Убийца дракона из Меребартона [К. Дж. Паркер] (fb2) читать онлайн

Информация о переводчиках

Перевод: zhuzh, bazalmont, marmax, alesyasparrow

Редактура и вычитка: zhuzh, marmax, alesyasparrow

Booktran, 2014 г.

Если вы хотите отблагодарить переводчиков и поддержать проект, добро пожаловать на www.booktran.ru.

К. Дж. Паркер «Убийца дракона из Меребартона»

Я чинил свою ночную вазу, когда они прибыли, чтобы рассказать мне о драконе.

Починка ночной вазы — это такая работа, которую считают легковыполнимой. Лудильщики ведь делают это. А они не больно-то сообразительные, иначе занимались бы чем-нибудь другим. На самом деле всё не так просто. Нужно просверлить несколько очень маленьких отверстий в сломанных частях, продеть через них короткие кусочки проволоки, а затем плотно скрутить их концы вместе так, чтобы соединить части достаточно крепко и сделать ночную вазу водонепроницаемой. Для этой работы вам понадобятся очень твёрдое, острое и тонкое сверло, намётанный глаз, много терпения и по крайней мере три пары крепких, как камень, рук. Лудильщик запросил монету с четвертью, на что я сказал ему: «Проваливай, я сделаю это сам». Но вскоре до меня начало доходить, что некоторые виды работ предназначены для специалистов.

Ах, какая ирония.

Во-первых, глупо с моей стороны было сломать ночную вазу. Обычно я не настолько неуклюж. Просто споткнулся об неё в темноте — вот как я объясняю это. «Нужно было зажечь лампу, тогда ты бы не споткнулся», — сказала она. Я заметил, что долгими летними вечерами в лампе нет необходимости. В ответ она ухмыльнулась. Мне кажется, что она не вполне понимает, насколько шатко наше финансовое положение. Мы ни в чём не нуждаемся, ничего подобного. Нет абсолютно никакой необходимости продавать землю или занимать деньги. Дело в том, что если мы продолжим излишне тратить средства на ламповое масло, лудильщиков и прочую ерунду, то придёт время, когда небольшое сокращение нашего дохода начнёт причинять лёгкие неудобства. Только временно, конечно же. Трудные времена пройдут, и скоро у нас всё наладится.

Как я уже говорил, ирония.

— К тебе пришёл Эбба, — сказала она.

Она видела, что я был занят.

— Ему придётся зайти ещё раз, — огрызнулся я. Между губами у меня было зажато три маленьких кусочка проволоки, что значительно снизило впечатление от сказанного.

— Говорит, это срочно.

— Прекрасно.

Я положил вазу. Называйте как хотите, но больше это не было вазой. Остались лишь несвязные воспоминания о форме вазы, непрочно скрученные между собой металлической проволокой так же, как чешуйчатая броня, какую носили наши противники в Аутремере.

— Впусти его.

— В этих сапогах он сюда не зайдёт, — и я сразу понял, что так и будет, пока она разговаривает таким тоном. — И почему бы тебе просто не перестать с этим возиться? Ты только зря тратишь время.

Женщины так нетерпеливы.

— Лудильщик…

— А этот кусок вообще не сюда.

Я бросил собранное безобразие на пол и, пройдя мимо неё, спустился вниз по лестнице в большой зал. Большой в этом контексте — строго сравнительный термин.

Эбба и я понимаем друг друга. Для начала, он практически мой ровесник — я моложе на неделю; что с того? Мы оба выросли, молча стыдясь своих отцов (его отец Оссан был самым ленивым человеком в округе, мой — тоже), и оба были втайне разочарованы своими детьми. Он вступил во владение своей фермой незадолго до того, как я вернулся домой из Аутремера, поэтому мы в каком-то смысле стали нести ответственность за свою жизнь примерно в одно и то же время. Я не испытываю на его счёт никаких иллюзий и не могу себе представить, что он чувствует ко мне иное. Эбба среднего роста, лысый и тощий, сильнее, чем выглядит, и умнее, чем кажется. Когда я был мальчишкой, он устанавливал для меня мишени и собирал стрелы; никогда ничего не говорил, просто стоял рядом со скучающим видом.

У него было странное выражение лица. Он сказал, что я не поверю тому, о чём он собирался мне поведать.

Дело в том, что у Эббы нет абсолютно никакого воображения, даже когда он буянит во хмелю — в его случае пьяно хнычет. Если у вас сложилось впечатление, что он «не представляет из себя ничего путного», как отзывается о нём моя жена, то это случается довольно редко. Примерно дважды в год по особенным дням (понятия не имею, что это за особенные дни, да и, честно говоря, не спрашиваю) он устраивается на сеновале с большой четырнадцатифунтовой флягой и слезает оттуда только тогда, когда она опустошается. Что я пытаюсь объяснить, так это то, что он не имеет привычки видеть вещи, которые, прямо скажем, не существуют.

— Там дракон, — сказал он.

Это Оссан, его отец, повидал всевозможные странные и удивительные вещи.

— Не будь настолько глупым, — проговорил я.

Он же просто смотрел на меня. Эбба никогда не спорит и не противоречит; в этом нет необходимости.

— Хорошо, — сказал я, выдавливая слова наружу, будто толстяк протискивался сквозь узкий дверной проём. — Где?

— Под Меребартоном.

* * *

Краткое отступление касательно драконов.

Их не существует. Однако есть Белый Змей (его более крупный сородич, Синий Змей, в настоящее время почти наверняка является вымершим видом). Согласно «Неполному бестиарию Храбануса» Белый Змей обитает в большом и полностью непредсказуемом поясе болот, в который вы попадаете после того, как пересечёте пустыню, направляясь от Крак Боамонда к морю. Храбанус считает, что это гигантская летучая мышь, но добросовестно цитирует Присциана, полагающего, что это лишённая перьев птица, и Салонинуса, утверждающего, что это крылатая ящерица. Белый Змей может достигать пяти футов в длину — от носа до кончика хвоста; три фута из них приходится на хвост, но он всё же может вас препротивно укусить. Они пикируют с деревьев, что может ужасно всполошить (говорю так по личному опыту). Белые Змеи питаются почти исключительно падалью и гниющими фруктами, редко нападают, если их не провоцировать, и абсолютно точно не выдыхают огонь.

Белых Змеев не находили за пределами Аутремера. За исключением того случая примерно сто лет назад, когда какой-то идиот дворянин привёз пять гнездящихся пар, чтобы украсить территорию своего замка. Не понимаю, почему люди совершают такие вещи. Однажды мой отец попытался завести павлинов. Как только мы открыли клетку, они исчезли, как стрелы с тетивы; в следующий раз мы услышали о них за шесть миль от дома: «Пожалуйста, приезжайте и сделайте с ними что-нибудь, потому что они пригоршнями расклёвывают солому». Отец ускакал в том направлении, прихватив с собой арбалет. Больше никогда мы не заговаривали о павлинах.

Драконы, напротив, от девяти до десяти футов длиной, не считая хвоста; они нападают незамедлительно и выдыхают огонь. Во всяком случае, этот был именно таким.

* * *

Три дома и четыре амбара в Меребартоне, два дома и стог сена в Стайле. Пока никто не пострадал, но это только вопрос времени. Дюжина овечьих туш, обглоданных до костей. Один пастух сообщил, что его преследовало нечто ужасное: он увидел чудище, чудище увидело его, пастух повернулся и побежал; оно просто следовало за ним, едва шевеля крыльями, как бы с лёгким любопытством. Когда он не смог больше бежать, то попытался влезть в барсучью нору. Застрял головой вниз, ноги торчали в воздухе. Парень полагал, что почувствовал толчок, когда существо спикировало вниз рядом с ним, услышал сопение — как у быка, так ему показалось; ощутил его тёплое дыхание на своих лодыжках. Время будто замерло на какой-то промежуток, а затем побежало снова. Пастух сказал, что это был первый раз, когда он обмочился и чувствовал, как моча стекала вниз по его груди и капала с подбородка. Ну, как-то так.

Брат в Меребартоне, кажется, принял управление на себя, как они обычно делают в случае опасности. Он согнал всех в зернохранилище — да, каменные стены, но соломенная крыша; надо думать, даже Брату когда-нибудь приходилось наблюдать, как делают древесный уголь, — и отправил испуганного маленького ребёнка на пони догадайтесь куда. Правильно. Привести рыцаря.

* * *

В этот момент в истории появляется (ведь так говорят в Великом совете?) Додинас ле Кьюр Харди, рыцарь пятидесяти шести лет, удостоенный почестей в Вестмуре, Меребартоне, Восточном Рю, Срединной Стороне и Большом зале; ветеран Аутремера (четыре года, ей-богу), в своё время добившийся скромных успехов на арене — три вторых места в рейтинговых турнирах, два третьих, обычно место в первой двадцатке, в среднем, из сорока участников. Однако со всем этим давно покончено. Я всегда знал, что никогда не стану одним из тех костлявых, страшных стариков, которые продолжают биться и остаются битыми в свои шестьдесят. Мой дядя, Петипас Лаэнский, был из таких. Я видел его на турнире, когда ему было шестьдесят семь лет, и некий молодой гигант сильным ударом сбил его с лошади. Дядя неудачно приземлился, и я наблюдал, как он пытался заставить себя подняться с земли, такой вконец измученный. Тогда мне было — сколько? — двенадцать лет; но даже я видел, что каждая его мышца, каждая кость вопили, не желая больше заниматься подобными вещами. Но он поднялся, пристыдил молодого идиота, вынудил его спешиться и продолжить бой, а затем в течение десяти минут использовал голову соперника в качестве наковальни, прежде чем любезно принять его капитуляцию. В том поступке было так много гнева, но не на мальчишку, выставившего его в плохом свете, — дядя был не таков. Он злился на себя самого за то, что постарел, и выплеснул гнев на единственную доступную цель. Я думал, что всё это выглядело удручающим и печальным. «Никогда не буду похожим на него», — сказал я себе тогда.

(Возникает вопрос: почему? Я могу понять борьбу. Я сражался — действительно сражался — в Аутремере. Я делал это, потому что боялся, что другой человек убьёт меня. Так получилось, что моя защита всегда была слабой, поэтому я компенсирую её своей чрезмерной агрессией. Никогда не мог сдерживать её очень долго, но на поле битвы с этим обычно не было проблем. Таким образом, я нападал на всё, что двигалось, с раскалённой добела свирепостью, питаемой полностью и исключительно ледяным страхом. Напротив, турниры, поединки, копейные ристалища, рукопашные схватки — какой в них был смысл? Не имею ни малейшего понятия, за исключением того, что я действительно чувствовал себя очень счастливым в тех редких случаях, когда привозил домой маленькие оловянные награды. Стоило ли это того, чтобы валяться, испытывая боль, в течение шести недель с двумя сломанными ребрами? Конечно, нет. «Мы делаем это, потому что это то, что мы делаем», — одно из самых глубокомысленных изречений моего отца. С другой стороны, я помню свою тётку: глупая женщина, слишком мягкая себе на беду. Она держала этих больших белых цыплят, и когда они переставали нестись, ей не хватало духу свернуть им шеи. Вместо этого их выносили в лес и отпускали, что на самом деле означало, что они достанутся ястребам и лисам. Однажды, в свою очередь, я тащил клетку со сплющенными внутри четырьмя курицами и двумя петухами, слишком оцепеневшими, чтобы двигаться. Кудахтанье привлекает лису, поэтому я выпустил их в разных местах, на большом расстоянии друг от друга, чтобы они не могли переговариваться. Я вытряхнул последнюю курицу и, возвращаясь назад по своему следу, обнаружил, что два петуха уже встретились (понятия не имею, как) и разрывали друг друга в клочья своими шпорами. Они делают это, потому что это то, что они делают. Кто-то когда-то сказал, что мужчина, который устал от убийства, устал от жизни. Не уверен, что знаю, что это значит.)

* * *

Надеюсь, теперь вы лучше знакомы с Додинасом ле Кьюром Харди; пока этот человек вёл активный рыцарский образ жизни, он пытался делать то, что от него ждали, но его сердце никогда не лежало к этому ремеслу. В какой-то степени он рад, что всё осталось в прошлом и больше не нужно принимать в этом участие. Вместо этого он предпочитает посвящать себя поместью, пытаясь помешать полученной в наследство рухляди окончательно развалиться. Этот человек осознаёт свои обязанности и по крайней мере некоторые из многочисленных недостатков.

— Пойди и приведи рыцаря, — велел дурак-Брат. — Скажи ему…

* * *

Поразмыслив, могу сказать: если бы я не видел тех мерзких Белых Змеев в Аутремере, то, очень может быть, отказался бы поверить в дракона, разрушающего Меребартон, и тогда кто знает, возможно, он улетел бы прочь беспокоить кого-нибудь другого. Но в том-то и дело, что нельзя ничего знать наперёд. Именно это незнание и делает жизнь сносной. И когда Эбба передал мне рассказ мальчика о том, что тот видел, я сразу же подумал: «Белый Змей». Ясное дело, это не мог быть он, но по описанию очень походил на то, что я видел, чтобы у меня появилась подобная мысль. А потом я понял, что пропал. Надежды нет.

И всё же я, наверное, шесть или семь раз повторил: «Ты уверен?» — прежде чем до меня окончательно дошло, что я обманываю сам себя. В этот миг меня окутала ужасающая пелена безысходности, потому что я понял, что эта как бы несуществующая, ужасно и отвратительно несправедливая напасть выпала на мою долю и мне предстоит с ней разобраться.

Но надо бороться до конца. Поэтому ты барахтаешься из последних сил, совсем как раздавленный огромной глыбой человек, который пытается сделать один или два отчаянных свистящих вдоха. Бессмысленно, но ты не можешь сдаться просто так. Так что я пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

— Ну а от меня-то чего хотят?

Он не произнёс ни слова. Просто смотрел на меня.

Помню, я заорал:

— Да пошло оно всё к чёрту! Мне пятьдесят шесть лет, я даже на кабана больше не хожу. У меня колено не сгибается. Я не продержусь и двух минут.

Он смотрел. Когда ты знаешь человека всю жизнь, спор с ним становится в какой-то мере спором с самим собой. А я никогда не любил врать себе. Или кому-либо другому, если на то пошло. Конечно, моя матушка говаривала: «Единственное, в чём я не хочу видеть тебя самым лучшим, — это враньё». Она говорила много такого, что лучше выглядит написанным на бумаге, чем сказанным вслух в непринуждённой беседе, но она, разумеется, не умела ни читать, ни писать. Ещё мама имела обыкновение говорить: «Выполняй свой долг». Не думаю, что она сильно меня ценила. Любила — безусловно, но не ценила.

Он продолжал смотреть. Я чувствовал себя как тот бедолага под камнем (во время осады Крак дес Бестса; я немного знал его). Наступает момент, когда ты просто не можешь больше дышать.

* * *

У нас есть сорок семь книг — целая библиотека. «Неполный бестиарий» — сокращённый вариант, местная копия, и картинки в нём довольно-таки смешные: на них все выглядят похожими на свиней или коров, потому что это единственные животные, которых видел в своей жизни бедняга, их рисовавший. Так что я сидел в библиотеке, разглядывая изображение большой белой коровы с крыльями и размышляя: «Как, во имя Господа, я могу убить что-то подобное?»

Белые Змеи не изрыгают огонь, но где-то в Пермии водится глупая мелкая ящерица, которая так делает. Примерно восемнадцать дюймов в длину, и кроме этого больше ничем не примечательная. Попросту говоря, она выпускает газы изо рта и каким-то образом ухитряется их поджечь. В зарослях тростника можно увидеть маленькие вспышки и клубы дыма. Итак, это возможно. Замечательно.

(Зачем кому-то изрыгать огонь? Храбанус, у которого есть ответы на все чёртовы вопросы, отмечает, что тростник заполонил бы дельту реки, мешая свободному течению воды, и превратил бы всю Южную Пермию в зловонное болото, если бы не частые регулярные пожары. Огонь уничтожает заросли тростника и оставляет толстый слой плодородного пепла, прекрасно подходящий для того, чтобы всё росло сочным и пышным и обеспечивало пищей сотни видов обитающих там зверей и птиц. Пожары устраивают ящерицы, которые, кажется, ни на что другое не годятся. Храбанус указывает на это как на доказательство теории Божественного Часовщика. Я же думаю, что они делают это, потому что это то, что они делают. Однако полагаю, те ящерицы, которые действительно устраивают пожары, — это обидчивые младшие сыновья. Через минуту я расскажу вам о своём брате.)

* * *

Она нашла меня в библиотеке, и совершенно ясно, что уже успела поговорить с Эббой.

— Ну?

Я рассказал, как решил поступить. Есть у неё способность состроить мину, полную презрения и ярости. И она настолько выразительна, что на самом деле добавлять слова уже нет необходимости. Но она добавляет. Ещё как добавляет.

— У меня нет выбора, — возразил я. — Я рыцарь.

— Тебе пятьдесят шесть лет, и ты задыхаешься, поднимаясь по лестнице. А тебе предлагают сражаться с драконами.

Насчёт лестницы — наглая ложь. Это было всего лишь раз, и то на часовой башне. Семьдесят семь ступеней вверх.

— Я не хочу этого делать, — заметил я. — Последнее, будь оно проклято, чего я хочу…

— Последнее, будь оно проклято, что ты совершишь, если будешь достаточно глуп. — Она никогда не ругается, кроме тех случаев, когда отвечает мне моими же словами. — Ну задумайся хоть на минуту. Если ты погибнешь, что случится с этим местом?

— Я не собираюсь…

— Флориан слишком мал для того, чтобы управлять поместьем, — продолжала она, будто я ничего и не говорил. — Этому твоему клоуну-управляющему доверять нельзя: если над ним не стоять, он забудет, как дышать. Вдобавок ко всему существуют ещё выплаты за наследство и право опеки, это же сотни и сотни талеров, которых у нас просто-напросто нет. Значит, надо будет продавать землю, а однажды начав это делать, можно сразу грузиться на тачку и отправляться бродяжничать, потому что…

— …совершенно не собираюсь погибать, — сказал я.

— И перестань уже орать, — закричала она. — Достаточно того, что ты меня до смерти напугал. Не хватало ещё повышать на меня голос. Не знаю, почему ты так поступаешь. Ненавидишь меня или что?

Мы были в четырёх с половиной секундах от слёз, а я решительно не желал с этим разбираться.

— Хорошо, — ответил я. — Тогда скажи, что мне делать.

— А я откуда знаю? Не я же вляпалась в эти дурацкие неприятности.

Хотелось бы мне, чтобы я мог это сделать; я должен быть на это способен. В конце концов это по-рыцарски, не так ли? Подобраться с правильной стороны и прыгнуть через голову другого человека.

— Как насчёт твоего бесполезного брата? Отправь его.

Самое страшное в том, что такая мысль уже приходила мне в голову. Это было… ну, не принято, но в рамках закона, в смысле, что подобные прецеденты существовали. Конечно, мне придётся стать практически прикованным к постели какой-нибудь заразной, но благородной болезнью. Титурель младше меня на десять лет и до сих пор регулярно сражается на ристалище, однако в тот момент он находился в трёх милях от нас, в охотничьем домике, с какой-то женщиной, которую неизвестно где нашёл. И если бы я действительно заболел…

Я был ей благодарен. Если бы она не предложила, я бы, возможно, об этом задумался. А так…

— Не глупи, — сказал я. — Только подумай: если я должен буду отказаться, а Титурель и впрямь сумеет убить эту проклятую тварь. Нам ещё тут жить. Он станет невыносимым.

Она раздувала ноздри, словно, не побоюсь этого слова, одно их этих животных на букву «Д».

— Хорошо, — ответила она. — И всё-таки, неужели будет лучше, если ты погибнешь и твой ужасный брат переедет сюда и возьмёт управление поместьем в свои руки…

— Я не собираюсь погибать, — сказал я.

— Но о чём это я, ты же никогда меня не слушаешь, так что с тем же успехом я могла бы поберечь дыхание. — Она замолчала и сердито уставилась на меня. — Ну?

Иногда сложно представить, что, когда я женился на ней, она была Прекрасной Девой Ланнандэйла.

— Что ну?

— Что ты собираешься делать?

* * *

— А, — сказал мужчина, каким-то образом развернувшись вполоборота и утирая лоб предплечьем. — Это ты.

Ещё один мой ровесник. Он месяцев на шесть старше и стал распоряжаться в кузнице буквально перед тем, как умер мой отец. Я никогда ему не нравился. Но мы понимали друг друга. Он и близко не такой хороший торговец, как думает, но и далеко не безнадёжный.

— Пришёл заплатить за те бороны? — спросил он.

— Не совсем, — ответил я. — Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

— Ну конечно же. — Он повернулся ко мне спиной, вытащил из-под углей какой-то раскалённый докрасна предмет и начал очень сильно и быстро ударять по нему в течение примерно двадцати секунд. Потом засунул его обратно в угли и с силой потянул за рукоятку кузнечных мехов дюжину раз. После этого у него появилось свободное время поговорить со мной. — Мне будет нужен залог.

— Не глупи, — сказал я. На запасной наковальне громоздилась маленькая куча инструментов. Я аккуратно отодвинул их и разложил свои клочки пергамента. — А теперь внимание.

* * *

Пергамент, на котором я изобразил свои жалкие попытки набросков, был форзацем из книги «Принципы торгового закона Мономахуса из Теаны». Его оставалось как раз достаточно для короткой записки, которую я сложил вчетверо, запечатал воском и отправил конюшего мальчика доставить её. Записка вернулась, сложенная по-другому, и под моим посланием, написанным крупным грубым почерком, размазанным из-за отсутствия песка…

«На кой чёрт тебе это понадобилось?»

Настроение у меня было не самое лучшее. Вернувшись в дом (я находился в сарае, роясь в куче старого барахла), я достал перо и чернила и написал сбоку на полях (только там ещё оставалось место, если писать мелко)…

«Это срочно. Пожалуйста. Не медли».

Я дважды подчеркнул «пожалуйста». Конюший мальчик куда-то убежал, поэтому я отправил с запиской посудомойку. Она стала ныть, что ей придётся выйти на улицу в своих домашних туфлях. Подумать только!

* * *

Кузнец Моддо принадлежит к тем людям, к которым аппетит приходит во время еды. Он ноет и жалуется, потом сложности в работе захватывают его воображение, и после этого вашей главной проблемой становится отобрать её у него по окончании, так как ему сразу же приходят в голову какие-то маленькие хитрые улучшения, которые сделают её едва заметно, незначительно лучше.

Он работает на славу. Я был настолько впечатлён, что расплатился наличными.

— Твой чертёж никуда не годился, так что я изменил его, — сказал он.

Небольшое преувеличение. Что он сделал, так это заменил две тонкие пружины на одну толстую и добавил что-то вроде храпового колеса, снятого с мельничного ворота, чтобы устройство было проще взводить. Оно до сих пор было липким из-за масла, в котором закаливалось. Его вид вызвал у меня мурашки.

По сути это был всего лишь очень, очень большой капкан с противовесной нажимной пластиной.

— Всё достаточно просто, — проговорил я. — Подумай об этом. Возьмём птиц. Чтобы оторваться от земли, у них очень лёгкие кости, так?

Эбба пожал плечами, мол, как скажешь.

— Ну, — продолжил я, — так и есть. Если ты сломаешь птице лапу, она не сможет взлететь. Думаю, с этим ублюдком точно так же. Мы положим приманку в виде туши, под ней будет капкан. Он опустится на тушу, схватит её одной лапой и попытается оттолкнуться другой. Хлоп, дело сделано. Эта штука должна сломать лапу чудищу, как морковку, и тогда он уже никуда не будет спешить, будь уверен.

Он нахмурился. Я понял, что вид ловушки напугал его, так же, как и меня до этого. Главная пружина была толщиной три восьмых дюйма. Моддо ещё хотел добавить взводной механизм.

— Так или иначе, его ещё придётся убить, — сказал он.

Я ухмыльнулся и спросил:

— Зачем? Чёрт с ним. Просто держи людей и их скот подальше с неделю, пока дракон не умрёт от голода.

Он раздумывал над этим. Я ждал.

— Если он может выдыхать огонь, — медленно проговорил Эбба, — возможно, у него получится расплавить ловушку.

— И поджарить себе лапу. Кроме того, — я как раз размышлял над этим, — даже без ловушки он останется покалеченным и не сможет охотиться и питаться. Прямо как птичка, сбежавшая от кота.

Он немного сдвинул брови, как бы говоря «ладно, может быть».

— Нам понадобится туша.

— Есть та больная коза, — ответил я.

Кивок. Его больная коза. Что ж, тут я ничего не могу поделать, раз все мои животные здоровы.

* * *

Он ушёл с маленькой тачкой, чтобы привезти козу. Несколько минут спустя большой фургон со скрипом подъехал к воротам во двор и едва успел остановиться. Слишком широкий, чтобы проехать через них, он застрял бы.

Слава Богу, Мархауc прислал мне скорпиона. Хотя мою радость несколько подпортило то, что он тоже приехал, но это неважно.

Скорпион был настоящим мезентинским, по меньшей мере двухсотлетним. Семейные предания утверждают, что пра-пра-пра-прадед Мархауcа притащил его из Большого Путешествия как сувенир. Более вероятно, что дед получил его при обмене или уплате старого долга, но допустить такое означало признать, что два поколения назад они всё ещё занимались торговлей.

— На кой чёрт, — выругался Мархауc, спрыгивая с фургона, — он тебе понадобился?

Полагаю, он хороший парень. Мы вместе побывали в Аутремере — встретились там первый раз, что было ненормально, поскольку наши дома стояли в четырёх милях друг от друга. Но его усыновили в детстве, где-то далеко от столицы. Я всегда думал, что из-за этого он стал таким, какой есть.

Я одарил его чем-то вроде безнадёжной ухмылки. Наша посудомойка всё ещё сидела в фургоне, ожидая, что кто-то поможет ей спуститься.

— Спасибо, — сказал я. — Надеюсь, он нам не понадобится, но…

Скорпион — осадное орудие, довольно маленькое по сравнению с огромными катапультами, кидающими камни, баллистами и требушетами, из которых нас обстреливали при Крак дес Бестсе. По сути, это большой стальной арбалет с рамой, тяжёлой подставкой и суперэффективным воротом, который может взвести один человек длинным стальным прутом. Стреляет эта штуковина на триста ярдов стальными стрелами длиной с руку и толщиной с большой палец. У нас были такие при Меточесе. К счастью, у противника их не было.

Я рассказал Мархауcу про дракона. Он решил, что я пытаюсь его позабавить. Потом увидел капкан, лежавший на земле перед винным погребом, и полностью притих.

— Так ты серьёзно, — сказал он.

Я кивнул.

— По всей видимости, он сжёг несколько домов в Меребартоне.

— Неужели. — Никогда прежде не видел его в таком состоянии.

— Так они полагают. Не думаю, что это всего лишь змей.

— Это… — Он не договорил. В этом не было необходимости.

— Поэтому, — продолжил я, стараясь казаться неунывающим, — я очень рад, что твой дед оказался настолько предусмотрительным, что купил скорпиона. Неудивительно, что он накопил состояние. Он явно понимал, насколько хороша вещь, когда видел её.

Ему потребовалось немного времени, чтобы переварить мои слова, и момент сомнения миновал.

— У меня нет стрел, — сказал он.

— Что?

— Нет стрел — только механизм. В общем, — продолжил он, — мы не пользуемся проклятой штуковиной, она просто для красоты.

Я пару раз открыл и закрыл рот.

— Но должны же быть….

— Изначально, полагаю, да. Я думаю, их куда-то приспособили. — Он слегка улыбнулся. — В моей семье не привыкли двести лет хранить старое барахло, если оно не может пригодиться, — проговорил он.

Я пытался вспомнить, как выглядят болты для скорпиона. На них были трёхлопастные фланцы снизу, чтобы обеспечить устойчивость в полёте.

— Неважно, — сказал я. — Старые прутья сойдут. Скажу Моддо, чтобы дал мне несколько. — Я посмотрел на механизм. Ходовые винты и шпоночные пазы, по которым двигался бегунок, были облеплены жёсткими, твёрдыми остатками высохшей смазки. — Он вообще работает?

— Думаю, да. Или работал, когда им пользовались последний раз. Мы держим его под смазанными кожами в главном хранилище.

Я щелчком сбил кусочек ржавчины с рамы. Скорпион выглядел достаточно крепким, но что, если рабочие механизмы заржавели?

— Полагаю, лучше снять его с повозки, тогда посмотрим, — сказал я. — Что ж, ещё раз спасибо. Я дам тебе знать, чем дело кончится.

Подразумевая: «Теперь, пожалуйста, уходи». Но Мархауc только сердито взглянул на меня.

— Я остаюсь здесь, — ответил он. — Ты действительно думаешь, что я доверю тебе что-то из фамильных ценностей?

— Нет, правда, — сказал я, — незачем тебе волноваться. Я знаю, как обращаться с такими штуками, вспомни-ка. Кроме того, они практически неразрушимы.

Только зря потратил дыхание. Мархауc похож на собаку, которая была у меня когда-то, она не могла вынести, когда её не принимали в расчёт. Если ты шёл облегчиться по-большому посреди ночи, ей нужно было увязаться следом. В Аутремере Мархауc был единственным из нас, кто постоянно вызывался добровольцем по любому поводу. Именно по этой причине его никогда и не брали.

* * *

Так, не по моей воле и не по моей вине нас набралось девять человек: я, Эбба, Мархауc и шесть фермеров. Из тех шести Лютпранду было семнадцать лет, а Рогнвальду — двадцать девять, хотя его едва ли можно было принимать в расчёт из-за больной руки. Остальным было где-то между пятьюдесятью двумя и шестьюдесятью годами. «Стариканы. Мы, должно быть, сошли с ума», — подумал я.

Мы выехали в повозке без бортов, ударяясь и подпрыгивая на ямах Уотери Лэйн. Все думали об одном и том же, и никто не сказал ни слова вслух: что если наш приятель налетит сверху и закусит всеми сразу, пока мы тут сидим в повозке? Помимо этого я ещё думал вот о чём: Мархауc едет по своей воле, в конце концов, он тоже рыцарь и сам настоял на том, чтобы вмешаться. Однако остальные — на моей совести. Послали за рыцарем, могут сказать некоторые, а не за рыцарем и половиной чёртовой деревни. Но в реальной жизни рыцарь — это не один-единственный человек, он является центром группы, сердцем общества; на острие копья на войне, житель деревни в мирное время, он стоит на их защите, впереди во время опасности, позади в тяжёлые времена, — больше не как отдельная личность, а как собирательное понятие. Это, безусловно, ясно. Поэтому когда во всех старых сказках об отваге и странствиях поэт воспевает рыцаря, блуждающего в тёмном лесу и встречающего зло, с которым нужно бороться, следует понимать, о чём идёт речь. «Рыцарь» в этом контексте — всего лишь сокращение для рыцаря, его сквайра, оруженосца, трёх всадников и мальчика, ведущего запасных лошадей. Остальные не упоминаются по имени, они объединены в рыцаре, он получает всю славу или осуждение, но каждый поймёт, если немного задумается, что и все остальные тоже там были. Иначе кто таскает запасные пики, чтобы заменить на них сломанные? И кто засовывает и извлекает бедного парня из полного доспеха каждое утро и вечер? Есть несколько ремешков и пряжек, до которых сам ты просто не в состоянии дотянуться, если только не обзавёлся ненормально длинными руками, заканчивающимися тремя ладонями. Без окружающих меня людей я был бы абсолютно никчёмным. Это ясно. Ведь так, правда?

Мы установили ловушку на верхушке небольшого пригорка, на большом лугу рядом со старым глиняным карьером. Собственно говоря, это была идея Мархауcа; он вычислил, что в этом месте пересекались все полётные линии, по которым следовало наше чудище.

— Полётные линии?

— Ну да, — сказал он и продолжил наносить палкой все замеченные атаки на рисунок из прямых линий, нацарапанный на забрызганной высохшей грязью стороне повозки.

Мне это показалось вполне убедительным. На самом деле я совсем не задумывался на этот счёт, просто предположил, что если мы свалим окровавленную тушу на землю, то дракон учует её и со свистом спикирует вниз. Глупо, если подумать. А ещё называю себя охотником.

Моддо оснастил ловушку четырьмя надёжными толстыми цепями, прикреплёнными к восемнадцатидюймовым стальным штырям, которые мы вбили в землю. И снова идея Мархауcа. Они должны быть скомпенсированы (его слово) так, чтобы когда дракон дёргал в одну или другую сторону, три цепи обеспечивали максимальное сопротивление — знаете, когда он так говорил, это звучало осмысленно. У него такой склад ума, он изобретает всякие умные механизмы и устройства для фермы. Большинство из них никуда не годятся, но некоторые работают.

Ловушка, конечно же, была планом А. Планом Б был скорпион, установленный на расстоянии семидесяти пяти ярдов под раскидистым ореховым деревом, со всеми этими кустами и колючками для прикрытия. Идея заключалась в том, что у нас была прямая линия обзора, но если мы промажем и он погонится за нами, то не посмеет спикировать слишком низко из опасения запутаться крыльями в нижних ветках. Это часть плана принадлежала мне.

Мы подпёрли бедную козу палками так, чтобы она практически не давила на нижнюю пластину ловушки, и резво устремились к тому месту, где был установлен скорпион. Лютпранд был назначен добровольцем, чтобы отвезти повозку назад на Касл Фарм, и ныл из-за того, что окажется на открытом месте, но я выбрал его, так как он был самый молодой и мне хотелось, чтобы он находился подальше от опасности, если дракон действительно объявится. Семьдесят пять ярдов были тем расстоянием, с которого, как я верил, скорпион выстрелит по прямой без необходимости делать поправку на высоту — понятно, что у нас не было времени пристреляться, — но это казалось до глупости близко. Сколько времени займёт у этого ужасного чудища пролететь семьдесят пять ярдов? Ясное дело, я понятия не имел. Мы натянули тетиву скорпиона, которая оказалась обнадёживающе тугой, зарядили изготовленное Моддо подобие болта в направляющий паз, устроились как можно глубже в зарослях терновника и крапивы и стали ждать.

Дракон не появился. Когда стало слишком темно, чтобы можно было что-то разглядеть, Мархауc сказал:

— Как думаете, какой яд нужен, чтобы убить кого-то вроде него?

Я думал над этим.

— Такой, какого у нас нет, — ответил я.

— Ты так считаешь?

— Ох, да ладно, — сказал я. — Не знаю, как ты, а я не храню дома широкий ассортимент ядов. По некоторым причинам.

— Нужен корень лучника, — сказал Эбба.

— Он прав, — ответил Мархауc. — Эта штука убьёт почти всё, что угодно.

— Конечно, убьёт, — проговорил я. — Но ни у кого в округе…

— Мерсель, — сказал Эбба. — У него есть немного.

Это было для меня новостью.

— Что?

— Мерсель. Мальчик Лидды. Он использует его, чтобы убивать диких свиней.

«Есть ли он у него сейчас?» — подумал я. Мне пришло в голову, что находить диких кабанов становится всё сложнее. Я прекрасно знал, как намазать щепоткой корня лучника кусочек колючей проволоки, прибитой к заборному столбу, — кабаны любили чесаться и действительно причиняли сильный вред посевам. Поэтому я и плачу компенсацию. Конечно же, корень лучника незаконен, как и многие другие полезные в повседневной жизни вещи.

— Будет лучше, если с ним поговорю я, — сказал Эбба. — Он не захочет ввязываться ни в какие неприятности.

Единогласное решение, по всей видимости. Что ж, в любом случае ползание в кустах пользы не приносило. Хотя мне и приходила в голову мысль, что, если дракон не заметил мёртвую козу с ловушкой под ней, нет гарантии, что он заметит ту же самую мёртвую козу, под завязку напичканную корнем лучника, но я отбросил эту идею как неконструктивную.

На всякий случай мы оставили ловушку и взведённого скорпиона как есть и отправились назад на Касл Фарм. Начну с того, что когда мы перевалили через верхушку Хогс Бэк по направлению к Касл Лэйн, я принял красивое красное свечение в небе за последний отблеск заходящего солнца. Пока мы приближались, я продолжал надеяться, что так оно и было. Тем не менее к тому времени, как мы миновали айвовый сад, эта гипотеза больше не казалась подходящей.

Мы обнаружили Лютпранда в гусином пруду. Глупый болван, он сиганул в воду, чтобы спастись от пожара. Конечно же, там на дне была грязь глубиной три фута. Нужно было сказать ему об этом.

Между прочим, я думаю, что Лютпранд был моим сыном. Во всяком случае, семнадцать лет назад я знал его мать слишком хорошо. Естественно, никогда нельзя сказать наверняка. Но он сильно напоминал меня. Прежде всего он был таким же полоумным болваном, как я. Засесть в пруду, чтобы спастись от огня, было как раз тем, до чего я мог додуматься в его возрасте. И, разумеется, его там не было, когда мы вырыли этот чёртов пруд двадцать один год назад, следовательно, как он мог знать, что было выбрано болотистое место, больше ни для чего не годное?

Слава Богу, других жертв не было, но сенной сарай, стог соломы, поленница — всё пропало. Каким-то чудесным образом тростник на крыше сгорел, не затронув стропила. Но потеря такого большого количества сена означала, что мы должны будем забить много вполне здорового скота с приходом зимы, так как я не мог себе позволить закупить припасы. Одна неудача за другой.

Опито, жена Ларкана, билась в истерике, хотя её дом, в конце концов, не сгорел. Ларкан сказал, что это была большущая ящерица длиной около двадцати футов. Он случайно увидел её краем глаза, как раз когда тащил жену и сына под повозку. Он посмотрел на меня, как будто это я был во всём виноват. Как раз то, что нужно после целого дня ползания по зарослям терновника.

Лютпранд играл на флейте, но не очень хорошо. Я подарил ему ту, что привёз из Аутремера. Я так и не нашёл её в его вещах, так что могу только сделать вывод, что он продал флейту раньше.

* * *

Так или иначе, что касается меня, то делать нечего. Кем бы эта тварь ни была, откуда бы ни появилась, с ней нужно было разобраться как можно скорее. На обратном пути с фермы Мархауc опять завёл шарманку о полётных линиях, куда нам нужно переместить приманку; два дня на одном месте, пока ветер дует с юга, потом, если ничего не выйдет, ещё два дня на другом месте, если всё равно ничего не получится — то тогда мы будем знать наверняка, что он летает вдоль реки, поэтому или здесь, или там, или просто где-то ещё трюк обязан сработать, исходя из логики. Я улыбался и кивал. Уверен, он был абсолютно прав. Он же хороший охотник, этот Мархаус. Когда приближается конец сезона, он всегда точно знает, где отсиживалась та дичь, которую мы не смогли найти. «В следующем году…» — говорит он в таких случаях. Проблема в том, что у нас нет времени ждать следующего года.

* * *

К полуночи (как ни странно, но я не мог уснуть) я был абсолютно уверен, как это можно сделать.

До того, как вы начнёте ухмыляться над моей самонадеянностью, нужно отметить, что у меня не было никаких логических объяснений своих мыслей. Полётные линии, модели поведения, жизненные циклы, покровные культуры, брачные периоды, направления ветра; сложите их все вместе, и вы неизбежно обнаружите правду, которая потом скроется от вас, ускользнув зигзагами меж корней длинных переменных. Я знал.

Я знал, потому что ходил на охоту с отцом. Конечно, он всегда за всё отвечал, всё знал, во всём преуспел. Добычи никогда не было много. И я знал, пока он рисовал направления движения загонщиков, согласовывая их по времени (скажем, три Славных Солнечных Предка и два Младших Катехизиса, потом выскочить и шуметь как можно сильнее), расставлял охотников в засаде, гончих, всадников, в конце концов, дул в горн; я в точности знал, где прорвётся несчастный зверь, чтобы ускользнуть от нас, практически не пострадав и затратив минимум усилий. Чистая интуиция, никогда не подводившая. Естественно, я никогда ничего не говорил. Не моё дело.

В общем так: я знал, что должно было случиться, и практически ничего не мог с этим поделать, а мои шансы на успех и выживание… ну, о них не стоит волноваться. Когда я сражался в Аутремере, меня ранили стрелой в лицо. Это должно было убить меня в тот же миг, но каким-то чудом стрела застряла в скуле, и вражеский врач, захваченный нами за день до этого, вытащил её щипцами. «Ты должен был умереть», — говорили мне, будто я намеренно сжульничал. Бездушные. С тех пор я действительно содрогался при мысли, каким станет поместье под управлением моего брата, но оно пережило моих отца и деда, так что было по-настоящему неразрушимым. К тому же все рано или поздно умирают. Не то чтобы дело во мне.

* * *

Мархаус настаивал, что пойдёт с нами.

Я сказал ему, чтобы он остался на месте, ведь нам будет нужен мудрый, опытный человек, чтобы принять на себя руководство, если тварь решит поджечь замок.

На мгновение мне показалось, что он купится на это, но как бы не так.

Так что нас было трое: я, Эбба и Мархаус.

Идея заключалась в том, чтобы мы следовали по Риджуэй на конях, глядя по сторонам. Как только мы увидели бы дым, Эбба вернулся бы обратно в замок, забрал снаряжение и встретился с нами в следующем вероятном месте атаки.

Знаю, чертовски глупая идея.

Но я не сомневался, что всё произойдёт по-другому, потому что знал, каким образом всё случится.

Мархауc напялил свои чёрно-белые доспехи: нагрудник, наплечники, наручи и бедреные щитки.

Я сказал ему, что он сварится во всём этом до смерти.

Мархаус бросил на меня хмурый взгляд.

Он также зачем-то принёс с собой полновесное копьё.

— Тебе это не понадобится, — сказал я ему.

Мне досталось копьё для охоты на кабанов, а Эбба нёс стальной арбалет, на который мой отец за год до смерти потратил все деньги, заработанные на яблоках за целый год.

— Это всё только для того, чтобы мы поувереннее себя чувствовали, — сказал я.

Он удостоил меня ещё одним хмурым взглядом.

Зря он так.

Полдень; нигде ничего не было видно.

Я даже осмеливался думать, что, возможно, эта чёртова тварь улетела дальше, или, может быть, подцепила какую-то болезнь, или сама повесилась на дереве. Потом я заметил ворону.

Думаю, Эбба увидел её первым, но он не указал туда и не сказал: «Смотрите, вон ворона». Мархауc объяснял какой-то хитрый момент в организации засады, как вы понимаете, какое дерево является главной поворотной точкой на эллиптической рекурсивной линии полёта. Я подумал: «Это не ворона, она там просто парит. Должно быть, ястреб».

Эбба продолжал смотреть через плечо. Нет, не ястреб, не тот профиль. Мархауc замолчал, посмотрел на меня и спросил:

— На что это вы двое уставились?

Я подумал: «Упс».

Я так редко оказываюсь прав, что обычно наслаждаюсь такими моментами. Но не в этот раз.

«Упс», как вы могли бы подумать, — забавное слово. Но оно в полной мере отражало ситуацию: ни восторга, ни сожаления, ни даже смирения; к моему огромному удивлению, не было настоящего страха. Только «упс», то есть «ну вот, значит, как». Можете назвать это полной неспособностью чувствовать что-либо. Дважды в Аутремере, первый раз, когда умер мой отец, и сейчас. Я бы лучше предпочёл обмочиться, но это не то, что можно контролировать. «Упс», — подумал я, и этим дело закончилось.

Мархаус выкрикивал проклятия, что на него совсем не похоже. Он ругается, только когдаужасно напуган или что-то застревает или ломается. Ненормативная лексика, как он считает, помогает мозгу перестать зацикливаться на страхе или гневе. Эбба побелел, как молоко. Его лошадь капризничала, и ему приходилось прикладывать множество усилий, чтобы оставаться в седле. Поразительно понятливые животные.

На вершине Риджуэй, конечно, негде было укрыться. Мы могли поскакать вперёд или развернуться и поскакать обратно. Но в любом случае, учитывая то, с какой скоростью эта проклятая тварь приближалась, она добралась бы до нас намного раньше, чем мы смогли бы укрыться. Я услышал, как кто-то отдал приказ спешиться. Это был не Мархаус, потому что он остался на коне. И не Эбба, так что, полагаю, это был я.

В первый раз он стремительно пронёсся низко над нашими головами — примерно на высоте шпиля Голубого храма — и просто полетел дальше. Мы застыли на месте. Наблюдали. Он планировал, как голубь над засеянным участком ячменного поля, решая, снижаться или лететь дальше. Дул слабый попутный ветер, так что если бы он захотел на нас напасть, ему пришлось бы заложить вираж, слегка накрениться против ветра, чтобы начать останавливаться, потом повернуться и лететь к нам, сложив крылья сзади. Честно говоря, я подумал: «Слишком далеко улетел, не собирается нападать». Но когда он стал набирать высоту, я всё понял.

Звучит странно, но на самом деле я не смотрел на него, когда он пролетал над нами в первый раз. Я видел нечто тёмное, очертаниями похожее на птицу, с длинной шеей, как у цапли, и хвостом, как у фазана, но никакого намёка на чешую. Когда он приблизился во второй раз, я не мог перестать таращиться: настоящий дракон — с ума сойти! — будет что рассказать внукам. Ну, может быть.

Я бы сказал, что его тело было размером примерно с лошадь, с непропорционально маленькой головой, как у самца оленя. С несуразно большими крыльями, лишёнными перьев, как у летучей мыши: просто кожа, натянутая между поразительно длинными пальцами. Хвост длиной, должно быть, в половину тела; шея как у лебедя, если это имеет хоть какой-то смысл. Он был сероватого цвета, но на расстоянии казался зелёным. Большие задние и маленькие передние лапы выглядели нелепыми, как будто он украл их у белки. Морда была гораздо круглее, чем я ожидал, почти пухлой. Сказать по-честному, он не выглядел таким уж опасным.

Мархаус был одним из тех людей, у которых страх выражается в действии; чем сильнее он напуган, тем он храбрее. Это срабатывает с другими людьми. Без предупреждения (было бы неплохо, если бы сначала он что-нибудь сказал) он пнул свою лошадь с такой силой, что чуть не сломал ей ребро. Копьё — на упоре^[1], посадка и осанка — в точности как из обучающего руководства. И поскакал прямо на чудовище.

А потом…

Мархаус был в пяти ярдах от него, несясь на полном скаку. Дракон, скорее всего, не смог бы затормозить, даже если бы захотел. Вместо этого он издал звук, похожий на хлопок, открыл пасть и изрыгнул большой огненный сгусток, затем немного набрал высоту и проплыл примерно в пяти футах над головой Мархауса. Тем временем Мархаус проскакал прямо в огненный шар и сквозь него.

И остановился, рассыпавшись на куски, потому что и конь, и человек — всё сгорело. Не осталось даже пепла, лишь дюжина или около того кусков доспехов упали на землю, светясь красным, как будто их только что вытащили из горна. В Аутремере я видал вещи и похуже, но не такие странные.

Я стоял и таращил глаза, напрочь забыв о драконе. Эбба был тем, кто толкнул меня вниз, когда тот вернулся. Понятия не имею, почему он просто не расплавил нас, пролетев мимо, хотя, возможно, ему требовалось время на перезарядку. Так или иначе, он набирал высоту, повторив свой кульбит. У меня было ощущение, что ему это нравилось. Ну, правда. Должно быть, чудесно, когда умеешь летать.

Эбба кричал мне, размахивая чем-то — это был арбалет; он хотел, чтобы я забрал его.

— Пристрели тварь, — вопил он.

Для меня это не имело никакого смысла; но, опять же, почему нет? Я забрал арбалет, расставил ноги на ширину плеч, крепко упёр локоть в грудь, натягивая тетиву, только пальцы касались спускового крючка. Хорошая стойка для стрельбы, казалось бы, не имела ничего общего с происходящим — всё равно что играть в чаши в разгар землетрясения, — но я хороший стрелок, поэтому ничего не мог не сделать всё, как положено. Я поймал дракона в прицел, навёл на него кончик стрелы и нажал на спусковой крючок.

Чтобы вам было понятно, я попал в проклятое чудище. Болт воткнулся на четыре дюйма вглубь, прямо над сердцем. Хороший выстрел. С арбалетом раз в пять мощнее это было бы стопроцентно смертельное попадание.

Думаю, он всё же причинил боль, так как вместо того, чтобы выдохнуть пламя и улететь, дракон скорчился — изогнул спину, потом вытянулся во всю длину, как собака со сна, и продолжил движение прямо на меня. Кажется, я действительно попытался отпрыгнуть с его пути, просто слишком поздно. Подозреваю, то, что меня ударило, была боковая сторона его головы.

В Аутремере я как-то сломал три ребра за один раз, поэтому знал, чего ожидать. Я узнал звук и специфическую боль, а также то ощущение, когда практически не можешь дышать. Лучше всего я помню, как думал: «Больно не будет, так как теперь в любой момент я попрощаюсь с жизнью». Довольно своеобразное утешение, как будто я жульничал, стараясь таким образом избежать боли. Сжульничал дважды: один раз оставшись в живых, один раз — умерев. Ваш покорный слуга морально несостоятелен.

Я лежал на спине, не в силах двинуться или хотя бы подумать об этом. Дракона мне видно не было. Я слышал, как кричит Эбба. «Заткнись ты, старый дурак, — подумал я, — мне действительно наплевать». Но он продолжал орать: «Держись, дружище, держись, я иду», что вовсе не имело никакого смысла…

Потом он заткнулся, а я лежал и ждал. Я ждал и ждал. Я не очень терпеливый человек. Я ждал так долго, что сломанные рёбра начали болеть или, по крайней мере, я начал чувствовать боль. «Да сколько можно», — подумал я. И продолжал ждать.

И думать: «Ну, ещё минутку».

Было так больно перевернуться на бок, чтобы увидеть хоть что-то. Я не мог сдержать слёз.

Позже я понял, что случилось.

Когда Эбба увидел, что я упал, он схватил копьё для охоты на кабана и побежал ко мне.

Мне кажется, он воспринимал дракона просто как помеху.

— Держись, я иду, — все его мысли выразились в этих словах.

Он пробежал половину расстояния, когда налетел дракон, — чудовище, должно быть, спикировало мимо и вернулось снова.

Когда дракон коснулся лапами земли, Эбба, скорее всего, воткнул конец копья в землю и занял позицию, как при охоте на кабана, чтобы насадить его на копьё. Его инерция даст гораздо больший эффект, чем ваше незначительное усилие.

Спикировав, дракон хлестнул хвостом, и Эбба отлетел прочь.

Я не знаю точно, и мне всё равно, осознал ли дракон, что к тому времени был уже мёртв, копьё на фут вошло в его дыхательное горло, прежде чем уступить давлению и переломиться.

Судя по отметинам на земле, он перекатился три или четыре раза, прежде чем сдохнуть.

По моей оценке, он весил чуть меньше тонны.

Эбба, попав под дракона, когда тот катался по земле, был раздавлен, как виноградина, его внутренности были разорваны, глаза лопнули, а практически все кости сломаны.

* * *

Он не думал: «Я убью дракона». Он думал, что нужно воткнуть копьё в землю, как на охоте на кабана, а потом его ударило хвостом, и вес дракона навалился сверху. Так что ничего особенного, никаких героических мыслей, которые можно воспеть в балладах или историях. Только: «Это немного похоже на охоту на кабана, так что нужно воткнуть копьё в землю». И потом, возможно: «Упс».

Я думаю, так всегда и бывает: везде, во все времена, повсюду.

Я пытался законсервировать драконью голову. У нас имелась старая глиняная ванна, которую мы наполнили мёдом, и засунули в неё голову. Но восемь недель спустя она позеленела и начала ужасно вонять, на что жена пожаловалась и велела избавиться от неё ради всего святого. Поэтому мы сварили и почистили голову, а потом прибили череп на стену. Он был ненамного больше, чем череп крупного оленя; через сто лет никто не поверит в старую историю о том, что он принадлежал дракону. “Драконов не существует”, — скажут они.

Между тем сегодня меня называют Убийцей дракона; как смешно. Сам герцог грозился приехать и взглянуть на останки, но государственные дела, слава Богу, оказались важнее. Если бы пришлось развлекать герцога и его двор, это вконец бы нас разорило, а мы уже и так столько потеряли.

Я сжульничал дважды. Мархаус был слишком прямолинейным, и извините, но его кончина просто нелепа. Я продолжаю твердить себе, что Эбба сделал свой выбор и надо его уважать. Но не получается. Вместо друга у меня остались ужасное воспоминание и ещё один долг, который я не могу оплатить. Люди считают, что ты всегда хочешь быть спасённым, неважно, какой ценой. Однако иногда остаться в живых слишком дорогого стоит. Не уверен, что когда-либо прощу его за это.

Вот и всё. Я действительно больше не хочу об этом говорить.

Примечания

1

Упор для копья — деталь латного доспеха, а именно крюк или полка, на которую ложилось древко копья, когда кавалерист атаковал. – Прим. переводчика.

(обратно)

Оглавление

Информация о переводчиках

К. Дж. Паркер «Убийца дракона из Меребартона»

*** Примечания ***