Илья Эренбург Лев на площади Комедия в пяти действиях
Действующие лица
Джемс Лоу — американец, сорока лет. Валуа — мэр города. Его жена. Его дочь Марго — восемнадцати лет. Дело — фабрикант. Его жена. Ришар — председатель Торговой палаты. Его жена. Пике — редактор газеты. Его жена. Маркиз де Шампиньи. Почетный консул Чили. Рене Вивьен — писатель. Гастон — секретарь мэра. Член муниципального совета. Желино — репортер. Секретарь редакции. Мими — машинистка. Хозяйка кафе. Франсуа — официант. Бубуль — девица легкого поведения. Коридорный гостиницы. Уличный певец. Жаке — певица-любительница. Продавец и продавщица газет. Посетители кафе. Рабочий, старый рабочий, юноша. Женщина, девушка, старик. Члены муниципального совета, рабочие, горожане.ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Маленький провинциальный городок на юге Франции. Кафе «О лион». Мраморные столики, красные бархатные диваны вдоль стен, соломенные стулья. Стойка из цинка. За кассой дремлет толстая хозяйка. Официант Франсуа, старый скептик, вытирает тряпкой пустые столы, сдвигает стулья. Четверо завсегдатаев, отцы города. Их столик покрыт зеленым суконным ковриком — они играют в карты. Здесь мэр — г. Валуа, краснолицый и тучный, с окурком погасшей сигареты на нижней губе; председатель Торговой палаты г. Ришар, жуир с повадками иезуита; владелец ликерного завода г. Дело, болезненный, желчный; редактор газеты г. Пике, подвижной и пестро одетый.Дело (бросает карты). Ну, и везет человеку! Мэр. В первый раз слышу, что мне везет. Мари говорит: «Тебе везет, как индюку на рождество». Не верите? Пожалуйста, я могу доказать. Помните, когда сгорел магазин «Дам дю миди»? В двадцать седьмом. Я застраховал на сорок тысяч. Оказалось, товара погибло на сорок тысяч, и ко всему Мари заболела нервным расстройством. Потом я застраховал магазин на четыреста тысяч, я буквально разорился от взносов, и за двадцать лет ни одного пожара! Это вы называете «везет»? Когда я купил новый «ситроен», сразу началась война, и машину реквизировали. Стоило мне написать в газете, что мы победим, как пришли немцы. Три года они меня изводили этой статьей. В сорок третьем мне пришлось признать, что победили немцы. Я ничего не мог сделать — у Мари начались нервные припадки. Стоило мне это сказать, как немцы ушли и меня начали мучать коммунисты: почему я сказал, что победят боши, хотя все знают, как я страдал от немцев. Я вам говорю, что мне везет, как индюку на рождество. Стоило мне стать социалистом, как на выборах победили коммунисты. Теперь, когда наконец-то меня выбрали мэром, в городе началось чорт знает что — ни хлеба, ни угля, коммунисты готовят забастовку и всё валят на мэра. Картошки нет — виноват мэр, у русских какое-то «вето» — виноват мэр, дождь — тоже мэр виноват. Вот вам и «везет». Меня зовут Ив, но это случайно, я не Ив, я многострадальный Иов. (Сдает карты.) Редактор. После того, что мы пережила при оккупации, ничего не страшно. Я вспоминаю, как в этом кафе я увидел фон Шаубергера. Я встал и громко сказал: «Никогда не буду сидеть в одном кафе с палачом». В ту ночь я ждал визита гестапо, и я написал самую страстную статью для подпольной газеты. Это было героическое время. Ришар. Я при немцах не ходил в кафе. У нас была даже инструкция нелегальной организации — мы не имели права ходить в кафе. И поскольку у меня собирались, чтобы слушать лондонские радиопередачи, я был засекречен. Дело. Теперь пишут, что рабочие саботировали. А про нас, промышленников, молчат. Сколько раз я не сдавал немцам во-время заказы!.. Господа коммунисты хотят переделать историю, отнять у нас лавры. Мэр. Не только лавры — место, дом, даже жен. Редактор (игриво). Я не знал, что эти негодяи покушаются на госпожу Валуа. Мэр. Ах, вы шалун! Два короля. (Сдает.)
Входит посетитель, пьет рюмку у стойки.
Посетитель (хозяйке). Как поживаете, госпожа Лево? Хозяйка (просыпаясь). Отвратительно. Я больше не могу спать, я все время думаю об атомной бомбе. А коммунисты! Они все хотят, чтобы я умерла с горя. И ко всему дождь. В такую погоду люди сидят дома, а я теряю и деньги и здоровье. Хорошо, пусть страдают русские или американцы, они это заслужили. Но, скажите, при чем тут я? Ришар. Две дамы. Редактор. Эге, это не случайно! Госпожа Ришар вряд ли обрадуется. Ришар. С больной головы на здоровую. Вы, кажется, подарили Бубуль шелковую блузочку? Редактор. А вы нашли, что эта блузочка ей очень к лицу, не правда ли? У меня, как у редактора, самая свежая информация. Не смущайтесь: я одобряю ваш выбор. Бубуль — очаровательная девушка. Ришар. У меня с ней случайное знакомство. Редактор. Случайное, но далеко не поверхностное. Каждый вторник. Я ведь не ошибаюсь? Ришар. По четвергам. Не правда ли? Мэр. Не спорьте, друзья, все там будем. Редактор. Кстати, господин мэр там тоже бывает — по пятницам. Мэр. Как мэр я должен бывать повсюду и потом, как старый социалист, я ищу общения с народом. Дело. Не понимаю, как вы можете в таки, страшное время заниматься мальчишескими проказами? Мэр. Знаете, дорогой друг, когда я впервые прочитал про атомную бомбу, мне захотелось сразу перецеловать всех девушек мира. Вы хотите сказать, что мы на краю катастрофы? Да. Именно поэтому я частенько спрашиваю себя: может быть, плюнуть на все муниципальные дела и отправиться к Бубуль? Неужели у вас не бывает таких поползновений? Дело. Доктор мне запретил все отклонения от режима. Я не могу даже выпить стакан вина. Доктор говорит: «Спокойствие и еще раз спокойствие». А как я могу быть спокойным, когда судьба моей фирмы поставлена на карту? Да, ликеры «Дело и сын» славились на всю Францию, сто одиннадцать лет имя Дело поддерживало реноме французской культуры, и вот я должен присутствовать на своих собственных похоронах. Ришар. У вас какие-нибудь новые осложнения? Дело. У меня каждый день новые осложнения. Я не могу получать апельсиновые корки из Испании. Почему? Да потому что господам коммунистам не нравится генерал Франко. Что же, я должен приготовлять кюрасо из русских еловых шишек? Меня не интересует их политика. Я спрашиваю, кто хозяин на моем заводе: господа коммунисты или я? Их нужно обуздать, а ваши министры с ними разговаривают. Мэр. Я могу понять рабочих — когда у человека нет денег на картошку… Дело. Господин Валуа, нельзя служить и богу и дьяволу. Ваши социалисты ведут двойную игру. Это швейцары — они готовы распахнуть дверь перед каждым. А нам швейцары не нужны, нам нужен вышибала. Мэр. Зачем горячиться? Я сказал, что могу понять рабочих. Понять — это не значит принять. Вы говорите — или генерал или коммунисты. А где же тогда социалисты? Где у вас место для меня? Вы обязательно хотите, чтобы маятник раскачивался во всю прыть. Тик! Так! А я говорю: тише, тише, тик-так, где-то между «тик» и «так». Вот вам «третья сила». Может быть, мне, как старому социалисту, удастся удержать ваших рабочих от забастовки, но попробуйте покажите им вашего генерала — сейчас же начнется резня. Дорогой друг, народ это — как моя Мари: нервы, всегда нервы. С народом нужно уметь разговаривать. Погодите годик-другой — дойдет очередь и до генерала. Дело. За «годик-другой» господа коммунисты нас съедят живьем. Ришар. Знаете, почему господин мэр предлагает нам вооружиться терпением? Святой Августин сказал про господа-бога, что он терпелив потому, что вечен. Мэр. С каких пор вы начали цитировать святого Августина? Уж не собираетесь ли вы в монахи? Мари рассказывала, что вы зачастили в церковь, даже исповедывались. Интересно, рассказывали ли вы кюре про Бубуль? Ришар. Не помню. Может быть, рассказал. Он обожает галантные истории… Редактор. Довольно несвязуемо… Я уже не говорю про Бубуль и госпожу Ришар, но меня интересует, как вы связываете Бубуль и его святейшество римского папу? Ришар. Вполне. Добрый католик по средам и пятницам кушает постное, а по воскресеньям— скоромного поросенка. Мэр. Шутки в сторону, вы действительно уверовали в бога? Ришар. В то, что он существует, нет. Но я уверовал, что это самое замечательное из всех изобретений — лучше и книгопечатания, и электричества, и атомной бомбы. Редактор. Знаете, как-то неловко — после Вольтера, после Анатоля Франса, после Фрейда вдруг вылезти с непорочным зачатием. В наш век прогресса… Ришар. При чем тут прогресс? Где небоскребы? Где лучшие машины? Кто изобрел атомную бомбу? Хорошо, а в той же Америке на каждом шагу церковь — католическая или лютеранская, баптистская или анабаптистская. Там, где много церквей, там мало коммунистов. Вы иронизировали — как совместить церковь и Бубуль. А это очень просто. Конечно, Бубуль не Мадонна и не Беатриче, но она не только не опасна для нашей западной культуры: она способствует ее развитию. Нашу республику изображают обыкновенно девственной Марианной. У этих девственных дев тысячи опасных чудачеств. Куда лучше Магдалина — она ночью грешит, зато утром кается и покорно штопает носки. Мэр. Я не верю ни в генерала, ни в папу, ни в Магдалину. У меня одна надежда — на Америку. Они могут нас спасти, и они должны нас спасти. Я только не понимаю, почему они копаются? То конгресс обсуждает, то сенат раздумывает, то президент совещается с министрами, то министры совещаются с президентом. Сегодня взял газету, думаю — наконец-то… Нет, опять: «президент обратился с посланием»… Здесь нужно не послание, а пшеница, уголь, доллары. Дело. Вы, кажется, как господин Ришар, впали в мистицизм. Почему американцы должны нас спасать? Ришар. Хотя бы потому, что им не хочется погибнуть. Когда у клиентов нет денег, чтобы пойти в закусочную, сначала подыхают они, а потом и хозяин закусочной. Мэр. Нет, дорогой друг, я ставлю вопрос иначе. Я не мистик, меня тошнит от ладана, но я не хочу свести все к грубой прозе. Нас связывают с Америкой общие идеалы. Мы дали им Лафайета. Теперь они должны нам дать доллары. Дело. Боюсь, как бы вместо долларов мы не получили библию. Приехали эксперты, советники, наблюдатели. А где хлеб? Где уголь? Где доллары? Мэр. Весной прилетают птички, а потом колосятся нивы. Наблюдатели — это первые ласточки. За ними придут пароходы с грузами. Я боюсь одного — что они не заглянут в наш город. А нам помощь еще нужнее, чем парижанам или марсельцам. Говоря прямо, мы попросту погибаем. Только Америка может нас спасти. Редактор. К нам они, во всяком случае, не заглянут. Я убежден, что никто в Америке даже не подозревает о существовании нашего города. Мэр. Что-нибудь перепадет и на нашу долю. Не нужно отчаиваться. (Стучит рюмкой о блюдце.) Я всегда прислушиваюсь к голосу народа — привычка старого социалиста. (Франсуа.) Скажите нам, Франсуа, что вы думаете об американской помощи? Франсуа. Откровенно говоря, господин мэр, я об этом мало думаю. Но если вы меня спрашиваете, я скажу, что хорошо бы получить доллары без американцев.
Вбегает продавщица газет.
Продавщица газет (хрипло кричит). Пари-пресс! Новая волна забастовок! Пари-пресс, шестой выпуск! Дело (лихорадочно просматривает газету). Но… Это чересчур… Поглядите, Мари-Лу здесь… Редактор. Да, да, я первый об этом сообщил… В некотором роде сенсация. Ришар. Но это катастрофа… Мэр. Все вы впали в мистицизм. Как Мари-Лу может быть здесь, когда ее расстреляли в августе сорок третьего? Дело. А если ее не расстреляли? Мэр. Я убежден, что ее расстреляли. Мне рассказывал об этом майор фон Шаубергер. Редактор (усмехается). Я не знал, что вы разговаривали с фон Шаубергером. Мэр. Я с ним не разговаривал. Вы великолепно знаете, что я вел себя, как настоящий патриот. Он со мной разговаривал, вот что!.. Кстати, в вашей газете тогда писали, что немцы хорошо сделали, уничтожив «террористку». А ведь Мари-Лу застрелила немца, значит она была патриоткой. Редактор, Во-первых, это была не моя газета. Моя газета «Фламбо дю миди» не выходила при немцах, выходила «Фламбо дю жур», и я там был только пайщиком. Потом вы великолепно знаете, что я ничего не писал в годы оккупации, кроме заметок о рыбной ловле. У меня есть удостоверение от комиссии по чистке. Я не позволю никому чернить мое имя! Мы все должны были итти на мелкие уступки. Разве кто-нибудь упрекнет господина Дело за то, что он продавал свои ликеры немцам? Дело. Странное сравнение! Я не писал при немцах даже о рыбной ловле. Я вообще никогда не писал, и теперь я могу сказать, что я этим горжусь. Я спас старую французскую фирму. Я и до немцев был владельцем завода. А вот если взять господина Ришара… Ришар. Можете брать, у меня спокойная совесть. Вы хотите сказать, что во время оккупации я купил четыре дома на улице Гамбетта? Это знают все. Я продал бошам втридорога бракованные ботинки. Я их надул — это был вполне патриотический поступок. Разве лучше было бы, если бы они надули меня? Все время я был связан с голлистами, и меня смешит, когда господин Дело, который приветствовал маршала Петэна, теперь кидает мне упрек… Дело. Интересно, кто вам дал розетку «легиона»? — Не Петэн?
Общий шум.
Хозяйка (просыпается). Какой ужас! Мне приснилось, что это атомная бомба. Мэр. Друзья, зачем вы ссоритесь? Мы все были там и все оттуда вылезли. Все это нервы. Как у Мари… Никто никого не подозревает, я это заявляю, как мэр города. Мы все пережили ужасное время… Редактор. Я это и говорю, господин Валуа, мы все исстрадались. Я назвал книгу воспоминаний «Дневник мученика». Глупо теперь обвинять друг друга… Ришар. Святой Фома Аквинский сказал, что нужно уметь помнить и уметь забывать. Именно поэтому я не могу понять, как может господин Дело… Дело. Не я начал. Когда вы обвиняете старую французскую фирму, это на руку господам коммунистам… Мэр. Не волнуйтесь, господин Дело, здесь ведь не коммунисты, мы — ваши друзья. Мы все пережили ужасное время. Но если сравнить с теперешним… Редактор. Да, теперь не легче. Мэр. Теперь тяжелее. Я, как старый социалист, вправе сказать, что даже при немцах было лучше… (Сдает карты.)
Входит Джемс Лоу. Он у стойки.
Лоу. Виски. Франсуа. Виски нет. Лоу. Коньяк. Двойной. (Выпивает коньяк. Садится за столик, заказывает еще рюмку.) Дело. Понятно, тогда мы могли надеяться. А теперь каждый знает, что сегодня хуже, чем вчера, и завтра будет хуже, чем сегодня. Теперь нам не на что надеяться. Я не знаю, каким образом воскресла ваша Мари-Лу, но одно ясно: если эта фурия в городе, нам действительно конец. Мэр (смотрит в карты, бормочет.) Не говорите, не говорите. Валет и король, отвратительные карты. Почему не на что надеяться? Америка. Маршалл. Доллары. Бубуль. Отвратительные карты. Дело. Два валета.
Все бросают карты.
Редактор. Выиграл господин Дело. Франсуа, получайте — я плачу за все. Дело. Не могу даже насладиться выигрышем: пью настойку на ромашке, а это такая гадость, что я не знаю, зачем я, собственно говоря, ее пью?
Встают.
Вы говорите, что я выиграл? Нет. Выиграли они. Мэр (в дверях). Это вы о ком?
Дело машет рукой. Они уходят. Входит Бубуль в дождевике. Франсуа несет ей стакан пива.
Франсуа. Добрый вечер, мадемуазель Бубуль. Бубуль. Что нового, Франсуа? Франсуа. Отцы города только что отбыли. А из молодых никого не было. Дождь… (Наклоняется к ней.) Вон в том углу нечто новое… Бубуль. Это что за фрукт? Франсуа. Ананас. Самый что ни на есть настоящий американец. Разрешите перенести ваш наблюдательный пункт?
Бубуль садится за столик рядом с Лоу. Франсуа переносит туда ее стакан. Она разглядывает Лоу, который не проявляет к ней никакого интереса. В кафе входит новый посетитель, заказывает у стойки рюмку.
Новый посетитель (хозяйке). Как поживаете, госпожа Лево? Хозяйка (просыпается). Ужасно. Вы читали анкету про атомную бомбу? Я третью ночь не сплю, не помогает даже валерьянка. А коммунисты? Что вы скажете о коммунистах? В газете было, будто Мари-Лу воскресла. Тогда нам крышка… И ко всему этот дождь. Вы видите, как пусто? Я понимаю, что русские это заслужили. Но при чем тут я? Бубуль (Лоу). Вы, кажется, скучаете? Лоу. Скучаю? Ничего подобного. Скучать — это метафизика. Я занят делами. А когда я не занят делами, я сплю. Бубуль. Простите, я думала, что вы скучаете. Иностранец, нет знакомых… Хотела вас немного развлечь болтовней… Лоу (Франсуа). Эй, еще один! (Бубуль.) Я пью коньяк, и я думаю. У нас в Америке люди не теряют времени. Я могу делать несколько вещей сразу — пить, разговаривать с вами, думать. У нас в Америке люди живут всесторонне. Бубуль. Наверно, после Америки все выглядит бедно, непривлекательно? Лоу. Угу. Именно непривлекательно. Вместо домов какая-то рухлядь. В гостинице нет ванной. В кафе нет джаза. В булочной нет хлеба. Вообще нигде ничего нет. Если бы вы видели город, где я живу!.. Бубуль. Боже!.. Одним глазком взглянуть на Нью-Йорк!.. Я видела в кино… Такие небоскребы, что можно вывихнуть шею… Лоу. Нью-Йорк — это не Америка. Там слишком много красных. Я живу в Джексоне. Это столица штата Миссисипи. Бары, банки, небоскребы… Бубуль. На каком этаже вы живете? Наверно, на двадцатом? Лоу. На первом. Но я часто бываю на тридцатом, там не живут, там делают доллары. Бубуль. И вы тоже делаете доллары? Лоу. Все американцы делают доллары. Бубуль. Я вам признаюсь — вы мне очень нравитесь. Вы похожи на моего любимого киноактера. Его зовут Гарри, а фамилию я забыла. Я не могу запомнить ни одной американской фамилии В вас что-то от ковбоя, а с другой стороны, сразу чувствуется нечто веское, значительное. Знаете, за кого вас можно принять? За настоящего миллионера. Лоу. Все американцы похожи на миллионеров. У одного миллион. А у других мечты о миллионе. И таких миллионы. Я понимаю, что приятно в этакой дыре увидеть американца. Но вы не огорчайтесь: Джим мне сказал, что мы скоро вам поможем. Наш президент даже перестал кушать бифштексы. Он теперь кушает лососину, омлеты и бананы — это чтобы вам помочь. В Джексоне была неделя «Отказа от пирожных» в пользу голодающей Европы. Бубуль. Боже, как я хотела бы съесть хоть одно пирожное! Я вам сейчас скажу, сколько я не ела пирожных. (Считает на пальцах.) Три года и четыре месяца. Я даже съела бы с удовольствием обыкновенную белую булочку. (Пауза.) Скажите, а вы не скупой? Я ужасно боюсь скупых. Лоу. В Америке нет скупых. У нас для этого нет времени: мы должны сначала зарабатывать, чтобы тратить, а потом тратить, чтобы зарабатывать. Бубуль. Вы чудесный! А я вам хоть немножко нравлюсь? Лоу. Угу. Но зачем говорить о пустяках? Я теперь понял, почему французы выродились — они способны заниматься любовью в абсолютно трезвом состоянии. Я видел в Париже одного метафизика, который ухаживал утром, натощак. Глупо и безнравственно. Мне нужно четыре хороших виски или восемь коньяков, чтобы я заметил, что женщина — это женщина. Бубуль (показывая на рюмку). Это который? Лоу. Пятый. Бубуль. Франсуа, два коньяка. Для господина двойной. (Лоу.) У нас маленький город, но и здесь есть люди с размахом. Я недавно встретила одного дипломата. Консул Чили. Он приехал в наш город из Парижа; он говорит, что он устал от светской жизни. Он обожает театр, искусство. Он сказал мне, что я могу стать актрисой. Но я боюсь, когда меня слишком долго рассматривают… Он подарил мне вот это… (Вынимает из сумочки ассигнацию.) Лоу. Угу. Пять долларов. Бубуль. Вы не подумайте чего-нибудь плохого. Это он подарил на память, как цветок. (Пауза.) Мне сказали, что за доллар теперь дают триста франков. Это правда? Лоу. Триста восемьдесят. (Рассматривая кредитку.) Если вам дадут за эту бумажку восемьдесят, берите. Я понимаю, что ваш консул любит искусство. Вы знаете, что это? Это настоящая самодеятельность Марселя или Перпиньяна. Угу. Бубуль (вытирает платочком глаза). А я думала купить две пары чулок… Ну, все равно… Он такой знаток искусства… А я не жадная…
В кафе входит хромой певец с аккордеоном. Начинает хрипло петь.
Певец.
За что мы воевали,
Скажи, товарищ, мне?
Победу отобрали.
Как ногу на войне…
Бубуль подбегает к певцу, кладет монету на тарелочку. Певец уходит.
Бубуль (Лоу). До войны он хорошо зарабатывал, он был лучшим танцором в городе. Когда я была девчонкой, я мечтала, чтобы он хоть раз потанцовал со мной. А потом он пошел на войну и потерял ногу. Лоу. Вы думаете, что в Америке люди ничего не теряют? Бывает, что человек теряет не только дурацкую ногу, но и миллионы. Один теряет, другой находит. Это потому, что у нас частная инициатива. Вы думаете, что я развлекаюсь в этой вонючей дыре? Ничего подобного! Джим мне сказал, что здесь много рухляди. Я лично не терплю ничего старого, но они на Пятьдесят девятой улице ахают: «Ах, Людовик XV! Ах, средневековый горшок!» По-моему, кино «Глория» в Джексоне куда красивее Собора Парижской богоматери. Но есть закон спроса и предложения. Я здесь всего один день, и с меня хватит. Хлам, трущобы, бездельники. И повсюду этот лев. Говорят, достопримечательность XV века. А что в нем хорошего? Вы знаете, на кого он похож? На пуделя из бродячего цирка. Лев не должен стоять на задних лапах, это глупо и безнравственно. Бубуль. А почему он вас занимает? Лоу. Потому что в Америке много сумасшедших. Вы знаете, сколько дадут за такого льва на Пятьдесят девятой улице? Десять тысяч долларов. Угу. Бубуль. Вы изучаете древности? Лоу. Я изучаю древности? Ничего подобного! Я проявляю частную инициативу. Это куда труднее. Мне сорок лет, и я хочу жить. Если нужно, я поеду на полюс. Если нужно, я поеду даже в Москву. Бубуль. К нам никогда не приезжают иностранцы. Вот в Авиньоне папский дворец. В Ниме римские арены. В Марселе порт. А у нас ничего нет. Разве что этот лев… Лоу (что-то записывает. Франсуа). Еще один! Бубуль (нерешительно). У вас в этом городе дела? Лоу. У меня всегда дела. Вчера я был занят пропеллерами. Сейчас меня занимает этот старый пудель. Может быть, завтра я займусь спасением Европы от разрухи. Мы, американцы, умеем в одно мгновение менять профессии, мысли, цифры. Мы живем всесторонне.
С улицы доносится песня:
Берегитесь, берегитесь,
Предатели, трусы, болтуны.
Мы франтиреры, мы коммунисты —
Мы нашей Франции верны.
Так берегитесь, вы довольно каркали,
Мы с вас собьем вашу спесь.
Мы молодая Франция,
Мы Франция —
Мы вышли на улицы.
Мы здесь!
Мы здесь!
Мы здесь!
Вбегает продавец газет.
Продавец газет. Франс-суар! Приезд новых американских наблюдателей! Франс-суар! Последний выпуск!
Франсуа берет газету и весело подмигивает Бубуль.
Бубуль. Боже мой!.. Я ничего не понимаю… Неужели это правда?.. Вы не должны на меня сердиться, я не была никогда в Париже, я была только четыре дня в Марселе. А здесь нет высшего общества. Вы, наверно, познакомитесь с мэром, я его знаю. Хитрый, а дурак. Редактор мне больше нравится. Но что редактор? Это, как вы сказали, пачкун. Простите, если я вам сказала что-нибудь лишнее, я ведь никогда не разговаривала с такими высокопоставленными мужчинами. Скажите, вы здесь инкогнито? Тогда я не спрошу, как вас зовут. Лоу. А тебя зовут Бубуль. Бу-буль. (Смеется.) Бубуль. Боже мой, как это замечательно! Я думала, что такие вещи случаются только на экране. (Прижимается к нему.) Милый… Ты такой необыкновенный. Ничего, что я говорю тебе «ты»? Я от счастья теряю голову. Я сижу с человеком, который знает всех сенаторов. Это как в сказке… Милый, ты, может быть, знаком и с президентом? Лоу. Угу. Недавно забежал в Белый дом, пожал ему руку. Откровенно говоря, он не производит большого впечатления. Я лично предпочитаю Джима. Но пока он президент — пускай. Он никому не мешает делать доллары. Бубуль. Боже, никогда не думала, что мне так повезет! У меня есть подруга, она живет не здесь, в Арле. Ей тоже повезло — на ней хотел жениться американский лейтенант. Но ведь то был простой лейтенант, а ты знаком с президентом. И потом он на ней не женился. Он обещал ей прислать чулки и надул. Милый, ты ведь приехал сюда с важной миссией, правда? Я никому не расскажу… Франсуа. Прошу прощения, сударь, закрываем — в одиннадцать выключают свет. Лоу. Глупо и безнравственно. Франсуа. Вот именно. Я читал, что в Германии кафе открыты до двенадцати. Почему же победители должны жить хуже побежденных? Лоу. Я вас отправлю в комиссию по антиамериканской деятельности. Официант не должен философствовать, официант должен подавать. Когда человек занят делом… Бубуль. Милый, ты выпил одиннадцать коньяков, и ты еще думаешь о делах? Лоу. Угу. Франсуа. С вас, сударь, тысяча четыреста франков. Чаевые не включены. Лоу. Чаевые выключены. Как свет… У меня сейчас нет долларов. Чековая книжка и перспективы. Франсуа (хозяйке). Мечтал о долларах без американцев, а получил американца без долларов. Хозяйка (просыпается). Какой ужас! И ко всему эта бомба…
Свет гаснет.
Лоу. Угу. Знаешь, я, кажется, начинаю замечать, что ты — женщина.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Редакция газеты «Фламбо дю миди». Кабинет редактора. Большой стол завален газетами, гранками, письмами. Бутылка ликера, две рюмки. Цветы. Женская перчатка. На стенах фотографии актрис и лошадей. Маленький столик с пишущей машинкой. В кресле редактор, он просматривает газету. Перед ним репортер Пьер Желино, бедно одетый, с подбитым глазом.Редактор (не глядя на Желино). Ну, собрали материал? Желино. Кое-что есть. Вчера вечером было собрание. Забастовка должна начаться послезавтра или в четверг. Шено выступил с пространной речью. Я записал самое важное… (Вынимает блокнот.) Редактор. Неинтересно. Значит, в среду или в четверг? Что вы узнали о Мари-Лу? (Смотрит на Желино.) Кто вас разукрасил? Бегаете к девочкам? Желино. Что вы, господин Пике! У меня трое детей, мне не до этого. Это на собрании… Вдруг подымается на трибуну какой-то подлец, кричит: «Здесь присутствует журналист, который прославлял убийц Мари-Лу». Я вижу, что другого выхода нет — толпа разъярена, — говорю, что я здесь как представитель «Фламбо дю миди», а при немцах выходила «Фламбо дю жур», а они прерывают: «Это одно и то же». Я заверяю, что писал только о мелких кражах, что мой дядюшка был в сопротивлении, что немцы меня чуть было не послали на работы — ничего не действует. Один — совершенно озверелый — подбежал ко мне и спрашивает: «А кто писал про Мари-Лу?» Я отвечаю, что это мне неизвестно. Тогда… Редактор (усмехается). А действительно, кто писал про Мари-Лу?
Пауза.
Желино. Господин Пике, вы это знаете лучше меня. Редактор. Ладно. Что ж они с вами сделали? Желино. Один ударил. В общем выбрался… Редактор. Больше шума, чем беды. Что же вы узнали про Мари-Лу? Желино. Вивьен уверяет, что ее действительно расстреляли. Редактор. Я вас об этом не спрашиваю, это дело редактора, а не репортера. Я поручил вам собрать детали об ее прошлом. Желино (смотрит в блокнот.) Двадцать два года, родилась здесь, дом восемь на улице Тьера, отец был механиком на заводе Дело, после школы поступила в мастерскую госпожи Мальбранш… Редактор. Вы, может быть, собираетесь писать ее биографию? Мне нужны живописные детали. Понятно? Желино (смотрит в блокнот). Немецкий протокол об обыске. У нее нашли револьвер немецкого происхождения, книгу Горького «Мать», триста шестнадцать франков и записку какого-то Поля, который называл ее «звездочкой». Есть данные о самой казни, перед смертью она крикнула: «Нас много»… Редактор. Понимаю — вы собираетесь написать статейку для коммунистической газеты: «Мари-Лу или красная Жанна д’Арк». Хватит! Жалко, что я поручил такое ответственное дело вам. Вы действительно годитесь только для мелких краж. Ну? Почему вы молчите? Вы не журналист, вы пескарь. Можете итти.
Желино идет к двери.
Погодите! До вечера извольте выяснить, когда начнется забастовка — в среду или в четверг. В общем вы мало чем рискуете: если вам подобьют другой глаз, у вас будет вполне пристойный вид. Можете итти.
Желино идет к двери.
Стойте! Пришлите сюда Мими, я продиктую передовую.
Желино уходит. Редактор выпивает рюмку, нюхает цветы. Входит Мими, нарядная, с локонами, лицо куклы. Она садится за пишущую машинку.
Мими. Ну? Редактор. Ну? Мими. Я жду, что вы продиктуете. Редактор. А я жду, что ты скажешь. Я прождал вчера полтора часа. Я, кажется, редактор большой газеты, а не приготовишка. Мими. Но я вам сказала, что я… Редактор. Ты мне сказала, что придешь. Довольно разыгрывать неприступную весталку! Устарело. После Анатоля Франса, после Фрейда, после двадцати веков прогресса это попросту неприлично. (Подходит, хочет поцеловать Мими. Она уклоняется от поцелуя, вертясь на вращающемся табурете.) Ну, чего ты ждешь? Может быть, американца с долларами? Мими. Я жду, когда вы начнете диктовать. Редактор. Ты придешь сегодня вечером? Мими. Сегодня вечером вы как будто заняты с мадемуазель Бубуль. Редактор. Ах, вот что…. Мы ужасно ревнивы. Брось глупости! Бубуль — это девушка Ришара, а Ришар — мой лучший друг. Да и вообще как ты могла подумать? У меня слишком хороший вкус. После тебя — и вдруг Бубуль! Нет! (Целует ее.) Придешь?
Мими кивает головой.
А теперь за работу. «Тучи сгущаются. Американские наблюдатели, которые приехали в нашу страну, увидят…» (Шагает по кабинету, подыскивая слово.)
Мими, оглянувшись, заметила на столе перчатку. Она вскрикивает, берет перчатку.
Мими. Чья это? Бубуль? Редактор. «Увидят зловещую картину»… Зачем ты это взяла? Отдай. Мими. Чья это перчатка? Редактор (отбирает перчатку). Не твое дело. Мало ли что может быть в редакции! И потом я не выношу тирании. Прошу оставить этот тоталитарный тон. Я француз, мне ненавистна всякая диктатура. Мими. Можете диктовать. Редактор (подбегает к ней, хочет поцеловать, она вертится на табурете). Ну, брось глупости! Как тебе не стыдно! Это перчатка моей жены. Нельзя быть такой подозрительной. (Целует ее.) Пиши. «Как черные воды потопа, забастовки хотят уничтожить прекрасную Францию. Во главе местных коммунистов стоит некая Мари-Лу. Пора сорвать с нее маску! Коммунисты утверждают, что она расстреляна немцами. На самом деле гестаповцы ее отпустили, и Мари-Лу сейчас находится в нашем городе». Мими. Это правда? Редактор. Не твое дело. Сейчас ты машинистка — и только. Понятно? Пиши. «Мари-Лу вовсе не Мари-Лу, а Мария Львовна, русская из Смоленска. Нам удалось установить, что она переправляла в наш город огромные суммы и пулеметы русского происхождения. В кругах, близких к заговорщикам, ее называют „Красной звездой“. Заговорщики намечают в среду или в четверг…»
Стучат. Входит секретарь редакции, старичок в черной ермолке.
Секретарь (шопотом). К вам пришла дама, господин Пике. Редактор. Вы, кажется, видите, что я занят. Секретарь. Я ей так сказал, но она настаивает. Она говорит, что у нее дело государственной важности. Редактор. Но кто это? Приезжая? Секретарь (еще тише). Мадемуазель Бубуль. Редактор. Скажите, чтобы подождала.
Секретарь уходит.
Мими. Вечером можете не ждать. И вообще все кончено. Вы будете диктовать или я могу итти? Редактор. Перестань глупить. Ты же понимаешь, что если она пришла в редакцию, то это по делу. Наверно, что-нибудь с Ришаром. Комиссия по чистке… Раскопали документы… Не сходи с ума! (Подходит, хочет поцеловать, она вертится на табурете.) Я ее сейчас выпровожу. Между нами ничего нет, даю тебе слово. Ты у меня одна. Я даже согласен на диктатуру. (Целует ее.) А теперь уходи. Это ровно пять минут…
Мими уходит.
(Кричит в дверь.) Позовите ту даму.
Входит Бубуль.
Ты что, с ума спятила? Среди белого дня да еще в редакцию? Бубуль. Милый, мы не вчера познакомились. Можешь понять, если я пришла в редакцию, то не затем, чтобы целоваться. Редактор. Но это скандал! Ты понимаешь, что ты наделала? Тебя все знают. Бубуль. Ты еще будешь меня благодарить. Это такая сенсация… Редактор. Догадываюсь: раскопали счета Ришара… Бубуль. Вот и не догадался. Да ты и не можешь догадаться. Я сама себе не верю. Это такая сенсация… Ты знаешь, кто к нам приехал? Редактор. Министр восстановления? Бубуль. Стала бы я бегать из-за какого-то министра. Американский наблюдатель. Инкогнито. Теперь ты понимаешь, что я должна была прибежать? Имей в виду — не к мэру и не к Ришару, а к тебе. Ценишь? Редактор. Погоди, это может быть утка. У меня серьезная газета — я даю только проверенные факты. Кто тебе сказал? Бубуль. Он. Редактор. Кто он? Бубуль. Я тебе говорю, что он. Ну, он сам… Американский наблюдатель. Не веришь? Он приехал вчера утром. Наверно, весь день наблюдал, а вечером пошел в кафе «О лион». Я туда заглянула на минуту. Франсуа мне сказал, что вы только что ушли. Он начал на меня глядеть, потом не выдержал и подошел. Он такой вежливый, такой деликатный!.. Сначала он не хотел сказать, зачем приехал, полное инкогнито, даже нарочно сбивал с толку, говорил, что его интересуют древности, — словом, заметал следы. Потом он немного выпил, а главное — он безумно увлекся мною. Я помнила о тебе и старалась вытянуть из него как можно больше. Ты знаешь, кто он? Личный представитель Джима, фамилию он не сказал, да я и не настаивала, ты знаешь, что я не могу запомнить ни одной американской фамилии. Но этот Джим играет всестороннюю роль, он важнее всех сенаторов. А мой американец хорошо знаком с президентом, бывает запросто в Белом доме. Словом, он такой важный, что я боялась с ним разговаривать. Он ругал наш город, вообще французов, говорил «хлам», люди здесь не заняты делом, выродились. Я думаю, что мэру не поздоровится… А со мной он был такой нежный. И щедрый… У них, оказывается, нет времени, чтобы считать каждый франк, как ты. Я никогда не думала, что стану героиней замечательного фильма. Американцы — настоящие демократы, подумай, такой государственный человек просто подошел ко мне, говорил: «Бубуль, Бубуль». Редактор. И ты его привела в свою трущобу? Бубуль. Ну да, я тебе говорю, он здесь инкогнито. Редактор. Где он остановился? Бубуль. В гостинице «Люкс». Редактор. Кошмар! Это настоящая дыра. Там клопы… Бубуль. Я думаю, что он нарочно выбрал: его ведь послали проверить, как мы живем. А денег у него уйма — он мне даже подарил… Впрочем, это неважно… Редактор. Пожалуй, лучше, что он увидел нашу бедность. Но нужно скорее предупредить мэра, чтобы правильно все осветить. Это действительно сенсация. Здесь нельзя терять времени. Бубуль (берет перчатку). Ты, кстати, не теряешь времени. Чья это перчатка? Редактор. Брось глупости, это забыла моя машинистка Мими. Бубуль. Ты, может быть, решил, что я для тебя слишком простенькая? Этот американец видел побольше, чем ты, с ним жили актрисы из Голливуда, и все-таки он побежал за мной. А ты, видно, ищешь «приличную дамочку»? (Швыряет перчатку.) Редактор. Что ты придумываешь? Я приду, как всегда, в четверг. Если только не будет забастовки… Скажи лучше, как зовут этого американца? Или ты не смогла даже этого запомнить? Бубуль. Нет, это я запомнила. У него очень легкая фамилия. Редактор. Ну? Бубуль. Слушай, милый, дай мне восемь тысяч. Мне нужно заплатить модистке, а у меня только чек. Редактор (достает кредитки из бумажника). Держи — пять, больше у меня нет. Как его зовут? Бубуль. Джемс Лоу. Сейчас он у себя в гостинице…
Стучат. Показывается голова секретаря редакции.
Секретарь (шопотом.) Господин Пике… Редактор. Вы не видите, что я занят? Секретарь. Но это госпожа Пике. Она ничего не хочет слушать… Голос госпожи Пике. То есть как это занят? Я его жена или нет?
Отталкивая секретаря, в кабинет врывается госпожа Пике, чрезвычайно полная женщина в крохотной фиолетовой шляпе с зонтиком.
Госпожа Пике. Ах, вот как!.. Что здесь делает эта тварь? Редактор. Крошка, успокойся. Это чисто деловой разговор — она мне сообщила, как редактору, нечто исключительное… Госпожа Пике. Ты еще смеешь врать? Нет, вы послушайте — он выдает публичную девку за газетного информатора! Вот тебе «чисто деловой разговор»! (Ударяет его зонтиком.)
Воспользовавшись суматохой, Бубуль убегает.
Редактор. Крошка, я тебе еще раз говорю — успокойся. Отложим этот разговор до вечера. У меня очень важное дело. От этого зависит судьба родины, судьба газеты, судьба наших детей. Я могу стать первым журналистом Франции. (Кричит в дверь.) Мадемуазель Мими.
Входит Мими. Она изумленно оглядывает госпожу Пике, которая все ещепотрясает зонтиком, и садится к машинке.
Редактор. Пишите. Мими. Мы остановились на словах: «Заговорщики намечают в среду или в четверг». Редактор. Это потом. Прежде всего на первую полосу: «В нашем городе произошло сенсационное событие»… Госпожа Пике. Я тебя спрашиваю, что здесь делала эта тварь? Редактор. Крошка, не перебивай. «К нам приехал американский наблюдатель, личный представитель президента великой союзной республики. В следующем выпуске мы дадим интервью с господином Джемсом Лоу». Госпожа Пике. Не заговаривай мне зубы. Эта тварь забыла здесь перчатку. (Кидает перчатку на пол, топчет ее.) Мими. Ах, так!.. Господин Пике, я сегодня вечером занята, вам придется пригласить другую машинистку. Редактор. Да ну вас всех к чорту с вашими бабскими историями! Разве вы можете понять, какая это сенсация? Нужно прежде всего предупредить мэра, потом взять интервью, передать в Париж. Здесь делается мировая история, а вы с вашей поганой перчаткой! Самое смешное, что я сам не знаю, чья она… (Убегает.)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната в третьеразрядной гостинице «Люкс». Темно. Грязные обои. Огромная кровать посредине комнаты. В нише раковина умывальника, возле нее стоит Лоу и яростно вертит кран. Перед ним заспанный коридорный.Лоу. Вы сказали, что у вас проточная вода во всех комнатах… Коридорный. Да, сударь. Можете сами проверить. Вот кран с горячей водой. Лоу. Но она не течет. Коридорный. Она текла до войны, сударь. Лоу. Вы хотите, чтобы я мылся довоенной водой? Коридорный. Я ничего не хочу, сударь. Лоу. Где холодная вода? Коридорный. Холодная иногда течет. Господин из восемнадцатого номера говорил, что она всегда течет в четыре часа утра. Может быть, вы подождете?.. Ничего не поделаешь — все пришло в упадок. Дело, сударь, за американцами. Лоу. Стоп! Вы не на собрании Объединенных наций. Дело за водой! Принесите кувшин воды и портативную ванну.
Коридорный уходит. Лоу вертит кран. Стучат. Входит мэр, позади редактор.
Мэр. Если вы разрешите… Лоу. Где вода? Столько бездельников и ничего нельзя добиться! Вас нужно разогнать! Мэр. Но, господин Лоу… Лоу. Никаких «но»! Мне надоело разговаривать с олухами. Где вода?
Входит коридорный с крохотным тазиком и чайником.
Вот ваша Франция! Античный свинюшник! Коллекция средневековых лодырей! (Хватает мэра за воротник.) Что вы здесь крутитесь? Займитесь лучше водопроводом. Мэр. Господин Лоу, мы работаем с утра до ночи… Мы приняли все меры… Это послевоенная разруха… Вы сами видите, как мы разорены… Именно поэтому мы так рады вашему приезду… Лоу. Вы еще смеете издеваться? Вы рады? Но я, черт побери, не рад! Я хочу мыться, понятно? По-вашему, я могу влезть в эту мисочку? Мы, американцы, не метафизики, мы моемся, а не занимаемся любовными интрижками. Мэр. Господин Лоу, мы делаем все от нас зависящее. Но без американской помощи… Лоу. Это я уже слышал. Вы не на конференции шестнадцати наций. Вы думаете, что Америка пришлет вам клопоморов? Мэр. Я вас уверяю, как мэр города, что мы приняли срочные меры… Лоу. Вы мэр города? Удивительно!.. Я вас принял за хозяина этого клоповника. Будем знакомы. (Протягивает руку.) В общем, я люблю мэров. Мэр Джексона славный парень, только он слишком любит виски и потому голосовал за сухой закон. Садитесь прямо на кровать: я не выношу этикета. А кто же этот господин? Редактор. Разрешите представиться: ответственный редактор единственной местной газеты «Фламбо дю миди». Лоу. Газетчик? Что же, и это дело. В общем, я люблю прессу. Хороший журналист делает доллары и не мешает другим. Так или не так? Но почему у вас только одна газета? У нас в Джексоне две газеты: конкуренция — это двигатель жизни. Должны быть две газеты, два универмага, две партии. Но одна жена, одна монетная единица, один бог. Так или не так? Сколько у вас в городе партий? Редактор. Не считая мелких — шесть. Лоу. Чересчур много. Знаете что, закройте четыре. Нужно экономить, особенно теперь, когда вы в пиковом положении. В Америке много долларов и всего две партии — республиканцы и демократы. Вы можете их называть по-своему, — мы уважаем чужие обычаи. Подумайте, шесть партий и ни одной ванны! Я не хочу вас обидеть, я знаю, что французы исторический народ. У нас в Джексоне есть бар с джазом, там замечательные коктейли, и вы знаете, как он называется? «Старая Франция». Мы умеем ценить чужие достоинства. В общем, вы мне нравитесь, поэтому я скажу прямо — вам нужно учиться. Я здесь второй день и вижу вашу слабость — никакой инициативы. Я спрашиваю: «Почему нет воды?» А мне говорят про американскую помощь. Глупо и безнравственно. Конечно, мы вам поможем. Джим говорил, что это на мази. Но мало получить доллары, нужно уметь с ними обращаться. Доллары дают деловым людям, не шелопаям. Вы отстали на сто лет. Когда-то европейцы открыли Америку, построили города, построили мой Джексон. Мы перед Европой в долгу, а мы, американцы, отдаем наши долги, мы теперь должны открыть Европу, построить здесь нечто порядочное — как Джексон. Без клопов. Без метафизиков. И без коммунистов. Редактор (он все время что-то записывает). Господин Лоу, это настолько мудрые слова, что мне хочется довести их до сведения наших читателей. Я знаю, что вы здесь инкогнито, вы мне потом скажете, что я могу дать от вашего имени и что мне придется выдать за свои мысли. Лоу. Можете все выдать за свои мысли. Реклама — великое дело, но, верьте мне, я сейчас меньше всего нуждаюсь в рекламе. У судьбы свои шутки: меня теперь интересует ваше старье. Мэр. Дорогой мистер Лоу, почему же старье? Я понимаю, что мы сильно отстали, но у нас тоже есть кое-что новое: дансинг, два американских бара, молодежь. Я вас познакомлю с писателем Рене Вивьеном, это восходящее светило. Я познакомлю вас с моей дочкой, ей восемнадцать лет, она не выносит ничего старого. Она не выносит даже меня… Напрасно вы остановились в этой допотопной гостинице. Почему нас не предупредили? Лоу. А почему я должен был вас предупреждать? Мэр. Я понимаю, вы соблюдаете инкогнито, хотите войти в самую толщу жизни. Я сам люблю соприкасаться с народом. Но все-таки здесь вы не можете оставаться. Мы приготовили для вас апартаменты в «Отель д'Англетер». Лоу. Не выйдет. У меня нет ваших паршивых франков. Чековая книжка и перспективы… Мэр. Что вы, что вы!.. Нельзя быть таким скромным. Вы наш гость. Не сердитесь, если мы вас бедно принимаем: мы очень разорены войной. Для нашего города такая честь ваш приезд… (Встает.) Как мэр, я хочу вас приветствовать в этих древних и славных стенах. В городском архиве хранится приветственный адрес жителей нашего города бессмертному Лафайету. У истории есть своя мораль: к вам, в Америку, приехал Лафайет, а к нам из Америки приехал Джемс Лоу, посол дружбы и благоденствия. (Жмет руку Лоу.) Лоу. В общем, я согласен. Я даже тронут… О деловой стороне поговорим потом. Мы, американцы, умеем брать и умеем давать. А вы неплохой парень. Вы могли бы быть американцем, мэром Джексона. Угу. Мэр. Ужасно, что вы провели в этой трущобе бессонную ночь. Но скажу эгоистично, как мэр города: я рад, что американский наблюдатель увидел нашу нищету. Лоу. У нас в Америке не любят нищих. Когда у человека нет долларов, он должен говорить, что у него есть доллары. Доллар приходит в гости к доллару, доллар не любит пустые карманы. Мэр. Я могу сказать одно в наше оправдание: мы разорены войной. В нашем городе не было крупных боев, но нас восемнадцать раз бомбили — сначала немцы, а потом союзники. Лоу. Это объяснение, но не оправдание. Воевать нужно далеко, тогда война оправдана морально и материально. Мы воевали в Нормандии, сейчас мы воюем в Китае, завтра мы будем воевать где-нибудь на Северном полюсе. Это в порядке вещей. А воевать у себя дома глупо и безнравственно. Редактор. Удивительно метко! Если разрешите, я напишу об этом в нашей газете. Лоу. Пишите. Кстати, мне столько приходится говорить, что у меня пересохло в горле. (Звонит.) Я не думал, когда приехал сюда, что мне придется заняться воспитанием французов, но мы, американцы, умеем мгновенно менять профессию…
Стучат. Входит Дело.
Послушайте, дайте нам коньяку. Ну? Что же вы стоите, как истукан? Вы, может быть, ждете американской помощи, прежде чем подать нам бутылку?.. Дело. Я хотел засвидетельствовать мое почтение… К сожалению, мой завод не выделывает коньяка, наша специальность — кюрасо… Мэр. Разрешите вам представить: член муниципального совета, директор прославленной фирмы «Дело и сын». Лоу. В таком случае садитесь. Я вообще люблю директоров.
Входит коридорный.
Мэр. Принесите бутылку кюрасо, конечно, «Дело и сын». Лоу. Это хорошо, что в вашем муниципальном совете такие солидные люди. Когда человек изготовляет ликеры, он трезво смотрит на жизнь. Угу.
Коридорный приносит бутылку, рюмки. Дело разливает.
Мэр. Выпьем за достойного представителя великой плодоносной Америки! Лоу (Дело). А вы почему не пьете? Дело. Доктор запретил мне даже нюхать спиртное. Я пил и много. Но господа коммунисты довели меня до хронического воспаления печени. Лоу. Мэр Джексона тянет виски, а других заставляет пить молоко. По-моему, вы куда благородней. (Пьет.) В первый раз пью такой коктейль. Вы знаете, что это? Смесь бензина с одеколоном. Дело. Наша фирма сто одиннадцать лет поддерживает престиж французской культуры. Мы не виноваты, что господа коммунисты мешают нам получать апельсиновые корки из Испании. Если вам удастся, господин Лоу, повлиять на наших министров, я вас угощу настоящим довоенным кюрасо. Лоу (задумывается, кладет ноги на спинку кровати). Хорошо, при случае повлияю.
Стучат. Входит Ришар.
Мэр (поспешно). Разрешите представить: господин Ришар, член муниципального совета, председатель Торговой палаты и крупный домовладелец. Лоу. Присаживайтесь. Я теперь понимаю, почему здесь такая поместительная кровать. Можно открыть заседание муниципального совета. Это хорошо, что у вас дома. Человек, у которого недвижимость, всегда движется вперед. Вы как: покупаете или строите? Ришар. Откровенно говоря, я не покупал и не строил, мне помогло провидение. Мэр. Не удивляйтесь, господин Лоу, наш друг Ришар убежденный католик, он даже говорит, что верит в бога. Лоу. Это хорошо, это помогает делать доллары. Но я не понимаю, какая связь между провидением и недвижимостью? У нас в Джексоне люди строят дома богу, это понятно, а вот чтобы бог построил дома человеку, этого я еще не видал. Ришар. Провидение потому и провидение, что его нельзя предвидеть. До войны я был скромным тружеником. Спросите любого человека в нашем городе, все вам скажут, что я честнейший человек. Потом пришли черные дни оккупации. Я жил одним — надеждой на десант. Немцы не считались ни с какими законами, они отняли дома… у полуфранцузов неарийского происхождения. Мой долг был взять эти дома, сохранить их для Франции и для моих малолетних детей. Да, самому провидению было угодно, чтобы я стал первым домовладельцем города. Лоу. Вы знаете, я недооценивал французов, я думал, что вы все метафизики, а среди вас имеются деловые люди. Угу. Такое провидение может пригодиться и в Джексоне. Это хорошо, что у вас в муниципальном совете не разбойники, а цвет города. Мэр. У нас сидели в муниципальном совете настоящие разбойники. Вы знаете, как называется площадь, где находится мэрия? Сталинградская площадь. Разве это не скандал? Я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что живу на Сталинградской площади! Прежде она называлась площадью Тьера, но эти разбойники, то есть коммунисты, назвали главную площадь города большевистским именем. На новых выборах пять партий, не считая мелких, объединились. У нас оказалось пятьдесят пять процентов голосов. Тогда мы постановили исключить разбойников из муниципального совета. Я вам говорю, это настоящий роман…
Стучат. Входит писатель Рене Вивьен — молодой человек с огромным портфелем.
Это наша знаменитость, молодой писатель Рене Вивьен, он получил за свой роман премию «Этуаль де миди». Лоу. Вы, значит, пишете романы? И как — приносит? У вас портфель больше, чем у министра, сразу чувствуется, что там пяток самых новых романов. Что же, и это дело! Я лично никогда не читаю — у меня для этого нет времени, но моя сестра в Джексоне буквально проглатывает романы. Она мне иногда рассказывает. Бывают смешные… (Смеется.) Но зачем говорить о пустяках? Сколько экземпляров вы продали, молодой человек? Писатель. Восемьсот. Лоу. Маловато. У вас теперь действительно разруха. Ну, ничего, мы вам поможем. Я повлияю. У нас одна писательница написала роман, называется «Яйцо и я». Она продала восемь миллионов. Угу. Там молодожены устраивают птицеферму, целуются и продают яйца. Феноменальный успех! А как называется ваш роман? Писатель. «Хвост собаки Алкивиада». Лоу. Глупо и безнравственно. Я хочу вам помочь, но вы все-таки выродились. Собачий хвост — это не название, это пакость. А кто он, этот? Вы сказали фамилию… Писатель. Алкивиад? Это древний грек. Желая потрясти воображение своих сограждан, он отрубил хвост у собаки, которая стоила семь тысяч драхм. Лоу. Вы что-то путаете. Наверно, вы любите эту смесь бензина с одеколоном. Мы дали грекам не какие-то жалкие драхмы, а миллионы долларов. Угу. Ваш грек ничего не понимал в рекламе. Рекламу, молодой человек, делают иначе. У нас в Джексоне представитель страхового общества купил дом и сжег его, он нанял негра, чтобы тот кричал среди огня: «Я не застрахован!» — и он уплатил вдове этого негра три тысячи долларов. Угу. А о чем ваш роман? О собаках? Писатель (обиженно). Я изображаю подсознательный мир раздвоенного мечтателя, который находит подлинную свободу воли в башне из слоновой кости. Мой роман показывает все превосходство психоанализа над мнимой реальностью мира. Лоу. Удивляюсь, что вы продали восемьсот экземпляров. Из слоновой кости изготовляют несессеры, а не башни. Когда люди попадают в пиковое положение, как вы, нельзя заниматься такими глупостями. Нужно делать ванны, а не писать про собачий хвост. Угу. Мэр. Наш друг еще очень молод, он не знает жизни. Я ему часто говорю: ближе к народу, к толще, к реальности. Я, как старый социалист… Лоу. Как? Вы социалист? Но это чорт знает что! Это хуже, чем его собачий хвост! Как вы хотите, чтобы Америка пришла к вам на помощь, когда мэр города чуть ли не коммунист? Глупо и безнравственно. Дело (мэру). Вы теперь видите, дорогой друг, что нельзя сидеть между двух стульев. Вопрос поставлен прямо: с кем вы — с Америкой или с господами коммунистами? Никакой «третьей силы» нет. Генерал говорит… Мэр. Погодите, господин Дело! Нельзя из-за партийных страстей срывать план американской помощи. Я хочу объяснить нашему дорогому гостю, что мы все за Америку. Конечно, на свете есть отвратительные социалисты. Я сам читал, как один социалист в Польше публично обнял коммуниста. Но ведь это на востоке, там дикость, тирания, а у нас живут глубоко цивилизованные социалисты. Я первый предложил исключить коммунистов из муниципального совета. Спросите господина Дело: кто удерживает рабочих от забастовки? Лоу. Но если вы социалист, значит вы покушаетесь на частную собственность? Мэр. Что вы, господин Лоу! Посмотрите — разве я похож на разбойника? У меня магазин «Дам дю миди»: конфекция, белье, галантерея. Неужели я стану покушаться на самого себя? Лоу. Почему же вы социалист, если вы порядочный человек? Мэр. Вы сами сказали, что нам нужны две партии. Господин Дело и господин Ришар стоят за Америку и за генерала. А мы, старые социалисты, мы стоим только за Америку. За ваш факел свободы. За вашу демократию. За ваши доллары. Конечно, генерал рассуждает вполне правильно. Но зачем нам генерал, если мы сами можем сделать все, о чем он говорит? У нас своя старина, свои традиции. Наш народ привык к слову «социализм». Нужно кое-что дать и народу. О чем мы спорим? Только о названии… Лоу. Название — это мелочь. Мы не хотим вмешиваться в чужие дела. А насчет старины мы с вами еще потолкуем. Здесь у вас имеется лев, откровенно говоря, это уродство, это не лев, а пудель… Впрочем, о делах поговорим потом… Вы правы — дело не в названиях. Молодой человек мог бы назвать свой роман даже «Собачий хвост», но если бы он написал, как молодожены торгуют яйцами, он продал бы в Америке восемь миллионов. Угу. Называйте себя социалистом, если это вам нравится, в общем, вы неплохой мэр. Я расскажу об этом в Джексоне. А поскольку вы тоже за частную инициативу, мы можем выпить еще по одной. Мэр. Я хочу предложить ответственный тост. Мы знаем, что вся Америка спешит на помощь всей Франции. Но вот великий сын далекого Джексона благодаря счастливой игре судьбы попал именно к нам, и я пью за великодушную руку, которую далекий Джексон завтра протянет нашему древнему городу.
Все чокаются.
Лоу. Где бы достать американские сигареты? Писатель (высыпает из портфеля не менее двадцати пачек сигарет). Какую марку вы предпочитаете? «Кемел», «Честерфильд», «Лаки-страйк», «Морисон»? Лоу. Вы что же, такой страстный курильщик? Писатель. Нет. я вообще не курю. Но. вы сами понимаете, литература не приносит… Премия — это только название: они выдают вместо денег диплом на плохой бумаге. Я творю исключительно ночью. А днем я работаю. В моих руках «черный рынок». Лоу. Где он помещается, ваш «черный рынок»? На площади? Писатель. Нет, в этом портфеле. Чулки, сигареты, шоколад, пенициллин — словом, дары вашей пышной Америки. Я покупаю в Марселе у ваших военных. Лоу. Оказывается, вы не так глупы, как это кажется. Я вам скажу откровенно: лучше продавать дамские чулки, чем писать про какого-то древнего грека. Всякая торговля заслуживает уважения, наш президент сказал, что торговля — это залог прогресса. Угу.
Входит маркиз де Шампиньи. Это тучный, смуглый брюнет, похожий на Дюма-отиа.
Маркиз (умирающим голосом). Здравствуйте. Здравствуйте. Я хотел вас пригласить на охоту в мой замок, но, к сожалению, маркиза де Шампиньи плохо себя чувствует… В связи с политическими событиями у нее приступ наследственной подагры… Я устал, я пришел пешком, мой жеребец захромал, а я не выношу ни поезда, ни автобуса… Мэр (маркизу). Как хорошо, что вы пришли, господин маркиз! Мы стараемся познакомить нашего гостя с достопримечательностями города, но только вы можете открыть перед господином Лоу двери высшего общества. (Лоу.) Я — старый социалист, но я первый преклоняю голову перед величием рода де Шампиньи. Маркиз был настолько любезен, что согласился войти в наш муниципальный совет. Лоу (внимательно рассматривает маркиза). А ну-ка, покажите вашу руку! Маркиз. Это наследственный перстень, мой дед получил его от короля Людовика-Филиппа… Лоу. Перстень не при чем. Меня интересуют ногти… Маркиз. Моими ногтями занимается лучшая маникюрша в городе. Лоу. Маникюр не при чем. И маникюр вам не поможет… Маркиз. Простите, я не понимаю, о чем выговорите? Лоу. О том. Где проживала ваша бабушка? На Антильских островах? Маркиз. Нет, в нашем родовом имении. Лоу. Тем хуже для вашего дедушки… Маркиз. Я вас не понимаю… Вы, кажется, сомневаетесь в моей особе? Я маркиз де Шампиньи… Мэр и другие. Он — маркиз де Шампиньи. Лоу. У нас такие маркизы чистят ботинки. Угу. А ну-ка, убирайтесь! (Выталкивает маркиза.) Я не выношу присутствия цветных. Мэр. Господин Лоу, вы ошибаетесь. Мы все давно знаем маркиза… Лоу. В этом вопросе я никогда не ошибаюсь. У меня большой опыт. Главное — ногти. У него лиловые ногти мулата. В Джексоне жил один адвокат, рыжий, бледный, с веснушками. Десять лет он занимался практикой, женился на белой. Никто не подозревал… А я поглядел и сразу увидел ногти… Знаете, кем он был? Стопроцентным мулатом. Его повесили на дереве, потому что этот негодяй осмелился жениться на белой женщине. Угу.
Входит секретарь мэра Гастон, тощий и белесый. Весь его облик выражает одно — глубокое почтение к начальству.
Гастон. Господин мэр, простите, что я вас потревожил. В мэрию явилась делегация от муниципальных рабочих. Они требуют повышения ставок. Они угрожают забастовкой. Мэр. Могли бы подождать с такими приятными новостями. И потом я занят общегосударственным делом. Можете итти.
Гастон уходит.
Лоу. Я теперь у вас никому не верю. Вы заинтересовались ногтями этого субъекта'? Может, он тоже черный? Дело. Он хуже, чем черный, — он красный. Я видел его позавчера с одной коммунисткой, они вместе ели мороженое. (Мэру.) Вы распустили служащих мэрии. Вы распустили весь город. Если у вас начнется забастовка, она сейчас же перекинется ко мне на завод. Это катастрофа. Вы ведь знаете, что в городе Мари-Лу — значит, господа коммунисты не сегодня-завтра выступят. Мэр. Положение бесспорно угрожающее, но не нужно сгущать краски. Дело. Вы всегда боитесь называть вещи их именами. В булочных третий день нет хлеба. Интересно, что вы скажете вашим рабочим? Мэр. Я им скажу о великодушных намерениях господина Лоу. Да, если наш дорогой гость согласен притти нам на помощь, мы спасем город от ужасной катастрофы. Я не говорю о помощи в государственном масштабе — этим занято правительство. Но почему бы прекрасному Джексону не притти на помощь нашему городу? Мы дали вам Лафайета. Мы будем покупать исключительно американские товары. Мы вам отплатим… Вы молчите, господин Лоу? Лоу. Угу. Я вам уже сказал, о делах мы поговорим потом. Вы здорово умеете трепать языком, это метафизика. Мы, американцы, говорим о деле без лишних слов и с глазу на глаз. Понятно? Мэр. Вы правы, как всегда. Мы закончим этот разговор у меня после обеда. Вы, наверное, успели проголодаться, а моя жена вас ждет к обеду. Моя дочь сгорает от нетерпения… Дело. Госпожа Дело просила вам передать, что она будет счастлива, если вы примете приглашение. Ришар. Боже, сколько у меня соперников! Но я все-таки надеюсь, что господин Лоу согласится посетить мою скромную хижину… Мэр. Это нечестно — я вас известил о приезде господина Лоу, а вы хотите все сорвать. Дело идет о спасении города. Я мэр или не мэр? Дело. Я думаю, господин Лоу, вам лучше договориться со мной. Конечно, я не мэр, я только первый заместитель мэра. Но у нас в муниципальном совете большинство. Подтвердите, господин Ришар… Ришар. Подтверждаю. Благодаря богу и провидению абсолютное большинство. Дело. Мы — это партия порядка. А мэр — социалист. Вы сами знаете, что на социалистов нельзя положиться. Я с восхищением слушал, как вы приперли к стенке нашего друга. Мы его сделали мэром из уважения к его сединам, но мы можем хоть завтра его сместить. Поскребите социалиста, и вы всегда найдете нечто коммунистическое. Мэр. Во мне «нечто коммунистическое»? Ну, знаете, это чересчур! Вы забываетесь! Господину Лоу неважно, к какой фракции я примыкаю. Для него я мэр города. А вы кто? Мой заместитель — и только. Ришар. Я осмелюсь предложить господину Лоу компромисс. Не нужно итти ни к мэру, ни к заместителю мэра. Это крайности. Я могу предложить свои скромные услуги как председатель Торговой палаты. Провидение приведет вас ко мне, дорогой мистер Лоу… Мэр. Не слушайте их! Вы знаете, кто господин Ришар? До войны у него была крохотная лавчонка. Это несерьезная фигура. Дело. Интересно, что вы скажете обо мне? Нет в городе человека солиднее. Моей фирме сто одиннадцать лет. Я здесь представляю самого генерала… Мэр. Хорошо, я объясню господину Лоу, почему вы не мэр, а только заместитель мэра: вы были мэром при Петэне. Дело. Когда вы любезничали с фон Шаубергером…
Общий шум. Мэр, вынув из кармана трехцветный шарф, опоясывается им.
Мэр. Именем республики я приглашаю представителя города Джексона к себе на обед. Лоу. Угу. Я согласен. Господин Дело, я еще как-нибудь загляну к вам. И в вашу «хижину», господин… Забыл, как вас зовут, — одним словом, «провидение»… Я повлияю насчет апельсиновых корок, будьте спокойны. Мы, американцы, стоим над всеми партиями. Но сейчас я занят делом. Как представитель города Джексона должен, поговорить с хозяином этого города, убежден, что мы договоримся. (Берет мэра под руку.) Мы, американцы, умеем брать и умеем давать. Редактор. Господин Лоу, могу ли я сообщить читателям моей газеты, что есть надежда на помощь города Джексона нашему многострадальному городу? Лоу. Угу. А о деталях я договорюсь с мэром. Мэр. Воистину историческая минута! Вы можете также сообщить читателям вашей газеты, что социалистическая фракция муниципального совета вносит предложение о переименовании Сталинградской площади в площадь Джемса Лоу.
Все аплодируют.
Лоу. Дело не в площади. Дело в пуделе.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гостиная в доме мэра. Окно-дверь. Жалюзи опущены. Комната загромождена мебелью, вазами, статуэтками. На стенах фотографии в рамках. Лоу пьет кофе, положив ноги на столик, и беседует с мэром.Лоу. Какого века это кресло? Мэр. Вы надо мной смеетесь, господин Лоу. Конечно, у нас во Франции много пережитков, но лично я новатор, между нами говоря, я обожаю все новое. Хоть я старый социалист, мне нравятся дерзания, взлет ввысь — небоскребы, генерал де Голль… А это кресло жена купила перед самой войной, оно почти модное. Лоу (встает, берет статуэтку). Это случайно не древнегреческая? Мэр. Что вы! Это из магазина «Дам дю миди» — я продал девяносто таких девчонок. Посмотрите — довольно пикантная. Здесь есть одна девчонка в таком стиле. (Шопотом.) Бубуль, настоящий чертенок… Лоу. Глупо и безнравственно. Почему у вас нет старинных картин, например Рафаэля?.. Мэр. Я вас уверяю, господин Лоу, я стараюсь итти в ногу с веком. У меня на стенах фотографии великих современников. Лоу (показывает на одну из фотографий). Племянник? Мэр. Нет, семейные у меня в спальне. Здесь только столпы республики. (Снимает одну из фотографий, под ней видна другая.) Это Поль Рейно. Лоу. Угу. А под ним у вас кто-то другой… Мэр (снимает второй портрет, под ним третий). Так удобнее: все под рукой. Рейно уже висел. А до него висел Шотан, потом Лаваль, потом Петэн, теперь снова Рейно. Вон там Рамадье. а под Рамадье Деладье. Раньше был Деладье, а под ним Рамадье. Шотан, наверно, снова выскочит. А вот Лаваля, я думаю, можно выкинуть: раз его казнили, он уж не составит кабинет. Петэн — дело другое. Петэн еще может стать премьером. Не знаю, кого теперь повесить под зеркалом, — это, так сказать, центральное место: президента или генерала? Лоу. Президента, но настоящего — Соединенных Штатов. Угу. Мэр. Я хочу попросить ваш портрет, мы его повесим в мэрии. Сегодня вечером у нас торжество. Мы вручим вам грамоту: Джемс Лоу — почетный гражданин нашего города.
Лоу подымает жалюзи. Видна площадь, памятник — старинный геральдический лев, который поддерживает щит.
Лоу. Скажите лучше, зачем здесь этот пудель? Не понимаете? Ну, лев, если вы называете это львом… Мэр. Мы хотели отдать его в музей, а вместо него поставить настоящий памятник. Один скульптор из Гренобля представил проект: республика, то есть молодая женщина с красивым бюстом, держит фонарь. Но у города нехватило средств. Лоу. А что написано на гербе? Мэр. «Нон лицет» — «Не подобает». Это я еще учил в школе… Когда враги осаждали наш город, начались голод, чума, они предложили капитулировать, а горожане собрались на этой площади и ответили: «Нон лицет» — «Не подобает». Лоу. Глупо и безнравственно. Когда человек в пиковом положении, он не должен ломаться — «подобает» или «не подобает». А вы убеждены, по крайней мере, что этот пудель действительно пятнадцатого века? Может быть, он тоже из вашего магазина? Мэр. Что вы, господин Лоу! Это достопримечательность города. К нам приезжал из Парижа специалист, он написал про этого льва в «Ревю де дёй монд». Если вы хотите, я вас познакомлю с нашим архивистом… Лоу. У меня нет времени для таких дурацких разговоров. Если бы у меня был герб, как у этого пуделя, я написал бы на нем: «Тайм из монэй» — «Время — деньги». Я у вас уже три часа, и мы еще ни о чем не договорились… Мэр. Но ведь мы обедали. Моя жена, моя дочка были так восхищены вашим обществом… Теперь мы можем поговорить. Франция когда-то послала Лафайета. У Вердена мы сражались за идеалы демократии. Да и недавно вокруг этого города отважные партизаны… Лоу. Слушайте, за кого вы меня принимаете? Я не писатель. Меня не интересуют ни собачий хвост, ни Лафайет. Сто тонн пшеницы — это вас устроит? Двенадцать тонн сахара? Двести тысяч банок с тушонкой? Ну? Почему вы молчите? Мэр. Я не знаю, что сказать… Я подавлен вашей щедростью. Я потрясен вашим благородством. Вы… Лоу. Я не при чем. Благодарите граждан Джексона. Мэр. Я думаю, что мы переименуем авеню Эмиля Золя в авеню Джексона. Это- лучшая улица города, на ней мой магазин «Дам дю миди», и она выходит прямо на площадь Джемса Лоу. Лоу. Оставьте ваши улицы. Не так уж их много. А вам, наверно, придется еще много переименовывать. Вы думаете, что жителям Джексона интересно, как называется улица, на которой вы торгуете дамским бельем? Мы, американцы, не честолюбивы. Мы любим дарить анонимно. У нас даже была в Джексоне «неделя сюрпризов»: все подносили друг другу электрические бритвы, кофейники, галстуки, и нельзя было догадаться, от кого подарок. Угу. Мэр. Может быть, послать муниципалитету Джексона красивую художественную чернильницу? Лоу. Бросьте! Джексон — это не ваша дыра. Джексон действительно культурный город. У нас люди вообще не пишут, а чеки они подписывают вечной ручкой с твердыми чернилами. Угу. Мэр. Мы можем подыскать серебряную вазу. Лоу. При чем тут серебро? Америка — это не тетушка, и такое событие — не именины. Мэр. Что-же нам подарить? Может быть, вы мне подскажете? Лоу. Угу. Мы, американцы, помним, что наши предки когда-то прозябали в Европе. У каждого американца где-то глубоко в сердце скрыта нежность к паршивой европейской рухляди. Пошлите им этого льва. Вы сразу убьете двух зайцев: освободитесь от уродства и растрогаете граждан Джексона. Мэр. Но я не знаю… Это ведь памятник старины… Лоу. Что из того? Львы от возраста не дорожают, это не наполеоновский коньяк. В общем, мне наплевать на этого пуделя. Но теперь я вижу, что я напрасно с вами разговариваю. Вы старый социалист и мямля. Тот господин с ликерами производит куда более выгодное впечатление… Мэр. Что вы, господин Лоу! Дело — только заместитель, он ничего не может решить. А я мэр, на мне лежит вся ответственность… Вы сказали — сто тонн пшеницы? Лоу. Угу. Двенадцать сахара. Двести тысяч банок. Ни на одну больше, ни на одну меньше. Можете упаковать этого пуделя — я еду сегодня ночью, и я возьму его с собой. Я это сделаю только ради вас. Мэр (жмет руку Лоу). Спасибо, дорогой друг! Вы не подозреваете, как трудно быть мэром! Да еще в такое страшное время… Все говорят, что сегодня начнется забастовка. Будто бы в городе Мари-Лу. Я сейчас попытаюсь успокоить людей. Сто тонн пшеницы — это веский довод. Беда, что они больше никому не верят. Мы стоим над бездной. Кружится голова… Лоу. Угу. Это от шампанского. (Зевает.) Сколько до вашей проклятой церемонии? Мэр. У вас еще три часа. Можете отдохнуть. (Опускает жалюзи.)
Лоу спит, положив ноги на стол. Мэр на цыпочках уходит. Входят жена мэра, почтенная дама в черном шелковом платье, и дочь мэра Марго, хорошенькая хохотушка. Увидев спящего Лоу, Марго прыскает, мать пытается ее унять.
Жена мэра (шопотом Марго). Тише, он, кажется, задремал. Все зависит от тебя: он может составить твое счастье. Он мне оказал, что он не женат. Холостой американец, ты понимаешь, что это значит? Нет, ты понимаешь, что значит Америка? Масло без карточек, огни Бродвея, манто из бобров, полудлинные платья… Сразу видно, что это человек с положением: посмотри, как он ставит ноги… Марго. Посади свинью за стол, а она, бедняжка, и ноги на стол. Жена мэра. Что ты мелешь? Почему «бедняжка»? Марго. Понятно: свинья не сидит за столом, а если посадить, она, бедненькая, и кладет ноги не туда… Жена мэра. Ты такое несешь, что тошно… Слушай, Марго, мне нужно переодеться, а папа готовится к торжественной церемонии. Посиди здесь. Когда он проснется, займи его разговорами. Помни: от этого часа зависит твоя судьба. Постарайся его расшевелить и не глупи — теперь добродетель ни к чему, теперь нужны доллары… (Уходит.)
Входит писатель.
Писатель(Марго шопотом). Спит? Марго. Можете говорить громко — напился и дрыхнет. Что нового в городе? Писатель. Отвратительно. Ходят по улицам, кричат. Я стараюсь не слушать. С тех пор, как Сартр установил, что пути народа и пути свободы разошлись, я избегаю всех проявлений общественной жизни. Вчера я попал в потасовку: полиция разгоняла рабочих, кто-то кого-то бил, случайно и меня оскорбили действием, но я не обратил внимания, я даже не спросил, почему они беснуются. Я твердо решил уйти от злободневности. Марго, ночью я написал замечательные страницы, я показываю все превосходство душевной гнили… Марго. Кстати, вы снова мне продали гнилые чулки. Третья пара сразу расползается… Писатель. Я вас прошу, когда с вами говорит писатель, забыть о чулках. У меня, как у Януса, два лица. Я сам знаю, что чулки гнилые: мои американцы страшные жулики. А ноги у вас, как у лесной нимфы Маллармэ. Знаете что, Марго, я не могу жить без вас. (Целует ее. Она спокойно отвешивает пощечину.) Почему вы упрямитесь? Лучше согрешить со мной, чем с этим примитивом: у меня и американские чулки и французская сложность. Я могу вас воспитать — эстетически и эротически. Я сделаю из вас опытную сюрреалистку. Я вам это говорю, как тончайший фрейдианец нашего времени. Знаете что, Марго: вы не можете жить без меня. (Целует ее. Она снова отвешивает пощечину.) Марго. Это по второму лицу Януса. Лоу (просыпается). Уже началось? Марго. Что? Лоу. Мне показалось, что кто-то выстрелил. Писатель. В сновидениях всегда проступает реальность. Вам снилась война? Значит, вас сегодня поцелует красивая женщина. Лоу. Угу. Дайте мне еще пять пачек на дорогу. (Берет сигареты.) Что у вас там? Чулки? Пенициллин? Шоколад? Нет, больше ничего не нужно. Как собачий хвост? Не понимаете? Как поживают ваши греки? Писатель. О греках лучше спросить вас. А мне нужно перед церемонией побриться. (Уходит.) Лоу. Ну? Марго. Что «ну»? Лоу. Этот поэт мне сказал, что сегодня меня поцелует красивая женщина. Ясно, что это не относится к вашей мамаше. Я жду. Можете проявить инициативу. Ну? Вы что — стесняетесь? Я вас понимаю: с одной стороны, личный представитель Джексона, с другой — молоденькая французская провинциалка. Но мы, американцы, простые люди, мы не стоим за церемонии. Валяйте… Я даже согласен вам помочь… (Хочет ее обнять.) Марго (убегает в сторону). Я сейчас уже отпустила две пощечины, у меня болит рука. Потом вы американец, «личный представитель Джексона», простой пощечиной вас не проймешь, а боксировать я не умею. Сядьте в это кресло. Предположим, что между нами Атлантический океан. Хорошо? Мама просила вас занять до вечера, но я не знаю, чем можно занять господина из Джексона. У меня ведь нет ни биржевых бюллетеней, ни виски, ни жевательной резинки. Вы всегда жуете эту жвачку? Лоу. Угу, Но вы действительно бесцеремонны. Мне это даже нравится. Вообще вы того… Что вы скажете, если я вам сейчас предложу руку? Марго. Я скажу, чтобы вы убрали ногу, — у вас удивительно противная нога. Лоу. Вы знаете, кто вы? Дочка мелкого галантерейщика в разоренной стране. Вы должны ликовать при одной мысли о Джексоне. Здесь вы ходите на базар и стираете сами свои рубашки. А там у вас будет собственный дом, пылесос, холодильник, стиральная машина. Марго. Уберите ноги, бедняжка! Лоу. Жалеть меня нечего, у меня блестящие перспективы. Представляю, что станет с Джимом, когда он увидит пуделя!.. Впрочем, зачем говорить о пустяках? Время — деньги. Вы принимаете мое предложение? Марго. Какой вы смешной! Я думала, что такие бывают только на экране. Лоу. Вы еще пожалеете, что не стали госпожей Лоу. Марго. Вот уж нет. Сейчас мне смешно, но больше десяти минут вас нельзя вынести. Скажите, в Америке много таких? Лоу. Не понимаю. Каких? Марго. Ну, таких… Одним словом, бедняжек. Лоу. Вы слишком много себе позволяете. Каждый американский бедняк богаче ваших попрошаек. У нас в Джексоне… Марго. Слушайте, перестаньте жевать вашу резину! Лоу. Нахалка, я тебя потащу в комиссию по антиамериканской деятельности! Марго. Хам!..
Входит жена мэра.
Жена мэра. Молодые воркуют?.. Молодость, утро любви, пора счастья… Я, кажется, пришла не во-время — спугнула голубков. Разговаривайте, разговаривайте, я не буду вам мешать. (Уходит.) Марго. Поздравляю вас с новым званием: вспугнутый голубок, он же жвачная свинья.
Входит писатель.
Лоу (писателю). Нечего сказать — Франция, культура, Бальзак, Лафайет, Фоли-Бержер! A дочка мэра ведет себя, как трактирная служанка. Писатель. Они все такие. Мещане. Здесь негде развернуться ни поэту, ни коммерсанту. Господин Лоу… Лоу. Я взял у вас сигареты. А чулок мне не нужно. Хотел подарить этой барышне, теперь дудки. Писатель. Я к вам обращаюсь не как коммерсант… Лоу. Как поэт? Ни в коем случае, у меня и так болит голова. Писатель. Как человек. Я вас умоляю, возьмите меня с собою в Америку. Во-первых, здесь толпа врывается в мою кумирню. Во-вторых, мне надоело нищенствовать. В-третьих, я боюсь — не сегодня-завтра здесь начнется резня. Мне сказали, что вы увозите с собою льва, его сейчас заколачивают. Чем я хуже? Я поэт, значит я тоже памятник старины. Если нужно, я буду писать в стиле XV века. Я согласен абсолютно на все. Я вас умоляю, запакуйте меня в ящик — не нужно ни виз, ни паспорта. Я буду писать рекламы, я буду вашим оруженосцем, вашим грумом, вашим негром… Марго (подымает жалюзи). Что же это такое?.. Льва нет… Это правда, что вы его забираете? Лоу. Угу. Марго. Какая низость! Вы не смеете!.. Зачем вам наш лев? Ему нечего делать в Америке. Послушайте, оставьте льва! Возьмите лучше его. (Показывает на писателя.) Он мне только что доказывал, что мы не можем обойтись друг без друга. Но если бы вы знали, до чего он мне осточертел! Почти как вы… Он продает гнилые чулки, пишет пакостные книжки, и ко всему не дает мне прохода. Заберите его! Вы увидите, такой у вас не пропадет. Он еще станет личным представителем великого Джексона. Правда, он не жует резинку и не кладет ноги на стол, но я вам даю слово — он научится. Он тоже бедняжка, только он не жил в Америке и еще не показал себя. Положите его в ящик… Писатель. Положите меня в ящик! Лоу. Это невозможно. Есть квота. Процент баварцев, французов, порториканцев… Америка не гостиница, как ваша Франция, — это рай, а в рай пускают только по квоте. Отправляйтесь к вашим грекам. Писатель (уходит. В дверях). Подумаешь, «Яйцо и я»!
Входит консул Чили.
Консул (Марго). Если я не ошибаюсь, этот господин американский наблюдатель? Марго. Он самый. Личный представитель и так далее. (Убегает.) Консул. Разрешите засвидетельствовать мое почтение. Почетный консул Чили. Лоу. Чили? Консул. Чили. Ваш союзник. Я слышал, что. у вас здесь дела, не правда ли? Я могу быть вам полезен. Мы можем работать, так сказать, вместе. Доходы пополам. Лоу. Скажите лучше, почему вы залезли в эту дыру? Здесь, что же, имеются чилийцы? Консул. О, нет. Но здесь восхитительный климат. Лоу. Понимаю. Вы фиктивный консул с настоящим дипломатическим паспортом. Консул. О, нет. Я настоящий почетный консул и я вообще не люблю фиктивных представителей. Лоу. У вас плохой слух, господин почетный консул. Вы взяли не тот тон. Консул. Я никогда не отличался музыкальностью. Я предпочитаю комедии. Вы посещаете театры, господин Лоу? Лоу. Только в периоды экономических кризисов — у меня нет времени для таких глупостей. Консул. Жаль. Попадаются смешные комедии. Я видел в Париже комедию Мольера «Лекарь поневоле». Там один лесоруб выдает себя за ученого медика. Смешно? Лоу. Нет. Консул. Я видел еще одну комедию — русского автора. Можно сказать, вечная тема. Один проходимец выдает себя за царского наблюдателя. Как вам нравится такая ситуация, господин Лоу? Лоу. Мне прежде всего не нравится, что консул Чили ходит на большевистские спектакли. Я об этом расскажу в Вашингтоне. А если вы так любите комедии, я знаю одну, действительно сенсационную. Последняя новинка сезона. Один фальшивомонетчик выдает себя за дипломата. Почему вы не смеетесь, господин почетный консул? Консул. Простите, но я не понимаю… Лоу. Спросите Бубуль — она вам объяснит. Вы плохо работаете, господин почетный консул. Вам нравится здешний климат? Вам придется его переменить. Угу.
Консул уходят. Входит мэр во фраке, с трехцветной лентой.
Мэр. Вот я и в полной форме. И левушка готов. И в мэрии все приготовили. Исторический вечер! Как вы отдыхали, дорогойгосподин Лоу? Лоу. Отвратительно. Мне все у вас отвратительно: социалисты, клопы, ваша дочка, консулы, шампанское, шалопаи. Никто не смеет во мне сомневаться… Мэр. Но разве кто-нибудь в вас сомневается? Лоу. Замолчите. Утром я сказал, что нужно открыть Европу. Теперь я думаю, что лучше ее закрыть. Навсегда. Мэр. Знаете, от чего это? От гусиного паштета. У меня это всегда бывает, когда я съем гусиный паштет, — тяжелое пищеварение и мысли… Вы можете еще отдохнуть до церемонии. Где же мамочка?
Вбегает редактор. Он чрезвычайно возбужден.
(Редактору.) Что случилось? Редактор. Ужас!.. Я хотел успокоить, но где тут!.. Еле выбрался… Говоря откровенно, я даже не понимаю, как я остался жив… Мэр (шопотом редактору). Неужели госпожа Пике узнала про Бубуль? Редактор. Вы с ума сошли! Как вы можете сейчас думать о таких глупостях? Я вам говорю, что они чуть меня не убили. Они хотели разгромить газету. Желино подбили второй глаз. Хорошо, что подоспела полиция… Зачем вы придумали эту историю с переименованием площади?.. Они и без того разъярены, а это последняя капля… Вы знаете, где они сейчас? На авеню Эмиль Золя! Мэр. Возле «Дам дю миди»? Редактор. Нет, на углу Гранд-рю, дальше их не пускает полиция. Вы думаете только о вашем магазине. А нам всем конец!.. У меня еще стоит в ушах рев. Они кричат, что нет хлеба, «к чорту наблюдателей», про Сталинград… Теперь расхлебывайте. Ведь это ваша идиотская идея… Я считаю, что глупо умереть из-за такой ерунды, как название площади… Говорят, что через час начнется всеобщая забастовка… Лоу. Никаких забастовок! Есть закон Тафта. Вы, кажется, забываете, что я должен сегодня ехать. Нужно вызвать солдат! Где пожарные с насосами? Я вас спрашиваю, где газы? Нельзя трусить, господин редактор! Умеете писать, умейте и отчитываться. (Мэру.) Когда отходит мой поезд? Мэр. В час сорок. Вы сможете немного отдохнуть после церемонии. Лоу. Может быть, отменить ваш балаган? Мэр. Слишком поздно — все предупреждены. Приехал журналист из Марселя. Если мы отменим, это будет капитуляцией перед разбойниками. А я, как старый социалист, всегда готов принять бой.
Входит жена мэра.
Жена мэра. Папочка, что ты говоришь? Какой бой? Неужели они уже сбросили?.. Мэр. Что сбросили? Жена мэра. Я не знаю… Ну, эту… атомную… Мэр. Мамочка, не путай. (Лоу.) Не сердитесь — женщины ничего не понимают в политике. Редактор (у окна). Мне кажется, что я от всего спятил… Где лев? Мэр. В ящике. Редактор. В каком ящике? Мэр. В обыкновенном. Но я сказал, чтобы его хорошо упаковали… Я не успел вас предупредить: муниципальный совет решил поднести льва городу Джексону. В знак признательности. Ведь это не шутка — сто тонн пшеницы! И еще тушонка… Я согласовал по телефону с Дело. Он горячо поддерживает. (Лоу.) Он, кстати, спрашивает, не забыли ли вы про апельсиновые корки? Редактор. Ну, знаете!.. Здесь не до корок!.. Они и без этого озверели, а если они увидят, что сняли льва… Вы ведь знаете, что для них это реликвия… Я не отвечаю за исход… Конечно, полицейских достаточно… Но если здесь Мари-Лу… Мэр. Зачем вы меня морочите? Утром вы мне прямо сказали, что Мари-Лу расстреляли немцы и что вы придумали всю эту историю для давления на Америку. Но господин Лоу дает сто тонн без всякого давления. Зачем же вы нас пугаете? Когда вы меня обманывали — утром или теперь? Я не Ришар, я сторонник разума, Декарта. Я не хочу впадать в мистицизм. Редактор. Я вас не обманывал и не обманываю. Мари-Лу действительно расстреляли. Есть немецкий акт, есть свидетели. Я придумал, что она жива, это правда. Но самое ужасное, что она, кажется, действительно жива. Все только и говорят, что об этом. Я слышал, как на авеню Эмиль Золя эти сумасшедшие кричали: «Идет Мари-Лу!» Лоу. Теперь я вижу, до чего вы выродились. Сначала. вы даже меня заразили своими страхами. А теперь я вижу, что вы трусите, потому что вы трусы. Разве можно бояться мертвой женщины? Это жалкое суеверие. Я вам покажу отвагу Америки. Мы не остановились перед Дарланом. Мы не остановились перед Хирошимой, мы не остановились перед Бикини. Мы умеем рисковать всем. Мы не признали Албании. Мы разоблачили Чарли Чаплина. Штурмом мы выбили советских дипломатов из Чили. Мы показали миру, на что мы способны. А вы неврастеники, маркизы, мулаты! Я пришлю вам из Джексона целую бочку валерьянки. Перестаньте хныкать! Мы, американцы, еще не изобрели бессмертия, значит никакой Мари-Лу нет. Есть я, Джемс Лоу, сын великой Америки. Есть вы, благодарные по гроб должники. И есть дурацкий пудель в ящике. Всё. Теперь, так называемая «мамочка», дайте мне руку, и мы можем проследовать на вашу поганую церемонию.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Парадный зал мэрии. Длинный стол, покрытый бордовым сукном. Бюст Республики, большие портреты генерала де Голля и президента Трумэна. На возвышении лев в деревянном ящике без покрышки. Члены муниципального совета, их жены, гости. Ришар и Дело обсуждают программу торжества. Госпожа Дело и госпожа Ришар, две язвительных дамы, судачат.Госпожа Ришар. Я не понимаю, как можно было пустить американца к мэру? Ведь они решили женить его на Марго. Я сказала мужу, а он говорит, что все зависит от провидения. Госпожа Дело. Мужчины в этом ничего не понимают. Я все-таки не думаю, чтобы Марго его соблазнила. Наверное, он заметил, какие у нее толстые ноги. И потом никогда Трумэн не допустит, чтобы его представитель женился на дочке социалиста… Госпожа Ришар. Марго уже носит полудлинные платья по последней моде. Когда хотят скрыть ноги, это очень удобно. Кстати, вы ведь тоже поклонница полудлинных платьев?.. Госпожа Дело. Я подчиняюсь общественному вкусу. Ноги у меня скорее классические. А вам, видно, понравилось, что новые модели отвлекают внимание от бюста?.. Дело (Ришару). Нужно покороче — он спешит на поезд, да и события неподходящие. Достаточно выступления мэра… Ришар. По-моему, должны выступить и вы. Здесь пресса, завтра об этом скромном торжестве будут писать газеты всего мира. Я знаю, что (мы сейчас идем вместе с социалистами, но пусть Америка услышит также голос партии порядка. Нельзя, чтобы американцы считали наш город цитаделью социализма, это искажение исторической перспективы… Дело. Но я не подготовился. Я не болтун, я не умею импровизировать. Говорите вы… Ришар. Вы заместитель мэра, это прозвучит солидней. Я нашел в старой газете вашу блистательную речь. Помните, в январе сорок третьего, когда к нам впервые приехал этот негодяй фон Шаубергер?.. Замените несколько слов, а сама речь не устарела.
К ним подходит мэр.
Мэр. Великолепная идея! Истины и не могут устареть. Дорогой друг, я предлагаю такой распорядок: сначала выступаете вы… Дело. Но это уж чересчур — почему сначала?.. Мэр. Я ведь должен вручить подарок, этим мы кончим. Значит — сначала вы, потом акт вручения, потом он благодарит. Нужно торопиться — он очень устал. И потом, кто знает, что задумали разбойники? Дело. Что они задумали? Ясно что. Вы, по крайней мере, приготовили свечи? Мэр. Можете быть спокойны, мы гарантированы от всех неожиданностей. Значит, решено — начинаете вы. Дело. Я никогда не уклоняюсь от гражданского долга. Кстати, вы напомнили ему про апельсиновые корки? Мэр. Конечно. Госпожа Ришар (госпоже Дело). Я все-таки не думаю, чтобы он на ней женился, у нее ноги, как спички, и потом разве это партия для такой знаменитости?..
В дверях сутолока — несколько членов муниципального совета не впускают маркиза де Шампиньи.
Маркиз. Вы, кажется, меня не узнаете? Я маркиз де Шампиньи. Член совета. Приказ мэра… Мэр (подходит). Я вас прошу, господин маркиз, не настаивайте. Вы должны войти в наше положение. Из уважения к великой заатлантической республике мы постановили… Маркиз. Я уже слышал — вы постановили в шестнадцатый раз переименовать эту площадь. Для меня она останется просто «Большой площадью», так называл ее мой дед… Мэр. Господин маркиз, я вас прошу, не настаивайте… Мы постановили исключить из муниципального совета всех цветных… Маркиз. Не понимаю, где вы нашли цветных? Мэр. Вы сами понимаете, господин маркиз, как мне неприятно… Я ведь старый социалист… Но мы постановили исключить вас. Маркиз. Вы смеете оскорблять меня, представителя древнейшего рода де Шампиньи? Мой прадед был старшим каретником при дворе Людовика XVIII, и ваш прадед ему кланялся в пояс. Мэр. Все это так, господин маркиз. Но вы сами понимаете — ногти. Главное — это ногти…
Маркиза выталкивают.
Теперь все в порядке. Прошу сесть.
Входит Лоу.
Милостивые государи и государыни! Я открываю торжественное заседание муниципального совета для вручения дара городу Джексону.
Оркестр играет туш.
(Музыкантам.) Тише, слишком рано. Слово для приветствия имеет мой заместитель господин Дело. Дело (читает, запинаясь). С восторгом наш древний город, выдержавший много осад, о чем свидетельствует лев на площади Тьера… на Сталинградской площади… я хочу оказать на площади Джемса Лоу, приветствует представителя великой победоносной страны, которая показала, что она является первой страной в мире. Мы глубоко уважаем, господин фон… господин Лоу, вашу оздоровляющую мир расовую политику и те принципы нового порядка, которые блистательно изложены в сочинении «Майн кампф»… простите, в «доктрине Трумэна». Я счастлив, что могу сейчас лично поблагодарить представителя державы, которая одерживает знаменательные победы над большевиками на берегу Волги… блистательные дипломатические победы на берегу… на берегах Гудзона и Потомака, уничтожая последние очаги коммунистического сопротивления. Франция умеет быть признательной, она знает, что ее судьба тесно связана с судьбой… здесь очень темно… с судьбой Америки, и она просит передать великодушному Адольфу… великодушному Гарри Трумэну, чей портрет украшает эти стены, нашу чистосердечную признательность.
Оркестр начинает туш.
Мэр (оркестру). Тише, слишком рано. (Собранию.) Разрешите мне сказать несколько простых задушевных слов. Как старый социалист, я тесно связан с народам. О чем говорят сегодня с утра все жители нашего города без различия вероисповедания, политических убеждений, социальной или расовой (запинается)… одним словом, принадлежности? Они говорят об одном: «Мы жаждем отблагодарить щедрый Джексон». Мы демократы, наш девиз — все для народа, все через народ. Вот почему мы единогласно приняли решение поднести городу Джексону нашу самую дорогую реликвию, символ независимости, — льва, который украшал свежепереименнованную площадь… (Пьет воду.) Госпожа Ришар. Он просватал свою уродку. Это скандал на весь мир! Мэр. Мои друзья-католики молятся каждый день о хлебе насущном. Я, как старый социалист, чужд мистицизма, я верю в реформы и в кооперацию. Но, выражаясь возвышенно, я тоже молюсь о хлебе. И вот Джексон дает нам сто тонн пшеницы. Спасибо, заатлантические друзья, французское звучное «мерси»! Пусть на главной площади славного Джексона стоит неукротимый лев, как пять веков простоял он у нас!
Мэр, Ришар, Дело и другие советники, кряхтя, приподымают льва, несут его Лоу.
Дело. Ну и тяжелый!.. Я не могу больше — у меня больная печень… Лоу (встает). Вы теперь видите, сколько он весит? Если я согласился взять его с собой, то только потому, что вы неплохие парни. Потом в Джексоне он уместней, чем здесь. Джексон — хороший город, его не может испортить даже эта рухлядь. А вам нужно строить порядочные дома — без клопов и без метафизиков.
Гаснет свет.
Мэр (светит карманным фонариком). Прошу всех успокоиться. Сейчас мы зажжем свечи. Жена мэра. Свечи — это гораздо шикарней. Все аристократические вечера бывают без электричества… Госпожа Ришар. И некоторые дамы этому радуются — не видно их морщин… Лоу. Что случилось? Мэр. Пустяки. Пробка… Дело. Мэр никогда ничего не называет своим именем. Это не пробка, это господа коммунисты. Всеобщая забастовка. Лоу. Глупо и безнравственно. Нужно немедленно запретить забастовки. Арестовать коммунистов. Все это не случайно… Я встретил сегодня нахальную девчонку. Она не имеет представления ни о западной культуре, ни о великой Америке… Госпожа Ришар (не выдержав, аплодирует). Это он о дочке мэра. Американца не так-то легко провести… Лоу. Джим мне говорил, что у вас в школе учат всяким глупостям. Угу. Будто дети произошли от обезьян. А нужно говорить ребенку, что он происходит от великих гуманистов. От Колумба. От Джеферсона. От Трумэна. Вы дожили до полного падения. Я видел у вас негра, чистильщика сапог, и мэр его именовал «маркизом». Это хуже, чем Вавилон, это попросту столпотворение! Хлеб вам пришлют, в этом я убежден. Рано или поздно. Но мы, американцы, не позволим есть наш хлеб по-вашему. Приедут наблюдатели. Не такие, как я. Построже. И не на два дня. а на двадцать лет. Вы больше не будете влюбляться натощак и строчить стишки, мы вас научим работать. Лев уезжает в Новый Свет. Оттуда прибудут укротители львов. Угу. Желаю вам научиться делать доллары. А мэру я хочу пожать руку, он хоть и социалист, но неплохой парень. (Жмет руку мэру.) Мэр. Музыка, туш! Сейчас как раз время. Член совета. Слишком поздно — музыканты забастовали.
С улицы доносится далекий шум толпы.
Мэр (Дело). Нужно позвонить в Авиньон, чтобы выслали несколько танков. Дело. Телефон не работает. Может быть, господин Ришар прибегнет к своему «провидению»? Госпожа Ришар. Я, кажется, умру от переживаний. Дело. Не советую — могильщики тоже забастовали. Мэр. Дорогие друзья, прошу всех успокоиться! Это облака, они пришли и уйдут. Останется главное — Джексон нам протягивает руку помощи. С Америкой мы не погибнем. Правда, господин Лоу? Лоу. Угу. Но как я доберусь до вокзала да еще с пуделем? Дело. А зачем вам на вокзал? Поезда не идут… Лоу (садится на ящик со львом). Проклятая страна! Мэр. Наш милый вечер закончится небольшим концертом. Мадемуазель Жаке любезно согласилась исполнить романс «Я люблю тебя раньше…» Певица. Я сегодня не в голосе. Но если все настаивают… (Поет.)
Я люблю тебя раньше,
Я люблю тебя срочно,
Мой зеленый фазанчик
Из соседней молочной…
Ее прерывает шум. В зал врывается Бубуль, которую тщетно пытается удержать член совета.
Мэр. Возмутительно!.. Кто ее пустил? Сейчас же удалите! Член совета. Некому — все курьеры забастовали. А я ничего не могу сделать — она кусается. Бубуль. Господин мэр, мне необходимо сделать важное заявление. Мэр. Какая наглость! Неизвестная женщина, предлагаю вам покинуть помещение мэрии. Бубуль. То есть как это «неизвестная»? Слушай, Ив, я достаточно хорошо воспитана, чтобы ты меня избавил от таких оскорблений. Мы, кажется, не вчера познакомились. Можешь понять, что если я пришла сюда, то не для того, чтоб с тобой целоваться. У меня важное дело — понимаешь? Жена мэра. Как вы смеете оскорблять моего мужа? Он никогда не был знаком ни с одним падшим созданием. Бубуль. Знаете что, мадам, лучше заткнитесь. Я здесь знакома со всеми мужчинами. А если вы обязательно хотите подтверждений, ваш бывает у меня каждую пятницу. Жена мэра (кидается на мужа). Ах, вот что! Теперь я понимаю, какие у тебя ночные заседания по пятницам. Негодяй, ты прокутил все мое приданое, и ты еще смеешь меня обманывать?.. Мэр. Мамочка, не здесь… Я при исполнении служебных обязанностей… На мне регалии. (Показывает на шарф.)
Жена бьет его по лицу.
Бубуль (редактору). Господин Пике, успокойте их, это дело поважнее, чем семейные сцены… Госпожа Пике (бьет мужа). Подлец, вот твой «газетный информатор»! Ты меня загонишь в гроб! Редактор. Крошка, успокойся. Ты знаешь, я выяснил, чья это перчатка: ее забыла госпожа Ришар. Она приходила в редакцию по поводу института для католических девиц… Госпожа Пике (продолжает бить мужа). Я у тебя застала не госпожу Ришар, а эту тварь… Бубуль (Ришару). Они сошли с ума! Коко, ты, кажется, здесь самый рассудительный, уйми их, я ведь действительно пришла по важному делу. Госпожа Ришар (мужу). Ты Коко? О, боже!.. (Падает в обморок.) Бубуль. Вы видите этого американца… Мэр. Я вам не даю слова… Бубуль. Да погоди ты, дурачок, это тебе не прения, это поважнее. Он дал мне чек. (Показывает чек Лоу.) Ты мне это дал или нет? Лоу. Не помню. Я слишком занят делами, чтобы помнить о таких пустяках. Может быть, дал… Бубуль. А ты знаешь, кто ты? Жулик, настоящий жулик! Я пошла в банк, а там мне сказали, что чек без покрытия. Лоу. Может быть. Я пошутил. Мы, американцы, любим шутить. У нас в Джексоне даже была «неделя шуток» — все друг друга надували. Угу. Бубуль. Нет, вы послушайте, он шутил! А когда ты у меня был, ты тоже шутил? Ты меня надул, вот что! И не только меня… Мошенник, он даже льва спер… Мэр. Женщина, по имени Бубуль, замолчите! Вы не смеете оскорблять эти стены. Я запрещаю вам, как мэр при исполнении обязанностей, продолжать ваши низкие инсинуации. Лев — это наш подарок великодушному Джексону… Бубуль. Ив, перестань трепаться! Он тебя тоже окрутил. Я тебе всегда говорила, что ты хитер, но глуп. Ты знаешь, зачем он сюда приехал? За львом, вот что. Он мне сам оказал, что за этого льва он получит в Америке десять тысяч долларов. (Лоу.) Говорил ты мне это или нет? Негодяй, хотел стибрить десять тысяч долларов, а мне, бедной девушке, дал липовый чек! «Угу, угу». Что же ты теперь не угукаешь? Мэр (Лоу). Ответьте ей, как следует. Лоу. Я не люблю дискуссий.
Бубуль выталкивают.
Дело. Господин мэр, а вы проверили полномочия господина Лоу? Мэр. Как же я мог? У такого высокого гостя… Дело. Господин Лоу, я думаю, что для общего успокоения будет хорошо, если вы предъявите ваши полномочия. Лоу. А как вы хотите, чтобы я предъявил то, чего у меня нет? Это вам не провидение. Мы, американцы, — реалисты… Дело. Я говорил, что политика социалистов приведет нас к катастрофе… Мэр (Лоу). Значит, это правда? Лоу. В общем, да. И что из этого?.. Мэр. Но тогда вы действительно… жулик. Лоу. Я не жулик, я американец, я делаю доллары. Разве я украл у вас этого пуделя? Вы мне его подарили. Мэр. Но вы обещали помощь… Лоу. Слушайте, я вам сказал, что вам пришлют пшеницу — рано или поздно. Кажется, сто тонн — так было в газете. И потом Джим мне сказал, а Джим знает, что говорит. Если вы меня называете жуликом, то Джим сверхжулик, потому что он сидит в Париже в американской комиссии и у него все карманы набиты этими самыми «полномочиями», а он, между прочим, скупает за несколько центов рухлядь вроде вашего пуделя. Пшеницу вам пришлют без меня. И пуделя вывезут без меня. Если не Джим, так Джек или Джо. Я вижу, что я на этом деле только прогадал. Угу. Ришар. Удивительный цинизм! Он хотел нас лишить исторического памятника… Лоу. Вы думаете, мне нравится этот пудель? Совсем не нравится. Но в Америке есть сумасшедшие. Они дают за такой хлам бешеные деньги. А я попал в пиковое положение. Когда кризис в Соединенных Штатах — это прилично: говорят речи, служат панихиды, проводят законопроекты. А кризис у Джемса Лоу — это скандал… Я говорил Джиму, что я ничего не понимаю в старье, но он мне дал точные инструкции: бери все до середины девятнадцатого века. Я вижу — стоит зря пудель и не девятнадцатого, а пятнадцатого. Как же я мог от него отказаться? Мэр. Преступник! Вы покусились на самое ценное: этот лев — символ нашей независимости. Дело. Вы обманули нас всех, вы выдали себя за настоящего наблюдателя. Лоу. Я себя не выдавал, вы меня приняли. Но не будем спорить о пустяках. Вы говорите, что я «ненастоящий»? Угу. Но вы думаете, что «настоящие» — другие? Такие же. Мы все американцы, и мы все делаем доллары. Вы еще пожалеете обо мне. Что я хотел у вас взять? Пуделя. Вы говорите, что это «символ вашей независимости»? Допустим. Тогда я хотел отобрать «символ вашей независимости». Пустяки. Можно прожить и без символов. А вот когда приедут «настоящие», они заберут и символ и независимость. Угу. Я Джима знаю, как облупленного. Лев на время останется здесь. Но я вам уже сказал — укротители едут…
Шум покрывает его последние слова, и шум растет — за сценой, на сцене. Распахиваются двери, выходящие на площадь. Врываются горожане. Мэр, члены совета, гости мечутся в страхе. Лоу забился в угол.
Рабочий (хватает мэра). Как вы смели переименовать Сталинградскую площадь? Как вы смели отдать нашего льва? Мэр. Я тут не при чем, я старый социалист, а в муниципальном совете большинство у клерикалов. Дело. Но площадь переименовали именно вы. Ришар. Льва вы продали, меня там даже не было. Старый рабочий. Замолчите! Мы пришли сюда не для того, чтобы слушать вас. Вы говорили слишком долго. Вы говорили полтораста лет и пять действий. Теперь говорят другие. Фарс окончен. (Срывает стену мэрии — видна площадь.)
Выползает редактор.
Редактор. Один вопрос: здесь ли Мари-Лу? Девушка. Меня зовут Мадо, но я Мари-Лу. Старик. Я Антуан, но я Мари-Лу. Юноша. И я Мари-Лу.
Голоса отовсюду: «Я Мари-Лу». Льва ставят на цоколь.
Женщина (перед львом). Здесь наши деды и наши отцы отстаивали независимость. Здесь санкюлоты формировали батальоны против коалиции. Здесь блузники сорок восьмого и федераты в дни Коммуны умирали за свободу. «Не подобает» — эти слова звучали, как присяга. Здесь Мари-Лу убила фашистского палача. Ее расстреляли. Но теперь вы видите, что она жива. Она — ты, Пьер. Она — ты, Деде. Она — ты, Жанна. Мари-Лу всюду. Мари-Лу — это народ. Никогда, никогда мы не склоним головы перед золотом Америки! Не взять нас ни голодом, ни железом. Не подобает Франции стать на колени перед заморскими хамами! Лоу. А вас много? Женщина. Когда Мари-Лу вели на казнь, она крикнула: «Нас много!» Теперь нас еще больше. Вы думаете, что мы только здесь? Нет, мы и в Париже… Голоса и громкоговорители. …И в Марселе… И в Лиможе… И в Гавре… И в Палермо… И в Милане… И в Льеже… И в Мадриде… И в Пирее… Мы всюду… Женщина. Мы не сдадимся. Это наша клятва — здесь, у Льва независимости, на площади Сталинграда. Голос из зала. Мы вас слышим. Мы сражались за вашу свободу. Далеко от вас: в Сталинграде…
Поют «Марсельезу».
Вперед, сыны родного края,
День нашей битвы настает.
Глядите — тирания злая
На нас свои полки ведет.
Они идут, на нас походом,
И зверя лютого лютей.
Они хотят убить детей,
Они хотят убить свободу.
К оружью, граждане! Вперед, вперед бесстрашно!
Пусть кровь врагов насытит наши пашни.
Они куют свободе узы,
Они врываются в наш дом,
Они хотят, чтоб мы, французы,
Склонились пред чужим ярмом.
Они грозят нам, оккупанты,
И топчут цвет родных полей
Свобода, ты всего милей.
Так трепещите, чужестранцы!
К оружью, граждане! Вперед, вперед бесстрашно!
Пусть кровь врагов насытит наши пашни.
Последние комментарии
2 часов 20 минут назад
2 часов 34 минут назад
3 часов 7 минут назад
3 часов 40 минут назад
19 часов 9 минут назад
19 часов 19 минут назад