Пришельцы из Гондваны [Александр Лаврентьевич Колпаков] (fb2) читать онлайн

- Пришельцы из Гондваны (и.с. Фантастический раритет-204) 697 Кб, 100с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Александр Лаврентьевич Колпаков

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Александр Колпаков Пришельцы из Гондваны

* * *








Сборник фантастических произведений
Серия "Фантастический раритет"
Выпуск № 204
Екатеринбург. Издательский дом "Тардис"

Сборником «Пришельцы из Гондваны» мы продолжаем «ретроспективу» такого примечательного автора 60–70 гг. прошлого века, как А.Колпаков. Фигура явно неоднозначная и спорная, он, тем не менее, несмотря на все упреки, обвинения и критику сумел занять свое место в истории отечественной фантастики И место это отнюдь не скандальное, как раз за разом уверяют нас критики.

Да, явный плагиат, в котором Колпаков был уличен дважды, серьезно испортил его репутацию и, без сомнения, повлиял на литературную карьеру. Его называли компилятором, при этом не замечая, что на основе, скажем, стиля «Туманности Андромеды», который Колпаков, несомненно использовал, он сумел создать свой: с обязательными элементами гигантизма, упрощения эмоций героев, с яркими феерическими описаниями звездного мира — стиль, подобный фрескам Секейроса, несомненно узнаваемый и запоминающийся.

И сегодня мы предлагаем вам окунуться в этот яркий мир, где человек всегда находится на переднем крае, на границе Неведомого, движимый вперед жаждой знания — неослабевающей жаждой человека Освобожденного Мира.



Отступившие в океан


1


Давно наступила ночь, а Валентина все еще не спала. Положив подбородок на руки, она слушала шум прибоя. Волны, разбивавшиеся о внешний риф, вздымали каскады фосфоресцирующих брызг. Океан и земля тонули во мраке. Лишь в просветах крыши сверкали огромные звезды южного полушария.

На душе было хорошо и спокойно. "Остаться бы здесь, в Полинезии, навсегда, — лениво думала Валентина. — Ловить рыбу, таро выращивать, орехи собирать. Райская жизнь, никаких забот". Откуда-то появилась темная стена леса, окружившего девушку. Огромные оранжево-синие бабочки порхали в папоротниках. Валентина медленно побрела по какой-то долине. Высоко в небе стояла огромная луна, и ее свет был необычного, красноватого оттенка. Валентина все дальше уходила в лес, отводя руками цепкие ветви кустарника. И тут раздался задумчиво-печальный звук английского рожка. Это очень удивило девушку. Она огляделась. Никого. Опять запел рожок. Валентина тревожно пошевелилась и… проснулась.

Занимался рассвет. Странная мелодия звучала где-то совсем рядом. Валентина встала, перешагнула через спящего Волкова и выглянула из хижины. Глаза ее округлились: в трех шагах от себя она увидела существо несколько крупнее речной черепахи. Трапециевидная голова с вытянутыми наподобие короткого хобота челюстями отливала иссиня-черным глянцем.

Мгновение они смотрели друг на друга. Потом существо воинственно шевельнуло усами и двинулось к Валентине.

От пронзительного женского визга Митя вскочил как ужаленный, бросился к выходу и столкнулся с девушкой. Оба, потеряв равновесие, упали на длинные ноги Папина.

— Кто это? — сразу сел тот, шаря руками. — Какого дьяв… — Он спросонья щурился на неловко встающих с пола Валентину и Митю.

Девушка поднялась первой. Волосы у нее растрепались, лицо было испуганным.

— Н-на м-меня напали, — запинаясь, сказала Валентина. — Там какой-то… Вот он! — вдруг вскрикнула она, показывая на освещенный солнцем прямоугольник входа.

Папин увидел, как в хижину осторожно просунулась голова удивительного создания. Его длинные усы метнулись в стороны, вверх, потом коснулись стены и наконец наткнулись на голые пятки все еще безмятежно спавшего Гриши Вахнина. Не просыпаясь, Гриша ритмично задергал ногами. И в такт его движениям усы то отдергивались, то снова щекотали пятки. Существо прилежно изучало незнакомый объект.

Папин схватил ботинок и запустил в непрошеного гостя. Ботинок скользнул по выпуклой спине усача и с грохотом ударил в канистру с водой, стоявшую в углу. Существо попятилось и с неожиданной быстротой бросилось наутек. А Вахнин так и не проснулся, лишь поджал под себя ноги.

Волков, Папин и Валентина выскочили из хижины одновременно. Усача нигде не было видно, он бесследно исчез.

— Где ты только откопала это страшилище? — насмешливо спросил Митя.

Валентина все еще не могла прийти в себя. Она видела усача не более минуты. Что это? Сон? Все трое растерянно смотрели друг на друга. Митя досадливо крякнул и открыл было рот, чтобы сделать какое-то язвительное замечание. Но Валентина схватила его за руку.

— Т-с-с! Слушайте!

В утренней тишине явственно запел английский рожок. Звук пришел откуда-то издалека, из-за пальмовой рощи, и, постепенно слабея, замер.

— Это что, тот самый?.. — недоверчиво покосился на девушку Папин.

Валентина медленно провела ладонями по лицу, затрясла головой, словно стряхивая с себя наваждение.

— Я и сама теперь не пойму. Сначала рожок я услышала во сне.

— Так что же это все-таки было? — Митя машинально вытащил из кармана красивую раковинку и подул в нее, пытаясь воспроизвести услышанный звук рожка. Но у него не получилось. Он спрятал раковинку и сказал:

— По-моему, это неудавшийся гибрид черепахи и кокосового краба.

— Такое сочетание против всех законов природы, — внушительным басом уронил Панин.

Волков ухмыльнулся:

— А какие именно законы ты имеешь в виду?

Папин промолчал. Он был по специальности механик, в зоологии разбирался слабо, а потому счел за благо не вступать в дискуссию. Это его, молчаливого, серьезного парня лет двадцати трех, в институте звали Букой — за мрачный вид и неразговорчивость.

— До чего же странное создание, — вслух размышляла Валентина. — По виду это насекомое. Но такое крупное?!

— Я успел заметить четыре фасеточных глаза на темени и два огромных боковых. То есть, я хочу сказать, по бокам головы.

— А усы-то у него какие, четверть метра!

Папин для убедительности развел руками.

— Да разве в этом дело! — с досадой сказала Валентина. Она не могла простить себе первого испуга при встрече с необычным насекомым. Настоящий энтомолог ни за что не упустил бы его.


* * *

…Жмурясь от яркого утреннего солнца и потягиваясь, из хижины вышел Гриша Вахнин. Вдали, у домика станции, он увидел своих товарищей. Они стояли кружком и, жестикулируя, о чем-то возбужденно спорили.

— Что вы там не поделили? — весело крикнул Гриша. Ему никто не ответил. Он подошел ближе и снова повторил вопрос. Валентина коротко объяснила.

— Вот так да, — Гриша по привычке почесал затылок. — Интересный случай. Прямо-таки уникальный. Впрочем, это по вашей части. Разбирайтесь сами. Пойдем-ка, Витя, к "Кашалоту". Еще раз попробуем заварить трещины.

Вахнин и Папин спустились к берегу лагуны. Там, словно выброшенная на песок огромная рыба, лежал их "Кашалот", иначе ЭГВ-1. Экспериментальный глубоководный аппарат. Формой и размерами он напоминал небольшого кита. Передняя прозрачная стенка — "лоб" "Кашалота" — была одной из обзорных сфер рубки управления. Здесь же размещалась и крохотная лаборатория.

Гриша очень гордился своим детищем. Ведь это он сконструировал "Кашалот" и теперь, с болью глядя на израненное судно, опять и опять мысленно возвращался к событиям двухмесячной давности — к тому злосчастному дню, когда "Кашалот" попал в ураган.



2

Солохин не любил крабов. Ни в сметане, ни в собственном соку, ни тем более живых. Крабы внушали ему отвращение. А тут, на атолле, их было предостаточно. Да не морских, а кокосовых — противных жирных тварей пурпурно-синего цвета. С наступлением темноты они вылезали из своих щелей и расползались во все стороны. Их громадные клешни стучали по крыльцу домика, по крыше, царапали кору пальм. Выведенный из себя, Солохин выскакивал на крыльцо и палил из двустволки в темноту. Потом слушал, как удирали напуганные десятиногие.

Он был недоволен не только крабами. Его вообще тяготила жизнь на пустынном атолле, вдали от привычных удобств. По натуре он не был землепроходцем или мореплавателем. Поэтому, когда очередная антарктическая экспедиция высадила его во главе группы научных сотрудников на рифы Марии-Терезии для изучения фауны Южного океана, он пытался увильнуть от "робинзонады". Пока спешно монтировали домик станции и выгружали приборы, имущество, продовольствие, Солохин настойчиво предлагал вместо себя другие кандидатуры. Но академик Зуев, руководитель антарктической, не любил менять своих решений, и Солохину пришлось покориться. Оставив группу, дизель-электроход "Ангара" поплыл дальше, к морю Беллинсгаузена. При возвращении на родину он должен был забрать исследователей.

Солохин нисколько не поступился своими привычками даже здесь, на пустынном острове. В первые же дни "робинзонады" он вывесил на дверях крохотной комнатки станции — своего "кабинета" — график докладов о выполнении плана и расписание производственных совещаний.

Первой докладывала Валентина — об экспериментах, начатых еще в институте и продолженных здесь. Вот уже второй час она сидела перед Солохиным и со злостью разглядывала его аккуратную лысину. "Сколько можно читать пять страничек из школьной тетради". А Солохин будто заснул над заключительными фразами отчета. Наконец он перевернул последнюю страницу, придавил ее ладонью, вздохнул и вкрадчиво спросил:

— Это ваше собственное мнение?

— Что вы имеете в виду? — насторожилась девушка.

— Отнюдь не узелковые письмена инков. Ваши выводы по работе.

— Не понимаю, — холодно сказала Валентина, и ее серо-голубые глаза позеленели — верный признак нарастающего гнева. Но внешне Валентина оставалась спокойной. Недаром Митя Волков прозвал ее тихой, выдержанной злючкой.

— Ах, не понимаете? — скорбно усмехнулся Солохин. — Тогда, с вашего позволения, я прочту.

Он взял отчет и монотонным, бесцветным голосом произнес:

— "Опыты показали, что вполне возможно управление нервными рефлексами крабов. Если ввести им определенную дозу аргинина, то этот метаболит[1] подавит ферментативную систему. Адаптация — приспособление к условиям среды нарушается, возникают новые нервные связи".

Солохин умолк и выжидательно посмотрел на Валентину. Она спокойно встретила его взгляд.

— Так что вы хотите этим сказать? — продолжал Солохин, постукивая пальцем по странице. — Интерпретируйте, пожалуйста.

Валентина молча смотрела в окно. Ветер гнал по берегу лагуны песок, засохшие пальмовые листья, яростно рвал книгу из рук Волкова, примостившегося у входа в хижину. Вокруг "Кашалота" деловито сновали Гриша и Папин. Вдали, на рифе, пенился прибой, а еще дальше синел безбрежный океан. Валентине вдруг захотелось бросить все — молекулярную биологию крабов, нудное описание фауны моря. Валяться бы целыми днями на ослепительно белом песке, купаться до одурения, а вечерами слушать завораживающую музыку прибоя. А то изволь догадываться, чего хочет от нее безукоризненно вежливый и бесконечно скучный Солохин.

— Я жду, — недовольно произнес он. Встал из-за стола, прошелся по тесной комнатке. Был Солохин кругленький, плотный, какой-то обтекаемый. Походка мягкая, скользящая. А очки придавали ему поразительное сходство с ученым котом.

Валентина посмотрела на свои исписанные листки, лежавшие на столе.

— Написано понятно, Сергей Петрович.

— О, да, — преувеличенно любезно подтвердил Солохин. — Но ваши выводы противоречат общепризнанной концепции… — он сделал многозначительную паузу, — академика Зуева.

"Ах, вот оно что, — подумала девушка. — Так бы сразу и говорил".

— Выводы я не придумала, — сказала Валентина сдержанно. — Они сами вытекают из фактов. И экспериментировала я, кстати, по методике Зуева.

— Возможно, — охотно согласился Солохин. Снова подошел к столу, сел. Однако ваше открытие вряд ли порадует шефа. — Это "открытие" сочилось ядовитой иронией. — Кроме того, академик потребует более веских доказательств. Лично у меня нет никакого желания вступать с ним в дискуссию. — Солохин встал, любезное выражение исчезло с его румяного лица. — Так вот… спрячьте эти выводы и никому не показывайте. Советую вам…

Не дослушав, Валентина встала и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Недоумение и обида переполняли ее. Она отправилась в экспедицию в радостном предчувствии чего-то необыкновенного, вошедшего отныне в ее жизнь. И вот такой выговор.

Пройдя к лабораторному столу, она открыла рабочий журнал и стала проверять записи. Нет, все верно, выводы обоснованны, хотя и противоречат концепции академика. Тем более надо продолжать опыты по управлению адаптацией. Валентина задумалась и не слышала, как вошел Митя.

— Чем недовольны? — заглядывая ей в лицо, поинтересовался Волков самоуверенным молодым баском.

— Оставь меня в покое, — сухо ответила Валентина, не оборачиваясь. — Я занята.

— Что за тон? — возмутился Митя. Не дождавшись ответа, произнес менее уверенно:

— Поступила высочайшая директива. Солохин приказывает выходить в море. За образцами глубоководной фауны.

Валентина вздохнула:

— Хорошо.


* * *

Готовый к отплытию "Кашалот" стоял у импровизированного причала. Аппарат так и сверкал металлом и пластиком. Чувствовалось, что Вахнин любит и холит свое детище, и нет у него другой заботы. Сейчас он и Митя, высунувшись из люка, оживленно переговаривались. Их голоса и веселый смех далеко разносились над лагуной. Увидев Валентину, Гриша выскочил на причал. Высокий, немного сутулый, с широкой грудью и плечами, он был похож па боксера. Тем забавнее выглядели его неуклюжие попытки изобразить галантного кавалера.

— Рад принять вас на борт, Валя. Прошу!

И вдруг подхватил ее на руки, крепко стиснул, закружил. Валентина сдержанно улыбалась. Нельзя было обижаться на этого добродушного парня.

— Полегче, кашалот, — ревниво сказал Митя. — Отпусти человека. Не видишь разве — сердится.

Вахнин бережно поставил Валентину на ноги и участливо спросил:

— Что он говорит? Кто мог тебя обидеть?

Валентина натянуто рассмеялась:

— У меня все в порядке. Лучше скажи, сколько пробудем в море?

— Десять в пятой степени секунд, — ответил за Вахнина Митя, тоже спрыгивая на причал. — Что равно в свою очередь одной десятимиллиардной галактического года.

— Увянь, болтун, — сказал Гриша, — не то брошу в море. Он сделал молниеносный выпад, чтобы поймать Волкова за шиворот, но тот ловко увернулся.

— Целый день пробудем, — сообщил Гриша. — Конечно, вы можете собрать свои донные пробы и за два часа. А мне для испытаний "Кашалота" мало и недели.

— Ну ладно, ежики-рыжики, — потер руки Гриша. — Кашалотов баснями не кормят. Двинулись.

Он подал Валентине руку и помог влезть в аппарат.

"Кашалот" медленно прошел извилистым проливом, соединяющим лагуну с океаном, и прибавил ход. Океан был на редкость спокоен, и Папин до предела форсировал двигатель. Судно, едва касаясь носом воды, стремительно пошло на юго-запад.

Они удалились от атолла миль на двести, время от времени беря донные пробы. Это было довольно однообразное занятие. Погружение, траление, всплытие… К полудню Валентина и Митя заполнили все сосуды и были но прочь возвратиться на станцию. Но Гриша сказал, что должен провести еще несколько испытаний "Кашалота" в условиях открытого моря.

Подперев ладонью щеку, Валентина следила за игрой водяных струй, вскипавших за прозрачной стенкой борта, и думала о своих экспериментах с крабами. Опять пришел на ум разговор с Солохиным. Девушка помрачнела.

У Гриши что-то не ладилось с двигателем, и он недовольно крутил головой. Наконец Вахнину удалось отрегулировать компрессор. Дав Папину команду поворачивать назад, он с непроницаемым видом вытащил пачку сигарет.

— По сему случаю закурим.

— Дай и мне, — неожиданно попросила Валентина.

— О!.. — поднял густую бровь Вахнин. — Можно подумать, что ты о чем-то грустишь.

— Можно подумать, — сухо сказала Валентина.

— Влюбилась в кого? — полушутя спросил Митя. Он по-прежнему подозревал ее в скрытой симпатии к Вахнину.

— Может быть.

— Что ж, давно пора, — натянуто улыбнулся Митя. — Только в это трудно поверить. Ты же ледышка. Да скорее океан выйдет из берегов, горы уйдут под землю, Гриша превратится в кашалота, а я в балерину…

Валентина смерила Митю уничтожающим взглядом. Чтобы скрыть смущение, тот неожиданно закатил глаза и пропел на восточный манер: "Нет на земле любви, о поэт. Все святое навсегда покинуло этот мир. В песнях человека больше никогда не засверкает яркий свет, подобный блеску Млечного Пути перед рассветом"…

— Ну ладно, остановись, — опять оборвала его Валентина и начала рассказывать о решении Солохина заморозить опыты по управлению нервными рефлексами крабов. Она говорила страстно, быстро, проглатывая окончания фраз.

— Умная ты девушка, — покровительственно усмехнулся Митя, — а не поняла, что к чему. Дело не в самом Солохине. В его научной базе. Думаешь, он силен в адаптации и нервных рефлексах? Лет десять — пятнадцать назад, когда мы еще играли в разбойников и индейцев, Солохин что-то там сделал в палеозоологии. Получил кандидата. И с тех пор подвизается в… руководстве… Сидит себе направляет науку. И возможно, не заметил, что палеозоология, как и биология вообще, — давно не та. Тут и код наследственности, и молекулярная структура ДНК, вероятность, информация и биокибернетика. Сплошная математика! Учиться ведь заново надо. Но кому хочется на старости лет?.. Вот он и темнит, запутывает. Главное — не показать виду, что отстал, обленился.

— Ну, ты свиреп, Волков, — усмехнулся Гриша. — И мне сдается, сам впадаешь в крайность.

Они ожесточенно заспорили и не заметили, как океан потемнел. В борт начала бить крутая волна с белыми гребнями. С севера пришли свинцово-черные тучи.

— Будет шторм, — сказал Папин, поглядев на небо.

— Не было печали, — с досадой отозвался Гриша.

— Это не опасно? — спросила Валентина, прислушиваясь к шуму ветра.

— Ничуть, — заявил Гриша. — "Кашалоту" шторм не помеха. В случае чего уйдем в глубину.

Спустя два часа ветер достиг штормовой силы. Вахнин озабоченно слушал двигатель. Судно с трудом преодолевало волну и ветер.

— Погружаться надо, — заметил Волков.

— Да, пожалуйста, — с мольбой сказала Валентина. Ее бледное лицо яснее всяких слов говорило о том, что ее укачало.

— Глубина-то хорошо, конечно, — виновато поглядел па нее Гриша, — но "Кашалот" не может там держаться больше двух часов. Да и ползет под водой, как черепаха.

— Так что же делать?

— Ничего. Перейдем на режим поплавка. Час в глубине, потом на поверхность. Глоток воздуха в баллоны — и снова под воду.

— Давай, как лучше, — раздраженно сказал Митя. — Вижу, твой "Кашалот" не лучше топора. А еще хвастался.

Остаток дня прошел в бесплодных попытках приблизиться к атоллу. "Кашалот" то погружался в глубину и медленно полз под водой, то, израсходовав запас электроэнергии, выскакивал на поверхность. А пока заряжались аккумуляторы, ураган относил их вдвое дальше от того места, которого они достигали при подводном ходе. К полуночи судно, по расчетам подавленного Гриши, удалилось от атолла миль на шестьсот.

— Ах ты дьявол, — бормотал он растерянно. — Явный цейтнот.

Прошла ночь, а шторм и не думал стихать. Серое, тяжелое небо изливало потоки дождя. Океан неистовствовал. Вскоре сильно похолодало, над огромными, совершенно белыми от седой пены валами появилась пелена мокрого снега. "Кашалот" несло куда-то в кромешную гудящую тьму, все дальше на юг. Так прошла еще ночь, наступило утро. Из рваных, сочащихся сыростью туч с трудом продрался хмурый рассвет.

— Наконец-то кончается, — вздохнул Гриша. Он был весь перепачкан машинным маслом: всю ночь колдовал над двигателем.

— Вставай, Витя, — разбудил он Панина. — Двигатель пора запускать. Садись за пульт.

Подойдя к люку, он отвинтил крышку и высунул голову, пристально вглядываясь вдаль.

— Земля! — вдруг сказал за его спиной Папин.

— Какая земля? — уставился на него Вахнин. — В этой части Южного океана ее не может быть.

— Земля, — повторил Папин.

Где-то у горизонта действительно появилась туманная полоска. Но поскольку "Кашалот" едва выступал из воды, гребни волн то и дело закрывали обзор, мешая рассмотреть ее.

— Странно, — покрутил головой Вахнин. — Неужели новый остров? Но здесь все давным-давно открыто и переоткрыто. Прошел час, другой, а берег не приближался.

— Прибавь-ка скорость, — бросил Гриша мотористу.

"Кашалот" пошел быстрее, и минут через тридцать все увидели невысокую изумрудно-голубую стену.

— Да ведь это айсберг! — рассмеялся Митя. — Вот тебе и остров.

Когда до "земли" оставалось не более полумили, сомнения отпали. Словно туманный призрак, вырос из океана айсберг. Над ледяной стеной стоял белый отсвет — сияние. Местами айсберг казался синим, точно по льду разлили кобальт. Волноприбойные ниши аккуратно окаймляли его надводную часть.

— Это остатки айсберга, — сказал Митя. — Его вынесло из моря Беллинсгаузена. Оттуда, — он махнул рукой на юг, где золотилось небо далекой Антарктиды. — А по пути сюда он почти растаял.

— Причаливать будем? — спросил Папин, не глядя на своих спутников. Ему было стыдно за свою ошибку. Принять айсберг за остров! И он задал свой вопрос, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— А зачем это нужно? Айсбергов, что ли, не видели? — язвительно заметил Волков.

Папин восседал на операторском кресле, как индийский божок, и весь его непроницаемо-торжественный вид говорил о том, что ни Митя, ни его насмешки для него не существуют.

— Да, конечно, — подтвердил Гриша. — Делать там вроде бы нечего. Пусть себе плывет, куда хочет.

Неожиданно включился радиотелефон, в динамике послышался голос Солохина:

— "Кашалот"! Я — Станция. Где вы? Прием.

Митя весело поглядел на товарищей:

— Какая трогательная забота! Вспомнил все-таки.

— Я — "Кашалот"! Слышу вас. Прием!..

— Очень плохо слышно, — тотчас отозвался Солохин. — Как выдержали шторм?

— Выдержали, — сказал Гриша. — Но отнесло на юг. Более чем на тысячу миль. Видим айсберг.

— Не может быть, — пропищал Солохин. Слышимость еще больше ухудшилась.

— Да, да. Думаю, мы где-то юго-восточнее Новой Зеландии. — Гриша сообщил расчетные координаты своего места. Солохин что-то невнятно сказал. Потом в динамике затрещало, и Солохин отключился.

Тем временем изумрудно-голубая Стена айсберга придвинулась совсем близко к "Кашалоту". Даже этот почти растаявший обломок айсберга поражал своими размерами.

— Э, а что это там? — спросил Митя, указывая на верхний край ледяной ступени. — Будто сидит человек. Неужели вмерз в лед?

— Какой ужас! — содрогнулась Валентина и закрыла лицо руками.

Вахнин захлопнул люк и бросил Папину:

— Малый вперед!

Причалить к айсбергу оказалось не так-то легко. Прибой отбрасывал судно назад, хотя двигатель работал на полную мощность. А при накате приходилось спешно переключать на "полный назад", чтобы не разбиться о лед. Пришлось перейти на подветренную сторону айсберга.

— Давай зубы применим! — крикнул Гриша.

— Есть, кэп, — примирительно буркнул Папин. Митя ухмыльнулся, услышав это "кэп", но на сей раз смолчал.

Искусно маневрируя, моторист подвел "Кашалот" к стене, выдвинул манипуляторы-захваты, похожие на зубастый ковшик. Миг — и они вонзились в лед.

Помогая друг другу, Митя и Вахнин с трудом вскарабкались на айсберг. В ширину он был метров сто, ноздреватый и грязный, местами с темными полосами буро-черной почвы. Айсберг, несмотря на волнение, лишь едва заметно покачивало. Они подошли к темной массе, которую заметил Волков. Своими очертаниями она смутно напоминала согбенную фигуру человека, уронившего голову на колени.

— Фу черт, — сказал Гриша. — Да это просто кусок мерзлого грунта. А я-то думал…

Он стал рассматривать его. Ничего особенного. Земля как эемля. Мерзлая, с какими-то зеленоватыми прожилками.

— Все ясно. Грунт из Антарктиды, — комментировал Митя. — Сползая с материка, айсберг захватил с собой сотни тонн земли. Затем подтаял, потерял равновесие и перевернулся. Так что мы стоим на его бывшей подводной части.

— Скоро вы там? — напрягая голос, закричал Папин. Над краем ледяной стены появилась голова Гриши.

— Один момент, — сказал он просительно. — Взглянем только на остатки грунта.

— Гриша! — нетерпеливо позвал его Волков. — Подойди скорей сюда.

Митя опустился на корточки и замер, вглядываясь в кусок льда.

— Ну, что там еще? — проворчал Вахнин.

— Посмотри, что я нашел.

Вахнин неохотно приблизился и увидел под тонким слоем льда черно-синие тела овальной формы. Они были похожи на куколки гигантских бабочек и образовывали гнездо площадью восемь — двенадцать метров. Митя насчитал около двух десятков черных тел.

— Что бы это могло быть?

— Аллах его знает. Я тоже не видел ничего подобного.

— А вон и листья какие-то.

— Это же глоссоптерис! — так и подскочил Митя. — Палеозойский папоротник. Реликт! — Он выпрямился, подбежал к краю стены.

— Па-а-пин! Подай сюда лучевой нож и ломик!

— Зачем? — недовольно отозвался моторист, выглядывая из люка. Он и так измучился, пытаясь удержать "Кашалот" у айсберга.

— Давай, потом объясним.

Через полчаса они выгрызли кусок льда с грунтом, где было гнездо куколок, и, подтянув к краю, столкнули в воду. Затем спустились в судно. Папин высвободил "зубы" и подцепил обломок с реликтами на буксир.

— Вот теперь полный вперед! — удовлетворенно проговорил Митя. — Не зря ты, Витек, открыл эту "землю".

"Кашалот" упорно пробивался к атоллу. Волнение еще не утихло, и лишь много часов спустя они наконец увидели знакомые очертания рифов Марии-Терезии. И тут, когда они уже готовились войти в проход между рифами, что-то случилось с двигателем. Он странно взревел, и стрелки приборов, показывающих запас горючего и масла, двинулись к нулевой черте. Через минуту двигатель безнадежно смолк, а набегавшие сзади валы подхватили судно. Раздался скрежет, сильный толчок сбил всех с ног. Еще несколько ударов, и судно плотно застряло в прибрежных рифах.

Бесчисленные струйки просочились сквозь сетку трещин в бронепластике. "Кашалот" беспомощно повис на рифе, и через него с гулом катились волны. Откуда-то слышался угрожающий треск.

— Пропал "Кашалот", пропал… ах ты, — шептал потрясенный Вахнин. — Моя конструкция… — по его бледному лицу катились крупные слезы.

— Что же делать? Вплавь? — нервно спрашивала Валентина. Папин уже тащил спасательные пояса. К счастью, судно висело на рифе недолго, высокая волна вдруг сорвала "Кашалот", протащила на своем гребне метров тридцать и с размаху бросила в лагуну.

— Глыбу держите! Глыбу оторвало! — закричал Митя.

— Какая там глыба, черт с ней! — зло сказал Гриша. Волков с сожалением проводил взглядом кувыркавшуюся на гребнях волн груду льда и мерзлого грунта, добытого на айсберге.

"Кашалот" тонул. В последний раз Папин, надеясь на чудо, включил двигатель. Тот фыркнул, закашлял, и судно какими-то судорожными рывками еще немного приблизилось к берегу. Вода неумолимо заполняла рубку. Вахнин метался из угла в угол, запихивая в объемистый рюкзак наиболее ценные вещи. Валентина и Митя, забравшись на операторское кресло, подняли над головой полиэтиленовые мешки с образцами, забыв, что те не боятся воды. А Папин выжимал из двигателя последние резервы.

— Дно! Спасены! — завопил Митя и повалился в плескавшуюся по рубке воду: "Кашалот" с разгона ткнулся носом в прибрежную отмель. Вахнин рванул крышку люка и вылез первым. Митя и Папин помогли выбраться Валентине и вылезли сами. Волны, наскакивая друг на друга, уже перехлестывали через борт.

— Люк! — дико вскрикнул Гриша. — Задраивай люк! С искаженным от натуги лицом Папин молниеносно захлопнул крышку, завинтил, преградив доступ воде. "Кашалот", как поплавок, швыряло на волнах, пока не выбросило на отлогий берег.

Совершенно обессиленные, все повалились на песок рядом с судном.

Открылась дверь домика, на крыльцо вышел Солохин. Увидев вытащенный на берег "Кашалот", распластавшиеся на песке фигуры, он по-бабьи всплеснул руками и сбежал по ступенькам. Вероятно, он и не подозревал о крушении.

— Надеюсь, все живы? — еще издали крикнул Солохин.

"Мореплаватели" молчали.

— Здравствуйте, — спохватился Солохин.

Его глаза забегали по мокрой, растерзанной одежде исследователей, по их измученным лицам, затем уставились на обшивку аппарата, имевшего довольно плачевный вид.

Папин, морщась, бинтовал порезанный палец.

— Как эго случилось? — кивнул Солохин на судно.

Гриша стал объяснять. Его голос звучал глухо, виновато. Он мысленно клял себя за просчеты в своей конструкции.

— Да, а где глыба? — вспомнила вдруг Валентина.

— Что за глыба? — сухо поинтересовался Солохин.

Лицо Мити помрачнело еще больше. Ведь из-за этой злосчастной находки они потеряли столько времени и сил.

— Теперь она где-то в море, — вздохнул он, — а жаль, очень жаль. По-моему, в ней были неизвестные науке реликтовые формы.

— Беда небольшая, — сказал Солохин. — Мало ли их находили. А сейчас отдыхайте. Завтра обсудим итоги.

Солохин повернулся и пошел к домику. Митя насмешливо поглядел ему вслед.

— Видали? Итоги он обсудит. Слова-то какие… Забрав из "Кашалота" образцы и вещи, "мореплаватели" побрели в хижину. Они так устали, что, не раздеваясь, повалились спать.



3

Вахнин и моторист целыми сутками возились у "Кашалота", устраняя бесчисленные повреждения. Занятие это казалось бесконечным: каждая новая опрессовка судна вскрывала незаметные на глаз трещины в бронепластике. Тем не менее сейчас, на исходе второго месяца, аппарат был почти готов к плаванию. Оставалось наладить пульсацию "дельфиньей кожи" и тщательно отрегулировать двигатель.

Валентина и Митя отрабатывали "повинность", систематизируя накопленные ранее образцы морских организмов. Но утреннее происшествие не выходило у девушки из головы. Как энтомолог, Валентина чувствовала, что этот усач существо необычное. Возможно, какой-то новый, неизвестный вид насекомого? А может, ракообразное? Она терялась в догадках. Ясно было только одно: необходимо тщательно обследовать фауну атолла. Не успела она обдумать свои планы, как в хижину ворвался взволнованный Митя.

— Отыскался след Тарасов! — воскликнул он с порога. — Гриша испытывал "Кашалот" и был сегодня на внешнем рифе. Вот!

Он протянул девушке завернутый в целлофан темно-синий предмет.

— Что это?

— Одна из тех куколок. Сама-то глыба, конечно, растаяла давным-давно.

Валентина развернула целлофан и стала внимательно изучать. Высохшая, совершенно гладкая и жесткая на ощупь овальная куколка была покрыта хитиновым панцирем. На нем блестели кристаллы морской соли.

— А где остальные? Их было не менее двух десятков.

Митя вздохнул:

— Утонули, значит.

— Пойдем туда! — решительно поднялась Валентина.

…На внешнем рифе все было, как прежде. Ничего не изменилось. Так же грохотал прибой, ярко сверкал океан. Ни облачка, ни паруса, ни дымка на горизонте. Синяя безлюдная пустыня. Но Валентина понимала, что с момента, когда они ступили на берег этой песчаной бухточки, примыкавшей к рифу, началась совсем иная полоса в их жизни. У ног девушки лежала такая же куколка, какую принес в хижину Волков. Но только полураскрывшаяся. Явственно обозначалась голова неродившегося усача. За края желтой пленки, выстилавшей куколку изнутри, безжизненно свисали знакомые усы. Что-то помешало этой куколке развиться в нормальную особь. Порыскав среди обнаженных отливом рифов, Митя обнаружил еще несколько предметов: рваные куски пленки, высохший хитиновый панцирь. В общей сложности они насчитали около восьми погибших существ.

— Где же остальные? — повторила Валентина свой вопрос. Волков задумчиво смотрел вдаль, туда, где качались на ветру густые рощи пальм.

— Видимо, все утонули или погибли, — произнес он наконец. — Кроме того, единственного…

Они тщательно собрали в полиэтиленовый мешок все, что нашли, и вернулись на станцию.

— Спрячь в холодильник, — сказала Валентина. — А я побегу к Солохину. Доложить об открытии.

Валентина без стука вошла в "кабинет" и, проглатывая от волнения концы фраз, рассказала Солохину о находке на внешнем рифе, об утреннем усаче…

— Опять вы с этими… реликтами, — поморщился Солохин. — Нечего тратить силы и время на поиски мифического существа. Я, простите, не верю в его реальность. Вам показалось бог знает что. Молодежь всегда склонна преувеличивать…

— Но позвольте, — перебила шефа Валентина. — Вы считаете меня…

— Успокойтесь, товарищ Пименова. Ничего я не считаю. Но если вы так настаиваете, можно и обсудить этот вопрос.

Через полчаса все собрались в "кабинете". Лицо Солохина было мрачным и озабоченным. История с "крабами", как он окрестил найденные особи, выбила его из привычной колеи. Совсем это было некстати.

— С вашего позволения, — монотонным голосом произнес Солохин, — начну совещание.

"Он положительно неисправим, — мысленно усмехнулся Волков. — По любому поводу — совещания. Жить без них не может".

— Обсудим ход выполнения научной программы, — продолжал Солохин, поглядывая на ухмыляющегося Митю. — А то мы несколько увлеклись посторонними вещами.

— Вы о реликтах? — нахмурился Волков.

— Возможно, — сухо ответил Солохин.

— Так, по-вашему, это постороннее занятие? Находка, имеющая мировое значение! — поднялась с места Валентина. Ее глаза потемнели, засветились зелеными искорками.

Солохин снисходительно улыбнулся:

— Воздерживайтесь от высоких слов, товарищ Пименова. И поменьше эмоций. Спокойнее.

— Да вы!.. вы просто, — девушка задыхалась от возмущения. — Это обскурантизм!

— Прекратите выкрики, — раздраженно сказал Солохин. — Повторяю. Еще неизвестно, что это за реликты. Неслыханная вещь — чтобы ожили древние формы? Мне кажется, на айсберге могли оказаться и зародыши современных организмов. Их могло занести в Антарктиду с атоллов Полинезии, из Австралии или Новой Зеландии.

Митя насмешливо поглядел на товарищей, но промолчал.

— Главное для нас — план. Выполнение программы, — раздавался бесстрастный голос Солохина. — Для этого мы здесь и находимся.

— Усачи теперь главный план, — упрямо возразил Митя.

— Разрешите мне определять важность тех или иных работ, — холодно отпарировал Солохин. — Анархии я не допущу! — Он нервно погладил себя по гладкому черепу. — Дискуссия окончена. Завтра утром приступить к сбору образцов фауны. В квадрате 72. Аппарат сможет там работать? — обратился он к Грише.

— Только в надводном положении. Придется драгу применять.

— Неважно.

— А если я не подчинюсь? — прервал их разговор Митя.

— Это приказ, — отрезал Солохин. — Не забывайте, что вы в экспедиции.

Некоторое время Волков зло смотрел на Солохина, на его блестевшую от пота лысину, потом, чтобы не нагрубить, просчитал в уме: "один… четыре… восемь" — и язвительно произнес:

— Усачи не крабы. На атолле есть один-единственный экземпляр. Неужели вы его хотите упустить?

— Совещание окончено, — повторил Солохин. Он встал и направился к двери.

Все вышли вслед за ним.

— Медуза! — ругался Митя, пока они шли к хижине. — Буквоед. План, видите ли, боится не выполнить.

— Ну ладно, бунтарь-одиночка, — мягко сказала Валентина. — Остынь, все равно по-нашему не выходит.

Из-за ближней пальмовой рощи донесся какой-то гул. Солохин, уже подходивший к метеобудке, остановился и, приложив к оттопыренному уху сложенную лодочкой ладонь, прислушался. Потом как-то странно повел носом, будто нюхал воздух. И вдруг все увидели над кронами деревьев странных птиц. В следующее мгновение Валентина осознала, что это не птицы, а скорее гигантские жуки. Они не махали крыльями, как птицы, а подобно насекомым с неуловимой быстротой вибрировали ими.

Один за другим существа приземлялись между домиком и хижиной, на ходу складывая желтовато-коричневые, жесткие на вид крылья.

Валентина услышала знакомый звук английского рожка. Повинуясь этому сигналу, усатые существа построились в некое подобие клина и устремились к хижине. Все их действия казались вполне осмысленными. Валентина заметила, что к ней, обгоняя других, приближался тот самый утренний усач, которого они собирались разыскивать. На его спине тускло отсвечивали лилово-черные пятна, похожие на мертвые зрачки. Воинственно поводя усами, он резво передвигался на своих шести суставчатых ногах.

Солохин следил за ним остекленевшими глазами. Усач поразительно напоминал ненавистных ему кокосовых крабов. Только был гораздо крупнее и без клешней.

— Бегите в хижину! — крикнул Солохин бабьим голосом, а сам ринулся в противоположную сторону — к домику. Валентина успела опередить его и проскользнула в станцию секундой раньше.

Усачи промчались мимо Волкова и принялись деловито обнюхивать стены хижины. В следующую минуту их вытянутые челюсти мерно задвигались, раздирая тростниковые стены, стаскивая с крыши пальмовые листья, куски дерева, охапки травы. Два усача рвали брезент. Другие проникли в хижину.

Подобрав валявшуюся на земле жердину, Волков бросился на усачей. И тотчас повелительно запел английский рожок. Несколько крупных особей повернулось к Волкову. Тот в нерешительности остановился. Сердце бешено стучало, руки дрожали. Он хотел отступить, но путь преградил вожак с лилово-черными "зрачками" на спине. Его боковые глаза внимательно следили за каждым движением человека. Митя оглянулся: от хижины к нему двигались другие усачи.

— В "Кашалот" беги! — закричала Валентина, высовываясь из окна домика чуть ли не до пояса.

Волков сделал неожиданный выпад и ударил ближайшего "гостя" по спине. Раздался глухой звук, словно жердина коснулась металлической поверхности. Жердь переломилась. Митя озадаченно посмотрел на оставшийся в руках обломок и метнул в того же усача. Тот отпрянул, освобождая путь, и Митя ворвался в хижину.

— С ума сошел! — всплеснула руками девушка. — Да его же загрызут! Помогите ему! — крикнула она Солохину, который из-за ее плеча растерянно наблюдал за происходящим.

А Волков уже волочил по земле большой рюкзак с образцами донной фауны и мешок с провизией. Четыре или пять усачей вцепились в мешок, привлеченные, видимо, запахом пищи. Мешок треснул, из него посыпались консервы, галеты, сухари, какие-то пакеты. Волков бросил его и побежал к "Кашалоту". Облепив, словно мухи, хижину, усачи яростно рвали верхнюю одежду исследователей, обувь, постели. Двое из них погнались за Митей, намереваясь, видимо, отобрать и рюкзак. Из "Кашалота" выпрыгнули Гриша и Папин, вооруженные ломиком и гаечным ключом. Один из преследователей почти хватал Волкова за ноги. Тут подоспел Гриша, размахнулся и что есть силы опустил ломик на голову усача. С непостижимой быстротой усач отскочил, а ломик глубоко вонзился в песок. Гриша неуклюже повалился на бок.

— Живей вставай! — закричал Митя.

Папин схватил Вахнина за руку, дернул к себе. Гонимые уже целой дюжиной усачей, все трое помчались к "Кашалоту" и едва успели прыгнуть в люк. Гриша захлопнул крышку, прищемив одному из гостей длинный ус. Несколько мгновений тот судорожно дергался, пытаясь освободиться, потом сильным движением откинулся назад и упал на землю с наполовину оторванным усом. А его собратья, сухо пощелкивая не то челюстями, не то крыльями, обступили судно, обнюхивая и ощупывая каждую трещину в бронепластике. Их черные глаза, холодные и внимательные, наблюдали за людьми.

— Вот тебе и куколки, — произнес отдышавшийся наконец Вахнин. — Это же какие-то черти…

— Но откуда их столько? — отозвался Митя. — Неужели из той дюжины, что избежала гибели на рифах?

Он присел на корточки возле прозрачной стенки рубки и стал наблюдать за двумя усачами. Те пытались открыть люк. И снова Волкова поразило, насколько согласованно действуют они, подсовывая лапы и челюсти под выступ крышки.

— Так что же теперь делать будем? — растерянно спросил Гриша. — Нас могут осаждать бесконечно.

Волков молчал. Гриша тронул его за плечо:

— Ты ведь специалист по реликтам.

Митя выпрямился, прошелся из угла в угол. В голову не приходила ни одна дельная мысль. Да и что тут придумаешь? Кто они, эти усачи? Какова их биологическая природа? Не разберешь даже, к какому виду относятся.

— Добудь-ка экземпляр для исследования, — сказал он наконец.

— То есть как это добудь? Голыми руками?

— Зачем же? — усмехнулся Митя. — У тебя есть зубы?

— Зубы? А-а! Понял.

Вахнин подскочил к пульту, включил биоточные манипуляторы. Раз! — и членистая "рука", выдвинувшись из гнезда, молниеносно схватила одного из гостей. Тот бешено задергался, пытаясь освободиться. Но "рука" держала крепко. Папин открыл шлюз для образцов, захваты сложились и втолкнули пленника в холодильную камеру.

— Ну вот, первый шаг сделан. — Митя с удовлетворением потер руки. — Пусть немного подмерзнет, а потом анатомируем.

— Вот дьяволы, глядите, что делают! — воскликнул Гриша. По сигналу рожка усачи двинулись к домику станции. Валентина и Солохин, вышедшие было на крыльцо, торопливо скрылись за дверью. Потом с громким стуком захлопнулось окно. Усачи начали пробовать "на зуб" стены домика. Благо станция была собрана из пластика — иначе ее постигла бы участь хижины.

Некоторое время усачи бесцельно кружили вокруг домика, пока их не позвал сигнал вожака. Этот сигнал донесся из дощатой пристройки, где помещался склад продовольствия.

— Учуяли, обжоры, — простонал Митя.



4

Теперь на всем пространстве, примыкающем к домику станции, сплошной массой двигались усачи. Их было в несколько раз больше, чем прежде.

— Опять атакуют станцию, — сообщил Митя, вскакивая на ноги.

С десяток особенно крупных особей взобрались на крышу, облепили антенну рации, состоявшую частью из тонкого пальмового ствола. Через секунду она с треском обломилась.

— Вот теперь и свяжись с Антарктидой, — меланхолически констатировал Волков. — Отрезаны от всего мира. "Робинзонада!"

— Что он делает?! — закричал Митя. Накрыльце станции с оружием в руках показался Солохин. Спустившись на нижнюю ступеньку, он вскинул ружье и выстрелил по усачам на крыше. Один из них закрутился на месте, издавая слабый звук английского рожка. Солохин торопливо перезарядил ружье и снова выстрелил. Тогда усачи дружно устремились на стрелка.

— Ну, теперь держись, охотник, — со злостью сказал Митя. — Гриша, подай ломик!

Волков, а за ним Гриша вылезли из "Кашалота" и побежали выручать Солохина. Раздраженные усачи окружили его со всех сторон. Один уже вцепился в приклад ружья. Солохин от неожиданности выпустил оружие из рук. В это время второй усач почти оторвал Солохину рукав куртки. Тот попятился и чуть не наступил на третьего, который тут же схватил за штанину.

— Куртку снимите! Бросьте им! — на бегу крикнул Митя, перекладывая в правую руку ломик. Вдруг с шипением пронеслась белая ракета: это Гриша выстрелил из ракетницы, которую взял из рубки "Кашалота". Прокладывая дорогу ломиком и выстрелами из ракетницы, юноши приблизились к Солохину. Тот продолжал волочить за собой усача, вцепившегося в брюки. Внезапно появился вожак с лилово-черными "зрачками" и вонзил спои челюсти в другую штанину. Солохин споткнулся и упал.

— Брюки… — прохрипел Митя.

Он рванул пояс солохинских брюк, а Гриша, приподняв Солохина, освободил его от одежды. Затем они чуть не волоком потащили незадачливого охотника к "Кашалоту". Валентина на секунду приоткрыла дверь, проводила их взглядом и снова юркнула в укрытие.

— Уф, дьяволы! — облегченно пробормотал Гриша, когда захлопнулся люк. — Ну и задали вы нам работы, — покосился он на бледного Солохина.

— Что-ниб-будь надеть, — стыдливым шепотом сказал Солохин, оставшийся в одних трусах.

Митя окинул Солохина критическим взглядом.

— Погодите, где-то была старая роба, — сказал Папин и полез за выступ пульта. Он подал Солохину замасленную брезентовую одежду.

— Вы оказались правы, — произнес вдруг Солохин, обращаясь к Волкову. — Я недооценил их. Но кто знал?

Снаружи пронзительно запел рожок вожака. Усачи — все, сколько их было, вдруг дружно поднялись в воздух и полетели на северо-запад, к густым рощам пальм. Митя озадаченно следил за ними. Потом его лицо прояснилось.

— Почему они улетели, как думаешь? — сказал Волков.

Гриша промолчал.

Несмотря на столь неожиданное отступление усачей, исследователи еще долго не решались покинуть рубку "Кашалота", нервно прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам и шорохам.

Как только усачи скрылись за рощей, Валентина тут же примчалась к "Кашалоту", держа в руках жестянку с аргинином.

— Что же делать теперь, ребята? — спрашивал устало Солохин. Волков и Валентина переглянулись: впервые Солохин назвал их "ребята".

— Академик Зуев уже знает? — обратилась к нему Валентина.

— Увы, — вздохнул Солохин. — Не успел доложить вовремя. — Он поглядел на оборванные провода антенны, выделявшиеся на фоне вечернего неба. — Эти крабы… поломали и передатчик.

Быстро стемнело. Было тихо, спокойно, лишь издалека доносился крик какой-то ночной птицы.

— Могли бы мы уплыть отсюда на "Кашалоте"? И когда? — спросил Солохин.

Вахнин стал что-то прикидывать в уме.

— Что же, двух-трех человек "Кашалот", пожалуй, поднимет, — сказал он. Но не больше. Заплатки в основном у верхнего края корпуса. Поэтому придется идти только надводным ходом.

— Да, да, — рассеянно сказал Солохин, как бы не расслышав ответа. — Мы должны немедленно покинуть атолл.

— Неужели постыдно сбежим? — пожала плечами Валентина, — По-моему, наш долг в другом. — Она раскраснелась от возбуждения. Все ее мысли были заняты необычными существами.

Слова Валентины вывели Митю из оцепенения. О чем-то вспомнив, он прыгнул в люк "Кашалота" и открыл шлюз холодильника. Ведь там был пленник. Что он "расскажет" о себе?

Однако в холодильнике не оказалось никакого усача. На белой пластмассовой решетке лежала овальная темно-синяя куколка — точно такая же, какую они впервые увидели на айсберге, под тонкой коркой льда.

Митя позвал Валентину.

— Смотри, в куколку превратился. Но почему?

Валентина задумалась.

— Видимо, действие температуры, — проговорила она неуверенно. — Резкое охлаждение.

— Думаешь, от холода? Пожалуй, верно. Значит… Волков умолк и бросился к рюкзаку с книгами — единственному богатству, которое ему удалось сегодня спасти.


* * *

До глубокой ночи Валентина и Митя лихорадочно листали книги по молекулярной биологии и биокибернетике, пытаясь найти хоть какое-нибудь указание, подходящее к данному случаю.

— Правду говорят, что теория — это все, что не годится для практики, — с досадой сказал наконец Митя. — Что ж, будем вскрывать куколку.

Валентина принялась раскладывать на столике инструменты.

— Нет, подожди, — остановил ее Митя. — Давай лучше отложим до утра.

— Зачем это?

— Пусть куколка полежит здесь, на столе. До утра. — Он усмехнулся и добавил заговорщическим тоном: — Говорят, утро вечера мудренее.

…Перед восходом солнца прикорнувшую в углу рубки Валентину разбудило знакомое пение английского рожка. Оно звучало совсем близко, почти над ухом. Валентина испуганно вскочила на ноги. Вокруг столика, куда они вечером положили куколку, толпились тяжело дышавшие ребята. Прижав края пластикатной накидки, они удерживали что-то, сердито гудевшее под нею.

Валентина подбежала к ним.

— Опять стал усачом?

— Как видишь, — ответил Волков. — Да крепче держи! — прикрикнул он на Гришу. — Не то удерет.

— Вязать надо. И снова в холодильник.

С неожиданной силой усач приподнялся на лапах. Ребята с трудом прижали его к столу.

— Вот это силища, — сказал Гриша. — Давай скорей шнур.

Они стали вязать сопротивлявшегося усача. Им помогал Папин. Вдруг Митя замер в неудобной позе, сжимая в руке конец капронового шнура.

— Вяжи, вяжи, чего остановился, — сказал Вахнин.

— А? — очнулся Митя. У него был странный, отсутствующий вид. — Мне показалось, что… — он замолчал.

— Что тебе показалось?

— Сам не пойму.

Гриша пожал плечом и выхватил из Митиной руки шнур. А Волков продолжал стоять все в той же позе, не сводя глаз с пленника. Огромные фасеточные глаза усача, странно вопрошающие, почти осмысленно, по-человечески смотрели на него. Это были глаза загнанного в ловушку живого существа, понимающего, что с ним хотят сделать. Невысказанная боль, страстный немой вопрос, какая-то сверхъестественная мудрость застыли в этих бездонно-черных колодцах. И вдруг Митя понял: там, в бездне зрачка, бьется плененный луч света — искра разума. И в этой капле света он прочел мольбу, призыв к пониманию. Митя тряхнул головой. Этого не может быть. Такое просто невероятно. Все это почудилось ему, не больше.

— Взгляните в его глаза, — прошептал Волков. — Перед нами разумное существо. Сапиенс муравей, самур, если так можно назвать его.

Валентина и Гриша одновременно склонились над пленником. И ничего не увидели. Глубокие колодцы зрачков уже подернулись серой пленкой, потускнели.

— Бредишь, что ли? — с недоумением произнес Гриша, и его густая бровь выразительно переломилась.

Он ловко подхватил связанного самура, положил в холодильную камеру. Озадаченная словами Мити, а еще больше его видом, Валентина медленно закрыла дверцу холодильника и отметила в журнале время.

Волков по-прежнему "отсутствовал". Его мысли блуждали где-то далеко. "Неужели это было? — размышлял он в смятении. — И за миллионы лет до появления человека жил разумный вид насекомых или как их там?"

— Что показал радиоуглерод? — отрывисто спросил он Валентину.

Девушка полистала рабочий журнал:

— Возраст образцов грунта, где находились куколки, около двухсот шестидесяти миллионов лет.

— Все верно, — кивнул Митя. — Сомнений нет. Эти самуры — пришельцы из Гондваны.

Он закрыл глаза и отчетливо увидел незнакомую страну. Густые, мрачные леса, озера в глубоких впадинах, морские бухточки и нагромождения каменных глыб — ошеломляющую картину сотворения древнего мира.

Снаружи донесся нарастающий треск и шум.

— Летят! — воскликнула Валентина. Туча самуров облепила песок. Они беспокойно рыскали вокруг "Кашалота", ощупывая судно антеннами-усами.

— Сдается мне, они ищут пленного собрата, — сказал Митя. Он взглянул на часы, открыл дверцу холодильной камеры и удовлетворенно кивнул.

— Видите? Опять пропал самур. Зато появилась куколка.

Митя перенес ее на стол.

Несколько самуров встали на задние лапы и, прижавшись к бронепластику, стали разглядывать внутренность рубки. Увидев куколку, самуры разом отпрянули, коротко, сердито загудели. Они оставили в покое "Кашалот" и рассыпались по берегу, поедая зелень. Тут и там с грохотом падали пальмы, подрезанные острыми челюстями. Во все стороны панически разбегались кокосовые крабы, насекомые, пауки — еще уцелевшая живность атолла. За ними стремительно гнались пришельцы.


* * *

Несколько суток продолжались эксперименты с пленником, теперь уже в домике станции. Вахнин и моторист спешно заканчивали приготовления к отплытию. Солохин то и дело справлялся, скоро ли все будет готово.

Самур лежал на столе в "кабинете" Солохина, сплошь опутанный проводами, биодатчиками, микроэлектродами. Постепенно, шаг за шагом Митя и Валентина проникали в механизм внутреннего строения самура. Наконец они добрались до самого главного — изучили секреты ферментативной системы.

— Попробуем выжать из его клеточной памяти информацию. Узнать историю их вида.

С этими словами Митя закончил ювелирный монтаж крохотного биопередатчика в голове самура. Затем перенес его к окну и, быстро развязав ремни, сбросил на песок. Несколько секунд пленник лежал неподвижно, потом осторожно шевельнулся, с трудом встал на лапы — и вдруг резво помчался к роще пальм.

— Немного спустя включим приемник, — задумчиво проговорил Митя, опускаясь на пол. — А пока самур ищет своих, обсудим результаты. — Он зажег измятую сигарету и с наслаждением затянулся. — Так вот. Думаю, ты согласна, что муравьи родом из Гондваны?

— Не исключено, — уклончиво ответила Валентина.

— …Далекой, таинственной и прекрасной Гондваны, — Волков мечтательно закрыл глаза, его нервное, насмешливое лицо подобрело, разгладилось. — Жили они, благоденствовали, пока не началось палеозойское оледенение. Льды надвигались, отступали, опять шли в атаку… Это, как ты знаешь, продолжалось достаточно долго. И вот у самуров выработалась своеобразная реакция, предохранявшая их от гибели. Во время похолодания они сворачивались в куколки. Как только льды таяли, самуры превращались в живые, деятельные существа. Значит, они прекрасно а-да-пти-ро-вались! — пропел Митя. — Но вот последнее грозное наступление ледника навсегда похоронило их под своим панцирем. Процесс многообещающей эволюции для самуров был закончен. Ну, как моя рабочая гипотеза?

— Довольно логично, — подумав, согласилась девушка. — Хотя в несколько упрощенно.

— Да, но как заставить всех самуров превратиться в куколки? — вздохнул Митя. — Ведь климат атолла не изменишь.

— Его и незачем менять, — сказала девушка. — В чем проявляется действие холода на самуров? Видимо, у них понижается влажность тел. А ее можно понизить и "изнутри". То есть ввести самурам метаболит, угнетающий ферменты, как это я делала с крабами. Он заменит палеозойское оледенение.

— Гениально! — оживился Волков.

Их разговор прервал вошедший в домик Гриша, весь перепачканный смазкой. За ним вкатился озабоченный Солохин.

— "Кашалот" готов к отплытию, — сказал Гриша. — Но, повторяю, больше трех человек не поднимет.

— Прошу прервать ваши занятия, — обратился Солохин к исследователям. Проведем короткое совещание.

— Зачем? — спросил Митя.

— Чтобы решить, кто поедет в первую очередь и кто во вторую…

— Тогда совещание ни к чему, — энергично сказал Митя. — Что касается нас, — он переглянулся с Валентиной, — то мы остаемся.

— Вот как, — без особого удивления заметил Солохин. — Но крабы…

— Не крабы, — поправила его Валентина, — а самуры. Да, мы надеемся справиться с ними. И кроме того, сохранить часть особей для науки. Надежду на это нам дает эксперимент с пленным. Результаты ободряющие.

— Напрасные надежды, — усмехнулся Солохин. Его раздражала самоуверенность молодых людей. Втайне он завидовал им. У них в голове есть какие-то идеи. Солохин не знал, что еще можно было бы сделать с загадочными самурами, методично пожиравшими зелень атолла.

— Хорошо, — помолчав, сказал Соломин и кивнул Грише. — Тогда можно отплывать.



5

Перед самым рассветом, когда самуры еще спали, "Кашалот" медленно отошел от причала. Высунувшись из люка, Солохин дал последние указания:

— Домик забейте, а сами на другой атолл. У вас остается надувная лодка. Не стоит дразнить этих… — Он опасливо посмотрел на обглоданные пальмы. — Если встретится корабль, радирую в Антарктиду.

Волков и Валентина долго слушали затихающий вдали гул гидрореактивного двигателя. Слушали до тех пор, пока не возник знакомый звук — сухой треск крыльев. Тогда они поспешили в домик станции.

Над лагуной заревели сотни английских рожков. Но мелодия звучала теперь как-то по-иному. Рожки словцо плакали и угрожали, молили и требовали одновременно. Опять пришельцы рыскали по берегу: они лихорадочно искали пищу.

Все новые и новые группы самуров прибывали на берег. В центре этого скопления крыльев, ног и усов появился самый крупный самур — вожак с лилово-черными "зрачками". Валентина увидела, как он поднял кверху голову, пошевелил усами и издал протяжный звук. Самуры расположились вокруг него рядами, точь-в-точь как дисциплинированные солдаты.

— Большой сбор у них, похоже, — заметил Волков. — Только по какому случаю? Настрой биоприемник. У нас ведь теперь есть информатор среди них.

На биоэкране заплясали туманные кривые, спирали, всплеснулись острые пики.

— Так и есть, — проговорила Валентина как бы про себя. — Они общаются биотоками. Но как расшифровать эти иероглифы?

Вдруг все звуки стихли. Самуры как по команде вытянули усы — под тем же углом, что и вожак. Наступила полная тишина. А затем на экран хлынула волна информации, накопленной в мозгу и клетках "информатора" — пленного самура, выпущенного на волю.

— Самуры, видимо, вспоминают свою прежнюю жизнь, — сказал Митя, в глубоком раздумье глядя на изображения. — Теперь я могу представить себе их состояние. Миллионы лет назад самуры погибли при оледенении. И никогда бы не проснулись, не ожили. Если бы не мы. Они ведь умерли для эволюции. А вот теперь ничего не понимают. Сбиты с толку.

— Мне их жаль, — вырвалось у Валентины.

На экране была глубокая долина, заросшая папоротниками и гинктговыми пальмами, кустарником глоссоптериса. Всюду возвышались какие-то куполовидные холмы. Их гладкие, словно полированные, стенки тускло отражали свет луны, плывущей среди древних созвездий. А в горах, окаймляющих долину, сверкали ледники — вестники палеозойского оледенения. Меж куполов быстро сновали самуры. Мрачный зов английских рожков эхом отдавался в лесах и горах. Затем исследователи увидели колонны, уходящие в глубь антарктической тайги.

"Митя прав, — подумала девушка. — Самуры бегут от надвигающегося оледенения. Только не знают, что спасения им нет".

Но вот появился знакомый пейзаж: сверкающий солнечными бликами Тихий океан, атоллы, поросшие кокосовыми пальмами.

— Что это значит? — пробормотал Волков. — Неужели самуры видят ближайшие к нам атоллы островов Бас?

— Просто они посылали туда разведчика. И теперь он сообщает о виденном. А мы воспринимаем картины, уже прошедшие через мозг нашего "агента".

— Но тогда это катастрофа! — воскликнул Митя. — Самуры намереваются перелететь на другие атоллы. Мы не можем допустить их расселения по Полинезии.

— Что ж, убивать? — гневно спросила Валентина. — Ведь ты сам говорил, что у них есть разум… — Она закрыла руками лицо и отвернулась.

— А что прикажешь делать? Или мы, или они. Предлагаешь оставить в живых? При их-то умопомрачительной плодовитости? Да они заселят всю планету! Куда же нам, людям, деваться? На Марс?

— Перестань, — тихо сказала девушка.

"Не надо было самурам оживать, — подумала она с горечью. — Лучше бы остались там, на айсберге".

…Около полуночи исследователи двинулись к пальмовой роще — обиталищу самуров. Была теплая звездная ночь. На внешнем рифе глухо бормотал прибой. Но не было слышно привычного шелеста пальмовых крон, голосов насекомых. Пришельцы превратили атолл в пустыню. Перекладывая с плеча на плечо коробку с отмеренными порциями аргинина, Митя еще и еще раз критически оценивал свой замысел.

В ходе многовековой адаптации самуры выработали удивительный нервный рефлекс — способность свертываться в куколки и оживать. Они съедят метаболит аргинин — и под его действием "вспомнят" борьбу с оледенением, потому что их ферменты, управляющие влажностью и температурой организма, будут подавлены метаболитом. Ergo — нарушится адаптация. Внутренне, в "самих себе", самуры окажутся как бы в условиях палеозойского оледенения. И тогда сработает защитный алгоритм нервной системы: пришельцы свернутся в куколки. Все должно произойти именно так.

Увязая в песке, Валентина и Волков шли вдоль берега лагуны, потом свернули к редколесью обглоданных пальм. То и дело попадались сваленные пришельцами деревья — без коры, ветвей и листьев.

— Смотри, что это? — прошептала Валентина. Из мрака выступили куполовидные постройки — такие же, что они видели на экране биоприемника. К куполам вело хорошо утоптанное "шоссе", от которого исходил легкий пряный аромат.

— Такой же запах бывает на тропах наших муравьев и термитов, — сказал Митя, поводя носом, точно охотничий пес.

— А самуры разве не наши? Тоже с планеты Земля.

Около часу бродили они в темноте, обследуя "город" самуров, Митя насчитал не менее десятка куполов. Волков приблизился к одному из них — высотой чуть не с двухэтажный дом. Сквозь оболочку купола проросли толстые, жесткие на ощупь стрелы, увенчанные коническими чехлами. Этот странный "лес" на фоне обглоданных пальм выглядел как неведомый пейзаж иной планеты.

— Попробуем забраться внутрь. Но где выход? — спросил Волков.

Он обошел купол кругом, изучая его серую поверхность. Даже ногтем постучал. "Как бетон, если не крепче, — подумал Митя. — Тут и электробуром не сразу возьмешь". Он споткнулся о невидимый в темноте выступ, тихо выругался и включил фонарик.

— Ага, вот он.

Действительно, за выступом сооружения скрывалась довольно широкая щель. Она была закрыта плотной, твердой на ощупь пленкой. Митя надавил кулаком. Пленка чуть прогнулась. Надавил сильнее. Изнутри раздался сердитый звук "рожка", пленка внезапно разошлась, в лицо Мити пахнуло тяжелым запахом. Затем из щели выбежали два самура, угрожающе поводя усами. Глаза у них светились странным фосфорическим блеском. Митя бросился в сторону, за ним Валентина. Они бежали, и им чудилось, что вся стая самуров гонится за ними.

Наконец они остановились, перевели дыхание, прислушались. Все было спокойно. Усачи и не думали преследовать их.

— Ну и напугали, — с облегчением рассмеялась Валентина.

— Н-нда, — разочарованно согласился Митя. — Внутрь купола лучше не ходить. Остается одно: разбросать дозы аргинина у входов. Утром самуры подберут. Голод ведь не тетка.


* * *

Исследователи вернулись в домик. Включив биоприемник, Митя тотчас увидел внутренность "муравейника", где скрывался их информатор. Микропередатчик, вмонтированный в его мозг, непрерывно посылал сигналы — "мысли" и "ощущения" самура. Под куполом оказался целый подземный лабиринт. Ближе к вершине купола своды приобретали двоякую кривизну. Чуть ниже располагались большие чистые камеры с грибными садами. Вероятно, "грибы" самуров росли на компосте измельченной растительной массе.

— Теперь ясно, куда пошли пальмы, кусты и прочая зелень, — невесело усмехнулся Митя.

Приборы показывали, что в жилище господствует неизменно ровная, одинаковая температура и влажность, несмотря на то что самуров там было как сельдей в бочке. Поражали чистота и порядок в камерах, переходах и кладовых. Чувствовалось, что древние существа необычайно чистоплотны. И тут Валентина обратила внимание на странное явление: на экране было видно и небо со звездами, и океан, и почти весь атолл. Все это довольно явственно проступало на фоне внутренних помещений.

— Что бы это значило? — подумала она вслух. — Кто-то из самуров летает сейчас над островом?

— Не думаю, — ответил Волков. — Здесь иное. Просто они видят не только в темноте, но и сквозь листья растений, стены купола, деревья. Для них, полагаю, все прозрачно. Удивительные существа!

…Прошли еще день и еще ночь. Томительно текло время. Митя высчитывал в уме, когда аргинин проникнет в кровь самуров и начнет подавление ферментов. На экране дрожало изображение камеры того "муравейника", где скрывался их информатор.

— Четыре двадцать по Гринвичу, — взглянув на часы, произнес наконец Волков. — Сейчас начнется.

— Как бы я не хотела, чтобы это начиналось! — ответила со вздохом девушка. — Ведь мы поступаем жестоко!

Митя отвернулся к окну, облокотился на подоконник и стал глядеть на быстро светлеющую рощу. Там звенел, разрастался унылый напев рожков. Волкову тоже было очень жаль самуров. "Но что тут придумаешь иное? Какой толк в подобной жалости?" — зло думал он.

Самуры в камере вдруг забеспокоились, потекли по коридорам и переходам. Сплошной массой ринулись они к выходу. Древний инстинкт, разбуженный действием метаболита — аргинина, гнал их в леса палеозоя… которых уже давным-давно не было. Мрачный напев рожков пронзил сердце Валентины. Она зажала уши, чтобы не слышать мелодию. О, этот жуткий напев!

С гулом лопались пленочные входы в купола. Самуры расползались по атоллу, точно слепые, натыкаясь на кусты и обглоданные пальмы. "Да, аргинин сработал без промаха, — размышлял Митя. — Больше не видеть им звездного неба. Не видеть! Прощайте, самуры. Вы уходите, а мы остаемся".

— Валя, — тихо позвал он.

Девушка не отозвалась. Подперев кулаком щеку, она сидела у окна, беззвучно созерцая розовеющий в лучах восходящего солнца океан. Валентина понимала, что все это не могло окончиться иначе. Но ее нервы были до предела натянуты, а сердце сжималось от боли. "Самуры далеко бы пошли, далеко! — размышляла она. Это бесспорно. Какая у них стройная организация. Все у них существуют для каждого и каждый — для всех. Вот идеал, к которому должны стремиться мы, люди".

"Ошибаешься, — сухо возразил ей внутренний голос. — Не в общежитии, подобном муравейнику, и не в их укладе жизни должны искать люди образец". "Если бы не оледенение, на Земле победил бы их разум", — твердила Валентина. "Победа человека случайна". "Закономерна, — поправил голос. — В нашем обществе коллективный разум сочетается с высоким интеллектом и гибкой адаптацией индивидуума к любым внешним условиям". — "Причем здесь адаптация?" — "И это говоришь ты, биолог? — негодующе воскликнул двойник. — Да как только на Земле появились первые живые существа, ВЫЖИВАНИЕ стало центральной проблемой эволюции. И оно тесно связано с адаптацией, приспособлением". — "Разве римский солдат, убивший Архимеда в Сиракузах, обнаружил большую адаптивность поведения, чем Архимед?" — заметила Валентина. "Чепуха. Сущность проблемы выживания — чисто биокибернетическая. Да, да. Почему самуры не вынесли оледенения? Они были просто живыми автоматами с линейной тактикой поведения. А человек — более высокая ступень… Природа наделила самуров сложным и тонким алгоритмом, системой рефлексов адаптации. И этот алгоритм действовал у них хорошо до поры до времени. Пока климат Гондваны изменялся плавно, очень медленно. Когда же наступило резкое похолодание, алгоритм нарушился. Самуры похоронили самих себя, свернувшись в безжизненные куколки. И умерли для эволюции".

Ее мысли прервал Митя. Он тихо сел рядом, ласково погладил по плечу. Валентина доверчиво склонила голову ему на грудь. Она чувствовала себя смертельно уставшей. Так они сидели и молчали, вглядываясь в неподвижные группы самуров, чернеющие в предрассветном сумраке. Казалось, пришельцы спали. "Они уснули теперь навсегда и никогда не проснутся", — уже спокойнее подумала девушка, примиряясь с неизбежным.

Вдруг Валентина вздрогнула: невероятный, все заглушающий рев английских рожков потряс стены домика.

— Что это? — вскочил на ноги Волков, пытаясь через плечо девушки выглянуть в окно. В широко раскрытых глазах Валентины были изумление и страх.

— Самуры… — прошептала она и, не докончив фразы, бросилась к выходу.

Атолл кишел живыми самурами. Словно разбуженные лучами солнца, они метались по всем направлениям, шурша жесткими крыльями. В их бешеном движении не было ни порядка, ни цели, пока не раздался сигнал вожака с опушки обглоданной пальмовой рощи. И самуры со всех сторон устремились к нему.

Вожак повернулся и побежал в глубь атолла. За ним двинулись остальные.

— Ничего не понимаю. Ведь они должны были умереть, вернее, свернуться в куколки? Значит, не сработал аргинин? — Митя растерянно смотрел на кипящий водоворот черно-синих тел, катившийся в северо-западный угол атолла. Туда, где были их жилища.

— Аргинин не мог не подействовать, — едва слышно уронила Валентина. — Да вышло не так, как нам хотелось.

— Что ты хочешь этим сказать? — растерянно спросил Митя. Вся его самоуверенность улетучилась. Рухнули теоретические построения, которыми он втайне гордился. Но почему? В чем ошибка?

— Не знаю, что будет, но мы должны… — Митя выбежал из домика и устремился за самурами, к куполам. Валентина, поколебавшись, последовала за ним. Со стороны "города" все явственнее доносился странный скрежещущий звук будто там пилили камни.

…Скрываясь за уцелевшими деревьями, они наблюдали какое-то бессмысленное уничтожение куполов. Орудуя крепкими челюстями, как пилами, самуры с бешеной энергией рвали, крошили, перемалывали "цемент" своих жилищ. Ломали камеры, переходы, грибные сады, обрушивали ажурные своды. Казалось, действовала гигантская, хорошо слаженная машина разрушения. Вскоре "города" с правильными рядами куполов не стало. На его месте была перепаханная, хорошо выровненная поляна.

— Что же это они делают? — в отчаянии восклицал Митя, хватаясь за голову.

За все время Валентина не произнесла ни слова. Она будто окаменела, широко раскрыв глаза, вцепившись в ствол пальмы.

Но вот снова показался вожак. Его лилово-черные наспинные "зрачки" тускло светились, будто аргинин вдохнул в них призрачную жизнь. Прозвучала властная мелодия. Тысячная масса пришельцев устремилась за вожаком.

— Теперь начнут станцию громить! Бежим! — закричал Митя. Но девушка не сдвинулась с места.

— Нет, — сказала она тихо. — Они идут к морю.

— Не может быть! — прошептал, догадываясь, Митя. — Но почему?

— Не знаю. Ничего не знаю.

Самуры, не обращая на них внимания, подобно горному потоку катились к берегу океана, навстречу прибою. Его древняя никогда не смолкающая песня сливалась с торжественно-мрачным напевом рожков. Когда первые ряды самуров во главе с вожаком вошли в кипящую полосу прибоя, Митя, следовавший в хвосте лавины, опять схватился за голову и застонал:

— Какой же я был идиот! Вообразил, что все так легко и просто. Какой идиот!

Трубный рев самуров, достигнув к концу пронзительной ноты, мгновенно обрывался, едва их накрывала вода. В тот момент, как последняя группа подошла к линии прибоя, Волков неожиданно бросился вслед за ними.

— Что ты задумал? — вскрикнула девушка, пытаясь остановить его. — Разве их удержишь?

— Один, хотя бы один экземпляр… — сдавленно восклицал Митя — Для науки! Мы…

Он вырвался из рук Валентины и очертя голову прыгнул в воду. Поскользнулся и упал, захлебываясь в горько-соленой купели. Ему удалось схватить за ногу последнего из самуров, уже почти погрузившегося в воду. Но удержать не смог. Никто не смог бы. Громадный, целенаправленный порыв был в этом последнем стремлении пришельцев. Какой-то новый, порожденный метаболитом инстинкт неодолимо гнал самуров в извечную колыбель жизни — в океан.

Подавленные и растерянные, просидели они весь остаток дня на берегу лагуны. Дул теплый северный ветер, ярко светило солнце, но небу бежали пухлые облачка. Как будто никогда и не было на свете никаких самуров. Они ушли в безбрежное синее лоно океана и унесли с собой свою неразгаданную тайну.





Этеменигура

Палеоисторик Октем был большим знатоком истории Индии, Шумера, Аккада, Финикии, Египта. И когда в Ашхабаде второго века эры Октября формировали экипаж корабля "Древний Восток", выбор пал на него. Правда, сам ученый оставался в Центре палеокультур, а в корабль сел его двойник, псевдоживая конструкция, симбиоз белковых и электронных цепей, нервных клеток и компьютерного мозга, которому человек-оригинал передал накопленные знания и даже эмоции и черты характера. Выполнив задачу, двойник должен был доставить в Центр детальную информацию о прошлых эпохах. Сгусток информации назывался Палеохрон. Он сообщал сведения в любой форме: в объемных живых картинах или в виде чувств, переживаний, мыслей. Все остальное, из чего синтезировался двойник, самораспадалось.

Корабль "Древний Восток" вошел в надпространство и по геодете, искривляющейся в прошлые времена, скользнул в небо Двуречья, как полагал штурман Вячеслав. Однако вскоре обнаружилось, что корабль висит над той же местностью, откуда стартовал: внизу лежала Туркмения, какой она была в третьем тысячелетии до новой эры! Штурман Вячеслав не поверил своим глазам. В оцепенении смотрел он на приборы. "Нет, это невозможно! Должен быть Шумер… Я не мог так грубо ошибиться. Значит, флуктуация космоса? Искажение метрики континуума?" Чертыхаясь, он пошел к командиру, машинально внимая звону экранирующего хронополя.

Флегматичный, уравновешенный командир подумал не без досады: "Да, совсем некстати неувязка! А реактор уже слопал массу энергии". Вслух же он сказал:

— Не падай духом, Вячеслав! В целом программа не пострадает. Но Октема придется высадить здесь. Пусть добирается в Ур собственным ходом. Из-за этой флуктуации реактор съел в полтора раза больше энергии, чем было рассчитано. Биллион киловатт в секунду — не шутка. Едва хватит на возвращение в свою эпоху. Все! Действуй, дорогой.

И Октема сбросили в мини-капсуле. На прощание командир напомнил:

— В обусловленный срок жду на орбите в зоне Эриду. Корабль повиснет в квадранте Кассиопеи — в двадцать два звездного времени. Смотри, не опоздай! Секунда ожидания стоит биллиона киловатт.

Глядя как ловко самоупаковывается капсула сброса — до размера небольшого пакета, Октем вздыхал, шаря глазами по небосводу. Впрочем, он не грустил о корабле. До Евфрата полторы тысячи миль! Надо выполнять волю командира и Центра палеокультур.

Спрятав капсулу в карман, он бодро зашагал по барханам к предгорьям Копетдага. Вскоре на горизонте показались невысокие строения какого-то городка. В телеобъектив Октем увидел толстые глиняные стены, прямые длинные улицы, от которых в стороны расходились переулки; скопище купольных мавзолеев; обширную площадь, окруженную глиняными домами; довольно внушительное святилище, отдаленно напоминавшее шумерский храм. За чертой города начинались поля пшеницы и ячменя, паслись стада коров, овец коз на заливных лугах. "Входить или не входить в городище? — задумался Октем. — Ведь это не по моей части: прикопетдагскую цивилизацию изучают другие. У меня Шумер и Египет! Работы хватит, а осенью надо успеть в Эриду. Корабль не может долго ждать. Неплохо бы долететь в Ур с помощью антигравитации, но это запрещено. Энергия только для взлета на корабль".

Спустя много дней Октем достиг района, где в будущем возникнет Исфахан. Заночевать пришлось на окраине маленького селения, в заброшенной хижине. Утром следующего дня Октем вышел на караванную тропу, которая, как он знал, ведет к горным проходам в Двуречье. К полудню с севера показалась вереница нагруженных верблюдов и ослов. Октем вскочил на ноги, призывно замахал рукой. К нему подъехал вожатый, закутанный по самые глаза темно-синей тканью головной накидки. Уставив на Октема горящие темные глаза, спросил настороженно:

— Кто ты и куда держишь путь?

Октем, заблаговременно приняв облик жреца бога Наннару, был как две капли воды похож на жителя Двуречья.

— Я был в далеком краю Черных песков, за морем Каспов. Мой осел издох в дороге, и вот я пешком иду в Ур.

Вожатый поцокал языком, как бы сочувствуя, что незнакомцу предстоит столь дальняя дорога, и сказал:

— Нет, не могу помочь! Караван идет в Синджарскую долину.

Тут подъехал второй караванщик — статный мужчина лет тридцати в грубошерстной накидке. Его лицо вызвало в памяти Октема отрешенные черты воинов — на статуэтках из древнейших поселении Намазга-Депе и Анау. Тот же длинный клювовидный нос, миндалевидные глаза, круто изогнутые брови; подбритая с боков борода двумя узкими прядями ниспадала на грудь. "Воронообразное лицо, как у эламитов, — привычно зафиксировал мозг Октема. — Значит, он — потомок тех южноиранских племен, которые проникли в Каракумы где-то в начале третьего тысячелетия до новой эры". Еще Октем отметил пальцы мужчины — очень длинные и крепкие. "Музыкантом мог бы быть", — подумал Октем.

— Меня зовут Герай, — приветливо сказал мужчина. — А тебя?

Октем назвался и повторил легенду о страннике-жреце.

— Из-за Черных гор идешь? — спросил Герай. — А там где был?

— В городе Туркате, где на площади стоит святилище, похожее на маленький зиккурат, — без запинки ответил Октем. В глазах Герая мелькнуло недоверие:

— Я как раз оттуда, но что-то не видел тебя на улицах.

"О, шайтан! Как я промахнулся…" — растерянно подумал Октем.

— Правитель Исма-Эль, почтенный, послал меня в Шумер учиться строить храмы, — продолжал Герай, сделав вид, что верит "жрецу". — Ибо я ваятель и зодчий.

— Завидую тебе, — отозвался Октем, многозначительно глядя ему в глаза. Так помоги и мне попасть в священный Ур.

Герай обернулся к вожатому, равнодушно взиравшему на жреца в пропыленной тунике:

— Я беру путника с собой.

— У меня нет свободных верблюдов и ослов! — отрезал вожатый.

— Найдешь! — повысил тон Герай. — Переложи груз с одного осла на пять других — получишь свободного, верно? Не забывай, что Исма-Эль велел исполнять мои просьбы.

Вожатый пробурчал что-то себе под нос, приложил руку к груди и потрусил в хвост каравана.

Полторы луны добирались они к верховьям Евфрата. За этот срок Октем хорошо узнал своего нового друга. Герай обладал живым, острым умом, мыслил свободно и смело. Сын вольных земледельцев, он сочувствовал беднякам и рабам. Однако больше всего ценил искусство и свободу.

— Эти руки, — ваятель поднес их к лицу, будто желая удостовериться, что они есть, — выручают меня! В отличие от рабов, которые гнут спину на Исма-Эля, я свободен, ибо правитель знает о моем таланте. В краю Черных песков нет равных мне в искусстве оживлять мертвый камень. Но что это перед творениями мастеров Этеменигуры? И я рад, что скоро увижу чудо света!

— И долго намерен пробыть в Уре? — спросил Октем.

— Столько, сколько понадобится, чтобы сравняться с мастерами Благодатной страны. Или пока за мной не пришлет Исма-Эль. Ну, а тебе зачем понадобился Ур?

— Тоже учиться. Смотреть и запоминать, — туманно сказал Октем.

Позже он все-таки поведал ваятелю часть правды о себе. Даже пытался втолковать ему, что он, Октем, — гость из будущего. "Меня послали к вам люди, подобные богам. Я счастлив служить им".

— Как это? — недоумевал Герай. — Разве можно попасть в другое время? Что-то я никогда не слыхал о таком. Или ты тешишь меня сказками?

Слова о корабле, геодетах, инверсии времени звучали для ваятеля таинственными заклинаниями. Но живые видеокадры Ашхабада, развернутые Палеохроном Октема перед мысленным взором Герая, были убедительны, и ваятель понял: случай свел его с полубогом в облике человека.

Расстались они в верховьях Евфрата, на правом берегу священной реки. Взобравшись на подаренного ему осла, Октем с грустью сказал:

— Я буду вспоминать о тебе, друг. Надеюсь, встретимся. Я приду в Ур несколько позже. И постараюсь отыскать тебя.

— А скоро ли придешь? — с надеждой спросил Герай. — Лучше бы ты остался со мной. Ты мне по душе.

Октем промолчал. Ваятелю казалось, что он колеблется. На самом деле Октем анализировал странное чувство, родившееся в недрах его существа, — братскую любовь к Гераю. Оно приводило Октема в замешательство: такого не было запрограммировано в мозге. Чувство возникло как бы само собой, по законам саморазвития эмоциональной системы. И он не без усилия заглушил его. "Нет, нельзя поддаваться эмоциям! — властно шептал компьютерный двойник. — Это может завести далеко. Надо о задании Центра помнить".

— Не могу, почтенный друг, — отрешенно сказал Октем. — Но я обязательно найду тебя в Уре. Сейчас надо делать свою работу. Прощай!

Ваятель порывисто обнял его:

— Буду ждать! Да хранят тебя мои и твои боги.

Выполнив ряд несложных поручений Исма-Эля в Синджарской долине, Герай купил место на купеческой барке и поплыл вниз по реке Евфрату. Спустя неделю он сошел на левый берег — часах в трех ходьбы от Ура. Чтобы полнее насладиться радостью встречи с Этеменигурой, он решил войти в город с востока, как все путники, пересекавшие пустыню, прежде чем достичь благодатных земель между Идиглату и Евфратом.

Герай отшагал уже порядочно, а Ур не показывался. Только вдали в мареве южного неба мерещилось что-то сверкавшее на горизонте разными оттенками пурпура и лазури. Солнце поднялось выше и пылало, как раскаленная жаровня. Прикрывая голову полой плаща, ваятель клял себя: "Вах, глупец! Так можно и не дойти, изжариться. О чем ты думал, пускаясь в путь?" Еще с полчаса он брел в знойном аду, спотыкаясь от усталости. Но вот наконец обозначились верхушки финиковых пальм. Унылая серо-желтая равнина, покрытая кустами сухобылья и чертополоха, сменялась пастбищами и лугами. Они перемежались стройными рядами миндальных деревьев. Справа и слева потянулись бахчи, каналы, поля чечевицы и льна. Воздух наполнился ароматом роз и алоэ. "Привет, Благодатная страна! — с волнением думал Герай. — Вот я и увидел тебя".

А затем над рощами, за голубой лентой Евфрата, несущего тростниковые лодки и барки, огромным разноцветным утесом поднялся зиккурат Ура.

— Слава тебе, о Этеменигура! — закричал в восторге Герай, смахивая слезы радости.

Его давняя мечта стала явью.

Ступенчатая гора Этеменигуры словно парила в звенящем от зноя воздухе. Ослепительно сиял позолоченный купол храма на ее вершине, голубым огнем полыхали его стены. Две нижние террасы зиккурата были черного цвета, третья и четвертая — красного, как сама земля, в которую вросла Этеменигура. Лакированная зелень пальм и пестрые цветники, разбитые на террасах, вырисовывались на фоне черной, красной и голубой облицовки, рождая целую симфонию красок и оттенков. Громада Этеменигуры казалась изящной, легкой — так совершенны были ее линии, плавными дугами уходящие к центру строения. Взгляд невольно скользил к вершине: Этеменигура как бы уходила в поднебесье, парила в струящемся от зноя воздухе.

Ваятель забыл обо всем на свете, созерцая чудо зодчества, и его едва не хватил солнечный удар. Опомнившись, добрался до финиковой рощи и укрылся в ее тени. Но тут на Герая набросились злые осы. Будто раскаленные иглы, они вонзились в руки, тело, лоб. Пришлось бежать из рощи, махая руками и проклиная себя: "Ай, глупец, зачем пошел туда? Ну и твари!.."

Все ближе подходил он к Евфрату, и перед ним поворачивалась все новыми своими гранями Этеменигура. Снова и снова ваятель любовался ею, позабыв о боли от укусов. "О город, омываемый водами! — тихо твердил он слова шумерского гимна. — Незыблемый бык, помост изобилия страны… Священный Ур!"

Чаще попадались селения, шире стали поля. Вдоль каналов и на полях работали сотни людей. Их узловатые, загрубевшие от работы руки двигались непрерывно. Изможденные рабы в лохмотьях, не защищавших от яростного солнца, строили дорогу. Надсмотрщики не скупились на удары палками и бичами. Ваятель оцепенело смотрел на это зрелище. Диким было оно для сына вольных краев. "О, Этеменигура… — с горечью думал Герай, остро жалея рабов. — Как обманчива твоя красота! Да, она озаряет мир, но вокруг тебя, Этеменигура, море жестокости. Ты купаешься в лучах славы, а люди изнывают от непосильного труда, их спины не разгибаются от зари до зари. Они падают от голода и истощения. О, Этеменигура! Зачем я стремился сюда, добрые духи Песков?"

Мимо гончарен, маслобоек и мельниц, по безлюдным улицам селений он шел к переправе через Евфрат и вскоре достиг царской дороги. Еще издали Герай увидел, как много людей, торговых караванов движется по ней. Вот быстро проехал к Уру гонец, яростно погоняя осла, тащившего колесницу. Медленно тянется пропыленный караван, — как видно, издалека, может, из Элама. Ваятель различал черные, как смоль, волосы, мужественные лица, покрытые потом и грязью, слышал голоса… Точно небо в пустыне за Идиглату, сверкала лазурь храма на Этеменигуре. Пылили стада баранов, коров, быков, погонщики палками подгоняли скот. Тяжелой массой прошел отряд воинов — со щитами, и дротиками, в медных шлемах с султанами. У воинов были широкие лица, крупные носы.

Герай смешался с толпой крестьян, направлявшихся, вероятно, на городской рынок, и переправился на западный берег Евфрата. Потом оказался на окраине какого-то селения. Низенькие хижины из глины и тростника, камышовые навесы, пыльные улочки…. Большой красный петух, копавшийся в куче навоза, поднял голову и надменно поглядел на чужака блестящим глазом. На заборе сидела кошка. При виде Герая она выгнула спину, но с места не сдвинулась. Проходя мимо, ваятель дунул ей в глаза. Кошка фыркнула и оскалила мелкие острые зубы. Откуда-то выскочил облезлый пес, волчком завертелся у ног, просительно заглядывая Гераю в лицо.

— Сам, брат, голоден, — сказал ваятель, смахивая рукавом пот со лба. — Моя сумка пуста. И пить страшно хочется.

Пес жалобно заскулил и поплелсяпрочь.

Через несколько шагов Герай увидел старушку. Она сидела под навесом и плела циновку с фантастическим узором. За пластинку меди, заменявшую деньги, он приобрел у нее ячменных лепешек, кувшин козьего молока и наконец-то поел. Настроение улучшилось, хотя зной донимал по-прежнему.

К воротам Ура он подошел совсем взмыленный, отдуваясь и отирая с лица капли пота. В тени городской стены перевел дух, с трудом отлепил от тела мокрую рубаху. Воин с копьем, охранявший ворота, настороженно следил за его действиями.

— Привет тебе, страж! — сказал Герай. Тот промолчал. Герай хотел обойти воина, но путь преградило копье. Страж все так же молчал, хотя его коричневатые глаза смотрели вопросительно.

— Вах, и как я забыл? — пробормотал ваятель. Бакшиш?

Он сунул воину две пластинки меди. Тот отвел взгляд и пропустил Герая.

…В блужданиях по городу утес Этеменигуры был хорошим ориентиром. Дороги и улицы, ведущие к теменосу — кварталу дворцов, храмов, складов и жреческих домов, устилали ветви лавра, дуба, листья финиковых пальм, а поверх — цветы шафрана и тамариска. Ваятель понял, что, как ему говорили, тут недавно проходила пышная процессия во главе с царем-жрецом и что проникнуть на Этеменигуру будет не так-то просто.

Стражи теменоса оказались неуступчивыми. Герай издали объяснял им цель визита — близко его не подпускали. А один из них даже пустил над головой ваятеля стрелу — для острастки. Тогда Герай показал стражам слиток серебра. Они переглянулись, и пустивший стрелу скрылся за воротами. Спустя несколько минут перед Гераем возник коротконогий человек в блестящем шлеме с витыми нащечниками. Вид у него был важный. Герай усмехнулся про себя: "О, какой надутый! Наверное, начальник стражи".

— Тебе чего, сыч? — грубо спросил тот.

Ваятель молчал, глядя на него исподлобья.

— Вижу, ты чужак в городе и не ведаешь, кто обитает там? — он кивнул на Этеменигуру, вздымавшую свои черно-красно-зеленые ярусы над стенами теменоса.

— Ведаю, почтенный! — громко сказал ваятель. — Я послан к Иди-Наруму могучим правителем Исма-Элем. Может, слыхал?

Лицо начальника смягчилось, хотя было видно, что о вожде Исма-Эле он слышит впервые. Но зато Иди-Нарума, царского племянника и старшего жреца храма, он знал превосходно.

— Ладно, жди тут! — пробурчал он милостиво.

Потом появился гигант эфиоп и повел Герая к Этеменигуре. Они долго петляли среди жилых домов, небольших храмов, внутренних галерей, двориков и крепостных стен. Особенной пышностью отличался прекрасный храм в честь Нингал, супруги бога Нанна. Герай, округлив от восхищения рот, долго созерцал его великолепные пилястры, синюю глазурь облицовки, мягкие, воздушные формы.

На первой террасе зиккурата великан африканец остановился и, махнув рукой вверх, пояснил:

— Ступай один! Иди-Нарум там, в храме. Возьми знак и повесь на грудь.

Он подал ваятелю серебряную дощечку с печатью в виде трехглавого змея.

Долго поднимался Герай по широким ступеням лестницы, крылья которой были сложены из розового песчаника и украшены сидящими львами из светло-серого камня. Он шел как во сне, ибо Этеменигура казалась волшебным садом. На террасах в искусственных бассейнах сверкали чашечки белоснежного лотоса. В нишах росла жимолость, наполняя воздух благоуханием. Часто попадались решетчатые навесы, увитые плющом и крупноцветной чемерицей. И все время Герая сопровождал мелодичный шум льющейся с зиккурата воды: по стокам и каменным желобам она со звоном и журчанием низвергалась в Евфрат через щели-бойницы в толстых стенах Этеменигуры.

До вершины оставалось не очень далеко, когда он вступил в богатый покой. Здесь недвижными изваяниями застыли воины — "быки" — с мечами и дротиками. Они молча проводили Герая настороженными взглядами, но и только: знак на груди открывал дорогу… В прохладном сумраке Герай различал то барельеф, высеченный искусной рукой на черном граните, то панель красного дерева. Залюбовавшись этими шедеврами, он не услышал, как к нему подошла женщина с браслетами на точеных руках. Смоляные локоны струились по шее и плечам. Сверкало ожерелье, в волосах, словно капли росы, сияли топазы. Надменно глядя на ваятеля, она спросила низким голосом:

— Кто ты и откуда? На жителя Благодатной страны ты не похож.

Герай на мгновение потерял дар речи — так хороша была эта незнакомка в своем расшитом золотом шерстяном платье. Волосы ее были украшены широкими золотыми лентами, листьями и бело-голубыми лепестками из стекла. Но лучше всяких нарядов были ее глаза — спокойные, задумчивые, редкого сине-зеленого цвета. Ваятель кратко рассказал о себе. И пока он говорил, женщина не сводила с него взгляда. Гераю чудилось: эти глаза ободряют его, лучатся теплотой. "Э, наваждение!.. Со страху кажется", — подумал он.

Когда Герай умолк, женщина сказала:

— Я запомнила тебя. И найду, когда понадобится, — и, царственно повернувшись, исчезла в сумраке.

Он отыскал Иди-Нарума в просторной нише, вырубленной в стене храма. На скамье черного дерева, обтянутой темно-красной бараньей кожей, сидел грузный мужчина с крупной головой. В резких чертах лица виделось что-то хищное, но этому странно противоречили высокий лоб и затаенная печаль в жгучих темных глазах. А рот соответствовал представлению о "тигре зиккурата". От всего облика Иди-Нарума веяло мощью. "Лишь такие и властвуют в гнезде скорпионов, именуемом Этеменигурой", — подумал ваятель, сгибаясь в поклоне.

Иди-Нарум смерил его взглядом, низким баритоном спросил:

— Кто ты? Приблизься.

Герай сделал шаг, снова поклонился:

— Мое имя — Герай. Вот письмо от Исма-Эля, — и протянул глиняную табличку.

Иди-Нарум, разобрав клинопись, поднял глаза:

— Здоров ли твой господин Исма-Эль? Я помню его совсем молодым, когда он гостил в Уре. Это были дни и моей молодости…

— Он здоров, мудрейший, и правит сильным городом.

Подумав, Иди-Нарум спросил:

— Почему Исма-Эль прислал тебя ко мне, а не к царю Благодатной страны?

— Этого не ведаю, мудрый господин. Думаю, чтобы служить тебе и набираться знаний.

Тот усмехнулся, довольный ответом, хотя глаза оставались холодными.

— Но что ты умеешь? Что можешь?

— Я владею искусством оживлять мертвый камень, слоновую кость и нефрит. Вождь Исма-Эль доверил мне украшать святилище богини Луны. Мне ведомы также секреты врачевания. Я хорошо знаю созвездия.

Иди-Нарум насмешливо улыбнулся:

— Излишняя скромность не обременяет тебя, ваятель.

— Я говорю правду, — повторил Герай.

— Ладно, посмотрим. Ступай к жрецу Тирсу. Будешь жить при храме.

Прошло немало лун, прежде чем Герай завоевал расположение Иди-Нарума. Особенно поразил он царского племянника умением лечить гнойные нарывы, которые мучили Иди-Нарума. Этим искусством Герай был обязан предкам — жителям предгорий Копетдага. Они были знатоками целебных настоев. Вскоре о лекаре из-за Моря Каспов узнал царь-жрец Ура, и Герай стал придворным врачом и "другом царя".

Царь-жрец дозволил Гераю заниматься любимым делом — ваянием. Около полугода он даже провел в Уруке, где украшал гробницы правителей шумерской династии. У царских мастеров учился искусству возводить храмы и зиккураты. Главный зодчий так доложил царю:

— Пришелец из-за Моря Каспов достоин украшать Этеменигуру, великий господин! Ибо превзошел моих учеников и скоро превзойдет меня.

— Так пусть и займется этим, — изрек царь. — Этеменигуру и храм богини Нингал следует украшать и обновлять вечно!

Исма-Элю царь Благодатной страны сообщил: "Привет тебе, друг и почитатель Иди-Нарума! Я доволен твоим подарком. Герай — превосходный врач и ваятель". Специальный гонец доставил письмо в Уркат.

А Герай узнал о царской "милости" таинственным путем. Однажды, когда он дремал в своей каморке при храме, из-за полога вдруг протянулась чья-то рука и вложила ему в пальцы клинописную табличку. Он открыл глаза и прочел: "Скоро я позову тебя. Радуйся: царь навсегда оставляет тебя на Этеменигуре". Герай вскочил, откинул полог — никого не было. "Кто передал табличку? Неужели от нее?! Почему она так заботится обо мне?" Его охватил страх перед теми, кто ведет на Этеменигуре полную тайн жизнь. Внутренний голос предостерегал Герая: "Забудь о гордой красавице! Не стремись к ней. Помни, кто ты. Это опасно!"

Слава о талантливом ваятеле Герае вышла за пределы Благодатной страны, о нем узнали в Стране фараонов, Библе, чьи послы даже просили царя Ура отдать им мастера. И Герай с тревогой думал: "Это может случиться каждый день. Что делать? Как выбраться из Ура?" Не видя возможности бежать, он постепенно впадал в отчаяние…

И вдруг нежданно объявился Октем! Много лун прошло с тех пор, как они расстались, — и вот будто из воздуха возник он перед Гераем, сидевшим в нише.

— Вах-хов, друг Октем!? Ты ли это? Я рад, рад… — забормотал ваятель, обняв Октема. И ощутил каменную упругость его мышц. Откуда было знать Гераю, что искусственный белок много крепче природного?

— И я рад видеть тебя, — ласково отозвался Октем. Пристально всматриваясь в лицо ваятеля, спросил: — Что-то гнетет тебя, друг. Чем ты встревожен?

— Беда, Октем… — тихо сказал Герай. Откинув полог, он удостоверился, что никто их не подслушивает. Жрецы молились вдали, у алтаря Энки. — Царь Ура решил навечно оставить меня на Этеменигуре. Не видать мне родных гор и песков!

Октем долго молчал, думал. Потом обронил загадочно:

— Бытие полно неизвестного. Уверен, что смогу помочь тебе.

— Это возможно?! — обрадованно воскликнул Герай.

— Положись на меня. А пока работай, постигай Этеменигуру. Искусство ее мастеров не уступает зодчеству Страны фараонов. А ведь там созданы стобашенный Мемфис, вечные, как само время, пирамиды, храмы и дворцы нильской долины… Октем замолчал, обдумывая какую-то мысль, повторил: — Бытие таит неожиданности.

Через несколько лун террасы зиккурата огласились криками жрецов:

— Плачьте, сыны Благодатной страны! Умер великий царь! Бог Энки позвал его к себе! Горе нам, живущим!

Весть настигла Октема на полпути в Урук, где он намеревался исследовать систему орошения. И ему пришлось повернуть обратно. Уж он-то хорошо знал, чем грозит кончина царя многим обитателям Этеменигуры, в том числе и Гераю. "Бытие парадоксально, — размышлял он, бешено работая веслом, так что лодка, несшая его по Евфрату, подскакивала на волнах. — Да, конечно, Энки любит божественного царя Ура. Но тут не обошлось без жрецов, приказчиков Энки. Даю голову на отсечение: столь внезапно помог умереть царю-богу его племянник Иди-Нарум. Как же спасти Герая? Что придумать?"

Ваятель стоял в нише, на четвертой террасе, обсаженной финиковыми пальмами, и неотрывно смотрел вниз, на придворных. Под звуки арф они поднимались с первой террасы на третью, к ложу царя.

За толстыми стенами теменоса бурлил, волновался священный Ур. Близился вечер. Горячий ветер из пустынь за Идиглату-Тигром упал. С улиц возле Этеменигуры слышались скорбные голоса. Толпы горожан, воздевая руки, разноголосо кричали:

— Зачем ушел ты от нас, великий царь?!

— Что делать нам, остающимся жить?

Знатных особ рабы несли к Этеменигуре в паланкинах. Ваятель различал цветные накидки из шерсти, отделанные пурпуром розоватого, фиолетового, синеватого отлива, одежду, усыпанную драгоценностями.

Послышались тяжелые шаги, неожиданно появился Иди-Нарум, взял Герая за плечо:

— Скройся, покинь Ур! Скоро выйдет луна, начнется погребальный пир. И тогда будет поздно!

Иди-Нарум дышал часто, шумно. Видно было, что он почти бежал, спешил предупредить Герая. Властное лицо его было угрюмым, озабоченным.

— Почему поздно? — машинально спросил Герай.

— После восхода луны отсюда не уйти. Все лестницы перекроют воины царя, ответил Иди-Нарум.

— А ты, господин? Разве ты…

— Да, я остаюсь. Обо мне не печалься. — Иди-Нарум скривил губы в загадочной усмешке. — Тебе приуготовано умереть! — он с силой сжал плечо Герая. — Ты — "друг царя", значит, должен последовать за ним, в обитель Энки… Беги с Этеменигуры, пока есть время! Через два дня возвратишься ко мне, ибо я ценю твои знания! Вот знак… — царский племянник протянул ему золотую печатку.

Герай отвел его руку, спросил:

— Ты, господин, родственник царя. Значит, тоже уйдешь за ним?

— Я служу не царю, а богу Энки! — пренебрежительно сказал Иди-Нарум. — Это я могу заставить всех, кому надлежит, выпить напиток смерти.

— Но и тебе надлежит уйти в конце концов вслед за царем. Разве не так?

Иди-Нарум молчал, сжимая в руке печатку. Он думал о заветном:

"Вот пришел мой день. Мне удалось отправить дядю-царя к Энки. Тонкий яд с засахаренным миндалем… А впереди самое трудное: как сохранить жизнь царице Инниру, чья красота будоражит кровь и разум? Ведь она обещала стать моей женой!.." Перед ним стояло ее прекрасное лицо, в ушах звенел вкрадчивый низкий голос: "Мы будем править вместе". Иди-Нарум покачал головой: "Нелегко спасти тебя, Инниру, от чаши забвения. Жрец-виночерпий не мой человек. Не пойму, кому он служит. Я не успел еще убрать его".

И теперь он мучительно размышлял, глядя на рощу у подножия Этеменигуры. Там работали сотни полуголых рабов, спешно возводивших царское погребение несколько обширных камер в грунте, наклонные коридоры, ниши. Глухо стучали кирки, вздымая красную пыль; мелькали руки, мотыги, заступы. Едва рабы заканчивали камеру или коридор, как служанки в ярко-красных платьях торопливо застилали влажные полы цветными циновками. Надсмотрщики торопили изнемогших рабов, ибо мертвый царь тоже спешил.

Наблюдая за толпой знати и придворных у ложа царя, Герай с презрением думал: "Что они чувствуют, что у них на душе в этот час? Вот они богато жили, сладко ели и пили, мучали рабов и бедняков, принуждая возводить холмы-зиккураты, храмы и дворцы. А теперь покорно уйдут в небытие, испив на тризне чашу забвения! Глупцы. Или смерть для вас — праздник?" Сын вольных просторов, он не понимал, точнее, не принимал мрачных обычаев Благодатной страны, осуждал робких людей Двуречья. Как можно сносить такое зло и не сделать даже попытки подняться на борьбу за свободу?

Он покосился на Иди-Нарума: "А ты, почтенный, не так глуп, как бараны в пышных одеждах, что служат царям. Ты-то покорно не выпьешь напиток забвения. Ты хочешь жить, чтобы стать царем вместо дяди? И даже мечтаешь взять в жены Инниру… Ту самую госпожу, что я встретил в первый день. Она и со мной вела темную игру. Нет, надо узнать, чем все это кончится".

— Я остаюсь на Этеменигуре, — твердо сказал Герай. Иди-Нарум притянул его к себе, жестко спросил:

— Ты жаждешь смерти?

— Я чту волю царя и обычай, — с усмешкой ответил ваятель.

Иди-Нарум в досаде хлопнул себя по бедрам и, повернувшись лицом к востоку, где висела на небе огромная медная луна, простер к ней руку:

— О боги! Он просто глупец!

Внизу торжественно зазвенели арфы, им вторили флейты. Мерно забухали бубны, гнусаво запели рога. Вдоль лестницы, ведущей к ложу царя, зажглись светильники и факелы. Придворные подняли ложе на плечи, и оно поплыло в воздухе, мерцая инкрустациями из лазурита и золота. Хор жрецов пел:


О господин, уходишь ты в обитель Энки!
Лев Благодатной страны, зачем покинул ты Ур?

Сгибаясь под тяжестью царского ложа, придворные ступали медленно, осторожно. Ваятель шагнул к лестнице, чтобы влиться в живой поток, ползущий по широким ступеням, — туда, где в свете факелов сверкали золото и серебро украшений, полированная медь шлемов, копья, бусинки ожерелий… Иди-Нарум преградил ваятелю путь.

— Куда собрался, безумный? Остановись! Нет, я заставлю тебя слушаться. Мои люди завяжут тебя в мешке и кинут в болото — к змеям и пиявкам. Нет, это будет не сладкая смерть на тризне, когда не знаешь, что пьешь: яд или снотворный напиток!

— Зачем бежать? — хмуро сказал Герай, не глядя на Иди-Нарума. — Видеть погребение царя Благодатной страны выпадает не каждому простому смертному. Я остаюсь. Но твои люди дадут мне вино, а не напиток забвения.

Они спускались на вторую террасу, и Герай про себя улыбался:

"Да, ты хитер, Иди-Нарум, но я тоже не прост. Царица Инниру не станет твоей". Он исподлобья глянул на царского племянника. Герай вспомнил тот сумрачный покой, где впервые увидел Инниру. Она подобна цветку лотоса в водах Евфрата, она как солнце и луна! Мог ли он, сын простого скотовода, мечтать о ней? Быть с Инниру — счастье. Но как забыть родину? Ему часто снились зеленые воды Моря Каспов, родные степи и горы. А тут, на Этеменигуре, он чувствовал себя как в темнице. Герай не знал, что Инниру помогла Иди-Наруму спровадить своего супруга к Энки. Племянник царя мечтал сделать ее своей женой и обещал избавить от чаши забвения. Но… коварная Инниру подкупила виночерпия, чтоб он дал Иди-Наруму вместо вина напиток смерти. И тогда она сама становилась властительницей Благодатной страны.

Лучи восходящего солнца коснулись храма на вершине зиккурата, и ваятель забыл обо всем. В который раз он залюбовался Этеменигурой. Наклонные стены, приподнятые края террас, мягкие изгибы, выпуклые стороны основания гигантской пирамиды — все рождало иллюзию, будто храм на вершине достигает неба и бог Энки может спускаться к молящимся прямо по лазурной тверди небосвода.

Тесно прижавшись плечом к Октему, ваятель сидел в ряду "друзей царя" — в главной камере погребения. Он все еще не верил, что друг снова с ним, что он здесь. Октем появился ночью, примерно за час до разговора Герая с Иди-Нарумом. Во мраке кельи ваятеля Октем будто возник из воздуха, так что Герай в испуге вскочил на ноги. Октем был в тунике жреца, каких много сновало по зиккурату. "Ты вернулся, друг? — прошептал Герай. — На Этеменигуре настали плохие времена. Ты говорил верно: бытие таит неожиданности. Внезапно умер царь! Или ты знаешь об этом?" — "Да, мне все известно, друг. Знаю и то, что тебе грозит смерть. Я помогу тебе". — "А как?" Октем молвил загадочно: "Увидишь! Только слушайся меня. А теперь иди. Скоро начнется… Я тоже буду там".

Иди-Нарум успел сообщить ваятелю: "Подойдешь к виночерпию. Он в жреческой тунике с черной каймой. Пей без страха! В кубке будет вино, не напиток забвения. Но ты сделай вид, что упал замертво. Потом мои жрецы вынесут тебя из погребения".

…В наклонную галерею вступила пышная процессия арфисток, певиц, танцовщиц, придворных дам, служанок. За ними — военачальники и телохранители царя, сановники. Рабы вели ослов и быков, которые тянули повозки и колесницы. Слуги внесли в главную камеру погребения утварь и сундучки.

Воины в полном снаряжении заняли свои посты у гробницы царя. Из полумрака царской камеры понеслись тихие звуки музыки, запел женский хор, закричали плакальщицы.

…И погребальный пир начался. Иди-Нарум высился у гробницы царя мрачным изваянием. Под ярким балдахином в своих носилках сидела Инниру. Драгоценности так усеяли ее алое платье, что нельзя было понять, из чего соткана ткань. Сверкали, переливались ожерелья, кольца, подвески, серьги из электрума и золота. На гордо вскинутой голове Инниру была корона из золотых венков под гребнем.

Рокотали арфы, глухо и скорбно звучали бубны. Изгибаясь, поплыли в танце молодые танцовщицы. У одной из них, словно приклеенная, держалась на бедре маленькая черная змея. Голосили придворные плакальщицы, им невпопад вторили телохранители — "быки", зорко наблюдавшие, чтобы никто из обреченных не избежал своего напитка. Вдруг на вершине Этеменигуры грозно запели трубы, потом настала тишина. Иди-Нарум высоко поднял тяжелый золотой кубок. Его обритая верхняя губа дрогнула, в глазах полыхнул мрачный огонь. В испуге глядя на него, замерли простые люди Ура, рабы, плотной стеной окружавшие место погребения царя. Хриплый от волнения голос Иди-Нарума прозвучал в тишине громоподобно:

— Пора в путь! Великий царь устал ждать нас!..

Не сводя с Инниру странного взгляда, он опорожнил кубок золотисто-красного напитка. С застывшей улыбкой отпила большой глоток и царица. Мгновение Иди-Нарум стоял недвижно, потом его зрачки расширились от ужаса, он выронил кубок, упал на колени, лег. А побледневшая Инниру, закрыв глаза, допила свой кубок и тоже медленно сползла на циновку, судорожно хватаясь пальцами за край погребальных носилок.

По лицам "друзей царя" катились крупные капли пота. Никто из них не дрогнул, не выказал малодушия: один за другим осушали они кубки, подаваемые жрецами в туниках с желтой каймой, и падали… К поникшей в смертной истоме Инниру подскочили служанки, подняли и бережно уложили в носилки.

Герай неотрывно смотрел в лицо Иди-Наруму и наконец увидел в его полуоткрытых глазах смертную тоску. Что же это? Ведь Иди-Нарум был уверен, что перехитрит всех. Тут Герая грубо толкнул в спину воин царя. Герай обернулся: по лицу "быка" было видно, что он уже испил чашу. Взгляд его тускнел.

— Где твой кубок, ваятель? Я не видел, чтобы ты…

Глаза воина еще жили. Опираясь на локоть, он пытался поднять меч. Тут в тунике жреца подошел Октем. Легко отвел оружие жезлом.

— Успокойся и умри с миром! — сказал он воину — Видишь? Я даю ему.

Он черпнул из медного котла поменьше, что стоял за большим.

— Испей, друг царя, за вечность, — громко сказал он и тихо добавил: — Не бойся, я проверил, это вино.

Оливковая кожа Герая стала почти синей от волнения. И все же он выпил. Октем навалился на него, зарычал:

— Падай! Будто мертвый. На нас смотрят те воины, что окружили гробницу царя. Э-э, а это что? Царь воскрес…

Все изменилось в мгновение ока. Только что прерывисто всхлипывала флейта; смертная тоска клонила молодого флейтиста к земле; вповалку лежали танцовщицы, жрецы Иди-Нарума, телохранители, арфистки и плакальщицы. И вдруг оцепеневшие от зрелища смерти рабы и горожане, окружившие погребение, загомонили, зашевелились. Такого не было и в преданиях! Почему царь вернулся? Бог Энки не принял его!?

Тишину рассек пронзительный крик царя:

— Я знаю, кто предал меня! Теперь знаю. Слава Энки, он спас меня… Эй, стража! Проверить всех! Колите их дротиками.

"Как же уцелел царь!? Выходит, он перехитрил всех. Избавился от племянника и неверной супруги", — молнией пронеслось в мозгу ваятеля. Царь взмахнул над головой сверкающим жезлом. Десятки воинов, притворявшихся мертвыми, вскочили на ноги. Остриями дротиков они кололи всех подряд. Вот ожили знатные друзья Иди-Нарума. Пробудились преданные ему жрецы. Никто из них не успел даже поднять головы. Их закололи мечами. А сам царь ткнул дротиком шею Иди-Нарума. Тот не шевельнулся. На толстом лице царя возникла гримаса изумления. Ему сказали, что Иди-Нарум выпьет вино, а не яд. А он мертв! Тогда царь бросился к носилкам жены. Широко раскрыв глаза, в которых была ненависть, она приподнялась, встала на колени, держась за край носилок, и крикнула:

— Кто помог тебе, проклятый!? О, если б знать… Сорвав с головы корону, Инниру с силой швырнула ее в царя. В руке царицы блеснул синий квадратный флакон. Спустя мгновение она, выдернув пробку, жадно выпила содержимое. И сразу сникла, упала на носилки.

Царь замычал от боли, нелепо тыкая жезлом в сторону рабов и горожан, застывших возле погребения, завизжал:

— Всех! Убить всех, кто видел!

Герай силился и никак не мог проглотить свинцовый комок, застрявший в горле. Что-то похожее на стон вырвалось из его груди. Он хотел вскочить на ноги, броситься к умирающей Инниру. Мощная рука Октема придавила его к циновке. Будто клещами, сдавил он плечо Герая. Левой рукой Октем нащупал в складках туники пакет-капсулу, включил блок антигравитации. Вместе с ваятелем непонятная для окружающих сила потащила Октема, помчала вверх по наклонному коридору. Воины, пытавшиеся преградить им дорогу, как пушинки, отлетали к стенам. Под рев и стоны людей, добиваемых воинами царя, под звон мечей и свист дротиков Октем и Герай вихрем неслись к Этеменигуре… Топот и крики преследователей остались позади. Вот и вершина зиккурата! Из-за угла храма на них налетел воин-"бык". Октем двинул его плечом, и воин покатился по ступеням. На мгновение тонкое пение блока затихло. Отдуваясь, Октем подтащил Герая к краю террасы, сказал:

— Прощайся с Этеменигурой! И покрепче держись за меня. Ваятель глянул вниз — зажмурился от страха, попятился назад. С такой высоты мечущиеся воины и люди в погребении казались букашками. Сюда не доносились стоны и хрипы умирающих. Снова запел мини-блок, Октем обнял ваятеля:

— Не бойся ничего!

Как раз в этот миг на вершину зиккурата ввалились шумно дышавшие воины царя… Они не верили собственным глазам: двое крепко обнявшихся людей медленно падают по дуге к водам Евфрата. "Великий бог Энки уносит кого-то в свои чертоги", — решили они.

Прижавшись к твердой груди Октема, ваятель едва дышал. Ему чудилось, что он и вправду выпил напиток забвения, а теперь парит в обители богов Благодатной страны. Однако небесная страна удивительно напоминала земную. Те же финиковые рощи вокруг царского погребения. По-прежнему внизу струится Евфрат, чуть правее высится Этеменигура. Обоняние ловило знакомые запахи трав, цветов, прохладной речной воды. Едва не касаясь верхушек пальм, унизанных тяжелыми гроздьями, беглецы долетели до Евфрата и пересекли реку. Мини-блок тянул на пределе нагрузки и неуклонно терял высоту. Герай различал испуганные лица царских рабов, которые пахали поля на черных быках с загнутыми внутрь рогами… Вскоре началась месопотамская степь, усыпанная яркими цветами: шариками голубого огня, золотыми соцветиями с узкими листьями, пурпурными звездами. Наконец Октем и Герай достигли грохочущих водопадами истоков Тигра-Идиглату, где шумели густые рощи кедров, черной сосны и дуба. Вот горные долины Киликии, заросшие гигантскими платанами и кипарисами… Октем повернул на северо-восток. Беглецы с трудом перевалили снежные горы Арьястана и к вечеру оказались на краю Большой соляной пустыни. А на следующее утро Герай узнал родные горы и холмы, увитые зеленым плющом. Ваятель чуть дышал от пережитого и, когда ощутил под ногами твердую землю, впал в забытье. Октем привел его в чувство, дав выпить какого-то настоя из трав, как показалось ваятелю. "Сколько же лун я не был в родных краях? — думал он, глядя на горы и холмы, на серо-зеленую предгорную равнину, переходящую, вдали в пески пустыни. — Да, время промчалось подобно стреле! И все-таки жаль, что все прошло так быстро. Прощай, Этеменигура!.."

— Не жалей ни о чем, — сказал Октем, прочитав его мысли. — Ты жив и дома вот что главное!.. Да, мне помешала эта мнимая смерть царя, принесшая много бед. Если бы не это, я показал бы тебе, как обещал, и стобашенный Мемфис, и пирамиды фараонов, — Октем задумчиво повертел в руках мини-блок антигравитации: — Вот эта штука едва вывезла нас. Теперь она истощилась. А мне ведь надо в Эриду!

Герай встрепенулся, с мольбой сказал:

— Оставайся со мной! Люди Песков примут тебя, как брата!

Октем не ответил. Как объяснить ваятелю поручение Центра? Дул теплый ветер с гор, синело небо и шелестели густые травы на равнине. До поздней ночи рассказывал Октем о странствиях по Древнему Востоку, и в мозгу ваятеля плыли живые картины, навеянные Палеохроном. Герай будто перевоплотился в Октема так ярко переживал виденное. В знойном мареве вставал Мемфис на границе африканских пустынь… Лес мачт и парусов теснился в оживленных портах Дилмуна. Затем посреди вод океана поднялся огромный гористый остров.

— Что за земля? — прошептал Герай, ушедший в созерцание неведомых стран.

— Солнечный остров, — ответил Октем. — На нем живут большие обезьяны, ростом с тебя, друг! Они имеют длинный пушистый хвост, а ходят на двух ногах. Зовут их лемурами.

— И ты был на острове!?

Вместо ответа ваятель вдруг как бы очутился на зеленой поляне, среди редкого кустарника. Вдали чернел высокий лес. Огненные жуки летали в сумраке ночи, звонко стрекотали цикады, заглушая резкие крики лемуров… Видение исчезло, Герай открыл глаза. Октем по-прежнему был рядом — грустный, озабоченный.

— Ты счастливец, — вздохнул Герай. — Как хочется побывать там, где был ты.

Октем молчал, думая о своем. "Меня простят в Центре палеокультур. Да, я не прибуду на корабль, он напрасно прождет меня. Зато я спас для будущего гения искусств, брата и друга! Я знаю, Герай не зря проживет свой век. Семена добра прорастут в его сердце, наполнят душу — он еще создаст немало шедевров. Его стелы, рельефы — память о тех, кто во тьме веков противостоял силам угнетения и зла".

Снова в мозгу ваятеля встали "видеокадры" воспоминаний Октема… Царь Ура повелел превратить неоглядные топи нижнего течения Евфрата в плодородные нивы. Близился месяц ава — пора, когда все живое прячется в тень. Воздух накалился, зной валил с ног. А на царской барке, куда под видом гребца проник Октем. плотная ткань навесов защищала от губительного солнца. Опахала и ручные водометы создавали на палубе приятную прохладу. Но вот справа и слева потянулись топи, кишевшие гнусом. Там по пояс в воде и грязи трудились тысячи людей. Они яростно рыхлили землю мотыгами, углубляли каналы, по которым лениво стекала желтая гнилая вода.

— Такова Этеменигура без прикрас… — с горечью заметил Октем.

С барки долетали звуки арф и пение: "О, власть любви, о, волшебство…" Герай со злобой слушал песнь и думал: "Нет, не до любви тем несчастным, кому нечем прикрыть голову от нестерпимого солнца. Не до любви рабам, чья кожа покрыта рубцами от ударов бича! Зло, ты еще торжествуешь, ты цветешь ядовитым цветом!.."

Еще раз настало забытье. "Спи до утра, — внушал Октем. — Теперь я скажу, откуда ты родом, я бывал там. В устьях реки Аму-Бешеной живет твое племя. Отец твой — Урсэт, охотник, мать — Озерная Лилия. Они любили друг друга, но старый вождь разлучил их — послал отца добывать меха в лесах полуночных, где "белки идут дождем, а соболя скачут черной метелью". Странствуя по лесам, отряд Урсэта вышел к Неведомой реке — Волге. Ясноглазые, русые люди приветили его, дали много вкусной рыбы. Далекие потомки тех рыбаков создадут в будущем с народами пустынь и степей Страну свободы…" и Герай увидел на берегу Аму дом своего племени — огромную каркасную хижину. "Взгляни на мать", — шепнул Октем. Юная гибкая девушка собирала на отмели ракушки. У нее милое лицо, карие глаза. "А вот твой отец". Юноша-богатырь в драной оленьей шкуре сказал вождю:

"Я вернулся, добыл мех. Ты доволен?" Старик прячет блеклый взгляд, цедит: "Ладно. Иди". Октем поясняет: "Пока не было Урсэта, он увел к себе Озерную Лилию. Та не покорилась, ее кинули в темницу. Ночью Урсэт освободил ее и бежал с ней на дальний речной остров. Вскоре родился ты. Но вождь отыскал их! В коротком бою Урсэт убил вождя и двух родичей, остальные скрылись. Озерная Лилия не убереглась: ее пронзила вражеская стрела".

И Герай видит умирающую. Ее губы шепчут: "Ищи меня в стране предков, Урсээт. А сын в корзине, за кустом"…Горит костер, факел огня и дыма закрывает Озерную Лилию.

…На плоту — Урсэт, меж колен — корзина с малышом. "Отец плывет по Узбою", — сказал Октем. Ночами плот у берега, а днем Урсэт плывет, сосредоточенно высекая резцом на халцедоне образ Озерной Лилии. Скорбны черты ее лица — и невыразимо прекрасны. "Здравствуй, оте-ец, — шепчет Герай, — где же найти тебя?"…Но не доплыл Урсэт к Морю Каспов: ночью схватили его люди в овечьих шкурах, он отчаянно дрался и был убит. "О боги зла, за что?.." простонал Герай… Через пустыню идет караван ослов. На одном — та корзина. Караван идет быстро — спешит доставить с Узбоя в Уркат свежую рыбу.

А глубокой ночью, стараясь не разбудить крепко спавшего Герая, Октем встал. С грустью смотрел он на ваятеля: "Прощай, брат и друг! Не сердись на меня. Я ухожу совсем". Он впечатал в мозг Герая телепатему: "Оставляю тебе свою частицу — Зеркало будущего. Храни его крепко! Оно очень нужно людям моей родины. Но чтобы Зеркало пришло к ним, сделай так: замуруй его в какую-то стелу, которую ты создашь. Стелу закопай глубоко у стены родного города. Тогда Зеркало попадет в будущее, откуда приходил я. Прощай! Будь счастлив!" Октем неслышно вскрыл псевдобелковый череп, отсоединил Палеохрон от системы и вложил в руку Гераю. Тот сладко причмокнул во сне. Затем Октем отступил в темноту и ринулся вниз по склону холма: он торопился уйти как можно дальше, пока не включился автомат самораспада. Еще шаг, другой — и Октем упал. Во мраке ночи полыхнула зарница лилового света. К звездам умчался поток излучений. Последним растаял блок распада.

…Все, чему были в Уре свидетелями Октем и Герай, произошло за тысячу девятьсот лет до Навуходоносора и падения Вавилона — наследника цивилизации шумеров.



Вместо эпилога
"Ашхабад. Центр палеокультур. 25 июля 20… г.

В районе новейших археологических раскопок найдена так называемая "стела Герая из Урката". Логическая ЭВМ произвела дешифровку загадочных орнаментальных рисунков на стеле и выдала странный текст на шумерском языке: "Будущие люди Страны черных песков! Я высек это в память о друге, которого потерял. Его зовут Октем, он мудрец из Ашхабада, но я не знаю такого города. Октем сказал: "Он еще будет". Я, Герай из Урката, много пережил. В священном Уре я украшал чудо мира — Этеменигуру, видел погребение царя Благодатной земли. И Зеркало, которое оставил мне бесследно исчезнувший Друг, поведает вам обо всем. Оно спрятано в тайнике под рельефом. Молю вас: отыщите его!

Итак, я исполнил волю друга Октема. Привет вам, люди! Живите в мире".






Время — это кванты света

Научно-фантастический рассказ

Земля окуталась дымкой, а он все смотрел в иллюминатор и думал об Унаре. Она осталась там, внизу, на космодроме в Городе. Он расстался с нею, наверное, навсегда… А вчера они вместе бродили по вечернему лесу. Тропинка их вывела на гребень лесистой сопки, откуда виднелись скалистые хребты, облитые розовым светом заходящего солнца. «Неужели завтра ничего, этого не станет? — с тоской думал он. — Ни заката, ни моря, ни гор? И ее не будет».

Унара смотрела на него с понимающей улыбкой. С ее черных волос стекал мягкий, золотистый свет.

Они знали друг друга с детства, вместе росли на Волге, учились в одной школе. Затем пришла юность, — и Кривич понял, что в мире есть вещи, ради которых человек способен отдать самое дорогое. И он исчез, ничего не объясняя. Позже стало известно: он в Космоцентре.

Оба молчали, никто не хотел заговорить первым. Унара смотрела в небо, где зажглась звезда — яркая, крупная, слегка влажная. Алексей тоже взглянул на Венеру, вспомнил, как проходил стажировку в ее бешеной атмосфере.

— Вне Земли нет ничего!..» — с ожесточением сказала Унара. — Нет такой красоты! Где еще найдешь эти горы, тайгу, океан?

Она умолкла, созерцая, как наползает темнота, скрывая сопки, и повторила:

— Это есть и будет только на Земле! А там, — кивок вверх, — все не так, все иное. Даже свет и время.

Алексей ощутил, как слабеет его решимость.

— Поиск внеземных цивилизаций стоит любых красот природы.

Особой уверенности в его тоне не было.

— Кто-нибудь отыскал эти миры? — спросила Унара. — Ведь ищут второе столетие.

— Чего ты хочешь? Я не бог и знаю лишь одно: никто не вправе прервать эстафету познания.

— Ну еще бы!.. — Ее глаза вспыхнули. — Мне жаль тебя.

…Они расстались на развилке троп, во всех направлениях пересекавших тайгу близ Космоцентра.

Унара медленно отдалялась, а он все смотрел ей вслед, ясно понимая, что видит ее в последний раз. «Побежать вдогонку, вернуть?..» Он не шелохнулся, не стронулся с места, мучительно желая — и не желая, чтобы «Скандий», как официально именовался «Модуль», поскорее умчал его от земных соблазнов. Ведь Унара права: можно пройти тысячи парсеков, галактик и планет, встретить самые невероятные миры, — но ничто не возместит оставленного на Земле.


* * *

По времени «Скандия» истекал второй год.

«О, господи, кончится ли когда-нибудь этот монотонный полет по инерции? — думал Кривич. Опять он мучился бессонницей — и — хандрой. А через три часа надо было сменить Меджида у пульта.

В «Модуле» залегла мертвая тишь. Ни звука, ни шороха. «Хоть мышь пробежала бы…» Закрыв глаза, Алексей вместо мыши увидел богатырскую фигуру Меджида, копну его жестких волос, спокойные движения. «Конечно, Меджиду легче, он ветеран Межзвездья. Всю жизнь мечтает найти внеземную цивилизацию».

Спасаясь от хандры, Кривич зашел в рубку.

Меджид не удивился, будто знал заранее, что он придет раньше срока.

— Ну, что, сынок, голова покоя ногам не дает? — добродушно усмехнулся он.

Кривич насупился, промолчал.

— Знаю, о чем тоскуешь. Да, в глазах обывателя галактическая дорога — путь донкихотов. Но где был бы Хомо без них? Прости за банальный вопрос… Наши предки вышли из жирной архейской тины, а мы стали детьми света. Жизнь кормится солнечным излучением, квантами света! Значит, дорога наша ведет в Межзвездье. Сам знаешь, Хомо не может вернуться в теплую тину будней. Или, думаешь, лучше остаться средним геометрическим между звездами и тиной, а?

Алексей пожал плечами.

— Ну прекрасно, брат космонавт!.. Хватит печалиться о Земле. Иди спать. А не можешь — включи гипносон.

Алексей послушно вернулся в каюту. Лег — и будто в яму провалился. Однако мозг продолжал мыслить, рождая вереницу образов, представлений, картин. Кривичу пригрезились космонавты прошлого — пилоты, ученые, штурманы. Образы были смутные, зыбкие. Они шли-плыли мимо него, и каждый говорил о чем-то, беззвучно шевеля губами. «Ну, что, что вы хотите сказать?! — мысленно закричал Алексей. — Наверное, о том, как хороши весенние зори на Земле?..»

Последний из космонавтов растаял во тьме, а он все слушал замирающий вдали шепот. Его вдруг пронзило острое сожаление. «Остановитесь!.. Куда вы уходите? Я хочу…»

Тут его сильно тряхнули за плечо:

— Эй, Алешка, оглох, что ли?

Кривич с трудом разлепил веки: над ним стоял Меджид. Возбужденно сверкали его глаза, лицо исказило волнение, и это было так не похоже на всегда уравновешенного пилота!

— Быстро в рубку!..

И Меджид исчез.

Алексей вбежал в Централь управления — и застыл: в черном космическом небе горел невиданный пожар. Затмевая его, левее «Скандия» пульсировала призрачно-яркая звезда.

Тормозная система работала на пределе. Навалившись на пульт грудью, Меджид лихорадочно манипулировал тумблерами и клавишами. На лбу у него блестели капли пота, и Кривич понял, как нелегко сдержать бег «Модуля», притягиваемого звездой.

— Вспышка Сверхновой?… — испуганно спросил Алексей. — Или пульсар?

— В полутора-то парсеках от Солнца?! — иронически хмыкнул Меджид. — Нет, сынок, здесь всегда был только вакуум. Поляризованный вакуум! И ничего больше.

— Тогда объясни, что за объект!

— Откуда я знаю. Он только что возник на голом месте.

Светило пухло на глазах. Еще минуту назад оно было ярче тысячи солнц, а теперь померкло. В то же время болометр отмечал максимум блеска. Резкие, черные тени, отбрасываемые предметами, подчеркивали реальную мощь излучения.

— Взгляни-ка сюда, — сказал Меджид. — Видишь слева планету?

— Не может быть! Ты же сам….

Словно насмехаясь над Кривичем, из глуби бездонного пространства призывно замерцала темно-оранжевая точка.

— Ну и дьявольщина, — с недоумением сказал Алексей. — Планета, не учтенная в каталогах? Все ведь переписано и запротоколировано — каждый атом, каждая пылинка.

Меджид молчал, вжавшись лицом в резиновый тубус окуляра.

Описав кривую, «Модуль» погасил, наконец, огромную скорость. Пульсации блеска стали поразительно ритмичными — хоть часы проверяй. О том же говорил болометр: каждые девяносто четыре минуты, с точностью до микросекунды, звезда — Серый Объект — испускала серию вспышек. Затем интервалы уменьшались и светимость падала.

Казалось, там, в пустоте, работает исполинский прожектор, управляемый разумной волей.

— Ух, и шайтан!.. — Меджид резко отшатнулся от телескопа. — Едва глаз не сварился. Звезда жжет не хуже квазара.

Он крепко потер веки указательным пальцем и включил электронно-оптический преобразователь. Излучение объекта приобрело спокойные желтоватые тона.

По знаку Меджида Алексей запустил вычислитель. Некоторое время приглушенно трещал перфоратор.

Планета между тем приблизилась.

— Вижу феномен на экваторе! — воскликнул Меджид. Его волосы разметались, он поминутно отбрасывал их назад, не отрываясь от окуляра.

— Что там такое? Дай мне взглянуть!

Меджид будто не слышал просьбы.

Алексей подошел к телескопу и, легонько отпихнув пилота, сам припал к тубусу.

— Ничего не пойму, — сказал он спустя минуту. — Какая-то мгла. Что ты в ней углядел?

Меджид чертыхнулся сквозь зубы и включил нейтринный генератор. И тут же передняя сфера «Модуля» просветлела, стала прозрачнее стекла. Остро заблестели далекие звезды, левее корабля горел факел Серого Объекта. Потом его опять закрыла мгла… Меджид задумался и вдруг метнулся к блоку торможения. Приглушенно завыли реакторы.

— Ты что — приземлиться решил? — с недоумением спросил Кривич.

— Угадал, брат, — ответил тот.

Алексей так и сел в кресло. «Он что — с ума сошел? Садиться на планету, неведомо как выскочившую из пустоты Межзвездья?!»

А «Модуль» уже прорезал толщу белесоватой мглы.

И вдруг Меджид произнес срывающимся шепотом:

— Слушай, парень, я вижу цивилизацию!..

Кривич не поверил. Такое невозможно! Просто быть не может.

Мгла внезапно раздернулась, открыв «окно» неправильной формы. Нехотя очертился лик планеты… В ее небе висели какие-то конструкции.

— Да как же это… — испуганно сказал Кривич. — Чтобы вот так сразу найти!

Спустя мгновение он сам упоенно твердил:

— Нет, ты взгляни, что там, а?

— Город! — потирая руки, ответил Меджид. — Эфирный город, Видишь параболоиды, сцепленные в огромное кольцо?

Алексей навел фототелескоп — и едва не закричал от боли: в этом кольце полыхнул ярчайший свет, во тьму мироздания унесся острый луч.

И «Модуль» самопроизвольно ускорил полет — хотя тормозные реакторы выли на предельном форсаже.

От неожиданности Кривич упал навзничь, потянув за собой Меджида… Тот обхватил стойки робота — и едва удержался на ногах.

— Выключи реакторы, они ни к чему, — багровея от напряжения и пытаясь. подняться, прохрипел Алексей.

…В конце, концов им удалось развернуть «Модуль» кормой вперед. И тут они заметили, что диск планеты обрел странную форму некоего Конуса. По его раздувающейся поверхности лепилисьновые сооружения. За ними угадывалось пространство, наполненное мерцающим светом. «А это что за диковина?» — успел подумать Кривич. Погасло освещение; чудовищная тяга вновь свалила его на пол. Перед глазами поплыли зеленые пятна. Как сквозь толстую стену донесся вопль Меджида:

— Вводи энергоблок!..

Кривич вслепую нашаривал пускатель — и не находил.

— Гаси потенциал! Ради аллаха, быстрей гаси! — кричал Меджид.

Кривич с трудом скосил глаза на координатный экран — и обомлел. Подобно надувному чертику, индекс антитяготения распухал, стремительно приближаясь к пределу. «Почему?… Это невозможно!.. Вот сейчас… Это же конец, гибель! Если замкнутся вихревые токи защиты…» — в каком-то трансе Алексей, шатаясь, потянулся к пульту, потом отвернулся, пошел к двери.

— Гаси-и-и… — хрипел Меджид, пытаясь одолеть инерцию. Его пальцы мучительно шарили над плоскостью клавиш включения — и не могли найти их. Однако голос пилота помог Кривичу стряхнуть наваждение. Он снова повернулся к пульту, в два судорожных прыжка достиг клавиш — и врубил аварийный каскад.

— Успе-е-л… — выдохнул он с облегчением.

— Мало!.. Еще сбавляй.

— Бесполезно, — ответил Кривич, бессильно опускаясь на пол. — Нет лишней энергии.

— И его сознание померкло.

…Словно в тумане видел он рубку, мерцающие шкалы приборов, лицо Меджида. А за иллюминаторами — вне «Модуля» не было ничего: ни звезд, ни неба, ни конструкций. Зато Алексею представилась удивительная картина: пронизав все спирали Галактики, «Модуль» покинул обозримую с Земли часть Вселенной — и с немыслимой скоростью ввинчивается в иное измерение. Где-то внизу, в глубочайшей пропасти — черной, как сажа, без единого кванта света залегла грандиозная извилистая складка. «А ведь это наша Метагалактика?! — ужаснулся Кривич. — Наш трехмерный евклидов мир!.. Куда же падаем мы?..»

Нахлынула новая волна забытья — и покрыла его с головой. Последнее, что привиделось Кривичу, была Унара: она бежала по тропе, усыпанной хвоей. Фигура любимой все уменьшалась, таяла, пока не исчезла в призрачной мгле. И тут он беззвучно закричал, словно хотел остановить сумасшедший полет «Модуля» в неведомое.


* * *

Когда он очнулся, в корабле стояла тишина.

Кривич приподнялся на локтях, потряс головой, и взгляд его нащупал иллюминатор, откуда струился угрюмый красный свет. «Что за странное освещение?» — подумал он вяло. Потом отыскал глазами пилота. Меджид казался мертвым: руки повисли, голова упала на грудь. «Да. ему досталось больше, чем мне… К тому же пятьдесят лет есть пятьдесят».

Он медленно встал, нашарил в кармане биостимулятор, но Меджид уже приходил в себя. Подняв голову, еще мутным взглядом поглядел на Алексея, тихо спросил:

— Ну, что — погасил потенциал?

И тут оба осознали: «Модуль» никуда не движется.

— Я прозевал посадку?! — удивился Меджид.

— Выходит, так. Кстати, и я тоже.

Не сговариваясь, они кинулись к иллюминаторам. «Модуль» окружали прозрачные, будто невесомые конструкции, и корабль был внутри них — как в мертвом лесу. Только вместо деревьев тут. росли спиральные колонны, окаменевшие паруса, псевдосферы. А вдали, за «лесом», поднимался исполинский Конус — в его чреве мерно пульсировала, вспыхивала нестерпимым сиянием голубая масса.

Спустя мгновение Кривич понял, что странный пейзаж — если его можно так называть — изменяется на глазах: то резко расплывается в аморфную, почти невидимую мешанину предметов, то проступает необыкновенно отчетливо. И опять разжижается… Это напоминало отражение в воде, когда их искажает легкая рябь или перемена освещения.

Меджид с недоумением рассматривал колеблющийся призрак Конуса.

— Где мы? И вообще — что за мир?

Снаружи не было неба. То есть оно вроде было: сплошной звездный покров, почти без просветов между светилами. Необычайно крупные, яркие, они казались застывшими багровыми кострами. И было их невероятно много — тысячи и тысячи светил.

— Ничего не поймешь, сынок.

— Да. Не поймешь — день это или ночь? Где центральное солнце?

— Ломай, ломай голову!.. Ты ведь штурман-космолог, не я.

Кривич тщательно изучил показания приборов и тихонько присвистнул:

— Взгляни-ка на счетчик расстояний. Получается, что мы успели пройти десяток таких галактик, как наша. Относительные же часы зафиксировали перемещение во времени всего на полтора часа. Как это может быть?.. Значит, врут приборы?

Меджид после долгой паузы задал Кривичу не менее трудный вопрос:

— А как же это «Модуль» сам совершил посадку? Кто им управлял?

— Во всяком случае не мы — пожал плечами Алексей. Они замолчали, уставившись в иллюминатор. Силуэтоподобный «лес» опять проступил с ослепляющей резкостью — и вновь затуманился, поблек, размылся до едва заметных линии.

— Тащи скафандры, — внезапно решил Меджид. — Надо разведать.

Когда Алексей вернулся, то застал Меджида сидящим на полу. Скрестив ноги и сжав руками голову, он твердил вслух:

— Какой шайтан посадил наш «Модуль»? И как нам выбираться отсюда?

Эти проблемы, ясное дело, не давали покоя и Кривичу.

— Держи, вот… — бросил ему скафандр Алексей.

…Вскоре они стояли у подножия конструкции, напоминавшей трехмерный парус. Меджид осторожно потрогал тускло-серую, покрытую мозаикой трещин поверхность. Весь «парус» был утыкан спиральными усиками из белого, гибкого вещества.

— Наверно, антенны? — сказал Кривич.

— Щеточки для ногтей. — мрачно ответил Меджид.

Кривич надулся. Пилот с усмешкой поглядел на него и включил нейтрино-локатор, захваченный из «Модуля». Приложил раструб аппарата к грани «паруса» — и на экране возник длинный полутемный зал. По его стенам размахнулись вогнутые панели, стояли какие-то машины, ежесекундно менявшие вид и форму, словно кто-то непрерывно уточнял их конструкцию. Дальше громоздились яруса псевдоживых механизмов. И плавно вращался решетчатый диск. На нем переливались узоры из цветных сфер и спиралей.

— Гм… как ты думаешь, что это? — спросил Меджид.

— Модель вселенной….

Пилот снова взглянул на неведомые узоры.

— Что-то похожее, верно. — Однако сказал он это без уверенности.

Вдруг Кривич иронически засмеялся:

— Оба мы много понимаем!.. Что касается меня, охотно признаю себя болваном. Смотри! Вон там спираль нашей Галактики, левее — пульсирующая сфера. Это же Серый Объект, с которым мы столкнулись. А чуть ниже — Планета, где мы теперь застряли… Думаю, что наш «Модуль» зашвырнуло в иное направление, так сказать. Вон и схема параболоидов-антенн на Диске. Все в целом не иначе как модель некоего мира. Но где он — по отношению к Земле и Солнцу?

— Чего зря гадать? — с досадой заметил Меджид. Потом запнулся и воскликнул: — Э, погляди!.. Там белый луч, видишь?

На фоне мрачных красных звезд возник яркий поток белесой субстанции. Он струился откуда-то из зенита — и, немного загнувшись, упал в горло исполинского Конуса. Прокатился мощный, низкий гул. Дрогнула планета, зашатались конструкции. Оба космонавта ощутили страх перед неизмеримой мощью иной цивилизации.

— Последи за Диском.

Кривич увидел, что на решетке засветилась яркая цветная линия, протягиваясь от значка Серого Объекта к центру Диска — туда, где раскручивались спирали неведомой галактики.

— Я, кажется, начинаю соображать, — сказал Кривич. — Эта штука просто регистрирует импульсы белой субстанции. Да, да! Серый Объект вырабатывает неведомую нам энергию, Конус ее накопляет. Логично?

— А затем переброс в центр их галактики? — Меджид в раздумье поглядел на миллионнозвездное небо. — Но смысла не вижу. Разве там не хватает своих Источников?

— Слушай а может… Возможно, мы видим лишь руины умершей цивилизации? Почему не показываются разумные. существа?

— Ерунда, сынок, — усмехнулся Меджид.

Они долго изучали Конус. Вблизи он казался горой, вернее — пирамидой трансгалактических кораблей, стоящих друг на друге. Bещество стен было настолько прозрачным, что терялось представление о толщине. По-прежнему внутри Конуса тяжелыми волнами перекатывалась голубая зернистая масса.

Завороженный мощью этого процесса, Кривич мысленно спрашивал себя: «Кто мог создать все это? Где вы, творцы сверхцивилизации? Отзоветесь ли когда-нибудь?».

— Так что же делать-то? — сказал Меджид.


* * *

Усталые, подавленные, не разобравшись в окружающем «лесу»; они сидели в рубке. Под чужими звездами равнодушно, дремала серо-желтая равнина конструкций, все так же монотонно менявших свои очертания и формы. Бороздил небо луч белой субстанции: колоссальная энергосистема действовала в заданном ритме, и так было, вероятно, с начала времен. В то же время эта осмысленная деятельность машин не вязалась с отсутствием живых существ.

«Ничего-то нам здесь не понять, — размышлял Кривич. — И поделом… Хотя в сердце этого Мира мы проникли не по своей воле. Сколько надо времени, чтобы разобраться здесь во всем? А как домой вернуться? Кто нам укажет обратный путь?..».

— Что-то в сон клонит, — пробурчал Меджид, зевая. — Видно, здорово устал.

Он поднялся и, тяжело передвигая ноги, ушел к себе.

Кривич тоже вернулся в каюту. Лежа на постели прямо в одежде, он пытался заснуть — и не мог. Вернее, он пребывал в странном полусне: чувства выключились, а мозг работал. Мучительно болела голова, ломило в висках. Он чувствовал: кто-то или что-то давит на его сознание, возбуждает мысль, навевает догадки, гипотезы, до которых он сам вряд ли когда-нибудь додумался бы.

«…Да, вы открыли Мир, наш Континуум. Но мало и тысячи лет для его познания! Наш мир развивается по законам, не доступным человеческому пониманию. Припомни, о чем сказали ваши приборы: по лучу света НАШ КОНТИНУУМ лежит в полутора парсеках от Солнца, в действительности — в миллионах световых лет. Можете объяснить, как «Модуль» преодолел такое расстояние за несколько часов?.. Серый Объект вовсе не звезда, а искусственное сгущение материи. Просто генератор импульсов. Мы зажгли его с единственной целью — дать знать о себе цивилизации сходного типа. Сигналы адресованы не Земле, для нас она — незначительный объект. О ней мы ничего не знали — не появись вы с «Модулем». А сейчас знаем все, что знаете вы сами.

Мы поможем вам покинуть Континуум, ибо сами вы не сумеете. Итак, запоминайте твердо: ровно через пятьдесят три ваших минуты после взлета «Модуля» его захватит Луч дальнодействия, который вы назвали «белесой субстанцией». И вы вернетесь в свой трехмерный мир. Следите за Лучом! После взлета «Модуля» ничего не трогайте, не прикасайтесь к пульту…».


* * *

Кривич едва поднялся с постели: голова отяжелела, словно глыба камня. Стучало в висках, ныло сердце.

Он добрался до каюты Меджида. Тот сидел у иллюминатора, уронив руки между колен… Отрешенно следил за Лучом, все так же бесшумно льющимся в вышине. И Кривич сразу догадался: пилот испытал во сне то же внушение.

— Ты… не спал? — осторожно поинтересовался Кривич.

— Так же крепко, как и ты, — усмехнулся Меджид, глянув на него.

— А если мы жертвы коллективного психоза?

— Вряд ли, сын степей.

— Ну, а вдруг?

— Что вдруг? — нахмурился Меджид. — Я верю Континууму. Или ты собрался торчать здесь до скончания времен? До Земли — миллионы световых лет. Не забывай!

— Ты прав, отец Востока, — в тон ему сказал Кривич и вздохнул. Томительное чувство тревоги не оставляло его.

…Пристегнув крепления, он потянулся к пускателю антиинерции. Сквозь прозрачный пластик камеры он увидел расплывчатый силуэт Меджида, сгорбившегося в соседнем кресле. Несколько минут оба томительно ждали, пока реактор срезонирует с пульсациями тела «Модуля».. Силы космонавтов были на исходе: слишком много пережили, они за эти сутки.

Глухо зазвенел реактор — «Модуль» отозвался крупными вибрациями. И тут Кривич услышал быстрые, легкие шаги. Из угла тонущей в красноватой, мгле рубки видением выплыла Унара. Да, она не оставила его, Кривича, и в Континууме. Даже здесь, где все подавлял, холодный бог сверхразума. «Модуль» исчез, растворился… Снова вернулся тот летний день. Все еще было впереди, а «Скандий» висел на дальней орбите, ожидая старта… Он, Кривич, по-прежнему стоял на овальной площадке лифта. Рядом была Унара… Он отчетливо видел ее тонкое, смуглое лицо, молящие глаза, золотой отсвет волос. «Я не знаю, как сложилась твоя жизнь, милая спорщица… — с тоской думал он. — Но знаю другое: нельзя было покидать тебя и Землю!.. Что я получил взамен? Нет удовлетворения, нет и радости. Что я отвечу людям — если вернусь? Что расскажу о Континууме, отринувшем нас?.. Не уходи, любимая! Будь со мной всегда…»

Кибер привел к нулю показания Относительных Часов. Еще глуше заныл ускоритель квантов. Падали в вечность последние микросекунды.

Семь… три… ноль!..

И ослепительная трасса «Модуля» прочертила багровозвездный небосклон.

За мгновение до того, как луч дальнодействия обнял «Модуль», Кривич испытал ни с чем не сравнимое чувство: клетки его мозга словно распухли от новых, необъятных, глубоких мыслей. Они породили объемные, живые картины неведомой цивилизации. И Кривич понял, что Континуум, область которого покидал «Модуль», вдруг высветил истинную грань своего лица.


* * *

…Этот мир был совсем не похож на серую равнину с призрачно-текущими конструкциями. Угрюмое небо исчезло, побледнели костры-светила — вдали поднялось горячее, молодое солнце. Оно пронизало сумрак своими золотыми лучами, наполнило все вокруг искрящимся, радостным светом. Возникли, округлые, лесистые холмы, между ними стояли пирамидальные колоссы-здания. За холмами сверкал бликами морской залив. Спустя миг картина неуловимо изменилась. Застывший ландшафт пробудился, набух жизненными силами. Континуум стал громадным живым существом. Исчезли время и пространство. Наступила тишина — безмолвие мыслящей материи, в котором гаснут все цвета и звуки.

Все было до нереальности зыбким, призрачным — и все было реальностью. Кривич всеми клетками воспринимал биение, пульса Разума в сокровенных недрах Континуума. А также в себе, вокруг себя, в чужом сапфировом небе, дальних туманностях, галактиках, в слитых воедино сознании и эмоциях мириадов загадочных существ иного измерения… Потом он услышал тихий, словно, умирающий голос-эхо и каким-то новым чувством осознал: холодный бог Континуума вдруг смягчился и послал вдогонку «Модулю» нечто похожее на привет. А может, пожалел о том, что еще не пришла пора Контакта?

…Проваливаясь в пучину сверхбыстрого движения, Кривич на мгновение различил вдали — будто на другом конце вселенной — маленький наклонный шар, падающий в бесконечную ночь, «Это Земля!..» — радостно прошептал он одними губами. Лик планеты людей, казалось, улыбался ему — он был таким родным и теплым…


* * *

В огромном зале Космоцентра перекатывался сдержанный говор сотен голосов. Осторожно лавируя среди беседующих, Кривич поднялся на третий ярус амфитеатра, где обычно собирались космонавты.

— Слыхал? — обратился к нему седой программист с квантовой ракеты 2128 года. — Варен снова готовит экспедицию в Сингулярность.

Кривич пожал плечами: об этом говорили весь последний год.

В пятой ложе примостился Старик — так называли его, поскольку имени никто не помнил. Возле него толпилась молодежь. Старик был одним из уцелевших ветеранов полета в Крабовидную туманность. «А ведь ему стукнуло двести три года, — подумал. Кривич. — По виду и не дашь: свеж, бодр, весел».

Плавно жестикулируя, Старик рассказывал о своих подвигах. Юноши смотрели ему в рот: им еще не приходилось странствовать по Времени — они готовы были хоть сейчас отправиться на край Метагалактики. Либо в иные пространства. Лица парней выражали скрытую досаду: они полагали, что родились слишком поздно; все открытия уже сделаны, а на их долю остаются незаметные, будничные дела. «Когда-то и я был одним из них…» — мысленно усмехнулся Кривич.

Варена нигде не было видно. Кривич напрасно шарил взглядом по толпе.

— Кого ищешь? — поинтересовался пожилой физик, прервав беседу с коллегой.

Кривич знал обоих: учился у них по курсу Единого Поля.

— Варена.

— Да вот он!

Кривич обернулся. Варен как раз вошел через боковую дверь.

То был гигант с бронзовой кожей, полуседыми, коротко остриженными волосами и открытым взглядом светлых глаз. Одет он был просто и скромно. Продвигаясь в густой толпе, сдержанно улыбался, изредка кивая знакомым. Вслед ему катился дружелюбный гул приветствий.

Упруго взбежав на Центральный круг, Варен жестом попросил внимания. Едва слышно запел лингваблок, переводя его слова для тех, кто недавно появился в Городе и еще не усвоил язык эпохи.

— Галактолет «Паллада» на орбите, сообщил Варен мрачноватым тоном, плохо вязавшимся с открытым взглядом. — Мне разрешили повторять девятую попытку… Набираю экипаж из добровольцев. Кто первый?

Молчание в зале, казалось, сгустилось. Никто не торопился. Космонавты переглядывались, ибо хорошо знали, что такое девятая попытка и кто такой Варен.

Мерцала индикаторная «Мама», как назвали суперблок электронной памяти в симбиозе с Психоаналитиком. Изредка касаясь клавиш, Варен придирчиво следил за кривыми, бегущими на экранах «Мамы» — и нетерпеливым жестом останавливал испытуемого:

— Всё! Благодарю. Ты отвергнут. Прошу следующего.

Подавленный кандидат отходил в сторону. Никому и в голову не пришло бы оспаривать решение «Мамы». Непогрешимость её диагноза опиралась на психоанализ, космомедицину и опыт векового освоения Сингулярности.

Увидев приближающегося Кривича, Варен выключил «Маму». Сбежав с Круга, он с улыбкой пожал Алексею руку.

— Ну что? Надумал?

— Да. А «Мама» для меня не обязательна? — спросил Кривич.

— Выше «Мамы» — я! — В светлых глазах Варена прошла ироническая усмешка. — Для Кривича делаю исключение. Ибо ты — один из двух, кто побывал в Континууме. Приобрел там кое-какой опыт, верно? Твои шансы неоспоримы.

Кривич молчал. Надо было принимать давно ожидаемое Вареном решение. Впервые об участии Алексея в «девятой попытке» они говорили года полтора назад — в долине Кулу.

А то этого была встреча с «пропавшим» Меджидом. Ветеран давно ушел в отставку и коротал последние годы жизни в Средней Азии. Варен хотел взять с собой и его, но тот отказался: «Старость, Варен! Все мы со временем становимся стариками».


* * *

«Паллада» плавно, ступенями, сбавляла околосветовую скорость.

— Входим в зону тяготения Сингулярности, — сообщил Варен.

Корабль перестроил свою конструкцию: теперь он был длинный как игла в добрый десяток километров. А космос начинался будто сразу за пультом — на самом деле они были отгорожены от него прозрачным нейтронитом.

В двух астроединицах впереди завихрились тяжелые спирали белесого вещества. Время от времени по ним прокатывались волны опалового цвета. И это действительно казалось Стеной, делившей космическую сферу на две части. Одна из них была знакомым полушарием с холодными точками звезд.

— Неужели это и есть белесая субстанция? — прошептал Кривич. Да, несомненно, она — только принявшая форму Стены. Слева и справа, выше и ниже корабля светились яркие огни радиобакенов, астробуев, станций-обсерваторий: исследователи прилежно изучали Стену — вот уже больше столетия.

«Странно… Где же прячется Серый Объект? — думал Кривич. Раньше он был в полутора парсеках от Солнца. Значит, перед нами совсем другая Сингулярность?..»

Варен, словно читая его мысли, а может, и вправду читая, пояснил:

— Ты прав и неправ. Серый Объект, описанный вами с Меджидом, как таковой, не существует. Он размылся, стал вот этой Стеной. И переместился в пространстве на 30–40 световых лет. Сейчас тут поле сильнейшей гравитации. Чувствуешь, как тянет?

Кривич искоса взглянул на экран инверсии: игла — «Паллада» на нем казалась еще тоньше. Вибрируя и содрогаясь, корабль превращал часть своей массы в излучение. Биллион киловатт на тонну вещества корабля — таков был расход антитяги, удерживавшей «Палладу» от падения на Стену.

— Ну и долго еще будем съедать самих себя? — с недоумением сказал Кривич.

Варен пожал плечом:

— Минут пятьдесят… Пока автоматика рассчитает полет по ассимптоте. Только по этой орбите мы и ускользнем из лап Стены.

— Не годится!.. — решительно возразил Кривич. — Вы плохо читали наш отчет? Там же ясно сказано: «Проникновение в Континуум возможно только в одном случае — когда не работает защитное поле корабля». У «Скандия» выключение произошло самопроизвольно. Теперь, надо думать, все иначе. Возможно, Континуум тоже стал иным.

— Что предлагаешь? — с некоторой досадой спросил Варен.

В его громадных, чуть прищуренных глазах таилась обида. Космонавт далекого прошлого, почти первобытной эпохи, — в роли учителя?.. Потом спохватился: перед ним Лоцман, который был за Стеной.

— Глуши реактор! — продолжал Кривич, не обращая внимания на реакцию пилота. — И никакого противодействия Стене. Отдайся на волю Континуума, он не причинит нам беды.

Варен колебался.

— А что будет? Я хочу сказать — вернемся ли обратно?

— Откуда мне знать? — усмехнулся Кривич. — Нам удалось… Думаю, найдется нечто подобное Лучу, который вынес наш «Скандий» в пространство Евклида.

— Ну, да… Припоминаю. Ваш отчет, глава восьмая.

И Варен снова погрузился в раздумье.

— Вот что, — сказал Алексей. — Не стоит рисковать всем. Перейдем в «Модуль», а остальной экипаж отправь на «Палладе» к Плутону. Пусть ждут там, пока мы вернемся.

— Или не вернемся!

Кривич промолчал.

— А в общем, ты прав, — устыдился Варен спустя мгновение. — Так и сделаем. Если не мы, то кто же?

И он рывком включил селектор внутренней связи.


«Ничто не вечно, и ничто не повторяется… — думал Кривич, переходя от одного иллюминатора к другому. — Где Равнина зыбких конструкций, где Конус? Неужели другая Сингулярность?»

Да, все было иначе.

«Паллада» мягко вытолкнула из себя двухместный «Модуль» и, сократившись до обычных размеров, по гиперболе ушла влево. А они с Вареном стремительно понеслись прямо на Стену. Опять было восхитительное ощущение сверхбыстрого движения — и не было лишь зрелища пульсаций Серого Объекта, как не было исполинского Конуса и сооружений внеземной цивилизации. Просто сколько-то времени (и миллионов световых лет расстояния?) вокруг «Модуля» вихрились полосы серо-голубого излучения. По шкалам приборов мельтешили ослепительные зайчики.

Варен недвижно застыл в соседнем контуре противоинерции. Иногда глухо спрашивал по каналу связи:

— Так было и раньше?

— Нет, теперь все иначе, — подавленно отвечал Кривич.

На главном экране всплыл окруженный синеватым ореолом диск зеленого солнца. И тут у Кривича перехватило дыхание: правее и ниже «Модуля» переливалась-мерцала оранжевая точка.

— Планета!.. — выдохнул он.

— Какая планета?.. — не понял Варен.

— Неужели не догадываешься?! Планета зыбких конструкций. — «Модуль», притягиваемый зеленой звездой, начал падать в ее огненно-изумрудные океаны.

— Двигатель!.. — встревожился Варен… — Почему он молчит, я же не выключал.

— Все теперь иначе, иначе… — растерянно твердил Кривич. — Попробуй, запусти снова.

И верно: едва Варен коснулся биоточной клавиши, как пронзительно завыл реактор, и двигатель мгновенно набрал режим. В зеленое светило ударила мощная струя отдачи.

Скорость «Модуля» упала.

«Да, ничего похожего на эволюции нашего «Скандия»; — тогда, сотни лет назад».

Кривич откинул купол противоинерции — он был ни к чему.

— Можешь совершить посадку на планету? — отрывисто спросил он Варена. — Самую обыкновенную мягкую посадку?

— Нет ничего проще, — пожал тот широченными плечами.

«Ну, конечно! Варен считает: мы с Меджидом выдумали все те чудеса, которые были при входе в Континуум. Нет, дорогой, здесь что-то не так. Переменилось все… А что, если Континуум исчерпал космогонический цикл развития? А его Разум просто умер — или вернулся к началу времен? Э-э, что за чертовщина лезет мне в голову?..


* * *

«Модуль» стоял на посадочной треноге у края мыса, далеко вдающегося в океан. С суши подступал непроходимый лес. Не какие-нибудь там призрачные силуэты, а самый настоящий, живой лес.

Варен включил АТ-приставку, и в рубку ворвался шум планеты: шелестели кроны деревьев; над изумрудно-сизой пустыней вод раздольно гулял ветер; высоко в небе плавился зеленый диск, рассыпая по гребням волн золотистые отблески.

«Вода?.. Вряд ли, — думал Кривич, глядя на океан. — Не похоже это на аш два о. А что же?»

Маслянисто-тяжелые волны непомерной длины рушились на берег. «Модуль» содрогался в ритме их ударов. Прибрежная галька светилась перламутром, на ней лежали фиолетовые тени.

— Так это — Континуум? — спрашивал Варен, оглядывая горизонт.

— Не знаю, — пробормотал Кривич.

Тягостное разочарование сковало его чувства. «Где же цивилизация? Тот это мир или не тот?..»

— Нужно собрать гравиплан, — сказал он с усилием. — Может что-то еще и прояснится.

Варен кивнул и послал биоточный приказ в секцию кибермеханизмов. Спустя минуту из чрева «Модуля» на песок вывалился шар. Он вспучился, лопнул и на глазах оформился в привычную конструкцию.

Облачившись в скафандры, они перешли в кабину аппарата.


* * *

…Много дней кружили они над планетой. Ни следа какой-либо разумной жизни! Всюду глаз натыкался на застывшие в торжественном молчании острова в безбрежном океане. Они были покрыты девственными лесами. Неистовствовали тяжелые, будто ртутные, волны. Приборы и локаторы не обнаружили в океане ни одного живого существа. Не было птиц и зверей. Даже насекомых, даже микроорганизмов — и тех не было. Никаких звуков, кроме шелеста крон, скрипа ветвей, гула ветра да плеска волн.

«Что бы все это значило? — размышлял Кривич. — Новое творение мыслящей материи? Есть ли смысл в этом странном сочетании редко лежащих островов и мирового океана?»

Вдруг он испытал знакомое ощущение — будто кто-то давил на его сознание. Неосознанный страх, поднявшийся в душе, заставил Кривича нервно оглянуться: на западе зловеще догорала странная желто-голубая заря. Ясным, грозным голосом она сказала ему:. «Уходи отсюда, Хомо сапиенс! Беги — или я не выпущу тебя». На самом деле слова эти громом отдались в мозгу Кривича. То же предупреждение шептали листья растений, похожих на папоротники мезозоя. «Да берегись! Мы не выпустим тебя…» — проворчал гороподобный прибой, терзавший берега.

Кривич испуганно взглянул на Варена. Прикрыв веки, гигант будто заснул, а на его лице застыло мучительно-тревожное выражение.

— Варен!..

Веки пилота дрогнули, тяжело, медленно поднялись.

— Что это было? Ты слышал голоса? — хрипло спросил он.

— Они звучали внутри нас.

— Ага… — Варен болезненно покривился. — Значит, то, что писали вы с Меджидом, — правда? А я, признаться…

Он не успел досказать. Смутно знакомый Кривичу голос Континуума прогрохотал в сознании: «Опять ты здесь, евклидово существо! Уходи!.. Наш мир начинает новую фазу эволюции — заранее спрограммированной. Снова мы начинаем с нуля. Эмбрион саморазвития цивилизации уже запущен. Немедленно покидай планету!».

— К «Модулю», Варен, скорей! К «Модулю»!

— Да, я сейчас, сейчас… — Пилот, нервно перебирая клавиши, задал гравиплану предельную скорость.

…Они бросили аппарат у кромки воды: некогда было возиться с ним. Подбегая к «Модулю» Кривич оглянулся. Вид океана был ужасен, он весь покрылся конусовидными холмами. Пульсируя, эти холмы сливались в огромные волны, светившиеся изнутри слабыми разрядами. «Ураган? Цунами? Или…» — Он не додумал до конца: на горизонте бесшумно поднялся исполинский вал. «Эмбрион автоэволюции!..» — мысленно закричал Кривич, боясь произнести вслух.

Искрясь молниями и непрерывно меняя оттенки цветов, Эмбрион тяжко покатился к побережью.

Тут Кривич заметил, что Варен отстал и сильно хромает.

— Ну быстрей же! Что с тобой?! Беги!..

— Под… вернул ногу-у… — откликнулся Варен, и его голос потерялся в гуле накатившегося Эмбриона.

Кривич прыжком вскочил на первую ступень трапа и, уцепившись за поручень, мучительно считал секунды: «Успеет ли? Добежит?».

— Быстрей… — простонал он и протянул Варену руку.

Тот вдруг споткнулся, упал. Кривич мгновенно нагнулся, ухватил Варена за плечо, поволок по трапу. Обессилев, но не выпуская плеча гиганта пилота, он ввалился в проем люка.

Стометровый вал протоплазмы — маслянистый, вязкий —. обрушился на берег. Щупальцы-брызги субстанции, искрясь молниями покатились к «Модулю».

Хрипя от натуги, Кривич почти втащил Варена в люк. Наружу торчали лишь ноги пилота. А пульсирующая протоплазма захлестывала посадочные клешни «Модуля».

— Подбери же ноги… ноги! — кричал Алексей, лихорадочно нашаривая левой рукой диск биозащиты.

Плазма коснулась ног Варена — и в тот же миг мощно завыл поток биоэкранировки. Из последних сил Кривич рванул на себя обмякшего пилота — и люк со звоном захлопнулся. Второй кибер включил ливень антисептической жидкости. Синхронно открылся проход в следующий тамбур… Мокрый, дрожащий от усталости Кривич вместе с Вареном рухнул на пол рубки.

— Ста-арт… — прохрипел он в акустический датчик пультового кибера.

Все дрогнуло, поплыло… В иллюминаторах заметалось живое, чуткое пламя Эмбриона, способное поглотить, вобрать в свое чрево не то что «Модуль» — всю планету.

Потом оно исчезло.


* * *

Ионный душ на какое-то время привел Варена в чувство, он открыл глаза и медленно оглядел рубку.

На бесчисленных шкалах мигали огоньки, четко отбивал секунды метроном. На главном экране планета, где разрастался новый мощный цикл разумной жизни, превращалась в обыкновенную оранжевую звездочку — одну из многих в узоре Млечного пути.

«Модуль» вышел на полуэллиптическую орбиту, и кибер включил анниго-реактор. Реактивная тяга подхватила, понесла корабль… Кривич потрогал чуть теплую руку Варена:

— Как себя чувствуешь?

Варен напрягся — и. в мозг Кривича впечаталось: «Я скован. Нечто вроде паралича ног и рук. Язык тоже не слушается».

— Пить хочешь?

«Очень даже… Быстрей!»

Кривич принес из бытового олсека ворох туб и стал кормить-поить пилота, выдавливая соки и пищу в его открытый рот.

«Хватит возиться со мной! Управляй «Модулем».

И Варен снова впал в беспамятство.

…Кривич жадно пил — и все не мог напиться. Потом устроил Варена в противоинерционный контур. Долго вглядывался в бледное отрешенное лицо пилота. «Выживет ли? — думал, с тревогой. — Если нет, то и мне крышка. Без его знаний не справиться».

«Модуль» длинными зигзагами вырывался из поля тяготения Континуума, который снова обрел вид белесой, клубящейся Стены, на фоне коей слабо мерцали рукава галактической спирали.

— Да и мне тоже не вредно отдохнуть, — сказал вслух Кривич и шагнул к креслу противоинерции. Но не дошел: в ровной мелодии гравиметра появилась резкая нота, а стрелки на шкале поползли к красной черте. Кривич содрогнулся от рева сирены.

— Опасность первого класса! — жестко повторил сигнал охранный кибер.

Вслед за тем яркая вспышка индикатора почти ослепила Кривича.

— Главный реактор отключен, — бесстрастно доложил тот же кибер.

«Откуда тут могло возникнуть такое бешеное тяготение? Что за дьявольщ… Вокруг свободный вакуум…»

Сотрясая «Модуль», выли тормозные системы. Побежала влевой стрелка по шкале акселерографа, фиксируя невероятное замедление — восемьсот «же»! Кривича швырнуло в кресло, вдавило в губчатую обивку. Потом сработала система антигравитации, и непомерная перегрузка исчезла. Скорость «Модуля» падала и падала, его тянуло обратно к Стене. «Почему так вырос ее потенциал? — гадал Кривич, прикрывая глаза от слепящего мигания аварийных огней. — Что надо делать? тормозить? наращивать тягу?..»

Замолчал двигатель, настала тишина. Кривич судорожно шарил в ящиках пульта, перебирая микроленты и видеотаблицы. Время от времени подбегал к Варену, спрашивал: «Что надо предпринять?». Тот не мог ответить: как только «Модуль» начал крутое торможение, кабина Варена наглухо замкнулась. Глаза пилота были закрыты — видимо, потерял сознание.

Внешнее тяготение уже превысило все известные Алексею величины — силу притяжения белых карликов, инфра-гигантов, протозвезд. Черный экран локатора не показывал ничего. «Модуль» неуклонно падал на Стену — откуда никогда не выплыть. «В чем дело? Почему Континуум не отпускает нас?» Кривич ощутил, что на него кто-то упорно смотрит. Он оглянулся: сквозь, пластик кабины его сверлили огромные глаза Варена. Лоб собран в резкие морщины — видимо, от напряжения. «Подойди сюда!» — отдалась, в сознании Кривича телепатема. Он приблизился к кабине. Мысленный голос стал отчетливее. «Не уступай Стене! Я всё понял… Континуум переходит в иное пространство-время, и Стена превратилась в «черную дыру».

Кривич губами воспроизвел вопрос: «Почему?».

«Не знаю… Это не имеет сейчас значения. Немедленно выключай тягу. Тягу — на торможение! Гравитация исчезнет!».

Кривич работал в каком-то тумане, помня лишь одно: нельзя ни на мгновение ослаблять энергетический вихрь отдачи! Любой ценой преодолеть тяготение «черной дыры»! Только в этом спасение.

Он потерял счет времени. Лишь раз, сняв одну руку с биоточных клавиш, он кое-как проглотил калорийную пасту из туб. Больше всего он боялся нечаянно заснуть — тогда «Модуль», ничем не управляемый, мгновенно потеряет зыбкое равновесие.

К исходу второго «дня» кибер бесстрастно сообщил: «Израсходовано три четверти энергозапаса». Кривичем овладела странная апатия. Он ослабел и почти с радостью слушал вкрадчивый шепот Континуума, звавший его в мрачные океаны небытия. «Вот сейчас кончится топливо… Начнется падение на Стену. И я отдохну». Он закрыл глаза, с трудом удерживая пальцы на клавишах. Содрогаясь от вибрации, «Модуль» раскачивался во тьме пространства, словно щепка в бурном море. На экранах метались призрачные сияния: вакуум, смятый тяготением Континуума, замыкался сам на себя, неузнаваемо искажая ход квантов света от далеких светил.

— Двадцатая часть исходного запаса энергии, — равнодушно доложил кибер.

Песчинка «Модуль» все еще барахтался, жил… И тут Кривич заметил, что стрелка гравиметра стоит на нуле. Ага! Наконец-то тяга «Модуля» уравновесила притяжение Стены. Потом он осознал — это весьма ненадежное равновесие, зыбкое. Долго ли продлится оно? Что стоит Стене увеличить свой потенциал? Кривич в отчаянии поглядел на диск форсажа тяги — он упирался в ограничитель. «Все… больше ничего нельзя сделать». Он глухо застонал.

В его сознании едва слышно отпечаталось: «Посадочный резерв есть! Ты забыл… Там пять миллионов тонн реактивной тяги».

Конечно, то был Варен. Кривич подошел к кабине, сказал:

— Знаю. Но это для посадки. Как я смогу…

«Да, да. И тем не менее — единственный шанс!»

Включая посадочную тягу, Кривич ясно понимал: теперь «Модуль» обречен вечно блуждать в пространстве, ему не сесть ни на одно небесное тело. Зато ожила стрелка акселерографа, стронулась с нуля, медленно покатилась вправо. Модуль стал тихонько отрываться от Стены… Высокий, тревожный тон гравиметра снова наполнился музыкальными нотами — и вот уже широко полилась радостная песнь свободного пространства.


Кривич стоял у противоположного купола и, шевеля губами, говорил Варену:

— Курсограф рассчитал путь к Солнцу… До него сто пятьдесят семь парсеков.

Ясный взгляд Варена помрачнел, в нем мелькнула растерянность.

«Что… что ты говоришь?! Быть этого не должно!»

— И тем не менее — да. Почему расстояние чуть ли не утроилось?

«Видимо, изогнулось пространство — слишком велико тяготение Стены».

Они долго смотрели друг на друга, а мысли обоих вращались вокруг этих цифр — сто пятьдесят семь. Полтысячи световых лет, которые отделяют «Модуль» от родины! И скорость корабля — всего лишь четырех десятых световой — сто двадцать тысяч километров в секунду. Для большего разгона «Модулю» просто не хватило энергии, ее съела борьба со Стеной.

«Пять веков придется лететь домой! — в отчаянии думал Кривич. — Это выше любых человеческих сил. Так стоит ли?..» Огромное нервное напряжение последних дней надломило его, он вдруг бессильно сполз вдоль стенки кабины Варена.

«Встань! Ты забыл… — ударом прозвучал в его мозгу голос Варена. — Гипотермия спасет».

Кривич медленно поднялся на ноги. Потом прошептал:

— Ты прав, пилот. Гипотермия!.. погружаюсь.

Через силу заставил себя проверить показания приборов, записал команды в соответствии с программой курсографа.

Спустя два часа он ввел в мощный передатчик текст сообщения для Земли. Текст, который оживет в эфире через пятьсот лет.


* * *

…Кривич вскрыл купол, перенес Варена в гипотермическую ванну. В ее голубом растворе черты лица пилота смягчились, затуманились. Глаза же по-прежнему излучали гипнотическую силу.

«Крепись, Алеша!.. Мы сделали все, что могли. Я верю, что мы еще увидим Землю. Но если даже не увидим… Новые знания о Континууме важнее. И «Модуль» донесет их людям. Теперь в реке Времени мы — равные пловцы. И нет у нас близких, родных, только мы с тобой! Прошлое скроется за пиком пятивековой вершины. Будущее для обоих неведомо. Через пятьсот лет человек Земли изменится неузнаваемо. Наука о Континууме уйдет так далеко вперед, что о нас, Кривиче и Варене, могут и не вспомнить. Может, наши знания о Стене не окажутся забытой крупицей? Мало ли что случится за полтысячи лет? Но мы все равно будем счастливы! Мы вернемся в свою колыбель, и вокруг будет жить и радоваться юная поросль вечного древа Человечества… Новый виток спирали Жизни принесет людям новые радости — и новые сложности. И мы тоже ступим на этот виток. Что может быть более высокой наградой?»

Кривич молча сжал его локоть. Теперь для него не было человека дороже и ближе пилота. «Если останемся живы… именно с ним и придется шагать до конца. А вдвоем не страшно!..»

— Спи, друг, — сказал он. — До встречи.

Бесшумно сдвинулась прозрачная крышка ванны. Кривич глянул на розовые огоньки Реле времени и подумал о том, что можно ведь и не проснуться. Киберы, конечно, несокрушимы и непогрешимы, но и дорога неблизкая. Все может случиться на ней. Металл тоже не вечен! Он вздохнул, отогнал неприятную мысль — ибо выбора не было. Потом сам погрузился в гипотермический раствор. Блаженная истома охватила его… В меркнущем сознании проплывали дорогие образы. И тут огромная боль сжала его сердце. Он опять увидел ее: Унара была здесь, с ним. Здесь, рядом — и в бесконечном отдалении. Он глухо застонал, пытаясь прижаться лбом, щекой, губами к ее лицу. Унара как-то безнадежно покачала головой, неуловимо отдалилась и — растаяла во тьме. И Кривич понял: больше он никогда не увидит ее. Боль все круче схватывала сердце, он беззвучно заплакал — и стремительно полетел в черную ночь небытия.


* * *

…«Модуль» вошел в Систему только через пятьсот двенадцать лет. Варен и Кривич крепко «спали» в гипотермическом лоне и не слышали, как взревела сирена. Киберы, истуканами проторчавшие все полтысячелетие, ожили, задвигались и, повинуясь программе, включили тормозной двигатель. Реактор быстро «доел» крохи энергии и смолк. Но скорость «Модуля» удалось погасить до планетарной. Вот только для посадки ничего не осталось — ни крупицы, ни кванта.

От Плутона — через всю Солнечную систему — понесся записанный на пленку голос Кривича: «Я — «Модуль» с галактолета «Паллада», ведомого Вареном! Иду по инерции пять столетий. Мои координаты… Нет топлива для посадки. На борту двое, одни из нас в шоке. Остановите «Модуль»! Остановите нас!..».

Сигнал был пойман и расшифрован станцией связи Титана.

Два гиганта-спасателя догнали «Модуль» именно в тот момент, когда аппарат, пронизав орбиты всех планет, готовился — уже навсегда — исчезнуть в мироздании.


* * *

…Кривич очнулся, открыл глаза. Долго не мог понять, где он и что с ним. Лежал он в комнате с прозрачными стенами, за ними виднелись густая синева неба, огромный диск Сатурна, который Алексей сразу узнал по знаменитым кольцам, перечеркнувшим небосвод.

Потом над ним склонились лица каких-то незнакомых людей. Тут Кривич вспомнил все — и тревожно приподнялся на ложе. «Где Варен? Что с ним?..». Кто-то в белом одеянии, наверняка — врач, прочел его мысли и успокаивающе сказал:

— Он здесь. Не волнуйся!.. Все эти долгие столетия Земля помнила о вас — первооткрывателях Континуума. Что ты хочешь сказать человечеству?.. — Смысл его слов был понятен, будто кто-то в мозгу отпечатал фразу на русском языке.

Он протянул Кривичу крохотный приборчик, похожий на кольцо. «Микрофон, наверно…».

Кривич блаженно вздохнул, прикрыл веки. Медленно откидываясь назад, к спинке ложа, он радостно кричал мысленные слова: «Дорогой ты наш Эскулап! Спасибо тебе!.. Но я хотел бы сейчас одного — я выпил бы чистой родниковой воды, которую так любил пить в детстве. В логу, что на родине, в южной степи».

И эта мысль была лишь адекватным выражением его любви к отчей планете, к людям, живущим на ней.





Приложение: Холод в реторте

У алхимиков Юпитера


На Юпитер я попал перед окончанием профтехучилища: обычная преддипломная практика — Не стоит, видимо, описывать путешествие туда. Кто не знает, как оно происходит?

Начну с того, что я очутился где-то на седьмом небе, а точнее — в атмосферной лаборатории тамошних химиков. Обыкновенное "летающее блюдце" с гектар размером. На нем намонтирована уйма установок синтеза. Реакторы всякие, трубопроводы, холодильники, компрессоры, пушки ионизирующих излучений. Словом, все как полагается — Снуют толпы лаборантов, техников, операторов. А командует парадом благообразное существо, чем-то смахивающее на нашего декана Михаила Давыдовича. Лицом, конечно. А вместо рук у него восьмерка симпатичных щупальцев.

Вхожу на "блюдце" и направляюсь прямо к Мих Даву (так его, оказывается, зовут наши ребята, работающие здесь, — сходство с деканом не одному мне в глаза бросилось). Представился ему, беседуем. Мимо с бешеной скоростью мчатсяаммиачно-метановые турбулентные вихри. Далеко внизу тяжело плещется аммиачный океан. Крепкий морозец! Градусов девяносто ниже нуля Цельсия… На краях "блюдца" навалом лежат глыбы твердого аммиака, чуть подальше — бруски аммиачного глицина (так здесь называют одну из наших земных аминокислот, только атомы кислорода в ней заменены на группу NH).

— Обязанности ионизатора знакомы? — спросил Мих Дав. Я деловито кивнул.

— Вопросов нет?

— Пока нет.

— Ну, тогда принимайтесь за работу.

Манипуляторы перемешали глыбы аммиака и аммиачного глицина. Сверху все это посыпали ледяной крошкой — смесью аммиачных серина и аланина, потом спрессовали в увесистый ледяной кристалл. Мих Дав энергично махнул двумя верхними щупальцами — и я включил ионизирующую пушку. Поливаю кристалл гамма-квантами, только дымок легкий курится! И на глазах вся эта ледовая масса начинает оживать, пучиться, как тесто, пока не образовался живой аммиачный белок. Вот от него стали отрываться толстые колбаски. Шмякнувшись на транспортер, они тут же исчезали в пасти синтезатора. А с противоположного конца реактора — там, где бодро бежал конвейер, — уже соскакивали готовые изделия. Биороботы.

Мих Дав зычно скомандовал, и биороботы, построившись в колонну по два, вниз головой прыгали прямо в аммиачный океан.

— С ходу включаются в строительство подводных… то бишь подаммиачных городов, — пояснил Мих Дав, поймав мой вопрошающий взгляд.

Но, я чувствую, вы мне не очень верите. Думаете, все это фантастика чистой воды (или, по крайней мере, чистого аммиака). Вовсе нет. Во всяком случае, юпитерианская "технология" синтеза имеет под собой некоторую научную основу. В том смысле, что и у нас, на Земле, вполне возможны химические реакции при морозе градусов в восемьдесят — сто пятьдесят, а то и в двести с лишком.



Рифы и мели "ледяной химии"


Химические реакции при низких и сверхнизких температурах? До самого последнего времени ученые относились к этому крайне скептически. Вот цитата из солидной монографии: "Проведение синтезов при низких и сверхнизких температурах нецелесообразно из-за чрезвычайно малых скоростей реакций, обусловленных резким уменьшением фактора еE/kT" (для очень любознательных: этот фактор еще называют "активационным множителем". Здесь Е — энергия активации, k — постоянная Больцмана, е — основание натуральных логарифмов, Т — абсолютная температура в градусах Кельвина. Этот множитель определяет способность молекул участвовать в химических реакциях).

Дело в том, что не все столкновения между молекулами приводят к химическому взаимодействию. Хорошо, если из миллиона молекул только сто или двести способны к взаимодействию. А способны те, которые обладают некоторым избытком энергии. Чтобы стать "эффективной", молекула должна сначала запастись энергией.

Как же увеличить долю "эффективных" молекул? Ответ прост: увеличь численное значение множителя еE/kT. Например, повышением температуры. Кроме того, "ленивые" молекулы можно "подстегнуть" гамма-лучами, светом, рентгеном, электрическими разрядами. Однако эти способы представлялись бесперспективными для возбуждения реакций при низких и сверхнизких температурах, когда доля эффективных молекул ничтожно мала и почти все реагенты — твердые.

И все же в последние годы положение изменилось, интерес к "ледяным реакциям" возрос необычайно. Это связано с успехами химии так называемых стереорегулярных полимеров. Обычные полимеры состоят из цепей молекул, расположенных как попало. Структура таких полимеров при большом увеличении напоминает бурелом. Но может быть и иная картина: молекулы как бы сложены в штабели. При этом полимер приобретает удивительные свойства: по прочности не уступает стали, выдерживает "натиск" самых сильных кислот, не поддается большим температурам. Получить стереорегулярный полимер нелегко. В поисках наилучших условий синтеза экспериментаторы перебрали различные комбинации давлений, температур, катализаторов. И натолкнулись на поразительное явление: полимеры, синтезированные при низких температурах, приобретают очень ценное качество — стереоспецифичность. Это значит, что в цепи полимера регулярно повторяются не только одни и те же сочетания атомов, но даже их пространственная ориентация. Другими словами, молекулы не прост уложены в штабель, как бревна, но еще и каждое "бревно" по отношению к соседям занимает вполне определенное положение. В структуре такого полимера царит столь строгий порядок, что само собой напрашивается сравнение с инженерной конструкцией. Упорядоченность молекул в стереорегулярных полимерах лежит на пределе, за которым простирается уже область перехода неживой материи в живую. А это означает, что у нас появляется возможность вплотную подойти к синтезу, например, искусственных белков.

Стереорегулярными полимерами занята сейчас целая армия химиков. И вот уже результат: направленный синтез стереорегулярных полимеров позволил решить важнейшую химическую проблему века — получить поли-цис-изопреновый каучук, равный по свойствам или превосходящий натуральный продукт. Не лишне вспомнить, что попытки синтеза такого каучука предпринимались чуть ли не с середины XIX века.



Игла для сшивки полимеров


Может быть, вы слышали такой термин: радиолиз, радиационная полимеризация? Он появился несколько лет назад. Как явствует из самого названия, при этом виде полимеризации "подогрев" частиц (их активизацию) производят электромагнитными квантами, ионизирующими излучениями. Что же происходит, когда вещество подвергают действию радиации? Гамма-кванты создают в веществе активный химический центр. И подобно игле, с огромной скоростью "прошивают" цепочку молекул. Полимерная молекула образуется "одним махом", без всяких побочных процессов.

Безотказная работа "иглы" требует точной ориентировки исходных молекул мономеров. Ведь при "сшивке" одновременно изменяется большое число химических связей. Например, расстояние между атомами углерода с двойной связью (С — С) увеличивается на две десятых ангстрема — в атомном мире довольно значительная величина. В полимере же это расстояние, наоборот, уменьшается на пол-ангстрема. Иными словами, а томно-молекулярная структура вещества как бы пульсирует, колышется. Поэтому "игле" нелегко попасть в нужное место цепи молекул. Они должны как-то помогать ей, чуть-чуть перемещаясь и поворачиваясь, "подставляя бока", так сказать.

Вот пример, иллюстрирующий трудность, с которой тут приходится сталкиваться. Представьте, что вы стрелок и вам необходимо одной пулей "прошить" длинный ряд мишеней — да так, чтобы пуля прошла через все "яблочки". Но вот беда: мишени не стоят строго "в затылок" друг другу, а натыканы в землю как попало. Вы растеряны, запрашиваете штаб — как быть? Приходит ответ: "Сейчас начнется землетрясение. Колебания почвы в какой-то момент выровняют мишени "в затылок". Значит, и "яблочки" на долю секунды окажутся на одной прямой. Уловите этот счастливый миг — и стреляйте".

К счастью, в замороженном веществе "мишени" как раз ориентированы строго геометрически. Хуже дело с "яблочками". Они несколько не совпадают. Нельзя ли их совместить? На первый взгляд кажется, что при низких температурах молекулы не расшевелить: они совершенно "застыли". Но исследования последних лет (методом ядерного магнитного резонанса) убедили ученых, что прежнее представление о жесткости, незыблемости структуры твердых тел неверно. Например, вращение метильных групп (СН3) в "замороженных" углеводородах обычно почти полностью "разморожено" уже при температуре жидкого азота — минус 196 градусов. То есть они могут вращаться. И это вращение молекул позволяет, "пуле" проскочить через все "яблочки".

Итак, в "замороженном" химическом веществе всегда есть внутренние молекулярные движения — той или иной частоты. И в тех случаях, когда скорость интересующей нас "ледяной" реакции близка или совпадает с частотой внутримолекулярных движений, "сшивка" молекул и атомов протекает без помех и с огромной скоростью. Лишь бы движения "иглы" совершались в такт с колебаниями молекул и химических связей. Или, по крайней мере, не опережали их.

Одновременно с радиолизом в твердой фазе могут идти всевозможные химические превращения, вызываемые действием гамма-квантов, быстрых электронов, нейтронов, протонов, альфа-частиц. Во всех случаях, когда первоначальные химические акты ("сшивки") происходят под влиянием мощного кванта энергии, — рвутся определенные химические связи. Например, при радиолизе органических молекул в первую голову рушится связь углерод — водород (СН-связь). Этот акт служит толчком к началу полимеризации. Почему? Дело в том, что получивший свободу атом водорода вступает в реакцию с другими СН-связями. Вновь освободившиеся атомы водорода подхватывают "эстафету полимеризации". В итоге образуется полимер.

Все, о чем мы только что рассказали, как видите, мало поражает воображение. Нет здесь сенсационных, с обыденной точки зрения, открытий, немедленных применений на практике, дающих горы благ. Но что они будут — это несомненно. Синтетический натуральный каучук уже есть. А если позволить себе помечтать, то можно увидеть целые химические комбинаты, работающие на "ледяных реакциях". Располагаются они в… космосе, на околоземных орбитах. Здесь, в условиях естественного большого холода, и "сшиваются" всевозможные полимеры. Ни копоти, ни дыма, ни грохочущих транспортеров и каландров, пышущих жаром реакторов. В длинных, сверкающих чистотой залах в полной тишине идет работа ионизирующих излучений. В замороженных реагентах протекают сложные химические реакции. Кто знает, может быть, здесь будет твориться и живой белок, и синтетическая пища, и многое другое.

Вот, например, еще один важный факт: при облучении твердых полимеров два активированных соседа-радикала тоже начинают взаимодействовать друг с другом. Происходит поперечная "сшивка" нитей (цепей). Это радиационная вулканизация (по аналогии с вулканизацией каучука, где роль "иглы", сшивающей поперечные мостики, играют атомы серы). Такая "вулканизация" позволит получать жесткие изделия нужной формы — без дополнительной механической обработки — прямо в химическом реакторе. Вдумайтесь в это. Жесткие изделия нужной формы. Значит, отпадает необходимость в резании, шлифовке, обточке полимерных изделий. Станки, резцы, формы, прессы и т. п. — ничего этого не требуется. Вы открываете выходной лоток химического реактора — и получаете, допустим, шестеренку из пластмассы, детали насоса, каркас телевизора, холодильника. Да мало ли еще что… Вспомните фантастический эпизод на Юпитере. Там из "реактора синтеза" выбегали готовые "изделия" — роботы с заданными жесткими габаритами "тела".

"Ледяная химия" оказывает большую услугу и исследователям-теоретикам. Прежде всего, в борьбе с химическими "помехами", то есть вторичными, побочными реакциями. При облучении молекул на большом холоде большинство побочных реакций замораживается. Исследуемый процесс предстает глазу экспериментатора в чистом, неискаженном виде. А ведь раньше для этого требовалась уйма времени и сил. Недавно американским химикам удалось "заморозить" в кристаллической решетке метана даже такого "непоседу", как атом водорода, и "увидеть" первичный акт разрыва СН-связи. Правда, для этого им пришлось понизить температуру облучения твердого метина почти до абсолютного нуля.

Теперь в Институте химической физики Академии наук СССР начали выяснять принципиальный вопрос: как строение самой молекулы органического вещества влияет на эффективность радиолиза? Установлена любопытная закономерность: молекулы, у которых граница спектра поглощения наиболее сдвинута в сторону длинных волн, хуже поддаются радиации. Пользуясь этим правилом, химики могут заранее сказать, что парафиновые углеводороды в 20–30 раз более "восприимчивы" к радиации, нежели ароматические молекулы (типа бензола). В свою очередь, углеводороды-терфиниды в 10–20 раз "устойчивее" бензола. Имеет ли все это какое-либо практическое значение? Имеет, и большое. Открывается возможность тонко регулировать синтез химических продуктов. Заранее можно будет знать, какой углеводород, в каком количестве и какими квантами надо обработать, чтобы синтезировать с наименьшими затратами требуемый полимер или группу полимеров.

Досрочно завершив практику на Юпитере и тепло распрощавшись с Мих Давом, я вернулся на околоземной химический комбинат "Космохимия". Здесь, вокруг центрального тороида, где расположились цеха синтеза, плавают в невесомости десятки громадных цистерн. В них при температуре почти абсолютного нуля хранятся радикалы — набор всех мыслимых видов. Целые "летающие озера" свободных радикалов!

— Вот тебе зачетный синтез, — без предисловий сказал мне заведующий лабораторией искусственного белка. — Сделай-ка пару телячьих бифштексов.

Телятина так телятина… Я быстро прикинул в уме состав животного белка, набросал схему реакции и последовательность вступления в "работу" свободных радикалов. Раз-два! Входное устройство электронной машины проглотило программу. Щелчок!.. Начался синтез. Слежу за приборами. С интервалом в миллисекунду из цистерн подаются соответствующие радикалы. Где-то в недрах реактора идет невидимая работа — Радикалы и функциональные группы в бешеном коловращении сцепляются друг с другом, закручиваются в спирали, кольца и цепи. Вот загорелся зеленый огонек на выходном блоке. Тотчас откидывается специальный лоток. Готово! Вижу две нежно-розовые пластины. Кладу их на заранее подготовленную сковородку, включаю архаическую плитку. Распространяется аппетитный запах.

— Пробуй, — коротко предлагает мне завлаб, когда я доложил о выполнении задания.

С некоторой опаской подношу ко рту горячий бифштекс. Хоть и сам синтезировал, а вдруг не то… Храбро откусываю крохотный кусочек, затаив дыхание, жую. Нет, как будто ничего.

— Ну, как? — улыбается заведующий, заметив на моем лице выражение удовольствия. — Давайте зачетную книжку.

Исследования в области "ледяных" реакций с большим размахом проводятся сейчас во многих странах мира. И не беда, что громких открытий пока не слышно. Не все, что делается в науке, дает ощутимые результаты сегодня же или на следующее утро. Но что они будут — это несомненно. Мы еще увидим расцвет "ледяной" химии и будем пользоваться ее плодами.



Источники


Отступившие в океан. Рассказ. Первая публикация — под назван. «Самуры»: Научно- фантастическая повесть // В мире книг, 1968, №№ 1–8, 10,12. (Под псевдонимом А. Мегалов). В том же году, как рассказ и под названием «Отступившие в океан», произведение опубликовано в сб. «На суше и на море»: Вып.8. — М.: Мысль, 1968 г., стр.415–447 (Под псевдонимом А. Мегалов). В 1971 г., готовя рассказы для сборника «Нетленный луч», А.Колпаков незначительно переработал рассказ, дав ему название «Пришельцы из Гондваны» (М., Советская Россия, 1971 г., стр. 3-34).


Этеменигура. Рассказ. Первая публикация — в сб. «На суше и на море», Вып.20. — М.: Мысль, 1980 г., стр. 358–375. Интерес А. Колпакова к древней истории, не раз проявлявшийся раньше (см. сб. «Великая река», Тардис, 2013), в полной мере проявился и в этом рассказе.


Время — это кванты света. Рассказ. Первая публикация — в журн. «Ашхабад», 1977, № 5. Более не переиздавался. Данный рассказ органично примыкает к циклу произведений, посвященных освоению Дальнего космоса, контактам с внеземными цивилизациями (см. сборники «За орбитой Плутона», «Голубая цефеида»).


Холод в реторте. Научно-популярный очерк. Первая публикация в журн. «Знание — сила», 1965 г., № 11. Химик по образованию А. Колпаков не раз выступал в печати с материалами на «профильную» тему, был автором двух брошюр, выпущенных в серии «Новое в жизни, науке, технике»). Из этого же ряда и очерк, публикуемый в приложении. Как еще один из многочисленных казусов, окружавших Колпакова, можно назвать тот факт, что долгое время этот очерк в библиографиях НФ упорно именовали рассказом…

Всего в творческом архиве А. Колпакова числится не менее полусотни статей и очерков, опубликованных под своим именем и известными псевдонимами. Однако, это количество явно занижено, так как до сих пор продолжается спор по идентификации ряда псевдонимов как принадлежащий именно А. Колпакову.



Александр Лаврентьевич Колпаков
Пришельцы из Гондваны
научно-фантастические произведения
2013 г.
Литературно-художественное издание
Серия "Фантастический раритет". Вып. 204
Вышли в свет книги А. Колпакова:
За орбитой Плутона (2012)
Голубая Цефеида (2013)
Нейтринный Импульс (2013)
Великая река (2013)








Примечания

1

Метаболит — химическое вещество, способное подавлять (угнетать) деятельность ферментативной нервной системы организмов.


(обратно)

Оглавление

  • Александр Колпаков Пришельцы из Гондваны
  •   * * *
  •   Отступившие в океан
  •   Этеменигура
  •   Время — это кванты света
  •   Приложение: Холод в реторте
  •     У алхимиков Юпитера
  •     Рифы и мели "ледяной химии"
  •     Игла для сшивки полимеров
  •   Источники
  • *** Примечания ***