Русская красавица. Кабаре [Ирина Сергеевна Потанина] (fb2) читать постранично

Ирина Потанина Русская красавица. Кабаре (Книга вторая)

Часть первая Кабаре

И тут я в неё поверила.

Поверила, несмотря на пафосный антураж и передранное у Вертинского название кабаре. Поверила и… испугалась, хотя слыла нынче девушкой решительной, охочей до любых яркостей, а, «если что», бьющей в морду не задумываясь. Было бы, куда бить – била бы. А так

изувечила все зеркала

пытаясь начистить рыло

тому, кто виновен в том,

что будет с тобой и было…

Ну, зачем я сюда пошла? Очередные попытки взглянуть на происходящее здраво и со стороны не принесли ни капли ясности:

Чернокожие красавцы в ярких набедренных повязках насмешливо поигрывают разрисованными мускулами. Они разносят на высокоподнятых подносах причудливую всячину, и беспардонно строят глазки клиенткам. Отборные официантки неземной степени обнажённости порхают между столиками. А я смотрю в воспалённые глаза сидящей передо мной цыганки, верю во всю ее мистику, и не могу совладать с внутренней дрожью.

– Неземная степень обнажённости? Это как? – Ринка сидит спиной к стойке, потому гадалку ещё не видит. Продолжает беседу, перекрикивая музыку и ёрничая по поводу последних моих высказываний, – Кожу с них, что ли, содрали? Или скальпы посковыривали? Ты, Марина, всё романтизируешь. Обычные бабы, красивые, блестками измазанные. Ходят, сиськами трясут, деньгу сшибают. А мы тут сидим, как дуры, комплексы у себя вырабатываем… Ну, где же ваша Мадам? – Ринка капризно передёргивает плечом и требовательно разворачивается к стойке, – Ой, – осекается она, тоже встретившись взглядом с цыганкой.

Расписанный под гжельский сосуд бледноликий бармен с аккуратно выщипанными бровями отходит в сторону, окончательно уступая место хозяйке заведения.

– Мадам? Мадам – это вы? – Ринка явно в смятении.

Цыганка высокомерно кивает, обтирает свободную руку о широченную юбку, ещё цепче впивается взглядом. И вдруг сложенные клювом губы расплываются в гротескной, поблёскивающей золотом, улыбке.

– От Димы? – Мадам широким жестом прикладывает руку к груди и скрипит умилённо, – Пришли всё-таки? Он знал, что придёте. Сказывал. Я и сама знала, подарок его в руках сегодня так и вертится… Ладно, к делу. Он просил – я погадаю…

Господи, как? Как это Господи? Узнала, хотя видит впервые, знала, что захотим погадать, подарок какой-то… Но ведь Димка не мог с ней сегодня разговаривать, не мог!!! Как?!

– Он мог ещё в прошлый приезд предупредить её, что отправит нас сюда и описать, как мы выглядим, – одними губами шепчет Ринка. Её задача – не дать мне сойти с ума. – Не ведись! – приказывает она.

Я «ведусь», причем даже не на сам факт узнавания. «Повелась» еще, когда за стеклянной дверью подсобки увидела стремительно несущийся по коридору силуэт гадалки. Гремя всеми встречающимися на пути препятствиями – /двери вдруг заляскали,/будто у гостиницы не попадает зуб на зуб/, – Мадам приближалась, прижимая к груди то, о значении чего знать никак не могла и не должна была …

– Да, для вас, Марина, есть от него кое-что… Весточка из мира мертвых, так сказать… – цыганка склоняется в шутовском поклоне, – Он просил, я передаю… – тараторит из-под иссиня-чёрной чёлки.

Не прекращая ритмично, словно напёрсточник, переставлять фужеры, бармен бросает выразительный взгляд официантке, и через секунду передо мной вырастает миниатюрная вазочка с водой.

Мадам отрывает руку от груди и ставит в вазу огромную чёрную розу. Лепестки, сплотившиеся в бутон, почтительно склоняются в мою сторону.

Неконтролируемый поток воспоминаний, в дальнейшем НПВ.

– Димка, в который раз? Не выдумывай, так легко тебе от нас не отделаться… –пытаюсь улыбаться, хриплю стандартным набором обадривающих фраз, фальшивлю.

Застеклённый моими слезами мир похож на кадры из психоделических ужастиков. Больничный коридор. Вокруг стерильно и размазано, в фокусе – Димка. Мимолётная встреча, минутная передышка между операциями. Перехват по пути из одних врачующих лап в другие. Удивительно, что эта встреча вообще состоялась.

Родное лицо – миллион раз ощупанное, в шутку облизанное, щекой обтёртое – покрыто снежно-белыми бинтами. Там, где был раньше глаз, повязка прилеплена куском лейкопластыря. Жёлтым, как пятки старухи с соседних носилок. Второй глаз – голубой-голубой, блеклый-блеклый – испещрен красными прожилками. Веко дрожит, но Димка держится. Смотрит тепло, с узнаванием.

– Я умираю, Марина, – его попытки говорить чётко заканчиваются плохо, что-то рвётся, лицо передёргивает судорога, марля бинта на шее мгновенно краснеет. Собираюсь броситься за врачами, Димка мотает головой, машет оставшейся рукой, сигнализирует, мол «не стоит никого звать». Остаюсь стоять вкопанной. – Ты зайди в клуб, о котором я говорил…– Димка заходится в кашле. Потом бессильно откидывается назад, восстанавливает дыхание. – Я умираю…

– Димка, в который раз? – повторяю ободрительное, а сама уже знаю, что он прав, и