Вчерашний шпион [Лен Дейтон] (fb2) читать онлайн

- Вчерашний шпион (пер. Виктор Шиков) 1.07 Мб, 275с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Лен Дейтон

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Лен Дейтон Вчерашний шпион

Глава 1

— Предлагаю тост за сеть «Герника»! — воскликнул Шемпион, поднимая бокал.

Какое-то время я колебался. Мне казалось, что «Уайтс Клэб» — святая святых лондонского истеблишмента — не самое подходящее место для излияний о мятежном прошлом.

— Давай мы просто выпьем за Мариуса, — негромко предложил я.

— За Мариуса! — охотно подхватил Шемпион. Он залпом выпил бокал и вытер короткие, военного стиля усики тыльной стороной перчатки. Эта его привычка бросилась мне в глаза еще в ту нашу первую встречу, когда однажды ночью мне приходилось высаживаться с подводной лодки в районе Виллефранше. Тогда война была лишь в самом разгаре. Сейчас, впрочем как и тогда, от этой его привычки меня как-то покоробило. Она явно претила ему. Капитаны бригады «Уэлш Гардс» отнюдь не были приверженцами аристократических привычек — мы жили в жестокое время, нас готовили к заброске во Францию для создания там широкой антифашистской разведсети, но мы все же стремились сохранять свое реноме и никогда не утирались вот так, по-крестьянски.

— За Мариуса! — ответил я Шемпиону и тоже осушил свой бокал.

— Ну и команда же у нас тогда подобралась… Смех да и только! — Шемпион снисходительно улыбнулся. — Помнишь? Мариус — наш священник-революционер, ты — со своим ужасным французским и мазями от прыщей, ну и наконец я. Сколько раз я думал, попадись мы в лапы к нацистам, так они, глядя на нас, поумирали бы со смеху!

— Смех смехом, а наш Мариус как раз и был тем человеком, которому удалось объединить в одно целое всю разведсеть. В первую голову нас, профессионалов в этом деле, с французскими коммунистами, дезертирами и прочими людьми, теми, кто боролся по одну сторону баррикад.

— Ты прав. В то время наш Мариус был в самом расцвете сил и проявлял прямо-таки выдающиеся способности. Но долго он все равно бы не протянул. Впрочем, как и мы сами…

— Мариус был очень молод, — произнес я, — почти того же возраста, что и я.

— Он умер в камере пыток через шесть часов после ареста… Это было настоящее геройство, и он по праву достоин награды. Хотя, как мне кажется, он наверняка мог бы спастись, дав немцам какую-нибудь неважную информацию. Ведь он вполне мог дать им расшифровку каким-то устаревшим кодам или же назвать имена тех, кто уже успел вернуться в Лондон. Мариус мог таким образом выиграть для себя несколько дней, а мы бы за это время обязательно попытались его спасти, — задумчиво произнес Шемпион.

Я не стал спорить с ним по этому поводу. Несмотря на то что прошло уже немало времени с того трагического момента, и по сей день было крайне трудно объективно оценить обстоятельства гибели Мариуса. Его энергия, его оптимизм не раз ободряли нас тогда, когда казалось, что уже все потеряно. Его безудержная отвага не один раз выручала всех нас.

Для Стива Шемпиона же разобраться во всем этом деле было еще труднее, поскольку он считал именно себя виновным в гибели этого молодого священника. Вполне возможно, что именно по этой причине он в свое время женился на младшей сестре Мариуса. Вполне возможно, что именно по этой же причине они недавно и разошлись.

Мы оба сидели уставившись в дальний угол зала, где два министра социалистического кабинета обменивались между собой шуточками по поводу своей игры в гольф и сугубо конфиденциальными мнениями о состоянии фондовой биржи. Шемпион, откинув полу своего ладно скроенного костюма в полоску, запустил руку в карман жилета и достал большой золотой хронометр, который некогда принадлежал его деду и отцу. Мельком взглянув на его стрелки, он жестом подозвал к себе официанта и заказал еще спиртного.

— Вот развелся… — с горечью в голосе произнес он. — Кети и я — теперь все это в прошлом. Последнее время живу постоянно во Франции…

— Извини меня, Стив! — перебил я его.

— Извинить? За что собственно?! — удивленно переспросил он.

Я неопределенно пожал плечами. Сейчас не имело смысла говорить ему о том, что я очень любил их обоих, как в свое время радовался тому, что они поженятся и будут счастливы друг с другом.

— Да-а… эти незабываемые уик-энды в вашем домике в Уэльсе… — промямлил я, так и не найдя подходящих слов. — Куда же мне прикажешь теперь отправляться, чтобы отведать тех блюд французской кухни, которые так изумительно готовила Кети?

— Но ведь она по-прежнему живет там, где и раньше! Я уверен, что Кети будет рада вновь увидеть тебя.

Я взглянул ему в глаза. Ведь я очень рассчитывал на то, что он пригласит меня именно к себе, в новый дом во Франции, а отнюдь не к своей бывшей жене в Уэльс. Стив Шемпион всегда был непредсказуем. Таким он стал еще в большей степени после того, как превратился в преуспевающего бизнесмена. Он прикурил новую сигарету от только что выкуренной. Рука, в которой он держал окурок, слегка дрожала, и, чтобы справиться с ней, ему пришлось придержать ее другой рукой, на которой он постоянно носил перчатку. Эта перчатка скрывала отсутствие на этой руке кончиков пальцев: их он лишился еще во время войны в камере для допросов тюрьмы «Святого Роша» в Ницце.

— Ты никогда не думал о возвращении? — спросил меня Стив.

— Для того, чтобы, как и ты, постоянно жить во Франции?

Улыбнувшись, он уточнил:

— Я имею в виду в наш департамент.

— Ого! Ничего себе идейка! — удивленно выпалил я. — Да нет, Стив, не думал… И прямо скажу тебе, почему именно. — Я заговорщически наклонился к нему поближе, а он, не меняя своего положения, одним быстрым взглядом ощупал всех здесь присутствующих. — Потому, что департамент никогда меня об этом больше не просил!

Стив Шемпион понимающе улыбнулся мне в ответ.

— И вот что еще я тебе скажу, — продолжил я с уже большей уверенностью в голосе. — Есть люди, которые утверждают, что именно ты никогда и не покидал нашего департамента. А знаешь, всякий раз, когда мы встречались с тобой в Лондоне, впрочем как и сегодня, я неизменно задавался вопросом, будешь ли ты пытаться вновь завербовать меня или нет?

— Да ты, парень, просто смеешься надо мной! — возмущенно произнес Шемпион с подчеркнутым уэльсским акцентом. Затем он демонстративно запустил руку в боковой карман костюма и достал из него чистый конверт. В нем было пять открыток с репродукциями. На каждой из них в отдалении были изображены либо самолет, либо воздушный шар, а на переднем плане — мужчины в соломенных шляпах и женщины в кружевных платьях; этакие обитатели умилительного мирка, который еще только набирался ума для полетов. На оборотах же этих открыток была целая мешанина из каких-то поздравлений к давным-давно позабытым адресатам и удивительно старые почтовые марки.

— Это вещицы с филателистического аукциона на Бонд-стрит, — сказал Шемпион. — Именно ради них я и приехал на этот раз в Лондон. Против них я просто не могу устоять!

Я взял протянутые мне открытки и стал рассматривать, всем своим видом показывая, что абсолютно безразличен к его «ценным» приобретениям.

— А как поживает Билли? — спросил я и вернул ему его самолеты.

— На прошлой неделе я виделся с ним неоднократно, — бодро ответил Стив Шемпион, но по интонации было ясно, что идея навестить своего маленького сынишку только что пришла ему в голову. — Кети с самого начала была за то, чтобы я встречался с Билли.

Он еще раз просмотрел свои открытки одну за другой и с подчеркнутой осторожностью отложил их в сторону.

— К тому моменту, когда родился Билли, я был по уши в долгах. Банковские заемы, долговые обязательства, закладные… И в конце концов я свыкся с мыслью о том, что должен пойти на какое-нибудь темное дельце. Кажется, я тебе уже рассказывал, с чего я начал свое дело? С необработанных алмазов.

— Да, я слышал об этом, — кивнул я в ответ.

Глубоко затянувшись сигаретой, он вдруг спросил:

— Ты слышал что-нибудь об Аккре?

— Нет.

— Это самая что ни на есть дыра в Западной Африке. Сначала вышло так, что и там я оказался на мели, прогорел вчистую… Приходилось вкалывать не жалея сил, чтобы хоть как-то раздобыть денег на обратный билет. Переводил там экспортные лицензии для торговцев какао, оформлял липовые таможенные декларации для импортеров, причем все из которых были почему-то арабами. Впрочем, мой арабский всегда был на уровне… Я ведь даже одно время готовил спортивные репортажи для «Радио Каира»! Представляешь, в кои-то веки я мог мечтать о такой вот жизни. — На мгновение он осекся и нервно потер руки, как если бы разминал свои суставы, а затем продолжил: — Так вот… однажды, это, кажется, было в июне, я как обычно подкатил к нашим таможенным сараям. Тогда стояла самая настоящая парилка даже по стандартам Аккры. Я переговорил с начальством и быстренько загрузил десять ящиков с запасными частями «рено» на нанятый мною грузовик. Когда же на месте доставки груза — каком-то складе для какао я вывалил из них содержимое, то по самое колено увяз в целой горе французских «МАС-38»! Новеньких, с принадлежностями для чистки, запасными частями и даже инструкциями по уходу за ними!

— Автоматы? — удивленно спросил я.

— Да, и причем первоклассные!

— Но, насколько мне известно, для них нужны особые патроны, «Лонг», кажется. А их достать не так просто.

— Я рад, старина, что ты так хорошо разбираешься в этих тонкостях. Да, их достать очень не просто… Но те ребята, которые их купили, были слишком молоды и неграмотны, чтобы знать о «МАС-38». Вероятнее всего, что они приняли мои автоматы за «МАТ-49», к которым подходят обычные девятимиллиметровые патроны и которые можно стащить в любом подразделении местной полиции или армии. Ведь так?

— Да, так…

— Слушай, что было дальше, — поспешил продолжить Шемпион. — Теперь представь себе меня, единственного человека во всей Аккре, который сидит на десяти ящиках с автоматами под видом запчастей к «рено»! Учти, что все эти ящики прошли таможенный досмотр, все документы на них подписаны и проштемпелеваны. Это был для меня сильный, очень сильный соблазн!

— И ты этому соблазну не поддался?

— Нет, — Шемпион с видимым сожалением щелкнул языком, — поддался… — Он вновь глубоко затянулся сигаретой, смахнул в сторону образовавшееся облако дыма и сказал: — Двести тридцать пять долларов за штуку. Американских долларов! Я без особых усилий мог бы даже удвоить эту стоимость… но не стал.

— Вышло около десяти тысяч фунтов чистой прибыли, — вычислил я.

— Мне во что бы то ни стало нужно было сделать так, чтобы мой клиент не кинулся в таможню и не поднял шума из-за пропажи его запасных частей. В конце концов мне это удалось: ведь теперь у меня на руках было «немного» денег. Потом также пришлось потратиться на приобретение выездной визы и кое-каких документов от налогового управления. Все это стоило мне денег…

— И после этого ты вернулся домой?

— Для начала я отправился к одному маленькому горбатому португальцу — агенту туристского бюро для того, чтобы выкупить у него мой билет на самолет. Узнав о том, что он может с неплохим наваром отоварить мои доллары, я принялся с ним торговаться… Чтобы не вдаваться во все подробности этого долгого дела, только скажу, что в конце концов за все мои деньги португалец передал мне мешочек с необработанными алмазами и билет на корабль до Марселя.

— И ты, Стив, отправился в Марсель?

Но Шемпион упоенно продолжал свой рассказ, пропустив мимо ушей мой вопрос:

— Как раз в то самое время умер старик Тикс и все его имущество было представлено на распродажу. Об этом мне сообщила сестра Кети. К сожалению, алжирская война тогда была в самом разгаре, и в тех условиях все предприятие Тикса по импорту овощей и фруктов было просто-напросто кучей старых гроссбухов да парой захудалых контор в Константине…

— А его знаменитая каменоломня? Иссякла, что ли?

— Каменоломня-то? — Лицо Шемпиона растянулось в улыбке. Когда-то нам вместе с ним приходилось скрываться в ее катакомбах от немецких облав. Мы оба неплохо знали и самого старика Тикса. Он был крутого нрава и не особенно церемонился с оккупантами. Ему, например, ничего не стоило с треском выставить из дома какого-нибудь немца и крикнуть вдогонку: «Люди! Продаю боша! По дешевке продаю!» — Да, она почти иссякла к тому времени. Разработки еще велись, но уже тогда старик скорее бы согласился получать пособие по безработице, чем вкладывать сумасшедшие деньги в эту прорву…

— Короче, ты продал свои алмазы и перекупил дело Тикса у его вдовы, так?

— Куда там! Всех моих денег хватило только на первый взнос, — с явным сожалением произнес Стив Шемпион. — Получилось так, что мадам Тикс сама настояла на том, чтобы именно я взял дело в свои руки. Правда, чтобы получить с меня оставшуюся сумму, ей пришлось ждать довольно долго. Словом, для всех заинтересованных сторон это было чрезвычайно рискованное дело. Все мы делали главную ставку на скорейшее мирное разрешение алжирского конфликта. Мир между Францией и Алжиром означал для нас новый поток рабочих-эмигрантов, что, естественно, положительно сказалось бы на прибыльности нашего предприятия.

— Это за счет более низкого уровня заработной платы, не так ли?

— Да, но все же более высокой, чем эти люди могли бы иметь у себя в стране.

— Словом, ты решил сыграть на этой разнице?

— Именно! — Шемпион вновь улыбнулся и произнес: — Идея как раз и состояла в использовании более дешевых рабочих рук! Именно она и помогла мне сколотить мой капитал. Но чтобы стронуть дело с мертвой точки, нужны были дополнительные средства… Эти маленькие жадные ростовщики, цепко сжимающие своими лапками свои сейфы, эти многочисленные подрядчики, живущие за счет комиссионных от дела, эти ублюдки из торговых банков с холодными стекляшками вместо глаз… Все они приперлись для того, чтобы взглянуть на мое дело и на моих арабов. Моя идея им приглянулась, и эти педерасты согласились раскошелиться. Ничего не поделаешь, таким образом сколачивали свои состояния их деды и прадеды еще сто лет назад!

— А вырученные таким образом деньги ты стал вкладывать в свои овощи и фрукты, пустив побоку каменоломню? — предположил я.

— Гораздо больше чем только деньги! А исследования состояния почв, а нанятый профессор ботаники, разные там методики обработки семян, долгосрочные контракты с фермерами, гарантирование минимальных заработков для сезонных рабочих, склады с холодильным оборудованием, рефрижераторы для транспортировки продукции по дорогам и морю… Это же целая масса проблем! Я вложил в этих арабов не только кучу денег, но и самого себя!

— Но насколько мне известно, теперь у них появилась нефть.

— Нефть — это монокультура…

— Но зато золотоносная! — уточнил я.

— То же самое с полным основанием можно говорить и о кофе, и о чае, и о каучуке, — отпарировал Шемпион. — Я твердо верю в то, что Северная Африка должна активно торговать с Европой. Причем торговать напрямую! Арабские страны должны иметь свою долю от благосостояния Европы. Экономика этих регионов должна быть взаимосвязана друг с другом. В противном случае Африка не станет мешать Европе загибаться от инфляции и спада.

— Никогда не предполагал, что в тебе, Стив, есть что-то от крестоносцев, — сказал я.

Было видно, что эта моя шутка несколько смутила его. Шемпион поднял свой бокал так, что он на какое-то время загородил его лицо. Я огляделся по сторонам. По расположенной невдалеке лестнице спускались два человека. Один из них был знаменитым поэтом, а другой — лордом Соединенного Королевства. Они спокойно и со знанием дела спорили друг с другом по поводу каких-то непристойностей, содержащихся в песне 8-й армии о похождениях короля Фарука.

Затем к нам подошел официант и доложил Шемпиону, что его у входа в клуб ждет какая-то леди.

— Давай пойдем вместе, — предложил мне Шемпион. — Это как раз тот человек, с которым мне хотелось, чтобы ты обязательно познакомился.

Гардеробщик услужливо помог Шемпиону надеть облегченное викуньевое пальто, чем-то очень напоминающее короткую зимнюю шинель, и передал ему его котелок. В этом одеянии он был похож на отставного генерала. После этого рука гардеробщика без особого энтузиазма пробежалась с одежной щеткой по плечам моего плаща.

Падающий снег, подобно искажениям старого телевизора, до неузнаваемости изменял то, что лежало за порогом «Уайтс Клэба». Движение по улице Святого Джеймса было довольно напряженным.

Кивок и улыбка девушки Шемпиона в мою сторону были не больше, чем того требуют нормы приличия. Ее взор был сосредоточен исключительно на Стиве. Причем в нем струилось такое благоговение, которое можно увидеть лишь у сироты, глазеющего на рождественскую елку. Странно, но она кого-то мне напоминала. У нее была такая же удивительно гладкая кожа лица, как у Кети, такие же нежные и кроткие глаза, как у Пины. Вся разница состояла лишь в том, что и Кети, и Пина были такого возраста лет двадцать-тридцать тому назад.

— Мэлоди. Мэлоди Пейдж, — представил ее мне Шемпион и добавил: — Неплохо звучит, не правда ли?

— Да, красивое имя, — ответил я.

Шемпион вновь взглянул на свой золотой хронометр.

— У-у, заболтались мы с тобой!! — произнес он, обращаясь ко мне. — Боже мой, и все это время тебе, Мэлоди, пришлось скучать одной! Мы, должно быть, стареем и стареем… — сокрушенно покачав головой, он добавил: — Мэлоди и Билли берут сегодня вечером меня с собой в театр. Этим они, видимо, надеются исправить один из недостатков моего музыкального образования!

В ответ на его слова девушка в притворном гневе наигранно шлепнула его по руке и смущенно улыбнулась.

— Буду слушать рок-музыку и смотреть на кровожадных пиратов! — снова обращаясь ко мне, сказал Шемпион.

— Гремучая смесь, — ответил я.

— Билли будет доволен тем, что нам с тобой удалось повидаться. Знаешь, он уверяет меня в том, что ты знаешь его день рождения?

— Да, это так.

— Чертовски мило с твоей стороны! — сказал Шемпион и дружески похлопал меня по плечу.

В этот самый момент, как по расписанию, прямо к дверям клуба подкатил черный «даймлер». Из машины резво выскочил шофер в униформе, на ходу раскрывая зонтик, чтобы прикрыть им от падающего снега Шемпиона и его девушку. Затем открыл дверцу автомобиля. После того как Мэлоди Пейдж уселась на мягкое сиденье из натуральной кожи, Шемпион взглянул назад, туда, где стоял я. Летящие снежинки больно били мне по глазам. Настал момент расставания. Шемпион поднял свою руку в перчатке в царственном приветствии, но поскольку в движение пришли лишь три пальца, то весь этот жест получился отвратительным. Он очень напоминал один неприличный в Англии знак.

Глава 2

Я увидел свое донесение о встрече с Шемпионом лежащим на рабочем столе Шлегеля. Он взял его в руки и слегка встряхнул, вероятно, надеясь, что таким вот образом из него можно извлечь какие-нибудь дополнительные данные.

— Нет! — сорвалось с его губ. — Нет, нет и еще раз нет!

В ответ на его слова я продолжал хранить молчание. На Шлегеле — отставном полковнике морской пехоты вооруженных сил США — был щеголеватый костюм-тройка светлого цвета, галстук с претензией на клубный и хлопчатобумажная рубашка. Такая вот одежда была своего рода излюбленным набором, который можно было найти в любом магазинчике Лос-Анджелеса с вычурными выпуклыми витринами и пластиковыми перилами а ля Тюдор. По-прежнему сотрясая в воздухе моим донесением, он добавил:

— Может, тебе и удастся водить за нос всех остальных своим непроницаемым сарказмом, своими наивными вопросиками, но только не меня! Понятно?

— Послушайте, — начал я, — ведь совершенно ясно, что Шемпион приехал сюда лишь для того, чтобы повидать своего ребенка и приобрести кое-какие почтовые марки. Это можно констатировать только таким и никаким иным образом. Он просто достаточно богатый человек, а не какой-то секретный агент. Поверьте мне, полковник! За всем этим ничего другого не стоит!

Шлегель слегка наклонился вперед и достал небольшую сигару из коробочки с барельефом ангела, который пытался запихнуть себе в рот древний манускрипт с надписью: «Истинно преданный». Затем он пододвинул эту коробочку ко мне, но я отказался.

— Он далеко не так прост, — возразил Шлегель. Из-за глубокого шрама на его щеке зачастую было очень трудно понять, то ли он улыбается, то ли хмурится. Сам же он был довольно мускулистым крепышом небольшого роста с завидной долей уверенности в самом себе. Такого, как он, подумалось мне, можно смело брать на роль ведущего на холостяцкие вечеринки в клуб «Элкс».

Я молча выжидал. Принцип «знай то, что тебе положено знать», из которого исходил в своей работе весь департамент, означал, что в данном случае мне сказали только часть всей информации.

Какое-то время ушло, пока Шлегель наконец не раскурил свою сигару. Затем я продолжил:

— Вся его история с этими автоматами полностью стыкуется в деталях с тем, о чем он мне сам рассказал. Все это дело, начиная с проданных алмазов, за счет которых он взялся за карьерные разработки, и кончая импортом овощей и фруктов, — все до последней запятой имеется у нас в открытом досье.

— Нет, отнюдь не все! — оборвал меня Шлегель. — Довольно продолжительное время, даже после того как его досье было закрыто, Шемпион продолжал информировать департамент.

— В самом деле?

— Само собой разумеется, что все это имело место задолго до моего появления здесь, — произнес полковник, как бы пытаясь подчеркнуть, что это была ошибка англичан и теперь подобные срывы гораздо менее вероятны, так как из Вашингтона для наведения порядка направили именно его. — Да, — продолжил свою мысль Шлегель, — эти автоматы были отправлены в Аккру по распоряжению из этого учреждения. Все это было частью общего плана, рассчитанного на то, чтобы внедрить Шемпиона в руководство предприятием Тикса. Стив Шемпион с самого начала был нашим человеком!

Мысленно в моей голове пронеслись все эти долгие годы, на протяжении которых я неоднократно выпивал и обедал с Шемпионом, но ни разу не мог предположить, что он продолжает работать на департамент.

Мое молчание было, видимо, воспринято Шлегелем как неверие в его слова, и он добавил:

— Все это было хорошо в свое время. Он часто бывал в Египте, Алжире, Тунисе. Торгуясь с клиентами по поводу цен на дыни, морковь, картофель и прочие овощи-фрукты, он всегда был начеку, высматривал что надо, беседовал с нужными людьми. Все это было нам на руку. И тот путь, по которому прошел Шемпион, продавая оружие разношерстным террористическим группировкам, тоже оказался для нас очень полезным.

— А с чем связан его уход из нашей системы?

Шлегель сплюнул крошку табака, прилипшую к губе, с такой силой, что мог бы завалить целого быка. И только потом ответил на мой вопрос:

— Значимость обратной информации стала падать. Шемпион заявил, что французы стали все в большей степени подозревать его, а это становилось чрезвычайно опасным. Решение о том, чтобы отпустить его на все четыре стороны, было принято на самом высоком уровне. И я считаю, что это было разумное решение. В чем-в чем, а в умении элегантно расставаться вам, англичанам, не откажешь! В свое время вы с этим Шемпионом сработали просто на отлично!

— А теперь?

— А теперь один малый из службы безопасности Германии возмечтал о лаврах… Ему удалось накопать кое-что о финансовых делишках Шемпиона. Теперь немцы задают нам вопросы об этих автоматах в Аккре.

— Иными словами, Бонн впал из-за этого в истерику, и в этой ситуации нам ничего другого не оставалось, кроме как завыть с немцами в унисон?

— Если бизнес Шемпиона обернется крупным скандалом, то они обвинят нас во всех грехах за то, что мы дали ему возможность вот так запросто выйти из игры.

— Но, может, это и не было таким уж большим грехом?

— Может, и так, — ответил Шлегель с явной неохотой. Затем он вновь взял в руки мое донесение, так некстати реабилитирующее Шемпиона, и добавил: — Только эта твоя писанина вряд ли поможет делу.

— В таком случае я готов предпринять очередную попытку. Возможно, она окажется более эффективной, — с деланной готовностью предложил я.

Шлегель небрежно бросил мое донесение на полированный стол. Затем извлек из небольшого бокового шкафчика бутылку минеральной воды и малюсенький пузырек с горькой настойкой «Ундерберг». Плеснув немного этой настойки в стакан с водой и размешав все это шариковой ручкой, он спросил:

— Хочешь глоток?

— Незаменимая вещь после похмелья! Жаль только, что от нее еще сильнее голова раскалывается, — не удержался я от желания съязвить.

— А я обожаю, — невозмутимо, смакуя каждый глоток, ответил Шлегель.

Я взял со стола донесение и уже собрался уходить, когда Шлегель неожиданно прервал свое упоительное занятие и произнес:

— Все это обернется отвратительной мышиной возней. Дохлое дельце… Терпеть не могу заниматься работой, где приходится копаться в собственном же белье! Поэтому советую тебе учесть, что если ты не станешь пытаться прикрывать этого Шемпиона, то не навредишь ни мне, ни себе самому.

— Благодарю за совет, но мне уже читали лекцию по этому поводу в ЦРУ на симпозиуме по проблемам коммунизма еще в 1967 году.

— Действительно, Шемпион как-то спас тебе жизнь, — не обращая внимания на мои слова, произнес Шлегель, — но если ты не в состоянии забыть об этом, то просто и откровенно скажи о том, что хочешь выйти из этой игры.

— Я сам знаю, какой выход из создавшейся ситуации мне следует предпочесть, — с ожесточением бросил я полковнику в ответ.

Шлегель кивнул в знак понимания.

— Я догадываюсь о нем и готов хоть сейчас поставить на нем свою визу.

Так или иначе я был благодарен Шлегелю за его немудреную открытость; ведь любой другой на его месте обязательно попытался бы убедить меня в том, что такого рода действия не отразились бы на моей карьере в будущем.

Шлегель поднялся со своего кресла и подошел к окну. На улице по-прежнему шел снег.

— Это отнюдь не обычная проверка… Это очень серьезное дело! — в нравоучительном тоне произнес Шлегель. Заломив одну руку назад, он поскреб себя по спине, но, о чем-то вдруг глубоко задумавшись, так и застыл в этой немыслимой позе.

— Поосторожнее, полковник! Вдруг кто-нибудь с улицы возьмется читать ваши мысли по движению губ, — с подчеркнутой тревогой в голосе предупредил я.

Он обернулся и уставился на меня с сожалением и торжеством. В этом его взгляде совершенно очевидно звучала неоднократно высказываемая им мысль о том, что здесь, в Лондоне, мы могли бы добиваться значительно больших результатов, если бы не обращали внимания на такие вот незначительные предосторожности.

— Немцы направляют одного из своих людей в Ниццу для того, чтобы основательно допросить Шемпиона, — произнес он в задумчивости.

Я не стал каким-либо образом реагировать на его слова.

Это мое невнимание к ходу его мыслей явно оскорбило его, и он недовольно буркнул:

— Ты что, заснул… или что?

— Я? Никак нет! Я просто не хочу мешать вашему дедуктивному процессу, — с наигранной серьезностью ответил я и стал старательно протирать очки. Зажмурившись, я изо всех сил боролся с желанием рассмеяться ему в лицо.

— Черт побери! Ну ничего не понимаю… — с досадой воскликнул Шлегель, думая о чем-то своем.

— Господин полковник! Заметьте, что вы находитесь не в США, а в Европе, — теперь со всей серьезностью произнес я. — Заметьте также, что весь этот скандал в Германии возник именно тогда, когда боннские власти подошли вплотную к очередным всеобщим выборам. И еще, как только их ребята из госбезопасности узнают, что Шемпион когда-то был агентом Англии, то этот факт явится главным ответом на все их вопросы. Они в тот же самый момент припишут на уголке этого дела пометочку: «Передано в службу госбезопасности Великобритании» и отфутболят его сюда, к нам. Министерство обороны Германии при этом имеет полное право не отвечать на любые вопросы по поводу этого скандального дела даже на том лишь основании, что это может нанести ущерб службе безопасности страны, являющейся союзником немцев. А это, в свою очередь, станет для них необходимым основанием для того, чтобы похоронить дело до тех пор, пока их выборная компания наконец не завершится. А как только правительство будет переизбрано, смею вас уверить, что все материалы по этому дельцу будут соответствующим образом проштемпелеваны и само оно безвозвратно канет в Лету. Этот вариант, полковник, был мною просчитан еще давным-давно.

— А ты знаешь об этих Микки Маусах из Европы гораздо больше, чем я себе представлял, — нехотя согласился Шлегель, но, несмотря на эту интонацию, я расценил его слова как комплимент. — Ладно, мы будем отслеживать это дело еще три месяца, — начальственным тоном распорядился Шлегель, как бы ставя точку на этом вопросе.

— Только не нужно делать для меня каких-то одолжений! — произнес я в ответ. — Я не стану особенно возмущаться даже в том случае, если вы выложите все это дело на первой полосе какой-нибудь популярной газеты. Я выполню то, что мне приказано. Но если департамент рассчитывает, что я вернусь с задания со сверхсекретным планом ведения третьей мировой войны, то не обессудьте, что заранее вас разочарую… Совсем другое дело, если вы намерены послать меня в очередной раз за счет департамента выпить водки с Шемпионом. Этому я буду только рад! Вся беда лишь в том, что Шемпион вовсе не дурак и он очень быстро поймет что к чему.

— Вполне возможно, что он уже догадался об этом, — произнес Шлегель. В его голосе звучало неприкрытое коварство. — Вполне возможно, что именно по этой причине тебе и не удалось из него хоть что-нибудь выудить!

— В таком случае, вы, очевидно, знаете, как следует поступать в таких ситуациях, — бросил я ему напоследок.

— Я уже поступил! — незамедлительно отреагировал мой собеседник. — У меня на примете есть одна симпатичная девушка. Выглядит лет на десять моложе своего возраста… Ее зовут Мэлоди Пейдж. Она работает на наш департамент уже более восьми лет!

Глава 3

— Уильям! Подойди-ка, детка, к своей мамочке и дай я тебя поцелую! — нежно, но настоятельно произнесла она. Неудачная женитьба Шемпиона, видимо, произошла по такой же вот очаровательной команде. Его бывшая жена, эта элегантная француженка, почему-то неизменно называла своего сынишку Билли каким-то «Уильямом» и целовала его сама, вместо того чтобы просить его об этом.

Она одарила Билли обещанным поцелуем, сняла с его свитера засохший листочек и молча проводила его глазами, пока мальчуган не вышел из комнаты. Затем она повернулась ко мне и сказала:

— Единственное, о чем я хотела бы попросить тебя, Чарльз, так это о том, чтобы ты не напоминал мне о том, как мне хотелось выйти за него замуж.

Налив крутого кипятку в заварной чайничек, она вновь поставила большой медный чайник на плиту. Ярко пылающие в ней дрова тихо потрескивали и излучали приятное тепло. В двух шагах по проходу, покрытому ковровой дорожкой, стояла первоклассная, сияющая хромом газовая плита, но она ради праздного времяпрепровождения взялась готовить чай и поджаривать хлебцы именно на открытом огне. Из окна комнаты было видно, как резкий ветер вздымал высокие волны на реке, заставлял заходиться в сумасшедшей пляске голые ветви деревьев. Хмурые холмы Уэльса несли на себе какую-то странную позолоту, дающую надежду, что серое небо вот-вот разорвется на клочья и выглянет долгожданное солнце.

— Я пришел сюда совсем не для того, чтобы поговорить о Стиве или же о вашем разводе, — постарался я ее успокоить.

Она налила мне в чашку чая и подала только что приготовленный хлебец. Затем Кети, наколов очередной кусочек хлеба для поджаривания на вилку, сказала:

— Тем более удивительно, что мы почти всякий раз ловим себя на том, что только об этом и говорим! — Она повернулась к огню и занялась приготовлением своего хлебца. — Стив всегда обладал этой удивительной способностью, — продолжила она с обидой в голосе, — этой удивительной способностью падать на ноги, как падает котенок на свои лапы.

Ее образное сравнение не показалось мне слишком уничтожающим. Хотя я и видел, что этот их разрыв больно ранил ее чувства. Я намазал свой хлебец маслом и положил на него немного джема, приготовленного самой Кети. На вкус он оказался отменным, и я принялся уплетать его за обе щеки, не произнося при этом ни слова.

— Этот проклятый богом дом… — не унималась жаловаться она. — Моя сестра написала мне, что он стоил бы целого состояния, будь он не здесь, а во Франции. Но мы, к сожалению, живем не во Франции, а здесь, в Уэльсе! Чтобы крыша не текла, чтобы поддерживать в рабочем состоянии бойлерную, подстригать газоны… только для этого нужно иметь больше чем состояние! А за последнее время только мазут для отопления подорожал в два раза…

Не успела она договорить эту фразу, как по комнате стал разноситься тяжелый запах подгоревшего хлеба. Катрин, негромко выругавшись, отломила обгоревшую часть и выбросила ее в огонь. После этого она как ни в чем не бывало принялась обжаривать свой хлебец с другой стороны. Что и говорить, женщиной она была очень экономной! Хотя именно это ее качество, видимо, и было главной причиной ее нынешнего положения. Ей, как и любой другой женщине, хотелось любить и быть любимой, но Кети удавалось быть гораздо более бережливой, чем этого хотелось бы мужчине.

— Именно поэтому Стив и избавился от этого дома, а все проблемы и расходы по его содержанию свалил на мои плечи. Обиднее всего то, что при этом каждый встречный считает, что я ему должна быть за это благодарна!

— Но ты, Кети, совсем не такая уж и бедная, — попытался я вставить хоть слово.

На какое-то мгновение ее взгляд скользнул по мне с откровенным укором: ты-де не настолько хорошо меня знаешь, чтобы делать такие безответственные заявления. Но она была неправа в своем гневе — я знал ее достаточно хорошо.

— Ну сколько раз ему нужно говорить?! Пусть только этот чертенок посмеет пойти к реке, я не знаю, что я с ним тогда сделаю!

Я тоже посмотрел туда, куда она устремила свой обеспокоенный взгляд. Тем временем мальчуган тащил за собой куда-то по лужайке игрушечную машинку. Как бы почувствовав, что за ним внимательно присматривают, он быстро развернулся и вновь направился в сторону новенькой аккуратной сауны. Успокоенная этим, Катрин вернулась к своему чаю и только что приготовленному хлебцу.

— Ты знаешь, он сильно изменился за последнее время… Когда-то я уверяла своего отца, что у Стива на войне никого не было, но вот через почти десять лет все это раскрылось… Последние несколько лет стали самым настоящим кошмаром… кошмаром для нас обоих, да и для маленького Уильяма тоже.

— Эта война, Кети, была отвратительной…

— Такой она была для большинства людей, — нервно оборвала она.

Я как-то совершенно непроизвольно вспомнил тот самый день в далеком 1944 году, когда оказался в городской тюрьме Ниццы. Гестаповцы ушли отсюда всего час-другой тому назад. Я тогда действовал в составе передовых подразделений американской армии. Вместе со мной был еще один англичанин. Мы не задавали друг другу лишних вопросов. На парне были знаки различия Сикрет Интеллидженс Сервис, и он, оказывается, неплохо знал Стива Шемпиона. Вероятнее всего, его, как и меня самого, направили сюда прямо из Лондона. Перед своим уходом немцы уничтожили все документы. Я полагал, что Лондон уже направил или же в ближайшее время направит сюда какого-нибудь более подготовленного человека, чем я, чтобы организовать охоту за этими документами.

— Посмотри-ка на это! — сказал мне тот самый офицер, когда мы взялись вытряхивать содержимое шкафов в комнате для проведения допросов. В этой обшарпанной комнате с запахом эфира и карболки на одной из стен висела гравюра Зальцбурга, а в камине была набросана целая гора битых бутылок из-под вина. Он же показывал мне на одну из бутылок, которая стояла на полке. «Это пальцы Стива Шемпиона», — уверенно произнес мой напарник. Затем он крутанул бутылку так, что все ее содержимое зашлось винтом в водовороте. Через мутноватое стекло мне удалось разглядеть несколько темно-коричневых кусочков, прижимаемых друг к другу центростремительной силой. Я пригляделся повнимательнее и наконец понял, что это были за «маслины». Хотя этикетка на бутылке, казалось, полностью соответствует содержимому, я стоял в оцепенении еще какое-то время и никак не мог совладать с собой. Я почему-то и сейчас содрогаюсь всякий раз, когда вспоминаю об этом случае.

— Да, Кети, ты совершенно права, — ответил я ей, — но для кое-кого она обернулась неизмеримо худшей стороной.

Все небо было затянуто низкими дождевыми облаками и от этого чем-то напоминало большущее грязное одеяло, которым разом накрыли всю округу.

— Знаешь, все эти рассуждения о кельтской крови и зове предков кажутся мне откровенной чепухой. Я уже действительно свыклась с мыслью о том, что между Уэльсом и Бретанью нет никакой существенной разницы. Никакой… — задумчиво произнесла Кети. Машинально наблюдая за игрой Билли в садике около дома, она без всякой связи вдруг продолжила: — Боже мой! Берег на реке за последнюю неделю совсем раскис. Это все из-за этих непрекращающихся дождей… В прошлом году в это же самое время один мальчик из деревни упал в реку и утонул. — Затем ее взгляд скользнул на резное деревянное распятие, висевшее над телевизором.

— Да успокойся ты! Ничего такого с ним не случится, — сказал я лишь с тем, чтобы хоть как-то успокоить ее.

— При Стиве он никогда не уходил дальше того вон загона. Мои же слова он просто игнорирует.

— Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним и привел домой?

В ответ на мой вопрос она улыбнулась, но эта ее улыбка была полна безысходности и отчаяния. Рука Кети как бы сама собой с силой потянула за один из локонов; ей хотелось побороть нахлынувший поток чувств. Ведь я был другом Стива Шемпиона, и Кети явно не хотелось, чтобы мне удалось добиться от Билли того самого понимания, которого никак не удавалось добиться ей самой.

— Да не-е-т… не надо, — произнесла она в некотором замешательстве. — Я лучше присмотрю за ним из окна.

— По-моему, это самый подходящий способ.

— Да, Чарльз, ты настоящий англичанин! — начала она, и я сразу почувствовал в ее тоне, что все ее напряжение, все ее недовольство вот-вот выльется на меня. — Ты, случаем, не член «Общества защиты животных от жестокого обращения»?

— Даже если бы я и был его членом, то тем более не стал бы жестоко обращаться с детьми. Это ведь королевское общество… — натянуто улыбаясь, ответил я. Чувствовалось, что моя неудачная шутка отнюдь не разрядила обстановки.

— Никто не мог бы нормально жить с человеком, который постоянно изводит себя от чувства вины перед другими. А Стив был именно таким человеком…

— Ты говоришь о том, что было на войне? Стиву…

— Я говорю о нашей с ним женитьбе! — перебила меня Кети.

— Стиву не за что себя винить за то, что было на войне, — тоном, не терпящим возражений, закончил я свою мысль.

— В свое время моя мама рассказывала мне об этих англичанах, — не унимаясь, продолжала Кети. Ее рука непроизвольно вскинулась в своеобразном жесте, который бы больше подходил какому-нибудь затрапезному итальянскому базару нежели благопристойной английской гостиной. Вдобавок ко всему в ее голосе вдруг зазвучали и французские нотки. — Это только потому, что у тебя самого за спиной нет ничего такого, чтобы заставило тебя испытывать чувство вины! — выпалила она. — Это-то тебе самому понятно? Чувство вины сродни физической боли, оно одинаково мучает тебя независимо от того, настоящее оно или же воображаемое!

— Интересная мысль. Я обязательно подумаю на этот счет, — пролепетал я, едва сдерживая ее натиск.

— Ну так и подумай! А я схожу за Уильямом. — Она было накрыла заварник красивым стеганым колпачком, чтобы он не остыл, пока она не приведет домой мальчугана, но так и не тронулась с места. Руки ее по-прежнему сжимали накрытый чайничек, а взор устремился куда-то далеко-далеко. Хотя вполне возможно, что она в действительности смотрела на фотографию своего брата — Мариуса, того самого молодого священника, которого замучили в одной обшарпанной комнатенке, насквозь провонявшей карболкой. Неожиданно для нас обоих вся комната озарилась солнечным светом. Но этот свет был каким-то неестественным; он не нес с собой тепла и был блеклым, невыразительным. Он скользнул по вышитой салфетке на столе и застыл еле различимым зайчиком на прическе Кети.

Эти сестры Бэрони были точной копией своей матери, подумалось мне. Еще в детстве они отличались от своих деревенских сверстниц и чисто внешне больше напоминали городских. Высокая и стройная Кети обладала тем особым спокойствием и уверенностью в себе, которые полностью противоречили ее внешней нерешительности и стеснительности.

— Нет, здесь я больше не останусь, — произнесла она наконец. Видно было, что ее собственные мысли ушли совершенно в сторону от нашего с ней разговора. — Моя сестра хочет, чтобы я вернулась в Ниццу и помогала ей в ее небольшом магазинчике. На деньги, полученные от продажи этого дома, мы вполне могли бы открыть другой магазинчик.

Солнечные блики рисовали на ее лице самые замысловатые линии, и я видел ее такой, какая она есть на самом деле, а не сквозь розовый туман моих воспоминаний. Как бы прочитав мои мысли, она вдруг сказала:

— Старею вот… Впрочем, как и Стив, да и ты сам. — Затем, слегка пригладив свои волосы, она коснулась золотого крестика на груди и стала его нервно теребить.

Она была по-прежнему очень привлекательной. Специальные упражнения, которыми она занималась после рождения Билли, полностью восстановили ее фигуру. Сейчас она была такой же элегантной, как и в то время, когда Стив только что женился на ней. Кети умеренно пользовалась косметикой. Причем с той лишь целью, чтобы как-то противопоставить себя тому хмурому бесцветью зим, с которым ей приходилось мириться все это время. Аккуратный маникюр на ее длинных пальчиках сам за себя говорил, что она не обременяет себя стиркой, а модная прическа — о том, что она довольно регулярно посещает парикмахера.

Усевшись поудобнее, Кети поправила на коленях свои шелковые брючки в полоску. Они были стильными и несомненно сшитыми на заказ у хорошего портного. С ее внешними данными она без труда смогла бы стать фотомоделью для американского журнала «Мода», возьмись они писать статью об английских стилях одежды. Я представил себе ее сидящей целыми днями напролет в своих изысканных нарядах у камина с пылающими поленьями и наливающей себе из серебряного чайника лимонный чай. Типаж был бывеликолепным!

— Знаешь, о чем я думаю? — вдруг как бы невзначай спросила Кети.

Я выдержал довольно долгую паузу, а затем сам переспросил ее:

— Так о чем же ты думаешь?

— Мне не верится, что ты вот так, случайно, встретился со Стивом. Я думаю, что тебя за ним послали. Я также думаю, что ты по-прежнему работаешь в Службе безопасности или что-нибудь в этом роде, ну как на войне… И кроме того, я думаю, что тебе он самому зачем-то нужен.

— В самом деле? И зачем же он мне нужен?

— Он сильно изменился. Ты сам только что об этом упомянул. И я не удивлюсь, если однажды узнаю, что он опять влип в какую-то историю! Он же своего рода помешанный, помешанный на этих секретах. Мне вот никак не понять, то ли вы как-то подбираетесь в Службу безопасности, то ли она сама подбирает таких, как вы… Это же просто ужас какой-то!

— А я, Кети, думаю, что ты по-прежнему любишь его, — ответил я ей как можно спокойнее.

— Ты же всегда боготворил его, — продолжала она, пропустив мои слова мимо ушей. — Стив был для тебя как старший брат, разве не так? Ты и представить себе не мог, что какая-то маленькая, докучливая домохозяйка, как я, могла бы набраться храбрости и выставить из дома твоего несравненного Стива Шемпиона! А я вот выгнала и тем довольна! Да я просто молю бога, чтобы никогда в жизни мне больше не пришлось бы с ним встретиться. А ты мне — «любишь»!

Я не знаю, какой именно реакции она ожидала с моей стороны в ответ на ее слова, но так или иначе я не оправдал ее даже самых умеренных догадок. Может, именно поэтому в ее взгляде теперь и вспыхнули злые огоньки.

— Поверь мне, я старалась… я старалась изо всех сил, — продолжала она. — Я покупала новые вещи, даже накладные ресницы пыталась носить!

Я понимающе кивнул головой.

— А знаешь, я даже вначале подумала, что Стив послал тебя сюда для того, чтобы забрать моего Уильяма…

— С чего ты взяла?! Нет, конечно!

— У него ничего с этим не выйдет! И хотя он сам это отлично знает, ты можешь сказать ему об этом прямо… Я все равно, Чарльз, буду сражаться с ним за моего сына. От меня он Уильяма никогда не получит!

Она взяла в руки плюшевого зайчика — любимую игрушку Билли — и направилась к выходу. На полпути она остановилась и взглянула на меня такими глазами, как если бы я был сам царь Соломон и мог предопределить судьбу ее сына.

— Если бы я была уверена, что мальчик будет счастлив со Стивом, то я бы не стала так противиться этому. Но Уильям совсем не такой, как его отец… Он очень мягок и ласков. Он очень раним.

— Да, Кети, это так.

Какое-то мгновение она стояла, собираясь что-то сказать, но так и не проронив ни слова, повернулась и медленно вышла из комнаты. Минутой позже я увидел ее проходящей перед окнами дома. Одной рукой Кети крепко прижимала к себе игрушечного зайчика.

Глава 4

То, что мне из центрального архива предоставили главное досье на Шемпиона, уже само за себя свидетельствовало, что дело сдвинулось с мертвой точки. До этого нам приходилось сталкиваться лишь с резюме — краткими выдержками из основных документов, да и то на очень короткое время: через час-другой их уже нужно было возвращать. Папки этого досье, сложи их друг на друга, возвышались бы над столом метра на полтора, не меньше! Они в четкой последовательности из года в год вбирали в себя биографические справки, докладные о контактах, донесения, сведения о проведенных проверках, годовые отчеты и тому подобные документы.

Края большинства страниц этого пухлого дела уже пожелтели, а фотоснимки стали сухими и хрупкими. Некогда желтая бумага проверочных отчетов превратилась в грязно-бурую с разводами, а ярко-красная папка с донесениями — в обтрепанный брикет кирпичного цвета.

Надежды откопать что-нибудь интересное в этом ворохе было, откровенно говоря, очень мало. Особая отметка из трех букв «А», стоящая на документах вплоть до того самого момента, когда Шемпион прекратил информировать руководство департамента, свидетельствовала о том, что он серьезно переболел желтухой. Мне же казалось, что он всегда был здоров как бык. Вполне возможно, что именно из-за состояния здоровья департамент со временем перестал проявлять к нему сколько-нибудь значительный интерес.

Я просмотрел все его биографические данные. Отец Шемпиона был родом из Уэльса и исповедовал католицизм. Какое-то время он читал лекции в Каирской военной академии. Чуть позже ему пришлось вернуться в Англию для того, чтобы его сын мог посещать школу. Затем молодой Шемпион поступает в Королевскую военную академию в Сандхёрсте. Для мальчугана, который буквально вырос на рассуждениях о тактике, рассказах о великих сражениях и баллистических расчетах, Сандхёрст оказался что дом родной. Со временем Шемпион получает младший офицерский чин, а с ним и определенное положение. Его широкая эрудированность прекрасно сочеталась со знаниями в военной области. Он в равной степени неплохо разбирался как в проблемах новейшей истории, так и в математике. В дополнение к этому он еще владел четырьмя иностранными языками.

Впрочем, именно благодаря знанию французского он и получил назначение во французскую армию. Там ему пришлось пройти, как по наезженной дороге, через ряд военных учебных заведений, парижское посольство, катакомбы линии Мажино и генеральный штаб, где ему изредка удавалось видеть легендарного генерала Гамелена. Сразу после того, как он вместе со своим полком был переведен в тыл для краткосрочного отдыха, из министерства ему поступает указание — отчитаться за отработанный период перед Интеллидженс Сервис. Затем, после дополнительной подготовки, в 1939 году он вновь возвращается во Францию. Он становится живым свидетелем того, как нацисты громят «неприступную» линию обороны генерала Гамелена. Шемпиону удается благополучно унести ноги на юг страны, где он становится «офицером разведсети». В этот период все его обязанности сводятся к сбору разведданных в зоне, свободной от оккупации. Несмотря на то, что из Лондона от него в приказном порядке требовали не вступать в контакт с антифашистским подпольем, которое в донесениях того времени именовалось не иначе как «отряд специального назначения», эти две организации в конце концов объединили свои усилия.

Шемпион был тем самым человеком, который встречал меня, когда я высаживался с подводной лодки на побережье в районе Виллефранше. Тогда я был назначен в один из «отрядов специального назначения», но Шемпиону удалось сразу забрать меня к себе, а чуть позже уладить этот вопрос с руководством. Впоследствии выяснилось, что окажись я в Нимеце, куда меня собственно и направляли, то вся моя служба закончилась бы всего двумя-тремя месяцами позже в концлагере Бухенвальд.

У Шемпиона я выполнял обязанности по координации деятельности его собственной группы и оставался с ним вплоть до того самого момента, когда вся наша группа оказалась разгромленной, а сам он был арестован. В конце концов ему удалось тогда сбежать и даже благополучно перебраться обратно в Лондон. Там он получил звание старшего офицера разведки и новую должность. Еще задолго до дня высадки союзных войск в Европе он был подключен к разработке и созданию разведсети на послевоенное время. С самого начала Шемпион активно настаивал на свободе в подборе необходимых ему кадров и добился своего. В первую очередь он потребовал, чтобы меня назначили к нему его же первым заместителем.

Сейчас, когда мне удалось пролистать большую часть его досье, для меня было совершенно очевидным, что на основе имеющихся данных крайне сложно объективно и однозначно оценить самого Шемпиона и его деятельность.

Только вникая в информацию, накопленную в таких вот старых потрепанных папках, начинаешь понимать, что во всей этой канцелярии есть какая-то своя внутренняя пружина, которая раскручивает весь механизм расследования. Так как срок хранения последнего донесения из Бонна был определен Шлегелем всего в двенадцать недель, то офицер-координатор не стал помечать его соответствующим входящим номером, а просто вложил его в качестве приложения в папку с резюме. Чтобы это донесение было внесено в досье в качестве основного материала, мне даже пришлось написать соответствующего содержания рапорт, который наверняка тоже станет еще одним листком этого пухлого дела.

К всеобщему удовлетворению заинтересованных лиц, все это досье со временем могло бы оказаться в текущем хранилище, а после истечения всех установленных сроков его хранения — быть навечно похороненным в специальной жестяной коробке в Хэндоне.

Могло бы… но теперь этого не произойдет!

Все это дело вновь ожило после того, как поступил рапорт от офицера, который вел Мэлоди Пейдж. В этом рапорте содержалась тревога по поводу того, что от нее вот уже второй срок не поступало никаких донесений. В обычных условиях такого рода документ оказался бы под соответствующим входящим номером в оранжевой папке с заголовком «Предупреждения». Но складывающаяся теперь ситуация требовала того, чтобы я вплотную занялся проработкой этого дела.

Последние страницы досье Шемпиона были проштемпелеваны с пометкой «Последние действия»; это было сделано, видимо, на тот случай, если с делом захочет познакомиться сам министр.

— …Не нравится мне это! — недовольно буркнул Шлегель.

— А может, эта Мэлоди Пейдж просто влюбилась в Шемпиона, ну и ушла в сторону, — предположил я.

Шлегель бросил на меня короткий сверлящий взгляд, как бы оценивая, не подтруниваю ли я над ним вновь.

— Чушь собачья! Ты, я вижу, спец по части разных там выдумок… Только голова от них болит не у тебя самого, а у меня!

— И при всем этом вы все же не против послать меня осмотреть квартиру Шемпиона, которую он использовал как свое убежище?

— Ладно, отправляйся туда… Это плевая работа. Минут на десять, не больше. Спецотдел отправит туда Блентайера и еще кого-нибудь из своих специалистов по вскрытию. Накоротке посмотрите, что там и как, а завтра представишь мне по этому поводу рапорт. И без излишеств там! Все это делается лишь с одной целью — показать, что мы не бездействуем.

— Вы полагаете, что я действительно смогу справиться с таким сложным заданием?

— Только не надо прикидываться дураком! — гаркнул Шлегель. — Единственное, чего я хочу, так это бумажку, подписанную каким-нибудь старшим оперативным работником, которую можно будет положить в это досье, и на этом его закрыть, понятно?

— Понятно! И вы абсолютно правы, — отчеканил я в ответ.

— Ну, разумеется, черт побери, что я прав! — снова гаркнул Шлегель. Чувствовалось, что раздражение в нем растет и растет. — Тем более что мистер Доулиш собирается заглянуть туда же на обратном пути после встречи в Чесвике!

— Ох уж это начальство! Ведь вас действительно могут забросать вопросами, если сам мистер Доулиш собирается побывать на месте происшествия!


Квартира Стива Шемпиона располагалась в Бэренс Корт. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что этот дом действительно напоминал средневекового монстра. Кладбищенская тишина, мрачная железная изгородь, как бы вопрошающая всяк входящего «зачем пожаловал?», визгливый скрип запоров… Все это действовало угнетающе.

Этот выродок Блентайер оказался уже на месте. Он о чем-то весело болтал со своим «специалистом по вскрытию», который непревзойденно изуродовал входную дверь и истоптал своими лапами всю прихожую. При более внимательном рассмотрении этот, второй, оказался инспектором Сеймором, старым приятелем Блентайера.

Наплевав на существующие инструкции по мерам предосторожности и оставляя повсюду улики своего пребывания, они теперь увлеченно наливали друг другу двойные порции коньяка из запасов Шемпиона.

— О-о! А я и не предполагал, что ты сюда тоже заявишься, — пробормотал Блентайер, ошарашенный моим появлением.

— Я и вижу, что не предполагал…

Блентайер поднял свой бокал повыше и взглянул на него на манер того, как это обычно делают актеры в белоснежных костюмах в телевизионных программах, когда их должно вот-вот вывернуть наизнанку.

— Мы вот думаем… может, стоит взять пробы для лабораторной экспертизы? — произнес он, но как-то неуверенно.

— Пошлите лучше сразу всю бутылку! — бросил я в ответ. — Только сначала закажите какую-нибудь шикарную упаковку от Хародса и расплатитесь с ним по кредитной карточке Шемпиона.

От этих слов рожа Блентайера пошла красными пятнами. Было ли это от стыда или просто от злости, судить не берусь.

— Ну да ладно… если вы оба не будете против, то я посмотрю здесь немного по сторонам. Пока еще не все улики оказались уничтожены, — произнес я, не без желания хоть как-то сгладить возникшее замешательство.

В ответ на это Блентайер демонстративно сунул мне в руку кусок ствола, отпиленного от охотничьего ружья двенадцатого калибра, и, укоризненно взглянув мне в глаза, вышел из комнаты. Его компаньон-собутыльник с не менее выразительным видом последовал за ним.

Мне едва удалось приступить к осмотру помещения, как появился мистер Доулиш. Если Шлегель и питал какие-то надежды, что это «вскрытие» останется никем не замеченным, то Доулиш своим визитом не оставил для этого ни единого шанса. Его персональный автомобиль с водителем в униформе, помпезный котелок и стильное пальто от Мелтона сделали свое дело. Об аккуратно сложенном зонтике, которым он слегка размахивал, и говорить не приходилось — в Бэренс Корт в дождливый сезон все пользовались только полиэтиленовыми дождевиками.

— Да-а, не фонтан! — произнес Доулиш, явно желая тем самым подчеркнуть свою умудренность в уличных разговорных оборотах.

Впрочем, и это его «крутое» определение казалось довольно умеренным в отношении этой большой и мрачной квартиры. Хотя обои на стенах, крашеные панели и недорогой ковер на полу были во вполне добротном состоянии и создавали впечатление ухоженности, здесь совершенно отсутствовали книги и картины. Отсутствовал даже сам дух пребывания в этом помещении человека.

— Машина для проживания, не больше того! — заключил свое беглое знакомство с квартирой мистер Доулиш.

— Корбюзье! Чистой воды Корбюзье! — произнес я, стремясь показать собеседнику, что и я не лыком шит и кое-что смыслю в цитатах о культуре.

Квартира в действительности больше напоминала мне ту казарму, где мне приходилось, еще будучи сержантом, торчать в ожидании начала разведподготовки. Здесь стояли простая железная кровать и небольшой платяной шкаф. На окнах висели простенькие занавески темного цвета. Увидев, что с той стороны окна на подоконнике валяются какие-то высохшие крошки, я про себя хмыкнул — ни один голубь не позарился бы на них, так как всего в двух шагах отсюда можно преспокойно набивать себе брюхо сдобными булочками, остающимися от заезжих туристов, и одновременно любоваться видами парка Святого Джеймса.

Из окна был виден небольшой школьный дворик. Мелкий дождь к этому времени несколько утихомирился, и на хмуром небе вновь засияло солнце. По школьному дворику носились стайки ребятишек. Они распевали песенки, качались на качелях, бегали по лужам и с безобидным озорством колотили друг друга. Я поплотнее закрыл окно, и весь этот шум и гвалт разом стих. Издалека по небу вновь стали наползать грозовые облака, и было похоже на то, что очень скоро опять пойдет дождь.

— Стоит здесь что-нибудь искать? — спросил меня Доулиш.

Я утвердительно кивнул головой.

— Здесь где-то должно быть оружие… Я думаю, что оно находится там, где есть свежая штукатурка. Шемпион не такой человек, чтобы прятать такие вещи в баке для мусора или дымоходе камина. Тут нужно браться за поиски основательно или же не браться вообще!

— Хм, сложная задача нам досталась, не правда ли? Только вот я не собираюсь копаться здесь ради какого-то там оружия. Меня интересуют документы, а точнее, те материалы, с которыми ему нужно работать постоянно.

— Здесь, мистер Доулиш, вы ничего такого не найдете, — с уверенностью в голосе ответил я.

Не обращая внимания на мои слова, Доулиш прошел во вторую комнату.

— Заметь, что на кровати нет постельного белья. Даже подушек нет! — многозначительно подметил он.

В ответ на это я не говоря ни слова открыл для него платяной шкаф, битком набитый совершенно новенькими, еще в заводской упаковке постельными принадлежностями.

— М-да… и довольно отменного качества… — промямлил Доулиш, ибо другого ему не оставалось.

— Так точно, сэр! — по-сержантски гаркнул я.

Затем Доулиш залез в кухонные шкафчики и с завидной методичностью перечислил все, что в них находилось.

— Та-ак! Дюжина консервных банок с мясом, дюжина консервных банок с зеленым горошком, дюжина бутылок с пивом и дюжина коробок с рисовым пудингом. Да, еще пачка свечей, причем нетронутых, и дюжина коробков со спичками.

Закрыв створки шкафчиков, он потянул на себя ящик кухонного буфета. С минуту мы вместе внимательно разглядывали целую кучу ножей и вилок самой различной формы и величины. Все они тоже были совершенно новые и ни разу не бывшие в употреблении. Доулиш раздраженно задвинул ящик назад, не проронив при этом ни слова.

— Здесь нет ни консьержки, ни владелицы дома, ни сторожа… Никого нет! — сказал я.

— Это видно по всему. Но я могу дать голову на отсечение, что квартирная плата вносится регулярно, без каких-либо задержек. Это наверняка делается нанятым для этого поверенным в делах, который и в глаза не видел своего клиента, — процедил Доулиш и, выдержав небольшую паузу, добавил: — Так что, нет никаких бумаг?

— Нет. Лишь дешевенький блокнот, несколько конвертов с марками да почтовые открытки с видами Лондона. Все это, конечно, может служить средствами для кодирования… — начал я, но взглянув на нахмуренную физиономию Доулиша, осекся, только буркнул: — Впрочем, нет, никаких бумаг в этом смысле…

— Я очень надеюсь в скором времени повидаться с вашим другом, Шемпионом, — произнес Доулиш. — Дюжина консервных банок с мясом, три дюжины кусков туалетного мыла — это уже кое-что для анализа по Фрейду! Не так ли?

Я намеренно оставил без ответа его выражение «ваш друг» и безучастно сказал:

— Вы совершенно правы, сэр! В этом что-то есть.

Определенно что-то есть!

— Однако, я вижу, что лично тебя во всем этом деле ничего не удивляет, — произнес Доулиш с завидной долей сарказма.

— За исключением одного — паранойи. Это своего рода профессиональное помешательство, возникающее у человека, которому приходится довольно долгое время работать в таких областях, как это было, например, у Шемпиона. — Доулиш слушал меня и сосредоточенно следил за каждым мускулом на моем лице. — Это чем-то сродни экземе у кожевников или силикозу у горняков. Тебя все время куда-то тянет… тянет туда, где бы ты мог укрыться, спрятаться… И от этой навязчивой идеи уже никогда не избавиться.

Немного потоптавшись на месте, Доулиш снова вернулся в первую комнату. Блентайер и его напарник вовремя ретировались, чтобы не попадаться на глаза начальству. С видом заправского медвежатника мистер Доулиш принялся перерывать комод с самого нижнего ящика, как если бы он вообще не собирался задвигать их на место. Но и здесь кроме новеньких рубашек в целлофановых пакетах, обычных галстуков, свитеров и черных хлопчатобумажных носков ему ничего найти не удалось. Разочарованный этим обстоятельством, он недовольно произнес:

— Стало быть, из всего тобою сказанного я могу заключить, что и у тебя самого имеется маленькая норка, подобная этой, на случай, если вдруг крыша поедет? Я не прав?

Что и говорить, даже после этих долгих лет совместной работы в департаменте Доулиш не переставал убеждать, что от его шуточек всегда попахивает порохом!

— Никак нет, сэр! Хотя, исходя из нового, более высокого уровня жалованья, я полагаю, что мог бы себе позволить… Но не в центре Лондона, разумеется…

Мистер Доулиш что-то пробурчал себе под нос и полез в платяной шкаф. Там висели два темных костюма, твидовый жакет, блейзер и трое брюк. Он откинул полу блейзера, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь в его внутреннем кармане. Фирменного знака на нем не оказалось. Раздраженно отбросив полу обратно, он прямо-таки сорвал с плечиков твидовый жакет и с размаху швырнул его на кровать.

— А как насчет этого?

— Э-э… с высоким вырезом, слегка приталенный, однобортный, на трех пуговицах, из плотного шевиота. Сшит у Остина Рида, Гектора Пова или же у какого-то дорогого портного, выпускающего товар небольшими партиями. Иными словами, он не был сшит на заказ. Ко всему прочему, почти неношеный. Я думаю, ему года два-три, не больше, — отрапортовал я.

— Я не о том… Прощупай-ка его повнимательнее! — с еще большим раздражением в голосе выпалил Доулиш.

— Прощупать?!

— Ну ты же лучше разбираешься в такого рода вещах, чем я… — ответил он. Гений этого человека как раз и состоял в том, чтобы никогда не браться за то, в чем он ничего не смыслит, но всегда иметь при себе раба-исполнителя, который мог бы за него это дело одолеть.

Доулиш достал из кармана перочинный ножичек с ручкой из слоновой кости, которым он, вероятно, чистил свою курительную трубку, и, вытащив острое лезвие, протянул его мне. Делать было нечего. Расстелив жакет на кровати, я принялся аккуратно отпарывать на нем подкладку. Но каких-либо товарных знаков на ней нам найти так и не удалось. Отсутствовали даже производственные цифровые коды. Мне пришлось подпороть и приклад, но и там ничего такого не оказалось.

— И подплечники пороть будем?

— Да, да! И их давай! — без тени сомнения произнес Доулиш. Его глаза внимательно следили за каждым моим движением.

— Ни-че-го! — отрапортовал я и тут же поинтересовался: — Сэр, а может, стоит поработать с брюками?

— Нет, не надо. Посмотри-ка лучше остальные пиджаки! — столь же уверенно ответил он.

Я слегка улыбнулся. Это отнюдь не была его какая-то зацикленность, тупое упрямство или что-то в этом роде. Это был стиль его жизни. Он действовал так, как если бы прямо сейчас сам министр спрашивал его: «А вы проверили всю одежду?», а он тут же отвечал: «Да, абсолютно всю!». А не какой-то там один жакет, да еще выбранный наобум.

Точно таким же образом я распотрошил все остальные пиджаки. И что удивительно, мистер Доулиш оказался прав в своих ожиданиях… поскольку привык считать себя таковым. Под правым подплечником одного из темных костюмов я обнаружил небольшую пачку денег — всего четырнадцать банкнот. Здесь были и американские доллары, и немецкие марки, и английские фунты. Всего на общую сумму где-то в двенадцать тысяч долларов, если считать по текущему обменному курсу.

В этом костюме оказалась и другая находка. В левом подплечнике мы нашли документ, за которым Доулиш, собственно, и охотился. Это было письмо, подписанное полномочным представителем посольства Объединенной Арабской Республики в Лондоне. Из его содержания следовало, что Стив Шемпион как натурализованный гражданин ОАР имеет дипломатический статус и является действительным членом дипломатического корпуса страны.

Мистер Доулиш внимательно перечитал его еще раз и передал это письмо мне.

— Ну, а что ты думаешь по этому поводу? — с победным видом спросил он.

Сказать по правде, в этот самый момент я был совершенно уверен, что он спрашивает меня лишь для того, чтобы самому убедиться в том, что этот документ — просто-напросто фальшивка. Впрочем, когда имеешь дело с таким человеком, как этот Доулиш, никогда не следует быть совершенно уверенным в чем-либо. Поэтому я ответил уклончиво:

— Шемпион никогда не числился в списках дипломатических работников, аккредитованных в Лондоне. Это единственный факт, за который я мог бы поручиться…

Взглянув на меня, Доулиш недовольно фыркнул:

— А я бы и за это не поручился! Все эти их Абдуллы, Ахметы, Али… Шемпион мог взять любое из этих имен, когда обращался в мусульманина. И что тогда?

— Чтобы проработать эту версию с юридической точки зрения, потребуется не один месяц, — предположил я.

— А как насчет варианта, при котором спецотдел лондонского аэропорта задерживает самолет, вылетающий рейсом в Каир? — спросил Доулиш. — Скажем, станут ли задерживать человека, который использует этот документ для выезда из страны, и поднимать по этому поводу шумиху?

— По-моему, это маловероятно…

— Совершенно верно!

Небо становилось все темнее и темнее, а резкие порывы ветра все настойчивее стучали в окно комнаты. Мистер Доулиш больше не проронил ни слова. Я снял пальто и повесил его на вешалку. Не стоило лелеять себя надеждой, что отсюда удастся выбраться достаточно скоро. С такого рода работой можно справиться только одним способом — делать ее методично, шаг за шагом, и при этом делать ее своими собственными руками.

Тем временем Доулиш отправил обратно в контору Блентайера и его дружка. После этого он сходил к своей машине и, связавшись по радиотелефону с офисом, отменил все свои мероприятия до самого вечера. К тому моменту у меня в голове уже созрел план работы, и я приступил к его осуществлению. Вернувшись в дом, Доулиш уселся на кухонную табуретку и принялся внимательно наблюдать за моими действиями.

Понятно, что каких-то вполне однозначных и сногсшибательных улик, как части расчлененного тела или же целые лужи крови, мне найти не удалось. Однако за аккуратно заделанной нишей в потолке на кухне я обнаружил одежду, ту самую одежду, которая была на Мэлоди Пейдж при нашей встрече. Ее вещи лежали в пластиковом пакете с ручками, который в свою очередь был плотно сжат с двух сторон кусками сухой штукатурки с тщательно заделанными краями.

Помимо этого на обоях около кровати я нашел несколько довольно глубоких царапин. Из одной из них я извлек малюсенький кусочек ногтя. Из мусорного ведра, стоящего под мойкой, неимоверно несло карболкой. Давясь от этой тошнотворной вони, я склонился над ним пониже и наконец извлек оттуда несколько стеклянных осколков, которые оказались частями разбитого шприца для подкожных инъекций. Помимо этих предметов ничего другого, кроме очевидных признаков устранения улик, мне найти так и не удалось.

— Хватит! И этого достаточно! — распорядился Доулиш.

С расположенного через улицу школьного дворика по-прежнему доносились слегка приглушенные крики, которые неудержимо рвались из ребят после суровой тишины классов. С неба уже накрапывал дождик, но дети не обращали на него никакого внимания.

Глава 5

Шлегель был неравнодушен к южной Калифорнии. У меня даже сложилось впечатление, что она была чуть ли не единственной его привязанностью. Мне не раз приходилось слышать его рассуждения по этому поводу. «Что получится, если, к примеру, спихнуть всю недвижимость, дома, аллеи, дорожки там… со всей Калифорнии к ее побережью?» — глубокомысленно спрашивал он. «Та же самая французская Ривьера!!» — бодро восклицал я всякий раз, предвосхищая его же ответ.

Что ж, в этот понедельник мне пришлось действительно отправиться на Ривьеру, только не на выдуманную Шлегелем, а на настоящую, французскую. А если быть точнее, то в Ниццу. Добрался до места я в своей, несколько своеобразной манере — на десять часов раньше намеченного срока прибытия, с дополнительной пересадкой в Лионе на другой рейс, с выбором лишь третьего по счету такси и прочими предосторожностями.

Город практически не изменился с тех пор, когда я увидел его впервые. Мне вспомнился его пирс, выдающийся далеко в море, ряды колючей проволоки, натянутой вдоль портовых сооружений, охранники у входов в гостиницы. Вспоминались также длинные очереди беженцев с севера Франции, смиренно ожидающих у биржи хоть какой-нибудь работы или же незаметно выпрашивающих мелочь себе на пропитание около кабачков и ресторанчиков. Ресторанчиков, переполненных самодовольными немцами в аляповатой гражданской одежде, которые упивались шампанским и сорили направо и налево хрустящими оккупационными деньгами. И везде, где мне приходилось бывать, в воздухе постоянно носился странный запах гари, как если бы каждый в этой стране считал, что у него есть документы, компрометирующие его перед немцами, и стремился поскорее от них избавиться.

Страх одного человека отличается от страха, который испытывает другой человек. А поскольку храбрость — это всего лишь одно из проявлений страха, то и это качество сильно отличается в каждом из нас. Беда любого девятнадцатилетнего юноши в этом смысле как раз и заключается в том, что он боится всего неизвестного и чуждого ему и, следовательно, неистов в своей борьбе с этим «злом». Тогда, во время войны, Шемпиона не было в Ницце. Он уехал в Лион, а я остался совершенно один в этом городе. Я же был слишком молод и неопытен, чтобы осознавать преимущества этого обстоятельства… Сейчас одиночество вселяет в меня большую уверенность, чем тогда.

Все, что в настоящее время показывают в кино о той поре, я воспринимаю как самую настоящую чепуху. Движение Сопротивления действовало очень осторожно и скрытно. На первый взгляд здесь ничего такого не происходило. Однако в том, что тебя не выдадут фашистам, можно было полагаться только на евреев. На таких людей, каким был тогда Серж Френкель. Он был здесь, в Ницце, тем первым человеком, с которым я вышел на контакт. Вот и сейчас он был первым, к кому я шел на встречу.

Хотя высоко в небе ярко сияло солнце, дома, стоящие вокруг овощного рынка, выглядели холодными и хмурыми. Я не спеша поднимался по каменным ступеням лестницы на пятый этаж. Дневной свет едва пробивался через грязные стекла пролетов. Правда, теперь бронзовая табличка на его двери с надписью: «Эксперт по филателии» была гораздо чище, чем в прежние времена. На небольшой карточке, расположенной около звонка, на трех языках строго предупреждалось: «Приобретение и продажа только в указанное время!»

Старая массивная дверь, надежно защищавшая его марки, а некогда и придававшая нам какую-то, хотя и необоснованную, но все же уверенность в себе, по-прежнему висела на своих скрипучих петлях. Дверной глазок, через который хозяин квартиры когда-то обеспокоенно рассматривал гестаповцев, теперь изучающе смотрел на меня.

— Боже мой! Как я рад вновь увидеть тебя!

— Привет, Серж!

— Хм, ко всему прочему теперь у меня появилась возможность потренироваться с тобой в английском! — с этими словами он крепко обхватил меня своими белыми костлявыми руками, да так сильно, что оба его золотых перстня прямо впились в меня.

По его нынешней внешности мне не стоило никакого труда сравнить и вспомнить, каким был Серж Френкель в молодости, — щупловатого вида юношей с целой копной вьющихся волос над широким лбом. Те же самые круглые очки в золотой оправе и теперь сидели на его переносице…

Мы прошли в его рабочий кабинет. Это была небольшая комната с высоким потолком и сплошь заставленная книгами на самых разных языках. Здесь были отнюдь не только каталоги марок и разнообразные справочники, но и много книг по философии, начиная от Цицерона и кончая Ортегой Гассе.

Как и давным-давно, он уселся в свое излюбленное кожаное кресло. Улыбаясь все той же непроницаемой и холодной улыбкой, он машинально принялся смахивать со своего старенького жилета табачный пепел, оставляя на нем серые причудливые разводы. С самого начала было видно, что разговора о прошлом нам не избежать.

Серж Френкель был убежденным учеником Маркса, страстным поклонником Ленина и верным слугой Сталина. Словом, коммунистом. Родился он в Германии, в самом Берлине. В былые времена за ним охотились по всему Третьему рейху. Судьба его сложилась так, что в один прекрасный день он, снабженный документами на имя какого-то предпринимателя из Штеттина и с наклеенными усами, нежно помахав рукой своей жене и детям, выехал с железнодорожного вокзала Кельна в неизвестном направлении. Больше они никогда не встречались.

Во время гражданской войны в Испании Френкель был политкомиссаром Интернациональной бригады. При отражении танковой атаки фашистов на Прадо ему даже удалось поджечь итальянскую танкетку с помощью обычной винной бутылки, на скорую руку заправленной бензином.

— Может, чаю? — спросил Френкель. Теперь, как и много лет назад, он не спеша налил крутого кипятку из видавшего виды электрического чайника в старый заварник с выщербленной крышечкой. Впрочем, и вся эта комната обладала какой-то своей, особенной загадочностью и привлекательностью. Здесь я неизменно задавался вопросом — был ли он нищим, дрожащим над сломанными часами, крошечными гравюрами и прочим хламом, или же богачом, абсолютно безразличным как к дешевым пластмассовым ложечкам для чая, так и к антикварным почтовым открыткам.

— Ну так чем же я вам, молодой человек, могу быть полезным? — неожиданно прямо спросил он меня, потирая руки. Этот его жест запомнился мне еще с первой встречи. Тогда моя задача была куда более чем простая: найти коммунистов и передать им деньги. Хотя хорошо известно, что все самые простейшие задачи, начиная от алхимии и кончая квадратурой круга, внешне носят столь же простой характер. Дело осложнялось в первую очередь тем, что у англичан в то время практически отсутствовала сколь-нибудь разветвленная разведсеть в Западной Европе. Провал, имевший место в ноябре 1939 года на немецко-датской границе, привел к тому, что и глава Сикрет Интеллидженс Сервис, и его заместитель оказались в руках Абвера. Портфель с целым списком явок, захваченный немцами в Гааге в мае 1940 года, и собственно разгром Франции нанесли по остаткам этой сети последний сокрушительный удар. Впрочем, если быть откровенным до конца, то и Шемпион, и я были «слепыми котятами», так как у нас практически не было никаких связей.

— Коммунисты?! — переспросил меня тогда Френкель таким тоном, как если бы он никогда в жизни не слышал этого слова.

В то время я работал под американского репортера, поскольку Америка все еще была нейтральной в разгорающемся конфликте в Европе. Он еще раз удивленно и растерянно уставился на мои документы, разложенные перед ним на письменном столе. Это были: поддельный американский паспорт, в срочном порядке переправленный мне из нашего центра в Берне, аккредитационное удостоверение нью-йоркской «Геральд Трибюн» и карточка члена «Америкэн Ралли фор Фри Пресс». Причем именно эту последнюю организацию английское посольство в Вашингтоне рекомендовало среди прочих как самую прокоммунистическую. После некоторого размышления Френкель ткнул своим костлявым пальцем в эту самую карточку и передвинул ее на самый край стола, как если бы смотрел не документы, а раскладывал пасьянс.

— Теперь, когда здесь полным-полно офицеров Абвера, мой друг, коммунисты располагаются в «подвале», выражаясь карточным термином… — Затем он не спеша стал разливать чай по чашечкам.

— Ну как же! Я слышал, что после подписания Гитлером и Сталиным пакта о ненападении лионские коммунисты даже стали издавать свои листовки, — попытался я было возражать.

Френкель сначала бросил на меня настороженный взгляд, как бы оценивая, провокатор я или нет, а затем сказал:

— Одни из них даже вновь стали носить значки с серпом и молотом. Другие распивают вместе с немецкими солдатами водку и открыто называют их товарищами, как того требует партия. Третьи, возмущенные таким курсом, покинули ее ряды. Некоторые оказались лицом к лицу перед командами, снаряженными для расстрелов. Пятые приумолкли в своих рассуждениях, намереваясь прежде окончательно убедиться в том, что с этой войной уже покончено. Так кто же из них есть кто? И кто из них, собственно, нужен вам? — Френкель отпил немного чаю и, не дождавшись моего ответа, вдруг спросил: — Так будут ли англичане продолжать борьбу?

— Я понятия не имею о намерениях англичан… Я американец! — упорно настаивал я на своем. — Редакция хочет иметь материал о французских коммунистах и о том, как они относятся к немцам. Вот и все!

Френкель уже привычным движением костлявого пальца передвинул на край стола и мой паспорт, как если бы он отказывался признавать и мои документы, и мои объяснения.

— Если я вас правильно понял, то люди, которых вы так хотите видеть, это не какие-то конкретные лица, а некие абстрактные субъекты, так? — размеренно произнес он и вновь искоса взглянул на меня, пытаясь уловить мою реакцию.

— Да, да…

— Иными словами, те, кто не признал договора о дружбе с бошами?

В ответ я только утвердительно кивнул.

— Тогда нам с вами придется встретиться еще раз, в понедельник. Скажем, в кафе, расположенном в пассаже на площади Массена, в три часа пополудни.

— Благодарю вас, мистер Френкель! Могу ли я в ответ на вашу любезность быть хоть чем-то полезным для вас? У меня есть немного отличного кофе…

— И давайте посмотрим, что из всего этого выйдет, — как бы не обращая особого внимания на мои слова, произнес Френкель, но через мгновение небольшая коробочка кофе исчезла в его руках. Ведь теперь он здесь был большой редкостью.

Я поднял свои документы с письменного стола и положил их в боковой карман. Глаза Френкеля по-прежнему продолжали пристально разглядывать меня. Ошибись он во мне — и это кончилось бы для него концентрационным лагерем. Мы оба отлично понимали это. При малейшем сомнении он мог бы вообще не связываться со мной. Я застегнул все пуговицы на пальто и раскланялся на прощанье. Френкель при этом не проронил ни слова, до тех пор пока я не взялся за ручку двери.

— В том случае, если на мне будет шарф или я буду застегнут вплоть до самого воротника, ни в коем случае не подходите ко мне, — негромким, но уверенным тоном произнес он.

— Благодарю вас, мистер Френкель. Я буду помнить об этом.


Френкель слегка улыбнулся и разлил чай по чашкам.

— Да-а… Сколько времени прошло, а все кажется, что это было только вчера. Тогда ты был слишком молод, чтобы работать корреспондентом какой-то там американской газеты… Но для меня было очевидно, что ты не работаешь на немцев. Это было важнее всего!

— И из чего же вы это заключили?

Он передвинул по столу в мою сторону чашку чая, негромко бубня при этом извинения об отсутствии молока и лимона.

— Я был уверен, что они направили бы в этом случае кого-нибудь другого, более респектабельного, что ли. У немцев было достаточно людей, которые прожили в Америке не один год. Это должен был бы быть человек лет тридцати-сорока, с соответствующим акцентом, — рассудительно ответил Френкель на мой вопрос.

— Мне кажется, Серж, что вы немного забегаете вперед в своих воспоминаниях…

— Отнюдь. Я к тому времени уже переговорил с Мариусом, мы с самого начала предполагали, что ты должен был доставить сюда деньги. Первый контакт должен был состояться под таким предлогом. Ведь без денег мы были абсолютно связаны по рукам и ногам. Шага ступить не могли!

— Но в таком случае вы могли бы занять их у кого-нибудь или, в крайнем случае, украсть.

— Не-ет! Налеты на банки, вымогательства, займы… Все это было, было чуть позже. Но тогда же у нас не было практически никаких средств. За винтовку мы могли предложить не больше одного франка! Единственно, что нам в то время удалось, так это заполучить немного винтовок «лебель», и в довольно сносном состоянии.

— Наверное, это те винтовки, которые побросали солдаты? — Наш разговор приобретал отвлеченный характер, но я не стремился поскорее направить его в нужное мне русло.

— Да-а-а… окопы были завалены оружием. На основе этих винтовок Мариус собственно и начал формирование батальона «Герника». Хотя я и был иного мнения, но он настоял именно на таком вот названии. В нем, по его словам, антинемецкая смысловая направленность проявлялась особенно четко.

— Но в тот самый понедельник мы с вами не нашли общего языка, вы сказали мне «нет»! — напомнил я ему.

— В тот понедельник я сказал тебе, что с самого начала не следует питать радужных надежд! — наставительно произнес он и не спеша, как расческой, прошелся своими тонкими длинными пальцами по удивительно красивым седым волосам.

— Тогда, Серж, я никого, кроме вас, здесь не знал.

— Признаться, мне было как-то не по себе, когда мы расставались, а ты направился к автобусной остановке… Дело в том, что Мариус хотел присмотреться к тебе со стороны. Такой расклад на случай осложнений удовлетворил и меня… Мы заранее договорились о том, что если все будет чисто, то он сам остановит тебя прямо на улице.

— Да, так оно и было. Он остановил меня у какого-то казино, а я спросил у него английских сигарет.

— Это было непростительной ошибкой!

— А что?! У меня на руках был американский паспорт, и мне не было смысла представляться французом.

— И Мариус ответил тебе, что может достать таких сигарет?

— Да, и потом мы даже немного разговорились. В конце концов он заявил, что спрячет меня в одной церкви. А когда вернется Шемпион, то он спрячет и его. Браться сразу за обсуждение таких дел для совершенно незнакомых друг другу людей было, конечно же, не только непростительной ошибкой, но и смертельным риском.

— Это похоже на него… Мариус был именно таким человеком.

— Без вас и Мариуса нам бы ни за что не удалось раскрутить все дело.

— Едва ли… Рано или поздно вы бы вышли на других. — Френкель довольно улыбнулся, и было видно, что ему льстило стоять у истоков целой разведсети. — Я полагаю, что Мариус, останься он в живых, мог бы стать со временем значительной величиной.

В ответ на это я лишь кивнул головой. Эти двое — еврей-коммунист и священник-антифашист — представляли собой своеобразное, грозное единство. Мне вдруг почему-то вспомнилось, что весть о смерти Мариуса внешне не произвела на Френкеля никакого впечатления. Впрочем, он был в то время достаточно молод и любил щегольнуть перед нами тем, что время, проведенное им в Москве, не прошло для него даром.

— Мы, то есть я и Мариус, делали друг другу немало уступок… Мы могли бы добиться немалого, если бы он остался в живых…

— Ну разумеется! Он бы стал крупным мафиози, а вы — папой римским! — не удержался я.

Легкомыслие и дерзость отсутствовали в учебных курсах, преподаваемых в Москве, и, видимо, поэтому Френкель их не признавал. Желая сменить тему разговора, он спросил:

— Ты уже успел повидаться с Пиной Бэрони?

— Да нет еще…

— Время от времени я вижу ее здесь, на рынке. Ее маленький магазинчик на улице Де ля Буффа процветает. Она успокоилась в отношении того самого дела…

Насколько мне известно, «тем самым делом» была ручная граната, брошенная в кафе в 1961 году где-то в Алжире. Тогда от взрыва погибли ее муж и оба ребенка, а ее саму даже не царапнуло…

— Ну и Эрколь… — продолжил Френкель, как если бы ему вдруг совсем расхотелось продолжать разговор о Пине. — Его ресторанчиктоже процветает. Поговаривают, что все дело скоро унаследует его внук. А Принцесса по-прежнему красится в рыжий цвет, и к ней постоянно наведываются из «социального отдела».

Я понимающе кивнул. «Социальным отделом» французы из деликатности называли специальный отряд полиции, занимающийся борьбой с проституцией, наркоманией и т. д.

— А как поживает Клод-адвокат?

— Хм… Но тебя, собственно, интересует Шемпион, не так ли? — вдруг напрямую спросил меня Френкель.

— Ну, расскажите мне в таком случае о Шемпионе, — с наигранным безразличием предложил я.

Френкель вновь улыбнулся своей неизменной улыбкой.

— Мы все оказались им обманутыми, разве не так? Каким он был, таким он и остался — очаровательный прохвост, которому никогда не стоило особого труда окрутить любую женщину.

— Вы так считаете? — спросил я в растерянности.

— Эта старая вдова Тикс… она в свое время могла продать дело мужа за целую кучу денег! Шемпиону же как-то удалось уговорить ее продать ему это дело в рассрочку. Ну вот, Шемпион теперь благополучно проживает в огромном особняке Тиксов, с многочисленной прислугой, а мадам Тикс ютится в трех тесных комнатках с туалетом на улице! Ко всему прочему нынешняя инфляция не оставила и тех крох, которые ей достались от Шемпиона.

— Никогда бы не подумал!

— А теперь, когда он увидел, как арабы богатеют на своей нефти, он кинулся лизать ботинки другим хозяевам. У него здесь служат одни только арабы, едят арабские блюда и говорят только на арабском языке… Куда бы он ни поехал в Северной Африке, его встречают чуть ли не по самому высшему разряду!

Я вновь понимающе кивнул.

— Я видел его как-то в Лондоне. Он стоял в очереди за билетами на «Ночь в Касабланке». Я даже удивился! Смотрю, а на голове у него феска… — весело произнес я, довольный своей собственной выдумкой.

— В этом нет ничего смешного! — с раздражением в голосе перебил меня Френкель.

— Да я это так… Просто в этом фильме Гроучо по ошибке принимают за немецкого шпиона. Забавно смотрится, да и поют там в меру…

Френкель, не обращая внимания на мои слова, загремел чашками, устанавливая их на поднос.

— Господина Шемпиона просто распирает от чувства собственного достоинства! — недовольно произнес старик. — Он стал слишком горд!

— Только такая вот гордость обычно возникает перед падением. Вы это имеете в виду? — серьезно спросил я.

— Это твои слова! И не надо их приписывать мне. Ты, друг мой, я вижу, большой любитель вкладывать свои мысли в чужие уста! — с еще большим раздражением выпалил Френкель.

Чувствовалось, что я невольно задел его за живое.


Серж Френкель жил в старом здании на самом дальнем углу овощного рынка. После того как я вышел от него, я решил немного пройтись по старой части города. Высоко в небе ярко сияло солнце, и день был в самом разгаре. Узенькие улочки и аллеи этой части Ниццы были прямо-таки запружены выходцами из Алжира. Иногда мне едва-едва удавалось протискиваться через многочисленные лотки с обувью, цыплятами, финиками и прочей всякой всячиной. Щекоча ноздри, в воздухе носился острый запах жареного мяса с пряностями. Крохотные бары и ресторанчики были забиты посетителями. Французы не спеша потягивали вино и спорили о футболе, а более темнокожие клиенты предпочитали слушать арабскую музыку и обсуждать политические проблемы.

С площади Розетти стали доноситься удары церковного колокола. Эти звуки гулким эхом разносились по боковым аллеям, исподволь подгоняя хмурых людей в черных костюмах, видимо спешащих на чьи-то похороны. То тут, то там по улочкам с неимоверным грохотом проносились группы рокеров, вынуждая всех остальных липнуть к стенам домов или же заскакивать в первые попавшиеся магазинчики. Изредка на глаза попадались и автомашины. Их водителям стоило немалых трудов протиснуться в этой толчее, зажатой по сторонам обшарпанными стенами, на которых их предшественники уже оставили многоцветные следы. Наконец я не спеша добрался до бульвара Жана Жореса. Когда-то давным-давно он был самым обычным рвом с водой, который опоясывал большой средневековый город, а теперь стремительно превращался в крупнейшую автостоянку. Затем я в очередной раз свернул на одну из боковых аллей, которые обрамляли по периметру всю Ниццу. Не прошел я и десяти шагов, как сзади послышался шум мотора. Шоферу пришлось просигналить трижды, прежде чем я понял, что это касается меня, и обернулся назад. Белый БМВ медленно протискивался среди куч апельсинов и бакалейных лавочек.

— Клод! — вырвалось у меня само собой.

— Чарльз! Я сразу узнал тебя! — дружелюбно отозвался водитель машины.

Клод, с тех пор как я видел его в последний раз, изрядно облысел, а лицо его приобрело болезненно-красный оттенок. Были ли тому причиной морской климат и красное вино или же повышенное кровяное давление — я мог только догадываться. Впрочем, эти изменения мало что затронули в его внешности — на лице по-прежнему сияла заразительная улыбка, а взгляд голубых глаз был острым и проницательным. Высунувшись из машины, он весело и непринужденно спросил:

— Как дела, старина? Ты давно здесь, в Ницце? По-моему, что-то рановато для отпуска, а?

На углу улицы, где единственно можно было открыть дверцу автомобиля, он притормозил, и я вскочил на место рядом с ним.

— По всему видно, что твой «законный» бизнес процветает, — ответил я. Был ли этот «веселый студент», как некогда мы его называли, связан с бизнесом юриспруденции или нет, я и понятия не имел. Но такого рода многозначительные фразы порой помогали это выяснить.

— На свой бизнес мне грех жаловаться, — охотно начал Клод. Молодцевато проведя себе кулаком по щеке, он быстро окинул меня взглядом с ног до головы. Растянувшись в широкой улыбке, продолжил: — У меня четыре внука, любимая жена и прекрасная коллекция дельфтского фарфора. Может ли человек желать еще большего?! — Он вновь широко улыбнулся, но на этот раз за его словами явственно прозвучали нотки горькой иронии. Его рука машинально пробежалась по отворотам серебристого пиджака с отливом и поправила галстук-косынку от Кардена. Клод был настоящим денди еще в те далекие времена, когда последним писком моды были вязаные пуловеры.

— Знаешь, Стив Шемпион тоже здесь, в городе, — произнес Клод, пытаясь заполнить невольно образовавшуюся паузу.

— Да, я слышал об этом, — равнодушно ответил я.

— Должно быть, сегодня будет неплохая погода, — посматривая по сторонам и по-прежнему улыбаясь, сказал Клод.

— Похоже на то…

— Стив был тем, кто… — начал было он, но почему-то вдруг запнулся.

— …кто спас мне жизнь? В этой самой каменоломне, ты это имеешь в виду? — попытался я закончить его фразу.

— Да нет… Он был тем, кто объединил всю нашу разведсеть после тех арестов, которые произошли в мае. Я это хотел сказать.

— Строго между нами, Клод, я бы с большим удовольствием вязал носки во время войны, чем играл в шпионские игры, — с некоторым раздражением в голосе произнес я.

— Не понял… Что это значит?

— Это значит, что мне бы очень хотелось больше никогда в жизни не слышать об этой паршивой сети «Герника» и о людях, работавших в ней!

— И о Стиве Шемпионе в том числе?

— А о нем-то в первую очередь! Я приехал сюда просто отдохнуть и не хочу, чтобы мне напоминали обо всем этом идиотизме, — отрезал я в еще более резкой форме.

— На меня-то чего злиться и повышать голос? Заметь, что не я за тобой посылал, а ты сам сюда приехал.

— М-да… ты прав… — примирительным тоном проговорил я. Я уже понял, что сорвался, и сожалел об этом.

— Нам бы всем очень хотелось забыть о прошлом, — тем же тоном сказал Клод. — А мне бы хотелось в большей степени, чем кому бы то ни было.

Нам пришлось остановиться и подождать, пока двое мужчин не выгрузили картонные коробки растворимого кофе из серого грузовичка, перегородившего всю дорогу. На площади Святого Франциска, где располагался рыбный рынок, было тоже очень людно. Расположившиеся вдоль балюстрады фонтана торговцы деловито разделывали огромные туши тунцов, а какая-то женщина в резиновом фартуке точила целую кучу ножей.

— Так ты говоришь, что Стив здесь?

— Да, он здесь живет. В доме Тиксов, это недалеко от каменоломни, — ответил Клод.

— Просто удивительно, как это так получилось, что все мы вдруг вновь оказались в этом городе!

— По-твоему, это случайность? — с сомнением в голосе спросил Клод.

— Не знаю… По крайней мере внешне похоже на случайность… А ты как считаешь?

Клод вновь широко улыбнулся, но так ничего и не ответил. Затем он наклонился вперед и вернул солнцезащитный щиток, закрывавший его от солнечных бликов, в первоначальное положение. В этот момент я краем глаза заметил пистолет, торчащий из кобуры под его левой рукой. Это был вовсе не пугач-игрушка, которыми покоряют своих подружек или отгоняют ночных грабителей. Это был девятимиллиметровый «вальтер». Кожа кобуры была лоснящаяся и мягкая, а затертый магазин пистолета сам за себя говорил, что им пользовались уже не один год. Видимо, дела в его «законном» бизнесе шли не так уж гладко.

Клод повернулся ко мне и вновь, как в старые времена, широко и весело улыбнулся.

— Я уже больше ни во что не верю! Но больше всего я не верю в случайности. Именно поэтому я и здесь! — откровенно признался он. Затем снова поправил свой щегольской галстук-косынку, спросил: — Так где же тебя, Чарльз, высадить?

Глава 6

Утро следующего дня было холодным и необычайно тихим. Казалось, что весь мир застыл в ожидании чего-то. Поверхность моря скорее напоминала собой огромный стальной лист. Сырой туман, нагоняемый приливом, методично поглощал улицы города. Вычурные фасады всемирно известных отелей и расплывчатый диск солнца являли собой единственные яркие пятна на хмуром лице этого мира.

Два реактивных «Миража», зажатые в узком пространстве между мрачной гладью Средиземного моря и нависающим небом, с грохотом пронеслись в сторону горизонта. Их надрывный рев, чем-то напоминающий сердитое жужжание мухи в бутылке, еще некоторое время висел в тягучем воздухе. Я прошел мимо ряда ресторанчиков на набережной, где готовили всякую морскую снедь. Хотя до начала туристского сезона было еще далеко, но то тут, то там уже встречались небольшие группки отдыхающих. На обогреваемой террасе сидели несколько немцев. Уминая пирожные, они о чем-то переговаривались друг с другом и тыкали вилками куда-то в пространство. На прибрежном песке расположились англичане, обложив себя термосами с крепким чаем и сэндвичами, завернутыми в старые газеты «Обсервер».

Я направился к дому Френкеля. Дойдя до входа на рынок, я остановился у пешеходного перехода, чтобы дождаться зеленого сигнала светофора. Сначала мимо меня проехала какая-то развалюха с оторванным глушителем, а за ней показался черный «мерседес» с включенными фарами. Когда машина поравнялась со мной, я заметил, что водитель машет мне рукой. Через мгновение я понял, что это Стив Шемпион. Он притормозил в поисках свободного места, но приткнуться здесь было негде. В тот момент, когда мне уже показалось, что он вообще передумал останавливаться, Стив резко повернул влево и выскочил прямо на тротуар. Машина плавно подпрыгнула на бордюре и остановилась. Местная полиция разрешала парковать туристам свои машины таким образом. Тем более что на «мерседесе» Шемпиона были швейцарские номерные знаки.

— Эй ты, чучело! — весело крикнул Шемпион, вылезая из машины. — Чего же ты мне не сообщил, а? Ты где здесь остановился? — Распухший синяк под глазом делал улыбку Шемпиона неестественной и натянутой.

— Пока у Принцессы.

Стив озабоченно покачал головой и сказал:

— Ты, Чарли, я вижу прямо мазохист какой-то! Ведь это самая что ни на есть мерзкая и вонючая дыра!

— Зато теперь у нее есть возможность подзаработать еще немного денег.

— И ты веришь этим россказням? Она — чуть ли не главный держатель акций «Ай-Би-Эм» или что-то в этом роде. Слушай, у тебя нет желания выпить?

— А почему бы и нет, — согласился я.

Стив поднял воротник на своем плаще темно-серого цвета и небрежно-резко потянул пояс. Затем обошел вокруг машины и, подойдя ко мне, сказал:

— Здесь неподалеку есть что-то наподобие клуба…

— Для эмигрантов, что ли?

— Нет, для владельцев борделей и сутенеров!

— Одна надежда, что там не будет слишком многолюдно.

Затем Шемпион повернулся в сторону, чтобы получше рассмотреть какой-то итальянский теплоход, проплывающий невдалеке в сторону Марселя. Я успел заметить, что среди тех немногих, кто стоял на его палубе, был какой-то человек в специальном непромокаемом костюме и размахивал рукой в нашу сторону. Шемпион в свою очередь помахал ему в ответ.

— Давай прогуляемся? — небрежно спросил Шемпион. Но заметив, что я с интересом рассматриваю его синяк, слегка смутился и попытался прикрыть его рукой.

— Да, пожалуй…

Шемпион закрыл на ключ дверь машины и поплотнее затянул шарф вокруг шеи. Затем мы двинулись по боковым аллеям в северном направлении через старую часть города. Пахло дымом и шашлыками. На пути то и дело попадались маленькие темные бары, в которых рабочие-арабы потягивали пиво и увлеченно возились у игровых автоматов с раздевающимися блондинками.

То заведение, куда привел меня Шемпион, оказалось не тесной забегаловкой с арабской кухней, а красивым особняком, расположенным на самом краю квартала музыкантов. Со стороны улицы его плотной стеной закрывали пышно разросшиеся пальмы, а помпезный подъезд охраняли каменные херувимы. Стоящий у входа швейцар в униформе вежливо поприветствовал нас, а хорошенькая девушка приняла от нас пальто. Стив, небрежно положив руку мне на плечо, повел меня через холл и расположенный около него бар. Очень скоро мы оказались в просторной комнате для отдыха, обставленной диванами из черной кожи. На стенах висели абстрактные картины в изящных хромированных рамках.

— Как обычно! — распорядился Шемпион, когда к нему подошел официант.

На низком столике, стоящем перед нами, были разложены самые разные журналы по проблемам бизнеса. Шемпион без видимой заинтересованности полистал один-другой, но уже через минуту отбросил их на прежнее место.

— Так чего же ты мне не сообщил? — спросил он. — Теперь я чувствую себя полным идиотом. Из-за тебя, между прочим…

Именно Стив был тем человеком, который научил меня вот так прямо, с ходу, начинать разговор. И сейчас для меня продолжать, как и раньше, отрицать свою причастность к деятельности департамента было бы почти равносильно признанию того факта, что меня посадили ему на хвост. «Вот так тебе все и выложи, как на исповеди? Ну нет, я знаю его натуру и знаю, чем такие признания могут обернуться!» — мелькнуло у меня в голове.

Шемпион хотел было улыбнуться, но тут же скривился от боли. Затем он одним пальцем осторожно потрогал свой синяк.

— Неплохо ты это завернул, старина, когда спрашивал меня, а не собираюсь ли я тебя завербовать! Это был поистине хитроумный ход, Чарли! — Таким образом он дал мне понять недвусмысленно, что наша встреча на Пикадилли вовсе не была случайностью — и он это прекрасно понимает. И еще, что с этого момента в наших взаимоотношениях не существует и не может существовать, как он выразился, никаких «скидок для несовершеннолетних».

— Слушай, скажи мне только одну вещь, — произнес он таким тоном, как будто его больше ничего на свете не интересовало, — ты сам вызвался поехать сюда за мной или же тебя направили?

— Лучше я, чем кто-либо другой, — ответил я. В этот момент официант принес поднос с серебряным кофейником, изящными фарфоровыми чашечками и бутылкой коньяка, по этикетке которого можно было судить, что он из частной коллекции. Что и говорить, клуб этот был для очень солидных и состоятельных людей.

— Что ж, пусть будет так! Только, Чарльз, я уверен, что рано или поздно тебе будет суждено столкнуться с точно такой же вот ситуацией. И дай бог, чтобы тебе удалось до конца разобраться в этом деле…

— Но в этом деле была еще и та девушка!

— Девушка?! Какая девушка?

— Я говорю о Мэлоди Пейдж. Она мертва и по этому факту возбуждено уголовное дело, — спокойно ответил я на его недоуменный вопрос.

— Что, речь идет об убийстве при исполнении служебных обязанностей? — Он испытывающе посмотрел мне прямо в глаза. Стив Шемпион прекрасно знал, насколько серьезно относятся в нашем департаменте к вопросам расследования такого рода дел. Было видно, что эта новость произвела на него сильное впечатление. Словно завороженный он положил себе в кофе сразу несколько ложек сахара и принялся сосредоточенно его размешивать. Прошло еще какое-то время, прежде чем он спросил:

— А они уже затребовали выдачи предполагаемого преступника другой стороне?

— Если офицер, ведущий это расследование, сочтет это необходимым, то…

— Боже мой! — вспылил Шемпион. — Только не нужно мне пересказывать этих идиотских цитат из «Уложения Мориарти о полиции»! Насколько я понимаю, расследованием обстоятельств убийства занимается отдел СИ-1 из состава Скотланд-Ярда?

— Нет еще, — ответил я, — тут есть кое-какие сложности…

Сложив губы трубочкой, Шемпион старательно облизал свою ложечку, а затем спросил:

— Выходит, что эта Мэлоди Пейдж работала на департамент?

Я не стал отвечать на этот его вопрос. В этом не было смысла, так как ответ подразумевался сам собой.

Шемпион понимающе закивал головой.

— Ну конечно же… — в задумчивости произнес он. — Какой я дурак!.. И что, она действительно мертва? Ты видел ее тело?

— Да, она мертва…

— Чарли! Ты это честно?

— Абсолютно! Единственное, что я тебе могу сказать, так это только то, что сам ее тела не видел, — спокойно ответил я.

Шемпион вновь налил себе кофе. После этого он привычным движением откупорил бутылку коньяка и наполнил им почти до краев две небольшие рюмки.

— Чисто, аккуратно и без витиеватостей! — произнес Стив Шемпион после непродолжительной паузы и назидательно погрозил мне ложечкой.

Быстро и однозначно воспринимать такие вот многозначительные слова и действия было не в манерах нашего департамента, и я сухо произнес:

— Не понял!

— Ты все понял! Ты, старик, все очень хорошо понял! — уверенно продолжил Шемпион. Он хотел еще что-то добавить, но осекся, так как к нам снова подошел официант, принесший ему сигареты. Когда он наконец отошел от нашего столика, Стив негромко сказал:

— Никакого трупа нет и в помине!.. А если даже и есть, то это дело рук ваших людей. Все это «дело» — лишь трюк, фикция, нацеленные на то, чтобы вытянуть меня обратно в Лондон! — Видимо, для большей наглядности своего умозаключения он прокатил свою золотую зажигалку на пачке сигарет, на манер маленького паровозика, по ярким обложкам «Файнэншл таймс», «Форбс» и «Фигаро» в мою сторону.

— Дело все в том, что по поводу этого убийства поступил министерский запрос… — начал было я.

— Брось! — перебил меня он. — Министры никогда никаких запросов не делают, так как не хотят ничего такого знать. Единственное что они хотят знать, так это ответы на возможные вопросы! Ну и кто-то в департаменте решил, что я — самый подходящий «ответ» для данного случая, — с раздражением и обидой в голосе произнес Шемпион.

— Итак, мы возвращаемся в Лондон вместе?

— Чтобы затем месяц, а то и больше обивать пороги в Уайтхолле? И что я со всего этого буду иметь? Нижайшие извинения, если мне вдруг посчастливится и мне дадут всего пятнадцать лет тюрьмы, если они посчитают этот вариант для себя более предпочтительным. Так что нет! Тебе, Чарли, придется возвращаться без меня!

— Но в таком случае тебя могут передать Англии как преступника… а это наверняка повлечет за собой определенные осложнения… для тебя.

— Это ты так считаешь! — оборвал меня Шемпион, глубоко затянулся сигаретой и добавил: — Чем больше я об этом думаю, тем меньше это меня пугает. Сам факт, что они направили сюда именно тебя, а не кого-то другого, уже говорит о том, что они не станут запрашивать моей выдачи у французов.

— Я бы на твоем месте не был столь уверенным в этом!

— Конечно! Если бы я был таким же наивным, как ты… В департаменте отнюдь не желают, чтобы я возвращался в Лондон и во всех подробностях излагал дело, а точнее фальшивку, которую они сами и состряпали! Вся эта возня — лишь часть большой и хорошо продуманной игры. За всем этим стоит что-то иное…

— Что-то, чего Лондон хочет добиться от тебя? Ты это имеешь в виду?

— Чарльз, давай не будем ходить вокруг да около! Твой департамент давал мне работу лишь время от времени. Такая система использования агентов на руку тем, кто на их дешевизне заколачивает себе неплохие деньги. Департамент поступает точно так же и со всеми отставными оперативниками, так как те продолжают висеть у него на крючке, а получаемые ими пенсии вынуждают их браться за все новые и новые дела…

— Стив, давай вернемся в Лондон!

— Да, да… а то ты не знаешь этой старой, безжалостной Англии! Даже если эта девушка еще и жива, то они обязательно пришьют ее только ради того, чтобы поприжать меня…

— А если…

— А если она действительно мертва, то… то в любом случае это дело рук самого департамента!

— Стив, ты не прав!

— Слушай, ты не вправе говорить мне: «Ты не прав!». Они что, дают тебе знакомиться с совершенно секретной оперативной информацией?

— Ты не прав, Стив! — настойчиво повторил я. — Департамент никогда не станет действовать таким образом. И я, и ты прекрасно знаем об этом.

— Та уверенность, с которой ты говоришь об этих идиотах, меня просто бесит! — не унимался Шемпион. — Мы с тобой знаем лишь о крохотной доле того, что происходит у них там, наверху. Тебя уверили, что эта Мэлоди Пейдж работала на департамент, а ты хоть раз слышал о ней что-нибудь, видел хоть какой-нибудь документ?

— Какой-нибудь документ о сотруднике, выполняющем спецзадание?! Ну разумеется, нет!

— В том-то все и дело! Ну а теперь представим такой вариант: эта девушка никогда не работала на департамент, но ее по каким-то причинам месяца три назад решили убрать. Задание поручили мне, а я отказался… Из-за этого вся эта буча и началась.

— Ну-ну, продолжай!

— Департамент действительно вышел тогда на контакт со мной. Мне заявили, что она связана с палестинскими террористами. Ее руководство-де заслало в Лондон эту вечную студентку из США для того, чтобы договориться о продаже пятисот штук автоматов и двух тонн взрывчатки, — возбужденно продолжал Шемпион. Как и в прежние времена, на его лице появилась натянутая нервозная улыбка. Сделав несколько небольших глотков коньяка, он продолжал: — Ну подослали они ко мне одного американца… Шиндлер его звали, что ли. Помню только, что он был большой любитель этого дерьма, «Ундерберга». Сначала я даже не поверил, что он из нашего департамента… Правда, несколько позже я получил подтверждение на этот счет. Черт, никак не вспомню! Или Шрёдер его звали.

— Ну да ладно, это неважно…

— Он мне намекнул, что ее придется в конце концов убрать. Собственно, по первому времени я не воспринимал его всерьез, так как полагал, что для этих дел у них должны быть свои люди. Но однажды он действительно приносит мне задаток — десять тысяч фунтов! Помимо этого оказалось, что он уже устроил и все остальное. Квартира в Бэренс Корт, напичканная пивом, виски, разными консервами и так далее. Как бомбоубежище на случай атомной войны! Там же он мне показал и шприц для инъекций, резиновые перчатки… А затем нарисовал такой ужасный сценарий убийства, что мне потребовалось не менее двух бутылок виски, чтобы прийти в себя! — Чтобы немного успокоиться, он опять переключился на кофе. Минуту спустя он продолжил: — И только потом до меня дошло, что на всем, что он мне показывал, я оставил свои отпечатки пальцев… Вот уж воистину, на всякого мудреца довольно простоты!

— Это они сами оплатили по счету за тот твидовый жакет, который мы нашли на той самой квартире? — спросил я.

— У меня в то время не было никаких оснований для сомнений… Они распорядились, чтобы я заказал себе несколько костюмов, я сделал это, а они оплатили по счетам. Я начал беспокоиться только тогда, когда они прислали ко мне того коротышку, который зачем-то спорол с одежды все ярлыки. Ты можешь представить себе что-нибудь более идиотское, чем щеголь, на котором нет ни единой фирменной этикетки?!

— В подплечниках того жакета, о котором я уже говорил, оказались деньги и еще какие-то документы, — заметил я ему.

— Ну да… Такую чепуху мог выдумать только тот, кто не отрывая зада сидит за руководящим столом и понятия не имеет о настоящей оперативной работе. Разве не так, Чарли?

Я взглянул ему прямо в глаза и ничего не ответил. В душе я искренне хотел верить в его невиновность, но за всем его шармом, за всей моей привязанностью к нему я явственно чувствовал хитрого и изворотливого человека, на ходу выдумывающего все что попало, лишь бы не быть уличенным в преднамеренном убийстве.

— А как давно у тебя состоялась встреча с тем человеком?

— Где-то за пару недель до того, как я наскочил на тебя… или точнее ты вышел на меня. Именно поэтому я и не подозревал тогда, что ты действуешь по официальной линии… В том смысле, что они могли бы получить любую интересующую их информацию по обычным каналам. А эта девушка была не из их системы, поверь мне, Чарли!

— И ты рассказал ей обо всем этом?

— Как бы не так! Эта девушка пыталась закупить довольно большую партию оружия. И причем уже не в первый раз! Будь уверен, она вполне могла сама постоять за себя… В своей крокодиловой сумочке она постоянно таскала револьвер 38-го калибра. — Допив свой кофе, Шемпион хотел налить еще, но оказалось, что кофейник был уже пуст. Немного разочарованный этим обстоятельством, он продолжил: — Как бы то ни было, я никогда не был хладнокровным убийцей и не собирался становиться им теперь ни ради интересов департамента, ни ради денег. Но в конце концов я понял, что это все равно кто-то да сделает. Ведь этим человеком мог вполне оказаться и ты, Чарльз!

— Ты, Стив, прямо-таки сама деликатность! Так вот ненавязчиво и убедительно подошел к моей собственной персоне, — спокойно ответил я.

Он повернулся ко мне лицом, и я заметил, что его синяк за последние полчаса вырос еще больше. Вполне возможно, это из-за того, что он постоянно трогал его руками. Лилово-бордовая опухоль теперь закрывала почти весь глаз. «Нет, дорогой мой, заявляя о том, что ты никогда не убивал, ты лишь подчеркиваешь, что ты не с нами… и тут не важно, давили на тебя со стороны или нет», — промелькнуло у меня в голове.

Я долго и пристально вглядывался в его глаза, а затем не спеша произнес:

— Все, Стив, время твоего предпринимательства подошло к концу. Настало время получать от Санта-Клауса рождественские подарки и проездные документы к новому месту назначения. Таких, как ты, называют «героями», но только не в качестве комплимента. То есть людьми прошлого, которые обладали скорее завидной долей интуиции нежели компьютерными мозгами… Ты теперь вчерашний шпион, Стив!

— Я вижу, что ты склонен больше доверять этим людям из департамента, чем мне самому. Но почему именно им, а не мне?

— Стив, не стоит попусту размахивать руками! Ты стоишь на перроне, и твой локомотив уже подал первый свисток.

Все это время он тоже не сводил с меня глаз.

— Ого! А они, Чарли, основательно тебя перековали. Эти людишки… Они, наверное, пообещали тебе решить все твои проблемы с закладными, а к шестидесяти годам обеспечить неплохой пенсией? Кто бы мог подумать, что им вот так просто удастся справиться с парнем, который прошел всю войну, ни на минуту не расставаясь с потрепанной книжечкой «Наемный труд и капитал»! — Шемпион еще раз попытался улыбнуться, превозмогая боль. Мне же было не до улыбок.

— Стив, ты свое слово уже сказал и не нужно пытаться увести достопочтимых присяжных заседателей в сторону от главного вопроса.

— По крайней мере, я очень надеюсь, что эти «присяжные заседатели» достаточно внимательно выслушали меня, — серьезно произнес Стив Шемпион. Встав со своего места, он бросил на поднос несколько десятифранковых банкнот и добавил: — Если ты действительно наивен лишь наполовину от того, каким пытаешься выглядеть… и если ты тоже оставил свои пальчики на всех этих специально подобранных уликах по делу об убийстве… — Шемпион намеренно оборвал фразу на полуслове, пытаясь, видимо, тем самым проверить мою реакцию.

— Ну так и что? — сухо спросил я.

— А то, что в конце концов может случиться так, что в Лондоне кое-кто захочет отправить нас обоих… для исповеди на небеса!

— Будем считать, что я выслушал тебя и отлично понял. Только заметь, ты забрал мои спички… — как ни в чем не бывало ответил я Шемпиону.

Глава 7

— Ты, я смотрю, скорее предпочтешь обитать на свалке, чем жить в приличном доме! — с явным недовольством в голосе буркнул в мою сторону Шлегель.

«Да ничего подобного!» — хотел я было возразить, но тут же передумал; сейчас мне совсем не хотелось ввязываться с ним в спор.

Он открыл жалюзи на окне так, чтобы можно было получше рассмотреть небольшую бакалейную лавку на противоположной стороне аллеи. Крохотная витрина этого заведения была просто завалена всякой снедью, начиная от только что нашинкованной моркови и кончая копчеными свиными ножками. То ли от этого вида, то ли от чего-то другого, но Шлегеля всего как-то передернуло.

— Нет, тебя определенно прямо-таки тянет в дерьмо! Вспомни тот гадюшник, к которому ты так прикипел в Сохо… А теперь?! Мы заранее забронировали тебе приличное местечко в «Святом Роджерсе», а ты в очередной раз устроился в такой вот халупе без лифта и горячей воды! Одно название чего стоит — «Вилладж»![1] Что и говорить, у тебя просто неуемная страсть к свалкам…

— О’кей, пусть будет так! — спокойно, почти безразлично ответил я.

— Тебя можно было бы понять, если бы здесь был хоть какой-то намек на необычность, уникальность… Но это же самая обычная грязная и мерзкая ночлежка!! — На какое-то время он замолчал, наверное, изо всех сил пытаясь успокоиться от настигшего его разочарования. В этот момент я подошел к окну поближе и заметил, что Шлегель неотрывно уставился на окно, расположенное над бакалейной лавкой. Там, в маленькой комнатке, сидела полная женщина в обтрепанном домашнем халате и что-то сосредоточенно строчила на швейной машинке. Потревоженная его «гипнозом», она несколько раз бросала на него недовольные взгляды, но в конце концов, потеряв терпение, состроила ему гримасу и зашторила окно. Еще более разочарованный этим обстоятельством, Шлегель отвернулся от окна и с кислой миной вновь принялся осматривать мою комнату.

В растрескавшийся стакан с полочки над умывальником я поставил небольшой, но выразительный букет из астр, ноготков и васильков. Шлегель брезгливо щелкнул по нему пальцами так, что лепестки с цветов посыпались дождем. Затем, продолжая свой обход, он подошел к старенькому и шаткому письменному столу. Чтобы он совсем не завалился, под одну из его ножек были подложены какие-то картонки. Невзрачный вид столика, видимо, сам по себе подтолкнул Шлегеля опробовать его на прочность… Мне едва удалось подхватить свой «сони», чуть-чуть не слетевший с него. Когда Шлегель появился в этой комнатке, я немного убавил громкость приемника, и теперь из него по-прежнему по комнате разносились песни Хелен Вард и зажигательные мелодии биг-бенда Гудмана. Эти звуки тоже явно выводили Шлегеля из равновесия; он решительно повернул выключатель радиоприемника, и он покорно замолк. Это придало ему жизненных сил, и он спросил:

— Телефон-то здесь хоть в рабочем состоянии?

— С утра работал…

— Могу ли я дать тебе, дружок, один совет?

— Я весь внимание! — с подчеркнутой заинтересованностью ответил я, хотя внутренне и понимал, что не следовать его советам мне будет не так просто.

— Э-э… — глубокомысленно начал он, — тебе не следует впредь останавливаться в таких местах, как это! Я имею в виду… тут, конечно, можно сделать деньги на разнице цен при компенсации департаментом твоих расходов… Но стоит ли, черт побери, так мелочиться?!

— Я вовсе не пытаюсь вытрясать из департамента больше того, что я трачу. На этот счет вы глубоко заблуждаетесь!

На его лице отразился недюжинный мыслительный процесс. Но, как видно, силы его были потрачены не впустую, и в конце концов его осенило:

— А ты ведь уже бывал здесь, в этом предместье, во время войны… Разве не так? Теперь-то я тоже припоминаю, в этом Виллефранше, кажется… Ну да, конечно же! Знаешь, мне тоже как-то приходилось бывать в этом местечке… на авианосце 7-го флота США. Так тебя что, ностальгия мучает?

— В этом местечке я впервые встретился с Шемпионом.

Шлегель закивал головой, вспоминая о чем-то своем.

— Сейчас ей, наверное, уже под сотню стукнуло… ну, этой вашей радистке. Как ее, Принцесса, что ли?

— В то время мы использовали этот домик как перевалочную базу для вновь прибывающих во Францию.

— Хм, но это же самый обычный бордель! — вновь вспыхнул Шлегель, пробудившись от мимолетного забытья воспоминаний.

— Ну и пусть! Лично меня это нисколько не расстраивает…

— А может, тебе все же стоит перебраться в более приличный отель?

— Нет, не стоит… Единственно нужно будет попросить Принцессу, чтобы ее девочки вели себя потише и не так громко хлопали дверями.

— Что, по ночам спать не дают? — с масляной улыбочкой поинтересовался Шлегель.

— Угу, — буркнул я в ответ, стараясь не замечать этой улыбки.

— Впрочем, этот муравейник, — как бы размышляя вслух, произнес Шлегель, — действительно самое подходящее место для того, чтобы незаметно выскользнуть из-под колпака. Хотя, с другой стороны, все они здесь наверняка были на веревочке у немцев…

— Ладно, что об этом говорить! Была война, и в ней победили мы! — попытался я поставить точку на нашем разговоре, предчувствуя, что эти излияния Шлегеля могут привести нас не туда, куда нужно.

— Мне нужно связаться по телефону с Парижем, — буркнул в ответ Шлегель, недовольный тем, что его прервали.

— Тогда об этом нужно предупредить Принцессу.

— Что?! Предупредить ее?

— Да, нам придется это сделать. Если вы, конечно, не хотите, чтобы она ежеминутно прерывала вашу беседу с Елисейским дворцом, уведомляя о том, сколько денег уже набежало.

Шлегель недовольно хмыкнул и спросил:

— Телефонный коммутатор у них внизу? — Весь его вид как бы говорил: в любом случае ни тебе, ни ей ни за что не удастся узнать, кому именно я звонил.

Выйдя из комнаты в коридор, я громко крикнул в сторону бара, который располагался внизу:

— Эй, там! Мне нужно позвонить в Париж.

— Но ты, дорогой, уже звонил туда сегодня! — донесся снизу предупредительный женский голос.

— А теперь мы будем звонить еще раз! Чертова кукла! — вырвалось было у Шлегеля, но последние слова его тирады прозвучали почти что шепотом. Дело в том, что Принцесса сегодня уже дала ему хороший нагоняй за то, что он в присутствии одной из ее девиц сказал: «Черт побери!»

— Что поделаешь! Мне нужно еще разок связаться… — добавил я.

— Пожалуйста, пожалуйста! Только не забывай, радость моя, что это стоит денег! — ответил тот же голос снизу.

— «Р-р-радость моя», — передразнил Шлегель и зло сплюнул. — Впервые встречаю мерзкую подслушивающую систему, да еще в платье с блестками! — Затем он положил на кровать небольшой пластиковый чемоданчик и принялся его открывать. То, что находилось внутри, внешне очень напоминало вмонтированную в кожух обычную портативную пишущую машинку. На самом же деле это был коуплер — новейший блок акустического сопряжения сигналов. Произведя какие-то нехитрые манипуляции, Шлегель начал что-то печатать на его клавишах.

— Есть какие-нибудь новости по той девушке? Нашли ее тело или хоть какие-то следы? — спросил я, пока он был занят своим делом.

Бросив на меня короткий взгляд, Шлегель разочарованно щелкнул языком и сказал:

— Чуть позже я поинтересуюсь, что известно по этому поводу в отделе, занимающемся пропавшими без вести.

Напечатав свое сообщение до конца, он набрал телефонный номер в Париже. В ответ на вопрос абонента на противоположном конце провода он назвал свою настоящую фамилию. Я понял, что это делалось им намеренно, чтобы снять любые проблемы на тот случай, если бы ему пришлось звонить из какого-нибудь другого отеля, где мог быть зарегистрирован его паспорт. Со словами «Даю замес!» он положил телефонную трубку в соответствующее ее форме углубление на аппарате и нажал кнопку «Передача сообщения». Благодаря этому устройству напечатанный им текст был передан по телефонной линии в закодированном виде с приличной скоростью — 30–40 знаков в секунду. Довольно скоро таким же образом в нашу сторону поступил и ответ, с той лишь разницей, что теперь аппарат автоматически его раскодировал и распечатывал на узенькой ленте простым телеграфным языком. Шлегель не спеша прочитал текст сообщения и что-то недовольно буркнул себе под нос. Затем он положил трубку на телефонный аппарат и нажал на своем блоке кнопку «Стирание памяти».

— Черт знает что! Ты спрашиваешь этих молодцов о времени, а они отвечают, что у них-де какие-то трудности с поиском архивных материалов! — фыркнул Шлегель, как бы рассуждая сам с собой.

Не показав мне сообщения на ленте, он небрежно скомкал ее и поджег. Хотя того и требовали инструкции, но эти его действия совсем не располагали меня делиться с ним оригинальной версией гибели девушки, которую предложил мне Стив Шемпион. Тем не менее я не стал становиться в позу и подробно проинформировал его о моей встрече с Шемпионом.

— Он совершенно прав! — сказал Шлегель. — Этот парень хорошо знает, что мы не стали бы ходить вокруг да около, имей на руках неопровержимые доказательства. Кроме того, даже если он и объявится в Соединенном Королевстве, то я очень и очень сомневаюсь в том, чтобы департамент дал свое согласие на его задержание.

— Но ведь это он убил ту девушку… — еще в некотором сомнении попытался я заключить.

— А этот его «фонарь»? Не на столб же он налетел!

В ответ я только понимающе кивнул головой. Синяк под глазом Шемпиона был совершенно очевидно результатом сильного удара, который нанесла ему девушка во время борьбы. А две небольшие царапины на его щеке точь-в-точь напоминали те, что мы нашли на стене в его квартире около кровати. Все это время, как я не пытался избавиться от мысли о виновности Шемпиона в этом преступлении, она с удивительным упорством вертелась в моей голове.

— Ты говорил мне, что Шемпион был в свое время классным шпионом. Может и так, только я тебе скажу, что это битая карта. А поскольку он теперь обляпался со всех сторон, я тем более не собираюсь восхищаться им. Этот Шемпион — скотина, самонадеянный подонок… Пусть он только сделает хоть шаг в сторону, и мы сотрем его в порошок!

— Пожалуй, вы правы… — согласился я с ним.

— Так ты говоришь, что у них здесь целая организация?

В ответ я только неопределенно пожал плечами. Затем я его спросил:

— Я вижу, у вас новый коуплер?

Шлегель гордо хлопнул по корпусу аппарата и сказал:

— Я могу с этой малюткой подсоединиться к терминалу любого компьютера. На прошлой неделе с его помощью я работал по телекоммуникационной сети ЦРУ прямо из обычной телефонной будки. А на днях собираюсь получить кое-какую информацию из лондонского «Дейта Банка»!

— То есть Лондон выдает вам информацию прямо по этой аппаратуре?

— Ну да! Но только не сюда, здесь все же опасно. Тут эта «куколка» внизу… — Шлегель многозначительно кивнул в сторону двери. — Ну ладно, мне пора уходить.

— Переговорите с Принцессой, хотя бы накоротке, — попросил я его, — а иначе она забросает меня бесконечными вопросами.

— Ладно, давай, только ненадолго.

— …Да, вы, вероятно, правы насчет Шемпиона. Люди со временем меняются, — протянул я, как бы соглашаясь с его словами.

Мы спустились по узкой скрипучей лестнице на первый этаж. Я открыл боковую дверь с надписью «Не входить», и мы оказались в небольшом баре.

Сквозь тростниковые занавески было видно, как солнечные зайчики резво бегали по обшарпанной стене дома на противоположной стороне аллеи. В самом же баре было довольно сумрачно. Старинного вида настольная лампа, стоящая в дальнем углу бара, озаряла своим золотистым сиянием стройные ряды бутылок за стойкой. Там же сидела и Принцесса, занятая какими-то расчетами в приходной книге.

— А, Чарли! Иди-иди сюда, дорогой, садись вот рядом, — затараторила она, хотя взгляд ее неотрывно буравил полковника Шлегеля.

Я покорно сел на указанный мне высокий стул у стойки бара. Шлегель расположился рядом со мной. Я залихватски обнял Принцессу и чмокнул в густо нарумяненную щеку.

— Отстань, бесстыдник! — взвизгнула она.

Неизвестно откуда вынырнула молоденькая официантка и с дежурной улыбкой остановилась напротив нас, всем своим видом показывая, что готова налить нам что-нибудь подороже.

— «Ундерберг» с содовой, — не задумываясь заказал Шлегель.

— А для Чарли налей виски, — распорядилась за меня Принцесса. — Впрочем, налей-ка и мне тоже.

Девушка со знанием дела расставила перед нами наполненные бокалы и, не вдаваясь в излишние вопросы, отнесла все это на мой счет. Краем глаза я заметил, что Шлегель при всей внешней раскованности носком своего ботинка неотрывно прижимал к стойке бара свой коуплер на тот случай, чтобы его не увели.

— Слушай, Чарли, а твой друг знает, что ты был здесь, в этом доме, еще во время войны?

— Да, конечно, знает…

— Какой еще войны, Чарли? — недоуменно переспросил меня Шлегель.

Принцесса при этом сделала вид, что ничего не расслышала. Она непринужденно отвернулась, чтобы посмотреться в старое, засиженное мухами зеркало и слегка подвести тушью глаза.

— Неплохие были тогда времена, правда, Чарли? Хотя, конечно, было и плохое, и хорошее… — как ни в чем не бывало продолжила она, вновь повернувшись к нам лицом. — Мне часто вспоминаются те вечера, когда мы собирались у этой стойки. А там, по побережью, в это время рыскали немецкие патрульные наряды. Оружие, которое мы прятали в моем подвале, рация в пустой винной бочке… Боже мой! Как мы тогда рисковали!

— Вам тогда не приходилось иметь дело с неким Шемпионом? — вдруг напрямую спросил ее Шлегель.

— Да-а… И он мне нравился. А впрочем, он и сейчас мне нравится, хотя я не встречалась с ним уже несколько лет. Он джентльмен, настоящий джентльмен! — отозвалась она и посмотрела на Шлегеля. Именно в этот моментон залпом опрокинул свой бокал и громко захрустел кусочками льда. — Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду в этом случае? — добавила она с укоризной в голосе.

— М-да… определений для такого рода ситуаций существует множество… беда только, что в большинстве случаев они неприличные… Так, значит, он вам нравится, да? — как можно любезнее произнес Шлегель, но за его словами открыто звучал сарказм.

— По крайней мере он не предавал нас, — ответила ему Принцесса.

— А что, у вас был такой случай?

— Да. Этот отвратительный Клод выдал всех нас!

— Клод-адвокат? А я только вчера виделся с ним! — воскликнул я.

— Здесь, в городе?! Неужели этот гаденыш находится здесь? — вскрикнула Принцесса, не в силах сдержать своего гнева. — Пусть только явится сюда, в Виллефранше, ему в живых не остаться! — Она демонстративно затянула свои бусы на шее на манер петли. — Не знаю, сохранились ли мои газетные вырезки… — суетливо затараторила она.

— Вырезки?! Какие вырезки?

— Ну да! Он же получил медаль, не то Железный Крест, не то еще что-то за то, что во время войны работал на немцев. Его настоящая фамилия — Винклер, Клод Винклер… Поговаривали, что его мать была француженкой. Это он выдал Мариуса, мадам Бэрони и бедного Стива Шемпиона тоже.

— Все это время он работал на Абвер? — уточнил я, медленно потягивая виски.

— Да-да, конечно, конечно на Абвер! Ну как же я забыла это слово?!

— Немцы, как ни странно, позволяли нам продолжать свою деятельность. Это было настоящее коварство с их стороны, — подметил я.

— Разумеется! Арестуй они всех нас, то нам бы на смену пришли другие. Они в этом случае поступали очень рассудительно и дальновидно.

— Стало быть, Клод — немец… Всякий раз, когда я вспоминаю о том времени… — начал я, но не успел договорить, так как меня прервала Принцесса.

— Да-а! Заметь, что они не трогали возможные ходы отступления, прикрываемые Королевскими ВВС!

— Ну конечно, ведь до тех пор, пока летчики беспрепятственно пролетали по этому «коридору», Лондон был полностью уверен, что здесь у нас все в порядке, — подметил я.

— Я убью его! Появись он сейчас на пороге, я бы сделала из него решето! — взорвалась Принцесса.

— Клод Винклер… — задумчиво произнес Шлегель. В этот момент Принцесса поднялась со своего места, чтобы налить нам очередную порцию спиртного. — А чем он сейчас занимается? — спросил он ее.

— Чем?! Да тем же, чем и раньше, — работает на секретную службу бошей! — фыркнула Принцесса и, налив нам в бокалы, продолжила: — Ну и наглец! Посметь вновь заявиться сюда!

Я предупредительно накрыл свой бокал рукой, не желая продолжать пить. Ничуть этим не огорченная, Принцесса налила виски себе и Шлегелю.

— Убью, убью этого мерзавца, пусть только сунется ко мне, — в раздражении продолжала она. — Меня считают старой безмозглой коровой… но я сделаю это! Вот увидите!

Сейчас было именно то время, когда все более многочисленные группки туристов совершали свои нашествия на бары и ресторанчики города. Разгуливая по улочкам, они присматривались к вывешенным меню, оживленно обсуждали незамысловатую пачкотню местных художников, промышляющих своим бизнесом на набережной. Но этот бар они явно обходили стороной. За все время, пока мы здесь сидели, сюда не заглянул ни один посетитель. Выражаясь словами Шлегеля, это был гадюшник. Захватанные бутылки с наполовину разбавленным коньяком, шампанское с явно переклеенными этикетками, толстозадая официантка с безразличным взглядом, скрипучая лестница, расшатанные кровати, замызганные покрывала… Все это запустение оказывало тягостное впечатление.

— Так, значит, это Клод-адвокат предал нас, — задумчиво произнес я.

— Слушай, Чарли! Ты как… с тобой все в порядке? — ни с того ни с сего спросила Принцесса, заглядывая мне в глаза.

— Да, а что?

— Вид у тебя какой-то кислый. Смотри, того и гляди стошнит! — забеспокоилась Принцесса. Что и говорить, у человека, проработавшего в баре более тридцати лет, глаз наметан, — того, кого должно вот-вот вывернуть наизнанку, он определяет безошибочно…

Глава 8

— Мы не могли вот так просто взять и убить его, поэтому мы тщательно планировали покушение на него. — Серж Френкель продолжал сидеть, низко склонившись над письменным столом, внимательно рассматривая через увеличительное стекло марки на каком-то конверте. Затем он перевернул его и также скрупулезно, миллиметр за миллиметром стал исследовать франкировочные знаки. — Да, мы со всей серьезностью планировали это покушение, — продолжил он. Потерев уставшие от перенапряжения глаза обеими руками, он протянул мне этот конверт со словами: — Взгляни-ка на штемпель! Тебе он о чем-нибудь говорит?

Слегка склонившись над столом так, чтобы не задеть разложенные на нем пинцет и небольшую флюоресцентную лампу, которой он пользовался для выявления разного рода подчисток и подделок на бумагах, я тоже стал пристально рассматривать конверт. Хотя штемпель был сделан небрежно, но на одной из его сторон все же можно было разобрать некоторые буквы.

— Это штемпель почтового отделения на Варик-стрит, так?

— Правильно. А как насчет указанной на нем даты?

— Кажется, 1930-й…

— Да, вероятнее всего, — подтвердил он мою догадку. Затем забрал конверт обратно, осторожно касаясь его лишь самыми кончиками пальцев. Это был солидных размеров конверт из кремовой бумаги с тремя крупными американскими марками и броским штемпелем, гласящим: «Первый европейский авиарейс „Пан-Америкэн“. „Граф Цеппелин“».

— Что, очень ценная вещь? — спросил я.

Он аккуратно вложил свой конверт в пластиковый пакет и убрал его в большой альбом, битком набитый такими же реликвиями.

— Лишь для тех, кто хочет их иметь! — торжественно произнес он и без всякой причины продолжил: — Да, мы намеревались устранить Клода-адвоката. Это было в 1947 году. Тогда он выступал со свидетельскими показаниями в одном из судов в Гамбурге. Пина узнала об этом из сообщений парижских газет.

— Но вы так ничего и не предприняли?

— Не совсем так… Наша злость, наша обида происходили от естественного неприятия предательства как такового. Но в действительности Клод никакого предательства не совершал! Он был настоящим немцем и выдавал себя за француза лишь с тем, чтобы содействовать борьбе, которую вела его родина…

— Оставьте, пожалуйста! Это пустая софистика! — не удержался я.

— Подожди! Ты не припоминаешь того акцента, с которым он говорил, когда мы были вместе?

— Он неоднократно говаривал, что прибыл с севера Франции.

— По-твоему выходит, что мы нигде никогда не бывали и заметить в нем боша просто не могли, так, что ли?

— Да, у нас не было возможности разъезжать по всей стране и сравнивать где кто как говорит! Правда, за исключением одного человека — Мариуса. Только он мог провести такое сравнение. Впрочем, именно это обстоятельство, видимо, и предопределило его судьбу.

— Я тоже так считаю, — негромко произнес Френкель. — Но заметь, что и жизнь самого Клода, пока он находился среди нас, тоже постоянно висела на волоске. Ты хоть раз задумывался над этим?

— Только те люди были нашими людьми, Серж! Я говорю о тех людях, которые погибали в ужасных муках в нацистских лагерях смерти. Могу ли я после этого воспринимать ваш рационализм и вашу логику? Нет, никогда! И я полагаю, что вам лучше оставить это ненужное всепрощенчество и перестать играть роль набожного…

— …иудея. Ты это имеешь в виду?

— Я не знаю, что я имею в виду! — вспылил я, выведенный из равновесия его фразой.

— Успокойся, Чарльз! Эта горячность не в твоем характере. Ты ведь всегда рассуждал спокойно и основательно. Без тебя мы непременно бы кинулись в партизанщину, вместо того чтобы тихо и незаметно создавать мощную подпольную сеть, которая успешно действовала до самого последнего дня войны. — Вскинув голову, он испытующе посмотрел мне в глаза и спросил: — Теперь ты считаешь, что мы действовали неверно и все это было не так как нужно?

Я не стал отвечать на его вопрос. Взяв со стола несколько его драгоценных конвертов, я принялся их сосредоточенно рассматривать.

— Выходит, мы сражались не с тем противником? — уже как бы спрашивая самого себя, продолжал Серж Френкель. — Ну и пусть!.. Все это уже в далеком прошлом, и войны больше нет. Сейчас меня больше интересует, чем торгует твой дружок, Шемпион, со своими арабами.

— Оружием, вы это имеете в виду?

— А разве я упоминал об оружии? — с напускным недоумением переспросил меня он. В окне за его спиной был виден прекрасный вид старой Ниццы. Полуденное солнце медленно шло на закат, заливая своими багряными струями черепичные крыши домов.

— А ведь это вы воссоздали нашу бывшую разведсеть, не так ли? — спросил я, стараясь несколько изменить тему разговора.

Вместо ответа на мой вопрос он показал пальцем на необычно большую, замысловатой формы лампу, которая занимала значительную часть дивана, на котором я и располагался.

— Это отличная инфракрасная лампа. Мне частенько приходится ею пользоваться, так как нынешняя погода дурно влияет на мой артрит. Если она тебе мешает, то отодвинь ее в сторону! — произнес Френкель, как если бы мой вопрос вообще его не касался.

Такой слишком резкий поворот в нашем разговоре меня совсем не устраивал, и я, так же не обращая внимания на его слова, продолжил:

— Я говорю о сети «Герника», Серж! — Он по-прежнему смотрел на меня ничего не понимающими глазами и молчал. Как ни странно, но все намеки, недосказанности этого разговора «глухих» только теперь начали выстраиваться в моем сознании в единую и цельную систему доводов и заключений. — Так вы вновь взялись играть в шпионов ради денег или потому, что все так сильно ненавидели Шемпиона? Ну скажите же мне, в чем причина, почему? — напрямую спросил я его.

Серж Френкель не стал ничего отрицать. Хотя его молчание и не доказывало того, что я прав в своих догадках. Ведь он был тем человеком, который отнюдь не стремился безоглядно расставлять все точки над «и», тем более когда однозначный ответ может обернуться серьезными неприятностями.

— Любознательность, даже чрезмерная любознательность не является чем-то противозаконным, Чарльз! Тем более здесь, во Франции, — уклончиво ответил Френкель.

— Я виделся сегодня с Шемпионом, — сказал я, намереваясь перейти к более конкретному разговору.

— Я знаю об этом… Вы были в «Херрен Клэб».

В его словах название этого клуба прозвучало как злая насмешка. Не потому, что оно как-то негативно характеризовало сам этот клуб или же его членов, а потому, что оно создавало своего рода имидж неуемного потребителя, потребителя всего и вся. Тут тебе и сияющие «мерседесы», молчаливые шоферы, каракулевые воротники, приятный запах гаванских сигар… До этого я никогда не замечал, насколько хорошо Шемпион вписывался в эту обстановку.

— Так вы присматриваете за ним?

Серж Френкель взял со стола еще какой-то конверт, аккуратно извлек его из прозрачного пластикового пакета и сказал:

— Я послал его одному заказчику еще в прошлом месяце, а он заявил, что этот конверт слишком потрепан и не годится для его коллекции. Сегодня он вернулся ко мне уже от другого заказчика, который на этот раз посчитал, что он слишком хорошо выглядит, чтобы быть подлинным! — Он улыбнулся своей неизменной улыбкой и взглянул на меня, как бы пытаясь убедиться в том, что я по достоинству оцениваю его шутку.

— Да-а… — ответил я, только чтобы показать, что я слушаю.

— В 1847 году этот конверт отправился морем с Маврикия в Бордо. В Южной Ирландии на нем была поставлена соответствующая печать. В Дублине на обратной стороне поставили еще одну марку. А прежде чем он наконец попал в Бордо, в Лондоне и в Болонье на него приклеили еще по одной марке. — Френкель поднес его поближе к настольной лампе. Это был невзрачный клочок желтоватой бумаги, сложенный и склеенный таким образом, что из него получался простой пакетик, на котором был написан адрес. Вся же его обратная сторона представляла из себя целую мешанину из марок и штемпелей, с какими-то названиями и числами.

Серж многозначительно взглянул на меня.

— Так твой клиент считает, что он фальшивый? — спросил я.

— Он считает, что водяные знаки на бумаге не соответствуют вот этой дате. Да и сама марка, поставленная в Дублине, у него тоже вызывает сомнения.

— А что вы сами думаете по этому поводу? — возможно вежливее поинтересовался я.

Вместо ответа он потянул за края конверта так, что он медленно расползся как раз посередине на две половинки.

— Он совершенно прав, это самая настоящая фальшивка, — произнес Френкель.

— А вы обязаны были поступить с ним именно таким образом?

— Если бы я его сохранил, а какому-то клиенту очень захотелось его заполучить, то… мог бы я в этом случае быть до конца уверенным в себе, что не поддамся соблазну?

В ответ я лишь улыбнулся. Мне было крайне трудно представить себе этого спартанца поддающимся соблазнам.

— Мне не было еще пятнадцати лет, когда я вступил в компартию. Тогда я был очень горд этим. На ночь я прятал свой билет под подушку, а днем таскал его во внутреннем кармане жилета, заколотом на булавку. Всю свою жизнь я отдал этой партии! И ты, Чарльз, хорошо знаешь об этом.

— Да, я знаю об этом, — подтвердил я.

— Сколько раз мне приходилось рисковать! Полицейские дубинки, пуля в моей ноге, воспаление легких, которое я подхватил зимой во время боев в Испании… Ни о чем этом я не жалею! Каждый юноша должен иметь что-то, ради чего он может пожертвовать своей жизнью. — Он поднял со стола клочки разорванного конверта. В глубине души он, быть может, еще какое-то мгновение и сожалел, что поступил именно так, но его руки решительно сдавили их в комок. — Когда я узнал о пакте между Сталиным и Гитлером, то кинулся убеждать людей в том, что это — меньшее из двух зол. А потом была эта ужасная война. А потом эта Чехословакия!.. Ну и пусть, думал я, так как всегда недолюбливал чехов. Но когда русские танки вторглись в Венгрию… Ладно, думаю, ведь они сами об этом попросили… Только я спрошу тебя, где ты видел хоть одного честного, порядочного венгра?

Я весело улыбнулся этой его шутке.

— Но я — еврей, — продолжил Френкель. — Они бросали мой народ в концлагеря, морили его голодом, выбрасывали на улицу любого, кто заикался о желании выехать в Израиль. Когда же эти свиньи, называющие себя социалистами, взялись помогать арабам… тогда-то я понял, что им наплевать, что я коммунист, что для них я прежде всего еврей. Еврей! Это-то теперь тебе понятно?

— А Шемпион?..

— Ты вот время от времени заходишь ко мне. Говоришь, что отдыхаешь здесь… Я верю тебе. Но я до сих пор не перестаю удивляться тебе, Чарльз. Чем это может заниматься в мирное время такой человек, как ты? А? Ты мне как-то сказал, что ты теперь экономист и работаешь по государственной линии. Очень хорошо! Но ты уже не первый раз задаешь мне вопросы о Шемпионе и всех остальных… И я не могу не засомневаться в том, что твоя работа на твое правительство ограничивается лишь экономическими проблемами.

Наш разговор все более приобретал ненужный для меня оборот, и я спросил напрямую:

— Так с кем же в таком случае Шемпион?

— И с кем я? Ты это тоже хочешь знать? — выпалил Френкель. — Так вот всем и каждому хорошо известно, с кем Шемпион — с арабами!

— Ну, а вы сами?

— А я с евреями! Тут нет ничего проще!

Глава 9

Женева. Это великая цитадель Кальвина, удивительным образом затесавшаяся между нависающими громадами серых скал и серой гладью Женевского озера. В этом необычном окружении и сам город тоже становился каким-то серым. Здания из серого валуна, полицейские в серой униформе, банковские банкноты серого цвета, «серый» политический курс… Да, политике этот оттенок был особенно свойствен.

Я стоял и смотрел через чисто вымытые окна отеля на сверкающие струи фонтана. Пожалуй, он был той единственной вещью, которая своей живостью скрашивала окружающую серость. Падающие с большой высоты водяные брызги рассыпались по поверхности озера мириадами ярких огоньков. Автомобильное движение по набережной было неестественно медленным. Машины ежеминутно останавливались, трогались и снова замирали в ожидании движения. Удивляло то, что здесь не гудели, не сигналили фарами, не возмущались, не спорили… Весь город жил спокойно и размеренно, и чем-то очень напоминал размеренный ход часов, которые здесь делали. Было уже десять часов утра, но вокруг стояла необычная тишина. Тишина, которая едва ли нарушалась мягким шелестом пересчитываемых банкнот и тиканьем миллионов наручных часов.

— Надо же мне было быть таким дураком, чтобы приехать сюда! — недовольно буркнул он и резко отставил в сторону розетку с кукурузными хлопьями.

— Ты приехал сюда потому, что отлично знаешь, что в противном случае это обернется для тебя большими неприятностями. Я же оказался здесь потому, что считаю это необходимым… — спокойно ответил я.

— Так ты приехал сюда сам, по своей инициативе? Иными словами, это идет не по официальной линии, а исключительным образом от тебя лично? Но ведь это чрезвычайно опасно! — Его тонкий голосок звучал визгливо и недовольно.

— Уже слишком поздно поднимать шум, Азиз! Оставим это… — уверенным тоном ответил я, пытаясь поставить точку на этом бессмысленном препирательстве. Я налил в чашку чая и передал ее ему. В ответ последовала широкая, но холодная улыбка Азиза. Он работал в дирекции Международной метеорологической службы, располагающейся на Авеню Джузеппе Мотта. Думаю, что его непосредственное руководство было бы немало удивлено, узнай оно о том, что их исполнительный сотрудник является старшим аналитиком разведслужбы Египта. Но этому удивлению не было бы конца, если бы его каирские боссы узнали в свою очередь о том, что он уже почти десять лет является платным агентом Лондона. — Тем более, что рано или поздно это пройдет по официальной линии. В этот исход дела ты можешь поверить без доли сомнения!

— Ты как-то уже говорил эти слова… в Нью-Йорке!

— То было совсем другое дело. Ты получил за него девятнадцать тысяч долларов. Тогда! Сейчас же это будет без какой-либо платы.

— Я очень рад, что ты заранее сообщил мне об этом, — произнес Азиз и недовольно хмыкнул.

Он был человеком молодцеватого вида, небольшого роста, с крупными живыми глазами, редеющей шевелюрой и носом, чем-то напоминающим лемех плуга. Смуглый цвет лица, унаследованный им от родившей его суданской крестьянки, производил своеобразный эффект в сочетании с апломбом, с которым он носил белые полуботинки и дорогой галстук. При этом последнее качество он однозначно усвоил от одного египетского горнозаводчика, который некогда усыновил его. Его небольшая бирюза в заколке на галстуке, видимо, была добыта на какой-нибудь шахте, которую разрабатывают еще с первых династий египетских фараонов. Для таких людей, как он, очень непросто приспособиться к убогости национализированных земель и высоким налогам, эти бедняги вынуждены скитаться по богатому Западу.

— Так стало быть, на этот раз никаких денег не будет? Ну нет, это звучит несерьезно… — по-прежнему улыбаясь своей холодной улыбкой, сказал он.

— Мне нужна информация о Шемпионе, — оборвал я, не обращая внимания на его слова. — О Стиве Шемпионе, — повторил я и, дав ему пару-тройку секунд на усвоение сказанного, добавил: — Мне в этом деле, Азиз, нужна помощь, очень нужна.

— Ты, наверное, не совсем в своем уме!

Я слегка ткнул его в бок локтем и сказал:

— А запросы из Лондона о торговом балансе Ливии, секретные приложения к соглашению по Синаю, а данные о контактах Киссинджера и твой декабрьский отчет? Все эти документы прошли через меня. За последние три года на этих делишках ты прихватил не менее четверти миллиона долларов, зная, что в большинстве случаев твоя информация — самая настоящая чепуха. Что, разве не так? Так! Это самые легкие деньги, которые тебе когда-либо приходилось зарабатывать. И все они тоже прошли через меня!

— Ты на что намекаешь? На свою долю, что ли? — настороженно бросил он. Затем Азиз подлил себе еще чая в чашку и какое-то время безуспешно пытался подхватить ложечкой дольку лимона. Наконец это ему удалось, и он запихнул ее себе в рот. Глядя на скривившуюся физиономию, я не мог не улыбнуться.

— Мне нужно созвониться с офисом… Надеюсь, я это могу сделать? — спросил он и взглянул на свои золотые часы. Затем его пальцы непроизвольно пробежались по бриллиантовым запонкам, как бы убеждая его в том, что они на месте.

— Брось! Я прибыл сюда по делу и не собираюсь тратить время попусту. Так что давай рассказывай. Я позабочусь о том, чтобы ланч доставили нам прямо в номер. И кроме того, я полночи потратил на то, чтобы обшарить весь номер на предмет подслушивающих устройств!

Он со скучающим видом осмотрел мой аскетического убранства номер, ночь пребывания в котором стоила недельного заработка рабочего, и без энтузиазма произнес:

— Да это, впрочем, и не займет много времени…

— Учти, Азиз, на этот раз я могу потерять гораздо больше, чем ты.

Он бросил на меня короткий взгляд и недовольно хмыкнул.

— А я так не считаю! — выдавил он из себя. Прошло еще какое-то время, прежде чем он как бы невзначай переспросил: — То есть тебя интересует только Шемпион?

Что поделаешь, таковы все, кто продает нам информацию! Они всячески набивают ей цену и очень неохотно расстаются даже с небольшими ее частями. Мне они чем-то напоминают ушлых филателистов, которые всегда показывают сначала самую значительную часть своей коллекции, а потом при первой возможности пытаются сбагрить самые сомнительные экземпляры. Азиз не спеша пригладил волосы на голове и сказал:

— Вы всегда играли со мной по-честному, это я признаю… — Я молча наблюдал за ним и ждал, пока он сам себя окончательно убедит в том, что проще рассказать все, что мне нужно. — Ну-у-у, эта старая история хорошо нам известна, — начал Азиз со своим своеобразным акцентом. — Это Лондон поставил Шемпиона в довольно жесткие рамки торговли оружием…

— Если быть точнее, то торговля оружием для террористов!

— Да-а-а, для террористов. В конце концов, он вышел на контакт с нашими людьми…

— С вашими людьми из политической разведки?

— Совершенно верно, — подтвердил Азиз, закивав головой. Какого черта, подумалось мне, он не перестает называть «нашими» тех, кого он уже почти десять лет с завидной стабильностью продает нам вместе с потрохами? Я терялся в догадках, но прерывать его не стал. — Но Лондону следовало бы подумать заранее, что из всего этого может получиться. Вспомните, отец Шемпиона всю жизнь прожил в Египте. Каирская академия закатила в его честь солидный банкет, когда он уходил. Сам Насер был когда-то его студентом! Как, впрочем, и Садат тоже… Молодой же Шемпион говорит на арабском языке гораздо лучше, чем я, хотя и не араб…

— Может, ты все-таки прикуришь свою сигарету, а не будешь ею размахивать в разные стороны?

Азиз моментально среагировал на мое замечание. Широко улыбнувшись, он ловко подхватил на лету коробок спичек, который я ему бросил. Было отчетливо видно, что этот золотистый коробок произвел на него впечатление.

— Ну мы, конечно же, его завербовали. — Он с удовольствием выпустил в воздух клуб дыма, смахнул длинным ногтем табачную крошку со своих губ и продолжил: — По первому времени все было очень просто и однозначно. В Лондоне знали, что он стал двойным агентом. И в Каире тоже знали об этом. Это был самый подходящий способ взаимосвязи между Египтом и вами…

— Короче, когда же это произошло?

— Где-то в самом начале лета прошлого года. Как раз накануне учений 7-го флота США. Он передал нам тогда данные о радиосетях НАТО. Поскольку это не входило в его обязанности, Лондон был крайне встревожен, тем более что переданные им данные всплыли в Дамаске! Словом, Шемпион этими своими делами сжег за собой все мосты.

— Ты считаешь, что он сделал это из-за денег?

— А из-за чего же еще?!

— Я чувствую, что здесь что-то не так… Ты же, Азиз, говоришь обо всем этом деле слишком однозначно. И в этом твоя ошибка!

— Ошибка? Какая ошибка?

Я вновь поднялся и подошел к окну, чтобы еще раз взглянуть на озеро.

— В том, что ты пересказываешь мне самые обычные сплетни, которые ходят по отелю «Хилтон» в Каире!

— Да ты что! Это идет с самого верха… Все материалы по Шемпиону с самого начала шли как совершенно секретные, и доступ к ним имел очень узкий круг людей.

— А как же ты вдруг узнал о них?

— Через моего двоюродного брата, разумеется.

— Разумеется… — недовольно повторил я, всем своим видом подчеркивая недоверие к его словам, хотя и знал, что его брат действительно является бригадным генералом каирского департамента политической разведки. В свое время эта их служба располагалась в фешенебельном семиэтажном здании в Гелиополисе.

Глаза Азиза неотрывно следили за каждым моим движением. Я отвернулся от окна и тоже перевел испытующий взгляд на него.

— Я… я могу достать ксерокопии кое-каких важных документов на этот счет. Но это займет как минимум две недели… — пролепетал он.

— Ладно, Азиз, продолжай.

— Словом, Шемпион влип в историю. — Азиз затушил свою сигарету в пепельнице и добавил: — Я вижу, что это тебя сильно расстраивает. Я прав? — В его голосе звучало такое неподдельное дружеское сочувствие, о котором я даже и не подозревал. — Извини, но Шемпион зашел слишком далеко, чтобы Лондон мог вновь прибрать его к рукам. Теперь он человек Каира. Теперь он наш человек!

«Наш человек! Да, Азиз, ты законченный идиот, и тут уже ничего не поделаешь», — подумал я про себя. Опустившись в мягкое кожаное кресло, я утомленно закрыл глаза.

— Послушай, мне кажется, что на этом свете есть немало других, более удобных и спокойных способов зарабатывать себе на жизнь, чем этот. Ты как считаешь? — спросил я, хотя в моей голове уже вертелась мысль о том, что сегодня вечером мне просто необходимо вновь побывать в Виллефранше. Вместе с тем на меня как-то неожиданно навалилась волна усталости, неодолимой усталости — ведь все это время у меня не было ни единой минуты отдыха.

— Вне всяких сомнений! — бодро отозвался Азиз. — Вся проблема лишь в том, что нестерпимо хочется есть, пока занимаешься поисками такого вот более удобного и спокойного способа.

Глава 10

На нем было укороченное шерстяное пальто и черный шарф, плотно завязанный вокруг шеи на ковбойский манер. Мне было очень приятно осознавать, что они подошли к делу достаточно серьезно и направили ко мне человека, столь значительно отличающегося от всех полицейских, с которыми мне приходилось сталкиваться прежде. Этот молодой человек являл собой полную противоположность костоломам из марсельской полиции и чрезвычайно вежливым субъектам из Ниццы. Я заметил его еще вчера вечером, когда подошел к стойке для того, чтобы забрать у Принцессы ключ от своего номера. Он уже сидел в дальнем конце бара и не спеша потягивал неразбавленный коньяк. Мне это не понравилось. Это был плохой признак — я имею в виду его коньяк. Обычно «фараоны» предпочитают более дешевые напитки.

Утром следующего дня он вновь оказался на том же месте, как если бы просидел там всю ночь, и тоже не спеша попивал свой кофе.

— Господин Чарльз Боннард? — вкрадчивым голосом и виновато улыбаясь спросил он, когда мы оказались близко друг около друга.

Это был мой псевдоним, которым я пользовался во время войны. Я уже давным-давно привык считать, что это время безвозвратно прошло… но призраки, как видно, возвращаются. Не дождавшись моего ответа, этот молодой человек представился:

— Фабр, инспектор Фабр. Я из лионского отдела общей разведки.

— Какое счастье! А я уж было подумал, что вы из гестапо! — попытался я пошутить.

В ответ на это он понимающе улыбнулся и сказал:

— Дело в том, что мы не были абсолютно уверены, каким именно именем вы пользуетесь на этот раз.

— Что ж, я рад слышать, что кто-то в чем-то иногда сомневается…

— Сожалею, но вам, господин Боннард, придется отправиться в Лион! — оборвал меня инспектор, так и не дав развить мою мысль до логического конца.

Ему, должно быть, было не больше двадцати-двадцати пяти лет. Но именно эта его молодость в сочетании с этим причудливым нарядом и делали его столь классическим типажом для тайных операций отдела общей разведки. Инспектор Фабр был высок и широкоплеч, с худосочным задом, какие бывают у профессиональных танцоров или у акробатов. На его красивом скуластом лице не было и тени загара. Этому обстоятельству где-нибудь на севере страны никто бы не стал придавать серьезного значения, но здесь, на Ривьере, это выглядело как глупый каприз.

Настала мучительная долгая пауза. Инспектор нервно потер руки и извиняющимся голосом повторил:

— Вам придется отправиться вместе с нами… в Лион. — Вдруг, как бы вспомнив о чем-то очень важном, он полез в боковой карман и принялся оттуда что-то доставать. Этим «что-то» оказалась пластиковая упаковка с таблетками от кашля. Выдавив неуверенными движениями пару из них, он быстро отправил свои пилюли в рот. Эти несложные действия озарили его лицо удовлетворенностью и успокоением.

— Вам, очевидно, потребуются некоторые туалетные принадлежности, — добавил он в нерешительности, так и не дождавшись моего ответа.

Ситуация меня забавляла, и я широко улыбнулся. В этот момент к нам подошла Принцесса и поставила на стойку передо мной чашечку кофе. Бросив на нас обоих заинтересованный взгляд, она тут же развернулась и, не говоря ни слова, отошла в сторону.

— Может, вам стоит оплатить по счету… прямо сейчас оплатить? Они ведь все равно пересдадут ваш номер кому-нибудь на несколько дней… М-м, в том смысле, если вы не вернетесь сегодня вечером… Ну стоит ли в таком случае платить этим вот? — предупредительно посоветовал мне молодой инспектор, кивая головой в сторону Принцессы.

Я одобрительно кивнул в знак полного понимания его озабоченности, сделал несколько глотков кофе и, глядя прямо ему в глаза, спросил:

— Простите, инспектор, а вы давно работаете в отделе общей разведки?

Чуть не поперхнувшись, он с мученическим видом проглотил-таки свои таблетки. Это несомненно придало ему большую уверенность в себе, и он сурово произнес:

— Не задавайте мне таких вопросов! Мне поручили доставить вас к месту лишь потому, что здесь не оказалось никого другого…

Я бросил взгляд по сторонам в поисках Принцессы, но ее нигде не было видно. Тогда я сам залез рукой за кассовый аппарат и достал оттуда расчетный бланк с надписью «Чарльз». К уже набежавшей сумме я прибавил еще немного и расписался.

— Действительно, не стоит держать номер… Хотя очевидно, что они и не ждут скорого наплыва туристов!

Инспектор сочувствующе окинул взглядом стены бара. Пробивающийся сквозь входную штору свет хорошо высвечивал облезлые обои и вздувшийся линолеум. Когда наши взгляды вновь пересеклись, он широко и дружески улыбнулся. Я ответил ему тем же. Затем мы вместе поднялись наверх, в мой номер, чтобы собрать вещи.

Как ни странно, но в моей комнате инспектор Фабр оказался более доверительным.

— Вы, должно быть, очень важная птица, — располагающим к себе тоном начал он, — если судить по поступающим телетайпам и по тому, как наш шеф на повышенных тонах разговаривал с кем-то в Лондоне.

— Послушайте, зачем вы мне обо всем этом говорите? — поинтересовался я.

— Ну-у… потому, что люди нашей профессии должны доверять друг другу. Держаться вместе, что ли… — достаточно громко, но как-то не особенно убедительно произнес Фабр. Затем он, не спрашивая моего разрешения, открыл залапанный платяной шкаф и какое-то время внимательно разглядывал свое отражение в дверном зеркале. — Знаете, в прошлом году мне удалось сесть на хвост одному подозреваемому, по нашей линии, в Германии. Когда же я взял его и перевез в своей машине через границу, то шум по этому поводу поднялся просто невообразимый! Для меня запахло жареным, но ребятам из отдела уголовной полиции Аахена, к счастью, удалось увести своих начальничков в сторону от моих следов. Тогда этим бюрократам достались лишь обрывочные материалы, не больше того! Да-а… люди нашей профессии обязательно должны доверять и помогать друг другу!

Затем он вытащил из шкафа мой костюм и принялся аккуратно его складывать, помогая мне тем самым упаковывать чемодан.

— Я думаю, что вас в конце концов отправят в Париж, — сказал он и, немного подумав, добавил: — Если вам нужно накоротке куда-нибудь позвонить, то я… то я не стану мешать вам это сделать.

— Благодарю, но в этом нет никакой необходимости, — ответил я и направился к туалетной комнате, чтобы убрать в несессер свою бритву. В этот момент до меня вновь донесся его голос, более громкий и четкий. Я мог бы поклясться всеми святыми — это от того, что инспектор Фабр заглотил очередную порцию таблеток.

— И это… Если у вас есть оружие, то очень советую побыстрее от него избавиться. В противном случае вы сами дадите им веский довод для задержания, — тем же упредительным и сочувствующим тоном заявил он.

— У меня нет никакого оружия, — спокойно отозвался я. По едва различимым звукам я понял, что мой инспектор не теряет времени даром и активно шерстит по полкам и ящикам шкафа. Стараясь не отвлекать его от этого достойного занятия, я, тихо прикрыв за собой дверь туалетной комнаты, осторожно с помощью перочинного ножа приподнял боковую пластиковую панель. Запустив руку по самый локоть в темную нишу, наполненную мусором, дохлыми тараканами и прочей мерзостью, я извлек оттуда полиэтиленовый пакет. Мне не понадобилось проворачивать барабан на моем револьвере 38-го калибра — в тусклом свете комнаты из его отверстий на меня смотрели овальные головки увесистых пуль. Все было в порядке. Уверенным движением я запихнул его за ремень брюк и быстро поставил панель на прежнее место. Спустив воду в унитазе, я выждал еще немного и вышел обратно в комнату. Вся эта операция не заняла у меня и десяти секунд.

— Дело в том, что если они найдут у вас оружие, то будут иметь по нынешним правилам законное право удерживать вас под арестом на срок до одного месяца! Понимаете? — неизменным тоном произнес Фабр и несколько громче обычного задвинул последний ящик. Этим он, видимо, хотел более четко выделить свою мысль.

— Повторяю вам, у меня нет и не было никакого оружия! Ведь вам должно быть известно, что английские полицейские не носят при себе оружия, — не менее спокойно ответил я.

— А-а, да-да! Действительно, я как-то запамятовал… Этот ваш «хабеас корпус» — закон о неприкосновенности личности и прочая чепуха. Черт побери, что за жизнь настала для полицейских! — самым неподдельным образом возмутился он, но, довольно быстро справившись со своими чувствами, в очередной раз вкрадчиво переспросил:

— Так вы не хотите никуда позвонить? Скажем, в Лондон?.. Решайте, только быстро!

— Инспектор, а вы, случаем, не из автодорожной службы?

— Из автодорожной службы? С чего вы это взяли?! Я же вам уже сказал, что я из отдела общей разведки.

— Просто такая вот учтивость и обходительность свойственна только сотрудникам этой службы!

Видимо, поняв свою оплошность, инспектор Фабр мило улыбнулся и, оправдываясь, пролепетал:

— Да я в нашем деле недавно… И кроме того, стараюсь не придерживаться строгих мер, если в них не возникает серьезной необходимости.

— У вас здесь машина? — спросил я, не обращая внимания на его слова.

— Да, разумеется. И водитель есть… Нам нужно будет по дороге заехать еще во Дворец правосудия в городе, чтобы проделать кое-какие формальности, — начал было инспектор, но заметив, что я надеваю перчатки, как-то вдруг забеспокоился и ни с того ни с сего предложил: — Стоит ли вам их надевать, ведь на улице совсем не холодно…

— Руки у меня мерзнут, — буркнул я в ответ и направился к двери.

На улице стоял черный «ситроен», за рулем которого находился здоровенный, мрачного вида негр. На вид ему было около пятидесяти. Когда мы подошли к машине, он молча взял мой саквояж и положил его в багажник, который затем запер на ключ. Одет он был в мятый, затасканный плащ, а на его голове сидела засаленная фетровая шляпа. Из-под приспущенных век нас обоих прощупывал тяжелый, подозрительный взгляд.

Пока мы усаживались на свои места в машине, мой молодой «друг» безостановочно продолжал рассуждать на самые отвлеченные темы.

— …Так на чем я остановился? А, да… Вот я и говорю, что в один прекрасный день нас всех обязательно назовут евреями Западной Европы!

К сожалению, его экстраординарная идея непосредственного развития не получила, так как ему пришлось дать указание шоферу. Несколько разочарованный этим обстоятельством, инспектор скороговоркой бросил негру:

— …Ахмед, давай ко Дворцу правосудия!

— Кем, кем? — переспросил я его, удивленный своеобразным ходом его мыслей.

— Евреями Западной Европы! Ведь нас, полицейских, кроют, как и евреев, на каждом углу по всякому подходящему случаю. Разве не так?! Вся наша работа, начиная от автокатастроф и кончая разгонами демонстраций, — все это постоянно находится под постоянной критикой!

— Хм-м, — произнес я, пораженный глубиной его идеи, ибо по-другому выразиться было затруднительно.

— Ахмед, машину поставь на наше обычное место, — распорядился Фабр, когда мы уже подъезжали к площадке перед зданием Дворца правосудия. — Я постараюсь сделать все как можно скорее. Вы же побудьте в машине с Ахмедом. Хорошо? — добавил он, обращаясь уже ко мне.

В ответ я только утвердительно кивнул головой.

Он уже собирался уходить, но, взглянув на меня, остановился и спросил:

— Вам что, нездоровится? Что-нибудь с желудком?

— Да, что-то мутит… Вы не могли бы оказать мне небольшую услугу? Там, дальше по этой улице, должна быть аптека…

Было видно, что моя просьба застала его врасплох. Еще целая минута прошла, пока он меня внимательно рассматривал и о чем-то соображал. Затем инспектор запустил руку в карман своего пальто и извлек из него небольшую пластмассовую коробочку.

— Вам следует проглотить пару вот этих таблеток. Я их всегда с собой ношу, ведь я ипохондрик. Берите-берите, не стесняйтесь! — любезно предложил он.

— Благодарю вас, — поспешил ответить я на его завидное внимание к моей персоне, но не успел — в моей ладони уже лежали две разноцветные капсулы.

— Они растворяются в желудке в разное время и в сочетании с небольшой дозой аспирина оказывают продолжительное успокаивающее действие, — со знанием дела пояснил Фабр. — Да вы наверняка видели по телевизору рекламу этого…

Не дослушав его до конца, я одним взмахом руки отправил пилюли себе в рот. При этом моя правая рука вполне естественно соскользнула к «больному» месту, но с той лишь единственной целью, чтобы проверить, на месте ли мой револьвер.

— Это все проклятые устрицы! От них у меня всегда вот так… Черт бы их побрал!

Фабр понимающе кивнул головой, захлопнул дверцу автомобиля и с сознанием выполненного долга направился через площадку ко входу в здание. Водитель же по-прежнему не отрываясь смотрел в мою сторону. Я попытался состроить виноватую улыбку. Похоже, что мои старания оказались напрасными, так как он, зачем-то щелкнув пальцами по четкам, свисающим с зеркальца заднего вида, повернулся и с головой ушел в изучение той страницы газеты, где сообщалось о скачках.

Не прошло и пяти минут, как инспектор Фабр вновь показался на пороге этого помпезного здания. Заметив его появление еще издали, шофер заранее включил мотор.

— Выезжаем на шоссе, Ахмед! На выезде из Граса ты увидишь соответствующий знак. Не пропусти его, — сказал он негру, когда сел в машину.

Какое-то время мы ехали по скоростному шоссе в сторону Канн, а потом свернули на север и очень скоро оказались в стране трюфелей, баккара и прекрасных гоночных автомобилей. Эта удивительная страна простиралась от Мугена до Ванса.

К сожалению, всю дорогу никто из моих попутчиков не проронил ни слова. И мне ничего другого не оставалось, как просто глазеть в окно.

— Подъезжаем к Грасу, — доложил нам водитель и бросил мне через плечо свою очаровательную улыбку. Мне, правда, показалось, что в ней была изрядная доля грусти и сожаления…

Перед нашим взором раскинулся настоящий американский Палм Спрингс, только во французских Альпах. Удивительное зрелище! Хотя эту картину слегка и портил небольшой моросящий дождик. И еще, когда мы уже въезжали в город, на одной из стен домов в глаза бросился размашистый лозунг: «Арабы! Вон из Граса!» Да, подумалось мне при этом, мир наш, как видно, не меняется. Весь город мы проехали нигде не останавливаясь.

— На месте мы будем где-то к одиннадцати, как раз к ланчу, — наконец выдавил из себя инспектор. Я ждал еще чего-нибудь, но он опять почему-то замолк.

Прошло еще какое-то время. Я с трудом проглотил тягучую слюну. Что ж, попутчики мне попались просто класс! Теперь я с каждым новым мгновением все отчетливее и отчетливее начинал себе представлять, что конечным пунктом нашей поездки скорее всего должен будет оказаться какой-то темный и укромный уголок в стороне от шоссе. И что обиднее всего, так это то, что эти молодцы ведь даже не удосужатся по окончании дела отметить это скорбное место сколько-нибудь приличным розовым кустом! Это особенно разочаровывало…

Всю дорогу наш негр держал исключительно допустимую скорость и демонстрировал безупречный стиль вождения. В их собственных глазах это должно было бы выглядеть строгой дисциплинированностью, столь свойственной полицейским. Для меня же было совершенно очевидным, что они всячески стремятся избегать всяких, даже самых незначительных, конфликтов с дорожной полицией именно сейчас, когда они идут на такое серьезное дело.

— Прошу извинить меня, — как-то неожиданно произнес Фабр.

— Извинить?! За что, собственно? — переспросил я, хотя от этих мыслей в горле у меня окончательно пересохло и слова выходили с большим трудом.

— За то, что так некстати упоминал о пище, когда вам нездоровилось… Ну когда у вас был этот печеночный приступ.

— А у меня был именно он, этот приступ?

— Да, я полагаю… — ответил инспектор Фабр и снова умолк.

Вся моя сущность кричала мне, что пора браться за револьвер и поскорее уносить ноги. Но разум по-прежнему твердил, что сначала следует хорошенько выяснить «что, где и когда».

Шофер повернул на дорогу номер 85 — «Рут Наполеон». По мере того как мы все дальше и дальше удалялись от побережья Ривьеры, закрытого каменистым хребтом, и все вышезабирались в горы, погода стремительно ухудшалась. Тяжелые грозовые облака, застрявшие на вершинах этого хребта, грозно и неумолимо надвигались на нас. Сами же эти заснеженные вершины мне чем-то очень напоминали аккуратные пирожные-суфле, равномерно присыпанные изрядной порцией сахарной пудры. С каждой минутой нашего продвижения вперед становилось все темнее и темнее. Многие машины, спускающиеся по серпантину нам навстречу, шли с включенными фарами. Очень скоро моросящий дождик перешел в град, с неистовой силой замолотивший по крыше машины, а в районе перевала Ла Фаэ до нас донеслись первые раскаты грома. Ослепительные вспышки молний периодически выхватывали из окутывающего нас мрака бесконечно длинные вереницы маленьких машинок, устало взбирающихся по противоположной стороне ущелья. Стеклоочистители «ситроена» едва успевали сбрасывать налипающую на стекло снежную жижу, а мотор все чаще срывался на визгливый, недовольный вой.

— При такой езде мы не успеем прибыть вовремя, — буркнул шофер, обращаясь к Фабру. В его словах сразу ощущался сильный арабский акцент.

— Ну, после Барреме на дороге должно быть посвободнее, чем здесь…

— До Барреме еще довольно далеко, — ответил ему шофер, — и вовремя прибыть нам никак не удастся! — В этот момент Ахмед резко затормозил, и машину сильно бросило в сторону на ледяной корке, которая местами стала образовываться на поверхности шоссе. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вновь выровнять машину. Когда он выворачивал на прежнюю колею, сбоку раздался истошный гудок, и мимо нас на полной скорости пролетел «рено» красного цвета. Чтобы не врезаться в нас, ему пришлось произвести головокружительный маневр с выездом на противоположную сторону движения. Только чистая случайность уберегла водителя «рено» от лобового столкновения с идущим навстречу рейсовым автобусом.

— И-ди-от! — выругался шофер. — Если ему и повезет добраться до Кастилане, то только в катафалке!

Такие сезонные штормы на Средиземноморье, как этот, буквально заливали водой огромные известковые долины Прованса. И поэтому количество осадков в Ницце бывало даже больше, чем в Лондоне. Словом, это было не самое лучшее время года для данной местности. Но, как ни странно, по мере нашего дальнейшего продвижения вперед грозовые облака вдруг стали быстро редеть и очень скоро на небе вновь засияло солнце. Интенсивность движения по дороге тоже спала, и Ахмед не упустил возможности наверстать упущенное время. Я, как и раньше, безучастно наблюдал за проносящимися мимо нас полями, поселками и небольшими рощицами. Внешне я был спокоен, но в то же время мой мозг бешено просчитывал все возможные варианты моего устранения.

По первому времени они в своих репликах всячески пытались подчеркнуть, что до места можно добраться гораздо быстрее, если свернуть на какую-нибудь второстепенную, глухую дорогу. Сейчас же, когда мы оказались в непосредственной близости от территории военного полигона, они почему-то разом оставили эту тему. То ли она им самим наскучила, то ли в ней уже отпала необходимость.

Инспектор Фабр, сидящий рядом со мной на заднем сиденье, с некоторого времени стал озабоченно всматриваться в дорогу. Наконец не выдержав, он бросил шоферу:

— Эй, да ты, кажется, проскочил поворот!

Ахмед же продолжал ехать по-прежнему вперед, как если бы эти слова его вообще не касались. Прошла минута или две, прежде чем он недовольным тоном ответил:

— Я никогда ничего не проскакиваю! Сначала должна появиться полуразрушенная часовня, потом линия высоковольтной передачи, а уж только потом будет наш поворот.

— Да-а… вероятно, ты прав… — рассеянно ответил Фабр, по-прежнему напряженно вглядываясь в дорогу. Лицо его побледнело и по всему чувствовалось, что он с трудом справляется со своими эмоциями. Видимо, чтобы немного успокоиться, он проглотил еще одну из своих многочисленных таблеток. Почувствовав на себе мой пристальный взгляд, он встрепенулся и, повернувшись ко мне лицом, сказал: — Тут очень важно не сбиться с пути… На этих проселках так легко заплутать!

— Да, эти проселки — просто гиблое место! — глядя ему в глаза, ответил я.

Фабр нервно потер руки и как-то неестественно улыбнулся. Вероятнее всего, он и сам почувствовал, что каким-то неясным образом эти наши слова вдруг камня на камне не оставили от их намерения играть в полицейских.

Очень скоро на обочине дороги действительно показалась небольшая часовенка. Из старого, растрескавшегося горшочка, стоящего подле деревянного распятия, торчало несколько полевых цветов.

— Да, Ахмед, ты оказался прав, — с оживлением заметил инспектор. Шофер слегка притормозил, и наша машина медленно сползла на боковой проселок. Дорога на нем была сильно разбита, и нас стало бросать из стороны в сторону, как во время шторма.

— Спокойно, Ахмед, спокойно! — пролепетал инспектор, хотя его собственное лицо стало еще более напряженным и озабоченным. По мере того как назначенный срок приближался, он, вернее, они оба проявляли все большую нервозность. Крепко вцепившись в руль, водитель прямо-таки застыл в напряженной позе, как зверь, готовый к прыжку.

Как-то внезапно для самого себя я вдруг вспомнил эту местность. Эта дорожка, эти чахлые низкорослые деревца на склонах холмов… Я не видел их со времен войны. Теперь я точно знал, что мы едем по направлению к западному сектору каменоломни Тикса. Точнее, к каменоломне, принадлежащей теперь Стиву Шемпиону. Открытые горные разработки были запрещены где-то в конце пятидесятых годов, а поскольку денег на строительство шахт не было, то каменоломня очень скоро закрылась. «Да, — подумалось мне, — каменоломня — это самое идеальное место…»

Когда мы подъехали к самому краю карьера, то в его глубине я заметил ряд полуразвалившихся бревенчатых строений. Их вид произвел на Фабра стимулирующее воздействие; на его лице даже появилась тень смущения. Он, видимо, считал себя высеченным из кремня и стали, этаким суперменом с пылающим взором и железными нервами. Сейчас я видел в нем гротескное отображение своей собственной молодости. Кто знает, может, и я уже стал «вчерашним шпионом», как Шемпион. Может… Но только на этот раз и сердце, и мозг у меня оставались холодными и расчетливыми, как машина. Я был полной противоположностью героям Шекспира — ни напряженной мускулатуры, ни прерывистого дыхания, ни благородной ярости. Лишь знакомое холодное посасывание в желудке… Видимо, больше от сознания того, что хочешь не хочешь, а этих двоих придется убрать.

Пока водитель был всецело поглощен преодолением ухабов, а инспектор — обузданием своих расстроенных чувств, я не терял времени и тщательно прорабатывал план действий. Внезапность и стремительность давали мне преимущество в секунд пять. А пять секунд в таком деле — это почти целая вечность!

— О черт! Смотри, она все-таки сбежала! — вдруг вырвалось у Фабра. Затем перед моими глазами, как в ускоренном кино, промелькнула следующая сцена. Я заметил, как невдалеке метнулась фигура женщины в коротком пальто, чем-то очень напоминающем пальто инспектора, а чуть поодаль я увидел мужчину, наполовину скрытого кустарником и высокой травой. Нога его, видимо, за что-то зацепилась, и он изо всех сил пытался ее высвободить. Почти одновременно с этим раздались два громких выстрела. Тот мужчина вздрогнул и окончательно исчез в траве. Женщина же успела добежать до одного из домиков и скрыться за дощатой дверью.

Шофер резко затормозил. Несмотря на небольшую скорость, «ситроен» занесло юзом почти к самому краю обрыва. Распахнув дверь настежь, Фабр с удивительной легкостью выскочил из машины. В руке у него был автоматический «браунинг 10М». Пистолет у него что надо! — подумалось мне. Я знал, что большинство французских полицейских предпочитают именно эту модель — совершенная форма, тройной предохранитель и всего шестьсот граммов веса в кармане. Мне бросилось в глаза, что его пистолет был довольно старый. На нем виднелось немало царапин, а края блестели от облезшего воронения. Чтобы не превратиться в неподвижную цель для стрелка, Фабр, даже стоя около дверцы машины, находился в постоянном движении. Эта инстинктивная привычка вырабатывается у каждого, кто хоть раз побывал в перестрелке. Очень скоро его внимание привлекли к себе какие-то темные тени под деревьями, которые располагались невдалеке.

В тусклых солнечных лучах, пробивающихся сквозь рваные облака, я едва ли успел разглядеть лицо той самой женщины, но мне почему-то показалось, что это была мадам Бэрони — мать Кети и Пины. Впрочем, как же?.. Ведь она погибла в Равенсбрюке еще в 1944 году!

В этот самый момент раздались еще два выстрела. Одна из выпущенных пуль прошила кузов нашей машины. «…Нет, разумеется, это была не мать Пины, а сама Пина!» — говорил я сам себе. Еще через минуту я заметил, как из выбитого окна домика высунулся никелированный ствол револьвера. Прогремел еще один выстрел. Было очевидно, что на этот раз стреляли в того самого мужчину, который скрывался в зарослях кустарника. Мне совершенно непроизвольно вспомнился один случай на войне, когда Пина застрелила немецкого агента… Помню, мы скрывались вместе с ней на какой-то одинокой ферме. Тогда она всадила в предателя сразу шесть пуль.

— С-сволочь! — процедил сквозь зубы Фабр. Затем он быстро вскинул свой «браунинг», обхватив его обеими руками и слегка присев на манер того, как этому учат в ФБР. Чтобы поразить цель на таком незначительном расстоянии, ему было достаточно одного выстрела. Его пальцы уже сдавили спусковой крючок, но выстрела не последовало, так как мои действия были хорошо продуманы еще до этого момента.

Я хладнокровно нажал на курок своего револьвера. Звук выстрела внутри машины оказался прямо-таки оглушительным. Увесистая пуля, выпущенная с метрового расстояния, сбила его с ног, как если бы он получил в плечо мощный боксерский удар. Второй выстрел сделал свое дело, — вздрогнув еще раз, его тело опрокинулось и беспорядочно покатилось под откос обрыва. От этого, второго, выстрела я почти совсем оглох. В моих ушах глухо звенело, а в нос лез едкий запах паленого от двух дыр на кармане моего пальто.

Ахмед выскочил из машины почти одновременно со мной. Теперь нас разделял друг от друга корпус машины, и ему удалось пробежать довольно значительное расстояние, прежде чем я наконец смог выстрелить. Но время было потеряно, и очередная пуля оказалась выпущенной впустую. Сплюнув, я зло выругался. Затем, быстро развернувшись, я подошел к тому месту, откуда свалился инспектор Фабр, и осторожно заглянул вниз. Моя предосторожность оказалась напрасной — он был мертв, хотя его безжизненная рука по-прежнему крепко сжимала рукоять «браунинга». Из полуоткрытого рта виднелись плотно сжатые зубы, а вылезшие из орбит глаза неотрывно и зло смотрели в небо. Вид этого распластанного тела оказал на меня гнетущее впечатление. Я был уверен, что эта ужасная маска смерти еще не раз посетит меня среди ночи…

Пригнувшись пониже, я стал осторожно двигаться в сторону бревенчатого домика, все время стараясь скрываться за плотной стеной кустарника. Когда я был уже совсем близко от него, дверь домика распахнулась, и на его пороге я увидел Пину. Вид у нее был более чем растрепанный. Из-под полы измазанного грязью пальто торчал обтрепанный кусок подкладки, на ногах виднелись ссадины. Чуть поодаль я заметил еще одно неподвижное тело. Тело того мужчины, в которого стреляла она сама. Это был смуглый юноша в черной кожаной куртке и небольшой шерстяной шапочке. Одна брючина его твидовых брюк так и застряла на жестких колючках кустов.

— Чарли! Это ты, Чарли? — с дрожью в голосе всхлипнула Пина, когда увидела меня. Она положила револьвер в карман и нервно вытерла о себя руки в каком-то странном ритуале омовения. — Они собирались меня убить! Они так говорили…

— С тобой все нормально? — спросил я, пытаясь ровным, почти безразличным тоном успокоить ее.

— Нам нужно скорее бежать отсюда! Как можно скорее выбираться из этой ямы! — не обращая внимания на мой вопрос, продолжила она, судорожно ловя ртом воздух.

В это время на сером небе вновь сверкнула молния, и буквально через несколько секунд до нас донеслись резкие громовые раскаты.

Чисто по-женски вскрикнув, Пина кинулась мне на грудь и принялась бормотать какую-то молитву. Я обнял ее и сильно прижал к себе. Пытаясь хоть как-то успокоить ее, я по-прежнему не мог найти успокоения для самого себя. Отсюда, с этого места, отлично просматривалась большая часть всего карьера с его причудливыми насыпями и многочисленными лужами. Для меня это призрачное пространство было неразрывно связано с целой массой воспоминаний, страхов и переживаний. Во время войны мне приходилось скрываться здесь от преследования. Вот и сейчас, как и тогда, в моих ушах стояли визгливый лай собак и пересвистывание солдат из полевой жандармерии, плотным строем прочесывающих эту местность. Тогда смертельная опасность воочию приближалась ко мне с каждой минутой…

Эти мысли, эти воспоминания тревожили меня еще больше.

— Но куда?.. Куда же нам бежать? — еле внятно пробубнила она, пытаясь заглянуть мне в глаза. Я не успел ответить на ее вопрос. Очередная вспышка молнии, вырвавшаяся из-под надвигающихся грозовых туч, брызнула из неподалеку расположенных зарослей папоротника странными сизыми бликами. Резким движением я бросил Пину на землю и в тот же момент сам распластался около нее на сыром песке. Стараясь одной рукой удержать слетевшие при этом очки, я трижды выстрелил в то самое место, откуда эти блики исходили.

Звуки выстрелов раскатились многократным эхом по всему карьеру.

— Тихо! Не поднимайся! — негромко скомандовал я Пине, которая хотела было переползти ко мне поближе.

— Эта трава… я вся промокла насквозь, — послышалось с ее стороны.

— Я видел блики от прицела снайперской винтовки. В нас кто-то целился, — не обращая внимания на ее слова, отозвался я. Затем слегка перевалился на бок так, чтобы можно было достать из кармана патроны. Перезарядив свой револьвер, я аккуратно собрал все пустые гильзы и завернул их в носовой платок. Впрочем, подумалось мне, если что, то все равно будет не отвертеться! Одних дырок на моем пальто будет больше чем достаточно.

— Они обязательно попытаются добраться до машины, — негромко проговорила Пина. — Если бы тебе удалось добраться до тех вот зарослей папоротника, то ты бы мог снять любого, кто сунется к ней.

— Ты ошиблась аттракционом, дорогая! Я, мадам, продаю билетики на «поезд любви!» — буркнул я в ответ.

— Ты что, хочешь отдать им машину?

— Да!! Только вот проверю уровень масла и протру им переднее стекло, — откликнулся я, бросив на нее сердитый взгляд. Уловив на лету смысл моих слов, Пина лишь присвистнула в той самой манере, которой пользуются француженки, когда хотят выругаться.

В этот момент я заметил, что негр-шофер вдруг выскочил из скрывавших его густых зарослей кустов и опрометью бросился вниз по склону карьера в сторону главной дороги. Если здесь помимо него, подумалось мне, есть еще кто-то, то сейчас самое время пощекотать им нервишки. Я вскочил на ноги и бросился что было сил туда, откуда исходили сизые блики. Пина, едва поспевая за мной, тоже побежала в ту сторону.

— Не поняла… — захлебываясь от прерывистого дыхания, проговорила она, когда мы добежали до места. Я ничего не ответил. Я тоже стоял в растерянности, ничего не понимая. Здесь, перед нами, не было никакой снайперской винтовки. Не было никакого оружия вообще! На земле лежала новенькая шестнадцатимиллиметровая кинокамера. Схватив ее обеими руками, я принялся открывать отделение, куда вкладывается кассета. Наконец мне это удалось, и я извлек катушку с туго намотанной серой пленкой. Большая ее часть оставалась все еще неиспользованной.

Отстегнув защелку, связывающую камеру с чехлом, я уже собирался повесить ее на плечо, когда вдруг в неистовом приступе ярости широко размахнулся и наотмашь ударил ею о край каменной глыбы так, что из нее разом высыпались все линзы и шестеренки.

Пина вытащила из кармана пальто солидных размеров никелированный револьвер и протянула мне.

— Это его был, — проговорила она, кивком головы указав на тело смуглого парня, лежавшего в стороне от нас.

Не теряя времени, вместе с Пиной направились обратно к домику. Заглянув в дверной проем, я увидел там пару кухонных стульчиков и небольшой столик, сплошь усеянный окурками, кусками недоеденного хлеба и яичной скорлупой. На полу валялся моток спутанной веревки. Тщательно обтерев револьвер Пины о полу своего пальто, я швырнул его вовнутрь.

— Они связали меня сначала, но мне удалось обмануть его, — неуверенно начала Пина, но я не дал ей договорить. Посмотрев на нее, я сказал:

— Иди к машине и жди меня там!

Послушно развернувшись и не проронив ни слова, она как лунатик побрела в ту сторону, где остался стоять «ситроен».

Быстро вернувшись на прежнее место, я склонился над телом убитого араба и вложил в его руку свой револьвер. Затем я энергично стянул свои перчатки и бросил их подле него — отсутствие пороховых следов на его пальцах должно иметь свое обоснование… хотя бы на первое время. Для себя же самого я не строил никаких иллюзий: в моем распоряжении было часа два, не больше. Именно столько потребуется самому захудалому эксперту-криминалисту, чтобы разобраться во всем, что здесь произошло.

Сев в машину, я запустил мотор. Еще одна долгая минута ушла на то, пока «ситроен», надрывно воя, прополз по раскисшей грязи до дороги. Почувствовав наконец под собой твердый грунт, я вдавил педаль газа в пол, и машина как борзая собака рванулась вперед, оставляя позади трупы и комья грязи, вылетающие в разные стороны из-под колес.

— Что все это значит? — спросила Пина, когда я вырулил на главную дорогу.

Бросив короткий взгляд через плечо, я затем пристально посмотрел на нее и сказал:

— Ты сама отлично знаешь, что все это значит! И лучше не заводи меня, а выкладывай все по порядку!

Суровый тон моих слов дал ей понять, что я в любом случае добьюсь от нее нужных мне сведений. Какое-то время мы оба молчали, одновременно размышляя о негре-водителе и тех действиях, которые он может в этой ситуации предпринять. Наконец Пина сказала:

— Нет, он ничего полиции не выдаст… если только она не попытается на него надавить. Ведь они, Чарли, собирались тебя прикончить. Я догадывалась об этом… Они сгребли меня еще сегодня утром, когда я шла в парикмахерскую.

— Скажи мне, Пина, а почему они взяли именно тебя, а не кого-то другого?

Она ничего не ответила и лишь неопределенно вскинула плечами. Тем временем я продолжал рассуждать сам с собой. Мои мысли неотступно крутились вокруг самых неотложных, самых срочных дел.

— Слушай, а ты не знаешь, есть ли какая-нибудь местная авиалиния между Парижем и Греноблем?

Немного подумав, она сказала:

— Есть одна небольшая авиакомпания — «Эйр Альпес», которая летает по маршруту Марсель — Гренобль — Менц. Она непосредственно связана с рейсом «Эйр Франс» на Дюссельдорф. В прошлом году я летала этим рейсом.

— Нет, это не годится! Паспорта, кредитные карточки, чеки… Это целый хвост документов потянется.

— Но у меня есть достаточно наличными…

— Подожди! Дай мне хоть немного подумать.

— Ну тогда пошевеливайся и думай побыстрее! Иначе мы очень скоро окажемся в Валенсе, а там полным-полно «фараонов».

— Я боюсь, что эта машина может оказаться угнанной, и тогда…

— Чарли! Брось молоть чепуху! Ведь ты сам видел их. Эти люди никогда не станут иметь дела с ворованными машинами. Они же самые настоящие профессиональные убийцы!

— Так кто же они, если быть поконкретнее? — выкрикнул я.

Какое-то время вместо ответа она пыталась отскрести пальцами кусочки грязи, налипшие на пальто, а затем с обидой в голосе сказала:

— Только вот не надо повышать на меня голос, как на нашкодившего подростка! Я…

— «Нашкодившего подростка!» — передразнил я. — Ты ведь, Пина, убила человека! Разве я не прав?

Она ничего не ответила в очередной раз, как если бы я спрашивал не ее, а кого-то другого. Эта ее дурацкая манера все больше и больше выводила меня из себя, хотя я и понимал, что криком здесь тоже ничего не добиться. Стараясь быть спокойным, я спросил:

— А этот дом неподалеку от карьера Тикса… Ну, в котором теперь живет Шемпион? Какого черта ты там делала? А эта…

Я не успел докончить фразу, так как в этот самый момент заметил на дороге полицейскую машину. Она на полной скорости мчалась навстречу нам с включенной сиреной и мигалкой на крыше. Внутренне я весь напрягся, готовый к действиям. Но, к счастью, все обошлось. Машина пролетела мимо нас и очень скоро скрылась за холмом.

— А эта кинокамера? — продолжил я свою столь неожиданно прерванную мысль. — Я полагаю, ты притащила ее туда для того, чтобы пошпионить за Шемпионом. Я не прав?

— А ведь ты в этом деле с Шемпионом заодно, — медленно проговорила она, как если бы эта идея только что пришла ей в голову.

— В каком это «этом» деле? — попытался я было ухватиться за ее слова. Но мои ожидания оказались напрасными — мой вопрос в очередной раз остался без ответа. Размышляя уже о чем-то совсем другом, Пина с сожалением покачала головой. Затем она отвернула край рукава своего пальто и посмотрела на золотые наручные часы. Еще более расстроенная каким-то обстоятельством, она раздраженно отбросила их так, что часы жалобно звякнули на увесистом браслете.

— Об этом ты сам мне расскажешь… — Эти ее слова прозвучали скорее как размышление вслух.

Редкий дождик стал все сильнее застилать лобовое стекло машины, и мне пришлось включить стеклоочистители и отопитель салона.

— О’кей! Я расскажу… Я с самого начала считал Шемпиона виновным в смерти Мариуса. Только вот… твоего брата взяли гораздо раньше, чем самого Стива. Да ты и сама об этом отлично знаешь, так как это произошло у тебя на глазах. Все это довелось увидеть и мне! — Я выдержал небольшую паузу, надеясь получить от нее подтверждение своих слов. Как ни странно, но я опять ошибся.

Выдавив из себя улыбку, она прямо-таки продекламировала:

— Тогда я сходила с ума по Стиву! Да, я любила его… И ты знал об этом!

— Стало быть, все это — часть твоей кровавой мести? Ты, я вижу, никак не можешь простить ему то, что он женился на твоей сестре.

Пина визгливо хихикнула.

— По-твоему выходит, из ревности, да? А ты, Чарли, шутник!

Вновь наступила неестественная пауза. Сначала она достала небольшой платочек и вытерла нос, а затем, поправив одежду, принялась наводить порядок на голове. Лишь после того, как она привела в порядок брови и убрала свой платочек, у нее вновь появилась способность к общению.

— Этот метод он в полную силу использовал в отношении Кети. Кстати, когда ты видел ее в последний раз?

— Где-то неделю назад, или что-то в этом роде.

— Он превратил ее жизнь в сплошное мучение. Достаточно взглянуть на нее, чтобы понять это!

— Нет, Пина, ты не права. Она просто немного постарела, не больше того.

— Ты слишком безжалостен, Чарли! Ты хоть сам-то это осознаешь? — Этот ее вдохновенный оборот мне очень понравился, но я не стал ее прерывать. — В тебе нет ни плоти, ни крови… В тебе сидит какой-то часовой механизм! Ты не живешь, а просто тикаешь… — Я замер, боясь хоть чем-то ей помешать. Но что-то опять сорвалось. Она снова достала платочек и принялась утирать нос. Прошло еще немало времени, прежде чем она вновь «ожила». — Скажи мне, Чарли, тебе хоть раз приходилось любить или ненавидеть? Скажи! Только честно!

— Нет! Никогда в жизни! — с наигранным пафосом ответил я. — Я только время от времени меняю свои «предохранители».

— Я и вижу… И ты снова можешь, Чарли, по-прежнему тикать! Ни тебе угрызений совести, ни тебе страхов за будущее… Одна беда — всякий раз «предохранители» приходится ставить все большие и большие.

— Веселенькое дельце! По-твоему выходит, что когда кто-то подкладывает взрывное устройство в переполненном универмаге или расстреливает в упор безоружных людей в самолете, то это делается им по совести, из высоких моральных устоев или же исключительно из бредовой идеи создания нового Иерусалима? — выпалил я в запальчивости. Как ни странно, но мое упоминание Иерусалима обеспокоило ее.

— А я-то тут при чем?! — взорвалась она. Глаза ее удивленно округлились, а губы вытянулись в узенькую полоску, символизирующую благородное негодование. — Уж не думаешь ли ты, что я связана с палестинскими террористами?

— Нет? Тогда с кем же ты связана?

— Я… Я думаю, что нам лучше всего воспользоваться шоссе… Я уверена, что эта машина не угнанная и нам следует направиться прямо в Париж…

— Не понял! Так с кем ты связана? — попытался я настоять на своем, но ответа не последовало уже в который раз. Впрочем, своим молчанием она сказала больше чем достаточно. Видимо, понимая это, она низко склонилась к коленям, подперев голову руками. В такой застывшей позе она просидела несколько минут подряд. Затем она не спеша выпрямилась и посмотрела назад.

— Не стоит так волноваться! Я присматриваю за дорогой, — сказал я, — а ты постарайся успокоиться и отдохнуть.

— Мне просто как-то не по себе. Я боюсь, Чарли…

— Брось! Все будет нормально. Лучше попробуй-ка заснуть!

— Заснуть?! Я уже лет десять не могу заснуть, пока не наглотаюсь снотворного!

— Нет, нет! Никаких таблеток! Мы должны быть в постоянной готовности.

Вскоре вдалеке я заметил приближающийся вдоль дорожного полотна вертолет, а через несколько минут стал слышен и нарастающий рокот его мотора. Пина плотно прижалась к лобовому стеклу, пытаясь повнимательнее рассмотреть машину, когда она пролетала прямо над нами.

— Это дорожная полиция, — как бы разговаривая сам с собой, произнес я.

Она кивнула в знак согласия и вновь опустилась на свое сиденье, устало склонив голову к боковому стеклу. Я взглянул на нее. Что и говорить, вид у Пины был далеко не самый лучший — посеревшее лицо, спутанные волосы, размазанная губная помада… Пальцы рук образовали тугой, невообразимо запутанный клубок. Прошло еще немного времени, прежде чем, не открывая глаз, сухим, шелестящим голосом она произнесла:

— Мне очень хочется что-нибудь выпить. Мне просто необходимо выпить!

— Ну тогда в Лионе…

— Нет! Ты не понял меня. Мне нужно прямо сейчас, — сказала она и принялась перерывать содержимое различных отделений машины в надежде отыскать спиртное. Ее старания оказались напрасными, и это обстоятельство взвинтило ее больше прежнего.

— Успокойся! Мы найдем что-нибудь по пути.

— Ну тогда, Чарли, давай побыстрее, — еле сдерживаясь проговорила она. И хотя Пина по-прежнему изо всех сил стискивала свои пальцы, было видно, что они дрожат. С каждой минутой ее лицо все сильнее искажала болезненная гримаса.

— В первом попавшемся месте я куплю тебе что-нибудь выпить, — твердо пообещал я.

— Да… пожалуйста…

Не проехали мы и километра, как в стороне показался элегантной архитектуры домик. Его порталы были украшены самыми разными эмблемами туристических клубов, а на крыше развевались флаги крупнейших держав мира. Подъездная дорожка к нему была чисто выметена, а расположенные по обеим сторонам газоны подстрижены с педантичной аккуратностью.

— Попробуем заглянуть вот сюда, — предложил я, проезжая мимо. По ходу дела я прочитал Пине короткую лекцию о том, как не привлекать к себе внимания посторонних — не давать чаевых больше чем это принято, не обращаться ни к кому без особой нужды или слишком долго объясняться с официантом. На минуту-другую мы остановились у обочины, чтобы Пина могла привести в порядок свою прическу и обтереть салфеткой лицо. После этого мы проехали по дороге на север еще где-то с милю и лишь потом развернулись в обратном направлении. Такой маневр обеспечивал нам при необходимости алиби в том, что мы прибыли сюда именно с севера.

Выходя из «ситроена», Пина предусмотрительно оставила в нем свое вываленное в грязи пальто. После нескольких шагов по автостоянке, пронизываемой холодным и промозглым ветром, мы вошли в вестибюль, который показался нам особенно теплым и уютным. Вся его атмосфера была наполнена какими-то приятными, притягивающими к себе запахами. Изразцовые плитки на стенах сияли своей новизной, а ковер, устилавший пол, был тщательно вычищен. В глубине помещения располагалась небольшая конторка, за которой сидел человек среднего возраста и что-то писал, низко склонясь над столом. Завидев нас, он энергично распрямился и с сосредоточенным видом спросил:

— Слушаю вас! — Тон его слов звучал так, как если бы он был крайне озадачен нашим появлением.

— Можно ли у вас что-нибудь выпить? — спросил я.

— Я сейчас посмотрю… — Он еще какое-то время потоптался в нерешительности на месте, а затем исчез за дверью с табличкой «Не входить! Служебное помещение».

С этого момента среди прочих запахов, наполнявших вестибюль, я стал явственно ощущать «запах» нависающей опасности. Непонятные сомнения стали одолевать меня, но я как-то не придал им значения.

Через дверь в соседнее помещение были видны около тридцати столиков с аккуратно разложенными на них приборами и салфетками. Насколько я успел заметить, лишь один из них был кем-то занят. На нем были две чашки с остатками кофе, кофейник и газета, сложенная таким образом, чтобы было удобнее читать какую-то одну колонку.

Нам пришлось еще немного постоять, прежде чем из той же двери появился другой человек. Из-за полуоткрытой двери доносился шум вытекающей из крана воды, звон тарелок и чье-то негромкое бормотанье.

— Итак, столик на двоих? — спросил он и отпустил в нашу сторону улыбку, преисполненную достоинства. На вид ему было около шестидесяти лет. Лысина, бледное лицо и красные распухшие руки сами за себя свидетельствовали о том, что большую часть своей жизни этот человек провел на кухне за плитой.

— Да, будьте добры, — непринужденно ответил я.

Старик провел нас по пустынному помещению и усадил за столик около окна. Можно было подумать, что без его помощи мы вряд ли бы смогли подобрать здесь свободный столик.

— Могу порекомендовать вам омлет со специями, — предложил он, выдержав небольшую паузу, пока мы не уселись на свои места. Воротничок на его сюртуке был вывернут, как если бы он надевал его в спешке.

— Принесите мне бренди. Мы хотим лишь немного выпить, и только, — распорядилась Пина. Затем она по-хозяйски шлепнула своей сумочкой о стол, отчего столовые приборы жалобно звякнули, и стала искать в ней свои сигареты.

Официант, проявив недюжинное профессиональное терпение, выдержал еще одну паузу и передал меню мне.

— Да, два омлета, и принесите еще, пожалуйста, бокал красного вина для меня.

— Может, свежий салат пожелаете?

— Да, и салат тоже.

— Одну минуту, — едва поклонившись, ответил старик и удалился.

Пина наконец нашла свои сигареты и закурила. Глядя в спину уходящему официанту, она с недовольным видом сказала:

— Похоже, что он сорвал с тебя самый крупный заказ за всю неделю!

— Ты говоришь об этом с таким видом, как если бы речь шла не о самом обычном заказе, а о проказе или еще что-то в этом роде, — попытался я пошутить.

Коснувшись моей руки на столе, она вдруг произнесла:

— Чарли, ты так хорошо держишься, а я такая вот… — Не находя подходящих слов, она разочарованно покачала головой и вновь глубоко затянулась сигаретой. Подперев одной рукой подбородок, она затем неотрывно уставилась на дверь, ведущую на кухню. Периодически все ее тело охватывала дрожь; с этим она уже, видимо, не могла справляться.

— Ну что ты! Успокойся же, пожалуйста! — произнес я и попытался ее отвлечь. Но все мои усилия были напрасными до тех пор, пока в дверях не показался старый официант со спиртным на подносе. Едва он успел поставить перед ней бутылку бренди, как она тотчас принялась наливать его себе в бокал. Я заметил, что один только вид этой желтоватой жидкости уже сделал свое дело. Теперь, как бы демонстрируя мне свое самообладание, она не спеша поднесла бокал ко рту и, взглянув на меня, сказала:

— У-у, похоже, неплохое бренди!

— Ну так и выпей его! Глоток-другой пойдет тебе на пользу!

Как ни странно, но она действительно выпила его не спеша. Затем Пина пододвинула ко мне свою блестящую пачку сигарет и предложила закурить.

— Нет, благодарю тебя… Я все пытаюсь бросить.

В ответ она слегка подмигнула и улыбнулась очаровательной улыбкой, как если бы в моих словах был какой-то иной, скрытый смысл и она его именно так и восприняла. Немного расслабившись, Пина сняла свой черный жакет и повесила его на спинку стула так, чтобы всем и каждому был виден его яркий товарный ярлык — «Диор».

— Да ладно тебе, бери пока даю! — сказала она, привычным жестом поправляя прическу. Ту фамильярность, которая теперь зазвучала в ее голосе, можно было однозначно расценить как предложение самой себя, а не этих прозаических сигарет.

— Я же тебе сказал, что пытаюсь… — хотел я снова возразить, но передумал. Так же безропотно, как и несколько минут назад, когда мне всучили эти два омлета, я взял сигарету и закурил.

Лучи полуденного солнца, прорывающиеся сквозь гардины, периодически расцвечивали ее волосы и серые глаза забавными зайчиками.

— Ну так что же, ты еще пытаешься бросить? — игриво спросила она, элегантно выпуская дым в сторону. Не успел я и вздохнуть для того, чтобы хоть как-то ответить на этот коварный вопрос, как тут же последовал отбой. — Ладно, ладно! Можешь не говорить! Дай мне срок, и я сама об этом догадаюсь.

Судя лишь по внешности, было довольно трудно определить ее возраст. Больше всего сбивали с толку ее подтянутая фигура и гладкая кожа лица. Еле заметная сеточка морщин вокруг глаз и веснушки на щеках были неплохо прикрыты косметикой. Еще тогда, когда она приводила себя в порядок перед автомобильным зеркальцем, я заметил, что она делала все это без той тщательности и тревоги, столь свойственной женщинам, которым уже за тридцать. Наверное, именно поэтому вот и сейчас я видел в Пине того самого неугомонного сорванца, который доставлял мне немало хлопот в бытность мною еще младшим офицером.

— Пойди-ка ты и умойся! — тоном, не терпящим возражений, произнесла Пина. — Глядя на тебя, я не перестаю удивляться, как это они не додумались потребовать от тебя расплатиться заранее!

Я посмотрел на часы.

— М-да… уже целая вечность прошла, — перехватив мой взгляд, с сарказмом подметила она. — Вероятнее всего, они только-только пошли покупать эти несчастные яйца для твоего омлета!

Тогда как в большинстве французских ресторанчиков явно преуспевают по части модернистского оформления своих залов, а туалетные комнаты сохраняют во всем объеме средневековое очарование, этот был их полной противоположностью. Впечатленный стенными панелями из темного резного дерева, вековыми плитами, устилающими пол зала, я был приятно удивлен холодным сиянием сантехники из нержавеющей стали, тонированными зеркалами и дезодорированным воздухом туалета. Окружение скорее напоминало космический корабль, нежели прозаический сортир.

Я решительно взялся за расческу, любезно предоставленную дирекцией ресторанчика, и, уставившись в свое отражение, стал уже в который раз прокручивать в голове все события недавнего прошлого. Перчатки я надел еще до того, как мы покинули отель, и не снимал их до самого последнего момента, пока не кончилась эта стрельба. Стало быть, я не мог оставить своих отпечатков пальцев ни в машине, ни где-нибудь в карьере. Свой револьвер я приобрел совершенно новеньким еще в 1968 году в Марселе на улице Парадиз у одного человека, известного своей способностью качественно затирать номера на оружии. С тех пор он все время хранился в индивидуальном сейфе-ячейке в одном из коммерческих банков в пригороде Лиона. Я забрал его оттуда совсем недавно, с неделю назад. Револьвер был в прекрасном состоянии. Иными словами, там я ничего кроме него не оставил, а из этого никому ничего не выудить! Впрочем, а мои дыры?.. Дыры на моем кармане! Я отложил расческу в сторону и принялся рассматривать разлохмаченные отверстия с почерневшими краями. Да-а! От всех моих умозаключений не останется и камня на камне, если только полиции удастся заполучить хотя бы одну ниточку с моей одежды. Веселенькое дело! Я зло сплюнул.

Несмотря на то что я был полностью поглощен своими мыслями, до моего слуха все же донесся еле заметный скрип открывающейся двери туалета. В этот момент я повернулся к ней лицом и…

Несомненно, я был достаточно хорошо тренирован и имел неплохую реакцию, чтобы справиться с таким вот человеком. Но на этот раз их было сразу трое! Три здоровяка из дорожной полиции, в полном снаряжении — ботинках на толстой подошве, бриджах, черных кожаных куртках и в серебристых шлемах. Я неистово сопротивлялся, пытаясь высвободиться из их захвата, пока мощный удар в лицо и подсечка сзади не сделали своего дела. Описав дугу, я с размаху грохнулся на холодный кафельный пол. Но не прошло и мгновения, как сильные руки вновь поставили меня на ноги и так плотно скрутили, что я едва мог вдохнуть или выдохнуть.

Придя в себя после этой молниеносной борьбы, я заметил, что несколько поодаль, за полицейскими, стоят еще какие-то два человека. Эти оба были белолицыми, в ладно скроенных пальто и дорогих перчатках. Один из них склонился и поднял с пола слетевшие с меня очки. Убедившись в том, что они остались целы и невредимы, он осторожно водрузил их мне обратно на нос. Затем приблизился и другой. Он поднял к моим глазам какие-то листики и потряс ими на манер того, как если бы святоша открещивался святым распятием от злого и коварного Люцифера.

Я продолжал сопротивляться настолько, насколько это может делать человек, чье горло крепко сдавливает рука в черной униформе, а в спину больно врезается острый край раковины.

Вокруг все еще толпились какие-то гражданские и полицейские, когда до моего слуха донесся вопрос, явно касающийся меня самого.

— Это он? — спросил незнакомый голос. Наступило короткое молчание, пока тот, кого собственно и спрашивали, рассматривал меня со стороны.

Вероятнее всего тот кивнул в знак согласия, и я вновь услышал голос первого:

— По законам Франции вы можете быть задержаны для выяснения обстоятельств на срок до 48 часов без предъявления вам конкретного обвинения!

Собрав последние силы, я все-таки высвободил одну свою руку и попытался расслабить захват, сдавливающий мне горло. Тем, кто меня держал, эта попытка вдохнуть хоть немного свежего воздуха была расценена как попытка к бегству. К счастью, удар по почкам оказался профессионально выверенным и я остался в живых.

Меня скрутили еще сильнее, и теперь я уже ничего не мог видеть, кроме светильника на потолке. Знакомый мне голос сказал:

— Вот это — дело о преднамеренном убийстве. Миссис Хелен Бишоп, известная также под именем Мэлоди Пейдж, была убита в своей квартире по адресу Виктория, Террас Гарденс, 23, северо-западный район Лондона. Здесь есть все — и документы, подписанные французскими официальными лицами, и свидетельство о выдаче… Иными словами все, что необходимо в таких случаях. Поэтому ты успокойся! Сейчас мы отправимся в аэропорт Лиона, а затем вылетим в Лондон. Повторяю, успокойся сам или это придется сделать мне… Ты меня понял?

Теперь я узнал этот голос. Этот голос принадлежал полковнику Шлегелю. Захват на моем горле слегка ослаб, хотя я едва ли мог пошевелиться.

— Понял… — прохрипел я в ответ.

— Наденьте на этого идиота наручники! — приказал кому-то Шлегель. — И лупите его что есть силы, есть хоть заподозрите, что он надумывает сбежать!

Когда я наконец выпрямился, то первое, что я увидел, была сияющая улыбка Шлегеля. Если он, подумалось мне, таким вот способом пытается убедить французов в том, что он занят делом, и отнюдь не собирается выручать меня из беды, то он явно перестарался. Я сделал глубокий вздох. Бросив короткий взгляд через плечо полковника в зал, я заметил, что Пины там уже не было…

Глава 11

— Да ты только и знаешь, что возмущаться да обвинять нас во всех грехах! — недовольно бросил мне Шлегель.

Доулиш находился поблизости и сосредоточенно разливал свежий чай по чашечкам. Затем он было взялся за нарезание фруктового торта, но, оторвавшись от своего занятия, выпрямился и сказал:

— Дорогой Шлегель! Разве вы не видите, что он просто пытается раздразнить нас?! Ведь он сам прекрасно понимает, что в данном случае эти наши действия были единственно возможным выходом. — Взглянув на меня, он широко улыбнулся, как бы исподволь подталкивая меня к тому, чтобы теперь уже я предложил ему наилучший способ того, как можно отвертеться от тех трупов в каменоломне и всевозможных проблем, возникающих в этой связи.

Усилием воли я сдержался, чтобы не ответить. Я лишь молча кивнул головой в знак благодарности за переданный им кусок торта.

— А вы действительно действовали очень быстро и оперативно, — сказал я, обращаясь к Шлегелю как раз в тот момент, когда он вцепился зубами в свой кусок торта. Неспособный в таком состоянии вымолвить и слова, он лишь растянулся в довольной улыбке, принимая мою вынужденную похвалу.

— Твоя приятельница, эта Принцесса, сообщила нам описание тех двух мужчин, а также марку, год выпуска и номер вашего автомобиля, — сказал Шлегель, когда ему наконец удалось проглотить свой кусок. — Это по ее сигналу мне пришлось нестись навстречу вам в том полицейском вертолете…

Я едва успел открыть рот, чтобы задать вопрос, как Доулиш упредил его своим ответом:

— Полковник Шлегель оставил ей контактный номер.

Услышав эту новость, я недовольно нахмурился. Насколько я уже успел заметить, полковник очень любил раздавать направо и налево контактные номера нашей службы. По его собственному выражению, «это способствовало нивелированию британского изоляционизма и бюрократических структур». В действительности же это могло обернуться серьезными последующими провалами.

— Она очень беспокоилась за тебя, — продолжал Доулиш. — И я полагаю, что поступила так из честных, добропорядочных побуждений.

— Что ж, я очень сожалею, что ее не оказалось рядом в тот самый момент, когда Шлегель со своими костоломами навалился на меня!

— Тогда мы еще ничего не знали о том, что произошло в карьере. Мы были полностью уверены, что берем тех, кто похитил тебя, — пояснил Шлегель.

— Но когда французские полицейские найдут те трупы в карьере, полковнику, видимо, придется ответить на немалое количество вопросов по этому поводу. Разве не так? — спросил я, обращаясь кДоулишу.

— Нет! Не придется… Еще прошлой ночью нам пришлось отправить туда своих людей… Словом, сейчас в каменоломне нет ни трупов, ни оружия. Ничего нет!

— Меня больше интересует другое — то, что из-за вас во всем этом деле фигурирует не чье-то, а мое имя! — воскликнул я.

— Но зато только оно одно! — ответил Шлегель.

Для них, насколько я понял, этот вопрос был уже решенным и спорить о чем-либо не имело никакого смысла. Ко всему прочему, мне и самому нечего было добавить… Я устало поднялся со своего кресла и подошел к окну. Протерев тыльной стороной руки небольшое окошко на запотевшем стекле, я посмотрел на улицу. Мир за окном жил как ни в чем не бывало своей спокойной, размеренной жизнью. Перед моим взором расстилались огромные просторы Уилшира. У восточного подъезда здания стоял новенький «бэнтли» сэра Дадли. Интересно, подумалось мне, а знают ли члены его семьи о том, для каких целей используется западное крыло дома? Знал ли об этом их садовник? Ведь он наверняка видел, как под ухоженными лужайками и клумбами в свое время прокладывались линии для телексов и засекреченных средств связи. У всякого нормального человека возникла бы целая куча вопросов — зачем им сразу восемь параболических антенн, почему они вдруг поставили вторые рамы на окна и так далее?

Решительно повернувшись лицом к своим собеседникам, я спросил:

— А зачем, по-вашему, Пина Бэрони притащила с собой в карьер кинокамеру? У меня это до сих пор никак не укладывается в голове!

— Ну и не бери себе в голову! — махнув рукой с куском торта, любезно предложил Шлегель. — Ничего такого она при себе не имела. Ведь ее похитили точно так же, как и тебя самого. — Как бы ставя на этом вопросе точку, он запихнул себе в рот еще кусок торта и принялся его уминать.

— Вы так уверены в этом? — переспросил я.

— Уверены, уверены! — недовольно буркнул Шлегель. И Доулиш в такт ему тоже закивал головой.

— Эта твоя Пина Бэрони носила такое же пальто, что и тот парень… Я прав?

— Да, точно такое же…

— Это отнюдь не простое совпадение! Дело в том, что ее собирались убрать именно в этом пальто. Причем убить твоими руками! В той суматохе тебе бы ее подставили, а ты по ошибке ее бы и пристрелил! Понятно?

— Не-ет… Чепуха какая-то получается… — попытался возразить я, но не успел.

— Только не говори мне нет! — продолжил свою атаку Шлегель. — И та вот кинокамера оказалась в карьере с той лишь единственной целью, чтобы заснять все, что там произойдет.

— Но с какой стати?

— А с той, что нам доподлинно известно, что именно Шемпион убрал Мэлоди Пейдж. Я знаю, что он наплел тебе о нас… Якобы это мы пытаемся подставить его и выехать за его счет, сфабриковав для этого ложное обвинение. Но чтобы он тебе ни говорил, это убийство — дело его рук! Именно по этой причине он и взялся провернуть всю эту контригру — подставить тебя на убийстве Пины Бэрони. Причем сделать это так, чтобы доказательства были самыми неоспоримыми. М-да, в этом есть и полет фантазии, и четко разыгранный психологический фактор… Все в стиле твоего Шемпиона!

— Но опять же, с какой стати? — не отступал я.

Монолог Шлегеля теперь продолжил Доулиш:

— Ну как ты этого не понимаешь?! Он же намеревался нас шантажировать! В том случае, если бы у него это дело получилось, он мог выдвинуть нам свои требования: вы спускаете на тормозах дело об убийстве Пейдж, а я в таком случае позволю Чарльзу соскочить с крючка.

Действительно, подумалось мне, во всем этом есть то самое отчаянное нахальство, которое прямо-таки в крови у Шемпиона.

— И все же ваши доводы по поводу кинокамеры мне кажутся не совсем убедительными, — больше из желания докопаться до мелочей сказал я. — В пасмурную погоду получить на шестнадцатимиллиметровой камере четкое изображение не так просто. Оно не идет ни в какое сравнение со свидетельскими показаниями или обычными фотоснимками. А в судах привыкли оперировать именно ими…

— В судах?! — взорвался Шлегель. — Брось валять дурака! Шемпион отлично понимает, что до суда это дело не дойдет… Не может дойти! Ведь ему просто нужно нечто такое, что сковало бы наше воображение, Лишило возможности искать выход… Он бы просто постоянно терроризировал нас угрозой передачи этой пленки на телевидение или еще куда-нибудь. Иными словами, в этой ситуации Шемпион работал бы на привлечение общественного внимания к случившемуся, а не на основательную проработку фактов твоей виновности.

— А вся эта шумиха, случись она в действительности, принесла бы с собой немало головной боли для нас! — добавил со своей стороны Доулиш. В его словах явственно звучала грусть о том, что такой человек, как Шемпион, больше не работает в нашем департаменте.

— А почему, позвольте вас спросить, именно Пина Бэрони? — невозмутимо продолжал я настаивать на своем, так как приводимые ими доводы едва ли убеждали меня на все сто. — С какой стати ему подстраивать убийство сестры его же жены? Почему бы ему не заснять, как я убиваю кого-нибудь другого?

— Мы размышляли и на этот счет, — сказал Шлегель, постукивая ладонью по стопке бумаг, лежащих около него. — Действительно, с какой бы это стати убивать Пину Бэрони, свою свояченицу? Но в конце концов мы поняли, в чем тут дело. Ведь она ненавидит Шемпиона! Эта Бэрони уверена, что он просто-напросто раскололся, когда его взяли немцы. Она считает, что именно он выдал ее брата гестапо. Впрочем… все это тебе самому хорошо известно.

— Да, мне это хорошо известно. Она действительно так считает. Пина Бэрони своими собственными глазами видела, как Шемпиона арестовывали на железнодорожном вокзале в Ницце. Буквально через несколько часов после того взяли и Мариуса. Всего через несколько часов…

— Очевидно, что и развод Шемпиона с ее сестрой мало что изменил в ее отношении к нему, — продолжил Доулиш в развитие позиции Шлегеля.

— Если быть точнее, то женитьба Стива Шемпиона на сестре Пины Бэрони не изменила ее отношения к нему, — уточнил я. — Хотя несомненно было время, когда Пина сама была по уши влюблена в него…

— Фурия в аду ничто по сравнению с брошенной женщиной! — заключил Шлегель словами У. Конгрива.

— Полковник, это следует записать! Обязательно записать, чтобы не забыть. Звучит просто исключительно! — попытался я было поддеть Шлегеля, но мой сарказм в очередной раз не сработал.

— Насколько мне известно, Пина Бэрони бесстрашно сражалась во время войны и была награждена за это медалью. Она даже кого-то там ухлопала. Она совсем не кисейная барышня, привыкшая сидеть дома за пяльцами… Я все это говорю к тому, что она вполне могла решиться на более серьезные, решительные действия.

— О’кей! Вы привели мне немало доводов в пользу того, что у нее были основания прикончить Шемпиона. Но мне бы хотелось услышать доводы и в пользу того, почему у Шемпиона были основания убить ее. Почему именно ее, а не кого-нибудь другого?

— Любое информационное агентство в этом случае без особого труда могло бы накопать материалы о тебе и Пине Бэрони и ваших делах на войне. В первую очередь они обнаружили бы, что она действовала в рядах французского Сопротивления, а затем наверняка вышли бы и на то, что ты был с ней связан… Далее, по ходу дела возникли бы и вопросы о твоей нынешней деятельности. Вся эта шумиха принесла бы нам много неприятностей! Что ж, у Шемпиона во всем этом был неплохой расчет, — сказал за Шлегеля Доулиш.

— Да, неплохой. Но не вполне достаточный для такого человека, как Шемпион, — упрямо заявил я.

— Хватит тебе препираться! Тут не так, там не эдак, — недовольно буркнул Шлегель. — Если бы ты вдруг нечаянно пристрелил какого-нибудь незнакомца, то ты бы не стал рвать на себе волосы и кусать локти. Ведь ты профессионал! В этом случае благодаря своей подготовке ты бы справился с любыми заворотами прессы и телевидения. И совсем другое дело, если бы этим трупом оказалась Пина Бэрони! Убийство по ошибке? Ну нет! Тут ты будешь виновен совершенно однозначно… Тут тебе ни за что не отвертеться! И решение суда будет одним… Понятно тебе это или нет?

Он был прав, абсолютно прав. И говорить об этом даже не было смысла. В это самое мгновение во мне окончательно исчезли все сомнения, которые я еще испытывал в отношении причастности Шемпиона к убийству Мэлоди Пейдж. Стив Шемпион был в моих глазах хладнокровным и расчетливым убийцей. Хитрым и коварным… Его ничуть не заботила судьба других, он думал лишь о себе.

— Да, все совпадает… — негромко ответил я.

— Ну и отлично! — с явным удовлетворением воскликнул Шлегель.

За неистовой, напряженной работой мысли наступила разрядка. Я ощущал себя так, как если бы только что сдал сложнейший экзамен. По всему было видно, что и сам Шлегель тоже успокоился. Он машинально запихнул в рот недоеденный кусок фруктового торта, но, шевельнув раз-другой челюстью, скривился и вытащил его обратно.

— Че-ерт! Я эту гадость терпеть не могу! Не ем я этих сладостей… — уже заталкивая в пепельницу недожеванный кусок, пробубнил Шлегель, обращаясь к Доулишу.

— Похоже на то, что сегодня мы все немного переволновались, — с обидой в голосе произнес Доулиш. Затем он демонстративно собрал остатки торта и выбросил их в ту же пепельницу.

Как бы извиняясь перед Доулишем за свою несдержанность, полковник принялся помогать ему смахивать крошки со стола.

Я устало опустился в удобное кресло из красной кожи, которое обычно предлагали посетителям этого кабинета, и закрыл глаза. Шлегель же, видимо, воспринял эту мою позу за с трудом переносимое переживание за все, что произошло в недавнем прошлом.

— Тебе не стоит изводить себя из-за того парня… ну, которого ты пристрелил. Все нормально… Он был довольно известным в своих кругах наемным убийцей из Цюриха по прозвищу «Корсиканец». Этот экс-актеришка отправил на тот свет гораздо больше людей, чем ты съел сосисок за всю свою жизнь. И будь моя воля, так я бы тебя наградил медалью за это дело. Медалью! А не смертным приговором…

— Хм! А я очень рассчитывал на то, что смогу получить и то, и другое! Причем сразу! — сыронизировал я.

— Оставь свои шуточки при себе, — с напускной важностью ответил Доулиш. — Здесь все упирается в эти пистолеты… Будь они прокляты! Если бы ты неукоснительно соблюдал существующие правила по использованию оружия, то нам бы не пришлось срочно направлять людей, чтобы убирать трупы из карьера и оформлять целую кучу документов о твоей выдаче…

— Если бы я неукоснительно соблюдал ваши идиотские правила, то давным-давно был бы на том свете! — взорвался я.

— Если они по этому револьверу выйдут на тебя, то я тебя могу уверить, что ты там довольно скоро окажешься, — продолжил свою мысль Доулиш.

— Послушайте, давайте не будем ходить вокруг да около! Скажите напрямую, что вы хотите, — чтобы все это дерьмо оказалось в моем досье? Что ж, дайте мне лист бумаги, и я напишу то, что вы скажете! Я с удовольствием выполню любое ваше указание… В каких грехах мне еще покаяться? Потеря секретных документов, растрата денег без оправдательных документов… Давайте, валите все в кучу, я вывезу! — вспылил я, но, быстро справившись со своими эмоциями, продолжил уже более спокойным тоном: — Я устал… и думаю, нам будет проще договориться, если вы не будете ломать комедию, а прямо скажете, что намерены делать.

Едва заметные взгляды, которыми они обменялись, несли в себе какое-то вполне определенное значение, и я уловил это сразу.

— Ага! У нас подворачивается неплохой случай запихнуть Шемпиону в задницу транзистор! — довольно улыбаясь, вымолвил Шлегель.

Мне уже не раз приходилось слышать вот такие его аллегории, чтобы понять, что в данном случае этим транзистором буду я сам.

— Я был бы крайне рад случаю, когда то же самое можно было бы сделать и в отношении вас, полковник! Пусть это стоило бы мне второго смертного приговора… — буркнул я ему в ответ.

— Хватит! У нас нет времени для тренировок в острословии и взаимного препирательства, — с тем же недовольным видом сказал Доулиш и почему-то уставился именно на меня.

— Только не надо вот так на меня смотреть! — отреагировал я. — Я ни в чем не виноват. Ни в чем!

— Ну разумеется, — рассудительно продолжил Доулиш. — Только в этой ситуации майор Шемпион очень скоро догадается, что твое обвинение в убийстве той девушки не больше чем уловка…

— Но со своей стороны мы должны сделать так, чтобы он понял, что и его уловка с убийством Фабра не произведет впечатления на наш департамент, — оборвав на полуслове Доулиша, вставил Шлегель. — Это тебе понятно?

— Нет, не понятно!

Наступила долгая и мучительная пауза. Наконец Шлегель тяжело вздохнул и продолжил свою столь лихо закрученную мысль:

— Итак, тебе предъявляется обвинение в убийстве Мэлоди Пейдж. Очевидно, что обвинение липовое, но мы все же попытаемся на нем сыграть. А именно — по ходу дела перевести его на самого Шемпиона и наполнить его соответствующим фактическим материалом, чтобы оно звучало поубедительнее. Улавливаешь?

— Продолжайте, продолжайте, — ответил я Шлегелю. Тем временем я без разрешения достал сигару из коробочки на столе Доулиша и раскурил ее. Злоупотребление расположением начальства противоречило неписанным правилам поведения в департаменте, но сейчас ни у Доулиша, ни у Шлегеля не было времени мне об этом напоминать.

— Теперь предположим, что дело у нас пошло, — увлеченно развивал свою версию Шлегель. Чтобы быть полностью уверенным, что я достаточно твердо держу нить его рассуждений, он переспросил: — Предполагаем или нет?

— Да, да, предполагаем, — подчеркнуто заинтересованно ответил я, хотя и подумал, что ему не следовало бы проявлять такую щепетильность в отношении меня; я перестал обращать серьезное внимание на чьи-либо слова с тех самых пор, как обзавелся женой.

— Пока ты находишься под следствием по этому делу… — хотел было вставить свое слово Доулиш, но Шлегель как ни в чем не бывало прервал его и продолжил: — …тебя выпускают из-под стражи под залог. А ты сматываешься во Францию и упрашиваешь Шемпиона пристроить тебя где-нибудь у него.

— Но, насколько известно, обвиняемых в совершении убийства не выпускают под залог, — серьезным тоном произнес я. — Да-а! Чувствую, с вами так можно далеко зайти…

— Ну, пусть тогда это будет побег из-под стражи, — невозмутимо предложил новый вариант Шлегель.

— Полковник, наверное, слишком часто смотрит дешевые детективы! — с иронией в голосе обратился я к Доулишу.

— Что, опять не годится?! — возмущенно воскликнул Шлегель. — Ну а сам-то ты что предлагаешь?

— Мне кажется, что Шемпион не согласится с вариантом, при котором я выхожу из-под обвинения каким-то обычным способом. В этом случае он сразу заподозрит причастность департамента. А вот если департамент официально открестится от своей связи со мной и примется преследовать меня… то это может произвести на него нужное впечатление.

— Вот именно! Этот вариант полностью соответствует нашим планам, — подтвердил мою мысль Доулиш. По тому, как он это сделал, я только теперь догадался, что эти оба намеренно подталкивали меня к принятию этой идиотской идеи. Видимо догадавшись об этих моих мыслях, Доулиш попытался упредить мою возможную реакцию и сказал: — В руках у Шемпиона имеется довольно развитая агентурная сеть, и ты сам понимаешь… даже если ты окажешься на какое-то время в «Уормвуд Скрабс», он будет знать о каждом твоем шаге!

На нормальном языке его последние слова означали бы — «посидеть месяц-другой в тюремной камере следственного изолятора».

— Но только не уговаривайте меня признаться виновным! Не выйдет! — голосом, не терпящим возражений, произнес я.

— Ну что ты! Конечно, нет! Никаких признаний, — поспешил успокоить меня Доулиш. Но его слова вряд ли оказали на меня желаемое воздействие; мне, как, впрочем, и ему самому, было хорошо известно, что история деятельности департамента в немалой степени написана кровью тех простаков, которым сначала охотно сулили спустить все на тормозах или отпустить под предлогом «невменяемости», а потом, получив от них нужное признание, отправляли на казнь.

— И еще! Никаких тупоголовых адвокатов из нашего министерства юстиции. Вы готовите липовое обвинение, а я сам подыскиваю себе подходящего защитника, который выявит подстроенные вами ошибки следствия и прочие несоответствия для моего оправдания, — добавил я.

— Идет! Мы согласны, — вновь за Доулиша ответил Шлегель.

— Ладно, я проползу по всему этому дерьму… Только не надо заранее рассчитывать на то, что все получится именно так, как и задумано. Шемпион не дурак и никогда не пойдет напролом. Он обязательно попытается найти компромиссное решение… Ведь очень может получиться и так, что он в конце концов подыщет мне какую-нибудь непыльную работенку на одной из своих картофельных плантаций в Марокко, а сам будет посмеиваться над нами, — предположил я.

— Нет, я так не думаю, — ответил Доулиш. — Мы познакомились с его донесениями, которые он направлял в Лондон во время войны. Тогда он был довольно высокого мнения о тебе и, я надеюсь, остается при нем сейчас… Кроме того, Шемпион не станет попусту терять драгоценное время и побыстрее запустит тебя в дело. Как нам кажется, на него сейчас особенно сильно давят из Каира с тем, чтобы он наращивал поток разведывательной информации…

— И еще один момент, — в очередной раз не дав своему коллеге договорить до конца, заявил Шлегель, — у нас нет полной уверенности в отношении этой Бэрони. А вдруг мы ошибаемся? Вдруг она работает вместе с Шемпионом? Если это окажется так, то… — он краем ладони провел по горлу, как если бы это был нож, — …то нам не останется ничего другого, кроме как горько сожалеть о безвременно сошедшем в мир иной.

— Хм! Я и не знал, полковник, что у вас есть склонности к поэзии, — не удержался я в очередной раз поддеть Шлегеля.

Глава 12

В тюрьме «Уормвуд Скрабс» я оказался отнюдь не в первый раз. В 1939 году, как раз перед началом войны, все заключенные были переведены отсюда в другие места, а в здании разместили Управление военной разведки.

Несмотря на то, что с тех пор стены помещений неоднократно перекрашивались, была заменена вся водопроводная и канализационная системы, угрюмый вид тюрьмы от этого практически не изменился. В воздухе по-прежнему висел застоявшийся запах мочи, а даже самый тихий звук, резонируя от бетонных перекрытий и железных решеток, разлетался здесь в разные стороны мощным эхом. По ночам я не раз вскакивал с койки лишь от того, что кто-то там на первом этаже здания прокашливался… И вместе с тем тут было жутко тихо; как если бы все здесь содержащиеся заключенные глубоко вдохнули, чтобы в едином порыве завыть во все горло, но так и замерли в ожидании чего-то.

— Э-э… нет никаких оснований, препятствующих тому, чтобы вы могли пользоваться туалетными принадлежностями… приличным мылом, лосьоном для бритья там… Пижамой и домашним халатом в том числе, — рассудительно, но немного занудно произнес он и обвел взглядом стены моей камеры с таким видом, как будто оказался здесь впервые.

— Прошу заметить, что вы защищаете в суде меня, а не какого-то сутенера из Ист-Энда! — спокойно ответил я. — Поэтому займитесь лучше своим делом, а насчет дезодорантов я позабочусь сам.

— Несомненно, несомненно, — поспешил поддержать мою мысль мой собеседник Майкл Монкрифф — так сам себя называл мой адвокат, хотя среди своей криминальной клиентуры он был больше известен под кличкой «Живоглот». Такие, как он, обычно выбираются наверх из самых беспросветных трущоб, где обитает беднота. Он был высок, широкоплеч и мускулист. На его оспенном лице виднелись следы от затянувшихся шрамов. Выражение его лица в сочетании с солидной седоватой шевелюрой само собой убеждало каждого в том, что перед ним довольно известный во всей стране адвокат. Впрочем, он и сам был такого мнения о самом себе.

Майкл Монкрифф с озабоченным видом запустил руку в кармашек жилета своего дорогого костюма и достал оттуда золотые часы на цепочке. Взгляд на стрелки был достаточно долгим, чтобы дать мне понять, что мои действия раздосадовали его, но в то же время и достаточно коротким, чтобы не раздосадовать меня самого. Ведь в противном случае он мог бы остаться без второй части гонорара, который я ему пообещал.

Он слегка улыбнулся, хотя было видно, что это удалось ему сделать не без труда.

— Я хотел переговорить с вами по поводу тех предварительных записей, которые я сделал к этому времени. В предыдущий мой визит вы сообщили мне целый ряд довольно интересных фактов по сути предъявленного обвинения, — произнес он.

Широко зевая, я кивнул ему головой в знак понимания того, о чем идет речь.

— Может статься так, что благодаря усилиям наших друзей ваше дело даже не дойдет до судебного разбирательства! — продолжил Майкл Монкрифф, недвусмысленно делая ударение на слове «наших».

— В самом деле?

— Э-э… Вполне возможно… но пока нет никаких твердых гарантий… Впрочем, впереди у нас еще очень и очень много работы… Теперь же мне необходимо повидаться кое с кем в гостинице «Линкольнс Инн». И это… м-м… требует некоторых расходов…

Он выдержал паузу, дождался моего кивка, стоящего мне очередных пятисот фунтов, и продолжил:

— Я полагаю, что вы не думаете, что…

— Нет, нет, — упредил я его вопрос, — не останавливайтесь перед расходами. Ведь вашим друзьям приходится хорошенько обрабатывать этих лицемеров от закона! Разве не так?

— Во-первых, не друзьям, а коллегам. А во-вторых, не обрабатывать, а работать, — многозначительно уточнил Майкл Монкрифф.

— Ну да, я собственно это и имел в виду… Только вы с ними сегодня еще немного поработаете, а завтра утром опять прибудете сюда ко мне и подробно расскажете, на чем вы сошлись. Идет? — Я встал из-за стола и подошел к прикроватной тумбочке, чтобы взять оттуда сигареты.

— Не знаю… Вполне возможно, что эта встреча займет у меня дня два-три. Дело все в том, что эти люди сверху…

— А я что, снизу, выходит?! — раздраженно ответил я, взяв его золотую зажигалку. Затем я прикурил и небрежно бросил ее на стол перед ним.

Не глядя в мою сторону, Майкл Монкрифф достал из бокового кармана красивый носовой платок и громко высморкался. Продолжая им утираться, он наконец с обидой в голосе сказал:

— Сидя здесь, вы сами себя растравливаете! По-вашему выходит, что я целыми днями ничем другим, кроме просиживания штанов, и не занимаюсь. Наверное, думаете, что сначала вытрясу из вас денежки, а потом умою руки?..

— Это ваше юридическое образование сделало вас таким легкоранимым или это прирожденные артистические способности?

— Я тружусь не покладая рук и помогаю тем, кто оказался в затруднительном положении… Никто из моих подопечных никогда не окажется за решеткой, если у него есть голова на плечах. Впрочем, вас это не касается… — Майкл Монкрифф придвинулся к столу поближе и стал выкладывать на него какие-то документы. — Итак, мне потребуется несколько дней, чтобы провести необходимую встречу. Вам же следует сохранять полное спокойствие и… и всецело доверять мне.

Стоя позади него, я наклонился вперед и заговорщически прошептал ему на ухо:

— А вам-то самому не приходилось вот так смиренно сидеть в этой вонючей норе и с верой в душе ждать чего-то там такого, пока один толстобрюхий козел будет преспокойно дожевывать хлеб… хлеб, который он урвал за еще не сделанное дело?

— Мне знакомо это состояние… — хотел возразить Монкрифф, но я не дал ему договорить.

— И заметьте, дорогой мой друг, что мне не стоит особого труда свернуть этому козлу рога… Тем более что терять мне нечего! Вам понятно, о чем я говорю? Мне абсолютно нечего терять, кроме его дружеского расположения!

— Ладно, оставим эту тему, — хмуро ответил Майкл Монкрифф. Было видно, что сказанные мною слова не оставили его равнодушным: когда он убирал свои листки обратно в портфель, пальцы его отчетливо дрожали. — Я обязательно попытаюсь встретиться с ними еще сегодня днем. Однако это вряд ли представляется возможным…

— Я верю в вас, Майкл, и знаю, что вы не станете разочаровывать меня, — произнес я, глядя ему в глаза.

— Я постараюсь не разочаровать, — с натянутой улыбкой пробормотал мой адвокат.

«Безмозглая скотина!» — выругался я про себя. Целых три юриста высочайшей квалификации из Королевской прокуратуры два дня напролет ломали себе головы над тем, как и какие ошибки запрятать в материалы по обвинению! И теперь, когда любому дураку с элементарным юридическим справочником потребовалось бы не более десяти минут, чтобы вытянуть меня отсюда, этому «бедному еврею» с двумя другими консультантами и десяти дней оказалось мало для того, чтобы вникнуть в суть документов!

— Э-э… мне, знаете ли, не нравится, как с вами здесь обращаются, — с серьезным видом вымолвил Майкл Монкрифф после некоторой паузы.

— Не понял? — переспросил я, озадаченный этим неожиданным переходом.

— Ну, я имею в виду то, что у вас нет доступа к различным кружкам по интересам, занятию спортом, просмотру телевидения, к самообразованию… Ко всему прочему вам отказано в посетителях. Это непорядок! Я уже заявил решительный протест по этому поводу.

— Они говорят, что я слишком непредсказуем в своих действиях.

— Не обращайте внимания, они всегда так говорят. А кстати, вы получаете положенную вам сорокапятиминутную прогулку? Вы имеете на нее полное право.

— Да нет… Я как-то припугнул одного надзирателя, ну и эту прогулку мне отменили, — безразличным тоном ответил я.

Майкл Монкрифф взглянул на меня и осуждающе покачал головой.

— Вы ведете себя так, как если бы вам здесь очень нравилось!

В ответ я лишь широко улыбнулся.

После того как он наконец ушел, я попытался успокоиться и взялся за чтение книги «Третий рейх изнутри». Но дело не шло. Я листал страницу за страницей, но никак не мог сосредоточиться на прочитанном. В конце концов я отбросил ее в сторону. Как находящемуся под следствием мне был предоставлен режим содержания, который существенно отличался от общего. Словом, жизнь была более или менее сносная. Хотя больше всего меня раздражал глазок на двери камеры. Не один раз на день мне приходилось слышать приближающиеся шаркающие шаги надзирателя и отвратительный скрежет небольшой задвижки на этом глазке. Секунду-другую его взгляд внимательно прощупывал меня, не занимаюсь ли я чем-нибудь запрещенным, а затем все эти звуки убывали в обратном порядке. Эта же процедура повторялась и тогда, когда ко мне приходили посетители, — скрежетала задвижка, звенела связка ключей, с жалобным писком распахивалась тяжелая дверь…

Едва я успокоился, как дверь камеры вновь взвизгнула и отворилась.

— Арестованный, встать! К вам посетитель! — прозвучала до одури надоевшая команда надзирателя.

Я молча поднялся со своего места. В открытую дверь вошел Шлегель с небольшим портфелем в руке. Не дождавшись команды, я вновь уселся на свое место. Войдя в камеру, Шлегель остановился около порога и оставался там, пока не убедился в том, что надзиратель уже отошел от двери.

— Что, по-прежнему лезем на стенку? Брось! Говорят, трудновато только первые десять лет… — игриво начал полковник.

Меня подмывало послать его к черту, но я сдержался и промолчал. Шлегель же по-хозяйски прошел мимо меня к стенному шкафчику, сгреб в сторону все мои туалетные принадлежности и бросил в дальний угол несколько пачек сигарет.

— Чтоб глаза им не мозолили, — не то мне, не то себе пояснил он. Прикрыв дверцу шкафчика, Шлегель не спеша покопался в карманах и достал свой портсигар из слоновой кости.

— Я не курю, — упредил я его предложение. Он понимающе кивнул головой и вновь убрал портсигар в карман.

— Нам стало известно, что Шемпион объявился в Лондоне, — весело улыбаясь, сообщил Шлегель. — Ну а у тебя что новенького?

— Ничего! — угрюмо буркнул я.

— Кстати, ты получил нашу передачу с чаем, маслом… и прочими делами? Доулиш сказал, что с этим и впредь не будет проблем. Единственно, мы считаем, что чрезмерная изысканность набора продуктов может вызвать кое у кого ненужные подозрения…

— Послушайте! Вы можете оставить меня в покое или нет? — оборвал я его на полуслове. — Что, не терпится просто немного поболтать?

Шлегель остановился напротив меня с ошарашенным видом. Еще больше вывел его из равновесия внезапный резкий удар проходящего мимо охранника связкой ключей о металлические перила. Он вздрогнул и нервно заморгал глазами.

— Идите сюда! — негромко подозвал я его. Шлегель подошел и послушно сел напротив меня, наклонившись немного вперед, чтобы лучше меня слышать. — Если еще хоть раз вы сами или ваши помощники сунетесь ко мне со своими дурацкими вопросами, указаниями, передачами… или же станете хлопотать за меня… да что там, бровью поведете только при упоминании моего имени — то я буду впредь расценивать это как намеренно враждебные мне действия! Я не только разнесу на кусочки весь ваш проклятый план, но и жестоко отомщу каждому из вас. Это вам понятно?

— Подожди…

— Нечего мне ждать! А теперь, полковник, быстренько запаковывайтесь в свой макинтош и проваливайте отсюда! И поживее, а то мне придется вытолкнуть вас через этот вот глазок. И еще… Ни под каким видом больше ко мне не приходите, пока я сам не выйду на контакт. Никакой самодеятельности! Иначе я очень… очень нервным бываю… Зарубите себе это на носу!

Шлегель молча поднялся и направился к двери. Он уже занес руку, чтобы постучать в нее и вызвать надзирателя, но остановился и спросил:

— Ты что-нибудь слышал, что сегодня произошло?

— Нет, а что такое?

— Двенадцать заключенных возвращались с завтрака из столовой и по пути решили навести шорох в административном блоке. Устроили там небольшую сидячую забастовку… Разогнали всех клерков, посрывали замки со стоек с досье на заключенных, выкинули печатную машинку в окно… В общем немного порезвились.

— Ну и?

— Ну через пару часов вся эта буча успокоилась. Им пригрозили, что отключат телевидение, запретят курить и еще что-то в этом роде. Они это, наверное, из-за ограниченных возможностей для самовыражения! Но ты, собственно, не беспокойся, нами хорошенько перекрыты все выходы и входы.

Его «новость» не произвела на меня никакого впечатления. Это разочаровало полковника еще больше. Шлегель недоуменно пожал плечами и постучал в дверь камеры. Через минуту она открылась, и он вышел, едва заметно кивнув головой мне на прощанье.

Лишь тогда, когда дверь захлопнулась, до меня дошло значение этого «незначительного» события. Зачем устраивать сидячую забастовку там, где хранятся досье, кроме как для того, чтобы порыться в них?! Очевидно, что кому-то очень хотелось заглянуть именно в мои документы…


После моего освобождения из-под стражи я никуда не двинулся, а остался болтаться в Лондоне.

Первые несколько ночей я провел на вокзале «Ватерлоо». Сначала я расположился в зале ожидания, но очень скоро передо мной вырос полицейский и потребовал показать билеты на поезд. Пришлось ретироваться и подыскать себе местечко на улице. Местные завсегдатаи использовали для этого обычные скамейки, заворачиваясь при этом от холода и сквозняка в старые газеты. Правда, надо было быть очень непритязательным или очень уставшим, чтобы хоть немного отдохнуть в таком положении.

На третий день моих скитаний я уже успел усвоить для себя кое-какие новые истины. Один старик по прозвищу «Епископ», который пришел сюда пешком из Манчестера, научил меня, как правильно подбирать поезда и вагоны, в которых потеплее. Сам же он предпочитал ночевать в самых грязных, так как в этом случае скорее наткнешься на уборщицу, чем на полицейского. Оказалось, что лучше всего заговаривать зубы стражам порядка разными россказнями о том, что ты якобы рассорился со своей женой и она выперла тебя из дома. По первому времени это срабатывало безотказно. Но позже, по мере того как моя рубашка становилась все грязнее и грязнее, а лицо зарастало неопрятной щетиной, история о горьких похождениях заблудшего мужа стала давать все чаще осечки.

Неутомимый на выдумки «Епископ» помог мне разместиться на ночь и в эту пятницу. В нашей компании оказалось сразу трое человек. Мы выбрались на платформу, на которой стоял готовый к отправлению поезд на Гилдфорд, и перебрались через него на соседний путь. Там стоял другой состав, который готовился к отправлению лишь на утро. «Епископ» открыл своим специальным ключом дверь купе для охраны состава, и мы все втиснулись в него. Старик примостился на узенькой скамеечке так, чтобы видеть в боковое зеркальце весь состав, а я с Фюллером вытянулся в струнку на противоположной. При этом моего напарника надежно подпирал сзади какой-то здоровенный тюк. Этот Фюллер был лет тридцати, с хмурой, угловатой физиономией. На нем было замызганное кожаное пальто и красно-белая шерстяная шапочка. Этот выпускник Суссекского университета по специальности «социология» прирабатывал носильщиком на этом вокзале и не упускал случая прикарманить фотоаппарат или транзистор у зазевавшихся пассажиров. «Благоприобретенные» вещи тут же шли на продажу на Гат-стрит-маркет, всего в ста метрах от здания вокзала, в то время как ротозеи безуспешно пытались разыскать одного «очень начитанного носильщика» и растерянно силились вспомнить, оформили ли они страховку на пропавшие вещи или нет.

— Это все из-за моего хребта… — пояснил «Епископ», — стоит хоть немного поспать на полу и мне уже не разогнуться…

— Только не надо таких интимных подробностей! — недовольно буркнул Фюллер. — О твоем подорванном здоровье мы уже вдоволь наслышаны!

— Хм… Когда-нибудь, парень, и ты окажешься таким вот одиноким, старым и больным, — с обидой в голосе произнес старик.

— Да ладно! Тебе просто нужно немного позаниматься гимнастикой. Встряхнуть кости, что ли… Между прочим, мне понадобится твоя помощь. Говорят, что завтрашний поезд, прибывающий к отплытию теплохода, обещает быть прибыльным для нас.

— Помочь-то можно… Только стоит ли искать шишек себе на голову? — как бы размышляя сам с собой, произнес «Епископ». Затем он поудобнее устроился на своей скамеечке и принялся что-то искать в своей шляпе. Эта старая фетровая шляпа служила ему вместо сумки; он хранил здесь деньги, окурки, нитки, спички и прочие необходимые вещи. В конце концов ему удалось найти то, что он искал — коробок спичек. После этого руки старика не спеша пробежались по всем карманам пальто и извлекли оттуда небольшую жестяную коробочку. От долгого употребления она полностью облезла и теперь сияла, как солидный серебряный портсигар. «Епископ» достал из нее машинку для изготовления сигарет и философски воскликнул:

— Кому нужна эта твоя гимнастика? Для тех, кто хочет дотянуть до ста лет, что ли? Тогда скажи мне, кому это быстрее удастся, железнодорожникам в промасленных робах или же тем коровам с пуделями, которых эти ребята возят?

— Доверяю тебе самому разбираться в своих собственных сентенциях, — безразлично бросил Фюллер, но по всему было видно, что вопрос старика застал его врасплох.

«Епископ» довольно улыбнулся. Мне он чем-то очень напоминал Санта-Клауса, только изрядно потертого… Его борода пожелтела от никотина, а зубы скорее походили на старый покосившийся забор. Удивительно, но от него не несло тем характерным застоявшимся запахом, столь свойственным всем бродягам. И это было его несомненным достоинством…

— Кто будет? — спросил старик, скручивая из белой бумаги аккуратные трубочки и наполняя их хрустящим табаком.

— Спасибо, — кивнул я «Епископу» за протянутую сигарету. Едва мы успели сделать по одной затяжке, как до наших ушей долетело мерное похрапывание — Фюллер уже спал непробудным сном.

Понимающе кивнув в его сторону, «Епископ» показал мне свою сигарету и с гордостью сказал:

— Это моя первая за весь сегодняшний день!

— А это — моя первая почти за целую неделю! — слегка улыбаясь, ответил я.

— М-да-а… Бросать с этим делом надо, сын мой! Бывало, моя мать говаривала: «Курить — деньги в дым переводить!» И она была совершенно права… — глубокомысленно произнес старик и глубоко затянулся. При этом огонек сигареты ярко вспыхнул, выхватив из сумрака его артритные суставы и подернутые слезой глаза.

— Отличная мысль! А твоя мамаша свой хлеб, случаем, не на фондовой бирже зарабатывала? — спросил я «Епископа», пытаясь переменить тему нашего разговора.

— Ты, сын мой, в тюрьме сидел, не так ли? — вопросом на вопрос ответил старик.

— Да… А до этого работал на нефтепромысле в Северном море. Впрочем, я ведь тебе уже об этом рассказывал.

— Да-да, рассказывал. Только вот что я тебе скажу, понапрасну ты влип в это дерьмо, парень! — «Епископ» осторожно затушил свою сигарету и убрал оставшийся окурок во внутренний карман пальто. — Теперь тебе не нужно допускать никаких нарушений закона, никаких!

— Слушаюсь, ваше преосвященство!

— Нужно освобождаться от этого дерьма…

— Ага! Только моли бога, чтобы оно от меня не прилипло к тебе! — огрызнулся я. Его наставительный тон уже начинал действовать мне на нервы.

— Хм-м… Я ведь гожусь тебе в отцы, — попытался он было меня приструнить, но я оборвал его на полуслове, выпалив:

— Беда только, что не в очень почтенные! — Я демонстративно перевернулся на другой бок и закрыл глаза.

Наступила тишина. Но ненадолго. Через некоторое время до моего слуха опять донеслось его глухое бормотанье:

— Гляди-ка, «фараоны» снова взялись нас выкуривать! Как и неделю назад… — Я приподнял голову и посмотрел в его сторону. Старик наполовину высунулся из окна и что-то там высматривал.

Эти его слова прозвучали для нас как боевая тревога, и мы бросились врассыпную еще до того, как полиция добралась до ближайших к нам вагонов. Я вприпрыжку проскочил мимо небольшой группы полусонных станционных рабочих, стоявших на перроне, и припустился наутек вдоль отводного железнодорожного пути.

— Сюда! Сюда давай! — вдруг послышалась приглушенная команда.

В этой спешке я никак не мог уловить, кто меня зовет, «Епископ» или Фюллер. Я машинально остановился и бросил взгляд в ту сторону, откуда неслись эти слова. Тот, кого я увидел, был вовсе не один из привокзальных завсегдатаев, а человек из нашего департамента по имени Пирс. Еще больше ошарашило меня то, что за его спиной я заметил другое знакомое лицо. Это был Шлегель! Они оба забились в телефонную будку и призывно махали мне оттуда руками. Я рванул в их сторону и, подлетев к раскрытой двери, что было сил смазал Шлегелю в челюсть. Полковник пошатнулся и грохнулся затылком в телефонный аппарат. От неожиданности лицо Пирса вытянулось, и, прежде чем он успел сделать хоть какое-либо движение, я врезал ему под дых. Охнув, он переломился пополам. Моя позиция была очень удобная, и я не упустил случая добавить ему с левой. Влипнув в угол телефонной будки, они не могли противостоять моим ударам, в то время как для моих кулаков пространства было вполне достаточно. Я размахнулся покруче в очередной раз и врезал Шлегелю по носу.

— Все! Все! Все! — завопил он, прикрывая разбитое лицо руками. В этом его жесте звучала и мольба о пощаде, и страстное желание укрыться от очередной оплеухи.

Пирс почти сполз на пол и барахтался там, не в силах подняться на ноги.

— Что, забыли о том, что я говорил тогда, в тюрьме? — рявкнул я и снова сделал крутой замах. Закрываясь одной рукой, Шлегель прямо-таки втиснулся в узкое пространство между стенкой будки и телефонным аппаратом. Но на этот раз ему повезло, — мой кулак так и завис в воздухе.

Шлегель оживленно заморгал глазами, поглядывая то на меня, то на мой кулак. Да, я изменился… Я изменился не только внешне, но и внутренне. Воистину бытие определяет сознание! Пинки полицейских, которыми тебя поднимают среди ночи, мелкая шпана, которая готова снять с тебя последнее пальто или прирезать за грош… Можно ли выжить в этом мире без насилия?! Жизнь такова, что либо она у твоих ног, либо наоборот — ты у ее! И тот вид, с которым Шлегель сейчас смотрел на меня, сам за себя говорил, насколько глубоко я проникся этой идеей.

— Ты получил наш паспорт… ну и все остальное? — с трудом переводя дыхание, проговорил Шлегель. — Тебе же нужно выбираться во Францию…

— Нет! Вы определенно без мозгов! Ну разве не понятно, что Шемпион был среди нас и не хуже другого знает обо всех наших штуках! Ему будет достаточно одного взгляда на ваш швейцарский паспорт, чтобы понять, что это самая настоящая липа. Я не задумываясь бросил его в печь вместе с другой вашей макулатурой. Между прочим, предлагаемый способ финансирования операции был разработан им самим еще в 1941 году!

Шлегель хотел было выпрямиться, но ударом в грудь я вновь загнал его на прежнее место. Съехать на пол ему не позволяло лишь то обстоятельство, что там по-прежнему барахтался Пирс, а полковник крепко упирался в него коленями.

— Шемпион должен сам попытаться выйти на меня. В противном случае он ни за что не клюнет! Этого не произойдет тем более, если вы, идиоты, будете торопить события. — Неожиданный приступ усталости вдруг сковал все мое тело. Я был готов растянуться и заснуть прямо здесь, на мостовой. Крепко зажмурившись, я с усилием обеими руками потер лицо и встряхнул свои мозги так, что в ушах зазвенело. Это слегка взбодрило меня, и я продолжил: — Если он не клюнет, то это будет конец для меня… Так что, девочки, простите за излишнюю эмоциональность. Мне еще танцевать и танцевать… и не хотелось, чтобы кто-то держал меня за юбку…

— О’кей! Ты, конечно, прав, — пробубнил Шлегель, прижимая рассеченную губу носовым платком.

— Да, всем вам очень и очень нужно в это верить… потому что в следующий раз я уже не стану щелкать по носу… Тебе, Шлегель, не терпится передать мне верительные грамоты нашего департамента для Шемпиона? Что ж, прекрасно! Только учти, что в следующий раз я просто убью тебя! Я убью каждого, кого ты мне подошлешь… Это на тот случай, чтобы у Шемпиона даже не зародилось сомнения…

— Слушай, ты не имеешь права говорить со мной в таком тоне! — с обидой и злостью проворчал Шлегель. Кровь из разбитого носа, видимо, заливала его глотку, и от этого он постоянно подкашливал. Я достал, я чувствовал, что наконец достал его! Наклонившись вперед, я левой рукой потрепал его за щеку на манер того, как это делают с расшалившимися малышами. Шлегель воспринял это вполне дружелюбно; его глаза настороженно следили за моим правым кулаком, готовым в любую секунду снова влепить его в стенку.

— Деньги давай! Живо! — скомандовал я, не давая ему расслабиться.

Шлегель поспешно залез в боковой карман и протянул мне три смятые пятифунтовые банкноты. Выхватив их, я резко отпрянул назад, нарушив тем самым и без того неустойчивую конструкцию из их тел. Не обращая внимания на характерный грохот и восклицания в телефонной будке, я почти бегом бросился в сторону Йорк-роуд.

На ночном небе сияла полная луна.

— Привет, сын мой, — захлебываясь от усталости, пробормотал «Епископ», когда я его нагнал уже в самом низу автомобильного пандуса, ведущего к зданию вокзала. По спине его колотила сумка с нехитрыми пожитками. — Я видел, ты опять кого-то тряханул.

— О! — махнул я ему смятым комком из банкнот. — Теперь у нас будет по койке в ночлежке и по порции омлета с сосисками!

— Не стоило тебе этого делать, — угрюмо ответил старик, глядя не на деньги, а на следы крови на обшлаге моего рукава.

— Но ведь мы вместе и нам…

— Ладно! Давай к поезду на Портсмут, это на восьмой платформе, — деловито предложил старик.

Я улыбнулся.

— Поближе к голове состава и в вагоне для некурящих? Идет!


На следующий день я собирался в очередной раз устраиваться на работу. Она числилась у меня в списке под номером восемнадцать. Речь шла о небольшом частном банке, который располагался недалеко от Феттер Лейн. Было известно, что он занимается самыми разными финансовыми «операциями», начиная от незаконных сделок и кончая откровенным мошенничеством. Все возможные варианты по трудоустройству я подбирал с особой тщательностью. Ведь разве может человек моей квалификации, которого столь несправедливо выперли на улицу, браться за работу для зеленых новичков?!

Там, куда мне уже приходилось обращаться, могли без особого труда удвоить ту величину зарплаты, на которой я настаивал, но дело обычно заканчивалось бокалом сухого шерри, нудным разговором о нынешнем экономическом спаде и… неизменным отказом. Впрочем, так оно и должно было быть, поскольку примерно за неделю до моего появления в каждую из имеющихся в моем списке компаний прибывал офицер спецслужбы с соответствующего содержания указанием. Иными словами, все шло как и должно было идти.

— Молись богу, сын мой, чтобы у тебя завтра все прошло как надо, — посоветовал мне «Епископ» еще вечером в пятницу. Тогда мы сидели в местном кабачке и потягивали пиво из одной кружки. Смысл этих слов я истолковал для себя не иначе как, что до конца недели мне вряд ли улыбнется подходящий случай устроиться на работу.

— Молись не молись, что толку-то! — безразлично отозвался я и, откинувшись на спинку стула, уставился в телевизор, висевший над стойкой бара. Показывали какую-то комедию, но звук был настолько приглушен, что с моего места ничего не было слышно.

— Завтра мы отправляемся на побережье, — нехотя произнес Фюллер, делая очередной глоток из кружки.

— А чего? — с таким же безразличным видом спросил я его.

— Да вот «Епископ» завязался на эту Национальную ассоциацию содействия…

— Я же просил тебя не говорить об этом! — недовольно оборвал его старик. С нахмуренным видом он пошарил у себя в шляпе и достал оттуда небольшой окурок.

— Чего ты, старый, разбубнился!.. А то можно подумать, что он сам об этом ничего не знает! — Фюллер развернулся ко мне и продолжил: — Есть у нас один знакомый клерк из выплатного пункта. Он тебя вносит в список, выдает тебе пособие по безработице, а чуть позже ты ему возвращаешь половину. И все дела! Только он не может делать этого чаще чем один раз в месяц: контролеры накрыть могут. Здорово придумано, как считаешь? — Затем Фюллер достал из кармана спичечный коробок и дал одну спичку старику, чтобы тот раскурил свой окурок.

— Мы называем себя солдатами Армии призраков, — пояснил «Епископ». Он довольно улыбнулся и отхлебнул приличную порцию пива, как если бы это был тост за предстоящее дело.

— Наверное, мы могли бы и его туда приписать. Дед, ты как думаешь? — предложил Фюллер, обращаясь к «Епископу».

— Попробовать-то можно, — без особого энтузиазма ответил старик.

— А как же вы доберетесь до побережья? Ведь билеты немалых денег стоят, — удивленно спросил я.

— Мы взяли билеты у одного знакомого из билетной кассы. Точно так же и ты бы мог… А деньги вернешь ему потом, — упорно настаивал на своей идее Фюллер.

— Но ведь это совсем не так просто… — хотел я возразить.

— Не хочешь — не надо! Тебя никто не тянет, — буркнул старик. — Ты ведь собирался устраиваться на работу или нет?

— Да нет… Я, собственно, не против, — поспешил я ответить.

Наступила томительная минута молчания. Чтобы как-то разрядить обстановку, я предложил:

— Может, возьмем еще пива?

— Я бы не отказался! — живо подхватил Фюллер.

— Ладно, давай, сын мой, — произнес «Епископ», и в этом я услышал его окончательное согласие на мое участие в их предприятии.


Было хмурое субботнее утро. Пассажирский поезд на Саутгемптон был едва ли заполнен наполовину. Мы все опаздывали, и Фюллеру пришлось провести нас напрямую через какие-то темные закоулки. Протиснувшись между вереницей багажных тележек и фургоном, в которых возят продукты для кафе, мы наконец выбрались на перрон и уже на ходу вскочили в отходящий состав. Поезд еще только начинал выруливать по подъездным путям от здания вокзала, а я уже был уверен, что моя встреча с Шемпионом должна вот-вот произойти. Такие штучки были в его вкусе.

— Давай туда, вперед! — «Епископ» кивком головы показал на дверь, ведущую в следующий вагон. Я двинулся первым. В проходе стояли двое пассажиров в темных плащах и увлеченно рассматривали сквозь стекло задний дворик Ламбета.[2] На меня они не обратили никакого внимания. Я добрался до свободного купе, в котором находился всего один человек, и тяжело опустился на сиденье. Я едва успел отдышаться, как «Файнэншл таймс», скрывающая моего попутчика, упала, и я увидел перед собой улыбающегося Шемпиона.

— Что, удивлен? — победно спросил он.

— Не так чтобы очень…

— Ну конечно, конечно, не очень! И все же я очень рад возможности поговорить с тобой. Тем более что есть о чем, — напористо продолжил он, не спуская с меня глаз.

Я не спеша достал из кармана сигарету «Епископа», вставил ее в рот и стал обшаривать карманы брюк в поисках спичек.

— Пришлось побывать в небольшой переделке?

Я молча кивнул.

Шемпион, не говоря ни слова, решительно протянул руку и выдернул мою сигарету изо рта.

— Что за блажь! — с брезгливым видом буркнул он. Раздавив сигарету в кулаке, он ожесточенно бросил ее остатки на пол купе. Затем Шемпион вытащил носовой платок и стал тщательно протирать руки. — Спать на вокзале! Нет ничего более идиотского! Просто не перестаю удивляться тебе… Похоже, ты просто не можешь, чтобы не растратиться там, не пострелять сям, не выкинуть еще что-нибудь в другом месте! Спать на вокзале с каким-то отребьем — ну не верх ли это дурости?! — едва сдерживаясь, выпалил Шемпион. На какое-то время он замолчал, уставившись в окно, за которым пробегали фабричные трубы и здания Вейбриджа и группки людей, прогуливающихся по улицам.

— За последнее время ты, Стив, что-то заметно поистратил свою хваленую сдержанность, — спокойно ответил я, в то время пока он продолжал молча смотреть в окно. — У меня, конечно, есть в заначке фунт-другой-третий, но… для встречи тебя с фанфарами и почетным караулом не набралось бы… — Шемпион бросил на меня короткий и злой взгляд. Я же улыбнулся ему и добавил: — Извини! Тем более что я тебя не приглашал к себе.

Шемпион молча достал из кармана пачку сигарет и подбросил ее мне. Повертев ее в руках, я достал одну сигарету и закурил. Минуту или две мы ехали молча.

— У меня к тебе есть одно дело, — неожиданно прямо начал он.

Я выдержал небольшую паузу, а затем ответил:

— У меня, Стив, есть предчувствие, что это дело плохо кончится. Причем плохо для нас обоих.

— Это потому, что в этом случае департамент будет постоянно дышать мне в затылок? Ну и пусть! Оставь эту заботу для меня, старик. — Его глаза цепко следили за каждым мускулом на моем лице.

— Ну, если ты так говоришь…

— Ты наверняка заметил, что эти идиоты из департамента нисколько не меняют своих привычек и методов.

Шемпион задумчиво закивал головой, как бы мысленно соглашаясь со своими собственными словами. По нему было видно, что он полностью уверен в своей невиновности, что это именно департамент сфабриковал дельце об убийстве им Мэлоди Пейдж. Существует тип людей, которые без особого труда могут убедить самих себя в своей исключительной правоте и твердо держатся тех оснований и доказательств, которые подобраны ими же самими. К этому типу, несомненно, относился и Стив Шемпион.

— А помнишь ту самую ночь, когда ты прибыл к нам впервые? Я, Пина, совсем еще молоденькая Кети… и бутылка шампанского на столе, — произнес Шемпион, как-то неожиданно сменив тему разговора.

— Ну да, помню… — уклончиво ответил я, чувствуя здесь какой-то подвох.

— Еще тогда я сказал тебе, что мне не нужно никаких доказательств твоей лояльности, твоей преданности… Мне точно так же не надо этого от тебя и сейчас.

Я улыбнулся.

— Не подумай только, что я шучу! Но одного твоего жеста какому-нибудь встречному-поперечному, одного ошибочного телефонного звонка будет вполне достаточно, чтобы навсегда выбыть из этого дела… Надеюсь, что ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ну а бланки-то мне будет дозволено заполнять?

— Бланки? Ты о чем?

— Ну как, разве мы не собираемся рассылать продовольственные посылки для малоимущих пенсионеров?

— Нет, Чарли, — со сталью в голосе ответил Шемпион, — до сих пор этим никто еще не занимался. Но в скором времени именно за это дело я и возьмусь. Тем более что я уже давным-давно в пенсионном возрасте. Шутка ли, бывший майор, бывший старший офицер разведслужбы! Мне было холодно и голодно, друг мой. По крайней мере мне было очень плохо несколько лет тому назад… Я сполна выполнил свой злодейский долг перед богом, королем и страной. Теперь же я намерен творить зло и подлость для своего собственного удовольствия и собственной выгоды.

— А я-то тут при чем?

— Мне нужен помощник, просто надежный помощник. И ты — самая подходящая для этого кандидатура. У меня ты будешь как сыр в масле кататься. Кроме этого, заметь, что твое участие в этом деле не затронет ни твоей совести, ни здоровья!

— Звучит! Но как-то не очень убедительно.

— У меня достаточно арабов, которые работают на меня. Порой им приходится справляться с довольно сложной работой… Они неплохо вкалывают, и мне приходится выкладывать немалые деньги на всех них, начиная от ботаника и кончая дворецким. Но время от времени появляется такая работа, с которой они уже не в силах справиться.

— И что же это за работа?

— Я подыскал неплохую школу для Билли. Мне, скажем, не с руки посылать какого-нибудь араба для того, чтобы переговорить с ее директором… Помимо этого, мне иногда нужен человек, который бы мог отвезти кое-куда портфель, набитый доверху деньгами, по ходу дела решить возможные проблемы и… быстренько забыть обо всем этом. Я говорю на арабском языке не хуже любого араба, но я едва ли могу думать, как они… Словом, Чарли, мне нужен человек, с которым я мог бы быть откровенным, с которым я мог бы расслабиться.

— Слушай! Похоже больше на то, что тебе нужна жена, а не помощник, — съязвил я.

Шемпион поморщился и, сделав категорический жест рукой в дорогой перчатке, сказал:

— Все что угодно, но только не это! Мне нужен человек из нашего круга… а тебе, Чарли, нужна хорошая работа. Ну так и займись ею… для меня!

— Идет! Я согласен.

— В латыни есть выражение: «Окажи услугу другу, чтобы подружиться с ним еще ближе», если я не ошибаюсь.

— Да, именно так, но там есть еще и продолжение: «Окажи услугу врагу, чтобы сделать его другом». Эти слова ты как-то написал в своем донесении в Лондон и наказал пилоту, который его отвозил, чтобы наш шеф получил его лично в руки. А потом, на следующий день, из радиосводки мы узнали о том, что тебе за это влепили строгача… Помнишь, как это было?

В ответ на это Шемпион лишь замотал головой, всем своим видом показывая, что ничего не помнит и не хочет вспоминать. Для него, видимо, было не так просто поверить, что я тогда был настолько впечатлительным, что не забыл этого эпизода и по сей день. Ведь для него я был тогда всего лишь исполнительным подчиненным, эдаким «расходным материалом». Похоже, что таким я и остался в его сознании. Я же изучал своего боевого командира с той слепой верой, с той неуемной жаждой, с которой дети изучают своих родителей.

— Короче, ты берешься за это дело или нет?

— Берусь! Если оно потянет на миллион. Когда я могу начинать?

— Прямо сейчас, — спокойно ответил Шемпион. Затем он кивком головы показал на парусиновый чемодан, стоящий около его ног. — Это как раз для тебя. Смени костюм, рубашку, белье… В боковом карманчике найдешь электрическую бритву.

— И все это я должен буду сделать под твоим недремлющим оком?

— Поторапливайся! — скомандовал Шемпион, не обращая внимания на мой сарказм. В этот момент до наших ушей долетел надрывный гудок локомотива, и состав на полной скорости влетел в непроглядную темень туннеля. Прошла минута или две, пока мы снова не оказались под серым нависшим небом.

— В Саутгемптоне я, конечно же, получу фальшивый паспорт, накладную бороду и лодку. Я правильно рассуждаю?

— Вполне возможно, — думая о чем-то своем, проговорил Шемпион. Потом, взглянув на меня, добавил: — Единственное, чего у тебя, Чарли, не будет, так это прощальных поцелуев, талонов на дополнительное питание, заранее известных пунктов назначения, а самое главное — пути назад.

— И газеты тоже, наверное, покупать нельзя? — ехидно поинтересовался я, пытаясь тем самым напомнить ему тот случай, когда однажды ночью на железнодорожном вокзале в Ницце, еще в 1941 году, Пине под видом распродажи газет с рук удалось пройти через полицейские кордоны и предупредить нас об опасности.

— Да, да. И тем более никаких газет! — в некотором раздражении буркнул Шемпион.

Я примерил предложенную мне одежду. Все оказалось как нельзя впору. Мне подумалось, что если Шлегель, несмотря на все мои категорические протесты, все же сидит сейчас у меня на хвосте, то найти ему меня на перроне Саутгемптона будет совсем не так просто. Похоже на то, что мне придется провалиться сквозь землю на манер того, как это делают черти и демоны в кукольных спектаклях. Что ж, именно так я себе это и представлял… На переодевание у меня ушло не более пяти минут.

Затем я устроился поудобнее в своем мягком кресле и принялся наводить порядок на лице, сбривая колючую щетину. За окном, испещренным капельками дождя, едва виднелся бушующий океан зеленых пастбищ. Чуть позже мимо нас проплыл, как старенький, пыхтящий дымовой трубой пароход, Винчестер. Да-а! В Саутгемптоне для меня обратного пути уже точно не будет…

— Будешь? — спросил Шемпион, в очередной раз предлагая пачку сигарет.

Я кивнул головой и взял одну. Он дал мне прикурить от своей зажигалки и закурил сам.

— Этот, ну бородатый, что был с тобой… Он, кстати, один из моих людей, — сказал Шемпион после некоторого молчания.

— Я догадался об этом.

— Догадался? — с крайним удивлением переспросил Шемпион. — Как это, интересно знать?

— От настоящего бродяги так никогда не пахнет.

— Говорил же я ему! Нет, он, как видно, каждый день мылся… Идиот! — воскликнул Шемпион, скрипнув зубами.

— Не расстраивайся! И на старуху бывает проруха.

Шемпион состроил натянутую улыбку и одобрительно похлопал меня по плечу.

Глава 13

Когда твой коллега, постарше и поумнее, подобно Шемпиону, признается, что его перехитрили, то надо спасать свою шкуру. Шемпион, как и все британские агенты, схваченные нацистами, предстал перед судом после войны и выслушал показания своих бывших тюремщиков: как и что он выдал.

Не многие прошли очные ставки безболезненно. У большинства остались шрамы на шкуре, т. е. в досье, и уж совсем горстку приняли обратно на службу. Шемпион был исключением.

— Полагаю, игра твоя, — сказал он мне сейчас и нерешительно потряс красным королем в воздухе. — Разве что ты рассчитываешь, что у меня есть какой-то умелый ход?

— Да, это мат, — согласился я — слабенький игрок, но все же выиграл две из трех.

Шемпион смахнул фигурки с намагниченного поля.

— Во всяком случае мы близко к цели.

— Аэропорт Найса разрешает посадку, — сказал второй пилот.

Я посмотрел в иллюминатор. Земля внизу была темной, поблескивала редкими огоньками. На летном поле нас должен ждать дорогой лимузин с шофером в ливрее. Для Шемпиона не существовало нефтяного кризиса.

— У тебя наверняка есть вопросы ко мне, — напомнил Шемпион. — Ты никогда не был доверчивым типом.

— Да, — ответил я. — Есть такое. Зачем ты все-таки двинул вперед ферзя? Дважды делал раньше, и все бесполезно. Ты ведь должен был просчитать, что случится дальше.


Лимузин ждал нас. В запретном месте: полицейский это уже заметил и отметил. Темнокожий шофер в ливрее держал на руках мальчишку, когда увидел нас. Гигантская фигура шофера превратила мальчика совсем в грудного ребенка. Однако мальчонка только казался младенцем, одет с иголочки, в дорогое и модное, как могут одеваться только французы за немалые деньги.

— Как он вел себя? — спросил Шемпион.

Водитель ласково провел ладонью по волосам паренька.

— Как ты себя вел, Билли?

Парнишка только прижался сильнее, уткнувшись лицом в плечо водителя.

Воздух был теплый, а работники аэропорта двигались с такой грацией, словно их привезли из Европы.

Я понюхал воздух. Пахло близким цветочным базаром через дорогу, океаном, оливами, нефтью и деньгами.

— Чертов кровавый мир, — сказал Шемпион горько. — Если человек вынужден похищать собственного ребенка!

— И его друзей, — добавил я.

Шемпион взял сына у водителя и усадил на заднее сиденье. Билли проснулся на миг, улыбнулся и снова закрыл глаза. Шемпион бережно подвинул сына, освободив место для нас. Он ничего не сказал водителю, но тот без расспросов вырулил на оживленную автостраду. Мощный рев мотора превратился в визг, какой издает скоростной истребитель.

— Ты же обещал привезти маму, — сказал ребенок. Голос был сонный, глухой. Шемпион смолчал. Ребенок повторил: — Ты же обещал привезти…

— Это неправда, Билли, — ответил Шемпион мягко. — Сразу не получится. Я тебе это объяснял.

Мальчик молчал очень долго. Когда он заговорил снова, мне показалось, что он предпочитал просто спорить, чем молчать:

— Ты обещал…

Мне показалось на миг, что Шемпион готов ударить сына. Однако его рука метнулась к нему, чтобы обнять и прижать к своей груди.

— Билли! Мне нужно, чтобы ты помогал своему папе, а не дрался с ним.

Когда мы добрались до Канн, ребенок уже спал. Дом, к которому мы подъехали, был гигантской мансардой, окруженной остатками давно заброшенной деревни. Не мансарда — целый дворец, который пережил три войны, уцелел, теперь снова смотрит на мир серыми стенами.

Электрический свет чуть померк, когда мы переступили порог. Электричество вырабатывалось домашним генератором; как я понял, тот работал с перебоями. Входные двери были отделаны старым дубом, широкие ступени вели наверх в галерею.

Я быстро взглянул на балкон, там никого, но мне еще не приходилось входить в подобные дома без чувства, что за мной скрыто наблюдают.

— Чувствуй себя как дома, — пригласил Шемпион с оттенком иронии.

Слуга появился из комнаты, которая, как узнал позже, была студией Шемпиона. Это был Мебарки, алжирский секретарь Шемпиона. Ему было около пятидесяти, глаза близко посажены к переносице, белые волосы плотно прижаты к черепу. Он прикрыл дверь за собой и стоял в дверном проеме как часовой.

Шемпион нес сына, все еще спящего. Мое внимание привлекла появившаяся девушка. Ей было чуть больше двадцати, одета свободно, как одеваются слуги, которые не носят униформы. На бедрах и груди блестели крупные кнопки, а тело было настолько хорошо слеплено, что я сразу заинтересовался этими кнопками.

— Что-нибудь было? — спросил Шемпион беловолосого.

— Два телефакса. Банки и подтверждение.

— В золоте?

— Да.

— Неплохо. Жаль только, что им приходится учиться трудным путем.

— Я закажу ланч. — Мебарки обратил холодный взгляд на меня. Там не было приглашения.

Он ушел, а Шемпион повел меня по лестнице вверх, затем по длинному коридору к моей комнате.

— Там телефон в твоей комнате. Набирай двойку, если хочешь позвонить мне, единицу — если в студию, десять — это кухня. Тебе подадут кофе и сэндвичи, если захочешь.

— Барская жизнь, Стив.

— Доброй ночи, Чарли. Спи спокойно.

Мой комнатушка оказалась апартаментами. Спальня с двумя роскошными кроватями, гостиная, прихожая и кабинет с огромным выбором вин и коктейлей. С балкона можно было обозревать сотни акров ухоженной зелени. Была и роскошная библиотека, книги как будто кто-то заранее и очень тщательно отобрал на мой вкус.

Я позвонил на кухню и заказал чай и сэндвичи.

— Чай с молоком, — добавил я.

Ответила мне женщина на превосходном английском:

— Есть и холодные цыплята. Здесь арабы, они не едят цыплят.

— Я спущусь в кухню, — предложил я.

— Нет, я принесу наверх, — сказала она торопливо. — Сыр или цыпленка?

— Цыпленка.

— Ждите, несу.

Я стоял на балконе, когда прибыла девушка с подносом в руках. Я наблюдал, как она грациозно опустила поднос на столик возле постели. Она распустила волосы — роскошно-золотые, они падали на плечи в очаровательном беспорядке.

Она была высокая, гибкая, с высокими скулами, восхитительным ртом и голубыми глазами. Она чувствовала, что я наблюдаю, потому что внезапно вскинула глаза и улыбнулась, будто прочла мои тайные мысли.

— Вы англичанин? — говорила она на поганющем языке, но ведь я был уже очень далеко от дома.

Я кивнул.

— Первый англичанин, которого я увидела.

— Их немало в Найсе.

— Мне не дают машину, — сказала она. — Увы, я однажды покалечила здешний «фиат». А ехать с пересадками на автобусе… Я попыталась один раз, этого мне хватило надолго.

— А взять такси?

— С моим жалованьем? Вы шутите!

Она улыбнулась мне так, как умеют только очень красивые девушки. Зазывные полуоткрытые губы, чуть влажные, как сладкий и свежий крем.

Я улыбнулся в ответ. Она прошла ко мне на балкон.

— Прекрасная погода для этого времени года.

Еще до того как она обняла меня, я ощутил ее чарующее тепло и запах хороших духов.

— Мне кажется… ты мне очень нравишься. Да, очень…

— Почему?

Она засмеялась.

— Какой ты невозмутимый!

Она игриво куснула меня за мочку уха, я не реагировал, наконец она ответила со вздохом:

— Я так одинока.

— Гм… Ну, не сегодня. У меня трещит голова.

Она хмыкнула, прижалась ко мне крепче.

— Почему бы тебе не выпить чаю? Вдруг да кровь разогреется…

— Хорошая мысль, — ответил я.

Взяв ее нежно за тонкие руки, неторопливо освободился от объятий, прошел к столику возле постели.

Это было зрелище! Серебряная посуда, весенние цветы в вазочке, снежно-белые салфетки. Сервировано было для двоих. Я сел на край постели и налил обе чашки чаю и в обе добавил молока.

Я услышал шелест шелка за спиной. Обернулся с чашкой и блюдцем — она была уже без одежды, если не считать ожерелья и сережек.

— Ох, — сказала она вкрадчиво. — Я хотела удивить…

Она юркнула под одеяло, и раздался звук раздираемых простыней, плотно слипшихся.

— Ой, простыни холодные!

— Тебе дать цыпленка?

Она потрясла головой. Сейчас она выглядела ребенком и, подобно ребенку, быстро перешла к грусти.

— Ты сердишься?

— Нет.

— Будь нежен со мной, — попросила она. — Если хочешь, чтобы я ушла, я уйду, но будь нежен.

Я протянул ей чашку на блюдце.

— Добавить сахар?

— Ты вылитый англичанин, — сказала она. — Сам этого не хочешь, но иначе не можешь. Нет, без сахара.

— Это Шемпион тебе подал такую идею? — спросил я медленно.

Теперь я смотрел ей в глаза, чтобы видеть, как она отвечает.

— Нет, но я сказала ему, что сперва сама посмотрю на тебя. Меня зовут Топаз. Это такой желтый сапфир.

Да, ей было чуть больше двадцати, речь ее была безукоризненна, а взгляд спокойный и уверенный. Сорок лет назад подобные девушки ехали в Голливуд, теперь их можно найти там, где есть дорогие яхты, горнолыжные курорты или спортивные автомобили. И мужчины, которые платят за все.

— Он платит тебе?

— Нет, дорогой. Это я делаю просто за любовь.

Она хмыкнула, как будто это была величайшая шутка на свете. Теперь она цедила чай медленно, а когда поставила чашку, попросила:

— Обними меня. На минутку.

Я повиновался.

— Я боюсь, — прошептала она. — Я говорю серьезно теперь. В самом деле боюсь.

— Чего?

— Чертовы арабы прибывают дюжинами, затем исчезают!

— Ну-ну…

— Я не дурачусь. Они прибывают в машинах по ночам, а наутро от них уже нет и следа.

— Да?

— Я серьезно, — сказала она сердито. — А следы на коврах, шум в ночи? Я задумываюсь, стоило ли ехать сюда даже за большие деньги.

— Зачем ты рассказываешь мне?

— Не знаю. Наверное, потому, что ты англичанин.

— Но Шемпион тоже англичанин, не так ли?

Она наморщила лобик в глубокой задумчивости. Либо она была величайшей актрисой, либо на самом деле говорила от чистого сердца. Я начал посматривать на то место, где находилось ее сердце, с возрастающим интересом.

— Не настоящий англичанин, — сказала она наконец. — Он с ними шутит на арабском. Это не совсем по-английски, верно?

— Ты права.

Ее руки полезли ко мне глубже.

— Ты носишь белье? Я впервые встречаю человека, который носит белье.

— Ну, я всегда могу его снять.

— Тогда снимай же!

Возможно, она говорила от чистого сердца, но я так же хорошо знал и Шемпиона, чтобы не сбрасывать со счетов идею, что она все-таки величайшая актриса в мире.

Была ли она домохозяйка, подружка Шемпиона, нянька Билли или умелая шпионка, которая обыщет меня во сне, а то и перережет горло?

Я сказал легко:

— Я только сегодня перестал верить в Санта-Клауса, перевоплощение душ и любовь с первого взгляда.

— А кто, по-твоему, я? Или ты хочешь, чтобы я ушла?

— Ладно, оставим в покое Санта-Клауса.

Глава 14

Шоссе номер 562, ведущее от Граса, после Драгиньяна сразу теряет всю свою привлекательность и живописность. Но с его крутых поворотов в хорошую погоду можно увидеть голубую гладь Средиземного моря или в крайнем случае прекрасную новую автостраду, которая от Канн поворачивает резко от моря в глубь страны и пробегает мимо Экса и Авиньона. И если у вас классный автомобиль и вы постоянно жмете на акселератор, то это чудо-шоссе приведет вас в Париж менее чем за пять часов.

Но к северу от этой извивающейся как змея дороги располагается пустынная, унылая местность, покрытая тощими кустарниками и скалами — владения вооруженных сил Франции с начала нашего столетия. Там нет автодорог. И местные жители даже скажут вам, что в этом направлении вообще не проехать, при этом сами они спокойно рулят туда, на север. Полицейские в непромокаемых плащах и вооруженные солдаты, которые суетятся у заграждений «запретной зоны», всегда запросто пропускают серые рифленые фургончики бакалейщиков, мясников и булочников через кордон, если в тот момент не используются артиллерийские стрельбища.

Черный «мерседес» Шемпиона хорошо был известен часовым. У Шемпиона был пропуск, как у всех местных обитателей, так как особняк Тиксов и прилегающие каменоломни располагались неподалеку от «запретной зоны», а самый короткий путь туда вел через заграждения военных.

Наш шофер предъявил пропуск сержанту жандармерии. Прежде чем вернуть документы, сержант наклонился к машине и внимательно оглядел нас всех троих. Стекло с тихим жужжанием поднялось, и наша машина проследовала в «зону военных полигонов». Затем под грохот гравия по днищу машины мы миновали перекресток подъездных путей и вскоре оказались на бетонированном покрытии, уложенном военными, чтобы выдержать вес танков АМХ 50, которые здесь (как говорили французы — в Ателье) проходили боевые испытания.

Даже в солнечную, ясную погоду место это выглядит мрачновато. Как и все подобного рода военные заведения, оно являет собой образец десятилетий запущенности и хаотических затрат одновременно. Здания на северо-западном конце были построены во время войны немцами. Это целый комплекс, обнесенный стеной, со сторожевыми вышками и траншеями. Огневой городок, сооруженный армией США в 1946 году, располагал кинотеатром и плавательным бассейном, которые использовались до сих пор, но наиболее значимым наследием американцев являлся стройный ряд артиллерийских позиций, где закреплялись крупнокалиберные орудия во время испытательных стрельб на полигоне.

«Сердце» Ателье находится в южной части плоскогорья. Оно носит название Валми-комплекс. Построен он был в 1890 году, и над входом высечено из камня слово — Валми — символ величайшей победы французской артиллерии. На вид это чрезвычайно любопытное сооружение: спроектированное, вероятно, каким-то архитектором, который наконец-то смог воплотить мечту всей своей жизни в фигурном бетоне — почти каждая стена здесь представляет собой своеобразный изгиб. Оно возвышается среди каменных бараков и металлических ангаров для танков, как декорация к какому-то старому голливудскому мюзиклу. И, глядя на него, совсем не трудно представить себе танцоров, исполняющих веселые выкрутасы вдоль изогнутых балконов, отплясывающих чечетку на «носу корабля», выглядывающих с улыбками из круглых, как иллюминаторы, окон.

— Остановись-ка на минутку, — велел Шемпион шоферу.

— Но здесь запрещено останавливаться, — не поворачивая головы, ответил тот.

— Выйди, подними капот, посмотри свечи, ну что-нибудь в этом роде, — нетерпеливо махнул рукой Шемпион и повернулся ко мне. — Ничего местечко, не так ли?! Это исследовательский центр, — продолжил он с многозначительной ухмылкой.

Я нажал на кнопку, чтобы опустить боковое стекло. Гонимые ветром облака скользили едва не задевая верхние этажи сооружения, путаясь в его антеннах, что создавало почти полную иллюзию корабля, летящего на всех парах.

— Серьезно?

— Ракеты… артиллерийские системы для ядерных боеприпасов, разные идеи в этой области… и одна из самых лучших на Западе команда ученых, занимающихся мерами электронного противодействия.

— А что тебя здесь интересует?

— Ты хочешь сказать, что НАС интересует.

— Ну да.

Руки Шемпиона, затянутые в перчатки, были сплетены вместе. Я заметил, как он машинально пощипывал искалеченные пальцы, как будто нащупывал отсутствующие кончики. В голове у меня почему-то промелькнула мысль, а не причиняло ли это ему боли.

— Я никогда не стану передавать что-либо этим проклятым русским, Чарли.

Я промолчал.

Он взглянул на меня, пытаясь понять, как я воспринял его обещание не работать на русских, но так и не дождался никакой ответной реакции. Тыльной стороной перчатки Шемпион вытер рот жестом ребенка, совершившего неблагоразумный поступок.

— Арабы готовы платить, хорошо платить, им нужны самые лучшие средства противовоздушной обороны, какие только можно купить… оборонительное оружие, заметь себе, Чарли… ты молодчина, ничего не спрашивал; ты заслужил право знать, чем будешь заниматься.

— В прошлом ты никогда не считал нужным раскрывать свои замыслы и объяснять свои действия.

— Да, это так, — невесело усмехнулся Шемпион.

— Взрыватели? Рабочие чертежи? Один из ученых? Так, что ли?

— Тебя научили мыслить с размахом, — с невольным одобрением отозвался Стив. — Ваше ведомство именно так приступило бы к делу?

Он не ждал ответа на свой вопрос. Сквозь испещренное дождевыми каплями стекло Шемпион смотрел, как водитель возится с мотором. Наконец капот был закрыт, и он заговорил торопливо, стараясь успеть высказаться, пока шофер не вернулся в машину.

— Ну ты же понимаешь, что я хочу сказать, Чарли. Если у тебя есть какие-то сомнения насчет того, что я делаю, ради Бога, скажи мне.

— О’кей.

— Твое «о’кей» мне не нравится. Дай мне слово.

Я улыбнулся. Сейчас он совершенно не был похож на того Шемпиона, которого я знал.

— Ты хочешь услышать от меня честное слово, клятву скаута?! Тебя устроит, если я скажу, что не предам тебя? — спросил я его.

— Как это ни смешно, — с раздражением произнес Шемпион, — но вполне устроит.

— Давай заключим контракт, — предложил я, в глубине души забавляясь этим разговором. — И если я тебя выдам, ты можешь подать на меня в суд.

Тогда до Шемпиона наконец дошло, что требовать гарантий и заверений в преданности от профессиональных предателей достаточно нелепо.

— Ты убил тогда людей в каменоломне, — сказал он. — Ведь так?!

Шофер открыл дверцу машины и сел за руль. Я кивнул.

Автомобиль отвернул от Валми-комплекса и направился по главной магистрали на запад. Всего лишь в десяти милях далее по дороге находился большой отель. В наполненном дымом баре толпились гражданские служащие из администрации лабораторий. В ресторане же за ланчем сидели несколько артиллерийских офицеров в форме, свободных от дежурства. Трое из них были с женами и детьми.

Шемпион протолкался через галдящих, шумливых посетителей к бару и заказал нам выпивку. Он был одет так, чтобы не привлекать здесь к себе внимания — короткая коричневая кожаная куртка и далеко не безукоризненная шляпа. Я видел, как он бросил какую-то шутку бармену, и тот улыбнулся в ответ. Мы отнесли наши напитки к видавшему виды деревянному столу у окна, и пожилая официантка накрыла его клетчатой скатертью, соответствующей духу и стилю заведения, положила приборы на четверых. Она кивнула Шемпиону как старому знакомому. Мы долго добирались сюда окружными путями, но если провести прямую линию, то Шемпион был почти что близким соседом.

— К нам присоединится один из работников лаборатории исследовательского центра, — многозначительно подчеркнул Шемпион. — Старый коммунист, он думает, что я совершаю регулярные поездки в Москву. Не надо его разочаровывать.

— Я постараюсь не делать этого.

— На следующей неделе начинаются испытательные стрельбы. Он передаст тебе то, что ему удастся заполучить, другого нам просто не остается, нам придется полностью положиться на него.

Официантка принесла три пива и меню. Шемпион в раздумье постучал пластмассовой дощечкой меню по краю стола и обратился ко мне:

— Помни, что я сказал, Чарли. Я очень доверяю тебе!

Я взял свое пиво и отпил несколько глотков. Мне казалось маловероятным, чтобы Шемпион действительно доверял мне. Я помнил, как он бесчисленное количество раз повторял, что разведчик не должен доверять никому.

Стив изучал меню.

— Кислая капуста! — вдруг радостно воскликнул он. — Давненько я не ел кислой капусты. — Он поджал губы, как будто уже ощущая ее вкус во рту. Но не стал заказывать эту самую кислую капусту, а попросил принести бифштекс и привозную спаржу.

Глава 15

Это была моя идея, чтобы Гус — человек Шемпиона в центре Валми — выхлопотал для меня пропуск как для местного подрядчика. Сам Гус сомневался, что из этого что-нибудь получится, но анкета-заявление прошла через все инстанции за семь дней, и в следующий понедельник я получил пропуск. Теперь я мог передвигаться по всей «запретной зоне» вдоль и поперек. А если Гус встречал меня у дверей административного блока, то мне было даже разрешено заходить в здания центра.

С верхнего этажа я видел вспышки от выстрелов орудий далеко на другом конце полигона, и я мог бы заглянуть на дно старого оврага, на краю которого и был сооружен Валми. В дни проведения стрельб над полигоном рыскали желтые вертолеты, разыскивая отстрелянные боевые части и полосатые учебные ядерные снаряды. Они с грохотом перетаскивали через разлом оврага графические наглядные мишени на лужайку перед административным блоком — под лужайкой здесь подразумевался участок земли с какой-то жалкой, иссеченной ветром растительностью, где нашли себе приют два древних полевых орудия, старая ракетная пусковая установка и плакат с надписью: «Вход воспрещен!»

— Французы во всем идут нам навстречу, — звучал у меня над ухом голос Шлегеля.

— Даже слишком, черт бы их побрал, — буркнул я. — Когда разрешение на пропуск было выдано всего через семь дней, этот Гус ни о чем другом и говорить не мог.

Шлегель перестал расхаживать взад-вперед и посмотрел на меня. Он распознал нотки и других невысказанных критических замечаний в моем голосе.

— Но нам необходимо поддерживать связь, — произнес Шлегель, оправдываясь. — А здесь — единственное возможное место.

Я не стал продолжать препирательств. Шлегель был прав. Он взглянул на часы.

— Не хочу слишком долго тебя задерживать, а то наш друг Шемпион может заинтересоваться, где это тебя носит. — Он положил бумаги, которые передал мне Гус, в мою папку для документов и защелкнул замки. — Ничего не стоящая макулатура, — объявил он. — Если Шемпион сможет продать ЭТУ лажу арабам, то можно сказать, что он по́том и кровью заработал каждое пенни, которое получит.

— Может, пробный заход? Просто посмотреть, не выкину ли я какой-нибудь фортель.

— А зачем эта проверка? — рассуждал вслух Шлегель. — Кому ты нужен, взять хоть с той, хоть с другой стороны?! Зачем стараться убедить, что он тебе доверяет — где здесь выгода, в чем?

— Да, правильно, — сухо согласился я.

— Послушай меня, только не обижайся. Ведь Шемпиону ты не нужен, ни ты, ни любой другой «почтовый ящик». Он встречался с Гусом — Гус знает его в лицо — о Господи! Ну какой во всем этом смысл, а?

Я высморкался. Затем подошел к окну и посмотрел на соседние здания. Я уже страдал от первых признаков гриппа, а погода не предвещала ничего, кроме молний, грома и бесконечных потоков дождя. Я положил обе руки на батарею и поежился.

— Отойди от окна сейчас же, куриные твои мозги, — завопил Шлегель. — Ты что, хочешь, чтобы тебя увидел здесь твой приятель Гус?

— И все-таки во всем этом может быть какой-то смысл, — сказал я, послушно отодвигаясь от окна. — Смысл появится, если наклевывается нечто очень серьезное. Нечто, о чем французы не хотят говорить.

Шлегель скорчил страшную рожу и замахал на меня обеими руками, призывая к молчанию.

— Да знаю я, знаю! — досадливо поморщился я и оглядел мягкую мебель, портреты генералов девятнадцатого века и поблекшие искусственные цветы. Подобная приемная, да еще в таком месте, конечно же, была оборудована всякими штучками электронного подслушивания, но я все же продолжал развивать свою мысль.

— Если в ближайшее время через Ателье должно пройти что-то важное, то Шемпион получит это в свои руки.

И Шлегель махнул рукой на то, что большинство официальных лиц в нашем департаменте сочло бы нарушением основного принципа безопасности.

— Ничего подобного, если наш приятель Гус угодит в тюрьму. Я думаю, что они именно так рассуждают.

— А может, и Шемпион надеется, что они будут рассуждать именно так.

Шлегель цыкнул зубом, что у него означало почти что восхищение.

— Да-а-а, у тебя бывают светлые мысли, парниша. А для британца, я имею в виду, даже гениальные. — Он кивнул. — Думаешь, у него здесь может быть двое завербованных агентов?

— Шемпион, к вашему сведению, собаку съел на технике создания двойной разведсети.

— Кому же знать, как не тебе! Вы ведь с ним вместе работали, не так ли? — Он подошел к вазе с пластмассовыми цветками, взял один и, отламывая один за другим лепестки, бросал их в пепельницу. — Но все же вопросов еще очень и очень много. — Он глянул на поломанные кусочки того, что еще осталось от цветка, которые все еще держал в руках, и вдруг выронил их, как будто они обожгли ему руки.

— Я пытаюсь бросить курить, — поделился он. — Тяжело.

— Еще бы! — подтвердил я сочувственно.

Лицо Шлегеля исказила гримаса — он старался сдержаться и не чихнуть, все же чихнул, а затем аккуратно вытер нос. Подошел к батарее — убедиться, включено ли отопление. Но она была холодной.

— Может, дашь мне таблетку этого твоего аспирина? Кажется, я подхватил от тебя вирус.

Я дал ему две таблетки. Шлегель их проглотил.

Затем он сказал:

— Шемпиона произвели в полковники египетской армии.

Я уставился на него недоверчивым взглядом.

— Правда, правда, — подтвердил он, усмехнувшись. — Это нигде не объявляли, об этом не распространяются, конечно, но все вполне официально. Ты же знаешь, как армейские чины любят запускать когти в «многообещающие источники информации».

Я кивнул. Армейские боссы, конечно же, будут стараться заполучить себе такого человека, как Шемпион, им нужно, чтобы он передавал материалы им, а не политическим заправилам. Для этого они нашли самый простой путь — сделать его полковником.

— Полковник отдела пропаганды, вступает в силу с десятого января. — Шлегель свернул свой носовой платок в шарик и помассировал им нос, как будто стараясь подавить еще один чох. — Отдел пропаганды! Подумать только! — Он в изумлении потряс головой. — Как ты думаешь, может, вся эта возня на этом уровне? Может, это все пропагандистские штучки?

— Пропагандистские?! — чуть не задохнулся я от возмущения. — Надувательство настолько неприкрытое, что должно держаться в тайне, вы это имеете в виду? — спросил я с сарказмом.

— Он еще не сыграл свою игру, — покачал головой Шлегель, как будто предчувствуя или предвещая что-то.

— Да уж, — согласился я.

— Тебе пора, — переменил тему Шлегель и злорадно продолжил: — Я знаю, что Шемпион предпочитает, чтобы ты был дома пораньше и успел переодеться к обеду.

— До чего же вы ядовитый субъект, полковник.

— Я уже слишком стар, чтобы менять свои привычки, — ответил он.

На лице Шлегеля так и осталась отметина на том месте, куда я съездил ему кулаком во время шумной потасовки на вокзале Ватерлоо.

— Насчет того дела…

— Это мое Ватерлоо, — сразу понял меня Шлегель. Он улыбнулся своей кривой улыбочкой и пояснил: — Так в шутку назвал наше рандеву Доулиш.

— Все это было совершенно на меня не похоже, как будто я — не я, — произнес я извиняющимся тоном.

— Надо же, как забавно, — услышал я слова Шлегеля. — А вот Доулиш сказал, что это полностью и совершенно в твоем духе.

Глава 16

— И это называется юг Франции, — патетически воскликнул я, когда слуга взял мое пальто. Шемпион, расположившийся в огромном кресле с подушечкойдля головы, наклонился вперед и взял полено. Он положил его в камин и только после этого взглянул на меня. Эти «бревнышки» представляли собой цилиндры идеальной формы, заготовленные из молодых деревьев — даже их коснулся тот продуманный до мелочей, «рассчитанный» порядок в доме. Так, три сочетающихся друг с другом античных угловых шкафчика, покрытые черным лаком, с абсолютной точностью вписывались в пространство между стеной и ковром, а цвета полностью гармонировали с картиной над камином и сукном карточного столика. Подобное творение будет вашим, если декоратор получит чек, где не проставлена сумма. А я, проживший всю жизнь в однокомнатных, кое-как, хаотически обставленных квартирах, чувствовал себя в этих обустроенных так, чтобы произвести впечатление, чересчур эффектных покоях не очень уютно. Рядом с Шемпионом, на расстоянии вытянутой руки, красовался графин с виски. Еще утром, когда я уходил, он был полон. Сейчас же — почти пуст.

Билли, растянувшись во весь рост на полу, рисовал монстров в своей книжке о животных. Увидев меня, он поднялся на ноги и подошел, обличающим жестом тыча в меня пальчиком.

— Рыбы не слышат, когда ты их зовешь!

— Неужели? — деланно удивился я.

— Да, потому что у них нет ушей. Я сегодня несколько часов их подзывал, а няня сказала, что они не могут слышать.

— А тогда почему они приплывают ко мне?

— Няня мне сказала, что ты, должно быть, бросал им хлеб в воду.

— Я надеюсь, ты не выдал меня, не рассказал ей, что я их кормил? Она очень сердится, если я не съедаю весь свой хлеб за обедом.

— Да, это-то я знаю, — произнес Билли задумчиво. — Я не скажу ей, можешь не беспокоиться.

Прищурив глаза, Шемпион издалека наблюдал за нашими «дипломатическими переговорами». Наконец высказался:

— Он из-за тебя получит комплекс.

— Что такое «комплекс»? — сразу вцепился в незнакомое слово Билли.

— Неважно, ничего особенного, — ушел от ответа Шемпион. — А теперь отправляйся-ка ты к няне, я скоро поднимусь пожелать тебе спокойной ночи.

Билли посмотрел на меня, затем на своего отца, снова на меня.

— Но мне бы хотелось иметь комплекс, — высказал он пожелание.

— Не беспокойся, Билли, — похлопал я его по плечу. — Я знаю человека, который может доставлять их оптом.

У двери раздался негромкий стук. Вошла Топаз. На ней был белый фартук. На лице никаких признаков макияжа, а светлые волосы стянуты в пучок на затылке. Я знал, что так она выглядит всегда, когда Билли предстоит купание, но сейчас вдруг подумал, что такой облик придает ей сходство с какой-то невозможно красивой медсестрой из фильмов о медиках и больницах.

Она почтительно кивнула Шемпиону и улыбнулась мне. Я встречал эту теплую дружескую улыбку каждый раз, когда наши пути пересекались в доме, но с той самой первой ночи, которую мы провели вместе, она больше ни разу не появлялась в моей комнате.

Кто-то дал определение любви как «желание быть желанным». Что ж, за всю свою жизнь я влюблялся не один раз, посему знал, что вряд ли я был на пороге того, чтобы влюбиться в Топаз. Но я знал также, что первоосновой любви является причудливая смесь страсти и сострадания. И все же вопреки всему, вопреки самому себе, я уже ревновал ее к тому неизвестному мне человеку, которому удалось бы лишить ее этой влекущей неприступности.

Я посмотрел на Шемпиона, затем мой взгляд снова обратился к Топаз. Я наблюдал за ними, всегда пытаясь разглядеть и уловить хоть намек на их взаимоотношения. Но сейчас эта ее только мне предназначенная улыбка больше была похожа на понимающий взгляд, которым обмениваются двое трезвых в присутствии подвыпившего приятеля.

— Пойдем, Билли, — позвала она. Но Билли не сразу последовал за ней. Он подбежал ко мне, ткнулся в меня лицом и обхватил руками.

Я присел, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Билли торопливо прошептал:

— Не бойся, дядя Чарли, я не скажу ей про хлеб.

Когда Билли наконец пожелал нам спокойной ночи и Топаз его увела, Шемпион, обогнув комнату, прошествовал к столику у софы. Открыл папку с документами, которые я привез из Валми, нетерпеливым жестом выхватил бумаги и быстро пролистал их без особого интереса.

— Чепуха, — воскликнул он. — Все та же чепуха. Я попозже посмотрю повнимательней, разберусь. Но, по-моему, даже не стоит запирать их наверху.

— А Гус знает, что ты называешь все это чепухой? — поинтересовался я.

— То, что он мне помогает, дает ему ощущение причастности к классовой борьбе, — цинично заявил Шемпион.

— У него может пропасть это ощущение, если он получит десять лет за то, что выдает секреты.

— Ты просто не знаешь его, — усмехнулся Шемпион. — Мне кажется, это его самая заветная мечта.

— Что у нас на обед?

— Она снова готовит эти проклятые рубцы, свое «фирменное блюдо».

— Мне нравится.

— А мне — нет, — передернул плечами Шемпион. — А ты вообще-то думаешь о чем-нибудь, кроме еды? Не хочешь выпить?

— А ты поезди по этой дороге в Валми три раза в неделю на крошечном «фиате», тогда, может, и ты начнешь мыслить так же, в этом же направлении. — Я отмахнулся от предложенного мне графина.

— Ладно. Ты думаешь, что встречи с Гусом — потеря времени. Но нам скоро Гус понадобится, на самом деле будет очень нужен, и я не хочу, чтобы именно тогда его вдруг обуяли бы муки совести.

— Так вся теперешняя возня только для того, чтобы вовлечь его в игру, сделать соучастником?

— Нет, нет, нет. Но я не хочу, чтобы он копался и выбирал. Мне нужен постоянный канал информации оттуда. А я здесь уже сам разложу все по полочкам.

— Довольно опасный способ получения «чепухи», — заметил я холодно.

— Для тебя, ты хочешь сказать?

— А для кого же еще?

— Не забивай свою головушку ерундой. Если они там соберутся захлопнуть «створки раковины», я узнаю об этом. Узнаю даже раньше коменданта. — Он одарил меня широкой самодовольной улыбкой с таким выражением на лице, как будто поздравил сам себя с получением награды. Я до сих пор никогда не видел его пьяным, или, скорее всего, я раньше не знал, по каким признакам распознать это его состояние.

— А, ну тогда все просто замечательно, — развел я руками, но он не заметил сарказма в моем голосе.

Лицо его снова озарилось улыбкой.

— Посмотрел бы ты на Билли сегодня! Ты когда-нибудь видел железные дороги, которые делают немцы? Они прислали специально человека с фабрики установить и наладить игрушку. Там все есть: товарные вагоны, дизели, вагоны-рестораны и локомотивы, и эти составы ездят сами по всей комнате. Локомотивы — с твою ладонь, не больше, а каждую детальку можно разглядеть в подробностях — фантастика! Мы все держали в секрете до последнего, ничего ему не говорили… Надо было только видеть его лицо!

— Он хочет быть со своей мамой, Стив. Ему это необходимо! Слуги, сшитая на заказ одежда, необыкновенные игрушки…. Да ему наплевать на все это.

Стив нахмурил брови.

— Я делаю все это только ради мальчика, — заявил он. — Ты же знаешь.

— Что именно ты делаешь ради него?

Шемпион допил свое виски.

— Он хочет быть со своей мамой! — повторил он с отвращением мои слова. — Черт возьми, на чьей ты стороне?

— Билли, — коротко ответил я.

Он поднялся на ноги лишь чуть-чуть пошатнувшись, но протянутая в мою сторону рука дрожала.

— Держи свое вшивое мнение при себе. — Желая, наверное, смягчить резкость слов и тона, Шемпион улыбнулся. Но эта гримаса мало была похожа на улыбку. — Ради Бога, Чарли! Она и так меня донимает. Сегодня получил еще одно, очередное, письмо от ее адвокатов… Они обвиняют меня в том, что похитил Билли.

— А разве это не так?

— Да, черт возьми, так! И у нее есть два пути заполучить Билли обратно: силой или с помощью адвокатов. Ну что ж, она узнает еще, что я могу позволить себе нанять больше и лучших адвокатов, чем она, а что касается силы… Пусть попробует пробиться сюда сквозь мою «армию». — Улыбка его стала шире.

— И все-таки, Стив, он хочет быть с матерью. Как же ты не понимаешь? Как ты можешь быть так слеп?!

— Делай, что тебе говорят, и не суй свой нос куда не следует.

— Так значит, фирменные рубцы, ага, — сказал я. — Мне нравится, как она их делает. Она кладет туда телячьи внутренности и бычьи ножки — вот это-то как раз и делает соус таким наваристым.

— Ты хочешь, чтобы меня вывернуло, — возмутился Шемпион. — Уж лучше я съем омлет с грибами. — Он обошел вокруг софы и снова открыл папку с документами. Перетасовал ксерокопии, сделанные Гусом с изрядной долей риска. Эта повторная «инспекция» утвердила его мнение. Он швырнул бумаги обратно в папку с галльским презрительным «Пу-у-ф» и вылил остатки виски в стакан.

К своему собственному удивлению, я обнаружил, что подобное пренебрежение и фырканье Шемпиона изрядно меня раздосадовало. Каково бы ни было его отношение к моим собственным опасениям и той побуждающей силе, что двигала Гусом, мы все же заслужили за все наши труды и старания большего, нежели это его презрение и цинизм.

— Да, — я вслух посоветовался со своим внутренним голосом. — В омлеты она добавляет ту самую, замечательную острую приправу. Пожалуй, я тоже начну с омлета.

Глава 17

В четверг у меня день был свободен. Я провел его в Ницце. В то утро я не торопясь прошелся по рынку, вдыхая аромат фруктов, овощей и цветов, съел ранний персик и прикрепил в петлицу синий василек. А совсем рядом с рынком находилась квартира Сержа Френкеля. Увидев меня, он не удивился.

— Сейчас мы будем пить кофе, — поприветствовал он меня так, как будто знал заранее о моем приходе и ждал. Он провел меня в свой кабинет. Там царил обычный беспорядок. Ценные марки были рассыпаны по всему столу, среди стопок старых конвертов, которые я, как настоящий коллекционер, научился с шиком называть «обложками». Каталоги, страницы которых были переложены разноцветными бумажными полосками, громоздились в кресле, а другие, видимо, те, с которыми он сейчас работал, были навалены один на другом в раскрытом виде на столе рядом с записными книжками.

— Я вам помешал.

— Вовсе нет, мой мальчик. Мне полезно передохнуть от работы.

Я оглядел всю комнату тщательно и систематично. Я старался делать это как можно деликатнее, но, вне всякого сомнения, Серж Френкель все понял. Он ждал, пока я заговорю. И я, чтобы замять неловкость, спросил:

— Вы не боитесь грабителей, Серж? Ведь все это, должно быть, стоит целого состояния? — Я обвел комнату рукой.

Приподняв огромную лупу на столе, он вытащил из-под нее несколько смятых марок, с которыми работал до моего прихода. Бережно, с помощью пинцета поместил их в пакетик из прозрачной бумаги и придавил грузом.

— Здесь находится только малая доля того, что я имею. У дилеров, подобных мне, «товар» должен постоянно обращаться среди предполагаемых покупателей. — Он воткнул вилку электрокофейника в розетку на стене. — Сегодня я угощу тебя кофе со сливками. В качестве компенсации за прошлый раз.

— А Стив Шемпион все еще покупает у вас? — Я попытался сразу же направить разговор в нужное мне русло.

Френкель не успел ответить на мой вопрос — зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Серж Френкель, — услышал я, и, прежде чем человек на другом конце провода начал излагать свое дело, Френкель сказал: — У меня сейчас посетитель, деловой разговор, я занят. — Наблюдая за кофейником, он пробормотал несколько лаконичных, уклончивых замечаний и попрощался. К тому времени когда он повесил трубку, кофейник уже закипал, пуская пузырьки. — У дилера, занимающегося марками, — миллион проблем, — медленно проговорил он. — Только одна или две касаются непосредственно филателии, а девяносто девять процентов — чистой воды психология и человеческая натура.

— Даже так?

— Вот, к примеру, эта женщина, — изящным движением пальцев он указал на телефон. — У нее в прошлом месяце умер муж… честный, порядочный человек, работал в типографии… Ну так не могу же я в такое время спрашивать, не хочет ли она продать коллекцию марок своего мужа. — Я понимающе кивнул. — И вот теперь, — продолжил Френкель, — она звонит и рассказывает, что к ним заглянул парижский дилер, узнал, к глубокому своему огорчению, что ее муж умер, предложил ей свою помощь и советы, как лучше поступить с марками, а кончилось дело тем, что он купил все восемнадцать альбомов за пять тысяч франков. — Серж привычным движением пробежал пальцами по волосам. — Всего лишь четверть того, что заплатил бы ей я. Она думает, что ей страшно повезло, потому что ее муж никогда не признавался, сколько он каждый месяц тратит на марки… чувство вины, видишь ли.

— И часто у вас так бывает?

— Обычно наоборот: супруг, имеющий любовницу и оплачивающий квартиру на улице Виктора Гюго. Такие мужчины говорят своим женам, что они покупают марки, тратят на них все свои деньги. И когда подобный типус умирает, передо мной встает неблагодарная задача как можно деликатнее объяснить вдове, что та коллекция марок, продажа которой, как она думала, даст ей возможность заплатить по закладной, совершить кругосветное путешествие и оплатить учебу сыновей в колледжах, — всего лишь набор «наклеек», которые я вовсе не горю желанием купить.

— Значит, такие «коллекционные жемчужины» вам предлагают?

— Да уж. И дилеры из Парижа не появляются случайно, когда в подобной семье случается несчастье и кто-то умирает. А самое худшее — вдовы очень часто подозревают, что я просмотрел альбомы и украл все наиболее ценные марки.

— Тяжела же ты, жизнь бизнесмена-филателиста! — посочувствовал я.

— О, и это еще не все. Я, можно сказать, Кассиус Клей в своем роде, — продолжил рассказ о своей жизни Серж Френкель. — Уверенно стучу кулаком по столу и заявляю, что смело берусь решить все проблемы, с которыми ко мне приходит посетитель. Вы открываете дверь моего кабинета, проходите через эту дверь мне навстречу и… откуда мне знать… вы можете оказаться замечательнейшим специалистом по маркам времен Второй империи или — что еще хуже — по телеграфным маркам или налоговым. Но каждый жаждет, чтобы оценка была произведена немедленно, а заплачено сразу же и наличными. Мне приходится покупать у подобных экспертов, продавать им, да еще умудряться получать прибыль. Это нелегко, скажу я тебе.

— И все-таки вы когда-нибудь продавали что-либо Шемпиону? — вернул я его к интересующему меня вопросу.

— Продавал, в прошлом году. У меня были три очень редких французских обложки. Они были среди почтовых отправлений, которые доставил самолет, выпущенный катапультой с лайнера «Иль де Франс» в 1928 году. Это был первый эксперимент подобного рода по доставке почты. К тому же у них кончились марки, и они делали надпечатку поверх других марок. Так что на этих обложках надпечатка была перевернута… Впрочем, все это ерунда, не так ли? — прервав свое повествование, улыбнулся Серж.

— Очевидно, для Шемпиона — нет. Сколько он заплатил?

— Я уже забыл. Тысяч двадцать франков, или даже больше.

— Это большие деньги, Серж.

— Коллекция авиапочтовых отправлений Шемпиона входит в десятку лучших в Европе: цеппелины, французские дирижабли, почта воздушными шарами и полеты зачинателей воздухоплавания. Ему нравится драматический эффект во всем этом. У него нет тонкого чутья и соответствующих знаний, необходимых для собирания классических марок. Да и вообще он мошенник. Ему, по его натуре, должна нравиться такая коллекция, которую он может прихватить с собой, когда нужно смотаться, заметая следы. И быстро продать. У человека, такого как Шемпион, всегда наготове упакованный чемодан, а в кармане билет на самолет. Мошенником он был, им он и остался, и тебе это известно!

Я не очень-то понимал логику рассуждений Сержа Френкеля. Поскольку я не был филателистом, то по моим меркам мошенник, в любой момент готовый исчезнуть, должен предпочитать классические марки огромной стоимости. И тогда ему просто нет необходимости упаковывать чемоданы. Он может всюду носить свое состояние с собой в бумажнике.

— Вы не говорили ему в прошлом, что он мошенник, — заметил я.

— Не говорил, ты имеешь в виду, когда он устроил засаду на тюремный фургон и освободил меня. Да, я в те дни не знал, что он из себя представляет. — Он допил свой кофе. — Мне только казалось, что знаю.

Он принес кофейник и снова наполнил наши чашки. Добавил пару ложек взбитых сливок в свой крепчайший кофе, а затем постучал ложечкой по краю сливочника, чтобы стряхнуть с нее остатки. То, с какой силой он это проделал, выдало его чувства.

— Что ж, вероятно, ты прав, — неохотно признал он. — Я вынужден отдать должное этому дьяволу. Он спас мне жизнь. Я бы не протянул до конца войны в концлагере, а ведь именно там оказались все остальные.

— Каковы его намерения, Серж?

— Но ты же находишься рядом с ним в его большом чудесном доме, так?

— И тем не менее я не знаю, чем он занимается, чего хочет.

— Ох уж этот нефтяной бизнес, — вздохнул Френкель, — он внесет перемены в жизнь всех нас. — Он взял сливочник со стола и другим совсем тоном спросил: — Тебе добавить сливок в кофе?

Я покачал головой. Нет уж, я не дам ему возможности снова ускользнуть от предмета обсуждения.

— Я уже больше не коммунист, — сказал он. — Ты это осознаешь, я думаю.

— Я заметил некоторое разочарование, — было моим ответом.

— Разве могли цари помыслить о таком империализме? Разве могли гонители евреев мечтать о такой поддержке? Русские преследуют, травят всех нас, Чарльз, мой мальчик. Они подстрекают арабов, чтобы те не давали нам нефть, они передают оружие, бомбы, реактивные гранатометы любой группе сумасшедших, маньяков, готовых жечь и калечить, взрывать аэропорты и угонять самолеты. Они договариваются с профсоюзными деятелями, и по их велению закрываются доки, останавливаются поезда, замолкают фабрики.

Я взял чашку и отпил немного кофе.

— Что, в горле пересыхает? — возбужденно воскликнул Френкель. — От этого — вполне может. Ты осознаешь, что происходит? В сущности мы увидим еще перекачивание богатства в арабские страны подобное тому, как в восемнадцатом веке богатство перемещалось из Индии в Британию. И ведь именно это вызвало к жизни промышленный переворот! СССР теперь является крупнейшим экспортером вооружения в мире. Алжир, Судан, Марокко, Египет, Ливия — я уж не буду перечислять тебе неарабские страны — покупают советское оружие, тут же пускают его в ход и снова покупают. Ты спрашиваешь, помогаю ли я израильтянам! Помощь Израилю может оказаться для Запада единственным шансом выжить.

— А роль Шемпиона во всем этом?

— Хороший вопрос. Действительно, какова его роль! Зачем арабам связываться с дешевым торгашом, как Шемпион, когда все продавцы оружия в мире соревнуются друг с другом, чтобы продать тем все, что только их душе угодно.

— Не держите меня в неизвестности!

— Твой сарказм неуместен, мой мальчик.

— Тогда скажите мне.

— Шемпион пообещал продать им то единственное, что не могут купить их деньги.

— Вечное блаженство?

— Ядерное устройство. Французское ядерное устройство.

Воцарилась тишина, прерываемая только моим тяжелым и неровным дыханием.

— Откуда вы можете знать это, Серж?

Френкель пристально смотрел на меня, ничего не отвечая.

— А если он доставит им это?

— Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов.

Я улыбнулся.

— Вы рискуете, рассказывая мне… а что если я вернусь обратно и все выложу Шемпиону…

— В таком случае он либо откажется от этого плана — что меня безмерно обрадует, либо приложит все усилия, чтобы воплотить его в жизнь.

Серж пожал плечами.

— Он может изменить план, — заметил я.

— Мне кажется, что в подобном рискованном предприятии вряд ли сразу же окажется наготове альтернативный план.

— Да-а, — протянул я. — Наверное, вы правы. — Я сунул руку в карман, нашел сигареты и спички, неторопливо прикурил. Предложил закурить и Сержу.

Он отмахнулся от предложенных сигарет.

— Ты не сказал мне, что ты думаешь по этому поводу, — он наклонился ко мне, заглядывая в глаза.

— Я как раз думаю, смеяться мне или плакать, — поведал я ему.

— Что ты имеешь в виду? В каком смысле?

— Серж, вы переутомились. Вас беспокоит арабо-израильская война, нефтяной кризис, ваш бизнес, наверное… и вот уже ваши страхи приобретают соответствующую форму. Вы сами изобрели этот кошмар и назначили Шемпиона на роль сатаны.

— И совершенно справедливо, — выпалил Серж, но как только произнес эти слова, он осознал, что они лишь подтверждают мою правоту. Френкель был стар и одинок, у него не было ни жены, ни ребенка, ни близких друзей. Мне стало его очень жаль. Захотелось успокоить, рассеять его страхи.

— Если Шемпиону удастся украсть атомную бомбу, то он достоин того, чтобы получить за нее то, что вы говорили.

— Была упомянута цифра в двести миллионов фунтов стерлингов, — сказал Серж, повторяя слово в слово ту фразу, которую произнес ранее, как будто у него в голове без остановки прокручивались несколько одних и тех же кадров из какого-то фильма.

— Почему именно французская атомная бомба? — спросил я. — Почему не американская, или английская, наконец не русская атомная бомба?

Лучше бы я не спрашивал его об этом, так как он совершенно очевидно нашел для себя ответ на этот вопрос очень давно.

— Французское ядерное устройство, — поправил он меня. — Технология его изготовления проста. Французы создали свою бомбу без чьей-либо помощи, она гораздо проще и, наверное, не так строго охраняется. — Серж Френкель с трудом, сосредоточив на этом усилии все свое внимание, как все, страдающие артритом, поднялся на ноги. Он выпрямился, опираясь на подоконник, где соседствовали медный письменный прибор и дорожный будильник, который неизменно показывал четыре минуты второго. Глядя на его осторожные движения, я подумал, не были ли поражены болезнью и суставы пальцев. А Серж в это время смотрел не на загроможденный подоконник, а в окно, на улицу внизу, живущую своей жизнью.

Словечко «наверное» оставляло мне лазейку.

— Ну вот, Серж, вы же не думаете действительно, что французы будут охранять свое добро хуже, чем кто-либо еще на всем свете! Ну же, Серж!

— Я беру обратно «не так строго охраняется», — бросил он через плечо.

Из окна его кабинета открывался вид на рынок в Кур Салейя. Я подошел к нему, чтобы с того места, где он стоял, разглядеть, на что был направлен его столь пристальный взгляд. Губы его шептали:

— Любой из них, может оказаться, работает на Шемпиона.

Я понял, что он имел в виду темнокожих североафриканцев на рынке, так выделяющихся как среди продавцов, так и среди покупателей.

— Совершенно верно.

— Не надо поддакивать мне, — голос Сержа снова стал пронзительным. — Шемпион дюжинами привозит во Францию арабских головорезов. Алжирцам даже не нужно оформлять иммиграционные документы. Это один из пунктов договора между нашими странами, уступка им со стороны Де Голля.

— Я, пожалуй, пойду, — вздохнул я, поглядев на него с жалостью.

Он не ответил. Когда я уходил, он все еще стоял, уставившись невидящим взглядом в окно, и перед его мысленным взором разворачивались, одному только Господу Богу известно какие, жуткие сцены кровавой резни.


Как только я начал спускаться по каменным ступеням лестницы, я услышал сзади торопливые шаги с площадки этажом выше. Эхо от тяжелых ботинок с металлическими подковками откатывалось от голых стен, и я предусмотрительно шагнул в сторону, когда человек приблизился ко мне.

— Ваши документы! — Это был старый как мир окрик французского полицейского. Я повернулся и посмотрел на него, что меня и сгубило. Он толкнул меня в плечо с такой силой, что я чуть сразу не рухнул головой вниз, еле удержался, но все же потерял равновесие на последних ступеньках лестничного пролета.

Но я не упал на площадку. Внизу меня подхватили двое и так швырнули к окну на площадке, что у меня перехватило дыхание.

— Давай-ка посмотрим на него. — Один из них неожиданным тычком пригвоздил меня к стене.

— Подожди минутку, — произнес второй голос. И они обыскали меня с компетентностью и тщательностью, присущей опытным полицейским в городах, где самое распространенное оружие — складной нож.

— Отпустите его! Я знаю, кто это, — услышал я третий голос. Я узнал его — он принадлежал Клоду-адвокату. Они повернули меня, очень медленно, так примерно ветеринар обращается со свирепым животным. Теперь я мог их разглядеть. Их было четверо: трое цветных и Клод, все в штатском.

— Это ты звонил Френкелю, не так ли? — я наконец обрел голос.

— Это было настолько очевидным?

— Серж пустился в чрезмерно долгие рассуждения насчет вдов коллекционеров…

Клод всплеснул руками и с шумом шлепнул себя по бедрам.

— Серж! — воскликнул он. — Должен же кто-нибудь за ним присматривать и заботиться о нем!

— И ты занимаешься именно этим?

— Чарльз, он нажил себе столько врагов!

— Или думает, что нажил.

Клод бросил взгляд на французских полицейских в штатском.

— Спасибо. У нас теперь все будет нормально. — Он посмотрел на меня, произнес с особой интонацией: — Правда ведь?

— Идиотский вопрос. Это же вы на меня набросились. Может, припомнишь, как это случилось? И чего ты от меня теперь хочешь, чтобы я еще и принес свои извинения?!

— Все, все, ты прав, — отозвался Клод. Он поднял руку, как бы стараясь успокоить меня. Затем он жестом пригласил меня пройти из подъезда на улицу. Полиция Ниццы выделила ему свой опознавательный знак, и теперь белый «БМВ» Клода, нахально заехав колесом на тротуар, расположился прямо под знаком «Стоянка автотранспорта запрещена». — Я тебя подброшу, куда надо.

— Не нужно, спасибо.

— По-моему, нам надо поговорить.

— Как-нибудь в другой раз.

— Ты вынуждаешь меня предпринять действия к тому, чтобы наш разговор состоялся на официальной основе.

Я ничего не ответил, но влез в машину. В моей душе снова закипал гнев, замешанный на чувстве безысходности и унижения, стоило лишь вспомнить о предательстве Клода во время войны.

В машине на несколько минут нависло молчание. Клод нарочито медленно поискал свои сигары с обрезанным концом, надел очки, похлопал по карманам своего поистине джентльменского, с иголочки костюма, как бы проверяя, все ли в порядке. Я же раздумывал, встречался ли он и беседовал ли с другими, рассказали ли они ему о том, что я вряд ли буду поздравлять его с тем, что он заработал себе награду и пенсию.

Он улыбнулся. Мне всегда казалось, что слишком много и часто Клод улыбается.

— А мы говорили между собой, что ты ни за что не выдюжишь, — сказал он. — Когда ты впервые появился, мы даже заключали пари, спорили, что тебе не выдержать до конца.

— Во время войны?

— Конечно, во время войны. Ты оставил нас в дураках, Чарльз.

— Я не один такой. Добро пожаловать в наш клуб.

— Туше. — Он опять засветился улыбкой. — Нам казалось, что ты слишком упрям и своеволен, слишком прямолинеен, слишком прост, как говорят французы, прост как сама простота.

— А теперь?

— Мы скоро поняли, что ты далеко не прост, друг мой. Очень редко можно встретить человека, который предоставляет всему свету считать его каким-то неловким, необразованным деревенщиной, а на самом деле мозг его как машина просчитывает любые возможные варианты в каждой возможной ситуации. А уж насчет своеволия! И как нам только в голову пришло такое!

— Век бы тебя слушал, сказочник, — съязвил я.

— И все же в одном наши первые впечатления оказались верными, — продолжал Клод, не обращая внимания на мои реплики. — Ты очень беспокойное создание. В том смысле, что «после драки» ты донельзя мучаешься и терзаешься. Если бы не это, ты был бы лучшим из лучших.

— Мухаммед Али в мире шпионажа, — подхватил я. — Мне нравится эта идея, очень заманчиво. Серж буквально только что говорил мне, что он чувствует себя, как Мухаммед Али в мире филателистов, только он назвал его Кассиус Клей.

— Я знаю, что ты находишься здесь по поручению своего правительства. Я здесь — по заданию германского правительства. Мы оба охотимся за Шемпионом. У нас общие интересы, и мы могли бы сотрудничать.

Он смотрел на меня, ожидая ответа, но я молчал. Клод отвернулся, устремив свой взгляд туда, где были выставлены для продажи в полной красе инжир, абрикосы и молодой картофель из Марокко, а рядом — апельсины из Яффы. Какой-то парень стащил с прилавка фасолевый стручок и тут же на ходу принялся его есть. Клод обернулся ко мне, будто хотел удостовериться, заметил ли я мелкого воришку. Его реакция была слишком нарочитой. Все это было слишком неестественным и нарочитым. Я глубоко сомневался, что Клода посвятили в мою «игру» — он просто захотел «прощупать» меня вблизи. Вероятно, он рассудил, что если я все еще состою, скажем так, на государственной службе, то я должен буду во что бы то ни стало от всего открещиваться. А если, с другой стороны, я работаю на Шемпиона, то мне будет выгодно дать понять Клоду, что я официальное лицо.

К какому выводу он все-таки пришел, я не знаю. Открыв дверцу машины, я начал выбираться наружу, бросив при этом:

— Я не имею ни малейшего желания принимать участие в дурацком спектакле, изображающем шпионские страсти. Мне эта комедия напоминает телепрограмму для полуночников. Жуть! Если тебе и старику там наверху в своей квартире захотелось вспомнить и заново пережить героические дни вашей молодости — очень хорошо, просто прекрасно, — но меня уж увольте…

— И твоей молодости тоже, — вставил Клод.

— Моего детства, — поправил его я. — Вот почему мне не хочется снова пачкать пеленки.

— Закрой дверь, — сказал Клод, — сядь и закрой дверь.

Я сделал так, как он сказал. Я хотел знать, что последует дальше, что скажет Клод теперь. Ведь если он действительно получил информацию из Бонна, то настал тот самый момент, когда можно швырнуть эти данные мне в физиономию, при этом наблюдая, как они будут каплями стекать у меня по подбородку.

Мне необходимо было знать, потому что если Клод был в курсе дела… тогда Шемпион тоже узнает обо всем, это был всего лишь вопрос времени.

Но Клод молчал.

Время было обеденное. Мы оба наблюдали, как торговцы на рынке складывали и сворачивали свои прилавки и столики, убирали непроданные фрукты. Как только кто-нибудь из них уходил, на освободившееся пространство тут же мчался какой-нибудь автомобиль, чтобы занять место стоянки. Последние полчаса множество машин кружили вокруг Кур Салейя в расчете на парковку. Между водителями постоянно возникали ожесточенные споры за место. Подобные сцены давно уже стали развлечением для местного люда. Громилы Клода все еще торчали на дальнем конце рынка. Они купили себе по куску горячей пиццы и жевали, не спуская глаз с автомобиля Клода и окна Френкеля одновременно.

— Они что, на самом деле полицейские? — спросил я его.

— Да, настоящие полицейские. Их называют «арки» — вспомогательные союзные силы, которые в Алжире служили у французов. Вот теперь им заказан путь домой, и французы их тоже не любят.

— Ты прекрасно знаешь, что при виде арабов Сержа Френкеля колотит от ужаса. Если эти парни постоянно околачиваются около его дома, чтобы защитить его в случае необходимости, то можно утверждать с большой вероятностью, что ты превратил его жизнь в сплошной кошмар.

— Ну, во-первых, я велел им не мозолить глаза. И потом, ты уверен, что арабы внушают ужас Френкелю?

— Если ты не знаешь таких элементарных вещей, то ты вообще почти ничего не знаешь, — фыркнул я. — Френкель, некогда убежденный сторонник марксизма, проповедовавший равенство и братство всех людей в мире, теперь предстает совсем в другом свете, он ведет себя, как… Геббельс.

— Фашист, ты хочешь сказать, ведет себя как фашист. Смелее, ты меня не обидишь. Да, сейчас мы сражаемся на другой войне: линии фронта на картах проведены заново. И здесь Френкель — фашист, я стал защитником парламентского строя, ты прилагаешь все усилия к тому, чтобы нанести поражение коммунистам, бок о бок с которыми ты, можно сказать, сражался в той войне, а Шемпион стал ярым антисемитом.

— Антисемитом, вот как?

— Домашнее задание надо выполнять тщательно, Чарльз. Он работает на египтян. Стареешь ты, что ли, притупилось чутье? В нашей работе это немаловажно! — Он улыбнулся, прикоснулся к остаткам волос, аккуратно уложенным на его почти совершенно лысой голове. — Странный народ вы, англичане, — переключился вдруг он и обвел меня испытующим взглядом, как будто хотел найти ответ в моих глазах. — Я работаю в службе безопасности в Бонне. Мы вывернули наизнанку все наши досье, предоставили всю информацию, какая есть, чтобы держать Лондон в курсе событий. Французской службе безопасности мы, как обычно делаем, направили сообщение в установленной форме перед тем, как я прибыл сюда, чтобы «взглянуть» на Шемпиона в непосредственной близости. Французы отнеслись ко всему этому замечательно. Мне выделили офис здесь, в городе, в полицейском управлении. Они меня обо всем информируют и, наконец, дали мне в помощь своих людей, вот этих «арки». А вот вы, англичане, до чего же вы высокомерные и надменные! Вы никогда не будете частью Европы. Вы не отвечаете на наши запросы. Ваши люди являются сюда без соответствующего официального разрешения французских властей. И теперь, когда я выложил карты на стол и предлагаю сотрудничество, ты принимаешь надменный вид. Ну что еще ждать от англичан?!

— Ты воспринимаешь все в искаженном свете, Клод, — сухо ответил я. — Не работаю я в британской разведке. И вообще не имею ничего общего с какой-либо службой безопасности. И ваши перипетии с Лондоном меня не касаются. И, ко всему прочему, меня не интересуют твои чрезмерно упрощенные обобщения относительно национальных черт и особенностей британцев.

— Я хочу, чтобы ты знал, что Шемпион подкупал германских правительственных чиновников и офицеров высокого ранга. Он угрожал офицеру полиции. Тайно ввозил оружие в Федеративную Республику и подделывал официальные документы. Через неделю, самое большее через десять дней, он будет арестован, и ему даже нет смысла скрываться, потому что с теми обвинениями, которые мы выдвигаем, любое государство в Европе, а также США немедленно выдадут его нам.

В это время из-за угла, едва вписавшись в поворот, вылетела машина. Мы оказались у нее на пути. Водитель дал несколько сердитых гудков, но, увидев полицейский опознавательный знак Клода, умчался.

— Я ясно выразился? — спросил Клод, проводив ее глазами.

— Вполне ясно и недвусмысленно, — кивнул я. — Ты намекаешь, что тебе было бы желательно, чтобы Шемпион исчез, иначе ты возьмешься за него всерьез, начнешь добывать и сопоставлять несомненные улики. Если же это произойдет, то некоторые из подкупленных Шемпионом высокопоставленных официальных лиц могут, скажем так, рассердиться и предпринять ответные действия, пока они еще занимают достаточно высокие посты. А при таком раскладе тебе и некоторым твоим коллегам не поздоровится.

— Ты защищаешь Шемпиона! — воскликнул Клод.

— Ему не требуется защитник, Клод. Ты уяснил это еще во время войны, когда вы бросили его в Рок и отрезали кончики пальцев, но он все равно никого не выдал.

Мне показалось на какое-то мгновение, что Клод собирается продолжить спор, но он подавил вспышку гнева.

— Значит, Шемпион до сих пор неотразим в своем обаянии, а? Во время войны все мы безоговорочно, даже с удовольствием подчинялись ему, а ты и сейчас у него полностью в руках.

— Я хочу растолковать тебе кое-что, Клод, что ты должен знать, — я вложил в свой голос как можно больше сарказма. — Я работаю на Шемпиона. Он регулярно, каждый месяц мне платит, и я на него работаю. Ясно?! Запиши это в свой блокнот, а второй экземпляр сего примечательного документа отправь в свою контору в Бонне, чтобы они могли приложить его к материалам досье в своих секретных архивах. Не забудь только написать свой обратный адрес, а вдруг они захотят наградить тебя еще одним Железным Крестом.

Я повозился с хитрым замком в дверце, наконец сообразил, как его открыть, и на этот раз все-таки вылез из машины.

— Френкель устроит покушение на Шемпиона, — услышал я брошенные вслед слова Клода. — Так и передай своему боссу.

Опершись одной рукой о крышу, я нагнулся, и Клод торопливо открыл боковое стекло.

— А ты веришь всему, что говорит Френкель, — спросил я, — или ты выбираешь то, что тебе хочется слышать?

— Я забочусь о старике, — упрямо повторил Клод.

— Угу, только где кончается твоя так называемая забота и где начинается домашний арест? — я старался говорить ровным, спокойным тоном. — Сам посмотри, ты расставил своих людей у его дверей — причем темнокожих громил, которые внушают ему ужас, ты подслушиваешь его телефонные разговоры и ты, ко всему прочему, допускаешь грубости по отношению к его посетителям. — Я ожидал, что Клод будет все отрицать, но он и не думал отпираться.

Он не желал обсуждать ничего, связанного с Сержем Френкелем, его интересовал только Шемпион. Он горячо произнес:

— Шемпион — арабский террорист. И сколько бы раз ты ни повторял мне, на чьей стороне он сражался во время войны, все равно его будут рассматривать как арабского террориста. Он ведь даже не может заявить, что является каким-то там борцом за идеалы, пусть и в извращенной форме, его идеал — только деньги.

— Но, Клод, мы все занимаемся тем, чем занимаемся, ради денег и за деньги. Я что-то не помню, когда я в последний раз встречал добровольца, горящего энтузиазмом на общественных началах.

Вплоть до этого самого момента я как-то не осознавал, что ведь и Клод тоже должен относиться ко мне с тем же чувством горечи и презрения, что и я испытывал к нему. Только сейчас, увидев, как он закусил губу, я ощутил, что в душе Клода война оставила свои незаживающие рубцы. Он получил свои раны после капитуляции Германии, когда вынужден был сотрудничать с победителями и узнал, что такое апартеид преступности, узнал то, что волей-неволей узнали все немецкие полицейские за время оккупации союзников. Но от того, что были получены не в окопах войны, раны его ныли и саднили не меньше, чем телесные. «Сначала меня назвали фашистом, — вероятно, думал он, — теперь — наемником. А я должен улыбаться и терпеть, но должен ли?» Его сжатый кулак с такой силой опустился на руль, что мог бы сломать его, если бы немцы не делали свои машины такими качественными и надежными.

— Ну вот что, — сквозь зубы выдавил он, — я никогда не был нацистом — никогда! Я их ненавидел. Но я немец, и я выполнял свой долг тогда и выполняю сейчас.

— И если бы ты жил на несколько миль подальше к востоку чем сейчас, ты бы выполнял свой долг по отношению к коммунистам, так я понимаю?

Клод все-таки улыбнулся снова.

— Помню я, как иногда ночами во время войны ты рассказывал нам, как замечательно относишься к теоретическому коммунизму.

— Верно, — подтвердил я. — Но самое интересное — практически каждый является сторонником теоретического коммунизма. Может быть, даже эти ублюдки в Кремле.

Глава 18

На картах в атласе Марсель и Ницца обозначены как две совершенно одинаковые точки. Но Марсель — это раскинувшийся вольготно на берегу Содом-на-Море, где можно столкнуться с чем угодно, начиная от района трущоб и кончая расовыми волнениями, город, где царит средневековая неразбериха, где единственно что хорошо организовано — это преступный мир.

Ницца же, напротив, город чопорный, подтянутый и аккуратный, который при всем желании не может выбраться за пределы живописной долины между холмов, что приютила его с самого начала существования. Здесь полицейские вежливо раскланиваются с местными дамами, а Королева Виктория потрясает каменным кулаком в сторону моря.

В ту пятницу небо отливало ярчайшей голубизной, и первые отчаянные яхтсмены уже взбивали морскую пену недалеко от берега, борясь с пронизывающим встречным ветром.

Мне предстояла встреча со Шлегелем. Как было оговорено заранее, для контактов, я позвонил в контору одного неприметного учреждения, расположенного у железнодорожного вокзала Ниццы, естественно не предполагая найти его там. Я знал, что в его теперешней роли он будет держаться подальше от такого маленького городка, как Ницца. Еще задолго до того, как секретарь передал мне, что Шлегель срочно хочет меня видеть, я догадался, что он нашел себе пристанище там, в ресторане Эрколя — «живописные окрестности, тишина и покой, незабываемая кухня», — потому что это было единственное место, где мне страшно не хотелось появляться.

Старый Эрколь, приветствуя, будет крепко, по-медвежьи, сжимать меня в объятиях, расцелует в обе щеки и — боже мой! — он заведет разговор, как водится, о былом, и будет поглядывать на стену за стойкой бара, где под стеклом находится предмет его гордости: документ с упоминанием в приказе и благодарностью командования. И где в серебряной рамке сам Эрколь застыл в бесконечном рукопожатии с непреклонным генералом Де Голлем.

Моя догадка вовсе не была верхом проницательности. Заведение Эрколя было самым подходящим местом, где мог укрыться Шлегель, находясь в то же время поблизости. Сейчас, в межсезонье, там не будет отдыхающих, которые снимают комнаты на все время отпуска, лишь изредка случайные «залетные птички» просят ненадолго номер, а расплачиваясь за него, не смотрят в глаза. Эрколь до сих пор числился в нашем департаменте в списках людей, допущенных к совершенно секретной работе. Для Шлегеля же немаловажным фактом было то, что заведение Эрколя было не только укромным, но и со всеми атрибутами для роскошного отдыха и времяпрепровождения, как и любое другое здесь на побережье. Если бы я был компьютером, я бы поместил Шлегеля в данных обстоятельствах только туда и никуда больше. Но я не компьютер, и как я ни старался, я не смог пересилить себя и полюбить старого Эрколя, а также не мог заставить себя доверять ему полностью.

Все шло в точности так, как я и предполагал. Даже короткая, быстрая поездка по большому Корнишу — даже она была в точности такой же, какой я мысленно представлял ее, до мелочей. Эту похожую на красочную картинку горную дорогу всегда показывают по телевизору, когда на экране мелькают титры документальных фильмов, повествующих о «французском чуде», — дорога большого Корниша, быстрая смена кадров, и — сразу — экономист, разглагольствующий перед буфетом с морожеными продуктами.

Все эти деревушки, расположенные на верхушках холмов, наводят на меня жуткую тоску. Либо на них наложили лапы магазины сувениров и ресторанчики с домашней кухней и меню на немецком языке, либо, как это селение, куда я направлялся, они медленно умирают,влача жалкое существование.

Ветер стих. Там, у морского горизонта, парусники, схожие сейчас с аккуратно сложенными носовыми платочками, еле-еле двигались. Я запарковал машину у давно пересохшего фонтана и неторопливо зашагал по главной и единственной улице деревушки. Дома были заколочены, краска на них поблекла и облупилась, за исключением собственности коммунистической партии с ярко-красным фасадом.

Было чертовски жарко. В сонном до одури воздухе не чувствовалось никакого движения. Булыжники на мостовой обжигали ступни, а до раскаленных стен из грубо обработанного камня невозможно было дотронуться. Над головой пронесся реактивный лайнер компании Эйр Тунис, послушно следующий указаниям авиадиспетчеров Ниццы. С высоты той точки, на которой я находился, казалось, что я мог дотянуться до лиц пассажиров, выглядывающих из окон. Лайнер развернулся над морем, и звук моторов замер вдали. В наступившей тишине мои шаги эхом отзывались между стен.

Дорогу в ресторан Эрколя указывал свежеразрисованный плакат. Он был прилеплен к стене развалюхи с провалившейся крышей. Из открытых дверей этой хибары выскочил тощий пес, вслед ему полетело что-то тяжелое, сопровождаемое старческим проклятием, которое прервалось, когда стариком овладел надсадный бронхиальный кашель. Я поспешил дальше своей дорогой.

Деревушка, целиком построенная из камня, добытого здесь же, в горном крае, выглядела такой же унылой и скучной, как и сам холм, лишенный растительности, на котором она возникла. Но вершину холма венчал ресторан Эрколя. Сквозь заросли кустарника и цветов видны были его выбеленные стены.

Откуда-то доносились звуки, сопровождающие обычно игру в теннис — пыхтенье, возгласы, громкие, звонкие удары. Я узнал голоса Шлегеля и внука Эрколя. Характерный аккомпанемент сопровождал и приготовление пищи на кухне. Сквозь открытое окно поднимался пар, и я расслышал, как Эрколь говорил кому-то, что принятие пищи — это не просто так, а разговор между человеком, который ест, и шеф-поваром. Я зашел в помещение. Увидев меня, он прервал себя на полуслове. Чего я боялся, то и случилось — бурный восторг, приветствия, объятия — преувеличенное проявление якобы переполнявших его чувств.

— У меня было такое ЧУВСТВО… я ВЕСЬ день сам не свой… что ТЫ наконец-то приедешь сюда, ко мне. — Он засмеялся счастливым смехом, обнял меня за плечи, крепко сжал в объятиях. — До чего же я НЕНАВИЖУ этого человека! — объявил он громким голосом всему свету. — Я его ненавижу! Вот он приезжает сюда, и что, первым делом навестил старого Эрколя?… Ничего подобного… чем я ПРОВИНИЛСЯ? Это твой дом, Чарльз. Ты же знаешь, это твой дом.

— О господи, Эрколь! Что это, черт побери, за кошмарные славословия? — Это был Шлегель, и я вздохнул с облегчением. — А вот и ты, малыш. Мне передали, что ты звонил. Все о’кей?

Я не стал говорить ему, все ли о’кей или не все о’кей.

— Останешься на ужин?

— Не уверен. Даже не знаю, как поступить, — сказал я. — Я обещал, что к вечеру вернусь. — Но Эрколь снова разразился потоком слов, и я решил, что не стоит слишком уж нервозно реагировать, когда дело касается Шемпиона, а то как бы в голове его не возникли те самые подозрения и мысли, которые я старался не разбудить.

— Принеси нам что-нибудь выпить, Эрколь. На всех парусах!.. Правильно?

— Правильно, — с энтузиазмом подтвердил я. Шлегель время от времени выкапывал и заучивал староанглийские афоризмы. И когда он щеголял такими вот фразочками, от окружающих требовалось проявить должный восторг.

— Конечно, конечно, конечно, — пропел Эрколь.

Я оглядел пустой обеденный зал. Скоро он будет заполнен. У Эрколя был приличный доход, в этом можно было не сомневаться. Он снес старые здания и пристройки и возвел все заново, не поскупившись на дополнительные расходы, чтобы его детище выглядело под старину.

На дальнем конце зала два молодых официанта накрывали стол для вечеринки на пятнадцать человек. Стаканы и фужеры еще раз, с особым старанием, полировались до блеска, а на крахмальную скатерть ставились специально подобранные для этого случая букеты цветов и написанные от руки карточки табльдота.

Эрколь наблюдал за ними, пока они не закончили.

— Да, выпить, выпить, выпить, — произнес он. — Аперитив? Виски? Что сейчас пользуется особым спросом в Лондоне?

— Я не знаю, что сейчас модно в Лондоне, — я не стал добавлять, что если бы знал, то «взял бы на заметку» и не стал употреблять этот напиток. — Но я с удовольствием выпил бы пива.

— Значит, два пива и «Ундерберг» с содовой для полковника, — махнул рукой одному из официантов Эрколь.

— Принесите нам к бассейну, — добавил Шлегель. Он ткнул в меня пальцем. — А ты, пошли со мной, поплаваем.

— У меня нет с собой плавок, — возразил я.

— Человек, который там ремонтирует фильтр, все тебе покажет, — горячо поддержал Шлегеля Эрколь. — Есть и плавки всех размеров, и масса полотенец.

Я все еще колебался.

— Бассейн с подогретой водой, — настаивал Шлегель.

Я понял, что он выбрал бассейн как самое подходящее место для того, чтобы мы могли спокойно и без помех поговорить.

Прибыли наши напитки. Шлегель переоделся в нейлоновые плавки с расцветкой под шкуру леопарда. Он рассчитал все так, что его сальто с разбега с небольшого трамплина в воду в точности совпало во времени с моим появлением из раздевалки, я при этом выступал в курьезном розовом костюме размера на два больше, чем надо.

Казалось, забыв обо всем на свете, Шлегель весь отдался процессу плавания. Точно так же он в большинстве случаев безраздельно посвящал всего себя тому, чем занимался в данный момент. Для меня же бассейн просто предоставлял возможность размять руки и ноги, а мысли мои крутились вокруг Шемпиона и его дел. Но наконец даже Шлегель утомился и вылез из воды. Я пересек бассейн и добрался, барахтаясь, до того места бортика, где он расположился. Я поплескался еще немного в теплой приятной воде, слегка подгребая руками, а он приложился к своему стакану.

— Как я давно не плавал. — Меня даже охватило чувство приятной расслабленности.

— О-о-о, теперь это называется «плавать»? — высказался Шлегель в своем духе. — А я было подумал, что ты отрабатывал способ утонуть в горизонтальном положении.

— Еще мне не хватало уроков плавания… — Я был не в том настроении, чтобы позволить Шлегелю оттачивать на мне свое остроумие. — Ну так что?

Шлегель взял с бортика пачку сигар «шерут» с обрезанными концами, которые он заранее положил на краю бассейна. Он выбрал из пачки одну, чиркнул спичкой, медленно прикурил. Затем швырнул погасшую спичку в кусты.

Эрколь посадил быстрорастущий бамбук, но он не вытянулся еще в высоту настолько, чтобы скрыть маленькое деревенское кладбище с семейными надгробными памятниками, выцветшими фотографиями и засохшими цветами. Среди могил бродила маленькая девочка, она собирала в жестянку цветы и напевала про себя.

Была только еще середина дня, полдень, но в долине уже собирался туман. Из-за этого ландшафт казался каким-то размытым, лишенным красок и объема, совсем как декорации в театре на заднем плане.

— Кучевые грозовые облака. Это на всю неделю, — пророчески изрек Шлегель. Он втянул в себя воздух — у него на такие вещи был нюх, как у настоящего авиатора, — оглядел по очереди облака на небе.

Я ждал.

И Шлегель перешел к делу.

— Завтра вечером в Марсель из Александрии приходит панамское грузовое судно. Швартовка назначена на причале для опасных грузов. Там его уже ждут пять грузовиков с прицепами, чтобы принять содержимое трюмов. Эти грузовики принадлежат компании Тикс, то есть, другими словами, машины Шемпиона… — Он затянулся сигарой. — Слышал что-нибудь об этом?

— Нет, — ответил я. — Но если вас что-либо беспокоит, примите меры, и полиция в порту перевернет все вверх дном.

Он покачал головой.

— О-хо-хо, в том-то и дело! Дипломатический груз. Предназначается для посольства в Бонне. Все будет опечатано. Если вскрыть, то надо обнаружить что-нибудь эдакое, типа Гитлера в его бункере, а иначе не сносить головы. Этот груз имеет такое же прикрытие, как дипломатическая почта.

Я пересказал Шлегелю свои беседы с Сержем Френкелем и Клодом.

— И ты сейчас хочешь мне поведать, что Шемпион собирается запихать в эти грузовики атомную бомбу, — Шлегель смотрел на меня с откровенной насмешкой.

— Я только докладываю вам, что рассказал Френкель, — ответил я. — А мы знаем, по какому маршруту будут двигаться грузовики?

— Не капай мне на мозги! Тоже умник выискался! — гаркнул Шлегель. — Мы уже проверяем все возможные объекты вдоль дорог. Включая аэродромы, где складировано ядерное оружие, — немного успокоившись добавил он. — Но Шемпион охотится не за атомной бомбой, здесь что-то другое!

— Откуда у вас такая уверенность?

— Ох! Если бы ты когда-нибудь видел вблизи ядерное устройство, ты бы знал как, откуда и почему. Это бомбы больших калибров, они перевозятся на специальных машинах с грузовыми платформами, укрытых свинцовыми пластинами, на каждом шагу люди в защитной одежде… Даже, допустим, Шемпиону удастся заполучить одну такую штуковину, что он будет делать?! Рванет с ней по шоссе на грузовике с прицепом?!

— При этом угрожая ее взорвать, — вылез я со своим предположением.

— Ты принял чрезмерно опасную дозу Сержа Френкеля и его идей, — обреченно вздохнул Шлегель. — Да откуда нам знать, может, он вообще на стороне Шемпиона в этой игре.

— Френкель — еврей, — запротестовал я.

— Не надо мне петь сентиментальных еврейских песенок, я забыл свою скрипку в других брюках. Ну, ладно, допустим. Но как они смогут перевезти ее?

— Угнать бомбардировщик с ядерными боеприпасами.

Он уставился на меня не мигая.

— Итак, ты намерен заставить меня всерьез поверить в эту идею, так я понял? — Он с силой ударил пяткой по воде, и на меня обрушился фонтан брызг.

— Это единственное объяснение, которое у меня есть, — сказал я, вытирая капли воды с лица.

— Бомбардировщики с ядерными бомбами охраняются, как… — не в силах найти подходящего сравнения, Шлегель затряс головой. — Я сделаю все необходимое, приму меры, — пообещал он. — Предупредить и, следовательно, заставить держаться настороже людей, которым поручено охранять ядерное оружие, не составит особого труда.

— Мне знакомо это чувство, — согласился я.

Шлегель кивнул.

— Приезжай в город в воскресенье утром, когда Шемпион отправится к обедне. Встретимся в порту, на яхте Эрколя, «Джульетта» называется. Договорились?

— Постараюсь.

— Будем надеяться, что к тому времени дымовая завеса приподнимется, — подвел итог Шлегель. Он завернул свои солнцезащитные очки и сигары в полотенце, а сверток протянул мне. — Заберешь мои вещи с собой? Ты ведь пойдешь обратно к раздевалке по берегу, а я поплыву. — Шлегель отдавал распоряжение в американском стиле, как бы вежливо расспрашивая об определенных аспектах душевной болезни.

Я ничего ему не ответил и не взял его полотенце.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Я хочу видеть отчеты, рапорты Мэлоди Пейдж, ее контакты, вообще все наши материалы за месяц, предшествующий ее гибели. Я сам хочу их просмотреть.

— Зачем? Конечно, ты их получишь, но зачем они тебе?

— Убийство девушки — единственный поспешный и необдуманный шаг Шемпиона, и совершенно не в его духе, ко всему прочему. Почему-то у него сдали нервы, что-то заставило его решиться на этот поступок! И это «что-то» может быть как раз то, что обнаружила Мэлоди.

Шлегель кивнул.

— Еще что-нибудь?

— Выясните, что сможете, о малышке Топаз.

— О’кей, — он всунул полотенце мне в руку и нырнул, на поверхности воды осталась лишь легкая рябь. Он плыл под водой, едва поворачивая голову, чтобы глотнуть воздуха. Я завидовал ему. Завидовал не только его умению плавать легко и наслаждаясь, как акула, но также его постоянной «стартовой» готовности нажимать на кнопки, приводить в движение, принимать меры и бросаться в глубокий омут жизни уверенно и решительно, в то время как люди, подобные мне, тонули в нерешительности, воображаемых привязанностях и боязни. И если Шемпион был вчерашним шпионом, то Шлегель — завтрашним. И не могу сказать, что я с нетерпением ожидал наступления такого вот завтрашнего дня.

Когда я наконец зашагал в обход бассейна, все еще погруженный в свои мысли, Шлегель уже взял чистое полотенце с вешалки и исчез в кабине для переодевания. Я не торопился. Солнце совершало свой дневной путь за верхушками холмов, и ландшафт менялся, становясь розовато-лиловым. Где-то высоко в стратосфере реактивный лайнер поймал отблеск солнечного луча и оставил за собой полоску следа как чистое золото. А девчушка на кладбище все еще напевала песенку.


— Ну как вам понравилась утка? — с гордостью спросил Эрколь.

— Как-нибудь на днях, — запыхтел Шлегель, — я угощу вас своим фирменным чизбургером. Со всеми приправами, как полагается!

На мгновение Эрколь был захвачен врасплох. Но затем он заревел:

— Я ненавижу вас, как я вас ненавижу! — и громко чмокнул Шлегеля в щеку.

— Это послужит вам уроком, полковник, — тихо и злорадно произнес я.

Увидев, как наш хозяин поместил большой кусок козьего сыра на ломоть хлеба, Шлегель храбро улыбнулся, но улыбка его застыла, когда Эрколь стиснул его в объятиях и засунул бутерброд ему в рот.

— Человек не может не есть такой замечательный сыр, — кричал Эрколь. — Я делаю его сам, своими собственными руками.

Сыр этот уже был во рту Шлегеля, и лицо его исказила гримаса, когда он ощутил его острый, резкий вкус.

Луи, внук Эрколя, наблюдал за происходящим с явным неодобрением на лице. Ему было около двадцати, одет в темный, хорошо сшитый костюм, который как нельзя лучше подходил наследнику гастрономической Мекки. Но, чтобы представить его возглавляющим это заведение с той же страстью и самоотдачей, как его дед, нужно было обладать недюжинным воображением.

Эрколь откинулся в кресле, маленькими глотками прихлебывая старое марочное бургундское. Он повернулся к Шлегелю.

— Ну как, нравится? — спросил он его.

— Превосходно, — после легкой заминки ответил Шлегель.

Довольный собой, Эрколь кивнул. Этих слов для него было вполне достаточно, большего не требовалось.

Этим вечером мы ужинали в кабинете Эрколя. Он был довольно-таки просторным, там помещался стол и полдюжины стульев, а также крошечный письменный стол, где он оформлял счета, накладные, короче, занимался «бумажными» делами. Кабинет представлял собой отделение между обеденным залом и кухней со стенами из особого стекла, что давало возможность наблюдать за всем, что происходило в этих помещениях. Подобные «контрольные кабины» не редкость в больших ресторанах, но, наверное, только у Эрколя стекла с внешней стороны были зеркальными, что позволяло создать в кабинете атмосферу обособленности, даже интима.

Мы, как из театральной ложи, являлись незримыми свидетелями жизни, кипевшей на кухне и в зале, а посетители и персонал видели только свои отражения в зеркалах. Мы наблюдали, как бородатый парень ходил от стола к столу, демонстрируя свои тщательно нарисованные пейзажи. Он ничего не говорил, и выражение его лица не менялось. Очень немногие из тех, кому он предлагал свои работы, уделяли его рисункам мимолетный взгляд, а затем снова утыкались в тарелки и продолжали свой прерванный разговор. А он шел дальше, к следующему столу. Грустное это было сообщество, в котором все эти продавцы недвижимости, «пластмассовые» менеджеры и владельцы автомобилей, сдаваемых напрокат, могли не только унизить этого мальчишку, но и приучить его к постоянному унижению.

Я попросил Луи купить мне рисунок. Его цена не превышала стоимости одной бутылки самого дешевого вина у Эрколя.

— У тебя что, крыша поехала? — лениво поинтересовался Шлегель.

— Он хорошо рисует, мне нравится. — Я не хотел объяснять, что мною двигало в данном случае.

— По крайней мере, можно определить, что это изображение горного ландшафта, — заметил Шлегель. Он взял у меня рисунок, внимательно изучил, а затем, глянув через зеркальное стекло, нашел взглядом художника. — Ну что ж, теперь он сможет купить себе мыло.

— Почему именно мыло? — изумился я. — Мыло! А почему он не может купить себе еды и вина, например?

Шлегель не ответил, но Луи одобрительно улыбнулся и, набравшись храбрости, решился задать мне вопрос.

— Вы приехали на «феррари»? — Он говорил тихо, почти шепотом, но Эрколь все равно услышал его слова. Еще до этого Эрколь передвинул свой стул так, чтобы видеть все, что творится в ресторане. И сейчас он ответил, не поворачивая головы.

— Столик номер двадцать один, — сказал он. — Безвкусно одетый тип в рубашке с открытым воротом. Это он прикатил на «феррари». Теперь я жалею, что не заставил его повязать галстук. У них обоих меню на несколько сот франков. Он — владелец фабрики около Турина, изготовляющей сумки и чемоданчики, а она — его секретарша, я полагаю. — Он внимательно посмотрел на девушку, презрительно фыркнул, и его большой палец дернулся в сторону Луи. — Автомобили и футбол — вот и все, что умещается в голове у этого балбеса.

— Но ты сказал, что утку, которую мы с удовольствием съели, приготовил Луи, — заступился я за «балбеса».

Эрколь наклонился вперед и взъерошил волосы на голове внука.

— Он неплохой парень, только немного необузданный.

Мы все были слишком воспитанными людьми и не стали возражать, что в это трудно поверить, судя по солидному, сшитому на заказ костюму юноши и его тихому голосу с почтительными интонациями. Но Эрколь уже переключился на другое.

— Столик номер девятнадцать ждет свой кофе уже бог знает сколько. Скажи этому кретину Бернару, чтобы встряхнулся и двигался побыстрей. — Когда Луи скользнул к двери, Эрколь добавил ему вслед: — Или обслужи их сам. — Он не отрывал взгляда от сидящих как на иголках посетителей за столиком девятнадцать, но продолжал поддерживать разговор. — Вы знаете, в чем суть теории относительности?

— Расскажи нам, — лениво предложил Шлегель.

— Получилось так, что Бернар прохлопал ушами и должен подать рыбные блюда одновременно на те два столика в углу. Все они заказали рыбу без костей. И теперь он торопится, и для него минуты пролетают, как секунды. А для тех людей, которые минуты три, может быть четыре, назад просили принести кофе, каждая минута кажется часом.

— Ага, значит, вот в чем состоит теория относительности?! — хмыкнул Шлегель.

— Совершенно верно, — не уловил иронии Эрколь. — Просто удивительно, как Эйнштейну удалось ее открыть, если вы вспомните, что он не был ресторатором.

Шлегель повернулся в ту сторону, куда был устремлен взгляд Эрколя.

— То, что этот парень ерзает от нетерпения на стуле, не имеет ничего общего с Эйнштейном, — заверил он старика со знанием дела. — Когда напротив тебя сидит такая уродливая кляча, каждая минута кажется часом.

Кофе им принес Луи. У него получилось это прекрасно, но он ни разу не поднял взгляда на людей, которых обслуживал.

— И наши фирменные шоколадные конфеты, — воскликнул Эрколь с одобрением после того, как Луи снова присоединился к нам за столом. — Она их только так слопает, вот посмотрите. Вы обратили внимание, что она заказала вторую порцию профитролей?

— Вы не собираетесь пойти на футбол в воскресенье утром? — обратился ко мне Луи. Он развязал шнурок на своем ботинке и растер ногу, чтобы снять напряжение. Ему еще недоставало выносливости профессионального официанта.

— Он живет далеко, в доме Шемпиона, — сказал Эрколь.

— Да, я знаю, — кивнул Луи. Я заметил, как в его глазах, когда он бросил взгляд на деда, промелькнула искра легкого презрения.

— Мне бы хотелось хоть раз поваляться в постели, — пожал я плечами неопределенно.

— Для этих язычников не существует божественной обедни. — Эрколь изобразил наигранное негодование.

— Это просто благотворительный товарищеский матч, — пояснил парнишка. — В общем-то не стоит ехать. А вот в следующем месяце будет очень интересная встреча.

— Тогда я, может быть, схожу в следующем месяце.

— Я пришлю вам билеты, — предложил Луи. Странно, но мне показалось, что его обрадовало принятое мною решение.

Глава 19

В полном соответствии с прогнозом Шлегеля в следующие несколько дней установилась настоящая весенняя погода. Воскресное утро также встретило нас горячим солнцем и ясным голубым небом. Я отправился в Ниццу вместе с Шемпионом, и Билли решил, что он тоже поедет с нами. Шофер остановил машину у церкви Сент Франсуа де Поль. Когда Билли спросил, почему я не иду вместе с ними к обедне, я помедлил в нерешительности, подыскивая ответ.

— У дяди Чарльза важная встреча, — пришел мне на помощь Шемпион.

— Можно я тоже пойду? — попросил Билли.

— Это конфиденциальная встреча, — объяснил ему Шемпион и улыбнулся мне.

— Я оставлю пальто в машине, — поспешил я переменить тему разговора. — Солнце уже хорошо пригревает.

— До встречи, — сказал Шемпион.

— До встречи, — откликнулся эхом Билли, но его голос почти потонул в перезвоне церковных колоколов.

В оперном театре через дорогу проходила репетиция. Снова и снова повторялись несколько тактов «Реквиема» Верди. У дверей в «Кесс» был расстелен красный ковер, а вход в захудалое с виду заведение под названием «Паради» преграждал полицейский.

Я прошел через рынок. Там толпились покупатели и народ из деревень в своих вышедших из моды, но тщательно вычищенных черных костюмах, черных платьях и шалях. Шла бойкая торговля кроликами и цыплятами, горячо обсуждались цены на улиток и яйца. В открытом море одинокий яхтсмен, увидев проходившее мимо него небольшое двухмачтовое судно, с надеждой поднял против ветра свой оранжевый в полоску треугольный парус, пытаясь уловить дуновение ветра. Море еще отливало молочной белизной прошедшей зимы, но поверхность его была спокойной. Волны набегали на гальку берега с легким шипением и откатывались с глубоким вздохом безысходности.

Вокруг гигантского нагромождения каменных глыб, которое служит убежищем морским воротам Ниццы, непрестанно свищет и неистовствует ветер. А в уютной тишине и безопасности гавани взгляду предстает удивительное многообразие: от парусных яликов до грузовых пароходов, пришвартованных рядом с портовыми кранами. На пристани громоздятся штабеля светло-желтых лесоматериалов, а в дальнем конце среди нескольких частных яхт и катеров покачивалась на волнах «Джульетта». Но палуба ее была пуста, Шлегеля я там не увидел.

Главный порт Ниццы — неподходящее место для шикарных модных яхт. Здесь не увидишь, чтобы подобные творения, созданные для досуга, располагались рядышком, борт о борт, чтобы на корме обедали на свежем воздухе кинозвезды и при этом одалживали у магната с соседней яхты чашечку икры. Любое судно заходит сюда исключительно по делу, а привилегированный Морской клуб находится по другому адресу. Сегодня, учитывая, что это воскресенье, выходной день, в порту было как-то необычайно оживленно: человек двенадцать окружали фургон «пежо», наблюдая, как два аквалангиста проверяют свое оборудование. Металлические барьеры, что обозначали обычно места парковки автомобилей, сейчас были поставлены так, чтобы на пристань никто не прошел, и полицейский в форме охранял единственный проход в этой загородке.

— Куда вы направляетесь?

— Просто прогуливаюсь, — ответил я.

— Прогуливайтесь где-нибудь в другом месте, — отчеканил полицейский.

— Что случилось? — спросил я.

— Вы слышали, что я сказал? Уходите!

Я отошел, но недалеко и тут же, двигаясь вдоль другой стороны ограждения, набрел еще на одну группу наблюдающих за происходящим.

— Что происходит? — спросил я у них.

— Утопленник, я полагаю, — отозвалась женщина с большой кошелкой. Она даже не оглянулась, чтобы посмотреть на человека, который задал вопрос, из боязни пропустить что-нибудь интересное.

— Самоубийство?

— С одной из яхт, — поделился стоящий рядом с ней мужчина. Он был одет в оранжево-желтую ветровку яхтсмена с ярко-красной молнией, бросающейся в глаза.

— Миллионер какой-нибудь, или его милашка, — добавила женщина. — Накачались наркотиками, вероятно… может, еще и оргию устроили.

— Бьюсь об заклад, это немцы, — поторопился высказаться мужчина в ветровке, видно, боялся, что разыгравшаяся фантазия соседки затмит его собственные предположения. — Немцы не умеют пить.

К тому месту, где мы стояли, приблизился официозный полицейский.

— Вам здесь нечего делать, — сказал он.

— Сам топай отсюда, грязная свинья, — огрызнулась женщина.

— Смотрите, окажетесь в фургоне, — пригрозил «фараон».

— Ну ты, сутенер, — отлаивалась женщина. — Думаешь, ты сможешь справиться со мной в темноте фургона?! — Она издала грязный смешок, похожий на кудахтанье, и обвела взглядом всех нас. Мы дружно ее поддержали, и полицейский не солоно хлебавши отправился восвояси к ограждению.

Поскольку таким образом была продемонстрирована несомненная солидарность нашей группы, один из зрителей, хранивший до сих пор молчание, решился тоже внести свою лепту.

— Они думают, что это турист, — сказал он. — Что он запутался в якорных снастях одной из яхт — вон тех двух — «Джульетта» или «Мэнксмэн»… они думают, что он утонул ночью. Аквалангисты скоро его достанут.

— Им потребуется не меньше часа, — со знанием дела вставил мужчина в куртке яхтсмена.

Да, подумал я про себя, это займет у них час, а то и больше. Я отошел от группы оживленно переговаривающихся любителей зрелищ и медленно побрел вверх по крутой улочке, ведущей к бульвару Сталинграда.

Все везде было закрыто, за исключением бакалейного магазинчика через дорогу и большого кафе, где белые пластмассовые буквы, гласившие, что оно называется «Лоншан», ярко выделялись на покрашенном неровно кистью ядовито-зеленом фоне. Вся середина помещения была совершенно свободной, как будто там собирались устроить танцы или кулачный бой. Посетителей набралось с дюжину или чуть больше, ни одной женщины, и ни на одном не было приличного выходного костюма, в каких ходят в церковь к воскресной обедне достойные прихожане. В дальнем углу зала в отдельной кабине принимались ставки, а все мужчины просматривали программки скачек, выписывали и отмечали что-то на карточках, и пили пастис. Здесь был свой особый мирок.

Я заказал коньяк и опрокинул его одним глотком, прежде чем девушка за стойкой успела закрыть бутылку.

— Дорогой способ утолять жажду, — заметила она. Я кивнул, и она налила мне еще одну порцию. На этот раз я не торопился. По радио закончилась музыкальная программа, и метеоролог начал долго и нудно рассуждать о районах высокого давления. Барменша выключила приемник. Я потягивал свой коньяк.

К стойке подошел человек, опустил монету в один франк в автомат и получил пригоршню маслин.

— Угощайся, — предложил он. Это был не кто иной, как Шлегель.

Я взял одну штучку без слов и комментариев, но выражение моего лица, должно быть, говорило само за себя.

— Что, ты думал, что меня сейчас выпутывают из якорной цепи, а?

— Что-то вроде этого, — сдержанно отозвался я.

Шлегель вырядился на сей раз, как местный житель: серого цвета пиджак для гольфа, темные брюки и парусиновые туфли.

— Рано ты начал праздновать, голубоглазенький.

— А вам никогда не приходило в голову, что к этой прекрасной экипировочке очень подошел бы черный берет? — полюбопытствовал я.

Вот так беседуя, мы перешли в самый тихий уголок кафе, рядом со сломанным музыкальным автоматом.

— Здесь то, что ты просил, — протянул мне бумаги Шлегель. — Материалы Мэлоди Пейдж по связи с офицером, который ее «опекал», рапорт, датированный числом за шесть недель до ее смерти.

Я открыл коричневый конверт и заглянул внутрь.

— Она неотлучно находилась с Шемпионом, — говорил Шлегель. — Ездила с ним на филателистические выставки в Цюрих и Рим. Обрати внимание, на последних трех открытках специальные выставочные погашения.

Я посмотрел на почтовые открытки, которые Мэлоди Пейдж отправила своему связнику. Они были выполнены в духе продукции, на которой специализируются несколько аэрофилателистических фирм: художественные открытки, изображавшие воздушный корабль «Граф Цеппелин», закрепленный на стоянке где-то в Южной Америке; дирижабль «Гинденбург», скользящий над Нью-Йорком, и мрачная картинка с этим же воздушным кораблем, запечатленным в момент, когда он взорвался и сгорел в Лейкхерсте в 1937. На последней открытке, отправленной после ее возвращения в Лондон из Европы, красовался американский дирижабль «Макон».

— Код несложный, — объяснил Шлегель. — Она встречалась со своим связником через пять дней после указанной даты отправления открытки. Если же открытка была цветной, то через семь дней.

Я снова внимательно просмотрел карточки.

Шлегель высказал свою мысль вслух:

— Почему она вдруг заинтересовалась аэрофилателией?

— Они наверняка оказались под рукой, — пояснил я. — Шемпион часто посылает именно такие «приветы» своим коллегам-коллекционерам. Если же она оказалась на выставке филателистов, что могло быть более естественным?

— Не может это быть какой-нибудь серьезный рэкет, связанный с марками, как ты думаешь? — выдвинул версию Шлегель.

Шемпион может таким путем передавать или перемещать денежные средства. Марки — это как облигации на предъявителя, но не бог весть какое капиталовложение. В конце концов, чтобы перекрыть уровень цен, установленный дилером, стоимость должна подскочить примерно на тридцать процентов.

— Как насчет подделок или, скажем, краденого?

— Нет, — решительно возразил я.

— Откуда такая уверенность?

— В том масштабе, о котором мы говорим, это невозможно. Всегда начинают ходить слухи… Филателисту-мошеннику приходится довольствоваться малым. А сделать мало-мальски приличную подделку марки — очень дорого и долго. И вы даже не сможете компенсировать свои затраты, выбросив на рынок сразу сотню поддельных редких марок, или же цены тогда резко упадут. В подобном случае цены упадут, кстати, даже если марки будут подлинными. И вообще, о какой сумме как таковой мы ведем речь? Даже на сногсшибательных аукционах Бонд-стрит немного найдется единичных экземпляров марок, которые стоили бы больше пятидесяти фунтов стерлингов. Доходов от такого рода мошенничества Шемпиону не хватило бы на оплату счетов за поставку вина.

Он открыл свой портфель и вытащил состоящий из пяти страниц доклад-отчет, который получил от нашей лондонской конторы. В нем были данные по Шемпиону: его передвижения, расходы, род деятельности его компаний за последние шесть месяцев. Вернее то, что Лондону было об этом известно.

— С собой не брать, — предупредил Шлегель, когда я с нетерпением развернул страницы. Он пошел к стойке и принес два кофе «эспрессо». К тому времени, когда он вернулся, я уже проштудировал документ.

— Ничего полезного, верно? — Шлегель легонько постукал ложечкой по чашке с кофе. — Выпей кофейку. Не дело встречаться с этим человеком под воздействием двух порций коньяка, даже если он наполовину таков, как ты мне расписываешь.

Я выпил кофе, сложил листы и протянул их Шлегелю.

— Что слышно насчет грузовиков в Марселе?

— Они сейчас загружаются. В декларации судового груза зафиксировано, что там части двигателей, химикаты, изделия из пластмассы широкого назначения и ткани. Как нас и предупреждали, груз дипломатический.

— Вы разузнали что-нибудь о Топаз?

Прежде чем ответить, Шлегель посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом.

— Ей 25. Она британская подданная, родилась в Лондоне. Единственный ребенок. Любящие родители, которым она пишет каждую неделю. Ее отец по профессии химик, в свое время занимался исследовательской работой. Сейчас они живут на его маленькую пенсию в Портсмуте в Англии. Сама девушка не живет с родителями с тех самых пор, как поступила в колледж в Лондоне. Она закончила его с отличием по специальности термохимия, но не смогла найти подходящей работы. Подрабатывала официанткой и служащей на бензозаправочной станции… ну, ты знаешь, как это бывает. Она вроде бы очень любит детей. До того как ее пригласил к себе Шемпион, она подвизалась в качестве няни-гувернантки еще в трех семьях. Но она, конечно, воспитательница без диплома, как ты понимаешь.

— Да, понимаю, — сказал я, — она дипломированный термохимик.

— О господи, — воскликнул Шлегель сдавленным голосом, — я предчувствовал, что как только ты это узнаешь, ты опять начнешь меня донимать… с этой ерундой, которой тебя напичкал Серж Френкель. Термохимики не занимаются производством ядерных бомб.

— Нет, конечно, производством не занимаются, — с бесконечным терпением согласился я. — Но термохимия имеет отношение, причем самое непосредственное, к ядерным взрывам. — Я открыл большой коричневый конверт, который получил от него, и, покопавшись, достал оттуда фотооткрытку с изображением катастрофы «Гинденбурга». — И преобразование водорода в гелий тоже имеет отношение, если вспомнить, к ядерным взрывам. — Я ткнул пальцем в воздушный корабль на открытке, из которого вырывались и пожирали его огромные языки пламени.

Шлегель взял открытку у меня из рук и нагнулся над ней, пристально вглядываясь, как будто он мог обнаружить в художественной картинке нечто важное. Когда я уходил, он все рассматривал ее внимательно и задумчиво.

Глава 20

В Ницце автомобили в основной своей массе белого цвета, так что распознать черный «мерседес» Шемпиона на площади Массена не составляло труда. Шофер сидел в машине, а Шемпион и его сын расположились на террасе кафе-бара под сводчатой каменной галереей. Шемпион потягивал аперитив, а Билли выстраивал на круглой металлической крышке стола фантики от конфет. Увидев меня, Билли замахал рукой. Он сберег для меня два кусочка шоколада, которые уже стали мягкими и бесформенными, к ним прилипла всякая всячина из кармана.

Шемпион тоже поднялся из-за стола. Они явно достаточно долго сидели здесь, и он не стал предлагать мне выпить. Когда мы подошли к машине, шофер распахнул дверцу, и Билли стал просить разрешения сесть на переднее сиденье. Но на его отца не подействовали никакие уговоры, и Билли был водворен между нами на заднее сиденье.

Шемпион открыл боковое окно. В нагретом солнцем «мерседесе» было так душно, что сразу становилось понятно, почему большинство машин были белого цвета.

— Смотри, не выпачкай обивку шоколадом, — наставительным тоном произнес Шемпион и достал из кармана носовой платок.

— Я постараюсь, — отозвался я.

— Да не ты, глупый, — засмеялся Шемпион и вытер Билли руки и рот.

— В наши дни никогда нельзя быть ни в чем уверенным, — заметил я.

— Не говори так, Чарли, — казалось, он был по-настоящему задет, даже обижен. — Неужели я настолько изменился?

— Ты тот еще фрукт, Стив! — я не стал увиливать от ответа.

— Добро пожаловать в наш клуб, — парировал он и взглянул на Билли — проверить, прислушивается ли тот к нашему разговору.

Билли смотрел на меня.

— Я тоже тот еще фрукт, — сообщил он.

— Я же так и сказал. Билли — тот еще фрукт, Стив!

Билли перевел взгляд на своего отца, не будучи уверен, правду ли я говорю. Стив улыбнулся.

— Мы не хотим слишком много тех еще фруктов в нашей семье, — он поправил сыну галстук.

За разговором мы не заметили, как оказались у поворота на аэропорт. Наш шофер постоянно нагонял и перегонял других водителей, которые выбрались на воскресную прогулку и потому тащились еле-еле. По нашему маршруту шла на посадку «Каравелла» компании «Эйр Франс», чтобы приземлиться на взлетно-посадочную полосу, бегущую параллельно шоссе. Послышался оглушительный визг ее моторов, включенных на реверсный режим, и скрип колес, упирающихся в бетон полосы.

Билли наблюдал за «Каравеллой», пока она не исчезла из виду за зданиями аэропорта.

— А когда мы снова полетим на самолете, папочка?

— Как-нибудь выберемся, — пообещал Шемпион.

— Скоро?

— Может быть.

— На мой день рождения?

— Посмотрим, Билли.

— А дядя Чарльз тоже полетит с нами?

— Надеюсь, что так, Билли. Я очень на это рассчитываю.

Билли улыбнулся.

Мы быстро проскочили мост Дю Вар и приблизились к пропускному пункту, где взимается пошлина за проезд по скоростной автостраде. Как у всякого хорошего водителя, у нашего шофера были наготове монеты, и мы встали в хвост быстро продвигающейся очереди к пропускному автомату. За три машины впереди нас водитель «фольксвагена» с автоприцепом опустил свои три франка в монетоприемник автомата. Шлагбаум поднялся вверх, пропуская автомобиль. Но не успел он занять прежнее положение, как под него вплотную к автоприцепу проскользнул верткий мотоцикл. У соседних пропускных ворот выстроился длинный хвост машин, обслуживающий персонал был слишком занят, и никто из них не заметил нарушителя.

— Молодые негодяи, — проворчал Шемпион. — Мотоциклам вообще не разрешается заезжать на автостраду.

К этому времени мы тоже миновали барьер. Двое молодцов на мотоцикле пристроились среди медленно ползущих машин, уверенно лавируя в потоке движения. У того, что на заднем сиденье, за плечами болталась сумка для гольфа, и он постоянно оглядывался, чтобы убедиться, что за ними нет погони. Эта парочка выглядела как-то зловеще: оба в черных комбинезонах, в блестящих черных шлемах с темными защитными стеклами.

— Вот это я и имел в виду, Стив, — напомнил я ему. — Было время, когда ты просто посмеялся бы.

Он через заднее стекло внимательно следил за мотоциклистами, но теперь отвернулся.

— Может быть, ты и прав, — сказал он ровным голосом.

Поток машин на дороге поредел. Наш шофер перестроился на другую полосу, где движение было более быстрым, и вдавил педаль газа в пол. «Мерседес» рванулся вперед, обгоняя всех и вся на дороге. Шемпион любил скорость. Он улыбнулся с триумфальным видом победителя и проводил взглядом автомобили, которые исчезали сзади. Только мотоциклисты не отставали. Мы все набирали скорость, и все же они висели у нас на хвосте.

Когда мы рванулись вперед, я протянул руку, чтобы придержать Билли. И почти сразу же лицо Шемпиона исказилось от гнева. Световая палитра в машине драматически изменилась, как по мановению волшебной палочки. Стекла, одно за другим, стали матовыми, как будто на наш «мерседес» вылили известковый раствор для побелки. Шемпион с такой силой толкнул меня в плечо, что меня бросило в сторону. Я завалился набок и придавил Билли, который испустил громкий протестующий вопль.

Казалось, что Шемпион изо всех сил колотит кулаками мне по спине, и мы оба так навалились на беднягу Билли тяжестью наших тел, что у него перехватило дыхание, и он буквально расплющился на сиденье. Машину сотрясало от ударов, болью отзывавшихся в позвоночнике, как будто мы неслись по железнодорожным шпалам. Я понял, что лопнули покрышки и мы двигались на ободах колес. Машина налетела на придорожный бордюр и накренилась вперед. Шофер, пытаясь вывернуть руль, что-то кричал, а на фоне его пронзительных вскриков я услышал ровный, непрекращающийся дробный стук, тот звук, который невозможно спутать ни с каким другим.

— Вниз, вниз, вниз, — надрывался Шемпион. Машина начала падать с высоты дорожной насыпи. Послышался леденящий душу грохот тяжелого удара и протестующий визг искореженного металла. Линия горизонта опрокинулась, и мы полетели вверх тормашками в сумасшедшем, искаженном до неузнаваемости мире. «Мерседес» все продолжал переворачиваться, швырял нас, как комки сырого белья в сушилке. Колеса крутились в воздухе, раздавался вой мотора. Шофера выбросило через лобовое стекло. Оно разлетелось на мельчайшие осколки, искрящиеся в солнечном свете и осыпавшиеся на него, как конфетти. На мгновение колеса коснулись земли, но затем машина снова начала переворачиваться, и теперь в разбитые окна попадали ветви хвойных деревьев, комья земли и дерна вместе с травой. Оказавшись вверх дном, «мерседес» замедлил падение, качнулся из стороны в сторону и замер, издав стон, крыша внизу, колеса в воздухе, напоминая всем видом дохлого черного жука.

Если я ожидал, что вокруг нас тотчас же соберутся толпы спасительных самаритян, то меня ждало жестокое разочарование. Никто не поспешил нам на помощь. Мы оказались под густой тенью деревьев, и внутри изуродованного автомобиля было темно. С огромным трудом я выбрался из-под окровавленного, обмякшего Шемпиона. Заплакал Билли. Вокруг все еще ни души, так никто и не появился. Я слышал, как по шоссе с шумом проносились мимо нас машины и осознал, что мы находились вне пределов видимости.

Я попытался открыть дверь, но машина была настолько покорежена, что ее заклинило. Я повернулся на спину и сомкнул руки над головой. Затем, напрягшись изо всех сил, пнул дверцу обеими ногами. Послышался звук осыпающегося стекла, и она открылась. Я выбрался наружу. И подхватив Билли подмышки, вытащил и его тоже.

Если у меня и были какие-то сомнения относительно тех двух мотоциклистов, которые нас обстреляли, то они рассеялись при виде прошитого пулями тела нашего шофера. Он был мертв и весь покрыт капельками ярко-красной крови с прилипшими к ним крошечными, как блестки на вечернем платье, осколками стекла.

— Папа умер, — всхлипывал Билли.

Я на ощупь отыскал свои очки, водрузил их на нос, затем захватил безжизненную руку Шемпиона и выволок его из машины. «Мерседес» представлял собой груду металла. Я почувствовал запах бензина и отчетливо услышал, как он струйками вытекает из бензобака.

— Беги вон туда, подальше, Билли, и ложись лицом вниз.

Шемпион не подавал признаков жизни.

— Стив, — прошептал я, — не валяй дурака, Стив.

Промелькнувшая идиотская мысль, что, может быть, Шемпион притворяется, служила мне единственным утешением. Я засунул палец ему в рот и обнаружил, что его зубные протезы застряли в горле. Я опрокинул его лицом вниз и постучал по пояснице. Билли уставился на меня широко открытыми глазами. В горле Шемпиона раздалось какое-то бульканье. Я снова постукал его по спине и потряс. Его вырвало. Я перевернул его на живот и применил систему искусственного дыхания, о которой давно уже не пишут даже в брошюрах по оказанию первой помощи. Вскорости я почувствовал содрогание его тела и изменил ритм, чтобы он совпал с его затрудненными вдохом и выдохом.

— Что с Билли? — Я едва узнал его голос, искаженный из-за отсутствия протезов.

— С ним все в порядке, Стив.

— Уведи его подальше от машины.

— Говорюже тебе, с ним все в порядке.

Шемпион закрыл глаза, и я должен был нагнуться к нему очень близко, чтобы расслышать, что он говорит.

— Не посылай его на дорогу, чтобы остановить машину, — пробормотал он. — Эти французы переедут любого, лишь бы не опоздать на обед.

— Не беспокойся за него, Стив.

Губы его дрогнули, и я снова склонился к нему.

— Я ведь обещал тебе, что все будет как в старые добрые времена, так, Чарли?!

Глава 21

— И не спрашивайте меня, как объясняет все это медицина, — говорил врач. Он закончил перевязывать порез на моей руке. — Давайте просто скажем, что для мсье Шемпиона не настало время покинуть этот мир.

— Но насколько серьезно его состояние?

— Для большинства людей потребовалось бы пару месяцев, чтобы оклематься. И мало кто вообще смог бы выйти живым и невредимым из такой заварухи. А если бы все же выжил, то оказался в реанимации, а он сидит в постели и требует виски. Но полицейские не смогут с ним побеседовать до следующей недели. Я так им и сказал со всей определенностью.

— Но я уверен, что он перестал дышать, — озабоченно объяснял я ему. — Я подумал, что он мертв.

— Сила воли, — прозвучал ответ врача. — Я сплошь и рядом сталкиваюсь с подобными случаями в своей практике. Если бы у него было подавленное состояние духа, то скорее всего он бы умер. Но, вероятно, он еще не все выполнил, что задумал в своей жизни, и не мог уйти просто так.

— Наверное, вы правы, — согласился я с философскими рассуждениями француза.

— Вы спасли ему жизнь, — продолжал врач. — Я сказал ему об этом. И вам и ему повезло, что вас задело только чуть-чуть. Вы спасли его. Из-за этих проклятых протезов он бы точно задохнулся. Между прочим, он был бы не первым и не единственным, такое случалось уже не раз. Да-да-да! В случае вынужденной посадки в самолетах экипаж, кстати, предупреждает пассажиров, чтобы они вынимали вставные челюсти, вот так-то!

— Мы очень давно знаем друг друга, — сказал я ему.

— Сегодня вечером его лучше не беспокоить, — предупредил врач. — Что ж, будем надеяться, что когда-нибудь он сможет оказать вам такую же услугу.

— Это уже было, — лаконично отозвался я.

Врач кивнул. Он многое повидал в своей жизни.

— Вот болеутоляющие таблетки. Он скоро уснет. Я дал ему солидную дозу снотворного, а то, знаете ли, мужчина он крупный, и нрав беспокойный. И в ближайшие несколько дней я буду накачивать его успокоительными и снотворными средствами. Да, и я думаю, нам не стоит помещать его в клинику.

— А как мальчик?

— Все, что ему требуется — это хорошо выспаться. У детей удивительная способность восстанавливать силы и здоровье. Не хочется мне впихивать в него сильнодействующие лекарства. Я бы порекомендовал немного теплого вина, добавить туда побольше сахара. Самое лучшее лекарство, которое дарит нам сама природа, — виноградная лоза. Намного полезнее, чем все таблетки и порошки.

— Спасибо, доктор.

— Не стоит благодарностей. Я рад оказаться полезным. Знаете, они оба мне очень симпатичны. А мальчик унаследовал обаяние своего отца, правда ведь?

— О да, совершенно верно.

— Мне пришлось пообещать ему, что вы непременно зайдете пожелать ему спокойной ночи. Я объяснил, что его отец спит. Не думаю, что он встревожен, но…

— Я зайду к нему прямо сейчас.

Я старался не шуметь, пробираясь на цыпочках в его комнату. Но мои старания оказались совершенно напрасными.

— Ты видел Генри? Он был весь в крови.

— Ты должен отдохнуть, Билли. Закрывай глаза и спи.

— А где папа?

— Ему тоже нужно набраться сил, выспаться хорошенько. Так сказал доктор.

— Генри умер?

В этом вопросе была ловушка, с помощью которой он хотел проверить, правду ли я рассказываю о его отце.

— Да, Билли. Бедный Генри умер, у твоего отца небольшое нервное потрясение, ну, а мы с тобой в полном порядке. Так что мы должны молиться и благословлять Господа Бога за спасение.

Билли поправил меня.

— Мы должны благодарить Господа Бога.

— Я именно это и хотел сказать, — подтвердил я.

— А можно мне повидать папу?

— Можно, если ты очень хочешь, но я думаю, ты поверишь мне на слово.

— Конечно, — с жаром откликнулся Билли. — Я очень тебе верю. — Он забрался поглубже в кровать под одеяло и уткнулся лицом в подушку. Я ждал, когда он выглянет. И как только показался его глаз, я состроил забавную гримасу. Обычно он всегда смеялся, но сейчас лицо его оставалось серьезным. — А тетушку Нини посадили в тюрьму?

Пина получила прозвище «Нини» с тех самых пор, как для Билли оказалось трудным, почти непосильным делом произнести ее настоящее имя.

— Почему, Билли?

— За то, что она застрелила Генри.

— Кто сказал, что она застрелила Генри?

— Я сам видел, — Билли был серьезен. — Она ехала на мотоцикле. Я видел ее, и она видела меня.

— Это кто-то похожий на нее, Билли. Разве тетушка Нини могла стрелять в нас! Мы же друзья, сам подумай.

Мальчик кивнул, соглашаясь.

— Но все-таки очень уж похожий на нее, — добавил он в раздумье.

— Я принесу тебе вина, — перебил я. — Затем мы выключим свет, чтобы ты мог быстро уснуть. А утром мы с тобой снова попытаемся поговорить с рыбками.

Глава 22

— Не надо включать свет, возлюбленный мой.

Топаз ждала меня в моей комнате. Она отдернула шторы: стояла около балкона, купаясь в лучах лунного света, от которого ее волосы блестели, как отшлифованное серебро.

Я подошел к ней, и она порывисто обняла меня.

— Мне страшно, у меня мурашки ползут по телу от того, что происходит в доме.

— Все в порядке?

— В порядке?! Разве это вообще здесь возможно? Это не дом, а какая-то мусорная куча. Толпы арабов, заглатывающих это свое жуткое варево «кускус»… я постоянно чувствую на себе их взгляды. И мистер Шемпион в состоянии комы.

— Ему просто дали сильное снотворное, — успокоил я ее. — И лично мне нравится «кускус».

— А у меня мороз по коже, — упрямо повторила она. — Я лишилась покоя в этом доме. Если бы не бедняжка Билли, я бы давным-давно упаковала свои чемоданы. — Когда она обняла меня, я почувствовал, из какого тонкого материала сшито ее белое платье и что надето оно на обнаженное тело. Она поцеловала меня.

— Не надо расстегивать мне рубашку, — отстранился я.

— Ты что, деревянный или недоделанный какой-нибудь?

— В другой раз, Топаз, — я погладил ее по плечу. — Сейчас у меня дела.

Она еще крепче прижалась ко мне в полной уверенности, что заставит поступить так, как ей хочется.

— Ты знаешь достаточно слов в английском языке со значением «уходи», не заставляй меня произносить их, — прошептал я.

— Я англичанка, — ответила она.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Что я такого сделала? — с вызовом спросила она. — Тебе не нравится запах моей зубной пасты или что-то еще?

— Ты — лапочка, — сказал я ей. — Но на ближайший час у меня дел по горло.

— О, только на час. — Она улыбнулась мне своей самой обольстительной улыбкой, а вздох, последовавший за ней, мог любого заставить забыть обо всем на свете. — Часок я, может быть, потерплю.

— Не надо так, детка, — попросил я. — У меня уже перехватило дыхание.

Вечерний небосвод проливал на землю достаточно света, и я увидел, как она улыбнулась и сбросила туфли. Взбила подушки и удобно устроилась на постели. Положив свою сумочку рядом с собой, она стала рыться в ее содержимом.

В коридоре, куда выходили двери спален, послышались торопливые шаги. Голос с арабским акцентом тихо призывал Билли, но тот не откликался. Шаги передвинулись к лестнице, а затем замерли в отдалении, и я услышал, как человек снова позвал Билли где-то в холле, внизу.

— Они сматываются, — заметила Топаз.

— Похоже на то, — согласился я. Теперь уже голоса людей, которые искали Билли, переместились во двор дома.

— Я к этому не имею никакого отношения, — сказала она.

— Встретимся через час, — предложил я.

— Нет, — прозвучал мягкий, но решительный ответ.

В комнате было довольно-таки светло, и я увидел, что она держит в руке маленький пистолет.

— Я предполагал, что последует нечто в этом роде, — хмыкнул я.

— Устраивайся в этом креслице.

Я выполнил ее распоряжение очень быстро. Губы ее тронула насмешливая гримаса.

— Что ты вообще такое? — с издевкой спросила она. — Мужчина или мышь?

— А разве у меня есть выбор?

Она смотрела на меня в течение, как казалось, очень долгого времени.

— И лучше бы ты выкинул чушь из головы. — Она повела пистолетом из стороны в сторону, показывая, что ей не нравится, как я наклонился в направлении двери. Ее позиция на кровати предоставляла ей прекрасную возможность настигнуть меня всюду, куда бы я ни подался — к балкону или двери. Луна, освещавшая комнату, тоже была ее союзницей. Мой порыв, возникни у меня желание рискнуть и вырваться, мог обернуться для меня серьезными неприятностями.

— Тебе не следовало бы влезать в это дерьмо, милая моя.

— Оставайся, где ты есть, до утра, и с тобой ничего плохого не случится, а мне заплатят сто тысяч франков, — поделилась она со мной. — Если же спустишься вниз, получишь так, что себя забудешь, а я потеряю свои деньги.

— Мягко стелят, да жестко спать. Эти люди платят долги пулями.

— Предоставь мне беспокоиться об этом, — оборвала она меня.

Я пошевелился. Мое маленькое, покрашенное золотой краской кресло заскрипело. Такие кресла создаются для красоты интерьера, а не для того, чтобы на них сидели.

— Нам предстоит долгая ночь вместе, — вздохнула Топаз. — Жаль, что ты не захотел облегчить жизнь и мне, и себе.

— Я достану свои сигареты, с твоего позволения, — предупредил я ее и опустил руку в карман куртки. Она улыбнулась в знак согласия. Видимо, давно уже пробежала пальчиками везде, где я мог спрятать пистолет.

Я закурил сигарету. Девушка не шелохнулась, спокойно наблюдая за мной. Пистолет так ловко лежал у нее в руке, как будто она прекрасно знала, как с ним обращаться. Комната была окутана тьмой. И если бы я сделал попытку удрать, то мой силуэт либо четко обозначился бы в серебристом лунном свете, падающем со стороны балкона, либо возник в дверном проеме на фоне освещенного коридора, как только я открыл бы дверь спальни. Кто его знает, что в этом раскладе оказалось чистой воды везением, а что можно было отнести насчет умения моей дамы оценивать расстановку сил. У меня не было уверенности. И я почему-то не торопился выяснять.

За порогом моей спальни по всему дому раздавались шаги, что-то двигали. Несколько человек, насколько я мог определить на слух, поднялись по лестнице, прошли мимо моей двери. Возвращались же они медленно, тяжело дыша, из чего я заключил, что они несли вниз Шемпиона.

— Закури еще сигарету, — предложила Топаз.

Я повиновался. На таком расстоянии тлеющий кончик сигареты представлял для нее идеальную мишень. Промахнуться невозможно.

Что они задумали, рассуждал я. Если Топаз должна была меня убить, то она давно уже могла осуществить это. Если они намеревались увезти меня с собой, то не было никакой необходимости заманивать в постель. Если ей велели задержать меня в спальне до утра, то как она могла воспрепятствовать, чтобы я сразу же после не поднял тревогу. Одно дело — держать меня под прицелом пистолета, а совсем другое — запереть или вырубить, чтобы отключился.

И еще меня интересовало, какая же часть плана была задумкой Шемпиона.

— Если они убьют Шемпиона, ты будешь считаться соучастницей, — решил я пообщаться с девушкой. — А во Франции до сих пор существует смертная казнь.

Глаза мои уже совсем привыкли к темноте. Я различал Топаз, расположившуюся на постели. В руках — пистолет.

— У меня будет сто тысяч франков, — сказала она. — Неужели ты думаешь, что, получив их, я буду торчать где-нибудь здесь поблизости?!

— Но это Ривьера, богатый курорт, — заметил я. — Почему бы и нет?

— Мне вполне хватило одной зимы в этом дурацком климате, и я не собираюсь повторять эксперимент. Только подумать, что я могла поверить всей этой рекламной чепухе, рассчитанной на туристов, — теплое, ласковое солнце и купание круглый год. Нет, мистер, я уже определила свои планы на будущее.

— Супруг? — полюбопытствовал я. — Или чужой муж приглянулся?

— Тебе бы следовало выступать на сцене, — фыркнула она. — Для того чтобы тратить деньги, мне не нужен помощник. И в особенности мне не требуется помощь МУЖЧИНЫ!

— Ну все-таки, где же на нашей планете то место под солнцем? — настойчиво продолжал я.

— Закрой глаза и засни, — повысила она голос, как будто рассердившись на себя за то, что раскрыла слишком многое. — Стоит мне только подать голос, и тебя успокоят и уложат спать против твоей воли.

На подъезде к дому послышался вой дизельных двигателей. Топаз соскользнула с кровати и подошла к окну.

— Четыре огромных грузовика, — сообщила она. — Нет, пять, я вижу. Действительно огромные. Они остановились рядом со сторожкой у ворот.

— Пошевели мозгами, Топаз, — сделал я еще одну попытку. — Нам нужно уносить отсюда ноги.

— Ты боишься, — сказала она, оглянувшись на меня.

— Ты права, черт побери.

— Я позабочусь о тебе, — в ее голосе звучал сарказм. — Если бы они задумали что-то нехорошее в отношении нас, то не дали бы мне пистолет, логично?

— Ты его проверяла?

— До чего же ты забавный — не доводи дело до того, чтобы мне пришлось его опробовать, понял?! — Она вернулась на постель.

— Шемпион в тяжелом состоянии, — я уже почти отчаялся что-либо втолковать ей. — Ситуацию полностью контролируют арабы. Они просто не позволят, чтобы мы остались здесь.

— Ой, да замолчи ты!

Этой ночью я курил сигарету одну за другой, без перерыва. Я находился в таком напряжении, что мышцы в горле у меня свело спазмом, и я едва вдыхал сигаретный дым. И я не помню, сколько же сигарет я истребил, прежде чем послышался легкий стук в дверь.

— Топаз! — Имя было произнесено еле слышным шепотом, но я узнал Мебарки, секретаря-алжирца, когда он вошел в комнату. — Вы оба там?

Но уже до этого, повинуясь внутреннему инстинкту, я перевернул сигарету, чтобы тлеющий огонек на ее конце оказался спрятанным в ладони.

— Да, — прозвучал ответ Топаз.

Алжирец шагнул вперед, к постели. Сверкнуло пламя. Я мог бы принять его за фотовспышку, только оно ослепило не голубым, а ярко-желтым блеском. Оно выхватило из темноты комнаты фигуру Мебарки, который стоял наклонившись вперед, глаза полузакрыты, а губы сжаты. Отзвук выстрела, казалось, прогремел спустя долгое время. А за ним, как в замедленных киносъемках, послышалось жужжание пули в комнате, напоминавшее возню больших сердитых мух. Затем он выстрелил во второй раз.

Грохот и лязг металла возвестил, что ружье упало на пол. И почти сразу — мягкий шлепок; как я позже обнаружил, это были кожаные перчатки, которые он снял и швырнул вслед за ружьем. Снаружи, у дома, включились двигатели. Моторы взревели, и грузовики двинулись прочь. Вскоре наступила полная тишина.

Топаз уже ничем нельзя было помочь. Это было видно даже в темноте. Выстрелы из ружья в упор разорвали ее надвое, и постель насквозь пропиталась теплой кровью.

Своим спасением я был обязан всего лишь выбору слов в постановке вопроса. Спроси Мебарки: «Вы оба в кровати?» — вместо: «Вы оба там?» — и выстрел из второго ствола, без всякого сомнения, он посвятил бы мне.

Я с осторожностью дотянулся, забрал у девушки пистолет и долго отмывал его под краном.

Бедная Топаз. Даже жертвы дорожных происшествий, которые «доигрались» в пятнашки на проезжей части, заслуживают, чтобы за них уронили слезу, я же не мог выдавить ни одной. Вот двое стариков в Портсмуте будут горевать и оплакивать ее до конца своих дней, старость их будет омрачена долгими автобусными поездками каждое воскресенье на холодное, сырое кладбище.

Вооруженный только крохотной «хлопушкой», которую арабы дали Топаз, и прихватив с собой фонарик с прикроватной тумбочки, я обследовал дом.

Комната Билли была пуста, но я запихнул некоторые его вещи в дорожную сумку, поспешил к заднему входу и выскочил наружу. Я быстро обошел весь двор и тихо звал:

— Билли! Билли! — Ответа не было. Я обогнул дверь на кухню и добрался до водоема с рыбками. — Билли! Это я, дядя Чарли.

Тишина длилась долго, и когда я наконец услышал голосок мальчика, то едва различил его тихий шепот.

— Дядя Чарли! — Билли прятался за летним домиком, в котором мы играли с ним, когда разговаривали с рыбами. — Это ты, дядя Чарли?

— Ты хлопнул дверью, Билли?

— Это были те люди… ты видел огромные грузовики? Это они два раза громко хлопнули дверью.

— Ну, тогда все в порядке, — сказал я. — Самое главное, что не ты.

Я поднял его на руки. На нем была только пижама. Я почувствовал, как он дрожит от холода.

— Нам нужно торопиться, Билли.

— Мы куда-нибудь уезжаем?

— Наверно, тетушка Нини заберет тебя в Англию. Отвезет к маме.

— Насовсем?

— Как ты захочешь. — Стараясь не ступать на дорожку, покрытую гравием, я понес Билли к рощице, где оставил под деревьями «фиат».

— Обещаешь?

— Ты же знаешь, я постараюсь.

— Папа всегда так говорит, когда хочет сказать «нет». — Билли обеими руками обнял меня за шею. — Тетушка Нини застрелила Генри, — вспомнил он.

— Но только понарошку, — твердо сказал я.

— Да-а-а? Разве? — сразу полностью проснувшись и пристально глядя на меня, спросил он.

— Мы с тобой по воскресеньям всегда разыгрываем всякие штуки, — напомнил я ему. — Ты вспомни, у нас был и человек, который не мог выбраться из огнетушителя, и игрушечный кролик, который спрятался…

— И рыбки, с которыми ты разговаривал.

— Вот видишь! Верно! — обрадовался я.

— Папа будет очень сердиться из-за машины, — вздохнул Билли.

— Он только тогда и уснул спокойно, — объяснил я, — когда я дал слово, что отремонтирую ее.

— Ой-ё-ёй! — вырвалось у Билли с глубоким вздохом. — Но я тебе обязательно помогу, дядя Чарли.

Я нашел «фиат» там, где его оставил. Открыл переднюю дверь и посадил туда Билли. Когда же я оглянулся назад, на дом, то увидел, что одно из окон на верхнем этаже было освещено. Я забрался в машину и закрыл осторожно дверцу, стараясь делать это бесшумно, не хлопая. На верхнем этаже дома зажегся свет еще в одном окне. Я понял, что́ сейчас делается в доме: кто-то из них вернулся обратно, чтобы все убрать и замести следы.

Я завел «фиат».

— Держись крепче, Билли! — предупредил я. — Сейчас нам достанется. Ох и попрыгаем по кочкам и ухабам! — И машина понеслась по колеям и колдобинам.

— Ура! Мы поедем прямо по полю? — возбужденно завопил Билли.

— Да, — небрежно кивнул я. — Так скучно все время выезжать через парадные ворота.

Глава 23

Светила луна, но тучи уже собирались, предвещая, что к утру разразится обещанная гроза. Я гнал машину по залитым лунным светом дорогам на предельной скорости. В Ниццу меня привел не привычный путь, которым обычно пользовались, а заранее выбранные мной окольные дороги. Я пересек реку Вар высоко, по горному шоссе, оставив позади шикарное курортное местечко, где богатые, ныне модные врачи-психиатры устраивают великолепные празднества в честь заезжих поп-музыкантов.

К востоку от Вар глазам предстает совершенно иная картина. Здесь селятся рабочие каменоломен и дорожные строители, которые вкалывают с утра до ночи, чтобы построить себе крошечный домишко, какие во множестве натыканы на здешних крутых склонах, а по выходным разъезжают на дешевых малолитражках. В рекордное время мы оказались у Сент-Панкраса. Я пронесся по пустынным сейчас улицам северного предместья и вдоль бульвара Сессоль к вокзалу, который находится в двух минутах езды от улицы Де ля Буффа, где обитала Пина Бэрони.

Я нашел стоянку для машин возле англиканской церкви. Было только около часа ночи, но вокруг не слышалось ни звука, ни шороха. И когда заглох мотор «фиата», наступила полная тишина.

Пина жила на четвертом этаже нового многоэтажного дома в фешенебельном районе с респектабельными обитателями. Напротив, через улицу, располагался магазинчик Пины. С ним соседствовали два иностранных банка, парикмахерская для пуделей и что-то типа атлетического клуба, который обычно на поверку оказывается салоном, где загорают под искусственным солнцем ожиревшие менеджеры.

Белый мраморный подъезд ее дома ярко выделялся в лунном свете. Фойе — сплошь затененные зеркала, приглушенное, скрытое за панелями освещение и запертые стеклянные двери с внутренним переговорным устройством и намертво прикрепленными ковриками перед ними.

— Это Чарли, — сказал я. С громким щелчком дверь распахнулась, зажглась надпись, предложившая пройти, и она мягко захлопнулась за мной.

Пина была одета так, как будто собиралась выходить из дома.

— Чарли… — начала она, но я покачал головой, и, увидев Билли, она наклонилась к нему. — Лапочка Билли, — обрадовалась она и прижала его к себе так крепко, что чуть не задушила в объятиях.

— Тетушка Нини, — произнес он с должным почтением, глядя на нее пристальным задумчивым взглядом.

— У него ноги мокрые, — вмешался я. — Он, видишь ли, отправился, пообщаться с рыбками в пруду в одной пижаме.

— Сейчас мы приготовим тебе горячую ванну, Билли.

— Вот здесь чистая пижама, белье и его вещи, — я показал на дорожную сумку, которую принес с собой.

— Твой дядя Чарли всегда обо всем позаботится.

— Но всегда чуточку позднее, чем нужно, — заметил я.

Видимо, желая оттянуть неизбежное объяснение со мной, Пина увела Билли в ванную. Я услышал, как набиралась вода, а Пина вышла и засуетилась, вынимая чистые простыни и наволочки, чтобы постелить своему маленькому гостю.

— Я хочу, чтобы ты увезла его в Англию, Пина. Отвези его обратно к Кети.

Пина смотрела на меня, не отвечая.

— Горячее молоко или какао? — громко спросила она. — Что ты предпочитаешь, Билли?

— Какао, пожалуйста, тетушка Нини.

— Я не могу, — наконец выдавила из себя Пина.

— Все кончено, хватит, друг мой, — заявил я ей. — Даже сейчас я не могу гарантировать, что помогу выпутаться из этой истории.

Она прошла мимо меня в крохотную кухоньку. Налила молока в кастрюлю, растерла какао и добавила сахар. Она занималась приготовлением напитка, сосредоточив на этом все внимание. И заговорила она не поднимая головы и не отвлекаясь.

— Тебе что-нибудь известно о других?

— Разработал операцию Серж Френкель, а ты и внук старого Эрколя изображали из себя группу «командос». Я догадался в конечном итоге.

— Шемпион мертв?

— Нет, — прозвучал мой ответ. — Его увезли, когда прибыли грузовики. Куда они направляются, Пина?

Она закусила губу, но затем покачала головой.

— Все так запутано, Чарли… сплошная кутерьма. — Молоко вскипело, и она разлила его по чашкам. Одну чашку она пододвинула мне, другую унесла Билли.

Я поудобнее откинулся в кресле и поймал себя на мысли, что безумно хочу спать. Я слышал звук льющейся воды и голоса Пины и мальчика. Я оглядел комнату. Среди цветного телевизора, комнатных растений и своеобразной мебели в стиле «металл с кожей», которая, как я считал, больше подходит для оформления офисов, встречались некоторые до сих пор сохранившиеся вещи из деревенского дома, где она жила с родителями во время войны. Сабля, которую некий давно почивший в бозе Бэрони имел при себе в битве за Солферино в те времена, когда Ницца и Савой разговаривали на итальянском. Рядом — выцветшая акварель, на которой был изображен дом недалеко от Турина, и фотография родителей Пины в день их свадьбы. В застекленной горке почетное место занимал страффордширский чайник с отбитым носиком. Во время войны он был тайником, где прятали детекторные кристаллы для радиостанции.

— Он уснул, — услышал я голос Пины. Она смотрела на меня так, как будто все еще не верила, что это я, своей собственной персоной, сижу в ее гостиной.

— Я рад, что ты сохранила чайник, Пина.

— Я была очень близка к тому, чтобы выбросить его с балкона, — сказала она голосом, лишенным интонаций. Пина подошла к горке и посмотрела на него. Затем она вынула фотографию своих погибших сыновей и мужа и снова положила ее на прежнее место.

— Я должен был еще раньше прийти сюда и поговорить с тобой, — медленно продолжал я. — Каждый день я собирался это сделать, но каждый раз откладывал. Не знаю даже почему. — В действительности я знал причину: скорее всего такой разговор закончился бы тем, что Пину взяли бы под стражу.

— Муж и два чудесных мальчика, — она щелкнула пальцами. — Погибли ни за что… Ну, а что парнишка, устроивший взрыв? Кто-то сказал, что ему было не больше пятнадцати лет. Где он сейчас? Живет преспокойненько в своем Алжире с женой и двумя детьми?!

— Не рви себе душу, Пина.

Она взяла наши с Билли пальто со спинки кресла и каким-то материнским жестом расправила их, застегнула и повесила в шкаф. Затем она задумчиво начала переставлять чашки и блюдца, маленькие пирожковые тарелки и серебряные вилки. Я хранил молчание. Когда наконец последняя кофейная ложечка заняла отведенное ей место, Пина подняла голову и печально улыбнулась.

— Война, — горестно произнесла она. — Потому, наверное, я чувствую себя такой старой, Чарли.

— Значит, причина в этом? — Я был неумолим.

— Причина чего?

— Вот, значит, почему ты сегодня хотела убить Шемпиона, а заодно, черт побери, чуть не укокошила меня и мальчика?

— Мы даже не знали, что Билли во Франции.

— Ага, понятно, значит, это Шемпион виноват. — Мой голос был полон горечи.

— Ты узнал меня? — спросила она.

— Билли узнал.

— Мы ведь вернулись, — попыталась оправдаться Пина. — Ты уже выбрался из машины, и Билли тоже был в порядке. И мы решили не останавливаться.

— Ты и внук старого Эрколя! — воскликнул я. — Бонни и Клайд, так, что ли?

— Что ты, черт возьми, мелешь, Чарли?

— Ну а что тогда? В чем дело?

— Кто-то должен остановить Шемпиона, Чарли.

— Но почему именно ты? И почему внук Эрколя? — Я мог бы и не задавать этого вопроса, ответ мне был известен. Я ведь не раз слышал истории Эрколя о войне и о той славной роли, которую он сыграл в освобождении Франции. Кто мог пройти мимо «благодарности командования и упоминания в списках отличившихся» и фотографий в прекрасных рамках! И как удивительно удачно они выделялись в свете ламп, направленных вроде бы на репродукцию Ренуара.

Я добавил сахара себе в какао.

— А я говорила, что ты догадаешься, — вздохнула Пина. — Он в разговоре о футбольном матче осторожно дал тебе понять, чтобы ты не оказался в это время в машине Шемпиона. Я сказала, что ты обязательно догадаешься.

— Тебя посадят на пятнадцать лет, — сердито оборвал ее я. — Ты знаешь, что шофер погиб?

— Мы и это обсудили, — ответила Пина. Она взяла свою чашку с какао и отпила несколько глотков. — Но все-таки мы решили, что должны выполнить задуманное. Даже если ты будешь в машине, мы решили, что проведем операцию.

— Я так и понял, — сказал я, выпил пару глотков какао, а затем повел носом над чашкой.

— Чарли, — с упреком произнесла Пина, — это всего лишь какао.

Я выпил горячий напиток.

— И вы решили бы, что должны во что бы то ни стало выполнить задуманное, даже если бы Билли был в машине?

— О господи, Чарли. К чему мы придем? — Глаза ее наполнились слезами. — Ты простишь меня, Чарли? Мы не видели Билли. Ты должен поверить мне. Должен!!!

— Я верю тебе, Пина.

Она потянулась всем телом и прижалась ко мне, но в этом ее всплеске эмоций не было ни капли страсти, только тот надрывный вопль отчаяния, которым уцелевшие, оставшиеся в живых горестно оплакивают свое одиночество.

— Отвези Билли к матери, Пина.

Она собралась с силами и кивнула, но лицо ее было искажено страданием, и по нему снова потекли слезы. Рыдания сотрясали ее хрупкое тело, а я обнял ее за плечи и старался успокоить и поддержать. Я чувствовал горячую соленую влагу на своей щеке и гладил ее по спине, как мать, жалеющая своего безутешного ребенка.

— Я прямо сейчас позвоню своим людям. Может, мне удастся организовать для вас самолет немедленно. В любом случае ты не должна оставаться здесь.

На какое-то мгновение она перестала плакать и посмотрела на меня.

— Серж Френкель говорил, что ты важная персона.

— Отправляйся к Кети, в Уэльс. Не высовывай оттуда носа, пока я не дам тебе знать, что опасность миновала и ты можешь спокойно вернуться.

Она схватила мою руку, желая дать понять, что все усвоила. Я высвободился из ее объятий и встал. Она скорчилась в уголке дивана и рыдала, закрыв лицо ладонями. Я вспомнил того сорванца, каким она была. Она не умела плакать и не пролила ни единой слезинки, даже когда немцы схватили и увезли ее мать. Видимо, Пине нужно было выплакаться за долгие годы. Или же она плакала за всех нас…

Глава 24

Я опоздал. Слишком опоздал. Мы все оказались в ловушке времени. Знакомый овощной базар, пустевший после наступления темноты, стал местом действия полицейского карнавала.

Там, где обычно располагались прилавки, ломившиеся от фруктов и овощей, теперь приткнулись черные блестящие автомобили окружного комиссариата, полицейского врача и представителей магистратуры. А почти на тротуаре замер автомобиль «скорой помощи» и фургон криминальной лаборатории.

Вход в дом Сержа Френкеля был освещен прожекторами и охранялся двумя полицейскими с синими от холода лицами.

— Желающих попасть на представление становится все больше! — Это был Клод собственной персоной.

Он кивнул стражам порядка, и я был допущен за ограждение.

— Похоже, что так, — согласился я.

На каждом лестничном пролете были расставлены полицейские. Обитатели дома толпились вокруг в пижамах и халатах, а детективы в штатском осматривали все помещения. Когда же мы добрались до кабинета Сержа Френкеля, там вообще негде было повернуться.

Распростертый на потертом ковре Серж в последнем жесте как будто пытался дотянуться одной своей тонкой рукой до кресла с подушечкой для головы, в котором я сидел тогда, в памятном 1940. Кинув взгляд на все эти ценные марки и конверты, разбросанные по всей комнате, случайный наблюдатель мог бы предположить, что стал свидетелем ограбления с убийством. Клод, я заметил, избегал смотреть на Френкеля. Он старался найти занятие, оглядывая вещи в комнате, рассматривая марки и конверты на письменном столе, которые полицейский заносил в книгу описи имущества.

— Чистая работа и выполнена молниеносно, — ровным голосом произнес Клод.

Я взял со стола листок.

— Сквозное ранение… — прочитал я вслух. — У входного отверстия следы пороховой гари…

— В тридцатых годах он был большим человеком, — говорил Клод. — Спас множество людей в 33-м и 34-м, вывез их из Германии. Он помог спастись Принцессе, ты знал об этом?

Я внимательно посмотрел на него. Клод воспринял смерть старика чересчур болезненно. Чересчур болезненно для профессионала, то есть. Я понял, что мои подозрения относительно намерений Клода не имели под собой почвы: просто он любил старика.

— Не было у него никогда в душе ожесточения, — продолжал Клод. — Никогда его не разъедала чрезмерная подозрительность.

— На этот раз он был недостаточно подозрителен, — заметил я. — Следов взлома нет. Он, видимо, сам открыл дверь тому, кто это сотворил.

Клод согласно кивнул.

Занимался рассвет, высветляя точеную, как голубая сталь узкого кинжала, линию горизонта. Первые продавцы на рынке уже выкладывали ящики с овощами и фруктами, громко и жизнерадостно галдя, как все люди, привыкшие просыпаться с петухами.

— Шлегель говорит, ты знаешь, что надо делать, — сказал он.

— Здесь?

Клод взглянул на комиссара полиции, который находился поблизости и слышал наш разговор. Полицейский кивнул и посмотрел на меня.

— Шлегель сказал, что ты знаешь обо всем этом больше, чем кто-либо из нас.

— В таком случае, помоги нам, господи, — высказался я.

Детектив в штатском обводил мелом на ковре местоположение тела Френкеля. Когда он закончил и отступил в сторону, фотограф выполнил необходимые снимки в трех ракурсах. Затем двое людей в белых халатах поместили тело Френкеля на носилки, привязали на запястье бирку и унесли.

— Конец эпохи, — заметил Клод.

— Только для нас с тобой, Клод, — ответил я. — А для этих людей — это просто еще одна ночь сверхурочной работы.

— Тебя это тоже выбило из колеи, разве не так? — тихо спросил Клод.

— Нет, — отрезал я.

— Они не должны были посылать сюда именно нас, — сказал Клод.

Что ж, вероятно, он был прав, но как только санитарная машина уехала, увозя тело Френкеля, я взял ситуацию в свои руки.

— Мне нужны трое из ваших людей, — повернулся я к окружному комиссару. — Остальных уберите отсюда. А трое ваших лучших детективов должны самым тщательным образом осмотреть все с начала до конца.

— Что искать? — поинтересовался Клод. — Клочок бумаги?

— Наш Френкель имел какой-то свой выход на то, что происходило в хозяйстве Шемпиона. Этот старик, пораженный артритом, как алхимик сидел в своей квартире, плел интриги и планировал все, от убийства до геополитики. Вплоть до вчерашнего дня я думал, что его доверенным человеком была англичанка-гувернантка, но теперь я уверен, что она тут не при чем. — Я повернулся, чтобы еще раз оглядеть поразительный беспорядок, царивший в кабинете: тысячи книг, тысячи конвертов, неисчислимое количество марок, и среди всего этого еще и старинные безделушки. — Где-нибудь здесь что-нибудь должно рассказать нам, кто, что, почему и где был человек Френкеля. — Я вздохнул. — Нет, видимо, то, что ищем, — отнюдь не клочок бумаги.

Полицейский в штатском стоял за столом Френкеля, укладывая ключи, деньги и личные бумаги в отдельные пластиковые пакеты и прикрепляя к ним ярлыки с тем же самым номером, под которым они значились в книге описи имущества.

— Остановите его, — попросил я. — Нам понадобятся ключи: я хочу заглянуть во все ящики стола, картотеки, посмотреть на полках.

Комиссар отдал необходимое распоряжения, и комната почти опустела. Назначенные им детективы взяли связку ключей и приступили к методичной работе.

— Что слышно о грузовиках? — задал я вопрос Клоду.

Он поправил свой безупречный белый плащ, кашлянул и произнес извиняющимся тоном:

— Мы же не можем объявить всеобщую тревогу, так ведь?

— Сейчас может показаться, что вроде бы и не стоит, — заметил я. — Но если что-либо пойдет наперекосяк, то сразу же найдется немало маленьких человечков, эдаких бумажных червей, которые объяснят тебе, почему ты не только мог, но и обязан был предпринять соответствующие действия.

— Пять грузовиков, — произнес Клод, — до сих пор придерживаются предполагаемого маршрута на Бонн. Как только развиднеется, за ними будут приглядывать вертолеты дорожной полиции.

Я ничего не говорил.

Клод пытливо взглянул на меня.

— Твое прикрытие лопнуло, Чарли. Ты не сможешь вернуться как ни в чем не бывало обратно в организацию Шемпиона. Вообще вся комбинация лопнула как мыльный пузырь. Шлегель прислал тебя расследовать смерть Френкеля. Поэтому глупо прикидываться и изображать из себя стороннего наблюдателя.

— Ты прав, Клод, — согласился я.

— Твоя просьба предоставить самолет для Пины Бэрони и сына Шемпиона была передана мне, — продолжал Клод. — Я добился разрешения использовать самолет, принадлежащий нашему послу в Париже. Так что мне известны все подробности.

— Шлегель слишком много говорит, — сухо сказал я.

— Зря ты так, — возразил Клод. — Полковник Шлегель умнее тебя. Он знает, что гораздо легче получить помощь и поддержку от людей, которые в курсе событий.

Один из детективов подобрал из связки ключ к большому сейфу за дверью. По виду он был похож на старый, ржавый холодильник. К тому же неприступный, как скала-монолит.

— Ты думаешь, что ситуацию теперь контролирует секретарь-алжирец? — спросил Клод.

— Откуда мы знаем, алжирец он или еще кто? Он может оказаться египтянином, к примеру, — ядерным физиком, генералом или наемным убийцей. Если бы мне самому не случилось быть в этой переделке со стрельбой на шоссе, я бы заподозрил, что все это трюки самого Шемпиона.

— Да, мы никогда не знали, чего от него ждать, — согласился со мной Клод. — Но, может быть, основной трюк Шемпиона заключается как раз в том, что ему все удается без всяких хитростей и уловок.

Мы оба повернулись взглянуть, как два детектива сражались с ручкой гигантского сейфа. Наконец последнее усилие — и дверца сейфа отошла.

На какое-то мгновение мне показалось, что он жив. Он сидел, сложив ноги по-турецки, на каких-то продавленных коробках, а ящички-картотеки громоздились у него на плечах. Затем очень медленно Гус наклонился вперед и рухнул на ковер, а вслед за ним потоком хлынули марки и конверты. Он еще не окоченел, и под тяжестью тела руки и ноги его раскинулись в стороны, как будто он пытался выбраться из-под бумажного завала.

— Гус! — громко воскликнул я. — Гражданская война в Испании. Интернациональная бригада. Как же я, черт побери, не подумал, что именно эти двое найдут друг друга.

— Кто-то убил и того, и другого, — вышел из оцепенения Клод. Это была догадка, но, очевидно, совершенно правильная.

Один из детективов низко наклонился к телу.

— Аналогичное ранение, как у старика, — констатировал он.

— Проклятье, проклятье, проклятье, — в сердцах произнес я. — Вечно они оказываются на шаг впереди.

Тевтонец Клод отреагировал с практичной стороны.

— Пригласите врача, фотографа и экспертов обратно, — велел он одному из детективов. — Мы начинаем все сначала.

Вошел полицейский в форме и принес мне маленький зеленый конверт официального вида из полицейского управления. Его плащ блестел от дождя, и я уже слышал раскаты грома. Я вскрыл конверт. Шлегель прислал мне телекс из конторы службы безопасности в аэропорту Ниццы. Он хотел, чтобы я прибыл туда как можно быстрее.

— Я должен ехать, — оповестил я Клода.

— Шлегель, вероятно, собирается взять тебя с собой потолковать с нашей пограничной охраной в Аахене.

— Где это, черт побери? — вскинулся я. Я прекрасно представлял где, конечно, но мне было неприятно, что Клод что-то знал, но не счел нужным сообщить мне. Может, именно это и было нашей общей бедой.

— Северный Рейн-Вестфалия, — пояснил Клод. — На границе Германии с Бельгией и Голландией. Курортное местечко.

Я ждал, но Клод, видимо, не собирался развивать свою мысль и ничего не прибавил к этому краткому сообщению.

— Ну и что? — вынужден был подтолкнуть его я. — Он что, хочет отправиться туда на лечение?

— Прошла информация… контрабандная партия оружия. Шлегелю его интуиция подсказывает, что это может иметь отношение к делам Шемпиона. — На лице Клода ничего нельзя было прочесть. Определить, разделяет ли он опасения Шлегеля, было невозможно.

— Нас ждет машина, — вмешался полицейский, который доставил телекс, вежливо предлагая мне поторопиться.

— Еще пару слов, — сказал Клод.

Я наклонил голову и, пощипывая кончик носа, ждал, что же он скажет.

— Это Шемпион предал всю разведсеть. Мы все работали каждый по своему каналу связи. И только Шемпион знал, что именно Мариус забирал радиодонесения у Принцессы и передавал их дальше, когда к нему приходили в церковь на исповедь.

Я долго смотрел на него, прежде чем ответить, раздумывая, почему ему так хочется уколоть меня побольнее.

— Я был на железнодорожном вокзале Ниццы, когда Шемпиона арестовали, — сказал я ему. — Ты же знаешь, что Мариуса и других схватили около пяти утра — то есть на семь часов раньше.

Клод покачал головой. Снова послышались отдаленные раскаты грома. Рассвет уже раскрасил стекла окон в розоватые тона, высвечивая на них дождевые капли. Клод говорил монотонным, лишенным интонаций голосом:

— Это была часть сделки. Мы захватили Шемпиона утром предыдущего дня. И договорились с ним, что позволим ему приехать на вокзал к поезду, чтобы ты своими глазами увидел, как его будут арестовывать.

— Вспомни о расследовании нашего департамента после войны. Ваши люди дали показания, оправдавшие его по всем статьям.

— Мы все говорили неправду. Мы думали, что поступаем очень дальновидно, что было бы очень полезно иметь возможность оказывать давление на такого человека, как Шемпион. Но у нас так ничего и не получилось. — Он вздохнул, как будто всю жизнь вынашивал блестящие идеи шантажа, которые, увы, так и не осуществились.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом сейчас? — спросил я. — Когда прошло столько лет! За каким чертом ты рассказываешь мне об этом теперь?! — В голове у меня крутилось, что действие в спектакле под названием «Жизнь» разворачивалось так, как я и предвидел. Я ведь чувствовал, что все так и будет, если я вернусь сюда с желанием найти то самое незабываемое очарование: я натыкался на разорванную проволоку, погнутые блоки, двери, которые заклинило, — атрибуты неудавшегося сеанса магии на сценических подмостках.

— Ты предполагаешь, что Шемпион — нечто вроде антрепренера. А он может просто оказаться жертвой шантажа.

— Я отмечу это в своем рапорте, — пообещал я.

— Желаю тебе приятно провести время в Германии, — услышал я сказанные мне вслед слова Клода. Я снова услышал раскаты грома. Или же это какой-нибудь старичок с крыльями на спине потрясал листом жести?

Глава 25

Понедельник. Раннее утро. Германия. Вертолет коснулся пропитанной влагой земли и слегка накренился, угодив в грязную жижу. Я открыл дверь из плексигласа, выпрыгнул наружу, приземлившись с громким хлюпаньем. Шлегель тоже спрыгнул вниз, забрызгав мне штанины брюк.

— Значит, Шемпиона увезли помимо его воли? — задал он вопрос. Он прищурился, стараясь через завесу проливного дождя разглядеть дальний конец вырубки, где у поваленного хвойного дерева о чем-то совещались лесники.

Я не ответил. И Шлегель переспросил снова. Это был, что называется, экзаменационный вопрос на засыпку: как бы ты ни ответил, все равно снизят оценку.

— Билли убежал в сад и спрятался, — объяснил я ему. — Я не представляю, как бы Шемпион мог уехать и бросить там своего сына.

— Приятно слышать, что у них хоть что-то идет не по плану. — Особые нотки в голосе отражали обычно несвойственное Шлегелю подавленное состояние духа.

— Я только не могу составить определенное мнение, была ли смерть Гуса и Сержа Френкеля запланированным «мероприятием» или они решили вот так, одним махом, обрубить все концы в пиковой ситуации? — рассуждал я. — Если бы мы это знали, картина сразу бы прояснилась.

Шлегельвздохнул, вытер с лица капли дождя и кивнул — все это одновременно. Я услышал, как позади нас лопасти вертолета с пыхтением остановились.

— Пошли, — скомандовал он. Еще пару минут вокруг нас не раздавалось ни звука, нарушали тишину только чавканье грязи у нас под ногами и бормотанье дождевых капель, падающих с хвои окружающих деревьев.

Тропинка являла вид безбрежно-зеленый и мрачный, как океанские глубины. Затем упал первый топор, и дальше уже работа продолжалась бесперебойно и ритмично, как биение сердца.

— Нам нужно было всунуть запросчик-ответчик системы радиолокационного опознавания в машины Шемпиона, — бухтел Шлегель.

— Да, нужно было, — откликнулся я. Что было равноценно пожеланию, чтобы Шемпион по-свойски оставил за собой след из клочков бумаги, как в старой детской игре. Ступая по дощатому настилу, мы перешли через водосточную канаву и, оставив позади лесную тропинку, вышли на дорогу. Преграждая ее, создав импровизированный блок, поперек нее были косо поставлены три автомобиля и небольшой фургон. Машины имели опознавательные знаки земельной полиции, а фургон принадлежал пограничной охране, располагающей федеральными полномочиями. Распознать, кто есть кто среди людей, находившихся у машин, было невозможно, — все были одеты в одинаковые плащи и зюйд-вестки. Их спокойные, расслабленные позы говорили за то, что это люди, проводившие большую часть служебного времени вне помещения и привыкшие терпеливо переносить любую непогоду. От этой группы отделился один человек, который и поспешил нам навстречу.

Он был уже немолод, и под воротником его дождевика я заметил знаки различия капитана. Он поприветствовал нас со всей серьезностью и по-военному четко.

— Они у нас в грузовике. — Он говорил на хорошем английском языке, с едва лишь заметным акцентом. — Они ничего не хотят рассказывать.

— А вы вынуждены торчать под дождем, — возмутился Шлегель. — Вытаскивайте этих выродков наружу, пусть помокнут.

— Нам придется надеть на них наручники, — предупредил полицейский. Он протянул Шлегелю два детонатора и карту, нарисованную на листке, вырванном из школьной тетради.

— Ах, так, значит?! — Шлегель, видимо, был настроен агрессивно. — Ах, так, значит, — повторил он и бросил взгляд на дорогу в направлении Роетгена. Мы находились в нескольких километрах от бельгийской границы. Ее пересекает великое множество таких вот небольших дорог и тропинок. Некоторые из них не более чем просеки, проложенные в диких могучих лесах горного массива Эйфель для борьбы с лесными пожарами. Даже когда Рур отказал в приюте охотникам, туристам и отдыхающим, здесь все еще можно было затеряться в густых зарослях на склонах гор, где путь приходилось прокладывать пилой и топором. Именно здесь 1-я армия США в первый раз встретилась лицом к лицу с немцами, которые сражались на своей земле. Американцев отправляли в непроходимый, нашпигованный минами лес, как зерна кофе в кофейную мельницу. Танки не могли проскочить между деревьями, и пехоте только и оставалось, что зарыться как можно глубже в землю, вслушиваясь в близкую орудийную канонаду и вой артиллерийских снарядов. Снаряды срубали ветви, калечили вековых великанов, так что даже в наши дни стальные зазубрины в стволах ломают зубья мотопилы.

— Зловещее, черт побери, местечко, — заметил Шлегель. Он вытащил сигары, но передумал и снова убрал их в карман.

— Вон они идут, — сказал я.

Их было двое: жалкие на вид бродяги, перебирающиеся с места на место, голосуя на дороге, заросшие бородой, уставшие и упавшие духом. Даже удивительно, что у них хватало сил таскать гигантские рюкзаки и свертки с постельными принадлежностями, которые были приторочены у них за спиной. Полицейский все же не надел на них наручники, вероятно, решив, что они не смогут дать деру из-за тяжести своей ноши. Теперь полицейский отступил от них в сторону и отошел.

Полиция нашла двенадцать детонаторов, два пулемета «стэн» и карты, включая карту воздушной базы ВВС США и Люфтваффе в Рамштейне, запрятанные среди туристского снаряжения. Тот, что был повыше, оглянулся на полицейского, затем перевел взгляд на Шлегеля.

— Я требую адвоката! Я в двенадцатый раз прошу предоставить адвоката. Я знаю свои права! — Даже профессор Хиггинс затруднился бы определить по его акценту, откуда он родом: на первый взгляд — Бирмингем, Англия; с другой стороны, подумав, — Бруклин, Нью-Йорк и еще что-то от говорка Голливуда, Калифорния.

— Ты, значит, умеешь считать? — выдвинул вперед подбородок Шлегель. Он не смотрел на них. Он, казалось, не замечал дождя, который быстро превращал карты в его руках в мокрую мягкую бесформенную массу.

Шлегель передал карты мне. Их было с полдюжины: маленькие практичные ксерокопии пригородов Бонна, центра Бонна — некоторые наиболее важные здания дополнительно отмечены мягким карандашом — и карта района, где мы находились, на которой жуткими каракулями изображены тропинки, пересекающие границу.

Не сказав мне ни слова, Шлегель протянул руку к картам, и я отдал их ему.

— Ага, я умею считать, янки, — сказал бродяжка. Шлегель все еще ни разу не взглянул на него. Парень посмотрел вверх, на небо, как будто искал там хоть клочок спокойной голубизны, подающий надежду, что скоро развиднеется. Но разорвавшиеся на миг черные тучи приоткрыли вход в царство Зевса и его огненных стрел.

Большими пальцами обеих рук парень попытался ослабить тяжесть, давившую ему на плечи, встряхнулся.

— И тебе лучше бы усвоить это сразу, янки. Потому что ты скоро увидишь, что я действительно умею считать. — У них обоих были краснозвездные значки, приколотые к беретам а ля Че Гевара, в каких его изображают на плакатах.

Шлегель поднял глаза сначала на него, затем на его молчаливого спутника, который был на несколько дюймов меньше ростом, и груз у него за плечами был значительно меньше.

— У меня мало времени, — доверительным тоном поведал Шлегель, как будто парнишка пригласил его на чай и сэндвичи с огурцами. — Так что быстренько расскажи мне, где вы взяли карты, «стэновские» пулеметы и детонаторы, и тогда я смогу наконец перекусить и вернуться к себе в контору.

— Чтоб ты сдох, янки.

— Сейчас не время умничать, сынок. Скажи ему, Баррингтон. Сейчас ведь не время показывать свое остроумие, так или не так?

Шлегель часто экспромтом изобретал имена. В прозвучавшем имени «Баррингтон» я уловил признак того, что уроженцы моей островной империи окончательно вывели его из себя.

— Сейчас не время, — послушно повторил я за ним.

Парень пожевал губами, как будто собирал слюну, чтобы плюнуть, но оказалось, что это просто проявление гнева.

— Пошел ты!.. — злобно огрызнулся он. Теперь по его голосу можно было без всяких яких определить, что он из Бирмингема.

Движение Шлегеля было столь молниеносным, что оба парня, отшатнувшись, потеряли равновесие, но получил удар только молчаливый напарник. Шлегель ударил его дважды, далеко отводя локоть назад, так что казалось, что он бьет с гораздо большей силой, чем на самом деле. Но для парнишки, у которого за спиной сорок или пятьдесят фунтов весу, да еще окованные металлом башмаки, такой «показушный» удар был более чем достаточным, чтобы он покачнулся и ноги его разъехались в грязи. Третий внезапный удар швырнул его в канаву, наполненную дождевой водой, потоки которой журчали под густыми зарослями колючек и сорной травы. Парень ляпнулся туда, подняв фонтан брызг, и не смог сразу подняться — тяжелая экипировка тянула его вниз. Он вскрикнул, но вскрик прозвучал сдавленно и приглушенно: от холодной воды у него перехватило дыхание.

— Ты, ублюдок, — услышали мы пронзительный возглас бирмингемца. Интонации его голоса совершенно изменились: он звучал с той же резкостью и даже еще более сердито, но вполне отчетливо слышались нотки, говорившие о том, что воля его сломлена, что он побежден и признает поражение. — Джерри — слабый, — кричал он. — Не трогай его, ты, старый ублюдок. Это несправедливо!

Парня, который возился в грязи, пытаясь выбраться из канавы, Шлегель не удостоил взглядом. Он не спускал глаз с разговорчивого.

— О-о, мы заговорили о справедливости, смотри-ка. А я-то думал, мы толкуем о взрывчатке. О том, как сделать из буржуазии отбивную котлету. — Он помахал детонаторами. — Он слабый, твой дружок Джерри, надо же, а? Но достаточно сильный, чтобы тащить пулемет и две сотни патронов к нему, так? И достанет у него сил нажать на спусковой крючок, если вам, соплякам паршивым, покажется, что сможете сделать это безнаказанно. — К этому времени Джерри кое-как выкарабкался на край высокой канавы. Он стоял на карачках, стряхивая воду с головы и хныкая про себя.

Шлегель находился близко от него. Он опустил свой взгляд и смотрел на несчастного так долго, что, казалось, пронеслись века и годы. Промокший и дрожащий, тот не смотрел вверх. Шлегель спокойно опустил ногу на плечо Джерри и толкнул его. Парень схватил Шлегеля за лодыжку, но не смог удержаться. Издав отчаянный вопль, он снова повалился в канаву.

— Он подхватит воспаление легких, — закричал его друг-бирмингемец.

— А ты что, студент-медик? — вежливо поинтересовался Шлегель. Парень судорожно глотнул.

— Я все расскажу, — сдался он окончательно. — Я расскажу. Ваша взяла, я все расскажу.

Дождь немного поутих, но холодный ветер пробирал насквозь. Шлегель поплотнее запахнулся, застегнул пуговицы до самого подбородка, поднял воротник и хлопнул по полям своей вельветовой шляпы, стряхивая с нее дождевую влагу.

С вырубки, где приземлился наш вертолет, внезапно донеслось завывание двухпоршневого двигателя, а затем жуткий визг бензопилы, вгрызающейся в дерево. Я вздрогнул и поежился.

— Слышишь, янки? Я все расскажу!

Шлегель произнес:

— Валяй, сынок. Я слушаю.

— Возле здания Америкэн Экспресс в Амстердаме — ну, там, где собирается народ… знаешь?.. — Он посмотрел на своего друга, неуклюже барахтающегося в грязи.

— Я знаю, — сказал Шлегель.

— Парень, по имени Фриц… он угостил нас бутербродами с горячими сосисками. На следующий день мы отправились с ним в его берлогу, покурили травку. А у него есть друг… во всяком случае, он сказал так, насчет друга… В качестве аванса предложили тысячу монет. И еще полторы тысячи мы должны получить, когда доставим груз по адресу, в деревню Шмидт. Мы думали, что это травка, честно, мы были уверены.

— Безусловно. А насчет «стэновских» пулеметов — так вы думали, что это курительные трубки для зелья, — насмешливо подвел итог Шлегель. — Выползай оттуда, ты, мерзкая вонючка. — Он нагнулся, протянул руку и быстрым движением схватил парня, копошащегося в канаве, за лямки рюкзака. С видимой легкостью он поднял его на дорогу. — О’кей, — сказал Шлегель. — Я тебе поверю.

— Мы можем идти?

— Насчет этого разбирайтесь с немецкими полицейскими, — Шлегель уже потерял к нему интерес. — Пошли, Баррингтон. Меня мутит от одного вида этих выродков.

— Мы можем опознать Фрица, того человека в Амстердаме. Может, договоримся… а?

— Человек на все времена, — хмыкнул Шлегель. — Я не заключаю сделок с такими ребятишками, как вы, — я из них выжимаю все, что мне нужно, как сок из лимона. — Он отмахнулся от парня, как от назойливого насекомого, жужжащего вокруг головы.

— В деревне Шмидт… Мы должны были встретиться с нужным человеком в «Хаус Рурзее», — добавил парень с тревогой. Полицейский офицер взял его за руку.

— Пошли, — махнул мне Шлегель. Он повернулся, и я последовал за ним. Визг бензопилы послышался ближе и громче. На стволе дерева, лишенном сучьев, выделялись яркой желтизной круглые, свежие места срезов и кучки опилок под ними.

Полицейский пилот сидел за рычагами управления вертолета, ожидая приказа на взлет. Но он последовал от Шлегеля не сразу. Мы расположились на сиденьях, под нашими ногами натекли грязные лужицы, и окружающий мир многократно множился в дождевых каплях на плексигласе.

— Это Шемпион, его работа. Никаких сомнений на сей счет, — Шлегель покрутил головой. — Ему было нужно, чтобы мы оказались здесь. Но за каким чертом? Чего он от нас ждал?

— Эти двое — просто глупые пацаны.

— Да знаю я, что они такое, — с раздражением буркнул Шлегель. — Но я должен был убедиться, вдруг они представляют из себя кое-что посерьезней.

— А грузовики могли уже пересечь границу? — спросил я.

— Всю прошлую ночь они гнали вовсю как угорелые, — ответил Шлегель. — Так что вполне возможно.

Я выразительно посмотрел на Шлегеля.

Он понял.

— Для чего ему инсценировать спектакли, отвлекающие маневры в то время, как грузовики пересекают границу? У них дипломатическая защита: граница — не граница — не имеет значения.

— Должна быть какая-то причина, — сжал я руки. Что-то случилось, когда грузовики пересекали границу. И это «что-то» могло выдать их замысел.

— Все водители были подвергнуты тщательной проверке в порту. Все они — профессиональные шоферы, французы по происхождению, с опытом работы не менее восьми лет. Мы послали запрос с отпечатками их пальцев в Лондон, Вашингтон, Париж и Бонн. Ничего. И никакой ниточки.

— Нет-нет, дело, видимо, в самих машинах.

— Ты полагаешь, Шемпион — в одном из грузовиков?

Я вздохнул.

— Хотел бы я, чтобы у меня была хоть какая-то версия.

— Что происходит, когда грузовики проходят пограничный контроль? — повернулся Шлегель к пилоту полицейского вертолета.

— Пограничники проверяют декларацию и личные документы. Они должны убедиться в том, что груз прочно закреплен. Иногда они проверяют исправность тормозов и соответствие транспортного средства дорожным условиям. В зависимости от того, насколько они заняты.

— Нет, — сказал я Шлегелю. — Это что-то, что вряд ли привлечет внимание пограничного контроля. Что-то, что покажется необычным только человеку, который в курсе дела, мне или вам, к примеру. Иначе не было бы смысла устраивать такую инсценировку.

Шлегель сидел подавшись вперед и сгорбившись, а дождь все барабанил по нашему пластиковому «пузырю».

— Они сейчас, по идее, должны быть на автостраде, ведущей в Кельн, — сказал он наконец, протянул руку, взял карту пилота и расстелил ее на коленях. — Если они направляются в Бонн, то свернут с автобана на развязке «Автобанкрейц Кельн Вест» и проследуют по окружной дороге до следующей развязки. — Он ткнул в карту пальцем. — Отсюда всего лишь каких-нибудь вшивых двадцать километров до Бонна. — Он посмотрел на меня, затем на пилота. — Когда эти грузовики окажутся между Кельном и Бонном, мы их остановим, к чертям собачьим, мягко говоря, их дипломатическую «охранную грамоту».

— Вы хотите, чтобы я радировал и попросил разрешения? — спросил пилот.

Шлегель одарил его взглядом, в котором отнюдь не светился энтузиазм.

— Отдаю распоряжения я, барон фон Рихтофен! А ты передвигай рычаги! Понял? Двинулись.

Пилот затянул подбородочный ремешок шлемофона и повернул проводок микрофона, чтобы он был близко ко рту. Шлегель, приняв решение, пощипал кончик носа, затем сдавил свои щеки, как врач, который выводит пациента из состояния комы.

Я взглянул на карту пилота. По обе стороны от реки Рейн простирается однообразная низменность, сравнительно малонаселенная, по меркам Рурского индустриального комплекса. Там приткнулись городишки Весселинг и Нидеркассель. Я подумал, как их жителям понравится, если их полностью поглотят города, расположенные по обе стороны от них.

Пилот запустил двигатель. За визгом набирающих обороты лопастей я не мог слышать, а только видел, как шевелились губы летчика, когда он начал бормотать в микрофон позывные радиообмена. Я догадался, что он, вероятно, вызывал по радио дорожную полицию, которая сопровождала колонну грузовиков.

Вертолет хищно наклонился вперед и рванулся вверх и в сторону от своей посадочной площадки. Он тоже принадлежал дорожной полиции, и пилот привык летать в любых погодных условиях. Даже на уровне верхушек деревьев мимо нас проносились гонимые ветром рваные клочья черных облаков, похожие на дым сигнальных костров индейцев. Я вглядывался в расстилающийся вокруг и под нами ландшафт. Во все стороны, куда ни посмотри, тянулись лесные чащи. К югу желтизна неба отражалась в покрытых сердитыми гребешками волн водах Рурзее. И оно выглядело, как клокочущий вулкан перед тем, как вот-вот начнется извержение.

Глава 26

К тому времени, когда река Рейн достигает Бонна, воды ее потока разливаются широко, он становится свинцово-серым и холодным, с расплывшимися пятнами нефти и химикатов. К северу от столицы он извивается по скучной, унылой равнине, которая простирается вплоть до границы с Голландией и Северного моря и где гуляет ветер, насылающий неспокойные барашки на гладь реки.

Полицейский вертолет сбросил высоту и понесся над самым водным потоком, едва не задев мачты танкера для транспортировки сжиженного газа, а затем низко сидящего в воде большого голландского судна с палубным грузом желтых бульдозеров. Оставив позади его грузоподъемные краны, мы проскочили над полузатопленными полями и линиями кабелей высокого напряжения, сверкавшими в каплях дождя, как паутина, покрытая росой. И тут мы их увидели.

Когда прямо под нами оказалось бетонное покрытие омытого дождем автобана, вертолет слегка подпрыгнул в воздухе и резко развернулся. Пять грузовиков строго придерживались скорости пятьдесят миль в час, и пилот так все четко рассчитал, что наше приближение совпало по времени с тем моментом, когда два белых полицейских автомобиля «порше», которые следовали за ними в отдалении, начали набирать скорость, обгоняя грузовики.

Мигалки полицейских машин отражались на мокром бетоне шоссе. И грузовики снизили скорость и вслед за полицией свернули на площадку для стоянки и обслуживания грузовиков сбоку от автобана. Наш вертолет мягко опустился на землю, как раз перед тем, как дизельные двигатели огромных грузовиков один за другим замолкли.

— Великолепно, — воскликнул Шлегель. Я никогда раньше не слышал, чтобы у него вырывались такие хвалебные отзывы. Мне казалось, что он даже не знает таких слов.

Из «порше» выбирались полицейские, надевали свои головные уборы с белым верхом и разминали затекшие конечности. Последние полчаса они неустанно выдавали нам информацию. Теперь же, отсалютовав Шлегелю, они ждали указаний.

— Попросите их предъявить водительские права, — сказал Шлегель и добавил со смешком: — Господи Иисусе! Не мне вас учить: любой полицейский-регулировщик всегда найдет к чему придраться.

Они не расплылись в улыбках, не было их на лицах мужчин, которые спускались из кабин грузовиков.

— Проверьте декларации, проверьте печати таможни, проверьте тормоза, — говорил Шлегель полицейским. Он похлопал меня по руке. — А мы с тобой проведем беглый предварительный осмотр, а затем уже вскроем печати.

Машины были гигантские: пятидесятитонные грузовики с дизельными двигателями. Двенадцать передних скоростей и две задние. Кабины — прямо-таки как аквариумы — сплошное стекло, анатомические сиденья, а за ними — койка для отдыха. Удобно расположенные стойки для вакуумных термосов с кофе и дешевые транзисторы, прикрепленные к солнцезащитному щитку. Еще в каждой из пяти кабин было по идентичному комплекту дорожных карт, двуязычный немецко-французский словарь-разговорник и руководство по обслуживанию и ремонту. Они находились в пути уже почти двадцать четыре часа. И кабины внутри превратились в дурно пахнущую свалку пустых сигаретных пачек и окурков, смятых пластмассовых стаканчиков и отброшенных в сторону за ненадобностью газет.

— Мы должны найти то, что нас интересует, — напомнил я Шлегелю. — Шемпион боялся, что мы можем что-то увидеть, унюхать, услышать или почувствовать. Иначе не имело смысла устраивать выкрутасы с теми недоносками.

Один из полицейских принес Шлегелю декларацию. Она была идентичной той, которую мы получили от администрации порта в Марселе. В ней описывался груз как партия товаров, состоящая из частей двигателей, стройматериалов, тканей и пластмассы широкого назначения. Шлегель протянул ее обратно.

— Обыщите их всех, выверните карманы наизнанку, — приказал он. — Если вы обнаружите хоть карманный нож, нам будет этого достаточно, чтобы задержать их для наведения справок. Помимо этого я хочу, чтобы какой-нибудь специалист осмотрел машины и дал свое заключение.

— Слушаюсь, сэр, — отчеканил полицейский.

На мощном переднем бампере каждого грузовика имелась механическая лебедка с туго намотанным тросом, а в специальных ящиках были уложены инструменты и стояночные колодки. Все эти детали были настолько тяжелы, что их невозможно было стронуть с места.

Шлегель взглянул на меня, приподняв брови, на лице его отразилось недоумение.

— Почему? — спросил я, вторя его молчаливому вопросу. — Зачем эти железяки расположили здесь, тогда как их можно было легко разместить в кузове.

— Ты прав, — согласился Шлегель. — Видимо, нам все же придется вскрывать их. — Машины были настолько велики, что мы могли забраться под них, практически не сгибаясь. — Взгляни-ка на подвеску, — сказал Шлегель. — На этих быках запросто можно увезти египетскую пирамиду.

— И еще что-нибудь в придачу, — добавил я. Мы оба посмотрели на мощные рессоры грузовиков. Коренные листы рессор слегка изогнулись, в то время как нижние, дополнительные, оставались висеть в воздухе, без нагрузки.

— Вот оно! — в величайшем возбуждении воскликнул Шлегель. — Ты попал в точку.

— Вес!

— Совершенно верно. Эти грузовики почти совсем не загружены. Ты только посмотри! Мы должны были обратить внимание на то, как они идут по шоссе, на их «посадку» на дороге.

— Но это могли заметить и таможенники. Вообще-то они могли даже поставить машины на платформенные весы, пока проставляли штампы на их декларациях.

— Ну почему? Почему? Почему? — снова взорвался эмоциями Шлегель. И стукнул кулаком по огромной резиновой покрышке.

— Чтобы мы могли поговорить о подвесках пятидесятитонных грузовиков с дизельным двигателем на берегах нижнего Рейна в то время, как Шемпион где-то в другом месте зарабатывает продвижение по службе от полковника до генерала бог-знает-чего.

Шлегель, тихо ругаясь про себя и ворча, вылез из-под грузовика и махнул рукой полицейским.

— Ничего больше не надо, — крикнул он им. — Пусть едут.

— Они говорят, что собираются проследовать по автобану до самого Мюнхена, — сказал подошедший полицейский.

— Документы в порядке?

— Они говорят, что должны получить новые документы и маршрутные листы в Бонне.

— Пусть едут, — повторил Шлегель. — Хоть до Владивостока, мне все равно. — Он улыбнулся. — На этом все, ребята, отправляйтесь пить кофе.

На лицах полицейских, когда они посмотрели на Шлегеля, было написано то же выражение непроницаемого превосходства, с каким они обычно глядят на водителя, подняв глаза от его водительских прав.

Шлегель повернулся ко мне.

— Мюнхен, — фыркнул он с отвращением. — А после этого Бриндизи или Лиссабон — веселенький хоровод он устроил для нас.

— Не все здесь так просто, — заметил я.

— То есть?

— Не знаю… но не может быть, чтобы он отправил пять порожних грузовиков из порта Марселя в Бонн просто для того, чтобы приковать к ним наше внимание.

— Почему нет? — нетерпеливо спросил Шлегель. — Он это сделал! И пока мы за ними гонялись, он оказался там, где ему нужно.

— Вы не знаете Шемпиона, — возразил я. — Для него это слишком просто. В этой комбинации нет простора для воображения и присущей ему изобретательности.


Замусоренные обрывками старой оберточной бумаги и пакетов, пропахшие бензином, соляркой и теплым жиром, все эти кафешки на автострадах — самые безликие и какие-то заброшенные места в Европе. Бесконечная вереница незнакомых друг другу, сменяя один другого, быстро поглощают пищу и спешат дальше. У персонала безжизненный, наводящий уныние взгляд, они не могут вырваться из потока движения, который кружится и несется, как водоворот, приносит с собой дым и копоть, никогда не затихающий шум и колебание пола под ногами.

— И отвратительный кофе, — высказался Шлегель.

— Вы знаете, сколько стоит простой вертолета, который вас ожидает, пока вы изволите размачивать в кофе этот пончик?

— В твоем обществе прямо-таки расцветаешь, до того легко и приятно общаться, — заметил он. — Я тебе когда-нибудь говорил об этом? — Он расстегнул рубашку и почесался.

— Не припомню такого за последнее время, — признал я.

— Угости меня своим «горлодером» — прочистить мозги, если есть.

Я протянул ему одну из своих французских сигарет.

— Почему? — задал он в сотый раз один и тот же вопрос. Чиркнул спичкой и прикурил.

— Есть только одно объяснение, — сказал я.

Он затянулся, помахал в воздухе рукой, чтобы загасить спичку.

— Ну, выдай!

— Он все-таки забрал какой-то груз с парохода.

— И выгрузил его ночью, — закончил за меня Шлегель. — Но они всю ночь мчались на хорошей средней скорости…

— В данном случае все можно перетолковать двояко, — задумчиво сказал я.

— Давай возвращаться обратно в Ниццу, — решил Шлегель. Он снова почесался, но на этот раз в этом действии наличествовал элемент самобичевания.

Глава 27

Когда Шемпион уже порвал с нашим департаментом, мы обустроили маленькую контору в Ницце. Скромный, ничем не примечательный подъезд украшала табличка с фирменными эмблемами известной британской туристической компании, и трое из наших штатных сотрудников посвящали все свое служебное время организации путешествий и экскурсий.

Шлегель занимал кабинет на верхнем этаже. Когда я вошел, он стоял возле окна, глядя на расположенный на противоположной стороне площади железнодорожный вокзал Ниццы. Когда Симье в северной части Ниццы считался фешенебельной частью города, этот квартал тоже был щеголем и франтом. Но сейчас он выглядел грязным и захудалым. Туристы прибывали в город в основном воздушным путем, и все они жаждали поселиться рядом с морем. Я пересек комнату и подошел к окну.

Вокзал почти не изменился с того дня, когда я ожидал прибытия Шемпиона и видел, как его арестовали. Пол, покрытый кафелем, был немного больше выщерблен, и на «Альпах», красовавшихся на стене, появилась еще пара слоев пыли и копоти. Но что вообще остается неизменным! Уж во всяком случае обо мне этого никак не скажешь.

Шлегель всегда, в любых условиях мог раздобыть себе чистую рубашку, но сейчас костюм его был измят и висел мешком, а на коленке расплылось масляное пятно, которое он посадил, ползая под колесами грузовика. Глаза покраснели, и он их все время тер ладонью.

— Французам нужно снести здесь все в округе. Автовокзал и железнодорожный вокзал превратить в единый комплекс, а над ним возвести двадцать этажей для офисов и контор.

— Вы меня для этого пригласили снизу? — вежливо поинтересовался я.

— Что ты там внизу делаешь?

— Пытаюсь хоть немного вздремнуть. Я глаз не сомкнул с тех пор, как проснулся в воскресенье утром.

— Тебе надо научиться спать урывками, по-кошачьи. Нет, я имею в виду, над чем ты там внизу работаешь?

— Я попросил принести кое-какие карты. Жду, когда они прибудут, — сухо доложил я ему.

— Я все это знаю, — прервал меня Шлегель. — Когда люди в этой конторе что-либо запрашивают, я тут же получаю второй экземпляр требования. Твои дурацкие карты прибыли. Они здесь, у меня.

— Я вижу, что они у вас, — сказал я.

— Да, вот так-то я работаю.

— Ну и прекрасно, всяческих вам успехов, полковник. А я пойду вниз и еще хоть немного посплю. — Я встал и направился к двери.

Шлегель подавил зевоту.

— О’кей, о’кей, о’кей. Мы оба устали. Топай сюда и покажи мне, для чего тебе были нужны эти бумаги.

Я обошел вокруг стола, приблизился к другому его концу и рассортировал обзорные карты местности вокруг особняка Шемпиона, копии свидетельств о регистрации земельных участков, документы, содержащие данные по водоснабжению и о праве на собственность. Все, за исключением карты всего района в целом, я выбросил в корзину для бумаг у стола Шлегеля.

— Это барахло заказано просто для того, чтобы все вместе выглядело как обыкновенный юридический запрос, — пояснил я.

— Ты не хочешь поделиться умными мыслями? — требовательным тоном спросил Шлегель.

— Те пять порожних грузовиков… Они не дают мне покоя. А что если предположить, что их разгрузили в доме Шемпиона. — Я расправил карту.

— Нет, нет и еще раз нет. — Шлегель категорично помотал головой. — Я думал об этом, но сейчас тот район постоянно патрулирует жандармерия. Они поставили новый замок на заднюю дверь. Они даже в дом заглядывают, присматривают на всякий случай.

— Давайте предположим, — терпеливо повторил я.

— Что Шемпион сидит там в темноте, проверяя запальные свечи какого-либо реконструированного монстра?

— Части двигателей, — напомнил я Шлегелю. — А это может означать помпы, чтобы снова запустить в дело старые выработки.

— Шахта!!! — Он выхватил у меня карту и расстелил ее во всю длину своего стола, пустив в ход телефонный аппарат, пресс-папье и настольный чернильный прибор, чтобы прижать ее углы. Он даже со свистом втянул воздух сквозь зубы, когда увидел перед собой шахтные выработки в полном объеме — стволы шахты, пласты, бесконечно длинные пути откатки.

— Да-а-а, это — нечто!

Я постучал костяшками пальцев по телефонному аппарату так, что он звякнул, жалобно и протестующе.

— И как раз примерно здесь, посмотрите-ка, артиллерийский центр — Валми.

— О господи! — вырвалось у Шлегеля. — У них же там на складе снаряды с ядерным боевым зарядом. — Впервые в его голосе прозвучало, что он все-таки воспринял идею Френкеля со всей серьезностью.

— Ядерные артиллерийские снаряды — в Валми! Вы знали об этом с самого начала и молчали!!! — завопил я с возмущением.

— Наш неписаный закон — «знать только то, что необходимо», — защищался Шлегель.

— А мне, выходит, не было необходимости знать?

— Потише, мистер. Ты же был полностью в руках у своего Стива. Просветить тебя насчет того, что у него на задворках находятся ядерные боеприпасы, было бы глупо.

Я молчал.

— Вопрос о доверии или недоверии, разумеется, не стоял, — по-своему понял мое молчание Шлегель.

— Какой же вы болван, полковник, — прорвало меня.

— Вероятно, ты прав, — признал Шлегель. Он провел большим и указательным пальцами сверху вниз по лицу, как будто хотел стереть морщины со своих щек. Но не удалось. — Что же нам делать? — Он щелкнул по карте пальцами, надорвав тонкую бумагу.

— Лучше всего — сообщить в Париж, — высказал я свое мнение.

— Если мы окажемся неправы, они нас возненавидят. Если же правы, возненавидят даже еще больше.

— Следовало бы оповестить их, — упрямо твердил я.

— Ты не знаешь этих людей так, как знаю их я, — возразил Шлегель. — Шемпион когда-то был одним из нас. Этого вполне достаточно, чтобы обвинить наш департамент во всех грехах.

— Мы запросили эти карты официально у муниципальных властей. Это факт. Вам сообщили о ядерных снарядах. Это тоже факт. И если мы немедленно не поставим в известность французов, они нас растерзают.

Шлегель взглянул на свои часы.

— Они все к этому времени уже подхватили портфели и убрались по домам. Я не хочу потратить час, растолковывая положение вещей дежурному офицеру. — Он посмотрел на меня с прищуром. — И я уверен, что ты тоже не хочешь. Давай поедем к особняку Шемпиона и сами прикинем, что там и как. Это может оказаться еще один ложный след. Если найдем там хоть скорлупу от выеденного яйца, проинформируем Париж утром. Ну, что скажешь?

— Мне все это не нравится, — произнес я.

— Почему нет?

— Мне это не нравится, — сказал я, — потому что, когда мы там окажемся, у вас появится желание войти в дом. А затем вам захочется найти вход в шахту. А уж затем вам непременно захочется спуститься туда, вниз… и все это время вы будете толкать меня перед собой.

— Как ты можешь так говорить! Разве я когда-нибудь поступал по отношению к тебе подобным образом?!

Не давая мне возможности открыть рот, Шлегель снял телефонную трубку и вызвал машину.

Глава 28

Было темно. Я слегка подвигал своей онемевшей рукой, чтобы восстановить кровообращение, и оглянулся туда, где прятался Шлегель, в зарослях кустарника, всего в нескольких футах от меня. На западе полоска горизонта еще светлела. Но особняк Тиксов и окружающая местность уже полностью погрузились во мрак, и разглядеть что-либо можно было только с помощью прибора ночного видения, который мы установили на холме позади дома.

Крохотный осколок луны, похожий на остро заточенный серп, изредка проглядывал сквозь облака. Но именно во время проблеска этого трепетного света наш «ночной глаз» зафиксировал какое-то движение у задней двери дома. Я затаил дыхание: мужчина, и судя по росту, это мог быть и Шемпион. На плече у него висел автомат. На нем была каска и что-то вроде высоких ботинок. Я отпустил спусковой механизм на приборе, с тем чтобы он мог подзарядиться. Я снова включил его, когда человек двинулся в обход через двор, выбирая дорогу, чтобы не оступиться в грязь, а затем взобрался по деревянной лестнице на помост у сеновала. Эта площадка представляла собой удобную позицию для наблюдения, слишком даже удобную: если бы он только повернулся в нашу сторону, ему не понадобился бы никакой прибор, — и так были бы видны все наши «маневры».

Шлегель придвинулся ближе.

— Люди Шемпиона, — прошептал он. В холодном, стылом воздухе голос его раздавался невероятно громко. Он потер рот рукой, как бы в наказание, и когда снова заговорил, то я едва расслышал его шепот: — Это не полицейские. Я проверил график патрулирования перед тем, как мы отправились сюда.

Моя одежда намокла от росы, и ветерок, хотя и легкий, заставил меня поежиться. Я кивнул, не желая, чтобы по интонации моего голоса Шлегель определил мое моральное состояние.

Мы уже видели еще одного такого же типа, торчавшего на перекрестке, где дорога раздваивалась: одна тропинка вела к дому, а другая — к каменоломне. Человек с радиотелефоном, находившийся там, мог оперативно и быстро предупредить о приближении жандармов, патрулирующих окрестности.

Шлегель локтем отодвинул меня в сторону и на мгновение приник к окуляру «ночного глаза». Мы оба уловили какое-то движение как раз за той группой полузасохших маслин, которая, как мы рассчитывали, должна была укрыть нас от глаз тех, кто находился в доме. Растянувшись во всю длину на траве, я чувствовал даже, как земля подрагивала под ногами человека, который притопывал, пытаясь согреться. Он находился не более чем в сорока метрах от нас. Видимо, только шерстяной шарф да плюс еще своеобразное оцепенение, наступающее от кажущихся долгими часов караульной службы, помешали ему слышать голос Шлегеля.

Когда тот, кто был рядом с нами, начал притопывать, мы обнаружили и третьего часового. Этот находился на склоне холма, ведущем к задней стороне дома. Я повернул прибор ночного видения в ту сторону, чтобы его рассмотреть. Он расстегнул свое пальто и после долгих поисков, обшарив все карманы, вынул сигареты, спички и закурил.

— Тот недоумок прямо-таки нарывается на неприятности, — заерзал Шлегель.

Что было совершенно справедливо, так как он представлял собой прекрасную мишень для любого, кто находился поблизости. На какое-то мгновение я был озадачен его поведением.

Даже слабоумный, будучи часовым, должен сообразить, что, зажигая спичку, он должен спрятаться в укрытие хотя бы для того, чтобы его не увидел за этим занятием его начальник. И тут вдруг я понял.

— Они не часовые, — сказал я Шлегелю. Они не «перекрывали» каждый свой сектор обзора, смотрели не туда, куда нужно, почему, собственно, мы и смогли пробраться так близко незамеченными. — Это охрана.

Я прополз вперед, под прикрытие низкой каменной стены, которая отделяла двор дома от большого луга. Будут ли они осматривать все вокруг, размышлял я, и если да, то с какой стороны от стены будет «прогуливаться» их дозорный.

Я подождал, пока ко мне присоединился Шлегель.

— Шемпион там, в доме, — шепнул я ему в ухо. — Он у них в руках.

Он помолчал немного, затем я услышал:

— Лучше всего попытать удачи с той стороны, где этот кретин.

Дверь кухни распахнулась, обозначив в темноте контур ярко-желтой, в дыму, призмы. Оттуда появился еще один человек. Клубы дыма, вырвавшиеся из двери, и запах пригоревшей пищи говорили за то, что это повар. Их полное безразличие к тому, что в любой момент может нагрянуть полиция, могло означать только одно — они готовы были вот-вот исчезнуть отсюда.

— Они держат там Шемпиона как пленника, — сказал я Шлегелю.

— Я расслышал, что ты сказал в первый раз, — прошипел он.

— Я хочу взглянуть поближе.

Он обдумывал это мое заявление несколько мгновений.

— Дай сюда этот «ночной глаз».

— Лучше бы мне посмотреть, что и как там внутри, в доме, — настойчиво повторил я. Он не ответил. Я не был уверен, слышал ли он вообще мой шепот.

Шлегель придвинулся ко мне вплотную и протянул «вальтер» П-38 и четыре магазина патронов. Я засунул его за пояс брюк.

Я подождал, пока ближайший караульный отойдет перемолвиться словом с поваром, который все еще кашлял на заднем дворе так, как будто душа расставалась с телом. Опираясь на низкую каменную стену, я перемахнул через нее, поскользнулся на сырых от росы камнях и полетел вниз, неловко приземлившись у аккуратно сложенной поленницы бревен. Я лежал замерев, едва осмеливаясь дышать, но, к счастью, мучительный, надрывный кашель заглушил грохот моего падения, и люди во дворе ничего не услышали.

Я оглянулся назад, где затаился Шлегель. На линзы прибора ночного видения упал свет из кухонного окна, и они сверкнули, как узкий луч прожектора. Прибор стал опасной игрушкой, но теперь я уже ничего не мог предпринять, чтобы предупредить Шлегеля.

За сложенными бревнами находилась дверь в сыроварню. Я прокрался вперед и осторожно надавил на нее плечом. Она была не заперта и открылась почти беззвучно. Я вдохнул запах сыра. Пробивающиеся из кухни блики света отражались на больших каменных кувшинах, где держали молоко, пропущенное через сепаратор. Я слышал, как повар на заднем дворе все еще кашлял, и почувствовал, как тянуло сквозняком, который вытягивал из помещения дым.

Если я хотел проникнуть в кабинет Шемпиона, я должен был проскочить через кухню, пока там никого не было.

Я вгляделся в дымную пелену. Пролитый жир все еще горел адским пламенем на углях жаровни. Я задержал дыхание, но от едкого дыма и копоти глаза мои уже начали слезиться и сильно запершило в горле. Я рванулся сквозь завесу дымного чада.

На бегу я все время помнил о существовании тех двух предательских ступенек, ведущих вниз, к буфетной, и о скользком коврике, что лежал у лестницы. Преодолев эти препятствия и добравшись до парадного холла, я затаился в укромном уголке под лестницей и прислушался. Кто-то шел по направлению ко мне. Я слышал неторопливые шаги на лестничной площадке наверху. Раздался скрип, когда человек оперся на перила и посмотрел вниз, в холл. Вдруг ожил и оповестил об этом тихим жужжанием часовой механизм, а затем бой настенных часов возвестил, что прошла половина часа. Шаги удалились.

Не успел я пошевелиться, как парадная дверь открылась, и в холл вошел один из караульных. Этот верзила был алжирцем. Одет в плащ, каску и резиновые сапоги. Он вытер ноги о коврик у двери, отстегнул подборочный ремешок каски, снял ее и положил на стол в холле. Затем стащил с себя плащ, и тот так и остался лежать на полу в холле, как старая кожа, сброшенная каким-то блестящим черным насекомым. Под одеждой полицейского — каской и плащом — был синий комбинезон. Караульный прошел мимо меня так близко, что я даже уловил исходивший от него чесночный запах, но он не глядел по сторонам.

Он остановился перед дверью кабинета Шемпиона. Выбрал из связки нужный ключ, открыл им дверь и вошел. Я ждал. Вскоре послышался шум, который у меня всегда ассоциировался с работой генератора, что снабжал электричеством весь дом и хозяйство. Теперь-то у меня на сей счет появились другие идеи.

Я посмотрел на свои часы. Прошло уже пятнадцать минут. Я метнулся через холл к двери в кабинет. Приложил к ней ухо. Изнутри не доносилось ни звука, и я наклонился, чтобы заглянуть туда через щелку в двери. Насколько я мог видеть, там никого не было. Толкнув дверь, я вошел.

В просторном кабинете Шемпиона я заглянул за занавески и за инкрустированный книжный шкаф в стиле «шератон». Никаких следов алжирца-караульного, и в наличии только еще одна дверь. Она была открыта, и я оказался на пороге маленькой комнатки, типа передней, в которой Шемпион разместил шкафы с выдвижными ящиками для справочной картотеки, пишущую машинку и всякие необходимые канцелярские принадлежности, которые не вписывались в продуманный интерьер его элегантного кабинета. Я шагнул внутрь. Один из шкафов был не заперт. Я открыл дверцу, потянул к себе ящик и обнаружил внутри вовсе не документы, а телефонный аппарат и панель с кнопками, на которых было написано «открыть дверь», «закрыть дверь», «верхний этаж», «нижний уровень». Я нажал на последнюю. Двери автоматически, как в лифте, закрылись. Зажужжал мотор механизма, свет стал тусклым. Это был тот самый звук, который раньше я принимал за шум работающего электродвижка. Вначале очень медленно вся комната пришла в движение. Это была вовсе не комната: это был лифт!

Он опустился где-то, как я понял, футов на пятьдесят под землю и остановился. Я толкнул тяжелую металлическую дверь, стараясь держаться как можно ближе к шкафам-картотекам, но когда она полностью открылась, глазам моим предстал только короткий коридор, освещенный флуоресцентными лампами. Ни единой души. Я вытащил пистолет из-за пояса и осторожно двинулся по коридору, пока не оказался в большой, похожей на обычный офис комнате. Там тоже никого не было. Вздохнув с облегчением, я снова спрятал пистолет.

Это была квадратная комната, застеленная от стены до стены дешевым ковром, с пластмассовым диваном, размещенным напротив казенного вида стола, вращающимся стулом и телефонным аппаратом с щитком управления и кодовым набором. Эта комната могла бы служить приемной любой крохотной фирмы, если бы не надпись на арабском и французском: «Не курить».

Поскольку на сей раз я знал, что искать, то без труда обнаружил едва заметную трещину, которая бежала по зеркалу от пола до потолка. А затем на телефонном щитке управлениянашел переключатель, краска вокруг которого была грязной и истертой. Я нажал на него. Зеркальные двери скользнули в стороны.

Передо мной зиял еще один ствол шахты, но совершенно отличный от того, что остался позади меня. Это была та часть, которая сохранилась от первоначальных выработок девятнадцатого века. Сверху ствола тянуло сквозняком, что служит явным признаком, что шахта действует. И когда пыль, которую принес с собой ток воздуха, коснулась моего лица, я почувствовал, что пахнет кислятиной.

Особняк Тиксов был построен на возвышении, и получалось так, что его первый этаж соотносился по уровню с тем местом, где располагалась старая вентиляционная станция. Здесь же располагалась и вертикальная выводная шахта, которая использовалась для выемки наполненных породой бадей.

То, что я увидел, вовсе не было лифтом в общепринятом понятии — металлический шкаф с обитыми панелями, неярким освещением, клавишной системой и откидным сиденьем для пожилых. Нет, это была самая простая клеть, у которой вообще не было двери, а боковины были сделаны из уже порядком заржавевших цепей. Потолок-сетка предназначался лишь для того, видимо, чтобы задерживать наиболее крупные булыжники, то и дело отваливающиеся от стен наскоро прорубленной шахты. Через дырявое днище этой клети где-то глубоко-глубоко под собой я смог различить едва заметный электрический свет. Глубина шахты была метров двести, а то и больше. Я шагнул в клеть, отчего она вся вздрогнула и визгливо заскрипела на подъемных тросах. Эти звуки довольно громким эхом пронеслись по всему стволу шахты. Я был уверен, что это кого-нибудь да встревожит, но, к счастью, все обошлось — снизу шахта ответила гробовым молчанием. Опустив и заперев на щеколду предохранительный брус, находящийся прямо передо мной на уровне груди, я потянул за рукоятку, чтобы закрыть за собой входную дверь станции. Какое-то мгновение я стоял в полной темноте, прислушиваясь к необычным звукам работы мотора и приводных механизмов, затем клеть вдруг сорвалась с места и понеслась вниз, с каждым метром набирая все большую и большую скорость. Одновременно с этим скрежет крепежного блока клети стал перерастать в невыносимо жалобный свист. Я чувствовал, что к горлу подкатил комок тошноты.

Движение вниз прекратилось так же неожиданно, как и началось. От резкого торможения клеть несколько раз подбросило, как на жестких пружинах. Теперь я оказался на самом дне шахты. Было темно и тихо. Лишь откуда-то издали до слуха доносился мерный шум работы насосов и вентиляторов. Вытянув руки вперед, я сделал несколько шагов в надежде наткнуться на стены сводов. Но очень скоро заметил узкую полоску света. Я понял, что нахожусь как раз перед двумя створками входной двери.

Я прислушался еще раз. Ничего подозрительного. Только на этот раз мне показалось, что откачные насосы находятся совсем рядом. Стало быть, где-то здесь находится и сточный колодец, подумал я. Затем я осторожно приоткрыл дверь. Перед моими глазами раскинулась просторная площадка, залитая ярким флуоресцентным светом. Вдоль железобетонных стен стоял ряд запирающихся шкафчиков и небольшая конторка табельщика. Здесь же висели несколько плакатов по технике безопасности. Я заметил, что запрещающие надписи типа «Не курить» были написаны только на арабском языке.

По сути дела, эта площадка была тем самым местом, откуда в разные стороны расходились три основных штрека шахты. Один из них был замурован. Два же других были оснащены колейными путями. В углу площадки на поворотном круге стояли два ряда вагонеток, каждый из которых соответствовал своему штреку. В то время как первый ряд этих вагонеток состоял в основном из старых и грязных, в другом ряду они заметно отличались своей новизной и ухоженностью.

Прижавшись к стене так, чтобы по возможности оставаться в тени, я направился ко входу в средний штрек. Его своды были сырыми, а с потолка постоянно подкапывало. Трель этой капели, многократно отраженная от поверхности туннеля, приобретала от этого неестественно громкое звучание. Для освещения штрека использовались обычные электрические светильники, установленные на значительном расстоянии друг от друга. Толстенные стеклянные плафоны в сочетании с мощными сеточными экранами делали их желтоватое свечение чрезвычайно тусклым. Убегающая вдаль линия этих подслеповатых огоньков показывала, что штрек имеет уклон вниз и в сторону. Местами светильники не горели, и от этого разобрать дорогу было совсем не так просто. Я то и дело проваливался в какие-то рытвины или спотыкался о куски породы, всякий раз оставляя на своих ногах многочисленные ушибы и ссадины. В некоторых местах мне приходилось пробираться по здоровенным лужам, по щиколотку заполненным грязной жижей. Здесь было полно крыс. Светящиеся бусинки их глаз выжидающе оценивали мое приближение, а потом моментально исчезали, оставляя за собой слабый шорох обрывков бумаги или звон ржавых консервных банок.

Я уже прошел метров сто пятьдесят по штреку, когда до моего слуха донеслись звуки движения локомотива. Я бросил быстрый взгляд по сторонам в надежде найти хоть какое-нибудь убежище, но так ничего и не обнаружил…

Тем временем звук приближающегося локомотива становился все громче и громче. По характеру металлического перестука колес на стыках небрежно уложенных рельсов я догадался, что в мою сторону движется вереница откатных тележек. Деваться мне было некуда. Тогда я бросился лицом вниз и всем телом прижался к сырой земле.

Медленно приближающийся дизельный локомотив был теперь всего метрах в пятидесяти от меня. То, на что я рассчитывал, было самой настоящей авантюрой. Ведь в случае, если бы меня заметили, у меня не было бы ни единого шанса спастись. Резким движением я вывернул воротник так, чтобы скрыть белую полоску шеи, а затем подобрал руки под себя. Минутой позже двигатель локомотива прогремел рядом с моим ухом, обдав облаком удушливых выхлопных газов. Острый выступ какой-то косо поставленной вагонетки больно ободрал мне руку, отчего я едва смог сдержать сорвавшийся с моих губ стон. Но и на этот раз все обошлось — грохот движущегося состава поглотил его полностью и ничуть не встревожил того, кто вел локомотив.

Я неподвижно пролежал еще какое-то время в прежнем положении, пока наконец не убедился, что опасность миновала. Затем я вновь поднялся на ноги и осмотрелся по сторонам. Состав вагонеток уже пропал из виду, но было слышно, как он прогремел по стрелкам поворотного круга на той самой площадке, на которой я только что был. Затем оттуда до моего слуха донеслись чьи-то голоса и скрежет включенного подъемника клети.

Я двинулся дальше по штреку. Теперь в руке у меня был готовый к использованию пистолет. Не прошел я и десяти-пятнадцати шагов, как сзади послышались новые голоса. Голоса не одного-двух, а гораздо большего числа людей. Для того чтобы понять, что только что в шахту прибыла очередная смена рабочих, совсем не требовалось досконального знания арабского языка.

Я бросился бегом вперед. Сзади меня по-прежнему преследовали отзвуки восклицаний, ругательств и шуточек, которыми обменивались рабочие, пока устраивались в поданных для них вагонетках. Мгновение-другое от всего этого я был буквально в панике. Я неистово молил бога, чтобы на моем пути показалось хоть что-нибудь, хоть совсем маленькая ниша, в которой я бы мог спрятаться. И, слава Богу, мои молитвы не оказались напрасными — скоро я увидел отводной туннель и не раздумывая бросился в него. Он был довольно широким, но столь низким, что мне пришлось согнуться чуть ли не пополам. Быстро осмотревшись по сторонам, я понял, что оказался в рабочем забое. Силясь разглядеть в этой темноте свой путь, я сделал еще несколько шагов, но вдруг зацепился за что-то ногой и со всего размаху грохнулся на землю. Через мгновение я почувствовал, как по щеке стала медленно сползать теплая струйка крови. Пытаясь вновь подняться на ноги, я наткнулся на холодный металл рельса. Значит, и в этом забое был проложен колейный путь для вагонеток! Я похолодел от охватившего меня страха. До меня дошло, что состав вагонеток с новой рабочей сменой не может возвращаться по тому пути, по которому он только что проследовал. Ведь в шахтах используется замкнутая однонаправленная система движения — в одну сторону движутся вагонетки с грузом, а в другую — уже пустые. Словом, готовящийся к отправлению состав с рабочей сменой вновь должен был выскочить прямо на меня!

Я развернулся и бросился в обратную сторону, как можно ниже пригибаясь к земле, чтобы в очередной раз не расшибить себе голову. Слева от себя я заметил старый ленточный транспортер для выборки отработанной породы. В отличие от штрека своды забоя были «изъедены» многочисленными нишами. Большинство из них были маленькими, хотя встречались и такие, которые больше смахивали на солидные гроты. Вдоль одной из сторон забоя была натянута металлическая сетка для ограждения. Несмотря на предосторожность, я по-прежнему неоднократно спотыкался и падал. Острый край транспортерной ленты, ее направляющие ролики и прочие блоки прибавили на моих руках еще немало царапин и ссадин. Но нарастающий панический страх безоглядно гнал меня вперед и вперед. В конце концов я налетел на деревянный стояк-подпорку и от полученного удара свалился как подкошенный на жесткую ленту транспортера, судорожно вдыхая в себя поднявшуюся при этом колючую пыль.

Я бросил настороженный взгляд назад. Вдали своды забоя уже окрасились желтоватым светом фар локомотива. Я был почти уверен, что на этот раз мне вряд ли удастся избежать встречи…

Непроизвольно, как лунатик, я втиснулся в узкое пространство между лентой транспортера и направляющими, по которым она двигалась.

Локомотив двигался на удивление медленно. От охватившего волнения у меня даже перехватило дыхание. Насколько я успел заметить, в вагонетках было человек двенадцать-пятнадцать. Большинство из них были облачены в самые обычные комбинезоны, в то время как четверо отличались своей необычной одеждой. На них были старомодные летные кожаные шлемы и краги с большими отворотами. Я не был полностью уверен, но мне показалось, что на коленях каждый из них держал по большому парусиновому мешку, чем-то очень напоминающему по внешнему виду парашют.

Глава 29

Мимо того места, где я прятался, медленно, с металлическим скрипом проползла целая вереница вагонеток. Я проводил ее пристальным взглядом. Здесь, в этом месте, было достаточно светло, и я успел заметить, что эта ветка была совершенно новой. Такими же были и пневматические двери, которыми она заканчивалась. Прежде чем скрыться из виду за этими дверями, машинист локомотива зачем-то посигналил фарами и дал длинный визгливый гудок.

Я выждал еще некоторое время, а затем выбрался из своего укрытия. Окончательно убедившись в том, что путь свободен, я осторожно направился в сторону пневматических дверей. Открыв их, быстро проскользнул в пространство, находящееся за ними.

Едва створки дверей с глухим шумом захлопнулись за моей спиной, как в лицо мне пахнула волна холодного ночного воздуха. Теперь я оказался на боковом пролете, проходящем на пяти-, шестиметровой высоте от дна огромной пещеры. Ее диаметр составлял метров пятнадцать, а длина — не меньше тридцати-сорока метров. Присмотревшись, я наконец понял, что это была вовсе не пещера, а громадная выемка в грунте. Надо мной простиралось черное ночное небо. Это было тем самым местом в каменоломне Тиксов, где мне однажды во время войны пришлось скрываться несколько дней напролет от преследований нацистов. Но больше всего меня удивило то, что почти все пространство этой выемки занимало большущее черного цвета яйцо.

Его элегантная округло-симметричная форма чем-то очень напоминала форму тех нефтехранилищ, которые обычно изображаются на годовых отчетах нефтяных компаний, когда их акции стремительно падают вниз. Будь это на открытом месте, а не в этом темном, зажатом с двух сторон пространстве, я бы несомненно гораздо быстрее понял, что передо мной дирижабль. Теперь мне было ясно, что это место использовалось для скрытного размещения этого необычного летательного аппарата.

Летательный аппарат… Мэлоди Пейдж умерла как раз вскоре после того, как отправила нам почтовые открытки с изображениями дирижаблей «Граф Цеппелин» и «Гинденбург». Тогда нам это показалось странным… Этот дирижабль, который был теперь перед моими глазами, разительно отличался от неповоротливых монстров 30-х годов, он скорее напоминал те мягкотелые аэростаты, с помощью которых и в Европе и в Америке рекламируют сигареты и разные напитки. Теперь мне было ясно, во что именно материализовались все эти части двигателей, ткани и пластмасса широкого назначения, баллоны с водородом и установка по его производству со строгими надписями на арабском языке «Не курить»!

Поскольку здесь отсутствовала специальная причальная мачта для такого рода дирижаблей, то его нос с помощью стального троса был заякорен к ковшу мощного карьерного экскаватора. Помимо этого еще по крайней мере с десяток других тросов притягивали колыхающуюся на ветру оболочку поближе к дну карьера. Дакроновая оболочка дирижабля была небрежно выкрашена черной матовой краской, а его гондола была переоборудована для транспортировки грузов. При этом к обеим ее боковинам непосредственно крепились два небольших двигателя. Около одного из них располагалась ремонтная платформа, на которой трое механиков, позвякивая гаечными ключами, что-то сосредоточенно ремонтировали. Моя позиция позволяла хорошо видеть все, что происходило подо мной, и оставаться незамеченным. Затем механики все разом выпрямились и обменялись довольными улыбками, как если бы им наконец удалось успешно справиться с довольно трудной задачей. После этого один из них подал какую-то команду другому человеку, находящемуся в гондоле на месте пилота за рычагами управления. Мотор взревел, с каждым мгновением набирая все большие и большие обороты. Тот, который сидел в гондоле, выровнял их до нормальных, дал двигателю поработать в таком режиме еще минуты две-три, а затем выключил его. Каменоломню вновь окутала тишина, едва нарушаемая мерным тарахтеньем генератора, подающего напряжение в систему освещения и вентиляции шахты.

Я все еще сжимал «вальтер» в руке, и моим первым побуждением было выпустить пули по оболочке, заполненной газом, но шанс, что такие «комариные укусы» причинят вред, был очень невелик. К тому же это было опасно. Я раздумывал над этой проблемой, когда услышал голос:

— Убери пистолет, Чарли.

Я оглянулся вокруг, но никого не увидел, кроме механиков, которые прислушивались с тем же интересом, что и я сам. Это был голос Шемпиона, и он шел из громкоговорителя, или нескольких громкоговорителей. Отзвуки его отзывались эхом, выплывая из динамика и откатываясь от наполненной газом оболочки и стен каменоломни.

— Убери его, пожалуйста!

Испуганно вспорхнула птица, и тень ее пронеслась по дирижаблю. Я стоял не двигаясь.

— У меня здесь снайпер. Штрек позади тебя герметически изолирован, и выхода из каменоломни нет, кроме как вверх по утесу.

Я оглядел отвесные стены каменоломни, где отдавался его голос и засунул пистолет за пояс.

Шемпион очень медленно прошел по дну впадины и вскарабкался по грубо вырубленным ступенькам к уступу, где я выбрался из штрека шахты. Полагаю, я был бы в данной ситуации столь же осмотрителен. А может, я сначала выстрелил бы, а уж потом вел переговоры. Но Шемпион поднялся по ступенькам, улыбаясь своей усталой, столь знакомой мне улыбкой и отряхивая пыль карьера с колен серого со множеством застежек «молний» летного костюма, который был на нем.

— Из-за тебя я проиграл пятьдесят франков, — были его первые слова. — Я заключил пари, что ты предоставишь возможность Шлегелю проникнуть сюда.

— Вы знали, что мы поблизости?

— Нет, нет, нет. Мы прежде всего увидели, что клеть была оставлена внизу. Тогда уже мы догадались: кто-то пробрался внутрь. Ты и Шлегель, не так ли?

— И пара батальонов службы безопасности.

— Мечтать не вредно!.. — Шемпион был настроен спокойно и благожелательно. — Что ж, вероятно, и Шлегель уже где-то здесь. Вы проскочили мимо моих часовых на дороге, но я после этого велел им подтянуться к дому. Они мне позвонят сюда.

— Я здорово опережаю тебя, старина, — заметил я.

— Не говори мне, что ты додумался, что это будет дирижабль.

— Нет, для меня это неожиданность. Но я знал: что бы это ни было — это будет здесь.

Он подошел к двери, которую я не сразу углядел на дальнем конце уступа. Это был его пункт управления. Внутри — парочка стульев и пульт управления для запуска дирижабля. Еще там находились целая шеренга телефонов, селектор и шесть маленьких телемониторов, которые обеспечивали обзор дирижабля со всех сторон. Шемпион указал мне на стул, а сам устроился у пульта. Передняя стена маленькой «диспетчерской» была стеклянной, и перед тем как сесть, он поднял руку, давая понять механикам, что все в порядке.

— Почему здесь? — наконец спросил он.

Я решил рассказать.

— Помнишь тот день, когда мы угодили в облаву, устроенную немцами в Сан-Тропе, и немецкий часовой застрелил подростка, который украл курицу?

— Помню.

— Ты сказал им, что мы нашли на дороге «рено». И затем, когда мы увидели, что они забрали машину и уехали, ты позвонил в полицию и сообщил о «рено», который якобы украли сбежавшие английские военные летчики и следуют на нем в Нима, чтобы укрыться там в надежном месте.

Шемпион улыбнулся.

— Я был просто потрясен, Стив. — Я не кривил душой, когда говорил это. — Полицейские устремились в погоню за этими немецкими солдатами на «рено». Они преследовали их до самого Нима… гонки, проверки… весь набор…

— А мы тем временем сунули Сержа Френкеля со всем его барахлом в подводную лодку, ожидавшую в Виллефранше, — добавил Шемпион. Он нахмурился.

Я же продолжил:

— После этого ты нам сказал: «Врага надо брать хитростью». Я вспомнил об этом на прошлой неделе.

Он кивнул.

Мой голос снова зазвучал в «диспетчерской»:

— Ты специально сделал так, чтобы мы отнеслись к декларации с подозрением. Ты предоставил нам поверить, что тебе жизненно необходимо доставить какой-то таинственный груз к месту назначения в Германии. В то время, как грузовики ЗАГРУЖАЛИСЬ в порту Марселя, в их кузовах оказался вот этот дирижабль со сложенной оболочкой и двигателями, упакованными в ящиках; затем они прибыли сюда и оставили здесь свой груз.

— И это сработало, — сказал Шемпион.

— Как фокусник… Ты мне так говорил: манипулируй искусно левой рукой, и никто даже не посмотрит на твою правую руку. Ты заставил их сконцентрировать внимание на пустых грузовиках, а видеть якобы загруженные, потому что они хотели видеть именно это.

— И это сработало, — повторил Шемпион.

— Почти, — заметил я.

— Ты ничего не знал в точности, ты ПОЧУВСТВОВАЛ, твоя интуиция подсказала тебе, что что-то не так. Никто не застрахован от подобных вещей. — Он добродушно усмехнулся. — Ты говорил мне, что в наши дни нет места всяким там предчувствиям и интуициям. Так что, наверное, мы оба вчерашние шпионы.

— Мне приходило это в голову, — признался я.

— И?..

— Ты должен будешь убить меня, Стив. И это тоже подсказывает мне мое шестое чувство.

Он посмотрел на меня и вытер усы.

— Посмотрим, Чарли.

— Старую собаку не выучишь новым трюкам, Стив. Ты это знаешь, и я это знаю. Давай не будем ходить вокруг да около; в этом-то ты мне по крайней мере не должен отказывать. У меня ведь могут появиться кое-какие мысли…

— Какие например?..

Я пожал плечами.

— Например, как выбраться отсюда.

Он царапнул меня взглядом и устало улыбнулся.

— Ну, не обязательно все должно быть именно так, — промолвил он уклончиво. — Мы что-нибудь придумаем. Как Билли?

— Прекрасно. Мы собираемся построить пластиковую модель «Катти Сарк» до того, как он пойдет в школу.

— Ты отправил его обратно к Кети.

— Совершенно верно, — подтвердил я.

— В конце концов это не имеет особого значения, — сказал Шемпион. — Важно то, что когда он вырастет, у него будет много денег, он ни в чем не будет нуждаться.

— Денег, которые ты рассчитываешь получить за эту «работу»?

Шемпион кивнул.

— Если бы мой отец оставил мне немного денег, все могло повернуться иначе. — Он сунул руку в карман своего летного костюма и вытащил большие карманные золотые часы, которые я помнил еще с того времени, с войны. Он поднял их вверх, демонстрируя, что это единственное, что ему оставил в наследство отец. Или, может быть, Шемпион проверял таким образом, сколько времени.

— Непростительная ошибка со стороны твоего старика, — сказал я. — Надо было все распродать.

— Тридцать пять лет преподавать в Египте, — говорил Шемпион. — Отказывая себе во всем и на всем экономя, он собирал деньги, чтобы послать меня учиться. Он ударил меня один-единственный раз в жизни, когда я не встал во время исполнения «Боже, храни Короля».

— Каким же неисправимым романтиком он, должно быть, был, Стив. Куда им, таким старым идиотам, тягаться с башковитыми реалистами, подобными тебе!

Шемпион уставился на меня не мигая.

— Мы с тобой отнюдь не шары перебрасываем в крикет.

— Я как раз подумал, что у нас больше похоже на поединок в спортивной борьбе, — сказал я.

— Если ты единственный слушатель в Сандхёрсте, который играет в крикет в подержанной одежонке, то приходится обучаться и крикету, и борьбе.

— И эта затаенная обида подвигла тебя на то, чтобы завоевать все призы и награды, во всем быть первым.

— Наверное, — признал Шемпион. — Но я не собираюсь рассыпаться в благодарностях, что так случилось. — Он провел тыльной стороной ладони по губам, как будто хотел избавиться от неприятного ощущения во рту. — Боже мой, Чарли, ты же сам трудяга. Ты должен понимать, что я имею в виду.

— Я знаю и понимаю, — сказал я. — Но я не ставлю своей целью предоставить атомную бомбу как неоспоримый аргумент для поддержки требований конгресса тред-юнионов или какой другой подобной организации.

Если он и уловил нотки иронии в моем голосе, то не подал виду.

— Снаряды, ядерные снаряды! — Он, очевидно, надеялся, что столь тонкое различие в классификации повлияет на мое отношение к проблеме. — Я бы не стал связываться с атомными БОМБАМИ — это слишком. А снаряды с ядерным боевым зарядом — тактическое оружие, Чарли. Их можно взорвать, скажем, на складе автотранспортной и бронетанковой техники или на полевом складе — никакого выпадения радиоактивных осадков и очень компактная площадь разрушения.

— Ну ты и начитался аналитических разработок Штабного колледжа, однако! — насмешливо протянул я. — Побереги эти рационалистические объяснения для своих мемуаров: сколько они тебе обещали заплатить?

— Они меня озолотят, — признал он.

— Тридцать монет?

— Тридцать биллионов монет, если я попрошу. В любой валюте, Чарли. Когда нам нужны были деньги, чтобы бороться с голодом, болезнями и нищетой, к европейцам — не подступись. Но когда им придется топать пешочком, оставив автомобили в гаражах… то они сразу раскошелятся! — Дирижабль все время беспокойно двигался, он приподнимался, задирая нос и натягивая державшие его стальные тросы, и наземная команда с двух сторон каменоломни притягивала его обратно к земле.

— Ты знаешь, как мы работаем, старик, — напомнил я ему. — Я бы не стал соваться сюда, не оставив «адреса», где меня искать. Они скоро найдут твою нору в земле.

Шемпион отвернулся взглянуть на экраны мониторов. Их было шесть штук, и они давали изображение дирижабля с телекамер, установленных на краю скалистых обрывов карьера и направленных вниз, на летательный аппарат. Они будут «глазами» пилота и помогут при запуске дирижабля выбраться из каменного мешка, не задевая его стен.

— Ты имеешь в виду вертолет? — Шемпион не поднял глаз от пульта управления.

— Я не знаю, что они направят сюда.

— У меня с собой будет полдюжины «малышек» с ядерными зарядами, и меня не волнует, «что» они направят. Они даже не сделают попытки сбить нас над территорией Франции. С грузом-то ядерных боеприпасов на борту?! Ни за что не осмелятся!

— А над морем?

— Гражданское воздушное судно, зарегистрированное в Каире? На этом «пузыре» мы делаем шестьдесят, иногда восемьдесят миль в час. К тому времени, когда они получат разрешение открыть огонь, я уже буду над Тунисом! — Он вернулся мыслями к Билли, а скорее всего, не переставал думать о своем сыне. — Билли смог бы приспособиться к жизни в Каире? Скажи мне честно, Чарли. Он смог бы?

— Я чувствую, ты боишься, что он бы «вписался в обстановку» слишком хорошо. Боишься, как бы он не стал лидером у террористов Организации Освобождения Палестины.

— Может быть, и так.

— А ты в свою очередь дал им возможность бомбами проложить себе путь к власти.

— ООП — нет… — Он устало помахал рукой, как бы раздумывая, просветить ли меня насчет различий между правительством в Каире и террористами, которые взрывают бомбы в залах ожидания аэропортов и поджигают пассажирские лайнеры. И решил, видимо, что не стоит. — Билли останется в Европе, где он родился, там он может подхватить малярию, оспу, холеру или еще какую-нибудь гадость.

— И ты добровольно соглашаешься на разлуку с ним? — Я не верил своим ушам. — Воистину соломоново решение, Стив.

Мы оба посмотрели на черную громадину дирижабля.

— Ты почему-то не сказал, что мне не выйти сухим из воды, — искоса глянул он на меня.

— Как раз, может, и получится! — произнес я. — Именно это мне больше всего не нравится.

— Эту штуку совсем не видно. И даже когда включены двигатели, единственное, что слышно — едва различимый шум, не более чем звук моторов легковых автомобилей. И ко всему люди просто не смотрят вверх.

— Радары?

— Мы будем держаться вдали от оживленных воздушных трасс. Радары военных в основном направлены в сторону моря, кроме станций в Арле и Дине, но нас прикроет горная цепь.

— На малой высоте?

— Да. Метров сто или меньше. Риска никакого: даже если какой-нибудь оператор РЛС обнаружит нас… огромная «капля», движется со скоростью не более шестидесяти миль в час… он просто отнесет это за счет помех и неисправности аппаратуры.

— Ты сам будешь его пилотировать?

Он покачал головой.

— В данном случае лучше не рисковать, — рассудительно ответил он. — Опытный летчик, летал на «боингах». Он ездил в Америку, закончил курсы, говорил там, что собирается летать на дирижаблях в интересах рекламных фирм.

— Скоро отбываете?

Он посмотрел на свои часы.

— Где-то в течение часа мы вскроем склад боеприпасов в Валми.

— Из шахты?

— Мы прокопали галерею длиной в тридцать километров, — поделился Шемпион. — Мы сейчас как раз под хранилищем ядерных снарядов. Здесь работали опытнейшие горные инженеры из всех арабских стран.

— Прибывшие под видом официантов?

— …и чернорабочих, литейщиков и мусорщиков. Им нужен только алжирский паспорт, и французская служба иммиграции не сможет чинить им препоны.

— А если сработает сигнализация на складе?

— Что у них, на полу, что ли, сигнализация установлена? — заметил Шемпион. И рассмеялся. Он знал, что это был превосходный план, и наслаждался, разворачивая его передо мной, как веер.

С какого-то небольшого выступа высоко среди обрывистых стен карьера вдруг послышались птичьи трели — и не одной птахи, а целого хора.

Небо было усыпано ярчайшими звездами. Потоки холодного воздуха, проливающиеся через край впадины каменоломни, ударялись в более теплую оболочку дирижабля, и тот вздрагивал и рвался из-под причальных тросов: перегрев, так это называется. Сейчас наступил пик его подъемной силы.

Шемпион улыбнулся.

Только неотвратимое и неминуемое трагично по самой своей сути. Наверное, трагедия Стива Шемпиона состояла в том, что он был одержим навязчивой идеей добыть много денег для своего сына. Может, для него было жизненно важно обеспечить своему сыну в будущем столь же безбедное существование, какое могла гарантировать его мать. А может, все заключалось в том, что Стив Шемпион был в душе таким же романтиком, как его отец, о котором он рассказывал с горечью.

— Деньги делают все, — убежденно заявил Шемпион. — И Билли никогда не будет нуждаться.

— Будь у тебя выбор — отец или деньги, может, ты все же выбрал бы отца, Стив?

— Нет!

— Слишком категорично! — с упреком произнес я. — Ставлю тебе наивысший балл за самообман.

— Да уж, только очень плохой лжец не может обмануть самого себя, — отозвался Шемпион, и, как пожилая певица-сопрано, бросающая вызов критикам, он одарил меня своей знаменитой колоратурной улыбкой и держал ее достаточно долго, чтобы заработать аплодисменты публики.

Именно эта улыбка все испортила. До этого самого момента я слушал Стива Шемпиона и находил оправдание его поступкам. Я старался вникнуть в его проблемы и разделить беспокойство о Билли, пытался поверить в то, что он на всю жизнь разлучен с Билли. Но теперь где-то в глубине его глаз я усмотрел отнюдь не добродушие, а хвастовство и браваду.

Я взглянул вниз, где наземная команда выстроилась у причальных тросов. По мере того как заканчивали каждый свою работу, они поднимали взгляд туда, где мы стояли, — они смотрели на Шемпиона.

Россказни Стива, что они должны забраться в бомбохранилище в течение часа, были полной чепухой. Они, должно быть, уже осуществили это. Дирижабль был готов к запуску, и снаряды, судя по всему, должны были быть уже на борту. Шемпион мог быть доволен собой — он сумел отвлечь мое внимание болтовней до самой последней минуты перед стартом.

Никто из них не собирался продлить свое пребывание здесь даже на несколько минут, не то что на час, если вся эта суматоха у гондолы о чем-либо говорила.

Шемпион встал и вышел на балкон. Брезентовые полотнища, защищавшие оболочку от падения случайных камней со скал, были убраны. Причальные тросы закреплены на специальных крюках, обшивка двигателей прикрыта.

Я теперь наблюдал за каждым его движением с особой настороженностью.

— Ты позаботишься о моем сыне?

Я ничего не ответил ему.

— Ну и хорошо, — произнес он и похлопал меня по плечу.

Слушай я его более внимательно, предайся я бесплодным воспоминаниям о прошлом, мне бы наверняка не удался этот мой неожиданный и хлесткий удар. Выведенный из равновесия, Шемпион резко пошатнулся. Он попытался удержаться на ногах, но споткнулся о рельс. Я же, со своей стороны, не упустил благоприятного момента и, подавшись вперед, сделал ему мощный апперкот с левой. Этот второй удар сделал свое дело — он перевалился набок и со всего размаха грохнулся навзничь на ступени лестницы. Он еще был в падении, когда моя правая рука молниеносно выхватила из-за ремня «вальтер». Неудачно приложившись боком о нижние ступени лестницы, Шемпион коротко охнул, но тут же попытался совладать с собой. Его рука энергично вытянулась в мою сторону, но оружия в ней не оказалось… Шемпион был слишком сандхёрстцем, чтобы таскать с собой пистолет. Его портной, видимо, и понятия не имел, как нужно втачивать рукав пиджака, чтобы из-под него не выпирала кобура! Ко всему прочему у Стива Шемпиона не было как раз того пальца, которым нажимают на спусковой курок. В его глазах вспыхнули огоньки ярости и ненависти, но очень скоро их погасил приступ нестерпимой боли. Он сильно зажмурился, а с его губ сорвался глухой стон.

В душе я был бесконечно благодарен Шлегелю за его «вальтер». Хорошо смазанный предохранитель послушно соскользнул с запора. У меня не было времени отводить курок назад, я просто с удвоенной силой потянул на себя спусковой крючок. Прогремел выстрел, а за ним еще и еще… Я выпустил в оболочку дирижабля, наполненную газом, весь магазин. В моей руке «вальтер», как и все мощные пистолеты, бешено рвался из стороны в сторону, но я даже не попытался справиться с ним. Ведь я вовсе не собирался ставить мировой рекорд на точность стрельбы — мне нужно было продырявить оболочку дирижабля так, чтобы выходящий из нее водород попадал как раз на двигатели. Затем, прижав большим пальцем стопор, я резко встряхнул пистолет, отчего пустой магазин выскочил из него и с шумом полетел вниз по ступеням. Столь же привычным и точным движением я вставил новый магазин. Обхватив на этот раз рукоять пистолета покрепче обеими руками, я навел мушку на один из двигателей дирижабля и вновь с силой нажал на спусковой крючок. В этой темноте было трудно разглядеть, насколько точно я стреляю, но я отчетливо слышал, что мои пули отбивали барабанную дробь по кожуху мотора ничуть не хуже какого-нибудь профессионала из джаз-бэнда.

Выпустив последнюю пулю, пистолет неожиданно замолчал. Я отшвырнул его в сторону и, не оборачиваясь назад, со всех ног бросился ко входу, ведущему в шахту. Мое воображение само рисовало то, что происходило за моей спиной: струйки бензина вытекали из пробоин топливного бака прямо на раскаленный двигатель дирижабля… Подгоняемый мыслью о том, что это должно вот-вот произойти, я опрометью влетел в раскрывшуюся щель между дверями. Они тут же с глухим шумом сомкнулись за моей спиной. Ставший уже привычным мерный шум насосов и вентиляторов очень скоро исчез в ушах, так как на смену ему пришел нарастающий грохот пульса в висках. Едва переводя дыхание, я со всех ног несся вдоль колеи, спотыкался, падал и тут же поднимался на ноги. Неизъяснимый страх гнал меня вперед и вперед по штреку. Взрыв водорода произошел тогда, когда мне удалось отбежать от дверей уже достаточно далеко. Насколько мне было известно, ядерный снаряд не мог взорваться от обычного нагрева, но я терялся в догадках, не произойдет ли это при той высокой температуре, при которой горит водород…

Мощный взрыв в мгновение ока сорвал с направляющих пневматические двери шахты, окрасив образовавшийся прямоугольный проем в ярко-красный цвет. Практически одновременно с этим необычайно сильная волна горячего воздуха ударила мне в спину и швырнула на землю. Не обращая внимания на острую боль, я бросил взгляд на то, что происходило сзади. Зрелище, представшее перед моими глазами, чем-то очень напоминало то, как если бы я всматривался в раскаленную поверхность солнца через окуляр подзорной трубы. В это же мгновение до меня докатилась и вторая волна взрыва. Она принесла с собой и резкий запах, ударивший мне в нос. Пахло не только водородом, жженой резиной, но и палеными волосами и мясом… Через мгновение я понял, что этот мерзкий запах шел от меня самого. Мои губы сами по себе шептали невообразимую смесь из молитв, клятв и обещаний…

Едва справляясь со своим телом, я пополз вдоль колейного пути в сторону той площадки, откуда в разные стороны расходились три штрека шахты. В моих ушах по-прежнему стоял шум. Шум огромной топки. Каждое движение отзывалось во мне острой, нестерпимой болью. Очень скоро я понял, что больше не могу двинуться вперед ни на метр. Силы оставляли меня.

«Ну нет, так дело не пойдет! — сказал я себе. — Человек, протрубивший всю жизнь на этот чертов департамент, не может уйти из жизни так вот просто, без пенсии или хотя бы без награды. Минута-другая отдыха, и все обойдется, старина… Человеку иногда просто необходимо немного отдохнуть».

Глава 30

— Знаешь, что я хочу сказать? — задал в десятый или одиннадцатый раз свой вопрос Шлегель.

— Вы хотите сказать «идиотство», — ответил я. Я очень устал. Когда провел рукой по лбу, ощутил запах своей обгоревшей одежды и опаленных волос. Я оглядел свою обожженную руку.

— Не вздумай мне тут заснуть! — гаркнул Шлегель раздраженно. — У тебя еще до черта писанины, и ты должен все оформить, прежде чем отправишься на боковую. Да, правильно, я хотел сказать «идиотство». И если бы Доулиш не был столь мягкосердечным, я бы показал тебе где раки зимуют. — Он кивнул и одновременно бросил на меня хмурый взгляд. — Да я собственной матери не позволил бы остаться безнаказанной, случись нечто подобное.

— Я вам верю, полковник, — с чувством произнес я.

— Что ж, теперь мы знаем, почему Мэлоди Пейдж прислала те открытки с видами «цеппелинов». Она добралась до сути слишком рано, и Шемпиону это не понравилось. Но почему ты был уверен, что эта штука наполнена водородом? Сейчас никто не использует для этой цели водород.

— Достать гелий чрезвычайно сложно.

— Но если бы там был гелий, у тебя был бы чертовски глупый вид, парниша. — Шлегель никак не мог успокоиться. — Невоспламеняющийся гелий не загорелся бы. Ты бы потерпел полное фиаско. Шемпион хохотал бы как сумасшедший, а тебя скорее всего прихлопнули бы.

— Вы бы, наверное, предпочли такой вариант! — глянул я на него искоса.

— Я, само собой, предпочел бы такой вариант. Никаких «наверное».

Он взял газету, которую только что принес посыльный. Заголовок гласил: «Утечка газа — от взрыва погибли двенадцать человек». И далее рассказывалось, что несчастный случай произошел на «отдаленном химическом заводе», принадлежавшем компании Тикс. Шлегель потряс газетой перед моим носом и громко хлопнул по ней тыльной стороной ладони.

— А ты знаешь, скольких усилий и трудов нам стоило, чтобы газеты «подали» это происшествие так, как мы хотели, — надрывался он.

Он распечатал новую пачку сигар и выбрал из нее одну. Но не предложил ее мне, чтобы угостить.

— Снаряды с ядерным боевым зарядом! — возмущенно воскликнул Шлегель. — Да будет тебе известно, что Шемпион даже не пыта-а-лся прокопать ход к артиллерийскому складу!

Я молчал.

— Ты понимаешь, о чем речь? — осведомился он. — Или ты уже уснул? Это был чистой воды блеф. А ты попался на эту удочку… — Он горестно покачал головой. — Ты осознаешь, что ты натворил?..

— О’кей, — произнес я в тон ему. — Это был блеф. Но позвольте объяснить вам, какого рода блеф. Шемпион собирался отправиться на этом дирижабле в Северную Африку — никаких сомнений на этот счет.

— И что?

— Он заявил бы, что похитил ядерные снаряды.

— Но французы выдвинули бы опровержение.

— А кому из них мы бы поверили в данном случае? — задал я вопрос.

— Я бы поверил французам, — стоял на своем Шлегель.

— Однако израильтяне могли и НЕ поверить французам. Будь вы представителем Израиля на переговорах, может быть, у вас тоже возникли бы какие-то сомнения и опасения.

— И я бы спасовал и не смог придерживаться твердой линии на переговорах, ты имеешь в виду? — с неохотой, но все же вынужден был сделать мне небольшую уступку Шлегель. — Шемпион не стал бы класть свою голову на плаху ради того, чтобы обеспечить психологическое превосходство этим проклятым каирским политиканам.

— Ничего он не клал на плаху, и не собирался даже подставлять себя под удар, — объяснил я чуть успокоившемуся Шлегелю. — Это был летательный аппарат, зарегистрированный в Каире, пролетающий над Францией без соответствующего разрешения. Да! Думаете, кто-нибудь решился бы нажать на кнопку?

— Ядерная бомба в воздушном пространстве над Францией… министерство иностранных дел в панике?.. Шемпион не стал бы так рисковать.

Я прервал его рассуждения.

— Шемпион прекрасно знал, что они свяжутся с комендантом артиллерийского центра и получат информацию, что ничего не пропало — там такие вещи под строгим контролем. Запрос-ответ, все это делается в течение считанных минут, очень оперативно.

Шлегель молчал.

Я продолжил.

— С самого начала я ломал голову, почему он дал нам понять, что его интересует ядерное устройство. У меня вызывало недоумение, почему он не пытается скрыть цель операции и метод, то есть, что и как.

Шлегель кивнул. До него начало постепенно доходить.

— Он подстроил все так, чтобы ты вынудил меня предупредить об опасности всех официальных лиц НАТО. В случае если бы египтяне заявили, что у них теперь есть ядерное оружие, многие наши высокопоставленные начальники стали бы говорить, что нет дыма без огня.

— Блестящая идея. Все было продумано до мелочей, полковник. — Я понимал теперь всю глубину замысла. — И поскольку мы продолжали бы отрицать, что у нас украли бомбу, Шемпиону, естественно, ничто не помешало бы вернуться и жить во Франции, снова заполучить Билли и даже приезжать в Лондон на филателистические аукционы.

— В полной уверенности, что любая попытка предпринять что-либо против него будет выглядеть как подтверждение того, что он-де добыл для арабов эту чертову штуку, — закончил за меня Шлегель. Он кивнул, отдавая должное уму и предприимчивости Шемпиона.

— Единственное, чего он не учел, — вмешательство такого фактора, как малышка Мэлоди Пейдж.

— А также такого фактора, как я.

— Хм-м, — только и вымолвил Шлегель. И потер свой подбородок. Он не брился уже сорок восемь часов, и его костюм был отвратительно грязным после взорвавшейся пламенем одиссеи в особняке Шемпиона.

Из окна я видел железнодорожный вокзал Ниццы. Смеркалось, и зажглись огни. Напротив располагался «Терминус Отель». Когда-то считалось модным и престижным прогуляться здесь и посидеть на его террасах. Но теперь чудесный отель был темен и пуст, стекла его окон покрыты грязью, а вход — забит досками. Мне было особенно памятно его кафе, со столиками на улице и изумительными плетеными креслами из камыша. Я сидел там в тот день во время войны так много лет назад. Я поджидал Шемпиона и видел, как немцы арестовали его, как только он вышел из здания вокзала. Он знал, где я буду находиться, но ни разу не взглянул в мою сторону. Шемпион был профессионалом.

И вот теперь Стив мертв. Отель мертв, и исчезло кафе. Вместо столиков и кресел взгляд натыкался на забор из рифленого железа. На нем нашли себе место наклеенные один на другой плакаты и афиши, рекламирующие стриптиз-клубы, призывающие голосовать за кандидатов от коммунистической партии, зазывающие в Иностранный легион. А поверх этой бумажной шелухи кто-то намалевал красной краской: «Проклятье арабам».

— Ты меня слушаешь? — прозвучал голос Шлегеля.

— Да, — машинально ответил я, но мысли мои были далеко.

Примечания

1

Деревня (англ).

(обратно)

2

Лондонская резиденция архиепископа Кентерберийского.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • *** Примечания ***