«В философской мысли есть какой-то пафос:
королевское и безнадежное величие»
А.Ц.
Маврикию Александровичу Минцу1
Недавно в одном обществе был разговор о привидениях. Первое, что во мне пробуждается в ответ — это протест. Мне хочется воскликнуть:
«Так, стало быть, вот разрешение всего? Приходящие мертвецы? Бросьте! Есть что-нибудь посложнее!»
Я именно в такие минуты ярко верую в географию и астрономию; вижу, как четко очерченный шар, наша земля, мчится в эфире бесконечно давно, бесконечно правильно, в бездне, где мириады планет и миров. А если так, то зачем же приходить мертвецам? Что это за игра? Ведь если так, если земля мчится в эфире, а мертвые все-таки приходят к живым, то ведь это же не разрешение, а еще гораздо больший хаос. К чему он?
Пусть уж, если так надо, земля мчится вокруг солнца с нами, живыми, и с могилами умерших, но если еще окруженная призраками — к чему? Чем призраки умнее могил? В чем же здесь разрешение? И я также спрашиваю себя иногда: чем разрешённее результаты веры — результатов неверия? О, если так — то Базаров2 — «Отцы и дети» — мне ближе! Я скорее поверю в нелепую волну или огонь или комету, которые снесут все с земли, и ее, может быть, кинут куда-нибудь вниз, (еще ниже, еще выше!), разбив на кусочки, и все разобьют, всю гармонию нашу, всю дисгармонию... И Königsberg с домиком своего Канта3 полетит к чорту, как соседнее село; и огонь пожрет «Критику чистого разума», и ничего не останется от всей философии, ни даже того, что «все есть представление», — во все это я скорее поверю, чем поверю в то, что этот Konigsberg острее других городов почувствует ответ, благоразрешение мира, какое-то высшее утешение, сошествие божества...
Архангелова труба4, воскрешение мертвых, — не это кажется мне объяснением земли, всех звездочек мигающих и неподвижных и бездны кругом нас! Не эта сила, кажется мне, [7] напрягает в геометрической верности все оси и орбиты планет. Ох, уж нет! Уж лучше география, чем девять сфер теософских5! Уж лучше пусть будет небо темой стихов, чем вместилищем девяти сфер!
Дерзость ума человеческого головокружительна! Иван Карамазов6 великолепен и прав. И чорт его (т.-е. болезнь) ничего не доказывает. Он бросил брату своему непринимание мира, и навек разрушил гармонию, (о, я слышу уже голоса — мудрые, враждебные, доказывающие, но я не вслушиваюсь) и пусть сходит с неба архангел с трубою, и отверзаются все могилы — Иван Карамазов твердо стоит на земле, и не принимает ни архангела, ни трубы! Вот в том-то и вся суть, что волна или хвост кометы не нуждаются во встрече, в принимании; и Ивана не спросят, сметут — и не будет Ивана. А ведь архангел не может спуститься на землю, если мы не можем и не хотим слушать его трубу. Один Иван ясностью своей разрушает эту возможность. Перед волной с Великого Океана, переполнившегося водой, нарисованного у нас на картах, четко и скучно очерченного исследованной землей, перед волною его поставьте Ивана: смолчит, разве что улыбнется. И ум и все — к чорту (как, может быть, символически и случилось — не перенес своей ясности и будущего перед этою волной). А если не будет волны, а будет ангел с трубой, Иван не смолчит и не улыбнется, разве что расхохочется да крикнет: «Не принимаю вашего разрешения!» — и куда же деваться архангелу? Умертвить Карамазова? А воскрешение-то? Ведь и мудрейшего и гнуснейшего воскресить надо. А как воскресите — вот он вам и крикнет опять «не принимаю!» Что, что, что, скажите мне, умертвить Ивана? Что есть глубже, безысходной, гармоничней человеческого ума? Что может стать умнее нас, что посмеет опуститься на землю в славе и силе своей, когда мы все изучили и ничего не приняли, когда были: Достоевский, Базаров, Кириллов, Иван? Мне кажутся их могилы милее — пустыми, чем покорно отверзающимися. Мне громадной кажутся их слова, их книги, чем благость архангеловой трубы.
Что приведет к гармонии непринимание мира? Что осилит ослепительный блеск неверия? Что поборет скуку мира? Что сможет случиться, когда мы все, все предвидим? Да и наконец: Штейнер7 предвидит, пророчествует; мне каждый пророк кажется громадней своего бога, ибо он первый о нем говорит; [8] и если Штейнер понял девять сфер, понял будущее, знает прошлое, то разве сможет «по сему случиться?» Нет, нет и нет... Ведь человек под небом умнее
Последние комментарии
11 часов 2 минут назад
19 часов 53 минут назад
19 часов 56 минут назад
3 дней 2 часов назад
3 дней 6 часов назад
3 дней 8 часов назад