрашивал Димыч. — А то я так давно не слышал! Пожалуйста, ну хоть шепотом!

— Какая же песня шепотом? — начала было Марина, но оборвала сама себя. В глазах у Димыча светилась такая мольба, что устоять было невозможно.

— Ну хорошо, только давай мы с тобой где-нибудь спрячемся.

— Давай! — Димыч от радости даже подскочил. — Я знаю где, пошли!

Марина осторожно поставила его на пол, и он мгновенно юркнул в коридор, махнув Марине, чтобы она шла следом. Они вышли на лестницу. По лестнице они поднялись на один марш и остановились у большого окна с широким подоконником.

— Вот, — сказал Димыч, с разбегу влезая на подоконник и устраиваясь поудобней. — Здесь почти никто не бывает. Сюда большие ребята курить ходят. Пой!

И Марина запела. Она спела Димычу про бригантину, про пиратов, которым не везло со шкиперами, про возвращение в Портленд и про то, что «никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями». На этой песне Марина решила остановиться, и только она замолчала, как откуда-то снизу до них донеслось:

— Браво! Ай браво! Ну умница, до чего хорошо спела! Я прям душой с вами отдохнул. Везет тебе, Димка, такой концерт за бесплатно!

Снизу к ним поднимался маленький, толстенький, средних лет врач. Подойдя вплотную, он опять с нарочитым восторгом похлопал и сказал, положив Димычу руку на плечо:

— Тебе пора в палату, Дима. Попрощайся со своей гостьей и поторопись, у вас ужин.

— До свидания, Марина! — сдержанно сказал Димыч, развернулся и исчез.

— Ишь ты! — проводил его взглядом врач. — Уже бегает! Как на щенке все зажило, ей-Богу! Я его оперировал, — пояснил он Марине. — Дежурю сегодня. А вы ему кем приходитесь, родственница?

Марина молча кивнула.

— Занятный, между прочим, пацаненок. Пятнадцать лет здесь работаю — другого такого не видал, ей-Богу! Характер железный, любую боль переносит молча. В его состоянии все другие криком кричат, а этот лежит себе да еще и улыбается улыбкой такой кривоватенькой. Мне иной раз кажется — другие потому и погибают, что боли этой самой не выдерживают. Устают от боли и перестают бороться. А этот нет! Характер! Лишний раз пить не попросит! Лежит, будто и не с ним все происходит. Если бы взрослый человек — ну, тогда понятно. А такой пацаненок, ему пять лет всего! И откуда в нем такое? Вот характер! — Врач помолчал и неожиданно остро взглянул на Марину. — Вы его поберегите. Видали, как он сейчас побежал, будто все давно прошло и не болит ничего. А на самом-то деле у него там внутри еще ой-ой-ой что творится! Нет, уважаю! Он пацан пятилетний, я взрослый, а я его уважаю!

Марине стало не по себе. Доктор явно был пьян, хотя вином от него и не пахло.

— До свидания, — сказала она тихо и бочком по стеночке попыталась протиснуться мимо него. Доктор поймал Маринину руку и поцеловал.

— Это за концерт, — сказал он, не выпуская ее руки из своей, довольно жесткой и твердой. — Очень вы хорошо пели.

Марина насилу вырвала руку и понеслась по лестнице во всю прыть. Сверху до нее долетел смешок. «Хорошо, что Димыч завтра отсюда уходит, — подумала Марина. — Неужели этот хмырь его оперировал? Странно, как Димыч жив остался!»

Гардеробщица выдала Марине пальто, и, побыстрее накинув его на плечи, Марина, застегиваясь на ходу, побежала к дверям. Но у дверей ее остановил знакомый врач. На сей раз на лице его не было улыбки.

— Я, кажется, напугал вас, простите, — произнес он скороговоркой. — Просто… У меня только что мальчик умер, вроде вашего Димки. От болевого шока как раз. Простите, — повторил он и, не дожидаясь ответа, повернулся и немедленно ушел.

А Марина еще немного постояла, приходя в себя и собираясь с мыслями. Куда она сейчас едет? Ах да, к Ане. И она побрела в метро.

10

Дома у Ани они почти ни о чем не успели поговорить. Поужинали и сразу пошли спать. А ночью Марину разбудил звонок. Телефон стоял на столе, в кабинете, где она ночевала.

— Hallo! — сказал мужской голос с явным американским акцентом. — May I speak to Ann?^[2]

— Wait a minute!^[3]

Марина вышла в коридор и постучала в Анину дверь.

— Ань, проснись, там твой Патрик звонит из Америки!

— Скажи ему, что меня нет дома!

— Аня, это невозможно. Лучше скажу, что ты не хочешь с ним говорить.

— Скажи что хочешь. Ладно, сейчас подойду.

Аня босиком подбежала к телефону.

— Алло! Да, это я! — быстро заговорила она по-английски. — Зачем ты звонишь? Да, я понимаю, но это неважно. Да, я понимаю, но это неправда. Это не имеет никакого значения. Тогда потрудись его забыть. Подумай лучше о том, что скажет твоя мама, когда увидит счет. Тебе того же! — И Аня злобно грохнула трубку на рычаг.

Резко, точно ноги у нее вдруг подогнулись, Аня опустилась на Маринину кровать. Зубы у нее стучали, ее трясло. Невидящими глазами она посмотрела на Марину.

— Какого черта он звонил! — проговорила она. — Какой смысл орать через океан то, что имеет смысл говорить, только когда сидишь на расстоянии вытянутой руки?

— Ты это серьезно? — Марина с сочувствием смотрела на нее, все было гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд. — Аня, ты, по-моему, ошибаешься.

— В чем же?

— Ну невооруженным глазом видно, что ты его любишь!

— Да я его вообще никогда не любила, если хочешь знать! Я просто хотела переехать в Америку.

— Аня, это не так! То есть, может, сначала это и было так, ну прости меня, я не знаю… Но теперь это явно не так! Да ты подойди к зеркалу, посмотри в свои глаза!

— Что-то ты больно умная стала с тех пор, как залетела!

Обе замолчали. За окном была непроглядная темень, даже в доме напротив светились всего одно-два окошка где-то под самой крышей, и фонари не горели, только внизу то и дело уныло поскуливала несытая собачонка.

— Ладно, давай спать, — сказала наконец Аня.

— Хочешь, ложись со мной, — предложила ей Марина. Диван в кабинете раскладывался и становился довольно широким.

— Нет, — Аня слегка передернулаплечом. — Пойду лучше к себе. Выспаться надо, завтра первым уроком физика. Гуд найт, бэби.

— Гуд найт, — словно эхо отозвалась Марина.

Аня ушла, а Марина долго еще не спала, лежала и думала в темноте о том, как все в этом мире сложно.

11

На следующий день, после последнего урока, Марина сразу же заторопилась в раздевалку, на бегу крикнув Ане «пока!». На улице она едва не сшибла пару старушек. Ветер свистел у нее в ушах. Падал легкий снег, и, стоя на эскалаторе, Марина, зажатая со всех сторон людьми и вынужденная из-за этого прервать свой бег, рассматривала причудливые снежинки, тающие у нее на обшлагах рукавов.

В вестибюле метро ее ждал Сергей. Марина едва его узнала. Он был в широченной пуховке и шапке-ушанке.

— Привет! — сказал он. — Как дела, невестушка?

— Неплохо, женишок! — в тон ему ответила Марина.

— Поедем куда или прямо тут переговорим?

— Нет уж, тут не надо! — испугалась Марина. — Сюда сейчас все мои однокласснички набегут.

Подошел поезд, они вошли в него и поехали куда-то. Марина в суматохе даже не обратила внимания, в какую сторону.

— Куда мы едем? — спросила она, так и не разобрав названия следующей станции. Микрофон в вагоне барахлил и вместо слов кряхтел и кашлял.

— Куда? — Сергей задумался. — Ко мне поехали! — сказал он наконец. — Не возражаешь?

— Да нет. Далеко это?

— Три станции. Потом еще две остановки на троллейбусе, но они небольшие, можно даже пешком пройти.

— Тогда поехали!

Квартира, в которую они вошли, была однокомнатной. У дверей лежал круглый вязаный половичок, направо сразу был вход в комнату, дверь налево вела в санузел, а прямо, шага через три, начиналась кухня. Пол был из линолеума, белоснежный. Вообще кругом пылинки не было. Квартира дышала чистотой и порядком. Обои были зелененькие в мелкий розовый горошек. На подоконниках, на столах, на специальных полочках на стенах стояли и висели цветы, которым, судя по всему, жилось здесь неплохо.

Кухня была выкрашена в светло-серый спокойный цвет, на стенах нигде не было ни пятнышка. Возле одной стены в кухне стоял стол, над ним висели хозяйственные полки, заканчивалась эта стена узким высоким кухонным шкафом. У другой стены стоял детский раскладывающийся в длину диванчик, а в углу у окна приткнулся секретер с откинутой крышкой, на которой были разложены учебники и тетради. Над секретером висела книжная полка. Маринин глаз сразу выхватил Булгакова, Высоцкого и двухтомник братьев Стругацких.

— Присаживайся! — Сергей показал Марине на диван. — Чаю хочешь?

— Ага! — Марина энергично кивнула, только сейчас сообразив, как же она голодна. В Крольчатнике в это время они обедали.

— Ты тут вдвоем с мамой живешь? — спросила Марина, откусывая от огромного трехэтажного бутерброда с маслом, сыром и колбасой.

— Ну да. — Сергей сидел на стуле напротив нее и, слегка улыбаясь, смотрел, как Марина ест. — Тебя приятно кормить, — вымолвил он наконец. — Ты с таким удовольствием ешь!

— Да уж, поесть я люблю.

— А по тебе не скажешь. Давай мы с тобой набросаем план. Регистрация у нас с тобой восемнадцатого, это через пять дней, в воскресенье. — Марина кивнула. — Ты запиши себе куда-нибудь, а то забудешь, а Валька мне потом голову оторвет.

— Мне тоже. — Марина послушно вынула из портфеля ручку и тетрадку и записала на обложке сзади: «Воскресенье, 18-е». — В котором часу?

— В 12.30. Значит, прибыть туда надо за полчаса в парадной форме. У тебя, кстати, есть что надеть?

— Найдется. — Марина даже слегка обиделась. Все-таки она была пока что единственной дочкой.

— А у меня вот не факт. — В данный момент на Сергее была индийская рубашка в мелкую неброскую клетку и чистенькие, обтрепанные джинсы. — А с кольцами что мы будем делать?

— Не знаю, — честно сказала Марина. — Денег у меня нет и не предвидится. Может, можно без них как-нибудь? Или давай Вальке позвоним? Если он в Москве, может, он что придумает?

Сергей молчал. В голове у него явно роились какие-то мысли. При этом взгляд его рассеянно скользил по Марининой фигуре, задержался у нее на лице, на глазах. Внезапно Сергей тряхнул головой, точно приняв какое-то решение.

— Нет, — твердо произнес он. — Сам добуду. — И, видя, что Марина слегка встревожилась, тут же добавил: — Да ладно, не бери в голову. Есть у меня кое-какие соображения. Уж как-нибудь, на собственную свадьбу, для своей невесты…

Оба рассмеялись, остро чувствуя двусмысленность этой фразы.

— Послушай, — тихо проговорил Сергей, — смотрю я на тебя и никак не могу понять: ну как ты попала в такую дурацкую историю? Такая красивая девочка, вроде неглупая даже.

— Как попала, как попала. Как все.

— Ну, все! — не согласился Сергей. — То-то и оно, что ты далеко не все. У тебя такие глаза…

— Таких глаз ты никогда не видел, — с улыбкой завершила Марина фразу, давно ставшую для нее привычной. — Вот примерно так и попала. Сначала глаза, потом руки, после ноги, а дальше — оглянуться не успеешь, как в ловушке.

Сергей не засмеялся. Он сидел молча, по-прежнему в упор разглядывая Марину.

— Я, кажется, понял, — сказал он. — Вся твоя беда в том, что ты совершенно себя не ценишь. Ну как можно так глупо растрачивать свою жизнь? У тебя…

— Такие глаза, — снова сострила Марина.

— Да при чем тут глаза! — Сергей, кажется, всерьез рассердился. — Ты вся необыкновенная! И как ты вообще такая по улицам ходишь? Я тебя сегодня в метро увидел — голова закружилась, ей-Богу! На тебя мужики из подворотен еще не кидаются?

— Не кидаются. А голова у тебя не могла от голода закружиться?

— От голода? Почему?

— Да ты совсем ничего не ешь!

Сергей смутился.

— Да я хотел, чтобы ты поела. Я и потом поем, вместе с мамой.

— Почему? Я что, такая страшная, что со мной есть нельзя? Ты себе даже чаю не налил! Мне неудобно!

— И правда, чего это я… — Сергей потянулся и снял с полки чашку, потом все так же, не вставая, достал с плиты чайник и плеснул в чашку кипятку.

«Как же у них тут тесно, в этой кухне! — Марина поежилась. — Нет, я тут просто не смогла бы готовить!»

— Сергей, а скоро твоя мама придет?

— Не раньше шести, а что? Ты сиди, не беспокойся!

— И что, ты бы так до шести часов и сидел голодный?

— Да. Нет. Не знаю… Может быть…

— Ну ты даешь! Так ведь и помереть недолго! Немудрено, что у тебя голова в метро кружится!

Марина неожиданно почувствовала, что ее клонит в сон. Ну да, она же две ночи почти не спала. Потом еще в школу ходила…

— Который час? — спросила она, с трудом сдерживая зевок.

— Полчетвертого. Тебе пора? Ты спешишь куда-нибудь? — Было такое впечатление, что он испугался.

— Да, — Марина слабо улыбнулась. — Домой. Спать. Я очень хочу спать. Я две ночи почти не спала.

— Что так?

— Да у подруги всякие сердечные неприятности.

— Тебе своих неприятностей мало?

— Каких? — Марина искренне изумилась.

— Ну ты даешь! — Сергей рассмеялся. — Если не ошибаюсь, тебе семнадцать лет. Ты залетела от человека, который не собирается на тебе жениться. Тебе приходится срочно оформлять фиктивный брак. И это называется — никаких неприятностей?

— Ну, это не неприятности.

— А что же это?

— Это так… — Марина задумалась. — Проза жизни. — И, не выдержав, улыбнулась. — Если хочешь, поэзия.

— Ни хрена себе поэзия! — Сергей захохотал. — Нет, правду я сказал, цены ты себе не знаешь!

— Да? И какая же мне цена, по-твоему?

Марина чувствовала, что глаза у нее слипаются и что она сейчас заснет прямо здесь, за столом, в крошечной незнакомой кухне. Глаза сами собой закрывались, голова свешивалась вниз. Господи, что же делать, она же так не доедет к Ане!

— Эй, что с тобой, тебе плохо?

— Нет. — Собственный голос показался Марине неожиданно далеким и каким-то чужим. — Нет, просто я очень хочу спать. Просто уже засыпаю.

— Эй, подожди, не засыпай пока, дай я тебя уложу как следует!

Послышался скрип, сиденье под Мариной задрожало. Сергей разложил диван, на котором она сидела.

— Вот теперь ложись, слева от тебя подушка.

Она послушно легла и почувствовала, что ее укрывают чем-то теплым.

— Ничего, если я посплю? — спросила она тихо, смутно осознавая, что спрашивать, в общем-то, надо было раньше. Как это глупо, прийти по делу к незнакомому человеку и вдруг так сразу свалиться и заснуть.

— Ничего, — услышала она шепот у самого своего лица, как будто Сергей стоял перед диваном на коленях. — Ты спи, пожалуйста. Спи и ничего не бойся. — И потом еще тише, с какой-то особенной нежностью: — Марина.

Она спала.

12

— Да не волнуйся ты, спит она еще, спит! — высокий голос подрагивал от возбуждения. — Скажи мне по крайней мере, кто это хоть такая?

— Друг.

— Это теперь так называется? Прийти к парню, развалиться на его кровати, будто так и надо… Зовут-то ее как?

— Неважно.

— То есть как это неважно? Человек заявился ко мне в дом, могу я, по крайней мере, узнать, как его зовут?

— Она пришла не к тебе, а ко мне. Марина ее зовут. Ты потише не можешь разговаривать?

Голоса звучали прямо над головой. Высокие истерические нотки ударяли прямо по мозгам. Спать стало невозможно, но открыть глаза неудобно. Получалось, что она их подслушивает! Однако и лежать вот так становилось все нелепее. И поздно! Что он там говорил перед тем, как Марина заснула? Его мама должна была прийти в шесть! Стало быть, уже больше шести?

Марина рывком уселась на диване. Ей нужно бежать! Аня давно дома! Наверняка кто-нибудь звонил! И потом… Уроки, кажется, какие-то задавали… О, черт! И нужно было ей так заснуть! Просто как провалилась. Как нелепо, как глупо, как… по-детски…

— Проснулась наконец! — проговорил уже знакомый высокий голос. Голос принадлежал худощавой женщине в выцветшем халатике с льняными, словно бы тоже выцветшими волосами. Черты лица ее были такими же тонкими, как и у Сергея, брови тоже были точно нарисованные карандашом. — Ну что, спящая красавица, выспалась? Где же это ты, интересно знать, так умоталась?

Марина вспыхнула. У нее просто не нашлось что сказать.

— Ну мама! — закричал Сергей, покраснев едва ли не ярче самой Марины. — Что ты говоришь такое? Незнакомому человеку! Ты же ее впервые видишь!

— А незнакомому человеку можно спать в моей кухне на диване? Да ладно уж, нечего краснеть! Будто мы сами молодыми не были!

«Интересно, кто это мы?» — злобно подумала Марина. Никаких признаков отца Сергея и вообще взрослого мужчины в доме не наблюдалось. Или это она Сергея в старики записала?

— Извините, пожалуйста, — стараясь говорить как можно вежливее, произнесла Марина. — Нам с Сергеем нужно было обговорить одно дело. Просто я себя неважно почувствовала.

Это объяснение показалось ей единственно подходящим из всех пришедших в голову. Ведь не говорить же, что ей очень захотелось спать?

— Вам стало плохо? Сережа, что же ты мне сразу не сказал? Может, лекарство какое-нибудь нужно? Да как же ты пойдешь сейчас, детка? На тебе лица нет!

— Дойду уж как-нибудь, — понемногу входя в роль, пробормотала Марина слабым голосом, потихоньку вставая. Сергей, одураченный этим спектаклем, кинулся подставлять ей плечо. — Ничего, ничего, — слабо пискнула Марина и бочком проскользнула мимо Сергеевой мамы, выбралась в коридор и начала с лихорадочной быстротой одеваться.

Сергей, опомнившись, ринулся вслед за ней, набросил на плечи куртку, застегиваться не стал, не глядя сунул ноги в сапоги и быстрым движением отворил дверь.

— Сережа, постой, куда же ты? — донеслось до них уже на лестнице.

— Сейчас приду! — прокричал в ответ Сергей, и они с быстротой молнии ссыпались вниз по лестнице.

— Марина, пойдем до метро пешком! — попросил Сергей, когда они оказались у троллейбусной остановки. — Ну пожалуйста, здесь совсем близко!

Голос его звучал жалобно и моляще, карие глаза по-собачьи смотрели на Марину.

— Ты же обещал своей маме, что сейчас вернешься! — мстительно сказала Марина.

— Да черт с ней, с мамой! Марина, ну пожалуйста!

— Слушай, я тебе поражаюсь! Из-за тебя я только что пережила такое унижение. Клянусь, так стыдно мне еще ни разу не было!

— Марина, прости меня! Ты понимаешь, моя мама…

— Да что мама! С мамой как раз все ясно. Не в маме дело, а в тебе! Ты не мог меня пораньше разбудить? Ты же знал, что она в шесть придет!

— Марина, прости меня, я осел! Я сам не знаю, как получилось. Ты так сладко спала, я сидел, смотрел на тебя и все думал: я ее разбужу, еще пять минут, еще десять, я ведь и на часы все время поглядывал. Марина, прости меня, я просто не смог! Ты так сладко спала, так чудесно было на тебя смотреть.

Марина искоса взглянула на него, похоже, он не врет.

— А потом было уже поздно. Она пришла, — упавшим голосом завершил Сергей. — Марина, прости меня, я сам не знаю, что говорю. Марина, скажи мне, ты прощаешь меня?

Он был само раскаяние.

— Но ты хоть понимаешь, каково мне?

— Ну еще бы! Можешь мне не верить, но чувствовал я то же, что и ты, только еще сильнее.

— Верю.

Марина шла слева от него, рассеянно скользя взглядом по ярким витринам маленьких магазинчиков, по светящимся в темноте окошкам палаток со сластями и напитками. Совсем рядом зазвенел трамвай, посыпался сноп искр, видных издалека в черном морозном небе.

— Ладно, — проговорила наконец Марина. — Замнем для ясности. Так, до чего мы с тобой договорились?

— Ты больше не сердишься на меня? — переспросил Сергей робко и недоверчиво.

— Да сказала, не сержусь. Встречаемся восемнадцатого, в двенадцать, у дверей загса, в парадной форме. Правильно?

Он молчал, глядя на ее губы. Очнулся, тряхнул головой и медленно, слегка заикаясь, проговорил:

— Мар-рина, а р-раньше мы не можем встретиться?

Марина рассмеялась, так он был трогателен и в то же время забавен. Но, продолжая еще смеяться, она поняла, что он ей вдруг стал близок, за какие-то считанные часы, так близок, как до него не был ни один человек в мире. А Сергей шел рядом и молчал, только смотрел на нее и улыбался.

Незаметно они подошли к метро.

— Пока, — нерешительно произнесла Марина.

— Пока, — так же тихо ответил Сергей, но оба не тронулись с места. Наконец, точно повинуясь чьему-то приказу, действуя не по своей воле, Сергей протянул к Марине руки, обнял ее, привлек себе и впился губами в ее трепещущие, ждущие его губы. Несколько мгновений оба не шевелились, они целиком ушли в поцелуй, и не было ни метро, призывно мерцающего красной буквой «М», ни мельтешащих вокруг людей, ни троллейбусов, ни трамваев.

Какой-то хмырь, по-хозяйски заехавший на своем «Вольво» на тротуар, засигналил им, чтобы они сошли с его дороги. Они даже не услышали. Глаза у них были закрыты, они ничего не слышали, кроме бешеного биения своих сердец.

— Завтра, — пробормотал наконец Сергей, отрываясь от Марининых губ.

— Ага, — Марина кивнула.

— У тебя когда уроки кончаются?

— В два пятнадцать.

— А у меня коллоквиум в три, но я сбегу. Я люблю тебя, Марина, ты это знаешь?

— Да.

— А ты?

— И я, кажется… Сережка, мы сошли с ума! У меня ведь ребенок будет в мае!

— Люблю. — Сергей крепче прижал Марину к себе. — И тебя люблю, и твоего ребенка. И завтра я буду ждать тебя ровно в два двадцать в вестибюле метро, там же, где и сегодня, хорошо?

— Да.

— До завтра.

— Да, до завтра.

Они с трудом оторвались друг от друга, и Марина начала медленно спускаться по ступенькам метро, чувствуя, что сходит с ума. Что же она делает? А как же Крольчатник? Но отказаться от Сергея не было сил.

«А восемнадцатого наша свадьба, — вспомнилось вдруг Марине. — Забавно. Что ж, может быть, в этом и заключен перст судьбы?»

И Марина зашагала быстрее и веселее, точно вдруг найдя ответы на все мучившие ее вопросы.

13

— Тебе какой-то парень весь вечер названивает, — встретила Марину Аня. — Велел тебе, как придешь, сразу ему перезвонить. Назвался Валерьяном. Ну и имечко! Это кто такой? Твоего мужа, кажется, Сергеем зовут?

— Сергеем, — Марина согласно кивнула, продолжая улыбаться. — Валерьян телефона не оставил?

— Нет. Сказал, у тебя должен быть.

— Да. Кажется, я его еще наизусть помню.

— Ох, ну и трудная же у тебя личная жизнь! — язвительно процедила Аня. — Это подумать только, когда я полгода назад отсюда уезжала, у тебя, по-моему, вообще знакомых мальчиков не было!

— Ну почему же? — Марина медленно, задумчиво повесила пальто и теперь не глядя засовывала ноги в тапочки, принадлежащие, судя по размеру, Аниному отцу.

— Марина, надень другие тапочки. Эти с тебя сразу же слетят, ты в них шагу не сделаешь!

— Почему же? — по-прежнему погруженная в свои мысли, повторила Марина. — С Игорем я знакома была, мы даже, кажется, целовались один раз…

— В девятом классе, — уточнила Аня. — Я тогда скарлатиной болела и два месяца в школу не ходила. То-то ты без меня разошлась! Но я вовремя вернулась, успела, можно сказать, спасти тебя от горького разочарования. Как он потом от тебя к Ленке переметнулся, помнишь?

— Да, ты заставила меня два раза подряд пропустить свидание, можно сказать, сломала мне личную жизнь.

Марина несколько принужденно рассмеялась. Сделав несколько шагов в тапочках Аниного отца и потеряв их где-то в середине коридора, Марина добралась до кабинета и, плюхнувшись на диван, завертела диск телефона.

— Валька, это я. Тебе мама моя дала здешний телефон? Нет, только на неделю. Голос веселый? Так жизнь хорошая, и вообще… Нет, почему же, скучаю, по всем, и по тебе в особенности. Слушай, вы Димку забрали сегодня? Ну, слава Богу! Жуткое, по-моему, место, эта больница, не дай Бог никому туда загреметь! Чувствую себя хорошо, лучше не бывает. Разве по голосу не слышно? Тогда чего спрашиваешь? Встретиться? Да, можно, конечно, почему не встретиться. Завтра… Ой, погоди, Валька, завтра я, кажется, никак не могу…

И ту же секунду Марина почувствовала, как она смертельно, жутко соскучилась по Вальке. По ним по всем, конечно, но по Вальке особенно. Как-никак он был у нее первый…

Сергей. Она должна с ним встретиться. Да что там, Марина просто умрет, если завтра его не увидит!

Но не повидать Валерьяна тоже никак нельзя! А послезавтра он уезжает.

— Валька, слушай! — сообразила она наконец. — Раз такое дело, прогуляю я завтра школу. Ну не все, конечно, уроки, а половину. Встретимся на Пушкинской, у фонтана напротив «Макдональдса», в половине двенадцатого, хорошо? Ну пока, до завтра. Да, да, конечно, а я тебя крепче! Не веришь?

И Марина, весело рассмеявшись, положила на рычаг трубку. Затем она обернулась и увидела Аню. Аня стояла в дверях, и выражение у нее на лице было таким, что Марине сразу захотелось завыть и убежать. Что она ей сейчас объяснять будет? Тут самой себе ничего не объяснишь толком, а уж Ане… Однако Аня рвалась в бой.

— Марин, у тебя вообще все дома? Что с тобой происходит? Это кто звонил?

— Друг, — нехотя отозвалась Марина. — Ань, у тебя поесть ничего не найдется?

— Нет, постой. Что это у тебя за друзья такие появились, что ты ради них школу прогуливаешь, с уроков сбегаешь? Тебя кто сегодня встречал в метро?

— Слушай, ты что, следишь за мной, что ли? Муж встречал! — с некоторым вызовом проговорила Марина.

— А звонил тебе сейчас кто?

— Друг. — Марина начала закипать.

— И много у тебя таких друзей, позволь мне полюбопытствовать?

— Много. А тебе завидно, что ли?

— Завидно?! Да что ты говоришь такое, чему тут можно завидовать? Тебе мало того, что у тебя в семнадцать лет ребенок будет? Тебе нужно еще непременно разрушить собственную, еще не начавшуюся толком, семейную жизнь?

— Аня… — Марина едва сдерживалась. — Заруби себе на носу: моя личная жизнь — это моя личная жизнь, никак не твоя. И вмешиваться в нее я никому не позволю, тебе в том числе. Да со мной моя мама так не разговаривает!

— Марин, ты дура и ничего не понимаешь! Слушай, что тебе умные люди говорят! Это надо же, нагуляла ребенка и хоть бы хны, продолжает себе прыгать, как девочка! Друзья у нее! Да другая бы на твоем месте…

— Ань, я, пожалуй, пойду. — Марина безуспешно попыталась нащупать под диваном давно потерянные тапочки. — Мы все друг другу сказали.

Так и не найдя тапочек, Марина встала и направилась к входной двери. Аня следила за ней, стоя у дверей кабинета.

— Ты мне ничего не расскажешь? — спросила она, наблюдая, как Марина достает пальто с вешалки.

— Нет.

— Послушай, как ты можешь? Ведь я беспокоюсь за тебя!

— Нет. Ты не беспокоишься. Ты лю-бо-пыт-ству-ешь. А мне это мерзко.

— Вот ты какая стала!

— Да. Такая.

Они стояли друг против друга, готовые вцепиться друг другу в волосы. Прошла минута, другая. У Ани первой дрогнуло сердце.

— Марина, не уходи, пожалуйста, куда ты пойдешь на ночь глядя?

— Домой. У меня есть дом. — Марина вовсе не была в этом уверена.

— Марин, останься. Марин, ну извини меня, ну хочешь… Я больше не буду ни о чем спрашивать! Марина, не уходи! Мне будет без тебя так одиноко!

Марина стояла на пороге, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Ей было жалко Аню, хотя обида еще переполняла ее.

— Ну ладно, — промолвила она наконец, — только обещай больше никогда не задавать мне никаких вопросов.

— Конечно, раз ты не хочешь…

— И не высказывать ни о чем своего мнения, пока тебя о нем не спросили!

— Если тебе это неприятно…

— Еще как неприятно! Набросилась на меня, что твоя миссис Робертс или наша Катерина!

— Марина, прости меня, черт знает, что на меня нашло!

Аня произносила эти слова неохотно, но ей так не хотелось оставаться одной в этой пустой квартире! Марина представила себе, как бы она тут одна осталась, с этими уходящими ввысь потолками и бомжами за стенкой. Поздним вечером Марина и сама их боялась.

— Ладно уж, мир! Остаюсь, если будешь хорошо себя вести.

Обе девочки с явным облегчением засмеялись.

— У тебя найдется что-нибудь поесть? — снова спросила Марина.

Аня слегка смутилась:

— Всегда можно сделать бутерброды.

— Эх ты, бутерброды! — передразнила ее Марина. — Картошка у тебя есть? А крупа какая-никакая найдется? Пойдем, я тебе что-нибудь приготовлю, а то сдохнешь от этой сухомятки!

Через минуту Марина уже весело и ловко стряпала, а Аня наблюдала за ее действиями с восхищением и завистью.

14

Марина увидела Валерьяна издалека. Он стоял у фонтана, пытливо всматриваясь близорукими глазами в толпу, движущуюся от метро к «Макдональдсу». Марина сделала круг, обежала фонтан с другой стороны, подкралась к Валерьяну сзади и с размаху хлопнула его по плечу, благо он был не слишком высок ростом.

— Ай! — Он так и подпрыгнул.

— Не ждали?

— Ну ты даешь, мышь! Экая ты вдруг бойкая стала! А ну, поворотись, сынку! — Он, прищурившись, с улыбкой разглядывал ее, точно и впрямь отец — родимое детище, и наконец прищелкнул языком с восхищением: — Нет, мышь, что ни говори, а Москва тебе явно на пользу.

— Что, нравлюсь? — Марина видела, что нравится, ей было приятно это сознавать и еще приятнее об этом слышать.

— Что есть, то есть! Черт, я ведь думал, что ты сама мне первая позвонишь! Затоскуешь в Москве и позвонишь.

— Позвоню? Зачем?

— Ну как? Выбраться вместе погулять по старой памяти.

— Мне казалось, что ты в Крольчатнике. — Марина растерялась.

— Да ты разве не помнишь? Я в Москве больше времени провожу, чем у нас. Честно говоря, я думал, что ты успела мой график изучить.

— И вправду. Не сердись, Валечка. — Марина виновато потерлась щекой о его плечо. — Не до того было. Совсем я тут завертелась. Школа, потом еще к свадьбе надо готовиться…

— Как там со свадьбой? Вы уже встречались с Сергеем?

— Да. — Марина немного смутилась.

— Все обговорили?

— Да нет, не все еще. Еще сегодня встречаться будем.

— Вы давайте, а то времени в обрез. Не век же ты в Москве торчать будешь!

«И вправду, — холодея, осознала Марина. — Не век. А как мы с Сережкой? Впрочем, ему, наверное, можно будет все объяснить. Будет приезжать меня навещать… А если он не поймет? Тогда все полетит, не успев начаться. Ну и пусть себе летит! — подумала Марина, неожиданно обозлившись непонятно на что. — Если он такой дурак, что не сможет ничего понять, на кой он нужен!» И Марина решительно тряхнула головой.

— Мышь, ты чего такая смурная? — спросил наблюдавший за ней Валерьян.

— Какая?

— Ну… задумчивая, загадочная. Этакая незнакомая дива.

— Кто? Я дива? Да я тебя сейчас!..

Марина вдруг наклонилась, подобрала комок снега, ловкими, привыкшими лепить пельмени пальцами скатала снежок и кинула в Валерьяна. Снежок попал в шею, рассыпался, часть снега попала за воротник.

— Ах ты дрянь такая! — Валерьян запустил в Марину снежком, и они со смехом понеслись по Тверской, перебрасываясь снежками, а люди провожали их завистливыми взглядами.

Валерьян с Мариной отлично провели время, прошвырнулись по самым своим любимым местам, выпили кофе в маленьком баре при Литинституте, постояли во дворе бывшего Марининого дома, глянули, как движется ремонт в бывшем Валерьяновом. Они почти не разговаривали, правда, Валерьян успел выложить Марине последние новости: у Димыча все вроде бы в норме, и он счастлив, что снова дома; Ольга у себя в мастерской ухитрилась в дым напиться, из-за чего у нее был нешуточный скандал с Денисом (поговаривают, что без Володечки тут дело не обошлось, но доказать ничего невозможно); у Ильи приболела мать, и они с Машей и детьми перебрались в Москву; без них и без Марины в Крольчатнике стало тоскливо. Вот, собственно, и все. Да, Бруно передал Марине с Женькой записку, ее никто не читал. (Марина спрятала записку в карман, решив прочитать попозже, когда никто не будет мешать.)

Всерьез они с Валерьяном ни о чем не говорили. Все было похоже на тот вечер, в самом начале, еще до ее беременности и до Крольчатника. Валерьян даже не стал ее спрашивать, как она себя чувствует.

В Колокольном переулке они, повинуясь внезапному порыву, зашли в какой-то подъезд, поднялись там на пару лестничных пролетов вверх и, сев на низкий широченный подоконник, на несколько мгновений припали друг к другу. Валерьян нащупал под ворохом зимней одежды Маринин живот и в который уже раз попытался послушать, как оно там шевелится. Но ребенок, как только на Маринин живот легла Валерьянова рука, замер.

— Денис говорил мне, что так бывает, — сказал Валерьян, похоже, самому себе в утешение. — Они откуда-то знают, что это их отец, и перестают шевелиться, когда чувствуют его руку.

— Не расстраивайся, рано или поздно увидишь его целиком.

— Скорей бы уж! — Валерьян вздохнул.

— И что тебе так не терпится? Можно подумать, это твой первый ребенок!

— Да кто его знает? Вполне может быть, что и так.

— Да что ты говоришь? — возмутилась Марина. — По Крольчатнику детей бегает без счету!

— Так-то оно так, но откуда я знаю, который из них мой?

— А тебе надо обязательно знать точно? Между прочим, Сонька на тебя очень похожа. Я иной раз посмотрю на нее, вылитый ты!

— Ты что, и в самом деле так думаешь? — Валерьян недоверчиво покосился на Марину. — Или ты хочешь меня утешить?

— Утешить? Что за глупости? Честное слово, я всегда думала, что Сонька твой ребенок. А почему бы тебе прямо не спросить у Алены? Или она сама точно не знает?

— Не в том дело. Может, и знает, но ни за что не скажет. Принцип у нее такой — никто не должен знать, какой ребенок чей, чтобы ко всем было одинаковое, ровное отношение. Правда, так все равно не получается.

— Тогда плохо твое дело, — Марина вздохнула сочувственно. — А интересно, чей ребенок у Алены теперь? Вдруг тоже твой, а?

— Да все может быть. В таком случае я многодетный папа! Если с твоим считать, трое получается. Пустое все это, никогда я про это ничего не узнаю. Может, она и права: какая разница? Ту же Соньку я все равно люблю, просто потому, что ее невозможно не любить.

Но по всему было видно, что это для него очень важно.

Они простились в метро, поцеловавшись на прощанье.

— Я тебе позвоню на той неделе! — пообещал Валерьян.

— Позвони, — рассеянно откликнулась Марина. Мысленно она была уже далеко.

— Нет, мышь, все-таки ты нынче какая-то не такая. Что-то тут с тобой произошло.

Валерьян серьезно и нежно заглянул ей в глаза, приподняв слегка Маринино лицо за подбородок, но ничего в них не увидел. Валерьян был далеко не лучшим читателем по глазам. Вот если б на его месте был Денис…

— Ладно, мышь, пошел я, — нерешительно произнес он, переминаясь с ноги на ногу. Похоже было, что ему очень хочется, чтобы Марина попыталась его задержать, сказала бы, что хочет поехать сейчас с ним, к нему, они ведь так давно не были вместе! Но Марина ничего не сказала. Она только кивнула ему на прощанье, точно Валерьян и все связанное с ним неожиданно стало для нее далеким прошлым.

15

На свидание с Сергеем Марина приехала за пятнадцать минут до назначенного часа и увидела, что он ее ждет. Он стоял у стены и читал книгу.

— Привет! — тихо прошептала Марина, подойдя к нему почти вплотную.

Сергей вздрогнул, оторвался от книги, увидел Марину и просиял.

— Ты! Пришла! Подожди… — Взгляд его скользнул по циферблату наручных часов. — Но ты ведь раньше!

— Да. Чуть-чуть. — Марина виновато улыбнулась, улыбнулась вся сразу: глазами, губами, ямочками на щеках.

— Куда мы пойдем? — выдохнул Сергей.

— Только не к тебе! — Для верности Марина даже замотала головой.

— А почему, собственно? Мама придет…

— Не раньше шести, — докончила за него Марина, многозначительно посмотрев ему прямо в глаза. Сергей немедленно сник.

— Ну… Ладно. Но я тогда, не знаю… Может, у тебя есть какие-нибудь идеи? Предлагай!

Марина задумалась. К маме и папе нельзя, там сейчас форменный сумасшедший дом, да и вообще как-то неудобно. Может, потом, когда они распишутся… Куда тогда?

И тут Марина сообразила, что у нее теперь есть ключ от Аниной квартиры, потому что Аня утром сказала, что придет домой не раньше пяти, сперва поедет в библиотеку, потом куда-то еще, Марина не помнит точно, но это ведь и не важно. Главное — Анина квартира сейчас в их полном распоряжении.

— Поехали! — Марина схватила Сергея за руку, и они вскочили в отходящий поезд. Двери уже закрывались, Сергею пришлось придержать их, пока Марина вошла.

Переступив порог Аниной квартиры, Сергей остолбенел.

— Это твоя квартира? — испуганно спросил он.

— Нет, — Марина засмеялась. — Подруги. Ну, чего встал, пошли!

Сергей, смешно озираясь, разглядывал все вокруг: стены, потолки, паркетный пол с вытертой ковровой дорожкой посредине.

— Это же надо! — проговорил он наконец. — Даже не верится, что тут люди живут!

— А то кто же? — Марина фыркнула. — Волки, что ли, или леопарды? Да очнись ты наконец, проходи.

Сергей нагнулся, аккуратно снял ботинки и послушно пошел вслед за Мариной. А ботинки так и остались одиноко стоять посреди прихожей.

На них-то сразу и наткнулась Аня, возвратившаяся домой чуть раньше. Войдя, она недоуменно уставилась на эту нелепую, изрядно порыжевшую пару туристских ботинок. На ковровой дорожке вокруг них расплылось влажное пятно. Откуда они тут взялись?

— Марин, ты дома? — крикнула она. Но лишь слабое эхо было ей ответом.

Аня прошла через всю квартиру, осторожно заглядывая в каждую комнату и наконец обнаружила их в кабинете. Глазам ее предстала весьма любопытная картина.

Марина и Сергей сидели друг против друга на диване, молчали и улыбались.

— Эй, привет! — громко сказала Аня. Но они ее не услышали. Тогда Аня решительно вошла в кабинет, подошла к Марине, наклонилась и гаркнула ей в самое ухо: — Добрый вечер, Марина, ты меня слышишь?

Марина словно очнулась ото сна.

— А, ну да, — произнесла она протяжно, не до конца еще понимая, где она и что с ней происходит. — Добрый вечер, Аня! Познакомься, пожалуйста, это Сергей, мой будущий муж. Сережа, это Аня, хозяйка квартиры и моя лучшая подруга.

— Что? — недоуменно переспросил Сергей, так же с трудом приходя в себя. — Здравствуйте, Аня, очень приятно!

— Мне тоже! — с чувством сказала Аня, протягивая Сергею руку. Сергей взял ее руку обеими руками и несколько секунд тупо разглядывал, не понимая, что ему с ней делать, пока Аня не забрала руку.

«Вот психи! — озадаченно подумала Аня. — Подумать только, какая любовь! Можно позавидовать! Вообще-то, учитывая Маринкин живот, могли бы уже и попривыкнуть друг к другу. Все-таки не вчера познакомились!» Вслух же Аня сказала:

— Эй, ребята, вы ничего и не ели? Пошли, я вас чаем напою, что ли!

— Чаем? — встрепенулась Марина, неожиданно почувствовав голод. — Ты знаешь, Ань, пожалуй, это будет здорово! Это ты хорошо придумала — чаем! Сережа, ты чаю хочешь?

Он кивнул, кажется, не до конца соображая, о чем его спрашивают.

— Тогда пошли на кухню! — Аня уже начинала сердиться. Надо было их оставить тут, и пусть бы они сидели и пялились друг на друга, пока не умерли бы от голода и жажды!

Разливая чай, Аня исподтишка рассматривала Сергея. Он не вязался с Марининым описанием сына богатых родителей.

— Сережа, у вас сейчас сессия? — спросила Аня, чтобы хоть как-нибудь завязать разговор.

— Сессия? — Сергей оживился. — Да, сессия у меня сейчас полным ходом. Вчера наконец сопромат свалил. Теперь бы еще так же удачно с матанализом разделаться!

— Сопромат? — Аня сделала большие глаза. — Это разве проходят в медицинском?

— В медицинском? — Сережа пожал плечами. — В медицинском, наверное, не проходят.

Аня вопросительно взглянула на Марину. Та сидела красная, вцепившись рукой в край стола.

«Так!» — торжествующе подумала Аня и поинтересовалась, как бы невзначай:

— Сережа, а где вы учитесь, если не секрет?

— Какие тут секреты! — Сергей рассмеялся. — В стали и сплавов, а что?

— Скажите, Сережа, а кем были ваши родители?

— Были? А почему «были»? То есть отца у меня, правильно, отродясь не было, сбежал, подлец, еще до моего рождения. Такой был кобель, если верить маме! А мама у меня воспитательница в детском садике.

— Трудно, наверное, приходится! — посочувствовала Аня. — Зарплата у мамы небольшая.

— Не знаю, — Сережа пожал плечами. — Я не думал никогда об этом. Живем себе, хлеб жуем. Тем более теперь я уже и сам не маленький. — Тут Сергей счел нужным многозначительно подмигнуть Марине. — Всегда можно найти какие-нибудь источники, были бы руки целы и голова на месте.

«Да, у него голова еще, может, и на месте, — подумала Аня, — а вот Маринка свою, похоже, совсем потеряла. Интересно, на что же эти два психа думают растить ребенка?»

«Он, наверное, прав, — думала Марина. — Всегда можно найти выход». Однако сразу он почему-то не находился.

Эх, и угораздило же ее ни с того ни с сего влюбиться! Да в кого! В собственного будущего мужа! Как теперь быть? Рвать сразу и навсегда с Крольчатником? Немыслимо, невозможно. Попытаться как-нибудь совместить? В конце концов, живут в Крольчатнике Маша с Ильей. Марина искоса глянула на Сергея и в который раз отбросила эту мысль, как заведомо невозможную. Что же делать?

Марине стало вдруг не до Аниных разоблачений и выводов. Господи, какая это чепуха! Узнала заодно, где он учится, спасибо Ане! Самой, глядишь, и в голову бы не пришло спросить. Все это совершенно неважно! По-настоящему ее волновал только один вопрос: как теперь жить дальше? «А чего я дергаюсь? — зло подумала она вдруг. — Мы пока ни о чем таком и не говорили…»

Они вообще еще ни о чем не говорили, хотя собирались. Так и просидели почти два часа, не сказав ни единого слова, в тех позах, в каких их застала Аня, не в силах ни оторвать друг от друга глаз, ни прикоснуться друг к другу.

Войдя в кабинет, Сергей успел обшарить разок взглядом стены, сплошь заставленные книжными стеллажами — «книг-то здесь сколько, книг!» — и тут же забыл обо всем. Квартира с ее комнатами, стенами, потолками и даже книгами куда-то исчезла. Для Сергея больше не существовало ничего, кроме Марины.

16

Проводив Сергея до дверей и договорившись с ним о встрече, Марина возвратилась в кухню.

Марина ожидала упреков, вполне, кстати, справедливых, криков и возмущения. Она была приятно разочарована, поскольку ничего этого не последовало. Аня пила чай, прыская время от времени в чашку, отчего чай шел пузырями и иногда выплескивался.

— Ну, Марин, ты даешь! Ой, ну ты сидела! А он-то, он-то! «Да, — говорит, — в медицинском сопромат не проходят! Мама моя, — говорит, — в детском садике работает!» Да какое уж там наследство, одни ботиночки чего стоят!

Аня начала было смеяться, но захлебнулась, закашлялась, и на глазах выступили слезы. Марине пришлось хлопать ее по спине, причем она едва удержалась, чтобы не стукнуть изо всей силы. И чего она смеется? Неужели это так смешно? А может, она в самом деле дура, просто раньше Марина не замечала?

— Как же мне в голову не пришло, что ты все наврала? Студент-медик, покойные физики, пустая квартира, да еще и дача в три этажа! Надо такое придумать! Марин, ты романы случайно не пишешь? У тебя, по моему, должно получиться.

Тут до Ани дошло, что Марина не участвует в ее веселье, а сидит с грустным видом над чашкой нетронутого чая, размышляет о чем-то, качая головой в такт своим невеселым мыслям.

— Эй, Марин, ты чего? Расстроилась, что я вывела тебя на чистую воды?

Марина мотнула головой.

— Не в том дело, Анька.

— А в чем же? Ты думаешь о том, как вы будете жить вместе с его мамой? Она хоть как из себя, ничего?

— Ничего.

— А какая там на самом деле квартира? Ну, раскалывайся, Марин, говори.

— Однокомнатная.

— Фью! Тогда как же вы там поместитесь, еще и с ребенком?

Марине и самой хотелось бы знать, но чем дальше она об этом думала, тем яснее становилась ей горькая правда: совместная жизнь с Сергеем, похоже, ей не светит.

«Черт, ну что мне делать?» — чуть не вырвалось у Марины, но, покосившись на Аню, она осеклась.

Аня, заразившись Марининым настроением, тоже погрустнела. Ей, видно, вспомнилось что-то свое. Они молча пили чай, иногда грустно переглядываясь.

Только перед самым сном Марина вспомнила о записке от Бруно.

Марина осторожно развернула бумажку, за день успевшую скататься в кармане в маленький шарик. Там было всего несколько фраз:

«Смуглой соотечественнице большой горячий привет! Обращаю Ваше благосклонное внимание на то немаловажное обстоятельство, что с нашим молодым другом все кончилось хорошо. Надеюсь, что теперь Вы вполне убедились в том, что карты мои никогда не врут? Хочется ли Вам знать, что предсказывают они теперь? Они предвещают вам большую любовь». Ниже следовала витиеватая роспись латинскими буквами.

Марина быстро пробежала записку глазами и впервые за последние пару часов улыбнулась. На душе у нее полегчало.

Сквозь сон она слышала, как опять звонил из Америки Патрик. На этот раз Аня сама успела подойти и разговаривала совсем не грубо, а, наоборот, ласково. Пару раз в ее голосе промелькнули виноватые нотки. И когда Марина, на секунду проснувшись, поймала обрывок их разговора, ей показалось, что никакой между ними не океан, а расстояние вытянутой руки.

17

Встреча с Сергеем была назначена на четыре — у него был экзамен.

Они условились встретиться в переходе метро с «Тургеневской» на «Чистые Пруды». Но вышло так, раньше: уроков было мало, пятым и шестым часом была сдвоенная физкультура, от которой Марину надежно ограждала выписанная Денисом справка.

Марина бесцельно слонялась по переходу, скользя глазами по прилавкам с мылом, зубной пастой, телевизионными антеннами и женскими лифчиками. Нагнувшись, Марина рассеянно погладила маленького серого котенка, испуганно свернувшегося на дне глубокой корзинки, не спеша выпрямилась и вдруг услышала музыку.

Это была флейта, певшая тоненьким голоском ужасно знакомый мотив. Марина пошла на звук и в углу у стены увидела Вику. Марина сразу заметила, что с момента их последней встречи Вика очень похудела, вокруг глаз у нее темнели круги, но зато глаза сверкали ярко, как звезды, лучась неземным светом. На Вике были дырявые истертые джинсы и коричневый бесформенный свитер. Рукава свитера были чуть закатаны, и из-под них выглядывали худенькие запястья, сплошь увитые причудливыми бисерными феньками. Вика бросила прямо на мраморный пол сиреневую, не по сезону легкую куртку.

У Викиных ног стоял опрокинутый высокий цилиндр, из тех, какие носят фокусники. Марина не удержалась и заглянула в него, поймав себя на том, что ничуть не удивится, если увидит на дне цилиндра букет цветов или, на худой конец, живого кролика.

Но вместо кролика в цилиндре сидела Ольгина крыса и умывалась передними лапками, щурясь на яркий свет кроткими глазками-бусинками.

«А она-то что здесь делает? — ахнула про себя Марина. — Ольга тоже в Москве?»

Но она тут же забыла обо всем на свете, так хорошо пела флейта.

Вика не замечала Марины, хотя та встала напротив нее. Похоже, Вика сейчас вообще никого и ничего не замечала, глядя прямо перед собой широко раскрытыми, невидящими глазами. Тревожная мелодия флейты привлекала к себе все больше народу. Люди останавливались, поворачивали на звук головы, застывали, завороженные, точно кобра перед факиром.

Марина почувствовала, что и ее тоже увлекает куда-то за собой мотив, поначалу показавшийся простеньким. Он таил в себе силу и манил в горние выси.

Перед раскрытыми глазами Марины проносилась ее жизнь, с радостями и печалями. Ей хотелось то плакать над своей жизнью, то смеяться от радости, что все так получилось, и смеяться хотелось все сильнее, пока наконец жизнь не показалась ей такой безумно, нечеловечески прекрасной. А музыка вела ее, не давая опомниться, все дальше, все выше, над собой и над своей жизнью, и с недосягаемой высоты она поняла, что мир вокруг неизмеримо больше и прекраснее ее жизни.

18

Музыка закончилась, люди стали расходиться. Кто-то толкнул Марину локтем, кто-то заехал ей в лицо рюкзаком. Кто-то положил ей на плечо руку. Марина резко обернулась.

— Сережа! Но как же так? Ведь еще только… — Она посмотрела на часы.

— Как хорошо, что ты здесь! — сказал он, не отвечая, с нежностью глядя ей в глаза. — Я так боялся, что приеду, а тебя не будет!

— Смотри-ка, Марина! Эй, привет! Надо же, даже не отвечает! Слишком гордая стала?

Вика только сейчас ее заметила. А сама Марина только сейчасразглядела, что Вика тут не одна. У стены чуть поодаль стояли лохматый парень с гитарой и неряшливая толстая девица с длинной, до лодыжки, косой и с ободранной, видавшей виды скрипкой. У ног девицы валялся раскрытый футляр. Они молчали, глядя в сторону и не замечая Марины.

— Здравствуй, Вика!

Марина хотела сказать, что слушала ее игру, рассказать о том, какое впечатление произвела на нее ее музыка, но неожиданно обнаружила, что у нее нет верных слов. Марина смотрела на Вику и думала: вот это странное, худенькое до прозрачности существо доставило мне такое наслаждение, по сравнению с которым ихний секс — ничто! И этому не в силах были помешать ни теснота и духота подземного перехода, ни толпы людей вокруг. И откуда в Вике, на вид почти невесомой, такая сила? От невозможности выразить свои чувства словами на глаза у Марины навернулись слезы.

— Вичка! — вымолвила она наконец. — Вичка, ты такой молодец, ты так здорово играешь! Так хорошо! Нет, хорошо, это не то слово. Ну я не знаю…

— Да что ты! — Похоже было, что Вика смутилась. Она посмотрела на Марину долгим взглядом и произнесла медленно, тихо, точно выдавая некую тайну: — Вообще знаешь что, Марина? Когда я вот так играю, это ведь уже не совсем я, точнее, это даже совсем не я, скорее это… ну, как бы мною кто-то играет, а я будто становлюсь сама инструментом. И я даже не всегда слышу, что там такое получается.

Лохматый парень подошел к ним ближе, хлопнул Вику по плечу, и она точно сразу опомнилась:

— Пока, Марин, я побежала!

Вика на бегу чмокнула Марину в щеку, мгновенным движением запихнула флейту в длинный брезентовый мешочек, висящий у нее на шее, и полетела вслед за своими.

Марина проводила их взглядом. Впереди, расталкивая на ходу толпу, двигался лохматый парень, размахивая гитарой точно алебардой. За ним пыхтела толстая девица, почти подметая косой мраморные плитки пола. В одной руке она несла свою скрипку, в другой тащила цилиндр с Ольгиной крысой, слегка припорошенной деньгами. За ними, пробираясь сквозь толпу изящно, словно танцуя, бежала Вика, и длинные светлые пряди волос развевались у нее за спиной.

— Ты их знаешь? — спросил Сергей.

— Ее знаю. Остальных нет. Ну что, пошли отсюда? Вот только куда? Боюсь, что Аня сегодня дома.

— А пошли просто гулять. Сегодня вроде не холодно.

— Ты давно подошел? Ты слышал, как она играла? — спросила Марина, когда они вышли на воздух.

— Кто? Твоя знакомая? Да, слышал краем уха.

— Правда здорово, а?

Сергей помолчал, потупился и мужественно признался:

— Знаешь, Марина, я, честно говоря, ничего в этом не понимаю. Слон на ухо наступил.

— Да-а? — недоверчиво протянула Марина. — Ты что, не любишь музыку?

— Ну, что-то вроде. — Сергею явно было очень стыдно.

— Совсем никакую?

— Совсем.

— И классику, и рок-н-ролл, и бардов, и даже битлов?

— И даже битлов.

— Но так не может быть! Ну хоть что-нибудь ты должен мурлыкать себе под нос, когда у тебя хорошее настроение, когда ты мастеришь или… Ну, я просто не знаю! Ты все-таки человек, в конце-то концов! — Марина посмотрела на Сергея умоляющими глазами, точно прося подсказать.

Сергей сперва не отвечал, потом произнес с явной неохотой:

— Даже если я что и напеваю иногда, это тем более никакая не музыка! Петли дверные несмазанные и те поют слаще! Меня мать родная больше пяти минут вынести не может, если я вдруг запою.

— Что же ты тогда поешь? — Марина, похоже, пропустила мимо ушей половину этой тирады.

— Ну… Не знаю… что придется. — И, видя, что она все равно не отстанет, Сергей обреченно пробормотал: — Ну, хоть вот это… — И вдруг взревел на неожиданно низкой ноте: — «Я буду долго гнать велосипед! В густом лесу его остановлю!» — Прохожие начали шарахаться, но смутить Сергея было уже невозможно. — «Нарву цветов и подарю букет!» — Огромный черный кот слетел с забора, мимо которого они шли, метнулся через улицу и умчался куда-то в непроглядную даль. — «Той девушке, которую люблю!» — От смеха Марина уже не могла двигаться дальше. Ей пришлось ухватиться за забор, чтобы не упасть. Сергей тоже остановился, но продолжал: — «Она пройдет, не поднимая глаз! Не обернется даже, ну и пусть!»

— Милицию надо вызвать! Совсем народ распустился, пьяные по улицам ходят! — завозмущался старичок, сидящий неподалеку на скамейке.

Сергей продолжал петь. Голос его с каждой нотой крепчал, становясь все громче и проникновенней. Слуха у него и впрямь не было никакого, но зато какая же у него была глотка!

Из ларька, торговавшего спиртными напитками, высунулся продавец в кепке и взмолился:

— Слушай, дорогой, пять минут помолчи, да?

Сергей замолчал, и Марине показалось, что никогда еще в жизни рядом с ней не было так тихо. Сергей стоял с пылающим лицом, его глаза отчаянно блестели, и ясно было, что ему сейчас море по колено.

— Ну как? — хрипло произнес он. — Мне продолжать или хватит?

Марина сразу перестала смеяться.

— Сережа, — проговорила она нежно и вместе с тем восхищенно, — Сережа, у меня нет слов. Это потрясающе! Я… Я люблю тебя!

— Что? — Он словно задохнулся. — Что ты сказала?

И тут Сергей неожиданно обнаружил, что он осип, охрип и что там еще может случиться у человека с голосом.

— Повтори! — прохрипел он из последних сил и прибавил совсем уже сиплым шепотом: — Пожалуйста!

— Я люблю тебя! — Она не смеялась.

Сергей схватил Марину за обе руки, изо всех сил сжимая ее запястья потными от волнения пальцами, склонился к Марининому лицу и медленно приник губами к ее губам. Марине показалось, что мир вокруг них остановился, застыли большие часы на столбе, исчезли люди и улицы, дома, школа, Крольчатник, ничего нигде в мире больше не было, кроме них двоих.

Поцелуй не кончался, перед глазами у Марины все плыло, под ногами покачивался асфальт, и кровь шумела в ушах.

— Давно бы так! — ехидно проскрипел голос со скамейки. — А то придумали тоже — орать на всю улицу!

19

— Все равно из этого ничего не выйдет!

— Ну почему? Почему ты так сразу сдаешься?

— Потому что у меня будет ребенок, и я должна о нем думать.

— Но я ведь уже сказал, это теперь наш ребенок!

«Ха, легко сказать! А что, интересно, скажет на это Валерьян? И Денис? И все остальные?» Марина даже головой помотала для верности, нет, не сможет она сейчас так поступить. Она им нужна, и они ей тоже. Но как это объяснить Сергею?

— Сережа, понимаешь, это все не так просто. А Валька как же?

— А что Валька? Валька его навещать будет, я не против! Я все понимаю.

— Сереж, а ты уверен, что ты не против? Он ведь не только ребенка, он ведь и меня навещать будет!

Сергей задумался.

— Слушай, а при чем тут это? Мне казалось, что ты его уже не любишь. Если вообще когда-нибудь любила.

— Сережа, я ведь уже сказала, что все это не так просто. — Марина посмотрела на него умоляющими глазами. «Пойми, ну пойми же хоть что-нибудь!» Он не понимал.

— Ты только что сказала, что любишь меня. Ты же не можешь любить двоих!

— А, собственно, почему?

— Да потому, что это абсурд! Потому что так не бывает!

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда! — закатывая глаза, процитировала Марина.

— Именно! — процедил сквозь зубы Сергей и отвернулся.

— Сережа! — Марина испуганно дернула его за рукав. — Ты что же думаешь, я не хочу?! Но подумай сам, где мы с тобой будем жить, в твоей квартире на кухне? Да еще с ребенком!

— Снимем.

— На твою стипендию?

— Я брошу институт, все равно от него никакого толку.

— И тебя сразу же заберут в армию.

Это был тупик.

— Ну что ты от меня хочешь, в конце концов? — На Сергея было жалко смотреть. Жизнь еще ни разу не задавала ему неразрешимых вопросов, и он явно не понимал, за что она с ним сейчас так. — Ну хорошо, убедила! И что теперь? Разбежимся? Сделаем вид, что ничего не было?

Марина покачала головой. Так она тоже не могла.

— Сережа! — Она встала на цыпочки и погладила его по голове, будто он маленький мальчик. — Прости меня! — произнесла она покаянно. — Зря я завела этот разговор. Давай лучше сделаем вид, что у нас с тобой нет никаких проблем. Пойдем, прошвырнемся по переулкам, поглазеем на витрины, ты мне еще что-нибудь споешь…

Сергей нехотя рассмеялся:

— Нет уж, только не это! Я и так всех котов распугал в радиусе двух километров!

— А ты очень любишь кошек?

— А ты нет?

И они пошли дальше, беседуя о котенке, который у них когда-нибудь обязательно будет, словно и не было у них никаких других забот.

Они гуляли долго, до темноты, и потом еще дольше в темноте: зимой ведь темнеет рано. А в девять часов Сергей проводил Марину до Аниного подъезда.

— До завтра? — уточнила Марина, почти не сомневаясь в ответе.

— Боюсь, что нет. — Сергей замялся. — Завтра у моей мамы день рождения.

— Ой! Значит, до субботы?

— Действительно «ой». Боюсь, что в субботу я тоже не смогу.

Марине начало казаться, что он нарочно так говорит, что просто не хочет с ней больше видеться.

— Что ж, тогда до свидания, — стараясь не разреветься, быстро проговорила Марина и, не дожидаясь ответа, повернулась и вошла в подъезд. У нее теперь был свой ключ, и не нужно было возиться с домофоном.

20

В коридоре было темно, в кухне тоже. Марина заглянула в Анину комнату. Аня спала на неразобранной постели, не раздевшись, закутавшись в теплый плед. Марина попыталась ее растолкать и удивилась тому, какие холодные у Ани руки. Потом ахнула, сжала Анины запястья и с трудом нащупала еле заметную ниточку пульса. Да что с ней такое? Марина щелкнула выключателем, вспыхнул свет, и глаза выхватили из беспорядка, царившего на тумбочке, большой пузырек из-под люминала. Пузырек валялся на боку и был пуст. Марина кинулась к телефону. Нужно вызвать «Скорую», но почему-то это не пришло ей в голову. Марина с трудом нащупала в кармане завалившуюся за подкладку бумажку с рабочим телефоном Дениса. К счастью, он оказался на месте.

— Сейчас подъедем, — сказал он после того, как Марина продиктовала ему адрес. — Держись, малыш, все еще может кончиться хорошо. Главное, что она жива. Это, между прочим, само по себе удача!

Слова его напомнили Марине Бруно.

— Вокруг меня только хорошие карты, — медленно, громко произнесла она вслух. Слова гулко отозвались в тишине огромной квартиры. Марина села на кровать рядом с Аней и сжала виски руками. Господи, как нарочно, они сегодня так долго гуляли! Приди Марина хоть на полчаса раньше, шансов на спасение у Ани оказалось бы гораздо больше. А приди Марина на час раньше, может, и вообще ничего бы не было.

Зазвонил телефон.

«Наверное, Денис», — подумала Марина, подходя. Но в трубке зазвучал голос Сергея.

— Марина, это я! Я просто хотел услышать твой голос.

— Да, — ответила Марина. Голос ее звучал совершенно безжизненно.

— Эй, что с тобой случилось? — испугался Сергей. — Ты там жива?

— Да, я-то жива, спасибо, — ответила Марина таким тоном, точно саму ее это обстоятельство весьма удивляло. — Аня отравилась.

В трубке сдавленно охнули.

— Марина, но она хоть жива?

— Пока еще да.

— Слушай, я сейчас к вам приеду.

— Не надо! — Марина с ужасом представила, как Сергей сталкивается в коридоре с Денисом, как они оба разом подходят к ней, одновременно протягивают к ней руки, обнимают ее и целуют. Она зажмурилась, пытаясь прогнать это жуткое видение. — Сережа, ни в коем случае не приезжай! Пока ты доедешь, нас уже не будет! Приедет врач, повезет нас в больницу.

— Хорошо, — согласился Сергей после небольшого колебания. — Только обязательно позвони мне из больницы! Я хочу знать, что у вас и как. Позвони обязательно, слышишь, я буду ждать звонка и не лягу спать!

Марина пообещала.

Не успела она положить трубку, как в дверь позвонили. Да, машина из Денисовой клиники — это вам не «Скорая».

Санитары перенесли Аню на носилках в реанимобиль. Марина с Денисом устроились рядом с ней. Марина испуганно смотрела на синеватое, бескровное лицо Ани. У нее в изголовье тихонько причмокивал аппарат для гемодиализа. Неужели она умрет? С Аниного лица Марина переводила глаза на Дениса, а он каждый раз сжимал покрепче Маринину руку и едва заметно пожимал плечами, дескать, что я могу поделать, я не волшебник!

В больнице Аню сразу увезли в процедурную, а потом перевезли в палату и поставили ей капельницу.

Комната, где Ане предстояло лежать, ничем не походила на обычную больничную палату. Светлые обои, мебель светлого дерева, шторы на окнах, над кроватью фотография в рамке — какой-то морской пейзаж.

«Интересно, кто будет за все это платить?» — на секунду ужаснулась Марина, но почти сразу об этом забыла. Главное, что Аня осталась жива. Ей было явно лучше, краски постепенно возвращались на ее лицо, дыхание из прерывистого, едва заметного, сделалось глубоким. Теперь Аня просто спала, обычным, правда, слишком крепким и долгим сном, но все равно это был сон такой, из которого просыпаются.

Денис потянул Марину за рукав.

— Пойдем, малыш, я тебя уложу. На тебе лица нет.

Марина послушно пошла за ним. Денис привел ее в крохотную комнатенку под лестницей, где стояли только узкая железная кровать и деревянная тумбочка. При одном взгляде на эту кровать Марина почувствовала, что и в самом деле страшно хочет спать. Сколько же сейчас может быть времени? Час, два?

— Ложись, малыш, тебе нужно выспаться!

— Денис, погоди! — спохватилась Марина. — Сначала мне нужно позвонить.

— Обязательно? — Темные красивые брови Дениса вопросительно изогнулись. Марина кивнула.

Денис вышел и вернулся с радиотелефоном.

— Говори! — сказал он, вытаскивая антенну.

Сергей подошел сразу, видно, ждал звонка. Марина вкратце обрисовала ему ситуацию.

— Ну, слава Богу. Ты уже дома?

— Нет, я останусь ночевать в больнице.

— А там есть где спать?

— Да-да, Сережа, все в порядке, я уже ложусь.

— Ну, спи. Спи и помни — я люблю тебя.

— И я.

— Повтори погромче, я не расслышал!

«Врет небось, — подумала Марина. Она покосилась на Дениса. Тот стоял к ней спиной и чертил ногтем по стене. — А черт с ним», — решила Марина и выпалила во весь голос:

— Я люблю тебя!

Денис даже вздрогнул.

— Да, — выдохнули на том конце провода. — Теперь я пойду спать. Спокойной ночи, маленький, и до воскресенья.

— До воскресенья.

Марина положила трубку и обернулась. Денис смотрел на нее с удивлением.

— Ты влюбилась? — произнес он тоном радостного изумления.

— Это плохо?

— Что ты! — Денис рассмеялся. — Наоборот! Это хорошо. Ты сейчас такая светлая, теплая. — Он подошел ближе. — Возле тебя греться можно.

Денис обнял Марину, и они вместе сели на кровать. Почему-то все теперь показалось в два раза легче, чем раньше, точно самым главным было, как к этому отнесется Денис. Раз одобрил, значит, все в порядке.

— Валька знает? — спросил Денис, нежно сжимая Маринины плечи.

— Никто еще ничего не знает, кроме тебя.

— И что ты думаешь делать? Уйдешь теперь небось от нас?

— Ну что ты говоришь! — Марина вспыхнула. Как он мог про нее такое подумать? Сейчас это более, чем когда-либо, казалось невозможным.

— А что делать будешь? Позовешь его к нам? В принципе места хватит.

Марина вздохнула.

— Боюсь, с ним этот номер не пройдет.

— Так как же тогда?

— Не знаю, — честно сказала Марина и зарылась лицом Денису под мышку, вдыхая до боли родной запах его пота. — Денисушка, я совсем ничего не знаю. Это все так сразу, вдруг…

— Такие вещи всегда происходят вдруг. — По голосу она услышала, что он улыбается. — Малыш, ты только не вздумай плакать. Это ведь хорошо, то, что с тобой происходит! Настоящая любовь — это же здорово!

— Ох, Денисушка, и что тут здорового? — Марине начинало казаться, что ничего в этом хорошего нет, кроме новых проблем.

— Ох, видела б ты сейчас себя со стороны! А скоро ты станешь еще лучше! И ведь это ж не только внешние изменения.

— А какие еще? — спросила Марина, без особого, впрочем, энтузиазма.

— Ты будешь лучше понимать многие вещи, станешь глубже чувствовать. В любви человек как бы заново раскрывается…

— Скажи лучше, что у меня прорежется третий глаз!

— Ну, в каком-то смысле.

Они оба засмеялись.

— Денис, у вас же, наверно, все очень дорого, в этой вашей клинике. Так кто за это за все будет платить? Анины родители? А вдруг у них не окажется денег? Они ведь не самые богатые на свете люди.

— Не бери в голову! Шеф вычтет из моей страховки. Я так уже однажды делал. Собственно, для них в этом нет никакого убытка, сам-то я ведь никогда не болею.

— Ну да?! А почему?

— Да, видно, я — сверхчеловек.

«А ведь я без него не смогу», — думала Марина, лежа без сна на Денисовом плече. Они занимались любовью несказанно долго, и так это оказалось неожиданно хорошо! Марина даже успела забыть, как это бывает. Потом Денис сразу уснул, а Марина долго еще не спала, лежала у него на плече и решала про себя разные вопросы, типа: изменила она или нет? И что сказать Аниным родителям, если они вдруг позвонят или приедут? А может, им ничего не надо говорить? И что же теперь делать?

«Я ведь не люблю его, — думала Марина о Денисе. — Или, во всяком случае, люблю совсем не так, как Сережу. Но все-таки жизни без Дениса я себе не представляю. И без Вальки. И без Ильи. И без детей, и без наших девчонок. И без Сережи, конечно, без него-то совсем никак невозможно! И почему, если хочешь что-то иметь, обязательно нужно отказываться от чего-то другого?» И так она все думала, думала, пока не уснула.

А в шесть утра Денис растолкал ее безо всякой жалости и довез сперва до Аниной квартиры, чтобы Марина взяла портфель, а потом и до школы.

Прощаясь, он крепко поцеловал ее в губы. Они стояли во дворе, метрах в ста от школьных ворот, Марина была уверена, что никто ничего не заметил.

21

Зря она была так уверена. На ближайшей перемене к Марине важно подплыла их классная руководительница, Екатерина Андреевна, и сказала глубоким, прочувствованным контральто:

— Марина, мне нужно с тобою поговорить.

— Да, Екатерина Андреевна? — Марина вежливо наклонила голову и приготовилась слушать. Наверняка речь пойдет о ее недавних прогулах.

— Разговор у нас с тобой будет конфиденциальный, — сладко пропела учительница, делая таинственное лицо. — Пойдем, Мариночка, в мой кабинет.

Екатерина Андреевна преподавала биологию. Со всех полок в ее кабинете на Марину укоризненно уставились стеклянными глазами чучела сов, белок и кроликов. Из банок с формалином на нее таращились ужи, лягушки и саламандры. На стене висел плакат с изображением фаз развития паразитического червя аскариды. Было очень холодно, окна в кабинете были распахнуты настежь, чтобы все хорошенько проветрилось к началу следующего урока.

Екатерина Андреевна уселась за свой стол, облокотилась о микроскоп и жестом указала Марине на первую парту.

— Ну, Мариночка, — проворковала она нежным, прямо-таки материнским тоном, — ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Ничего, Екатерина Андреевна.

Учительница шутливо погрозила Марине пухлым пальцем.

— Детка, милая, мне кажется, ты не права. Мы, учителя, тоже люди и все понимаем. Ты что думаешь, я молодая никогда не была? — Марина иногда именно так и думала. — Я тогда тоже считала, что лучше всех все понимаю. Это как болезнь, которой должны все дети переболеть. — Екатерина Андреевна меланхолично вздохнула, припоминая свою молодость. — Ах, дети, дети, если бы вы побольше доверяли нам, взрослым, от скольких бед мы смогли бы вас уберечь! — Она скользнула взглядом по Марининой фигуре. — Впрочем, в твоем случае это, может быть, уже поздно. Но все равно, никогда не поздно обо всем поделиться с другим! И вместе мы могли бы разрешить все твои проблемы! Эта ваша подростковая скрытность никого еще не доводила до добра!

— Да нет у меня никаких проблем!

— А что это за мальчик целовал тебя сегодня возле школы? Да мне от одного взгляда на него сразу стало ясно, отчего ты вдруг так растолстела! Сразу все точки встали над «и»!

Марина молчала.

— Я гляжу, ты, милая моя, последний стыд потеряла! Ты хоть понимаешь, что в таком виде не садятся за парту рядом с приличными девочками? До чего дошло! Совсем обнаглели! Беременными в школу стали ходить!

Марина, видя, что терять уже ей нечего, процедила сквозь зубы, изо всех сил стараясь не разразиться злыми слезами:

— Я-то за партой еще помещаюсь, а вы вот…

— Ах ты дрянь такая! Я с ней по-доброму, хотела ей чем-нибудь помочь, а она!.. Вон отсюда, проститутка, глаза твои бесстыжие! Чтобы я тебя больше не видела! Родители пускай за документами приходят! Опозорила нашу школу и ходит как ни в чем не бывало!

— Да ради Бога! — Марина неловким, каким-то ломаным движением пожала плечами, пытаясь изобразить полную беспечность. На самом деле лицо ее пылало, на щеках выступили красные пятна. Когда на негнущихся ногах Марина выходила из кабинета, она не удержалась, схватила стоящую на полке высоченную бутыль с саламандрой и ахнула ею об стенку. Вонь, визг, звон разбитого стекла — но все это было уже без Марины. Она слетела по лестнице, пронеслась мимо раздевалки, рванула на ходу свое пальто, оборвав вешалку, и, не останавливаясь, пролетела дальше, засовывая руки в рукава.

Маринин портфель так и остался в кабинете химии. Фиг с ним. Марине было жалко только тетрадки, на обложке которой она, сидя на Сергеевой кухне, записала когда-то: «Воскресенье, 18-е января, 12.30».

22

Марина поехала прямо домой: надо было предупредить маму о случившемся, пока ей не позвонили из школы.

Дома, как назло, никого не оказалось. Дверь в родительскую спальню была распахнута, родительская постель поражала живописным беспорядком. Фунтик радостно ткнулся Марине в ноги, она рассеянно подхватила его на руки, он принялся вылизывать ей лицо. С губ потом долго не сходил пресный вкус собачьей слюны.

От нечего делать Марина начала выдвигать ящички маминого бюро. Там скопилось множество сокровищ, тех, что мама успела привезти домой за годы экспедиций: засохшие травы, обломки кораллов, причудливые ракушки, птичьи яйца, разноцветные камушки и множество фотографий, по разным причинам не включенных в большой семейный альбом, лежащий на почетном месте в гостиной на пианино.

Маринино внимание привлекла фотография молодого мужчины, чем-то похожего на испанца, с огромными, в пол-лица, темными глазами и жесткой, почти негритянской шевелюрой. Несмотря на экзотичность его облика, в нем чувствовалось что-то ужасно знакомое. Марина долго вглядывалась в это умное, волевое лицо, но так и не поняла, что в нем делало его таким родным и близким. Вслед за этой фотографией Марина наткнулась на какой-то старый документ. Кожаная обложка потемнела, бумага обтрепалась по краям. Это был заграничный паспорт, выданный, судя по надписи на обложке, в Мексике. Надпись была сделана на двух языках — английском и, по-видимому, испанском. Интересно, откуда у них дома такая экзотика? Насколько Марине было известно, никто из их семьи в Мексике, да и вообще ни в какой загранице никогда не был. Марина раскрыла паспорт на первой странице и чуть не выронила его от изумления: паспорт был выдан пятнадцать лет назад на имя гражданки Мексики Мендоза Марианны. В нем значилась дата ее, Марининого, рождения, а рядом была приклеена фотография. С фотографии на Марину смотрела она в двухлетнем возрасте. Ошибиться было невозможно, точно такая же карточка хранилась у них в семейном альбоме. Марина сдавленно ахнула и выронила паспорт на пол.

Дожидаясь прихода мамы, Марина понемногу пришла в себя. Она пошла на кухню, разогрела найденные в холодильнике остатки супа, тщательно вымыла за собой посуду, протерла стол и плиту, на которую случайно попало несколько капель. Домашние дела помогали отвлечься от бури, бушевавшей в Марининой душе. «Кто же я, кто я на самом деле?» — без конца спрашивала она себя.

Время шло, а родители все не появлялись. «Куда они запропастились?» — подумала в раздражении Марина, протирая от нечего делать пол на кухне и в коридоре.

Потом она зашла в бывшую свою комнату. Все было в абсолютном порядке — книги, одежда, даже игрушки, в которые Марина давным-давно не играла. Она покатала кукольную коляску со спящей в ней плюшевой лисичкой.

— Лиска-Алиска! — шепнула Марина в выцветшее бархатистое ушко и испуганно зажала рот рукой. Что же она, совсем с ума сошла? Сама скоро мамой станет, а все туда же, как маленькая. Услышал бы кто-нибудь, вот стыдно было бы!

Часы на кухонной стене пробили полшестого.

«Так я, чего доброго, не успею к Ане в больницу! Туда ведь далеко ехать, и дорогу я точно не помню. И кто его знает, до скольких там посещения?»

Раздражение на родителей сменилось злостью. Ну где их черти носят? Совсем с ума посходили с этой своей нержавеющей любовью!

Решив больше не дожидаться, Марина быстро оделась и вышла на улицу. Уже давно стемнело, горели фонари, и ярко сверкали в морозном небе трамвайные искры.

23

К Ане Марину не пустили.

— Она не хочет никого видеть, — объяснил Марине лечащий врач, пожилой, широкоплечий мужчина с густой копной седых волос и ослепительной голливудской улыбкой.

— А домой ее когда выпишут? — растерянно спросила Марина, прижимая к себе пакет с купленными для Ани бананами.

— Боюсь, что об этом рано еще говорить. Сейчас с ней работает наш психиатр.

— Психиатр?! Но она же не сумасшедшая! Она просто… — Марина запнулась.

— Попала в сложную житейскую ситуацию, — пришел ей на помощь врач. — Когда возвращаются ее родители?

— В понедельник, — сказала Марина упавшим голосом. Лопнули все ее надежды скрыть эту историю от родителей Ани.

— Успокойтесь, — врач положил Марине на плечо руку. — В вашем положении вредно волноваться. («И далось же им всем мое положение! — в панике подумала Марина. — Неужели так заметно? Еще вчера ведь ничего не было!») — Мы вовсе не считаем вашу подругу сумасшедшей. Тем не менее человека, пытающегося разрешить свои проблемы таким вот образом, вряд ли можно считать абсолютно нормальным. А скажите, где сейчас тот молодой человек, из-за которого, собственно…

— В Америке.

— Да, ситуация… — Врач потер указательным пальцем переносицу. — Не отчаивайтесь, в жизни всякое бывает! Мы подержим ее у себя, постараемся никуда не переводить. Но и вы нас поймите: ваша подруга проснулась далеко не в лучшем состоянии духа. Нет никаких гарантий, что, выйдя отсюда, она не сделает немедленно то же самое. Вы же не сможете все время за ней следить! Вы согласны со мной?

Марина неохотно кивнула.

— Ну что ж, тогда я с вами прощаюсь. — Врач не торопясь направился к лестнице. На ходу он обернулся и сказал, указывая рукой на бананы: — Вы можете оставить передачу у дежурного.

Вконец расстроенная Марина вышла из клиники. Надо ехать к Ане, забирать свои вещи и решать, что делать дальше. Ехать к родителям? Но ведь ей предстоит продержаться всего до воскресенья! Со школой вопрос так или иначе был решен, будет свадьба в воскресенье. «Раз так, не стоит и огород городить! — решила Марина. — Доживу эти два дня у Ани, все равно там никого не будет до понедельника!»

24

Подходя к Аниной квартире, Марина услышала жуткие стоны вперемежку с ругательствами, несшиеся с чердака. Закрыв за собой дверь, Марина попыталась выбросить их из головы, тщетно. Душераздирающие крики проникали сквозь плотную, обитую дерматином дверь, словно ледяные руки сжимали Маринино сердце.

«Что ж никто не делает ничего? — твердила она, бродя по коридору с полными слез глазами. — Человеку же там плохо! Нужно «Скорую» вызвать!»

Минут через пятнадцать нервы у Марины сдали, и она поняла, что должна посмотреть, что происходит. Она вышла на лестничную клетку. Двери всех квартир на их этаже были заперты, ни из-за одной не вылетало ни звука. Тишину разрезали только громкие, повторяющиеся через определенный промежуток времени стоны, и сопровождающая их матерная ругань.

«Как же так? — подумала в панике Марина. — Кто-то стонет там так ужасно, что прямо сердце разрывается, и никому нет дела! Время восемь часов, не может быть, чтобы никого не было дома! Что же они, не люди, что ли?!»

Марина представила себе, как она, например, поднимаясь по лестнице, поскальзывается и ломает ногу. Интересно, сколько бы она тут пролежала? К ней бы, наверное, тоже никто не пришел на помощь! Да, пожалуй, рассчитывать на людскую помощь легче в пустыне или где-нибудь на Северном полюсе, чем в этом густонаселенном доме.

Марина решительно потянула на себя зарешеченную дверцу чердака. С металлическим скрежетом дверца раскрылась. Входя, Марина снова оглянулась назад. Ей показалось, что за каждой из трех запертых дверей кто-то стоит, припав правым или левым глазом к глазку, и смотрит на нее, затаив дыхание от любопытства, ждет, что же будет дальше. Марину всю передернуло, и она громко захлопнула за собой дверь чердака.

За дверью было полутемно. Под потолком горела тусклая пыльная лампочка, под ногами был стертый, заплеванный кафель. Сделав несколько шагов и едва не поскользнувшись, Марина наконец разглядела в полутьме у стены человек пять неопределенного возраста и пола, одетых в бесформенное и грязное тряпье. Сидя на куче рванины, они резались в карты. Рядом с ними стояли бутылка и пара граненых стаканов.

В воздухе повис густой, терпкий запах давно не мытых тел. К нему примешивался запах перегара.

В другом углу возвышалось нечто вроде топчана, застеленного засаленным ватником. В изголовье было свернуто тряпье. Поверх всего этого лежала Светка, испуская леденящие душу стоны и отчаянно ругаясь в паузах между ними.

— А, блядь! — проорала она при виде Марины. — Чего приперлась?

— Я… Я… — еле слышно забормотала Марина, у которой при виде Светки душа ушла в пятки. — Я просто услышала… Я хотела посмотреть, что с вами?

— Етит твою мать! — простонала Светка. — Рожаю, не видишь? Ничего, сама скоро узнаешь! Тогда-то тебе ничто не поможет, ни квартира, ни прописка московская, ни шмотки никакие, ни мамочка родная! Как миленькая ляжешь и начнешь корячиться, как я! А, етить-колотить через коромысло! — И Светка в бессильной ярости застучала по топчану ногами.

— Света, врача вызвать? — робко предложила Марина. — Ко всем ведь приезжают, если роды, независимо от прописки!

— Везут потом на Соколинку всех беспаспортных! A-а, мать твою перемать! Нет уж, спасибочки! Бывали, знаем! Там же не врачи, а садисты, двух детей мне уже сгубили. Ты, говорят, с твоим сложением все равно по-человечески не родишь, мы, говорят, так их перетак, не виноваты! Без них обойдусь!

Тут Светка слегка приподнялась на топчане и с ненавистью уставилась на Марину.

— А ты, шалава, тут не стой, здесь тебе не театр! Ребя, а ну-ка выведите ее, сил моих больше нет! А-а, блин! — И Светка снова откинулась на топчан и снова заколотила по нему ногами.

Двое игроков поднялись из своего угла и угрожающе направились к Марине. Марина испуганно попятилась, навернулась, вскрикнула и пулей вылетела с чердака. Вслед ей понеслись хохот и Светкины стоны.

Не помня себя от страха, Марина ворвалась в квартиру, защелкнула за собой замок и два раза повернула барабан. «Черт! — подумала она. — Вообще отсюда никогда теперь не выйду! Так здесь и умру! Как вспомню про тех двоих… Вот так выйдешь на лестницу, а они тебя дожидаются! И как только люди в этом доме живут? Нет, права была Аня, черт меня понес на этот чердак!» И тут через запертую дверь до Марины донесся уже не стон, а настоящий вопль. «A-а, блядь! — вопила Светка. — Суки позорные, помрем сейчас, помогите!»

«Господи, что же делать?» — подумала Марина, бессильно опускаясь на стул в коридоре, чувствуя, как внизу ее живота испуганно забился ребенок.

В этот момент в кабинете раздался телефонный звонок. Держась за стенку и без конца повторяя: «Господи, Господи, Господи!» — Марина пошла туда и дрожащими руками сняла трубку.

— Малыш, ты дома?

— Д-да, — ответила Марина, слегка постукивая зубами. Она даже не сразу вообразила, кто это.

— А я не уехал сегодня к нашим. Застрял тут с делами, сам не знаю насколько.

Марина молчала, не в силах сообразить, что ей сказать.

— Эй, малыш, ты слышишь меня? Это я, Денис, ты меня узнала? У тебя там все в порядке?

— Денис, ты можешь прямо сейчас приехать? — опомнившись, быстро заговорила Марина в трубку.

— Ну, могу, наверное… А что случилось, тебе плохо?

— Нет, мне хорошо. Денис, понимаешь, у нас тут на лестнице, на чердаке, женщина рожает. Понимаешь, она бомж, нигде не живет и боится ехать в больницу. Приезжай, Денис, сделай хоть что-нибудь! Пожалуйста, я больше не могу, она так ужасно кричит!

В трубке некоторое время помолчали, после чего Денис произнес свойственным ему в таких случаях жестким деловым тоном, который Марина называла «профессиональным»:

— Сейчас приеду. У вас есть горячая вода?

— Да.

— Вымой как следует ванну, жди меня и постарайся не волноваться. Как бы ты там сама не начала рожать! Тебе это сейчас совсем ни к чему.

В трубке зазвучали частые гудки, одновременно новый вопль долетел с чердака.

«Господи, Господи, Господи!» — запричитала Марина снова, сжавшись в комок на кабинетном диване и заткнув пальцами уши. Но ей ничего не помогало. Даже не слыша Светкиных воплей, Марина не то воспринимала их как-то телепатически, не то ей казалось, что она их слышит. Ни успокоиться, ни отключиться она не могла.

Минут сорок спустя, которые показались Марине годами, она услышала, как стукнул на их этаже лифт. Страх перед бомжами слегка поутих, и она в нетерпении выскочила на лестничную клетку.

— Слышишь? — спросила она, хотя не услыхать было невозможно.

— Слышу, слышу, не дергайся. Пошли.

Вдвоем они поднялись на чердак. Там ничего не изменилось. Светка по-прежнему лежала на топчане, а мужчины играли в карты.

— Ну, чего надо? — угрожающе произнес тот, что был повыше и помощней. — Пошли отсюда, здесь не цирк!

Видя, что они не уходят, он встал и двинулся на них, сжимая пудовые кулаки.

— Спокойно, мужик, все путем! — произнес Денис бодрым голосом. — Я врач.

— Вызвала все-таки! — яростно простонала с топчана Светка. — У, стерва! Гоните их, ребята, гоните в шею! Пусть хоть ОМОН вызывают, никуда я не поеду! A-а, бля!

— Ну что, парень, слышал? Или повторить?

— Тут какое-то недоразумение. — Денис поднял обе руки, как бы призывая окружающих к мирным переговорам. — Я работаю в частной клинике и с официальной медициной ничего общего не имею. Если бы дама не возражала, я бы отвел ее в квартиру этажом ниже, желающие могли бы пройти туда с нами и убедиться, что ничего плохого я там с ней не делаю.

Вы небось слыхали, что от родов помереть недолго? Вам что тут, труп понадобился? Или вам в этой жизни неприятностей не хватает?

— Пацан, брось трепаться, проваливай… — прервал Дениса верзила, угрожающе взмахивая кулаком.

— Погодь, Вася, он дело говорит! — заговорил из угла другой мужик, щупловатый, пониже ростом. — А ну как Светка и впрямь дуба даст? Вот она уже сколько орет, и все без толку! Ты, пацан, вправду врач? Не загибаешь? Молод ты больно!

— Правда, — улыбнулся Денис. — Помогите мне ее перенести.

Вместе они дотащили брыкающуюся и вопящую Светку до дверей Аниной квартиры, внесли ее в ванну.

В ванной комнате Денис резко, не дав Светке опомниться, сдернул с нее засаленный халат, под которым ничего больше не оказалось, и поставил ее под струю душа.

Стоя под водой, Светка присмирела, больше не вырывалась, а только вскрикивала и охала от боли.

Когда Денис с Мариной на пару маленько отмыли Светку, Денис вставил пробку, наполнил ванну теплой водой и, нажав Светке на плечи, заставил ее опуститься. Светка села и блаженно зажмурилась.

— Ну как, — спросил у нее Денис, — легче стало?

— Угу, — промычала Светка и неожиданно улыбнулась. — Еще бы не легче! Полгода, считай, не мылась!

— Откуда сама-то? — Денис пустил воду погорячее. Прочие бомжи, потоптавшись в дверях ванны, потихоньку развернулись и бочком вышли из квартиры. Марина проводила их, следуя на несколько шагов позади, и тщательно заперла за ними дверь. Теперь они остались втроем — Денис, Марина и Светка.

Лежа в горячей воде, Светка перестала стонать и только изредка кряхтела, прерывая этим кряхтеньем рассказ о том, как она росла в Куйбышеве, теперешней Самаре, как в восьмом классе сошлась с дурной компанией, как в четырнадцать лет пошла по рукам, а в шестнадцать угодила в колонию за групповое изнасилование: поймали с подружками одну девку и подсунули ее своим ребятам, — как после колонии отчим отказался прописать ее обратно в Самару и как с тех пор она уже скоро лет десять кочует из города в город, без прописки, без угла.

— В Москве я третий год скоро. Город большой, жить можно!

Спокойный период разговоров за жизнь неожиданно закончился скоро. Светку снова повело, стало корчить от боли, она опять заорала. Денис сунулся посмотреть — она сперва отбросила его ногой, потом покорно раздвинула бедра, напряглась, и Марина сквозь прозрачную толщу воды увидела, как между ногами показалась головка, сморщенная, круглая, вся в крови и сереньких волосках.

— Тужься, Света, тужься! — говорил Денис, производя руками какие-то непонятные Марине манипуляции. — Ну, — бормотал он, — ну! Еще немножко! А сейчас как раз не надо, сейчас погоди. Потерпи капельку. Ну а теперь давай, шуруй! Давай, говорю, да не щеки надувай, щеки твои мне совсем не нужны! Ну вот, теперь хорошо, еще немножко, молодец, молодец, ну, вот, есть! — И мгновение спустя Денис извлек из воды красное, маленькое, отчаянно вопящее существо. — Девочка, — сказал он устало. Пуповина тянулась вниз от ее живота. — Пойди принеси мой рюкзак! — бросил Денис Марине.

В рюкзаке оказалась сумочка из искусственной кожи, откуда Денис достал два пластмассовых зажима, ножницы и зеленую бумажную пеленку. Перерезав пуповину, он завернул девочку и передал ее Марине.

Марина держала ее осторожно, едва дыша. Она разглядывала крохотное личико и дивилась тонким бровкам, длинным ресницам, точеному носику.

— Какая красавица! — выдохнула наконец Марина.

— А? Что? — Денис наконец разогнулся с последом в руках. Светка лежала расслабленная, на губах ее играла блаженная улыбка.

— Ее нужно вытащить отсюда и перенести в постель, — пробормотал Денис. — Света, вставай! — Он потряс женщину за плечо. Она оперлась обеими руками на его руку и послушно встала. Живот свисал между ее ногами, как лопнувший воздушный шар. Ноги у Светки были в синеватых раздувшихся венах, плоские груди свисали, точно уши у спаниеля.

«Боже, до чего же она отвратительная! — подумала Марина. — И ведь она еще не старая! Неужели и я когда-нибудь стану такой?» В это было невозможно поверить.

Денис помог Светке вылезти из ванны, и Марина, не выпуская из рук ребенка, проводила их в Анину комнату. Они уложили Светку в Анину постель. Из ванной за Светкой тянулась кровавая дорожка, разумеется, она испачкала пододеяльник и простыню.

«Завтра с утра надо будет все застирать!» — озабоченно подумала Марина. Вдвоем с Денисом они вынули из шкафа ящик, поставили его на пол рядом с кроватью и положили в него девочку.

Когда со всем этим было покончено, вода в ванне спущена, сама ванна вымыта и везде вытерт пол, Марина напоила Дениса чаем с захваченным из родительского дома печеньем. Оба они еле держались на ногах.

— Спать, — пробормотал Денис. — Сейчас же спать. — И он откинулся прямо на спинку стула.

— Эй, не засыпай только здесь, пожалуйста! — Марина потрясла его за плечо, и он послушно поднялся и пошел за ней в кабинет. Там Марина прислонила полуспящего Дениса к стене, быстренько разложила диван и толкнула на него Дениса, который свалился и тут же заснул. Марина устроилась у него под боком и тоже сразу заснула, не раздевшись.

А в соседней комнате спала Светка, впервые за Бог знает сколько времени на настоящей кровати, с пододеяльником и простыней. В ящике на полу спала рядом с ней маленькая, только что родившаяся девочка. Она смешно хмурила во сне лобик, а тонюсенькие, точно нарисованные бровки то и дело взлетали вверх, будто дитя недоумевало, как же это так получилось, что оно вдруг родилось на белый свет, и пыталось решить, что же теперь делать дальше.

25

Среди ночи раздался звонок.

— Патрик? — сонно переспросила Марина. — Патрик, Ани нет дома. — И спросонья Марина сразу же, не особо задумываясь, на ходу подбирая подходящие английские слова, выложила Патрику все насчет того, где Аня сейчас и как она там оказалась.

— О-о! — Патрик был потрясен. Несколько мгновений он молчал, и вдруг… — Марина, — решительно сказал он. — Передайте Ане, что я приеду! Какое-то время могут занять формальности, но на следующей неделе я буду у вас. Вы слышите меня, Марина? Передайте Ане, что я еду к ней! Вы меня поняли?

— Да, Патрик, да, я вас поняла. — Марина окончательно проснулась и почувствовала дикую радость. — Я поняла, Патрик, — изо всех сил кричала Марина в трубку, — и обязательно передам все Ане!

— Передайте ей, что я больше не буду звонить, а сразу приеду! Передайте ей, что я ее люблю! Марина, вы поняли, вы сумеете передать?

— Да-да, я поняла, я сумею!

В трубке щелкнуло, раздались гудки. Марина положила ее на рычаг и на цыпочках босиком пошла в соседнюю комнату. Там она склонилась над стоящим на полу ящиком и долго вслушивалась в тихое, еле различимое дыхание девочки. Осторожно коснулась ее щечки рукой. Малышка поморщилась и чихнула. Света пошевелилась во сне, и Марина испуганно отпрянула.

Так же на цыпочках Марина возвратилась в кабинет, забралась под одеяло и прижалась к Денису. Он пробормотал что-то, не просыпаясь, повернулся к Марине и обнял ее одной рукой. Она засунула озябшие ноги между его ног, согрелась и заснула.

Марину разбудила Светка. Она подошла к постели, осторожно потрясла ее за плечо.

— Вставай! — проговорила Светка хриплым шепотом. — Накинь чего-нибудь и выдь на кухню, поговорить надо.

На самой Светке был ее прежний засаленный халат.

На кухне Светка оперлась о плиту, еще бледная, но вполне похожая на себя.

— Слышь, дай закурить!

Марина протянула ей Денисову пачку сигарет и спички. Светка жадно затянулась.

— Слышь, не знаю прямо, как теперь и быть-то.

— А что? Плохо себя чувствуете?

— Не, чувствую ясебя хорошо, дрова на мне возить можно! А только что вот мне теперь с девкой делать?

Марина сперва даже не поняла и хотела было спросить: с какой девкой? Но потом, к счастью, сообразила: это ведь Светка про ребенка своего говорит.

— А что? С ней что-нибудь не так?

— Да не в том дело! — Светка даже руками всплеснула от Марининой тупости. — Подскажи лучше, куда мне ее девать? Не к нам же на чердак! Ты там бывала, видела, что у нас делается. По-твоему, можно туда ребенка волочь?

— Наверное, нет.

— То-то и оно, что нет! — Светка сплюнула себе под ноги. — В Дом ребенка ее надо, вот что. Там за ними и уход какой-никакой. А мне бы хоть самой продержаться!

— Света, а можно, я ее к себе возьму?

Марина мечтала об этом с той самой минуты, как младенец в зеленой бумажной пеленке очутился у нее на руках. Ей казалось, что она уже любит эту живую, теплую, реальную девочку куда больше, чем собственного, ни разу еще не виданного будущего ребенка.

— А чего ж? — обрадовалась Светка. — Бери, конечно! Ты девка добрая, маленько время пройдет, будет казаться, что у тебя близнецы. И мужик у тебя что надо, ишь ведь как он меня вчера раскурочил — раз-два и готово, те врачи, на Соколинке, по сто часов каждый раз возились, а он ишь ты, даром что пацан еще совсем! Правда, те у меня парни были, а тут все-таки девка, она поменьше, может, и поэтому. Но все равно, по всему видно, большой доктор он у тебя будет. Ишь спит, умаялся вчера со мной. Он проснется — возражать-то не будет?

— Что вы! — уверенно воскликнула Марина.

— И ладно, и хорошо! — Светка обрадовалась, что все так легко обошлось и не нужно тащиться в Дом ребенка. — Только вот просьба у меня к тебе.

— Какая?

На миг у Марины возникла безумная мысль, что сейчас Светка потребует вернуть ей девочку, когда та вырастет.

— Ты знаешь что? Ты ее Ксенией назови, в честь матери моей покойницы. Назовешь?

— Да, Света, конечно же, непременно назову! — От нахлынувшего на нее счастья Марина готова была ее целовать. — Света, вы только не волнуйтесь, пожалуйста, с ней все будет хорошо, мы ее с Денисом за город увезем, на свежий воздух! Я ее больше, чем родную, любить буду! И спасибо вам! — Марина смолкла, не зная, что бы сказать еще, как полнее выразить обуревающие ее чувства.

— Ну, девка, ну ты и псих! — пробормотала Светка не то растроганно, не то с испугом и торопливо пошла к дверям, точно боясь, как бы Марина не передумала. — Пойду я, психуют небось мои-то! Думают небось: жива или концы отдала. Ну, я-то им сейчас задам шороху, небось разберутся! — И Светка дробно засмеялась, предвкушая будущее веселье. — Мужику своему передай спасибо, он у тебя большой доктор будет, это уж точно!

«Почему будет? — обиделась Марина. — Он и теперь вполне…» — но вслух ничего не сказала.

Дверь за Светкой захлопнулась, и в квартире сразу стало тихо, только в кабинете, разметавшись на разложенном диване, похрапывал Денис.

Марина в одиночестве пила на кухне чай, но хотела и никак не могла решиться пойти посмотреть на свою девочку. Марина точно боялась, что девочка вдруг растает у нее на глазах, исчезнет так же неожиданно, как и появилась.

26

Проснулся Денис около двух часов от отчаянного детского плача. Потянувшись, он сел на диване, свесил ноги и некоторое время соображал, где он и как тут оказался.

Кое-как припомнив, он встал и громко крикнул в коридор:

— Марин, разбуди эту бабу и скажи, чтобы покормила ребенка!

Марина молча улыбнулась, стоя у дверей кухни. Вдруг она испугалась. Действительно, что же делать? У нее же нет молока! Что теперь, бежать на чердак за Светкой? Да нет, наверняка Денис что-нибудь придумает! Не может быть, чтобы он не знал, что делать, ведь он уйму крольчат вырастил!

Марина пошла в Анину комнату, взяла на руки свою дочку.

— Ксюша! — прошептала Марина в ярко-розовое, почти что красное ушко, все в нежном пушку. — Не плачь, Ксюша, все будет хорошо. Мама что-нибудь придумает!

«Мама. — Это звучало так торжественно, так непривычно, так сладко! — Мама, — повторила Марина про себя. — Я, значит, теперь мама». Малышка на Марининых руках поутихла, только недовольно покряхтывала. Ничего, сейчас все как-нибудь образуется.

С торжествующей улыбкой Марина внесла девочку в кабинет и молча встала перед Денисом. Денис с недоумением уставился на них.

— Ну? — спросил он наконец. — Зачем ты ее принесла? Я сказал уже — она голодная! Пусть мамаша ее покормит. Или она не знает, как кормить?

Видя, что Марина улыбается и по-прежнему ничего не отвечает, Денис наконец разозлился.

— Ну чего ты молчишь? Я тебя русским языком спрашиваю: почему она не кормит ребенка?

— Денис, ее нет.

— Кого нет? Бабы? А куда она подевалась?

— Не знаю, — Марина пожала плечами. — К себе, наверное, ушла, на чердак.

— А ребенка она тебе оставила?

— Ну да. Это теперь моя дочка. Ее зовут Ксюша.

От неожиданности Денис на мгновение потерял дар речи. Он молча пялился на Марину, потом набрал в легкие воздуха и шумно выдохнул:

— Кранты! — И захохотал. — Ну вы даете! — повторял он сквозь смех. — Ну даете! Ну бабье! Нет, я не могу! С вами не соскучишься! С вами никакого цирка не надо! Конец света какой-то!

Тут он неожиданно перестал смеяться.

— Ты соображаешь хоть что-нибудь? Ну чего ты стоишь, будто миллион в лотерею выиграла? Чем ты ее кормить будешь? У тебя молока еще месяца четыре не будет! И что ты собираешься делать все это время? Велишь ей подождать, да? А сейчас ты что делать будешь?

— Я… — растерялась Марина. — Я думала, ты мне подскажешь…

Денис опять рассмеялся, невесело, коротко. А Марина почувствовала вдруг в ногах свинцовую тяжесть. Она опустилась в кресло и смотрела оттуда на Дениса с тоскливым недоумением. Она была уверена, что Денис непременно разделит с ней ее радость, ведь в какой-то мере это был их общий ребенок. Денис принял его вчера ночью, вместе они услышали его первый крик. Как же так получилось, что для Марины этот ребенок в одно мгновение стал родным, а для Дениса он ровно ничего не значил?

— Денис, — робко сказала Марина, — неужели ты вправду хочешь, чтобы я отнесла маленькую на этот ужасный чердак? Разве нельзя взять ее в Крольчатник? Там места нет еще для одного ребенка? И неужели нет способа ее выкормить? Я слышала, у многих женщин вообще не бывает молока!

Денис смотрел на Марину грустными большими глазами. Он подошел к креслу, где она сидела, присел на корточки и снизу вверх заглянул Марине в глаза.

— Малыш, — ласково сказал он, — конечно, в Крольчатнике на всех хватит места. И конечно, можно выкормить ребенка молочной смесью. Я просто хочу, чтобы ты поняла, насколько это серьезно. Это ведь не игрушка, не котенок и не щенок. Это человек, хотя еще маленький. Его нельзя сегодня взять себе, а завтра отдать кому-то другому. Ребенку нужна мать.

— Я буду ей матерью!

— Быть матерью чужому ребенку стократ труднее, чем собственному. А эта девочка… Да ты лучше меня знаешь, в каких условиях она вынашивалась! И у тебя нет на нее никаких документов! Что, если эта Светка через недельку передумает и заявит на тебя в милицию, что ты украла у нее ребенка?

— Да не заявит она! Светка милиции как огня боится! Неужели ты вправду хочешь, чтобы я отнесла ее на чердак? Я не смогу этого сделать! Это невозможно!

— Хочешь, я сделаю это сам?

— Ты? — От изумления глаза у Марины расширились. Она вскочила с кресла и отбежала от Дениса подальше, точно боясь, что он выхватит у нее ребенка. — Денис, но Светка сама хотела сдать девочку в детский дом!

— Так пусть сама и сдает, а мы при чем?

— Да ты белены объелся, что ли? Не отдам я ее никому, это мой ребенок, понимаешь?

— А вдруг она больна?

— Ну и что? А если бы у меня родились близнецы и один из них оказался больным, что тогда, я сдала бы его в детдом? Вы в свой Крольчатник только здоровых детей принимаете?

— Мы детей не принимаем, а рожаем! И если уж на то пошло, друг от друга рожали. А так как сами мы, если уж на то пошло, вполне здоровы…

— И у здоровых людей рождаются калеки!

Малышка, которой надоело ждать, испустила наконец громкий, жалобный крик. Оба они опомнились и сразу перестали спорить.

— Черт с тобой! — Денис устало махнул рукой. — Пойдем лучше на кухню. Найдется где-нибудь в этой квартире сухое молоко?

Сухое молоко нашлось.

Потом малышка, сытая и довольная, снова уснула, а Марина долго сидела с ней на коленях, изучая крохотное личико и нашептывая ей нежные слова. Денис сзади подошел к ней, наклонился, поцеловал Марину в шею и жарко зашептал в ухо:

— Отложи ее теперь хоть на минутку, а?

Усмехнувшись, Марина выполнила его просьбу, устроив малышку в глубоком кресле в кабинете. Они с Денисом легли на диван и долго, исступленно ласкали друг друга. Но уже готовая совсем раствориться в его объятиях, Марина вдруг что-то вспомнила и отстранилась.

— Дениска, скажи, пожалуйста!

— Ну чего тебе, киска?

— Скажи, неужели я буду так же рожать? Так же ужасно, как вчера Светка? Мне будет так же больно, я буду так же кричать?

— Проснулась! — Денис резко сел на кровати. — А тебе кто-нибудь говорил, что рожать приятно?

— Нет, но вот, например, Маша, с ней все было совсем не так!

— Во-первых, у Машки роды были поразительно легкие. И не забудь — вторые. — Денис нашарил на столике возле дивана сигареты и спички. — Во-вторых, она человек другой. Боль исключительно терпеливо переносит. — Денис закурил и курил долго и молча. Марине показалось, что молчал он целую вечность. — Малыш, — произнес он наконец. — Ты, конечно, не поверишь, но на твой вопрос нет ответов. Есть женщины, которым безумно больно рожать, а есть такие, которые почти ничего не чувствуют. Это зависит от массы причин, и самая важная — твой настрой. Главное, не дать первым приступам боли себя запугать, а то дальше пойдет только хуже. Но вообще-то, — Денис впервые улыбнулся, — это, знаешь, как лотерея, кому как повезет. — Он обнял Марину и крепко прижал к себе. — Будем с тобой, малыш, надеяться на лучшее. И потом, — он заглянул ей в глаза, — не забывай: я буду с тобой! Ты веришь мне, Марина?

— Да. — Она ни секунды не колебалась.

Так хорошо им никогда не было.

27

Денису по телефону удалось убедить знакомого врача пропустить к Ане Марину. Сам Денис остался сидеть с ребенком, а Марина поехала в клинику.

Аня, еще более худая, чем до того, лежала ничком на кровати в той же самой уютной комнате, где они с Денисом оставили ее два дня назад, только капельницу уже унесли.

— Аня, здравствуй! — сказала Марина.

— А, это ты. — Аня не обернулась. — Зачем пришла?

— Аня, послушай, я должна сказать тебе что-то очень важное!

Она даже не шевельнулась, безразличная ко всему.

— Аня, Патрик приезжает! Он просил меня передать, что любит тебя и постарается устроить все так, чтобы быть с тобой!

Аня резко села.

— Опять все сначала! Зачем он это делает? Ведь все равно из этого ничего не выйдет! Зачем меня снова мучить? Разве мало было того, что… — Аня не договорила и вдруг заплакала.

Марина подумала, что Ане лучше все-таки плакать, чем вот так вот лежать на постели, будто ты уже труп. Марина поэтому стояла молча, не делая никаких попыток Аню утешить.

Рыдания становились все тише, глуше, наконец совершенно затихли. Аня сидела неподвижно, упершись взглядом в стену перед собой.

— Уходи, — произнесла она наконец беззвучно, едва шевеля губами. — Сказала — и уходи. Не хочу тебя больше видеть.

— Но, Аня, все будет хорошо, вот увидишь! Патрик приедет, и все сразу как-нибудь устроится!

— Он не приедет. — На Анином лице возникла мрачная, безнадежная улыбка. — Мама ему не разрешит.

— Аня, может быть, все-таки…

— Уходи! — тоскливо повторила Аня. — Не мучь хоть ты меня, уходи скорей! Как ты не понимаешь, что, даже если он приедет, даже если любит, все равно это ничего не значит! Чтобы быть со мной, ему придется бросить все — семью, страну, колледж, образ жизни, самого себя, такого, какой он там, да никакая любовь не стоит таких жертв! Еще вопрос: будет ли он такой другой мне нужен? — Впервые за время разговора Аня посмотрела на Марину в упор. — Уходи, — сказала она, на сей раз вежливо, почти что ласково. — Уходи, Марина, пожалуйста!

— До свидания, — прошептала Марина, с трудом нашаривая за спиной дверь, не в силах повернуться и оторвать взгляд от бледного, похожего на маску, Аниного лица.

Выйдя и закрыв за собой дверь Аниной палаты, Марина, не сдержавшись, прислонилась к стене и горько заплакала. Там, за этой дверью, была ее лучшая подружка, а она ничем не могла ей помочь! А ведь после звонка Патрика Марина была так уверена, что теперь-то все будет хорошо! Разговор с Аней разрушил эти надежды.

— Ничего, — прошептала Марина, обращаясь к самой себе, — всегда остается последний выход: подождать. Надо надеяться, что рано или поздно Аня обо всем забудет и отыщет в себе силы как-то жить дальше.

28

Настало воскресенье — день Марининой свадьбы. Марина не могла себя заставить опять зайти домой, она перебрала в гардеробе все Анины платья. Марина была уверена, что Аня не стала бы против этого возражать.

Марина остановилась на светло-сером, похожем на балахон, шелковом платье с вышитой на груди большущей кремовой розой. Это было не Магдино платье, но все равно, выглядело оно вполне прилично. И что главное, сама Марина вполне прилично в нем выглядела.

Потом Марина собралась наконец позвонить маме. Ее замучила совесть, она ей не звонит, мама наверняка беспокоится. Сама мама позвонит только в самом крайнем случае, из-за присущего ей чувства болезненной деликатности. Ох, как Марине повезло с мамой, а она не ценит!

Была тут, правда, и еще одна причина: она теперь не понимала, как ей с мамой разговаривать. Паспорт, найденный в мамином бюро, не давал Марине покоя. По десять раз на дню Марина задавала себе вопрос: да кто же она такая на самом деле? Может, она и не Марина? Но, несмотря ни на что, мама оставалась мамой, и Марина чувствовала себя перед ней виноватой: ушла из дома, не звонит, так ничего и не рассказала о событиях в школе… Впрочем, если бы Екатерина дозвонилась до мамы, наверняка уже давно перезвонила бы сюда.

Мама ведь хотела присутствовать на Марининой свадьбе!

На звонок ответил отец. Голос его по телефону звучал глухо и как-то отстраненно.

— Алло, папа, здравствуй, это я, Марина! Как у вас дела? Можешь позвать маму?

— Марина, здравствуй, дела у нас довольно неважные, маму я позвать не могу. Она лежит в больнице.

— Что с ней? — Марина услышала, как у нее громко забилось сердце.

— Марина, боюсь, что я ничего не смогу тебе толком объяснить. Ну… Ты девочка уже взрослая, насколько я знаю, мама рассказывала тебе, что ждала ребенка?

— Ждала?

— Да, но все оказалось не так просто, и теперь маме необходимо сделать операцию.

— А ребенок?

— Ребенка не будет.

Казалось, отец уже успел свыкнуться с этой мыслью, однако в процессе этого привыкания потерял всякую способность радоваться чему-нибудь или огорчаться.

— Папа, — тихо спросила Марина после небольшой паузы, в течение которой она пыталась осмыслить только что услышанное, — а когда маму будут оперировать?

— Дней через десять. Сейчас ее готовят к операции.

— Хорошо, — машинально произнесла Марина, хотя ничего хорошего в этом, конечно, не было. — Я обязательно позвоню тебе. А в какой она больнице?

— В Первой градской, — сказал отец и повесил трубку, не потрудившись поинтересоваться, как дела у самой Марины. А когда он интересовался?

«В Первой градской, — соображала Марина. — Нет, далеко. До отъезда ни за что не успею. Если бы знать заранее…»

Накануне вечером Денис повез девочку в Крольчатник, а Марина должна была ехать туда сразу после свадьбы. Одна. Кто-нибудь выйдет ее встречать к электричке, не идти же одной через лес, сейчас так рано темнеет!

Сергей не звонил ни в пятницу, ни в субботу, и теперь Марину ужасала мысль, как они встретятся, что скажут друг другу. А если он не придет? При одной этой мысли у Марины отчаянно заныло под ложечкой.

Но страхи ее оказались напрасными. Она увидела Сергея, не дойдя до загса. Он вышагивал взад-вперед, беспокойно поглядывая то на часы, то на дорогу от метро. Он тоже заметил Марину, издалека бросился к ней, обнял, поцеловал, чуть приподняв от земли, пытаясь прижать к себе потеснее. Из этого, правда, ничего не вышло: мешал Маринин живот.

— Пошли скорее, а то там очередь! — И Сергей за руку потащил Марину к дверям загса.

Внутри было множество нарядных людей. Все были так разодеты, что невозможно было понять, кто жених, кто невеста, а кто гости. Марине показалось, что чуть ли не каждая вторая девушка беременна. Сергей помог Марине раздеться, сдал в гардероб пальто.

— Какая ты! — выдохнул он, прикоснувшись кончиками пальцев к чудесному шелку ее платья.

— Это не мое! — поспешно уточнила Марина. — Это Анино, и обращаться с ним надо как можно осторожнее, не дай Бог порву или запачкаю.

— Аня тебе этого не простит?

— Сама я себе этого не прощу! Взять без спросу, а потом еще порвать! Нет уж, пожалуйста, давай его побережем, хорошо?

— Хорошо, — сказал Сергей без улыбки, — буду беречь и тебя, и платье.

В такой толчее это и в самом деле было нелишне им.

В конце концов настала их очередь идти в маленькую комнатку у входа в главный зал, где оформлялись документы.

— Чью фамилию будете брать? — спросила у Марины девушка-регистратор.

— Свою оставлю, — не колеблясь, ответила Марина.

— Мужнину, значит, не хотите, — уточнила девушка и сделала соответствующую отметку. — Распишитесь, пожалуйста, здесь и здесь.

Сергей с Мариной поставили свои подписи.

— Теперь подождите. Скоро мы запустим вас в зал.

— А можно, мы туда не пойдем? — решилась наконец Марина. — Мы так спешим, и вообще нам туда не хочется…

— Вообще-то можно, — девушка-регистратор слегка смутилась. — А вы уверены, что это будет правильно? Все-таки это ваш первый брак.

— Совершенно уверены. И кроме того, я себя неважно чувствую. — Марина выразительно показала на свой живот.

— Тогда подождите в коридоре минут пятнадцать.

Они вышли в коридор.

— Марина, зачем ты так? — тихо спросил Сергей, опустив голову и не смотря на Марину. — Ты что, совсем не придаешь этому никакого значения?

— Что ты, Сережа?! — Марина с нежностью взяла его руку, провела ею по губам, поцеловала в ладонь. — Ты не сердись, но мне так не хочется идти в этот зал! Я была там однажды, когда моя двоюродная сестра замуж выходила. Все такое тоскливое, холодное, стоит какая-то толстая тетка с лентой через плечо и чушь городит. Хочешь, я пойду скажу, что мы передумали? Мне и в голову не приходило, что для тебя это важно!

— Да нет, теперь не стоит ничего менять. — Сергей по-прежнему выглядел огорченным. — Делай как хочешь. Только скажи честно, ты что, за эти два дня совсем меня разлюбила?

— С ума сошел? Как тебе такое в голову пришло? Сережа, за эти два дня столько всего успело произойти!

Видя, что Сергей снова нахмурился, Марина поспешно схватила его за рукав.

— Совсем не то, что ты думаешь! Мы сейчас уйдем из этого жуткого места, я тебе все объясню, хорошо?

— Хорошо, — Сергей наконец улыбнулся.

— Поцелуй меня, — робко попросила Марина. Ей вдруг стали безразличны эти толпы людей, толкущиеся вокруг них.

Сергей подошел к Марине, положил ей руки на плечи, наклонил голову, их губы слились и, как бывало уже не раз, все вокруг исчезло.

— Молодые люди, вот ваше свидетельство о браке! — Девушка-регистратор решительно потрясла Сергея за плечо. — Дома успеете нацеловаться! — Вдруг рассмеялась и произнесла совсем другим тоном: — Счастья вам, молодые люди, чтобы все у вас было хорошо!

— Спасибо! — хором ответили ей Сергей и Марина.

29

— Знаешь, Марина, я все это время думал о нас с тобой, — заговорил Сергей, едва они вышли на улицу. — Я понял, что не смогу без тебя жить. Нет, конечно, все это правда, — жестом руки остановил он Марину. — Нам с тобой негде жить, совершенно неясно, как быть с Валькой и с твоим ребенком, да заодно не худо бы выяснить, чей мужской голос отвечал мне вчера и позавчера по твоему телефону. Но… — Сергей понизил голос. — Не знаю, поймешь ли ты, но в каком-то глубоком, вселенском, я бы сказал, смысле все это совершенно неважно, а важно то, что уже сказал: я люблю тебя и не смогу без тебя жить. Марина, ты понимаешь меня?

Марина с восторгом кивнула. Сама она чувствовала примерно то же самое, но вряд ли смогла бы выразить это словами. А Сергей продолжал:

— Мы подождем, будем просто встречаться, это же не катастрофа, нам еще так мало лет! Марина, ты сможешь ждать? Я готов ждать хоть целую вечность, лишь бы потом мы смогли быть по-настоящему вместе!

— Конечно, Сережа, я буду ждать! — отвечала Марина, очарованная его словами, не до конца понимая, что это такое — ждать и в чем это должно, по мнению Сергея, выражаться.

— Ну вот, я знал, что ты меня поймешь! — И счастливый Сергей заключил Марину в объятья. — Знаешь, — зашептал он ей прямо в ухо жарким прерывистым шепотом, — я тебя сейчас украду! Я увезу тебя в одно место, я всю субботу старался это устроить, и наконец получилось!

— Что получилось?

— Ну, я, конечно, понимаю, что мы пока не сможем быть по-настоящему вместе, но хотя бы одни сутки, одни только сутки, двадцать четыре часа, подари мне, Марина, пожалуйста. Черт с ней, со школой, и со всякими делами, не говори только, что это невозможно! Подумай, Марина, что значат эти двадцать четыре часа в сравнении с тем, как мы любим друг друга! Мы не были еще по-настоящему вместе! Марина, пожалуйста! — Он был готов заплакать.

Марина молчала, думая, что ей ответить. А как же Ксюшка? Что же с ее обещанием Денису?

— Марина, не молчи! Скажи, что ты поедешь со мной! Скажи, а то я умру!

— Я… — произнесла наконец Марина. — Ой, даже и не знаю, что тебе сказать.

— Скажи «да»! — В глазах Сергея светилась такая мольба, что сердце Марины не выдержало.

— Да, — сказала она, сознавая, что хочет этого не меньше, чем он, даже больше. Денис поймет, все остальные поймут, должны понять, ведь это же одни только сутки, одни лишь сутки, а там будь что будет!

Ехали они долго — сперва на метро, потом в электричке по другой дороге, совсем не по той, что вела в Крольчатник. Потом шли лесом, чужим, незнакомым. Когда они наконец дошли до какого-то заброшенного дачного поселка, уже стемнело. Сторож выдал им ключ, которым Сергей торжественно отпер дачу, небольшую деревянную хибару, заиндевевшую внутри от холода. У Марины зуб на зуб не попадал, пока Сергей не растопил печь. Да и потом прошло еще часа три, прежде чем стало теплее.

Дача состояла из одной этой отапливаемой голландкой комнатки. Был еще закуток для кухни и хорошая летняя веранда, при одном взгляде на которую Марину мороз по коже пробирал. На плите Сергей согрел котел воды, и они пили чай и вино, которое привез Сергей с собой, шампанское, выстрелившее в потолок с оглушительным треском. Наконец стало теплее, они сбросили пальто, уселись вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, на большой железной кровати с латунными шариками, накрывшись сверху ватным одеялом. Потом погас свет, и Сергей зажег на столе свечу, и они смотрели на эту свечу с кровати, и каждый про себя вспоминал Пастернака, но они никак не могли ни на что решиться.

От близости Сергея у Марины кружилась голова, однако стоило ему пытаться проникнуть в нее, как она испуганно отшатывалась, и Сергей сразу же терялся.

— Что с тобой? — беспомощно спросил он наконец. — Чего ты боишься?

— Я боюсь… — Марина на секунду замялась, не зная, как ему объяснить. — Я боюсь, что все будет так, как оно бывало не раз с другими.

— Не бойся. Посмотри на меня, разве я похож на других?

— Нет, — улыбнулась Марина.

— А разве ты любила этих других так же, как меня? И скажи, разве кто из них любил тебя так, как я?

— Нет, конечно!

— Вот видишь! Не бойся, любимая моя, ничего не бойся! Иди ко мне, я так долго ждал этого часа!

— Да, — сказала Марина.

Напряжение последних часов оставило ее. Вдвоем с Сергеем они аккуратно сняли Анино платье, повесили его на спинку стула, подальше от печки, чтобы случайно не подпалить. Маринины плечи сразу же покрылись гусиной кожей, и она нырнула под одеяло, где на ощупь они сбросили друг с друга остальную одежду. Марина стонала и вскрикивала, таким наслаждением наполняло ее каждое Сергеево прикосновение. Он провел рукой по внутренней стороне ее бедра, и Марина, не в силах ждать дольше, вся изогнулась к нему навстречу.

— Иди ко мне! — прошептала она. — Иди, пожалуйста, ну что же ты?

Огромное ватное одеяло отгородило их, казалось, от всего мира, холодного, безразличного, и создало специально для них отдельный, крошечный, теплый мир любви. Сергей вошел в нее, и Марина закричала. Она кричала долго и громко, не боясь, что ее услышат. Кому было слышать ее в пустом доме, в пустом поселке, в ночном лесу? Сторож давно уже спал. Одна только луна смотрела на них сквозь запотевшее окно. И когда Марина рискнула высунуть из-под одеяла нос, ей почудилось, что луна улыбается.

Часть пятая

1

— Марина приехала! — закричали все дети разом, едва Марина появилась в дверях столовой. Пес Руслан вылетел из-за рояля, взгромоздил Марине лапы на плечи и одним движением мощного широкого языка вылизал ей все лицо.

Дети обступили Марину со всех сторон. Они визжали, прыгали, вопили что-то нечленораздельное. Отстранив собаку, Марина каждого по очереди, да и без очереди, принималась обнимать и целовать. Ох, как же она по ним соскучилась! Одного Марина подхватывала на руки, другой тем временем подставлял стул и со спины норовил вспрыгнуть ей на шею, третий, цепляясь за одежду, карабкался к Марине на плечи, как обезьянка. Дети дергали ее за руки, за волосы, за уши, за подол платья.

— Прекратите немедленно! — перекрыл наконец гвалт звенящий голос Алены, и волна детей постепенно начала спадать. По одному, по двое дети отходили в сторонку, она смогла разглядеть за их спинами лица взрослых, которые, в отличие от детей, не только не кричали «ура!», но не спешили даже поздороваться. Один Илья крикнул было: «Привет, Марина!» — смолк, испуганно покосившись на Дениса.

Марина молча и растерянно стояла у двери, чувствуя, что безнадежно краснеет, что в уголках глаз закипают слезы. «Ой, сейчас разревусь, вот стыдно будет!» — мысленно одергивала Марина себя, чувствуя, что еще минут пять мерзкого, унизительного молчания — и она не выдержит.

Но тут из-за стола поднялся Денис. Видно было, что он приготовился заранее высказать ей, подобрав слова задолго до Марининого прихода.

— Явилась не запылилась! — проговорил Денис ядовито, не без удовольствия растягивая слова. — Немножко поздно, дорогуша, тебе не кажется?

Марина опустила голову и виновато зашмыгала носом. Ну что она скажет в свое оправдание? Нет, у Марины, конечно же, нашлось бы что сказать, но только не так, не при всех! Каждому из них в отдельности Марина в два счета объяснила бы причину своего опоздания, да так, чтобы ни один из них не стал на нее за это сердиться. Но они все вместе сидели за столом, смотрели на нее так, будто она…

— Прости меня, Денис, пожалуйста, я больше так не буду! — совершенно по-детски пробормотала Марина, по-прежнему глядя в пол.

— Не будешь? Ах, вот спасибо! — по-прежнему ледяным голосом произнес Денис, но вдруг не выдержал и сорвался на крик: — У дочери своей прощения проси, не у меня! От кого угодно ожидал, от Ольги, от Алены, от Жени даже, но от тебя… Ты что ж, скажи на милость, себе позволяешь? Подкинула нам ребенка и исчезла на целые сутки! Я вчера как дурак три часа встречал тебя на станции, замерз как цуцик, потом шел через лес в час ночи, потом качал до пяти утра твою малышку, она, между прочим, сегодня спать никому не дала. Мы думали, с тобой что-нибудь случилось, не знали, куда бежать, у кого спрашивать, а она является как ни в чем не бывало! Простите ее, пожалуйста!

— Денис, ну, может, хватит, может, не надо так? — примирительно проговорил Илья.

— Молчи уж — не надо! Да все вы тут хороши, эгоисты чертовы, всем на все наплевать! Я не ем, не сплю, в лепешку расшибаюсь, думаю день и ночь, чтобы они и дети ихние в порядке были, а вы тут не люди, а дикие кошки! Одна вдруг уезжает на неделю, бросив пятерых детей, никому ничего не сказав, точно ей тут все обязаны, другая… Да суки подзаборные о своих щенках больше думают, чем вы!

— Денис, — тихо и повелительно сказала Алена, — очумел ты, что ли? Дети же здесь!

Денис сразу замолчал и, тяжело дыша, опустился на стул. Молчали и все остальные.

«Возьму вот сейчас Ксюшку и уеду в Москву! — думала сквозь слезы Марина. — Ни за что не останусь! После всего этого? Нет!» И, решительно засопев носом, Марина резко спросила:

— А где мой ребенок?

— У нас, — просто ответил Илья. — Маша ее как раз сейчас кормит.

— Как кормит? — не поняла поначалу Марина.

— Ну как детей кормят? Обыкновенно, грудью. Да ты не волнуйся, с ней все в порядке! Чудесный ребенок, ей-Богу, все бы такие были!

— А ты что думала, — опять вмешался Денис, — что мы тут при двух кормящих матерях дадим ребенку искусственником вырасти?

— И она, — спросила Марина дрожащим от волнения голосом, — она что же, ест? В смысле сосет? Сама?

— Нет, конечно, — Денис неожиданно рассмеялся. — Через зонд вливаем. — Он встал, подошел к Марине, обнял ее и поцеловал так крепко и нежно, как умел только он один. — Никогда больше так не делай! — прошептал Денис Марине в самое ухо. — Знала бы, как ты нас напугала, дурочка!

— Не буду! — Слезы безудержным потоком хлынули из Марининых глаз. Как ей было стыдно!

Вслед за Денисом стали подходить к Марине все остальные. Алена небрежно поцеловала Марину в щеку, Женя порывисто обняла ее, Ольга ободряюще хлопнула по плечу, Илья, отстранив остальных, долго и обстоятельно целовал Марину в губы. Валерьян подошел к Марине последним, целовать не стал, обнять, правда, обнял, но довольно небрежно, долго, пристально смотрел Марине в глаза и произнес наконец тихо-тихо, чтобы только одна Марина услышала:

— Ох, мышь, я уж думал, что никогда больше не увижу ни тебя, ни своего ребенка!

— И что бы ты тогда делал? — так же тихо поинтересовалась Марина, которая уже начала понемногу приходить в себя.

— Черт его знает! — рассмеялся Валерьян. — Наверное, усыновил бы твою Ксюшку.

Марина горела от нетерпения: уже на подходе к даче она чувствовала, что должна немедленно, сию же секунду увидеть свою девочку, убедиться, что с ней все в порядке. Она растолкала всех и бросилась в пристройку.

Маша сидела в кресле, а Ксюшка лежала у нее на коленях.

— Тихо! — прошептала Маша, прикладывая палец к губам. — Не буди ее, она только что уснула.

Как описать бешеную ревность Марины, увидевшей на чужих руках своего ребенка?

2

Появление Ксюши не слишком изменило Маринину здешнюю жизнь. Может быть, где-нибудь в замкнутом пространстве городской квартиры все было бы по-другому, но только не в Крольчатнике, где была такая куча детей, что лишний ребенок никому не бросался в глаза, и такая куча опытных взрослых, что всегда было кому дать совет. Разумеется, Марина сама купала, пеленала и кормила Ксюшу по ночам сцеженным Машиным молоком, испытывая каждый раз ни с чем не сравнимое наслаждение от прикосновения к нежно-розовому детскому тельцу. Но ей неведомо было то знакомое многим матерям отчаяние, когда ты видишь, что с твоим ребенком что-то происходит, и мучаешься, не зная, на что решиться, то ли бежать звать на помощь, то ли ждать, пока все само пройдет. Неведомо Марине было и чувство одиночества, превращающего подчас молодую мать в узницу, заточенную на долгие дневные часы в собственной квартире наедине со своим ребенком. И чувство бесконечной усталости после бессонной ночи тоже не было Марине знакомо: ведь в Крольчатнике кого-нибудь всегда можно было попросить посидеть с твоим ребенком час-полтора и дать тебе отдохнуть.

Дни летели как птицы. Прошла неделя, а Марине все казалось, что она приехала только вчера. Несмотря на разлуку с Сергеем, Марина чувствовала себя все спокойнее и счастливее. Здесь у нее был дом, своя комната, друзья, покой, комфорт и относительная свобода.

По вечерам у камина, уютно свернувшись в чьем-нибудь теплом объятии, Марина смотрела на огонь, лениво протягивая к нему то одну, то другую руку, наблюдая, как от тепла кожа розовеет, делается прозрачной, а отблески пламени пляшут на ногтях. Валерьян брал Марину на колени чаще других. Он осторожно гладил ее по животу, стараясь сквозь кожу и сквозь одежду почувствовать движение своего ребенка.

Женя разливала чай и давно уже не спрашивала у Марины, сколько ей положить сахару или налить заварки.

Алена предоставила Марине в распоряжение свои наряды. Марине больше всего полюбился широченный сарафан из полосатой джинсы, который можно было носить с чем угодно, в том числе и с любимым Марининым черненьким балахончиком. У самой Алены живот еще только намечался, так что ей эти наряды были пока что ни к чему.

Лишь одно изменение произошло в Марининой жизни. Спала она теперь всегда только одна. Обнималась и целовалась с кем угодно, по-прежнему легко и охотно, но дальше этого у нее ни с кем не заходило. Марина не решала это специально, просто после той единственной проведенной с Сергеем ночи у Марины не возникало желания быть с кем-то другим.

Расставаясь с Сергеем на вокзале, Марина не оставила ему своих координат, не сказала, на сколько уезжает, просто пообещала позвонить сразу же, как только появится в Москве. Маринины мысли в тот момент были заняты тем, как ее встретит Денис и что она скажет ему в свое оправдание. Марина чувствовала себя Золушкой, опоздавшей вернуться с бала.

И хотя Марина очень скучала по Сергею, особенно по ночам, ей не хотелось спешить. В глубине души Марина была уверена, эта любовь — на всю жизнь, а раз так, никуда от нее не уйдет.

3

— Марина, хочешь, я вместо тебя погуляю с Ксюшей? Ты такая усталая, а мне сейчас делать нечего.

— Нет, Володя, спасибо, я лучше пойду сама. Мне нужно побольше бывать на свежем воздухе.

— А можно, я пойду с тобой? Что-то меня совсем тоска заела в четырех стенах.

Марине не хотелось идти гулять с Володей. Она по-прежнему не очень ему доверяла. Но, подумав, Марина кивнула. Вдвоем гулять веселее, чем одной.

— Сказать, куда и зачем ездила Ольга? — хитро прищурившись, спросил Володя, едва они вдвоем выкатили коляску за ворота.

— Ну? — Марина была не в силах сдержать природное любопытство.

— Она ездила к своему бывшему мужу. Просилась обратно. Только шиш он ее возьмет с таким выводком! Это я ее надоумил! Сболтнул ей будто бы невзначай, что Олег на днях с гастролей приедет, она и кинулась на всех парусах! Нику к Машке подбросила, у Машки молока, как у коровы, на десятерых хватит.

— А на каких он был гастролях?

— А он ударник в рок-группе. Ничего мужик, Ванька на него похож очень внешне. Только вот Ольга ему на кой?

— Послушай, а раньше он не знал, сколько у нее детей?

— Ну, раньше! Раньше все по-другому было. Джейн с мамой Нелей жила, близнята в больнице были после роддома, и все время не ясно было — будут они живы или нет, останутся нормальные или будут дураки какие-нибудь, тогда вроде зачем их брать домой? Когда Ольга замуж выходила, все считали, что все так и останется. А теперь другое дело! И близнята здоровые, и Джейн Ольга к себе забрала, а тут еще и Ника народилась! Да какой нормальный мужик… Нет, я Ольге поражаюсь! Я ей только намекнул, а она тут же сорвалась и поехала. Думала небось, что он, как ее увидит, сразу сопли распустит, обо всем на свете забудет, только фиг попала! Я, говорит, с такой бабой, как ты, и насчет Ваньки теперь сомневаюсь, а всю эту ораву выблядков кормить — да на кой мне надо! Ольга чуть дуба не дала от такого поворота. Залегла, говорят, сразу носом к стенке и лежала у них с утра до вечера, чуть койку не пролежала!

— У кого у них?

— Да к хиппам она подалась знакомым. Спасибо девка одна оказалась, со здешними знакомая, да знаешь ты ее, Викой звать. Так вот Вика эта позвонила Вальке, рассказала ему, что и как. Ой, они тут с ума сходили! Я мог им подсказать, но решил на всякий случай помалкивать. Знаешь, со стороны как забавно было смотреть! Бегают, мечутся, гадают — куда Ольга пропала? С чего она вдруг в бега бросилась, все вроде хорошо было? Ну, а как Вика им позвонила, Валька с Денисом поехали и забрали ее. Ольга ехать не хотела, говорят, матом их поливала, из рук по дороге вырывалась, еле довезли! Никаких резонов не слушала. Денис ей: «Ты о детях своих подумай!» А она ему: «Да на кой они мне нужны, эти дети, раз я сама себе теперь не нужна?»

И здесь она тоже поначалу на всех кидалась. Да и сейчас еще, бывает, косится. Не замечала? Эх, Ольга, Ольга! Я ей когда еще говорил: раз ты такая блядь, спираль надо ставить!

— Ты говорил? Когда это?

— Когда у нее еще только Джейн народилась.

— Погоди, а самому тебе тогда сколько было?

— Ну, восемь, а что?

— Так откуда ты тогда слова такие знал? Ну там спираль и так далее?

— Откуда? Книжки надо читать! В книжках все написано.

На это Марина не нашлась что возразить, и она в который раз посмотрела на Володю с легким испугом. «Гофмановский какой-то персонаж, ей-Богу!» — подумалось ей. Володя поймал Маринин взгляд и усмехнулся.

4

Вечером того же дня к Марине заглянула Ольга. Молча села на край кровати, сгорбившись и обхватив руками колени, и долго-долго всматривалась в одну точку. Марина потом проверила на всякий случай и убедилась, что в этом месте на обоях не было даже цветка. Глаза Ольги были тусклые, рыжие волосы свисали нечесаными сальными прядями.

Посидев немного, Ольга резко тряхнула головой и выдохнула без предисловия:

— Не могу больше так жить! Надоело! Жизнь здешняя надоела.

— Но почему?

— Не настоящая она! Никто так не живет!

— А как же живут? Мне казалось, что все живут по-разному.

— Ей казалось! Ты, Марин, не обижайся, просто ты еще маленькая. А на самом деле люди живут вдвоем, чтобы только ты да я, и больше никого.

— Подожди, как это никого? Они же не в вакууме живут? А куда все остальные деваются?

— Ну, остальные… — Ольга в задумчивости убрала волосы со лба. — Остальные как бы вокруг оказываются. И родители, и друзья, даже ихние дети.

— Оль, а этим двоим, им как, не скучно?

— Может, иногда скучно.

— Ну тогда мне совсем непонятно, что во всем этом хорошего и зачем к этому так уж стремиться.

— Да пойми ты, по-другому жить попросту невозможно! Эх, да что с тобой разговаривать! Все вы тут блаженные какие-то! — Ольга резко отвернулась и опять уставилась в свою точку.

Марина осторожно потрясла ее за плечо:

— Оль, скажи мне по-честному, сама ты видела это самое счастье? С тобой такое бывало или с друзьями твоими?

— Со мной не бывало, а с друзьями — сколько раз! Хотя, вообще, как узнаешь? В душу к человеку не заглянешь. Со стороны казалось, что у них все путем… Ах, да при чем тут это? — Ольгины плечи опять бессильно поникли. — Просто, понимаешь, Марин, я ужасно устала! У меня больше ни на что нет сил! Никому я тут не нужна.

— То есть как это никому? А детям? А детям своим?

— Ох, это только так говорится — детям! Ну подумай сама, что я могу им дать? У меня нет ни своего угла, ни постоянного заработка, мне не на что купить им одежду, даже дать им каждому по куску хлеба с маслом! Представляешь, сколько нужно хлеба на пятерых?

— А твои картины?

— Что картины? Кое-как прокормиться на них и можно, но квартиры на эти деньги точно не купишь! А потом, когда я стану писать картины, если с утра до вечера буду заниматься детьми? Знаешь, я тут недавно видела Ванькиного отца, ну, мужа своего бывшего. Так он мне сказал: «Оля, но ведь это же кошмар — быть в наше время матерью пятерых детей! Это же тупик, мрак и ужас!» Так он сказал. И добавил, что содрогается при одной мысли о том, что имеет к этой ораве отношение. И ведь он не зверь, Марин, ты не думай, он играет на гитаре, поет песни, любит стихи, читал мне когда-то по ночам Пастернака.

— Да? А по-моему, он дурак, и никакой Пастернак тут не поможет. Дурак и сволочь. Ну хорошо, не любит он тебя, так ведь не один же он на свете! Ты жила без него здесь почти три года, что вдруг с тобой случилось?

— Марина, ну как же ты не поймешь, что одних детей женщине мало? А меня… Меня ведь здесь никто не любит по-настоящему.

— То есть как? А мне казалось, Илья… у вас же ребенок…

— Ну что ты, у Ильи ведь есть Маша.

— Ну, хорошо, тогда Денис или, может быть, Валька…

— Валька любит тебя, если начистоту говорить. А Денис… На первый взгляд кажется, что он любит всех, но ты знаешь, Марина, я только недавно это поняла: по-настоящему Денис любит одну Алену, а другое все у него ну, как бы тебе сказать, от отчаяния, что ли, из-за того, что она так к нему относится.

— Не привлекает, одним словом, Алену счастье для двоих.

— Ну, знаешь, с таким отцом, да еще с такой дачей И я бы по-другому рассуждала! Мой-то отец улепетнул в Америку еще до моего рождения!

— И все-таки, Оль, насчет Вальки это тебе кажется. Валька любит не меня, а своего будущего ребенка. На этот счет у меня нет никаких иллюзий. — «И не надо!» — добавила она про себя. — И потом, а как тогда Женя? Что-то она у тебя выпала из общей картины.

— Женя после всего, что ей довелось пережить, вообще уже не человек, а какая-то живая икона. Великомученица. И потом, Женя работает! Откуда нам знать, может, у нее давным-давно роман с Бруно!

— У кого, у Жени роман с Бруно? — Чтобы не расхохотаться, Марина изо всех сил ущипнула себя за предплечье, но Ольга все же успела заметить искорки смеха, пляшущие на дне аквамариновых глаз. И сразу обиделась.

— Пойду я, — произнесла Ольга прежним, глуховатым, тоскливым голосом. — Как там Ника без меня? И вообще… — Ольга нарочито зевнула. — Спать хочется.

Она вышла, не потрудившись даже прикрыть за собой дверь, так что Марине было слышно, что Ольга пошла не вниз, а к себе в мастерскую.

«Может, напишет сейчас чего-нибудь этакое, вроде той собаки в колодце, и все у нее пройдет», — подумала Марина без особой надежды.

Однако Ольга неожиданно вернулась, села на край кровати и заговорила снова, горячо, быстро, захлебываясь и запинаясь.

— Знаешь, когда я носилаДжейн, я была такая счастливая! Наивная была ужасно! Мне тогда все сочувствовали, такая маленькая, сама почти ребенок! А мне петь хотелось от счастья! И ни капельки я не боялась! Ни родов, ни остаться одной с ребенком. Экая, думала, глупость! С ребенком — значит, не одна! И потом, у меня была мама. И даже, знаешь, не в маме дело, просто мне казалось, что все люди вокруг меня, кроме самых злых и глупых, радуются вместе со мной, ждут появления на свет моего ребенка, потому что ведь это же не только мой ребенок, он как бы всехний, он всего мира, с ним потом этим людям жить! И мне казалось, что важно, чтобы с этим ребенком все было в порядке, чтобы он был здоровый, счастливый, ни в чем не нуждался! — Ольга перевела дыхание и искоса посмотрела на Марину: смеется ли она? Марина не смеялась, больше того, она поняла с удивлением, что ее мысли похожи, оказывается, на Ольгины!

Ольга между тем продолжала:

— Глупо, конечно, я знаю, но тогда… я этого не понимала. Можешь себе представить? Я родила Джейн и спокойненько сбежала от нее — ей тогда было всего три месяца, а я сочла вполне естественным, что я уехала стопом в Крым с целой компанией ребят, они все были постарше меня, почти все студенты. А я даже не кончила школу! Мне так лестно было, что они обращаются со мной как с равной, славные такие ребята, умные, интеллигентные! Выпить, правда, любили. И меня понемногу приохотили. Потому, наверное, и близнецы родились слабенькие. Они к тому же еще и недоношенные были. Они родились, мама мне сказала: «Знаешь, Ольга, на сей раз на меня не рассчитывай!» Я так удивилась, словно они не дети, не ее родные внуки, а щенки подзаборные. Они ведь были так долго в больнице просто потому, что мне их отдавать не хотели. Беспомощная одинокая девочка, несовершеннолетняя, и родители отказываются помогать: мама им тогда заявление написала, один ребенок, здоровый, уже есть. Они так и говорили: «Ну куда тебе два больных мальчика?» У них целый букет был: и сердце, и легкие, и с головой…

— Зато теперь у них с головой все в порядке!

— Сейчас конечно! — Ольга улыбнулась. — Но тогда этого никто не знал. А потом мы встретились с Мишей.

— А ты ему не сказала, сколько у тебя детей?

— Сказала, конечно! Но он не то чтобы не поверил, а, понимаешь, как-то не до конца понял, что ли? Они для него как бы не существовали, были вроде безликой части моего далекого прошлого. Ей-Богу, моя крыса была для него куда реальнее и значимее, чем какие-то там мои дети!

Ну вот. Мне тогда исполнилось восемнадцать, стала я совершеннолетняя, вышла я замуж, и тут вдруг мои мальчишки быстро на поправку пошли. Я не отказывалась от них никогда, ты не думай! Я их навещала не каждый день, конечно, даже не каждую неделю, но тем не менее. И вот, представляешь, встал у них в больнице вопрос: куда их переводить? В Дом ребенка или еще куда, где здоровых детей держат. Никто, между прочим, не ожидал, что они оклемаются. А когда мне сказали, я так обрадовалась, я даже не сомневалась, что заберу домой! Обрадовалась, побежала домой делиться! Во дура-то, представляешь? Мишина мама на меня как на идиотку посмотрела. То есть как это, говорит, взять двух чужих мальчиков в нашу тесную, маленькую трехкомнатную квартирку? И такие ли уж они здоровые? Правда, — Ольга неожиданно по-детски шмыгнула носом, — у Семки тик — дергается, не замечала? У Степки припадки бывают до сих пор, вроде эпилептических. Давно уже не было, год, наверное, а то и больше. Денис ему порошки какие-то давал гомеопатические.

А я уж снова была беременная!

Удалось мне договориться, чтобы их из больницы перевели в санаторий. Временно, конечно. А что дальше будет, я и не знала. Я прямо заболела от этого. Они мне снились все время, рыжие такие, одинаковые, похожие на меня.

Джейн забрать свекровь мне тоже не разрешила, все говорила: зачем девочку срывать с места, ей ведь хорошо у бабушки!

Потом Ванька родился. Я поначалу думала, что с ним-то я наконец буду неразлучной, не как с теми. Это ведь семья, не что-нибудь! Я не учусь, не работаю, все время дома. Но знаешь, свекровь меня к нему даже не подпускала. «Уйди, уйди, ты все делаешь не так!» Молоко? Какое может быть молоко при твоем образе жизни? Ведь ты куришь, наверняка тайком пьешь! Она и вправду как-то нашла у меня под кроватью бутылку. Да не хватит ему твоего молока. Так что лучше уж сразу дать ему бутылку. Мишка уехал на гастроли, я чувствовала себя там такой ненужной, лишней!

Вот в те дни я и познакомилась с Денисом. Он сперва не верил, что у меня четверо детей, а потом очень обрадовался. Тебя-то, говорит, нам и надо! А как мы детей сюда забирали! Каждый раз была отдельная детективная история! Никто не хотел отдавать! Ни мама моя, ни свекровь, даже в санатории сомневались: «Девушка, да куда вам их, у вас и так своих двое!» Своих, представляешь? А эти мне чужие?

Я когда сюда приехала, сразу ожила! Сперва испугалась: четверо детей, ничего не умею, ничего не знаю. Мне все тут так помогали! Потом я снова залетела. Зато уж теперь у меня спираль — допекла я таки Дениса, чтобы он мне поставил. Он ведь, псих такой, сначала не хотел, представляешь? Рожай, говорит, еще, у тебя хорошо получается. А я аборт приготовилась делать. Они меня всем Крольчатником отговаривали, насилу отговорили: аборт — это убийство! И потом, Марин, знаешь, это было такое искушение — родить хоть одного ребенка, которому все вокруг будут рады!

— И что? Разве Нике тут не были рады?

Ольга задумчиво улыбнулась, видно, припоминая.

— Да, наверное, были. Только поверь мне, Марина, все это немногого стоит, если на самом деле тебя никто не любит. По-настоящему.

5

После ужина, зайдя сперва к себе проверить, как там спит Ксюша, Марина спустилась на второй этаж и легонько поскреблась в Денисову дверь.

— Вползай, не заперто! — отозвалось сразу несколько голосов.

К Денисовой постели был вплотную придвинут маленький складной столик на колесах. На столике дымились кофейные чашки. Чашек было пять, на кровати четверо: кроме хозяина, Илья, Валька и Алена. У Алены на коленях лежал связанный ею серый пушистый свитер, и она, низко наклонившись над ним, вышивала большую серебряную жар-птицу.

«Досадно как, что они все тут! — Марина еле сдержала вздох. — Я собиралась поговорить с Денисом наедине! Не стану же я обсуждать Ольгины откровения со всем кагалом! И уходить уже неудобно».

— Присаживайся, угощайся! — Денис указал Марине на столик.

— Это же, наверное, чья-нибудь чашка, — засомневалась Марина.

— Бери-бери! Это чашка для Ольги. Мы ее звали посидеть с нами, но она, наверное, опять не придет.

Марина взяла в руки чашку и осторожно отпила один глоток. Кофе был ужасно горячий. Кончик языка сразу покрылся мелкими пузырями.

— Здорово, что ты появилась! — Илья энергично подвинулся, освобождая Марине место рядом с собой. За стеной-окном плыла луна, и было непривычно тихо; ни снега, ни порывистого ветра, ни даже легкого ветерка. «Как мы сегодня чудесно гуляли! — вспомнилось вдруг Марине. — Тепло даже было. Не было этого обжигающего мороза. А скоро зима кончится, наступит весна, у меня родится ребенок!» Марина украдкой нащупала упругую выпуклость справа внизу живота: что это, ножка или ручка? — и тут же поверх Марининой руки легла другая. Кому ж это быть, как не Вальке? Но Марина все-таки обернулась, и они с Валерьяном заговорщически подмигнули друг другу. Валерьян нежно погладил Маринину руку, вернее, ребенка под ней. На всякий случай Марина повнимательней присмотрелась к Валерьяну: а вдруг Ольга права и их связывает что-то большее, чем ребенок? А как же тогда Сергей?

— Что-то ты меня совсем забыла? — шутливо проговорил Денис.

— Да она не только тебя, она и меня забыла, — перебил его Илья. — Марин, ну ведь правда, сколько дней ты уже здесь, шутка ли сказать: целых восемь! И ночей целых семь. И между прочим, ни одной из них со мной.

— Оставь ее в покое! — лениво проговорила Алена. — Не хватало еще давать друг другу отчет, кто и почему перестал с кем спать!

— Да я ведь просто к тому, что и с Ольгой у нас все так же вот начиналось, — пояснил Илья, словно бы оправдываясь. — Нет, ну правда, ребят, что нам теперь с ней делать? Совсем ведь захандрила девка! Такой был огонечек рыженький, и вдруг сразу куда-то все девалось.

— Ну давай поговорим, если хочешь, — сказал Денис с явной неохотой. — Скажи, Илюша, удалось ли тебе хоть раз затащить Ольгу в постель с тех пор, как она вернулась?

— В том-то и дело, что нет!

— И ты, бедненький, даже не догадываешься почему?

Илья виновато развел руками.

— Да кто же их, баб, разберет?

— Я знаю почему, — негромко проговорил Валерьян. — Мне Ольга сказала, что не желает больше заниматься такими вещами без любви.

— Смотри-ка! — негромко и как-то даже радостно воскликнула Алена. — Ребеночек-то вырос!

Денис поймал Аленин взгляд, и они тепло, понимающе улыбнулись друг другу.

— Вот видишь, Илья, нашлась причина! А ты волновался.

Илья, видя, что Денис явно издевается, обиженно засопел носом.

— Ну какая любовь? Какая такая любовь? Чуваки, вы что, с ума тут все посходили? Ведь невозможно всех любить! Сердце-то не резиновое.

— Тут резинового и не нужно! — хмуро разъяснил ему Денис. — Тут как раз человеческое должно быть. Другое дело, что люди разные. Ну так, стало быть, и любить их надо по-разному.

— Ты, Илюшка, не обижайся, пожалуйста, — заговорила Алена, — но ты, по-моему, вообще никого не любишь, даже Машу. Смотришь иногда на тебя, и такое впечатление создается, что ты просто пригрелся рядом с нами, как кошка, ну, как Барон у камина. К тебе прикоснешься, вроде ты теплый, а на самом деле это не твое тепло, а наше же.

— Ну, знаешь! — Илья даже задохнулся. — Я, по-моему, еще ни в чем никого не подводил! Я, по-моему, всегда был рядом, если что сделать надо там, привезти или что… Ни разу ничего не забывал, не перепутывал, не опаздывал, как некоторые!

— Я и говорю: ты всегда рядом, никуда не уходишь. Рядом, но не с нами. Не по-настоящему с нами. Не знаю даже, почему так. Да ты только не переживай, Илюш, мы тебя и такого любим!

— Ладно. Я холодный, черствый, никого не люблю. А Валя, а ты, Денис, где был, когда Ольга начала метаться?

— Сперва я был с Димычем в больнице, потом в Москве у меня дела были, Ксюшку принимал.

— А меня Ольга и не воспринимала никогда всерьез, — грустно сказал Валерьян. — Я для нее слишком маленький.

— А ты не пробовал как-то с этим бороться? — поинтересовалась Алена.

— Ну пробовал, да что толку?

— Значит, что получается? Давайте подведем итоги. — Денис опять перешел на свой излюбленный деловой тон. — Неужели Ольга права, никто ее тут не любит? Что тогда делать?

И Марина вдруг поняла, что Денис на самом деле растерян. Впервые она видела у Дениса такие грустные, беспомощные, виноватые глаза.

— Действительно, что же делать? — ехидно поинтересовался Илья. — Ну давай, пиши рецепт, ты же врач! К примеру, выдавать Ольге по сто граммов любви ежедневно утром и вечером в стакане теплого молока. Молоко желательно подсластить. А? Что скажешь, доктор?

— Не знаю я, что сказать. — Денис вдруг отвернулся и устало вытянулся на кровати, положив голову на колени к Алене, спиной ко всем остальным. Алена с нежностью провела рукой по его золотистым кудрям.

— Мальчик мой, — прошептала она тихо, еле-еле слышно, и вдруг сказала резко, почти что выкрикнула: — Оставьте его в покое! Выкатывайтесь все отсюдова, да поживей! Не видите, что ли, устал человек!

Они растерянно поднялись, не глядя друг на друга, проскользнули поодиночке в узкую дверь, стараясь двигаться по возможности тише. Уже за дверью Илья вдруг привалился к стене и провел полноватой рукой по взмокшему лбу. Другой рукой Илья похлопал себя по карманам ковбойки, пытаясь нащупать сигареты. Нашел и сразу же закурил. Оглядел коридор. Валерьян уже куда-то исчез, только одна Марина стояла и смотрела сочувственно, будто бы даже с жалостью. Этого Илья стерпеть никак не мог.

— Да, Мариш, вот так-то оно все, брат! — важно проговорил Илья, изо всех сил стараясь быть ироничным. — Такая вот она штука — любовь! Бог не дал, в лавочке не купишь! Пойдем-ка, Марина, к нам. Будем заместо ихнего кофею наш чай пить.

— Хорошо, я сейчас приду! — пообещала Марина. — Возьму вот только Ксюшу, кормить пора.

— Слушай! — предложил вдруг Илья. — А переселялась бы ты с ней к нам! У нас целых две комнаты! А то таскаешься каждые три часа через весь дом взад-назад, с третьего этажа на первый и обратно. Подумай, Марин!

— Я подумаю, — пообещала Марина, но, конечно, только для виду. На самом-то деле она никогда не стала бы переселяться к Илье. Как бы, интересно, они там спали? Втроем, что ли, на одной кровати? Или установили бы с Машой очередь?

Они услышали чьи-то стремительные шаги и обернулись. По коридору к ним быстро приближалась Джейн. Дойдя до Денисовой двери, девочка обернула к ним встревоженное, покрасневшее личико.

— Денис тут? — спросила она. И, не дожидаясь ответа, горестно вздохнула: — Опять у меня мама плачет.

Марина в тот вечер легла спать с тяжелым сердцем. Что теперь с ними будет? Даже Денис не знал, что ему делать! А как Алена на них кричала! Она представила себе, как из Крольчатника исчезает царившее здесь всегда чувство веселой общности, как все начинают избегать смотреть друг другу в глаза, и каждый начинает спрашивать у себя: а что вообще я тут делаю? Не попробовать ли мне устроиться как-нибудь по-другому?

Но с утра все выглядело как обычно, главным образом благодаря детям, которые носились, шумели, безобразничали, хотели есть, спать, играть, и все это одновременно, без конца требуя к себе внимания. В них точно бес какой-то в тот день вселился, с ними просто было невозможно! Ну а с другой стороны, это их отвлекло от мыслей и снова сблизило, так что к вечеру, когда малышня наконец-то была уложена и все по традиции собрались у камина, ни холода, ни косых взглядов и в помине не было. Наоборот, все, даже Ольга, как-то посветлели. Ольга вымыла голову, причесалась и повязала свой любимый хайратник, надела новый свитер, голубенький, с большущей летящей птицей, вышитой на груди серебряными блестящими нитками. Проходя мимо нее, Марина почувствовала, что от Ольги пахнет духами и что глаза у нее чуть подведены, но от этого целиком изменился облик Ольги: от нее не веяло тоскливой и тупой безнадежностью.

Не трудно было угадать причину этих перемен: весь день Денис был к Ольге неимоверно внимателен, за столом подавал ей тарелку, ложку, стакан, придвигал стул, распахивал перед нею дверь. Он ходил вокруг нее кругами, стараясь будто невзначай коснуться ее рукой, без конца с нею заговаривал. Сперва казалось, что все бесполезно: Ольга не отвечала ему и словно бы вовсе не замечала всех этих ухищрений, по-прежнему бродила, словно сомнамбула. И вдруг — Марина не поверила своим глазам — буквально за считанные часы все в ней переменилось! Конечно, это была еще не та, прежняя Ольга, которая в первый приезд Марины сидела за роялем, но она уже отвечала на Денисовы взгляды, улыбалась Денисовым шуткам, стала замечать остальных вокруг себя, прежде всего своих детей. Как раз в эти дни Ванечка начал говорить. Похоже, его, как и Джейн, не в шутку волновало состояние матери: он норовил сбежать при первом же удобном случае из детской и отправиться по всему дому на поиски Ольги. Найдя ее где-нибудь в уголке, отрешенно глядящую куда-то прямо перед собой, Ванечка немедленно утыкался в Ольгины колени, обнимал их и, пытаясь снизу вверх заглянуть Ольге в лицо, изумленно и горестно вопрошал: «Плакать? Мама плакать?! Мама, не пачь, не пачь!» Обыкновенно спустя минут пять Ванечку находили вездесущие близнецы, осторожно, тихонечко отрывали его от матери и утаскивали обратно в детскую. В отличие от него или Джейн они не пытались заговорить с матерью, не делали никаких попыток обратить на себя ее внимание, не задавали никаких вопросов. Они молча наблюдали за происходящим, вмешиваясь только тогда, когда, как им казалось, от них могла быть какая-то польза.

Постепенно в Ольгином лице стала проступать жизнь, а к вечеру ее было не узнать. Теперь она сама всюду молча следовала за Денисом, не сводя с него горящих, сияющих глаз.

«Как он может? — возмущалась Марина. — Как вообще человек может так лгать, так притворяться? Ведь он же не любит ее совсем! И как Ольга не понимает, она же умный человек!» Но Ольга, казалось, вообще перестала что-либо понимать. Она смотрела на Дениса, словно ребенок-сиротка, внезапно обретший долгожданных родителей.

Как только догорел камин, Денис подошел к Ольге, нежно обнял ее и повел к себе. Илья выразительно посмотрел им вслед и прошептал довольно громко, но не настолько, чтобы могли услышать Ольга с Денисом:

— Смотри, нашел-таки ключик!

— Молчи, кретин! — еле сдерживаясь, прошептал Валерьян. — Что ты понимаешь!

— Да я разве чего? — Илья растерянно обернулся к Марине.

Она приложила палец к губам:

— Похоже, мы с тобою и в самом деле далеко не все понимаем.

Но она льстила Илье, присоединяясь в тот момент к нему. Она, хотя и не сразу, но все-таки кое-что уже поняла.

6

В прошлый раз, приехав из Москвы с дежурства, Денис еще в прихожей первым делом расцеловал Марину, выбежавшую ему навстречу. Она узнала его шаги по скрипу снега под окном кухни. Денис тогда сразу же поделился с ней новостями, пока остальные не успели набежать.

— Видел твою Аню. К ней приехал молодой человек, по всему видать, иностранец. И знаешь, она сразу ожила, подниматься стала с постели, в коридор с ним выходить. Велела тебе привет передать. Прощения у тебя просила, что так плохо с тобой в последний раз разговаривала. Я ее заверил, что ты у нас умница, все понимаешь и нисколечко на нее не сердишься. Я был прав?

Марина с восторгом кивнула.

— Тогда поцелуй меня за это и отпускай скорее! — Денис легонько отстранил Марину и полетел здороваться и целоваться с остальными.

Это было тогда. Но в этот приезд Денис был на себя не похож. Он молча обнял Марину и сказал остальным, выбежавшим в прихожую:

— Всем привет и пока! Мне надо с Мариной поговорить.

Денис молча провел Марину мимо растерянно расступившегося народца. Они поднялись на второй этаж, прошли в Денисову комнату, сели на кровать, и Денис, крепко-крепко, почти до боли сжимая Маринины плечи, сказал ей какую-то совершенно невозможную вещь.

Что у нее, у Марины, больше нет мамы. Что ее мама умерла.

Марине показалось, будто она разом ослепла и оглохла. Перед глазами опустилась тьма, в уши врезался какой-то шум, гул вроде рева турбины. Марина помотала головой, спеша стряхнуть это наваждение. Да нет же, этого просто не может быть! Кто угодно, только не Маринина мама! Умирают старухи, седые, косматые, с трясущимися головами. Но ее, Маринина, мама была такая молодая, такая красивая, что она казалась не мамой, а старшей сестрой! И она ведь тоже ждала ребенка! Правда, чего-то там у нее не получилось, но не в этом же, в конце концов, дело!

— Как, Денис? — не в силах поверить, пробормотала Марина. — Скажи мне, как это могло случиться?

— Так. Ей сделали операцию, ты знаешь?

Марина неуверенно кивнула.

— Знаю, что должны были делать операцию, но не знаю даже какую. Папа мне ничего не сказал, а сама я так и не успела к маме в больницу. — «Теперь уже никогда не успею!» — безжалостно промелькнуло у нее в голове.

— Но ты хоть знаешь, что она тоже была беременна?

Марина снова кивнула.

— Ну вот. На ультразвуке обнаружили опухоль в матке, совсем рядом с ребенком. Эта опухоль стала расти вместе с ребенком, потом даже еще быстрее. Решили срочно оперировать. У меня в том отделении сокурсник работает санитаром. До чего же все-таки тесен мир!

— Денис, но объясни мне, от чего она умерла? Они там что-то напутали с этой операцией?

— Нет. Она… она просто не проснулась после наркоза. Марина, не плачь, пожалуйста, ты только представь, какая это на самом деле прекрасная смерть — заснуть и не проснуться! Без боли, без предсмертных судорог, без страха смерти! Ей-Богу, можно позавидовать!

— Замолчи! — дико закричала на него Марина. Она не могла больше этого выносить. — Ты же ничего не понимаешь! Как ты можешь? Как у тебя только язык поворачивается? Хорошая смерть! Ведь это же моя мама!

Марина плохо помнит, что было с ней дальше. Кажется, она кричала, рвалась куда-то бежать, Денис ее удерживал, потом он насильно заставил Марину проглотить какие-то гомеопатические шарики, от которых она словно бы впала в забытье. Вроде бы она лежала на широкой Денисовой кровати, и свет луны назойливо лез ей в глаза, а Денис сидел у нее в ногах. Иногда Марина видела, что сидит вовсе не Денис, а Женя или Алена, но чаще всего там сидел именно Денис.

Кажется, Марина что-то пила, не то чай, не то молоко, и все уговаривали ее что-нибудь съесть, но есть Марина совершенно не могла. Зато почему-то ужасно хотелось спать. Во сне Марина видела маму, разговаривала с ней, о чем-то ее расспрашивала, сидела у нее на коленях. С удивительной настойчивостью повторялся такой вот сон: Марина с мамой едут в Дом игрушки, едут долго, через всю Москву, почему-то на трамвае, наконец приезжают, вместе идут в тот отдел, где продаются куклы, выбирать Марине куклу на день рождения. Долго ходят, придирчиво осматривают по очереди всех кукол, пока наконец мама не восклицает:

— Ах, вот это то, что надо! Посмотри, Марина, какая прелесть!

И мама снимает с полки и протягивает Марине шелковый розовый конвертик. Марина берет его в руки и видит, что в конверте не кукла, а Ксюша. Ксюша таращит на Марину серенькие сонные глазки и шевелит губами — не то улыбается, не то собирается заплакать.

— Мама, мама! — кричит Марина. — Это же не кукла, это живая девочка!

— Глупая! — Мама гладит Марину по голове. — Это же еще лучше! Живая девочка будет плакать, пить молочко, научится потом бегать и разговаривать.

— Но я не хочу живую девочку! Я хочу куклу, куклу!

Марина роняет конверт, топает ногами и плачет. Ксюша в конверте ударяется об пол и тоже ревет. Мама смотрит на них растерянно и огорченно. Вокруг собирается толпа, Ксюша в конверте вопит как резаная. Мама поднимает ее и кладет обратно на полку.

— Хорошо, — произносит мама грустным и бесконечно усталым голосом, — пойдем поищем тебе что-нибудь другое.

В этот момент Марина просыпается. Сон и явь путаются. Марина улыбается, ей вдруг кажется, что она только что совершила невероятно удачную, лучшую в своей жизни, чудовищную по невозможности сделку: каким-то образом обменяла Ксюшу на маму. И в полусне Марине кажется, что теперь все в порядке: мама жива и навсегда останется с ней, а Ксюши, может быть, никакой никогда и не было!

Потом сознание возвращается к Марине, и она начинает плакать, пока опять не забывается сном, чаще всего тем же самым.

И долго еще, когда Марина пришла в себя и боль от происшедшего в ней слегка поутихла, при одном только виде Ксюши Марину начинал вдруг жечь стыд. И как же это она могла, пусть даже во сне и в полувменяемом состоянии, желать смерти невинному дитяти?

7

На третий день Марина наконец встала, пошатываясь, спустилась в кухню и попыталась что-то съесть, но безрезультатно, потому что ее прямо сразу вырвало на кухне, и Марине было ужасно неловко и стыдно перед Женей и Валерьяном, которые там сидели. Валерьян побежал за тряпкой, а вернувшись, сказал:

— Ты, пожалуйста, не волнуйся, это пройдет. Со мной тоже поначалу так было.

Марина с трудом вспомнила, что он тоже сирота.

Было раннее утро, часов шесть или около того. Вошел Денис, как всегда в белой рубашке и при галстуке.

— Марина, сегодня похороны. Ты как, сможешь добраться до Москвы? Мне кажется, что ты должна там быть.

— Да куда ей, Денис? — начала было Женя.

— Нет, я поеду, — сказала Марина неожиданно для самой себя.

— Тогда собирайся, а то опоздаем на электричку.

Электричка шла долго-долго. Марине казалось, что раза в два дольше, чем обычно, так что она успела просмотреть тот же самый сон.

А когда они приехали в Москву, было, как ни странно, все еще утро, вокзальные часы показывали половину десятого. Снег был мокрый и липкий, улицы — серые и грязные. Что-то дальше будет, ведь сейчас еще только самое начало февраля?

Вдвоем с Денисом они доехали до больницы и медленно прошли через всю территорию до морга. Больница показалась Марине отдельным городом.

Немного не дойдя до морга, Денис попытался уговорить Марину идти дальше одной, там столько родственников стоит, а они потом встретятся, Денис будет ее ждать у ворот крематория, сейчас туда и поедет! Марина намертво вцепилась в Денисов рукав. Нет, одна она никуда не пойдет.

— Ну хорошо!

Денис сдался, и они вошли в небольшой одноэтажный дом без окон, напоминающий чей-то гараж. На пороге к Марине кинулась ее тетка, низенькая, полная тетя Лиза.

— Ой, Мариночка, ой, деточка моя! Ой, горе-то какое! Ой, она же молодая совсем была! — И тут же, не в силах сдержать даже ради такого случая неуемное свое любопытство: — А ты, я слыхала, уж замуж выскочила? Быстро ты это, быстро! Надо было хоть школу сперва закончить! Впрочем, у вас там замуж рано выходят, не то что здесь.

«Где это «у вас»?» — удивилась на секунду Марина. Она и думать забыла о том, найденном когда-то у мамы в бюро, загадочном мексиканском паспорте. Тетка вдруг стала Марине чисто физически неприятна, и Марина неловко и поспешно высвободилась из ее липких и полных ручек. Лавируя между визгами и причитаниями, с трудом избегая чьих-то объятий, Марина протиснулась к гробу. Люди, в большинстве своем, вокруг были незнакомые. Марина всегда мало общалась с родственниками, честно говоря, и не знала, что у нее их такая куча! На секунду Марине показалось, что из всех собравшихся тут лиц мамино было единственным по-настоящему живым. «Мама, я здесь! — мысленно проговорила Марина. — Я пришла к тебе».

Легкая улыбка играла на маминых полных, явно кем-то подкрашенных губах. Выглядела мама точно так же, как когда Марина видела ее в последний раз: красивая, молодая, счастливая, хотя она вряд ли могла быть такой уж счастливой — она так хотела этого ребенка!

Марина смотрела на нее и не верила, что это уже все, что мамы больше не будет, что через полчаса они поедут в крематорий и не станет даже этого тела, такого родного, любимого. Неожиданно Марина поняла, что никогда больше не услышит маминого голоса.

По комнате пронесся громкий, отчетливый стон. Марина резко подняла голову и увидела папу. Две полузнакомые тетки поддерживали его с двух сторон. Он смотрел на лежащую в гробу маму и рыдал в голос.

— Папа! — бросилась к нему Марина. Но он не посмотрел в ее сторону. Марина осторожно потянула его за рукав, и тогда он обернулся и выдернул рукав у нее из рук.

— Отойди, Мариночка! — прошептала одна из женщин. — Не видишь разве — человек не в себе.

«А я? — с какой-то детской обидой колыхнулось в Марине. — А я разве в себе? Почему… Ну почему мы даже сейчас не вместе?»

Четверо дюжих незнакомых мужчин подхватили гроб и понесли его на улицу. Все стали садиться в автобус.

В крематории была долгая очередь. Сперва оказалось, что они приехали слишком рано, потом какой-то покойник умудрился пролезть перед ними. Марина не выпускала Денисовой руки из своих, точно судорогой сведенных, пальцев, и только в зале, когда распорядитель велел прощаться, Марина отпустила Дениса и пошла поцеловать маму в последний раз. Целовать в лоб Марина почему-то не стала, поцеловала в щеку, как живую.

Дурацкая похоронная музыка отзывалась в голове тупой, обжигающей болью. Рядом с Денисом оказался какой-то незнакомый человек. О чем-то они разговаривали вполголоса. Человек обернулся и кивнул Марине, и тогда она его узнала. Это его фотография лежала тогда рядом с мексиканским паспортом в мамином бюро! Человек с фотографии наклонился к Марине, попытался ей что-то сказать, но тут жуткая музыка заиграла еще громче, Марина оглянулась на гроб и увидела, что он начал опускаться, бесшумно, быстро, куда-то в мрачную огненную темноту. Марина побледнела, и Денис едва успел ее подхватить.

8

Марина очнулась в чьей-то машине. Потолок нависал над головой неимоверно низко, а спинка замшевого кресла была откинута очень далеко.

— Ну? — с легким акцентом произнес мужской голос. — Я так вижу, тебе уже лучше?

— Да, — с усилием проговорила Марина, пытаясь приподнять голову и осмотреться. В голове гудело, она была ужасно тяжелая, перед глазами стоял туман. Глазные яблоки болели невыносимо. Кто-то нажал на рычаг, и спинка кресла внезапно приподнялась. Маринина голова оказалась вровень с головой незнакомца, того самого, с фотографии.

— Так удобнее? — Большие темные глаза незнакомца излучали теплоту и участие.

— Как… — заикаясь, проговорила Марина, — как я сюда попала?

— О! Тебе сделалось нехорошо. Там. Да. — Незнакомец махнул рукой куда-то вдаль, за окно. — Это бывает с женщинами, когда они… — Он показал на Маринин живот. — Но сейчас уже все прошло, да?

— Почти. А где Денис? — На секунду Марину охватила паника.

— Я здесь! — успокаивающе откликнулся с заднего сиденья бесконечно знакомый голос.

— Это хорошо. А то я испугалась, что ты меня тут бросил!

Обретя вновь Дениса, Марина заговорила так, точно они были в машине одни.

— Ну, поехали домой наконец? И слушай, ты мне должен обещать одну вещь.

— Какую?

— Если я вдруг помру, не устраивай мне похорон, пожалуйста!

— Марина, — незнакомец неожиданно потянул ее за рукав. — Нам нужно с тобой говорить. Я бы хотел, чтобы ты сейчас поехала со мной в отель.

— Денис! — Марина резко развернулась назад, насколько позволили живот и спинка сиденья. Ее светлые глаза расширились в изумлении. — Объясни мне, кто этот человек, каким образом я попала в его машину и почему, черт бы вас побрал, я должна с ним куда-то ехать?! Тебе не кажется это диким?

Но прежде чем Денис успел что-то ответить, снова заговорил незнакомец.

— Не надо так волноваться, Марина! — На сей раз голос его звучал умоляюще. — Нам надо говорить потому, что я есть твой отец! Ты поедешь со мной, да?

— Марин, я так понял, он не врет. — Денис говорил несколько растерянно. — Мы тут, пока ты в отключке лежала, поговорили немного, он мне даже документ какой-то показывал, на двух языках, на испанском и на английском. Я в школе испанский учил, так что вроде все это правда. А ты и не догадывалась никогда, что у тебя отец не родной? Мама твоя тебе никогда ничего не говорила?

— Мама не говорила. Но я на самом деле догадывалась. Немножко.

— Марина, так ты поедешь со мной, да? Это не будет так долго.

— Поеду.

— Тогда вот что… — Денис, похоже, давно успел все обдумать. — Электричка у нас в три двадцать. Вы сможете подвезти Марину к вокзалу? Я буду ее ждать в три часа у пригородных касс. Вам хватит времени?

— О, вполне! — Незнакомец обаятельно улыбнулся, демонстрируя немыслимое количество белоснежных зубов. Денис чмокнул Марину в щеку, быстро выбрался из машины и исчез, прежде чем Марина успела крикнуть ему «пока!». Мотор взрычал тихонько так, интеллигентно, и они помчались, без труда обгоняя попутные машины.

Ехали они меньше получаса. Остановились у стеклянных дверей напротив швейцаров в темно-зеленой форме с золочеными пуговицами. Марина была в такой отключке, что даже не обратила внимания, что это за гостиница. Наверняка какая-нибудь из системы «Интурист», но их ведь таких не одна в Москве!

Номер был шикарный. Комнат было две, они сели за стол в той, что побольше. Незнакомец поинтересовался, что Марина будет пить — кофе, колу или вино?

— Кофе, наверное. — Ошеломление уже прошло, и на Марину постепенно наваливалась прежняя утренняя тоска. Мгновение спустя перед Мариной стояла дымящаяся чашка с кофе, а сам хозяин номера сидел напротив Марины в мягком кресле и, улыбаясь, наблюдал, как Марина пьет.

— Ты очень красива, — сказал он наконец. — Очень… как это… похожа на свою маму. Я рад. И мне жаль, что я так долго не видел тебя так близко! Ты знаешь, почему у тебя такое имя?

— Марина?

— Марианна, — поправил он. — Мария — это имя мамы твоей мамы. Мою маму звали Анна. Когда ты родилась, мы с Лусией спорили, как будем назвать: как твоя мама или как моя мама. Назвали как две мамы вместе. Марианна. А меня зовут Хосе. Хосе Мендоза. Выпьем немножко? — Хосе разлил темное вино в две маленькие, прозрачные рюмки. — За знакомство!

— Мне нельзя! — запротестовала Марина.

— О! — Он махнул рукой. — Так мало вина совсем ничего не сделает для ребенок! Ну, Марина, это слабое вино! Из пальма.

Марина улыбнулась и послушно пригубила густую темную влагу. Как ни странно, ей это вино не показалось слабым, оно обожгло ей язык и гортань. Но, может, это потому, что она вообще еще мало пила в жизни и просто у нее нет привычки? Делать второй глоток Марина поостереглась. Похоже было, что и один уже сделал свое дело: Марина слегка расслабилась, устроилась поудобнее в кресле, рискнула даже заговорить.

— Хосе, — начала было она.

Но он шутливо замахал на нее руками:

— Нет, Хосе нет, папа!

— Ну хорошо, папа. — Марина с трудом сдержала улыбку. Как странно называть папой совершенно незнакомого человека! — Сколько мне было лет, когда вы с мамой разошлись?

— Два года. Немножко больше. Ты была тогда вот такая. — И Хосе показал рукой примерно на полметра от пола. — Но толстый. Вот такой! — Он смешно надул щеки. — Но ты все-все говорил, и по-русски, и по-испански.

— Я говорила по-испански? — Марина недоверчиво приподняла брови. — Сейчас я не помню ни слова! Папа, я родилась в Мексике?

— Нет, ты родилась здесь, а потом мы ехали к нам. На мое ранчо.

— Ух ты! Ранчо? С лошадями?

— Да, с лошадями. Мы с Лусией катали тебя на пони. Ты был маленький, но ничего не боялся! Я думал, ты вырастешь, дикие лошади объезжать будешь.

— Я бы не против! — Марина улыбнулась. — Я люблю лошадей. Папа, а почему вы расстались с мамой? Или лучше вообще с самого начала, как вы познакомились, как поженились? Я же ничего не знаю!

— Мы вместе учились в Москве. В университет. Но я не как твоя мама, на биология, я это… никогда не мог правильно сказать! — почвоведение, да! Это один дом в университет, понимаешь? Ой, она была такой красивой, твоя мама! Самой красивой девушкой на весь университет! И самой умной! — Хосе невесело усмехнулся. — Да. Хорошо, что красивой, плохо, что умной. — Хосе рассмеялся, вслед за ним и Марина. Она с каждой минутой чувствовала себя с ним все свободнее. Может, из-за пальмового вина.

— Почему? — спросила Марина сквозь смех. — Почему плохо, что мама была такая умная? — Но слово «была» так резануло Марину, что она оборвала свой смех и схватилась рукой за сердце.

— Потому, — Хосе тоже внезапно посерьезнел, — что такой умной девушке в Мексике скоро стало скучно. У нас так красиво на ранчо, у вас в России нет таких мест, но ей ничего не нравилось! Лусия говорила: я биолог, я училась пять лет, я хочу свою науку, не хочу сидеть дома, не хочу смотреть детей. Она говорила — «не хочу», как говорят маленькие дети, и я думал, что это каприз, он скоро пройдет. Она говорила — не хочу, но она не могла так жить, она все время была грустной, серой, усталой, не могла радоваться, не могла смеяться, а я все думал — пройдет. Однажды приехал, а ее нет, она улетела, моя Лусия, и тебя увезла с собой! Я приехал в Россию, не сразу приехал, через год, и сказал: «Лусия, отдай мне Марианну! Ты такой красивый, у тебя будет еще муж, будет еще дети!» Но она сказала: «Нет, у меня не будет других детей, не будет, пока Марианна не вырастет».

— И она ждала? Она столько лет ждала? — Маринины глаза наполнились слезами. — Столько лет! А я ничего не знала!

— Да, — кивнул Хосе. — Она ждала. Марианна, я приезжал, каждый год приезжал, привозил деньги, вещи, звонил Лусия, хотел знакомиться с тобой, хотел видеть, но Лусия говорила — нельзя: у девочки есть папа. Я говорил: ну хорошо, пусть я не папа, пусть дядя Хосе, да? Но Лусия все равно не разрешала. Никогда. Я ездил в машина за тобой по улицам к метро, к школа, к магазин, смотрел. Ты очень похожа на Лусия. И похожа на моя мама, на Анна. У меня с собой есть портрет, я тебе дам. — Хосе достал из «дипломата» маленькую фотографию. Марина глянула, и у нее захватило дух! С фотографии на нее смотрела пожилая женщина, в жилах которой наверняка текла негритянская кровь. Квартеронка, а может, даже мулатка! У женщины были полные губы, темная кожа, широкий нос и густая копна темных жестких волос. И при этом Марина заметила сходство с собой — в посадке головы, в овале лица, в разрезе глаз, правда, не зелено-голубых, а черных.

— Хосе, — дрожащим голосом спросила Марина, — у вас что, дедушка был негр?

— Даже два дедушки, — усмехнулся Хосе. — А что? Тебе это чем-то не нравится?

— Да нет, что вы! Просто интересно знать, кем были твои предки.

Хосе внимательно посмотрел на Марину.

— Ты славная девочка, — сказал он. — Надеюсь, мы теперь станем видеться? Я бываю в Москве часто, раз в три-четыре месяца. У тебя есть телефон?

Марина покачала головой.

«Два дедушки, — ужасалась Марина про себя. — Странно еще, что я такая светлая! Мне повезло. Я слыхала, что такие вещи могут передаваться через несколько поколений! Интересно, что подумают в Крольчатнике, если я рожу черного ребенка? Что, к примеру, скажет Валерьян?»

— Лусия очень огорчалась, что ты так рано вышла замуж и уже ждешь ребенка. Она хотела, чтобы ты училась и тоже стала биолог или врач?

— Не знаю, — пожала Марина плечами. — Нет, мне не показалось, что мама была сильно огорчена. Возможно, за эти годы она стала на многое смотреть иначе. Собственно, она ведь и сама в последние годы не работала и вроде бы не так из-за этого страдала, хотя кто ее знает. Нет, наверное, ей бы хотелось, чтобы я доучилась, но она, верно, надеялась, что у меня еще будет время? Потом, когда мой ребенок немного подрастет? А что? Наверное, она стала бы мне помогать, наверняка собиралась, она же ведь не знала, что умрет.

— А ты? Ты разве сама не хотела учиться?

— Я? — Марина задумалась. — Я даже и не помню… Сейчас мне кажется, что все у меня получилось именно так, как я всегда и хотела. Это плохо?

— Нет, — улыбнулся Хосе. — Это хорошо. По-моему, это так, как нужно. Моей маме понравилось бы. В Мексике девушки рано выходят замуж. А сейчас… — Хосе поднялся из-за стола и убрал в бар бутылку пальмового вина. — Нам пора ехать. Вставай, Марина, я обещал твоему мужу привезти тебя на вокзал в три часа, а сейчас два с половиной.

Марина хотела было объяснить, что Денис не муж ей, но промолчала. Они приехали на вокзал за десять минут до назначенного времени, но Денис был уже там и нервно прохаживался перед кассами, как тигр, пойманный в клетку. Увидев подъезжающую машину, Денис бросился к ней так стремительно, что едва не попал под колеса. Распахнул дверцу и бережно помог Марине выбраться на тротуар. Все это очень тронуло Хосе.

— Я рад, что твой муж тебя так любит! — шепнул он Марине и протянул ей визитную карточку, на которой было что-то напечатано по-английски и по-испански. — Здесь мой адрес, пожалуйста, сообщи мне, когда родится ребенок!

Потом он отозвал в сторону Дениса и протянул пачку долларов.

— Деньги надо давать мужчине, — пояснил он. — Женщины ничего не понимают в делах. Прощай, Марина, я буду писать тебе на твой старый адрес.

Хлопнула дверца, и через мгновение машина Хосе затерялась в потоке.

— Надо же! — пробормотала Марина, усаживаясь в электричку. — Какая странная штука жизнь! В один и тот же день проститься навсегда с мамой и обрести никогда до тех пор не виденного родного отца!

Электричка тронулась, и Марина снова, в который уже за этот день раз безудержно расплакалась.

— Мама, мамочка! — шептала она сквозь слезы, чуть слышно, дабы не переполошить людей в электричке. — На кого ты меня покинула? Ничего я не успела еще понять в этой жизни, ни в чем толком не разобралась! Ах, мамочка, я еще ни капельки не выросла! И как же я буду жить без тебя в этом огромном и страшном мире?

Марине чудилось, что она стоит на краю темной бездонной пропасти, голая, маленькая, под пронизывающим ветром, и со всех сторон надвигаются на нее тяжелые тучи, грозя в любую минуту разразиться громом, заблистать молниями, пролиться дождем… Волшебное чувство безопасности, защищавшее Марину с раннего детства, делавшее ее бесстрашной, пропало сегодня и, по-видимому, навсегда.

9

Много ночей подряд снился Марине тот самый сон, много дней прожила она как во сне, а утром просыпалась с одной и той же мыслью: мамы у меня больше нет! И тут же слезы сами собой наворачивались на глаза. Если это происходило на людях, ее тут же начинали утешать, старались отвлечь чем-нибудь, «заболтать», на худой конец, напоить чаем, но по утрам, просыпаясь в своей постели, Марина была совсем одна, не считая маленькой Ксюши, которая ничего еще не понимала и ничем не могла ей помочь.

Однажды утром, проснувшись, когда Марина подошла к малышке, она отступила на миг, пораженная: при виде нее девочка перестала плакать и заулыбалась.

— Узнала! Узнала свою маму! Крошечка ты моя хорошая! — Сердце Марины наполнилось теплотой. Она быстро переодела малышку и, подхватив корзинку, служившую Ксюше кроваткой, легко, не чуя под собой ног (конечно, живот мешал ей двигаться быстро), пошла вниз на кухню: было ее дежурство.

На кухне Маринино внимание сразу привлек незнакомый звук. Он доносился из окна — звонкий, мелодичный. Марина выглянула во двор и увидела капель. Весна! Весна пришла! Жизнь продолжается, и скоро появится на свет Маринин ребенок! Господи, кто бы знал, как надоело ждать! Как надоело быть такой толстой!

Тяжесть, лежавшая столько времени у Марины на сердце, растаяла, как снег на весеннем солнце, оставив светлую грусть. Что же, перед смертью человек бессилен, ничего ты с ней не поделаешь, но все равно надо жить дальше, тем более что у Марины есть ребенок, а совсем скоро родится другой. И к тому же где-то там, в Москве, живет Сережа, о котором она почти что не вспоминала эти тяжелые дни. Марина осторожно поставила корзинку с Ксюшей, принесла из подпола картошку и начала ее чистить.

На пороге кухни, как всегда бесшумно, возникла тоненькая фигурка Жени.

— Привет, я пришла тебе помогать!

— Спасибо, я сама справлюсь. Не в первый раз!

— Я знаю, вдвоем повеселее!

И Женя без лишних слов сняла с полки еще один нож, и они стали чистить картошку вместе.

— Марина, а кто тебя научил так хорошо ездить верхом?

— Ну уж и хорошо!

— Не прибедняйся, пожалуйста! МнеБруно все рассказал! Влетела во двор конюшни галопом! Давайте, кричит, телефон, а то я у вас тут все разнесу!

— Никогда бы не подумала, что у тебя хватит сил шутить над этой историей!

— Теперь отчего не пошутить, все обошлось. Если честно, я все время жду от жизни чего-нибудь плохого.

— Вот оно как раз и случается! Лучше жди чего-нибудь хорошего!

— Не могу. Натура у меня не такая. Все-таки где ты научилась ездить верхом?

— У бабушки в деревне. Ну, она мне не совсем бабушка, она, знаешь, бывшая няня мамы моей. Сейчас-то она старенькая совсем, даже на похороны мамины не смогла приехать. Она живет в деревне. Ступино называется, Болшевского района.

— Как-как ты сказала? — Женя вдруг слегка побледнела.

— Ступино Болшевского района, а что?

— Да ничего, ничего, рассказывай! Просто… Бывают же совпадения! Друг у меня там жил. Теперь-то, наверное, не живет, сколько лет прошло!

— А как его зовут, твоего друга, может, я его знаю?

— Да какая разница? Говорю, он там уже не живет! Гришкой его зовут.

— Гришка? А фамилия у него не Махонин случайно?

— А что? Неужели ты его знаешь?

— Так ведь это же он научил меня ездить! Он там сейчас на конюшне работает.

— Не может быть! — Женя спала было с лица.

— Да кто он тебе, Женька, чего ты вдруг так разволновалась?

— Этот самый Гришка Махонин, ну… одним словом, отец Димыча, ясно?

— Ясно, — несколько обалдело проговорила Марина, и некоторое время они чистили картошку молча. — Слушай, — не выдержала наконец Марина, — а он хоть знает, что у него… Ну, то есть у тебя… Ну, одним словом, он знает, что Димыч есть?

— Да кто его знает? Я ему писала, в армию.

— А он?

— Не ответил.

— А может, до него письмо не дошло? Может, их перебросили куда-нибудь в армии? Я слышала, бывают такие места, откуда и не напишешь!

— Все, конечно, может быть, но теперь чего гадать? Кому я теперь нужна, после всего?

— Да ты что, Женя? Давно забыть пора! Ты такая хорошая!

— Перестань! — Нож стремительно двигался в Женькиных руках, картошки одна за другой плюхались в кастрюлю.

— Я к тому, что этот твой Гришка, по-моему, в детях души не чает! Честное слово, даже странно! Взрослый парень, суровый такой на вид, а встретит малыша, сразу присаживается перед ним на корточки, начинает его о чем-то расспрашивать, какие-то с ним детские дела обсуждать, да так серьезно, мне даже иногда смешно становилось! И малышня к нему липнет.

— Слушай, может, это все-таки другой какой Гришка? За моим ничего такого никогда не водилось.

— Да брось ты! Чтобы в одной и той же деревне оказались два человека с одинаковыми именами и фамилией, примерно одного и того же возраста… Там во всей деревне двадцати дворов не будет!

— Наверное, ты права и, наверное, это он, — неохотно согласилась Женя, стараясь говорить по возможности равнодушно. — А какая разница? Ведь сколько лет-то прошло! Я забыла его, честно говоря, совсем. Не помню толком, как выглядит! Нет, правда, сейчас бы на улице встретила — наверняка не узнала бы!

Картошки в кастрюлю летели как сумасшедшие, на бледных щеках Жени проступили красные пятна.

— Ай!

— Что такое?

— Да вот, гляди, палец порезала, ох, больно! А крови-то хлещет, смотри, и на пол натекло! Пойду пластырем залеплю, пока ничего не испачкала! Извини, Марин, придется тебе самой заканчивать.

— Да ладно, иди, не волнуйся!

Дверь за Женей закрылась. «Черт, ну надо же, как бывает! — думала Марина, ставя на огонь кастрюлю с картошкой. — Я это так не оставлю. Нет, Женя не права! Может, Гришка даже и не подозревает, что у него есть сын? Что же они даже не встретятся никогда? Из-за дурацкой ошибки, просто потому, что давнее Женино письмо не дошло? Надо написать другое! Возьму и сама напишу! В конце концов, чем я рискую? Если Женя права, Гришка мне не ответит!» И Марина написала письмо и в тот же день отправила его, не поленившись сходить после обеда с коляской в деревню на почту.

10

Марина уложила на ночь Ксюшу, в последний раз наклонилась к корзинке убедиться, что девочка заснула, прислушалась к ее спокойному сонному дыханию.

— Спит моя кошечка! — успокаивающе прошептала Марина, выпрямилась и подошла к зеркалу. Смотрясь в его пыльное, чуть потрескавшееся стекло, Марина распустила косу и долго, до блеска начала приглаживать волосы щеткой, разделив их на две равные части — сто взмахов щеткой с одной стороны головы и столько же с другой. Шелковые волны волос спадали по спине, как плащ, полные губы были такого яркого цвета, что не нуждались ни в какой помаде. Длинные, загнутые, угольно-черные ресницы таинственно затеняли голубовато-зеленые, прозрачные до самого дна глаза. Кожа была чистой и темной, не темнее, впрочем, чем у тех, кто с месяц прозагорал где-нибудь в Ялте. Темные брови были, пожалуй, несколько густоваты, так что когда-нибудь Марина начнет их выщипывать — конечно, не сейчас, ведь глупо разгуливать по Крольчатнику с выщипанными бровями. Нос… Нос у Марины, пожалуй что, широковат, теперь-то она знает почему! Да!.. Представить только, что, вытяни она в этой лотерее иной билет, и кожа могла бы оказаться гораздо темнее, а нос еще шире. Бр-р! Марина поежилась. Она не имела ничего против негров, нет, было даже что-то романтичное в том, чтобы принадлежать к столь гонимой расе. Но Марина прекрасно представляла себе, каково бы ей было разгуливать по родной Москве, щеголяя чересчур темной кожей. Впрочем, здесь, в Крольчатнике, наверное, сошло бы: своего рода экзотика! Господи, сколько всего таится во вполне обычном с виду человеке! Взять хоть бы Марину: в ней течет кровь еврейки и негритянки, а это только то, что ей известно наверняка, а покопаться — мало ли что еще обнаружится! Так-так… Мексика. Индейцы наверняка. Но могут быть еще и китайцы: от России до Китая рукой подать! А, плевать!

Марина подмигнула своему отражению. Ребенок в животе пнул ее ногой под ребро.

— Эй ты там, потише! — строго сказала ему Марина и погладила свой живот сквозь плотную ткань джинсового сарафана. Скорей бы!

Бросив прощальный взгляд на корзинку со спящей Ксюшей, Марина вышла из комнаты и осторожно прикрыла за собой дверь. Деревянные ступеньки чуть поскрипывали под ногами.

Компания у камина была давно вся в сборе. Дальше всех от огня, в самом темном углу дивана, сидела Маша. Она просияла при виде Марины и стала делать ей рукой таинственные знаки, означающие: «Пошли после всего к нам пить чай и трепаться!» Марина кивнула в знак согласия. В глубине души у нее шевельнулось что-то вроде сочувствия к Маше: значит, Илья опять не будет ночевать в пристройке. Как только Маша все это выдерживает? Маша Илье никогда не изменяет. Это все знают, это настолько очевидно, что даже и не обсуждается. Маша единственная из всех здесь была настоящей женой, хотя Марина еще до конца и не разобралась, что это значит. Но она относилась ко всем ровно, не подчеркивая своего превосходства. Наоборот, глядя на Машу, создавалось полное впечатление, что никакого превосходства роль жены не дает, а наоборот — массу обязанностей и минимум привилегий. Скольких, интересно, усилий стоило Маше устроить в Крольчатнике свой собственный, отдельный дом? А Машино легендарное послушание! Всем известно, что стоит Илье глазом мигнуть: не пора ли, к примеру, Машка, съездить тебе на недельку в Москву? — и она без звука побежит собирать вещички!

Всегда веселая, никогда не унывающая, вечно готовая прийти на помощь, Маша была в Крольчатнике для всех своей — и в то же время не принадлежала не только Крольчатнику, но даже самой себе.

Отвернувшись от Маши, Марина пробежалась взглядом по остальным. Каждый из них давным-давно стал ей дорог и необходим. Теперь же, после смерти мамы, эти люди были ее единственной настоящей семьей.

Денис, как всегда, ангельски прекрасный, в белоснежной свежей рубашке. Недавно Марина случайно обнаружила, что он сам их гладит, и только когда не успевает, просит об этом Женю. Ни тени усталости на лице, а ведь только сегодня утром вернулся с дежурства! Под правой рукой у Дениса пристроилась Олюшка, точно птенец под крылом, так и ловит Денисов взгляд влюбленными глазами. На самом деле Ольга ни капельки не обманывается. Вчера она сказала Марине:

— Ты не думай, я понимаю, что это не то, не настоящее! Но если бы ты знала, насколько становится легче жить, когда тебя ищет теплый, сочувственный взгляд, когда все время есть рука, на которую можно опереться! Понимаешь, Марина, я уверена, что Денис меня никогда не бросит и не предаст, что я всегда буду ему дорога, пусть я для него не единственная любимая девушка, а просто как я, как Ольга. Настоящая любовь — это, конечно, совсем другое, но, знаешь, теперь я не уверена, что это намного лучше.

— А потом что с тобой будет? — не удержалась от вопроса Марина. — Что будет, если Денис… ну… влюбится когда-нибудь по-настоящему или увлечется кем-нибудь другим? Или Алена вдруг передумает?

Ольга неуверенно пожала плечами.

— Знаешь, я пока не думаю про то, что будет потом. Денис тогда что-нибудь придумает. Сейчас мне кажется — пережить бы эту полосу безысходности, а потом… Потом, наверное, я сама смогу. Могла ведь раньше? Или вдруг произойдет что-нибудь этакое, ну должна ж мне улыбнуться удача, как ты думаешь, Марина? Жизнь, она ведь, сама знаешь, полна неожиданностей. Ну не смейся, чем черт не шутит! Знаешь, Марина, — зашептала Ольга Марине в самое ухо, — я ведь отцу своему письмо написала! Настоящему отцу, тому, что в Америке. Рылась у матери в старых вещах, наткнулась на адрес и написала. А вдруг он ответит? Я ему не чужая! Конечно, он меня ни разу не видел, но, с другой стороны, он же от мамы сбежал, а не от меня! А от моей мамы кто угодно сбежит! Ну правда, спроси вон хоть у Володи, если мне не веришь! Марин, ты как думаешь — выйдет из этого что-нибудь?

— Все может быть. — Марине совсем не хотелось ее сейчас разочаровывать. Впадет снова в депрессию! Марина представила себе на минутку, что вот у нее пятеро детей и она пишет в Мексику своему Хосе. Он бы помог. Поселил бы ее у себя на ранчо, что ему, жалко, что ли? И жили бы они там со всеми детьми, на солнышке грелись, диких лошадей объезжали… — Должно выйти, по-моему, — уже уверенней повторила Марина, не столько, кажется, для Ольги, сколько для самой себя.

Женечка, как всегда, бледная и тихая, сегодня даже, может быть, тише и бледнее, чем обычно. Под обесцвеченными волосами видны уже новые, живые темно-русые пряди. Рядом с ней Илья, толстый, довольный. Обручальное кольцо поблескивает на пальце. В домашних тренировочных брюках и в расстегнувшейся на животе полосатой рубахе. Наклонился к Жениному уху и что-то шепчет ей, улыбаясь, а Женя слегка кивает головой в такт его словам. Судя по выражению Жениного лица, шепчет ей Илья что-то очень приятное.

Алена с котом Бароном, грациозно сидящим у нее на плече. На Алене пестрая широкая цыганская юбка и черный шерстяной топик, открывающий от самых ключиц тонкие, белоснежные руки. Взгляд прозрачных голубых глаз устремлен прямо на огонь. И как только Алене удается глядеть на огонь и не щуриться? И глаза у нее не слезятся! В полутьме на Алениной высокой груди блестел серебряный крестик.

Вплотную к Алене сидит Валерьян, бедром касаясь Алениного бедра. Иногда Валерьян наклоняется вперед, и тогда губы его надолго припадают к Алениной белоснежной шее. Алена его не прогоняет, но по лицу ее не поймешь, нравятся ей Валерьяновы поцелуи или нет.

Все чем-то заняты, никто на Марину не смотрит, никто не видит ее роскошных, рассыпавшихся по плечам волос, никто не замечает пылающих губ. Что тут удивительного, живот у нее только что не упирается в подбородок! Марине делается досадно.

Один только Володя, сидящий на полу прямо перед огнем, при виде Марины радостно вспыхнул и сделал приглашающий жест, предлагая Марине место на пестром коврике возле себя. Ну уж нет, до такого Марина не опустится!

Марина присела на диван рядом с Машей, рассеянно провела рукой по высунувшейся из-под стола морде Руслана и решительно шепчет:

— Маш, давай мы от них убежим! Чего мы тут у ихнего камина не видели?

В пристройке, как всегда, прохладно, спокойно и безмятежно. Ничто не напоминает о кипящих снаружи страстях. Обычное жилье молодой семьи: уютно, не слишком роскошно.

Маша зажгла настольную лампу, на цыпочках подошла сперва к одной детской кроватке — Левушка спал, разметавшись, сбросив с себя одеяло, засунув в рот кулачок, потом к другой. Машка (вот во что превратилось библейское Мириям!) тихонько посапывала во сне, точно сытенький медвежонок. Удостоверившись, что с детьми все в порядке, Маша забегала, захлопотала, двигаясь стремительно и бесшумно, чтобы, не дай Бог, не разбудить детей. Заварила чай, извлекла откуда-то конфеты, звякнули о блюдце тонкие фарфоровые чашки.

— Маш, — неожиданно хриплым от волнения шепотом заговорила Марина, — скажи мне, а что тебя-то здесь держит? Ведь ты же вроде бы нормальный человек?

— Кто — я нормальный человек?! — У Маши в притворном изумлении взлетели домиком брови. — Ну, ты уж и скажешь! Надо же, я нормальный человек! И придет же в голову!

— А что же, нет, что ли? Чего в тебе ненормального?

Маша продолжала покатываться со смеху.

— Ой, ну чего выдумала! И придет же в голову! — И вдруг, неожиданно перестав смеяться, спросила у Марины серьезно: — А ты как думаешь, Марина, стал бы нормальный человек в таком бардаке жить?

Марина озадаченно молчала, совершенно сбитая с толку.

— Но послушай, — робко заговорила она после длительного молчания, — послушай, если ты так ко всему этому относишься, зачем ты здесь живешь?

Маша молчала. Марина отметила, насколько Маша сейчас на себя не похожа. Большие, темные, как у Ильи, глаза смотрели на Марину упрямо и мрачно. Губы были плотно сжаты, обычно чувственные и пухлые, они сейчас напоминали тонкую ниточку.

— Муж у меня здесь, — глухо проговорила наконец Маша. — Куда я без него? И дети у нас.

— А вы расписаны? — Марина оказалась не в силах совладать с любопытством, хотя и чувствовала, что не стоит Машу ни о чем сейчас спрашивать.

Маша кивнула, по-прежнему сохраняя угрюмое выражение лица.

— И… и давно?

— Два года уже.

— И вы с самого начала живете здесь?

Маша опять кивнула, изо всех сил стараясь дать понять, что эти расспросы ей неприятны. Марине стало стыдно.

— Прости меня. — Марина робко дотронулась до Машиной руки. — Прости, пожалуйста, я… Я понимаю, что не должна была спрашивать тебя об этом. Не знаю даже, что на меня нашло. Это все мой язык. Вечно я, если начну, потом никак не могу остановиться.

На подоконнике закипел чайник. Маша рывком выдернула из розетки вилку. Лицо ее неожиданно осветилось привычной, доброй улыбкой. Маша наклонилась и поцеловала Марину в нос.

— Отчего же, — сказала она. — Спрашивай. Только все это такие вещи, что их даже самой себе трудно объяснить. Но я все же попробую. — Маша задумчиво запустила обе руки в свои густые и пышные, платинового оттенка, волосы, хорошенько взлохматила их, так что они встали дыбом, небрежно пригладила их взятой со стола щеткой, аккуратно разлила в две чашки темный ароматный чай, вздохнула и начала:

— Ну-у, что тебе сказать? Если с самого начала, то мы с Ильей были знакомы с детства. Дачи у нас рядом стояли. Так что каждое лето всякие там игры в мяч да прогулки к озеру. Сначала просто дружили, а потом лет в пятнадцать закрутился у нас с ним вдруг, ни с того ни с сего, столь бурный роман, столь бурный, что, — тут Маша на секунду запнулась, — закончился этот роман абортом.

— Сколько же тебе тогда было лет?

Маша на мгновение задумалась.

— Семнадцать, наверное, — сказала она неуверенно. — Я теперь и не очень помню, — добавила она, как бы извиняясь. — Потому что, во-первых, это все довольно давно было, а во-вторых… во-вторых, такие вещи всегда стремишься как можно скорей забыть. Да. — Маша задумчиво уставилась вдаль, точно пытаясь разглядеть собственные воспоминания.

— И что же было дальше? — спросила Марина нетерпеливо. — Вы дождались, пока вам исполнится по восемнадцать, и поженились?

— Нет, ну что ты! Довольно долго после этого мы вообще видеть друг друга не могли. Лет пять, наверно, а то и больше.

— Как лет пять?! Так сколько же тебе теперь?!

— Столько же, сколько Илье. И знаешь, Марина, по-моему, это даже не слишком много. Я разве плохо сохранилась?

— Что ты, конечно, нет! — На вид Маше можно было дать максимум лет девятнадцать.

— Ну вот. Через три года после той истории я вышла замуж. Тоже грустная история, спасибо, что хоть без абортов обошлось.

— И долго вы прожили?

— Постой-ка, сейчас я соображу, наверное, года три. Три года и два месяца, если быть точной. Премерзкие были годы, доложу я тебе. Хотя, с точки зрения общепринятой морали, ни той ни другой стороне упрекнуть себя было не в чем. Нет, уж с чем, с чем, а с этим у нас все было в порядке. Но в остальном… Уф-ф! Когда выходили после развода из загса, оба ног под собою не чуяли от радости.

— А Илья что в это время делал?

— Илья, представь себе, тоже времени не терял, тоже успел жениться и развестись, и даже два раза.

— Ух ты! И это за три года?

— Представь себе! Ну а потом мы встретились и…

— И решили пожениться?

— Да не то чтобы… хотя можно, наверное, и так сказать. Ну, в общем, встретились и поняли, что не можем друг без друга жить. Расстроились оба, надо сказать, ужасно. Прямо, можно сказать, до слез. Нет, правда! Сидим оба и ревем. Я переживаю, что жена из меня никакая.

— Из тебя?! — Марина изумленно вскинула брови. — Маш, ты это что, серьезно? На мой взгляд, ты лучшая жена в мире!

— Хм. Сейчас может быть. Но я рассказываю про тогда. А тогда я, видишь ли, картошки толком сварить не умела, яичницу жарила с грехом пополам. Да, правду сказать, первый муж со мною намаялся. При нем мне ничего не хотелось. Я в университете училась, считала себя выше всего этого. Ну да ладно, не об том речь. Одним словом, я ревела, что никогда не смогу стать Илюшке путной женой, а он переживал, что, как бы он меня ни любил, непременно начнет изменять, он, мол, себя слишком хорошо знает и давно потерял надежду измениться… Н-да. — Маша помолчала. — Такой вот у нас был расклад. Ну, думали мы, думали, сто раз расставались и снова сходились, пытались кончать с собой — сперва поодиночке, потом даже вместе пробовали, да как-то все неудачно, решимости у нас не хватало, что ли.

Маша встала и начала собирать чашки. Ее темные, с лиловатым, как у лошадей, отливом глаза блестели в полутьме влажно, точно спелые сливы. По матово-смуглому лицу бродили темные тени от лампы, от фонаря за окном. Маша переставила на заваленный книгами подоконник чайник, подумав, сдвинула его и распахнула окно. Ночная свежесть с ее тысячью сладостных, ни с чем не сравнимых запахов заполнила комнату. В роще за домом запел соловей.

— С полгода это у нас продолжалось.

— И как же закончилось?

— Просто дошло до нас наконец, что по сравнению с таким адом яичницы и измены — полная фигня. К тому же Илья с Денисом познакомился, он ему мозги малость вправил, а потом я залетела… ну, решили рискнуть. Сперва договорились ничем никогда друг друга не попрекать…

— Выходит?

— Как тебе сказать… Нет, конечно! — Маша рассмеялась. — Знаешь, «никогда» — дурацкое слово.

Маша помедлила, сосредоточенно вглядываясь в заоконную темноту, и проговорила с восхищением:

— Ишь, какая луна! — И добавила, словно спохватившись: — Марин, слушай, тащи сюда свою Ксюшку, пора ее кормить наконец. И оставайся у меня ночевать, ладно? А то мне кажется, что Илюшка сегодня сюда не придет.

— Ага! — Марина радостно кивнула и побежала наверх, за ребенком.

Когда они раздевались, Марина обратила внимание на множество белых полосок, исчерчивающих Машин живот. Кожа на них чуть сморщилась, а сами они в темноте слегка светились.

— Что это? — спросила Марина.

— Боевые шрамы, — пошутила Маша. — Ну, растяжки. После беременности. А у тебя ни одной разве нету?

Вдвоем они обследовали Маринин живот. Обнаружили на нем три растяжки, одну с правой стороны и две слева.

— Три еще ничего, — утешила Маша, заметив, что Марина не на шутку расстроилась. — Поглядела бы ты, что у нашей Ольги на животе творится! — Потом Маша помолчала и добавила тихо: — А вот у Алены, между прочим, нету ни одной! Что ни говори, если везет человеку в жизни… — Она не закончила фразы.

11

Утро было ясное, небеса васильково-синие, точно выстиранные. Нигде ни тучки, ни облачка.

Володя и Валерьян дружно, в две лопаты, очищали от снега двор. Денис, распахнув настежь свою дверь-окно, расхаживал по крыше, двигаясь свободно, как по земле, и сбрасывал оттуда тяжелые, зеленовато-серые, слежавшиеся за зиму грязные глыбы льда. Глыбы с шумом раскалывались о землю на мелкие и крупные куски, которые тут же начинали таять под беспощадным весенним солнышком. Воздух был свежий и сладкий, и Марина, стоя на крыльце, вдыхала его полной грудью, ей казалось, что она не дышит, а пьет.

Низко-низко пролетел самолет и умчался куда-то. Никита проводил его завистливым взглядом своих пронзительно-синих глаз.

— Марина, а ты летала когда-нибудь на самолете?

— Кажется, да, — не слишком уверенно ответила Марина. Вроде бы из Мексики ни на чем другом досюда не доберешься.

— Марина, расскажи, как там, в самолете?

— Не знаю, Никитушка, откуда мне знать?

— А говоришь, летала!

— Да не помню я, Никит, ничего! Я тогда маленькая была, понимаешь? Меньше, чем ты сейчас. Даже меньше Соньки и Ванечки!

— Как твоя Ксюша?

— Ну, может, немножечко побольше.

— Сколько тебе было?

— Никита, отстань! Говорю, ничего не помню!

Никита махнул рукой, громко загудел, подражая мотору, сбежал с крыльца и начал, раскинув руки, носиться по двору.

— Кит! — прогремело с крыши. — Тебе сколько раз говорить: не бегай тут! Опасно, понимаешь? Не дай Бог, отскочит кусок льда и шмякнет тебя по черепушке!

Никита засмеялся и убежал.

— Ну, все! — проговорил Валерьян, отбрасывая в сторону последнюю порцию талого снега и втыкая лопату в сугроб. — Пойду собираться, а то не успею на электричку. — Он огляделся. — Хорошо как! Кто б знал, до чего не хочется в Москву ехать!

— А ты не езди! — сказала ему Марина.

— Да я бы не поехал, если бы не вечер в Некрасовке.

— Вечер? У тебя? — Марина успела забыть, что Валерьян поэт. Он здесь почти никогда ничего не читал, помалкивал о своих стихах в разговоре. Однажды он сказал Марине, что поэзия — болезненное порождение ума, нуждаются в ней только больные люди, поневоле живущие в гиблых местах, а здесь, в Крольчатнике, жизнь нормальная и здоровая, поэтому никто не испытывает потребности в стихах. «К тому же, — добавил Валерьян, уже откровенно рисуясь, — стоит мне переступить порог, как я все стихи сразу же забываю».

Сначала Марина частенько ловила себя на том, что скучает без Валерьяновых стихов. А потом она про них забыла. В ее распоряжении была целая библиотека. Не сошелся же свет клином на Валерьяне, есть на свете, слава Богу, и другие поэты!

Слова Валерьяна о вечере наполнили Маринино сердце тихой грустью о невозвратно ушедшем времени, когда она была еще девочкой, школьницей, жила дома с мамой и папой, ожидала возвращения из Америки Ани, когда все у нее было просто и ясно. И ведь это было совсем недавно! А будто вечность прошла с тех пор.

— Валька, ты помнишь, как мы познакомились?

— А? — Валерьян с трудом отвлекся от собственных мыслей. — Да, припоминаю. Ты была одета во что-то до ужаса стильное и размалевана, как дорогая кукла. Я подумал, тебе лет двадцать пять. Простить себе не могу, что связался тогда с малолеткой.

— Зачем же ты пригласил меня к себе, если я тебе не понравилась?

— Я пригласил? По-моему, ты сама навязалась! — Заметив, что Марина уже не на шутку сердится, он сразу сбавил тон. — Мышь, я же шучу! Ты шуток не понимаешь?

— Хороши шутки! — фыркнула Марина, но, не выдержав, рассмеялась. — Скотина ты все-таки, Валька! У меня такое настроение было, а ты!..

На крыльце показалась Ольга. Она, как обычно, первым делом огляделась вокруг, нашла взглядом Дениса и успокоенно улыбнулась. Потом Ольга обернулась к Валерьяну.

— Валь, ты можешь выполнить мою просьбу?

— Смотря какую.

— Привези мне, пожалуйста, из Москвы Арчи!

— Чего? — в один голос переспросили Марина и Валерьян.

— Ну, крысу мою так зовут! Арчи, а полностью — Арчибальд.

— Значит, это не крыса, а крыс? — поразилась Марина.

— А ты не знала, что ли? У крыса сразу заметно, такое хозяйство из-под хвоста свисает!

— Еще чего, стану я какой-то крысе под хвост заглядывать!

— Да там и заглядывать не надо, издалека все ясно! Ну так что, Валька, привезешь?

— Не уверен. Сама понимаешь, вечер может поздно закончиться. — Однако, заметив, что Ольга расстроилась, Валерьян смягчился. — Да где хоть она у тебя, у кого сейчас живет?

— Она у Вики осталась! Вы меня тогда так скрутили сразу, я ничего забрать не успела! Ни Арчи, ни вещи, которые там со мной были.

— У Вики? — Валерьян задумался. — Тогда привезу. Я Вику давно не видел.

— Вот-вот! — подхватил Денис, свешиваясь над ними с крыши. — И я о ней тоже давно ничего не слыхал. Что-то мне за нее тревожно! Сны даже стали нехорошие сниться.

— Илья говорит, что все сны, даже самые плохие, надо истолковывать к лучшему, — припомнила Марина.

— Да? — Денис скосил на нее глаза. Вид его свесившейся с такой высоты фигуры вызвал у Марины приступ тошноты. Она отвернулась. — Илья так говорит? Ему виднее. А мне, к сожалению, коли приснится какая-нибудь пакость… Так чего, Валерьян, заглянешь к Вике?

— Куда деваться? — Валерьян шутливо развел руками. — Ладно, Оль, так и быть, привезу тебе твоего Арчибальда. Соскучилась небось по любименькому сыночку?

Все, кроме Ольги, рассмеялись, а она пояснила смущенно:

— Понимаете, он у меня уже старенький! Три года для крысы — солидный возраст.

— Фью! — Валерьян присвистнул. — Сколько же они живут?

— Совсем немного! Самое большее — года четыре.

Валерьян приехал к вечеру следующего дня, побледневший, с застывшим лицом. Все ужинали, Женя, завидев Валерьяна, ринулась было на кухню за порцией для него, но он остановил ее усталым жестом.

— Не надо, Женька, я не голодный.

Валерьян неторопливо подошел к Ольгиному стулу, достал из-за пазухи крысу и осторожно опустил ее перед Ольгой на стол. Арчибальд немедленно отыскал взглядом хозяйку и деловито вскарабкался ей на плечо. Ольга рассеянно погладила зверька по спине, не отрывая встревоженного взгляда от Валерьяна.

Вернув Ольге крысу, Валерьян уселся на свое обычное место, сгорбился, смотря перед собой остановившимся взглядом.

— Валька! — не выдержала наконец Алена. — Что случилось-то? Опять с Викой что-нибудь? Скажи, не молчи!

— С Викой? — раздумчиво повторил Валерьян. — Нет, Ален, с Викой ничего уже случиться не может. И самой Вики больше нет. Умерла она две недели назад от передозировки. Так что за Вику можете больше не волноваться. — Валерьян криво усмехнулся.

«Ненавижу смерть, — стукнуло в мозгу у Марины. — Подлая, гадкая, и чего ей все время надо?»

— Как это произошло? — прервал Денис затянувшееся молчание. — Вика была всегда осторожна.

— Да разве у ее родителей узнаешь? — отвечал Валерьян по-прежнему не своим, ровным, бесцветным голосом.

— Помянуть надо бы, — прозвенел над столом мальчишечий дискант Володи. Это слегка разрядило обстановку.

— Молчи! — Ольга изо всех сил хлопнула сводного брата по затылку. Тот только охнул.

Валерьян неожиданно поднялся и обвел всех сидящих за столом тоскливым взглядом.

— Я к себе пойду, хорошо? — проговорил он и стремительно вышел из столовой. Женя бросилась было за ним, но Денис перехватил ее по дороге.

— Не надо. Хочет человек один побыть.

— Да кто ему Вика, сестра? — шепотом спросил Володя Марину.

— Жена, — просто ответила Марина. Ей ничего не хотелось сейчас объяснять, тем более Володе.

В столовой молчали. За окном быстро сгущались сиреневые сумерки. Крыса, привстав у Ольги на плече на задние лапы, нежно перебирала передними Ольгины волосы, щекоча ей усиками висок и легонько покусывая время от времени за ухо. При этом крыса громко, на всю столовую, восторженно цокала языком.

— Надо было Вику тогда вместе с тобой скрутить и сюда привезти, — проворчал Денис.

— И что толку? — возразила Алена. — Сколько раз мы уже так делали! Она сбежала бы! Вика была как колобок: я от бабушки ушла, я от дедушки ушла, а из Крольчатника вашего и подавно уйду!

— Не колобок, — задумчиво проговорила Марина. — Это называется «перекати-поле».

Марина думала: почему такое случилось с Викой? Может, потому, что у нее не было детей? Дети, если к ним всерьез относиться, держат тебя, привязывают к земле, а музыка, особенно Викина, отрывает от земли, тянет за собой куда-то вверх, мешает здесь к чему-то привязаться, поэтому…

Додумать Марина не успела.

Негромко хлопнула входная дверь, и Руслан, грозно зарычав, выступил из-за рояля, вздыбив шерсть и всем своим видом показывая, что вошел чужой. Дверь в столовую распахнулась, и Марина сдавленно ахнула.

На пороге стоял Сергей.

Он потоптался, опасливо посматривая на рычащего Руслана и обводя быстрым, торопливым взглядом сидящих вокруг стола, нашел наконец Марину и просиял.

— Сережка!

Марина выбралась из-за стола, а хотела бы вылететь стремглав, да только куда с таким брюхом! — неуклюже побежала к Сергею и повисла у него на шее. Он слегка охнул: тяжесть в Марине сейчас была изрядная. Но счастливая улыбка не сошла с его лица.

— Нашел! — проговорил он негромко, нежно глядя в Маринины аквамариновые глаза. — Все-таки я тебя нашел!

Слова звучали так, словно никого, кроме них, в комнате не было. Марина с восторгом внимала ему. Как всегда, они мгновенно отключились от остального мира.

А сидящие за столом наблюдали за ними с нескрываемым любопытством. В конце концов Денис не выдержал и негромко покашлял. Сергей оторвался от Марины и обернулся. В его взгляде сквозило недоумение, точно до него только сейчас дошло, что, кроме них, здесь кто-то есть.

— Молодой человек, — проговорил Денис изысканно-светским тоном.

— Артемьев Сергей. Мужской, нет, не был, не привлекался, образование незаконченное высшее, женат вот на ней, — он указал рукой на Марину.

Дверь в столовую приоткрылась, и в проеме сверкнула пара пронзительно-черных глаз. Детский голос отчетливо проговорил:

— А прописка у тебя есть?

Сергей несколько минут ошалело вглядывался в худенького низкорослого Димыча, казавшегося младше своих шести лет. Сергей провел рукой по глазам, точно отгоняя наваждение, и наконец неуверенно ответил:

— Ну есть, а что?

— Так просто. — И дверь закрылась.

— Слушай, парень, — заговорил Илья, — если не секрет, как ты сюда попал-то? Кто тебе адрес дал, как ты дорогу в лесу нашел? Тем более время позднее. Ведь не Марина тебе объяснила?

— Не Марина. Марина меня просто бросила. Когда до меня это дошло, думал, с ума сойду. Чуть в окно не выпрыгнул, честное слово! — Сергей перевел дыхание и нервно облизнул губы, после чего обращался к самой Марине. — Почитай, всю Москву в поисках тебя обрыскал. Во всех встречных женщин всматривался, стоит издалека похожую увидеть — бегом к ней, дорога не дорога, машины не машины, красный свет, желтый, зеленый — сто раз чуть не задавили. А, зачем мне жизнь без тебя! — Илья за столом восхищенно присвистнул. — Потом я отошел, конечно, соображать начал. Звонил без перерыва по обоим твоим телефонам, думал, ты где проявишься. Глухо. Отец сказал, что ни о чем не знает, просил, кстати, заехать и забрать для тебя посылку, лежит у него уже сколько времени, прислана на твое имя из Мексики. Аню твою я вообще поймал на пороге — с каким-то типом она в Америку уезжала, письмо тебе оставила. Вальке все время звонил, хоть и в лом мне это было, сама понимаешь, но выхода другого не оставалось…

— И что? Неужели это Валька рассказал тебе, как меня найти?

— Нет, я до него так и не дозвонился. А как тебя найти, мне рассказала та девочка с флейтой, которая в метро играла. Помнишь, мы тогда ее вместе слушали? Дней десять назад я там шел, может, чуть больше, услышал ее снова и сообразил, что вы с ней знакомы. Ну, я представился, объяснил ей все как есть. Она рассмеялась и говорит: не волнуйся, никуда твоя Марина не делась, сейчас я тебе объясню, как ее искать. И подробно все рассказала, толково, даже записала кое-что на бумажке. Вот она, эта бумажка, у нее еще почерк такой странный, танцующий. Трудно было разобрать. Что случилось, Марина, ты мне не рада?

— Ну что ты! — Марина украдкой вытирала слезы. — Сережа, я тебе рада. Пойдем, я тебя познакомлю с моими друзьями.

— Серый! — хрипло произнес Валерьян, который уже несколько минут стоял на пороге за спиной у Сергея. — Дай-ка мне, пожалуйста, ту бумажку, пока она у тебя не потерялась. Дорогу ты в следующий раз и без нее найдешь.

— Возьми. — Сергей растерянно протянул ему розоватый клочок бумаги, неровно вырванный из блокнота. — А зачем тебе?

— На память. — Валерьян бережно спрятал листок в карман и вышел.

— Ребят, что это с ним? — Сергей обернулся к остальным. — Он не заболел часом?

— Марина тебе расскажет, — ответил Денис. — А пока что давай познакомимся! Вот я, например, Денис Храповицкий. — И он протянул Сергею свою белую, по-женски холеную руку с красивыми длинными пальцами. Сергей подал свою и тут же сморщился от боли. Илье он протягивал руку с некоторой опаской.

12

Обитатели Крольчатника вели себя с Сергеем несколько сдержанно, но дружелюбно. Маша украдкой показала Марине большой палец.

Женя сбегала на кухню за порцией для Сергея. Он сухо поблагодарил и почти мгновенно опустошил тарелку, даже, кажется, не заметив, что он ел. Выражение лица было у него совершенно блаженное: то ли он был так безумно рад, что нашел наконец Марину, то ли на него начала исподволь действовать атмосфера Крольчатника.

После ужина Денис с Ильей отправились за дровами для камина, а Марина потащила Сергея в свою комнату. Она спешила, ее беспокоило, не проснулась ли за это время Ксюша, а Сергей думал, Марина спешит, потому что ей не терпится остаться с ним вдвоем.

И он все повторял, пока они поднимались по скрипучей крутой лестнице на самый верх: «Не спеши так, Мариночка, осторожней!» И голос у него был растроганный, срывающийся от счастья.

В коридоре Марина услыхала из-за двери слабый писк и стремительно рванулась вперед. Ксюша, конечно, уже не спала и смотрела на Марину укоризненными голодными глазами. Марина мгновение поколебалась и решила не нести ее к Маше. Она вынула из тумбочки бутылочку со сцеженным Машиным молоком, взяла девочку на руки и стала ее кормить. Сергей наблюдал за Мариной круглыми от изумления глазами.

— Кто это? — не выдержал он наконец.

— Ты что, не видишь? Ребенок!

— Вижу, разумеется. А чей?

— Мой!

— Ничего не понимаю! — Сергей обалдело переводил глаза с Марининого живота на ребенка, лежащего у нее на руках. — Как так может быть? Ведь ты еще… Ты, кажется, еще…

— Нет, я еще не родила, — Марина улыбнулась одними губами. На самом деле внутри у нее все дрожало от напряжения. Интересно, как Сергей воспримет то, что у Марины уже не один ребенок, а двое?

— Где же ты его взяла? Он что, уже был, когда мы с тобой познакомились? Сколько ему? Кто это, девочка или мальчик?

— Это девочка, ей два месяца. Ее зовут Ксения.

— Да ведь ты уехала из Москвы два месяца назад! Я-то помню! Мне каждый день годом казался! Откуда ж тогда взялся этот ребенок? Он здесь у кого-нибудь родился?

— Нет, Ксюша в Москве родилась. Только у нее родители бомжи, им негде жить, вот они и отдали ее мне.

— А нам с тобой, выходит, есть где жить.

— Нам с тобой? — Марина задумалась, озадаченно нахмурив брови. — Наверное, — сказала она, немного помолчав, — мы с тобой можем жить здесь. Ты как?

— Здесь?! Ну ты даешь! А институт мой как же?

— Ты бы мог пока что приезжать сюда на уик-энды и в свободные дни. Как Валька приезжает.

— Валька? У него тут тоже жена?

— Нет. — Маринино лицо помрачнело. — Валькиной женой была Вика. — Марина внезапно выпрямилась, о чем-то вдруг вспомнив, почти не глядя, передала ребенка на руки оторопевшему Сергею и скороговоркой произнесла: — Сережа, подожди минутку, ты мне напомнил об одном деле!

Дверь тихонечко хлопнула, и Сергей остался с незнакомым, черт знает откуда взявшимся ребенком один на один.

13

Марина пошла к Валерьяну. Она подошла к его комнате и несмело постучалась.

— Войдите, — равнодушно прозвучало из-за двери.

Валерьян сидел лицом к окну на кровати, вернее, полулежал, привалившись спиной к стене и протянув ноги во всю ширину постели. Перед ним лежала книга, но он ее не читал, а просто перелистывал. Валерьян даже не обернулся.

— Валя, это я.

Марина легонько потрясла его за плечо. Он обернулся и уставился мимо ее лица невидящим взглядом. Марина села рядом с Валерьяном, обняла его и осторожно положила его голову к себе на живот. Ребенок шевельнулся под Валерьяновой щекой, и Валерьян вдруг очнулся. Он выпрямился, посмотрел Марине в глаза, погладил ее по голове, слабо улыбнулся и сказал:

— Здорово, что это ты! Что это вы, — тут же поправился он и погладил Маринин живот. — Представить себе не можешь, какая сейчас во мне пустота. Понимаешь, я знаю Вику почти шесть лет, и все эти годы я был в постоянном напряжении. Все боялся, вот-вот с ней что-то случится, потребуется моя помощь. Так было всегда, с первых дней, как мы познакомились. И понимаешь, в чем штука: я так привык к этому, что сейчас не представляю, как я буду без этого жить!

Пытаясь скрыть слезы, Валерьян отвернулся. Марина молчала, не зная, что сказать. Она взяла Валерьяна за руку, погладила, сжала нежным, судорожно-нервным движением. Они молчали так долго, что из темного угла высунулась мышь и уставилась на них блестящими бусинками глаз.

— Я понимаю, — тепло сказала Марина, сжимая Валерьянову руку. — Валя, это пройдет, должно пройти.

Валерьян выдернул руку резким движением.

— Сам знаю, что пройдет! Ты ничегошеньки не понимаешь! Шесть лет — это целая вечность! Словно часть меня умерла! — Он посмотрел на Марину так, будто только что ее заметил. — Слушай, ну чего ты заявилась? Катись к своему Сергею! — Лицо его исказилось, он сжал кулаки, и на мгновение Марине показалось, что он ее сейчас ударит.

Она вскочила и попятилась к двери, шепча: «Успокойся, Валечка, не нужно так волноваться!» — тем нежным голосом, каким обыкновенно заклинают змей. Нашарив наконец спиной дверь, Марина выскочила из комнаты, плотно закрыла дверь за собой и с облегчением перевела дух.

Вернувшись к себе, Марина увидела, что Сергей по-прежнему держит Ксюшку в своих сильных, несколько неуклюжих руках, покачивает ее и нежно, вполголоса, гудит ей что-то абсолютно немузыкальное и бессмысленное, а Ксюшка, явно до ужаса довольная, улыбается и даже строит ему глазки, на свой младенческий манер.

— Какая она славная у тебя! — сказал Сергей, оборачиваясь на Маринины шаги. — Ужас до чего на племяшку мою похожа. Ох, надо бы тебя с ними со всеми познакомить! А что с Викой случилось-то? Что вы все, как только о ней речь заходит, сразу какие-то не такие делаетесь?

— А она умерла. Наверно, в тот самый день, когда вы с ней разговаривали.

14

Мягкий сумрак окутывал Маринину комнату. Луна вовсю светила в окно. Марина сидела на постели, не раздеваясь, с нежностью глядя на лежащего поверх одеяла обнаженного Сергея. Они долго разговаривали, Сергей еще во время разговора начал раздеваться, надеясь, что Марина последует его примеру. После Марининых слов: «Пора наконец спать!» — он начал расстегивать рубашку и теперь чувствовал себя глупо.

— Ты что, стесняешься меня? — спросил он наконец.

Помолчав, Марина кивнула.

— Из-за этого, — показала она на живот.

— Глупая! Я же люблю тебя! — воскликнул Сергей, смеясь. — И не скажу даже, что ничего не замечаю, нет, дело не в этом, просто это же прекрасно, потому что это ты.

— Правда? — Маринины глаза засияли.

— Ну конечно! — Сергей привлек ее к себе и начал расстегивать пуговки сарафана. — Столько мучила меня! Дурочка моя дорогая! Иди ко мне, как я по тебе истосковался! Думал, не доживу! Благослови ее Бог, эту Вику, пусть ей земля будет пухом!

— Не вспоминай об этом сейчас, не надо! — попросила Марина, закрывая глаза и растворяясь в его руках.

Сергей усадил Марину верхом на себя. Старая кровать громко заскрипела.

— Сюда никто не придет? — пробормотал сквозь стиснутые зубы Сергей. — Мы с тобой так ужасно шумим!

— Нет, никто! — успокоила его Марина и тут же вскрикнула, не в силах дальше сдерживаться. — А-ай! — И снова: — А-ай!

— Тише! — умолял Сергей. — Услышит кто-нибудь!

— И пусть! — Маринино смуглое лицо еще больше потемнело от пота. — И пускай! Здесь стены толстые, ни подо мной, ни справа, ни слева никто сейчас не живет, не могу я тише, даже если бы захотела! — И Марина опять закричала. На самом деле она была уверена, что эти крики слышит и слушает весь Крольчатник. Марина надеялась, что это так. Ей хотелось, чтобы они знали, как ей сейчас хорошо, чтобы каждый стал причастен к ее, Марининой, радости.

В три часа утра они почувствовали зверский голод. Сна не было ни в одном глазу.

— Поесть бы чего-нибудь! — пробормотал Сергей слабым голосом, делая судорожную попытку приподняться.

— Лежи, я сейчас что-нибудь придумаю.

Марина встала и накинула на себя халат. На лестнице было темно. Ощупью находя ступеньки, Марина медленно спустилась на кухню, включила свет и обнаружила на столе две большие кружки остывшего чая и примерно треть большого сладкого пирога. В тарелке с пирогом лежала записка: «От неизвестного доброжелателя». Марина прочитала и улыбнулась. Денис небось писал. А пирог пекла Женя. Или, может, Маша? Марина представила себе, как они сидели тут вместе, слушали ее доносящиеся сверху крики, и почувствовала, что уши ее заливаются краской. «Ну и что? — фыркнула Марина. — Я так и хотела!»

Марина поставила тарелку и чашки на поднос, выключила на кухне свет и не спеша пустилась в обратный путь. На втором этаже Марина остановилась. Как там Валерьян? Балансируя подносом, Марина на цыпочках дошла до его двери, толкнула ее, заглянула в комнату и облегченно вздохнула. На залитой тусклым лунным светомпостели на подушке рядом с Валерьяновой головой Марина увидела голову Жени. Они спали. Марина прислушалась к их сонному, ровному дыханию, заглушаемому звонким тиканьем Валерьянового будильника, осторожно затворила дверь и вернулась к Сергею.

Поев, Сергей слегка приободрился.

— Слушай! — вспомнил он. — Я ж тебе ничего не отдал! Ни Аниного письма, ни бандероли из Мексики!

— Не казнись! — сказала Марина. — Нам не до того было.

— Нет, погоди, как же так? Вдруг там что-нибудь важное? — И Сергей полез в рюкзак.

Анино письмо оказалось длинным. Она писала, что Патрик, приехав в Москву, раскрылся перед ней с неожиданной стороны. Оказалось, что, когда он учился в средней школе, он сошелся довольно близко с жившими недалеко от него хиппи, и его мама приложила в свое время массу усилий, чтобы оторвать Патрика от их пагубного влияния.

Теперь эти хиппи, по словам Патрика, жили где-то в Калифорнии, на чьей-то ферме. Патрик сказал Ане, что до знакомства с ней он только с этими ребятами мог быть самим собой.

Перед отъездом в Москву Патрик связался с ними и договорился, что, если Аня будет согласна, они приедут на эту ферму.

Аня очень волновалась, не почувствует ли она себя чужой среди этих людей, но главное, Аня была очень счастлива! Она ухватилась за эту Патрикову мечту, как за возможность хоть как-то выжить в обступившем ее со всех сторон жестоком и безумном взрослом мире. «Мы решили лететь как можно скорее, виза моя уже кончается, — писала Аня. — Мне очень жаль, что мы с тобой не сможем попрощаться. Я понимаю, что тебе мое решение уехать к каким-то грязным, волосатым, курящим травку хиппам, пусть даже и живущим в Америке, должно показаться диким. Помнишь, как мы с тобой всегда презирали этих волосатиков с Гоголевского бульвара? Но мне почему-то кажется, что когда-нибудь ты меня поймешь, по крайней мере, не осудишь».

«Бедная Аня! Как она стеснялась мне все это писать! С каким трудом подбирала слова!» Марине стало стыдно, что она не осмелилась рассказать Ане про Крольчатник. Наверняка Ане стало бы легче, знай она о Марине всю правду.

Поезд ушел, прошлое не воротишь. Марина мысленно пожелала Ане счастья и отложила письмо в сторону.

Бандероль была от отца. В ней был амулет, который, по словам Марининой прабабушки-негритянки, помогал женщинам переносить боль во время родов. Эта прабабушка была знахаркой, потомком знаменитого рода знахарей, берущего начало из Африки.

Марина с интересом разглядывала кусок черного, тяжелого дерева со вставленным в него кроваво-красным камнем, наверное рубином. Марина разглядела на деревяшке лицо, искаженное невыносимой болью. Рубин торчал из распахнутого в крике рта. Сергей глянул на амулет и поежился.

— Что это, его пытают, что ли?

— Да нет, — Марина покачала головой. — Это женщина рожает.

Сергей слегка побледнел. Марина завернула амулет в пахучий пальмовый лист и бережно спрятала в ящик стола.

— Ладно, — сказала она, успокаивая не то Сергея, не то саму себя, — будем надеяться, что он мне не пригодится.

15

Утром Сергей уехал, а вечером снова вернулся. С утра уехал опять и в следующий раз приехал только дня через три. С той поры наезжал он регулярно, в Крольчатнике к нему скоро привыкли.

Сперва Марина беспокоилась, как будет реагировать Сергей, узнав об истинных отношениях, связывающих обитателей Крольчатника. Но Сергей в эти дела не вникал, приезжая, казалось, не замечал никого, кроме Марины, так что постепенно она и думать забыла о своих страхах, наслаждалась каждой минутой, проведенной вместе. В Ксюше Сергей души не чаял, еще они вели с Сергеем ожесточенные споры о том, как назвать Маринино будущее дитя.

Эта тема занимала не только Сергея. Илья изводил Марину, требуя, чтобы она непременно обрезала ребенка на восьмой день (если, конечно, это будет сын) и дала ему какое-нибудь еврейское имя. Денис в шутку подбивал Марину выдумать что-нибудь экзотическое.

— Назови его, например, Альфредом. Называть будем Аликом. Ты подумай, никто, кроме нас, не узнает его настоящее имя.

Валерьян, как ни странно, к выбору имени отнесся безразлично.

— Хоть горшком назови, — легко отмахнулся он, когда Марина пришла с этим вопросом к нему в конюшню. — Рожай только поскорее!

— А насчет обрезания ты как думаешь? — не отставала от него Марина. Ей все это казалось забавной игрой.

— Да по мне — пожалуйста! У меня отец тоже был обрезанный и ничего, не жаловался.

— Разве у тебя отец был еврей? Ты мне никогда не говорил! — удивилась Марина.

— Почему сразу еврей? Татарин он был! Абдулла Исмаилбеков. На работе для краткости Андреем звали.

— Так ты какое-нибудь татарское имя хочешь?

— А чего? Можно, например, Равилем назвать, или, скажем, Саулом.

— Саулом? — К конюшне подошел Илья. — Шаулем по-нашему? А чего, славное имя, называй, Марина, не сомневайся!

— Да погодите вы называть, родить его надо! — отмахнулась от него Марина. — Может, девочка будет.

«Шауль. Это как на русский перевести? — задумалась Марина по дороге в дом. — Был апостол Павел. Его вроде сначала Савлом звали. А Савл — это как раз Саул, то есть Шауль. Тьфу, совсем запуталась! Хотя Пашка — неплохое имя».

Пашку одобрил даже Сергей, когда он приехал навестить Марину. И только Денис зудел, что записать надо все равно как-нибудь по-иностранному, Паулем, например, или на худой конец Полом. А что, замечательное имя — Пол. И очень, между прочим, символичное. Марина небось помнит, что пол по-английски секс.

За символику Денис схлопотал от Марины по спине мокрым полотенцем.

16

В тот вечер Марина ждала Сергея, но он почему-то не приехал, и она загрустила. Телефона в Крольчатнике не было, у Сергея неожиданно возникло что-нибудь неотложное: мама, например, заболела. Правда, такого еще никогда не случалось, но ведь все когда-нибудь случается в первый раз!

Меряя из конца в конец длинный коридор на втором этаже, Марина с тоски стукнулась к Денису.

Денис сидел на кровати в позе лотоса. Он очень обрадовался Марине.

— Сколько лет, сколько зим! Дай-ка я гляну на твой живот! Не ошибся ли я? Сколько там тебе еще ходить осталось?

Посмотрев, Денис сказал, чтоб Марина не шибко волновалась: ходить ей еще недели три как минимум.

— Надоело?

— Да еще как!

— Погоди, потом жалеть будешь, что все так скоро кончилось! Двое детей — это тебе не один! Тем более когда оба грудные. А потом, когда им годик стукнет и они ходить качнут, ох и намаешься ты с ними! Но винить некого, сама так захотела.

— И ничего не намаюсь! Вы все мне будете помогать, а вместе мы справимся.

— Вместе! Не рассчитываешь ли ты на чьем-нибудь конкретном горбу выехать? Учти, мы тут такие вещи сразу в корне пресекаем! Чем можем — поможем, а дальше не обессудь.

Денис шутливо привлек Марину к себе.

— Ну дай я тебя хоть потрогаю, я уж и забыл, какая ты там есть!

— Денис, не надо! — Марина резко высвободилась из его рук. Щеки ее пылали.

Денис заглянул ей в лицо и присвистнул.

— Ух ты! Что, теперь никогда, да?

— Да, боюсь, что так. — Марина понурила голову.

— Что ж, ладно. Плакать не стану. На мой век баб хватит, — Денис потянулся за сигаретой.

Марина встала и пошла к дверям.

— Постой, куда ты? Я разве тебя когда-нибудь насиловал? Ты что теперь — и дружить уже со мной не будешь?

— Что ты, Денис? — Марина бросилась к нему на шею, легонько поцеловала в щеку и сразу отстранилась. — Не думай, пожалуйста. Мне просто показалось, что ты на меня сердишься.

— С чего бы? Вольному, как говорится, воля. Не уходи, посидим просто так, поболтаем.

Марина осторожно присела на край кровати.

— Денис, расскажи о себе!

— О себе? Что тебе рассказать?

— Про свое детство, как ты жил раньше, до Крольчатника. Кто твои родители? Мне все интересно! А то получается, я про всех тут уже все знаю, а про тебя ничегошеньки!

— Слушай. — Денис закурил и мечтательно устремил в пространство взгляд своих синих, огромных, прекрасных глаз. — Когда я маленьким был, был ужасно застенчивый. Даже слегка заикался. Потом меня вылечили гипнозом. Было ужасно интересно. Гипнотизер мне сказал: «Протяни руки!» — и я протянул. Потом он мне сказал: «Попробуй пошевели пальцем!» — и я не смог. Он сказал: «Вот видишь, я заколдовал твои руки». Я ужасно испугался, хотел было плакать. Он говорит: «Не плачь! Хочешь, я твои руки расколдую?» Я говорю: «Конечно, хочу!» — «Ну хорошо, — говорит, — только, вместе с руками я расколдую и твой язык, и твои ноги, и твое тело. Я расколдую тебя всего, и все, что у тебя раньше не получалось, теперь будет получаться. И все, что ты задумаешь, у тебя выйдет — такой ты у нас будешь полностью и навсегда расколдованный. Хочешь?» Я, разумеется, сразу согласился. И тогда он сказал: «Раз, два, три!» — и руки у меня стали двигаться, заикаться я навсегда перестал, и все у меня с тех пор всю жизнь получалось.

— Денис! — Марина рассмеялась. — Это был гипнотизер или волшебник?

— Да кто его знает? — Денис хитро подмигнул. — Я думаю, немножечко того, немножечко другого. А ты, Марина, как думаешь?

— Расскажи мне про свою маму, — попросила Марина вместо ответа.

— Моя мама очень красивая. Ей сорок пять лет, но, когда мы с ней идем по улице, на нее все вокруг оборачиваются. И все мужчины, идущие нам навстречу, завидуют мне, — они не знают, что я ее сын!

Моя мама — дизайнер, специалист по интерьерам. Получает заказы и потом оформляет квартиры и офисы.

А раньше, до перестройки, она была инженером и работала на почтовом ящике. Честно говоря, я не знаю, что она тогда делала, мне она об этом не рассказывала. Но зато там она познакомилась с моим папой.

— А папа у тебя кто?

— Программист. Пишет программы для бухгалтерской фирмы.

— Денис, а у вас большая квартира?

— Трехкомнатная. Теперь, когда дед умер, мать с отцом спят и видят, чтобы я наконец женился. Думают, тогда я остепенюсь, стану жить с женой дома, буду все время у них на глазах. Деньгами помогать обещают.

— Они разве не знают про Алену?

— Как тебе сказать? Ну, они помнят, наверное, что была когда-то девочка, с которой мы дружили в школе. Они даже знают, что мы были близки и что Аленка тогда залетела. Но они думают, что она сделала аборт. Я им так сказал, чтобы они не волновались. Уж очень мерзко они реагировали, когда я сдуру вздумал помощи у них попросить!

— Денис, а…

— Рассказать тебе про мой первый раз? Знаешь, я ужасно боялся.

— А как же волшебник?

— Понимаешь, я боялся не того, что у меня не получится, у нас во дворе был парень, который просветил меня насчет этого. Так вот он, гад такой, сказал мне, что бывает, у ребят в первый раз лопается уздечка.

— Какая уздечка?

— Сейчас я тебе покажу! — Денис расстегнул брюки.

От дверей раздался сдавленный стон. Денис с Мариной испуганно обернулись и увидели на пороге Сергея. У Сергея было такое выражение, точно он невзначай наткнулся на гремучую змею. Денис стремительно отвернулся. Марина бросилась к Сергею, но он отшатнулся от нее с искаженным лицом и сквозь зубы процедил:

— Марин, не подходи, а то я за себя не отвечаю!

— Сережа! — взмолилась Марина. — Я тебе все объясню! Ты же ничего не понимаешь!

— Что тут объяснять, когда я все сам видел? Скоты вы тут все и суки! — Сергей повернулся, пронесся по коридору, ссыпался по лестнице вниз, и спустя мгновение хлопнула входная дверь. Марина выглянула в окно, но Сергей исчез в непроглядной тьме: луны сегодня не было.

Глотая слезы, Марина опустилась на стул. Ее трясло.

Денис принес ей воды, но пить она не могла. Денис взял ее на руки — Марина даже не сопротивлялась, сел на кровать с ней на коленях и долго молча покачивал ее, как ребенка. Постепенно всхлипывания прекратились, Марина утерла рукавом слезы и встала с Денисовых колен.

— Пойду я, — сказала она глухо. — Пойду я, Денис, к себе.

— Прости меня, Марина, — печально проговорил Денис. — Не плачь, я уверен, что он вернется!

— После этого? — Марина натянуто рассмеялась. — Не смеши меня, Денис, с какой стати ему возвращаться?

— Да он жить без тебя не сможет! — убежденно произнес Денис, но Марина лишь покачала головой. В отличие от Маши она была убеждена, что чудес на свете не бывает.

17

Войдя в свою комнату, Марина мельком огляделась, бросила взгляд на спокойно спящую Ксюшку и начала раздеваться, но вдруг застыла: ей показалось, что одеяло на кровати шевелится. Марина резким движением откинула его и увидела…

— Соня! Ты что тут делаешь?

— Хи-хи! — Малышка довольно захихикала. — Я хотела посмотреть на Сережу! А то он всегда приезжает, когда я уже сплю, а уезжает, когда я еще не проснулась! Вот я и хотела посмотреть, какой твой Сережа. А где он, Марина?

— Сережи нет. — Марина присела на кровать и погладила Соньку по голове. — Может, его и не было никогда.

— Как это не было? Был! Мне Володя все-все рассказывал! Не обманывай меня, Марина, пожалуйста! Марина, а можно, я у тебя посплю? С тобой вместе?

— Спи. — Марина разделась и скользнула под одеяло. Сонька прильнула к ней.

— Марина, а ты иногда так кричишь по ночам! У нас даже слышно. Тебе больно?

— Нет. — Марине стало совестно. И как она могла забыть, что в доме есть дети! — Нет, мне не больно, просто мне снятся сны.

— Страшные?

— Разные. Спи, Соня, а то мы с тобой проспим завтрак. А я завтра, между прочим, дежурю.

— Не беспокойся, Мариночка, я тебе помогу! Я немножко умею картошку чистить! Мне Женя показывала! Надо взять ножик вот так…

— Спи, Сонька, а то я тебя сейчас прогоню!

Часов в шесть Марину разбудил стук в дверь.

— Марина, это я, Алена! Соня не у тебя?

— У меня. Она спит. — Марина встала и откинула крючок. Как узнала, что ее нет в постели?

— А я всегда в это время прихожу в детскую их укрывать. По утрам ведь холодно, а они вечно раскрываются! Так она у тебя? Тогда я пойду. Извини, пожалуйста, что разбудила.

Алена ушла, Марина укрыла Соню получше, оделась, взяла корзинку с Ксюшей и отправилась готовить завтрак.

Войдя в кухню, Марина поставила на пол корзинку, включила свет, повернулась к полкам с крупой и вздрогнула: снаружи кто-то барабанил в окно. Марина выбежала на крыльцо и сразу попала в объятия Сергея.

— Марина! — глухо бормотал он в промежутках между поцелуями. — Видишь, я не уехал, не смог! Бродил всю ночь по лесу, ходил кругами вокруг вашей дачи, боялся зайти, думал, вдруг кого-нибудь разбужу! Теперь ты наверняка будешь меня презирать. Ну и пусть! Я просто не могу без тебя! Не могу совсем, понимаешь?

— Сережа! — проговорила Марина, уткнувшись лицом в ямочку над ключицей. — Я все хочу тебя спросить: а как ты вообще сюда попадаешь? Ворота же почти всегда на замке?

— А! — Сергей отмахнулся. — Подумаешь, великое дело, через забор перелезть!

Марина не стала рассказывать Сергею все. Ему было достаточно того, что он видел, но он сумел преодолеть в себе свою ревность, а подробности могли причинить ему только боль. Они никогда не говорили об отношениях, связывающих Марину с остальными обитателями Крольчатника. Как в свое время у Ильи с Машей, у Марины с Сергеем возник в Крольчатнике свой, отдельный угол, где им никто не мешал быть вдвоем. Впрочем, памятуя Сонькины расспросы, Марина теперь старалась вести себя потише.

18

Утро началось тянущей болью внизу живота. Приступы боли стали для Марины привычными за последние десять дней. Она немного полежала, стиснув зубы и выжидая, пока пройдет. Марина наконец решила встать, боль началась снова. Марина согнулась, ухватившись рукой за спинку кровати, и снова подождала. Когда Марина завязывала халат, боль скрутила ее в третий раз. На сей раз Марина поняла, что терпеть больше нельзя, пора идти будить Дениса. Было семь утра.

Денис спал с Аленой. Одеяло с них, как всегда, сползло, и, обнаженные, они были похожи на статуи греческих богов. В другой раз Марина обязательно постояла бы и полюбовалась, но сейчас она решительно подошла и тряхнула Дениса за плечо.

— А? Что? Малыш, это ты? Чего тебе в такую рань нужно?

— Денис! — произнесла Марина с подобающей случаю торжественностью. — Я рожаю!

— И что? — сонно пробормотал он.

— Как — что? Мне больно!

Денис уселся, тряхнул головой, точно собака после купанья, наконец окончательно проснулся.

— Малыш, — сказал Денис, нежно беря Марину за руку, — поверь мне, то, что ты сейчас испытываешь, возможно, и неприятно, но до настоящей боли это еще далеко. Дай Бог тебе не узнать разницы! Во всяком случае, сейчас панику поднимать рановато. Давно это началось?

— С полчаса.

— А который час?

— Семь.

— Эх, черт, мог еще спать да спать! Марин, и ты, может, пойдешь немного подремлешь?

Марина покачала головой и вдруг, охнув, вцепилась Денису в руку.

— Что, схватка? — Денис положил ладонь Марине на живот. — Действительно, схваточки, спать, значит, ты не пойдешь. Ну, тогда… Тогда… Пойди ты и займись чем-нибудь. Пол, например, в кухне вымой.

— Что?

— Как что? Когда я там вчера проходил, он мне не очень понравился. По-моему, его довольно давно не мыли.

— Денис, ты в своем уме? — Марина наконец выпрямилась, все еще держась за живот.

— Вроде бы да. А что?

Зашевелилась Алена.

— Ребят, что происходит?

— Да вот у Марины целых полчаса схватки.

— И что? — Алена зевнула и потянулась, картинно изогнувшись.

— Да мне тоже кажется, что ничего особенного, а она почему-то беспокоится.

Алена перевела взгляд на Марину и заметила слезы, выступившие у нее на глазах во время очередного приступа.

— Больно? — спросила Алена сочувственно. — Может, сразу полезешь в ванну? И книжек туда с собой набери, чтобы не скучно было! Тебе там долгонько сидеть придется! Часов десять как минимум!

— Десять часов?

— А ты думала? — Денис не выспался и оттого был раздражен. — У тебя, голубушка, первые роды, надо настраиваться надолго.

Надолго! Марине казалось, она сейчас еле может терпеть! Однако она стиснула зубы, вернулась к себе, застелила постель, отволокла к Маше корзинку с Ксюшей. Боль была то сильнее, то легче, отпускала совсем, и Марине начинало казаться, что с ней ничего не происходит, она все это придумала. И она продолжала сомневаться, пока новый приступ боли не разрушал сомнения.

Постепенно Марина кое-как приспособилась. Денис показал ей точки на пояснице, на которые надо нажимать изо всех сил кулаком, чтобы боль отступала. Не без удивления Марина обнаружила, что стоять и ходить легче, чем сидеть или лежать. Она даже сделала попытку исполнить Денисов совет — вымыть на кухне пол. У нее плоховато вышло, потом Жене пришлось перемывать. К обеду боли стали уж нестерпимы. Марина пыталась ходить по дому, постанывая и придерживая поясницу, но чувствовала, что так ее надолго не хватит. Пришло, стало быть, время выполнить Аленин совет: залезть с книжкой в ванну.

— Эй! — окликнул Марину Денис, когда она стояла на пороге ванной. — Только не вздумай там запереться!

— А что? — Она даже вначале не поняла. — Ах, ну да, в самом деле.

Вокруг все жили обычной жизнью, точно никому не было дела до того, что сегодня Маринин День. Кто-то занимался с детьми, кто-то готовил обед и ужин. Валерьян со вчера был в Москве, должен был возвратиться лишь к вечеру. Он-то, наверное, не отнесся бы к происходящему равнодушно.

Марина захватила в ванную какую-то неудачную книжку — «Братьев Карамазовых». Однако решила не вылезать из воды, чтобы через весь дом тащиться в библиотеку. Марина тоскливо перелистывала страницы, будучи не в силах сосредоточиться на тексте и хоть немного отвлечься таким образом от боли. Идиотка, надо было брать «Всадника без головы»!

В дверь постучали.

— Входите! — не очень уверенно отозвалась Марина. Как-то странно было говорить «Входите!», находясь в голом виде. Впрочем, вряд ли стучавший ожидал найти ее здесь одетой. Стало быть, его это устраивало. А ей… Ей было сейчас как-то все равно.

Вошел Илья с табуреткой. Он с шумом обрушил ее всеми четырьмя ногами на кафельный пол, брякнулся сверху, закинул ногу на ногу и светским тоном спросил:

— Ну, как дела?

— Хреново, — честно ответила Марина, ее лицо исказила гримаса боли.

— Ты, мать, главное, не раскисай. Такое уж сейчас твое дело — терпеть! Без этого, сама понимаешь, женщинами не становятся!

— Илюш, шел бы ты философствовать когда-нибудь в другое место! — Марина сжала покрепче зубы, сдерживая стон. При нем она стонать ни за что не будет!

Помолчав, Илья заговорил несколько другим тоном:

— Мариш, я ничего такого не хотел сказать! Ты не думай, я понимаю, что тебе очень больно!

— В самом деле? И откуда в тебе такой дар понимания? Илюш, ты, собственно, зачем пришел?

— Я это… Ну как тебе сказать? Денис велел, чтоб кто сейчас ничем не занят, пошел к тебе и отвлекал разговорами.

— Потрясающая идея! — Марина рассмеялась бы, если бы не боль. — Ну валяй, отвлекай!

Илья сконфуженно молчал. Наконец он собрался с силами и начал:

— Рассказать тебе…

— Сказку, пожалуйста! И обязательно со счастливым концом! — На последних словах Марина вцепилась в край ванны и зубы ее отчаянно скрипнули.

— Марин, что с тобой? Ну и дурак я, ясно, что с тобой. — Темные, влажные глаза Ильи жалобно блеснули. — Мариночка, зайка, тебе, может быть, сделать чего-нибудь? Дениса позвать, например?

— Илюшка, — с трудом выговорила Марина. — Будь другом, поднимись ко мне, там в письменном столе в верхнем ящике увидишь большой пальмовый лист.

— Пальмовый? — изумился Илья.

— Да! Не перебивай, ради Бога, а то сейчас опять скрутит, ничего объяснить не успею. В этом листе штуковина одна деревянная. Принеси мне ее, пожалуйста, поскорее!

Илья исчез, а на пороге появился Денис.

— Привет! — бодро сказал он, входя. — Давай посмотрим, что там с тобой?

Боль от осмотра была нестерпимая, Марина едва удержалась, чтобы не начать биться головой о край ванны. Стоя над ванной, Денис прижал Маринину голову к своему животу, провел рукой по спутанным волосам.

— Потерпи, малыш, совсем немного осталось!

— Правда? — Марине не верилось. «Господи, — думала она, — это кем же надо быть, чтоб согласиться вытерпеть такое еще раз?» Марине казалось, что она сто лет лежит в этой проклятой ванне, что ей всегда было так больно и никогда эта боль не пройдет.

Денис вышел, его сменила Алена.

— Я смотрю, тебе не читается? — спросила она, кивнув на мокнущую в раковине книгу.

— Да как-то не то настроение!

— Терпи, Маринка, Денис сказал, что все уже скоро кончится!

— Скоро как?

— Часа через два, наверное.

— А… а который сейчас час? — Марина облизнула пересохшие губы.

— Шесть вечера.

— Боже ты мой! Сколько времени я уже так? И кто ж это придумал так издеваться над человеком?

— Мариш, понимаешь, это нужно пройти. Подумай о том, что часа через три, от силы четыре тебе станет так хорошо, как никогда еще не было.

— Да, но пока что мне так хреново, как… как никогда!

Вернулся Илья с амулетом. Марина судорожно стиснула деревяшку, прижала ее к груди. Через некоторое время ей показалось, что боль в самом деле отступила. Марина чуть оттолкнулась от дна, взявшись руками за бортики. Ванна в Крольчатнике была огромная, рассчитанная, по крайней мере, на двух человек. Она начала легонько покачиваться на поверхности воды. Амулет лежал в ложбинке между Мариниными грудями, и она чувствовала легкое покалывание от его деревянных краев. Лицо ее с каждой минутой светлело, и скоро Марина уже ничего не чувствовала… Почти ничего, кроме давления в самом низу, но давление это с каждой минутой нарастало и нарастало.

Алена, сидевшая возле ванной на табуретке, с тревогой наблюдала за Мариной. Наконец она не выдержала и тряхнула Марину за плечо.

— Эй, что там с тобой происходит? Ты живая еще?

— Оставь меня, Алена, — пробормотала Марина, не раскрывая глаз. — Мне… мне сейчас хорошо…

— Денис! — завопила Алена не своим голосом. — Иди сейчас же сюда! По-моему, у нее поехала крыша!

Денис появился почти мгновенно. Его тоже насторожило выражение Марининого лица. Но он не поддался панике, а сначала осмотрел Марину и удивленно присвистнул.

— Фью, ребята, да тут уже голова! Марина! — Он с силой дернул ее за плечо, пытаясь вывести из оцепенения. — Соберись, пожалуйста!

— А? Что? — Марина была словно бы в полусне.

— Ничего! — заорал на нее Денис. — Проснись! Рожать пора, слышишь?

— Да. Конечно.

Марина попыталась собрать разбегающиеся мысли, но это оказалось ей не под силу, и она стала делать то, что ей говорил Денис. Это оказалось совсем не сложно, даже приятно. С каждым движением, с каждым напряжением мышц Марине становилось легче, лучше, так что стон, вырвавшийся у нее под конец, был выражением не боли, а оргазма. Вздрогнув, Марина пришла в себя, стряхнула с груди ставший ненужным амулет. Пелена перед глазами исчезла, и чувство настоящего счастья наполнило Марину до краев.

— Кто у меня?

— Мальчик, — ответил невесть откуда взявшийся Валерьян. Он держал сына на руках и выглядел неимоверно гордым. И тут же над самым Марининым ухом прозвучал восторженный крик Ильи:

— Марина, посмотри! Твой сын родился обрезанным!

Кто-то, кажется Алена, поднес Марине младенца к груди, и он сразу засосал, больно, как бульдог, стиснув Маринин сосок беззубыми челюстями.

— Ты молодец! — сказал Денис. — Не порвалась нигде, и вообще! Но, Господи, сколько же мне еще надо учиться! В жизни не видел, чтобы кто-нибудь так рожал!

Чьи-то сильные руки вынесли Марину из ванны, вытерли и положили на постель. Марина устало закрыла глаза и заснула. Снился ей зеленый цветущий луг и маленький светловолосый мальчик, бегущий по лугу к ней навстречу с громким, ликующим криком: «Мама!»

19

Сергей приехал почти ночью. На пороге он узнал о случившемся, он в три прыжка преодолел лестницу и влетел в Маринину комнату с расширенными от волнения глазами.

— Малыш, как ты там? С тобой все в порядке?

— Более чем!

Марина успела выспаться, и все недавние ужасы подернулись дымкой воспоминаний.

— Знаешь, — сказала она таким тоном, будто это было для нее сейчас самое важное, — у меня больше нет живота!

И она с детской непосредственностью откинула одеяло.

— Немножко еще осталось, — решил подразнить ее Сергей.

— Ну какой ты! А ты уже видел его?

— Нет еще. Когда же?

— Пойди посмотри! Вот он, на столе, в корзинке.

Сергей послушно подошел к столу.

— Ух ты, какой серьезный! Губы толстые, совсем как у тебя!

— А цвет? — вспомнила вдруг Марина. — Какого цвета кожа?

— По-моему, ужас до чего красный. Ты разве не видела?

— Видела, конечно. Дай его сюда, я еще посмотрю.

Сергей осторожно вынул малыша из корзинки и опустил рядом с Мариной на подушку. Марина внимательно пригляделась. Вроде бы он был такого же цвета, как новорожденные Маша или Ксюша, ничуть не темнее. Хотя кто его знает? Впрочем, Марина неожиданно поняла, что ей все равно. Негр, индеец, китаец… Да хоть серо-буро-малиновый! Главное, он был такой родной, что у Марины от одного прикосновения к нему перехватывало дыхание и начинало сладко пощипывать в носу. Сергей смотрел на Марину с малышом на руках и улыбался.

Дверь распахнулась, и в комнату без стука вошел Валерьян.

— Ну что? — спросил он с порога. — Как парня называть будем?

— Да как собирались, Павлом, — не задумываясь, отвечала Марина.

— Павел, стало быть, Валерьянович. — Валерьян хозяйским жестом отобрал малыша у Марины и стал, как минуту назад она, внимательно вглядываться в его черты.

— Сергеевич, — негромко произнес Сергей.

— Что? — Валерьян непонимающе уставился на него.

— Я сказал: Сергеевич. Павел Сергеевич.

— Это еще почему?

— Закон такой есть. Если женщина состоит в браке, то ее ребенку автоматически записывают отчество мужа.

Валерьян молча скрипнул зубами.

— Как ты думаешь, — спросил он, помолчав, оборачиваясь к Марине, — стоит его сегодня купать или лучше погодить?

— Я думаю, нужно подождать до завтра. Не торопись, еще накупаем! Он же еще только родился!

— Твоя правда. Я тут ползунков ему притащил. — Валерьян поднял повыше увесистый пакет. — Денис сказал, лучше с первого дня ползунки надевать. Куда их тебе положить?

— Да клади пока на письменный стол!

— Кх-кх, — громко кашлянул Сергей. Марина с Валерьяном обернулись, и он спросил заботливым тоном: — Малыш, тебе чаю принести? Или ты поесть чего-нибудь хочешь?

— Хочу! — Марина вдруг поняла, насколько она голодна. Еще бы! Со вчерашнего дня ни крошки во рту не было. — Очень хочу! И есть хочу, и чая тоже хочу!

— Так я сейчас принесу! — И Сергей выбежал из комнаты.

— Ты это серьезно? — спросил у Марины Валерьян, едва за Сергеем закрылась дверь. — Ну, в смысле, насчет Сергеевича?

— Валечка! — Марина тяжело вздохнула. — Я еще об этом не думала! Но мне кажется, это совершенно не важно! Неужели ты думаешь, что я или кто-нибудь сможет когда-нибудь забыть, что это твой сын?

— Верно. — Взгляд Валерьяна смягчился. — Мальчик, значит! Знаешь, я думал, если родится девочка, назовем ее Викой. Ну а раз мальчик, тогда конечно. — Он немного помолчал. — Марина, а помнишь, как ты ко мне пришла, чтобы рассказать, что… ну, что ты ждешь от меня ребенка?

— Разумеется, помню! Ты меня так странно встретил!

— У меня тогда Вика жила. Бабушка на неделю к родственникам укатила, вот я Вику на это время в бабкину комнату и поселил. Я ее в очередной раз из больницы вызволил, ей надо было где-нибудь дух перевести. В Крольчатник ей тогда не хотелось…

Она только уснула, а тут ты звонишь. Я думал, что она спит. А когда ты ушла, Вика выглянула из комнаты и говорит: «Ох, Валька, Валька, прозеваешь ты свое счастье!»

— А ты что?

— Я прозевал. Пойду, вон Серега по лестнице поднимается, слышишь, тарелки со стаканами на подносе дребезжат.

Валерьян коснулся губами Марининого лба, положил рядом с ней на подушку ребенка и вышел. Выходя, он распахнул дверь для возвращающегося Сергея и чуть придержал ее, чтобы тому легче было пройти с подносом.

На третий день у Марины пришло молоко, и она в первый раз рискнула приложить к груди Ксюшу; с тех пор Марина кормила их двоих, точно у нее была двойня. Размерами дети почти не отличались. «Это потому что Пашка у тебя такой большой, — объяснил Марине Денис. — Весов у нас нет, но на вид в нем килограмма четыре, не меньше». Но, если присмотреться, становилось видно, насколько Ксюша старше. Она уже держала головку, следила за всеми взглядом, улыбалась Марине.

Марина выносила их гулять в сад в двух плетеных корзинках. Она ставила корзинки так, чтобы услышать, если кто-нибудь закричит, а сама шла на конюшню, упражняться в верховой езде.

У конюшни было весело, ребятня с визгом объезжала родившегося под Новый год жеребенка. Жеребенок, казалось, получал от этой возни не меньшее удовольствие, чем мальчишки. Особенно лихими наездниками были Ольгины рыжики. Порой им удавалось по целых три минуты удержаться на жеребячьей спине. Они и на взрослых лошадях скакали уже прилично, хотя в июне им должно было исполниться только семь лет!

Джейн лошадей побаивалась. Как положено благовоспитанной девочке, она рвала для них травку, относила ее в конюшню, просовывала сквозь решетки в денники, но Джейн старалась держаться подальше от выпущенных погулять лошадей. То ли дело голуби! Девочка частенько ходила на чердак их кормить и чистить, научилась громко свистеть в два пальца. Стоя на коньке крыши, Джейн свистела изо всех сил, размахивая шестом, но голуби не воспринимали ее всерьез. Сделав не спеша круг над ее головой, они опускались Джейн на плечи, на голову, самые сообразительные тыкались клювом в карман, выискивая пшено и крошки. На фоне неба тоненькая фигурка девочки, вся облепленная голубями, казалась причудливым флюгером.

Однажды ранним летним утром, поручив малышей заботам Маши, Марина скакала по лесу на широкой, как диван, спине добродушной кобылы Зорьки. Скакать было легко и весело, дул легкий утренний ветерок. Он ерошил Маринины волосы, забирался прохладными пальцами под тонкую ситцевую ткань блузки, касался Марининой тяжелой от молока груди. Мириады прозрачных брильянтиков утренней росы, щедро усыпавшие траву, переливались на солнце всеми цветами радуги.

Марина ехала по широкой, хорошо утоптанной тропинке, по обеим сторонам высились старые, столетние наверное, дубы. Их толстые корявые стволы причудливо изгибались и издалека казались людьми, застывшими в странных позах.

Марина откинулась в седле, расслабившись и отпустив поводья. Она собиралась скакать так еще долго! Но человек, как известно, предполагает… Из-под кустов под копыта Зорьки выскочил заяц. Зорька шарахнулась к ближайшему дубу, и Марина шмякнулась башкой о толстую суковатую ветку. В голове у нее помутилось, перед глазами закружились широкие зеленые листья вперемежку с зелеными кругами, потом стало темно. Очнувшись, Марина обнаружила, что сидит на траве под дубом. Зорька мирно паслась в отдалении, зайца нигде не было видно.

Марина сделала было попытку встать, но у нее закружилась голова, и она поспешно опустилась обратно на траву. О том, чтобы сесть на лошадь, и речи быть не могло. Лежа в траве, Марина лениво следила взглядом за бесчисленной ратью муравьев, тлей, поденок и всякой прочей нечисти, кишмя кишащей среди зеленых стеблей. В траве текла жизнь со своими делами, заботами… Пробежал муравей, вскарабкался на ствол дуба. Марина сорвала травинку и осторожно спихнула его вниз на землю.

— Вот так! Посмотрим, что ты теперь будешь делать?

Муравей секунду постоял и пополз обратно. Когда он залез уже на довольно приличную для него высоту, Марина опять столкнула его вниз. Муравей немедленно полез снова. И так раз за разом, без устали штурмовал муравей неподатливую вершину, а Марина все скидывала и скидывала его вниз травинкой.

Постепенно в голове у Марины прояснилось, можно было бы ехать дальше, но тут солнце начало припекать, и Марина не стала ловить Зорьку, а лениво растянулась во весь рост на спине, прикрыв глаза. Она вся разомлела на солнышке, ей хотелось спать, к тому же и ночь выдалась какая-то бестолковая, малыши все время кричали, то оба сразу, то попеременно. Черт их знает, чего им надо было! Марина почувствовала, что засыпает. Голова у нее лежала на широком и плоском камне, поросшем сверху мягким мхом, муравьи и прочие насекомые бесстрашно ползали по ней, щекоча тоненькими цепкими лапками. Ни один из них не кусался. Никто не мешал ей спать.

Марине приснился дом, стоящий на высоком берегу. Вокруг был темный, незнакомый, дремучий лес, река еле слышно журчала, в воде всплескивали крупные рыбы. Марина сидела на крыльце, всматривалась в толщу воды и вроде бы чего-то ждала. Из-за поворота реки показался плот, на нем во весь рост стоял парень в клетчатой ковбойке и шортах, с шестом в руках. Лица парня не было видно, он стоял к Марине спиной. На плоту рядом с ним лежал рюкзак и что-то еще завернутое в брезент. Проплывая мимо дома, парень поднял голову, увидал Марину и прокричал:

— Эй, почему ты здесь? Отсюда же давным-давно все ушли! Прыгай ко мне, я тебя увезу!

— Не могу, — отвечала во сне Марина, — здесь мой дом, здесь мои дети, мои ребята.

— Ты с ума сошла! Никого здесь нет! Ты одна!

Марина вскочила с крыльца и вбежала в дом. Комнаты, большие и полутемные, затененные листвой окружавших дом деревьев, были абсолютно пусты. Было сыро, деревянные полы блестели, точно их только что вымыли. Марина обежала все комнаты. Нигде ни души.

— Алена! — закричала Марина. Но только эхо отозвалось.

Как же так? Алена обязательно должна быть дома! Она ведь так редко куда-нибудь уезжает! Но Алены не было… Никого не было.

Марина вернулась на крыльцо и увидела, что плот уплыл. Вдалеке мелькала яркая рубашка парня, постепенно превращаясь в точку на горизонте.

— Эй! — закричала Марина что есть силы. — Вернись за мной! Забери меня с собой!

— Беги! — донеслось в ответ. — Беги берегом, беги, не то поздно будет! Посмотри… — Но конец фразы унесло ветром. Марина обернулась и увидела темное облако, почти закрывшее лес. С той стороны испуганно летели птицы, они громко кричали.

Марина побежала, путаясь в высокой траве и спотыкаясь о корни. Марина бежала, но тьма настигала ее, и она чувствовала, что ей не успеть. Сердце бешено колотилось, в горле першило, отчаянно кололо в боку. Марина начала задыхаться. Темнота нависла над ней. Вдруг она ощутила прямо за спиной чье-то горячее, обжигающее дыхание и одновременно услышала топот копыт, точнее, оглушительный грохот. Поздно. «Сейчас я стану птицей и улечу отсюда!» — подумала Марина.

Вздрогнув, Марина проснулась. Топот копыт слышался совсем неподалеку. Марина села и потянулась, лениво скользнула глазами по тропе и сразу вскочила, одергивая задравшуюся во сне блузку. К ней на гнедом жеребце приближался Бруно.

— Бруно!

— Марина! Вот нечаянная встреча! Какими судьбами, дитя мое? Ведь до вас отсюда довольно далеко.

— Да вот… — Марина растерянно огляделась. — Где-то тут гуляет моя лошадь…

— Не Зорька ли? Я только что встретил ее по дороге сюда. Она бодро трусила рысцой по направлению к вашему дому.

— Вот дрянь!

Когда Марина засыпала, Зорька спокойно стояла за ближним кустиком и щипала травку. По ней ни за что нельзя было догадаться, что она куда-то собирается.

— Ой-ей-ей! Что же теперь делать? А далеко отсюда до нас?

— Да километров пять будет. Надо идти сперва по этой тропинке, а потом… Марина, я вас подвезу! — Не дожидаясь ответа, Бруно легко подхватил Марину и усадил ее перед собой в седло. Жеребец всхрапнул, ощутив на спине дополнительную тяжесть, скосил бешено глаза и понесся по тропе размашистой тряской рысью, от которой у Марины лязгали зубы и без конца что-то екало в животе.

Скакали они минут двадцать, сейчас день был в разгаре, солнце палило нещадно, стояла влажная духота, и хотелось пить. Наконец на одном из поворотов Бруно остановил коня, соскочил на землю и осторожно снял с седла Марину. Мгновение, которое Марина находилась в воздухе, прижавшись грудью к Бруно, губы напротив губ, глаза в глаза, тянулось бесконечно. Не выдержав, Марина зажмурилась — будь что будет!

Но ничего не произошло. Бруно подержал ее и бережно поставил на землю, легонько щелкнув по носу.

— Вот так-то, Марина! Ты мне несколько месяцев не давала покоя. Я по сравнению с вами, можно сказать, старик, но… мечты приходят не спрашивая!

Я говорил себе: девушка, живущая в таком доме, — Бруно махнул рукой в сторону, где за деревьями скрывался Крольчатник, — тем более девушка с ребенком наверняка обрадуется любому предложению. Более того, будет испытывать благодарность.

Но сейчас, встретившись с тобой лицом к лицу, вижу, что ошибся. Не спрашивай только меня, как я это понял. Просто я уже стар и сразу все вижу. А тогда, зимой, мне показалось… нет, то был просто сон…

Сон. Марина попыталась припомнить приснившееся ей только что. На мгновение ей показалось, что парень на плоту немножко похож на Бруно, впрочем, вблизи она парня не видела.

— Я пойду? — неловко проговорила Марина, не поднимая глаз. — Спасибо, что подвезли.

— Всегда к вашим услугам! — Бруно шутливо поклонился, легко вскочил на своего жеребца и, взяв с места в карьер, мгновенно исчез из виду.

Минут через пять Марина уже подходила к дому. Ни на крыльце, ни во дворе никого не было. Слегка встревожившись, Марина пробежала прихожую и влетела в столовую. Там она обнаружила почти всю компанию, по крайней мере, женскую ее половину. Марина подошла к Алене, обняла за шею, потерлась лбом о ее прохладное плечо.

Вечером, дожидаясь в столовой Сережку, Марина рискнула спросить у Дениса:

— А кто он такой, этот Бруно? Неужто в самом деле итальянец?

Денис скривился.

— А тебе на что?

— Так просто, — Марина слегка смутилась. — Интересно.

— Я к тому, что он нас терпеть не может.

— Правда?!

— Вот тебе и правда! Одну Женьку кое-как выносит. Жалеет, видно. Он наш дом иначе как борделем и не называет. Нравственный, сволочь!

Марина прыснула.

— Ну чего смеешься! Обидно, между прочим! Я не подсчитываю, сколько у него дам за одно лето на уикэндах перебывает!

Марина не выдержала и откровенно захохотала.

— Ну чего ты ржешь! — Денис нахмурился, но и сам рассмеялся. Минуты две они хохотали, причем Денис порывался произнести сквозь смех что-то вроде: «Ну правда!» — но выходило только нечто нечленораздельное.

Отсмеявшись, Денис продолжал другим тоном:

— А что касается Италии, то тут как раз все правда. У него родители — коммунисты были. Они приехали сюда в тридцатые годы коммунизм строить. Настроились, сама понимаешь, вдоволь, сама понимаешь где. Дед мой, он тоже там был, встречал там отца Бруно. Лихой, говорил, был мужик. Дело не в этом. Главное, Бруно отсюда уезжать не хочет. Родители его еще в начале перестройки на Родину возвратились. А он ни в какую! Я, говорит, тут вырос. Смешной!

Денис помолчал.

— У них замок родовой есть. Это же его родители коммунисты. А дедушка с бабушкой — обычные дворяне. Как у меня, например.

Маринины глаза расширились от изумления.

— Как, Денис? Ты дворянин?

— Насчет себя не скажу. А дед у меня был дворянином. Во всех смыслах слова. Князь Храповицкий. — Сообщая эту информацию, Денис незаметно для себя слегка приосанился.

— Ох ты! — выдохнула Марина, пораженная не столько смыслом услышанного, сколько тоном, которым это преподносилось.

— Вот тебе и «ох ты!», — передразнил Марину Денис. — Дед у меня был мировой. Я тебе как-нибудь расскажу про него. Калитка хлопнула, наверняка Сергей твой идет.

20

Однажды к Марине заявился Володя. Сергей в тот день ночевал в Москве. Вечер был душный, и Марина лежала поверх одеяла. На ней была тонкая, длинная, до самых пяток, сиреневая шелковая сорочка, присланная мамой с Валерьяном в незапамятные времена. Дети спали в своих корзинках, еле слышно посапывая во сне. Марине иногда начинало казаться, что кто-то из них перестал дышать, и тогда она в ужасе привставала на кровати, начинала лихорадочно вслушиваться в темноту, постепенно убеждаясь, что все в порядке, и вновь откидываясь на кровать. «Дура ты, дура! — убеждала Марина себя. — Посуди сама, что с ними может случиться?! Здоровые дети, тьфу, чтобы не сглазить!»

Да, Марина любила своих детей, вместе и поотдельности. Более того, теперь она гораздо лучше воспринимала и всех остальных, живущих в Крольчатнике. Отправляясь с коляской в лес, Марина нередко уводила с собою всех охотников (а хотели обычно все), воображая себя то супермногодетной мамой, то старшей сестрой, а то даже и Крысоловом, тем более что однажды они чуть было не зашли в болото. По дороге они пели песни и разговаривали о всякой всячине, и Марине казалось, что никогда в жизни она еще не была так счастлива.

Иногда Володя присоединялся к ним. Марине это не слишком нравилось, при нем она чувствовала себя скованно. Все-таки Володя был далеко не ребенок, но во взрослую компанию он тоже не вписался. Обыкновенно он старался держаться поблизости от детей, в роли этакого старшего брата. Но на Марину бросал такие откровенные взгляды, что ей делалось не по себе.

Володя возник на пороге Марининой комнаты абсолютно бесшумную.

— Привет, — проговорил он негромко, подойдя вплотную к кровати.

— Ой! — Марина дернулась и мгновенно натянула на себя одеяло. Скрывшись под ним до самого подбородка, Марина сказала раздраженно: — Стучаться вообще-то надо. Тебя этому не учили?

— Да учили, чему только меня не учили, — пробормотал Володя, усаживаясь на кровать и обвивая Марину руками.

Марина испуганно вывернулась и забилась в противоположный угол кровати, не выпуская одеяло из рук.

— Володь, ты что, с ума сошел? — спросила она участливо.

Он коротко, сквозь зубы, выругался и опять потянулся к Марине, норовя сдернуть с нее одеяло. Тогда Марина заехала ему ногой в зубы. Володя охнул и отскочил.

— Ну чего ты, чего? — протянул он жалобно.

— Воспитанные люди, — назидательно сказала Марина, — имеют обыкновение задавать вопросы. Это помогает им избегать скользких ситуаций. Тебе понятно?

Вместо ответа Володя рухнул на пол и застонал, закрыв лицо руками:

— Ну почему? За что вы меня все так?

— А ты к кому-нибудь уже приходил?

Он молча кивнул. Марине сделалось его жалко. Она протянула руку и осторожно погладила Володю по всклокоченной голове.

— Бедный ты, бедный!

Володя порывисто поймал Маринину руку и прижал к губам. В глазах у него кипели слезы, они влажно поблескивали в темноте и падали горячими каплями Марине на руку.

— Ну что ты, малыш, что с тобой? Успокойся, не плачь, все будет хорошо.

Володя зарыдал уже не сдерживаясь, почти в полный голос:

— Почему вы все со мной так? Что я, дебил или прокаженный?

— Володенька, не нужно так. Просто, наверно, никто не хочет быть у тебя первым.

Володя коротко, невесело хохотнул.

— Первым! Да за кого вы меня держите! Да этим делом я задолго до тебя начал заниматься. Ты небось в отличие от меня в тринадцать лет была целкой.

— И с кем же ты, интересно, в тринадцать лет спал? — спросила она с деланным безразличием.

— А ты догадайся! — Володя хитро прищурился.

— Неужели с Ольгой?!

— Пять с плюсом за догадливость! А то с кем же? Мы ведь у мамы Нели в одной комнате жили — я, и она, и Дженька маленькая. Такая у нас, понимаешь, была там детская. А что поделаешь? Двухкомнатная квартира.

— Н-да… — Марина, честно говоря, не знала, как на это реагировать. Жалость к Володе в ней сразу куда-то исчезла. — Володечка, — вкрадчиво проговорила она. — Ты бы шел куда-нибудь, а? Спать хочется безумно.

— Я тебе неприятен? — как-то очень по-взрослому спросил он, и Марина не знала, что ей ответить.

— Нет, — сказала она, стараясь говорить серьезно и по возможности искренне. — Я просто не хочу с тобой спать. Ты не обижайся, пожалуйста. Так бывает.

— Да я и не обижаюсь, — сказал он с тоскливой обреченностью в голосе. — Просто… обидно мне, Марина, очень, понимаешь?

— Понимаю.

Оба они замолчали довольно надолго. Слышно было, как защелкал и засвистал за окном соловей.

— Пойду я, — глухо сказал Володя.

Он явно надеялся, что Марина станет его удерживать. Но она только кивнула:

— Спокойной ночи!

— Ага! — Володя поднялся с пола, нагнулся к Марининому лицу и легонько коснулся ее губ губами, сразу выпрямился, повернулся к Марине спиной и вышел, так же бесшумно, как и появился.

А Марина осталась снова одна в темноте, только на душе у нее теперь было далеко не так спокойно, как до прихода Володи. И она не встала запереть дверь в смутной надежде, что Володя вернется, и тогда все у них будет по-другому. Но он не вернулся.

Дни шли, и однажды Денис спросил:

— Марина, а как у тебя со школой? Я слышал, в одиннадцатых классах начались экзамены?

— Все может быть! — Марина равнодушно пожала плечами.

— А ты что же?

— Меня выгнали из школы.

— Господи, когда?

— Да сто лет назад, еще до рождения Ксюши!

Денис расстроился. Держась за голову, повторял, как попугай:

— Надо же! А я и не знал ничего! И где была моя голова?

— Оставь в покое свою голову!

Марине не было стыдно, но Дениса было очень жалко.

— Не расстраивайся, в следующем сдам экзамены экстерном. Я все равно не буду в этом году никуда поступать!

— Алена тоже так говорила. До сих пор ходит без аттестата!

— А на кой он мне нужен? — сказала Алена из глубины своего любимого кресла. — По-моему, женщине вообще образование ни к чему.

— Да что с вами разговаривать! — махнул Денис рукой. — Станете потом локти кусать, да поздно будет!

«Когда же это, интересно, потом?» — задумалась на мгновение Марина, но тут же выбросила все из головы. Магда не приезжала, потому грозная перспектива переводов с английского маячила где-то вдалеке. Марина с удовольствием возилась со своими детьми, дежурила на кухне, гуляла, читала книги, а по вечерам с нетерпением ждала Сережу, который приезжал все чаще и чаще. Лекции в институте заканчивались, появилось много свободного времени, предназначенного на подготовку к экзаменам.

В такие дни Марина с Сергеем с утра уходили гулять. Они сажали малышей в рюкзачки-кенгуру, а потом в лесу Марина кормила их по очереди, лежа в траве и задумчиво глядя ввысь, в синее небо с проплывающими облаками. Сергей любовался Мариной. Марина опускала глаза, их взгляды встречались, и они начинали смеяться, просто так, от полноты жизни. Потом они возвращались, насытившись свежим воздухом и солнцем.

Однажды Сергей приехал из Москвы необычайно оживленный и радостный. За ужином счастливое выражение не сходило с его лица. Марина не выдержала и спросила, что у него стряслось.

— Да вот, понимаешь, — смущенно начал Сергей, — не знаю, как тебе сказать.

— Так и скажи!

— Мама у меня замуж выходит! — выпалил он на одном дыхании.

— Да ну? — поразилась Марина. — Когда? За кого? Где они жить думают?

— На вопрос «как» ответ может быть только один — молча. Представляешь, до последней минуты мне ничего не говорила! Они почти год встречаются, и хоть бы намекнула. И вдруг вчера с бухты-барахты: «Сереженька, я встретила свое счастье!»

Теперь «за кого?». Есть там у них в садике пацан такой, Левой звать, Левон, значит. По матери русский, а отец — не то грузин, не то армянин. С год назад они всей семьей на дачу уехали на своей машине и в аварию угодили. Мать этого Левона впереди сидела, ее сразу насмерть. Грузина контузило маленько, а пацан ихний на заднем сиденье спал, так ему ничего, представляешь?

Родственников у них в Москве никаких нет. Левку сперва соседи приютили, потом матери позвонили, что нельзя ли его к нам временно забрать, пока отец из больницы выйдет. Мать моя согласилась. С неделю он у нас прожил, потом его отца из больницы выписали, он к нам приехал, сына домой забирать. Сам черный с лица и смотрит так, будто никого вокруг не видит. Левка от него со страху под стол забился и шепчет мне оттуда: «Боюсь, папа на меня сердится! Ну, что мама умерла, а я вот живой». Представляешь, пятилетний пацан, а такие мысли! Насилу мы с матерью его успокоили. Мать тогда с ними поехала, помочь разобраться в первый вечер.

Потом они познакомились поближе, она их навещала все время. Я не знал ничего, думал, у них в тот день все и кончилось, а видишь, как все обернулось?

Ну а теперь главное. Жить они собираются, естественно, у него, так что позволь предложить тебе нашу, с позволения сказать, более чем скромную, обитель. — Последние слова Сергей пробормотал заплетающимся языком неразборчивой скороговоркой, бросил взгляд на Марину и замолчал.

Марина сидела, поставив ноги на перекладину табуретки, уткнув подбородок в колени, светлые глаза ее потемнели, и она долго ничего не говорила.

— Сережа, — сказала она наконец, — это все не так просто.

— Да что тут сложного? Сама говорила, не можем жить вместе просто потому, что нам негде! Я терпел этот бардак, потому что был не в силах ничего предложить. Представляешь, чего мне стоило оставлять тебя ежедневно в доме, где из трех постоянно ошивающихся мужиков с одним ты точно была близка, а с двумя другими — наверное? — Он задохнулся.

— Да, Сереженька, ты прав. Это все ужасно. Ну что ж… — произнесла Марина, стараясь говорить как можно решительнее, хотя губы у нее и дрожали. — Давай расстанемся?

— Ты соображаешь, что говоришь?

— А что мне сказать? Что я могу сказать, когда ты не даешь мне даже подумать? Требуешь, чтобы я немедленно собирала вещички! А у меня двое детей, кто там мне будет с ними помогать? Ты, может быть? Так ты весь день в институте.

— Ну, Марина, я каждый день буду приходить домой, пусть даже только вечером. Справимся как-нибудь, как-то люди справляются, когда у них рождается двойня! На худой конец, мама моя поможет, она воспитательница.

— Маму твою я к своим детям на пушечный выстрел не подпущу! — немедленно вскинулась Марина. — К тому же сейчас лето, а здесь дача. И лес. Летом здесь детям наверняка лучше, чем в городе.

— Но, Марина, лето ведь когда-нибудь кончится!

— Когда кончится, тогда и поговорим! Пойми, Сережа, — Марина наконец смягчилась, — я же не отказываюсь, просто… Просто действительно, должна же я подумать! Ну неужели это не ясно? — Тон ее из решительного и гневного сделался умоляющим.

— Ясно, — грустно и покорно проговорил Сергей. Он немного помолчал и вдруг решительно поднялся из-за стола. — Ты прости, Марина, но сейчас я не могу здесь оставаться. Мне нужно время, чтобы все это переварить. Я как-то иначе представлял себе наши отношения. Я даже имел дерзость предполагать, что ты действительно моя жена.

Он быстро вышел из кухни, громко протопал по всему дому, потом медленно, немыслимо долго шел через сад к калитке.

Марина сидела перед окном и смотрела ему вслед. Она видела, как захлопнулась за ним калитка. Похоже, Сергей ждал, что она побежит за ним следом. Она бы и рада была, но не могла. Это ведь значило бы, что она согласна расстаться с Крольчатником. И после этого ей не оставалось бы ничего другого, как идти и собирать вещи. Поэтому Марина продолжала сидеть и смотреть на выкрашенную в зеленый цвет металлическую калитку, на прилетевшую невесть откуда и усевшуюся на ворота сороку с белоснежными боками и длинным черным хвостом. По Марининому лицу текли слезы. Сейчас она могла плакать, не стесняясь: никто не видел.

Утром, перед завтраком, Марина отловила возвращавшегося с конюшни Валерьяна и поделилась с ним Сергеевыми новостями. Марине казалось, что надо сказать Валерьяну первому. Ведь если все выйдет по-сережиному, прежде всего это коснется Валерьяна. Не оставит же Марина Пашку здесь без себя!

Как она и предполагала, Валерьян пришел в ужас.

— Ты это всерьез? Хочешь увезти моего сына?

— Валя, успокойся, я не отбираю его у тебя! Ты будешь его навещать сколько захочешь, мы будем с ним ездить к тебе в гости, ты будешь с ним гулять, забирать к себе на день-два…

— Да пошла ты к черту! Это мой сын, я хочу его каждый день видеть, а не навещать в удобное для тебя время! Сама ты можешь катиться куда хочешь, но сына я тебе не отдам, так и знай!

— Валя, тебе не кажется, что это и мой сын?

— Вот ты его и навещай! В любое время! А жить он будет тут. Что тебе здесь не нравится? Может, вам с Серегой комнату еще одну выделить, побольше? Давай я с Аленой поговорю, отберем у Ольги ее мастерскую, все равно она там почти не бывает. Весь мезонин будет ваш! Спроси у него, может, он согласится?

Марина покачала головой.

— Что ты, Валь! Он же хочет, чтобы у него был свой дом, своя жена, своя семья… Неужели это непонятно?

— Да все мне понятно! Непонятно только, почему он этого хочет за мой счет!

Валерьян кричал, не замечая, что все собрались в столовой и прислушиваются к их разговору.

— Господи! — стенал Валерьян. — Такая кодла матерей с детьми! Что бы твоему Сергею посвататься к Ольге или к Жене? Почему, почему именно моего ребенка увозят? За что именно мне такое? — Валерьян вдруг осекся, увидев недоуменно уставившиеся на него круглые от изумления глаза Алены.

— Валя! — воспользовавшись паузой, тихо и удивленно проговорила Алена. — Скажи мне, неужто для тебя в самом деле так важно знать, что это именно твой ребенок? Это же очень глупо!

Валерьян молчал.

— Но ты же всегда со мной соглашался! Как я, считал, что это замечательно: знать и не думать об этом никогда, просто считать, что все дети наши, и неважно, кто от кого! Послушай, когда бы я ни поднимала эту тему, ты всегда, всегда говорил, что со мной согласен! Так что же, выходит, ты мне все это время врал?

Валерьян по-прежнему не открывал рта.

— Валь, скажи! — настаивала Алена. — Мне важно знать!

— Ну, врал, — мрачно произнес Валерьян, уставившись в пол.

Теперь замолчала Алена. Такой Марина ее никогда не видела. На Алениных щеках, покрытых нежным румянцем, выступили красные пятна.

— Я даже не знаю… — Алена растерянно развела руками. — Ну… Ну, если это тебе так важно, раз ты так страдаешь, вот тебе твой ребенок, целуйся с ним!

И Алена выхватила из стайки детей оживленно щебечущую о чем-то свою Соньку и толкнула ее изо всех сил прямо на Валерьяна, так что тот едва успел Соньку подхватить.

Валерьян держал Соньку на руках и смотрел на Алену изумленными, недоверчивыми глазами.

— Это правда? — выдохнул он наконец.

— Правда. — Алена резко развернулась и вышла.

— Старик, — прокашлявшись, произнес Денис, — ей-Богу, я думал, ты знаешь! Ну если ты еще сомневаешься, то могу тебе сказать, что это точно не я, поскольку тогда в одном знакомом доме я трипак подцепил и с ним разбирался, а Илюха в это время на два месяца в лагерь уехал, вожатым работать. Так что сам видишь, кроме тебя, вроде бы некому.

Валька стоял красный и все крепче и крепче прижимал Соньку к груди, пока она наконец не запищала:

— Валька, ты делаешь мне больно! Поставь меня, пожалуйста, на пол!

Остальные отнеслись к Марининым новостям почти равнодушно, возражать, по крайней мере, никто не стал: поступай, мол, как хочешь. И что тут удивительного: Марина всегда знала, что Крольчатник нужен ей больше, чем она ему. Правда, теперь, оправившись после родов, Марина ежедневно по часу занималась с малышней английским — пела с ними песенки, разучивала стишки, дважды в неделю Марина занималась с Джейн музыкой. Какая-то польза Крольчатнику от Марины, конечно, была, но никто не собирался за нее цепляться. Каждый имеет право поступать как ему кажется лучше. Так что главная проблема состояла в том, что надо было решить, чего же она на самом деле хочет? И тут уж никто не мог ей помочь!

Сергей отсутствовал три дня, так надолго они давно не расставались. А когда в конце третьего дня он наконец появился, то повел себя так, словно не было никакого разговора. Марина спрашивала себя: чем черт не шутит, может, он передумал? У нее ведь двое детей!

21

Неожиданно оказалось, что когда в неполные восемнадцать лет у тебя двое детей — это далеко не самое страшное из того, что может приключиться с человеком. Однажды, вернувшись из Москвы (кажется, он пробыл там всего один день), Володя подошел к Денису и торжественно объявил, что им нужно серьезно поговорить. Они вдвоем удалились в Денисову комнату и довольно долго оттуда не выходили. К вечеру в Крольчатнике уже знали Володину нехитрую, но потрясающую историю. От Володи залетела девочка-одноклассница, родителями которой были торговцы-челночники. Дома они бывали редко и о том, что приключилось с их дочерью, догадались довольно поздно, когда сделать аборт было уже нельзя («Да и все равно я бы ей не разрешил», — высказался по этому поводу Володя), так что им скрепя сердце пришлось примириться с обстоятельствами.

Но настоящий ужас охватил Катиных родителей после того, как их дочери сделали ультразвук и выяснилось, что Катя ждет тройню! Бедные родители впали в панику. Они ни о чем не желали слушать, требовали немедленных искусственных родов. Катя сопротивлялась как могла, но обстановка в доме была настолько ужасная, что Володя, заехав навестить Катю, всерьез испугался за своих детей. Само же по себе известие, что детей у него будет не один, а трое, Володю нисколько не испугало, скорей даже умилило и наполнило законной гордостью. Вот ведь он как, раз! — и сразу трое детей! О том, чем он их будет кормить, Володя не слишком задумывался. Главное, Катю забрать от родителей поскорее, а то не ровен час…

И Катя действительно появилась, причем на следующий день. Оба они только что сдали экзамены за одиннадцатый класс, хотя она была на два года его старше. Обосновавшись в Крольчатнике, Володя в школе несколько месяцев не появлялся, но там к этому давно привыкли, памятуя, с какой легкостью перескочил он дважды через класс, так что, когда в мае он как ни в чем не бывало вернулся, его допустили к выпускным экзаменам, каковые он и сдал вполне успешно, а теперь размышлял, что ему делать с этой бумажонкой, то ли задницу подтереть, то ли зашвырнуть куда подальше? Учиться нигде он не собирался, ему это было неинтересно. По его мнению, все и так можно узнать без труда, сидя у себя дома, из книг.

В свои семнадцать лет Катя была довольно высокой и полной. С ее фигурой ей прекрасно удавалось скрывать свою шестимесячную беременность от одноклассников и учителей. Марина ей слегка позавидовала.

Одного взгляда на Катю достаточно было, чтобы понять — решение оставить ребенка принадлежат Володе. Катя явно была неспособна принимать какие бы то ни было решения, но Володю слушалась и доверяла ему безгранично.

В школе Катя всегда была круглой троечницей. Тихая, вялая, она производила впечатление не до конца выспавшейся. Но, несомненно, в этой сонной безмятежности крылась особая прелесть. Денис и все остальные постоянно оказывали Кате знаки внимания с той самой минуты, как она здесь появилась.

Все в Крольчатнике сочувствовали ребятам, нежданно-негаданно оказавшимся в таком пиковом положении. Переживали за них, обсуждали на разные лады случившееся, гадали, как же это их так угораздило, прикидывали, чем и как им теперь помочь. Несколько дней Крольчатник гудел, как улей.

И лишь главные виновники переполоха держались совершенно невозмутимо. Казалось, им было абсолютно все равно, тройня у них будет или пятерня. Марина попыталась поговорить с Катей, но сразу увидела, что это бесполезно. Катя, устремив взгляд вдаль, мечтательно проговорила:

— Знаешь, они мне сказали, что это три девочки! Мы с Вовой думаем назвать их Вера, Надежда, Любовь.

22

Марина в тот день проснулась с ощущением смутного беспокойства. Во сне она видела отца, не полузнакомого Хосе из Мексики, а человека, которого она продолжала называть для себя папой.

Отец сидел за компьютером и с искаженным от ужаса лицом наблюдал за маленьким человечком, мечущимся в отчаянии по экрану, тщетно стараясь убежать от огромных, злобных компьютерных тварей. Человечек бежал то в одну сторону, то в другую, падал, ушибался, снова вскакивал, на пути его вставали стены, а твари росли на глазах и скалили на него острые, лимонно-желтые светящиеся зубы.

Наконец одной из тварей удалось схватить человечка за ногу, тварь сдвинула челюсти, и Марина отчетливо расслышала треск переламываемых костей, немедленно перекрытый леденящим душу воплем. В компьютере что-то щелкнуло, и одна штанина отца неожиданно оказалась пустой. Скользнув взглядом на пол, Марина увидела, что по ковру расплывается огромная лужа пенистой, алой крови. Марина вскрикнула и от собственного крика проснулась.

Она села в постели и по привычке глянула сперва на подушку справа. Подушка была пустая и абсолютно холодная. Ах да, у Сережи сегодня физика, последний экзамен. А завтра у его мамы свадьба, стало быть, и нынче ночью его можно не ждать.

На Марину навалилась тоска: весь день ей предстоит сидеть с детьми, видеть вокруг себя одни и те же рожи, даже вечером ее не ожидает никакое разнообразие. «Попрошу кого-нибудь посидеть с детьми, а сама съезжу на денек в Москву. Давно надо навестить отца. Как он там один, без мамы, справляется? Никогда ведь раньше хозяйством не занимался!» Марине представился пустой, потемневший от жирных пятен кухонный стол. Посередине стоит одинокая банка с килькой в томате. Отец стоя наклоняется над банкой и перекладывает из нее кильки на криво отрезанный толстенный ломоть черствого ржаного хлеба. Кроваво-красные капли томатного соуса падают при этом на стол, где их никто никогда не вытрет. Бр-р!

Марина быстро оделась и сбежала по лестнице вниз. В кухне она нашла Женю, договорилась с ней насчет детей, после чего вернулась к себе переодеться и поспешила на электричку.

День был солнечный и нежаркий. На Марине было Аленино белое летнее платье без рукавов, открывавшее загорелые коленки — льняное, на первый взгляд даже грубоватое, но сидевшее на Марине как влитое.

Марина снова стала тоненькая и стройная, а полная от молока грудь делала ее облик просто неотразимым. Вообще за тот перенасыщенный событиями год Марина необычайно похорошела, превратившись из девочки-подростка в молодую женщину. Она теперь куда больше походила на свою покойную мать. Впрочем, сама Марина об этом не знала: в последнее время с ней стали происходить странные вещи, вдруг обнаружилось, что она никак не может вспомнить маминого лица. Это очень путало Марину, она надеялась взять сегодня у отца мамины фотографии.

Как всегда после длительного отсутствия, Москва ошеломила Марину обилием машин и людей. Улицы кишмя кишели пешеходами, а от запаха бензина и гудения моторов у Марины разболелась голова.

По автомату Марина позвонила Ане в безумной надежде: вдруг она еще не уехала? Марине ответила Анина мама.

— Мариночка, здравствуй! Как хорошо, что ты позвонила! Анютка там тебе оставила кучу своих вещей, зайди забери. А то стоит чемодан, место занимает.

Марина сказала, что сейчас придет, и минут через тридцать уже подходила к знакомой двери. Домофон опять не работал. Этого еще не хватало! Марина злобно заколотила в дверь кулаками и ногами.

Из окна высунулась знакомая старушка.

— Опять, что ль, ты хулиганишь? И куда ты так колотишься? Подружка ведь твоя давным-давно уехала! Ладно, сейчас я тебе отворю.

Открывая дверь, старушка не закрывала рта, перемывая косточки слесарям, которые никак не могут починить домофон, жильцам, которые его ломают, и вообще жизни, которая, сколько ни живет старушка на свете, никак не улучшается.

— Чего это я? Зачем уж так Бога-то гневить? Бывает, что и хорошее случится. Бомжей вот этих на чердаке у нас больше нет.

— Как так нет больше бомжей? — заинтересовалась Марина.

— Да атаманше ихней, Светке, в начале весны башку ломом проломили.

— Кто?!

— Да кто? Хахаль ее, конечно. У нее ведь их много было, даром что страшна была как смертный грех! Один повадился ходить с зимы еще. Станет против подъезда и орет во всю мочь, так, чтобы, значит, на чердаке у них слышно было: «Отдавай, — кричит, — падла, моего ребенка! Сказывай, куда ты его девала?»

Себя, видно, отцом числил. А то иначе с чего бы? Его как забирали после этого дела, ну, как он Светку укокошил, он знай твердил: «Поделом ей, она моего ребенка убила! В ней же ничего святого не было!»

В смысле, и убить такую мало. А я думаю, не могла Светка такого сделать. Я ведь ее тоже знала, сколько раз дверь ей по ночам открывала.

Ох, жизнь наша тяжкая! Я была не лучше ее, как в Москву с эвакуации возвратилась. Ни прописки не было, ни угла, где голову приклонить. Спасибо, люди добрые из этой вот квартиры, где я сейчас проживаю, не побоялись, приняли к себе в домработницы, прописали у себя. Я сорок лет тут живу. Одна теперь одинешенька. Сами поумирали да поразъехались по заграницам, а меня вот, видно, забыл Господь. — И старушка, тяжко вздохнув, продолжала, благо Марина стояла, оглушенная новостями, слушала и не уходила: — Сразу после этого все бомжи снялись и ушли. Не жизнь им, видно, тут была без нее! Ох, и несчастная баба была эта Светка…

От Ани Марина ехала долго. Автобуса ждала вечность. Тяжелый чемодан бил по ногам и оттягивал руки. Чего там только не было! Кофточки, юбочки, брючки, целый ворох почти ненадеванного белья, четыре абсолютно новых платья, короткая зимняя куртка, да всего не перечислишь! В общем, тяжеленький был чемодан, хоть и говорят, что своя ноша не тянет!

Чем ближе подходила Марина к родному подъезду, тем медленнее она шла. Марина никак не могла представить себе, что зайдет она сейчас в квартиру, а мамы там нет и уже никогда не будет.

Если бы мама была жива, Марине и в голову бы не пришло оставить малышей в Крольчатнике, непременно привезла бы их с собой, похвастать, какие они толстенькие и здоровенькие, какие симпатичные у них мордашки!

Они с мамой уложили бы их на диван в большой комнате и смотрели бы на них, любовались бы ими, тискали бы их и целовали. Как бы они были счастливы!

В задумчивости Марина отперла дверь. В первое мгновение ей показалось, что ничего здесь особенно не изменилось, однако, приглядевшись, она заметила, что мебель и вещи, стоявшие в прихожей, потускнели, на всем лежал толстый слой пыли.

Из комнаты, виляя как безумный хвостом, вылетел Фунтик. Подхватив его на руки, Марина поразилась необычайной легкости. Как же он исхудал, бедняга! Надо забрать его с собой в Крольчатник. Вряд ли отец станет возражать!

— Кто пришел? — проговорил из папиной комнаты хриплый от волнения голос. Послышался шум отодвигаемого стула, быстрые шаркающие шаги, и в прихожую выглянул отец, грязный, небритый, в засаленной рубашке и таких же грязных, прорванных на коленях джинсах. — Марина, ты? — спросил он изумленно. — Ну, входи уж! Что ты там встала в дверях? Чай, не чужая!

Марина стояла будто вкопанная, испытывая безотчетный страх. Это осунувшееся, обрюзгшее лицо, бегающие, покрасневшие от бессонницы глаза, опущенные углы рта, как же он изменился! Бывший конский хвост превратился в сальные, отросшие ниже лопаток патлы. Лоб избороздили морщины. Он страшно постарел.

Помедлив, Марина сделала над собой усилие и храбро шагнула вперед.

— Я… — Она обнаружила, что осипла. Скорее всего от жары, жара в коридоре стояла немыслимая. — Я, пап, на минутку всего, узнать, как ты живешь, все ли у тебя в порядке, не нужно ли тебе чего?

— Что ты, столько времени не была и вдруг на минутку? Пойдем, я тебе хоть чайку налью! Расскажешь мне о своем житье-бытье, как муж, как детки. — Он сделался вдруг необычайно говорлив, нес при этом всякую околесицу, выпаливал первое, что пришло на ум, явно преследуя одну-единственную цель — задержать Марину.

«Бедный! — В Марине шевельнулась жалость. — Сидит с утра до вечера один-одинешенек, с компьютером только общается! Друзей у него никогда не было, жена умерла. Неудивительно, что у него такой вид! Странно, как он тут вообще до сих пор не спятил. А какой он еще недавно был счастливый!»

— Хорошо, папа! — Марина старалась говорить как можно бодрее и веселее. — Я попью с тобой чаю и все тебе расскажу. А как ты узнал, что у меня уже есть дети?

— Догадался! — ответил он и громко захохотал. Марине ничего не оставалось, как тоже засмеяться в ответ, хотя смешно ей на самом деле не было. Было жутковато.

В кухне кто-то недавно прибрал.

— Сестра моя вчера приезжала, твоя тетя Лиза. О тебе, между прочим, справлялась: как живешь, родила ли уже и кого, а я, к стыду своему, ничего не мог ей сказать. Так у тебя, выходит, близнецы?

— Да, — ответила Марина, — мальчик и девочка.

Она решила не посвящать больше никого в обстоятельства появления у нее Ксюши. Через свою клинику Денис сделал Марине справку, документально подтверждающую факт рождения двойни (дату рождения поставили Пашкину), и Сергей уже даже сходил с этой справкой в загс и привез Марине две аккуратные зеленые корочки — два свидетельства о рождении.

— Надо ж, как забавно! И что, справляешься? Свекровь небось помогает?

Марина кивнула.

— Ну самое главное, есть кому помочь. А школу ты что ж, бросила, значит? Мне учительница твоя звонила. Ну, она не вовремя немножко попала, послал я ее куда подальше, и вообще мне ее тон не понравился. Вопила, кричала, честь школы, девичий стыд! Сама-то она кто, старая дева, что ли?

Марина в ответ пожала плечами.

— Откуда только в наши дни старые девы берутся?

Марина и на это вынуждена была пожать плечами. Впрочем, отец в ее объяснениях не нуждался. Склонившись над плитой и энергично помешивая ложечкой закипающий кофе, он продолжал разглагольствовать. Марина в жизни не видела его таким разговорчивым!

— Вот ты мне скажи, в книжках пишут, женщина нуждается в сексе больше, чем мужчина, особенно если она, скажем, женщина в годах. И удовольствие она, говорят, от этого дела большее имеет. А как до дела доходит, на тебя смотрят как на козла вонючего, так что сам себе иной раз противен становишься. Ничего, что я с тобой на такие темы говорю? Ты вроде теперь большая, двое детей даже у тебя!

— Ничего-ничего, пожалуйста! Я все понимаю.

— Все? — Он выключил огонь и в упор уставился на Марину. — Как это?

Он решительно подошел к столу, встал прямо напротив Марины, наклонил голову, так что глаза их оказались вровень, и постоял несколько секунд. Постепенно лицо его наливалось кровью.

— Я…

«Господи! — в ужасе осознала Марина. — Да ведь он же…» Но додумать она не успела. Сильные руки сдернули ее со стула и резко потянули вверх, на твердую, жилистую, терпко пахнущую потом грудь. Мокрые губы впились в Маринин рот отвратительным, слюнявым поцелуем.

Марина стала отчаянно вырываться, лягаться, царапаться, саданула «отца» носком туфли по лодыжке. Он сморщился и разжал руки.

Кухня была маленькая, поэтому отступление к дверям было невозможно. Оставалось только одно. Марина проворно вскочила на подоконник распахнутого окна.

— Сука! — выдохнул «отец», тяжело переводя дыхание. — Пятнадцать лет я ее поил, кормил, одевал, как родную, ни в чем отказа не знала! Ну как же, единственное чадушко! А почему ты единственная, знаешь? Потому что мать твоя все пятнадцать лет обезьяну свою, батюшку твоего родного, помнила и обещание, которое дала, хранила!

А я, значит, все пятнадцать лет терпеть был должен! «Не торопись, Лешенька, еще успеем! Посмотри, многие ведь не спешат детьми сразу обзаводиться!» Правильно, многие! Только им при этом не приходилось чужих выблядков кормить!

Сколько раз я мечтал о твоей смерти! Когда тебя аппендицит в Эстонии прихватил — я уж решил, повезло! Ведь ни больниц кругом, ни врачей, хутор один заброшенный, и машин на том шоссе, куда я с тобой побежал, не было. Счастлив твой Бог оказался, однако. Лично, можно сказать, за тобой машину прислал. В последний момент в больницу приехали, врач сказал — еще б полчаса, и поздно. Н-да, не повезло мне тогда с тобой…

Отчим облизнул языком пересохшие губы.

— Выросла наконец, замуж убралась, спасибо, в девках не засиделась! Можно, казалось бы, наконец своей жизнью зажить, своего ребенка заиметь! А у нее вот не вышло. Я пятнадцать лет ждал, а получается — зазря? Пятнадцать лет жизни впустую! Кто мне их теперь вернет? Выходит, она меня обманула, да еще, мало этого, умерла, теперь спросить не с кого! Так я с тебя, голубушка, спрошу! Где мой сын-наследник?

И он сделал к Марине шаг, всего один. Марина, по-прежнему стоя на подоконнике, закричала:

— Стой! Стой, или я в окно выпрыгну! Честно выпрыгну, я не шучу!

— Ну и прыгай! Хер с тобой! — ответил он, но тем не менее остановился.

— Ну и прыгну! — мрачно пообещала Марина, тоже не двигаясь с места.

Последовало длительное молчание.

Марина стояла во весь рост на подоконнике, нервы у нее были натянуты до предела, коленки начинали дрожать. Обеими руками Марина изо всех сил вцепилась в оконную раму, так что побелели костяшки пальцев.

«Вот сейчас сорвусь, — проговорил внутри ее насмешливый голос, — и двое детей сиротами останутся! — Мгновение спустя тот же голос добавил: — Что ж, неужто в самом деле прыгать придется? Живой я ему не дамся! Тогда что же, значит…»

Но он вдруг как-то сразу сник, и без того обрюзгшее лицо его посерело.

— Слазь, дура, — он вяло махнул рукой, выходя из кухни. — Ходят тут, понимаешь, с голыми руками, голыми ногами, мужиков только распалять!

Дверь в спальне гулко хлопнула. Спустя некоторое время из-под нее раздалось давно забытое попискивание компьютера. Марина постояла, не в силах разжать затекшие пальцы, потом неловко спрыгнула на пол и крадучись пошла к выходу из квартиры, подхватив по дороге подкатившегося под ноги Фунтика. Уже в автобусе Марина сообразила, что забыла забрать чемодан с Аниными вещами.

Марина ехала в метро с дрожащим Фунтиком на руках. Ей казалось, что все мужские взгляды направлены на нее, и все время слышались чьи-то гнусные шепотки. Садиться она не стала, боясь, что при этом еще больше откроются колени. «Господи, — думала она, — и этого человека я называла своим отцом! Я была уверена, что он меня любит! Даже когда я замечала что-нибудь странное в его отношении ко мне, я была уверена в его любви ко мне.

Ну хорошо, пусть он мне не родной, но сколько лет мы прожили вместе! А может, во мне что-нибудь не так? Или это платье во всем виновато? В самом деле, какое-то оно не такое… Ни за что больше не буду его надевать! Пускай Алена сама его носит!»

23

Электричка ехала невыносимо долго. Фунтик все время скулил. Зато семикилометровый путь через лес песик пробежал на удивление быстро, надо было видеть, с какой отвагой кидался он переплывать попадавшиеся им навстречу лужицы и ручейки!

Еще издалека, увидев родной зеленый забор, Марина вдруг припустилась бежать, да так, точно за нею гнались. Ей безумно хотелось поскорей оставить за собой весь этот страшный мир и очутиться в уютной безопасности Крольчатника.

Войдя, Марина на всякий случай взяла Фунтика снова на руки: как его встретит Руслан? Марину радовало, что теперь у нее будет в Крольчатнике своя собственная зверюшка!

Руслан Фунтику ничего не сделал. Он только восторженно обнюхал крошечное существо, пахнущее собакой, хотя ему было неясно, действительно это собака? Так и не решив для себя этот вопрос, Руслан ограничился тем, что одним взмахом языка вылизал Фунтика с ног до головы, лизнул в щеку Марину и не торопясь пошел обратно в столовую.

Марина последовала за ним, рассчитывая найти в столовой хоть кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться словом, а то и выплакаться.

Однако в столовой никого не было. Комната казалась пугающе пустой, даже какой-то нелепой. Присмотревшись, Марина сообразила, что ощущение нелепости возникло у нее из-за горящего камина. Камин? В такое время? Это было странно и непривычно.

Ковер, скрывающий Аленину дверь, колыхнулся, и в столовую вошел пожилой человек, правда, Марина затруднилась бы точно определить его возраст, с кудрявой белоснежной бородой и глубокими, прозрачными, как у Алены, глазами. Густые белые кудри доходили ему до плеч. Высокий лоб был чист, без единой морщинки. Человек улыбнулся Марине добрыми, чуть полноватыми губами, обнажив в улыбке ровные, без единого изъяна зубы. Человек был невысок, но строен и поразительно хорошо сложен. Марина сразу подумала, что наверняка женщины от него без ума.

— Здравствуйте, — ласково проговорил он. — Вы, наверное, Марина? А меня зовут Александр Александрович, я Аленин папа.

— Здравствуйте.

— Вы ребят ищете? Они все разошлись, хотят дать мне немножко прийти в себя. Я, знаете ли, стосковался по этой комнате! Я ее сам в свое время выдумал! Специально для таких минут, чтобы, возвращаясь из долгих странствий, садиться у пылающего камина, вытягивать усталые ноги, прикрывать глаза и слушать, как потрескивают в очаге поленья.

— Даже если на улице жара сорок градусов?

— Боюсь, что да. Такой уж я сумасброд!

— Что ж, в таком случае, и я не стану вам мешать.

У себя в комнате Марина застала Женю, воркующую над малышами. Марина торопливо стащила через голову платье. Груди ее за день набухли от молока и теперь невыносимо болели. Марина исхитрилась приладить сразу обоих малышей.

Марина рассказывала Жене историю своих сегодняшних злоключений. Когда рассказ был завершен, Женя сочувственно поцокала языком и сказала, что в свое время с ней тоже произошло нечто подобное, причем ей в ту пору едва стукнуло тринадцать. Мать ее, как кошка влюбленная в своего супруга, обозвала Женю, которая ей пожаловалась на отчима, распутной тварью и вдобавок заявила, что Жене все это показалось.

— Как я плакала! Думала, никогда в жизни не забуду! Руки хотела на себя наложить, его мечтала пристукнуть, а сейчас мне иногда даже смешно становится: и чего я так переполошилась? Ведь он ничего мне не сделал! И слава Богу, и переживать, значит, нечего. А люди, известное дело, скоты все и сволочи. Плюнь ты, Марин, на все это, верно тебе говорю, плюнь и разотри!

— Эх, — вздохнула Марина горько. — Да что во мне такое есть, что мужики все так и липнут ко мне, прямо как мухи на мед!

— Что в тебе такого?! — От изумления Женя слегка поперхнулась. — Да ты в самом деле, что ли, не знаешь?!

— Нет.

— Да ведь ты же такая, такая… — Однако Женя так и не смогла толком объяснить, что она имела в виду.

Ужин был торжественный, при горящем камине и при свечах. От обилия огня в столовой в этот жаркий летний вечер было невозможно дышать!

Во главе стола сидел собственной персоной Сан Саныч. По обеим сторонам от него, следя за каждым его движением тем взглядом, каким смотрят ребятишки на Деда Мороза, сидела вся компания, исключая, конечно, детей.

Когда съели приготовленные Женей, Аленой и Машей вкусности, настал черед подарков. Сан Саныч выставил на общее обозрение чемодан, отпер его и начал по одному извлекать оттуда подарки, громогласно объявляя, кому что предназначается.

— Денис! Вот тебе американский фонендоскоп! Слушай на здоровье своих пациентов. Оленька, вот тебе германские краски, видишь какие! В специальный магазин за ними ходил! Будет теперь у тебя берлинская лазурь из самого Берлина. Женюша, а тебе немецкий альбом с лошадьми, тут есть фотографии всех пород и еще много всякого. Илюша, вам с Машей израильские подсвечники. Не какие-нибудь, а серебряные! Валенька, а тебе нынче особый подарок, ну-ка глянь, что скажешь?

Из чемодана был извлечен пухлый том в мягкой обложке, изданный в Лондоне. Это были Валькины стихи. Валька при виде книги сдавленно ахнул и стиснул томик потными, дрожащими от волнения руками.

— Что, голубчик, не ожидал? Я, брат, тоже удивлен был, скрывать не стану! Очень уж ты, на мой взгляд, сложно пишешь. Однако видишь, издали! Стало быть, нравится кому-то! Я случайно на него в одном магазинчике натолкнулся. Поздравляю, брат! Первая книга — великое дело!

— Спасибо, Александр Александрович, век не забуду! Я ведь и не знал ничего! Бывает же! — И Валерьян обвел всех сияющими глазами.

— Это вот Марине, не знаю уж, подойдет или нет. — Он протянул ей американский диск с записями российских бардов. — Аленка мне писала, вы вроде увлекаетесь такими вещами.

— Да, спасибо. — Марину весьма растрогал подарок, полученный от незнакомого человека.

— А это Володе. — Сан Саныч подал ему небольшую, довольно увесистую коробку. Внутри оказались маленькие толстенькие книжки. — Карманное издание Британской Энциклопедии, — пояснил Сан Саныч. — Ну как, угодил?

— Более чем! — ответил Володя.

Про Катю Сан Саныч ничего не знал, оттого и подарков ей не привез. «Раздача слонов» закончилась, после чего Сан Саныч объявил, что еще есть уйма шмоток, в беспорядке сваленных в Алениной комнате, так что кто хочет, может потом зайти туда и подобрать себе и своим детишкам что-нибудь подходящее.

Марина ощутила себя персонажем волшебной сказки. А сам Сан Саныч представлялся ей великим и могучим волшебником, попросить которого можно было о чем угодно, а он все исполнит.

— Теперь, ребятки, не грех и выпить! — Сан Саныч извлек из чемодана большущую пузатую бутылку. — Ром! — похвастался он. — Гавайский! Это вам не хухры-мухры!

За столом воцарилось неловкое молчание.

— Ну-ну, ребятки, я, конечно, помню, что у вас тут сухой закон, но хоть чуточку, в честь моего приезда? А, Денис? Ты как думаешь?

— Да что я, пускай они сами решают!

— Олюшка, ты, я надеюсь, меня поддержишь?

Ольга искоса глянула на Дениса и промолчала.

— Аленка, а ты?

— Я пас. Сам понимаешь, папа! В моем положении…

Сан Саныч скользнул взглядом по ее округлившейся фигуре.

— Что ж, дочка, я не настаиваю. А открой секрет, кого ты на сей раз собралась осчастливить?

— Как кого? Тебя, разумеется!

— То есть как? — Брови Сан Саныча поползли вверх.

— Ну как же, папа? Ты разве не хочешь стать снова счастливым дедом?

— Ах в этом смысле! — И Сан Саныч громко, раскатисто рассмеялся. Прочие обитатели Крольчатника его поддержали.

24

Проснувшись утром, Марина с удовольствием скользнула глазами по привычным цветкам на обоях, вещам, как всегда, стоящим на своих местах. Здесь для Марины все было своим, родным, близким. Сладко посапывали малыши на столе, каждый в своей корзинке, Фунтик вытянулся в ногах кровати, обрубок хвоста подрагивал во сне.

Тихо. Слышно, как постукивают часы на стуле у кровати. Марина посмотрела на циферблат. Восемь тридцать. Ой-ей-ей! Вставать надо, а то она опоздает на завтрак! Марина встала и отдернула шторы. Комнату залили потоки солнечного света. На еле заметном ветерке приплясывали в полуметре от пола бесчисленные пылинки.

На завтрак Марина все-таки опоздала. Еще на подходе к столовой Марина услышала, как громко и весело рассказывает о чем-то Сан Саныч. Чтобы не прерывать его, она решила остановиться в дверях и подождать, когда Сан Саныч закончит. Однако он неожиданно обернулся и весело, громко поздоровался с Мариной.

— Ну что, соня, доброе утро!Что стала в дверях? Сядь лучше за те же деньги!

— Дедушка! — запищал тоненький голосок Сони. — Ты все путаешь! Какая же она Соня? Она же Марина!

— В самом деле? — Сан Саныч театрально развел руками. — Кто бы мог подумать! А я и не знал!

«Как тут весело! — думала, усаживаясь на свое место, Марина. — Как хорошо!»

В конце завтрака Сан Саныч отодвинул тарелки, тщательно обтер салфеткой свои белоснежные усы, проговорил, обращаясь в пространство: «Благодарствую!» — и негромко постучал ложкой по столу. Присутствующие насторожились. Сан Саныч, против обыкновения, заговорил весьма серьезно.

— Я хотел бы сразу объявить вам о своем решении, оно вас, безусловно, огорчит. Я сам огорчен этим до слез. Однако делать нечего, боюсь, что вам придется в ближайшее же время подыскивать себе другое жилье. Обстоятельства вынуждают меня продать этот дом.

За столом воцарилась гнетущая тишина. Первым не выдержал Денис.

— Но почему? — закричал он так громко, точно от крика могло что-нибудь измениться.

— По обстоятельствам сугубо материального характера. В прошлом году я приобрел небольшое шале в Швейцарии, где и намерен жить в ближайшие годы. А содержать одновременно два дома, и там и здесь, мне, боюсь, не по карману. К тому же, как это ни прискорбно, но приходится признать, что я становлюсь стар. Поездки в Россию в скором времени станут мне не под силу. Магда великодушно согласилась поселиться там вместе со мной, и мы с ней вместе просим тебя, Аленушка, вместе с детками переехать на жительство к нам. Дом там, правда, не такой большой, но нам всем места хватит.

Остальным придется, как я уже сказал, заняться поисками другого жилья. И побыстрее, потому как через неделю дом надо будет освободить. Ответил ли я, Денис, на твой вопрос?

Денис промолчал. Вместо него заговорил Валька.

— Кроликам, — произнес он нарочито веселым и небрежным тоном, — в таких случаях куда легче и проще!

— Почему? — не понял его Сан Саныч.

— А их прирезают, — сообщил Валерьян с дурашливой улыбкой.

Сан Саныч поежился и скороговоркой произнес, что сейчас он вынужден их оставить, однако, вернувшись через неделю, рассчитывает найти дом в полном порядке и абсолютно пустой.

В столовой после его ухода воцарилась гробовая тишина. Есть никому не хотелось. Все ясно слышали, как за домом, в гараже, Сан Саныч заводит машину.

— Алена, — решительно начала было Ольга. — Послушай, но как же так? Ведь ты же, наверное, могла бы…

Не дослушав, Алена выскочила из-за стола и выбежала вслед за отцом. Вернулась она минут через пять. В столовой отлично было слышно рычание отъехавшей машины. Входя в столовую, Алена безнадежно махнула рукой.

— Он даже не стал меня слушать! Уж если он что-то решил… Хочу, говорит, последние годы жизни провести по-человечески!

— Да, и собирается начать с особо человечного поступка, — заметил Валерьян. — А Магда? Может, она ему скажет?

— А что Магда? — отозвался на это Денис. — Ее тоже ведь понять можно. Мечта ее наконец сбывается: провести остаток дней с Сан Санычем и Аленой.

Алена стояла на пороге столовой, низко опустив голову и покусывая губу.

— Ребята, — с трудом выговорила она, сглотнув, — вы поймите, что я-то могу поделать? Ведь это точно такой же не мой дом, как и не ваш! — Похоже было, что мысль эта пришла Алене в голову впервые в жизни.

25

Какое-то время все ходили по дому оглушенные. К обеду обнаружилось, что нечего есть. Ольга, у которой в тот день как раз было дежурство, с самого завтрака ревела в Денисовой комнате, и никому в голову не пришло, что ее надо заменить.

Женя тоже лежала у себя с дикой головной болью, а Димыч, как взрослый, суетился возле нее и менял ей на лбу мокрое полотенце.

Марину совершенно издергали дети. Они точно чувствовали, что что-то произошло, плакали, кричали, и Марина ни на минуту не могла их оставить. Едва затихнет один, как немедленно принимается орать другой.

Марина металась между корзинками, и в голове у нее при этом стучало: «Ох, что же делать, куда же теперь деваться?» В принципе Марина понимала, что ей есть куда деться. Как вовремя освободилась у Сергея квартира!

А как же остальные?

Валька расхаживал по дому с Соней на руках и без конца твердил, адресуясь к Алене:

— Соньку я тебе не дам! Слышишь, не дам! Как хочешь, а увозить ее в Швейцарию я тебе не дам!

— Ну Валечка! — молила с заплаканными глазами Алена. — Ну погоди немножко! Будет у нас еще с тобой время об этом поговорить!

— И говорить нечего! Не дам, и все! У тебя и так уже двое!

Марина, едва малыши немного затихли, побежала к Маше, надеясь хоть там найти привычный покой и порядок, но в большой комнате все было разворочено, шла полным ходом укладка.

— Ты знаешь, Марина, мы решили, что я сразу уеду, — объяснила Маша. — Ну чего я тут стану мешаться? Илюшка, наверное, останется до конца. Тебе позвать его? Он свои вещи собирает в соседней комнате.

— Ты рада, — нехорошая догадка шевельнулась у Марины. — Теперь-то Илюшка только твой будет!

— Ты с ума сошла? — Марине еще не случалось видеть, чтобы кроткая Маша настолько вышла из себя. Марина горько пожалела о своем вопросе.

— Машенька, прости меня, черт знает что болтаю! Совсем я расклеилась! Что теперь с Олей будет? И с Женей? А Володя с Катей и ихние тройняшки? А зверье?

— Руслана мы с собой заберем, — решительно проговорил Илья, входя в комнату. — С голубями не знаю, чего делать! Придется, наверное, на балконе голубятню устраивать. Ты как, Маш, насчет этого?

— А лошади?

— Про лошадей никто еще пока что не думал. Может, Бруно их к себе возьмет? До кучи.

Мысли о зверье хотя бы отвлекали от мыслей о людях.

Выйдя на крыльцо, Марина неожиданно услышала, что кто-то стучится в ворота. На секунду у Марины возникла безумная мысль, что это Сан Саныч вернулся, сказать, что он пошутил. Разумеется, это был чистейшей воды бред, ведь у Сан Саныча свои ключи и он на машине! Но вдруг!.. Чего на свете не бывает!

Марина не сразу узнала человека, стоящего перед ней на тропинке. Они были когда-то знакомы, но кто он?

— Не припомнишь, что ли? — спросил высокий, заросший бородой парень в кирзовых сапогах и застиранной клетчатой рубашке. От него крепко пахло лошадиным потом и дегтем. — А я-то вот тебя сразу признал, хоть ты и здорово изменилась! Гришка я, Махонин, помнишь такого?

— Гришка! — обрадовалась Марина.

— А я по твоему письму приехал! Но… — Он неожиданно смутился. — Может, я не вовремя? Может, надо было письмо сперва написать?

— Ой, нет! — Марина повисла у него на руке. — Ой, нет, Гришенька, только не уходи. Пожалуйста! Это я просто сначала растерялась. Тут у нас с утра такое творится! Ты вовремя, ты просто ужас как вовремя! Ты замечательно сделал, что приехал именно сейчас! — И Марина потащила растерянного Гришку за собой, втащила его на второй этаж, ногой распахнула дверь в комнату Жени, и только тогда Марина впервые испугалась: а точно ли правильно она поступила? А вдруг…

Но было поздно. Женя увидела стоящего в дверях Гришку и в первое мгновение словно оцепенела. Затем Женя проворно вытолкала Димыча и Марину из своей комнаты, сказав им обоим:

— Вы лучше сейчас уйдите. Нам… Нам нужно поговорить. — И, уже обращаясь к Гришке: — Ну, здравствуй. Ты как меня нашел?

— Но, мама! — попытался было возражать Димыч. — У тебя же голова болит!

— Иди-иди, сыночка, не волнуйся, все уже прошло!

Марина в растерянности постояла перед закрытой дверью, потерла указательным пальцем переносицу и двинулась молча по коридору. Димыч догнал ее в три прыжка.

— Марина, а Марина, кто это?

— Потом, Димыч, потом! Мама сама тебе все расскажет, если захочет!

— Но, Марина, все-таки это ужасно странно! У мамы так сильно болела голова, и вдруг сразу все прошло!

Женя не выходила из своей комнаты до самого ужина. К ней пробовали стучаться, но она отвечала из-за двери, что все в порядке, просто надо с человеком поговорить.

Перед ужином Женя наконец спустилась. Точнее, спустились они оба, Гришка держал ее за руку, глаза у них были сияющие и счастливые. Во дворе Женя окликнула играющего с ребятами Димыча, и Гришка долго молча смотрел на него, гладил по голове, а после нагнулся и неловко чмокнул в макушку.

Проводив немного Гришку, Женя вернулась и позвала Марину.

— Пойдем, поговорить надо!

Они зашли за густые кусты боярышника, и там Женя, отбросив свою обычную сдержанность, кинулась Марине на шею и расцеловала ее в обе щеки.

— Ах, Мариночка, какая же я счастливая! А я-то думала, что чудес не бывает! Ведь еще утром я так плакала, мне так жалко было себя, что опять окажусь я совсем одна и без крыши над головой!

— Ну что ты, Женя! Как ты могла подумать? А мы все на что? Неужто достаточно разогнать Крольчатник, чтобы мы тут же друг о друге позабывали?

Женя не ответила, и Марине вдруг показалось, что примерно так вот она и думала. Однако счастье, переполнявшее Женю, было слишком велико, чтобы она могла всерьез о чем-то задумываться.

— Ах, Марина, подумай только, что жизнь с людьми делает! Прямо будто в романе! Гришку, оказывается, в армии в такое место услали, он даже сейчас мне ничего рассказать не может, и письма туда вообще никакие не доходили, а уж оттуда тем более! И главное, что-то с ним там такое сделали, со здоровьем у него теперь не очень. Хотя ты сама видела, руки, ноги, все вроде бы на месте, ну и как мужик он, в общем-то, тоже может. Вот только детей от него рожать не рекомендуется. Представляешь, ему даже врач сказал. «Пусть, — говорит, — ваша будущая супруга и не рискует, а то мало ли что родится!» Как он, бедняга, все эти годы мучился, страдал! Детей спокойно видеть не мог, а баб за версту обходил. Кому я, говорит, такой нужен? А уж как он узнал из твоего письма, что у него сын растет, чуть с ума от радости не сошел!

Ты знаешь, Марин, я ему все-все рассказала. И про вокзал, и про здесь, и… Ну, сама понимаешь. А он говорит: «Знаешь, Женька, мне все это абсолютно не важно. Я знаю, что на самом деле ты не такая!» Нет, ну ты представляешь?..

И Женя недоверчиво рассмеялась. Смех ее сам собой перешел в слезы, и, плача, она все повторяла:

— Нет, ну ты подумай, Марина, ты только представь себе: ведь все как нарочно! А люди еще врут, что Бога нет!

Улыбаясь, Марина возвращалась к себе наверх. На лестнице ее встретил Денис и помог дотащить корзинки. Вид у него был грустный, растерянный, даже рубашка на нем была в пятнах, и галстук сбился куда-то набок. Но он отчаянно пытался бодриться.

— Ничего, маленький, прорвемся!

Марина и не подумала ему возражать. Вместо этого она пересказала Денису Женины новости. Денис очень обрадовался.

— Ну! Видишь! Я же говорил, будет еще и на нашей улице праздник! Глядишь, ближе к ночи и Ольгин муж объявится!

В тот вечер почти ни о чем не говорили, сидя у камина. Всем было грустно, тоскливо. Все чувствовали себя в той или иной степени лишними, ненужными в огромном и странном мире, в который предстояло им ринуться.

— Мы тут точно обломки! — вздыхал Валерьян. — Обломки гигантской взрослой империи.

Даже в Жениных глазах погас огонь. Ей наконец улыбнулось счастье, но какой же ценой! А другие как же? Что станет делать Денис, для которого в Крольчатнике был весь смысл жизни?

Эти и другие вопросы терзали сидящих в тот вечер у огня. Огонь был вроде бы такой же, как всегда, пылал так же ярко, и все же он казался им каким-то тусклым, равнодушным и даже холодным. Поэтому, как только большие поленья начали прогорать, никто и не подумал подложить новых. Камин быстро догорел, и все тут же разошлись, молчаливо и быстро, точно люди, ничем не связанные друг с другом, случайно оказавшиеся вместе. Впереди была длинная и тоскливая ночь, и впервые за долгое время Марина пожалела о своем решении во что бы то ни стало хранить верность Сергею. Сейчас бы так хорошо было к кому-то прижаться! Все равно к кому.

Однако компанию Марине в ту ночь составил Фунтик. Дети спали, и, вслушиваясь в темноте в их сонное дыхание, Марина долго и напряженно думала о том, как все было прекрасно, и о том, что же ее ожидает теперь, и ее детей, и Фунтика, и вообще… Мысли не давали Марине заснуть по-настоящему, хотя временами усталость брала свое и Марина погружалась в смутное, тяжелое полузабытье, потом выныривала из него, и невеселые мысли начинали снова мучить ее.

И лишь под утро заснула Марина наконец по-настоящему, да так крепко, что едва не проспала свое дежурство.

Стоя посреди кухни — весь дом еще спал, и Марина поэтому старалась двигаться по возможности меньше и тише, — она вдруг услышала, что опять кто-то колотится в калитку. Марина выскочила в сад, как была, даже без тапочек, обмочив ноги в росе. Щеколду на калитке чуть-чуть заело (с ней такое вообще случалось). Когда же калитка наконец распахнулась, перед Мариной предстала деревенская почтальонша.

— Тащись в ним чуть свет из-за одного письма! Живут у черта на рогах, чуть велосипед не загнала, а они даже открывать не торопятся! И звонка у них нет!

— Да что за письмо-то?

— Так в том-то и дело, что заказное! На-ка вот, распишись! Из самой Америки прилетело, на имя Солнцевой Ольги. Есть тут у вас такая?

К обеду все уже знали, что письмо прислала Ольгина мачеха, теперешняя жена Ольгиного отца. Она прислала приглашение для Ольги и всех детей, да сверх того еще рекомендательное письмо к американскому консулу, без которого, как она писала, Ольге вряд ли удастся быстро получить американскую визу.

Отец с мачехой жили в Огайо, в собственном загородном доме. Оба где-то служили и были вроде бы достаточно обеспечены. Детей у них не было, мачеха не писала почему, но общий дух письма позволял заключить, что детей у них нет по ее вине, а она хотела искупить эту вину, взяв к себе бедную Ольгу с детишками.

Нельзя сказать, что Ольга стала счастливой, прочитав это письмо. Однако из ее глаз исчезло выражение тоскливой безнадежности. В тот же день она съездила в Москву и подала документы на загранпаспорт, через месяц, максимум через полтора Ольга решила отчалить в Америку. В ожидании визы Ольга скрепя сердце собиралась прожить у мамы Нели.

Марину поразило, что с момента получения письма Ольга перестала совсем замечать Дениса. Она бегала по дому, на ходу подхватывая на руки и целуя своих детей, суетилась, собирая документы и вещи, без конца что-то напевала. На Дениса она не смотрела. Марина замечала, как он следит за Ольгой глазами, удивленно и как бы даже немного тоскливо. Казалось, ему теперь все время чего-то недостает.

За обедом их всех несказанно удивил Володя. На вопрос, что они с Катей собираются делать дальше, Володя ответил, что уже договорился обо всем с Бруно. У него в квартирке внутри конюшни есть две комнаты. Володя станет работать на конюшне вместо уезжающей Жени, а Катя, когда оправится после родов, сменит второго конюха, который как раз собрался с сентября уехать учиться.

Бруно нисколько не возражал, что в конюшне появится тройня, наоборот, говорил, что это будет забавно.

— Что ж, — заметил Валерьян, — все складно у вас получилось. Заодно присмотришь за нашими лошадьми.

Алена согласилась оставить Соню у Вальки, по крайней мере на первое время, а то с ума сойдет!

Денис ничем не выдавал себя, что его огорчает предстоящая разлука с Никитой. Марину, знавшую его отношение к детям, это несколько удивляло.

Про Дениса вообще никто ничего не знал: ни где он собирается жить, ни чем займется. Предполагалось, что он вернется к родителям. У Дениса медицинский институт, работа в клинике, куча самых разных тусовок, где его считали за своего, поэтому перспективы у Дениса казались вполне благополучными. Марину настораживало, что Денис постоянно молчал. В нем как будто что-то оборвалось, и жил он сейчас по инерции. Лицо его, по-прежнему ангельски прекрасное, казалось лицом не человека, а статуи. Алена делала попытки его расшевелить, но даже у нее ничего не выходило.

Ночью Марину разбудил стук в дверь. Считая, что это приехал Сережа, она открыла дверь, как была, даже без рубашки.

Там и в самом деле стоял Сергей, только он был не один. За дверью около него толпились Денис, и Валерьян, и Женя, и все остальные. Глаза у них как-то странно блестели.

— Маринка, спускайся к нам! Мы там снова камин растопили! Нет-нет, не надо, не одевайся!

Марине показалось, что это снова какой-то сон. Она послушно шла вслед за ними по лестнице.

В столовой собралось все взрослое население Крольчатника, кроме Маши и Кати, Володя сказал про Катю: «Эта корова спит опять беспробудным сном и разбудить ее нет никакой возможности».

На столе стояла бутылка с гавайским ромом. Ее пустили по кругу, и каждый сделал глоток густой, тягучей, обжигающей горло жидкости, от которой кровь побежала быстрее по жилам. Стол отодвинули в сторону, больше того, с ним произошла совсем уж невероятная вещь: его сложили! Присутствующие улеглись на открывшееся перед ними необозримое пространство ковра. На голых, мокрых от пота телах приплясывали огненные блики. Марина почувствовала, что кто-то ее обнял и потянул вниз. Обернувшись, она увидела, что это Денис. Но где Сережа? И тут Марина заметила, что Сергей уже откатился к подножию рояля в обнимку с Аленой.

Трудно сказать, сколько раз за ночь сменялись на ковре пары. К утру все устали и уснули, сплетясь на ковре в какой-то немыслимый клубок.

Их разбудил зверский холод. Марина с Сергеем, пошатываясь, с трудом поднялись. Вокруг них все тоже поднимались и разбредались потихоньку по своим комнатам.

Марина с Сергеем поднялись к себе, сели на кровать, пряча друг от друга глаза. Наконец Марина подняла голову и посмотрела в лицо Сергею.

— Ну? — сказала она, точно бросаясь в холодную воду. — Что же мы теперь делать-то будем?

Сергей немного помолчал и нерешительно улыбнулся.

— Самое обидное, — сказал он, — если и следующий твой ребенок снова окажется не от меня.

Марина в ответ тоже улыбнулась.

— Это уж, Сереженька, как получится. Однако, по крайней мере, согласись, что нам обоим теперь есть что вспомнить!

— Это точно! — И они рассмеялись, легко, весело, точно маленькие дети, опрокинулись на постель, заползли под одеяло и немедленно заснули, крепко обнявшись.

Проснулись они, когда солнце стояло уже высоко. Оказалось, что они не одни такие: завтрак в тот день сдвинулся с обычных девяти на двенадцать часов.

Вообще весь этот день, последний проведенный Мариной в Крольчатнике, получился на удивление безрежимным и суматошным. Все вокруг, казалось, откровенно не знали, чем бы им лучше сейчас заняться — то ли готовиться к отъезду, то ли продолжать обычную какую-то жизнь. Впрочем, обычной жизни так и так не получилось — дети капризничали и ныли, да и у взрослых глаза были на мокром месте. Никто ни над кем не подшучивал, никто ни с кем не ссорился. Если двое случайно сталкивались в коридоре или на лестнице, они кидались друг к другу в объятия, плакали и целовались.

Позавтракав, Марина с Сергеем пошли укладывать вещи. Марина сначала думала пробыть в Крольчатнике до конца, но теперь поняла, что этого ей не выдержать.

Собравшись, Сергей с Мариной тепло простились с остальными обитателями Крольчатника и направились по тропинке к станции, неся детей на груди в рюкзаках-кенгуру и доверху набив вещами детские спальные корзинки. За ними, виляя обрубочком хвоста, стремглав бежал Фунтик.

Невдалеке от станции полил теплый летний дождь. Струи воды стекали по Марининому лицу, по волосам, по губам, и ей казалось, что дождь смывает с нее всю ее здешнюю жизнь, со всеми ее чудесными, родными запахами.

Эпилог

1

Дней через десять после Марининого возвращения в Москву поздним вечером зазвонил телефон. Он стоял на полочке над кроватью, и Марина сразу схватила трубку.

— Марин! — услышала она озабоченный голос Валерьяна. — Ты Дениса давно видала?

— В смысле? — удивилась Марина. — Да тогда же, когда и тебя, две недели назад, в Крольчатнике.

— Да? — Голос Валерьяна отозвался тоскливой растерянностью. — Что делать, что делать-то, Господи!

— Валька, да что случилось-то?

— Ох, да черт его знает, может, еще и ничего. Пропал он, понимаешь.

— Как пропал?!

— Да так. Молча. Как уехал на другой день после тебя на работу, так и с концами.

— Ну, может, загулял где-нибудь?

— Да не похоже. В такое-то время, когда все у нас рушится! Ты сама посуди, как он мог сейчас загулять?

— Валя, не волнуйся ты так, он взрослый человек, что с ним может случиться?

— Ну-у, мало ли. С собой покончить, например, может.

— Кто, Денис? Валь, ты в своем уме?! Да как может такой трезвый, здравомыслящий человек…

— Ой, Марин. — В голосе Валерьяна прозвучала бесконечная усталость. — Ты его совсем не понимаешь! Более ранимого и неуравновешенного человека, чем он, днем с огнем не найдешь! Ты ничегошеньки про него не знаешь! Он лет этак с тринадцати то и дело жить не хотел, родители с ним прямо замучились, то в психушку его отправляли, то дома сажали на транквилизаторы. И ты не подумай, так-то они люди совсем неплохие и между собой хорошо живут, что, согласись, в наши дни редкость. Так что Денис, можно сказать, единственное их несчастье.

— Несчастье? — тупо переспросила Марина. Просто невозможно было поверить в то, что Денис мог быть для кого-нибудь несчастьем! В голове не укладывалось.

— Ну да! Он с тринадцати лет открытым текстом твердил, что совсем, дескать, не хочется ему жить на эдаком сволочном белом свете. Вот только когда Крольчатник у нас организовался, он в себя начал приходить, смысл какой-то в собственном существовании видеть. Дед ему покойный про это говорил: во всем, дескать, должен быть смысл, а то и жить незачем. Денис воспринял это в прямом смысле.

— Надо же! — Марине не верилось, что они с Валерьяном говорят об одном и том же человеке.

— Вот тебе и «надо же»! И что вы, между прочим, девки, за суки за такие! Он к вам вечно со всей душой, а вы все…

— А что мы?

— Да бросили вы его, вот что! Что, скажешь, нет?

Марина растерялась. Валерьян прав. Но… но как же это могло произойти?

Марине вспомнился голос, произносящий: «Маленький, я тебя люблю!» — «И я!» — мысленно отозвалась Марина и поняла вдруг, что это правда, что она действительно любит Дениса и что она любила его всегда, все время, с самой первой встречи, а то, что происходило у Марины с другими, с Валерьяном, с Ильей или даже с Сергеем, на самом деле меркло перед величием и глубиной тех чувств, что связывали ее с Денисом. Так почему же она…

И у Марины перехватило дыхание. Она вдруг поняла, как, в сущности, одинок был на самом деле Денис даже в дружеской атмосфере Крольчатника. Конечно, это было не слишком заметно, вроде бы он всегда был со всеми, всегда готов был прийти на помощь, поделиться своим теплом, но кто и когда приходил на помощь к нему? Кто делился своим теплом с ним? Кто замечал, что Денис тоже человек и тоже нуждается в ласке, в помощи, в этой самой, как ее там называла Ольга, настоящей любви.

Ох, что же теперь делать? Неужели ничего уже нельзя исправить?!

— Валь, — тихо сказала Марина, — а может, это неправда? Может, он жив и все будет хорошо?

— Может, конечно, — сказал Валерьян неуверенно. — Но тогда где же он?

Марина задумалась.

— Послушай, — робко сказала она наконец. — А может, он просто нашел кого-то, кому он до зарезу нужен? Ведь подумай, Валька, сколько на земле несчастных людей? Нам он ничем уже не может помочь, мы сами как-то устроились.

Валерьян озадаченно замолчал. Такая мысль, похоже, просто не приходила ему в голову.

— Может, ты и права, — сказал он наконец, не слишком, впрочем, уверенно, и сразу же отключился.

А Марина так и осталась сидеть на кровати с телефонной трубкой в руках, из которой на всю комнату раздавались частые гудки. От них проснулся Сергей и уволок Марину к себе, под теплое одеяло.

2

В сумерках Илья, Алена и Валерьян — они последними оставались в Крольчатнике, не считая Алениных детей, — развели в камине огонь. Прекрасный и молчаливый член их семьи, он горел как всегда, ничем не выказывая своего отношения к происшедшим переменам. Но в самом ли деле было ему все равно?

Они сидели тихо, на столе не было в тот вечер традиционного вечернего чая: Женя уехала сразу же, вслед за Мариной, а кроме нее, о чае некому было позаботиться.

На пороге столовой неслышно появились дети — ими сегодня никто вечером не занимался, их просто отправили в постель, велев не шуметь. Они не шумели, они просто пришли.

Войдя в столовую, Соня не выдержала, быстро перебежав через всю огромную комнату к самому камину, она проворно нагнулась над ним, так низко, что желтоватые языки пламени чуть не опалили длинные, светлые и пушистые пряди ее волос. Соня протянула к огню пухлые розовые ладошки и, жмурясь от удовольствия, сказала, почти пропела:

— Ого-е-к горит!

— Пойдем, Сонечка, спать! — подступил было к ней Валерьян.

Но Алена остановила его, хмуро мотнув головой:

— Оставь ее! Пусть потешится напоследок!

«Почему напоследок?! — молнией пронеслось в голове у Ильи. — Мы с Валькой еще целую неделю собирались тут кантоваться, да и Алена тоже». Ничего не понимая, Илья потер потный лоб. Они с Валерьяном обменялись недоуменными взглядами, а потом, как во сне, наблюдали за легкими, грациозными и точными движениями Алены. Они видели, как она встала и не спеша подошла к бару, встроенному Сан Санычем в стену столовой, нажала на кнопку, дверца отъехала, открыв ряд бутылок с блестящими пробками из разноцветной фольги. Даже и не взглянув на них, Алена уверенно протянула руку куда-то к самой стенке бара и не без труда извлекла оттуда огромную, тяжелую, трехлитровую бутыль чистого спирта, привезенную Сан Санычем в незапамятные времена откуда-то с Дальнего Севера.

Ребята не понимали, что у Алены на уме. Не спеша и уверенно, Алена возвратилась к камину и, резко, сильно толкнув девочку, так, что та отлетела на середину комнаты, выплеснула в огонь почти все содержимое бутыли. Ловко отпрыгнув, Алена полубезумными, восхищенными глазами поглядела на разом выросшую перед ней стену пламени.

— Сумасшедшая! — завопили в один голос Илья и Валька.

Алена захохотала.

— А вы сомневались? — выкрикнула она сквозь смех.

Валька подхватил на руки Соньку и кинулся к дверям, на бегу взяв за руку стоявшего у входа в столовую Никиту, расширенными от ужаса глазами наблюдавшего за происходящим. Дети не кричали, точно раз и навсегда усвоив полученный ранее приказ вести себя тихо.

Илья бросился к Алене и насильно поволок к выходу: она отбивалась, царапаясь и кусаясь как дикая кошка, Илье едва удалось с ней сладить. Уже за дверью она размахнулась и ударила Илье в глаз. Выскочила шишка, глаз заплыл и несколько дней не открывался.

Последними из пылающего дома выскочили собака и кот. И всю ночь носились над горящей крышей перепуганные, лишившиеся пристанища голуби.

Валерьян побежал с детьми на конюшню, вывел оттуда дрожащих, всхрапывающих лошадей. Он посадил Соньку на Зорьку верхом и повел обеих лошадей подальше в лес, не оглядываясь на зарево. За лошадьми вприпрыжку бежал жеребенок.

Илья с Аленой тоже вышли за калитку и, отойдя немного, стояли и смотрели на полыхающий дом. Никита подбежал к матери и вцепился изо всех сил в ее руку. Казалось, Алена этого даже не замечала, хотя потом на руке долго сохранялись красные отметины от Никитиных пальцев. Ветра не было, и Крольчатник горел тихо и ровно, пламя то затухало, то вновь взметывалось над забором. Кот, вскарабкавшись на верхушку росшего рядом дерева, громко и истошно орал.

Они простояли долго, и хотя ночь была холодная, им было тепло: Крольчатник согревал их и в последние часы своего существования. Наконец дом догорел, от него остался лишь обугленный остов с пустыми глазницами окон, стекла в которых лопнули от жара. Второй этаж выгорел дотла: он был деревянный. Сгорели и мезонин, и пристройка. Бурый, вонючий дым стелился над пепелищем.

— Вот отцу будет сюрприз! — злорадно проговорила Алена.

— Мама, — потянул ее за рукав Никита. — А где же мы теперь будем жить?

— Ты же слышал, что дедушка говорил? В Швейцарии.

Илья сбегал на конюшню, она уцелела, он принес две попоны, в которые укутал Алену и мальчика. Алена закинула край попоны небрежным жестом за спину и сказала Илье своим обычным, немножко сонным голосом:

— Пойдем, Илюш. Отвези нас с Никитой в Переделкино к Магде. Надо будет ей все рассказать. Пусть она отца как-нибудь поделикатнее подготовит, что ли. А то как бы он меня с горя не укокошил.

— Есть за что, ты не находишь? — пробормотал до конца еще не пришедший в себя Илья.

— Да? — Алена картинно приподняла одну бровь. — Ты в самом деле так думаешь?

Не выдержав, Илья рассмеялся, и, взявшись за руки, они пошли по тропинке к станции. Вокруг них звонко пели просыпающиеся птицы, и лишь тонкий-тонкий, еле уловимый запах гари примешивался к чудным ароматам осеннего леса. Притихший кот сидел у Ильи за пазухой, а Руслан уныло плелся следом.

3

Месячные в положенный срок у Марины не пришли, и, хотя они с Сергеем не обсуждают эту тему, Марина втайне надеется, что ребенок, которого она ждет, от Дениса. Он, кстати, так больше и не объявился, ни живой, ни мертвый, как в воду канул.

С Сергеем Марина живет хорошо. Она даже помирилась со свекровью, и та приходит посидеть с малышами.

Валерьян частенько заглядывает к ним в гости с Соней. В дни своих дежурств на автостоянке он подбрасывает ее к ним на ночь. Валериан сообщает им новости про Алену. Алена с Валерьяном регулярно переписываются. Она родила девочку и назвала ее Денизой. Никита осенью пошел в школу, а к девочке пригласили няню. Сама Алена прошла тестирование и поступила в Женеве в университет. Ее чудовищный поступок с отцовской дачей остался безнаказанным, видимо, благодаря Магде.

У самого Валерьяна вышла вторая книга. Половину гонорара от нее Валерьян отдал Марине, как он выразился: «На сына». На вторую половину гонорара Валерьян купил Зорьке место в конюшне Битцевского парка, они с Мариной по очереди ездят туда через день, прогуливать лошадь, чтобы не застоялась.

Маша и Илья той же осенью уехали в Израиль. Об остальных бывших обитателях Крольчатника никаких сведений у Марины нет, иногда ей кажется, что все это начинает понемногу забываться за повседневными хлопотами.

Впрочем, Марине пока еще довольно часто снится, что она там, в Крольчатнике. И в темноте звучат разные голоса, и Марина стонет и сбрасывает с себя одеяло, а Сергей поднимает его и укрывает Марину снова, она в ответ шепчет ему слова благодарности, называя разными именами. Чаще других слышит Марина во сне глубокий, бархатный голос, произносящий: «Я люблю тебя, маленький!» — «И я! — отвечает ему Марина во сне. — Я тоже люблю тебя, Денис! Я люблю тебя по-настоящему, слышишь!» И ей кажется во сне, что он ей отвечает.

Ну а когда Марина просыпается, по взгляду Сергея она понимает, что опять во сне говорила. Но ей вовсе не стыдно перед ним… Ей стыдно перед тем, другим, стыдно оттого, что все уже поздно и ничего не поделаешь.

Хотя вполне может быть, что Сергей и в самом деле совсем не ревнует Марину. Глупо ведь действительно ревновать к умершему! Впрочем, в разговоре Марина с Сергеем и эту тему тоже никогда не затрагивают.

Близнецы находятся в добром здравии и развиваются каждый согласно своему возрасту. Выходя с ними на улицу, Марина выглядит весьма забавно: катит перед собой огромную двойную коляску, щеголяя большим животом. Ее все еще полудетское лицо и тоненькие, хрупкие плечи выглядят таким контрастом!

Им тесно в Сергеевой однокомнатной квартире, с ними еще Руслан, Барон и Фунтик.

Впрочем, не так давно у них появились некоторые вполне определенные виды на большую площадь. Дело в том, что Марининого отчима поместили в Институт судебной психиатрии имени Сербского, так как он набросился на какую-то девушку. Если его признают вменяемым, он будет отбывать срок в лагере, и прописки он лишится. Квартира, таким образом, окажется в полном распоряжении Марининого семейства.

Хочется любить и быть любимой…

Но совсем не так складывается жизнь наивной и юной Марины. Она беременна, единственная подруга уехала, родителям не до нее. Тем дороже ей участие обитателей большого и шумного дома, куда она попала. Но все не так просто — царящая здесь простота отношений между мужчинами и женщинами пугает и притягивает ее.

Марине еще многое предстоит узнать и изведать, прежде чем решить для себя вопрос: что же такое настоящая, взрослая жизнь…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Сумасшедший дом.

(обратно)

2

Алло! Могу я поговорить с Анной? (англ.)

(обратно)

3

Минутку! (англ.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Часть вторая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

Часть третья

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

Часть четвертая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

Часть пятая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

Эпилог

  1

  2

  3

*** Примечания ***