Бульвар Альфа Ральфа [Кордвейнер Смит] (fb2) читать постранично

Кордвейнер Смит БУЛЬВАР АЛЬФА РАЛЬФА

Все мы упивались счастьем в те годы. Все — и особенно молодые. Это были первые годы Возрождения человечества, когда Содействие начало щедро тратить деньги на реконструкцию старых культур, старых языков и даже треволнений тех старых времен, когда неизбывное вечное стремление к совершенству доводило наших предков до самоубийства. А теперь под руководством Повелителя Джестокоста и Повелительницы Элис Мор начали воскрешать древние цивилизации: они поднимались со дна Реки Времени, постепенно всплывая и показываясь частично, как огромные айсберги.

Мне очень хотелось отправиться на один из таких айсбергов. Вместе с Вирджинией мы заглядывали в глазок машины времени и наблюдали победу над холерой в Тасмании: тасманийцы танцевали на улицах своих городов, потому что им уже не от чего было прятаться и нечего бояться.

Все вокруг нас было наполнено удивительной жизненной силой. Мужчины и женщины много и упорно трудились, чтобы вернуться в менее совершенный мир своих предков.

Я немедля лег в медицинский центр, чтобы стать французом. Конечно, я не забыл свою прошлую жизнь, но это уже не имело значения. Вирджиния тоже стала француженкой, и оба мы предвкушали радость совместной жизни, которая представлялась нам прекрасным спелым фруктом в саду вечного лета. Теперь мы понятия не имели о том, когда умрем.

В прошлой жизни я мог ложиться спать с мыслью о том, что правительство отпустило мне четыреста лет, из которых осталось еще триста семьдесят четыре, потом инъекции струна прекратятся, и я умру. Содействие зорко следило за благополучием Человечества. Мы доверяли Повелителю Джестокосту и Повелительнице Мор, зная, что не станем жертвами чьей-то игры и чьих-то интриг. Теперь же могло случиться все что угодно. Все устройства, оберегавшие нас на каждом шагу, были отключены. На волю были выпущены болезни. Любя, надеясь и веря в свою удачу, я мог прожить и тысячу лет. А мог умереть и завтра. Я был теперь совершенно свободен.

Мы наслаждались каждым мгновением жизни. Вирджиния принесла первую со времен падения Старого мира французскую газету. Мы сразу же нашли в ней много приятного, даже в объявлениях. Правда, кое-какие области культуры было трудно реконструировать. Например, о еде ничего не было известно, кроме некоторых названий блюд. Но работавшие в движении Возрождения постоянно сообщали новые факты истории, что вселяло в нас надежду. Мы понимали, что у нас теперь все стало иначе.

Возьмем, к примеру, Вирджинию. Раньше ее звали Менерима, это имя было кодовым звуковым сигналом ее места и времени рождения. Она была маленькой, почти круглолицей, плотной, вся голова в каштановых завитках, глаза такие карие, что в них тонул солнечный свет. Я раньше знал ее хорошо, но теперь мне казалось, что недостаточно. Я много раз виделся с ней, но то, какой она мне представлялась, не шло из глубины моего сердца, как теперь, когда мы встретились с ней после своего превращения.

Я рад был встрече с подругой, мы говорили на старом простом языке, но слова застревали у меня в горле, потому что это была уже не Менерима, а какая-то древняя красавица, странная и неповторимая, которая как будто заблудилась в нашем мире.

— Как тебя теперь зовут? — Я сказал эту фразу на чистом старом французском языке.

— Меня зовут Вирджиния, — ответила она на том же языке.

Я посмотрел на нее и сразу же влюбился раз и навсегда. В ней было что-то сильное, дикое, спрятанное в глубине ее нежного и молодого женского тела. Как будто сама судьба говорила со мной этими лучистыми карими глазами, которые вопрошали меня уверенно и в то же время удивленно. Точно так мы оба вопрошали окружавший нас новый мир.

— Можно? — спросил я, предлагая ей руку, чему меня научили уроки под гипнозом.

Она взяла меня за руку и мы пошли прочь от больницы. Я весело мурлыкал себе под нос первую пришедшую на ум мелодию. Вирджиния нежно прижалась ко мне, улыбнулась и спросила:

— Это что? Ты знаешь, что это?

Слова легко слетали с моих уст, я пел очень доверительно, пряча лицо в ее кудрявых волосах, французскую песенку, подаренную мне Возрождением. В ней пелось о девушке, которую герой встретил на Мартинике. Она не была ни богатой, ни элегантной, но зато обладала удивительными лучистыми глазами.

Вдруг слова иссякли:

— Мне кажется, я забыл, как дальше. Помню только, что песня называется «Макуба», и это слово связано с прекрасным островом, который французы называли Мартиникой.

— Я знаю, где это! — воскликнула Вирджиния. В нее были вложены те же воспоминания, что и в меня. — Мартинику можно было бы увидеть из Космопорта!

И неожиданно для себя мы вернулись в нашу прежнюю жизнь. Мы знали, что Космопорт возвышается на двенадцать миль над самой крайней восточной точкой нашего маленького континента. Там, на самом верху, трудились наши правители, управляя машинами, которые теперь уже для нас с Вирджинией не имели значения. Там же стояли на