Практикант [Майк Гелприн Джи Майк] (fb2) читать онлайн

Джи Майк ПРАКТИКАНТ

Без одной минуты семь дневальный вывалился из казармы на свет божий. На ходу натягивая рукавицы, потрусил на центральный плац. Матерясь, отодрал от земли вмёрзшую в грунт за ночь арматурину. Примерился и с оттяжкой ввалил по рельсу.

Ненавистный, душу выматывающий звук разошёлся по зоне. Ворвался через зарешёченные окна в бараки. Проник сквозь отдушины в изоляторы. Разом выдернул из сна шесть тысяч зеков. Всех, от привилегированного лагерного отрицалова до обитателей петушиных кутков.

Мишаня, смотрящий зоны, идейный вор в авторитете и в законе, любил спросонья лениво подумать и помечтать.

— Шакалы позорные, — подумал Мишаня о доблестной охране лагеря. — Урыть бы вас всех, — помечтал он.

— Чифирьку заварить, Мишанечка? — юзом подкатился Амбал, личная сявка авторитета, болтун, лизоблюд и специалист по чесанию пяток. — С утреца чифирьку-то, а, родное сердце?

— Закройся, — осадил шестёрку смотрящий. — Ступай, покличь там Вяхиря и Девятку. Пускай после утренней поверки до меня топают. И насчёт хавки распорядись, скажи шнырю, пусть сюда тащат, сам не пойду, не в масть мне сегодня.

Амбал поспешно растворился в кирзово-портяночной барачной вони, а Мишаня, кряхтя, устроился на нарах поудобнее и принялся размышлять уже не лениво, а всерьёз. Блатных на зоне валят одного за другим. Что ни день, оттаскивают босяка ногами вперёд по другую сторону колючки. Туда, где между лагерем и лесом небрежно врыты в землю ряды покосившихся крестов.

Такого количества жмуров видавший виды Мишаня не мог припомнить. Разве что в лохматые времена, когда красная масть напропалую резалась на зонах с чёрной. Тогда на погост зеков тащили штабелями — правильных воров с лагерными суками вперемешку. Но в те времена всё было просто: поймал рванина заточку под сердце, и гуляй от рубля и выше. А вот сейчас… И не какую-нибудь лагерную перхоть валят, а самых, что ни на есть, деловых и козырных.

Тбилисский законник Гоча — удавлен во сне ремнём. Питерский налётчик Скокарь — зарезан в шизо. В одиночке зарезан — вертухаи крестятся и божатся на нечистую силу, что ни при делах. Одесский авторитет Барон — найден утопленным в сортире. Ростовский фармазонщик Гоп-стоп. Ереванский кидала Арарат. Казанский мокрушник Бес. Зарезаны, заколоты, удушены, придавлены брёвнами на лесоповале.

Такое положение на зоне означало беспредел. А за беспредел со смотрящего спросят. Дадут по ушам на сходке, будь он хоть трижды в законе и четырежды в авторитете. Раскоронуют, и на следующий день сколотят на кладбище новый крест.

Деловые прибыли, едва Мишаня расправился с заботливо доставленным из столовки завтраком. Вечно хмурый, немногословный бандит-рецидивист Вяхирь и Девятка, фартовый катала из Душанбе.

— На воздух выйдем, — Мишаня поднялся с нар, потянулся. Подскочивший Амбал, угодливо скалясь, накинул на плечи телогрейку.

Майское утро встретило слякотной моросью, ветер кашлял из тайги надсадными порывами, будто страдал одышкой.

— Какие мысли имеются? — Мишаня вытащил пачку «Беломора», угостил братков. Выщелкнул папиросу для себя, свернул мундштук по-жигански, крестом, закурил на ветру. — Насчёт того, кто тут у нас беспредельничает?

— Мужики базарят, — Вяхирь цыкнул слюной в талый снег, жадно затянулся и выпустил дым через нос. — Так вот, такой гнилой базар стоит, что привидение.

— Чего? — опешил Мишаня. — Какое к хренам привидение? У тебя с крышей как?

— Крыша у кента в порядке, — поддержал Вяхиря Девятка. — Мне бы такую крышу. Но ты сам прикинь, что получается, пахан. Скокарь парился в одиночке. Никто к нему не входил, никто не выходил. А нашли под утро с электродом в спиняке. Ещё тёпленького. Потом Гоча — это как же удавить надо, чтобы ни одна гнида в бараке не проснулась. Затем Барон — попробуй, затолкай такую тушу в очко, даже если прикинуть, что он к тому времени уже сожмурился. Далее…

— Харэ, — прервал Мишаня. — Это всё я и сам знаю. Только в туфту и байду мужицкую не верю. Привидение, мать его. Наслушались романов, что Трепло после отбоя тискает. Я так меркую — подсадили мусора к нам мокродела. Пса, натасканного людишек валить. Вот он и беспредельничает. Вы команду борзым отдайте, пускай приглядятся, кто по масти подходит. Детинушка это должен быть серьёзный. Весь из себя быковатый. И биография должна быть тоже серьёзная — чтобы не подкопаться. Чтобы свой, на первый взгляд, в доску. Сам он, верняк, в наколочках, и статей за ним вагон с прицепом. А вот подельников у него быть не должно. Потому как прошлые дела его мусора стряпали в ментовке. Такого и ищите, ясно вам?

— Куда яснее, мля, — буркнул Вяхирь. — Только ты, пахан, какого-то супер-шмупер душегуба нарисовал акварелью. Как его, из романов, что Трепло тискает. Ниндя… Шминдя, мля…

— Ниндзя, — подсказал Девятка. — Из этих, из япошек. В общем, из косорылых.

— Давай, тисни нам на ночь, — велел Мишаня. — Позабористей что-нибудь. Амбал, сюда топай. Почешешь пятки, пока Трепло разбазаривает.

— Про что желаете? — осведомился Трепло. — Детектив, может быть? Или любовный роман? Про Дон Жуана не желаете? Или могу фантастику.

Был Трепло стар, неказист и дряблокож. Видом своим напоминал Мишане гриб поганку. Однако рОманы тискать умел, тут не отнять. Заслушаешься, как тискал.

— Детектив не надо, — поразмыслив, решил авторитет. — Детективы мусорам рассказывай. Про донов, графьёв всяких, остохрениздело. Давай, что ли, фантастику. Позаковыристей.

— Как пожелаете. Пожалуй, перескажу вам любопытный роман американского фантаста, э-э… Дэна Катерпиллера. Называется «За добром и славой».

— Говно название, — высказал авторитетное мнение Мишаня. — Ладно, давай тисни.

— На планете Альхея преступность изжили много столетий назад, — начал Трепло. — Тюрьмы там давно превратили в музеи, на месте бывших лагерей и зон разбили парки. Воровать, грабить, насиловать альхейцы разучились, хотя когда-то, в незапамятные времена, и умели. Но сейчас одна только мысль о преступлении вызывала у них отвращение и ужас.

— Мусорская мечта, — подал реплику Девятка. — Рай для лягавых.

— Возможно. Однако с исчезновением преступности на Альхее упразднили и структуры, занимающиеся правопорядком. В них не стало нужды. Цивилизация достигла небывалых высот, а альхейские мораль и справедливость вошли в поговорки у многих народов галактики. Даже на весьма отсталых планетах разрешать конфликты приглашали жителей Альхеи.

— Скукота какая-то, — почесал подмышкой Мишаня. — Если там и дальше так, то ну его, этот роман, на хрен.

— Нет-нет, — поспешно заверил авторитета Трепло. — Дальше гораздо интересней. Позволите продолжать?

— Ладно. Валяй.

— Так вот, несмотря на то, о чём сказал, иногда на Альхее рождались люди с задатками преступников. Комбинация генов, знаете ли, редчайшее совпадение хромосом — и в новорожденном вдруг начинали проявляться дурные наклонности далёких предков. Разумеется, подобные свойства индивида выявляли ещё в младенчестве. И тех, кто представлял потенциальную опасность для общества, изолировали.

— Ты же сказал, что тюрьмы срыли, — недоверчиво заметил Вяхирь. — Куда же их изолировали, мля?

— Их помещали в специальные интернаты. Создавали им все условия, заботились. Лучшие учителя работали с юными альхейцами и старались искоренить атавистические навыки. Однако удавалось это не со всеми. И тогда…

— Вот бы мне так, мля, — прервал Вяхирь. — В интернат на все условия. Глядишь, и искоренили бы, мля. И пара инкассаторов в живых бы осталась.

— Пахан, вставай! Вставай же! — тормошил Мишаню Девятка. — Вяхирь вскрылся.

— Как вскрылся!? — авторитет вскинулся на нарах. — Когда?

— Только что. Амбалу до сортира приспичило. Глядит, а Вяхирь там на полу остывает. Вены на обеих руках порезаны. И на шее, где сонная артерия. В кулаке перо. Кровищи натекло, мать-перемать. Тогда Амбал…

— Амбал, говоришь? — прервал Девятку авторитет. — Где он сейчас?

— Так к куму забрали. Там, в сортире, хипеш был вокруг Вяхиря. Сам кум и прискакал вместе с лепилой. Кто, мол, говорит, обнаружил? Ну, вот Амбала и прихватили, теперь, небось, в кумовской с ним базар-вокзал.

— А ну, выйдем, — велел Мишаня. — Проветримся.

Снаружи, в утренних вязких сумерках, закурили, постояли с минуту молча.

— Царствие небесное, — помянул авторитет покойного Вяхиря. — Ну, а про Амбала что можешь сказать?

— Да ничего. То же, что и все. Бугаина здоровый.

— А вот ты как меркуешь, почему такой бык у меня в сявках? Ему пристало мазу по бараку держать, а он пятки чешет.

— Так статья же у него, — растерянно сказал Девятка. — Сто тридцать вторая — изнасилование малолетней. С такой статьёй или в сявки, или в петухи. Ему пофартило ещё, что ты его пригрел, до себя приблизил.

— Пофартило, говоришь? А где Амбал был, когда Скокаря в шизо уработали?

— Не знаю, — признался Девятка. — Но можно узнать. Ты что же, думаешь, это Амбал? Неужто он? Но почему тогда Вяхиря?

— Почему?.. А вот знаешь, почему я в авторитете, а ты у меня в пристяжи, а не наоборот? — вопросом на вопрос ответил Мишаня.

— Ты пахан, на тебе дела.

— Нет, не поэтому, деловых на зоне хватает. А в авторитете я потому, что мозгой шурупить умею. Вяхирь ведь в несознанке был, на зону угодил по совокупности косвенных. И молчал всё время, даже мне его дела неизвестны. А вчера про инкассаторов языком болтанул, помнишь? А Амбал слышал. Вот и заделал его. И в сортире как бы случайно оказался. Я давно уже к Амбалу приглядываюсь. По мне — тихарёк он, больше некому.

— Так что же, будем его кончать?

— Повременим пока. Но ты деловым шепни. Пускай берут Амбала в клещи. Так, чтобы каждый его шаг, каждый вздох чтобы был мне известен.

— Героя романа Катерпиллера звали Альхр, — продолжил рассказ Трепло на следующий вечер. — Ему дали имя в честь планеты. Ещё в младенчестве тесты выявили у него антисоциальные наклонности. Причём коэффициент опасности для общества у Альхра оказался чрезвычайно высоким. Альхейские специалисты говорили, что подобные ему рождаются раз в несколько тысяч местных лет. За всю историю таких было наперечёт, и каждый оставил след по себе.

— Какой след? — насмешливо спросил Девятка. — Сотню жмуриков за горбом?

— Нет, не сотню. Гораздо больше. Этим альхейцам были подвластны великие дела. Их не сдерживала мораль, не ограничивала неспособность к насилию. Они вершили то, на что их соотечественники были неспособны — меняли ход истории отсталых цивилизаций. Как и прочие альхейцы, они свободно перемещались во времени и пространстве. Как и прочие, были способны менять обличье и обладали феноменальной регенеративной способностью — уничтожить альхейца чрезвычайно сложно, он останется в живых, даже будучи в эпицентре ядерного взрыва средней мощности. Как у прочих, чувство социальной справедливости было развито в них абсолютно. Однако в отличие от всех остальных они были способны убивать. Свергать тиранов, устранять террористов, умерщвлять насильников и убийц.

— Ловко, — сказал Амбал. — Мне бы так, я бы таких делов натворил.

— Тебе грех жаловаться, — Мишаня, прищурившись, заглянул Амбалу в глаза. — Ты и так натворил. Четыре малолетки на тебе, куда там до тебя этому, как его, супермену… Ладно, вы побазарьте тут без меня. Девятка, а ну, выйдем на воздух.

— Пахан, зачем ты про малолеток сказал? — сунулся к авторитету Девятка, едва они оказались снаружи. — Не по понятиям ведь, про чужие дела на людях.

— А ты что же, не въезжаешь, зачем?

— Нет, клянусь.

— Ну и ладно. Ты вот что. Иди, разыщи шныря, скажи, что я велел. Пускай, кровь из носу, найдёт Жорку библиотекаря. Где хочет пусть сыщет. Хоть с бабы его снимет, хоть из гроба вытащит. И пускай Жорка сей момент до своей библиотеки шустрит. И не позже, чем через час, придёт ко мне и всё обскажет.

— Что обскажет-то, пахан?

— А то, есть ли такой писака Дэн, как его… Катерпиллер. Хотя я мазу могу поставить, что такого и нет вовсе. Но если вдруг есть — на всё, что тот нахреначил, пускай Жорка мухой составит список. По названиям. И волочёт этот список ко мне. Всё понял?

Мишаня бежал из лагеря в ту же ночь, воспользовавшись суматохой, образовавшейся после того, как зарезали Амбала. Нырнул под колючку. Петляя под выстрелами с вышек, прорвался через контрольную полосу и вломился в тайгу. Сутки, не давая себе передышки, отчаянно пёр на юг, уходя от преследующего по пятам собачьего брёха. Вышел, наконец, к реке, из последних сил одолел её вплавь. Ещё часа полтора трудно отползал от берега в чащобу — идти он был уже не способен.

Мишаня позволил себе забыться коротким сном, лишь удостоверившись, что лай за спиной стих, а значит, на берегу псы потеряли след. Через пару часов он заставил себя подняться и ещё полдня, стиснув зубы от усталости и боли, упорно хромал на юг.

Альхеец настиг его на закате. Возник перед авторитетом ниоткуда, из воздуха, и коротким ударом свалил на землю.

— Я знал, что ты меня достанешь, — утерев со рта кровь, проговорил Мишаня. — Может, дашь уйти, а? Проси, что хочешь. Деньги, связи — всё отдам.

— Такие, как ты, не должны жить, — сказал альхеец, — их следует уничтожать. Путь к добру вымощен костями, знай это. И замешан он на крови.

Мишаня, собрав всё, что в нём ещё оставалось, поднялся. Кем-кем, а трусом он никогда не был.

— «Вымощен костями», — передразнил он альхейца. — «Следует уничтожать». Дерьмо этому цена, Альхр, или как там тебя. Ты — такой же, как я. Ты убиваешь просто потому, что тебе это нравится. И для того, чтобы твои грёбаные земляки перед тобой прогибались. Херой, мать твою.

— Ты прав, я амбициозен и хочу, чтобы потомки меня помнили. Им будет за что — ваша цивилизация погрязла во лжи, коррупции и насилии. Я это исправлю.

— Дешёвка ты, — сказал авторитет презрительно и сплюнул на землю. — Недаром тебе на зоне позорную кликуху повесили. Трепло — ты трепло и есть — пустобрёх. Цивилизацию он исправит, баклан. Замочив для этого десяток несчастных зеков.

— У меня больше нет на тебя времени, — Альхр шагнул вперёд. — Ты ничего не понял. Думаешь, мне легко убивать? Я переступаю через своё естество каждый раз, когда вынужден сделать это. Но мне предстоит убивать, и много. Поэтому сейчас я лишь тренируюсь. На таких, как ты, на мерзавцах, которых не так жалко. Я пока всего лишь прохожу практику.

Мишаня посмотрел на Альхра в упор.

— Которых не жалко, значит, — сказал он. — Знаешь что, фуцан. Я — дерьмо. Ты прав, таких, как я, надо уничтожать. Но таких, как ты, практикантов… Будь моя воля, я бы зарезался, удавился бы, вспорол себе брюхо. Только за то, чтобы такая сволочь, как ты, никогда не родилась. По сравнению с тобой я…

Мишаня не успел закончить фразы. Инопланетянин сделал едва заметное движение, и авторитет умер прежде, чем его тело коснулось земли.

Альхр с минуту постоял, опустив голову и скрестив на груди руки. Затем плавно повернулся и растворился в вечерних сумерках.

«Только за то, чтобы такая сволочь, как ты, никогда не родилась, — бились у него в виске последние слова покойного. — Сволочь. Никогда не родилась. Сволочь. Никогда…»