Над бездной [Людмила Дмитриевна Шаховская] (fb2) читать постранично

Людмила Шаховская Над бездной

Часть первая Из беды в беду

Глава I Пирушка у актрисы. — Замысел Юлия Цезаря. — Неугомонные шалуны

Глашатай уже давно возвестил жителям столицы мира момент заката солнца, чтоб они могли проверить свои клепсидры (водяные часы) и мирно лечь спать, а шум на улицах и повсеместная толкотня не прекращались. Купцы, не торопясь, заперли свои богатые лавки и долго еще оставались перед ними, толкуя с приятелями о барышах и убытках. Из богатых домов выбежали рабы и, пользуясь временем досуга, также столпились на улице кучками с своими друзьями, соседскими слугами. Знатная молодежь, как мужчины, так и женщины, начали украдкой выходить из своих жилищ и исчезать за поворотами улиц, направляясь, кто куда хотел, чтобы провести приятно вечер, а если удастся, то и всю ночь, не опасаясь строгого осуждения старших, уже усыпленных таинственным матовым стеблем Морфея.

В этих фигурах, закутанных с ног до головы, трудно было теперь узнать тех самых особ, какими они являлись в другое время взорам людей, знакомых с ними. Ни строгий отец не узнал бы в одной их этих таинственных фигур своего сына, ни мать своей дочери, ни ревнивый супруг неверной жены.

Прошло два часа после заката.

На улицах мало-помалу водворилась тишина, лишь изредка нарушаемая обходом городской стражи или торопливыми шагами запоздалого пешехода.

В это время, по тогдашнему позднее, был ярко освещен роскошный, огромный дом на берегу Тибра в городском предместье. Актриса Эврифила, дочь знаменитого трагика Секста-Росция, давала на своей богатой вилле так называемый маленький дружеский ужин, т. е. пир не больше, но и не меньше как на 50 человек гостей, стоящий не дороже 100 000 сестерций.

Стены столовой были украшены белым мрамором и дорогими картинами с различными мифологическими сюжетами романического, не совсем скромного содержания; на них была Леда, ласкающая Юпитера под видом лебедя; Аполлон, догоняющий Дафну; вакханки, кружащиеся в экстазе, и т. п. Яркие светильники были подвешены к потолку, а также пылали на высоких бронзовых подставках. С мраморных треножников поднимались облака ароматных курений, с которыми соперничали своим сильным запахом цветы, во множестве помещенные у стен в вазах, висевшие гирляндами и венками на протянутых над столами разноцветных шнурах и разбросанные по полу.

Непривычному человеку было бы невыносимо находиться в такой удушливой атмосфере, но гости, собравшиеся на дружескую пирушку, считали этот дым и запах такою же вседневною для себя необходимостью, как современные нам богачи считают дым и запах крепких сигар, нисколько не беспокоящий их.

Увенчанные цветами, они поместились сидя и лежа, кто как хотел, около столов, полных самых причудливых украшений из стекла и металлов. Прислужники чуть не ежеминутно переменяли тарелки с маленькими порциями кушанья, потому что эти деликатесы назначались не для насыщения, а лишь для отведывания, как редкое лакомство.

Но людей, пировавших у Эврифилы Росции, мудрено было чем-нибудь удивить, потому что не было ни единого сорта кушанья или вина, незнакомого им.

Они равнодушно видели, как рабы вносили с музыкой и пением громадных цельных осетров под соусом из устриц и омаров; не удивляли их и соловьи, начиненные фаршем из грибов, и дрозды, вложенные внутрь фазанов, лебедей и страусов, покрытых воткнутыми в мясо перьями, и индейки, откормленные орехами.

Все это им уже приелось и стало заурядным.

Равнодушно, не торопясь, пили они столетнее аминейское и фалернское вино, мальвазию, хиосское и кипрское, а некоторые предпочитали мульс — свежий виноградный сок, подслащенный медом.

Все это им уже прилилось чуть не с колыбели.

Все гости Росции принадлежали к богатейшим, если не знатнейшим, фамилиям Рима всех сословий.

В доме гостеприимной актрисы всякая сословная вражда легко забывалась, потому что, отправляясь на такие пирушки, никто не надевал своих сенатских, куриальных или полковых мундиров, облачаясь вместо этого в короткие синтезисы — род сорочек.

Всадник не видел здесь широкой пурпурной полосы на белом латиклавие сенатора и не сравнивал завистливым оком ее с узкою полоской своего ангустиклавия; а эта всадничья полоска в свою очередь не колола глаза купцу из пролетариев, страстно стремившихся добиться возможности сравняться в правах со знатными патрициями и плебеями, но не достигших этого благополучия, несмотря на все терроры и перевороты.

На пирушке память сгинь! — гласила тогдашняя пословица; ее можно было приводить в исполнение далеко не на всех пирушках; но у Росции действительно все забывали все: и различие сословий, и личную вражду, и разницу политических или религиозных убеждений; все, все забывалось среди этой атмосферы роскоши и беззаботного веселья в дыму благовоний, при звоне золотых, серебряных и стеклянных кратер — плоских и широких посудин на