Недобрый час [Фрэнсис Хардинг] (fb2) читать постранично, страница - 2

головой и слабые духом, едва столкнувшись с настоящими трудностями, всегда оборачиваются против лучших друзей и защитников. Пусть пряхи судьбы засвидетельствуют, здесь нет ее вины. Мадам, обратите внимание, вы-то остались на свободе.

— Ага, тут так здорово. — Мошка подняла глаза: небо свободы щедро поливало ее водой. — Еще один глоток свободы, и я заболею.

— Также, — продолжал Клент с нотками горечи, — вспомните причину, по каковой оказался я в столь плачевном положении. По вашему настоянию мы привели кошмарное существо в этот проклятый городишко.

Мошка скривилась, будто съела кислое яблоко, но, к сожалению, Клент был по-своему прав. Сарацин затесался в их компанию ее стараниями. Когда Мошка осиротела, Сарацин стал ей единственным другом и защитником. Убегая с нищей, вечно сырой родины, она прихватила его с собой. С тех пор она упрямо сопротивлялась всем попыткам Клента продать его, потерять или отправить на сковороду. Обычно Мошка держала Сарацина в наморднике и на поводке, но в первую ночевку в Грабели весельчак конюх ошибочно предположил, что существо с переваливающейся походкой весьма забавно, а забавное существо безобидно, а с безобидного существа можно безнаказанно снять намордник…

Клента бросили в долговую тюрьму, потому что он не смог оплатить ущерб, причиненный постоялому двору. Конюх, пострадавший из-за собственной глупости, требовал, когда его уносили, чтобы Сарацина заковали в колодки (едва ли подходящие для крыльев) и публично высекли (чем никто не рискнул бы заняться). Когда горожане собрали достаточно смелости и длинных острых предметов, Сарацин убежал в поля.

С тех пор гусь сделал себе имя. И было это имя не Сарацин. Нет, в разговоре его обозначали фразами вроде «дьявольская птица», «видал, что он сделал с моей ногой», «бей его, бей его, вот он» или «эвона что натворил этот гадский гусь». Стоило Мошке выпросить, украсть или заработать нужную сумму, чтобы оплатить долги Клента, как в город приползал очередной помятый и окровавленный крестьянин и заявлял о проломленной крыше или перепуганном осле. Проделки Сарацина вменяли в вину Кленту, и все начиналось сначала.

— Уж я-то заработал бы денег, если б мог, — продолжал Клент уныло. — Но Книжники больше не покупают моих стихов. Что мне осталось?

Все знали, хоть и отказывались признавать вслух, что страну объединяют лишь могущественные гильдии ремесленников. Зловещая гильдия Книжников следила за каждым печатным словом. Если книга казалась опасной, она тут же летела в костер. Никто не возражал: бытовало поверье, что от чтения плохих книг сходят с ума. Книжники, несмотря на привычку одной рукой исправлять твое правописание, а другой — жечь твоих соседей, воспринимались как меньшее из зол. Клент прежде для них шпионил, по их команде он приехал в Манделион с Мошкой на хвосте. Только вот Книжники не приказывали ему свергать правительство. Участие Мошки с Клентом в революции не порадовало гильдийцев. Свое неудовольствие они выразили тем, что за последние три месяца не купили у Клента ни строчки.

— Не хотите, чтобы я писал, так отрежьте мне руку! — орал на них Клент. — Не хотите, чтобы я мечтал, так отрежьте мне голову!

— Мистер Клент, мы рассматривали такой вариант, — жестко ответили ему.

Воспоминания об этой сцене не добавили Мошке хорошего настроения. На тот момент в ее распоряжении была лишь одна вещь, представляющая рыночную ценность: ее глаза, помноженные на то обстоятельство, что, кроме них с Клентом, никто в Грабели не умел читать. Сюда иной раз заносило газеты, по приказу из соседних городов на дверь суда вешали объявления и плакаты с разыскиваемыми преступниками, но будь листы испещрены птичьими следами, местные и то поняли бы больше. Последние две недели Мошка каждый день стояла на площади и предлагала прочитать газету, письмо, плакат или памфлет любому, кто заплатит пенни. Всю жизнь ее одолевал книжный голод, но сейчас ей завладел его куда более прозаический собрат.

Большинство интересовалось «Пинкастером», все хотели знать, как так вышло, что Манделион взбунтовался, герцог погиб, а во главе города встал бывший разбойник и до сих пор остается у власти, несмотря на неодобрение соседей. К сожалению, за неделю не осталось ни одного человека, незнакомого с историей. Мошка стала придумывать отсебятину, а люди, похоже, начали это замечать.

— Крикни еще раз, только нежнее…

— Да тут нет никого! — взорвалась Мошка. — На улице ни единой, чтоб тебя, души! Всем плевать, что творится в мире! Я продаю новости растрепанным голубям! Никто… оп-па, погоди…

Из здания суда вышел служитель. Он смущенно посмотрел на плакат, а потом прибил его к двери вверх ногами. Если в Грабели присылали текст закона или официальное объявление, судья неизменно приказывал выставить его на общее обозрение, как положено, хотя сам понятия не имел, о чем там говорится.

— Мистер! Мистер! Прочитать вам плакат? Мистер! Всего пенни!

Тот посмотрел на Мошку и провел