Один шанс за другим [Томас Уолш] (fb2) читать постранично

Томас Уолш Один шанс за другим

У «Харрингтона» все его называли Падре. Каждый вечер, к семи часам, он покидал свою меблированную комнату, приходил в бар и пил до самого закрытия. Однажды Рождественской ночью он настолько опьянел, что уронил голову на руки, держащие стакан, и затянул какую-то абракадабру. Среди посетителей «Харрингтона» никто не понял, о чем шла речь, но позже владелец задался вопросом, а не была ли это латынь. Постепенно из его отрывистых рассказов о прошлой жизни выяснилось, что некогда он был католическим священником в небольшом городке Новой Англии в окрестностях Бостона.

Судя по фигуре, в молодости он был крепким и видным мужчиной. Но виски почти совсем разрушило его. Руки дрожали, осунувшееся и усталое лицо было изрезано глубокими морщинами, живость жалкого алкоголика была наигранной, и никто почти никогда не видел его без серой щетины на подбородке.

Однажды вечером Джек Дельгардо, сидевший на соседнем табурете, вдруг спросил, почему его изгнали из Церкви. Из-за виски или из-за женщин? И разве ему не дали второго шанса?

— Дали один, — признал Падре с фанфаронской сердечностью человека, обладающего богатым жизненным опытом. — Однажды они прослышали про одну малышку-француженку, обитавшую в Холиоке в штате Массачусетс. Из-за нее и моей склонности к выпивке они решили послать меня на покаяние на два года в один монастырь в Джорджии. Единственными развлечениями там были власяница и долгие часы общения с Господом Богом в молитвах, не говоря о тяжком физическом труде. Но они не знали, с каким человеком имеют дело. И конечно, когда я послал епископа куда подальше — ибо в тот момент я понимал, что утерял веру — дискуссия на этом и закончилась. Это было очень давно… лет двадцать назад. Кстати, Джек, а не одолжите мне доллар или два до первого числа?

Он получал свои четыре чека первого числа каждого месяца. У «Харрингтона» он никогда не распространялся об этой стороне своей жизни, хотя происходил из очень богатой и многочисленной ирландской семьи, живущей в Бостоне. Среди его родственников были хирург Роберт, аптекарь Майкл, инженер Эдуард, деловой человек Кевин Патрик и три замужних сестры, которые обосновались со своими семействами в самых шикарных кварталах Бостона.

Очень скоро Падре понял, что не переносит своих родственников в той же мере, что и епископа. Он всегда замечал на их лицах легкую, но красноречивую краску стыда, когда они представляли его своим друзьям, и понимал, какими злобными замечаниями позже обменивались — позор семьи, паршивая овца, слишком избалованный младший сыночек.

Слишком избалованный младший сынок… Похоже, здесь и кроются причины его неприятностей. Он мог стать хирургом, как Роберт, или аптекарем, как Майкл, но маленький Джои, любимый, самый ласковый, самый близкий к матери никогда не был хозяином собственной жизни. В самых далеких воспоминаниях он постоянно видел себя стоящим на коленях рядом с матерью в церкви. Мать бормотала молитвы, перебирая в руках четки.

Тогда Падре был совсем юным — три или четыре года, — чтобы верить во все, что ему говорили. Первые вопросы, горечь, бунтарство появились только в семинарии. Он написал длинное письмо любимому дяде Джеку, в котором с отчаянием сообщил, что больше не может терпеть такую жизнь. И если дяде Джеку не удастся переубедить мать, Джои был готов сбежать и даже покончить с собой.

Но он не сделал ни того, ни другого. А продолжал учиться. Немного позже, в один зимний вечер — он очень хорошо помнил его — в доме разразился яростный спор между матерью и дядей Джеком, которые стояли по разные стороны кухонного стола.

— Не толкай парня на путь, который явно не создан для него, — кричал дядя Джек. — Боже, Магги, ты должна понять, что в этом подлунном мире нет ничего хуже плохого священника! Дай ему самому разобраться во всем, иначе за все в ответе будешь ты. Для тебя сын-священник просто предмет гордости… Поэтому ты так стремишься к этому!

Сотрясаемая дрожью мать наклонилась вперед и оперлась руками на стол.

— Он сделает то, что я решила! — возразила она. — Он узнает единственное счастье, доступное в этом мире. И будет носить сутану — я так сказала!

Вдруг часть ее лица ужасно перекосилась, ее дернуло, и она повалилась на стол. После этого, как помнил Падре, позвали семейного доктора, а также старого Отца О’Мара. Через несколько минут вся семья стояла на коленях вместе с плачущими Бонни, Эйлин и Аньес. Они шептали молитву для умирающих, и ими руководил торжественный и серьезный Отец О’Мара. Падре был самым близким для матери и потому — с первого дня рождения — держался за ее руку.

Он сдержал невысказанное обещание, которое мысленно дал матери. И вскоре надел сутану. А теперь, каждого первого числа получал чеки по пятьдесят долларов, которые ему посылали хирург, аптекарь, инженер и деловой человек. А за это, с всеобщего молчаливого согласия, его попросили держаться подальше от Бостона. Так и