Ловушка для Черного Рейдера [Фридрих Евсеевич Незнанский] (fb2) читать онлайн

Фридрих Евсеевич Незнанский Ловушка для Черного Рейдера

Пролог «НЕ САМОЕ КРУТОЕ БАНДФОРМИРОВАНИЕ…»

Любые неприятности в наше время обычно начинаются с ранних телефонных звонков, это Турецкий знал твердо. И, конечно же, позвонил Меркулов.

— Саня, привет. Как дела? Как здоровье? Как у Ирины? Не в ссоре?

— Прекрасное начало. Привет, Костя. Отвечать подробно? Или это у тебя обычный утренний «джентльменский» набор?

Меркулов засмеялся. И Турецкий подумал, что, может быть, ничем утро не грозит, и Костя вовсе не вестник какой-нибудь очередной «бяки», а действительно хочет узнать, все ли в порядке в семье друга… как ни говори. Сто лет вместе…

— Да все нормально: и здоровье, и настроение.

— Правда? — Меркулов продолжал смеяться. — Значит, и у Ирины все в порядке? Это хорошо. Но боюсь, как бы тебе немного не подпортить.

— Так и знал, — брюзгливо констатировал Турецкий. — Ничего иного от тебя я и не ожидал. Так что «джентльменство» снимаю с повестки.

— Ладно, не бурчи. Ты где сейчас?

— Как это, где? Там, куда ты звонишь!

— Чудак, я ж по мобильному!

— А, ну да, на службе служу.

— Чего так рано?

— Костя, ну, какая тебе разница? Взялся портить — порть! Какие там у тебя проблемы?

— Чего ты шумишь? Может, и не испорчу. А проблемы не у меня, а, скорее, у тебя.

— С чего это вдруг? Что случилось?

— Да вот какие-то дамы тебе бесконечно звонят, срочно разыскивают, интересуются. Я даже удивляюсь…

— А чему удивляться? Дамы всегда мной интересовались, в отличие от некоторых. Ну, и кто ж на этот раз?

— Да вот это как раз меня и настораживает, понимаешь ли. Только что был звонок. Вот и хочу ввести тебя в курс дела, я ведь тоже в «присутствии». Звонит, значит, женщина…

— Ты твердо уверен?

— В чем? — Меркулов слегка опешил.

— В том, что звонила женщина, а не девушка, — отомстил-таки Турецкий.

— А-а! — Меркулов захохотал. — Нет, не уверен! Хотя… Она, вообще-то, тобой интересовалась: где ты, куда пропал, почему служебный телефон не отвечает? Поэтому имею некоторые основания полагать, что она, возможно, уже и не девушка. Что, съел?

— Сдаюсь. Так чего она от тебя-то хотела?.. Слушайте может, она решила, что ты — мой приемный папаша, и пожаловалась на то, что твой непутевый «сынок» ее охмурил и бросил? Как ее хоть зовут-то? Чтоб заранее продумать варианты защиты собственной невинности!

— Ишь ты, невинность!.. А знаешь, вполне возможно, что ты и прав. Интерес к твоей личности был явно повышенный. Но меня несколько смутило не это. Фамилия поставила в тупик. Не слыхал доселе, впрочем… Понимаешь ли, Саня, ее фамилия — Стервина. Я удивился: неужели бывают такие фамилии?

— Ка-ак?! — воскликнул Турецкий и облегченно рассмеялся. — Ну, конечно, Боже мой! Алка! Жива, ты смотри! А Стервиной — это я ее однажды в сердцах обозвал. Нет, что ты, Костя, ее фамилия — Стерина. Она журналистка из Нижнего. Все помогать пыталась. Ух, как же она меня доставала тогда! А ты наверняка от меня же о ней и слышал, просто забыл. В начале нового века…

— А в связи с чем… мог слышать?

— Да поганое дело, Костя, из Нижнего… Беспредел милицейский. Ну, то самое, в котором поставил точку Страсбургский суд. Я ж тогда раскопал такие факты, которые позволили возобновить расследование по благополучно похороненному делу. Там же сплошные нарушения были, и никто их не видел. Умели работать.

— Там, я вспоминаю, то ли вышвырнули парня из окна, то ли он сам? Ты об этом?

— Вот-вот, только не вышвырнули, а он действительно сам. Алка работала в местной газете и раскручивала свое «независимое расследование». Потом у них с Интернетом была история, с иностранцами и так далее. Они, вообще, развили в городе бурную деятельность, комитет по борьбе с пытками в милиции организовали. Пыталась мне помогать, и, естественно, требовала от меня полного взаимопонимания. Ну, ты же знаешь, как я люблю настойчивые советы посторонних, вот и… Ты смотри, жива-здорова… Значит, миновала ее горькая чаша? А ведь там ей, помню, было очень не сладко, против милицейской круговой поруки пошла… Так чего ей от меня-то надо? Не сказала?

— Не знаю, говорит, что переехала в Москву из Нижнего, ты прав. И здесь в какую-то нехорошую историю попала. Вот по старой памяти и хотела бы с тобой посоветоваться. Видно, ей очень надо. И голосок, скажу тебе, ничего, не старый, но… очень расстроенный, что ли. Так что прикажешь? Она должна вот-вот мне перезвонить. Я ей сказал, что ты в прокуратуре не работаешь… ну, после всех драматических событий. Она была не в курсе, пришлось в двух словах… Но я, конечно, сказал, что у нас не принято… без согласия. Мол, попробую узнать, перезвоните. В общем, я не знаю, дать ей твой телефон?

— Ну, конечно, у Алки если случается какая-нибудь история, то обязательно нехорошая. А по правде говоря, когда хуже некуда… Конечно, Костя, дай мой рабочий, пусть звонит. Она, в принципе-то, хорошая девка была, умная.

— Девка?

— Не придирайся к слову, тогда еще девушка, наверное. Во всяком случае, была не замужем. А лично у меня и мыслей в ее отношении никаких не могло возникнуть, не моего плана девица. Ни внешностью, ни характером. Интересно, чего ей надо? Наверняка опять чего-нибудь с милицией? Умела она с ними ссориться. Ладно, Костя, перезвоню, утолю уж, так и быть, твое любопытство… Стервина! Смотри-ка, запомнила, чертяка этакая… Знаешь, хорошо попортила она мне крови. Впрочем, если быть справедливым, больше по делу. Правильно тебе представилась, молодец, Стерину я бы ни за что не вспомнил…

Через несколько минут раздался звонок.

— Александр Борисович, здравствуйте, я — Алла.

— Знаю, — Турецкий засмеялся. — Стервина! Что ж ты сама-то себя? Ну, ладно, я… у меня причина была, я же на тебя разозлился, а сама-то зачем, девушка? Неужели прилипло? Бывает же так, скажешь слово, а оно и прилипнет, обидно же, красивая девушка, и с такой фамилией!

— Нет, я никому не рассказывала. Это я просто для того, чтобы вы меня сразу узнали, а то, мол, что за Стерина, откуда она? Беда у меня, Александр Борисович.

— Что такое? Расскажи.

— Я… — девушка замялась. — Не по телефону. Это очень неприятный рассказ.

— Ну, так что, приезжай к нам в «Глорию»…

— А что за «Глория»?

— Это, знаешь ли, агентство частное. Сыскное, розыскное, охранное — тут все, вместе взятое. Есть у нас народ хороший, работаем мы по заказам и так далее.

— О-о-о… по заказам… Это у меня денег не хватит на ваши заказы, я ведь слышала, что такое частные сыщики. У вас небось по тыще долларов за день.

— Нет, перестань, ну, какие тысячи долларов? В общем, есть желание посоветоваться, давай, подъезжай. Адрес наш… записывай: Неглинная — это самый центр, рядом с Сандуновскими банями, спросишь, тебе всякий покажет… Дом номер… ну да, цокольный этаж, на дверях большая вывеска. Звони в дверь, и откроет тебе… — Турецкий увидел внезапно возникшую на пороге кабинета секретаршу агентства Алевтину Григорьевну с чашкой кофе в руках — для него, для Турецкого, разумеется, и повторил: — А дверь тебе откроет очаровательная, прямо-таки невероятного обаяния, молодая женщина, которую зовут Аля. Не Алла, а именно Аля. Алла — это ты, а она у нас — Аля. Алечка — еще и так можно, вот. Или Алевтина Григорьевна, это когда официально. Ну, давай, жду.

— Когда?

— Да хоть сейчас, я пока не очень занят, подъезжай, встретимся, поговорим.

— Ну, хорошо, спасибо, я еду…

— Алле, гараж! — ухмыльнулась Алевтина, ставя кофе на письменный стол. — Перед кем это ты тут расстилаешься, а? Очаровательная… невероятная… что-то я давно таких слов не слышала! Что у нас случилось? От кого, прикажете теперь, вас защищать? Неужто опять обиженные тобой женщины достают? — Она подошла к небольшому зеркалу, в простенке между окнами, посмотрела на себя и так, и этак, повертела головой, определенно любуясь обоими профилями, и сделала вывод: — Неужели ты никогда не утихомиришься?

— Прямо-таки и не понимаю, о чем ты? — сделал изумленный вид Турецкий.

— Врешь, все ты прекрасно понимаешь. Кто такая, перед кем ты… так рассыпался? Ничего, обычное дело, когда вот так, наедине. Хорошо еще, что Алевтине хватало ума устраивать мелкие сцены ревности не при посторонних. А свои поймут и посмеются. Нет, умная девушка…

— Мы с этой Аллой познакомились и, кстати, виделись в последний раз тогда, когда ты еще на горшок ходила.

— Это что ж, четверть века назад? — недоверчиво уставилась Аля на Сашу.

— Меньше, конечно, мажет, лет семь назад.

— А почему же тогда и..?

— Ты про горшок? — наивно спросил он. — Нет, мне всегда очень приятно душевно ощущать твою удивительную молодость — и внешнюю, и вообще. Всякую.

— А я что-то давно ничего подобного не ощущаю!

— Ну, Аленъка, ты ведь знаешь, что у меня законная супруга…

— А незаконных сколько? — уже строго спросила она.

— Одна ты, — Турецкий пожал плечами и простецки улыбнулся.

— Опять врешь. Ох, Турецкий! Ну, как же тебе не стыдно? Когда ты, наконец, станешь серьезным и ответственным… хотя бы в отношении женщин? Это же черт знает что!..

Александр Борисович мог бы сейчас поклясться, что услышал наяву невероятно знакомую ему, скорбно-возмущенную интонацию жены Ирины. Как долгую и печальную песню… Что делается на земле!..

— Можешь мне поверить, — сказал Турецкий, пытаясь уйти от слуховой галлюцинации, — что Алла не идет ни в какое сравнение с тобой. Даже отдаленно. Фасад категорически не тот! Наверняка и все остальное.

— Ну, разве что… — Алевтина глубокомысленно сдвинула бровки и, скользнув по Саше подозрительным взглядом, удалилась в приемную, а Турецкий, внимательно проследив за ее походкой, укоризненно погрозил самому себе указательным пальцем. Что еще он мог предложить себе в качестве приятной компенсации?..

Если Алла и изменилась, то, по мнению Александра Борисовича, не в лучшую сторону. Была молодая, бойкая, стриженная под мальчишку и с таким же независимым и нахальным характером, который предназначен был ей судьбою лишь для того, чтобы она мешала нормально дышать всем, кто ее окружал или соприкасался с нею в своей деятельности. Типичная юная провинциальная газетчица со столичными амбициями. При этом следовало отдать ей должное, Алла не «придуривалась», не разыгрывала роль какой-нибудь неистовой губернской «Марфы-посадницы», а ее действительно, причем, в буквальном смысле, «изнурял» синдром справедливости. За это ей, вероятно, и прощалось коллегами многое из того, за что от других, подобных ей сотрудников, как правило, охотно избавляются в творческих коллективах. Ну, а ее сокрушительную настойчивость Турецкий испытал на себе. И, надо быть справедливым до конца, искренне возненавидел. Не в том смысле, чтобы отравить, зарезать или задушить, а в плане ни-ко-гда больше не встречаться, не пересекаться, не присаживаться на одном гектаре… Но… человек только предполагает… А по прошествии длительного времени всем кажется, что твое прошлое, которое стоило тебе огромных нервов и здоровья, было восхитительным и недооцененным тобою же самим по причине собственного эгоизма и чрезмерной близорукости.

У Аллы был измученный вид, а на лице, лишенном макияжа, тускло светились усталые глаза непонятного серо-голубого оттенка. И задорную прическу молодости заменили серые, почти бесцветные пряди неровно обрезанных волос. М-да, где ты, юность былая?.. А ведь она наверняка еще и не приблизилась к своему «тридцатнику». Жизнь не удалась? Вероятно, в этом и главная причина. А так фигурка вроде ничего, соответствует возрасту, вот только бы одеться девушке помодней, поярче, что ли. Турецкий кашлянул, смущаясь по поводу того, что Алла могла прочитать его мысли, поднялся и протянул девушке руку. Сказал преувеличенно бодро:

— Здравствуй, рад видеть. Садись, кофе хочешь?

Она кивнула, и Турецкий крикнул в предусмотрительно открытую Алевтиной дверь:

— Аленька, давай угостим нашу гостью кофе?.. Ну, рассказывай, я внимательно слушаю. Но прежде — два слова. У вас там тогда все нормально закончилось. Осудили?

— Да, — Алла кивнула, но словно неохотно. — Там еще история, правда, была, но Бог с ней… Александр Борисович, я не просто пожаловаться на судьбу-злодейку, я для себя нормального, человеческого выхода не вижу. Помогите, пожалуйста, разобраться, больше мне и верить некому.

— Что так? Ты же была всегда такая уверенная, жесткая и бескомпромиссная в этом смысле. Укатали, значит, Сивку крутые горки?

— Укатали, Александр Борисович, — она тяжко вздохнула, и глаза ее наполнились слезами.

А это уже — ни в какие ворота! Турецкий не помнил такого, чтобы Алла даже в самых сложных для себя ситуациях готова была пустить слезу. Значит, действительно достали… И ему стало почему-то вдруг пронзительно жалко эту милую, в общем-то, девушку, с явно не сложившейся судьбой. Иначе что бы ее принесло в Москву, которая, как всем известно, слезам не верит?..

«Ведь действительно укатали», — думал он, по мере того, как тянулся ее невеселый рассказ. Когда-то, на заре его службы в прокуратуре, о подобных ситуациях как-то и не задумывались, потому что они просто не могли «иметь место быть», как выражается канцелярская братия. А теперь это — банальность, и попадаются на такие «крючки» разве что наивные провинциалы, по странным обстоятельствам еще не изжившие в своих взглядах веры в честность, справедливость, порядочность, ну, и в прочие химеры, не имеющие права на хождение в новом обществе «трескучих» демократов. А они, дурачки, все еще верят во что-то. Просто клад для всякого рода проходимцев…

Обычная сегодняшняя история. Познакомилась с приличным человеком. Думала, что приличный. Оказался наркоманом и ворюгой. Брат Аллы с его товарищем взялись «вытрясти» из того душу. А тот, сознавшись во всем и пообещав вернуть украденные деньги, махнул в милицию. Взяли, мол, заложником, избивали, деньги требовали. Рай для очередной, надуманной «галочки» в милицейских отчетах! Вот и взяли «мерзавцев» при передаче им «меченых» денег. Кажется, чушь, и доказать обратное просто, но… Товарищ брата, бывший на учете у опытных в таких делах ментов, вдруг «сознался», что целью «базара» был «отъем крупной суммы денег». «Грабителям» предоставили альтернативу: за освобождение из милиции — сто тысяч. В долларах, разумеется, чтоб не мелочиться. В противном случае всем, без исключения, грозила статья 126, часть 2, пункты «а», «в» и «з» Уголовного кодекса — то есть похищение человека, совершенное группой лиц по предварительному сговору, с применением насилия и из корыстных побуждений. И сроки — предположительно от 6 до 15 лет. Ну, или, соответственно, деньги на бочку. А чтоб решение задержанными принималось побыстрее — «висяки» милицию не красят, — применили стандартные меры. Если пластиковой бутылкой, наполненной водой, бить «подозреваемого» по голове и по телу, видимых следов не остается, а вот мозги у него очень скоро проясняются. Сотрясения всякие в расчет не идут, поскольку их легко списать на симуляцию «якобы потерпевшего». Но ребра там всякие, почки и прочие органы — они, безусловно, страдают. Однако, как объясняют в милиции в таких случаях, арестованный вполне мог оказать сопротивление при задержании, или там неловко упасть и скатиться по бетонным ступенькам лестницы, или просто из окна выпрыгнуть неудачно. А чтоб доказать обратное, нужна независимая экспертиза, а где ее взять задержанному, пребывающему в «обезьяннике»? Особенно, когда и адвокат ему назначен судом, и с правозащитниками — никаких контактов. Ну, там всякие сложности, то, другое, короче, частично деньги нашли и передали по всем правилам «чекистской конспирации». Но достали мало, поэтому деньги, разумеется, менты взяли, но дело в суд, тем не менее, передали.

Центральный ОВД, Центральный столичный суд — образцовые предприятия по «производству справедливости». Следственные действия были проведены с блеском, мундир на прокуроре сверкал, а вот подозреваемые не признали выдвинутых против них обвинений, но у судьи не оставалось сомнений: ведь свидетелей избиения не было. Однако в процессе судебного следствия всплыла неожиданная «бяка». Пострадавшая-то, оказалось, передала заявление в милицию о краже и своих подозрениях по поводу вора, только не в Центральный ОВД, а в другой, по месту жительства. И заявление странным образом не потерялось. Да и означенный адвокат не оправдал доверия судебного органа, уцепился за данный факт. Надо же? И так нехорошо всем сразу стало! Это что же, на фальсификацию похоже? Нет, нельзя, чтоб развалилось старательно сфабрикованное дело! Ладно, пусть похищения человека с применением насилия не было, но зато самоуправство-то было? Передача денег была! Вот и переквалифицировали со 126-й на 330-ю статью Уголовного кодекса Российской Федерации. А адвокат воспользовался вновь открывшимися обстоятельствами и добился условного приговора. Хоть что-то…

И по поводу наркомана-вора вопрос как-то вдруг сразу усложнился, перетек в непонятные какие-то инстанции. «Пострадавший» оказался известным в своих кругах геем. А гей-тусовка — уж кому, как не милиции и знать-то об этом! — своих не выдает.

Все можно пережить в конечном счете, да только вот работодатели, особенно в средствах массовой информации, не любят принимать на работу осужденных, даже условно. Вот и пришла Алла спросить совета у единственного в Москве человека, кому могла еще верить, у Александра Борисовича. Это ведь он на ее памяти, вопреки мужественным стараниям провинциальной милиции и прокуратуры, сумел-таки довести до суда дело об очередных «оборотнях» из правоохранительных органов. Модные это были тогда, в первые годы нового века, темы для журналистских размышлений и «частных расследований». Громкие… Только что ж мог бы теперь сделать Александр Борисович?

А рассказ впечатлил. И не хотелось от него просто так отмахиваться. Хотя, с другой стороны, детей, что ли, с этой дамочкой крестить?

Знал Турецкий про этот центральный отдел, и не то, чтоб «зуб имел», но цена этим «фабрикантам» ему была хорошо известна. Как известно и то, ради чего и почем нынче покупаются милицейские должности. Своя, понимаешь ли, такса. Сотрудник, к слову сказать, относительно невысокого уровня, типа начальника отдела, стоит «покупателю» 5 тысяч долларов в месяц. На «евры» еще почему-то не переходят, видно, «американец» привычнее. А тот, который повыше сидит, — его «зарплата» уже 10 тысяч «баксов». Уголовное дело, между прочим, на своего конкурента можно «купить» у следователей за 400 тысяч. Зато, чтобы «развалить» его, придется выложить втрое больше. Всему своя цена, даже доброму делу. Но вот как к такой постановке вопроса привыкнуть, это и есть «большой вопрос»…

— Знаешь, что, Алла? — задумчиво сказал Турецкий. — Дай-ка мне времени немного подумать. Не беспокойся, я верю тебе, потому что знаю, как подобные дела создаются. Но тут другое. Добраться до них нелегко. Есть, конечно, пути, но не уверен, что быстро получится. Мы ж не можем действовать их методами, хотя… кто его знает… Ты о себе-то расскажи…

— А чего рассказывать? После вашего отъезда был суд. А вот когда осужденных отправили на нары, начали разбираться и с теми, кого могли достать. А я больше всех суетилась, они и начали с меня. Много же не надо: раз — выговор, два — выговор, и верни вахтеру удостоверение. Я продержалась какое-то время, а потом уехала сюда, к брату. Он на телевидении, оператор. Один живет, прописал сестрицу. Нашла работу в окружной газете, не бог весть что, но деньги платят. Спонсоры всякие, чтоб о них грамотно писали. А после процесса главным редактором мне было сделано предложение вернуть удостоверение. Вот и все. Сунулась в одно место, в другое, показала резюме, сложностей вроде не было, но как только видели судимость, разводили руками. Вот, Говорят, если б, мол, сняли, тогда… И то, неизвестно еще, как спонсор посмотрит… Я понимаю, еще и внешность у меня… Но выхода нет.

— Оставь мне свои координаты, я подумаю. Не сейчас, в смысле еще не сегодня, но постараюсь что-нибудь придумать. — Он вдруг рассмеялся. — Ты даже не представляешь, как я тебя ненавидел! Но, самое странное, теперь не знаю, за что. Может, потому что ты мне кровь портила своими советами бесконечными, лезла, куда тебя никто не просил? А сейчас думаю, мы тогда все-таки неплохо с тобой поработали… Дело, конечно, прошлое, но, скажу честно, я бы, наверное, и еще с тобой поработал. Хотя беспокойства от тебя было — во! — он провел ладонью над головой.

— Молодая была, многого в жизни не понимала, — оправдалась Алла, грустно улыбнувшись.

— Ишь ты, можно подумать, сильно постарела с тех пор!

— И постарела тоже, не надо лукавить, Александр Борисович, я по вашим глазам сразу увидела. Но… раз уж все равно пришла… да что говорить?..

— Слушай, — он обратил внимание на несколько старомодную кожаную папку на ее коленях, — а у тебя часом нет с собой этого твоего резюме? Надо же, придумали слово! Покажи, если есть.

Алла молча достала и протянула ему пластиковый файл со страничкой печатного текста. Вот так, вся жизнь — на одной страничке. А что, может, еще и неплохо, а то ведь бывает, что и этого — много: одной черточкой между двумя датами дело обходится, как на кладбище…

— Оставишь? Я прочитаю, а завтра позвоню тебе.

— Хотелось бы верить… Ну, спасибо. Там я вложила еще список публикаций, наиболее заметных, с моей точки зрения, и расширенные аннотации к ним, чтоб можно было понять, о чем речь и какие были приняты меры. Не по всем, к сожалению. И еще — адрес и телефон. А если потеряете, не беспокойтесь, у меня еще экземпляр найдется. У брата — компьютер с принтером. Я пойду, да? — она встала, взяла папку под мышку.

— Погоди, у тебя как со средствами-то? На нуле?

— Ничего, не беспокойтесь, брата ведь не уволили. Он — хороший оператор, такими не разбрасываются.

— Ну, хорошо, поезжай, я позвоню. Обязательно. До встречи. Аля тебя проводит…

Он тоже поднялся и пожал ее протянутую руку. Потом, когда она вышла, — ссутулившись и будто пытаясь стать меньше ростом, незаметнее, — походил по кабинету, вернулся к столу и взял в руку резюме. «Стерина Алла Семеновна… год рождения… Образование — высшее… Профессия — журналист… Семейное положение… Обыкновенная анкета…

Вернулась Алевтина, заглянула сбоку в резюме и сказала негромко, как бы в раздумье:

— Я смотрю, старые дела возвращаются?

— Увы, Аленька, они все, в конечном счете, возвращаются — и дела, и люди.

— Так ведь это — в порядке вещей?

— Не уверен… Какие вопросы? — Турецкий поднял голову и невесело улыбнулся.

— А она — профи, Саша?

— Да, — он кивнул и продолжил чтение списка публикаций с их краткой тематической характеристикой.

Публикаций было много. Алла постаралась показать, что называется, товар лицом, за добрый десяток лет составила список. И это ведь только крупные материалы, надо понимать. Пробегая список глазами, Александр Борисович вдруг легко вспомнил те, более чем пятилетней давности, события, в которых принимал личное участие. Интересно, наверное, было бы сейчас перелистать эти материалы, словно посмотреть на происходившее со стороны. Она ведь дотошная была, эта талантливая зануда… Турецкий хмыкнул. А что, наверняка они у нее есть, каждый журналист обязательно собирает свое творческое досье — пусть и в газетных вырезках. Надо будет обязательно попросить…

— Ты сказал: зануда? Или зараза, не поняла?

Александр Борисевич взглянул на Алевтину и подумал, что, вероятно, невольно произнес последнее слово вслух.

— Нет, ни то, ни другое, очевидно, иным в ее профессии быть и нельзя, если хочешь выглядеть честным человеком не только в собственных глазах.

— А ей сейчас совсем плохо, да? Я слышала ее рассказ…

— А вот подслушивать нехорошо.

— Ха-ха! Кто бы говорил!

— Алька, прекрати, по попке нашлепаю!

— Три раза — ха-ха! А ты что, уже знаешь, как ей помочь? Куда ее можно устроить?

— Увы. Попробую переговорить с ребятами из «Новой России», я у них все-таки какой-никакой, а обозреватель… Не обязательно, чтоб брали в штат, есть же и разовые поручения… А к чему ты спрашиваешь? Или тоже имеются какие-нибудь приемлемые идеи? Так выкладывай! Добрые дела, Аленька, к сожалению, обычно даются не так просто, как нам хотелось бы. Вот с подлостью — много проще. Ну, так что имеешь?

— А то, что у меня есть варианты! А один — так просто замечательный. Я подскажу тебе, но с условием, что и ты замолвишь за меня словечко перед Всеволодом Михайловичем.

— О, даже как! Излагай!

— Саша, — заныла она, бросая на Турецкого искоса хитроватый взгляд, — ну, я же ведь следователь по образованию… И по призванию, ты все знаешь… А сижу бумажки перекладываю со стола на стол. А я хочу под твоим руководством… совершенствоваться… а ты не даешь… А ведь обещал, когда в «Глорию» переманивал! А я, дура этакая, поверила честному человеку, а он…

— Не канючь, чего предложить хочешь? Давай конкретно.

— Нет, ну, правда, — уже нормальным тоном заговорила она, — грех ведь в секретаршах профессионального следователя держать. С каким-никаким опытом, между прочим! Я и помогать могу, не обязательно в «оперативке». А эту девушку вполне можно на мой стул посадить, ну, временно хотя бы, чтоб она себя снова человеком почувствовала. Поработает, обвыкнется, а там и судимость снимут. Мы же — не формалисты! Зато я бы, со своей стороны…

— Я понял тебя, — по губам Турецкого скользнула едва заметная усмешка, — ты сообразила, наконец, что Алка никакой реальной опасности для тебя не представляет, и проявила лучшие свои, и в высшей степени гуманные, просто замечательные человеческие качества.

— Ну, вот видишь, как ты? Можешь ведь…

— Нет, в самом деле, молодец, я тебя искренне уважаю за это.

— «Уважаю» меня категорически не устраивает, — на ее лице появилось надменное выражение. — Вот если — «люблю тебя за это», тогда может быть другой разговор.

— Ну, хорошо, согласен. И уважаю, и люблю тебя за это… Постой, а за что — за это? Готова конкретно объяснить?

— Хулиган! — бросила она, но на всякий случай обернулась к двери. — Уж кто бы говорил! — и Алевтина, забрав пустые чашки, вышла из кабинета, вызывающе изгибая свою шикарную талию и покачивая бедрами, — куда там всем этим нынешним моделям-«вешалкам»!

Такая вот чертовка, а ведь дело предложила…

Александр Борисович вернулся снова к столу и положил перед собой резюме, будто решил заново проследить за теми событиями, которые в свое время получили громкий, даже международный резонанс. Но теперь он захотел увидеть все, происходившее тогда, глазами честной, хотя и наивной, по-своему, девушки, только что испытавшей и на себе весь ужас того же самого «правоохранительного» произвола, которому однажды, будучи совсем молодой, начинающей журналисткой, объявила бескомпромиссную борьбу на страницах маленькой провинциальной газеты. И с наивной, опять-таки, уверенностью в своей скорой и окончательной победе… Над чем? Уж не над системой ли? Или только над теми, кто подтягивал эту «систему» под себя? Куда уж дальше, если сам, ушедший в отставку министр заявил о «своих»:

«МВД — не самое крутое бандформирование». Вот так им было сказано, и — точка.

Да, было время, и были уверены, что с оборотнями покончено. Однако они — не в прежнем, так в ином обличье — все равно возвращались… И, в самом деле, может ли быть истребимо племя оборотней?

Глава первая БОЛЬШАЯ ОШИБКА

Вообще-то газетная статья называлась несколько иначе: «Катастрофическая ошибка сержанта милиции». Но катастрофа, считал Турецкий, указывает на некие события глобального порядка. А в данном случае речь шла о достаточно типичном для времени, можно сказать, по-своему, банальном происшествии на дороге, возле поста ДПС при въезде в Нижний. Но молодости, разумеется, простительны горячность и некоторое преувеличение. Тем более что судьбы нескольких людей, причастных напрямую и относящихся даже косвенно к этой истории, совершили резкий поворот, и далеко не в лучшую сторону.

А началось все с того, что два сотрудника патрульно-постовой службы заметили в самом конце своей смены, прошедшей без серьезных происшествий, мчавшийся в город с весьма превышенной скоростью японский кроссовер малинового цвета. При этом машина шла неровно, слегка виляя из стороны в сторону, что составляло определенную опасность и для самого автомобиля, но в еще большей степени другим транспортным средствам, которых легко «обходил» лихой ездок, пересекая осевую линию, и даже встречным автомобилям.

Сотрудник ДПС, недавний выпускник областного милицейского училища, лейтенант Евгений Маркин, двадцати четырех лет отроду, указав своему напарнику, старшему сержанту Ивану Филиппову, который «проводил беседу» с остановленным за превышение скорости пожилым водителем «Лады»-восьмерки, на явного нарушителя, и решительно шагнул ближе к проезжей части, чтобы затормозить опасный бег малинового автомобиля. Несмотря на молодой возраст, Женя при необходимости вполне мог задержать опасного нарушителя порядка. Был он невысок ростом, но крепок в кости и старался не пропускать тренировок в спортивной секции. На этот пост ДПС и он, и его напарник были назначены начальством недавно. И многие житейские знания из тех, что ведомы опытным сотрудникам дорожно-патрульной службы, были им еще неизвестны. Пока они знали главное: чего нельзя допускать на дороге.

Резкая трель свистка и энергичный взмах полосатым жезлом заставили водителя притормозить и податься ближе к обочине. Очевидно, как покажет дальнейшее, у водителя сработал инстинкт, или соответствующий рефлекс, при виде постового милиционера. Приближаясь к машине, которая проскочила-таки немного вперед и остановилась, Маркин понял, что водитель выходить из-за руля не собирается. Причина понятна: наверняка в нетрезвом состоянии. Или считает себя большой «шишкой» — на такой-то машине.

Ну, что ж, Маркин спокойно, без всякого раздражения, подошел к автомобилю со стороны водителя и легонько постучал концом жезла в боковое стекло. Оно медленно поехало вниз. Милиционер приложил кончики пальцев к виску и внятно произнес:

— Лейтенант дорожно-патрульной службы Маркин. Прошу предъявить водительские документы.

Стекло опустилось до конца, и милиционер, чуть пригнув голову, увидел за рулем женщину. Он успел заметить левую кисть руки, унизанную перстнями, вцепившуюся в баранку руля, копну рыжекрасных волос и разъяренные глаза.

— И попрошу вас выйти из машины, — добавил Маркин.

Лейтенант еще не знал, что его ожидает, иначе никогда не решился бы на подобный «подвиг». Он услышал… даже и не матерщину, а нечто более отвратительное, на что способна грубая и обозленная на весь мир вдрызг пьяная баба. Из бурного потока брани Маркин сумел вычленить лишь несколько осмысленных выражений. Среди них прямым ответом на его указание были следующие фразы: «Ты, козел, не знаешь, с кем связался!», «Как ты посмел останавливать?!», «Завтра с тебя сорвут погоны!», и самое главное, которое повторилось неоднократно: «Ты еще пожалеешь!», ну и вариации обращения, типа «так твою мать» и тому подобное. Неожиданно заткнув фонтан своего красноречия, огненная дама в золоте и «брюликах» надавила на газ, и машина, сорвавшись с места, как сумасшедшая умчалась в город. Единственное, что еще успел запомнить Маркин, ошарашенный таким встречным напором, это номер машины.

— Во, дает! — с восторгом воскликнул водитель «восьмерки». Они с Филипповым невольно подошли поближе к малиновому кроссоверу, чтобы взглянуть на разбушевавшуюся дамочку за рулем.

— А вы меня гнобите за какой-то лишний километр на спидометре! Ребятки, ну, отпустите пенсионера, век благодарить буду!

Филиппов махнул тому рукой, чтоб помолчал, и удивленно посмотрел на Маркина:

— Чего это она разорялась? Пьяная, что ль, в сосиску? Иль ты чего не так сказал?

— Понятия не имею… — Маркин развел руками. — Попросил предъявить права, выйти… Нет, такое дело я оставлять не буду! Ишь ты, какая фифа!.. А вас, гражданин Беседин, — добавил он, заглянув в права водителя «восьмерки», — прошу официально засвидетельствовать то, чему вы были только что очевидцем.

— Да я… — обескуражено заморгал глазами нарушитель. — Ничего я…

— Ну, нет, так нет, оформляйте, сержант.

— Да что вы, я готов! — тут же испугался Беседин.

— Вот так-то оно лучше, давайте пройдем на минуточку в помещение, и вы напишите буквально два слова о том, что видели своими глазами и слышали, — констатировал Маркин и вошел в будку поста, чтобы передать по линии о номерном знаке автомобиля нарушительницы.

А водитель «восьмерки» на половине странички изложил свое свидетельство — про матерщину и нежелание подчиниться нормальному требованию постового, не проявившего при этом ни малейшей грубости. Написал и расписался. А затем уехал, благодаря судьбу за то, что его еще в суд не потянули, тогда уж вообще не отделаешься, самого виновником назначат. Или лжесвидетелем, что не лучше.

Маркин и сам устроился за столом, благо время дежурства заканчивалось, и принялся составлять рапорт о происшествии. Правда, указывая номер малинового кроссовера, он почувствовал некое смутное беспокойство, но в чем была причина этого, не понял, а потому и не стал копаться в памяти. Однако особо подчеркнул в рапорте, что женщина за рулем, ответившая грубой бранью на его законное требование предъявить водительские права, в связи с явным нарушением ПДД, была в нетрезвом состоянии…

Никто в городе и не думал останавливать малиновый кроссовер, уже известный среди бывалых сотрудников ДПС. Но все же одна попытка была. На пересечении Загородного шоссе с центральным проспектом старший лейтенант ДПС, получивший по рации сообщение об автомобиле-нарушителе, вышел к осевой линии и стал смотреть, где тот лихач. Он скоро увидел малиновый автомобиль и даже жезл свой поднял, чтобы приказать водителю свернуть к тротуару, но вовремя успел разглядеть номерной знак и сопоставить его с маркой машины. И… поднятый жезл, вместо того, чтобы запретить дальнейшее движение автомобиля, элегантным поворотом руки в белой перчатке предложил кроссоверу следовать дальше. «Надо быть сумасшедшим, — успел-таки в последнюю минуту одернуть себя старший лейтенант, — чтобы засовывать свою голову в пасть разъяренной тигрицы…». Ему-то было прекрасно известно, чья это машина, и удивился, что тот, кто передал о нарушителе по рации, не знал об этом. Решил, что, наверное, новичок. Но ничего, поживет — пообтешется…

Проскочив на красный свет, включенный буквально перед самым носом машины, второго и третьего светофоров, кроссовер резко свернул на улицу Гоголя, промчался по ней до конца и там, выскочив к перекрестку, повернул налево, в тенистую неширокую улицу. Но на беду водителя, на переходной «зебре» замешкался пожилой прохожий. Как позже выяснилось, это был обыкновенный бомж, собиравший по урнам пустые банки из-под напитков, которые он раздавливал ногой и, уже плоскими, складывал в пластиковый пакет. Поднимая пустую банку, валявшуюся на проезжей части, он нагнулся и, естественно, не мог видеть, как на него с правой стороны вылетела машина. Водитель тоже не заметил согнувшейся фигуры. Последовал короткий удар, и бывшие банки с лязгом разлетелись по проезжей части, а их недавний хозяин ударом в бок был отброшен в сторону и скончался на месте. Но немного в стороне от места столкновения.

Свидетели происшествия были, но они оказались далеко, поэтому заметили лишь красный автомобиль, взвизгнувший шинами на повороте, и ничего другого. И только подойдя ближе, обнаружили не на проезжей части, а на тротуаре лежащий ничком труп мужчины, от одежды которого несло помойкой. И еще раскиданные на асфальте светлые металлические ошметки, когда-то бывшие банками из-под кока-колы, пепси-колы и всяких прочих «энергетических» напитков, включая пиво. Вызванная по чьему-то мобильному телефону милиция не застала рядом с происшествием ни одного свидетеля; Никто не желал связываться с милицией и давать свидетельские показания о том, чему не был прямым свидетелем.

А малиновый кроссовер, снова свернув теперь уже в боковой проезд, прокатился еще немного, скорее уже по инерции, и остановился перед высокими железными воротами, которые, повинуясь сигналу автомобиля, разъехались в стороны, открывая двери гаража.

Еще через несколько минут в дом ворвалась полная, красная от гнева женщина, отшвырнула сумку и отфутболила в разные стороны туфли. Если бы домработница Даша, сунувшаяся поднять туфли хозяйки, чтобы поставить их на место, под вешалку, не отскочила в сторону, она была бы сбита с ног. Хрипло рыкнув на нее, хозяйка прорычала:

— Где он?!

— В кабинете, — покорно пискнула домработница, поняв, что вопрос был о муже хозяйки, а та сорвавшимся с места смерчем понеслась по коридору в глубь дома. И через мгновенье оттуда понеслись истошные крики, брань и грохот чего-то разбиваемого об пол, будто там орудовала целая банда убийц и насильников, всей толпой изгалявшихся над беззащитной, хотя и горластой, бабой.

Даше не стоило прислушиваться, ибо все, о чем между супругами «шла речь», можно было услышать, вероятно, даже на противоположной стороне улицы, застроенной трехэтажными особняками. Их показное великолепие определенно указывало на то, что хозяева в этом тенистом городском районе составляют подлинную элиту нового демократического российского общества, пусть пока и в рамках губернского масштаба.

Заместитель областного прокурора Михаил Евдокимович Муранов — моложавый, представительный брюнет, без единого намека на седину в аккуратной прическе, молча наблюдал за тем, как бесновалась его пьяная супруга, разбившая уже настольную лампу, опрокинувшая вентилятор и вдребезги расколотившая новенький ноутбук. Последнее «деяние» вывело терпеливого прокурорского работника из себя, и он так гаркнул на разбушевавшуюся фурию, что та рухнула на кожаный диван и, закрыв лицо руками, залилась обильными слезами. Муранов с запоздалым юмором подумал о том, что если мадам сломала вентилятор, придется настежь открывать все окна, чтобы из кабинета выветрился одуряющий запах алкогольной отрыжки.

Но из потока несвязных восклицаний и матерщины, на которую всегда была горазда эта «птичка», ему стало ясно одно: она сбила кого-то и умчалась, полагая, что ее никто не заметил. А причиной тому оказался какой-то постовой где-то там, на подъезде к городу, который грубо остановил ее, стучал в окно своим жезлом, ругался нецензурно и требовал права, чтобы забрать их. А она так растерялась от этой поразительной наглости и даже испугалась, что смогла сделать только одно: ударить по газам. Но, к счастью, никто ее так, до самого дома, не остановил. Однако она утверждала, с полной уверенностью в своей правоте, что если бы не тот наглец, она бы спокойно добралась до дому, и без всяких нарушений…

Ну, в последнем Муранов сильно сомневался. Однако его беспокоило другое: если кроссовер супруги был хотя бы где-то зафиксирован, то наезд машины на человека немедленно свяжут с пьяным водителем за рулем, который… вернее, которая «засветилась» на Загородном. А это — большие неприятности. Очень большие. Но говорить ей сейчас об этом бессмысленно, она в том состоянии, когда ничего не понимает и не слышит. И, тем не менее, необходимо как-то узнать, не дожидаться, когда гром уже грянет.

Прекрасно зная, чьи постовые находятся на Загородном шоссе, заместитель прокурора позвонил заместителю начальника областного Управления ДПС, подполковнику милиции Нерусову.

…Однажды Александр Борисович Турецкий задумался над казавшимся совсем простеньким вопросом. Почему во всякого рода криминальных ситуациях, когда дело доходит до оценки, мягко говоря, негативной роли начальства — идет ли речь о правоохранительных органах или других, не менее руководящих, — в судебных процессах, если до них еще дело доходит, чаще всего фигурируют не сами руководители этих органов или подразделений, а их заместители? В самом деле, интересный ведь вопрос! И никак не мог найти удовлетворительного ответа. Уж не потому ли, что у начальства совсем другой уровень общения, недостижимый для их замов? Либо же эти «верхние люди», как говорят представители малых народов Севера, ставят проблему таким образом, что, выиграв ту или иную «игру», заместитель и сам может рассчитывать на свой процент. А, проиграв, теряет все, включая и свое собственное положение. Но начальник при этом остается по-прежнему «в шелках и шоколаде», ибо он вполне мог и не знать о том, в какие «тяжкие» кинулся его заместитель. Последний же, сохраняя верность шефу, всегда, или почти всегда, может рассчитывать на его дальнейшую помощь. Что нередко и случается, ибо «замы» и «помы» знают такое, о чем самому, шефу иной раз и не снится.

А потом все-таки коррупция, или, другими словами, круговая порука, в руководящей среде гораздо выше и прочнее, чем на иных, более низких уровнях. Наверху есть чем рисковать, значит, и позиции крепче и надежнее.

Ну, и ко всему прочему, уместно напомнить, что именно на начальниках, какие бы посты они ни занимали, лежит «политика», и все вопросы, связанные с нею, проклятой, то есть политикой — по всем направлениям, на которых они парят, вольготно расправив крылья. В то время, как заместители — вполне земные люди, они ножками топают, и потому на них, чаще всего, и сходятся координационные нужды, в том числе и криминальные. Это можно особо подчеркнуть.

В данном деле, с которым столкнулся тогда старший следователь Генеральной прокуратуры, государственный советник юстиции 3-го класса Турецкий, сложилась насколько бестолковая, настолько и наглая «игра», судя по собранным позднее доказательствам, именно «заместительского» корпуса…

Итак, зампрокурора позвонил замначальника и тоном старого приятеля, — а как же иначе? — в несколько шутливой форме рассказал подполковнику «свежий анекдот» о тем, как ребятки из отдельного батальона ДПС тормознули на Загородном шоссе его супружницу. Ситуация, мол, действительно больше смешная, чем серьезная. Ну, ехала Лизавета домой. В Богоявленске открыла новый филиал своего «Силуэта», естественно, принимала поздравления, пригубила шампанского, а как же иначе? Никто и не поймет хозяйку… Ну, короче, тормознули — и ладно, могла бы выйти и объяснить. А она, глупышка, перепугалась, что запах изо рта. Это ж, известно, после водки — еще так-сяк, зажевать чем-нибудь можно, а после шампанского, даже от одного глотка, — такое амбрэ! Словом, усложнила вполне объяснимую ситуацию. Врезала «по газам» и смылась с места своего «страшного преступления». Примчалась домой перепуганная и грохнулась в обморок…

Говоря об этом, Муранов взглянул на жену, замершую в неудобной позе на диване, и услышал посвистывающий храп. Мадам «переволновалась» настолько, что теперь было почти бесполезным делом будить и пытаться поднять ее, чтобы перевести в спальню. Тяжела стала «девочка» за последние год-два, огрузла и оплыла формами. А все молодится, словно в дурочку играет…

Игорь Нерусов посмеялся, выслушав исповедь приятеля, и пообещал все уладить. Хорошо, сказал, что позвонил заранее, потом было бы сложнее.

Положив телефонную трубку, Муранов решил, что выполнил все требуемое на первый случай. Но теперь вставал во всей своей непреложности другой, куда более неприятный вопрос: тот, сбитый на повороте. Хоть мадам и уверяет, что свидетелей не было, но ее состояние, к сожалению, не подтверждает такой уверенности. Поэтому до конца дня надо будет, не выдавая своего интереса, прояснить ситуацию с этим сбитым: жив ли он или… Во втором случае, при отсутствии свидетелей, опасность может и миновать. Но этой-то!.. Ей же невозможно приказать хотя бы какое-то время не садиться за руль! Она же черт знает что может выкинуть!..

Муранов громко позвал Дарью, чтобы та помогла ему перетащить мадам в спальню, одному уже и силенок не хватило бы. А ведь были времена — на руках носил любимую, в прямом смысле. Да где теперь те времена?..

Вечером, сменяясь на дежурстве, лейтенант Маркин подал рапорт заместителю командира батальона ДПС капитану Пронкину, поскольку командир находился в отпуске, и тот, прочитав документ при нем, приказал ему сесть и внимательно слушать. После чего в течение нескольких минут изложил свое личное отношение к рапорту, а затем посоветовал забрать его и употребить по прямому назначению, то есть пошуршать бумажкой в руках и сходить с ней в туалет. А перед той бабой, которую он «тормознул», найти возможность извиниться, оправдываясь тем, что он, мол, первый день на посту, о многих вещах еще не в курсе. Но Маркин был новичком, к тому же «свежим» еще выпускником училища, в котором в течение нескольких лет и ему, и остальным курсантам постоянно твердили о морально-нравственных качествах сотрудника правоохранительных органов, чистоте его мундира и первенстве закона, не мог оценить «заботливого отношения» своего командира к молодым кадрам и настаивал на том, чтобы его рапорту был дан ход. Он особо упирал на то, что эта совершенно незнакомая ему и к тому же сильно пьяная женщина представляла серьезную общественную опасность. Что, в свою очередь, могло привести к трагедии, а подобные случаи категорически нельзя оставлять без внимания, поскольку именно таким образом и воспитывается у безответственных людей преступная безнаказанность. И в том случае, если товарищ капитан откажется принять и зафиксировать его рапорт, он просит разрешения обратиться к высшему начальству, то есть к самому начальнику Управления областного ДПС, генералу Евсееву.

Что будешь делать с этим упрямцем, который, видите ли, считает, что оскорблено его человеческое достоинство в тот момент, когда он находился на государственном посту? Заместитель комбата устало вздохнул, хмыкнул, покачал головой, покрутил пальцем у своего виска и сунул рапорт в папку для бумаг. Он еще не представлял себе, как будет по поводу этой бумажки докладывать подполковнику Нерусову, который недавно звонил и по-дружески попросил выкинуть в корзину любой рапорт, если таковой Последует, по поводу неуправляемой мадам Мурановой, отчудившей в очередной раз…

Маркин же скоро забыл о происшествии, решив, что добился справедливости и на этом акте для него все закончилось. У него были куда более важные планы на вечер.

В небольшом районном городке Богоявленске, что в двадцати километрах от Нижнего, проживала симпатичная девушка, работавшая в большом городе продавщицей в универмаге, Нина Крюкова. А у той была не менее симпатичная подружка, работавшая вместе с ней, и тоже богоявленская, — Лена Морозова. И так случилось, что на Лену «положил глаз» Ванька Филиппов, напарник Жени. Вот они и решили скоротать вечерок в компании своих девушек. Сели в Женину «пятерку» и отправились за приключениями.

О тупом гаишнике Муранов узнал от Игоря Нерусова очень скоро, часа, примерно, через два после их разговора. Михаил Евдокимович не понял сперва, о чем речь, голова другим была занята. А их недавний разговор казался не таким уж и важным: обычная дружеская услуга. И что в ней оказалось сложного?

— Прости, Игорь Вениаминович, не все расслышал, с аппаратом что-то… Так чего, говоришь? Кто он?

Нерусов повторил со смешком, но, как услышал теперь Муранов, без тени юмора. А речь шла о том, что еще остались, оказывается, неподкупные служаки. Точнее, новички, молодежь, а на стариков уже давно никакой надежды нет. Но заместителя прокурора обеспокоила не смешливая интонация приятеля, а непонятное его личное отношение к свершившемуся факту и, как теперь выясняется, еще и к «герою милицейских будней». Он-то радуется, Что ли? Но чему? Разрушить отношения всегда легче, чем потом пытаться их восстановить, это и ежу понятно. И Муранов, не сильно педалируя, впрочем, свое нарастающее раздражение, спросил у него об этом. Нерусов спокойно, уже, как говорится, без тени улыбки, ответил, что будет гораздо лучше, если Михаил Евдокимович сам, лично, займется улаживанием этого вопроса. А чтоб было еще понятнее, пусть, мол, он попросит своих сотрудников передать ему последнюю сводку происшествий по городу. Просто так, для общей информации. А что касается того упрямца, то вот его данные…

И заместитель начальника областного Управления ДПС продиктовал заместителю областного прокурора фамилию, имя, отчество и домашний адрес лейтенанта Маркина. Ну, и несколько частных сведений о нем: о семейном положении, образовании, сроке службы и некоторых особенностях характера, последние данные — из устной характеристики заместителя командира отдельного батальона ДПС. А вот, на всякий случай, еще и некоторые сведения о его напарнике старшем сержанте Филиппове. Тоже в плане общей информации.

На том немного странный для Муранова разговор и закончился.

Ну, в том, что зам главного гаишника, как по старой памяти называл Нерусова Муранов, «темнил», никаких сомнений не оставалось. Но в чем причина? И зачем он упомянул сводку происшествий?.. И вдруг — как обожгло! Неужели эта пьяная дурища ошиблась?!

Михаил Евдокимович позвонил в прокуратуру своему дежурному и потребовал, чтобы тот срочно принял от дежурного по городскому отделу милиции сводку происшествий за последние сутки и сбросил ее на «почту» заместителя прокурора, к нему домой.

Требование было выполнено через несколько минут. Муранов, нетерпеливо просматривая длинный список всевозможных нарушений, затрудненно дышал. Но ни в одном не нашел упоминания об инциденте на Загородном шоссе. Непонятно, чего Игорь-то «темнил»? Выполнил ведь просьбу… Наконец, добрался почти до самого конца. Прочитав бегло, уже двинул «мышкой» — дальше, но тут его словно обожгло. Вот оно, то самое, чего боялся!

«В 18 часов на углу улицы Волкова и 2-й Парковой обнаружен сбитый машиной неизвестный гражданин пожилого возраста, судя по одежде и роду занятий — сбору мусорных отходов, бомж. Свидетель происшествия, сообщивший о факте наезда в милицию, был найден по номеру мобильного телефона, по которому пришло сообщение. Свидетель показал, что мужчина был сбит легковой машиной красного цвета. Из-за дальности расстояния свидетель не мог назвать ни номерного знака, ни марки автомобиля…».

Завтра, выйдя на службу, лейтенант милиции Маркин из сообщения на утреннем разводе узнает и об этом происшествии и заявит о своих предположениях. А также о своем рапорте, на который не обратил внимания старший начальник. И все! И покатится!

Вот и причина мудрого совета: решай свои проблемы сам… А как их решать, когда земля начинает тлеть под ногами? Есть только один способ. И Михаил Евдокимович снова снял телефонную трубку и набрал номер.

— Коля, ты, надо понимать, дома? Это хорошо. Но у меня к тебе есть срочное дело. Ты не мог бы подскочить?

— Я-то вообще… Но, если надо, Михаил Евдокимович…

— Надо, Коля. И кого-нибудь из своих ребят, с кем работаешь, прихвати. Кто там у тебя?

— А кто? Фомин да Федька Зоткин — из Пригородного ОВД оба.

— Ну, одного из них, который на ногу полегче. Транспорт есть?

— Свой.

— Вот и отлично, я жду…

В конце теплого вечера Филиппов остался-таки в доме Лены, а Жене с Ниной пришлось искать прибежище в Нижнем, дома у Маркина, благо у Жениной матери было ночное дежурство в больнице, где она работала санитаркой. А Нинина мамаша, пенсионерка Елена Сергеевна, была женщиной строгой, и рассчитывать на ее понимание молодым людям не приходилось. Поскольку все они вчетвером, собравшись у Лены, немного выпили, а Женя, будучи за рулем, вообще принял самую малость, в город парочка возвращалась осторожно, хотя Маркин был уверен, что его «пятерку» свои же ребята не остановят. Но когда вдруг, уже совсем поздно вечером, Нина заявила Жене, что должна вернуться домой, а то мама будет сердиться и все такое прочее, он, естественно, уже решивший было, что Нина останется у него до утра, растерялся. Ехать теперь на машине ему никак не светило. Дома-то ведь добавил, что называется, для смелости. Но Нина его успокоила: ей бы только на последний автобус успеть, а доедет она за двадцать пять минут, время уже давно известное, каждый день ведь ездит — на работу и обратно. А что поздно, тоже не беда, конечная остановка автобуса недалеко от дома, а там все свои, ее знают соседи. Словом, успокоила.

До городской стоянки автобуса в Богоявленск Женя доехал без опасений — темно же, да и он — в форме. Нина быстро вскочила в собиравшийся уходить автобус буквально в последнюю минуту — вот повезло! — и помахала Жене рукой. Он увидел ее силуэт за стеклом автобуса, после чего спокойно поехал домой, сожалея, что радость его так быстро кончилась. Он надеялся, что все будет в порядке, хотя какая-то необъяснимая, внутренняя неуспокоенность, а может, и неясная тревога его словно подталкивали в спину: зря, наверное, одну отпустил, надо было бы с ней… наверное. Но теперь-то уж чего думать? Придется завтра к открытию заскочить в универмаг и спросить, все ли в порядке, и найти возможность извиниться перед Ниной, что ли…

Невдомек было Евгению Макаровичу Маркину, что в эти часы оказался уже запущенным бездушный маховик очень крупных неприятностей, которые молодой и упрямый лейтенант милиции своими же стараниями обрушил на собственную голову. И головы тех немногих, близких ему людей, которые его окружали…

Через пятнадцать минут езды, на очередной остановке, в автобус вошли двое — один был в милицейской форме с погонами майора, а второй — в гражданской одежде. Милиционер сразу прошел в дальний конец салона, а штатский, оставшись возле водительского места, громко провозгласил:

— Граждане, просим вас соблюдать спокойствие. Из Карагинской колонии общего режима совершил побег осужденный за грабеж. Идет проверка с целью выявления его возможных соучастников. Мы просим вас приготовить свои документы, которые имеются в наличии. Водитель, подождите немного, это недолго.

Немногие пассажира стали вынимать свои документы — паспорта, пенсионные и прочие удостоверения. Проверка шла быстро, двое оперативников, так надо было понимать, коротко взглядывали в раскрытые документы, кивали и шли дальше. Возле Нины, доставшей свой паспорт, штатский остановился. Он взял паспорт в руки, одну страничку даже посмотрел на свет, перелистал и спросил:

— Дом номер, какой у вас? Почему-то нечетко…

— Девятнадцатый, — спокойно ответила Нина, ни о чем не подозревая.

— Да? — усомнился штатский. — Майор, подойдите, нате-ка, взгляните.

— В паспортном столе, вероятно, исправление сделано. Надо проверить. — сказал милиционер, направляясь к выходу из автобуса.

— Гражданочка, будьте любезны, давайте пройдем к дежурной машине, — он кивнул себе за спину. — Проверка займет несколько минут, и вы свободны. Если у вас все в порядке.

И, хотя тон его голоса был любезен, Нина насторожилась. Какие еще исправления?! Не было никаких исправлений! Да с ними и паспорта не выдают — это же всем известно! Но штатский настойчиво подталкивал ее под локоть к выходу, говоря:

— Да не беспокойтесь вы, а задерживать автобус не годится. Сейчас проверим и сами довезем вас прямо к вашему дому. И с удовольствием извинимся за задержку.

Он улыбнулся, и Нина пошла к выходу. У обочины стояла черная «Волга» с синей «мигалкой», и милиционер, открыв заднюю дверь, забрался в салон. А штатский, поддерживая Нину под локоть, подталкивал ее к машине. Нина совсем уже беспомощно оглянулась на стоящий автобус, надеясь, что недоразумение быстро разрешится, и она успеет сесть в него. Но водитель не стал ждать, тронулся и быстро уехал. И вдруг она сообразила, что эти двое только того и ждали, чтоб автобус уехал, и теперь они… Она дернулась, попыталась вырвать локоть из цепких и сильных пальцев, но жесткая рука, закинутая сзади, обхватила ее горло и немного сжала, перехватив дыхание, а широкая ладонь запечатала ей рот и нос. Теряя сознание, девушка успела услышать и с ужасом осознать смысл произнесенной насмешливой фразы:

— А бабец-то попался подходящий, ты — как?..

Очнулась она от холода. Нина не сразу поняла, где находится. Лежала она почти полностью обнаженная на жестком матрасе. Точнее, на обычном матрасе, положенном на доски, а те, в свою очередь, на кровати с железными спинками, и рука ее возле головы были прицеплена к спинке наручником. Стояла кровать в пустом побеленном помещении с тусклой лампочкой под потолком. Кроме кровати, никакой другой мебели здесь не было. Одежда девушки висела, небрежно кинутая, на противоположной спинке, и дотянуться до нее было невозможно…

Сильно болело запястье, натертое кольцом наручника. Но еще больше болел живот и прямо-таки саднило, жгло в низу живота. Выплыла из памяти фраза по поводу «бабца», и Нина, будто снова окунувшись в кошмар, поняла вдруг, что ее изнасиловали, пока она находилась в бессознательном состоянии. И этим, наверное, дело не кончится. Она попыталась вспомнить лица тех, кто ее выводил из автобуса, но не могла сосредоточиться хотя бы на одном из них. Все словно тонуло в тумане. Свободной рукой она стала ощупывать тело, приподняла с трудом голову и обнаружила на себе лишь разорванную на груди блузку и лифчик, сдвинутый на горло. Не было никаких сил думать еще о чем-то, очень мерзли ноги, и тошнило так, будто она отравилась, а теперь боялась, что, если начнется рвота, ее вообще вывернет наизнанку. С большими усилиями, перевернувшись на бок, девушка подтянула коленки к животу и начала растирать икры и ступни, пытаясь согреть их. Она не понимала, почему ей так холодно, ведь лето на дворе… кажется. Она уже и в этом теперь не была уверена. И потому, не видя для себя никакого спасения, тихо заплакала…

Загремел засов в двери, она открылась, и вошел тот штатский, который выводил ее из автобуса. Ненавистная, мерзкая, круглая морда его расплылась в ухмылке.

— Пришла в себя? Что ж ты такая слабенькая оказалась? А на вид — так очень даже вполне, и ножки, и задок, и прочее. Большое удовольствие доставила нам, голубушка… Что, замерзла маленько? Это мы поправим, на-ка! — он поднял откуда-то сбоку сложенное одеяло, развернул его и накинул сверху. Присел на край кровати. — Ну, ты еще не поняла, почему попала сюда?

Нина подавленно молчала.

— Не желаешь разговаривать? Как хочешь, — равнодушно сказал он. — А я думал, ты — умная девочка. Сама сообразишь. Нет, я могу, конечно, объяснить… отдельные детали. Но по существу дела ты сама должна догадаться. И на мою подсказку тоже Можешь рассчитывать, поняла? Вот и хорошо, согрейся. Скоро утро, приду попозже, и тогда поговорим с тобой основательнее. Отдыхай пока, времени у тебя много…

Он рассмеялся, поднялся и ушел, а Нина, наплакавшись и немного согревшись под жестким и колючим одеялом, сильно вонявшим бензином, провалилась в сон, словно в черную пропасть…

Ночь была или утро, она не знала. Разбудил, точнее, «выдернул» из беспокойного бреда, лязг железа. Пришел давешний в штатском. Лицо его было таким же мерзким, и в глаза ему было противно смотреть. Нина отвернула лицо. Но он сел рядом, ухватил одной рукой за подбородок, и резко, до боли, крутанул к себе.

— Не нравится? — он противно засмеялся. — А чего тебе не нравится? То ли еще будет, погоди. Словом, я пришел сказать тебе, гражданочка Крюкова, что ты влипла в отвратительную историю. Такую, что и рассказать кому — стыдно. Да и опасно. Смертельно опасно, девочка. Значит, слушай меня… Из той ситуации, в которой ты находишься, есть два разумных выхода. Нет, не так, разумный — только один. А второй… это уже не выход, а суровая перспектива. Я разговариваю с тобой фактически официально, имею такое право, понимаешь?

Нина молчала, с ненавистью глядя на него. Он усмехнулся:

— Зря, не поможет. А когда я спрашиваю, отвечай, а то больно будет. — Он погладил ее рукой по животу и добавил: — Гораздо больней, понимаешь?.. Ну?! — рявкнул он, впиваясь ногтями в ее живот. Нина взвизгнула и машинально кивнула. — Не слышу, тварь! — заорал он.

— Ясно, — прошептала она.

— То-то. А теперь о деле, раз тебе все ясно. Следствием будет установлено, что двадцатого числа, точное время ты сама назовешь, ты была изнасилована лейтенантом дорожно-патрульной службы Маркиным, после чего завезена им же в неустановленное тобой место, где он тебя оставил запертой под замком. Появится нужда, и тебе покажут, в каком помещении ты находилась три, или сколько нам потребуется, дней, чтоб органы милиции могли «отыскать» тебя и освободить. И это ясно?

— Ясно, — одними губами произнесла она, чувствуя новую волну ужаса, который накатывался на нее.

— Молодец, умница, будешь особо отмечена за свое послушание. Знаешь, чем? — он загоготал. — Покажу… Ты ведь уже пришла в себя и поняла, что имеешь дело с настоящими мужчинами, а не с мальчишками, которые толком и пистон-то поставить девчонке не умеют. Им бы только силушку свою необузданную потешить, да? А об удовольствии женщины они ведь и не думают. Молодец, правильно понимаешь…

Он замолчал и стал с интересом рассматривать ее, даже подмигнул и сказал:

— А ты, между прочим, ничего, правда мне понравилась. Будешь послушной, и для тебя все хорошо закончится, поняла?.. Ну?! — прикрикнул он, и Нина снова кивнула.

— Пойдем дальше… Все, о чем я тебе сказал, ты изложишь на бумаге, которая называется показаниями пострадавшей от насильственных действий гражданина Маркина. Как он тебя насиловал, ну, в смысле, каким способом, или, может, несколькими, — он осклабился и довольно хохотнул, — это ты, девочка, уже придумаешь и подробно опишешь сама. А если тебе будет неловко, мы вместе с тобой найдем подходящие выражения. Тебе ж ведь не впервой, я это сразу понял, как только взял твои симпатичные ножки в руки. Нет, я серьезно говорю, ты мне пришлась по душе. И приятелю моему тоже. Может, ему даже больше, чем мне, потому что он еще хотел с тобой поиграться, а я пожалел тебя, пусть отдохнет немного, говорю, успеем еще насладиться, ха! Ну, что скажешь? Как мы-то тебе, понравились? Или от счастья все перепутала?

— Гады вы! — Нина с трудом выдавила из себя и в ужасе зажмурилась, ожидая немедленного удара. Но этот только рассмеялся.

— Это точно! Да не бойся, открой глаза, зачем же бить женщину, которой можно еще долго пользоваться? Прежде чем… сама понимаешь. Да, и, вот переходим к возможной перспективе, которую я, клянусь самым своим дорогим, не пожелал бы тебе. Значит, слушай. Если ты отказываешься от сотрудничества со следствием — это у нас так называется, — нам ничего другого не остается, как убрать следы чужого насилия, понимаешь? То есть мы в последний раз отводим душу с тобой, а потом увозим в лес и закапываем. Но так, чтобы можно было потом отыскать безымянную могилу, произвести эксгумацию трупа… Очень неприятная, скажу тебе акция, немногие выдерживают. А Елена Сергеевна, которая обязательно заявит нам о пропаже дочери и приедет «на труп» для опознаний, — это тоже профессиональное выражение, — узнав свою дочь, вряд ли долго потом проживет. И все оставшиеся свои дни будет молить Бога и милицию сурово наказать насильника и убийцу, бывшего мента, ставшего опасным оборотнем, Евгения Маркина. Вот такая у тебя реальная и конкретная перспектива… Да, а в том, что он сознается во всех своих смертных грехах, и даже тех, которые никогда не совершал, это я тебе лично обещаю. Так что сопротивляться тебе нет никакого резона. Бессмысленно, девочка. А теперь подумай, у тебя, может быть, еще вся жизнь впереди, и прими решение. А я пойду принесу тебе чего-нибудь поесть, время завтрака-то уже прошло, пока ты отдыхала. Видишь, как? Мы о тебе заботимся, а ты не хочешь пойти нам навстречу… Нехорошо так поступать.

Женя, ничего не сказав о своем беспокойстве матери, пришедшей домой после ночного дежурства, умчался из дома, не позавтракав, чем удивил и даже обеспокоил Серафиму Петровну. Обычно он плотно «заряжался» перед работой. И уехал-то как-то спешно, ничего не объясняя. Ну, может, срочные дела какие, решила мать.

А Маркин подъехал к универмагу перед самым его открытием. Двери были еще заперты, но первые посетители уже толпились перед ними. Среди проходящих к центральному входу работников, в основном, молодых женщин, которым охранник открывал вход и тут же запирал, Маркин безуспешно искал Нину. Но зато увидел, наконец, Лену, которая выпрыгнула из подошедшего к остановке автобуса и легко побежала к универмагу. А за ней выбрался Иван, молодецки расправляя плечи и демонстрируя неизвестным зрителям, что ночь для него оказалась более чем успешной, быстро отправился к другому автобусу, идущему мимо Нагорной улицы, где размещался штаб отдельного батальона ДПС. Женя не стал его останавливать, ему Лена была нужна, и он двинулся ей наперерез. А та увидела его и уставилась удивленно.

— А где Нинка? Уже там? — она махнула рукой на двери.

— Я думал, она с тобой, с вами, — растерянно произнес Женя, чувствуя, как его спина покрывается мурашками.

— Здрасьте! — уже изумилась Лена. — Мать ее звонила среди ночи, спрашивала, я уж и не помню, что врала… А где же она тогда?

— Я проводил ее, посадил в автобус, она еще помахала мне. Хотел проводить до самого дома, но она отказалась… Господи, уж не случилось ли чего? Не понимаю, что меня вчера так мучило?..

— Но, может, она уже здесь! Постой, я сбегаю!..

«Ее здесь нет…», — это уже твердо знал Маркин.

И надеяться ему было не на что. Не на кого. Только найти водителя вчерашнего автобуса и все у него выяснить… Он уже принял решение, когда из универмага выбежала растерянная Лена и беспомощно развела руками. Женя кивнул ей и пошел к своей «пятерке».

Отрешенно нажал на сигнализацию, машина «вякнула», и тотчас обе руки Евгения словно попали в клещи.

— Спокойно, лейтенант, — услышал он сзади хриплый, будто прокуренный, голос.

Маркин обернулся и увидел человека в обычной, гражданской одежде, подходившего к нему. А за руки Евгения крепко держали два милиционера в голубой камуфляжной форме. Хорошо держали, профессионально, как при захвате опасного преступника, — крепкие ребята. Но, еще обернувшись к штатскому, Маркин краем глаза успел заметить Лену у дверей универмага, глядевшую на милицейскую операцию по задержанию и с ужасом прижимавшую ладонь ко рту. И Женя угадал, о чем она сейчас думала…

— Лейтенант, не рыпайся, — спокойно продолжил главный, конечно, среди этих молодцов. — Эта машинка — твоя?

— Моя, а в чем дело? Кто вы такие? По какому праву..?

— Кто мы, тебе популярно объяснят, а в чем дело, мы сейчас сами узнаем. Наденьте на него пока браслетики, чтоб не трепыхался, — он протянул «камуфляжному» наручники, и они щелкнули на запястьях Маркина. — Так, один придерживает, а второй начинает обыск. Забери у него ключи…

— Чего вы ищете, там же нет ничего, — попытался оправдаться Женя, понимая, что душа вчера болела, очевидно, не зря. А теперь еще и Нина…

— Что найдем, на то и посмотрим, — усмехнулся «главный», и круглое лицо его неприятно оскалилось.

Машину открыли, и оперативник, как увидел Женя, ничуть не раздумывая, сунул руку под водительское сиденье и тут же достал из-под него небольшой пакетик с белым порошком внутри, который с торжеством предъявил «главному». Тот взял двумя пальцами за самый кончик и, держа на весу перед глазами, удовлетворенно хмыкнул:

— Ну вот, «гера», по-моему, или кокаин, значит, агент не соврал. Пакуйте его, ребятки, а я сейчас протокол составлю.

— Это — подлог! — выкрикнул Маркин. — Никаких наркотиков у меня в машине быть не может, проверьте пальцевые отпечатки! И вообще, у вас сплошные нарушения! Где ваши понятые?

Но «главный» с презрением поглядел на него и словно отмахнулся:

— Нарушение — это у тебя, парень. А за такое очень больно бывает. Покажи ему, как бывает!

И стоявший сзади опер, который держал скованные за спиной руки, с силой врезал Жене кулаком по печени, да так, что лейтенант согнулся от резкой боли.

— Давайте, увозите уже! — брезгливо прикрикнул «главный», видя, что вокруг уже стали собираться прохожие, наблюдавшие за арестом мента. — Ну, чего вам тут интересно? — он обернулся к людям. — Обыкновенного «оборотня в погонах» задержали. Читайте газеты. И расходитесь, не мешайте проведению оперативно-следственных мероприятий!

А Женю сильным толчком в спину швырнули в «газон», и лейтенант растянулся на полу, ударившись лицом о металлическую ножку сиденья…

Глава вторая ПАЗЛЫ

Вот такой была завязка криминальной милицейской истории, получившей в свое время достаточно громкий общественный резонанс. Развязка ее была, как показало то же самое время, недалека, однако до полного торжества справедливости должны были пройти… нет, даже не месяцы, а годы. Но почему? Это был вопрос, как говорится, «на засыпку»…

Он позвонил-таки Алле и, выяснив, что у нее, конечно же, как у всякого журналиста, уважающего свой труд, остались вырезки — вообще, а по тому делу — собраны и расклеены отдельно. И если ему надо, то она… Короче: надо! Взялся за гуж, чего уж теперь мелочиться? Да и в памяти восстановить то время хотелось…

Продолжая словно бы складывать «пазлы» отдельных эпизодов в общую картину, Александр Борисович по-хорошему удивлялся. Как же все-таки молодой журналистке удавалось в тех, весьма нелегких условиях собирать эти факты, «выуживать» их из тех, кто ни при каких условиях не должен был даже рта открывать? Но ведь вот они. Проводя собственное расследование, Турецкий поначалу не обращал внимания на те публикации, которые подсовывала ему настырная девица из газеты. Нет, потом-то он прочитал их и оценил кропотливый труд. Потому что и сам пришел, в конечном счете, к таким же выводам. И стоило ли тогда стенку между нею и собой выстраивать? Тоже — вопрос.

А, может, дело было в том, что эта девица не вызывала у него явного душевного отклика, просто не тянуло его на контакты. Ну, не тот женский тип, который мог бы вызвать у Александра Борисовича хотя бы временное сердечное волнение, а без волнения какие контакты? Наоборот, одно раздражение. Вот и получалось теперь, что зря он не верил «провинциальным сорокам», как он именовал этих самоуверенных «трещеток». Она же, наверное, обижалась, думала подойти к нему — как к человеку, способному помочь в беде, а он — что? Да он ведь и помог, сделал, что было в его силах, чтобы наказать зло. А чего им еще было надо? Он — государев слуга, ему не до эмоций…

Заново пробегая глазами по материалам о тех событиях, Турецкий окончательно пришел к выводу, что девушка — молодец. Даже если она тогда и домысливала какие-то детали, то исключительно по делу. Но самым, пожалуй, интересным у нее тогда было то, как она ухитрялась восстанавливать события. И потому все у нее складывалось логично, это и сейчас видно…

Первым об аресте подчиненного узнал из «внешних источников» заместитель командира батальона ДПС капитан Пронкин. Ему позвонил в начале дня старший следователь прокуратуры Корнилкин Николай Васильевич, как он сухо представился, и тоном, не предвещающим ничего, кроме крупных неприятностей, сообщил, что только что оперативными сотрудниками Заводского ОВД был задержан сотрудник ДПС, лейтенант Маркин. При обыске в его машине найдены наркотики.

— Так… — констатировал Алексей Ефимович Пронкин, будто он был давно готов узнать эту новость.

— Да, так! — резко подчеркнул следователь. — Ваш сотрудник подозревается также в совершении еще ряда преступлений, но разглашать следственные тайны я не имею права. Думаю, будет лучше, если вы, капитан, пока вам предоставляется возможность встретиться с вашим лейтенантом, сами решите вопрос о его дальнейшем прохождении службы во вверенном вам подразделении. И, полагаю, будет гораздо лучше для руководства батальона «закрыть» эту проблему задним числом. Предъявите свое удостоверение на проходной следственного изолятора в Кременках, вас пропустят. Впрочем, приказывать вам я не имею права, а моим советом вы легко можете пренебречь, если это противоречит каким-то вашим собственным интересам. Честь имею.

Что было возражать? Не далее как вчера он, Алексей Ефимович, зная, на кого «нарвался» лейтенант, сам предложил Маркину засунуть свой рапорт подальше и поглубже, а тот уперся. И вот, скорее всего, только первый результат, а что будет дальше, одному Богу известно.

Однако если прокуратурой уже выдвинуто лейтенанту официальное обвинение в хранении наркотиков, дело совсем тухлое. Как такие улики отыскиваются и какие факты предъявляются при задержании «нужного» человека, капитан прекрасно знал — не первый год, как говорится, «замужем». И раз это так, то и оправдываться Маркину придется долго и, скорее всего, безуспешно, а значит, и положение его швах. К сожалению, и советом нельзя пренебречь. Комбата нет, и Пронкину не хотелось бы потом выслушивать от него, что вот, мол, тебе, как человеку, сказали, предупредили, а ты… и пойдет, и пойдет, не остановишь. Еще и «выговорешник» не по делу впаяет. А это надо? Нет, этого никому не надо. И зам-комбата, обреченно вздохнув, отправился в следственный изолятор.

Маркина привели из камеры в комнату для свиданий. В наручниках, будто он был уже обвиняемым. Хотя его, как он объяснил капитану, всего лишь задержали до выяснения обстоятельств, поскольку никаких улик, кроме той, что ему подсунули в машину, у них не было. Но били они его уже профессионально, пока везли в СИЗО. И все требовали, чтобы он немедленно признался в хранении и распространении наркотиков. Он, конечно, отказался, липа же! А вот й ответ от них. Женя показал разбитое лицо.

Что мог ответить капитан, который Маркину никогда зла не желал? Не раздражать следователя, требовать адвоката, черт побери. Но главное было совсем в другом.

— Ты понимаешь, дурья башка, с кем ты связался? Я же говорил тебе, предупреждал… Но я и права не имел запретить, поскольку ты к генералу за справедливостью собрался! Вот и пожинай теперь… Позор всему батальону!

— Но ведь я же прав, товарищ капитан…

— Да мне нас.»! — рявкнул Пронкин. — На то, что ты прав! Вот теперь уж и мне от нашего генерала по первое число достанется. И все — из-за тебя, из-за твоего идиотского упрямства! Короче.».

— Чего надо сделать, товарищ капитан? — обреченно спросил Женя и опустил покорно голову. — Я понимаю теперь…

— Поздно ты понял, твою мать… Мне от твоего «понял» не легче! Меня уже собираются взять из-за тебя за… за всякие мягкие места… Вот тебе бумага и ручка. Пиши! На мое имя… Рапорт… Прошу меня уволить… А! — капитан махнул рукой. — По семейным обстоятельствам, что ли… А число проставь позавчерашнее… Будешь объясняться, что, мол, явился на пост по привычке, не зная, что заявление уже подписано. И сам распишись. Вот… Сиди теперь…

Капитан сложил короткий рапорт, встал и, не прощаясь, вышел из комнаты. Вошел конвоир…

На посту ДПС, что находится на Загородном шоссе при въезде в город, раздался телефонный звонок. Звонили из прокуратуры. Сердитый голос потребовал, чтобы старший сержант Филиппов Иван Ильич в срочном порядке прибыл в отделение уголовного розыска Пригородного ОВД. Вызов с руководством службы согласован.

Иван не знал, кто и что там согласовывал, но сегодня находился на посту один, поскольку Маркин не явился на службу. Оставлять свой пост без разрешения он не имел права и стал названивать дежурному по отдельному батальону. Тот подтвердил, что ему звонили из прокуратуры по поведу Филиппова. Но Капитана на месте нет, а сам дежурный не имеет права распоряжаться. Поэтому надо немного подождать, капитан приедет и разберется.

— И вообще, кругом бардак какой-то! — зло бросил дежурный. — Недавно сообщили капитану, что Женьку Маркина арестовали. Вы ж вместе тусуетесь, не знаешь, за что?

— Понятия не имею.

— А чего вчера делали?

— Ездили в Богоявленск.

— Может, там чего?..

— Да Нет… Он нормально уехал, а я остался. — Говорить о девушках Иван не собирался.

— Слышь, а может, он по дороге накатил? Или задел кого?

— Вот уж не знаю, я его не видел, да и не пил он. За рулем же…

Он не стал говорить, что та малость, которую все-таки выпил Женька, большого значения не имеет. А сам подумал, что дыма без огня не бывает.

— Ну, ладно. Служи пока, капитан приедет, я скажу ему.

Сильная тревога «поселилась» в душе Ивана. Неприятные какие-то совпадения. Да и вопросы дежурного встревожили. И про Женьку — совсем, непонятная новость… Арестовали ведь, и это не просто так! Но сопоставить известие со вчерашним инцидентом с кроссовером Ивану Филиппову даже в голову не пришло.

Филиппов вернулся к дороге, но вскоре услышал новый вызов — уже по рации. Капитан распорядился, что сейчас на пост подъедет замена, а старший сержант должен срочно явиться в отдел милиции, куда ему указано. И потом обязательно позвонить и сообщить ему о результатах.

Для начала Ивана продержали больше часа в коридоре Пригородного отдела милиции, пока не прошел мимо него какой-то майор и не обратил внимание:

— Вы чего тут сидите, старший сержант?

Иван поднялся.

— Старший сержант ДПС Филиппов, товарищ майор. Вызвали к следователю. Сказали: здесь. Велели ждать.

— Да-а? — удивился майор. — Сейчас узнаем. — Он ушел в кабинет и тут же вернулся: — Вам же давно сказали: заходите! В чем дело? Где вы бегали?

— Никак нет, не отлучался, и никто меня не вызывал, — стал оправдываться Филиппов.

— У вас плохо со слухом! — резко бросил майор. — Ничего, быстро вылечим!

Иван почувствовал себя скверно. И это ощущение усилилось, когда он увидел сидящего за столом, очевидно, следователя, который и велел ему ждать за дверью, а теперь ухмылялся. И это круглое, словно бесцветное лицо с «приклеенной» ухмылкой показалось ему противным и опасным.

— Садись! — приказал тот. — Будешь допрошен по делу, возбужденному в связи с задержанием лейтенанта Маркина, уличенного в хранении и распространении наркотических средств. Что тебе известно по этому делу?

— Ничего… — Иван вспыхнул от возмущения: уж чего бы говорили, а чтоб Женька и — наркотики? Бред! Он и выразился в этом плане.

— Бред, да? — насмешливо спросил следователь. — А он уже признался!

— Не может быть, товарищ следователь. Головой отвечаю!

— Ну вот, мы твою голову и полечим… А то она плохо слышит, а то собирается отвечать не весть за что… Где вчера были?

— Не понял?

— Все ты прекрасно понял! Я спрашиваю, где вы с ним провели вчерашний вечер?

— Какое это имеет значение? Ну, у знакомых девушек. А что, нельзя? У вас спрашивать надо? — Иван стал накаляться от следовательского хамского «ты».

— Какое значение, это я знаю. Кто девушки? Где проживают? Чем вы там занимались?

— Нормальные девушки. Живут в Богоявленске. Были в гостях, пили чай. Это все, что вам надо знать?

— Ишь, петушок! — развеселился следователь, и выражение его лица показалось Филиппову еще отвратительнее. — Нормально — это у вас с ним как? С извращением или без? Ну-ка, поподробнее!

— Товарищ следователь, я заявляю вам, что отвечать на ваши неприличные вопросы, задаваемые в таком тоне, я не буду. Прошу мои слова занести в протокол допроса. Вы обязаны это сделать по закону!

— Да ну? — совсем уже рассмеялся следователь. — Не будешь отвечать? А где ты видел протокол? Я еще и не начинал, это у нас с тобой легкая разминка. Цветочки. А ягодки — впереди. Что больше нравится, ягодки или цветочки?

— И, пожалуйста, на «вы», мне обвинения не предъявлено…

Иван просто кипел от злости, а следователь откровенно забавлялся.

— На «вы» хочешь? Ну, валяй… те!.. Домашние адреса ваших девок! Быстро! — заорал он, но Иван упрямо-молчал и глядел в пол, чтобы не видеть отвратительной, гнусной морды.

А следователь лениво, будто неохотно, снял трубку и сказал:

— Зайди. — И когда вошел невысокий, коренастый мужик лет тридцати, в джинсах и ковбойке с закатанными рукавами, продолжил: — Вот, гляди, упорный. Не хочет адреса своих шлюх выдавать. Думает, мы ничего про них не знаем, да? — и оба рассмеялись.

Филиппов, который был в отличие от них в форме и знал, что ее оскорбление наказуемо, вскинул голову, чтобы громко заявить об этом. Но сильный, прямо-таки сокрушительный удар в челюсть опрокинул его на спину, вместе со стулом, на котором он сидел. Круги в голове еще не рассеялись, когда опер в ковбойке за воротник легко поднял Ивана вместе со стулом и снова посадил на него.

— Запомни, сержантик, — сказал он назидательно, — следователям не хамят. А я — свидетель того, что ты нахамил. Понял? Или повторить вопрос?

Увидев перед самым носом здоровенный кулак, Филиппов вздрогнул и машинально кивнул.

— Ну вот и порядок, — весело сказал мужик. — Он все понял, товарищ следователь, и обо всем расскажет. А я пошел, да? Но если чего, позвоните…

— Ладно, иди. Я, если чего… Продолжим, — следователь вздохнул, поморщился, глядя на Ивана, и достал бланк протокола. — Так, начнем. Фамилия, имя, отчество и так далее. Сам знаешь, что надо…

Формальность не заняла много времени, но у Ивана разболелась голова и сильно саднило на щеке, удар был сильный, правда, зубов не раскрошил. Умелый палач, подумал старший сержант.

А потом пошли вопросы о девушках. Следователь просто спрашивал и записывал ответы. Потом поинтересовался, кто может подтвердить факты, представленные следствию Филипповым? Естественно, что Иван назвал обеих девушек: Нину и Лену. И тут следователь, словно ждал главного момента, торжествующе взглянул на Ивана.

— А вот и врешь, старший сержант. Пропала Нина. А Лену твою мы сейчас привезем сюда и допросим. Тоже с пристрастием. И послушаем, что она расскажет. А потом устроим вам очную ставку, и один из вас, тот, кто соврал, пойдет в камеру, надолго, понял?

У Ивана все поехало перед глазами:

— Ее-то за что?!

— За то же самое, за что и ты ее вчера держал… За…!

И следователь, щерясь, выдал такое поганое, бранное слово, что у Ивана вдруг что-то вспыхнуло в голове и он с криком вскочил. И тотчас же ворвавшийся в кабинет мужик в ковбойке уложил его на пол ударом под дых. А следователь лениво сказал оперу:

— Забери его к себе, а когда оклемается, отпусти. Черт с ним, пока. И предупреди, сам знаешь… ну, если вякнет… Надо же, козлы упрямые! — и, крепко выругавшись, он цинично рассмеялся. — Давно б сознались, да и дело закрыли…

Вечером того же дня мать Нины — Елена Сергеевна, зашла к Лене.

— Слушай, я ничего не понимаю, где дочка? Вы же с ней вчера? Да? Она говорила. И до сих пор дома нет. Ты вот есть, а ее — нет! Она хоть на работе-то была сегодня?

— Не было, теть Лен… Я уж и сама не знаю, что думать… Как уехала вчера с Женей в Нижний, так и не появлялась. Я у Жени спросить хотела, так его мобильник не отвечает. И у Вани молчит. Просто теряюсь, уж не случилось ли чего? Женя утром встретил меня возле универмага, тоже спросил про Нину. Сказал, что вечером посадил в автобус, а потом все беспокоился. Я узнала, что на работе она еще не появлялась, сказала ему и убежала. У нас дали звонок, надо было срочно на свое место… А к нему, теть Лен, я видела, милиция подъехала, но дальше я уже не успела… Но эта милиция меня немного напугала. Честное слово, не знаю, что теперь и думать…

— Ну, так что ж мне, заявление, что ли, подавать? — совсем расстроилась мать Нины. — А куда нести, даже и не представляю! И про что писать?

— Теть Лен, а ты к дядь Паше зайди, к нашему участковому, он про все знает и подскажет.

— Верно, — совсем уже потерянным голосом сказала Елена Сергеевна. — Пойду, а что делать?..

Но участковый уполномоченный капитан Дергунов Павел Антонович ничем не мог успокоить и помочь. Елена Сергеевна узнала от него, что заявления о пропаже людей принимаются от их родственников только на третий день. Считается, что так называемый «безвестно пропавший» должен сам появиться дома или прислать о себе известие в течение трех дней. А уже потом родственники могут подавать в органы милиции заявление на розыск. И, кроме того, представить в милицию фотографии пропавшего или пропавшей, желательно последнего времени, чтоб легко было опознавать.

Елене Сергеевне совсем стало плохо. Вчера, сегодня, завтра, значит, только послезавтра?.. А что поделаешь?

Участковый, которого все звали дядей Пашей, только развел руками, но пообещал Крюковой узнать и сообщить, если станет что-то известно.

Он решил лично поговорить с Леной Морозовой, ближайшей подругой Нины, может, та знает все-таки что-то, но скрывает от матери? Ох уж эти девицы! Большие уже, работают, а ума… Никакой осторожности…

Лена подробно рассказала участковому обо всем, что было прошлым вечером, ну, естественно, о том, что Ваня оставался у нее, не сказала, а вот про Нину ничего не стала скрывать. И что нравятся они с Женей друг другу, и что уже вместе бывали, ну, и… Дядя Паша — свой человек, кто его не знает? Ему все можно говорить.

Только ведь что скроешь от капитана Дергунова? Все он и сам понял про Ваню, не надо было ничего объяснять, но информация его озадачила. Ясное дело, надо бы этого Женю Маркина еще допросить.

Узнав у Лены его номер телефона, Павел Антонович позвонил Маркину домой. Телефонную трубку взяла женщина. Участковый вежливо попросил ее представиться, и, узнав, что у телефона мать Евгения Маркина, стал объяснять свой серьезный интерес к ее сыну.

Ничего не скрывая, — дело же такое! — он рассказал ей об исчезновении девушки по имени Нина Крюкова, с которой Евгений проводил вечернее и, возможно, ночное время накануне. Так вот, девушки до сих пор нет дома, хотя Евгений утверждал еще раноутром, встретив подругу Нины — Елену, с которой пропавшая вместе работает, что поздно вечером сам посадил ее на отходящий автобус…

Для Серафимы Петровны все эти «новости», начиная с какой-то Нины, о которой она ничего не знала от сына, и кончая исчезновением этой девушки, — вероятно, посреди ночи, так ведь получалось! — показались чистым абсурдом. И в нем никак не мог участвовать ее сын. Она отказывалась верить словам неизвестного ей участкового милиционера, да еще не своего, соседского, а из Богоявленска! Нет, вот придет с работы сын, и она спросит у него. Женя ей никогда не врал, не то воспитание! Словом, пожалуйста, если угодно, можете подъехать поздно вечером, когда сын приедет с работы, у него красная машина шестой модели, а пост его на Загородном шоссе, у самого въезда в город, что возле объездной дороги.

Сообщив служебный «адрес» Жени, Серафима Петровна нисколько не успокоилась. Ее уже всерьез озаботила утренняя нервность сына, собравшегося на работу раньше обычного и даже не позавтракавшего. Значит, какие-то опасения все-таки реальны? Но тогда Женя сам рассказал бы, у него от матери секретов не было. Или были? И мальчик просто вырос? Женя для нее, вырастившей сына в одиночестве, всегда оставался, да и останется впредь, хорошим, честным и искренним мальчиком…

А участковый, не удовлетворившийся таким ответом, стал думать, какие дальнейшие действия предпринять еще. Ведь уже день кончался. И решил, что самым разумным будет все-таки съездить сейчас на тот пост перед Нижним, где и служат оба приятеля — и тот, что был с Леной, и тот, что с Ниной. Что-то подозрительное показалось ему в неясных ответах матери Маркина, будто бы определенно пытавшейся скрыть от него известные ей одной нехорошие факты.

Павел Антонович был честным служакой, а жители на подведомственной ему территории в какой-то степени представлялись даже почти родными. И если у кого какая беда, они сразу шли к нему. И участковый, несмотря на свою внешнюю строгость и даже словно бы грубоватую несдержанность в некоторых выражениях, все же оставался человеком сердечным и обязательным. Решил — значит, надо сделать. А то» ведь действительно странно получается. Уехала девушка и пропала. А кавалер спрашивает утром у подруги, где она? Сам должен знать! Или, в самом деле, с Ниной что-то случилось? В любом случае, пока суд да дело, пока объявят пропавшую девушку в розыск, много времени пройдет. А время, знал участковый, может быть чревато утерянными уликами.

И еще он помнил, что, по словам Лены, Евгений утверждал, что отправил Нину домой последним автобусом. Ну, что ж, это нетрудно проверить. Надо просто выяснить, кто там был водителем и так ли все происходило, как о том рассказывал странный кавалер?

Одним словом, есть уже два фактора, которые могут прояснить непонятную картину… Времени только маловато, и надо торопиться.

До известного поста ДПС было относительно недалеко от Богоявленска, полтора десятка километров, и Дергунов сам не заметил, как подрулил к посту. В голове были другие мысли, а руки исправно исполняли приказ: подъехать к посту ДПС. Двое постовых занимались своими обычными, каждодневными делами и не обратили внимания на капитана милиции. Он для них был явно не свой.

Старший лейтенант, сидя в будке, держал перед собой лист протокола, очевидно, собираясь начать его заполнение о нарушении ПДД. А возле него с несчастным видом топтался водитель — средних лет мужичок с кепкой в руке, уважительно снятой перед начальством, водитель пикапа, загруженного «под завязку» ящиками с фруктами. В Нижний, небось, вез, а постовым яблочка захотелось. Или свежего винограда — знакомое дело.

Увидев «не своего» капитана, вошедшего в будку с недовольным видом, старший лейтенант все же встал. А потом небрежно махнул рукой мужичку — нарушителю ДТП, чтоб тот убирался с глаз долой. И мужичок, засияв, тут же кинулся вон из будки, а дежурный поглядел ему вслед с усмешкой: вон, мол, как чешет! Ну, народ!

— Слушаю вас, товарищ капитан. Какие проблемы?

— Мне нужен лейтенант Маркин. Не знаете, где он?

— Женька-то? — «старшой» почесал затылок и покачал головой с явным сомнением:

— На разводе сказали, что он задержан. Вроде как по подозрению в наркоте. Только что-то мне не верится. Женька слишком правильный, чтоб такой фигней заниматься… Но, с другой стороны, если задержали, должны сами и разобраться. Нас никто не спрашивает. И Ваньки Филиппова тоже нет, его прямо отсюда утром вызвали в Пригородный райотдел, так надо понимать. А нас Пронкин вместо них сюда направил, чтоб, значит, пост не пустовал. Мы с Петром на «объездном», вообще-то, работаем. Вот и переместили временно. Сказали, до полного выяснения. Так что ничего путного сказать не могу, товарищ капитан. А вы тоже, извините, по ихнему делу?

— И да, и нет, — ответил всерьез уже озадаченный капитан Дергунов. — Кем конкретно задержаны, не знаете? И один, и другой?

— Ну, Филиппова, как я сказал, вызвали в Пригородный, и он пока он не появлялся. А про Маркина ничего не могу сказать. Вы лучше, товарищ капитан, с нашим начальством поговорите. Зам-комбата Пронкин Алексей Ефимович. Наш штаб на Нагорной улице.

— Спасибо, я знаю, — кивнул Дергунов и, козырнув, вышел к своей машине — подержанному «опелю-астра». Хоть и старенький, зато иномарка, вроде как и уважения от народа больше…

До Нагорной улицы было далеко, почти на противоположном конце района, и начальство наверняка уже по домам разъехалось, значит, и деловой разговор не получится, а вот автобусный парк, где «хороводились» 28-е номера, ходившие в Богоявленск, был буквально в двух шагах. И это обстоятельство указало участковому дальнейшее направление его движения.

Водитель Васильченко, как узнал Павел Антонович у диспетчера автобусного парка, сегодня не работал, значит, находился дома. Диспетчер, сразу насторожившись, стал выпытывать у милиционера, зачем тому понадобился именно этот водитель? Он работает нормально, замечаний не имеет, чего от него надо? Набедокурил где-нибудь? Вообще-то, от этих переселенцев с Украины всякого можно ожидать, правда, Сергей ни в чем таком пока замечен не был, старательный работник, но все же, зачем?

Дергунов ответил, что водитель может оказаться нужным свидетелем возможного происшествия. Диспетчер сразу спрятал взгляд, словно потеряв к капитану интерес. И это, в свою очередь, напрягло и насторожило капитана. И вдруг явилась мысль:

— А что, разве этого Васильченко сегодня уже искали? — быстро спросил он у диспетчера, и тот не успел спрятать своей растерянности. — Я спрашиваю! — строго сказал Дергунов.

— Да, только не сказали, зачем… — заметно было, что диспетчеру было очень неприятно выдавать какой-то секрет. Возможно, его уже «накачали» более ранние посетители.

— Кто они? Откуда?

— Опера… Из Пригородного ОВД. Сказали, что вроде им прокуратура интересуется. Я чего подумал? Может, у Сереги не все в порядке с регистрацией? У нас с водителями дефицит, а со специалистами — и подавно. Вот и приходится иногда идти не то чтобы на нарушение, но просто на какие-то фактики — несерьезные, конечно, — глаза закрывать. Обычное дело, вы наверняка сами знаете. Тяжело с кадрами. А Серега — ценный кадр, почти двадцать лет на автобусе проработал, там, у себя, в Киеве.

— Понятно, — Дергунов кивнул. — Ну, его регистрация меня не волнует, мне о другом его спросить надо. Не подскажете домашний адрес?

Диспетчер подсказал, и участковый уполномоченный отправился по адресу «ценного кадра», поскольку уже становилось поздновато для визитов…

Сергей Федорович Васильченко собственного жилья не имел. В автобусном парке, где ему, это с его-то опытом, удалось устроиться на работу, могли предложить только комнатку в общежитии, другим жильем парк не обладал. Пришлось снимать тоже комнату, но хоть нормальную, с кухней, в частном секторе. Дорого, но что поделаешь? Да и «удобства» во дворе. Но пообещали «перспективу», и с зарплатой было неплохо. Вот сын пойдет осенью в школу, и жена Катя на работу станет выходить, есть в парке «высокая должность» по уборке служебных помещений. Можно и на полдня. Так и текла жизнь, пока не случилось вчерашнего «обстоятельства».

У Васильченко, у которого на маршруте обычно ездила уже почти знакомая публика, из Богоявленска в Нижний и обратно, — ежедневно, утром и вечером, — никаких происшествий не было. Поэтому его очень удивило, когда двое мужчин, один из которых был в милицейской форме — явно для отвода глаз, прошли по салону и остановились возле симпатичной девушки, которую Сергей уже не раз примечал в салоне. Чего они ей говорили, он не слышал, но она покорно вышла с ними из автобуса и пошла — это видел водитель — к милицейской машине с синей мигалкой на крыше. Дальше автобус повернул налево, и что было сзади, Сергей уже не видел. Однако вопрос со вчерашнего дня остался: зачем девушку высадили так поздно, причем с последнего рейса? Что им от нее надо было?

С утра, поскольку день у него выходной, временами вспоминал про ночной эпизод, но так ничего путного в голову не приходило. Он и бросил думать, да, видно, напрасно. Только принялся за домашние дела — надо было починить калитку, как к нему явились двое, среди которых он узнал одного из вчерашних, но тот явился уже не в форме, а в обычной одежде. Узнал его Сергей, но виду не подал. Просто поинтересовался, чего от него надо, а то ему некогда.

Ну, худо-бедно поговорили, а теперь еще один милиционер прибыл. И с тем же вопросом: не случилось ли чего вчера на последнем рейсе?

Да что они на шею-то садятся?! Сергей и ответил в излишне резкой, может быть, форме, что, если у этого, нового, есть к нему действительно важное дело, пускай выкладывает, а коли нету, так нечего и от дела отрывать! И еще добавил, что ходят тут, мол, делать им нечего… Вот к этой последней фразе и прицепился милицейский капитан.

— Значит, как я вас понял, — строго заговорил он, получив у водителя ответ, что ничего тот вчера не видел, — «ходят тут», говорите? И кто же это ходит, если не секрет?

— Послушайте, товарищ капитан, — уже с просительной интонацией заговорил Сергей, — поймите меня, ничего я вам сказать не могу. Даже если бы и хотел. А я еще и не хочу. И вы не можете меня заставить говорить про то, чего я не видел.

— Разве я просил вас рассказать о том, чего вы не знаете? — удивился Дергунов, он уже понимал, что визитеры до него успели хорошо «поговорить» с Васильченко. — Я вас спрашиваю только о том, что случилось во время последнего вчерашнего рейса?

— Да ничего не случилось! — почти сорвался Сергей. — Отстаньте от меня! Я ничего не видел и не знаю! — он кинул взгляд на испуганную жену и подумал, что, если капитан спросит ее сейчас о чем-нибудь, Катерина не сумеет промолчать. Ее уже и без того напугали, вон, совсем лица нет…

— А зачем вы кричите? — спокойно возразил Дергунов. — Вас так сильно напугали?

— Да! Да! Да! — почти в истерике выкрикивал Сергей. — Напугали, голову свернули! Убили, изнасиловали! Чего вам еще надо от меня?!

Он просто хотел таким подобием истерики переключить внимание милиционера с Кати на себя. И Дергунов понял суть разыгрываемого перед ним спектакля.

— Ну, хорошо, я не стану спрашивать вас ни о чем. Но хочу предупредить и вас, и вашу жену, ну, а с сынишкой — сложнее, он многого не понимает. Дело в том, что вчера, во время вашего рейса, пропала девушка — Нина Крюкова, жительница Богоявленска. Красивая девушка. Говорят, села в ваш автобус, но домой не приехала. С тех пор ее никто не видел. Судя по вашему возбужденному состоянию, вы в курсе этого события. Но, не исключаю, что прибывшие сюда, к вам, недавно оперативные сотрудники из Пригородного ОВД, о чем мне сообщил ваш диспетчер, искали в автопарке именно вас. И по тому, как вы сейчас себя ведете, нашли, верно? Можете не отвечать, и так понятно. Очевидно, они от вас чего-то потребовали. И по тому, как вы переживаете, пригрозили… А вот чем? Ну, что я могу предположить? Наверняка угрожали, если вы откроете рот, сделать что-нибудь с вашей семьей. Это у всех бандитов нормальное явление. А в форме они или нет, с удостоверениями или без них — неважно. Любую форму можно купить на рынке, а удостоверения нарисовать…

Дергунов перевел взгляд с Сергея на Катю, вздохнул и продолжил:

— Итак, они хотели быть уверенными в том, что вы ничего вчера не видели. И вы это подтвердили. И я вас понимаю: семья… Ну, что ж, трудно просить у человека помощи, если он всего боится. Вы вот, смотрю, из одного государства сбежали в другое — там плохо и здесь, оказывается, не лучше, — там совесть молчала и здесь тоже голоска не подает… Живите, Бог с вами. Но вот, когда вашу жену Катю или сына, не знаю, как вы его назвали, украдут, вы же ко мне первому прибежите за помощью. А мне другой такой же вот, вроде вас, крепкий, здоровый мужик ответит: «Нет, Паша, ничего я не видел. А и видел, так не скажу, своя шкура дороже…». И ведь прав будет, верно?

— А, скажете, не так? Вы свидетелей защищаете? Или ихние семьи? Нет! Так о чем разговор?..

— Да, — вздохнул Дергунов, — такие вот нынче у нас свидетели пошли… Ну, ладно, пойду. Одно я уже узнал от вас: девушку украли. Зачем, неизвестно. Хотя, какие могут быть вопросы, зачем воруют красивых девушек? Насиловать, вот зачем. Все, я ушел, и можете всем говорить, что меня здесь не было, так вам легче будет. И, на всякий случай, берегите свою жену Катю…

Сергей догнал участкового возле его машины.

— Извините, вы правы. Но мне действительно угрожали. А требовали только одного: молчать. Ничего не видел и не знаю. В противном случае… ну, как вы сказали про ту девушку…

— Хорошо, — спокойно ответил Дергунов, — это я и без вашего признания понял. Лучше скажите… Нет, просто кивните: был ли среди сегодняшних гостей хотя бы один из вчерашних?

— Чего теперь кивать, скажу. Был. Крепыш такой, в ковбойке в синюю клетку. И в джинсах синих тоже. Только вчера он зашел в автобус в форме. По-моему, майора милиции. А у второго вчерашнего было круглое, неприятное такое лицо. Но он не приходил сегодня. Все, больше ничего не знаю и не скажу, мне Катя с Васькой больше жизни дороги. Извините… — Васильченко мрачно посмотрел себе под ноги и добавил: — Это Катя настояла, чтоб я вам сказал… Пойду… — и ушел во двор, не обернувшись, даже когда запирал за собой калитку.

«А ты чего от него хотел? — спросил себя участковый. — Не одни только переселенцы всего боятся, свои — не меньше. А у этого, видать, и с регистрацией не все ладно, может, сроки продлевать пора. Ладно, пусть сам занимается своими проблемами… Так крепыш, значит? И другой — с круглым, противным лицом?.. Ехать сейчас в Пригородный ОВД? Нет, надо сперва хорошенько подумать… Филиппова этого порасспросить бы… Только где его найти?» И вспомнил: «Ленка же! Этот Иван по всем статьям у нее ночевал, так получается, — ох, и хитра девчонка! А все на ее лице написано…»

Но тут задумавшийся участковый обнаружил вдруг, что стало уже совсем поздно, поэтому ни о каких деловых визитах думать не приходится, и отправился восвояси.

А состоявшимся разговором, который на «разговор», как таковой, не тянул, Павел Антонович был, в общем доволен. Картинка-то понемногу начинает проясняться. И что было похищение, тоже теперь бесспорно. Значит, и с заявлением гражданки Крюковой медлить не стоит. Надо ему давать ход…

«Девчонка-то молодец!» — с удовольствием констатировал Александр Борисович, откладывая очередную прочитанную аннотацию и вспоминая, что Алла тогда, в самом конце одного, а потом и в начале другого века «залудила», как она однажды высказалась, целую серию статей, больше похожих на фрагменты из детективного фильма. Или эпизоды из романа. Да пусть хотя бы даже «пазлы» из детских игр, которые так ловко переделали под себя, под свои собственные корыстные интересы, взрослые дяди, это неважно теперь. Но в те годы они были приняты читающей массой с неподдельным интересом. Надо же, сколько она народу проинтервьюировала, чтобы, не подставляя свидетелей, заменяя одни имена другими, создать достаточно впечатляющую, даже по тем, «беспредельным» временам, картину дикого провинциального произвола!.. Да только ли провинциального? Можно подумать…

Турецкий усмехнулся, вспомнив, как дружно, защищая честь мундира, а в сущности, самих себя, «отрабатывал» свои проблемы нижний эшелон органов правопорядка, и как начал потом подключаться к их мерзопакостной «игре» более высокий эшелон. Ну да, там же они и лежали — на верхних полочках, недосягаемых для рядовых оперов и следователей, — те самые, высшие «интересы» руководства. А от «нижних» требовалось только одно: полное соответствие! И как же они здорово научились «соответствовать», просто уму непостижимо!

«Нет, все-таки Алла умница, права Алевтина, надо ей помочь. И, кстати, — подумал вдруг Турецкий, — даже временная работа в ЧОПе «Глория» может оказать существенную помощь журналистке Стериной, которая пока безуспешно пытается разобраться со своими обидчиками. Этого тоже не надо забывать. Кто она была до сих пор? Безвестная журналистка из провинции, а теперь? Секретарь одного из наиболее уважаемых частных охранных агентств! Одна клиентура чего стоит!.. Ну, так кто же молодец, в конце концов? Конечно, сумасшедшая в своей постоянной страсти Алька. Надо будет ей сказать об этом, вот уж обрадуется-то девушка!.. Кому там, как говорится, доброе слово приятно? Кошке, что ли? Но нет, Алька — не кошечка, она, скорее, подозрительно ласковая и сладко мурлыкающая тигрица, а с такой «зверушкой» надо считаться всерьез…

Глава третья КРОВАВЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Муранов позвонил следователю Корнилину.

— Ну, что не докладываешь, Коля? Как там у вас дела?

— Дак, э-э… Михаил Евдокимович? Ведем работу.

— Ты мне результаты давай! Почему остановка? Какие проблемы?

— Ну… — весело ответил Корнилин, — особых-то нет. Но — упираются. Одного решили отпустить пока.

— Это кто ж так решил? — строго спросил Муранов. — А второй, что с ним?

— Который сержантик, он нам, в общем-то, здесь без надобности. У нас для него такой крючок, век не сорвется, так что лучше пусть пока побегает. А вот лейтенант упорствует. Не знаю, не хочу, не буду, — обычное дело, время требуется. И меры более жесткие.

— Так чего ждете? Или кого? Ты прямо говори! Может, тебе указание генерального прокурора требуется? Так и скажи. А уж я постараюсь, чтоб он лично тебе позвонил и отдал команду. Ты, Коля, как предпочел бы, устно или письменно? — голос заместителя областного прокурора наливался сарказмом.

— Мы свое дело знаем, Михаил Евдокимович, — не принял несправедливого сарказма следователь, — нас учить не надо.

— Ну, надо или не надо, это будущее покажет. А, кстати, где вы ту девку-то содержите?

Корнилин помялся немного и сознался, впрочем, совсем не считая себя виноватым:

— Да на даче вашей пустой. Ну, в Лопухине, там же никого нет, а подвал хороший, удобный. Да вы знаете, мы же там… У нас и места такого больше нет.

— Ты с ума сошел?! — «загремел» Муранов. — А если кто-нибудь?..

— Никого, — успокоил Корнилин, — нарочно перед этим проверили.

— Долго вы еще собираетесь… там? Лизавете зачем-то понадобилось… Черт ее знает, что ей там нужно!

— Денечек подождите. Как с этим упрямым разберемся, так и уберем сразу, чтоб никаких следов не оставалось.

— Ну, вы — орлы! Хоть бы предупредили заранее! Ладно, смотрите у меня, ребята… — Муранов посопел в трубку. — А сержанта отпустили уже?

— Нет, только собираемся. Поговорили, ну и… Сейчас дам команду.

— А я б не стал. На твоем месте. Что на него за крючок-то?

— Да тоже девка его. Пообещали, если он где чего вякнет, я с ней сам поговорю, — Корнилин хмыкнул, — с пристрастием. Это он хорошо осознал. И ей знакомства со мной вряд ли пожелает… А почему вы считаете что зря? Думаете, не стоит?

— Ну, а если он все-таки управу станет искать, а девку свою спрячет, тогда что? Нет, я бы на твоем месте, Коля, обеспечил бы ему небольшое дельце, по административной линии, так, суточек на пяток. Есть же у тебя нужные ребятки? Ну, свидетели?

— Да за этими дело не станет. Значит, считаете, не надо?

— Коля, ну чего ты меня-то спрашиваешь? Ты — сам умный, как надо, так и делай. Твоя работа, я в нее отродясь не вмешивался, верно?

— Верно, Михаил Евдокимович. Ну, хорошо, тогда мы постараемся придумать сейчас что-нибудь…

— А чего там думать? — Муранов рассмеялся. — Изобразите по статье двадцатой, первой, что ли, Административного кодекса, ну, за мелкое хулиганство, и дело с концом. Никто ж и возражать не станет.

— Это можно. Только под что? Чего ему инкриминировать-то?

— Коля, ну, мне ли тебя учить? Да нецензурная брань в общественном месте. По пьяной лавочке. У тебя что, некому заявление написать? Может, мне прикажешь?

— Нет, написать-то отчего ж… А если сержант заявит, что его силой заставили признаться? И судья начнет..? — Николай с юмором «выдал» про то, как может поступить судья, которому вдруг почему-нибудь окажутся, мягко выражаясь, по хрену все их заморочки.

— А ты не знаешь, как это делается? Тоже учить надо? Пусть твой сержант подпишет протокол об административном правонарушении. Это для него будет гораздо лучше, чем, к примеру, сесть в камеру к уголовникам по статье сто тридцать первой УК.

Он и сам должен знать, как они с насильниками поступают, и ты объясни, напомни, пообещай пустить впереди маляву. Кто откажется, а? Думать надо, Коля, а не шарики в карманах катать, понял? Ну, давай, звони. Побыстрей только, время не ждет! Не тяни! — закончил Муранов уже сердитым тоном.

Все, конечно, понял следователь Корнилин, чего тут сложного-то? Подпишет этот Филиппов протокол о своем правонарушении и получит заветные пять суток. Иначе в камере его уголовники раком поставят не только как мента поганого, но и как севшего за изнасилование. Да, прав Муранов, этот вариант лучше, чем потом снова искать сержанта. Ведь нельзя полностью исключить, что тот, выйдя на волю, с его-то сучьим характером, запросто может с каким-нибудь адвокатишкой перехлестнуться. А это нам надо? «Нет, — подумав, ответил себе следователь, — нам не надо. Но, в принципе, девка была бы вернее…»

Таким образом, ближайшая судьба старшего сержанта Ивана Ильича Филиппова решилась. И он, вместо возвращения домой, был снова препровожден в кабинет следователя, который, несмотря на приближающуюся ночь, кажется, вовсе не собирался отправляться спать, его томила жажда деятельности.

Услышав нелепое обвинение в свой адрес, а также прочитав коряво написанное от руки заявление в милицию от имени какого-то Ефимкина Егора Ивановича о том, что тот стал свидетелем возмутительного поступка «ст. сержанта Филиппова Ивана Ильича, служащего и проживающего там-то и там-то, который, будучи в нетрезвом состоянии, громко выражался с помощью нецензурной брани в помещении возле билетных касс городского железнодорожного вокзала». О чем и сообщил гражданин Е.И. Ефимкин в органы милиции, а его возмущение подтвердили еще два посторонних пассажира с поезда дальнего следования.

Прочитав эту малограмотную чушь, Иван собрался уже возмутиться, но вдруг увидел, как смотрел на него следователь, и задумался. А тот кивнул, хищно ухмыльнулся и сказал:

— Молодец, сержант, правильно задумался. Иначе сел бы в камеру к уголовникам, уже не по подозрению, а по обвинению в групповом изнасиловании гражданки Крюковой. До следующего допроса. Если бы еще сумел дожить до него. Усек? Ну, не слышу!

Иван почувствовал на спине и в животе ледяной холод, и желание спорить с этим мерзавцем как-то сразу растворилось, исчезло. Он уже сообразил, да и нетрудно было, что свое обещание тот выполнит не только без всяких угрызений совести, но и с огромным удовольствием… Типичный садист, о чем говорить?..

Ну, вот и все. Теперь до завтрашнего суда — в «обезьянник» при отделе внутренних дел, а там и в камеру спецприемника — на пять суток. А большего следователю Корнилину и не требовалось для того, чтобы «по горячим следам» завершить расследование дела об изнасиловании и убийстве двумя ментовскими «оборотнями» молодой и красивой девушки. Оставалось теперь совсем немногое, да и недолго уже: оттянуться на ней в последний раз и найти подходящее место в лесу, на которое потом «добровольно» укажут эти двое выродков из ДПС. И вопрос будет закрыт. Хотя, в чем, собственно, состояла суть вопроса, следователя прокуратуры не интересовало. Работа есть работа. А после хорошей работы — и премия хорошая.

«Михаил Евдокимович еще сомневается!», — с удовольствием размышлял Корнилин, наблюдая, как сержант дрожащей рукой подписывает сам себе свой будущий приговор… Но, правда, был еще и тот, второй, упрямый… Однако и на него имелась у Корнилина управа, и не такие, поначалу уверенные в себе, развязывали рты и умоляли о пощаде. Только это им уже редко потом помогало, разве что неожиданные обстоятельства вмешивались. А так не знал срывов или проколов Николай Васильевич Корнилин — Коля, как ласково называл своего верного исполнителя заместитель областного прокурора Муранов. Не знал, потому что умел работать по-настоящему — ответственно и грамотно. За то и ценили…

Участковый уполномоченный Дергунов, несмотря на позднее время, решил все же не откладывать дела на завтрашний день, который мог принести новые заботы. Благо, и Лена проживала недалеко от его дома. Вот и зашел, застав за ужином Ленкиных родителей, с которыми был знаком добрый десяток лет. Работящие, простые люди, гостеприимные истинно по-русски. Завидев капитана, сразу позвали за стол, а хозяин даже рюмочку предложил — «с устатку», как говорится. Отчего ж не выпить, раз уже дома и ехать никуда не надо? Выпили, и разговор перешел на главное событие, о котором «старики» уже знали от дочери.

Не собираясь ничего скрывать от добрых людей и, более того, даже рассчитывая на их определенную помощь, Павел Антонович рассказал им о своей поездке и разговорах с сотрудником ДПС, с диспетчером и водителем. Упомянул и о своих телефонных звонках — к Маркиным и Филипповым. Но если у Маркиных удалось переговорить с совершенно растерянной матерью Евгения, то у Филипповых никто не отвечал. А ехать в город, на ночь глядя, было бы неразумно. Странно все это получалось. Будто кто-то нарочно подставляет ребят. Лена была хорошей девушкой, не «свистушкой», как некоторые, и это знал участковый, как знал о многих в своем районе. Ей и врать-то ни к чему. А ведь получалось так, будто она едва ли не в сговоре оказалась с теми, на кого теперь готовы свалить вину за исчезновение девушки. Может, Лена еще что-нибудь вспомнит из их вечерних разговоров? Может, какой след появится? Или хоть намек на него?

И ведь Лена вспомнила! Ну, конечно! Женя рассказывал, смеясь, как над глупым анекдотом, как он вчера остановил почти в конце дня странную женщину в красной машине, которая его отматерила и умчалась в город. Пьяная, кажется, была просто «в стельку». Но, что характерно, капитан, зам-комбата, не захотел принять его рапорт, предложил подтереться им. Обидно, с одной стороны, но Женя настоял, чтоб рапорт был зафиксирован, обещая в случае отказа обратиться к самому генералу Евсееву. Уж его-то все гаишники боятся. Вот, кто силен по части языковых упражнений! Так врежет, что мало не покажется. Ну, Пронкин вроде и принял рапорт, непонятно только было, чего он боялся? А что боялся, это факт. Как только посмотрел на номер машины, так и скис. Чья машина? Президента России, что ли? А чего тогда в ней пьяная рыжая баба, вся в «брюликах» — от ушей до задницы, делала? Словом, посмеялись, позлословили и забыли.

Но Дергунов, выслушав этот «анекдот», крепко задумался: может, вот тут как раз и есть оно, главное-то решение вопроса? Ох, и трудно же будет проверять! Кто тебе позволит, если машинка действительно «серьезная»? И не в ней ли причина суеты? А, с другой стороны, как проверить? Посоветоваться, что ли, с кем? Так не с Ленкиными же «стариками»! Тут ответственный человек нужен, знающий. И Павел Антонович решил завтра с утра, по возможности, смотаться в штаб батальона ДПС, на Нагорную, и попытаться просто по-человечески перемолвиться с тем капитаном. Сам ведь тоже — капитан, неужели не найдут общего языка?.. Вот на этом Дергунов и остановился.

Прямо с утра и приступил к исполнению задуманного решения.

Капитан Пронкин только что закончил развод и вернулся к себе в кабинет. Дергунов, которому указали на заместителя командира отдельного батальона, постучался к нему и вошел. Представился, как положено, и приступил к заранее продуманной своей речи.

Начал он, естественно, с главного, с пропажи девушки, о чем узнал от непосредственного свидетеля происшествия, которого кое-кто уже запугивать начал.

Пронкин слушал внимательно, но не мог понять, какое отношение этот факт имеет конкретно к нему. И почувствовав его нетерпение и недовольство, Павел Антонович ловко связал это событие с арестом лейтенанта Маркина и пропажей старшего сержанта Филиппова, телефон которого не отвечает вторые уже сутки. А интерес участкового к этому вопросу вызван теми обстоятельствами, что к нему поступили официальные заявления от причастных напрямую к этим исчезновениям лиц: матери Маркина и невесты, — тут маленько слукавил Дергунов, но д ля дела, — Филиппова. Вот, собственно, и пришел за помощью. А помощь от капитана Пронкина могла заключаться, по мнению участкового уполномоченного, в том, если бы коллега — оба капитаны — согласился познакомить Дергунова с тем рапортов, что написал лейтенант Маркин. Много не требуется, просто узнать по поводу той красной машины: чья она и не является ли причиной лавины плохих событий. При этом Дергунов обещал честно и категорически не ссылаться на помощь Пронкина. Но ведь иначе пропадут двое хороших ребят и ни в чем не повинная девушка, которая, скорее всего, опять же, по убеждению участкового, попала в эту мясорубку, как кур в ощип.

Пронкин долго молчал. Непонятно было Павлу Антоновичу, о чем тот думал. Но мысли явно простыми не были. Оно и видно. Как немолодой и достаточно опытный человек, постоянно, всю сознательную жизнь проработавший «на земле», то есть не с народом — вообще, а с конкретными, живыми людьми, Дергунов хорошо знал, какие в жизни складываются иной раз ситуации. И о том, каким образом приходится выбираться порой из трудных положений, тоже, можно сказать, догадывался. Потому и действовал на капитана не требованиями какой-то там справедливости, на которой все давно уже поставили жирный крест, а простого человеческого понимания. Машина, — а правоохранительная — в первую очередь, — о простом человеке редко заботится, а ведь это — чья-то жизнь, судьба, которую очень просто порушить и забыть. Да только, в конечном счете, за все платить однажды придется, и добрые дела — это бесспорно — будут зачтены в твое оправдание. И так уж нагрешили — спасу никакого. Так вот, если есть хоть какая возможность… Ну, а если нет, значит, нет, — понятное дело, кому охота рисковать ради молодых людей, у которых теперь, надо полагать, так и не появится будущего?..

И ведь «достал» же!..

Пронкин долго сопел, глядя по сторонам, а потом залез в свой стол и стал копаться в бумагах. Долго копался. А может, делал вид, что ищет, и пока обдумывал: правильно ли поступает или нет? Дергунов серьезно наблюдал за его действиями, понимая все нелегкие сомнения капитана. И, наконец, тот «нашел» и протянул рапорт Дергунову, а сам встал и, подойдя к двери, повернул в ней ключ, оказав тем самым Павлу Антоновичу высшую степень личного доверия. Вот так и понимай…

А когда участковый, молчаливо, одним взглядом попросив разрешения и получив кивком согласие Алексея Ефимовича Пронкина, записал на листке бумажки данные о машине и так же молча вернул рапорт. Капитан спрятал рапорт обратно в стол, потом, помолчав, прищурился в окно и взял бумажку участкового. Быстро черкнул несколько слов и жестом приказал убрать в карман, мол, после прочитаешь. И затем, снова о чем-то тревожно подумав, он вдруг быстро вынул из папки, лежавшей на его столе, другой рапорт и протянул участковому. И при этом прижал палец к губам. Павел Антонович кивнул, прочитал и сделал многозначительное лицо. Вот оно — самое-то главное! Даже в молчаливом изумлении руки развел в стороны. И Алексей Ефимович туг же повторил его жест, но уже в другом значении: мол, а что было делать? Не я решаю, пойми, но… Он и этот рапорт отправил в тот же, нижний ящик стола и сделал рукой вполне понятный в определенных кругах жест: мол, пусть они там подождут, а рапорты полежат здесь на всякий случай, ходу документам пока не дано, а дальше видно будет…

Ну да, честь мундира, куда без нее!

Они огорченно покивали друг другу, а потом капитан встал и открыл дверь. Ни на что не намекая, просто открыл: мало ли, кого принесет нелегкая… И Павел Антонович сообразил, что таким образом ему мягко предлагалось закончить разговор. Что ж, надо сказать спасибо и за это. Что Дергунов и сделал. Причем с благодарностью и прекрасно понимая, что большего ему и не добиться. Ибо широко известная пословица о том, что плетью обуха не перешибешь, в их службах не собиралась терять своей актуальности. Разве что попробовать?.. Но капитан Пронкин был заметно моложе участкового уполномоченного, и у него еще имелась возможность избежать участи тех многих офицеров, в личных делах которых однажды кадровики напишут сакраментальную фразу, подводящую итоги прожитой ими жизни: «Уволен в связи с бесперспективностью дальнейшего прохождения службы…».

Так ведь когда-то задиристо пел Высоцкий?..

С утра Корнилин распорядился доставить к нему на допрос из спецприемника при городском следственном изоляторе задержанного Маркина. И старший оперативный уполномоченный майор Зоткин приготовился начинать «работу».

— Ты, Федя, вот чего запомни, — начал следователь, пока другой оперативник, майор Фомин отправился за арестованным в следственный изолятор, — у нас с тобой времени совсем в обрез. Хозяин дачи, ну, ты понимаешь, окрысился за свой подвал. А я ему: «А где держать прикажешь? Где оперативные мероприятия проводить?», — оба засмеялись, и Корнилин продолжил: — Говорю, сделаем. А он снова: завершайте, мол, и чтоб никаких следов. Там его барыня зачем-то на дачу намылилась, ну, я и попросил дать нам еще денек, а потом уберем… следы. Все усек?

— Так, а чего? Вышибем сейчас этому мозги… Слушай, Коль, я пойду переоденусь. Не хочу китель и брюки марать, ладно?

— Давай, время еще есть. Но сегодня, кровь из носу, мы должны с тобой дело закрыть.

— Сделаем, — сказал Зоткин и пошел в свой кабинет, где висела обычная его оперативная одежда: джинсы, ковбойка и куртка.

Переодеваясь, он обычно расправлял молодецкие плечи, чувствуя силу, отчего и ковбойка даже слегка потрескивала, но швы держали, не расползалась. Он хорошо себя сегодня чувствовал, хотя спать пришлось и недолго. С середины ночи и до самого утра. Едва Николай ушел от Нинки, Федя сменил его на «боевом посту», и «додежурил» от души до самого выезда на работу. А теперь даже жалел, что удовольствие, которое он получал на этой женщине, должно было так скоро закончиться. Ничего не поделаешь, придется «мочить», следов велено не оставлять. А жаль, можно было бы еще потянуть.

Уходя от нее, Федя еще не знал, что «час разлуки» приближался так быстро, и по-своему сочувствуя в буквальном смысле измочаленной ими не такой уж и плохой женщине — человек ведь она все-таки, — не забыл, принес ей в подвал остатки их с Колькой ужина. Соскреб со дна кастрюли остатки мяса, плававшего в жиру, картошки там, хлеба несколько кусков и полную пластиковую бутылку воды. Хватит до вечера, а там видно будет. И даже ведро поближе к кровати поставил, мало ли, нужда.

Чтоб потом сразу и вынести, а то вонь… И, уходя, запер дверь, повесил ключ на гвоздик у двери снаружи, а свет в подвале оставил. Пусть хоть поест нормально. И браслет наручников надел ей на другую руку, а то эту она уже стерла до крови. Ну, совсем уже невозможно: ты, понимаешь, за удовольствием приходишь, а она рукой-то дергает и воет, как собака, которую шкуродеры свежуют. Надо ж по-человечески, зачем уж так-то совсем?.. А теперь подумал, что все это, видно, зря, только уборки прибавилось…

Переодевшись, он отправился назад, в комнату для допросов — на втором этаже отдела милиции, в которой кроме стола, чтоб записывать признания, и трех стульев ничего другого не было. И окна плотно закрыты, несмотря на жару, а то крики могут привлечь внимание прохожих — на улицу выходят, не во двор, к сожалению. Вот в этом и было главное неудобство: потеть приходилось, отрабатывая удары на послушном материале. Да и много воды нельзя было лить во время допроса, могла протечь на первый этаж, а там, внизу, сидел кадровик со своими драгоценными бумажками. В общем, работа была непростая, даже в физическом отношении. Привыкли вон болтать про то, что менты «выбивают» показания, а как их иначе получить, если он, гад, запирается, и нормальный язык на него не действует? Демократия ж, блин! Какие-то там права человека! Ну да, сейчас послушаем про эти самые права… А начальство тебя в шею шугает: гони результаты! И как же их иначе добыть, эти результаты? Только наглядным путем.

В комнате уже сидел сам Муранов, знал его Зоткин. Ну, Колька-то был знаком получше, давно под его рукой «пашет». А чего это он вдруг заявился с утра пораньше? Или не спится? Черти во сне являются?

Зоткин с ухмылкой поздоровался, присел на стул, а Муранов кивнул ему и недовольным тоном спросил:

— Ну, закончите, наконец, хоть сегодня-то? Чего вы тянете, я вас, ребятки, не понимаю? Что там еще неясного? Места захоронения, что ли, еще не определили? Так надо пожестче действовать!

Муранов обращался к нему, и Зоткин ответил:

— Сделаем все, Михаил Евдокимович, в лучшем виде, — и «наглядно» потер в ладони свой кулак, на что Муранов усмехнулся.

— Ладно, только сначала я сам два слова ему скажу. Для полной ясности. Скоро его доставят?

— С минуты на минуту, — успокоил Корнилин.

Дверь отворилась, и майор Фомин толчком в спину водворил в комнату понурого лейтенанта Маркина, лицо которого приобрело уже синеватый оттенок после долгих «разговоров» со следователями. Муранов брезгливо окинул его взглядом, поморщился, будто ему запах не понравился, который исходил от арестованного, и сказал:

— Садись… лейтенант, ха! Недолго тебе уже осталось при погонах бегать… Ну, слушай, что скажу, и запоминай. И не тяни дорогое государственное время. Значит, так. Двадцатого числа сего месяца, поздним вечером, ты с дружком, сержантом Филипповым, своим подельником, обманным путем заманил девушку по имени Нина Крюкова, в темный лес… Ну, как серые волки — Снегурочку… Красную Шапочку. А там вы вдвоем ее зверски изнасиловали, а потом испугались содеянного вами, так? Вот… После чего решили избавиться от опасного свидетеля. Вы ее убили, то есть, вероятнее всего, задушили. Ребятки вы оба крепкие, и вам удалось это проделать без особого труда. Там же вы и закопали труп. Вот такие у меня сведения. Далее. На допросе сержант Филиппов показал, что все было именно так, как мы и предполагали. Он во всем сознался, за исключением одного… э-э, момента. Не хочет указать, где закопан труп. Утверждает, что не помнит, поскольку было уже темно, а место в лесу выбирал не он, а ты, лейтенант. Оно и понятно, ты старше по званию, тебе и карты в руки. А все последующее, то есть всякие вопросы по поводу того, куда девалась Нина Крюкова, которую ты сам якобы посадил в автобус, объясняют твое нехитрое желание замести следы своего преступления. Вот, опять же… Собственно, на это указывает и свидетельница вашего с Ниной отъезда из Богоявленска тем вечером… Итак, прояснив для тебя ситуацию и тем самым демонстрируя тебе те улики, о которых ты не предполагал, что они нам уже известны, я считаю, предлагаю тебе добровольно написать явку с повинной. О чем уже постарался твой подельник. Откажешься, придется тебе напомнить первое и главное правило в нашей работе: ни одно преступление, в частности особо тяжкое, не должно остаться нераскрытым. И уж мы постараемся. Все понял?.. Ну, и хорошо. Тогда я пошел, а вы, ребятки, начинайте необходимые следственные действия. Работайте!

Он поднялся, рукой приподнял голову Маркина, посмотрел с презрением и, выходя, сплюнул:

— Надо же, и родятся такие уроды…

Допрос начался…

Женя упорно молчал — единственное, на что у него еще оставались силы. А два майора — Зоткин и Фомин, повесивший свой китель на спинку стула, с двух сторон, точными и крепкими ударами начали отработку «по корпусу», без конца повторяя, чтобы лейтенант заговорил. Он, очевидно, изводил их, злил до бешенства своим упорным молчанием, только стонал, когда кулак попадал дважды в одно и то же место…

Время тянулось, а результата не было. «Бойцы» останавливались: бесконечно лупить безвольное тело — занятие не из приятных. В недолгих паузах вступавший в дело Корнилин раз за разом пытался уговорить Маркина не упрямиться. Ведь как только он сознается и назовет место захоронения, его перестанут бить, и можно будет поговорить нормальным языком.

Недолго отдыхая и понимая при этом, что лейтенант ничего не скажет о неизвестной могиле, уже потому, что таковой на данный момент еще не имеется, майор Фомин размышлял о том, что, по идее, следовало бы для начала хотя бы для себя ее обозначить, а потом аккуратно, ну, с применением силы, не без этого, подвести его к данной точке. Твоя уверенность вполне могла бы просто заставить лейтенанта больше не упрямиться. В конце концов, смертный приговор отменили, а лагерь? Какие его годы? Да вот только следователь не хочет думать, ему это неинтересно. Наверное, считает про себя, сколько этот парень еще продержится? А он — упрямый. И потом иногда, знал об этом Фомин, наступает момент в процессе долгого битья, когда человек уже перестает ощущать силу ударов, вроде бы как нервы его напрочь отключаются, будто пытаются сберечь так и утекающую из тела жизнь. Кто его знает, может, и так. Но тогда и бить дальше бессмысленно, кулаки-то ведь не казенные: пару раз «смазал» по пуговице, вот и на косточках уже ссадины, а это — не работа…

Фомин хотел сказать Корнилину, что, по его мнению, сейчас самое время изменить тактику допроса. Либо надо Маркина чем-то существенным ошарашить, а то он уже перестал понимать, что с ним происходит, либо найти другой способ «развязать» язык. Он отвел в сторону следователя и шепотом высказал свое предложение. И Корнилин готов был согласиться, если бы знал, что надо сделать, какие еще меры применить к упрямцу.

— Слышь, Коль, — к ним подошел Федя, услышавший конец разговора. — А если попробовать… — он двумяпараллельными пальцами «намекнул» на штепсельную электрическую вилку, — Ну, и… сам понимаешь, если на яйца, а?

— Ну, и чего, можно попробовать. Только лучше за ушами, там «покруче», тащи!

Электропровод был длинный, вполне доставал до розетки. А на другом его конце провода раздваивались и к концу каждого были припаяны на деревянных зажимах по «крокодильчику». Ясно было, что ими тут пользовались. Может, и не часто, но, очевидно, с умом, действенно.

— Ты давай, держи его, — сказал Корнилин Федору, — а ты, Володя, стой у розетки. Давайте начнем разговор. Включай!

Фомин воткнул вилку в розетку, а Зоткин прижал «крокодильчики» за ушами Маркина. Ударил разряд. Это они поняли по тому, как резко дернулся и свалился со стула лейтенант.

— Твою мать! — закричал Корнилкин, — Держи его!

— Я не могу держать и то и другое! — заорал в ответ Зоткин.

— А чего их держать? К ушам прицепи!

— Погодите, — прервал крик Фомин, — давайте чего-нибудь придумаем. Он же ничего це соображает. Мясо только поджариваем, смысл-то какой?.. И вообще, я пить хочу, жарко, дышать уже нечем… Окно бы открыть…

— Пошли, чайку попьем, в самом деле, — Зоткин положил концы на пол. — Ты выключи там пока. У меня тоже в глотке пересохло. Надо бы молоко — за вредность, слышишь, Николай? Скажи своему Муранову. А то, понимаешь, барин, и то ему не так, и это. А ты парься тут… Окно открывать не надо, заорет еще.

— Куда ему, — отмахнулся Фомин, — и так уже живого места не осталось.

— Ну, пойдем сходим, в самом деле, — согласился Корнилин. — Надо передохнуть нормально.

А ты, — кивнул он Федору, — накинь-ка на всякий случай ему наручники. Как он?

Опер поднял голову Маркина, взглянул в почти безжизненные глаза и поморщился. Убрал руку, и голова упала на грудь.

— Ладно, пусть и он передохнет, наберется силенок, — разрешил Корнилин, — только надо дверь — на ключ, и никуда он не денется…

Старший следователь прокуратуры и двое старших оперуполномоченных отправились вниз, в их кабинет, где имелся чайник и всякая всячина для чаепития — заварка, сахар, печенье там, сухарики.

Дверь закрыли.

Сознание к Евгению приходило медленно. Удары — что, удары — само собой, тяжелая атлетика — не сахар, и мускулы качать нелегко. А в боксе, которым занимался Маркин, подобные удары приходилось терпеть на каждой тренировке. Но там можно было собраться, а здесь — невозможно, здесь били по расслабленным мышцам. Непрофессионально били, одна боль от ударов, а толку никакого…

Женя вдруг сообразил, словно увидел сквозь мутную пелену, что думает черт знает о чем. Какой бокс, какие удары, когда тело совершенно не слушается?! И по голове уже не молотки, а кувалда колотит… И за ушами будто пылает огонь…

Попробовал приподняться — нога не слушались. Сейчас бы помочь руками, но они скованы за спиной. Как же быть? Хоть крикнуть, да в горле один сип, не хрип даже… Но он попытался грамотно подышать, распределить немногие свои силы и приподняться. Главное, не упасть на пол, устоять хотя бы…

И он почти ускользающим усилием воли заставил себя подняться. Теперь уже стало легче. Медленно, едва передвигая ноги, Женя пошел к окну. Двойная рама. Скованными руками даже нижний шпингалет открыть невозможно, а рама еще и на верхний закрыта…

…Сознание то наплывало откуда-то со стороны, то словно рассеивалось, туманя все, что было перед глазами. И он, наконец, понял, что еще смог бы сделать, если бы действительно захотел прекратить мучения. Он повернулся кокну боком и неловкими ударами локтя по стеклу стал пытаться разбить его. Это надо было делать как можно скорее, палачи сейчас вернутся. И вот, наконец, стекло треснуло и посыпалось острыми осколками. Но осыпалось не все, концы торчали со всех сторон. И Женя, уже ни о чем больше не заботясь, начал головой, лбом отбивать их. Почувствовал, как по лицу потекло что-то, понял, что кровь, но остановиться уже не мог. И когда добрался, наконец, до последней преграды — второго стекла наружной рамы, уже без всякого сожаления врезал по нему собственным лбом. Оно со звоном раскололось, и осколки посыпались вниз, на улицу.

Женя на миг увидел, как посмотрели вверх какие-то прохожие, которым он даже и крикнуть-то не мог — звук из горла не шел. Он навалился грудью на подоконник и, заталкивая себя в проем слабыми движениями ног, дополз-таки грудью, а потом и животом до того своего рубежа, за которым — он уже твердо знал — было спасительное небытие…

Изумленные прохожие увидели, как из окна второго этажа Пригородного отдела внутренних дел медленно вывалился окровавленный человек, спиной ударился о стоявший под окном мотоцикл с коляской, и тело его словно переломилось пополам. Несколько человек кинулись к телу. Мужчина оказался в милицейской форме с погонами лейтенанта. Вся голова, и особенно лицо, в крови, кисти рук — в наручниках. Ужас какой-то! Кто-то закричал:

— Да его ж там убивали!

Другой голос — еще громче:

— Срочно «скорую»! Звоните ноль-три! Может, еще не поздно!..

Шум и гам нарастали. К месту происшествия подбегали новые зрители, послышались какие-то объяснения тех, кто видел, им возражали те, которые ничего не видели, сообщая во всеуслышание свои версии. Третьи советовали не трогать тело, может, еще дышит. Но общим стало одно мнение: опять эти гады ментовские человека замучили! Уже своих убивают! Никакого на них закона!

И тут послышались звуки сирены приближающейся «скорой помощи». А с ее появлением, как по команде, из отдела милиции посыпались сотрудники. Кто-то выглядывал из окна, из которого выпал этот лейтенант. А Женю Маркина скорые санитары быстро переложили на носилки и задвинули их в кузов машины. Кто-то спросил у санитара, откуда они, тот ответил и сел в машину, которая тут же сорвалась с места.

Толпа, бурно обсуждавшая событие, стала рассеиваться. Милиционеры не принимали участия, не советовали ничего и не спрашивали. Вели себя тихо. Да и то сказать, не видывали еще в городе, чтобы окровавленный милиционер из окна выбрасывался. Но, может, его выкинули?! И пошло-поехало заново… Милиция быстренько убралась с места происшествия. И нечего здесь, время нехорошее, в стране никакого порядка, чуть что, толпа собирается, всех ведь не разгонишь. Да и не приказано бить — демократия, блин!

Мрачный Корнилин вернулся в кабинет для допроса, в котором сразу стало прохладнее — стекол-то в окне теперь не было.

— Ну, что скажете, вашу мать?! — заорал он, но опасливо оглянулся на разбитое оконное стекло. — Как тут можно работать, если даже элементарными решетками окна не обеспечены?!

— Второй этаж, вроде не положено, — негромко и неуверенно возразил Фомин. — Не нашего это ума дело.

— А работать здесь положено?! — выкрикнул в сердцах Корнилин, выругался и в отчаянье махнул рукой: дело сорвалось, вся работа — коту под хвост!

Он был, конечно, прав, и оба опера это понимали, так что и отвечать было нечего.

— Значит, так, — продолжил следователь, успокаиваясь, — ну, чему быть, того не миновать. Попробуем оправдаться. Бардак — он везде бардак, даже в милиции… Элементарные решетки, мать их..! Фомин — пулей в больницу, куда его увезли и осуществляй охрану возле камеры… тьфу, твою! — у палаты! И чтоб ни одна нога! Понял?

— Понял…

— А ты… — он обернулся к Зоткину, — вали отсюда и кончай с бабой. Все, другого выхода у нас нет… Ну, блин, и картинка нарисовалась!.. Кино! Театр целый!.. Врагу не пожелаешь…

Но о главном своем враге следователь еще ничего не знал…

Глава четвертая АПОФЕОЗ

Когда дверь за «ласковым» насильником закрылась, Нина в отчаянье подумала, что в ее положении самым лучшим сейчас было бы просто умереть, лишь бы не болело. Особенно жгло руку. Эти же гады, пыхтя от наслаждения, дергали ее из стороны в сторону, а рука, прикованная к спинке железной кровати просто отваливалась, будто потеряла всякую чувствительность, но тут же вспыхивала пламенем, когда железо наручника впивалось в окровавленную плоть.

А ноздри уловили жирный запах жареного мяса, и вдруг проснулся зверский голод, о котором она тоже забыла. Эти мерзавцы не давали ей ни есть, ни пить, не до того им, сволочам, было… Тот, который насиловал ее первым и которого второй называл Колей, а этот того — Федей, намекнул на завтрак, той еще, первой ночью, но так ничего и не принес. Забыл, конечно, зачем она была нужна им — садистам? Только чтоб натешиться… А кто она им? Тряпка половая, о которую можно запросто вытирать свои грязные ноги.

Нина приподняла тяжелое, словно избитое тело и уселась, опустив ноги на холодный бетонный пол. Натянула на плечи ставшее уже чуть ли не родным жесткое одеяло. До своей одежды — юбки и верхней кофточки, брошенных на противоположную спинку кровати, которые с нее сорвали, привезя сюда, — она дотянуться не могла. Но перед ней стояла миска с жирным мясом и картошкой, лежал большой кусок хлеба и стояла бутылка воды. И Нина начала пить… А потом накинулась за еду — торопилась, задыхалась, глотала куски почти не жуя, как изголодавшаяся собака. Но вдруг остановилась.

То ли в книжке читала, то ли в телевизоре показывали. Там из тюрьмы сбегал опасный заключенный. Его тоже, как и ее, держали в наручниках, но кто-то присылал ему в посылке сливочное масло. И он, хорошо смазав им свои руки, сумел освободиться от оков. Масла не было, но в миске остатки картошки просто плавали в застывающем жиру. А вдруг?!

Отбросив одеяло, Нина занялась кольцом наручника, который, пока рука еще не натерлась, облегал ее даже немного свободно. Она почему-то решила, что ей будет очень больно, когда станет вытягивать из металлического кольца кисть руки, но все оказалось куда проще. Нет, косточки-то хрустнули и заболели, как если бы кто-то очень сильно пожал ей руку. Но ради свободы на такую боль внимания обращать не станешь. И вот, несколько подготовительных рывков, а затем последний, сильный, и — рука освобождена…

Когда она поднялась, ноги чуть не подкосились, но Нина первым делом взяла ведро и отнесла его подальше от кровати, к самой двери, а то просто дышать было невозможно. Поставили у самой головы, а выносить и не собирались. И сами ведь дышали этим, скоты!

Потом Нина немножечко умылась, истратив самую малость воды из бутылки, и оделась. Белая кофточка была разорвана на груди — не терпелось им! Но верхнюю куртку, на молнии, можно было застегнуть, — и сразу стало теплее. Нашла она и кроссовки свои — под кроватью, теперь и ноги согрелись. А вместе с теплом пришли и совсем исчезнувшие было мысли об освобождении, словно выплыли из небытия. И девушка стала думать.

Окон в подвале не было. Подошла к двери и стала ее рассматривать. Наконец обнаружила в верхней части небольшую щель между самой дверью и косяком. Там светило солнце, его тонкий, почти незаметный лучик был прекрасен, поскольку там была живая жизнь, а здесь — хуже самой страшной тюрьмы.

Нина, поднявшись на цыпочки и чувствуя, как крепнут ноги, пыталась «купать» лицо в этом крохотном лучике. Долго стояла. Ноги утомлялись, она приседала, как бывало на службе в универмаге, где целыми днями выстаивать на своих двоих приходилось, потому что стулья для продавщиц были «отменены», а не хочешь, иди гуляй! И с радостью подмечала, что ноги крепли, хорошие ноги, не подводили ее. А этот гад ухмылялся, ножки ему, видишь ты, нравились, руками он их брал, подонок!.. Но суть была не в том, ей бы только вырваться отсюда, а дальше ее не догонят!.. Нина так все наперед продумала, даже вспомнить попыталась, как эти двое разговаривали, прямо при ней, не стесняясь, будто уже похоронили ее. Ну да, ведь так и обещали! Называли себя по именам — Федя, Коля, какого-то Фому поминали, которому так и не достанется «сладкая халява» — это они, наверное, про нее. Еще про какую-то барыню говорили и Евдокимыча. И очень не одобряли их действий. Наслушалась, в общем, но до конца понять так ничего и не смогла.

Однако не это было главным. Вместе с именами всплывали в памяти и сами люди, которые вытащили ее из автобуса, привезли в беспамятстве сюда и насиловали. А сколько дней с тех пор прошло, она не знала, может, месяц, или больше. И ее до сих пор никто не ищет? Да быть не может, Женька же — первый бы…

Снова стало горько на душе оттого, что Женька — такой сильный, красивый, добрый, — так и не пришел за ней, не нашел… А эти грубые мужики с отвратительными, даже и не лицами, а рожами, — они тоже оба были сильными, куда там сопротивляться, одной рукой задавят, но наверняка тяжелыми, от них можно убежать. Если еще воспользоваться «фактором неожиданности», как говорят в телевизоре. А какая может быть здесь неожиданность?.. Нина огляделась и вдруг улыбнулась. Может, впервые за все последние дни страданий. Есть! И теперь ей оставалось только ждать. Ждать и быть наготове… Не растеряться в последний момент. Вы этого хотели? Так получайте!»

Ждать, как оказалось, пришлось недолго. Вскоре Нина, которая, затаив дыхание, прислушивалась ко всем звукам с улицы, услышала приближающийся Шум автомобильного мотора. Потом раздался скрип отворяемых, очевидно железных, ворот, и снова заработала машина. Наконец, громко хлопнула автомобильная дверца и донесся протяжный женский вздох — и раздражения, и усталости, все вместе. Долетела фраза, явно брошенная в сердцах:

— Да пошли они все!..

И следом полилась такая густая и злобная матерщина, что Нину даже передернуло. Но вместе с брезгливостью появилась и робкая надежда, что здесь все-таки женщина, а не эти мерзавцы-насильники. И девушка, прижав губы к щелочке, стала издавать душераздирающие стоны. Впрочем, ничего нового ей изобретать и не приходилось, и губы, и грудь уже сами намучились настолько, что и стоны были вполне естественными. В коротких паузах Нина прислушивалась к тому, что делается снаружи, и снова стонала. И ее услышали.

Раздались грузные шаги по скрипящим камешкам, вероятно, дорожки, и брюзгливый, неприятный голос приблизился. И снова «полилась» такая «речь», что, как мама Нины говорила, хоть святых выноси.

Фигурировавший в перемежаемых грубой матерной бранью фразах Мишка назывался сукиным сыном — и это было самое мягкое из сказанного. Потом речь пошла о проститутках — в их худшем варианте, которыми он пользуется. А потом уже дама заговорила и о том, чем ее «открытие» теперь грозит самому Мишке, который, понятно почему, запретил ей сегодня ехать на дачу.

Вот это была уже стоящая информация. Значит, Нину привезли к какому-то Мишке на дачу, в подвал. Ну, что ж, разбираться с хозяйкой у Нины не было ни малейшего желания. Только одно — поскорее вырваться из этого ада! Таким образом, для нее и судьба возможной освободительницы была решена. А та явно приближалась: брань и хруст камешков раздавались все ближе.

Нина снова призывно и тонко застонала. И в ответ:

— Ну, мерзавец! Сейчас я тебе покажу!..

Железно заскрипел ключ в замке, и дверь распахнулась.

Свет в подвале был слабый — одна электрическая лампочка под потолком, ватт на 25, не больше. Кровать железная с одеялом — посредине. Ну, все условия для… понятно, для чего! Об этом немедленно и «догадалась» вслух грубая женщина, конечно, хозяйка этого дома.

Нина стояла так, что открывшаяся д верь загораживала ее от входящего человека. А хозяйке, наверное, после яркой солнечной улицы все здесь видалось в полутьме. И вот это ревущее басом чудовище с копной огненных волос на голове и с рукой в перстнях, крепко ухватившей отворенную дверь, шагнуло и полностью загородило собой проем. Нина не стала ожидать дальнейшего процесса знакомства и объяснений. Она смаху надела наполненное на треть ведро на голову дамы. Жидкость хлынула ей под ноги, она немедленно поскользнулась и с диким уже воплем растянулась навзничь на бетонном полу. Кажется, еще и с глухим стуком ударилась головой с надетым на нее ведром. И хозяйка уже не видела, как мимо, перепрыгнув через ее распластанное в моче и фекалиях тело, ринулась к свету дикая фурия…

Вырвавшись наружу, Нина увидела растворенные ворота, которые не успела закрыть хозяйка. У крыльца стояла красная машина. Метнувшись к воротам, Нина на миг остановилась, чтобы перевести дыхание и наполнить грудь, наконец, не вонью помойного ведра, а свежим ветром, увидела обыкновенный, деревянный двухэтажный дом, красную крышу и выскочила на улицу.

Она не знала, где находится. Но, только пробежав по асфальтовому покрытию немного, метров триста, стала оглядываться и поняла, что ей надо отойти от дороги. Если ее станут искать, а это будет обязательно, то обратят внимание в первую очередь на все дороги. И тогда она, заметив неподалеку невысокие лесопосадки, свернула в узкий переулок и, пробежав между двух, близко поставленных железных заборов, вырвалась на неширокое поле, скорее луг, перед посадками. Там — спасение, поняла девушка, и убыстрила бег.

Странное дело, только что ног не могла оторвать от пола, а сейчас казалось, что они сами несли ее. Почему? Да потому что свобода наконец!..

Ворвавшись, в буквальном смысле, в лесопосадки, Нина наконец остановилась и, затрудненно дыша, стала осматриваться, чтобы отыскать хоть какие-нибудь знакомые ориентиры. Она действительно не знала, куда ее завезли, но, судя по тому, как вели себя похитители, догадывалась, что место заточения где-то недалеко от ее городка.

Голова слегка кружилась от ощущения свободы и быстрого бега. Измученное тело, чувствовала она, стало как-то потихоньку оживать, словно наполнялось новой кровью. Осматриваясь по сторонам, Нина вдруг осознала, что она в знакомых местах. Ну да, это же окраина Богоявленска. А вон и купол церкви Богородицы, из окна ее квартиры он был хорошо виден. А вон и тонкий шпиль на крыше железнодорожного вокзала… Сразу ей стало спокойнее. Но, вместе с тем, появилась и тревога.

Разумеется, с минуты на минуту ее кинутся искать. И станут прочесывать, как показывают в кино, и эти лесопосадки. А потом они же знают ее домашний адрес, и сразу явятся туда, а мама перепугается, и ей сразу станет плохо с сердцем. Только этим негодяям все по фигу… Жене бы как-то сообщить, но эти говорили, а она услышала, что Маркин сидит, и будет теперь сидеть плотно, пока не сознается. Ее они тоже ведь заставляли написать признание, что Женя ее украл и изнасиловал. А потом убил и в лесу закопал. Вот же негодяи! Ну, дайте только до вас добраться! Вот уж где она напишет признательные показания! Их же расстреливать на месте надо, как псов бешеных!..

Но бурные эмоции — это все хорошо, однако надо и думать, куда идти. И мысль подвела ее к новому адресу: к родителям Ленки. У дядь Васи и тети Маши она всегда, еще со школьных времен, могла найти убежище от сердитой и непреклонной в своих решениях матери. Уж если чего вобьет себе в голову, то и будет. И даже теперь, на пенсии, продолжала «руководить» поведением дочери. Знала бы она…

День бы светлый, яркий. Сколько времени, Нина не знала, а спросить было не у кого, да она бы и не решилась обратиться к первому попавшемуся человеку. Пришлось пересечь посадки, а затем и шоссе, ведущее в Нижний. Где-то там, впереди, говорил Женя, его постоянный дорожно-патрульный пост. Где теперь Женя?..

Войдя в окраинные улочки Богоявленска, совсем не напоминающие даже близко городские — типичная деревня, — Нина сразу почувствовала себя тут «своей». Простые люди, простые заботы. Белье на веревках во дворах, окруженных невысокими заборами их штакетника. От кого закрываться, прятать свое «богатство» от кого? Это новые — там… И Нина искренне расхохоталась, вдруг вспомнив, как там, в ее заточенье, грохнулась на пол важная дама, облитая с ног до головы… самым обыкновенным дерьмом. Ну, забавная картинка! Однако так им всем и надо! Нечего жалеть! Эти выродки обещали ведь всерьез убить ее и закопать в лесу, чтобы потом можно было заставить Женю сознаться, что это дело его рук. И Ленкиного Вани. Только фиг им теперь!

Пока Нина шагала по пыльным и заросшим вдоль заборов крапивой улочкам, в памяти всплыл Женин веселый рассказ-анекдот — про ту важную и рыжую тетку в перстнях, которая от него удрала. И обругала еще при этом. А потом и о том, как командир Женин не захотел у него рапорт принимать про это нарушение, будто испугался чего-то, но Женя настоял на своем. И неожиданно пришло решение относительно происшедшего с ней, с Ниной! Так это же, наверное, та и есть, грубиянка и матершинница — в перстнях и сама рыжая! Вот оно как! Значит, это у нее на даче — она так и возмущалась: «На моей даче!!!» — и держали ее менты проклятые? Убийцы и насильники? Ничего себе! Кому рассказать — не поверят… Да и кому рассказывать-то? Все они одним миром мазаны…

Жени нет, наверное, и Вани — тоже, пожаловаться некому. Разве что — дяде Паше? Но он — что? Обычный участковый, кто его в расчет примет? Да и старый уже, за пенсию свою, наверное, больше всего беспокоится… Так и получается, что от «этих» никакого спасения нет, везде достанут. А на законы какие-то им просто наплевать… Грустный итог для человека, вырвавшегося на желанную свободу, на которую уже и не рассчитывал…

Расстроенному и растерянному по причине такой идиотской нелепицы с упрямым лейтенантом, Николаю Васильевичу Корнилину теперь только этого телефонного звонка и не хватало…

Рыча от ярости, полковник юстиции Муранов, подобно супруге своей, как известно, не сдержанной на язык, в течение нескольких минут материл следователя «по особо важным», не слушая ни объяснений, ни возражений. Федор Зоткин еще не успел уехать в дачный поселок, где была спрятана ожидавшая своей печальной кончины узница, чтобы окончательно решить «ее вопрос», и озадаченно наблюдал, как меняется выражение лица Кольки. Тот покраснел, побагровел даже, потом побелел, потом словно ожесточился и попытался что-то «вякнуть», но тут же замолчал, ибо ярость изливалась из телефонной трубки неостановимым бурным потоком. Зоткин не то чтобы испугался, нет. Он понял уже, что «рычит» Колькин начальник, который лично ему, Федору, был абсолютно до лампочки — ведомства разные, и подчинялся Зоткин, вместе с Фоминым разумеется, своему полковнику — начальнику областного управления уголовного розыска. Поэтому, если что опять не так, пусть Колька сам и отдувается. Какие-то, понимаешь, свои игры затевают, и сами же недовольны!..

Однако и ехать бы надо: Федор помнил свое задание, хоть и не лежала к нему душа. Но что делать, сам повязан уже по уши. Вовке-то попроще, он на даче не был, не досталась ему «сладкая девочка». Может, и к лучшему. Но все равно — не дело резать такую женщину, в другое время можно было бы хорошо еще с ней наиграться, запрета ведь нет… И он сделал жест Корнилину, что, мол, надоело слушать крики, и он поедет, пожалуй, пора уже. Но Колька резко махнул рукой и состроил страшную «рожу», которую ему и так не надо было напрягать: наградил Господь «видиком», страх Божий, а когда ухмыляется, так вообще… ну его на хрен…

Зоткин так и не понял, о чем шла речь, потому что звонивший не давал Кольке произнести ни слова, и «разговор» закончил такой тирадой, что Федор только головой покачал: во дает!

А Корнилин, бросив трубку городского телефона, — вот, наверное, восторг у тех, кто захотел бы их — подслушать! — смаху рухнул на стул и сжал виски руками. Действительно беда, что ли? Этого еще не хватало! Один Маркин — уже выше крыши! Так что же еще? Мельком уловив тревожное выражение во взгляде коллеги, следователь в отчаянье махнул рукой. Что-то он больно часто сегодня, мелькнуло у Зоткина.

— Сучка сбежала, — мрачно проговорил Корнилин и с ожесточением плюнул на пол.

— То есть, как? — не понял Федор. — Она же на…

— Была «на…»! А эта… — Николай ожесточенно выругался, и из его тирады оперативник понял, что эти «жгучие эпитеты» имеют самое непосредственное отношение к хозяйке дачи, где проводился «эксперимент». — Примчалась, барыня, мать ее… и открыла подвал! Нам надо было?

— Да ни хрена нам не надо было, — огрызнулся Зоткин. — И чего она, сама отпустила девку, что ли? А как? Та же — на цепи!

— Какая цепь, твою мать?! Она уже освободилась и выла у двери. А эта дура и открыла, не спросив даже у своего козла, что там и зачем. Так знаешь, что дальше?

— А ну?

— Девка ей на голову ведро с дерьмом надела и убежала.

Зоткин захохотал, но, увидев свирепый взгляд Корнилина, замолчал.

— И чего теперь? — нет, он не мог делать серьезный вид.

— Чего, чего?! — взвился Колька. — Приказано немедленно найти! Кровь из носа! Иначе… ну, ты сам знаешь… Там статьи серьезные… висят…

— Так что теперь, пятки нам смазывать? — не унимался «веселый» оперативник.

— Ты соображаешь, Федька, что несешь? Нам всем, особенно тебе да мне, СИЗО «светит»! Причем, тем же самым светом, который мы тому, второму, пообещали, помнишь, надеюсь? А этот козел… — Корнилин не называл имени того, кого он имел в виду, но Зоткин понял: речь о Муранове, — уже пообещал, что сделает все, чтоб мы с тобой на своей шкуре узнали, как оно там делается, понял? А ты мне тут… Расшибиться надо, а девку найти!

— И как же ты собираешься «расшибаться»? — не принял страха коллеги Федор. — Евдокимыч — твой начальник, между прочим. А у нас с Вовкой свой имеется. Пусть начальники между собой договорятся и сообщат, кого мне слушаться. А то ведь… знаешь, что бывает, когда у страха глаза велики? Знаешь, ну? — словно подначил он следователя.

— Ну?

— Из-за чего сыр-бор разгорелся? Из-за одной дуры-барыни! И мы это с тобой четко знаем. Вот и пусть-ка твой сперва со своей козой разберется, которая нам всю игру поломала, всех подставила и его самого, в первую очередь, а потом пасть свою дерет… Мне лично нас…, понял, на его истерики! — довольно грубо выразился оперативник. — Раньше надо было думать, когда дело затевал. Козу свою выручал. А что она теперь по уши в говне, так это по делу. И девка — молодец! Жаль, я не видел… Еще бы пистончик с бо-ольшим кайфом поставил…

— Тебе — смех! — обозлился Корнилин. — А делать-то что? Где ее искать?

— Чего искать-то? Дома у себя, небось. Или у соседей, у подруги той же… Спряталась. Но если еще и рассказать им про нас успела, то нам с тобой появляться там категорически противопоказано. Просто так, не видя снова перед собой, нас она не знает, ну, разве по именам, если запомнила. И кто мы и откуда, может гадать себе сколько угодно. Мы ж нигде не засветились! Зато подвал наверняка запомнила. А выяснить, чей он, как два пальца, понял! Вот оттого и свирепеет твой шеф, что за свою жопу боится! Но пусть сам и выплывает, а я его спасать не собираюсь. Ты — его сотрудник, валяй, делай, как хочешь, а я — нет.

— Ну, ничего себе, расписал, разложил по полочкам! И, думаешь, пронесет? А такого не видал? — он сделал рукой неприличный жест. — Этот мой козел не даст ни вам с Вовкой, ни мне спать спокойно. Как только его коснется, он же все на нас и свалит. Скажет: проявили преступную самодеятельность! Превышение там всего на свете! Замучили, блин, честного человека, вынудили к попытке самоубийства — раз! Все преступные деяния в отношении гражданки Крюковой — тоже на нашем с тобой загривке — два! Не знал он ничего, да и в своем доме разве позволил бы? Ну, и еще чего наберет, кляузы всегда на нашего брата найдутся. И загудим мы с тобой, потому что защищать новых «оборотней» никто не станет. А адвокат в нашей ситуации — пустое место. Вот и исходи! Он сейчас мне как раз все это и выложил в лучшем виде.

— Так я понимаю, но и ты зря молчал.

— Ха! А как тут ответишь? Если из него, как из фонтана с дерьмом?

— Да нет, — ухмыльнулся Федор, — как из того ведра. Мы ж его двое суток не выносили. Ну, букет! Но я не про это. Все, что делалось, производилось по прямому указанию зама прокурора Муранова. А без его указания мы и не могли, не имели права никого арестовывать и допрашивать с пристрастием. Вот и пусть теперь сам выкручивается… Слышь, я бы не стал сейчас рыпаться. Вот это — как раз и опасно… А про козу свою, барыню, — Зоткин снова ухмыльнулся, — он чего еще рассказал? Или только мат?

— Ты же слышал…

— Ну, так это, я думаю, у него скоро пройдет. Просто реакция на барыню. Ты представляешь, что она ему устроила по поводу подвала, ну и всего остального? Там не только с цепи сорвешься, там повеситься проще, чтоб только не слышать барыни… Ну и ну! А знаешь, мне девка нравится… Кабы в другой ситуации… но, увы, опоздали… Так что сообщаю твердо, Николай: искать ее не буду. Своя шкура, как ты верно заметил, дороже. Ну, и загривок там, и все такое прочее’. И тебе не советую. А вид можно сделать, отчего же? Мы послушные ребятки… Разовьем бурную деятельность. Пусть попробует проконтролировать…

— Так считаешь? — усомнился все же Корнилин.

— Коля, нам бы еще Маркина «разгрести». Подох бы он, что ли!.. Только они — живучие, заразы, молодые эти… Ну, ничего, может, как-нибудь… Там же Вовка возле него…

— Он-то — там… Ну, поглядим, может, этот в коме или еще в чем-нибудь… Эх, уволиться, что ли? — вдруг с тоской в голосе промычал следователь. — А на что жить? У меня ихних особняков нет…

— Вот то-то и оно… Поглядим давай. А слинять отсюда никогда не поздно. На нашего брата всегда до едреной матери всяких охранных ЧОПов наберется. Не дрейфь, «следак» Божьей милостью! Глядишь, пронесет… А девка все-таки молодец! — с удовольствием как бы подвел итог Зоткин. — Мне б такое никогда и в голову не пришло…

Наконец, Нина, прячась в тени деревьев вдоль улицы, выбралась поближе к себе. До девятнадцатого дома оставалось совсем недалеко, всего два квартала, но девушка остановилась в раздумье. Туда идти нельзя. Схватят, потому что она слишком много уже знает, и мама не поможет. Значит, дорога только к дяде Васе. И у них тоже долго оставаться опасно, потому что, если ее начнут искать, обойдут всех знакомых.

Ленкины старики были дома и, увидев Нину, стали испуганно креститься. Она растерялась. На вопрос, в чем дело, тетя Маша ответила:

— Ты себя в зеркале-то видела, девочка?

Нина взглянула. И лучше б не видела. Синюшные щеки, провалившиеся глаза, искусанные, вздувшиеся губы, кровавое «кольцо» на правой руке. Она его немного смазала жиром из миски, чтоб смягчить и не так болело. Да, действительно, краше в гроб кладут…

И в течение ближайшего получаса Нина, захлебываясь от слез, рассказала про то, что было с ней. Дядя Вася сидел с каменным лицом. Тетя Маша плакала, утирая глаза концом косынки, завязанной на голове. И, когда Нина закончила, вспомнив и словно облегчив свою память, про двоих насильников и про женщину в перстнях, которую она облила дерьмом из ведра, никто уже смеяться не стал. Горько было старикам. Да и у Нины то, что она сделала с хозяйкой дачи, веселья уже не вызывало. А вот месть, как она поняла из реплики дяди Васи, может быть страшная, такая, что и представить себе невозможно. Словом, подвел он как бы первый итог, Нине надо не домой идти, а поскорее подальше и понадежнее спрятаться от мстителей, то есть в таком месте, где те ее никогда не достанут. Но — где? И дядя Вася сам же себе и ответил:

— Пойду-ка я к Паше. К Павлу Антонычу, у него голова нормальная, авось чего-нибудь посоветует. А Нинку, ты, Машенька, отведи-ка в нашу сараюшку, там, за гаражами. Про нее никто не знает, и — слава богу…

А уже выходя из дома, вспомнил про главное.

— Вы вот чего… Я в телевизоре видал, как сыщики, стало быть, ищут эти, вещественные доки. Так вот, ты пока, Нинка, под душ-то не лезь и бельишко свое не выкидывай. Там, на этом, говорят, следы этих гасильников, прости, Господи» остаются, а они потом следствию вон как нужны. Чтоб доказательства были, понимаешь?

— Ну, хоть руки-то умыть девочке? — возмутилась тетя Маша. — Да лицо обтереть!

— Это можно, — разрешил дядя Вася и ушел.

А тетя Мария послала Нину в ванную умыться и причесаться, и еще Ленкиным кремом замазать синяки на лице. Бинт еще дала и йод, чтобы перевязать больную руку. Помогала и все причитала вслух, проклиная нехристей. Потом дала, чтоб девочка переоделась, Ленкин спортивный костюм и свежее бельишко.

Нина написала записку в две строчки: «Мама, не волнуйся обо мне, я у хороших людей. Скоро буду дома. Тетя Маша объяснит. Нина».

Придя в себя, таким образом, она отправилась за тетей Машей в их «сараюшку». В сколоченное из листов ржавого железа некое подобие огородной сторожки, где стоять в рост было нельзя, зато сидеть и лежать на матрасе, набитом душистым сеном, сколько угодно. Захватила Ленкина мать с собой и сумку с «обедом» для девочки. Потом закрыла низкую дверцу строения на висячий замок и ушла, до первой возможности вернуться и забрать ее. Пообещала уже сегодня обязательно передать Елене Сергеевне Нинину записку и успокоить ее.

Вместе с побегом Нины, понимал дядя Вася, возникла и еще одна трудноразрешимая проблема. Необходимо было немедленно провести судебно-медицинскую экспертизу, без которой было бы невозможно что-либо доказать. Да хотя бы медицинское освидетельствование. Но кто его сделает? Кто решится? О Богоявленске и говорить не приходится, а в Нижнем только ее и ждут. А время уже пошло, и кто поверит, что девушка подвергалась насилию? Масса причин найдется у судей послать все свидетельства подальше. Опять же и заявление надо подавать в милицию… На кого? Да на милицию же! Непробиваемый, заколдованный круг, из которого, казалось, нет выхода… Может, Паша сумеет помочь? По старой дружбе…

А Нина, поев и попив, наконец, вволю, улеглась на теплом матрасе и заснула: сказалась безумная усталость прожитых последних дней. А, как оказалось, — тетя Маша заметила, — прошло-то всего два дня, вернее, две страшных ночи, сегодня только третий день. И только по истечении его у родственников появлялась, наконец, возможность объявить пропавшего в розыск. А думалось, что позади уже целая вечность…

Павел Антонович, участковый, заглянул к Морозовым только под вечер, мол, проезжал мимо и решил справиться у старых знакомых, как дела, как жизнь. В квартире собралась уже вся семья, вернулась с работы Лена и рассказала, что сегодня возле ее отдела крутился какой-то неприятный парень. Все посматривал на нее и криво улыбался, будто хотел сказать гадость. Но так ничего и не сказал, а потом исчез, она и не заметила, как.

— Ни с чем к тебе, или к кому-то другому, не обращался? — спросил Дергунов.

— Ни слова, только рожи строил. Ну, будто он таков знает про меня, чего я сама о себе не знаю. Противный!

— Ну, исчез и исчез, нечего и голову ломать, — отмахнулся Дергунов. — Я тут, значит, после твоего ухода, Вася, подошел к нашему травмопункту, там Лариса Игнатьевна сегодня на дежурстве. Ну, и перекинулся с ней. По-свойски. В общем, так скажу. Чего может, она сделает. Осмотрит, зафиксирует, протокол экспертизы своей составит, ну, акт, и я попросил, чтоб с копией. Мол, документ серьезный, охотников потерять его найдется немало. Возьмет она там и всякие мазки, как это у них называется, на анализ. И пообещала сделать скоро и без побочных разговоров. Ну, чтоб за пределы не вытекло, понимаешь? И когда мы это дело будем иметь на руках, я сам приму от пострадавшей заявление и акт экспертизы. И на этом основании попробуем добиться возбуждения уголовного дела. А вот одежду и следы, которые будут с нее сняты, это уже должен отправить на экспертизу следователь, тот, кому поручат это дело. Через него перепрыгивать нельзя.

— Это понятно, но захочет ли он? — усомнился Вася. — Ты ж сам рассказывал, как они «теряют» невыгодные им улики.

— Рассказывал. Известно. Остается только надеяться. А девочка-то где?

— А спрятали, Паша, — улыбнулась Мария. — Недалеко. Если сейчас надо, давай подъедем, тут два шага.

— Ну, ладно, — сказал, поднимаясь, Дергунов. — Поедем, с Богом. Давайте попробуем. Я-то обязан заявление принять и зафиксировать, а вот как оно дальше пойдет, не знаю…

Много позже Турецкий узнал и от самой Аллы, и от ее коллег в газете о том, какую нелегкую борьбу пришлось выдержать девушке…

Слухи о чрезвычайном происшествии в Пригородном ОВД как-то очень шустро распространились по городу. Докатились они и до редакции задиристой оппозиционной газеты «Ваш город». Сам по себе факт выпадения человека из окна дома ничего любопытного не нес. Но, поскольку речь шла не о простом жилом доме, а об одном из городских отделов милиции, недобрая слава которого была «на слуху», в газете информацией заинтересовались. И молодая корреспондентка газеты Алла Стерина, подхватив с собой фотокорреспондента отдела оформления Костю Прошенко, ринулась выяснять скандальные подробности.

В самом отделе милиции ей, разумеется, ничего объяснять не стали, и даже, образно говоря, «турнули вместе с фотографом». Но, обзвонив городские больницы, Алла отыскала след «выпавшего» из окна мужчины. А дальнейшие подробности, которые она смогла узнать у одной из медсестер, указали ей на то, что предварительно жестоко избитый молодой человек — живого места на нем не было, как оказалось, был сотрудником дорожно-патрульной службы Евгением Макаровичем Маркиным. Этот недавно окончивший высшую школу милиции молодой лейтенант был явно выброшен из окна кабинета уголовного розыска. А вот это уже был настоящий, злободневный материал! Но требовалось как можно больше сенсационных подробностей. И они стали у корреспондентки накапливаться — для будущих острых публикаций. А фотокор газеты Костя Прощенко активно помогал коллеге наглядным материалом…

Однако серьезные неприятности и испытания еще только ожидали их, Алла Стерина не предполагала, какие на ее пути будут немедленно выстроены баррикады и прочие непробиваемые стенки. Сходу взять препятствия не удавалось, и тогда девушка решила действовать обходными путями. Вспомнила к месту древнее изречение: кому выгодно? И после этого потянулась новая ниточка…

Настырная журналистка стала вытягивать на свет такие подробности, после публикации которых кое-кому из городского, да, впрочем, и областного начальства, могло стать совсем нехорошо.

В газете тогда подняли прямо-таки мощную кампанию против милицейского произвола и преступного беспредела. И все шло к тому, что искалеченный лейтенант милиции, когда он сможет действовать самостоятельно, должен будет обязательно подать заявление в суд на всех тех, кто издевался над ним, — то есть на своих же собственных коллег, занимавших, оказывается, высокие посты в городской и областной иерархии. Вот где виделся Алле Стериной простор для обличающих безудержную коррупцию журналистских расследований. И она предложила своему главному редактору, человеку не робкому, но отчасти осторожному, — он уже «наигрался» в битвах с «иерархами» еще в прошлом веке и знал, чем обычно подобные сражения кончаются для «независимых» провинциальных газет, — провести собственное «независимое расследование». Алла была уверена в успехе, потому что само дело представлялось ей предельно ясным. Ведь именно в борениях, как утверждали некоторые классики вечного учения о свободе, всеобщем счастье, равенстве и братстве всего человечества, и обретаются истинные силы и твердость убеждений.

Сил Алле потребуется еще много. И горячего убеждения в том, что вершится — и с ее помощью также — в высшей степени справедливое дело. Она тогда и не догадывалась, что борьба растянется не на недели или месяцы, как поначалу предполагалось, а на годы. И в этой бескомпромиссной — характер уж таков! — борьбе не только закалится бойцовский характер журналистки, но придут и многие поражения, обиды, горечь, которые, в конечном счете, согнут и почти сломят прекрасное деревце правды…

Все это вспоминал Александр Борисович Турецкий, читая аннотации материалов и сами вырезки, расклеенные в детском альбоме для рисования, и вспоминая, в общем-то, недавнее прошлое, когда ему самому пришлось подключиться к скандальному делу ввиду того, что огромная, почти военная кампания грозила перелиться через край не только региона, но и всей страны и выйти на международный уровень. Ничего не могли сделать и доказать борцы с несправедливостью: власть крепко занимала свои позиции и отступать даже на шаг не собиралась.

Это ж, известное дело: стоит только «сдать» хотя бы одного виновного в противозаконных действиях своего сотрудника, как вся крепко и надежно выстроенная пирамида власти и внутренних связей внутри нее может обрести неустойчивость и разрушиться. А журналисты и представители общественных организаций, заинтересованные в правде, и только в правде, грозили расшатать существующее положение вещей. Кто ж позволит? Это ж — основы!

Но… выбор был сделан, и молодая журналистка Алла Стерина сходу ринулась в атаку…

Однако до начала настоящей войны еще оставалось время, в течение которого пострадавшие, оскорбленные люди пытались самостоятельно найти виновников тяжкого происшествия, чтобы наказать их.

Глава пятая «НЕЗАВИСИМОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ»

Итак, шокирующий факт в течение буквально одного дня обрел широкую известность, как ни старались скрыть его сотрудники Пригородного ОВД. А уж о городском отделе и областном Главном управлении внутренних дел и говорить нечего: по телефону просто не отвечали, а при личном контакте оказалось, что там вообще никто ничего не знал, только руками разводили, возмущенно удивляясь при этом, откуда только берутся всякие ложные, непроверенные сведения!

Красиво удивлялись, главное, искренне. Невозможнобыло не поверить этим изумленным глазам и убедительным жестам. Но, будучи журналисткой молодой и нахальной — иначе на хлеб не заработать! — Аяла не верила им и продолжала обивать пороги официальных учреждений. Где же еще она могла раздобыть компромат на участников свершившегося преступления. В больницу ее не пускали. Пострадавший, оказывается, не пребывал в коме, как предполагалось вначале, когда его доставили «Скорой помощью», а просто долгое время находился без сознания.

Из всех сведений, которые девушке удалось «выудить» из молоденькой медсестрички, работавшей в реанимационном отделении, где лежал Евгений Макарович Маркин — теперь уже и имя его было установлено, — Алла узнала, что палату, где находился не только Евгений, но и другие тяжелобольные, постоянно охраняя специальный пост милиции. Посторонних лиц теперь не допускали ни к кому. Прежде хоть бывало так, что посетитель, который хотел видеть «своего» больного, совал потихоньку купюрку зав отделением, и тот «в порядке исключения» выдавал тому бахилы на ноги и разрешал провести у постели «страдальца» десяток-другой минут. Теперь все отменили. Не пускали никаких родственников, будто постоянно впадающий в бессознательное состояние лейтенант был не бог весть какой важной фигурой!

На вопрос, как выглядит пострадавший, Люся ответила:

— Знаешь, мы как посмотрели, просто в ужас пришли. Все утверждают, что он просто выпрыгнул неудачно из окна и ударился спиной о мотоцикл, отчего и случился перелом позвоночника.Более точно установить пока просто невозможно, он фактически нетранспортабелен. И нам даже непонятно, как его ухитрились живым довезти до больницы. Положение у него было совсем, понимаешь?

— А говорили еще — все лицо..? Нет?

— Да ты что! Какое лицо?! — Люся «сделала» огромные глаза. — Лицо — это ерунда, порезы от стекла. На его тело страшно смотреть — одна сплошная гематома! Такое впечатление, что по человеку трактор катался, ты представляешь? Живого места нет! И где его так отделали?..

— Да как — где? Говорят, в той же милиции. Кто утверждает — допрашивали, а кто — просто убивали. Но за что? Что он натворил такого, за что его следовало убивать?

— Ну, ты и спрашиваешь! Кто ж теперь правду скажет? У нас единственная забота: поддерживать, как говорится, угасающую жизнь. Он большую часть времени без сознания.

— Большую часть? Значит, все-таки приходит в себя? Хоть ненадолго?

— Приходит, но… К нему — никого, будто боятся чего. Непонятно. Я ж говорила тебе, вчера даже мать не пустили, сказали: опасно, может не выдержать и… ну, сама знаешь…

Медсестра Люся говорила негромко и быстро и при этом все время оглядывалась, будто ощущала за спиной слежку. Как в тюремной камере живем, говорила она и при этом закатывала свои не очень умело подкрашенные глазки. Но то, что «медицинскому работнику» было совершенно непонятно, прекрасно знала Алла, не раз уже в своих журналистских расследованиях сталкивающаяся с подобными методами «сокрытия истины» от широкой читательской аудитории. Однако, как говорится, на ваше категорическое «нет» у нас, у журналистов, всегда остается в запасе возможность с помощью собственных источников установить если и не твердое «да», то хотя бы «может быть». И высказать предположения, наталкивающие читателя на совершенно определенные выводы.

И первым шагом, принесшим сотруднице газеты «Ваш город» предварительный успех, было установление именно этого контакта с Люсей. Флакончика модного шампуня для волос вполне хватило для того, чтобы девушка с охотой, хотя и побаиваясь, рассказывала обо всем, что происходило в настоящий момент у них в реанимации.

— Но это уже был полнейший абсурд! — Алла была по-настоящему поражена тем, что к фактически умирающему молодому человеку не пустили его мать. Уже сам этот факт требовал жесткой оценки. Но и главный врач, и зав отделением, и все другие, причастные к делу врачи категорически отказывались давать хоть какие-то объяснения. Виден был определенный заговор молчания. И эту стену пробить оказывалось невозможным.

Очевидно, таково было указание «высокого руководства», не пожелавшего, чтобы из больничной палаты вытекали любые сведения относительно чрезвычайного происшествия в городской милиции. Такой вывод вытекал из всего того, о чем рассказала Люся.

Но эти сведения, к сожалению, ничего не давали журналистке, кроме повода для критики «действующих лиц», причем не основанной ни на одном факте. И если эти сведения все-таки просочатся в печать, врачи немедленно станут все отрицать и найдут сходу десяток причин, основанных на объективных медицинских показаниях, которые не позволят беспокоить пострадавшего. Закон в больнице определяется главным врачом и никем другим. И спорить с ним бессмысленно, бесполезно Единственное, что удалось конкретно узнать Алле, это домашний адрес лейтенанта милиции. И она тут же отправилась по указанному адресу.

Ей повезло. Серафима Петровна была дома, отдыхала после дежурства в больнице, только другого района. Алла умела находить пути к сердцу того или той, кого хотела «разговорить». А в данном случае вышло так, что она сама знала о происшествии гораздо больше, чем родная мать пострадавшего. Вот и разговорились. Больше всего, конечно, Стерину интересовало, каким образом это случилось? Почему молодой и здоровый парень «шагнул», как уверяет молва, из окна отдела милиции? Чем вызвана эта его попытка самоубийства? Может, у него были для того серьезные причины?

Убитая горем, Серафима Петровна стала рассказывать, вспоминая совсем недавние события, и Алла быстро убедилась, что видимых причин у Жени не было никаких. Тем более, повода для самоубийства. Правда, один факт задел журналистку. Это известие о том, что пропала девушка, подруга Жени. Уехала от него на автобусе, но домой так и не приехала до сих пор, какой уже день… А милиционер, участковый из Богоявленска, рассказал Серафиме Петровне, что и арест Жени был связан, вероятно, с этим фактом напрямую. Причем арестовали не одного Женю, но также и его напарника Ивана. И об этом знал не только участковый, но и подруга Ивана — Лена, проживающая в том же Богоявленске.

И вот это уже была не ниточка, как медсестра Люся с ее сведениями, а серьезный след, никем, очевидно, еще не затоптанный.

Исчезновение девушки, арест одного милиционера, другого, — это уже интрига! И Алла Стерина ринулась в Богоявленск — по адресу участкового уполномоченного Дергунова, которого назвала ей растерянная от навалившегося несчастья женщина. Это по его совету Серафима Петровна потребовала у главного врача больницы, где лежал Женя, провести судебно-медицинскую экспертизу для установления причин, по которым молодой и здоровый мужчина вдруг решился на самоубийство. На что врач ей ответил, что они сами знают, что и как надо делать. А на заявление, что мать пострадавшего — сама медицинский работник, тот уже в грубоватой манере, с апломбом, присущим всякому, высокопонимающему о себе «медицинскому светилу» местного значения, заявил, что она, именно как медицинский работник, должна понимать его трудности и не лезть со своими дурацкими советами. Что будет надо, то и сделают. А вот когда появится возможность разрешить ей дежурить возле сына в реанимации, ее об этом известят. И на том их разговор закончился. Но одно уже поняла Серафима Петровна: раз они что-то от нее скрывают, значит, им есть, что скрывать. Потому и об экспертизе вообще говорить не стали, и в отделение ее не допускают. Чего-то боятся. Или им приказали. Но кто мог приказать, если речь идет о жизни молодого человека. Которого, скорее всего, жестко допрашивали в милиции, иначе почему он был весь в крови?..

Уезжая в Богоявленск, Алла твердо пообещала держать Женину маму в курсе своего расследования. Главное, надо было узнать причины, а потом можно попытаться и соответствующие меры принять против такого беспредела. Серафима Петровна хотела бы верить…

Но обе они еще не знали, с чем столкнулись…

Павел Антонович Дергунов поначалу морщился, слушая бойкую, словно заученную наизусть речь корреспондентки. Много слов и треска, казалось ему. Но постепенно, по мере поступления вопросов, которые она задавала, пользуясь при этом такими сведениями, которые были еще неизвестны участковому, Алла все больше завоевывала доверие пожилого уже «служителя закона». Понял он: девочка-то в корень смотрела, несмотря на свою молодость. И он решился поведать ей те факты, которые знал. А их, как быстро выяснилось, оказалось столько, что, сложив все имеющиеся у них сведения, милиционер и журналистка могли даже попытаться выстроить собственную версию происшедшего.

Ну, во-первых, то, что арест Жени, — а это было именно так, — связан с пропажей его девушки Нины, было, по существу, установленным фактом. На недоуменный взгляд Аллы Павел Антонович, взяв с журналистки честное-пречестное слово, пообещал попозже отвести ее к самой Нине, которая успела уже рассказать «дяде Паше» — так его тут все звали отродясь, — такое, от чего у нормального человека волосы встанут дыбом.

Вот она — сенсация! — поняла Алла, но не торопилась со своими выводами. Был готов к бою и Костя-фотокор, напрягшись, как борзая перед броском на добычу. А потом им было важно знать, что Большой Тихон — так звали главного редактора газеты за его малый рост и великую удаль — по этому поводу скажет. Без его слова ни одна информация не появится на страницах «Вашего города». А такой материал, да особенно с фотографиями, уж точно потрясет основы, это ясно!

Был в деле и еще один острый момент. Имея на руках заявление от потерпевшей и акт медицинского освидетельствования, составленный в травмопункте, Нина Крюкова в сопровождении капитана милиции Дергунова явилась в следственное отделение ОВД и передала их дежурному. А тот под взглядом Дергунова спорить не стал, а зарегистрировал и отдал квитанцию. На следующий же день Нину вызвали в милицию. Ее опять сопровождал Дергунов. Заявления были переданы дознавателю, и тот решил допросить потерпевшую, имея в виду, что все разговоры о насилии, да еще групповом, могут оказаться выдумкой гражданки Крюковой, направленной на то, чтобы опорочить честных людей, которых она, собственно, и назвать-то не может пофамильно. И где был, не знает точно, и все остальное — тоже подозрительно. Вот под этим углом и начался допрос. Нина с трудом переносила откровенно издевательские вопросы дознавателя, а в конце допроса просто расплакалась.

Дознаватель пару раз выглядывал в коридор, взгляд его останавливался на Дергунове, и он спрашивал, чего, мол, ждешь, капитан?

А Дергунов спокойно и веско отвечал:

— Да вот, матери обещал присмотреть за дочкой, а то нынче обидчиков больно много развелось, ни стыда, ни совести не имеют.

— А, ну-ну, — кивал дознаватель и закрывал дверь. Очевидно, очень ему мешал здесь милиционер.

Улучив удобный для себя момент, дознаватель оставил потерпевшую одну и вышел в коридор, где сидел Дергунов, якобы сделать короткую передышку и покурить. На вопросительный взгляд участкового неопределенно пожал плечами, но с видимым сочувствием к девушке, оставшейся в его кабинете. Она писала новый вариант своих показаний, как, словно бы, между прочим, вскользь высказался дознаватель. При этом он с сожалением поглядел и на участкового, будто всерьез разделял его заботы.

— Понимаю я тебя, капитан, — морщась от дыма, попадавшего в глаза, заговорил он. — Заботы, заботы… И все для чужих людей… понимаю, да. Бывает иной раз, что за этими заботами о себе самом начинаешь забывать, верно говорю? — и не дождавшись ответа, продолжил свою «философию»: — Думаешь ведь, что живешь вечно… общая наша беда. А годы — вон они, все ближе к пенсии, а там? — он огорченно махнул рукой. — Хорошо еще, если она будет, эта пенсия. А то ведь как повернется!.. Да, думать надо, капитан, послушай дружеский совет. Хорошо думать, кому нужны эти заботы, которые ничего, кроме неприятностей нам же самим, не добавляют?.. Ладно, пойду’ наверное, написала уже. Если собираешься ждать, скоро отпущу. Гнилое это дело, капитан, недоказуемое, помяни мое слово, уж я-то знаю. Типичный «висяк», а он прокуратуре нужен, сам подумай? Там, над нами, не дадут ходу. Вот то-то и оно…

Очень хорошо понял «дружеский совет» знающего человека Павел Антонович, хоть и кипело у него внутри. И намек насчет пенсии — тоже оценил, понимал дознаватель, что не так уж и много осталось служить правопорядку участковому уполномоченному. И быть уволенным накануне выхода на пенсию — жестокий «подарок». И в том, что это может случиться, Павел Антонович почему-то не сомневался. И, тем не менее… А вот что — «тем не менее», объяснить самому себе не мог. То ли еще какая-то вера в душе оставалась? Что не все еще продано в стране людей, включая совесть и прочее там. Печальные мысли, и даже дорогая жена, прошедшая рядом с ним, по сути, всю общую их жизнь, вряд ли его правильно поймет…

Но все кончается, закончился и допрос. Нина вышла с заплаканными глазами. Дергунов, прекрасно понимая суть происходящего, только зубами скрипел. А Нина рассказала ему, как ее допрашивал «этот»… Все норовил заставить ее «поделиться» с ним, что она «ощущала», когда с ней «забавлялись» ее хорошие знакомые? Но потом протокол все-таки заполнил, дал бегло просмотреть, торопя при этом и объясняя, что слишком много времени потратил на такой простой вопрос, затем заставил подписаться и сказал, что, когда потребуется, ее снова вызовут. И тогда же сообщат: будет ли по факту возбуждено уголовное дело или нет… И ничего, кроме обиды и стыда, от этого допроса не осталось…

Дергунов увез девушку с. собой, а потом принял меры, чтобы «находчивый» дознаватель не сумел отыскать Нину Крюкову для следующего своего издевательства. Наверняка они уже там, у себя, решили дело спустить на тормозах, а затем и забыть. Не возбуждать. Значит, никакого другого выхода нет, как заниматься поиском доказательств самим. А кто — сами? Вот, пока размышлял Павел Антонович, да соображал, с кем бы посоветоваться, как снег на голову и свалились газетчики из Нижнего. В самый раз, чтобы получить нужную им информацию…

Дождавшись темноты, — это от посторонних глаз, потому что девушке по-прежнему грозила опасность, — Дергунов осторожно повел журналистку с ее товарищем к своей сестре, проживавшей на окраине Богоявленска в собственном доме — с мансардой и сеновалом. Там и устроили Нину временно, поскольку боялись рисковать ее жизнью — с этими отморозками всего можно было ожидать. К ней даже маму ее, Елену Сергеевну, не водили, не исключено, что и за домом Крюковых следят. Как и за домом ее подруги Лены, которая уже тоже все знает, но молчит, потому что вслух говорить нельзя. Вот такая сложилась ситуация.

Алла, в общих чертах, тоже знала о том, что произошло в ночном автобусе и что случилось потом с Ниной. Без подробностей, только одни факты. И ей стало не по себе. Но «материал» теперь сам лез в руки, и какой же нормальный журналист откажется от подобной сенсации? Словом, надо было действовать немедленно, причем решительно…

Беседа с Ниной, растянувшаяся на полночи, потрясла Аллу возникшим ощущением беспримерной и неприкрытой наглости властей предержащих. Понятно ей стало, и что инкриминировали Жене в Пригородном ОВД, где его, конечно же, зверски пытали, требуя сознаться в преступлениях, придуманных самими же милицейскими «оборотнями» — хорошее слово, оно входило тогда в широкий обиход прессы! По логике вещей Алле стало понятно, почему Маркин, не выдержав пыток, выкинулся из окна.

Интересной, в этой связи, оказалась и история задержания напарника Маркина — Ивана Филиппова, которого также арестовали, фактически одновременно с Женей. Филиппов до сих пор пребывал в тюрьме, упрятанный туда на пять суток по постановлению суда — за мелкое административное нарушение. Это смог также узнать по своим милицейским каналам Дергунов — по настоятельной просьбе Лены, подружки старшего сержанта. Ну, Ваня скоро должен выйти, и тогда сам расскажет, как это ему довелось совершить свое мелкое хулиганство. А о том, как «шьются» подобные дела, Павлу Антоновичу рассказывать не надо было, в одной системе служба-то…

Ну, и, наконец, самое главное. В чем первопричина всего происходящего? А тут история сложилась почти фантастическая.

Жил-был прокурор, и была у него жена… И был плохой гаишник, не понимавший, что живут на свете люди, для которых закон — «до лампочки». И все бы закончилось тихо, но появилось, откуда ни возьмись, неизвестное лицо, проживающее неизвестно где и неизвестно на что. И лицо это отправилось к небожителям по причине того, что перед кем-то оно оказалось на дороге. Но выяснять, перед кем конкретно, другие люди не хотели, потому что и так знали, а еще они очень любили прокурора и его жену. И стали тогда эти другие люди зашивать рот строптивому гаишнику, чтобы никому не пришло в голову искать Прокуророву жену…

Такой поворот темы подсказал Алле Дергунов, прочитавший на своих записях, сделанных на бумажке в штабе батальона ДПС, то, что сбоку приписал ему капитан Пронкин. А приписал он следующее: «Сводка. Время. Кр. маш. не объяв.». И все. Но опытному работнику милиции расшифровать такой текст было нетрудно. Капитан предлагал Дергунову найти возможность заглянуть в сводку дневных происшествий по городу и сопоставить время какого-то ДТП с красной машиной, которую в розыск не объявили. Оставалось только посмотреть эту сводку. Как? Но ведь мир же не без добрых людей…

И вот тут Алла уже пришла в полный восторг!

В общем, уже в самом начале расследования появились настолько значительные факты, которые, по ее убеждению, совершенно точно могли запросто взорвать сонное царство правоохранительных органов областного масштаба. А что дальше будет, если дело раскрутится, остается только предполагать. Это уже, что называется, «гаси свет!»…

Большой Тихон, просмотрев материалы Аллы и прослушав в магнитофонной записи признания девушек, рассказы матери пострадавшего и участкового милиционера, наконец, фотографии, на которых были запечатлены синяки и раны на теле и руке девушки, стертой наручниками до крови, пришел к выводу, что материал достоин, конечно, пристального внимания, но… Вот это «но» и оказалось для журналистки самым коварным.

Все факты, о которых идет речь, к сожалению, не могут служить вескими доказательствами вины конкретных участников. Во-первых, они неизвестны, а имена их ничего не говорят, они могли быть и выдуманными. Факт насилия и издевательств над девушкой уже установлен в акте медицинского обследования. Но ведь, кроме этого, необходима серьезная и специальная медицинская экспертиза, которая могла бы подтвердить либо опровергнуть факт насилия. Но в следственном отделении решения о передаче материалов дознания в прокуратуру для рассмотрения и возбуждения уголовного дела по целому букету статей — похищение, изнасилование и прочие, до сих пор не приняли. Да вряд ли примут, если хоть малейшее подозрение коснется работников прокуратуры. Уж не говоря о самой милиции. А девушка, судя по всему, будет по-прежнему прятаться от преследователей. И кто преследователи, тоже неизвестно. Мало ли что утверждает пострадавшая! Конечно, были бы важны показания водителя автобуса, но он, судя по заявлению участкового, категорически отказывается выкладывать какие-либо сведения, опасаясь — и справедливо! — мести тех, кто уже приходил к нему и угрожал жизни его жены и ребенка. Необходимо определенное гражданское мужество, чтобы недавнему переселенцу осмелиться выступить против тех, кто ему, по сути, дозволяет жить тут.

Короче говоря, главный редактор нарисовал безрадостную картину событий, которые в голове Аллы Стериной давно уже приобрели поразительную стройность мысли, сюжетную остроту и публицистическую убедительность. А тут — полный разгром!

Но Большой Тихон, заметив горькое огорчение в глазах журналистки, улыбнулся и предложил свой вариант публикации.

— Ты представь себе, Аллочка, вот какую картинку… Это же у тебя — сюжет, верно? Сама утверждаешь. И хороший сюжет, с загадкой. Такой, который может заинтересовать читателей даже в том случае, если ты не станешь называть людей своими именами, а происходящие события перенесешь хоть на Луну.

— Это как? — не сразу поняла Стерина, уверенная уже в том, что работа ею проделана бездарно.

— А так. Вот у тебя уже есть наметки по поводу некоей хорошей прокурорской семьи и плохого гаишника? Возьми, да и расскажи всем нам некую, почти фантастическую историю, которая разразилась в одном заштатном городе. Скажем, городе Н. Вспомни классиков. «Ревизор», например. И потом, разве тебе конкретный российский городишко нужен? Зачем конкретика-то? Ведь тебе, родная моя, потом за каждый чих придется строгий ответ держать! Вот, например… — Главный покопался в заметках Аллы. — Ты пишешь, что тело лейтенанта, по словам очевидцев, представляло собой почти один сплошной синяк. Хорошо, верю. Акт экспертизы у тебя есть? Нет. Очевидцы есть? Нет! Ну и скажи, назовешь ты какие-то имена или фамилии, а они тебя — в суд! За клевету, оскорбление и прочее. А с их возможностями не только осудят, но и посадят. Это же азы нашей работы, дорогая моя! А где же тогда твой убийственный публицистический талант? Где мастерство интриги? Где богатая выдумка? Или это все только слова у тебя?

— Но ведь здесь же у меня совершенно конкретные факты, которые…

— Которые — что, которые нельзя привязать к любому городу в России? Мы-то ведь здесь с тобой живем! И наши читатели — тоже! И слухи, которые так взбудоражили город, — они тоже родом отсюда! Ну, что скажешь, тебе еще мало загадочной истории, происшедшей в некотором царстве, некотором государстве? Разве Эзоп уже у нас полностью отменен?

У Аллы заблестели глаза.

— Ну вот, вижу, соображаешь! Но есть и еще предложение. Не делать один крупный и крутой материал, а разбить его на главы. И — гнать из номера в номер, с продолжением. Но так, чтобы интрига нарастала. Возможно, попытаться где-то и чисто документально, не указывая источников и изменяя имена и фамилии, проследить сам ход событий, он ведь действительно тянет на хороший детектив. А ты еще и поиграй сюжетом, но только не делай образы «героев» — кроме, разумеется, всех пострадавших в этой истории — похожими на оригиналы. Я смотрю, у Нины есть довольно интересные наблюдения, вот ими и воспользуйся. Ну, ты ведь помнишь недавние московские события по поводу лица персонажа, сильно напоминающего известного прокурора? Я — как раз в этом смысле и имею в виду. Подумай, Аллочка, я чувствую, у тебя может получиться очень даже неплохо. Только не афишируй раньше времени, не вноси в это дело, как говорится, преждевременной ясности. И, вообще, поменьше болтай.

— А я разве..? — обиделась Алла.

— А я — разве? Я говорю: вообще. Приготовь весь материал, разбей на отдельные главы — публикации. А потом я еще посмотрю, чтобы убрать любую возможность «высоких» придирок. Можешь быть уверена, что в нашем болоте сразу зашевелятся. А мы с тобой потихонечку где-нибудь пропустим робкую такую мыслишку о том, что в одной из финальных главок — исключительно по многочисленным просьбам, да и требованиям наших читателей, которые мы, естественно, организуем, назовем имена всех фигурантов. Вот тебе и будет сенсация. Но только помни еще одно: берегись! Ты подняла слишком серьезную тему. Охрану я тебе дать не могу, поэтому сама реши, кто бы из твоих друзей-приятелей мог побыть какое-то время рядом с тобой. А одна — так вообще нигде не появляйся, только в компании. Алла, на войне, как на войне. И ты первая им объявила войну.

Крепко напугал журналистку Большой Тихон, так он думал, во всяком случае. И, кроме того, главный редактор считал, что в том случае, если она захочет воспользоваться его советами, то пригодный для газеты материал появится еще совсем не скоро. А время, известное дело, микширует излишние эмоции, снимает накал и острогу восприятия.

Но испугать Аллу и тем несколько отсрочить публикацию очень жесткого и, чего скрывать, опасного для существования газеты материала было уже невозможно — журналистка четко видела свою цель. Главным для нее было — привлечь внимание как можно большего числа людей к тем безобразиям и даже преступлениям, которые происходят в органах милиции. Людей бьют, но они боятся жаловаться, потому что некому, а которые есть, те и слушать тебя не станут. Крик в пустоту!..

Да, нужны были факты и помощники. Советы главного редактора все-таки насторожили Аллу.

И лезть в это, конечно же, опасное дело без соответствующей поддержки было неразумно. Но кто мог оказать такую поддержку? Милиция? Ну Да, как же! Странно, что Дергунов еще полез в это дело. Но он — участковый, он постоянно находится среди людей, которые давно уже все ему знакомы и судят о нем, прежде всего, по его делам и его совести. Значит, он — исключение. А на контакты с отделами милиции рассчитывать нельзя, ничего не получится.

Был, конечно, у Аллы один адрес — городское общество по защите прав человека. До последнего времени Алла не обращалась к ним, даже не знала толком, где они располагаются и какие конкретно вопросы пытаются решать. Но к ним следовало идти, имея на руках не слухи и косвенные доказательства, а прямые улики грубого ущемления прав человека. Вот у них, наверное, заявления Серафимы Петровны и Нины Крюковой могли бы найти отклик. И потом, вдруг у них имеется своя, независимая экспертиза? Это было бы удачей. Но ненадолго, потому что все равно требовалось найти прямые улики. Да хоть и дом тот найти, в котором издевались над похищенной женщиной, узнать, кто та хозяйка, с которой расправилась Нина. А через нее как-нибудь выйти и на мучителей. То есть необходим опытный детектив. Но и в доме потребуется экспертиза, а милиция, конечно, откажет, не найдя «оснований». Чтобы начать разматывать клубок преступлений, надо было хотя бы проникнуть в больницу, к постели Евгения Маркина, поговорить с ним, если удается, и выяснить, что на самом деле произошло. Либо выпросить у медперсонала копию его медицинского осмотра и врачебное заключение относительно диагноза. Но ни то, ни другое, ни третье и так далее пока не представлялось реальным делом, всюду были расставлены умелые препоны. Однако поговорить с «защитниками» все же следовало. И Алла решила начать подготовку своего похода к ним с заявлений Нины и Серафимы Петровны, а также с откровенной беседы с участковым Дергуновым…

Следующие два дня и ушли на эти «организационные» дела. И, только окончательно убедившись в том, что газета — газетой, она все стерпит, а вот отдельные жизненные обстоятельства — как тот обух, который никакой плетью не перешибешь. Так неужели и «правозащитники» не помогут?

Напрасно беспокоилась. Председатель регионального отдела общества по защите прав человека, Регина Александровна Певцова, оказалась невысокого роста, смуглой и очень милой, совсем не старой женщиной. Даже не верилось, что она, с ее внешностью и негромким голосом, решительно вступает в открытую борьбу со всеми теми, кто с убийственной постоянностью нарушает человеческие права — повсюду и повседневно. И не только органы милиции. Госчиновники тоже куда как хороши. Взяточники, чьи деяния, как правило, недоказуемы, боялись, тем не менее, попасться на кончик карандаша Регины Александровны — ославит за милую душу на весь белый свет. А времена, когда даже и «грязная» слава была, по-своему, в чести и помогала в «раскрутке» нового бизнеса, уже понемногу проходили. И, по-прежнему, стремиться к ней решались очень немногие, совсем уже отпетые, те, что с богатым криминальным прошлым.

Познакомившись с журналисткой, статьи которой читала и даже хвалила, Певцова взяла в руки краткое резюме по поводу того дела, с которым к ней пришла Алла Стерина. А затем ознакомилась и с заявлениями пострадавших, матери Евгения Маркина и Нины Крюковой.

Долго молчала, покачивая головой, словно споря с собой. Потом сняла трубку телефона и позвонила.

— Игорь, вот тут, у меня, сидит девушка… Журналистка, — поправилась она. — И на руках у нее просто убийственный материал, по поводу которого у меня имеется свое собственное суждение. Если можешь, загляни к нам. Хотя бы ненадолго, а, впрочем, тебе самому решать, насколько реально то твое предложение, которое мы обсуждали на прошлом заседании… — Регина Александровна помолчала, слушая, а затем снова закивала в такт своим словам. — Да, именно о комитете и речь. Случай чрезвычайный! Словом, мы ждем… Это — Сорокин, — сказала Регина Алле, ничего не объясняя и полагая вероятно, что объяснений и не требовалось.

Но Алле, как ни странно, фамилия эта была неизвестна, она пока еще ничего не поняла и приготовилась ждать. Оценка события Региной превзошла ее ожидания. Их официально зарегистрированная общественная организация, как Алла скоро поняла из кратких пояснений руководительницы, имела свои, непростые, мягко выражаясь, отношения с власть имущими. Становилось понятным и то обстоятельство, что реакция властей на публичные выступления и активные действия правозащитников часто была неадекватной. Однако это, тем не менее, не снижало у правозащитников уровня их упорства и убежденности в своей правоте. Но, прежде всего, разумеется, — в первенстве Закона.

Давно уже не секрет, что сами власти, но особенно организации, стоящие на охране правопорядка, Закона, часто забывают о своем предназначении и как бы становятся собственной охраной все той же власти. В этой связи у правозащитников в последнее время появилось ощущение, даже убеждение, что становится все более необходимым выделение какой-то части организации для решения проблем более частного порядка, или создание отдельного комитета, который занимался бы конкретно этими, противозаконными действиями милиции. По этому поводу еще не принято окончательного решения. И одним из наиболее рьяных сторонников такого комитета является доцент кафедры информатики технического университета Игорь Сорокин.

Нет, ничего это имя не говорило журналистке. Хотя по роду своей деятельности она наверняка могла где-то «пересекаться» с этим человеком. И когда прибыл Игорь — высокий и крепкий парень, и приветливо, как на старую знакомую, посмотрел на Аллу, она по-прежнему никак не могла его вспомнить, хотя чувствовала себя под его взглядом очень неудобно. Зато она вдруг подумала, что дело будет выиграно — столько в молодом человеке было уверенности и убежденности, да и просто внутренней силы, которая всегда заметна посторонним.

Не тратя слов, он немедленно принялся за чтение переданных ему Региной материалов. У Аллы, не увидевшей на его спокойном и непроницаемом лице никакой реакции, даже нехорошо стало в груди, словно стеснилось, сжалось что-то. Прямо до ощутимой боли. Неужели все напрасно?..

Но Игорь отложил бумаги, аккуратно подравнял углы листов, припечатал сверху ладонью с растопыренными пальцами и наконец сказал:

— Это будет нашим первым и очень серьезным делом. Не уверен, что все разрешится завтра, наверняка потребуется много времени и сил, но… Регина, я бы лично взялся.

У Аллы отлегло от сердца. Она глубоко и протяжно вздохнула. Игорь косо взглянул на нее и улыбнулся.

— Ох, и попадет же нам! — он сказал это с интонацией нашкодившего мальчишки, готовящегося к неминуемому наказанию. — Хорошо еще, если просто в угол поставят… Это был бы, наверное, самый лучший вариант. Но в него я не верю.

— А во что ты веришь? — мягко спросила Регина.

— Сильно повоевать придется. Ты ж понимаешь, что это для них?.. Знаешь, что нам скажут в суде, куда мы обратимся с жалобой на противоправные действия прокуратуры… милиции… врачей… кого еще? Ну? Они нам скажут: вы с ума сошли! Вы на кого…? — Игорь не произнес самого слова, обозначавшего действия правозащитников, но одними губами, молча, произнес это ругательство. — Вот, что они нам ответят на наш запрос. В лучшем случае. Если им прикажут ответить. И если тому, кто вынужден будет приказать, в свою очередь прикажут свыше. Поэтому я бы губ не раскатывал, но действовать начинал бы немедленно, пока время не ушло. Для всяких там экспертиз. А вот где брать независимых экспертов, это уж ты, уважаемая, подумай. У меня таких связей еще нет. А вот создадим Комитет — заведем. Ты знаешь, у меня сейчас и название появилось.

— А ну? — заинтересованно воскликнула Регина, и улыбающееся ее лицо стало совсем приятным, даже, по-своему, обаятельным.

— Комитет против пыток в милиции. Вот прямо так, без всяких обиняков, конкретно. Чтоб каждый пострадавший от их самоуправства знал, где у него настоящая защита… Иначе, Регина, все наши действия будут расплывчатыми и неопределенными. Я бы сказал, неубедительными. А вот в программу я бы вставил то, о чем мы уже не раз говорили, то есть всю милицейскую терминологию, типа «выбивать показания»… А теперь позвольте вопрос к вам, Алла. Объясните, почему мать пострадавшего, Серафима Петровна Маркина, не хочет сама подать заявление в судебные органы? С милицией — понятно, с прокуратурой тоже. Но — суд? Ну, начать хотя бы с того же участкового. У него же, известно, есть определенные полномочия. И порой приходится, как это ни противно, пройти предварительно всю долгую лестницу инстанций, пока доберешься до той, которая и решит в конечном счете. Ничего не поделаешь, система такая. И нам скажут: а вы туда обращались? А туда? А почему сразу — нет? Есть порядок… И чем вы ответите?

— Вы знаете, Игорь, здесь все не так просто, — ответила Алла. — Я ведь многого не написала из того, что стало уже мне известно, к тому же отдельные и важные факты нуждаются в более тщательной проверке. Я ведь сама собиралась проводить «независимое расследование» и кое-что раскопала, но добыть еще некоторые дополнительные, просто необходимые сведения у меня нет реальной возможности. Для этого, наверное, надо обладать некоторыми мужскими качествами, — она печально хмыкнула и с надеждой посмотрела на него. — Увы!.. Что я еще могу сказать? Мы пытались «достучаться», как говорится, до власть предержащих, но в прокуратуре заявление Маркиной, как вы правильно заметили, не приняли. А насчет милиции?.. Знаете, мне один хороший человек не посоветовал. Он сказал: это — колодец без дна. Утонет и не найдут даже следов.

— С вами все ясно, — улыбнулся Сорокин. — Регина, где бы мы могли уединиться с девушкой для более детального разговора? — Игорь поднялся.

— Да оставайтесь здесь. Мне надо отъехать на часок, и мой кабинет в полном вашем распоряжении.

И когда она вышла, Игорь пересел на ее место, подвинул к себе несколько листов бумаги, взял ручку и сказал:

— А теперь подробно, все сначала и по порядку… Давайте посмотрим, что это у вас за «независимое» такое расследование?..

Глава шестая УДАЧИ И ПРОИГРЫШИ

Турецкий помнил этого Сорокина. Симпатичный парень — спортивный, решительный. Александр Борисович вполне мог бы сказать себе: вот таким был и я недавно… в молодости. Лет двадцать назад. Ох, сколько же воды утекло!..

Часто ему казалось, что правозащитники — это неторопливые, дотошные люди, при этом нередко — зануды, иначе им ничего не узнать и ничего не добыть в качестве компрометирующих власть доказательств ее неправоты. А этот Игорь был — сплошное действие. Прямо-таки прирожденный детектив. Впрочем, почему был? Наверняка жив и здоров, закалился в борьбе с «оборотнями в погонах», — уже не важно теперь и в каких, устал, поди, и с удовольствием вернулся к своей информатике. Так нет же, вот, пишет Алла, их комитет, уже после своего первого, бесконечно тягомотного дела, рассмотрел за прошедшие годы еще целых восемь десятков подобных жалоб. Просто невероятно! И это — только один комитет, и в одной губернии… Куда дело катится?! Вопрос, разумеется, риторический…

И он вспомнил рассказ самого Игоря, с чего тот начал собственный сбор доказательств…

Утром следующего дня Сорокин со Стериной, прихватив с собой непременного Костю Прошенко, — а как же обойтись без фиксации фактов? — выехали в Богоявленск. Заранее предупрежденный ими участковый уполномоченный, не без некоторых сомнений согласившийся поучаствовать в операции «Опознание», заправил машину и заехал к сестре за Ниной. Она уселась в машине на заднем сиденье и сделалась почти незаметной. Вот ведь до чего дошла видная и красивая девушка, — с огорчением думал Дергунов, — изо всех сил пытается спрятать себя. Но дело, о котором говорили Павлу Антоновичу журналистка и ее коллега, стоило того, чтобы рискнуть.

Чтобы не двигаться кавалькадой, «Лада» Игоря осталась во дворе у сестры Дергунова, Клавдии, а все расселись в стареньком, но вместительном «опеле» участкового уполномоченного. Первый адрес, по которому собирались проехать журналисты и правозащитник, был тот дом, в котором содержали похищенную девушку. И здесь самыми важными были показания самой Нины. Сможет ли она вспомнить тот дом? Ведь, по ее же словам, вырвавшись на волю, она так бежала, фактически не оглядываясь, чтоб поскорей скрыться с глаз, что вряд ли могла что-нибудь запомнить. Но надеялись, скорее, на «моторную» память, когда ноги беглеца сами знают, что надо делать.

Для начала было определенно ясно одно: девушка бежала из дачного поселка, расположенного на окраине Богоявленска, за посадками, которые отгораживали сам поселок от автомобильной трассы. Вдоль нее, прячась в кустарнике и посадках, и бежала Нина к городу. И, кстати, вспомнила она, оттуда, почти от места ее заточения, были видны церковь Богородицы и шпиль железнодорожного вокзала. А еще она, пытаясь пробежать мысленно весь свой путь к свободе, вспомнила в обратном порядке лесопосадки, часть вырубки перед ними или неширокое поле, потом какие-то железные заборы и узкий проулок между ними, а до него — асфальтированную дорогу. И на нее девушка ступила сразу, едва вырвалась из подвала, и даже слышала еще душераздирающие вопли оттуда, сзади. Другими словами, кое-как топографию местности, особенно, тем, кто более или менее знаком с нею, составить было возможно. И, в первую очередь, работнику милиции. К тому же и найти место, откуда церковный купол и шпиль вокзала были видны почти рядом, вероятно, тоже особых трудностей не представило бы. Так что и ехали не то чтобы наудачу, а с определенной целью.

Дергунову не надо было пересекать лесопосадки, он знал, где асфальтированная дорога от поселка выходит к трассе, и до перекрестка доехал быстро. Затем свернули к поселку. Нина, по совету дяди Паши, глядела все время в боковое окно машины, ожидая, когда в поле ее зрения окажутся и купол, и шпиль, и от этого места уже следовало «танцевать», как выразился веселый фотокорреспондент Костя. Ему не терпелось поскорее прибыть на место, чтобы запечатлеть «изумительный пейзаж» с подвалом, который, как он заранее представлял себе, будет сопровождаться подтекстовкой типа: «Здесь, на пороге этого подвала, было надето помойное ведро на голову хозяйки места заточения». Или что-нибудь еще — в таком же духе. А кто хозяйка? Да плевать, можно и не указывать фамилии, кому надо, тот поймет. И, главное, к суду притянуть не за что, какое тут может быть оскорбление личности: адрес не указан, хозяйка — тоже, чего вам надо?

— Вот, отсюда, — сдавленно воскликнула Нина, словно перед ее внутренним взором снова возникли картины ее мучений.

— Стоп, — сам себе сказал Дергунов и, остановив машину, вышел наружу. К нему подошел Игорь. Затем Костя с фотокамерой, и сходу запечатлел пейзаж. Наверняка Алка, как он звал свою коллегу, упомянет этот момент в своих репортажах. А вот и иллюстрация готовая, гляди и описывай, лучше не придумаешь…

Нина не вышла, она все еще боялась, что на дороге вдруг могут оказаться те ее мучители и они схватят ее, и даже трое мужчин против их наглой силы ничего не сделают, не помогут.

— Погляди внимательнее, дочка, — сказал Дергунов ласковым тоном, — это видела?

Нина кивнула.

— И долго ты сюда бежала? Ну, так, на прикидку?

— Не знаю, быстро… А когда оглядывалась, видела красную крышу. Это — тот самый дом. И забор тоже красный, железный. А дом — деревянный, два этажа. И еще ворота были открыты, и у крыльца стояла красная машина.

— Чего говоришь? — думая, что ослышался, насторожился участковый. — Какого цвета? Красного? А марка машины?

— Не знаю, я не запомнила. Красная и иностранная. Низкая такая. Немного ниже твоей, дядь Паша.

— Та-ак… — многозначительно протянул Дергунов и посмотрел на Аллу в упор. — Ни на что не намекает, нет? Ну, госпожа сыщик, подумайте?.. — он со значением хмыкнул.

— Постойте, — Алла нахмурилась, — вы намекаете на то, что…

— Ни на что я не намекаю, милая, я хочу напомнить вам, да и всем остальным, что такие Совпадения происходят в жизни крайне редко. И только тогда, когда они уже не случайные совпадения, а реальные факты — для дальнейшего анализа. Но вас этому не учили, естественно. Вам это в университете, или где вы там усваивали науки, было абсолютно ни к чему. И правильно, не ваше это дело.

— Я поняла вас, Павел Антонович, — часто задышав, что выдавало в ней недовольство, холодным тоном ответила Алла, — вы намекаете мне, что я должна сопоставить три уже известных нам факта? Остановку красной машины сотрудником ДПС, наезд красной же машины на неизвестную личность и присутствие по-прежнему красной машины во дворе дома, где насиловали, а по сути пытали, скажем так, невесту того самого, строптивого патрульного? Что ж, остается лишь сопоставить краткое описание пострадавшей внешних данных хозяйки машины с тем, которое упомянул в своем рапорте лейтенант дорожно-патрульной службы. И мы сможем сделать некоторые выводы о «странном поведении» красной машины, а точнее, той, что была за рулем. Это я подчеркиваю, ибо в двух случаях была именно женщина, похожая по описаниям двоих пострадавших. Вы об этом хотели мне намекнуть, товарищ капитан? — Алла подчеркнула слово «товарищ», как бы в пику его пренебрежительной «госпоже».

Но Дергунов только расхохотался, увидев, как «нахохлилась» журналистка, решившая, вероятно, что он действительно пытался ее обидеть. Вот же глупенькая еще… молодая.

— Умница! Именно намекнуть! Ну-ну, слушаю дальше, девочка…

Алла теперь хотела немедленно обидеться теперь и за «девочку», но, увидев улыбчивый и поощряющий взгляд, вмиг передумала: капитан показался ей много старше, и выглядел даже и не отцом, а, скорее, дедушкой. И наверняка не хотел оскорбить там, унизить в глазах других, просто манера у него такая. Вот, кстати, и характеристика человека: манера разговора, интонации, слушай, Алла, людей, запоминай их…

— Что дальше? — она нахмурила девственно чистый лобик. — Если мне не изменяет память, но можно освежить, прочитав показания Нины, выбежав на асфальтированную дорогу, она еще слышала крики той женщины. Значит, и дом где-то близко от границы поселка. Притом он под красной крышей, деревянный и с красным высоким забором. Так?

— Ну, так, — продолжал улыбаться участковый, и за ним стали посмеиваться Игорь с Костей, наблюдавшие за своеобразным экзаменом журналистки.

— Это — не все, — продолжила она. — Нина бежала между железными заборами, а дальше было небольшое поле и лесопосадки. Так вон же — крайние дома, очевидно, там она и сошла с дороги. Надо подъехать ближе, и я уверена, что дом за красным забором мы обнаружим без особого труда.

— Еще раз молодец, — уже серьезно сказал Дергунов, — тогда — по машинам!.. — и они неторопливо отправились дальше.

— Вот здесь, — неожиданно сказала неотрывно глядевшая в боковое окно Нина, и Дергунов притормозил.

— Узнала?

— Да, вот тут я побежала…

Нина показала на окраинные домики поселка — последние остатки бывшей деревни, уступившей место новым русским господам, таким вот нехитрым способом словно бы возвращавшим свои «родовые имения», которых у них отродясь не бывало. Но чья-то уверенная дорога «из грязи — в князи» всегда, во все времена, была чревата для окружающих «полной неожиданностью», ничего не поделаешь.

— Вон и проулок… Значит, теперь — два шага…

Дергунов поехал совсем медленно.

— Нашли!.. Вижу!.. Вон он!.. — наперебой закричали пассажиры машины, когда она подъехала к повороту к новым домам, или дачам, как их именовали имевшие, кстати,собственные особняки в Нижнем. Но там — город, а здесь — как бы малое поместье, дача другими словами, хотя постройки отличались городской добротностью. Уж это хорошо знал капитан Дергунов, хотя данный участок жилого массива не относился к его компетенции. Кажется, он вообще не относился к компетенции милиции Богоявленска, на него распространялась власть Нижнего. Странно, но чего в жизни не бывает. Особенно когда кому-то хочется именно так…

Адом за красным высоким забором был деревянным. Но ворота, не доезжая до которых остановились, были деревянными. И Нина немедленно узнала и то и другое. Ну вот, теперь можно было и начать выяснять, кому принадлежат строение и участок номер двадцать один. Очко, другими словами.

Забор был неудобный: острые железные края не позволяли ухватиться за них — гнулись, а рост даже высокого, под метр восемьдесят, Игоря не позволял заглянуть во двор. А Костя, между тем, защелкал аппаратом с нескольких ракурсов, беря в объектив и сам дом, и его соседей — справа и слева. Точность не помешает.

— Знаешь, что, — сказал Игорь ему, — давай-ка я упрусь в забор, а ты залезай мне на спину и снимай, что там тебе надо. Вход в подвал ищи. А потом я на тебя залезу, сам посмотрю, чтоб запомнить и чтоб ошибок не было.

Сказано — сделано. Костя, поддерживаемый Дергуновым, забрался на спину Сорокина и негромко воскликнул:

— Оп-па! А вот и подарок, — и быстро защелкал камерой. — А теперь давай ты, — сказал он Игорю. — И обрата внимание на номер машины.

Игорь вмиг оказался у него на спине, поглядел и спрыгнул на землю.

— Ну, вот нам и разгадка. Это — та самая, очевидно, машина, которую останавливал Маркин за превышение скорости.

Дергунов послушал, мрачно посмотрел на обоих мужчин и поступил по-своему: подогнал свой «опель» почти к самым воротам и забрался на передний бампер. Посмотрел, спрыгнул и сказал:

— А машинка-то эта, парни, принадлежит супруге заместителя областного прокурора Муранову. Словом, здесь находится в настоящее время или держит свою машину сама госпожа Муранова — собственной персоной. Я проверял по номеру, все так. Но, полагаю, что встреча с мадам Мурановой, пострадавшей от действий гражданки Крюковой, у вас сегодня не предусмотрена? Лично мне не хотелось бы. Раньше времени. Иначе мы рискуем ничего не добиться ровным счетом… Так что, поехали? Или у вас собственные планы?.. Но, в любом случае, скажу, что мне «светиться» именно теперь нет никакой нужды.

Дергунов не имел в виду приближающейся пенсии, хотя и о ней следовало думать загодя. Он понимал другое: в борьбе за справедливость нельзя выкладывать на стол все свои козыри разом, так и проигрыш недалек. Наоборот, надо делать вид, будто ты ничего не знаешь, даже не догадываешься, и тогда твои фасеты могут иметь решающее значение. В принципе, считал он, главное дело было сделано, адрес, по которому содержалась похищенная Нина, определен. Оставалось только, чтобы она посмотрела на машину.

Нина, ежась от неприятных предчувствий, вышла из машины, а мужчины сделали из скрещенных рук для нее «стульчик», девушка встала на колени, ее приподняли, подержали немного и опустили на землю.

— Это она, — сказала Нина, снова поежилась и добавила: — Вот как увидела и ее, и дверь подвала, сразу жутко стало…

— Ну, ничего, дочка, — ласково сказал Дергунов, — прошло, и перетерпится… Меньше думай о плохом, забудется… Ну, поехали. Теперь и спрашивать, чей это дом, нет нужды, известно. Это, к слову, и объясняет многое из того, о чем рассказала Нина. Ну, о Евдокимыче, которого поминали… как их… Федя с Колей?.. Надо узнать, на кого из оперативников и следователей опирается наш славный Михаил Евдокимович Муранов в Пригородном ОВД, и мы узнаем их фамилии. Там ведь, кстати, и допрашивали Маркина, откуда он и «выпал» из окна. И вспомните также, к чему склоняли те похитители Нинины девушку? Наклепать на Евгения. Мало того-что украл и изнасиловал, еще и убил! И они бы убили, глазом бы не моргнули, вот в чем горе-то… Видите теперь, какие связи возникают? Тут хорошенько подумать надо, прежде чем… Ну, ладно, поехали, ребятки, «светиться» больше не надо, и так нас — целая толпа, всем через минуту станет известно про очень странных посетителей, которые суетились вокруг чужого забора.

— Да, пора «делать ноги», — подтвердил веселый Костя. — Фоторепортаж, Алка, будет классный!

— Ты погоди со своим фоторепортажем, — остановил его Дергунов. — Не так все просто, парень. Эти не задумываясь свернут тебе шею, как куренку…

Участковый вовсе не собирался намекать на высокий рост и тонкую шею Кости, но получилось, что именно так, и все рассмеялись, Костя — в том числе…

Алла записала точный адрес себе в блокнот, Костя сфотографировал название улицы и номер дома, и они уехали, так никого и не встретив на улице. Может, просто повезло, а может, час уже был такой, когда «деловые» разъехались по своим делам, а остальные занимались нехитрыми деревенскими проблемами. Точнее, огородными. И ведь хорошо жили, а огороды все еще держали, наверное, по старой привычке. Особенно, если живы еще старики-родители или прислуга, чтобы копаться на грядках!

Журналистка подумала, что если бы у нее была возможность без опаски преждевременного раскрытия тайны «независимого расследования» опросить соседей по дачам, то она наверняка нашла бы того, кто мог слышать крики истязаемой насильниками девушки. Не могли не слышать, услыхала же хозяйка протяжный стон жертвы похищения! А ночью вообще любые крики слышны. Но… не надо торопиться, прав этот предусмотрительный милиционер…

Дергунов же размышлял о другом.

Следователь-дознаватель Инокентьев наверняка не собирался проверять показания Крюковой, иначе он давно бы постарался провести следственный эксперимент с выездом на предполагаемое место преступления. Он же этого не сделал, да и не будет впредь. Он, скорее всего, уже отложил и заявление, и протокол допроса в «долгий ящик». Свои же кругом, рука руку моет. Вероятно, и предоставление ему сейчас протокола обнаружения дома, в котором содержали похищенную девушку, было бы пустой тратой времени. Наоборот, он еще и крик поднимет, почему это посторонние люди «беззастенчиво вмешиваются» в ход расследования?! С него станется… Но протокол надо составить, а в качестве свидетелей представить приезжих из Нижнего. Можно двоих. Помня при этом, что Инокентьев сделает все, чтобы запутать, а то еще и запугать, обвинив в самоуправстве посторонних людей. Или, напротив, заинтересованных лиц. И все — коту под хвост…

Вспоминая теперь прошлую историю, Александр Борисович отсюда, издалека, мог видеть все то, что журналисты делали правильно и в чем заключались их ошибки, без которых, впрочем, не обходится ни одно нормальное следствие.

Ну, то, что Дергунов оформил тогда два экземпляра протокола, а не один, который, будучи присоединенным к следственным материалам по так и не возбужденному уголовному делу, был благополучно, как и ожидалось, «утерян», причем вместе со всем остальным, стало ясно почти сразу. Но Алла с Игорем забрали и копии, и вторые экземпляры дальнейших показаний свидетелей с собой, и это оказалось у них, по сути, единственным доказательством происшедших преступлений, которые «свои люди» в областных правоохранительных органах и не собирались расследовать. Наоборот, их единственным желанием было разом покончить со всем компроматом. Утопить его. Либо элементарно запугать свидетелей напоминаниями, например, о приближающихся пенсиях. Но… увы, документальные свидетельства-то остались. Вопреки надеждам и к великому огорчению «защитников чистых мундиров».

К Маркину, очень медленно приходящему в себя и еще не разговаривающему, была после жалобы в адрес депутата Государственной думы от губернии, — отправленной по настоятельному совету Аллы, — наконец-то допущена мать. Но что она могла узнать, кроме констатации того трагического факта, что все тело сына — в самом деле было сплошным синяком, и по окончательному врачебному диагнозу, у Евгения, в результате его попытки самоубийства, случился разрыв спинного мозга в поясничной области. Это что же?! Обездвиженный калека на всю оставшуюся жизнь?!. Да и об этом Серафима Петровна узнала нечаянно, ей категорически запрещали притрагиваться к сыну, который только с трудом приоткрывал веки, но даже губами не шевелил. Но она случайно присутствовала, когда медсестра, морщась, выносила утку из-под недвижимого больного, лежавшего на вытяжке, причем в таком положении, что оторопь брала. Как на пыточном столе. Тогда и увидела своими глазами. После чего ей стало так плохо, что пришлось нюхать нашатырь и пить «от сердца», а лечащий врач, почти не стесняясь в выражениях, по-базарному орал на медицинскую сестру, нарушившую чуть ли не основную, определяющую заповедь любого врача: не навреди!

Таким образом, получалось, что калекой младший лейтенант сделал себя сам, по собственной воле. А отсюда следовали и немедленные выводы: о каких таких пытках может идти речь, если потерпевший, по авторитетному заключению врачей, сам виноват в своем несчастье? Ну и что, что его допрашивали о причастности к пропаже также потерпевшей Крюковой? Кто его прыгать-то из окна заставлял? Надо было подождать еще немного, не нервничать, и обстановка бы прояснилась. И всякие обвинения, или, правильнее, подозрения, были бы с него немедленно сняты. Так почему же он пошел на такой нелепый, фактически самоубийственный, шаг? Или все-таки чувствовал какую-то свою вину, но скрывал ее от следственных органов?

Ну, а насчет неправомерных действий милиции? О которых пытаются собирать нелепые доказательства всякие правозащитники, давно замеченные в ненависти к правоохранительным органам вообще, так и там дело ясное. Да, увы, иной раз нервы у следователей не выдерживают, когда речь идет об изнасилованных и убитых девушках! А кто выдержит?! Ну, и не доказано! И слаба богу, что не доказано!..

Однако небольшой поворот в сборе улик наконец-таки состоялся после того, как был выпущен из камеры старший сержант Иван Филиппов.

Он рассказал Лене, а затем, по ее просьбе, и участковому уполномоченному, занимавшемуся этим делом уже как своим личным, про все обстоятельства допросов и своего пятисуточного «сидения» в камере следственного изолятора. Подробно рассказал, как его избивали, требуя, чтобы он сначала сам сознался в изнасиловании и убийстве Нины Крюковой, а затем чтобы оклеветал своего коллегу и товарища Женю Маркина. При этом подробно описал своих палачей, и «образы», как говорится, полностью совпали с теми, о которых говорила Нина. Но, главное, Иван рассказал, как ему сфабриковали «хулиганку» по заявлению какого-то, очевидно своего, милицейского агента — из бомжей, судя по грамотности его заявления в милицию. Ему тогда сразу же стало ясно, что они оставляют его в качестве возможного кандидата на «назначенного» убийцу. Ну а традиционные напоминания по поводу того, как уголовники обычно поступают в камерах с насильниками, — это уже в порядке вещей. Почему-то считается, что после этой угрозы каждый обвиняемый, даже в надуманных преступлениях, должен немедленно «расколоться» и самостоятельно повесить себе на шею любые нераскрытые «ретивыми» оперативниками преступления. Вот так и прекращаются затем уголовные дела. Данное обстоятельство давно, конечно, не новость ни для газетчиков, ни для правозащитников, но оно — лишнее доказательство непробиваемости системы, тут уж никуда не уйдешь. По принципу, известному из «бородатого», советского еще анекдота про нерадивого председателя колхоза, у которого полностью развалилось хозяйство, а тут вдруг иностранные журналисты понаехали! «Та нехай клевещуть!» Вот и весь тебе сказ…

Но подавать в суд на тех, кто сварганил «липу» на него, Иван Филиппов категорически отказался. Его уже научили за один только день допроса, как надо себя вести со своими же коллегами. Да еще тогда, когда у них срочно «чешется» в одном месте.

А вот Жене, понимал напарник, не повезло. Не захотел он пойти «навстречу следствию», и вот результат. Ну, взял бы на себя, потянул маленько, а там все бы и прояснилось. И с тебя — как с гуся вода. И — жив-здоров! А теперь что? Говорят, даже и пенсия ему служебная не положена, поскольку взяли его не на рабочем месте, то есть у поста ДПС, а раньше, фактически дома, ну, на улице. А что подозреваемый был в форме, так это его личное дело: может, он и дома, отправляясь в сортир, форму надевает! Так что нет, не «светит» ему «производственная» травма. А, следовательно, и повышенная пенсия…

Ах, да, вспомнил Турецкий, это было уже потом, много позже. Когда Евгения выписали из больницы, врачи отказались дальше лечить: бесполезно. Улучшения все равно не предвидится, так что нечего и «государственное» место в клинике занимать. А помирать можно и дома. Короче, сам во всем виноват. Это было, когда и районный, и областной, и прочие суды неоднократно «завернули» жалобы потерпевших Маркиных на то, что травмы Евгения были признаны еще в первой инстанции не «производственными», то есть не связанными с его служебной деятельностью, а «бытовыми» — сам ведь выпал из окна!

Казалось бы, безнадежное положение, но Алла с Игорем не опускали руки. Это они дали совет Серафиме Петровне обратиться с жалобой к помощнику депутата Государственной думы с жалобой на руководство больницы. Но в ответ на запрос депутата главный врач ответил, что никаких указаний по поводу недопущения матери к больному не давал. Просто на нее, как и на всех других родственников тяжелых больных, распространяется запрет лишь на посещение палаты реанимации, а когда ее сына перевели в «хирургию», все запреты были сняты, и пусть теперь гражданка Маркина сама объясняется с депутатом, почему она не посещает сына в приемные часы.

Хитрил главврач, заметно хитрил, без всякого зазрения совести нарушая некогда данную им клятву Гиппократа. Но спорить и что-то доказывать было невозможно: ни одного письменного запрета на руках у Серафимы Петровны не имелось, а вдаваться в «тонкости» устных приказов у помощника депутата не было времени. Его реакция была соответствующей моменту: «Разрешили ведь — ну и ходите себе на здоровье! Рады были помочь…»

Однако и лечение в палате, как вспоминал Турецкий, ничем Евгению Маркину не помогло. Напротив, у врачей появилась масса отговорок по поводу того, что практически все имеющиеся в наличии возможности у них исчерпаны, а улучшения не наступает. И для продолжения лечения необходимы дорогие, а также очень дорогие лекарственные средства, которыми больница, к сожалению, не располагает. Но вот если «семье» удастся их достать, тогда длительный курс лечения можно продолжить, иначе бессмысленно… Что — бессмысленно, в объяснениях не нуждалось.

Но как раз в это время Маркины, которым активно помогали и Алла Стерина, и комитет по борьбе с пытками во главе с Игорем Сорокиным, получили известие о том, что по жалобе матери потерпевшего — самой первой еще жалобы! — проведено прокурорское расследование, после чего прокуратурой принято решение в иске отказать.

На очередную жалобу Маркиной тому же депутату по поводу отказа прокуратуры в ее иске относительно того, что сын подвергался в отделении милиции пыткам и, только не выдержав их, выбросился из окна, ответа пришлось ожидать долго И, наконец, он был получен. Все, как говорится, чин по чину.

Сперва подробные пояснения к делу, а затем, собственно, результаты повторного расследования, по которому уже получила отказ гражданка Маркина. Блистательный образец максимально удобного способа защиты мундира «доблестной милиции». В одном из материалов газеты «Ваш город» был фактически полностью приведен текст ответа депутата, подготовленного, естественно, его помощником. И его новый ответ «жалобщице» полностью соответствовал тому же ответу, полученному Серафимой Петровной перед этим из прокуратуры. Если кому-нибудь из злостных завистников депутата пришла в голову мысль крепко подставить «народного избранника», лучше он вряд ли бы смог это сделать!

В несколько сокращенном виде дважды повторенный ответ выглядел следующим образом.

«…Агентурными данными было установлено, что сотрудник ДПС лейтенант милиции Маркин связан с распространителями наркотиков. Он сам торгует ими, останавливая на своем посту автомобили и передавая нужным людям заранее оговоренные «посылки». Ввиду того, что его напарник старший сержант Филиппов тоже был «в доле», все эти преступные махинации осуществлялись ими без затруднений. Было решено взять лейтенанта с поличным. Что и случилось: в его машине обнаружили при обыске дозу героина хорошего качества, явно привозного. Маркин был немедленно взят под стражу. Но вскоре по другим агентурным данным выяснилось, что лейтенант является еще и соучастником похищения девушки из Богоявленска, Нины Крюковой. В местное отделение милиции поступило сообщение гражданки Крюковой, матери Нины, о том, что дочь у нее пропала поздно вечером, когда отправилась в Нижний вместе со знакомым Маркиным. Домой она не вернулась.

Далее. Ввиду того, что задержание Маркина и обыск в его машине производились с некоторыми нарушениями, предусмотренными статьями Уголовно-процессуального кодекса, это свое обвинение следствие вынуждено было снять. Но Маркин и его коллега Филиппов, совершивший к тому же административное нарушение и ожидавший в камере предварительного задержания постановления суда, оставались по-прежнему подозреваемыми в похищении девушки. Вот этими вопросами и занималось следствие. Но при проведении одного из допросов, во время которого следователем и оперативными сотрудниками отделения уголовного розыска были допущены отдельные нарушения, выразившиеся в недозволенном применении рукоприкладства, подследственный Маркин попытался решить дело по-своему. Он головой выбил стекла в окне на втором этажа и выпрыгнул, пытаясь уйти от правосудия. Но с ним случилось несчастье: он упал прямо на мотоцикл под окном, в результате чего и получил означенную травму позвоночника.

Что же касается похищенной гражданки Нины Крюковой, то она объявилась буквально в тот же день, ухитрившись убежать от своих похитителей и насильников, одетых тоже в милицейскую форму. Собственно, это обстоятельство и внесло первоначальную путаницу в следственный процесс. Поиски похитителей и насильников, чьи субъективные фотопортреты были созданы по весьма расплывчатым воспоминаниям Крюковой и разосланы в подразделения милиции, оказались безрезультатными.

Таким образом, расследование дела о похищении гражданки Крюковой пришлось приостановить до появления новых обстоятельств. А уголовное дело против Маркина было прекращено производством в связи с тем, что были выявлены также новые обстоятельства, свидетельствующие о невиновности обоих подследственных в уголовных деяниях, предусмотренных статьями 126-й и 131-й Уголовного кодекса Российской Федерации.

Травма же, полученная Маркиным в результате падения на мотоцикл, явилась следствием его личных неправомерных действий во время официального допроса. На сотрудников милиции и прокуратуры, участвовавших в допросе, наложены служебные взыскания. Подозреваемый в аналогичном с Маркиным преступлении Филиппе», после отбывания наказания по статье 20-й, пункт 1-й, в течение пяти суток, освобожден…».

Оба ответа, дословно повторяя один другой, были опубликованы в газете, без упоминания, разумеется, конкретных фамилий, но сопровождаемые комментариями редакции. Ждали резкой реакции прокуратуры, но ее не было. Газету «не заметили». А материалы тем временем продолжали публиковаться: сказка про некое «царство-государство», казалось Алле, должна была вызвать возмущение читателей. Однако, как вскоре заметил при очередном знакомстве с материалом Большой Тихон, большого шума не будет. Власть продолжала хранить полное молчание, ее чья-то беда не касалась.

Время шло, Евгений был выписан из больницы, его перевезли домой и посоветовали «лечиться» самому. Конечно, большего издевательства и цинизма было невозможно ожидать. И об этом рассказала газета. А потом переключилась на «ожидание судебного решения» в очередной инстанции. И вскоре Алла сама поняла, то все они идут по заколдованному кругу, из которого не видно выхода. Одно решение соответствовало предыдущему, и ничего поделать было нельзя, вплоть до обращения в Верховный Суд. Но это — время, долгие месяцы, н все причастные к делу Маркина понимали, что судиться можно теперь целую вечность. Надо было искать иные способы «воздействия на умы общественности».

Собственно, Алла уже и сама убедилась, что ее «страшная сказка» давно уже никого не пугает. Особый расчет она строила на самом первом материале — про прокурора и его супругу, из которого и вытекал весь дальнейший сюжет. Ожидался взрыв. Но того не случилось. Более того, скоро стало известно из достоверных источников о том, что господин Муранов с супругой отбыли на отдых в Эмираты. Ну, о чем после этого можно было говорить? Тем более что сама прокуратура никак не отреагировала, оно и понятно: сказочка — и есть сказочка, пусть детишки забавляются. Конечно, все было бы иначе, назови она в своих публикациях подлинные фамилии. Но обещание назвать их «где-то в конце», очевидно, так никого и не заинтриговало…

А «реакция», как таковая, появилась неожиданно и с той стороны» с которой ее никто не ожидал.

Однажды поздно вечером девушка возвращалась из редакции домой. И, как в той же «страшной сказке», на перекрестке двух улиц задумавшаяся над своими длительными неудачами Алла не заметила, как оказалась в окружении нескольких молодых людей. Она испугалась, хотела закричать, увидев неподалеку нескольких прохожих, но не успела: сильный удар сзади по голове швырнул ее на асфальт. Потом она сквозь оглушительный шум в ушах почувствовала два сильных удара, вероятно, ногами, в бока, и все для нее стихло. Очнулась она, когда ее подняли с земли прохожие. Они видели хулиганов, напавших на девушку и отнявших у нее сумку, где у нее было все: ключи, кошелек, телефон, записная книжка…

Ей помогли добраться до травмопункта, и там ленивый дежурный заполнил карточку, после чего Аллу отвели на обследование. Старая женщина-врач сказала, что ей сильно повезло с прохожими, они спасли ее, иначе последствия избиения могли стать необратимыми, то есть даже и трагическими. Били «грамотно», как бьют в милиции, стараясь не оставлять следов. Словом, надо благодарить судьбу и полежать недельку-другую на «больничном».

Естественно, было подано заявление пострадавшей в милицию — по месту совершения преступления, другими словами, по месту жительства пострадавшей журналистки.

Весьма пикантная подробность. Следователь из милиции, которому было передано заявление гражданки Стериной, уяснив для себя последствия нападения на девушку, тем не менее прислал ей по домашнему адресу вызов для дачи показаний в связи со своим заявлением. И все, и замолчал. Ждал, когда пострадавшая, видимо, встанет из постели и явится к нему в кабинет за справедливостью.

Узнав об этом, Игорь Сорокин не стал церемониться и дозвонился до приемной начальника ГУВД. Демарш имел последствия. Примчавшийся домой к Алле следователь, вместо выяснения обстоятельств нападения, долго «горевал» по поводу того, что гражданка Стерина не поставила его в известность о состоянии своего здоровья. Алла напомнила ему, что во врачебном заключении, приложенном к заявлению в милицию, все уже сказано достаточно ясно для того, кто умеет читать. На что следователь, демонстрируя свой полный идиотизм, тщетно попытался отыскать заключение из травмопункта в своей папке, где была лишь одна-единственная бумага — само заявление. И диву давался, рассматривая бумагу с обеих сторон и словно пытаясь понять, куда могло деваться заявление, — уж не прилипло ли? А потом он вдруг сообразил, что виноват, вероятно, курьер, не донесший до его стола важнейший документ. После чего поинтересовался, не сохранилась ли у гражданки копия заключения? Его вопрос был так же ясен, как и сам «следах». Недаром, видно, этих «деятелей» именно так, с презрительной интонацией, называют их же собственные клиенты — уголовники всех мастей. Короче, тот решил, очевидно, что ему удастся «потерять» и копию. Но Алла сказала, что снимет копию с того документа, который остался у врача, а затем пришлет ее следователю. И тот просиял от сообразительности пострадавшей, после чего, не записывая, а запоминая, выслушал все перипетии нападения и мысли пострадавшей по этому поводу и встал, чтобы уйти, твердо пообещав серьезно подумать над происшествием и сделать выводы. Очевидно, возбуждать уголовное дело по факту нападения, избиения и грабежа ему очень не хотелось. В общем, думать он еще собирался. И на том, собственно, все и закончилось.

Через какое-то время Игорю, поинтересовавшемуся в следственном отделе ГУВД о судьбе заявления, было отвечено, что по данному факту возбудили уголовное дело, которое затем было прекращено ввиду отсутствия каких-либо доказательств действительно свершившегося уголовного деяния. Свидетелей отыскать не смогли, вероятно, это были приезжие, других улик, указывающих на преступников, также не было. А фотороботы нападавших, двоих из которых успела разглядеть Алла, на стенды почему-то так и не вывесили, объяснили несовершенством изображения и весьма общими чертами внешности, под которые мог подойти каждый второй гражданин. И это что ж начнется, когда придется по сигналам людей задержать полгорода! Веское объяснение.

Ну, в самом деле, утешала Алла необычно нервного Сорокина, не могут же они сами себя отыскивать и ловить! Это же — чистый абсурд. Увы, действительно так.

И вот тогда Алла нашла новый путь. Она предложила Сорокину открыть сайт в Интернете, в котором уже без всяких обиняков рассказать о зверствах в милиции. О неудачах в борьбе с прокуратурой и милицией, занявшими круговую оборону.

Иного выхода ни для себя, ни, для других Алла просто уже и не видела. Игорь согласился с ней, обговорив на всякий случай, способы и возможности защиты на случай очередного обострения самолюбия у милицейского руководства. И на этом пути их неожиданно посетила первая, если так можно выразиться, маленькая победа.

А впрочем, это было еще в те годы — не надо забывать! — когда к публикациям в мировой сети власти повсеместно относились наплевательски. Все по тому же «коронному» принципу: «Та нехай клевещуть!» Потому что не понимали еще, какой силой может обладать широкое общественное мнение, отыскивающее для себя самые неожиданные ниши среди источников средств массовой информации. Да, впрочем, и само слово «Интернет» представляло для большинства ответственных чиновников тайну за семью печатями или нечто напоминающее несерьезные игры «взрослых детей». Коротко говоря, никто из уже взрослых «дядей» никакой опасности для себя не ждал, тем более что дело о якобы имевшем место избиении в милиции следствием подтверждено не было, а само дело прекращено производством.

Журналисты газеты «Ваш город» опубликовали в Интернете расчетный счет в городском банке, на который каждый, сочувствующий несчастью невинно пострадавшего от противоправных действий собственных коллег Евгения Маркина» мог перевести хотя бы небольшие деньги для приобретения дорогостоящих лекарств. И деньги начали поступать на счет, небольшие, кто сколько мог, но это было уже нечто, при том что семья Маркиных ни на какие средства не могла рассчитывать, вокруг нее словно образовался заговор молчания, власть ничего не хотела слышать. А врачи уже не предлагали, а настойчиво требовали забрать больного домой, ибо со своей стороны сделали все, что могли, и дальнейшее их мало волновало.

Но страница в Интернете, рассказывающая о пытках в российской милиции, неожиданно нашла живейший отклик у одного из возмущенных пользователей «мировой паутиной». И ответ пришел не от тех, кому следовало в первую очередь реагировать на крик отчаянья обиженного и оскорбленного гражданина России, а из-за рубежа… Заинтересованным лицом оказался норвежский журналист, глубоко проникшийся поистине невероятной и полной драматизма историей молодого русского милиционера…

Глава седьмая ПОДВИЖКИ

Александр Борисович Турецкий включился в это беспрецедентное дело по решению Генеральной прокуратуры, а проще говоря, по указаниям своих шефов — прямого, как говорят в армии, и непосредственного. То есть генерального прокурора, первым помощником которого в те годы он являлся, и заместителя генерального по следствию Меркулова, естественно, считаясь и его помощником, но, главное, старым другом. Уголовное дело было возобновлено производством по пункту 2 раздела 4 статьи 413 Уголовно-процессуального кодекса ввиду вновь открывшихся обстоятельств и в связи с тем, что Европейский Суд по правам человека и основных свобод, который находится в городе Страсбурге, во Франции, принял к своему рассмотрению жалобу гражданина России. Это сообщение явилось громом среди ясного неба. Причиной такого решения международного суда явилось нарушение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод при рассмотрении судом Российской Федерации, связанным с применением федерального закона, не соответствующего положениям Конвенции. И хотя до вынесения постановления Страсбургского Суда, как его называют в обиходе, было еще довольно далеко, сам этот факт больно ранил чистую совесть руководства Генеральной прокуратуры России. Ну а кто в подобных случаях выступает, как правило, от лица Закона, разматывая и распутывая хитроумные комбинации «независимой» Фемиды? Да, конечно, неудобно всякий раз ссылаться на то, что у Александра Борисовича в этих ситуациях как бы пробуждается и обостряется особый нюх, однако истина того требует. Действительно, и пробуждается, и обостряется. Значит, ему и работать.

Атмосфера, в которой пришлось начинать, была далеко не самой благоприятной для возобновленного расследования, когда обстоятельства дела давно уже у всех ответственных лиц в губернии вызывали разве что неприятную отрыжку. Ну да, им только этого еще и не хватало! Обычный милиционер судится с правоохранительными органами! С самой прокуратурой! И, что уж совсем невероятно, Европейский Суд собирается всерьез рассмотреть жалобу некоего лейтенанта милиции Маркина. О чем официально и сообщил заявителю.

Турецкий, разумеется, немедленно выехал в Нижний, чтобы на месте ознакомиться со свидетельствами самого пострадавшего. Затем он собирался переговорить с теми, кто, помогая тому без всякой надежды на положительное решение, тем не менее, продолжали отстаивать справедливость во всех судебных инстанциях. Он хотел понять, наконец, причину такого резкого неприятия властями самого факта насилия, которое, естественно, здорово «пятнало» чистенькие прокурорские и милицейские мундирчики.

Самым любопытным для Турецкого оказалось то, что пострадавшего Маркина, у которого, как стало известно, был фактически сломан позвоночник, он на месте не застал. Лейтенант, как выяснилось, проходил очередной курс лечения в норвежском госпитале в городе Осло, в том, где проходят серьезную реабилитацию норвежские полицейские, которым приходилось в своей служебной деятельности получать травмы разной степени тяжести. Вот это была новость! А говорили — несчастный, лишенный средств не только для лечения, но и для нормального человеческого существования, впрочем, Александр Борисович прекрасно зная, какие условия понимаются некоторыми господами из государственных служб в качестве «нормальных и человеческих», и спорить по этому поводу ни с кем-то конкретно не собирался — бесполезно.

А затем начались бесконечные встречи и беседы, чтение материалов уголовного дела, которое уже неоднократно, с регулярной последовательностью, возвращалось из архива на стол следователя я с той же закономерной поспешностью уходило обратно, на полку с прекращенными делами. Это уже было не просто подозрительно, но откровенно походила на заговор или, точнее, на нескрываемый саботаж. Что ж, и это — не впервой. Сколько случалось, подобного в практике следователя Турецкого! И не упомнить…

Александр Борисович всегда, занимаясь особо кляузными делами, старался выслушать обе стороны, прекрасно зная, как элементарно фабрикуются подобные «дела». И в тот раз, внимательно изучив весьма хилое «уголовное дело», из которого действительно трудно было представить себе картину преступления, о котором написал в своем заявлении потерпевший. Какие-то расплывчатые показания свидетелей. Причем, упоминаются одни лица, а сами показания дают другие. И если это не сознательное запутывание следов, то тогда что это? Нет, нужны были толковые консультанты, четко знающие первоначальную суть проблемы. И они немедленно нашлись.

В заявлении Маркина, помимо собственных мучителей, участие которых в избиении и пытках электрическим током так ведь и не нашло подтверждения при проведении медицинской экспертизы, назывались имена его общественных защитников, в частности, председателя Комитета против пыток в милиции Сорокина и журналистки Стериной, также пострадавшей позже от действий тех, кому активно не понравились ее разоблачительные статьи в газете. А, помимо них, был задействован целый клубок лиц, чрезвычайно «заинтересованных» и в том, чтобы следствие не дало решительно никакого результата. Ведь опытному глазу следователя не так уж и трудно бывает различить в материалах расследования обыкновенную «липу», благодаря которой можно без труда свернуть и само следствие, и с большим успехом доказать недоказуемое. В первый раз, что ли?.. Особенно, когда дело касается судебно-медицинских экспертиз с заранее известными диагнозами и результатами, устраивающими следствие. И это откровенное жульничество, и преступный подлог — тоже, увы, не впервые в жизни…

Итак, ознакомившись с многочисленными отказами в возбуждении уголовного дела по поводу пыток в милиции, Александр Борисович понял, наконец, механизм действий и прокуратуры, и даже суда, в составе которого, очевидно, находились все те же «коллеги» мучителей, не находившие веских причин для пересмотра первоначального решения судей. А ведь дело дошло и до Верховного Суда России, и оттуда жалобщик получил ответ, аналогичный всем остальным, — имея в виду более низкие судебные инстанции, Так действительно ли событие не стоило выеденного яйца?

Но тогда почему так называемый Страсбургский Суд счел возможным заняться этим делом? Из самого уголовного дела ответ не просматривался. Надо было, по существу, начинать расследование практически заново, с азов. Значит, нужны свидетели, нужны факты и улики, которыми вряд ли поделится местная Фемида. Наоборот, она станет хранить недовольное молчание из-за того, что в Москве усомнились в их профессионализме. А времени с момента совершения преступления прошло много, свидетели все, что знали и помнили, наверняка уже позабыли. Хуже нет, как восстанавливать в памяти давно прошедшее. Но — придется…

Следователь по особо важным делам областной прокуратуры Никишов вел себя независимо, с видом чиновника, который сделал все от него зависящее и предпринимать какие-то новые шаги не намерен. Мол, вам интересно, берите, что есть, и занимайтесь сами. Турецкий прилетел в генеральском кителе и тоже, как и майор юстиции Никишов, имел одну звезду на погоне, правда, размером побольше, поэтому и его положение, как говорится в известном анекдоте, было предпочтительнее. И он не привык, чтобы в какой-то провинции с ним разговаривали чуть ли не через губу. И хотел уже взорваться и продемонстрировать этому местному «сопляку» весь джентльменский набор столичных эмоций, но неожиданно передумал. Ведь тот же не сам себе придумал такую позу. Разумеется, начальство велело: пусть-ка этот помощник генерального сорвется, он человек резкий, за ним не задержится, а туг мы его и… Чего — и? Да «телегу» накатают, где будет сплошная ложь, сочиненная при огромном количестве непосредственных свидетелей, а отбрехиваться придется всерьез и, значит, время терять, жизнь свою, по сути. Так хотят? Ладно, мы им взамен продемонстрируем нечто такое, от чего их, сукиных сынов, лихоманка перекосит!

Не любил хамства Александр Борисович. И старался не прощать его. Как и в этом случае.

Но если ты принял такое твердое решение, тогда уж, будь любезен, сам «соответствуй». Проведи новое расследование так, чтоб сразу поняли, с кем связались. Он ведь уже оценил незамеченную Никишовым собственную ошибку: начинал расследование капитаном юстиции, а сейчас таскает погоны майора. За что? За выслугу? Или за умение исполнять указания руководства? Еще в Москве, собираясь в командировку, Турецкий поинтересовался, кто вел расследование на разных этапах, каковы заслуги следователя, и убедился, что тот звезд с неба, определенно, не хватал, и больших дел не вел. И выслуги никакой у него нет. Вот и вывод: поощрили за «утопленное» дело. С этого и начнем, решил Александр Борисович.

По указанию из Москвы Турецкому выделили в прокуратуре отдельный кабинет, «снабдили» завлекательной молодой помощницей, пребывающей в должности младшего юриста, и «прикрепили» служебную «Волгу» с водителем — на все время его пребывания в Нижнем.

Пожилого водителя Григорий Никифорович Дремов, областной прокурор, «принимавший» помощника генерального, назвал Гошей. Позже, садясь в машину, Турецкий спросил, как его зовут полностью? Тот, помявшись, ответил, что вообще-то он — Гарри Пархомович. Турецкий восхитился таким сочетанием и попросил разрешения называть водителя именно так.

Словом, для Александра Борисовича в городе были созданы идеальные условия, чтобы он не мог без ведома своих «наблюдателей» находиться ни минуты. Что ж, и такое «проходили», не впервые. Больше всего вызывала жалость, конечно, секретарша. Ей явно «не светило» то, ради чего ею «снабдили» москвича, и она, кажется, быстро убедилась в этом. Ну да, тот случай, когда и хочется, и колется. Она же обязана докладывать о каждой его встрече, о всяком телефонном звонке. Может быть, даже и о том, что ему снится по ночам. Судя по ее поблескивающим «большим интересом» глазам, она готова была бы вовсе и не ради приказа, а по собственной инициативе постоянно контролировать его сновидения, причем напрямую, не выходя из койки московского «важняка».

Александр Борисович, будучи человеком, способным на сознательный риск, тем не менее считал, что сразу «садиться» на крючок белокурой русалки не стоит. Всему свое время. А потом, оно даже интересно — натянуть нос местной прокурорской элите и уже по своему собственному усмотрению воспользоваться наверняка неординарными способностями симпатичной его личным потребностям «лазутчицы». Если таковые вдруг возникнут. А если рассуждать вообще, в общем плане, то Александр Борисович обожал в каждом городе, не говоря о регионах, по завершению расследования дела, оставлять на перроне вокзала, за хвостом уходящего поезда, печальную фигурку очередной помощницы, слишком рано возомнившей о каком-то духовном продолжении бурно вспыхнувшего «романа». Увы, ничего не поделаешь, сами ведь напрашиваются. И, по выражению старого приятеля Турецкого, не признававшего в принципе длительных ухаживаний, особенно в командировках, Александр Борисович чаще всего готов был следовать главному завету того приятеля, выражавшегося в одной простой фразе: «Это все, девушка, пустое, пройдемте в койку».

Но пока до подобных демаршей было далеко, и Александра Борисовича в гораздо большей степени занимала проблема: как ему оторваться от своего «хвоста». Простой вариант: отказаться и действовать по собственному плану. Не получится, потому что глаз сводить не будут и активизируют до полной уже невозможности «младшего юриста».

Есть другой вариант: самостоятельно найти добровольных помощников и переложить часть обязанностей по отвлечению внимания с себя на их плечи.

Еще вариант: просто исчезнуть с глаз на время. Но это не пройдет.

И, наконец, последний: самому быстро «активизировать» помощницу, но так, чтобы у нее и мысли не возникло «стучать» после этого на него. То есть, понятно, какой же личный героизм надо при этом проявить! Тут ведь не только словесными убеждениями придется действовать, есть «на вооружении» и куда более совершенные методы. Но и это — в крайнем случае. А пока ему срочно требовалось встретиться с матерью потерпевшего, уж она-то все досконально знает…

Светлана Георгиевна Макеева действительно получила от своего руководства задание смотреть и слушать все, что происходит с Турецким и вокруг него, и ежедневно докладывать о результатах. Желательно сопровождать во всевозможных поездках и встречах. Втереться в доверие до такой степени, чтобы у него и мысли не появилось, будто за ним установлена слежка. Ох, уж эти провинциальные амбиции!

Заметив на себе немного более внимательный, чем следовало бы для первого знакомства, взгляд Светланы, сидевшей за маленьким столиком с компьютером в углу комнаты — на случай срочной необходимости, Турецкий взглянул на нее в упор и подмигнул, как заговорщице. Потом снова уткнулся в «пустые» бумаги, выждал, резким движением отодвинул от себя папку с «делом» и уставился на девушку уже улыбающимся взглядом.

— Вы курите?

— Н-нет… да! — очень удачно ответила она, и Александр Борисович радостно засмеялся, сияя от истинного наслаждения.

— Должен вам сказать, что и я тоже по вашему способу: нет — да. А здесь курить, — он оглядел стены кабинета, — нехорошо. И у меня к вам пара вопросиков, если не возражаете? Давайте выйдем, да хоть на крыльцо?

— С удовольствием, — ответила она, улыбаясь и забирая с собой сумочку.

«Все ясно, — сказал себе Турецкий, — там у нее какая-нибудь «стучалка».

— Да бросьте вы вашу сумочку, я вас вон какими сигаретками угощу, поди, и не пробовали, да? Легкие и ароматные. И не ищите вы зажигалку, у меня есть.

И он, осторожно притронувшись к ее плечу, не пальцами, а всей ладонью, словно погладил, скинул с него длинный ремешок сумочки. Ей ничего не оставалось, как «забыть» ее на столе.

— Умница, — негромко заметил Турецкий, когда они вышли на «ослепленное» солнцем крыльцо прокуратуры. — И не бойся, все сделано правильно. — А на ее вопросительный взгляд усмехнулся: — Я тебе, Светочка, сам скажу, что надо им, — он качнул головой в сторону, — докладывать.

— Но почему вы?.. — попыталась она задать вопрос, не понимая, видимо, как он смог догадаться.

— Они ж считают самыми умными исключительно самих себя, — доверительно сказал он, протягивая девушке пачку с выдвинутой сигаретой и огонек зажигалки.

Светлана долгоприкуривала, словно раздумывая, а Турецкий терпеливо ждал, не торопя ее.

— Тебя как мама зовет?

— Светиком… — помолчав, смущенно ответила девушка.

— Прекрасно. Можно и я так буду? Но только между нами и на «ты». А в присутствии — как положено, да? И ты меня — на «ты» и — Саша. Я хочу тебе кое-что сказать, но только… — он прижал палец к губам и серьезно посмотрел на девушку. — Сугубо между нами, идет?

Она, скорее, машинально, чем сознательно, кивнула. А как бы могла ответить?

— Ну, и прекрасно. Слушай, Светик, то, что я сейчас читаю, — чистой воды лабуда. То есть, липа. Но твоим деятелям необязательно знать о моем отношении к этим материалам. Они ведь, уверенные в себе, наверняка поручили тебе, милая моя, не спускать с меня глаз, верно? — она опять кивнула. — Ну вот, ты и не спускай, а мне, честно скажу, будет даже очень приятно ощущать на себе внимательный взгляд такой прекрасной девушки. А еще скажу тебе, что материал для твоих докладов мы им вместе обеспечим. Не надо твоим шефам подавать повод думать, что я раскусил еще в далеком детстве подобные номера…

Он ласково, как хорошо умел, рассматривал лицо Светланы и прекрасно видел, что его слова ложатся именно туда, куда он и рассчитывал их положить. И вообще, Александр Борисович в те годы обладал более чем убедительной внешностью. Полувека своего еще не отпраздновал, был строен и сух, крепок телом и быстр в движениях, запросто мог морду наглецу «начистить», и на фоне провинциальных юристов, лысых и громоздких толстяков с несвежей внешностью, выглядел человеком из соседнего мира. И, конечно, увидел в глазах девушки некий отсвет ожидания, скажем…

— Понимаешь, что я хочу тебе сказать, ну, пока нас не записывает «сумочка». Я вижу, что при расследовании дела Маркина сознательно упущены факты похищения девушки Нины. И самого дела ее нет. Два варианта просматриваю: либо она отозвала заявление, во что не верю, либо его просто «потеряли», как часто бывает, когда надо скрыть компромат, верно?.. Да, Светик, я от тебя совсем не требую ответа. Я хочу, чтобы и ты свою миссию как-то выполнила, и чтоб дело сдвинулось. Поэтому я тебе такой вариант предлагаю. Там, — он качнул головой назад, — говорим официально и только о делах, которые смогут заинтересовать твоих деятелей. А то, что всерьез по делу, обговариваем тут, чтобы ты сама знала, о чем речь, и не попала случайно впросак. Таким образом, все у нас с тобой будет в порядке. Там же, в кабинете, наверняка хоть одного «клопа», но воткнули? — он открыто улыбнулся, и Светлана кивнула. — Светка, я ж прекрасно сознаю, что и водила — стукач, и из тебя они тоже хотят доносчицу сделать. А мы с тобой им нос натянем, притом что тебя я ни в чем не подведу, не подставлю, можешь быть абсолютно уверена. Ты красивая девушка, сердце радуется, когда на тебя смотрю, правда…

— А как же я буду? — пробилась она с вопросом.

— Элементарно, дорогой Ватсон! Я же буду внятно говорить тебе, о чем они должны знать, понимаешь? Ну, а в свободное время мы с тобой будем отдыхать и радоваться — для них. А для себя — работать. Я ж все равно их вскрою. Раз дело уже до Страсбурга дошло, кое у кого шапки обязательно полетят, вот они и запаниковали. Это ж написано у них на физиономиях. Иначе с чего бы они так передо мной спины гнули? Боятся крупных неприятностей. И они будут. Я наблюдаю уже.

— То есть вы… ты, предлагаешь мне…?

— Я ж говорю: умница. При этом тебе не надо никого обманывать. Эх, Светка!.. Знали б они, дураки…

— Про что?

— А про то, что, назначив тебя, ну, грубо говоря, обработать меня, а то и слегка скомпрометировать, ну, на всякий случай, чтоб хоть какой-нибудь козырь против меня иметь, они совершили крупную тактическую ошибку. И знаешь, почему?

Светлана посмотрела с интересом, даже затягиваться сигаретой перестала.

— А потому, что ты мне и без их указания нравишься. Ты — прекрасный человечек. Так неужели ты думаешь, что я позволю каким-то… извини, засранцам, использовать тебя в их нечистых целях? Да никогда, можешь мне поверить. Поэтому я и хотел тебе это сказать, Светик, наедине, без той «шуршалки» в твоей сумочке. А теперь мы вернемся в кабинет, и я подробно, вслух, требуя от тебя соблюдения строжайшей секретности, расскажу о своем плане расследования. Идет? Это будет именно то, что им как раз и требуется. И от тебя в частности…

Она потупилась было, на он глазами весело показал девушке на дверь и пропустил ее вперед. А когда она шагнула через порог, быстро наклонился сзади к ее ушку и шепнул;

— Ох, ты даже не представляешь, как бы мы могли с тобой развернуться в другой ситуации да в другое время… А ты — молодец, всю бы жизнь с тобой, такой вот замечательной, рука об руку работал бы.

Она слегка поежилась — то ли от его жаркого дыхания, то ли от такого неожиданного признания.

…И вот теперь, вспоминая то «начало», Турецкий не мог отделаться от ощущения, что все-таки здорово рисковал девушкой. Хорошо, что она оказалась, на самом деле, умницей. Ни одного прокола они тогда не допустили. Но, надо сказать, что Турецкий очень старался. Выдавал такие идиотские версии происходивших в обозреваемом времени событий, запутывая их всех, что Светлана с большим трудом удерживалась от смеха, но так ни разу не проговорилась, не прокололась. Хотя были моменты, когда ее сообщения начальству носили откровенно провокационный характер. И только острое желание шефов знать всю «поднаготную» москвича досконально продолжало помогать девушке понемногу «запудривать» им мозги. Но и вечно так ведь быть не могло…

А Турецкий, подсовывая прокуратуре «дезу», делал ее максимально правдоподобной, и они просто не могли ему не поверить. Как и его весьма прохладным, даже почти официальным, отношениям со Светланой. Ну, уж это не шло ни в какие рамки!

Что-что, а характер недавнего и достаточно известного в своих кругах «важняка», ставшего первым помощником генерального прокурора, людям, охочим до «истины», был известен. Решили, что Турецкий наверняка «темнит», но Светлана с «убитым» видом докладывала, что Александр Борисович и не собирается реагировать на все ее старания. С таким сожалением говорила, что не могли не верить. Искренности ее сожаления, разумеется. Да так оно наверняка и было.

Начиная всякое расследование, связанное с определенными сложностями в своем окружении, Турецкий всегда имел перед внутренним взором второй план — истинный. И в этот план входило ненавязчивое посещение «приятных» мест, а кто, как не девушка, и знает, где они и в чем их притягательная «приятность». И в этом смысле Светлана была для него незаменимой «крышей». В конце рабочего дня он громко приглашал девушку в какой-нибудь ресторанчик — поужинать. Но вблизи того места, где ему надо было встретиться со свидетелем. Все их разговоры за столом записывались, Светлана честно «работала». Потом Турецкий, извинившись, выходил в туалет. А начальнички, слушая потом записи, уверенно делали выводы о том, что ни черта хваленному «важняку» сделать и доказать не удастся. И Светлана, бывшая почти постоянно рядом с Турецким, подтверждала их «догадки». А дело катилось как по маслу.

Вот тогда он впервые и встретился с журналисткой Аллой Стериной, сидевшей в основном дома с компьютером. Избиение не прошло для нее даром. И, как ни сожалел Большой Тихон, ему пришлось вынужденно, то есть до полного выздоровления Аллы, временно пока, перевести ее из специальных корреспондентов, ведущих собственные независимые расследования, в отдел читательской почты, где работа в основном сидячая. Для Аллы этот шаг главного был равносилен увольнению с работы. Но тот уверял, что все делается для ее же прямой пользы.

Да, растеряла Алла былую прыть… Но приход Турецкого, которому Серафима Петровна настойчиво советовала побеседовать со Стериной, поскольку та одна знала о деле ее сына больше всех остальных, вместе взятых, стал для девушки важнейшим событием. Она наконец, кажется, сообразила, что к ее улице приближается праздник. Она немедленно вывалила на голову Александра Борисовича мешки информации, которую он просто не смог бы сразу переварить. Алла верила, что делает все верно. Но когда Александр Борисович заметил в ее глазах фанатично блеснувший огонек, он понял, что от этой журналистки лучше держаться на некотором расстоянии.

Богатую информацию, состоящую из копий подлинных свидетельств очевидцев, собственных журналистских расследований, а также из подготовленных либо уже опубликованных прежде материалов, она охотно вывалила перед москвичом, безусловно полагая, что в ответ посыплются горячие похвалы.

Турецкий улыбался, видя сейчас перед собой те самые материалы, которые представали теперь перед ним несколько в ином свете.

Но тогда он был сдержан, прекрасно зная, что в подобных случаях лучше придерживаться спокойной реакции. Во всяком случае, одно он усвоил четко — и в тот свой приезд, да и теперь, по прошествии вон скольких лет: Алла действительно поработала на славу, и не ее вина в том, что ожидаемой победы не состоялось. Просто обстоятельства сработали не в ее пользу, вот в чем дело…

— Вы знаете, Светлана Георгиевна, — сказал как-то утром задумчивым голосом Александр Борисович, начиная рабочий день, — я все больше склоняюсь к ощущению, что следователь Ники-шов… Нет, там не он был, а другой… Где-то у меня записано… Вот, Инокентьев его фамилия, он совсем молодой, что ли? Ну, то есть начинающий?

Они разговаривали в рабочем кабинете, который был наверняка оборудован не только подслушивающими устройствами, но, возможно, и ловко замаскированной видеокамерой. Поэтому никаких вольностей с помощницей Турецкий не допускал.

— Понятия не имею. А надо узнать? — с готовностью отозвалась Света.

— Нет… незачем, — лениво ответил он, — это я так, вообще, в порядке размышлений… Или он был нерадивым студентом, или изначально, ну, полный дурак! — Турецкий радостно рассмеялся, вызвав у девушки ответную реакцию. — Только, пожалуйста, никому не говорите о моем мнении по поводу этого бездарного деятеля, будет очень неудобно, если до него дойдет наша с вами, увы, суровая оценка. А так — живет себе человек в неведении, и счастлив. Даете мне слово?

— Даю? — радостно пообещала Светлана.

— Вот и спасибо. А я — вот к чему. Тут у меня, в некоторых показаниях, несколько раз промелькнули ссылки на дело о похищении… — Турецкий уткнулся в свои записи. — Вот, к примеру, речь о Нине Крюковой. Отягощено групповым изнасилованием, угрозами убийства и так далее… По моему глубокому убеждению, оно, это уголовное дело, могло бы иметь прямой выход на Маркина. Как мне ни жаль разочаровывать того же Инокентьева, да и Никишова — иже с ним. Эти мальчики, очевидно, так и не поняли чрезвычайных усилий, двигавших действиями насильников — с одной стороны, и пыточных дел мастеров — с другой. Даже судя по малым ссылкам в оставшихся в деле немногих показаниях, задачи и противоправные деяния и тех и других были практически одинаковыми. Не заметить этого невозможно… Ведь мы не можем исключить, что это одни и те же фигуранты. Хотя нет, я, пожалуй, не совсем прав, можно не заметить, и даже нужно, если тебе кто-то приказал. Но вот кто — это уже вопрос…

Турецкий сознательно не ссылался на материалы, переданное ему Аллой Стериной, он ставил свои вопросы так, будто такое мнение ему подсказали факты неумелого обращения самих следователей с собственными материалами, которые были переданы москвичу после тщательной «ревизии». Ну да, разумеется, из дел было изъято все то, что могло бы пролить хоть какой-то свет истины. Но Турецкий, им на беду, оказался настоящим провидцем! Он, оказывается, умеет читать даже между теми фразами, которые отсутствуют в скудных показаниях. Великий мастер — одно слово! Значит, те начнут тщательно перепроверять свои материалы, безуспешно пытаясь найти в них источник информации Турецкого. Что, собственно, и требовалось доказать.

Теперь они будут заняты делом, ожидая при этом от руководства очередной серьезной взбучки за нерадивость. Начальству-то наплевать на частности в материалах уголовного дела, оно приказало убрать, — не сделали? Вот и отвечайте! А пока им станут задницы мылить, можно успеть встретиться с пострадавшей Ниной. Только сейчас Турецкий хотел это сделать в паре со Светланой. Чтобы она, как женщина, помогла ему «разговорить» Нину и убедить ее вспомнить неприятные для пострадавшей частности — это во-первых. И привязать к себе младшего юриста более крепко — во-вторых. Она ж и сама побоится докладывать начальству о подобном демарше.

— А как у вас сегодня вечером со временем, Светлана Георгиевна? — лениво, чуть ли не в растяжку, спросил Турецкий.

— Нормально, и если я вам нужна, любое ваше указание, Александр Борисович…

— Я не могу вам указывать или приказывать, уважаемая Светлана Георгиевна, я могу только просить или умолять — в зависимости от того, что вам приятнее слышать, но был бы искренне рад, если бы нам с вами удалось сегодня вечерком немного побродить по городу. Пообщаться, так сказать, в парке, на набережной, на спуске… — Он называл адреса. — Понимаете, с юности храню привычку. Когда хожу, и город узнаю, и думается лучше. А вы мне очень подходите в данном случае еще и как превосходная советчица, которая в курсе всех наших общих дел. Или все-таки у вас иные планы, и я их нарушаю?

— Для вас я изменю любые планы. Тем более ради дела!

— Ну что вы, Светлана Георгиевна, какие дела? Просто немного отвлечься от этой… бесконечной лабуды. Знаете, если вы согласны, тогда я сейчас намечу несколько основополагающих вопросов, и потом мы с вами обсудим их, по ходу… хорошо? Я сейчас накидаю несколько вариантов своих вопросов, а вы посмотрите, идет? Ну, а вечерком вернемся к ним и обсудим. Где-нибудь, за чашечкой. Вы ведь знаете наверняка, где лучше… Я не злоупотребляю?

— Ну что вы, Александр Борисович, — девушка так и расплылась в своих чувствах.

Вот уж начальство-то должно обрадоваться: клюнул, наконец! И еще Светлана поняла, что ей дается время, чтобы передать эти вопросы своему руководству. Она молча улыбнулась и встретила в ответ поощрительное подмигивание «важняка».

Вечером, уже в темноте, они встретились в оговоренном месте, у входа в центральный парк. Турецкий вежливо поцеловал девушке ручку, взял ее под локоток и медленно повел в темноту аллеи.

— Хрен кто здесь отыщет нас с тобой, — небрежно бросил он, и Света расхохоталась от неожиданности такого обращения. — А ты уверена, что у них на вооружении нет приборов инфракрасного видения? Специальных ночных биноклей там или чего-то другого? Нынче техника далеко шагнула.

— Откуда? — она продолжала смеяться, хотя и немного нервно.

— Ну и славно, тогда будем гулять до посинения.

— Сейчас еще можно, но позже будет довольно прохладно… — многозначительно намекнула она.

— А этот вопрос я уже продумал, — небрежно бросил и при этом нахально ухмыльнулся Александр Борисович.

Турецкий вывел девушку к боковой аллее, узкой и упрятанной в тени высоких деревьев. Остановился, огляделся и только тогда быстро прошел с нею по аллее до выхода на проезжую часть улицы. Там, у бортика, стояла машина. Турецкий подошел и нагнулся к опущенному стеклу водителя.

— Часом не из Богоявленска?

— Оттуда, садитесь.

Турецкий со Светой, которая несколько растерялась, уселись сзади, и Александр Борисович, наклонившись вперед, протянул руку водителю и представился:

— Турецкий Александр Борисович, друзья зовут Сашей. И — моя чудесная помощница, хоть и местный кадр. Но она не виновата. Я читал у классика мировой литературы, выходца, кстати, из ваших мест, про то, что иногда на обыкновенной навозной куче, посреди помойки, вырастают цветы сказочной красоты. По-моему, это как раз тот самый случай. А вы — Павел Антонович? Мне о вас говорили.

— Все так, я слушаю вас.

— Времени у нас, увы, немного. «Хвосты» здесь привешивать научились. Но не до конца. Думаю, по дороге мы успеем кое-что обсудить и понять. Я хочу встретиться с Ниной и Еленой Сергеевной. При вас. И после этого желательно попасть обратно, в район набережной. Где мы со Светланой Георгиевной продолжим вечерний променад. С моционом. Сколько времени у нас уйдет на это дело, как вы считаете, Павел Антонович?

— А вы с материалами-то предварительно ознакомились? — с ноткой недоверия, очевидно в связи со столь коротким и энергичным «броском», спросил Дергунов.

— Ну а как же! Поэтому я и хотел бы уточнить некоторые детали. С тем, чтобы иметь полное юридическое право оформить материалы как протоколы собственных допросов, понимаете? Все дословно повторять заново я не хочу. Должна быть разница. Да и пострадавшая, и свидетели наверняка уже кое-что подзабыли. Вот я и хочу напомнить. Ну а материалы эти, как вы понимаете, остаются абсолютно секретными, они появятся в самый решающий момент, когда крыть мерзавцам будет уже нечем и должна будет рухнуть их последняя надежда на покровителей.

— Неужели накажете? — с недоверием спросил участковый уполномоченный, уже попытавшийся однажды установить истину и даже доказать ее.

— Сам — вряд ли, с вашей помощью — да.

— Ну, тогда в дорогу. Говорите, что хотите знать? А я постараюсь вспомнить все с самого начала.

— Если я диктофон включу, не возражаете? На необходимость проведения аудиозаписи как вещественного доказательства мы с вами специально укажем в самом начале.

— Конечно, не возражаю. Дай-то Бог!

— И еще. О том, что я собираюсь «копать» в уголовном деле, уже прекращенном по причине отсутствия у следствия доказательств и улик, не должен знать никто.

— Улики-то у них пропали, — ответил Дергунов, — но у меня остались копии.

Турецкий повернулся к Светлане и увидел ее блеснувшие в свете встречных фар глаза. Светлана кивнула с сосредоточенным видом, понимая высокую ответственность момента.

— Очень хорошо, тогда начнем… Итак… — Турецкий включил диктофон и сказал: — Я, первый помощник генерального прокурора Российской Федерации, государственный советник юстиции третьего класса Турецкий Александр Борисович, допрашиваю участкового уполномоченного города Богоявленска, капитала милиции Дергунова Павла Антоновича в качестве свидетеля и в связи с возобновлением расследования по уголовному делу лейтенанта милиции Маркина Евгения Макаровича, а также по уголовному деду о похищении, связанном с изнасилованием и примененной угрозой смерти по отношению к жительнице города Богоявленска гражданке Крюковой Нине Петровне. Напоминаю свидетелю его права и обязанности…

В двенадцатом часу ночи Александр Борисович, по-прежнему держа под локоток Светлану Георгиевну, вышел на набережную и отправился в сторону пристаней, где горели яркие огни и играла музыка. На плечах у девушки была утепленная куртка Турецкого, которую тот предусмотрительно брал с собой в командировки в предвидении подобных ночных ситуаций. Турецкий рассказывал потрясающе смешные истории про своего лучшего друга, начальника Московского уголовного розыска Славку Грязнова, а Светлана уморительно хохотала. И, что особо могло быть важным для любого наблюдателя, абсолютно искренне. Не поверить ей было нельзя.

Мимо медленно прогуливающейся вдоль парапета парочки шли люди, некоторые приостанавливались и с улыбками оглядывались на звонко и заразительно смеющуюся девушку. Когда, опередив их, прошел человек средних лет и тоже, словно невзначай, обернулся, но, очевидно, не узнав знакомых, пошел дальше, Света чуть придержала шаг. Александр Борисович понял. Остановился и стал искать в «ее» куртке сигареты, ловко демонстрируя при этом, что его руки заняты не только этими заурядными поисками. Словом, пока нашел, пока достал и закурил, любопытный вынужден был отойти подальше.

— Наш? — тихо спросил Турецкий.

Девушка кивнула и добавила:

— Опер из ГУВД. Узнал, конечно.

— И прекрасно, то, что нам и требуется. Светик, я тебя не слишком компрометирую?

— Хороший вопрос, — негромко хихикнула она и прижалась к нему.

— Тогда, помимо всех прочих моих к тебе чувств, я хочу именно сейчас искренне выразить свою огромную благодарность за то, что ты мне сегодня очень очень здорово помогла.

— Ну, что там моя помощь!..

— Не скажи. Ты с большим тактом, чисто по-женски, сумела убедить Нину вспомнить не самые приятные, скажем так, моменты ее жизни. Столько ведь лет прошло, она, конечно, хотела бы забыть об этом. Да и ворошить такое прошлое… Нет, ты настоящий молодец.

— А ведь ты, я заметила, нигде меня не упомянул, что, пожалел?

— Не в этом дело. Тебе, дорогая моя, совершенно ни к чему эти отвратительные игры подлых мужиков, чище будешь. А потом мне ведь «светить» тебя, Светик… хм, смешно получилось, да? Совсем не хочется, просто по-мужски. И это — не обычная жалость, нет, это — еще наш с тобой разумный подход к делу. Ну, и мой разумный подход тоже. В общем, родина тебя не забудет.

Она посмотрела на него почти в упор и усмехнулась:

— Лучше бы ты о себе сказал.

— А обо мне и слов нет. Но я, кажется, догадываюсь, о чем ты так усиленно сейчас думаешь.

— Да, это очень сложно угадать!

— А вот приедешь однажды в Москву… Потому что здесь я, абсолютно честно говорю, не хотел бы рисковать ни твоей репутацией, ни твоей жизнью. Мне ведь давно известны провинциальные нравы.

— Посмотрим, — многообещающе пропела «младшая юристка». — Про личный телефончик, я надеюсь, ты не забудешь?

— Можешь быть уверена.

Очевидно, у девушки уже появилась такая уверенность, потому что она смелой рукой обняла его сбоку, прижавшись при этом несколько крепче, нежели обычная прогуливающаяся по ночной набережной парочка. А он, в свою очередь, прижал к себе рукой ее плечо. И они медленно отправились дальше. Даже дурак понял бы, что ни о каких рабочих проблемах речи тут и близко не идет.

— Я еще хочу тебе пару слов сказать. — Вернулся к своей теме Турецкий. — По поводу сегодняшней поездки. Все организовано правильно, но… и на старуху бывает проруха. Если у кого-то возникнет подозрение, что ты могла участвовать в этом деле, у тебя имеется толковое алиби. Мы гуляли по парку, ко мне подбежал какой-то мужчина средних лет, который, как ты поняла, меня знал. Но в темноте ты не смогла его запомнить, а фонарей в той части парка не было. У тебя даже появилось подозрение, что я нарочно это сделал, как бы прикрываясь тобой. Мы с мужиком о чем-то поговорили, и я сказал тебе, что должен отлучиться буквально на полчаса. Ты хотела сопровождать меня, но я твердо заявил, что мы завезем тебя домой, а позже я вернусь и мы продолжим прогулку. Что и произошло. По твоему мнению, у меня состоялась неизвестная тебе встреча с каким-то свидетелем, о котором я не стал упоминать. Как ты ни старалась разузнать. Подходит?

— Более чем, только я должна маму предупредить, когда я пришла к когда ушла снова. — Она улыбнулась и слегка прижалась к его плечу. А может, действительно девушке стало прохладно?..

Турецкий был уверен, что его риск оказался оправданным, в деле начались серьезные подвижки. А между ним и Светланой после той ночной прогулки установились такие теплые отношения, когда люди стараются даже исподволь проявлять почти незаметную заботу друг о друге. И это ведь так понятно в обществе, в котором произошел раскол даже в области моральных устоев, не говоря о том, что многие привычные и светлые понятия превратились в никому не нужные химеры…

Проводив Светлану до ее дома и весело об целовав ее руку — от обнаженного локтя до кончика мизинца, Александр Борисович, принципиально не глядя по сторонам, бодро отправился в гостиницу. Придя в номер, он запер дверь, погасил верхний свет и, задернув портьеры, включил настольную лампу. Но предварительно проверил, нет ли в ней какой-нибудь «подглядывающей мерзости». Да и по номеру прошелся внимательным и натренированным взглядом — не в первый же раз.

После этого он надел наушники, включил диктофон и начал писать протокол допроса свидетеля Дергунова. Четкие вопросы — ясные ответы.

Затем он достал старые, исправленные им сегодня копии свидетельских показаний Нины Крюковой и ее матери и также перенес их на свежие листы протоколов.

Завтра утром, где-нибудь за десять-пятнадцать минут до появления у подъезда гостиницы водителя Гарри Пархомовича, Александр Борисович передаст эти протоколы Игорю Сорокину, который совершенно случайно окажется в гостиничном буфете, куда зайдет выпить чашечку утреннего кофе и Турецкий. А уже Сорокин отвезет протоколы Дергунову и Крюковым, которые, соблюдая строгий порядок, подпишут каждую страницу. После этого протоколы вернутся к Турецкому уже в качестве официальных материалов расследования уголовного дела, возбужденного Генеральной прокуратурой Российской Федерации. Тех материалов, которые, будучи сопоставлены с показаниями Евгения Маркина, четко укажут на конкретные личности садистов, облаченных в милицейские мундиры.

Сейчас все они, конечно, насторожены появлением московского следователя, но продолжают оставаться беспечными, потому что до сих пор все им легко сходило с рук. И они привыкли к безнаказанности. Именно поэтому и нельзя торопиться. Если кто-то из них нечаянно пронюхает о неожиданных шагах московского «важняка», которого так неудачно упустили те, кто должен был не спускать с него глаз, они немедленно исчезнут. А защитников у них, судя по давно затянувшейся и почти уже забытой истории, немало, и все они — лица влиятельные, звери, считай, неуловимые. Но и на них случается, как выражаются философы-чукчи, однако сильно меткий охотник…

Глава восьмая ПРИЯТНОЕ С ПОЛЕЗНЫМ

Расследование продолжалось медленно и нудно — с точки зрения лиц, кровно заинтересованных в том, чтобы вся эта процедура завершилась, утонув как можно скорее и надежнее. Решение Европейского Суда никого не интересовало, не только до него, но еще и до разбирательства, которое будет очень долгим, надо было дожить, а представитель Генпрокуратуры — вот он тут, под боком, занозой торчит и мешает спокойно трудиться «на благо» общественного спокойствия.

И вот с Александром Борисовичем стали пытаться отыскать «общий язык», в основном, люди из «верхнего» руководства.

Как-то на вечерок пригласил губернатор. Приглашение было неожиданным, и Турецкий взял себя в руки, чтобы «выглядеть» соответственно. Но застольный разговор только коснулся слегка самого дела, главным образом речь шла о том, что происходит в столице. Губернатора, часто посещавшего Москву, тем не менее очень интересовало, какие новые веянья и слухи циркулируют «в верхах», каких перемен следует ожидать? Ну и, в первую очередь, каковы перспективы первого срока президентства? Чрезвычайно животрепещущая тема. И где ж, как не в Генеральной прокуратуре, об этом могли знать лучше, чем где-либо еще? Потому понятен и интерес.

Александр Борисович имел на этот счет собственное мнение и не упускал случая выглядеть то немножко фрондером, то мудрым консерватором — в зависимости от тайного желания своего собеседника. Искусство лавирования чрезвычайно серьезно, притом что оно не выдает твоих тайных помыслов, зато иной раз обнажает и фиксирует собеседника в самом невыгодном для него свете. А потом оно устанавливает и некоторое равенство партнеров, повышая, соответственно, взаимную доверительность. Владел Турецкий этим способом мимикрии в достаточной степени. И отдельные «громкие» фамилии упоминал с естественной простотой, совершенно не опасаясь каких-либо разоблачений. Многих из упоминаемых «верхних» чиновников он знал лично, просто в силу своей профессии, но, главным образом, благодаря должности первого помощника генпрокурора. То есть, другими словами, у провинциальной элиты он мог считаться надежным источником эксклюзивной информации. У элиты, а не у среднего чиновничьего звена, которому все эти «имена» были в лучшем случае «до фонаря».

Зная об этой невольной своей роли, Турецкий и не стал развивать тему «милицейского беспредела», которым, собственно, здесь и занимался. Он лишь слегка задел ее почти равнодушной фразой о том, что, мол, все дальнейшее — это уже рутина, а так-то дело уже фактически ясное. И самое время, с его точки зрения, — бросил он без всякого объяснения, — кое-кому начинать «сушить сухари». Умный да поймет. Зато подобная, слегка небрежная уверенность обычно оказывала впечатляющее воздействие на собеседника: ведь не станет же серьезный генерал, прибывший из Москвы, «ваньку валять» перед первым лицом в губернии!

Но, очевидно, губернатору тоже была «до фонаря» эта мышиная возня областных правоохранителей, без всякого сомнения защищавших исключительно честь своих изрядно потрепанных и запачканных мундиров. А на реплику Турецкого по поводу «сухарей» решительно заметил, что давно уже пора выводить на чистую воду некоторых зарвавшихся «защитников порядка», которые все никак не могут отойти от своего старого кайфа конца девяностых годов прошлого века, когда министерская чехарда всем, без исключения, «правоохранителям» развязывала руки.

Из этого посыла Александр Борисович сделал вывод, что и сам губернатор находится под явным прессом каких-то сил, которые чувствуют себя в его губернии, словно в собственной вотчине. Вот бы куда проникнуть! Но не губернатора же об этом просить…

Вечером того же дня, гуляя по набережной, Турецкий связался с Москвой и «достал» у телефона Вячеслава Ивановича Грязнова. Слава завершал свою многолетнюю деятельность в Московском уголовном розыске, поскольку новый министр внутренних дел предложил ему пост начальника Главного управления уголовного розыска страны.

Это было весьма кстати, и Славкин совет мог оказаться наиболее верным.

Пересказав в двух словах о существе дела, о многочисленных процессуальных и фактических нарушениях в производстве по уголовным делам, Турецкий обрисовал в общих, неприглядных тонах атмосферу в губернии в смысле правоохранительной деятельности. Опираясь на собранные факты, Александр Борисович убедился в том, что даже губернатор не в силах, — если он сам того сознательно не желает! — разорвать эту надежно выкованную неизвестными кузнецами цепь коррупции. Нет никаких намеков, или ориентиров, на предмет обнаружения в этой цепи «слабого звена». И в этой связи любое расследование, которое кажется тебе уже близким к завершению, может тянуться бесконечно долго, как ни изображай на лице и в речах своих полной уверенности в близком торжестве справедливости. Ну, какие аргументы еще нужны, если в судебных инстанциях пострадавший получил более двадцати отказов в возбуждении уголовного дела?!

Рассказал, естественно, и о тех основательных подозрениях в том, что главными действующими лицами в применении пыток при допросах являлись как работники следственного аппарата милиции, так и оперативники из отдела уголовного розыска. Короче, «Славка, куда мы с тобой идем и куда заворачиваем?!». Но произнесено это было Александром Борисовичем без всякого намека на ожидаемую ответную реакцию, да и желания жаловаться у друга Сани Грязнов тоже не услышал.

Обычный для Турецкого риторический вопрос! Есть, доказывал Славе Саня, такая синтаксическая, понимаешь ли, фигура речи в великом и могучем, богатом русском языке. Мол, кричи себе, сколько хочешь, все равно не докричишься! Ну, есть фигура — и ладно. А вот чем помочь? Это — вопрос.

Неожиданную помощь друга Александр Борисович почувствовал, когда следующим, после губернатора, к его личности проявил живейший интерес молчавший доселе начальник областного ГУВД генерал Лаптев Андрей Михайлович. Слышал о нем Турецкий, но не встречался: острой нужды пока не просматривалось. К тому же было известно в городе, и Алла тоже упоминала об этом факте, что генерал каким-то волшебным образом переложил свои основные обязанности на заместителя, полковника милиции Ананьева. А этот зам, как и все прочие замы высших должностных лиц в губернии, всегда держат по всем вопросам, касающимся их персонально, жесткую круговую оборону. Фактически непробиваемую. Все журналисты в городе отлично знают об этом и стараются не соваться к ним, чтобы не нарваться на крупные неприятности.

Вполне возможно, предположил Турецкий, что и Алла Стерина, знай она заранее о том, что ее расследование заденет еще одного «влиятельного зама» — Муранова, она б не рискнула и связываться. Но… А потом было поздно: неуемная жажда справедливости затянула ее в свои бездонные омуты. Скажи спасибо, что спасли тебя, и теперь отдыхай себе спокойно…

Надо «представительствовать», решил Турецкий и снова надел китель «с иголочки», что называется — дня торжественных случаев.

Генерал не стал манерничать, по-свойски пожал руку коллеге, показал на накрытый к ужину стол — на двоих, а потом, когда сели и «опрокинули» по первой — за знакомство, неожиданно сказал, что накануне беседовал с их общим знакомым — Грязновым. А тот говорил, что «Саня в курсе», так вот, Андрей Михайлович, да нет, просто — Андрей, хотел бы узнать, что за перемены в ведомстве надвигаются? Тут же, что ни год, министерская чехарда, так к чему идут-то? И в вопросе Андрея Турецкий уловил откровенный отзвук собственной риторики.

К чему идем? Да был уже у них со Славкой разговор, и Костя присутствовал при нем — ему-то куда больше было известно. От нового президента ожидали решительных мер, но пока все текло тихогладко, кое-кто уже поднял голову, спрятанную на время в песок. Ну, как это делают страусы. Но при этом большинство информированных наблюдателей понимали, что пауза сильно затягивается и скоро эти «кое-кто» будут удивлены. Может, кончается срок обещаний, данных новым президентом старому: до поры до времени не трогать созданную тем свою «систему»? Вот, собственно, об этих прогнозах, более похожих на негромко передаваемые сплетни в «высоких» коридорах, и заговорили гость с хозяином.

Оглядываясь в красиво оформленной гостинной, где был накрыт стол, Турецкий видел, что генерал устроился очень неплохо и вряд ли он захочет по своей воле расставаться с таким привычным уютом. Значит, обеспокоен происходящим — ну, раз уж позвал в гости, — но и не в такой степени, чтобы немедленно кидаться на помощь московскому «важняку», у каждого ведь собственная епархия. И, когда они оба неожиданно как-то для себя перешли к расследованию уголовных дел, ибо Турецкий, по сути, вплотную занялся и Ниной Крюковой, Александр Борисович успел заметить мелькнувшее в глазах у Лаптева беспокойство.

То ли он ничего не знал об изнасиловании, то ли умело делал вид, но короткая информация о том деле, прекращенном без всяких к тому оснований — при том, что были грубо сфальсифицированы показания свидетелей и результаты частного расследования журналистки, кстати, немедленно избитой до полусмерти неизвестными лицами у собственного подъезда, утеряны все, без исключения, вещественные доказательства, ну, и так далее, — очень насторожило Андрея Михайловича. Хотелось верить, что искренне. Но, определенно, его еще больше насторожило сообщение Турецкого о том, что, к счастью, заинтересованные лица сумели сохранить все дубликаты «утерянных документов». И с их помощью картина преступлений восстанавливается полностью, что в самое ближайшее время станет тяжкой неожиданностью для преступников.

Словом, у генерала, огорченно потиравшего ладонью лысину, пропал аппетит.

Потом уже Турецкий, «отчитываясь» перед Грязновым по телефону по поводу визита к Лаптеву, прямо спросил у него:

— Славка, чем ты его достал? Он был поначалу такой независимый, аж противно. Хотя мужик, вероятно, неплохой. А потом, когда я его кое с чем познакомил, как бы скукожился. Вроде старого лимона сделался. Даже жалко стало. Так в чем дело? Колись!

Отсмеявшись, Грязнов ответил:

— А я его маленько смутил новым потоком назначений. Ну, намекнул прозрачно, что процесс этот не сиюминутный, и сейчас наверху начнут приглядываться, скорее всего, к областным да губернским кадрам, от своих, столичных, мол, уже с души воротит. Короче, питерские пойдут, с Волги будут задействованы, сибиряки тоже — из тех, кто понадежней. А заодно, ну, как бы невзначай, и твоим расследованием поинтересовался. Это кто-то из молодых уверен, что все — просто, как дважды два, а наше поколение, Саня, ты знаешь, на мякине особо не проведешь. И мои, так сказать, «случайные интересы», как видишь, удобно легли на заранее унавоженную мною же почву.

— Это все прекрасно, но я хотел бы знать…

— Не торопи. А далее, предваряя твои новые длительные расспросы, сообщаю «во первых строках письма» следующее. Это из того, о чем он тебе сам не скажет. Так вот, на его нечеткий ответ, что у тебя, конечно, там что-то продвигается, но… ни шатко ни валко, а причинами лично он не интересовался, поскольку задействована исключительно прокуратура, я ему дал понять следующее, Саня.

— Ну-ка, интересно!

— А ты и слушай, не перебивай. Я ему сказал, что ситуация с Европейским Судом пока еще кое-кому в губернии, да и у нас тут, в центре, кажется пустяковой, если вообще не стоящей выеденного яйца. Но это, мол, большая политическая, я уж не говорю о дипломатии, ошибка. И заключается она в том, что этот самый Европейский Суд — очень влиятельная организация, которая рассматривает дело о грубейшем нарушении в России, а в частности, в такой-то, мать ее, губернии, всех существующих прав и свобод простого гражданина. К тому же милиционера, то есть представителя, сам знаешь, чего. И тем самым Россия, я повторил, грубо нарушившая ею же официально одобренную международную Конвенцию, подписывает против себя приговор, запрещающий ей вступление в европейские торговые и прочие организации, куда безуспешно пробивается все последние годы. Я не стал перечислять эти организации, предположив вслух, что они ему известны не хуже меня, хотя я — в Москве, а он — у себя в губернии. Одним словом, накатывает новый международный скандал. И выход у них только один: в срочном порядке завершить расследование и примерно наказать виновных. А другой вариант не просматривается, дело недаром на контроле у генерального прокурора. Это сделано по прямому указанию президента. Поди теперь, проверь.

— Напугал?

— Нет, я не ставил это целью. Но я уже знал от тебя о том, что ты «гостил» у губернатора, и тонко намекнул… — Грязнов раскатисто захохотал. — Ну, что, мол, у нас нехорошая традиция возвращается: во всех частных вопросах снова, как в прежние времена, власти ждут «совета» или прямого указания от первого лица, как бы начисто снимая с себя любую ответственность за содеянное преступление. Но и губернатор ведь — тоже человек, и ему свойственны заботы о себе и своих близких. Так зачем же он станет вдруг самостоятельно включаться в поиск преступников? Его это дело? Нет. А чье? А почему Ляпкин-Тяпкин спит, а чем он должен заниматься? Как не хочет? Значит, долой Ляпкина-Тяпкина! Что нам, впервые, что ли? Словом, как ты говоришь, «фигура речи» у меня удалась. Раз уж он пожелал немедленно встретиться с тобой. И, можешь быть уверен, он этих «замов», если захочет, вскроет без консервного ножа. Так я думаю? Но если попробует тебе ставить подножку, звони немедленно — днем и ночью.

— Я не уверен, Славка, что накрою для тебя поляну, но хорошую бутылку обязательно поставлю.

— Ладно, я потом скажу, какой коньяк предпочту. Привет!..

Посещение Турецким губернатора и начальника ГУВД не прошло незамеченным «некоторыми силами». Александр Борисович стал замечать более пристальный интерес к своей персоне. Например, сделав своего рода традиционными вечерние прогулки чуть ли не в обнимку со Светланой Георгиевной по набережной, он непременно замечал «нелюбопытные» фигуры прохожих, попадавшихся на глаза наблюдательного сыщика постоянно. Можно было подумать, что и эти вальяжно прохаживающиеся вдоль парапетов мужички тоже пристально любуются красочными закатами в тех краях, где должна была находиться Москва, или еще немного дальше.

Наткнувшись раз-другой на них, Турецкий даже позволил себе раскланяться с ними, на что не заметил никакой ответной реакции. Ну да, первый принцип службы «секретных сотрудников» — топтунов там и прочих — не встречаться взглядами, не реагировать на «телодвижения» своего объекта. Об этом он довольно громко, причем решительно ничего и никого конкретно не имея в виду, немедленно поведал восхищенной Светлане. Та, как обычно, призывно хохотала. «Ну, какое, скажите, — вопрошал Турецкий пустоту над собой, — сердце выдержит этакое жестокое испытание?!» И не находил ответа в глазах своей официальной помощницы, готовой решительно на все.

А, между тем, разговаривая с генералом Лаптевым, Александр Борисович как-то вскользь, после очередной рюмочки, упомянул и об этих «мальчиках». Генерал тогда посмеялся, но, заметил Турецкий, знакомых фигур на набережной, да и в других общественных местах, заметно поубавилось. Исчезли. Но не все, один невысокий и худой, совсем молодой парень, — не ходи он следом, и не привлек бы внимания, — откровенно надоедал своим незаурядным любопытством. Но главная его наглость заключалась в том, что он всегда появлялся с открытой камерой фотоаппарата на ремешке через шею. И с приличным широкоугольным объективом. Так аппараты обычно носят профессионалы-фотографы. Или фотокорреспонденты газет, готовые в любую минуту запечатлеть выдающееся событие для публикации в своем печатном органе. Так вот, у Турецкого никак не пропадала уверенность в том, что этот «шпаненок», как окрестил фотографа Турецкий, только и ждет от него со Светиком компрометирующего снимка. Ждет и ловит. Он надоел.

И тогда Александр Борисович вспомнил о предложении губернатора не зацикливаться только на работе, а давать время от времени хотя бы краткую передышку мозгам. И для этого есть все условия. Можно, к примеру, покататься по реке на отличной яхте. С каютами и хорошим буфетом. Обычно хорошие гости совершают «круиз» на небольшой зеленый остров в нескольких километрах ниже по реке. Там можно купаться, рыбку половить, даже отдохнуть…

Вероятно, губернатору было уже известно и об окружении Турецкого, о славной помощнице, которой, также вероятно, были изначально даны все соответствующие указания. Словом, будет охота, лучшую каюту немедленно предоставят именно ему, Александру Борисовичу. Намек был ясен: мужчина есть мужчина, и его потребности приходится всегда учитывать, так что… какие вопросы?

Вечерком одного из следующих дней, во время прогулки по привычному маршруту, — естественно, уже после посещения темных аллей центрального городского парка, где Светлана, как полностью свой уже человек, присутствовала при очередном разговоре Турецкого с Дергуновым, тайно помогавшим ему в расследовании, — АлександраБорисовича вдруг посетила прекрасная идея. И он с ходу поделился ею со своей спутницей.

А как бы это им прокатиться по реке на яхте? Вот губернатор настойчиво советовал. Красоты рисовал, о пейзажах говорил, о мягком песке и других замечательных местах острова, который здесь почему-то называют «Островом любви». А что, правда, есть тому причины?

Разговор шел веселый, громкий, посторонние с улыбкой оборачивались на весьма рискованные шуточки Турецкого. Короче, а не попробовать ли? Ну, в самом деле, если там такая невозможная красота?

Светлана поначалу не поняла смысла сказанного, но Турецкий начал ей так усиленно подмигивать, и это его действие, в свою очередь, вполне сходило за ухаживание, что она немедленно выразила согласие сопутствовать. Тут же договорились на следующий день, Александр Борисович был намерен сделать краткий перерыв.

«Шпаненок» с фотоаппаратом сделал охотничью стойку.

«Ура!», — констатировал Турецкий.

Он и не ошибся. На следующий день на причале, возле роскошной белоснежной иностранной яхты, купленной каким-то местным бизнесменом и сдаваемой им для катаний по реке — довольно дорогое удовольствие, как заметил Турецкий, читая тарифную табличку над окном кассы, — появилась сияющая полным великолепием и очарованием Светлана. Ее легкое и невероятно сексуальное платье вызвало искренний восторг и даже легкую оторопь у Александра Борисовича, пожалевшего, что это великолепие должно будет подвергнуться лишь долгому и внимательному визуальному изучению, но ни грана более. Но он тут же пообещал себе не забыть величия момента и впоследствии постараться возвратиться к нему, пусть и в новых условиях. Ну а как же иначе, если соблазн оказывается столь великим! Однако надо терпеть, как заметил бы все тот же чукча.

Но подлинным подарком для Турецкого было появление на причале «шпаненка» с большим коричневым кофром через плечо, в котором обычно «бойцы» газетного фронта носят все свое профессиональное оружие.

Он не обратил внимания на фотографа, тот — на блестящую парочку — тоже. Хотя логики здесь уже не было никакой. Ну, пусть поиграет в шпиона. Ему же хуже.

Наконец, отошли от причала. Еще короткое время, пока яхта не вышла против потока сильного, почти леденящего ветра на стрежне реки, Светлана и Александр стояли на открытой передней палубе, наблюдая вокруг себя действительную красоту.

Легкое и короткое платье девушки развевалось как белый флаг крупного воинского соединения, готового к почетной сдаче в плен. Турецкий стоял чуть сзади, придерживая Светлану за талию, и чувствовал, как ладонь его уже не желает слушаться и подчиняться и готова в любую ближайшую минуту впиться в податливое и гибкое тело, чем и дать ясный ответ на извечный мужской вопрос: «Кто в доме хозяин?» Потом Светлане стало зябко, и они с Александром спустились к каютам. Любезный капитан, очевидно наблюдавший за прекрасной парой, немедленно выдал им ключи от «их» каюты. Ему звонили и предупредили. Он был сама радость. Они — тоже.

Спускаясь по трапу, Александр Борисович нечаянно столкнулся на ступеньках со «шпаненком». Тот, шмыгая носом — на ветру простудился уже, — поглядел на «неизвестного» ему человека со снисходительной ухмылкой. Он наверняка знал про них со Светиком «та-акое», о чем Турецкому даже и не снилось. И это отлично!

Сидели в буфете и пили кофе со взбитыми сливками. Потихоньку потягивали хорошее сухое вино. «Чавкали» мелкими пирожными — хорошо и старательно проводили время. В буфет, увидел Турецкий в большом настенном зеркале, заглянул, но не вошел фотограф. Ну, конечно, пока для него никакой сенсации не было. Александр подумал уже, что тот и не из газеты, судя по его наглой настойчивости. Газетчики тоже наглы, но они не лезут на глаза, выжидая удобный момент. А этот — так и пер. Может, еще кто-то велел собрать толковый компромат на москвича и его подругу из прокуратуры? Все возможно. Тем более что Саня со Светой не несли на себе даже слабого отблеска славы принцессы Дианы, и в газетной хронике, по идее, им было делать нечего. Разве что уж совсем в «желтой» какой-нибудь газетенке, что возле платных общественных туалетов раздают посетителям бесплатно? Но их корреспондента на эту яхту и не пустили бы, имидж у него не тот. Вместе с «фейс-контролем».

А может, это как раз те, для кого расследование москвича — как кость в горле? Ну, правильнее, наверное, было бы сказать: «Как гость в горле». Турецкий немедленно поделился своей мыслью со Светланой, и та привычно отреагировала звонким и непосредственным смехом. Очаровательная девушка. Вот только в роскошной каюте Александр Борисович чувствовал себя с ней неуютно — пожалуй, впервые в жизни. Ибо не ставил перед собой цели, которая могла бы действительно крепко ее скомпрометировать. Не говоря уже о нем самом.

Наверняка и у губернатора тоже имелись свои доводы. И еще у кого-то. Ему-то с его веселой славой было бы, в общем, наплевать, но он хотел ясности. А ясность требовала трезвости. А трезвость, в свою очередь, — чистоты помыслов. Ну, и поступков. Короче говоря, час испытаний приближался, и Светлана, готовая к придуманной Сашей акции, немного нервничала, хотя никакой серьезной причины для этого не было. Просто они должны были разыграть небольшой спектакль. Красивый и смешной, но только отчасти. А там видно будет.

По большому счету, в душе государственного советника юстиции третьего класса так и не утихла любовь в бессмертной игре прекрасного детства в «казаки-разбойники». Именно эту страсть и почувствовала в нем тонкая в интимном отношении душа Светланы, и потому она охотно согласилась «подыграть» мужчине, который ей, несомненно, очень нравился. Она бы сказала: даже больше, чем очень, но… Здесь же, на яхте, фотокамера могла оказаться где угодно. И Саша предупреждал, да она и сама догадывалась. Жаль, конечно, она же знала, что выглядела сегодня несравненно…

К «Острову любви», заросшему высокими, тенистыми ивами и частым кустарником, за стеной которого нельзя было различить буквально ничего, даже если подойти вплотную, потому и название «намекало», что здесь все спокойно и рассчитано на полный интим, подошли в середине дня. В самую жару. Светлана с Турецким первыми сошли на берег, прихватив с собой целлофановый пакет с бутылками вина и воды, а также несколькими бутербродами. У капитана узнали, сколько времени им отпущено на путешествие по «Острову любви», выходило около полутора часов или чуть больше. Вполне. Хохоча от понятной радости, они побежали наверх по песчаной осыпи к ближайшим кустам. Пляж для купанья, предупредил капитан, находился на противоположной стороне острова. Там же иногда собирались и рыбаки на своих моторках.

«Там хорошо, но мне туда не надо!..» — пел Саша, помогая Светке руками подняться на обрыв. Им было действительно смешно. Поднявшись на кромку обрыва, они оглянулись, увидели яхту с опущенным трапом у кромки воды, и дружно, как дети — проходящему поезду, помахали руками капитану, стоявшему на палубе. Он ответил им поднятой рукой. Но Турецкий успел заметить, что уже несколько в стороне, где, возможно, берег был более пологим, словно стараясь быть менее заметным в своей пятнистой камуфляжной куртке, крался «шпаненок». На груди его болталась камера. Вот он и вышел на охоту. Точнее, на тропу войны, как определил этот шаг Саша, прячась за высокой стеной кустарника и крепко целуя Светку, которая только что не стонала, свисая с его рук. Дорвались, что ли?

— Ну, так, все, — сказал довольным голосом Саша. — Приходи в себя. Теперь, я полагаю, стоны бурной страсти у тебя получатся значительно лучше, чем в каюте.

— Ты — нахал все-таки! — воскликнула девушка, шмыгнув носом: просквозило, вероятно, теперь лечить придется. И на вопросительный взгляд Саши добавила: — И хорошо лечить! — Это она поняла, о чем и он подумал.

— Сделаем, — словно командиру отрапортовал Турецкий. — Обратный путь не близок. Согреешься. Все-таки в таком платье, дорогая моя, да на ветру… Это я не уследил, буду теперь держать ответ перед твоей мамой.

— Можешь быть уверен, — возразила она, — увидев тебя, она легко меня поймет, а ты заслужишь немедленное прощение. Вот если бы только…

— О, не заводи свою песню сначала… — пропел он. — Пошли место искать. Он оттуда, слева будет подходить.

Прошли половину не такого уж и большого острова. Сзади негромко раздавались голоса других пассажиров яхты. Но подходящего места все не находилось. Другие пассажиры направлялись к пляжу, это — напрямую, по широкой, утоптанной сотнями похотливых ног и ножек тропе. Но этот вариант никак не подходил Турецкому.

Прислушиваясь к шумам слева, он повел Свету по узкой тропе к тому месту, куда, возможно, и пробирался фотограф. И неожиданно вышли на небольшую и тень уютную полянку. Старый лень — посредине, шелковистая травка, обилие цветов, солнце со всех сторон и никакого ветра — благодать!

— Вот здесь, — сказал Турецкий.

Светлана послушно уселась на его куртку, положенную на пень, и занялась пакетом. Турецкий отхлебнул вина прямо из горлышка, отдал бутылку Светлане и сказал, что отправился на поиск врага.

Зеленая, защитного цвета рубашка помогала его немудреной маскировке. Примерно зная направление движения фотографа, идущего им наперерез либо навстречу, он не стал уходить далеко от полянки, но начал внимательно прислушиваться к любому шуму в чаще леса. «Шпаненок» наверняка никакого отношения к спецслужбам не имеет, тем хуже ему, значит, и маскироваться не умеет. Ну, что ж, он нам — ага, а мы ему — ого! А тропинка, между прочим, по которой шли к полянке Турецкий с девушкой, пересекая открытое место, снова углублялась в чащу. Вот здесь, видно, и пройдет фотографу особенно если услышит нежные и тягучие звуки, оживляющие самую интимную сторону человеческих отношений. Но только надо знать, когда начать…

Вернувшись по тропе к поляне, Александр слегка раздвинул заросли и увидел Свету на пеньке. Нехорошо, нет доверия. Он быстро выскочил к ней и показал, что нужно сделать. Свою куртку он расстелил с другой стороны пня, а Света с загадочным взглядом улеглась на нее и слегка раздвинутые ноги положила на пень. Саша отошел к тропинке, посмотрел, полюбовался, вернулся и добавил потрясающую деталь: поставил на пень, между ступнями девушки, бутылку вина. Ну, натюрморт! Сам залюбовался. Подошел сбоку и удовлетворенно подмигнул девушке, а она в ответ показала ему язык. И спросила весело:

— Когда стонать?

— Прямо сейчас и начнешь. Я подам сигнал, сам изображу такой стон, что… ладно, одним словом. По моей команде…

И он метнулся обратно в кусты, вдоль тропы, ибо услыхал потрескивание веток под чьими-то ногами. Сам «хрустел», когда шел сюда. Наконец, сбоку, на тропе, послышались отчетливые шаги. Тщательно вглядываясь в приближающегося человека, в котором узнал «шпаненка» с болтающейся у него на шее камерой, Александр обернулся в сторону Светы и, сложив ладони рупором, издал тягучий стон. И тотчас же откликнулась совсем уже страстным призывом Светлана. Ноги ее задвигались над пнем. «Шпаненок» замер: его цель появилась вовремя.

Он крался к поляне, до края которой ему оставалось буквально несколько шагов. Он уже приблизился к своей исходной точке, как осторожный и трусливый зверек, ноздри которого явственно ощущают вкусную добычу…

Присел, поколдовал с камерой, навел ее на пень, по которому — видел и Турецкий — скользили туда-сюда загорелые и очень, кстати, аппетитные ножки Светланы. А с того места, где стоял этот «охотник», была видна и голова девушки, словно перекатывающаяся из стороны в сторону на разостланной куртке.

Александр увидел, как напрягся «шпаненок», желая вскочить в рост и «поймать» в объектив всю сцену. Ясно же, чем люди занимаются, от одних вскриков этой роскошной женщины у него, поди, голова кругом пошла.

И вот, — молодец, Светка! — ее ноги дружно вскинулись вверх, будто девушка сделала стойку на плечах, потом медленно поползли в стороны, и снова сошлись вместе… — ну, гимнастка!

Фотограф вскочил, навел, и… его тут же оглушил сильный боковой удар в челюсть. А второй — ребром ладони по шее, уложил носом на землю.

— Света, — негромко воскликнул Турецкий, поднимая с земли и освобождая с шеи фотографа аппарат, — я кончил. А ты? — И нагло захохотал.

Она сперва замолчала, а потом, ловко вскочив на ноги, со смехом кинулась к нему, обхватила шею руками и влепила в губы страстный поцелуй.

— Ну, и как я?! Чуть-чуть не успела! — заявила, хохоча. — Говори, он-то успел?

— Ты о чем? — Турецкий нахально уставился на нее.

— Саша, — продолжая напряженно улыбаться, процедила девушка, — не зли меня, хуже будет! Ты не представляешь, чем сейчас рискуешь.

— А чего тут представлять? Женской честью и мужской совестью, и ничем больше. Но принципами мы с тобой, кажется, не торгуем… пока, ведь так договорились?

— Вроде того… А с этим — что?

— Сейчас посмотрим…

Турецкий выпотрошил карманы «камуфляжки» парня… Газетчик, все-таки. Папарацци, сукин сын. Удостоверение фотокора «Городских новостей»… Неболецкий Константин Евгеньевич… Надо же! И фамилия-то графская, что ли? Или из польских панов?.. Была в другом кармане еще небольшая пачка перетянутых аптечной резинкой пятидесятирублевых купюр. Гонорар, наверное, за шпионаж? Какие-то гайки, винтики… проволочка, скрученная в кольцо… Ключи какие-то… Билет на яхту… И вот, за пазухой, и запасной объектив в пластмассовой коробке. Внутри коробки, кроме «длиннофокусного» объектива, ничего. Словом, пока — пустой номер.

Александр открыл фотоаппарат и вытащил из него карту памяти. Сунул ее в карман.

— Теперь он нам и не нужен. А эту штучку посмотрим… У тебя есть компьютер?

— А как же?

— Пригласишь, а?

— Подумаю, — резонно ответила девушка. — Посмотрю еще, как вести себя будешь…

— Но ведь пока замечаний нет? — включился в игру Александр.

— Кто знает?.. — многозначительно ответила Светлана и спокойно продолжила: — А что с трупом будем делать?

Вопрос был очень своевременным.

— Думаю, он сам захочет остаться на этом свете.

— И скоро вернется?

— Минут через… — Саша с сомнением посмотрел на лежащего парня, потом перевел взгляд на ребро своей ладони, пожал плечами и ответил: — Минут через десять — пятнадцать, наверное.

— Откуда такая точность?

— Учитель был хороший. Я рассказывал как-то, Славка Грязнов, мой генерал…

— «Мой генерал, мой генерал… — тонко пропела Света. — Ты, конечно, устал, мой генерал…». А давай-ка вернемся в каюту?

— Опять испытание духа? — помрачнел Турецкий, тщательно обтирая носовым платком все предметы, которых касался руками.

— Скорее, моего, — веско ответила девушка. — Я собираю пикник. С бутербродами понятно, а куда бутылки?

— Там, возле причала, видел старую бочку, туда и бросим. Пошли, — он взял Светку под руку.

— Не жалко так оставлять? — она кивнула на парня. Тот, понемногу приходя в себя, тихонько двигал ногами.

— Отходит, — кивнул в ответ Александр.

— Куда отходит? Туда, — девушка вскинула голову к небу, — или сюда?

— Молодец, не теряешь разума, — одобрительно заметил Турецкий и вдруг быстро присел и подхватил девушку на руки, а та даже взвизгнула от неожиданности. — Совсем позабыл, Светка, что на свете есть такие изумительные создания — женщины. Дай-ка я тебя немного поношу на руках, ну хоть до той дороги. Может, вспомню, как и что на свете делается, ага?

— Ага! — восторженно вскрикнула она, уже совершенно забыв о «трупе», прижимаясь к Саше и нетерпеливо обнимая его шею…

На яхте, куда они возвратились первыми из пассажиров, прохаживался один капитан.

— Что так скоро? — удивленно поинтересовался он. — Не понравилось?

— Наоборот, очень красиво. Но… дома, говорят, и стены помогают, — с двусмысленной улыбкой ответил Турецкий капитану.

Тот хмыкнул, кивнул, скользящим взглядом с большим пониманием окинул нижнюю половину тела девушки и мимикой показал Турецкому, что восхищен его выбором. Чуть склонил голову и ушел в рубку…

На яхту вернулись все, кроме фотографа. Капитан медлил. Подходя, Турецкий спросил, почему стоят? Тот пожал плечами и ответил, что опаздывает один пассажир. Можно подождать немного, время еще есть.

— На той стороне, на пляже, стоят несколько катеров, может, этот с ними решил? — спросил толстенький мужичок.

— Вряд ли, они наверняка местные, — не согласился капитан. — Сейчас пойдем…

Возле обрыва появилась, наконец, шатающаяся фигура фотографа. Он хотел спуститься по тропинке аккуратно, но оступился и задом съехал по песчаной осыпи. Поднялся, слабо отряхнулся и пошел к причальным мосткам.

— Быстрей давай! — тонким голосом закричал толстенький, опаздывал он, что ли? — Из-за тебя, раздолбая, стоим вон сколько!

Но фотограф с болтающимся на шее фотоаппаратом словно не слышал. Шатаясь, поднялся на борт, так же шатаясь, прошел к лестнице и едва не свалился по ступенькам вниз. Помогли ему спуститься в каюту. На правой стороне его лица зрел здоровенный багровый синяк.

— Надо же! — сказал капитан, провожая его взглядом.

— Небось, с рыбаками поссорился, — высказал предположение все тот же толстенький. — Они не любят, когда их фотографируют. Это ж — рыбалка, святое дело.

— Вряд ли, — капитан покачал головой и почему-то с легкой усмешкой взглянул на Турецкого, индифферентно прислонившегося спиной к поручням.

— Я тоже думаю, что это не случайная, а вполне профессиональная работа, — он открыто улыбнулся капитану.

А тот, подмигнув в ответ, поднял руку, давая сигнал к отходу…

Глава девятая ПЕРВЫЙ ЗВОНОК — ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

Эта история, или акция, как назвал ее в свое время Турецкий, ни по каким материалам Аллы Стериной, разумеется, не проходила. И вряд ли кто-нибудь, кроме троих человек, знали о ней. Нет, ну, может, еще тот капитан иногда вспоминал забавный случай с улыбкой, привозя на «Остров любви» очередные парочки, а так никому не было интересно.

А ведь она имела-таки продолжение, сыгравшее, кстати, свою отдельную роль в той эпопее…

Дверь каюты, куда спустился тогда Александр Борисович, была приоткрыта. Не настолько, чтобы разглядеть постороннему, «кто-кто в домике живет?», но изнутри позволяла увидеть, по каким каютам расходятся пассажиры. И бравая, сексапильная помощница, пока Турецкий проводил время на палубе, занималась именно этим наблюдением. На билетах-то не было номеров кают.

Он закрыл за собой дверь и без слов задал вопрос, на который Света ответила утвердительным кивком. И добавила:

— Напротив, первая слева.

— Один?

— Нет, двойная.

— Тогда до речного вокзала наш не появится. Пойдем пить кофе… И что-нибудь вкусненькое в клювы бросим. Я, кажется, проголодался на этой охоте.

Буфет был в конце коридора, дверь его открыта настежь, и Турецкий с прекрасной дамой уселся так, чтобы видеть весь коридор до самой лестницы. Света, поменявшая свое восхитительное короткое платье на модные короткие джинсы, сидела спиной к двери, и у Александра оставалась в запасе возможность пригнуться в случае необходимости. А такая необходимость могла быть вызвана разными обстоятельствами. Ну, например, если бы «папарацци» полез вдруг в драку, нарываясь на публичный скандал. Или у него в каюте находился сообщник по «бизнесу». Всякое могло случиться.

Но все опасения оказались напрасными. За всю обратную дорогу тот так ни разу из своей каюты и не вышел: возможно, ему действительно было неловко за свой внешний облик, который, впрочем, вполне соответствовал образу человека со столь невысокими моральными устоями. Тема оказалась интересной, и Александр с увлечением стал ее развивать перед благодарной и восхищенной слушательницей. Она звонко смеялась, невольно заставляя публику в буфете оборачиваться к ней и приветливо улыбаться.

Дорога обратно всегда короче, и когда яхта начала чалиться, Александр Борисович со Светланой одними из первых сошли на причал. И вот тут уже закурили, будто на судне существовал запрет. Курили, никуда не торопясь. И дождались.

Последним, очевидно испытывая все-таки определенное смущение, сошел «папарацци» с кофром через плечо. Да, его смущали взгляды: слишком выразительной была «профессиональная работа», как выразился Турецкий. И только ступив уже на причал, он поднял глаза и увидел Турецкого с дамой, с веселой общительностью махавшего ему рукой.

Парень запнулся. Решил, что снова бить будут? Но на лице Александра Борисовича сверкала радостная улыбка.

— Костя, привет! — закричал он. — Извини, сразу как-то не узнал тебя! Как жизнь молодая?

Парень оторопел. Даже рот открыл. А Турецкий махал ему рукой, приглашая подойти ближе. И тот решился.

Александр Борисович видел, еще перед отходом, что парень с большим кофром, как и ожидалось, приехал на портовую автостоянку на машине. Обыкновенный «жигуленок» зеленого цвета.

А сейчас парень, нерешительно подходя, во все глаза разглядывал этого непонятного мужика и его женщину, совсем не напоминающую ту, на острове, со вскинутыми голыми ногами. Словно сместилось что-то… И «эта» тоже приветливо улыбается ему… А может, он все-таки ошибся? Знают-то они его откуда? Элементарные соображения ему и в голову не приходили.

— Слышь, Кость, — продолжил между тем дружелюбный Турецкий, — ты на своей в город? Не подкинешь нас с моей… — он с неподдельным восторгом кивнул на девушку, — до центра? Бензин мой!

— Да я… — затянул Костя.

— Чего — ты? А это тебе зачем? — Турецкий небрежно мазнул себя пальцем по щеке. — С корабля сигал?

«Папарацци» был в полном замешательстве. И тогда Турецкий — с одной стороны, и Светлана — с другой, весело, как старые приятели, подхватили Костю под руки и побежали-потащили его к зеленой машине. Тот почему-то и не сопротивлялся. Совсем, видно, обалдел от неожиданности.

Светлана села сзади, а Турецкий заботливо подсадил водителя и забрался на переднее сиденье с другой стороны.

Казалось, Костя уже чисто машинально включил двигатель, и они поехали. А когда выбрались на проспект Космонавтов, Турецкий попросил водителя ни минутку остановиться.

— Костя, — проникновенным голосом начал он. — Скажи мне, пожалуйста, какой хрен тебя заставил заниматься этой… — он оглянулся на Свету и закончил: — фигней? А ты еще, ко всему прочему, оказался и неумным человеком, Костя. Тебе чего надо было сделать? Объект дали? Задачу поставили? Вот и хорошо. Идешь ко мне и говоришь: «Сан Борисыч, тут такое дело… вот, и гонорар такой. Чего будем предпринимать?» А что я тебе отвечаю? «Молодец, Костя. Раз это им надо, значит, сделаем. А как, давай вместе подумаем. И чтоб вроде бы все было так, и, если разобраться, все не так, понимаешь?» Ну, ты-то — профи, да и я не пальцем деланный. Дал бы толковый совет. А ты и им материал бы представил, и гонорар соответствующий заработал бы, и от меня получил бы уж точно не меньше — за сообразительность. Понял теперь?

— Чего понял? — Костя «не врубался».

— За что подмастерью от мастера постоянно доставалось? Вот так, дорогой. А теперь сиди в галоше. Вместо того, чтоб рюмку поставить… мне. За долготерпение мое… Ну? Вот она — твоя карта, — Турецкий вынул из кармана карту памяти. — Больше скажу. Могу тебе ее вернуть, но… с условием. Примешь? Отдам. Нет? Ходи пустой. И еще добавлю: больше такая удача тебе не засветит. Даже последний кадр, такой восхитительный, смазался, ну надо же!

Костя смотрел недоверчиво, но, видимо, жажда, обуявшая каждого папарацци, переломила недоверие.

— Условие… как-кое? — спросил, заикаясь.

— Все покажешь и скажешь, кто послал. И если я не обнаружу на карте никакого для себя серьезного компромата — несерьезного может быть у тебя сколько угодно, — тогда отдам. Пользуйся. А то, что мы с ней в кадре вдвоем, — он кивнул на девушку, — так это не компромат никакой, ее ко мне специально ваш прокурор прикрепил, приставил, чтоб следить, присутствовать и ему докладывать, и губернатор ваш такое решение лично одобрил. Я с ним разговаривал днями. За обедом у него дома. И начальник ГУВД — этот генерал ваш Лаптев, тоже полностью в курсе. Только знать это твоему заказчику совершенно ни к чему, поскольку сам факт твоего задания — уже приличный компромат на тех, кто тебе сделал этот заказ, ты теперь понял?

Парень соображал туго. Но соображал. Поднимал голову, смотрел на «пассажира», снова опускал и думал.

— Ладно. Посмотреть можно у меня дома, — он кивнул наконец.

— Так у меня в гостинице тоже есть ноутбук. Не возражаешь?

Водитель пожал плечами и надавил на газ…

Перед дверью в номер Турецкий предупредил Костю:

— Здесь держи язык за зубами, повсюду прослушивают, — и приложил к губам палец.

Вставил карту в ноутбук, который достал из сумки и подключил к сети, и начал выводить на экран снимки, сделанные фотографом. Были они, в общем, безобидными. Объекты «брались» со спины, с боков. То видно на снимке, что это — Турецкий, то видно, что Светлана, а в общем, ничего интересного. Спереди снимать «папарацци», видимо, не решался.

Но один из кадров Турецкого рассмешил. Он показал его Светлане, и та смущенно шлепнула Сашу по загривку. Они шли по вечереющей набережной, вероятно накануне, и рука Турецкого опустилась гораздо ниже талии девушки, определенно чем-то «манипулируя». Ну, мелкое хулиганство, смешно, но не более. Если неизвестны персонажи, вполне может сойти просто за шутку фотографа, пусть и солененькую.

А вот в одном из эпизодов «на яхте» Турецкий увидел прямо-таки художественное совершенство. Они со Светой стояли, наклонившись на поручни верхней палубы и повернув лица друг к другу. В глазах у девушки — сплошное очарование, у него — чистый восторг. И все это — на фоне роскошного пейзажа реки, вызолоченной солнцем. Прямо-таки выставочный экземпляр.

— Этот покупаю, — сказал Турецкий и вынул бумажник. — Светлана, хочу тебе сделать подарок, выполненный рукой действительно настоящего мастера. Сколько, Костя?.. За сотню продашь?..

Он перекинул кадр к себе в ноутбук и стал просматривать дальше. Больше ничто не привлекло его внимания: ну, стоят или идут мужчина и женщина. Улыбаются, разговаривают. Сидят за столиком в кафе, в буфете на яхте. Поднимаются по крутой тропинке в гору. Зато платье на девушке — нет слов, полный отпад! Даже кажется, что оно чем-то отдаленно напоминает шикарную, хрустящую «пачку» балерины с ногами такой дивной красоты, что у любого балетомана сердце зашкалит… А вот самого «последнего» кадра на карте не было. Да, недолго работал фотохудожник. Но почему именно к нему обратились за компроматом? Уже «прославился» в этом жанре?

Костя неопределенно пожал плечами: ну, есть маленько… Однако Турецкий понял по неохотному ответу, что у ментов определенно имеется на парня досье. Попался в их поле зрения на чем-нибудь, вроде «порнушки» или на мелкой наркоте, вот и «тянут» его теперь и в хвост, и в гриву. Видик-то у Кости такой, что ему всегда не хватает денег именно на покупку очередной дозы. Беспокойный, глаза бегают, потеет…

— Ну, что ж, — констатировал Турецкий, — вопросов нет. Работай, если это их устроит. А теперь давай мне заказчика… Ну-ка, выйдем, — предложил он Косте, взглядом указывая на стены вокруг себя. В коридоре отошли к окну, Турецкий огляделся, держа в руке карту памяти. — Запомнил теперь, в чем ты был неправ?

Костя кивнул.

— Давай заказчика — кто он и откуда? Впрочем, я догадываюсь, но проверка не помешает. И карта — твоя.

— Он только фамилию свою назвал, когда «корочки» однажды показывал, но я не успел тогда посмотреть. Такой, на боксера похож. Зоткин — фамилия. Не знаю, откуда он. Наверное, опер. Просто сказал, что нужно на вас все, что получится.

Мы в моей машине за вами ехали, за черной «Волгой», он и показал. Ну, я и… А гонорар — кошкины слезы, пятьсот рублей.

Турецкий вспомнил тощую и жалкую пачку пятидесятирублевых купюр. Невелик провинциальный гонорар, это даже и не тридцать сребреников.

— А куда ты должен доставить? И — сроки? Когда?

— Он сказал: сегодня сам заедет в конце дня, и чтоб я «откатал» уже, что есть.

— Он на машине?

— Обычный милицейский «УАЗ». Старый.

— Ну, и «откатай»… Ах, какой славный был тот кадр! — Турецкий мечтательно возвел очи к потолку. — Жаль, конечно, если такая красота к этим засранцам попадет. И нашел же ты, понимаешь, кому Венеру Милосскую показывать!.. Ну, ладно, а перед ними оправдайся за свой фингал тем, что самое главное у тебя чуть было не получилось. Пока, понимаешь? И пусть подождут. Ты нарвался на нас, когда мы уже на травке расположились, но у тебя под ногой ветка хрустнула. А я сразу вскочил, ну а ты еле ноги унес. Потому что я был без брюк и догонять не стал. Но вот в следующий раз… Ты, мол, слышал, как мы договаривались потом с капитаном днями повторить поездку. Очень люкс нам на его яхте понравился… Да, а как этот твой Зоткин выглядит? Опиши, ты же — художник!

Костя маленько «расцвел», похвала истинного ценителя всегда расслабляет «большого художника». И он описал довольно-таки подробно характерную внешность того человека, которого, как он проговорился нечаянно, видел не раз. Не впервые выполняет подобные заказы. И чем-то этот опер уж очень напомнил Турецкому субъективный портрет одного из мучителей, данный в показаниях — не то Нины, не то Маркина. А если это — одно и то же лицо, любопытно будет проследить, откуда оно. Из Пригородного, где допрашивали Маркина? Или из Богоявленска, из того дома, в подвале которого держали Нину? Так надо поехать и посмотреть. Хотя успел уже и там побывать Турецкий, сопровождаемый участковым и Ниной. И фотографии этого дома в своем деле имел, и даже имя хозяина, точнее, хозяйки, знал.

Но, что опять-таки весьма интересно, да и характерно для местных борцов с преступностью, следователь Иннокентьев, «прошедший» якобы по следам пострадавшей Нины Крюковой, по его уверениям, не нашел сперва самого дома, потом подвала в нем не обнаружил, а затем уж и вообще каких-либо следов насилия в том, тщательно вымытом подвале, где все равно пованивало застарелым дерьмецом, напоминая мимолетное торжество Нины Крюковой.

И даже одежду Нины, переданную ему для проведения судебно-медицинской экспертизы, следователь-дознаватель потерял. Впрочем, не он сам потерял, а, оказывается, курьер, который повез вещественное доказательство из отделения в лабораторию к судебно-медицинскому эксперту. Что ж, когда все из рук валится, случается и такое. Неудача за неудачей, и ничьей здесь вины…

А вот в другом вопросе официальному следствию не повезло. Капитан Дергунов, постоянно почитывающий в домашних условиях криминальную хронику, не сомневался в подобном исходе, и все материалы, которые передавал дознавателю Иконникову, продублировал, включая «тесты», сделанные травматологом Ларисой Игнатьевной. Насчет «генетики» у них было трудновато, но дубликаты материала оставались. И Александр Борисович, познакомившийся с «тетей Ларой», как звали ее соседи в Богоявленске, немедленно получил «исходный материал». А Светлана, пока он отвлекал на себя внимание «хвостов», отправила тесты с проводницей в Москву, в Центральную генетическую лабораторию. На Казанском вокзале поезд должен был встретить «человек Грязнова» и доставить к шефу коробку конфет, в которой, обернутая в вату, находилась пробирка. Генетический анализ — процедура долгая, и на скорый ответ Турецкий не рассчитывал. Впрочем, у него еще было время, и многое тогда оставалось еще неясным.

И вот тоже, кстати. Никаких следов происшествия с красной машиной, убившей прохожего на перекрестке улиц Волкова и Парковой, кроме короткой информации в сводке происшествий, Александр Борисович, как ни старался, нигде обнаружить не смог. Очевидно, и вся сводка за тот день как-то затерялась. Лишь в записной книжке участкового Дергунова только и осталась запись. Но ведь он мог и ошибиться? Мало ли, что говорит, будто сам читал? Он же человек все-таки, а не машина.

Хотя и та ошибается… Словом, все исчезло, кошка слизнула.

И уголовного дела тоже не возбуждали — за отсутствием, как оказалось, самого события преступления. Не было. Ничего и никого не было: ни бомжа, ни машины, ни уличного перекрестка, где ее увидел свидетель, ни самого свидетеля, — где-то затерялась и его фамилия. Вот как надо работать! Ну да, для полного и окончательного спокойствия не хватало только парочки «свежих» покойников, — и тогда кругом идеальный порядок!

Дергунов помогал и сказал, что и впредь поможет, он уже и так по уши влез в расследование и, похоже, отказываться от этой своей миссии не собирается. Правды хочет участковый уполномоченный. Как бы не оказался он последним из прежней славной плеяды участковых, о которых романы писали и кино снимали… Великая коррупция, вольготно шагающая по России, всех, даже самых когда-то принципиальных, портит…

Слежение за любознательным заказчиком неожиданно дало Турецкому желанный результат. Вооружившись собственной фотокамерой, взятой с собой из Москвы для некоторых «спецнужд», Александр Борисович, сидя возле подъезда редакции «Городских новостей» на заднем сиденье машины Дергунова, терпеливо ожидал заказчика. И он появился в самом конце рабочего дня, когда сотрудники уже расходились по домам, оставляя дежурных.

Этот «квадратный» мужик, возрастом на вид что-нибудь около сорока лет, довольно точно описанный Костей и легко узнаваемый из показаний обоих пострадавших, ловко выпрыгнул с водительского сиденья «УАЗика» и бодро проскочил в, помещение редакции, даже не предъявляя вахтеру своего удостоверения. Значит, он был здесь известен. Через большое витринное стекло Турецкому было видно, как тот только кивнул небрежно и легко побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Спортивный «дяденька», накачанный, свежий вид имеет. Хорошо, значит, умеет допрашивать.

Турецкий «взял» его и в фас, и в профиль — на подходе к подъезду. С этим — порядок. Теперь оставалось узнать, куда он отсюда поедет. А заодно, если Дергунову удастся номер его машины «пробить», станет ясно, чей он вообще.

Выйдя из подъезда редакции, мужик остановился и вынул из большого черного конверта снимки. Раскинул их в руке веером и стал рассматривать, очевидно, по новой…

Турецкому захотелось узнать, какое впечатление произвели они на этого опера. Видно, ничего особенного. Тот равнодушно сдвинул их в стопку, сунул обратно в конверт и, открыв дверцу, небрежно кинул конверт на сиденье, после чего залез в машину и сам. Похоже, остался недоволен…

И они отправились за «отчалившим» от тротуарного бордюра «козлом».

Как и предполагалось, след привел их в Пригородное отделение милиции. Вот с этого и надо было начинать. С опознания преступника пострадавшими. Пока те еще не совсем забыли лица своих мучителей.

Палачей было больше. Как следовало из показаний Маркина, с ним «работали» трое. С Ниной — двое. Вот теперь их и «вести», и проверять: где один, там наверняка и второй, а там, глядишь, и третий «нарисуется». Но кто позволит проводить опознание с целью установления личностей преступников среди работников органов внутренних дел?

Это и стало теперь основным и почти не решаемым вопросом. Ибо даже сама постановка его в такой плоскости считалась абсурдной. А то, что «отставной» министр оказался в те годы единственным, кто правду про своих «орлов» сказал, так это ж у него, небось, обида за собственную неудачно оборванную карьеру в душе кипела, — любому дураку понятно.

Как-то не очень охотно реагируют «органы» на требования следователей тех же прокуратур. Да и сами прокуратуры редко останавливают свое зоркое внимание на подобных фактах. Чтоб милиционер?! Да вы что?! Вы против своей родной власти выступаете? А кто вам дал такое право? Вот и весь сказ.

Значит, если попытаться «взорвать» это категорическое нежелание руководителей, да хоть бы и тех же «правоохранительных структур», выдавать «своих», надо, прежде всего, начинать попытки с «Верхнего» начальства. Притом нельзя забывать и того, что эти начальники должны быть еще и лично заинтересованы в подобных акциях. Именно лично! Светит им, может быть, нечто такое, что заставляет их лично заняться установлением «законности и справедливости». Или подчиненные не того задели, кого разрешено, субординацию нарушили. Или вообще «покусились» на честь и совесть тех, у кого эти понятия вызывают законную гордость — ну, то есть у проживающих на высшем уровне. Иначе говоря, должны быть соблюдены особые условия, да, впрочем, оговорены и жесткие рамки для принятия «кардинального» решения. И причем тут Основной Закон? Никакого отношения он к конкретному делу не имеет…

В общем, Турецкому нужна была крепкая «рука» и в Москве, и здесь. Либо такая же «рука» для тех, кто оттуда готов передать сюда разрешение на подобную акцию. Либо, наконец, инициатором такой акции должен руководить страх за собственную задницу. И страх основательный.

С этого и надо было начинать… Потому что сейчас никакой местный прокурор — любого уровня, не говоря об областных судьях, не подпишет постановления не то что на задержание и обыски дома и на службе пока подозреваемого в преступлениях оперативного уполномоченного, но даже и на вызов для допроса, хотя бы того же Зоткина. Но ведь кто-то ж должен был это сделать?..

И у Александра Борисовича созрела мысль. Правда, старая, как мир, но вечно молодая в каждой похожей ситуации. Как говорили древние? Разделяй и властвуй! Что для этого надо? Вбить клин между якобы объединенными в единый, мощный кулак коррупции главными руководителями силовых структур. Не может всеобщая коррупция объединить надолго эти «структуры», чего бы они сами для этого ни предпринимали. Каждый, или каждая, обязательно захочет урвать кусок побольше, даже и в ущерб соседу. А чего еще можно ожидать от победно шествующего по Руси доморощенного капитализма?! Только отчаянной борьбы за каждый жирный и обязательно украденный кусок — природы, власти, ну, и всего прочего.

Вбить клин! Иной раз эта нехитрая штуковина, простейшее приспособление, помогающее расколоть и самое твердое дерево, и даже камень, с успехом делает то, на что не способен даже крепкий и остро отточенный топор.

И Александр Борисович решил обратиться тогда, как обычно — в трудных ситуациях, к собственной «крыше». У них же есть крыша? Иначе бы они не были столь беззастенчиво наглыми. Вот и у нас тоже… Но без наглости, лучше — с умом… К такому он пришел выводу.

Не жалея своего времени и опираясь на помощь участкового Дергунова, Турецкий организовал наблюдение за входными дверями подъезда Пригородного ОВД. И очень скоро он смог разложить перед собой некоторый «веер», подобный тому, который с явным неудовольствием рассматривал у редакционных дверей майор милиции Федор Федорович Зоткин. Этот фигурант был установлен благодаря той же, безвозмездной помощи Павла Антоновича.

И, наконец, добрый десяток одинаково отпечатанных фотографий лиц, входивших и выходивших из здания ОВД, был выложен в один ряд, чтобы быть предъявленным Нине Крюковой для опознания.

Но перед этим серьезным актом, который все-таки мог бы оказать на женщину негативное влияние, Александр Борисович, переговорив с Павлом Антоновичем, написал повестку с вызовом в прокуратуру в качестве свидетеля водителю автобуса номер 28 Сергею Федоровичу Васильченко. А повез тому эту повестку не курьер прокуратуры, а сам Дергунов, чтоб боязливый «водила» не стал финтить — во-первых. Да и предупредить его надо было, что преступники вот-вот будут арестованы и что опасаться за себя и семью переселенцу уже не стоило.

Правда, Александр Борисович не шибко надеялся на память водителя — перед его глазами каждый день вереницы людей проходят, а эти — когда были! Но — вдруг! Такое свидетельство было важно для следствия именно тем, что оно помогало проследить всю цепочку действий преступников.

Предупреждение подействовало, Васильченко приехал вместе с участковым уполномоченным и, внимательно поглядев на снимки, определил в конце концов «тех двоих», имен которых он, естественно, не знал, но милицейские погоны на одном из них запомнил. И указал, на ком конкретно. Хорошая у него оказалась память, что с удовольствием и констатировал Турецкий, одетый в генеральский китель — для большего впечатления. Васильченко подписал все-таки с опаской протокол опознания и с явным облегчением отбыл домой.

А вот по поводу проведения опознания преступников самой Ниной приходилось учитывать и такой момент. Опознание Турецкий решил провести тоже в официальной обстановке. То есть в кабинете прокуратуры, в присутствии младшего юриста и понятых. Конечно, рисковал немного: с тех пор испуганная Нина могла и забыть физиономии насильников — от страха и желания поскорее избавиться от своего кошмара. А потом негоже, конечно, было и генералу самому с фотоаппаратом в засаде у здания милиции сидеть. Но Александр Борисович никогда не гнушался настоящей оперативной работы, да и учитель у него был в ту пору великий — сам Славка Грязнов, сыщик, что называется, от Бога.

Сообщать о своем решении прокурору Григорию Никифоровичу Дремову Турецкий не стал. Следственное мероприятие производилось в рамках общего расследования дела Маркина. Хотя было известно, что производство по уголовному делу Крюковой так и осталось «висяком»: никаких доказательств, кроме самого факта изнасилования, подтвержденного заключением врача из травмопункта, у следствия так и не появилось. И уж тем более никто не собирался соединять оба дела Маркина и Крюковой в одном производстве. Так что, узнай прокурор об этом мероприятии заранее, он наверняка предпринял бы все усилия не допустить его. Кстати, не по этой ли причине «догадливые» оперы, с которыми, по всем признакам был связан зампрокурора Муранов, и установили наблюдение за Турецким? Даже собственную сотрудницу готовы были подставить, испортить ей жизнь, лишь бы добыть компромат на москвича. Впрочем, что им всем чужая жизнь!

А, между прочим, когда однажды у Светланы появилось в глазах сомнение относительно одной из очередных акций Александра Борисовича, в которой пришлось поучаствовать и ей, он без всяких колебаний изложил ей свое категорическое и откровенное видение малопочтенных действий прокуратуры — и, в первую очередь, в отношении нее, чтоб у младшего юриста никаких сомнений не оставалось. В том, кто и как ее «использует». Ну, в смысле, — ее профессиональный талант, красоту, невероятное женское обаяние. Он нарочно излагал свое «видение» в превосходных степенях определений, чтобы у нее не оставалось и тени сомнений в его искренности и восхищении. Но тут же в бочку своего меда, щедро вылитого к ногам Светланы, он кинулнемножечко, мягко выражаясь, дерьмеца, — якобы исключительно из уверенности в том, что он, тем не менее, глубоко ошибается и готов немедленно пасть перед девушкой на колени, моля ее о прощении. Он и сказал неуверенным тоном: если только она сама не предложила им собственный вариант^-«соблазнения» москвича.

Ух, что было, что было!.. Буря! Ураган! Его бы — да в полезное русло! Но…

Турецкий уже взял с себя слово не подавать им всем такого повода, как ни трудно порой симпатичному и не старому мужчине противостоять величайшему из соблазнов…

И вот теперь, едва не одурев от постоянно попадающихся на глаза одинаковых тупых лиц с глазами, лишенными каких-либо мыслей, Александр Борисович сделал, наконец, решительный шаг.

В своем гостиничном номере он не доверял решительно ничему, а постоянно, ежедневно и едва ли не ежечасно проверять номер на «вшивость» просто осточертело. И он, закинув на плечо сумку с ноутбуком и собранными материалами, отправился в гости к младшему юристу.

С мамами Александр Борисович с юности умел разговаривать и устанавливать легкие контакты, это повелось еще с Иркиных теток. Так что и трудностей на этом участке деятельности не предвиделось, что и получилось. И очень скоро он мог без затруднений связаться и с Меркуловым, и Грязновым, передав им всю имеющуюся на руках информацию. Требовался коллективный ум. Александр Борисович очень рассчитывал на то, что оба друга примут самое активное участие в расследовании «друга Сани» уже по одной той причине, что дело столкнулось с непробиваемой стеной «системы». И без конкретного нажима «сверху» оно может тянуться бесконечно.

Он ведь не собирался постоянно проживать в этом городе, даже если бы решением самого губернатора ему, в порядке поощрения за особые усилия по «утоплению» уголовного дела о бандитах из милиции, предложили хорошую квартиру — дверь в дверь с квартирой одной очень обаятельной «младшей юристки» и ее хлопотуньи-мамы, симпатичной женщины вполне еще среднего возраста.

Светлана, естественно, присутствовала при «компьютерных переговорах» Александра Борисовича. Она уже понимала, что «просто Саша» на этом этапе расследования даже и в быту не очень удобен, можно нечаянно оговориться при посторонних, — по приятной привычке, а это — нехорошо и даже опасно.

И Меркулов, и Грязнов приняли активное участие в «селекторном совещании», правильно оценили уровень собранных доказательств и дали несколько дельных советов — каждый с позиции своей епархии. Заодно, кстати, и определили необходимую степень «информированности» Светланы: ее «ежедневные» доклады начальству ведь никто не отменял.

Странно, конечно, что Турецкий тогда как-то сразу поверил девушке. Обычно он действовал осторожней. Но, позволяя ей присутствовать при принятии кардинальных решений, за одну только информацию о которых Светкины «работодатели» заплатили бы огромную цену, он почему-то ни минуты не сомневался в ней. И не в том даже дело, что его риск оказался полностью оправданным: Светлана не подвела, хотя некоторые санкции впоследствии коснулись и ее, — а в том, что девушка сама заявила Саше, что она впервые в жизни ощутила вкус настоящей работы. Ну, ясный перец, как говорится: учитель, воспитай ученика, чтоб было на кого потом сердиться… Пересмешка изречения известного поэта, согласно которому учитель должен учиться у своего ученика. Фраза из ностальгических семидесятых годов, и что бы там ни говорили, в чем бы ни убеждали новые теоретики недавнего прошлого, а юность — всегда прекрасна. И Турецкий никогда в этом не сомневался.

Очень всем понравилась идея Александра Борисовича относительно вбивания клина. Получив единодушное добро, Турецкий сделал конкретный вывод о том, что предложение будет активно проработано, друзья примут все меры к тому, чтобы этот способ перестановки сил был задействован с максимальной отдачей.

Покончив с делами, Александр убрал ноутбук в сумку и вопросительно взглянул в глаза Светланы, смотревшей на него с непонятным выражением. Что-то не так? Нет, оказалось наоборот: все именно так. Просто Света, как она сказала позже, незадолго до отхода московского поезда, которым уезжал Александр, поняла, куда, в чьи руки, кинула ее судьба. И все шуточки и смешочки, все разнообразные Сашины «дурилки» на самом деле были продуманными и четкими действиями профессионального следователя, не допускающего никаких непредвиденных случайностей. Школа? Вероятно. Но именно тогда, в собственной комнате, во время заседания «большого хурала», как сострил Грязнов, она уверовала в окончательную их победу, которую она уже ощущала также и своей. Света, по ее словам, даже изменила собственное отношение к себе. Во всяком случае, признание это ее было красивым и очень приятным для Александра Борисовича.

А способ проведения опознания с Ниной Крюковой был одобрен и в общем и в частностях в том варианте, который и предложил Турецкий. Более того, Меркулов взял на себя миссию договориться и немедленно передать для аналогичного опознания фотографий «действующих лиц» в норвежский госпиталь, где проходил длительный курс лечения лейтенант Маркин.

Вот видишь теперь, девочка, каковы мы! Свои категорически отказались лечить человека, средств нет, не умеют, а норвежцы — чужие, в сущности, люди, просто такие же полицейские, блюстители порядка, поняли беду коллеги из России и взялись помочь, и ведь у них получается! Ну, чем же не повод для повышенного интереса судей, проявленного во французском городе Страсбурге?

Некрасиво, да, и местные «органы» волнуются в ожидании оплеухи из Москвы. Понимают, что не избежать, и пытаются своей мышиной возней заморочить, затуманить, запылить мозги всем, и себе в том числе. Прав был, наверное, отставной министр. Хотя его запоздалый вывод в те, уходящие девяностые годы двадцатого столетия решительно никому не понравился…

Сам акт опознания Александр Борисович назвал тогда первым звонком. А кое для кого он стал и последним…

Появление в здании прокуратуры Нины Крюковой в сопровождении матери и участкового уполномоченного поначалу прошло как-то незаметно. Но очень скоро, едва все в следственном кабинете было подготовлено и уже явились приглашенные Светланой Георгиевной понятые, по коридорам старинного здания словно холодный ветер пронесся.

Опознание началось. Гражданке Крюковой Нине Пахомовне был предъявлен десяток одинаковых фотографий сотрудников милиции — в форме и в повседневной одежде. Среди них она должна была узнать лица своих насильников и мучителей и указать на них. Понятые ждали. Светлана чувствовала, как у нее прерывисто колотится сердце. И она была крайне изумлена абсолютным спокойствием, с которым Александр Борисович излагал ей права и обязанности потерпевшей в соответствии со статьями Конституции и Уголовно-процессуального кодекса.

Затем Нина, с трудом сдерживая себя, волнуясь и дрожа в буквальном смысле, почти без задержки, вынула из ряда фотографических портретов два и отложила в сторону.

— Они… Вот этот — Федя. А второй — Николай. Это они все про Евдокимыча между собой говорили… И твердо решили меня убить, так и сказали, выхода у них другого не было… Меня ж нельзя было после всего, что произошло, отпустить… — Она сдержанно заплакала, вытирая глаза ладонью.

Турецкий протянул ей свой чистый носовой платок, Нина кивнула. Светлана быстро писала протокол. Понятые, слушая Нину, съеживались и оглядывались, будто чего-то серьезно опасались.

Неожиданно без стука открылась дверь, и в кабинет быстрыми шагами вошел прокурор Дремов. Он замер на миг, но, увидев понятых, сидящих на стульях в углу кабинета, сдержанно спросил:

— Могу я узнать, что здесь происходит? — и уперся взглядом в Турецкого, надевшего ради такого случая парадный китель.

— Доброе утро, Григорий Никифорович, — приветливо улыбнулся Турецкий. В кабинете при появлении прокурора встали все, кроме него и потерпевшей. — Ничего чрезвычайного, обычный; рутинный, увы, процесс опознания. Сейчас мы его завершим, подпишем протокол, и, я полагаю, если у вас найдется для нас свободная минутка, зайдем с подробным докладом.

— Это… — прокурор набычился и наклонился над двумя отложенными фотографиями, поднял одну, другую, небрежно швырнул на стол.

— Это — подозреваемые преступники, Григорий Никифорович, — как о чем-то постороннем, пояснил Турецкий. — Насильники и мучители, угрожавшие убить гражданку Крюкову. Их личности уже установлены. Точно такой же процесс опознания в настоящий момент, ну, возможно, часом позже, начнется в Осло, в госпитале, где лечится Маркин. Материалы следствия переданы и в Норвегию с просьбой Генеральной прокуратуры произвести опознание в полном соответствии с международными нормами и соглашениями на этот счет. Вам собирался Константин Дмитриевич сообщить, что он сам занялся этим вопросом, облегчив всем нам процесс передачи материалов для опознания в иностранное государство… И еще, Григорий Никифорович, раз уж речь у нас с вами зашла… Я буду ходатайствовать о возобновлении расследования уголовного дела по факту похищения и насилия, и возможно, мы с вами примем решение о соединении дел Крюковой и Маркина в одном производстве. Так что, если вы позволите, мы сейчас завершим сей акт, отпустим пострадавшую и понятых по домам, после чего я буду просить вас подписать постановление на задержание и обыск дома, а также в служебных помещениях обоих указанных подозреваемых.

Турецкий поднялся и подошел ближе к прокурору, чтобы сказать уже в доверительном тоне, тот нахмурился, насторожился.

— И еще, Григорий Никифорович, хочу вас поставить в известность. В Центральной генетической лаборатории в Москве уже произведен анализ биологических следов, оставленных преступниками на… — он наигранно серьезно скосил взгляд на Нину и сказал: — На белье пострадавшей. Поэтому мы немедленно также возьмем у задержанных материал для проведения сравнительного генетического анализа, чем и определим в абсолютной достоверностью личности насильников. Как вы полагаете, этого нам с вами будет для начала достаточно?

— М-да… — многозначительно промычал прокурор и, никому даже не кивнув, так же стремительно вышел из кабинета.

Светлана с неподдельным испугом взглянула на Сашу, но он подмигнул ей с таким выражением лица, будто предлагал нечто очень интимное, причем немедленно и прямо здесь. У нее голова закружилась от этого абсурда.

— Светлана Георгиевна, давайте заканчивать. Прошу понятых подойти поближе…

Закончив процесс и отпустив всех, они вышли в коридор. Саша взглянул на побледневшую Свету.

— Ты чего? — спросил тихо, одними губами, и, увидев, как она поежилась, улыбнулся: — Все в порядке. Чуть позже обязательно напиши им свой «официальный» отчет о проделанной нами сегодня работе. Ты — трудолюбивая и очень обаятельная девушка, и все у тебя в жизни получится. Но решения принимаю я сам, поэтому ты видишь только последствия, а не процесс принятия решений, в этом твое преимущество. Повали говорить… Я только напишу сейчас постановление на задержание и обыски, чтоб прокурор долго теперь уже не раздумывал… И позвоню Косте.

Она уже прекрасно знала, кто этот Костя в Москве, и кивнула. Краска возвращалась на ее очаровательное лицо…

Немного позже, может, несколькими днями спустя, до Александра Борисовича донеслись слухи о той грозе, что разразилась в кабинете прокурора. Кто об этом узнал, неизвестно. Но — тем не менее, было. Так или не совсем так, рассказывали, что разъяренный Дремов вихрем пронесся в тот день опознания по коридорам на свой этаж, ворвался в кабинет и немедленно вызвал к себе Муранова.

О чем у них там состоялся разговор, если его можно было назвать таковым, никто не знал, но стала известна одна деталь, исходя из которой можно было сделать и многие последующие выводы. Якобы Муранов молчал, и слышан был только голос Дремова. И «текст» речи был непонятен, будто прокурор жевал его, а потом выплевывал изжеванные слова в лицо своего заместителя. Но одна фраза была услышана, и потом повторялась с различными интонациями: «Как ты посмел допустить?!»… В чем состоял ее коронный смысл, почти никто не понял, разве что совсем уж узенький круг лиц. Но Турецкий понял. И Светлана — тоже. А остальных «участников» эта тема не волновала. Их всех взволновала другая новость.

К вечеру того же дня пришло сообщение из Норвегии, где Маркин, лечение которого хоть и не смогло значительно улучшить его здоровье, однако стабилизировало положение, уверенно опознал всех троих своих палачей. Пришлось Александру Борисовичу в спешном порядке написать новое постановление для задержания еще и Фомина. И теперь уже Дремов подписал постановление без звука. Он успел ознакомиться с результатами и протоколами опознаний. Да и Меркулов, вероятно, нашел свободное время в своем плотном графике и позвонил областному прокурору.

Неожиданно Александру Борисовичу позвонил генерал Лаптев — вот уж кого и не чаял услышать Турецкий. О его ведь «людях» шла речь! И он позвонил сам, не дожидаясь приглашения, и решительно заявил, что немедленно дает все необходимые санкции к задержанию мерзавцев, позорящих, и так далее. Он негодовал, и Турецкий надеялся, что искренне. Даже посочувствовал, сказав, что отлично понимает глубокое разочарование и справедливый гнев Андрея Михайловича в отношении преступников, «оборотней», и готов в дальнейшем, вместе, разумеется, с генералом, рука об руку продолжать эту важнейшую для государства борьбу за очищение собственных рядов, и тому подобное. Раскланялись и, как говорили до массового появления у народа «мобильников», «повесили трубки».

А позже Турецкий перезвонил в Москву, Грязнову, и сообщил о состоявшемся разговоре с начальником ГУВД. Вячеслав хохотал. А на недоуменное молчание друга, пояснил:

— Видишь ли, Саня, я постарался максимально доходчиво, по-нашему, по-генеральски, показать Лаптеву, что ему гораздо легче именно сейчас помочь тебе, чем мешать. Ну, в том смысле, что если ты уж взялся, то, как говорит мой собственный опыт, посадишь в любом случае. Но тогда позор запросто ляжет на его седую голову.

— Между нами, он лыс, как хороший, переспелый арбуз. По-моему, в той же степени и интересен.

— Да? Жаль, не знал об этой детали. Ну, неважно, седина — это ему как награда, которую еще надо заслужить. Сам позвонил, значит? Дошло, наверное. Да и как иначе?

— Ну да, и очень вовремя позвонил, мы как раз выезжали на задержание. Поэтому и никаких усилий прилагать не пришлось. Видно, генерал уже знал об этой нашей акции. Да тут, вообще, все знают. Но вот почему те не сбежали, не могу понять. Возможно, уверены были, что над ними — хорошая, надежная «крыша». Придется теперь эту их уверенность маленько поколебать. Как там с новыми анализами, которые мы послали тебе?

— Уже переданы по назначению. В общем, валяй, Саня, уж это ты умеешь. А, кстати, как там один младший юрист, я правильно тебя понял?

— Как всегда, в точку. Но здешние условия не располагают к более тщательному и скрупулезному изучению предмета…

— Во загнул! — снова захохотал Грязнов. — И чем же ты там занимаешься?! Не понимаю тебя, Саня. Ладно, привет и твоему «юристу»!

— Обязательно передам…

Итак, подозреваемые были задержаны. У них были взяты образцы волос — для генетического анализа, и немедленно отправлены в Москву известным уже способом. Затем Турецкий предложил провести следственный эксперимент с выездом на место, где содержалась и подвергалась насилию гражданка Крюкова, похищенная сотрудниками милиции. Нина уже пришла в себя и согласилась помочь в следственном эксперименте, хотя знала заранее, что на месте преступления встретится со своими насильниками и ей придется отвечать на не самые приятные вопросы следователя. Александр Борисович, правда, лично пообещал ей, что постарается ставить вопросы с максимальным тактом, чтобы не травмировать ее женского самолюбия.

И снова по прокуратуре прокатилась волна слухов. Светлана, которую и в мыслях у Турецкого не было никакого желания подозревать, тем не менее клялась, что молчала, чуть ли не в буквальном смысле, набрав в рот воды. Но откуда же тогда «народ» узнал о следственном эксперименте? Никто не мог толком ответить на этот вопрос. Поистине, неисповедимы пути…

Однако, так или иначе, но даже день и час поездки следственной группы в Богоявленск стали известны. А поздним вечером, накануне этого события, произошло нечто вовсе уже непредвиденное.

Возвращаясь с дачи в город, на повороте при выезде к федеральной трассе, малиновый «кроссовер», принадлежавший жене заместителя областного прокурора Муранова, на полном ходу, отчаянно взвизгнув шинами, врезался в тракторную тележку, полную кукурузных початков. Тракторист и подумать не успел, как тележку оторвало от трактора страшным ударом автомобиля. Сам трактор тоже перевернулся, но парень успел выскочить, а вот автомобиль вспыхнул и взорвался.

Дежурная следственно-оперативная бригада, вызванная кем-то из водителей, проезжавших мимо места аварии, обнаружила в догоравшем салоне трупы двоих человек. Двух мнений быть не могло: разумеется, погибли супруги Мурановы. На следующий день, собственно в день проведения следственного эксперимента, в прокуратуре был объявлен траур.

В этой связи, или по иным причинам, теперь уже неважно, следственный эксперимент, переносить который все же не стали, после посещения Мурановской дачи ничего нового в материалы расследования не добавил. Но по наблюдениям Светланы Георгиевны, Александр Борисович, который органически не мог терпеть постных и траурных физиономий, окружающих его без особо веских к тому оснований, был по-прежнему олимпийски спокоен и даже отчасти доволен, будто догадывался о чем-то таком, о чем другим знать было не обязательно или не следовало вообще.

Но ведь, с другой стороны, и расследование семимильными шагами приближалось к своему закономерному финалу. Улики говорили сами за себя. Правда, арестованные работники уголовного розыска, сидевшие в камерах предварительного заключения и немедленно кем-то информированные о трагическом происшествии на шоссе, стали дружно валить все свои грехи на погибшего в аварии Муранова, — дескать, сами они не проявили бы ни малейшей инициативы, кабы не заставили их выполнять прямые указания заместителя прокурора. Кто заставил? Да сам же Муранов и заставил, угрожая предъявить службе собственной безопасности какой-то имеющийся у него против них компромат.

Нехорошо, конечно, сваливать собственные преступления на покойного, но ведь это и не новость на Руси Великой. Да и не только на Руси. Наверное, было бы любопытно узнать, где подобный обычай не существует…

А Турецкий, глядя Светке в глаза, все подмигивал да улыбался загадочно. И девушка утверждалась в своем мнении, что он действительно знал нечто такое, о чем ей, в ее прекрасном возрасте, даже и догадываться было еще рановато. На что она однажды, уже в самом конце расследования и пребывания Александра в городе, намекнула ему, а он расхохотался. Траур в прокуратуре к тому времени уже закончился, и можно было вести себя просто и непосредственно, то есть громко разговаривать и смеяться, ни у кого не вызывая подозрений. Светлане, наблюдавшей, как изменялся прямо на ее глазах Саша, и в голову не могла бы прийти кощунственная мысль о том, что он каким-то боком, даже опосредованно, мог быть и сам причастен к трагедии на шоссе. Вот это был бы уже точно — полнейший абсурд!

И тогда, очевидно, чтобы помочь девушке избавиться от нелепых мыслей, Александр Борисович начал вдруг вспоминать о многочисленных подобных странных случаях из собственной обширной следственной практики. Ему было также известно и о других, достаточно «громких» автомобильных авариях, в которые часто попадали неугодные кому-то или просто опасные своими возможными признаниями либо имеющимся на кого-то компроматом люди. Но при этом не стоит все же в ряду частных случаев сразу искать определенные закономерности, тем более если у тебя нет к тому никаких оснований в виде конкретных свидетельств или прямых улик. А причина его веселого настроения была, разумеется, и прежде всего в том, что любая лошадь, приближаясь к родному дому и видя близкий конец своим долгим дорожным мучениям, обычно радуется и прибавляет шаг. Светлану такое его признание совсем не утешало: прозвучавший «звонок» ведь и ее оповещал о том, что расставание неизбежно…

Кстати, между Александром Борисовичем Турецким и Григорием Никифоровичем Дремовым установились в конце расследования прямо-таки доброжелательные отношения. Ну, не совсем конечно, чтоб прямо-таки дружеские, но Светлана понимала: ведь оба они носили генеральские погоны, а это — другая каста. У нее вон тоже одна звездочка на погоне, но разница была больно уж великой.

«Славная девушка…» — с легкой и светлой, хотя и немного щемящей, улыбкой вспоминал Александр Борисович Светлану Георгиевну Макееву — будущее юридическое «светило», как она сама очень уверенно пообещала ему, целуя и прощаясь на перроне у мягкого вагона вечернего московского поезда…

Глава десятая КАРДИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

— Ну, что скажешь? — спросила Алевтина, наблюдая за сосредоточенным Александром Борисовичем, медленно перелистывавшим странички рисовального альбома с трогательно и заботливо приклеенными к ним газетными публикациями. — Ты читаешь так, будто вспоминаешь какой-то увлекательный старый роман. Весь мыслями там, в собственных эмпиреях, в прошлом. Или был грешок?

Турецкий даже вздрогнул. Ну, чертова девчонка! С ее явно экстрасенсорными способностями недалеко и до греха. Ведь точно знает, куда надо стрелять! Прямо в десятку. Неужели он настолько открыт?.. Но самая лучшая ложь — это правда, знал Александр Борисович. И, ни минуты не колеблясь, с легкой ностальгической усмешкой он ответил:

— Да, помнится, была там у меня одна знакомая девушка. Младший юрист, между прочим. Ох, как мы там с ней в паре работали! Ну, прямо как ты, копия. Такая же красивая, умная. Мне всегда везло на младших юристов.

— Ладно уж, — успокоилась Аля. — Будет врать, даже и не старайся, я тебя насквозь вижу… Так что ты решил с этой… твоей?.. — она как-то не очень уважительно хмыкнула, скорее, с превосходством.

— А что, кого конкретно ты имеешь в виду?

— Ну, не Аллу же… Я про ее ситуацию. Ты будешь каким-то образом реагировать? И в каком ключе? А то у меня тут появились кое-какие идеи… ну, мысли.

— О-о-о… — больше с удивлением, нежели с восторгом, протянул Турецкий. — Я потрясен известием, моя прекрасная леди! И что же это за мысли такие? Более того, позволю себе слегка перефразировать известное изречение одного великого ученого: насколько, то есть в какой степени, они, эти твои идеи, завиральны, чтобы претендовать на истину?

— Можешь не ерничать. Ты ведь ментов тех, из Центрального, ловить и сажать не собираешься, я так понимаю? Потому что это дело тебе попросту не по силам. Не спорю, когда ты был большим прокурором, может быть… может быть… Хотя, кто тебя знает?.. Но я о другом герое в кавычках.

— О ком? Ты разве слышала наш с ней разговор?

— Еще бы, она же так обстоятельно «рыдала» у тебя на груди!

— Зря ты, — Турецкий поморщился. — Она же не виновата, что ее задавили обстоятельства. Я-то подумал, что в тебе больше милосердия, когда Ты предложила…

— Мое предложение остается в силе, можешь не сомневаться. Но меня раздражает это твое совершенно бесцельное созерцание газетной макулатуры, даже если она и составляет часть чужой жизни. И незачем ворошить прошлое и строить на физиономии такое умильное выражение, будто тебе… будто тебя… а, ну тебя к черту! Люди делом занимаются, зарплаты зарабатывают, а он сидит себе и умиляется!

— Знаешь, Алька, а ведь ты права, — задумчиво ответил Турецкий на столь дерзкий демарш. Что-то прежде она себе не позволяла выражаться в таком тоне с… с учителем, между прочим! Духовным, ну, и вообще.

— Конечно, права. И двух мнений нет. Но меня в данном случае заинтересовали не подонки из центрального ОВД, а пока только один персонаж. Тот наглый гей. И вот его мы могли бы взять без большого труда. Так я думаю. Во всяком случае, на приличную премию мы этим делом не заработаем, но хотя бы у меня, так сказать, после долгого перерыва появится возможность заниматься своим прямым делом. Почему-то именно об этом ты не думаешь «дни и ночи», тогда как над этой фигней, — она указательным перстом с прелестным брильянтом, семейной реликвией, ткнула в пачку вырезок, — проводишь драгоценное время. А Всеволод Михайлович появится и сделает нам замечание: над чем это вы с таким серьезным видом второй день корпите? И что я должна ответить? Как оргсекретарь, а? Мечтаем о прошлых победах? А совесть есть? И это — при мне! — Палец взметнулся ввысь и замер восклицательным знаком.

— И снова ты права, дорогая, — с глубоким чувством подлинного раскаянья сознался Турецкий. — Старый я становлюсь… Мое будущее — давно уже в прошлом, — с горестным видом произнес он.

— Даже и не мечтай, — спокойно парировала Алевтина. — Ты что это? А я как же?

Простой вопрос, а сразу все поставил на свое место.

— Да, ты все меняешь. Твое присутствие в жизни… в принципе. Ну, слушаю тебя внимательно, — он отодвинул вырезки в сторону и поставил локти на стол. — Так чем тебе помешал этот… как его?

— Она называла его Жаном. Горбенский, кажется.

— И что?

— Он же их всех подставил? Обокрал, оклеветал и сам сухим вышел, ну? Это правильно?

— По справедливости — нет. А по жизни, особенно нашей, — по-моему, в самый раз. Не хуже и не лучше других. В то время как менты, именно продажные менты, а не кто-то иной, остро нуждаются в том, чтобы им основательно вставили в одно место. Я потом переговорю с Петькой Щеткиным, у них, в МУРе, наверняка на этих типов из Центральной «уголовки» что-нибудь имеется. Но ты абсолютно права, моя дорогая, нам одним там делать действительно нечего. А что у тебя конкретнее насчет этого Горбенского?

— Есть идея, я сказала.

— Так поделись с лучшим другом, или… ну, как ты его представляешь?

— Ты про любовника, что ли? — наивно осведомилась Алька. — Так вот, если ты и дальше так вести себя будешь, я тебе отставку дам. И выйду замуж за… а за Филю! Он — мужчина! Пусть невысокий, зато взгляд жгучий, я знаю. И женщины в его руках стонут, тоже знаю.

— Он женат, — печально сказал Турецкий, подумав при этом, что, если бы Алька в самом деле вышла замуж, пусть даже и не за Филю, он бы сделал молодоженам самый богатый подарок. А потом вечно сожалел бы об упущенных возможностях. И радостях… — Ну, и что ты надумала с этим Жаном?

— Надо бы всем вместе, Сашенька… А так, на вскидку? Мы можем его найти? Если да, то я согласилась бы стать его очередной жертвой, тем более что с ним я ничем в телесном отношении не рискую. Он бы меня ограбил, а мы бы его взяли прямо на «горячем». А дальше вы ведь умеете «раскалывать», верно? Вот и поиграйте в маленькую «войнушку», чтоб ему совсем тошно в этой жизни показалось. И если у него контакты 6 теми ментами, а это — наверняка, то, сам понимаешь, какой выход на эту банду мы тогда получим…

— Ну и ну-у… — протянул Турецкий. Алевтина действительно толковый вариант предложила! Это пока он тут «ностальгировал»! Ай, да молодец! — Во, Алька! — Саша поднял большой палец. — Умница!

Девушка просияла и скромно потупилась.

— Да, Аленька, больших денег мы на этом деле не заработаем, хотя, как знать, но шуму наделаем приличного… Надо вызвать Аллу и еще раз пройти по событию, но уже в деталях. Глаз у нее острый, я это по материалам вижу, — он показал на газетные вырезки. — А потом, я думаю, неплохо бы дать задание нашему Максу, чтобы он собрал как можно больше материала по Центральному ОВД. Ну, обо всем, где могли фигурировать сотрудники отдела, особенно эти — из уголовного розыска. Наверняка светились. И фамилии их узнать. И о самих. И — вообще… Слушай, Аль, а ты чего, себя хочешь подставить, да?

— Господи, проблема! Вон, из сейфа возьму толковую «зеленую куклу» тысяч на двадцать и нечаянно покажу самый краешек из сумочки. Ты что думаешь, я не сумею разыграть «крутую» любовницу какого-нибудь провинциального «перца»? Которая приехала сделать себе в столице маленький шопинг? Главное, потом его не упустить, козла этого! А для наших мальчиков — это дело техники. Не проблема.

Насчет «мальчиков» Алька, разумеется, погорячилась: самый молодой из сотрудников «Глории» мог запросто быть ее отцом. Другое дело, что в ее присутствии все, как один, в агентстве дружно подтягивали животы и переставали ныть и жаловаться на скверное настроение либо плохую погоду. Алевтина, можно сказать, всех «заводила» — и легким характером, и умилительным, ласкающим душу выражением лица, и восхитительно «выразительными» ногами, и одеждой на грани фола. Однажды решением общего собрания сыщиков ей было разрешено, и даже в отдельных ситуациях рекомендовано, носить на работе в офисе короткие юбки. От них большинство клиентов просто «плавали» уже изначально и соглашались на все условия агентства.

— Ну, так что скажешь, Сашенька? Зову Аллу? Ну, правда, хороший мой, замечательный, ну, дай мне, наконец, возможность своим делом заняться! — привычно «заканючила» она. — А я к тебе за это с заманчивыми предложениями, так уж и быть, приставать не стану! На какое-то время, ну?

— Есть в твоем предложении, — Турецкий кивнул. — Есть. Но… давай-ка вечерком поподробнее обговорим, когда народ появится. А Алку ты, конечно, вызови. И сама поговори с ней — о нашем плане. Пусть расскажет тебе как можно больше и подробнее. Где познакомилась, каким образом, кто свел и так далее. И про того дружка-предателя — тоже максимально подробно. А мы потом решим, с кого начинать. И я еще адвокату нашему, Юрке Гордееву, позвоню, попрошу подъехать и проконсультировать ее насчет принесения протеста. Случай тем и гадок, что стал обычным. Привычным. Ничего пока не будем обещать, просто сообщим, что есть некоторые соображения, которые и постараемся продумать и, по возможности, реализовать. Чтоб не огорчать девушку раньше времени. Но тогда всю основную подготовку досье на этих фигурантов тебе придется взять исключительно на себя. Справишься?

— Я-а-а?! — только что не взвизгнула возмущенная Алевтина.

— Ничего страшного, — жестом успокоил ее Александр Борисович, — если какой-то сложный вопрос возникнет, я тебе немедленно помогу. Да и любой из нас. Ты ведь знаешь, что мы тебя все любим.

— Знаешь старый и наглый анекдот? — задиристо воскликнула она. — Дамочку одну изнасиловали несколько человек. Так вот следователь, вроде тебя, и говорит ей: «Не волнуйтесь, мадам, мы их всех переловим». А она отвечает: «Всех не надо, поймайте седьмого и девятого».

Знал этот анекдот Турецкий, но захохотал так, будто услышал впервые. Алька сияла от восторга: наконец-то и она сумела «переиграть» с анекдотом самого Турецкого!

— Вот и мне не надо, чтоб все до одного любили, ясно? Мне один-единственный нужен, и угадай кто — с трех раз!.. — Она показала ему язык и добавила: — Так я тогда пойду к Максу и дам ему наше задание по Центральному ОВД, да?

— Погоди, не торопись. Набросай пока ему вопросов. Кстати, Жан — вероятно, кличка. А еще пусть вообще посмотрит, что там, у нас, имеется на этих гей-славян? Наверняка хорошее досье. И что хранится в Центральном? И вот еще один факт, который мы с тобой чуть не упустили. Ты, возможно, не расслышала, а я просто забыл. Речь об одном из друзей-свидетелей. Помнишь, его «перевели» из подозреваемых в свидетели, когда он «заложил» своих товарищей? Алла не назвала его имени, по-моему, он кто-то из знакомых ее брата с телевидения. И этот уж точно — на коротком поводке у оперов из Центрального. Поэтому ты уточни его фамилию, место жительства, образ жизни и все остальные данные, чтоб Макс мог пошарить в сети, вдруг найдет? И этот, второй, — он ведь не гей, и своего стукача никто, кроме самих же ментов, защищать не станет. Впрочем, они же и постараются первыми заставить его заткнуться, если мы крепко подогреем их зады. А вот как выяснишь исходные, сразу передай Максу и это задание, а потом будем с тобой уточнять — по мере… увеличения нашего интереса…

Алевтина ушла в подвал, где со своей дюжиной компьютеров постоянно сидел, скорее, жил, главный «бродяга в Интернете» Максим, или Макс, который не признавал нерешаемых задач, и считал себя на любом информационном поле своим, добывая необходимые сведения, во-первых, — по закону (опять же, для своих), во-вторых, — по определению (для некоторых дружественных «высоких инстанций»), и, в-третьих, — по понятиям (для отдельных групп специфических клиентов), — в зависимости от того, кто обращался к нему за помощью… Но это все, как он охотно объяснял, «в порядке юмора».

Алла примчалась так быстро, будто сидела одетой перед дверью в ожидании телефонного звонка. Замечательная «сумасшедшинка», которой даже одно время любовался Турецкий, пока журналистка его не «достала» своими советами, давно уже исчезла из глаз девушки. К сожалению, подумал Турецкий. Сам неплохой журналист, точнее, активный популяризатор юридических знаний, также одно время частенько выступавший в газетах и до сих пор не терявший связей с журналистской братией, Александр Борисович и сердился, и отлично понимал Аллу, со всей ее несколько безалаберной, чисто по-женски понятной неуспокоенностью. А теперь словно заново прочитал ее материалы, касавшиеся уже забытого им уголовного расследования. О каждом помнить — это же умственных клеточек не хватит! Но случай с Аллой был, конечно, особенным, и говорить нечего. С этого ощущения он, собственно, и начал разговор.

Воздав должное ее журналистской хватке и способностям, он совершенно неожиданно для девушки, но, главным образом, для Алевтины, предложил своеобразную игру. Вот как бы Алла, окажись она на месте следователя, попыталась распутать ту ситуацию, в которой сама оказалась… не важно теперь, по чьей вине? Скорее всего, по собственной.

Вопрос был задан, и Алла задумалась. Зато Алевтина просияла: она поняла логический ход своего наставника.

— А как я должна? — Алла нахмурилась, пытаясь сосредоточиться и понять смысл вопроса. — Как журналистка или как юрист?

— Неважно, ты много воевала с теми, кто беззастенчиво попирал Закон. С большой буквы. А также — с маленькой. Разницу понимаешь. Вот ты собираешься проводить свое собственное журналистское расследование, с чего бы ты начала?

— А зачем это? — усталым голосом спросила Алла и пригорюнилась, словно перед ней была поставлена неразрешимая задача.

Алевтина мимикой показала Турецкому, что отлично понимает ее состояние, и предложенная ими «игра» нуждается в пояснении. Турецкий жестом и пригласил Алю высказаться.

— Если тебе, Алла, не совсем понятен смысл вопроса, я хочу пояснить. Нам вот, с Александром Борисовичем, хотелось бы понять, насколько ты — наш человек. Я верно выразилась? — она взглянула на Турецкого.

— Абсолютно, лучше б и я не сформулировал. Между прочим, Алла, эта девушка с высшим юридическим образованием, услышав даже не весь, в подробностях, а лишь частично наш с тобой недавний разговор, сходу предложила вариант решения твоей проблемы. Я просто поразился, потому что сам все еще бродил впотьмах, выискивая приемлемые решения. А она — нате вам! Что скажешь?

И Алла вдруг с такой надеждой посмотрела на Алевтину, скромно потупившую очи, что Александр Борисович решил больше не «темнить».

— Да, ее предложение очень хорошее. Но она еще раз права, когда просит и тебя активно включиться в предстоящее расследование. Ты же умеешь, черт возьми! Вон — отличный результат! — он ткнул пальцем в альбом с газетными вырезками. — И вдруг такая апатия, не понимаю. Ну, предположим, воевать не дают. А думать, что — тоже?.. Я тебе больше скажу. Та же Аленька, мы ее так зовем между собой, потому что любим и уважаем, предложила еще одно важное для тебя решение проблемы. Можно, Аля?

И снова потупилась гордая девушка, движением плеч показав, что она разрешает высказать ее соображения.

— Тебе ведь, так или иначе, все равно придется участвовать в расследовании, если мы его предпримем. Но окончательное решение, как ты понимаешь, за директором нашего агентства, за Всеволодом Михайловичем. Он будет вечером. Так вот, чтобы ты нашла себе настоящее дело, а не беспомощно бегала со своей судимостью по редакциям, Аля предложила взять тебя к нам на работу, на должность секретаря агентства. Сейчас ее занимает по совместительству сама Аля, и у нее фактически не остается времени на следственные мероприятия. Работая какое-то время, ну, там посмотрим, как тебе понравится, у нас, ты, во-первых, постигнешь азы юриспруденции, и не с наскока, а в связи с конкретными делами, во-вторых, почувствуешь себя снова полезным человеком в обществе, а не изгоем, и, в-третьих, сама себе и поможешь добиться справедливости. Я правильно «озвучил» твое предложение, Аленька?

— Как ты говоришь, лучше б и я не сумела, — засмеялась очень довольная Алевтина.

— Если у тебя нет принципиальных возражений, — продолжил серьезным тоном Турецкий, как бы придавая особую значительность моменту, — мы сегодня же поговорим с директором. И я активно поддержу Алино предложение. Мы ее действительно «заездили», ибо секретарская работа у нас — далеко не сахар. Надо много знать и «пахать» основательно. Ни о чем не забывая и ни на что не отвлекаясь. А наоборот, еще и подсказывая сотрудникам, что конкретно они могут нечаянно упустить из виду. То есть, другими словами, быть постоянно в курсе всех, без исключения, расследуемых нами дел. Чаще уголовных, увы. Ну, а вопрос с твоей судимостью нас не «колышет», напротив, нам будет любопытно узнать немного погодя, каким это образом работники милиции «развели» сотрудницу широко известного и уважаемого охранно-сыскного агентства, с которым в тесном контакте работают и МУР, и Генеральная прокуратура? Интересный вопрос уже сам по себе, да? Но к нему надо хорошо подготовиться. И, следовательно, тебе придется вспомнить все свои прежние умения, восстановить все способности, чтобы это дело обросло тысячью деталей и улик, на которые не обратили внимания по своей наглой самоуверенности те «оборотни» в милицейских мундирах. Как однажды ты уже это делала. Я, повторяю, еще раз внимательно прочитал все твои публикации. Аля даже посмеялась: говорит, как забытый и когда-то чрезвычайно интересный для себя роман читаешь! А что, и в самом деле, мы тогда очень хорошо поработали, верно, Алла?

— Счастливое время… — почти прошептала девушка. — Все мои беды были еще впереди…

— Беды однажды закончатся, можешь быть уверена… А вот нам тогда можно было еще лучше, гораздо глубже копнуть, но… вы-то ничего не знаете, а меня Москва остановила. Нашел преступников? Отдал под суд? И остановись, не время «систему», извините, раком ставить. Это мне-то, первому тогда помощнику генерального прокурора! А что сказали бы рядовому следователю? Или тому же Дергунову? Там ведь не только ты, там, если быть справедливыми, в первую очередь, он выстоял! И этого тоже забывать нельзя, Алла… Извини за столь пространную речь. Отвык их произносить, вот и занесло, да, Аленька?

— Не стыдись, у тебя получается. И не только речи… Вот даже и Алла заслушалась. Так что, будет ответ?

— Аленька, я думаю, чтобы ответить не второпях, а подумав, Алле надо узнать условия работы более подробно. И если у тебя сейчас найдется немного времени, не поскупись, расскажи ей про нашу специфику. Мы ж не кошку в темной комнате собираемся ей предложить. А заодно обсудите и вопросы, которые у тебя возникли — ну, по поводу тех двоих фигурантов. Надо же их… ты понимаешь, обозначить конкретно. Поговорите в комнате для наших секретных переговоров… объясни Алле. А я наведу пока кое-какие справки.

Ах, каким проникновенным взглядом одарила его Алевтина! А что, все правильно: самостоятельность — так уж самостоятельность! А особое уважение — оно от понимания твоей профессиональной значимости. И пусть это видят…

Голованов был отчасти формальным директором «Глории», потому что сам себя в большей степени считал оперативником. Командир взвода разведки спецназа ГРУ в прошлом, он, разумеется, умел принимать немедленные оперативные решения. А Турецкий, с его опытом следовательской работы, конечно, не заостряя на себе внимания, тем не менее, и сам занимался, и курировал чисто следственные мероприятия. А также осуществлял необходимые связи, коими за годы работы в Генеральной прокуратуре оброс основательно. Так что никому в «Глории» и в голову не приходило выяснять, кто здесь главный. Конечно, Сева. Но тот никогда не принимал окончательного решения, не посоветовавшись, во-первых, с Турецким, а во-вторых, с коллегами, бывшими своими же подчиненными в их нелегкие «ГРУшные» времена.

А вопрос с Аллой он предоставил решать самому «Сан Борисычу», если тот посчитал, что Альку можно уже выпускать в самостоятельное плавание. Но — под обязательным контролем со стороны старших товарищей, ведь всем известно, как легко обидеть, даже оскорбить девушку, особенно, красивую, в ком все души не чают. Сева улыбался без видимых на то причин, а Турецкий принципиально «не замечал» этой легкой и дружеской «подковырки».

И по поводу расследования дела Аллы Стериной, теперь уже своего сотрудника, Голованов ни секунды не сомневался. У него и у самого давно имелся «зуб» на этих наглецов из Центрального ОВД, определенно «жирующих» под надежной чьей-то «крышей», иначе бы их давно взяли за шкирку. Надо собрать на них досье, и Макс с этим делом справится, даже за честь почтет «вмазать» с хорошим аппетитом по очередной партии «оборотней». Живут ведь, ничто их не берет…

А в принципе, он тактично посоветовал Саше постараться хотя бы на первых порах обойтись собственными силами, а потом, на нужном этапе, подключить и других сотрудников. Все-таки зарплату надо зарабатывать, на одних «добрых услугах» и благодеяниях не прокормишься. У ребят — семьи, значит, и заботы.

Турецкий поздно вечером, уже из дома, позвонил Алле, чтобы сообщить ей о принятом решении и предупредить, что рабочий день в агентстве начинается в девять часов — официально. А в дальнейшем, как потребуется в каждом отдельном случае. В ответ он услышал не слова благодарности, а сдержанный плач. То есть, видимо, имелась в виду та же благодарность, но только произнесенная не губами, а хлюпающим носом. О чем он немедленно и сказал девушке, пожелав ей спокойной ночи.

— С кем это ты так? — удивленно поинтересовалась Ирина, давно не слышавшая в телефонных разговорах мужа столь мягких и заботливых интонаций.

И он, отключив телефон, рассказал жене о старом и давно забытом, казалось ему, деле, протянувшем в сегодня свои «грязные щупальца». И по мере своего рассказа, как в том случае, когда профессор столько раз объяснял студентам, что и сам, наконец, понял, вдруг ощутил, что вариант расследования, возникший у них с Алевтиной, в общем, несколько спонтанно, на самом деле вполне реален. И может, как говорилось прежде, «прозвучать». Только надо завтра же заручиться согласием МУРа на некоторую дружескую помощь с их стороны. А Косте Меркулову объяснять, в общем, многого и не надо, это его инициатива — заново свести друга Саню с его забытой знакомой из прошлого. Вот пусть теперь и «соответствует», ведь с незримыми, но, очевидно, хорошо известными покровителями продажных и зарвавшихся ментов, силами одного агентства никогда не справиться. Зато вместе — сила, которая может многим очень не понравиться…

Турецкий вспомнил вечерний разговор в «Глории», когда подводились очередные ежедневные итоги работы сыщиков, а также тех, кто работал в «личке» — то есть осуществлял охрану по договору с конкретными лицами. Сообщение по поводу Аллы Стериной выслушали без каких-либо возражений, никто не сомневался в том, что помощь оказать можно, но не откладывая при этом договорных дел. А, в принципе, если «Сан Борисыч» считает, что так надо, ему видней. К тому же и пощипать этих «оборзевших» стражей порядка давно пора.

Но самым горячим защитником у Аллы оказалась Алевтина. Турецкий понимал ее позицию. С одной стороны, это дело будет для нее хорошей разминкой перед будущими расследованиями, которые ей предстоит вести наравне с тем же Сашей. Прекратится сидение на одном месте, беготня с массой документов, и вообще, — вся секретарская мышиная возня, которую она покорно терпела, вернее, сносила, но при этом тихо ненавидела. А с другой стороны, передав дела Алле, обещая помогать ей, контролировать и подсказывать, она, прежде всего, имела в виду то обстоятельство, что девушка отныне будет постоянно находиться под ее присмотром, и никакой реальной опасности новая секретарша в Алькиных отношениях с Сашенькой не представит. Предусмотрительная девушка, конечно, нет слов…

Несколько последующих дней ушли у обеих девушек на сбор и уточнение материалов по уголовному делу Аллы и ее брата Вадима. Им очень помог в этом появившиеся в «Глории» давний друг Турецкого и когда-то даже коллега по прокуратуре, перешедший в адвокатуру, Юрий Петрович Гордеев.

Заручившись договором с Аллой, он вытребовал себе в архиве суда ее уголовное дело и тщательно с ним ознакомился. Ну, естественно, все шито «белыми нитками». Но приговор, хоть и условный, все равно приговор. А после еще и испытательный срок. Значит, что можно сделать? Приносить протест по делу и добиваться пересмотра дела? Но можно пойти и другим путем. Ведь половина срока, установленного приговором, уже прошла. Значит, по признакам статьи 74-й Уголовного кодекса можно ставить вопрос об отмене условного осуждения, и снятии с осужденных судимости. Это — проще, потому что — скорее. А на новое расследование уйдет уйма времени, и еще неизвестно, чем дело обернется, поскольку у «Глории» имеются все основания крепко потрепать нервы тем, кто затеял этот грязный фарс. Так не лучше ли не связывать напрямую два этих дела?

Турецкий правильно оценил подсказку Юрия. А что, закрыли вопрос, сняли судимость, чего тебе еще надо, Алла? Или твоему брату? Зато те, кто крепко виноват, расслабятся окончательно. Тот же Жан, или тот же Захар, дружок, предавший Вадима. Тем более что Гордеев твердо пообещал решить проблему с судимостью, такие вопросы были ему вполне по силам. Да и затрат особых не потребуется, — в пределах обычной таксы. А уж такие средства могло предоставить своей сотруднице само агентство. Алла не знала — плакать или благодарить… Или и то и другое — вместе.

Неожиданно дали блестящие результаты и старания Макса. Просматривая приговоры по уголовным делам, которые выносили судебные инстанции Центрального округа, Бродяга наткнулся на довольно часто упоминавшегося в качестве свидетеля со стороны обвинения Захара Теряева, бизнесмена, владельца нескольких салонов по продаже и прокату видеокассет. Приводились и его данные. Оставалось только проверить, тот ли это дружок Вадима Семеновича Стерина, который так ловко, в самую последнюю минуту, заложил своих товарищей в суде. И, если оно действительно так, то господам оперативникам из отделения уголовного розыска здорово не повезло с ним.

Срочно понадобился Вадим. Алла позвонила брату, и тот примчался в агентство. Он уже знал от сестры, что с ней произошло здесь, о помощи, которую ей уже оказали, и о том, что их ожидает впереди обоих в связи с действиями нового адвоката. Вообще-то, его эта судимость не «колыхала», она не мешала его творческим планам и ежедневным делам, он считался способным телеоператором, а в Кремль с камерой не ходил, и поэтому дотошно проверять его никто не собирался. Но вот факт с Захаром его просто потряс. В первый раз во время выступления в суде, где тот полностью перевернул картину происшедшего, и, в связи со своими признательными показаниями, а также активным сотрудничеством со следствием, был переведен в свидетели, а его товарищи — в обвиняемые. Позже, после постановления приговора, он появился у Вадима и, каясь, едва не ползая по полу в слезах, умолял простить его. Мол, менты заставили его это сделать, угрозы были реальными, и другого выхода у него не было: уголовники могли ночью задушить его в камере, что ему и было обещано на допросах. И при этом уверяли, что сроками все трое отделаются незначительными, да и те «скостит» адвокат, который вообще станет добиваться условного осуждения. А условный срок — это… короче, не разговор. Но, в противном случае… И — начинай сначала…

Слушал его Вадим, смотрел на унижения, которым подвергал теперь себя этот парень, ни в чем подобном им прежде не замеченный, нормальный, вроде. И понял в конце, что все, сказанное Захаром, так ведь и сложилось: и адвокат, и срок условный. А что позволили тому гаденышу Жану выкинуть, так в том сами и виноваты: надо было не отпускать его, а ехать вместе с ним за деньгами, и вдобавок действительно рожу начистить, и в своей тусовке, среди телевизионщиков, ославить так, чтоб навсегда ему кайф поломать. Конечно, виноваты, уши развесили… Но все еще впереди, дорожки пересекутся… Тут Захар был прав.

А теперь «открытие» Гордеева по поводу «свидетеля» Теряева ввергло Вадима — нормального тридцатилетнего парня, не страдающего никакими комплексами, — в настоящий шок. Чтоб Захар?!

Нет, ну, он струсил, а кто бы повел себя иначе, если бы его кинули в камеру к уголовникам? И потом, он же пришел сам, объяснил, покаялся… Вот же сука!.. Да, Захар Федорович Теряев, 75-го года рождения, москвич, удачливый бизнесмен, прокат видеокассет, всегда при деньгах, любит тусовки с «останкинскими», поскольку там и проживает, — все правильно… А с наркотой? Да, возможно, и приторговывает, но сам не употребляет, нет.

Где он, как его найти? Сделаем! Причем с большой охотой!

Но Александр Борисович остановил Вадима, готового немедленно мчаться и брать гада за глотку. Он предложил посмотреть, что это у парня за салоны такие. Кто основные покупатели и нет ли подозрений, что у него продают не только обычные «видики», а торгуют «порнухой», всякими непотребными лентами, да и наркотиками — заодно. Это был бы хороший подарок для ребят из МУРа. Этакий, понимаешь ли, лжесвидетель, которого, судя по участию Захара в судебных процессах, ловко «крышует» отдел милиции. Вот на чем надо брать. Но сперва убедиться в том, что это действительно так. А вот как убедиться? Это уже — серьезно. Важно ведь и узнать, и не спугнуть.

Вадим, понукаемый сестрицей, очень быстро, по наблюдению Александра Борисовича, восстанавливавшей свои прежние таланты, наконец, предложил такой вариант. Он придумает леденящую душу историю о том, как после суда Алка подсела на наркотики. И ей постоянно требуется доза, а достать не у кого, тот, кто давал, временно съехал из Москвы, поскольку чуть не попал в «ментовку», его свои же предупредили о какой-то тайной акции Службы «по наркотикам». Словом, положение безвыходное. Была связь, и та исчезла.

Слушая, Турецкий подумывал о том, что такая «деза», пожалуй, может и пройти. Особенно, если узнать у «муровцев» имя какого-нибудь барыги, состоящего у них на учете. Вращаясь среди этой публики, Захар вполне мог знать этого человека. А дальше надо будет проследить за действиями Теряева и взять его с поличным. То есть с помощью тех же ребят из МУРа. И крепко «прошмонать» в салонах и дома. Наверняка много интересного обнаружится. И тут уже мужички из Центрального «угро» ничего предпринять не смогут, придется им «расшифровывать» своего агента-стукача, потому что он и сам их может сдать с большой охотой Службе собственной безопасности. А те церемониться не станут. «Оборотень» — он тем и удобен, что не может быть один, за ним обязательно цепочка потянется.

И в суде будет очень интересно разобраться, почему это в разных уголовных делах присутствует один и тот же свидетель? А к судье Воронцовой тоже давно копятся интересные вопросы. Это уже в компетенции Юры Гордеева, у него имеются «отдельные» факты, которые, при пристальном их рассмотрении, вполне могут оказаться роковыми для этой суровой «законницы». Впрочем, всему свое время. Как там, у Екклесиаста? «Время насаждать, и время вырывать посаженное…».

На том и остановились: на времени, когда пора «вырывать»…

Глава одиннадцатая ЗООПАРК

Алла на всю оставшуюся жизнь запомнила то арбатское кафе, в котором на свою беду познакомилась с таким милым и внимательным, прямо-таки сочившимся обаянием молодым человеком, оказавшимся не только вором, но еще и мерзавцем-предателем без стыда и совести. Ну, а чего иного можно требовать от человека, употребляющего наркотики, да к тому же и нечистого на руку? А то, что, как говорится, у него специфическая, то есть нетрадиционная, ориентация, так это мало кого интересовало бы, кабы не его пристальный интерес именно к женскому полу, точнее, к сумочкам этого самого «нежного пола».

Сидя в машине вместе с Алевтиной, готовой к «приключениям», Алла внимательно наблюдала за входными дверями кафе «Элита», где у нее произошло роковое знакомство. Время приближалось к десяти вечера. Филипп Кузьмич Агеев, вызвавшийся сопровождать девушек — во избежание ненужных случайностей, поглядывал на часы, но не торопил. Он-то знал, что ночная жизнь в злачных местах подобного рода только начинается. А кафе это тоже было ему известно, хоть и имело имидж вполне порядочного заведения, на самом деле славилось среди «знатоков вопроса» как место, где всегда можно, почти в открытую, разжиться «дозой». И за сравнительно небольшую цену. Было ясно, что милиция определенно имеет с доходов этого кафе свою долю, иначе давно бы прикрыла его к чертовой бабушке, отобрав лицензию. И какой дьявол занес сюда Аллу? Не мог понять Агеев, но вопросов не задавал, не желая отвлекать девушек от наблюдения.

Будучи докой в подобных делах, Филя, со свойственным ему умением оказываться в нужные минуты почти незаметным, войдя в кафе и оглядев его стены, стойки, потаенные уголки и туалеты, естественно, пришел к выводу, что его подозрения полностью оправдываются. И, уже исходя из этих соображений, предложил девушкам свой план действий. И в нем Алевтина должна была сыграть роль подсадной утки. Но привести ее туда и затем «отчалить», оставив кайфовать одну, могла только Алла. Она бывала тут, может помнить обслугу. Ну, а что получила условный срок, так это даже плюс к ее иным заслугам. Главное не теряться, не вешать носа и выглядеть «на все сто». И Алевтина ей в этом отлично подыграет. Уж на ее-то откровенно провинциальные «приколы» богатенькой Буратинки просто не сможет не «клюнуть» любитель дамских сумочек. При Алле он «светиться», конечно, не станет, даже, возможно, удивится ее появлению здесь, но обстоятельства будут складываться таким образом, что Алевтина должна оказаться вне любых подозрений. Старые школьные подруги из Нижнего — что могло быть правдой. Нетрудно проверить среди «своих» же ментов. Паспортные данные Стериной фигурировали при задержании.

Но в часы первого знакомства нужно только разжечь «страсть» Жана, шиканув за столиком. И чтоб у него «загорелись» глаза при виде толстой пачки «зеленых», которые девушке просто необходимо потратить. А потом перенести очередное свидание на завтра. Связывая свою занятость с необходимостью «пробежки» по нескольким «точкам», рекомендованным ей ее бой-френдом, оставшимся там, на Волге. Нет, сопровождать ее Жан не сможет, вместе с ней — он в машине остался — ее телохранитель, приставленный к ней Ефимом — Фимой. Только здесь, в кафе, и можно отделаться от его постоянного присутствия рядом.

Словом, версия достаточно убедительная. И Филя войдет в кафе вместе с девушками, а затем, осмотрев еще раз «точку» и тактично извинившись перед «хозяйкой», покинет помещение и останется ожидать Алевтину в машине. Такая служба. Ах, как же он надоел «свободолюбивой» Аленьке! И как бы, хотя бы на время, удрать от него? И Жан наверняка не сумеет ей помочь, ему ли связываться с профессиональным телохранителем?

Впрочем, есть же в кафе и служебный выход. А телохранитель не может одновременно находиться в двух местах. Словом, у Жана найдутся свои варианты для туповатой, но упрямой провинциалки. Тем более что она еще ни разу не испытывала настоящий кайф, а очень хочется, потому что уже слышала от подруг…

— Вот он, — сказала вдруг Алла напряженным голосом.

Филя посмотрел на высокого и внешне приятного молодого человека, одетого, с его точки зрения, с несколько излишним изыском, подходившего к дверям «Элиты». Он был внешне спокоен, разве что в его движениях опытному глазу Агеева сразу привиделась легкая нервозность. Возможно, думал об очередной дозе. Кто его знает.

— Ну, я пошел, девушки, — сказал Агеев и вышел из-за руля, надев вместо легкой куртки черный пиджак, в которых обычно и появляются рядом со своими клиентами телохранители. А что он невысокий и вроде даже щуплый, так это никого не касается: в любую минуту он сможет продемонстрировать такой трюк, что все сомнения у неверующих вмиг пропадут. Поднимет, например, одной рукой за ножку стол, чтобы проверить, не спрятался ли кто под ним. Такие «приемчики» обычно впечатляют. И глупых вопросов к «крутой телке» ни у кого не возникнет.

Войдя снова в кафе и уже с вызовом оглядевшись, Агеев подозвал жестом официанта и показал на столик, куда сейчас придут и сядут две девицы. И он не ожидал ответа, он просто сказал, повернулся и вышел. Некоторые заметили почти мимическую сцену. И когда вошли две девушки, одна из которых — цветущая, но утомленная, была одета с броским провинциальным шиком, а на второй, с несколько изможденным лицом, — умелый, почти незаметный грим сразу укажет «специалисту» на ее «любимое занятие», — был достаточно модный «прикид», — так вот, на них сразу уставились немногие посетители. Посмотреть-тo было на кого. Точнее, на что.

С провинциальной, опять-таки, непосредственностью «шикарная» девица ленивым движением руки подозвала официанта, который немедленно отвел посетительниц за указанный столик и склонил голову в ожидании заказа.

— Для начала два каппуччино, — брюзгливым тоном недовольной барыни потребовала она, и немедленно, словно забыв об официанте, обратилась к подруге: — Ну, Аллочка, душечка моя, ты ж обещала… Мне скучно одной! Ну, зачем тебе торопиться? Давай перенесем на завтра… — тон был капризным, а слова — «тягучими».

Алла сморщилась, показав, что ее немного мутит, и ей надо бы поправить настроение, но при подруге она этого делать не желает.

— Ну, я позже, — заныла и она. — Пусть тебя пока этот… — она вздрогнувшей рукой показала на выход, имея в виду телохранителя. — Он мне тоже надоел… Твой же, вот пусть за тобой и ходит… Нет, я сейчас отъеду, а потом вернусь, и мы поедем к тебе в номер, хорошо?

— Ну, ладно, — снова закапризничала «шикарная», — я тебя подожду, но только и ты не тяни резину… Так! — она обратила, наконец, внимание на официанта. — Тогда одно каппуччино и рюмку «Хенесси». Надеюсь, тут есть?

Официант улыбнулся:

— Сей момент.

А подруга «шикарной» девицы нетвердо поднялась, будто отсидела ногу, кивнула и покинула кафе, не глядя на оставшуюся подругу, но, помахав ей, не оборачиваясь, рукой. И почти сразу в дверях появился телохранитель, увидел свою клиентку, успокоенно кивнул ей и ушел за дверь. Начиналась работа…

Пить принесенный коньяк Алевтина не торопилась, достала пачку тонких сигарет и явно золотую, эффектную зажигалку — из необходимых запасов «Глории». Закурила, задумалась, поворачивая рюмку из стороны в сторону. Скучно ей было — так и читалась в глазах «вселенская тоска». Кофе остывал, и тогда Алевтина «грамотно» опрокинула рюмку в рот, наплевав на те правила, которые действуют при употреблении коньяка, тем более такого дорогого, и закурила новую сигарету. Она не боялась опьянеть, телохранитель был недалеко и не дал бы пропасть девушке. Однако внимание своим Поведением она все же привлекла.

К ней попытался подсесть молодой человек, оглядывавший уже новую посетительницу с ног до головы — именно в этой последовательности. Он присел, не спрашивая разрешения, и сделал попытку заговорить. Но Алевтина, оглядев его «невнимательным» взглядом, подняла руку и, щелкнув пальцами над головой, подозвала официанта.

— Это что, такой сервис? Скажи ему: место забито.

Молодой человек усмехнулся, встал и отошел к соседнему столику, где и сидел до попытки познакомиться. А Алевтина задумалась. Потом сняла со спинки стула свою сумочку, раскрыла ее, но сначала сделала маленький глоток кофе, и опять осталась недовольной. И снова официант получил указание принести другой кофе, этот остыл. И пока тот ходил, Алевтина заглянула в сумочку и начала в ней рыться. Вытащила и бросила перед собой толстую пачку долларов, перетянутую аптечной резинкой, Наконец, нашла то, что искала, — тюбик дорогушей помады и миниатюрное, тоже определенно золотое зеркальце, а деньги небрежно кинула обратно в сумочку. И стала подводить себе губы, вытягивая их трубочкой и всячески демонстрируя зеркальцу свою «ослепительную» женскую притягательность. Ну, нельзя было не «клюнуть».

Бродя рассеянным взглядом по кафе и прихлебывая кофе, Алевтина заметила, как напрягся Жан, беседовавший, очевидно, с приятелем. Но тут в кафе заглянул Филя, и Алевтина усталым жестом «отослала» его, он вышел. Всем уже было понятно: здесь тот еще контроль! Девица — не промах, дорогого стоит. И после третьей ее сигареты пылкое сердце Жана не выдержало. Он поднялся, пошел мимо Алевтины, но остановился, оглянулся, и на лице его расплылась широкая доброжелательная улыбка. И была она такой обаятельной, что девушка сразу поняла Аллу. Действительно, трудно устоять, если, конечно, не знать изначально, что перед тобой сукин сын.

— Здравствуйте, незнакомка! — негромко, но с большим чувством произнес Жан, однако не сделал и попытки приблизиться к ее столику.

И это «даме» понравилось. Она улыбнулась в ответ и сделала рукой нетвердый, но явно приглашающий жест. И Жан немедленно воспользовался удачей, присел едва ли не на самый краешек стула. Снова приветливо улыбнулся и таинственно спросил:

— Чем прикажете вас угостить, принцесса? Откуда вы, прекрасное дитя?

Алевтина неожиданно шмыгнула носом, и ее «величие» на миг пропало, словно растворилось.

— Как у вас тут говорят? Я делаю шопинг, — с апломбом сказала она, чем определенно выдала свое глубоко провинциальное происхождение, на что Жан чуть иронически усмехнулся. Но — по-доброму, без хамского столичного превосходства.

— И где же, если не секрет?

— А зачем тебе знать? — и снова повеяло провинцией.

— Просто я знаю многие очень шикарные места. Я ведь и сам имею несколько модных бутиков, и мне прекрасные клиентки, особенно такие молодые и очаровательные, вовсе не безразличны. Могу поспособствовать. Как вас зовут? А меня можете просто — Жан. Здесь все меня знают.

— Жан? Интересно, — Алевтина «задумалась», но снова невзначай шмыгнула носом и озабоченно полезла в сумочку за носовым платком, который немедленно и употребила по назначению. А потом опять взялась за свою помаду с зеркальцем, на которое молодой человек просто не мог не обратить внимания.

— Любопытная вещица! А что вам интересно, красавица? — с нескрываемым восторгом спросил он.

— Жаны — это кто, — с наивной непосредственностью спросила Алевтина, поправляя губы и снова вытягивая их в обаятельную трубочку, — французы, что ли? Или поляки? У нас был один полек, — произнесла она «грамотно», — так он тоже был Жан.

— У нас — это где? — доброжелательно спросил Жан.

— В Нижнем, а что?

— Нет, ничего, просто мне очень приятно слышать ваш певучий голос. Вы не поете? Наверное, замечательно?

— Нет, я больше танцую, — Алевтина приподняла сбоку от стола свою роскошную ногу и критически посмотрела на нее. Увидел ее и Жан, но ничего не отразилось в его взгляде, что мельком отметила Аля. Другой бы уже соплями изошел.

— Как интересно, — Жан стал повторяться. — И где? В балете?

— Примерно.

Девушка явно теряла к нему собственный интерес, и ему следовало сделать более решительный шаг.

— А вы надолго к нам? Из Нижнего?

— Не знаю еще. Алка обещала показать кое-что любопытное. У нее брат есть «крутой», на телевидении, а у него тусовки мировые. Вот погляжу и решу.

— А Алка, простите, это кто?

— Моя… ну, как? В одном классе учились. Сейчас тут работает, она в газетах пишет.

— А это не та, что вас сюда привела?

— Ага, она сказала, что здесь нормальный кайф. Она сейчас приедет, и мы поедем ко мне, в «Рэдиссон». А завтра — шопинг. Я, наверное, эта… ну, которая кайфует… по бутикам. Алка смеется, а мне все равно, не уеду, пока не потрачу… Только он надоедает…

Последнюю фразу, нахмурясь, она произнесла себе под нос, совсем тихо, так, чтобы только Жан и расслышал. И он расслышал. И непонимающе уставился на нее глубоким, проникновенным взглядом. И она поняла, конечно, смысл его взгляда, не совсем уж дура.

— Телохранитель, — почти по слогам процедила это слово и облизнула яркие губы таким сладким язычком, что кое-кто определенно сошел бы с ума.

— А вы сбегите, — таинственным шепотом посоветовал Жан. — Хотите, помогу? А потом вернетесь. Как будто ничего не было.

— А куда? — с тоской спросила Аля. — Куда, а? И на чем? Ножками? Хрен тебе, — она медленно сложила дулю.

— Ну зачем же ножками? — просиял Жан. — Да такие ножки огромных денег стоят! Да? — и в ответ на ее посуровевший взгляд быстро поправился: — Я хотел сказать, у меня прекрасная машина. Американец. «Форд-фьюжн», красный, как хорошее, выдержанное калифорнийское вино. Не доводилось?

— Подумаешь… У меня у самой — джипяра шведская, и что? Катается и катается…

— А зато я такое роскошное местечко знаю… И шопинг отличный, и все остальное, что необходимо для красоты и здоровья такой распрекрасной женщины! Девушки, конечно, пардон. Тут никаких сомнений быть не может. Фитнес там и прочее.

— Нет, сегодня нет, — категорически заявила она. И задумалась, «проворачивая» в прекрасной своей головке такие понятные мысли, что не увидел бы их только откровенный «козел».

— Можно и завтра, даже, наверное, лучше. Вы скажите, что бы вы хотели увидеть, а я могу составить для вас отличную программу. А еще вы не сказали, как вас зовут…

— Меня? А какая тебе разница?.. Жан — это француз? Или поляк? — Вернулась она к своей теме.

— Француз, — широко улыбнулся он, — только в далеком прошлом. В память прадеда назвали. А вы скрываете свое имя? Наверное, очень громкое и красивое?

— Ну… Алевтина я. У меня папа — генерал. И бой-френд — крутой. Так что… — она, словно разочаровывая его, развела кисти ухоженных рук в стороны.

— Что ж, — засиял он, — завтра, так завтра… Алевтина… Аленька, да?

Она пожала плечами и поморщилась.

— Вон, опять идет… — тихо заныла она. — Как он мне надоел…

Жан оглянулся и быстро встал. И, уже отходя от ее столика, негромко бросил:

— Я буду ждать вас с нетерпением.

Но ответа он не получил, потому что к Алевтине приближался Филя. Нагнувшись к ее уху, он что-то шепнул ей, и она, нетвердо опираясь руками на стол, поднялась. Но обернулась, ткнув в его сторону своей сумочкой. А Филя сгреб со стола забытые ею зеркальце с помадой, сунул в сумочку, закрыл и небрежно махнул ей рукой. А сам вынул свой бумажник, чтобы рассчитаться. Не пристало все-таки даме, хоть и крутой, разбрасываться деньгами. А у телохранителя здорово не заработаешь.

— Ты знаешь, во что обошелся твой кайф, Алька? — смеясь, спросил Филя, когда она уселась на заднем сиденье джипа «вольво», рядом с Аллой, прятавшейся за притемненными стеклами.

— Зато он — мой. Завтра берем. Сарынь, на кичку! Так?

— Ты молодец, я слушал, ни одного прокола.

И Алла, которая также слышала весь разговор за столом — микрофон был в сумочке Алевтины, — кивком подтвердила и усмехнулась.

— Знаешь, а ведь у него ничего нового, почти слово в слово, как у попугая. Повторяется, гаденыш…

— Не горюй, девочка, — успокоил ее Филя, трогая машину, — завтра поговорим подробно и без помех…

Жан, можно сказать, ночь не спал и, поднявшись утром с больной головой, прежде всего начал приводить в порядок свое лицо: внешний вид — его визитная карточка. Успех, удача, удовольствие! Три «у». И он покажет сегодня этой провинциальной шлюхе, чего она стоит. Только одно препятствие, хоть и невеликое, — этот ее «бодигард», больше похожий «а сморчок. Да и откуда у них, в Нижнем, настоящие парни? Смешно…

Он уже прикинул план своих действий: все будет просто, как в кино. Левчик поможет, прикроет отход, за это получит свой процент. Он вчера попытался выйти на контакт, но стерва оказалась сердитой, под кайфом, наверное. Жан и сам заметил, как ее покачивало. Но сегодня сбоя не будет. А судя по той стопке, что она держит в сумочке, там и процент будет дай тебе, Боже!

Короче, если она не захочет уйти с ним через «служебку», будет короткая стычка с Левчиком, и Жан отваливает вместе с сумочкой, а Левчик поднимает небольшой шум, отвлекая на себя внимание посетителей. Никто и не увидит исчезновения Жана.

Словом, он приготовился. Машинку надо будет поставить со стороны переулка, у служебного выхода, и ключ — в замок, чтоб с ходу…

Тем же утром в «Глории» собрались трое сотрудников, которые должны были непосредственно участвовать в захвате вора, — Турецкий, Агеев и Щербак. Алевтина оставалась до самого вечера в стороне. Ну, и Алла, начиная свой первый рабочий день, заметно нервничала. Она предполагала, что ее также возьмут на операцию, но Всеволод Михайлович посоветовал ей заниматься своей работой, а все остальное — не для женщин. Алла хотела возразить, но Голованов ее опередил, сказав, что Алевтина Григорьевна, между прочим, младший советник юстиции и еще недавно носила офицерские погоны. И с улыбкой подмигнул, чтоб девушка не «куксилась». Ну, очень уместно — в ее-то настроении!

А сыщики, между тем, разработали план захвата, предусмотрев все возможности отхода вора. Ясно было, что уйти он попытается через служебный выход, значит, там — и засада номер один. И ожидать его там будет Турецкий — у него не побалуешься. Главный вход перекроет известный уже Филипп Агеев, а в зале наблюдать за происходящим и осуществлять охрану Алевтины будет Николай Щербак. Вся операция займет немного времени, и все свободны. Остальную работу проделывают оперативники из МУРа во главе с подполковником Петром Щеткиным. Петя недавно получил новую звездочку на погонах, и хороший повод обмыть ее пока не представился. Так чем не подходящий случай?

Начало операции назначили на девять вечера. Уже темнеет по-осеннему, и движение посторонних лиц менее заметно. Но прибыть на место основной группе, то есть Турецкому со Щербаком, следовало к восьми, где и основательно оглядеться. А Филя, как обычно, привезет свою «хозяйку» и останется дежурить у входа, снаружи. Накануне он на всякий случай проверил туалеты, но там окон наружу не было и бежать оттуда ворюга не смог бы. Но, где его можно было искать, знать все же следовало, неизвестно ведь, где он попытается, например, спрятать сумочку. Или деньги, вытащенные из нее.

Поскольку рабочий день официально уже кончился, Алла все-таки упросила Агеева взять ее с собой: уж очень ей хотелось увидеть физиономию Жана! А потом ведь и протокол задержания тоже кто-то должен писать, а это теперь ее прямая работа. Филя посмеялся и разрешил, добавив, что в первый раз ей, так уж и быть, Алевтина Григорьевна поможет.

В 8 вечера сыщики были у объекта. Жан еще не появлялся. Зато уже сидел описанный накануне Филей молодой человек, который первым подошел к Алевтине. Через час, почти одновременно, с небольшим промежутком, прибыли Аля с Агеевым и Жан. «Провинциалка» заняла вчерашний столик — народу еще было немного, а телохранитель, постояв рядом и внимательно осмотрев зал и ни на ком конкретно не останавливая взгляд, вышел наружу.

Заказ был вчерашний: каппуччино и рюмочка. Вид у Алевтины был снова смурной, будто всю ночь напролет занималась сексом. А что, вполне может быть, у такой девицы не задержится… Это отметил и появившийся Жан.

Проходя мимо одного из столиков прямо к Алевтине, он коротким кивком, почти незаметно, поздоровался с молодым человеком, о котором говорил Агеев, и Щербак, сидевший с бутылкой пива и салатом в углу зала, легко узнал его. Партнеры? Это была первая мысль. Значит, надо иметь в виду.

О чем они заговорили с Алевтиной, Щербак не знал, разговор слышал Филя, у выхода. Он и нажал вызов на мобильнике Николая, лежавшем рядом с салатом, на столе, тот вздрогнул — сигнал такой. Щербак поднял трубку.

— Приготовься, Алевтина собирается в туалет, форсирует события.

То же известие немедленно получил и Турецкий, ожидавший появления Жана у служебного выхода.

Приехав раньше Жана и осмотревшись, Александр Борисович прикинул, где занять место, чтобы не бросаться на глаза, и нашел его возле груды ящиков на огороженном пространстве за «спиной» кафе. Он и увидел первым приехавшего на красном «форде» Жана. Тот повозился в салоне, выйдя из машины, которую предусмотрительно поставил радиатором на выезд, и ушел, чуть прикрыв дверцу.

Александр Борисович немедленно, едва тот ушел, прокрался к машине и заглянул внутрь. Ключ торчал в замке зажигания, и дверца была не заперта. Беспечность? Как бы не так! Все приготовлено к побегу, причем стремительному. Что ж, надо помочь…

Турецкий вынул ключ из замка, и аккуратно залез сам на заднее сиденье. Молодец, парень, все продумал. И прыжок, и рывок, одного не учел: машина не заведется, да и опасность именно там, где он ее не предполагает. Он посмотрел на связку с ключами от машины, на кольце которой висели пульт сигнализации и трубочка черного фонарика. Красиво, удобно… А еще он умница потому, что стекла у машины затененные, ни черта не видно ему, есть кто в салоне или нет…

Тем временем в кафе уже подходила к своему апофеозу сама операция. Алевтина, которую все настойчивей уговаривал Жан выпить, наконец, свой коньяк, даже сам предлагал это сделать, чтоб не терять времени и отправиться в его бутик, где все приготовлено и все служащие предупреждены и ждут прекрасную гостью с нетерпением.

— Это далеко? — капризничала Алевтина и коньяк не отдавала. — Я так устала, он такой… ой, упрямый, ну, ей-богу, ну, зачем? Здесь, что ли, плохо? Я в туалет хочу, — громко заявила без перехода и задвигала под столом ногами.

— Я провожу, — немедленно предложил Жан.

— Еще чего? Может, ты еще и за меня… да? — она некрасиво захохотала, как обыкновенная уличная девка. Жан даже слегка поморщился, но прикрыл лицо ладонью, чтобы та не заметила.

— Ты мне скажи, где он? — ее явно уже «развозило». С рюмки, что ли? Но интересоваться у официанта Сени у Жана не было времени.

— Ну, не хочешь, чтоб я проводил, сама иди, вон туда, прямо по коридору и слева две двери. У нас дамы отдельно и кавалеры — тоже. А как у вас в Нижнем? — не удержался он от мелкой колкости.

— Как в Финляндии, все вместе. Не был там? Ну, и дурак… — Аля надела ремешок сумочки на руку, потом передумала, сняла и поставила на стол. Раскрыла и с фамильярной простотой совсем уже «глухой» провинциалки достала из нее несколько салфеток. Скомкала в руке и пошла в коридор, а сумочку так и оставила на столе. Жан напрягся, но она вдруг обернулась и, строго пригрозив ему пальцем, приказала: — Сидеть!

Еще секунду Жан, не шевелясь, смотрел на сумочку. Он уже успел увидеть заветную «зелень» внутри.

Затем, словно машинально, оглянулся, встретился взглядом с Левчиком, — и это снова заметил Щербак, — а затем медленным движением за ремешок потянул сумочку к себе, и она очень легко и незаметно исчезла у него за пазухой.

Щербак нажал кнопку сигнала.

Жан, морщась, встал, постоял, прижимая ладонь к животу, и медленно отправился вслед за ушедшей дамой…

Щербак тоже поднялся и пошел следом — в туалет, естественно. Но в коридоре Жана уже не было, только хлопнула выходная дверь. Ну, вот и все, что и требовалось доказать…

Жан одним прыжком влетел в машину, захлопнул дверь и привычно сунул руку к ключу. И в тот же миг в его шею, чуть ниже мозжечка, уперся холодный предмет, напоминавший дуло пистолетного ствола.

— Руки за голову, — услышал Жан спокойный и негромкий голос, и руки его сами поползли наверх. И тотчас же на запястьях щелкнули браслеты наручников. — Выходи, — снова услышал он и выбрался из машины.

Увидел высокого, светловолосого и явно незнакомого мужчину, который поигрывал, крутя на пальце его связку с брелками, понял, что за пистолет почувствовал всей кожей. Мужчина хлопнул его ладонью по животу: сумочка была засунута под брючный ремень.

— Правильно, так никогда не потеряешь.

Александр Борисович взял Жана за шиворот, с силой согнул его дугой и повел обратно, в кафе. А там их уже ждали.

— Ваш? — с улыбкой спросил он, вталкивая Жана в помещение, тот чуть не растянулся на полу.

— Наш, — улыбнулась Алевтина, отодвигая полную рюмку в сторону.

— Ну, тогда, Алевтина Григорьевна, приглашаем свидетелей, — сказал Агеев. — Вы, молодой человек, — он указал на напрягшегося Левчика. — В чем дело? Не знакомы? Так это и прекрасно. Вы, мы заметили, переглядывались с этим гражданином, вот и подпишете протокол задержания. А потом, если потребуется, вас вызовут в качестве свидетеля в прокуратуру. Дайте ваши документы, — и тон у Филиппа был такой, что Левчик не посмел ослушаться, достал и протянул свой паспорт.

В этот момент в кафе вошла Алла. Увидев, что все закончилось, она подошла к столу, у которого со скованными руками сидел Жан, усмехнулась и сказала:

— Алевтина Григорьевна, я буду вести протокол?

И она раскрыла папку с бланками протоколов допросов, усаживаясь напротив Жана. Тот застыл, как изваяние. И даже не ответил на требование Турецкого предъявить документы.

— Филипп Кузьмич, — Турецкий махнул рукой, действуйте, а то этот «замороженный» в себя прийти не может. Доставайте у него из штанов украденную сумочку, а из карманов все, что в них имеется… Так, а где у нас еще свидетели? — он посмотрел на официанта, тоже застывшего монументом идеи «Изумление» и махнул ему рукой. — Подойдите, дадите показания. Сядьте здесь.

— Вас ведь Сеней зовут? — обратилась к нему Алевтина нормальным и трезвым голосом, и тот растерянно кивнул. — Тогда можете забрать свой коньяк, к нему никто не притрагивался. А за кофе я с вами обязательно рассчитаюсь.

Турецкий хмыкнул.

В зале, в котором было еще немного народа, возник небольшой шум: шевеление, шорох ног, скрип отодвигаемых стульев, недовольные реплики. И Александр Борисович громко заявил:

— Попрошу всех успокоиться и не мешать проведению оперативно-следственного мероприятия по задержанию преступника. Работает сыскное агентство «Глория». Чтобы не затягивать процесс, начинайте со свидетельских показаний. А вы, Алевтина Григорьевна, заполняйте, пожалуйста, протокол. А я звоню в МУР…

И, не отходя далеко от стола, заговорил со Щеткиным:

— Петр, мы его взяли на «горячем». Сейчас оформляем. Поэтому можешь присылать своих ребят, пусть его «пакуют» и — в «Петры». Чего, думаю, с ним ночью-то работать? Там, — он усмехнулся, поглядев на бледного Жана, по лицу которого катился пот, — с ним другие до утра хорошо поработают. Надо им сказать насчет его ориентации… Ладно, мы ждем…

Свидетели попытались «отнекиваться», но строгий Филипп не повышая голоса заявил, что гражданин Горбенский в этом кафе — завсегдатай, и его тут знают не первый год. И он сам, лично, наблюдал вчера и сегодня за их контактами. Поэтому, если они отказываются дать показания, можно дело повернуть и таким образом, что они окажутся соучастниками преступления, которые, кстати, здесь совершаются уже не в первый раз. Вот даже от его рук пострадала сотрудница агентства, которую он обокрал, а затем представил в милиции дело так, будто это его шантажировали и угрожали. А сотрудники уголовного розыска, с которыми он, очевидно, находился в прямом контакте, совершили уже должностное преступление, за которое теперь, несомненно, ответят по всей строгости закона. Так что нет никакого смысла защищать вора и провокатора. А обыск, который будут проводить уже сотрудники Московского уголовного розыска в его квартире, — о несуществующих бутиках речи, разумеется, не идет, — даст и другие обличающие преступника материалы. Никаких сомнений в этом нет.

Речь произвела впечатление. Меньше всего ожидал Жан такого нелепого для него поворота событий… Турецкий заметил его растерянность и сказал:

— А мы от вас сейчас не требуем признаний относительно того, каким образом вы договаривались с сотрудниками уголовного розыска Центрального ОВД, они сами наверняка о вас расскажут. Им-то зачем вас защищать?.. Так что в МУРе будете пытаться оправдываться, но я далеко не уверен, что вам пойдут навстречу. И на адвоката не рассчитывайте пока… из этих, из «своих». А решение прошлого суда будет пересмотрено, все уже к тому идет, вот так, господин Жан… Так что вам еще, скорей всего, и за прошлое добавят. Там много чего накопают: и лжесвидетельство, и прочее. Потянет на хороший срок. — Турецкий усмехнулся и, наклонившись к нему совсем близко, сказал, чтоб услышал только он один: — А как вас сейчас в камере ждут! Если б вы только знали… у-у-у! Решето покажут!

В глазах Жана вспыхнул натуральный ужас. И Турецкий сощурился, глядя на него с презрением. Он не хотел жалеть этого мерзавца, ему было противно.

— Надолго запомните, до самого конца, это мы вам твердо обещаем… — И повернулся к Стериной. — Ну что, Алла, видишь теперь? А ты говорила… — и засмеялся, поддержали его и остальные сотрудники агентства.

Вадим не разыскивал Захара, тот, словно почувствовав, что в нем объявилась нужда, сам позвонил к нему в операторскую. Пошел необязательный вроде бы разговор «за жизнь»: как дела, есть ли проблемы, не искали ли адвоката?.. Вадим мялся, отвечая, он явно что-то не договаривал, но, наконец, будто решился и сказал, понизив голос:

— Слушай, мы не можем сегодня пересечься на минутку? Одно очень важное для меня дело есть.

— Давай, где? И о чем речь?

— А хоть в метро. Я пару минут займу, максимум. А вот о чем?.. Давай, я тебе сразу там и скажу, ладно? Не для телефона.

Встретились на шумной и тесной «Площади революции», возле спуска к переходу на «Театральную». Захар выглядел бодро, а Вадим — напротив, угнетенным и усталым. И долго мялся, словно не зная, как начать.

— Чего-нибудь снова с судом? — попытался догадаться Захар.

— Нет, хуже… — Вадим поморщился. — С судом-то мы разберемся, мне тут, на студии, такого адвоката посоветовали, тот послушал, в суд сходил и дело полистал. А потом говорит: порядок. И я ему верю, его все хвалят.

— Фамилии не знаешь?

— Ну, как же! Гордеев. Юрий Петрович, толковый мужик, все в один голос говорят, но… это все — когда еще будет, а у меня сейчас, понимаешь, нет выхода… С Алкой… После всех этих, кто-то из бывших ее, ну… помог ей, одним словом. Подсела она. А тот смылся, гад, из Москвы. То ли спрятался, то ли — черт его знает, почему. Короче, Алка к врачу не идет, ее ломает. И говорит, что без дозы вообще не пойдет. Уперлась, не знаю, что делать, к кому обращаться. Тут ведь такая штука, поймают — загребут, а у меня судимость не снята еще, сечешь? Безнадега… Я подумал, может, у тебя кто-нибудь? Ты ж как свидетель прошел. А я и не собираюсь никуда лезть, мне одну бы дозу. За любые деньги. Я же понимаю, это дорогое удовольствие… А Алка говорит, что с места не сдвинется. Без дозы. А так — клянется, хотя я слабо верю. Но все-таки, надо попробовать… Просто не знаю… — Вадим глубоко вздохнул и уставился в пол, действительно не представляя себе, чем бы он мог помочь сестре. И Захар это видел.

— А не знаешь случайно, как зовут того, ну… приятеля ее?

— Да собачья какая-то кличка… Погоди, как его? А, Фишка, что ли? Я еще смеялся: Фишка твой случайно не кобель? Говорит: еще какой!.. Вот же, блин, беда… мало своей…

Знал Захар эту кличку. И Егора Фишкина тоже знал, и что тот — из крупных барыг, тоже. Исчез, значит? Да, что-то его давно не заметно. Вон, на кого девка-то вышла! Интересно, кто свел?.. Фишка так запросто к себе не подпускает… А помочь? Ну, почему же не помочь? Только проверить все равно надо: не лажа ли? Фишка ведь тоже недаром, наверное, залег…

— Ладно, Вадька, я чего-нибудь попробую, — кивнул Захар. — Исключительно потому, что сам чувствую свою вину перед вами. Выручу. Только, где пересечемся, я тебе сам назначу, идет?

— Да какой разговор, только выручи, а уж я ее потом уломать сумею.

— Я бы помог, конечно, ну, уговорить… да только после всего она же меня и на дух… Надо же, как хреново тогда получилось… Хорошо, я позвоню. Ты не спросил, чего? Кока, гера?

— А, она про коку, кажется, говорила. И еще, если можешь, сколько я должен принести?

— Да я попробую со скидочкой, но… сотню баксов прихвати, договоримся. Тогда я пошел?

— А когда, старина? — Вадим уже просительно посмотрел на Захара.

— Да сегодня же и звякну. Через пару часиков.

— Ага, спасибо, старик. — И подумал: «Интересно, чего он сам-то звонил? Наркотики предложить? Или про суд узнать? Похоже на то… Или ему сердце подсказало?..»

Вадим, естественно, не видел, как следом за приятелем неспешно отправился, отделившись от сидящей статуи бронзового матроса, невысокий мужчина средних лет, с такой неброской внешностью, что хоть стораз взгляни в упор, все равно не запомнишь…

Захар позвонил во второй половине дня и сказал, что ему удобнее всего встретиться… в зоопарке. На старой территории, где-нибудь у «слонов». Они сейчас неактивны, народу там мало. Странное объяснение.

Филипп, бывший в этот день у него на связи, сразу перезвонил Турецкому и назвал время встречи, а тот — в МУР, Щеткину.

— Петя, — сказал он, — у меня в голове шевелится одно нелепое подозрение…

Щеткин внимательно его выслушал, а потом они в течение пятнадцати минут уточнили все необходимые детали. После чего Александр Борисович перезвонил Филе и представил ему полную диспозицию. Щербака решили не трогать, у него и так было дел невпроворот…

Изобретательный Агеев первым примчался в зоопарк и сразу направился к слоновнику. Там никого, кто мог бы походить на участника засады, не было. Женщины с детьми, молодые люди, девушки. Александр Борисович, конечно, осторожен, это хорошо, но все-таки его предположение показалось Филиппу чрезмерным. Хотя, как говорится, чем черт ни шутит!

В глубине дорожки, у самой ограды, трудился уборщик с совком, метлой и тележкой — мусор собирал. Хороший вариант. Агеев быстро направился к нему. Пожилого и не очень трезвого мужичка долго уговаривать не пришлось, за три бутылки пива тот позволил Филе надеть его фартук и взять в руки «инструмент» — на полчасика, не больше. А сам отправился за вещественным гонораром. Простой человек Филя пообещал ему не хулиганить, а поработать всерьез. Вот в таком виде он и направился потихоньку к загону для слонов. Не торопился, подолгу подгребал бумажки на совок. В другом месте специально «нечаянно» урну опрокинул, чтобы потом чуть ни по одной собирать каждую обертку от мороженого и складывать на свою тележку. Время текло, дело продвигалось.

Подходя все ближе, Филя попытался опорожнить следующую урну на тележку, но маленько промахнулся, и снова принялся собирать мусор.

Наконец, появился Захар. Филя продолжал «работать» с очередной урной. Вдали он увидел приближающуюся с газетой в руке знакомую фигуру Щеткина, тот прошел к скамейке перед слоновником и сел, читая газету и закусывая мороженым из стаканчика. На голове его была шляпа, которую бы впору носить сейчас Филе с его «инструментом».

На другой стороне клумбы посреди площадки появились еще две «индифферентные» фигуры крепеньких таких мужичков лет за тридцать, которые заговорили, облокотись на прутья ограды клетки. Время от времени они, словно невзначай, оборачивались и мельком смотрели на Захара, внимательно рассматривавшего серые туши стоявших вдали слонов. Те не обращали никакого внимания на своих зрителей, и ничего у них не собирались выпрашивать.

У Агеева мелькнула странная мысль о том, что в этом подлинном зверинце самые главные страсти разгораются не среди местного «населения» — они мирно уживаются рядом, — а именно среди гостей, которым нет никакого дела до бедных животных. У этих свои «животные» страсти. И до чего ж они гадки — эти полузвери, полулюди — одно слово, оборотни…

Поодаль, вдоль ограды прошла группа мужчин, которые остановились возле клетки с птицами и стали что-то пристально разглядывать внутри, среди пернатых, оживленно жестикулируя при этом. Наконец, появился Александр Борисович. Он шел медленно, никуда не торопясь, и вел под руку… Аллу — в шляпе, с широкими полями, закрывавшими фактически ее лица О чем они говорили, неизвестно, но девушка заразительно смеялась.

Захар, заметил Филя, бросил на нее короткий взгляд и отвернулся, глядя в сторону дорожки, по которой должен был прийти Вадим. И он, наконец, появился. Захар приободрился, громко кашлянул и отвернулся в другую сторону. Двое у клетки сразу словно подобрались, но к Захару не повернулись.

«Милые вы мои! — захотелось закричать Филиппу, — кто же так работает?! Какие козлы учили вас, подонков?!» И резюме его было более чем кратким. «Ну, и хрен с вами!» Агеев положил на тележку инструмент и начал неторопливо — а куда было спешить, если диспозиция становилась ясной, как старый пень? — развязывать фартук, будто желая поправить его на себе.

Если бы случайный свидетель и захотел восстановить очередность происходивших затем событий, он вряд ли смог бы это сделать, потому что они странным образом происходили одновременно, будто наезжая одно на другое…

Вадим торопился и не увидел Турецкого с сестрой. Он подбежал, затрудненно дыша, к Захару и протянул ему руку.

— Прости, старик, там, метро, остановка, боялся опоздать. Спасибо, что подождал. Принес? Сколько я тебе должен?

Озираясь, Захар быстро сунул ему в руку маленький сверточек из куска газеты и показал один палец. Вадим, держа пакетик в руке, другой полез в карман и достал стодолларовую купюру. И в этот момент на него коршунами кинулись те двое — от клетки. Но Захар успел выхватить деньги и ловко подался назад, словно его и не было только что рядом.

Схватив парня за обе руки, оперативники попытались повалить его лицом на землю. Но Вадим был достаточно силен и, вырываясь, отбивался ногами, и тогда они стали сами бить его по ногам. Захар начал тихо отходить в сторонку, а потом, словно прыжком, сорвался с места и кинулся бежать. Но не к выходу, где для него уже был приготовлен «подарок», а вдоль стены клеток, прямо навстречу Турецкому. Александр Борисович, как он потом сказал, не стал марать руки, он просто подставил парню легкую подножку, и тот, споткнувшись, перевернулся через голову, пролетел вперед и приложился всем телом на асфальт. Мгновенье лежал, а потом вскочил, но тут его и схватил за шиворот Турецкий.

— Стоять! — весело крикнул он и врезал Захару кулаком под дых. Тот согнулся, а на одной руке его тут же щелкнул металлический браслет. Другой был надет на руку Турецкого. Так, «на поводке», и повел его обратно Александр Борисович.

А борцы с преступностью, между тем, пытаясь одолеть Вадима, уже пытались применить силу по всем правилам. Но одного из них неожиданно ткнул концом рукоятки метлы Филя. Тот резко обернулся, кинул разъяренный взгляд и заорал:

— Отойди! Бл…! Милиция! Задержан преступник! Не видишь?

— Не вижу, — спокойно сознался Филя.

А второй, тем временем, пытался заломить руку Вадима за спину и одновременно ударить его ногой в пах.

Филя ткнул метлой милиционеру уже в лицо, и тот накинулся на него, бросив «преступника». Красиво получилось: мат-перемат, разъяренный ястреб ринулся на жертву и вдруг получил удар в живот такой силы, что пластом завалился навзничь. Второй ошарашенно застыл на миг, и Вадим вырывался.

— Да я… — зарычал второй, состроив действительно страшную морду. И тут поднялся с лавки Щеткин, отложил газету и сказал, доставая из кармана удостоверение:

— Всем спокойно, работает МУР. Подполковник милиции Щеткин. Идет операция по задержанию преступника. Вот этого, — он обернулся к подходившему ближе Турецкому, волочившему за руку Захара. — Теряев Захар Федорович? — И сказал Турецкому: — Тот самый, говоришь?

— Он, — хмыкнул Александр Борисович. — Непременный свидетель, как нами установлено, в десятке судебных процессов, ловко организованных вот этими волками позорными.

Опер дернулся, глядя на Турецкого с ненавистью, но Щеткин, не обращая внимания на яростный взгляд, продолжил:

— Гражданин Теряев, вы задержаны за торговлю наркотическими средствами. На видеокамеру был заснят процесс передачи вами пакетика с неизвестным содержимым гражданину Стерину Вадиму Семеновичу, нашему внештатному сотруднику. Прошу вас, Вадим Семенович, дайте его сюда.

Щеткин поднял руку, и тотчас к нему приблизилась та компания веселых мужчин, что горячо обсуждали что-то у птичьих клеток. Они окружили оперативников. А эти еще ничего не понимали, ну, не «врубались». Вернее, один, тот, что лежал, «отрубился», а вот второй замер в полнейшей растерянности.

— Так, проверим, — говорил Щеткин, разворачивая газетный клочок. В нем был завернут целлофановый пакетик с белым порошком. Петр открыл его осторожно и сунул внутрь палец. Вынул, лизнул и кивнул удовлетворенно. — Если мне не изменяет вкус, это чистейший кокаин. Вы задержаны Теряев. Пакуйте его, — кивнул он своим оперативникам. — А с вами разговор другой, обратился он к застывшему в изумлении оперу. — Представьтесь, вы кто и откуда?

Тот, наконец, пришел в себя.

— Майор милиции Матюшкин, Центральное ОВД, работаем по заданию…

— Брось врать, майор, — отмахнулся Щеткин. — А этот симулянт, стало быть, капитан Березин? Понятое дело, оба тут. А где ж вам быть еще? Вот сейчас позвоню вашему начальнику, полковнику Седых, и выясню, чего это он вас в зоопарк послал? На слонов любоваться? Или собственные грешки прикрывать? — Щеткин достал мобильник, но звонить передумал и только добавил: — Да ну вас к черту, пусть с вами теперь УСБ разбирается. Езжайте к себе в отдел, вас там ждут.

Майор предпринял безуспешную попытку поднять товарища с земли, но у него не получалось. Филя, заинтересованно смотревший на эту возню, серьезно сказал:

— Ничего у тебя не получится, майор. Он еще полчаса будет отдыхать. Лучше отволоки его на лавку и посиди рядом, а то проснется и подумает, что в ад попал — звери ж кругом. А когда поспит, скажи, чтоб в следующий раз не лез драться первым. Впрочем, следующего раза у него, скорей всего, больше не будет.

Алла сняла шляпу и с напряженным видом наблюдала, прижимаясь к Вадиму, как у Захара Теряева завели обе руки за спину и застегнули на них наручники.

— Ну вот и еще один, — обращаясь к ним, равнодушно сказал Турецкий. — Ему не нравится… Понимаешь теперь, Вадим, насколько я был прав? Я был уверен: они уже в курсе того, что наш Юрка начал копать под тот судебный процесс, и им обязательно понадобится провокация. Да, Петя?

— Как в лужу смотрел, — засмеялся Щеткин. — Слышь, Филя, а ты был такой живописный при своем фартучке! Чем не работа? Слушайте, мужики, и чего им всем надо, не знаете? Работали б лучше тут, поумнели бы, глядишь…

— Не-е, Петя, они во все времена не отличались умом. Нигде и никогда. Ведь не звери и не люди, а так, серединка на половинку — оборотни, — ответил Агеев.

Турецкий вздохнул:

— А что, ребятки, рабочий-то день кончился… А тут когда-то мы с приятелями пивко пили хорошее. Не вспомнить ли молодость, а? И — по кружечке? За удачу!

— Сейчас, — остановил его Щеткин. — Парни, этого — к нам, там уже в курсе, я договорился, а утром начнем с ним работать. И все свободны, благодарю. Уводите. Да, и сто баксов в его кармане, это — не его, это — вещдок! Потом хозяину вернуть надо!.. Так я чего? Я не против, Сань.

— А кто против? — спросил Филя и посмотрел на Аллу. — А ты, между прочим, во второй операции уже участвуешь, можно сказать, а еще не поставила ни разу. Нехорошо. А, Саш? Или она считает, что это у нас — так, трали-вали? Нет, пусть ставит. Можно за мой счет.

— И за мой, — засмеялся Турецкий.

— А я — что? Чужой дядя? И за мой — тоже. Пошли, я знаю, где пивной бар.

Алла с братом переглянулись, и она, потупившись, сказала:

— Я хотела с первой получки…

— Так это еще когда будет! — протянул Филя. — А пить уже сейчас хочется. Нет, ребятки, надо теперь, и чтоб Вадиму за свои боевые шрамы не было обидно. Молодец, хорошо себя вел.

Алла носовым платком, поплевывая на него, промокала на лбу брата кровоточившую ссадину.

И они ушли, весело смеясь и не замечая оставшихся на лавке оперов.

А когда уселись в баре за столом и подняли кружки с пивом, Щеткин со смехом сказал:

— Эта наша сегодняшняя потасовка напомнила мне одну шикарную операцию… Ну, когда кагебисты с милицией, при захвате одного фигуранта, друг на друга наехали! Не могли разобраться, кто приехал арестовывать, и чуть не перестреляли друг друга в служебном рвении! Так не хотели делиться добычей!

— Да, помню, конечно, веселый был случай… — засмеялся и Турецкий и добавил: — Вот так, Алла, сколько веревочке ни виться… А дальше ты и сама знаешь.

Оглавление

Пролог «НЕ САМОЕ КРУТОЕ БАНДФОРМИРОВАНИЕ…»

Глава первая БОЛЬШАЯ ОШИБКА

Глава вторая ПАЗЛЫ

Глава третья КРОВАВЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Глава четвертая АПОФЕОЗ

Глава пятая «НЕЗАВИСИМОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ»

Глава шестая УДАЧИ И ПРОИГРЫШИ

Глава седьмая ПОДВИЖКИ

Глава восьмая ПРИЯТНОЕ С ПОЛЕЗНЫМ

Глава девятая ПЕРВЫЙ ЗВОНОК — ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК

Глава десятая КАРДИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

Глава одиннадцатая ЗООПАРК