Надежда Кожушаная
Война [=Нам не дано предугадать…]
Киносценарий
В то воскресенье осенью 1941-го женщин с ее завода отправили на уборку моркови, всех, кто мог работать: от пятнадцати до семидесяти.
Таня — ей было шестнадцать — работала как заведенная. Ей сказано было работать, ни о чем другом она больше не думала. Поэтому солдат на дороге не заметила бы, не позови ее женщина, которая больше всех любила, когда Таня «представляла»:
— Тань, смотри, кто идет!
Взвод сам собой встал, смешался. Солдаты уже перекликались с женщинами, некоторые из них пошли на поле. Лейтенант молоденький, чтобы не терять своего командирского достоинства, объявил перекур.
— Тань, скажи «морковки!» — нашептывала женщина.
— Эй, морковки! — крикнула Таня.
— Вот дура! — закатилась женщина.
— Завелись, — бросила старуха.
— Пигалица! — крикнул на Таню лейтенант.
— Ладно, помалкивай, обмылок!
— Ладно, сам помалкивай!
— Взвод!.. — скомандовал лейтенант.
— Тань, уходит! — заволновалась женщина.
— А он баб боится! — крикнула Таня.
Солдаты смеялись, глядя на лейтенанта.
— Ты сама не испугайся. — Лейтенант смотрел в упор.
— А ты зайди, посмотрим! — кричала Таня. — Адрес сказать?
— Сейчас докричишься! — пригрозил лейтенант.
Взвод зашагал.
— Маклина, восемь, квартира двадцать девять! Только не забойся!
Солдаты подмигивали Тане, и только самый маленький без улыбки смотрел на нее. Она орала во все горло, как орут с усталости:
— Зайди-зайди, я тебя напугаю!
— Давайте, забирайте ее с собой! — кричали женщины.
— Ведь вот ничего не боится, — косилась на Таню одна с густыми бровями.
— Ладно-ладно, не суетись! — крикнул лейтенант на прощанье. — А то не зайду!
— Не ладно, не ладно! — орала Таня.
— Хватит орать! — одернула ее старуха.
— А чё такого? — Таня пожала плечами. — Сами смеются…
— Ой, я с ней умру, — хохотала женщина, которая подначила. От смеха сразу потекли по лицу слезы — и она уже ткнулась себе в колени и заплакала по-настоящему.
Таня открыла дверь и растерялась: лейтенант пришел.
— Спишь?
— Мне в первую, — сказала она. — Проходите. Там не убрано, а так никого нет. — И покраснела.
— Ладно, спи. — Он нагнулся к кошке, которая во все горло орала на лестнице.
— Она блохастая! — сказала Таня, просыпаясь окончательно. Лейтенант дернулся, кошку не тронул, ушел.
— Я через часик зайду. Спи!
Она постояла у двери, услышала, как хлопнула входная дверь. Пошла на кухню, вытащила из ящика сэкономленный сахар…
Через десять минут была уже на рынке, меняла сахар на кусок хозяйственного мыла…
Дома аккуратно вымыла руки и голову в тазу, припрятала обмылок, посидела без дела. Смотрела на огонь в печке, не двигалась.
Лейтенант пришел опять, как обещал.
— Дверь открыта, не боишься?
— Я иногда не слышу, как стучат. — Она повела его в комнату, была серьезна, торжественна.
— Положи куда-нибудь. — Он дал ей консервы, хлеб, яблоко.
Она взяла, спрятала в тумбочке.
— Поешь, — сказал лейтенант.
Она откусила от яблока. Он смотрел на улицу поверх занавески. Потом на нее.
— Не смейся, — сказала она.
— Я не смеюсь, — ответил он.
Он спал. Она сидела за столом, боком смотрелась в зеркало, искала, что изменилось в ее лице, раскладывала карты:
— Тридцать шесть картей четырех мастей, скажите всю правду, что ожидает червонную даму… — И опять смотрелась в зеркало, но так и не нашла, что изменилось. Забыла про карты, улыбалась, заново шептала про тридцать шесть картей и серьезно смотрелась в зеркало.
Он проснулся и сел резко, так что она испугалась.
— Сплю?! — Посмотрел на будильник. На будильнике было почти три. — Прости. — Взял ее за руку, усадил рядом, обнял. — Тебе пора? Я провожу.
— Нет! — Она испугалась. — Мне в первую, я же говорила!
— Хорошо выглядишь. — Он увидел по правилам накрытый стол: хлеб, консервы, салфетка. Сел есть, объяснил: — Проголодался.
Она смотрела, как он ест, радовалась.
— А ты что про меня утром подумал?
— Про тебя?.. Стоит, орет… — Он вспомнил, крутнул головой. — Маленькая, а нахальная!..
— Руки в земле! — подсказала она. Она была счастлива, как ребенок, когда ему рассказывают, каким он был в младенчестве. Ей хотелось говорить и радоваться вместе. — И главное, я даже не думала, что меня на морковку пошлют! Я по полторы нормы в смену вырабатываю и пять недель в ночь выходила — запросто могли бы не послать! Или вы по другой дороге пошли!..
Он поел, отодвинулся дальше.
— У меня знаешь какая квартира! — сказала она. — Потом увидишь. Только там не убрано. Или хочешь — спи.
Он молчал, смотрел, теперь уже без улыбки.
— Что? — спросила она.
— Вспоминаю: спирт брал?.. Нет, не брал… Ну что? На работу не опоздаешь? Будильник есть?
Она махнула рукой:
— Я все равно не усну!
— Давай поставь. Мало ли.
Она завела будильник, он посмотрел: на пять часов, спросил:
— А он звонит?
Она рассмеялась радостно, искренно:
— А как еще! За мной начальники заходят?! У нас один раз опоздай, я бы здесь не сидела. У меня и радио нет.
Он опять долго смотрел на нее, встал:
— Ну что: на руках тебя поносить? — Подхватил, посадил на плечо, понес в коридор, нарочно кряхтя.
Она смеялась от неожиданного счастья.
— Ты!.. Худая, а тяжелая!.. Ухо отпусти!
Он скакал по гостиной:
— Где работаешь-то?
— На за-а-во-де!.. — Она смеялась, старалась удержаться. — Военном!..
— Помощница! Я воюю — она пули льет!.. Завтра не уснешь, помощница?
— А! — Она махнула рукой. — Я, когда работаю, вообще как машина! Могу не есть даже!.. Теперь налево!
— Будильник не услышим. — Он остановился.
— Я все равно не лягу!
— Принеси. — Он опустил ее на пол. — Давай, давай быстро! Она помчалась в свою комнату, вернулась, поставила будильник на пол в коридоре и с размаху бросилась к лейтенанту.
— Расшибешься! — Он засмеялся. Отодвинулся.
Будильник гулко тикал в коридоре.
— А здесь мое самое любимое зеркало, венецианское. Знаешь, как зеркала проверять? Свечку подносишь — если один раз отражается, значит, простое зеркало. А если много раз — значит, венецианское. Очень красивая вещь.
Они стояли в пустой комнате, смотрели на светлое пятно на обоях, где когда-то висело венецианское зеркало.
Ей хотелось, чтобы у нее все было хорошо, чтобы он не волновался за нее:
— А я сразу привыкла одна. Я вообще могу: когда страшно — я сразу не думаю, и все.
— А если разбомбит?
— А! — Она махнула рукой. — Что сейчас думать: разбомбит? А!..
— Молодец, — сказал он. — Ладно, дальше пошли. Пошли, пошли, время тикает, вперед! — Он повел ее дальше.
Они сидели в дальней комнате на развалившемся диване.
— Они у нас в деревне каждый год отдыхали, я ей все время на заказ шила. А родители умерли — взяла и к ним приехала сюда. Они сразу приняли. Ну, не шить, в домработницы… У меня родители в один день угорели, я говорила?.. А расскажи про тебя.
— А я вчера с девушкой познакомился. Она мне письма писать будет.
— А я сроду ни одного письма не написала.
— Тогда я ее, наверное, с собой заберу. Мне без нее — смэрть!.. — Он замотал ее в одеяло, обнял.
Она вырвалась, выскочила из одеяла, закрыла дверь в коридор:
— А то тикает!..
Они смеялись до упаду в комнате, которая раньше была столовой. Они вымыли и накормили кошку. Кошка вылизывалась, мокрая, тощая.
Они опять были в ее комнате, доедали его гостинцы.
— Отработаешь сегодня — выспись как следует. Вообще отдыхай побольше. — Он был спокоен, прощался легко, благодарно. — Тебе главное — войну переждать. А потом у тебя хорошая жизнь будет, вот увидишь… Плохо, что не поспала… Черт, точно Еремин спирт вытащил! Я помню, что брал. Это он так говорит: смэрть. Это он утром сказал: иди, пока зовут. Про тебя. Нет, по-хорошему, правда. С увольнительной помог.
— Только, Саш, давай к соседке вместе пойдем, — попросила она.
— Зачем?
— За бумагой. У нее точно есть, и она дома сейчас, я точно знаю.
— Не, Танюш… Не надо никого…
— Пойдем! — Она тянула его за руку. — Ты постоишь — и она не заругается, что поздно!
— Не, Тань, без меня.
— Постоишь — и все! Наверху, вот над нами!
Он вырвал руку. Зло, как чужой.
Она испугалась. Напряглась.
— Начинается, — сказал он. — Утром какая была смелая-хорошая. — Он тряхнул ее. — Ну!
Она робко улыбнулась, села. Он усмехнулся:
— Уселась. Ну-ка, быстро к соседке! Чтобы одна нога здесь!.. — И не договорил, она была уже на лестнице.
Вынеслась наверх, через одну-две ступени, стучалась:
— Что?! Кто?! — испугались в квартире.
— Извините, что поздно! Это Таня Агеева, из двадцать девятой, Игнат Иваныча домработница! Мне тетрадку надо!
— Игнат Иванович эвакуировался! Какая Таня?
— А меня оставили! Тетрадку дайте, пожалуйста! У меня человек с фронта! С фронта!!!
Соседка высунулась с тетрадкой:
— А почему вы ночью стучите? Я вас не знаю.
— Спасибо. — Таня выхватила тетрадку.
Через ступеньку-две понеслась обратно, чуть не врезалась в стену с размаху, с размаху вбежала в коридор — его не было. В комнате его не было.
Ей стало страшно, жутко, она крикнула:
— Ну?! — и заорала изо всех сил.
— Ты что?! — Он выскочил из-за двери.
— Я думала, ты ушел. — Страх прошел сразу, она засмеялась. — Шинели-то нет!
— Дура… Я напугать хотел. Орет, как зверь, — обнял ее. — Ты что?
— Дали тетрадку, — сказала она. — Напишем?
Пальцы не гнулись — привыкли к другой работе.
— Курица. — Он отобрал у нее ручку, вырвал лист бумаги из тетради, написал номер своей части, вырвал еще лист. — Давай говори, что писать. А то не понравится.
— Здравствуй, дорогой мой муж Саша, — сказала она.
— Ладно! — Он шлепнул ее по спине. — Муж!.. Время посмотри.
Она взглянула на будильник в коридоре: было почти пять.
— «Здравствуй, дорогой мой муж Саша», — прочитал написанное. — Дальше пишу: «Как ты воюешь?» Да?
Она вскочила, убежала. Принесла ему связку ключей, положила в карман шинели:
— Ключи. Меня не будет, чтобы на улице не стоять.
— Ну вот что ты!.. Ладно. «Как ты воюешь?» — Поцеловал, погладил: — Чудо ты!.. — Стал писать дальше: — «Я живу нормально», да? «Верю в нашу победу…» Говори, что писать. «Береги себя» писать? Как твои подружки пишут?
— Я так быстро не могу, — смеялась она от счастья.
— Тогда сиди тихо. Пишу: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…»
Она встала.
— Куда? Я кого воспитываю?
— Сейчас. — Она быстро вышла в кухню.
Положила в ложку кусок сахара, растопила над огнем, послушала, как Саша вдруг засмеялся в комнате. Вылила расплавленный сахар себе на ладонь, скорчилась, чтобы не завизжать от боли, обмотала руку тряпкой…
И вернулась к нему, села тихонько.
— Смотри! — Он улыбался, ему нравилось письмо. — «Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь? Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Верю в нашу победу. Учусь думать головой… Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь!..» Время посмотрела?
— Саш, я забыла сказать. Я вчера на заводе руку поранила, у меня сегодня отгул. Оставайся.
В коридоре резко зазвонил будильник.
— Тебе когда? — спросила она. — Не скоро?
Он не понял сначала. Он размотал тряпку, увидел ожог, бросил тряпку, смотрел на Таню, как будто впервые увидел.
— Правда, вчера, — сказала она. — Ты не заметил! За горячий резец хватилась, а на «морковке» земля на рану попала. Сегодня отгул. Читай. Что там?..
Он встал и стал собирать вещи.
— Ты куда? — спросила она.
Он молчал. Она заглянула ему в лицо:
— Ты уже уходишь?
Она принесла из другой комнаты хозяйский свитер, сунула ему в руку. Он швырнул свитер в угол. Она подняла.
Он искал что-то.
— Фуражку? — Она принесла фуражку.
Он взял не глядя. Собрался. Сел. Она присела тоже. Он хотел встать, она предупредила:
— Сначала встает кто младше. — И встала.
Он посмотрел на будильник:
— До Васильевского ходит что-нибудь?
— Трамваи. — Она пожала плечами, вяло, устало. Она выдохлась.
Он пошел к дверям.
— Я письмо завтра опущу, — сказала она.
Он ушел и закрыл за собой дверь.
Плакать она не могла. Она устала. Села и услышала будильник, поморщилась. Вынесла будильник в дальнюю комнату. Открыла входную дверь, убедилась, что лейтенант не прячется в подъезде, вернулась и потушила свет в комнате.
На улице уже начинался утренний обстрел. Лейтенанта остановил патруль, он ждал, пока майор проверял увольнительную.
— Времени впритык, а вы прогулочным шагом! Город знаете?
Рядом остановился мальчик лет одиннадцати.
— Не успеваете. — Майор отдал документы, посмотрел на часы. — Попробуйте напрямик. На трамвай надежды мало.
— Я покажу! — Мальчик побежал вперед.
Лейтенант — за ним, ключи от квартиры бренчали у него в кармане, он вытащил их, пошел быстрее.
Они зашли в подворотню. Лейтенант остановился, схватил мальчика за плечи, закричал:
— Маклина, восемь, квартира двадцать девять!.. Сделай! Недалеко! Таня! Таня Агеева! Чтобы шла!.. Сделай! Маклина, восемь!..
Мальчик слушал, кивал. Побежал обратно. Лейтенант выскочил на улицу — остановился трамвай.
Мальчик скачками поднялся по лестнице до Таниной квартиры, задыхаясь, пробовал ключи, ронял, забывал, какой ключ он уже пробовал, какой нет, стучал кулаком, кричал:
— Агеева! Открывайте! Вам на работу!..
Дверь открылась. Он вбежал в квартиру, оглядываясь. Услышал будильник, побежал на звук:
— Я что, должен полдня… — Увидел пустую комнату, будильник на полу и вдруг замер, испугался, сжался… Кинулся вон из квартиры.
Лейтенант поймал его на лестнице, убрал с дороги, побежал в квартиру, мальчик за ним:
— Она не говорит!..
Лейтенант содрал с нее пальто, одеяло: она спала, крепко, как умерла, как ей давно хотелось выспаться. Он кинул ей юбку:
— Одевайся. — Помог, кое-как застегнул, сказал мальчику: — Она уснула.
Мальчик с ненавистью смотрел на нее.
Они выскочили из подъезда.
— Куда идти? — крикнул лейтенант. — На завод? Куда?
— Туда!
Мальчик забежал вперед:
— Товарищ лейтенант, идите, я ее отведу!
— Я сама!.. Я скажу, что на станке, мне поверят! Опоздаешь! Иди! — Вырвалась и побежала.
Лейтенант поймал ее. Мальчик ловил тоже, вцепился в рукав, зло:
— Иди, сволочь!.. Люди воюют!
— Я тоже, понимаешь, я в бою… — заговорил лейтенант без остановки, сосредоточенно. — Вчера я ничего не мог, поняла?.. Я тоже решил: ладно! Глаза закрыл — и легче! Каждого не пожалеешь!..
— Что — каждого? — спросил мальчик.
— Уйди!!! — крикнула ему Таня.
Она бежала, заглядывая в глаза лейтенанту, слушала, если не понимала — запоминала, что он говорит.
— Убивать надо, а откуда? — кричал лейтенант. — Я тоже думал: никаких там слез, все! А все же цепляются! Ты цепляешься, я цепляюсь… Не то… Война, понимаешь?! Долг. Смерть. Поняла?!. Не то… Главное: я знаю, ты пошла. Тебе поверят. Любишь меня? Не забудешь? Фамилия моя Саша Носов. Из Москвы. Брат есть…
Они стояли у завода, он обнимал, целовал ее на прощанье:
— Не кричи, да? Не кричи. Письмо опустишь? Чтобы я знал: ты живешь. Помнишь, как в письме: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу…» Хорошая. Любимая. Родная. Моя. Одна. Иди!
Он толкнул, она пошла, потом побежала.
— Не оглядывайся! — крикнул он.
Вслед не смотрел, не проверял. Послушал взрывы, сориентировался. Увидел невдалеке патруль — рванулся в другую сторону. Он вбежал в глухой проходной двор — и там сразу же ухнул разрыв. Дом разломило пополам, и одна половина его осела на землю.
Таня шла к заводу.
«Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь?»— вспоминала-сочиняла письмо к нему. — «Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Учусь думать головой. Забыть тебя не могу. Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь…»
Последние комментарии
26 минут 51 секунд назад
30 минут 30 секунд назад
40 минут 59 секунд назад
47 минут 8 секунд назад
49 минут 14 секунд назад
52 минут 20 секунд назад