В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года [Анатолий Яковлевич Степанов] (fb2) читать постранично, страница - 3

оруженосца, пацаненка, дружка.

― Его третьи сутки ждут, а он с инвалидами пьет! ― Алик бурчал, не поворачивая головы, но Саша слышал его.

― На полчаса задержался, а крику-то! Матери все равно дома нет.

― А мы? Нас ты за людей не считаешь? Где три дня пропадал?

― Ты почему на меня кричишь? ― Саша обиделся вдруг, поставил чемодан на землю, сел на него. ― Никуда я с тобой не пойду.

Алик обернулся, увидел горестную фигуру героя войны.

― Извини меня, Саша. Я ― дурак.

Помолчали. Один ― стоя, другой ― сидя.

― Мать когда должна быть?

― Знаешь, как теперь поезда ходят. А она сейчас в бригаде Москва-Владивосток.

― А твои где все?

― Мама на работе, Ларка в Мытищах, в госпитале на практике, а отец на своей стройке в Балашихе.

― Дела... ― Саша поднялся с чемодана. ― Пошли, что ли?

Покоем стояли три двухэтажных стандартных дома. Дом два по Малокоптевскому, дом два "а" и два "б". Алик и Саша вошли внутрь покоя. От котельной, в которой была и прачечная, навстречу им шла чистенькая и бодрая старушка с тяжелым тазом в руках.

― Евдокия Дмитриевна, живая! ― удивился Саша.

― Живая, Санек, живая! ― весело подтвердила факт своего существования старушка.

― Ты живая, а какие парни в земле неживые лежат!

― Огорчаешься, значит, что я не померла?

― Что ты, Евдокия Дмитриевна. Парней тех мертвых жалко.

Старушка поджала губы и ушла, недовольная и Сашей, и Аликом, и собой.

Мать честная, ничего не изменилось! И Евдокия Дмитриевна, и дома, и котельная, и кривая старая береза посреди двора ― все как было. Только прутья кустарников под окнами стали длиннее.

― Пошли в дом, ― предложил Алик.

― Обожди, ― оставив чемодан у подъезда, Саша обогнул дом и зашел в свой палисадник. Навечно врытый в землю, стоял на могучем столбе квадратный стол. И широкая, тоже врытая, лавка. Саша сел на нее, поставил локти на стол и взглядом отыскал древний свой автограф, оставленный перочинным ножом. "Саша" ― было вырезано на доске. Он потрогал надпись пальцем и сказал самому себе:

― Я дома.

И дома, в узкой, вытянутой комнате с одним окном ― все было по-старому: зеркальный шкаф, перегораживающий комнату, комод под вязаной крахмальной салфеткой, мамина кровать с горой подушек у окна, и Сашин диван за шкафом.

Вечерело. Саша выпил и устал, и поэтому, не долго думая, разделся, лег на свой диван и тотчас уснул.

Яростно рванул орудийный залп. Саша, еще не просыпаясь, мгновенно сел в кровати. Комната на секунду светилась разноцветьем, и тут же понеслось озорное детское "ура!" И снова залп.

Саша вышел во двор, где угадывалось невидимое многолюдье. Опять залп, и сверкающие букеты поднялись в небо. Рядом оказался мальчонка. Саша спросил у него:

― Это что такое?

― Салют! Наши город взяли!

― Какой город-то?

― Большой! Двадцать залпов! ― объяснил мальчонка и исчез в темноте. Саша стоял неподвижно и слушал мирные залпы.

В восемь утра Алик барабанил в Сашино окно и декламировал:

― Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!

Саша, как был в трусах, подошел к окну, распахнул его и осведомился хрипло:

― Который час?

― Восемь. Господи, перегаром-то несет! Ну, теперь я за тебя возьмусь!

― Что-то ты, пескарь, разговаривать много стал, ― мрачно отметил Саша.

― Разговаривать мне некогда. Вот ключ, пойдешь к нам. Я картошки сварил ― кастрюля у меня под подушкой, чтоб не остыла. Подсолнечное масло и капуста на столе.

― Ваши когда появятся?

― А я знаю? Я ― доктор? Я их неделями не вижу.

― А мне Иван Павлович позарез нужен, посоветоваться!

― Со мной посоветуешься. Будь. В школу опаздываю.

― Бывай, двоечник!

Алик побежал, размахивая портфелем, на ходу обернулся, поинтересовался:

― На свой вечерний прием ты меня приглашаешь?

― Ты же все равно припрешься, ― безнадежно догадался Саша.

― Приглашенье с благодарностью принимаю! И уж будь уверен ― много пить тебе не дам! ― издалека почти пропел Алик и исчез. Саша сморщил нос от счастья и стал одеваться.

То был его второй дом. Сюда он первый раз вошел пятнадцатилетним подростком, влюбленным в старшую сестру Алика Ларису. Потом он полюбил их всех, а Ларка стала просто хорошим дружком. Безотцовщина, шпана, он, таясь и стесняясь, признал для себя в Иване Павловиче тот мужской авторитет, без которого так часто ломается мальчишеская душа.

Саша осмотрел обе комнаты. Чистенько, уютно, бедновато. Книг, правда, много. Он подошел к полкам, ласково погладил ладонью коленкоровые корешки. Что спасло его от уголовщины? Вот этот дом и книги из этого дома.

Под Алькиной подушкой он нашел запеленатую в полотенце и завернутую в газету кастрюлю. Развернул ее и открыл крышку. От картошки пошел легкий пар и дьявольский аромат.

Бритый, умытый, сытый, с оранжевым томиком "Водителей фрегатов" в руке, он не спеша шествовал пустынным Амбулаторным к Тимирязевскому лесу. В коломянковых брюках, в вельветовой довоенной курточке боевой