Славяне и скандинавы [Елена Александровна Мельникова] (fb2) читать онлайн

Последние публикации

Re: "Посторонние" уже не те... (lopotun)
7 часов 26 минут назад
Re: "Посторонние" уже не те... (чтун)
23 часов 30 минут назад
Re: "Посторонние" уже не те... (Михаил Самороков)
1 день 8 часов назад
Re: "Посторонние" уже не те... (Михаил Самороков)
1 день 8 часов назад
Re: "Посторонние" уже не те... (чтун)
3 дней 14 часов назад
Re: "Посторонние" уже не те... (ANSI)
3 дней 19 часов назад

[Настройки текста]

[Cбросить фильтры]

[Оглавление]

Wikinger und Slawen ZurFriihgeschichte der Ostseevolker

Ioachim Herrmann in Verbindung mit Aarni Era-Esko, Witold Hensel Wilhelm Holmqvist

Ole Klindt-Jensen, Niels-Knud Liebgott Erik Nylen, Else Roesdahl Boris Aleksandrovic Rybakov Valentin Vasil’evic Sedov

AKADEMIE-VERLAG BERLIN 1982

СЛАВЯНЕ И СКАНДИНАВЫ

Перевод с немецкого

Общая редакция

кандидата филологических наук

Е. А. Мельниковой

МОСКВА ПРОГРЕСС • 1986

ББК 63.4 С 472

Перевод с немецкого Г. С. Лебедева

Славяне и скандинавы: Пер. с нем./Общ. ред. Е. А. Мельниковой.-М.: Прогресс, 1986. 416 с. с илл., 24 с. цв. илл.

Авторы книги известные ученые из СССР, ГДР, Польши, Швеции, Дании и Финляндии на основе обширного круга письменных, археологических источников VI - XII веков прослеживают историю возникновения и становления первых государств у славянских и скандинавских народов.

В книге дана подробная характеристика экономики, культуры, искусства, нравов и обычаев славян и скандинавов, исследуются их взаимосвязи. Обосновывается тезис о равноправном и творческом вкладе этнических, национальных культур в создание общеевропейской культуры.

Рекомендуется широкому кругу читателей.

ББК 63.4

с 0507000000- 675 5 fjf) 006(01)-86

Редакция литературы по истории

© Akademie Verlag Berlin 1982

Перевод на русский язык, глава «Русь и варяги», послесловие и примечания издательство «Прогресс», 1986

От издательства

Славяно-скандинавские отношения эпохи раннего средневековья (VII-XI вв.) являются предметом интенсивных научных исследований и дискуссий историков на протяжении более чем двухсот лет. Особо острая полемика связана с так называемым «варяжским вопросом», т.е. определением роли скандинавов в истории славянских народов, прежде всего восточных славян и Киевской Руси. В течение XX в. обильные новые данные по славяно-скандинавским отношениям получены в результате археологических исследований, ведущихся во всех странах Восточной и Северной Европы. В 1982 г. в ГДР был издан на немецком языке труд коллектива авторов под руководством академика АН ГДР Й. Херрмана «Викинги и славяне. К ранней истории народов Балтики». Ученые ГДР, СССР, Польши, Дании, Швеции и Финляндии на обширном археологическом материале, с привлечением письменных источников впервые создали сравнительно-исторический очерк ранней истории западных (балтийских и полабских) славян, эстов, балтов и восточнославянских племен, средневекового Новгорода, племен и народов Финляндии, Швеции, Дании. Новые материалы позволили раскрыть многообразие экономических, социальных и культурных процессов, показать их взаимосвязи у славянских, скандинавских и других народов Балтийского региона, объективно охарактеризовать значение славяно-скандинавских связей в становлении средневековых государств в эпоху, с которой начинается развитие политических и культурных традиций многих современных народов Европы. Ко времени издания этого труда в ГДР в Советском Союзе также был подготовлен и осуществлен ряд обобщающих публикаций по проблемам русско-скандинавских связей в IX-XI вв. Поскольку эти новые публикации не были учтены авторами книги «Викинги и славяне», перевод ее на русский язык дополнен новым разделом – «Русь и варяги», написанным советскими авторами. В этом разделе систематизированы результаты, полученные в ходе новых раскопок и изучения ряда древнерусских памятников, позволяющие, в частности, более четко определить роль Древней Руси в развитии экономики и культуры Балтийского региона в эпоху раннего средневековья.

Введение

«Славяне и скандинавы в ранней истории Балтики» - тема, объединившая коллектив авторов из различных стран Европы. Культурно-исторические взаимосвязи раннесредневековых народностей и племен, прямых предков современных славянских народов – поляков и русских, германских – немцев, датчан, шведов, летто-литовских – литовцев и латышей, прибалтийско-финских – эстонцев, финнов, карел, равно как племен и племенных союзов, слившихся с этими народами или исчезнувших с карты Европы (таких, как скандинавские ёты и юты, славянские ободриты, лютичи, руяне, балтские пруссы, финские ливы, весь, меря и другие), в значительной мере составляют основу современных культур и традиций народов Балтийского региона. Вышеперечисленные народы появились на свет в эпоху распада первобытнообщинного строя и формирования феодального общества и раннесредневековых государств. Это была эпоха рождения и активной деятельности новых социальных сил, разрывавших тесные рамки первобытных родовых коллективов и аккумулировавшихся в социальные объединения – раннегородские торгово-ремесленные центры, военные дружины, купеческие и ремесленные организации. Общая направленность социальных процессов требовала тесной взаимосвязи новых форм социальной организации, что нашло яркое отражение в экономике и культуре. Открытия последних десятилетий, такие, как исследования многочисленных славянских памятников раннего средневековья на южном побережье Балтики, на территории современной ГДР и в польском Поморье, изучение славянских городов, предшественников средневековой Ганзы – Волина, Щецина, Гданьска, Любека и других, монументальные раскопки древнерусского Новгорода; планомерные исследования в северных «виках», скандинавских торгово-ремесленных центрах, не переживших бурной и яркой «эпохи викингов» (IX-XI вв.), прежде всего Бирки в Швеции и Хедебю в Дании; раскопки раннегосударственных «королевских крепостей» и рядовых сельских поселений, языческих могильников и святилищ, ремесленных мастерских и портовых сооружений дали чрезвычайно большой и качественно новый материал, в сопоставлении с которым новое значение обретают и хрестоматийные, давно известные науке памятники: знаменитые «королевские курганы» норманнов с погребениями в кораблях, клады золота и серебра, произведения древнесеверного искусства.

1. Речные волоки и водные пути Восточной Европы открывали скандинавским кораблям доступ через славянские земли в страны Востока и Средиземноморья Обобщение этих открытий, их сопоставление с данными письменных источников - летописей и хроник, героических сказаний и саг – представляют собой задачу, над решением которой работают ученые разных стран и научных организаций Северной Европы. Центрами исследований являются Академии наук СССР, Польши и ГДР, Исследовательский центр в Киле и музей в Шлезвиге (ФРГ), Национальный музей в Копенгагене и Народный музей в Орхусе (Дания), Исторический музей в Стокгольме (Швеция), Национальный музей в Хельсинки (Финляндия) и многие университетские кафедры, музеи и исследовательские институты. Особенности современного этапа изучения культуры стран Балтики заключаются в назревшей необходимости перехода от локальных исследований к созданию возможно более полной картины исторических взаимосвязей народов и культур стран Балтики в тот богатый событиями, яркий, хотя и далекий период, с которого начинается история современных государств и народов Балтийского региона.

Йоахим Херрман .Племена и народы Балтики на рубеже античности и средневековья

Около тысячи лет тому назад, в эпоху раннего средневековья (VII XIII вв.), закладывались основы истории народов и стран Балтики. Из множества малых и больших племён, племенных союзов формировались раннефеодальные государства, а в их границах складывались раннесредневековые народности, прямые предки современных русских и финнов, эстонцев и латышей, литовцев и поляков, немцев, датчан и шведов.

Эта эпоха насыщена сложными противоречиями. Грозные набеги скандинавских викингов (варягов русских летописей) несли опустошение и гибель обитателям балтийских побережий, а морские дружины рюгенских славян или пешие рати ободритов наводили ужас па жителей Ютландии, датских и шведских островов. Но в эти же жестокие столетия первые торговые корабли обеспечили регулярное движение потока товаров в первые портовые города, гавани и рынки, возникавшие на Балтике в землях разных племен: они несли роскошную утварь, одежду и оружие для зарождающегося господствующего класса, обиходные вещи, сырье и орудия труда для торгово-ремесленного населения раннегородских центров, изделия ремесленников для крестьян городской округи или сельской глубинки. Любая новинка, появившаяся в одном из центров Балтики, быстро становилась известной повсеместно. Все более устойчивые экономические и культурные связи на заре раннего средневековья впервые превратили Балтийское море из моря, разделяющего страны, во «внутреннее море» с культурно-исторической точки зрения¹. В истории Европы это было не первое «внутреннее море», тесными экономическими и культурными узами связавшее города разных стран и народов: двумя тысячелетиями раньше, в пору становления европейской цивилизации, тот же путь развития прошли земли вокруг Средиземного моря, древнейшего культурно-исторического «внутреннего моря» в истории человечества. И так же как на Балтике, то была сложная и драматичная эпоха, заполненная пиратскими набегами и торговыми экспедициями, колонизаторскими устремлениями финикийцев и греков, завоевательными походами римлян. Гомеровский эпос, запечатлевший события Троянской войны и странствования Одиссея, сохранил для нас первоначальный облик этой эпохи.

Много веков спустя Балтика переживала, по существу, те же изменения, здесь развернулись типологически сходные социальные процессы, вызванные становлением на Севере Европы начальных форм классового общества. Военные и торговые предприятия викингов и славян, как в свое время финикийцев и греков, были одним из средств разрешения обостряющихся общественных противоречий.

В зависимости от активности тех или иных племён с первых веков и до конца I тысячелетия н. э. менялось и представление об этом море, обитателях его побережий, менялось и его название. Mare Suebicum, море свебов (германского племени), — определил его в I в. н. э. римский историк Тацит. В IX в. англосакс Вульфстан в своем рассказе, записанном королем Англии Альфредом, впервые употребляет название «Восточное море», Ostsæ, обычное с тех пор в германской традиции. Франкские имперские анналы в начале IX в. называют его Ostarsalt, «Восточный залив». Древнерусская «Повесть временных лет» пишет о «Варяжском море»; Варяжским, Славянским и Русским морем именуют Балтику арабские источники. Для западной её части у немцев со временем установилось название Mare Rugianorum, что значит «море руян», рюгенских славян. Хронист Адам Бременский в третьей четверти XI в. впервые употребил обозначение Mare Balticum — Балтийское море: так называли его, согласно Адаму, местные жители. До наших дней это название сохраняется в ряде языков: русском, английском и других. Возможно, оно восходит к слову baltas - «белый, светлый» в литовском и других балтских языках (славянское соответствие — «бълъ, белый»), т.е. в языковом отношении связано с балтославянским миром; в этой же языковой среде встречаются и другие обозначения морей по цветовым оттенкам (Белое озеро, Черное море)².

2. Племена и народы Балтики в эпоху раннего средневековья

Этническая карта Балтики (илл. 2) складывалась постепенно, на протяжении веков и даже тысячелетий. В Скандинавии со времен неолита шло формирование прагерманских, а затем германских племен, на рубеже нашей эры уже известных под своими племенными названиями: свионы (свеи, шведы) и готы³. Столь же длительным и древним был процесс сложения племен финно-угорской языковой семьи на территории Финляндии и восточной Прибалтики. С юга соседями финно-угров были племена балто-славянской языковой семьи: граница с ними проходила от Рижского залива по Даугаве (Западной Двине). Побережье Балтики от устья Вислы до Кильской бухты в первые века н. э. было ареной многократных передвижений германских и славянских племен, пока наконец в VI — VII вв. здесь не осело славянское население⁴. Между этими племенами, которые в первой половине I тысячелетия н. э. переживали период «военной демократии», порою происходило острое противоборство за области обитания или верховенство в племенных союзах. В Скандинавии подобная же борьба шла между свионами (свеями), готами и данами⁵. Многочисленные укрепленные городища на балтийских островах Эланде и Готланде датируются первыми веками н. э. В значительной части они представляют собою круговые укрепления сельских общин, тщательно выстроенные из камня в технике сухой кладки и служившие убежищами в это неспокойное время. Прообразы формы каменных городищ и техники их строительства, по-видимому, проникли в Скандинавию из Нижнего Подунавья или даже из Средней Азии.

¹ Законченного очерка истории народов Балтики и их взаимоотношений в раннем средневековье пока не существует. Отдельные вопросы обсуждались в докладах в секциях «Связи между народами Балтики» на первом и втором международных конгрессах по славянской археологии (МКСА): Berichte über den II International Kongreβ für Slawische Archaeologie, Bd. 1. Berlin, 1970, Bd. 2-3, 1973. См. также: Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971 и сл. Датские, английские и советские авторы обсуждали различные вопросы взаимоотношений на симпозиуме по «варяжскому вопросу»: Varangian problems - Scando-Slavica, Suppl. 1. Copenhagen, 1970. Ряд статей опубликован в издании: Early Medieval Studies, Stockholm, 1970, v. 1 — 1975, v. 8. Основная работа, посвященная скандинавским находкам на западнославянской территории: Zak J. "Importy" skandinawskie nа ziemiach zachodnioslowianskich od IX do XI wieku. Poznan, c. katalogowa, 1963; c. analytyczna, c. syntetyczna, 1967.

² О названиях Балтийского моря см.: Ludat Н. Ostsee und Mare Balticum — Zeitschrift der Gesellschaft für Schleswig-Holsteinische Geschichte, 1952, Bd. 76, S. 1-23.

³ Тацит. Германия, гл. З. — В кн.: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. Анналы. Малые произведения. Л., 1969, с. 370-371.

⁴ Hensel W. Ur-und Frühgeschichte Polens. Berlin, 1974, S. 243; Die Slawen in Deutschland, hrsg. Herrmann J. Berlin, Aufl. 3, 1974.

⁵ Stenberger M. Sweden. London, s.d., p. 152.

⁶ Studia Gotica. Die eisenzeitliche Verbindungen zwischen Schweden und Südos-teuropa. Hrsg. U. E. Hagberg [Antikvariska serien 25]. Stockholm, 1972

Новые основы истории

Существенные изменения наступили во второй половине I тысячелетия н. э., особенно в последней его четверти, когда в действие вступили новые социально-экономические условия, вызвавшие распад родоплеменного строя, переход к классовому обществу и образование государств. Важнейшей предпосылкой этих процессов был рост производительных сил и устойчивый подъем производства прибавочного продукта; увеличение объема торговли и перевозок стало наиболее существенным следствием, а расцвет культуры и искусства в различных областях и центрах завершающим результатом этих процессов, определивших облик нового общественного уклада. Конечно, темпы, условия и формы этого социально-экономического прогресса были различными в разных областях Балтийского региона. Тем не менее выявляются некоторые общие черты, характеризующие развитие экономики, социального строя и культуры народов Балтики раннего средневековья.

3. Распространение ржи в сельском хозяйстве Балтики I тыс. н. э.

Во-первых, повсеместное распространение ржи в качестве основной сельскохозяйственной культуры, заметно потеснившей ячмень и пшеницу у славян7 и скандинавов в VII—IX вв., вело к стабилизации и росту продуктивности земледелия (илл. 3). В климатических условиях Балтики рожь оказывалась продуктивнее пшеницы. Это способствовало увеличению площади запашки, возникновению новых поселений и преобразованию системы общинного землепользования8. Вместе с тем в некоторых областях, таких, как Лифляндия, подсечное земледелие сохранялось до рубежа I тысячелетия, и распространение ржи в качестве основной земледельческой культуры относится уже к первым столетиям II тысячелетия н. э.9 Во-вторых, уже со второй четверти I тысячелетия заметно возросла добыча железа из болотных руд, имеющихся во всех странах Балтики, а также из горных руд Швеции10. Этот подъем в производстве и обработке железа проявился в повсеместном распространении железных сельскохозяйственных орудий. Начинается производство плужных лемехов, а также серпов, кос, рабочих топоров, мотыг, конской сбруи. Примечательно появление в Норвегии и Швеции железного сырья в виде полуготовых, предназначенных для дальнейшей обработки поковок топоров; распространяются серповидные и лопатовидные поковки. В некоторых областях Скандинавского полуострова, в датских и славянских землях подсечное земледелие сменяется пашенным. Это способствовало росту оседлости населения.

4. Сани (реконструкция). Новгород, Х в.

В-третьих, важным новшеством было распространение дуговой и шлейной упряжи, позволявшей значительно эффективнее использовать тягловую силу животных. Лошадь, применявшаяся до этого исключительно для верховой езды, с появлением дуговой, хомутной или шлейной сбруи становится упряжным животным (илл. 4). Хомут славянские племена переняли у степных кочевников юго-восточных областей, в свою очередь, вероятно, позаимствовавших их из Китая11; шлея, известная в поздней античности, судя по единичным изображениям, появилась у скандинавских племён не позднее IX в.12 Значительно позже, видимо под славянским воздействием, у скандинавов распространилась дуговая сбруя: на изображениях упряжных лошадей усебергского ковра её ещё нет. У славян дуга и хомут засвидетельствованы находками в Новгороде по крайней мере с X в. С этого же времени и позднее в Скандинавии появляются дуги (под хомут или под шлею), украшенные богато орнаментированными декоративными накладками (илл. 5).

5. Находки деталей дуговой сбруи:

1. находки саней и повозок,

2. находки оковок дуги,

3. области, в которых, по письменным и иконографическим данным, преобладала конная упряжка,

4. области преимущественного распространения конской упряжки,

5. области преимущественного распространения воловьей (бычьей) упряжки

Использование упряжной лошади имело особое значение для развития пашенного земледелия: тягловая скорость лошади примерно вдвое выше, чем у быка или вола. На легких почвах возрастает быстрота и соответственно площадь распашки, разворачивается освоение новых посевных площадей, сопровождающееся увеличением урожайности. В связи с этим совершенствуются орудия земледельческого труда. В восточнославянских, финских и балтских областях, по-видимому, вместе с распространением упряжной лошади входит в употребление соха с железным сошником¹³. Она позволяла распахивать тяжелые почвы. В других районах, к северу и югу от Балтийского моря, ещё долгое время сохранялся деревянный плуг с деревянным ральником (рабочей частью). В Скандинавии, кажется, уже в вендельский период (VII—VIII вв.) железный лемех находит повсеместное применение. В то же время отсутствуют отчетливые указания на использование железного плужного лемеха в землях ободри-тов, лютичей, поморян и пруссов в отличие от малопольских, сорбских, чешских и моравских областей¹⁴ (илл. 6).

6. Находки деталей плуга и сохи VII-XI вв.

1. южная граница лесной зоны,

2. чернозёмы и лёссовые почвы,

3. области распространения плуга

Находки: 4. чересло (плужный нож), 5. плужный лемех, 6. сошник, 7. деревянный плуг.

Наряду с изменениями в экономике сельского хозяйства появляются новые тенденции в других областях хозяйственной жизни населения стран Балтики раннего средневековья. Особое значение имело производственное освоение местных видов сырья для обмена, концентрация ремесленного производства в постоянных центрах и прежде всего новый тип производства и расселения крупные вотчины, принадлежавшие племенной аристократии. И здесь также имеются значительные региональные отличия, которые в дальнейшем проявляются более отчётливо и могут быть детально исследованы по крайней мере для отдельных областей.

⁷ Lange E. Grundlagen und Entwicklungstendenzen der frühgeschichtlichen Agrarproduktion aus botanischer Sucht. — Zeitschrift für Archaeologie, 1976, Bd. 10, S. 75-120; Welinder St. Prehistoric Agriculture in Eastern Middle Sweden. — Acta Archaeologica Lundensia, Bonn/Lund, 1975; Herrmann J. Die Nordwestslawen und ihr Anteil an der Geschichte des deutschen Volkes. — Sitzungsberichte Akademie der Wissenschaften, 1975, Berlin, 1975, S. 11.

⁸ Berglund В. E. Late Quaternary Vegetation in Eastern Blekinge, South-Eastern Sweden. A Pollen-Analytical Study II. Post-Glacial Time. - Opera Botanica, Stockholm, 1966, t. 12, fasc. 2. В этом отличном, концентрированном исследовании одного ландшафта устанавливается следующее:

1. Рожь возделывается с начала субатлантического периода (СА), однако значение в сельскохозяйственном производстве она приобретает лишь при переходе от СА1 к СА2, т. е. примерно с VII в. н. э. Значение проса по сравнению с рожью с этого времени снижается. 2. В период СА1, т. е. до широкого распространения ржи, в качестве сорняка обильно представлен подорожник. По мере распространения ржи подорожник исчезает. Это может означать, что в противоположность растущему значению земледелия роль скотоводства снижается.

3. С переходом от СА1 к СА2, т. е. с VII—VIII вв., начинается расчистка лесов и освобождение новых посевных площадей. Для периода между 800-900 гг. Берглунд вполне определенно констатирует воздействие расчисток и изменившейся системы землепользования на изменения ландшафта и системы расселения.

4. Между 800—1000 гг. формируется новая сельская организация с разделением общин на исконных и вновь колонизованных землях; отсюда можно проследить далеко идущие следствия в развитии социального строя деревни. Для других местностей также имеются доказательства аналогичных процессов в Эстер- и Вестеръётланде, Упланде к северу от Стокгольма. См. также: Fries М. Studies of the Sediments and the Vegetational History in the Ösbysjö Basin North of Stockholm.-Oikos, 1962, b. 13, p. 76-96. На Эланде как будто подобный перелом произошел в VII—VIII вв., см. данные в археолого-географической работе: Go-ransson S. Field and Village on the Sole of Öland. - Geografiska Annaler, 1958, b. 40. Пример усадьбы эпохи викингов в окружающей среде представляет собою Эдсвикен под Стокгольмом: Arbman Н. The Vikings. London, 1961, p. 29. См. также: Гуревич А. Я. Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в I тыс. н. э. в свете данных археологии и топонимики. — Советская археология, 1960, № 4.

⁹ Tõnisson Е. Die Gauja-Liven und ihre Kultur. Tallinn, 1974, S. 163.

¹⁰ Hyenstrand Å. Production of Iron in Outlying Districts and the Problem of Järnbäraland. — Early Medieval Studies, 1973, v. 4, p. 7—9. Здесь убедительно показаны области концентрации железной металлургии и связь их со сбытом железа через Хельгё и пр. Ср. также с картой распространения железных поковок: Тhа1in L. Notes on the Ancient Currency Bars of Northern Sweden and the Nickel Alloys of Some Archaeological Objects. — Early Medieval Studies, 1973, v. 5, p. 24—41; см. также Voss О. Jernadvinding i Danmark i fornhistorisk tid. — Kuml, 1962, s. 7-28.

¹¹ О распространении дуговой сбруи см.: Herrmann J. Nordwestslawen, Anm. 7. Самые ранние находки на Балтике известны в слоях X в. в Новгороде: Колчин Б. А. Новгородские древности. Деревянные изделия. САИ EI-55, М., 1968, с. 56, табл. 45. Речь идет о дуге для запряжки в оглобли. Древнейший хомут со шлейной упряжью найден в слое конца XI — начала XII в. в Гданьске: Wiklak Н. Chomato z XII wieku odkryte w Gdansku na stanowisku 1. — Wiadomosci Archeologiczne, 1956, r. 23, s. 267.

¹² На усебергском ковре середины IX в. изображены лошади в развитой шлейной упряжи, запряженные в грузовые и экипажные повозки, см. воспроизведение: Hougen В. Osebergsfunnets Billedvev.- Viking, 1940, s. 85, ill. На готландских поминальных стелах из Альскога и Оккельбу изображены дышловые повозки с тягловыми лошадьми в шлейной сбруе, см.: Lindqvist S. Gotlands Bildsteine, b. I—II. Stockholm, 1941-42, Abb. 135, 136, 303, 304; Oxenstierna E. Die Wikinger. Stuttgart, 1966, Taf. 40. Повсеместное распространение этого вида сбруи устанавливается по распространению металлических оковок дуги для шлейной сбруи: Мüllеr-Wille М. Das Krummsiel von Elsrup (Alsen) — AA, 1974, v. 45, S. 144-154. He исключено, что некоторые из таких оковок относились не только к шлейной, но и к хомутной дуговой упряжи: Stromberg М. Ein wikingerzeitlicher Kumtbeschlag von Sinclairsholm in Schоnen. - Meddelan den fran Lunds universitets historiska museum, 1964-1965, S. 107-131.

¹³ Chernetsov A. On the Origin and Early Development of the East-European Plough and the Russian Sokha — Tools and Tillage, 1972, v. II, № 1, p. 34-50.

¹⁴ Lerche G. The Plough of Medieval Denmark. — Tools and Tillage, 1972, v. 2, p. 64. Шведское деревянное рало VIII—X вв. опубликовано в работе: Jirlow R. Årderkrokarna från Björnlunda och Svarvarbo. — Fv, 1973, årg. 68, s. 20-22. О распространении рала и плужного лемеха на западнославянской территории см. сводную публикацию: Herrmann J. Nordwestslawen..., Karte S. 18; приведенный здесь список следует дополнить находками в Камне Поморском и в Шпандау. См.: Garczyński W. Wczesnośredniowieczne radio z Kamienia Pomorskiego. — Materialy Zachodnio-Pomorskie, 1962, r. 8, s. 85-90; Vogt H.-J. Archäeologische Beiträge zur Kenntnis der landwirtschaftlichen Produktionsinstrumente der Slawen in den brandenburgischen Bezirken. - Etlmographisch-Archaeologische Zeitschrift, 1975, Bd. 16, S. 491

Социальные условия и формы развития культуры и искусства в странах Балтийского региона

Произведения культуры и искусства, дошедшие до нас от этой далекой эпохи, отличает глубокая и тесная взаимосвязь между функционально обусловленной формой предмета (будь то оружие, застежка одежды — фибула или пряжка, деталь конской сбруи, орудие труда или бытовая вещь, вплоть до столовой и кухонной посуды) и его богатым декоративным оформлением, отразившим специфические особенности мышления и мировосприятия людей того времени (илл. 7, цв. илл. 1). Рационалистические представления о природе, производственных процессах, общественных отношениях переплетались, а порою сливались с представлениями фантастическими, в которых миром, судьбами людей и вещей управляли грозные, могущественные и многообразные силы. Мифология и языческие верования народов Балтики далеко не в полном объеме дошли до нас. По существу своему эти представления не очень различались у разных племен; божества и другие сакральные силы славян и скандинавов, балтов и финнов оказываются вполне сопоставимыми.

7. Резное украшение корабля из Гокстада, Норвегия, IX век.

Отдельные племена уже имели своих великих богов, составлявших иногда даже целые семейства. У скандинавов Один был великим богом войны, а Фрея - его божественной супругой и воплощением плодородия. У некоторых западнославянских племён ту же роль играл Свентовит. Один и Свентовит были всадниками, имеющими дружину, и требовали жертв. Один разъезжал на восьминогом жеребце Слейпнире, а для Свеитовита жрецы берегли чудесного белого коня, в следах копыт которого можно было прочитать волю бога. Тор у скандинавов был великим громовержцем, символом которого служил молот Мьёльнир (молния). «Молоточки Тора» во множестве встречаются среди украшений из золота, серебра, бронзы, железа или янтаря. В храме Упсалы у свеев рядом с изображением Одина и Тора стоял идол Фрейра, его символом как бога плодородия служил фаллос¹⁵.

У восточных славян и балтов скандинавскому Тору соответствовал Перун, Перкунас, великий громовержец¹⁶. Вильцы-лютичи почитали Сварожича, солнечного бога - покровителя кузнецов и огня.

В некоторых местах, таких, как Хафельсберг и Вольгаст, славяне поклонялись богу в образе копья, Геревигу. И у восточных, и у западных славян существовал культ бога скота и богатства Волоса (Белеса). Образы богов воплощались в идолах, сделанных в человеческий рост и даже больше, но наряду с этим и в маленьких фигурках. Такие «портативные» боги, чаще всего вырезанные из дерева, известны и у германцев, и у славян; возможно, они восходят к бронзовым статуэткам, появляющимся в первых веках нашей эры. Относящиеся, видимо, к культу предков, эти ранние бронзовые изображения по некоторым формальным особенностям можно связать с подобными же миниатюрными скульптурами римлян. С первых столетий н. э. такого рода изображения появляются в районе Балтики, здесь они видоизменяются и, наконец, становятся составной частью местной художественной образности¹⁷.

Особое значение среди символических фигурок в славянском и германском мире придавалось изображениям лошади. Они воплощали божественную силу, воспроизводились в бронзовой и деревянной пластике, резьбе, гравировке. Змей в скандинавской мифологии - эсхатологическое чудовище: змей Ёрмунганд опоясывает «Срединный мир» - Мидгард. Змей также часто встречается и в славянском искусстве; особым почитанием змеи пользовались у балтов и восточных славян. Иметь изображение змеи в доме значило располагать неисчерпаемой силой, защищающей от зла, и неиссякаемым богатством. Наконец, полный рог всюду играл роль символа изобилия, его наполняли пивом или медом. В искусстве он представлен одинаково широко как в скандинавском, так и в славянском мире.

Весьма важно при этом иметь в виду, что декоративное оформление предметов обихода, украшений, одежды, оружия преследовало не собственно художественные цели; смысл его прежде всего определялся религиозно-мифологическим содержанием и магией. Искусство с этой точки зрения выполняло весьма важную идеологическую функцию.

Типологически единая основа художественного развития получала у народов Балтики достаточно разнообразное воплощение. Перекрестные взаимосвязи стилистических течений вели к появлению произведений, которые порою не только трудно отнести к тому или иному стилю, но и связать с определенной этнической культурой.

Большое значение также имела различная степень воздействия на страны Балтики высокоразвитых культурных областей Южной, Юго-Восточной, Западной и Центральной Европы, то есть культур Средиземноморья, Каролингской империи, Византии, Киевской Руси, арабских стран и Средней Азии, Хазарии и Волжской Булгарии, так же как ирландско-шотландской и англосаксонской островных культур Британии. Степень доступности этих, уже глубоко отличавшихся друг от друга культурных областей для жителей стран Балтики была весьма различной. Однако, поступая в Балтийский регион из различных источников, культурные импульсы распространялись здесь по единой сети коммуникаций, связавшей центры и области разных племен и народов, и в этих центрах происходил своеобразный сплав различных по происхождению культурных и стилистических элементов, определявший специфику культуры Балтики раннего средневековья.

Конечно, наибольшее значение имели этнокультурные и исторические традиции. В Скандинавии, на датских островах, в Ютландии и Шлезвиг-Гольштейне сохранялась на протяжении тысячелетий, по крайней мере с бронзового века и в течение эпохи раннего железа, преемственность германских племен. Натиск варваров, сокрушивших Римскую империю и античный рабовладельческий строй, почти не затронул эти северные окраины континента. Группы общинников или воинов, устремлявшихся на юг, как правило, навсегда отрывались от своей родины. Лишь изредка отмечаются обратные переселения с юга на север. Так, например, вернулись, потерпев в низовьях Дуная поражение в борьбе с лангобардами, герулы (после 508 г.)¹⁸. Конечно, переселенцы с юга принесли определенные культурные и материальные ценности, технические навыки и представления о классово организованном общественном строе¹⁹. Однако общественная структура лишь в ограниченной мере поддавалась таким воздействиям. В этом обособленном регионе господствовала относительная замкнутость, даже можно сказать изоляция, особенно в период накануне перехода к классовому обществу, к цивилизации.

¹⁵ Adami Bremensis Gesta..., IV, 26.

¹⁶ Gimbutas M. Perkunas/Perun. The Thunder God of the Balts and the Slavs. - The Journal of Indo-European Studies, 1973, v. 1, p. 466-478; Gieysztor A. Sprawca piorunów w mitologii słowiańskiej. - In: Ars Historica. Poznań, 1976, s. 155-161.

¹⁷ Ср., в частности: Thrane H. Fynske broncemennesker fra jernålderen — Fynske Minder, 1975, Odense, 1976, s. 7-22.

¹⁸ О походе герулов из восточных районов Средней Европы см.: Прокопий Кесарийский. Война с готами, II, 15; путь переселения рассматривается в статье: Jazdzewski K. — Archaeologia Polona, 1959, r. 2, s. 51.

¹⁹ Многое указывает на связь потока византийских монет с возвращавшимися с византийской службы скандинавскими наемниками. См.: Hagberg U., Boklia Р. О. Romerske fynd från Löt (Öland). — In: Ölandsk Bygd, 1975. Укрепления также могли быть воздвигнуты под влиянием византийских образцов. Одно из крупнейших сооружений такого рода — Лэт на о. Эланд. О византийских монетах в Финляндии см. сводку: Sarvas P. Bysanttilaiset rahatsekä niiden jäljitelmät Suomen 900-ja 1000-lukujen löydöissä. — Finska förnminnesforeningens tidskrift, 1973, b. 75, s. 176-186. Подробный обзор материальной культуры первобытной и раннесредневековой Швеции см.: Stenberger М. Vorgeschichte Schwedens. Berlin, 1977, S. 379-504.

²⁰ Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980, с. 176 (перевод Ю. К. Кузьменко).

Социальный строй и художественное творчество Скандинавии эпохи викингов

Развитие культуры и искусства Скандинавии в раннее средневековье начиналось прежде всего в пределах домовых общин свободных бондов и при достаточно близких им по своему общественному укладу дворах племенной знати и «малых конунгов». Связь эта видна уже в памятниках эпохи Великого переселения народов, а корни уходит в первые века н. э. Локальные центры, будучи местами сосредоточения административной и культурной власти, становятся и центрами производственными. Сравнительно недавно это подтвердили открытия в местечке Торслунд-Бьёрнховд на Эланде: наряду с известными находками бронзовых матриц для изготовления бронзовых накладок с эффектными изображениями каких-то мифологических персонажей (цв. илл. 4) здесь в последние годы исследовано обширное поселение с мастерскими по обработке цветных и благородных металлов21. В мелких племенных княжествах появляются резиденции вождей, сосредоточивших в своих руках значительную административную и экономическую власть. Видимо, с такими резиденциями связаны знаменитые династические могильники с погребениями в ладье, Вендель и Вальсъерде в Средней Швеции. Крупнейшую из резиденций, королевскую усадьбу в Упсале, обслуживало наиболее раннее из известных сейчас в Швеции торгово-ремесленное поселение, в V-VII вв. располагавшееся на острове Хельгё близ Стокгольма, на озере Меларен. Ремесленная продукция Хельгё через племенные земли свеев шла на Готланд и в Финляндию (илл. 8). Производство и обработка железа, мастерские ювелиров, равно как и стеклоделов, слесарей и гребенщиков, располагались здесь в постройках, достигавших 20 м длины (илл. 60). Из Индии в Хельгё попала маленькая бронзовая статуэтка Будды (цв. илл. 2); ирландский епископский посох VIII в. свидетельствует о ранних связях с Британскими островами, многочисленные находки славянской керамики о тесных сношениях, прежде всего с морским побережьем близ устья Одера.

8. Распространение металлических украшений, изготовленных в Хельгё

В домовых общинах, на усадьбах «малых конунгов» и князей постепенно создавался своеобразный облик искусства формировавшегося классового общества; противоречия между угнетенными слоями производителей и обладающей властью знати хотя и существовали, но не обострялись по крайней мере до конца X в. Родовые формы организации обеспечивали независимость домовых общин, возглавлявшихся свободными бондами (которые сами имели рабов), от господ типа Эрлинга и находили выражение в народных собраниях — «тингах», военных предприятиях — «викинге» и «ледунге» (народном ополчении), в общинном самоуправлении. Людям, эксплуатировавшимся в домовых общинах знати и экономически усиливавшихся свободных бондов, патриархальные организационные формы гарантировали определенную общественную безопасность и удовлетворение их жизненных потребностей. Как господам, так и подчиненным, как богатым, так и бедным, эксплуатируемым, работникам и рабыням, ремесленникам и крестьянам, мир казался вечной, устойчивой, иерархически организованной системой, обязанной своим бытием божественным установлениям асов, языческих богов.

Записанная в Исландии XIII столетия «Песнь о Риге», поэтическая форма и содержание которой несут определенный отпечаток кельтского влияния, сохранила для нас древнесеверные представления о происхождении миропорядка. Бог Хеймдалль (Риг) странствовал по свету и посетил различные места на севере. От Эдды (Прабабки) родился у него сын Трэль (Раб), родоначальник сословия рабов. Хлев со свиньями и козами, удобрение полей, добыча торфа и строительство оград их удел в этом мире. Амма (Бабка) родила от Рига сына Карла (Мужика). Отсюда род свободных:

Карл быков приручал,

и сохи он ладил,

строил дома,

возводил сараи,

делал повозки,

и землю пахал.

Но он также имел право носить и пользоваться оружием. Богатая хозяйка (Мать) родила от Хеймдалля сына Ярла (Знатного) и его

спеленала щелками...

Румяный лицом,

а волосы светлые,

взор его был,

как змеиный, страшен.

Ярл в палатах

начал расти;

щитом потрясал,

сплетал тетивы,

луки он гнул,

стрелы точил,

дротья и копья

в воздух метал...

махал он мечом,

плавал искусно.

Риг обучил его тайне рун,

сыном назвал его,

дал своё имя,

дал во владенье

наследные земли...

Тотчас же Ярл начал завоевания:

поля обагрял,

врагов убивал,

завоевывал земли.

Восемнадцать дворов —

вот чем владел он,

щедро раздаривал

людям сокровища,

поджарых коней,

дорогие уборы,

разбрасывал кольца,

запястья рубил.

Ярл основал сословие знати. Его многочисленные дети проводят время в подобающих знати занятиях:

Играм учились...

тавлеям и плаванью,

был еще Кунд,

а Кон был младшим²².

Имя последнего, Коп ungr, соотнесено с королевским титулом коnungr. Это, по преданию, созданное божеством, возникшее в результате прямого физического акта рождения от бога Хеймдалля деление на классы знати, свободных и рабов лежало в основе скандинавского общества. Мировоззрение и искусство древнескандинавского общества служили отнюдь не исключительно утверждению и закреплению ведущей социальной роли господствующих слоев. По своим ценностным установкам и социальному адресу они не противопоставлялись основной массе свободного населении. Эта своеобразная демократичность обеспечила великолепный и яркий расцвет северног о искусства.

Для свободных, прежде всего «могучих бондов», богатых и независимых глав прочных домовых общин, их отношение к искусству и имуществу определялось стремлением с помощью материальных и художественных средств демонстрировать социальный престиж²³. Пышные пиры, гостеприимство, превышающее требования социального статуса хозяина, дорогостоящие подарки-гостинцы — вот проявления этого отношения²⁴. Богатая столовая утварь, дорогие одежды, великолепно изукрашенное оружие, пышно декорированные дома и палаты, цветные ткани с изображениями, хвалебные повествования о собственных деяниях в песнях, а также изобразительные композиции на поминальных камнях, стелах с рельефными раскрашенными изображениями, орнаментация металлических украшений или резьба по дереву отражают ту же тенденцию, как и преувеличенные проявления жизненной силы в борьбе или сексуальной активности. «Шведы не знают меры относительно женщин», — писал хронист Адам Бременский еще в XI в.²⁵, а «Сага о Йомсвикингах» строит сложную конфликтную ткань: богатый домохозяин Пальнатоки с о. Фюн отомстил убийце своего отца, конунгу данов Харальду Синезубому, тем, что однажды, пригласив его на пир, подсунул конунгу жену своего челядина, Наэ-Эсу; та родила от Харальда сына, названного Свеном, он был воспитан при дворе Пальнатоки, и в конце концов Пальнатоки посадил его на престол Харальда²⁶. Племенные конунги и ярлы пытались превратить свободных бондов в подданных, в феодально-зависимых крестьян, утверждая доступными им средствами подчинение иэксплуатацию. К этому вело образование государств, разворачивающееся в течение эпохи викингов (IX-XI вв.), и крестьянские восстания, равно как широкое эмиграционное движение бондов в северную Скандинавию, Исландию, Финляндию, были следствием начавшегося формирования средневекового феодального общества²⁷.

Относительная стабильность скандинавского социального строя, каким он обрисовывается в «Песни о Риге», создаст определенные проблемы в отнесении его к той или иной общественной формации. Некоторые медиевисты, основываясь на концепции советского историка А. И. Неусыхина, считают, например, что следует говорить об особом «варварском обществе», развитие которого происходило вне известных классовых формаций²⁸. Я, однако, как академик Б. А. Рыбаков и другие, полагаю, что мы имеем дело с обществом переходного периода от родового строя к феодальному, для его характеристики можно пользоваться понятием «военная демократия»²⁹.

²¹ Hagberg U. Е. Fundort und Fundgebiet der Modeln aus Torslunda. — In: Frühmittelalterliche Studien, Bd. 10. Sigmaringen, 1976, S. 323-349.

²² Старшая Эдда. M., 1963, с. 163 (перевод А. И. Корсуна).

²³ См. об этом: Гуревич А. Я. Богатство и дарение у скандинавов в раннем средневековье. — Средние века, вып. 31. М., 1968, с. 180-198.

²⁴ Adami Bremensis Gesta, IV, 18.

²⁵ Ibid., IV, 26.

²⁶ Die Geschichte von den Orkaden, Danemark und der Jomsburg. — In: Thule. Alt-nordische Dichtung und Prosa, Reihe 2, Bd. 19, Jena, 1924.

²⁷ Heусыxин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному, — Средние века, вып. 31. М., 1968, с. 45-63; See К. v. Das skandinavische Königtum des frühen und hohen Mittelalters. Diss. phil. Hamburg, 1953.

²⁸ Неусыхин А. И. Указ. соч., с. 45-63.

²⁹ Дискуссионные замечания Б. А. Рыбакова по положениям А. И. Неусыхина см.: Средние века, вып. 31, М., 1968, с. 54 и след.

Общественные основы культуры и искусства славянских племён

Иными, отличными от Скандинавии были общественные основы культурного и художественного творчества у славянских племен. На протяжении столетий, находясь у границ античной цивилизации и римских провинций в Восточной и Средней Европе, славяне испытывали влияние рабовладельческого общества. Насколько позволяет судить современное состояние исследований, в первой половине I тыс. н. э. славянское общество развивалось более динамично по сравнению с античным, превращаясь во все более действенную историческую силу. Постепенно нарастает натиск этих племен, стремящихся овладеть античным наследием. С начала VI в. все большее количество славян переселяется в Нижнее Подунавье и на Балканы, а к концу VI в. они достигают южной Греции. Значительная часть Венгрии, Семиградье, Словакия, Моравия, Чехия и области между Одером и Эльбой—Заале были освоены славянами не позднее рубежа VI-VII вв. Постепенно славянские племена продвигаются также и на южное побережье Балтийского моря, от Кильской бухты дo устья Вислы30. Шаг за шагом продвигались к Балтике восточные славяне, проходя через земли финно-угорских племен между Чудским и Ладожским озерами, пока не достигли южного побережья Финского залива и далее, расселяясь вдоль Онежского озера, распространились далеко на северо-восток31. Таким образом, область Европы к югу от Балтийского моря со второй половины VI столетия приобретает новый этнический облик. Для истории культуры и искусства стран Балтики последующих столетий эти изменения во многих отношениях имели основополагающее значение. В результате развернувшихся переселений оказались перерезанными сложившиеся пути из Скандинавии на юг. Связи по Одеру и Висле с Подунавьем и Балканами, прежде всего с Византией, теперь осуществлялись в иных условиях по сравнению с существовавшими в первые столетия н. э. С 568 г. в Среднем Подунавье господствовали авары, мощная кочевническая племенная группа. Несколько позднее в южной Польше и на Верхнем Повисленье усилилась племенная держава вислян, а путь через Одер и затем Моравские ворота с 620-х годов вёл в пределы возникшего южнее так называемого государства Само. Это первое славянское межплеменное государство охватывало Силезию, Моравию, Чехию, сербские земли по Эльбе и Заале и часть Лужицы. Торговые связи Скандинавии с Нижним Подунавьем в середине VI в. прервались32 или были по меньшей мере резко ограничены33. Эти исторические изменения были связаны с началом государственной организации и ростом военной мощи, строительством довольно крупных оборонительных систем, установлением верховного права на определённые территории. Требовалось время для того, чтобы скандинавы освоились с этими изменениями, произошедшими к югу от Балтийского моря, и смогли установить какие-то отношения с правителями славянских племен и племенных государств34. Одновременно некоторые области Скандинавии испытывают в VIII в. все более усиливающееся воздействие быстро развивающихся феодальных обществ Меровингской державы и Англии35. Изменение обстановки к югу от Балтийского моря имело далеко идущие последствия для культурного развития всего Балтийского региона в целом. Несмотря на разъединенность племен, с неизбежностью следовавшую из существовавшего способа производства, складывались все более благоприятные условия, прежде всего в силу этнической и языковой близости для развития межплеменных связей внутри славянского мира. В материальной культуре прилегающих к Балтике стран появляются новые веяния, порожденные взаимодействием античного наследия и достижений византийских провинций Подунавья и Балкан с культурами кочевнических степей и арабского Востока, но формирующиеся под воздействием местных потребностей. Выразительный пример такого культурно-исторического процесса - развитие керамического производства у славянских племен. В славянском мире можно выделить две зоны, в которых переход к характерному для античного общества высокоразвитому гончарному производству со свойственным ему многообразием керамических форм происходил различным образом. Одна зона занимала предполье бывших римских провинций к югу от Среднеевропейского нагорья и пересекающих его горных проходов области Верхнего Повисленья и по течению Одера от Моравских ворот до Нижней Силезии. В этой зоне с III в. н. э. зародилось гончарное ремесло, традиции которого были восприняты средневековыми славянскими племенами Силезии и Прикарпатья36 и благодаря переселениям или культурным связям распространились среди племен, живших вплоть до южного побережья Балтийского моря. Здесь эта керамика обрела специфический облик так называемой керамики фельдбергского типа37 (илл. 9). Впервые она стала известна в результате раскопок в Фельдберге (Мекленбург) и получила наименование по этому памятнику. Исследователи назвали эту керамику из-за её высоких технических и эстетических качеств «мейсенским фарфором средневековья»38. С VII столетия фельдбергская керамика производилась прежде всего племенами Средней Померании, между реками Варновом и Парсентой. Благодаря своим достоинствам она получила широкое распространение вплоть до вендских земель в Ганновере, в отдельных случаях до Рейна и в большом количестве на северных берегах Балтийского моря вплоть до Средней Швеции, а также в северной Руси. Весьма вероятными представляются попытки организовать производство этой керамики в местных мастерских зарождавшихся торговых центров Швеции и Дании39. Этот тип керамики подвергся дальнейшему развитию и преобразованию в керамику фрезендорфского типа, появляющегося в Волине с IX в.; короче говоря, фельдбергская керамика стала основой для развития художественно-выразительных видов массовой продукции у многих славянских племен, а также в определенной мере у жителей скандинавских приморских торговых центров и домовых общин.

9. Распространение фельдбергской керамики. 1. Основная область распространения фельдбергской и фрезендорфской керамики. Комплексы и единичные находки фельдбергской и фрезендорфской керамики за пределами основной области их распространения 2. на территории западнославянских племён, 3. на других территориях, 4. предположительная исходная область формирования керамики фельдбергского и фрезендорфского типов. Вторая зона освоения античного наследия охватывает бывшие римские провинции к югу от Дуная, которые начиная с VI в. были подчинены славянскими племенами. С рубежа VIII—IX вв. от Болгарии по бывшему византийскому Подунавью распространяется керамика, оказавшая значительное воздействие на скромную, однако сплошь орнаментированную домашнюю посуду почти всех славянских племен; с X в. она также появляется в Скандинавии, либо в качестве товара, либо, скорее, как тара для других товаров (например, мёда). Эта так называемая позднеславянская керамика широко представлена от Киевской Руси вплоть до прибалтийских земель: низовьев Вислы (Гданьск), Поморья и Гольштейна; она оказала также определенное влияние и на области с ранее сложившейся высокоразвитой традицией гончарного производства, основанной на фельдбергском или фрезендорфском типах40. Распространение керамики благодаря её массовости особенно наглядно выявляет культурные связи славянских племен балтийского побережья и областей, лежащих южнее, а также контакты через Балтийское море со Скандинавией. Кроме того, развитие и распространение керамики ярко показывает, как преломлялись основные эстетические принципы формообразования в массовой продукции, а следовательно, как эта художественная форма воздействовала на стилистические течения в обширном регионе. Связи такого рода имели место, конечно, и в производстве украшений. На ремесленное производство в славянских городищах и торговых центрах Великополыни и Поморья в VIII—IX вв. особое воздействие оказало ювелирное мастерство дунайско-великоморавской области. Височные кольца темпелы офского типа представляют собой прекрасный образец такого воздействия, восходящего к византийской ювелирной традиции41. В различных вариантах, выработанных в Каринтии, Великой Моравии, Польше, низовьях Одера, эти кольца производились на протяжении многих столетий, в некоторых местах удержавшись до высокого средневековья. Наибольшее распространение их относится к X в. В это время в большом количестве они проявляются на Борнхольме и Готланде, а в единичных экземплярах — также на Зеланде и в Сконе42 (илл. 10).

10. Височные кольца темпельгофского типа. Подобным же образом обстоит дело с распространением серебряных коробчатых височных колец43, полулунных колец с ланцетовидными привесками44, с серебряными одежными или поясными застежками45 и подвесками-капторгами. Другие формы украшений, вроде лунниц, служивших одновременно символом женской плодовитости, распространились на Балтику через восточнославянские земли46 (цв. илл. 24).

11. Славянские украшения (справа) и их арабские прототипы

Сюда проникли, были освоены и переработаны также и прямые арабские прототипы многих украшений. К ним относятся зерненые лунницы, височные кольца с полыми коробчатыми бусинами, иногда украшенными зернью, ромбовидные привески, капторги. В странах арабского Востока эти украшения нередко изготавливали из золота, в славянском мире они воспроизводились главным образом в серебре (илл. 11). Роль посредника в передаче этих украшений играл крупный торговый центр на Волге, Булгар, столица Волжской Булгарии47. Импульсы такого рода из арабских стран достигали не только славянских, но и балтских и скандинавских племен. В Бирке, например, в VIII—X вв. широкое распространение получил обычный для арабско-персидских территорий кафтан, отороченный шелковой лентой. Отделка женских сарафанов местного покроя под влиянием арабско-персидского кафтана или, может быть, византийского кавалерийского плаща видоизменяется, причем как в Бирке, так и в Польше и Поморье. Уже в самых ранних могилах Бирки (IX в.) обнаружены остатки вышитых полотняных рубашек (илл. 12). Этот чуждый для Скандинавии вид одежды, очевидно, был позаимствован у восточных славян48.

12. Женская одежда из Бирки (Швеция) — славянского покроя рубаха и платье, скрепляющееся скандинавскими фибулами.

³⁰ Существуют различные концепции происхождения, путей и времени распространения славян, а следовательно, и проблемы славянского расселения на побережье Балтики. Однако к VII в., по мнению всех исследователей, устанавливается положение, рассматривающееся в данной работе. Из многочисленной литературы по славянскому этногенезу отметим: Labuda G. Fragmenty dziejów Slowiańszczyzny zachodniej, t. 2. Poznań, 1964, s. 109; Lowmiański H. Poczatki Polski. Z dziejów slowian w I tysiącleciu n.e.t. 2. Warszawa, 1964, s. 295; Hensel W. Polen; Jażdżewski K. — Archaeologia Polona, t. 2, 1959; Herrmann J. Byzanz und die Slawen am «äussersten Ende des westlichen Ozeans». — Klio, 1972, Bd. 54, S. 309. См. также: Артамонов M. И. Вопросы расселения славян и советская археология. — В кн.: Проблемы всеобщей истории. Л., 1967, с. 29-70; Русанова И. П. Славянские древности VI—VII вв. Культура пражского типа. М., 1976; Гадло А. В. Этногенез восточных славян. — В кн.: Советская историография Киевской Руси. Л., 1978, с. 13-35; Седов В. В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979; Третьяков П. Н. По следам древних славянских племен. Л., 1982.

³¹ О восточнославянском расселении см.: Седов В. В. Славяне и племена юго-восточного региона Балтийского моря, — Berichte über den II. Internationalen Kongress für Slawische Archäeologie, Bd. I. Berlin, 1970, S. 11 ff.

³² Historia Pomorza, t. I, с. 1. Poznań, 1969, s. 204 ff. О торговых путях и связях между Причерноморьем, равно как Средиземноморьем и Скандинавией в первой половине I тыс. н. э. см. многочисленные работы в Studia Gotica (см. выше прим. 6).

³³ Многое здесь остается неясным. Отсутствие византийских золотых солидов со второй половины VI в., по-видимому, вызвано кризисом империи; оно прослеживается и в дунайских землях, и в северном Причерноморье, равно как и в Центральной Европе. См.: Herrmann J. Byzanz, S. 319, Karte; Jurukova J. Les invasions slaves au sud du Danube d'après les trésors monétaires en Bulgarie. — Byzantino-Bulgarica, 1969, t. 3, p. 255-263. Кропоткин В. В. Клады византийских монет на территории СССР [САИ, Е4-4]. М., 1962.

³⁴ На основании изучения материалов культуры VII—VIII вв. Й. Брёндстед пришел к выводу, что от южных германских племен «культурные связи должны были беспрепятственно достигать Швеции за Балтийским морем через заселенные славянами области в Северной Германии», — Brøndsted J. Die groβe Zeit der Wikinger. Neumünster, 1964, S. 18.

³⁵ Этому вопросу в сфере художественного развития особое внимание уделяет В. Хольмквист: Holmqvist W. Germanic Art During the First Millenium A. D. Stockholm, 1955, p. 31.

³⁶ Szydłowslci J. Znaleziska ceramiki siwej na grodisku wczesnosrednio-wiecsnym w Lubomi, pow. Wodzislaw Śl. — Rocznik Muzeum Górnoślqskiego w Bytomiu, Archeologia 7. Bytom, 1970, s. 69-104; Kurnatowska Z. Gloswne momenty w rozwoju wczesnośredniowiecznego garncarstwa polskicgo. — Kwartalnik Historii Kultury Materialnej, 1973, r. 21, s. 435-447; Herrmann J. Tornow und Vorberg. Berlin, 1966.

³⁷ Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhältnisse der slawischen Stämme zwischen Oder/Neiβe und Elbe. Berlin, 1968, S. 63. Предпринимавшиеся ранее попытки типологического выведения фельдбергской керамики из примитивных форм, представленных на побережье, неубедительны. См. Vоgеl V. Slawische Funde in Wagrien. Neumünster, 1972, S. 23; Łosiński W. Początki wczesnośredniowiecznego о sadnictwa grodowego w dorzeczu dolnej Parsęnty. Wroclaw, 1972, s. 32. О формировании развитых гончарных форм под воздействием античной традиции у славян уже в VII в. см.: Kurnatowska Z. On the Development of the Early Medieval Ceramics in Poland. - Chateau Gaillard, 1972, t. VI, p. 125.

³⁸ Schuchhardt C. Arkona, Rethra, Vineta. Berlin, 1926, S. 58.

³⁹ Из предположения, что в Бирке производилась славянская керамика, исходит Capelle Т. Die Wikinger. Stuttgart, 1971, S. 37. Минералогические анализы, проведенные по инициативе шведской исследовательницы раннесредневековой керамики Д. Селлинг, показали, что: 1) большая часть керамики, найденной в могильнике, произведена не в Бирке; 2) небольшая часть могла быть произведена как в Бирке, так и в землях на южном берегу Балтийского моря. См. Selling D. Wikingerzeitliche und frühmittelalterliche Keramik in Schweden. Stockholm, 1955, S. 244. Ha недавно открытом торговом поселении IX в. у Лёддечёпинга на Эресунде в 20 км севернее Мальмё, Т. Ольссон предполагает местное производство фельдбергской и фрезендорфской керамики: Оhlssоn Т. The Löddeköpinge investigation I. The settlement at Vikhögsvägen. - Meddelanden från Lunds universitets historiska museum, 1975/1976, n.s., 1976, b. 1, p. 138. В. В. Седов (письмо от 7.10.76) дружески обратил моё внимание на новые результаты исследования распространения фельдбергской и фрезендорфской керамики в северо-западной Руси. Он пишет: «Что касается фельдбергской и фрезендорфской керамики, следует отметить её появление в городах и на поселениях северо-западной Руси. Так, в последнее время С. В. Белецкий выявил в Пскове целый слой IX-X вв. с фельдбергскими и фрезендорфски-ми материалами. Подобные материалы имеются и в Старой Ладоге, Новгороде, Городке на Ловати и в других местах». См.: Горюнова В. М. Новое в исследовании «Городка» на Ловати - КСИА, 1974, вып. 139, с. 74-80. Об исторической интерпретации этих находок см. прим. 119.

⁴⁰ Sсhu1dt Е. Die slawische Keramik in Mecklenburg. Berlin, 1956. О поздне-славянской керамике в Дании см. Ibid., S. 169; для Швеции имеются новые данные. Позднеславянская керамика как будто преобладает на Эланде. Согласно данным М. Стенбергера, на поселении Экеторп в III периоде (XI-XII вв.) широко представлена именно эта керамика: Stenberger М. Eketorp in Öland. Ancient Village and Trading Settlement. - AA, 1973, v. 44, p. 1-18.

⁴¹ Comsa M. L'influence romaine provinciale sur la civilisation slave à l'époque de la formation des états. - Romanoslavica, 1968, t. 16, p. 447-460; Čilinska Z. Frauenschmuck aus dem 7-8. Jahrhundert im KarpatenbeckenSlovenska Archeologia, 1975, t. 23, s. 63-96.

⁴² О византийской традиции в великоморавском ремесле см.: Dekan J. Die Beziehungen unserer Länder mit dem spätantiken und byzantinischen Gebiet in der Zeit von Cyrill und Method. - In: Das Grossmährische Reich. Prag, 1966. О творческом восприятии византийского воздействия далматско-хорватскими ремесленниками см.: Karaman L. Glossen zu einigen Fragen der slawischen Archäeologie. - Archaeologia Jugoslavica, 1956, t. 2, S. 101 ff.

⁴³ Kostrzewski J. О pochodzeniu ozdób srebrnych z polskich skarbów wczesnośredniowiecznych. - SA, 1962, t. 9, s. 160; Fingerlin G. Imitationsformen byzantinischer Körbchenohrringe nördlich der Alpen. - In: Fundberichte aus Baden-Württemberg, 1974, Bd. 1, S. 597-627.

⁴⁴ Kostrzewski J. Op. cit., comm. 43, karta 7.

⁴⁵ Idem, karta 5.

⁴⁶ Idem, karta 17; Кra1оvánszkу A. Beitrag zur problematik der halbmondförmigen Anhänger aus dem 10-11. Jh. im Karpatenbecken - Archaeologiai Értesitö, 1959, t. 86, S. 76-82.

⁴⁷ Вопрос о славяно-арабских связях пока что сравнительно слабо разработан, так как отсутствует документированный материал из арабских стран. Проблема обсуждается в работах: Jakimowicz R. О pochodzeniu ozdób srebrnych znajdowanych w skarbach wczecnohistorycznych.- Wiadomości Archeologiczne, 1933, t. 12. s. 103-138; Szafrański W. Jeszcze w sprawie pochodzenia wczesnopolskiej bižuterii srebrnej. — SA, 1963, t. 10, s. 369-380.

⁴⁸ Hägg I. Kvinnodrakten in Birka. Livplaggens rekonstruktion på grundval av det arkeologiska materialet. Uppsala, 1974.

Скандинавия и Северо-Западная Европа

Начиная с рубежа VII–VIII вв. и особенно в IX в. прослеживается ещё одно течение, всё более воздействующее на культурное и художественное развитие стран Балтики, — влияние северо-западной и западноевропейской культур Ирландии, Англии и Франкской державы Меровингов, а затем Каролингов. Для некоторых областей Скандинавии это течение стало определяющим. Не всегда можно выявить его влияние в деталях. Однако несомненно, художественный стиль эпохи викингов в искусстве Скандинавии, представленный великолепными образцами в резьбе усебергского корабля (илл. 13, цв. илл. 6), а также бесчисленными произведениями малых форм, своим обликом очень во многом обязан растительным мотивам, почерпнутым из франкского искусства, а также образу «каролингского льва».

13. Резное украшение корабля, Усеберг, Норвегия, начало IX в.

В IX–X вв. эти мотивы слились в скандинавском искусстве с характерным для него ленточным плетением и звериным орнаментом49. Однако последний, кажется, в свою очередь формировался в предшествующий, вендельский период (VI–VIII вв.) под влиянием англосаксонского и особенно ирландско-шотландского кельтского искусства50. И континентально-европейская, франкская, и островная, англо-ирландская, зоны оставались источником воздействия на искусство Скандинавии на протяжении всей эпохи викингов вплоть до XI в. Следующая волна импульсов выявляется в конце эпохи викингов на исходе X – начале XI в., когда в скандинавской орнаментике появляются новые западноевропейские элементы: «маски» и «усики». Две богато украшенные шкатулки из Бамберга и Каменя, причем последняя, несомненно изготовленная на Балтике, демонстрируют эти связи51. Наконец, в позднем еллингском стиле распространяется образ большого зверя, полностью заполняющего плоскость изображения; он вытесняет восходящий к предшествующему периоду звериный орнамент. Зверь, изображенный во весь рост, отличается особой монументальностью. Остается открытым, правда, вопрос о том, насколько широко распространился в скандинавском искусстве этот новый образ, происхождением своим обязанный континентальному искусству52 (илл. 14).

14. Стилистические элементы орнаментального искусства Скандинавии вендельского периода и эпохи викингов 1. стиль Урнес в Норвегии, стиль Рингерике, стиль рунических камней; 2. еллингский стиль; 3. поздний викингский стиль, или стиль Борре (вторая половина IX — первая половина X в.); 4. ранний викингский стиль, или усебергский стиль (конец VIII — первая половина IX в.); 5. вендельский стиль VII — VIII вв.

⁴⁹ Shetelig H, Classical Impulses in Scandinavian Art. Oslo, 1949, p. 104; Hо1mqvist W. Germanic Art, p. 59; Сhristianssоn H. Sydskandinavisk Stil. Uppsala, 1959.

⁵⁰ Holmqvist W. Op. cit., ref. 35; Wilson D. M., К1indt-Jensen O. Viking Art. London, 1966, p. 38.

⁵¹ Christiansson H. Op. cit., S. 265.

⁵² Wilson D. M., Klindt-Jensen O. Op. cit., p. 96; Berg K. Viking Art in the Scandinavian Countries. – In: I Normanni e la loro espansione i Europa nell’ - alto medioevo. Spoleto, 1969, p. 761.

Тенденции художественного развития на южном побережье Балтики

Тенденции стилистического развития, подобные скандинавским, выявляются и в землях к югу от Балтийского моря, хотя и не в тождественных формах, и, пожалуй, не в таком объеме. В орнаментике западнославянской области между Кильской бухтой и низовьями Вислы на протяжении столетий господствуют те же мотивы ленточного плетения и растительных «усиков», происходящие, несомненно, в равной степени как из византийских, так и из скандинавских и западноевропейских источников. Как и в Скандинавии, до начала христианизации и влияния церковного искусства в орнаментике преобладали условные, схематизированные образы53. Заметную роль играли змеиные мотивы, изображения коня. Несомненно, создавались сравнительно крупные художественные произведения, деревянные скульптуры в человеческий рост и более (цв. илл. 25); об этом говорят многие хронисты. При исследовании археологических памятников, однако, обнаруживаются сравнительно немногочисенные образцы, сохранившиеся в воде, как это было в Любеке, Берен-Любшине, Нойбранденбурге, Волине, Щецине, Гданьске, Ополье, Ладоге и Новгороде; высокий уровень грунтовых вод законсервировал в этих городах органические остатки, в том числе дерево. У балтов, финно-угорских племен и восточных славян звериные мотивы встречаются в отделке одежды и в украшении тканей, в вышивке. И здесь наблюдается тенденция к развитию звериного стиля54. Наконец, у пруссов в юго-восточной Прибалтике существовал обычай высекать каменные изваяния. Смысл их не всегда ясен, так же как и датировка. Они могут относиться как к IX–XI вв., так и ко времени монгольского нашествия. Вследствие этой неопределенности остается нерешенным и вопрос о происхождении некоторых каменных изваяний Поморья и рюгенских славян, которые могли появиться под влиянием либо прусской традиции, либо романского искусства Центральной Европы, может быть опосредствованного Данией55. Славянские каменные статуи относятся ко второй половине XII в. Несмотря на многочисленность влияний и стилистические заимствования, искусство и культура на юге Балтики характеризуются специфическими, своеобразными чертами, которые видоизменяются у разных племен. Это можно проследить по различным видам височных колец в славянских землях. Так, полые кольца «поморского типа» особенно наглядно и отчетливо характеризуют самобытное стилистическое направление, строго ограниченное областью между реками Парсентой и Пене, то есть территорией зарождающегося поморянского государства. Вторичный по отношению к нему центр производства «поморских колец» возник в среднем течении реки Хафель. Этнические, политические, культурные и экономические отношения, таким образом, предопределяли область распространения различных украшений. То же относится и к скандинавскому искусству. Художественный стиль эпохи викингов в Упланде и на Готланде, в Ютландии или западной Норвегии имеет особые, отличительные от соседних областей черты.

53 Abramowicz A. Studia nad genezą polskiej kultury artystysznej. Lodź – Warszawa, 1962.

54 Рыбаков Б. А. Прикладное искусство и скульптура. – В кн.: История культуры Древней Руси, т. II, M. – JI., 1951, с. 400–416.

55 А. Хольтц отстаивает монгольское происхождение прусских идолов и романское–рюгенских, а также, видимо, и поморянских. См.: Holtz A. Die pommerschen Bildsteine. – Baltische Studien, NF., 1966, Bd. 52, S. 7.

Сферы проявления балтийской культуры

Итак, общие основы культурного и художественного развития народов Балтики получали различное по своему облику культурно-художественное выражение в каждой из областей. Можно выделить несколько сфер, в которых проявлялась балтийская культура. Несомненно, выделяется общая для всего региона сфера художественной культуры, опирающейся на достижения европейской. В ней используются близкие или тождественные изобразительные орнаментальные мотивы, такие, как «плетенка», растительные «усики», элементы звериного орнамента и т. д. В искусстве малых форм подчас невозможно установить локальные различия и определить точное место изготовления отдельных категорий украшений, например бронзовых или серебряных браслетов⁵⁶. Вторая сфера характеризуется тем, что поступающие из-за моря материальные художественные ценности не только вовлекаются в обмен между жителями балтийских побережий, но и воспроизводятся в местных мастерских. К этой категории относятся многочисленные вещи, такие, как резные костяные орнаментированные гребни⁵⁷, специфическая керамика (возможно, даже производство славянских по происхождению гончарных форм в Швеции); изготовляются определенные виды оружия. Особенно показательно распространение на Балтике многочисленных богато декорированных мечей (цв. илл. 3). По мере исследования все отчетливее обрисовывается основной центр их производства: раннесредневековые мастерские франкской Рейнской области, Рейнланда. В Скандинавию это оружие ввозили, снабжали здесь художественно выполненными рукоятями и часть его перепродавали или вывозили во время военных и торговых походов далее на юг. Местные центры производства этого оружия в Скандинавии до сих пор неизвестны. Зато такое производство вполне определенно установлено в некоторых других районах, на путях и в торговых центрах Великой Моравии и Киевской Руси⁵⁸. На одном из найденных на Украине клинков обнаружена бесспорно славянская, выполненная русской кириллической азбукой надпись Коваль Людота⁵⁹. Многие другие художественные изделия, восходящие к образцам арабского или византийского производства, также были усвоены и воспроизведены местными мастерами и таким образом вошли в фонд балтийской культуры. Это относится к так называемым боевым топорам с бородкой, отделанным серебряной инкрустацией или медными накладками; то же можно предположить относительно покроя и отделки некоторых видов одежды. Не исключено также, что пользовавшиеся широким спросом змеевидные браслеты, по происхождению связанные с балтскими и финно-угорскими племенами, производились и на других племенных территориях⁶⁰. В распространении таких надрегиональных явлений определенную роль играли пленные мастера или странствующие ремесленники, которые время от времени упоминаются в письменных источниках, а иногда опознаются по археологическим находкам.

Наконец, следующую сферу художественной деятельности составляют изделия с ярко выраженной племенной или этнической спецификой, если и попадавшие в чуждую среду, то не вызывавшие в ней подражаний; таковы, например, славянские S-видные височные кольца, обнаруженные в Скандинавии. Норманнские женщины не носили этих украшений. Три таких кольца, найденные в одной из могил в Станго на Готланде, указывают, что здесь погребена славянка. В качестве предметов из драгоценного металла такие кольца попали в некоторые клады серебра, найденные на Готланде, в Сконе, в Смоланде (цв. илл. 10). Изготовлены они были, по-видимому, в низовьях Одера⁶¹. Подобным же образом обычно оцениваются скандинавские скорлупообразные, кольцевидные и трехлепестковые фибулы (цв. илл. 13). Скорлупообразные фибулы были существенным функциональным и декоративным элементом этнографически своеобразного костюма скандинавских женщин. Находки таких фибул в славянских землях, особенно в погребениях, определенно указывают на захоронения скандинавских женщин, а если погребенный мужчина, то, вероятно, его не славянское, а скорее балтское или финское происхождение⁶² (цв. илл. 14). Одиночные находки на поселениях, конечно, могли быть военной добычей. Наконец, распространение рунических камней или рунических надписей на местных материалах столь же определенно указывает на присутствие скандинавских резчиков, владевших руническим письмом.

⁵⁶ Уже P. Сковман обратил внимание на то, что трудно или невозможно отличить серебряные изделия, изготовленные на южном или на северном побережье Балтики славянскими или скандинавскими мастерами: Skovmand R. De danske skattefund fra vikingatiden og den aeldste Middelalter indtil omkring 1150. – Aarbøger for nordisk oldkyndighed og historie, 1942.

⁵⁷ Пример гребня со стилизованной звериной головкой см.: Сhоtliwу Е. Skandynawska pochewka do grzebienia z Wolina. Materialу Zachodniopomorskie, 1966, t. 12, s. 371, karta 2. Об изготовлении так называемых фризских гребней на Староладожском поселении с начала его существования см.: Davidаn О. I. Contacts between Staraja Ladoga and Scandinavia. – In: Varangian Problems, p. 85; Hilczer ówna Z. О grzebieniach ze Starej Ladogi. – SA, 1966, t. 13, s. 451-457.

⁵⁸ См.: Kirpičnikov A. N. Connections between Russia and Scandinavia in the 9th and 10th Centuries, as Illustrated by Weapon Finds. – In: Varangian Problems, p. 50–78 ;Ruttkau A. Waffen und Reiterrütistung des 9. bis zur ersten Hälfte des 14. Jh. in der Slowakei. – Slovenska Archeologia, 1975, t. 23, S. 119–216; 1976, t. 24, S. 245–295.

⁵⁹ Kirpičnikov A. N. Op. cit., p. 71.

⁶⁰ Список находок Żak J. Importy..., c. analityczna. Датировка находок в западных областях Балтики должна быть существенно откорректирована в связи с находкой в Ральсвике: спиральные браслеты и гривны со змеевидными головками известны уже в IX в. и не позднее сер. X в. При обсуждении рукописи данной работы В. В. Седов отметил (в письме 7.10.76), что браслеты со змеевидными головками – не финно-угорского, а балтского происхождения. Раннее и широкое распространение украшений со змеиными головками, связанное с культом змеи у балтских племен, недавно твердо установлено исследователями. В восточнославянских областях подобные украшения представлены прежде всего там, где славяне соседили с балтами или ассимилировали их. См.: Гуревич Ф. Д. Украшения со звериными головками из прибалтийских могильников. К вопросу о культе змеи в Прибалтике. – КСИИМК, 1947, вып. 15, с. 68–76; Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970, с. 121–123.

⁶¹ Żak J. Zachodniosłowiańskie kabłączki skroniowe w Skandynawii. — In: Liber Josepho Kostrzewski octogenario a veneratoribus dicatus. Wrocław, 1968, s. 418.

⁶² Так полагает, в частности, исследовательница курганов юго-восточного Приладожья С. И. Кочкуркина. Однако в первых столетиях II тыс. н. э. у прибалтийских ливов эти украшения вошли в состав местного этнографического костюма и были дополнены вполне самобытными роскошными нагрудными привесками (подобные дополнения скандинавских фибул местными финно-угорскими украшениями известны и в некоторых приладожских курганах. - Прим. перев.). См.: Кочкуркина С. И. Связи юго-восточного Приладожья с западными странами в X-XI вв. - Скандинавский сборник, вып. 15, Таллин, 1970, с. 145-161; она же. Юго-восточное Приладожье в X-XIII вв. Л. 1973, с. 28-30, 63; Тõnissоn Е. Gauja-Liven, S. 119-121, Taf. 35, 36; Лeбeдeв Г. С. Археологические памятники Ленинградской области. Л., 1977, с. 208-210.

Славяне и викинги как торговцы и воины

Охарактеризованные выше культурные течения зарождались в результате развития социально-экономических процессов, политических и военных событий эпохи перехода к феодальному обществу, государству и новым этническим общностям — раннесредневековым народностям. И исходные, и последующие этапы процесса становления племен и племенных союзов, народностей, этнических и государственных территорий определялись в конечном счете действием этих социально-экономических и военно-политических факторов. Не следует преувеличивать культурное воздействие очагов культуры в западных, центральных, южных и юго-восточных районах Европы, Переднего Востока и Средней Азии. Первоочередную роль играло длительное и самостоятельное внутреннее развитие северных, циркумбалтийских областей: именно оно связало их во все более единый культурно-исторический регион. Связь эту осуществляли купцы, миссионеры, с дарами прибывавшие с запада, или военные дружины, двигавшиеся с севера. Народы Балтики при этом прокладывали себе доступ к благам цивилизации, овладевая ими в соответствии со своими собственными потребностями. В странах Балтийского региона имелись различные общественные силы, заинтересованные в доступе к новым источникам ценностей. Южные контакты славянских племён со времен поздней античности отличались большой устойчивостью; об их результатах речь шла выше. В связи с этим можно вспомнить примечательный эпизод, рассказанный византийским хронистом Феофилактом Симокаттой. В 594 г. византийскому императору Маврикию представили пленников, входивших в состав славянского посольства к аварскому хану. Славяне, отправившие это посольство, обитали «на внешней окраине западного Океана», т. е. на юго-западном побережье Балтийского моря. Посланники, которым, по их же сообщению, нужно было провести в пути 15 месяцев, должны были убедить аварского хана в том, что их племена, живущие на Балтике, из-за чрезвычайной отдаленности не смогут принять участие в запланированном походе на Византию63. При всех неясностях, остающихся в этом сообщении, можно тем не менее прийти к выводу, что непосредственные сношения племен Балтики с народами Юго-Восточной Европы не были невозможны. В Скандинавии это продвижение на юг осуществляли прежде всего викинги64, варяги65 или норманны66, под воздействием нарастающего господства конунгов, знати и их дружин. Цели движения заключались в том, чтобы в военных или торговых походах добыть богатство в соседних или дальних землях, то есть, следовательно, проложить доступ к дунайской, византийской, понтийской и собственно средне- и переднеазиатской цивилизации, к цветущим центрам франкского государства на Рейне и на территории нынешней Франции, к Англии и Ирландии (илл. 15).

15. Народы и государства Европы и Передней Азии в IX-X вв.

1. скандинавские племена,

2. славянские племена,

3. области Западной Европы, подвергавшиеся набегам викингов,

4. области расселения скандинавов в Западной Европе,

5. арабские халифаты,

6. археологические комплексы скандинавского происхождения (IX—X вв.),

7. археологические комплексы славянского происхождения в Скандинавии.

Скандинавы эпохи викингов в период перехода от родового строя к феодализму были здесь особенно активны. «Могучие бонды», возглавлявшие домовые общины, представители пламенной аристократии хёвдинги, вели ожесточенную борьбу за власть. Они стремились утвердить своё господство в системе эксплуататорских отношений: «Конунг должен воевать, а не пахать землю»⁶⁷. Это относилось и к его приближенным, и к «могучим бондам». Саги, записанные только в XIII в., но, видимо, в определенной степени отражающие историческую действительность более раннего времени, передают атмосферу всеобщей неуверенности, характерную для раннего средневековья в Дании, Норвегии и Швеции. О подобной же обстановке свидетельствуют и современники событий, хронисты Средней и Западной Европы⁶⁸. Движение это охватывало не только скандинавов: конунги и ярлы набирали себе на службу дружинников отовсюду, где только их можно было найти. Довольно часто отмечается присутствие финских воинов в дружинах шведской знати⁶⁹, вместе с ними бывали и славянские воины: у нас есть сведения об этом от начала XI в.⁷⁰ В материковой Швеции, а частично также на островах Готланд и Эланд в этот период возникли многочисленные укрепления, в которых люди спасались во время частых военных нападений⁷¹. Часть потерпевших поражение в этой борьбе за господство вынуждена была переселяться, чтобы сохранить свою свободу в более благоприятных условиях. Такого рода причинами могут объясняться грандиозные заморские походы в области, где государственной организации еще не существовало: на южную Балтику, в Финляндию или северную Скандинавию. Правители страны в свою очередь организовывали большие морские и военные походы, чтобы увеличить свои богатства за счет торговли, разбоя и открытой войны, как рассказывает об этом в середине IX в. Римберт, повествуя о действиях свейского конунга Олава в землях куршей. Определенную роль играла также и тяга к приключениям, но только лишь как вспомогательный, субъективный, но не общественно значимый, основополагающий фактор.

⁶³ Herrmann J. Byzanz..., Anm. 30.

⁶⁴ В. Фогель полагает, что название «викинг» обозначало обитателей «виков», скандинавских открытых торгово-ремесленных поселений. А. Я. Гуревич вслед за норвежским исследователем Ф. Аскебергом «викинг», производное от глагола «vikja» - «уходить на сторону, сворачивать», обозначало человека, покинувшего родину и ушедшего в море, ставшего пиратом. См.: Vоgеl W. Wik-Orte und Wikinger. - In: Die Stadt des Mittelalters, Bd. I. Darmstadt, 1969, S. 197-200, 236; Askeberg F. Norden och Kontinent. Uppsala, 1944; Гуревич А. Я. Походы викингов. M., 1966, с. 80-81. См. также: Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Историко-археологические очерки. Л., 1985

⁶⁵ Неясно происхождение названия «варяги». А. Г. Кузьмин недавно попытался обосновать кельтское происхождение названия и этноса, что совершенно несостоятельно как со стороны археологического материала, так и письменных источников. См.: Кузьмин А. Г. Об этнической природе варягов. - Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54 и след. Другие варианты происхождения термина рассматривает А. В. Рязановский, вслед за С. В. Гедеоновым выводя название «варяг», «варанег» от западнославянского слова, обозначающего «меч»; в этом случае название должно было бы попасть на Русь из Польши, см.: Riasanowsky А. V. The Varangian Question. - In: I. Normanni e la loro espansione, p. 171. M. Фасмер связывал «варяг» с древнесеверным «var» - «клятва, присяга, договор, соглашение». См.: Vasmer М. Schriften zur slawischen Altertumskunde und Namenskunde. Bd.II. Berlin, 1971, S. 819. Отсюда древнерусское «варяг», эволюционирующее в русских говорах от значения «пришлый, наёмный дружинник», «приезжий, чужеземный купец» к значению «бродячий торговец в сельской местности, разносчик»; см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, т. I. М., 1964, с. 276; в основе - древнесеверное «váringr», т.е. «союзник, член корпорации». Мы не считаем, что под варягами следует понимать только скандинавов. Для арабов «варягами» были воины-купцы с побережья Балтийского моря, без этнической дифференциации. О «море варягов» пишет Казвини на основании свидетельства Ибрагима ибн Якуба 965 г. Jacob G. Arabische Berichte von Gesandten an germanische Fürstenhofe aus dem 9. und 10. Jh. Berlin/Leipzig, 1927, S. 23.

⁶⁶ Согласно «Жизнеописанию Карла Великого» Эйнхарда (Einhardi Vita Саroli Magni, 12), под норманнами понимали не только норвежцев, но и датчан и шведов (ср. Adami Bremensis Gesta, II, 19). Название «варяг» для обитателей Балтики Адаму неизвестно. «Повесть временных лет», напротив, различает «варягов» (видимо, балтийских торговцев-воинов) и племена «свеи» (шведы), «гьте» (гауты), «урмане» (норвежцы).

⁶⁷ Den norsk-islandske Skjaldedigtning, b. 1. København, 1912, s. 599, vers. 19.

⁶⁸ Судя по упоминаниям в «Имперских анналах» Эйнхарда о борьбе за власть в Дании начала IX в., известия о внутренней жизни скандинавских стран попадали в западноевропейские хроники.

⁶⁹ See К. v. Königtum..., S. 85.

⁷⁰ Об ободритском княжиче Готшалке см.: Adami Bremensis Gesta, II, 65.

⁷¹ Stenberger M. Vorgeschichte Schwedens, S. 139; idem. Eketorp, p. 14. В целом, однако, изученность городищ и других укреплений в Скандинавии сейчас значительно ниже, чем на южном побережье Балтики. Преобладающее количество городищ пока что даже приблизительно не датировано.

⁷² Nerman В. Grobin-Seeburg. Ausgrabungen und Funde. Stockholm, 1958.

⁷³ Корзухина Г. Ф. О некоторых ошибочных положениях в интерпретации материалов Старой Ладоги - Скандинавский сборник, вып. XVI. Таллин, 1971, с. 123-130.

⁷⁴ По сообщению Вульфстана (конец IX в.), Трусо лежит в семи днях и семи ночах пути от Хедебю. Он располагался на Ильфинге, восточнее дельты Вислы и относился к Витланду, то есть к земле эстиев, или пруссов. Археологически выявлены лишь погребения с наборами овальных фибул, следов поселения не обнаружено. См.: Матузова В. И. Английские средневековые источники. IX-XIII вв. Тексты, перевод, комментарий. М., 1979, с. 25-35; Mühlen В. v. zur. Die Kultur der Wikinger in Ostpreuβen. Bonn, 1975, S. 9.

⁷⁵ Ibid., Karte 2.

⁷⁶ Zosiński W. Świelubie. - In: Słownik starożytności slowiańskich, t. 5. Wroclaw, 1975, s. 580.

⁷⁷ По сообщению Хельмольда (Helmoldi Chronicon, I, 34), ободритский князь Генрих из Любека смог, например, разбить своих противников с помощью датской дружины.

⁷⁸ Brüske W. Geschichte des Lutizenbundes. Münster-Köln, 1955, S. 29-35.

⁷⁹ Jażdżewski K., Nadolski A. Lutomiersk. - Słownik starożytności slowiańskich, t. 3. Wroclaw, 1967, s. 105-109.

⁸⁰ Die Geschichte von den Orkaden... S. 405. См. также Labuda G. Fragmenty..., s. 245.

Год 793-й — походы викингов

Точкой отсчёта начала походов викингов в Западной Европе считается 793 г. В «Англосаксонской хронике» рассказывается, что 8 июня язычники обрушились на монастырь св. Кутберта на о. Линдисфарн, небольшой остров на восточном побережье Англии, близ англо-шотландской границы. Этими язычниками были скандинавские викинги; монахи погибли под ударами их мечей. Богатства одного из известнейших и высокопочитаемых монастырей Англии, обители св. Кутберта, стали добычей викингов. В следующем десятилетии они разграбили многие другие монастыри, церкви и местечки по побережью от Ирландии до Уэльса ⁸¹.

793 г. отчётливо запечатлелся в сознании английского духовенства как год начала вторжений викингов, потому что в этом году впервые была разграблена одна из самых значительных британских святынь. На самом деле подобные разбойничьи нападения осуществлялись и несколькими годами раньше. Тем не менее 793 г. можно рассматривать как определенную веху, потому что с последнего десятилетия VIII в. нападения скандинавских флотилий на земли от Ладожского озера на востокедо Ирландии на западе становятся повсеместным бедствием (илл. 16). В первом десятилетии IX в. флотилии викингов нападают уже на мощные феодальные государства, такие, как Франкская империя. В 810 г. конунг данов Готтрик, двумя годами ранее разграбивший ободритский торговый город Рерик, на 200 кораблях прорвал франкскую береговую оборону и овладел частью Фрисландии. Дань, которую он потребовал, исчислялась в 200 фунтов серебра⁸².

16. Высадка викингов (реконструкция тактической схемы действий)

В Балтийском бассейне в это же время скандинавы («русы» в арабских источниках и «варяги» в русской «Повести временных лет»)⁸³ начинают продвигаться далее в глубь материка. Судя по археологическим данным, а именно следам непосредственною оседания или особо сильного влияния норманнов, их привлекали крупные, пересекавшие всю страну реки, по которым викинги, или варяги, попадали на юг. «Въездными воротами» в эти земли служили на северо-востоке Балтийского моря Ладожское озеро и Волхов. По речным системам из Ладожского озера можно было достигнуть Белоозера, центра финского племени весь (современные вепсы), где с X в. наряду с воздействием восточнославянской и волжско-булгарской культур ощущается влияние балтийской торговли. Из Ладожского озера по Волхову попадали к о. Ильмень в Новгород. По речным системам бассейнов Ладожскою озера и Ильменя можно было добраться до бассейна Верхней Boлги, а по Волге достичь державы булгар с ее столицей Великий Булгар. Согласно данным арабских авторов, чуть ли не в VII в. «русы» (в ранних источниках под этим именем нередко выступают варяги) сражались с арабами, состоя на службе у хазар, держава которых сложилась в низовьях Волги⁸⁴. Сведения о путях сообщения между областью о. Меларен на Скандинавском полуострове и Средним Поволжьем появились, по-видимому, в Средней Швеции ещё в эпоху бронзы (к этому времени относятся первые археологические свидетельства о существовании таких связей) и затем передавались из поколения в поколение⁸⁵. В IX-X вв. наиболее значительные комплексы находок, содержащие скандинавский материал или запечатлевшие значительное скандинавское влияние, обнаружены на археологических памятниках близ Старой Ладоги, а также в поселениях и могильниках у деревень Тимерево, Михайловское и Петровское под Ярославлем на Волге⁸⁶. Волжский путь через Каспийское море вёл в арабские страны Средней и Передней Азии, а по Нижнему Дону - в Чёрное море и Византию. Эти связи были настолько интенсивными, что у некоторых арабских географов сформировалось представление, будто Балтийское и Чёрное моря непосредственно соединены морским проливом. Согласно одному хазаро-персидскому известию, дошедшему до нас через «Древнейшую историю тюрок» от эпохи, предшествующей IX в., «русы» приходили Волжским путем с севера, с некоего острова, расположенного дальше волжских булгар и «сакалиба» (что здесь обозначает финские племена)⁸⁷. Ибн Фадлан, который в 922 г. собирал в Булгаре сведения о «русах», по мнению некоторых исследователей, наблюдал на Волге «русов», приходивших со скандинавской Балтики; независимо от арабского автора, о «руси» варягах из «заморья» (т. е. с Балтийского моря), сообщает «Повесть временных лет»⁸⁸. С Волжским путем на Ладожском озере или позднее на Ильмене пересекался другой водный путь (илл. 17).

17. Торговые пути раннесредневековой Европы

Через бассейн Ильменя, прежде всего по Ловати, можно было добраться до Западной Двины, в том числе до ее южных притоков, таких, как Каспля. Через Касплю, Касплянское озеро и систему волоков достигали Днепра в районе Смоленска (точнее, у Гнездова западнее Смоленска). Такие же волоки между Двиной и Днепром использовали и путешественники, продвигавшиеся из Рижского залива по Западной Двине в глубь страны. В Гнездове переоснащали суда и проводили здесь некоторое время перед дальнейшим движением. Поэтому в Гнездове не позднее рубежа IX-X вв. возникло обширное поселение, в котором жили представители местных, верхнеднепровских балтских племён, славяне и скандинавы. Ремесленники, торговцы, воины, крестьяне имели, видимо, свои обособленные кварталы в пределах обширного ареала расселения, раскинувшегося между речками Свинец и Олына, впадавшими в Днепр. В Гнездове представлены также многочисленные находки западнославянского происхождения (как керамика, так и украшения); вполне возможно, что здесь осела и группа торговцев или ремесленников, прибывшая с Нижнего Одера. Точное определение этнического состава населения, однако, станет возможно только тогда, когда материалы Гнездова будут систематично опубликованы»⁹⁰. По-видимому, существовало даже корабельное сообщение между речными системами Днепра, Вислы и Одера с помощью волоков. Так, в 1041 г. киевский князь Ярослав совершил поход на ладьях из Киева по Днепру и Вугу против мазовшан па Нижнюю Вислу⁹¹. Система волоков связывала между собой и Одер — Варту — Нотец — Вислу.

По Днепру достигали в конце концов Чёрного моря, а морем - Византии. Несомненно, на всех этих путях имелись опорные пункты, такие, как Киев, Чернигов, Гнездово, Ярославль, Ладога⁹². «Повесть временных лет» в начале XII в. очень подробно описывает круговорот торговых путей на Валдайской возвышенности: «Когда же поляне шли отдельно по горам этим, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течёт и направляется на север и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Так и из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы и дальше на восток пройти в удел Сима (т. е. Приуралье. - Й. X.), а по Двине - в землю Варягов...»⁹³ Этот путь на юг через Восточную Европу был уже известен до IX в.⁹⁴, в IX—X вв. значение его резко возросло в результате как процессов внутреннего развития этих областей, так и деятельности скандинавских пришельцев, подъёма северной торговли. По сравнению с «Путем из варяг в греки» Волжский путь был более древним и в силу этого более важным, особенно на раннем этапе развития балтийской торговли. Но по мере освоения переходов из верховий Западной Двины в верховья Днепра, создания системы ладейных волоков Двинско-Днепровский путь не позднее рубежа IX—X вв. приобретает большое значение⁹⁵.

Сравнительно слабыми оказались следы скандинавской оседлости в глубинных районах восточной части Центральной Европы, на территории Польши и ГДР. Немногочисленные находки указывают на более или менее эпизодическое использование водных путей вдоль Вислы и Одера. По ним попадали на Средний и Нижний Дунай и на Балканы, го есть непосредственно на территорию Византии. Древний «Янтарный путь», в предшествующие столетия связывавший римский Карнунтум, в устье Моравы, через Моравские ворота с устьем Вислы, в эту эпоху не играл значительной роли в сообщениях между севером и югом.

Область между Одером и Эльбой в IX—XI вв. подвергалась многочисленным локальным вторжениям викингов, пути которых проходили по рекам Пене, Варнов, Траве, а также по разветвленным внутренним водоемам, заливам и озерным системам. Подобная же ситуация складывается на южном побережье Северного моря, между устьями Эльбы и Сены.

В Западной Европе Франкская держава успешно оборонялась против викингов⁹⁶. Вслед за первым вторжением данов во Фрисландию с 810 г. по инициативе Карла Великого началось строительство кораблей. В устьях крупных рек были сооружены опорные пункты для военных флотилий и размещена береговая охрана. В 820 г. эта береговая стража отразила крупнейшую попытку вторжения норманнов во Фландрию; провалилась и их попытка прорваться в Сену. Затем викингам удалось добиться успеха: порт Руан был разграблен. Однако норманны были отброшены франкской береговой обороной; они стали нападать на Британские острова. После свержения в 833 г. Людовика Благочестивого борьба за престол во Франкской державе и всеобщий упадок империи привели к пренебрежению береговой обороной. Результат не замедлил сказаться: уже в 834-838 гг. викинги подвергли Фрисландию ужасающему опустошению, которым открывается длительный, занявший более трех четвертей века период вторжения норманнов в охваченную раздорами Францию.

Крупные торговые центры побережья, такие, как Дорестад, и Вальхерен, раз за разом разрушались до основания; под угрозой находился Кёльн. 14 мая 841 г. норманны вновь захватили Руан, он был выжжен дотла. Земли в устье Рейна оказались во власти викингов В 842 г. они разгромили крупнейшую из гаваней, Квентовик (будущий Кале). Годом позже пал Нант, в 845 г. - Гамбург. В пасхальное воскресенье 845 г. был захвачен и разрушен Париж, а в 848 г. пал Бордо. Нападения продолжались в последующие десятилетия одновременно с образованием постоянных владений норманнов. На уничтожение были обречены значительные производительные силы и культурные ценности, прежде всего в прибрежных районах и в устьях крупных рек. Господствующий класс центрально- и западноевропейских государств не смог организовать эффективную оборону. В землях между Сеной и Луарой, по сообщению Пруденция, крестьяне в конце концов поднялись против своего недееспособного дворянства, чтобы самим организовать сопротивление вторжениям викингов; дворян они при этом беспощадно уничтожали.

Разбойничьи набеги викингов распространялись всё далее. Около 860 г. флот под водительством Хастинга вторгся в Средиземное море с целью разграбить Рим. Норманны, мало знакомые с географией Италии, вместо Рима обрушились на североитальянский город Луна. Сообщение хрониста живо воспроизводит методичность действий викингов: «Когда норманны опустошили всю Францию, предложил Хастинг двинуться на Рим и этот город, как ранее всю Францию, подчинить норманнскому господству. Предложение пришлось всем по нраву, флот поднял паруса и покинул побережье Франции. После многочисленных рейдов и высадок норманны, стремившиеся достичь собственно Рима, взяли курс на город Лунке, именуемый также Луна. Правители этого города, хотя и напуганные неожиданным, повергающим в ужас нападением, быстро вооружили горожан, и Хастинг увидел, что город нельзя взять силой оружия. Тогда пустился он на хитрость, а именно: он направил посланника к бургграфу и епископу города; представ перед высокопоставленными лицами, тот сообщил следующее: «Хастинг, князь датский, и все его люди, с ним вместе судьбою изгнанные из Дании, шлют Вам свой привет. Небезызвестно Вам, что мы, судьбой изгнанные из Дании, блуждая по бурному морю, прибыли наконец во Франкскую державу. Судьба предоставила нам эту страну, вторглись мы и во множестве битв с народом франков все земли державы подчинили нашему князю. После её полного покорения захотели мы вновь вернуться в свою отчизну; и сперва несло нас прямо на север, но потом измотали нас противные западные и южные ветры, и так не по своей воле, а в жестокой нужде оказались мы на Вашем берегу. Мы просим, дайте нам мир, чтобы мы могли закупить продовольствие. Вождь наш болен, терзаемый страданиями, желает он от Вас принять крещение и стать христианином; и буде свершит он это в своей телесной слабости перед смертью, то молит он Ваше милосердие и благочестие о погребении в городе». На что ответили епископ и граф: «Мы заключаем с вами вечный мир и крестим вождя вашего в веру Христову. Мы дозволяем вам также, по свободному соглашению между нами и вами, покупать, что вы захотите!» Посланник, однако, произносил лживые слова, и все, что он, полный коварства, выведал, то передал он господину своему злодею Хастингу.

Итак, заключили мирный договор и началась добрая торговля и общение между христианами и бесчестными язычниками.

Меж тем епископ приготовил купель, освятил воду, велел зажечь свечи. Мошенник Хастинг туда явился, в воду погрузился и воспринял крещение на погибель своей души. Поднятый из святой купели епископом и графом, он словно тяжелобольной вновь был отнесен на корабль. Там он тотчас созвал своих негодяев и открыл им омерзительный тайный замысел, им измышленный: «В следующую ночь сообщите вы епископу и графу, что я умер, и молите со слезами, что хотели бы меня, новокрещённого, похоронить в их городе; мои мечи и украшения и все, что мне принадлежало, обещайте им подарить». Сказано - сделано. Рыдая, спешат норманны к господам города и говорят: «Наш господин, ваш сын, ах! умер. Мы умоляем Вас, дозвольте похоронить его в Вашем монастыре и примите богатые дары, которые он перед смертью велел Вам передать». Обманутые этими лицемерными словами и ослепленные великолепием подарков, разрешили те предать тело земле в монастыре по-христиански. И посланники вернулись к себе и сообщили об успехе их хитрости. Хастинг тотчас велел, полный радости, собрать предводителей различных племен (tribus) и сказал им: «Теперь быстро сделайте мне погребальные носилки, уложите меня на них, словно мертвое тело, но при оружии, и станьте вокруг, словно носильщики кругом катафалка. Остальные должны поднять горький плач и крик на улицах, в лагере и на кораблях. Украшения, доспехи, отделанные золотом и драгоценными камнями топоры и мечи несите для всеобщего обозрения перед катафалком».

За этим приказом следовало точное его исполнение. Плач и крик норманнов разносился далеко, в то время как колокольный звон звал народ в церковь. Духовенство прибыло в праздничном облачении, старейшины градские, обреченные на мученичество, женщины, предназначенные обрести рабство. Впереди выступал хор мальчиков со свечами и крестами, а вслед за ними носилки с нечестивым Хастингом; христиане и норманны несли его от городских ворот до монастыря, где была приготовлена могила. И вот начал служить епископ торжественную мессу, и благоговейно внимал народ пению хора. Между тем язычники растеклись повсюду, да так, что христиане не почуяли обмана. Наконец закончилась месса, и епископ приказал опустить тело в могилу. Гут бросились внезапно норманны к носилкам, яростно взывая друг к другу, что не может он быть похоронен! Как громом пораженные, стояли христиане. И вдруг спрыгнул Хастинг с носилок, выхватил сверкающий меч из ножен, бросился на несчастного епископа, сжимавшего в руках богослужебную книгу, и поверг его, также и графа! Норманны быстро перегородили церковные ворота, и тут началось ужасающее избиение и истребление безоружных христиан. Затем бросились они по улицам, повергая каждого, кто пытался защититься. И войско от кораблей также устремилось через широко открытые ворота и вмешалось в бушующую резню. Наконец завершена была кровавая работа, полностью истреблен крещеный люд. Кто остался в живых, в цепях повлачился на корабли. Тут похвалялся Хастинг со своими и думал, что разграбил он Рим, столицу мира. Хвастался он, что теперь всем миром обладает, взяв город, который он считал Римом, властелином народов. Однако, когда он узнал, что это не Рим, пришел он в ярость и воскликнул: «Так разграбьте всю провинцию и сожгите город; тащите добычу и пленных на корабли! Люди здесь должны почувствовать, что мы побывали в их стране!» Так вся провинция была разгромлена и лютыми врагами огнем и мечом опустошена. После этого нагрузили язычники корабли добычей и пленными и вновь поворотили носы своих судов к державе франков»⁹⁷.

В славянских землях южной Балтики, как и на франкском побережье, осуществлялись различные оборонительные мероприятия против нападений викингов и других морских разбойников; порой эти меры оказывались успешными, чаще же недостаточными. Племенная аристократия, так же как князья возникающих государств, начинает строительство крепостей, которые служили бы защитой от нападений с моря. Такие крепости сосредоточиваются в нижнем течении Варнова, на Рюгене, в низовьях Пене устье Одера, возле Колобжега, на курляндском побережье, в Латвии, в Рижском заливе, в Эстонии и в области восточнославянской колонизации вокруг Пскова и Новгорода. В Скандинавии также стремились защититься от нападений викингов с помощью системы берегового оповещения, как мы узнаем из одной упландской надписи, и путем строительства укреплений. Именно в это время было возведено, видимо, крупнейшее из круговых городищ Швеции - Граборг на Эланде⁹⁸, а также Экеторп на Эланде, планировку которого мы представляем благодаря раскопкам М. Стенбергера⁹⁹ (илл. 18). Роль таких крепостей и укреплений в борьбе против нападений викингов достаточно хорошо известна для франкских областей и по довольно скудным письменным данным - для Балтийского региона. Нередко местным племенам удавалось успешно обороняться от нападений и выдерживать осады.

18. Экеторп на о. Эланд. План укрёпленного поселения.

Неоднократно, однако, укрепления бывали взяты приступом, люди захвачены, обложены данью, проданы или обращены в рабство.

«Житие св. Ансгария» сообщает об одном датском нападении в 40-с гг. IX в.: «Выпал им жребий отправиться в отдаленную крепость земли славян... Совершенно нежданными обрушились они там на мирных беззаботных туземцев, одержали верх силой оружия и вернулись, обогащенные награбленной добычей и многими сокровищами, на родину...»¹⁰⁰

Подобным же образом даны нападали на куршские племена. В 852 г. они «собрали флот и отправились на разбой и грабежи в Курляндию. Было в этой стране пять знатных крепостей, в которых собиралось население при известии о вторжении, чтобы в мужественной обороне защитить свое добро. И на этот раз они добились победы: половина датского войска была перебита, равно как половина их кораблей уничтожена; золото, серебро и богатая добыча достались им [куршам]». Далее собщается о новом нападении свеев под водительством конунга Олава. Себорг в Курляндии был разграблен шведами, другая крепость в глубине страны продолжала сопротивляться. Затем было заключено мирное соглашение, шведы с богатым выкупом и обещаниями дани удалились восвояси¹⁰¹.

Итак, для викингов такие нападения часто завершались большими потерями. Если в походах погибали люди из знатных родов, на родине в их честь устанавливали поминальные камни с руническими надписями. Таким образом до нас дошли некоторые сообщения о местах пребывания викингов-воинов и купцов. Они умирали на Балканах, в Византии, на Руси и в других краях. Некоторые примеры позволяют составить представление об этом источнике по раннесредневековой истории Скандинавии:

«Эйрик, и Хакон, и Ингвар, и Рагнхильд, они... Он умер в Греции...» - сообщается на камне из Хусбю-Люхундра в Упланде (R 142; М 88).

«Тьягн, и Гаутдьярв, и Суннват, и Торольв, они велели установить этот камень по Токи, своему отцу. Он погиб в Греции...» (Ангарн, Упланд, R 116; М 98)¹⁰².

«Торгерд и Свейп, они велели установить камень по Орму и Ормульву и Фрейгейру. Он умер isilu на севере, а они умерли в Греции...» (Вестра Лединге, Упланд, R 130; М 65).

«Руна велела сделать [этот] памятник по Спьяльбуду, и по Свейну, и по Андветту, и по Рагнару, сыновьям своим и Хельги; и Сигрид по Спьялбуду, своему супругу. Он умер в Хольмгарде (Новгороде. - Й. X.) в церкви [святого] Олава. Эпир вырезал руны» (Шюста, Упланд, R 131; М 89).

«Ингилейв велела поставить камень по Бруни, своему мужу. Он нашел смерть в Дании в белых одеждах (т. е. на смертном ложе, - Й. X.). Болли вырезал» (Амнё, Упланд, R 132).

«Гудлауг велел установить камень по Хольми, своему сыну. Он умер в стране лангобардов (Италии. - Пер.)» (Фиттья, Упланд, R 135).

«Рагнфрид велела установить этот камень по Бьёрну, сыну своему и Кегильмунда... Он пал в Вирланде (т, е. в северо-восточной Эстонии - Й. X.)» (Энгебю, Упланд, R 137; М 91).

«Бьёрн и Ингифрид установили камень по Отрюггу, своему сыну. Он был убит в Финланде» (Сёдербю, Упланд, R 143; М 76).

«...куру пал там в Англии» (Toнг, Упланд, R 164).

«Он умер в Серкланде («стране сарацинов». Пер.)» (Тиллинге, Упланд, R 165; М 82).

«Руны велел высечь Рагнпальд. Он был в Греции вождем дружины» (т. е. византийской варяжской гвардии - Й. X.) (Эд, Упланд, R 174; М 118).

«Ярко окрашенные установлены эти камни: Хакбьярн и его брат Хродвисл, Эйстейн [и] Эймунд вместе установили эти камни по Хравну к югу от Ровстейна. Они добрались вплоть до Айфора. Вифил вел [отряд]»; т. е. Хравн погиб на одном из днепровских порогов (Айфоре). (Пильгорд, Готланд, R 193; М 17).

«Хродвисл и Хродельв, они велели установить камни по трём [своим сыновьям], этот по Хродфосу. Его обманом убили валахи в далекой поездке...» (Шёнхем, Готланд, R 192; М 20, илл. 19).

19. Рунический камень нз Шёнхема

Размах походов викингов иллюстрирует камень из Тиманса на Готланде: «Ормига, Ульвар: Греки, Иерусалим, Исландия, Серкланд» (R 196; М 22).

Нередко путешественники возвращались домой с богатством. «Торстейн сделал [памятник] по Эринмунду, своему сыну, и приобрел этот хутор и нажил [богатство] на востоке в Гардах» (т. е. на Руси. - Й. X.), - повествует, к примеру, надпись на камне из Веда в Упланде (R 136; М 63).

Некоторые скандинавы оседали на чужбине. «Хертруд воздвигла этот камень по своему сыну Смиду, доброму воину. Его брат Халльвинд, он живет в Гардах...» сообщается на камне из Гордбю на Эланде (R 190; М 92).

В Упланде насчитывается 53 рунических камня, упоминающих о викингских походах: 11 из них сообщают о плаваниях на Запад; 42 - на Восток и Юг; в 3 из них говорится о Гардах, т. е. Руси; в 18 о Византии. Готландские рунические камни демонстрируют особенно широкий географический диапазон поездок: Исландия, Дания, Финляндия, Курляндия, Новгород, южная Россия, Валахия, Византия, Иерусалим. Одна из надписей в Сёдсрманланде с дефектным текстом содержит слово «винр»*, которое иногда интерпретируется как Вендланд, славянские земли на южном побережье Балтийского моря. Другие камни из Сёдерманланда сообщают о далеких походах целых дружин до Серкланда, т. е. в мусульманские страны.

Для своих военных и торговых походов викинги использовали преимущественно уже устоявшиеся, сложившиеся торговые пути, которые вели в наиболее высокоразвитые области. Там прежде всего они находили богатство и добычу, а также возможность поступить на службу к местным князьям в качестве воинов-дружинников. Какие-то шведские викинги уже в 838-839 гг. достигли Византии, несомненно некоторое время перед этим прожив на Руси и, судя по тигулатуре источника, поступив па службу к местному князю («хакану росов», как нередко в восточных источниках IX-X вв. именовались киевские князья). Обратный путь из Византии эти шведы предприняли через Южную и Центральную Европу: в 839 г. они появились при дворе франкского императора, предъявив ему письмо от византийского кесаря Феофила. Эти люди утверждали, «что их, то есть их народ, зовут Рос (Rhos)»; по их словам, они были направлены к Феофилу царем их, называемым хакапом (Chacanus), «ради дружбы». В помянутом письме Феофил просил, «чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей своей империи, так как пути, которыми они прибыли к нему в Константинополь, шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен, и он не желал бы, чтобы они, возвращаясь по ним, подвергались опасности. Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, «что они из народа свеонов (eos gentis esse Sueonum)...»¹⁰³. Когда франкский двор выяснил, что речь идет о скандинавах, прибывших вместе с византийцами, он проявил настороженность и сдержанность. То были годы первых крупных кровавых нападений норманнов на Францию, и возникло подозрение, что «свеоны» могут быть шпионами викингов. Из этого сообщения также следует, что в формирующихся славянских государствах, прежде всего в Киевской Руси, скандинавы вступали на службу в княжеские дружины. В «Повести временных лет» неоднократно упоминается, как русские князья набирали скандинавских воинов, чтобы усилить свое войско, особенно для борьбы против Византии. Об этом же достаточно определенно сообщают и рунические надписи, посвященные норманнам, павшим в Греции. Лишь от соотношения военной мощи зависело, удавалось ли порою скандинавам где-либо создать собственные временные владения, в союзе с местной племенной аристократией подчинить местное население и заложить начатки государственной организации или же они должны были принять уже существующие формы государственной власти¹⁰⁴.

Примерно так же строились и отношения между самими скандинавами. Так, в IX в. конунг Хорик в Дании пал «в борьбе с разбойничьим нападением родичей...»¹⁰⁵.

Хедебю на рубеже IX-X вв. захватили шведские викинги под водительством Олава и основали там собственную княжескую династию¹⁰⁶.

Морские пираты не слишком обращали внимание на этническую принадлежность своих жертв. Когда, к примеру, благочестивый Ансгарий плыл из Хедебю в Бирку, чтобы обратить шведов в христианство, «повстречались ему разбойники-викинги», ограбившие миссионера и его спутников.

Адам Бременский следующим образом охарактеризовал викингов в своем описании южной Швеции: «Здесь имеется много золота, привезенного из разбойничьих морских поездок. Эти морские разбойники, которых они называют викингами, мы же аскоманами¹⁰⁷, дают, однако, конунгу данов дань, чтобы им можно было продолжать свои походы за добычей против варваров; во множестве живут они по берегу этого моря. Но поэтому случается, что они злоупотребляют предоставленной им свободой не только против врагов, но и против своих. Не знают они никакой верности по отношению друг к другу и без сострадания продают один другого, если тот ими захвачен, как несвободного слугу своему другу или варварам». Поэтому и в Скандинавии для защиты от нападений викингов появились центры береговой охраны, как об этом сообщается, например, в рунической надписи из Упланда (Бру, R 180) Время от времени во Фрисландии, а затем и на территории Франкской империи возникали норманнские владения¹⁰⁸, а с 911 г. под властью Роллона в Нормандии образовалось нормандское герцогство¹⁰⁹. Подобного же рода образования, как мы узнаем об этом из сообщения Римберта о Курляндии, могли появляться и на юге балтийского побережья. Они, однако, не бывали устойчивыми и длительными. Вторгшиеся или принятые на службу в качестве дружинников скандинавы быстро ассимилировались в них, растворяясь в формирующемся классовом обществе славянских стран, в Поморье, Польше, Киевской Руси, земле ободритов. Не может быть и речи о том, что викинги были основателями славянских государств Центральной и Восточной Европы, как это утверждалось в прошлом, прежде всего в германской науке, чаще всего с прямолинейно-националистическими целями¹¹⁰. Местные феодальные общества прошли уже достаточно долгий путь в своем собственном развитии, внутренняя классовая дифференциация и процесс образования государственности ко времени появления викингов в этих землях находились в стадии становления¹¹¹. К тому же варяги были немногочисленны, не слишком знакомы с местной системой отношений и, следовательно, не могли стать организующим началом. Активным элементом они становились лишь в тех случаях, когда включались в уже существующую общественную структуру, действовали в ее рамках, а вследствие этого и быстро ассимилировались. Так произошло на Руси. Люди со скандинавскими именами, появляющиеся в византийских и древнерусских источниках как представители Киевской Руси, находятся на службе у русских князей, и язык заключаемых при их участии договоров с самого начала греческий и славянский¹¹².

Нет каких бы то ни было указаний и на то, что скандинавы занимали сколько-нибудь заметное военно-политическое положение и в других славянских государствах¹¹³.

Походы викингов, однако, имели ещё один существенный результат. Они вели к укреплению организации обороны в землях к югу от Балтийского моря, строительству собственного флота, снаряжению военных экспедиций против скандинавских стран. На западных рубежах славянских земель ободритское войско в конце X в. двинулось против Хедебю и разрушило город¹¹⁴. Со второй половины XI в. рюгенские славяне и поморяне снаряжали крупные флотилии, многократно отражали набеги датчан и в свою очередь нападали на датские острова, даже заселив некоторые из них¹¹⁵. С поморянского побережья Балтики в это время были организованы подобные же экспедиции против Готланда, Эланда и в южную Швецию. Во второй половине X в. местное население восстанавливало такие старинные оборонительные сооружения, как в Экеторпе на Эланде; и здесь нередки были поселения славянских военных дружин. Известный шведский исследователь М. Стенбергер пришел к выводу, что многочисленные славянские элементы в материалах поздних слоев Экеторпа могут указывать не только на торговые связи, но и на то, что Эланд в это время был занят славянами с южного побережья Балтики, о чем сообщают Саксон Грамматик и датская «Сага о Кнютлингах»¹¹⁶.

События эти более или менее скрыты во мраке истории, так как для этой эпохи нет еще собственно скандинавских источников. В целом, однако, интересы славянских государств были связаны с континентом, а не со Скандинавией; они оборонялись от морских нападений скандинавов, но свои государственные территории расширяли за счет племен внутренней части материка. Интересы Киевской Руси были направлены прежде всего на Юг, против Византии и против степных кочевников. Польша в первой четверти XI в. при Болеславе Храбром осуществляла экспансию в Среднее Подунавье и на Эльбу в районе Мейсена. В это время шведский конунг Эйрик заключил союз с весьма могущественным польским королем Болеславом. Болеслав дал в жены Эйрику свою дочь или сестру. В результате этого союза враждебные Эйрику датчане подверглись совместному наступлению славян и шведов¹¹⁷. Ободритские князья попытались захватить области между Эльбой и Одером до среднего течения Хафеля. Широких же общественных слоев, заинтересованных в заморских войнах и завоевательных походах через Балтику на север, у племен и народов, обитавших на южном балтийском побережье, не было¹¹⁸. Конечно, это не исключает оседания отдельных групп славян в других районах Балтики, в том числе проникновения из бассейна Одера в Новгород и другие места Северо-Западной Руси¹¹⁹.

Военно-политический феномен походов викингов, пиратство и борьба за владычество над Балтийским морем были, как мы видим, внешним проявлением более глубоких социально-экономических процессов.

* Прочтение надписи связано с большими трудностями, и ономастическое толкование слова uinr сомнительно. См. мнение А. Рупрехта в цит. работе (S 61). Прим. перев.

⁸¹ Д. Вильсон выделяет три этапа экспансии викингов в Англии: 793-867 гг., нападения; 867-1017 гг., поселения в завоеванных областях; 1017-1042 гг., политическое господство: Wi1sоn D. М. Archaeological Evidence of the Viking Settlements and Raids in England. - Frühmittelalterliche Studien, Bd. 2. Sigmaringen, 1968, p. 291-304; idem. East and West: a Comparison of Viking Settlement. - In: Varangian Problems, p. 107.

⁸² Vogel W. Die Normannen und das fränkische Reich bis zur Gründung der Normandie (799 bis 911). Heidelberg, 1906.

⁸³ ПВЛ, 4. I, c. 18 и сл.

⁸⁴ Validi Togan A. Zeki. lbn Fadlan's Reisebericht. - In: Abhandlungen für die Kunde des Morgenlandes, 1939, Bd. 24, H. 3, S. 253.

⁸⁵ Tallgren А. M. Sveriges förbindelser med Ryssland under bronsälderen. - Finsk Tidskrift, 1916, b. 80, s. 362-374; Ekholm G. Sveriges äldsten förbindelser med Osteuropa. - Ord och bild, 1917, b. 26, s. 129-136; Вилинбахов В. Б. Ран-несредневековый путь из Балтики в Каспий. - SA, 1974, t. 21, с. 83-110.

⁸⁶ Клейн Л. С., Лебедев Г. С., Назаренко В. А. Норманнские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения. - В кн.: Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв. Л., 1970, с. 220-252, карты на с. 244, 245; Добровольский И. Г., Дубов И. В. Комплекс памятников у деревни Большое Тимерево под Ярославлем. - Вестник ЛГУ, 1975, № 2, с. 65-70; Голубева Л. А. Весь и славяне на Белом озере. М., 1973.

⁸⁷ Validi Togan A. Zeki. Op. cit., S. 311.

⁸⁸ Ibid., S. 82,199. Ср.: «И идоша за море къ варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие...» (ПВЛ, ч. 1, с. 18).

⁸⁹ Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка. - В кн.: Культура средневековой Руси. Л., 1974, с. 11-17; Авдусин Д. А. Гнездово и Днепровский путь. - В кн.: Новое в археологии. М., 1972, с. 159-166. В. В. Седов отметил (письмо от 7.10.76): «Торговый путь по Волге, связывавший европейские страны с Балтикой, проходил не по озеру Ильмень, как Вы утверждаете, но по рекам южного Приладожья, выходя на Волгу в районе Ярославля. Путь по Ильменю стал использоваться, судя по археолого-нумизматическим материалам, лишь после того, как был проложен «Путь из варяг в греки», связавший Северную Европу с Византией». Это замечание учтено, однако проблема датировок водных путей требует дальнейшего обсуждения (см. также раздел «Русь и варяги»). См. также: Авдусин Д. А. Об изучении археологических источников по варяжскому вопросу. - Скандинавский сборник, вып. XX. Таллин, 1975, с. 147-157; автор решительно исключает датировку Днепровского пути IX в. Однако Й. Боба, основываясь на тщательном анализе письменных источников, обнаруживает указания на Днепровский путь со второй половины IX в. Уже в начале IX в. Волхов и Ильмень включились в движение серебра по Волге, см.: Носов Е. Н. Нумизматические данные о северной части балтийско-волжского пути конца VIII—IX в. - ВИД, вып. 8, 1976, с. 95-110; Воba J. Nomads, Northmen and Slavs. Eastern Europe in the Ninth Century. Den Haag, Wiesbaden, 1967.

⁹⁰ Д. А. Авдусин весьма энергично отстаивает положение о западнославянском населении в Гнездове, при этом, видимо, несколько занижая долю скандинавских поселенцев. См.: Авдусин Д. А. Гнездово...; он же. Об изучении..., с. 155-157.

⁹¹ Kowalenko W. Przewloka na szlaku zeglugowym Warta-Gopło-Wisła. - Przegląd Zachodni, 1952, t. 8, c. 2, s. 46-100.

⁹² Подробнее см.: Гуревич А. Я. Походы викингов, с. 78.

⁹³ Повесть..., с. 3.

⁹⁴ О пути Днепр-Двина в IV в. н. э., пути пушной торговли из устья Дона в Прикамье, и пр. см.: Arrhenius W. Studia Gotica, S. 254; Haussig H.-W. Byzantinische Geschichte. Stuttgart, 1969, S. 45.

⁹⁵ Гуревич А. Я. Походы викингов, с. 80-92. О Днепровском пути и его датировке, прежде всего начальной дате, см.: Авдусин Д. А. Об изучении..., с. 147-157; см. также: Lebedev G. S. On the Early Date of the Way «From the Varangians to the Greeks». - In: Fenno-Ugri et Slavi 1978, Helsinki, 1980, p. 90-91.

⁹⁶ Vogel W. Op. cit., S. 168-177.

⁹⁷ Цит. no: Vogel W. Op. cit., S. 174

⁹⁸ Stenberger M. Vorgeschichte..., S. 139.

⁹⁹ Idem. Eketorp...

¹⁰⁰ Vita Anskarii, S. 63.

¹⁰¹ Ibid., s. 95.

¹⁰² Rupreсht A. Die ausgehende Wikingerzeit im Lichte der Runeninschriften. Göttingen, 1958, S. 55. См. также: Свердлов M. Б. Известия рунических надписей о скандинавах на Руси и в Византии. - Археографический ежегодник, 1972, М., 1974, с. 102-109; Мельникова Е. А. Свидетельства скандинавских рунических надписей XI-XI1 вв. о народах Восточной Европы. - Скандинавский сборник, 20, 1975, с. 158-166; автор приходит к выводу, что рунические надписи сообщают

а) о скандинавских военных походах;

б) о скандинавских торговых связях, прежде всего с северо-западными областями Восточной Европы.

См. также: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. Тексты, перевод, комментарий. М., 1977. В тексте указана нумерация надписей по книге А. Рупрехта (R) и Е. А. Мельниковой (М). Переводы на русский язык Е. А. Мельниковой.

¹⁰³ Annales Bertiniani. MGH SS, t. I, Hannoverae, 1826, p. 434.

¹⁰⁴ Этот вопрос в каждом конкретном случае остается в высшей степени дискуссионным, так как источники обычно допускают различную интерпретацию. Однако ничего удивительного не было бы в том, что и в Восточной Европе отдельные дружины викингов иногда могли добиться таких же успехов, как и в феодальных государствах Западной Европы, где им удавалось основывать более или менее самостоятельные владения. Однако и в том, и в другом случае эти временные военно-политические образования не следует отождествлять с созданием местной государственности, как это делали норманисты. См.: Гуревич А. Я. Походы викингов, с. 94; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХII-ХIII вв. М., 1982, с. 314-315.

¹⁰⁵ Vita Anskarii, s. 31.

¹⁰⁶ Widukindi res gestae Saxonicae, I, 40; Thietmari Chronicon, I, 17. Обсуждению проблемы посвящена работа А. Хофмайстера, который утверждает: «Но это государство, просуществовавшее около 50 лет, было датским государством, хотя правители его были шведами по происхождению» (Hofmeister А. Der Kampf um die Ostsee vom 9. bis 12. Jh. - Greifswalder Universitätsreden. Lübeck/Hamburg, 1931, S. 16). Относительно археологических доказательств шведского господства в Хедебю см.: Jankühn Н. Haithabu. Neumünster, 1972, S. 137-142.

¹⁰⁷ Adami Bremensis Gesta, IV, 6; происхождение названия «аскоманы» В. Фогель связывает с названием одного из типов кораблей викингов, aske. См.: Vоgе1 W. Normannen, S. 225.

¹⁰⁸ Ibid., S. 97.

¹⁰⁹ Brown R. A. The Normans and the Norman Conquest. New York, 1969, p. 21; Vоge1 W. Normannen.

¹¹⁰ Lowmiański H. Zagadnienie roli Normanów w genezie państw slowiańskich. Warszawa, 1957. Та же точка зрения изложена в работе: Гуревич А. Я. Походы викингов, с. 84-87. Подробнее см. главу «Русь и варяги».

¹¹¹ Widеrа В. Die Entstehung des russischen Staates Kiewer Rus. - In: Beiträge zur Staatsentstehung. Hrsg. von J. Herrmann und J. Sellnow. Berlin, 1976, S. 222; Ширинский С. С. Объективные закономерности и субъективный фактор в становлении Древнерусского государства. - В кн.: Ленинские идеи в изучении истории. М., 1970, с. 212-220.

¹¹² Договор киевского князя Олега с византийским императором Львом VI в 907 г.; договор Олега и Льва VI 911 г.; договор 944 г. между киевским князем Игорем и византийским императором Романом I. Ср.: Dölger F. Regesten der Kaiserurkunden des Oströmischen Reiches von 565 bis 1453. Corpus der griechischen Urkunden des Mittelalters und der neueren Zeit, Reihe A, Abt. 1, Т. 1. München, 1924. См. также: Сахаров А. H. Дипломатия Древней Руси. IX—первая половина X в. М., 1980.

¹¹³ Ещё в 1931 г. А. Хофмайстер доказал несостоятельность положения об основании польского государства скандинавами, выдвигавшегося националистически настроенными немецкими историками. См.: Hofmeister A. Op. cit., S. 51-60. Антропологический аспект проблемы присутствия норманнов в составе древнерусского господствующего слоя исследован Т. И. Алексеевой (Москва). Она пришла к выводу, что скандинавские антропологические типы представлены в Ладоге, а также в Шестовицком могильнике под Черниговом, однако их совершенно нет в Киеве (Алексеева Т. И. Антропологическая дифференциация славян и германцев в эпоху средневековья и отдельные вопросы этнической истории Восточной Европы. - В кн.: Расогенетические процессы в этнической истории. М., 1974, с. 71-85).

¹¹⁴ Ср.: Brüske W. Geschichte des Lutizenbundes, S. 102.

¹¹⁵ См. раздел: «Керамика - свидетельство связей со славянским побережьем» главы «Дания и даны». О славянских топонимах на о. Фальстер, Лолланд, Мэн, в Лангеланде см.: Vasmer М. Spuren von Westslaven auf den dänischen Inseln. - In: Vasmer M. Schriften, Bd. 11. Berlin, 1971, S. 630.

¹¹⁶ Stenberger M. Eketorp..., p. 14.

¹¹⁷ Adami Bremensis Gesta, II.

¹¹⁸ Переданная Хельмольдом (Helmoldi Chronicon I. 84) жалоба Прибыслава позволяет отчасти понять причины славянского пиратства; славян Вагрии гнало в море угнетение со стороны саксонской феодальной знати: «Что же оставалось нам, покинув страну, как не отправиться в море и жить среди волн? В чем же вина наша, если, изгнанные, сделали мы море опасным и со странствующих по морям данов или же купцов добывали себе пропитание? Разве не виноваты в том князья, вынудившие к этому нас?»

¹¹⁹ О чём неоднократно писал В. Б. Вилинбахов, см., например: Vilinbachov V. В. Die Ostseeslawen im Nordwesten der Rus. - In: Lĕtopis B, 1973, N. 20/2, S. 212. Там же остальная литература. К сожалению, до сих пор не осуществлена статистическая обработка массовых новгородских материалов, в первую очередь керамики. Немногие приводимые в литературе находки могут быть связаны и с торговлей. Конечно, вполне возможно и переселение каких-то групп западных славян в Новгород или Новгородскую землю, прежде всего в связи с развернувшейся немецкой феодальной экспансией, а также и с борьбой между поляками и поморянами в начале XII в. Для того чтобы решить этот вопрос, необходимо систематическое сравнение массовых материалов. Однако если в VII-IX вв. славянские мореплаватели на Балтике достигали Скандинавии, то, конечно, они могли из западнославянских областей Балтики прибывать и в Новгород, и в Старую Ладогу, поселяясь в этих торгово-ремесленных центрах.

Становление феодальных государств

В ходе этих событий шло образование феодальных государств и формирование экономических связей в Балтийском регионе. При этом отмечается концентрация политической власти в тех центрах, вокруг которых в течение X в. складываются датское, шведское, польско-поморянское и древнерусское государства.

С социально-экономической дифференциацией и образованием государственности теснейшим образом связано сложение балтийской экономической системы, хотя этот процесс характеризуется и своими собственными признаками. Один из них это возникновение сети торговых эмпориев (сезонных международных рынков) и ранних городов. Кратко остановимся сначала на становлении государственности¹²⁰.

В Дании VIII-IX вв. особенно выделились четыре из местных политических центров: Еллинг в Средней Ютландии; Хедебю в южной Ютландии; на о. Зеланд, и наконец, в Сконе на южной оконечности Скандинавского полуострова. Между 804 и 810 гг. в Ютландии и на некоторых из датских островов западной части Балтийского моря властвовал конунг Готтрик (Готфрид). Его сын Харальд Клак в 826 г. дал окрестить себя в Ингельгейме, резиденции франкского императора, не в последнюю очередь для того, чтобы этим поминальным актом избежать политического подчинения императору Людовику Благочестивому. Однако после событий в Ингельгейме датчане не позволили Харальду вернуться в страну, и таким образом он остался королем без королевства. Лишь во второй четверти X в. еллингский конунг Горм Старый предпринял новую попытку утвердить централизованную феодальную власть в Данин. Его сын Харальд Синезубый ввел в стране христианство, а внук Горма Свейн Вилобородый добился уже такой высокой степени консолидации господствующего класса, что на рубеже I и II тысячелетий (после 1000 г.) мог приступить к созданию великой Датской державы, к которой в конце концов на несколько десятилетий были присоединены Англия и Норвегия (в последней образование самостоятельного государства, неоднократно прерывавшееся подчинением датским конунгам, происходило с конца IX до середины XI в.). Центр Датского государства при Горме и Харальде находился в Еллинге в Средней Ютландии; or этого времени здесь сохранились величественные погребальные курганы и рунические камни с надписями и изображениями. В Датской державе была создана система крепостей с постоянными, подчиненными конунгу гарнизонами ; некоторые из них - Треллеборг, Фюркат близ Хобро, Аггерсборг (илл. 20), за последние десятилетия былираскопаны датскими археологами. Происхождение необычайно строгого и единообразного архитектонического оформления этих крепостей еще недостаточно ясно. Его прототипы ищут на исламском Юге, на франкском Западе и в славянской Средней Европе¹²¹.

20. Круглая крепость Аггерсборг, Дания, вторая половина X в.

Шведское государство зарождалось в Средней Швеции (Svealand, Sveariki, собственно «страна» или «держава свеев») вокруг оз. Меларен. На протяжении столетий резиденцией вождей племени свеев из рода Инглингов¹²² была Старая Упсача (цв. илл. 18). Лишь к концу X в. при Эйрике Победоносном (979-995 гг.) и Олаве Шётконунге (995-1020/22 гг.) династия Инглингов смогла подчинить более обширные области Швеции, а также, хотя и номинально, ввести христианство. Формирование феодального государства в Швеции происходило, следовательно, на рубеже I и II тысячелетий¹²³; ещё в XI в. Адам Бременский сообщал об ограниченности власти шведских королей. Так, когда епископ Адальвард и его приверженцы вознамерились уничтожить старые языческие храмы, и в том числе храм в Упсале, выяснилось следующее: «Но как узнал весьма благочестный король Стейпкиль, поднялся среди народа ропот против такого умысла поклонников божьих, и благоразумно отвратил он их от этою намерения и объяснил, что они будут тотчас наказаны смертью, он же сам потеряет свою державу, ибо станет считаться преступником в своей стране, и, возможно, что все ныне верующие вновь впадут в язычество, как показали это недавние события в земле славян»*¹²⁴.

Большое значение для истории Европы имело образование государства восточных славян, т. е. Киевской Руси. Между VI и VIII вв. возникли крупные восточнославянские племенные союзы, в рамках которых начался процесс классовой дифференциации. Наиболее развитыми были племенные союзы полян на Среднем Днепре вокруг Киева, древлян, кривичей и т. д. Вожди с их военными дружинами, опирающиеся на многочисленные крепости (городища) среди них были уже настоящие военно-оборонительные сооружения,-постепенно образовывали господствующий класс. К концу VIII столетия было достигнуто соотношение производительных сил и производственных отношений, необходимое и достаточное для формирования феодального государства. На рубеже VIII-IX вв. возрастает сельскохозяйственное производство, распространяется частная собственность на землю. Была создана система даннического обложения, за счет которого жил формирующийся господствующий класс; поступавшие средства, а сюда входили, в числе прочего, драгоценные меха (куньи, беличьи, собольи), дали возможность славянской знати включиться в восточную и византийскую торговлю. Распространение арабских монет со второй трети IX в. позволяет проследить развитие этих связей. В первой половине IX в. формируются два восточнославянских государственных объединения, северное - у словен ильменских, и южное - вокруг Киева. В состав последнего входили территории полян, древлян, дреговичей, радимичей, часть северян и кривичей. Во главе государства, согласно «Повести временных лет», после 862 г. стояли Аскольд и Дир. Под 882 г. «Повесть временных лет» сообщает: «Выступил в поход Олег (из Новгорода - Й.X.), взяв с собою много воинов: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей, - и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нём своих мужей. Оттуда отправился вниз, и взял Любеч, и также посадил в нём своих мужей. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир... И убили Аскольда и Дира... И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: «Да будет матерью городам русским». И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью»¹²⁵. Олег прочно утвердился у власти, в 907 г. он уже осаждал Константинополь со своим войском. Византия заплатила киевскому князю дань. X столетие отмечено укреплением социальной и политической власти феодального класса в стране, равно как и усилением борьбы с хазарами и печенегами, византийцами и болгарами. Князья Олег и Игорь, Святослав и, наконец, Владимир были высшими, облеченными верховной властью представителями русского феодального класса. В конце I тысячелетия с принятием византийского христианства в качестве государственной религии при Владимире (988 г.) утвердилось господство средневековой идеологии, связавшей в единое целое многоэтничное древнерусское феодальное государство. Киевская великая держава простиралась от Чёрного моря до Балтийского, от Волги до Буга. Множество ее укрепленных городов, возникших и расцветших в связи с образованием государства и его быстро развивающейся экономикой, вызвало к жизни скандинавское обозначение этого государства - «Гарды», укреплённые пункты (отсюда книжное «Гардарики», «Держава градов», часто трактуемое как «Страна городов»)¹²⁶**.

Основание Польского государства датируется 60-ми гг. X в., когда представителю династии Пястов Мешко (Мечиславу) I удалось утвердиться в Великопольше, распространить христианство в качестве новой государственной религии, затем завоевать последовательно Среднюю Польшу, Малопольшу, Силезию, земли по среднему и нижнему течению Одера, Поморье и защитить их от наступления немецкого феодального государства. Около 990 г. Мешко удалось военно-дипломатическим путём добиться утверждения этой государственной территории римским папою в булле «Dagome index». Формально Мешко передавал страну под папское покровительство и получал её обратно от папы римского. Были очерчены границы государственной территории Польши. Она простиралась между Балтикой и Карпатами, Судетами, Одером и Вислой. Сын Мешко, Болеслав Храбрый, продолжал укреплять Древнепольское государство. При нём были основаны епископаты в Колобжеге, Кракове, Вроцлаве и Познани. С 1000 г. глава польской церкви, архиепископ, имел резиденцию в Гнезно, которое стало духовной столицей государства; герцог польский сидел в Познани, а его крепости были по всей стране¹²⁷.

Немецкое феодальное государство, выделившееся в 843 г. из состава Франкской империи в качестве Восточнофранкского королевства, начинает своё самостоятельное историческое развитие со времён саксонской династии (919-1024 гг.). Её первый представитель, Генрих Птицелов, носил титул «короля тевтонов» (tcutschen, Deutschen, собственно «немцы»). При нём начинается продолженное его преемником Оттоном I (936 973 гг.) наступление на славянские земли между Средней Эльбой и Одером, строительство крепостей-бургов в пограничных районах Саксонии и Тюрингии. В середине XI в. оно было приостановлено после того, как лютичи одержали ряд побед над войсками Генриха III, представителя новой, Фран-конской династии.

В восточной и юго-восгочной Прибалтике на рубеже I и II тысячелетий племена и племенные союзы балтов и финнов находились еше на стадии развития военной демократии; определённые предпосылки для образования княжеств и государств появлялись и здесь, однако до XIII в. у финнов, эстов, латгалов, ливов и пруссов они не получили достаточного развития. Частично эти предпосылки к созданию собственной государственности были уничтожены в результате присоединения некоторых областей к Польскому государству, а в 1225 г. в ходе завоевательных походов рыцарских орденов в Пруссии и Прибалтике.

В западной части Прибалтики, между Одером и восточным Гольштейном, начало формироваться ободритское раннефеодальное государство, однако этот процесс не был завершён из-за нараставшего давления немецких рыцарей¹²⁸ (илл. 21).

21. Городище ободритов Верен-Любшин. XI в.

До ХII в. Германия, однако, не могла оказать существенного военно-политического воздействия на развитие Балтийского региона. Это достаточно ярко показывают события, происходившие в период между 929-983 гг. В это вpeмя мецкие короли Генрих I и затем Оттон I попытались не только завоевать области ободригов и вильцев-лютичей - что частично и удалось, но также подчинить своей власти Данию. Датские епископаты в Рибе, Орхусе и Шлезвиге, так же как ободритский в Ольденбурге (Вагрия), были основаны в 948 968 гг. как составные части немецкой церковной организации. Гамбургское архиепископство, уже со времен Ансгария рассматривавшееся как центр североевропейской церковной провинции¹²⁹, видело в этом значительное усиление своих владельческих позиций. Однако успехи феодально-клерикальной деятельности на Балтике оказались кратковременными, и к концу X в. ситуация в западной части Балтийского бассейна определялась прежде всего соперничеством датских конунгов и офодритских князей.

Под воздействием таких военно-политических событий, как походы викингов, славянские морские набеги, немецкие церковные миссии и попытки завоеваний, а также в связи с образованием классового феодального общества и государства возник своеобразный феномен североевропейской истории-балтийская экономическая система раннего средневековья.

* Подразумевается ободритское восстание 1066 г. - Прим. перев.

** Ранние укреплённые резиденции, усадьбы, крепости на водных путях ассоциируются в книжной традиции XIII-XIV вв. с современными ей средневековыми крупными городами. - Прим. перев.

¹²⁰ О становлении раннефеодальной государственности в Скандинавии см.: Шаскольский И. П. Возникновение раннеклассового общества и варварского государства (IX-XI вв.) - В кн.: История Швеции. М., 1974, с. 62-82; Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М., 1977; Гуревич А. Я. Образование раннефеодального государства (конец IX—начало ХIII в.). - В кн.: История Норвегии. М., 1980, с. 126-151; Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 65-100.

¹²¹ La Cour V. Danske borganlaeg til midten af det trettende århundrede, b. I - II. København, 1972; Cohen S. L. Viking Fortresses of the Trelleborg Type. Copenhagen, 1965; Roesdahl E. The Viking fortress of Fyrkat in the Light of the Objects Found. - In: Chateau Gaillard VI. Caen, 1973, p. 195-202; Trimple Burger J. A. The Geometrical Fortress of Oost-Souburg (Zeeland). - In: Chateau Gaillard VII. Caen, 1975, p. 215-220; Fyrkat. En jysk vikingeborg, b. I. Olsen О., Schmidt H. Borgen og bebyggelsen. Køpenhagen, 1977; b. II. Roesdahl E. Oldsagerne og gravpladsen. Køpenhagen, 1977.

¹²² Вaetke W. Yngvi und die Ynglinger. Eine quellenhistorische Untersuchung über das nordische «Sakralkönigtum». - Sitzungsberichte der Sachsische Akademie der Wissenschaften, Phil.-hist. Kl., 1964, Bd. 109/2.

¹²³ Stenberger M. Vorgeschichte Schwedens, S. 152-160.

¹²⁴ Adami Bremensis Gesta, IV, 30.

¹²⁵ ПВЛ, c. 20.

¹²⁶ Ширинский С. С. Указ. соч., с. 212-220; Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974; его же. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980.

¹²⁷ Исчерпывающим образом процесс образования государства в Польше охарактеризован в работе: Początki państwa polskiego, t. 1-2. Poznań, 1962.

¹²⁸ См. справочник: Die Slawen in Deutschland. Berlin, 1974.

¹²⁹ Vita Anskarii, s. 23.

Раннегородские центры и международная торговля в Восточной и Северо-Западной Европе

Раннегородское развитие на Балтике основывалось на таких факторах, как стабильный рост экономики, обеспечивавший прибавочный продукт (необходимый для классовой дифференциации); далее, возрастающая специализация отдельных областей, обусловленная физико-географическими факторами и хозяйственными традициями (и стимулировавшая обмен между этими областями), и, наконец, возраставшая потребность в высококачественных потребительских товарах, производившихся за пределами Балтики, таких, как оружие, дорогие ткани, изделия из драгоценных металлов и камней, посуда, утварь и прочее, пользующееся растущим спросом со стороны феодализирующейся и раннегородской знати, а на определенном этапе — и верхушки свободного крестьянства, и состоятельных городских общинников.

Первоначальные центры обмена поэтому возникли в политических и экономических центрах племен, племенных княжений и раннегосударственных образований, обычно поблизости от источников какого-либо местного сырья, как Скирингссаль в Вестфольде, на Ослофьорде (у месторождений жировика, служившего для производства огнеупорной посуды)¹³⁰, или Колобжег на Поморье, близ соляных источников¹³¹. Установление постоянных контактов между этими центрами, стабилизация торговых путей — важный показатель становления балтийской экономической системы.

Важные импульсы экономического развития на Балтику поступали из североморских торговых центров в низовьях Рейна — Мааса — Шельды, фризских ремесленно-торговых поселений Домбург на о. Вальхерен, в устье Шельды¹³², и Дорестад на Рейне. Через Дорестад шла вся рейнская торговля и часть товаров, поступавших из Средиземноморья через Марсель Бургундию в Англию; в VIII – первой половине IX в. это был центр общеевропейского значения¹³³. По данным раскопок, которыми на протяжении многих лет руководит голландский археолог В. ван Эс, сейчас можно представить топографию этого поселения в каролингскую эпоху (илл. 22).

22. Дорестад. План поселения.

Поселение простиралось по крайней мере на 1 км (может быть даже, до 2 км) по берегу бывшего рукава Рейна. Ширина его колебалась от 200 до 500 м. Застройка, как доказано, состояла из больших деревянных домов длиной до 30 м и шириной 7,50 м. Подавляющая часть (90%) найденной керамики импортирована из Рейнской области, в основном из района Кёльна. В Дорестаде исследованы мастерские, свидетельствующие о существовании здесь ткачества, обработки янтаря, благородных металлов, кузнечного ремесла, резьбы по кости, а также бондарства, кораблестроения, кожевенного производства. Поселение было неукрепленным¹³⁴. Оно было разорено начиная с 834 г. грабительскими набегами викингов. Большое наводнение в 864 г. и перемещение рейнского рукава, на котором располагался Дорестад, решили судьбу поселения как торгового места.

Торговые пункты меньшего размера находились в восточной Фрисландии, в устьях Эмса и Везера. Более крупный, быстро приобретавший значение раннегородской центр Гамбург переживал расцвет в первой половине IX в., пока нападение викингов в 845 г. не приостановило его развитие¹³⁵.

В Англии некоторые традиционные торговые центры, несмотря на многочисленные разрушения и кризисы, сохранялись еще с римской эпохи. В первую очередь к их числу относится Лондон (Londinium). Уже с конца VI в. и особенно с середины VII в. процветала дальняя торговля между Лондоном и континентом, прежде всего Квентовиком и Дорестадом, но торговые связи достигали также Марселя и Италии. Поэтому Лондон уже в 604 г. отмечен термином, обозначающим ранний город в Северной Европе, «вик»: Lundenwic¹³⁶. Богатство и значение Лондона возрастали быстро, в IX в. он мог уже собственными силами защищаться от нападений норманнов, или, как называли их в Англии, данов. Когда в 1018 г. датский конунг последний раз взимал с Англии так называемые «датские деньги», тяжелую дань, наложенную на страну еще в 990-х гг., Лондон выплатил 10500 фунтов серебра из 82 500 фунтов, собранных со всего королевства. Почти восьмая часть всех средств, обращавшихся в стране в это время, следовательно, концентрировалась в Лондоне. Другой центр, торговая активность которого распространялась за Северное море, возник на месте бывшего римского Эбурака (Йорка), при англо-саксах называвшегося Eoferwic.

Остальные торговые центры в англосаксонских, шотландских и ирландских областях имели меньшее значение. Тем не менее уже в VIII в. установились торговые связи между Британскими островами и племенами Балтики. Ничем иным нельзя объяснить определенное ирландско-шотландское влияние в восточноскандинавском искусстве: великолепный образец этого островного ремесла, епископский посох VIII в., найденный в Хельгё, мог попасть в Среднюю Швецию в результате таких связей¹³⁷. Во всяком случае, в VIII в. племена Балтики попадают в сферу интересов ирландской церкви. Англосаксонский историк Беда Достопочтенный (673–735 гг.) упоминает в своей «Церковной истории англов» фризов, ругинов (по-видимому, рюгенских славян, руян) и данаев (данов, датчан). Уже в конце VII в. ирландский миссионер Эгбсрт, предшественник Виллиброрда, проповедовавшего у фризов, намеревался посетить эти народы. Соображения, которыми руководствовался Эгберт, как их передает Бэда, имели смысл лишь в том случае, если в предшествующий период в результате развития частых торговых сношений у британцев появилась заинтересованность в том, чтобы путем обращения в христианство превратить эти народы в более надежных партнеров. Виллиброрд появился в Дании в начале VIII в. К VI–VIII вв. относится значительное количество находок в Швеции, которые позволяют выявить христианское влияние, отчасти из ирландско-шотландских или англосаксонских областей (цв. илл. 16). В Бруа-Халла на Готланде в VIII в. какой-то мастер изготавливал золоченые бронзовые кресты, служившие пакладками парадных конских уздечек. Естественно, на этом основании нельзя решить вопрос, началась ли уже тогда христианизация. Но северо-западноевропейское влияние на художественное творчество скандинавов несомненно¹³⁸. На связи с Северо-Западной Европой в VIII–IX вв. указывают также некоторые находки из Арконы, славянского города на о. Рюген.

Франкская империя в начале IX в. после завоевания Карлом Великим саксов, живших на Нижней Эльбе и в североприэльбских землях, получила выход к Балтийскому морю. Даны в Ютландии не безучастно наблюдали за этим франкским продвижением, время от времени они объединялись с саксами для борьбы против франков. Карл Великий со своей стороны пытался заручиться поддержкой славян-ободритов в борьбе против саксов и данов. В это время конунг данов Готтрик укрепил южную границу своих владений, начиная от Хедебю, деревоземляным валом, который должен был перекрыть доступ в Ютландию. Вал, называемый Даневирке («Стена датчан»), который был начат еще в VIII в. и неоднократно перестраивался последующими правителями, при Готтрике, в первом десятилетии IX в., несомненно, приобрел особое значение: в 808 г. о нём уже сообщают франкские имперские анналы¹³⁹.

По мере роста экономической, военной и политической мощи франкского государства купцы, получавшие от франкских императоров привилегии, очевидно, все чаще достигали областей к востоку от Эльбы и берега Балтики. В 805 г. уже была установлена регулярная торговля в определенных местах¹⁴⁰. Торговые пути из экономически развитого франкского Рейнланда па Балтийское море вели через Бардовик и, видимо, в районе Рерика — Мекленбурга включались в систему балтийской торговли. Вследствие этого под покровительством ободритских князей Рерик развился в значительный перевалочный пункт, возможно ставший конкурентом для Хедебю. Около 808 г. датский конунг Готтрик, разрушив Рерик, попытался изменить это положение. Через два десятилетия мы узнаем о большом миссионерском путешествии франкского епископа Ансгария. В 826 г. он был послан в Данию франкским императором Людовиком, а в 830 г. отправился дальше, в Бирку в Швеции. О втором путешествии Ансгария (около 845 г.) говорится, что поездка из Хедебю в Бирку продолжалась двадцать дней. О прямых связях между Дорестадом и Биркой, очевидно через Хедебю, уже в первой четверти IX в. свидетельствует биограф Ансгария, Римберт. Жители Бирки приезжали в Дорестад, а купцы из Дорестада или по крайней мере родившиеся в Дорестаде женщины жили в Бирке¹⁴¹. На рубеже VIII–IX или в первой половине IX в. фризские купцы и ремесленники, по-видимому, добирались даже до Старой Ладоги¹⁴². Некоторые впечатления о такого рода поездке, в которой участвовали купцы и воины, священники и слуги, передает Римберт в своем рассказе об уже упомянутом путешествии Ансгария в Хедебю в Дании и в Бирку в Швеции. В 826 г. конунг данов Харальд бил воспринят из купели в Ингельгейме германским императором. «Потом задумал он [император] изыскать преданного Господу мужа, который следовал бы за конунгом как постоянный спутник и был бы для него и для его людей наставником в святом Евангелии, к усилению и охране веры их в Господа. Хотел он отправить того обратно на родину, чтобы тот, поддержанный его помощью, свои владения [т. е. Данию] смог потребовать обратно»¹⁴³. Выбор пал на Ансгария, он со спутниками приготовился к путешествию. Но тут начались трудности.

«Так, уже путешествие до Кёльна уготовило им тяжкие испытания. В Кёльне тогдашний высокочтимый архиепископ Хадубальд подарил им для погрузки их снаряжения внушительный корабль, на котором находились две весьма удобно оборудованные каюты... От Кёльна шел путь через Дорестад и через соседнюю Фрисландию вплоть до датской земли». Харальд вскоре смог снова утвердиться у власти, и Ансгарий некоторое время провел в Дании. Он купил там мальчика, «чтобы подготовить его к службе божией». Из Дании – видимо, из Хедебю – он отправился в Бирку к шведскому конунгу. «О многочисленных значительных неприятностях, которые возложила на него эта миссия, патер Висмар многое мог рассказать как очевидец. Один пример следует мне привести: когда они проделали едва половину пути, повстречались им разбойные викинги. Купцы на их корабле защищались мужественно и сперва даже успешно; но при повторном натиске нападавшие их одолели; пришлось вместе с кораблем отдать им все свое добро; они сами чудом смогли избежать [гибели] и спаслись на суше. Королевские подарки, которые должны были они передать, все их имущество было утрачено, кроме мелочей, которые они случайно имели при себе или захватили с собою, прыгая в воду». Кое-как путешественникам удалось в конце концов пробраться через Сконе в Бирку.

На связи среднеевропейской континентальной торговли с обитателями прибалтийских областей указывалось уже неоднократно. Однако некоторые ведущие центры, игравшие особую роль на континентальных путях, связывавших юг и север, следует отметить особо.

На Средней Эльбе роль перевалочного и производственного центра играл Магдебург. В 805 г. он уже был важным пунктом франкской порубежной торговли со славянами¹⁴⁴. В Магдебурге сходились пути в Польшу и Силезию из Рейнланда, из Чехии и Тюрингии, далее они шли через Ганновер – Мекленбург – Висмарскую бухту или Хафельсберг – Мюриц – Одерскую лагуну, равно как через Бранденбург – Одерскую лагуну, на Балтику. Некоторые находки с балтийского побережья маркируют этот путь, о нем говорится также в некоторых путевых описаниях немецких и арабских хронистов. На Одере в эту систему сообщений между севером и югом Европы входили, помимо прибрежных городов Волина и Щецина, Лебус, Вроцлав и Ополье. У Вроцлава одерская трасса выходила на большую трансконтинентальную торговую магистраль из Средней Азии через Киев – Краков – Гёрлиц – Эрфурт – Майнц – Верден – Кордову в Испании. С Одерского пути через Моравские ворота попадали в Среднее Подунавье. По пути Щецин–Волин или Гданьск–Висла в балтийскую торговлю включались ранние города Великопольши.

¹³⁰ В1indheim C. Kaupang in Skiringssal. A Norwegian Port of Trade from the Viking Age. – In: Vor-und Frühformen der europäischen Stadt im Mittelalter, Bd. II. Göttingen, 1974, S. 40–57.

¹³¹ Łosiński W. Początki, s. 32–40.

¹³² Jankuhn H. Haithabu, S. 31–33.

¹³³ Английская торговля между Дорестадом и Лондоном впервые отмечена в 715 г. См.: Verlust A. Der Handel im Merowingerreich: Gesamtdarstellung nach schriftlichen Quellen. – In: Early Medieval Studies, 1970, v. 2, S. 1–54.

¹³⁴ Van Es W. Die neuen Dorestad-Grabungen 1967 bis 1972. – In: Vor- und Frühformen der europäischen Stadt im Mittelalter, Bd. I. Göttingen, 1973, S. 202.

¹³⁵ Нападение викингов описано в «Житии Ансгария» Римберта (Vita Anskarii, s. 16); топография Гамбурга в общих чертах для IX в. выяснена в результате послевоенных работ: Schindler R. Ausgrabungen in Alt-Hamburg. Hamburg, 1958.

¹³⁶ Vogel W. Wik-Orte, S. 196–238.

¹³⁷ Holmqvist W. An Irish Cornier-Head Found near Stockholm. – In: The Antiquaries Journal, 1955, v. 35, p. 46.

¹³⁸ Holmqvist W. Was there a Christian Mission to Sweden before Ansgar? – In: Early Medieval Studies, 1975, v. 8, p. 33.

¹³⁹ Annales regni Francorum, anno 808. О сложной, не во всем еще ясной строительной истории Даневирке см.: Jankuhn H. Haithabu, S. 66; Andersen H. H., Madsen H. J., Voss O. Danevirke [Jysk Arkaeologisk Selskabs Skrifter, b. 13]. København, 1976.

¹⁴⁰ Kapitular von Diedenhofen. – MGH LL, Sect. II, Capitularia, t. I, ed. A. Boretius. Hannover, 1883, s. 122.

¹⁴¹ Vita Anskarii, s. 20. В могильнике Бирки имеются, судя по характеру находок и погребальному обряду, захоронения фризов.

¹⁴² Корзухина Г. Ф. О некоторых ошибочных положениях в интерпретации материалов Старой Ладоги, с. 130.

¹⁴³ Vita Anskarii, S. 7.

¹⁴⁴ Kapitular von Diedenhofen.

¹⁴⁵ Linder Welin U. S. The First Arrival of Oriental Coins in Scandinavia and the Inception of the Viking Age in Sweden. – Fv, 1974, årg. 69, p. 24.

Купец и воин в балтийской торговле

Распространение арабских монет и монетных кладов позволяет представить широту влияния торговой деятельности арабов, хотя из распространения монет ни в коем случае не следует делать вывод о непосредственных путешествиях арабских торговцев на Балтику (илл. 23). Последние относительно редко сами попадали в эти земли. Немногочисленные известия указывают на пребывание еврейско-арабских купцов в Праге, Магдебурге, Мекленбурге и Хедебю¹⁴⁶. Как правило, купцы из арабских халифатов достигали лишь перевалочных пунктов в Рейнланде, реже — в Подунавье, сравнительно чаще — в Киевской Руси или Волжской Булгарии. В самом Киеве, видимо, бывали арабы или, во всяком случае, мусульмане¹⁴⁷. В результате арабского влияния приняла ислам большая часть населения Волжской Булгарии¹⁴⁸. Непосредственной торговлей Балтики с восточноевропейскими центрами, поддерживавшими прямые контакты с исламским миром, занимались прежде всего купцы сопредельных племен, народов и государств: готландцы, свеи или упландцы, даны, норвежцы, фризы, саксы, ободриты, руяне, поляки-поморяне, пруссы; на первом месте стояли русы из Старой Ладоги, Новгорода и Пскова. Хазарские купцы, согласно Ибн Фадлану, еще до 922 г. достигали Скандинавии. Эти торговцы повсеместно основывали свои землячества в поддерживавших взаимные связи торговых центрах или имели в них постоянных компаньонов из числа местного купечества, которые могли поручиться за своих торговых гостей, поддержать их предприятия на месте, помочь деньгами или товарами.

23. Распространение арабских, немецких, английских, скандинавских монет на Балтике в IX-XI вв.

Из жизнеописания Ансгария следует, что в Бирке середины IX в. фризы из Дорестада обладали правом поселения, т. е. правом на жилище и земельный участок. Разнообразие погребальных обрядов в могильниках Бирки указывает также на то, что, кроме фризов, здесь оседали и финны, и славяне с низовьев Одера. На бронзовой чашечке от купеческих складных весов, подаренных купцу из Сигтуны в Средней Швеции его торговым партнером из южнобалтийской Земгалии, нанесена руническая надпись: «Дьярв получил от земгальского мужа эту весовую чашу в … земле»¹⁴⁹.

В Рерике у Висмарской бухты уже около 800 г. поселялись иноземные купцы, которые в 808 г. были ограблены и затем переселены в Хедебю датским конунгом Готтриком. В Менцлине близ Анклама имеются ясные археологические свидетельства IX в. о поселении здесь торговцев или ремесленников датского или шведского происхождения. В другом славянском торговом месте, Ральсвике на Рюгене, обнаружены подобные же находки, свидетельствующие о такого рода поселенцах уже в VIII–IX вв. Подобное же поселение не позже рубежа IX–X вв. существовало у Свелюбья в Среднем Поморье, так же как близ устья Вислы у Трусо, в Вишнево (Вискаутен) в земле пруссов, на Нижнем Немане в Литве, у Гробини (Лиепая) в Курляндии и в Старой Ладоге.

Все эти места были связаны между собой, а также посещались купцами из североморских областей. Для конца IX в. имеется подробное сообщение о таких поездках, включенное в перевод сочинения Орозия, сделанный королем Альфредом Великим («Орозий короля Альфреда»¹⁵⁰). Альфреду (872–899 гг.) удалось остановить продвижение датчан в Англии. Он считал себя носителем исторической миссии передового бойца за англосаксонскую свободу и попытался создать собственную концепцию всемирной истории. В поздней античности уже были созданы подобного рода «всемирные истории», в том числе «История против язычников» испанского монаха Павла Орозия (V в.), пользовавшаяся большой популярностью. Альфред перевел ее на древнеанглийский язык и постарался дополнить современными ему известиями и сведениями, специально для этого записанными от заслуживающих доверия лиц. В культурно-историческом плане это — чрезвычайно интересный пример собственных и оригинальных исторических изысканий правящего феодального короля. В состав исторического сочинения Альфреда, в числе прочих, были включены два путевых донесения, отличающихся достоверностью (подтверждаемой археологическими источниками).

Первое сообщение принадлежит норвежскому бонду, купцу и воину Охтхере (др.-исл. Оттар) из Халогаланда, области в северной Норвегии. Отплыв из Халогаланда, Оттар за 15 дней обогнул Нордкаи и добрался до «финнов» на Белом море и до земли беормов — Бьярмии-Перми¹⁵¹. Собрав в виде дани или скупив у местного населения, он вывез оттуда моржовую кость, корабельные канаты из китовой кожи и тюленьих шкур, птичьи перья, куньи и медвежьи меха, шкуры северного оленя и выдры. Из Халогаланда Оттар взял курс на юг к Скирингссалю – Каупангу в Вестфольд-фьорде в южной Норвегии. Путешествие потребовало не менее месяца. «И из Скиринггссаля приплыл он под парусом за пять дней в гавань Хэтум (Хедебю), что лежит между вендами, саксами и англами и принадлежит данам…» Итак, следовательно, этот человек со своими спутниками преодолел гигантское расстояние; сообщение Альфреда рассказывает нам лишь об одном из его путешествий.

Англосакс Вульфстан, также из числа информаторов Альфреда, рассказал о пути из Хедебю до Трусо в устье Вислы.

«Вульфстан сказал, что он вышел из Хэтума [Хедебю], что он был в Трусо через семь дней и ночей, что корабль весь путь шел под парусами. Справа по борту был Веонодланд [земля вендов, поморских славян], а слева — Лангаланд и Лэланд, и Фальсгер, и Сконег [Сконе]; и все эти земли принадлежат Денемеарку [Дании]. И далее слева от нас был Бургендаланд [о. Борнхольм], и у них есть свой собственный король. Далее, за землей бургендов, слева от нас, были те земли, которые называются сначала Блекингаэг [Блекниге, область в южной Швеции] и Меоре, и Эолаид [Эланд], и Готланд, и эти земли принадлежат Свеону [Швеции]. И Веонодланд был справа от нас на всем пути до устья Висле. Висле очень большая река, и она разделяет Витланд и Веонодланд; а Витланд принадлежит эстам [пруссам], а Висле вытекает из Веонодланда и впадает в Эстмере [Свежий залив, висленская бухта]; а ширина Эстмере не менее пятнадцати миль. Далее на востоке в Эстмере впадает Илфинг [р. Эльбинг] из озера, на берегу которого стоит Трусо...»¹⁵² Из Трусо, естественно, попадали в Бирку и другие пункты.

Адам Бременский (ок. 1070 г.) рассказывает о поездке самландских (прусских) купцов в Бирку. Вероятнее всего, Адам передает здесь старые сведения, потому что Бирка во второй половине XI в. уже потеряла свое значение. Адам (I,60) сообщает о Бирке: «В это место, так как оно самое безопасное на побережье Швеции, имели обыкновение постоянно заходить корабли данов и норманнов [норвежцев], так же как и славян, самландцев и других племен северной части Балтийского моря, чтобы мирно и празднично совершить здесь свои разнообразные торговые сделки» (илл. 24).

24. Город Бирка в середине Х века (реконструкция)

О маршруте вдоль южного побережья Балтики Адам рассказывает (II,22), что «от Гамбурга и Эльбы по суше можно за семь дней достичь города Юмны [Волина]. Для морского путешествия необходимо в Слиазвиге [Хедебю] или Ольденбурге сесть на корабль, чтобы добраться до Юмны. От этого города за 14 дней под парусом приходят в Новгород на Руси. Столица последней — Киев, который соперничает с царствующим градом Константинополем».

Арабы, как уже отмечалось, встречались с воинами-купцами из балтийских земель прежде всего на южных торговых путях и в перевалочных центрах. Ибн Фадлан в 922 г. имел возможность наблюдать группу купцов в Булгаре при дворе булгарского царя. Он внимательно отметил некоторые бытовые привычки и обычаи этих людей: «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились на реке Атиль. И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны. Они не носят ни курток, ни хафтанов, но носит какой-либо муж из их числа кису [плаш], которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее. У каждого из них имеется секира, меч и нож, и он никогда не расстается с тем, о чем мы упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские.

И от края ногтей кого-либо из них до его шеи имеется собрание деревьев и изображение вещей, людей и тому подобного*. А что касается каждой женщины из их числа, то на груди ее прикреплено кольцо или из железа, или из серебра, или из меди, или золота, в соответствии с денежными средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца коробочка [скорлупообразная фибула. – Перев.], у которой нож, также прикрепленный к груди. На шеях у них несколько рядов монистов из золота и серебра, так как, если человек владеет десятью тысячами дирхемов, то он справляет своей жене одно монисто (в один ряд), а если владеет двадцатью тысячами, то справляет ей два мониста, и таким образом каждые десять тысяч, которые у него прибавляются, прибавляются в виде одного мониста у его жены, так что на шее какой-нибудь из них бывает много рядов монистов. Самое лучшее из украшений у них [русов] — это зелёные бусы из той керамики, которая находится на кораблях. Они заключают торговые контракты относительно них, покупают одну бусину за дирхем и нанизывают, как ожерелья, для своих жен… Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атиле, а это большая река, и строят на ее берегу большие дома из дерева, и собирается их в одном таком доме десять или двадцать, меньше или больше, и у каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ними девушки — восторг для купцов. И вот один из них сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. Иногда же соединяются многие из них в таком положении один против других, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и таким образом застает его сочетающимся с нею, и он не оставляет ее, или же удовлетворит отчасти свою потребность… И как только приезжают их корабли к этой пристани, каждый из них выходит и несет с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набид*, пока не подойдет к высокой воткнутой деревяшке, у которой имеется лицо, похожее на лицо человека, а вокруг нее — маленькие изображения, а позади этих изображений стоят высокие деревяшки, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: «О мой господин, я приехал из отдаленной страны и со мною девушек — столько-то и столько-то голов, и соболей — столько-то и столько-то шкур», пока не сообщит всего, что привез с собою из своих товаров; «и я пришел к тебе с этим даром»; потом он оставляет то, что было с ним, перед этой деревяшкой: «Вот, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца с многочисленными динарами и дирхемами и чтобы он купил у меня, как я пожелаю, и не прекословил бы мне в том, что я скажу» (илл. 25). Потом он уходит. И вот, если для него продажа его бывает затруднительна и пребывание его задерживается, то он опять приходит с подарком во второй и третий раз, а если все же оказывается трудным сделать то, что он хочет, то он несет к каждому изображению из числа этих маленьких изображений по подарку, и просит их о ходатайстве, и говорит: «Это жены нашего господина, и дочери его, и сыновья его». И он не перестает обращаться к одному изображению за другим, прося их и моля у них о ходатайстве и униженно кланяясь перед ними. Иногда же продажа бывает для него легка, так что он продаст. Тогда он говорит: «Господин мой уже исполнил то, что мне было нужно, и мне следует вознаградить его». И вот, он берет известное число овец или рогатого скота и убивает их, раздает часть мяса, а оставшееся несет и бросает перед этой большой деревяшкой и маленькими, которые вокруг нее, и вешает головы рогатого скота или овец на эти деревяшки, воткнутые в землю. Когда же наступает ночь, приходят собаки и съедают все это. И говорит тот, кто это сделал: «Уже стал доволен господин мой мною и съел мой дар».

25. Молитва купца-«руса» (по описанию Ибн Фадлана)

И если кто-нибудь из них заболеет, то они забивают для него шалаш в стороне от себя и бросают его в нем, и помещают с ним некоторое количество хлеба и воды, и не приближаются к нему и не говорят с ним… особенно если он неимущий или невольник. Если же он выздоровеет и встанет, он возвращается к ним, а если умрет, то они сжигают его. Если же он был невольником, они оставляют его в его положении, так что его съедают собаки и хищные птицы. И если они поймают вора или грабителя, го они ведут его к толстому дереву, привязывают ему на шею крепкую веревку и подвешивают его на нём навсегда, пока он не распадется на куски от ветров и дождей.

И ещё прежде говорили, что они делают со своими главарями при их смерти такие дела, из которых самое меньшее — это сожжение, так что мне очень хотелось присутствовать при этом, пока наконец не дошло до меня известие о смерти одного выдающегося мужа из их числа. И вот они положили его в его могиле и покрыли ее крышей над ним на десять дней, пока не закончили кройки его одежд и их сшивания. А это бывает так, что для бедного человека из их числа делают маленький корабль, кладут мертвого в него и сжигают корабль, а для богатого поступают так: собирают его деньги и делят их на три трети — одна треть остается для его семьи, одну треть употребляют на то, чтобы для него на нее скроить одежды, и одну треть, чтобы приготовить на нее набид, который они будут пить в день, когда его девушка убьет сама себя и будет сожжена вместе со своим господином; а они, всецело предаваясь набиду, пьют его ночью и днем, так что иногда кто-либо из них умирает, держа чашу в своей руке. И если умирает главарь, то говорит его семья его девушкам и его отрокам: «Кто из вас умрет вместе с ним?» Говорит кто-либо из них: «Я». И если он сказал это, то это уже обязательно, так что ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. И большинство из тех, кто поступает так, — это девушки.

И вот, когда умер этот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: «Кто умрет вместе с ним?» И сказала одна из них: «Я». Итак, поручили ее двум девушкам, чтобы они оберегали ее и были бы с нею, где бы она ни ходила, до того даже, что они иногда мыли ей ноги своими руками. И принялись родственники за его дело кройку одежды для него, за приготовление того, что ему нужно. А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему.

Когда же пришел день, в который будет сожжен он и девушка, я прибыл к реке, на которой находился его корабль, — и вот, вижу, что он уже вытащен на берег и для него поставлены четыре подпорки из дерева хаданга [белого тополя,– Перев.] и другого дерева, и поставлено также вокруг него нечто вроде больших помостов из дерева. Потом корабль был протащен дальше, пока не был помещен на эти деревянные сооружения. И они начали уходить и приходить, и говорили речью, которой я не понимаю. А мертвый был далеко в своей могиле, они еще не вынимали его. Потом они принесли скамью, и поместили ее на корабле, и покрыли ее стегаными матрацами и парчой византийской, и подушками из парчи византийской; и пришла старуха женщина, которую называют «ангел смерти», и разостлала на скамье подстилки, о которых мы упомянули. И она руководит обшиванием его и приготовлением его, и она убивает девушек. И я увидел, что она ведьма большая и толстая, мрачная. Когда же они прибыли к его могиле, они удалили в сторону землю с деревянной покрышки, и удалили в сторону это дерево, и извлекли мертвого в плаще, в котором он умер, и вот, я увидел, что он уже почернел от холода этой страны. А они еще прежде поместили с ним в его могиле набид, и некий плод, и тунбур [музыкальный инструмент, вроде домбры. – Перев.]. Итак, вынули они все это, и вот он не завонял, и не изменилось у него ничего, кроме его цвета. Итак, они надели на него шаровары, и гетры, и сапоги, и куртку, и хафтан парчовый с пуговицами из золота, и надели ему на голову шапку из парчи, соболевую. И они понесли его, пока не внесли в ту палатку, которая на корабле, и посадили его на матрац, и подперли его подушками, и принесли набид, и плод, и благовонное растение, и положили его вместе с ним. И принесли хлеба, и мяса, и луку, и бросили его перед ним; и принесли собаку, и разрезали ее на две части, и бросили в корабле. Потом принесли все его оружие и положили его к его боку. Потом взяли двух лошадей и гоняли их обеих, пока обе не вспотели. Потом разрезали их обеих мечом и бросили их мясо в корабле, потом привели двух коров, и разрезали их обеих также, и бросили их обеих в нем. Потом доставили петуха и курицу, и убили их, и бросили их обоих в нем. А девушка, которая хотела быть убитой, уходя и приходя, входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин юрты и говорит ей: «Скажи своему господину: „Право же, я сделала это из любви к тебе“».

Когда же пришло время после полудня, в пятницу, привели девушку к чему-то, что они сделали наподобие обвязки больших ворот, и она поставила обе свои ноги на ладони мужей, и она поднялась над этой обвязкой, обозревая окрестность, и говорила нечто на своем языке, после чего ее спустили, потом подняли ее во второй раз, причем она совершила то же, что и в первый раз, потом её опустили и подняли в третий раз, причем она совершила то же, что сделала те два раза. Потом подали ей курицу, она же отрезала ее голову и забросила ее. Они взяли эту курицу и бросили её в корабле. Я же спросил у переводчика о том, что она сделала, а он сказал: «Она сказала в первый раз, когда ее подняли: «Вот я вижу моего отца и мою мать», — и сказала во второй: «Вот все мои умершие родственники сидящие», — и сказала в третий: «Вот я вижу моего господина сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, так ведите же к нему». И они прошли с ней в направлении к кораблю. И вот она сняла два браслета, бывших на ней, и дала их оба той женщине, которая называется «ангел смерти», а она та, которая убивает её. И она сняла два ножных кольца, бывших на ней, и дала их оба тем двум девушкам, которые обе служили ей, а они обе дочери женщины, известной под именем «ангела смерти». Потом её подняли на корабль, но ещё не ввели её в палатку; и пришли мужи, неся с собой щиты и деревяшки, и подали ей кубком набид, и вот она пела над ним и выпила его. Переводчик же сказал мне, что она прощается этим со своими подругами. Потом дан был ей другой кубок, и она взяла его и затянула песню, причем старуха побуждала её к питью его и чтобы войти в палатку, в которой ее господин. И вот я увидел, что она уже заколебалась и хотела войти в палатку, но всунула свою голову между ней икораблем; старуха же схватила её голову, и всунула её в палатку, и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять деревяшками по щитам, чтобы не слышен был звук её крика, причем взволновались бы другие девушки и перестали бы искать смерти вместе со своими господами. Потом вошли в палатку шесть мужей, и совокупились все с девушкой. Потом положили её на бок рядом с ее господином, и двое схватили обе её ноги, двое — обе ее руки, и наложила старуха, называемая «ангелом смерти», ей вокруг шеи веревку, расходящуюся в противоположные стороны, и дала ее двум мужам, чтобы они оба тянули ее; и она подошла, держа кинжал с широким лезвием, и вот начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла.

Потом подошел ближайший родственник мертвеца, взял деревяшку и зажег ее у огня, потом пошел задом, затылком к кораблю, зажженная деревяшка в одной его руке, а другая его рука на заднем проходе, будучи голым, пока не зажег сложенного дерева, бывшего под кораблем. Потом подошли люди с кусками дерева и дровами, и с каждым из них лучина, конец которой он перед тем воспламенил, чтобы бросить ее в эти куски дерева. И принимается огонь за дрова, потом за корабль, потом за палатку и мужа и девушку, и все, что в ней; подул большой, ужасающий ветер, и усилилось пламя, и разгорелось неукротимое воспламенение его. …И вот, действительно, не прошло и часа, как превратился корабль, и дрова, и девушка, и господин в золу, потом в мельчайший пепел. Потом они построили на месте этого корабля, который они вытащили из реки, нечто подобное круглому холму, и водрузили в середине его большую деревяшку хаданга, написали на ней имя этого мужа и имя царя русов и удалились»¹⁵³.

Арабский географ Ибн Хаукаль, рассказывая о Булгаре и хазарской торговле, приводит показательное сообщение о характере связей между Скандинавией и Средней Азией:

«Вывозимые из их [хазар] страны в исламские страны мед, свечи и пушные товары ими ввозятся только из местностей руси и булгар. Также обстоит дело и с вывозимыми по всему миру бобровыми мехами. Они [бобры] водятся только в этих северных реках в местностях булгар, руси и Krbanah. Те бобровые меха, что имеются в Андалузии [Испании], составляют лишь часть [находящихся] в реках земли Сакалиба. Они [меха] в вышеописанном морском заливе [Балтийском море], лежащем в земле Сакалиба, грузятся на корабли… Большая часть этих мехов, да почти все, добыты в стране русов, некоторые же из этих мехов, наивысшего качества, попадают из местности Гога и Магога [североскандинавских племен] на Русь, потому что она соседствует с этими Гогом и Магогом и ведет с ними торговлю; затем они [русы] перепродают их [меха] булгарам. Так оно было до 358 года хиджры [965 г.], потому что в тот год Русь разрушила города Булгара и Хазарана. И порою вывозились эти бобровые меха и другие дорогие пушные товары в Хорезм, потому что хорезмийцы часто приходят в страну булгар и Сакалиба, и потому что они также ведут священную войну против них, грабят их и обращают в рабство. Склад для торговли Руси — всегда Хазаран. Здесь товары, привозимые ими, облагаются десятинной податью (взимаемой хазарами)»¹⁵⁴. Связи, о которых идет речь, отчасти восходят ко временам исламизации булгар, то есть к VIII или началу IX в. По этому пути, Волгой и Балтийским морем, хорезмийские купцы проникали также до страны «Йаджудж и Маджудж» [библ. Гог и Магог], т. е. до Скандинавии, как следует из другого сообщения Ибн Хаукаля¹⁵⁵.

Между Булгаром и Хорезмом передвигались крупные караваны. Впервые определенное представление об этом дает Ибн Фадлан в своем сообщении 921–922 гг : «3000 лошадей и 5000 человек, помимо ослов и верблюдов, составили караван для путешествия из Хорезма по Амударье через Джурджан в Булгар. Путешествие из Джурджана в Булгар длилось с 3 марта по 12 мая 922 г.; с небольшими остановками караван преодолел расстояние протяженностью около 2000 км за два с лишним месяца»¹⁵⁶. Арабские, булгарские, хазарские или русские купцы, конечно, тоже путешествовали по великим сухопутным торговым путям с востока на запад, из Средней Азии в Киев и Прагу, Эрфурт, Майнц и Кордову в Испании¹⁵⁷ (илл. 26).

26. Карта Идриси, арабского географа XII века.

Так сформировалась грандиозная сеть торговых путей, по которым передвигались караваны купцов и воинов, миссионеры, искатели приключений, ремесленники. Узлами этой сети были раннегородские опорные пункты и сезонные стоянки, возникавшие либо как центры плотно заселенной и богатой округи, либо расположенные на важном участке речного, морского или сухопутного пути. В этих опорных пунктах имелись рынки, складские помещения, ночлежные дома, услуги, развлечения. Изнеженному еврейско-арабскому купцу из Тортозы в северозападной Испании, Ибрагиму ибн Якубу, жизнь в таком значительном торговом месте, как Хедебю, показалась малопривлекательной. Он побывал там примерно в 965 г., то есть в то время, когда Хедебю (Шлезвиг) был на вершине своего могущества и являлся центром епископата. «Шлезвиг — очень большой город на внешней оконечности Мирового океана. Его обитатели — поклонники Сириуса, кроме небольшого числа, которые являются христианами и имеют там церковь. Рассказывает ат-Тартуши: «Они справляют некое празднество, на которое все собираются, чтобы почтить бога и вдоволь поесть и попьянствовать. Тот, кто закалывает жертвенное животное, сооружает у дверей своего жилища столбы и укладывает на них жертвенное животное, будь то бык, или баран, или козел, или свинья, чтобы люди ведали, что он это жертвует в честь своего бога. Город беден добром и жизненными благами. Основное пропитание его жителей составляет рыба, потому что она здесь в изобилии. Если у кого-нибудь из них рождаются дети, то он бросает их в море, чтобы уберечь себя от расходов. Далее рассказывает он, что право развода у них принадлежит женам: женщина разводится, если она этого пожелает. Также имеются у них искусно изготовленные притирания; если они их применяют, то красота никогда не убывает у них, как у женщин, так и у мужчин. Также сказал он: никогда не слышал я пения более отвратительного, нежели пение шлезвигцев, и то рычание, что исходит из их гортаней, подобно лаю собак»¹⁵⁸.

Люди, сходившиеся в таких приморских торговых местах, были различного этнического происхождения: национальности, упоминающиеся в письменных источниках, были уже названы выше. В зависимости от значения торговых сообщений между различными центрами и областями путешественники прилагали большие или меньшие усилия для устройства постоянных поселений в чужой стране. Авторитетным свидетелем оказывается Адам Бременский (II,22), который пишет, правда, об отношениях в одном из наиболее развитых из этих центров, Юмне-Волине в устье Одера-Дзивны: «Это действительно, величайший из всех городов, которыми располагает Европа; в нем живут славяне и другие племена, эллины и варвары. Также и пришельцы из саксов получили здесь равное право поселения [...], если только они во время своего пребывания могут не проявлять публично своего христианства [...]. Так как город наполнен товарами всех народов Севера, нельзя не найти здесь чего бы то ни было желательного или нужного…» (илл. 27).

27. Город Волин в IX-X вв.

1. Ранний город IX в. с полукруглым валом,

2. ремесленно-торговое поселение «Серебряная гора»,

3. рыбацкое поселение,

4. курганный могильник с богатыми захоронениями.

В источниках разного времени имеются указания на полиэтничное постоянное население ранних городов и приморских торговых мест. Доминирующим, однако, был распространенный в округе этнос: Волин был и оставался поморянско-славянским, Бирка — шведской, Трусо — прусским, Ладога — финско-славянской, Новгород — славянским, Хедебю — датским приморским торговым центром. Новгород был племенной столицей словен, или ильменских славян, племенного союза, состоявшего не менее чем из пяти небольших общностей (не случайно, видимо, Новгород со времени своего основания делился на пять городских концов). Верхушка племенного союза была главным организатором борьбы с варягами, о которой рассказывает «Повесть временных лет»¹⁵⁹.

¹⁴⁶ Jacob G. Arabische Berichte, S. 23.

¹⁴⁷ Арабский путешественник и проповедник ал-Гарнати посетил в середине XII в. Киев и обнаружил там мусульманское население, которое он исчислял «тысячами». См.: Большаков О. Г., Монгайт А. Л. Путешествие абу-Хамида ал-Гарнати в Восточную и Центральную Европу (1131–1153 гг.). М., 1971, с. 122. Владимир, по сообщению «Повести временных лет», перед обращением в христианство в поисках новой государственной религии рассматривал также ислам. Относительно моего первоначального вывода о том, что «в Киеве имелась, по-видимому, довольно многочисленная арабская колония, что привело к исламизации значительной части населения», В. В. Седов (письмо 7.10.76) отметил: «Исключено, чтобы в древнем Киеве имелась сильная арабская колония. Многолетние археологические исследования и русские летописи не дают никаких оснований для такого вывода. Весьма важно сообщение абу-Хамида, на которое Вы опираетесь, что киевские мусульмане говорили по-тюркски. По-видимому, это были не киевляне, а печенеги («беджнак»), жившие южнее Киева и в небольшом количестве — в самом городе (согласно ал-Бекри, они приняли ислам в 1009 г.)». В самое последнее время работами Киевской экспедиции среди находок X в. обнаружена литейная формочка с арабской надписью «турк», также указывающей, по-видимому, на этническую принадлежность киевского мастера-мусульманина. – См.: Ивакiн Г. Ю. Оповіді по стародавній Киів. Киів, 1982, с. 55–56.

¹⁴⁸ По Ибн Фадлану, часть этих племен приняла ислам уже около 922 г. См.: Validi Togan A. Zeki. Op. cit., S. 65, 188.

¹⁴⁹ Friesen O. v. Runinskrifterna på en koppardosa funnen i Sigtuna. – Fv, 1912, årg. 7, s. 6–19; Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 104–105.

¹⁵⁰ Матузова В. И. Ук. соч., с. 13–35.

¹⁵¹ Свердлов М. Б. Сведения скандинавов о географии Восточной Европы в IX–XI вв. – В кн.: История географических знаний на севере Европы. Л., 1973, с. 39.

¹⁵² Матузова В. И. Ук. соч., с. 25–26.

¹⁵³ Путешествие Ибн Фадлана на Волгу. Перевод и комментарии А. П. Ковалевского. М.–Л., 1939, с. 78–83.

¹⁵⁴ Validi Togan A. Zeki. Op. cit., S. 321.

¹⁵⁵ Ibid., S. 199.

¹⁵⁶ Ibid., S. 26.

¹⁵⁷ Lewicki T. Handel Samanidów z wschodnią i środkową Europa. – SA, 1972, t. 19,

s. 1–17.

¹⁵⁸ Цит. по кн.: Jacob G. Arabische Berichte, S. 29. Об идентификации Ибрагима ибн Якуба и ат-Тартуши см.: Kowalski К. Relacja Ibrahima ibn Jakuba z podróży do krajów słowiańskich w przekazie A1 – Bekriego. – In: Monumenta Poloniae Historica, N. S., t. 1. Kraków, 1946, s. 21; Warnke Сh. Die Anfänge des Fernhandels in Polen. Würzburg, 1964, S. 7.

¹⁵⁹ Ловмяньский Х. Начало Новгорода. – In: Europe aux IX–XI-e siècles. Aux origins des Etats nationaux. Warsowie, 1968, p. 269

Три этапа раннегородского развития

Можно выделить три основных этапа развития раннегородских центров в Балтийском регионе.

Первый: зарождение эмбриональных раннегородских поселений, с VIII до первой половины IX в.

Второй: образование полиэтничных центров с регулярным торговым и рыночным обращением, с IX по XI в.

Третий: преобразование ранних городов в «бурговые города» (находящиеся под защитой и в непосредственной близости от контролируемых центральной властью укреплений, «бургов»); оно осуществляется формирующимся феодальным государством начиная с X в.<sup160< sup="">

Первый этап характеризуется постепенным скоплением ремесленников и купцов в традиционных местах корабельных стоянок и других узловых пунктах на путях сообщений и связан с ограниченным товарообменом. Обнаруживаются такие зачаточные центры обычно лишь в результате интенсивных археологических исследований, как это произошло с открытиями в Хе-дебю, Хельгё, в бассейне Парсенты¹⁶¹, в Старой Ладоге. В самое последнее время появились данные о существовании такого центра, предшествовавшего известному «вику» в Рибе на западном побережье Ютландии; здесь, в частности, найдено 13 золотых монет меровингской эпохи, чеканенных в Дорестаде¹⁶².

Товарооборот, существование которого установлено для этого периода, совершался, по-видимому, ещё в форме прямого натурального обмена. Распространение средиземноморско-византийских мозаичных и глазчатых стеклянных бус в VII—VIII вв. через Западную Европу и вдоль балтийского побережья до Старой Ладоги позволяет предположить для начального этапа преобладание торговых связей в направлении запад-восток¹⁶³. Весьма вероятно, что стеклянные бусы в Балтийском регионе этого времени служили в качестве менового эквивалента, так же как хрустальные бусы в районах Центральной и Восточной Европы¹⁶⁴. Для VII и VIII вв. известны лишь единичные находки серебряных монет или весов и гирек для взвешивания серебра. По всей видимости, серебро, хотя уже кое-где и использовалось, ещё не приобрело значения всеобщего эквивалента. Из западных областей Франкского государства, где господствовало денежное обращение, монеты, видимо, вряд ли проникали на Балтику¹⁶⁵. Арабские дирхемы периода до 800 г. и даже первой половины IX в. встречаются как единичные находки и только изредка - в кладах¹⁶⁶. Шведский нумизмат Б. Мальмер относит начало эпохи обращения серебряных монет в Швеции ко времени ок. 800 г.¹⁶⁷ Первые клады попадают в землю даже значительно позже, может быть незадолго до второй половины IX в. Из примерно 60000 арабских монет в Швеции около 50000 относятся к X и XI вв. Подобное же соотношение характерно и для южных областей балтийского побережья¹⁶⁸.

¹⁶⁰ В. Гензель выделяет две ступени процесса образования города: «эмбрион города» и «город с местным правом». Обе ступени тесно связаны с развитием городищ, т. е. с племенными князьями, а следовательно, с устанавливающимся феодальным господством. Подобной же концепции придерживается Л. Лециевич; для некоторых мест в низовьях Одера (Щецин, Волин, Колобжег) он предполагает связь со старыми племенными структурами, на основе которых в середине или во второй половине IX века начинается раннегородское развитие. См.: Hensel W. Anfänge der Städte bei den Ostund Westslaven. Bautzen, 1967; Leciejewicz L. Sporne problemy genezy niezależnosci politycznej miast przy ujściu Odry we wczesnym średniowieczu. - In: Ars Historica. Poznań, 1976, s. 295-309.

¹⁶¹ Важнейшим результатом в изучении Хедебю было выявление различных первоначальных поселений, из которых южное существовало с середины VIII в. по меньшей мере до второй половины IX в. Поселение не имело устойчивой планировки; регулярная застройка участков появляется только на поселении IX в. по берегам ручья, в центральной части городского ареала. Во второй половине IX в. старые поселения в северной и южной части ареала были заброшены, и с этого времени структура Хедебю определялась характером строго спланированного центрального поселения, расположенного по берегам ручья. О топографии см.: Steuer Н. Die Südsiedlung von Haithabu. Studien zur frühmittelalterlichen Keramik im Nordseeküstenbereich und in Schleswig-Holstein. Neumünster, 1974, S. 154. О застройке Хельгё см. главу «Швеция и шведские племена», а также: Holmqvist W. Die Ergebnisse der Grabungen auf Helgö (1954-1974). - Prähistorische Zeitschrift, 1976, Bd. 51, S. 127-177. О поселениях бассейна Парсенты см. главу «Культура и искусство польского Поморья в раннем средневековье», а также доклад: Leciejewicz L. Aus den Untersuchungen über die Anfänge des Städtewesens an der Ostsee im frühen Mittelalter. - In: Atti del VI Congresso Internazionale delle Scienze Preistoriche e Protostoriche, t. 3. Roma, 1966, S. 186-189.

¹⁶² Bendixen K. The First Merovingian Coin-Treasure from Denmark. - Medieval Scandinavia, 1974, v. 7, p. 85.

¹⁶³ Львова 3. А. Стеклянные бусы Старой Ладоги. - АСГЭ, 1968, вып. 10, с. 64-94; Давидан О. И. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища). - Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971, с. 134-144.

¹⁶⁴ Bach Н., Dušek S. Slawen in Thüringen. Weimar, 1971, S. 31, Abb. 43, Karte.

¹⁶⁵ Единственная ранняя находка известна в Прерове, где среди 74 преимущественно арабских монет VII—VIII вв. имеются также две каролингские, в том числе одна - Карла Великого. Большой клад конца VIII в. с западноевропейскими монетами известен в Кринкберге, Гольштейн. Весьма немногочисленны каролингские монеты в Швеции. См.: Vö1сkеrs Н. Karolingische Münzfunde der Frühzeit 751-800. Göttingen, 1955, S. 80,97; Kiersnowska T. Monnaires Carolingiennes sur les terres Slaves. - Wiadomości Numismatyczne, 1961, s. 90, karta, s. 97; Rasmussen N. L. An Introduction to the Viking-Age Hoards. - In: Commentationes de nummis saeculorum IX-XI in Suecia repertis, t. I. Stockholm, 1961, p. 4.

¹⁶⁶ Linder Welin U. S. Op. cit., p. 24.

¹⁶⁷ Malmer B. Mynt och människor. Vikingatidens silverskatter berätter. Uddevalla, 1968, s. 17.

¹⁶⁸ Kiersnowski R. Kilka uwag о znalezislcach monet wczesnośredniowiecznych z Połabia. - SA, 1961, t. 8, s. 157.

Эпоха расцвета раннего города и торговли в IX-X вв.

Там, где не было подобного рода неблагоприятных условий, на втором этапе развития старые центры могли преобразовываться в полиэтничные раннегородские поселения, такие, как Ладога, Рерик, Хедебю, Ральсвик; или же такого рода торговые места были заново основаны близ старых поселений. Хельгё, например, потерял свое значение, и его сменила Бирка¹⁶⁹.

Лучше всего на основе археологических источников соотношение начального и второго этапов раннегородского развития выяснено для Хедебю на Шлезвигском перешейке (илл. 28-30).

28. Хедебю в VIII в.

29. Хедебю в IX в.

30. Хедебю в X-XI вв.

Первоначальное, так называемое южное поселение возникло в VIII в.; в начале IX в. наряду с небольшими разрозненными усадьбами появляется второе поселение вокруг русла ручья, впадающего с запада в бухту Хедебю Нор. Это поселение превращается в основное, разрастается и во второй половине X в. обносится укреплениями. Распалось оно, по-видимому, во второй четверти XI в. Его преемником стал город Шлезвиг¹⁷⁰.

На Готланде в качестве богатого торгового и ремесленного поселения возник Павикен¹⁷¹. К этому же типу относится и Менцлин в устье р. Пене, вскоре, однако, отошедший на задний план и в конце концов сдавший позиции после того, как во второй половине IX в. были основаны Щецин и Волин. В Дании постепенно поднимались Рибе¹⁷² и, по-видимому, также Орхус¹⁷³. В восточнославянских землях не позднее рубежа IX-X вв. в качестве центра словен выдвигается на первый план Новгород.

В этот период торговля и товарообмен достигают наивысшего подъёма. Этот процесс нагляднее всего проявляется во всеобщем использовании в качестве платежного средства серебра, в первую очередь арабского (дв. илл. 8, илл. 31). При расплате взвешивали металл, поэтому широко входят в употребление многообразные весовые системы. Соответственно различной была и форма весовых гирек. Чаще всего встречаются, а в славянских областях определенно преобладают шаровидные гирьки с уплощенными площадками. Они состоят обычно из железного ядра, обтянутого медной оболочкой. На площадки нанесены точечные метки в различном количестве. Гирьки этой формы, как правило, тяжелее 8-10 г, часто они весят свыше 40 г.

31. Весы и гирьки - обязательный атрибут купца на Балтике

Вторая форма маленьких гирек, преимущественно менее 10 г, - многогранные или кубооктаэдровые, также размеченные точками. Единица веса, на которой основаны эти гирьки, восходит к персидско-сасанидской или исламской весовой мере около 4,25, точнее, 4,233 г. Русские златники имели в основе единицу веса 4,266 г, которая, по-видимому, в рассматриваемую эпоху существовала в волжско-булгарском государстве и играла определённую роль в балтийской торговле. С другой стороны, однако, в некоторых областях или в округе отдельных центров как будто образовывались особые весовые системы, как, например, в Хедебю основанная на эре весом 24,5 г, или в славянских землях южного побережья Балтики система весовых единиц ок. 3,5 и 4 г. Это, несомненно, препятствовало денежному обращению, и потому каждый купец имел при себе весы и гирьки, чтобы без труда сравнивать столь различные весовые системы Тем не менее для отдельных хозяйственных зон налицо тенденция к использованию какой-либо одной системы, прежде всего в обращении между центром и его округой¹⁷⁴.

32. Динамика распространения кладов серебра на Балтике.

Представление о находившейся в обращении массе серебра дают некоторые клады (илл. 32, цв. илл. 23). Крупнейшие из них были обнаружены на торговых магистралях Восточной Европы. Они содержат в отдельных случаях до 100 кг серебра. Однако и клады весом свыше 10 кг - уже редкость. На богатом кладами Готланде из примерно 400 находок лишь 5 или 6 весили более 4 кг. С побережья между Кильской бухтой и Одером известно только 2 или 3 клада весом более 4 кг. Один из наиболее ранних и крупных кладов на этой территории был обнаружен в 1973 г. на раннег ородском поселении у Ральсвика на о. Рюген (илл. 33).

33. Места чеканки восточных монет, находившихся в кладе из Ральсвика на о. Рюген (сер. IX в.)

Он содержал свыше 2200 монет (преимущественно арабских), а также обломок пермского браслета, гак называемого «глазовского типа». Большинство кладов весило менее 250 г.¹⁷⁵ И все же богатство, накапливавшееся в этих кладах, было примечательным. Серебро как всеобщий весовой денежный эквивалент имело весьма большое значение для балтийской экономической системы. Некоторое представление об этом можно составить по сопоставлению стоимости различных товаров, упоминаемых в арабских и европейских источниках. В североскандинавском регионе за рабыню или раба платили 200-300 г серебра. В договоре, который киевский князь Игорь заключил в 944 г. с византийским императором для молодого раба устанавливалась цена в 10 златников, т. е. около 426 г серебра. Старик или ребенок стоили половину этой суммы. Раб, следовательно, был дороже, чем два куска шелка¹⁷⁶. Вычисления С. Табачиньского для Киевской Руси дают следующие цены:

1 лошадь = 150 г серебра

1 корова = 80 г серебра

1 вол = 50 г серебра

1 овца = 15 г серебра

1 свинья = 10 г серебра

По сравнению с арабскими землями особенно высокой была покупательная способность серебра в отношении сельскохозяйственной продукции. В Праге, например, ок. 965 г. за один дирхем (2,97 г серебра) получали 25 кур, или 75 дневных рационов пшеницы для 1 человека, или 100 дневных рационов ячменя для 1 лошади¹⁷⁷. В Ираке для этого же времени существовали следующие соотношения: 1 дирхем = 6 дневных рационов пшеницы для 1 человека, или 3 дневных рациона ячменя для 1 лошади, то есть зерно (в серебре) стоило в 12 раз дороже по сравнению с Прагой; в периоды засухи зерно в Ираке могло стоить даже в 200 раз больше, чем в Праге.

Клад из Ральсвика, следовательно, если применить к нему реконструированные для Балтики расценки, имел вполне внушительную стоимость: около 20 лошадей или 200 овец.

Соотношение серебра и ремесленной продукции было иным. Для XI в. имеются данные о цене некоторых предметов вооружения и воинского снаряжения:

меч = 125 г серебра

стремя = 125 г серебра

копье = 50 г серебра

шпоры = 20 г серебра

узда = 10 г серебра

уздечная пряжка = 5 г серебра

нож = 3 г серебра (или 1 дирхем)

1 бусина (стекл.) = 3 г серебра = 1 шкурка куницы

Мех куницы стоил на Руси всего 1 дирхем; другие меха были ненамного дороже. Но один дирхем, по свидетельству Ибн Фадлана, соответствует стоимости одной зеленой стеклянной бусины! В Восточной и Северной Европе, следовательно, за горсть бус можно было приобрести значительное количество пушнины. На Востоке пушнина высоко ценилась и приносила прибыль большую, нежели рабы, так как разница в стоимости, исчисляемая в серебре, достигала 1000% и более¹⁷⁸ (илл. 34).

34. Области распространения различных средств платежа

Железные деньги:

1. шведские лопатовидные поковки,

2. норвежские топоровидные поковки,

3. великоморавские топоровидные поковки,

4. нижнелужицко-силезские ключевидные поковки;

Славянские полотняные деньги:

5. засвидетельствованные письменными, а также археологическими источниками,

6. по лингвистическим данным;

Монетные находки:

7. меровингские и каролингские монеты VIII-сер.IX в.,

8. монеты Хедебю первой половины IX в.,

9. византийские монеты VIII-IX вв.

10. арабские монеты (до сер. IX в.)

В этом расхождении цен и товаров, обусловленном различиями в уровне развития между передовыми областями Европы и арабского Востока, с одной стороны, и Северной и Северо-Восточной Европы, с другой, для обеих сторон был важнейший стимул к установлению торговых отношений. Около 150000 арабских монет, найденных в более чем 1500 кладах Балтики, впечатляюще демонстрируют размах, которого достигла эта торговля в IX-XI вв.

Как показали новейшие исследования, арабское монетное серебро служило также сырьем для изготовления украшений¹⁷⁹.

35. Распространение полубрактеатов Хедебю во второй половине Х в.

Находки:

1. на поселениях,

2. в кладах,

3. в погребениях

Увеличение объема торговли товарами массового спроса в зонах ближней торговли, тяготевших к приморским торговым местам, вызвало тенденцию либо использовать в качестве денег арабское монетное серебро (по мере надобности разрубая монеты, чтобы количество серебра соответствовало местной весовой системе), либо чеканить свою собственную монету (цв. илл. 7). Не исключено, что в некоторых центрах чеканились подражания арабским дирхемам¹⁸⁰. В Хедебю но второй четверти IX в. началась чеканка подражаний фризско-каролингским монетам Дорестада. Эта деятельность, однако, осталась лишь эпизодом. Только во второй половине X в. начинается, опять но дорестадским образцам, новая эмиссия монет в Хедебю¹⁸¹. Объём чеканки был еще относительно малым, но определялся он, по-видимому, уже и экономическими соображениями¹⁸² (илл. 35). Нет ничего невероятного и в том, что в конце X в. появляется собственная монета в Волине или Щецине по образцу саксонских «вендских пфеннигов», предназначенных для торговли со славянами (вендами)¹⁸³ (илл. 36)

Находки:

1. в кладах,

2. в погребениях,

3. отдельные находки,

4. монетные дворы

¹⁶⁹ Начальная дата существования Бирки ещё неясна. О. Кюльберг, отмечая, что в самом нижнем слое имеются аббасидские монеты, выпущенные ок. 800 г., считает, что Бирка была основана ещё до исхода VIII в. Б. Амброзиани оставляет вопрос о начальной дате Бирки открытым. См.: Kyhlberg О. Birka. Problem kring stratigrafi och myntdatering. - Fv, 1973, årg. 68, s. 26-34; Ambrosiani B. Neue Ausgrabungen in Birka. - In: Vorund Frühformen der europäischen Stadt, Bd. 2, S. 58.

¹⁷⁰ Дендрохронологические исследования показывают, что первая деревянная застройка поселения внутри полукруглого вала появилась около 783 г.; наиболее поздние известные до сих пор постройки сооружены ок. 1020 г. См.: Eckstein D. Absolute Datierung der wikingerzeitlichen Siedlung Haithabu/Schleswig mit Hilfe der Dendrochronologie. - Naturwissenschaftliche Rundschau, 1976, Bd. 29, H. 3, S. 81-84.

¹⁷¹ Lundström P. Paviken I bei Västergarn. Hafen, Handelsplatz und Werft. - In: Vorund Frühformen..., Bd. 2, S. 82.

¹⁷² Предварительные сообщения о раскопках 1972-1974 гг. с топографическими и экономическими характеристиками раннего поселения в Рибе см.: Bencard М. Ribe. - In: Mark og Montre - Fra Sydvestjyske museer, b. 9, 1973, s. 28-48; b. 10, 1974. s. 20-27; idem. Viking Age Ribe. - In.: KielPapers '72. Frühe Städte im westlichen Ostseeraum. Neumünster, 1973, S. 85-90.

¹⁷³ Орхус возник в X в., был укреплен полукруглым валом и с 948 г. стал резиденцией епископа. См.: Madsen H.-J. Århus 900-1200 п. Chr. - In: Kiel Papers' 72, S. 80; Andersen H. H., Crabb P. J., Madsen H. J. Ärhus Søndervold. En byarkaeologisk under soegelse. - Jysk Arkeologisk Selskabs Skrifter, 1971, b. IX; Andersen H. H. Århus in der Zeit von 900-1200 п.Chr. - In: Vorund Früformen, Bd. 2, S. 94.

¹⁷⁴ Вопрос о весовых системах окончательно еще не разрешен. Наиболее глубокое исследование выполнено X. Штойером, опубликованы его первые результаты. Осторожно намечаемая X. Штойером весовая единица 4,266 г, соответствующая русскому «золотнику», с достоверностью устанавливается только для части гирек Хедебю. В землях на южном побережье Балтийского моря несомненно существовали и другие весовые единицы. См.: Steuer Н. Gewichte aus Haithabu. - In: Berichte über die Ausgrabungen in Haithabu, 6, 1973, S. 9; Wachows-ki K. Waagen und Gewichte im frühmittelalterliche Schlesien. Ein Vergleichsstudium. - Przegląd Archeologiczny, 1974, t. 22, s. 173; Herrmann J. Siedlung..., S. 133; Jankuhn H. Haithabu, S. 215.

¹⁷⁵ Вопросу о кладах посвящена огромная литература. Приведем основные работы: Malmer В. Mynt och människor; Skovmand R. De danske skattefund. - Aarbøger for nordisk oldkyndighet og historie, 1942; Stenberger M. Die Schatzfunde Gotlands der Wikingerzeit, Bd. I. Stockholm, 1958, Bd. II. Lund, 1947; Kiersnowscy T.& R. Wczesnośredniowieczne skarby srebrne z Pomorza. Warszawa - Wroclaw, 1959; Kiersnowski R. Wczesnośredniowieczne skarby srebrne z Polabia. Wroclaw, 1964; Herrmann J. Siedlung..., Anhang II; Nordman С. A. Schatzfunde und Handelsverbindungen in Finnlands Wikingerzeit. - AA, 1942, v. 13, S. 272; Корзухина Г. Ф. Русские клады IX-XIII вв. M. - Л., 1954; Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956; Кропоткин В. В. Экономические связи Восточной Европы в I тыс. н. э. М., 1967; его же. О топографии кладов куфических монет IX в. в Восточной Европе-В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 111-117; Потин В. М. Древняя Русь и европейские государства в X-XIII вв. Историко-нумизматический очерк. Л., 1968; Даркевич В. П. Художественный металл Востока VIII—XIII вв. Произведения восточной торевтики на территории Европейской части СССР и Зауралья. М., 1976.

¹⁷⁶ Повесть..., с. 38—39; Dölger F. Griechische Urkunden, S. 80.

¹⁷⁷ По данным Ибрагима ибн Якуба в Праге, около 965 г., как устанавливает И. Степкова, соотношение денария с динаром равнялось 1:2,5. См.: Štěpcová J. Das Wort Kinšár im Reisebericht des Ibrahim B. Ja'kũb. - Archiv Orientalni, 1957, t. 25, N. 1, S. 38 ff.

¹⁷⁸ По вопросу о ценах и покупательной способности денег см.: Štěpcová J. Agio of Silver in the Commercial Relations between the Islamic East and the Northeast European Countries in the 9th-11th Centuries. - In: Miedzynarodowy Kongres Archeologii Slowianskiej, t. 6. Wroclaw, 1968, s. 156; Tabaczyński S. Z badań nad wczesnośredniowiecznymi skarbami srebrnymi Wielkopolski. Warszawa - Wroclaw, 1958; Jankuhn H. Haithabu, S. 234; Herrmann J. Siedlung..., S. 130; Федоров M. H. О покупательной способности дирхема и динара в Средней Азии и сопредельных с нею странах в IX-XII вв. - Советская археология, 1972, № 2, с. 73-80.

¹⁷⁹ Соответствующие металлографические анализы и сопоставления украшений с монетным серебром см.: Arrhenius В., Linder Welin U. S., Taper L. Arabiskt silver och nordiska wikingasmycken. - Tor, 1972/73, s. 151-160. Восточноевропейские материалы по этому вопросу еще в 1950-х гг. были изучены И. И. Ляпушкиным; в частности, установлена для украшений, изготовленных на городище Новотроицкое (роменско-боршевская культура VIII—IX вв.), кратность веса ювелирных изделий весу арабских серебряных монет. См.: Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое. - МИА, № 74. М.-Л., 1958, с. 217-220; его же. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. МИА № 152. Л., 1968, с. 146-148.

¹⁸⁰ В кладе из Бункефлу (Сконе) три из куфических монет могут быть определены как местные скандинавские подражания. См.: Наrdh В. The Bunkeflo Silver Hoard.- Meddelanden fran Lunds universitets historiska museum, 1975/1976, N. 6, b. I, s. 31.

¹⁸¹ Malmer B. Münzen aus der Wikingerzeit. - In: Olympia-Ausstellung. Kiel, 1972, S. 30; idem. Nordiska mynt före år 1000. Bonn-Lund, 1966.

¹⁸² Suchodolski S. Początki mennictwa w Europie środkowej, wschodniej i pól-nocnej. Wroclaw, 1971, s. 158.

¹⁸³ Важная роль, которую германская монета X-XI вв. играла в денежном обращении Швеции, а также других стран Балтики, рассматривается в работах: Hätz G. Handel und Verkehr zwischen dem Deutschen Reich und Schweden in der späten Wikingerzeit. Die deutsche Münzen des 10.-11. Jh. in Schweden. Stockholm, 1974; Suhle A. Beiträge zur Geschichte des Münzwesens in Pommern im Mittelalter (bis ca. 1330). - Baltische Studien, 1937, Bd. 39, S. 119; Kiersnowski R. Pieniądz kruszcowy w Polsce wczesnosredniowiecznej. Warszawa, 1960; Потин В. M. Древняя Русь и европейские государства, с. 155-172.

Социально-политическая структура раннегородских центров

На втором этапе развитая в ранних городах образуются специфические общественные институты. Детально их происхождение ещё не исследовано. Социально-политические нормы коренятся, несомненно, отчасти в традициях родового строя, таких, как тинг (народное собрание), образование советов для решения важных дел, законоговорение (провозглашение норм обычного права специально на то уполномоченными представителями общины, «лагманами») Такого рода собрания отмечаются в Бирке в середине IX в. Когда Лнсгарий во время второй своей поездки, вручив богатые подарки, домогался у конунга свеев Олава помощи в христианизации жителей города, тот ответил: «Но однако, прежние священники были изгнаны отсюда не королевским повелением, а народным возмущением. Поэтому я не могу осмелиться сделать что-либо для вашей миссии, не спросив наших богов и не узнав воли народа. Твой посланник должен сопровождать меня на следующее собрание тинга; я хочу поговорить с народом о тебе... Согласно их обычаю, решение о любом общественном деле у них находится именно в единодушной воле народа, более чем во власти короля». Перед началом народного собрания состоялось совещание конунга с представителями знати¹⁸⁴.

Сведения о вече, народном собрании горожан в славянских раннегородских центрах относятся лишь к началу XII в. Однако и здесь вполне обосновано предположение, что это учреждение имеет более древние корни¹⁸⁵.

В то же время формирование общественных институтов в значительной мере определялось укрепляющейся государственной властью. Конунги и князья располагали владениями в ранних городах: для Бирки, Рибе и Хедебю, а позднее для Поморья это засвидетельствовано письменными источниками. Они назначали своих графов и управляющих, сборщиков пошлин и налогов, оставляли за собою усадьбы в поселениях, организовывали оборону при вражеских нападениях; но равным образом при случае они стремились утвердить свою власть в общественной жизни, нередко вопреки воле народного собрания. По преданию, так было и с миссией Ансгария в Бирке: сперва волнения среди жителей привели к восстановлению старинных прав народного собрания; в итоге, однако, на основе действия раннегородских институтов был достигнут компромисс между интересами купцов и ремесленников, с одной стороны, и зарождающейся королевской власти - с другой. Те и другие нуждались во взаимной поддержке и взаимно соблюдали интересы друг друга. Вполне вероятно, что в этот период раннегородского развития зарождается скандинавское городское право, так называемое «право Бирки», Bjärköarätt¹⁸⁶.

Существенными нормами этого права были: 1) рыночное обращение и его защита публично-городской и королевской властью, представленной графами, которые также собирали королевские подати; 2) безопасность движимой собственности и прочное право по крайней мере купцов на земельный участок, дом и склад в городе; 3) формы политического и коммунального самоуправления, высшим институтом которого был тинг, то есть всеобщее народное собрание; 4) обязанность как горожан, так и конунга или князя осуществлять военную защиту поселения; 5) интеграция чужеземцев в городскую жизнь, правда преимущественно особыми колониями; гарантия правовой защиты в торговых и имущественных делах.

Насколько значительными политическими правами располагали чужеземные купцы, неизвестно. Скорее всего они пользовались «гостебным правом», как это запечатлел Адам Бременский для Волина. Примерно о таких же правах и обязанностях сообщают источники начала XII в., касающиеся поморянско-польских балтийских городов¹⁸⁷ и Новгорода. Численность населения таких крупных ранних городов, как Волин, достигала в X в. уже от 5000 до 10 000 человек¹⁸⁸.

¹⁸⁴ Vita Anskarii, s. 26. См. также: Ковалевский С. Д. Образование классового общества..., с. 71-113; Гуревич А. Я. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977, с. 84-125.

¹⁸⁵ Нет никаких оснований полагать, как это делает К. Цернак, что эти народные собрания представляли собою вторичные новообразования. Более правдоподобно их непосредственное развитие из родоплеменных собраний, чему имеются многочисленные примеры у славянских племен, прежде всего вильцев и сорбов. Ср.: Zernack К. Die burgstädtischen Volksversammlungen bei den Ost - und Westslawen. Wiesbaden, 1967. О проблематике и происхождении веча в Киеве см.: Толочко П. П. Вече и народное движение в Киеве,-В кн.: Исследования по истории славянских и балканских народов. М., 1972, с. 125; см. также: Фроянов И. Я. Киевская Русь, с. 150-184.

¹⁸⁶ Происхождение раннесредневекового шведского городского «права Бирки», а также его дальнейшее развитие в связи с морским и земельным правом см.: Sсhüск А. Studier rörande det svenska stadsväsendets uppkomst och äldsta utveckling. Uppsala, 1926; Skovgaard-Petersen J. Vikingerne i den nyere forskning. - Historisk tidskrift, København, Raekke 12, 1972, b. 5, N. 3, s. 691.

¹⁸⁷ Leciejewicz L. Początki nadmorskich miast na Pomorzu Zachodnim. Warszawa, 1962; Bollnow H. Studien zur Geschichte der pommerschen Burgen und Städte im 12. und 13. Jh. Köln, 1964.

¹⁸⁸ Dziewulski W. Zaludnienie i rozmiary Szczecina w roku 1124. - Kwartalnik Historii Kultury Materialnej, 1954, N. 2, s. 45-64.

Ранние города и бурговые города

Третий этап начинается с возникновения городских посадов, заселенных ремесленниками, купцами и обслуживающим людом в непосредственной близости от княжеских или государственных замков-крепостей (бургов)¹⁸⁹. Княжеская крепость могла быть построена в уже существовавшем раннем городе, либо же происходила полная перепланировка городской территории и ее укрепление. В любом случае, однако, этот этап градообразования был связан с консолидацией господства феодальной знати и государственности в Польше, в земле ободритов, в Дании, Швеции и на Руси. В основном он начинается со второй половины X в. На южном берегу Балтийского моря на этом этапе возникают Гданьск, Колобжег, Щецин, Уседом и Старый Любек (илл. 37).

37. Старый Любек (план)

В Дании, возможно тогда же, перестраивались Орхус, Хедебю и Рибе. В Швеции, несмотря на топографические преобразования (появление укреплений), сошло на нет значение Бирки и возникла Сигтуна. На Готланде, кажется, в такой же взаимосвязи находится зарождение Висбю, заместившего старый Павикен. После многолетней научной дискуссии можно считать решённым еще один спорный вопрос: о так называемых «полукруглых валах». В Бирке, Хедебю, Рибе, Орхусе, Павикене в топографической связи с приморскими торговыми местами сохранились или могут быть реконструированы на основе исследования местной городской территории оборонительные валы, защищавшие обширную, полукруглую в плане площадь поселения (незащищенной стороной обращенную к водному пространству, гавани). Археологические исследования последних десятилетий доказали, что все эти укрепления были построены не ранее X в., в Хедебю же только в последней четверти X в.¹⁹⁰ В Орхусе, вероятно, полукруглый вал был заложен уже в начале X в., несомненно одновременно и в связи с основанием города. Позади вала располагались полуземлянки, размещением и размерами очень напоминающие современные им караульные помещения в «пфальцах» сторожевых замках немецкого феодального государства¹⁹¹. В Бирке точно так же городской вал был сооружен к началу X в., при этом, по-видимому, произошла определенная реорганизация поселения¹⁹². Лишь немногие центры на этом этапе смогли вступить на самостоятельный путь развития городских республик: это прежде всего Волин в устье Одера и несколько позднее Новгород на оз. Ильмень. Волину удавалось, чаще всего в ожесточенной борьбе, сохранять свою независимость до тех пор, пока ок. 1120 г. он не был включен в состав Польского феодального государства. Раннегородские институты других поморских городов также действовали ещё в то время, когда епископ Отто Бамбергский в 1124-1125 гг. по поручению польского герцога Болеслава путешествовал по Поморью, чтобы обратить в христианство волиниев и других поморян. Во всех посещенных им местах наряду с префектами, посаженными князем, имелись и собрания горожан, решения которых зависели от богатейших граждан города, prineipes и primates Последние в тесном взаимодействии с языческим жречеством составляли совет, управлявший городом. Массы участников народных собраний состояли исключительно из свободных граждан, в том числе торговцев, ремесленников, корабельщиков, крестьян. На этих собраниях обсуждались важные вопросы, такие, как принятие христианства, точно так же, как ранее это происходило в Бирке. Но при этом, кажется, народное собрание уже изживало себя. Возникающие церковная иерархия и христианская идеология были структурой и идеологией господствующего класса, постепенно оттеснявшего народное собрание в западнославянских ранних городах на задний план.

¹⁸⁹ Hense1 W. Anfänge der Städte; Herrmann J. Zwischen Hradschin und Vineta. Frühe Kulturen der Westslaven. Leipzig-Jena-Berlin, 1976.

¹⁹⁰ Steuer H. Neues zum Befestigungswesen von Haithabu. - Praehistorische Zeitschrift, 1971, Bd. 46, S. 137.

¹⁹¹ Andersen H. H. Århus, S. 24; Grimm P. Zum Hausbau in der Vorburg der Platz Tilleda. - In: Varia archaeologica, Berlin, 1964, S. 366.

¹⁹² Ambrosiani B. Neue Ausgrabungen in Birka, S. 58.

¹⁹³ Suchodolski S. Op. cit., s. 158.

Корабли и судоходство в Балтийском море

Предпосылкой для нараставших от столетия к столетию связей через Балтийское море было развитие соответствующих транспортных средств. Ещё на рубеже новой эры появились первые морские суда, и на протяжении столетий общались через море - готландцы, шведы, даны, балты и финны. Археологические находки кораблей в заболоченных или осушенных бухтах и гаванях и готландские мемориальные стелы с изображениями, относящиеся к вендельскому периоду (VI–VIII вв.), дают нам представление о ранних судах скандинавов¹⁹⁴. Они еще не разделялись на военные и торговые и были равно приспособлены как для разбойничьих нападений или рейдов через море, так и для транспортировки товаров; ладьи приводились в движение прямым парусом и веслами. Западнославянские племена вышли к морским побережьям Балтики (от Кильской бухты до устья Вислы) лишь с середины I тысячелетия н. э. Восточные славяне в Новгороде и Приладожье соприкоснулись с проблемами мореплавания еще позднее, в VIII–IX вв. Таким образом, у разных племен и народов Балтийского региона, как это нередко бывало в истории раннего средневековья и в других частях мира, мореплавание находилось на различном уровне развития. Средствами подводной археологии на дне Балтийского моря открыты и исследованы остатки затонувших кораблей эпохи викингов¹⁹⁵; далее, о судостроении сообщают некоторые письменные источники IX–XII вв. В целом все это позволяет составить относительно достоверное представление об этом важнейшем транспортном средстве (илл. 38). Можно констатировать существование двух различных типов кораблей, различавшихся по своим функциям: боевые и грузовые суда. Первые были сравнительно длинными и узкими, с относительно низкой и почти горизонтальной кромкой бортов, лишь на носу и на корме она круто поднималась вверх к штевням (цв. илл. 6). Это позволяло разместить наибольшее число гребцов на одной высоте над водной поверхностью. Ладьи такого рода, судя по письменным источникам, достигали более 40 м длины, на них находилось от 30 до 36 пар гребцов. Знаменитый «Большой Змей» конунга Олава Трюггвасона имел, например, 34 пары гребцов. Титмар Мерзебургский (VII,39) сообщает об участвовавших в осаде Лондона в 1026 г. датских кораблях с экипажем в 80 человек. Найденные до сих пор суда — меньших размеров. Самое длинное обнаружено в Роскильд-фьорде, у Скульделёв (Дания). Его длина не превышала 30 м. Знаменитый усебергский корабль начала IXв. (Норвегия) имел в длину лишь 22 м, на нем было не более 30 пар гребцов.

38. Строительство скандинавского корабля (реконструкция)

Ладьи для перевозки людей у западных славян, кажется, были, как правило, короче и шире, как, например, ладья № 2 из Ральсвика длиной 9,5 м, на 8–10 пар гребцов (илл. 39). Однако эти славянские суда для перевозки людей были устроены таким образом, что одновременно на них можно было поместить и верховых лошадей. В скандинавских языках боевые корабли называются «skeiđ», «askr» или «borđ». Балтийские славяне, прежде всего поляки и поморяне, вероятно, обозначали свои боевые суда как «korab». В древнерусской «Повести временных лет» морской военный поход совершается «в кораблъх»¹⁹⁶.

39. Славянские суда:

парусная лодка IX-X вв. из Ральсвика,

ладья на 10 пар гребцов из Гданьска (IX-XI вв.),

рыбачья лодка VIII-IX вв. из Щецина.

Большое количество пар гребцов и их удобное расположение сообщали боевым кораблям высокую маневренность и замечательные скоростные качества, которые позволяли им из Бирки в Швеции за пять дней достигать Новгорода, или по крайней мере новгородских владений на побережье Финского залива. Как правило, имелась и парусная оснастка; однако при боевых маневрах ее убирали и использовали только при движении в открытом море. Морской бой врукопашную, с перестрелкой из луков, в общем разыгрывался так же, как битва на суше; нападавшие стремились овладеть кораблем противника, уничтожив его защитников в ближнем бою; это называлось «очистить корабль». Сражающиеся старались вести морской бой поблизости от побережья. Отсюда становится ясным, например, как Ансгарий при нападении викингов на его корабль, следовавший в Бирку, не раздумывая спрыгнул в воду, выбрался на сушу и смог ускользнуть.

В «Саге о йомсвикингах» так описывается морская битва: «Вагн и его люди обрушили такой мощный град камней, что Сигвальд со своими не мог сделать ничего другого, кроме как прикрыться, чтобы управиться с этим. Они стали борт о борт, и лишь только град камней унялся, их клинки не заставили себя ждать, и дошло до того, что Сигвальд отступил к суше и хотел набрать камней. Но Вагн со своими устремился туда же. И вот ступили они на сушу вместе, и Сигвальду пришлось отступить, и эта схватка была еще более жаркой».

В битве в бухте Хьёрунга, в Норвегии, должно было участвовать 100 кораблей йомсвикингов (данов и славян) и 300 кораблей шведского конунга. Рев рогов и страшный шум сопровождали фланговые и обходные маневры в бухте. Часто применялась и тактика натиска «железный баран». На корабли брали с собою кузнечные инструменты, даже наковальни, чтобы во время боя чинить оружие. Битва в бухте Хьёрунга также закончилась схваткой на суше¹⁹⁷.

Многочисленные боевые суда могли, конечно, служить и скоростным транспортом для небольшого количества грузов. Викинги, пираты, купцы или воины-купцы преимущественно пользовались такими ладьями. Напротив, собственно купцы применяли грузовые суда. На Балтике находились в употреблении различные их виды, выполненные большей частью в разной, в зависимости от происхождения купцов, строительной технике. На верфях славянских побережий строили ладьи с обшивкой в клинкер на деревянных нагелях; паз для крепления несъемной мачты для паруса уплотнялся с помощью прокладки из мха и т. п. На верфях датчан и шведов, напротив, для связи между поясами обшивки и шпангоутами, как правило, применяли железные заклепки, а мачта крепилась непосредственно к мидель-шпангоуту. Для уплотнения швов между досками клинкерной обшивки прокладывали шнур, скрученный в три нитки из свиной щетины или коровьего волоса, пропитанных смолой. В управлении веслами также были различия в зависимости от местной этнической традиции. В целом, однако, суда обитателей Балтики вполне сопоставимы по конструкции и технике. Крупнейший славянский грузовой корабль, известный до последнего времени, был найден в Ральсвике на о. Рюген (№ 1) и относился к IX–X вв. Он имел в длину 14 м, высота борта — 1,4 м. Ладья такого же типа найдена в Ральсвике в 1980 г.¹⁹⁸ Близкие размеры имел и датский корабль из Скульделёв (№ 3), X–XI вв. Тоннаж судов на рубеже тысячелетий как будто увеличивается: грузоподъемность корабля № 1 из Скульделёв — около 40 т (илл. 40).

40. Схема погрузки корабля из Скульделёв

Приводились в движение торговые суда, как правило, парусом. Несколько гребцов на носу или на корме служили лишь для обеспечения маневров при причаливании судна. Обычные для Балтики килевые клинкерные ладьи вытягивали на берег, они не требовали специального портового оборудования, пирсов и причалов. Как в Хедебю, так и в Ральсвике обнаружены остатки мостков и молов, относящиеся, правда, к более позднему периоду, которые при высокой воде и штормовой погоде обеспечивали причаливание и швартовку¹⁹⁹. Дело в том, что наряду с местными килевыми ладьями на Балтике плавали когги, с плоским дном и изогнутыми под углом бортами. Этот тип судна появился на мелководьях североморского побережья у фризов. При отливе ладья опускалась и плотно вставала на дно, прилив поднимал ее и позволял продолжать плавание. Таким образом, во время отлива судно можно было легко разгрузить или загрузить. По мере распространения фризской торговли этот тип судна привился и на Балтийском море. Видимо, фризы оседали в Хедебю уже в VIII в. и пользовались там своими коггами. На монетах Хедебю когг стал устойчивым символом уже в начале IX в. Несколько столетий, до XI в. включительно, балтийские килевые ладьи и фризские когги сосуществовали на Балтике. Однако характер побережья здесь был менее подходящим для коггов, чем на фризском мелководье. Поэтому, видимо, для коггов понадобилось устраивать специальные портовые сооружения, молы или причалы, к которым они приставали для погрузки и разгрузки (илл. 41).

41. Погрузка товара в Хедебю

¹⁹⁴ Имеется обзорная работа по торговому судоходству: Еllmегs D. Frühmittelalterliche Handelsschiffahrt im Mittel - und Nordeuropa. Neumünster, 1972.

¹⁹⁵ Сrum1in-Pedersen O. Wrecks in the North Sea and the Baltic. – In: Underwater, Archaeology, a Nascent Discipline. Paris, 1972, p. 65 ff.

¹⁹⁶ Ś1aski K. Die Schiffe der Ostseeslawen und Polen vom 9.–13. Jh. im Lichte neuer polnischer Forschungen.– Zeitschrift für Archaeologie des Mittelalters, 1974, Bd. 2, S. 107–119.

¹⁹⁷ «Сага о йомсвикингах» (см. прим. 26).

¹⁹⁸ Herrmann J. Ein neuer Bootsfund im Seehandelsplatz Ralswiek auf Rügen. – Ausgrabungen und Funde, 1981, Bd. 26, H. 3.

¹⁹⁹ Herrmann J. Ralswiek auf Rügen – ein Handelsplatz des 9. Jh. und die Fernhandelsbeziehungen im Ostseegebiet. – Zeitschrift für Archaeologie, 1978, Bd. 12, S. 163–180; idem. Die Ausgrabungen im nordwestslawischen Seehandel splatz Ralswiek auf Rügen, 1978–1919. – Ausgrabungen und Funde, 1980, Bd. 25, S. 154–161.

²⁰⁰ Zbierski A. Slawische Seehäfen im Frühmittelalter. – Archaeologia Polona, 1974, t. 15, S. 107–121

Проблемы навигации

Для ориентации экипажей судов на побережье имелись приметы. Там, где они отсутствовали, создавали искусственные знаки, как на о. Стура-Карлсё, при переходе от Готланда до Эланда, или на о. Мён возле Ульфсхале, для обозначения прохода между о. Мён и о. Зеланд. Волипцы соорудили, как пишет Адам Бременский, «горн вулкана», т. е. сигнальную башню, чтобы обозначить вход в гавань при плохой погоде. Вполне вероятно, что и другие приморские торговые места имели подобные маяки, по которым ориентировались прежде всего ночью и в пасмурную погоду. Подобно «горну вулкана» в Волине, на римской башне в Булони при Карле Великом еще в начале IX в. разжигали огонь, чтобы облегчить плавание судам через Ла-Манш из Лондона в Квентовик²⁰¹.

На протяжении нескольких столетий жители балтийского побережья накапливали навигационный опыт. Однако и в X в. мореплавание здесь оставалось ограниченным главным образом зоной видимости береговой линии. О длительности плаваний можно судить только по количеству дневных переходов один дневной переход исчисляется в 40–60 км, под парусом 100–170 км. На расстоянии в 40–60 км обычно постоянно пользовались стоянками, на которых ночевали, пополняли запас продовольствия, сбывали товар. Этим объясняются некоторые археологические находки, включающие нередко даже довольно богатые клады, на побережьях, в малонаселенных местах, как Преров-Дарс, Хиддензее в излучине устья Пене, у Дарлёв, у Славошина и т. д. Эти находки указывают на трагедии, завершившиеся смертью или взятием в плен бывших владельцев кладов, которые остановились здесь на стоянке или подверглись нападению во время штиля.

201. Ellmers D. Op. cit., S. 228.

Организация торговли, тоннаж судов

Экипаж торгового судна состоял не более чем из 5–10 человек, довольно беспомощных перед подвижными пиратскими судами с более многочисленной командой. Поэтому торговые суда крайне редко или почти никогда не плавали в одиночку, а предпочитали объединяться. Они скапливались в портовых местах и соединялись во флотилии. Это вело к образованию купеческих товариществ или гильдий, включавших постоянных участников таких предприятий. В скандинавских рунических надписях члены этих торговых товариществ называются «фелаги» (félagi)²⁰², в отличие от членов военных дружин, «хускарлов» (huskarlar), упомянутых в надписях из Смоланда, Сёдерманланда, Упланда и с Готланда. Возможно, подобные торговые флотилии сопровождались и охранялись боевыми кораблями, судя по тому, что в Роскильд-фьорде для перекрытия прохода одновременно были затоплены нагруженные камнями торговые и боевые суда: в приморском торговом месте Роскильде на о. Зеланд, следовательно, использовались корабли обоих типов. Точно так же в Ральсвике на о. Рюген, в одном и том же культурном слое IX–X вв. открыты друг возле друга остатки грузового судна и боевого корабля. Письменные источники, правда, ничего не сообщают о такого рода конвоях, но косвенные данные позволяют допустить, что подобная практика существовала.

Корабельное сообщение и заморская торговля предъявляли высокие требования к купцу. Он должен был знать потребности различных общественных слоев местного населения и прежде всего обеспечить себе покровительство властей. Из-за длительности и сложности торговых поездок купцу нередко приходилось зимовать в чужой стране. В крупных экономических, политических и культурных центрах возникали колонии иноземных купцов и ремесленников. В этих колониях, называвшихся обычно «кварталами», «концами», «улицами» или «дворами», жили постоянные представители иноземных торговых городов. Они занимались мелкой торговлей, а также осуществляли связь с местным населением и заботились о пристанище для прибывающих земляков и компаньонов. Взаимосвязанные купеческие колонии в торговых городах разных народов Балтики — явление, совершенно закономерное в эпоху раннего средневековья. Они появились в Западной Европе после падения Римской империи и возникали затем повсюду, где торговля строилась на частных или товарищеских, «негосударственных» основаниях. Так было в большей части Европы. Константинополь, крупнейший европейский город позднеантичной эпохи, укрывал в своих стенах, помимо греков, также и многочисленных выходцев из Малой Азии (сирийцев, фригийцев и лидийцев), персов, согдийцев и евреев²⁰³. Общие процессы зарождения феодального строя и ранние ступени его развития создавали, следовательно, также основы для становления торговых эмпориев — опорных пунктов балтийской экономической системы.

Таблица 1.

Таблица 2.

²⁰² Ruprecht A. Die ausgehende Wikingerzeit…, S. 68–70. См. также: Мельникова Е. А. Ранние формы торговых объединений в средневековой Северной Европе. – В кн.: Скандинавский сборник, вып. 27, Таллин, 1972, с. 19–29.

²⁰³ Haussig H.-W. Byzantinische Geschichte. Stuttgart, 1969, S. 44; см. также: Курбатов Г. Л. История Византии. М., 1984, с. 112–113.

Экономические зоны Балтийского региона

Различная удаленность торговых центров друг от друга и протяженность путей между ними обусловили выделение в Балтийском регионе нескольких зон, отличавшихся по интенсивности экономических связей и составу товарооборота. Можно выделить три основные экономические зоны, торговые и культурные связи внутри которых были достаточно стабильными.

1. Западнобалтийская зона: Дания (Ютландия и датские острова), Сконе, о. Эланд, южное побережье Балтики до устья Одера.

2. Южно- и среднебалтийская зона: побережье Балтики от устья Одера до устья Вислы, Сконе, о. Эланд. о. Готланд, Курлянд-ский полуостров.

3. Восточнобалтийская зона: Средняя Швеция, о. Готланд, Аландские острова, побережье Финского залива (с выходом на Ладожское озеро и речные системы Русской равнины).

Потоки товаров, проходившие через каждую из этих зон, несомненно, поступали и во все остальные; но в первую очередь это относится к ведущим, общерегиональным центрам каждой из зон (таким, как Ладога, Бирка, Хедебю, о. Готланд, Волин); при этом наибольшее распространение получали сравнительно легко транспортируемые категории импорта, отличавшиеся высокой ценностью при небольшом объеме: бусы из полудрагоценных камней, янтаря и стекла, серебряные украшения, мечи и другое оружие.

Видимо, экономические зоны различались по уровню и принципам организации торговли. Многочисленные «чёпинги» (рыночные местечки) Сконе²⁰⁴, вероятно, тесно были связаны с датскими островами и о. Рюген: в западнобалтийской зоне наряду с активностью крупных раннегородских центров большое значение, особенно для внутреннего товарооборота, имели и торговые поездки на ближние расстояния, предпринимавшиеся бондами южной Скандинавии, датских островов, Ютландии, равно как свободными общинниками у славян-вагров, ободритов, руян; во многом за счет этой локальной торговли осуществлялось и снабжение крупных центров. Сельское население их ближайшей округи должно было весьма деятельно участвовать в товарообороте, в переброске товаров с морских коммуникаций на речные, сухопутные, и наоборот. Отношения такого рода византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский в свое время наблюдал на Ла-Манше (IV,20) : «На побережье, что лежит напротив Британии, имеется множество селений, обитатели которых кормятся рыболовством, земледелием и судоходством в Британию...» Нечто подобное, видимо, было характерно и для многих рядовых поселений западно- и южнобалтийской зоны.

Распространение археологических находок позволяет определить области преимущественного влияния тех или иных крупных торговых центров. Так, полубрактеаты Хедебю (940-980 гг. в отличие от редких на южном побережье Балтики ранних, так называемых «монет Хедебю» или «монет Бирки» начала IX в.)²⁰⁵ во множестве проникали на западнославянские территории (илл. 35), это позволяет выделить южнобалтийскую экономическую зону²⁰⁶ как область преимущественного обращения этой монеты. Напротив, ранние клады арабского серебра, как и находки отдельных монет первой половины IX в., наиболее показательны для восточнобалтий-ской зоны. Арабское серебро поступало в сферу балтийской морской торговли (в Бирку и на Готланд) через Старую Ладогу, по Волжскому пути из Передней и Средней Азии.

Рерик и Хедебю в западнобалтийской экономической зоне на раннем этапе использовали также каролингское монетное серебро. Однако в IX в., по-видимому в связи со сравнительно меньшим значением шедшей через Рерик, а главным образом через Хедебю франко-фризской торговли, ослаблением разграбленных викингами торговых центров Фрисландии, поступление каролингской монеты на Балтику резко снижается. Одновременно все более активно используется южная морская трасса общерегионального значения. Она проходила от Хедебю вдоль балтийского побережья через о. Рюген, Среднее Поморье, Самбию, Курляндию, в Ладогу и, как показывает большой монетный клад из Ральсвика на о. Рюген (где вместе с арабскими монетами найден обломок восточно-европейского браслета пермского «глазовского» типа), имела весьма важное значение для установления дальних связей между балтийскими экономическими зонами.

²⁰⁴ Сinthiо Е. Köping och stad i det tidigmedeltide Skåne. - Ale. Historisk tidskrift for Skåneland, 1975, b. 1, S. 1, Karte.

²⁰⁵ Они отмечены в Фоссберге (Уседом), Дрансау и Ватернеферсдорфе (Плён). -См.: Zak J. «Importy», część analityczna, s. 9.

²⁰⁶ Список памятников см.: Ibid., S. 10. Idem. Polbrakteaty skandinawskie na Slowiańszczyźnie zachodniej. - SA, 1966, t. 13, s. 359-361.

Структура товарооборота балтийской торговли

Товары, обращавшиеся в балтийской торговле (цв. илл. 12), можно разделить на восемь групп: 1) пушнина, шкуры и кожи; 2) продукты сельского хозяйства, садоводства и лесного промысла, прежде всего мёд и воск; 3) морские продукты рыба, моржовая кость; 4) сырье и орудия труда; 5) предметы домашнего хозяйства и повседневного обихода (горшки из жировика, керамика, соль); 6) рабы; 7) украшения, предметы гигиены и ухода за телом; 8) оружие (илл. 42).

42. Источники различных видов сырья и товаров

1. железо, 2. жировик, 3. янтарь, 4. соль, 5. стеклянное сырье, 6. кораблестроение, 7. пушнина, 8. рабы.

1. Меха, шкуры и кожи

Торговля мехами, шкурами и кожами была особенно прибыльной для купцов, как западноевропейских, так и арабских и византийских. Звери ценных пушных пород водились в то время в бескрайних лесах Северо-Восточной Европы и значительной части Средней Европы (мех горностая и зайца, норки, куницы и соболя, лисицы, рыси и бобра пользовался наибольшим спросом. Промышляли также ради шкур медведя, лося, диких козлов и оленей)²⁰⁷. В Центральной Европе IX в. десятина пушниной была вполне обычной формой феодального обложения, и ещё в XII в. обитатели нижнего течения Нейсе ежегодно вносили монастырю в Ниенбурге-на-Заале как феодальную повинность меха, в том числе шкуры козлов, куниц, оленей, диких кошек и других лесных зверей²⁰⁸. Для племен Северной и Северо-Восточной Европы пушнина была основным богатством, из обращения её извлекали также выгоду и купцы. Норвежец Оттар в конце IX в. отправился вокруг Норвегии к самому Белому морю, чтобы там раздобыть моржовой кости и тюленьих шкур, закупив их у финнов или бьярмов либо забрав как дань, то есть пиратским образом²⁰⁹. Меха и шкуры как на исламском Востоке, так и на христианском Западе были в числе излюбленных предметов роскоши, отчасти они характеризовали стиль жизни. На Востоке, например, в большом количестве использовали заячьи шкурки для облегчения ревматических болей²¹⁰. Уже в позднеантичную эпоху вожделенные чёрные меха, как сообщает Иордан, через различных посредников достигали Римской империи, из земель suehans, т. е. свеев, шведов²¹¹. Роль поставщика пушнины, конечно, сохранялась за Швецией и в раннем средневековье²¹². В северных областях Скандинавии это привело к появлению профессиональных охотников-промысловиков, которые передавали свой пушной товар торговцам-перекупщикам в особых сборных пунктах²¹³. Распространение некоторых украшений и монет в глубинных районах Скандинавии могло быть вызвано этой пушной торговлей. Другой крупный центр пушного промысла находился при впадении в Волгу Камы. Повелитель булгар, по сообщению Ибн Фадлана (ок. 922 г.), взимал дань с подчиненных ему племен пушниной: с каждого двора ежегодно полагалась шкурка соболя²¹⁴. Олег, подчинив древлян, как сообщает «Повесть временных лет» под 883 г., потребовал с них «дань по чернѣ кунѣ», т. е. по меху черной куницы.

На пушной охоте специализировались финно-угорские племена Пермской земли и предгорий Урала. Из-за суровых условий края, лежащего примерно на широте Средней Швеции, земледелие было малопродуктивным. Однако в этих землях развилась своеобразная и яркая культура, отмеченная прежде всего изобилием бронзовых украшений²¹⁵. Несомненно, источником богатства этого края была пушная торговля. Она осуществлялась в двух направлениях, прежде всего на юг, через Булгар, центр Волжской Булгарии. Там белое и черное мягкое сокровище принимали арабы. Около 985 г. арабский географ Мухаммед ал-Мукаддаси замечает: «Соболь, белка, горностай, чернобурая лиса, лисы, бобровые шкуры, пестрые зайны, козьи шкуры, воск, стрелы, береста, шапки, китовый ус, рыбий зуб, бобровая струя, янтарь, выделанная кожа, мед, лесные орехи, ястребы, мечи, панцири, кленовая древесина, славянские рабы, мелкий скот и быки - все это из Булгара»²¹⁶. Однако достаточно рано был проложен путь и на Балтику, который вел вверх по Волге, далее на Белоозеро и Старую Ладогу, либо вдоль Волги, до верховий Западной Двины, с выходом на путь Новгород - Днепр. Коммуникации между Белоозером Старой Ладогой могли использоваться уже в середине IX в. Вполне вероятно, этим обеспечивается распространение браслетов и гривен пермского типа с VIII в., так же как и арабских монет, поступивших по этому пути в Северную Европу; поэтому янтарь, который арабский географ отмечает на рынках Булгара, мог попасть туда из западно- или среднебалтийской экономической зоны.

В пушной торговле участвовали и живущие западнее прибрежные племена. Адам Бременский, например, сообщает в XI в. о том, что в Самбии пушнину меняли на фризское сукно: «Также обладают они во множестве необыкновенными мехами, благоухание которых смертоносная отрава жажды роскоши принесла в наш мир ... так что мы жаждем той же цены за единый мех куницы, что за вечное блаженство Они же просят у нас шерстяные ткани, что у нас зовутся faldones [плащи, накидки] за столь ценимые шкурки куницы»²¹⁷.

О большом значении пушной торговли свидетельствуют заимствования из древнерусского языка названий пушных животных: «куна» в древнерусском означало «куница, куний мех, деньги». В старофризском языке мы находим такое слово, как «сопа» - «монета». Русское слово «соболь» в немецком языке через средневерхненемецкос sabel превратилось в Zobel. Старославянское kožuch в значении «мех», по-видимому, преобразовалось в средневековое латинское слово crusna, crusina, древневерхненемецкое и древнесаксонское kursinna, старофризское kersua²¹⁸. Перевалочной гаванью пушной торговли из Балтийского моря в Западную Европу с первой половины IX в. стал Хедебю. Не исключено, что в более ранний период такое положение занимал Рерик (Мекленбург, славянский Мехлин).

Если меха и шкуры были важным элементом дальней торговли, то не без оговорок можно допустить торговлю кожами, сырьем для кожевенного производства. Большая часть текущих потребностей торговых поселений и ранних городов удовлетворялась на местных продовольственных рынках за счет ближайшей округи. Но даже в самых бедных землях было возможно разведение коз и быков, основных поставщиков кожи для изготовления обуви и ремней.

2. Продукты сельского хозяйстии, садоводства и лесных промыслов

Торговля скотом играла определенную роль в товарообмене; правда, объём ее определить невозможно. По-видимому, она осуществлялась в большей степени по сухопутным дорогам, нежели по морским. Ближняя и дальняя округа в целом могла обеспечить рынки ранних городов необходимым для их снабжения мясом. Однако около 965 г. Ибрагим ибн Якуб вполне определенно сообщает об экспорте лошадей из ободритских земель. Зерно в дальней торговле также играло некоторую роль. Предполагается, что рожь, найденная в датской «круглой крепости» Фюркате, была привезена из Восточной Европы²¹⁹. Ещё большее значение для западнобалтийской зоны имела торговля вином из Рейнланда. Для Римберта, биографа Ансгария, было само собой разумеющимся, что в середине IX в в Бирке, в Средней Швеции, на рынке можно было купить вина. Оно применялось в христианской обрядности. Вполне возможно, что так называемые фризские (или татингерские) кувшины, тщательно изготовленные чернолощеные сосуды, декорированные инкрустацией из оловянной фольги, служили как сосуды для применявшегося в литургии вина. Такие кувшины могли также использоваться и в мирских целых. Они распространились в пределах восточнобалтийской зоны вплоть до Старой Ладоги²²⁰ (илл. 43). Изготавливались они на Нижнем Рейне.

43. Распространение фризских кувшинов в IX в.

При раскопках Хедебю были исследованы бочки, служившие при вторичном пользовании опалубкой колодцев. Эти бочки из еловой древесины, которой не было на Североевропейской низменности, по-видимому, изготавливались на Верхнем Рейне как тара для вина²²¹.

Особое положение занимала торговля медом, широко применявшимся и как сладкое питье, и как сырье для хмельного напитка. В Булгаре мед скупали для рынков южных стран. Мед и воск были первой феодальной податью в славянских странах X в., в том числе составной частью церковной десятины²²². Не исключено, что по крайней мере часть многочисленных славянских сосудов, с VII—VIII вв. получивших распространение в таких скандинавских торговых центрах, как Хельгё, Бирка и Хедебю, поступили с южного побережья Балтики как тара для меда. Держава Мешко, т. е. Польша, отмечал Ибрагим ибн Якуб, была богата зерном, мясом, медом и рыбой. В другом тексте сообщается о транспортировке меда в горшках на большие расстояния²²³.

3. Морские продукты

Дальняя торговля рыбой на раннем этапе, безусловно, не имела значения, так как рыбы в каждой из местностей было более чем достаточно для потребления. Положение изменилось с христианизацией, возросли потребности в рыбе из-за введения многочисленных постов, т. е. мясопустных дней, запретных для мясоядения. В это время, с XI в., ловля сельди на экспорт в некоторых прибрежных районах начинает играть все большую роль, появляются сельдяные рынки. Такой рынок, на котором закупали сельдь, в числе прочих, купцы из Саксонии, устраивался в ноябре в Арконе на Рюгене²²⁴.

«Слоновой костью» Севера была моржовая кость (цв. илл. 9). В Северо-Западной Европе на этом сырье существовал целый художественный промысел. В балтийской торговле она играла не очень большую роль, однако сообщение о поездке Оттара в область моржового промысла на Белом море для добычи моржовой кости, а затем о его обратной поездке в Хедебю указывает на то, что этот продукт имел некоторое хождение в балтийской торговле. В Хедебю обнаружен моржовый бивень²²⁵, а на позднеславянском поселении у Вольгаста моржовый позвонок. Моржовая кость поступала на рынок в Булгаре, откуда её вывозили в арабские страны.

4. Сырье и орудия труда

Одно из выдающихся открытий последних лет было сделано в результате анализов железных шлаков из Хедебю. Оказалось, что в Хедебю ввозили и перерабатывали там шведскую озерную руду, отличавшуюся меньшим содержанием фосфора по сравнению с болотно-луговыми рудами Ютландии²²⁶. В самой Швеции уже в период от возникновения Хельгё до появления Бирки среднешведская металлургия железа интенсивно развивалась. Железо добывали в рудных месторождениях и продавали в форме топоровидных или лопатовидных поковок²²⁷.

Готланд, не располагавший железными месторождениями, в избытке обеспечивался шведской рудой, и на этой основе здесь возникло высокоразвитое кузнечное ремесло²²⁸. В областях к югу от Балтийского моря имелись болотные железные руды. Ввоз в эти земли железа или железной руды из-за моря пока не подтвержден. Отдельные племена или государства вполне обеспечивали свою потребность в железе за счет собственного сырья²²⁹. Поэтому железные орудия не играли в торговле значительной роли, хотя и были в числе товаров; такие орудия были найдены недавно в составе товаров, зарытых одним купцом на городище Арконы в IX-X вв.

Бронза и желтая медь по своему хозяйственному значению уступали железу. Однако эти пилы сырья широко использовались при изготовлении украшений, а также для декоративной отделки орудий труда и оружия. Из каких стран они поступали, до сих пор неизвестно. Не решён вопрос и о соотношении возможных источников сырья, находившихся и в Западной, и в Восточной Европе. На пражский рынок олово, во всяком случае, поступало уже в 965 г.²³⁰

Местные мастера, как правило, сами изготавливали для себя орудия труда. Основным сырьем были железо и дерево, как мы видели, достаточно широко представленные почти во всех областях или по мере необходимости импортировавшиеся (как железо из Средней Швеции на Готланд). Из орудий труда, пожалуй, лишь одно продавалось в большом количестве: ручные мельницы или по крайней мере мельничные жернова. Северные валуны, оставленные последним оледенением, не слишком пригодны для изготовления мельничных жерновов, хотя деревенские жители довольно часто их использовали. На Рюгене известен даже один огромный, принесенный скандинавским ледником обломок гранитной скалы, который использовался как своего рода миниатюрная каменоломня. Однако наилучший, высшего качества камень, пригодный для мельничных жерновов, находится в базальтовых и порфировых месторождениях Среднегерманских гор. Основным центром экспорта базальтовых жерновов в балтийские земли был прежде всего Майен в Рейнланде. Жернова, обычно в виде заготовок, на судах доставляли в Хедебю, здесь их окончательно отделывали и монтировали в ручные мельницы²³¹. У Люттинге, округ Моерс, в IX в. затонуло судно с заготовками жерновов из Майена, следовавшее на север. В 1957 г. оно было обнаружено при гидротехнических работах²³².

В зону балтийского побережья мельничный камень могли транспортировать и по сухопутным дорогам. Сухопутная торговля рейнландскими жерновами подтверждается находками в Лужице (Лаузиц). Каменоломни в окрестностях Рохлица, в Кравинкеле (Тюрингия), в Верхней Лужице и в Сленже также снабжали значительные области, однако до сих пор на основании немногочисленных минералогических анализов находок жерновов нельзя составить окончательной картины распространения продукции этих каменоломен. Ясно только, что довольно тяжелые мельничные жернова на судах или по суше перевозились на значительные расстояния.

По-видимому, торговали также стеклянным сырьем или полуфабрикатами. В некоторых местах обработка стекла и изготовление стеклянных бус и колец прослеживается уже с VIII в. Весьма возможно, сырье для этих производств ввозилось из южных областей²³³. С рубежа VII—VIII вв. стеклянные бусы изготавливали в Хельгё, с VIII IX вв. в Бирке, Павикене, Рибе и Старой Ладоге²³⁴. В Ладоге этого времени возникло также производство стеклянных браслетов. В Волине стеклоделие прослеживается с X в.; в Ральсвике на Рюгене по наиболее поздним находкам можно установить существование стеклодельных мастерских уже с IX в. Часто стеклоделие объединялось в одних мастерских с обработкой цветных и благородных металлов. Во всех до сих пор исследованных мастерских по обработке стекла сырье использовалось в виде стеклянных стержней или осколков. Само это сырье могли производить в пригодных для этого, богатых песком местностях, где имелось также достаточно леса для плавильных печей. Но следует также считаться и с возможностью ввоза стеклянного сырья из Верхней Италии, Моравии, Нижнего Подунавья или Рейнланда²³⁵.

В Хедебю уже в начале нашего столет ия при раскопках были выявлены остатки стеклоплавильных печей. Обстоятельства находок, однако, указывают скорее на переработку ютового сырья в виде стеклянного боя бус или сосудов, чем на первичное его изготовление²³⁶. Данные из Хедебю не столь уникальны для Балтики, как это полагал западногерманский археолог Г. Япкун, осуществивший основные исследования этого памятника. Толчок для развития местного стеклоделия дало развитие ремесла в франкском Рейнланде. Другой поток импульсов мог достигнуть Балтики из византийских земель и Киевской Руси.

5. Предметы домашнего хозяйства, повседневного обихода, соль

Соль на Балтике распространена прежде всего в виде соляного раствора, источники которого в некоторых местах побережья выходят на поверхность. В Восточном Голынтейне такие соляные источники или колодцы располагаются у Ольдеслое, затем близ Рекница, на оз. Толлен и на Юккерринне; весьма значительными были источники в долине Парсенты, южнее Колобжега; они использовались с VII-VIII вв.²³⁷ В Верхнем Повисленье уже в раннее время началась разработка соляных промыслов у Велички. На морском побережье у соляных месторождений с IX в. появляются находки арабских монет и других серебряных изделий в более или менее крупных кладах. Соль, незаменимое консервирующее средство, была необходима для заготовки продовольственных запасов, и соляные месторождения очень рано могли быть вовлечены в торговое обращение. Не исключено, что уже в X в. крупнейшие среднеевропейские соляные промыслы в г. Галле на р. Заале также поставляли соль для балтийской торговли. Путь из Галле через Магдебург в Мекленбург (Рерик) на Балтику около 965 г. был известен как торговый и включен в международную систему коммуникаций²³⁸ (в частности, в результате строительства мостов и переправ). Торговля солью до сих пор не прослеживается по археологическим данным, однако правомерно допущение, что многочисленные западнославянские горшки, происходящие из области между Парсентой и Кильской бухтой, найденные в Скандинавии и даже в Новгороде, в некоторых случаях служили как тара для соли.

Славянская и западноевропейская бытовая керамика, обнаруженная в Скандинавии, распространилась там первоначально как упаковочная тара и лишь впоследствии получила вторичное применение: так попали на север фризские кувшины или предполагаемые сосуды для меда и соли. Некоторые формы посуды, однако, изготавливались специально для домашнею хозяйства и экспортировались. В первую очередь речь идет о сосудах из жировика.

Жировик, мягкий известняк, который в свежедобытом виде легко режется, но при высыхании твердеет и приобретает огнеупорные свойства, имеется в южной Норвегии (в окрестностях Осло-фьорда) и в некоторых районах Швеции. На Осло-фьорде добыча и обработка его в домовых обшинах бондов носили сезонный характер. В Скирингссале (Каупанге) как будто располагался едва ли не крупнейший сборный пункт для вывоза изделий из жировика. Особенно популярны были большие котлы из жировика с железными дужками для подвешивания над открытым очагом. Такие котлы или их остатки найдены прежде всего па Западной Балтике, но также и на Готланде, и в Бирке в Средней Швеции. Из славянских приморских торговых мест обломки этих сосудов известны пока только в Волине и Ральсвике. Кроме того, пряслица из жировика распространились вплоть до Средней Германии²³⁹ (илл. 44).

44. Распространение норвежских сосудов из жировика

1. находки изделий из жировика,

2. месторождения и каменоломни эпохи викингов.

Вторым видом сырья из локально ограниченных месторождений был янтарь, применявшийся для изготовления украшений. Издревле его добывали на юго-западном и южном берегу Балтийского моря, где он ценился как золото балтийских племен. Основной областью добычи янтаря в эпоху средневековья, кажется, была Самбия и Курланд. Но и на побережье до Менцлипа и Ральсвика с VIII в. прослеживается добыча и обработка янтаря в специализированных мастерских. Янтарь служил для изготовления украшений, бус, амулетов-подвесок в виде «молоточков Тора», пряслиц и миниатюрных фигурок. Князья и знать ранних городов проявляли особый интерес к этому златосияющему прозрачному камню. В восточнобалтийскую зону янтарь приходилось ввозить, и в этой связи весьма показательно распространение янтаря в Новгороде, где его ввоз в большом количестве начинается лишь с XI в. Кривая распределения демонстрирует несколько пиков: первый из них приходится на 1050 г., следующий-на время около 1125 г.²⁴⁰ Возможно, в колебаниях поступления янтаря в Новгород следует видеть отражение растущей интенсивности связей Новгорода с Западной Балтикой и прежде всего с самландским (прусским) и западнославянским побережьем. Через Старую Ладогу и Новгород янтарь по Волжскому пути достигал Булгара. Там он был одной из важных статей арабской торговли. Значительную роль играла торговля тканями. Фризская торговля своим расцветом не в последнюю очередь обязана, несомненно, замечательным фризским сукнам; их производство восходит к античной традиции²⁴¹. В эпоху раннего средневековья они производились преимущественно в рамках крестьянского домашнего ремесла, но с каролингской эпохи так же и на мануфактурах. Эти сукна поступали в Бирку, Великопольшу, в Пруссию и далее, вплоть до Новгорода, Старой Ладоги или Сантока на р. Варта²⁴². Высокого уровня, однако, достигло и местное производство сукон и льняных тканей. Введение горизонтального ткацкого станка принесло существенное улучшение техники ткачества в славянских землях (илл. 45). Широкое производство льняных тканей привело к тому, что полотняные платочки стали использоваться как всеобщее платежное средство и даже специально изготавливались для этой цели. Понятие «платить» во всех славянских языках образовано от корня *plat-, плат - полотно (ср. русск. плат-а, платок); в сербском «платить» placis, plasis; в русском - «платить», в польском - placic и т. д. Первоначальное значение может быть передано как «расплачиваться кусочками полотна, платочками», или «ополотнянивать», оплачивать.

45. Славянский горизонтальный ткацкий стан

6. Рабы

Рабы из стран на Балтийском море были одной из важнейших, если не самой значительной, статей экспорта. В балтийской экономической системе работорговля процветала с VIII по XI в. Основными покупателями рабов, несомненно, были арабские халифаты Испании, Северной Африки, Передней и Средней Азии. Но и в средневековой Византии также имелись крупные рынки рабов. Киевские князья периодически заключали с византийскими императорами договоры о работорговле²⁴³. Первые сообщения о рабах из балтийских земель при дворе арабских халифов в Кордове, преимущественно славянах, балтах и финнах-«сакалиба» (этим собирательным именем северные народы обозначались в арабских источниках), относятся ко времени Омайяда ал-Хакима I (796-822 гг.); «сакалиба» выступают как члены военных элитарных частей, придворной гвардии. Евнухи-«сакалиба» наполняли дворы эмиров, а женщины-«сакалиба» служили украшением гаремов арабских владык. Военные рабы-«сакалиба» достигали правительственных постов в Каире или высоких командных должностей. Количество рабов из балтийских земель, продававшихся в арабские страны и Византию, исчислялось десятками тысяч²⁴⁴. Каналами поступления в Аравию служили как балтийская и североморская торговля, так и сухопутные пути Средней и Восточной Европы. Хедебю и Бирка были сборными пунктами и крупными рынками работорговли.

Римберт, преемник Ансгария на посту архиепископа гамбургско-бременского, рассказывает около 870 г.:

«Когда прибыл он сперва в землю данов, увидел он в одном месте, где для ранее возникшей христианской общины построил он церковь, - место то завется Слиазвих - множество пленных христиан, влачившихся в оковах. Среди них находилась некая монахиня, которая, заметив его издали, преклонив колени, многократно склоняла перед ним свою голову, чтобы тем выразить свое благоговение перед ним и умолить его явить сострадание к её жребию. И начала она, чтобы он мог увидеть, что она христианка, громким голосом распевать псалмы. Епископ, охваченный жалостью, с плачем взмолился к Господу о помощи для нее. И вследствие его молитвы распались тотчас оковы на её шее, которыми она была скована. Но так как она не бежала тут же, схватили её с лёгкостью сторожившие их язычники. Тогда святой епископ, движимый страхом и любовью к ней, стал предлагать стерегшим её язычникам различные вещи как выкуп за неё; но они не хотели согласиться ни на что, если только он не уступит им своего коня, на котором он ехал верхом. Этому он не противился, но спрыгнул тотчас с седла и отдал коня со всей сбруей за пленницу, подарив последней сразу же, после того как выкупил ее, свободу, и разрешил идти ей, куда она хотела»²⁴⁵.

Рабы христиане, добытые во время нападений викингов на Западную Европу, наряду с рабами-«сакалиба» продавались или использовались в домашнем хозяйстве жителей раннегородских торговых центров. В Бирке уже около 830 г., как сообщает Римберт, жили довольно многочисленные рабы-христиане²⁴⁶.

Захват рабов и работорговля были характерной чертой эпохи и относились к числу важнейших целей военных походов и набегов викингов. Несмотря на запреты церковных соборов, этим занимались и христиане. Обратимся снова к сообщению Римберта о наблюдениях Ансгария: «Некоторые бедные, захваченные в христианских странах и угнанные в варварские земли пленные были весьма измучены: в надежде на избавление бежали они к христианам Северной Эльбы, ближе других живущим к язычникам; но те схватили и вновь ввергли в оковы пришельцев без всякого сострадания. Некоторых они вновь продали язычникам, других оставили служить у себя или продали также христианам»²⁴⁷. И сами христианские епископы поступали так же. Ансгарий покупал скандинавских и славянских мальчиков, чтобы воспитать из них помощников миссии²⁴⁸. Точно так же как армии античных рабовладельческих государств везли в своих обозах работорговцев, так и к раннесредневековым войскам присоединялись скупщики «живого товара». Когда шведы в середине IX в. напали на Курляндию, с ними были работорговцы. Возле куршской крепости Апуоле, которую шведы не смогли разграбить, между осаждающими и осажденными состоялись переговоры, которые проливают свет на вопросы работорговли. Осажденные курши предложили осаждающим шведам: «Далее, мы даем за каждого человека в крепости полфунта серебра... Однако юные свей продолжали битву и кричали, что они хотят силой оружия захватить крепость и все добро куршей, их же самих обратить в рабство...»²⁴⁹ Когда ободриты в XII в. были завоеваны Генрихом Львом и «подчинены, толпами бежали они к поморянам и данам,., которые их безжалостно продавали полякам, сорбам и чехам»²⁵⁰. На рынке в Мекленбурге в 1168 г. после победоносного похода ободритов были выставлсны на продажу 700 датчан²⁵¹. На протяжении полутысячелетия из Центральной, Восточной и Северной Европы поступают известия об охоте на рабов, захвате рабов и работорговле. Образовались крупные рынки. Марсель в VI-VIII вв. был важнейшим перевалочным пунктом по продаже рабов из Англии в страны Средиземноморья, Верден крупным рынком рабов для продажи пленников из Северо-Восточной и Восточной Европы. Магдебург, как показал в специальном исследовании Ф. Рериг, был центромработорговли непосредственно на славянской границе, так же как Хедебю на севере или Мекленбург (Рерик) в земле ободритов²⁵². Работорговля процветала и в Праге около 965 г.: «К нему [городу Праге] прибывают из... Кракова русы и славяне с товарами, а к ним прибывают из тюркских земель магометане, евреи и тюрки, также с товарами и ходовой монетой и вывозят от них рабов, олово и разнообразные меха»²⁵³.

Ибрагим ибн Якуб, видимо, был одним из таких работорговцев. Он объехал весьма удаленные от его испанской родины рынки в Праге, Магдебурге, Мскленбурге и Хедебю. В Булгаре располагался большой сборный пункт рабов для торговли по волжскому пути. В Византии своих рабов продавала «русь». Соглашение между киевским князем Олегом и византийским императором Львом VI в 911 г. предусматривало выплату возмещения русам, если их рабы сбегут или будут украдены на византийской территории²⁵⁴. Упоминаются походы варягов по волжскому пути, они везли на юг порабощенных девушек, но при случае могли продать их и по дороге²⁵⁵. Особенно впечатляюще рассказывает о ходе такой работорговли в X в. исландская «Сага о людях из Лаксдаля». Дело происходиг на съезде конунгов в устье р. Гётаэльв в западной Швеции. Один из «могучих бондов», владевший усадьбами в Исландии и Норвегии, является на острова Бреннейяр, куда каждые три года собирались конунги соседних земель, чтобы «провозгласить мир ... как это требовалось по закону каждое третье лето». В саге отмечается, что «здесь собирались также и на торг».

«Однажды, когда Хаскульд вышел развлечься с некоторыми людьми, он увидел великолепный шатер в стороне от других палаток. Хаскульд вошел в шатер и увидел, что перед ним сидит человек в одеянии из великолепной ткани и с русской шапкой на голове. Хаскульд спросил, как его зовут. Тот назвал себя Гилли.

Однако, сказал он, многим больше говорит мое прозвище: меня зовут Гилли Русский*.

Хаскульд сказал, что часто о нем слышал. Его называли самым богатым из торговых людей.

Тут Хаскульд сказал:

- Ты, видно, сможешь продать нам вещи, которые мы бы охотно купили.

Гилли спросил, что бы он и его спутники желали купить. Хаскульд сказал, что он хотел бы купить рабыню.

- Если у тебя есть рабыня на продажу.

Гилли ответил:

-Вы думаете поставить меня в затруднительное положение, спрашивая вещи, которой, как вы полагаете, у меня нет в продаже. Однако дело обстоит не так, как вам кажется.

Хаскульд заметил, что шатер был разделен надвое пологом. Тут Гилли приподнял этот полог, и Хаскульд увидел, что там сидело двенадцать женщин. Тогда Гилли сказал, что Хаскульд может пройти туда и присмотреться, не купит ли он какую-нибудь из этих женщин. Хаскульд так и сделал. Все они сидели поперек шатра. Хаскульд стал пристально рассматривать этих женщин. Он увидел, что одна из женщин сидела недалеко от стены, она была бедно одета. Хаскульд обратил внимание на то, что она красива, насколько это можно было разглядеть. Тут Хаскульд сказал:

- Сколько будет стоить эта женщина, если я ее куплю?

Гилли отвечал:

- Ты должен заплатить за нее три марки серебра.

- Мне кажется, сказал Хаскульд, - что ты ценишь эту рабыню довольно дорого, ведь это цена трёх рабынь.

Гилли отвечал:

- В этом ты прав, что я прошу за нее дороже, чем за других. Выбери себе любую из одиннадцати остальных и заплати за неё одну марку серебра, а эта пусть останется моей собственностью.

Хаскульд сказал:

- Сначала я должен узнать, сколько серебра в кошельке, который у меня на поясе.

Он попросил Гилли принести весы и взялся за свой кошелек. Тогда Гилли сказал:

- Эта сделка должна совершиться без обмана с моей стороны. У женщины есть большой недостаток. Я хочу, Хаскульд, чтобы ты знал о нем, прежде чем мы покончим торг.

Хаскульд спросил, что это за недостаток. Гилли отвечал:

- Эта женщина немая. Многими способами пытался я заговорить с ней, но не услышал от неё ни одного слова. И теперь я убежден, что эта женщина не может говорить.

Тут Хаскульд сказал:

- Принеси весы для денег, и посмотрим, сколько весит мой кошелек.

Гилли сделал так. Они взвесили серебро, и оно было три марки весом. Тут Хаскульд сказал:

- Дело обстоит так, что наша сделка должна совершиться. Возьми серебро, а я возьму эту женщину. Я признаю, что ты в этой сделке вёл себя, как следует мужу, потому что, очевидно, ты не хотел меня обмануть.

После этого Хаскульд вернулся в свою палатку. В тот же вечер Хаскульд разделил с ней ложе»²⁵⁶.

Итак, в период с VIII по XI в. области Центральной, Восточной и Северной Европы, так же как подвергавшиеся набегам викингов земли западноевропейских государств, были важным источником рабов. Зарождение феодального общества и государства, связанное с тяжёлыми общественными и военными конфликтами, было основной причиной того, что эта жестокая форма отчуждения производителей, превращения их в товар, могла принять столь значительные масштабы. С образованием феодального общества и феодальных государств период захвата рабов и работорговли заканчивается. Отныне непосредственные производители не отчуждаются от своей земли, но используются в сельском хозяйстве феодальных вотчин или облагаются повинностями как феодально-зависимое крестьянство. Однако именно работорговля, экспорт людей в IX-XI вв. во многом обеспечили материальную основу для расцвета культуры и искусства народов стран Балтики.

7. Украшении. Предметы гигиены и ухода за телом

Эти товары производились преимущественно в торговых эмпориях и раннегородских цент рах или ввозились сюда из южных и западных областей. Традиционные (обычно бронзовые) украшения, составляющие обязательный элемент одежды, как уже отмечено, изготавливались на месте; их распространение связано главным образом с этнической общностью, проявлявшейся в единстве костюма и убора. Напротив, дорогие и эффектные изделия из золота, серебра, слоновой кости и янтаря из-за их повсеместной ценности вовлекаются в циркуляцию товаров между племенами и народами. Золотые и серебряные гривны, браслеты, кольца распространяются как средства платежа, нередко в разрубленном (в соответствии с необходимым весом) виде. Другие категории украшений, такие, как ожерелья из стеклянных, хрустальных или янтарных бус, служили как украшением, так и платежным средством. Начиная с VII—VIII вв. в скандинавских торговых и раннегородских центрах Хельгё, Павикене, Рибе, Хедебю, Каупанге перерабатывалось на бусы стекло, поступавшее па Балтику из Италии, Каролингской империи или Северо-Западной Европы. С VIII—IX вв. нужно учитывать также и производство стеклянных бус или колец в некоторых славянских приморских торговых центрах. На протяжении долгого времени, с середины VIII в., первое место здесь занимала Ладога. С IX в. начинается производство стеклянных изделий в Ральсвике на Рюгене. В Волине стеклоделие появилось в X в. Обработка стекла нередко производилась в ювелирных мастерских, так как при работе с цветными и благородными металлами необходимы высокие температуры, при которых становилась возможной и плавка стекла; кроме того, между стеклоделием и обработкой цветных и благородных металлов существовала и непосредственная технологическая взаимосвязь. Стеклянная паста, как показывают материалы Павикена, Хельгё и Рибе, наплавлялась в виде эмали на металл или же ею исполнялась инкрустация по металлу. Чрезвычайно широкое распространение мастерских по изготовлению стеклянных бус не позволяет пока использовать данные об этих производственных центрах для реконструкции системы торговых связей²⁵⁷.

46. Распространение резных фрисландских гребней

47. Распространение резных скандинавских гребней

48. Распространение резных западнославянских гребней

Особенно многочисленные свидетельства надрегиональной торговли и проникновения общеевропейских стилистических влияний па Балтику дают резные костяные и роговые гребни, ставшие одной из характерных и выразительных категорий бытовых вещей этой эпохи. Под воздействием античной традиции в Рейнланде и Фрисландии появились великолепные формы резных гребней. Уже в VII-VIII вв. фризские резные гребни вывозились купцами через Северное и Балтийское моря (илл. 46-48). Богато украшенные футляры и спинки гребней, пользовавшихся большим спросом, были моделью для их производства. С IX в., вероятно, в каждом из раннегородских поселений имелись собственные костерезные мастерские, так что объем импорта сравнительно быстро сократился. В Поморье из примерно 400 гребней эпохи раннего и высокого средневековья импортными были лишь 13, т. е. 3,2%. Этот импорт поступал в VII в. из Фрисландии, в IX-X вв.-из Хедебю и из Упланда в Швеции (Бирка) и с X по XII в. из Великополыни²⁵⁸. К другим статьям торговли предметами ухода за телом относятся пинцеты, копоуш-ки из серебра, притирания, масла и мази. В Хедебю, например, производились краски для глаз²⁵⁹. Сосуды для притираний из Рейнланда найдены также в составе погребального инвентаря в некоторых могилах²⁶⁰. В связи, возможно, с культовыми представлениями изготавливались и распространялись маленькие бронзовые фигурки людей или лошади-сакрального животного скандинавских и славянских богов²⁶¹. Предметом торговли были также наборы для игр и игральные фигуры. Шахматные фигуры, привезенные из Аравии, найдены в Польше²⁶². Из Средней Азии дошла до Норвегии, при этом еще до начала IX в., игра «в мельницу» (илл. 49). С IX в. она была в ходу в Гокстаде, Ладою, Новгороде и других местах²⁶⁹.

49. Доски для игры в «мельницу» и их изображения:

а) Гокстад, Норвегия,

б) Новгород,

в) Саркел-Белая Вежа,

г) Старая Рязань,

д) Таманский полуостров,

е) Старая Ладога.

8. Оружие

По меньшей мере с первого этапа балтийской торговли на Балтику ввозились мечи из Рейнланда (цв. илл. 20). В 805 г. Карл Великий категорически (и не в первый раз) запретил их ввоз в славянские земли. Несмотря на это, мечи с фирменными знаками рейнских мастеров, такими, как «Ульфберт» (илл. 50), «Ингельрсхт», «Хильпрехт», «Симерхлиис», продолжали поступать в Восточную и Северную Европу. Немалая доля в распространении этого оружия приходится, конечно, па балтийскую торговлю. Однако не позднее чем с X в. в Киевской Руси появляются мастерские, в которых производилось собственное оружие этого рода²⁶⁴. Не так давно был найден меч одной из этих мастерских с отчетливой кириллической надписью «Коваль Людота» (или Людоша), т. е. «кузнец Людота» (Людоша)²⁶⁵. Изготовленные за пределами Рейнланда клинки, дамаскиро-ванные, с характерным «муаровым» узором металла, также часто снабжали, иногда более или менее искаженными надписями с рейнландскими формами имен, как на мечах из Латвии и Польши²⁶⁶.

50. Распространение мечей Ульфберта

Другие предметы вооружения, такие, как иволистные наконечники копиу, вытянутый заостренный шлем и стремя²⁶⁷, очевидно, проникли в балтийскую систему коммуникаций из причерноморских или среднеазиатских областей, а оттуда распространились дальше на Запад²⁶⁸. Местные подражания вызвали также персидские боевые или декоративные топоры, известные в Скандинавии и в славянских странах. Речь идет о железных топорах с серебряной или медной отделкой. Собственный центр такого производства, кажется, возник и на Балтике²⁶⁹.

Важную роль в балтийской торговле играли ланцетовидные копья с дамаскированным лезвием. Технологию этих наконечников, первоначально изготавливавшихся в Рейнланде, переняли оружейники Скандинавии и, по-видимому, также в Курланде, а в XI в. и Эстонии. В этих землях, так же как в Финляндии, ланцетовидные наконечники вошли в состав стандартного снаряжения воина и благодаря обычаю класть оружие с мертвым в могилу дошли до нас в большом количестве экземпляров. В славянских землях, напротив, такого рода наконечники встречаются значительно реже²⁷⁰.

* Дословно: «Из Гардов». Прим. перев. 8-1326

²⁰⁷ Schier B. Wege und Formen des ältesten Pelzhandels in Europa. Frankfurt am Main, 1951, S. 39.

²⁰⁸ Herrmann J. Siedlung..., S. 92.

²⁰⁹ Матузова В. И. Указ. соч, с. 25.

²¹⁰ Schier В. Op. cit., S. 39-41.

²¹¹ Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Перевод Е. Ч. Скржинской. М., 1960, с. 69.

²¹² О местах обитания этих «свехан», по-видимому, в Верхнем Поволжье и об их идентификации с этнонимом «рос», а не со «свеями» в Швеции см.: Воbа I. Nomads..., р. 28.

²¹³ Jankuhn Н. Haithabu, S. 196.

²¹⁴ Путешествие Ибн Фадлана, с. 72.

²¹⁵ Горюнова В. И. Этническая история Волго-Окского междуречья. МИА, № 94. М., 1961, с. 128; Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья. М., 1952.

²¹⁶ Jacob G. Welche Handelsartikel bezogen die Araber des Mittelalter aus den nordisch-baltischen Ländern? Berlin, 1891, S. 4.

²¹⁷ Adami Bremensis Gesta, IV, 18; см.: Rоhwer B. Der friesische Handel im frühen Mittelalter. Kiel, 1937.

²¹⁸ Vasmer M. Russisches Etymologisches Wörterbuch, Bd. 1-3. Heidelberg, 1953-1958 (русск. перевод: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, т. 1-4. М., 1964-1973).

²¹⁹ Helbaek Н. Da rugen kom til Danmark. - Kuml, 1970, S. 279-296.

²²⁰ Наиболее полная сводка данных о «фризских кувшинах», которую следует дополнить находками в Менцлине и Ральсвике, см. в работе: Корзухина Г. Ф. Курган в урочище Плакун близ Ладоги. - КСИА, 1971, вып. 125, с. 59-64. См. также: Schoknecht U. Menzlin. Ein frühgeschichtlicher Handelsplatz an der Peene. Berlin, 1977, S. 111, Abb. 28.

²²¹ Вehre K.-E. Untersuchungen des botanischen Materials der frühmittelalterlichen Siedlung Haithabu. - In: Berichte über die Ausgrabungen in Haithabu, 2. 1969, S. 10.

²²² Brandkack J. Studien zur Wirtschaft und Sozialstruktur der Westslawen zwischen Elbe-Saale und Oder. Bautzen, 1964, S. 253-262.

²²³ Согласно «Ниенбургскому фрагменту», деревни Нижней Лужицы должны были поставлять монастырю в Ниенбурге-на-Заале ежегодно 100 горшков меда. См.: Codex diplomaticus nес nоn Epistolaris Silesiae, ed. С. Maleczyński, t. 1. Wroclaw, 1956, p. 73.

²²⁴ Helmoldi Chronica, II, 108.

²²⁵ Reichstein H. Ergebnisse und Probleme von Untersuchungen an Wildtieren aus Haithabu (Ausgrabung 1963-1964). - In: Berichte..., Bd. 7. 1974, S. 114.

²²⁶ Jankuhn H. Op. cit., S. 209.

²²⁷ См. ниже главу «Швеция в эпоху викингов и раннее средневековье». См. также: Nylén Е. Eisen und Silber. - Zeitschrift für Archaeologie, 1978, Bd. 12, S. 211-224.

²²⁸ Lündström P. Paviken I, S. 82.

²²⁹ P1einer R. Der Handel mit Eisen im östlichen Mitteleuropa im 4. bis 9. Jh. - Early Medieval Studies, 1971, v. 3, S. 13-21.

²³⁰ Сообщение Ибрагима ибн Якуба см.: Jacob G. Arabische Berichte, S. 12.

²³¹ Jankuhn H. Op. cit., S. 200.

²³² Ellmers D. Op. cit., S. 60.

²³³ Dekówna M. Au sujet de l'existence à l'époque du haut Moyen Age d'ateliers de transformation du verre dans les pays slaves. - Archaeologia Polona, 1914, t. 15, p. 305-312.

²³⁴ Lündström A. Bead Making in Scandinavia in the Early Middle Ages. - Early Medieval Studies, 1976, v. 9, p. 3-17.

²³⁵ Chropovský W. The Situation of Nitra in the Light of Archaeological Finds. - Historica, 1964, v. 8, p. 5-33; Großmähren. Mainz, 1966, S. 35, 70, 81. Olczak J. Bemerkungen zur Technologie der Glassproduktion in Polen im frühen Mittelalter. - Veröffentlichungen des Museums für Ur- und Frühgeschichte Potsdam, 1971, N. 6, S. 103-115. Джингов Г. Средновековна стъкларска работилница в Патлейна. - Известия на археологический институт, 1963, т. 26, с. 46-49; Чангова И. За стъклените гривни в средновековна България. - В кн.: Изследвания в памст на Ка¬рел Шкорпил. София, 1961, с. 179.

²³⁶ Jankuhn H. Op. cit., S. 247.

²³⁷ Л. Лециевич в своём обзоре раннегородского развития на южном побережье Балтики оставляет в стороне вопрос о добыче соли, полагая, что на основе археологических источников невозможно определить её объём. См. однако, раздел, написанный В. Гензелем в этой книге. См. также: Leciejewicz L. Zur Entwicklung von Frühstädten an der südlichen Ostseeküste. - Zeitschrift für Archaeologie, 1969, Bd. 3, S. 182-210; Burchard H., Keckowa A., Leciejewicz L. Die Salzgewinnung auf polnischem Boden im Altertum und im frühen Mittelalter. - Kwartalnik Historii Kultury Materialnej, 1966, t. 5, S. 745-760; Jodlowski A. Technika produkcji soli na terenie Europy. - In: Studia i materialy do dziejów żup solnych w Polsce, t. 5. 1976.

²³⁸ Ибрагим ибн Якуб, см.: Jacob G. Op. cit., S. 11; Herrmann J. Siedlung..., S. 123.

²³⁹ Skjølsvold A. Klebersteinindustrien i vikingetiden. Oslo/Bergen, 1961; Jankuhn H. Haithabu, S. 201; Grimm P. Der Beitrag der Archaeologie für die Erforschung des Mittelalters. - In: Probleme des frühen Mittelalters in archaeologischer und historischer Sicht. Berlin, 1966, S. 39, 67.

²⁴⁰ Рыбина E. А. Из истории ввоза янтаря в Новгород. - В кн.: Новое в археологии. М., 1972, с. 224—228. Я. Озольс связывает деятельность готландцев в Курляндии с тамошней добычей янтаря (как и в Самбии, и на нижнем Немане); заслуживает сожаления, однако, что он не ставит даже вопроса о том, не могли ли скандинавские материалы, обнаруженные в этих областях, попасть в страну в результате торговли местных жителей. Предположение о связи между скоплениями скандинавских находок и местами добычи янтаря правдоподобно, но остается недоказанным. См.: Оzо1s J. Der Bernsteinhandel und die skandinavischen Kolonien in Kurland. - In: Bonner Hefte zur Vorgeschichte, 1976, N. 11, S. 153-159.

²⁴¹ Rohwer B. Op. cit.; Planitz H. Die deutsche Stadt des Mittelalters. Weimar, 1975, S. 45.

²⁴² Dymaczewska U., Dymaczewski A. Wczesnośredniowieczny Santok. - SA, 1967, t. 14, s. 195.

²⁴³ Haussig H.-W. Byzantinische Geschichte, S. 45.

²⁴⁴ Б. Брентьес не исключает, что «сакалиба» в арабских источниках обозначает рабов не только славянского, но также и финно-угорского, и германского происхождения. См.: Brentjes. Die slawische Militarsklaven (Sakaliba) in Spanien als Forschungsaufgabe. - In: Berichte über den II. Internationalen Kongress für Slawische Archaeologie, Bd. 2. Berlin, 1973, S. 269-274.

²⁴⁵ Vita Anskarii.

²⁴⁶ Ibid., s. 11.

²⁴⁷ Ibid., s. 38.

²⁴⁸ Ibid., s. 36.

²⁴⁹ Ibid., s. 30.

²⁵⁰ Helmoldi Chronica II, 101.

²⁵¹ Ibid., II, 109.

²⁵² Rörig F. Magdeburgs Entstehung und die ältere Handelsgeschichte. Deutsche Akademie der Wissenschaften. Vorträge und Schriften, Berlin, 1952, H. 49, S. 22.

²⁵³ Ибрагим ибн Якуб, см.: Jacob G. Op. cit., S. 12.

²⁵⁴ Dölger F. Op. cit., S. 66.

²⁵⁵ Путешествие Ибн-Фадлана, с. 78-79.

²⁵⁶ Сага о людях из Лаксдаля. - В кн.: Исландские саги. М., 1956, с. 268-270 (перевод Г. Адмони и Т. И. Сильман).

²⁵⁷ Последняя обобщающая работа, посвященная производству и торговле стеклянными бусами в Скандинавии, принадлежит Ю. Кальмеру; по-видимому, следовало бы расширить базу исследования, не ограничиваясь скандинавскими материалами; так, вне поля зрения автора осталось производство стеклянных бус в Ладоге. См.: Callmer J. Trade Beads and Beade Trade in Scandinavia ca. 800-1000. Lund, 1977, p. 100.

²⁵⁸ Сhоt1iwу E. Rzemioslo rogownicze na Pomorzu wczesnośredniowiecznym. Wroclaw, 1973; для территории ГДР необходимы многочисленные дополнения.

²⁵⁹ Ибрагим ибн Якуб, см.: Jacob G. Op. cit., S. 29.

²⁶⁰ Herrmann J. Magdeburg-Lebus. Zur Geschichte einer Strasse und ihrer Orte. - Veröffentlichungen des Museums für Ur- und Frühgeschichte Potsdam, 1963, N. 2, S. 102.

²⁶¹ Urtans V. Die plastischen Bronzepferdchen. - Arheologija un etnografija, 1974, N. 11, S. 218; Grebe K. Die Ergebnisse der Grabung Brandenburg. - In: Berichte über den II. Internationale Kongress, Bd. 3, Berlin, 1973, S. 277.

²⁶² Gąssowska E. Le jeu d'échecs en Pologne du haut Moyen Age. - Archaeologia Polona, 1964, t. 7, p. 293-301.

²⁶³ Полякова Г. Ф., Фехнер М. В. Игра в мельницу в Древней Руси. - В кн.: Slovenskä Archeologia, 1973, t. 21, N. 2, s. 441-444.

²⁶⁴ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. САИ EI-36. Вып. I. Мечи и сабли. Л., 1966, с. 18-49.

²⁶⁵ Там же, с. 41.

²⁶⁶ Glosek A. Znaki i napisy na mieczach średniowiecznych w Polsce. Wroclaw, 1973; Malinowski T. Łotenskie analogie do polskich mieczów średniowiecznych. - Kwartalnik Historii Kultury Materialnej, 1975, t. 23, c. 1, s. 115.

²⁶⁷ Kirpičnikov A. N. The Connections..., p. 71.

²⁶⁸ Gamber O. Wikingerbewaffnung und spätrömische Waffentradition. - Settimani di studio del Centro italiano di studi sull'alto medioevo, 1969, t. 16, S. 767.

²⁶⁹ Paulsen P. Axt und Kreuz bei den Nordgermanen. Leipzig, 1939, S. 128.

²⁷⁰ Se1irand J. Estnische Gruppe der nordeuropäischen Lanzenspitzen mit da- masziertem Blatt. - Eesti NSV Teaduste Akadeemia Toimetised, 1975, t. 24, S. 171.

Странствующие мастера и унификация культуры

Товарообмен существенно способствовал образованию обширных зон со сходной материальной культурой. Однако не меньшей была роль странствующих ремесленников. Прежде всего, мастеров захватывали во время набегов, привозили в свою страну и пристраивали к делу в усадьбах бондов, знати или в раннегородских поселениях. Среди таких пленников бывали кузнецы, которые, в числе прочего, владели техникой дамасцировки и распространяли ее в северных землях. Старинная легенда о кузнеце Вёлунде рассказывает, как для того, чтобы удержать мастера-оружейника и предотвратить его побег, ему перерезали жилы на ногах; мастер, согласно саге, выковал себе железные крылья и улетел на них с острова конунга Нидуда, перед этим жестоко отомстив за свой плен (илл. 51).

51. Камень из Ардре, Готланд

Но конечно, ремесленники появлялись также в раннегородских центрах вместе с купцами и селились так, как это было в Бирке, Хедебю, Волине, Ральсвике, Новгороде и Старой Ладоге. Чрезвычайно сложно выявить мастерские таких пришлых ремесленников в местном контексте, да еще и установить при этом их происхождение; типы построек, так же как большинство обиходных вещей из этих мастерских, будут, скорее всего, местными. Тем не менее, возможно, именно славянские гончары в Бирке и других местах Швеции изготовляли гончарную посуду, по своим качествам превосходившую местную скандинавскую и соответствующую традициям славянского гончарства²⁷¹. По мнению советских и польских исследователей, некоторые фризские кувшины, особенно фризские резные гребни в Старой Ладоге, изготавливались ремесленниками из Фрисландии, осевшими в этом городе²⁷². Несомненно, мастера, чеканившие первые монеты Хедсбю в первой половине IX в., прибыли из фризских земель, вероятно, из Дорестада. В окружении купцов могли также находиться скорняки, кожевники и ювелиры. В Еллинге, в Ютландии, большой камень конунга Харальда с изображением распятого Христа, несомненно, воздвиг и декорировал камнерезчик из Северо-Западной Европы, в то время как руническая надпись на камне принадлежит местному мастеру²⁷³. С определенной долей вероятности можно и в строительстве опознать подобные перенесения навыков и форм, свидетельствующие о работе пришлых мастеров.

К такого рода прямым влияниям иноземных строителей в некоторых славянских прибрежных поселениях восходит так называемая «рамочная» техника строительства (развившаяся в дальнейшем в германский фахверк) и техника «ставкирки» (стены из вертикальных, забранных в шпунт пластин), распространенная в культовом, но применявшаяся иногда и в жилищном строительстве; впрочем, они остались чуждыми славянскому строительному искусству и никогда не могли вытеснить местную срубную конструкцию.

Это, правда, ни в коем случае не позволяет сделать вывод, что всюду, где заметны подобного рода влияния, имело место также и оседание чужеземных мастеров. Напротив, необходимо считаться с частичным, возможно функционально обусловленным включением чуждых способов строительства в местную среду. Раскопки в Гросс-Радене близ Шверина особенно ярко продемонстрировали сосуществование срубной традиции в жилых строениях и техники«ставкирки» в культовом сооружении. С другой стороны, в Скандинавии славянский тип срубного дома как будто оказал кое-где влияние на местную строительную традицию²⁷⁴. Примечательно также, что в скандинавских поселениях по мере изменения социальной структуры поселений и функций построек меняется и техника строительства. Такое изменение строительной техники произошло при закладке раннегородского центра Трёнсберга, сменившего Скирингссаль (Каупанг), так же как и в Хедебю. Крупные, сравнительно свободно спланированные частные усадьбы при этом были подчинены более жесткой городской планировке и существенно изменили размеры, очертания, характер застройки участка и технику строительства. По-видимому, подобные же изменения социальной структуры лежат в основе строительных изменений в Старой Ладоге, при переходе от стратиграфического горизонта Е (IX в.) к горизонту Д (X в.). Это явление здесь соответствует процессу, наблюдаемому в Каупанге–Трёнсберге. Вдали от побережья на подобный же процесс указывает застройка поселения на предградье городища Торнов в Нижней Лужице. При переходе от периода А к периоду В на рубеже VIII–IX вв. вместе с новой планировочной структурой усадеб меняется и техника строительства. Следует принять во внимание также и обмен мастерами по строительству укреплений, в частности между ободритами и датчанами²⁷⁵.

В целом же при обсуждении вопроса о странствующих ремесленниках или специалистах мы во многом останемся в области предположений, особенно если речь идет об обмене и его условиях.

Определенное влияние на нивелировку культурного своеобразия господствующего класса, несомненно, оказывали растущие брачные связи княжеских и вельможных домов. Особенно тесными они были между датчанами и ободритами, но подобного рода связи со скандинавскими княжескими домами установили также и поморянские и польские князья.

²⁷¹ Capelle T. Die Wikinger, S. 37. В том же плане этот исследователь интерпретирует находку литейной формы, вырезанной из жировика и предназначенной для изготовления характерной славянской лунницы. См.: Capelle Т. Die Metallschmuck von Haithabu. Neumünster, 1968, S. 79.

²⁷² См.: Hilczerówna Z. О grzebieniach ze Starej Ladogi.

²⁷³ Moltke E. The Jelling Monument in the Light of the Runic Inscriptions. – Medieval Scandinavia, 1974, v. 7, p. 183–187.

²⁷⁴ Этот вопрос приобретает особое значение в связи со все более частыми находками сравнительно небольших нестолбовых деревянных построек (срубов?) в таких торговых поселениях, как Экеторп III или сезонная торговая стоянка в Лёддечёпинге близ Мальме и др. См.: Eketorp. Fortification and Settlement on Öland/ Sweden. The Monument. Stockholm, 1976; Ohlsson T. The Löddeköpinge Investigation…, p. 59; Strömberg M. Grubenhäuser in Valleberga. Untersuchungen 1965–1970. - Meddelanden från Lunds universitets historiska museum 1969–1970. Lund, 1971, S. 192–265.

²⁷⁵ Herrmann J. Gemeinsamkeit und Unterschiede im Burgenbau der slawischen Stämme westlich der Oder. – Zeitschrift für Archaeologie, 1967, N. 1, S. 206–258.

Общие и особенные черты в балтийской культуре. Этапы её развития

В сфере экономических и социально-экономических отношений у народов и племен Балтики можно установить тенденции, единые в своей основе, а в своем конкретном выражении значительно модифицированные в силу конкретно-исторических условий. Не были одновременны и процессы образования государства, становления городов и перехода к феодальному обществу. Тем не менее общие тенденции развития создавали основу для образования балтийской экономической системы, расширяющейся торговли и хозяйственного обмена.

52. Скандинавский вертикальный ткацкий стан.

Также выявляются тенденции к выравниванию и единообразию культуры. Нож, плуг, меч, даже домостроительство и кораблестроение в Балтийском регионе мало различались (илл. 52). Но это не означало нивелировки глубинных основ культурного своеобразия. Погребальные обряды, традиционный набор украшений и пр. сохранялись, оставаясь устойчивым этническим признаком, как, например, обычай ношения парных скорлупообразных фибул у скандинавских жешцин или наборов височных колец у славянок. Не стирались и этнокультурные традиции в сфере духовной культуры, во всяком случае пока она не подверглась нивелирующему воздействию христианства. Скандинавы почитали Одина, Фрейра и Тора, руяне — Свентовита, лютичи — Сварожича. У поморян также был известен Свентовит, четырехглавый бог, наряду с Триглавом, трехголовым. В Новгороде стояло святилище Перуна. Со всеми этими божествами были связаны различные ритуалы, представления, мифы, символы. Но с другой стороны, во внешнем проявлении культов, в частности в области храмового строительства, возникает сходство между скандинавами и славянами. Оно проявлялось в конструкции, декоре и интерьере культовых зданий, частично выстроенных в технике «ставкирки», тщательно декорированных деревянных идолах.

Глубоки различия в письменности. В Новгороде и других русских городах писали на бересте кириллическими буквами. В Швеции и Дании вырезали руны по камню, дереву и кости. Такие стержни с руническими надписями или вещи с рунами найдены кое-где в славянских раннегородских поселениях*. Тексты примерно одинакового хозяйственного содержания в Новгороде записывали на древнерусском языке кириллическими буквами, а в Бергене — на древненорвежском языке руническими знаками²⁷⁶.

Формирование Балтийского экономического региона, таким образом, не сопровождалось созданием унифицированной балтийской культуры, и тем более единой балтийской народности. Однако включение в него практически всех народов и племен, живущих на берегах Балтийского моря, ускоряло их социально-экономическое развитие, стимулируя рост производительных сил и вызывая интенсивный культурный обмен.

Если в Скандинавии VII–X вв. широкое распространение новых художественных форм было вызвано к жизни прежде всего деятельностью и потребностями домовых общин свободных бондов и особенно феодализирующейся знати, то в славянских землях при быстром переходе к классовому обществу почвой для развития культуры и искусства в первую очередь являлись формирующиеся государственные центры. Они развивались с IX в. одновременно и как места концентрации ремесла, промыслов и торговли, и как центры, где имелись условия для развития художественного ремесла, обслуживавшего раннефеодальную знать.

В некоторых областях можно ясно различить течения, связанные с художественными вкусами трудящегося населения и вырастающие из потребностей господствующего класса. Трудящийся народ выражал свои эстетические представления в художественном оформлении предметов повседневного обихода, таких, как керамика или различные орудия из дерева, кости, рога, а также исконных народных украшений, вроде височных колец. Господствующий класс устремлял свое внимание прежде всего на художественное оформление оружия, воинского снаряжения и украшений из благородных металлов. Кроме того, в эту эпоху возникает новый вид искусства — архитектура. Прежде всего это замки, палаты и дворцы знати. В этой области, главным образом в деревянном строительстве, воплощается в жизнь единство функций и художественного образа как наглядное выражение ведущей роли, которую берет на себя раннефеодальная знать в формирующемся классовом обществе. Еще отчетливее это единство формы и функции проявляется в храмах и других культовых постройках. Храмовая обрядность, представленная великолепными образцами культовых зданий и относящейся к ним культовой скульптуры, с X в. развивается прежде всего у славянских племен между Одером и Эльбой.

В государственных центрах Дании, Швеции, Киевской Руси и Польши с середины X в. утверждается христианство. Вместе со становлением христианской церкви в этих странах начинается строительство каменных храмов и дворцов. В это время не только утверждается идеология крепнущего класса феодалов, но и возникают новые требования к формам художественного выражения новых отношений в странах Балтийского региона. Эти изменения проявились в церковном и монументальном строительстве и глубоко воздействовали на развитие искусства малых форм, стилистических направлений, пластики, рельефной орнаментики. Они равным образом влияли на искусство славянских земель южного побережья Балтики и Скандинавских стран. В последней четверти X в. эти тенденции нашли выражение в так называемом «Еллингском камне» (Дания), где, помимо рунической надписи (сообщающей о крещении датчан), представлены заимствованные из христианской орнаментики растительные мотивы образа «Большого Зверя», характерные «усики». На серебряных украшениях появляется не только крест в различных вариантах, но также и голова Христа как символический образ.

Знать, богатые купцы, викинги, прославившие себя далекими походами, священники и скальды испытывали настоятельную потребность запечатлеть свои деяния в письменных памятниках. Руническая письменность в условиях многовековой эволюции письменной культуры в других, сопредельных странах не имела исторической перспективы. Однако скандинавские племена, создавшие в начале I тысячелетия н. э. на основе этрусского** собственный рунический алфавит (так называемый футарк), использовали его для письма на камне, кости, роге и керамике. От эпохи с 950 по 1100 г. известно свыше 3500 таких рунических надписей. Находки этого рода встречаются кое-где и в странах к югу от Балтийского моря, а также в Киевской Руси. Однако в отличие от северных стран в южных славянских землях, и прежде всего в Древней Руси, пошли по более рациональному пути, приняв алфавит, созданный в середине IX в. Кириллом и Мефодием на основе греческого. В Новгороде был найден и специфический письменный материал: береста.

Из различных горизонтов культурного слоя в Новгороде известны многочисленные (свыше 600) берестяные грамоты, древнейшая из которых относится к XI в. По-видимому, с письменными знаками экспериментировали и языческие жрецы вильцев и поморян. Христианизация, при которой письменность перешла в ведение церкви, а также создание латиноязычных церковных и монастырских школ привели к угасанию местных форм письменности.

В развитии экономики, социального строя, культуры и искусства стран Балтики при общих тенденциях и единой социально-экономической, формационной основе процесса можно выделить несколько периодов, характеризующихся специфическими проявлениями и признаками.

Первый период охватывает VII–VIII вв. В Скандинавии он отмечен формированием домовых общин, укреплением общественного положения свободных крестьян — бондов, но одновременно и усилением власти племенной аристократии, вождей и знати. И свободные общинники, и знать предпринимают первые попытки установления контактов с заморскими землями. В первых стабильных торгово-ремесленных центрах типа Хельгё зарождается специфический «вендельский стиль»***, характеризующий аристократическое искусство и отличающийся от орнаментальных традиций предшествующего и последующего времени.

На южном побережье Балтийского моря по мере стабилизации славянской оседлости происходит консолидация племенных отношений, проявившаяся в создании системы городищ, с которыми у славян связаны также начальные этапы торгово-ремесленной деятельности. Балты и финно-угры в этот период жили еще в условиях родо-племенного строя, а их искусство, насколько можно судить по имеющимся образцам, находилось под воздействием художественного стиля эпохи Великого переселения народов, сформировавшегося в Северном Причерноморье и Центральной Европе в V–VII вв. Двусторонние влияния через Балтийское море в этот период действовали еще в сравнительно узких пределах. Первый период (VII–VIII вв.) можно поэтому назвать «начальными веками».

Второй период охватывает в основном IX и большую часть X в. Он выразился в расширяющихся торговых связях и возникновении крупнейших торговых центров и раннегородских поселений на берегах Балтийского моря, так же как в походах викингов. Как в Скандинавии, так и на юге Балтики выделяются центры формирующихся государств, которые становятся центрами культурного развития. Искусство викингов, представленное стилем Борре и Еллинге в Скандинавии, достигло своего высшего расцвета. Оно представлено такими высокохудожественными произведениями, как резьба по дереву в находках из Усеберга, литье и чеканка по металлу, кузнечные изделия, произведения ткачества или работы скульпторов и камнерезчиков.

На славянском побережье наблюдается повсеместный расцвет производства керамических форм, а также золотых и серебряных украшений в мастерских ювелиров. В этот период образцы художественного творчества вместе с торговыми товарами поступают из арабско-азиатских стран, византийской и великоморавской областей, а также, вполне естественно, из Скандинавских стран. Увеличивающаяся концентрация в раннегородских центрах разноэтнического населения, в первую очередь мастеров-ремесленников, значительно усилила культурный обмен на Балтике. Торговые сношения, военные походы, переселения и связи вели к тому, что в этот период Балтийское море становится связующим звеном между всеми живущими на его побережьях народами. По новейшим данным, к этим столетиям относятся предметы культуры и искусства, несомненно, западнославянского происхождения, найденные не менее чем в 240 пунктах на территории Скандинавии. Равным образом в западнославянских землях имеется по меньшей мере 300 пунктов, в которых найдено свыше 6100 предметов, целых и во фрагментах (в том числе более 6000 монет), скандинавское происхождение которых или идентичность скандинавским традициям неоспоримы. Однако нужно присоединить сюда бесчисленные находки, которые по своим стилистическим особенностям не могут быть отнесены исключительно к той или иной области Балтики и имеют повсеместное распространение. Это ножи с искусно выполненным плетеным орнаментом на рукояти — в славянских землях; серебряные браслеты и гривны — в Скандинавии и на южном побережье Балтики; или же художественные произведения мастеров-оружейников в Скандинавии, Киевской Руси, Польше. При анализе связей установлено, что особенно тесными, интенсивными и взаимообогащаюгцими они были в периоды мира и мирных отношений между народами. Польский археолог Я. Жак выделил четыре фазы в развитии связей между западнославянскими странами и Скандинавией:

I фаза 800–890 гг.

II фаза 890–970 гг.

III фаза 970–1050 гг.

IV фаза 1050–1100 гг.

Большая часть предметов и монет скандинавского происхождения в западнославянских странах приходится на третью фазу²⁷⁷.

Освоение Балтийского моря в качестве внутреннего моря стало возможным только тогда, когда кораблестроение достигло необходимого уровня. Для скандинавов оно было одной из существенных сторон их ремесленной и художественной деятельности. До нас дошли лишь немногие образцы кораблестроительного искусства; первое место среди них занимает великолепный корабль из Усеберга на Осло-фьорде. По многочисленным каменным стелам с изображениями кораблей мы знаем, что усебергский корабль не уникален, а представляет определенный тип морских судов. В славянских землях корабли не имеют художественно-мифологических украшений: драконов и змей, — но развиваются в более практичных формах. Областью безусловного господства славянского древостроительного искусства в первую очередь было сооружение крупных «градов», крепостей, а также храмов с их художественной отделкой.

Третий период экономического, социально-политического и художественного развития (конец X- XII в.) неотделимо связан с укреплением феодальных государств в Норвегии, Дании, Швеции, Киевской Руси, Польше и в землях ободритов, так же как с реакцией на укрепление феодальной государственности сохранявших военно-демократический и родо-племенной уклад племен балтов, финнов, вильцев, лютичей. Со второй половины X в. в большей части Балтики значительную роль играло распространение христианства, которое оказывало влияние на романские и византийские элементы в строительстве, производстве украшений, орнаментике. Появляется каменная архитектура, в то время как деревянное зодчество, прежде всего в Скандинавских странах, находит новую область применения: централизованная государственная власть воздвигает свои укрепления, архитектурно оформленные опорные пункты с укреплениями нового типа, в виде так называемых «круглых крепостей» или, как их неточно обозначали раньше, «лагерей викингов»; священники в Скандинавии поддерживают и продолжают местные традиции в церковном строительстве. Показательны сооруженные в это время деревянные церкви — подлинные шедевры композиции и художественного оформления, в которых навыки скандинавов в художественной обработке дерева достигли наивысшего выражения. В особенности это относится к раннесредневековым храмам и технике норвежской «ставкирки» (илл. 53).

53. Северная «ставкирка»

* Как впрочем, и кириллические буквы на серебряных слитках в некоторых кладах Готланда. – Прим. перев.

** В специальной рунологической литературе более распространено мнение, что старший рунический алфавит (24-значный ряд) возник на основе латинского и греческого алфавитов. – Прим. перев.

*** Название дано по династическому могильнику Вендель в Средней Швеции с погребениями знати по новому для Скандинавии обряду захоронений в ладье. – Прим. перев.

²⁷⁶ Frühe Schriftzeugnisse der Menschheit. Göttingen, 1963.

²⁷⁷ Одна из проблем, оказавшихся нерешенными в работе Я. Жака (J. Źак. «Importy», część syntetyczna, s. 61), заключается в том, что он опирался только на достоверно скандинавские по происхождению находки, не учитывая предметы, попадавшие в результате балтийской торговли, прежде всего — арабское серебро. Отсюда и цезуры, разрывы между выделенными им этапами связей, а в результате этого неустойчивые датировки каждого из этапов. По сравнению с хронологией и динамикой связей, предложенной Я. Жаком, картина оказывается более сложной и динамичной. Ни в коей мере нельзя отождествлять объем балтийской торговли и импорт «чисто» скандинавских изделий.

Оле Клиндт-Енсен. Рунические камни - зеркало социальных отношений

Важным источником нашего знания о социальных отношениях в Дании эпохи викингов являются поминальные камни с руническими надписями¹. С одной стороны, они сообщают об общественном положении умерших; с другой — позволяют представить в какой-то мере их деятельность; в некоторых случаях упоминаются их связи с областями к югу от Балтийского моря. Поэтому лица, о которых сообщают рунические надписи на поминальных камнях, представляют для исследователя чрезвычайный интерес.

О королях и королевах рассказывают прежде всего оба еллингских камня: малый камень был воздвигнут конунгом Гормом в честь жены Тюры, большой же установил их сын конунг Харальд в честь своих родителей Горма и Тюры (илл. 54). Несомненно, конунг Харальд при этом стремился рассказать и о себе, поэтому надпись завершается словами: «Харальд, который владел всей Данией и Норвегией и датчан сделал христианами». Надпись, по-видимому, сделана около 985 г., так как лишь в 983 г. Харальд добился власти над южными пограничными областями Дании. Он умер между 985 и 987 гг. Распространение христианства, вероятно, относится к 960-м годам. Харальд проводил активную внешнюю политику. На юге он вел войны со своими немецкими соседями укреплял против них границу. Похоже, что он заключил также союз со славянскими князьями, чтобы создать противовес давлению немецкого феодального государства.

54. Рунический камень Харальда (Еллинг, вторая половина X в.)

Очевидно, Харальд был женат на славянской принцессе. Великолепный рунический камень, не уступающий большому еллингскому, был поставлен на старинном сухопутном пути в Сёндер Виссинг, неподалеку от Еллинга. Он воздвигнут «Тови, дочерью Мистивоя, женой Харальда Доброго, сына Горма», в честь ее матери, по-видимому похороненной здесь. Мистивой был князем ободритов: именно он руководил нападением ободритов на Гамбург в 983 г. Мы не знаем, был ли конунг Свен Вилобородый сыном Харальда и Тови. Однако и Свен былженат на славянской принцессе, вдове Эрика Победоносного, шведского конунга.

Другие рунические камни воздвигнуты в честь языческих жрецов, знатных людей или свободнорожденных воинов. Среди них называются дружинники (hemthaegi), сотоварищи по походу (félagi), реже — викинги (vikingr). Знатные хёвдинги могли одновременно быть и жрецами, как это видно из надписи на поминальном камне из Главендрупа на о. Фюн. Этот камень входит в состав большой ладьевидной каменной ограды над могилой. Установлен он был вдовой умершего Рагнхильд, которая, по-видимому, оставила еще один памятник своему первому супругу Гуннульву, в Трюггевельде на о. Зеланд. Таким образом, и женщины имели право сооружать поминальные камни. Рагнхильд дополнила традиционный текст надписи трогательными и характерными словами: «В память о Гуннульве. Немногие среди рожденных лучше, чем он».

*В двух последних, впрочем, исследователи иногда видит королевских наместников -лендрманов и чиновников, ведавших сбором податей с определенной округи. – Прим. перев.

¹ Jacobsen L., Moltke E. Danmarks Runeindskrifter, b. 1–2. København, 1942; Christensen A. E. Vikingetidens Danmark. København, 1969, s. 214.

Оле Клиндт-Енсен. Ранние города и укрепления

Раскопки последних лет принесли новые обильные данные о возникновении городов и оборонительных сооружений в Датском государстве. Ранние города этой эпохи, как выяснилось, были укреплены оборонительными валами, в разных областях Дании появились круглые крепости правильной и точно рассчитанной формы.

Ранние города — новое явление, характерное для эпохи викингов. Однако их зарождение относится к предшествующим столетиям, когда появляются первые поселения, вроде Дренгстеда (между Рибе и Тондерном) и Данкирке (близ Рибе), с торгово-ремесленными функциями, отличающими их от обычных сельских поселений.

55. Рибе (план)

Раннее поселение городского типа открыто раскопками в Рибе² (илл. 55). До сих пор исследована лишь часть его, однако уже можно констатировать существование специализированного ремесла: открыты мастерские литейщиков, гребенщиков, стеклоделов и пр. Находки датируются временем не позднее VIII в. Прослеживаются зарубежные связи с юго-западными землями, северным Рейнландом и Фрисландией. Оттуда, в частности, происходит высококачественная керамика. В то время как активность Рибе была направлена на запад, Хедебю осуществлял связи с северными, юго-западными и восточными землями. И здесь большому торгово-ремесленному центру эпохи викингов предшествовали более ранние поселения; в IX в. одно из них развивается все более интенсивно, разрастаясь от побережья бухты вдоль русла впадавшего в нее ручья. После того как во второй половине X в. это поселение было обнесено мощным оборонительным валом, оно превратилось в крупнейший из ранних городов Севера. Он был плотно застроен домами с массивными деревянными стенами (обычно в технике «ставкирки») либо обмазанными глиной, нанесенной на деревянную обрешетку. Дома были огорожены деревянными изгородями, к ним вели мощенные деревом мостовые. Два полукруглых в плане мола защищали находившиеся в гавани корабли.

У нас имеются свидетельства, прежде всего в «Житии св. Ансгария», что в X в. в Хедебю была сооружена церковь. Однако неясно, находилась ли она на поселении или (как в Орхусе) за его пределами³. Отношение жителей к христианству, кажется, оставалось на первых порах прохладным; однако по мере того, как весьма чтимые конунги и хёвдинги обращались к Христу, положение христианства становилось все более прочным. Кроме того, браки с женами-христианками также играли роль в утверждении новой религии.

56. Орхус (план)

Благодаря продолжительным систематическим исследованиям мы имеем полное представление о развитии Орхуса (илл. 56). Город здесь был заложен около 900 г. на мысу в устье реки. Защищенный валом и обладающий удобным водным путем, он притягивал ремесленников и купцов, интересы которых были связаны с Востоком и Севером. Внутри вала была устроена вымощенная деревянными плахами главная улица, на которой в случае вражеского нападения возводили дополнительные оборонительные заграждения. Вдоль этой улицы располагались и первые дома. Это были полуземлянки, довольно сырые, с низкими нарами вдоль стен. Такие полуземлянки в эту эпоху — явление повсеместное. В числе прочих здесь работали, судя по находкам грузил от ткацких станков, ткачи, а также гребенщики и другие ремесленники. Один из домов сгорел во время вражеского нападения. Были найдены останки его обитателя со скорлупообразной фибулой и гребнем, на котором рунами вырезано имя «Хиквин». Ближе к центру располагались, видимо, более внушительные постройки. Известные в округе камни с руническими надписями сообщают о жителях, которые были судовладельцами или участвовали в военных походах. Здесь, по-видимому, речь идет о представителях того высшего слоя, который осуществлял власть в этом развивающемся раннегородском поселении.

Одновременно с Орхусом крепли такие ранние города, как Роскильде, Оденсе и Виборг; в то же время Хедебю в южной Ютландии во второй половине XI в. уступил место новому городу — Шлезвигу. В Сконе, южной оконечности Скандинавского полуострова, входившей в состав Датской державы, в начале XI в. во времена Кнута Великого на перекрестке путей возник Лунд, важный религиозный центр. Область вокруг Хедебю и Шлезвига находилась во владении датских конунгов, но периодически переходила под власть иных правителей. Эти меняющиеся политические отношения отразились в создании оборонительных сооружений: валов Даневирке («Стена датчан») и Кограбен на ютландском перешейке близ Шлезвига⁴; все они обращены на юг, и наиболее деятельные из датских конунгов время от времени совершенствовали эти укрепления, увеличивая их надежность и оборонительную мощь.

Во франкских имперских анналах мы можем прочесть, что опасавшийся Карла Великого его датский противник конунг Готтрик соорудил оборонительный вал. Этот вал представляет собою одну из начальных фаз строительства Даневирке. Вскоре после этого, однако, даны отступили из южной Ютландии и Шлезвига и, видимо, лишь в конце X в. при конунгах Харальде Синезубом и Свене Вилобородом вновь утвердились в районе Хедебю–Шлезвига. Весьма заманчиво приписать одному из этих государей строго прямолинейный вал Кограбен, так как фортификация этого времени отличается именно такой геометричностью планов. Вал Даневирке перестраивался в XI и XII вв., последний раз при конунге Вальдемаре, как нам сообщает об этом его эпитафия на импозантной кирпичной стене, встроенной в вал Даневирке. Эти мощные сооружения могли быть воздвигнуты лишь трудом многочисленных рабочих, возможно рабов, и стабилизировали положение датских конунгов перед внешней угрозой. Нападения немецких и других правителей, равно как и ободритов, происходили не только по суше, где вал Даневирке защищал так называемый «Ратный путь» (он же «Бычий путь»), который вел по водоразделу через весь Ютландский полуостров к Виборгу; случались и морские нападения на боевых кораблях, обрушивавшихся на города побережья, иногда, по-видимому, и на сельские поселения. Впрочем, боевые схватки происходили здесь и из-за внутренних раздоров. Многочисленные опасности побуждали конунгов к строительству крепостей для защиты подвластных им земель. Именно этим, по-видимому, объясняется появление круглых крепостей, таких, как укрепления близ Аггерсборга па Лимфьорде, близ Фюрката в приречной низменности западнее Хобро (илл. 57) и близ Треллеборга на западнозеландской низменности⁵. При столь различном географическом положении каждой из крепостей их объединяет единство планировки: круглые в плане валы, охватывающие сгруппированные в правильные четырехугольные блоки длинные дома. Эти крепости, видимо, были составными частями построенной по единой программе оборонительной системы. В случае войны они могли принять значительное количество войск. Вполне понятно, что археологические находки прежде всего указывают на пребывание в этих крепостях мирных мастеров-ремесленников. Однако трудно допустить, что защита ремесленников была единственной целью сооружения этих крепостей, скорее их следует рассматривать как опорные пункты конунгов во времена внутренних раздоров или вторжений внешних врагов. Сосредоточение воинов в этих крепостях обеспечивало конунгу прочное господство. В мирные времена в этих крепостях могли, конечно, трудиться ремесленники.

57. Крепость Фюркат (реконструкция)

² Раскопки Рибе завершены, материалы подготавливаются к публикации Могенсом Бенкардом.

³ Andersen H. H., Crabb P. J., Madsen H. J. Århus Søndervold. Århus, 1971.

⁴ Andersen H. H., Madsen H. J., Voss O. Danevirke. København, 1976.

⁵ Nørlund P. Trelleborg. – Nordiske Fortidsminder, b. IV, H. 1. København, 1948; Schultz С. G. Aggersborg. – In: Fra Nationalmuseets Arbeijdsmark, 1949, s. 91; Olsen О. Trelleborgproblemer. – Scandia,1962, b. 28, s. 62; La Cour V., Stiesdal H. Danske Voldsteder. Hjørring amt. København, 1963, s. 343; Roesdahl E. Livel på Fyrkat. – Skalk, 1969, b. 2, s. 3; Christiansen Т. E. Traeningslejr eller tvangsborg. – Kuml, 1970, s. 43; Olsen О., Schmidt H. Fyrkat. En jysk vikingeborg, b. I–II. København, 1977

Эльза Рёсдаль. Язычество, христианство и международные связи

В последние столетия перед утверждением христианства в Дании были распространены различные погребальные обряды⁶. Нам известны как сожжения с погребальным инвентарем или без него, так и грунтовые трупоположения с вещами или безынвентарные. Форма могил различна: имеются простые захоронения в грунтовых ямах, каменные выкладки или курганы, так же как импозантные сооружения вроде погребальных камер, монументальных курганных насыпей, ладьевидных каменных кладок и рунических камней, которые служили одновременно и погребальным сооружением над могилой, и надгробным памятником с эпитафией. Погребения такого рода нередко представляют собою одиночные памятники; в большинстве же случаев, однако, некоторое количество могил сосредоточено в более или менее крупных могильниках, относящихся к отдельным усадьбам, крупным поселениям или крепостям. Сожжения и трупоположения редко сочетаются на одном и том же могильнике; основания этого разделения неясны, но преобладание в могильнике какого-либо одного из способов погребения зафиксировано уже во многих случаях.

Мертвых хоронили в гробах или просто в земле, реже — в ладье, кузове повозки или прямоугольной погребальной камере. В могилы клали различные вещи: это могли быть малоценные предметы, вроде одежных пряжек и украшений; но могло быть и богатое убранство, с оружием, снаряжением всадника и лошадью для мужчин, ларцом, орудиями домашнего труда и украшениями для женщин. Ремесленные орудия в могилах очень редки. В общем можно рассматривать сопровождающий инвентарь как личное имущество, отчасти представлявшее собою также символ социального статуса. Однако отсутствие или скудость погребального инвентаря еще не следует однозначно расценивать как указание на низкое социальное положение погребенного, так как имеется достаточно свидетельств, что многих людей эпохи викингов хоронили без вещей (из религиозных или иных, не обусловленных социально-экономическими причинами побуждений). При всем разнообразии форм погребений улавливается, однако, определенная эволюция обряда. Могилы IX в. в общем довольно просты и редко сопровождаются значительным количеством вещей. Богатые инвентарем могилы, обычно с относящимся к ним надгробным камнем с рунической надписью, появляются только в десятилетия перед и вскоре после введения христианства. Их можно рассматривать как выражение социального статуса и богатства воинственного и уверенного в себе господствующего класса. Наиболее очевидным доказательством этого являются памятники Еллинга, сооруженные над могилой конунга Горма и королевы Тюры⁷. После введения христианства около 960 г. их сыном Харальдом Синезубым точка зрения о представительных похоронах очень скоро изменилась. В то время как для родителей Харальда были сооружены большие курганы, сам Харальд, согласно Адаму Бременскому, был похоронен в церкви в Роскильде. Такие языческие традиции, как сожжение, погребальный инвентарь, сооружение курганов и каменных кладок, отошли в прошлое уже к 1000 г.

Некоторые курганы не содержали погребений, были «пустыми». Самый известный пример такого рода южный курган в Еллинге. Такие мемориальные насыпи, возможно, следует сравнить с руническими камнями, на которых сообщается о лицах, похороненных в каком-то другом месте. Их могли сооружать также и в память о собственных деяниях.

Основу разнообразия погребальных обычаев следует искать отчасти в различных племенных культурных традициях, отчасти в международных связях в эту эпоху, обусловивших воздействие многих внешних влияний, в том числе сравнительно ранний контакт с христианством⁸. Местная религия отличалась терпимостью и находилась на стадии распада, христианство постепенно приобретало все большее значение, и ничто в археологических материалах не говорит о резкой конфронтации между старой и новой верой в Дании. В переходное от язычества к христианству время появляются различные смешанные представления. Они удерживаются довольно долго, пока церковь не окрепла достаточно, чтобы начать борьбу против местных обычаев и обрядов. Поэтому нет никаких оснований для того, чтобы рассматривать богатые могилы второй половины X в. как исключительно языческие. Впечатление преемственности и миролюбия в эпоху смены религии производят, например, памятники Хернинга⁹. Здесь, примерно через сто лет после введения христианства, была построена церковь, сперва деревянная; от нее сохранился резной и раскрашенный брус. В результате раскопок также было установлено, что церковь располагалась на кургане, сооруженном лишь немногими поколениями ранее. Курган сровняли, однако погребальная камера осталась непотревоженной. В ней была похоронена респектабельная дама, которая была, так сказать, посмертно «принята церковью»; это исключительный случай, так как датские церкви редко бывали связаны с языческими могильниками.

Главные памятники эпохи перехода от одной веры к другой находятся в Еллинге. Они были созданы исторически известными лицами и являются одним из крупнейших древних сооружений Скандинавии. Сегодня известны следующие его части: два рунических камня, погребальный курган (северный), мемориальный курган (южный), остатки большой каменной выкладки и каменная церковь, построенная около 1100 г., под которой находятся следы нескольких предшествующих ей деревянных церквей. О поставленных конунгами Гормом и Харальдом рунических камнях уже шла речь выше.

Северный курган в Еллинге сегодня имеет диаметр 65 м и высоту 8,5 м. Он сооружен из дерна и болотного торфа над деревянной камерой, имевшей длину 6,75 м, ширину 2,6 м и высоту 1,45 м, которая была устроена в небольшом, более раннем кургане. Один конец камеры отделен от другого брусом, словно она предназначалась для двух лиц. Могила уже в древности была разграблена. Немногие остатки богатых сопровождающих вещей, такие, как части снаряжения всадника и конский зуб, так же как и остатки ларца, указывают на захоронение здесь мужчины и женщины. Вещи изысканного качества, самая знаменитая из них маленький серебряный кубок. Не может быть никаких сомнений в том, что здесь были похоронены конунг Горм и королева Тюра.

Южный курган еще больше северного. Его диаметр достигает 77 м, высота — 11 м. Сооружен он из того же материала, что и северный; отчетливо прослеживаются разные фазы строительства, весьма трудоемкого. Предполагается, что он был воздвигнут конунгом Харальдом в качестве памятника его деяниям, как и большой рунический камень, поставленный с этими же целями. Это величайший из курганов Дании, правда не погребальный, а «пустой».

Наиболее дискуссионный элемент монументального комплекса памятников Еллинга — каменная кладка из вертикально поставленных каменных блоков; сохранилось ее завершение в виде сходящихся под острым углом двух лучей, перекрытое насыпью южного кургана. Продолжение этих лучей должно было бы охватывать северный курган; ось этой треугольной кладки (биссектриса угла, образованного «каменными лучами») проходит через погребальную камеру северного кургана и камень Харальда. Возможно, мы имеем дело с остатками огромной ладьевидной каменной кладки — в таком случае крупнейшей в Дании, — сооруженной вокруг северного кургана. Позднее она была частично перекрыта мемориальным курганом Харальда.

От первой из церквей Еллинга известны только некоторые столбовые ямы. Сооружена она была не позднее XI в., возможно даже при конунге Харальде, и свидетельствует о переходе к христианству; христианские памятники были поставлены возле или на курганах и среди других памятников языческой эпохи. Цели сооружения монументального комплекса в Еллинге были прежде всего политического характера; это — манифестация силы правящей династии, воздвигнувшей крупнейшие и представительнейшие памятники изо всех, какие когда-либо до того видели в Дании. Не считая церкви, все сооружения восходят к местной культурной традиции.

В окрестностях круглой крепости Фюркат имеется могильник обычного облика¹⁰. Он относится, как и крепость, ко второй половине X в., и. следовательно, несколько более поздний, чем самые ранние из памятников Еллинга. Около 30 грунтовых захоронений мужчин, женшин и детей располагались вокруг отмеченной столбовыми ямами дороги или платформы длиной 38 м и шириной от 3 до 5 м. Все могилы ориентированы с востока на запад; в 18 погребениях прослежены следы гробов, но не более 14 из них были настоящими гробами. В остальных случаях это кузова повозок, обычные сундуки и старые доски, может быть от лодки. Десять могил сопровождались инвентарем. За исключением дороги или платформы, назначение которой остается неясным, во всем остальном этот могильник соответствует многим другим кладбищам X в., известным в Дании. В погребальном ритуале нет никаких специфических, ярких языческих или безусловно христианских признаков.

Обращает на себя внимание лишь одна могила с интересными сопровождающими вещами не только потому, что это богатое женское погребение, но и потому, что состав инвентаря указывает на связи с Восточной Европой, а также, может быть, на веру в потусторонние силы. Женщина была уложена в кузов от повозки, по размерам и конструкции напоминающей повозку из Усеберга. Она лежала вытянутой на спине в окружении предметов личного пользования, таких, как вертел, чаша, кубок, рог для питья, нож, оселок, ткани (часть из них — с золотым шитьем), подвески различного рода, ларец с орудиями домашнего труда. Однако имелись и предметы, служившие магическим целям: остатки свиной челюсти, комок совиного помета и кучка семян белены (Hyoscyamus sp.). Эти семена употреблялись для курений, в этом качестве они известны в более позднее время как болеутоляющее средство и как составная часть ведовских мазей, изготавливавшихся средневековыми ведьмами.

Из импортов имеется коробчатая фибула, обычная принадлежность готландского женского убора. Однако здесь она была деформирована. Кроме того, покойнице положили в могилу маленькую серебряную подвеску финно-угорского облика. Этому украшению соответствует подобная же золотая подвеска, найденная в близкой по времени могиле знатного мужчины в местечке Маммен поблизости от Фюрката.

Импорты редки в датских могилах эпохи викингов; может быть, отмеченные предметы следует рассматривать как своего рода сувениры. Они происходят из тех же областей Восточной Европы, что и остальные привозные вещи, найденные в Фюркате (кроме норвежских изделий из жировика): восточнобалтийская бронзовая цепочка, хрустальные бусы, клад зерна. Зерно, видимо, привезено из Руси. Эта находка, как и остальные археологические материалы, подчеркивает, что Дания в то время поддерживала связи не только с Западной Европой и Англией, где деяния викингов описываются в письменных источниках. Столь же устойчивыми были и связи с областями вокруг Балтийского моря, о чем свидетельствуют археологические данные (илл. 58).

58. Карта кладов Дании 900-1016 гг.

⁶ Brøndsted J. Danish Inhumation Graves of the Viking Age. – AA, 1936, t. 7, p. 81–228; idem. Danmarks Oldtid, b. III. København, 1960, s. 329; Ramskou T. Viking Age Cremation Graves in Denmark. – A A, 1950, t. 21, p. 137–182.

⁷ Kornerup J. Kongehøjene i Jellinge. Kjøbenhavn, 1875; Jelling Problems. A Discussion.–Medieval Scandinavia, 1974, v. 7, p. 156–234; Christensen A. E. The Jelling Monuments.–Medieval Scandinavia, 1975, v. 8, p. 7–20; Roesdahl E. A Forgotten Casket Hinge from the Burial Chamber at Jelling. – Ibid., p. 21–26.

⁸ Olsen O. Hørg, hov og kirke. København, 1966; idem. Die alte Gesellschaft und die neue Kirche. – Acta Visbyensia, 1969, t. III, S. 43–54.

⁹ Krogh K. J., Voss O. Fra hedenskab til kristendom i Hørning. – In: Nationalmuseets Arbejdsmark, 1961, s. 5–34.

¹⁰ Roesdahl E. Fyrkat. En jysk vikingeborg. II. Old sagerne og gravpladsen. København, 1977; idem. Eastern Imports at the Viking Fortress of Fyrkat, Denmark. – In: Rapports du IIIc Congrés International d'Archéologie Slave, t. 1. Bratislava, 1979, p. 665–669.

Оле Клиндт-Енсен. Искусство и художественный стиль

Искусство северных стран в эпоху викингов достигло удивительной выразительности¹¹. Богатая и при этом подчиненная единым нормам орнаментация, выполненная по металлу и дереву, камню, рогу и кости, покрывала бытовые вещи, ювелирные изделия, оружие, ковры и одежду, боевые корабли и стены жилищ.

Сохранилось сравнительно немного из этих изделий, но их достаточно, чтобы представить себе богатство и разнообразие форм творческой деятельности. Произведения эти перекликаются с дошедшей до нас поэзией раннего средневековья: мерная ритмика ее стихов производит столь же глубокое воздействие, что и таинственные извивы звериной орнаментики. Имеются и впечатляющие, не слишком стилизованные образы зверей. Однако более всего сохранилось произведений орнаментального, прикладного искусства. Одним из самых значительных памятников художественного творчества является большой еллингский камень, предшественник многочисленных орнаментированных рунических камней XI-XII вв.

Северные мастера, разумеется, испытывали воздействие искусства других стран. Так, на раннем этапе эпохи викингов в памятниках о. Борнхольм ощущается влияние англо-каролингской орнаментики Рейнланда, видимо связанное с активностью западных христианских миссий. Проявление этого влияния позволяет уточнить датировку начала эпохи викингов, так как наиболее выдающееся произведение англо-каролингского стиля - баваро-лангобардский кубок Тассило было выполнено в 777-788 гг. Видимо, вскоре после этого времени появляются такие скандинавские изделия с англо-каролингскими звериными мотивами, как скорлупообразная фибула из Гудхьема.

Неясным по своему происхождению остается образ «хватающего зверя», особенно распространенный в начале IX в., но сохраняющийся в прикладном искусстве Севера вплоть до X в. Он великолепно представлен на фибулах из Лисбьерга близ Орхуса, особенно изящных изделиях эпохи викингов. Постепенно этот мотив все более схематизируется, и около 900 г. появляется наиболее вычурная его разновидность, стиль Борре, чаще всего представленный на круглых фибулах, украшенных изображениями животных, обращенных головами к середине вещи. Фибула такого типа из Вестер-Ведсведа в южной Ютландии была найдена вместе с арабскими монетами времени около 925 г.

Одновременно со стилем Борре достигает расцвета стиль Еллинге, иногда оба они представлены на вещах из одних и тех же археологических комплексов. Он характеризуется изображениями переплетающихся животных с лентовидными туловищами. Мотив переплетенных змеевидных чудовищ известен в северном искусстве уже в предвикингское время. Поэтому возможно, что стиль Еллинге, как и Борре, является возрождением старых традиций, обогащенных переработанными западноевропейскими элементами. Примерно то же можно сказать о появившихся на масках эпохи викингов лентовидных изображениях длинных усов, полукруглыми дугами опускающихся вокруг рта: традиционный северный мотив обогащен воздействием островной британской орнаментики.

Стиль Борре получил название по находке в одном из курганов Норвегии. Стиль Еллинге - по сохранившемуся в погребальной камере маленькому кубку из северного еллингского кургана. Вероятно, кубок, изготовленный в первой половине X в., входил в состав вещей из убранства королевы Тюры.

59. Камень Харальда (Еллинг) - изображение Христа

Весьма своеобразны характеризующие следующий этап развития северного искусства изображения на большом еллингском камне Харальда. На одной из ею трех сторон высечена фигура распятого Христа, однако крест изображен роскошным ленточным плетением (илл. 59). Глаза Христа закрыты, монументальный образ занимает главное место в композиции. На второй стороне камня изображен фантастический лев с маленькой головой и мощными лапами, борющийся с извивающимся змеем. Хвост льва «прорастает» акантовыми усиками. Большая часть третьей стороны занята рунической надписью, размещенной на горизонтальных строках (в то время как обычно надписи помещали на вертикально размещенных или овальных лентах, обегающих камень по периметру). Мастер, создавший еллингский памятник, прекрасно справился со сложной задачей размещения изображений и надписи, широко использовал экзотические растительные мотивы, причудливо соединив их со звериными так, что одни как бы вырастают из других. Это весьма интересная линия развития, значение которой возрастало в скандинавском искусстве последующего, XI в. (стиль Рингерике и Урнес). Змеевидные звери, грациозные и бесплотные, стали преемниками мощного, исполненного силы зверя с большого еллингского камня. Датировка надписи 980-ми гг. позволяет отнести еллингский камень к той фазе развития северного искусства, которая по находке богато орнаментированного топорика в Маммене у Виборга названа стилем Маммен: он также украшен изображением зверя и характерным ленточным узором из «усиков», изящно выполненным инкрустацией серебряных нитей по черному металлу (цв. илл. 17).

¹¹ Wilson D. M., Klindt-Jensen O. Viking Art. London, 1966.

Нильс-Кнуд Либготт. Керамика - свидетельство связей со славянским побережьем

Характерное для эпохи викингов расширение межрегиональных связей находит отчётливое выражение в археологических материалах. Изучение керамических изделий этого периода освещает контакты Дании с областями, письменные сведения о которых скудны или вовсе отсутствуют. Хотя исследование датской керамики эпохи викингов и раннего средневековья находится в начальной стадии, уже сейчас возможен предварительный обзор, основанный на 300-400 находках эпохи с 850 по 1200 г.¹²

Наиболее ранний рассматриваемый датский материал включает керамику, относящуюся к началу эпохи викингов. По форме и технике изготовления она близка некоторым типам сосудов, распространенным главным образом па побережье Северного моря и на южном побережье Балтийского моря. Связи с этими двумя регионами, вероятно, обусловливают значительные региональные различия в керамике Дании. Раскопки Рибе (западная Ютландия) в последние годы показали, что уже в начале IX в. на Ютландский полуостров вместе с импортной керамикой бадорфского и татингерского типов поступали, видимо, из Фрисландии характерные шаровидные горшки. За время около двухсот лет шаровидный горшок вытеснил в Ютландии местную керамику, которая была представлена полусферическими кухонными сосудами (известными в трупоположениях эпохи викингов в могильниках Нессунде и Гиве).

Между тем на восточнодатских островах сложилась совершенно иная традиция. Вплоть до начала XIII в. шаровидный горшок оставался там, безусловно, чуждым элементом. Доминировали плоскодонные кухонные сосуды славянского типа. Этот тип керамики, за немногими исключениями, строго ограничен островной областью, находившейся в тесных морских контактах со славянскими народами южного побережья Балтики.

С точки зрения истории торговых связей чрезвычайно важно установить, в какой мере речь может идти о ввозе гончарных изделий или об изготовлении керамики в Дании переселенцами, славянскими гончарами. Ответ на этот вопрос в некоторых случаях может быть дан только на основании минералогических анализов. В ранний период, несомненно, следует говорить об импорте этих изделий: об этом свидетельствуют обстоятельства находок. Из Рибе происходит единичный сосуд менкендорфского типа, относящийся ко времени после 800 г. Вместе с бронзовым украшением он поступил сюда по торговому пути через Хедебю со славянской территории. Среди многочисленных керамических находок из Орхуса¹³ доля славянской керамики менкендорфского и вольдегкского типа для времени около 900 г. составляет примерно 2%. Хотя в следующие два столетия наблюдается спад, славянская керамика в Орхусе использовалась вплоть до 1200 г. Также встречается славянская керамика и среди находок из крепостей эпохи викингов, таких, как Аггерсборг, Фюркат и Треллеборг. Однако преобладала она только в Треллеборге на о. Зеланд¹⁴. Оттуда же происходит и наилучший по сохранности сосуд менкендорфского типа.

Славянская керамика встречается в первую очередь там, где имелись крепости эпохи викингов, или в раннегородских поселениях, т. е. в местах с «интернациональной» средой. Оттуда происходит еще одна, по датским условиям - ранняя, группа сосудов из дохристианских погребений: из могилы с трупоположением в Сламребьерге на Борнхольме¹⁵, из могильников у Нестведа в южном Зеланде. Их точная датировка невозможна, но ясно, что они относятся ко времени не позднее X в. Важное основание для определения возраста датской керамики составляет серия глиняных сосудов, датированных по монетам¹⁶. Вплоть до 1200 г. эти находки встречаются по преимуществу на о. Борнхольм и Зеланд. Важным исключением является клад из Бовлунда на юго-восточном побережье Ютландии. В горшке вместе со значительным количеством серебряного лома находилось 39 куфических монет, что позволяет датировать сосуд временем ок. 960 г. Это, таким образом, старейшая, датированная по монетам находка «балтийской керамики» в Дании. В XI в. датированные по монетам сосуды встречаются несколько чаще. Клад в Кельструпе у Слагельсе был зарыт в землю около 1040 г., оба борнхольмских клада (из Энегорда, приход Нюларс, и Больбюгорда, приход Клеменс) около 1050 г. Оба сосуда - отличные образцы так называемой бобзинерской, или випперовской, группы, характерной для славянских памятников восточного Мекленбурга XI XII вв. Ко времени около 1070 г. относятся два зеландских клада: из Бондерупа, приход Торнборг, и из Кирке-Верлезе под Копенгагеном. В обоих случаях сосуды слишком фрагментарны, для того чтобы можно было определить их тип, но славянская их принадлежность несомненна. То же самое относится к группе датированных по монетам сосудов, зарытых в землю в беспокойные годы после смерти короля Нильса, т. е. около 1135 г. Два таких сосуда происходят из Грэсе в северном Зеланде, в то время как еще один, сильно поврежденный сосуд был найден на юге острова, в Теллебёлле. Наконец, следует упомянуть очень интересную находку клада серебряного лома из Сторе-Фригорда на востоке Борнхольма: вещи и монеты клада лежали в сильно поврежденном сосуде, закрытом чашей гарцского типа. Как в этом кладе, так и в названной ранее находке из Энегорда имелись чисто славянские украшения.

Почти все названные клады происходят из области давнего крестьянского расселения вдоль побережья. В тот же археологический контекст следует включить раннесредневековые поселения на Лоланде¹⁷. Но здесь, так же как на о. Фальстер, складывались совершенно особые отношения. Такие названия, как Крамнице, Корзелице, Тиллице и Виннице (датское -itze, слав, -ice), позволяют рассматривать южнодатские острова как область славянского расселения. Не всегда ясно, когда именно оно происходило. Предполагается, что оно началось в IX в. Однако до сих пор нет хорошо датированных археологических находок, которые могли бы доказать это. Можно указать в этой связи на неисследованное кольцевое укрепление Ревсхалеборг непосредственно к востоку от Марибо на Лоланде, которое по своей полностью развитой форме ближе всего к славянскому городищу Даргун в округе Мальхин, Мекленбург. Следующая возможная дата славянского переселения - XI в., время правления Свена Эстридссена. За такое предположение говорит обширный археологический материал, особенно из поселений на Лоланде. Здесь встречается исключительно славянская керамика, которая без труда отождествляется с керамическими сериями как из Волина, так и из Мекленбурга, но прежде всего с керамикой випперовской и тетеровской групп.

Во всех названных случаях, за исключением зеландского клада XII в., речь идет преимущественно о гончарных изделиях, привезенных из славянских областей вдоль побережья Балтийского моря. Иначе обстоит дело со славянской или подражающей славянской керамикой второй половины XI-XII вв. К этому периоду относятся важнейшие находки из многих восточнодатских городов, таких, как Оденсе¹⁸ на о. Фюн, Нествед и Роскильде на о. Зеланд и Лунд в Сконе. Кроме того, подобная керамика выявляется в ряде крепостных сооружений эпохи короля Вальдемара. Помимо этого, она известна также на многих поселениях среднего и северного Зеланда. Эти типы керамики происходят из различного археологического контекста и социальной среды. Более того, в этот период нет сопоставимого с этой керамикой местного типа посуды, а ее повсеместное распространение исключает возможность ввоза извне. Основная часть этой керамики должна быть изготовлена в Дании. А так как форма и орнаментация этой керамики несет определенно славянский отпечаток, весьма вероятно, что славянские гончары оседали в Дании и работали здесь. XII в. время крестовых походов против славян-вендов, и гончары, не по своей воле поселившиеся в Дании, возможно, были приведены оттуда силой.

¹² Bencard M., Roesdahl E. Dansk Middelalderlertøj 1050-1550. - In: Jysk Arkaeologisk Selskabs Håndbøger. b. I. Århus, 1972, s. 15; Liebgott N.-K. Spätslawische Keramik in Dänemark. - In: Rapports du III Congrés..., p. 493-505.

¹³ Andersen H. H., Cr abb P. J., Madsen H. J. Op. cit.

¹⁴ Nørlund P. Op. cit.; Olsen O. Skt. lbs Kirke i Vindebode. - In: Fra Københavns Amt, 1962, s. 61-87; Steensberg A., Østergaard-Christensen J. L. Store Valby. Historisk Arkaeologisk Undersogelse af en nedlagt Landsby pä Sjaelland. - Det Kongelige Videnskabernes Selskabs Historisk-Filosofiske Skrifter, 1974, b. 8, h. 1, d. I-III.

¹⁵ Zak J. Ceramika typu zachodnioslowianskiego w Lilleborgu na Bornholmie. - SA, 1961, t. 8, s. 195-212.

¹⁶ Skovmand R. De danske Skattefund fra Vikingetiden og den aeldre Meddelalder indtil 1150. - Århøger for nordisk oldkyndighed og historie, 1942.

¹⁷ Laursen S. Vendiske Skaar i Stifts museet. - Lolland-Falsters Stiftsmuseum Årsskrift, 1971, s. 199-216.

¹⁸ Grandt Nielsen F. Nyt fra Knud den Helliges Odense. - In: Fynske Minder, 1971, s. 199-216.

¹⁹ La Cour V. Danske Borganlaeg, b. 1, København, 1972, s. 31-33; b. II, s. 100-102; Liebgott N.-K. Keramikfundene fra voldstedet Pedersborg. — Arbøger for nordisk oldkyndighed og historie, 1977, s. 118-171.

²⁰ Saxonis Gesta Danorum, p. 487.

Вильгельм Хольмквист. Начальные века: культура и искусство вендельского периода

Первое тысячелетие н. э. - важный этап шведской истории, финал первобытной эпохи и начало пути к средневековому обществу, который может быть сейчас исследован в важнейших своих деталях. Хотя почти полное отсутствие письменных источников и создаст большие трудности, археологический материал, поступавший в течение последних десятилетий, столь обилен, что позволяет сделать некоторые вполне обоснованные наблюдения и выводы.

Описание Швеции этой далекой эпохи остается достаточно неопределенным: до образования средневекового Шведского государства границы племенных территорий были неустойчивыми, и первоначальное понятие «Швеция» (Свеаланд, Страна свеев) охватывало лишь область вокруг озера Меларен и прилегающую, находившуюся под ее влиянием территорию. Границы в борьбе с ближайшими соседями неоднократно менялись, что, конечно, влияло на общий ход культурного развития. В первую очередь следует рассмотреть те данные, которые относятся непосредственно к земле свеев, составившей ядро будущего шведского государства.

Трудно наши лучшую точку отсчета, нежели сообщение Тацита о Швеции в конце I в. и. э. По его свидетельству, свей (свионы) сильны людьми, кораблями и оружием. До сих пор у нас нет прямых археологических данных, подтверждающих эту характеристику, однако имеются данные косвенные, позволяющие считать её достоверной.

Так, на Готланде и Элапде, а также в Смоланде и Эстеръётланде (то есть областях, занятых племенами, соседившими или контактировавшими со свеями) найдено оружие, датирующееся началом нашей эры¹. Если верить Тациту, который располагал надежными устными сведениями, оно могло принадлежать свеям, беспокоившим балтийские острова и прилегающие к ним побережья набегами на боевых судах. Кажется вполне правдоподобным, что уже тогда свей пробовали свои силы в завоеваниях и морских походах.

Дальнейший ход истории подтверждает это. Первые столетия нашего летосчисления отмечены в Швеции огромным прогрессом. Появляются богатые погребения, археологические находки сосредоточиваются на севере, в коренной области свеев². Там, в Средней Швеции, в озерной области с многочисленными шхерами складываются предпосылки для создания богатой и яркой культуры*. Археологические данные позволяют проследить, как в течение I тысячелетия н. э. постепенно здесь осваивались участки земли (поднимающиеся из моря в ходе Балтийской трансгрессии) и все большее пространство отходило под пашни и пастбища. Среди мелких островов водилось много тюленя и рыбы. Поблизости располагались густые леса, богатые пушным зверем.

В этих благоприятных хозяйственно-географических условиях сравнительно рано начинает формироваться система плотного расселения, при которой группы населения, эксплуатирующие отдельные освоенные участки, достаточно тесно связаны между собою. Раскопки богатой могилы конунга в Хэга, к югу от Упсалы, проведенные известным шведским археологом королем Густавом VI Адольфом, свидетельствуют, что определенные формы племенного объединения прослеживаются здесь уже в позднюю эпоху бронзы (к середине I тыс. до н. э.)³.

Тысячелетием позже известны сказания о других конунгах, сидевших на этих землях. Это - описанный исландским историком XIII в. Снорри Стурлусоном, создателем свода саг «Круг земной» («Хеймскрингла»), могущественный род Инглингов, по меньшей мере два представителя которого должны быть погребены в Упсале, и еще один в Венделе, немного севернее этой древней королевской резиденции племени свеев⁴. Иногда пытаются отождествить эту «племенную державу» с мощным племенным союзом свионов, описанным Тацитом. Вероятнее, однако, что конунги, погребенные (точнее, преданные сожжению) в Упсале, олицетворяют собой уже новую эпоху - углубляющейся социальной дифференциации в обществе свеев и подъема благосостояния и могущества высшего слоя знати (цв. илл. 18).

Три больших кургана Старой Упсалы входят в состав обширного курганного могильника. Они относятся к крупнейшим погребальным насыпям Швеции, где этот обряд известен с эпохи бронзы; два из них, по крайней мере частично, были исследованы (так называемый восточный курган - в 1846-1847 гг. и так называемый западный курган в 1874 г.). Так как умершие были сожжены на погребальном костре, многие из сопровождающих вещей утрачены, но тем не менее по их остаткам можно представить статус погребенных. В восточном кургане найдено много кусочков высококачественной парчевой каймы, расшитой золотой филигранью, образующей геометрический узор и фигурки зверей. Оттуда же происходят фрагменты изделий из золота, выполненных в перегородчатой технике, ременная пряжка из железа с серебряной накладкой, бронзовая чеканная пластинка с фигурными изображениями, костяные фигурки птиц, многочисленные оплавленные фрагменты стеклянных бокалов и многое другое.

В западном кургане находились фрагменты золотых изделий в перегородчатой технике, фрагмент золотой филиграни, возможно относящейся к золотой пекторали, части рукояти меча из золота в перегородчатой технике с инкрустацией гранатом, три фрагментированпые античные камеи, золотые нити от парчовой ткани.

Ни один другой погребальный комплекс Швеции не может сравниться с упсальскими курганами по качеству и ценности находок, и потому у нас достаточно оснований считать эти курганы погребениями конунгов, представителей прославленного в скандинавской эпической традиции рода Инглингов. На основе погребального инвентаря могилы должны быть отнесены к VI в., эпохе всеобщего экономического подъема, проявившегося в различных областях. Не без оснований время с 400 по 600 г. называют «шведским золотым веком». К этому времени относится большая часть многочисленных золотых кладов, найденных в шведской земле. Все они указывают на интенсивное обращение золота и других ценностей, оживленную торговлю⁵.

Вслед за экономическим подъемом обычно происходит расцвет искусства, сопровождающий рост благосостояния, и напротив, периоду материального упадка соответствует и культурный регресс. В силу этого, следовательно, можно ожидать, что богатство «золотого века» эпохи Великого переселения народов (V-VI вв.) оставило отчетливые следы и в искусстве.

Это именно так: в художественном творчестве прослеживаются новые, своеобразные явления. Если в более раннее время имелись не слишком интересные ремесленные поделки, лишенные местного колорита, теперь в скандинавском искусстве появляются собственные новые, если не сказать революционные, тенденции. В эту эпоху обретает свои формы и средства выражения германская «звериная орнаментика»⁶. Возникает она, безусловно, не на пустом месте. Внимательный наблюдатель в тяжеловесном и варварском сплетении растительных и зооморфных мотивов сможет опознать множество как восточных, так и кельтских элементов. Однако в качестве непосредственного первоисточника следует считать в первую очередь позднеримское искусство⁷.

Феномен рождения нового, варварского стиля можно по-настоящему осознать и оценить только в наши дни, после расцвета модернистского искусства⁸. В VI-VII вв. произошел разрыв со стилистическими идеалами и принципами античного искусства, и на его руинах возникло нечто новое. Известно, что римляне более или менее реалистично изображали людей, зверей или растения. Черты их при этом можно было идеализировать или огрубить, в определенных границах их можно было даже стилизовать. Однако при этом посягательство на органическую целостность изображения было невозможно.

Скандинавское искусство двинулось по иному пути. Совершенные, законченные формы античностирасчленяются: головы у фигур зверей и людей отделяются от тел, ноги и руки превращаются в самостоятельные стилистические элементы, перемешанные в причудливых комбинациях. Так создаются новые художественные композиции в произведениях, отразивших наступление новой, германской эпохи.

Несомненно, эти изменения в искусстве следует рассматривать как решительный протест против утративших привлекательность в эту эпоху стилистических идеалов античности.

Все указывает на то, что в V-VI вв. это новое искусство рождалось именно в Скандинавских странах и оттуда распространилось в VI-VII вв. в англосаксонскую Британию, чтобы затем охватить континент вплоть до лангобардской Италии**.

Может возникнуть вопрос, почему развитие пошло именно в этом направлении, почему в VI-VII вв. импульсы поступают с севера на запад и затем на юг, а не наоборот, из Италии и Подунавья, через западноримские провинции и Британию на скандинавский Север. Ответ, по-видимому, должен быть следующим: германские племена на Европейском континенте были раздроблены постоянной борьбой между собою, с остатками Римского государства, с мощными племенными союзами кочевников, в первую очередь гуннов и авар; к тому же при непосредственном контакте античная традиция оказывала слишком мощное воздействие, подавлявшее их собственные художественные силы. В Скандинавских же странах, напротив, даже с географической точки зрения имелась необходимая дистанция и, кроме того, меньшая зависимость от воздействия римлян, их традиций, культуры и ее произведений.

Из этого, однако, еще не следует, что Скандинавские страны оставались в глубокой изоляции. Напротив. Именно в это время достигает наибольшей силы уже упомянутый поток золота, поступавшего с юга, из Италии, Подунавья и других римских провинций на север; многие другие импорты также указывают на оживленные контакты с югом.

Весьма неожиданным и поразительным доказательством этих контактов, подтверждением тогдашней торговой активности шведов является открытое около двадцати лет тому назад и с тех пор исследующееся археологами поселение железного века на о. Хельгё в озере Меларен⁹ (илл. 60). Самые ранние находки из Хельгё относятся к I в. н. э. Их высокое качество указывает на то, что уже в это время Хельгё стало чем-то вроде ремесленного поселка при расположенном неподалеку племенном центре (Старой Упсале); возможно, здесь была также резиденция местного «стурмана» (букв. «большого человека, великого мужа»), представлявшего интересы конунга и высшей знати. Важное значение Хельгё подтверждают находки, относящиеся к V-VI вв. В числе прочего здесь найдено не менее семидесяти византийских золотых монет V и VI вв., т. е. больше, чем на всей остальной территории Швеции того времени.

60. Хельгё (план)

К V-VI вв. в Хельгё относятся также крупные мастерские художественного ремесла, раскопки которых еще продолжаются. Здесь работали литейщики, изготавливавшие украшения, детали отделки парадного платья, части оружия и другие бытовые предметы из золота, серебра и бронзы. Кузнецы производили железные изделия всех видов. Мастерские занимали значительную площадь, и деятельность их была весьма продуктивной¹⁰.

Изделия из мастерских Хельгё распространялись не только в средней Швеции (Упланд, Сёдерманланд, Вестманланд, Нерке), но и в северных областях страны (Даларна, Естрикланд), так же как на Готланде и в Финляндии (илл. 8). Производство требовало ввоза железа, золота, серебра и бронзы Железо могло поступать как из ближайших мест, так и из отдаленных провинций, Норланда (в северной Швеции) и Смоланда на юге. Шлифовальные камни и материал для точильных оселков поступали прежде всего из окрестностей, но также и из Норланда и южной Швеции. Большая часть золота доставлялась в мастерские, очевидно, в виде монет или золотых проволочных спиралей. Откуда происходит бронза и серебро, установить еще не удалось.

Значительное количество импортной продукции - прежде всего стекло, найденное в Хельгё, - указывает на то, что здесь велась торговля не только собственными изделиями, но и привозными товарами¹¹

Хельгё переживает расцвет в 400-700 гг., хотя жизнь здесь продолжалась вплоть до XI в., несмотря на расположенную всего в 10 км Бирку - главный торговый центр Швеции эпохи викингов. Открытие Хельгё, производственного и торгового поселения, внесло, несомненно, много нового в представления об истории позднего железного века и раннего средневековья. Хотя не имеется никаких письменных источников, можно построить общую картину этого развития и установить взаимосвязь между новыми археологическими факторами и известиыми ранее данными. Вне всяких сомнений, производство в Хельгё не ограничивалось удовлетворением потребностей узкого круга людей. Для ремесла и торговли требовались значительные экономические ресурсы: транспортные пути, значительная область рыночного сбыта, так же как свободный, открытый доступ к источникам сырья, которое должно было поступать регулярно. В этой связи Хельгё следует рассматривать как своего рода начальную стадию средневекового города. Какие силы могли в эту эпоху поддерживать развитие Хельгё? В первую очередь, конечно, королевская власть в Упсале. Вполне можно допустить, что упсальский конунг или его семейство были владельцами Хельгё, а также значительной прилегавшей к нему области¹². При этом конунг мог втянуть Хельгё в свою внутреннюю и внешнюю политику, направленную на консолидацию свейской державы и доминирование в балтийско-ботнической рыночной зоне.

Аналогичные тенденции отчетливо прослеживаются по археологическим находкам во многих местах Швеции. Уже отмечалось, что продукция Хельгё распространилась в северной Швеции, и при этом в таких областях, где в большом количестве имеются озерные или луговые руды, где добывалась пушнина, шкуры и кожи, там, где можно было посадить своих посредников и направлять торговлю. То же самое относится к восточной Ботнии и Финляндии, где распространяются близкие по облику среднешведским находки. Особенно ярко вырисовывается здесь важная роль, которую играли в торговле протяженные, простирающиеся далеко в глубь страны водные пути.

Обратимся теперь к отношениям с Готландом. И здесь можно установить сильное среднешведское влияние, особенно с VI в. Некоторые найденные на Готланде украшения VI в. имеют точные соответствия в литейных формах Хельгё¹³, где, вероятно, они и были изготовлены. Судя по техническим анализам, большую часть своего железа готландцы должны были получать из средней Швеции¹⁴. Тесное сотрудничество между свеями и готландцами должно было установиться и в другой связи, а именно при основании торгового места Гробини в восточной Прибалтике на Курземском полуострове. Эта шведско-готландская колония существовала с 650 по 800 г.¹⁵ В течение VI в. на Готланде были воздвигнуты первые большие поминальные стелы с изображениями, декоративное оформление которых указывает на весьма тесную связь с позднеримским искусством¹⁶. Однако при этом имеется один чрезвычайно распространённый мотив, который, несомненно, целиком и полностью представляет собою местное творение, а именно изображение ладьи с военной командой (илл. 51). Эта ладья, которая на поздних стелах мчится по вздымающимся волнам, должна была иметь для готландцев совершенно особое значение. Для них она была символом счастливого парусного похода через открытое море. В то время действительно было большим достижением добраться с Готланда до континентальной Швеции на маленькой лодке. Если же при этом на борту был ценный груз, то плавание было еще значительнее. Лодка, полная людей, составляющих ее команду, была естественным символом мореплавателей, и оживленные контакты между Готландом и Средней Швецией становятся еще более очевидными, если учесть найденный в Упланде (Хеггебю) камень с таким же изображением¹⁷.

Итак, задолго до начала собственно эпохи викингов в восточноскандинавских водах господствовали на море вооруженные купцы, среди которых, видимо, готландцы и в первую очередь свей играли главную роль.

Трудно, однако, представить, чтобы все это основывалось на частной инициативе. В Гробини, во всяком случае, речь как будто может идти об объединении свеев и готландцев, осевших в этом поселении и имевших общие интересы. Это объединение сыграло также определенную роль в проникновении на северошведские и финские рынки. Как кажется, зарождается некая система, и взгляд историка невольно обращается к резиденции свейских конунгов в Упсале, занимавших ключевое положение. Крупное предприятие нуждается в руководителе, и, коль скоро походы приобрели такие масштабы, во главе их не мог стоять никто, кроме конунга.

В помощь себе он мог посадить в стратегически важных пунктах, прежде всего поблизости от Упсалы, своих людей, откуда в случае опасности они могли быть быстро вызваны для организации обороны края. На о. Ловё, недалеко от пролива, соединявшего оз. Меларен с морем, был открыт погребальный комплекс, состав которого позволяет установить, высокий статус погребенного здесь воина. Вероятно, это могила одного из королевских дружинников, которому была поручена охрана входа в оз. Меларен и водного пути в Упсалу¹⁸. На южном берегу озера, точно напротив Ловё, расположено еще одно сторожевое поселение, Норсборг, а немного дальше лежат Хельгё, Хусбю на о. Мунсё (топоним «хусбю» обозначал в средневековой Швеции королевские усадьбы) и Адельсё (резиденция конунга, известная по письменным источникам). Все эти места следует отнести к звеньям древней оборонительной системы, защищавшей коренную область племени свеев. Несколько в большем отдалении, в том числе в Норланде, также, по-видимому, были размещены военные слуги конунга. Богатое камерное погребение в Хёгом, Медельпад, так же как захоронение в Норрала, Хельсингланд, содержало вещи, многие из которых могли быть изготовлены в Хельгё. Можно назвать и ряд других мест, и без особого преувеличения все их можно считать опорными пунктами торгово-политической организации, охватывавшей значительную территорию.

К Упсале тяготели собственно дружина и двор конунга. Это примечательно. Так же как советники эпохи средневековья предпочитали находиться в Стокгольме, чтобы оставаться в центре событий, так поступали и вооруженные «мужи», вассалы конунга, нашедшие последнее упокоение в династических могильниках недалеко от Упсалы¹⁹: в Венделе, Вальсъерде, Ультуне. Кажется символичным и исполненным глубокого смысла, что все они погребены в ладьях. Возможно, этот обряд был своего рода напоминанием о торговых поездках, равно как и о морских военных походах, в которых они участвовали под руководством конунга и которые вели к образованию известной в средневековье древ-нешведской системы военно-морского ополчения, так называемого «ледунга», основанного на развитой территориальной организации и возглавлявшегося феодальной знатью.

Большинство погребений в ладье (особенно VII-VIII вв.) исключительно богато снаряжены и, бесспорно, принадлежат представителям высшего социального слоя. Они уступают только погребениям в упсальских курганах***.

Следует упомянуть одно из хорошо документированных погребений в ладье, могилу № 6 в могильнике Вальсъерде. Ладья в могиле имела длину около 10 м и была выстроена в технике клинкерной обшивки. Так как дерево истлело, её положение устанавливается только по размещению рядов железных заклепок, скреплявших обшивку. Покойник был уложен внутри ладьи на подстилке из перьев, но без парадной одежды. Возле его левого бока были положены два длинных меча и скрамасакс (однолезвийный меч), а также два стеклянных бокала. С правого бока, кроме того, находился еще один однолезвийный меч. У края бортов лежали три щита, два по одной и один по другой стороне ладьи. В средней части ладьи были уложены три конские узды, два колчана со стрелами, ларец с различными орудиями, крюк для подвешивания котла, кузнечные клещи, три топора и четыре поковки полосового железа. Кроме того, там же находился шлем, два набора конской сбруи, наконечник копья, стеклянная чаша, игральная доска с фигурами, портупейный крюк для меча. Близ форштевня стоял железный котел, при нем были вертел, черпак, козлы для вертела и ларчик, а кроме того, остатки запасов мяса в виде массы костей животных. Две или три собаки, так же как конь, были убиты и уложены в ладью, а снаружи ладьи были положены еще одна лошадь и бык.

Как следует из этого перечня, покойник был весьма богато снаряжен, особенно оружием, и это может быть указанием на его, видимо, важную службу: возможно, телохранителя конунга в Упсале****. Подобные захоронения имеются также и в других местах, в том числе на Готланде, например могила всадника из Валльстенарума. Весьма примечательны остатки, к сожалению разграбленного и разрушеного, погребения в ладье из Бёда на Эланде с вещами высокого художественного качества. Интересны также скудные остатки погребения в ладье из Лаккалэнга, Сконе. В целом же вендельский период (VII—VIII вв.), предшествовавший эпохе викингов, был в Швеции временем творческого расцвета. Задолго до начала известных походов викингов (т. е. до 800 г.) вооруженные воины плавали в водах восточной Балтики, а возможно, и далее за ее пределами. Вовсе не обязательно они стремились грабить и убивать, это было бы отклонением от обычного образа жизни; скорее они искали мирных промыслов, торговли, установления контактов, освоения пустошей. Меновая торговля была лучшим средством для того, чтобы завязывать связи, и не случайно археологические исследования в Хельгё обнаружили ее многочисленные следы.

Тесные контакты связывали Среднюю Швецию и с остальным миром; на это указывает не только оживленный импорт чужих изделий, но также и изменения, происходившие в местном искусстве.

Оно оказывается весьма чутким показателем, откликающимся на многие импульсы, которые не ощутимы так отчетливо в других областях. При изучении искусства Швеции в период, предшествующий собственно эпохе викингов, обнаруживается, что оно испытывало сильное влияние как континентального, так и искусства Британских островов. Таким образом, данные искусства подкрепляют выводы, основанные на анализе импортов²⁰.

Своеобразие, отличающее искусство Севера вендельского периода от искусства других областей Европы, основано на утвердившемся еще в V-VI вв. принципе раздробленности и малых стилистических элементов в «звериной орнаментике». Эти тенденции продолжали развиваться, но видоизменялись под воздействием ленточного плетения и растительного орнамента. Античные акантовые «усики» вместо листьев завершаются оскаленными головами зверей, а ленточная плетенка превращается в тела извивающихся змеев. Появляются различного рода симметричные узоры, и классическое ленточное плетение приобретает все более сложные формы. Первоначальная раздробленность преодолевается все возрастающей ритмичностью композиций, однако и в них можно опознать нечто нерегулярное, ритмика поддерживается прежде всего причудливо скомпонованными звериными формами. Возникает художественный стиль эпохи викингов²¹ (цв. илл. 11).

Новый стиль появляется в Англии и в других отдаленных районах Европы, где бурно развивается. Скандинавское искусство при этом было не только инициатором этого нового стиля, но и само почерпнуло многие идеи извне. Искусство меровингской эпохи (VI-VII вв.) можно сравнить с огромным оркестром, в котором звучали разные голоса и инструменты в разных частях Европы; но все они исполняли одно произведение с его вариациями.

* В позднейшее время, в эпоху раннего средневековья здесь известны объединения («земли»), состоявшие каждое из нескольких так называемых «сотен»: «земля четырех сотен» (Фьедрундаланд), «земля восьми сотен» (Аттундаланд), «земля десяти сотен» (Тиундаланд), которые в 1296 г. вместе с приморским округом Роден были объединены в провинцию Упланд - Прим. перев.

**В свою очередь искусство германцев в начале эпохи Великого переселения, в IV-V вв. н. э., получило мощный импульс в Северном Причерноморье. На стыке готской, пришлой с севера, восточной, кочевнической сначала сармато-аланской, затем гуннской, - и, наконец, сохранявшейся в городах Боспора античной, позднеримской традиции рождалось художественное мировоззрение и стиль новой эпохи. В нем соединялась античная технология перегородчатых эмалей и варварская традиция «звериного стиля», что создавало новые художественные средства, прежде всего так называемый «полихромный, или инкрустационный стиль» IV-V вв.: тонкие золотые пластинки образовывали перегородки, составляющие геометрические узоры, между ними помещались гранатовые вставки. Массивные золотые украшения, в том числе первые произведения со «звериной орнаментикой», вместе с потоком варварских племен распространились с востока на запад и с юга па север, где продолжались дальнейшая кристаллизация и развитие вновь возникших форм искусства эпохи Великого переселения народов. - Прим. перев.

*** Упсальские курганы относятся, правда, к более раннему времени, до сер. VI в.; в рамках же собственно вендельского периода погребения (550-800) представляют собою самые богатые захоронения. Королевские погребения этой поры, подобные упсальским курганам, пока неизвестны. В связи с этим остается дискуссионным вопрос, в какой мере вендельские «династы» зависели от центральной власти в Упсале, тем более что «Сага об Инглингах» повествует об упадке этой власти, прекращении королевской династии в стране свеев и появлении здесь многочисленных «малых конунгов». С могильниками «вендельского типа», по наблюдениям шведского археолога Б. Амброзиани, связаны обширные территории, заново освоенные в соседних лесных районах и, возможно, составившие вполне независимые от упсальских конунгов территориальные объединения. Прим. перев.

**** Ряд исследователей усматривает в снаряжении этой и других могил «вендельского типа» знаки собственного княжеского достоинства, прежде всего в богатом парадном вооружении, защитном и наступательном, отделанном с исключительной роскошью. - Прим. перев.

¹ Almgren O., Nerman B. Die ältere Eisenzeit Gotlands. Stockholm, 1923; Nylen E. Die jüngere vorrömische Eisenzeit Gotlands. Uppsala, 1955; Stenberger M. Öland under äldre järnåldern. Stockholm, 1933.

² См. прим. I. См. также: Ekholm G. Gravfältet vid Gödäker. - Fv, 1925, årg. 20, s. 347-357; Stenberger M. Tuna in BadeIunda. - AA, 1956, v. 27, s. 1-21; idem. Bjurumfyndet och dess datering. - Fv, 1948, årg. 43, s. 193-210; Oxenstierna E. Die ältere Eisenzeit in Ostergötland. Lidingö, 1958.

³ Almgren O. Kung Björns hög och andra fornlämningar vid Häga. Stockholm, 1905.

⁴ Lindqvist S. Uppsala högars och Ottarshögen. Uppsala, 1936; позднее сопоставление больших курганов с могилами знати было осуществлено в работе: Hyenstrand Å. Centralbygd-Randbygd. Stockholm, 1974.

⁵ Bolin S. Fynden av romerska mynt i det fria Germanien. Lund, 1926; Arne T. J. Solidusfynden på Öland och Gotland. - Fv, 1919, årg. 14, s. 107-111; Werner J. Zu den auf Öland und Gotland gefundenen byzantinischen Goldmünzen. - Fv, 1949, årg. 44, s. 257-286; Lindqvist S. Öland och Gotlands solidi. - Fv, 1950, årg. 45, s. 160-163.

⁶ 0сновополагающей для характеристики германского звериного стиля является работа: Salin В. Die altgermanische Tierornamentik. Stockholm, 1904 (1-е изд.); Stockholm, 1935 (2-е изд.). См. также: Holmqvist W. Germanic Art. Stockholm, 1955; idem. Christliche Kunst und germanische Ornamentik. Аccademia Nazionale Dei Lincei Anno CCCLXV Quaderno N. 105, Roma 4-7 aprile 1967.

⁷ Об этом, прежде всего, см. указанные работы Б. Салина и В. Хольмквиста, а также: Holmqvist W. Senromerskt karvsnitt och engelskt 400-tal. - Fv, 1970, årg. 65, s. 313-317. В печати находится работа того же автора Early Nordic Art, посвященная этим вопросам. См. также: Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных, археологических. Л., 1925, с. 227-236.

⁸ Holmqvist W. Christliche Kunst...

⁹ Раскопки Хельгё освещены в монографической серии: Exavations at Helgö, I-VI, Stockholm, 1961-1981. Состояние изученности памятника освещено в публикации: Holmqvist W. Die Ergebnisse der Grabungen auf Helgö (1954-1974). - Praehistorische Zeitschrift, 1976, Bd. 51, S. 127-177.

¹⁰ Excavations at Helgö IV.

¹¹ Excavations at Helgö II.

¹² Holmqvist W., Granath K.-E. Helgö, den gåtfulla ön. Stockholm, 1969. См. также: Holmqvist W. Aus der Frühzeit schwedischer Geschichte. - Archeologia Polski, 1971, r. 16, s. 309-315; idem. Helgö als Zentralort im Ostseeraum in der jüngeren Eisenzeit. - In: Bericht über den II. Internationalen Kongress für Slawische Archäologie, Bd. 2. Berlin, 1973, S. 283-289.

¹³ Excavations at Helgo, IV. См. также: Nerman В. Det svenska rikets uppkomst. Stockholm, 1925; Åberg N. Den historiska relationen mellan folkvandringstid och vendeltid. Stockholm, 1953.

¹⁴ Arrhenius O. Die Grundlagen unserer älteren Eisenherstellung. - Antikvariskt Arkiv, Lund, b. 13, 1959.

¹⁵ Nerman B. Grobin-Seeburg. - Ausgrabunden und Funde. Stockholm, 1958.

¹⁶ Lindqvist S. Gotlands Bildsteine, Bd. I-II. Uppsala, 1941-1942; idem. Jättestenen från Sanda och andra nyfunna bildstenar. - Gotländskt arkiv, 1962, b. 34, s. 7-22; idem. Tre nyfunna bildstenar.-Ibid., 1955, b. 27, s. 41-52; idem. Bildstenfynd vid kyrkorestaureringar. - Ibid., 1956, b. 28, s. 19-30; Holmqvist W. De äldsta gotländska bildstenarna och deras motivkrets. - Fv, 1960, arg. 55, s. 173-192; idem. Bilddenkmäler. - In: Reallexikon der germanischen Altertumskunde, Bd. 2. Berlin-New York, 1976, S. 516-570.

¹⁷ Holmqvist W. Bilddenkmäler, Taf. 54.

¹⁸ Arwidsson G. Lovö-bor med kontinentala förbindelser pä 400-talet. - In: Proxima Thule. Stockholm, 1962, s. 113-122.

¹⁹ Arwidsson G. Vendelstile, Email und Glas. Uppsala, 1942; idem. Valsgärde 6. Uppsala, 1942; idem. Valsgärde 7. Uppsala, 1977; idem. Valsgärde 8. Uppsala, 1954; Olsen P. Die Säxe von Valsgärde. Uppsala, 1945; Arne T. J. Das Bootgräberfeld bei Tuna in Alsike. Stockholm, 1934; Ambrosiani B. Bätgravarnas bakgrund i Mälardalen. - In: Vendeltid. Stockholm, 1980, s. 123-133; idem. Background to the boatgraves of the Mälaren-valley. - In: Vendel Period Studies. Stockholm, 1983, p. 17-22; Лeбeдeв Г. С. Шведские погребения в ладье VII-XI вв. - В кн.: Скандинавский сборник, вып. XIX. Таллин, 1974, с. 155-186.

²⁰ См. выше прим. 6.

²¹ Связи с Англией особенно подробно рассматриваются в работе: Holmqvist W. Was there a Christian Mission to Sweden before Ansgar? - Early Medieval Studies, 1975, v. 8, p. 33-55.

Эрик Нюлен. Эпоха викингов и ранее средневековье в Швеции

Около 800 г. на Балтике усиливается процесс, наметившийся еще в предшествующее время. Часть населения покидает свои старые места обитания. Решающим условием, по-видимому, был устойчивый рост населения, который под воздействием благоприятных экологических факторов, может быть улучшения климата, около 800 г. достиг значительных размеров. Однако оборотной стороной демографического роста стали возникшие экономические трудности²². Необходимо учитывать также и другой фактор: примерно с 500-х гг. в скандинавских землях начинается зарождение государственности. Свейская держава как историческая реальность все яснее выступает из сумрака времен.

Из более поздних, но достоверных источников мы знаем, каким образом концентрация власти воздействовала на общество с давними традициями свободы и демократии (хотя и не совсем в современном смысле). В Норвегии процесс государственной консолидации привел к переселению свободных бондов в Исландию, куда они плыли со своими семьями и челядью, чтобы избежать гнета конунга Харальда Прекрасноволосого, объединявшего страну. То, что произошло в Норвегии, в большей или меньшей степени должно было иметь место и в других странах; в этой связи особенно примечательно, что внутренняя организация Свейской державы достигла большой устойчивости и прочности.

Силы, вызванные к жизни этими процессами, были весьма активны. Как и где они действовали?

Два атрибута эпохи называют обычно в связи с экспансией, которую мы называем походами викингов: оружие, которым сражались (цв. илл. 20), и корабли, перебрасывавшие дружины воинов через моря в далекие страны (цв. илл. 6). Нужно добавить и третий, правда неразрывно связанный с первыми двумя: весы с гирьками-разновесками, атрибут торговца (цв. илл. 8).

Тремя основными видами оружия были меч, топор и копье. Их считают нередко специфически северными, «норманнскими»; но в действительности это вооружение - общеевропейское (хотя можно выделить и собственно скандинавские его формы). При вполне практичном назначении их украшали, инкрустировали медью и серебром. Мечи по сравнению с предшествующим периодом (когда было распространено роскошное оружие) отличаются подчеркнуто функциональным оформлением. Развившиеся на основе позднеримской «спаты», двулезвийного широкого меча, оружия всадников, в эпоху викингов они использовались, и весьма искусно, главным образом пешими воинами. Меч считался ритуальным оружием, которое часто наследовалось от отца к сыну; ему приписывались сверхъестественные свойства. Более употребительным оружием был широкий, обычно неорнаментированный боевой топор (секира). Копье, божественный атрибут Одина, бога воинов, в связи со своим сакральным значением украшалось серебряной насечкой, часто на него наносили изображения зверей, имевшие магический смысл.

Корабли в Скандинавии, что само по себе примечательно, очень поздно получили парусную оснастку, хотя парус должен был стать известен значительно раньше, во времена тесных контактов с «классическими» народами древности, владевшими навыками парусного мореплавания; о таких контактах отчетливо свидетельствуют находки на Севере импортов римского времени. Корабли викингов оснащались наряду с веслами съемной мачтой с парусом и могут быть обозначены скорее как морские гребные суда. Парус повышал их скорость и делал возможными дальние рейды. В то же время малая осадка судов - их важнейшее свойство - давала возможность приставать к любому берегу в мирных или военных целях²³.

В Швеции до сих пор не было найдено ни одного корабля удовлетворительной сохранности, относящегося к эпохе викингов; однако находки в погребальных курганах Норвегии, особенно в Гокстаде и Усеберге, а также затопленная датская флотилия кораблей, нагруженных камнями в устье Роскиль-де-фьорда позволяют сравнить их конструкции с письменными данными, сохранившимися в сагах и судебниках. Среди кораблей Роскильде-фьорда имеется готландский торговый корабль, полностью отвечающий требованиям, определенным в средневековом «Законе гутов».

На готландских поминальных стелах немало изображений кораблей викингов под парусом с массой деталей, которые позволяют реконструировать такелаж и функции кораблей.

Сквозь призму современных исследований, создается, может быть, не столь драматичная, но многосторонняя картина эпохи викингов этого активного и беспокойного периода. Многие предприятия, начинавшиеся на Балтийском побережье, затевались как торговые поездки, но в соответствии с обстоятельствами и возможностями могли перерасти в разбойничий набег или завоевательный поход, сопровождавшийся захватом земель и попытками их колонизации. Здесь легко можно установить обусловленное географическим положением разделение «сфер интересов». Свей, подчинившие себе южноскандинавских готов-гаутов, ётов (или объединившиеся с ними) и, вероятно, близких им готландцев-гутов, устремлялись на Восток; датчане и норвежцы на Запад²⁴. Интенсивность трансбалтийских связей отразилась в археологическом материале, выявленном в последние годы серией исследований торговых мест. Два из них располагались на Готланде, представлявшем собою своего рода выдвинутый на восток аванпост скандинавской культуры. Благодаря изобилию находок эти поселения открывают большие возможности для изучения эпохи. Одно из них, находящееся в естественной гавани Павикен на западном побережье острова, на протяжении ряда лет исследовалось директором Государственного морского исторического музея Пером Лундстрёмом (илл. 61). Павикен формируется на исходе вендельского периода, расцвет его приходится на эпоху викингов; в этом торговом центре хорошо представлены также следы ремесленной деятельности²⁵. Кроме того, здесь ремонтировали, а возможно даже и строили суда. Торговые связи простирались как на Восток, так и на Запад. Благоприятное положение Павикена в естественно защищенной лагуне, откуда для легких судов начинались водные пути в глубь островной области, обеспечивало его важное значение.

61. Павикен на Готланде (план)

Одновременно заселялись прибрежные местности, которые как своего рода пограничные зоны оставались необжитыми, может быть из стратегических соображений²⁶. Этот процесс развернулся, по-видимому, в связи с подчинением Готланда власти свейских конунгов, позже развившейся в средневековое государство. Следствием этого стала организация в Свейской державе государственного военно-морского ополчения, ледунга. На его основе обеспечивалась значительно большая безопасность по сравнению с предшествующим временем. Стали возможными прочные договоры, гарантирующие защиту мореплавания, как об этом повествует «Сага о гутах», предваряющая «Закон гутов». Именно таким образом, например, готландец Авайр Страбайн из Альвы заключил договор со шведским конунгом. Основанные на общинном устройстве торговые центры могли возникать только вдоль побережья Готланда, на которое распространялось береговое право; примером такого центра представляется Павикен. Кроме того, появляются небольшие гавани для судов с малой осадкой, принадлежащие усадьбам путешественников - «фарманнов». Они обнаружены на восточном побережье Готланда, в лагуне Богевикен, где ныне находится современная гавань и рыночное местечко Слите.

Здесь, близ усадьбы Пильгорд, стоял известный рунический камень, надпись на котором сообщает о поездке по русским рекам к Черному морю: «Ярко окрашенные, установлены эти камни: Хакбьярн [и его] брат Хродвисл, Эйстейн [и] Эймунд вместе установили эти камни по Хравну к югу от Ровстейна. Они добрались вплоть до Айфора. Вифиль вел [отряд]»²⁷. «Айфор» это название одного из днепровских порогов, описание которых имеется в сочинении византийского императора Константина Багрянородного «De administrando imperio» «Об управлении империей», - написанном в 949-952 гг.

О том, что готлаидцы совершали путешествия не только на Восток, свидетельствует другая руническая надпись, высеченная на маленьком точильном бруске, найденном в местечке Тиманс близ Рума. Там, кроме двух имен, Ормика и Ульфар, перечислены названия народов и стран: «Греки, Иерусалим, Исландия, Серкланд» («страна сарацинов», обобщенное обозначение мусульманских земель), где, видимо, побывал владелец вещи, вместе с которой он был похоронен²⁸.

В окрестностях и на территории Висбю, который позднее был важным центром Ганзейского союза, открыты следы деятельности торговых общин эпохи викингов, представлявших собою исходную стадию развития этого средневекового центра. Это - два могильника X в.; один из них, в Коппарсвике к югу от города, был практически полностью исследован и дал чрезвычайно богатые находки²⁹; второй севернее города, в Густафсвике. Вместе с многочисленными находками в пределах городских стен эти памятники свидетельствуют о выдвижении торговли в качестве ведущего занятия уже в эпоху викингов (илл. 62).

62. Висбю па Готланде (план):

1. центры поселения эпохи викингов, 2. находки эпохи викингов.

До сих пор исследована лишь одна из тех многочисленных усадеб, в которых жили эти бонды, купцы и путешественники; раскопки ее еще продолжаются. Она находится у Бурге в Люммелунде и была открыта благодаря находке клада, крупнейшего из примерно семисот на этом богатом острове. Около 11 кг серебра было спрятано, по каким-то неизвестным нам причинам, в одном из больших помещений усадебного дома; часть клада составляют новгородские серебряные гривны с кириллическими буквами, поступившие с территории Древней Руси, может быть из самого Новгорода-Хольмгарда скандинавских саг; основная же масса-это украшения и тысячи серебряных монет. Клад, который можно датировать сороковыми годами XII в., содержал главным образом монеты и вещи эпохи викингов. Его интерпретация, однако, преждевременна, пока не исследован полностью усадебный комплекс с остатками остальных построек³⁰.

На соседнем острове Эланд, поблизости от шведского побережья, недавно исследованы два памятника, значение которых весьма велико для обсуждающихся здесь вопросов. Один из них-раскопанное патриархом шведской археологии, профессором Мортеном Стенбергером в последние годы его жизни и его учениками городище Экеторп на южной оконечности острова. Необычайное обилие находок позволяет поэтапно восстановить жизнь этого укрепленного поселения, обнесенного кольцом каменных стен. Оно возникло не позднее эпохи Великого переселения народов и пережило расцвет в эпоху викингов и раннее средневековье. Большая часть поздних материалов имеет четкие славянские и балтийские соответствия. Так же как в Павикене, в эпоху викингов здесь занимались ремеслом в мастерских, вынесенных за пределы основных укреплений из соображений пожарной безопасности³¹ (илл. 18).

Поселение другого типа открыл У. Э. Хагберг на западном побережье Эланда. В Чёпингсвике у Боргхольма располагалось открытое, неукрепленное торговое поселение, может быть находившееся под защитой пока неисследованного укрепления, предшествовавшего средневековому замку Боргхольм. Важнейшие находки из этого памятника указывают на начавшееся, но затем прерванное формирование довольно обширного поселения, в центре которого была построена необычно крупная церковь. Многочисленные находки рунических камней и их фрагментов в стенах этой церкви свидетельствуют о значении этого места, так же как и украшения и другие вещи из культурного слоя торгового поселения. Представляют интерес обломки кости с руноподобными знаками, напоминающими «случайные начертания» новгородских берестяных грамот. Результаты раскопок позволяют сделать вывод и об экспорте обрабатывавшегося здесь известняка для церковного строительства в континентальной части Швеции³².

63. Торговое поселение Лёддечёпинг в Южной Швеции

Поселения городского типа зарождаются и в материковой Швеции (илл. 63). Самое известное из них - Бирка, город викингов в начале пролива, соединяющего озеро Меларен с Балтийским морем. Помимо полученных в результате раскопок XIX в. материалов огромного могильника, здесь начаты новые исследования так называемой «черной земли», мощного культурного слоя внутри городского вала, служившего для защиты населения, обосновавшегося поблизости от небольшого укрепленного городища, Борга. С внешней стороны вала располагается огромное, большей частью уже исследованное курганное поле «Хемланден»³³ (илл. 64).

64. Бирка (план)

Город, в котором действовал в IX в. бременский миссионер Ансгарий, как будто привлекал особое внимание шведских конунгов, но в следующем столетии, еще до того, как в Швеции утвердилось христианство, он был заброшен.

Обращение язычников, в котором конкурировали друг с другом восточная и западная христианские церкви, было трудным, однако не столь драматичным, как его обрисовывает позднейшая житийная литература средневековья. Прекрасный золотой «молоточек Тора», символ язычества, изготовлен в той же технике филиграни, что и маленькое распятие из Бирки. Он был найден недавно в Сигтуне, городе, который стал преемником Бирки в качестве центра торговли на оз. Меларен. Таким образом, в торговых поселениях символы язычества и христианства сосуществовали. Однако центром религиозной и политической власти на протяжении всей эпохи викингов оставалась Упсала. Здесь была королевская резиденция, здесь совершались грандиозные жертвоприношения, описанные Адамом Бременским. Здесь также стоял языческий храм с идолами трех богов (Одина, Тора и Фрейра) в роще, где во время ежегодных кровавых празднеств на ветвях священных деревьев вешали жертвенных животных и людей.

Конунг был сакральным главой культа, верховным жрецом и как таковой должен был приносить важнейшие жертвы - человеческие. Объединение функций духовной и политической власти,

преобладавшее в Свейской державе, показательно и покоится на весьма древней традиции. Создается впечатление, что свей ранее других племен и народов Северной Европы достигли стабилизации королевской власти и возникновения государственной организации. Экономической основой сравнительно раннего «государственного объединения» могло быть развивающееся горнорудное дело, которое в предшествующий, вендельский период не только уже зародилось, но и достигло значительного подъема³⁴. Решающую роль здесь играли рудоносные зоны западнее и севернее оз. Меларен, особенно обширные в области Даларна. Эксплуатация месторождений горных и болотных руд и контроль над транспортировкой железного сырья по водным путям к оз. Меларен, а затем через Хельгё и позднее - Бирку на восток создавали экономическую основу для невиданной ранее на Севере концентрации политической власти шведских конунгов. Уже давно обсуждается значение рудников Даннемура в связи с усилением экономической основы власти шведских конунгов и вытекающих отсюда организационно-политических возможностей³⁵. Важным звеном в ходе этого процесса был Готланд, где обнаружена масса кладов серебра эпохи викингов (цв. илл. 5) и колоссальное количество ранних арабских серебряных монет. Положение острова способствовало превращению его в перевалочный пункт при экспорте железа из области оз. Меларен и других мест континентальной Швеции на Восток и Юг по русским рекам. На Готланде металл можно было перерабатывать в легко транспортируемые полуфабрикаты, преимущественно клинки мечей. Это было бы встречным откликом на поток восточного серебра, достигший острова*³⁶. Железо по сравнению с пушниной, воском и прекрасными рабынями, что ранее обычно рассматривалось как основные статьи торговли, было повседневно необходимым товаром и представляется поэтому наиболее реальным предметом товарообмена; однако, вероятно в силу именно экзотического характера других названных видов экспорта, они чаще упоминаются в письменных источниках**.

Готландские клады свидетельствуют, что в денежном обращении с конца X в. преобладает центрально- и западноевропейское серебро с весьма ощутимой долей английского (поступавшего в Скандинавию с 990-х гг. в качестве регулярной дани, так называемых «датских денег»). Однако уже названный клад в Бурге-Люммелунде показывает, что восточные связи и в раннем средневековье оставались интенсивными и выгодными: значительную его часть составляют русские серебряные слитки (новгородские гривны), что соответствует известиям о Готском дворе в Новгороде.

В материальной культуре Скандинавии традиции эпохи викингов сохраняются вплоть до XIII в., несмотря на то что в XI в. западная часть Балтики подверглась христианизации³⁷. В это время на Балтийском море начинает действовать новый коммуникационно-технический фактор: появляются суда с глубокой осадкой, способные транспортировать тяжелые грузы. В экономике начинаются значительные изменения, которые вели в конечном счете к концентрации все более доходной торговли в хорошо оборудованных гаванях с фарватерами, причальными устройствами и оборонительными сооружениями. Некоторые из старых портовых городов были перенесены к более глубоким гаваням, другие перестроены в соответствии с изменившимся судоходством³⁸.

Оживленная деятельность, плодотворные контакты, дальние путешествия отразились также и в искусстве эпохи викингов. Характерная для Севера и давно уже господствовавшая «звериная орнаментика» прогрессирует и развивается в различные стилистические школы или направления, иногда сменяющие друг друга, чаще же - сосуществующие в более или менее ограниченных локальных вариантах. Здесь Швецию следует рассматривать в более широком общескандинавском контексте. К начальному периоду развития искусства эпохи викингов относится курганное погребение в корабле из Усеберга в Норвегии с великолепным комплексом, состоящим из корабля, повозки, саней и другой утвари, покрытой резьбой по дереву, представляющей древнейшие и наиболее крупные произведения «звериной орнаментики». Финальный этап этого искусства представлен норвежскими деревянными церквами в технике «ставкирки» XIII в.; этот тип здания с XI в. был распространен на Севере повсеместно и обнаружен, в частности, в Лунде, в эту эпоху принадлежавшем датчанам (илл. 65). Оба памятника, Усеберг и Лунд, дали непревзойденные по своему великолепию образцы блистательного расцвета и заката «звериной орнаментики»³⁹.

65. Церковь Господа в Лунде. ок. 1060 г. (реконструкция)

Развиваясь от мотива «хватающего зверя» усебергской резьбы через звериные маски стиля Борре (вторая половина IX-X вв.) и от более натуралистичных сплетающихся драконьих тел стиля Еллинге (конец IX-начало XI в.) к извивающимся змеям и драконам стиля рунических камней (XI в.), звериный орнамент достиг вершины, когда церковь поставила языческую символику себе на службу, сплетая ее в единый и неразрывный узор с романскими элементами и растительной орнаментацией раннесредневекового христианского искусства (илл. 66). На пути к этой вершине, воплотившейся в деревянных резных порталах норвежских храмов, северное искусство воплотилось также в сотнях рунических камней, высеченных и установленных в области оз. Меларен.

66. Флюгер из Челлунге (Готланд), обнаружен на шпиле старинной церкви, куда он был перенесён, возможно, с мачты корабля викингов.

Их краткие надписи часто сообщают о дальних путешествиях на Восток. Рисунки здесь скупы, но в качестве дополнительного изобразительного средства, для усиления смысла и содержания, причудливо извивающиеся тела змеев некогда были окрашены исчезнувшими теперь яркими красками. Орнаментика рунических камней-это не просто украшение: для тех, кто понимал многозначность символики вечной борьбы извивающихся драконов и змеев, она была наполнена особым, ныне нам недоступным содержанием.

Этот стиль относится к XI в., и многие из рунических камней можно рассматривать как памятники христианской пропаганды переходного времени. Краткие, состоящие часто из стереотипной формулы надписи с именами и умершего, и того (или тех), кто воздвиг камень, вероятно, можно также оценивать и как правовой документ, утверждающий вступление в наследство. Как первые документы после долгой бесписьменной эпохи, они представляют для нас особую ценность⁴⁰.

Конец эпохи викингов и начало средневековья, несмотря на свою относительную близость к нашему времени, - наиболее темный и трудноисследуемый период ранней истории Севера. Причина такого как будто парадоксального явления сравнительно ясна.

Прежде всего, это - скудость находок, обусловленная христианизацией, изменившей представления о загробной жизни и погребальные обычаи. Но без погребальных комплексов, вещи из которых дают основу для построения хронологической шкалы, единственный материал поступает из культурных слоев поселений, стратиграфию которых удается установить лишь в редких случаях.

Обращение к новой религии на Севере не было единовременным процессом. В целом христианизация распространялась с Запада на Восток. В бассейне Балтийского моря заметный упадок старых погребальных обычаев, отразившийся в уменьшении количества вещей в захоронениях, охватил прежде всего области к востоку от больших озер Швеции - Венерн и Веттерн. В сохранности наиболее ранних произведений средневекового искусства играли определенную роль различные факторы, прежде всего экономического характера. Там, где хозяйственные связи оставались сравнительно прочными и развивались непрерывно, церкви и другие монументальные постройки в соответствии с меняющимися вкусами и требованиями художественной моды периодически перестраивались, при этом уничтожались старые детали и части зданий. Только там, где растущая нужда прерывала новое строительство и предотвращала изменения, старые постройки могли сохраниться. В других же случаях до наших дней дошло лишь то, что было выполнено в непреходящем материале (как рунические камни), да и то обычно только во фрагментарном состоянии.

67. Женские погребения с наборами украшений из Бирки и могильника Ире на Готланде

Благоговение и чувство традиции играли весьма скромную роль. Поэтому итоговая картина этих столетий оказывается разрозненной и нередко обманчивой. Как пример можно указать на то, что рядовые находки (украшения и детали одежды) XII в. вокруг оз. Meларен и в других частях материковой Швеции часто (и при этом неверно) рассматриваются как вещи восточного, островного (готландского) происхождения, поскольку именно там сохранилось большое количество таких вещей в погребениях⁴¹ (илл. 67). Однако христианские погребальные обряды в это переходное время далеко не всегда исключали наличие погребального инвентаря, на это указывают так называемые «кладбищенские находки» Готланда. В раннем средневековье здесь под захоронения отводили пространство только к северу от церкви, где сохранились поэтому очень ранние христианские погребения. Это исключительно женские захоронения, что, в частности, указывает на весьма древние корни сохраняющегося и в наше время на Готланде обычая хоронить мужчин к югу, а женщин к северу от церковного входа. С южной стороны церквей, где в основном размещаются кладбища, ранние мужские захоронения разрушены более поздними, в то время как женские могилы к северу от церкви сохраняются вплоть до нашего времени. Находки в этих погребениях состоят исключительно из деталей одежды. Полностью отсутствуют сопровождающие сосуды с припасами. Однако на синхронных христианским кладбищам, но еще языческих могильниках Готланда, как установил Густав Тротциг, такие сосуды обычны⁴². Довольно часто металлическая окись позволяет зафиксировать в таких сосудах даже остатки съестных припасов. Это указывает как будто на то, что в рассматриваемое время (в середине XI в.) на Готланде христиане и язычники жили бок о бок и что христианские погребальные обычаи допускали помещение в могилу деталей одежды и украшений, но не жертвенной пищи.

Примечательно в этой связи, что наборы украшений отличаются исключительным великолепием и часто содержат вещи, полностью или частично выполненные из драгоценных металлов. Речь идет прежде всего о серебряных изделиях, причем такого качества, которое в более раннее время известно только по кладам. Может быть, это последнее перед окончательным и глубоким утверждением христианских погребальных норм разрешенное церковью выражение социального статуса.

Готландские могильники могут быть названы как один из примеров нарастающей скудости археологических материалов, ведущей к «равновесию» их видов и распространения, характеризующих заключительный этап «языческой эпохи». Другой пример такого рода - недавно открытые под церковью в Лександе, Даларна, богатые могилы эпохи раннего средневековья⁴³. Особый интерес представляют находки тканей, указывающие на значительно более тесные взаимосвязи между областями к востоку и западу от Балтийского моря, нежели это считалось ранее.

Хотя завершенную и полную картину развития материальной культуры дать пока еще невозможно, процессы, ведшие к формированию государственной территории и образованию государства в Швеции, и некоторые факты этого пути засвидетельствованы. Важнейший источник-письменное наследие церковной организации, которое может быть сопоставлено с данными древнесеверной литературы, развивавшейся в средневековой Исландии⁴⁴. Именно оттуда мы знаем о древнем королевском роде Инглингов, долго правившем свеями. Достоверность этих преданий подтверждается хвалебной песнью одного из норвежских скальдов, придворных поэтов IX в., где упоминается о родстве его господина с этим королевским родом. Надпись на знаменитом руническом камне из Еллинга в Дании сообщает, что в X в. существовало противостояние между Швецией и Датской державой, к этому времени объединенной и христианизированной конунгом Харальдом Гормссоном. В полулегендарном, однако упомянутом на одном из рунических камней сражении в долине р. Фюрис, поблизости от Упсалы, конунг Эйрик, который после битвы получил прозвище Победоносный, одержал верх над претендентом на трон, происходившим из этого же королевского рода. Это был Стюрбьёрн по прозвищу Сильный, поддержанный датскими войсками⁴⁵.

Южношведские области Сконе, Халланд и Блекинге в эту эпоху, что вполне логично с культурно-географической точки зрения, относились к Дании. Пролив Эрезунд был не границей, а, напротив, важной коммуникационной линией, так как поездки по спокойным водам бывали много проще, чем по холмистой и негостеприимной суше. К северу от Сконе, наоборот, лесные массивы Смоланда образовывали труднопреодолимую естественную и культурную границу между землями, принадлежавшими Дании и Швеции. На востоке границы Свейской державы были неопределенными. Археологические материалы указывают на то, что еще до эпохи викингов свей пытались закрепиться на противоположном берегу Балтийского моря. Характер и интенсивность этих связей, однако, остаются предметом дискуссий. Весьма лестным для шведского национального самосознания было утверждение средневековых источников, что Киевская Русь получила начала государственности из коренной области шведов***. Результаты современных исследований ни в коей мере не подтверждают теорию о политическом превосходстве свеев⁴⁶. Напротив, твердо установлено, что торговля вела за собою тесные культурные контакты между шведами и славянами, балтами, финнами. Выходцы из Швеции оседали в торговых центрах Восточной Европы, что ясно проявляется в многочисленных находках скандинавских украшений и оружия вдоль речных путей. Но столь же ясно из материала следует, что они быстро включались в новую культурную среду и теряли свое этнокультурное своеобразие.

Исторической реальностью были также политические контакты между господствующими слоями Швеции и Руси: князьями и конунгами, их дворами и дружинами, военно-феодальной знатью. Первый шведский конунг, обращенный в христианство и принявший крещение, Олав Шётконунг, был для своего времени монархом «современного образа мыслей»: он покровительствовал торговле в Сигтуне, начал там чеканку первой шведской монеты; выдав замуж свою дочь Ингигерд, он стал тестем киевского великого князя Ярослава Мудрого⁴⁷. Его другая дочь вышла замуж за норвежского конунга Олава по прозвищу Толстый; после того как позднее, в 1030 г., он пал «мученической смертью» в битве при Стикластаде в попытке вернуть утраченный престол и был канонизирован, его стали называть Олавом Святым. Олав посетил Новгород, чтобы получить военную помощь от свояка, киевского князя, которому принадлежали верховные права на этот город. Во время своей поездки через Балтийское море Олав принял участие в христианизации Готланда, так что с тех пор его почитают как покровителя этого острова⁴⁸.

* Он составлял сравнительно небольшую часть «серебряного потока», несколько ранее, в течение VIII - начала IX в. распространившегося по рекам Русской равнины и обеспечившего начальные этапы денежного обращения в формирующемся раннефеодальном обществе Древней Руси. - Прим. перев.

** Впрочем, в списке «экзотических товаров» из Руси, поступавших па Восток скорее всего в качестве транзита из западноевропейских мастерских, в сочинениях арабских географов названы именно мечи. - Прим. перев.

*** См. раздел «Русь и варяги». - Прим. перев.

²² Nуlén E. Völker und Kulturen - Schiffe und Meer. - In: Archaeologia Baltica. Symposium Primum Archaeologorum Balticorum. Polonia, 1974, S. 97-107.

²³ E11mers D. Frühmittelalterliche Handelsschiffahrt in Mittelund Nordeuropa. Neumünster, 1972; см. также: Фиркс Й. Ф. Корабли викингов. М., 1983.

²⁴ См.: Гуревич А. Я. Походы викингов. М., 1966.

²⁵ Lundström P. Paviken I bei Västergarn - Hafen, Handelsplatz und Werft. - Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, Phil.-hist. KL, 1974. Jg. 1973.

²⁶ Nylén E. Bygden, skeppen och havet. - Antikvariskt arkiv, 1973, b. 49.

²⁷ Кrause W. En vikinafard genom Dnjepr-forsarna. Efter runinskriften på Pilgärdsstenen. - Gotländskt arkiv, 1953, s. 7-13; Мельникова E. А. Скандинавские рунические надписи, с. 63-64.

²⁸ Там же. с. 66-67.

²⁹ Mälarstedt Н. Kopparsvik - ett vikingatida gravfalt vid Visby. - In: Arkeologi på Gotland [Gotlandica, 14]. Visby, 1979, s. 99-104.

³⁰ Nylén E. et. al. Gotlands största silverskatt funnen vid Burge i Lummelunda. - Gotländskt arkiv, 1969, b. 41, s. 7-60.

³¹ Stenberger M. Eketorp - eine befestigte eisenzeitliche Siedlung auf Öland. - Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, Phil.-hist. KL, 1970, Jg. 1969, H. 5; idem. Eketorp. Entwicklung und wirtschaftliche Bedeutung. - In: Vor-und Frühformen der europäischen Stadt im Mittelalter, Bd. 3. Folge 84. Göttingen, 1974, S. 7-18; Eketorp. Fortification and Settlement on Öland/Sweden. The Monuments. Ed. K. Borg, V. Näsman, E. Wegraeus. Stockholm, 1976.

³² Hagberg U.E. Köping på Öland. - Tor, 1972-1973, b. 15, s. 109-233.

³³ Arbman H. Birka I. Die Gräber. Text, Tafeln. Stockholm, 1940; Geijer A. Birka III. Die Textilfunde aus den Gräber. Uppsala, 1938; Ambrosiani В., Arrhenius B. et al. Birka. Svarta jordens hamnomräde. Stockholm, 1973; Gräslund A.-S. Birka IV. The Burial Customs. Stockholm, 1980.

³⁴ Hyenstrand Å. Järn och bebyggelse. Studier i Dalarnas äldre kolonisations-historia. - Dalarnas hembygdsbok, 1977; Nylén E. Eisen und Silber. - Zeitschrift für Archaeologie, 1978, Bd. 12, S. 211-224.

³⁵ Weibull C. Sveriges och Danmarks äldsta historia. En orientering. Lund, 1922.

³⁶ Nylén E. Gotlands största silverskatt, s. 26-28; см. также: Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956, с. 81-87; Кропоткин В. В. О топографии кладов куфических монет IX в. в Восточной Европе. - В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 111-117.

³⁷ Nylén Е. Bygden, skeppen och havet, s. 40-43; idem. Finskt, gotländskt eller nordiskt? - Finska fornminnesföreningens tidskrift, 1972, b. 75, s. 161-167.

³⁸ Nylén E. Bygden, skeppen och havet, s. 42; Fritzell G. Nya synpunter på Visby stads äldsta historia. - In: Historia kring Gotland. Stockholm, 1963.

³⁹ Haug1id R. Norske stavkirker. Dekor og utstyr. Norske minnesmerker. Oslo, 1973.

⁴⁰ Мельникова E. А. Указ. соч., с. 10-38.

⁴¹ Nylén Е. Finskt, gotländskt eller nordiskt, s. 161-167; Serning I. Dalarnas jarnälder. Malung, 1966, s. 119.

⁴² Trotzig G. Gegensätze zwischen Heidentum und Christentum im archaeologischen Material des 11. Jh. auf Gotland. - Acta Visbyensia, 1969, t. III, S. 21-30.

⁴³ Serning I., Nockert M., Sjövold T. et al. Vikingatida och medeltida gravar under Leksands kyrka. Leksands sockenbeskrivning, 1977, b. 8.

⁴⁴ Мир древнесеверных преданий отразился в древнеанглийском эпосе «Беовульф», песнях «Эдды», королевских сагах «Хеймскринглы». См.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975; Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980.

⁴⁵ В надписях на рунических камнях в Холлестаде и Шёрупе, в Сконе упоминается о битве в долине р. Фюрис; об этом же говорится в «Саге о Кнютлингах» (XIII в.). См.: Jacobsen L., Moltke Е. Danmarks Runeindskrifter, b. 1, sp. 332-333, 347-349.

⁴⁶ См.: Повесть..., с. 24-124, 524-547; см. также: Шаскольский И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. M.-Л., 1965. Обзор новейшей западной литературы см. в работе: Schramm G. Der Herkunft des Namens Rus: Kritik des Forschungsstandes. - Forschungen zur osteuropäischen Geschichte, 1982, Bd. 30, S. 7-49.

⁴⁷ Mа1mer B. Olof Skötkonungs mynt och andra Ethelred-imitationer. - Antikvariskt arkiv, 1965, b. 27.

⁴⁸ Ochsner F. Gotlands kristnande [Gotlandica, 3]. Visby, 1973; Palme S. U. Kristendomens genombrott i Sverige. Stockholm, 1962.

Аарни Эря-Эско. Племена Финляндии

Состав населения Финляндии, его языковые отношения и основы культуры в целом формировались главным образом в начале раннеримского времени в Европе, т. е. в первые два столетия н. э. Финляндия находилась тогда под воздействием мощных культурных импульсов из Прибалтики (с территории Литвы, Латвии и Эстонии). Результаты этого воздействия прослеживаются в материалах археологических памятников, первоначально сосредоточенных небольшими группами близ морских бухт и в устьях рек и постепенно, в течение следующих столетий распространяющихся все более плотной сетью по территории страны.

Основу коренной области доисторической Финляндии составило население, заселившее юго-западное побережье в раннеримское время. В позднеримском железном веке (III-IV вв.) плотность населения возрастает и начинается его продвижение в глубь страны, в озерные области.

Прибалтийский облик финской культуры сохраняется до конца римской эпохи, пока продолжались оживленные контакты через Финский залив с родственными прибалтийско-финскими племенами Эстонии и прибрежья Рижского залива. Однако с III в. н. э. в торговых связях наблюдаются изменения, которые позднее, в начале эпохи Великого переселения народов, привели к сдвигу в их ориентации. Повсеместно в инвентаре погребений появляются вещи, чуждые культуре Прибалтики, но широко распространенные в Скандинавии. Они указывают на растущее значение в торговле со странами Северной Европы западных провинций Римской империи. Главным торговым речным путем вместо Вислы («Янтарного пути» раннеримской эпохи) в этот период становится Рейн, по которому осуществлялись связи с Северным морем, Ютландией и Балтикой.

Быстрый переход финнов от восточноприбалтийских связей, имевших столь длительную традицию, в сферу балтийской торговли и к установлению контактов прежде всего с Готландом объясняется, несомненно, становлением единой экономики региона; при этом и сами финны располагали достаточными товарными ресурсами. Поблизости от области их расселения лежали обширные, богатые пушниной лесные пространства, что позволяло им с не меньшими, нежели у их скандинавских соседей, возможностями включиться в западноевропейскую торговлю,

Находки VII в. свидетельствуют, что с этого времени культурные и торговые связи финнов становятся все более оживленными и многосторонними. Начипается эпоха caмocтoятельного развития финской культуры.

Наряду с западными устанавливаются торговые связи с финно-угорскими племенами Восточной Европы, откуда в Финляндию поступали, например, пермские поясные пряжки и бляшки, представительную подборку которых можно видеть в погребении из Паппи-ланмяки и Эура¹; наборные пояса, заимствованные волжскими финнами у кочевников, стали характерным этнографическим элементом прикамских культур. Из Волго-Камского и Волго-Окского междуречья происходит ряд украшений, таких, как шейные гривны и фибулы. Следует упомянуть также некоторые топоры среднерусских форм, относящиеся к этому периоду. В бассейне Камы в эту эпоху существовала древняя и яркая культура*. Путешествия камских поставщиков пушнины и торговцев охватывали значительную часть территории Северной России, а если принять во внимание археологические находки, достигали и Финляндии². Возможно, оковка, найденная в Хуиттинене и украшенная изображением бактрийского верблюда, попала в Финляндию с берегов Камы именно в результате торговли. Это изделие проделало наиболее далекий путь из всех вещей восточного происхождения на территории Финляндии этой эпохи³.

Несколько аварских вещей, обнаруженных в юго-западной Финляндии, в Перниё⁴ и Райсио, указывают на связи между Финляндией и Венгрией, через Киев и Прибалтику⁵. Не исключено, однако, что эти предметы поступили в Финляндию по западным торговым путям.

В меровингскую эпоху (V-VIII вв.) были заселены те же области, что и в предшествующий период. С началом эпохи викингов (IX - первая половина XI в.) картина, однако, меняется: полностью запустела южная часть Восточной Ботнии, поблизости от современного города Вааса, относившаяся к богатейшим и густо заселенным местностям. Наоборот, последовательно направлено на восток освоение озерной области из средней Финляндии. В карельском Приладожье, областях к северо-западу, северу и северо-востоку от Ладожского озера, возникает карельская культура железного века, быстро достигшая расцвета.

Запустение Восточной Ботнии все еще остается загадкой для науки. Предполагается, что население оттуда могло продвинуться к Ладожскому озеру, после того как начали действовать восточные торговые пути**; торгово-политический центр в связи с этим окончательно сместился с Ботнического залива***. С другой стороны, на территории Карелии наиболее ранние определимые находки имеют, по-видимому, юго-западнофинляндское происхождение и свидетельствуют о связях карельского населения с западнофинским в прибрежной зоне Финского залива. В связи с этим интересно отметить, что постоянное движение викингов к Неве, Ладоге и затем вдоль Волхова к Новгороду не привело к новому заселению южной Финляндии, хотя большая часть маршрутов этих дружин проходила вдоль северного берега Финского залива и культурное развитие Финляндии, как и всей Скандинавии, указывает на многосторонние и оживленные торговые связи. Наряду с обильным притоком импортов происходит быстрый подъем местного производства. Возрастает количество самобытных форм украшений и многообразие их вариантов. Типично финским украшением стали круглые выпуклые фибулы, отлитые из бронзы⁶. Они были существенной составной частью древнего костюма финской женщины. Такие фибулы найдены также в могильниках на Аландских

островах, в Бирке, на Готланде и даже на о. Рюген. Известно также несколько экземпляров, происходящих из Прибалтики и Северной Руси. Эти фибулы носили попарно на плечах (так же как в предшествующий период - равноплечные фибулы), они сохранялись в обиходе до XI в. Изготовленные в технике бронзового литья круглые выпуклые фибулы были сравнительно крупными и довольно тяжелыми. Массивными были и другие западнофинские украшения: равноплечные, подковообразные фибулы, браслеты⁷. Все это - массовая продукция местных кузнецов, незнакомых с тонкостями ювелирного дела, такими, как чернь или плакировка драгоценными металлами (цв. илл. 21). Тяжесть украшений и преобладание бронзы в уборе финских женщин подчеркивались еще и множеством бронзовых спиралек, сплошными орнаментальными лентами окаймлявших передники и накидки⁸. Украшения из драгоценных металлов в финляндских находках эпохи викингов практически отсутствуют.

Исключение составляют относящиеся к мужскому наряду крупные серебряные декоративные булавки из Сальтвика на Аландах и Лайтила в юго-западной Финляндии⁹; обе происходят с Британских островов. Стоит упомянуть также золотой браслет из Метсяпиртти на Карельском перешейке¹⁰, аналогичные серебряные браслеты в большом количестве известны в Скандинавии и на Британских островах, включая Шотландию. В этот период Финляндии достигла продукция процветающих франкских мастерских. Появились подражания в местном оружейном производстве. Но в первую очередь эти импорты указыващт на высокую покупательную, способность местного населения. Весьма многочисленны в Финляндии знаменитые клинки, подписанные именем Ульфберт, которые на протяжении многих поколений изготавливались на Рейне¹¹. Впервые в стране становятся известны весы и гирьки, которыми пользовались для взвешивания драгоценных металлов при платежах. К эпохе викингов относятся найденные в многочисленных могильниках западной Финляндии серебряные монеты, прежде всего арабские, позднее, но в значительно большем количестве -немецкие и англосаксонские. Их носили как украшение (пробив отверстие для подвешивания) либо же, разрубив на части, использовали для платежа, точно так же как серебро в слитках или кусках (серебряный лом, как и рубленые монеты, принимали на вес).

Оборонительная система, состоявшая из ряда городищ, строительство которых началось, возможно, еще в меровингскую эпоху (в VII—VIII вв.), служит доказательством начала политической и военной организации крупных областей, объединявших разрозненные сельские общины.

С середины XI в. распространенный ранее обычай сожжения мертвых вытесняется обрядом трупоположения. При этом значительно лучше сохраняется одежда и погребальный инвентарь. Только с этого времени становится возможной научная реконструкция древнефинской одежды и убора западно: финских и карельских женщин. Украшения становятся более вычурными. Серебро повсеместно применяется, серебряные украшения проникают в глухие и отдаленные районы, вплоть до Лапландии. Среди вещей много импортов, прежде всего с Готланда, но также и более дальних, из Центральной и Южной Европы. К ним относятся и некоторые серебряные изделия славянского происхождения¹².

Распространение погребений по обряду трупоположения и вещей с христианскими орнаментальными мотивами позволяет предположить, что уже в XI в. финны познакомились с новой религией. Может быть, некоторые из них были даже крещены. Околошведский король Эйрик IX, названный Святым, и упсальский епископ Генрих, англичанин по происхождению, предприняли первый «крестовый поход» в юго-западную Финляндию. Епископ Генрих, позднее провозглашенный святым покровителем Финляндии, уже на следующий год был убит в Кёйлиё. Примечательно, что епископу пришлось расстаться с жизнью именно при Эура-Кёйлиё, где, как можно предположить по распространению обряда трупоположения, к этому времени уже жили христиане. Средневековая поэтическая легенда повествует, что епископ был убит на льду озера Кёйлиё крестьянином по имени Лалли. Трудно сказать, так ли это было на самом деле. Не только погребальный обряд и устройство так называемых рядовых могильников с погребениями, расположенными ровными рядами, но и многочисленное оружие и другие находки высокого качества указывают, что названная область была значительно более развитой, нежели другие районы Финляндии. На основании археологического материала можно выдвинуть предположение, что именно в местности Эура-Кёйлиё имелись организованные вооруженные силы, которые смогли оказать захватчикам более сильное сопротивление, нежели то, на которое они рассчитывали¹³. С учетом неизбежных тенденциозных и поэтических упрощений, характерных для народной баллады, содержание предания о смерти епископа Генриха, вероятно, следует истолковать таким образом: в Кёйлиё между вторгнувшимися шведами и финнами состоялась решающая и жестокая битва, в которой и нашел смерть епископ-крестоносец.

Развитие западной Финляндии, в XI в. достигшее высокого уровня благодаря оживленной торговле, после завоевания страны шведами было прервано. Напротив, приладожская Карелия, все теснее входивщая в сферу интересов русского Новгорода, пользуется относительно большой независимостью****. Именно в эпоху «крестовых походов» шведских рыцарей в западную Финляндию в Карелии достигает наивысшего расцвета декоративно-прикладное искусство, давшее лучшие образцы древнефинской орнаментики. Карельские изделия ХII-XIII вв. имеют разнообразные и оригинальные формы, свидетельствующие о самостоятельности и высоком уровне культуры. Примерами могут служить овально-выпуклые фибулы, крупные серебряные подковообразные фибулы (илл. 68) и сплетённые из тонкой серебряной проволоки головные украшения-застежки «сюкеро»¹⁴.

68. Подковообразная серебряная фибула, Хиттола, Карельская АССР.

В карельский народный костюм вошли также и прекрасные круглые серебряные дисковидные фибулы готландского происхождения¹⁵. Приладожско-карельская культура оказала значительное воздействие как на среднюю Финляндию, так и на северные отдаленные области, вплоть до дальних уголков Лапландии, а равным образом и на восточные и северо-восточные районы, входившие, как и Карелия, в состав Древнерусского государства. В свою очередь эта, культура на ранних этапах испытывала влияние западной Финляндии и Готланда, а позднее всё более сильное - культуры Новгорода Великого. Оттуда поступали предметы церковного обихода, украшения, иконки, крестики-свидетельства влияния православной церкви¹⁶.

Церковное влияние Новгорода отразилось не только в украшениях. В результате тесных связей с Русью среди карел распространяется православие; и решающим стал 1227 г., когда, по сообщениям русской летописи, новгородский князь Ярослав Всеволодович крестил множество карел. Воздействие христианизации распространялось и далее на запад, о чем свидетельствует проникновение в финский язык ряда славянских слов церковно-христианского значения, таких, как risti (крест), pappi (поп, священник), pakana (поганый, язычник) и raamatti (грамота, в значении «Библия»). Несмотря на то, что позднее в Финляндии верх одержала римско-католическая церковь, слова эти сохранились.

Раннее распространение славянской культуры на север и запад от новгородских владений устанавливается также по орудиям труда¹⁷. Восточнофинский серп, режущий, в противоположность западнофинскому-рубящему, сначала, на рубеже XI-XII вв., появляется в Карелии, а оттуда распространяется далее на север и на запад. Карелы этот новый, более прогрессивный тип серпа переняли у новгородцев.

* Ее влияние достигало побережья Северного Ледовитого океана и Зауралья, а на юге - Среднего и Нижнего Поволжья, существовали связи с населением прикаспийских степей и Кавказа. - Прим. перев.

** По Волхову и другим рекам Приладожья с выходами на Волгу, уже в последние десятилетия VIII в. сложившиеся в Волжско-Балтийский путь, соединявший Балтийское и Каспийское моря. - Прим. перев.

*** В низовьях Волхова, недалеко от впадения его в Ладожское озеро, возникла в составе племенного княжения ильменских словен Старая Ладога, с середины VIII в. - устойчивый центр славяно-фипско-скандинавских контактов. - Прим. перев.

**** По данным советских исследователей, в основанной позднее для защиты русской Карелии новгородцами крепости Корела (совр. Приозерск) соседствовали русская и карельская городские общины; известны знатные боярские роды карельского происхождения; в Новгороде найдены берестяные грамоты на карельском языке. - Прим. перев.

***** Там находилось более раннее карельское поселение, открытое в последние годы советским археологом В. А. Тюленевым. - Прим. перев.

¹ Sаlmо H. Merovinkiaikaisen ratsusotilaan hautakalusto Euran pitäjän Pappilanmäestä. - Suomen Museo, 1941, t. 47; Кivikоski E. Die Eisenzeit Finnlands. Bildwerk und Text. Helsinki, 1973, Abb. 584, 585.

² Leppäaho J. Suomen esihistoria. - In: Suomen historian käsikirja, t. I. Porvoo, 1949, s. 43-104.

³ Kivikoski E. Op. cit., Abb. 575.

⁴ Ibid., 576.

⁵ Tallgren A. M. Miten on erään avaarilaisen esineen löytyminen Suomeste selitettävä. - Suomen Museo, 1926, t. 33, s. 1-9.

⁶ Kivikoski E. Op. cit., Abb. 656-661, 759.

⁷ Ibid., Abb. 673-678, 695-700, 734, 735.

⁸ Ibid., Abb. 1261-1263.

⁹ Ibid., Abb. 725, 726.

¹⁰ Ibid., Abb. 751.

¹¹ Müller-Wille M. Ein neues ULFBERHT-Schwert aus Hamburg. - Offa, 1970, b. 27, S. 65-88.

¹² Kivikoski E. Op. cit., Abb. 1077, 1079, 1080.

¹³ Erä-Esko A. Köyliön Kjuloholmin haudan A5 miekka. - Suomen Museo, 1973, t. 80.

¹⁴ Kivikoski E. Op. cit., Abb. 1043, 1044, 1055-1064, 1103.

¹⁵ Ibid., Abb. 1065-1073.

¹⁶ Ibid., Abb. 1121-1122.

¹⁷ Vilkuna K. Zur Geschichte der finnischen Sicheln.- Suomen Muinaismuistoyhdistyksen aikakauskirja, 1934, b. 40, s. 223-235.

¹⁸ Тюленев В. А. К вопросу о дошведском поселении на месте Выборга. - Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984, с. 118-125.

В. В. Седов. Племена восточных славян, балты и эсты

Юго-восточную Прибалтику и прилегающий к ней регион в рассматриваемое время заселяли племена трех языковых групп. Бассейн среднего и нижнего Немана и нижнее течение Западной Двины, исключая её устье, принадлежали балтам, известным по античным и раннесредневековым письменным источникам под именем эстиев. Среди них выделяется несколько племен. Южнее Рижского залива по побережью Балтийского моря жили курши. Их восточными соседями были земгалы и жемайты, а в низовьях Немана — скальвы. В бассейне Вилии обитали аукштайты, которые на севере соприкасались с селами, занимавшими левый берег Западной Двины, и латгалами, расселившимися на правом берегу этой реки. В левобережной части среднего Понеманья и далее на запад до нижней Вислы жили ятвяги-судовы и прусские племена. Аукштайты и жемайты вместе со скальвами и частью куршей составили ядро литовской народности, которая формируется в первых столетиях II тысячелетия н. э. Латгалы, земгалы и селы с частью куршей, стали ядром латышей.

Северными соседями балтов были прибалтийско-финские племена. Среди них эсты занимали территорию современной Эстонии, ливы обитали в северо-западной части нынешней Латвии, а на южном побережье Финского залива жила водь.

Юго-восточнее балтов и западных финнов на обширных пространствах Восточной Европы расселились восточнославянские племена. С прибалтийским регионом тесно связаны были два племенных объединения восточных славян — кривичи и словене новгородские. Первые занимали территорию, включающую верхние течения Днепра, Западной Двины и Волги, а также бассейн реки Великой, то есть Смоленскую, Полоцкую и Псковскую земли. Словенам же принадлежал бассейн озера Ильмень — ядро Новгородской земли.

Кривичи и словене

До последних веков I тысячелетия н. э. основным типом поселений у славян были селища. Позднее, когда наряду с неукрепленными поселениями стали строиться городища и города, основная масса населения была по-прежнему сосредоточена на селищах. Располагались они обычно по берегам рек или озер на наиболее плодородных почвах¹.

В VI–VIII вв. в северной лесной полосе Восточной Европы у славян господствовали небольшие, порой недолговременные селения, что обусловлено ещё заметной ролью подсечного земледелия.

Бурное развитие пашенного земледелия с использованием лошади привело к укрупнению деревень. Судя по материалам археологии Смоленской земли, в IX–XI вв. преобладали сельские поселения, состоящие из 7–10 дворов. Более значительные размеры имели селения, возникшие на торговых путях. Таковым, в частности, было Гнездовское селище, основанное в начале IX в. при впадении в Днепр реки Свинки, через которую осуществлялась связь между бассейнами Днепра и Балтийского моря. Около этого селища возник известный Гнездовский могильник, насчитывающий около 4000 курганов, — одно из крупнейших курганных кладбищ восточных славян. В XI–XIII вв. крупными поселениями были погосты — центры сельских общин.

Ранние городища в земле кривичей и словен появляются в VIII столетии. Таковы Изборское, Старо-Ладожское, Псковское, Камновское и другие. Это были поселения ремесленников — кузнецов и камнерезов, ювелиров и косторезов, снабжавших своей продукцией окрестные деревни. Строились городища в местах концентрации населения. Вместе с тем их расположение на окраинах славянского ареала свидетельствует о том, что они выполняли и оборонительные функции.

Все ранние городища принадлежат к простейшему мысовому типу. Сооружались они на возвышенных мысах при слиянии рек или соединении оврагов. С напольной стороны городища защищались валом и рвом. Раскопками Изборского городища установлено, что постройки на нем располагались в один-два ряда по периметру городища, а середина оставалась незастроенной. Площадь его 9500 кв. м. В VIII–IX вв., по-видимому, это был племенной центр одной из групп кривичей.

Начиная с XI в. имелись и частновладельческие городища — укрепленные усадьбы феодалов. На основе раскопок одного из них — городища Воищина на Смоленщине (упоминается в летописи в связи с событиями 1258 года²) — удается восстановить облик северорусских замков.

Жилищами северной ветви славян были наземные срубные дома с деревянным тесаным полом и печью-каменкой (или реже с глиняной печью) в одном из углов. Изборские жилища имели размеры от 4 × 3,5 до 6 × 4,5 м. Двускатные крыши домов покрывались соломой или досками. Судя по раскопкам в Новгороде и этнографическим материалам, жилые постройки обычно украшались резными досками и фигурками³.

Ведущей отраслью хозяйства сельского населения было земледелие. Для его характеристики имеется значительная коллекция железных частей почвообрабатывающих орудий, серпов и кос, а также зерна культурных растений (ржи, ячменя, овса).

Древнейшими городами Северной Руси были Изборск, Ладога, Новгород, Полоцк и Смоленск. Судя по летописям, они существовали уже в IX в. В X–XI вв. летописи называют Псков, Витебск, Голотическ, Друтеск, Логожеск, Ршу и Юрьев. На основе археологических данных можно утверждать, что в это время уже существовали города Вержавск, Торопец и Краен в Смоленской, Русса в Новгородской, Браслав и Лукомль в Полоцкой землях.

Для совершения языческих богослужений, празднеств и гаданий кривичи и словене сначала использовали холмы и рощи, а в VIII–X вв. сооружали для этих целей специальные святилища. Это были ровные площадки, устроенные на островках среди болот, поэтому их обычно называют болотными городищами. В плане они имели округлые очертания и окольцовывались рвом или рвом и невысоким валом. В центре площадок, видимо, ставились деревянные или каменные идолы.

Своеобразным и величественным было святилище Перуна в урочище Перынь близ Новгорода⁴. Горизонтальная площадка в виде правильного круга диаметром 21 м была ограничена со всех сторон рвом шириной 6 м и глубиной более 1 м. Точно в центре круга находилась яма от столба диаметром 0,6 м — деревянной статуи Перуна, которая, по сообщению летописи, была срублена в 988 г.

Ров, окружавший круглую площадку, представлял в плане не простое кольцо, а громадный цветок с восемью лепестками. Такую форму придавали ему 8 дугообразных выступов, расположенных правильно и симметрично. В каждом выступе во время языческих празднеств зажигался ритуальный костер. В планировке святилища, вероятно, отражена форма одного из цветков, посвященных Перуну.

Из русских летописей известно, что языческие боги изображались в виде людей. Об облике этих изображений дают представление дошедшие до нас скульптурные каменные идолы. Это погрудные фигуры человека высотой 0,6–0,8 м. Большинство идолов, в том числе новгородский и себежский, высечены из гранита. Их головы увенчаны шляпами. Объемно выделено лицо и на нем нос и подбородок. Глаза высечены в виде округлых ямок или узких щелей, рот – в виде горизонтальной черты.

Погребальными памятниками кривичей VI–IX вв. являются длинные курганы⁵. Это невысокие валообразныё насыпи длиной от 10–12 до 100 и более метров, расположенные, как правило, в общих могильниках с полусферическими курганами IX–XIII вв. Каждый длинный курган содержит по нескольку захоронений (от 2 до 22). Как у всех славян, у кривичей в это время господствовал обряд трупосожжения. Кремация, как правило, совершалась на стороне, а в курганы помещались кальцинированные кости, собранные с погребального костра. Существовали различные способы помещения остатков сожжения в погребальные насыпи. Среди них самыми распространенными были захоронения в ямках, вырытых в насыпях, или рассыпание сожженных костей на поверхности курганов или на площадках, сделанных в процессе сооружения курганов.

Основная масса захоронений в длинных курганах — безурновые и безынвентарные, что обычно для многих славянских регионов второй половины I тысячелетия и. э. Одежда и украшения сгорали на погребальных кострах. Только в единичных захоронениях длинных курганов встречены сплавленные стеклянные бусы, слитки стекла и остатки бронзовых предметов. В Смоленском Поднепровье и Полоцком Подвинье, где до славянского расселения жили балты, в сравнительно немногих захоронениях обнаружены несожженные предметы — части головных венчиков, шейные гривны, браслеты, привески. Все они принадлежат к балтийским типам, свидетельствуя об ассимиляции славянами местных балтов.

Погребальными сооружениями новгородских словен в VI–IX вв. были сопки⁶. Это — крутобокие насыпи высотой 2–10 м и с округлым основанием, обставленным кольцом из валунов, и уплощенной вершиной. Сооружались сопки постепенно, в несколько приемов по мере новых захоронений, поэтому они имеют многоярусное строение. Разновременные части сопок обычно разделяются гумусно-зольными прослойками. Кремация умерших совершалась на стороне. Кальцинированные кости помещали в неглубоких ямках, вырытых в верхней части насыпи, реже бросали прямо в насыпь, видимо при ее сооружении. Иногда для захоронений устраивались каменные вымостки, похожие на надмогильные сооружения из камней прибалтийско-финских племен. Таким образом, сопки, как и длинные курганы, являлись коллективными усыпальницами, принадлежащими большой патриархальной семье. Количество захоронений в каждой сопке исчислялось десятками. Абсолютное большинство захоронений безурновые и безынвентарные. Иногда в захоронениях встречаются поясные бляшки, пастовые бусы (крупные черные с глазками, синие с желтыми глазками) и бронзовые гофрированные бубенчики.

В IX в. сооружение коллективных погребальных насыпей прекращается. Кривичи и словене, как и другие восточнославянские племена. теперь насыпали небольшие полусферические курганы, как правило, для одного захоронения. При этом все детали похоронного ритуала остаются прежними, Пожалуй, только чаще встречаются трупосожжения на месте курганных насыпей. По-прежнему господствуют безынвентарные захоронения.

Полусферические курганы сооружались славянами до XIII–XIV вв. Курганы новгородских словен часто обкладывались в основании валунами. В конце Х – начале XI в. обряд кремации вытесняется трупоположениями. Курганы с ингумациями содержат разнообразный вещевой материал. Поскольку умершие погребались в своих лучших нарядах (женщины в свадебном убранстве), то по вещам из курганов реконструируются детали одежды и украшений.

Полностью сохранившейся одежды в курганах пока не найдено, но фрагментарные остатки ее встречены многократно. На их основе и по изображениям XI–XVI вв. можно составить представление об одежде сельского населения Северной Руси X–XI вв.⁷

Одной из основных частей одежды были сорочицы — мужские и женские рубашки из льняной беленой ткани. Ворот и подол мужской сорочицы, которую не заправляли в штаны, а носили навыпуск, украшались каймой вышивки или узорного тканья. Рубашка всегда подпоясывалась. Пояса были шерстяные (плетеные или тканые) и кожаные, с пряжкой, а иногда и с набором различных металлических бляшек, орнаментированных рельефным узором. Женские сорочицы отличались более нарядными и яркими украшениями. Носились и шерстяные рубашки, называемые власяницей.

Мужские штаны шились из прямых полотнищ холста. Набедренной женской одеждой была распашная плахта из шерстяной или клетчатой полушерстяной ткани.

Женский головной убор в виде шапочки или венка изготавливался из бересты и ткани. Он часто украшался металлическими и стеклянными изделиями. Так, в ряде курганов Смоленщины найдены оловянные круглые и ромбические бляшки, покрывавшие, как чешуйка, берестяную основу головного убора. На некоторые головные венки были нашиты стеклянные и сердоликовые бусы и пронизки. В единичных случаях встречены головные венчики из парчовой ткани. Изредка венчики делались из тонкой металлической полосы.

Поверх нательной одежды в зависимости от времени года надевались кафтаны из грубого серого сукна, плащи-накидки или шубы из овчины. Обувью служили мягкие кожаные туфли или лапти, сплетенные из лыка.

Одежду дополняли различные украшения. К украшениям головы принадлежат височные кольца. Каждому восточнославянскому племени свойствен своеобразный тип этих украшений. Характерными кривичскими височными кольцами были проволочные диаметром 6–11 см с завязанными концами (так называемые браслетообразные завязанные). Новгородские словене носили ромбощитковые кольца (проволочные, с ромбическими расширениями-щитками). Эти украшения подвешивались у висков к головному венчику или тесьме до трех с каждой стороны головы.

Излюбленным украшением были ожерелья из бус и привесок. В кривичских ожерельях преобладали стеклянные позолоченные бусы цилиндрической и бочонкообразной форм, в Новгородской земле — хрустальные многогранные.

Металлические украшения являются прекрасным материалом для характеристики прикладного искусства, поскольку вышитые ткани и расшитые кожи до нас не дошли.

Русское народное искусство своими корнями уходит в глубь веков. Славяне Восточной Европы в своем историческом развитии соприкасались и находились в культурном взаимодействии с иноплеменным населением. Поэтому формирование яркого и самобытного искусства Древней Руси было сложным процессом, синтезировавшим иранское, прибалтийское и финно-угорское наследие и впитавшим в себя византийские, арабские и норманнские мотивы⁸.

В VI–IX вв. кривичские и словенские области входили в обширный прибалтийский культурный ареал, который включал также современные территории Литвы, Латвии и Эстонии.

К сожалению, до нас дошли только немногие кривичско-словенские изделия этого времени. На городищах Камно и Изборска найдены каменные литейные формочки, служившие для изготовления круглых, четырехугольных, крестовидных и звездчатых бляшек и трапециевидных привесок. Неоднократно встречены и сами привески. Лицевая сторона их обычно украшалась циркульным орнаментом или узорами, составленными из штампованных кружочков.

К прибалтийскому культурному ареалу принадлежат также вещи, происходящие из кладов IX в. (близ дер. Узьмина Гдовского района, у дер. Горки Лужского района и в дер. Суходрево Оршанского района)⁹. Они содержали серебряные шейные гривны. Обручи их покрыты или мелкой нарезкой, подражающей витью, или мелкими ромбическими или шестиугольными гранями, образующими чешуйчатое строение.

Геометрическая орнаментация была распространенной в этот период, но не единственной. В ряде поселений VIII–X вв. найдены односторонние костяные гребни с резными фигурными или орнаментированными рукоятками. Ажурная резьба выполнена с мастерством и художественным вкусом. Наиболее простые орнаменты односторонних гребней состоят из круглых или овальных отверстий. Встречаются также гребни с циркульным и чешуйчатым узорами. Но чаще мотивами орнамента служат резные стилизованные животные, воспроизведенные с большим изяществом. Узор резных спинок некоторых гребней напоминает головки водоплавающих птиц — лебедей или уток. Высокая ажурная спинка одного из староладожских гребней вырезана в виде фигурок двух борющихся медведей.

Аналогичные костяные гребни известны в то же время в Эстонии, а бронзовые — в Финляндии иКарелии.

В одной из сопок близ Ладоги найден бронзовый литой псалий IX в., заканчивающийся реалистически изображенной головой коня.

Как показывают находки куфических монет, европейско-арабская торговля, в том числе торговый обмен Восточной Европы со странами Халифата, возникает в конце VIII –начале IX в. В IX в., судя по топографии монетных кладов, торговое движение осуществлялось по Волге, а на северо-западе — по Волхову, Западной Двине и Великой. В середине IX в. в европейско-арабскую торговлю включаются и Скандинавские страны. Начало X в. характеризуется значительным увеличением темпа поступления восточных монет, свидетельствующим о расширении торговли Восточной Европы с Востоком и увеличении потребности в серебре — сырье для производства украшений в славянских странах. К X в. был также освоен днепровско-балтийский водный путь, что привело к распространению в кривичско-словенских землях южнорусских изделий.

Предметы прикладного искусства X в. исследуемого региона отражают переплетение южнорусского воздействия и скандинавской и восточной торговли¹⁰.

В это время получили распространение витые шейные гривны. В Гнездовском кладе, зарытом во второй половине X в., были 4 серебряные гривны, свитые из трех сдвоенных дротов. Концы их завязаны. Невельский клад, относящийся к следующему столетию, содержал пять витых серебряных гривен, в том числе две имели перевить.

Витые гривны получили широкое распространение не только в Северной Руси (здесь их найдено свыше 200 экземпляров), но и в странах Западной Европы, в том числе в Швеции. Скандинавские исследователи считают, что техника витья, как и самый тип витой гривны, заимствованы скандинавами в Южной Руси в первой половине X в.

В составе славянских ожерелий начиная с X в. часто встречаются привески-лунницы, отражающие культ луны. Эти украшения в основном были принадлежностью девичьего убора. Изготавливались они обычно из серебра или сплава олова и серебра. К X в. относятся серебряные лунницы тонкой филигранно-зерненой работы, найденные в составе кладов и в курганных захоронениях. Делались они из тонкой пластины, которая украшалась мельчайшими шариками зерни и филигранью, образующими геометрические узоры.

Южнорусское происхождение имеют также найденные в Гнездове полые серебряные бусы с зернью или напаянными колечками и большая часть подвесок со сканым узором. Сюда же принадлежат украшения с зернью Невельского клада. На монетообразных привесках, кроме геометрического орнамента, имеется растительный узор.

В X в. древнерусские ювелиры в совершенстве освоили технику черни при изготовлении серебряных изделий. В трактате Теофила (X в.) Древняя Русь называется в числе немногих стран, славящихся изготовлением украшений с эмалью и чернью.

Из Гнездовского могильника происходят несколько бляшек, выполненных в черневой технике; распространенные узоры — звездчатые или в виде сердцевидных и иных завитков. Эти предметы могут быть отнесены к местным изделиям Гнездова¹¹.

Большую группу кривичско-славянских украшений составляют изделия местного производства, типы и орнаментация которых продолжают традиции прибалтийского культурного ареала. Таковы височные кольца, многие виды браслетов с геометрическими узорами, подковообразные застежки, поясные бляшки и т. п.

В Северной Руси влияние скандинавского искусства более значительно, чем в Южной. Однако оно здесь ограничено небольшим числом пунктов. Норманнские вещи проникали в Восточную Европу главным образом посредством торгового обмена, но также в результате переселения отдельных индивидуумов — купцов или наемных дружинников из Скандинавии. В Гнездове славянские ремесленники скоро стали изготавливать украшения в подражание скандинавским.

К привозным скандинавским вещам и местным подражаниям им относятся бронзовые и вызолоченные скорлупообразные фибулы с прорезными узорами и своеобразным звериным орнаментом, трилистные и кольцевые фибулы с длинными иглами, всевозможные бляшки и подвески со скандинавским орнаментом из звериных сплетений, некоторые типы шейных гривен, в том числе массивные из вызолоченного серебра, состоящие из толстого дрота с нанизанными на него металлическими бусами или их имитациями. Сюда же принадлежат железные шейные гривны из перевитого или перекрученного дрота. К ним иногда привешивались подвески в виде плоских кружочков или миниатюрных молотков — символов скандинавского бога-громовержца Тора.

Некоторые памятники содержат еще и изделия восточного происхождения. Таковы разнообразные бляшки с растительным узором и поливная посуда из гнездовских курганов. К импортным предметам принадлежит бронзовая лампочка с лицевым изображением из того же могильника. Местным подражанием восточным изделиям является нагрудная подвеска с зерненым узором и с цепочками.

Образцом костерезного искусства X в. является головка коня, выполненная весьма реалистично, из кургана в дер. Рудне под Полоцком.

К X в. относится распространение древнерусской письменности. Из кургана № 13 Гнездовского могильника происходит амфоровидный глиняный сосуд с процарапанной древнейшей русской надписью: «горухща» или «гороушна». Под этим словом, видимо, понималась горькая пряность, скорее всего перец — одна из самых дорогих пряностей раннего средневековья¹².

XI–XII вв. — время расцвета древнерусского прикладного искусства¹³. Его лучшие образцы — украшения из драгоценных металлов с перегородчатой эмалью, чернью и сканью — принадлежали представителям феодального сословия и связаны в основном с городской культурой. Сельское же население пользовалось в основном массовой ремесленной продукцией.

Деревенские мастера отливали из дешевых металлов красивые вещи, придававшие женскому наряду своеобразный рисунок. Широко употреблялись ромбощитковые и браслетообразные височные кольца. Довольно разнообразными были браслеты и перстни. На них по-прежнему преобладает геометрическая орнаментация, составленная из кружков, треугольников, прямых и зигзагообразных линий, пунктиров или точек.

Русская деревня в XI–XII вв. была еще языческой. В материалах сельских курганов этого времени очень мало предметов, связанных с христианством. Зато многочисленны украшения, обусловленные языческой символикой.

Особый интерес представляют привески-амулеты. Они связаны с заклинательной магией. В отдельных погребениях встречены целые наборы амулетов, подвешенных на цепочках к общей основе. Так, в составе одного из них имеются две ложки, птица, челюсть хищника и ключ. Ложка — символ сытости, благосостояния и довольства, ключ — символ богатства и сохранности. Привески в виде стилизованных птиц и животных, очевидно, связаны были с их животворными свойствами. Иногда в составе наборов привесок-амулетов имелись еще бубенчики, которые при малейшем движении приходили в движение и издавали звон. Бубенчики входили также в состав ожерелий, иногда их привешивали к головным уборам или к поясам.

Чаще привески-обереги встречаются не в наборах, а индивидуально. Кроме ложек, ключей, челюстей хищников, обычны привески в виде гребней, топориков и стилизованных изображений зубов и когтей хищников. Иногда привешивались и настоящие зубы. Зубы и когти хищников служили для отпугивания зла. Топор был атрибутом Неба. Амулеты-гребни являлись оберегами от болезней.

Весьма многочисленную группу амулетов образуют зооморфные привески. Кроме упомянутой ажурной птицы, очень часто встречаются амулеты, называемые «коньками». Конь был символом добра и счастья и связывался с культом солнца. Может быть, поэтому почти на всех этих привесках имеются солнечные знаки — кружковый орнамент. Б. А. Рыбаков полагает, что эти амулеты изображают не коня, а рысь.

¹ Успенская А. В., Фехнер М. В. Поселения Древней Руси. – В кн.: Труды Государственного Исторического Музея, т. 32, 1956, с. 7–18.

² Седов В. В. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли (VIII–XV вв.). МИА, 92. М., 1960.

³ Спегальский Ю. П. Жилище северо-западной Руси IX–XIII вв. Л., 1972.

⁴ Седов В. В. Древнерусское языческое святилище в Перыни. – В кн.: Краткие сообщения ИИМК, вып. 50, 1953, с. 92–102.

⁵ Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970.

⁶ Седов В. В. Новгородские сопки. М., 1970.

⁷ Левашова В. П. Об одежде сельского населения Древней Руси.–В кн.: Труды Государственного исторического музея, т. 40. 1966.

⁸ Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М.. 1948.

⁹ Корзухина Г. Ф. Русские клады IХ-ХIII вв. M.–Л., 1954.

¹⁰ Гущин А. С. Памятники художественного ремесла Древней Руси X–XIII вв. Л., 1936.

¹¹ Сизов В. И. Курганы Смоленской губернии. СПб., 1902.

¹² Авдусин Д. А., Тихомиров М. Н. Древнейшая русская надпись. – В кн.: Вестник Академии наук СССР, 1950, № 4.

¹³ Рыбаков Б. А. Русское прикладное искусство X–XIII вв. Л., 1971.

¹⁴ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие. Археология СССР Е 1–36, т. 1, 2. М.–Л., 1966, т. 3, Л., 1971; он же. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX–XIII вв. Археология СССР Е 1–36. М., 1973.

Летто-литовские племена

Племена балтов, заселявшие юго-восточные районы Прибалтики, во второй половине I тысячелетия н. э. в культурном отношении мало отличались от кривичей и словен. Жили они преимущественно на селищах, занимаясь земледелием и скотоводством. Исследователи полагают, что пашенное земледелие здесь вытеснило подсечно-огневое уже в первых веках нашей эры. Основными сельскохозяйственными орудиями были соха, рало, мотыга, серп и коса. В IX–XII вв. выращивались рожь, пшеница, ячмень, овес, горох, репа, лен и конопля.

С VII–VIII вв. начинают сооружаться укрепленные поселения, где сосредоточивались ремесленное производство и племенная знать. Одно из таких городищ — Кентескалнс — было защищено земляным валом высотой до 5 м, имевшим внутри бревенчатую основу. Жилищами служили наземные срубные постройки с печами-каменками или очагами.

В X–XII вв. городища превращаются в феодальные замки. Таковы Тервете, Межотне, Кокнесе, Асоте — в Латвии, Апуоле, Велюона, Медвечалис — в Литве. Это были поселения феодалов и зависимых от них ремесленников и торговцев. Около некоторых из них возникают посады. Так появляются города Тракай, Кернаве и другие.

Во второй половине I тысячелетия н. э. латгалам, земгалам, селам, жемайтам, куршам и скальвам свойствены были захоронения на бескурганных могильниках по обряду трупоположения. На куршских могильниках захоронения иногда обозначались кольцеобразным венцом из камней. В жемайтских кладбищах на дне могильных ям, чаще у головы и ног погребенных, клались крупные камни. Характерной балтской обрядностью было положение в могилы мужчин и женщин в противоположном направлении. Так, мужские трупоположения у латгалов ориентировались головой к востоку, женские — к западу. Аукштайты хоронили умерших под курганами по обряду трупосожжения. До VIII–IX вв. курганы обкладывались в основании камнями. Число захоронений в насыпях колеблется от 2–4 до 9–10.

В последних веках I тысячелетия н. э. обряд кремации из восточной Литвы постепенно распространяется среди жемайтов и куршей и в начале II тысячелетия окончательно вытесняет трупоположения. Среди латышских племен и в начале II тысячелетия безраздельно господствовал обряд ингумации¹⁵.

Балтским захоронениям свойственно большое число бронзовых и серебряных украшений, нередко они сопровождались оружием и орудиями труда. Высокого мастерства балты достигли в бронзолитейном деле и обработке серебра и железа. С большим вкусом изготавливались серебряные украшения. Народное искусство балтов своими корнями уходит в глубь веков. Стремление к красоте отразилось в различных областях материальной культуры, и прежде всего в одежде и украшениях — головных венках, шейных гривнах, браслетах, фибулах, булавках¹⁶.

Женская одежда состояла из рубахи, поясной одежды (юбки) и наплечного покрывала. Рубахи застегивались подковообразными или иными фибулами. Юбка в талии стягивалась тканевым или плетеным поясом, а по нижнему краю иногда украшалась бронзовыми спиральками или бисером. Наплечное покрывало (скенета у литовцев, виллайне у латышей) изготавливалось из шерстяной или полушерстяной ткани, выработанной в технике саржевого плетения в три-четыре ремизки и окрашенной в темно-синий цвет. Некоторые наплечные покрывала украшались по краям тканым поясом или бахромой. Но чаще они богато украшались бронзовыми спиральками и колечками, ромбовидными бляшками и привесками. Наплечные покрывала застегивались булавками, фибулами или подковообразными пряжками. Мужская одежда состояла из рубахи, штанов, кафтана, пояса, шапки и плаща. Обувь преимущественно шилась из кожи¹⁷.

Для изготовления бронзовых украшений очень широко употреблялось литье. Вместе с тем начиная с середины I тысячелетия н. э. все чаще используется ковка металлов. В IX–XI вв. часто изготавливались бронзовые посеребренные украшения. Применялись два приема:

1) серебрение методом выжигания; 2) покрытие бронзовых изделий листовым серебром. Серебряными листочками часто пользовались для украшения некоторых фибул, подвесок, булавок, поясных принадлежностей. Они приклеивались к бронзе клеем, состав которого пока не изучен¹⁸.

Многие украшения и другие изделия богато орнаментировались. Для этой цели применялись чеканка, гравировка, инкрустация и т. п. Самыми распространенными были геометрические узоры.

Различаются головные уборы замужних женщин и девушек. Женщины покрывали головы льняными намитками, которые на правой стороне застегивались булавками. Распространены были булавки с треугольной, колесообразной или пластинчатой головкой. Девушки носили металлические венки, которые, согласно похоронным традициям, надевали и пожилым женщинам. Наиболее распространенными у земгалов, латгалов, селов и аукштайтов были венки, состоящие из нескольких рядов спиралек, перемеженных с пластинами. Наряду с ними у латгалов и земгалов встречаются и металлические жгутовые венки, нередко дополненные различными подвесками. В западнолитовских землях девушки носили нарядные круглые шапочки, богато украшенные бронзовыми спиральками и подвесками.

Очень распространенную группу украшений составляют шейные гривны. В богатых латгальских погребениях встречаются до шести экземпляров гривен. Очень модными были гривны с тордированной дужкой и гривны с утолщенными или расширяющимися, заходящими друг за друга концами. Гривны с расширяющимися пластинчатыми концами часто украшены трапециевидными подвесками. С IX в. распространяются витые гривны.

Для западнолитовских районов характерны роскошные ожерелья из янтарных бус, из ребристых бус темно-синего стекла и бронзовых бус бочонкообразной формы. Иногда шейные ожерелья составлялись из бронзовых спиралей или спиральных бус и кольцеобразных привесок.

Латышские племена шейные ожерелья почти не носили. Зато успехом у женщин пользовались нагрудные бронзовые цепочки. В несколько рядов они обычно свешивались от пластинчатого, ажурного или проволочного цепедержателя. На концах цепочек, как правило, имелись разнообразные привески из бронзы — трапециевидные, бубенчики, в виде двухсторонних гребней, пластинчатые и ажурные зооморфные.

Еще одну группу нагрудных и наплечных украшений составляют фибулы, подковообразные застежки и булавки. Арбалетовидные фибулы — кольчатые, с маковидными коробочками на концах, крестовидные и ступенчатые — характерны для западной и центральной Литвы. На территории куршей и латгалов мужчины носили дорогие совообразные фибулы — роскошные бронзовые предметы с серебряной плакировкой, иногда инкрустированные цветным стеклом.

Подковообразные застежки литовско-латышских земель довольно многообразны. Наиболее распространенными были застежки с концами, загнутыми спирально или трубочкой. Обычны также подковообразные застежки с многогранными, звездчатыми и маковидными головками. Некоторые экземпляры подковообразных застежек имеют сложное строение из нескольких свитых жгутов. Широкое распространение получили также застежки с зооморфными концами.

Булавки употреблялись куршами и жемайтами и служили для застегивания одежды и скрепления головного убора. Среди них выделяются булавки с колечкообразными головками, булавки с раструбовидными, треугольными и крестовидными головками. Крестовидные головки булавок, распространенных преимущественно в западной Литве, покрывались листовым серебром и украшались темно-синими стеклянными вставками.

Браслеты и перстни носили на обеих руках, нередко по нескольку сразу. Одним из распространеннейших типов были спиральные браслеты, что, по-видимому, обусловлено широким бытованием среди балтских племен культа змеи. Спиральные браслеты напоминают своей формой змею, обвитую вокруг руки. С этим же культом связана и распространенность браслетов и подковообразных застежек со змеиноголовыми концами. Многочисленную и очень характерную группу составляют так называемые массивные браслеты, полукруглые, треугольные или многогранные в сечении, с утолщенными концами. Распространены были и браслеты иных форм, украшенные геометрическими узорами.

Широкое распространение получили спиральные перстни и перстни с расширенной средней частью, украшенной геометрическими мотивами или имитацией витья и спиральными концами.

Обнаруживаемый у Балтийского моря янтарь способствовал широкому изготовлению из него различных украшений.

Среди литовских и пруссо-ятвяжских племен с первых веков нашей эры был распространен обычай хоронить коня вместе с умершим или погибшим всадником. Этот ритуал связан с языческими представлениями балтов¹⁹. Благодаря этому в литовских материалах хорошо представлено снаряжение всадника и верхового коня.

Снаряжение коня составляли узда, удила, попона, седло. Самой роскошной была, как правило, узда. Она изготавливалась из кожаных ремней, разнообразно скрещенных. Места скрещений скреплялись бронзовыми или железными бляшками-оковками, часто инкрустированными или полностью покрытыми серебром. Ремни узды украшались двумя-тремя рядами серебряных конусиков. Иногда уздечки дополнялись бляшками и бубенчиками. Мотивы орнамента на бляшках: чеканные точки, кружочки, ромбы и двойная плетенка. На верхнюю часть узды надевались еще бронзовые спирали или цепочки с трапециевидными подвесками.

Удила были двухчленные или трехчленные и заканчивались кольцами или нарядными псалиями. Прямые псалии украшались иногда стилизованными зооморфными изображениями. Посеребренные железные псалии являются обычной находкой. Встречаются и костяные псалии, обычно орнаментированные геометрическими мотивами. На конце костяной псалии из могильника Граужяй изображена стилизованная голова коня.

Попоны украшались ромбическими бляшками, а по краям — бронзовыми спиралями. Разнообразны железные пряжки и стремена от седел. Дужки стремян орнаментированы косыми и поперечными нарезками и нередко покрыты серебром и украшены чеканными треугольниками, треугольниками с зернью или зооморфными изображениями.

¹⁵ Люцинский могильник. СПб., 1893; Latviěsu vẽsture. Riga, 1936; Нукшинский могильник. Рига, 1957; Kulikauskas P., Kulikauskiené R., Tautavičius A. Lietuvos archeologijos bruožai. Vilnius, 1961.

¹⁶ Senovés lietuviụ papuošalai. Bd. 1, 2 Vilnius, 1958, 1966.

¹⁷ Zarina A. Seno latgalu apgerbs 7–13. gs. Riga, 1970.

¹⁸ Volkaité-Kulikauskiené R. Lietuviai IX–XII amziais. Vilnius, 1970.

¹⁹ Куликаускене Р. К. Погребения с конями у древних литовцев. – Советская археология, т. 17, 1953, с. 211–222; Jaskanis J. Human Burials With Horses in Prussia and Sudovia in the First Millennium of Our Era. – In: Acta Baltico-Slavica, 4, 1966, S. 29–65.

Эсто-ливские племена

Финские племена юго-восточной Прибалтики образовали вместе с балтами единый культурно-хозяйственный ареал. Эволюция хозяйства и поселений здесь идентична. Основная масса населения жила в неукрепленных поселениях. Судя по источникам XIII в., это были довольно крупные деревни с кучевой застройкой. С середины I тысячелетия н. э. наблюдается сооружение небольших мысовых городищ, защищенных с напольной стороны валом и рвом. Таковы городища Рыуге в юго-восточной Эстонии и Иру близ Таллина. Раскопками Рыугского городища вскрыты остатки наземных бревенчатых построек — жилых, хозяйственных и производственных. В начале II тысячелетия в Эстонии возникают города — Тарту (летописный Юрьев, основан в 1030 г.), Отепя (1116 г.), Таллин (1154 г.)²⁰.

Погребальными памятниками эсто-ливских и водских племен являются каменные могильники с оградками. Это — плоские наземные сооружения из камней и земли. Обычно они состоят из многих оградок, пристроенных одна к другой, так что образуется ряд длиной 50–60 и более метров. Каждая из четырехугольных оградок (длиной 6–8 м и шириной 2–4 м) по периметру обкладывалась валунами или известняковыми плитами, а внутри заполнялась мелкими камнями или землей. В каждой ограде содержится по нескольку захоронений по обряду трупосожжения. Каменные могильники были коллективными кладбищами семейной общины, а отдельные оградки принадлежали малым семьям, входившим в общину. Строились такие могильники в основном в первой половине I тысячелетия н. э., а использовались до первых веков II тысячелетия.

Во второй половине I и в начале II тысячелетия сооружались также каменные кладки, сложенные без определенного порядка, а иногда остатки сожжения помещали в неглубокую яму без наземных признаков. Начиная с XI в. в ряде эстских могильников появляются трупоположения²¹. С X в. среди земгальских ливов распространяются земляные курганы. Умерших хоронили по обряду ингумации в неглубоких могильных ямах, головой к северу. Изредка могильные ямы обкладывались камнями.

Женская одежда прибалтийских финнов состояла из льняной с рукавами рубахи и одеваемой поверх нее шерстяной верхней одежды без рукавов или же нешитой, поддерживаемой поясом накидки. Замужние женщины носили еще передник. С пояса, как правило, свисали набедренные украшения — элемент, характерный для многих финно-угорских племен. Головной убор девушек состоял из узкой тесьмы, замужние женщины носили полотенчатый головной убор, на затылке закрепленный бронзовой булавкой, от которой на спину свисали цепочки с подвесками.

Мужская одежда состояла из рубахи, штанов, кафтана или шубы. Мужской и женской обувью были постолы из кожи или лапти из лыка.

Одежда украшалась разнообразными металлическими предметами. Мужчины носили шейные гривны, пряжки, браслеты и перстни. Девушки на шею одевали ожерелье из бус, замужние женщины — шейные гривны или ожерелья из монет. Очень частой принадлежностью женского костюма были нагрудные цепочки того же типа, что и у латышских племен. Во II тысячелетии н. э. среди эстов получают распространение нагрудные бляшки. Большая часть их украшена тисненым геометрическим орнаментом. Наиболее распространенными мотивами были ромбы и крестики. Кроме того, в состав женского наряда входили булавки, пряжки, браслеты и перстни. К поясу обычно прикреплялся нож в ножнах, украшенных бронзовыми орнаментированными пластинками. Они употреблялись в быту, но имели и магическое значение.

Большая часть металлических украшений принадлежит к прибалтийским типам²². Таковы шейные гривны с тордированной или витой дужкой. В начале II тысячелетия получают широкое распространение гривны с орнаментированными пластинчатыми концами, заканчивающимися крючками.

Многочисленны и весьма разнообразны подковообразные застежки. Самыми распространенными были пластинчатые браслеты. Спиральные браслеты и перстни, по-видимому, были заимствованы у балтов, но не получили большого распространения. Булавки имели крестообразные, кольцевые или треугольные головки.

Металлические украшения дают представление об орнаментике. Во второй половине I тысячелетия н. э. господствовал геометрический орнамент. Геометрические мотивы в виде крестиков, треугольников и лунниц преобладают и в начале II тысячелетия. Новыми орнаментами были плетеный и сетчатый, распространенные на бляшках, браслетах и подвесках. На отдельных браслетах и пряжках встречаются стилизованные головки животных, что является заимствованием у балтов.

Эсто-ливские и балтские племена примерно с IX в. поддерживали торговые связи со Скандинавией и. Готландом. В результате в их среде получают распространение некоторые типы украшений и оружия, общие со Скандинавией. Таковы, в частности, скорлупообразные и некоторые подковообразные застежки, клинки мечей и копья, а также эстские наконечники ножен, украшенные в стиле рунических камней, и ажурные бляшки с зооморфным узором.

²⁰ Muistsed asulad ja linnused, Tallinn, 1955.

²¹ Tallgren A. M. Zur Archäologie Eestis. Bd. 2, Dorpat, 1925.

²² Muistsed kalmed ja aarded. Tallinn, 1962.

²³ Мугуревич Э. С. Восточная Латвия и соседние земли в X–XIII вв. Рига, 1965; Leituvos gyventojụ prekybiniai ryšiai I – XI a. Vilnius, 1972.

А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени)

Эпическая картина расселения славянских племен в Восточной Европе, изложенная на первых страницах «Повести временных лет», завершается сообщением о первом датированном событии русской истории, оно приурочено к 842 г., первому году царствования византийского императора Михаила III Исавра: «наченшю Михаилу царствовати, начася прозывати Руска земля»¹.

Младенец Михаил, в двухлетнем возрасте вступивший на престол, вряд ли мог воспринимать значение происшедшего события. Но он был сыном и преемником деятельного и влиятельного императора Феофила II. Именно к Феофилу, по свидетельству франкских «Вертинских анналов», в 838 г. явились послы, «которые утверждали, что их, то есть их народ, зовут Рос (Rhos – cp. ПВЛ «начася прозывати Руска земля»); по их словам, они были направлены к нему царем их, называемым хаканом, ради дружбы»². Независимо друг от друга два источника, древнерусский и западноевропейский, фиксируют важнейшее событие: провозглашение на исходе 830-х гг. нового государства «Руска земля», принятие главой его титула «хакан» (противопоставляющего правителя русов главе могущественного в то время Хазарского каганата) и установление первых политических контактов с Византией.

Одновременно это и свидетельство уже сложившихся славяно-скандинавских отношений: послы «хакана росов» оказались, как показало предпринятое франками расследование, свеями, шведами; император франков Людовик Благочестивый, к которому они прибыли из Константинополя, установил, «что они из народа свеонов» (eos gentis esse sueonum); считая их скорее соглядатаями, чем просителями мира, решил для выяснения отправить их обратно к Феофилу³. Возможно, эта задержка и повторный визит в Константинополь и объясняют ссылку в русской летописи уже па преемника Феофила, Михаила III, при дворе которого послы, видимо, и завершили вполне успешно свою миссию.

¹ ПВЛ, ч. I, с. 17; о датировке события (в летописи ошибочная дата 852 г. вместо 842 г.) см. - .Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. I. М., 1959, с. 131.

² Annales Bertiniani, p. 434. Перевод А. В. Назаренко,-В кн.: Первый университетский курс истории России за рубежом в XVIII в.; П о р т а н X. Г. Основные черты русской истории. Пер. Е. А. Мельниковой. Вступ. ст. и ред. Г. А. Некрасова. М., 1982, с. 101.

³ Там же, с. 101.

⁴ Подробнее см.: Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. См. также: Кропоткин В. В. Экономические связи Восточной Европы в I тысячелетии нашей эры. М., 1967.

⁵ Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, с. 137.

⁶ Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982, с. 305-316.

⁷ Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М„ 1977, с. 220, 230.

⁸ НПЛ, с. 106.

Верхняя Русь

Судя по летописным известиям, в 860-х гг. княжеская власть северорусских земель контролировала Ладогу и Новгород, Изборск и Полоцк, Белоозеро и Ростов. Первичным ядром этого раннегосударственного образования к середине IX в. было «племенное княжение» словен ильменьских. Исследования последних лет все отчетливее выявляют его центр, археологически представленный сгустком поселений (укрепленных и открытых) в районе Новгорода, на побережье оз. Ильмень, в истоке Волхова⁹.

В низовьях Волхова, недалеко от выхода в Ладожское озеро, летописное «озеро Нево», устье которого (река Нева) «внидеть в море Варяжьское», уже в VIII в. возник сгусток поселений, центром которого была Ладога (илл. 69) («Старой» она стала называться с 1704 г., после основания Новой Ладоги в 12 км вниз по Волхову)¹⁰. С середины VIII в. Ладога и Ладожская волость¹¹ были естественной зоной наиболее ранних славяно-скандинавских контактов. Своего рода аванпост славянских поселений, выдвинутый далеко на север, в редко заселенные земли протокарельских, «чудских» финских племен, Ладога стояла там, откуда для норманнов начинались тысячекилометровые водные пути по рекам, протекавшим через лесные просторы Русской равнины, к берегам Каспийского и Черного морей, к богатым городам Восточного Средиземноморья и Передней Азии. Здесь, в глубине равнины, становились невозможными внезапные набеги, грабежи и дани, которым подвергались племена морских побережий. Передвигаться и успешно действовать в этих бескрайних пространствах пришельцы могли, лишь установив мирные и тесные отношения с местным населением.

69. Археологическая карта Старой Ладоги и её ближайших окрестностей.

Условные обозначения:

1. неолитические стоянки,

2. селища (неукрепленные поселения),

3. городской культурный слой,

4. городища (укрепленные поселения),

5. древнерусские храмы,

6. сопки,

7. курганы,

8. грунговые могильники,

9. каменные могильники.

Памятники:

1 Подол,

2-4 Горчаковщина,

5 Велеша,

9,10 урочище «Сопки»,

11,12 урочище «Олеюва могила»,

13-15 урочище «Захолмье»,

16-20 Любша,

21,22 Малышева гора,

23-27 на территории Успенского монастыря,

28-30 на территории ладожского посада,

31,32 Староладожская крепость,

33-35 Земляное городище,

37 урочище «Щелега»,

38-41 урочище «Плакун»,

42 Васильевский погост,

43,44 Лопино,

45-50,54 урочище «Победище»,

51 Заклюка,

52,53 Княщина,

55 Извоз.

Укрепленные «городки», древнерусские «грады» (археологически городища), разбросанные по течению Волхова от Ладоги до Новгорода и в пределах новгородской округи, при возможных различиях в интерпретации в целом весьма правдоподобно объясняют древнейшее скандинавское наименование Руси. Gardar (Гарды, букв, др.-русск. «города»¹², а точнее, если следовать летописи, именно «грады» в самом первичном значении). Однако крупнейшим экономическим центром низовьев Волхова с 750-х по 850-е гг. было неукрепленное, открытое торгово-ремесленное поселение в Ладоге. Лишь с 862–864 гг., когда, по летописи, Рюрик строит здесь «город» (крепость), она могла получить популярное у скандинавов название Альдейгьюборг, «крепость на Ладоге» (Alode-jogi — чудское, ижорско-карельское имя р. Ладожки, в месте впадения которой в р. Волхов стоит крепость IX–XVI вв.).

Культурный слой на площади около 16–18 га, ограниченной городскими могильниками (с курганными и бескурганными погребениями к северу и югу от поселения); цепочки сопок (возможно, династические усыпальницы местной знати), протянувшиеся по обоим берегам Волхова, от Ладоги к Велеше; ранние клады арабского серебра (786, 808, 847 гг.), средиземноморские стеклянные бусы, передневосточная «люстрованная» керамика, балтийский янтарь, фрисландская резная кость характеризуют масштабы и значение торгового поселения в Ладоге (цв. илл. 9, 19, 25). Оно поддерживало активные контакты с Хедебю и Волжской Булгарией. Торжище общеевропейского масштаба было и крупным ремесленным центром; здесь уже в VIII в. возникли работавшие на вывоз костерезные, бронзолитейные, стеклодельные мастерские. Выполнявшее важные экономические функции в земле словен и при этом полиэтничное поселение было естественным местом наиболее ранних и интенсивных славяно-скандинавских контактов¹³.

В древнейших слоях ладожского поселения, датированных 750–830 гг. (горизонт Е3) встречены вещи северного облика (цв. илл. 26), в том числе набор ремесленных инструментов¹⁴. Интенсивность контактов возрастает в 840–850-х гг. (горизонт Е2), о чем в Ладоге свидетельствуют находки некоторых культовых вещей, которые не могли быть предметом торговли (например, палочка с рунической надписью)¹⁵. По-видимому, это время можно сузить до 840 гг., когда начинается массовое поступление дирхема из Восточной Европы в страны Балтики¹⁶.

Около 860 г. (на стыке горизонтов E2-E1) произошел тотальный пожар Ладоги. Не связан ли он с событиями, предшествовавшими приглашению варяжского князя? После «изгнания варягов» славянские и чудские племена пребывали некоторое время в междуусобной распре.

Одновременно, по наблюдениям нумизматов, примерно на десятилетие прерывается поступление серебра в Швецию и на Готланд¹⁷. Обострение отношений славян со свеями, однако, противоречило объективным интересам и потребностям балтийской торговли, к этому времени уже приобретавшей общеевропейское значение.

Анализ письменных, археологических и нумизматических данных заставляет предположить, что славянская знать Ладоги нашла весьма дальновидный выход из политического межплеменного и международного кризиса. «Призвание Рюрика», если рассматривать его как обращение к одному из предводителей датских викингов, было хорошо продуманной акцией, позволявшей урегулировать отношения практически в масштабах всей Балтики; при этом, учитывая характер отношений в то время между датчанами и шведами в первую очередь, военно-политический союз ладожских славян с датскими «варягами» прочно закрывал дорогу к Ладоге «свейским находникам».

Давно уже выдвинутое в литературе отождествление Рюрика с предводителем викингов Рёриком Ютландским (Hroerekr) в последнем своем фундаментальном исследовании поддержал акад. Б. А. Рыбаков¹⁸. «Доладожский» период деятельности Рёрика (Рюрика) на Западе детально исследован¹⁹. Рёрик, один из мелких датских конунгов, до 850-х гг. владел Дорестадом во Фрисландии (вскоре после того разграбленным викингами). В

850-е гг. он обосновывается в области р. Эйдер, в южной Ютландии; таким образом, он контролировал выход к Северному морю для Хедебю, крупнейшего к этому времени центра скандо-славянской торговли на Балтике. Возможно, Рёрик участвовал в организованной датчанами в 852 г. блокаде шведской Бирки, основного торгового конкурента Хедебю (датская блокада, в частности, мешала попасть в Бирку Ансгару при его второй поездке).

Обращение к этому конунгу-викингу, враждовавшему и с немцами, и со шведами, а в силу того поддерживавшему лояльные отношения с балтийскими славянами, свидетельствует о хорошей осведомленности славян в ситуации на Балтике. Видимо, в 862 г. состоялись первые переговоры ладожских славян с Рёриком; в следующем 863 г. он еще находился на Западе. Лишь в 862 г., как сообщает Ипатьевская версия «Повести временных лет», Рюрик и его дружина, видимо, «придоша к словеном первее и срубиша город Ладогу»; это сообщение находится в одном контексте с дальнейшими действиями Рюрика, который «пришел к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород… и роздая мужем своим волости и городы рубити: овому Польтеск, овому Ростов, другому Белоозеро»²⁰. Речь идет, по-видимому, о единой, согласованной акции, когда представители княжеской администрации в союзе с племенной верхушкой возвели подчиненные центральной власти укрепления во всех основных политических центрах верхней Руси.

Через шесть – восемь лет, в 870 г., Рюрик вернулся на Запад, чтобы урегулировать владельческие отношения с франкским и немецким королями. За это время, очевидно, в Новгороде оформилась оппозиция во главе с Вадимом Храбрым. Вернувшись не позднее 874 г., Рюрик успешно подавил сопротивление части племенной старейшины, а .чтобы закрепить свое положение, вступил в брак с представительницей одного из местных знатных семейств («Ефанда» в известиях, извлеченных В. Н. Татищевым из «Иоакимовой летописи»)²¹. Умер Рюрик, согласно летописной хронологии, в 879 г.

В целом его деятельность соответствовала прежде всего интересам местной, в первую очередь славянской, племенной верхушки, стремившейся обеспечить прочный контроль над основными центрами и путями, равным образом как и стабильность экономических отношений на Балтике.

С начала 870-х гг. поступление серебра из Восточной Европы в Скандинавию было устойчивым и равномерным²², что свидетельствует о все более важном значении Древней Руси в балтийской экономической системе. В то же время до самого конца X столетия нет никаких сведений о нападениях викингов на Ладогу. Время набегов и «даней» сменяется длительным периодом взаимовыгодных торговых, политических и культурных связей.

К этому времени относится обособленное варяжское кладбище в Ладоге, едва ли ни единственный в пределах Древней Руси самостоятельный скандинавский курганный могильник, в урочище Плакун, на правом берегу Волхова, напротив крепости. Раскопано около 15 курганов: в 7 или 8 из них содержались погребения по обряду сожжения в ладье (обычай, типичный для дружин викингов и представленный во всех Скандинавских странах, а также за пределами Скандинавии, в местах особой активности норманнских дружин); одно погребение в деревянной камере (около 880 г.) демонстрирует новый погребальный обряд, характерный для зарождающейся раннефеодальной знати и в это время представленный в Бирке и в Хедебю. Датировка могильника-850–925 гг. Весьма скромные по составу материалы Плакуна (бусы, ладейные заклепки, обломки гребней, единичные находки оружия) соответствуют представлениям о положении Рюрика и его дружины; согласно «Никоновской летописи», опиравшейся на какие-то не дошедшие до нас источники, варяги, откликнувшись на приглашение славян и чуди, «едва избрашася»²³.

Обособленному кладбищу дружины и двора пришлого конунга противостоят в Ладоге 5–7 групп сопок, монументальных насыпей со сложным переплетением славянских, балтских, финских, скандинавских черт погребальной обрядности. Именно эти сопки позволяют опознать ведущую социальную силу ранней Ладоги, династии боярской знати, выделившейся племенной верхушки: в условиях межплеменной конфедерации (с середины VIII в. в Ладоге контактировавшей и с норманнами) состав этой знати и ее культура, в основе — славянские, естественно, обретали определенные межплеменные и надплеменные черты (цв. илл. 27). Как и в Новгороде, знатные семьи-династии были руководителями и создателями новой политической организации, проявившейся и в формировании городских «концов» (в Ладоге их 5), и в образовании тяготевших к городам «волостей» и «земель»²⁴. Самые ранние погребения ладожских сопок с отчетливыми атрибутами ведущих социальных функций, выраженных в деталях погребального обряда и инвентаря, датируются серединой VIII в., то есть более чем на сто лет предшествуют появлению Рюрика с его дружиной.

К этой знати, во второй половине IX в. уже достаточно сложной по составу, принадлежал преемник Рюрика, Олег Вещий. Семантика его прозвища, а прежде всего имени — славянского Ольгъ (др.-сев. Helgi – «священный»), причем сразу в славянизированной форме (в отличие от норманнских имен, например, послов 907, 912 гг.), возможно, указывает на определенные сакральные, княжеско-жреческие функции. При Олеге в Ладоге наступает время глубоких социально-политических перемен. Упорядочивается ее застройка, приобретающая сложившуюся урбанистическую структуру, с делением на укрепленный «детинец», кремль и открытый посад. Первоначальная, по-видимому деревянная, крепость на мысу (ее следы пока не обнаружены) при Олеге заменяется каменной. В 1974–1975 гг. в Ладоге были исследованы сложенные из известняковых плит на глине башня и стена, окружавшая мыс по его периметру²⁵. По времени своей постройки ладожская твердыня соответствует укреплениям, которые в 870–890-х гг. под влиянием походов викингов в большом количестве сооружались в странах Западной Европы.

По размаху своей деятельности и стратегической мысли Олег далеко превзошел своего предшественника. Он впервые создал межплеменную славяно-варяго-чудскую армию и, предприняв в 882 г. невиданный по составу его участников поход, окончательно объединил северную (Верхнюю) и южную (Низовскую) Русь в единое государство со столицей в Киеве. Тогда же новый глава государства «нача городы ставити» и обязал Новгород платить дань варягам «мира деля»; исчислявшаяся в 300 гривен (75 северных марок серебром), эта сумма, согласно нормам, реконструированным для скандинавского общества IX–XI вв., была достаточна для оплаты услуг небольшого военного отряда в два–три корабля, очевидно обеспечивавших безопасность мореплавания в Финском заливе. Сохранявшиеся до 1054 г., эти военные субсидии (подобные тем, которые уплачивала своим соседям и Византия) составили в итоге не более 0,25% от общего количества серебра, поступившего из Руси в Скандинавию²⁶.

Стабилизировав отношения на севере Руси, Олег затем проводит активную политику Киевского государства на юге; подчиняет власти Киева древлян, северян, радимичей (освобождая последних от хазарской зависимости), а в 907 г. организует поход на Константинополь, увенчавшийся заключением первого дошедшего до нас международного договора Руси с Византией (912 г.). Вскоре после этого, согласно одной летописной версии, «иде Олег к Нову-городу и оттуда в Ладогу ...есть могила его в Ладозе»²⁷. Ладога, таким образом, оказалась местом, где ушедший из Киева князь упоминается в последний раз; летописцы расходились при описании обстоятельств последних лет жизни Олега: одни писали, что он похоронен в Ладоге, другие — что его могила находится в Киеве. Северная версия признана более правдоподобной. Действительно, если Олег был, как можно предположить, инициатором строительства ладожской каменной крепости, то его пребывание под защитой воздвигнутых им каменных стен не кажется случайным. Вообще вплоть до середины XI в. источники подчеркивают вполне самостоятельное (по отношению к Новгороду) значение Ладоги, связанной непосредственно с киевским княжеским домом.

Как владение киевского князяВладимира (Вальдамара Старого) рассматривали Ладогу норманны, когда в 997 г. викинги норвежского ярла Эйрика Хаконарсона разрушили город и сожгли крепость²⁸. Через два десятилетия, около 1020 г., Ладогу и прилегающую к ней в низовьях Волхова область («Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему принадлежит») Ярослав Мудрый отдал во владение своей жене, киевской княгине Ирине (Ингигерд, дочери шведского конунга Олава Шётконунга). Великокняжеским наместником в Ладоге стал родич Ингигерд, ётский ярл Рёгнвальд. В эти годы в Ладоге не раз находили приют норвежские конунги-викинги, изгнанные из страны во время усобиц: Олав Святой, его сын Магнус, зять Ярослава Харальд Хардрада.

Рёгнвальда в Ладоге сменили его сыновья, Ульв и затем Эйлив. Третий его сын, Стейнкиль, в 1056 г. (после гибели сыновей Олава Шётконунга) был призван из Ладоги в Швецию, избран конунгом и стал таким образом основателем новой шведской королевской династии²⁹. В последней четверти XI в. Ладога подчиняется уже не великокняжеской, а новгородской администрации. В 1105 г. новгородцы совершили «в Ладогу» (вероятнее, в Приладожье) военный поход, а в 1114 г. ладожский посадник Павел в присутствии князя Мстислава Владимировича заложил в Ладоге крепость «камением на приспе»³⁰. Пятьдесят лет спустя, когда шведы после первого «крестового похода» в Финляндию в 1164 г. с пятитысячным войском вошли в Волхов и осадили Ладогу, крепость успешно выдержала осаду; захватчикам пришлось отступить на восток, где они и были разбиты на р. Воронеге новгородским князем Святославом Ростиславичем.

Шведская рать, отступая от Ладоги на восток, направлялась туда, где, видимо, рассчитывала на поддержку населения, составлявшего основу «ладожского ярлства» и представленного археологической культурой приладожских курганов IX–XII вв.³¹ Как и в подчиненных Ладоге районах Приладожья к западу от Волхова до Невы, здесь изначально обитало финское (прото-карельское, ижорско-карельское) население. В богатых пушниной, связанных с речными выходами в Волжский бассейн районах юго-восточного Приладожья эта местная «чудь» установила разнообразные отношения с купцами и ремесленниками Ладоги. Как установил исследователь этих древностей В. А. Назаренко, большую часть своего импорта (оружие, бусы, некоторые металлические украшения, железо) «приладожская чудь» получала через Ладогу, расплачиваясь за это мехами. В X в. на реках Приладожья (нижней Паше, средней Сяси, междуречье Сяси–Паши–Тихвинки) появляются, видимо из Ладоги, поселенцы — посредники пушной торговли (в том числе скандинавы). Финно-скандинавский синтез приладожской курганной культуры проявился, в частности, в своеобразном погребальном обряде курганов, имитирующих жилище, с очагом в центре (цв. илл. 28), мужскими погребениями — с оружием (цв. илл. 20), и женскими — с наборами фибул³². Когда устав князя Святослава Ольговича зафиксировал в 1137 г. «окняжение» этой территории и распространение на нее новгородской системы даней и погостов, развитие приладожской культуры прекращается, здесь распространяется общерусский погребальный обряд.

«Ладожская земля», как по праву можно назвать управлявшиеся из Ладоги территории в XI – начале XII в., не ограничивалась районами Приладожья к западу и востоку от Волхова. В «Саге о Хальвдане, сыне Эйстейна» сообщается, что одно время Альдейгьюборг (Ладога) и Алаборг (Олонец, как убедительно показала Г. В. Глазырина), составляли единое «ярлство», границы которого доходили до Бьярмии³³. Ладога служила исходной точкой дальнейшего освоения Русского Севера: в 1032 г. новгородец Улеб совершил поход на «Железные ворота»; С. М. Соловьев в свое время не без оснований отождествил его с Ульвом, сыном Рёгнвальда, а «Железные ворота» локализовал в 80 км южнее нынешнего Сыктывкара, на р. Сысоле³⁴. Таким образом, уже в XI в. импульсы из Ладоги достигали дальнего северо-востока, обширных областей, носивших названия «Перемь», «Бьярмия» (возможно, восходящими к коми: «парма» — «тайга»), охватывавших все необъятное, богатое пушниной лесное пространство от Урала до Белого моря.

Особое положение Ладоги и ее области сохранялось вплоть до XII в. Ладожане активно участвовали в антикняжеских выступлениях новгородцев в 1132 и 1136 гг. Во второй половине XII в. в Ладоге возводятся, едва ли не одновременно, шесть каменных храмов. В составе боярско-республиканской Новгородской земли она оказывается вторым по значению городом после Новгорода. Это положение, несомненно, восходит к IX–X вв. — времени расцвета Ладоги как крупнейшего международного торгового центра восточных славян на Балтике.

Именно поэтому в Ладоге с наибольшей полнотой отразились и все этапы русско-скандинавских связей с VIII по XII в. (выявляющие, в частности, историческую основу и реальное содержание летописного «Сказания о призвании варягов»)³⁵: от первых контактов в середине VIII в. к совместному поселению и экономической деятельности в полиэтничных торгово-ремесленпых центрах (а по мере развертывания этой деятельности такие центры возникли и в других местах, на важнейших участках великих восточноевропейских речных путей); социальное развитие славянских и других восточноевропейских племен, выделение новых общественных групп — ремесленников, купцов, предфеодальной военно-дружинной организации и раннефеодальной государственной администрации, — все это вело к взаимодействию между этими группами, втягиванию летописных «варягов» в социальные процессы формирующейся Руси; из общности и взаимосвязанности социально-экономических явлений вытекало взаимодействие культурных норм (проявляющееся в погребальной обрядности, прикладном искусстве, возможно, и в устных формах словесности; наконец, все эти виды связей обретают и политическую форму — либо в виде адаптации пришельцев к складывающейся на Руси социально-политической структуре, либо в установлении стабильных межгосударственных отношений, одним из видом которых были завязывающиеся с XI в. династические связи между древнерусским и скандинавским правящими домами.

Роль Ладоги в развитии этих отношений изначально определялась ее функцией в «племенном княженье» словен. Изначально Ладога входила в единую с Новгородом политическую систему словен ильменьских и вместе с нею проходила все этапы эволюции.

Область расселения словен ильменьских VIII–IX вв. в последние полтора десятилетия стала предметом интенсивных археологических исследований³⁶. Традиционно привлекающиеся для характеристики племенных культур словен и кривичей погребальные памятники³⁷ обсуждаются на основе непрерывно пополняющегося материала; нуждаются в пересмотре сложившиеся представления об их территориальном соотношении; «длинные курганы» сейчас выявлены на громадном пространстве: на западе — от западного Причудья, на востоке — до бассейна Мологи, от Ладоги на севере до Смоленского Поднепровья на юге (где они выделены в локальную «культуру смоленских длинных курганов», наиболее убедительно отождествляемую с кривичами); «сопки», «сопкообразные насыпи» известны также почти во всем этом ареале и за его пределами. Соотношение в этих памятниках славянской и дославянской (субстратной, или же изначальной) традиций остается предметом изучения.

Принципиальное значение для определения и характеристики «племенного княжения» словен предгосударственной поры имеет выявление и изучение поселений. До 1970-х гг. были известны (по разведочным данным) единичные городища. В последующее время наряду с выявлением ранней (до сер. X в.) основы крупнейших городских центров — Новгорода, Ладоги, Пскова, проведены широкие раскопки ряда новых памятников, выявлены ранее неизвестные, как укрепленные, так и открытые, поселения. На территории расселения словен, от Ладожского озера до границ южного и юго-восточного Приильменья, от Псково-Чудского поозерья на западе до водораздела Меты и Волги на востоке, сейчас известно более трех десятков поселений с лепной либо же лепной и раннегончарной керамикой, относящихся к VIII–X вв. Свыше двадцати из них — укрепленные городища, летописные «грады» (отсюда, как доказывает Т. Н. Джаксон, скандинавское Gardar — «Гарды»)³⁸. На Волхове это городища Любша, сама Ладога, Новые Дубовики (всем названным сопутствуют синхронные селища), городище Вельсы напротив Гостинополья, Городище, Холопий городок близ Новгорода (с лежащими поблизости селищами Слутка, Хутынь, Деревяницы), «Рюриково» Городище; близ святилища Перыни, в северо-западном Поозерье Ильменя, известны селища Прость, Ракома, Береговые Морины; там же, на р. Веряже, — городища Сергово, Георгий (и селища Васильевское и Горошково). С запада к новгородскому Приильменью примыкают памятники Верхнего Полужья, городища в Передольском погосте, Косицкое, Петровский погост, Городец под Лугой. С востока в бассейне Меты выявлены поселения Золотое Колено, Кобылья Голова, Малышево, Малые Полищи. Южное Приильменье, бассейн Ловати и водораздел систем Ильменя – Верхней Волги укреплены городищами Городок на Маяте, Сельцо, Княжья Гора, Городок на Ловати, Березовец, Стерж. К новгородской группе памятников с запада примыкают в целом близкие по культуре и по времени памятники Пскова и его округи — Изборск, Псковский Кром, Камно³⁹.

Материальная культура этих поселений, при определенном сходстве, заметно отличается от славянских культур лесостепной зоны, роменско-боршевской и луки-райковецкой. Здесь преобладают наземные жилища с печами-каменками (уже в IX в. вытесняющие выявленные кое-где полуземлянки). Широко распространены углубленные постройки неправильно-прямоугольной формы. В оборонительных сооружениях известна не характерная для восточнославянских памятников решетчатая конструкция (Городец под Лугой X в., Новгород XII в.). В керамике наряду с реберчатой посудой «староладожского типа» известны лепные и раннегончарные формы, аналогичные западнославянским⁴⁰, а с X в. прослеживается широкое распространение западнославянской богато орнаментированной гончарной посуды⁴¹.

Вещевой инвентарь также отличается определенным своеобразием. Здесь сравнительно рано (не позднее IX в.) представлены формы сельскохозяйственных орудий, в дальнейшем типичные для Новгородско-Псковской земли⁴². Весьма интересны жертвенные ножи с волютообразным навершием, серийные аналогии которым имеются в Польше⁴³. Среди украшений наиболее представительны для характеристики раннеславянской культуры спиралеконечные височные кольца, известные по серии находок в Ладоге⁴⁴ (цв. илл. 27).

Имеются также вещи балтского, финского и скандинавского облика. Костяные и роговые изделия, в частности односторонние составные гребни, типологически связаны с ремесленными традициями североморских торговых центров Фрисландии, откуда они распространились как в Скандинавию, так и в земли поморских славян, а далее — в Новгородскую землю⁴⁵ (цв. илл. 29).

Наряду с субстратными (балтскими и финскими) и привнесенными скандинавскими особенностями западнославянские элементы в домостроительстве, фортификации, керамике, металлических, костяных, деревянных изделиях, во-первых, обособляют культурный комплекс Верхней Руси от других восточнославянских культур, а во-вторых, связывают его в единое целое. Эта верхнерусская археологическая культура VIII–X вв. при сопоставлении с памятниками северной, поморской Польши, полабских и балтийских славян на территории ГДР может рассматриваться как одна из составляющих особой северославянской культурно-исторической зоны⁴⁶. По предположению советского археолога-слависта И. И. Ляпушкина, разделению славян на три основные группы — восточных, западных и южных, предшествовал не только период славянского единства (дунайский этап истории славянства в VI – начале VII в.), но и последовавшее затем разделение славян на две большие группы: южную, расселявшуюся в лесостепной полосе Восточной Европы, бассейне Дуная и на Балканах, и северную, продвинувшуюся в лесную зону вплоть до Балтики и Ладоги⁴⁷. Международные по масштабам и организации археологические исследования, проведенные в течение последних двадцати лет, все более доказательно обосновывают это положение. Можно констатировать, что эти две группы этнографически обособляются уже в VII в. и в течение VIII–IX вв. обособление увеличивается, что проявилось почти во всех областях материальной культуры. Степень сходства материалов «верхнерусской культуры» с культурами прибалтийских славянских племен такова, что позволяет предполагать не столько прямую миграцию славян с берегов Балтики в район Новгорода и Ладоги, сколько постепенное развитие и распространение общих инноваций в пределах единой, непрерывной культурно-исторической области.

Северославянская культурная зона входила в состав более широкого объединения, являющегося основным предметом исследования данной коллективной монографии: Балтийского культурного региона. Специфика Верхней Руси здесь заключается в том, что процесс славянского расселения в среде восточнобалтских, а особенно финских племен лесной зоны Восточной Европы, по крайней мере частично, совпадал с процессом формирования Балтийского культурного региона, в значительной степени определяя его характер. Торговые центры Верхней Руси обеспечивали функционирование жизненно важных для экономических связей региона водных путей по Западной Двине, Неве, Волхову с выходами на Волгу или Оку. По этим путям уже в VIII в. началось движение арабского серебра; в 60-х гг. VIII в. оно достигает Ладоги, в течение первой половины IX в. начинается регулярное его поступление через Ладогу в земли балтийских славян, на о. Рюген⁴⁸, и затем на протяжении более ста лет поступающее из Руси серебро является основным средством денежного обращения во всей Северной и Северо-Восточной Европе. С другой стороны, под воздействием циркумбалтийских связей славянская культура обретала новые, специфические черты, которые вырабатывались прежде всего в крупнейших протогородских и раннегородских полиэтгшчных центрах типа Ладоги⁴⁹.

Изучаемые сейчас исключительно по археологическим памятникам, эти новые черты характеризовали, очевидно, не только область материальной культуры. Еще 40 лет тому назад Е. А. Рыдзевская пришла к выводу о существовании лишь фрагментарно зафиксированного письменными памятниками общего фонда эпических сюжетов и образов, складывавшегося в смешанной, славяно-варяжской среде и по преимуществу на Руси (в зоне наиболее интенсивных славяноскандинавских контактов, прежде всего Верхней Руси). Лишь частично, в виде разрозненных преданий, легенд, имен, топонимов, сюжетов, исторических известий, этот пласт вошел в состав дошедших до нас произведений как древнерусской, так и древнесеверной литературы⁵⁰. На Руси он оставил следы прежде всего в новгородских летописях, в меньшей мере в «Повести временных лет», где подвергался наибольшей переработке и систематизации в соответствии с киевской традицией. В Скандинавии он также остался за пределами основных исторических циклов «королевских саг», равно как и эпических сказаний. Отдельные фрагменты исчезнувшего, условно «северо-восточноевропейского эпоса», связанного с Ладогой-Альдейгьюборгом, Бьярмией и другими местами «на Востоке, в Гардах», опознаются главным образом в сказочных, «лживых сагах», таких, как «Сага о Тидреке Бернском», «Сага о Хервор», «Сага о Вёльсунгах», «Сага о Хальвдане, сыне Эйнстейна», и других; лишь в самое последнее время скандинависты находят пути изучения этих материалов⁵¹. Между тем вполне допустимо существование не дошедших до нас источников этого круга. По весьма правдоподобному предположению Б. А. Клейбера, один из них мог лежать в основе некоторых известий «Иоакимовой летописи», дошедшей до нас в изложении В. Н. Татищева⁵². Безусловно, она включала оригинальные материалы, историчность которых не вызывает сомнений, как, например, известие очевидца и участника крещения новгородцев в 989 г. Столь же оригинальны «скандинавские элементы» в этой летописи: единственный из русских памятников, она неоднократно сообщает о Бьярмии, Бьярмаланде, называет ряд имен, из которых некоторые (Адвинда – Отвине) удержались в новгородском оиомастиконе. Потомком Отвине (позднее известен посадник с таким именем) выступает князь Буривой, который воевал с. варягами и завоевал Бьярмию до р. Кумеи (Куммене в Финляндии), где потерпел поражение и после этого умер в городе Бьярмы, на острове. Сын Буривоя, Гостомысл, изгнал варягов, на время захвативших Новгород. Из детей Гостомысла четверо сыновей умерли или погибли, в живых остались три дочери. Сон Гостомысла (из чрева средней дочери Умилы выросло большое плодоносящее дерево, покрывшее большой город) перекликается с популярным скандинавским мотивом (сон Рагнхильд, матери Харальда Прекрасноволосого, первого единовластного конунга Норвегии). Волхвы из Семгаллии (область в Прибалтике), прибывшие к Гостомыслу в Колмогард (Хольмгард), объясняют сон: наследником Гостомысла будет сын Умилы. Им в дальнейшем оказывается Рюрик. Как и дошедшие до нас в «Повести временных лет» варианты, эта версия «Сказания о призвании варягов» не противоречит археологическим материалам. В то же время, особенно в сопоставлении с аналогичными, «гибридными» эпическими сюжетами в западнославянском мире, она раскрывает весьма многосторонний и сложный характер славяно-скандинаво-финских (в северных сагах Бьярмия и бьярмы наряду с финнами также играют особую эпическую роль) отношений на очень ранних этапах.

С учетом возможности существования сложных и богатых эпических и языковых взаимоотношений следует подходить и к анализу дошедших до нас известий, сохранившихся в письменных источниках. В первую очередь это относится к сообщениям летописи о бытовании на Севере русских земель названия «русь». «Повесть временных лет» особо фиксирует этот исторический момент: «...прозвася Руская земля, новугородьци», предваряя его пояснением: «И от тех варяг прозвася Руская земля», и еще ранее — «сице бо ся зваху тьи варязи русь». Та же конструкция — в более древнем тексте «Новгородской первой летописи»: «И от тех Варяг... прозвашася Русь»⁵³.

Длительное и острое обсуждение показало в значительной мере искусственность этой летописной конструкции, окончательно оформившейся не ранее 1118 г.⁵⁴ Однако критика летописного объяснения еще не исчерпывает проблемы происхождения названия «русь». Наряду с южной, более ранней формой «рос, рось», связанной в Среднем Поднепровье с этнонимами росомонов (до 375 г.), роксаланов (до 568 г.) и, вероятно, наиболее поздним Rochousco (Орозий короля Альфреда, конец IX в.), с IX в. распространяется, вытесняя ее, северная форма названия, «русь».

Советские лингвисты за последние двадцать лет детально исследовали происхождение этого северного названия. Этноним «русь» рассматривается в специальных очерках, в книге авторитетного филолога А. И. Попова «Названия народов СССР», подготовленной к 50-летнему юбилею Советского Союза⁵⁵, в обобщающей монографии Г. А. Хабургаева, посвященной этнонимии «Повести временных лет»⁵⁶. Выводы их едины: название «русь» возникло в Новгородской земле. Оно зафиксировано здесь богатой топонимией, отсутствующей на юге: Руса, Порусье, Околорусье в южном Приильменье, Руса на Волхове, Русыня на Луге, Русська на Воложбе в Приладожье. Эти названия очерчивают первичную территорию «племенного княжения» словен, дословно подтверждая летописное: «прозвася Руская земля, новогородьци». По содержанию и форме в языковом отношении «русь» — название, возникшее в зоне интенсивных контактов славян с носителями «иних языцей» как результат славяно-финско-скандинавских языковых взаимодействий, в ходе которых возникла группа первоначально родственных и близких по значению терминов, позднее самостоятельно развивавшихся в разных языках, наиболее полно и многообразно — в древнерусском.

Первичное значение термина, по-видимому, «войско, дружина»⁵⁷; возможна детализация — «команда боевого корабля, гребцы»⁵⁸ или «пешее войско, ополчение»⁵⁹. В этом спектре значений летописному «русь» ближе всего финское ruotsi и древнеисландское rōþs, руническое гuþ. Бытовавшее на Балтике у разных народов для обозначения «рати, войска», на Руси это название уже в IX в. жило совершенно самостоятельной жизнью, оторвавшись и от прибалтийско-финского, и от близкого по первичному значению, скандинавского слова. На ранних этапах образования Древнерусского государства «русь» стала обозначением раннефеодального восточнославянского «рыцарства», защищавшего «Русскую землю», нового, дружинного по формам своей организации общественного слоя, выделившегося из племенной среды. В XI в. «русин», полноправный член этого слоя, по «Русской Правде» Ярослава Мудрого, — это «гридин, любо коупчииа, любо ябетник, любо мечник», то есть представитель дружины, купечества, боярско-княжеской администрации. Он был членом выделившейся из племенных структур и поднявшейся над ними социальной организации: происходит ли он из местной новгородской (словенской) среды либо со стороны, княжеская власть гарантирует ему полноценную виру, штраф за посягательство на его имущество, достоинство и жизнь⁶⁰.

Восстановление в качестве одного из звеньев развития названия «русь» социального термина в значении «войско», «рать», «ополчение» позволяет как будто с учетом возможности существования не дошедшего до нас, созданного на древнесеверном языке источника летописного «Сказания о призвании варягов» понять суть искажений этого источника в последующей письменной традиции. Б. А. Рыбаков пишет о том, что в «летопись попал пересказ какого-то скандинавского предания о деятельности Рюрика»⁶¹. Анализ условий бытования «легенды о призвании» в смешанной, скандинаво-славянской среде привел современных советских исследователей Е. А. Мельникову и В. Я. Петрухина к солидно обоснованным выводам, во-первых, о фольклорно-легендарном характере «триады братьев» (мнение, уже ранее утвердившееся в советской историографии), имена которых (Синеус и Трувор) при «скандинавоподобном» облике не имеют убедительных скандинавских этимологий и, в отличие от Рюрика, не являются именами исторических лиц; во-вторых, в составе окружения Рюрика и «братьев» летописная версия предания использует термины «русь» и «дружина» как взаимозаменяемые⁶². Связь первоначального значения названия «русь» с понятием «войско, дружина» объясняет и летописную формулу «пояша по собъ всю русь»: по нашему мнению, в реконструируемом источнике ей могло точно соответствовать нечто вроде allan rоþ, типа известных формул allan leđungr, allan almenningr, в значении «все войско»⁶³. Речь идет о том, что согласившийся на роль служилого князя варяжский конунг (как и позднее делали князья, приглашавшиеся в Новгород) прибыл на службу, мобилизовав все доступные ему силы, куда входила и его личная дружина, и вооруженное ополчение для похода, «русь». Видимо, именно так понималось первоначальное место и в летописи.

Позднее, когда к началу XII в. название «русь» утратило первоначальное значение социального термина, замененного развитой и дифференцированной социальной терминологией для обозначения феодального господствующего слоя, и когда дальнейшее развитие получило государственно-территориальное понятие «Русь», «Русская земля», обозначавшее государство, возглавленное этим феодальным слоем, объединявшим «великих князей», «светлых князей» и «всякое княжье», «великих бояр», «бояр» и «мужей», от которых уже отделились купцы-гости (эта развитая феодальная иерархия отчетливо выступает уже в составе социального слоя «руси» по источникам, характеризующим ее еще в начале IX в.), при изложении «Сказания о призвании варягов» упоминание в новгородских летописях о «руси» Рюрика потребовало пояснений, что и вызвало ошибочную, этническую, интерпретацию. До определенного времени употребление слова «русь» в социальном, а не этническом значении не вызывало сомнений. Под 882 г. специально отмечено, как после утверждения Олега в Киеве «беша у него варязи и словени и прочи прозвашася русью (курсив наш. – К.Д.Л.)⁶⁴. Последние следы этой надплеменной природы военно-дружинной «руси» зафиксированы в начале XI в. «Русской Правдой» Ярослава.

«Русь» как название широкого, надплеменного дружинно-торгового общественного слоя, консолидирующегося вокруг князя, образующего его дружину, войско, звенья раннефеодального административного аппарата, наполняющего города «Русския земли», безотносительно к племенной принадлежности, защищенного княжеской «Правдой роськой», — это понятие, несомненно, восточноевропейское. Название этого по происхождению и составу своему прежде всего славянского общественного слоя родилось на славяно-финско-скандинавской языковой почве, но в развитии своем полностью подчинено закономерностям развития восточнославянского общества и Древнерусского государства. В силу этих закономерностей происходило и перерастание уже в IX–X вв. социального значения в этническое: «русь» становится самоназванием не только для новгородских словен и киевских полян, «прозвавшихся русью», но и для варяжских послов «хакана росов», а затем посланцев Олега и Игоря, гордо заявлявших грекам: «Мы от рода рускаго».

⁹ Носов Е. Н. Археологические памятники Новгородской земли VIII–X вв. – В кн.: Археологическое исследование Новгородской земли. Л., 1984, с. 85–93.

¹⁰ Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги и ее ближайших окрестностей. – Вестник ЛГУ, № 9, 1985, с. 15–25; Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 205–210.

¹¹ Кирпичников А. Н. Ладога и ладожская волость в период раннего средневековья. – В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 92–105; его же. Раннесредневековая Ладога (итоги археологического исследования). – В кн.: Средневековая Ладога. Л., 1985, с. 3 сл.

¹² Мельникова Е. А. Восточноевропейские топонимы с корнем gard- в древнескандинавской письменности. – Скандинавский сборник, вып. 22, 1977, с. 206–207; Джаксон Т. Н. О названии Руси Garđar. — Scando-Slavica, 1984, t. 30, с. 133–143.

¹³ Давидан О. И. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища). – Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971, с. 134–145.

¹⁴ Рябинин Е. А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. – Скандинавский сборник, вып. 25. Таллин, 1980, с. 161–178.

¹⁵ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с. 158–162.

¹⁶ Потин В. М. Русско-скандинавские связи по нумизматическим данным (IX–XII вв.). – В кн.: Исторические связи Скандинавии и России. IX–XX вв. Л., 1970, с. 68.

¹⁷ Там же, с. 68–69.

¹⁸ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 299.

¹⁹ Ловмяньский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик «Новгородский». – Скандинавский сборник, вып. 7. Таллин, 1963, с. 221–249.

²⁰ ПСРЛ, т. 2. Ипатьевская летопись. М., 1962, с. 14.

²¹ Татищев В. Н. История Российская с самых древнейших времен, т. 1. М„ 1962, с. 110, 117, 229, 230, 372, 398.

²² Потин В. М. Указ. соч., с. 70.

²³ ПСРЛ, т. 9–10. Никоновская летопись. М., 1965, с. 9.

²⁴ Янин В. Л. Указ. соч., с. 220–236.

²⁵ Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984, с. 23–42.

²⁶ Лебедев Г. С. Указ. соч.

²⁷ НПЛ, с. 109.

²⁸ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия IX–XIV вв. М., 1978, с. 51, 64.

²⁹ Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. I. М., 1959, с. 215–216.

³⁰ ПВЛ, ч. I, с. 197; Кирпичников А. Н. Каменные крепости, с. 42–67.

³¹ Назаренко В. А. Исторические судьбы Приладожья и их связи с Ладогой. – В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 106–114; его же. Об этнической принадлежности приладожских курганов. – В кн.: Финно-угры и славяне. Л., 1979, с. 152–156; его же. Норманны и появление курганов в Приладожье. – В кн.: Северная Русь и ее соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982, с. 142–146.

³² Лебедев Г. С. Указ. соч., с. 216.

³³ Глазырина Г. В. Álaborg «Саги о Хальвдане, сыне Эйстейна». К истории Русского Севера. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1983 год. М., 1984, с. 200–208.

³⁴ Соловьев С. М. Указ. соч., с. 216.

³⁵ Кирпичников А. Н., Лебедев Г. С., Булкин В. А., Дубов И. В., Назаренко В. А. Русско-скандинавские связи в эпоху образования Древнерусского государства (IX–XI вв.). – Scando-Slavica, 1978, t. 24, с. 70.

³⁶ Кирпичников А. Н., Лебедев Г. С., Дубов И. В. Северная Русь (некоторые итоги археологических исследований). – КСИА, 1981, вып. 164, с. 3–9; Лебедев Г. С. Археологическое изучение Новгородской земли. – НИС, вып. I (II). Л., 1982, с. 15–42.

³⁷ Седов В. В. Новгородские сопки. САИ EI-8. М., 1970; его же. Длинные курганы кривичей. – САИ EI-8. М., 1974.

³⁸ Джаксон Т. Н. О названии Руси Garđar, с. 139–140.

³⁹ Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники Древней Руси IX–XI веков. Л., 1978, с. 76–81; Носов Е. Н. Указ. соч., с. 88–99.

⁴⁰ Горюнова В. М. О раннекруговой керамике на Северо-Западе Руси. – В кн.: Северная Русь и ее соседи, с. 39–4-5.

⁴¹ Смирнова Г. П. О трех группах новгородской керамики Х – начала XI в. – КСИА, вып. 139. 1974, с. 17–22; Белецкий С. В. Культурная стратиграфия Пскова (археологические данные к проблеме происхождения города). – КСИА, 1980, вып. 160, с. 3–18.

⁴² Миролюбов М. А. Орудия вторичной обработки почвы и уборки урожая из Старой Ладоги. – АСГЭ, вып. 17. 1976, с. 123.

⁴³ Минасян Р. С. Железные ножи с волютообразным навершием. – В кн.: Проблемы археологии. Л., 1978, с. 148–152.

⁴⁴ Кирпичников А. Н. Несколько замечаний о славянских височных кольцах со спиральным завитком. – В кн.: Памятники культуры. Новые открытия. 1979. Л., 1980, с. 452–453. Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги..., с. 22.

⁴⁵ Давидан О. И. К вопросу о происхождении и датировке ранних гребенок Старой Ладоги. – АСГЭ, вып. 10, 1968, с. 54–63.

⁴⁶ Лебедев Г. С. Северные славянские племена. – В кн.: Новое в изучении археологии Северо-Запада РСФСР. Л., 1985, с. 44–48.

⁴⁷ Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. – МИА, вып. 152. 1968, с. 14, 16, 19, 21–22, 120.

⁴⁸ Херрман Й. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле. – В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 191–196.

⁴⁹ Лебедев Г. С. Проблема генезиса древнерусской курганной культуры. – КСИА, 1981, вып. 166, с. 22–28.

⁵⁰ Рыдзевская Е. А. К вопросу об устных преданиях в составе древнейшей русской летописи. – В кн.: Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия, с. 159–236.

⁵¹ГлазыринаГ. В. Указ. соч., с. 202.

⁵² Kleiber В. Nordiske spor i en gammel russisk kronike. – Мaal og Minne, 1960 № 1–2, s. 56–70.

⁵³ ПВЛ, 4. 1, c. 18–19, 4. 2, c. 238; НПЛ, c. 106.

⁵⁴ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 303.

⁵⁵ Попов А. И. Названия народов СССР. Л., 1973, с. 46–63.

⁵⁶ Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М., 1979, с. 215–220.

⁵⁷ Брим В. А. Происхождение термина Русь. – В кн.: Россия и Запад, вып. I. Пг., 1923, с. 7–10.

⁵⁸ Петрухин В. Я. О начальных этапах формирования древнерусской народности в свете данных погребального обряда. – В кн.: Балто-славянские этнокультурные и археологические древности. Погребальный обряд. Тез. докл. М., 1985, с. 63–64.

⁵⁹ Ковалевский С. Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М, 1977, с. 82, 106, 214.

⁶⁰ Сборник документов по истории СССР. Часть I, IX–XIII вв. Под ред. проф. В. В. Мавродина. М., 1970, с. 131.

⁶¹ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 298.

⁶² Ловмяньский Г. Русь и норманны. М., 1985. Комментарий, с. 275.

⁶³ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 57.

⁶⁴ ПВЛ, ч. I, с. 20.

⁶⁵ Носов Е. Н. Нумизматические данные о северной части балтийско-волжского пути конца VIII–X вв. – ВИД, т. 8. Л., 1976, с. 95–110.

Ростовская земля — «Арса» арабских географов

«По двою же лету» после «призвания князей» 862 г., отмечает «Повесть временных лет», расширение власти утвердившегося в Новгороде князя Верхней Руси на северо-восток, в зону, где поток славянского расселения (в это время распространявшийся главным образом с северо-запада, из новгородских земель)⁶⁶ соприкоснулся с финно-угорским населением Поволжья, включенным в состав нового политического образования, Древней Руси: «в Ростове меря, в Белеозере весь, в Муроме мурома». Эти «перьвии насельници» древнерусских городов отмечены еще в недатированной части, этно-географическом введении к «Повести временных лет»: «На Белеозере седять весь, а на Ростовьском озере меря, а на Клещине озере меря же»⁶⁷. Утверждение княжеской администрации в «градах» северо-востока было очередным этапом формирования и развития одной из важнейших историко-политических областей Древней Руси, Ростовской земли, Арсы (Артании, Арты) арабских средневековых географов⁶⁸.

Первое развернутое описание весьма важной для восточных купцов области торговли «русов» с Булгаром и мусульманскими странами принадлежит автору X в. ал-Истахри (930-933 гг.), опиравшемуся на несохранившийся труд ал-Балхи (920-921 гг.): «Русы состоят из трех племен, из коих одно ближайшее к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное из них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары и не допускают никого провожать их [присоединяться к ним] и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец»⁶⁹. Список товаров у других авторов дополняют меха лисицы, мечи, рабы.

Сообщение ал-Истахри и восходящие к нему многочисленные последующие описания и упоминания восточных авторов о Куяве, Славе и Арсе вызвали обширную историческую литературу, посвященную проблеме трех центров и трех «разрядов русов»⁷⁰. Почти двадцать лет тому назад А. П. Новосельцев предложил «отождествить эти три объединения с русскими княжествами, упомянутыми в «Повести временных лет» (Киев Аскольда и Дира, Новгород и Белоозеро - Ростов)». В последнем из названных объединений он видел Арсу, связывая с ней хорошо известный по археологическим данным центр -Сарское городище на оз. Неро под Ростовом Великим⁷¹. Сейчас эта гипотеза может быть в значительной степени уточнена, подкреплена и дополнена обширными археологическими материалами, выявленными и исследованными за прошедшее время.

Сарское городище, расположенное в одной из областей расселения летописной мери, в округе оз. Ростовского (как его называет летопись), или современного Неро, в 15 км к югу от древнерусского Ростова Великого, занимает высокую гряду в излучине р. Сары. Археологические исследования, проводившиеся на протяжении более чем ста лет, сравнительно недавно были обобщены А. Е. Леонтьевым⁷². Памятник, к сожалению, почти полностью разрушен, поэтому некоторые вопросы его истории, вероятно, останутся дискуссионными⁷³. Особенно это относится к древнейшему этапу существования городища: разделенное на неравного размера площадки четырьмя валами (конструкция исследованных близка оборонительным сооружениям дьяковской культуры), возможно, первоначально оно было застроено лишь в северо-восточной части, оставшейся нераскопанной. В связи с этим неясна и начальная дата, VI-VII вв. или же VIII в. Несомненно, однако, что в течение VIII-IX вв., с началом проникновения арабского серебра в Волго-Окское междуречье (поблизости от городища известен клад первого периода обращения дирхема, до 833 г.) поселение постепенно перерастает из небольшого мерянского племенного поселка в крупный торгово-ремеслениый центр. Возможно, именно здесь находился первоначальный Ростов, заселенный мерей и славянами. На территории Ростова Великого ранний культурный слой, в котором отмечены «толстые сосновые или еловые бревна построек IX X вв.»⁷⁴, исследован до сих пор лишь в очень небольшом объеме, недостаточном для детальной реконструкции характера этого памятника и соотношения его с Сарским городищем.

В материалах Сарского городища имеются скандинавские вещи - фибулы, фрагменты железных гривен из дрота четырехгранного сечения и др. Их обнаружение позволило основному исследователю памятника Д. Н. Эдингу утверждать, что «обилие скандинавских изделий в районе указывает на внимание норманнов к последнему»⁷⁵. Как и находки, связанные с пребыванием скандинавских купцов близ другого летописного центра северо-востока, Белоозера в земле веси (на поселении Городище)⁷⁶, эти материалы указывают на участие варягов в волжской торговле и на важную роль в этой торговле названных центров.

Поселения Волго-Окского междуречья в эпоху формирования Древней Руси возникали на реках, позволявших кратчайшим путем попасть с Волги на речные системы северо-запада, Верхней Руси. Выходы с Волги на Оку, судя по распространению кладов арабского серебра, были освоены еще в VIII в. С нижнего течения Оки водный путь вел на Клязьму, далее вверх до впадения Нерли Клязьменской и по Нерли - либо к Клещину озеру (с выходом на Нерль Волжскую), либо по р. Саре к озеру Неро (Ростовскому), а оттуда по р. Которосль - на Волгу в районе Ярославля, выше которого находились выходы на р. Шекспу - к Белоозеру, или на Мологу - в бассейн Меты, либо в Приладожье. Сарское городище находилось в самом центре этой речной системы Волго-Окского междуречья, на пути от Ростовского озера (Неро) к оз. Клещино (Плещеево).

На пути от Сарского городища к Волге, по Которосли, в IX в. возникают открытые поселения, служившие своего рода форпостами летописного Ростова и опорными центрами для освоения края древнерусским населением из новгородских земель. Расположенные в районе, где позднее, в начале XI в., был основан Ярославль, эти поселения (Тимеревское, Михайловское, Петровское) сопровождались обширными курганными могильниками⁷⁷.

70. Тимеревский комплекс памятников:

1. могильник, 2. поселение, 3,4 клады,

5. селище, 6,7 курганные группы, 8. д. Б. Тимерево

Планомерными раскопками исследовано Тимеревское поселение⁷⁸ (илл. 70). Расположенное в непосредственном соседстве с могильником, на берегу р. Которосль, оно занимало площадь до 10 га. Исследованы жилые и производственные комплексы, хозяйственные сооружения; обнаружены укрепления - отрада из толстых столбов, сооруженная в первой половине X в. Рядом с нею, но за пределами огороженного участка находилась постройка, поставленная на массивном столбе; по реконструкции С. В. Томсинского, это амбар, возможно служивший для хранения пушных товаров (постройки такого рода, известные в Скандинавии, широко распространены у таежных охотников)⁷⁹.

Ранний участок застройки поселения датируется IX первой половиной X в. В постройках и слое поселения найдены разнообразные вещи восточного, булгарского, скандинавского, западноевропейского происхождения, клад арабского серебра, зарытый не позднее 870-х гг. Поблизости от поселения был найден еще один клад, также IX в.

71. Серебряные бусы из кургана № 95 Тимеревского могильника, IX в.

Среди курганов Тимеревского могильника известны погребальные комплексы с остатками трупосожжений и скандинавскими вещами IX в. Особую группу составляют курганы с кольцевидными каменными выкладками в основании насыпи, иногда с перекрещивающимися линиями камней в центре круга⁸⁰. Все эти комплексы определяются как скандинавские⁸¹. IX веком датируется и норманнское погребение в кургане № 95 (илл. 71). Скандинавские комплексы X в. в Тимерево представлены в курганах № 261 (характерные детали обряда, кости барана и ритуальные лепешки), № 383 (кострище треугольной формы, застежки в виде птичек). Более осторожно, на наш взгляд, следует подходить к комплексам № 329, 393, где с одной стороны известна скандинавская черта - кольцевидные кладки, но обряд погребения уже отличен от описанного выше: здесь это сожжения на кострищах при использовании деревянных конструкций типа «домиков мертвых». Поэтому, отмечая скандинавские элементы в обряде этих курганов (а в кургане № 393 это еще и набор фибул типа 51 характерных для середины X в.), следует говорить о сплаве разноэтничных признаков. Совершенно особым явлением представляется погребение в кургане № 394 с набором фибул типа 51-Ь и трехлепестковой застежкой (все - второй четверти Х в.); это одно из ранних трупоположений в ярославских курганах (наряду с погребением № 371), датирующееся первой половиной X в. Фибулы этого времени есть также в курганах № 45, 60, 70, 79, 168, 218, 263, 265, 274. К этому же времени относится курган № 54, в котором захоронены остатки двух сожжений, мужчины и женщины; здесь найдены железная четырехгранная шейная гривна, ладейная заклепка, гребень с орнаментом в виде плетенки, дирхем, ланцетовидная стрела - обычный набор для погребений IX первой половины X в. в Скандинавии. Наборы фибул найдены также в курганах № 70, 83, 85, 268, 277.

Во второй половине X в. процент комплексов со скандинавскими вещами резко падает. В Тимереве всего в трех случаях найдены фибулы этого времени (курганы № 134, 368, 391), причем в двух случаях застежки представлены парами. Наиболее интересен курган № 368, где найдена фибула типа 52 со стилизованными конскими головками и коронкой, а также фибула типа 70-73 (равноплечная). Характерен и обряд погребения кальцинированные кости находились в урне, обложенной камнями (илл. 72).

72. Находки из разрушенного кургана на территории Тимеревского поселения, Х в.

Вещи скандинавского происхождения известны и в культурном слое Тимеревского поселения; несколько гребней с плетенкой, иглы от фибул, фрагмент позолоченной фибулы, украшенной звериными масками, серебряная подвеска с изображением сегнерова колеса (аналогии известны в кладах Готланда и Швеции), перстень с изображением на щитке птицы (стилистически восходит к северным сюжетам), ажурная бронзовая нагрудная привеска (возможно, ирландская); на некоторых монетах из клада в слое Тимеревского поселения обнаружены рунические граффити.

Михайловское поселение раскопкам не подвергалось. В могильнике из комплексов IX - начала X в. только один можно связывать со скандинавами, курган № 105 (раскопки 1961 г.). В насыпи, на материке, найдена груда кальцинированных костей, среди которых находилась гривна с «молоточками Тора», чтообычно рассматривается как этнический индикатор⁸². Несколько скандинавских погребений относится к первой половине X в. Это курган № 18 (раскопки 1897 г.), где в составе инвентаря фибулы типа 51 к и 51-q (первая половина X в.). Кроме того, здесь найден меч типа Е (формы, после 900 г. встречающейся крайне редко)⁸³, дирхем-привеска чеканки 805 808 гг., ореховая скорлупа. Меч согнут пополам, что характерно для норманнских погребальных обычаев. Погребение помещено в урну. По ряду признаков к этому комплексу близок курган № 1 (раскопки 1902 г.): на кострище, рядом с урной, наполненной человеческими костями, меч, согнутый пополам и положенный в урну (тип D, IX-X вв.), ладейные заклепки, бусы, богатый поясной набор, стрелы, ореховая скорлупа и т. д. К этой же группе можно отнести и курган № 65 (раскопки 1961 г.), где кальцинированные кости были сложены в урну, рядом с которой лежали бусы, дирхемы, гирьки, гребень с плетенкой и железная шейная гривна с «молоточками Тора».

Следует отметить, что вообще в курганах Михайловского могильника первой половины X в. широко представлены североевропейские вещи (мечи, копья, ланцетовидные стрелы, гирьки, весы, монеты, шипы, фрагменты ларчиков, фибулы)⁸⁴. Если Тимеревский комплекс памятников как будто в целом формируется в несколько более раннее время как преимущественно торговое поселение, то концентрация в Михайловском могильнике (зарождающемся в течение второй половины IX в.) военно-дружинных элементов, вероятно, связана с возрастанием роли княжеской администрации, одним из опорных пунктов которой на Волге, возможно, и было относившееся к этому некрополю поселение.

Расцвет Михайловского, как и других ярославских могильников, относится к первой половине середине X в. Это связано прежде всего с повышением значения Волжского пути в системе общеевропейских связей. Явление это нашло свое отражение и в материалах могильников, в частности в это время усиливается приток вещей скандинавского происхождения. В то же время происходит сильное размывание этнических черт обрядности; погребальный ритуал становится более стандартным, но объединяющим разноэтничные черты. К славянским и скандинавским признакам ритуала трупосожжений добавляются финн о-у горские - деревянные конструкции («домики мертвых») на кострищах, глиняные лапы и кольца, астрагалы бобра, круг-лодонная керамика, копоушки, бубенчики. Лишь немногие комплексы этого времени с наборами скорлупообразных фибул можно отнести предположительно к скандинавским. В Михайловском могильнике это курганы № 3 (раскопки 1903 г.), 101 (раскопки 1961 г.) (с железной гривной); северные элементы выразительно представлены в кургане № 10 (раскопки 1897 г.): фибула типа 227, меч типа X, боевые топоры типа II, ланцетовидные стрелы. Лишь одна насыпь с фибулами типа 52 может быть отнесена к следующему этапу существования могильника, второй половине X в., - курган № 1 (раскопки 1896 г.); здесь также найдено копье, ледоходный шип, ручка от ларца, ключ, ножницы, заклепки. По составу инвентаря этот комплекс близок серии сравнительно поздних курганов Бирки и, по-видимому, наряду с дружинным фиксирует здесь пребывание и представителей торгового слоя, активно действовавших на Волжском пути до последней четверти X в.

В третьем из ярославских могильников, Петровском, скандинавская фибула IX в. (тип 37-Ь) найдена только в одном кургане № 73, с «домиком мертвых», шумящими привесками, подвеска ми из астрагалов бобра, глиняной лапой - то есть выразительными чертами местного, финно-угорского обряда. Взаимодействие «ярославской мери» не только со славянами. но и со скандинавами начинается, следовательно, уже в IX в. Скандинавские фибулы X в. имеются еще в ряде курганов Петровского могильника. В одном из них можно констатировать и черты погребального ритуала, характерные для норманнов: кучка кальцинированных костей покрыта камнями (курган № 88). Парные наборы фибул типов 51, 52, 55 найдены в курганах № 66, 53, 58.

73. Клещин:

1. открытое поселение, 2. курганные группы, 3. городище, 4. посад

Наряду с районом Сарского городища - Ростова Великого, и памятниками в окрестностях Ярославля важную роль в формировании Ростовской земли на ранних этапах играл район оз. Клещина (Плещеева). В последние годы здесь начато изучение выразительного комплекса памятников, возможно связанных с одним из ранних центров региона - летописным Клещиным, откуда в 1152 г. был «переведен» город на место Переяславля-Залесского (илл. 73). На берегу Плещеева озера высится знаменитая Александрова гора, имеющая и более раннее название, связанное с языческим славянским культом солнечного бога Ярилы, Ярилина плешь. У берега озера, недалеко от Александровой горы, лежит так называемый «Синий камень», огромный валун, с которым связаны многие легенды и предания; главная легенда гласит, что камню поклонялись местные язычники. В 1853 г. раскопки на Александровой горе и в многочисленных курганных группах поблизости от нее провел П. С. Савельев. Судя по сохранившимся данным, на горе находилось городище дьяковской культуры, перекрытое слоем «курганного времени», с многочисленными находками куфических монет, чеканенных во второй половине IX и на рубеже IX X вв., а также ножей, ключей, лепной керамики; этот слой перекрыт отложениями XIII в. (устная традиция связывает гору с именем Александра Невского) и более позднего времени. Материалы ХП-ХШ вв. обнаружены П. С. Савельевым и на городище у села Городище. Рядом с этими памятниками сейчас выявлено открытое поселение площадью до 6 га. По своим внешним признакам, топографии, мощности культурного слоя и некоторым другим данным оно аналогично Тимеревскому. Первые ограниченные раскопки обнаружили здесь такие же, как и в Тимереве, постройки. Очень близок и керамический материал, указывающий на сравнительно раннюю дату - IX-XII вв. Среди многочисленных курганных групп, в которых раскопано 1300 курганов, расположенные близ селища содержали погребения по обряду сожжения, иногда в урнах, известны находки глиняных лап, колец, гирек, ножей, бубенчиков и др. Очевидно, уже в IX X вв. здесь существовало значительное древнерусское поселение, в дальнейшем развившееся в «княжеский город» Переяславль⁸⁵.

С выходом на Оку и Волгу район Клещина озера связывался по Нерли Клязьменской. В нижнем течении Нерли, на полпути от Владимира (в ее устье) до Суздаля, находился еще один из опорных пунктов, входивших в состав «Арсы» арабских источников. Он представлен комплексом памятников у деревни Васильки. Как установлено исследованиями В. А. Лапшина, здесь, помимо городища и курганных групп, исследованных А. С. Уваровым и П. С. Савельевым, имеются два открытых поселения, на одном из которых зафиксирован слой с лепной керамикой⁸⁶. В курганах с трупосожже-ниями найдена скандинавская фибула типа 48 (920-930 гг.), поясная пряжка круга степных древностей VIII IX вв., наконечники копий. Наиболее вероятная дата сложения комплекса рубеж IX-X вв. Занимавшее исключительно важное положение, укрепление у деревни Васильки контролировало выходы с Оки на Нерль и пути по Нерли к Плещееву и Ростовскому озерам. Появление его можно отнести ко времени Олега Вещего, в походах которого и в 882, и в 907 гг. участвовали ополчения мери.

Итак, если в IX в., уже в первой трети столетия, безусловно, фиксируется активное участие в торговле по Волжскому пути таких центров, как Сарское городище (близ оз. Неро известны два клада: в Угодичах - 813 г. и близ Сарского городища - до 833 г.); складывается система поселений Ростов Великий - Тимерево, контролирующая путь по Которосли; в середине IX в. (после 864 г.?) оформляются опорные пункты при выходе с Которосли на Волгу (Тимерево, Михайловское, Петровское), - то к концу IХ - началу X в. княжеско-дружинная администрация контролирует уже и южную часть водного пути, с выходом по Нерли на Оку. В первой половине X в. появляется цепочка поселений по берегам Плещеева озера, судя по находкам импортов, связанных с обслуживанием этой части пути. Скандинавские фибулы X в. найдены в курганных группах Богослово, Шугарь, Весь I. На берегах Плещеева озера, по наблюдениям Е. А. Рябинина, сформировались довольно значительные центры, представленные прежде всего обширными, сравнительно ранними могильниками X в.⁸⁷; В. А. Лапшин выявил здесь и поселения этого же времени. Такой комплекс памятников, близ горы Гремяч, находился у деревни Веськово. В курганах с трупосожжением найдено оружие (боевые топоры и стрелы), конское снаряжение, как отмечает Е. А. Рябинин, принадлежавшее «воину-профессионалу», поясные наборы, весы и гирьки, скандинавские фибулы, глиняные лапы и кольца. Обширное поселение и несколько курганных групп (в урочищах «Круглицы», «Княжи», «Паны») находилось у деревни Большая Брембола. В ранних курганах с сожжениями найдены скорлупообразные и круглая фибулы второй половины X в., трупоположения конца X - начала XI в. сопровождались оружием, конской сбруей, восточными и западноевропейскими монетами X начала XI в.

По наблюдениям В. А. Лапшина, обнаружившего ряд неизвестных ранее поселений, в частности большое селище Гнездилово поблизости от Суздаля⁸⁸, во второй половине X в. в бассейне Нерли Клязьменской, оз. Плещеево и Неро формируется несколько сгустков древнерусских сельских поселений, сопровождаемых обширными могильниками. Они становятся в свою очередь опорными пунктами для дальнейшего освоения Bадидимиро-Суздольского Ополья земледельческим древнерусским населением. Именно этому населению принадлежит основная часть владимирских курганов, представленных исследованными в прошлом столетии 7700 погребальными комплексами. Главным образом они относятся к периоду со второй половины X до XII в. На основе сложившейся системы сельского расселения наряду со старым племенным центром Ростовом и существовавшим уже в X в. Суздалем в XII в. возникают новые города - Переяславль, Юрьев, Владимир⁸⁹.

Ранние этапы формирования Ростовской земли, с начала IX до последней четверти X в., во многом связаны с движением сравнительно немногочисленных, но активных групп населения, а во второй половине IX начале X в. и княжеской администрации, заинтересованной в торговле по Волжскому пути. Судя по совпадению ареалов ранних кладов серебра и курганов с трупо-сожжепиями, это движение шло с северо-запада, из центральных районов Верхней Руси, с территории Новгородской земли через бассейн Мологи. Инициаторами и основными участниками движения, несомненно, было свободное население славянских раннегородских центров Верхней Руси, хотя в составе этого движения прослеживается участие и западных финнов и скандинавов. Первоначально новое население обосновывается в небольшом регионе Волго-Окского междуречья: славяно-русские древности IX в. нам известны пока только на пространстве от места впадения р. Которосли в Волгу до оз. Клещина. В X в. славяне расселяются из этого района по всему Суздальскому Ополью вплоть до р. Клязьмы. В это же время фиксируется движение из Ярославского Поволжья в Белозерский край. Конечно, данная схема не исключает прямого проникновения переселенцев из Новгородской земли в Бело-зерье или из Верхнего и Среднего Поднепровья в южные районы Волго-Окского междуречья⁹⁰.

Время наибольшей торговой активности Ростовской земли на Волжском пути определяется с 920-х по 960-е гг. Именно в этот период формируется комплекс представлений арабских авторов о «русах» в 922 г. Ибн Фадлан наблюдал их в Булгаре; к этому же времени восходит известие ал-Балхи. Военно-торговая среда, насыщенная скандинавскими культурными, а на раннем этапе и этническими элементами, формировалась, однако, в полиэтничных торгово-ремесленных центрах, и в ее образовании, судя по материалам могильников, здесь достаточно активное участие, наряду со славянским и варяжским, принимал и местный, мерянский компонент. Определяющим фактором при этом было развитие славянской экономики, социально-политической организации, культуры, то есть активно проходивший в IX-X вв. процесс формирования древнерусской народности.

На всех этапах формирования Ростовской земли деятельность варягов на Волжском пути в целом подчинена закономерностям и условиям общерусского процесса формирования раннефеодального Древнерусского государства. Появившиеся в первых торговых центрах Волго-Окского междуречья еще в первой половине-середине IX в. скандинавские поселенцы находились здесь в среде славянского населения, продвигавшегося из новгородских земель. Отметим, что именно для IX в. характерно наличие целых скандинавских этнически определимых погребальных комплексов, а не просто отдельных вещей (например, курганы с каменными конструкциями). Варяжский элемент фиксируется лишь в протогородских центрах, для развития которых скандинавская торговая активность, связывавшая протогородские поселения Верхней Волги с центрами Балтийской экономической системы, имела определенное значение.

В X в. в погребальных комплексах и на поселениях Ростовской земли в значительных количествах известны вещи северного происхождения. В общей сложности сейчас насчитывается не менее 70 комплексов с наборами скандинавских скорлупообразных фибул; это-женские погребения. Обычно фибулы считаются этническим индикатором скандинавских погребальных комплексов⁹¹. Правда, высказывалось мнение, что скандинавский убор мог использоваться и в смешанных семьях: по сообщению Ибн Фадлана, украшения женщинам «русов» (у которых он видел «коробочки», т. е. скорлу-пообразные фибулы на плечах) дарили и покупали их мужья⁹². Так или иначе, по-видимому, справедливо заключение норвежского археолога А. Стальсберг, что появление этих погребений свидетельствует о мирном характере отношений и о появлении купеческих семей в торговых центрах⁹³. Процесс аккультурации и ассимиляции скандинавов в X в. прослеживается вполне отчетливо. Северные вещи появляются в погребениях с местным ритуалом, число норманнских комплексов по сравнению с IX в. снижается. В XI в. происходит существенное сокращение количества скандинавских культурных элементов в памятниках северо-востока (вещи северного типа известны в Суздале), а в конце столетия они исчезают полностью Наряду с процессом ассимиляции определенное значение имел и спад в поступлении по Волжскому пути арабского серебра (с последних десятилетий X в.), сокращение торговых связей, переориентация их на Днепр и другие водные магистрали Киевской Руси. Единичные находки варяжских комплексов, подобные суздальскому, говорят о новой роли скандинавов, входивших в это время в состав государственного аппарата в качестве наемной военной силы, используемой в своих интересах русской феодальной верхушкой.

⁶⁶ Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982, с. 33-45.

⁶⁷ ПВЛ, ч. 1, с. 13, 18.

⁶⁸ Дубов И. В. Указ. соч., с. 104-123.

⁶⁹ Гаркави А. Я. Указ. соч., с. 276-277.

⁷⁰ Монгайт А. Л. К вопросу о трех центрах Древней Руси. - КСИИМК, т. 16, 1947, с. 103-112.

⁷¹ Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-XI вв. - В кн.: Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 418-419.

⁷² Леонтьев А. Е. «Город Александра Поповича» в окрестностях Ростова Великого. - Вестник МГУ, «История», 1974, № 3, с. 85-86; его же. О времени возникновения Сарского городища. - Вестник МГУ, «История», 1974, № 5, с. 68-74; его же. Сарское городище в истории Ростовской земли (VIII XI вв.). Автореф. канд. дисс. М., 1975.

⁷³ Дубов И. В. Указ. соч., с. 79-86.

⁷⁴ Воронин Н. Н. Археологические исследования архитектурных памятников Ростова. - В кн.: Материалы по изучению и реставрации памятников архитектуры Ярославской области, вып. I. Древний Ростов. Ярославль, 1958, с. 22.

⁷⁵ Эдинг Д. Н. Сарское городище. Ростов Ярославский, 1928, с. 68.

⁷⁶ Голубева Л. А. Весь, скандинавы и славяне в X-XI вв. - В кн.: Финно-угры и славяне. Л., 1979, с. 131-137; ее же. Новые скандинавские находки в Белоозере. - В кн.: Тез. докл. VIII Всесоюзной конференции по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. I. Петрозаводск, 1979, с. 186-187.

⁷⁷ Ярославское Поволжье в X-XI вв. М., 1963.

⁷⁸ Дубов И. В. Указ. соч., с. 124-198.

⁷⁹ Томсинский С. В. Постройки Тимеревского поселения. - В кн.: Дубов И. В. Указ. соч., с. 188-192; его же. О двух типах построек Тимеревского селища. - В кн.: Северная Русь и ее соседи, с. 118-123.

⁸⁰ Дубов И. В. Скандинавские находки в Ярославском Поволжье. - Скандинавский сборник, вып. 22. Таллин, 1977, с. 175-186.

⁸¹ Фехнер М. В. Тимеревский могильник. - В кн.: Ярославское Поволжье..., с. 15.

⁸² Шаскольский И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.-Л., 1965, с. 123; Пушкина Т. А. О проникновении некоторых украшений скандинавского происхождения на территорию Древней Руси. - Вестник МГУ, «История», 1972, № I, с. 94; Авдусин Д. А. Об изучении археологических источников по варяжскому вопросу. - Скандинавский сборник, вып. 20. Таллин, 1975, с. 150.

⁸³ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, т. I. - САИ El-36, М.-Л., 1966, с. 30.

⁸⁴ Там же.

⁸⁵ Дубов И. В. Северо-Восточная Русь..., с. 88-103.

⁸⁶ Лапшин В. А. Население центрального района Ростово-Суздальской земли X-XIII вв. (по археологическим материалам). Автореф. канд. дисс. Л., 1985, с. 13, 15.

⁸⁷ Рябинин Е. А. Владимирские курганы (опыт источниковедческого изучения материалов раскопок 1853 т.). - Советская археология, 1979, № I, с. 228-243.

⁸⁸ Лапшин В. А. Разведка в Суздальском районе. - В кн.: Археологические открытия 1979 года. М., 1980, с. 61; его же. Исследования под Суздалем. - В кн.: Археологические открытия 1980 года. М., 1981, с. 61.

⁸⁹ Лапшин В. А. Население центрального района Ростово-Суздальской земли, с. 14-16.

⁹⁰ Дубов И. В. Северо-Восточная Русь..., с. 43—44.

⁹¹ Пушкина Т. А. О проникновении некоторых украшений..., с. 94.

⁹² Лебедев Г. С. Этнографические сведения арабских авторов о славянах и русах. - В кн.: Из истории феодальной России. Л., 1978, с. 24.

⁹³ Stalsberg A. Skandinaviske vikingetidsfunn fra Russland med saerlig vekt på kvinnefunnene. Et bidrag til kvinnearkeologien. - Unitekst, 1984, №. 6, s. 86-102.

⁹⁴ Потин В. М. Древняя Русь и европейские государства в X-XIII вв. Л., 1968, с. III.

⁹⁵ Рыдзевская Е. А. Сведения по истории Руси XIII в. в саге о короле Хаконе. - В кн.: Исторические связи Скандинавии и России..., с. 323-330.

Путь из варяг в греки

Водные пути Древней Руси (Волховско-Волжский и Волховско-Днепровский) на протяжении IX-XI вв. играли важнейшую роль в движении массы товаров и денежных средств, обеспечивавших прежде всего развитие экономики Киевской Руси, а в ходе многостороннего торгового обмена между Русью и другими странами Балтийского культурно-экономического региона поступавших в хозяйственное обращение этих стран. Восточное серебро играло роль международной валюты в Северной и Восточной Европе в течение всего IX и большей части X в.; во второй половине X в. по мере сокращения арабской чеканки и начавшейся разработки серебряных рудников в Германии восточное серебро в северо- и восточноевропейском денежном обращении сменяется западным, которое наряду с другими странами Балтийского региона в этот период активно использовала и Русь⁹⁶.

Масса поступавших денежных средств может быть сейчас реконструирована по данным кладов; с учетом их распределения, а также превращения не менее чем половины монетного серебра в изделия, слитки либо же серебряный «лом» можно получить приблизительную оценку количества драгоценного металла, находившегося в реальном обращении IX-XI вв. и археологически представленного более чем 300000 монет (160000 дирхемов и свыше 160000 денариев) из примерно полутора тысяч кладов стран Балтики (включая территорию Древней Руси)⁹⁷. Примененная в последнее время методика расчета позволяет оценить суммарное весовое количество серебра в денежном обращении Северной и Восточной Европы IX-XI вв. в 12-15 млн. марок серебра (1 северная марка = 0,5 каролингского фунта, или 4 новгородские гривны серебра).

Не менее 10 млн. марок серебра поступило в виде арабской монеты; примерно 60-70% этого количества оставалось в денежном обращении Древней Руси (в 250 известных сейчас древнерусских кладах представлено не менее 100000 дирхемов), 30-40% поступило в обращение на Балтику. По расчетам В. М. Потина, экспорт серебра из Руси в первой трети IX в. не превышал 1,5% от общего количества поступившего серебра, во второй половине IX в. поднялся до 25% и достиг максимума в X в. (до 980-х гг.), когда составлял 45-50%⁹⁸. С переходом от экспорта восточного к импорту западного серебра Русь получила из Скандинавии примерно 0,5 млн. марок, что составило 15-20% от общего количества поступивших на Балтику денежных средств.

В экономике Северной Европы те 3-5 млн. марок серебра, которые в виде арабских дирхемов поступили из торговых центров Древней Руси, составили более половины средств, использованных в ходе «феодальной революции» в Скандинавских странах (следует учесть, что дирхем примерно в три раза тяжелее западноевропейского денария)⁹⁹. В составе Балтийского региона именно Древняя Русь обеспечивала его жизнестойкость; эволюция социально-экономической структуры раннефеодального древнерусского общества, политика Киевского государства оказывали решающее воздействие на судьбы региона.

74. Клад арабского серебра второй половины IX в., найденный на Тимеревском поселении

В период становления трансбалтийских торговых связей торговля славян со странами исламского Востока (760-780-е гг.) была основным источником поступления серебра (илл. 74). С конца VIII - начала IX в. основным каналом поступления серебра на Балтику с Волжского пути становится Волхов, а важнейшим коммуникационным центром вслед за Ладогой, как доказал в ряде исследований Е Н. Носов, в это время становится район Новгорода, занимавший исключительно выгодное положение на перекрестке водных систем, входивших в состав как Балтийско-Волжского, так и Волховско-Днепровского «Пути из варяг в греки»¹⁰⁰.

Памятники Ладоги и ее округи, таким образом, археологически фиксируют важнейший участок этих путей: выход в Балтийское море по Неве - Ладожскому озеру (древнерусское «озеро Нево») - нижнему течению Волхова. Клад IX в. в устье Невы, на территории Галерной гавани; скопление поселений в низовье Волхова; Ладога и ее округа; наконец, памятники у волховских порогов свидетельствуют об оформлении этого участка не позже VIII - начала IX в.

На волховских порогах, в 9 км выше Ладоги, у деревень Михаил-Архангел и Новые и Старые Дубовики, находились две группы сопок, городище и небольшой открытый «посад» при нем. Материалы поселений синхронны слоям Ладоги IX в. В договоре Новгорода с городами Ганзейского союза 1270 г. подробно описаны условия и обстоятельства перехода через пороги в XIII в., восходящие, несомненно, еще ко временам «Пути из варяг в греки»¹⁰¹.

Выше порогов располагается известное Гостиное Поле, или Гостинопольская пристань (Gestevelt), где, по документам XIII в., ладьи, преодолев сложное препятствие, останавливались и платили пошлину. Работами Староладожской экспедиции ЛОНА и ЛГУ в 1984 г. впервые удалось определить характер археологических памятников этого района: напротив Гостиного Поля, открытого берегового участка, на правом берегу Волхова у деревни Вельсы находилось небольшое городище на водном пути по Волхову, располагавшее небольшой гаванью в излучине впадающей в Волхов реки Жупки. Рядом с городищем на высоком береговом повороте с XV в. стояла церковь Никольского гостинопольского монастыря, возможно на месте древнего языческого святилища па водном пути, на участке, где Волхов разделяется на два рукава, омывающие остров Вындин. Городище, культовое место и открытая ладейная стоянка на противоположном берегу составляют единый комплекс памятников Гостиного Поля, судя по имеющимся материалам, восходящий к IX-X вв.

В 40 км вверх по Волхову, у деревни Городище, близ Пчевских порогов расположено следующее из волховских городищ. Находящиеся поблизости группы сопок свидетельствуют о сложении и здесь одного из коммуникационных узлов водного пути VIII—IX вв.

Следующий, центральный узел сформировался в верхнем течении Волхова, там, где на протяжении примерно 15 км от истока от реки отделяется ее рукав Волховец; омываемое Волховом и Волховцом пространство образует крупнейший из волховских «островов», возможно давший название скандинавскому топониму для обозначения Новгорода и поселений его округи (Hólmgardr), по Е.А. Мельниковой, первоначально, может быть, во множественном числе Gardar - «поселения, усадьбы (по реконструкции Т. Н. Джаксон. возможно, букв, «грады») на острове»¹⁰²; может быть, здесь же следует искать и объяснение рассказам арабских авторов о легендарном «острове русов».

Первый из «градов» этого островного пространства-Холопий городок (Drelleborch ганзейцев, калька сканд. þraelleborg), укрепленное поселение, на котором найдены клад дирхемов (811г.) и клад железных орудий труда; материалы памятника датируются IX в.¹⁰³ С IX по XIII в. Холопий городок являлся поселением, контролировавшим движение по Волхову в месте раздвоения водной магистрали¹⁰⁴.

С другого конца раздвоения Волховского водного пути, при истоке р. Волховца из Волхова, находится известное Городище («Рюриково» в книжной традиции. Есть основания сопоставить его с неидентифицированным скандинавским топонимом Gadar)¹⁰⁵. Исследования Е. Н. Носова показали, что не позднее чем со второй половины IX в. оно контролировало ключевое место волховской магистрали¹⁰⁶. Площадь поселения, первоначально не превышавшая 1 га, в X в. возросла до 3 га. В материалах Городища неоднократно отмечались различные категории вещей, характеризующих раннегородскую культуру Верхней Руси, в том числе скандинавские импорты (включая вещи с руническими надписями) и «вещи-гибриды», вроде изготовленной здесь фибулы с маской героя, пожираемого змеей¹⁰⁷.

Градостроительная структура Новгорода Великого, объединившая предшествующие поселения вокруг укрепленного Детинца, сформировалась, как показали исследования Новгородской экспедиции под руководством В. Л. Янина, к середине X в.¹⁰⁸ К этому времени Новгород стал крупным городским центром; в течение X в. формируется плотная уличная застройка Неревского, Людина и Славенского концов, в конце столетия в Детинце был сооружен деревянный Софийский собор. На противоположной, Торговой стороне в начале XI в. основывается княжеская резиденция Ярославово дворище.

В ранних отложениях Новгорода представлены скандинавские вещи (скорлупообразная фибула, фрагмент шейной гривны, различные украшения, христианские крестики); ряд изделий может рассматриваться как «вещи-гибриды», выполненные новгородскими ремесленниками¹⁰⁹. Известны рунические надписи (по кости), нанесенные жившими в Новгороде норманнами¹¹⁰. «Хольмгард» неоднократно упоминается в эпитафиях на рунических камнях XI в., сохранившихся на территории Скандинавии; обычно это место гибели воина, иногда в составе наемного отряда (подобной дружине посвящена известная «Сага об Эймунде»); во второй половине XI в. для варягов в Новгороде была построена церковь в память Олава Святого, норвежского конунга, многие этапы жизни которого были связаны с Русью. Все эти памятники достаточно отчетливо очерчивают основной уровень славяноскандинавских контактов в Новгороде. По сравнению с Ладогой социальное взаимодействие в городских, ремесленно-торговых слоях здесь было менее длительным и глубоким; князья и их дружина - вот преимущественно та социальная среда, в которой и по данным саг, и по сведениям летописи оказывались в Новгороде варяги. При этом политическая структура Новгорода уже в IX-XI вв. существенно ограничивала права князя и его дружины (а тем более временного ее контингента) в пользу местного боярского самоуправления. Тысяче наемных варягов, готовых получать от новгородского князя «по эйриру серебра», а если его не хватало, «брать это бобрами и соболями»¹¹¹, новгородское боярство могло противопоставить многие тысячи воинов, мобилизуемых территориально-административной организацией Новгорода и Новгородской земли, как это следует из рассказа «Повести временных лет» о конфликте 1015 г. между новгородцами и князем Ярославом¹¹². Древнерусская боярская знать (в состав которой входили и какие-то ославянившиеся семьи «от рода варяжьска»), опиравшаяся на политико-административную раннефеодальную структуру, выросшую из «племенного княжения», и в середине IX в., и в начале XI в. была главной политической силой, регулировавшей жизнь этого важнейшего центра на «Пути из варяг в греки». И лишь вступив в договорные, строго регламентированные отношения с этой знатью, варяги получили доступ по этому пути в глубины русских земель.

Со второй четверти IX в. серия находок скандинавского происхождения в небольших локальных центрах Волхово-Днепровского пути фиксирует ранние этапы формирования главной древнерусской водной магистрали. На Ловати в IX-X вв. одним из таких центров было небольшое укрепленное поселение с ремесленным посадом, Городок близ Великих Лук; наряду со скандинавскими и балтскими здесь представлены и западнославянские элементы (прежде всего в керамическом комплексе)¹¹³. В верховьях Западной Двины скандинавские находки в местном культурном контексте известны в Торопце (к IX в. относится селище и могильник «культуры длинных курганов»); в Днепро-Двинском междуречье - у деревни Рокот (селище и могильник «культуры длинных курганов» близ более раннего городища), у деревни Кислая (аналогичный комплекс памятников), у деревни Новоселки (городище и курганные группы)¹¹⁴. В кладе у деревни Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю (ок. 825 г.), поступивший, видимо, по Двинскому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений на Западной Балтике¹¹⁵. Остальные находки - второй половины IX в. В курганах у деревни Новоселки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтских племен¹¹⁶. Крупнейшим же центром славяноваряжских контактов на центральном участке «Пути из варяг в греки», где перекрещивались водные и волоковые переходы систем Волхов - Днепр - Двина - Угра - Ока, стал Смоленск, который для этого времени многие исследователи отождествляют с Гнездовским комплексом памятников¹¹⁷.

В 12 км от современного Смоленска, у деревни Гнездово на правом берегу Днепра высится Большое гнездовское (Центральное) городище, укрепления которого были впервые сооружены в начале X в. (илл. 75). Вокруг городища на площади около 16 га раскинулся неукрепленный «посад». Полукольцом его окружает курганный могильник, по традиционной терминологии разделяемый на Центральную и Лесную группы и насчитывавший до 6000 насыпей; Это крупнейшее средневековое курганное кладбище Европы

75. Гнездовский комплекс памятников (городища, поселения, курганные группы)

В 1868 г. при строительстве железной дороги был найден замечательный клад серебряных вещей (хранится в Государственном Эрмитаже); многие изделия, особенно характерная «маска», могут быть произведениями местного ремесла, «гибридизировавшего» древнерусские и скандинавские традиции (цв. илл. 1, 14, 15, 23, 24). Со времени находки этого клада и до наших дней, по существу, не прекращается систематическое изучение Гнездова. Раскопки курганов здесь производили в дореволюционные годы В. И. Сизов, С. И. Сергеев и др., в советское время - Д. А. Авдусин. Изучение поселения связано также с именами А. Н. Лявданекого, И. И. Ляпушкина, ныне его исследует Т. А. Пушкина.

Первоначальное поселение в Гнездове связано, по-видимому, с местной культурой «тушемлинского типа», на основе которой в VIII IX вв. во многом сформировалась кривичская «культура смоленских длинных курганов». В самом Гнездове, правда, длинных курганов нет, хотя в некоторых погребениях представлены элементы характерного для нее обряда. Основная масса гнездовского населения сформировалась за счет активного притока славян; при этом прослеживаются связи как со Средним Поднепровьем, так и с западнославянскими землями в Центральной Европе: серия височных колец, аналогичных великоморавским, а также известных в роменско-боршевской культуре Днепровского Левобережья¹¹⁸. Серия небольших полусферических курганов с сожжениями в верхней части насыпи характеризует погребальные обычаи славян VIII-IX вв.

В IX в. гнездовское поселение представляло собой открытый, довольно крупный по тем временам поселок (площадью около 4 га). Из 117 монет, найденных к 1982 г. в культурном слое поселения, наиболее ранняя серия (18%) чеканки VIII начала IX в.; небольшое количество монет африканского чекана свидетельствует об участии Гнездова в восточноевропейском монетном обращении уже на первом его этапе (до 833 г.). Однако наиболее интенсивные торговые операции здесь разворачиваются в 920-950-х гг. В это время были зарыты в землю семь гнездовских кладов (цв. илл. 15), после 960-х гг. приток восточного серебра прекращается¹¹⁹.

Первые варяжские погребения в Гнездове также появляются в IX в. Среди них выделяется курган № 47 (раскопки Д. А. Авдусина). Обряд как в курганах Плакуна под Ладогой, сожжение в ладье. Но курган отличается от ладожских сравнительно крупными размерами (высота насыпи более 1,2 м, диаметр 13 м), разнообразием мужского и женского погребального инвентаря. Остатки сожжения были помещены в две урны (сосуды южного, причерноморского происхождения); в погребении найдена железная шейная гривна с молоточками Тора. Наиболее же примечательная находка - золотая, превращенная в подвеску монета византийского императора Феофила II (829-842 гг.), того самого, что принимал послов «хакана росов». Если учесть, что вторая из весьма редких монет этого императора (серебряная, также превращенная в подвеску) найдена в одном из камерных погребений Бирки, то мы располагаем свидетельством если не судеб самих «свеев» - послов «хакана росов» (на Север, в Бирку, поехал один, и «на Восток, в Гарды», другой), то, во всяком случае, установления контактов между Русью, Византией и Швецией по «Пути из варяг в греки» не позднее второй трети IX в. (вероятнее всего, в интервале 825-838 гг.)¹²⁰.

Этим же временем датируется курган № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского 1874 г. в Гнездове, содержавший набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копье с «готическим» орнаментом (VIII-IX вв.), гривна с молоточками Тора и другие вещи, позволяющие отнести комплекс ко второй половине IX в.¹²¹

Скандинавские материалы относятся ко времени зарождения в Гнездове урбанистического образования особого типа - «открытого торгово-ремесленного поселения» (ОТРП), по своим функциям и структуре близкого северным «викам» и «приморским торговым местам» балтийских славян¹²². Гнездово контролировало как меридиальный Волховско-Днепровский путь, так и выходившие па Волгу «широтные пути» по Двине, с выходами на Оку. Норманны, оказавшиеся на этом речном перекрестке, установили достаточно тесные отношения с местными славянами и собственно кривичским (в Верхнем Подиепровье и Подвинье) населением, что соответствует, в частности, упоминанию кривичей в числе участников летописного «изгнания варягов», а затем «призвания князей». Включаясь в местную общественную среду, прежде всего в ОТРП с их дружинно-торговым и ремесленным населением, скандинавы становились участниками общерусского процесса экономического, социального и политического развития Древнерусского государства.

После похода Олега, в 882 г. мирно вступившего в город союзных с Новгородом кривичей, с появлением в гнездовском Смоленске княжеской администрации (что, видимо, проявилось в возведении укреплений на Большом гнездовском городище), резко возрастает общерусская роль поселения на Верхнем Днепре. Смоленск (Мелиниска) упоминается в сочинении византийского императора Константина Багрянородного в числе крупнейших русских центров середины X в. Это время расцвета Гнездова.

76. Большие курганы Гнездовского мoгильника (реконструкция по В. А. Булкину)

Скандинавы составляли определенную часть населения «гнездовского Смоленска» конца IX-XI вв. По подсчетам Д. А. Авдусина, среди гнездовских курганов свыше 40 содержали скандинавские погребения, еще в 17 найдены скандинавские веши¹²³. При анализе Гнездовского курганного некрополя выявляются интересные тенденции в развитии погребального обряда. В X в. в центральной части могильника образуется своего рода «аристократическое кладбище», состоящее из цепочки особенно высоких, так называемых «больших курганов» (до 5-9 м высотой) (илл. 76). В погребальном обряде этих насыпей обычаи, привнесенные варягами (сожжение в ладье), соединились со своеобразными новыми ритуалами, выработанными в местной среде и неизвестными в Скандинавии. Поразительно совпадение обряда «больших курганов» с описанием похорон «руса», которые наблюдал Ибн Фадлан на Волге в 922 г. На высокой (до 1 м) земляной платформе со специальным всходом сооружался погребальный костер, на нем устанавливалась ладья; в ней помещали тела мужчин в воинских доспехах и женщин в праздничном наряде; затем все предавали огню. Останки собирали в урны, возле них складывали оружие: мечи (илл 77-79) и копья в «больших курганах» воткнуты в землю и нередко накрыты шлемом или щитом, это специфически смоленский ритуал. Затем совершались жертвоприношения: туши барана или козла (у норманнов козлы считались священными животными Тора) помещали в котел, установленный рядом с захоронением. По наблюдениям В. А. Булкина и В. Я. Петрухина, эти ритуалы представляют собой своеобразную переработку северных обычаев¹²⁴. Родиной этого пышного и сложного обряда можно считать Гнездо-во, а средой, которая его выработала, дружины «русов», в составе которых варяги утратили этническую самобытность. Обычаи, которые ранее отделяли норманнов от иноплеменников (в первую очередь сожжение в ладье), становятся общим дружинным обрядом; появляются новые ритуалы, и мы обнаруживаем их (например, жертвоприношения в котлах) в монументальных насыпях Чернигова, где похоронены были представители русской дружинно-боярской знати, преимущественно славянской по происхождению.

77. Каролингский меч типа Е из кургана у д. Усть-Рыбежна в юго-восточном Приладожье, IX в.

78. Меч типа Т-2, Вахрушево, юго-восточное Приладожье, X в.

79. Меч типа D из могильника у с. Михайловское (Ярославское Поволжье);

наконечник и меч типа Е из кургана Гульбище (Чернигов, X в.)

Процесс взаимодействия, аккультурации и ассимиляции варягов проявился не только в «гибридизации» погребального обряда. Гнездово было одним из центров развития древнерусского художественного ремесла, в котором те же тенденции проявились с еще большей полнотой. «Вещи-гибриды», найденные в Гнездове, раскрывают некоторые стороны этого взаимодействия. В одном из курганов была найдена фибула с маской, очень близкая находке (литейному браку) из «Рюрикова» городища. Рукоять одного из гнездовских мечей богато украшена орнаментом, характерным для скандинавских фибул (женских украшений). Ряд других ювелирных изделий, найденных в гнездовских курганах, на поселениях, в кладах, представляет собой сложное соединение различных художественных стилей и технических решений - славянских, восточных, скандинавских.

«Гнездовский» Смоленск существовал до середины XI в. Во второй половине X в. здесь появляется новый погребальный обряд - погребения в камерах¹²⁵. По происхождению скандинавский, он представлен в различных городских центрах Балтийского региона и Древней Руси - Бирке, Хедебю, Ладоге, Пскове, в Шестовицах под Черниговом, одно погребение известно в Киеве. Всюду этот ритуал связан прежде всего с феодализирующейся королевской, а на Руси княжеской дружиной¹²⁶. К этому времени происходят существенные изменения в соотношении старых и новых раннегородских центров. На Днепровско-Двинском участке «Пути из варяг в греки» возрастай значение Орши, Полоцка, Витебска. В Гнездове обособляется особый, Ольшанский комплекс памятников (городище, селище, курганный могильник), расположенный в 5 км ниже по Днепру. В течение XI в. торговая активность Гнездова замирает, с этого времени быстро развивается «княжеский Смоленск» с центром, по-видимому, на Соборной горе¹²⁷.

Рост феодального древнерусского города, укрепление позиций княжеской администрации, под контролем которой оказываются речные пути, наиболее полным образом проявились в Киеве, где сходились в единый узел важнейшие водные магистрали, объединявшие сетью коммуникаций все громадное пространство Русской равнины¹²⁸. Область Среднего Поднепровья на протяжении нескольких столетий, предшествовавших окончательному объединению Древнерусского государства в 882 г., выступает основным очагом социально-политических процессов в Восточной Европе¹²⁹. Земля древних «росов» (Rhos, эта форма еще в IX в. зафиксирована Вертинскими анналами) - именно она стала основным средоточием тех надплеменных и межплеменных общественных сил, выделявшихся из среды полян и словен, древлян и радимичей, северян и кривичей, мери и чуди, которые, пройдя несколько этапов консолидации, чередовавшихся с распадом объединений и борьбой конкурирующих центров, в конце IX столетия объединились вокруг Киева, связанного разветвленными речными путями со всеми уголками и градами «Руския земли». Выделившееся из разноплеменных центров, консолидировавшееся вокруг киевского князя, именно это восточноевропейское «рыцарство» времен Олега Вещего называло себя «русь». «И беша у него варязи и словени и прочи прозваша ся русью», - констатирует окончательное утверждение самоназвания раннефеодального слоя «Повесть временных лет»¹³⁰. Контаминация южной и северной форм отразила завершение процесса, развивавшегося в долетописные времена. Он начинался не позднее первых межплеменных союзов во второй половине I тысячелетия н. э., когда «живяху в мире поляне, и деревляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате»¹³¹: ареал этого объединения примерно соответствует территории того коренного образования в Среднем Поднепровье, которое, по данным фундаментального исследования А. Н. Насонова и в X-XII вв. по преимуществу обозначалось именем «Русская Земля» и центром которого был Киев¹³². Вначале IX в. вокруг этого среднеднепровского политического образования объединяется противопоставивший себя Хазарии «каганат росов»; после кратковременного распада и восстановления единства русских земель в 882 г. Среднее Поднепровье, и в первую очередь Киев, становится основным центром Волхово-Дпепровской водной магистрали.

Рост столицы Русской земли прослеживается последовательно на протяжении ряда столетий. Городище V-VIII вв. с языческим святилищем, славянскими жилищами-полуземлянками, «градок» летописного Кия, обрастает поселениями-сателлитами и постепенно превращается в богатый и многолюдный славянский торгово-ремесленный город. В IX-X вв. на огромном пространстве вокруг поселения раскинулся обширный могильник (или несколько самостоятельных языческих кладбищ). К сожалению, разрушение дохристианского некрополя, начавшееся уже при Владимире и Ярославе, позволяет составить о нем лишь самое приблизительное представление¹³³.

Тем не менее не вызывает сомнений тот факт, что еще в эпоху господства могил с кремацией (в Киеве вытесненных обрядом ингумации в X в.) появились монументальные курганы военных предводителей с богатым инвентарем, роскошными импортными тканями, посудой, останками жертвенных животных (погребения № 97, 119, 120, 121 по М. К. Картеру). Ни в обряде, ни в инвентаре этих насыпей нет, в отличие от гнездовских «больших курганов», никаких скандинавских особенностей. Они оставлены представителями местной, киевской славянской знати, и до конца IX в. в Киеве не прослеживается никаких археологических признаков присутствия в среде этой знати, да и вообще в земле киевских полян варяжских выходцев. По-видимому, эпизодические контакты с ними, вроде участия норманнов в посольстве «хакана росов», не оставили отчетливых вещественных следов.

Выросшая из полянской племенной «старейшины» боярская знать Киева в X в. хоронила своих мертвых по особому обряду. Это так называемые срубные гробницы с ингумациями. Сходный на первый взгляд с камерными погребениями, этот обряд, однако, отличается от них прежде всего конструкцией погребального сооружения. Славянская техника возведения сруба, чуждая северному домостроительству и неизвестная в ритуальной практике скандинавов, полностью соответствует местной строительной традиции; в последних десятилетиях IX в. на Подоле уже появились кварталы и улицы, застроенные срубными жилищами. Мужские погребения в киевских срубных гробницах сопровождаются оружием (найден меч, лук и стрелы славянских типов), в женском захоронении золотые височные кольца. Никаких скандинавских влияний в обряде и инвентаре этих погребений (№ 105, 109, 110, 112, 113, 123) проследить нельзя.

В ряде дружинных могил, содержащих захоронение воина с конем (уложенным не в ногах, как у норманнов, а рядом с покойником, что ближе к степным традициям), найдено вооружение общеевропейских типов. Мечи из городского некрополя особых, местных форм, с характерным восточноевропейским орнаментом на рукояти.

Единственным скандинавским погребением основного киевского могильника на территории так называемого «Города Ярослава» следует признать погребение № 114 в камере столбовой конструкции с парным захоронением мужчины и женщины, северной ориентировкой костяков; среди вещей - меч типа Y. Комплекс можно датировать концом X - началом XI в. Это погребение вполне могло принадлежать одному из варяжских наемников Владимира, осевших в русской столице.

Хорошо известные в литературе находки скандинавских вещей в Киеве связаны не с основным киевским комплексом памятников на территории Города Владимира и Ярослава, а с особым, существовавшим сравнительно непродолжительное время поселением-сателлитом. От него сохранились остатки обширного некогда городища на Лысой горе, к северу от Старокиевской горы, Замковой горы и Щекавицы (цепочки первоначальных киевских поселений вдоль берега Днепра). Близ городища находился второй киевский могильник, где раскопаны погребения с мечами типов Е и Н, скорлупообразиыми фибулами и другими вещами скандинавского происхождения (могилы № 116, 117, 124, 125). Здесь же найден клад арабских дирхемов, зарытый в земле во второй половине X в.

Городище на Лысой горе занимало важное топографическое положение, позволявшее контролировать киевскую речную гавань, реку Почайну и перекресток сухопутных путей, Дорогожичи, связывающие Киев с Вышгородом, Белгородом и другими городами Среднего Поднепровья. Появление этого укрепления можно отнести ко времени Олега Вещего (882-912 или 922 г.). Крепость, в которой пришедший с севера князь разместил часть своей разноплеменной дружины, просуществовала немногим более полувека; вскоре после дунайских походов Святослава, где, вероятно, погибли многие из постоянных ее обитателей, она перестала функционировать, а оставшееся население растворилось в бурно растущей древнерусской столице, вскоре затем подвергшейся крупномасштабным градостроительным преобразованием Владимира, а позднее Ярослава.

Есть основания отождествить эту «крепость русов» с загадочным названием «Самбатас»¹³⁴. Расположенная над затоном Почайны, где со времен Ольги до начала XVIII в. сосредоточивались речные суда на зимовку, она поразительно точно соответствует описанию в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении государством» (950-е гг.), единственном источнике, где отмечено особое название «киевской крепости» Самбатас.

В главе 9 «О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь» Константин, неоднократно общавшийся с «росами», записавший у них названия днепровских порогов, представлявший устройство и оснащение «моноксил» - однодеревок, резюмировал свои знания о положении и занятиях «росов» на родине:

«Зимний же и суровый образ жизни росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдие, что именуется «кружением», а именно в Славинии вервианов [древлян], другувитов [дреговичей], криветеинов [кривичей], севериев [северян] и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепре, возвращаются в Киаву». Сюда же в Киев по речным артериям, объединяемым водными магистралями «Пути из варяг в греки», груженные данью однодеревки из Верхней, «внешней Росии идут из Немогарда [Новгород, или же Ладога, «город на озере Нево»?], в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а также из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуцы [Любеча], Чернигоги [Чернигова] и Вусеграда [Вышгорода на Днепре]. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киава, называемой Самбатас... И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они опускаются в Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединяются все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр»¹³⁵.

Сбор и реализация полюдья, как детально показано в исследовании Б. А. Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.», были государственно организованным мероприятием, охватывавшим громадную территорию и осуществлявшимся в интересах иерархически организованного восточнославянского феодального класса Древней Руси¹³⁶; «сбыт полюдья» - важный элемент своеобразной формы раннефеодального обложения при характерном для Киевской Руси строе феодальных отношений, который впервые был отмечен К. Марксом¹³⁷ и состоял из вассалитета без ленов (фиксированных феодальных земельных владений, «фьефов») или, точнее, обеспечивал членам вассальной иерархии «фьефы, состоящие исключительно из даней»¹³⁸. Феодальная, иерархически построенная организация «росов», возглавленная «великим князем русским» («хакан-рус» арабских источников), подчинявшимися ему «светлыми князьями» (главами племенных союзов) и «всяким княжьем» отдельных племен, опиравшаяся на «великих бояр» и «бояр», на многочисленных вооруженных мужей и гостей-купцов¹³⁹, то есть тех самых «русинов» «Русской Правды», статус и безопасность которых обеспечивало великокняжеское законодательство, превратила Волховско-Днепровский путь в главную политико-административную магистраль Древнерусского государства, обустроенную новыми крепостями, опорными базами феодальной власти. Начатое еще при Олеге, это строительство продолжалось в течение всего X в. Если говорить о варягах, роль их в этом строительстве была сугубо служебной и недолгой. Так, близ Чернигова в первой половине X в. появляется укрепленный военный лагерь, контролировавший подходы к этому, второму по значению центру Среднего Поднепровья (судя по многочисленным курганным кладбищам с монументальными насыпями в городе и его округе, ключевые позиции здесь занимала местная, черниговская боярская знать). Городище у села Шестовицы, в 12 км от города, связано с курганным могильником. Материалы 130 погребений, систематизированные в последние годы, свидетельствуют, что па кладбище наряду со славянскими имеются захоронения варяжских дружинников (камерные могилы, сожжения)¹⁴⁰. На городище, очевидно, была дислоцирована дружина киевского великого князя, в составе которой служили и варяжские воины.

В 980-х гг., когда Владимир разворачивает грандиозное строительство оборонительных крепостей на южной границе среднеднепровской «Русской Земли», для их заселения он «поча нарубати муже лучшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады»¹⁴¹. В перечне этих, в основном верхнерусских, северных племен варяги уже отсутствуют, в отличие от описаний походов начала X в.

Как и археологические данные, письменные источники свидетельствуют об активности варягов на службе киевского великого князя, в основном в первой половине X в. Процесс их быстрого слияния со славянской феодальной средой достаточно ясно прослеживается в наиболее достоверных документах эпохи, договорах Руси с Византией. В 907 г. под Константинополем Олег, начиная переговоры с греками, «посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида»¹⁴². Так же выглядит ономастикой 912 г.: «Мы от рода рускаго Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул. Фост, Стемна»¹⁴³; заметим, что вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были норманнами: за несколько десятилетий совместной деятельности славяно-варяжских дружин в их составе уже могли появиться дети от смешанного брака, славянский воин мог назвать сына и в честь варяжского родича или боевого товарища... Тем не менее сама концентрация варяжских личных имен показатель для характеристики «русов» эпохи Олега. Спустя 33 года из этих, «варяго-русских» его сподвижников, возможно, лишь Фост (Фаст), Гуды и Труан (Туад?) оставались в среде «княжья и боляр» киевского великого князя. В 945 г. «Либиар Фастов», «Алвад Гудов», «Фудри Туадов» выступают посланцами, связанными со старшим поколением, но действуют они уже среди нового, судя по именам, разноплеменного поколения «боляр», в котором на всех уровнях, начиная с княжеского (Святослав), распространены бесспорно славянские имена: Володислав, Передъслава, Синко, Борич¹⁴⁴.

В середине столетия происходит ощутимый сдвиг в соотношении интересов киевских «русов». Успешные походы Святослава на Волгу в 964-965 гг. привели к уничтожению Хазарии, ослаблению Булгара; Волжский путь теряет былое значение, вскоре прекращается и поток арабского серебра. Уже в 950-х гг. Днепровская магистраль становится главной транспортной артерией Киевского государства, и она активно используется для укрепления феодальной администрации, создания сети погостов и становищ, новых городов и крепостей. Русское боярство, основной инициатор этой землеустроительной работы, без особого энтузиазма относится к воинственным замыслам Святослава и его соратников (в числе которых один из последних знатных варягов, воевода Свенельд)¹⁴⁵, героических хищников, бесстрашно рыщущих в поисках «чюжея земли». В дунайских походах и на Крарийской переправе гибнут наиболее активные представители этой воинской силы «героической поры» становления Киевской Руси. Возможно, как предположил Б. А. Рыбаков, дружинникам Святослава принадлежали великолепно орнаментированные северные мечи, найденные на Днепрострое, на месте гибели князя в 972 г.¹⁴⁶

В дальнейшем, по письменным источникам, мы знаем варягов в войске Владимира во время его борьбы за киевский престол в 980 г. Достигнув цели, князь хотел спровадить беспокойных наемников в Константинополь, где вскоре был образован варяжский корпус дворцовой гвардии, в котором служили многие выдающиеся выходцы из Скандинавии конца X-XI в. «Сага об Эймунде» повествует о судьбах варяжской дружины Ярослава в начале его княжения, в 1016-1020 гг.¹⁴⁷ О найме варягов в эти годы сообщают и летописи: варяжская дружина Якуна (Хакона) сражалась на стороне Ярослава при Листвене в 1024 г. («Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя цела», - заметил после боя победитель, князь Мстислав)¹⁴⁸. Документом путешествий варяг в Византию по «Пути из варяг в греки» в конце X-XI в. остался рунический камень (единственный надгробный памятник такого рода на территории Древней Руси), найденный в одном из курганов на о. Березань, напротив днепровского устья. Надпись сообщает: «Грани сделал холм этот по Карлу, товарищу своему» (filaka sin). Термин «фелаги», хорошо известный в социальной практике дружин викингов¹⁴⁹, военно-торговых объединений, достаточно точно указывает социальный статус варягов, пользовавшихся Волхово-Днепровским «Путем из варяг в греки».

⁹⁶ Потин В. М. Древняя Русь..., с. 41.

⁹⁷ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 140-149.

⁹⁸ Потин В. М. Русско-скандинавские связи..., с. 69.

⁹⁹ Лебедев Г. С. Эпоха викингов...., с. 143.

¹⁰⁰ Носов Е. Н. Волховский водный путь и поселения конца I тысячелетия н. э. - КСИА, 1981, вып. 164, с. 18-29; его же. Археологические памятники..., с. 85-97.

¹⁰¹ Брим В. А. Путь из варяг в греки. - Известия АН СССР, VII серия, отделение общественных наук, 1931, № 2, с. 225; Кирпичников А. Н. Ладога и Ладожская волость, с. 93-96; Nosov Е. International Trade Routes and Early Urban Centres in the North of Ancient Russia. - In: Fenno-Ugri et Slavi 1978. Helsinki, 1980, p. 57.

¹⁰² Мельникова E. А. Восточноевропейские топонимы..., с. 207; Джаксон Т. Н. О названии Руси.., с. 136-142.

¹⁰³ Носов Е. Н. Волховский водный путь..., с. 20; его же. Археологические памятники..., с. 89-90.

¹⁰⁴ Nosov Е. Op. cit., р. 58-59.

¹⁰⁵ Мельникова Е. А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях. - В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1975 год. М., 1976, с. 153-155. Ср.: Кирпичников А. Н. Некоторые проблемы изучения славяно-финских межэтнических и культурных связей в эпоху средневековья. Доклад на 6-ом Международном конгрессе финно-угроведов в Стокгольме в 1985 г.

¹⁰⁶ Носов Е. Н. Волховский водный путь..., с. 21.

¹⁰⁷ Корзухина Г. Ф. Находка на Рюриковом городище под Новгородом. - КСИА, 1965, вып. 104, с. 45-47.

¹⁰⁸ Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований. - НИС, № 1 (11). Л., 1982, с. 82-85.

¹⁰⁹ Седова М. В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X-XV вв.). М., 1981, с. 179-181.

¹¹⁰ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 156-158, 88-89.

¹¹¹ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 92.

¹¹² ПВЛ, ч. 1, с. 89-90.

¹¹³ Горюнова В. М. О западных связях Городка на Ловати (по керамическим материалам). - В кн.: Проблемы археологии и этнографии, вып. I. Л., 1977, с. 52-57; ее же. О раннекруговой керамике..., с. 41-42.

¹¹⁴ Лебедев Г. С., Булкин В. А., Назаренко В. А. Древнерусские памятники бассейна р. Каспли и «Путь из варяг в греки». - Вестник ЛГУ, 1975, № 14, с. 166-170.

¹¹⁵ Булкин В. А. О появлении норманнов в Днепро-Двинском междуречье. - В кн.: Проблемы истории и культуры Северо-Запада РСФСР. Л., 1977, с. 102.

¹¹⁶ Шмидт Е. А. Археологические памятники второй половины I тысячелетия н. э. на территории Смоленской области.-В кн.: Материалы по изучению Смоленской области, вып. 5. Смоленск, 1963, с. 114-123.

¹¹⁷ Ляпушкин И. И. Гнездово и Смоленск. - В кн.: Проблемы истории феодальной России. Л., 1971, с. 33-37; Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX-XIII вв. М., 1980, с. 135-146.

¹¹⁸ Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы..., с. 116; Пушкина Т. А. Гнездовское поселение. - В кн.: Археология и история Пскова и Псковской земли. Тез. докл. Псков, 1984, с. 47.

¹¹⁹ Пушкина Т. А. Монетные находки Гнездова. - В кн.: Тез. докл. IX Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку Скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Тарту, 1982, с. 192-193.

¹²⁰ Lebedev G. S. On the Early Date of the Way «From the Varangians to the Greeks». - In: Fenno-Ugri et Slavi, p. 99.

¹²¹ Булкин В. А., Назаренко В. А. О нижней дате Гнездовского могильника. - КСИА, 1971, вып. 125, с. 16.

¹²² Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка (к проблеме становления города). - В кн.: Культура средневековой Руси. Л., 1974, с. 11-17; Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники..., с. 139-140.

¹²³ Авдусин Д. А. Скандинавские погребения в Гнездове. - Вестник МГУ, «История», 1974, № 1, с. 74-86.

¹²⁴ Булкин В. А. Большие курганы Гнездовского могильника. - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 20. Таллин, 1975, с. 134-145; Петрухин В. Я. Ритуальные сосуды из курганов Гнездова и Чернигова. - Вестник МГУ, «История», 1975, № 2, с. 85-92.

¹²⁵ Авдусин Д. А. Скандинавские ингумации в Гнездове. - В кн.: Тез. докл. VII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку Скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Л., 1976, с. 122-123; Булкин В. А. Некоторые данные о комплексах со скандинавскими вещами Гнездовского могильника. - Там же, с. 151-153.

¹²⁶ Кирпичников А. Н. и др. Русско-скандинавские связи..., с. 75.

¹²⁷ Алексеев Л. В. Смоленская земля..., с. 145-148.

¹²⁸ Толочко П. П. Киів. - В кн.: Археологія Украиньской РСР, т. III. Киів, 1975, с. 19.

¹²⁹ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 55-90.

¹³⁰ ПВЛ, ч. 1, с. 20.

¹³¹ ПВЛ, ч. 1, с. 14.

¹³² Насонов А. Н. «Русская Земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951, с. 30-41.

¹³³ Каргер М. К. Древний Киев, т. 1. М.-Л., 1958, с. 127-230.

¹³⁴ Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники..., с. 13-14.

¹³⁵ Константин Багрянородный. «Об управлении империей». - В кн.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982, с. 271-273.

¹³⁶ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 320-329.

¹³⁷ Marx К. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. New York, 1969, p. 109.

¹³⁸ Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980, с. 52.

¹³⁹ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 326-329.

¹⁴⁰ Бліфельд Д. I. Давньоруськи пам'ятки Шестовиці. Киів, 1977, с. 101-110.

¹⁴¹ ПВЛ, ч. I, с. 85.

¹⁴² Там же, с. 24.

¹⁴³ Там же, с. 25.

¹⁴⁴ Там же, с. 34-35.

¹⁴⁵ Артамонов М. И. Воевода Свенельд. - В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 30-35.

¹⁴⁶ Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 383.

¹⁴⁷ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 89-104.

¹⁴⁸ ПВЛ, ч. I, с. 99-100.

¹⁴⁹ Мельникова Е. А. Ранние формы торговых объединений в средневековой Северной Европе. - В кн.: Скандинавский сборник, 27, 1982, с. 19-29.

Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников

Два десятилетия назад в советской исторической науке были подведены главные итоги изучения «норманнской проблемы»¹⁵⁰, основанные не только на обобщении письменных, но также и накопленных к тому времени археологических данных. Методологически верные, эти выводы были подтверждены всем дальнейшим ходом научного процесса: как не раз уже с тех пор справедливо констатировалось, ныне вряд ли найдется серьезный историк (равно как и археолог), который, оставаясь на позициях научной объективности, попытался бы рассматривать Древнерусское государство IX–XI вв. как результат деятельности скандинавов на Востоке¹⁵¹. Уже первые, состоявшиеся вскоре после выхода работы И. П. Шаскольского международные совещания и симпозиумы по «варяжскому вопросу» продемонстрировали существенный качественный сдвиг в проблематике, в том числе и со стороны зарубежных ученых, на первый план все более отчетливо выдвигается разностороннее и детальное изучение характера связей между Древней Русью, Скандинавией, а в последние десять лет другими странами Балтики, в эпоху образования раннефеодального общества и средневековой государственности. Двухсторонний диалог, предпосылки которого наметились уже в конце 1960-х гг.¹⁵², становится все более многосторонним и содержательным. Появление в ГДР международного коллективного труда, посвященного теме «викинги – славяне», — свидетельство растущей продуктивности нового подхода¹⁵³, и предложенный советскому читателю русский перевод, дополнением которого является данная глава, представляет собой дальнейшую разработку намеченного нового подхода. Его продуктивность во многом определяется созданием, по существу, качественно новой базы источников, в первую очередь вещественных. Неисчерпаемость археологического материала проявилась здесь не только в его быстром накоплении. По мере систематизации и углубленного изучения раскрывались все новые, неизвестные ранее стороны материальных свидетельств прошлого. Порою они приобретали выразительность и информативность, не уступающие письменным данным, иногда же в самом прямом смысле вели к открытию новых, ранее неизвестных видов и категорий памятников древней письменности, которые без вмешательства и участия археологов оставались бы недоступными для историков.

Прошедшие два десятилетия характеризуются прежде всего работой по систематизации основных видов славяно-русских древностей. Начатая с обобщения накопленных к

1960-м гг. материалов по археологии славян накануне образования Древнерусского государства¹⁵⁴, эта работа, хотя в целом еще далекая от завершения, охватила многие категории погребальных древностей, памятников и даже целых регионов, важных для исследования рассматриваемой проблемы¹⁵⁵. Недавно первые результаты были обобщены в одном из выпусков многотомной «Археологии СССР»¹⁵⁶.

Параллельно с этим осуществлялись опыты классификации и типологии погребальных древностей, что в сопоставлении со скандинавскими материалами в ряде случаев позволило существенно продвинуться в деле этнической атрибуции погребальных комплексов, изучения динамики этнокультурных взаимодействий в период образования Древнерусского государства¹⁵⁷. В то же самое время анализ курганных могильников был дополнен новыми результатами в изучении поселений: с началом раскопок Гнездовского поселения¹⁵⁸ появилась возможность для типологической характеристики такой предгородской формы, как открытые торгово-ремесленные поселения; подтвержденные вскоре открытиями в Тимереве, эти новые данные позволили раскрыть ранние этапы формирования таких центров, как новгородское «Рюриково» Городище, ранняя Ладога, догородской и раннегородской Псков¹⁵⁹. Новые открытия в Изборске, углубленное изучение южнорусских сторожевых городов, реконструкция ранних этапов истории Новгорода, широкое изучение исторической топографии Киева¹⁶⁰ раскрыли неизвестные ранее ступени развития городов предгосударственной и раннегосударственной поры.

Продолжалась систематизация различных вещевых категорий находок. Начатое еще в середине 1950-х гг. В. Л. Яниным изучение денежного обращения VIII–XIII вв. за последующие десятилетия существенно расширило спою источниковедческую базу благодаря новым находкам восточного и западного серебра, а также и некоторых других видов серебряного импорта в кладах¹⁶¹. Систематизированы различные категории украшений IX–XI вв. из могильников, кладов и поселений Древней Руси (в том числе и скандинавские фибулы), разработана хронология ряда ювелирных изделий, вопросы происхождения и датировки стеклянных бус¹⁶². Завершен цикл исследований древнерусского оружия¹⁶³. В ходе этих работ наряду с вещами западноевропейского и скандинавского происхождения были выявлены изделия, подражающие северной моде, или «вещи-гибриды», в отделке которых видно смешение мотивов, традиционных для нескольких, иногда весьма различных по характеру культур. «Гибридизация» культуры господствующих слоев общества раскрывается как особая качественная характеристика раннефеодальной культуры. Важнейшая ее особенность, как подчеркивает Б. А. Рыбаков, — разрыв «земской» замкнутости¹⁶⁴, интенсивное культурное взаимодействие, преодолеваемая гибридизацией эклектичность. Смешанный, евроазиатский характер дружинной культуры, ранее всего выявленный в ювелирном ремесле, проявляется буквально но всех сферах культуры: вооружении, конской сбруе, костюме, наборе украшений, пиршественной утвари, погребальном обряде. Явление это отнюдь не составляет специфики Древней Руси. По сути дела, столь же эластична и «гибридна» культура Скандинавии эпохи викингов, где взаимодействовали северогерманские и славянские, балтийские и финские, английские и фризские, ирландские и франкские, восточные и византийские культурные компоненты.

Древнерусские памятники дали весьма интересные образцы «вещей-гибридов», выявление и обобщение их еще далеко не завершено, однако имеется ряд наблюдений о некоторых формах вещей, родиной которых, по-видимому, были мастерские ранних городов Древней Руси. Булавки с кольцевидным навершием и маской, фибулы в виде маски героя со змеями, кресала с изображением человека в окружении птиц (Óдин с воронами?), ладожский декоративный топорик с фигурками зверей (равно как и некоторые рукояти мечей) орнаментально и конструктивно представляют собою сплав мотивов и элементов Севера, Запада и Востока¹⁶⁵.

Становление прикладного искусства, архитектуры, живописи, литературы Киевской державы в немалой степени отражало знакомство с европейской культурой, и не только с помощью ближайших соседей Киевской Руси — западных славян и венгров, балтов и финно-угров, скандинавских викингов на северо-западе и тюркских кочевников на юго-востоке. В период образования Древнерусского государства интенсивные внешние связи охватили громадное пространство, от Британии до Багдада; при этом наиболее притягательными, хотя и наиболее отдаленными, требовавшими предварительных многосторонних контактов, были земли древнейших мировых цивилизаций Средиземноморья, Византии и Востока. Обобщая представления об условиях, в которых рождалось самобытное и яркое искусство Древней Руси, Б. А. Рыбаков подчеркивает, что именно «общение с десятками различных народов, непосредственное знакомство с крупнейшими городами мира, плавание по рекам и морям, путешествия по караванным путям, необходимость объясняться при помощи разных языков на торговых площадях, богатство быта красочного Востока, его искусство, обычаи и обряды — все это, несомненно, расширяло кругозор славянских дружин, обогащало их множеством новых сведений и подготавливало к более глубокому восприятию византийской и восточной культуры»¹⁶⁶.

Узлами сосредоточения этих связей, поступавших по новым каналам коммуникаций ценностей и образов, стали крупнейшие древнерусские города, и прежде всего Киев. Творившего здесь художника окружал пестрый мир разноликих образов далеких и близких стран и народов греков, арабов, персов, венгров, немцев, чехов, шведов. В этой галерее привлекали внимание скандинавские изделия с присущей им звериной орнаментикой, сюжетами смертельной борьбы людей и животных, конвульсивно вцепившихся друг в друга чудовищ, культом смерти и уничтожения. Это искусство отражало северную «эпоху викингов» с ее ломкой родо-племенных отношений, крушением старого мира. В период такой же интенсивной и порою весьма ожесточенной ломки дофеодальных устоев, отмеченной кровавыми тризнами (вроде той, что справила Ольга над могилой Игоря, истребив древлянскую «старейшину»), острыми столкновениями, культом аскетического героизма Святослава и его соратников, образы северного искусства некоторое время импонировали и дружинникам Руси. При этом их не смущала мифологическая зашифрованность, не всегда понятные представления о земле, небе и власти. Óдин с его воронами, нашептывающими ему вести со всего света, шествие в Вальхаллу убитого в бою воина, борьба Сигурда со змеем, непременные атрибуты апокалиптического разрушения и убийства: мечи, стрелы, топоры, молнии — все это казалось экзотическим, по грозным воплощением далеких неведомых сил, направляющих течение бурной и яркой эпохи. Это искусство борьбы по самой своей природе было кризисным, скоротечным; даже у себя на родине оно отмирает, как только язычество сменяется христианством, подчинившим творческую деятельность и ее образный строй дисциплине государственно организованной феодальной иерархии, диктовавшей новые, средневековые формы искусства.

Русский художник в основном остался чужд атмосфере северного искусства и, хотя нередко копировал его произведения, обычно их заметно смягчал и видоизменял. Грозной мятежности духа он противопоставил спокойную уравновешенность лент, цветов, птиц. Ритм и символика русского художественного ремесла исходили с Востока, из Средиземноморья, в первую очередь Византии, сохранившей и развившей в средневековье эллинистические традиции. Как отмечала, характеризуя судьбу византийского наследия в искусстве Древней Руси, З. В. Удальцова, древнерусские мастера «не только сохранили высочайшие для своего времени духовные ценности, созданные Византией, но и приумножили эти богатства, осветив византийское искусство творческим гением русского народа, внеся в него свой жизнеутверждающий оптимизм, проникновенную мягкость, сострадание к простому человеку, всеобъемлющий гуманизм»¹⁶⁷. В полной мере это распространяется и на произведения прикладного искусства. В русских городах средиземноморские мотивы получили собственную интерпретацию и местную окраску. Так возникли оригинальные собственные произведения, исполненные просветленной любви к миру и природе, человеку, орнаментальному узорочью, живительной и воскрешающей силе земли. Деревья, птицы, цветы, образы народных верований наполняли мир восточноевропейского искусства, создавали уверенность в собственных силах, утверждали ценность жизни.

Конечно, не следует абсолютизировать разграничение славяно-русского и северного искусства. Художники подчас оперировали общими мотивами и сюжетами, знали и вырабатывали общий язык символов, комбинировали приглянувшиеся узоры. При всем этом жизнестойкость киевского художественного ремесла очевидна, оно пережило крушение языческого мира и вполне ужилось с христианством, оказав решающее воздействие на формирование средневекового русского искусства. Сила славяно-русского художественного творчества проявилась и в том, что, едва окрепнув, оно оказало влияние на северное мастерство. В скандинавской орнаментике, уже начиная с ранних этапов «эпохи викингов», отмеченных первыми контактами со славянскими землями, а особенно по мере развития этих контактов, растительные мотивы, ритмичное ленточное плетение все более вытесняли укоренившиеся, традиционные звериные образы. Переработка скандинавского искусства началась вдали от его родины, на просторах Восточной Европы. Импульсы искусства Востока в северном художественном ремесле при ближайшем рассмотрении оказываются славяно-русскими.

Киеву принадлежит выдающаяся роль в становлении русского искусства. В течение X в. здесь происходит напряженная работа: скандинавские, византийские, арабские, венгерские, великоморавские художественные импульсы перерабатываются в единое, самостоятельное стилистическое направление. Ему присущи растительный плетеный орнамент, спокойные «ковровые» узоры, неприятие напряженных северных звериных мотивов и агрессивных чудовищ, обращение к собственным эпическим мотивам. Уже в этот период создаются шедевры одновременно «национального» и мирового художественного достоинства, такие, как рукоять и ножны так называемой «сабли Карла Великого», турьи рога из Чернигова, металлические сбруйные уборы. Отдельные элементы искусства соседних стран, конечно, присутствуют и удерживаются в искусстве киевских (и других городских) ремесленников, но уже со второй половины X в. они избрали собственный оригинальный путь, которому было суждено большое будущее¹⁶⁸.

Те же явления обнаруживаются и в ходе оружиеведческих исследований, направленных на то, чтобы разграничить и наметить пропорции привозного западного, скандинавского, местного восточноевропейского оружия и снаряжения, а также выделить всякого рода «смешанные», переходные формы. Вещи «смешанного творчества», будь то оружие, сбруя, украшения, с несомненностью устанавливают утрату чистоты северного стиля и деятельность пришлых или местных мастеров «новой генерации», работавших на территории Восточной Европы по «тускневшим» скандинавским образцам. Существование таких мастеров удостоверено вещественными и письменными источниками. Так, в «Житии и чудесах Святого Олава» рассказывается о немом оружейнике, жившем в Новгороде: «Думали некоторые, что он, должно быть, норманн, потому что делал оружие, которое употребляют только варяги»¹⁶⁹. Так как северные пришельцы на Руси не располагали каким-то типологически особенным оружием, речь идет, вероятнее всего, об отделке изделий в орнаментальном стиле, свойственном северному искусству. Такие изделия, следовательно, не обязательно привезенные, в древнерусских городах (в том числе и Новгороде) действительно встречаются.

Этнокультурная диагностика оказалась особенно сомнительной в отношении находок оружия. В древнерусских курганах IХ – начала XI в. насчитывается до 600 комплексов с находками наборов либо отдельных предметов вооружения, характеризующих (с поправками на специфику погребального ритуала) боевое снаряжение профессиональных воинов-дружинников, составляющих основу правящего класса. В погребениях раннекиевской поры оружие, следовательно, прежде всего выступает не этническим, а социальным индикатором. Однако именно среди погребенных с оружием мы с наибольшей вероятностью можем искать «русских» норманнов. Здесь, впрочем, исследователя подстерегают новые трудности.

Викинги, пришедшие па Русь, в тесном контакте с местной средой утрачивали свою «национальную» обособленность, этническую самобытность, по-видимому, раньше, чем норманны, опустошавшие побережья и города в Западной Европе. Характерно, что на Руси, за исключением одного-двух случаев (Плакун в Ладоге и отчасти, может быть, Шестовицы под Черниговом), нет самостоятельных норманнских могильников. Пришельцы хоронили своих покойников обычно на тех же курганах или городских кладбищах, что и славяне: так было в Гнездове, в ярославских могильниках, в Киеве.

Поступив в услужение к великому князю киевскому, варяги нередко утрачивали северные вещи, принесенные с родины, и заменяли их местными или же вообще новыми. Этому способствовал сам принцип дружинного вознаграждения.

В евразийском раннем средневековье была широко распространена практика государственных пожалований своим воинам оружия, одежды, коней, наборных поясов и конской сбруи. Источники подчеркивают страсть «нарочитых мужей» к роскошным одеждам и всему тому, что олицетворяло силу и богатство. Норманнские дружинники, по словам «Саги об Эймунде», требовали от Ярослава в уплату за службу «золото, серебро и хорошую одежду», что перекликается и с летописной просьбой Игоревых воинов своему сюзерену об «оружии и портах» и даже с характером киевских кладов, в которых со второй половины X в. появляются массивные золотые вещи, «более похожие на слитки» (цв. илл. 30). Исследователь этих феодальных сокровищ Г. Ф. Корзухина отметила: «Накопление ценностей отличается серьезной деловитостью»^l70. По представлениям того времени, не так важно было, где и как были сделаны украшения костюма, коня и доспехи, лишь бы они своей ценностью и нарядностью соответствовали знатности их владельца. Отсюда идет международный синкретизм в отделке русской дружинной одежды X в., использование чужеземных художественных вкусов. При таком подходе мы яснее представляем себе, почему в славянских, варяжских и чудских погребениях киевской дружины встречаются самые пестрые сочетания остатков костюма и воинского снаряжения, почему северные украшения соседствуют с венгерскими и восточными, равно как общеевропейскими. Если при этом учесть, что киевские воины пользовались изделиями, которые попадали к ним непосредственно путем торговли или грабежа, то нетрудно понять, насколько трудным порою оказывается «точное» этническое определение многих дружинных погребений.

Археологически норманнская инфильтрация на Русь первоначально носила, так сказать, капиллярный характер. В тех местах, где в середине второй половине IX в. имелись единичные норманнские захоронения (район Ладоги, Ярославское Поволжье, район Смоленска), веком спустя их уже целые скопления. Можно заметить, что чем раньше по времени попадал викинг на Русь или чем меньше он жил на новом месте, тем этнически «чище» были его заупокойные дары. В качестве примера можно привести один из ранних гнездовских курганов, № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского.

Всюду, где на Руси оседали варяги, будь то юго-восточное Приладожье, Тимерево, Михайловское и Петровское под Ярославлем, Гнездово под Смоленском, Киев, норманнские погребения (как содержащие оружие, так и лишенные его) отнюдь не единичны. Еще потребуются значительные усилия и время, прежде чем мы получим сколько-нибудь достоверные и надежные данные об их количестве. Однако и сегодня ясно, что в большинстве случаев речь идет о вкраплении отдельных групп северных пришельцев в массив местного населения, а не о сплошных колонизационных потоках. По мнению Б. А. Рыбакова, основывавшегося на сведениях саг, общее число варяжских воинов, постоянно живших на Руси, исчислялось десятками и сотнями¹⁷¹. Наряду с ними периодически, обычно на короткий срок, приходили временные, наемные контингенты, достигавшие нескольких сот (иногда до тысячи) воинов; они расквартировывались обычно в таких крупных городах, как Киев, Новгород, Смоленск, Ладога. В битвах скандинавы сражались самостоятельными полками, а в мирное время содержались в особых дворах¹⁷². В составе войск времени князей Олега и Игоря при больших походах насчитывалось до 8–13 племенных подразделений, в том числе и неславянских: чуди, мери, веси, печенегов и варягов, которые, таким образом, составляли в это время от 1/13 и до 1/8 полевого русского войска. В составе ратного снаряжения киевских полков имелось оружие франков, греков, венгров, поляков, финнов, литовцев, скандинавов, хазар, алан и других народов. В результате сложился своеобразнейший в Европе арсенал боевых средств. Привозное оружие постепенно перерабатывалось и приспосабливалось к местным условиям. Наряду с заимствованием чужого опыта создавались и использовались собственные образцы копий, топоров, стрел, кистеней и мечей¹⁷³.

О норманнском вооружении, его подражаниях, заимствовании с Севера типичных изделий, равно как об усвоении варягами определенных достижений восточноевропейского военного дела и оружейного ремесла, стало возможным судить лишь после полного изучения всей массы предметов военной техники найденных на территории Руси. Наряду с мечами, в IX–X вв. составлявшими важную статью западноевропейского, каролингского экспорта как в скандинавские, так и в славянские страны, следует прежде всего рассмотреть предметы воинского снаряжения, либо бесспорно скандинавские по происхождению, либо возникшие под влиянием северного оружейного ремесла, а также отметить случаи обратного технического воздействия (цв. илл. 20).

На территории Руси найдено около 20 наконечников ножен мечей IX–XI вв. Из них 11 встречено вместе с мечами популярных общеевропейских типов Н, S, Е, V, Y (а также W и А — местный). Излюбленными были северные по происхождению наконечники с изображениями птиц и извивающегося чудовища. Распространенность этих изделий связана, очевидно, с магическими представлениями о возрастающей заклинательной силе оружия, каждый раз погружаемого в тело дракона или осененного древним символом в виде вещей птицы. Не менее трех из этих изделий выполнены на Руси (находки в Киеве, Гнездове и Муроме) со схематичным контуром птицы. Западногерманский археолог П. Паульсен, исследовавший специально эту категорию вещей, отметил нарастание во второй половине X в. в орнаментации наконечников ножен восточных элементов (пальметка) и пришел к совершенно верному выводу о том, что со второй половины X в. на Руси существовали мастерские, изготавливавшие это своеобразное изделие. Он показал, как сильное «восточное влияние» с середины X в. все сильнее сказывается и на скандинавских наконечниках и в конце концов приводит в конце столетия к преобразованию северной звериной орнаментики в близкую древнерусской, растительную (илл. 80). Можно присоединиться к предположению названного автора, отнюдь не склонного преувеличивать воздействие славянской культуры на германские, о том, что новые находки древнерусских наконечников ножен дадут возможность яснее узнать «мощную гегемонию Киевского государства в конце I тысячелетия и его значение для Северной и Восточной Европы»¹⁷⁴.

80. Сабля, с наконечником ножен (Киев, первая половина XI в.)

В X в. в качестве подсобного, дополнительного мечу оружия на Русь эпизодически проникали однолезвийные боевые ножи — скрамасаксы. Их у нас найдено 9, появились они с Запада, а вероятнее — с северо-запада Европы и были наследием меровингской эпохи.

Что касается наконечников копий, то среди огромной массы местных изделий угадывается несколько форм, имеющих североевропейский адрес. Таковы прежде всего наконечники ланцетовидной формы, 83 экземпляра которых у нас датируют 900–1050 гг. Более ранний образец этого типа найден в упомянутом выше Гнездовском кургане из раскопок М. Ф. Кусцинского. Он снабжен дамаскировкой лезвия и стрельчатыми вырезами па тулье. Таких наконечников во всей Европе зарегистрировано 12, датируются они VIII–IX вв. и в Скандинавию, Англию и Россию были привезены, вероятно, из рейнских мастерских. Ланцетовидные наконечники копий X–XI вв. наибольшее распространение получили в юго-восточном Приладожье. В распространении этих форм решающую роль сыграли близость и контакты Руси с северными странами. Это относится и кнередким у нас среди находок IX–XI вв. ланцетовидным стрелам.

В древнерусских курганах найдены наконечники копий удлиненно-треугольной формы, с плавным переходом от пера к втулке (тип М по Я. Петерсену). Единообразие этих вещей наводит на мысль о выпуске в XI в. их стандартной серии, изготовленной в немногих, возможно прибалтийских, производственных центрах. Два наконечника XI в. с пером продолговато-яйцевидной формы, украшенные по тулье серебряной платировкой в стиле рунических камней, видимо, привезены на Русь из Готланда; того же происхождения украшенные наконечники удлиненно-треугольной формы, найденные на Черниговщине и в Волковыске¹⁷⁵.

В целом влияние скандинавского колющего оружия на славянское вооружение Восточной Европы было незначительным и сколько-нибудь ощущается лишь в конце эпохи викингов; в это время на Руси усиленно внедрялись новые образцы, такие, как пики; в свою очередь, и викинги познакомились с этим так и не привившимся у них номадским вооружением (судя по находкам в отдельных погребениях X в., в частности в Бирке).

Среди топоров выделяются две формы, проникшие на Русь с Севера и Северо-Запада. К первым относятся образцы с «выемкой и опущенным лезвием», с прямой верхней гранью и боковыми выступами-мысками только с нижней стороны обуха¹⁷⁶. Наибольшее скопление этих топоров (различающихся на боевые и рабочие) наблюдается среди финно-угорских памятников Северо-Запада; в XI в. эти образны широко прослеживаются на всем севере Руси, включая Новгородские земли. В Норвегии, Швеции и Финляндии упомянутые формы появились еще в VII–VIII вв.

Все исследователи признают скандинавское происхождение широколезвийных секир¹⁷⁷, распространившихся около 1000 г. на всем севере Европы. Боевое применение таких секир норманнской и англосаксонской пехотой увековечено на гобелене из Байе (1066–1082 гг.). В период своего расцвета, в XI в., эти топоры распространены на огромной территории от Карелии до Британии, поэтому специально норманнским оружием их назвать нельзя. Показателен в этом отношении пример Руси, где две древнейшие широколезвийные секиры найдены в курганах второй половины X в. в юго-восточном Приладожье, а веком позже они становятся типичны для крестьянских кладбищ Ижорского плато и других сельских местностей Новгородской земли. Находки северных по облику топоров и копий в памятниках XI в., т. е. в пору, когда варяжское воздействие сходило на нет, а также обнаружение этих вещей в сельской глубинке, где варяги никогда не жили, убеждают в том, что заимствованные с Севера предметы послужили образцами для кузнецов в русских или русско-финских деревнях.

81. Боевые топорики X - первой половины XIII вв.:

Ладога,

Углы (южное Приладожье),

Пожня-Станок (Костромская обл.).

Даже такой достаточно пристрастный исследователь, как П. Паульсен, считал, и справедливо, что варяги восприняли в Восточной Европе древнее изобретение евразийских кочевников, топорик-чекан (илл. 81). В Киевском государстве чеканы обрели вторую родину и отсюда в X–XI вв. распространились в страны Средней и Северной Европы. Небольшие боевые топорики с вырезным обухом и образцы с таким же по конструкции обухом и оттянутым вниз лезвием Паульсен называл северобалтийскими. По его мнению, они изготавливались варягами не в Швеции (в Скандинавии, на Готланде и в Финляндии таких вещей насчитывается 16), а в Восточной Прибалтике и на Руси. Из последней западногерманский археолог указывал соответственно 3 и 25 находок. По нашим же подсчетам соответственно 62 и 256, причем некоторые появились еще в X в. и, насколько можно судить, являются наиболее ранними европейскими находками данного рода. Распространение и хронология этих топоров позволяют рассматривать их как восточноевропейские, а точнее, русские по происхождению типы, которыми среди прочих воспользовались и варяжские наемники (илл. 82).

82. Боевые топорики XI-XII вв.: Владимирская обл. (т. н. «топорик Андрея Боголюбского»), Среднее Поволжье

Украшения найденных в Восточной Европе боевых топориков оказались таковы, что П. Паульсен считал возможным по изменению орнаментации «проследить постепенное поглощение варягов славянской народностью»¹⁷⁹. Действительно, декор 23 известных ныне топориков являет множество черт совершенно не северного искусства. Лишь две находки, из Новгорода и деревни Углы вблизи Новой Ладоги, снабжены на лезвии чешуйчатым узором и зигзагообразного рисунка каемками с отходящими от них язычками¹⁸⁰. Аналогии этим вещам известны в Швеции, Латвии, Литве, Казанском Поволжье. По остроумному предположению Паульсена, подобные топоры, а в особенности те, что снабжены клетчатым «текстильным» узором, имитируют викингские стяги¹⁸¹, и изготовлялись они не на Руси, а, возможно, в Латвии (бассейн реки Гауи) и других местах. Перед нами случай, когда восточноевропейская форма была дополнена северной, очень специфической отделкой; однако показательно, что произошло это вдали от древнерусских городов.

В области защитного вооружения норманны, редко пользовавшиеся кольчатым доспехом и еще около середины X в. употреблявшие куполовидные шлемы, конструктивно восходившие к вендельскому периоду (VI–VIII вв.), столкнулись на Руси с развитым употреблением кольчуг и переняли здесь конический шлем. В дальнейшем то и другое станет их излюбленной защитой (илл. 83). Напосник от куполовидного северного шлема, найденный в Киеве¹⁸², возможно, указывает на то, что варяги какое-то время являлись на Русь в своих боевых наголовьях. Видимо, норманны принесли на Русь круглые щиты с коническим или полусферическим умбоном в центре, единичные находки которых имеются во всех наиболее крупных древнерусских некрополях. Существование круглых щитов было недолговечным, в XI в. их заменяют более удобные для конника общеевропейские миндалевидные прикрытия.

83. Шлемы X - XIII вв.:

Гнездово, Чернигов,

Таганча (Киевская обл.),

Мокрое (Ровенская обл.),

Бабичи (Киевская обл.),

Никольское (Орловская обл.),

Липовец (Киевская обл.),

Пешки (Киевская обл.)

Первоначально в значительной мере пешая, киевская рать в течение всего X в. вследствие угрозы со стороны кочевников стала обучаться восточным приемам конного боя. Варяжская часть русского войска в этом отношении, видимо, следовала общему правилу. Характерно, что в Шестовицком могильнике, по меньшей мере частично связанном с пребыванием норманнов, были раскопаны погребения всадников с саблями, пиками, сложными луками, стрелами, колчанами, топориками и стременами явно не северного облика. Среди этих вещей один раз попались две восточные по форме обкладки налучья седла, украшенные схематизированным орнаментом в скандинавском стиле Маммен. Узор шестовицких накладок весьма своеобразен и не имеет точных аналогий, что позволяет согласиться с мнением британского знатока древностей викингов Д. Вильсона об их изготовлении в Киевском государстве¹⁸³. На Руси ни разу не встречено присущих Скандинавии стремян с прямой подножкой, зато типичные для X в. восточноевропейские (округлой по контуру формы) несколько раз найдены в Швеции¹⁸⁴.

В русских памятниках IX–XI вв. открыто несколько разновидностей узды, из них одна из гнездовского кургана оказалась украшена 46 бляхами, орнаментированными в стиле Боре¹⁸⁵. Среди известных до сих пор образцов скандинавской сбруи эпохи викингов гнездовская узда — одна из самых нарядных и лучших по сохранности.

Мастера-сбруйники, знакомые со скандинавским искусством, принимали участие в создании богато отделанных металлом наборных конских оголовий, распространявшихся в Среднем и Нижнем Поднепровье. Об этом свидетельствует нижнедпепровского происхождения налобная конская позолоченная бляха, представляющая орнаментальный гибрид¹⁸⁶. Здесь узел из перевитых лент и деградировавшей звериной маски, напоминающей о северном литье, дополнен восточной пальметкой и международно распространенной меандровой каймой.

В заключение обзора всаднического снаряжения нужно упомянуть конские ледоходные шипы, которые появились, вероятно, с первыми северными пришельцами в IX в. и в дальнейшем (наряду с такими же обувными шипами) привились в русских городах как средство безопасного движения зимой. Эти шипы, равно как и особые, северные по происхождению, «звучащие» плети с наборами железных колец, находятся у нас в средних и богатых по составу погребениях X в., а также и на поселениях, характеризуя уже не военные, а транспортные средства средневекового общества.

В свете рассмотренного материала выясняется ошибочность представления о том, будто киевское вооружение целиком являлось норманнским, вместе с тем нельзя отрицать определенный вклад (примерно с 900 г.) варягов в военное дело Древней Руси, способствовавший росту и укреплению военной мощи славян. Этот вклад не был обусловлен их превосходством. Норманны в Восточной Европе действовали на уже подготовленной к быстрому оформлению военно-феодальной организации почве, где задолго до их появления созрели условия для активного прогресса в военном деле. В юго-восточное Приладожье, Ярославское Поволжье, Смоленское и Киевское Поднепровье, Суздальское Ополье скандинавы приносили лучшие из имеющихся в их распоряжении образцы оружия, навыки пешего боя и искусного кораблевождения. При посредстве викингов на Русь поступали каролингские мечи и скрамасаксы, северные наконечники ножен мечей, некоторые формы иноземных копий, топоров, стрел, круглые щиты, детали (впрочем, немногие) конской сбруи. Сами пришельцы испытали сильное влияние местных условий. Во время скитаний на русских просторах и на Востоке они переняли саблю (илл. 84), стали более широко употреблять кольчуги, конический шлем, кочевническую пику, восточный чекан, русские боевые топоры, возможно, сложный лук, округлые стремена и другие принадлежности упряжи, обучились новым приемам конного боя. Этот процесс был взаимообогащающим и многосторонним. Учителя и ученики, видимо, не раз менялись ролями. Прогресс в вооружении викингов под воздействием восточноевропейских условий имел определенное значение и для формирования раннефеодальных сил самой Скандинавии. Яркой иллюстрацией этого положения можно считать одно из камерных погребений Бирки (№ 735) с захоронением воина в сопровождении женщины и коня. Среди мужских вещей — массивная булавка с длинной иглой, украшенная тремя масками, по манере изображения близкими маске из гнездовского клада 1868 г. В женском погребении, кроме фибул (типа 51-с), найдено зеркало, остатки шелковой материи, бубенчик восточноевропейского происхождения. Но особенно интересен набор вооружения: меч с опущенным перекрестьем (черта, по мнению оружиеведов, сугубо восточная), пика и овальные стремена. Весь этот набор мог выработаться только «в Гардах», в условиях постоянного военного контакта с кочевнической степью. Перед нами, видимо, одно из типичных погребений «русов в Бирке», пышная могила варяга, после долгой жизни на Руси вернувшегося на родину, где он, судя по погребальному обряду, занял видное место среди свейской раннефеодальной знати¹⁸⁷ (илл. 85).

84. Сабли XI - первой половины XIII в.

85. Варяжский всадник в восточноевропейском вооружении (реконструкция по материалам могильника Бирки)

Соотношение в древнерусской дружинной культуре западноевропейского (каролингского), скандинавского и собственно русского компонентов весьма выразительно прослеживается по характеру важнейшей из категорий дружинного снаряжения, атрибуту социального положения древнерусского «рыцарства», воинов-дружинников — мечам IX–XI вв. На территории Древней Руси известно 87 типологически определимых мечей этого времени (илл. 86). Клинки 55 из них были расчищены при исследовании, проведенном в 1963–1964 гг., в результате чего на лезвиях клинков проступили неизвестные ранее надписи ремесленников, различные начертания и дамаскировка.

86. Мечи IX-X вв. из древнерусских памятников

1. Новгород,

2. Ручьи (южное Приладожье),

3. Усть-Рыбежна (южное Приладожье),

4,5 Гнездово,

6. Ленинградская обл.,

7. Вахрушево (южное Приладожье),

8. Бор,

9. Заозерье (там же).

Основываясь на самом тщательном анализе внешних признаков вещей, ученые долго спорили о месте изготовления мечей, не подозревая, что точный ответ на их вопрос написан на самих изделиях. Теперь, когда клейма выявлены и приведены в систему, можно говорить о пополнении наших знаний историческим источником большой убедительности (илл 87).

87. Клейма на клинках мечей из древнерусских памятников.

Именные каролингские (1-5), именное русское (6),

геометрического рисунка (7-10).

1, 7, 8 Гнездово, 2 Полоцк, 3 Заозёрье, южное Приладожье,

4 Альметьево, Казанское Поволжье, 5 Сарское городище,

6 Фощеватая, 9 - местонахождение неизвестно,

10 Усть-Рыбежна, Южное Приладожье

Мечи являлись единственным раннесредневековым оружием, имевшим клейма. Большими латинскими буквами капитального шрифта на лезвиях были написаны имена не самих мечей или их владельцев, а мастеров или мастерских. Из числа изученных у 25 мечей (45%) обнаружены имена западноевропейских каролингских оружейников, работавших, вероятно, в районах Рейна и Дуная: Ulfberht (встретилось 16 раз), Ingelrii me fecit («Ингельрий меня сделал», встретилось 2 раза), буквосочетание, близкое предыдущей марке, начинающееся с NRED (встретилось 1 раз), Leutlrit, Cerolt, Ulen (по одному разу)¹⁸⁸. Именные надписи трех мечей неразборчивы. Некоторые из приведенных имен или редки, или встречены впервые.

Мы получили возможность судить о работе древних мечедельцев, узнав их продукцию. Наиболее крупной была мастерская Ulfberhta. До сего дня в европейских коллекциях зарегистрировано не менее 120 мечей с этой, очевидно семейной, маркой. Можно себе представить, в каких количествах расходились эти лезвия в древности. В производстве клинков существовала, видимо, значительная концентрация рабочих сил и технических достижений, далеко опережающая свое время. Несмотря на торговые запреты, франкские клинки проникали к скандинавам и славянам, и в том числе к русским.

Наряду с мастерскими, подписавшими свои изделия, существовали и такие, которые клеймили лезвия только несложными геометрическими рисунками. На 10 обследованных у нас клинках оказались кресты, круги, спирали, полумесяцы. Эти знаки, несомненно, были не только маркировкой, но имели и магическое значение, они символизировали огонь, солнце, возможно, отвращали злых духов. Где изготовляли эти «буквенные» изделия? Багдадский философ IX в. ал-Кинди, автор единственного в своем роде трактата о мечах всего мира, писал, что у франкских мечей в верхней части находятся кресты, круги и полумесяцы¹⁸⁹. Перечень знаков точно совпал с теми, которые открылись и на некоторых наших клинках. Таким образом, родиной этих изделий, как и подписных, был франкский Запад.

Среди мечей с начертательными клеймами встречены и уникальные по своим изображениям. Выделяется меч X в. из Гнездовского могильника со стилизованным изображением человека. Согласно ал-Бируни, такое клеймо было присуще ценным индийским клинкам¹⁹⁰. В данном же случае речь идет, очевидно, о международном распространении некоторых сюжетов клеймения. Не результатом ли подражания подписным явились те из исследованных нами два меча, у которых буквы превратились в орнаментально повторяющийся значок? Возможно, что объектом копирования языческих кузнецов, незнакомых с латинским шрифтом, были также и полосы с символическими знаками.

Из числа расчищенных 7 клинков оказались с дамаскированным узором. Для европейской металлургии X в. техника сложноузорчатой сварки была в основном уже пройденным этапом. В это время сварочный дамаск употребляли преимущественно для надписей. Дамаскированные мечи X в. отзвук уходяшей технической традиции. Не случайно, что эта техника присуща нашим трем древнейшим мечам IX в., относящимся к типу В.

На восьми клинках X в при изучении не выявлено клейм. Все до сих пор упоминаемые мечи были в большинстве снабжены рукоятками общеевропейских форм (типология Я. Петерсена, типы В, D, Н и т. д.), по своему внешнему виду не вызывавших уверенных предположений об их местном изготовлении. Некоторые из них, типы D, Т-1, Е, Z — особый, А — местный, и фощеватовский меч, в особенности относящиеся ко второй половине X и рубежу X–XI вв., обращали внимание своей «нестандартностью» и вторжением некаролингских декоративных элементов¹⁹¹. В серии неклейменых клинков таким является меч из деревни Ручьи (юго-восточное Приладожье) с рукоятью, обозначенной как «U-особый». Отсутствие знаков на этом мече только подтверждает правомерность его выделения. Не имели знаков также отдельные мечи типа Н, распространение которых согласуется с возможностью их местного изготовления.

Многие мечи на Русь привозились норманнами. Отдав должное варягам как распространителям высококачественного оружия, исследователи отмечали, однако преобладание на Руси не скандинавских, а франкских клинков¹⁹². Теперь это суждение становится бесспорным. Клейм явно скандинавского происхождения опознать не удалось. Зато не менее 35 клинков (т. е. 64%) мечены надписями и знаками в виде круга, креста, подковы, спирали, указывающими на каролингские мастерские. Что же касается остальных клинков, с буквообразными начертаниями, фигурой с косо расположенными лентами, изображением человека, дамаскировкой, наконец, и вовсе не клейменных, то места их изготовления гадательны. Среди претендентов могут оказаться как шведы, так и русские.

Большинство клинков, в особенности подписных, и рукоятей к ним, по-видимому, изготавливались одновременно. Украшения геометрического характера на этих изделиях часто лишены «национальной» окраски (типы Н, Т-2, отчасти Е). Однако в Европе встречаются случаи, когда рукояти готовых клинков монтировались или переделывались позже сообразно местным вкусам. Таковы некоторые лезвия с надписью Ulfberht и рукоятями, орнаментированными в еллингском стиле. Отметим несколько образцов, которые кажутся отделанными скандинавскими мастерами: мечи X в. типа Т-1 из Новгорода, со дна Днепра у острова Хортица, из деревни Монастырище в Орловской области (с надписью NRED, цв. илл. 22), меч типа D из Михайловского могильника (с клеймом из кружков и палочек)¹⁹³. Орнаментация этих изделий, включающая звериные мотивы, имеет аналогии в северных древностях. Особо выделяется эффектно украшенный образец из Монастырища. Его массивное перекрестье и навершие покрыты гравированным по серебру и усиленным чернью узором. На перекрестье различимы две пары лап, перехваченные лентами. На поверхности рукояти прорезаны углубления для вставки золотых пластинок с напаянными колечками. Сходная отделка оказалась на шведских и готландских круглых фибулах, украшенных в еллингском стиле, осложненном англосаксонскими декоративными элементами¹⁹⁴. Не является ли трудночитаемое клеймо этого меча лишним подтверждением его некаролипгского, собственно скандинавского происхождения? В галерею викингских мечей можно включить и меч типа D X в. из Гнездова¹⁹⁵. Его рукоять из бронзы орнаментирована плавно изгибающимися завитками растительного характера. В изгибах плетения различимы звериные лапы. В целом украшения меча напоминают скандинавский орнаментальный стиль Борре. В Скандинавии мечей с аналогичными узорами не обнаружено, поэтому видный шведский археолог X. Арбман не без оснований полагал, что рукоять меча была изготовлена ремесленниками Гнездова (возможно, жившими там шведами второго поколения), использовавшими при ее отделке мотивы орнамента женских черепаховидных фибул¹⁹⁶. Наиболее бесспорным скандинавским мечом длительное время считался образец, найденный в местечке Фощеватая у Миргорода на Украине. Он снабжен красивой бронзовой рукоятью с рельефным орнаментом в виде перевитых чудовищ в стиле рунических камней. Ряд лет тому назад X. Арбман, обратив внимание на разностильность отделки навершия и перекрестья по отношению к стержню рукояти, усомнился в шведской родине этого клинка (илл. 88). Вопрос о месте производства фощеватовского меча принял совершенно неожиданный поворот после того, как был расчищен его клинок. На одной стороне полосы вместо ожидаемого латинского клейма отчетливо проступило наведенное Дамаском слово коваль (т. е. кузнец), на другой — имя мастера, которое можно прочесть как Людота или Людоща¹⁹⁷. Надпись явно не владельческая, а производственная. Итак, клеймо, состоящее из уставных кириллических букв, установило не норманнское, а русское происхождение если не всего меча, то, несомненно, его клинка. Полученная на основании лингвистического, типологического и искусствоведческого анализа дата меча показала, что он сделан, по-видимому, не позднее первой половины XI в. Надпись клинка является древнейшей сохранившейся русской надписью на оружии и металле вообще и передает первое дошедшее до нас имя русского ремесленника, а именно кузнеца. Фощеватовский клинок, судя по его клейму, доказывает, что собственное производство клинков грамотными мечедельцами имело место в эпоху бурного подъема Киевской Руси при князьях Владимире или Ярославе. Древнейший русский подписной меч явился результатом плодотворного использования технических знаний и навыков: каролингских (техника исполнения надписи), скандинавских (орнаментальный узор) и русских (клеймо и форма рукояти с опущенным перекрестьем). Киевское государство было второй после Каролингской империи страной Европы, где был выпущен собственный подписной меч. Изготовивший его мастер, следовательно, считал себя «конкурентоспособным» по отношению к прославленным западноевропейским образцам. Можно надеяться на отыскание у нас или за границей других бесспорно русских клинков, что, однако, не может быть противопоставлено выводу о несомненном преобладании в Восточной Европе каролингского мечевого импорта для IX–X столетий.

88. Рукояти богато декорированных мечей из древнерусских памятников.

1. Гнездово, курган № 2 раскопок 1950 г.,

2. Монастырище;

3. Фощеватая (подписной клинок с клеймом «коваль Людота»)

Динамика распространения типов каролингских мечей, представленных на Руси и в скандинавских странах, показательна для развития русско-скандинавских отношений. Из примерно трех десятков типов мечей, в эпоху викингов известных в Скандинавии, на Руси представлено 12 (с некоторыми вариантами); не менее 4 типов мечей IX–X вв. следует рассматривать как сформировавшиеся на Руси¹⁹⁸.

Можно выделить несколько основных групп типов мечей: ранняя, характерная для начала эпохи викингов, представлена типами В и Н, распространенными в IX в. (варианты последнего и в X в.); зрелая группа типов нарядно декорированных мечей со сложпопрофилированными навершиями, получившая широкое распространение в «дружинной культуре» раннефеодальной знати¹⁹⁹, представлена типами D, Е, S, Т-1, Т-2 (сюда входит описанный выше меч из Монастырища); поздние типы мечей эпохи викингов у нас представлены типами U, V, W, X, Y, Z, распространившимися со второй половины X и существовавшими до XI в. Особую группу составляют «русские формы»: мечи типов Z-особый, А-местный, и «скандинавский» (фощеватовский меч)²⁰⁰.

В целом мечи IX – первой половины XI в. встречаются в бассейнах Днепра, Ладожского озера и Верхней Волги, концентрируясь в районах древнейших городских центров (илл. 89). Территориальное распределение мечей выделенных типов и форм позволяет установить определенные тенденции в их распространении, во многом, видимо, мотивированном этносоциальными условиями.

89. Меч из Киева, тип А - местный (ок. 1000 г.)

Мечи ранней группы концентрируются в Приладожье и близ южного побережья Финского залива, в Днепро-Двинском междуречье (район Смоленска – Гнездова), Киеве и Чернигове; два меча типа Н найдены в Подболотье близ Мурома.

Мечи поздней группы сосредоточены в тех же центрах, 4 меча найдены в Ярославском Поволжье (Михайловский могильник).

Мечи зрелых форм «дружинной группы» с богатой парадной отделкой, в отличие от двух предыдущих, равномерно распределяются в пределах государственной территории Древней Руси. Они представлены как в тех же районах, где и ранние и поздние группы мечей, так и в бассейне Верхней Волги, в Среднем и Нижнем Поднепровье, на Дону, в Новгородско-Псковской земле (на Шелони). Ареал этой группы оказался самым широким, совпадая практически с территорией Древнерусского государства IX–X вв.

Мечи «русских форм» сосредоточены в Среднем Поднепровье и прилегающих районах, они образуют самостоятельный и компактный ареал.

Распределение импортных и местных форм мечей можно интерпретировать следующим образом. Ранние формы, характерные для дружин викингов, появились на Руси в связи с проникновением варягов на Волховско-Днепровский путь. Эти мечи концентрируются в могильниках наиболее ранних открытых торгово-ремесленных поселений, локальных центрах на водных путях и дружинно-городских могильниках Киева и Чернигова. В тех же центрах, включая район Ярославского Поволжья, сосредоточены поздние формы мечей эпохи викингов. Как и ранняя группа, они связаны с присутствием на Руси варяжских дружин и отражают различные этапы интеграции скандинавов в древнерусской военно-дружинной среде, «руси» IX – первой половины X в.

Парадные, богато украшенные дружинные мечи «зрелых форм» получили общерусское распространение. По-видимому, в конце IX–X в. принесенная варягами мода на роскошно украшенное каролингское оружие утвердилась в качестве одной из культурных норм в дружинной среде, и русские дружинники, «русь» X в., разнесли ее по всей территории Киевского государства. Эти мечи найдены не только в крупнейших центрах, но и в «глубинке», сигнализируя о начавшемся процессе феодального освоения племенных земель. Ареал этих мечей точно соответствует сложившейся государственной территории Киевской Руси, вписываясь в ее границы от Балтики до Черного моря (включая зону военной активности киевских князей).

Мечи группы «русских форм» представляют собой особый, специфический для Древней Руси этап развития дружинной культуры, неизвестный в Скандинавии (илл. 90). Это выразилось не только в их конструктивных отличиях (связанных с воздействием кочевнической сабли и повлиявших на конструкцию некоторых скандинавских мечей), но и в характерном богатом декоре, лишь в незначительной степени использовавшем северные мотивы. Ярким образцом этой группы является фогцеватовский меч.

90. Древнерусский меч типа А - местный (Глуховцы близ Бердичева, начало XI в.)

Ареал этих мечей представляет собой особую культурно-историческую область (илл. 91). Показательна четкая граница между ареалами группы «русских форм» и ранней группы мечей: она проходит по линии Киев – Чернигов – Муром. Это граница распространения черноземных почв, северная граница зоны наиболее эффективного земледелия, зоны, где быстрее и ранее всего происходила феодализация, «оседание» древнерусских дружин па землю и где нет следов присутствия ранних варяжских, викингских дружин.

91. Распространение типологических групп мечей IX-XI вв. в пределах Древней Руси

1,2 ранняя и поздняя группы мечей викингов,

3. парадное дружинное оружие,

4. русские формы;

места находок:

1 курганы Ижорского плато, 2-13 курганы южного Приладожья (2 Бор, 3 Залющик, 4 Пиркипское, 5 Леонова, 6 Заозерье, 7 Селяховщина, 8 Вахрушева, 9 Усть-Рыбежна, 10 Кашина, 11 Ручьи, 12 Горка Никольская, 13 Щуковщина, 14 Новгород, 15 Полоцк, 16 Новоселки, 17 Харлапова, 18 Гнездово, 19 Рокот, 20 Михайловское, 21 Ростов, 22 Подболотье, 23 Монастырище, 24 Ст. Рязань, 25 Шесговицы, 26 Чернигов, 27 Красный Рог, 28 Киев (могильник I), 29 Киев (могильник II), 30 Дуниковская, 31 Райки, 32 Глуховцы, 33 Подгорцы, 34 Карабчиев, 35 Фошеватая, 36 Харьковская обл., 37 Красняпка, 38 Цимлянская, 39. Днепровские пороги, 40 Днепр, 41 Тамань.

Ареал мечей группы «русских форм» довольно точно соответствует очертаниям территориального ядра, первичной государственной территории Киевской Руси, «Русской Земле» вокруг Киева, Чернигова, Переяславля. За пределами Древней Руси мечи «русских форм» известны в Финляндии, Прибалтике и Польше, т. е. тех землях, которые в первую очередь испытывали культурно-политическое влияние Киевского государства.

Итак, в IX в. вместе с варяжскими дружинами на важнейшие водные магистрали в землях восточных славян начинает поступать каролингское оружие, распространяются новые формы дружинной культуры, первоначально представленной в немногих, наиболее развитых центрах на торговых путях, прежде всего в «трех центрах русов» арабских источников. В конце IX – начале X в. по мере объединения Древней Руси эти нормы обретают общерусский характер. Во второй половине X – начале XI в. древнерусское «рыцарство», дружинная «русь», распространившая по всей земле Древнерусского государства богато украшенные формы оружия, вырабатывает новые, собственные, специфические культурные нормы. Они представлены в центральной области Древнерусского государства и связаны с утвердившимся у власти феодальным классом, славянским по происхождению и составу, «русинами» «Русской Правды».

Мечи лишь один, хотя, может быть, один из самых выразительных аспектов славяно-варяжского культурного взаимодействия. Динамика их распространения показывает, во-первых, насколько продвижение норманнов по магистральным водным путям Восточной Европы было связано и подчинено встречному процессу формирования древнерусской государственности; во-вторых, насколько самостоятельно и полнокровно эта государственность развивалась в центральной области Древней Руси, Русской Земле Среднего Поднепровья, ставшей территориальным ядром Киевской державы. Именно здесь закладывался фундамент новых отношений, здесь в наибольшей степени концентрировались новые социальные силы и средства, и прежде всего отсюда исходили социальные, политические, культурные импульсы, определявшие со времен «каганата росов» на протяжении IX–XII вв. ход, направление, сферы русско-скандинавских отношений.

Новыми источниками для изучения этих отношений наряду с систематизированными артефактами, результатами типологических и стилистических анализов находок, открытием «клинковой эпиграфики», по существу образующей особую категорию письменных исторических памятников, за последнее десятилетие стали и памятники скандинавской рунической письменности, как выявленные на территории Древней Руси, так и находящиеся в Скандинавии, но тематически связанные с событиями в Восточной Европе. Материал этот, систематизированный группой советских рунологов, и прежде всего в монографической публикации Е. А. Мельниковой²⁰¹, постоянно пополняется новыми находками: овладев навыками опознания и отчасти прочтения рун, археологи совместно с рунологами выявляют памятники и даже новые их разновидности, которые ранее, не исключено, просто ускользали от внимания исследователей (как руноподобные надписи на кости, обломках деревянных стержней и пр.). Поэтому вполне можно ожидать дальнейшего роста этой группы источников.

Рунических текстов со сведениями о Восточной Европе, нанесенных на поминальные камни в Скандинавских странах, известно 97 (из общего количества около 3500 надписей такого рода) Из них 5 датированы X в., 3 — рубежом X–XI вв. и 4 — XII в. Абсолютное большинство надписей сосредоточено в Швеции (82 текста; на Готланде — 8, в пределах Датского королевства — 5, в Норвегии — 2), где в свою очередь они главным образом представлены в среднешведских провинциях: Упланде (32 текста) и Сёдерманланде (35 из 383 известных в этой провинции; по относительному количеству «восточных» надписей это самая насыщенная область Швеции). Таким образом, наиболее богаты памятниками связей с Русью XI в. районы, лежащие на южном побережье озерной системы Меларен, т. е. непосредственно включенные в систему водных коммуникаций (через Балтийское море и Финский залив), выводивших на речные водные пути Древней Руси.

Скандинавские рунические надписи освещают сравнительно поздний период русско-скандинавских контактов, по времени — следующий за эпохой, отраженной памятниками «клинковой эпиграфики», дружинными погребениями с мечами и прочим вооружением, равно как украшениями и остальными видами «норманнских древностей» в древнерусских курганах и раннегородских поселениях. Стандартные по содержанию, поминальные тексты содержат ценную информацию о социальной структуре общественных слоев, связанных с поездками «на Восток, в Гарды», их взаимоотношениях — родственных, товарищеских или деловых; в 11 памятниках упоминаются «фелаги» — товарищи, компаньоны по торговому предприятию или соратники по дружине; среди участников связей с Русью — свободные общинники-бонды, «лучшие мужи», молодые воины — «дренги» (составлявшие основной контингент дружин викингов)²⁰², слуги, домочадцы, дружинники. Один из памятников (Колинд, в Дании) установлен ремесленником-кузнецом, брат которого умер на Востоке.

Обширная терминология раскрывает характер поездок. Они совершались на больших торговых судах (knоrr), с командой 15–20 человек, равно как и на быстроходных боевых skeid. Капитаны кораблей, а нередко и их владельцы и предводители дружин обозначались термином stýrimadr — в источниках он применим к главе как военных, так и торговых походов. Последнее подкреплено рядом торговых терминов: упоминаются корабли с ценными товарами, кожи, меха, шкуры, весы (в надписи па коробке для весов из Сигтуны; стоит отметить, что аналогичные весы и футляры к ним известны широко в археологических памятниках как Скандинавии, так и Восточной Европы). Судя по некоторым текстам, определенную организационную роль в торговле XI–XII вв. играли скандинавские церкви, известные по письменным и археологическим источникам в Новгороде и Смоленске²⁰³. Лаконичность текстов не позволяет детализировать цели поездок: несколько раз упоминается о «нажитом на Востоке» богатстве, имуществе, наследстве, золоте. Источником этих средств могли быть торговые операции, но в равной мере и военные походы. Некоторые из них, как поход Ингвара Путешественника в 1040-х гг. (последний из походов шведских викингов на Восток), освещены в источниках довольно подробно²⁰⁴. Предводители походов (конунги, стюриманны, форинги и др.) названы неоднократно. Симптоматично появление спецализированного термина þingaliđ для обозначения наемного войска. Наряду с ним употребляется шведское слово griđ, обозначающее дружину, а также другие слова военной терминологии.

Наряду со сведениями по экономической и политической истории особый интерес представляют материалы по исторической географии Древней Руси, содержащиеся в рунических текстах. Они свидетельствуют о формировании в скандинавской традиции специальной восточноевропейской, в том числе древнерусской, географической номенклатуры, составившей впоследствии оригинальный фонд сведений в средневековых исландских географических сочинениях²⁰⁵. Знакомство скандинавов с местными (финскими, балтскими, славянскими) географическими названиями началось еще до эпохи викингов, а к концу ее, в XI в., они уже сложились в достаточно стройную систему, позволявшую варягам ориентироваться на основных магистралях и в важнейших центрах Древней Руси. При этом для Древнерусского государства у скандинавов установилось собственное, не опирающееся на местную традицию (хотя и восходящее к восточноевропейской топонимике) название «Гарды»; имена рек были транскрипцией местных, восточноевропейских гидронимов; названия городов образовывались по двум типам: ранние, по модели «Х-garđ» для важнейших центров на «Пути из варяг в греки», и более поздняя транскрипция местных топонимов²⁰⁶.

На территории Древней Руси, как уже отмечалось, известен единственный поминальный камень с рунической надписью XI в., на о. Березань в устье Днепра. Он документирует не только функционирование в это время «Пути из варяг в греки», но и достаточно высокую интенсивность русско-скандинавских связей в период развития рунической эпиграфики поздней эпохи викингов. Ряд находок рунических текстов в древнерусских памятниках, сделанных за последние десятилетия, позволяет проследить определенную динамику в развитии этих связей с IX по XII в.

Древнейшая из надписей эпохи викингов, датированная первой половиной IX в., найдена в слое Е2 в Старой Ладоге. Поэтический текст прочитан, но по-разному интерпретируется рунологами²⁰⁷. Однако все предложенные интерпретации позволяют рассматривать его как один из первых памятников древнесеверной поэзии эпохи викингов, представляющий один из ее начальных жанров: либо магическое стихотворное заклинание, либо «щитовая драпа», хвалебная песнь, посвященная описанию изображений на мифологические темы, украшающих парадный (подаренный?) щит, либо, наконец, похоронная песнь в честь умершего. Уже в IX в. русско-скандинавские контакты в Ладоге охватывали высшие уровни духовной культуры. Это предположение подтверждает, в частности, и находка в Ладоге небольшого деревянного идола, в иконографии и атрибутике которого выступают элементы скандинавской мифологемы Тора: выделенная борода, «пояс силы», характерная юбка (по одному из мифов, Тор побеждает великана, переодевшись женщиной). В ритуальной практике использовалась и руническая письменность: в Ладоге найдена медная подвеска с несколькими десятками рун, составляющими магическое заклинание²⁰⁸. Аналогичные подвески найдены недавно на «Рюриковом» Городище в Новгороде²⁰⁹.

Новгородские находки рун, вырезанных на кости, по крайней мере в одном случае фиксируют следующий, более реалистичный уровень культурной практики: некий варяг в первой половине XI в. вырезал рунический алфавит, вероятно, не столько в ритуальных, сколько, может быть, в учебных целях.

Богатая коллекция вещей XI в. обнаружена недавно в Суздале, на усадьбе одного из бояр, возможно, варяга по происхождению; комплекс датируется по монете 1031–1051 гг. и, возможно, образовался в связи с пожаром 1096 г. Среди находок — литейная форма для изготовления украшений, среди которых, наряду с восточноевропейской лунницей, вырезаны две круглые подвески: на одной был изображен Óдин с воронами, на другой в орнаментальную кайму включена руническая надпись, указывающая на принадлежность вещи (амулета) некоему Олаву.

Близка по времени этой находке игральная кость из Полоцка, на которой рунами вырезано пожелание удачи (kaþi). В культуре древнерусского населения городов, связанных с присутствием варягов на Руси, руническая письменность эпизодически использовалась как в культовых, так и бытовых целях, очевидно, в варяжской среде²¹⁰.

Большой интерес представляет коллекция надписей и рисунков на кости, обнаруженная при раскопках небольшого укрепления, прикрывавшего западную границу Полоцкого княжества, и, вероятно, служившая таможенным пунктом на Западной Двине, в городище у деревни Масковцы. Здесь найдено свыше 100 костей со знаками; из 310 начертаний примерно 260 (25 видов знаков) отождествляются с рунами²¹¹. Судя по разметке костей, характеру прочитанных слов, общему контексту находок, они, возможно, представляют собой остатки своего рода технической документации, ведомости таможенного пункта, в котором находился в XI–XII вв. варяжский гарнизон с подчиненными полоцкому князю чиновниками. Таким образом, в течение IX–XII вв. рунические тексты, найденные в городских центрах Древней Руси, позволяют выявить различные уровни славяно-скандинавских контактов, от сакрально-магических и поэтических к бытовым и, наконец, административно-хозяйственным.

Особый интерес представляют обнаруженные недавно рунические надписи среди граффити, нанесенных на арабские монеты²¹². Эта принципиально новая категория источников введена в обращение группой советских исследователей, объединяющей рунологов, археологов, нумизматов²¹³. Фонд граффити пополняется непрерывно и с нарастающей интенсивностью, здесь еще возможны самые неожиданные открытия. Характеристика и классификация этих начертаний, нанесенных иной раз много десятилетий спустя после выпуска монеты, во время ее обращения, главным образом, видимо, на территории Древней Руси, могут пока что быть лишь самыми предварительными. Однако уже сейчас можно сделать некоторые выводы.

В начале 1980-х гг. было обследовано свыше 30000 арабских монет из 21 клада Восточной Европы (илл. 92–94). Граффити были обнаружены па 85 динарах и дирхемах. Самое большое количество монет с граффити оказалось в кладе из деревни Большое Тимерево, обнаруженном в 1973 г. при раскопках Тимеревского поселения: граффити здесь встречены на 11 монетах. Граффити наносились острым режущим предметом (ножом) как на лицевой, так и на оборотной стороне монет, как правило в местах монетного кружка, свободных от надписей. Одно из ранних начертаний Грузинская надпись, которая может быть прочитана как «христианство») расположено, как бы повторяя круговую арабскую легенду и, видимо, для того, чтобы лишить сакральной силы исламский текст. В остальных случаях граффити наносили, не придавая особого значения монетной легенде. Хронологически наиболее раннюю группу граффити (как по чеканке монет, так и по датам кладов) составляют именно надписи, в том числе рунические: отдельные знаки и начертанные рунами скандинавские слова обнаружены сейчас на 12 монетах. Все они (как, в общем, и грузинская надпись) магического характера. Одно из слов, guđ, выражает понятие «божество», «боги». Отдельные руны выражали пожелания блага, отвращения несчастья и пр.

92. Граффити на монете: изображение копья. Из клада в Эстонии (местонахождение не установлено). Аббасидскнй дирхем, ал-Мамун, место чеканки Мерв, 828/29 г.

93. Граффити на монете: изображение ладьи и воинского стяга.

94. Клад начала X в. (местонахождение неизвестно), аббасидский дирхем, ал-Мутадз(Самарканд, 866 г.)

95. Граффити на монете: «молот Тора». Находка из Кехра, Харыоский район Эстонской ССР. Саманиды, Ахмед ибн Исмаил, Самарканд, 909/10 г.

96. Граффити на монете: «знак Рюриковичей». Место находки неизвестно. Саманиды, Наср ибн Ахмад. Андараба, 913/14 г.

97. Граффити на монете: изображение меча. Ериловский клад, найденный в 1930 г. в Островском районе Псковской обл. Монета византийских императоров Константина VII Багрянородного и Романа II (945-959 гг.), дата младшей монеты клада 975/76 г.

Рунические граффити в кладах X в. сменяются изображениями дружинной атрибутики. С привлечением археологических материалов удалось опознать довольно точные воспроизведения мечей, скрамасакса, ладей, воинского стяга; некоторые из них имеют довольно близкие иконографические параллели в скандинавском искусстве (илл. 92, 93, 97).

Особую группу составляют изображения, связанные с различными религиозными символами. Среди них — молот Тора, кресты греческого и латинского типов (илл. 95).

Наконец, некоторые знаки обнаруживают точные соответствия в древнерусской княжеской символике: в четырех случаях выявлены «знаки Рюриковичей». Самые ранние из них тождественны знакам Святослава (до 972 г.); опознается также тамга Владимира Святославича (до 1015 г.). Следовательно, уже первые результаты классификации граффити на куфических монетах позволяют проследить последовательное укрепление в системе денежных отношений сначала дружинного, а в X в. — государственно-княжеского элемента. На смену разноплеменным владельцам кладов, в IX в. метившим свои сокровища различными языческими и прочими религиозными символами, в X в. приходит дружинно-княжеская администрация, использующая раннюю государственную символику (илл. 96). Несомненно, это явление отражает решающие сдвиги в распределении денежных средств, связанные с укреплением на международных торговых путях и во всех городских центрах феодальной администрации Древнерусского государства.

Начало становления системы денежного обращения и роль Волховско-Днепровского водного пути («Путь из варяг в греки») в IX – первой половине X в. документировано сейчас, наряду с рассматривавшимися ранее²¹⁴, интересными находками, содержащими, в частности, новые разновидности граффити. Они обнаружены в составе так называемого «Петергофского клада», зарытого, по-видимому, на южном побережье Финского залива в первой четверти IX в.²¹⁵ На одной из монет было нанесено греческое имя Захариас²¹⁶. Еще на 12 монетах обнаружены две серии и отдельные знаки. Среди них руническая надпись kiltr («полноценный», «полновесный»), скандинавское имя «Убби», единичные руны. Интересно отметить арабские надписи (весьма условно читается «ли-ллахи» — «хвала аллаху», полемически перекликающееся с приведенной выше грузинской христианской надписью). Наконец, подлинным открытием явилось прочтение на четырех монетах серии не скандинавских, уже известных исследователям, а восточных, тюркских рун, относящихся к орхоно-енисейской письменности. Тюркские и аланоязычные памятники этой письменности представлены прежде всего в древностях Хазарского каганата²¹⁷.

¹⁵⁰ Шаскольский И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.–Л., 1965.

¹⁵¹ Кирпичников А. Н. и др. Русско-скандинавские связи..., с. 63.

¹⁵² Varangian problems. – Scando-Slavica, Supplementum I. Copenhagen, 1970.

¹⁵³ Herrmann J. Wikinger und Slawen. Zur Frühgeschichte der Ostseevölker. Berlin, 1982.

¹⁵⁴ Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы..., с. 25–117.

¹⁵⁵ Ярославское Поволжье; Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970; его же. Новгородские сопки; его же. Длинные курганы кривичей; Носов Е. Н. Источники по славянской колонизации Новгородской земли. – ВИД, т. 6. Л., 1974, с. 212–242; Кочкуркина С. И. Юго-восточное Приладожье в X–XIII вв. Л., 1973; ее же. Археологические памятники корелы V–XV вв. Л., 1981; Авдусин Д. А. Отчет о раскопках в Гнездове в 1957–1961 гг. – В кн.: Материалы по изучению Смоленской области, вып. VII. Смоленск, 1970; Бліфельд Д. I. Указ. соч.

¹⁵⁶ Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982.

¹⁵⁷ Булкин В. А. Типы погребального обряда в курганах Гнездовского могильника. – В кн.: Статистико-комбинаторные методы в археологии. М., 1970, с. 207–210; Назаренко В. А. Классификация погребальных памятников южного Приладожья. – Там же, с. 191–201; Лебедев Г. С. Разновидности обряда трупосожжения в могильнике Бирка. – Там же, с. 180–190; его же. Погребальный обряд как источник социологической реконструкции (по материалам Скандинавии эпохи викингов). – КСИА, 1977, вып. 148, с. 24–30; Авдусин Д. А. Скандинавские погребения..., с. 74–86; Петрухин В. Я. Погребения знати эпохи викингов (по данным археологии и литературных памятников). – Скандинавский сборник, вып. 21. Таллин, 1976, с. 153–171; его же. Об особенностях славяно-скандинавских этнических отношений в раннефеодальный период IX–XI вв. – Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1981 год. М., 1983, с. 174–181.

¹⁵⁸ Ляпушкин И. И. Новое в изучении Гнездова. – Археологические открытия 1967 года. М., 1968, с. 43–44.

¹⁵⁹ Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка..., с. 11–17; Добровольский И. Г., Дубов И. В. Комплекс памятников у деревни Большое Тимерево под Ярославлем. – Вестник ЛГУ, 1975, № 2, с. 65–70; Носов Е. Н. Поселения Приильменья и Поволховья в конце I тыс. н. э. Автореф. канд. дисс., Л., 1977; его же. Волховский водный путь..., с. 18–29; Петренко В. П. Топография Староладожского поселения. – В кн.: Древние города. Материалы к Всесоюзной конференции «Культура Средней Азии и Казахстана в эпоху раннего средневековья» (Пенджикент, октябрь 1977 г.). Л., 1977, с. 73–74; Кирпичников А. Н. Ладога и ладожская волость..., с. 92–106; Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги...; Белецкий С. В. Культурная стратиграфия Пскова..., с. 3–18.

¹⁶⁰ Седов В. В. Некоторые итоги раскопок в Изборске. – В кн.: Северная Русь и ее соседи..., с. 153–157; Довженок В. И. Сторожевые города на юге Киевской Руси. – В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 37–45; Янин В. JL, Колчин Б. А. Итоги и перспективы новгородской археологии. – В кн.: Археологическое изучение Новгорода. М., 1978, с. 5–56; Толочко П. П. Iсторична топогpaфiя стародавнього Киева. Киiв, 1970; Гупало К. Н. Подол в древнем Киеве. Киев, 1982.

¹⁶¹ Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956; Кропоткин В. В. Экономические связи...; его же. Новые материалы по истории денежного обращения в Восточной Европе в конце VIII – первой половине IX в. – В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 72–79; его же. О топографии кладов куфических монет IX в. в Восточной Европе. – В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 111–117; Потин В. М. Древняя Русь...; Даркевич В. П. Художественный металл Востока VIII–XIII вв. Произведения восточной торевтики на территории Европейской части СССР и Зауралья. М., 1976; Носов Е. Н. Нумизматические данные..., с. 95–110; Херрман Й. Полабские и ильменские славяне..., с. 191–196; Фомин А. В. Начало обращения куфических монет в районе Балтики. – КСИА, 1982, вып. 171, с. 16–21.

¹⁶² Фехнер М. В. Некоторые данные археологии по торговле Руси со странами Северной Европы в X–XI вв. – В кн.: Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 33–41; Дедюхина В. С. Фибулы скандинавского типа. – Труды ГИМ, М., 1967, вып. 43, с. 191–206; Львова 3. А. Стеклянные бусы Старой Ладоги, ч. I. Способы изготовления, ареал и время распространения. – АСГЭ, вып. 10, 1968, с. 64–94; ч. II. Происхождение бус. – АСГЭ, вып. 12, 1970, с. 89–111; Stalsberg A. Skandinaviske vikingetidsfunn fra det gammelrussiske riket. – Fv., 1979, årg. 74 s. 151–160; Седова M. В. Ювелирные изделия...

¹⁶³ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие., вып. 1. Мечи и сабли IX–XIII вв. М.–Л., 1966, с. 18–48; вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени. М.–Л., 1966, с. 6–12, 27–41; вып. 3. Л., 1971, с. 24 и сл.; его же. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX–XIII вв. Л., 1973, с. 25.

¹⁶⁴ Рыбаков Б. А. О двух культурах русского феодализма. – В кн.: Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970, с. 28.

¹⁶⁵ Кирпичников А. Н. Шлем XI в. из юго-западной Руси. – Советская археология, 1962, 2, с. 31–234; его же: Древнейший русский подписной меч. – Советская археология, 1965, 3, с. 196–201. Корзухина Г. Ф. Находка на Рюриковом городище..., с. 45–47; ее же. Ладожский топорик. – В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 89–96; ее же. Некоторые находки бронзолитейного дела в Ладоге. – КСИА, 1973, вып. 135, с. 35—40; ее же. Об Одине и кресалах Прикамья. – В кн.: Средневековая Русь. М., 1976, с. 135–140; Давидан О. И. Бронзолитейное дело в Ладоге. – АСГЭ, вып. 21, 1980, с. 59–67.

¹⁶⁶ Рыбаков Б. А. – В кн.: Живопись домонгольской Руси. М., 1974, с. 7.

¹⁶⁷ Удальцова 3. В. Своеобразие общественного развития Византийской империи. Место Византии во всемирной истории-В кн.: История Византии, т. 3. М., 1967, с. 339.

¹⁶⁸ Кирпичников А. Н. Так называемая сабля Карла Великого. – Советская археология, 1965, т. 2, с. 268–276; его же. Снаряжение всадника...

¹⁶⁹ Arbman Н. Skandinavisches Handwerk in Russland zur Wikingerzeit. – Meddelanden från Lunds Universitets Historiska Museum, 1959, Lund, 1960; Рыдзевская E. A. Rossica в древнесеверных сагах. – Архив ЛОИА АН СССР, ф. 2, оп. 2, № 1135, л. 43.

¹⁷⁰ Корзухина Г. Ф. Русские клады IX–XIII вв. М.–Л., 1954, с. 92; ПВЛ, ч. I, с. 39–40; ср. Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 92. с. 92.

¹⁷¹ Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений русской истории IX – середины XIII века. - Вопросы истории, 1962, № 4, с. 37.

¹⁷² Клейбер Б. А. Два древнерусских местных названия. – Scando-Slavica, 1959, t. 5, с. 139–143.

¹⁷³ Более подробно см.: Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 3, с. 55 сл.; его же: Вооружение воинов Киевской державы в свете русско-скандинавских контактов. – В кн.: Скандинавский сборник, вып. 22. Таллин, 1977, с. 159–173.; его же: Вооружение. – В кн.: Археология СССР. Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985.

¹⁷⁴ Paulsen Р. Schwertortbänder der Wikingerzeit. Stuttgart, 1953, S. 141; Abb. II, 49–50.

¹⁷⁵ Żak J. Eine skandinavische frühmittelalterliche Eisenlanzenspitze aus Grosspolen. – Meddelanden från Lunds Universitets historiska Museum. Lund, 1959, S. 132; Кирпичников А. H. Древнерусское оружие, вып. 2, с. 13 и 15; табл. VI, 1 и 2.

¹⁷⁶ Там же, табл. XIV, 1 и 3.

¹⁷⁷ Там же, табл. XV, 1–3.

¹⁷⁸ Paulsen Р. Axt und Kreuz in Nord– und Osteuropa. Bonn, 1956, S. 38–49.

¹⁷⁹ Ibid., S. 145.

¹⁸⁰ Корзухина Г. Ф. Ладожский топорик. – В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, рис. 2, 3–4; ср. рис. 2, 2.

¹⁸¹ Paulsen Р. Feldzeichen der Normannen. – Аrchiv für Kulturgeschichte, 1957, Bd. 39, H. 1, S. 1–5.

¹⁸² Кирпичников А. H. Русские шлемы X–XIII вв. – Советская археология, 1958, т. 4, 53, рис. 31, 1.

¹⁸³ Wilson D. М. and Кlindt-Jеnsеn О. Viking Art. New York, 1966, p. 127, fig. 56.

¹⁸⁴ Arne T. J. Das Bootgräberfeld von Tuna in Alsike. Stockholm, 1934, S. 65, Taf. IV, 15.

¹⁸⁵ Сизов В. И. Гнездовский могильник близ Смоленска. – Материалы по археологии России, вып. 28, СПб., 1902, с. 41, табл. XII, 1.

¹⁸⁶ Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника..., табл. X, I (Каменка, быв. Екатеринославской губ., из погребения).

¹⁸⁷ Arbman Н. Birka. I. Die Gräber. Text. Stockholm, 1943, S. 256–259; Лебедев Г. С. Монеты Бирки как исторический источник. – В кн.: Скандинавский сборник, вып. 27. Таллин, 1982, с. 156–157.

¹⁸⁸ Кirрičniкоv А. N. Connections between Russia and Scandinavia in the 9th and 10th Centuries, as Illustrated by Weapon Finds. – In: Varangian Problems, p. 50–76; Кирпичников A. H. Надписи и знаки на клинках восточноевропейских мечей IX–XIII вв. – В кн.: Скандинавский сборник, вып. 11. Таллин, 1966, с. 249–256.

¹⁸⁹ Validi Togan A. Z. Die Schwerter der Germanen nach arabischen Berichten des 9.–11. Jahrhunderts. – Zeitschrift der deutschen morgenländischen Gesellschaft. Bd. 20. H. 1936, S. 25.

¹⁹⁰ Бируни. Минералогия. M., 1963, с. 238.

¹⁹¹ Более подробно см.: Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 1, с. 37, 40–42.

¹⁹² Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948, с. 223.

¹⁹³ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 1, рис. 5; 4, 3 и табл. III, 2, табл. IV, 1.

¹⁹⁴ Wilson D. М., Klindt-Jensen О. Op. cit., р. 116–117, tab. XLVI, XLVIIa.

¹⁹⁵ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 1, табл. III, 1.

¹⁹⁶ Цитируется высказывание X. Арбмана во время его доклада в Ленинградском отделении Института археологии в 1959 г. «Бирка и ее связи с Востоком».

¹⁹⁷ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. I, табл. XIV.

¹⁹⁸ Там же, с. 34–37.

¹⁹⁹ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 125–127.

²⁰⁰ Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 1, с. 34–37.

²⁰¹ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи.

²⁰² Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 63–65.

²⁰³ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 193; Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Зодчество Смоленска XII–XIII вв. Л., 1979, с. 140–150.

²⁰⁴ Мельникова Е. А. Экспедиция Ингвара Путешественника на восток и поход русских на Византию в 1043 г. – В кн.: Скандинавский сборник, выл. 21, 1976, с. 74–88; Лебедев Г. С. Монеты Бирки..., с. 160–161.

²⁰⁵ Мельникова Е. А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях, с. 141–156; ее же. Этнонимика Севера Европейской части СССР по древнескандинавской письменности и «Повести временных лет». – В кн.: Северная Русь и ее соседи..., с. 124–127; Джаксон Т. Н. «Восточный путь» исландских королевских саг. – История СССР, 1976, № 5, с. 164–170.

²⁰⁶ Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья (к постановке проблемы). – История СССР, 1984, № 3, с. 64.

²⁰⁷ Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 158–162.

²⁰⁸ Петренко В. П., Кузьменко Ю. К. № 144. Старая Ладога II. – В кн.: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 162–169.

²⁰⁹ Находка из раскопок Е. Н. Носова подготавливается к публикации Е. А. Мельниковой, любезно сообщившей о ней авторам с разрешения первооткрывателя.

²¹⁰ Мельникова Е. А., Седова М. В., Штыхов Г. В. Новые находки скандинавских рунических надписей на территории СССР. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1981 год. М., 1983, с. 182–188.

²¹¹ Дучиц Л. В., Мельникова Е. А. Надписи и знаки на костях с городища Масковичи (Северо-Западная Белоруссия). – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1980 год. М., 1981, с. 185–215.

²¹² Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Рунические граффити на восточных монетах. - В кн.: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 142–152.

²¹³ Добровольский И. Г., Дубов И. В., Кузьменко Ю. К. Рунические надписи и скандинавская символика на куфических монетах. – В кн.: Тез. докл. VII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 2. Л. –М., 1976, с. 155–156; их же. Классификация и интерпретация граффити на восточных монетах (коллекция Эрмитажа). – Тр. Гос. Эрмитажа, 1981, т. 21, с. 53–67; Мельникова Е. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Граффити на куфических монетах Петергофского клада начала IX в. – В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М., 1984, с. 26–47.

²¹⁴ Lebedev G. S. On the Early Date ..., p. 90–101.

²¹⁵ Мельникова E. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Указ. соч., с. 26.

²¹⁶ Добровольский И. Г., Дубов И. В., Рождественская Т. В. Новая находка граффити на куфической монете. – Вестник ЛГУ, 1982, № 2, с. 29–32.

²¹⁷ Мельникова Е. А., Никитин А. Б., Фомин А. В. Указ. соч., с. 35–38

Уровни и этапы развития славяно-скандинавских отношений IX—XI вв.

Итоги междисциплинарных исследований русско-варяжских связей, основанных на комплексном анализе археологических, нумизматических, письменных и языковых данных, нашли выражение в появившихся к началу 1980-х гг. вариантах периодизации славяно-скандинавских отношений, соотнесенной как с основными этапами образования Древнерусского государства, так и с внутренней динамикой «эпохи викингов» в Северной Европе²¹⁸. Показательно при этом, что расхождения в оценке некоторых частных хронологических рубежей, равно как соотношения тех или иных конкретных факторов на каждом из выделенных этапов, не заслонили главных, определяющих результатов, достигнутых при современном состоянии изучения проблемы, а именно: во-первых, определяющей роли для развития русско-скандинавских отношений (и шире, международных отношений в системе всего Балтийского культурно-экономического региона IX-XI вв.) социально-экономических, политических и культурных процессов, разворачивавшихся в восточнославянском раннефеодальном обществе Древней Руси; во-вторых, основанного на структурной сложности этих процессов многопланового и многостороннего характера славяно-скандинавских отношений, охвативших различные структурные уровни исторической действительности: экономики, общественно-политической структуры, культуры и идеологии раннефеодальных обществ Древней Руси, Скандинавии и других стран Балтики. В соответствии с этими уровнями русско-скандинавские отношения принимали многообразные, лишь постепенно раскрывающиеся во всем своем богатстве формы; взаимодействие было плодотворным для всех участвовавших в нем сторон, определив качественные характеристики раннесредневековой культуры стран Балтики²¹⁹.

Систематизация данных о формах этого взаимодействия, несомненно, определяет дальние и интересные перспективы исследований, организация которых должна стать не только междисциплинарным, но и международным научным предприятием. Однако могут быть выделены, с определенной долей обобщенности, основные уровни или аспекты славяно-скандинавских контактов²²⁰.

I. Материально-ценностный уровень. Наиболее доступный для археологического изучения, он представлен артефактами и материальными ценностями, включая драгоценные металлы. С начала IX в. это прежде всего серебро: восточное, поступавшее с территории Древней Руси и обеспечивавшее жизнеспособность балтийской экономической системы, а на определенном этапе - западное, с последних десятилетий X в. Роль Древней Руси в экспорте серебра определялась ее господствующим положением на водных путях, связывавших Север Европы с исламским миром; основная часть поступивших ценностей (не менее 60%) нашла применение во внутреннем древнерусском денежном обращении, обеспечивая развитие экономики древнерусских городов на этапе формирования, а главным образом стимулируя становление феодальных отношений (в арабском серебре реализовывалось первоначально собранное в виде пушнины «полюдье», видимо уже в первой трети IX в. осуществлявшееся в общегосударственном масштабе и до середины X в. сохранявшее значение основной формы раннефеодального отчуждения избыточного общественного продукта в пользу господствующего класса)²²¹. Значительная часть серебра (свыше 40% или, ориентировочно, от 3 до 5 млн. марок) поступила во внешнее, балтийское обращение, составив в нем более половины валютного фонда. При этом ничтожная доля (0,25%) приходится на военные субсидии 882-1054 гг.-«варяжскую дань» в сумме 300 гривен (75 марок серебра), ежегодно взимавшихся с Новгорода и шедших, очевидно, на оплату сторожевого варяжского отряда, вероятнее всего обеспечивавшего безопасность в акватории Финского залива. Некоторая часть восточного серебра была получена викингами в виде военной добычи во время закаспийских походов «русов» в 860-х, 910-х, 940-х и 1040-х гг., которые были организованы киевскими князьями в соответствии с условиями заключавшихся в эти годы русско-византийских договоров²²²; участие варяжских контингентов в этих походах отразилось не только в русских, арабских, грузинских источниках, а также скандинавских рунических надписях, но и в распределении арабского серебра в погребальных комплексах могильника Бирки (особенно показательна концентрация монет в богатых камерных погребениях X в., связанных с феодализирующейся военно-дружинной свейской знатью)²²³. Несомненно, однако, что основная часть монетного серебра, особенно представленного в кладах длительного накопления, была результатом интенсивных и многоступенчатых торговых операций. Они же во многом способствовали распространению в скандинавских, древнерусских и прибалтийских памятниках различных видов артефактов, связанных с торговлей или же функционированием приморских и речных торгово-ремесленных поселений с полиэтничным населением.

Торговый и торгово-ремесленный обмен зафиксирован практически всеми доступными видами археологических материалов, начиная с керамики: славянской, распространяющейся в шведских и датских памятниках начиная с IX в. (первоначально, вероятно, в качестве тары), равно как фризской, и, видимо, даже отдельных форм скандинавских лепных сосудов, появившихся в некоторых древнерусских ОТРП²²⁴. Показательно при этом активное воздействие славянского («западнославянским» оно может быть названо с определенной долей условности, учитывая нарастающее количество аналогичных развитых гончарных форм не только в городских, но и сельских поселениях Северной Руси; вместе с другими особенностями «северославянской культурно-исторической зоны» эти формы гончарных сосудов, видимо, являются одной из характеристик «верхнерусской археологической культуры» VIII-X вв.)²²⁵ профессионального гончарного ремесла на керамическое производство в Скандинавии.

Общебалтийский характер наряду с некоторыми пахотными земледельческими орудиями и распространившейся при посредничестве славян конской упряжью приобрели наборы железных ремесленных инструментов. Обнаруженный при раскопках Е. А. Рябинина в Старой Ладоге комплекс ремесленных орудий²²⁶ свидетельствует о налаженных контактах в этой сфере уже в середине VIII в. То же относится к распространению, а затем и местному производству стеклянных бус, которые в период до широкого распространения монетного серебра, видимо, играли роль средства денежного обращения; в некоторых областях эта их роль в меновой торговле пушниной прослеживается и в X XI вв.²²⁷

Дружинное вооружение, в первую очередь каролингские мечи, также вовлечено в обращение уже с IX в.; показательны находки в ранних слоях Ладоги деревянных детских игрушечных мечей, копирующих ранние формы типов Н, В²²⁸. В течение всего IX-X вв. идет интенсивный обмен в этой области, приведший к распространению в арсенале викингов ряда восточных форм и к началу собственного производства мечей в Киевской Руси, второй после Франкской державы стране Европы, где был выпущен собственный подписной меч.

Весьма интенсивными были взаимодействия в области украшений, парадного убора (мужского, отчасти и женского), костюма. Наряду с распространением на Руси (видимо, в варяжских, может быть и в смешанных семьях) скандинавского женского наряда с парами фибул в Скандинавии распространяются дружинные наборные пояса, сумки-ташки, восточного покроя шаровары, запашная одежда типа кафтана с бронзовыми пуговицами и тесьмой по краю, меховые «русские шапки», женские плиссированные льняные и шелковые рубахи, бусы и другие виды украшений²²⁹. В русских погребениях и кладах достаточно широко представлены скандинавские фибулы, браслеты, гривны, подвески (в том числе поздние формы «молоточков Тора», весьма близкие находкам из Хиддензе в западнославянской Прибалтике²³⁰). Обмен на материально-ценностном уровне, судя по материалам Ладоги, устанавливается уже в середине VIII в. и достигает максимума к середине X в.

II. Семантически-знаковый уровень. Выявление его связано с внимательным анализом артефактов, обнаружившим ранние проявления обмена или по крайней мере взаимного знакомства со знаковыми системами и последующего их, иногда совместного (в орнаментике), развития. Казавшиеся ранее случайными находки вроде стихотворной ладожской рунической надписи первой половины IX в. оказываются звеньями единой системы. Открытие граффити на монетах позволяет проследить, во-первых, различные уровни применения рунической письменности (возникновением своим, кстати, обязанной германо-римским контактам германцев с позднеантичным миром, прежде всего па восточноевропейской почве; старшие руны были варварской переработкой итало-греческих форм алфавита): в варяжской среде на Руси руны применяли в сакральной, бытовой и, видимо, даже хозяйственно-административной сфере. Во-вторых, уже в ранних кладах граффити демонстрируют сосуществование в одной среде нескольких знаковых систем: арабской, греческой, тюркской, скандинавской и пр.; в-третьих, интеграция некоторых из этих систем выразилась, видимо, в создании качественно новой графической символики, выражавшей круг военно-дружинных, а затем и государственно-административных понятий (оружие, ладьи, стяги, «знаки Рюриковичей»),

В семантически-знаковых отношениях весьма важное значение имело распространение во второй половине IX в. славянского кириллического письма. Примечательно, что уже к концу X в. оно утвердилось в «клинковой эпиграфике» (если учесть, что северные мастера нередко пользовались рунами для подписи своих произведений, то отсутствие рунических клейм на мечах объективно может свидетельствовать о том, что в Скандинавии широкий импорт мечей не способствовал развитию местного клинкового производства).

«Соприкоснование» двух алфавитных систем, славянской и скандинавской, проявляется уже в начале X в.: Е. А. Мельникова обнаружила, что на знаменитой причерноморской амфоре из варяжского погребения в Гнездовском кургане № 13 (910-925 гг.), кроме известной кириллической надписи «гороухша» была нанесена руна sol, семантически не противоречащая русскому тексту²³¹. Таким образом, в первой четверти X в. славянскую надпись могли если не «перевести», то, во всяком случае, дополнить древнесеверной.

Наиболее интенсивно семантически-знаковый обмен реализовался в развитии орнаментики; при этом Русь была не только источником, но и посредником в передаче на север венгерских, тюркских, арабских, среднеазиатских и византийских мотивов, образов и технических приемов²³². Высшим проявлением взаимодействия стало производство «вещей-гибридов» в X в., характеризующих процесс синтеза различных по происхождению этнокультурных традиций в раннефеодальной дружинной культуре. Скандинавское происхождение некоторых мотивов - Один с вещими птицами, герой, пожираемый змеем, хищная птица (сокол) в полете (на наконечниках ножен мечей), борющиеся звери - соответственно уравновешивается распространением в северном искусстве пальметки, растительных восточных мотивов, форм поясных бляшек и наконечников, ажурных кресал, бубенчиков, техники и декора плетеных браслетов и гривен (в ювелирном ремесле Готланда), рукоятей мечей с опущенным перекрестьем (типы L, Р, X, Z, JE, с IX до середины XI в.).

Появлением семантических контактов следует считать и распространение скандинавских имен в древнерусском ономастиконе: славянизированные формы, такие, как Олъг, Ольга, Игорь, указывают на активное взаимодействие славянской и скандинавской ономастики в дружинно-княжеской среде. Датское «Вальдимар» - более поздний пример обратного заимствования, связанный с эпическим образом Вальдамара Старого, Владимира Красное Солнышко киевских былин. Распространение варяжских имен в среде киевской знати первых десятилетий X в. (договоры 907, 912, отчасти 944 гг.) позволяет предположить наряду со скандинавским происхождением билингвизм какой-то части варяжских дружинников; он зафиксирован и сообщением Константина Багрянородного, записавшего, очевидно, со слов какого-то киевского варяга, двойной ряд наименований Днепровских порогов: скандинавских и славянских. В той же лингвистической сфере лежит и формирование древнесеверной географической номенклатуры Восточной Европы, образовавшейся в ходе поездок скандинавов на Русь, и независимой от западноевропейской хорографической традиции²³³. Дискуссионным остается предположение, выдвинутое еще в конце прошлого века В. Томсеном, о существовании на Руси своеобразной «варяжской» языковой стихии, смешанного славяно-скандинавского «эсперанто» портовых городов и военных дружин²³⁴. Однако установление обмена на семантически-знаковом уровне со всей определенностью можно констатировать в начале IX в., и он достигает наибольшей полноты в течение X в., когда формируется общий для русской и скандинавской культур фонд духовных ценностей, нашедших как материальное выражение (погребальные ритуалы), так и, видимо, воздействовших на устные формы словесности (дружинный эпос)²³⁵.

III. Социально-политический уровень. Во многом общие знаковые формы или обмен ими зафиксировали совместную или взаимосвязанную деятельность по развитию социальных институтов и норм. Синкретическая дружинная мода раннефеодальных обществ Балтики именно в результате сотрудничества и обмена славян и скандинавов объединила столь далекие по происхождению существенные знаковые элементы, как восходящий к римской спате каролингский рыцарский меч и заимствованный евразийскими кочевниками у китайской цивилизации ранговый воинский пояс; то и другое стало символом воинского дружинного социального статуса, в принципе близкого у славян и норманнов. Эта же дружинная среда конституировала себя путем своеобразной погребальной обрядности: захоронения с оружием у славян, сожжения в ладье у викингов, погребальные камеры или срубные гробницы для высшего слоя феодализирующейся знати (илл. 98), «большие курганы», где переплетались скандинавские и древнерусские ритуалы,- вот проявления тесной взаимосвязи развития этих общественных институтов в протофеодальном и раннефеодальном обществах Древней Руси и Скандинавии. В сходных условиях и формах развивается и процесс урбанизации при переходе от доклассовых обществ к раннеклассовым (в данном случае раннефеодальным), обозначаемый обычно как «городская революция»²³⁶; помимо синхростадиальных черт сходства, здесь, несомненно, существовали и общие культурные и социальные нормы, касавшиеся «гостебного права», организации торгово-ремесленной деятельности, системы денежного обращения; общебалтийские атрибуты - весы и весовые гирьки, серебро, торгово-ремесленная утварь и тара, выявляются в более широком контексте, единые во множестве своих проявлений: от покроя обуви и одежды до фортификации, домостроительства, планировочных решений городского пространства, городской культуры Балтики, сконцентрированной в поддерживавших взаимные связи центрах от Верхнего Поволжья до побережья Северного моря²³⁷.

98. Бирка, камерное погребение (реконструкция)

Взаимодействие на уровне социальных институтов оставило отчетливые следы в древнерусском и древнесеверных языках. Критический анализ, осуществленный лингвистами в течение нескольких десятилетий, и в этой сфере выявил определенное равновесие; сейчас не вызывают споров примерно два десятка заимствований, приблизительно поровну распределившихся, - около десятка скандинавских слов, укоренившихся в древнерусской лексике, не менее 12 славянских-в скандинавской²³⁸. Показательно при этом, что скандинавские заимствования - «варяг», «гридь», «тиун», «стяг» - охватывают военно-организационную дружинную, а отчасти также («скот» в значении «деньги» - из третьего, общего для северного и славянского языка источника, и «шъляг» - для денежной единицы)²³⁹, видимо, государственно-фискальную сферу деятельности; славянские слова в скандинавском охватывают область бытовой дружинной культуры (sọđull - «седло», katse - «кошъ», «сума», может быть lavi - «лава», «скамья», «лавка», humlе - «хмель»), отчасти - государственной практики (græns - «граница»), а наиболее полно и представительно-торговую (включая и транспортную) сферу культуры: torg - «търгъ», tolk - «тълкъ» (переводчик, «толковин»), besman - «6eзмънъ», «весы», lodje - «ладья», 1оka - «лука», «хомут», sobel - «соболь», silki - «шелк»²⁴⁰. Как в военно-дружинной, так и в городской, торгово-ремесленной сфере славяно-скандинавское взаимодействие, судя по распространению археологически документированных атрибутов, начинается во второй половине IX в., достигает максимума во второй половине X в., а с конца Х - первой половины XI в. прослеживается уже самостоятельное для каждой культуры дальнейшее развитие совместно выработанных инноваций, равно как создание качественно специфических, принципиально новых социокультурных норм, в частности ярко представленных «русскими формами» мечей, неизвестными в Скандинавии, или мемориальными руническими камнями, именно с этогo времени широко распространившимися в северных странах и не получившими применения даже в погребальных ритуалах обрусевших варягов на Руси.

IV. Идеологический уровень: обмен духовными ценностями. Он, естественно, связан с обменом знаковыми системами, хотя, видимо не сразу, ведет к взаимопроникновению идеологических представлений и совместному творчеству в этой сфере. Своего рода «записью» языческих религиозных норм являются сформировавшиеся в X в. «гибридные» погребальные ритуалы²⁴¹; мелкая культовая пластика, вроде идолов из Черной Могилы (X в.) или Старой Ладоги (IX в., цв. илл. 19), свидетельствует об освоении, иногда даже включении в безусловно местный культурный контекст заимствованных языческих мифологем. Еще более обширным полем взаимодействия был, как указывалось, дружинно-эпический фонд, общий круг сюжетов в котором фиксируется не позднее, чем с середины X в., а в дальнейшем широко используется как древнесеверной, так и древнерусской литературами в XII-XIII вв. Интересные наблюдения сделаны недавно относительно возможных, не только содержательных, но и формальных соответствий между древнерусской и скандинавской дружинной поэзией (в частности, парного исполнения певцами хвалебных песен)²⁴². Однако с наибольшей интенсивностью обмен на этом уровне (подкрепленный феодально-госу дарственной практикой династических связей) проявился в распространении с Востока, через Русь, культурных ценностей и норм феодально-христианской государственности, своим происхождением связанных с наиболее авторитетным из государств этой эпохи, Византийской империей, но именно на Руси принявших более доступную, приспособленную к социальным традициям как славянских, так и скандинавских племен форму, и в этой форме усвоенных скандинавами. Ярослав Мудрый, великий князь киевский, к концу правления претендовавший на равнозначный византийскому титул «царь»²⁴³, в королевских сагах свода «Хеймскринглы» выступает не только родственником и союзником северных конунгов, но и эталонным воплощением феодального государя; при его дворе, «в Гардах» проходят важные жизненные этапы каждого из норвежских «королей-миссионеров», Олава Святого, Магнуса, Харальда Хардрада, утверждавших па Севере феодальную государственность, освящаемую христианской церковью. Центр тяжести новых идеологических ценностей в XI в., безусловно, находится на Руси. И если киевских варягов-мучеников здесь чтили как своих, православных святых, то церковь Олава в Новгороде, один из первых зарубежных храмов в честь христианского патрона Норвегии, словно освящала для христианизированных норманнов пространство «на Востоке в Гардах».

Уровень обмена в идеологической сфере намечается не позднее середины X в., достигает максимума в XI в., а художественное выражение обретает в древнерусской литературе XII в. (включение окончательной редакции «Сказания о призвании варягов» в текст «Повести временных лет» 1118 г.) и древнесеверной - XIII в. (монументальное эпическое полотно «Хеймскринглы»), Следует отметить, что оба памятника лежат в основании национальных литератур и оба разительно отличаются от общеевропейской средневековой традиции, сформированной латинской церковной книжностью; это обстоятельство, во многом определившее дальнейшие пути развития как русской, так и скандинавской культуры, не в последнюю очередь определяет значение русско-скандинавских связей IX-XI вв.²⁴⁴

Интенсивность связей на каждом из выделенных уровней не совпадает по времени: ранее всего устанавливается обмен на материально-ценностном уровне, что, естественно, ведет к освоению и взаимопроникновению семантических знаковых систем; совместная экономическая деятельность оставляет следы и в социальной сфере, что в конечном счете находит проявление в области идеологических ценностей и норм. Таким образом, намечается и хронологическая последовательность, этапы развития русско-скандинавских связей.

Разумеется, нужно учитывать и более глубокие их исторические предпосылки; определенные импульсы по пути «Из грек в варяги»²⁴⁵, из античного Причерноморья на Север Европы поступали еще в конце римского времени и в эпоху Великого переселения народов ; эта тема требует углубленных и многосторонних исследований²⁴⁶. Для скандинавских культур «эпохи викингов», как и континентально-германских культур VI-VII вв., возникавших в варварских королевствах на развалинах Западной Римской империи²⁴⁷, в полной мере еще не оцененное и не определенное значение имел уникальный по составу, боспоро-сармато-готско-славянский культурный синтез в пограничных провинциях и припонтийском «лимесе» Восточной Римской империи, в мастерских Боспора²⁴⁸, кочевых ставках гуннских ханов (отразившийся в комплексах типа Перещепинского клада)²⁴⁹, восточноевропейских «вещах с эмалями»²⁵⁰, среднеднепров-ской «культуре пальчатых фибул»²⁵¹. Скандинавские исследователи сравнительно недавно пришли к необходимости изучения и оценки восточноевропейского и понтийского художественного ремесла в таких проявлениях, как «инкрустационный стиль» золотых вещей с гранатовой инкрустацией, для становления художественной образности, материальных средств и технологии ювелирного искусства Скандинавии VI-VIII вв. и последующих столетий²⁵². Следует считаться, конечно, и с масштабами этнополитических преобразований в Восточной Европе, прежде всего в понто-каспийской зоне после 375 г., с начала гуннского вторжения и последовавших затем волн кочевнических нашествий. Об относительной стабилизации в этом обширном регионе можно говорить лишь с конца 560-х гг., после утверждения в Паннонии аварского каганата; следует отметить, что переселение в связи с аварским вторжением в 568 г. части дунайских ободритов в Западную Балтику фиксирует и важный момент в формировании «северославянской культурно-исторической зоны». К этому же времени предположительно следует отнести и оформление первого крупного восточнославянского межплеменного союза, когда «живяху в мире поляне и деревляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате»²⁵³. Показательно, однако, что за пределами обширной зоны этнополитических преобразований и катастроф эпохи Великого переселения народов, в лесных областях обитания финно-угорских племен, от Урала до Ботнического залива, в условиях этнокультурной стабильности традиция связей с Югом сохраняется, изменяя лишь территориальную организацию. Если для столетий «римского времени» характерна ориентация прибалтийско-финских культур на античный «Янтарный путь», при посреднической роли скандинавов на Балтике, то в период упадка Вислинской магистрали, отрезанной в Подунавье аварами от восточноримских провинций, в развивающейся финской культуре выявляются, наряду со скандинавскими, все более значимые связи с волжско-финскими племенами Средней России, Волго-Камского и Волго-Окского междуречья. Волжский путь, равно как водные пути в Зауралье и в угорские земли Западной Сибири, судя по распространению сасанидского серебра, связывал северные окраины Европейского континента со средиземноморским, передневосточным, в эту эпоху уже исламским миром не позднее чем в VIII в.²⁵⁴ Но к этому времени, после образования в середине VII в. Хазарского каганата, а затем Болгарского царства на Балканах и Волжской Булгарии, стабилизировались и взаимоотношения славян с кочевниками. Государства тюркских кочевников, прежде всего Хазария, должны были выдержать еще нелегкую борьбу с арабскими халифатами в первой половине VIII в., установить военно-политические отношения с Византией²⁵⁵, по к исходу VIII в., во времена багдадского халифа Харуна ал-Рашида (766-809 гг.) на восточной окраине Европы создались все необходимые внешнеполитические условия для движения из Месопотамии и Средней Азии в глубинные пространства Восточной Европы арабского серебра, а в обмен на него прежде всего драгоценной пушнины (по Волжскому пути).

Если рассматривать все циркум-балтийское пространство как своего рода «субконтинент», объединяющий Фенноскандинавию и прилегающую с юга к Балтийскому и Северному морям практически непрерывную низменность (ограниченную Гарцем, Рудными горами, Судетами, Силезией, а затем Белорусской грядой и Валдайской возвышенностью), то в его западной, прилегающей к Северному морю части, а также в южной Скандинавии, северной Германии и польском Поморье в течение VII в. происходят аналогичные стабилизационные процессы. Переселения саксов, англов и ютов в Британию, перемещения южноскандинавских племен при сравнительной устойчивости племенных союзов свеев в Средней Швеции, гутов - на Готланде завершились к середине VII в. С этого времени можно говорить о зарождающейся активизации западноевропейских, фризских и британских купцов, стимулировавшей и определенные слои скандинавского общества. В последнее время сделаны интересные наблюдения о распространении в 730-740 гг. в западной части Балтики британского монетного серебра, sceatta²⁵⁶ (не из этого ли общего источника - древнесеверный skattr и древнерусский «скот» в значении «деньги»?); это согласуется и с данными письменных источников о внимании английских миссионеров со времен Бэды Достопочтенного (673-735 гг.) к этому району. Фризские торговые фактории близ Хедебю, ранние торговые центры, такие, как Хельгё на озере Меларен или Гробини на Курземском полуострове (с 650 г.), образуют первые звенья складывающейся торговой системы, в обращении которой, по весьма правдоподобному предположению Й. Херрмана, в этот период (до конца VIII в.) роль денег могли играть мозаичные сирийские стеклянные бусы, а затем, видимо, и бисер местного производства. Этой «стеклянной валютой» к середине VIII в. охвачена вся славянская Балтика, а в ее рамках возник не позднее 750 г. тот центр, которому суждено было сомкнуть в единую цепь «восточную» и «западную» ветви Балтийской системы путей сообщений, - Старая Ладога.

Славянские племена, как на Балтике, так и прежде всего в Восточной Европе, стали той цементирующей основой, которая обеспечила становление и полноценный расцвет Балтийского культурно-экономического региона в VIII XI вв. На протяжении VII - первой половины VIII в. в рамках всего славянского мира развиваются типологически сходные процессы, проявившиеся в смене единообразной «пражско-корчакской культуры» V-VI вв. различными, иногда, видимо, довольно сложными по составу «городищенскими» и «курганными» культурами в Средней и Восточной Европе. Формируются поселенческиетерриториально-административные системы, состоящие из гнезд городищ и тяготеющих к ним открытых поселений. На базе устойчивого земледельческого хозяйства развивается, отделяясь от аграрной деятельности, ремесло. Завязываются отношения обмена и разнообразные межплеменные и межэтнические связи. В поле зрения славян оказываются не только ближние, иноязычные насельники, восточно-финские племена («на Белеозере седять весь, а иа Ростовском озере меря, а на Клещине озере меря же»), уже включенные в систему дальней восточной пушной торговли, и не только приморские сородичи «лутичи» и «поморяне», но и «зимигола, корсь, норома, либь», прибалтийские племена «от колена Афетова», а затем и «свие, урмане, анъгляне, гъти», завязавшие отношения с торговыми центрами Западной Европы, с переживающей подъем экономикой Каролингской империи франков.

Славянские свободные общинники и выделяющаяся знать «племенных княжений» в VIII в. располагали уже необходимыми и достаточными ресурсами для того, чтобы включиться в эти отношения. И при этом именно в восточнославянских землях располагалось средокрестие важнейших водных магистралей, обеспечивавших многоступенчатый и многосторонний торговый обмен, охвативший в итоге почти всю Европу, а в силу ориентированности на мусульманские страны вышедший и далеко за пределы Европы.

Можно считать, что к середине VIII столетия сложились все необходимые предпосылки для развития славяно-скандинавских контактов. Начинается их последовательное расширение, составляющее основу истории Балтийского культурно-экономического региона.

Первый этап (750-830 гг.) следует рассматривать как начальные опыты установления двусторонних связей; в течение этих десятилетий начинается экспансия викингов на Западе (после 793 г.), способствовавшая вовлечению в обращение новых ценностей, но, конечно, подрывавшая стабильность экономических связей. Возобладала, однако, общность экономических интересов; во всяком случае, с 805 г. устанавливается регламентированная торговля славян и скандинавов с франками (между прочим, предусматривавшая и запрет на экспорт мечей, оказавшийся совершенно несостоятельным); несмотря на военные конфликты, функционирует и ободритский Велиград (Рерик), и датский Хедебю; интенсивные связи, очевидно при посредничестве этих центров, устанавливает с городами Фрисландии Ладога, через нее начинается поступление восточного серебра на север и запад Европы.

Продуктивности славяно-скандинавских контактов на путях к восточным серебряным рынкам способствовало ослабление Хазарии в ходе гражданской войны 810-820 гг. (последовавшей после принятия иудаизма хазарским беком Обадия). Начинается борьба Руси с Хазарским каганатом, завершившаяся через сто с лишним лет. Правитель днепровских «росов», вероятнее всего летописный Дир, принимает титул «кагана», противопоставляющий его главе Хазарской державы. Направленное в 838 г. в Византию посольство (в котором участвовали и варяги), очевидно, стремилось расширить и упрочить диапазон экономической деятельности «русов» па юге (к этому времени, на исходе первого столетия славяно-скандинавских контактов в пределах Верхней Руси, вполне можно допустить контаминацию северной и южной формы государственного и социально-сословного наименования, зафиксированного «Повестью временных лет» именно как «Руска земля»).

В целом, по-видимому, попытка Дира добиться перестройки византийско-хазаро-русских отношений оказалась неудачной. Могли сказаться и недавние (в 810-х гг.) набеги «русов» на византийские города Крыма, черноморского побережья Малой Азии, острова Эгейского моря; уступка хазарами Крымской Готии, где с 815 г. была восстановлена византийская администрация; новопостроенный для хазар спафарокандидатом Петроной Каматиром кирпичный Саркел поставил под контроль военно-стратегическую сухопутную дорогу от Дона в славянские земли северян, вятичей, радимичей. После 833 г. Среднее Поднепровье выпадает из зоны обращения дирхема, что не без основания рассматривают как результат «экономической блокады», установленной хазарами²⁵⁷.

Второй этап славяно-скандинавских отношений па Руси (840-850 гг.) связан прежде всего с активизацией усилий обеих сторон в поисках выхода и закрепления на Волжском пути. Через Ладогу все более стабильно поступает поток дирхемов в страны Балтики и Скандинавию. Трансбалтийские связи документированы в славянском мире кладом из Ральсвика на Рюгене (842 г.); в Ладоге нарастает концентрация скандинавских вещей; северные импорты на Сар-ском городище, а возможно, и первые погребения в Тимеревском могильнике свидетельствуют о распространении контроля Верхней Руси на северо-восточную часть Волго-Окского междуречья.

Экономические связи развиваются в условиях нарастающей военной активности викингов; это время их наиболее успешных и жестоких набегов на Западе. Обостряются отношения данов и норвежцев с франками. После распада Каролингской империи в 843 г. на Францию, Лотарингию и Германию Людовик Немецкий в 844 г. предпринимает первую, неудачную, попытку немецкой феодальной экспансии в земли ободритов (что в определенной мере создавало предпосылки для военно-политического союза части славянских племен с датскими викингами).

Обостряются и межскандинавские отношения. В начале 850-х гг. датские викинги практически блокировали шведскую Бирку, стремясь добиться монопольного господства в балтийской торговле. В свою очередь шведы (в этом случае «варяги» в «Повести временных лет» под 859 г.) попытались прибегнуть к обложению данью восточнославянских и волжско-финских племен. Варяжское давление приводит к усилению единства образовавшейся конфедерации этих племен. Второй этап русско-скандинавских отношений развивается и завершается в условиях острого экономического и политического кризиса, увенчавшегося восстанием племен Верхней Руси, изгнанием варягов и временным перерывом в торговых отношениях.

Однако глубинные, объективные интересы как славянской, так и скандинавской стороны требовали развития именно этих взаимовыгодных отношений. Их восстановлению способствовала и быстро прогрессирующая стратификация протофеодальных обществ как у славян, так и у скандинавов. В Скандинавии об этом свидетельствуют первые, хотя и робкие успехи христианской миссии Ансгария, опиравшегося исключительно на раннефеодальную, дружинного-родскую среду как в Дании, так и в Швеции. В славянских землях Балтики в середине IX столетия прослеживается реорганизация сети городищ, упадок старых общинных укреплений и распространение небольших, хорошо укрепленных феодальных замков и ран-негородских поселений; в это время «Баварский географ» зафиксировал у лютичей более 100 таких крепостей. Сеть локальных центров, наряду с племенными столицами контролирующих речные магистрали, возникла и в восточнославянских землях, как на Волховско-Днепровском, так и на Волховско-Волжском пути; в систему водных сообщений в это время включаются Западная Двина и Ока, а на перекрестке меридиональных и широтных путей, связавших земли ли-вов, кривичей, словен, чуди, мери, обеспечивая устойчивые коммуникации со Средним Поднепровьем, а судя по великоморавским украшениям, и с дальними славянскими землями, возникло Гнездовское поселение.

Третий этап (860-880 гг.) - реализация созданного социально-экономического потенциала. Славянская, чудская и мерянская знать Верхней Руси нашла сбалансированный и перспективный выход из межмплеменной распри и международного кризиса, использовав надплеменные, по наблюдению В. Т. Пашуто, нейтральные в отношении племенного сепаратизма силы, прежде всего в общих интересах социальной верхушки северной конфедерации славянских и финских племен²⁵⁸. Но при этом призвание Рюрика из западной Балтики позволяло создать эффективный военно-политический противовес набегам шведских викингов и стабилизировать обстановку в масштабах всего Балтийского моря.

В середине 860-х гг. Верхняя Русь от Полоцка до Ростова выступает как прочное политическое образование, послужившее первоосновой для развития в дальнейшем крупнейших русских княжеств: Новгородской, Псковской, Полоцкой и Ростово-Суздальской земли. В течение нескольких лет устанавливается единая система денежного обращения в масштабах всей Балтики, основанная на арабском серебре, поступавшем из городов Верхней Руси. По существу, с этого времени можно считать вполне сложившимся Балтийский культурно-экономический регион.

На этом же этапе одновременно с деятельностью Рюрика (но независимо от нее) впервые документируется использование варяжских войск на русской службе. В 860-866 гг. дружины варягов (вероятнее всего, шведов, попавших в Поднепровье по Двинскому пути), участвуют в составе войск Аскольда в походе киевского кпязя на Византию, а затем-в набегах «русов» на мусульманские города Закаспия, что нашло отражение в материалах могильника Бирки²⁵⁹. Таким образом, на третьем этапе русско-скандинавских отношений уже сложился тот механизм участия варяжских войск в походах на Царьград, затем в Закаспий, с последующим возвращением по Волжскому пути (сопряженным, очевидно, и с торговыми операциями в Булгаре и других попутных центрах), который обеспечивал в дальнейшем, на протяжении 860-х, 910-х, 940-х, 960-х, 980-х, 1010-х, 1020-х, 1040-х гг. практически каждому из поколений «свейских» викингов воинскую службу и добычу «на Востоке, в Гардах» в составе многоплеменных ратей великих киевских князей, и затем, после решения военно-политических задач очередного похода на Византию, в свободном воинском промысле «русов» (избыточный контингент составляли в первую очередь варяжские наемники) - в Закаспии. Эти несколько больших походов киевских князей, по существу, составили основное военно-историческое содержание шведской «эпохи викингов», как походы в Англию-для датчан и норвежцев²⁶⁰. Наряду с торговыми операциями на Волховско-Волжском пути военное наемничество, а затем и участие в походах «русов» на мусульманские земли («Серкланд» скандинавских источников) становятся устойчивыми формами активности норманнов на Руси.

Четвертый этап русско-скандинавских связей (880-910-е гг.) занимает промежуток между двумя походами: в 882 г. Олег из Новгорода по Волховско-Днепровскому пути с полиэтничным верхнерусским войском, состоявшим из ополчений словен, кривичей, чуди, мери, веси и варяжского полка, продвигается через Смоленск на Любеч и Киев. Захват власти в Киеве северорусским князем знаменовал окончательное объединение Верхней Руси и Русской земли Среднего Поднепровья в единое Древнерусское государство. В конце этапа, в 907 г., еще большее войско, также с участием варягов, совершило поход на Константинополь; на протяжении нескольких лет после этого (до 913 г.) последовала серия нападений «русов» на закаспийские города, отразившаяся в материалах как древнерусских памятников, так и могильника Бирки²⁶¹.

«Лета Ольговы» представляют собой важнейший этап стабилизации Киевского государства, ознаменованный не только первым договором с Византией. Олег освободил от хазарской зависимости северян и радимичей, подчинил древлян - давних противников полянского Киева, сумел предотвратить угрозу угорского вторжения. По всей территории Киевской Руси, от Ладоги до Поднепровья, прослеживаются градообразовательные изменения: каменная крепость в Ладоге, городская структура Пскова, укрепления Большого городища в Гнездове, сложение системы центров на речных путях Ростовской земли, укрепленный стан в Шестовицах под Черниговом - вот, видимо, далеко не полный перечень центров, в которых «Олег на-ча городы ставити»²⁶². В ладожских и новгородских сопках, боярских курганах Гнездова и Киева, первых срубных гробницах можно видеть погребальные памятники представителей раннефеодальной знати, в состав которой, судя по ономастикону договоров 907 и 911 гг., нашли себе место и варяжские выходцы. Возрастает торговая активность «русов» на Волховско-Волжском пути. При этом политические и экономические процессы в русских землях развиваются параллельно и синхронно с аналогичными явлениями в других странах Балтики: на рубеже X в. были сооружены первые укрепления в Бирке и Хедебю, формируется мощная фортификация славянских городов Поморья. И в славянских, и в скандинавских странах укрепляется централизованная королевская или великокняжеская власть. Олег Вещий, правитель самого крупного в Европе того времени государства, был современником первых единовластных конунгов в Скандинавских странах - Горма Старого в Дании, Харальда Прекрасноволосого в Норвегии, Эйрика Энундсона в Швеции; укреплению позиций этих конунгов в своих странах, помимо возраставшей мощи раннефеодального класса (во многом зависевшей от активного развития торговых связей с Русью), способствовали тяжелые поражения, которые дружины викингов в 890-891 гг. потерпели во Франции и Германии; спад норманнской экспансии на Западе и начало формирования государственных территорий северных королевств непосредственно взаимосвязаны²⁶³. Древняя Русь к этому времени по уровню государственной консолидации опережала всех своих балтийских партнеров.

Пятый этап (920-965 гг.). На этом этапе создается стабильное сотрудничество раннефеодальных и раннегородских общественных сил формирующихся государств Балтийского бассейна. В политической жизни Киевской Руси все более значительную роль играет феодализирующаяся боярская знать; торговля «русов» по преимуществу становится «сбытом полюдья», и булгаро-хазаро-мусульманские отношения, особенно в связи с упадком восточного чекана и снижением качества серебра, к концу этапа становятся малоперспективными, особенно ввиду развивающихся отношений с Византией. Киевская княжеская власть, опираясь на боярство и дружину, создает сеть погостов; распространяется боярское и, по-видимому, дружинное землевладение; нарастает концентрация кладов в таких центрах, как Киев, Гнездово. В древнерусской дружинной среде этого времени отчетливо прослеживается ассимиляция варягов.

Укрепление феодальной государственности на Руси, в Скандинавии и других странах Балтики на этом этапе способствует наивысшему и, по существу, последнему расцвету Балтийского культурно-экономического региона. Его крупнейшим центром становится Новгород, приобретающий урбанистическую структуру; динамично развивается Псков; наивысшего развития достиг в это время «гпездовский Смоленск», равно как система торговых центров Ростовской земли, «Арса» арабских географов. Наиболее развитая из Скандинавских стран Дания под властью конунгов «еллингской династии» в середине X в. также переживает важные урбанистические преобразования. В это время были выстроены королевские «круглые крепости», в старых торговых городах основаны епископаты. В славянском Поморье наряду с раннегородски-ми приморскими торговыми местами развиваются города нового поколения-Гданьск, Колобжег, Щецин, Уседом, Любек.

Шестой этап русско-скандинавских отношений (965-980 гг.), несмотря па его небольшую продолжительность, исключительно важен. В это время в результате активной и успешной политики Киевской державы происходит радикальное изменение военно-политической ситуации в Восточной Европе, решительно повлиявшее на экономические отношения и дальнейшие судьбы Балтийского региона.

В результате походов Святослава 964-965 гг. булгарской торговле был нанесен тяжелый удар, а Хазарское государство уничтожено. Перерезанный вскоре печенегами Волжский путь практически перестал играть роль основной торговой магистрали. С этого времени г лавной линией коммуникаций становится Волховско-Днепровский «Путь из варяг в греки», находящийся в монопольном распоряжении киевской великокняжеской власти. Основные материальные результаты торговли со Средиземноморьем концентрируются в Киеве.

С 964 г. начинается эксплуатация Раммельсбергских серебряных рудников в Германии. Место арабского серебра в денежном обращении Балтики постепенно занимают западноевропейские денарии; начинаются первые серийные выпуски скандинавской монеты, не получившей, правда, широкого хождения.

Происходит перестройка путей и центров. Международное купечество чутко реагировало на изменение ситуации вдоль Волжско-Балтийского пути. Ибн Хаукаль, охарактеризовав размах меховой торговли «русов», специально оговаривает : «Так было до года 358 (965), потому что в тот год Русь разрушила города Булгара и Хазарана»²⁵⁴. Уже в 965 г. Ибрагим ибн Якуб из Тортозы проводит рекогносцировочную поездку по торговым центрам Средней и Северной Европы. Ощутимо возрастает значение Киева, Кракова, Праги, связанных с ними городов Средней Германии, а также тех из приморских центров, которые обеспечены надежными коммуникациями со «стольными городами» в глубине славянских земель.

Одновременно приходит в упадок и уже к 980-м годам запустевает шведская Бирка; заметно слабеет и Хедебю. В Восточной Европе судьбу этих старых балтийских центров разделило связанное с ними Гнездовское поселение: выделение Ольшанского комплекса памятников знаменует, по существу, закат «гнездовского Смоленска».

Феодальное Киевское государство еще использует и наемную военную силу варяжских дружин (вероятно, именно в дунайских походах Святослава познакомившихся со снаряжением союзных венгерских конников; вещи этого круга - наиболее поздние восточноевропейские импорты в могилах Бирки). В конце этапа благодаря Владимиру для варягов открываются возможности выгодной воинской службы в Константинополе. Однако по мере создания и прогрессирующего развития собственных высококвалифицированных городских производств заинтересованность в архаических формах организации внешней торговли быстро снижается.

Седьмой этап (980-1054 гг.). На этом этапе разворачивается перестройка сети коммуникаций и центров Балтийского региона сформировавшимися феодальными государствами Восточной и Северной Европы. Традиции экономических и политических связей проявились в распространении на Русь, при посредничестве скандинавских центров, западноевропейского, в частности английского, серебра. В целом, однако, связи все более приобретают внешнеполитический, межгосударственный характер, проявившийся, в частности, в династических браках, объединивших славянские (ободритский, польский, русский) и скандинавские правящие семейства. Создание этой системы на Руси относится ко времени Ярослава Мудрого, «конунга Ярицлейва» скандинавских саг, который взял в жены дочь шведского короля Олава Шётконунга Ингигерд - Ирину, а свою дочь Елизавету отдал замуж за норвежского Харальда Сурового. После его гибели в битве за английский престол в 1066 г. она вступила в брак с датским конунгом Свейном Эстридссоном. Русско-варяжские связи этого этапа ограничены прежде всего сравнительно узкой социальной средой княжеского двора, куда, по свидетельству Титмара Мерзебургского, стремились «проворные даны», чтобы занять место в окружении одного из могущественнейших государей Европы XI в. - великого князя киевского²⁶⁵. Сфера взаимодействия смещается из экономической во внешнеполитическую и идеологическую область, где основанный на огромном, накопленном в предшествующие столетия потенциале авторитет Киевской Руси определял ее первенство.

Созданные на этом этапе формы славяно-скандинавских отношений сохраняли определенное значение и после того, как прекратилось вместе с эпохой викингов движение наемных варяжских дружин. Однако содержание этих отношений, в XI-XIII вв. преимущественно политических, менялось по мере укрепления феодального строя в странах Северной Европы, и особенно после начала крестоностной рыцарской агрессии в Прибалтике, направленной против славянских, балтских и прибалтийско-финских народов. Можно наметить еще по крайней мере три этапа в развитии русско-скандинавских отношений, завершающих их характеристику для всего домонгольского периода истории Киевской Руси.

Восьмой этап (1054-1132 гг.) сохраняет сложившиеся в предшествующий период устойчивые и мирные отношения Руси со Скандинавскими странами. При Владимире Мономахе и его сыне Мстиславе возобновляются династические связи с Швецией и Данией. Именно в это время, в 1118 г., «варяжское предание» окончательно включается в текст «Повести временных лет».

Девятый этап (1132-1164 гг.) ознаменован обострением отношений. После первого крестового похода шведов в Финляндию (1155-1157 гг.) нападение шведской рати на Ладогу, а затем разгром захватчиков на реке Воронеге отмечают начало военной конфронтации средневековых феодальных государств.

²¹⁸ Пашуто В. Т. Русско-скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы. - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 15. Таллин, 1970, с. 51-62; Лебедев Г. С. Монеты Бирки как исторический источник. - Тез. докл, VIII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Петрозаводск, 1979, с. 191-194; его же. Русь и Швеция в системе связей народов и стран Балтики. - Тез. докл. советской делегации IV МКСА. М., 1980, с. 14-16; его же. Этапы развития русско-скандинавских связей в IX-XI вв. - Тез. докл. IX Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Таллин, 1982, с. 188-190; его же. Монеты Бирки...; его же. Эпоха викингов в Северной Европе и развитие русско-скандинавских отношений в VIII-XIII вв. - В кн.: Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1984, с. 32-35; Петрухин В. Я. Об особенностях..., с. 174-181; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ. соч., с. 50-65.

²¹⁹ Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 78-86.

²²⁰ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 258-263.

²²¹ Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., с. 316-342.

²²² Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. IX - первая половина X в. М., 1980, с. 207.

²²³ Лебедев Г. С. Монеты Бирки..., с. 153.

²²⁴ Седых В. Н. Керамика Тимеревского поселения (предварительное сообщение). - В кн.: Северная Русь и ее соседи..., с. 118-123.

²²⁵ Горюнова В. М. О раннекруговой керамике... Там же, с. 39-45.

²²⁶ Рябинин Е. А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 25. Таллин, 1980, с. 161-178.

²²⁷ Callmer J. Trade Beads and Bead Trade in Scandinavia ca. 800-1000 A. D. Lund, 1977; Львова 3. А. К вопросу о причинах проникновения стеклянных бус Х - начала XI века в северные районы Восточной Европы. - АСГЭ, вып. 18, 1977, с. 106-109.

²²⁸ Давидан О. И. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища). - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971, с. 140-142.

²²⁹ Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ, соч., с. 60-61.

²³⁰ Корзухина Г. Ф. Русские клады..., с. 66-67.

²³¹ Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке. - В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М., 1984, с. 67-68.

²³² Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 82-83; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ. соч., с. 51-52.

²³³ Мельникова Е. А. Этнонимика..., с. 125-126.

²³⁴ Томсен В. Начало русского государства. - Чтения в Обществе истории и древностей при Московском университете, 1891, кн. I, с. 73-74; Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования..., с. 65-66.

²³⁵ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 159-236.

²³⁶ Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976, с. 140-144.

²³⁷ Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 81-82.

²³⁸ Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования..., с. 62-69.

²³⁹ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 139; Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975, с. 186, 266-267, 282, 314.

²⁴⁰ Мельникова. Е. А. Древнерусские лексические заимствования..., с. 69-75.

²⁴¹ Петрухин В. Я. Ритуальные сосуды..., с. 85-92.

²⁴² Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына» (к вопросу о поэзии скальдов и «Слове о полку Игореве»). - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 18. Таллин, 1978, с. 195-200.

²⁴³ Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., с. 416.

²⁴⁴ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 263-264.

²⁴⁵ Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., с. 125-127.

²⁴⁶ Топоров В. Н. Древние германцы в Причерноморье: результаты и перспективы. - В кн.: Балто-славянские исследования. 1982. М., 1983, с. 227-262.

²⁴⁷ Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств (до середины VI в.). М., 1984.

²⁴⁸ Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических. Л., 1925, с. 227-236, 617.

²⁴⁹ Маршак Б. И., Скалон К. М. Перещепинский клад. (К выставке «Сокровища искусства Древнего Ирана, Кавказа и Средней Азии»), Л., 1972.

²⁵⁰ Корзухина Г. Ф. Предметы убора с выемчатыми эмалями V - первой половины VI в. н. э. в Среднем Поднепровье. САИ ЕИ-4З. Л., 1978.

²⁵¹ Рыбаков Б. А. Анты и Киевская Русь. - Вестник древней истории, 1939, т. I, с. 320; его же. Киевская Русь..., с. 68-90.

²⁵² Аrrhеnius В. Granatschmuck und Gemmen aus Nordischen Funden des frühen Mittelalters. Stockholm, 1971.

²⁵³ ПВЛ, ч. 1, c. 14.

²⁵⁴ Лещенко Ю. В. Использование восточного серебра на Урале. - В кн.: Даркевич В. П. Художественный металл Востока. М., 1976, с. 188.

²⁵⁵ Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962, с. 205-246.

²⁵⁶ Саllmer J. Sceatta Problems in the Light of the Finds from Åhus. - Scripta minora Regiae societatis humaniorum litterarum Lundensis (1983-1984), Lund, 1984, N. 22.

²⁵⁷ Артамонов M. И. Указ. соч., с. 298-299, 302-305, 322-335; Ширинский С. С. Объективные закономерности и субъективный фактор в становлении Древнерусского государства. - В кн.: Ленинские идеи в изучении истории. М., 1970, с. 204-206.

²⁵⁸ Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси. - В кн.: Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 34-51; его же. Русско-скандинавские отношения, с. 55.

²⁵⁹ Лебедев Г. С. Монеты Бирки..., с. 155.

²⁶⁰ Лебедев Г. С. Русь и Швеция..., с. 15-16.

²⁶¹ Лебедев Г. С. Монеты Бирки..., с. 155-156.

²⁶² ПВЛ, ч. 1, с. 20.

²⁶³ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 20, 96-97.

²⁶⁴ Голубовский П. Хроника Дитмара как источник для русской истории. - Университетские известия, 9, 1878, Прибавления, с. 35.

Эпилог: феодальное средневековье

В 1132 г. новгородское боярство совместно с городской верхушкой Ладоги и Пскова выступило против князя Всеволода Мстиславича: «приидоша плесковици и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из города»²⁶⁶. В 1136 г. окончательно оформилось размежевание государственных функций между республиканскими и княжескими органами власти в Новгороде²⁶⁷. Началась история феодально-боярской городской республики «Господина Великого Новгорода», как именовался он в XV столетии.

Ядро этого государственного образования русского средневековья составляли Новгород, Псков и Ладога с «тянувшими» к ним землями²⁶⁸. На западе границы Новгородской земли охватывали область юго-восточной Эстонии, западное Причудье, центром которого был основанный в 1030 г. Ярославом Мудрым город Юрьев (Тарту); оборонительные сооружения и застройка этого русско-чудского города размещались на Тартуском городище (Вышгороде)²⁶⁹. Новгородская администрация, опиравшаяся на местную знать, в XI-XII вв. контролировала также город Отепя (Медвежья Голова), где на основе поселения, восходящего к местной «культуре текстильной керамики», сформировался мощный, хорошо укрепленный административный центр с военно-дружинным населением²⁷⁰, и, таким образом, новгородские владения доходили до побережья Финского залива, охватывая обширную полосу вдоль Чудского озера, включавшую области Вирумаа и Уганди. В состав Новгородской державы входили чудские племена «ерева», «очела», «торма»²⁷¹. Вместе с водью, ижорой, карелой на южном и северовосточном берегах Финского залива и западном побережье Ладожского озера на правах федератов они составляли часть этого древнерусского государственного образования - одного из крупиейших на Балтике в эпоху средневековья.

Финноязычное население юго-восточного Приладожья после 1137 г. было включено в административно-территориальную систему Новгородской земли, возглавленную здесь, судя по именам, местной знатью²⁷². В рамках этой системы на протяжении XII и последующих столетий движется на север и северо-восток славяно-русское земледельческое население, в котором постепенно растворятся потомки «приладожской чуди». Уже в начале XII в. новгородские дани распространились на отдаленный северо-восток, на племена перми и печеры²⁷³.

Экономическое, политическое, культурное влияние Новгорода в западном направлении простиралось в XII в. до побережья Ботнического залива, достигая юго-западной Финляндии. Под воздействием или в составе Новгородской земли значительная часть прибалтийско-финских племен прошла важные этапы социально-экономического развития, связанные с нарастающей стратификацией общества, выделением и консолидацией раннефеодальных и раннегородских элементов, урбанизации. Развернувшиеся в XII XIII вв. эти процессы ярче всего проявились в расцвете карельской культуры XII-XIV вв.²⁷⁴ На западных окраинах Новгородского государства и в пограничных с ним землях прибалтийско-финских племен эти процессы были в значительной мере прерваны или деформированы начавшейся во второй половине XII-XIII вв. крестоносной агрессией феодальных государств Германии, Дании, Швеции.

Прочное вхождение корелы в состав Новгородского государства подтверждается событиями 1149 г., когда карельское ополчение наряду с новгородским и псковским участвовало в походе войск Новгорода на Волгу, против суздальского князя Юрия Владимировича²⁷⁵. В том же году отмечены и совместные действия новгородских войск и ополчения води против вторгшихся в земли вдоль побережья Финского залива отрядов еми из восточной Финляндии²⁷⁶. Помимо прочных внутригосударственных федеративных отношений с корелой и водью, Новгород в это время, по-видимому, располагал и опорным пунктом, или, во всяком случае, местом регулярных русско-финских и шведских торговых контактов в юго-западной Финляндии на реке Ауре. Это - место, предшествовавшее Або-Турку (финское название образовано от древнерусского «торг»). Сооружение представляет довольно необычное для этих мест городище мысового типа размером 100-110 м. С напольной стороны оно огорожено валом и рвом. В названии места - Короис, Коройнен - справедливо усматривают русское «городище, городец, город»; топонимика и планировка достаточно определенно указывают на русское происхождение этого «городца», предшествовавшего шведскому замку. Археологические изыскания, проведенные в «городище на Ауре», обнаружили, что древнее поселение не ограничивалось территорией городища, а простиралось и за пределы вала и рва. На прилегающем селище по склону реки Ауры обнаружены остатки железоделательного производства с большим количеством шлаков и железных изделий²⁷⁷. Во второй половине XII в. укрепление переходит под власть шведов, в XIII в. здесь разместилась резиденция епископа.

Крестоносная агрессия западноевропейских рыцарей па Балтике началась в 1147 г. с безуспешного похода против ободритов, организованного немецкими рыцарями, которых возглавили саксонский герцог Генрих Лев и бранденбургский маркграф Альбрехт Медведь. Покорение ободритов затянулось до 1160 г., когда наконец после гибели князя Никлота на завоеванных землях было образовано герцогство Мекленбург. Шведские крестоносцы в восточной части Балтики начали первый крестовый поход в Финляндию в 1155 г. Его возглавили король Эйрик IX Святой и упсальский епископ Генрих, через год, по-видимому, убитый в сражении. Тем не менее шведским феодалам удалось утвердиться в юго-западной Финляндии и затем продолжить экспансию.

Католическая церковь поддерживала и вдохновляла крестоносцев. В 1164 г. при короле Карле Сверкерсоне в Упсале был учрежден архиепископат. Видимо, с активизацией римско-католического духовенства связано возобновление военной деятельности. В том же 1164 г. шведское войско на 55 шнеках (то есть около 5500 чел.) осадило Ладогу. Поражение, нанесенное им ладожанами во главе с посадником Нежатой, заставило захватчиков отступить в юго-восточное Приладожье, где на реке Воронеге они были окончательно разбиты новгородским князем Святославом Ростиславичем и посадником Захарией.

Понесенные потери приостановили экспансию шведских крестоносцев. Имели значение и ответные походы корелы на емь в 1178 г. (когда погиб шведский епископ Родульф) и в 1187 г., когда была взята и сожжена Сигтуна и убит шведский архиепископ Ион²⁷⁸. Феодальная агрессия на Балтике усилилась на исходе XII в. В 1196 г. датский король Канут VI предпринял крестовый поход в Эстонию, а войско немецких крестоносцев епископа Бартольда в 1198 г. вторглось в Ливонию. В 1200 г. преемник Бартольда епископ Альберт основал в устье Даугавы крепость Ригу. В 1202 г. папой Иннокентием III в целях подчинения Прибалтики был учрежден рыцарский Орден меченосцев²⁷⁹.

Новгородские власти предприняли ответные меры. В 1227 г. князем Ярославом Всеволодовичем было проведено массовое крещение корелы; защита западных новгородских земель приобретала не только этнонолитический, но и конфессиональный характер. Суверенитет Новгорода над карельскими землями подкреплялся отныне авторитетом православной церкви.

Римский папа Григорий IX в 1237 г. опубликовал буллу о крестовом походе против финского племени тавастов, остававшихся в большинстве своем язычниками. С 1238 г. начинается серия походов шведских войск ярла Биргера, обычно объединяемых во второй «крестовый поход», направленный в земли еми, главным образом вдоль побережья Финского залива. Опорной базой крестоносцев стала крепость Хямеенлинна²⁸⁰.

Летом 1240 г. корабли с пятитысячным войском Биргера и Ульфа Фасси вошли в устье Невы и двинулись вверх по реке. В обороне новгородского края активно участвовала «береговая стража» ижоры (один из племенных предводителей, Пелгусий, вошел в русскую историю как соратник Александра Невского)²⁸¹.

15 июля 1240 года шведы были разбиты на Неве, в устье реки Ижоры, новгородской дружиной князя Александра Ярославича. Через год, однако, на западные рубежи Новгородской земли двинулись немецкие крестоносцы. В 1241 г. они захватили «погост Копорье» в земле води, заняли Псков, земли по Луге. Создалась угроза самому Новгороду.

Ледовое побоище на Чудском озере 5 апреля 1242 г. остановило немецкую феодальную экспансию в русские земли. Были уничтожены и построенные захватчиками в Копорье укрепления. Положение на западной границе Руси стабилизировалось.

На северо-западе, в зоне шведской агрессии, оно оставалось напряженным. В 1283 и 1284 гг. шведы с моря вторгаются в карельские земли. В 1293-1300 гг. король Биргер Магнуссон осуществляет третий крестовый поход в Финляндию и Карелию, направленный уже непосредственно в пределы новгородских владений.

Археологические исследования, проведенные на острове, занятом Выборгским замком, под руководством ленинградского исследователя В. А. Тюленева выявили здесь следы укрепленного поселения, которое, по-видимому, до крестового похода шведов было опорным пунктом Новгорода, вероятнее всего со смешанным, русско-карельским населением²⁸². «Городецькая корела» более поздних новгородских источников возможно, связана именно с этим поселением, как и многие подобные, именовавшиеся, видимо, просто «городец». При раскопках на замковом острове в нижнем слое XII - первой половины XIII в. найдены вещи русского (перстни, бронзовые бусы, костяные гребни, замки, вероятно, наконечники стрел), карельского (овально-выпуклые фибулы) и иного происхождения. Русско-карельский городец (может быть, погост), судя по его островному положению на оконечности Вуоксинского пути и находкам, являлся не только сторожевым укреплением, охранявшим близлежащую территорию и судоходные пути, но и местом сбора дани, и торговым пунктом. Через подобные острожки в Финляндии XI XII вв. распространялось христианство²⁸⁴. С приходом шведов, во время штурма разрушивших крепостицу (она сгорела), ни карелы, ни тем более новгородцы не упоминаются в составе жителей построенной шведским воеводой Торкелем Кнутссоном каменной крепости Выборг: «свейские немцы», насколько известно, не доверяли местным жителям и не допускали их в свои форпосты. Захват шведами укрепления на Вуоксе и возведение собственной фортификации поставили под угрозу неприкосновенность северо-западных районов Северной Руси и сразу вызвали ответные военные меры. Характерно, что и Новгород Великий, и Москва всегда считали Выборг частью своих исконных владений, и начавшаяся с 1293 г. борьба за его освобождение велась из столетия в столетие.

В рамках того же третьего крестового похода, в 1295 г., шведы захватили Корелу (в истоке реки Вуоксы), также опорный пункт и торговый центр на пути из Ладожского озера в Финский залив; сооруженные или, возможно, лишь расширенные захватчиками укрепления вскоре были взяты новгородцами, сохранившими таким образом в своих руках эту важную крепость²⁸⁵. Спустя полтора десятилетия, в 1310 г., новгородцы в Кореле «срубиша город на порозе нов, ветхый сметавше»²⁸⁶. Судя по летописным данным, в течение XIV столетия население Корельского городка на Вуоксе состояло из двух федеративных общин, карел и новгородцев²⁸⁷. Письменные свидетельства имеют археологическое подтверждение. При исследовании нижнего и верхнего строительных горизонтов городища в г. Приозерске Ленинградской области (Корела, Кексгольм), относящихся к 1310-1390 гг., наряду с русскими встречены находки карельского облика, такие, как подковообразные и скорлупообразные фибулы, пронизки с Ф-образными ушками, нашивные бляхи, обоймы для причесок. Судя по находкам обломков изделий, брусков бронзы и тиглей, в Корельском городке изготовляли и распространяли в округе популярные украшения. Городская продукция, несомненно, повлияла на формирование характерных металлических принадлежностей карельского костюма.

Отбросив в 1295 г. шведских крестоносцев и обеспечив безопасность Корелы, новгородцы позаботились и об укреплениях в земле другого федеративного племени, води. В 1297 г. получил мощные оборонительные сооружения центральный административный пункт в Водской земле этого времени, погост в Копорье: «поставиша новгородцы град Копорию камеи»²⁸⁸. Раскопки, проведенные здесь под руководством ленинградского археолога О. В. Овсянникова, позволяют предположить, что среди жителей поселения были как русские, так и финны. В нижнем слое городища наряду с новгородскими изделиями найдены относящиеся к XIII-XIV вв. булавки западнофинских типов, привеска в форме конуса, цепочка из S-образных звеньев²⁸⁹. На этом основании среди обитателей Копорья можно опознать представителей родственной эстам води, равно как эстонской чуди. Нахождение в Копорье представителей этих племен подтверждается и летописью²⁹⁰.

Встретив отпор на карельско-водской границе Новгородской земли, шведские крестоносцы попытались создать для себя новые форпосты на главной водной магистрали региона, реке Неве. В 1300 г. у впадения в Неву реки Охты была основана крепость Ландскрона («Венец края»), одновременно передовой дозор шведов был размещен на Ореховом острове в истоке Невы из Ладожского озера²⁹¹. На следующий год Ландскрона была успешно взята новгородцами во главе с князем Андреем Александровичем и разрушена до основания. Событие это красочно описано в рифмованной «Хронике Эрика»²⁹².

В 1323 г. новгородцы с князем Юрием Даниловичем поставили на Ореховом острове крепость, которая позволяла не только контролировать судоходство по Неве, но и обеспечивала безопасность приневских земель, заселенных одним из финских племён-федератов Новгорода, ижорой. Таким образом, окончательное градостроительное оформление получила та политико-административная структура Новгородского государства, которая в сложившемся виде была зафиксирована еще на исходе XIII в., когда в 1270 г. «совокупися в Новъгород вся волость новгородьская, пльсковичи, ладожане, Корела, Ижера, Вожане»²⁹³. Наряду с каменными твердынями Новгорода, Пскова, Ладоги землю корелы защищала крепость Корела, землю води - Копорье, а ижоры - Орешек. Первоначальная крепость, деревянная с каменной башней - «костром», была воздвигнута в то время, когда велись мирные переговоры между Швецией и Новгородом. Подписанный в тяжелое для Новгорода время мирный договор фиксировал потерю трех погостов западной Карелии. Однако определялась граница, по которой была остановлена шведская экспансия²⁹⁴. Договор предусматривал свободу торговли: «Гости гостити без пакости из всей Немьцыной земле... по Неве в Новгород горою и водою. Такоже и нашему гостю чист путь в море»²⁹⁵. Юридическая и правовая сила Ореховецкого договора, несмотря на позднейшие осложнения, действовала на протяжении почти трех последующих столетий. Ореховецкий мир явился своевременной и дальновидной дипломатической акцией новгородского правительства, а новопостроенная крепость - своеобразным гарантом, закрепившим за Новгородом бассейн Невы.

В 1333 г. новгородское правительство поручило охрану своих северо-западных пограничных областей принятому в качестве служилого князя турово-пинскому князю Глебу Гедиминовичу (Наримонту)²⁹⁶. Центром вверенной ему территории была Ладога, которой иерархически подчинялись крепости в землях корелы, ижоры, води: Корела, Орешек и Копорье (в последнем случае княжеской администрации была передана лишь половина податной территории). В первой трети XIV в. на базе первоначальных государственных территорий (уже свыше полутысячелетия связанных с Ладогой, древнейшим из центров региона) и федеративных финноязычных племен выступает во вполне сложившемся виде новое крупное административное подразделение, известное в XV в. как «Вотская пятина Великого Новгорода».

²⁶⁶ НПЛ, с. 207.

²⁶⁷ Янин В. Я. Очерки..., с. 33-34.

²⁶⁸ Куза А. В. Новгородская земля. - В кн.: Древнерусские княжества X-XIII вв. М., 1975, с. 153-154.

²⁶⁹ Trummal V. Arheoloogilised rasvamised Tartu linnusel. - In: TRU Toim. 16.1. Eesti NSV ajaloo rusimus III, Tartu, 1964.

²⁷⁰ Eesti esiajalugu. Tallinn, 1982, c. 296, 299, 372, 386.

²⁷¹ Куза А. В. Указ. соч., с. 177.

²⁷² Насонов А. Н. «Русская Земля»..., с. 99-108.

²⁷³ Куза А. В. Указ. соч., с. 193.

²⁷⁴ Кочкуркина С. И. Древняя Корела, с. 37-75.

²⁷⁵ Шаскольский И. П. Политические отношения Новгорода и карел в XII-XIV веках. - НИС, вып. 10. Л., 1961, с. 127.

²⁷⁶ Куза А. В. Указ. соч., с. 183.

²⁷⁷ Koivunen P. Korois-ett bosattningscentrum äldre än Åbo. - Historisk Tidskrift för Finland,1977, № 4, s. 440-442.

²⁷⁸ Шаскольский И. П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIII вв. Л., 1978, с. 38 сл.; Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 110; Кочкуркина С. И. Древняя Корела, с. 161.

²⁷⁹ Соловьев С. М. История России..., Книга И, т. 3. М., 1960, с. 630-632.

²⁸⁰ Нордлинг К. О. К вопросу о целях и задачах крестового похода ярла Биргера в Финляндию в 1240 г. - В кн.: Скандинавский сборник, вып. 22. Таллин, 1977, с. 71-81.

²⁸¹ Бегунов Ю. К. Древнерусские источники об ижорце Пелгусии - Филиппе, участнике Невской битвы 1240 г. - В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М., 1984, с. 76-85.

²⁸² Тюленев В. А. К вопросу о дошведском поселении на месте Выборга. - В кн.: Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984, с. 118-124.

²⁸³ НПЛ, с. 348.

²⁸⁴ Седов В. В. Предметы древнерусского происхождения в Финляндии и Карелии. - КСИА, 1984, вып. 179, с. 32-40.

²⁸⁵ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 114.

²⁸⁶ Цит по кн.: Кирпичников А. Н. Каменные крепости..., о. 125.

²⁸⁷ Кирпичников А. Н. Историко-археологические исследования древней Корелы («Корельский город» XIV в.). - В кн.: Финно-угры и славяне. Л., 1979, с. 52-73.

²⁸⁸ Цит. по кн.: Кирпичников А. Н. Каменные крепости..., с. 152.

²⁸⁹ Кирпичников А. Н., Овсянников О. В. Крепость Копорье по новым данным архитектурно-археологических исследований. - Советская археология, 1979, т. 3, с. 106-118.

²⁹⁰ НПЛ, с. 78.

²⁹¹ Кирпичников А. Н. Древний Орешек. Историко-археологические очерки о городе-крепости в истоке Невы. Л., 1980, с. 11-12.

²⁹² Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 114-119.

²⁹³ НПЛ, с. 89, 321.

²⁹⁴ Кирпичников А. Н. Древний Орешек..., с. 12-16.

²⁹⁵ Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.-Л., 1949, № 38, с. 67-68.

²⁹⁶ Соловьев С. М. Указ. соч., с. 236-237, 740.

²⁹⁷ Там же, с. 251-258.

²⁹⁸ Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия..., с. 126-127; Кирпичников А. Н. Указ. соч., с. 15-19.

Б. А. Рыбаков. Культура средневекового Новгорода

Область расселения восточнославянских племен не достигала непосредственно побережья Балтийского моря; здесь обитали летто-литовские и финские племена. Однако великие водные пути, такие, как Западная Двина, Чудское озеро с рекой Нарвой, так же как система Волхов - Ладога - Нева, связывали крупнейшие центры Руси с Балтикой, со всеми народами этого великого моря: финнами, эстами, или «колбягами», шведами, или «варягами», «гътами» - на Готланде, пруссами, поляками и поморянами; эти связи достигали славянских земель между Нижним Одером и Нижней Эльбой, немецких и датских земель. В Полоцке и Пскове, Новгороде и Ладоге начиная с VIII-IX вв. все чаще приставали суда из всех частей Балтики, и оттуда отправлялись торговые флотилии ко всем побережьям этого моря, игравшего в жизни народов Северной Европы столь же важную роль, что и Средиземное море в жизни народов Юга. К важнейшим центрам этой эпохи относятся Новгород, Псков и Полоцк. Средневековая жизнь Новгорода и Пскова довольно точно отображена в летописях, которые велись с XI в.; летописание Полоцка, наоборот,сохранилось, к сожалению, лишь отрывочно. Но мы располагаем также многочисленными памятниками архитектуры и живописи, являющими свидетельства культуры этих городов с XI по XIV в.; в сокровищницах старинных соборов сосредоточивались и произведения мастеров художественного ремесла. Однако важнейшие материалы для реконструкции средневековой жизни предоставляют нам археологические раскопки. Они были проведены в Пскове, Полоцке, Смоленске, Старой Ладоге и некоторых менее значительных древнерусских городах, связанных с прибалтийскими областями. Самыми значительными по масштабам и по обилию находок являются раскопки Великого Новгорода. Известный художник Н. К. Рерих еще перед первой мировой войной предпринял в Новгороде небольшие раскопки. С 1929 г. и до наших дней исследования в различных местах города ведет экспедиция, ранее возглавлявшаяся A. В. Арциховским, а затем - B. Л. Яниным. Мощный, толщиной от 6 до 10 м культурный слой содержит отложения многих столетий. В слоях с X по XV в. хорошо сохраняются дерево, кость, ткани, береста и другие органические материалы. Эта особенность превратила культурный слой Новгорода в единственный в своем роде источник знаний о жизни Древней Руси. Для хронологического расчленения этого формировавшегося на протяжении столетий культурного слоя новгородская экспедиция пользуется «ярусами уличных мостовых». Деревянные мостовые в Новгороде появляются с середины X в. К началу XIII в. появился даже специальный «Устав о мостах», в котором регулировалось участие отдельных групп населения в строительстве этих мостовых. По мере износа бревенчатого настила поверх старых плах, не разбирая их, укладывали новые. И таким образом в культурном слое Новгорода с середины X по середину XV в. образовалось 28 ярусов уличных настилов, перекрывающих друг друга. Подсчеты показывают, что средняя продолжительность существования одного яруса мостовых составляла около двадцати лет. Археологи стремятся связать все постройки и одиночные находки в слое поблизости от мостовых настилов, а также по сторонам улиц в дворовые и усадебные комплексы. Так как культурные остатки на замощенных улицах и по сторонам от них, т. е. внутри дворов, в постройках, находились в различных условиях, не следует абсолютизировать полученные этим «ярусным методом» датировки. После дискуссии о методах определения археологической хронологии в Новгороде Б. А. Колчин разработал датировки по дендрохроно-логическому методу, основанному на измерении годичных колец бревен из новгородских раскопок. Дендрологические датировки старых деревянных конструкций из новгородских церквей, время строительства которых отмечено в летописях, позволили Б. А. Колчину разработать новую, очень точную шкалу для древностей Новгорода, по которой определяется как время сооружения настилов мостовых, так и строительство каждой из построек внутри усадеб. Структурной единицей средневекового Новгорода была огороженная усадьба, по крайней мере одной стороной примыкавшая к улице. Эта единица обозначается древнерусским словом «двор». Город состоял из многих сотен таких постоянных и наследственных дворовых владений. Каждый двор представлял собою маленький самостоятельный феодальный мирок со своим господином, челядью, слугами, господским домом, хозяйственными постройками и мастерскими. В некоторых случаях известно, что владельцем какого-либо из дворов был боярин, порою это даже названная в летописях историческая личность. Просторные деревянные дома сооружались из больших бревен и состояли из многих комнат. Почти все они были двухэтажными. Большие срубные постройки отапливались «русской печью». Замечательная сохранность дерева позволяет составить ясное представление об облике жилых построек Новгорода. Дома были обстроены пристройками и балконами-галереями с резными деревянными ограждениями. Резные наличники и кокошники украшали фасады; может быть, устраивались даже небольшие эркеры. Весьма показательны две массивные деревянные колонны XI в., покрытые орнаментальной резьбой. На одной из них - пояс с растительным орнаментом, другая сплошь покрыта резной плетенкой; в нее включены сказочные существа, кентавры и грифоны, обрамленные кругами. Как подтверждает основанная на стратиграфии датировка, эта колонна на целое столетие старше каменной резьбы Чернигова и городов Владимиро-Суздальской земли. Орнаментальная резьба, несомненно, первоначально выполнялась в дереве и лишь позднее перешла в каменное зодчество и «плетеную орнаментацию» книжных миниатюр. Историческая топография Новгорода хорошо прослеживается лишь с X в., городская структура в предшествующий период, период становления города, напротив, еще недостаточно выяснена. Археология еще не разрешила загадки происхождения Новгорода, поскольку чрезвычайно трудно уловить следы первых, небольших поселений. Основываясь на изучении особенностей местности и некоторых преданий, можно построить следующую гипотезу: древнейшее поселение новгородских словен возникло на правом берегу Волхова, на так называемом Словенском холме, поблизости от того места, где река вытекает из озера Ильмень. То обстоятельство, что позднее здесь была воздвигнута церковь святого Ильи, по аналогии с другими городами позволяет заключить, что на Словенском холме в языческие времена находилось святилище Перуна, языческого предшественника Ильи Громовника. В IX в. киевские князья ввиду возрастающей угрозы нападения варяжских отрядов решили укрепить свой форпост на Ильменском озере, у истоков Волхова. Маленькая крепость, судя по всему, занимавшая лишь южную половину позднейшей цитадели, не имела собственного имени, ее называли просто «новый город» (Новгород). Никто не предполагал, что это название с расцветом города обретет общеевропейское звучание. Такое развитие между тем отразилось и в имени: из «нового города», или Новгорода, вырос Новгород Великий, Господин Великий Новгород. К югу от маленькой крепости стоял, судя по названию улицы, храм другого старославянского бога, Волоса, или Велеса, владыки богатства. Когда киевский князь Владимир принял решение провести языческую религиозную реформу и превратить бога-громовника Перуна в верховного, бога Руси, он послал своего дядю, Добрыню, в Новгород. Место почитания Перуна было устроено тогда в роще Перыни, немного южнее от идола Велеса. В. В. Седов раскопал там очень интересное святилище Перуна: восемь жертвенных огней во рву, в форме цветка, окружавшего статую божества. В последующие времена город разрастался на север. Структура его развивалась следующим образом: обширное кольцо внешних укреплений «Окольного города» охватывало примерно одинаковое пространство по обоим берегам Волхова. Широкая река с множеством причалов пересекала город с юга на север. В центре западной, левобережной части, «Софийской стороны», располагался хорошо укрепленный Кремль, городская цитадель. В 1044 г. он был обнесен каменной стеной. Здесь стоял большой кафедральный собор Софии Премудрости Божьей, двор епископа и многие другие постройки, среди которых - церковь Бориса и Глеба, поставленная гостем Садко Сытиничем. В этом храмоздавце мы можем видеть прообраз гусляра и купца Садко, героя новгородских былин. На Софийской стороне находились три городских подразделения Новгорода: Людин, Загородский, а также Неревский конец. Правобережная, или Торговая сторона, состояла из двух концов: Словенского и Плотницкого. На правом берегу, напротив городской цитадели, располагался княжеский двор и вместительная торговая площадь с гильдейскими храмами Ивана на Опоках, а также Пятницы на Торгу. Здесь, на Торгу, происходило вече, собрание новгородцев. Поблизости от Торга располагались дворы иноземных купцов, Готский двор с варяжской церковью, Немецкий двор. Кремль и торг были связаны Великим мостом, который играл в истории Новгорода весьма важную роль. Улицы каждой из сторон, Софийской или Торговой, вели к ее центру, Кремлю или Торгу. Облик средневекового Новгорода, с его узкими улицами и переулками, высокими, порою причудливо расположенными зданиями, множеством резного либо же раскрашенного дерева построек, кораблями и челнами у пристаней широкого Волхова, садами внутри усадеб, был довольно импозантен. Мощные укрепления из дубовых бревен, охваченные серебристой лентой наполненных водою рвов, окружали город. Многочисленные замкнутые монастырские комплексы, поселения «огнеопасных ремесленников»-кузнецов и гончаров с их пылающими и дымящимися горнами,-были разбросаны по открытой прилегающей местности. Каменные боярские палаты и церкви были светлыми цветовыми пятнами в темной гамме городского образа деревянного Новгорода. В то время как у русских на юге страны, в Киеве и Чернигове, где основная масса жилых домов обмазывалась глиной и белилась, цветовые пятна городской палитры создавались сочетанием красной кирпичной плинфы и розоватых известняковых кладок церковных стен, на севере прибегали и к побелке церковных зданий. Так возникли два совершенно различных типа русского средневекового города: на юге среди домов с белыми стенами высились розоватые дворцовые и храмовые здания, на севере жилые кварталы с их темными деревянными стенами контрастировали с нежно-синими, белеными стенами церковных построек. Новгородские строители создали выдающийся, замечательный городской ансамбль с двумя живописными группами зданий в центре. Раскопки последнего времени выявили еще одну архитектурную достопримечательность Новгорода: въезд в город по реке, со стороны озера Ильмень, откуда прибывали князья, купцы из Киева и Византии (по «Пути из варяг в греки»), был торжественно фланкирован двумя массивными зданиями. Плывшие в Новгород с юга видели справа церковь Благовещения на Городище (в княжеской резиденции), которая была воздвигнута в 1103 г. Мстиславом Великим, сыном Владимира Мономаха; ее фундаменты были открыты раскопками М. К. Картера. Слева возвышался Юрьев монастырь; великолепное здание Георгиевского собора, построенного зодчим Петром в 1119 г. по заказу сына Мстислава, князя Всеволода; он и ныне красуется у въезда в Новгород. Северными воротами, встречавшими гостей, прибывающих на кораблях с Балтики, служили, очевидно, монастырь Антония Римлянина на восточном берегу Волхова и Зверин монастырь. Находки, свидетельствующие о быте городских кварталов, чрезвычайно многочисленны и разнообразны. В результате работ Новгородской экспедиции, продолжающихся уже шестое десятилетие, новгородские древности являются сейчас своеобразной шкалой датировок для всей Восточной Европы. Необычайно благоприятные условия сохранности различных органических материалов, которые в других почвенных условиях обычно исчезают, делают возможным единственное в своем роде проникновение в различные области материальной культуры. Богато представлены в культурных слоях Новгорода также изделия из железа и стали. Ученые, прежде всего Б. А. Колчин, исследовали два различных способа соединения закаленного стального лезвия с мягкой основой из незакаленного железа. Помимо разнообразнейших предметов, обычных в городском употреблении, и многочисленных ремесленных орудий, раскопки дали также и сельскохозяйственные орудия, такие, как топоры, серпы, косы, плужные лемехи. Много найдено охотничьих и рыбацких снастей, детали конской сбруи и упряжки. О водном транспорте свидетельствуют остатки кораблей, лодок, челнов: части бортовой обшивки, уключины, весла и пр. Сухопутные транспортные средства представлены различными видами саней, реже - колесными повозками. Возможно, это объясняется и природными особенностями Новгородской земли, с многочисленными болотами, которые легче преодолевать на полозных транспортных средствах, так называемых волокушах; могла иметь значение и специфика городской застройки с узкими улочками шириною от 3 до 4 м, на которых трудно было бы разъехаться широким колесным повозкам. Летом по городу разъезжали главным образом верхом или плавали в челнах, зимою-в узких, с украшенными задниками санях, в которые запрягали лошадь. Это транспортное средство довольно точно описано С. Герберштейном, который останавливался в Новгороде в 1617 г. Хорошая сохранность дерева впервые позволила на примере Новгорода составить представление о внутреннем убранстве древнерусского дома. Обнаружены многочисленные остатки мебели, ларей, веретен, прялок, одежных вешалок, а также необозримое множество резной и точеной деревянной утвари, всех видов бочек, ушатов, кадок. Посуда была довольно богато украшена. Особенно выделяются расписные деревянные ложки с многоцветными украшениями, а часто даже и с именем владельца. Встречаются также шкатулки из бересты или лозы. Во многих новгородских домах имелись шахматные доски. Любовь к шахматам отразилась и в былине о Ставре: жена впавшего в немилость боярина Ставра Годиновича прибывает в Киев и обыгрывает великого князя Владимира в шахматы и таким образом добивается освобождения своего супруга. Ювелирное ремесло в культурных слоях Новгорода представлено в меньшей степени, нежели в южных городах Руси. Это, однако, объясняется не тем, что в городе не работали ювелиры, а лишь отсутствием такой категории находок, как клады. Во многих городах восточной и южной Руси украшения княгинь и бояр были скрыты в земле во время монгольского нашествия Батыя 1240 г. Вследствие трагической участи их владелиц они на столетия остались в земле. Однако Новгород не пережил монгольского нашествия. Здесь не было такой катастрофы, как вторжение войск Батыя, и потому новгородцы не зарывали в земле сокровищ и драгоценностей. Ювелирные изделия рядовых городских ремесленников представлены обычными украшениями, подобными находкам из древнерусских курганов. Примечательно, что украшения из северозападной части Новгорода, обращенной к Водской пятине, свидетельствуют о том, что здесь жило довольно много женщин финно-угорского происхождения. Керамика, обычно самый ходовой археологический материал в Новгороде, из-за обилия других категорий находок оказалась на втором плане исследовательских интересов. Она, к сожалению, до сих пор изучена лишь в незначительной степени. Новгородская экспедиция составила богатые собрания изделий из кости, кожи, а также различных тканей. Раскопки дали важные сведения и потому сделали возможным суждение о торговле. Это не только монеты, денежные слитки, весы и гирьки, но и различные предметы, поступившие в Новгород из Западной Европы, Киева и Византии. Неоднократно в Новгороде были найдены деревянные «локти» для измерения тканей. Из юридических источников нам известно, что купеческая гильдия Ивана на Опоках обладала эталоном такого «локтя». Счастливый случай сохранил этот эталон до времени раскопок экспедиции. Локоть разломан; сохранилась часть с надписью, которую можно реконструировать следующим образом: «Еванского съта». Полная длина локтя-44 см, что составляет четверть «мерной сажени». При раскопках последних лет на Торговой стороне был открыт «Готский двор», торгово-диплома-тическая контора готландских купцов в Новгороде. Примером новгородских изделий, распространявшихся далеко на запад, может быть «гильдес-геймский крест», изготовленный в XII в. по заказу новгородца Ильи с Людогощей улицы и хранившийся в соборной сокровищнице Гильдес-гейма. Особо важную часть новгородских древностей составляют крепившиеся к документам печати, подробно исследованные В. Л. Яниным. Раскопки в Новгороде позволили проникнуть в таинственную и загадочную область языческих представлений, уходящую далеко в глубь веков. Мы уже видели, что в самом начале строительства города или предшествовавших городу славянских поселений в том месте, где Волхов вытекает из озера Ильмень, можно предположить существование языческого святилища обоих славянских богов, которые названы в древнейшем из договоров Руси с Византией (911 г.). Речь идет о Перуне и Велесе, которыми клялись русские воины-язычники. На месте храма Велеса стоит археологически еще не изученная церковь святого Власия, а в урочище Перыни располагалось под открытым небом особое святилище, круглое в плане, с жертвенным местом и идолом в центре. В обособленных углублениях пылали вокруг него восемь больших костров. Адам Олеарий, который побывал в Новгороде в 1635 г., описывает предания о вечном огне из дубовых дров вокруг идола Перуна. Легендарное русское сказание XVII в. о начале Новгорода указывает, что в Перыни был погребен древний священный ящер («крокодил»), божество реки Волхов. То же сочетание культа воды и огня мы находим в святилище Перуна в урочище Перынь, которое располагалось в роще у реки. У новгородских сло-вен, живших по берегам Волхова и огромного, казавшегося безбрежным озера, культ воды, матери пропитания, и различных водных божеств должен был стать первенствующим делом веры. Недаром герой ранней новгородской былины гусляр Садко своим благополучием обязан помощи царя подводного царства. Верования в предания о драконе подтверждаются множеством изображений дракона-ящера с символами струящейся воды на различных новгородских вещах. Рукояти деревянных ковшей, т. е. отчасти ритуальных сосудов, которые были составной частью «братчины», крестьянского народного праздника, украшены мордами драконов-ящеров. Спинки кресел, сидений тогдашних глав семейств, покрывались орнаментальными поясами из переплетенных драконов. Иногда драконьи морды свешивались с крыш, при этом во время дождя они воплощали водную стихию. Даже весла новгородских судов оформлялись головками ящеров. Почитание ящера в русском и белорусском фольклоре прослеживается вплоть до рубежа XIX-XX вв.: существует обрядовая хороводная игра, при которой парень-ящер - выбирает девушку («сидит Ящер (= Яша) в золотом кресле под ореховым кустом»). Из самого нижнего слоя Неревского раскопа происходит интересная находка: здесь полукругом лежали девять деревянных ковшей. Можно опознать на этом месте жертвоприношение первых поселенцев. С домашним культом семейных предков связаны маленькие деревянные фигуры бородатых людей. В них можно с равным основанием видеть изображения домовых, предков или праотцев. Фигуры домовых чаще встречаются в X-XI вв., однако они есть и в слоях XII-XIII вв. Особого внимания заслуживают различные жезлы и посохи, происходящие из древнейших слоев, с X в. до конца XIV в. Иногда их относят также к изображениям «домовых», но дело здесь обстоит, по-видимому, намного сложнее. Прежде всего, следует вспомнить слова летописцев о том, что идол Перуна изображен был с жезлом. Во-вторых, мы можем наблюдать развитие формы: древнейшие жезлы языческой эпохи завершались человеческой головой. С введением христианства жезлы не исчезли, но на месте человеческих голов в XI и XII вв. примерно на половине находок появляются головы орлов, а также людей, уток, собак и лосей. На рубеже XII-XIII вв. происходит окончательное изменение формы, и количество находок сокращается. Жезлы завершаются лишь крупным шаром с геометрической нарезкой. А в XIV в., одновременно с сектой стригольников, вновь появляются, как в X в., бородатые человеческие головы. Возможно, жезлы с фигурно оформленными завершениями были составной частью языческой игры «русалий», во время которой участники ритуального танца, называемые «русальцами», прыгали как можно выше, чтобы при этом своими священными посохами размахнуться как можно дальше. Прыжок ввысь в этнографической символике обозначает полет в небо. Если так, то в древнейших жезлах с человеческой головой мы можем видеть изображения небесного бога (Перун, Род?), а множество птичьих голов на жезлах XI-XII вв. могло означать замещение всеобъемлющего языческого символа под влиянием церкви другими, менее преследуемыми, но выражавшими ту же веру в обращение к небесным силам. Анализ новгородских жезлов, которыми в прежние времена снаряжались все участники русалий, подкрепляется указанием на многозначительное хронологическое совпадение: к эпохе распространения нового типа жезлов, в конце XII-начале XIII в., относится важная берестяная грамота, в которой упомянут языческий бог Велес. Она расшифровывается следующим образом: слуга напоминает своему господину о том, что для празднества Велеса необходимо позаботиться о «мехах» (ёмкостях для вина) (грамота № 225, 1224—1238 гг.). К жезлам нового типа этих же лет (1224-1238 гг.) относится совершенно первобытный экземпляр с продолговатой человеческой головой, в котором вновь оживают древнейшие формы 972-989 гг. К тем же годам, когда жители Неревского конца пользовались жезлом старого языческого типа, относится также важное для нас указание новгородских летописцев: «В то же лето (1227 г.) были на Ярославовом дворище сожжены четыре волхва (языческих жреца), говорят, что занимались волшбою, но то ведомо лишь единому богу!» Горожанин, составлявший эту летопись, как будто в своем окончательном суждении склонялся к тому, чтобы взять языческих жрецов под защиту. Одновременно с сообщением об «аутодафе» летописец сообщает о том, что архиепископ надолго покидал кафедру и что новгородский люд вскоре после этого созвал народное собрание, вече, изгнал епископа по совершенно языческим мотивам: по вине его произошел неурожай (1228 г.). После бурного народного мятежа новгородцы обратились к князю с просьбой о прекращении «забожничей», судя по всему, репрессий за бесчинства против церкви. Так археология, летописи и берестяные грамоты сообща позволяют установить столь интересное явление, как возрождение языческих реликтов во время неурожая в начале XIII в. в Новгороде и Новгородской земле. В XIV в., когда обострилось определенно отрицательное отношение городского населения Новгорода к феодальной церкви, мы можем наблюдать многие проявления антиклерикальных воззрений и даже возврата к старым языческим представлениям. Страницы церковных книг городские художники украшают теперь инициалами, которые не связаны с текстом; они вносят в благочестивые, предназначенные для богослужения книги образы из повседневного быта новгородцев: глашатай с трубой, охотник с собакой, горожанин, греющий руки над огнем, подвыпивший новгородец с кубком, два рыбака, бранящиеся непристойными словами. Резчик по дереву Яков Федосов в 1359 г. изготовил огромный крест с надписью секты стригольников и драконьими головками в орнаменте. Одновременно вновь появляются старые символы плодородия - ромбы с усиками - и возрождается языческая форма применявшихся при русалиях жезлов, увенчанных человеческой головой. Многообразие архаических представлений выявляется и в мотивах некоторых дешевых металлических украшений, подвесок с грубыми крючками. Небрежное изготовление исключает их использование как принадлежностей одежды или головного убора. Подобные блестящие подвески могли вешать, например, на срубленные березки, с которыми толпы русальцев бродили по улицам во время празднования Иванова дня. Мы знаем подвески в форме четырехугольных звезд; некоторые воплощали языческого Симаргла, бога плодородия, в образе крылатого пса. Среди новгородских находок часто встречаются деревянные гусли, «гудки», «свирели» - музыкальные инструменты, относящиеся к языческим, преследуемым церковью народным игрищам. Известны также кожаные маски-личины: они свидетельствуют о том, что новгородцы рядились во время новогодних карнавалов, святочных игр. Археологический материал доказывает устойчивость старых языческих представлений у новгородского населения в XII-XIII вв., и даже определенные реликты язычества в XIV в., возрождающиеся по мере антицерковного народного движения. Культура средневекового Новгорода предстала перед нами совершенно в новом виде после того, как А. В. Ардиховским были обнаружены и опубликованы знаменитые так называемые «берестяные грамоты». Многочисленные надписи на деревянных предметах, ювелирных изделиях и на стенах церквей подтверждают, что жители этого большого торгового города владели грамотой. Найдены ушаты и бадьи с именами владельцев: «Смена» («Семенова»), «Фомы Ивановича», или с обозначением содержимого: «мень» (рыба налим), «олу» (эль, пиво). Даже сапожники подписывали свои колодки. Для письма применяли деревянные дощечки, покрытые воском. Такие «дщицы» для повседневного пользования легко обновлялись, так что вновь можно было писать по заглаженному воску. На них часто записывались долги за беднейшими горожанами, и во время народных восстаний народ при разгроме боярских усадеб сжигал эти ненавистные «дщицы». Сохранилась богато украшенная дощечка конца XI в., которая, судя по характеру орнаментальной символики, была свадебным даром невесты. Берестяные грамоты существенно расширили наши представления о грамотности городского населения средневековой Руси. Свыше шестисот писем на бересте, обнаруженных при раскопках, принадлежали мужчинам и женщинам, боярам и рядовым жителям, профессиональным писцам, купцам и воинам, ремесленникам и др. Имеются даже берестяные тетради школьников. Один из них, 10-12-летний мальчик по имени Онфим, выполнял свои упражнения около 1263 г. Ребенок написал алфавит, слоги («ба, ва, га..., бе, ве, ге...» и т. д.), он знал молитвы и занимался торговой перепиской. На свободных местах Онфим рисовал различных человечков, зверей и всадников. Из школьных учебных пособий известна доска с русским алфавитом. Практичные новгородцы упростили изысканный, употреблявшийся в книгах алфавит, кириллицу, а некоторые греческие буквы, не использующиеся в русском, попросту изъяли - «ипсилон», «пси» и «хи». Древнейшая сохранившаяся берестяная грамота относится к XI в.; бронзовое писало для письма по бересте найдено в самом раннем слое, датирующемся серединой X в. Содержание берестяных грамот богато и многообразно, столь же многообразно, как и жизнь этого богатого феодального торгового города с его повседневными заботами и важными событиями. Многие заметки на бересте содержат точные указания о ведении хозяйства, сохранились просьбы о деньгах или о возврате старого долга. Имеются брачные контракты, духовные завещания, извещения о смерти, избирательные бюллетени с именами кандидатов, шуточные обрывки. Мы знаем прошения крестьян, жалующихся на свое тяжелое положение, молитвенники и календарные заметки, просьбы о посылке интересных книг, расчеты торговых служащих и налоговых сборщиков. Часто письма направлялись с одной стороны Волхова на другую; имеются также письма, прибывшие с посыльными из других городов. Кроме русских текстов со всеми особенностями новгородского диалекта, имеется грамота на карельском языке (пользовались русскими буквами). Существует также текст, написанный по-латыни. В некоторых из этих находок речь идет о запутанных жизненных обстоятельствах. Вот несколько наугад взятых примеров. В начале XII в. Жизномир, воин или боярин, писал своему подчиненному Микуле, который купил украденную у княгини рабыню. Княгиня подала на Жизномира жалобу в суд, но за того поручилась дружина, а теперь необходимо провести расследование, кто перекупил рабыню, нужна лошадь для того, кто это расследование поведет, и новая рабыня, которую нужно будет вернуть княгине... Середина XII в. «От Гостяты к Василию. Все, что мое передал отец и подарили родственники, при нем, и теперь, когда он взял новую жену, ничего он мне не отдает, отколотил меня, прогнал и привел другую. Будь любезен и приходи». Здесь в лаконической форме поспешной записи перед нами предстает целая трагедия новгородской женщины. Середина XIII в. «От Микиты к Ульянице. Возьми меня (в мужья), я хочу тебя, а ты меня. И о том свидетель Игнат...» XIV-XV вв. «От Бориса к Настасье. Как дойдет до тебя эта весточка, пришли ко мне верхового, у меня здесь много дела. Пришли мне рубаху, рубаху я позабыл!» А вскоре после этого Анастасия сообщает родственникам о смерти Бориса. От XIV в. сохранился текст Григория, в котором упоминается мирный договор со шведами (1323 г.?) и содержится перечисление карельских податей. Особое значение имеют берестяные грамоты из усадьбы новгородского посадника Онцифора Лукича, его сына Юрия Онцифоровича и его внука Варфоломея Юрьевича. Здесь находился каменный боярский дом, несколько деревянных домов и служебных пристроек. Сохранились берестяные документы, связанные со всеми этими посадниками, и автографы Онцифора и Варфоломея. Весьма важен комплекс текстов, относящихся к новгородскому боярину Феликсу, жившему на Торговой стороне. Имеются известия от самого Феликса, а также послания к нему: «Поклон от Феврония Феликсу со слезами. Побили меня пасынки и прогнали со двора. Прикажешь ли мне приехать в город или сам приедешь? Убита я...» Этот Феликс в договоре Новгорода с немецкими купцами в 1338 г. упоминается как новгородский правитель (скорее всего, владыка, архиепископ). Новгородским берестяным документам посвящена целая исследовательская библиотека на разных языках. В самом деле, это выдающийся источник по истории русской средневековой культуры. Свидетельства церковной, христианской культуры в Новгороде сохранились лучше, нежели светской. Церковные здания XI XV вв. стоят до сих пор, сохранилась фресковая живопись, в музейных собраниях сберегаются иконы, старые книги и драгоценная утварь. Новгородские древности пережили столетия лучше, нежели подобные же памятники культуры Киева, который в 1240 г. был разрушен монголами Батыя. Роль Батыева разорения для Новгорода сыграла война 1941-1945 гг., когда при артиллерийских обстрелах были уничтожены многие здания и фрески XII-XIV вв. Одна из первых церковных построек, деревянный Софийский собор, была возведена в 989 г. «о тринадцати главах». Древнейшее из сохранившихся зданий-каменный Софийский собор (1045 г.) с пятью куполами и массивной башней, в которой хранились документы государственного архива Новгородской республики. От своего нынешнего облика Софийский собор отличался галереями, охватывающими здание до половины высоты. Собор был построен князем Владимиром, сыном Ярослава Мудрого. Византийские формы каменной архитектуры в Новгороде, городе прирожденных плотников, под воздействием привычных форм деревянного зодчества подверглись большим изменениям, нежели в южнорусских городах. В течение XI в. новгородцы, удовлетворенные просторным и величественным Софийским собором, не строили каменных церквей. Христианство как будто еще не утвердилось в городе достаточно прочно. Новгородские купцы, плававшие через Балтику, знали, что в городах славян на Нижней Эльбе и Одере, у ободритов и лютичей, процветали языческие культы, стояли идолы и храмы старых славянских богов, хотя это отнюдь не препятствовало торговле с этими городами, но вело и к укреплению связей между славянскими народами. В определенном безразличии новгородцев к христианству, шедшему из Киева, можно видеть как проявление новгородского сепаратизма, так и антифеодальную тенденцию. Упоминается, что новгородский архиепископ Стефан в 1068 г. был задушен своими слугами, а в 1078 г. Новгород распался на два лагеря: на стороне архиепископа оказался князь с дружиной, а на стороне языческих волхвов - весь остальной новгородский люд. Расцвет христианского церковного зодчества связан с именами двух новгородских князей: Мстислава Великою и его сына Всеволода. Мстислав в 1108 г. выстроил церковь Благовещения в расположенной за пределами города княжеской резиденции на Городище, а в 1113 г. - шестистолпный храм св. Николы на Ярославовом Дворище, княжеской усадьбе поблизости от Торга (Никола - покровитель мореплавателей). В 1117 г. была построена церковь Рождества богородицы в Антониевом монастыре, а в 1119 г. Всеволод Мстиславович соорудил Георгиевский собор Юрьева монастыря; затем он в 1127-1135 гг., т. е. в конце княжеского периода новгородской истории, разрешил строить церкви, которые были переданы купеческим гильдиям: Ивана на Опоках и Успения на Торгу. После этого периода интенсивной строительной деятельности наступил некоторый перерыв, и лишь в конце XII-начале XIII в. наблюдается новый расцвет церковного зодчества, в котором, однако, уже участвуют бояре, посадники, купцы, уличанские старосты. Меняется форма храмов: они становятся меньше, исчезают хоры, и появляются закрытые приделы, посвящаемые небесному патрону заказчика церкви. Последним проявлением княжеского строительства была церковь Спаса Нередицы, знаменитая своей фресковой живописью 1199 г. (разрушена в 1941 г.). Церковь была сооружена князем Ярославом Владимировичем, шурином Всеволода Большое Гнездо, адресата знаменитого памятника письменности «Моление Даниила Заточника». В росписях, выполненных новгородскими художниками, ощущается влияние живописи Владимиро-Суздальской земли. Это относится, например, к изображению сцены Страшного суда, напоминающей владимирские прообразы, позднее повторенные Андреем Рублевым: художник изобразил ряды строгих судей, обращающихся словно к совести людей. Фресковая живопись фрагментарно сохранилась также в других церквах, но только в Нередице можно представить всю систему росписи, выражавшую теологически-философское мировоззрение средневековья. Надписи-граффити на церковных стенах сообщают нам имена художников. Мы узнаем, что Софийский собор был расписан мастером Стефаном. Третий период истории новгородского строительства начался с начала XIII в. Тогда появились три устремленных ввысь здания. Возможно, в этом проявилось влияние деревянной башенной архитектуры с шатровыми кровлями. Примером нового стиля может служить церковь Пятницы на Торгу, в 1207 г. построенная купцами, которые вели заморскую торговлю. Важнейшей находкой, позволяющей проникнуть в творчество древнерусского зодчего, является обнаруженное на Торговой стороне деревянное «мерило зодческое» начала XIII в. На масштабный стержень нанесено три шкалы, соответствующие трем видам древнерусской «сажени»: мерная сажень (176 см), большая сажень (250 см) и простая сажень (152 см). Одновременное использование этих трех единиц измерения объясняется тем, что они находятся в определенном геометрическом соотношении между собой. Так, мерная сажень относится к большой (великой) сажени как сторона квадрата к его диагонали (а:а√2). Самое интересное для нас то, что новгородское «мерило» применялось для построения кривых (апсиды, своды и полукруглые закомары над пилястрами) и для каждого вида сажени устанавливается архимедово значение = 22:7. Татарское нашествие на Русь почти не затронуло Новгород, однако вызвало такое ослабление всех жизненных сил русских земель, что оно проявилось даже в этом, расположенном далеко на севере, городе. Бурный расцвет каменного зодчества внезапно обрывается перед 1240 г. В течение шестидесяти лет в Новгороде не было построено ни единого каменного здания, и только в XIV в. мы вновь можем наблюдать интенсивную строительную деятельность, на которую еще более воздействуют формы деревянного зодчества с двускатными покрытиями фронтонов здания. Примерами нового стиля могут служить великолепные церкви Федора Стратилата на Ручью (1360 г.) или Спаса на Ильиной улице (1371 г.). В сокровищницах соборов Новгорода до наших дней сохранились выдающиеся произведения новгородских златокузнецов XII в. Прежде всего следует назвать два потира, сосуда для причастия, изысканной формы-четырехлистник в сечении с рельефными изображениями святых покровителей и искусными S-образными двойными ручками. Оба сосуда подписаны художниками: первый, старший, изготовил мастер Братило Флор, а второй - мастер Константин. Нам известны также имена заказчиков и их жен. Судя по всему, эти именные сосуды предназначались для домашних церквей выдающихся новгородских бояр. К середине XII в. относится серебряная дарохранительница, «сион», модель иерусалимского храма, которая использовалась при особо торжественных богослужениях. Во время войн князья захватывали эти шкатулки как ценнейшую часть добычи, о чем вспоминали еще спустя столетия. Так называемая дарохранительница Софийского собора представляет собою шестиколонную ротонду с куполом и крестом наверху. Высота достигает 74 см. Между колоннами подвешены дверные створки с чеканными фигурами двенадцати апостолов. Апостолы стоят, словно беседуя друг с другом, среди храмовых колонн. На куполе помещены изображения цикла Деисус, дополненные образом Василия Великого, день имени которого приходится на 1 января. Возможно, дарохранительница служила при новогоднем богослужении, которое в византийской церкви особо не выделялось. Однако в русском народном календаре, как и сейчас, на 1 января приходится начало нового года. Народно-языческое мировоззрение мастера проявилось в его использовании для церковного предмета форм, принадлежащих языческим аграрно-магическим представлениям: с купола, символизирующего верхнее небо, нисходят шесть потоков плетеного узора. Они символизируют воду. Арки среднего яруса, по-видимому, представляют небесный свод со звездами, т. е. нижнее, видимое небо, а также наполнены водными потоками, которые, наконец, достигают растений, обвивающихся вокруг колонн. Орнаментация большой дарохранительницы является воплощением моления о небесной воде, о дожде. К драгоценностям Новгорода относятся также шедевры древнерусского ювелирного ремесла, перегородчатые эмали. Так, знаменитую икону богоматери «Знаменье», которую новгородцы во время нападения суздальцев в феврале 1170 г. вынесли на городскую стену, украшали 10 золотых пластин с изображениями деисусного чина. Деисус был здесь дополнен евангелистами - отсутствует только Марк, - а также фигурами Никиты и Димитрия. Возможно, эмалевые пластины принадлежали первоначально переплету Евангелия. Это объясняло бы включение евангелистов. В центре композиции находился Деисус, затем архангелы и по углам евангелисты. Димитрий и Никита, вероятно, имена заказчиков богатого оклада. Нет уверенности, что описанные эмальерные произведения выполнены в Новгороде. Достоверно с Новгородом связаны перегородчатые эмали на меди (пластинки гипатия). Образец искусства чеканки-оклад большой иконы Петра и Павла. Гравер весьма проникновенно вписал плоскостный растительный узор на гладком фоне в элегантно прорисованные арки, из-под которых поднимаются тщательно выполненные рельефные фигуры святых. Этот беглый обзор может лишь очертить самым обобщенным образом богатство новгородской культуры. Этот город, который не пережил монгольского нашествия, полнее, чем другие города Руси, сохранил исторические ценности как XI-XII, так и XIII-XIV вв. Новгород археологически изучен лучше других городов Руси и Северной Европы. Это позволяет нам, во-первых, представить культуру средневекового города во всей ее полноте и, во-вторых, совершенно самостоятельно осветить историю Новгорода. Следует, однако, заметить, что Новгород занимал совершенно особое положение и что подобное культурное богатство вряд ли следует предположить в других древнерусских городах. Это относится как к начальному периоду истории этого города, так и к поздней эпохе, когда Новгород был столицей феодальной республики. Конечно, всюду имелись и общие черты, но если бы Полоцк и Псков, Киев, Владимир и Суздаль, Галич и Чернигов были бы исследованы так же тщательно, как Новгород, то, вероятно, выявились бы и различия в культурной жизни этих городов. Многие новгородские особенности сохранялись и длительное время после присоединения Новгорода к Московскому государству: новгородские меры, вес, монета. Не будучи типичным русским городом в среднестатистическом смысле, Новгород представляет собою пример высокоразвитого средневекового центра с отчетливыми чертами его изначальной самобытности.

Витольд Гензель. Культура и искусство Польского Поморья в эпоху раннегоСредневековья (VII - XI вв.)

Поморье в данном случае рассматривается как территория между Одером и Вислой, а также Балтийским морем и р. Нотец.

Этот регион по своему историческому и культурному развитию в период раннего средневековья расчленяется на ряд маленьких племенных группировок; позднее формируются две более крупные области, различающиеся по своим социально-политическим отношениям: восточное Поморье, вокруг Гданьска, и западное Поморье, между Кашубской возвышенностью и Нижним Одером.

Культурное развитие в этих областях не было однородным вследствие как различных условий окружающей среды, так и внешних культурных воздействий. Тем не менее примерно с I в. н. э., несмотря на частные различия, области вдоль побережья и в глубине приморской территории можно рассматривать как нечто целое. Сближение локальных группировок не в последнюю очередь определялось возможностями морского хозяйства: оно означало не только эксплуатацию морских пищевых ресурсов, но и использование морских коммуникаций и для расширения торгового обмена, и для участия в морском разбое. Отдельные заселенные территории, как отмечено выше, развивались неравномерно. Так, западная часть бассейна Нижней Парсенты выделяется по сравнению с восточными районами, где удерживаются более архаичные хозяйственные отношения. Кардинальные процессы, определявшие развитие всего Поморья, в отдельных его районах проявлялись в различной степени.

Для того, чтобы представить себе динамику эволюции культуры Поморья с VII до начала XI в., следовало бы не только рассмотреть его в рамках узких хронологических отрезков, но и исследовать также внутри соответствующих историко-географических и племенных территорий. Это, однако, пока невозможно.

С указанными оговорками, историю Поморья раннего средневековья можно разделить на три периода:

первый период - VII-VIII вв.;

второй период - IX - вторая половина X в.;

третий период - вторая половина Х - конец XI в.

Основным источником пропитания для большинства обитателей поморского побережья было земледелие и скотоводство. В земледелии, за исключением некоторых особо плодородных областей, таких, например, как район Пиржице, господствовало подсечно-огневое хозяйство. При этом архаическом способе, однако, уже использовали пахотные орудия, в частности деревянное рало. Такое орудие с деревянным ральником было найдено на городище Камень в слое XI в. Однако не исключена возможность, что подобные рала иногда снабжались и железным лемехом. Пока что неизвестно, с какого времени на тяжелых почвах применялся плуг с железным плужным ножом (череслом) или даже отвальный плуг. Чересло, видимо относящееся к XI в., было найдено в Неборово (округ Пиржице). Не исключено, что область Пиржице получила свое название от слова «руго», что было первоначальным обозначением пшеницы (польск. pszenica). Племенное название «Prissani» зафиксировано так называемым «Баварским географом» уже в IX в.; предполагают, однако, что оно восходит к еще более раннему времени. При этом также указывают на находки в различных местах Поморья железных чересел III-V вв. н. э. (Денбщино, окр. Бялогард) и мельничных жерновов (I в. н. э.).

Среди сельскохозяйственных орудий имеются рала, различающиеся по способу изготовления; примечательно, например, кривогрядильное рало с дополнительным копьевидным ральником, найденное в Даберготце, окр. Нойруппин. Радиоуглеродная дата находки - VII-VIII вв. (733 ±80 гг. н. э.). Наряду с упряжными пахотными орудиями, которые были еще весьма несовершенны и требовали значительного улучшения для обработки тяжелых почв и перехода к правильному полевому земледелию, в употреблении находились различные ручные орудия, в том числе целиком деревянные. Ими обрабатывали небольшие приусадебные поля и огороды.

Уже в раннее время наряду с просом возделывались другие зерновые культуры: пшеница, различные сорта которой известны в X-XI вв., ячмень, овес и рожь. В последующие столетия на маленьких приусадебных полях начинают выращивать горох и бобы, лен, коноплю, хмель и мак. С XII в., а может быть и несколько раньше, в округе Гданьска под влиянием монастырских хозяйств люди познакомились с такими видами овощей, как морковь, редька, лук и капуста, а также некоторыми садовыми цветами, в том числе розой.

В зерновом производстве в рассматриваемый период происходили изменения прежде всего количественного, а не качественного характера. Значительные сдвиги принесло освоение ручной мельницы. Ее повсеместное применение вело к различным усовершенствованиям, в том числе к изобретению ножного мельничного постава. Существенным новшеством стало начавшееся с XII в. строительство водяных и ветряных мельниц.

С X в. начинает развиваться садовое плодоводство. Помимо уже давно известной груши, имеются данные о выращивании слив и вислянских вишен. Мы, однако, еще не знаем, как обстояло дело с возделыванием южных фруктов. Скорлупки грецкого ореха в памятниках Поморья известны с римского времени. Спорадически они также встречаются и в раннесредневековых памятниках. В Щецине XII в. ореховое дерево почиталось как священное. Мы не знаем, однако, объясняется особое положение этого дерева его редкостью или же приписывавшимися ему полезными свойствами. В X в. под влиянием церкви стали выращивать садовую вишню и виноград.

Обширные, удобные для животноводства местности позволяли содержать большое количество домашнего скота, прежде всего свиней и коров, а также овец и коз. В хозяйствах держали кур. В городских слоях Волина, например, куриных костей найдено значительно больше, чем в его предместьях. Так же распределяются свиные и бычьи кости; в Волине и Гданьске обилие первых объясняется преобладанием свинины в питании городского населения. Коров держали не только для мяса, но и для молока. Овцы давали не только мясо, но и шерсть. Неясно при этом, почему в таких центрах, как Щецин - Рынек Важивны (Овощной Рынок) и Цедынья, бычьих костей больше, чем свиных. При анализе соотношения костей млекопитающих, птиц и рыб в Волине устанавливается, что процентная доля последних в IX в. ничтожно мала, в первой половине X в. достигает 2,1%, до второй половины XI в. держится на этом уровне, а затем быстро возрастает и к концу XII в. составляет 20,4%.

Из этих данных следует, что обитатели Поморья на 95% питались мясом домашних животных. В Гданьске заметные изменения происходят лишь в XII в., когда 53,4% начинает составлять дичь. В других слоях Гданьска доля ее не превышает 18%. В Волине подобных изменений не происходит. Употребление конины в пищу с IX в. в Поморье не прослеживается : как и собачатина, она не имела значения. Общепринятую основу питания составляли молочные и мучные продукты, в том числе крупы и поджаренное зерно. К концу раннего средневековья важной отраслью хозяйства становится рыболовство. Морским и пресноводным рыболовством начали заниматься не позднее чем со второй половины IX в. В Гданьске были открыты остатки донного невода второй половины X в. Они свидетельствуют, что к этому времени складывались начатки рыбацких товариществ. Следовательно, можно предположить, что в Поморье уже существовали определенные традиции профессионального рыболовства.

Развитое рыболовство требовало различных орудий лова. Повсеместно в употреблении была удочка с крючками различных размеров, с блеснами. В качестве материала для них широко использовалось железо. В некоторых местах (в Щецине-с X в.) встречаются маленькие гарпуны. Важнейшее место занимали различные ловушки. С XII в. в Гданьске известны мережи, изготовленные из прутьев и ставившиеся в запрудах. Другой вид ловушек, сопутствующий мереже, - верши; остатки их найдены в Гданьске в слое середины XI в. Наконец, из поморских раскопок происходят остатки рыболовных сетей, доказывающие использование сравнительно крупных видов этой снасти типа донного невода.

Хорошо документировано пчеловодство, охота и собирательство. Сегодня можно считать твердо установленным существование промысловой охоты на лося, кабана, оленя, тура, косуль и зайцев, а также на тюленя. Если в Волине, например, останки убитых медведей найдены уже в слоях первой половины X в., то в Гданьске они встречаются, как и бизонья челюсть, лишь позднее. В Волине с XI в. известны кости крыс. Любопытно, что отсутствуют кости мышей, хотя об этих грызунах в Поморье упоминает Герборд (II, 41): «Нет у них ни мышей, ни мышеловок, но пищу накрывают чистым платком в ожидании едоков». Это сообщение дает представление о гигиене в западном Поморье XII в.

Все сказанное характеризует общий уровень развития различных регионов. На развитие ремесленного производства влияние оказывали другие факторы, особенно в прибрежных районах. Прежде всего, это - море. Дальняя торговля и морские разбои содействовали обогащению людей, живших на побережье. Из моря добывали различные минералы, в том числе соль и янтарь. Значение янтаря для раннего средневековья все еще недостаточно оценено. Немаловажной частью растущего благосостояния некоторых областей Поморья были соляные источники. Исследования в Колобжеге и его окрестностях позволяют установить, что солеварни действовали там не позднее чем с VII в. В эту эпоху требовалось меньшее количество соли, вместо нее пользовались заменителями; но цена этого минерала была весьма высокой. Поэтому обладание соляными источниками в раннесредневековом Поморье считалось доходным для племени или политической организации более высокого уровня.

Прогресс экономики Поморья был бы невозможен, если бы ему пе предшествовали глубокие изменения в структуре отраслей хозяйства, а именно образование специализированных ремесленных производств. Этот процесс зависел от изменений в общественно-политической структуре, происходивших одновременно с преобразованием социально-экономической модели. Масштабом изменений в этой области могут служить, с одной стороны, профессиональная дифференциация массы людей, а с другой - образование поселений новых типов: небольших раннефеодальных замков-городищ, а также городов. Процесс этот не был кратковременным. Не следует также представлять, что он мог развиваться без столкновений старого и нового. Формированию новых общественных отношений препятствовали отжившие традиции, нередко усиленные внешними воздействиями. Однако остановить колесо истории они не могли.

Начало рассматриваемого периода слабо освещено источниками, нет и детальных исследований различных отраслей ремесла. Практически мы располагаем конкретными данными о ремеслах, кроме гончарного, лишь со второй половины IX в. Динамика гончарного производства с происходящими в нем изменениями позволяет, однако, предположить, что она характеризует не одну только эту отрасль. Подобные изменения не могли проходить изолированно, они были лишь составной частью всеобщего процесса развития ремесленного производства.

Решающее значение для развития главных производственных отраслей, так же как и многих других областей жизни и бытовой культуры, имел прогресс в области железной металлургии и кузнечного ремесла. Основу для роста металлургии создавали болотные, луговые и частично озерные руды. Главные центры добычи железа находились в основном в деревнях, многие даже специализировались на этом. Выплавка железа носила по преимуществу сезонный характер. Крицы выплавляли в печах-домницах. Для нагрева применялся древесный костровой уголь. Крупные железоплавильные комплексы сосредоточивались близ городищ. В городищенских центрах происходила переработка сырья; там же возникали кузни. На развитие железоделательного производства и его совершенствование указывает возрастающее количество и качество железных изделий в течение VIII и IX вв., но еще более - в последующие столетия, что было установлено при исследовании поселений па р. Парсенте.

Сходные тенденции выявляются с IX в. в обработке цветных металлов. Производственные мастерские, вырабатывавшие олово и свинец, находились в Радаще (VII-VIII вв.), в Кендржино (VIII-IX вв.), Волине (IX в.), Щецине, Колобжеге и Гданьске. Среди серебряных украшений имеются формы, которые, несомненно, изготавливались в Поморье. К ним следует отнести кольца с двусторонними фигурными привесками, с колечками на скобочке (Берзглово), кованые серебряные овальные или линзовидные застежки для одежды и др. К этой же группе относятся и некоторые орнаментированные перстни, а также подковообразные фибулы. Местным продуктом были и некоторые височные кольца, среди них - полые височные кольца оржимовецкого типа, а также некоторые серебряные бусы (илл. 99). В местных мастерских Поморья могли воспроизводиться другие украшения, имеющие аналогии среди более ранних моравских или чешских форм. Посредником в передаче этих форм была Великополына. То же относится и к некоторым серебряным капторгам (цепедержателям нагрудных украшений или ожерелий).

99. Женские украшения XI-XII вв., могильник Цевлино

Среди литейных изделий можно отметить некоторые фигурки, вроде лошадки с седлом из Волина, похожей на фигурку из Бранден-бурга, а также человеческие изображения (например, из Волина).

Довольно рано здесь стали изготавливать на токарном станке янтарные бусы. К VI или VII в. относится находка в Толищеке. Здесь в глиняном сосуде был зарыт клад, содержавший серебряные кольца с бусами из стекла, янтаря и глины, ожерелье из стеклянных бус и другое-из янтарных, в том числе шлифованных. Материалы раскопок, например, в Колобжеге-Будзистова указывают на то, что в последующие столетия работы по янтарю, кости и рогу выполнялись одними и теми же ремесленниками или в одних и тех же мастерских. Два последних вида сырья использовались для изготовления различных орудий, предметов туалета, декоративных накладок, фигурок (в том числе шахматных), музыкальных инструментов, транспортных средств (костяные коньки, санные полозья). Часть из них была богато украшена.

Широко распространенным сырьем было дерево. Из него строили дома, оборонительные сооружения и мостовые, колодцы, изготавливали многочисленные орудия и их детали, посуду, мебель, транспортные средства, идолов и другие культовые предметы, игрушки, игральные фигурки и музыкальные инструменты. Примерно со второй половины IX в. эти работы начинают выполнять специалисты: плотники, столяры, токари, бондари, тележники и кораблестроители.

Плотники строили прежде всего дома, а в западном Поморье до XII в. и храмы. С конца X, а в основном в XI в. в Гданьском, восточном Поморье начинается строительство христианских церквей. Поморские плотники участвовали в создании оборонительных сооружений, строительстве улиц и мостов. Токари изготавливали многочисленные, нередко орнаментированные деревянные сосуды. В их мастерских вытачивались и деревянные шахматные фигурки. Тележники готовили повозки с экипажными колесами, состоявшими из обода и спиц. Многочисленные остатки лодок с клинкерной обшивкой из Поморья с конца IX в. (Щецин) указывают, что поблизости от портовых городов должны были находиться верфи, на которых строились лодки и морские суда. Многочисленные модели лодочек, часть из которых напоминает однодеревки, говорят об употреблении и этого архаичного типа судов. Рыбаки изготавливали их для своих собственных нужд, так же как сети, веревки и многие другие орудия рыболовства. Модели судов служили игрушками, но могли предназначаться и для культовых целей. Особые специалисты вырезали изображения божеств. Так, в 1973 г. в Волине была найдена профессионально выполненная миниатюрная фигурка четырехглавого божества. Сравнительно проще были идолы богов, сделанные художниками-кустарями. Разнообразные бочарные поделки изготовляли бондари. Изготовлялись также культовые фигуры и музыкальные инструменты. Имелись струнные инструменты, например лютня. В Гданьске она найдена в относительно поздних слоях. Сравнение с находками в Ополье показывает, однако, что лютня была известна не позднее чем с XT в. Узкой специализации требовало изготовление мундштуков для духовых инструментов, например для труб. В Волине такие находки можно датировать X в. К сезонным занятиям относилось плетение корзин. В Волине была найдена плетеная колыбель, а также большие плетеные сосуды для хранения зерна.

Не позднее X в. специализированным ремеслом становится ткачество, ранее повсеместно существовавшее в рамках домашнего промысла. Открытия в Гданьске свидетельствуют, что в употребление входит горизонтальный ткацкий станок, конструкция, созданная на арабском Востоке. Очень распространенной была окраска шерстяных тканей; многоцветные домотканые материи применялись как для одежды, так, например, и на скатерти. Равным образом в ткацких мастерских, возможно, ткали также ковры. С IX в. в Поморье мы знаем, помимо встречающихся пряслиц, большой ассортимент различных орудий, служивших для обработки сырца-шерсти, льна и пеньки, для прядения нитей, а также для изготовления тканей.

Менее ясно, стало ли в это время специализированным портняжное ремесло. Если это произошло, то такие ремесленники обслуживали чрезвычайно узкие группы людей. В целом же одежду для собственных надобностей шили дома. Это занятие было преимущественно женским.

Большого труда требовало кожевенное дело, обособившееся также не позднее X-XI вв. Обрабатывались кожи и шкуры как домашних, так и диких животных. Полученное сырье служило для изготовления тулупов, башмаков, шорных изделий.

Лучше всего представлено находками IX в. сапожное ремесло. Имеются башмаки различных типов, среди них - украшенные разнообразным шитьем (илл. 100). Из сапожных мастерских происходят колодки и шилья. Камнерезчики занимались изготовлением жерновов и точильных камней. Часть фигур или каменных рельефов, которые были связаны с языческим, а позднее и с христианским культом, изготовлялись, очевидно, также в мастерских ремесленников.

100. Кожаный башмак XI-XII вв., Гданьск (реконструкция)

Сравнительно рано, примерно с конца IX в., в западном Поморье (Волин) начали работать стеклоделы. По-видимому, сначала производство стекла развернули приезжие специалисты. Несколько позднее, вероятно под руководством иноземцев, это искусство осваивают и местные ремесленники.

Наиболее полно, однако, мы информированы о развитии и изменениях в гончарстве. Уже в начале рассматриваемой эпохи лепная посуда, изготавливавшаяся в рамках домашнего промысла, вытесняется формами, изготовленными с применением гончарного круга, т. е. ремесленниками-профессионалами. Интересно, что эти изменения в производственном процессе происходили в сельских общинах, но с ощутимой тенденцией к росту значения племенной верхушки, что нашло выражение в сооружении городищ.

Во всяком случае, с конца VI в. или с начала VII в. в Поморье пользовались сосудами, подправленными по венчику на гончарном круге. Со второй половины VIII в. гончарная посуда совершенствуется и входит в массовое употребление. В течение этого столетия утверждается техника изготовления сосудов, полностью выполненных на гончарном круге. Преимущественное распространение кружальных сосудов происходит со второй половины X в. В X-XI вв. они появляются прежде всего в городах и феодальных замках-городищах. В деревнях еще долго господствовали примитивные формы производства. Встречающаяся в городах в XI, отчасти также в XII в. керамика традиционного вида должна здесь рассматриваться как тара для поступавших из деревни жидких продуктов, например меда. В-Х в. на донцах сосудов повсеместно появляются гончарные клейма: геометрические оттиски, изредка даже фигурные, такие как изображение всадника на сосудах из Гданьска (илл. 101). Относительно их функций имеется обширная литература. Однако до сих пор нет ясности в определении назначения клейм, их связывают иногда с магическими представлениями. Знаки на донцах обнаружены только на части сосудов; напрашивается мысль, что штемпелем снабжалась только та керамика, которая облагалась гончарной пошлиной. В соответствии со степенью зависимости ремесленника это мог быть его собственный знак либо знак того лица, которому уплачивалась пошлина. По мере расширения производства можно наблюдать изменения как в характере материала керамического теста, так и в орнаментации. Первоначально орнаментация богаче и разнообразнее, позднее она довольно сильно стандартизируется.

101. Гданьские гончарные клейма

Анализ развития ремесла в Поморье выявляет некоторые закономерности, представляющие общий интерес. В экономическом отношении на исходной стадии, как уже отмечено, решающее значение имел прогресс в главных производственных отраслях, а в социальном-начавшееся образование классового строя. Эти факторы обусловливают подъем ремесла. При этом примечательно, что прогресс кузнечного ремесла, цветной металлургии, гончарства, ткачества, обработки янтаря и рога начинается едва ли не одновременно и сначала в деревнях, а затем на городищах. Развитие дальней торговли и морского хозяйства требовало стабилизации и дальнейшего роста уровня производства; с этим связаны изменения в базовых отраслях хозяйства. Начинается период расцвета городского ремесла; развертывается массовая циркуляция ремесленных изделий и концентрация массового производства, что ведет, с одной стороны, к более целесообразной организации поселений, их лучшей застройке домами и культовыми местами; с другой стороны, при дворах знати становится возможным производство, специализирующееся на изготовлении предметов роскоши, удовлетворявших потребности ведущего общественного слоя этого времени. Этими обстоятельствами объясняется бурное развитие ювелирного дела.

До сих пор в Поморье исследованы лишь немногие деревни раннего средневековья. Поэтому можно составить лишь очень обобщенное представление об их развитии. Можно наметить четыре линии их эволюции: во-первых, возрастающую стабильность деревни; во-вторых, с VII в. - сосредоточение групп из нескольких деревень вокруг городища; в-третьих, укрупнение некоторых деревень; в-четвертых, изменение типа построек: возрастание значения наземных жилищ, вытесняющих характерные для более раннего времени углубленные в землю постройки. Однако имеющиеся материалы позволяют сделать лишь ограниченные выводы относительно того, менялась ли топография деревень. Лишь с начала раннего средневековья устанавливается характер планировки: рядовой (уличной), кучевой или рассеянной. Возможно, что в XI-XII вв. в некоторых случаях усадьбы располагались в шахматном порядке, как, например, в Ярщево, вблизи Камня Поморского. Рядовую застройку демонстрируют поселения в Лисево, VIII в., и Хомино, X в. Круговое поселение с центральной площадью, относящееся к XI XII вв., известно в Парсецко.

С большой степенью достоверности можно предположить, что начало строительства городищ датируется VII в. Создание городищ оказывало значительное воздействие на систему расселения, образование новых общественных связей и политических отношений. Городища, несомненно, были центральными поселениями, важнейшим элементом, создававшим возможность для развития более крупных территориальных объединений. По меньшей мере к этому времени следует отнести зарождение племенных объединений, о которых мы узнаем из письменных источников IX в. В пользу этого предположения говорит и то обстоятельство, что со становлением надплеменной политической организации во второй половине IX и начале X в. сеть городищ, связанных с племенным строем, была ликвидирована, она уступает место новой системе укрепленных поселений.

Особенно важны в этом отношении результаты, полученные при исследовании поселений в бассейне Парсенты. Городища VII-VIII вв. здесь связаны с деревенским типом хозяйства, что не исключает занятий ремеслом. Оно не изменяло положения городищ как центров окрестного сельскою населения. Не имело особого значения и то, что в пределах этих городищ создавались более благоприятные условия для социального расслоения. Сама организация обороны требовала устойчивой системы власти и управления. На определенные изменения в этой сфере указывает появление могил «предводителей» типа погребения во Влошпибоже, датирующегося VII-VIII вв. Но лишь на рубеже VIII-IX вв., в связи с общественными и хозяйственными переменами, о которых речь шла выше, эти городища превращаются в центры дальней торговли с несомненно более высоким жизненным уровнем. Во второй половине IX в. эти городища приходят в упадок. Их место занимают центры другого рода. С одной стороны, это маленькие, хорошо укрепленные городища с площадью, достаточной для немногих, но прочных построек. С другой стороны, иногда на основе старых деревень или на пустом месте вырастают центры, представлявшие собою первоначально эмбрионы города, а позднее превращавшиеся в города. Именно в этот период отчетливо кристаллизуется феодальная общественная структура. Городища этого времени развиваются в культовые центры и играют также важную роль в оборонительной системе страны.

Помимо деревень, городищ и городов, существовали также особые культовые места, такие, как Тшебятув. Святилища располагались обычно на холмах среди леса, как. например, в лесу под Кошалином.

Оборонительные сооружения выстроены в различной технике. Наряду с обычными плетеными оборонительными заборами и частоколами сравнительно рано начали сооружать деревоземляные валы решетчатой или срубной конструкции. С X в. распространяется также крюковая конструкция, при которой на поперечных бревнах решетчатого каркаса укреплений оставлены мощные ветви в качестве крючьев, что позволяло существенно увеличить размеры деревянной основы земляного оборонительного вала. Известны также и различные способы домостроительства. В некоторых областях для ранних этапов наряду с наземными постройками характерны углубленные полуземлянки. Для устройства стен по преимуществу применялась техника плетения или срубная конструкция. Однако известны и дома столбовой, рамочно-каркасной (близкой фахверку) конструкции или выстроенные в технике «ставкирки».

Планировку городских поселений мы представляем лишь приблизительно. Раскопки в Волине, Щецине и Гданьске (илл. 102) позволяют предположить, что по крайней мере частично застройка располагалась в неправильно-шахматном порядке (илл. 103).

102. Гданьск. Городище и посад конца X в.

103. Гданьск.

I городище и предградье конца X в.,

II купеческая колония сер. XII в.,

III город в 1224-1266 гг.

Немногое можно сказать и об этнических отношениях в крупных центрах IX X вв. В западном Поморье главную массу населения составляли оседлые славяне. Наряду с ними, несомненно, жили также представители других народов, позднее ассимилированные. Особо следует отметить выходцев из Скандинавских стран, из Фрисландии, а возможно, и из областей пруссов. Среди купцов были также арабы и евреи.

О гигиеническом состоянии поселений мы располагаем отрывочной, но довольно важной информацией. Три свидетельства особенно достойны упоминания. Первое связано с археологическими открытиями, доказывающими существование в Гданьске общественной бани типа сауны. Второе говорит о значении, придававшемся источникам питьевой воды (Герборд, II,31); третье, уже упомянутое мною, о том, что еду накрывали чистыми платками (Герборд, II,41). Повсеместное распространение получили гребни, другие предметы туалета, мази, купание в озерах и реках.

В отношениях обмена также произошли показательные изменения. В течение начальной фазы раннего средневековья, помимо контактов с соседними землями, особенно оживленными со скандинавским Севером, возникли очень ограниченные связи с Византией; в период с VII по IX в. они возрастают и значительно расширяются. Многие нити ведут в Скандинавию и к пруссам. Углублялись связи с арабскими странами. В начале IX в. в Поморье, возможно, через Моравию и Великопольшу попадают сирийские бусы. Позднее, в конце этого столетия и в X в., через арабских купцов устанавливаются и непосредственные контакты с арабскими странами. Археологическим отражением их в Поморье стали клады арабских дирхемов*. Древнейшие клады в польском Поморье, такие, как Кретомино и Гржибово, относятся к IX в., то есть к тому времени, когда ускоряется ритм общественно-экономического развития этих земель**. Как сильно арабское серебро повлияло на местные денежные отношения, доказывают находки обломков разломанных или разрезанных дирхемов. Нам известны, например, в Кендржино, окр. Ко-лобжсг, фрагменты омайядских и аббасидских дирхемов, попавшие в землю ок. 849 850 гг. При этом важно, что они обнаружены среди вещей ремесленника: это значит, что ремесленники также участвовали в денежном обращении. О том же свидетельствуют фрагменты арабских монет, найденные в трупосожжении IX в. в Свелюбье. Они находились в погребении лица среднего благосостояния и свидетельствуют о быстром развитии дальней торговли, основанной на серебряном обращении.

Контакты с Великой Моравией, которая переживала расцвет своей культуры в IX в., засвидетельствованы различными находками. Они представлены либо некоторыми предметами роскоши, попавшими в Поморье в результате великоморавского посредничества, прежде всего сирийскими стеклянными бусами; либо же собственно велико-моравской продукцией. Ко второй группе относится инкрустированный бронзой железный боевой топор из Барды и несколько дутых стеклянных бус из Барды и Свелюбья.

В этом же столетии установились контакты с Западной Европой, в первую очередь с Рейнландом: оттуда происходят фрагменты стеклянного бокала, найденные в Свелюбье, бронзовый игольник и фризский роговой гребень из Кендржино. В некоторых местах концентрируются скандинавские изделия прежде всего украшения из цветных и благородных металлов.

В следующем столетии происходит расцвет дальней торговли, в то время Поморье имеет контакты почти со всеми европейскими странами. Помимо связей со Скандинавией, которые поддерживали города Волин, Щецин, Камень, Колобжег, Гданьск, устанавливаются устойчивые отношения с Русью и другими славянскими землями, среди которых особо следует выделить внутренние польские области. Кроме того, налаживаются отношения с пруссами, Византией, некоторыми арабскими странами, Англией и Западной Европой. Связи с пруссами проявились не только в появлении импортных прусских изделий, но и в образовании некоторых новых черт культуры, например распространении металлических оковок ножен ножей, а также, может быть, в облике некоторых языческих идолов. С другой стороны, пруссы переняли формы поморянской керамики. Влияние керамического производства поморян распространилось также на Скандинавию.

Археологические источники не позднее чем с IX в. указывают на деятельность специализировавшихся на дальней торговле купцов. В могильнике Свелюбье было открыто погребение купца, что можно заключить из наличия гирек в составе погребального инвентаря. Вплоть до IX в. товарооборот основывался на натуральном обмене. Изменения начинаются не позднее IX в., когда наряду с этой системой распространяется стимулируемое арабским серебром денежное обращение. Наряду с монетами драгоценный металл принимали на вес, что подтверждает отмеченная находка в Свелюбье. Денежное обращение расширяется позднее, по мере того как место арабских дирхемов занимают западноевропейские монеты. Купля на вес, однако, не утратила значения, так же как и позднее наряду с денежными удерживались и натуральные расчеты.

Поморье поздно вступило в сферу христианской культуры. Ранее всего (в конце X в.) христианство распространилось в районе Гданьска, в западном Поморье-лишь со второй четверти XII в. Поэтому мы располагаем относительно многочисленными сообщениями о славянском язычестве в Поморье. Неслучайно, что именно северозападная группа славян сохраняла его долее всего, сопротивляясь принятию нового культа. Благоприятное экономическое положение было их союзником в сохранении традиционных верований и уклада жизни.

Наши знания о расцвете язычества у поморян относятся ко времени, когда они со всех сторон были окружены народами, принявшими христианство; и в какой-либо форме поморяне должны были испытать его влияние. Это - эпоха разрушения старой общественной племенной структуры. Поэтому встает вопрос: в какой мере сообщения хронистов XI-XII вв. справедливы для форм языческого культа, существовавших до XI в.? Сейчас, когда мы располагаем необходимыми археологическими источниками, есть возможность дать ответ на этот вопрос.

Средневековый хронист Герборд (II,32) сообщает, что в Щецине находилось святилище, «выстроенное с необычайным благоговением и искусством... В это святилище приносят они, в соответствии с обычаем отцов, от добытого богатства и вражеского оружия и всего, что они добыли в битвах на море и на суше, десятую часть добычи [т. е. разновидность «церковной десятины». - Прим. перев.]. Также здесь установлены золотые и серебряные чаши, которыми знатные и могущественные в их земле пользуются для пиров и питья и которые в праздничные дни они приказывают вынести словно из священного укрытия. Там же хранят они рога диких быков, одетые золотом и дорогими камнями, для питья и трубные рога, мечи и ножи, многие драгоценные и редкие, поражающие взор вещи для чести и красы их божеств... И есть там трехглавая статуя, имеющая на одном туловище три головы и называемая Триглав [мнение, что это описание восходит к христианской Троице, представляется маловероятным, если учесть широкое распространение культа Триглава у западных и южных славян и традицию трехглавых божеств у различных индоевропейских народов. - В. Г.]. ...Есть там, кроме того, огромный, густо покрытый листвою дуб, а под ним - всеми чтимый источник, который простой народ, полагая его священным и считая местообитанием божества, окружает большим почитанием». Тот же хронист добавляет в главе 33: «Есть у них конь необычайной величины, густо черного цвета и очень дикий» [жеребец. В. Г.]. Далее узнаем мы о гадании по копью. В связи этим другой хронист, Эббо, пишет, в числе прочего, о Волине (III,1): «Юлин, основанный и названный Юлием Цезарем, где сохраняется также в память о нем его укрепленное на столбе необычайной величины копье и где принято в начале каждого года проводить празднество тамошнего бога при большом стечении народа и с плясками. И когда город был очищен словом веры и купелью крещения, большие и малые идолы, что изображены хватающими, были сожжены благочестивым епископом, но некоторые из глупцов, поскольку дома у них находились маленькие статуи божков, продолжали им поклоняться. не ведая, какие беды для города их произрастут из этого... Потому что, когда все жители города с обычным рвением собрались на упомянутый праздник и предавались различным развлечениям и затеяли праздничный пир, те, явив народу, предававшемуся пустым развлечениям, потаенные до того маленькие статуи божков, ввергли его в старые языческие обычаи».

Из этого сообщения следует, что пантеон поморян-язычников, непосредственно перед его крушением, наряду с главными божествами включал и группу малых богов. Кроме того, священными считались деревья, в том числе дуб и грецкий орех, и водные источники. Поклонялись как большим идолам, так и миниатюрным фигуркам языческих божеств. Правда, встает вопрос, являются ли эти изображения божеств результатом самостоятельного развития языческого культа поморян или они появились под воздействием соответствующих христианских представлений. На этот вопрос, кажется, позволяет ответить найденная в Волине четырехглавая миниатюрная фигурка высотой 9 см конца IX в. Традиция изображений такого типа должна быть очень старой, если в IX в. они воспроизводились уже в миниатюре. Одновременно эта находка доказывает, что у поморян почиталось не только трехглавое, но и четырехглавое божество, которое более подходило на роль главного бога, хотя позднее было «детронизировано» богом Триглавом. Кроме того, важную роль у поморян играл культ солнца, молнии и плодородия. Вся жизнь была пронизана различными языческими обрядами, стремлением обеспечить расположение добрых богов и оборониться от злых. Поэтому при археологических раскопках обнаруживаются многочисленные амулеты.

Важное место у поморян занимал культ предков. Соответствующими обрядами они стремились обеспечить благожелательность со стороны умерших и помешать им вредить живым. Первоначально господствовал погребальный обычай сожжения с захоронениями как в фунтовых могилах, так и под курганами. Могильник IX в. в Свелюбье состоял примерно из 100 курганов, среди них несколько больших насыпей с остатками кострища или без него. Среди исследованных могил 15% составляют погребения с богатым инвентарем, около 30% - среднего уровня, 38% - бедные и 15% - безынвентарные захоронения. Неизвестно, однако, относятся ли к этому же времени располагавшиеся между курганами грунтовые могилы. Переход от старых форм трупосожжения к трупоположению происходил в основном с XI в. Борьба старого и нового в западном Поморье продолжалась несколько дольше, что ясно из сохранявшегося здесь официально вплоть до первой половины XII в. языческого ритуала. Характерным признаком западнопоморских могильников с трупоположениями является довольно большое количество керамической посуды в могилах. Это показывает, что старые языческие традиции были еще живы. В поморских областях вокруг Гданьска под влиянием христианства с XI в. распространяются так называемые рядовые могильники с погребениями, расположенными ровными рядами. Возможно, с этим же христианским влиянием связаны найденные в могилах янтарные крестики (например, Кальдус, Грущно и Стефаново), а также деревянный крест, обнаруженный в Гданьске в слоях позднего X в.

Этот очень сжатый очерк основных направлений культурного развития средневекового Поморья явственно выявляет изменения, особенно в западной и прибрежной частях Поморья, возникающие параллельно с процессами, развернувшимися в целом на Балтике, особенно начиная с IX в. В начале раннего средневековья Поморье не было закрыто для внешних влияний, о чем свидетельствуют скандинавские и византийские находки, относящиеся к этой эпохе, когда ворота во внешний мир были широко открыты. Даже развитие языческих культов происходило под действием не только внутренних условий, но и внешних импульсов. Их взаимодействие было решающим условием расцвета поморянской языческой культуры в период вплоть до XII в.

Обратимся теперь к главным чертам искусства средневекового Поморья, отразившегося прежде всего в произведениях архитектуры и художественного ремесла Сюда относятся не только памятники местного происхождения, по и привозные изделия. Они вовлекались в обращение в местной общественной среде, в значительной мере определяли ее вкусы и воздействовали на формирование эстетических представлений и художественных интересов локальных групп, особенно их ведущих общественных слоев и отдельных художественно одаренных лиц, которые в своих мастерских преобразовывали внешние стилистические влияния.

Выражением специфических художественных интересов следует считать заимствование модели градообразования: определенных градостроительных решений и их основных архитектонических элементов. Этот процесс развернулся в Поморье со второй половины X в., а особенно с XI в. Если традиции планировки сельских поселений и внутренней застройки ранних городищ в Поморье прослеживаются в предшествующее время, то модель пространственного решения раннего города совершенно независима от этих традиций. Здесь действовали внешние ист очники. К сожалению, крупнейшие центры Поморья, такие, как Волин, Щецин и Гданьск, раскопаны лишь частично, что не позволяет дать на этот вопрос окончательный ответ. Пока что исследованные участки этих поселений позволяют выдвинуть гипотезу, что прототипом выявляющегося шахматного порядка застройки могли быть некоторые античные и византийские города. Геометрический характер, простота и симметрия этой застройки должны были создавать впечатление строгой пространственной упорядоченности и удовлетворять эстетическое чувство. В сопоставлении с планировкой и застройкой деревень города следует отнести к сравнительно монументальным сооружениям. Это ощущение еще более усиливали мощные оборонительные укрепления, ворота и башни которых, независимо от оборонных целей, создавали вертикальные акценты, прерывавшие монотонность городских валов. Впрочем, возможно, ее сознательно стремились ослабить, устанавливая скульптуры в некоторых местах укреплений. Наряду с украшениями и введением декоративных мотивов в оформление валов эти скульптуры выполняли также магические функции.

Из декоративной отделки домов сохранилось очень немногое. Однако, представляя пристрастие поморян к орнаментике, равно как и к отражающейся в декоративных мотивах магической символике, можно предположить, что многие дома этого времени, особенно с IX в. и позднее, были нарядно украшены. Декоративные мотивы известны нам по найденному в Волине фрагменту резной дверной рамы X в. Вероятно, дома ведущего общественного слоя выделялись особо богатым оформлением. Нарядно украшенными были и деревянные языческие святилища. В этой связи представляет интерес сообщение Герборда (II,32): «Было в городе Щецине четыре храма, из которых один был главным храмом и выстроен был с необычайным благоговением и искусством, снаружи и внутри украшенный выступавшими из стен скульптурами. Были там фигуры людей, птиц и диких зверей, изображенные столь сходно, что казались они живыми и дышащими; что же мне показалось особенно удивительным, так это то, что краски нисколько не почернели и не стерлись, ибо их защитила от этого изобретательность живописца».

В этом описании речь идет о рельефах и росписи в декоративном убранстве храмов; однако неясно, применялась ли роспись исключительно для того, чтобы придать живые краски рельефным изображениям, или наряду с этим использовалась в качестве самостоятельного декоративного элемента. Цитированный отрывок как будто позволяет говорить о натуралистическом направлении в декоративном убранстве щецинских храмов. Мы не знаем, однако, не преувеличивает ли хронист, не интерпретирует ли он эти изображения примерно так же, как воспринимались его современниками римские рельефы, тоже раскрашенные. Принимая эту оговорку, можно, однако, выдвинуть гипотезу, что эти произведения были выполнены в реалистическойманере.

Поклонение богам в храмах представляло собою апогей языческой религии славян и возникло примерно в X в. Сообщение Герборда удивительным образом напоминает принадлежащее Титмару Мерзебургскому описание Радигоста-Ретры (VI, 23). Для более ранних, первоначальных форм культа типично водружение идолов богов в священных рощах, окруженных частоколом или рвом кольцевой в плане формы. Так как строительство языческих святилищ в виде храмов относится к заключительной фазе развития этой религии, весьма вероятным является предположение, что это строительство началось под влиянием христианского храмового зодчества (на севере Европы в эту эпоху преимущественно деревянного). Многое в декоре славянских храмов было заимствовано из романского искусства. В то же время высокого мастерства в деревянной резьбе достигли скандинавы эпохи викингов, и не исключено, что поморянские художники не уступали им в этой области.

На основе письменных источников и некоторых находок мы имеем представление о пластике поморян и их художественных навыках. Герборд (II,32) сообщает о трехглавой фигуре, находившейся в храме и называемой Триглав. Эббо (III,1) пишет: «Щецин, напротив, очень большой город, больший, чем Юлин; он окружен тремя холмами, из которых средний, наибольший, посвященный высшему языческому богу Триглаву, увенчан трехглавым идолом, глаза и уста которого прикрыты золотой завесой...» Эббо (III,1) упоминает крупные, средней величины и мелкие изображения богов. Его сообщение содержит сведения о художественной ценности этих изображений. Но он говорит об их многочисленности, что наводит на мысль о существовании специалистов-мастеров, изготавливавших эти произведения. Возможно, они принадлежали к кругу лиц, в задачу которых входило обслуживание языческих храмов.

Более точную информацию представляют археологические находки. Прежде всего известно, что почитание фигурных изображений восходит ко времени значительно более раннему, нежели IX в.: концом этого столетия датируется миниатюрная фигурка божества из Волина. Художественный уровень и техника изготовления этой датированной вещи могут служить для характеристики поморянского искусства в целом. Мы располагаем источниками, подтверждающими, что были известны рельефы как в дереве и камне, так и в гравировке.

Можно различить три художественных направления: реализм, примитивизм и схематизм. Первый из них представлен вышеупомянутой миниатюрной фигуркой из Волина. На клиновидном туловище с лопатовидным расширяющимся завершением изображены четыре лица, их бороды, обращенные в противоположные стороны, неравной длины. Волосы пострижены челкой. На туловище имеются геометрические, в том числе яйцевидные, насечки. Вещь в целом выявляет тонкое чувство пропорции и способность к синтетической передаче человеческого образа, исполненного достоинства, размышления и серьезности. Работа, бесспорно, выполнена талантливым художником, способным добиться задуманного эффекта с помощью простейших средств.

Возможно, эта фигурка изображает Свантевита. Если это предположение правильно, значит, божество это также почиталось поморянами. Способ его изображения здесь отличается от фигуры в Ар-коне на Рюгене, описанной Саксоном Грамматиком, головы которой были направлены на две, а не на все четыре стороны свста, как лица волинской фигурки.

Реализмом отмечена и бронзовая фигурка из Шведта. Она представляет собою изображение человека с длинной густой бородой, в грубой рубахе и остроконечной шапке. Давно уже в качестве аналогии ей отмечен рельеф с так называемым Свантевитом из церкви в Альтенкирхене на Рюгене. Редкость таких скульптур позволяет предположить, что изображено некое языческое божество.

Реалистическими изображениями являются некоторые маленькие фигурки лошади из дерева, так же как литая бронзовая фигурка лошади под седлом из Волина; тело ее покрыто несколькими солярными значками. Возможно, сюда же следует отнести деревянную фигурку человека из Волина, отмеченную также признаками примитивизма. К этой же группе принадлежит деревянная змеиная голова конца IX в. из Щецина, о которой правильнее было бы сказать, что она находится на границе между двумя художественными направлениями: реализмом и примитивизмом. В круг произведений примитивизма следует включить каменные рельефы из Лезно весьма приблизительной хронологии и назначения (надгробье?), равно как миниатюрное изображение фаллического бога плодородия X в., найденное в Волине.

В поморянском искусстве наблюдаются два вида схематических изображений. Первый из них характеризуется упрощенной, линеарной передачей антропоморфных и зооморфных образов, содержание которых можно расшифровать. Для второго, напротив, типичны сокращенные изображения, понять которые можно только после основательных аналитических исследований с применением сравнительного метода. Пример первого вида изображений-он прекрасно выражен в монументальном искусстве человеческая фигура, вырезанная на каменной плите из Слюпска. В области искусства малых форм к той же группе принадлежит гравированное изображение оленя на глиняном сосуде из Волина. Животное здесь изображено не столько в декоративных целях, сколько в связи с важной ролью оленя в культе плодородия у населения Поморья. Произведениями второю вида схематических изображений мы располагаем исключительно в образцах, связанных с прикладным искусством в широком смысле слова. Прежде всего это нарезные изображения на глиняных сосудах, среди которых есть как отдельные человеческие образы, гак и сюжетные композиции вроде, например, плясовых сценок, таких, как хоровод на сосуде из Цедыни, у Денбно.

Прикладное искусство поморян представлено многочисленными произведениями ювелирного ремесла, для которых характерно широкое использование геометрического орнамента.

Реалистическую манеру, которой умело пользовались ювелиры, представляют маленькие зооморфные фигурки на предметах украшения, такие, как из клада серебра, найденного в городе Пяски-Драмино, или фигурки птички из Гданьска на оловянной капторге конца X в.

П римитивно-реалистические черты мы обнаруживаем в изображении Христа на серебряном кресте из Берзглово. Крест входит в состав клада серебра, зарытого после 1024 г. Сходные стилистические признаки демонстрирует фрагмент очень упрощенного изображения человека, возможно одетого в узкие штаны и рубаху ниже колеи. Похожие изображения на серебряных поясных пряжках IX в. известны в Микульчице (Великая Моравия). Отмеченная фигурка украшала лишь частично сохранившуюся серебряную пластину из ожерелья, найденного в зарытом после 1047 г. кладе в городе Стойково, вблизи Колобжега.

Наиболее распространены были, однако, различные геометрические фигуры, часть которых, наверное, представляла собою схематизированные антропоморфные и зооморфные мотивы. К геометрическим узорам относятся треугольники, кружки и ромбы. К той же группе принадлежит, вероятно, треугольник с тремя маленькими шариками на вершине (например, в Берзглово). Применялись также шнуровые узоры, плетенка, зигзаг. Они воспроизводились в различной технике, например в зерни и скани (гранулировании и филиграни). Двуспиральные узоры, вероятно, символизировали мужские гениталии. Изображали различные растения и их плоды. Мотивы, которыми украшались серебряные изделия, имели целью не только удовлетворение эстетических потребностей. Их задачей было также оказание магического действия. Стремление к красоте было связано с заботой о практической пользе. Эти украшения должны были производить большое впечатление. Я думаю, что не только для достижения наибольшего декоративного эффекта к височным кольцам привешивали наборы цепочек, часто завершавшихся антропоморфными привесками; они служили также целям защиты от злых сил и привлечения добрых. К группе таких украшений нужно отнести маленькие полые височные кольца оржимовецкого типа. На находке из Гданьска, изготовленной из олова (вторая половина XI в.), прикреплены фигурные изображения с растительными мотивами.

Искусное объединение многих различных мотивов, их специфическое использование при изготовлении изделий определенной формы позволяет часть серебряных украшений отнести к художественным произведениям, образцам высокого мастерства.

Уже отмечалось, что некоторые серебряные украшения своим происхождением обязаны искусству Великой Моравии и Чехии. Другие возникли под влияниями арабского и византийского мира. Наконец, часть изделий появилась как результат контактов со Скандинавскими странами.

Весьма искусно выполнены серебряные, а в отдельных случаях даже золотые изделия, относящиеся ко времени не ранее конца IX в., в основном же к X и XI вв. Не считая очень простых украшений самого начала эпохи раннего средневековья, это - первые художественные изделия из благородных металлов. Изготовлены они по чужим образцам, тем не менее дают материал для изучения как местного ювелирного ремесла, так и вкусов ведущего общественного слоя, для которого они производились.

Первоначально изящные украшения, которые в Поморье носили с IX в., были преимущественно чужеземного происхождения. К этой группе относится фрагмент бронзовой обкладки с реалистическим изображением человеческого лица с длинной бородой из Свелюбья и портрет другого мужчины из Волина, несколько более позднего времени. Находка из Свелюбья имеет аналогии среди вещей, найденных в Бирке (Швеция). Оттуда же происходят черепаховидные (овальные, скорлупообразные) фибулы, в том числе целая IX в. из Свелюбья и с пробитым отверстием XI в из Гданьска, а также трехлепестковая фибула IX в. из Свелюбья.

В орнаментации других украшений, перстней и маленьких полых височных колец в течение всего рассматриваемого периода господствовали геометрические мотивы. Исключение составляют височные кольца оржимовецкого типа из Гданьска конца XI в. с растительными мотивами и изображениями птиц (голубей). Как правило, украшались металлические накладки на пояса и ремни, оковки ножен для ножей и мечей. Имеются украшения и на некоторых железных изделиях, главным образом предметах вооружения. С самого начала раннего средневековья в полностью сложившемся виде известны шпоры с загнутыми внутрь концами. Орнаментированный боевой топор из Свелюбья был уже отмечен.

В изделиях из янтаря можно выделить реалистическое и схематизирующее направления. К первому следует отнести амулеты в виде миниатюрного молоточка скандинавского бога Тора и маленькие крестики. На части этих крестиков, как, например, в находке второй половины XII в. из Щецина, реалистическое исполнение креста соединено со схематическим изображением распятого Христа. Оно выполнено в манере, известной в романском искусстве. Из поморских областей вокруг Гданьска происходят крестики конца X в. Известны формы как латинского и греческого, так и мальтийского креста.

Большим ассортиментом представлены орнаментированные изделия из рога и кости. Правда, лишь немногие из них относятся к началу раннего средневековья, значительно лучше мы информированы о времени с IX в. До XI в. можно выделить несколько фаз развития техники обработки рога. Первая заканчивается в IX в.; вторая охватывает вторую половину IX в. и продолжается в X в. Она представлена технически уже вполне совершенными изделиями; третья приходится на XI в. С XII в. начинает применяться токарный станок.

104. Фрагмент ларца, Камень поморский.

Вершину мастерства в исполнении изделий, украшенных роговыми орнаментированными накладными пластинами, представляют два маленьких ларца из церковной сокровищницы в г. Камень. Мы не знаем, как они туда попали. Оба относятся ко времени ок. 1000 г. Первый так называемый реликварий св. Кордулы в виде овального домика с узкими, слегка скошенными стенами, плоским дном из дубовой дощечки и выгнутой кровлей (илл. 104). Он стоит на шести низких ножках и имеет размеры 56 х 34,5 см при высоте до 28 см. Изготовлен он из 22 костяных или роговых пластин, соединенных позолоченной медной лентой с гравировкой и зернью. Пластины покрыты рельефным орнаментом со звериными и растительными мотивами. Главное место занимают головы фантастических зверей и птиц. Этот памятник искусства был создан в скандинавской мастерской. Второй ларчик использовался в качестве реликва-рия лишь вторично, но сделан он был в то же время, что и первый. Он был изготовлен из липы и украшен роговыми пластинами, отделанными просверленными крестиками и другими геометрическими мотивами - множеством точечных линий, а также штриховыми зигзагами; высота его 15,8 см, длина 27 сми ширина 19,5 см. Происхождение этого ларца не ясно. Прослеживаются связи с искусством скандинавов эпохи викингов, Рейнланда, южной Руси или Азии, но возможна также и определенная близость с византийским искусством. Правдоподобно, однако, предположение, что он изготовлен в одной из местных мастерских, где усваивались и перерабатывались иноземные мотивы.

Орнаментация, которой украшены гребни, свидетельствует, что часть этих изделий в IX-XI вв. импортировалась из Фрисландии, Скандинавии, Великопольши и других земель. При этом, однако, возможно, что циркульная орнаментация декоративных накладок таких гребней является либо скандинавской переработкой, либо непосредственно византийским произведением. Формы эти не просто пассивно перенимались. Они служили образцом для местных мастеров, которые использовали мотивы, поступившие из разных стран, и при этом создавали новые, задуманные ими произведения. Как пример самостоятельного духовного творчества можно привести гребент» из Щецина конца IX в. с признаками фризской, скандинавской и поморянской орнаментики. В декоре этого гребня прослеживается сочетание реалистического течения с геометрической и схематическо-геометрической орнаментикой. Реалистически или схематически изображены зооморфные элементы, например конские головы. Часто встречается орнаментация, построенная исключительно на геометрических мотивах, как на гребнях, так и на деталях других вещей, например ложек, и на многочисленных роговых пластинках, служивших накладными украшениями изделий. Они встречаются как на побережье, так и в глубинных областях. Среди геометрических мотивов, помимо различных фигур человекообразных очертаний, распространены змеевидные узоры и циркульные кружки с точкой в центре. Изображения лошадей и колес связаны с солнечной символикой. Многообразна и богата орнаментика накладок, включающая также плетение. Случается, что мотив плетенки комбинируется с растительными узорами, как, например, на прямоугольной пластине неясного назначения из Щецина первой половины XII в. Возможно, это матрица или модель для изготовления пластинчатого браслета.

В Х-XI вв. появляется много орнаментированных деревянных бытовых вещей. В целом на них представлены те же мотивы, что и на роговых и костяных изделиях: в основном геометрические, сравнительно реже - растительные и фигурные, причем последние возникли под чужеземным влиянием, распространявшимся с привозными тарелками, ключами, ложками, черпаками и рукоятями различных инструментов, мелкого оружия и пр. Исключение составляет мотив, имеющий аналогии в центральной Польше, а здесь представленный на рукояти деревянной ложки из Гданьска (980-1000 гг.). На ней схематично воспроизведены 12 звероподобных фигур, причем некоторые из них изображены словно бы склоненными При анализе этой композиции возникает вопрос: каковы были намерения лица, выполнившего эту гравировку? Стремился ли он изобразить животных? Почему не все они трактованы одинаково? По-видимому, рассматриваемая гравировка воспроизводит ритуальную сцену, вроде сохраняющихся до наших дней процессий ряженых, одетых в различные маски. Такая интерпретация подкрепляется и тем, что часть фигур изображена в склоненном положении, как и бывает в приплясывающих вереницах ряженых.

К художественному ремеслу отчасти относилось и сапожное ремесло. На многих башмаках, особенно из Гданьска, мы находим декоративные узоры, вышитые, пробитые или апплицированные. Они появляются с середины XI в. Основной мотив - геометрические, полулунные или звездообразные узоры. Украшалась как женская и детская, так и мужская обувь

Неоднократно подчеркивалось, что художественная ценность тканей зависела не только ог их окраски, но и от фактуры вязки. В Гданьске имеются тканые материи с комбинацией красного, желтого, черного и зеленого цветов, несомненно местного производства. Клетчатые ткани были импортными, может быть лишь дорабатывавшимися на месте. На обрывке ткани первой половины XI в. сохранился вышитый силуэт петуха. Наконец, известны реалистически выполненные фигурки, сделанные из войлока, например в Гданьске в слоях XI в.

В целом же одежда с использованием шерстяных тканей, цветовыми контрастами, всевозможными украшениями из стекла, металла, минералов и органических материалов оказывала большое эстетическое воздействие.

105. Орнаментация поморской гончарной керамики.

Большую художественную изобретательность проявляют гончары. Богаче всего украшались сосуды со второй половины VII по XI в. (илл. 105). Существенные изменения в орнаментации наступают в момент перехода от производства сосудов, обработанных на гончарном круге лишь в верхней части, к керамике, полностью изготовленной на гончарном круге. Другим переломным моментом стало начало массового производства кружальной посуды в конце XI начале XII в. Помимо уже отмеченных выше, важней ними орнаментальными мотивами были геометрические, различные ком-

бинации горизонтальных линий, прочерченных по тулову сосуда ровных полос с волнообразными или образованными оттисками пальца узорами. Встречаются единичные сосуды, покрытые глазурью, преимущественно импортные. К этой группе нужно также отнести некоторые погремушки и раскрашенные пасхальные яйца-писанки из Руси.

* Ср., однако, мнение Й. Херрмана о посреднической роли в распространении арабского серебра торговых путей, центров и купцов Древней Руси, в денежном обращении которой с последних десятилетий VIII до конца X в. арабское серебро имело особо важное значение; лишь сравнительно небольшая часть этого серебра поступала в страны Балтики, как к славянам, так и к скандинавам; непосредственное участие купцов из мусульманских стран в северной торговле было, видимо, весьма ограниченным, во всяком случае вряд ли с ним следует связывать клады серебра, характеризующие прежде всего денежные отношения в местной, в данном случае славянской, среде. - Прим. перев.

** Более позднего по сравнению с территорией Древней Руси, где арабское серебро в кладах появляется уже на исходе VIII в. - Прим. перев.

Иоахим Херрман. Ободриты, лютичи, руяне

Славянские племена расселились на южном побережье Балтийского моря от устья Одера до Кильской бухты не позднее конца VI в. Руяне - «ругины», рюгенские славяне впервые появляются в источниках VII в. в связи с попытками англо-саксонских миссионеров распространить христианство на Балтике¹. В 738 г. во время похода Карла Мартелла франкам стали известны «вильцы» (с X в. называвшиеся также лютичами); новый поход против них совершил в 789 г. Карл Великий², его войска дошли до крепости короля племенного союза вильцев Драговита (видимо, городище Форверк близ г. Деммин на р. Пене³); союзником Карла в борьбе против саксов, данов и вильцев стал третий из славянских племенных союзов Балтики, ободриты, часто воевавшие с вильцами-лютичами «из закоренелой вражды», как отмечают франкские анналы под 808 г.⁴

Городище племенного короля ободритов находилось в Мекленбурге, близ Висмара. Это место, как сообщает около 965 г. Ибрагим ибн Якуб, называлось Велиград; саксы его обозначали (в 995 г.) «Михеленбург»; у хрониста Лдама Бременского говорится о «Магнополисе» (калька славянского названия); во всех случаях значение совпадает «великий, большой, главный город». Со своей стороны датчане называли его Рерик (от др.-исл. reyrr «тростник», по расположению в старой озерной котловине, покрытой густыми зарослями тростника); племя ободритов они называли «ререги»⁵.

Согласно «Баварскому географу» (сер. IX в.), племенные союзы вильцев и ободритов состояли каждый из четырех союзных племен⁶. Четырьмя коренными племенами вильцев-лютичей были кессины, жиржипане, толленсы (от оз. Толлен) и редарии; в ободритский племенной союз входили вагры, полабы, собственно ободриты (бодричи) и варновы (по р. Варнов). Каждое из этих племен управлялось своими вождями, имело своих богов и городища. Наиболее известные городища: в Вагрии Ольденбург, или по-славянски Старигард, «civitas maritima», приморское торговое место, как называет его Адам Бременский; в Полабии - Ратцебург; в земле ободритов - Мекленбург-Рерик; в земле кессинов - Фрезендорф и Кессин, Суков и Тетеров - у жиржипан. Равенсбург близ Нёйбранденбурга в земле толленсов, Замковая Гора у Фельдберга в земле редариев (илл. 106) и многие другие относятся к древнейшим городищам этих племен. Главным святилищем племенного союза лютичей-вильцев был до сих пор не локализованный храмовый город Ретра, находившийся на фанице между толленсами и редариями. На о. Рюген уже в IX в. располагался храмовый город Аркона⁷. Остальные важнейшие городища руян (или ранов, рюгенских славян) располагались у Гарца на оз. Херта и у Ругарда под Бергеном.

106. План городища на Замковой горе (Шлосберг) в Фельдберге.

Ранние этапы формирования этих трех племенных групп остаются во многом неясными, однако, несомненно, укладываются в общие рамки славянского расселения VI в. Путь продвижения вильцев из польских предгорий Карпат и Силезии вниз по Одеру прослеживается в конце VI начале VII в. по распространению фельдбергской керамики (связанной с южными традициями) и больших племенных городищ. В этих крупных общинных укреплениях, веерообразно распространившихся по Нижнему Одеру большими группами, насчитывавшими сотни и тысячи людей, жили первые поколения переселенцев⁸; социальная дифференциация внутри общин, судя по имеющимся данным, была незначительной.

Ободритские городища имеют совершенно иной облик: небольшие, с мощными укреплениями, они рассчитаны на узкий круг людей, племенную знать и дружины, в то время как основная часть соплеменников жила поблизости на укрепленных предградьях или открытых поселениях⁹. Наряду с балтийскими в IX в. известны ободриты на Дунае, поблизости от Белграда: видимо, именно здесь находилась основная, исходная территория этого племени, откуда часть ободритов (вероятно, после аварского вторжения 568 г.) переселилась на север, к Балтийскому морю¹⁰. Здесь после переселения и были выстроены укрепленные центры племенной знати, а столицей племенного союза ободритов стал Велиград (Мекленбург). Уже древнейшие оборонительные сооружения мекленбургского городища представляли собою внушительный деревоземляной вал 12 м шириною и свыше 5 м высотой. Основу конструкции составляли вертикально поставленные брусья по фронтальной и тыльной сторонам укрепления, связанные между собою балками и досками; для большей прочности эта конструкция была заполнена землей. Этот способ строительства можно определить как столбово-панцирную конструкцию (отличную и от решетчатого деревянного каркаса польских городищенских валов, и от срубной деревянной основы валов восточнославянских городищ). В следующих столетиях она применялась, иногда в сочетании с другими типами конструкции, у ободритов, а также у более южных славянских племен междуречья Эльбы и Заале, в Чехии и Моравии (илл. 107). Там, где имелся известняковый плитняк, панцирные кладки сооружали полностью или частично из камня. Этот способ строительства уходит корнями в позднюю античность. Он применялся в крепостном строительстве как франками, так и славянами и наконец был перенят даже датчанами. Крупные датские государственные крепости на рубеже I и II тыс. н. э. были построены по тому же принципу. Однако современные раскопки дали пока слишком фрагментарный материал, для того чтобы составить полную картину условий, при которых распространился пот способ строительства укреплений¹¹.

107. Вал городища Шарсторф (реконструкция)

Первые столетия славянского заселения принесли в страну некоторые важные хозяйственные достижения. Во-первых, в полеводстве вводится возделывание ржи, что ведет к росту продуктивности и стабильной урожайности славянского земледелия¹². Во-вторых, быстро распространяется широкое использование железного сырья, которое в виде болотных руд имелось практически во всех местностях. Выплавка металла из болотных руд осуществлялась примитивным способом, часто она практиковалась крестьянами в качестве сезонного промысла. В-третьих, на удобных лесных пастбищах Мекленбурга и восточного Гольштейна быстро развивается скотоводство (разведение быков, свиней, овен и коз). Частично ободриты специализировались и на коневодстве, позволявшем экспортировать лошадей и широко применять их в сельском хозяйстве¹³.

В IX-X вв. складывается стабильное расселение, численность населения постоянно растет, сеть городищ покрывает страну. Поселения группируются гнездами, в зависимости от меняющихся географических особенностей. Между плотно заселенными местами, скоплениями поселений, располагались обширные незаселенные, покрытые лесами территории. Почти в каждом гнезде поселений, занимавшем площадь диаметром в несколько километров, возникало в качестве опорного пункта укрепленное городище. Около 850 г. только у вильцев насчитывалось 100 городищ (илл. 108).

108. Северные западнославянские племена:

1. незаселенные (лесные) области,

2. западная граница массового распространения славянской топонимии,

3. западная граница распространения массовых славянских находок и памятников,

4. западная граница первоначальной области славянского расселения в Средней Европе,

5. восточная граница массового распространения германской топонимии,

6. каролингские бурги и опорные пункты,

7. славянские городища,

8. приморские торговые места,

9. пути, функционировавшие в период заселения

С конца VIII в. ободриты и лютичи подвергаются давлению со стороны Франкской державы, которая стремилась превратить их в своих данников. После завоевания саксов Карлом Великим франкская политика была направлена на то, чтобы предотвратить усиление славянских племенных союзов. В 844 г., например, король Людовик Немецкий попытался осуществить широко задуманное предприятие, имевшее целью разгром ободритского племенного союза¹⁴. Захватнические войны немецких королей Генриха I и Оттона I после 929 г. привели в конце концов к включению области вплоть до Одера в состав немецкого феодального государства. Страна была обложена феодальными податями и церковной десятиной. Непосредственными вдохновителями этой захватнической феодальной политики были Магдебургское и Гамбургско-Бременское архиепископства, а также маркграфства Ост-и Нордмарк; в Бранденбурге, Бабельберге и Ольденбурге были основаны епископаты. На борьбу против феодального угнетения поднялось сначала славянское крестьянство, а за ним и часть племенной знати. Вильцы подготовили восстание племенного союза лютичей. Оно развернулось в 983 г. и завершилось изгнанием из славянской земли немецких феодалов и духовенства¹⁵. Ободриты воспользовались ослаблением немецкой феодальной власти и под водительством своего короля Мстивоя также сбросили господство духовенства и немецкого дворянства, а затем обратились против Гамбурга, важнейшего центра церковно-феодальной агрессии. Датчанам в результате лютичско-ободритского восстания также удалось уничтожить ленную зависимость от немецкого феодального государства и вернуть себе Хедебю-Шлезвиг. Чтобы закрепить ободритско-датский союз против немецкой экспансии, датский конунг Харальд Синезубый взял в жены дочь Мстивоя. В последующие годы немцы предпринимали попытки нового завоевания ободритских и лютичских земель, в целом оставшиеся безуспешными. Более того, несмотря на многие удары, ободритское княжество усиливалось, и при князе Готщалке в 10431. образовалась Ободритская держава, включившая также часть лютичей. При Мстивое и Готшалке установились в дальнейшем традиционные связи ободритского и датского королевских домов. Сам Готшалк, изгнанный в юности из страны во время народного мятежа, участвовал в датских походах Кнута в Англию. В 1043 г., женившись на датской принцессе, он вернулся в свою страну с датским вспомогательным войском. В 1066 г. он погиб при Ленце на Эльбе во время народного восстания; его сын Генрих бежал с матерью к датчанам и продолжал сотрудничество с датской феодальной знатью. В. 1090 г. Генрих вновь подчинил себе мятежную ободритскую землю и расширил пределы Ободритского государства до Одера и среднего Хафеля. В Старом Любеке он основал свою новую резиденцию.

Лютичское крестьянство сопротивлялось укреплению княжеской власти. Военно-демократическая организация племенного союза лютичей, руководимая жрецами культового центра Ретры до второй половины XI в. успешно сопротивлялась немецкой, ободритской и польской завоевательной политике. Окончательно сломлены лютичи были лишь после 1120 г. Бостонные области отошли к польскому князю Болеславу Кривоустому, западные перешли к Ободритскому государству. К этому времени только лишь рюгенские славяне, защищаемые морем и сильным флотом, сохраняли догосударственный общественный уклад. Храмовый город Аркона был последним центром дофеодальных отношений и идеологии в окружающем феодально-христианском мире. В 1168 г. Аркона стала жертвой датского нападения, и на Рюгене, в рамках ленной зависимости от датчан, утверждается феодальный строй. Таковы исторические условия, в которых осуществлялись экономические и культурные связи ободритов, руян и лютичей с другими народами.

Основой связей с балтийской экономикой и культурой был беспрецедентный экономический подъем, развернувшийся в славянских племенных обществах VII-IX вв., в течение которого многократно возросли производи тельные силы и численность населения. Для некоторых областей рост сельскохозяйственного производства исчисляется четырех-шестикратным увеличением¹⁶. Этот процесс шел рука об руку с начавшимся ремесленным разделением труда в племенных центрах и укрепленных усадьбах племенной знати во внутренних областях и на морском побережье. Последние раскопки в Гросс-Радене под Шверином весьма убедительно показывают, что в IX в. на открытом поселении перед городищем трудились ремесленники различных специальностей, от кузнеца и бондаря до кожевника и сапожника¹⁷. По-видимому, к этому же времени относится освоение восточноголштинских соляных источников близ Ольдеслое, на Рекнице, на озере Толлен и в долине Юккера. В экономических центрах усиливается власть племенных князей, их позиции укрепляет дружина, состоящая из снаряженных и вооруженных конных воинов и сосредоточенная в городищах. Этот процесс усиливался в тех областях, через которые проходили торговые пути сообщений, позволявшие подключиться к морским коммуникациям. Так, с VIII-IX вв. в экономическом и культурном развитии выдвигаются на первый план следующие местности и регионы:

1. Вагрия с приморским торговым центром Старигард (немецкое название Ольденбург, датское - Бранденхусе);

2. Собственно земля ободритов у Висмарской бухты с центром Велиград, немецкие Михеленбург, Мекленбург, латинский Магнополис, скандинавский Рерик;

3. Рюген с культовой крепостью и торговым центром Аркона и приморским торговым местом Ральсвик; славянское название этого поселения до нас не дошло.

4. Область вильцев в устье Пене на одерской лагуне с приморским торговым местом Менцлин. Району Менцлина на западном берегу устья Одера, на противоположной стороне одерской лагуны, в восточной части дельты соответствовала область по Дзивне, рукаву Одера, с городами Волин и Камень. Не столь ясна роль области в нижнем течении р. Варнов в балтийских связях VIII-IX вв., хотя на большом городище Фрезендорф имеются находки, доказывающие раннее участие населения в балтийской торговле¹⁸ (илл. 109).

109. Остров Рюген и международные торговые пути

Некоторые из названных мест были конечными пунктами сухопутных дорог, из глубинных районов западнославянского мира к морскому побережью. Чтобы попасть из Гамбурга на Эльбу в Волин, а оттуда в восточную часть Балтийского моря, нужно было сесть на корабль в Ольденбурге. В последние десятилетия XI в. функции Ольденбурга как порта на Балтике переходят к Любеку. Более важное значение во второй половине VIII - начале IX в. имел Рерик. Велиград - Рерик - Мекленбург в это время был ближайшей к границам Франкской империи балтийской гаванью. Хедебю находился в руках датчан, Любек не приобрел еще заметного значения, а Старигард-Ольденбург оказался несколько в стороне от магистральных путей. Напротив, до Мекленбурга-Рерика сравнительно быстро можно было добраться по прямому пути из Кёльна через Шезлу, Ленцен или Бардовик (два упомянутых в 805 г. пункта пограничной торговли между франками и славянами)¹⁹. Кроме того, у Рерика (Мекленбурга) на Балтику выходила грасса, которая вела с юга на север из Подунавья через Прагу - Галле - Магдебург - Шверин. Эта трасса по всей своей протяженности с построенными на ней плотинами и мостами впервые описана в 965 г. Ибрагимом ибн Якубом. Рерик к тому же был главным центром ободритов, в конце VIII - начале IX в. союзных франкам. Поэтому не позднее последних десятилетий VIII в. в Рерике возникает купеческая колония. Господство датского флота на западной Балтике, подкрепленное существованием гавани викингов в Хедебю, вынуждало купцов Рерика платить торговые пошлины датскому конунгу Готтрику²⁰. И все же в 808 г. Готтрик (Готфрид) порвал с ними, напал на Рерик, посадил обитавших там купцов на свои корабли и перевез их в Хедебю. Нам неизвестна этническая принадлежность этих купцов. Судя по тому, что франкские имперские анналы довольно подробно рассказывают об этом эпизоде как важном событии на Балтике, Рерик играл особую роль во франкской торговой, равно как в целом в имперской политике: по-видимому, Рерик был тогда для франков воротами на Балтику и, вероятно, там жили также и франкские купцы. Раскопки последних лет дали материал о времени и характере укреплений городища, т. е. о превращении его в политический центр. Однако прилегающее к укреплениям пространство, где следует искать экономический центр, исследовано еще недостаточно. Клады арабских монет, указывающие на выдающееся экономическое положение области вокруг Мекленбурга в IX в., известны у деревень Тюн, Хоэн, Вишендорф и Штайнхаузен²¹.

В Менцлине, на нижней Пене, к балтийским коммуникациям выходила другая важная внутренняя трасса. Она вела от средней Эльбы и Хафеля, т. е. в конечном счете от земель вдоль среднего Рейна к устью Одера и на Балтику. В более позднее время так называемая Via regia (королевская дорога) пересекала страну от Гамбурга через Мекленбург и Деммин к устью Пене²². Этим определялось центральное положение Менцлина, несмотря на сравнительно слабо заселенную округу. С VII в. можно обнаружить политический центр в Гёрке, городище на южном берегу Пене, судя по находкам вооружения и снаряжения, занятом воинами. Напротив, на северном берегу реки с конца VIII в. располагалось поселение ремесленников и торговцев. Некоторые факты характеризуют раннее значение этой переправы через р. Пене уже в VII в. Примечательна находка однолезвийного меча, так называемого сакса, с клинком, орнаментированным плетенкой и растительным узором. Близкая параллель ему известна из Хайльфингена в области аллеманов VII в.²³

Остальное оружие, шпоры и предметы торговли относятся к VII-IX вв.; меч с инкрустированной рукоятью и перекрестьем соответствует типам H-I по скандинавской типологии Я. Петерсена, бывшим в употреблении в IX-X вв.; при землечерпальных работах на Пене и ручье Штегенбах были найдены разнообразные боевые топоры, с бородкой и вырезным обухом, и даже глиняное яйцо, редкий в западнославянских областях символ плодородия, из Киева. Все эти находки указывают на существование в южной части бассейна Пене военно-политического центра, в котором обитал какой-то из видных племенных вождей вильцев с военной дружиной. Археологические раскопки выявили лишь отдельные остатки домов и хозяйственные ямы, которые не позволяют реконструировать облик поселения²⁴. Во времена датских набегов XII в в этом районе находилась крепость Гросвин. Пене близ Гросвина можно было перегородить временными запрудами, чтобы затруднить продвижение вражеских судов²⁵.

Непосредственно к северу от Гёрке, по другой стороне Пене, на исходе VIII в. или в начале IX в. ремесленники и торговцы оседали под Менцлином. Они основали там приморское торговое поселение. Военно-политический центр к югу от Пене обеспечивал защиту со стороны суши, его расположение в 14 км от лагуны Одера вверх по Пене исключало внезапное нападение вражеских кораблей. Экономические связи и включение в сухопутную торговлю обеспечивались уже отмеченной трассой в Магдебург и вверх по Одеру, в Силезию и Подунавье.

110. Менцлин (план)

В Менцлине раскопана лишь малая часть поселения и могильника, что позволяет дать лишь предварительную характеристику структуры этого приморского торгового центра (илл. 110). Он занимал площадь около 8 га на песчаной дюнной возвышенности берега Пене. Непосредственно к востоку от поселения располагался могильник, насчитывавший не менее 200 погребений, из которых исследовано 33. На поселении раскопана мастерская длиной 9,3 м, в которой изготавливались гребни, пряслица и иглы из рога и кости, а также янтарные бусы и игральные фишки. Железо выплавлялось, видимо, в собственной мастерской кузнечным мастером, изготавливавшим наконечники стрел, ножи, скобы и другие мелкие железные изделия. Обломок литейного тигля указывает, что в Менцлине, несомненно, занимались также переработкой серебра²⁶. Остальные находки поступили в результате торговли, иногда, может быть, вместе с новыми поселенцами; это фризские шаровидные горшки и татин-герские кувшины²⁷, стеклянные бокалы, бусы из стекла, горного хрусталя и сердолика, два железных молоточка Тора» на кольце (характерный скандинавский шейный амулет), ключ с кольцевидной головкой, бронзовые овальные фибулы и бронзовый «молоточек Тора» в форме секиры, а также равноплечная скандинавская фибула с масками²⁸. Остатки весов и гирек также указывают на торговую деятельность населения Менцлина.

В могильнике, состоящем из ямных сожжений и сожжений на кострище, выделяются несколько каменных ладьевидных кладок. Урны или же просто остатки сожжения были здесь помещены в ладьи, символически выложенные из камня. Этот обряд был чужд славянским племенам, он характерен для Дании, Готланда, Эланда и Швеции. Среди погребального инвентаря остатки скандинавских фибул, в том числе овальные скорлупообразные фибулы, балгская кольцевая фибула, пряжка с язычком для ремня и ирландским плетеным орнаментом и другие вещи, указывающие на дальние связи. Количественно преобладают повседневные предметы материальной культуры местного славянского происхождения. Насколько можно судить при современном состоянии исследований, в Менцлине возле уже существовавшего племенного центра вильцев с VIII в. возникло торговое поселение, на котором оседали в числе прочих скандинавские торговцы со своими женами*. Менцлин для лютичей был воротами к торговле с обитателями стран Балтики. Близ Гёрке-Менцлина, так же как в месте слияния Пене и Толлена, сосредоточиваются клады с арабскими монетами IX и X вв., надежный индикатор этой торговли.

Уже в эти столетия в Менцлине пересекались пути из юго-западной Германии через Магдебург на средней Эльбе, из Бранденбурга на среднем Хафеле, области вокруг озера Толлен и стран Балтийского моря. Об этом свидетельствует отмеченный уже сакс, боевой нож из Алемании, равно как и распространение находок балтийского происхождения вдоль, этой континентальной трассы, которая вела в глубинные области страны. К этим находкам относится найденное в Притцэрбе великолепное стремя, изготовленное, по-видимому, в начале XI в. в земле пруссов²⁹. На значение менцлинских «ворот на Балтику» указывают богато инкрустированные серебром железные топоры из Бранденбурга, Лунова на Одере³⁰, городища Тетеров³¹. Далее, в окрестностях «Менцлинских ворот» найдены вещи из Прибалтики, такие, как балтская кольцевая (подковообразная) фибула из Дрензе³², спиральные браслеты пермского (глазовского) типа из городища в Шверине, бронзовый браслет со змееголовыми концами (характерный для племен бассейна Западной Двины) из Триттельвица у Деммина³³. Похожий браслет происходит из окрестностей Вердера в бассейне Хафеля. Находки датируются временем с IX по XI в. О традиционности связей области среднего Хафеля³⁴ с балтскими племенами говорит также находка балтской перекладчатой фибулы (ок. 700 г.) в славянском трупосожжении у Прютцке, местечке, название которого указывает на пруссов³⁵.

Итак, несомненно, в период с VII по XI в. сухопутно-морские дороги от средней Эльбы через Пене к устью Одера играли весьма важную роль. Одно из последних свидетельств об этом торговом пути-великолепный бронзовый диск, орнаментированный в позднем ел-лингском стиле, найденный в Карвице близ Нойстрелица. Наконец, выдающимися доказательствами значения морского пути через лагуну Одера в устье р. Пене и в низовья р. Пене к Менцлину являются такие находки, как золотой браслет, обнаруженный близ г. Пенемюнде при работах по зарегулированию Пене в 1938 г., и клад золота в излучине Пенемюнде³⁶. Он был выкопан примерно в 700 м от берега р. Пене. Золотой браслет из Пе-немюнде изготовлен, очевидно, в Швеции во второй половине IX в.; восемь золотых колец из клада, найденного в излучине Пенемюнде, общим весом 390,10 г, - работа ювелиров из Сконе или Зеландии последней четверти X в. Этот клад был спешно спрятан на берегу из-за какой-то опасности торговцем или морским разбойником,который никогда уже не смог вернуться к спрятанному то ли потому, что он был обращен в рабство, то ли потому, что погиб.

Подобно Менцлину на востоке, воротами к морю на западе был Ольденбург-Старигард. Правда, замыкавшаяся на Старигард округа в основном ограничивалась Вагрией. Сам Ольденбург до сих пор исследован лишь немногими разведочными траншеями. С VII в. он занимал типичное положение приморского торгового места, отдаленного от побережья на безопасное расстояние. Через Ольденбургский ров, который время от времени обустраивали преградами . для судов, он сообщался с морем³⁷. Скандинавам славянский Старигард, резиденция вагрских племенных князей, был известен как Бранденхусе³⁸. В Вагрии свидетельства славяно-скандинавских связей встречаются преимущественно с X в. Имеются, однако, единичные следы более ранних связей. На о. Фемарн у Путтгардена, возможно, уже в VIII-IX вв. располагалось скандинавское поселение. Находка золоченой скорлупообразной фибулы указывает на то, что в относящемся к поселению могильнике были погребены сравнительно богатые скандинавские женщины³⁹. Название «Путтгарден» происходит от слав. podgard - «предградье», «расположенное под городищем поселение», хотя на о. Фемарн до сих пор не обнаружено никакого городища. Представляется правдоподобным предположение, что это название служило для обозначения приморского торгового поселения, для которого Ольденбург является главным городом. В то время как в Ольденбурге находился политический центр вагров, Путтгарден был ближайшим к нему портом прежде всего для судов, следовавших по маршруту Хедебю - Рюген - устье Одера - Прибалтика. Однако до тех пор, пока в Путтгардене не найдено, а следовательно, и не изучено само поселение, все это не более чем гипотеза. Она, однако, находит поддержку в аналогичном соотношении городища Ругард и открытого поселения Ральсвик на Рюгене, так же как королевской Упсалы и торговой Бирки в Швеции и даже в топографии Булгара на Волге. Дифференциация между торговым эмпорием и племенным центром нередко выражалась в топографическом отделении соответствующих поселений. С одной стороны, предъявлялись различные требования к расположению поселений (сравнительная доступность, связь с коммуникациями, открытое пространство-для торговых мест, надежная защита для племенных центров); с другой стороны, торговцы стремились избежать постоянного контроля со стороны военно-политической власти.

В последующие столетия развивались тесные связи между данами и ободритами, С рубежа X-XI вв. становятся обычными браки между правящими домами и взаимная дружинная служба. В конце XI или начале XII в. с расцветом Старого Любека как столицы Ободритского государства при Генрихе здесь, по-видимому, оседали также и ремесленники из датских областей, как показывает, в числе прочего, руническая надпись на древнедатском языке⁴⁰.

С XI в., как кажется, усиливается значение устья Варнова в системе связей Балтийского моря. Очевидно, р. Варнов после включения области кессинов в Ободритское государство (после 1057 г.) становится основным путем сообщения, охватывавшим большую часть ободритской государственной территории. Поэтому на Варнове концентрируются находки вещей XI в., указывающие на связь с трансбалтийскими коммуникациями: большие комплексы оружия из Шваана и Варле, погребения купцов близ Альт-Бартельсдорфа, Фрезендорфа, Диркова, Шваана, Верле, Штернберга, Гельсдорфа и в других местах⁴¹.

Совершенно иное положение, нежели центры в рассматривавшихся до сих пор областях, занимали приморские торговые места на о. Рюген. Округа этих поселений была ограниченной, непосредственного выхода к сухопутным путям, ведущим во внутренние славянские земли на материке, не имелось. И все же в Ральсвике, почти в середине острова, уже на исходе VIII в. возникает приморское торговое место. Начало Арконы как культового и торгового центра также относится к IX в. Раскопки Арконы 1969-1971 гг. позволяют установить основные вехи в истории этого разрушаемого морем огромного городища на северном мысу Рюгена. Городище было основано уже в IX в. и служило главным образом культовой крепостью. В ней уже тогда должно было находиться святилище, где ежегодно поздним летом, после уборки урожая, совершались жертвоприношения. Само святилище уничтожено морем, размывающим мыс, но осталось много следов жертвоприношений в виде костных остатков молодых животных, принесенных в жертву или съеденных на праздничных пирах. Установленный по скелетным материалам способ убоя, а также сочетание костей, совершенно не укладывающееся в нормальное распределение, типичное для обычных поселений⁴², отлично соответствуют описанию культового празднества в Арконе в августе, которое дает Саксон Грамматик: «Раз в году, после урожая, устраивает толпа со всего острова перед храмом с идолами божков после жертвоприношения животных праздничный пир во имя веры. Жрец, вопреки всеобщему обычаю отличающийся длиною своей бороды и волос, за день до этого убирает святилище, куда он один может вступить, тщательно очищая метлою; он при этом остерегается, чтобы его дыхание не проникло внутрь храма; каждый раз, когда ему нужно вдохнуть или выдохнуть, выбегает он наружу, чтобы божество не было осквернено дыханием смертного. На следующий день, когда народ соберется снаружи, осматривает он тщательно кубок, который забирает у изображения божка; если жидкости убавилось, усматривает он в этом указание на нехватку в наступающем году; заметив это, велит он приберечь плоды для грядущего времени. Если же ничто от привычного количества не пропало, предсказывает он, что наступило время изобилия на полях. Соответственно предсказанию предписывает он урожай расходовать либо скупо, либо щедро. После того, вылив старое питье у ног божка, наполняет он кубок новым. Вознося почесть идолу мнимым этим угощением, молит он у него в торжественных словах как для себя, так и для своей страны добра и побед для ее обитателей. Совершив это, отпивает он из кубка большой глоток, а затем возвращает его в десницу идола. Также приносят там в жертву изготовленный из меда круглый пирог величиною с человека. Его устанавливает жрец посредине между собою и народом и спрашивает, видят ли его руяне. Если они отвечают, что им его видно, он желает, чтобы в новом году они не смогли бы его увидеть... (с. 465-466).

... Ежегодно причитается идолу с каждого мужа и каждой женщины по монете как сбор на почитание. Ему уделяют также третью часть от военной добычи, так как она была приобретена с его помощью. Этот бог имеет также на службе своей 300 отборных коней и столько же всадников, вся добыча которых, приобретенная войною или разбоем, состоит под надзором жреца, который на выручку за эти вещи повелевает отлить различные священные предметы и храмовые украшения, сохраняемые им в запертых помещениях, где, кроме множества денег, собрано также множество изветшавших от времени пурпурных одежд (с. 466).

Помимо этого, есть у него [божества] конь белого цвета; святотатством считается выдернуть волос из гривы или хвоста его. Один лишь жрец имеет право ухаживать за ним и садиться на него, дабы от частого пользования священный конь не утратил своей святости. На этом коне, по мнению руян, Сван-тевит-это имя божка-ведет войны против врагов своего святилища. Потому считается особым знаком, если он, стоя в ночное время в стойле, так сильно покрывается потом и глиною, словно бы проделал длинный путь. Также от этого коня предсказания... принимаются» (с. 466)⁴³.

Уже с IX в. во время культового праздника урожая, на который собиралось «все население острова», или, возможно, перед ним устраивался рынок. Весы, гирьки и находки предметов торговли указывают на присутствие купцов.

К важнейшим находкам относится содержимое купеческой поклажи, по каким-то причинам зарытой перед культовой крепостью между двумя валами городища. Этот археологический комплекс содержит три топора, лезвия которых еще не были прокованы и заточены, заготовки для заклепок, игл и скоб, звенья цепочки, остатки удил, 24 ножа различных форм, а также их фрагменты, 13 наконечников стрел с фрагментами, остатки железного котла(?), остатки двух складных весов, чашку для весов, две чеканные бронзовые накладки, выполненные по одной модели, видимо от деревянного кубка для питья, бронзовую, обтянутую золотом оковку, украшенную пальметками и солярными знаками, наконец, остатки гребня⁴⁴. Находка свидетельствует о двух обстоятельствах: во-первых, значительно в большем объеме, чем мы предполагали, велась торговля железными изделиями, в том числе рабочими топорами и ножами. Во-вторых, бронзовые, в частности золоченые, оковки указывают на связи с областями северо-западной Европы, где, очевидно, изготовлены обе оковки, то есть на североморскую торговлю. Солярное колесо-мотив, излюбленный в Ирландии, в то время как голова на оковке кубка восходит к известному в западноевропейском церковном искусстве мотиву «Даниил во рву львином»⁴⁵.

Примерно к тому же времени, что и этот купеческий комплекс, относится многочисленное оружие и предметы воинского снаряжения из слоев предградья Арконы; среди них наконечники копий и стрел, остатки щитов и шпор, детали панциря. Итак, предметы торговли, войны и отправления культа в Арконе тесно связаны друг с другом, и это положение сохранялось до разрушения Арконы в 1168 г. Даже тогда, когда датчане осадили Аркону и в конце концов захватили и разрушили ее, торговцы искали убежища в этой крепости. Именно их победители заставили стащить с городища идол Свантевита⁴⁶. Значение Арконы в торговых связях определялось в первую очередь ее положением центра политической и культурной жизни руян. Жречество Арконы всегда было богатым. Треть добычи, которую приносили рюгенские славяне из разбойничьих набегов и военных походов, передавалась в сокровищницу Свантевита в Арконе. Поселение ремесленников и купцов непосредственно перед городищем Арконы до сих пор не обнаружено. Следовательно, Аркона, скорее всего, была местом сезонной торговли, связанной с культовым праздником в августе, и - по сообщениям первой половины XII в. - с сельдяным рынком в ноябре.

111. Ральсвик (план)

Совершенно иное дело - Ральсвик (илл. 111). Поселение располагалось посреди о. Рюген, следовательно, имело хотя бы ограниченную, но тяготевшую к нему сельскую округу. Доступ к нему через Большой Ясмундский залив легко контролировался. Политический центр, которому подчинялся Ральсвик, мог находиться в Ругарде у Бергена, на что указывают и археологические раскопки 1977 г. на городище в Ругарде. В Ральсвике с конца VIII в. или с начала IX в. оседали торговцы и ремесленники, тесно связанные с балтийской торговлей; в их могилах найдены многочисленные скандинавские вещи.

Среди жителей были и скандинавы, как показывает открытое в 1980 г. захоронение в ладье скандинавского типа⁴⁷.

В Ральсвике исследованы лишь некоторые части поселения. Но уже выявлены остатки мастерских, в которых изготавливали гребни, обрабатывали янтарь, ковали железо, шили обувь, работали по серебру. Особое значение имеет клад, содержавший свыше 2000 арабских монет, а также их обломки. Младшая монета чеканена в 227 г. хиджры, т. е. в 842 г. Находка была погребена под развалинами, когда поселение во втором периоде его существования было разрушено.

Клад свидетельствует о чрезвычайном богатстве некоторых жителей Ральсвика. Он относится к наиболее ранним и крупным кладам арабского серебра на Балтике. Большинство монет выпущено в Багдаде, Табаристане, Самарканде, Мерве и Балхе, лишь единичные монеты принадлежат западной арабской чеканке, например... «ал-Андалус»⁴⁸. Очевидно, основная масса серебра поступила в результате торговли по Волжскому пути и через Старую Ладогу. О восточноевропейских связях свидетельствует также и единственное в кладе украшение, - хотя и представленное обломком, - браслет пермского типа. Родину этого браслета следует искать в Прикамье. На контакты обитателей Ральсвика с восточной Прибалтикой указывает также находка финско-балтийских кольцевых фибул⁴⁹. В Сагарде, недалеко от Ральсвика, найдена бронзовая финская выпуклая фибула⁵⁰. Торговым связям со Скандинавией, а также другими областями Балтики обязаны своим происхождением остатки чаш из жировика, железных котлов, гребней, многогранные бронзовые гирьки и свинцовые слитки. Руническая надпись на кости, найденной на месте стоянки судов, говорит о том, что владеющие рунами люди по меньшей мере посещали это место⁵¹.

Купцы этого поселения умели писать: найдены костяные стили для письма, украшенные еллинг-ским орнаментом, и рукоять от деревянного стиля. На западной окраине поселения, обращенной к небольшому внутреннему озеру, соединенному с заливом двумя протоками, были устроены многочисленные пристани для судов, coстоявшие из чередующихся молов и проходов для кораблей. Эти пристани принадлежали отдельным усадьбам: у каждой был свой причал для корабля. Другие пристани, по-видимому, находились на восточном берегу залива, к юго-востоку и востоку от поселения, там, где в 1966 и 1980 гг. были найдены остатки затонувших судов⁵². Лодки эти были изготовлены в славянской кораблестроительной традиции. В нескольких километрах от поселения на береговой возвышенности залива находятся остатки городища или укрепления, функции которого в структуре приморского торгового места пока не установлены. Итак, в. Ральсвике, н сердце Рим сна. располагался, на протяжении нескольких cтолетий приморский торговый центр, принимавший оживленное участие в балтийской торговле. С X в. значение его снижается.

Окончательная оценка роли этого торгового места, конечно, будет возможна только после дальнейших исследований. Однако уже можно сказать, что в VIII и IX вв. это место было промежуточной стоянкой на морском пути между Хедебю, датскими островами и приморскими местами на южном побережье Балтийского моря. Но Рюген был также связан морскими путями с Готландом, на что указывает, в частности, появление в готландских памятниках чашевидных сосудов, характерного типа керамики рюгенских славян⁵³.

Наконец, выдающимся свидетельством связей через Балтийское море является набор золотых украшений из Хиддензе, не имеющий себе равных ни в Центральной, ни в Северной Европе.

Даже криминалистическое расследование не смогло до конца выяснить обстоятельства этой находки. Во время шторма с 12 на 13 ноября 1872 г. сокровище было вынесено морем на сушу то ли из обломков корабля, потерпевшего крушение в эпоху викингов, то ли из сооруженного тысячу лет тому назад укрытия⁵⁴. Изготовлено оно во второй половине X в.⁵⁵.

Золото Хиддензе-это состоящее из 16 частей золотое ожерелье весом 596,20 г; крупная плетеная шейная гривна; круглая фибула из тонкой золотой и двух серебряных пластин, украшенных звериным орнаментом в технике зерни и скани (в центре фибулы крестообразная композиция в перегородчатой технике, инкрустированная альмандином или стеклом); десять крестовидных подвесок, каждая из которых увенчана птичьей головой с мощным клювом, сквозь которые продевался шнур, скреплявший ожерелье; четыре маленькие подвески, служившие промежуточными звеньями ожерелья. Крестовидные подвески представляют собой яркий образец синтеза христианской символики с языческой звериной орнаментикой**. Чудовище с клювовидной пастью, ушами и глазами глядит с христианского креста.

Украшения и их орнаментация выполнены в позднем еллингском стиле в Дании последней четверти X в., отмеченном уже сильным христианским влиянием. На Рюген оно попало либо как военная добыча, либо как последствие кораблекрушения, случившегося близ Хиддензе⁵⁶.

Связи и отношения славянских племен южного побережья Балтийского моря со скандинавами и восточной Прибалтикой подвергались значительным колебаниям в переплетении торговли и разбоя, военных и мирных контактов. IX, столетие выделяется все возрастающей интенсивностью торговых сообщений, охвативших постепенно все пространство вокруг Балтийского моря. Оседание скандинавских поселенцев на южном побережье Балтики и славянских ремесленников и торговцев в датских и шведских приморских торговых центрах придавало возникающей торговой сети относительную прочность. X столетие в целом на Балтике было временем подъёма связей, в которых участвовали также и заселенные руянами, лютичами, ободритами области к западу от Одера. Количество монетных кладов значительно возрастает; эта тенденция сохраняется и после лютичского восстания 983 г. и освобождения племен между Одером и Кильской бухтой от эксплуатации немецким феодальным государством и немецкой церковной организацией. Серебряная десятина и рыночные пошлины более не уходили в Магдебург, Гамбург, Бремен и другие центры Западной Европы, но оставались в стране, создавая для возникающего господствующего класса большие возможности участия в балтийской торговле. До середины XI в. продолжался мощный подъем экономики, но одновременно учащались взаимные пиратские нападения.

В 1042 г., как сообщает Адам Бременский (II,79), славянское войско грабительским походом прошло по вceй Дании, до Рибе. На обратном пути под Хедебю оно было полностью уничтожено. В 1066 г. Хедебю был разрушен восставшими ободритами (Адам, III, 51, схолия 81). В свою очередь в 1043 г. датчане под водительством конунга Магнуса напали на цветущий раннегороской центр Волин: «наступило крушение торговли»⁵⁷. Апогей деятельности ранних приморских торговых мест и ранней организации торговли к середине XI в. был в прошлом. Началась фаза упадка, на протяжении которой в процессе укрепления феодальной государственности в Польше, Дании, Швеции и с увеличением сети коммуникации в Центральной и Западной Европе начинает выдвигаться купец нового типа, подготавливающий становление средневекового бюргерского города.

Глубокий кризис объединений ободритов и лютичей, их ожесточенная борьба между собою и с саксонскими, немецкими, датскими и польскими попытками завоевания обозначили переходный период к высокому средневековью (XII-XIII вв.).

Это противоборство вызвало к жизни два достижения: во-первых, значительный прогресс в архитектуре оборонительных сооружений, городищ; во-вторых, возникновение своеобразного руяно-лютичско-поморянского храмового зодчества.

Городища в славянских землях строили начиная с VII в. В XI-XII вв., эпоху, характеризующуюся борьбой между возникающими феодальными силами внутри страны и обороной от нападений извне, деревянное зодчество достигло высокого уровня, особенно у ободритов. Появляются сложные конструкции укреплений с башнями и особо тщательно защищенными воротами, им соответствует внутренняя застройка, отвечающая возрастающим потребностям формирующегося феодального класса с дворцовыми палатами, ювелирными мастерскими, сокровищницами и дренажными сооружениями. Плоскости и детали стен, как правило, украшались резьбой по дереву⁵⁸.

112. Поселение в Гросс-Раден (реконструкция)

Храмовая архитектура была областью творчества прежде всего вильцев-лютичей, руян и поморян. Оборона от завоевательных устремлений немецких феодалов, непосредственно связанных с христианизацией, выдвинула лютичей на передний край борьбы против проникновения христианства и привела к образованию (не без воздействия христианской обрядности) храмовых языческих культов. Архитектура такого рода храмов нам известна главным образом по описаниям духовенства и - весьма фрагментарно - по археологическим раскопкам⁵⁹. Лишь в самое последнее время раскопки в Гросс-Радене (илл. 112) под Шве-рином позволили составить определенное представление о западнославянском храмовом зодчестве⁶⁰ (илл. 113).

113. Славянский храм на поселении Гросс-Раден

Одно из самых ранних описаний славянского храма дано в начале XI в. Титмаром Мерзебургским в его сообщении о таинственной Ретре, до сих пор неидентифицированном святилище лютичей в пограничной области между толленсами и редариями. Описанный Титмаром храм, видимо, стоял поблизости от озера Толлен. Титмар пишет: «В области редариев лежит треугольный и троевратный град Ридегост, окруженный огромным, для туземцев неприкосновенно-священным лесом. Двое его ворот открыты всем для входа. Третьи, самые малые, восточные ворота ведут к тропе лежащего поблизости весьма мрачного озера. В граде находится лишь искуснейшим образом воздвигнутое деревянное святилище, стоящее на фундаменте из рогов различных животных. Снаружи стены его украшены, насколько можно видеть, великолепно вырезанными изображениями богов и богинь. Внутри же стоят сделанные человеческой рукой боги, каждый с вырезанным именем; устрашения ради одеты они в шлемы и панцири; высший бог зовется Сварожиц, и все язычники его особо почитают. Регалии его могут быть вынесены оттуда лишь в случае войны и только спешенным воином.

Для тщательного сбережения святилища назначают туземцы особых жрецов. Когда собираются там для жертвоприношения божкам или во искуплеиие их ярости, жрецы могут сидеть, в то время как все остальные стоят; таинственно бормочут они все вместе и, трясясь, разгребают землю, чтобы бросанием жребия обрести уверенность в вопрошаемых вещах. Затем покрывают они жеребья зеленым дерном, крестообразно втыкают в землю два копья и со смиренной покорностью проводят над ними жеребца, который, как самый крупный из всех, почитается ими священным; получив сначала ответ в падении жребия, о том же самом они затем вопрошают божье животное. Совпадут оба раза признаки - тогда они осуществят это. Иначе же парод воспротивится. Свидетельствует также старое, многократно уже опровергнутое как ложное, известие, что поднимается из озера огромный кабан с белыми, блистающими от пены клыками, исполненный радости, ужасно валяется в болоте и предвещает этим, что предстоит тяжкая, горестная и длительная внутренняя война»⁶¹.

Столь же великолепно был выстроен и отделан храм в Арконе, разрушенный в 1168 г. датскими завоевателями. Саксон Грамматик составил его детальное описание: «Посреди города находится ровная площадь, на которой возвышается выстроенный из дерева храм искусной работы, почитаемый не только из-за великолепия отделки, но и по святости установленных в нем изображений божков. Снаружи храм украшался тщательно изготовленными скульптурами; изукрашен он был грубыми и неуклюжими образами различного рода. Для входящих был открыт единственный вход (с. 464).

Само святилище заключено в две ограды. Внешняя, состоящая из стен, покрыта пурпурной кровлей; внутренняя, опиравшаяся на четыре столба, вместо стен блистала завесами; эта часть, кроме кровли и малого покрытия, не имела с внешней ничего общего. В святилище установлена огромная, превосходящая человеческий рост фигура с четырьмя головами и столькими же затылками, вызывающими удивление, потому что два из них обращены к груди, а два за плечи. При том казались как передние [головы], так и задние, одна глядящей направо, а другая налево. Бороды были изображены обритыми, волосы остриженными, так что казалось, усердие художника подражало обычаю руян в уходе за волосами. В деснице [идол] держал рог для питья, исполненный из различных металлов, который жрец ежегодно должен был наполнять вновь, чтобы по состоянию жидкости предсказать урожай грядущего года. Левая рука, упертая в бок, образовывала дугу. Одежда была изображена такой, что достигала бедер, изготовленных из разных деревьев и так связанных в коленных суставах, что место соединения можно было разглядеть лишь при тщательном рассмотрении. Ноги покоились на почве, их основание было скрыто в земле. Неподалеку оттуда висели узда и седло и прочие «знаки власти» божества; чудодейственность его умножал меч чудовищной величины, лезвие и рукоять которого, помимо превосходной чеканной работы, выделялись серебряной поверхностью» (с. 465). Храм и изваяния богов, по-видимому, действительно были подлинными художественными произведениями, способными воздействовать на образованного и искушенного в романском строительном искусстве священника. Некоторые деревянные фигуры из дуба, найденные в Альтфризаке у Нойруппина, на о. Фишеринзель в озере Толлензе, у Нойбранденбурга в Верен-Любши-неи и в Шарсторфе64, дают лишь очень приблизительное представление об искусстве скульптуры у славян. По-видимому, здесь мы имеем дело с фигурными изображениями, относящимися к культу предков, или же с идолами из второстепенных, локальных культовых мест. Искусство деревянной скульптуры не ограничивалось более или менее ясными фигурными изображениями, но склонялось и к стилизации. Интересный пример такого рода стал известен после последних раскопок в Гросс-Радене под Шверином. Стены постройки длиной 11,5 м и шириной 7 м были отделены 100 дубовыми скульптурами примерно в человеческий рост, которые, несомненно, следует трактовать как стилизованные фигуры людей. 53 из этих скульптур были найдены в ходе раскопок; остальные погибли, когда была разрушена постройка. Украшенное таким образом здание представляло собою особое сооружение, расположенное на краю поселения, непосредственно перед городищем IX в. Несомненно, оно служило культовым местом, храмом или залом для собраний⁶⁵.

Сколь значительную роль стали играть выразительные изображения мифологических, а может быть, эпических и иных персонажей в художественных и общественных представлениях некоторых славянских племен позднего периода, показывают немногие сохранившиеся каменные рельефы с Рюгена и из Поморья, относящиеся к XII в.

* Примерно так же на другом конце Балтики, в Ладоге, с середины VIII в. появляются следы постоянного пребывания скандинавов, а к середине IX в. известен и варяжский могильник с сожжениями в ладье и женскими захоронениями; в течение второй половины VIII - начала IX в. славяно-скандинавские связи охватывали практически все узловые районы побережья Балтийского моря. - Прим. перев.

** Их форма некоторыми исследователями рассматривается как переработка языческих серебряных «молоточков Тора». - Прим. перев.

¹ Вопрос о том, кто такие «ругины» - рюгенские славяне (руяне) или руги (одно из норвежских племен), дискутируется в работах Г. Лабуды и В. Фритце. Обзор работ и дискуссии по проблеме ругинов см.: Herrmann J. Arkona auf Rügen. Tempelburg und politisches Zentrum der Ranen vom 9.-12. Jh. Ergebnisse der archaeologischen Ausgrabungen 1969-1971. - Zeitschrift für Archaeologie, 1974, Bd. 8, S. 177-209.

² Annales Mettenses, anno 789. О связи этого известия с походом Карла Мартелла в 738 г. см. в работе: Lintzel М. Untersuchungen zur Geschichte der alten Sachsen. - Sachsen und Anhalt, 1937, Bd. 13, S. 28-77.

³ Локализация крепости Драговита остается спорной. Г. Людат пытался локализовать ее в Бранденбурге. Этому противоречит следующее: 1) Бранденбург расположен не в коренной области вильцев, а в земле гаволян, о вхождении которых в племенной союз лютичей в VIII-IX вв. нет никаких сведений; напротив, гаволяне упоминаются наряду с вильцами как самостоятельная общность. 2) Анналы Эйнхарда утверждают, что Карл продвинулся в 789 г. до р. Пене. На основании данных письменных источников, топографии поселений и результатов раскопок с наибольшей вероятностью крепость Драговита можно отождествить с городищем Форверк. См.: Herrmann J. Die Schanze von Vorwerk bei Demmin. die Civitas des vilzischen Oberkönigs Dragovit? - B кн.: Ausgrabungen und Funde, 1969, Bd. 14, S. 191-197.

⁴ ...propter antiquas inimicitias, quas cum Abodritis habere solebant... - In: Quellen zur karolingischen Reichsgeschichte, t. I. Berlin, 1962, S. 88.

⁵ Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhältnisse der slawischen Stämme zwischen Oder/Neisse und Elbe. Berlin, 1968, S. 19.

⁶ Horák В., Trávniček D. Descriptio civitatum ad septentrionalem plagam Danubii. - Rozpravy Československé Akademie Věd, 1956, t. 2; Herrmann J. Siedlung..., S. 18-19.

⁷ Herrmann J. Arkona..., S. 177-209.

⁸ Более подробно и полно см. 3-е изд. справочника: Die Slawen in Deutschland. Berlin, 1974.

⁹ По мнению П. Доната, городище Мекленбург возникло уже в VI-VII вв. Важные результаты относительно датировки начала строительства городищ и открытых поселений следует ожидать от раскопок Э. Шульдта в Гросс-Радене. См.: Struwe К. W. Die slawische Burgen in Wagrien. - Offa, 1961, b. 17-18, S. 57-108; Donat P. Vorbericht über die Untersuchungen am Burgwall Mecklenburg. - В кн.: Ausgrabungen und Funde, 1970, Bd. 15, S. 215-219; Schuldt E. Der slawische Burg von Gross Raden, Kr. Sternberg. - В кн.: Ausgrabungen und Funde, 1976, Bd. 21, S. 154.

¹⁰ Herrmann J. Byzanz und die Slawen am «äussersten Ende des westlichen Ozeans»: - Klio, 1972, Bd. 54, S. 309-320.

¹¹ Сопоставление и сравнительный анализ укреплений этого типа на территории ГДР и в других землях см.: Herrmann J. Gemeinsamkeiten und Unterschiede im Burgenbau der slawischen Stämme westlich der Oder. - Zeitschrift für Archaeologie, 1961, Bd. 1, S. 206-258.

¹² Lange E. Botanische Beiträge zur mitteleuropäischen Siedlungsgeschichte. Berlin, 1971.

¹³ Die Slawen in Deutschland.

¹⁴ Fritze W. H. Probleme der abodritischen Stammes- und Reichsverfassung. - In: Siedlung und Verfassung der Slawen zwischen Elbe, Saale und Oder. Giessen, 1960, S. 141-219.

¹⁵ О лютичском племенном союзе и восстании лютичей см.: Brüske W. Geschichte des Lutizenbundes. Münster-Köln, 1955.

¹⁶ Herrmann J. Anfänge und Grundlagen der Staatsbildung bei der slawischen Stämmen westlich der Oder. - Zeitschrift für Geschichtswissenschaft, 1967, Bd. 15, S. 426.

¹⁷ Schuldt E. Op. cit., S. 154.

¹⁸ Corpus archaeologischer Quellen zur Frühgeschichte auf dem Gebiet der DDR, Lief. 1. Berlin, 1973, N. 5/7, S. 27.

¹⁹ Vogel W. Wik-Orte und Wikinger. - In: Die Stadt des Mittelalters, Bd. I. Darmstadt, 1969, S. 219.

²⁰ Annales regni Francorum, anno 808.

²¹ Herrmann J. Nordwestslawische Seehandelsplätze des 9.-10. Jh. und Spuren ihrer Verbindungen zum Nordseegebiet. - Ethnographisch-Archaeologische Zeitschrift, 1975, Bd. 16, S. 429-439.

²² Основные источники см. в работе: Herrmann J. Siedlung..., S. 123.

²³ Schoknecht U. Ein verzierter Sax von Görke, Kr. Anklam. - В кн.: Ausgrabungen und Funde, 1966, Bd. 11, S. 213-215.

²⁴ Краткие сообщения о работах на городище Гёрке см. в публикациях: Schoknecht U. - In: Bodendenkmalpflege in Mecklenburg, Jb. 1959, S. 255; Jb. 1961, S. 306; Jb. 1963, S. 263; Jb. 1964, S. 364.

²⁵ Литературу и источники см.: Brüske W. Op. cit., S. 201.

²⁶ Schoknecht U. Neue slawische Funde aus dem Bezirk Neubrandenburg. - In: Bodendenkmalpflege in Mecklenburg, Jb. 1974, S. 301.

²⁷ Schoknecht U. Menzlin. Ein frühgeschichtlicher Handelsplatz an der Peene. Berlin, 1977.

²⁸ Там же; некоторые более ранние находки были опубликованы в сводке: Żak J. «Importy» skandinawskie, N. 30.

²⁹ Knorr Н. А. Der Steigbügel von Pritzerbe, Kr. Brandenburg. - В кн.: Ausgrabungen und Funde, 1958, Bd. 2, S. 111-113.

³⁰ Herrmann J. Kultur und Kunst der Slawen in Deutschland. Berlin, 1965, Abb. 27.

³¹ Топор из Тетерова был найден при водолазных работах; см. об этом: Herrmann J. Frühmittelalterliche Brücken, Bartäxte und Lanzenspitzen. - Poseidon, 1969, H. 1, S. 4.

³² Schohnecht U. Neue slawische Funde, S. 288, Abb. 2d.

³³ Браслет изготовлен, очевидно, в Курляндии или другой области восточной Прибалтики. См.: Schoknecht U. Ein osteuropäischer Bronzering aus Trittelwitz, Kr. Demmin. - Ausgrabungen und Funde, 1968, Bd 13, S. 225-226.

³⁴ Случайная находка, поступила из частного собрания, точные обстоятельства и место обнаружения неизвестны.

³⁵ Unverzagt W., Herrmann J. Das slawische Brandgräberfeld von Prützke. - B кн.: Ausgrabungen und Funde, 1958, Bd. 3, S. 11.

³⁶ Żak J. «Importy» skandinawskie..., N. 22, 23.

³⁷ Struwe K. W. Die slawische Burgen in Wagrien, S. 75.

³⁸ Helmoldi Chronica, II, 109; вагров Саксон Грамматик называет «браммезии»: Saxonis Gesta Danorum, ed. J. Olrik, H. Raeder, t. 1. Hauniae, 1931, p. 560, 595, 596, 597. По-видимому, отсюда образован, и топоним, вероятно, первоначально «Брамменхус», у Хельмольда уже искаженный в «Бранденхусе».

³⁹ Bakka Е. Eine ovale Schalenfibel von Femarn. - Оffa, 1971, S. 55.

⁴⁰ Laur W. Tierknochen mit Runenritzung von Burgwall Alt-Lübeck. - Offa, 1964/65, S. 258-260.

⁴¹ Zak J. «Importy» skandinawskie, S. 15.

⁴² Mü11er H. H. Die Tierreste aus der slawischen Burganlage von Arkona auf der Insel Rügen. - Zeitschrift für Archaeologie, 1974, Bd. 8, S. 255-296.

⁴³ Saxonis Gesta Danorum, p. 560, 595-596.

⁴⁴ Berlekamp H. Die Funde aus den Grabungen im Burgwall von Arkona. - Zeitschrift für Archaeologie, 1974, Bd. 8, S. 231.

⁴⁵ Herrmann J. Nordwestslawische Seehandelsplätze, S. 432.

⁴⁶ Saxonis Gesta Danorum, p. 838.

⁴⁷ Warnke D. Eine Bestatung mit skandinawischen Schiffresten aus den «Schwarzen Bergen» bei Ralswiek, Kr. Rügen. - In: Ausgrabungen und Funde, 1981, Bd. 26.

⁴⁸ Предварительное определение находки сделано И. Штепковой. Национальный музей, Прага; подготавливается монографическая публикация. См. также Херрман Й. Полабские и ильменские славяне в раннесредневековой балтийской торговле. - В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 191-196.

⁴⁹ Herfert Р. Die frühmittelalterliche Großsiedlung mit Hügelgräberfeld in Ralswiek, Kr. Rügen. - In: Ausgrabungen und Funde, 1967, Bd. 12, S. 220, Abb. 4.

⁵⁰ Aräpää A. Eine finnische Fibel aus einem slawischen Burgwall auf Rügen. - Finnisch-ugrische Forschungen, 1946, Bd. 29, S. 134—141.

⁵¹ Herfert P. Ralswiek, ein frühgeschichtlicher Seehandelsplatz auf der Insel Rügen. - Greifswald-Stralsunder Jahrbuch, 10, 1972-1973, S. 7-12.

⁵² Ibid., c. 7-12 (находка 1966 г.); о находке 1980 г. см.: Herrmann J. Ein neuer Bootsfund im Seehandelsplatz Ralswiek auf Rügen. - In: Ausgrabungen und Funde, 1981, Bd. 26.

⁵³ Herfert P. Slawische Schalengefasse von der Insel Rügen. - In: Greifswald-Stralsunder Jahrbuch, 4, 1964, S. 7; найденные на Готланде чашевидные сосуды Д. Селлинг отнесла к эпохе Великого переселения народов, эта же дата обсуждается и для рюгенских сосудов. Готландские сосуды «рюгенского облика», судя по данным минералогического анализа, изготовлены из местных глин ремесленниками, жившими на Готланде. См.: Selling D. Wikingerzeitliche und frühmittelalterliche Keramik in Schweden. Stockholm, 1955, S. 119, Taf. 26.

⁵⁴ Paulsen P. Der Goldschatz von Hiddensee. Leipzig, 1936.

⁵⁵ Я. Жак датировал их 970-980 гг. См.: Zak J. «Importy» skandinawskie, с. syntetyczna, s. 75.

⁵⁶ П. Паульсен предполагал, что это сокровище было потеряно конунгом Харальдом Синезубым во время его бегства из Дании в Польшу в 980-х гг. См.: Paulsen P. Op. cit., S. 77.

⁵⁷ Zak J. Die Beziehungen zwischen Skandinaviern und den slawischen Stämmen. - Zeitschrift für Archaeologie, 1967, Bd. 1, S. 311.

⁵⁸ Подробнее об этом см.: Die Slawen in Deutschland. Berlin, 1974.

⁵⁹ Herrmann J. Einige Bemerkungen zu Tempelstätten und Kultbildern im nordwestslawischen Gebiet. - Archaeologia Polski, 1971, t. 16, S. 525-540.

⁶⁰ Schuldt E. Der Altslawische Tempel von Groß-Raden. Schwerin, 1976.

⁶¹ Thietmari Chronicon, VI, 23, 24. Цит. по: Thietmar von Merseburg. Chronik. W. Trillmich (ed.). Berlin, 1968, S. 267.

⁶² Saxonis Gesta Danorum (см. прим. 38).

⁶³ Herrmann J. Einige Bemerkungen, S. 537; Gringmuth-Dallmer E., Hо11nage1 A. Jungslawische Siedlung mit Kultfiguren auf der Fischerinsel bei Neubrandenburg. - Zeitschrift für Archaeologie, 1971, Bd. 5, S. 102-133.

⁶⁴ Struve K. W. Die slawischen Wehranlagen des Kreises Plön unter besonderer Berücksichtung der Scharst orfer Burg. - Jahrbuch für Haimats künde im Kreis Plön-Holstein, 1972, Bd. 2, S. 73.

⁶⁵ Schuldt E. Op. cit. Близкая по планировке и функциям постройка в 1975 г. была раскопана В. П. Петренко в Старой Ладоге. См.: Петренко В. П., Кузьменко Ю. К. Старая Ладога II. - B кн.: Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977, с. 163 (Прим. перев.).

Послесловие

Первые итоги и дальнейшие перспективы исследования

Эта книга — коллективное научное исследование специалистов из шести стран (ГДР, СССР, ПНР, Финляндии, Швеции и Дании), посвященное важной, своеобразной и чрезвычайно ёмкой культурно-исторической проблеме, которая до последнего времени оставалась фактически вне поля зрения мировой исторической науки.

Основная часть книги является переводом вышедшей в 1982 г. в ГДР коллективной монографии под редакцией академика АН ГДР Й. Херрмана¹. В начале 1980-х годов и в СССР были опубликованы интересные научные работы-результат новых исследований по археологии и ранней истории Северной Руси, Киевской Руси и в целом восточного славянства². При подготовке к изданию настоящей книги эти новые научные достижения получили отражение в специальном разделе — «Русь и варяги», написанном советскими авторами и одобренном академиком Й. Херрманом. Вместе с тем следует отметить, что в этом новом разделе книги нашли отражение лишь основные достижения археологов и историков по данной проблеме. В будущем картину ранней истории народов Балтики необходимо дополнить более подробной характеристикой современного состояния исследований древностей пруссов, литовцев, народов Латвии и Эстонии, карельских племен и «перми вычегодской» русского Севера³.

В исследовании этих проблем, как показала практика, исключительно плодотворным является сотрудничество ученых разных стран⁴. Оно успешно развивается начиная с 1960-х годов⁵. Симпозиумы и конференции, в которых принимают участие специалисты из разных стран, например симпозиум, посвященный раннему городу (ГДР, Штральзунд, 1977 г.), всесоюзные конференции скандинавистов (1964-1986 гг.), советско-шведский обмен археологическими выставками и симпозиумы ученых двух этих стран (1979-1980 гг.), — достаточно убедительный тому пример. Особо следует отметить успешное советско-финляндское сотрудничество в области археологии (симпозиумы в Ленинграде и Хельсинки, 1976-1983 гг.)⁶.

Настала пора подытожить результаты исследований международных связей славян, скандинавов и других народов Балтики в раннее средневековье. За последние два десятилетия коллективные исследовательские усилия дали ощутимые результаты.

Первый из этих результатов. Предложена новая постановка варяжского вопроса, как тенденциозно и неточно обозначали в XIX в. проблему славяно-скандинавских отношений. Эти отношения рассматривались в русле традиционной для западной науки «норманнской теории» с презумпции безусловного политического и культурного превосходства скандинавских норманнов, как процесс одностороннего воздействия северных германцев на восточных и западных славян.

Циркумбалтийский культурно-исторический обзор, широкое сравнительно-историческое исследование славяно-скандинавских связей позволяют объективно оценить двустороннее, взаимное, в целом, несомненно, положительное культурно-историческое значение этих связей для развития как славянских, так и Скандинавских стран.

Второе достижение коллективного международного исследования ранней истории стран Балтики-научно обоснованная периодизация славяно-скандинавских связей. Показательна при этом синхрония периодизаций, полученных для разных регионов Северной и Восточной Европы. В частности, выделенные для славянских центров западной Балтики три периода развития Балтийского сообщества дополняются этапами развития русско-скандинавских связей, которые в свою очередь соотнесены как с детально разработанной периодизацией истории Киевской Руси, так и с недавно предложенным хронологическим расчленением скандинавской «эпохи викингов»⁷.

Первый период, «начальные века» Балтийского сообщества, может быть соотнесен и с предысторией русско-скандинавских (включая славяно-финские, балто-скандинавские и другие) контактов, и с их первым этапом, охватывая VII-VIII вв.; он завершается к 830-м гг. Это-время зарождения Балтийского сообщества.

Второй период, на который приходится расцвет Балтийского сообщества, соответствует второму-шестому этапам русско-скандинавских связей (850-980 гг.). Завершение периода во многом связано с окончательным оформлением внутренней структуры феодального Киевского государства, которое на протяжении всего предшествующего времени оказывало решающее влияние на Балтийское сообщество, обеспечивая стабильный приток денежных средств и значительной части товаров.

Третий период, охватывающий седьмой и последующие этапы русско-скандинавских отношений, — переход к феодальному средневековью. Утверждение на Руси примерно в 1132-1164 гг. феодальной раздробленности, что хронологически совпадает с началом западноевропейской крестоносной агрессии на Балтике, в которую к началу 1160-х гг. включились и датско-шведские феодалы, завершается закат Балтийского культурно-экономического сообщества, связанный с трагической гибелью таких его славянских центров, как сакральная столица руян Аркона. Однако мощная экономика, интенсивная политическая жизнь Новгорода и Пскова, подъем средневековых городов Скандинавии, а также северогерманских земель привели к развитию на новом уровне международных культурно-экономических связей в виде Ганзейского союза городов, видным участником которого был и Господин Великий Новгород.

Третий, по-видимому, самый важный результат-впервые дана всесторонняя характеристика надрегионального и интернационального явления, характерного для всех трёх выделенных периодов развития, явления, условно обозначенного как Балтийское культурно-экономическое сообщество эпохи раннего средневековья. Установлено общее направление основных экономических, социальных и культурных процессов в пределах, по существу, одного из европейских субконтинентов, объединенного акваторией Балтийского моря (в эту эпоху, по определению Й. Херрмана, впервые ставшего «внутренним морем в культурно-историческом значении») и ограниченного естественными географическими рубежами. На севере этот «циркумбалтийский субконтинент» составляет Фенноскандинавия с заселенными прибрежными низменностями юго-западной Финляндии, южной Швеции, юго-восточной и западной Норвегии; горные массивы остались необитаемыми. Прилегающие моря Северной Атлантики ограничивают субконтинент. С юга же его составляют близкие по природным условиям Северо-Германская и Прибалтийская низменности, отделенные от остальной части континента цепью возвышенностей Западной, Средней и Восточной Европы: Арденны - Гарц - Рудные горы - Судеты - Силезия и далее - Белорусская возвышенность, Валдайская гряда, Тихвинско-Вепсовская возвышенность, примыкающая к озерной области Ладоги и Онеги.

Именно это пространство, пятнадцать тысяч лет тому назад занятое ледником, постепенно осваивалось человеком. Как и па многих других субконтинентах, здесь также не было этнического единства. Люди, осваивавшие Балтику, принадлежали к разным этническим массивам, основные центры формирования которых находились за пределами субконтинента, за исключением балтов (летто-литовских народов), основные, центральные области обитания которых лежат вдоль эпонимного моря (восточнобалтские племена в то время жили также и на дальних пространствах Русской равнины, достигая Волго-Окского междуречья), все остальные этнические ареалы на Балтике соприкасаются своими периферийными частями. Германцы раннего средневековья в основном сосредоточены в Западной и Средней Европе, славяне — в Средней, Восточной и Южной, финно-угры — на обширных пространствах Северо-Восточной Европы и Западной Сибири. Этническое разнообразие, однако, переросло рамки племенной замкнутости и реализовалось в многосторонних и плодотворных контактах.

Единство экономического развития, социальной стратификации, урбанизации, торгового и культурного обмена, общие или сходные формы развивающейся раннегородской, а также и раннефеодальной «дружинной» культуры, созданный на этой основе фонд материальных и духовных ценностей — все эти явления знаменуют выход из первобытности к первой классовой общественно-экономической формации. По существу, это первая социальная революция в этой части Европы.

Достаточно своеобразны и формы культуры, характерной для Балтийского культурно-экономического сообщества VIII-X вв. По-видимому, речь может идти о «балтийской субконтинентальной цивилизации» раннего средневековья. Она структурно тождественна аналогичным субконтинентальным цивилизациям, таким, как средиземноморская в I тысячелетии до н. э. (это сходство отметили Й. Херрман и Б. А. Рыбаков)⁸.

Перспективы изучения этой цивилизации могут быть намечены в трёх направлениях:

1) ретроспективное изучение предпосылок икорней её в этнокультурных процессах первобытной эпохи, в условиях раннего железного века, эпохи бронзы, каменного века; проблематика происхождения основных этнических групп субконтинента — финнов, балтов, славян, германцев — здесь постоянно смыкается с вопросами их ранней политической истории, когда северные европейские племена, от «фенов» и «венедов» до «свионов» Тацита, впервые появились в поле зрения античной цивилизации;

2) структурный анализ, представляющий собой дальнейшее изучение организации, уровней взаимодействия, форм и результатов общественно-экономического и культурного творчества и сотрудничества, масштабов взаимодействия народов стран Балтики в эпоху раннего средневековья;

3) перспективное исследование дальнейшего развития этих связей, выявление традиции международного сотрудничества в эпоху средневековья, нового и новейшего времени.

Начальные века средневековой истории Балтики отнюдь не были исключительно эпохой викингов и не состояли только из набегов, походов, войн и опустошений. Важнейшей чертой этого времени были мирные отношения, сотрудничество и обмен материальными и духовными ценностями. Актуальный в современных условиях лозунг «Балтийское море — море мира», как стало ясно в результате исторических исследований, имеет глубокие и закономерно обусловленные корни. Он неоднократно и успешно реализовывался в прошлом — вот вывод, определяющий долгосрочные и принципиально важные перспективы дальнейших исследований, в которых ко взаимной пользе могут объединить свои усилия археологи и историки, лингвисты и этнографы, искусствоведы и культурологи — представители практически всех областей гуманитарного знания в странах Балтийского региона.

А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев

¹ Wikinger und Slawen. Zur Frühgeschichte der Ostseevölker. Akademie-Verlag. Berlin, 1982.

² Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982; Седов В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982; Северная Русь и её соседи в эпоху раннего средневековья. Л., 1982; Дубов И. В. Северо-восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982; Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе, Л., 1985.

³ Latvijas PSR arheologija. Riga, 1974; Eesti esiajalugu. Tallinn, 1983; Кулаков В. И. Древности пруссов VI-XIII вв. (по данным погребальных памятников). - Автореф. канд. дисс. М., 1982; Суворов В. С. История юго-восточной Прибалтики в VI-XIII вв. (племена пруссов по материалам Калининградской области). Автореф. канд. дисс. Л., 1985; Кочкуркина С. И. Древняя Корела. Л., 1982; Сакса А. И. Карельская земля в XII-XIV вв. (по археологическим данным). Автореф. канд. дисс. Л. 1984; Савельева Э. А. Археология Коми АССР. Сыктывкар, 1984; Федорова Н. В. Западная Сибирь и страны средневекового Востока по археологическим данным (X-XIII вв.). Автореф. канд. дисс. Л., 1984.

⁴ Кирпичников А. Н., Лебедев Г. С., Дубов И. В. Ред.: Wikinger und Slawen. - Вопросы истории, № 12, 1985, с. 153-156.

⁵ Varangian Problems. Scando-slavica. Supplementum I. Report of the first international symposium of the Theme «The Eastern Connections of the Nordic Peoples in the Viking Period and Early Middle Ages». Moesgaard-University of Aarhus 7th—11th October 1968, Copenhagen, 1970.

⁶ Финно-угры и славяне. Л., 1979; Fenno-Ugri et Slavi. 1978, Helsinki, 1980; Новое в археологии СССР и Финляндии. Л., 1984; Fenno-Ugri et Slavi. 1983, Helsinki, 1985.

⁷ Лебедев Г. С. Эпоха викингов..., с. 276-280.

⁸ Филип Я. Кельтская цивилизация и её наследие. Прага, 1961.

Приложение. Цветные иллюстрации

1. Серебряная подвеска из клада Х века, найденного в 1868 г. в Гнездово под Смоленском

2. Статуэтка Будды, найденная в Хельгё (Швеция)

3. Меч из погребальной камеры в Хедебю, вторая половина IX века

4. Бронзовые матрицы для изготовления чеканных пластин, VII в., найдены в Торслунде на о. Эланд, Швеция

5. Поясные бляшки и подвески, Ворбю, о. Готланд

6. Погребальный корабль из кургана IX в., Усеберг, Норвегия

7. Серебряные монеты, чеканенные в Йорке в период господства в Северной Англии датских викингов

8. Весы для взвешивания серебра, коробка для весов и серебряные монеты.

9. Роговое резное навершие из Старой Ладоги

10. Серебряные украшения: западнославянские серьги и подвески, ожерелье со вставками из хрусталя, Швеция

11. Бронзовая коробчатая фибула, Готланд

12. Фризская посуда, средиземноморские стеклянные бусы, западноевропейские металлические украшения, восточноевропейская пушнина - важнейшие товары балтийской торговли IX - X вв.

13. бронзовая овальная фибула скандинавского типа 51, из кургана № 6 у д. Заозерье, Южное Приладожье

14. Скандинавская серебряная круглая фибула из гнездовского клада

15. Серебряные подвески, гнездовский клад

16. Англосаксонская бронзовая накладка на переплет книги, вывезенная норвежскими викингами

17. Железный топор, инкрустированный серебром. Маммен, Дания

18. Курганы Старой Упсалы, возможного места захоронения конунгов VI в. из рода Инглингов; на дальнем плане - церковь архиепископа Швеции, XII в.

19. Деревянный идол из Старой Ладоги (фрагмент)

20. Оружие эпохи викингов: боевой топор, каролингский меч типа S, умбон щита, из кургана № 6 у д. Заозерье в южном Приладожье

21. Финно угорские бронзовые шумящие подвески (в кургане № 6 у д. Заозерье в южном Приладожье были прикреплены цепочками к скандинавским овальным фибулам)

22. Меч, найденный у д. Монастырище Орловской губ. (до 1873 г.).

Прекрасный образец клинкового оружия типа Т-1 с латинским клеймом на клинке NRED...FPIT (INGELRED FECIT?)

23. Серебряные шейные гривны - гнездовский клад

24. Подвески-лунницы из гнездовского клада

25. Деревянные идолы из Старой Ладоги; в народной культуре Новгорода аналогичные изображения бытовали до XIII—XIV вв.

26. Скандинавские вещи из культурного слоя Старой Ладоги: фибула с головой зверя («медвежья голова») готландского типа, равноплечная фибула типа 70-73, бронзовый игольник.

27. Украшения из Старой Ладоги: спиралеконечное славянское височное кольцо, скандинавская подвеска в стиле Борре, древнерусская коньковая подвеска.

28. Очажный набор, типичный для погребального ритуала приладожской курганной культуры: железный котел с цепью, сковорода, очажная лопата; курган № 6 у д. Заозерье, X в.

29. Балтские бронзовые украшения (Старая Ладога)

30. Золотые браслеты из клада X в., найденного в Киеве в 1913 г.

Список сокращений

АСГЭ - Археологический сборник Государственного Эрмитажа, Л.

ВИД - Вспомогательные исторические дисциплины, Л.

КСИА - Краткие сообщения Института археологии АН СССР, М.

МИА - Материалы и исследования по археологии СССР, М.

НИС - Новгородский исторический сборник, Л., Новгород.

НПЛ - Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, М.-Л.. 1950.

ПВЛ - Повесть временных лет, под ред. В. П. Андриановой-Перетц, ч. 1-2, М., 1950.

ПСРЛ - Полное собрание русских летописей.

САИ - Свод археологических источников.

АА - Acta Archaeologica. København.

Fv - Fornvännen. Tidskrift for sveriges antikvarisk forskning, Stockholm.

MGH SS - Monumenta Germaniae historiae, Scriptores rerum Germanicarum.

SA - Slavia Antiqua, Poznań.

Источники и литература

Adami Bremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum. - In: Quellen des 9. und 11. Jahrhunderts zur Geschichte der Hamburgischen Kirche und des Reiches. Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters (Lat. und Deutsch). Bd. 11, Berlin, 1961.

Einhardi Vita Caroli Magni. - In: Quellen zur karolingischen Reichsgeschichte 1. Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelarters (Lat. und Deutsch). Bd. 5, Berlin o.J.

Helmoldi Chronica slavorum. Ausgewälte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters (Lat. und Deutsch). Bd. 19, Berlin, 1963.

Saxonis Gesta Danorum, ed. J. Olrik et H. Raeder, t. 1. Hauniae, 1931.

Thietmari Chronicon. Hrsg. v. W. Trillmich. Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters (Lat. und Deutsch). Bd. 9, Berlin (1958).

Vita Anskarii auctore Rimberto. - In: Quellen des 9. und 11. Jahrhunderts zur Geschichte der Hamburgischen Kirche und des Reiches. Ausgewählte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters (Lat. und Deutsch). Bd. 11. Berlin, 1961.

Widukindi Res gestae Saxonicae. - In: MGH SS, t. III. Hannoverae, 1839.

Almgren B. The Viking. London, 1966.

Brøndsted J. Die große Zeit der Wikinger. Neumünster, 1964.

Clarke H. (Hrsg.) Iron and Man in Prehistoric Sweden. Stockholm, 1979.

Donat P. Haus, Hof und Dorf in Mitteleuropa vom 7.-12. Jahrhundert, Berlin, 1980.

Eketorp. Fortification and Settlement on Öland/Sweden. The Monuments. Stockholm, 1976.

E11mers D. Frühmittelalterliche Handelsschiffahrt in Mittel- und Nordeuropa, Neumünster, 1972.

Excavations at Helgö. Bd. I-V, Hrsg. W. Holmqvist u.a. Stockholm, 1961-1978.

Fyrkat. En jysk wikingeborg. København, 1977: I. Olsen O., Schmidt H. Borgen og bebyggelsen. II. Roesdahl E. Oldsagerne og gravpladsen.

Гуревич А. Я. Походы викингов. Москва, 1966.

Hatz G. Handel und Verkehr zwischen dem Deutschen Reich und Schweden in der späten Wikingerzeit. Stockholm, 1974.

Hensel W. Die Slawen im frühen Mittelalter. Ihre materielle Kultur. Berlin, 1965.

- Słowiańszczyzna wczesnośredniowieczna. Zarys kultury materialnej. 3. erweiterte Aufl. Warszawa, 1965.

- Anfänge der Städte bei den Ost- und Westslawen. Bautzen, 1967.

- Ur- und Frühgeschichte Polens. Berlin, 1974.

Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhältnisse der slawischen Stämme zwischen Oder/Neiße und Elbe, Berlin, 1968.

- Zwischen Hradschin und Vineta. Frühe Kulturen der Westslawen. Leipzig, 1976.

- (Hrsg.) Die Slawen in Deutschland. Ein Handbuch. Berlin, 1974.

Holmqvist W. Germanic Art During the First Millenium A. D. Stockholm, 1955.

- Vår tidiga konst. Stockholm, 1977.

Jankuhn H. Haithabu. Neumünster, 1972.

Kiersnowski R. Pieniadz kruszcowy w Polsce wczesnośredniowiecznej. Warszawa, 1960.

Корзухина Г. Ф. Русские клады IX XIII вв. M.-Л., 1954.

Labuda G. Fragmenty dziejów Slowiańszczyzny zachodniej. Bd. 1-3, Poznań, 1960, 1964, 1975.

Leciejewcz L. Początki nadmorskich miast na Pomorzu Zachodnim. Warszawa, 1962.

- Slowiańszczyzna zachodnia. Wrocław, 1976.

- Normanowie. Wrocław, 1979.

Łowmiański H. Początki Polski. Z dziejów Słowian w I tysiacleciu n.e. Bd. 1-5, Warszawa, 1963, 1964, 1967, 1970, 1973.

Malmer B. Nordiska mynt före är 1000. Bonn/Lund, 1966.

Мельникова E. А. Скандинавские рунические надписи. M., 1977.

Müller-Wille М. Bestattungen im Boot. Studien zu einer nordeuropäischen Grabsitte. Offa 25/26, 1968/69.

Heусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному. - В кн.: Средние века, вып, 31, 1968, с. 45-63.

Nylén Е. Bygden, Skeppen och Havet. Antikvariskt arkiv 49, Stockholm, 1973.

- Bildstenar. Visby, 1978.

Randsborg K. The Viking Age in Denmark. London, 1980.

Rybakow В. A. Die Kunst der alten Slawen. - In: Geschichte der russischen Kunst. Bd. 1, Dresden, 1957, S. 31-58.

Schuldt E. Die slawische Keramik in Mecklenburg. Berlin, 1956.

- Behren-Lübchin. Eine spätslawische Burganlage in Mecklenburg. Berlin, 1965.

Седов В. В. Славяне и племена юго-восточного региона Балтийского моря. - In: Berichte über den II. Internationalen Kongreß für Slawische Archäologie I, Berlin, 1970, S. 11-23.

- Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1969.

Selling D. Wikingerzeitliche und Frühmittelalterliche Keramik in Schweden. Stockholm, 1955.

Stenberger M. Vorgeschichte Schwedens. Berlin, 1977.

Tõnisson E. Die Gauja-Liven und ihre Kultur, Tallinn, 1974.

Wilson D. M., Klindt-Jensen O. Viking Art. London, 1966.

Wilson D. M. (Hrsg.) Kulturen im Norden. München, 1980.

Żak J. «Importy» skandynawskie na ziemiach zachodnioslowiańskich od IX do XI wieku. Poznań, część katalogowa 1963, część analityczna, część syntetyczna, 1967.

КУЛЬТУРА СРЕДНЕВЕКОВОГО НОВГОРОДА

Труды Новгородской археологической экспедиции, т. 1. М., 1956 (МИА 55); т. 2, М., 1959 (МИА 65); т. 3. Новые методы в археологии, М., 1963 (МИА 117); т. 4. Жилища древнего Новгорода. М., 1963 (МИА 123).

Арциховский А. В. Новгородские грамоты на бересте, т. 1 (в соавт. с М. Н. Тихомировым). М., 1953; т. 2. М., 1954; т. 3,4,5 (в соавт. с В. И. Борковским). М., 1958, 1958, 1963; т. 6. М., 1963.

Бочаров Г. Н. Прикладное искусство Новгорода Великого. М., 1969.

Засурцев П. И. Новгород, открытый археологами. М., 1967.

Колчин Б. А. Новгородские древности. Деревянные изделия. (САИ Е1-55). М., 1971.

Черепнин Л. В. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. М., 1969.

Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962.

Янин В. Л. Я послал тебе бересту. (2-е изд.) М., 1975.

КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО ПОЛЬСКОГО ПОМОРЬЯ В ЭПОХУ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (VII-XI вв.)

Abramowicz A. Studia nad negezą polskiej kultury artystyczne. Łódz, 1962.

Bukowski Z. Puste kabłączki skroniowe typu pomorskiego. Szczecin, 1960.

Chmielowska A. Grzebienie starožytne i średniowieczne z ziem polskich. Łódz, 1971.

Сnоt1iwу E. Rzemiosło rogownicze na Pomorzu wczesnośredniowiecznym. Gdańsk, 1973.

Fi1ipоwiak W. Die Entwicklung der Stadt Wolin vom 9. bis zum 12. Jh. - In: Vor- und Frühformen der europäischen Stadt. Göttingen, 1974.

Gupieciec Barnycz R. Drewniane budownictwo mieszkalne w Gdańsku w X-XIII wieku. Gdańsk, 1974.

Hensel W. Ur- und Frühgeschichte Polens. Berlin, 1974.

Jażdżewski K., Kamińska J., Gupieńcowa R. Le Gdansk des Xе-XIIIе siècles. [Archaeologia Urbium, H. 1]. Warszawa, 1966.

Kamińska J. (ed.) Gdańsk wczesnośredniowieczny, t. 1-6. Gdańsk, 1956-1967.

Kostrzewski J. Pradzieje Pomorza. Kraków, 1966.

Labuda G. (ed.). Dzieje Pomorza, t. 1. Poznań, 1969.

Leciejewicz L., Łosiński W. Kołobrzeg we wczesnym średniowieczu. Kraków, 1962; 2) Miasta Słowian pólnocno-połabşkich. Kraków, 1968.

Leciejewicz L., Łosiński W. Kolobrzeg we wczesnym średniowieczu. Wroclaw, 1961.

Leciejewicz L., Rulewicz M., Wesolowski S., Wiezorowski T. La ville de Szczecin des IXe-XIIIe siècles. Warszawa, 1972.

Łosiński W. Początki wczesnośredniowiecznego osadnictwa grodowego w dorzeczu dolnej Parsęty (VII-X/XI w.). Gdańsk, 1972.

Łowmiański H. Początki Polski, t. 1—5. Warszawa, 1963—1973.

Olczak J., Jasiewiczowa E. Szklarstwo wczesnośredniowiecznego Wolina. Szczecin, 1963.

Ślaski K. Słowianie Zachodni na Bałtyku w VII-XIII wieku. Gdańsk, 1969.

Żak J. «Importy» skandynavskie na ziemiach zachodnioslowiańskich od IX-XI wieku. Część katalogowa, Poznań, 1963; część analityczna, Poznań, 1967;

СЛАВЯНЕ И СКАНДИНАВЫ

(перевод с немецкого)

Редактор русского текста В. П. Бутт Мл. редактор Т. Б. Рябикова Художественный редактор И. М. Чернышова Технические редакторы М. Б. Акколаева, Л. В. Житникова Корректор Г. А. Локшина

Сдано в набор 19.12.85. Подписано в печать 8.10.86. Формат 60 х 84716- Бумага офсетная № 1. Гарнитура тайме. Печать офсетная. Условн.печ.л. 24.64+ 1.39 печ.л.вклеек. Усл.кр.-отт. 36,85.

Уч.-изд.л. 30.08. Тираж 23000 экз. Заказ № 1326. Цена 3 р. 10 к. Изд. № 40971.

Ордена Трудового Красного Знамени изда1ельство «Прогресс» Государственного комитета СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.

119841, ГСП, Москва, Г-21, Зубовский бульвар, 17.

Можайский полиграфкомбинат Союзнолиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.

143200, Можайск, ул. Мира, 93.

Главное меню

Вход в систему

Навигация

Поиск книг

Последние комментарии

Wikinger und Slawen ZurFriihgeschichte der Ostseevolker

СЛАВЯНЕ И СКАНДИНАВЫ

Оглавление:

От издательства

Введение

Йоахим Херрман .Племена и народы Балтики на рубеже античности и средневековья

Новые основы истории

Социальные условия и формы развития культуры и искусства в странах Балтийского региона

Социальный строй и художественное творчество Скандинавии эпохи викингов

Общественные основы культуры и искусства славянских племён

Скандинавия и Северо-Западная Европа

Тенденции художественного развития на южном побережье Балтики

Сферы проявления балтийской культуры

Славяне и викинги как торговцы и воины

Год 793-й — походы викингов

Становление феодальных государств

Раннегородские центры и международная торговля в Восточной и Северо-Западной Европе

Купец и воин в балтийской торговле

Три этапа раннегородского развития

Эпоха расцвета раннего города и торговли в IX-X вв.

Социально-политическая структура раннегородских центров

Ранние города и бурговые города

Корабли и судоходство в Балтийском море

Проблемы навигации

Организация торговли, тоннаж судов

Экономические зоны Балтийского региона

Структура товарооборота балтийской торговли

Странствующие мастера и унификация культуры

Общие и особенные черты в балтийской культуре. Этапы её развития

Оле Клиндт-Енсен. Рунические камни - зеркало социальных отношений

Оле Клиндт-Енсен. Ранние города и укрепления

Эльза Рёсдаль. Язычество, христианство и международные связи

Оле Клиндт-Енсен. Искусство и художественный стиль

Нильс-Кнуд Либготт. Керамика - свидетельство связей со славянским побережьем

Вильгельм Хольмквист. Начальные века: культура и искусство вендельского периода

Эрик Нюлен. Эпоха викингов и ранее средневековье в Швеции

Аарни Эря-Эско. Племена Финляндии

В. В. Седов. Племена восточных славян, балты и эсты

Кривичи и словене

Летто-литовские племена

Эсто-ливские племена

А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени)

Верхняя Русь

Ростовская земля — «Арса» арабских географов

Путь из варяг в греки

Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников

Уровни и этапы развития славяно-скандинавских отношений IX—XI вв.

Эпилог: феодальное средневековье

Б. А. Рыбаков. Культура средневекового Новгорода

Витольд Гензель. Культура и искусство Польского Поморья в эпоху раннего(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});Средневековья (VII - XI вв.)

Иоахим Херрман. Ободриты, лютичи, руяне

Послесловие

Приложение. Цветные иллюстрации

Список сокращений

Источники и литература

Оглавление

Витольд Гензель. Культура и искусство Польского Поморья в эпоху раннегоСредневековья (VII - XI вв.)