Почетный караул [Джеймс Гулд Коззенс] (fb2) читать онлайн

Джеймс Гулд Коззенс Почетный караул

И я, и все мои собратья —

Посланники судьбы. И ваша сталь

Могла бы точно так же ранить ветер

Иль поцарапать воду, как она

Из крыл моих пушинку вырвать может.

Неуязвимы и мои собратья.

У. Шекспир. Буря. Акт III, сц. 3

Перевод Мих. Донского

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Четверг Thursday

I

Ранним летним вечером они летели на юго-восток — обратно в Оканару — со скоростью около двухсот миль в час. В кабине новенького учебно-тренировочного двухмоторного АТ-7 скорость совсем не чувствовалась, лишь монотонно гудели мощные двигатели. Серебристый самолет слегка покачивался и подрагивал, но, казалось, оставался на одном месте — чуть выше неподвижного тускло-малинового диска заходящего солнца. Он словно завис в мертвой точке посредине гигантской плоской чаши, заполненной легчайшей нежно-лиловой дымкой. В шести тысячах футов под ними виднелось зеленовато-коричневое дно чаши: еле различимая мозаика широких болотистых речных пойм, островков тропического леса среди холмистых просторов растрескавшейся от зноя саванны, бездорожье сухих пальметтовых равнин, которые занимают большую часть покрытых дикой растительностью и непригодных для земледелия просторов на юге Алабамы и северо-западе Флориды. Где-то далеко справа стали проступать — постепенно, не нарушая иллюзию неподвижности — неясные причудливые контуры огромного серо-стального пятна. Это был Мексиканский залив.

Первые АТ-7 появились в армейской авиации только этим летом, на второй год войны. Предназначались они для обучения штурманов, и в кабине каждого самолета было три штурманских места, оснащенные креслом, столиком-планшетом, навигационным визиром с гироскопическим компасом, головными телефонами и ручным микрофоном. На задней перегородке кабины пилота, так, чтобы их могли видеть все три штурмана, располагались индикатор радиокомпаса и дополнительная приборная панель. Наверху был плексигласовый астрокупол с турелью для секстанта. Вдоль всего левого борта и в простенках между тремя прямоугольными иллюминаторами тянулись полки для сигнальных ракет, кислородных баллонов и так называемых быстро пристегивающихся парашютов; здесь же находился длинный картодержатель и откидное сиденье для инструктора — дополнительно к постоянному месту рядом с пилотом. Закрыв дверь в хвостовой части салона, пассажиры могли уединиться в крошечном отсеке химической уборной.

Хотя самолеты АТ-7 рассчитаны на пять человек, в этом летело семь. Все семеро были военнослужащие, приписанные либо к Управлению анализа боевых действий и потребностей армейской авиации (сокращенно АБДИП), организованному командованием ВВС в Оканаре, штат Флорида, либо к оканарской авиабазе. К стеклу третьего иллюминатора, радом с дверью, клейкой лентой была прикреплена продолговатая металлическая пластинка: две белые звезды на алом поле — знак того, что самолетом управляет командующий авиабазой в Оканаре генерал-майор Айра Н. Бил.

Генерал Бил прилетел сегодня утром из Оканары на авиабазу Селлерс, штат Миссисипи, с тремя своими нынешними спутниками: полковником Норманом Россом — инспектором авиации при штабе генерала Била, подполковником Бенни Каррикером — молодым летчиком-истребителем, служившим прежде с генералом за границей, и мастером-сержантом Домеником Пеллерино — старшим обслуживающего экипажа генерала Била. Трех остальных пассажиров — военнослужащих из Оканары, оказавшихся по тем или иным причинам в Селлерсе, — они подобрали уже на обратном пути.

Капитан Натаниел Хикс был послан в Селлерс по делам секции рапортов отдела нестандартных проектов. Лейтенант Аманда Турк из женской вспомогательной службы оказалась в Селлерсе случайно. Она прилетела только сегодня утром попутным самолетом из Де-Мойна, штат Айова, где прослушала семидневный курс по дисциплинарному уставу: с тех пор как женская вспомогательная служба вошла в состав сухопутных войск, этот устав стал обязательным и для пятисот с лишним женщин — офицеров и рядовых, — проходящих службу в Оканаре. Третий пассажир, молодой стройный негр, техник пятого класса из подразделения по обслуживанию оканарской авиабазы, возвращался из отпуска — он жил недалеко от Селлерса. На небольшом вещевом мешке краской было написано его имя: Мортимер Макинтайр-младший.

Лететь предстояло около трех часов, и пассажиры постарались устроиться поудобнее — насколько позволяли обстоятельства. Подполковник Каррикер занял место второго пилота рядом с генералом. Полковник Росс расположился на переднем штурманском месте. Он тотчас же достал из портфеля кипу бумаг и разложил их на столике-планшете; полковник целиком погрузился в работу и отрывался, только когда к нему обращался генерал Бил. Капитан Хикс сидел на среднем кресле. Он тоже разложил перед собой какие-то бумаги, но больше смотрел по сторонам и, несмотря на сильный шум моторов, болтал с лейтенантом Амандой Турк, сидевшей на третьем штурманском месте. Они были знакомы еще прежде, в Оканаре: Хиксу нередко приходилось получать у нее в библиотеке секретные документы.

Глядя на безмятежную позу сержанта Пеллерино — коренастого крепыша, устроившегося на откидном стуле у двери, — можно было подумать, что лучшее место досталось ему. Его добродушное, с грубоватыми чертами лицо дышало спокойствием: несмотря на все неудобства, он спал крепчайшим сном. Через открытую дверь хвостового отсека был виден техник пятого класса Макинтайр, сидевший на единственном оставшемся свободном месте — крышке химической уборной. Впрочем, его это нисколько не смущало. Он был согласен стоять или сидеть на полу, если бы ему приказали сесть на пол; но сержант Пеллерино открыл для него хвостовой отсек и разрешил расположиться в уборной. Чистенькая, отлично пригнанная форма ладно сидела на Макинтайре; старательно отглаженная пилотка с красно-белым кантом инженерных войск казалась еще чище рядом с атласной черной кожей. Летел он первый раз в жизни и, хотя раскрыл на коленях потрепанную книжку комиксов, все время робко поглядывал по сторонам, стараясь не упустить ни малейшей детали, чтобы вечером в казарме поразить сослуживцев рассказом о полете.

У генерала было мальчишеское лицо: худое, курносое, с туго натянутой кожей, — самый молодой двухзвездный генерал в ВВС; но сейчас он выглядел задумчивым и строгим. Он повернулся и, привалившись к мягкой спинке кресла первого пилота, продолжил разговор с полковником Россом. Минут десять назад они говорили о полковнике Вудмане с авиабазы Селлерс, и, видимо, все это время генерал думал о нем.

— Надо все-таки как-то помочь Вуди, — повысив голос, чтобы перекричать шум моторов, сказал генерал. — Есть идеи на этот счет, судья?

Полковник Росс, который действительно до войны был судьей, читал проект устава гарнизонной службы за номером 200-2. Десятый пункт устава, озаглавленный «Запретные зоны», гласил: Запрещается нахождение собак и кошек в следующих помещениях: штабах, командных пунктах, офицерских клубах, казармах, столовых, кухнях, плавательных бассейнах, а также в непосредственной близости от них. Он начертил карандашом знак вставки между словами офицерских клубах и казармах и написал сверху решительным почерком: гарнизонных магазинах военно-торговой службы. Потом поставил свои инициалы и переложил страницу в правую стопку.

Если бы полковник Росс женился в восемнадцать, а в девятнадцать стал отцом, генерал Бил по возрасту мог бы быть его сыном. Полковник снял очки и со сдержанной родительской нежностью взглянул на генерала Била. Очень крупный, но не полный, полковник Росс несколько огрузнел с годами. У него были большие голубые глаза; ежик седых, расчесанных на прямой пробор волос удлинял покрытое морщинами лицо. В зубах зажата короткая трубка. Он не спеша пару раз глубоко затянулся и вынул трубку изо рта.

— Ну, для начала я бы забрал у него бутылку из нижнего ящика стола, — произнес он.

— Да это понятно, — сказал генерал Бил.

Он был одет в несвежую рубашку цвета хаки, на расстегнутом мятом вороте блестели генеральские звезды. Рукава рубашки он закатал выше локтя. На левом запястье — изящный шведский штурманский хронометр размером в полдоллара в платиновом корпусе на платиновом браслете. На кисти правой руки болталась золотая пластинка с номером для опознания в случае аварии. Концы пластины соединялись массивной кованой золотой цепочкой. И элегантные часы, и браслет резко контрастировали с несвежей рубашкой и пилоткой, замызганной, как у первокурсников летного училища, которые нарочно пачкают и мнут пилотки, чтобы походить на бывалых асов.

Генерал снял пилотку, повесил ее на микрофон и пригладил ладонью каштановые волосы. Он стригся очень коротко, чтобы не была заметна курчавость, нарушающая, по его понятиям, уставное армейское единообразие.

— Как бы Вуди и из Селлерса не турнули, — сказал генерал Бил. — Тогда его дело табак. Он до сих пор уверен, что с ним обошлись несправедливо. Как будто мне приятно забирать у него самолет.

Полковник Росс дважды пыхнул трубкой.

— А что оставалось делать? — возразил он. — Есть директива штаба. Пора бы Вуди научиться выполнять приказы. И зачем он посылал эти телеграммы в Вашингтон?

— Вуди никак не наберет высоту, — сказал генерал Бил. — И дело не в том, что он поддает. Он и раньше не просыхал. Просто Вуди уже не тот, что прежде.

— Там, откуда я родом, в таких случаях говорят иначе, — проворчал полковник. — «Он уже не тот, что прежде, да и прежде был не тот».

— Ну нет, Вуди настоящий летчик, судья, уж я-то знаю. Он был моим первым командиром, когда я пришел в эскадрилью в Роквилле. Летал он классно, и вообще парень был что надо. Спросите любого, кто с ним тогда служил.

— Ну, я-то помню его еще по восемнадцатому году в Иссудене, так что знаком с ним дольше, чем вы. Может, летчик он и неплохой, но ведет себя всю жизнь безрассудно. Даже для летчика. И что-то не похоже, чтобы благоразумия у него с годами прибавилось, во всяком случае судя по тому, как он поливал командование, когда вы ходили разговаривать по телефону.

— Это кого же?

Подозрительные нотки в голосе генерала заставили полковника Росса улыбнуться.

— Да не вас, — сказал он. — Начальство в Форт-Уэрте. Считает, что у них на него зуб. Но если бы вы командовали в Селлерсе, и вам бы не поздоровилось — это уж как пить дать.

— Кстати, — сказал генерал, — знаете, кто у нас командовал тогда в Роквилле? Я имею в виду в авиационном депо? Майор Арнольд. А Вуди и тогда не разбирал: начальник — не начальник. Чем-то майор ему не глянулся, и он начал его подкалывать — дескать, служба информации должна представить майора к медали «За выдающиеся заслуги». И грозился, что не успокоится, пока не добьется для него этой награды. Я слышал, против Вуди даже хотели возбудить дело. Но потом как-то все утряслось. Кажется, он извинился. На Вуди нельзя долго сердиться. Он все-таки комический тип.

— Мы отклонились от линии пути, командир, — вмешался в разговор подполковник Каррикер.

Оба взглянули на компас.

— Вот черт, в самом деле, — сказал генерал. Он наклонился вперед и посмотрел вниз. — Там где-то впереди должна быть река, Апалачикола. Дай-ка на минутку твою карту, Бенни. — Он взял наушники и приложил один из телефонов к уху. — Зона «А». Мы ведь еще на листе Марианны? Тогда, если это река, мы не слишком ушли в сторону.

Полковник Росс снова принялся за бумаги. Среди прочего ему попалась копия рапорта полковника Вудмана — «комического типа», как выразился генерал, — в Вашингтон. Нет, все-таки Вуди дождется, подумал полковник, и кто-нибудь рассердится на него по-настоящему.

По собственному признанию полковника Вудмана, все дело было в несправедливом решении забрать у него этот злополучный АТ-7, на котором они сейчас летели назад, в Оканару. Однако Вудман уже дважды получал приказ отдать самолет генералу Билу, так что дальнейшие препирательства были бессмысленны. Упорство, с которым он продолжал борьбу, свидетельствовало, что потеря одного самолета — лишь повод, причины же конфликта гораздо глубже.

Другой бы на месте Вудмана оценил стремление генерала Била кончить дело по-хорошему — как-никак, он лично прилетел за самолетом в Селлерс. И полковнику Вудману следовало бы сделать ответный шаг к перемирию. Возможно, получив радиограмму о прибытии генерала Била, он поначалу так и собирался поступить. Во всяком случае, начальник столовой получил от него приказ: всеми правдами и неправдами раздобыть самые лучшие продукты и накормить генерала по первому разряду. Полковник Вудман вышел, как положено, встречать генерала Била на летное поле вместе с начальником штаба и офицером аэродромной службы. Но пока Вуди в кабинете ждал доклада командно-диспетчерского пункта, он, вероятно, успел пару раз приложиться к бутылке, которую полковник Росс некоторое время спустя углядел в неплотно закрытом нижнем ящике письменного стола.

Генерал прилетел на личном Б-25Б, по имени «Крошка Сэл», — красивой, ухоженной машине. Он лихо посадил самолет, развернулся и, сотрясая воздух ревом всех пяти моторов, подрулил к стоянке под завистливым взглядом полковника Вудмана. Самому Вуди приходилось довольствоваться раздолбанным одномоторным учебно-тренировочным АТ-6.

Генерал приветливо помахал Вудману из кабины. Потом произошло небольшое перемещение — генерал отстегнул парашют, лейтенант Майлз, пилот, пересел на его место, а другой пилот, лейтенант Ноубл, занял место лейтенанта Майлза. Значит, Б-25 сразу же полетит обратно в Оканару. Наконец нижний люк раскрылся, и генерал, ловко спустившись по трапу, вынырнул из-под брюха самолета.

Полковник Росс, спустившийся хоть и не столь молодцевато, вслед за генералом, застал следующую картину: Вуди, красный как рак, сначала стоял, хмуро уставившись на них налитыми кровью глазами и грозно подергивая нелепыми кавалерийскими усами, потом вдруг вразвалку двинулся им навстречу. Начальник штаба и офицер аэродромной службы, никак не ожидавшие такого явного нарушения устава, автоматически взяли под козырек, едва только генерал показался из-под самолета. Вуди, как видно, давно уже раз и навсегда решил никому и ни при каких обстоятельствах не отдавать честь и не поднял руку, даже когда генерал ответил на приветствие офицеров. Он приветствовал генерала Била следующими словами (впрочем, его непочтительность в какой-то мере смягчалась тем, что они теперь стояли лицом к лицу, и генерал протянул Вуди руку, которую тот вяло пожал):

— Слушайте, на хрена вам столько личных самолетов?

Видно было, что от несправедливых обид и разочарований нервы у полковника Вудмана на пределе. Он смертельно устал от бесконечных обещаний и наконец окончательно понял: рассчитывать больше не на что, его уже никогда не повысят и за границу служить не пошлют, а без этого в ВВС после войны нечего и думать о карьере. И теперь вот запихнули его в Селлерс-Филд — заштатную авиабазу, которую наспех переоборудуют в еще одну школу для подготовки штурманов.

Возможно, генерал Бил в какой-то мере понял состояние Вуди: во всяком случае, он попытался превратить все в шутку.

— Ну, много — не мало, — с улыбкой сказал он, — говорят: дают — бери, бьют — беги, — и взглянул через плечо на сержанта Пеллерино, который осторожно выгружал деревянный ящик из кормового люка. — Питьевая вода у тебя, надеюсь, найдется? Я тут прихватил кое-что, чем можно ее разбавить. Ящик настоящего шотландского виски — без шуток, прямо из Лондона. Старый дружок привез — так сказать, дар Британских ВВС. Пошли, Вуди, покажешь свое хозяйство. Говорят, порядочная дыра.

Полковник Вудман провел гостей в кабинет, и они раскупорили бутылку из генеральского ящика; но, может быть, первый раз в жизни даже виски вызывало у Вуди отвращение. Время от времени он бормотал бессвязные фразы, словно продолжал с кем-то спорить. Несколько раз он повторил ни к селу ни к городу — так, во всяком случае, показалось остальным: «Хоть убей, не понимаю… Какого дьявола они добиваются? По-моему, вообще никто уже ни хрена не знает…» Непонятно было, что он имел в виду: оканарскую авиабазу и АБДИП, программу подготовки штурманов или ход войны в целом. Единственное, что понял из всего этого бреда полковник Росс, — это то, что Вуди был пьян привычным мрачным опьянением.

По селектору передали, что генерала Била срочно вызывает Оканара, и генерал вышел к телефону в другую комнату. Полковник Вудман изо всех сил пытался собраться. Каррикер ушел проверять АТ-7, на котором им предстояло лететь обратно. Начальник штаба еще раньше отлучился по какому-то срочному делу. Полковник Росс остался с Вуди один на один.

— Пойми меня правильно, Норм, — сказал Вуди с видом человека, безропотно несущего свой крест, обращаясь так к полковнику Россу по праву — теперь, может быть, и не бесспорному — знакомства двадцатипятилетней давности. — Меня не то возмущает, что это вонючая дыра, каких мало. Я солдат и служу там, где прикажут.

Слова Вуди удивили полковника Росса. Если Вуди и не нравилось его назначение в Селлерс, то в последнее время он был настолько поглощен борьбой за свой АТ-7, что ни разу об этом не упомянул. И тут вдруг полковник Росс заметил, что Вудман с пьяным простодушием уставился на его эмблемы службы главного инспектора. Вуди, как видно, было невдомек, что его старый приятель служит в Оканаре, а не в Главном штабе в Вашингтоне и ничем не может ему помочь.

И полковник Вудман принялся горячо и страстно объяснять, что, собственно, его возмущает: все дело в том, что ему все здесь суют палки в колеса.

— Я тебе сообщу по секрету кое-какие фактики, — пообещал он, — так сказать, в частном порядке, на случай, если ты захочешь…

Тут уж Росс окончательно убедился, что правильно понял тайный смысл взглядов, которые Вуди бросал на его эмблемы. Не имея ни малейшего желания выслушивать пьяные слезливые жалобы, он перебил Вудмана и объяснил ему, что не имеет никакого отношения ни к главному инспектору в Вашингтоне, ни к штабу ВВС. Его направили служить в армейские ВВС, и он всего лишь инспектор при генерале Биле в Оканаре и не имеет никакой власти за пределами АБДИПа.

Но полковник Вудман не слушал. Он жарко дышал на Росса винным перегаром, теребил распухшими потными пальцами кожаный хлыст, который повсюду таскал с собой, и взахлеб живописал свои «фактики». Время от времени он ударял хлыстом по краю стола. Самое необходимое снаряжение нарочно задерживают, заявки не выполняются, сроки утвержденных и согласованных планов срываются. Если же ему все-таки дают то, что он просит, вскоре под тем или иным предлогом (тут он многозначительно взглянул на полковника Росса) забирают назад. Ему не дают квалифицированных специалистов и подрывают моральный дух гарнизона — нарочно посылают больше учебных групп, чем он в состоянии разместить и накормить.

Конечно, все это выглядит на первый взгляд совершенно естественным — так всегда бывает, когда в спешке формируют новую воинскую часть. Но в том-то и дело, что они действуют очень тонко. Под «они» полковник Вудман подразумевал некую враждебную «клику» в Форт-Уэрте. Члены клики занимали такие посты в штабе управления боевой подготовкой, что им ничего не стоило, шепнув пару слов кому нужно или положив под сукно важную бумагу, зарубить любой проект и сорвать любую программу. Он знает их всех поименно и готов представить неопровержимые доказательства.

Разумеется, полковник Росе может спросить (хотя на самом деле Росс ни о чем не спрашивал, а только молча попыхивал трубкой), почему же он не пойдет прямо к генералу Юнту и не представит свои доказательства? Хорошо, сейчас он ему объяснит. Полковник Вудман вскочил, резко распахнул дверь и, убедившись, что за дверью никого нет, снова закрыл ее. Потом с пьяной основательностью проверил, не включен ли селектор. Дело в том, что нити заговора тянутся далеко за пределы штаба управления боевой подготовкой. Так что идти к генералу Юнту бесполезно. Генерал тут бессилен что-либо сделать. Вуди точно известно, что генерал Юнт сказал своему начальнику штаба в разговоре про Селлерс: «Не захотят утонуть, так живо плавать научатся». Полковник Росс, конечно же, понимает, что тут имелось в виду. Кое-кто в Вашингтоне старается всячески вредить полковнику Вудману, чтобы его унизить, опозорить и в конце концов погубить.

Тут уж полковник Росс не смог скрыть своего удивления. Как Вуди, кадровый офицер, не понимает, что начальник управления боевой подготовкой — если он, конечно, в своем уме — не станет говорить ничего подобного ни своему начальнику штаба, ни кому бы то ни было! Если учебный центр в Селлерсе «пойдет ко дну», отвечать придется в первую очередь самому генералу Юнту.

Насчет прочих бед, реальных или мнимых, обрушившихся на голову Вудмана, полковник Росс не мог ничего сказать, но вот историю с АТ-7 он знал хорошо — во всяком случае, лучше, чем предполагал Вудман. Собственно, тут и знать-то особенно нечего. Из Вашингтона в Форт-Уэрт, а потом из Форт-Уэрта в Селлерс поступил приказ: передать один из имевшихся у полковника Вудмана АТ-7 в распоряжение генерала Била. Понятно, какому командиру понравится отдавать самолеты, но любому нормальному человеку, не страдающему манией преследования, достаточно было бы взглянуть на карту, чтобы понять, в чем дело: выбор пал на Селлерс лишь потому, что это ближайшая база к Оканаре, где имеются АТ-7. Кроме того, Вуди сам во всеуслышание заявлял, что база еще не готова — и вряд ли в скором времени будет готова — использовать все имеющиеся самолеты. Однако по негласным армейским законам каждый командир пытается первым делом оспорить такой приказ. В Форт-Уэрте не хуже полковника Вудмана усвоили нехитрый армейский принцип: запас пить-есть не просит. И точно так же, как полковник Вудман не раздумывая стал оспаривать приказ Форт-Уэрта, Форт-Уэрт в свою очередь пытался опротестовать приказ Вашингтона.

Вуди не замедлил разразиться рапортом начальнику штаба ВВС. Стоит ли говорить, что они с начальником штаба сто лет знакомы и Вуди летал с ним еще в те годы, когда его считали «комическим типом». В рапорте полковник Вудман сообщал, что все имеющиеся АТ-7 ему совершенно необходимы для выполнения учебной программы, и о том, чтобы отдать хотя бы один из них генералу Билу, не может быть и речи. В несколько туманной форме он изложил свои домыслы о происках командования в Форт-Уэрте. В заключение он прозрачно намекнул, что, если начальник штаба ВВС будет и впредь во всем потакать такой привилегированной, непонятно чем занимающейся организации, как АБДИП, это неизбежно приведет к дублированию в работе и напрасной трате сил и средств.

В то лето — второе лето с начала войны — обстановка в штабе армейской авиации была накалена до предела. Повсюду висели лозунги, призывающие к скорейшему выполнению самых сложных заданий и к еще более быстрому выполнению заданий явно невыполнимых. Каждый день приходилось срочно решать сотни неотложных вопросов. Работники штаба держали в голове тысячи самолетов, сотни тысяч солдат и офицеров и миллиарды долларов. Заботы об этой гигантской военной машине, которая, как они сами не уставали повторять, должна работать уже в процессе ее создания, не давали ни минуты покоя весь день и нередко заставляли ворочаться в постели ночью.

И вот в конце изнурительного рабочего дня приходит длиннейший идиотский рапорт, который в любом случае следовало направлять не к ним, а в Форт-Уэрт. Нет, вы подумайте: обращаться в штаб ВВС из-за одного учебного самолета! Да еще поучать, сколько самолетов держать в Селлерсе! У них этих аэродромов — замучаешься считать. А тут какой-то полковник выговаривает, что боевая подготовка ведется из рук юн плохо, и распекает за создание управления в Оканаре!

Если бы враги полковника Вудмана — пресловутая «клика» — и вправду захотели бы его извести, достаточно было сделать так, чтобы его взгляды и настроения стали известны в штабе ВВС. Вуди избавил их от хлопот — он сам изложил все черным по белому и скрепил своей подписью. Дальнейшее развитие событий, невольно подумал полковник Росс, свидетельствует скорее о том, что «определенные круги» в штабе ВВС попытались по старой дружбе покрыть Вуди и уберечь его от неприятностей. В штабе могли бы возмутиться (так этот Вудман вообразил, что у нас тут все решают личные связи?), положить рапорт на стол командующего армейскими ВВС, и уж тогда бы Вуди не поздоровилось. Могли бы назло послать копию рапорта в Форт-Уэрт и предоставить возможность самому Вудману оправдываться перед непосредственным начальством. Вместо этого ему прислали ответ прямо в Селлерс. Полковнику Вудману было категорически приказано немедленно, подчеркивалось — немедленно, отдать генералу Билу одну из находящихся в его распоряжении боевых единиц. Ему в самой резкой форме напоминали, что прямое обращение штаба авиабазы Селлерс в штаб армейской авиации недопустимо ни при каких, подчеркивалось — ни при каких, обстоятельствах.

Если у полковника Вудмана и были прежде какие-то шансы на повышение или назначение на ответственный пост, то теперь он их окончательно потерял. Впрочем, Вуди оставалось последнее утешение: твердо зная, что на карьере он может поставить крест, целиком посвятить себя бескорыстной службе на благо ВВС.

Генерал Бил снова повернулся к полковнику Россу.

— Ладно, черт с ним. И чего он так расстроился из-за этого самолета? Ужасно неприятно, но он должен меня понять. Мне позарез нужен самолет для ближних полетов. Я потому и просил. Какой смысл гонять «Сэл», скажем, в Орландо или в Тампу? Жрет уйму горючки. И для пассажиров никаких удобств, нужно все переделывать. А здесь даже трогать ничего не придется. — Генерал оглядел салон. — Нет, вы только посмотрите на Дэнни, — засмеялся он и показал на сержанта Пеллерино. — Ну и здоров спать — пушками не разбудишь. Вот бы мне так. Да, паршиво как-то вышло с Вуди — еще подумает, что я строю из себя большое начальство. Вы как насчет перекусить? Я бы чего-нибудь пожевал. — Потом, повернувшись к подполковнику Каррикеру, добавил: — Что, если автопилот включить, а, Бенни? А мы пока глянем, что вон в том пакете.

— Вас понял, — сказал Каррикер и положил на штурвал широкую крепкую руку; кожа на тыльной стороне ладони — гладкая и лоснящаяся — была пересажена с бедра после сильных ожогов. На месте ногтей, которые восстанавливаются не так быстро и, возможно, до конца никогда не восстановятся, остались лишь участки ороговевшей ткани. Выровняв штурвал, Бенни опустил изуродованную руку и взглянул на приборы. — Опять летим задрав нос, — сказал он. — Может, у нас еще один пассажир, в баке? — Он повернул голову и посмотрел в конец салона, туда, где техник пятого класса Макинтайр восседал на крышке химической уборной, словно петушок на насесте. — Поправь немного триммером руля высоты, командир, — попросил Бенни.

Генерал Бил передвинул рычаг на перегородке сзади.

— Нормально, — сказал Каррикер.

— Вуди, наверное, думает, я воспользовался тем, что старше по званию, и оттяпал у него самолет, — печально продолжал генерал Бил, обращаясь к Россу. — Да пока Вуди раскачается, ему новый дадут. Господи, ведь у него же осталось девять машин. — Он рассеянно взглянул на Каррикера, включавшего управление автопилотом. — Так ты не сможешь совместить диски, — сказал он.

— Да я и не пытался, — ответил Каррикер. Его мясистое лицо было совершенно спокойно; склонившись над приборной доской, он покосился на генерала. — Что загрустил, командир? — добродушно усмехнулся он, передвинул тумблер включения автопилота в положение готовности и придерживал его, пока не почувствовал, что автопилот заработал. — Захотелось снова в Колон-Бешар, к лягушатникам?

— Иди к черту, — засмеялся генерал Бил. Заметно повеселев, он поднял с полу большой бумажный пакет. — Ого! Никак слойки с кремом! Наверное, Дэнни успел сбегать в город.

Когда генерал попросил у Каррикера карту, полковник Росс надел очки и занялся бумагами. В самой толстой из папок были собраны копии донесений, служебные инструкции, докладные записки и отчеты пяти административных отделов АБДИПа и различных штабных секций. Поскольку едва ли один из сотни документов представлял для полковника интерес и требовал внимательного чтения, он лишь бегло пробегал их глазами и расписывался в конце страницы, а сам при этом продолжал думать о полковнике Вудмане.

Росс не ответил на последнее замечание генерала насчет Вуди, только кивнул головой в знак того, что слышал. Не хотелось поддерживать этот бесполезный, а для генерала, возможно, и болезненный разговор. В постоянной бескорыстной заботе генерала Била о Вуди явно чувствовались надрывные нотки. Судьба Вуди весьма поучительна. Она дает пищу для размышлений, заставляет человека задуматься, как заставляют задуматься внезапная болезнь или смерть давнишнего знакомого. Казалось бы, Вуди сам виноват во всех своих бедах, пусть сам и расхлебывает. Но он неизменно возбуждал в людях тоскливое чувство тревоги, напоминая, что никто в этом мире не застрахован от немилости судьбы, что есть на свете силы, неподвластные человеку и определяющие его судьбу. (Ведь вряд ли Вуди хотел стать тем, кем стал.) Силы эти, воздействуя на человека вопреки его воле или в согласии с его устремлениями, могут погубить, а могут и сделать в сорок лет генералом и открыть дорогу к высоким постам и славе.

Насколько полковник Росс мог судить, генералу Билу была не свойственна особая уверенность, столь схожая с самомнением и высокомерием, благодаря которой человек, делающий головокружительную карьеру, воспринимает свой успех как нечто само собой разумеющееся: наконец-то этот безумный мир, вообразивший, что может обойтись без него, признал (хотя позже, чем следовало) те выдающиеся достоинства, про которые он сам всегда знал. Росс был коротко знаком с генералом Билом и работал с ним уже несколько месяцев, но так и не решил, чему приписывает генерал свой успех по службе: удаче или своим талантам. Нельзя сказать, что генералу недоставало — или он думал, что ему недостает, — способностей, которые могли бы помочь и в самом деле помогли ему выдвинуться; но, быть может, он догадывался, что возможность применения на деле своих способностей — заслуга скорее внешних сил, чем собственных талантов. Такая скромность, по мнению полковника Росса, конечно, похвальна для человека, занимающего высокий пост, однако не скромность делает человека великим. Скромность обычно свойственна характерам простым, а не тем сложным, подчас малосимпатичным натурам, которые не только берутся вести за собой других, но благодаря некоему таинственному дару действительно в состоянии это сделать; тем одаренным, необычным и тщеславным людям, выходящим на авансцену при чрезвычайных обстоятельствах, когда вершится история.

Чрезвычайных обстоятельств в жизни генерала Била было предостаточно, и он, вне всякого сомнения, ни разу не ударил в грязь лицом; но, по мнению Росса, это были лишь испытания его как солдата, как человека действия, потребовавшие таких свойственных и простым натурам доблестей, как решительность и храбрость. Успешно, более того, с блеском выдержав все испытания, генерал Бил мог по-прежнему с присущей ему скромностью считать, что ему просто везет. Да и сам Росс придерживался того же мнения: Билу, конечно же, повезло. Счастлив тот, кто сумел добиться успеха, избегнув внутренних противоречий и мучительных душевных терзаний — вечных спутников великих людей, всех тех вдохновенных и несуразных характеров, которые нередко действуют по наитию, никогда не склоняют голову под ударами судьбы, потому что всегда страстно верят в свою звезду.

Еще в летном училище, двадцать лет назад, генерал Бил, и в те годы выглядевший моложе своих лет, выделялся незаурядными способностями и усердием в учебе, за что товарищи, по извечной школярской любви к кличкам, тотчас же окрестили его Наше Юное Дарование, или сокращенно Нюд. Военные летчики старшего поколения до сих пор так его и зовут; полковник Росс, кстати, не мог припомнить, чтобы кто-нибудь плохо отзывался о нем.

Полковник Росс понимал: это вовсе не означает, что Нюд пользовался всеобщей любовью. Настойчивость в учебе однокашники еще могут простить, особенно если она сочетается со скромностью и дружелюбием; беда в том, что такое рвение не может не снискать благоволения начальства, а уж этот грех замолить перед товарищами куда как трудно.

За годы службы в резерве полковник хорошо изучил армейские нравы и отлично представлял себе, с чем пришлось столкнуться юному Билу. Он с самого начала стал предметом пристального завистливого внимания сослуживцев, старавшихся найти изъяны в его профессиональной подготовке — как летчика и как офицера. Чтобы успешно выдержать столь строгий экзамен, нужно доказать, что ты самый лучший летчик и самый лучший офицер. Нюд — отличный летчик, ничего не скажешь; но, если представишь, как мало места на верхушке служебной пирамиды и что пряников всегда на всех не хватает, поневоле задумаешься: а так ли уж он хорош? Но, если даже он и впрямь безупречен и, что уж совсем невероятно, все единодушно признают, что он на голову выше прочих, все равно начальство вряд ли поспешит досрочно присвоить ему очередное воинское звание, во всяком случае в мирное время. В мирное время все в армии ждут. Выделишь кого-то лишь потому, что он способнее других, повысишь вопреки общему правилу — пойдут разговоры о любимчиках. А кому это нужно? Не лучше ли сперва проверить его на прочность: сумеет ли он стойко выдержать томительное ожидание и бесконечные задержки с присвоением званий? Если потеряет терпение и подаст в отставку — что ж, значит, чего-то в нем все-таки недоставало; так сложилось золотое армейское правило: всегда лучше погодить. Вот почему командирским любимцам бывает порой пробиться труднее других.

С Билом все было проще: собственная карьера его, видимо, нисколько не волновала. Полковник Росс услышал об этом еще в Вашингтоне, когда получил назначение в Оканару и узнал, что его командиром — после возвращения из Европы — будет генерал Бил. И если с годами Нюд все же поднялся выше, чем другие, и ему сходило с рук больше, чем прочим, не таким способным офицерам (которые, правда, были о себе самого высокого мнения), то вовсе не потому, что он выслуживался или был, что называется, тише воды, ниже травы. Напротив, он частенько наживал себе неприятности. При аттестации он редко получал оценку выше «отлично» (довольно низкая оценка в армии), потому что в его служебных характеристиках постоянно отмечались такие отрицательные черты, как импульсивность и дерзость. Впрочем, он ничуть не старался исправиться: видимо, внутренний голос подсказывал лейтенанту (впоследствии капитану) Билу, что это делалось лишь для отвода глаз, чтобы в случае чего доказать, что Нюд не пользуется никакими особыми привилегиями. И голос этот его не обманул. Когда стало ясно, что затянувшийся антракт между войнами подходит к концу, его без проволочек, двумя отдельными приказами за какие-нибудь два месяца, повысили до подполковника и направили на Филиппины. Он попал туда за три дня до того, как японские бомбардировщики уничтожили прямо на аэродромах двести двадцать один американский самолет — а их там было меньше трехсот.

Несколько раз Россу доводилось слышать скупые рассказы генерала Била об ужасах первых месяцев войны. Иногда во время совета командного состава или обсуждения планов работы АБДИПа, когда двери его кабинета охранялись бдительными часовыми, он неожиданно резко бросал: «Нет, это не пойдет» — в ответ на какие-нибудь предложения начальников отделов или возражения офицеров связи из Орландо, авиабаз Эглин или Райт. После чего, хмуро глядя в сторону на большую карту или на незажженную сигарету, которую он нервно вертел в пальцах до тех пор, пока не разламывал и не засыпал табаком листок с повесткой заседания, он рассказывал, в подтверждение своей правоты, что ему пришлось пережить на Айде и какие уроки следует извлечь из ошибок, допущенных в Николсе. Если те, кто придерживается иного мнения, не видели всего того, что повидал он, его святой долг настоять на своем, и дело здесь вовсе не в том, что он выше их по званию.

Все понимали: судить здесь вправе лишь тот, кто испытал подобное на своей шкуре, и слушали его молча, с суровыми и немного смущенными лицами, даже те из них — а такие всегда находились, — кто считал, что уроки сорок первого года уже устарели. Генерал Бил, разумеется, знал это не хуже других; более того, он сам много сделал, чтобы уроки эти и вправду устарели; но душевная боль и волнение мешали ему правильно оценить случившееся, тогда как для прочих, не переживших всего, что выпало на его долю, это были всего лишь бесстрастные факты, не более.

«Ну, хватит об этом», — вскоре обрывал себя генерал; его аргументы, как правило, сводились к нескольким коротким фразам, по большей части отрывочным, корявым: он пытался доказать, что прав, но при этом не хотел ничего рассказывать. Следовала долгая пауза.

Те, кто оставались при своем мнении, не спешили выкладывать возражения, и даже единомышленники понимали, что было бы бестактно сразу же продолжить разговор о делах. Кто-нибудь, неловко откашлявшись, спрашивал: «А вам там не приходилось встречаться с таким-то и таким-то?» — или вздыхал: «Дела…», пытаясь представить себя в этом аду, где все кругом рушится (говорят, в Николсе многие плакали, глядя, как Б-17 разламываются на куски и превращаются в груду бесполезного металла в море полыхающего бензина и окисленного алюминия), когда гибнут товарищи, отечество покрыть позором, катастрофа следует за катастрофой, когда смерть подстерегает на каждом шагу, когда не осталось самолетов, чтобы драться, когда не осталось даже надежды…

Да, страшное было время, думал полковник Росс. Весь январь и февраль подполковник Бил снова и снова собирал из обломков П-35 (эти самолеты устарели еще до начала войны) и каким-то чудом вылетал на разведку с самодельного аэродрома на Батанах. Нередко полеты заканчивались аварийной посадкой. Бросив самолет, Бил добирался до своих и сообщал о перемещениях противника, всякий раз лишь подтверждавших, что поражение полное и они обречены. Наверное, генерала Била и по сей день мучают воспоминания о событиях той поры — настолько страшных, что остается лишь поражаться, как человек в состоянии такое выдержать. Вспоминался в первую очередь даже не страх перед гибелью, а омерзение из-за невыносимых условий быта, когда днем думаешь только о еде, когда не в состоянии держаться на ногах от слабости; генерал Бил рассказывал Россу, что, страдая от дизентерии, он перед вылетом на смертельно опасные задания набивал брюки комбинезона старыми газетами.

И все же в глубине души полковник Росс подозревал, что многое в той жизни — включая и то, о чем генерал Бил сейчас не мог вспоминать без содрогания, — нравилось тогда подполковнику Билу, хотя, если сказать ему об этом сегодня, он искренне удивится, а может быть, и возмутится. Мало кто наделен даром читать в собственном сердце, и генерал Бил — не исключение; вряд ли, при всем желании, он в состоянии рассказать о себе больше того, что мы сами можем узнать по его поступкам.

В самом деле, если взглянуть на положение, в котором оказался подполковник Бил полтора года назад, с другой стороны, нетрудно догадаться, что такая жизнь не могла не приносить ему морального удовлетворения. Кто, кроме него, смог бы собрать этот П-35 и поднять его в воздух? Кто еще сумел бы ускользнуть от японских патрульных самолетов? Кому еще удалось бы, не свернув себе шею, посадить подбитый самолет и через несколько дней снова вылететь на нем в разведку? Несмотря на весь ужас и кажущуюся безысходность положения, его, несомненно, должна была тешить мысль о том, что он сделал все возможное и невозможное в столь сложной ситуации, не дрогнул — или, во всяком случае, не показал своего страха — перед лицом смертельной опасности и, несмотря ни на что, выстоял до конца.

А ведь и тут он был поставлен перед выбором очень и очень непростым, и Бил знал, что снова оказался на высоте. В середине марта потребовалось переправить на остров Минданао секретное Донесение на последнем П-40, еще способном подняться в воздух. Тут нужен был доброволец. Если летчику удастся выполнить задание, он спасется — один из всех. Это был не Бог весть какой шанс, но все же шанс. И к тому же единственный. Решить, кто должен лететь, было нелегко, хотя, с другой стороны, ответ был очевиден с самого начала. Вряд ли такой раздолбанный самолет долетит до Минданао. Но лететь должен пилот, у которого больше шансов справиться с заданием. Он должен воспользоваться этой последней возможностью, но при этом бросить товарищей на произвол судьбы; он обязан сделать эту попытку уцелеть и наслаждаться потом всеми радостями жизни: благополучием, комфортом, вкусной пищей, получать чины и награды. Решать предстояло подполковнику Билу, который знал, что никто не справится с этим полетом лучше, чем он.

Положение Била было не из завидных. Выбрать самого себя значило открыто признать то, с чем он всегда мысленно соглашался, когда об этом вслух говорили другие: что никто из сослуживцев не может сравниться с ним ни в находчивости, ни в летном искусстве. Более того, ему приходилось, отбросив ложную скромность, постоянно убеждать самого себя, что он действительно лучше других, чтобы как-то успокоить свою совесть, ведь он прекрасно понимал — ему просто отчаянно не хочется погибать, а все рассуждения о том, что тот, кто полетит, подвергнет себя еще большей опасности, чем те, кто остается, — всего лишь самообман. Даже если риск и вправду так велик, какой летчик откажется испытать судьбу? Он помнил, с какой неприязнью отзывались об одном очень видном офицере, который недавно удрал на материк, повинуясь приказу начальства и чувству долга перед родиной: он не мог допустить, чтобы страна лишилась столь выдающегося военного специалиста. Можно не сомневаться, что история о том, как подполковник Бил отдал себе приказ лететь, будет пересказываться с презрением (и не только в их гарнизоне) до конца его дней. А если его обнаружат патрульные самолеты японцев или дышащий на ладан мотор заглохнет где-нибудь над Филиппинским морем, ее будут помнить до тех пор, пока будет жив хоть один из воевавших на Батанах. И все же это было единственно правильное решение. Врожденные свойства характера и военная выучка помоглиподполковнику Билу успешно справиться с этой деликатной проблемой; это был тот счастливый случай, когда сознание с его пониманием долга заставляет заявить во всеуслышание готов, а подсознание, хранящее столь любезное сердцу каждого человека идеальное представление о самом себе, тихо шепчет: ты должен.

Короче говоря, он полетел сам. И сумел благополучно доставить секретные бумаги на Минданао, за что его наградили «Серебряной звездой». Вскоре Билу присвоили звание полковника и послали в Австралию — нужно было срочно создать истребительную авиацию ПВО дарвинского порта. Около месяца он воевал на Новой Гвинее и, говорят, сбил два японских самолета. Потом его перевели в Седьмую воздушную армию, и в мае он стал бригадным генералом. В июле его вызвали в Вашингтон, а в сентябре или октябре послали с секретным заданием в Колон-Бешар.

Скорее всего, именно в Колон-Бешаре генерал резко пошел в гору. С каким заданием его туда посылали, Росс не знал; то, что и он этого не знает и никто, включая самого генерала, об этом никогда не упоминает, свидетельствовало о том, что задание было наисекретнейшее и затрагивало сферы большой политики. Впрочем, из промелькнувших в печати сообщений и случайных разговоров полковник Росс знал, что до того, как Колон-Бешар стал одним из многих пунктов службы перевозок ВВС на пересечении воздушных путей в северо-восточной Африке, там была французская военная авиабаза. Аэродром был построен прямо у подножия гор, в трехстах милях южнее Орана.

Генерал Бил прибыл туда за несколько месяцев до ноябрьского вторжения, так что, скорее всего, его послали для подготовки какой-то важной части этой операции, и он, как видно, успешно справился со своей задачей, несмотря на определенные трудности, на которые намекал Каррикер, когда упомянул про «лягушатников». Ну, во-первых: политическая ситуация во французской северной Африке была тогда очень сложной, да и вряд ли, думал полковник Росс, французы пришлись Билу по душе. С одной стороны, они, скорее всего, удивляли его легкомыслием и пристрастием к сухим винам, а с другой стороны, должны были раздражать его строгим соблюдением — даже среди нижних чинов — ненужных формальностей и вызывать презрение беззаветной любовью — даже среди высших чинов — к щедрым подаркам.

Вряд ли генерал Бил сам попросился в Колон-Бешар: его миссия там была слишком деликатной, так что решение о его направлении туда наверняка принималось на самом высоком уровне; однако вполне вероятно, что в виде поощрения верховное командование разрешило ему высказать свои пожелания на будущее. Он был направлен в Девятую воздушную армию, где его с радостью принял генерал Бреретон. Да и самого Била это назначение устраивало во всех отношениях. Хотя и в этот раз задача перед ним стояла не из легких, он четко знал, что от него требуется, и понимал, что лучше его никто с этим заданием не справится. Он еще достаточно молод, боевой летчик-истребитель — кому, как не ему, возглавить борьбу командования авиации против сильной и хорошо укоренившейся оппозиции в армии.

Дело в том, что авиацией в армии распоряжались общевойсковые начальники, и их полное невежество в летном деле имело для авиации самые пагубные последствия. Пора было с этим кончать. Надо взять руководство в свои руки. Нужно доказать пехотным генералам, что в авиации их методы управления не годятся. Для этого достаточно показать, насколько больше пользы принесет грамотное использование авиации, чем нынешнее неумелое ее применение. Сделать это должен офицер, который в состоянии спланировать и провести всю операцию; кроме того, он должен обладать высоким воинским званием и правом присутствовать на военных советах самого высшего уровня, чтобы иметь возможность высказаться самому и заставить других себя слушать. И сражение было выиграно; главная заслуга, считали в штабе ВВС, принадлежала, несомненно, генералу Билу; после его триумфа командование связывало взятие в мае Туниса и Бизерты исключительно с успешными действиями ВВС.

Что и говорить, это был блестящий успех. Представляю себе, какое это было великолепное зрелище, думал полковник Росс. Вот из-за горизонта появляется самолет генерала Била, за ним мчится целый рой истребителей; орудийный люк его машины открыт, весь боезапас израсходован; волосы генерала покрыты толстым слоем африканской пыли, глаза кажутся темными на красном от загара лице; он с трудом сдерживается, чтобы не запеть от счастья, хотя в отличие от большинства генералов знает на собственной шкуре, что война — это ад. Вот он проносится в четырехстах ярдах от взлетной полосы, быстро приближается, накренив самолет на крыло из-за неудобного бокового ветра, и наконец приземляется идеально на три точки — настоящий король воздуха. Около зон рассредоточения за дальним краем аэродрома из щелей выскакивает наземная обслуга: ведь долгое время сюда прилетали только немецкие самолеты. Люди срывают каски и швыряют их на землю. Они вопят, прыгают и дубасят друг друга от счастья, позабыв все прежние невзгоды. Господи, да вы только посмотрите на генерала! Вот это настоящий пилот! Нюд с войны вернулся!

II

Когда они вырулили на взлетную полосу Селлерс-Филда, капитан Натаниел Хикс последовал примеру сидящего впереди полковника Росса и с деловым видом достал из портфеля папки с бумагами. Это были собранные им за время трехнедельной командировки материалы для нового, исправленного издания наставления ВВС один дробь пятнадцать под названием «Тактика и методы боевых действий перехватчиков». Хотя наставление было написано совсем недавно — в апреле сорок второго, — оно уже устарело; честно говоря, оно устарело еще до того, как было опубликовано, потому что ни один из его составителей не участвовал в боевых действиях с восемнадцатого года.

Теперь, наконец, удалось договориться, какие части текста следует переделать, но за все три недели Хикс не встретил и двух летчиков, которые придерживались бы единого мнения о том, что же следует написать взамен. Хикс прилетел в Селлерс, чтобы узнать мнение майора Поста — летчика, известного еще со времен Американской добровольческой группы^[1]. Майор воевал в Китае, потерял руку, но протез (кстати, очень хороший) носил редко — чем-то он ему не понравился, не нравилось ему и новое назначение (или, как он считал, ссылка) в Селлерс, не нравилась также должность офицера по оперативным вопросам. Вскоре капитан Хикс понял, что майор Пост — осознанно или неосознанно — испытывает антипатию ко всякому, у кого целы руки и ноги, особенно если он к тому же не летчик-истребитель, да еще явился из Оканары досаждать ему бессмысленными разговорами. Увидев, что у капитана Хикса нет ни пилотских «крылышек», ни орденских ленточек, Пост посмотрел на него с неприязнью и угрюмо выслушал объяснение о цели приезда. Потом спросил:

— А какого дьявола именно вам поручили переписывать это наставление?

Капитану Хиксу было уже тридцать восемь лет — на десять лет больше, чем майору Посту; до войны он был редактором журнала, и от него зависело, что именно будут читать и, следовательно, думать по тому или иному поводу, во что верить несколько сотен тысяч подписчиков, среди которых, возможно, был и майор Пост; тем не менее он вполне благодушно воспринял не слишком любезное замечание майора. Он не собирается сам переписывать наставление, объяснил Хикс, он лишь опрашивает опытных летчиков, что, по их мнению, следует изменить. Он запишет их замечания и на основе этого подготовит краткую сводку рекомендаций, которую передаст в Отдел учебных пособий штаба объединенных ВВС. А уж они составят и издадут новое наставление.

— Ну а от меня чего вы хотите? — спросил майор Пост.

Хорошо бы, объяснил капитан Хикс, чтобы майор — если, конечно, у него есть время — просмотрел текст старого наставления (вот, возьмите, пожалуйста, экземпляр, если у вас нет) и просто пометил все, что, как ему кажется, следует изменить. Капитан Хикс уже получил замечания капитана Уайли в школе тактической подготовки в Орландо и от…

— А это еще кто? — перебил его Пост; он взял из рук Хикса наставление и небрежно швырнул на письменный стол.

— Он служил в эскадрилье «Орел» на Мальте, — сказал капитан Хикс. — У него на счету семь фашистских самолетов.

— Фашистских, — усмехнулся майор. — Наверняка всего лишь макаронников.

— Пять из семи — немецкие, — уточнил Хикс. Характер у него был спокойный, выдержанный; он всегда готов был спрятать штатскую гордыню в карман и признать превосходство профессиональных военных — ведь, что ни говори, именно они действительно сражались с врагом. Но сейчас его раздражал безапелляционный тон майора, как, бывало, раздражали долгие, громогласные и бессмысленные споры с сотрудниками, не способными, как и большинство авторов, понять одну простую истину, не все, что интересно им самим, будет интересно и для широкого читателя.

На круглом открытом лице капитана Хикса всегда как в зеркале отражались все его чувства. У него были короткие курчавые светлые волосы и такие же светлые и тонкие — не более четверти дюйма — усики. Сейчас на скулах у него проступили красные пятна, усы воинственно затопорщились, глаза заблестели: несмотря на все свое миролюбие, за себя постоять он умел.

— Ну хорошо, допустим, я найду время, — раздраженно сказал майор Пост. — Дальше что? — с брюзгливой гримасой на худом смуглом лице он уставился в текст наставления, теребя темные, давно не стриженные волосы. — Вот это — просто откровенная чушь, — сказал он, — ткнув пальцем во введение, — никогда этого прежде не видел. Господи, что они, совсем спятили? Кому это вообще нужно?

— Не знаю, сэр, — ответил капитан Хикс. — Есть директива Совета ВВС. Мне приказано подготовить материалы. Мы были бы рады убрать, как вы сказали, «откровенную чушь», если вы нам подскажете, что именно.

— Да тут все сплошная чушь, — сказал майор. — Ладно, пропустим введение — я в этих делах мало что смыслю. Посмотрим дальше: «Тактика воздушного боя в истребительной авиации». Ну и ну! Начнем с того, Что… — Он замолчал и резким движением расстегнул пуговицы на рукаве рубашки. — Погодите, сниму эту чертову штуку, — сказал он, пытаясь правой рукой нащупать застежку протеза.

Хиксу стало совестно, что он разозлился на майора.

— Вам помочь? — предложил он.

— Ага, — прорычал майор. — Отстегните вот эти пряжки.

Когда Хикс выполнил его просьбу, майор снял протез и положил его на письменный стол. Пустой конец рукава он засунул в нагрудный карман, под «крылышки» старшего летчика.

— Мне эта хреновина нужна только, когда я летаю, — сказал он. — А в остальное время — пусть наши медики засунут ее себе…

Если когда несчастье, подобное тому, что обрушилось на майора Поста, происходит с человеком философского склада характера, тот не станет до конца дней оплакивать свою участь; призвав на помощь здравый смысл и запасшись терпением и самообладанием, он постарается приспособиться и научиться как можно лучше пользоваться хитроумной механической заменой, бесплатно предоставленной ему благодарным отечеством. Профессиональное чутье, всегда помогавшее Хиксу безошибочно определять круг тем, интересных для широкого читателя, было в значительной мере связано с интуитивным пониманием того, насколько людям не хватает терпения, самообладания и здравого смысла. И дело тут даже не в какой-то особой проницательности, хотя Хикс был достаточно проницательным человеком, а скорее просто в том, что самому Хиксу этих качеств явно недоставало.

Он не раздумывая, по первому побуждению предложил помощь майору Посту, в то время как иному, привыкшему взвешивать каждый шаг человеку такое предложение могло показаться бестактным, способным лишь еще больше разозлить майора. Но чутье подсказывало Хиксу, что майор недоволен собой и сам страдает от своей раздражительности. Если бы Хикс сделал вид, будто не замечает, что майору трудно справиться с застежками протеза, тот, возможно, воспринял бы это не как проявление такта и деликатности, а как свидетельство, что Хикс, так же как и он сам, не одобряет его поведения. А непринужденное предложение помочь означало, что Хикс, по-видимому, не видит ничего предосудительного ни в речах, ни в поступках майора.

Итак, кризис миновал, и отношения стали постепенно налаживаться. Правда, майор еще был настороже и все пытался отыскать какие-то доказательства того, что капитан Хикс мысленно обвиняет его в излишней раздражительности и высокомерии, то есть как раз в тех грехах, в которых он сам себя обвинял; уж тогда бы он смог — в справедливом негодовании — выказать свое недовольство капитаном Хиксом, ведь Хикс не летчик-истребитель, даже вообще не летчик.

Первая половина дня прошла вполне благополучно, и в конце концов майор Пост предложил Хиксу — почти дружеским тоном — выпить в офицерском клубе. Однако он все еще держался настороженно, готовый вспыхнуть в любую минуту. Когда Хикс помогал майору надевать протез, дверь тесного майорского кабинета, находившегося в самом конце коридора, раскрылась: в комнату бесцеремонно ввалился молодой офицер из летно-подъемного состава и застыл на месте от удивления.

— Какого дьявола, — заорал на него майор Пост, — какого дьявола вы претесь в кабинет! Вы что, не видите, что я занят? В следующий раз я вас просто вышвырну за дверь.

Позже, тщетно пытаясь заснуть в жаркой духоте миссисипской ночи, Натаниел Хикс с грустью размышлял о судьбе майора Поста. Хикса поселили в убогой комнате гостиницы для командированных офицеров вместе с артиллерийским капитаном, который не представился, потому что к приходу Хикса уже громогласно храпел и так и продолжал предаваться этому увлекательному занятию. Нельзя сказать, чтобы день прошел плодотворно с точки зрения работы над наставлением один дробь пятнадцать. Майор Пост был категорически не согласен с капитаном Уайли, в особенности насчет боевых порядков; не согласен он был и с мнением капитана Купера из прикомандированной к Оканаре группы британских ВВС, и с полковником Фоулсомом, начальником оканарского отдела анализа действий истребительной авиации. (Нет нужды говорить, что все трое полностью расходились во мнениях друг с другом.) У Хикса складывалось впечатление, что вся его деятельность — пустая трата времени.

Редакторский опыт подсказывал Натаниелу Хиксу, что следует делать в таких случаях. Нужно просто положить собранный материал на полку и тянуть с его публикацией до бесконечности, фактически исключив его из издательского плана. Еще два года назад он мог сам принять такое решение, и решение это было бы законом. Теперь дело обстояло иначе. Майор Уитни выслушает его возражения, скорее всего, с тревогой и неодобрением. Если капитан Хикс начнет настаивать на своем, тот может даже доложить полковнику, и тогда речь пойдет уже о невыполнении приказа. Подготовить материалы во что бы то ни стало! Разложить по алфавиту и выбросить в мусорную корзину.

Постоянное давление, которое Хикс ощущал в отделе нестандартных проектов АБДИПа, было внешне незаметным, но достаточно жестким. Это ощущение ежесекундного давления было, возможно, единственным, что роднило самых разных людей, ввергнутых в водоворот войны; это неизменное и, строго говоря, бессмысленное принуждение удручающе действовало на психику. Заведенный порядок и разумные планы шли кувырком. Люди то и дело спрашивали себя в полном недоумении: «А что, собственно, я здесь делаю?» Этот же вопрос задавал себе и Натаниел Хикс, но не был удовлетворен таким простым объяснением, что идет война, и, раз уж его все равно призовут, почему бы не записаться добровольцем; конечно, он мог сказать, будто его согревает мысль, что он сражается за правое дело, но, в конце концов, так ли уж это важно? Ввязавшись в драку, главное — победить, и жажда победы вызывает не меньший прилив энергии, чем мысль о справедливости борьбы или пьянящее чувство патриотизма.

Все это очевидные, лежащие на поверхности причины; ими можно объяснить, как те или иные поступки и побуждения привели к ситуации, когда ты оказался там, где ты есть, но они не дают ответа на жгучие вопросы, от которых нет покоя ни днем, ни ночью, и не могут примирить с абсурдностью происходящего. Разве не абсурд, что майор Пост остался без руки? У него всегда было две руки, и он к этому привык, точно так же, как Натаниел Хикс привык — во всяком случае, после окончания колледжа — вести размеренную жизнь, привык к своей работе, которую сам выбрал и в которой преуспел, привык, что у него есть жена и дети и собственный дом, купленный в рассрочку в Коннектикуте и еще до конца не оплаченный; будь на то его воля, он бы и дальше так жил да поживал. И он сам, и майор Пост — они оба воспринимали свое нынешнее положение с тревогой и недоверием; не жалели себя, не жаловались, просто им не давала покоя мысль, что это совсем не то, к чему они стремились.

Тут речь шла не о сознательной деятельности, когда человек решает что-то сделать и исполняет свое решение. Все, что с ними случилось, — случилось помимо их воли. Произошла концентрация темных сил, но не случайно и не беспричинно, а в соответствии с порядком, таящимся в самой природе вещей; так ураганы будут существовать на земле до тех пор, пока воздух расширяется при нагревании и сжимается при охлаждении. Когда буря достигает ураганной силы, вырывает с корнем деревья и сметает все на своем пути, нам остается лишь стойко пережить последствия, порой самые причудливые и неожиданные: эти силы могут, допустим, раздробить руку майора Поста японскими пулями калибра семь и семь десятых миллиметра или сделать так, что Натаниел Хикс окажется душной темной ночью в мокром от пота белье на койке в офицерской гостинице в Селлерсе.

И вот он лежит на этой койке, с удивлением разглядывая капитанские полоски на воротнике собственной рубашки, поблескивающие в проникающем из коридора через приоткрытую дверь слабом свете; рубашка висит на стуле вместе с брюками — косвенное доказательство того, что все это правда, что он действительно здесь. Завтра он наденет эту немыслимую форму, пройдет прохладными предрассветными сумерками в залитый желтым электрическим светом офицерский буфет, проглотит завтрак, отметит командировку в штабе, соберет вещмешок и отправится в оперативный отдел ждать попутного самолета во Флориду. Во Флориду, а не домой, в Коннектикут, где, проснувшись утром, он мог бы вспоминать армейскую службу как нелепый сон. Вместо этого ему придется досматривать свой сон в Оканаре, где он занимает довольно удобный номер вместе с капитаном Дачмином и капитаном Эндрюсом в отеле «Олеандровая башня».

А на следующий день, погруженный все в тот же сон, он окажется за письменным столом в кабинете, который он делит с капитаном Дачмином и лейтенантом Эдселлом в новом здании отдела нестандартных проектов, расположенном в сосновой роще в стороне от авиабазы. Во время сильной жары на бетонных блочных стенах здания конденсировалась влага от испарений близлежащих озер. Вентиляторы под незакрытыми стропилами покатых крыш чуть шевелят неподвижный знойный воздух. Вот-вот в кабинет деловитой трусцой вбежит майор Уитни, начальник секции, в которой служит Натаниел Хикс, и, озабоченно нависнув над его столом, скажет, что Вашингтон, или еще кто-нибудь, интересуется, как идут дела с ПН 1/15. Нельзя ли хотя бы приблизительно сказать, когда оно будет закончено?

Утром в Селлерсе поднялся небольшой переполох — поступило сообщение, что прилетает генерал Бил. Каждые пять минут майора Поста вызывал полковник Вудман узнать, нет ли сведений о расчетном времени прибытия. Около десяти часов на попутном Си-47 прилетела лейтенант Турк. Она с застенчивым и несколько напряженным видом вошла в оперативный отдел и была приятно удивлена, встретив там капитана Хикса.

— Ой, и вы здесь, — сказала она. — Не знаете, как мне добраться в Оканару? Я что-то совсем растерялась.

На вид ей еще не было тридцати; высокая, с ладной фигурой и очень тонкой, гладкой кожей; песчаного цвета волосы, довольно резко очерченный профиль и точеный нос. Взгляд светло-серых глаз выдавал прямой нрав, а тонкий, но подвижный рот придавал лицу приятное и чуть насмешливое выражение. Хикс слышал, что до войны она, кажется, работала в библиотеке — как бы там ни было, с работой в секретном отделе библиотеки оканарской авиабазы она справлялась прекрасно.

Собираясь в командировку в Де-Мойн, лейтенант Турк надела свою лучшую форму, поэтому, несмотря на усталый вид и слегка помятую юбку, она выглядела подтянутой и нарядной; на ней была шерстяная летняя форма, которая ей очень шла. Она даже не поленилась приколоть на погоны (уже не женской вспомогательной службы, а уставные, армейские) эмблемы АБДИПа — весьма причудливого вида цветные эмалевые значки: на фоне гор и восходящего солнца к небу сквозь облака вздымалась рука с серебряным самолетом на ладони. Эмблема была увенчана перчаткой, сжимающей пару серебряных крыльев, внизу на золоченом свитке был выведен девиз «Nec Tenui Ferar Penna». Тем, кто интересовался, что эти слова значат, охотно отвечали, что там написано: Держись подальше от Пенсильвании. Автором этой эмблемы был полковник Моубри, начальник штаба генерала Била. Говорят, что в спокойные предвоенные годы во время службы в Максвелле он посвящал свой досуг разработке мундиров и эмблем для различных служб и подразделений ВВС. Впрочем, слух о том, что он получает по двадцать пять центов с каждого комплекта, проданного в оканарском гарнизонном магазине — чему многие охотно верили, — разумеется, не имел под собой никаких оснований.

Появление лейтенанта Турк и просьба о помощи вывела капитана Хикса из спячки. До этого он сидел в кабинете майора Поста и вяло перепечатывал заметки, сделанные во время вчерашней беседы с майором. Сам Пост, пребывавший в мрачном расположении духа, от нечего делать распекал офицера-метеоролога за задержку утренней сводки; когда офицер аэродромной службы потребовал, чтобы самолеты не взлетали и не приземлялись в Селлерсе, пока генерала Била будут приветствовать на летном поле, майор сказал, что ему плевать на генерала, для него самое важное — его служебные обязанности; потом он придрался к штаб-сержанту, который доложил, что кончились бланки по форме 23. Время от времени он советовал капитану Хиксу выкинуть все его заметки куда подальше, потому что единственным результатом этих трудов будет публикация очередной муры. Тем не менее он сам пригласил Хикса в свой кабинет и разрешил подождать здесь самолет. Он сказал, что в ближайшие дни просмотрит рукопись, сделает пометки и перешлет в Оканару. Он даже добавил, что в случае, если генерал Бил не сможет взять с собой Хикса, он сам доставит его на самолете в Оканару. Если, конечно, будет исправный самолет, в чем он лично весьма сомневается, так как техническое обслуживание у них поставлено отвратительно.

Капитан Хикс рассказал лейтенанту Турк и о генерале Биле, и о предложении майора. Он постарается сделать все, что в его силах, чтобы ее взяли вместе с ним.

— Слава Богу, — воскликнула лейтенант Турк, — я и так уже почти что в самовольной отлучке. После семидневного курса я теперь крупный специалист по армейским уставам и военной юриспруденции. Мне бы не хотелось начинать службу на новой должности с консультирования начальника штаба о мере наказания за мой же собственный проступок.

Она старалась шутить, но видно было, что это дается ей нелегко. Наверняка ночью она почти не спала, подумал Хикс, а если и спала, то в неудобном кресле в холодной кабине самолета. Она выглядела усталой, страдала оттого, что негде помыться, и не знала, где найти уборную. Все уборные в оперативном отделе, с надписями для рядового состава и для офицерского состава, предназначались для мужчин.

Капитан Хикс вернулся в кабинет майора Поста и объяснил ситуацию. Пост что-то раздраженно проворчал, потом снял трубку и позвонил в группу управления отряда женской вспомогательной службы Селлерса. Потом повернулся к Хиксу.

— Там у входа стоит мой джип, — сказал он. — Скажите Джо, чтобы он ее подбросил.

— Огромное спасибо, — ответил Хикс. — Для девушек все это, честно говоря, тяжеловато.

— Тяжеловато! — с негодованием повторил майор Пост. — Да, по мне, это просто безумие — держать в армии женщин. Сперва понабирают баб, чтобы они маячили у всех перед глазами и доводили до белого каления здешних кобелей, а потом приходится вводить ограничения на выход за пределы гарнизона и держать по ночам патрули, чтобы они до них не добрались. И скажите Джо, чтобы тотчас ехал обратно. Он мне может скоро понадобиться.

— Ах, я вам так благодарна, — воскликнула лейтенант Турк. — Вы замечательный человек, капитан.

Она бодро вышла вместе с ним на улицу и села в машину. Водитель, коренастый рядовой первого класса, козырнул и, выбрав из пачки голубую квадратную карточку с большой полоской второго лейтенанта, сунул ее в рамку на ветровом стекле. Потом нажал на газ, машина взревела и умчалась прочь.

Когда Натаниел Хикс вернулся в кабинет майора, тот, оторвавшись от телефонной трубки, сказал:

— Боже милостивый! Похоже, у вас в Оканаре никого не осталось. Тут на КПП какой-то ваш парень. Хочет, чтобы его подбросили в Оканару. Они что, думают, у нас тут железнодорожная компания? Какой-то черномазый из инженерных войск. У него отпускное свидетельство по сегодняшний день, поэтому начальник военной полиции его задержал. Будете принимать меры?

— Честно говоря, не знаю, чем могу ему помочь, — сказал Хикс. — Но как его могли задержать, если у него еще не кончился срок отпуска?

— Очень просто, — ответил Пост. — Он должен вернуться в Оканару сегодня до полуночи. А может он туда попасть к этому времени? Я лично сомневаюсь. Так что завтра утром или от силы через день начальник полиции, вероятно, получит телеграмму с просьбой разыскать этого парня. Поэтому он считает, что если оставит его до этого времени на гауптвахте, то по крайней мере будет точно знать, где искать.

— Но это же черт знает что такое, — возмутился Хикс. — Выходит, они собираются держать его до тех пор, пока он действительно не окажется в самовольной отлучке? Но это же…

— Стоп, стоп. Что вы на меня-то всех чертей вешаете, дьявол вас побери, — прервал его майор Пост. — Не я же его задержал. Мне на него вообще наплевать. Ему нужно вернуться в Оканару, а у нас нет сейчас оказии. — Потом сказал в трубку: — Пришлите его ко мне. У меня здесь офицер из Оканары, он с ним разберется. — И бросил трубку. — Он что, воображал, что ему организуют спецрейс? Он же знал, когда ему нужно вернуться. Почему же не выехал вовремя? Вот ведь безмозглый черномазый! Если вам его так жаль, сами и решайте.

— Я просто не представляю, чем могу ему помочь, майор, — сухо ответил капитан Хикс. — Он, наверное, числится в одном из обслуживающих подразделений базы. К сожалению, я не очень разбираюсь в организационной структуре…

— Ну, это уж не моя забота, приятель, — сказал майор Пост. Снова зазвонил телефон, он схватил трубку и рявкнул: — Офицер по оперативным вопросам. — Некоторое время он молча слушал, потом закричал в открытую дверь: — Запишите: бэ-двадцать пятый генерала Била из Оканары на одиннадцать ноль-ноль. Найдите офицера аэродромной службы, он где-то на поле болтается. Да, и позвоните полковнику Вудману.

Некоторое время они молча занимались каждый своим делом. Потом майор Пост посмотрел в окно и сказал:

— А вот и ваш черномазый, капитан. Только, ради Бога, не водите его сюда.

Натаниел Хикс вышел на автомобильную стоянку позади здания оперативного отдела. У Хикса не было расовых предрассудков, и от многих майорских эпитетов его просто коробило; его всегда раздражал самоуверенный тон, с которым люди, обремененные предрассудками, разглагольствовали на эту тему; и все же в глубине души он не мог не признать, что в целом майор Пост прав. Каждый солдат должен сам позаботиться о том, чтобы вовремя вернуться в часть.

Когда-то в офицерской школе в Майами Хикс, мучаясь от жары и переутомления, прослушал шестичасовой курс по ротной дисциплинарной практике; но это было год назад, если не больше. Он смутно помнил, что, кажется, существует какой-то формуляр, или как это там называется, который нужно заполнить, чтобы продлить краткосрочный отпуск; но не представлял, где его получить и кто может его выдать. Разве он имеет право решать дисциплинарные вопросы, тем более если речь идет о служащих инженерного корпуса? Конечно, его до глубины души возмутило поведение начальника военной полиции, но чем сам Хикс может помочь этому парню?

Так и не решив, что делать, он прошел по прокаленной солнцем гариевой дорожке к грузовику со скамейками в кузове; оттуда навстречу Хиксу спустились двое: молодой негр, совсем еще мальчишка, с нашивками техника пятого класса на рукаве, и военный полицейский — и отдали ему честь.

— Я капитан Хикс из Оканары, — сказал он, — что случилось, капрал?

— Меня арестовали, сэр, — ответил юноша. — А за что — не знаю. — Он склонил голову набок, видно было, что он очень огорчен и встревожен; затем, спохватившись, снова стал по стойке «смирно».

— Вольно, вольно, — несколько неуверенно сказал Хикс. Потом повернулся к полицейскому: — За что его арестовали?

— Он не арестован, сэр. А вообще-то лучше спросите капитана Брукса. Он попросил задержать его до тех пор, пока мы не свяжемся с майором Постом.

— У вас есть отпускное свидетельство, капрал? — спросил Хикс.

— Нет, сэр. — Он испуганно завертел глазами, потом снова тоскливо уставился Хиксу в подбородок. — У меня его нет, капитан. У меня его забрали на КПП, а назад не вернули. Но до этого у меня свидетельство было.

— Где его бумаги? — спросил Натаниел Хикс полицейского.

— Их переслали капитану Бруксу, начальнику военной полиции, сэр. Они должны быть у него.

— Так… Послушайте, капрал, — сказал Хикс. — Когда вам было предписано вернуться на службу?

— Там сказано, сегодня, сэр.

— Но как вы рассчитывали сегодня вернуться? Ведь это же немыслимо. Вы знаете, сколько отсюда до Оканары?

— Так точно, сэр. Сюда я на поездах два дня добирался.

— Ну так почему же вы вовремя не выехали обратно? У вас что, денег не было? Или, может, вы обратный билет потеряли?

— Нет, сэр. Я его не терял. Я отдал билет человеку на станции, и он вернул мне деньги. Я как только приехал, так сразу же и отдал.

— Но капрал, зачем же вы это сделали? Вы же знали, что вам придется возвращаться? — Натаниел Хикс перевел дух. — Или вы сперва решили дезертировать, а потом передумали?

— Ну что вы, сэр! Просто мне сказали, что обратно я смогу полететь самолетом. Так мне сказали, сэр.

— Кто сказал?

— Сержант, сэр. Сержант из моего отделения. Сержант Роджерс. И еще лейтенант. Лейтенант Андерсон мне то же самое сказал.

Натаниел Хикс в недоумении уставился на капрала.

— Так вы хотите сказать, что они не возражали против того, чтобы вы вернулись самолетом? — сказал он.

— Да, сэр. Они оба так сказали. Я знаю, что здесь большой аэродром, я ведь здесь рядом живу. Один парень из нашего взвода тоже возвращался из отпуска самолетом.

— Все это так, — сказал Хикс. — Если есть попутный самолет и свободное место, вас могут взять. Но вы же не знали, будет ли самолет на Оканару и найдется ли для вас место. Как вы этого не понимаете?

— Но тот парень, который вернулся из отпуска самолетом, он сказал, сэр, что можно просто прийти на аэродром и сказать офицеру, куда тебе нужно, даже платить не надо…

— Полковник Вудман, капитан, — сказал полицейский.

К дверям подкатила штабная машина, и из нее не без труда выбрался краснолицый усатый полковник с хлыстом для верховой езды в руках. Натаниел Хикс вместе с другими сделал поворот кругом и отдал честь. Полковник двумя пальцами прикоснулся к козырьку фуражки и скрылся в здании оперативного отдела.

Капитан Хикс некоторое время пытался вспомнить, о чем он говорил, когда его перебили. Полицейский переступил с ноги на ногу и поправил белый шнур аксельбанта. Чернокожий юноша стоял и молча ждал, что скажет капитан.

— Вот что, капрал, — произнес наконец Хикс. — Ваш приятель все напутал. Вам нужно было спросить как следует у лейтенанта, и он бы вам все объяснил. А теперь, боюсь, вы здорово влипли. Как вас зовут?

— Мортимер Макинтайр-младший, сэр. Личный номер…

Натаниел достал из кармана рубашки блокнот и записал.

— Ладно, я попробую что-нибудь сделать, — сказал он.

У него мелькнула досадная мысль, что, если в самолете действительно найдется свободное место, стоящему перед ним безмозглому черномазому — если воспользоваться выражением майора Поста — гораздо важнее попасть сегодня в Оканару, чем ему и лейтенанту Турк. Эта мысль вызвала у него раздражение, потому что ему совершенно не улыбалось провести еще один день в Селлерсе; и с какой стати он должен здесь торчать — лишь потому, видите ли, что Мортимер Макинтайр-младший (Господи, ну и имена же у них!) поверил, как идиот, дурацким рассказам какого-то кретина, да еще и сам все напутал и, не удосужившись проверить, даже не подумав навести вполне естественные в таких случаях справки, объявился в блаженном простодушии на КПП в Селлерсе, уверенный, что все военно-воздушные силы только и ждут того, чтобы доставить его обратно в часть. С трудом сдержав раздражение, Хикс строго взглянул на капрала.

— Есть тут один вариант, — сурово сказал он. — Но даже если будут свободные места, то кроме вас есть и другие желающие, так что шансов очень мало. — Он повернулся к полицейскому. — Что вы собираетесь с ним делать?

— Думаю, пожалуй, лучше отвести его обратно на гауптвахту, сэр. Если, конечно, майор Пост не захочет взять его под свою ответственность.

— Нет, — сказал Хикс, — майора мне неудобно просить. Поесть ему хотя бы дадут?

— Конечно, капитан. Я же сказал, мы не собираемся сажать его под арест.

Капрал Макинтайр грустно глядел себе под ноги. Губы его беззвучно шевелились, время от времени он проводил по ним языком. Натаниел Хикс вдруг вспомнил храп артиллерийского капитана, вспомнил стоны и вздохи в туманной темноте, причудливые изгибы невеселых мыслей, мучивших его утомленный мозг всю прошлую ночь. Мортимер Макинтайр-младший понял из всего этого только одно — он по-прежнему остается во власти белого полицейского. Офицер из Оканары не сумел выручить его из беды и только сказал, что другие люди прежде говорили ему неправду. Он еще ниже склонил голову — было видно, что он не знает, куда спрятать черное мальчишеское подвижное лицо.

Натаниел Хикс вдруг со стыдом и ужасом понял, что капрал вот-вот заплачет.

— Хорошо, проследите, чтобы его накормили, — поспешно и нарочно громко добавил он. — Передайте капитану — как его, Бруксу? — что я доложу генералу Билу, он сегодня сюда прилетит; пусть до этого времени ничего не предпринимает. И нужно вернуть капралу бумаги. Может быть, генерал захочет на них взглянуть. — Эта неожиданно пришедшая в голову мысль подсказала ему еще одну идею. — Потому что, если генерал не сможет взять капрала на своем самолете, — сказал Хикс, — он наверняка продлит ему отпуск, и тогда он сможет вернуться в часть поездом. Если у капитана Брукса будут ко мне вопросы, пусть позвонит в оперативный отдел — моя фамилия Хикс. Ясно?

— Так точно, сэр.

— Вот что, Макинтайр, — сказал Хикс капралу. — Сейчас вы пойдете с ним, и вас покормят. Когда что-нибудь прояснится, я сообщу.

Однако если на полицейского и произвело впечатление небрежное упоминание генерала Била, то Мортимер Макинтайр-младший явно ничего не понял. Он скорбно взглянул на Хикса и спросил:

— Так меня снова отправят на гауптвахту?

— Только временно, чтобы покормить.

Двадцать минут спустя Натаниел Хикс уже наблюдал из окна оперативного отдела церемонию встречи генерала Била. Он никак не мог решить, удобно ли будет обратиться с просьбой прямо к генералу; поэтому, увидев, как по трапу спускается полковник Росс, он обрадовался и поспешно вышел в коридор, проходящий сквозь здание оперативного отдела к выходу во двор, где стояли машины для генерала и его свиты. Даже если полковник Росс не помнит его фамилию, то уж в лицо знает наверняка. Дело в том, что полковник жил с женой в одном из коттеджей на территории отеля «Олеандровая башня». Когда Хикса перевели в Оканару, он перегнал туда свой автомобиль и несколько раз подвозил полковника на базу.

Как он и рассчитывал, генерал вместе со свитой направился по коридору. Хикс встал по стойке «смирно» и, выждав, когда генерал и полковник Вудман прошли мимо, окликнул полковника Росса.

Полковник шел по коридору вслед за генералом вместе с начальником штаба базы Селлерс. Услышав приветствие Хикса, он повернул голову и остановился.

— А, здравствуйте, молодой человек, — сказал он. — Вы-то мне как раз и нужны. Я узнал, что вы здесь, и собирался вас искать. — И, повернувшись к начальнику штаба, спросил: — Мы ведь поедем в другой машине, не с генералом? Мне нужно переговорить с капитаном. Буду через минуту. — Он подошел к Хиксу, положил руку ему на плечо и сказал: — Я вчера вечером оказался в ваших краях. Видел этого высокого парня, с которым вы вместе живете, — Дачмина. Он и сказал мне, что вы в Селлерсе. Когда собираетесь обратно?

Хиксу стало немного не по себе, что его разыскивает инспектор ВВС.

— Как раз в связи с этим я и хотел обратиться к вам, сэр, — сказал он.

— А в чем дело?

Когда Хикс изложил ему свою просьбу, полковник Росс задумался.

— Так, говорите, вас трое, — сказал он. — Не знаю. Нужно спросить Каррикера. Обратно мы летим на другом самолете. Не отлучайтесь пока из командно-диспетчерского пункта, я дам вам знать. Думаю, вас-то мы обязательно возьмем.

— Видите ли, сэр, дело в том, что, может быть, другим важнее улететь с вами, чем мне…

— Сомневаюсь. Старик хочет с вами поговорить. — Он рассмеялся. — Так что лучше вам никуда отсюда пока не выходить.

— О чем генерал хочет со мной говорить, сэр?

— Он сам вам скажет. — Полковник Росс снова рассмеялся. — Ну-ну, во всяком случае, расстреливать вас не собираются. По крайней мере в ближайшее время. Послушайте, Хикс, вы знакомы с женой генерала?

— Нет, сэр. Я, конечно, видел ее в тот раз, на приеме. Но…

— Дело в том, что она — сестра полковника Култарда. Он у них был вчера вечером, и тут как-то всплыло ваше имя. У генерала есть насчет вас одна идея. Ну ладно. Пусть ваши друзья будут наготове, может быть, удастся для них что-нибудь сделать.

И он ушел, оставив Натаниела Хикса в весьма беспокойном состоянии, поскольку капитан уже достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что прожекты, рождавшиеся в голове начальства, когда «всплывало» его имя, обычно не предвещали для него ничего хорошего.

* * *

Лейтенант Аманда Турк попыталась поудобней устроиться на доставшемся ей месте. Не без труда она положила ногу на ногу под низким штурманским столиком. Повернувшись к Хиксу, она продолжила свой рассказ — негромко, но отчетливо выговаривая каждое слово, так что Хикс слышал ее даже сквозь шум моторов, впрочем не такой уж и сильный в отлично изолированной кабине.

— Нет, это надо было видеть! Уж не знаю, то ли она вообразила, что это ее долг, то ли просто из любопытства, но как-то днем вдруг заявилась к нам — и как назло в семнадцать тридцать. Сначала она позвонила сержанту в комнату отдыха для рядовых женской вспомогательной службы и сказала, что приедет, и попала-то как раз на эту дурищу Хоган. Дело в том, что до того, как оборудовали квартиры для несемейных офицеров, все офицеры женской вспомогательной службы размещались на верхнем этаже казармы — ну той, знаете, самой крайней. Но мы занимали не все здание. Внизу еще были комната отдыха и прачечная. Жутко неудобно. В комнатах просто настоящая свалка — некуда вещи положить.

Она взглянула на спину сидящего впереди полковника Росса, словно желая убедиться, что тот не слышит ее за приглушенным, но ни на секунду не смолкающим гулом двигателей.

— Так вот, эта дуреха и не подумала подняться к нам, чтобы предупредить. Она просто обезумела, стала наводить порядок в комнате отдыха, понеслась в другие казармы, в столовую и так далее с вестью, что госпожа генеральша собирается к нам с инспекцией, велела всем девушкам умыться и быть наготове. Взбаламутив всю округу, Хоган вернулась обратно в комнату отдыха где-то в семнадцать двадцать девять. А день был ужасно жаркий, полковник Моубри с утра торчал у нас в отделе — требовал, чтобы я нашла ему какую-то дурацкую инструкцию, которой у нас отродясь не было; поэтому когда я наконец освободилась, то сразу же поднялась к себе, разделась, накинула купальный халат и спустилась на первый этаж принять душ; кстати, еще одно из замечательных удобств в нашей казарме: наверху умыться негде и, чтобы попасть в душевые на первом этаже, нужно проходить через комнату отдыха, пытаясь всем своим видом изобразить, что можно оставаться офицером и настоящей леди даже в халате. Короче, Хоган видит, как я по стеночке пробираюсь через комнату отдыха, облаченная в старый купальный халатик, с полотенцем через плечо, и чуть не падает: «Как, разве вас не предупредили, мэм? Миссис Бил будет здесь с минуты на минуту — да вон она, кажется, идет».

Гляжу — о Господи! И правда! — Лейтенант Турк всплеснула руками. — Она и в самом деле уже подходит к двери. Я, конечно, могла бы спрятаться в умывальной, но ведь наши на втором этаже ни о чем не подозревают и в комнате полный кавардак! Все, кто уже освободился от службы, обычно сразу же раздеваются и, побросав на пол пропотевшую за день одежду, лежат чуть живые на койках в чем мать родила под вентилятором, с высунутым от жары языком. Поэтому я, как и подобает добродетельной девушке, никогда не бросающей друзей в беде, понеслась обратно наверх, крикнув Хоган, чтобы она задержала генеральшу, повела бы ее в столовую, на кухню — куда угодно. Но Хоган от волнения уже ничего не соображала. В комнате отдыха вместе с ней было еще несколько девушек, и не успела я выйти, как услышала ее вопль: «Встать смирно!» Ведь так же не положено, правда? Разве полагается подавать команду «смирно», когда приходит жена генерала? Ну, как бы то ни было, она такую команду дала, а я побежала наверх обрадовать наших.

А тем временем, — сделав большие глаза, продолжала лейтенант Турк, — госпожа генеральша потребовала вызвать начальника штаба. Видимо, полагала, что ее должен встречать кто-то посолидней, чем эта бедолага Хоган. Но капитана Бертон на месте не оказалось. Она в тотдень поехала в госпиталь навестить нашу девушку, которая уже неделю как пропала и числилась в самоволке. Ее нашли в одном из домиков в туристском кемпинге. Она рассказала, что ее схватили четверо солдат, напоили каким-то наркотиком и потом несколько дней подряд насиловали. Причем она ничего не могла поделать — этот наркотик так подействовал на голосовые связки, что, когда она пыталась кричать, изо рта у нее вырывался еле слышный писк. Бедняжка Бертон прежде почти не сталкивалась с неприглядными сторонами жизни, и ей не так-то легко было все это переварить. Короче говоря, старшей вместо нее оставалась Мэри Липпа.

Хоган об этом знала, и — вот дубина! — вместо того, чтобы сделать так, как я ей велела, выложила генеральше, что лейтенант Липпа находится на втором этаже. Та сразу же поднялась к нам наверх — ей-Богу, она просто прелесть! — со словами: «Пожалуйста, девушки, не обращайте на меня внимания». Мэри еще не успела раздеться, поэтому смело выступила вперед и сделала отчаянную попытку выставить ее из комнаты и увести куда-нибудь в другое место. Но не тут-то было. Видимо, генеральша перед тем, как к нам прийти, пропустила пару коктейлей с ромом в офицерском клубе. Не скажу, что она нарезалась — просто ей было хорошо, и она пребывала в благодушном расположении духа. Она уселась на мою койку, закурила и сказала, что мы можем звать ее Сэл. Господи, я, кажется, к ней несправедлива; ей просто хотелось с нами подружиться. И она пообещала поговорить с «Айрой», чтобы нас перевели в другое здание…

Ведь дело-то вот в чем, и любая женщина должна это понимать: мы тут ютимся Бог знает в каких условиях, а она, видите ли, заявляется поглядеть, чем она может помочь бедняжкам, — нет уж, покорнейше благодарим. Лежишь вся взмокшая, на голове Бог знает что творится, казенное белье — хоть выжимай, на солдатском сундучке красуются полупустой пузырек с лаком для ногтей и дезодорант, и тут она входит вся разряженная и просит, чтобы ее звали просто Сэл. Может быть, это из-за жары, но хотелось упасть на койку и завыть от досады. По-моему, командующий мог бы найти жену и получше — за него бы любая пошла, а он вот кого выбрал.

— Неужели он настолько неотразим? — спросил Хикс.

— Мне лично он кажется привлекательным, — сказала лейтенант Турк. — Но, возможно, все дело в особой атмосфере в казарме — знаете, когда много одиноких женщин живет вместе… Даже у самых жизнерадостных, таких, как Бертон, наверняка есть какое-то отклонение. — Она удрученно покачала головой. — Да разве нормальная женщина пойдет в армию?

— Ну а что же не в порядке у вас?

— Вы большой мастер задавать тактичные вопросы, капитан. Напомните мне как-нибудь — я вам расскажу. Это невероятно длинная и скучная история. — Она слегка порозовела. Видимо, мысли ее потекли в ином направлении, потому что вдруг она сказала: — Вы когда-нибудь задумывались о том, что женщин в общем-то нельзя считать полноценными личностями — ну, такими же, как мужчины? Оттого-то почти все они и стремятся выйти замуж.

— В самом деле? — сказал Хикс. — Надо будет сказать жене.

— Наверняка она и так это знает. Правда, у нее есть одно преимущество — она красива. Так что ее знания чисто теоретические…

— Откуда вы знаете, что она красивая?

— Видела месяц назад, когда она к вам приезжала. Мы же здесь всё сразу замечаем. Вы бываете у нас в отделе, а нам всегда интересно, какая у кого жена. Мы с Липпой зарезервировали номер в «Башне» на все субботы и воскресенья. Вам-то эта гостиница кажется так себе, потому что вы там все время живете. Но для нас это — просто рай, уверяю вас. Собственная ванна. Отдельная комната. Хочешь — можно запереть двери. Мы приходим туда в субботу часов в пять и можем не возвращаться в часть до десяти вечера в воскресенье. А когда спускаемся в столовую, то уж глядим во все глаза. Так что я знаю жен всех, кто приходит к нам в библиотеку. Время от времени я говорю Липпе что-нибудь вроде: «Посмотри, только сразу не оборачивайся. Знаешь майора такого-то из бомбардировочной эскадрильи? По-моему, это его жена». Но Липпа все равно тут же поворачивается и, как следует разглядев ее, изрекает: «Она его лет на десять старше. И для чего только женщины красят волосы? Во всяком случае, нас-то им все равно не провести». Так что мы прекрасно проводим время.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Хикс. — Но вы обещали рассказать, почему девушки выходят замуж.

— Пожалуйста. Хорошенькие девушки вряд ли об этом часто задумываются; но и им приходится порой признать, что женщине время от времени просто необходим мужчина. Я не имею в виду любовные утехи или продолжение рода. Он нужен для множества самых разнообразных целей. Вся наша экономика построена на мужчинах, подобно тому как жизнь некоторых первобытных племен когда-то целиком основывалась на определенных домашних животных. Вот, например, яки — вы, наверное, знаете. Люди ели мясо яка, пили его молоко, изготавливали одежду из его меха или шерсти — точно не помню; из кожи шили обувь, запрягали их в сани и так далее. Тому, у кого не было яка, приходилось туго. Он не мог вести полноценную жизнь. Он становился человеком второго сорта и влачил самое жалкое существование.

— Вы меня уговорили, мне тоже захотелось завести себе яка, — сказал Хикс. — Только, боюсь, я для этого недостаточно привлекателен.

Он произнес эту довольно неуклюжую шутку, просто чтобы что-то сказать, но тотчас же понял, что попал на больное место.

На лице лейтенанта Турк появилась горькая усмешка — хотя ясно было, что сердится она не на Хикса, а на себя. Сколько раз она, должно быть, давала себе слово не заводить подобных разговоров, и теперь ей было стыдно, что, несмотря на твердо принятое решение, она опять не сдержалась.

— Я, кажется, слишком разболталась, — сказала она. Губы ее снова скривились в грустной улыбке. Тонкая кожа на скулах порозовела, а кончики ушей стали ярко-красными. — Время от времени я сама от себя устаю, — продолжала она. — Как-то раз я сказала об этом Липпе, мы тогда обе были не в духе, и она ответила только: «Ну, с кем не бывает?»

Аманда Турк вздохнула и, помолчав, продолжала:

— Мне, наверное, нужно обратиться к психоаналитику. Правда, я заранее знаю все, что он мне скажет. Я все всегда усложняю. Знаете, когда генеральша попросила меня звать ее просто Сэл, я готова была скорее умереть, чем исполнить ее просьбу. Ну, это еще куда ни шло. Тут как раз ничего особенного нет. Но я-то знаю, в чем дело. В детстве мне не нравилось мое имя. Так что я не хотела звать ее Сэл потому, что она, наверное, стала бы звать меня Мэнди.

— Мне кажется, Мэнди — прекрасное имя, — сказал Хикс. — Не знаю, почему оно вам не нравится. Правда, и у меня когда-то было нечто подобное. И, чтобы вы не так расстраивались, я вам эту историю расскажу. Меня назвали в честь двоюродного дедушки; и, когда в шестидесятых или семидесятых годах он стал преуспевать, друзья для краткости называли его Натан. Поэтому родители тоже стали звать меня Натан. Когда я пошел в школу, мне очень хотелось, чтобы меня там звали Нат. Но ничего не вышло. Они как-то прознали, как меня зовут дома, и когда хотели подразнить — а такое случалось часто, — то обзывали меня «Натан-болван». Я лез драться — конечно, если был уверен, что сильнее обидчика. А вы — вы были счастливы в детстве?

— Да, вполне, — сказала лейтенант Турк и, помолчав, добавила: — Я, правда, страдала оттого, что у меня такая заурядная внешность. Девочке с этим трудно примириться. Но я не теряла надежды. И, разумеется, много читала. И вот в книгах — теперь уж не помню, в каких именно, но я тогда читала все подряд, видимо, это были романы в темно-коричневых муслиновых переплетах, ну знаете, те, что пользовались успехом у провинциалов лет двадцать назад, — я прочитала про девушек, которые в детстве были застенчивыми, неловкими и непривлекательными, а потом появлялся принц — они расцветали и превращались в красавиц, от одного взгляда на которых у людей дух захватывало. Мне казалось, что я похожа на героинь этих романов — во всяком случае, в первой их половине, — и не могла не задуматься: а что же дальше?

Она почувствовала, что взяла слишком серьезный тон, и попыталась улыбнуться.

— Смешно, конечно, но почему-то от мыслей о моей скромной персоне мне всегда становится грустно.

Некоторое время она молча смотрела в иллюминатор, потом снова повернулась к Хиксу:

— Вы обращали внимание? Если летишь вечером, то сразу видно, что скоро Флорида — по теням от пальм. Сверху деревья все выглядят одинаково, но под каждой пальмой на земле черное пятно — тень от листьев на вершине. Поговорим о Флориде?

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Лучше расскажите еще о вашей скромной персоне. Когда мне станет скучно, вы сразу заметите — я всегда начинаю зевать и поглядывать на часы.

— А что вы думаете — и расскажу. Я просто решила сделать перерыв, а то у меня что-то глаза на мокром месте. Так вот, примерно в это время мама решила наконец поговорить со мной о том, что скоро, как она выразилась, я стану женщиной. Естественно, я навострила уши и внимательнейшим образом ее выслушала. Ага, подумала я, вот оно, начинается. Я росла очень серьезной девочкой и отлично понимала, что в этой жизни ничего даром не дается и за все нужно платить. Все, о чем мать мне рассказала, показалось достаточно неприятным, и именно поэтому я еще больше поверила, что моя мечта сбудется. Разумеется, чтобы стать писаной красавицей, надо страдать. Короче, мы с мамой расцеловались, и я была весела и счастлива. Я уже предвкушала, как скоро обо мне заговорит вся школа. Ну, вы понимаете… Как наш директор — черноволосый красавец с изысканными манерами — скажет моей учительнице: «Вы заметили, мисс Мили, как расцвела в последнее время наша Аманда». А она ответит: «Вы совершенно правы, мистер Нибл. Я на уроках буквально глаз не могу от нее отвести. Она просто очаровательна».

Лейтенант Турк насмешливо скривила губы.

— В действительности же вместо этого у меня испортилась кожа на лице, и я вытянулась сверх всякой меры. Так что мне не оставалось ничего другого, как прилежно учиться и читать книжки. И я знала, что на самом деле говорили учителя директору — я часто оставалась в школе позаниматься после уроков, ведь больше мне делать было нечего, и слышала, как они говорили в коридоре: «Бедняжка Мэнди Смит. Так и просидит всю жизнь со своими книжками. Да еще этот ужасный цвет лица — неужели нельзя ничего сделать с кожей? Она так стесняется…» Дома я глядела на себя в зеркало — и вправду, настоящий книжный червь. Сначала расстраивалась, потом опять стала читать с утра до вечера. Наверное, оно и к лучшему. Вскоре умер отец, и мы остались почти без средств. Я поступила работать на полставки в местную библиотеку — ведь я так любила книги, а тут мне еще за это платили кучу денег!

— Так ваша девичья фамилия Смит? — сказал Хикс.

— Да. Турк — фамилия бывшего мужа. Я решила остаться Турк — все-таки не так безлико, как Смит. По-моему…

— Хикс, — раздался за спиной капитана голос полковника Росса.

Капитан Хикс обернулся.

— Слушаю вас, сэр, — сказал он.

В руках у полковника был большой бумажный пакет, он протягивал его Хиксу. Генерал Бил тоже повернулся в кресле и смотрел на них.

— Эй, хотите слойки с кремом? — крикнул генерал.

— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил Хикс. Он взял пакет и протянул его лейтенанту Турк. Она улыбнулась и отрицательно покачала головой:

— Нет, спасибо, генерал.

— Может, он хочет? — крикнул генерал, показав на сидящего на крышке химической уборной Макинтайра.

— Капрал, — окликнул Хикс. — Генерал спрашивает: хотите слойку?

Юноша вздрогнул, и книжка с комиксами упала с коленей на пол.

— Так точно, сэр! — сказал он.

Лейтенант Турк повернулась и протянула ему пакет. Он с удивлением посмотрел на нее, и все поняли, что он не слышал, о чем его спрашивают. Он заглянул в пакет, потом снова недоуменно уставился на лейтенанта Турк.

— Это вам. Угощайтесь, — сказала она.

— Мне? — изумленно спросил он. — О, благодарю вас, мэм. — Он запустил в пакет тонкую черную руку и взял слойку.

Сержант Пеллерино зашевелился на откидном сиденье; обмякшее во время сна, крепко сбитое тело его вдруг напряглось, он застонал и открыл глаза.

— Дэнни! — позвал генерал.

Сержант провел тыльной стороной ладони по лицу.

— Слушаю, капитан, — пробормотал он. Потом потряс головой. Все рассмеялись; и наконец, поняв, в чем дело, сержант сконфуженно улыбнулся.

— А если бы я крикнул «Спасайся, кто может»? — засмеялся генерал.

— Наверное, так и треснулся бы задницей об пол… — и, увидев лейтенанта Турк, протягивавшую ему пакет, он торопливо добавил: — Извините, мэм. — Потом взял слойку и запихнул в рот.

— Думаю, генерал скоро захочет с вами поговорить, — шепнул полковник Росс Хиксу.

— Что от меня требуется, сэр?

— Ну, во всяком случае, никуда пока не отлучайтесь из самолета, — добродушно усмехнулся полковник. — Он, наверное, попросит Каррикера поменяться с вами местами. Сейчас генерал пытается подняться повыше. А то здесь очень сильный встречный ветер. Как закончит, он вас позовет.

III

Стрелка указателя воздушной скорости на приборной доске в углу перегородки над головой генерала Била поползла вправо и застыла на отметке сто двадцать. Генерал прибавил газ, и самолет, задрожав от натужной работы двигателей, стал набирать высоту. Закружилась большая стрелка на шкале высотомера, отсчитывая сотни футов, а короткая стрелка переместилась с шести на семь, потом на восемь тысяч футов.

Далеко внизу, справа, растаяла в дымке серая гладь Мексиканского залива. Детали чернеющей суши постепенно пропадали, растворяясь в бесконечном смутном пространстве. Сплющенный край совсем было закатившегося багрового солнца стал снова подниматься над горизонтом. Стрелка переползла на восемь тысяч пятьсот, потом на девять тысяч. Каррикер что-то сказал вполголоса генералу, и тот кивнул. Прошло еще несколько минут; высотомер показывал десять тысяч футов. Гул двигателей все больше нарастал, но не равномерно, а как-то петляя: чуть спадал и вновь усиливался, опять спадал… Стрелка рывками, словно цепляясь за шкалу, подошла к одиннадцати тысячам и поползла дальше.

— Что-то ветер не утихает, — сказал генерал Бил. — Кислород у нас есть?

— Есть, но всего пять баллонов, — ответил Каррикер. — Он опустил руку под сиденье и повернул кран обогрева кабины на полную мощность.

— Самолет перегружен, — сказал генерал. — Двигатель перегревается. — Он повернулся к полковнику Россу. — Как самочувствие, судья? Не слишком высоко мы забрались?

— Нормально, — ответил полковник. Он посмотрел на капитана Хикса и лейтенанта Турк. Видно было, что Аманде не по себе. Приоткрыв рот и вытянув шею, она тщетно пыталась вздохнуть полной грудью. — Но выше, пожалуй, не стоит, — сказал полковник. — Вам-то с Бенни не привыкать, вы, может, и родились на аэростате, а мне нужен воздух, я уже не молод.

— Договорились, — добродушно отозвался генерал. — Ладно, пусть машина передохнет. — Он отдал штурвал от себя. Самолет слегка качнуло, громче завздыхали и запыхтели моторы, ритм убыстрился, сменилась тональность. — Так и идем все время против ветра, — проворчал генерал. — Прямо как чувствовал…

— Точно, — подтвердил Каррикер. Он взглянул на приборную доску. — Но держится машина неплохо.

Они негромко переговаривались, роняя небрежные замечания, уверенно и спокойно. Это был их мир, закрытый для непосвященных мир авиации.

— А ведь очень приличную машину состряпали, верно, Бенни? Тут где-то должна быть инструкция по эксплуатации.

— Вот, в боковом кармане.

— Давай посмотрим, какая там стоит максимальная крейсерская скорость. Думаю, можем немного прибавить. Хочется поспеть домой до темноты. Да еще этот ветер — видимо, ниже по трассе гроза.

Каррикер раскрыл инструкцию на нужной странице и передал генералу. Потом надел наушники, включил приемник и настроился на частоту Оканары.

— Так и есть, атмосферные помехи, — сказал он. — Уже, наверное, час как нет связи. Может, пойдем на снижение? — Он снял наушники. — Если не спустимся пониже, больше ста восьмидесяти не выжмем. И так температура головок двести пятьдесят. — Он постучал пальцем по стеклу прибора.

— Вас понял, — сказал генерал Бил. — Слушай, ты не поменяешься местами с капитаном, пока я не начал триммировать? Мне нужно с ним поговорить.

— Вас понял, — ответил Каррикер. Он перегнулся через спинку кресла к полковнику Россу. — Генерал хочет поговорить с капитаном, полковник. Скажите, чтобы он пересел на мое место. Только пусть идет первым — самолет и так на хвост завалился.

Край багряного солнечного диска вновь скрылся за горизонтом, и теперь они летели в мерцающем океане невесть откуда льющегося света. Впереди, почти на одном уровне с ними, в белесой пустоте, там, где она переходит в серую мглу, сияла яркая точка. Это была звезда, и, казалось, они давным-давно расстались с землей и уже много миль летят в межзвездном пространстве навстречу неведомым мирам.

Полковник Росс включил лампу на столике-планшете и придержал рукой разложенные бумаги, чтобы их не смахнули Хикс и Каррикер, когда будут меняться местами. С карандашом в руке он принялся читать проект приказа: Согласно инструкции 85-2 оканарской базы ВВС все офицеры, офицеры летно-подъемного состава и унтер-офицеры, прибывающие для прохождения временной службы согласно плану АБДИПа 0-336-3 (нормативы оценок действий средних бомбардировщиков Х-701) будут…

Глаза устали, он снял очки и протер стекла. В разреженном воздухе было трудно дышать. Взглянув на часы, полковник понял, что они здорово опаздывают — вряд ли удастся пообедать раньше девяти. Он достал трубку и хотел было закурить, но потом положил ее на столик — курить на такой высоте не стоит, голова закружится. Полковник вздохнул, снова надел очки и, мысленно приказав себе собраться — а за годы изучения права он приучился к строгой дисциплине, — заставил себя читать приказ дальше.

Речь шла о выделении на территории АБДИПа зданий для размещения офицеров, прибывающих на этой неделе, что его, собственно, не касалось, как и все прочие бумаги — вся эта текущая документация, копии донесений штаба ВВС, служебные инструкции, отчеты пяти административных отделов АБДИПа и штабных отделов. Вообще-то это была обязанность помощника командира по административным вопросам полковника Моубри — выуживать из потока бумаг информацию, которую обязательно нужно было довести до генерала, но Моубри с ней явно не справлялся.

Моубри — сморщенный, почти совсем седой, со смуглой, словно дубленой, кожей — был кадровый военный и ветеран ВВС, он начал летать тридцать с лишним лет назад еще у Уилберта Райта и закладывал первые виражи, распугивая коров на пастбищах в Огайо. Сейчас мало кто из них, получивших когда-то гражданский аттестат Международной федерации аэронавтики и звание военного летчика секции авиации, еще оставался в строю. Разве что Моубри да еще командующий ВВС.

Можно сказать, Моубри так же мало преуспел, как и полковник Вудман, хотя и по иным причинам. Казалось, какое-то непреодолимое препятствие стоит на его пути к высокому посту, на который, при нормальном ходе событий, долгая армейская служба давала ему все основания претендовать. Во всяком случае, виновата в этом была не армия. В армии молодым редко удается обойти по службе ветеранов, и только болезненно мнительные люди, вроде полковника Вудмана, станут с этим спорить. Конечно, все не могут стать командующими, но в благословенные времена, когда численность сухопутных войск США составляла несколько миллионов человек, принципы ставились превыше всего и не нарушались даже из-за личной неприязни. Главное — интересы армии. Если долгие годы службы в мирное время не будут вознаграждаться — это уже покушение на основы основ.

Моубри был одного возраста с полковником Россом, но, казалось, нисколько не горевал, что ему не удалось пробиться на вершину служебной пирамиды. Возможно, думал иногда полковник Росс, Моубри в глубине души даже рад, что его не выдвигают на какой-нибудь ответственный пост. Он был вполне доволен своим положением в Оканаре, где весь его штат состоял из пожилой секретарши, миссис Спен, которая много лет работала с ним еще на базе Максуэлл, и старшего уорент-офицера Ботвиника, который, по существу, выполнял обязанности его помощника. Полковник Моубри был работником трудолюбивым и добросовестным. Он сам это знал, знал, что трудится не покладая рук, и, казалось, его нисколько не смущало то очевидное для полковника Росса и даже для генерала обстоятельство, что труд этот по большей части совершенно бесполезен.

Когда посыльный приносил утреннюю почту, полковник Моубри обычно долго и тщательно рассматривал каждый пакет. Потом говорил Ботвинику: «Не могли бы вы… э-э… позвонить полковнику Хайду в отдел анализа полетной информации (или полковнику Култарду в отдел нестандартных проектов, или майору Сирсу — начальнику военной полиции, или начфину, или в службу связи базы, или в военно-юридический отдел) и попросить их уточнить меморандум о…». Потом он долго изучал бумагу, поворачивая ее то так, то эдак, разыскивал и сверял номера и шифры; на это уходило все утро. Наконец, все проверив и перепроверив и добавив уйму ненужных бумаг, объем которых нередко превышал объем исходных документов, он приносил их к генералу и, если тот его принимал, пускался в бесконечные объяснения.

Генералу Билу пришлось выработать защитную тактику: он всякий раз просил Моубри узнать, что думает по этому поводу полковник Росс. Моубри не обижался, и у них с полковником Россом вскоре сложилась своего рода система разделения труда. Копии всех бумаг, поступавших к офицеру по административным вопросам, направлялись к инспектору ВВС. Полковник Росс их просматривал, решал, какие из них действительно заслуживают внимания, и передавал генералу. Таким образом, полковник Росс ведал входящими документами, а полковник Моубри, под неусыпным контролем Ботвиника, занимался документами исходящими, после того как генерал Бил или полковник Росс выносили по ним решения.

Это в какой-то мере снижало напряженность утренних занятий полковника Моубри, и у него оставалось время, чтобы собрать в десять часов в штабной столовой небольшую группу — выпить кофе и обсудить в непринужденной обстановке программу работы на день. Моубри оживлял эти собрания сложным ритуалом подбрасывания монеты — кому платить за кофе. Обстановка здесь царила самая демократическая. Сюда мог прийти любой из работников штаба, нередко забегали и сотрудники управлений узнать, что сказал генерал по тому или иному поводу и что намеревается сделать. Этакая большая дружная семья. Моубри подшучивал над девушками — штабные секретарши приходили наравне со всеми; они начинали работу в восемь, и получасовой перерыв шел только на пользу делу; полковник участвовал в розыгрышах новичков и молодых офицеров, которые выказывали слишком большое почтение начальству; хохотал, когда ему удавалось выиграть при бросании монеты — кстати, он выигрывал довольно часто.

Офицеры, не принимавшие участия в этих кофепитиях, презрительно называли их «детским часом», но к самому полковнику Моубри все относились хорошо, несмотря на умопомрачительные административные препоны, которые он умел создавать при решении простейшего вопроса. Он охотно брался помочь всякому, кто обращался к нему с просьбой, но если и исполнял свои обещания помочь, то по пословице «обещанного три года ждут». В случае неудачи он неизменно признавал свою вину, а если виноват был кто-то другой, всячески пытался оправдать виновного. Нельзя сказать, что он был ценным работником, но он служил генералу Билу верой и правдой — факт сам по себе достойный удивления, если принять во внимание, что Моубри — пионер авиации — был уже заслуженным летчиком, когда генерал еще катался на трехколесном велосипеде. Будь Моубри более тщеславным и завистливым, он бы, конечно, нашел способ показать, что при таком послужном списке и в столь почтенном возрасте его незаслуженно обидели, назначив на второстепенную должность под начало человека, который ему в сыновья годится.

Больше всех страдал от Моубри полковник Росс. Казалось, он должен был бы первый по долгу службы возмутиться столь, мягко говоря, малоплодотворной работой полковника Моубри и постараться, чтобы его сместили. Однако ему это и в голову не приходило. Попадись ему такой Моубри лет двадцать назад, он, не раздумывая, тотчас бы от него избавился (не без тайного удовольствия, какое испытывает человек, ясно сознающий свой долг и, невзирая на иные соображения, его без промедления выполняющий), он бы рубанул с плеча, не заботясь о том, куда полетят щепки.

Полковник Росс и сам не мог бы сказать, почему смирился с Моубри: то ли поумнел на двадцать лет, то ли просто на те же двадцать лет постарел. Конечно, теперь он лучше представляет себе, к чему в конечном счете приведут те или иные поступки, предвидит сложные последствия простейших причин, знает, как одно с неизбежностью влечет за собой другое. Жизненный опыт безжалостно подрезал крылья самым заветным, безрассудным мечтам юности, когда казалось, что, если очень постараться, можно всего добиться и что цель в конечном счете оправдывает средства, сколь сомнительными бы они ни казались поначалу. К сожалению, когда достигаешь цели, видишь, что она вобрала в себя все то плохое, что было заложено в средствах. Короче говоря, желание рубить с плеча пропадает, как только сталкиваешься с необходимостью убирать за собой щепки. Обретаемые с возрастом благоразумие и способность видеть на несколько ходов вперед могут уберечь от многих ошибок. Впрочем, может, мудрость здесь и ни при чем: просто, слабея с годами телом и духом, мы начинаем вести себя осмотрительнее.

Трезво оценив цель и средства, которые потребуются для ее достижения, полковник Росс мог из жизненного опыта предсказать, как будут развиваться события. Начнут спрашивать, а что, собственно, мы выиграем от замены полковника Моубри. Предложат поискать другой выход. Будут со всей убедительностью доказывать, что смещение Моубри при нынешних обстоятельствах приведет не к повышению эффективности управления, а к неразберихе и разброду, то есть принесет ущерб делу в целом; сначала найдут замену, потом должно пройти несколько недель, чтобы стало ясно, годится новый человек на эту должность или нет, а также правы или не правы те, кто его рекомендовал. А что касается другого выхода — тут далеко искать не надо. Ведь полковник Моубри не настаивает на том, чтобы самому выполнять свои обязанности, — ну и слава Богу. Лишь бы полковник Росс по-прежнему выполнял их вместо него.

В пятнадцать лет Норман Росс, здоровый и рослый деревенский парень, решил, что его долг — записаться добровольцем в действующую армию; он выдал себя за восемнадцатилетнего (согласия родителей он получить и не пытался, так как знал, что они ни за что не позволят) и в результате вскоре оказался на Филиппинах. Хотя он прибыл туда слишком поздно, чтобы принять участие в самой испано-американской войне, Росс все же успел повоевать во время ответных военных действий на острове Самар под командованием грозного Джейка Смита по прозвищу «Ревущий дьявол». В 1901 году рядовой Росс вернулся домой ветераном и, остепенившись, начал изучать право.

Позже он всегда считал эту военную одиссею юношеской блажью и рассказывал о своих приключениях сыновьям исключительно в назидательных целях, как пример безрассудных и бессмысленных поступков, которые совершают юнцы, когда не слушают советов старших; но вместе с тем ему было лестно, что земляки считают его бывалым солдатом, знатоком по военной части. Он охотно вступил в Национальную гвардию^[2] и вскоре стал командиром; его репутация отличного организатора и руководителя укреплялась с каждым годом. Правда, времени для исполнения командирских обязанностей оставалось все меньше — его адвокатская практика росла, но он не решился, а может, не захотел отказаться от своего поста, ибо не сомневался, что тот единственный, кто мог бы его заменить на должности начальника строевого отдела, непременно развалит с таким трудом налаженную систему.

В 1916 году он отправился на мексиканскую границу, а в 1917 — во Францию, где в конце концов стал начальником снабжения Третьего авиационного учебного центра в Иссудене. В авиацию его привела отнюдь не страсть к полетам; просто в войсках связи, из которых, собственно, и выросла довоенная авиация, катастрофически не хватало людей — настолько быстро развивался этот новый род войск. Все сложилось как нельзя лучше. Отчаянные — и щеголявшие этой отчаянностью — молодые пилоты сто третьей эскадрильи называли капитана Росса Дедулей (ему было тридцать четыре года), уважали и даже любили за умение добывать из недр армейских провиантских складов самые изысканные деликатесы, недоступные другим снабженцам. Особенно славилась их офицерская столовая тем, что в армии очень расширительно именуется «напитками». Начснаб доставал автомобиль и исчезал на весь день; в результате «напитками» могли стать — в зависимости от меню или от настроения летчиков — шампанское, свежее молоко либо любимый всеми натуральный кофе. В знак признательности они брали Росса с собой в воздух, и к концу войны на его счету уже было несколько самостоятельных полетов.

Летать в те годы было смертельно опасно, и авиация стояла особняком в ряду прочих профессий; на летчиков смотрели как на членов некоего рыцарского ордена; они изо всех сил старались не думать о том, что, если война не кончится в самом скором времени, все они неизбежно погибнут — не в бою, так в результате аварии, не на этой неделе, так уж наверняка через месяц. Они поддерживали друг друга, стараясь побороть животный страх, порой бравируя тяжеловесным черным юмором: вытащи поршни — видишь, у меня в боку застряли, — собери мотор и возвращайся на базу, порой суеверно прибегая в разговоре к мрачноватым эвфемизмам, вроде приземлился навечно.

Те, кто уцелел, знали, что до конца дней прочно связаны друг с другом. Майор Росс вернулся к занятиям юриспруденцией и вскоре был избран судьей округа. Теперь, у него действительно не было времени для Национальной гвардии, и ему пришлось с ней расстаться. А вот армейская дружба оказалась более прочной. Летчики, служившие с ним в Иссудене, по-прежнему искренне считали его членом их летного братства. Они ни минуты не сомневались, что он окажет посильную поддержку любым планам, способствующим развитию авиации. Поэтому связь с бывшими сослуживцами да и с другими военными летчиками никогда не прерывалась, хотя встречались они не часто. Те старались использовать его влияние где только возможно. И без труда уговорили его участвовать в создании службы авиации при Национальной гвардии.

Вот почему он ничуть не удивился, что с началом войны ему предложили звание полковника и попросили срочно вернуться на службу. Разумеется, тут надо было все как следует обдумать. Он ответил, что вряд ли вправе пренебречь своими многочисленными общественными обязанностями, что ему надо тщательно взвесить все «за» и «против», прежде чем принимать такое важное решение. На самом деле он ни минуты не сомневался, что согласится. Единственное, что действительно нужно было хорошенько обдумать, — это то, как признаться жене. Коре и без того хватало поводов для волнений: двое сыновей были уже взрослыми, причем один успел жениться и обзавестись ребенком. Она понимала, что обоим, вероятно, предстоит воевать. Третий сын, которому не исполнилось восемнадцати, только что поступил в колледж с намерением изучать дальше медицину и, как ей казалось, мог рассчитывать на отсрочку. Но разве можно быть в чем-то уверенной в мире, где, как она считала, всем заправляют мужчины — ведь они думают только о своих мужских интересах. Судья Росс понимал, что жена, как и большинство женщин, противопоставляет его мужскому миру свою идею разумного и благопристойного мира женщин, в котором можно вести дела точно так же, как она вела прекрасно налаженное домашнее хозяйство. Вся их повседневная жизнь была подчинена строгой дисциплине. Она решала, как расставить мебель, что ее муж должен есть, что надевать, как развлекаться, как воспитывать детей. Мужчинам, по ее убеждению, конечно же, намного лучше под опекой женщин, да и все человечество только выиграет, если миром будут править женщины.

К сожалению, в жизни все обстояло иначе. Нельзя сказать, что Кора была вполне довольна мужем, хотя ей удалось во многом изменить его характер к лучшему; впрочем, она давно смирилась с его недостатками. В конце концов, мужчина и должен быть сильнее, храбрее и образованнее жены; и хотя женский ум гораздо совершеннее мужского, так хочется иногда, устав жить своим умом, отдохнуть под сенью мужского превосходства. Вот если бы удалось, сохранив в мужчинах все их неоспоримые достоинства, укротить свойственную им необузданность — ведь они подчас готовы разрушить все и вся, лишь бы доказать свою независимость или просто показать себя.

Может быть, не все женщины могут сформулировать это так отчетливо, но только очень молодые и очень глупые считают, будто разумными доводами можно заставить властолюбивых мужчин отказаться от принятого решения. Итак, заметив у Нормана знакомые симптомы и догадавшись, как беспокойно у него на душе (потому что ему было совестно строить планы, которые, он знал, она не одобряет; кроме того, он жалел, что с дурацкой поспешностью признал, какое важное значение имеет армия в его жизни), и, когда он произнес слово «долг» и стал доказывать, что должен вернуться в строй, Кора Росс поняла, что игра проиграна. У них ведь есть сыновья, которые пойдут воевать, к тому же он и без того выполняет свой долг — долг судьи, долг перед женой, которую он должен беречь, и, наконец, долг перед самим собой. Значит, все эти доводы он уже рассмотрел и отверг. Все это для него уже не долг. Ему хочется вернуться в армию, поэтому он торжественно называет свои истинные намерения и желания словом «долг», ломает перед ней нелепую комедию, делает вид, будто сам ужасно огорчен и поступает так не по своей воле, да еще хочет, чтобы она согласилась.

Ну уж нет. Сейчас Кора, как это порой случается со всякой нормальной женщиной, всем сердцем ненавидела мужчин за их безрассудство и лицемерие, бессердечность и самодовольство. Вот он — сидит перед ней и мелет всякий вздор. Ну и пусть! Кому он нужен? Увы, ответ был прост и не слишком приятен — ей! Кора Росс знала по опыту, что уже завтра почувствует унизительную потребность снова его увидеть. Она не могла — или не хотела — жить без этого старого дурня.

Кора Росс взяла себя в руки. Она была красивой женщиной — из тех, что с годами лишь расцветают. В зрелые годы лицо ее потеряло припухлость и мягкость, плохо сочетавшуюся с классически правильными чертами. Ее очень украшали густые, ухоженные волосы, когда-то белокурые, а теперь с заметной проседью. Кора всегда была находчивой и умелой, и выражение спокойной решительности на ее лице казалось более уместным в пятьдесят лет, чем в двадцать. Она сразу поняла, как следует поступить.

— Что ж, Норман, — сказала она. — Значит, ты уже все решил. Куда тебя направляют?

Он ответил, что еще не знает. Она заметила, что он старается не смотреть ей в глаза, и это немного смягчило ее. Она была уверена: он не сумеет скрыть облегчения и радости, что ему удалось так легко отделаться.

— Во всяком случае, если ты будешь служить в Штатах, — решительно продолжала Кора, — я здесь не останусь. Закрою дом и сниму квартиру или домик неподалеку от лагеря, или как там это у вас называется. Не допущу, чтобы ты, в твоем возрасте, жил в палатке. Должен же кто-то следить, чтобы ты по-человечески питался и соблюдал режим.

— Знаешь, Кора, скорее всего, меня пошлют за границу, — сказал он.

Он по-прежнему старался не встречаться с ней взглядом; на минуту она даже заподозрила, что он все-таки знает, куда его направят. Потом решила, что нет, не знает, он человек правдивый. Когда ему приходилось лгать, она сразу это чувствовала.

— По-моему, за океан разумнее посылать людей помоложе, — сказала она.

Она умолкла, вспомнив о детях, и снова ощутила страх за их судьбу. Потом, решив, что и ему нелишне о них напомнить, хотя он вряд ли способен постичь весь ужас того, что им угрожает, и осознать свою вину, добавила:

— Тома и Хьюберта наверняка призовут. Слава Богу, что Джимми всего семнадцать. Доктор Поттер сказал, что ему должны дать отсрочку, потому что он учится на подготовительном в медицинском.

Видимо, что-то судья Росс все же постиг и осознал. Он заерзал на стуле и ничего не ответил.

— Ведь должны, правда? — спросила она с тревогой.

— Видишь ли, Кора, — сказал судья, — я точно не знаю, дают они отсрочку или нет. Вообще-то мальчикам в медицинских колледжах, как правило…

— Но ведь доктор Поттер сказал…

— По правде говоря, Кора, я сегодня утром получил телеграмму. Джимми сообщает, что записался в авиацию. Я как раз собирался тебе сказать. Он считает…

— Но это невозможно… Нужно согласие родителей… Я точно знаю, что нужно. Мейбл мне рассказывала про Годфри…

Она вдруг замолчала и снова взглянула на него. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Потом она встала и, к его ужасу, разрыдалась.

— Ну что ты, Кора… — Он поспешно вскочил и подошел к жене.

— Нет, нет… — твердила она, — и не говори! И слышать ничего не хочу!

Она выбежала из комнаты. Норман пошел за ней в холл. Кора стояла перед зеркалом и повязывала на голову косынку. Потом сняла с вешалки шубку.

— Успокойся, Кора, — произнес он.

Не оборачиваясь, она покачала головой. Поглядела на свое отражение в темном стекле и, поправив косынку, пошла к выходу.

— Кора, — сказал он. — Куда ты?

— В библиотеку, там для меня книгу оставили, — ответила она.

Дверь закрылась; он стоял в холле и слушал, как тонкие каблучки процокали по веранде, потом по ступеням лестницы. Он пошел обратно через холл, через полутемную столовую в буфетную и взял с полки стакан. В кабинете он отворил дверцу дубового шкафчика, достал бутылку — рождественский подарок приятеля-адвоката — и плеснул себе щедрую порцию виски. Потом поставил бутылку на место и тяжело опустился в кресло.

— Ну, вот и все, — произнес он вслух.

Теперь хотя бы не надо думать, как ей обо всем этом сказать.

В начале февраля полковник Росс получил предписание прибыть в Вашингтон. За неделю до этого его старый друг, который обещал замолвить за него слово генерал-адъютанту, уехал в Саванну, где формировались штаб и штабная эскадрилья будущей Восьмой воздушной армии. Пока его друг разрабатывал планы, в которых должно было найтись место и для судьи Росса, оказалось, что у начальства были свои планы на него самого. Как тогда нередко бывало, тот узнал о своем новом назначении в последнюю минуту и уже через два часа вылетел на юг. Кроме него, никто в штабе не знал о его планах насчет полковника Росса — видимо, дело еще не пошло дальше наброска штатного расписания на клочке бумаги.

В авиационном штабе Росса приняли очень любезно — со многими офицерами он уже был знаком. Спросили, что он делает в Вашингтоне. Когда он показал им свое предписание, они лишь озабоченно почесали в затылках; попытались ему помочь, куда-то звонили, но безуспешно; в конце концов посоветовали ему просто ждать и быть наготове.

Полковник Росс решил обратиться в высокие инстанции. На следующий день помощник военного министра по авиации имел с ним десятиминутную беседу и рассказал ему кое-что о грядущей реорганизации военного министерства. Пока еще окончательно ничего не решено, но похоже, что перемены будут в пользу ВВС — положение авиации укрепится, круг задач расширится, должны открыться новые вакансии. Он тоже посоветовал полковнику Россу ждать и быть наготове. Где его можно будет в случае чего найти?

Россу с трудом удалось снять комнату в старом отеле «Лафайет». Помощник министра записал номер телефона полковника в блокноте на своем столе. В переводе на гражданский язык это означало, что полковник Росс может понадобиться ему в самое ближайшее время и ему некогда ждать, пока Росса уведомят по обычным официальным каналам. После этого с несколько смущенным видом и чуть застенчивой учтивостью помощник министра избавился от просителя. Больше от него не было ни слуху ни духу.

Реорганизация произошла только в марте, так что полковник Росс болтался без дела уже больше месяца. Каждое утро он облачался в форму с полковничьими орлами и орденскими ленточками, полученными в первую мировую. Он медленно съедал завтрак и читал неумело прикрытые бодрыми фразами скверные новости с Тихого океана. Потом, если не было сильного снега или дождя, пешком отправлялся в здание Комитета вооружений, стараясь попасть туда не раньше десяти. Он знал, что до десяти все заняты на утренних летучках или разбирают почту. Он проходил по темным обшарпанным коридорам и заглядывал к знакомым секретарям и начальникам отделов.

Иногда, чтобы как-то занять его, ему давали длинные, никому не нужные докладные записки или устаревшие отчеты, просили прочесть и кратко набросать свои соображения. В поддень полковник Росс отправлялся (пешком, если была хорошая погода, или же на такси) в клуб Армии и ВМФ, где съедал легкий ленч, состоящий из салата и супа. Поначалу он сразу же возвращался назад в Комитет вооружений. Но примерно через неделю он изменил этому правилу и шел прямо в свой отель — благо тот был рядом, за углом, — чтобы немного соснуть. Проснувшись, начинал обзванивать всех, кто, как он считал, мог ему помочь. Иногда его приглашали прийти с кем-то переговорить. Если нет, он предупреждал, что его всегда можно найти в клубе «Космос». Там он коротал остаток дня за чтением в библиотеке. Росс никак не мог отделаться от мысли, что с таким же успехом мог спокойно остаться дома.

Все дело было, конечно, в его полковничьем звании. В начале 1942-го звание полковника ценилось еще очень высоко. Ничего не стоило втиснуть в штатное расписание еще одного капитана, может быть, даже майора. А офицеру высокого ранга было трудно найти достойную должность. При существующих в ВВС порядках для полковника, если он не летчик, почти невозможно было подыскать работу даже в подразделениях, непосредственно не связанных с полетами. Полковник Росс отлично понимал трудность своего положения. Оставалось запастись терпением и ждать.

Когда реорганизация закончилась, а длянего так и не нашлось места, он стал добиваться встречи с командующим. Это оказалось проще, чем он ожидал, ему сразу же предложили прийти на следующий день в десять утра. К несчастью, на следующее утро произошло какое-то событие, которое привело командующего в такую ярость, что к десяти утра он уже бурлил от злости, как закипающий чайник. Сидя в приемной, полковник Росс слышал, как генерал кричит и стучит кулаком по столу. Генеральская секретарша закатила глаза и многозначительно покачала головой. Наконец крики стихли. Из кабинета выкатились два бригадных генерала с горящими ушами и, роняя на ходу бумаги и наталкиваясь друг на друга, точно пьяные, прошли по коридору. Полковника Росса пригласили в кабинет.

Видимо, генерал куда-то засунул бумажку, на которой было записано, кто такой полковник Росс и по какому вопросу пришел, а может быть, просто не удосужился в нее заглянуть. Когда полковник строевым шагом вошел в кабинет (никогда не знаешь, чего ждать от человека с тремя большими звездами на погонах), остановился по стойке «смирно» и отдал честь, генерал, все еще красный от гнева, пролаял:

— Не тратьте времени на эту чепуху! Давайте сразу к делу — что у вас? — На столе что-то загудело, и он прокричал в селектор: — Я буду через несколько минут. Пусть ждут. И не звоните сюда больше! Так, быстрее выкладывайте, полковник, что у вас там?

Полковник Росс хотя и оторопел немного от такого приема, но не стушевался. Он скорее почувствовал угрызения совести, что беспокоит и без того задерганного человека. Он сказал, что прибыл уже месяц назад, но, к сожалению, офицера, который прислал ему предписание, уже перевели в другое место, и теперь…

— Послушайте, полковник, — ответил генерал. — Я не в состоянии лично заниматься назначением каждого военнослужащего в ВВС. Надеюсь, вы это понимаете. Там в приемной сидит майор, скажите ему, что я просил его рассмотреть ваше дело. Начальник отдела комплектования личного состава должен быть в курсе. А я — нет. И вообще, с какой стати я должен вам все это объяснять? Нет, вы мне скажите… — Он вдруг сменил тон и улыбнулся обаятельной улыбкой, которой так славился в более спокойное мирное время. — Не обижайтесь на меня, полковник, — сказал он. — Такая должность — приходится время от времени выговаривать людям. Мне за это и платят. А они должны принимать к сведению и к исполнению. Потому что за это им платят. — Он нажал рычажок на селекторе. — Майор, — сказал он, — я хочу, чтобы вы разобрались с полковником. Он сейчас у меня. Он вам сам все объяснит. А я уезжаю. Ничего не планируйте для меня на сегодня. Может быть, придется туда слетать.

— Большое спасибо, сэр, — сказал полковник Росс.

— Да, да, скажите ему. Он о вас позаботится.

Надо признать, что майор — помощник по административным вопросам — в каком-то смысле действительно о нем позаботился. На следующий день полковника Росса вызвал к себе заместитель начальника штаба. Он сообщил ему, что генеральный инспектор попал сейчас в крайне затруднительное положение. Они просто с ног сбились в поисках компетентных специалистов. Как полковник Росс — в прошлом судья и все такое, как раз тот человек, который им нужен, — смотрит на то, чтобы помочь им, разумеется временно, пока ему не подыщут достойное место в авиационном штабе или где-то еще.

Перед заместителем лежала какая-то папка — видимо, личное дело полковника Росса. Он был явно неглуп, этот маленький усатый бригадный генерал. Распоряжения, которые он получил насчет устройства полковника, были помечены грифом «очень срочно», и теперь он пустил пробный шар, чтобы посмотреть, как полковник Росс воспримет такую откровенную попытку его сплавить. Он пустился в излишне пространные рассуждения о трудностях, которые переживает сейчас генеральный инспектор, и о том, что перевод полковника в войска обслуживания армии — мера сугубо временная.

Полковник Росс с пониманием отнесся к этому предложению. Главное, сказал он себе, чтобы я приносил пользу. Он отлично понимал, по каким — достаточно веским — причинам для него не нашлось места в армейской авиации. Ведь дело совсем не в том, что кто-то сомневается в его способностях и компетентности. Но все же эта мысль не смогла его до конца утешить, и в душе остался неприятный осадок. Подумать только, ведь как они ни старались, а так и не нашли для него дела в авиации. Тот майор, должно быть, подумал: никто не хочет брать себе старого зануду, но нельзя же допустить, чтобы он снова беспокоил командующего. Так что давайте-ка сплавим его в войска обслуживания.

Полковник Росс сказал, что рад служить где угодно, лишь бы приносить пользу. Итак, он показал себя молодцом — правда, времени, чтобы показать себя молодцом, ему отвели совсем немного. Тут же выписали новое предписание — они ведь ничем не рисковали — и сказали, что он завтра же может приступать к работе.

Утром, в отеле, сняв эмблемы ВВС на лацканах кителя и собираясь заменить их на меч и ликторский пучок — эмблемы службы генерального инспектора, он вдруг увидел в зеркале свое отражение. На крупном, можно даже сказать, величественном немолодом лице под ежиком седых волос застыло обиженное, угрюмое и надутое выражение. Полковник Росс не выдержал и рассмеялся. Где-то он уже видел нечто подобное? Ну конечно же, на лице своего сына Джимми, когда тому запрещали брать отцовскую машину: он злился оттого, что все планы на вечер летят к черту, и страдал от ущемленного юношеского самолюбия.

Повеселев, полковник Росс закрепил новые эмблемы точно в центре поверх эмблемы США, надел китель и пошел завтракать.

Наверное, именно так — с юмором — ко всему этому и следовало относиться. Сначала чувство юмора потребовалось полковнику Россу, чтобы вернуть самоуважение и самообладание, пострадавшие из-за нелепого чувства уязвленного самолюбия, недостойного взрослого мужчины, в не меньшей степени оно пригодилось ему два месяца спустя. Потому что через два месяца то, чего он так долго добивался, само пришло в руки, причем совершенно неожиданным образом. К этому времени штаб ВВС делал все возможное, чтобы заполучить его обратно, а генеральный инспектор принимал все мыслимые меры, чтобы удержать его у себя. Началась борьба титанов — армейская авиация против войск обслуживания армии, и призом в этой борьбе был полковник Росс. Сам полковник занял нейтральную позицию. Он скромно держался в тени, стараясь не слишком переигрывать, потому что вскоре, после первого обмена ударами, противникам стало не так уж важно заполучить полковника Росса — дело было в принципе. Накал борьбы нарастал. Все большую роль стали играть соображения престижа, боязнь создать прецедент, рассуждения, что «надо утереть им нос». Вопрос мог решиться только на высшем уровне. Когда пыль на поле брани улеглась, полковник Росс снова оказался в штабе ВВС, тем самым подтвердив очень важный принцип: армейская авиация ни перед чем не остановится, но своего добьется.

Однако он вернулся в ВВС не переводом, а был как бы временно прикомандирован в армейскую авиацию. Армия может пользоваться его неоценимыми услугами, сколько пожелает. Но генеральный инспектор сказал раз и навсегда, что не даст перевести полковника Росса — и не дал, тем самым подтвердив другой важный принцип: войска обслуживания не позволят другим родам войск собой командовать. Таким образом, все были довольны, включая полковника Росса; впрочем, последнее обстоятельство едва ли кого-нибудь интересовало.

И сейчас, спустя полтора года, полковник Росс мог с чистой совестью сказать, что по-прежнему доволен новым назначением. Может быть, работа в штабе генерального инспектора была бы проще — во всяком случае, ему не пришлось бы делать несколько дел сразу. Возможно, там у него было бы меньше поводов для беспокойства — он все еще не был доволен работой Управления анализа боевых действий и потребностей ВВС, за шесть месяцев работы у нового Управления, разумеется, появилось много врагов, среди которых были лица гораздо более могущественные и влиятельные, чем полковник Вудман, считавшие, что АБДИП слишком много на себя берет и расширяется за их счет. Кроме того, он постоянно испытывал тревогу — может быть, и не совсем осознанную — за генерала Била: достаточно осторожный в других отношениях, тот не очень четко представлял себе возможную угрозу его нынешнему положению.

Полковник Росс беспокоился и о ходе войны в целом, что уж вовсе никак не было связано с его непосредственными обязанностями. В оканарский штаб стекалась масса всевозможной информации, и, сопоставляя результаты анализа этих данных различными специалистами, полковник не мог не понимать возможных катастрофических последствий действий командования. Например, он отлично представлял себе, что будет с Восьмой воздушной армией, если немцы додумаются до очень простых и вполне очевидных изменений в тактике истребительной авиации ПВО. Сам он находится далеко от театра военных действий и, возможно, недостаточно компетентен, чтобы оценить все «за» и «против» в этой гигантской ставке на тупость немцев, все же анализ Регенсбург-Швайнфуртской операции невольно наводит на грустные размышления: шестьдесят «летающих крепостей» сбито, из всех бомбардировщиков лишь шестнадцать процентов поднято в воздух и лишь девятнадцать процентов самолетов приняло участие в налете. Его сын Джимми служил в Англии бомбардиром на Б-17, и поскольку полковник Росс был бессилен что-либо изменить, он предпочел бы знать о состоянии дел в авиации поменьше — во всяком случае, не знать всего, что знают офицеры штаба ВВС и сотрудники АБДИПа.

В кабине самолета стало совсем темно; полковник Росс снова надел очки и при свете лампочки на штурманском столике принялся читать очередную бумагу: В соответствии с инструкцией S5-2 оканарской базы армейской авиации все офицеры…

Росс почувствовал, что устал. Но, несмотря на усталость, снова взялся за карандаш, потому что внутренний голос (который никогда его не подводил) подсказывал, что он должен преодолеть себя и продолжить чтение, иначе может упустить что-то важное. Он взглянул на уменьшившуюся, но все еще довольно толстую пачку непросмотренных бумаг, словно рассчитывая найти какое-то оправдание своему желанию передохнуть. Но его хорошо вышколенный мозг, отвергнув все отговорки, послушно вернулся к работе. Перед ним лежал список зданий для размещения служащих базы. Ага, это в связи с проектом 0-336-3, его нужно закончить к концу недели.

В одной колонке были перечислены здания, рядом номера, отдельные цифры которых обозначали тип здания, его место на территории базы и расположение относительно других зданий. Полковник Росс скрупулезно просматривал номер за номером. Он проверял, насколько логично выбраны и удобно расположены помещения, и не пометил ли квартирьер по ошибке столовую или школу как гостиницу для несемейных офицеров. Наконец он дошел до строчки, где стояло: Т-305, здание клуба.

Он облегченно вздохнул и провел красным карандашом сбоку две вертикальные черты. Потом написал на полях «Политика?», расписался и переложил бумагу в тонкую папку, куда откладывал все то, что обязательно нужно было показать генералу. Он достал из пачки непросмотренных бумаг новый документ; в верхней части меморандума значилось: Командирам всех подразделений АБДИПа и оканарской авиабазы. По вопросу поздравления с днем рождения.

Полковник Росс поморщился. Это был «сюрприз» полковника Моубри; в субботу генералу Билу исполняется сорок один год, и Моубри задумал провести тщательно отрепетированный парад. Парад этот, который, скорее всего, вызовет лишь досаду у именинника, должен состояться во время церемонии вечерней зори, обычно проводившейся без какой-либо помпы. У Росса не хватило духу с самого начала переубедить полковника Моубри, когда тот, похохатывая и потирая руки, впервые предложил эту идею, и он скрепя сердце пообещал ничего не говорить генералу, который, пожалуй, и не помнил, что суббота — день его рождения; а теперь уже поздно было что-то менять.

Это был уже не то четвертый, не то пятый меморандум. Полковник Моубри дал волю буйной фантазии, так пригодившейся ему при создании эмблем для АБДИПа, и план постепенно пополнялся все новыми и новыми фантастическими деталями. Сейчас он предлагал ввести прыжки парашютистов с Си-46 из Танжерин-Сити — одного из вспомогательных оканарских аэродромов — в момент общего построения на поле аэродрома. Он договорился с командованием школы прикладной тактики, что ровно в 16.30 две эскадрильи новеньких П-51 пролетят на высоте три тысячи футов. Одновременно на высоте шесть тысяч футов должны были пролететь Б-17, и он домогался у командования учебного центра в Хендриксе, чтобы они выделили для этого все свободные от дежурства самолеты. Полковник Моубри рассчитывал заполучить не менее сорока-пятидесяти тяжелых бомбардировщиков. Узнав о последнем новшестве, начальник военной полиции майор Сирс проворчал (так, чтобы Моубри не слышал), что предлагает еще одно дополнение к программе: пусть эти бомбардировщики сбросят хорошую серию двухсотпятидесяти фунтовых фугасов и разнесут всю эту лавочку к чертовой бабушке. Что избавит всех от дальнейших хлопот.

IV

В застекленной кабине пилота было светлее, чем в пассажирском отсеке, но генерал Бил все же включил освещение на приборной доске. Поглощенный настройкой автопилота, он молча кивнул Хиксу на освободившееся кресло Каррикера. Циферблаты двадцати приборов отбрасывали на сосредоточенное лицо генерала слабый золотистый свет.

Натаниел Хикс проследил за взглядом генерала. Указатель воздушной скорости показывал 200 миль в час. Пузырек указателя скольжения чуть заметно подрагивал около нулевого положения. Вертикальная скорость снижения увеличилась на шесть делений. Стрелка высотомера, показывающая сотни футов, неспешно поворачивалась в обратном направлении. Хикс с интересом разглядывал светящиеся циферблаты, как вдруг прямо над ним вспыхнула лампа критического давления топлива. Генерал Бил положил руку на рычаг переключателя ручного насоса.

— Прокачайте немного давление, капитан, — сказал он Хиксу.

Хикс в замешательстве оглядел кабину.

— Качните насосом. Вон там, прямо под вами, — сказал генерал. — Вот тот рычаг. Покачайте его вперед и назад.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Хикс.

— Как увидите на манометре, что давление поднимается, так хватит. Мы сожгли пропасть горючего. Все время шли против ветра. Да и сейчас еще сильный встречный ветер. Так, отлично, хватит. — Он переключил тумблер на цифру 3, подождал, пока топливо не стало поступать в двигатели, потом повернул на цифру 4. Стрелка рывком сместилась на десять десятых.

— Не дай Бог, если забыли заправить. Сто миль — не близкая прогулка. — Он достал пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки и протянул Хиксу: — Сигарету?

— Благодарю вас, сэр, — ответил капитан Хикс. Ему было совестно, что он так опозорился перед генералом; тот наверняка понял, что Хикс ничего не смыслит в летном деле, а как приятно было бы в ответ на просьбу генерала с самым непринужденным видом сделать все, что требуется. Он принялся шарить по карманам в поисках спичек, но генерал Бил протянул золотую зажигалку и сам дал ему прикурить, чем привел в окончательное смущение.

Нельзя сказать, что Натаниелу Хиксу было свойственно чинопочитание, просто он приучил себя считаться со старшими по званию. Он замечал подобное отношение у многих некадровых офицеров — из-за неуверенности в себе или осторожности они держались подчеркнуто почтительно, не столько потому, что хотели выразить свое уважение (которого они порой и не испытывали), а скорее чтобы не дать повода какому-нибудь полковнику или генералу устроить им нагоняй — большинству из них не приходилось бывать в таком положении с тех пор, как они закончили школу, и они просто не представляли, что в таких случаях следует делать; за долгие годы своей штатской жизни они привыкли, чтобы другие уважали их чувство собственного достоинства и то положение, которое им удалось в этой жизни достичь. Хикс чувствовал себя неловко.

Впрочем, такую же неловкость — как понял сейчас Хикс — испытывал и сам генерал. Он тоже чувствовал себя не совсем уверенно — хотя, разумеется, не из-за боязни, что капитан Хикс может сделать ему замечание или выговор: просто генерал не знал, как ему держаться с этими штатскими.

— Полковник Росс сказал, о чем я хотел с вами поговорить?

— Нет, сэр, — ответил Хикс и почувствовал, как на лице его непроизвольно появилось не совсем искреннее выражение почтительного интереса.

— Вот какая штука, — сказал генерал. — Мы тут кое-что задумали. Правда, я пока не уверен, что я — «за», что это нам нужно. Хочу, чтобы вы это сразу поняли. Пока еще ничего окончательно не решено, нужно еще посмотреть, что из этого может выйти, прежде чем решать окончательно. Только с чего-то все равно начинать придется, чтобы знать, что и как. Понимаете, что я имею в виду?

Честно говоря, Хикс ничего не понял. Но решил, что лучше дать генералу подробнее высказаться об этом «кое-чем», чем бы оно ни оказалось. Поэтому он с умным видом кивнул в ответ:

— Да, сэр.

— Вот и отлично. Я переговорил насчет этого с полковником Култардом. Он сказал, что вы здорово загружены. Я уж сейчас не помню, чем именно; он сказал, вы заняты, и мне бы не хотелось, чтобы вы прерывали основную работу. Во всяком случае, из-за этого задания. Тут нужно действовать с умом. Главное, нужно твердо убедиться, что это действительно пойдет на пользу ВВС. Но я не хочу, чтобы вы бросили все дела и занимались только этим, по крайней мере — пока. Если мы решим довести эту идею до конца, тогда позже, может быть, я вас переведу на время в свой штаб. Думаю, вы сможете работать в кабинете полковника Моубри. Но это не к спеху, сперва надо посмотреть, что и как.

— Да, сэр, — ответил Натаниел Хикс.

— Ну вот, значит, договорились. Вы ведь хорошо представляете себе, что такое АБДИП — ну там задачи, цели и тому подобное? Если нет, возьмите директиву ВВС — там все написано. Теперь так: мы считаем, и многие в штабе ВВС в Вашингтоне думают так же, что люди должны больше знать о нашей деятельности. Конечно, многое из того, чем мы занимаемся, идет под грифом «совершенно секретно». Об этом мы не можем рассказывать. Командование считает, что мы могли бы рассказать о структуре нашей работы в целом, дать основную идею. Но, естественно, нужно будет все утверждать в Вашингтоне. Мы выступили с конкретными предложениями, чтобы в Вашингтоне знали, что мы наметили и как собираемся подать материал. Мы не хотим, чтобы этим занимались в штабе — сами мы лучше справимся. Култард говорит, что вы издавали журнал. Так вот, есть мнение, что вы, с вашим опытом и подготовкой, могли бы подсказать, что можно подготовить для публикации в журналах — конечно, не касаясь секретных тем — о работе АБДИПа и оканарской базы. Может, побольше фотографий дать. Наш фотоотдел мог бы подготовить снимки.

— Вы хотите сказать, сэр, — Натаниел Хикс старался, чтобы в его голосе прозвучал приличествующий случаю энтузиазм, — что вас интересует возможность публикации статей об Оканаре в популярных журналах?

— Постойте, постойте, — сказал генерал. — Не нужно пока обещать им ничего конкретного, пока мы не знаем, что сможем дать. И потом, еще неизвестно, разрешат ли нам вообще эту затею. Вот, например, что-то появилось недавно насчет орландской базы. В Вашингтоне сказали, что сейчас учебное командование готовит публикацию для журнала. Я, правда, не считаю, что мы должны повсюду трубить о своих успехах. Но начальство полагает, что должны. Военно-воздушные силы — огромная организация… — генерал вдруг замолчал, потом добавил: — Я уверен, за всем этим стоит сам Старик. Ведь у нас теперь нет службы общественной информации. Я имею в виду, в армейских ВВС. Только группа в составе комитета военного ведомства. Старик, видимо, считает, что материалы об армейской авиации готовятся не на должном уровне. Он хочет, чтобы все службы подключились к созданию крупной обзорной статьи.

Вид у генерала был сосредоточенный, он хмурился, в уголках рта и вокруг глаз собрались морщины; видно было, что он повторяет старательно выученный урок из совершенно чуждой ему области. Скорее всего, генерал Бил не видел никакой потребности в создании этих обзорных публикаций, во всяком случае до тех пор, пока ему не приказал командующий. После этого такая потребность появилась, причем самая насущная. Натаниел Хикс подумал, что, несмотря на приказ командующего, генерал Бил в глубине души возмущен, что военно-воздушным силам приходится тратить время на публикации и убеждать общественность, что они работают не жалея сил и выполняют свой долг. Будь на то его воля, генерал Бил предпочел бы помалкивать и заниматься своим главным делом — воевать. Ведь самое важное — выиграть войну, так вот давайте сначала добьемся победы, а потом, если уж это так необходимо, расскажем, как мы это сделали. Хикс невольно почувствовал уважение к такой бесхитростной и безграничной цельности натуры, принимающей высокие понятия, культивируемые в военных училищах, такие, как Долг, Честь и Родина, за законы мироздания, ни секунды не сомневающейся, что это единственные истинные ценности в мире и что смысл этих слов понятен любому.

Зачем же пытаться показать эти ценности в еще более привлекательном свете? Да генерал Бил и представить не мог, что такое возможно; он и понятия не имел, что существуют книги, где доказывается, будто Родина не более чем иллюзорная проекция нашего собственного я, что, по мнению некоторых интеллектуалов, Честь — лицемерная выдумка общественного сознания, служащая для защиты интересов правящих классов, и что Долг — это всего лишь своекорыстие, искаженное до неузнаваемости всякими вздорными понятиями, вроде Чести. Если бы генералу Билу кто-то рассказал о существовании подобных взглядов, он, вероятно, простодушно ответил бы, что ни один нормальный человек так думать не может.

С точки зрения формальной логики это, разумеется, не аргумент в споре, но здравый смысл подсказывает, что в чем-то генерал здесь прав. В конце концов, эти умники способны дискредитировать любое отвлеченное понятие.

— Понятно, сэр, — ответил Хикс.

— Прекрасно, — сказал генерал.

Лицо его показалось Хиксу еще более усталым. Во время разговора Хикс — из соображений учтивости — глядел на красиво очерченный, хотя и несколько курносый, профиль генерала; он обратил внимание, что в отличие от большинства людей, которых усталость старит, генерал выглядел моложе, чем прежде. Он стал похож на озабоченного мальчишку. И это делало его еще более симпатичным, еще больше подчеркивало бесхитростную цельность натуры; но, как известно, наши недостатки — лишь продолжение наших достоинств. Человек более зрелый постарался бы скрыть нерешительность под маской нарочитой самоуверенности, чтобы сразу же пресечь возможные споры, от которых нерешительность еще больше усилится. Такое поведение мало кому приятно, зато освобождает подчиненных от ответственности, которую они вовсе не обязаны на себя брать.

— Я не очень разбираюсь в журналистике… — сказал генерал Бил. — Вот почему мы хотим привлечь вас к этому делу. Култард говорит, что вы заметная фигура в этих сферах. Высший класс. Как раз то, что нам требуется.

Скромничать и убеждать генерала, что это не так, было бы просто глупо. Тем более что высокая оценка несколько снижалась тем очевидным обстоятельством, что, хотя Натаниел Хикс и был «высший класс», сам генерал о нем никогда прежде не слышал, впрочем, как и полковник Култард, тот просто старался показать товар лицом. В его отделе служило немало людей, которые и самому полковнику, и генералу Билу наверняка казались чудаками. Там не было ни солдат, ни пилотов; все, чем он мог похвастаться, — это восемь десятков призванных с гражданки интеллектуалов, и среди них по крайней мере один специалист высшего класса в невоенной области, которая вследствие причуд современной войны вдруг почему-то заинтересовала генерала. Достоинства подчиненных свидетельствовали в конечном счете о достоинствах самого полковника.

— Я много лет проработал редактором, сэр, — сказал Хикс.

Генерал Бил слегка нахмурился, видимо раздумывая про себя, не говорит ли подобная скромность о неуверенности в собственных силах.

— Значит, вы знаете, что годится для журналов, верно? — сказал он. — Вы наверняка знакомы с крупными издателями? И знаете, что им может понравиться. Значит, как я понимаю, все дело в том, чтобы посмотреть, что мы могли бы им дать и как все это устроить. А кстати, что им больше всего нравится?

— Ну, смотря какие журналы, — ответил Хикс. — А вообще-то узнать это просто — достаточно посмотреть, что они печатают. Если это крупный журнал, нужно иметь в виду, что статью прочтут несколько миллионов человек — во всяком случае, издатели надеются, что прочтут. Надо, чтобы им было интересно. — Он остановился, раздумывая, имеет ли право — и стоит ли — читать генералу лекцию о слагаемых читательского интереса.

— Вы считаете, им будет интересно читать про Оканару?

— Людей можно заинтересовать чем угодно, если они прежде об этом не знали и если вы их убедите, что это как-то затрагивает их лично, сэр, — сказал Хикс. Заметив в боковом кармане оставленную Каррикером инструкцию по эксплуатации АТ-7, он добавил: — К примеру, журнал никогда не станет печатать эту инструкцию, потому что там полно технических подробностей, которые непонятны среднему человеку. С какой стати им ее читать? Они и не будут ее читать; другое дело, если вы, допустим, напишете, что благодаря этим самолетам после войны авиация станет безопасным и дешевым видом транспорта для всех.

— Нет, это не подходит, — сказал генерал. — Если когда-нибудь и будут такие самолеты, к этой машине они не имеют никакого отношения.

— Хорошо, — сказал Хикс. — Значит, для статьи это не годится.

— Ну а что же годится для статьи? — спросил генерал. — Что мы можем им предложить?

— Не могу вам так сразу сказать, сэр, — ответил Хикс; ему было неприятно, что он снова проявляет некомпетентность. — Надо посмотреть, что у нас есть. Кое о чем я уже знаю, но у нас много работы, и я довольно плохо представляю себе, что делается за пределами отдела нестандартных проектов… — Впрочем, и в самом отделе тоже, подумал про себя Хикс. Когда полковника Култарда назначили начальником отдела, он, выступая перед офицерами, старательно прочитал кем-то написанный для него текст. Там говорилось, что главная задача отдела — анализ и оценка целесообразности и технико-экономическое обоснование проектов, которые санкционируются командующим АБДИПа, а также подготовка развернутых планов, технических условий и прочих материалов, необходимых для скорейшего осуществления таких проектов силами соответствующих подразделений и службы армейской авиации в случае их утверждения Комитетом ВВС.

На практике, насколько понял Натаниел Хикс, это значило, что всякий, кому в голову стукнула какая-то идея, мог обратиться с ней в АБДИП. Если оказывалось, что она не связана ни с какими практическими вопросами: вроде бомбометания, теории стрельбы или взаимодействия авиации с сухопутными войсками, — ее направляли в отдел нестандартных проектов — там у них сплошь гении во всех областях знаний, им и карты в руки. Например, сидевший за соседним столом с Хиксом капитан Дачмин занимался сейчас подготовкой отчета об осуществимости и целесообразности подразделений голубиной связи, а также их экономическим обоснованием.

— Значит, договорились, — сказал генерал Бил. — Теперь, я думаю, вам стоит как следует разобраться в работе АБДИПа, — всех его отделов. Можете осмотреть все службы, все, что сочтете нужным. Впрочем, пожалуй, не все. От радарных дел держитесь подальше. Ну и еще есть, может быть, пара запретных тем. Я прикажу службе безопасности вас проинструктировать. Слетайте в Танжерин-Сити — там наши десантники. Еще в Бока-Негра — там отдел взаимодействия авиации с сухопутными войсками занимается сейчас амфибиями. Можете съездить в Чечотр — посмотрите артиллерийские полигоны и район показательных учений, хотя сомневаюсь, что вы там что-то найдете; Эглин присылает нам то, что они испытывают. Нет, этого лучше не касаться, но все равно, слетайте и посмотрите. Может быть, удастся найти какой-то новый ракурс. Вы ведь это имели в виду?

— Совершенно верно, сэр, — сказал Хикс. — Всякий новый ракурс…

Генералу, видимо, надоело напрягать память, и он прервал Хикса:

— Короче, у нас много чего можно найти, Хикс. Да, вот кстати, нам только что дали новое задание. Это насчет негров-пилотов. Как раз подходит — сразу будет видно, что нас используют для самых разных целей. На этой неделе поступило — вчера начали над ним работу. Вы, может быть, слышали, у нас в Таскиджи есть для них учебный центр; мы даже сформировали несколько истребительных эскадрилий, и они неплохо показали себя в Африке. Правда, с моральным состоянием не все обстоит гладко. Штаб ВВС попросили рассмотреть возможность формирования группы средних бомбардировщиков, целиком состоящей из негров. Так вот, они присылают нам «отборную группу» — всех, кто провалился на экзаменах в Таскиджи, но они всем ставят положительные оценки — сто тридцать и выше. Секция анализа личного состава предлагает создать для них что-то вроде неукомплектованных групп и поглядеть, что из этого выйдет. Вряд ли что-то прояснится в ближайшее время, но вы можете навести справки у полковника Джобсона. И это тоже часть деятельности АБДИПа. Понимаете, что я хочу сказать?

— Да, сэр. А насколько все это срочно?

— Насколько срочно? — Генерал повернулся к Хиксу. Еще секунду назад он говорил с Хиксом доверительным тоном, как бы спрашивая всякий раз его одобрения и согласия; теперь, безо всякого перехода, совершенно естественно и привычно в голосе генерала Била зазвучали гнев и изумление: — Я же сказал — заняться этим немедленно!

— Извините, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Мне показалось, что сначала вы просили меня не прерывать работу в отделе. В этом случае в ближайшие две недели я вряд ли сумею выкроить время для вашего задания. У меня накопилась уйма материала, вот вчера еще добавилось кое-что в Селлерсе. В субботу или воскресенье приедет капитан Уайли, с которым я работал в Орландо, это насчет диаграмм, которые готовит наша чертежная секция. Еще полковник Култард договорился о неофициальной встрече с представителем ВМС в Джексонвилле. Предполагается, что я туда полечу на следующей неделе.

Генерал слушал Хикса настороженно и наконец, прицепившись к последним словам, спросил:

— А почему он сам сюда не приедет?

— Он капитан третьего ранга, сэр; и потом, в какой-то мере флот делает нам одолжение, поэтому…

— Ну и что — Култард, в конце концов, полковник. И мы в одолжениях не нуждаемся. Как-нибудь сами справимся. А о чем, собственно, речь?

— Мы работаем над «Рекомендациями по переработке наставления один дробь пятнадцать», сэр.

— Что за наставление?

— «Тактика и методы боевых действий перехватчиков».

— Какие еще перехватчики? Истребители уже давно так никто не называет! Никогда не пользуйтесь этим термином, и уж тем более в учебном пособии.

— Так точно, сэр. Мы дали рекомендацию изменить название на «Тактику воздушного боя».

— Я хочу сам все просмотреть. Скажите полковнику Култарду, чтобы все, что вы делаете по наставлению, направлялось мне лично, прежде чем вы представите материалы в комитет или Вашингтон, словом, куда бы то ни было. А встречу с моряками — отменить. Это уровень штаба ВВС. Уж если мы не в состоянии справиться сами, без того, чтобы кланяться флоту, лучше вообще отказаться от этой затеи. И чтобы больше я про это не слышал. Завтра утром принесете мне все, что у вас есть. Надо взглянуть, что вы там насочиняли.

— Слушаюсь, сэр. А как быть с вашим заданием насчет журналов?

— Ах да, журналы. — Генерал Бил вздохнул, лицо его вдруг как-то сразу смягчилось. При других обстоятельствах такие перепады настроения наверняка позабавили бы Хикса. Генерал заговорил совсем другим тоном. Видимо, буря миновала.

— Постарайтесь все же не затягивать с этим делом, — сказал он. — Свяжитесь с полковником Моубри, он поможет с транспортом. Поговорите с полковником Ходеном насчет секретности. В понедельник утром в штабе совещание — посидите, послушайте. Сначала отчитаются начальники отделов, потом прикинем, что делать дальше. Сразу получите представление, что у нас происходит. А появятся какие-то идеи или возникнут трудности — обращайтесь прямо ко мне. Договорились?

— Да, сэр, — сказал Хикс и встал, чтобы вернуться на свое место.

— Погодите, — сказал генерал. — Пусть сперва Бенни сюда подойдет. А то вы мне всю балансировку собьете. — Он взглянул на приборы и, чуть задрав подбородок, уставился в ночную тьму, уже плотно окутавшую летящий самолет.

Посмотрев вниз, Натаниел Хикс увидел, как справа под крылом один за другим проплыли три огонька.

— Через десять минут будем на месте, — сказал генерал Бил.

Хикс почувствовал, что характер полета изменился. Сперва возникло ощущение резкого подъема, потом начались слабые неритмичные толчки. В наклонных треугольниках козырька кабины с западной стороны вспыхнула широкая полоса света. Он увидел гондолу правого двигателя, казавшуюся огромной на фоне черного неба за блестящим диском вращающегося пропеллера. Такое же зарево тотчас полыхнуло на востоке. Прежде чем оно погасло, еще более яркое сияние загорелось прямо на юге среди огромных, похожих на горы облаков — одни были совсем черные, другие в бледном мерцающем свете казались серыми или лиловато-синими. Сияние вскоре погасло, потом снова мигнуло, уже не так ярко, где-то дальше на западе — один, два, три раза. На полминуты в неверном сумрачном свете стала видна покрытая заклепками металлическая поверхность правого крыла, неподвижного и жесткого, невозмутимо продолжающего свой путь в пустоте над свинцово-серой поверхностью суши. Самолет опять тряхнуло, на этот раз сильнее.

— Бенни, — позвал генерал Бил.

Он надел наушники и покрутил ручку настройки. Каррикер встал и, стараясь ступать в такт с болтанкой, перешел в переднюю часть самолета. Некоторое время он неподвижно стоял, глядя на вспышки молний в южной части небосклона. Потом довольно бесцеремонно похлопал Натаниела Хикса по плечу и указал большим пальцем назад, чтобы тот шел на свое место.

Хикс послушно встал и протиснулся мимо подполковника. Может быть, у Каррикера и в мыслях не было унизить Хикса, но, с другой стороны, такая пренебрежительная манера точно соответствовала его отношению к Хиксу. Как и майор Пост из Селлерса, он прошел через горнило войны, был ранен и смотрел на всех бывших штатских как на недоумков, которые ничего не знают, кроме своего звания и личного номера. Но если звезда майора Поста уже закатилась — он оказался непригодным для боевых полетов, счастье отвернулось от него, и он застрял на скучной работе в каком-то Богом забытом учебном центре, то звезда Бенни, вне всякого сомнения, сияла очень высоко, рядом с самим генералом Билом. Майор Пост стал обидчивым и раздражительным, Бенни — бесцеремонным и властным.

* * *

Эти свойства характера подполковника Каррикера отнюдь не были новостью для Натаниела Хикса. Он столкнулся с Каррикером вскоре после того, как тот появился в Оканаре. Каррикер перевелся к ним из Европы вместе с генералом Билом, но сперва его направили на лечение в специализированный госпиталь, и к службе он приступил лишь через несколько недель.

В то время отдел нестандартных проектов, как и некоторые другие отделы АБДИПа, временно размещался в городе, поскольку постоянные здания на новой территории еще только строились. Их отдел занимал помещение мелочной лавки, что очень нравилось некоторым легкомысленным офицерам, вроде капитана Дачмина. Такая жизнь на отшибе создавала массу неудобств, дела часто заставляли ездить на базу или на новую территорию, и приходилось без конца мотаться взад-вперед. Хорошо, если есть свой автомобиль; автопарк выделял транспорт очень неохотно, и поэтому те, у кого своих машин не было, старались по возможности пристроиться к счастливым машиновладельцам.

Как-то утром, когда Натаниел Хикс уже сел за руль автомобиля, чтобы отвезти на базу срочные бумаги, из дверей бывшей лавки выкатился капитан Соломон — адъютант полковника Култарда — и замахал Хиксу с громким криком: «Ребенка забыли!» Как оказалось, ему нужно повидать руководителя полетов подполковника Каррикера по поводу рапортов о неудовлетворительном техническом состоянии трех самолетов, приписанных к отделу нестандартных проектов, и он просит Хикса его подбросить.

Капитан Соломон — невысокий смуглый живчик — носил на форме крылышки военного летчика. До войны он разъезжал по маленьким городам, пытаясь убедить местные власти построить в городе аэропорт, чтобы не отстать от жизни в век авиации. Если ему это удавалось, он предлагал готовые планы строительства и помогал заключить контракты со строительными фирмами и поставщиками оборудования. Характер у него был открытый и дружелюбный; знакомство он начинал с того, что просил собеседника называть его просто Мэнни. Положение адъютанта позволяло оказывать мелкие услуги, и он охотно помогал многим. К этому следует добавить врожденный, хотя, возможно, и размениваемый по мелочам дар располагать к себе людей — в ход шли улыбки, комплименты, похлопывания по плечу; расходов никаких — а рано или поздно всегда окупается, хотя поначалу многих отпугивали навязчивые предложения дружбы и назойливое любопытство. Капитан Соломон знал, что каждого человека больше всего интересует он сам; поэтому, чтобы кому-то понравиться, нужно показать, что он вам тоже чрезвычайно интересен. А перед дружескими улыбками и открытым проявлением самых теплых чувств никто не устоит.

Капитан Соломон, по-видимому, хранил в памяти массу полезных сведений о самых различных людях; во всяком случае, он тут же многое рассказал Хиксу о Каррикере, хотя и не был с ним знаком, да и вообще ни разу его в глаза не видел. У Каррикера был крест «За выдающиеся заслуги» — не «За летные боевые заслуги», а именно «За выдающиеся заслуги», да к тому же еще с дубовыми листьями. Соломон уверял, что больше ни у кого во всей армии нет такого ордена. По сравнению с ним даже «Почетная медаль конгресса» — что-то вроде ленточки «За примерное поведение и службу». Капитан Соломон подробно объяснил Хиксу порядок присвоения ордена Почета. Командование следит, чтобы на каждом из театров военных действий несколько человек было награждено этим орденом ради поднятия боевого духа войск. Так что, если подходит очередь присваивать эту награду, можно получить орден Почета за то, за что в другое время дали бы лишь «Авиационную медаль». Другое дело — крест «За выдающиеся заслуги» — тут уж все без дураков, можете поверить.

Было видно, что капитан Соломон с нетерпением предвкушает встречу с замечательным героем и, возможно, даже надеется, что тот станет называть его Мэнни. Он что-то напевал себе под нос, улыбался Хиксу лучезарнейшей улыбкой и с наслаждением посасывал сигару — пару недель назад по случаю производства в капитаны он выставил в отделе несколько коробок.

Натаниел Хикс завез бумаги, и они вместе поехали на стоянку самолетов, где рассчитывали застать подполковника Каррикера. Они действительно нашли его там — он стоял на крыле П-38 и честил на все корки гражданского механика, умудрившегося капнуть смазкой на летнюю шерстяную форму подполковника.

— Я что же, черт побери, — кричал он, — должен надевать комбинезон всякий раз, когда мне нужно осмотреть самолет?

Увидев, что к нему пришли, он спустился вниз по узенькому трапу, который начал угрожающе раскачиваться под ним, да так, что в конце концов подполковник чуть было не опрокинулся на спину. Он еще раз чертыхнулся и подошел к капитану Соломону и Натаниелу Хиксу.

Хикс имел возможность убедиться, что крест «За выдающиеся заслуги» и вправду с дубовыми листьями — орден украшал грудь подполковника. Капитан Соломон с обворожительной улыбкой изложил суть дела.

— Ну а я-то тут при чем? — не дослушав, спросил подполковник.

Дело в том, что, как выяснилось позже, Каррикер лишь числился в штатном расписании руководителем полетов. А на самом деле его главной обязанностью было сопровождать генерала в полетах и выполнять самые разнообразные поручения.

Хотя капитан Соломон понял, что, как он сам выразился, «обратился не по адресу», он не уходил и даже с улыбкой пустился в беседу. Хикс еще прежде подметил у капитана Соломона неистребимое желание во что бы то ни стало войти в расположение к настоящим летчикам, поставить себя с ними на равную ногу. Видимо, форма военного летчика развила в нем комплекс неполноценности. После нескольких льстивых вступительных фраз он вдруг не слишком деликатно, хотя и по-дружески — дескать, такое может случиться с каждым из нас, боевых летчиков, — сочувственно спросил Каррикера про сильные ожоги на руках и лице.

Каррикер со спокойным удивлением посмотрел на капитана Соломона. Потом скользнул взглядом по его «крылышкам». Щелчком отшвырнул окурок сигареты в цветочную клумбу перед зданием командного пункта. Минуту стоял молча.

Хиксу стало не по себе, хотя он и не имел ко всему этому никакого отношения; даже капитан Соломон заметно сник. Наконец Каррикер сказал с расстановкой:

— Спасибо, что спросил, парень. Так вот, жил да был бензин. Ну, знаешь, которым заправляют самолеты. Сечешь? Вот, значит, лечу это я вверх тормашками на высоте пятнадцать тысяч футов. И жила была спичка — ну, я ее случайно в кармане нашел. Я и подумал: а что, если чиркнуть да и сунуть в бак. Масса удовольствия, приятель. — Он помолчал, глядя на капитана. — А ну-ка выбрось свою сигару, капитан, — сказал он. — Кто позволил тебе курить на летном поле? Ты что, читать не умеешь? А теперь шагом марш отсюда!

V

Натаниел Хикс вернулся на свое место. За столиком полковника Росса горел свет, но сам полковник крепко спал. У лейтенанта Турк тоже горела лампа — она старательно изучала «Наставление по военным судам».

— О Господи, до чего же противно болтает, — сказала она Хиксу, когда он устроился в кресле. — Хорошо еще, что я не стала есть слойку. Боюсь, дальше будет еще хуже.

— Мы почти прилетели, — постарался успокоить ее Хикс. Из кармана кителя, висевшего на окуляре навигационного визира, он достал несколькопластинок жевательной резинки и протянул Турк. — Попробуйте пожевать — помогает, — сказал он. Потом снял со стены наушники. — Послушаем, что там делается.

— Тебе, пожалуй, лучше пока выйти оттуда, — сказал сержант Пеллерино Макинтайру. — Сейчас немного поскачем. Закрой дверь и устраивайся рядом со мной на полу.

Натаниел Хикс надел наушники, щелкнул переключателем коммутатора и тотчас же услышал голос генерала Била, который настойчиво повторял, старательно разделяя слоги:

— Оканара-вышка… Оканара-вышка… Военный… какой у нас номер, Бенни? Где карточка?.. Военный тридцать семь-шестьдесят три… Прием…

Затем долго не было слышно ничего, кроме воя и треска в эфире.

— Оканара пока не отвечает, — сказал Хикс лейтенанту Турк.

Их два раза сильно тряхнуло, потом самолет судорожно рыскнул влево, выровнялся и снова подпрыгнул. Черное ночное небо в иллюминаторах время от времени загоралось бледным электрическим сиянием, потом снова смыкалась кромешная тьма. Хикс нащупал концы пристежного ремня и застегнул замок; при этом живот как-то сам собой подобрался, словно что-то сжалось в желудке. Он ощутил легкую тошноту, впрочем скорее на нервной почве, а не от качки. Чтобы чувствовать себя в самолете как дома, нужно начинать летать в юности. Мало кому удается сохранить спокойствие, когда вся эта хлипкая конструкция начинает дребезжать и раскачиваться.

Хикс повернулся к лейтенанту Турк и с ободряющей улыбкой жестом показал, чтобы она пристегнулась. Он заметил, что лицо у нее стало мертвенно-бледным. Она никак не могла разобраться с замком ремня. Увидев, что Турк ему что-то говорит, Хикс приподнял один из наушников и наклонился к ней поближе. В другом наушнике он слышал, как генерал Бил еще раз попытался связаться с командно-диспетчерским пунктом: — Оканара-вышка… Оканара-вышка… Военный…

Лейтенант Турк скорчила гримасу и покачала головой.

— Я все время твержу себе «меня не стошнит», — сказала она Хиксу, — все, что угодно, только не это. Лучше умереть. Господи, сделай так, чтобы этого не случилось. И потом, я вправду боюсь до смерти.

— Жуйте резинку и не волнуйтесь, — сказал Хикс. — Я велю генералу прекратить это безобразие. Видели на окне дощечку с генеральскими звездами? Это верный признак, что вам ничего не угрожает. Уж кто-кто, а генералы о своей безопасности заботятся.

Хикс и сам чувствовал, что шутки его звучат довольно жалко и натянуто, и решил, что лучший способ успокоить ее — это сидеть молча и самому сохранять невозмутимость.

Поэтому, несмотря на сосущее чувство тоски и тревоги, он с наигранной беззаботностью стал смотреть по сторонам — на вздрагивающие при каждом новом толчке стены кабины, на освещенное вспышками молний небо в крошечных иллюминаторах — и, ощутив, с какой безумной яростью бьются хрупкие крылья самолета о жесткие встречные потоки воздуха, подумал про себя, что все-таки самая счастливая минута полета — когда можно наконец отодвинуть козырек кабины или открыть дверь, спрыгнуть на твердую землю, с наслаждением стукнувшись подошвами о жесткое покрытие летного поля, и с облегчением вздохнуть — на этот раз, слава Богу, пронесло.

Сквозь треск атмосферных помех в наушниках с трудом пробился слабый женский, почти детский голос. Потом он зазвучал громче и отчетливей и произнес с заметным южным акцентом.

— Я — Оканара-вышка. Я вас почти не слышу. Прием…

Но генерал молчал, и Хикс, удивленный тем, что теперь, когда появилась связь с Оканарой, он ничего не отвечает, посмотрел вперед, на кабину пилота. Темные силуэты генерала и Каррикера отчетливо выступали на фоне ярко освещенного вспышками молний неба. Хвост самолета швыряло так, словно кто-то встряхивал огромный градусник. Хикс увидел, как смуглая рука генерала — рукава рубашки закатаны выше локтя — с болтающимся золотым браслетом на тонком запястье легла на штурвал; генерал уверенно подал штурвал от себя, плавно вернул назад, потом снова от себя. Самолет безжалостно тряхнуло, но генерал, казалось, не обратил на это никакого внимания. Левой рукой он взял микрофон и, чуть скривив губы влево, небрежно произнес:

— Следую курсом три-ноль север на двух тысячах; работаю с вами. Расчетное время прибытия — через пять минут. Какая у вас погода?

Некоторое время в наушниках слышны были только треск и рев; Натаниел Хикс, затаив дыхание, ждал ответа. Если погода плохая — а с чего она будет там хорошей? — им придется развернуться и лететь дальше, и эта пытка продлится еще час, а то и больше. Прозвучавший в ответ детский голос — видимо, в диспетчерской дежурил кто-то из ЖВС — подтвердил его опасения:

— …приближаются сильные грозы с центром на юго-юго-западе. Осадки ноль. Ветер слабый, переменного направления, восточный и юго-восточный… — Последовала пауза, видимо, она с кем-то советовалась. — Это бэ-двадцать шестой, у которого что-то было со связью? Это я с вами работала? Советуем немедленно повернуть на девять-ноль на восток и следовать курсом пять — повторяю, пять минут, затем снова выходите на связь… Подождите еще минутку… — Она снова умолкла, потом добавила: — Если у вас не аварийная ситуация, можете считать, что это приказ.

— Вышка, — раздался голос генерала. — Вы нас спутали с другим самолетом. Говорит генерал Бил. У меня кончается горючее. Если аэропорт еще открыт, я захожу на посадку. Да, и попросите кого-нибудь подогнать мою машину.

Теперь в разговор вступил мужской голос:

— Слушаюсь, генерал. Это говорит офицер аэродромной службы, сэр. Гроза еще не подошла. Ваша полоса седьмая.

Генерал Бил взглянул в боковое окно. Крыло с его стороны немного наклонилось вниз, и он подождал, пока вспышка молнии осветила небо, потом сказал в микрофон:

— Нахожусь над озером Армстронг. Сообщите, если ветер изменится, и зажгите посадочные огни через три минуты. Дождя еще нет?

— Нет, пока нет, сэр. Огни мы включим, сэр. Будем держать вас в курсе всех изменений. Дайте нам знать, когда будете выполнять третий разворот.

— Понял вас, — ответил генерал Бил. Он положил микрофон на колени. Потом повернулся к пассажирам и крикнул: — Погасите там сзади свет. А то мне отсвечивает. — Заметив, что полковник Росс клюет носом за своим столиком, он жестом показал Хиксу, чтобы тот разбудил его. Натаниел Хикс деликатно потряс полковника за плечо. Росс очнулся и поднял голову:

— А? Что случилось?

— Подлетаем, сэр. Осталось три минуты, — ответил Хикс. — Генерал просил выключить свет. Немного болтает, — добавил он. И засмеялся, но смех даже ему самому показался вымученным, он вздохнул и почувствовал, что в горле застрял какой-то комок.

— Хорошенькое дело — немного, — отозвался полковник Росс. — Они что, уморить нас решили? Я спал как убитый. Пожалуй, стоит пристегнуться. — Полковник оглядел кабину и сказал устроившемуся на полу сержанту Пеллерино: — А тебя кто будет держать?

Сержант безмятежно улыбнулся полковнику.

— Уж я-то не пропаду, сэр. — Потом, подтолкнув в бок Макинтайра, сказал: — Прижмись спиной к переборке. Сейчас будут скачки с препятствиями. — Он ощупал кислородные баллоны на верхней полке. — Надеюсь, они хорошо их закрепили. А то еще чего доброго трахнет по башке… — Он замолк, достал из угла бумажный пакет из-под пирожных и с сочувственным видом протянул его лейтенанту Турк. — Вот, возьмите на всякий случай, мэм.

— Выключите свет, судья, — обернулся к ним генерал Бил, — на козырек отсвечивает.

Лейтенант Турк судорожно схватила пакет. Лицо ее было искажено страданием, она упрямо твердила сквозь сжатые зубы:

— Меня не стошнит. Меня не стошнит. Меня не…

Свет на столике полковника Росса погас. Самолет вдруг закачался в ночной мгле, словно человек, получивший сильный удар в нос. Потерял равновесие, получил еще пару сильных ударов, завалился вперед, потом медленно, точно пьяный, снова принял горизонтальное положение. На фоне блеклого света приборной доски Хикс разглядел черные силуэты генерала и Каррикера; они явно не обращали на все эти мелочи ни малейшего внимания.

— Уже девять часов, — взглянув на часы, сказал полковник Росс. — Так я и знал. В столовой уже ничего не получишь. Ну как, договорились с генералом?

— Он велел мне пока оглядеться, сэр.

— Так что вы по этому поводу думаете?

— Думаю, здесь много зависит от секретной службы — какие темы нам позволят освещать.

— А что, если написать про генерала? — сказал полковник Росс. — Самый молодой генерал-майор в ВВС. Если война затянется, он может далеко пойти. Что вы на это скажете?

— Я об этом как-то не думал, сэр, — ответил Хикс. Ему трудно было внимательно следить за разговором, мысли путались от непреодолимого желания, чтобы последние мучительные минуты полета поскорее прошли и эта пытка наконец закончилась. — Вы имеете в виду статью о нем лично? — спросил он.

— Почему бы и нет? Мне приходилось встречать в журналах статьи о генералах.

Самолет так резко накренился влево, что у Хикса все поплыло перед глазами.

— Мы могли бы дать такую статью, — сказал он, — но, я думаю, лучше пригласить какого-нибудь известного автора. А как на это посмотрит сам генерал?

— Я с ним еще не говорил. Завтра мы с вами все обсудим. В принципе это может оказаться очень ценной идеей.

— Хвостовое колесо блокировано, — послышался из кабины пилота голос Каррикера.

— Ну, слава Богу, приехали, — сказал полковник Росс.

— Выпустить шасси, — приказал генерал Бил.

Видимо, Каррикер нажал на рычаг, потому что Хикс тотчас услышал скрежет где-то под полом кабины. Через несколько секунд, на приборной доске сбоку от Каррикера вспыхнула маленькая зеленая лампочка.

После того как генерал сбросил газ, самолет какое-то время летел ровнее; теперь, когда выпустили шасси, он, казалось, понесся вперед сам по себе, заваливаясь на ухабах то в одну, то в другую сторону. Хикс, уже было немного успокоившийся, с отчаянием понял, что это еще не все, и снова напрягся, чтобы дотерпеть до конца. Когда молния осветила темную кабину, он повернулся, чтобы подбодрить лейтенанта Турк. Хикс увидел, как она судорожно опустила голову и поднесла ко рту бумажный пакет. Кабина снова погрузилась во тьму, и Хикс услышал задыхающиеся, всхлипывающие звуки — ее неудержимо рвало. В наушниках послышался голос генерала Била:

— Вышка! Военный тридцать семь-шестьдесят три, выполняю третий разворот.

Самолет сильно завалился на одно крыло и пошел в поворот. При вспышках молний в иллюминаторе на противоположной стене кабины мелькнула Оканара, отчетливо различимая в мертвенно-бледном сиянии, но как бы скособоченная и опрокидывающаяся на Хикса. Казалось, что здания в центре города торчат почти под прямым углом к неправдоподобно крутому склону, вымощенному треугольниками крыш и верхушек деревьев. На самом верху он разглядел неуклюжие строения столь милого сейчас его сердцу отеля «Олеандровая башня» с нелепыми куполами и минаретами, рельефно вырисовывающимися на фоне озера, поставленного сзади вертикально, на один край, точно вставшее на дыбы огромное зеркало.

Небо погасло, и картина вздыбленной Оканары в иллюминаторе исчезла. Все еще испытывая сосущее чувство тревоги — самолет по-прежнему летел, заваливаясь на крыло, — Хикс с облегчением увидел впереди бесконечный двойной ряд посадочных огней, мелькавших, точно спицы колес. Небо вспыхнуло снова, и в иллюминаторе проплыли крыши огромных закамуфлированных ангаров, рядами тянущихся у края взлетного поля, и мерцающие огнями низкие строения на территории базы.

— Посадочные фары, Бенни, — скомандовал генерал Бил.

Левое крыло уверенно пошло вверх и застыло в надежном горизонтальном положении.

— Отлично. Закрылки!

— Точно, как в аптеке, — с удовлетворением произнес Каррикер. Поверх склоненных голов и деловито мелькающих над светящейся приборной панелью и рычагами управления рук в окна кабины полился свет от посадочных фар на крыльях.

В эту секунду неистовый ливень забарабанил по металлической обшивке, и по стеклу полились потоки воды. Изо всех сил напрягая зрение, Хикс глядел поверх голов генерала и подполковника, чувствуя, как затихают в мозгу глухие удары, смолкают стучавшие молоточки страха (не того страха, который испытывают и храбрые люди, а беспричинного, вызывающего тревогу, когда нет опасности, обращающего в бегство, когда нет погони), и пытался разглядеть долгожданную взлетную полосу, — широкую, длиною в целую милю, на которую — точно, как в аптеке, — сажал их уверенной рукой генерал Бил. Но он ничего не увидел, кроме потока света от мощных посадочных фар, отражающегося в серебряных струях дождя. Вернувшаяся было к Хиксу уверенность, что все обойдется, почему-то снова исчезла. Чтобы как-то пережить последние томительные секунды, он принялся считать про себя, зная, что, когда досчитает до тридцати или сорока, самолет — свободный и стремительный — будет уже мягко подпрыгивать на посадочной полосе, они наконец-то снова будут дома — живые и невредимые.

Он досчитал до десяти, и сияющая завеса дождя вдруг растаяла в воздухе — то был всего лишь короткий грозовой ливень, пронесшийся над аэродромом, — и с новым чувством облегчения Хикс увидел, как прямо на них несется гладкая посадочная полоса, точно по курсу, именно так, как и полагается. Он досчитал до одиннадцати, потом до двенадцати и вдруг заметил, что ниже и чуть правее их медленно продвигается вперед какой-то зелено-коричневый пятнистый предмет, отчетливо различимый в свете фар на фоне бетона посадочной полосы.

В первую секунду Хикс не мог понять, что это такое — просто какой-то предмет на земле, неожиданно попавший в поле зрения, какая-то жесткая конструкция из плоских поверхностей, плавных обводов и острых углов, покрытая маскировочной окраской. Наверное, точно так же выглядел этот предмет и из кабины пилота и там так же тщетно пытались понять, что же это все-таки такое.

— Что за черт… — раздался растерянный голос Каррикера.

И тут Натаниел Хикс увидел яркие огни, вращающиеся пропеллеры, и странный объект на глазах превратился в двухмоторный средний бомбардировщик Б-26, который как ни в чем не бывало летел прямо впереди них.

— Командир, — крикнул Каррикер, — он приземляется. Шасси выпущено.

Бомбардировщик и вправду садился. Вот он коснулся земли, подпрыгнул и после невысокого замедленного скачка снова опустился на полосу; тотчас же за стремительно вращающимися колесами шасси взметнулись облачка пыли. Все то, что случилось дальше, из-за эффекта относительных скоростей самолетов напоминало дурной сон. Пока бомбардировщик летел, им казалось, что он еле движется; теперь, когда он приземлился, возникло впечатление, что скорость его резко возросла. Прямые, словно обрубленные крылья вихрем мелькнули над бетонным покрытием полосы; но при этом, если прежде они приближались к бомбардировщику очень медленно, то теперь стали нагонять его с такой стремительностью, словно Б-26 стоял неподвижно.

Натаниел Хикс сидел ни жив ни мертв. Ему казалось, что он существует отдельно от своего тела, что в кабине присутствует лишь оглушенное страхом сознание, некий бестелесный взгляд, тупо глазеющий в тесном, залитом тусклым отраженным светом пространстве кабины. Он видел седую голову полковника Росса, видел обтягивающую его широкую спину рубашку защитного цвета со светлыми следами высохшего пота под мышками. Он видел загорелое, мальчишеское лицо генерала Била — рот чуть приоткрыт, видны ровные белые зубы, золотой браслет болтается на вытянутой вперед руке. Вторая рука его крепко сжимала верхнюю поперечину штурвала. На пальце блестел перстень выпускника Военной академии с каким-то цветным камнем.

И тут они во что-то врезались — но не в землю; они летели примерно на высоте крыш ангаров; они уже почти догнали бомбардировщик, но все еще находились чуть выше его и сзади. Они врезались с сокрушительной, неистовой силой. Самолет резко накренился набок, так что крыша кабины превратилась в боковую стенку, а противоположная стенка стала крышей; и оттуда с оглушительным шумом рухнул сержант Пеллерино, ударившись о штурманский столик Хикса. В это время в наушниках зазвучал пронзительный испуганный голос:

— Б-двадцать шесть на полосе! Б-двадцать шесть на полосе! Прямо перед вами самолет. Прямо перед вами…

Самолет снова так же резко выровнялся, и сержант слетел со столика. Он сел на пол около противоположной стенки и тупо уставился на Хикса; даже в мерцающем полумраке кабины было хорошо видно, что по щеке у него стекает влажная темная струйка крови. Натаниел Хикс тоже тупо взглянул на сержанта, испытывая какое-то оцепенение и в то же время облегчение, даже чуть ли не признательность за то, что теперь от него уже ничего не зависит. Можно не суетиться, можно не напрягаться и спокойно, без паники разбиться вдребезги.

— …струя от винта, — взревел не своим голосом Каррикер. — Это струя от его винта. Нет, не так… Пусти-ка…

Задрожав всем корпусом в безумии воздушных вихрей, самолет стал снова заваливаться набок; Каррикер потянулся влево — на самом деле вниз, — и его рука с глазированной розовой кожей и узловатыми кнопками вместо ногтей покрыла сразу обе ручки газа и перебросила их вперед до упора. Затем точно рассчитанным движением он нажал на выключатель шасси. Столь же безукоризненно быстрым броском рука его перенеслась на рычаг управления створками капота. Еще одно молниеносное движение — и он стал осторожно и спокойно балансировать триммеры.

Оглушительный рев двигателей кувалдой ударил по барабанным перепонкам. У Хикса лязгнули зубы; его буквально вдавило в кресло. Сержант Пеллерино повалился на Макинтайра, и их вместе прижало к двери уборной. Самолет впритирку, невероятным скользящим движением прошел мимо движущегося под ним бомбардировщика. Они чудом не врезались в высокие крыши ангаров, протянувшихся под прямым углом на краю аэродрома. Самолет сделал крутой поворот и легко и свободно понесся в темноту. Мелькнули и ушли в сторону огни аэродрома, они поднимались в ночь длинными ленивыми скачками. Сквозь грохот в наушниках прозвучал настойчивый голос генерала Била:

— Сорок дюймов! Ну уж не загибай! Явно больше.

— А я тебе говорю, всего сорок, — проревел голос Каррикера.

Видимо, он немного сбросил газ, потому что Натаниел Хикс почувствовал внезапное облегчение. Он попытался сглотнуть и не смог от неожиданно резкой боли: рот и гортань у него совсем пересохли. Он снова осторожно попробовал сглотнуть слюну и провел пересохшим языком по сухим деснам. Один наушник был по-прежнему прижат к уху, и Хикс слышал визгливый женский голос:

— Военный тридцать семь-шестьдесят три! Тридцать семь-шестьдесят три!

Генерал Бил нагнулся и поднял упавший на колени микрофон. Раздался щелчок переключателя, и спокойный голос генерала зазвучал в эфире:

— Вышка! Говорит генерал Бил. Мы снова заходим на посадку. Пусть экипаж Б-двадцать шестого подождет меня у командного пункта. Я хочу поговорить с пилотом. Конец связи.

Только сейчас Хикс почувствовал, что головной телефон больно придавил ему правое ухо, и снял наушники. После двух безуспешных попыток ему наконец удалось повесить их на крючок.

— Ну что, все живы? Отсутствующих без уважительных причин нет? — спросил полковник Росс. Он наклонился к генералу Билу. — Нужно включить свет в кабине. Кажется, есть травмы. Не возражаете?

— Спросите Бенни, — сказал генерал Бил. — Теперь он у нас первый пилот.

— Не надо, командир, — ответил Каррикер.

Полковник Росс щелкнул выключателем настольной лампы; то же самое сделал вслед за ним и Хикс. Сержант Пеллерино снова сидел на своем месте, у боковой стенки кабины, прижав к голове ладонь. Он опустил руку, посмотрел на испачканные кровью пальцы и ухмыльнулся:

— Пустяки, сэр. Пара шишек, ничего страшного. — Потом повернулся к Макинтайру: — А ты как, не ушибся?

Макинтайр, как видно, не пострадал — только с головы слетела пилотка. Он ее отыскал и теперь крепко сжимал в руках. Он сидел, слегка приоткрыв толстогубый рот.

— Мы что, потерпели аварию, сэр? — недоверчиво спросил он.

— Не обязательно обращаться ко мне «сэр», сынок, — ответил сержант Пеллерино. — Нет, это не авария. Держи хвост пистолетом. Мы еще пока летим…

Натаниел Хикс посмотрел на лейтенанта Турк, но она отвернулась:

— Не надо, пожалуйста!

— Ну, как вы там? — повернулся к ней полковник Росс.

Лейтенант Турк отодвинулась от яркого света, прижалась щекой к стенке кабины, а другую щеку закрыла ладонями.

— Нормально, — ответила она.

Натаниел Хикс посмотрел вперед и увидел, что генерал Бил что-то говорит подполковнику Каррикеру. Южная часть небосклона над их головами была расцвечена яркими беззвучными вспышками молний. Подполковник Каррикер пожал плечами, повернулся, взглянул на компас, и самолет начал плавно входить в вираж.

На повернутом в профиль лице генерала Била появилось угрюмое выражение, сквозь зубы он что-то сердито выговаривал подполковнику. Глядя прямо перед собой, Каррикер вдруг громко произнес:

— Кончай, командир. Давай бери штурвал.

Генерал Бил что-то ответил, потом откинулся в кресле и демонстративно скрестил руки на груди.

— Закрылки убираются. Какого черта, командир, бери штурвал, — не поворачивая головы, грубо сказал подполковник Каррикер. — Я ведь сказал, что не возьму штурвал. А сама она не сядет.

Тут Хикс наконец расслышал слова генерала:

— Это был приказ, — сказал он Каррикеру, — считай, что ты арестован.

— Прекрасно, арестован так арестован. Давай бери штурвал.

— Послушайте, может, хватит? — вмешался полковник Росс.

Генерал Бил положил руку на штурвал и точно рассчитанным движением подал его от себя. Положив другую руку на рычаг газа и внимательно глядя на приборы, он ответил довольно спокойно:

— Все в порядке, судья. Просто, когда я командую, я хочу, чтобы мои приказы исполнялись.

Некоторое время они летели молча; вдруг все почувствовали, как колеса шасси под полом кабины шаркнули по бетону, ощутили мягкий толчок, слева и справа замелькали посадочные огни. Генерал Бил лихо развернулся в темноте аэродрома, и они быстро проехали мимо длинного ряда ангаров. На стоянке перед зданием командно-диспетчерского пункта были включены прожекторы. Рядом, на неустойчивом с виду трехколесном шасси, неподвижно чернел Б-26. Генерал Бил подрулил к бомбардировщику и прибавил обороты двигателей. На перроне стояли несколько военных полицейских и офицер аэродромной службы с повязкой на рукаве.

Генерал Бил выключил моторы, сержант Пеллерино поднял защелку и открыл дверь. В кабину ворвался теплый влажный ветер, донеслись долгие раскаты грома. Натаниел Хикс отстегнул ремни и полной грудью вдохнул свежий воздух. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал голос сержанта Пеллерино:

— Не беспокойтесь, мэм. Можете оставить его здесь. Все равно потом будут убирать.

— Спасибо, — слабым голосом ответила лейтенант Турк.

— Ну вот, выходите, — сказал генерал Бил. — И ты, Бенни, тоже. Я через минуту вас нагоню. Если кому-то нужно в «Олеандровую башню», могу подвезти.

— Подождите меня у командного пункта, ладно? — сказал полковник Росс Хиксу.

— Ну а вы? — спросил Хикс лейтенанта Турк. Он забросил за спину вещевой мешок, подхватил под мышку китель и вышел вслед за ней из самолета. Она нерешительно переминалась с ноги на ногу на мокром бетоне. — Как вы собираетесь добираться?

— Может, удастся поймать такси у КПП, — сказала она. — У меня сумка в носовом багажнике, так что мне придется ждать, пока не разгрузят. — Она бросила на Хикса грустный взгляд.

— Я тогда тоже останусь — не оставлять же вас одну, — сказал Хикс. — Вы ведь себя неважно чувствуете.

— Терпимо, — сказала лейтенант Турк. — Мне так стыдно. Теперь уже все в порядке. Вы меня правда подождете? Помогите мне донести сумку до такси. Я еще не очень твердо держусь на ногах…

— Вон, уже разгружают, — сказал Хикс. Двое рабочих подогнали колесный помост и открывали багажное отделение в носовой части самолета. Ослепительно сверкнула молния, ударил гром, потом где-то далеко за аэродромом прошумел порыв ветра. — Может, пойдете пока в командный пункт? — сказал Хикс. — Сейчас здесь такой ливень хлынет…

Мимо них прошел подполковник Каррикер — тяжелым, но стремительным шагом он удалялся от самолета. Когда тот решительно пересек стоянку, Натаниел Хикс понял, что он направляется к Б-26. Под крылом бомбардировщика стояла небольшая группа — экипаж и двое военных полицейских.

— Ну, сейчас кому-то нагорит, — пробормотал Натаниел Хикс. Налетел порыв влажного ветра, на юге полыхнули молнии, и дважды оглушительно прогрохотал гром. Хикс вгляделся в стоящих под крылом людей. — О Господи! — выдохнул он.

— Что такое? — спросила лейтенант Турк.

— Они черные. Я сначала думал, мне показалось из-за освещения. Это негры. Знаете, кто это? Это те парни, про которых говорил генерал — ну, этот проект негритянской группы средних бомбардировщиков. Бедолаги, хорошенькое начало…

Тяжелой раскачивающейся походкой подполковник Каррикер преодолел тридцать ярдов, отделявших его от чернокожих пилотов. Он остановился и, видимо, что-то сказал им; приход Каррикера вызвал у летчиков небольшой переполох; наконец вперед выступил худой долговязый офицер. При свете прожекторов Хикс разглядел тонкие черные усики и довольно светлую кожу. На воротничке рубашки приколоты полоски второго лейтенанта, над карманом — «крылышки» пилота. Он поднял руку к пилотке и отдал честь. Четверо сзади него тоже торопливо козырнули Каррикеру. Тот стоял как вкопанный, широко расставив ноги, наклонившись немного вперед, и что-то говорил.

Хикс почувствовал сзади какое-то движение. Генерал Бил спустился из самолета.

— Хорошо, судья, — произнес он, — я… — и вдруг осекся.

Стоящий около Б-26 Каррикер неожиданно подался вперед, развернулся и с отчетливым смачным звуком ударил лейтенанта кулаком в лицо. Долговязый офицер как подкошенный рухнул на спину. Остальные четверо летчиков невольно отпрянули. Двое полицейских с изумлением взирали на эту сцену и бездействовали.

— Бенни! — крикнул генерал Бил. — А вы что смотрите, — закричал он полицейским, — прекратите это безобразие. — Потом добавил, обращаясь к полковнику Россу: — Ну, уж теперь-то он точно арестован.

Между тем ветер резко усилился. Молнии засверкали уже по всему горизонту, и, заглушая эхо громовых раскатов, застучала барабанная дробь тропического ливня.

— Бежим, Нюд, — сказал полковник Росс, — бежим быстрей, пока не накрыло…

Грузчики уже неслись по полю, толкая перед собой помост с багажом. Натаниел Хикс подхватил за руку лейтенанта Турк и побежал вслед за другими. За ними побежал и полковник Росс. Пробегая мимо бомбардировщика, он крикнул:

— А ну-ка, все на командный пункт, живо! — и побежал дальше.

Хикс взглянул в ту сторону и увидел, как пилоты поднимают упавшего офицера; потом они тоже побежали, а за ними и Каррикер. Оглянувшись назад, Натаниел Хикс увидел бегущего генерала, следом быстро надвигался фронт грозового ливня — сверкающая в свете прожекторов сплошная стена низвергающихся дождевых потоков.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Пятница Friday

I

Утро следующего дня выдалось в Оканаре ясное, золотистое, сияющее прелестью удивительной, хотя и не такой уж редкой здесь в эту пору. Ночной ливень умыл крыши домов, каждый листок на деревьях. Дождь прибил летнюю пыль, и серая, а местами совсем белая песчаная почва влажно поблескивала, посвежевшая и упругая. Легкий свежий и ласковый ветерок иногда пробегал в тишине летнего утра. Трудно было поверить, что через какой-нибудь час от всей этой свежести и прохлады не останется и следа.

Над рябью прудов взошло солнце и сквозь редколесье щедро брызнуло косыми лучами на обширную, обнесенную сплошным забором территорию АБДИПа. Всюду царила глубокая звенящая тишина; она окутала выкрашенные желтой краской деревянные стены и пестрые крыши тесных казарм и временных построек, блекло-зеленые капитальные здания из бетонных блоков, в которых размещались штабы отделов, административно-хозяйственные службы, ремонтные мастерские и чертежные бюро, библиотеки и лаборатории, аудитории и демонстрационные залы.

Безмолвие еще больше подчеркивалось редкими случайными звуками: звяканьем металлической посуды, плеском воды в кухнях и столовых. Вдалеке кто-то с чувством насвистывал «Бумажную куклу». Время от времени из гаража автобазы выкатывали грузовики и легковые автомобили, разъезжаясь по пустынным улицам города.

В прямоугольнике штабного двора выстроился взвод охраны: белые тропические шлемы, белые ремни с пистолетной кобурой, белые краги — все сияет, на безупречно свежей форме — ни пятнышка.

Стройные и подтянутые, они напряженно застыли в ожидании команды. И вот над залитым утренним солнцем подстриженным газоном слышится резкий и самодовольный командирский голос:

— Смирно! Равнение на середину! Нале-во! Шагом — марш!

Дружно стуча коваными каблуками, взвод зашагал в проход между зданиями и браво процокал по мостовой.

К мачте с флагом подошли двое рядовых специального наряда вместе с сержантом. Они развязали и освободили веревки. Потом прикрепили к одному концу флаг гарнизона, сложенный особым образом на руках у сержанта, и застыли в ожидании сигнала.

Солдаты орудийной команды расчехлили блестевшее на солнце салютное орудие. Потом зарядили пушку, строго соблюдая ритуал, сохранившийся еще со времен Гражданской войны. Капрал взялся за кольцо вытяжного шнура и отошел от орудия.

По ступеням крыльца штаба уже спускались, переговариваясь на ходу, дежурный по части и его помощник. Подойдя к флагу, они смолкли и стали по стойке «смирно».

А в это время в пустой дежурке помощник начальника караула внимательно следил за стрелкой электронных часов на стене. В комнате царила звенящая и, казалось, вечная тишина. Беззвучными ритмичными рывками большая стрелка приблизилась к отметке 6:25. Как только она накрыла это деление циферблата, помощник начальника караула опустил иголку звукоснимателя на пластинку.

На всей территории базы послышалось шипение граммофона, многократно усиленное многочисленными громкоговорителями. И тотчас вслед за этим воздух взорвался от звуков «утренней зори» — казалось, затрубили сразу сотни горнов.

Гарнизонный флаг пополз вверх, постепенно расправляясь с подветренной стороны флагштока. Яркое полотнище все больше надувалось на ветру и наконец, вытянувшись во всю длину, затрепетало на самой верхушке мачты. Из жерла пушки показалось облачко дыма, и земля вздрогнула от гула выстрела.

Звуки граммофонного горна проникли через открытое окно в комнату Аманды Турк и пробудили ее от тяжелого, липкого сна. Бывают такие мучительные сны: попадаешь в какую-то кошмарную ситуацию, тебе угрожает смертельная опасность, ты хочешь бежать, но чувствуешь, что не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. На этот раз ей приснилась змея — толстый, отвратительный водяной щитомордник. Дело в том, что примерно месяц назад между женскими казармами и вправду видели щитомордника. Возможно, его согнала с места начавшаяся здесь год назад стройка, а может быть, он приполз сюда после того, как осушили болотистую низину неподалеку от казарм. Часовой, охранявший вход на территорию женской вспомогательной службы, убил змею прикладом винтовки, но до этого девушки подняли такой визг, что случайно проходившая мимо Аманда подошла посмотреть, в чем дело. Девушки были не из ее роты, но она все же сочла, что ее долг — навести порядок. Возбужденные зрители предпочитали держаться на почтительном расстоянии, они то приближались, то снова отбегали от ошалевшей, чуть живой от страха змеи, а одна девушка даже упала в самый натуральный обморок.

Лейтенант Турк отдала несколько решительных коротких распоряжений, объяснила, что следует делать с потерявшей сознание девушкой. Потом громко заявила авторитетным тоном, что, хотя змея и ядовита, она нисколько не опасна, потому что сама не станет ни на кого нападать. Змеи не кусаются, если их не трогать, и не причиняют вреда, пока на них не наступишь, кстати, змеи не «жалят», а кусают — у них в верхней челюсти расположены ядовитые зубы. Чтобы укусить, змея должна броситься на жертву, а ни одна змея не в состоянии сделать бросок больше половины, а может быть, даже всего лишь трети своей длины. Успокоенные ее уверенным менторским тоном и неопровержимостью научной аргументации, девушки охотно построились и согласились вернуться к прежним занятиям, а змею предоставить подоспевшему часовому.

Но во сне уже не флегматичному увальню из охраны, а ей самой предстояло разделаться со змеей. Она несколько раз ударила ее ящиком с библиотечными карточками, почему-то оказавшимся у нее в руках, но все тело было словно ватное, и удары выходили смехотворно слабыми. Огромная, свернутая кольцами змея подбиралась к ней все ближе и ближе, казалось, без каких-то враждебных намерений, но внушая ужас тупой зловещей настойчивостью. Лет двадцать назад командир ее скаутского отряда как-то рассказывал, что гремучие змеи любят погреться и залезают под одеяла к спящим на земле туристам.

Аманда Турк вздрогнула и окончательно проснулась — она сидела на койке, в ушах звенели последние звуки «утренней зóри». Как всегда в душные летние ночи, пот пропитал куртку пижамы, мелкими бисеринками выступил на лице. Она встряхнула головой, чтобы отогнать дурной сон, спустила ноги с кровати и нашарила комнатные туфли.

Слева, в двух шагах от нее, на другой койке вниз лицом лежала лейтенант Мэри Липпа. Она лежала совсем голая, на загорелой спине и стройных ягодицах от купальника остались две узкие белые полоски. Остальное тело было покрыто шоколадным загаром, и светлые полосы создавали иллюзию купального костюма. Липпа лежала, неподвижно уткнув маленькое курносое личико во влажную подушку, но, видимо, уже почти проснулась. Она закрыла уши ладонями, еще крепче зажмурилась и простонала:

— Не надо, ну пожалуйста, не надо.

— Надо. Просыпайся, — решительно прикрикнула на нее Турк. — Давай живее. А то все умывальники займут.

— Ну и наплевать!

— Как это наплевать? Забыла, какая вчера вечером была свалка? Вставай!

— Отстань!

— Давай поднимайся немедленно. Считаю до трех.

— Нет!

— Ах, так? — сказала лейтенант Турк. — Так вот тебе, — и она изо всей силы шлепнула лейтенанта Липпу по белеющим ягодицам.

— Ты что, рехнулась? — взвизгнула Липпа. — Больно ведь!

— Бессовестная, — сказала лейтенант Турк. — Без меня небось и вовсе не вставала. Если хочешь знать, мне тоже больно — всю руку о тебя отшибла. В следующий раз возьму щетку для волос — если только у меня вообще будет охота с тобой возиться. Ты что, хочешь на построение опоздать?

— Ой, не дай Бог! Спасибо, дорогая. Господи, где мой халат? Куда же я сунула тапки?

А в это время в двух милях к западу, в госпитале авиабазы, невысокий молодой человек с бледным лицом и копной черных волос, дежурный офицер лейтенант Вертауэр, позевывая, ждал выстрела сигнальной пушки. Но так и не услышал его, потому что именно в эту минуту с аэродрома под громогласный рев еще не вошедших в режим двигателей поднялся очередной Б-24 и, втягивая в брюхо шасси, пронесся над крышами госпиталя на высоте нескольких сотен футов.

По глубокому убеждению лейтенанта Вертауэра, ни один нормальный человек не стал бы строить госпиталь с подветренной для господствующих ветров стороны аэродрома. Вместе с тем тот факт, что госпиталь построили именно в таком месте, доставлял ему какое-то мрачное удовлетворение. Его и без того невысокое мнение об интеллектуальных способностях военных ежедневно находило наглядное подтверждение, когда десятки раз в день стены госпиталя сотрясал мощный рев моторов, при котором не то что разговаривать, даже думать не было никакой возможности. Вертауэр был невропатологом и закончил аспирантуру именно по этой специальности, однако здесь ему приходилось заниматься общей практикой. В прошлом году Общество невропатологов даже пригласило его прочитать доклад «Некоторые современные представления о причинах соматической хореи» — огромная честь для молодого врача. И вот — какая нелепость! — его назначают в этот госпиталь лечить фурункулы и прописывать слабительное.

Гул моторов Б-24 еще затихал в отдалении, когда в комнату вошла медсестра и вместе с утренней сводкой принесла чашку какао для него и кофе для капитана Раймонди. Вслед за ней, жизнерадостно насвистывая, вошел и сам капитан Раймонди — невысокий толстяк, справедливо пользующийся в госпитале репутацией первоклассного хирурга.

— Спасибо, милочка, — улыбнулся сестре Раймонди. Отхлебнув большой глоток кофе, он стал просматривать утреннюю сводку. — Ну как тут, по моей части за ночь никакой работенки не подвалило?

— Да нет, ничего интересного, — ответил Вертауэр. — Техник уронил на ногу блок цилиндров, да еще жалобы по поводу болей в животе.

— А это что такое: Уиллис, Стэнли М., второй лейтенант. Его с чем положили?

— А, этот! Это пусть вам Маккрири расскажет. А я на ваш запрос могу лишь сообщить, что вышеупомянутый офицер — ниггер. Маккрири сперва даже не хотел класть его в четырнадцатую — боялся, вдруг какой-нибудь не в меру чувствительный южанин утром проснется, увидит рядом черного и окочурится с горя. Это пилот с того бомбардировщика, который ночью прилетел. У него лицо разбито. Может, о пулеметный прицел ударился или еще обо что-нибудь; но, говорят, ему кто-то врезал. — Лейтенант Вертауэр зевнул и допил какао. — Если не врут, то врезали ему крепко. Маккрири наложил шов на губу, и нос у него сломан. Маккрири попросил меня помочь с шиной. Он, оказывается, понятия не имеет, как это делается. Когда я закончил, он взял гипс и собрался налепить его на нос — а у парня уже на губе повязка. Я его спросил, что это, по его мнению, даст. В ответ он пробормотал какую-то чушь. Редкий болван!

— Ну-ну, полегче, — сказал капитан Раймонди. — О начальстве или хорошо, или никак.

— Знаете, какое приветствие придумали связисты? Вот послушайте: «Три точки, четыре точки, две точки, тире^[3], гип-гип, ура Окана-ре».

— Не уловил.

— Повторите азбуку Морзе, капитан. — Лейтенант Вертауэр поставил чашку и встал из-за стола. — Ну вот, можете располагаться. А я пошел спать.

Глухой гул утреннего салюта короткой судорогой пробежал между территорией АБДИПа и авиабазой по ведущему на юг шоссе, которое переходило в Тропическую аллею, вливающуюся в Оканару сплошным зеленым туннелем из могучих виргинских дубов и камфорных лавров. Докатившись до пересечения с Солнечной аллеей, гул полетел дальше — на запад, к центральным кварталам города, и на восток, до территории отеля «Олеандровая башня».

Территория эта — двадцать с лишним акров земли, спускавшихся к озеру Армстронг, — из-за нехватки рабочих рук и нерадивости хозяев превратилась местами в настоящие джунгли, с палисандровыми деревьями и дубами, банановыми пальмами и олеандрами, кротонами, бамбуком и молочаем. Полуразрушенные арки, стены и алебастровые беседки покрылись вьюнками — ярко-красной бугенвиллеей и желтой бегонией. Много лет назад попробовали было посадить здесь аллею королевских пальм. Но оказалось, что севернее Эверглейдса эти пальмы почти не приживаются. Сохранились лишь три или четыре пальмы, защищенные от ветра зданием отеля. На месте погибших деревьев посадили другие пальмы — вашингтонии. Возвышаясь над скопившимися грудами мертвых листьев, они тянулись двумя жалкими рядами от ворот Восточной Солнечной аллеи до главного входа.

Хотя не все первоначальные постройки сохранились до сегодняшнего дня, это по-прежнему был крупный отель. По дерзкому замыслу владельца и строителя отеля, он должен был превзойти — пусть хоть чуть-чуть — размерами и элегантностью флэглеровские гостиницы, только что появившиеся в то время на восточном побережье. Архитектор, как видно, тоже страдал непомерными амбициями — чувствовалось, что он поставил перед собой задачу создать творение, еще более нелепое и аляповатое, чем отель «Тампа-Бэй». И, нужно признать, ему это удалось — путем смешения мавританского стиля со всевозможными прочими восточными стилями. Первоначально здание было построено в форме буквы «Е», и центральное крыло соединялось с восточным и западным большими изогнутыми террасами с подковами арок и веретенообразными опорами, явно навеянными альгамбрскими мотивами. С южной стороны терраса выходила окнами на Восточную Солнечную аллею. Спинка буквы «Е» была украшена балконами, с которых открывался прекрасный вид на озеро. На крыше беспорядочно теснились купола, башенки и минареты.

Во время пожара в девяностых годах только благодаря близости озера удалось спасти все здание от гибели, но сгорело западное крыло и часть выходящего на озеро северного фасада. Эти части здания так и не отстроили. Отель оказался укороченным — осталось лишь центральное крыло с вестибюлем и столовой, половина северного фасада, восточное крыло и часть подковообразной террасы. На деньги, полученные по страховке, в парке построили с десяток домиков. Такие отдельные домики считались по тем временам пределом роскоши, уединенности и комфорта.

Шло время, и люди стали отдавать предпочтение более современным и более скромным отелям, появившимся не только в самой Оканаре, но и в Орландо, и в Уинтер-Парке; Оканаре так и не удалось стать самым крупным модным курортом центральной Флориды. Если бы не война и не решение командования создать в Оканаре авиабазу и АБДИП, к зиме сорок третьего года отель «Олеандровая башня» наверняка бы закрыли, а может быть, и вовсе снесли. Зато теперь, летом сорок третьего, здесь царило невиданное с 1900 года оживление. Тут жили в основном офицеры оканарского гарнизона и останавливались многочисленные командированные, приехавшие на совещания, с инспекцией, да и просто любители прокатиться за казенный счет.

Здесь можно было вполне прилично устроиться, во всяком случае лучше, чем в других гарнизонах. В широких коридорах и просторных комнатах с вентиляторами под потолком и планками жалюзи в дверях было довольно прохладно. По ночам с озера на затянутые москитными сетками лоджии налетал приятный ветерок. Чтобы поддерживать порядок в таком отеле, нужен был большой штат прислуги, а поскольку найти работников стало трудно,особого порядка не было, но кухня и обслуживание были на высоте — по крайней мере для столь трудного времени. Имелся даже бассейн с почти новым кафелем и гипсовыми арками, а также десяток кортов, на шести можно было с грехом пополам играть; был здесь и превращенный в офицерский клуб бар с двумя фонтанами, из которых, впрочем, работал всего один. Роскошь, уединенность и комфорт отдельных бунгало достались начальству: в лучшем жил сам генерал Бил, прочие занимали старшие офицеры — не ниже полковника. Время от времени проходил слух, что всех холостых и бессемейных офицеров переведут жить в офицерское общежитие на территории части — перспектива достаточно неприятная, во всяком случае по мнению тех, кто уже испытал такую жизнь на собственной шкуре; впрочем, всякий раз так все разговорами и заканчивалось.

Звук утреннего салюта — правда, уже совсем слабый — долетел и до «Олеандровой башни». Услышав выстрел, два чернокожих коридорных включили центральный селектор и стали один за другим обзванивать номера и будить постояльцев. Двери столовой под аркой, похожей на портал Тадж-Махала, приоткрылись, и на пороге появился пожилой цветной метрдотель с клочковатым белым пухом седых волос, одетый в полосатый жилет, когда-то очень нравившийся тем — увы, немногочисленным в мирное время — приезжим северянам, которые с первого взгляда угадывали в нем настоящего, еще не испорченного новыми веяниями негра из старого доброго времени. Звали его Никодимус. Прихрамывая и тряся головой, он распахнул створки двери и закрепил их на крюк. И тотчас же дверь центрального входа раскрылась, и в отель вошел полковник Росс; он жил в одном из коттеджей вместе с женой, но завтракать в такую рань гораздо проще в столовой. Полковник первым делом направился к газетному киоску, взял вчерашнюю «Нью-Йорк таймс» и сегодняшнюю оканарскую «Морнинг сан» и прошел в столовую.

Здесь его с преувеличенным восторгом приветствовал Никодимус.

— Добрейшего вам утра, полковник, — сияя лучезарной улыбкой и почтительно кланяясь, сказал он. — Смею надеяться, что вы пребываете в добром здравии. Что за утро, сэр! — Он торопливо заковылял к столику у одного из западных окон столовой. — Эй, девушки, принесите сок для полковника, — на ходу крикнул он. — Налейте кофе для полковника. И поставьте жарить яичницу!

С подчеркнутой почтительностью он театральным жестом отодвинул стул, усадил полковника Росса за столик, развернул салфетку и постелил на колени. Потом ловко повернулся и подхватил из рук официантки-мулатки серебряную вазу с битым льдом, из которого торчал высокий стакан с каким-то темным напитком. Трясущимися от старости руками, расплескав несколько капель на пол, он церемонно поставил стакан перед полковником.

Росс с отвращением взглянул на темную жидкость.

— Слушай, Ник, давно хочу тебя спросить. Какого черта во Флориде не держат апельсинового сока?

Никодимус шумно расхохотался, прямо-таки зашелся в припадке неудержимого смеха.

— Когда я был в Калифорнии, полковник, мне сказали, что они сами его весь и выпивают. — И он снова затрясся от смеха.

— Что ж, значит, съезди туда еще раз, но чтобы завтра утром сок был.

Полковник отхлебнул глоток коричневато-красного пойла, вкус которого вполне соответствовал цвету, и развернул «Морнинг сан». Он сразу же начал с редакционной колонки, озаглавленной «О том о сем рассказывает Арт Буллен».

Эту колонку вел сам владелец газеты Арт Буллен, который родился не во Флориде, но приехал в Оканару еще юношей и теперь сделался чуть ли не самым горячим патриотом Оканары. Да и как ему было не любить город, где молодой человек, не имевший за душой ничего, кроме честолюбия и неуемной энергии, смог без посторонней помощи менее чем за двадцать пять лет достичь такого успеха. Сразу после окончания первой мировой войны он демобилизовался и купил за пятьдесят долларов еженедельную газету тиражом всего около тысячи экземпляров. К этому времени никто уже не надеялся, что Оканара станет знаменитым зимним курортом — впрочем, может, и к лучшему, потому что очередной бум на недвижимость не затронул здешние края; и те, кто покупал здесь землю, использовали ее в основном под цитрусовые и огороды. Впрочем, на недвижимости все же можно было заработать. И Буллен действительно заработал на этом кругленькую сумму. Вскоре к ней прибавились деньги и от газеты, которую ему удалось поставить на ноги, и от брака с местной девушкой — дочерью президента одного из самых преуспевающих банков и держателя контрольного пакета акций в оканарской газо-электрической компании.

Но успех не вскружил ему голову. Теперь у него был свой главный редактор и целый штат сотрудников, но он по-прежнему усердно трудился на благо газеты. Разбогатев, он продолжал донашивать старые рубашки и дешевые брюки, а из развлечений, как и прежде, предпочитал метание подков и покер. Был он худощав, говорил негромко, прямоугольное лицо его всегда сияло безмятежностью, а в общении он был неизменно обходителен и любезен. Никаких официальных политических постов он не занимал, но его друзья принадлежали к местной верхушке, и можно было с уверенностью сказать, что удержаться у власти им помогает энергия и проницательность Арта Буллена. Полковник Росс, сам занимавший прежде выборную должность судьи, хорошо знал, что такое политика. Он прекрасно разбирался в психологии политических деятелей и понимал, что военным следовало бы полюбезнее обращаться с друзьями такого влиятельного человека, как Буллен.

Полковник Моубри, при несомненной честности и поразительном простодушии, отличался детской, можно даже сказать, младенческой наивностью и невежеством во всем, что хоть немного выходило за рамки довоенной жизни армейского гарнизона. Моубри и сам знал за собой этот грех и всю жизнь страдал из-за своего недостатка. Когда человек плохо слышит, он нередко становится подозрительным, и ему кажется, что все вокруг говорят про него да только и думают, как бы обвести его вокруг пальца; точно так же и полковнику Моубри чудилось, что любое предложение — особенно если оно поступало в виде пространного и детально разработанного проекта — нарочно составлено в сложной и запутанной форме, чтобы обдурить его и скрыть истинную, неблаговидную цель затеи.

Однажды, за несколько недель до того, как генерал Бил принял командование в Оканаре, полковнику Моубри передали на рассмотрение такой замысловатый проект. Некий Маккормак предлагал наладить движение рейсовых автобусов между центром Оканары, авиабазой и новой территорией АБДИПа. При всей своей занятости полковник Моубри посвятил целое утро тщательнейшему, но, увы, бесплодному изучению предлагаемой сделки. Потом связался с Маккормаком и попросил, чтобы тот сам к нему зашел.

Но разговор как-то сразу пошел вкривь и вкось.

Полковник Росс знал об этой истории лишь в пересказе — довольно путаном — самого Моубри, сейчас уже трудно было сказать, что там было правдой, а что — лишь домыслами и превратно истолкованными фактами. Моубри не удосужился справиться ни о положении своего посетителя в местной иерархии, ни о его репутации; он почему-то сразу, еще не видя его, решил, что перед ним мошенник. «Этот Маккормак, — объяснил он Россу, — сам признался, что владеет львиной долей акций в Оканарской транспортной компании и, хотя контракты составлены на имя некоего Уотерса, можно не сомневаться, что Уотерс — лишь подставное лицо». Предполагалось, что армия выделит машины для новой автобусной линии. После этого Уотерс сдаст эти автобусы в аренду Транспортной компании (то есть самому Маккормаку). При этом оговаривалась очень высокая арендная плата, так что Уотерс получал солидные барыши фактически ни за что — он ведь просто передавал государственную собственность третьему лицу. Моубри сразу понял, что Маккормак с Уотерсом заключили левую сделку и теперь хотят обвести его вокруг пальца; ну да не на того напали, его не проведешь. «Я сразу понял, что тут дело нечисто, — с искренним негодованием закончил свой рассказ полковник. — Вернул договор и дал ему пять минут, чтобы убраться с территории гарнизона, если он, конечно, не хочет, чтобы его выставила военная полиция».

Всякий, кто хорошо знал полковника Моубри, мог без труда представить себе истинную картину этой встречи и как-то увязать вопиющее неправдоподобие его версии с несомненной порядочностью и правдолюбием полковника. Дело в том, что полковник Моубри был фантастически невежествен в коммерческих вопросах, ему и в голову не приходило навести справки о будущих партнерах, убедиться, что они располагают достаточными финансовыми средствами и в состоянии выполнить условия контракта. Он понятия не имел — и не желал знать, — с кем собирается вести дело. Ему было совершенно наплевать, что Маккормак — один из самых уважаемых, богатых и влиятельных граждан Оканары, а тот, кого он пренебрежительно называл «некий Уотерс», в прошлом долгое время был членом законодательного органа и президентом комитета демократической партии штата, то есть, иными словами, был в политическом отношении одним из самых могущественных людей во Флориде. Те, кто думает, что все эти регалии могут произвести на полковника впечатление и повлиять на исход сделки, глубоко ошибаются.

А Маккормак наверняка не сомневался в том, что полковник Моубри знал или, во всяком случае, позаботился навести справки о его общественном и финансовом положении. Социальный статус самого полковника не вызывал сомнения — мундир и высокое воинское звание говорили сами за себя. И форма, и звание, видимо, произвели впечатление на Маккормака, и он держался несколько скованно. Быть может, дело было в подсознательном чувстве вины: он считал, что по возрасту не годен для военной службы, а вот человек примерно его лет честно исполняет свой долг перед страной. Кроме того, Маккормаку приходилось вести переговоры в непривычной обстановке — хотя он и до войны подозревал, что в Америке существуют вооруженные силы, но никогда прежде с военными не сталкивался и не имел с ними никаких дел.

Так или иначе, но Маккормак вдруг разоткровенничался, чего за ним прежде не водилось. Войдя в кабинет, он увидел уже немолодого офицера с живыми умными глазами, сдержанного и немногословного, требовательного и деловитого, ибо именно за таким фасадом полковник Моубри умело скрывал свою неспособность к какой бы то ни было практической деятельности. Должно быть, Маккормак стал подробно объяснять суть сделки, в чем, собственно, не было никакой необходимости — ведь договор говорил сам за себя; но, к сожалению, для Моубри все это была китайская грамота. Но не мог же он признаться, что ничего не понял; и дело тут было вовсе не в личном самолюбии: сейчас он представлял в своем лице всю армию и не хотел уронить перед штатским престиж Вооруженных сил Соединенных Штатов. Разумеется, ему не следовало подписывать договор, смысла которого он не понимал, но он вполне мог бы отложить окончательное решение на вечер и после ухода Маккормака связаться с военно-юридическим отделом и выяснить, законна эта сделка или нет.

Полковник Росс ни секунды не сомневался, что она законна. Маккормак, крупный коммерсант, в состоянии посоветоваться с грамотными юристами и получить все, что ему нужно, в полном соответствии со всеми существующими федеральными законами и законодательными актами штата Флорида. Маккормаку следовало бы прямо объяснить Моубри, для чего он затеял эту сделку. Он вовсе не собирался надуть военное министерство. Он никогда бы не унизился до мошенничества. Другое дело, что он надеялся облапошить налогового инспектора — сделать так, чтобы Транспортная компания потеряла значительную сумму, и тем самым избавиться от облагаемой налогом прибыли. Кто, кроме такого дуралея, как Моубри, не отличил бы обычного здравого смысла от откровенного мошенничества? Маккормак, скорее всего, никак не ожидал взрыва благородного негодования, последовавшего в ответ на его предложение. Он, вероятно, выложил начистоту все, или почти все, и — сама любезность и чистосердечие — сказал что-нибудь вроде: «Понимаете, полковник, хотя сама сделка нам и в убыток, вкладчики ничего не потеряют. Эта сумма так или иначе ушла бы на налоги…»

После этого заявления ему было дано всего пять минут, чтобы покинуть территорию гарнизона, иначе, объяснил Моубри, его выставит за ворота военная полиция.

Поначалу казалось, что Маккормак молча проглотил обиду. Он, конечно, мог пожаловаться в Вашингтон, но, видимо, решил, что ничего от этого не выиграет. Теперь уже всем стало ясно: при всей своей недалекости, при всем своем невежестве полковник Моубри вывел плуга на чистую воду, а все потому, что твердо знал, как во всех случаях должен поступать честный человек. Итак, все вроде бы обошлось как нельзя лучше. Но, как и следовало ожидать, Маккормак, «разоблаченный плут», так же как и Уотерс, оказался близким другом и постоянным партнером по покеру Арта Буллена. Более того, он оказался его тестем. И, начиная со следующего номера, оканарская «Морнинг сан» стала регулярно печатать саркастические комментарии о жизни соседей-военных — впрочем, выдержанные скорее в печальных, чем в гневных тонах.

А поводов для сарказма хватало. Когда две большие, непохожие и независимые друг от друга группы людей не просто живут бок о бок, а активно соприкасаются и взаимодействуют, всегда возникают трения. Поэтому полковник Росс взял себе за правило каждое утро первым делом просматривать газету, чтобы узнать, какие новые последствия этих трений попали в поле зрения мистера Буллена за последние сутки.

Впрочем, и Буллена можно понять. Вся эта история с несостоявшейся автобусной линией, даже если судить со слов полковника Моубри, не говоря уже о версии, изложенной Буллену Маккормаком, не могла не вызвать возмущения и утвердить оканарцев в мысли, что пришло время дать отпор этим безмозглым и наглым солдафонам. И все же полковник Росс считал, что публикациям надо положить конец: Буллен порой обнаруживал излишнюю осведомленность в делах, которые не то чтобы содержали какую-то военную тайну, но, во всяком случае, его не касались, и это наводило на мысль, что где-то в штабе АБДИПа происходит утечка информации.

Отыскав в газете колонку сегодняшних новостей, полковник увидел, что Буллен опять прошелся на их счет, причем на этот раз постарался от души. И хотя само по себе это никак не могло обрадовать полковника Росса, он все же обрадовался: благодаря старой судейской привычке сопоставлять и анализировать факты уже во время чтения, он понял, что, кажется, на этот раз ему представился случай, которого он так долго ждал.

Вот оно, доказательство явной утечки информации. Кто-то из сотрудников, читавший составленный полковником Моубри меморандум о предполагавшемся чествовании генерала, рассказал о нем Буллену. А документ этот оказался помеченным грифом «секретно». Именно «оказался». Дело в том, что полковник Моубри скрепил меморандум этим штампом вовсе не потому, что содержащиеся в нем факты затрагивали вопросы национальной безопасности Соединенных Штатов, изложенные в постановлении номер пятьдесят о шпионской деятельности свода законов США с учетом соответствующих поправок; просто ему не хотелось, чтобы о его сюрпризе растрезвонили раньше времени.

Полковник Росс чуть заметно улыбнулся. Он прекрасно знал, как это можно обыграть: речь идет о передвижении войск! Сведения о действиях воинских подразделений! Документ совершенно обоснованно отнесен к разряду секретных. «Передача, а равно и разглашение тем или иным образом содержания документа лицам, не имеющим допуска к секретной работе, запрещено законом». Полковник Росс еще раз внимательно перечитал заметку.

Завтра, — писал Буллен, — наши славные друзья военные, обосновавшиеся на Тропикал-авеню, собираются отпраздновать день рождения одного выдающегося генерала, который сражается не где-то за тысячу миль от наших границ, а живет совсем неподалеку от пишущего эти строки. Если вы еще теряетесь в догадках, кто бы это мог быть, я не стану более испытывать ваше терпение: я сам себя назначаю руководителем и единственным членом делегации, уполномоченной передать генерал-майору Айрес Н. Балу сердечные поздравления от всех честных налогоплательщиков Оканары и всего нашего округа по случаю сорок первой годовщины со дня его рождения. Насколько я знаю, он самый молодой генерал-майор (не путать с бригадным генералом) в Соединенных Штатах. За годы безупречной службы на Тихом океане и в Европе он показал себя первоклассным летчиком-истребителем. Те, кому посчастливилось встречаться с генералом Билом и его юной, очаровательной и элегантной женой, могут подтвердить, что он не только замечательный пилот и солдат, но до кончиков ногтей джентльмен — скромный, любезный и обходительный. Мы счастливы, что он служит у нас в Оканаре, и желаем ему новых славных свершений на поле брани, здоровья и счастья.

Что ж, тут, как говорится, не придерешься, вынужден был признать про себя полковник Росс. Он удивленно хмыкнул: Буллен то ли догадывался, что каждое слово его язвительных публикаций тщательнейшим образом изучается пристальным враждебным оком, то ли просто интуитивно чувствовал, что здесь лучше действовать хитростью, но таким сладкоречивым вступлением ему удалось сбить с толку своего главного и наиболее опасного противника — полковника Росса. Впрочем, это не меняло того обстоятельства, что сведения Буллен получил от человека, имеющего доступ к документам со штампом «секретно». Однако, подумал полковник Росс, разыграть эту карту будет непросто. Но, так или иначе, нужно прекратить эти публикации, возмущающие общественное спокойствие. Честно говоря, нападки газеты давно уже надоели Россу, он только и искал случая прижать Буллена, но для этого нужно было поймать его с поличным. Буллена, правда, не так-то легко испугать, но попробовать стоит, очень даже стоит, подумал полковник. Он удовлетворенно кивнул и стал читать дальше. …Остается только надеяться, что генерал Бил также доволен тем, что служит в Оканаре. Автор этих строк выражает лишь робкую надежду, а не твердую уверенность в том, что наши доблестные соседи все как один довольны своей жизнью в нашем городе хотя бы по одной причине: как известно, те, кто привык сражаться с неприятелем в воздухе и командовать боевыми частями, обычно тяготятся спокойной службой в тылу. Тут я должен сразу же оговориться, ибо не хочу, чтобы меня неправильно поняли: в большинстве своем тыловики превосходные люди и горячие патриоты, они по первому призыву взяли в руки оружие, готовы без колебаний отдать жизнь за родину и служат ей верой и правдой. Счастлива страна, у которой есть такие верные сыновья, и счастлива Оканара, в которой они служат. Итак, выходит, все счастливы?

К сожалению, не совсем. Во всяком случае, если говорить о самом генерале. Ведь мир наш, как известно, юдоль слез, и даже в цветущей солнечной Оканаре не все так прекрасно, как может показаться на первый взгляд. Что греха таить: среди прибывших в Оканару замечательных представителей наших Военно-воздушных сил нашлось немало людей иного сорта, резко отличающихся от основной массы офицеров. Вы уже поняли, о ком идет речь. Я говорю о старых армейских служаках, не пригодных ни для какой полезной работы, за всю жизнь не ударивших пальцем о палец, единственная заслуга которых в том, что они дотянули до нынешней войны. Есть и тупые, напыщенные ничтожества, которых включают во всевозможные комиссии, лишь бы они поменьше путались под ногами. Есть и безмозглые шалопаи, успевшие обзавестись офицерскими званиями перед самым призывом и каждый вечер наносящие сокрушительное поражение шеренгам бутылок в лучших оканарских барах. Я никогда не стал бы писать о таких печальных исключениях из общего правила, если бы это не имело прямого отношения к теме моей статьи, ведь раз уж они отравляют жизнь оканарцам, то что же тогда говорить о самом генерале Биле. Уверен, что и сам он отнюдь не в восторге от таких подчиненных…

В полутемной столовой послышались быстрые, твердые шаги; полковник Росс оторвался от газеты и взглянул поверх очков на подходившего к его столику офицера. Так и есть, майор Сирс, начальник военной полиции. Полковник сложил газету и указал на свободный стул:

— Доброе утро, Джонни, — сказал он, — присоединяйтесь.

Майор Сирс не был кадровым военным, прежде он служил в полиции, но такую безукоризненную военную выправку и бравый вид полковник видел разве что на картинках в новом строевом уставе пехоты. Без видимого усилия и напряжения майору Сирсу всегда удавалось держать корпус прямо, строго вдоль идеальной вертикальной оси, шея и голова в плоскости туловища, подбородок на себя. Плечи прямые, грудь колесом, бедра узкие; безукоризненные складки на свежевыглаженных брюках и рубашке цвета хаки. Башмаки сияют. Медная пряжка холодным ровным блеском напоминает свежепротертое зеркало. Знаки различия приколоты в центре петлиц на воротнике с точностью до десятой дюйма.

Сам полковник Росс не отличался подчеркнутой военной выправкой, да и не стремился к этому, но всегда с удовольствием смотрел на Сирса. Уж если взялся за дело — нужно делать его как следует, особенно когда тебе всего тридцать и все еще впереди. Майор Сирс совершенно прав: раз в число обязанностей начальника полиции входит следить, чтобы военнослужащие Оканары выглядели и вели себя, как подобает солдатам, он должен первым подавать им пример.

Майор Сирс сел за столик рядом с полковником. В руках у него тоже был номер «Сан».

— Ага, вижу, вы уже прочли, — сказал он.

— Только начал, — ответил полковник Росс, — уж больно длинная статья.

— Дошли до места, где он поливает военную полицию?

— Еще нет.

— Скажите, когда дойдете, я вам насчет этого кое-что расскажу. На этот раз ему нельзя спускать. Я еще вчера хотел с вами поговорить, да вы куда-то летали с генералом. Да, и еще: знаете, что приказы насчет этой именинной чепухи шли под грифом «секретно»? Чушь, конечно, как и все остальное, но факт остается фактом. Поняли, к чему я клоню?

— Отлично понял. Я и сам об этом подумал. Что ж, может сработать. Информацию о бэ-семнадцатых из Хендрикса можно подать как сведения о передвижении войск. Это на случай, если спросят, зачем понадобилось ставить гриф «секретно». Тогда уж ему не отвертеться. Но прежде надо все хорошенько обдумать. В конце концов, мы здесь не для того поставлены, чтобы скандалы устраивать.

— Ясно, что все эти секреты гроша ломаного не стоят, — сказал майор Сирс, — но тот, кто читал приказы, имеет доступ и к действительно важным документам. Думаю, судья, пора его прищучить.

— Ее, — рассеянно сказал полковник. — Могу поспорить, что это девушка.

Он стал мысленно составлять план на утро. Первым делом нужно, пожалуй, зайти к Нюду насчет вчерашней истории с Бенни — приятного мало, да ничего не попишешь. Вчера вечером Бил под горячую руку посадил Бенни под домашний арест и пообещал, что отдаст под суд, но сегодня он наверняка был бы не прочь замять это дело. Цветной летчик сейчас в госпитале, травма у него не очень серьезная — во всяком случае, так ему вчера передали. Впрочем, лучше еще раз проверить.

— С утра я, скорее всего, буду занят у генерала, — сказал он. — Но если увидите Ходена, подходите с ним ко мне часам к десяти. Нужно будет проверить, кто из вольнонаемных девушек родом из Оканары. Может, кто-нибудь из них раньше работал в «Морнинг сан» или родители дружат с Булленом. Пусть люди Ходена этим займутся. Только не надо пороть горячку. Я сам решу, кого из девушек допросить, и сам с ними поговорю. Не хватало только нам слез и истерик. — Он внимательно посмотрел на майора Сирса. — Ну, вы понимаете…

— Ходен грубоват, это верно, — сказал майор Сирс. — Что вы хотите — контрразведка шутить не любит.

— Муху легче поймать на мед, чем на уксус, — сказал полковник Росс. — Но погодите, дайте мне сперва закончить. — И он снова углубился в чтение.

Если генерал и впредь будет позволять подобным типам отдавать от его имени приказы, ответственность за которые по существующим в армии порядкам ложится на него самого, то рано или поздно он неизбежно попадет в неловкое положение. Ведь уже случалось — и не раз, — что другие принимали за генерала решения, которые никак не назовешь разумными. Я уже писал, как плачевно закончилась попытка наладить регулярное движение автобусов между городом и авиабазой. Солдаты, уволенные в краткосрочный отпуск, иногда по нескольку часов ждут автобуса в город, что едва ли способствует повышению боевого духа армии. История эта достаточно широко известна. Один из жителей нашего города решился взять на себя нелегкие хлопоты по организации автобусной линии с единственной целью — помочь нашей армии (пусть даже в ущерб собственному карману) — и, основываясь на многолетнем опыте, предложил разумный реалистичный проект. И вот, в награду за хлопоты его грубо оскорбляют и, по сути дела, обвиняют в мошенничестве. Второе: все чаще приходится слышать о произволе военной полиции, которая беззастенчиво вмешивается в работу Местных полицейских и не дает им исполнять возложенные на них обязанности. Но если прежде речь шла о неправомерных действиях рядовых военных стражей порядка, то во вчерашнем инциденте принимал участие сам начальник военной полиции, попытавшийся запугать и унизить местного полицейского, чья многолетняя безупречная служба на благо нашего округа дает ему право рассчитывать на большее доверие к его показаниям по поводу случившегося прошлой ночью.

— Ну вот, дошли и до вас, — сказал полковник Росс майору Сирсу. — Что вы натворили, Джонни?

— Да меня там и в помине не было — я узнал об этом уже после. Лейтенант Дей все делал правильно. Отличный парень. Надо будет похлопотать, чтобы его повысили. Городской полицейский, Тайлер, был пьян. Это могут подтвердить пять человек, включая бармена Джимми — тот уже перестал ему наливать. Не знаю, что он там наговорил в участке, но все знают, что он уже много лет не просыхает.

— Понятно, — сказал полковник.

— Ну так вот, этот Тайлер как раз патрулировал в среду вечером. И задержал нашего офицера, лейтенанта, — тот, правда, пропустил пару рюмок, но не был пьян, — задержал лишь за то, что тот забежал за кустик во Флорар-Парке: дело было где-то в половине десятого, когда уже совсем темно; он ждал автобуса, чтобы вернуться на базу, боялся отходить далеко от остановки и зашел в кусты отлить. Тайлер — уже по одному этому видно, в каком он был состоянии, — надел на него наручники и потащил в участок, но мимо как раз проезжали на джипе двое моих ребят. Остановились посмотреть, что происходит. Видят, стоит полицейский, еле держится, ребята говорят, он был пьян в стельку, они с трудом его понимали, оказалось, что он собирается арестовать нашего лейтенанта «за непристойное поведение в общественном месте».

Майор Сирс откинулся на стуле и презрительно фыркнул.

— Сперва они решили, что он шутит. Даже если бы мои ребята просто забрали лейтенанта у Тайлера и посоветовали ему освежиться в озере, чтобы немного протрезветь, я бы и тогда им слова не сказал. Но они этого не сделали. Они пытались по-хорошему уговорить Тайлера, чтобы тот отдал им лейтенанта. Но Тайлер уперся, как осел. Тогда один из них вернулся в джип и вызвал по рации лейтенанта Дея. Дею удалось припугнуть Тайлера — он сказал, что, если тот немедленно не снимет с арестованного наручники и не передаст им лейтенанта, как это предусмотрено соглашением, он, Дей, лично отправится в участок и предъявит Тайлеру обвинение в пьянстве при исполнении служебных обязанностей. Как бы то ни было, Тайлер все же снял наручники, и Дей подвез его до дому. Мы не собирались поднимать шум — главное, что мы отобрали нашего офицера у этого пьяного шизика. Но если им хочется скандала — они его получат.

Полковник Росс кивнул. Он прекрасно знал психологию конфликтов — ему ведь столько раз случалось наблюдать в суде, как каждая из сторон старается свести точку зрения противника лишь к голой схеме — было или не было, бил он жену или не бил? — и в то же время настаивает, чтобы ее точка зрения была изложена со всеми нюансами и подробностями. В результате все считают себя правыми и кипят от справедливого негодования. Полковник Росс снова заглянул в газету.

— Ну хорошо, а почему Буллен пишет: «В инциденте принимал участие начальник полиции»?

— А вот это наглая ложь, — сказал майор Сирс. — Разве что Дей сказал, что выполняет мой приказ. Кстати, так бы оно и было, если бы он со мной связался. Этого он, конечно, делать не стал, потому что знает, что я всецело ему доверяю и разрешаю действовать по собственной инициативе и самому принимать решения. И в этот раз я полностью одобрил его действия.

— А Буллен просто об этом догадался?

— Да чихать я хотел на этого Буллена! Да и с чего он, собственно, так разоряется? Думаю, все дело в том, что он в приятельских отношениях с Ловуэллом, начальником полиции. У них там чуть ли не каждый вечер собирается целая компания позади полицейского участка — метать подковы. Я слышал, там большинство городских дел и обделывается. Наверное, там ему Ловуэлл и наплел с три короба.

— Очень может быть, — сказал полковник Росс. — Ну а сам Ловуэлл откуда эти три короба набрал? От Тайлера?

— Ну разумеется. Тайлер, видимо, к утру немного проспался — говорят, полностью он никогда не протрезвляется — и расписал ему, как мы якобы силой отбили у него задержанного лейтенанта. Тогда Ловуэлл мне и позвонил.

— На все это должно было уйти немало времени, — сказал полковник. — Ну и что он сказал?

— У него хватило наглости заявить, — сказал майор Сирс, — что им для отчета нужна копия приказа о дисциплинарных мерах, принятых к «виновному» — так он выразился, — переданному нам патрульным Тайлером.

— Это предусмотрено соглашением, — сказал полковник Росс. — Вы же и прежде всегда отсылали им копии приказов, разве не так?

— Посылал, но в том случае, когда такие меры действительно принимались, — нетерпеливо перебил его майор Сирс. — А о каких мерах может идти речь в данном случае? Они что же, думают, мы будем собирать военный суд высшей инстанции всякий раз, когда кто-то ночью зайдет за кустик помочиться? Мы тут же отпустили лейтенанта. И не собираемся его наказывать.

— Вы ему так и сказали?

— Так и сказал. Не буквально, конечно. Просто объяснил, что у нас нет никаких оснований наказывать лейтенанта и мы не собираемся принимать никаких дисциплинарных мер; на наш взгляд, вопрос исчерпан. Я даже не упомянул, что их патрульный был абсолютно пьян. И сказал, что Тайлер превратно истолковал действия нашего офицера.

— Порой мне кажется, что, если бы люди не изобрели спиртное, жизнь в этом мире была бы намного счастливее, — сказал полковник Росс. — Впрочем, я так думаю лишь до тех пор, пока самому не приходит охота промочить горло. Если я не ошибаюсь, вы сказали, что этот превратно понятый лейтенант сам пропустил в тот вечер пару рюмок?

— Да, но действительно две, не больше. Я с ним сам говорил и потом еще проверил. Он был с приятелем в офицерском клубе здесь, в отеле. И бармен его помнит. Он сказал, что тот выпил…

— Два стакана пива, — сказал полковник Росс.

— Верно, — с удивлением взглянув на полковника, подтвердил майор Сирс.

Полковник Росс рассмеялся.

— Знаете, Джонни, это мне сразу напомнило старое доброе время. Бывало, идет квартальная сессия в суде и кого-нибудь обвиняют, скажем, в управлении машиной в нетрезвом виде; допустим, есть показания полицейского, что от обвиняемого пахло спиртным; так окружной прокурор мне обычно подмигнет, а потом спрашивает обвиняемого, что именно он выпил до ареста. Все как один отвечают: два стакана пива. Еще не было случая, чтобы кто-то ответил иначе — каждый думает, что это как раз то, что надо: объясняет, откуда запах и неопровержимо доказывает, что обвиняемый не был пьян.

В ответ майор Сирс тоже рассмеялся — впрочем, как-то не очень уверенно.

— Точно, — сказал он. — И у нас та же история. Но тут мне бармен сказал…

— Что вы говорите?.. Не знаю, как в ваших краях, а у нас трудно найти бармена, который показал бы, что это он напоил клиента до бесчувствия.

Майор Сирс укоризненно взглянул на полковника.

— Да я и сам знаю. По правде говоря, я разговаривал с лейтенантом только на следующее утро. Уже после того, как мне позвонил Ловуэлл. Чтобы знать обо всем из первых рук, на случай, если Ловуэлл захочет раздуть дело. Но я верю Дею и моим патрульным. Так что я говорю с их слов, а не только со слов лейтенанта и бармена.

— Я не сомневаюсь, что вы абсолютно правы, Джонни, — сказал полковник Росс. — А кстати, как фамилия лейтенанта? Он из какого отдела?

Майор Сирс отстегнул отглаженный клапан нагрудного кармана и достал записную книжку.

— Эдселл, — сказал он. — Первый лейтенант Джеймс А. Эдселл. Из секции донесений отдела нестандартных проектов полковника Култарда. Руководитель секции, непосредственный начальник лейтенанта Эдселла — майор Уильям У. Уитни. Я с ним тоже переговорил. Он считает, что Эдселл очень ценный работник. Писатель или что-то в этом роде. Майор Уитни говорит, что Эдселл не похож на пьяницу. Скорее, наоборот — он несколько раз отказывался от приглашения выпить после работы. Эдселл живет в гостинице для несемейных офицеров. Женат, но сейчас живет один. Ему тридцать четыре года. Майор Уитни считает, что все свободное от службы время он тратит на свою книгу — в общем, что-то там пишет. Кстати, он закончил офицерскую школу, а не школу подготовки офицерского состава.

— И что же из этого следует?

— Ну, прежде всего то, что он честно заработал офицерское звание, оно ему не даром досталось.

— Он в одной секции с капитаном Хиксом. Мне кажется, я его знаю. Немного странноватый. Такой черный, лохматый.

— Он самый, — сказал майор Сирс. — Во всяком случае, я уверен, что он не был пьян.

— Как бы там ни было, он, однако, весьма основательно заправил баки, раз не мог дотерпеть до уборной. Поймите меня правильно, Джонни. Я считаю, что вы все сделали верно. Вряд ли Ловуэлл захочет раздуть это дело. Но все же напоминайте своим людям время от времени, что лучше нам ладить с местной полицией. Если патрульный действительно был в таком состоянии, как утверждают лейтенант Дей и те двое, видимо, им следовало посадить его вместе с Эдселлом в джип и привезти в участок. Пусть бы сержант, или кто там у них дежурит, сам бы на него полюбовался.

— Да эти сукины дети все заодно.

— Ага, а вы, значит, нет, — добродушно рассмеялся полковник Росс. — Я понимаю, Джонни, легче советовать, чем делать, но мне хотелось бы, чтобы мы по возможности шли им навстречу, иногда даже в чем-то уступали. Если этот полицейский, Тайлер, был пьян до такой степени, что шатался и с трудом говорил, дежурный сержант при всем желании вряд ли мог бы сделать вид, что ничего не замечает.

— Да знаю я этих старых алкашей — пока везешь, их ветерком продует, глядишь, вроде и не такой уж пьяный, — запальчиво возразил майор Сирс. — Я был бы очень благодарен, если бы им кто-нибудь подсказал, пусть бы и они тоже старались поддерживать с нами хорошие отношения — хотя, видимо, считается, что это не так важно. А уж от этого поганца Буллена меня просто тошнит. Я не знаю, правда или нет, что он там дальше пишет, но этот саркастический тон насчет секретности — он что, не слышал, что идет война?

— Сейчас посмотрим, — сказал полковник и стал читать дальше.

Пару дней назад пишущего эти строки посетил некий самонадеянный лейтенантик из службы общественной информации и буквально отчитал его за опубликование в газете сведений, на которые, по мнению моего юного гостя, требуется предварительное разрешение в их секретном отделе.

Признаюсь честно, я был уязвлен. С возрастом становишься раздражительным, и я отнюдь не в восторге, что меня оттаскал за седые баки мальчонка, только-только расставшийся с детским садом. Кроме того, если бы я и заслужил взбучку, они могли бы пощадить мое самолюбие и расщедриться хотя бы на капитана. А особенно обидно то, что когда я писал злополучную статью, то был уверен, что использую силу печатного слова лишь к вящей пользе ВВС.

Чтобы стало понятно, в чем, собственно, состоял мой проступок, мне придется совершить его еще раз, а именно снова изложить суть публикации. Я отметил, что за последнее время в нашей округе произошло несколько (я употребил именно это слово) аварий боевых самолетов. Но ведь это и так ни для кого не секрет. Когда две недели назад самолет врезался в жилой дом в пригороде Оканары, то пожар длился около получаса и в небо поднялся огромный черный столб дыма, хорошо видный во всех районах города, и сотни людей не могли его не заметить. Зная об интересе и даже тревоге общественности по поводу этих аварий, я привел данные из переданного мне все тем же лейтенантиком заявления для прессы, свидетельствующие, что количество несчастных случаев в ВВС неуклонно снижается и что для такого огромного количества летных часов аварии сравнительно редки. После этого я высказал мысль, что, видимо, какое-то количество несчастных случаев неизбежно, ведь необходимо проводить испытания новой техники; кроме того, следует помнить, что один несчастный случай здесь, если из него извлечь должный урок, позволит избежать многочисленных потерь в боевой обстановке…

— Он одного не понимает, — сказал майор Сирс, увидев, что полковник Росс дочитал до этого места, — а может, наоборот, слишком хорошо понимает, что такими публикациями он только подливает масла в огонь, а этого делать не следует.

В число прочих обязанностей начальника военной полиции входило составление актов при крушениях самолетов и проведение первичного расследования. Ему постоянно приходилось отвечать на полные горечи, необоснованных подозрений и, главное, совершенно бесполезные запросы с просьбой прислать дополнительные (и, увы, несуществующие) сведения, с помощью которых родители погибших пилотов (или приходские священники либо члены конгресса) рассчитывали доказать: в том, что произошло с их мальчиками, виноваты не они сами, а военное министерство. Как большинство офицеров ВВС, майор Сирс был против публикации сведений об авариях.

Полковник Росс хмыкнул — по-видимому, это означало, что он согласен с мнением майора, — и продолжал читать дальше.

И вот является этот лейтенантик и заявляет, что благодаря публикации моей статьи враг получил ценнейшую информацию, за которой он давно уже охотится, о размере наших потерь в результате таких крушений. Поскольку сам я об этом не имею ни малейшего понятия, то не могу представить себе, каким образом они смогут что-то узнать из моих публикаций. Однако факт остается фактом: он предстал в моем кабинете во всей своей двадцатидвух- или двадцатитрехлетней красе, сделал заявление от имени генерала Била и постарался — изо всех своих слабых сил — навсегда отбить у меня охоту впредь заступаться за наши военно-воздушные силы. Возможно, я ошибаюсь, но, по моему разумению, генерал напрасно позволяет злоупотреблять своим именем и авторитетом. Ежедневно десятки людей говорят от его имени то, что, я абсолютно уверен, он ни за что бы не сказал, отдают приказы, которые, готов поспорить, он и не думал отдавать.

Так что завтра, когда начнется праздник, вспомните, что жизнь генерала состоит не из одних парадов, подвигов на поле брани и пирушек в офицерском клубе. Хотя виноват: мы же не увидим завтрашнего представления — нас не пригласили. А жаль, говорят, это будет необыкновенно волнующий военно-патриотический спектакль, на который уйдет кругленькая сумма из карманов налогоплательщиков. Впрочем, самолеты-то вы увидите — многочисленные эскадрильи слетятся со всех концов штата Флорида поздравить Нюда Била с днем рождения. И автор настоящих строк, прервав наконец свое бесконечное брюзжание, от души присоединяется к этим поздравлениям.

Полковник Росс еще раз хмыкнул. Потом взглянул на часы.

— Что ж, — сказал он, — досталось нам на орехи. Думаю, генералу надо лично позвонить Буллену и сказать, что он будет счастлив принять всех желающих посмотреть парад. Завтра утром Буллен сможет сообщить об этом в газете.

— Бог с вами, судья, — искренне удивился майор Сирс. — Ничего не выйдет! Куда мы их денем? Не можем же мы пропустить три, а то и четыре тысячи человек на базу. У меня и людей-то не хватит за ними смотреть.

— А мы их на базу и не пустим. Сделаем проход в заграждении западной части поля, там, у изгиба шоссе, поставим невысокий барьерчик вокруг старой площадки и, может быть, перевезем скамейки с учебного полигона. Полвзвода охраны хватит, чтобы они не разбрелись по базе. Можете на это время убрать своих ребят из города.

Красивое мужественное лицо майора Сирса покраснело от возмущения.

— С какой стати мы должны лебезить перед этим ублюдком… Хорошо, судья, я понял. А кто займется оградой и прочим?

— Саперы. Пусть полковник Хилдебранд мне позвонит. Вы занимайтесь только своим делом. — Полковник Росс встал. — Генерал, наверное, уже пошел купаться. Может, успею его перехватить.

— Да вот он идет, — сказал майор Сирс, кивнув головой в сторону окна.

На извилистой бетонной дорожке, выходящей из кустарника позади плавательного бассейна, действительно показался генерал Бил: на нем были лишь голубые купальные трусы; мокрая спина и стройные мускулистые ноги блестели на солнце, он осторожно шел в расстегнутых сандалиях в сторону мощеной аллеи, ведущей к лужайке перед коттеджами. На левом плече генерал без видимого усилия нес своего трехлетнего сына — пузатого загорелого белокурого крепыша.

— Вы бы видели, что этот малыш выделывает в бассейне, — сказал майор Сирс. — Плавать еще не умеет, а бросается в воду вверх тормашками и колотит изо всех сил руками и ногами, пока его не вытащат. Другой бы испугался, а ему хоть бы что. Весь в отца.

Генерал Бил уже дошел до аллеи и зашагал дальше в ярком свете косых лучей утреннего солнца по дорожке, ведущей к его коттеджу. Часовой перед домом заметил приближающегося генерала. Он остановился, вытянулся по стойке «смирно», щелкнул каблуками и с картинной четкостью сделал «на караул».

Генерал Бил ответил ему небрежно-шутливым салютом. Малыш на его плече разжал ладонь, державшую мокрые отцовские волосы, и тоже отдал честь.

— Вот чертенок! — сказал майор Сирс.

Он с улыбкой смотрел на ребенка, но при этом не выпускал из виду и часового. Несмотря на то что генерал уже прошел мимо и не мог его видеть, часовой с той же похвальной четкостьювыполнил все полагающиеся движения при переходе из положения «на караул» в положение «на плечо».

Майор Сирс удовлетворенно кивнул.

— Значит, до десяти, полковник, — сказал он.

* * *

Далекий, но отчетливый гул утреннего салюта долетел и до спальни на третьем этаже отеля «Олеандровая башня» и разбудил Натаниела Хикса. Несколько секунд он лежал неподвижно, ощущая, как тепловатый воздух от вентилятора пробегает по вспотевшему лбу. Он ждал, когда зазвонят телефоны, и почти тотчас же услышал звонки — сначала телефон зазвонил в дальней части коридора и в комнатах этажом ниже, постепенно звонки стали приближаться и звучали все громче. С отработанной точностью он протянул руку к столику рядом с кроватью и снял трубку одновременно с первым всплеском телефонной трели:

— Капитан Хикс слушает.

— Доброе утро, сэр. Шесть тридцать.

Натаниел Хикс сразу же поднялся с постели. Его комната, узкая, но с высоким потолком, была одной из трех спален, составлявших вместе с ванной, небольшой кухней, просторной гостиной и лоджией, выходившей на озеро Армстронг, то, что в отеле именовалось «люкс квартирного типа». Заполучить такой номер — хотя и не очень современный, всего с одной ванной — считалось большой удачей. Если его снимали трое офицеров, то расходы для каждого были не выше, чем на обычный однокомнатный номер, зато можно было пользоваться гостиной, лоджией с плетеной мебелью и кухней. Удобства приходилось делить с двумя сослуживцами, а что касается гостиной и лоджии, то еще и с полдюжиной других офицеров, поскольку сюда в любое время заходили все кому не лень, и в силу неписаных законов армейского товарищества их нельзя было выставить: это обстоятельство можно расценивать как плюс или как минус — все зависит от вашего темперамента или настроения в данный момент.

Иногда Хиксу нравилось, придя домой после трудного рабочего дня, застать веселую компанию — смех, громкие разговоры, позвякивание льда на кухне; музыка, льющаяся из громогласной радиолы капитана Дачмина, электризует струящийся от вентиляторов воздух. А порой такая жизнь начинала его угнетать — не так-то просто изображать изо дня в день неизменное дружеское расположение, когда живешь бок о бок с людьми, с которыми тебя случайно свела судьба, а точнее, военное министерство, направившее их служить в Оканару, и с которыми тебя роднит лишь то, что они тоже оторваны от дома, семьи и привычной работы.

Впрочем, на первый взгляд казалось, что благодаря последнему обстоятельству все они чувствовали и мыслили одинаково. Все как один были недовольны своим нынешним положением. А что им еще оставалось? Признаться, что такая жизнь тебя устраивает, — значило упасть в глазах товарищей. Как?! Неужели ты ни к чему лучшему не пригоден, так мало зарабатывал прежде, так примитивен, а прежние условия существования настолько убоги, что ты можешь находить удовольствие в этой собачьей жизни? Ну уж нет! Да, мы будем терпеливо выполнять свои обязанности, нести бремя ответственности и пользоваться сомнительными привилегиями в зависимости от воинского звания — от рядового до полковника, — но только пока идет война; и это совершенно не означает, что в гражданской жизни мы смирились бы с нынешним положением людей, подчиненных, низкооплачиваемых, облаченных в одинаковую форму и вечно находящихся у кого-нибудь на побегушках.

Однако многие из тех офицеров, кто вслед за товарищами высказывал вслух недовольство, зарабатывали теперь больше, чем прежде, пользовались большей свободой и обладали большей властью, чем когда бы то ни было. Горячность их казалась ненатуральной, а жалобы — вымученными и неубедительными. Эти счастливчики, должно быть, раздражали всех прочих: тех, кому приходилось теперь экономить и как-то выплачивать по старым счетам из наполовину, а то и больше урезанных доходов; тех, кто тяжело переживал разлуку с женой и детьми — главной опорой в этом мире, без которой у них возникало чувство, что их жизнь и работа не имеют никакого смысла; и, наконец, тех, кто страдал, пусть не столь сильно, но все же вполне ощутимо, из-за необходимости выполнять работу, где им не представлялась или почти не представлялась возможность проявить способности и таланты, обретенные в гражданской жизни. Здесь способности им, пожалуй, даже мешали — ведь они развились за счет других навыков, более заурядных, которые как раз и требовались для их теперешней службы.

К последним относился и Натаниел Хикс. Вряд ли начальник отдела полковник Култард или непосредственный шеф Хикса, начальник секции донесений майор Уитни отдавали себе отчет в том, что работа писателя, редактора и издателя — совершенно самостоятельные виды человеческой деятельности. Эксперты из отдела изучения личного состава, тщательно проштудировавшие его личное дело перед назначением на нынешнюю должность, с полным основанием аттестовали Хикса как компетентного и даже талантливого редактора, но не учли, что писатель он самый заурядный.

Натаниел Хикс выполнял все, что ему поручал майор Уитни, но работа давалась ему нелегко, и он совсем не был уверен, что делает ее достаточно хорошо. Иногда от него требовалось обобщить материалы, подготовленные опытными специалистами, и он чувствовал свою некомпетентность; порой это была чисто писательская работа, к которой у него никогда не было особого дара, да и последние пятнадцать лет он почти ничего не писал.

Возможно, полковнику Култарду и майору Уитни, которые за свою жизнь не только не написали ни строчки, но и мало что прочли, казалось, что он отлично справляется. Что ж, вероятно, так оно и было — во всяком случае, для этой книжки по тактике его квалификации вполне хватит. В конце концов, от него требуется всего лишь черновой вариант. Если его утвердят, окончательный текст будет писать кто-то другой, и вполне вероятно, что им окажется профессиональный писатель — в ВВС сейчас нет недостатка в литераторах. К сожалению, из этого вовсе не следует, что текст будет и вправду хорош.

Натаниел Хикс прекрасно разбирался в особенностях писательского труда. Всякий профессионал в состоянии прилично написать на заданную тему; но действительно хорошая книга получится лишь в том случае, если самому автору именно об этом и хочется сейчас писать — или если он сумеет себя в этом убедить. Вряд ли найдется такой писатель, который, получив подготовленные Хиксом материалы, скажет, что именно над этим он и мечтал поработать. Оставалось утешаться не слишком вдохновляющим соображением, что, скорее всего, новое наставление один дробь пятнадцать вряд ли вообще кто-то будет читать.

Все летчики-истребители получили, а кое-кто, возможно, и прочел предыдущее издание этого наставления. Там сообщалась уйма всевозможных сведений, но, если бы летчики держали их в голове и пытались использовать в современном воздушном бою, последствия были бы самыми плачевными. Так что на первый взгляд могло показаться, что новое наставление жизненно необходимо, однако ни один летчик, хоть раз участвовавший в боевых действиях, не воспринимал всерьез рекомендации из учебника по тактике. Если его не отправлял к праотцам в первом же бою более умелый и опытный противник, он постепенно сам набирался умения и опыта. И если удавалось уцелеть, наступал день, когда у него вырабатывалась способность первым замечать самолет неприятеля. Доведенными до автоматизма, почти бессознательными точными движениями рычагов управления он ловил противника в перекрестье прицела. Серия коротких, точно рассчитанных очередей — он и сам не замечал, как нажимал на гашетку, — и цель разлеталась в прах. Тогда какой смысл читать все эти наставления?

Нынешняя деятельность Натаниела Хикса едва ли могла приносить ему удовлетворение: книга, во всяком случае в теперешнем ее виде, получалась никудышная; впрочем, даже если удастся найти писателя, который сумеет довести ее до ума, все одно пользы от нее никакой; любого другого такая ежедневная бессмысленная трата сил повергла бы в тоску и отчаяние. Но Хикс был слеплен из иного теста. Он и сам прекрасно сознавал, что принадлежит к тому неисчислимому множеству людей, для кого труд — высшая цель, а не просто неприятная обязанность, средство добыть себе хлеб насущный и, уж во всяком случае, не способ заработать деньги, чтобы потом до конца дней пребывать в счастливом безделье. Его счастье было не в будущем, а в настоящем, и всегда было доступно; самым приятным времяпрепровождением для него оставалась ежедневная напряженная работа.

Сам, по своей воле, Хикс никогда не стал бы заниматься тем, чем ему сейчас приходилось заниматься; но, едва вскочив с постели, он уже перебирал в уме неотложные дела, стараясь получше спланировать рабочий день, потому что знал, что времени на все не хватит. Хорошо бы сегодня приехать на службу пораньше и поймать майора Уитни до восьми — надо предупредить его, что генерал срочно хочет видеть материалы по наставлению один дробь пятнадцать, да заодно сказать, что генерал поручает ему новое задание, пусть Уитни в ближайшее время на него не рассчитывает.

Скорее всего, эта новость огорчит и смутит Уитни — он даже не разозлится, а впадет в состояние растерянности и тревоги; как только до него дойдет смысл слов Хикса, он первым делом станет думать, что же сказать капитану Паунду, своему пухлому, неизменно приветливому, но удивительно рассеянному заместителю. Капитан Паунд, который либо вовсе забывал о данных ему поручениях, либо все чудовищно путал, ведал составлением схемы занятости сотрудников отдела и делал это на редкость бестолково.

Потом, видимо, придется зайти к полковнику Култарду — во всяком случае, Уитни наверняка сочтет такой визит необходимым. Затем он отнесет материалы по наставлению один дробь пятнадцать в генеральскую канцелярию и небрежно скажет кому-нибудь из дежурных офицеров, что генерал просил его принести эти документы. Может быть, генералу угодно, чтобы он, капитан Хикс, передал их ему лично? После этого надо бы обойти отделы и, ссылаясь на приказ генерала, добиться приема и сообщить начальникам отделов о генеральской задумке, чтобы те поняли, что оказывать всяческую поддержку капитану Хиксу — их прямой долг… Хотя, впрочем, нет — пожалуй, лучше составить письмо и оформить его по всем правилам в канцелярии полковника Моубри. И чтобы там от имени генерала приказывалось всем начальникам отделов исполнять все, что потребует от них капитан Хикс. А с какой целью — их не касается. Вполне возможно, что генерал не захочет, чтобы вся Оканара была в курсе его планов — может, дело еще и не выгорит. А что, если попросить, чтобы ему дали в распоряжение самолет? Нет, хватит с него самолетов, лучше взять штабную машину и поехать днем на один из вспомогательных аэродромов…

Нельзя сказать, что Натаниел Хикс никогда не тяготился своим странным армейским существованием, не скучал по жене и дому, не жалел о прерванной войной работе, куда более важной и интересной, чем нынешняя; просто в сутолоке будней у него на это не хватало времени, и требовалось соответствующее настроение, непредвиденное затишье, неожиданное впечатление от какой-нибудь красноречивой мелочи, чтобы до конца понять ту непреложную истину, что идет война и он, как это ни удивительно, тоже в ней участвует.

Это мог быть адский рев моторов, неожиданно взорвавший ясное утреннее небо, когда над базой пролетает большая группа тяжелых бомбардировщиков, и ты вдруг отчетливо представляешь себя припавшим к земле, вокруг фонтанами вздымаются к небу обломки, точно карточные домики, опрокидываются стены зданий, проносятся огненные вихри, от ударных волн все новых и новых взрывов до боли сжимается грудь и клацают зубы.

А то вообразишь себя в кресле стрелка турнельной установки; нервы заходятся в безумной пляске, а ты глядишь сверху вниз сквозь нижнюю половину прицельного сектора, сплошь испещренного бесчисленными дымящимися точками зенитных разрывов, на миниатюрные пожары, зажженные пролетевшими до тебя бомбардировщиками. Над местами взрывов бомб в небо уже тянутся длинные вымпелы густого дыма, указывающего направление ветра над поверхностью цели. Судя по правильным многоугольным контурам, серовато-зернистой фактуре и шеренгам тонких линий-улиц, это густонаселенный городской район. С нетерпением ждешь, когда же наконец раздастся толчок, означающий, что самолет закончил заход на цель и освободился от бомб, но в то же время постоянно помнишь, что в любую секунду близкий разрыв зенитного снаряда может отправить тебя к праотцам. Выглядываешь в окошко иллюминатора и вдруг видишь, как гондола двигателя отделяется от огромного крыла или само крыло целиком отрывается от корпуса самолета, возвещая первый виток безумного штопора в саване полыхающего бензина, который на несколько секунд согреет воздух вокруг вертящейся волчком машины, прежде чем прорвется внутрь через алюминиевую обшивку, надежно заглушающую крики боли и отчаяния, и подожжет опутанные проводами меховые летные комбинезоны.

Или же навстречу попадется конвоир с винтовкой, одуревший от скуки и полуденного зноя, с равнодушным видом ведущий вниз по длинной, прокаленной солнцем Бейс-стрит человек тридцать в одинаковых грубых голубых куртках с выведенной белой краской буквой «П» на спине, собирающих мусор, и мысль о бренности бытия приведет тебя на несколько минут в состояние тупого оцепенения.

А вечером, в подавленном настроении, с чувством усталости, напоминающим, что ты уже не молод, что бóльшая — и уж во всяком случае, лучшая — часть жизни уже позади, ты возвращаешься домой, к новым приятелям-сослуживцам, разгуливающим по квартире в одном белье, и пытаешься заглушить шутками или утопить в стакане виски свои невеселые мысли, а вместе с ними и прочих неизменных спутников всех малодушных: ощущение сгущающегося ужаса, надвигающейся грозы, неизбежности смерти.

На первый взгляд лучшей обстановки, чтобы развеяться, и не придумаешь — но это лишь на первый взгляд. Просто неутомимый человеческий дух не желает признавать поражение, упрямо бодрится, точно старые приятели, собравшиеся на дружескую пирушку: «Вот это жизнь, ребята!» Но насколько они искренни? Может быть, когда-то, много лет назад, в студенческие годы, такая жизнь и вправду доставляла удовольствие. А сейчас ты с грустью глядишь на постаревшие лица, поредевшие волосы и оплывшие фигуры былых собутыльников. Но делать нечего — остается либо присоединиться к ним, либо просидеть весь вечер в своей спальне.

Натаниел Хикс познакомился со своими нынешними товарищами меньше года назад. Если бы не война, вряд ли они когда-нибудь встретились. Капитан Дональд Эндрюс, специалист в области статистики, работал раньше в какой-то технической фирме. Капитан Кларенс Дачмин был на несколько лет младше Хикса и Эндрюса и до войны заведовал отделом рекламы и связи с общественными организациями в гостиничном концерне. Все трое в одно и то же время прошли переподготовку в Майами, но выяснилось это только сейчас, потому что на курсах командирской учебы офицерского состава ВВС одновременно учатся до полутора тысяч человек. Обычно знаешь лишь тех, с кем пришлось жить в одном отеле, учиться в одной группе или служить в одном подразделении.

Они прибыли в Вашингтон для прохождения службы в том отделе штаба, который впоследствии был преобразован в АБДИП, и вместе с десятками других офицеров вскоре оказались в большой комнате без перегородок, занимавшей целое крыло огромного ветхого флигеля номер один в Грейвелли-Пойнт. В комнате стояло две сотни канцелярских шкафов, полсотни письменных столов и пятнадцать стульев. Целую неделю они просидели на столах, пытаясь что-то понять в этой неразберихе. Позже, немного разобравшись в таинстве административных игрищ, они догадались, что попали к финалу битвы между двумя фракциями, враждующими за право возглавить формирующееся крупное подразделение, для которого их всех, собственно, и отобрали. В подробности происходящего их никто не посвящал — считалось, что, пока борьба не закончится, им и знать ничего не надо.

Через неделю всех их — около трехсот человек — собрал полковник Ван Пелт, толстяк с измученным лицом и редкими, прилизанными волосами, и сказал, что хочет сообщить им радостную весть: наконец-то подписан приказ о создании Управления анализа боевых действий и потребностей армейской авиации в Оканаре, штат Флорида, и сейчас как раз готовятся предписания для всех присутствующих о направлении в Оканару.

У самого полковника, впрочем, вид был далеко не радостный; он выглядел больным и усталым и, видимо, даже похудел за последнее время, потому что потрепанный летний китель с крылышками первого пилота, старшего пилота аэростата и пятном от споротых эмблем военно-воздушных сил на плече висел на нем как на вешалке. Не было никаких сомнений в том, что он эту битву проиграл и, что бы там ни создавалось в Оканаре, ему там не командовать; он не без смущения перешел к церемонии официального прощания — поблагодарил их за честную службу и помощь, выразив уверенность, что они будут столь же плодотворно и ответственно трудиться на новом поприще.

Его выслушали в полном недоумении и молча — многие, пожалуй большинство из собравшихся, видели его первый и, как оказалось, последний раз в жизни. Потом кто-то зааплодировал, и все начали громко хлопать.

Тут уже опешил полковник Ван Пелт: всеобщая овация при известии о его смещении с должности показалась ему сначала издевательством, но он тут же сообразил, что они просто благодарят его за только что сказанный комплимент. Так, на свой штатский манер, они выразили ему свою симпатию и сожаление о его уходе.

На отвисших дряблых щеках полковника проступили красные пятна. Он стоял, покусывая толстые губы. Лицо его подергивалось от волнения. Наконец он поднял руку и произнес нетвердым голосом: «Благодарю вас, джентльмены. Благодарю вас от всего сердца». Потом повернулся и вышел из комнаты. Поднялся его заместитель — седовласый подполковник — и сказал, что вся необходимая информация будет вывешена на доске объявлений.

В числе сотни советов, распоряжений и мер предосторожности на этой доске было и разрешение добираться до места службы собственным транспортом. Натаниел Хикс намеревался отправиться в Оканару на своем автомобиле. Незадолго до этого он познакомился здесь с Эндрюсом; оба они были тогда еще первыми лейтенантами и по воле случая сидели рядом в комнате во время вынужденного безделья — иногда даже на одном столе. Эндрюс был знаком со вторым лейтенантом Дачмином, который любезно помог ему получить номер в том же отеле, где он сам остановился, — в то время достать номер в Вашингтоне было совсем не просто.

Хикс смог прихватить с собой только этих двух офицеров: из-за багажа места в машине больше не осталось. Через три дня они прибыли в Оканару. По дороге Дачмин еще раз воспользовался своими весьма полезными связями, которые он уже продемонстрировал в Вашингтоне, когда сумел добыть гостиничный номер для Эндрюса. Они приехали в Джексонвилл поздно ночью, и администратор за стойкой сказал им, что номеров нет и не предвидится; тогда Дачмин извлек из бумажника визитную карточку и нацарапал на ней несколько слов. Тотчас же явился директор гостиницы и торжественно препроводил их в люкс. Вскоре официант принес сандвичи и бутылку виски.

В Оканаре царила полная неразбериха, квартирьеры буквально сбивались с ног. Дачмин понял, что так они не скоро что-то получат, и сказал, что мог бы попытаться сам раздобыть жилье для себя, Хикса и Эндрюса, если, конечно, майор, ответственный за размещение, ничего не имеет против. И хотя это было не по уставу, квартирьер с радостью согласился. Не прошло и часа, как лейтенант Дачмин получил лучший из свободных люксов в «Олеандровой башне».

Все сложилось как нельзя лучше. Дачмин и Хикс попали в секцию донесений под начало майора Уитни; Эндрюс исполнял обязанности начальника секции статистики; и теперь они могли не беспокоиться, что у них отберут номер для какого-нибудь высокого чина. А поначалу, когда оканарский гарнизон еще только укомплектовывался, такое могло случиться в любую минуту. Скорее всего, рано или поздно их все же выселили бы, но управляющий отеля упорно забывал указывать их номер в списке комнат, предназначенных для военнослужащих, который он ежедневно подавал в квартирьерский отдел. Видимо, управляющий рассчитывал на ответную услугу со стороны Дачмина после войны.

Тем не менее один раз они все же чуть не лишились своего замечательного номера. Через неделю после их приезда в Оканару какой-то полковник (как оказалось впоследствии, полковник Джобсон, начальник отдела личного состава) случайно обнаружил их весьма и весьма привлекательные апартаменты. Полковник как раз запирал дверь своего гораздо более скромного однокомнатного жилища. Двери номера в конце коридора были раскрыты. Несколько офицеров — всего лишь первые и вторые лейтенанты — весело, а с точки зрения полковника Джобсона и чересчур вальяжно, выпивали перед обедом в большой гостиной. Лицо у полковника Джобсона вытянулось, он мрачно уставился на эту сцену. Натаниел Хикс как раз проходил мимо полковника, и, когда он поравнялся с ним, тот спросил:

— Это что там, общая комната, что ли?

По сути, большую часть времени так оно и было, но Хикс служил в армии всего четыре месяца и не решился ответить шуткой.

— Никак нет, сэр, — ответил он, — это гостиная трехкомнатного номера.

— А кто в нем живет?

— Я живу, сэр, вместе с двумя офицерами.

— Вы из АБДИПа?

— Так точно, сэр. Из отдела полковника Култарда.

— Неплохо устроились. Не слишком ли жирно для лейтенанта? — И, не дожидаясь ответа, повернулся и, тяжело ступая, пошел по коридору к выходу.

Как выяснилось впоследствии, самому полковнику Джобсону этот номер был ни к чему. К нему должны были приехать жена и дети, и он перебирался из гостиницы в отдельный дом. Но если бы он не снял дом и ему предстояло жить в отеле, вряд ли их спасла бы маленькая хитрость со списком. Впрочем, и досада полковника была вполне понятна. Он не мог не сознавать, что многие из этих доморощенных офицеров запаса и прежде были неплохо устроены, во всяком случае гораздо лучше тех, кто, как он, посвятил всю жизнь служению на благо родины.

Натаниел Хикс открыл дверь с тонкими пластинками жалюзи и вышел из спальни. Он прошел через небольшой коридор на кухню, поставил чайник на электрическую плитку и щелкнул выключателем. Чайник у них был со свистком. Хикс прошел обратно по коридору и распахнул дверь большой спальни, которая по жребию досталась капитану Эндрюсу. Когда вода закипит, Эндрюс услышит свисток, встанет и приготовит кофе.

За время совместной жизни у них установился четкий утренний распорядок: как только телефон будил Хикса, он ставил воду для кофе на плиту и первым шел бриться. Когда вода закипала, вставал капитан Эндрюс и готовил кофе. Капитану Дачмину доставалось мытье посуды. Зато он мог поспать лишние двадцать минут, что для него было весьма важным преимуществом. Хикс прошел мимо двери в спальню капитана Дачмина и заглянул в гостиную. Оказалось, вчера Дачмин так и не добрался до постели.

Он ничком лежал на кушетке в гостиной, в одних армейских трусах цвета хаки, обтягивавших его мощный зад, и мирно спал. Крупное полное лицо было исполнено суровой печали, что никак не вязалось с веселым, неунывающим характером. Темные мягкие волосы были подстрижены так коротко, что напоминали шкуру какого-то зверя. У него был толстый дерзкий нос римского императора. Большие твердые губы обмякли, рот чуть приоткрылся. Дышал он спокойно, с присвистом, похожим на печальные вздохи.

Глядя на него, Хикс не мог удержаться от смеха, и капитан Дачмин тотчас же открыл глаза.

— Здорово, — невозмутимо произнес он.

— Так, все ясно, — сказал Хикс. — Неплохо повеселились, капитан?

Дачмин приподнял мощный нагой торс над кушеткой и спустил ноги на пол. Он провел рукой по ежику волос на макушке, тряхнул головой и безмятежно улыбнулся.

— А, так значит, ты не проснулся, когда мы вернулись? — сказал он. — А мы решили, что ты онемел от благородного негодования. То, что ты видишь сейчас, — всего лишь старомодное южное гостеприимство, или закон племени. Я уступил ему свою постель, завернулся в плащ и улегся по-спартански на кушетке.

— Кончай валять дурака, Кларенс, — сказал Хикс. — Что ты несешь?

— Понятия не имею, — ответил капитан Дачмин. — И правда, что это я несу? Так вот, у нас гость. Уилмер П. Петти, лейтенант-связист. Он мой консультант по голубиной связи. Кстати, надо его разбудить. Мы же договорились утром вместе лететь. Хотим сбросить голубей на головы изумленных товарищей по оружию, в Бока-Негра. Мэнни собирается выделить нам один из самолетов отдела нестандартных проектов. Что я тут с тобой теряю время. Прочь с дороги!

— Ну уж нет, — сказал Хикс. — Я бреюсь первым. Зря я тебя разбудил.

— Кстати, — сказал капитан Дачмин, — специально для тебя приберег, вот послушай. Это я вчера вечером придумал: «Она так возбудилась, что я долго не мог ее потом разбудить». Как тебе каламбурчик? Да так оно и было на самом деле, но я на нее не в обиде. Потом как-нибудь расскажу. Могу я с разрешения господина капитана заскочить на секунду пописать? — Он поднялся с кушетки. — Да, вот еще: тут тебя искал инспектор ВВС полковник Росс. Сказал, на тебя собираются завести дело из-за финансового отчета о командировочных расходах в Орландо. Ты получил за двенадцать дней, а пробыл там всего три.

— Спасибо, что предупредил, старик, — сказал Хикс. Только я летел обратно из Селлерса вместе с ним и с генералом Билом. Давай поторопись. Мне утром надо быть у генерала.

— Мерси, — сказал Дачмин. — А что ему от тебя нужно? — И он рысцой припустил в ванную комнату.

Дверь в конце коридора распахнулась, и из спальни вышел капитан Эндрюс в полосатой пижаме, свободно висевшей на его тощем теле. Он надел очки, и его худощавое лицо с чуть заметными веснушками вокруг острого носа осветилось сердечной улыбкой.

— Привет, Нат, — воскликнул он. — Я вчера понял, что ты приехал, но решил, что ты уже спишь. Мы тебя не разбудили, надеюсь?

— Нет. А что, собственно, происходит?

— Да тут у нас один связист, временно прикомандированный, это насчет голубиного проекта, которым занимается Кларенс. Голуби вместе с солдатами прибыли еще несколько дней назад, а вчера появился лейтенант, заправляющий всем этим зоосадом. Кларенс брал его с собой в город и здорово там накачал. Вообще-то он должен был ночевать на базе, но Кларенс боялся, что там он нарвется на патруль, и притащил его к нам. Они заявились что-то около двенадцати. Я сам пришел поздно. Из отдела личного состава нам в самом конце дня подкинули срочную работу, и мы закончили только в двенадцатом часу. Лейтенант-то, видно, оказался пожиже Кларенса. Несколько раз падал, потом начал блевать; в конце концов Кларенс положил его на свою кровать. Вряд ли ему обязательно к восьми на поверку, так что пусть поспит. Я сделаю кофе на его долю и поставлю ему в комнату, когда будем уходить. Ну, как съездил?

— Да все нормально, вот только на обратном пути чуть не гробанулись во время посадки. Ощущение, я тебе доложу, препоганое.

— Что ты говоришь? Уж эти наши соколы! Кое с кем я бы не полетел ни за какие деньги. А кто был за штурвалом?

— В том-то и дело, что сам генерал Бил.

— Ну, тогда уж не знаю… А как это случилось?

— Двадцать шестой вклинился на нашу полосу и приземлился прямо перед нами, когда мы уже шли на посадку. Мы впилились в воздушную струю от винта и чуть не перевернулись. Генерал… — Натаниел Хикс вдруг осекся и не сказал то, что собирался сказать. Такая неожиданная для него самого осторожность его удивила и позабавила; видимо, догадался Хикс, он, еще не отдавая себе в этом отчета, возможно даже во сне, уже принял решение — использовать поручение генерала, чтобы упрочить свое положение в штабе. А если подробности вчерашнего происшествия станут известны всему гарнизону, не так уж трудно будет вычислить, кто из пассажиров все разболтал. Поэтому он лишь сказал: — Генерал был просто в бешенстве.

— Я думаю. Не хотел бы я быть на месте пилота двадцать шестого.

— И я бы не хотел. С нами летел генеральский любимчик Каррикер. — Насчет этого тоже было бы разумнее помалкивать, но Хикс не в силах был подавить свою неприязнь к подполковнику. — Не успели мы сесть, как он подошел к бомбардировщику и хорошо врезал пилоту — кстати, хочешь верь, хочешь не верь, но пилот на этом двадцать шестом цветной. Надо сказать, Каррикер ему вмазал от души. Пришлось отправить его в госпиталь.

— Да что ты! Слушай, насчет цветного пилота — это здорово любопытно. Я вчера как раз из-за этого так долго и проторчал на службе — из отдела личного состава запросили справку по чернокожим летчикам. Пришлось перелопатить кучу материалов из отчетов подразделений статистического учета по неграм, летавшим на истребителях в Африке прошлой весной; запросили тьму всяких подробностей — процент полетного времени, классификацию причин аварийных прекращений полетов, оперативные нормы с учетом необходимого ремонта и возврата из ремонта. Не представляю, на кой черт им все это нужно. Джим Эдселл говорит, что все это неспроста — кто-то хочет выжить негров из ВВС. Дело в том, что они и вправду проявили себя хуже белых эскадрилий. Но Эдселл сказал, что им просто дали старые пэ-сорок.

— Ну, Эдселл известный защитник угнетенных, — сказал Хикс. — А он каким боком сюда затесался? Его что, перевели в вашу секцию? Я лично ничего не имел бы против.

— Нет, просто задание сначала попало к вам. Уитни потом понял, в чем дело — там значилось: представить донесение, а как только Вулси, или кто там еще, увидел слово «донесение», он сразу же, не думая, пометил на сопроводиловке: «Секция донесений». Кстати, судя по штампу, материал поступил к ним в девять утра. А Уитни получил его только в четыре. Форменное безобразие. В общем, Уитни посадил на это Джима, но, поскольку там в основном требуются цифры, Джим сплавил его к нам.

— Он на это мастер.

— Да ради Бога. В конце концов, это наша работа. Я даже готов помочь отделу личного состава, хотя у них своя большая секция статистики, но ведь нельзя же приносить все в последнюю секунду. Вот это меня бесит — принесли кипу материалов, работы невпроворот, а я собирался уйти в пять. Да, я ведь телеграмму от Кэтрин получил еще до твоего отъезда? Ей пришлось все переиграть, и она приезжает на эти выходные. Нужно подыскать жилье, я как раз собирался вчера вечером отправиться на разведку.

— Погоди, так она что, завтра приезжает? — спросил Хикс. — Ну, тогда это почти наверняка дохлый номер.

— Да я и сам знаю, — сказал капитан Эндрюс. — Правда, у меня есть бронь, но только позже, через две недели, да и Кларенс обещал попробовать что-нибудь раздобыть. Но пока, говорят, надежды мало — видимо, мест не будет ни в субботу, ни в воскресенье. Представляешь, в списке на очереди двадцать три человека! — Поколебавшись, Эндрюс спросил: — Слушай, Нат, это, конечно, наглость с моей стороны, но что, если она поживет в моей комнате? Я понимаю, жить в одной квартире с женщиной чертовски неудобно, особенно если ребята придут играть в покер…

— Не знаю, как ты, — сказал Хикс, — но я по горло сыт этими субботними бдениями. Пусть на этот раз пойдут в другое место, да и во все другие разы — тоже. Конечно же, я ничего не имею против, если только ее не испугает наш бедлам. И потом, может, меня здесь и не будет. Генерал Бил дает мне новое задание. Мне придется объезжать все объекты АБДИПа. Вот завтра и начну. Да и Кларенс наверняка найдет, где провести ночь. Так что нас обоих не будет.

— Нет, так не пойдет, Нат. Ты же говорил, к тебе завтра прилетает какой-то летчик из Орландо, насчет учебника.

— Вот черт, совершенно вылетело из головы, — сказал Хикс. — Впрочем, вполне возможно, что к завтрашнему дню вся эта затея с учебником лопнет как мыльный пузырь. Сегодня я показываю все материалы генералу, и он может приказать выбросить их в корзинку для бумаг. И потом, даже если капитан Уайли и прилетит, он все равно остановится на базе. Я попробую устроиться вместе с ним, в гостинице для командированных офицеров.

— Вряд ли тебе разрешат.

— Думаю, разрешат. Генерал обещал дать официальное письмо, предписывающее всем здешним тупицам делать так, как я скажу, и предоставлять мне все, что я потребую. Не жизнь, а малина. Я сегодня сам это письмо и составлю. Скажу, что для удобства изучения служб на территории базы мне необходимо пожить в гостинице для командированных; и посмотрим, как они посмеют мне отказать.

— Нет, так не пойдет, Нат, я не допущу, чтобы ты из-за меня жил Бог знает где; коли так, все вообще отменяется. У меня же самая большая спальня, и, если уж об этом зашла речь, по-моему, нам нужно ее снова разыграть. Там, кстати, гораздо прохладнее. Я хочу сказать — места нам будет вполне достаточно. А в гостиную мы можем не выходить…

— Ну, это уж совсем глупо, — возразил Хикс. — Пользуйтесь всей квартирой на здоровье. Вряд ли наше присутствие обрадует твою жену. Она же к тебе приедет, а не к нам.

Капитан Эндрюс упрямо покачал головой. Он, видно, уже забыл, как сам говорил, что неудобно жить в одной квартире с посторонней женщиной, которая будет без конца таскаться в ванную, и уж в одних трусах по квартире не погуляешь, да и не имеет никакого значения, будет ли она отсиживаться в спальне или торчать весь день в гостиной. Им гораздо удобнее было бы просто выехать на это время из квартиры. В принципе ему ничего не стоило убедить в этом Эндрюса. Но как только Эндрюс вынужден будет это признать, он, чего доброго, упрется и решит вообще не приводить сюда жену. С него станется просидеть обе ночи в холле какого-нибудь отеля, собственно, это единственное, на что он может сейчас рассчитывать.

— Хорошо, — сказал Хикс, — пусть будет по-твоему. Мы постараемся прибраться — насколько это возможно.

— Нужно все-таки сперва спросить Кларенса — может, он против. Как-никак, это в какой-то мере его квартира. Если бы не он, нам бы ее не видать как своих ушей.

— Так-то оно так, — возразил Хикс, — но не забывай, что мы в армии. А я раньше его получил капитана. Я же сказал, что он не против. А начнет пререкаться — вокруг озера бегом, марш!

Капитан Эндрюс с облегчением рассмеялся:

— Представляю себе картину. Ладно, надеюсь, что вы и в самом деле не возражаете. Я уж прямо не знал, что делать. И времени не осталось, чтобы что-то искать. Утром должен сидеть как пришитый — нас с Эдселлом могут вызвать в отдел личного состава, если им что-то будет неясно в моем отчете. Когда не говорят, для какой цели анализ, никогда нельзя быть уверенным, что все сделал правильно. А сам Джим, мне кажется, мало чего в статистике смыслит. Кэтрин прилетает в Орландо завтра в три утра. На другие рейсы билетов не было.

— Как же она сюда доберется?

— Дождется, пока пойдут автобусы.

— Слушай, бери мою машину, — предложил Хикс. — Тут всего каких-то пятьдесят миль. В час выедешь, встретишь самолет и успеешь вернуться задолго до начала службы. Мэнни тебе раздобудет пропуск и увольнительную выпишет. Он все может. Достал мне новую книжку талонов на бензин, а у меня, честно говоря, еще и прежняя только наполовину истрачена. Так что с бензином тоже никаких проблем.

Капитан Эндрюс даже немного покраснел — он явно не ожидал такого великодушия, разом решавшего все проблемы.

— Огромное тебе спасибо, Нат, — сказал он с сомнением в голосе. — Правда, спасибо. Но с какой стати я вдруг возьму твою машину, да еще бензин… А как ты утром поедешь на службу?

— Так я же говорю — часам к пяти-шести ты уже вернешься, — продолжал настаивать Хикс. — А я еще в здравом уме и раньше четверти восьмого на службу не выезжаю.

— А если самолет опоздает, или у нас шина спустит, или еще что…

— Думаю, не развалюсь, если один раз прокачусь, как все, на автобусе. Слушай, давай ты мне быстренько скажешь, какой я замечательный, великодушный человек и настоящий друг, и сядем пить кофе. А что с Кларенсом? Он что там, провалился, что ли? — Хикс постучал кулаком в дверь ванной.

Дверь тотчас же открылась, и в щель высунулась голова капитана Дачмина. На щеках белели остатки мыльной пены. Он уже почти закончил бриться.

— Все-таки не успел. А я был уверен, что вы еще минуты три протреплетесь. Предлагаю компромисс: ты мне позволишь закончить, а за это я пущу тебя побриться. Привет, капитан. Извини за вчерашнее вторжение. Но мне просто больше некуда было его деть.

— Ничего страшного, — сказал капитан Эндрюс, — не мог же ты отправить его в таком состоянии на базу. Да его бы моментально задержали на КПП. А зачем ты его так накачал?

— Я его накачал? — воскликнул капитан Дачмин. — Нет, как это вам нравится? Говорю вам, он надрался совершенно самостоятельно. Откуда я мог знать, что ему так мало надо… Я его до вчерашнего дня в глаза не видел…

— Слушай, давай поживее, — сказал Хикс.

— Слушаюсь, сэр. — Капитан Дачмин бросился обратно к раковине, взял бритву и, глядя в зеркало, принялся энергично скоблить подбородок. — Ведь как все вышло, — продолжал он. — Сидим мы, значит, на свежем воздухе, на солнышке и забавляемся с голубями. Их нужно было ремобилировать. Что это такое, лучше не спрашивайте. Достаточно сказать, что стремление голубя вернуться домой основано, как мне объяснили, на чувстве голода и инстинкте размножения. Короче говоря, все это тянулось целую вечность. К вечеру устали, как собаки. Наконец погрузились в джип, который я реквизировал для поездки, и, подгоняемые чувством голода и инстинктом размножения, сами подались в сторону дома. Вскоре мы уже пропустили по глотку пива и по капле виски…

— Поторопись, пожалуйста, — сказал Хикс.

— Я и тороплюсь. Ты что, хочешь, чтобы я пришел на службу плохо выбритым? Так вот, мы сидели в баре «Шахерезада», и лейтенант на вид был в полном порядке. Он все пялился на курочек; но ты же знаешь — я всегда был чужд грубого торгашеского духа. Ну уж нет, решил я, это будет позором для ВВС, если я не раздобуду что-нибудь получше для собрата офицера дружественного рода войск…

— Да ты брейся, брейся…

— А я что делаю? Да, и тут я вспомнил про Джун. — Он расплылся в широчайшей улыбке, приложил руки к мясистой груди и, размахивая бритвой, пропел: — О Джун, я нем, как эти горы… — но тут же умолк и принялся торопливо скрести бритвой щеку. — Я сегодня в голосе, — сказал он. — Погодите, вот поднимемся в воздух — там уж я спою, если, конечно, Мэнни даст сегодня самолет. Так вот, и еще я с крошкой Эмеральдой одно дельце не довел до конца, а ее тетка вроде бы собиралась уехать в Тампу. Короче, я ей позвонил, и оказалось, что тетя и вправду укатила. Случай предлагает, а юность уступает.

Видно было, что капитана Эндрюса коробит от рассказов Дачмина. Сам он вел жизнь трезвую и целомудренную, и, хотя не в его правилах было становиться в позу праведника и осуждать поступки ближних, про себя он не одобрял поведение приятеля. Ему явно не хотелось все это слушать. С другой стороны, он боялся, что товарищи сочтут его ханжой. Хикс не сомневался, что Дачмин прекрасно видит сомнения, терзающие Эндрюса, и получает от всего этого огромное удовольствие. Капитан Дачмин тоже не любил осуждать образ жизни других людей, но, в конце концов, что может быть естественнее для мужчины, чем желание выпить пару кружек пива и завалиться в постель с хорошенькой девушкой. Если мужчина не испытывает такого желания, у него что-то не в порядке; а что касается тех, которые такие желания испытывают, но по каким-то надуманным поводам все же воздерживаются от земных радостей, то их поведение всегда казалось Дачмину верхом глупости.

— Итак, — сказал капитан Дачмин, — мы со скоростью света перемещаемся в район цели. Лейтенантик вроде бы держится неплохо. Очень бойко поддерживает вступительную светскую беседу и взаимный обмен комплиментами. Я готовлю напитки, мы вырубаем лишний свет, чтобы не испортить зрение. — Он вытер лезвие и стал плескать себе водой в лицо, продолжая в промежутках рассказывать дальше: — Потом мы с малышкой Эмеральдой незаметно отчаливаем на веранду в роскошный широкий гамак с целью изучения небесных светил, которые, как на грех, упорно не светили, поскольку небо было сплошь покрыто тучами. Лейтенанта же мы оставили в добром здравии. — Дачмин вытер лицо, потом провел полотенцем по раковине и бросил его на пол. — Ой, что это! — вдруг вскрикнул он и показал пальцем на что-то за спиной Хикса; тот непроизвольно оглянулся. Капитан Дачмин молниеносным движением схватил с полки принадлежавший Хиксу лосьон и щедро плеснул себе в ладонь. — Я к нему не прикасался, — сказал он, ставя флакон на место и растирая щеки лосьоном. — И тут, — продолжал он, лучезарно улыбаясь, — разразилась катастрофа. Просто стыд и срам! Надеюсь, это не дойдет до начальника службы связи. Не что иное, как «поведение, недостойное офицера». Когда нежное сердечко Джун трепетало от страсти, когда она уже разомлела от милых глупостей, которые он ей нашептывал, лейтенант вдруг возьми да и засни на полуслове. Поймите, на него мне совершенно наплевать, но я-то в каком положении! Малышка Эмеральда, изучавшая звезды заочно — с радующим меня энтузиазмом и, я бы даже сказал, самозабвенно, уже почти завершила курс. Ее талантливый учитель готов был увенчать ее старания дипломом, как вдруг на веранду вылетает Джун, разгневанная, как любая женщина на ее месте. Лакомый кусочек уплывает от меня. Приходится реанимировать лейтенанта и искать такси! Какой плачевный конец так дивно начавшегося вечера!

— Слушай, давай наконец выметайся, — не выдержал Хикс.

— Пожалуй, надо сварить полный кофейник, — сказал капитан Эндрюс. — Мне почему-то кажется, что одной чашкой лейтенанту не обойтись.

— Сэл, — послышался сверху голос генерала Била. — Где брюки, которые ты обещала погладить? В комнате их нет.

— Как нет, когда они там, — крикнула снизу миссис Бил, еще сидевшая за завтраком на кухне, — в шкафу висят. Кстати, машина уже здесь. Норм и Ботти ждут. Да, Айра, мне сегодня нужно с утра в Красный Крест. Пришли машину, пожалуйста.

— И не подумаю, — сказал генерал. — Это нарушение устава, и ты об этом прекрасно знаешь. Если я пришлю, все начнут гонять казенные машины по своим делам. Ты что, хочешь меня под трибунал подвести? Если «бьюик» еще не починили, возьмешь такси. Договорились?

— Вот еще глупости! — крикнула в ответ миссис Бил. — Да у тебя в твоем дурацком автопарке двадцать машин, водители весь день сидят, штаны просиживают… — Глаза у нее сверкнули, онавзглянула на полковника Росса и рассмеялась. — Это он вас боится, Норм, — сказала она, — прежде он таким не был, можете мне поверить. — Она тряхнула копной льняных волос, которые густыми крупными локонами упали ей на плечи, и обольстительно округлила глаза.

А ведь это не кокетство, подумал полковник Росс. Она и в самом деле похожа на маленькую девочку — кудри, глаза, кукольное личико. Это не маска. И не поза. Когда она играла — а такое случалось часто, — то играла роль взрослой, образцовой хозяйки или светской дамы; но долго выдержать она была не в состоянии и вскоре, забыв о взятой на себя роли, снова становилась сама собой. Все, что она делала, она делала без задней мысли.

Сейчас ее хрупкая девичья фигурка в утреннем пеньюаре из небесно-голубого шифона казалась еще более прелестной благодаря раскованности, с какой она двигалась. Пока она завтракала, наливала кофе, протягивала руки, чтобы взять тарелку у прислуги, или поворачивалась, чтобы крикнуть мужу, ее халатик то натягивался в одних местах, то распахивался в других, так что в конце концов старший уорент-офицер Ботвиник просто не знал, куда девать глаза. Ему достаточно было поднять голову, чтобы обозреть очаровательную маленькую грудь миссис Бил. Испытывая мучительную неловкость, стараясь не глядеть в ее сторону, он внимательно изучал чашку кофе, которую она ему подала. Вскоре миссис Бил обратила внимание на его странное поведение.

— Ботти, чем вам не нравится кофе? Что вы все время смотрите в чашку? Может, сливок добавить?

Он застенчиво поднял на нее глаза и, покраснев, выдавил из себя:

— Нет, мэм, большое спасибо.

Вдруг миссис Бил широко улыбнулась.

— Что это у вас там? — спросила она. — Ну-ка дайте взглянуть. — Молниеносным движением она схватила лежавший перед Ботвиником запечатанный красной восковой печатью конверт из плотной бурой бумаги, в каких отправляются все документы военного министерства. Она взяла со стола нож и сделала вид, что собирается его вскрыть.

Ботвиник вскочил.

— Я не имею права давать вам этот документ, мэм, — в полном смятении закричал он. — Это совершенно секретно. Я должен передать пакет лично генералу, мэм.

— Бах, бах — убита, — добродушно засмеялась миссис Бил и бросила конверт на прежнее место. — Не пугайтесь, Ботти. Я просто пошутила… Нет, не смей, — вдруг пронзительно закричала она.

Ее сын, который все это время находился здесь же, на кухне, подобрался к Ботвинику сзади. «Бах, бах», — подражая матери, крикнул он. Потом схватил двумя руками кобуру висящего на боку у Ботвиника автоматического пистолета сорок пятого калибра и попытался ее расстегнуть. Миссис Бил бросилась вперед, опрокинула со стола сахарницу и оттащила его в сторону.

— Господи, он мог нас всех перестрелять, — ахнула она. — Ведь эта штука заряжена?

— К сожалению, заряжена, мэм, — смущенно ответил Ботвиник. — Я обязан носить его из-за секретных документов. — Он повернул ремень так, чтобы кобура лежала на коленях, и для верности еще прикрыл ее ладонями.

Миссис Бил наклонилась к сыну.

— Никогда больше не трогай пистолет у дяди Ботти, мой золотой. — И она носом потерлась о носик сына.

Он запустил пальцы в свесившиеся локоны материнских волос.

— Хочу мармаладу, — прогудел он.

— Ты хотел сказать — мармеладу, — поправила миссис Бил. — Ну, так и быть, мой поросеночек. Вот, держи. — Она намазала мармеладом кусочек тоста и протянула сыну. — Черт побери, — воскликнула она, — опять телефон. — Она вскочила из-за стола и в развевающемся пеньюаре выбежала в холл. Вскоре оттуда послышался ее высокий звонкий голос, теперь она говорила высокомерным, подчеркнуто официальным тоном: — Миссис Бил слушает…

Некоторое время полковник Росс и Ботвиник сидели молча. Полковник раскрыл оканарскую «Морнинг сан» и с отвращением еще раз проглядывал статью Арта Буллена. Ботвиник, сложив руки на лежащем на коленях пистолете, с опаской посматривал на Айру-младшего. Впрочем, скоро малышу стало скучно, и он ушел в холл.

Ботвиник тотчас же откашлялся и сказал, старательно понизив голос:

— Могу я задать вам вопрос, полковник? Вы в курсе этой истории с подполковником Каррикером?

— Я был там, когда это произошло, — сказал полковник Росс, оторвавшись от газеты.

— Я так и понял, — сказал Ботвиник. — Я вчера вечером был в кабинете полковника Моубри, когда генерал позвонил дежурному офицеру и приказал подготовить обвинительное заключение и все бумаги. — Он вопросительно взглянул на полковника Росса. — Я просто хотел спросить, сэр, есть ли у вас на этот счет какие-либо… э-э… пожелания?

— Думаю, вам лучше передать это начальнику военно-юридической службы. Я с ним свяжусь после того, как поговорю с генералом. В любом случае это не входит в обязанности службы полковника Моубри.

— Разумеется, — сказал Ботвиник. — Но тут вот какое дело, сэр. Полковник Моубри считает, что в хорошем штабе так не делается, чтобы генерал приказал что-то сделать, а на следующее утро ему заявляют, что за это отвечает кто-то другой и скоро этим займется. В военно-юридическом отделе по вечерам никто не дежурит. Сперва я хотел позвонить начальнику отдела домой, но потом раздумал. Я сам набросал проект обвинительного заключения и приказа. Так полковнику Моубри будет спокойнее — вдруг генерал утром спросит? Чтобы не получилось, что мы до сих пор ничего не сделали.

— Хорошо, — сказал полковник Росс. — Думаю, в данном случае этим можно ограничиться. Пока не звоните в юридический отдел, разве что генерал прикажет.

— И еще, насчет суда, сэр, — сказал Ботвиник. — Может быть, следует напомнить генералу, что если он захочет сам выдвинуть обвинение, то есть выступить в роли истца, то суд должен назначаться уже не им, а вышестоящим начальником, в данном случае, по-видимому, командующим ВВС.

— Я ему напомню, если потребуется, — сказал полковник Росс. — Можете не беспокоиться.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Ботвиник и добавил, еще больше понизив голос: — Правда, сегодня утром мне сообщили кое-какую информацию, имеющую отношение к этому делу, которую мне бы хотелось довести до вашего сведения, сэр.

Полковник Росс, который снова уже было уткнулся в газету, поднял голову и взглянул на Ботвиника.

— Что ж, доводите, — сказал он.

Ботвиник огляделся по сторонам.

— Речь идет о военнослужащих, прибывших вместе с офицером, которому подполковник Каррикер нанес оскорбление действием, оказавшихся свидетелями этого происшествия. Когда они прибыли в казармы, выделенные для них в соответствии с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три, они в большом волнении пересказывали подробности инцидента другим военнослужащим, привлеченным для участия в этом проекте и прибывшим на базу раньше их. Многие были сильно возмущены. На неофициальном собрании в одной из комнат не менее четырнадцати-пятнадцати офицеров разработали план, подробности которого мне, к сожалению, остались неизвестны, предусматривающий проведение демонстрации протеста.

— Не представляю, как это пятнадцать человек сумело там поместиться, там же такие маленькие комнаты, — сказал полковник Росс. — Уверен, утром они одумаются. Когда узнают, что подполковник Каррикер арестован. — Он задумчиво посмотрел на Ботвиника.

— Считаю своим долгом уведомить вас, сэр, что кое-кто из них уже выражал недовольство и возмущение по поводу создания отдельного клуба для прикомандированных цветных офицеров.

— Откуда вам это известно?

— От дневального в одном из офицерских общежитий, сэр. — Ботвиник прочистил горло. — Кстати, я подумал, может, не стоит назначать белых сержантов дневальными по общежитию, пока там расквартированы цветные офицеры? Некоторые цветные офицеры, похоже, нарочно гоняют их без особой надобности. Сержанты недовольны.

— У дневальных вполне определенный круг обязанностей, — возразил полковник Росс. — Если офицеры просят их сделать что-то, выходящее за пределы этого круга, они вправе отказаться — разумеется, вежливо. Только и всего.

— Так-то оно так, сэр, — сказал Ботвиник, — и все же я хотел спросить, нельзя ли временно перевести цветных сержантов из обслуживающих подразделений базы в штабную роту?..

— Нет, такой возможности у нас нет, — ответил полковник Росс. — Они не знают эту службу и не справятся. И вот что я скажу: если узнаю, что кто-нибудь из нынешнего наряда не хочет исполнять свои обязанности проворно и с улыбкой, я позабочусь, чтобы генерал разжаловал их в рядовые и перевел на другую работу, где им не дадут целый день штаны просиживать. Можете так и передать. — Он немного помолчал. — И еще: я понимаю, что полковник Моубри должен быть в курсе того, что происходит на территории базы и АБДИПа. Я очень высоко ценю, что вы с таким рвением и так успешно выполняете эту работу в дополнение к основным обязанностям. Вы один стоите любых трех работников штаба и каждый день подаете пример безупречной службы всем — от генерала до рядового. Я не против традиционных армейских методов, но кое-что мне всегда казалось неприемлемым, даже для регулярной армии. А уж сейчас, когда у нас не профессионалы, а солдаты срочной службы, такое и вовсе недопустимо. Например, во многих гарнизонах прежде существовала система наушничества. Ну, вы понимаете, о чем я говорю — кое-кто из рядовых и сержантов получал теплые местечки и мелкие поблажки за осведомительство. Думаю, вы не забыли, что их деятельность редко остается тайной и их очень скоро «вычисляют» товарищи.

— Мне казалось, я не делаю ничего предосудительного, полковник. Люди сами приходят ко мне из чувства долга сообщить о тех или иных фактах, которые могут привести к беде или вызвать беспорядки.

— Нет, разумеется, нет, — сказал полковник Росс. — Но те, кто исполняет свой долг, получают в награду сознание исполненного долга. Придется им этим и удовольствоваться, потому что в настоящее время я не вижу смысла менять состав дневальных — кроме, разумеется, случаев служебной непригодности или недобросовестного исполнения своих обязанностей. Тут они и оглянуться не успеют, как вылетят из дневальных.

— Надеюсь, полковник, вы не сомневаетесь в том, что я никогда не пользовался служебным положением — я имею в виду, не злоупотреблял доверием, которое оказывает мне полковник Моубри; у меня никогда не было любимчиков. Мне, правда, иногда приходится подбирать людей на те или иные должности. Но в меру моих сил и способностей я всегда старался найти самых компетентных и надежных. Мне и в голову не приходило чего-то от них за это ждать, кроме добросовестного исполнения своих обязанностей.

— Вот и прекрасно, — сказал полковник Росс. — Я верю вам, Ботти. Просто в этом деле существует грань, которую не стоит переступать.

— Так точно, — сказал Ботвиник. — А вот и генерал, сэр.

Из холла раздался голос генерала Била:

— Все, поехали. Извините, что заставил вас ждать. — По лицу его было видно, что он чем-то озабочен. — Здравствуйте, судья, — сказал он, когда полковник и Ботвиник вышли в холл. — Что это вы принесли, Ботти? Опять неприятности?

— Телеграммы из Вашингтона, сэр.

— Есть что-нибудь важное?

— Секретная директива насчет капитуляции Италии, которая ожидается со дня на день. Предписывается по возможности воздержаться от торжеств и ликования по этому поводу.

— Ликования! — хмыкнул генерал Бил. — Какое уж тут ликование! С какой стати? Да половина немецких дивизий только и делает, что заставляет итальяшек драться. Если бы в Африке не было макаронников, наша пехота до сих пор не смогла бы прорваться в Тунис. Что-нибудь еще?

— Сегодня со специальной миссией прибывает замначальника штаба ВВС бригадный генерал Николс.

— Господи, что им опять от меня надо?

— Больше там ничего не сказано.

— Наверное, лучше ему остановиться у меня. Сэл!

Из глубины холла вышла миссис Бил, разношенные шлепанцы щелкали по ее маленьким голым пяткам.

— Сегодня Джо-Джо Николс приезжает. Я решил его у нас устроить. Так что приготовь ему комнату.

— Ах, он такой смешной, — воскликнула миссис Бил. — Ужасно славный. Хорошо, я буду на заседании Красного Креста в офицерском клубе. Пока. Целуй, — сказала она и, запрокинув голову, потянулась к генералу, а когда тот торопливо наклонился, чтобы ее поцеловать, вдруг обвила его руками и повисла на шее. — Любишь? — спросила она мужа.

Не сговариваясь, полковник Росс и Ботвиник двинулись к широкой сетчатой двери. Выйдя на улицу, они остановились и стали ждать генерала. Тропинка вела к мощеной подъездной дорожке, где в тени виргинских дубов уже стояла генеральская машина. Водитель надраивал блестящий металлический стержень, на котором безжизненно болтался маленький алый генеральский флажок с белыми звездами.

— А насчет Николса вы что-нибудь знаете — зачем он едет? — спросил полковник Росс.

— Так точно, сэр, — с опаской посмотрев по сторонам, ответил Ботвиник. — Его прислали от начальника штаба с медалью «За выдающиеся заслуги» для генерала. Полковник Моубри хочет пока сохранить это в тайне. Генерал Николс сделает вид, что приехал с обычной проверкой. А потом официально вручит медаль на церемонии спуска флага.

Полковник Росс с самого начала смотрел на затею полковника Моубри как на непозволительное ребячество, которое, как ни странно, нередко свойственно прямолинейному, слишком рациональному, рассудочному мышлению военных, для которых люди — лишь «живая сила», а убитые — просто «потери». Теперь же известие о новом дополнении окончательно вывело полковника из себя.

— Да на кой дьявол эти тайны — все давно уже всё знают! — с раздражением воскликнул он. — Насчет парада, например, напечатано в сегодняшней газете. И я вынужден показать эту заметку генералу. Так что скажите полковнику Моубри, что хватит секретов!

II

Без пяти восемь у ворот КПП базы выстроилась длинная очередь автомобилей. Со стороны Оканары то и дело подъезжали припозднившиеся офицеры, так что военная полиция едва успевала проверять документы и пропускать двойной ряд машин. По обеим сторонам каждого ряда под широкой, выкрашенной в белый цвет деревянной аркой с буквами «АБДИП», увенчанной крылатой звездой военно-воздушных сил, работало по двое полицейских. Полицейские отдавали честь. Потом делали шаг вперед, чтобы взглянуть на пропуск. Шаг назад. Снова отдавали честь и шли к следующей машине.

Сейчас в воротах стояла колонна военных грузовиков и бронетранспортеров с пулеметами и противотанковыми орудиями с изящными тонкими стволами, загородив половину широкой асфальтовой полосы, которая вела к флагштоку перед прямоугольником штабных зданий АБДИПа. Грузовики были битком набиты чернокожими солдатами в полном походном снаряжении. Поверх ранцев висели стальные каски. На груди болтались противогазы. Хотя солнце палило вовсю, а слезать с переполненных грузовиков им, видно, не разрешили, они пребывали в прекрасном расположении духа, смеялись, болтали и жестикулировали. Около джипов с красными флажками инженерных войск, похожими по форме на хвост ласточки, виднелись немногочисленные белые офицеры: засученные рукава рубашек обнажали загорелые руки; выкрашенные в грязноватый желто-коричневый цвет каски заломлены на затылок; они сосредоточенно рассматривали карты. Вдоль длинной колонны машин сновали мотоциклисты; из-за тесноты ехать приходилось очень медленно, так что мотоциклы вихляли, двигатели «двоили» и то и дело глохли.

Другая сторона дороги была забита гражданскими и военными, не поместившимися на тротуаре. Сплошной поток людей двигался от автобусной остановки на базу. Даже миновав ворота КПП, Хикс по-прежнему вел машину с черепашьей скоростью.

— Какой дурак поставил здесь колонну, да еще в это время? — сказал сидевший рядом с ним капитан Эндрюс.

— Вот и скажи об этом генералу Билу, — отозвался с заднего сиденья капитан Дачмин. — Или лучше попроси Хикса, пусть он сегодня доложит генералу. И вообще, куда мы так спешим? Посмотри на этих черномазых! Им на все наплевать, и они совершенно счастливы. Вот с кого надо брать пример и никуда не торопиться. Да, чуть не забыл, Нат. Высади нас вон там, чуть подальше. Нужно соды купить. Зайдем в гарнизонный универмаг. — Он повернулся к сидящему рядом с ним лейтенанту Петти. — Ты же обещал своему сержанту принести соды для голубя.

— Точно, обещал, — отозвался лейтенант. Он провел рукой по покрытому испариной лбу и издал глубокий тяжелый вздох. Он уже раскаивался, что не остался досыпать, а поехал со всеми вместе. Несмотря на загар, он был очень бледен, в широко расставленных голубых глазах застыло выражение страдания, слегка смягченного отупением — неизбежным спутником похмелья.

— Голубок совсем расхворался, — с жаром пояснил Дачмин, — у него сухость зоба. Слушай, а это не заразно? Ты ничего такого не чувствуешь, лейтенант?

Лейтенант Петти выдавил из себя мученическую улыбку.

— Чтобы я еще хоть раз мешал пиво с виски…

— И с ромом, — сказал капитан Дачмин. — Мы же завершили старым добрым ромом. Лет десять назад я тоже любил зарекаться: «Да чтобы я еще хоть раз…» Тебе просто нужно чаще практиковаться.

— Так это был ром? — спросил лейтенант Петти. — Что ты говоришь! Знал бы — ни за что бы не пил… — Он замолчал, обессиленный столь длинной речью. Ему было стыдно и тошно — как в переносном, так и в самом прямом смысле; моральные муки усугублялись невыносимой головной болью; он сидел опустошенный, не в силах произнести больше ни слова.

Скосив глаза на лейтенанта, капитан Дачмин со спокойным любопытством обозрел покрытое холодным потом лицо и остекленевший взгляд. Созерцание человеческого безрассудства во всех его проявлениях доставляло ему почти такое же удовольствие, как пиво и девушки. Ему никогда не надоедало наблюдать за этой неувядающей комедией под названием «хмурое утро похмелья». Он прекрасно знал, чего стоят все эти громогласные клятвы. Сколько существует мир, хмурые, комичные в своем раскаянии мужчины дают зарок впредь больше никогда не пить, но тут же, как только им становится лучше, нарушают его.

Вспоминая забавные номера, которые откалывал вчера лейтенант Петти, капитан Дачмин мог без труда представить себе дальнейший ход его мыслей и поступков — гораздо лучше, чем сам лейтенант. Петти искренне считал, что это в первый и последний раз; насчет того, что первый, Дачмин не сомневался, но вот насчет того, что последний… Лейтенант Петти молод и здоров, и уже завтра или даже сегодня к вечеру похмелье пройдет. И тогда он, по простоте душевной, взглянет на этот, казалось бы, уже раз и навсегда решенный вопрос с другой стороны. Разумеется, до такого состояния он больше никогда не будет напиваться. Это абсолютно исключено. Но все же нужно спокойно во всем разобраться. Дело ведь не в том, чтобы вообще не пить; главное — это не пить лишнего и не смешивать напитки. Теперь насчет девушек. Чертовски рискованное дело: всякий знает, что гораздо больше шансов что-нибудь подцепить от девиц такого сорта, чем от профессиональных проституток. Может быть, даже и к лучшему, что он вчера вырубился в последний момент. А если бы не напился, то вообще не стал бы с ними связываться. Ну а поскольку впредь он напиваться не станет, то без труда сможет избежать подобных предложений.

Итак, решено. Нет никакой нужды отказывать себе в удовольствии ощутить то восхитительное, ни с чем не сравнимое состояние — капитан Дачмин помнил, какая простодушная радость была написана на физиономии лейтенанта, когда тот стоял у стойки (как всякий порядочный человек, он не разбавлял виски), чтобы в обмен на пару долларов получить свою порцию отваги и обрести блаженство. Все правильно! Знай он вчера то, что знает сейчас, с ним ничего дурного не случилось бы. Вот тут ему и нужно было бы остановиться. Теперь, спокойно оглядываясь на события вчерашнего вечера, он ясно видит, что все началось только после того, как они пришли в это бунгало и стали пить ром; вообще-то от первого стакана особого вреда не было. Да он и не понял поначалу, к чему все идет, — обстановка в доме настраивала на самые благопристойные мысли. Даже когда Дачмин увел на веранду ту, с каштановыми кудряшками, а он остался с блондинкой, он еще не слишком представлял, как себя вести, и поэтому очень обрадовался, когда девушка снова подлила в его стакан, — ему было теперь чем заняться. Дачмин прежде в разговоре упомянул голубей, и лейтенант принялся ей рассказывать, как мальчишкой стал держать голубей и построил на крыше голубятню. Она подала ему стакан и села рядом с ним на кушетку. Дальше все оказалось проще простого, и вскоре он уже крепко обнимал ее теплое, нежное, сладко пахнущее тело; поначалу она хихикала и противилась, но постепенно ее сопротивление слабело, и наконец она позволила его рукам все вольности, какие только приходили ему в голову; а потом (он о таком и мечтать не смел) она не только не протестовала, но сама помогала ему, упрашивала, учила и даже настаивала… Нет, в другой раз он уже не вырубится как идиот, в другой раз он…

— Да ты не переживай, — фыркая от смеха, сказал капитан Дачмин. — Мы можем предпринять новую атаку — по просьбе общественности. Дело-то еще не закончено…

— Только без меня, — сказал лейтенант Петти. — Я больше в эти игры не играю. Кстати, я хотел бы извиниться за вчерашнее. Я, разумеется, очень благодарен за ваше…

— Да ладно, чего там, — добродушно прервал его капитан Эндрюс. — Не ты первый, не ты последний — разве можно угнаться за Дачмином по части выпивки. Да ты посмотри на него — двести фунтов живого веса.

— Двести фунтов жил и стальных мускулов, — уточнил капитан Дачмин.

Машина впереди остановилась, и Хиксу тоже пришлось притормозить. Капитан Дачмин открыл дверцу и вышел из автомобиля.

— Ну уж во всяком случае — не мозгов, — с неожиданным раздражением сказал капитан Эндрюс.

Пока лейтенант Петти выбирался из машины, Дачмин смотрел на капитана Эндрюса с удивлением, но по-прежнему с довольной улыбкой на губах.

— Мозгов? — спросил он. — А это что за штука? — Плечи его снова затряслись от смеха. — Совсем безмозглый, — пропел он. — Совсем безмозглый был мой ми-и-лый!

Автомобиль впереди тронулся с места, и Хикс тоже включил передачу.

— Эй, — крикнул вслед капитан Дачмин, — скажите Уитни, что я уехал на задание, ладно?

Натаниел Хикс повернул к отделу нестандартных проектов; взглянув на капитана Эндрюса, он заметил, что тот покраснел.

— Напрасно Кларенс думает, будто я против него что-то имею, — сказал Эндрюс. — Просто он иногда меня утомляет. Все время старается доказать, что другие ничуть не лучше его.

— А они лучше? — спросил Хикс и вырулил на стоянку позади здания.

— Во всяком случае, ты — насколько я мог заметить — не пьянствуешь и не бегаешь за каждой юбкой.

— Может быть, тут все дело в том, что мне просто не хочется, — сказал Хикс.

— Разумеется, — ответил капитан Эндрюс, — тут все дело в том, что тебе хочется. Каждый хочет то, что хочет. Я понимаю. Но ведь у людей могут быть самые разные желания. А он думает, будто все хотят того же, что и он, да только у них не хватает духу в этом признаться. То, чего он добивается, меня не интересует; почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься.

— С каких это пор? — попытался поддразнить его Хикс.

— С тех пор, как существует мир, — серьезно ответил капитан Эндрюс. — Что посеешь, то и пожнешь. Если это не так, то жизнь вообще не имеет смысла.

Хикс поставил машину вплотную к ограде стоянки.

— Ты меня, конечно, извини, — сказал он, — но в формальной логике это называется софизмом и не является доказательством. Ты говоришь, что некоторое утверждение истинно лишь потому, что тебя сильно огорчит, если оно окажется ложным. Следовательно, истинно все, что доставляет нам удовольствие.

— Дело не в том, доставляет нам истина удовольствие или нет, — очень серьезным тоном сказал капитан Эндрюс. — Я вот что скажу. Я, например, лучше всего разбираюсь в математике. Там сразу видно, что истинно, а что ложно: либо ты вязнешь в груде неразрешимых уравнений, либо получаешь просто элегантное решение, и это, конечно, не может не доставить удовольствие. Разумеется, в жизни все гораздо сложнее. Я хочу сказать, что числа не врут, да вот вычислители могут оказаться врунами…

Он с довольным, хотя и несколько неуверенным видом взглянул на Хикса: видимо, считал, что, отважившись на каламбур, он вторгается в его, Хикса, профессиональную область, и не был уверен, что каламбур ему удался.

— То есть я хочу сказать, — торопливо продолжал он, — математические доказательства не годятся в таких областях, скажем, как религия… Я логику не изучал, но думаю, любое математическое доказательство должно быть логичным. Впрочем, я и в математике многого не знаю. Нет времени следить за новыми работами. Сейчас, например, очень быстро развивается тензорное исчисление. Часто новые открытия в физике связаны с появлением нового математического аппарата… В общем, я хочу сказать, что я многого не знаю в своей области. Но у меня достаточно знаний, чтобы понять смысл этих новых направлений — во всяком случае, если понадобится, я разберусь в любой математической теории…

Натаниел Хикс вытащил ключ зажигания и уже взялся за ручку дверцы, но продолжал сидеть и слушать Эндрюса. Хотя если бы он вышел из машины, оборвав его на полуслове, Эндрюс вряд ли бы обиделся. Тому всегда казалось, что все, что он говорит, скорее всего, никому не интересно и он лишь беззастенчиво и безо всякого права отнимает драгоценное время собеседника. И хотя то, о чем сейчас говорил Эндрюс, было и вправду довольно скучным, а продолжение явно будет еще скучнее, да и дел сегодня у Хикса было невпроворот, он чувствовал угрызения совести и не решился прервать приятеля. Он сочувственно поддакнул и приготовился дослушать его речь, состоящую, как он знал по опыту, из бессвязного изложения его удивительно наивных и бесхитростных представлений о жизни.

Возможно, Хикс снисходительно относился к занудству Эндрюса потому, что тот был ему симпатичен: за несколько месяцев знакомства Хикс убедился, что Эндрюс всегда и при всех обстоятельствах остается порядочным человеком. Добропорядочность — явление не только отрадное, но и достаточно редкое. Видимо, оно неизбежно должно сочетаться с некоторой наивностью; такие люди не желают признавать тот подтверждаемый жизненным опытом факт, что поступки большинства людей основываются отнюдь не на высоких побуждениях; они уверены, как только что заявил капитан Эндрюс, что в основе мироздания лежат правда и справедливость, которые рано или поздно восторжествуют. Такое прекраснодушие невольно вызывает, даже у людей не слишком доброжелательных, снисходительное и слегка покровительственное отношение. Однако не так-то просто смотреть на капитана Эндрюса свысока. Этот простодушный чудак, отметил с восхищением Натаниел Хикс, отличается незаурядными умственными способностями, которые в некоторых специфических сферах настолько же превосходят способности людей с так называемым нормальным умственным развитием, насколько их собственный мозг превосходит скопление нервных мозговых клеток у рыб.

Даже для тех, кто совершенно не разбирается в статистике, было ясно, что Эндрюс — специалист высокого класса: он без труда молниеносно справлялся с любым сложным заданием. Но особенно сильное впечатление на сослуживцев производили импровизированные представления. Капитан Эндрюс терпеть не мог выделяться и тем более выставлять напоказ свое превосходство над другими, но иногда все же уступал просьбам друзей и демонстрировал свои уникальные способности. Ему было достаточно одного беглого взгляда, чтобы запомнить целую страницу чисел. При игре в бридж, взглянув на карты «болвана», он через пару ходов мог почти безошибочно назвать карты, оставшиеся на руках у каждого из партнеров. Эти трюки всегда доставляли зрителям огромное удовольствие, впрочем, их нетрудно было объяснить: первый — тренировкой памяти, а второй — несложными расчетами. Однако один раз Хиксу довелось воочию убедиться в выдающихся способностях капитана Эндрюса, и уж это никак нельзя было снести к тривиальным фокусам, потому что тут он поразил даже видавших виды экспертов, которые, впрочем, вряд ли испытали при этом положительные эмоции. Суть этой скандальной истории состоит в том, что Эндрюсу удалось разгадать новейший шифр военно-морского флота США.

Это случилось еще в ту пору, когда они, в ожидании нового назначения, маялись от безделья в Грейвелли-Пойнт в Вашингтоне. К ним то и дело заходили офицеры из других отделов — с донесениями или просто узнать последние новости. Поскольку полковник Ван Пелт и начальники секций были постоянно заняты на бесконечных и бессмысленных совещаниях, посетителям приходилось подолгу ждать; они разбредались по захламленным, грязным комнатам и проводили время в разговорах с томящимися от скуки офицерами АБДИПа. Как-то к ним зашел связист-подполковник, специалист по шифровальному делу из Арлингтон-Холла, порученец полковника Ван Пелта. Он разговорился с Эндрюсом и Хиксом и в числе прочих подробностей рассказал им о современных шифрах и объяснил принципы их построения, благодаря которым, при простоте употребления, их фактически невозможно разгадать. Для примера он показал им копии пяти радиограмм, закодированных с помощью шифра, применяющегося сейчас на флоте.

— Ну-ка, попробуйте разобрать, что здесь написано, — сказал он.

Лейтенант Эндрюс уважительно присвистнул.

— А можно мне их посмотреть, сэр? — спросил он.

Связист сказал, что, если ему охота, Эндрюс может изучать их хоть до второго пришествия — все равно не разгадает. Лейтенант Эндрюс сел в углу комнаты на перевернутую корзинку для бумаг и разложил радиограммы на пустом ящике. Прошло около часа. Связиста наконец вызвали к полковнику Ван Пелту. Выйдя из кабинета начальника, он подошел к Эндрюсу забрать бумаги.

Лейтенант Эндрюс встал и почесал затылок.

— Да, крепкий орешек, — сказал он. — Но мне кажется, я усек, в чем тут суть. Вот, взгляните. — Он обвел карандашом несколько групп цифр в первой радиограмме. — Я правильно угадал?

Даже второе пришествие не произвело бы такой сенсации. Правда, Эндрюсу сперва объяснили принцип составления подобных шифров, но самого шифра он в глаза не видел. Он ничего не смыслил в шифровальном деле. Он так и не понял, что, по существу, разгадал шифр ВМФ Соединенных Штатов. Теперь ему достаточно было раздобыть еще несколько радиограмм, о смысле которых можно догадаться по месту и времени их передачи, чтобы иметь возможность прочесть большую часть сверхсекретных сообщений ВМФ.

К несчастью, подполковник был так поражен, что подтвердил: да, черт побери, лейтенант Эндрюс угадал правильно. Он поспешно забрал у лейтенанта копии радиограмм с обведенными цифрами, чиркнул спичкой, сжег бумагу и растер на полу пепел. В Арлингтон-Холле соблюдались очень строгие правила секретности — и не без основания. Подполковнику пришлось тотчас же уведомить по телефону контрразведку, а те в свою очередь сообщили обо всем командованию ВМФ. Через час командующий отдельным военным округом Вашингтона направил двух военных полицейских с приказом арестовать лейтенанта Эндрюса и препроводить его вместе с полковником Ван Пелтом в здание штаба ВМФ; здесь их уже поджидала целая комиссия разгневанных адмиралов. Самое скверное во всей этой истории, заявили они, заключается в следующем: то, что удалось сделать лейтенанту Эндрюсу, невозможно сделать за час, да еще на основании всего лишь пяти радиограмм. Получалось, что лейтенант Эндрюс с каким-то тайным умыслом уже давно трудился над разгадкой шифра и, когда ему это удалось, зачем-то рассказал об этом человеку, который наверняка сообщит об этом в контрразведку; бессмысленность такого предположения еще больше раздражала адмиралов.

Они допросили лейтенанта Эндрюса — сперва вежливо и доброжелательно, потом строго и на повышенных тонах. С чисто флотской бесцеремонностью они, пользуясь тем, что на плечах у них адмиральские погоны, устроили разнос полковнику Ван Пелту: вот до чего он распустил подчиненных. Вызвали экспертов. В комнату, робея, вошли капитаны первого и третьего рангов, представители контрразведки и специалисты по шифровальному делу. Они задавали лейтенанту Эндрюсу неожиданные технические вопросы в надежде, что он проговорится и обнаружит познания в области шифров. В конце концов ему дали пять новых шифровок сходного типа и предложили расшифровать за один час.

Лейтенант Эндрюс не сумел справиться с заданием за час, возможно из-за того, что нервничал, да еще ему все время мешали, спрашивали без конца, какую именно операцию он в данный момент выполняет, но даже на основании того, что он успел сделать, стало ясно, что задача разрешима — во всяком случае, для лейтенанта Эндрюса. После сурового многословного предупреждения впредь применять свои таланты лишь для исполнения непосредственных обязанностей, обоих наконец отпустили с миром.

Натаниел Хикс хорошо понимал, о чем свидетельствует история с шифром. Эндрюс обладал незаурядным интеллектом, который некоторые путают с обычной сообразительностью, живым умом или способностью запомнить какие-то сведения, которые никому другому просто не приходило в голову запоминать. Он был наделен такой силой и ясностью мышления, что мог удержать в памяти и видеть одновременно бесконечное или по крайней мере очень большое количество сочетаний чисел. Каждое сочетание и каждое из чисел тоже имело большое, но не бесконечное число допустимых случайных вариантов. Нужно было последовательно, одно за другим, не забывая ни одно из них и не путая между собой, сравнивать каждое сочетание вместе с допустимыми вариантами, с пятью наборами чисел до тех пор, пока не станет очевидно, что одно из них повторяется несколько раз в виде знакомого набора цифр среди бессмысленных случайных групп чисел. Считалось, что шифр нельзя разгадать не потому, что никто не в состоянии был проделать такую логическую операцию, а потому, что для этого требовался многонедельный труд нескольких людей, вооруженных калькуляторами. Но и эти усилия не дали бы желаемого результата. Через произвольные короткие промежутки времени несложное изменение в системе размещения сочетаний путало всю картину. Для того, чтобы разгадать шифр, нужно было начинать все сначала, потому что прежний шифр годился лишь для сообщений недельной или даже месячной давности. Вот почему следовало признать, что за высоким лбом капитана Эндрюса скрывался незаурядный ум.

— Ты спрашиваешь, как я отличаю, что истинно, а что ложно, — сказал капитан Эндрюс. — Видишь ли, в математике истина — это некий известный факт, который не противоречит другим известным фактам. Это всего лишь вопрос соотношения с другими фактами. Истинно то, что не противоречит чему-то другому. Без этого «другого» понятие истинности теряет смысл. Это так же, как когда мы говорим «рядом». Рядом с чем? Просто рядом, безотносительно к чему-либо — это бессмыслица.

— Допустим, — сказал Натаниел Хикс, — но…

— Что такое «над чем-то»? Или «под чем-то»? — Чувствовалось, что капитану Эндрюсу самому понравилось пришедшее ему в голову сравнение. — Черт, не умею я выражать свои мысли. Всегда завидовал людям с литературным даром. Особенно писателям, вроде тебя или Джима Эдселла.

— Ну, я-то, положим, не писатель, — сказал Хикс. — И писательскую братию терпеть не могу. Во всяком случае, нечего меня мешать в одну компанию с Эдселлом. Эдселл — болван.

— Но писатель-то он хороший. Я читал в журнале его рассказ «Зал ожидания». И сразу догадался, что это про Грейвелли-Пойнт, о том, как мы ждали там назначения. По-моему, замечательный рассказ. Очень точно передано, что мы все тогда чувствовали. А тебе что, не понравилось?

— Да нет, почему же, — сказал Хикс. — Хороший рассказ. Просто сам Эдселл меня утомляет. Меня вообще писатели утомляют. Обычная болезнь всех редакторов. Впрочем, уверен, что и он меня не слишком-то жалует.

— Он говорил, что ты самая светлая личность в вашей секции. И что ты — славный парень.

— С чего бы это вдруг? — удивился Хикс, но, как ни странно, слова Эндрюса доставили ему удовольствие. — Мы же с ним все время цапаемся. Он когда-нибудь нарвется на неприятности, и это, кстати, подтвердит твою философию.

— Думаю, он уже нарвался, — понизив голос, сообщил капитан Эндрюс, шагая рядом с Хиксом к черному ходу. — Вчера с ним долго беседовал начальник военной полиции, майор Сирс. Эдселл мне ничего не рассказал, а сам я не стал спрашивать. Хотя, конечно, мне было интересно, о чем они говорили. Я уж думаю, не из-за этого ли рассказа? Ты его хорошо помнишь?

— Вполне. Вряд ли начальству понравится, что он изобразил армию в виде сборища кретинов. Впрочем, это неизбежный профессиональный риск в писательском ремесле…

— Как ты думаешь, тот капитан — ну, который выдумывает все эти бессмысленные задания для подчиненных, это Уитни?

— Разумеется, — ответил Хикс. — Всякий, кто общается с писателем, рискует стать героем повествования, которое воспримет не иначе как «злобную карикатуру».

— Я рад, что мы об этом заговорили, — сказал капитан Эндрюс. — Я, конечно, не думаю, что Билли Уитни пойдет жаловаться. Он только вчера прочел и, мне кажется, очень расстроился. Он и меня спросил, но я сказал, что не нахожу никакого сходства, хотя на самом деле это, конечно, не так. У Джима в рассказе капитан говорит точь-в-точь как Уитни. Думаю, он и тебя спросит.

— Я могу соврать не хуже тебя, — сказал Хикс. — И не переживай ты так за всех на свете, Дон. Ты же сам всегда говоришь, что чему быть, того не миновать.

* * *

— Думаю, будет лучше, если вы сделаете это лично, Нюд, — сказал полковник Росс. — Позвоните ему часиков в девять, к этому времени он уже должен быть на месте.

Генерал Бил сидел на краешке письменного стола. Рукава закатаны выше бицепсов, так, что выше некуда, мускулистые загорелые руки обнажены. Молодые летчики почему-то любят именно так закатывать рукава; может быть, тут какие-то психологические или физиологические причины, подумал полковник Росс. Во всяком случае, закатывать рукава до локтей, как все люди, им казалось недостаточным. Генерал Бил нервно покачивал ногой, так что упругие мышцы перекатывались под тонким сукном брюк, обтягивающих узкие бедра. На ногах у него были так называемые техасские сапожки, некогда элегантные, а теперь раздолбанные, с закрывающими икры узорчатыми отворотами и высокими каблуками. То ли потому, что они удобны в полете, то ли просто из юношеского тщеславия, но многие летчики, проходившие обучение в Сан-Антонио лет десять-двенадцать назад, покупали именно такие сапожки; и, покинув базу в Келли, появлялись в них в Селфридже, Лангли или Максуэлле — лихие командиры эскадрилий, которым сам черт не брат. И возможно, в эту самую минуту на взлетной полосе какой-нибудь бравый лейтенантик, только что вернувшийся с переподготовки, с веселой улыбкой, словно не чувствуя тяжелого парашюта за плечами, небрежно ступает с крыла самолета в кабину, демонстрируя наземному обслуживающему экипажу такие же — только новые — техасские сапожки.

Глядя на вальяжную позу генерала, сидящего на краешке письменного стола, на потрепанную форму, на худощавое, совсем еще гладкое лицо, на расчесанные после купания в бассейне и уже подсохшие, упрямо курчавившиеся волосы, трудно было поверить, что на вороте распахнутой рубашки у него генеральские звезды, а не лейтенантские полоски.

— Вы в этих делах смыслите больше меня, — сказал генерал Бил. — Согласен. И сделаю так, как вы считаете нужным. Но мне все же хочется знать, почему я должен это сделать. Айлин! — позвал он.

За его спиной из раскрытой двери возникла маленькая толстушка — сержант ЖВС Омара — и встала по стойке «смирно», старательно втягивая подбородок, выпятив грудь и держа пухлые ручки точно по швам юбки.

— Слушаю, сэр.

— Будьте добры, принесите мне кока-колы, — сказал генерал Бил. — Постойте. — Он выгреб из кармана горсть монет вперемешку с ключами и выбрал несколько пятицентовиков.

— Хотите кока-колы, судья? Нет? Ну, как знаете. Тогда, Айлин, принесите мне пару и себе одну.

— Слушаюсь, сэр.

— И узнайте, где полковник Моубри. Сейчас он мне не нужен, но попозже пусть позвонит.

— Слушаюсь, сэр.

— Что ж, попытаюсь объяснить свои соображения, — сказал полковник Росс. — Ведь что он хочет этим сказать, — полковник ткнул пальцем в газету. — Лишь то, что он гораздо более важная фигура, чем мы думаем. Ну и давайте это признаем. Нам это не будет стоить ни цента…

— Хорошо, но ради всего святого, что именно я должен признать? Может быть, он будет теперь вместо меня здесь командовать? А как насчет прочих его утверждений? Про офицера службы общественной информации? Что ж мне его, расстрелять? А Дед? Приказать ему, чтобы дал задний ход в этой сделке с автобусами? Я на это не пойду, судья.

Генерал Бил сунул в рот сигарету, потом вынул ее и, зажав между большим и указательным пальцами, стал слегка сжимать с двух концов, словно испытывая на прочность.

— Дед первый в армии выполнил аэрофотосъемку на самолете, на котором я не то что летать, а и по полю проехать бы побоялся. Когда я служил первым лейтенантом в Максуэлле, он был уже подполковником, ну, может, майором; он всегда чем мог помогал молодым. И всегда оставался предельно честным и отвечал за свои слова. Не могу же я отчитать его, как мальчишку! Лучше вот как договоримся: когда Дед забудет про эту историю, мы дадим поручение закончить дело с автобусами кому-нибудь другому. — Сигарета в его пальцах сгибалась все больше и больше и наконец сломалась пополам. — Черт, — выругался генерал Бил. Он бросил испорченную сигарету в корзину для бумаг и стряхнул с колен табачные крошки. — Лучше бы он, конечно, не затевал всей этой кутерьмы с завтрашним чествованием. И почему вы его сразу не остановили? Получается, я сам себе организую пышные поздравления! Меня же сюда работать прислали. Вот увидите, мне еще за это всыплют в Вашингтоне!

— Ну, я и не предлагаю отчитывать Деда, — ответил полковник Росс сухо. Во-первых, его смущало предложение генерала: как можно, не зная сути дела, предвидеть конечный результат? Во-вторых, уважительное прозвище Дед всегда выходило у него как-то фальшиво. Дед был на год его младше. — А насчет Вашингтона не волнуйтесь. Скажу по секрету… только не говорите Деду, что знаете, а то он решит, что это Боттипроболтался… Короче, Николс приезжает специально, чтобы вручить вам «За выдающиеся заслуги». Не знаю, кто это устроил. А насчет прочего, о чем пишет Буллен, советую пока не торопиться. Мне Джонни рассказывал эту историю с полицией. Ничего серьезного. При случае я просто переговорю с капитаном Коллинзом. И вообще, пусть уж Коллинз разбирается сам, а не посылает помощника. Ну а я постараюсь сегодня выяснить, откуда Буллен узнает штабные сплетни…

— Господи, — воскликнул генерал Бил. — Они послали Джо-Джо Николса за тридевять земель, чтобы вручить мне медаль? На кой черт она мне сдалась? Да надо мной же смеяться будут! В нашей армии и так столько медалей, что скоро уже вешать некуда будет…

— Согласен, — сказал полковник Росс. — Но тут ведь что важно… Они бы не стали вас награждать, если бы в Вашингтоне были какие-то серьезные претензии к АБДИПу. Значит, они вами довольны.

— Так-то оно так, — с сомнением в голосе ответил Бил, — но одному моему знакомому медаль дали, а потом вставили хороший фитиль. — Он принялся крутить пальцем пропеллер блестящей металлической модели самолета, установленной на вертикальном стержне: это был новый сверхтяжелый бомбардировщик Б-29. — Видели? — спросил он. — Дед прислал в среду. — Он задрал хвост самолета кверху, послав бомбардировщик в головокружительное пике. — Могу поспорить, что так он сразу останется без крыльев. — Он погладил вытянутый металлический нос. — Знаете, какое у него вооружение? Две пятидесятки и еще двадцатимиллиметровая пушка в хвостовой турели. Неплохо бы взглянуть. Вы ведь знаете, где они базируются? На следующей неделе можно было бы как-нибудь вечерком туда подскочить. Их пока что держат в секрете и разрешают летать только в строго ограниченных районах. Считают, что с их помощью мы сумеем задать жару японцам. Надо, чтобы АБДИП был в курсе. Пожалуй, возьму с собой полковника Хайда и кого-нибудь из отдела бомбардировочной авиации. Полетите с нами?

— Только не на следующей неделе, — сказал полковник Росс. — У меня все дни заняты.

— Ладно, может быть, я просто пошлю Хайда. Или договорюсь, чтобы они нам прислали одну машину сюда, ночью. Хотя нет, ничего не выйдет, нужно сперва закончить новую взлетную полосу, а это не раньше чем через месяц. Так, что у нас осталось?

— Еще пара вопросов. Но сначала давайте разберемся с Бенни. Потому что от этого зависит проблема, которую нам нужно обсудить. Итак, что вы теперь, по зрелом размышлении, решили насчет Бенни?

Генерал Бил встал и подошел к окну.

— Не знаю, судья, — сказал он, упорно глядя в окно. — Что-то ничего путного не придумалось. Хотя я и не спал всю ночь.

Полковник Росс взглянул на прямую напряженную спину генерала.

— Надо показаться врачу, — спокойно сказал он.

— Это точно, кому-то мне надо показаться, — сказал генерал Бил. — Нехорошо получилось, не нужно мне было встревать. Никогда со мной такого прежде не случалось. Летчику надо иметь более быструю реакцию. Если он на земле, в спокойной обстановке, не может быстро принять решение, в самолете ему делать нечего. — Он принялся задумчиво кусать ноготь большого пальца. — Я на таких уже нагляделся, — продолжал он. — Вид безумный, просто смотреть страшно. Уверяют всех, что они в полном порядке, лучше не бывает, а если еще и чин высокий, так и вразумить-то некому…

В дверь постучали, и генерал резко повернулся. В комнату вошла его секретарша, жена сержанта Пеллерино, хрупкая молодая женщина с хорошеньким бледным личиком. Взгляд у нее всегда был какой-то встревоженный, что поначалу удивляло полковника Росса, пока он не догадался, что она просто близорука, но не хочет носить очки. Тревожное выражение лица не было отражением ее душевного состояния и совершенно не вязалось с привычкой что-то негромко напевать во время работы. Она отлично владела стенографией и хорошо разбиралась в армейских порядках, потому что отец ее еще до войны служил сержантом на авиабазе Марч и сама она работала там же в штабе, пока не встретила Дэнни и не вышла за него замуж.

— Здравствуйте, Вера, — сказал генерал.

— Простите, что я так поздно, сэр. Пришлось задержаться — никак не могла уговорить Дэнни сходить в госпиталь. Хотела, чтобы он все-таки показал спину. Но врач сказал, что ничего серьезного.

— Передайте ему привет, — сказал генерал Бил. — И вот что, не пускайте ко мне никого, пока я не закончу с полковником.

— Слушаюсь, сэр. — Она вышла и старательно закрыла за собой дверь. В этот момент на столе у генерала зазвонил селектор, и она тотчас же снова открыла дверь и заглянула в комнату. — Будете разговаривать?

— Да, но больше ни с кем не соединяйте. — Он подошел к столу и нажал на клавишу. — Слушаю.

— Это Култард, генерал, — проскрипел голос из динамика.

— Привет, Хэл.

— Вы сейчас здорово заняты, Нюд? Капитан Хикс из моего отдела сказал, что вы просили связаться насчет того дела, которое мы позавчера обсуждали…

— Сейчас я занят, Хэл. Пусть Хикс зайдет ко мне чуть позже. Может, и вы зайдете?

— Договорились.

Генерал Бил опустился в стоявшее около стола кресло. Он обхватил плечи руками, медленными движениями крепко потер обнаженные локти.

— Я в тот раз вышел из себя, — мрачно сказал он, — расстроился из-за этого и отыгрался на Бенни. Сказал зачем-то, что он слишком много на себя берет. Он и разъярился. Так что, по существу, я сам его разозлил. А уж если Бенни разойдется… С ним всегда так. Я ж его знаю как облупленного. В общем, вы понимаете…

— Понимаю, — ответил полковник Росс, — но не согласен. Не пристало генералу так переживать из-за того, что у подполковника дурной характер. Пусть Бенни из-за этого пережигает. Ведь он наверняка уверен, что, раз он классный летчик, ему все сойдет с рук. Пора с этим кончать — так будет лучше для всех, и для него самого в первую очередь. И не принимайте вы всю эту историю так близко к сердцу. — Он замолчал, раздумывая, будет ли уместным напомнить Билу, что он уже не командир эскадрильи и теперь у него иные задачи и другие обязанности.

Будь он командиром эскадрильи или даже командиром группы — другое дело. Для тех забота о подчиненных — священная обязанность и прямой долг, часть кодекса офицерской чести, закрепленного не столько в официальных инструкциях, сколько в назидательных изустных легендах. Добросовестные старшие офицеры при всяком удобном случае пересказывали эти байки молодежи.

Еще лейтенантом Бил наверняка слышал, и не раз, историю о молодом командире эскадрильи, которого вызвал в свой кабинет старый угрюмый полковник. Полковник в самых резких тонах заявил лейтенанту, что его вчерашнее поведение в клубе недостойно офицера и джентльмена. Если такое еще раз повторится, он отдаст его под трибунал. В полном замешательстве командир эскадрильи промямлил, что вчера он вообще не заходил в клуб, у него была срочная работа и он до поздней ночи задержался на службе. «Вы, как я вижу, не только скандалист, — сказал полковник, — но еще и имеете привычку пререкаться со старшими по званию. Если вы сейчас же не замолчите и не уберетесь вон, я немедленно отдам вас под суд». Это, разумеется, окончательно сбило с толку молодого командира, который всегда считал полковника справедливым и разумным человеком; но, когда он вышел из кабинета, адъютант полковника, видя недоумение лейтенанта, вполголоса сказал, что считает своим долгом уведомить его о поведении лейтенанта Джонса из его эскадрильи, который накануне вечером явно перебрал в офицерском клубе. И тогда молодой офицер понял, что старый мудрый полковник хотел напомнить ему, что командир обязан заботиться о своих подчиненных и следить, чтобы они не вляпались в какую-нибудь скверную историю. Как говорится, умный поймет с полуслова, а если твердить изо дня в день, так и дурак усвоит.

— У вас есть обязанности поважнее, чем присматривать за Бенни, — сказал полковник Росс. — Например, забота о безопасности всех прочих подчиненных, включая и временно прикомандированных; разве это дело, если любой из них может получить по физиономии всякий раз, когда у Бенни зачешутся кулаки.

— Знаю, знаю, — ответил генерал Бил. Ему было досадно, как всякому человеку, который сознает, что упреки справедливы, но при этом внутренний голос настойчиво нашептывает ему: «Да, но все же…» — Согласен, Бенни не имеет никакого права распускать руки, — продолжал он. — Поэтому я и приказал посадить его под арест. Пусть немного подумает. Но вы не правы, судья. Бенни ведет себя так вовсе не потому, что уверен, что ему все сойдет с рук. Да вы просто не знаете Бенни! Он делает то, что делает, а на последствия ему наплевать. Бенни — это Бенни.

Полковник Росс подумал про себя, что то же самое можно сказать про кого угодно. Но промолчал, хотя и чувствовал, что генерал Бил ждет ответной реплики, которая подтвердила бы, что полковник его понял, и тем самым избавила бы его от дальнейших разъяснений.

Видно было, что генерал Бил разочарован молчанием полковника, но он терпеливо принялся развивать свою мысль.

— Нужно принимать людей такими, как они есть, со всеми достоинствами и недостатками. Вот взять хотя бы того парня, который пронесся на бреющем над компанией расположившихся на пикник негритосов. Конечно, мы вынуждены в таких случаях принимать дисциплинарные меры, но Фоулсом мне после признался, что давно не видел такого классного бреющего полета. Он прошел над самой береговой кромкой под кронами деревьев. Разумеется, он поступил дурно, перепугал бедных чернокожих теток, но ведь нашим ребятам наверняка придется выполнять подобные трюки в боевых условиях, и нам нужны летчики, у которых достаточно для этого храбрости и уменья. Конечно, разгильдяев и любителей повыпендриваться следует держать в узде, но таким незаурядным личностям, как Бенни, нужно давать свободы больше, чем другим. Ведь Бенни не просто классный летчик, судья. Он превосходный командир группы. Я такого второго не встречал. И Бриртон о нем так же отзывается. Поэтому мы и решили отозвать его в Штаты. Мы не можем позволить себе потерять такого аса; а после того, как он горел, стало ясно, что удача у него уже на нуле. У него же больше ста боевых вылетов.

У всякого, кто имеет хоть малейшее представление, что такое сто боевых вылетов, подобное заявление не может не вызвать сомнений.

— Что-то многовато, — недоверчиво сказал полковник Росс.

— В том-то и дело, что многовато — явно больше, чем следует. Но Бенни летал вместе с каждой из своих эскадрилий — не для того, чтобы вмешиваться в действия командиров, а чтобы лично все видеть. Он и до сих пор так делает, несмотря на то что ему приходится много летать со мной ведомым на испытаниях. — Лицо генерала Била вдруг смягчилось. — Вы знаете, как он обгорел? — спросил он полковника Росса.

— Слышал только, что самолет загорелся, — сказал полковник Росс. Он вдруг понял, что не желает слышать подробности. И так уже на его отношение к этой истории с Бенни подействовали рассказы о ста боевых вылетах и об ужасных ожогах, покрывающих треть его тела; врачи говорят, что это предел, при котором еще есть шанс выжить.

— Он вылетел с одной из эскадрилий, — сказал генерал Бил, — и, как обычно, летел один, как бы прикрывая их сверху. Оттуда ему было хорошо видно, что они делают. Задача была — разгромить обнаруженную автобазу итальяшек, и на первый взгляд дело было проще простого. У этих макаронников зенитная артиллерия ни к черту — они не могут удержать солдат у орудий: чуть что — разбегаются, как зайцы. Но тут мы напоролись — по дороге за автобазой двигалась колонна немецких зенитных самоходок, штук десять. Они не входили ни в какую регулярную систему ПВО, так что мы никак не ожидали их там встретить. Они всегда здорово работают, просто загляденье. За минуту могут развернуться и открыть огонь. Звено, долетевшее до «красной зоны», попало в облако стоявшей над автопарком пыли, и летчики не видели фрицев; к тому же дорога проходила по неглубокой лощине. Зенитчики сразу сбили две машины, в одной из них был командир эскадрильи, и уже принялись за звенья в «синей» и «белой»^[4] зонах. И Бенни сверху все это отлично видел. Он бросил машину в пике и обрушился на них с противоположного края. Фрицы стреляли в другую сторону и прозевали его, из-за грохота орудий они не слышали шума мотора, пока он не подлетел к ним футов на пятьдесят и на бреющем пронесся вдоль лощины, поливая вовсю из пулемета.

Генерал Бил выпрямился, на щеках у него выступил румянец. Он засмеялся от удовольствия:

— Бог мой, это было настоящее побоище! Бенни разделал их под орех: поджег грузовики, вывел из строя несколько орудий и изрешетил, наверное, тридцать или сорок фрицев. Потом заложил крутейший вираж, развернулся и прошелся еще раз вниз по лощине — не такой уж безумный маневр, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что наводчики на этих зенитках пристегиваются к сиденью ремнями. Когда Бенни заходил первый раз вверх по лощине, все орудия были вытянуты по одной линии, у них не было времени рассредоточиться перед тем, как открыть огонь. Скорее всего, ему с первого раза удалось перебить всех или по крайней мере большую часть наводчиков. Так что немцам сперва нужно было отстегнуть трупы убитых стрелков на уцелевших орудиях, посадить новых наводчиков, погасить подожженные грузовики, и, кроме того, они не сомневались, что Бенни поспешит поскорее убраться от греха — ведь он уже пропел свою партию, и, вне всякого сомнения, с большим успехом. Кстати, с фрицами всегда так: про них сочиняют много всяких небылиц, на самом деле дерутся они здорово, но вот что верно, то верно — стоит выкинуть неожиданный финт, и они уже в шоке, их можно брать голыми руками. Бенни все верно рассчитал. Ни одно из орудий не смогло открыть огонь, и он выдал им еще одну порцию. Те, кого он не достал, попрыгали в кювет. К несчастью, у одного из немцев оказался в руках автомат, а может, автоматическая винтовка, короче, он выпустил по Бенни длинную очередь. Пуля повредила крепление фонаря кабины, фонарь съехал назад, да так и застрял. Другая пуля перебила трубку бензобака. Потек бензин, через пару минут он вспыхнул, и огонь сразу же перекинулся на кабину.

Генерал Бил перевел дыхание.

— Двигатель у Бенни работал на полную мощность, — продолжал он. — Он переключил баки, выждал некоторое время и сбил пламя; но на него плеснуло горящим бензином — а был он в одной рубашке. Ему удалось продержаться с полчаса и вернуться на базу. Он посадил самолет. Выключил двигатель и потерял сознание. Самолет пробежал по взлетной полосе, покатился дальше и наконец рассыпался на части. Могло быть хуже!

— Да, веселенькая прогулка, ничего не скажешь, — произнес полковник Росс.

— Да что тут говорить, судья, — воскликнул генерал Бил, — Бенни — просто чудо. Можете мне поверить. Только благодаря таким, как он, нам и удастся выиграть войну.

Полковник Росс придерживался на этот счет иного мнения и полагал, что если они и выиграют войну, то вовсе не из-за нескольких храбрых парней, вроде Бенни, а благодаря тому, что у Америки есть несколько тысяч рядовых летчиков, десятки тысяч самолетов, горы бомб, тонны горючего, продовольствия и боеприпасов, хранящихся в больших и малых городах, которые нельзя уничтожить — как это чуть было не случилось с Бенни — выстрелом автоматической винтовки из придорожной канавы.

— Я понимаю, для вас это не так просто, Нюд, — сказал он, — но по закону полагается действовать в пределах обвинительного заключения. Прочие обстоятельства в расчет не принимаются.

— Хорошо, — сказал генерал Бил. — Тогда я расскажу еще один случай, который произошел на аэродроме Батчелор, в Порт-Дарвине, где я впервые познакомился с Бенни. Нам передали, что приближаются японские «Зеро», очень много, но сообщили слишком поздно, а в воздухе было только одно звено, с которым поднялся и Бенни. Бенни сработал, Как надо. Правда, им не удалось сбить ни одного японца, но атаку они отразили. Тем временем несколько япошек занялись нашим командиром звена и сбили его самолет; а этот парень был лучшим другом Бенни. Они вместе еще в школе учились. Он выбросился с парашютом, этот командир звена, но слишком рано дернул за кольцо, и японец его подстрелил, так что на землю опустился уже его труп. Так вот, дело в том, что все это случилось из-за того, что его бросил ведомый. Они начали атаку в паре, а потом ведомый, вместо того чтобы его прикрыть, спикировал и вышел из боя. Если бы он его прикрыл, возможно, япошки и не сбили бы командира — у них уже запас горючего был на исходе, и они не могли здесь долго ошиваться. И этот парень садится, и Бенни садится, и ведомый Бенни тоже. И парень начинает объяснять, почему он вышел из боя и приземлился — вроде бы у него ни одно орудие не стреляло и он сел поглядеть, в чем дело — видимо, что-то с электроникой.

Генерал Бил опустил голову и стал задумчиво расчесывать крохотную царапинку на запястье.

— Бенни всегда был очень преданным другом, он уже знал, что командир звена убит; его изрешеченное пулями тело опустилось прямо на взлетное поле. «Погоди, — сказал Бенни тому парню. — Я сам погляжу, что там не в порядке». Он садится в кабину, нажимает переключатели и давит на гашетку. Все орудия срабатывают, причем очередь проходит всего в нескольких футах от австралийцев, случайно проходивших по летному полю. Тогда Бенни вылез из кабины и отделал этого парня в хлам. Тот был гораздо крупнее Бенни, но, думаю, Бенни убил бы его, если бы старший экипажа вместе с другими не оттащили его. — Генерал Бил покосился на полковника Росса. — Вы поняли, почему Бенни это сделал? Он решил, что ведомый командира звена просто струсил. Стало слишком жарко, вот он и решил слинять. А после отсоединить в цепи какой-нибудь контакт и сказать, что пушки не стреляли. Ну, да Бенни его опередил, тот и пикнуть не успел.

— Уж это точно! — усмехнулся полковник Росс. У него сохранилась привычка, еще с судейских времен, слушая подчас довольно скучные свидетельские показания, отмечать про себя отдельные подробности и нюансы, которые обычно ускользают от рассказчика, увлеченного изложением своей, не всегда объективной версии событий. Он так старается как можно полнее описать все, что кажется ему важным и значимым, что не замечает прочих обстоятельств дела. Он смотрит в противоположную сторону, как те немецкие зенитчики, которые проглядели Бенни.

Например, из рассказа об африканских приключениях нетрудно сделать вывод, что Бенни самоуверен, возможно, заносчив и привык всегда поступать так, как ему вздумается. Командиру группы совершенно не обязательно вылетать с каждой эскадрильей. Командование смотрело на это сквозь пальцы — видимо, в этом и состояла отчасти та самая свобода, о которой упомянул генерал, не столько предоставленная Бенни начальством, сколько завоеванная им самим. История с горевшим самолетом свидетельствует не только о выдающейся храбрости и мужестве Бенни, но и о том, что приказ об обязательном ношении летных костюмов во время боевых вылетов его не касается.

Но самым красноречивым был случай в Батчелоре. Несмотря на сдержанность генерала Била, которому неловко было распространяться о слишком дорогих его сердцу понятиях, Росс многое узнал о характере подполковника Каррикера. Бенни — преданный друг, и для него это — достаточное основание, чтобы избить летчика, который, как он считает, виновен в гибели его лучшего друга; из той же преданности он вчера через несколько минут после приземления отделал пилота: тот, правда, не угробил его командира, но вполне мог это сделать; и вообще, из-за кого началось это идиотское препирательство, которое расстроило и рассердило генерала? Полковник Росс понимал, что эта «преданность» — очень важная черта в характере Бенни — во многом определяет его непредсказуемое и своевольное поведение; но важнее сейчас для него было другое обстоятельство — это уже не первый случай, когда Бенни брал меч правосудия в свои руки.

— А этот парень, — спросил полковник Росс, — он что, признался, что все было именно так, как сказал Бенни?

— Ну нет, — ответил генерал Бил. — Кто же в таком признается! Он стоял на своем, говорил, что все так и было: он жал на рычаг, и никакого эффекта. Такое бывает. Но Бенни думал иначе, и я знаю, что Бенни был прав.

— Знаете? — удивился полковник Росс. — Почему вы так уверены?

Возможно, полковник невольно вошел в привычную роль, потому что тон его был скорее уместен для судьи, допрашивающего бестолкового свидетеля, чем для полковника, обращающегося к генерал-майору. Но, видимо, потому, что полковник Росс гораздо дольше занимал пост судьи, чем его собеседник носил генеральское звание, генерал Бил принялся объяснять смущенно, словно оправдываясь:

— Поймите, судья, время тогда было очень трудное. Они нас лупили, как хотели, и их было видимо-невидимо, а нас лишь малая горстка. Очень давит на психику, люди становятся способными на такое, что просто диву даешься. Иногда кажется, что руки на несколько секунд перестают тебе повиноваться и действуют как бы сами по себе. Делают то, что им хочется, а не то, что ты, как тебе казалось, хотел сделать. Вот почему я уверен, что Бенни был прав.

Он заерзал на стуле, потом обхватил руками колено и принялся покачивать ногой в поношенном высоком ботинке.

— Я же не говорю, что этот парень с самого начала решил слинять, ему такое даже и в голову не приходило. В каком-то смысле ему просто не повезло. Такое случалось со многими, но они успевали вернуться. Как правило, через несколько секунд понимаешь, что лучше смерть, чем такое. Это часто удается скрыть, и никто не заметит, что ты струсил. Но он-то не мог вернуться. Во всяком случае, не на пэ-сорок, когда имеешь дело с японскими «Зеро». Как только потерял высоту — ты уже вне игры. Теперь понятно, что ему ничего не оставалось, как придумать эту историю с пушками?

— Я понял, что именно, по-вашему, думал Бенни. И мне ясно, почему вы считаете, что он так думал. Но ведь он мог и ошибиться, такое вашему Бенни не приходило в голову?

Генерал Бил крепче обхватил ладонями колено. Он заговорил еще более горячо, но уже с нотками нетерпения в голосе.

— Я ведь что хочу сказать, судья. Бенни не мог ошибиться, он же там был. Он знал, в чем дело. И тот парень знал, что он знает. И был на Бенни не в обиде. Он видел, что к этому идет. И дело вовсе не в том, что кто-то думает, будто он сам Бог знает какой герой; он никогда про себя ничего такого не говорил. Может быть, с точки зрения другого ты и сам трус, но ты не вправе допускать, чтобы из-за чьей-то трусости погиб твой лучший друг. Ты не имеешь права никому прощать трусость лишь оттого, что и сам можешь когда-то струсить. Именно поэтому ты должен быть особенно строгим. Да, такое может случиться с каждым; но нельзя допускать, чтобы трусость служила оправданием бесчестных поступков. — Он помолчал, потом добавил: — Я не назвал имя этого летчика и не назову; такое действительно может со всяким случиться. Он хороший летчик. Возможно, его даже назначат командиром группы, когда начнут развертывать Двенадцатую воздушную армию в Италии. И если спросят мое мнение, я его рекомендую. Я знаю, что дальше вас это не пойдет. Я о нем рассказал лишь в связи с Бенни, чтобы вы поняли, что он за человек. Мы просто замяли в тот раз эту историю…

Из ящика селектора на стойке позади письменного стола раздался приглушенный звонок. Генерал перегнулся и нажал на клавишу.

— Вы просили кока-колу, сэр, — раздался голос миссис Пеллерино. — Айлин уже здесь.

— Да, спасибо. Пусть принесет.

Тотчас же открылась дверь, и в комнату на цыпочках вошла сержант женской вспомогательной службы. В одной руке она несла две бутылки кока-колы с торчащими из горлышек соломинками, в другой — бумажные салфетки.

Полковник Росс был рад, что их прервали. Ему требовалось время, чтобы все хорошенько взвесить. Если прежде у него еще были какие-то иллюзии, то теперь ему стало совершенно ясно, что уговорить генерала уладить конфликт единственно разумным и простым путем не удастся. Видимо, генерал решил замять эту историю, как некогда в Батчелоре. Дело не только в том, что это аморально; полковник Росс не был уверен, что это вообще сейчас выполнимо. Но ведь для генерала все разумные доводы ничто по сравнению с тем обстоятельством, что Бенни не только отличный командир группы, лучший в мире командир группы, но и преданный друг, что и на этот раз всему виной лишь его преданность, он просто не в силах был сдержаться; поэтому единственный способ повлиять на генерала Била — это сразу же категорически заявить, что замять эту историю уже не удастся. Усилием воли полковник Росс заставил себя собраться и трезво оценить ситуацию.

Он не сомневался, что и капитан Хикс, и лейтенант ЖВС Турк, и этот чернокожий техник рассказали своим друзьям о вчерашних приключениях. Те рассказали своим знакомым, а поскольку в этой истории замешаны командующий и такая заметная фигура, как подполковник Каррикер, можно смело сказать, что подробности происшествия очень скоро станут известны всему гарнизону. Теперь уже ничего не изменишь, и к вечеру все будут знать, что Бенни расквасил нос негритянскому летчику, а генерал отправил его под арест.

Но это еще не самое страшное, считал полковник Росс. Поговорят-поговорят — и через пару дней забудут. А вот как быть с избитым летчиком и другими чернокожими пилотами? Захотят ли они пойти на мировую и забыть о происшествии? В глубине души полковник не сомневался, что, скорее всего, так оно и будет, во всяком случае, если повести дело с умом. Наверное, Ботвиник прав: ничего они не сделают, пошумят и разойдутся.

Во-первых, не следует забывать, что эти смутьяны — еще совсем мальчишки. Росс достаточно поработал в судах по делам несовершеннолетних и по опыту знал, что подростки неспособны на длительную целенаправленную деятельность, если ими не руководит кто-то более зрелый и опытный. Кучка юнцов может перебить стекла в пустом доме — собравшись вместе, мальчишки всегда храбрятся друг перед другом; но, стоит появиться полицейскому или кто-то крикнет, что идет полиция, они тотчас же разбегутся. У них нет сплоченности. А эти молодые летчики здесь одни, без друзей, да еще под гнетом такой мощной организации, как армия.

Во-вторых, следует помнить, что они — цветные. В суде Росс самым решительным образом и с негодованием оборвал бы всякого, кто позволил бы себе даже туманный намек на то, что различия в цвете кожи могут как-то повлиять на исход дела. Однако тут этого обстоятельства нельзя было не учитывать. Росс никогда не претендовал на то, что прекрасно разбирается в психологии цветных, как это нередко — и, возможно, не без основания — утверждают о себе южане. Подобно большинству северян, редко сталкивающихся с расовыми проблемами, он всегда считал, что несправедливо, да и неумно, обвинять какую-то социальную группу в отсутствии тех или иных качеств, которые и не могли у них развиться, поскольку этому мешали целенаправленные усилия другой, заинтересованной части общества. Но, как бы там ни было, из своего богатого жизненного опыта Росс хорошо знал, что можно ждать от сограждан с черным цветом кожи, и, как это ни печально, вынужден был руководствоваться этим знанием в своих поступках.

За черной кожей мог скрываться мужественный дух и острый ум; но, как правило, эти прекрасные качества были отравлены врожденной покорностью, долгим опытом предшествующих поколений, постоянно бунтовавших — увы, безуспешно — против власти белого человека. Алчность и безрассудство белых изо дня в день опровергают миф об их превосходстве. Они отнюдь не умнее, не сильнее, не добродетельнее черных, и у них нет никакого природного права на власть. Но чернокожим приходится со стыдом и горечью признавать, что белые оказались для них слишком крепким орешком.

Пока полковник Росс предавался печальным размышлениям о том, что хочешь не хочешь, а приходится учитывать особенности характера афро-американцев, сержант Омара подошла к генеральскому столу и постелила бумажные салфетки. На стенках запотевших бутылок с кока-колой выступили капельки влаги; девушка торопилась, одна бутылка выскользнула у нее из рук и упала на пол. Она ударилась донышком о ковер, и из горлышка прямо генералу на брюки фонтаном вырвалась обильная пенящаяся струя.

Генерал Бил вскрикнул от неожиданности, вскочил, опрокинув стул, — видимо, ледяная жидкость попала на чувствительное место. Хотя все это напоминало сцену из примитивной комедии, полковник Росс, давно уже ощущавший потребность в разрядке, не мог удержаться от смеха.

Сержант Омара издала сдавленный звук. Она рухнула на колени и подхватила бутылку — та уже опрокинулась, и кока-кола лилась на ковер. Девушка покраснела до корней волос и поспешно вскочила на ноги.

— Ой, я вас, кажется, облила, сэр, — задыхаясь от ужаса, воскликнула она. — Сейчас принесу тряпку…

— Да ладно, ничего страшного, — сказал генерал Бил, растирая рукой мокрое пятно на брюках. Он уже и сам смеялся. — У меня есть платок. Да не переживайте вы так. Ничего не нужно… — По ее пылающим щекам уже катились слезы. — Я же говорю, все нормально… — сказал генерал.

На лице сержанта Омары было написано отчаяние — видно было, что она готова сквозь землю провалиться. Дверь, которую она оставила приоткрытой, в этот момент распахнулась; девушка, не глядя, бросилась вон из комнаты и с силой врезалась во входившего полковника Моубри.

Полковник Росс достал из кармана носовой платок и вытер выступившие от смеха слезы.

— Слава Богу, что это вы, Дед, — сказал он. — Погодите, Айлин. Сейчас же прекратите плакать. Того и гляди, дойдет до Вашингтона, что сержанты женской вспомогательной службы выбегают из кабинета командующего в слезах. Вера! — позвал он. — Мы тут пролили кока-колу. Пришлите кого-нибудь прибрать.

Полковник Моубри обнял сержанта Омару — то ли чтобы ее поддержать, то ли чтобы не упасть самому.

— Ну что вы, что вы… — переведя дух, стал он ее успокаивать. — Нечего плакать по пустякам. С кем не бывает! Ступайте и приведите себя в порядок, детка. — Он отпустил девушку, а генерал Бил добавил:

— Идите, идите, и пусть женщины пока не заходят. Я хочу снять брюки. Пришлите кого-нибудь, чтобы забрали их почистить.

Когда дверь за девушкой закрылась, полковник Моубри уселся в большое кресло у окна и взглянул на генерала.

— Я вижу, Нюд, вы уже прочли газету. Надеюсь, вы на меня не сердитесь. Хотел сделать маленький сюрприз… — Он с сокрушенным видом почесал поседевший затылок, на его морщинистом лице с живыми молодыми глазами было написано раскаяние. — Не представляю, как этот парень разнюхал… Да, кстати… — Он подался вперед. — Пока не забыл. Это неправда, что он пишет там про расходы за счет налогоплательщиков. Все самолеты, которые прилетят из Орландо, Хендрикса и Дейл-Мейбри — видимо, триста тридцать восьмой урежут, мне только что передали, скорее всего, будет пара эскадрилий пэ-сорок седьмых, — так вот, все они так или иначе должны были проводить плановые учебные полеты. То же самое насчет десантников. Мы все равно на следующей неделе собирались отрабатывать выброску парашютного десанта около Танжера. Вся разница в том, что мы проведем учения завтра и в Оканаре. Тут ни цента лишнего не потребуется. Вы же можете это подтвердить, Норм.

Генерал уже снял брюки и теперь расхаживал по комнате, пытаясь отжать мокрую ткань трусов.

— Я на вас не в обиде, — сказал он. — Но в следующий раз лучше в таких случаях ставить меня в известность.

— Как же я мог сказать, тогда никакого сюрприза не вышло бы. — В голосе полковника Моубри прозвучало облегчение. — Но я, кажется, вам помешал? Вы что-то обсуждали с Нормом?

Генерал Бил нахмурился.

— Мы говорили про Бенни Каррикера. Слышали про вчерашнее? Я советовался с судьей, что делать.

— Я вот что предлагаю, — сказал полковник Росс. — Где сейчас Бенни?

— У себя, наверное. Он же под домашним арестом.

— Будет лучше всего, если он пойдет и извинится перед парнем, которого ударил. А еще лучше, если вы вызовете сюда их обоих и проследите, чтобы он действительно извинился. А потом…

— Постойте, Норм, — вмешался полковник Моубри. — Вы, разумеется, правы, но нужно предвидеть все возможные последствия. Ведь Ботти вам рассказал, что ему удалось узнать? Вы докладывали генералу?

— Нет еще, — с досадой сказал полковник Росс. — Да и когда мне было… — Он взглянул на генерала Била. — Что ж, я тоже считаю, что вам следует об этом знать: Ботти говорит, что офицеры, прикомандированные в связи с негритянским проектом, затевают какую-то бучу — ребята, которые прилетели вместе с тем парнем, им, конечно, сразу же все рассказали.

— Похоже, — вставил полковник Моубри, — они собираются организовать демонстрацию протеста. Вернее, Ботти слышал, будто они замышляют что-то в этом роде. Теперь понимаете, Норм, почему я против того, чтобы Бенни извинялся. Слов нет, он обязан принести извинения, но если Нюд заставит его сделать это сейчас — вам не кажется, что они вообразят, будто мы испугались?

Генерал Бил остановился и с тревогой взглянул на них:

— Что еще за демонстрация?

— Человек двадцать или тридцать собираются зайти вечером в офицерский клуб.

— Ну и что из того?

— Я имею в виду наш клуб, на территории базы, а не их.

— Я и не знал, что у них есть свой клуб, — сказал генерал Бил.

— Нам пришлось открыть для них отдельный клуб, Нюд. Сейчас на базе не меньше полсотни цветных офицеров. Представьте, что все они заявятся в субботу на танцы. Во Флориде такое не пройдет. Неминуемо кончится скандалом. Вот мы и сделали для них свой клуб. Получилось отлично. Мебель взяли из старого клуба на базе, оборудовали бильярдную и пивной бар. Клуб у них в центре города, нам там помогли две местные церкви; в клуб ходят цветные девушки, так что по субботам можно устраивать танцы — мы установили музыкальный автомат. И еще игорные автоматы. Они довольны. — Он взглянул на полковника Росса.

— Тут вы не правы, — сказал полковник Росс. — Территория базы не принадлежит штату Флорида. Это военная резервация Соединенных Штатов. Можете справиться в наставлении сухопутных войск два-десять дробь десять. Офицерский клуб принадлежит всем военнослужащим, как и все прочие здания на территории части. И членом клуба может стать любой офицер, проходящий службу в Оканаре. Кстати, на этот счет существует соответствующий приказ штаба армейской авиации.

Полковник Моубри с обидой взглянул на Росса. Он порылся в нагрудном кармане рубашки и извлек оттуда сложенный листок бумаги.

— Но ведь вот, пожалуйста, — попытался перебить он полковника Росса, но тот, не слушая его, продолжал:

— Кстати, я почему-то до сих пор не получил от вас циркуляр о закреплении зданий. Насколько я помню, он был подписан еще в начале недели.

Полковник Моубри развернул бумагу.

— Вот, — сказал он. — Послушайте. Циркуляр военного министерства двадцать дробь шесть по вопросу управления негритянскими подразделениями, обратите внимание — военного министерства. Вот что там сказано: Право решения о раздельном или совместном использовании сооружений в пределах гарнизона возлагается на командование этих гарнизонов… — пожалуйста — …с учетом местных условий и особенностей. Вот я их и учитываю. И могу сказать, почему я так решил. — Он взглянул на генерала Била. — Я знаю, чем все кончится, Нюд. Будут неприятности, это уж как дважды два… Да южане такого просто не допустят. Нельзя разрешать неграм ходить в клуб на территории базы — для их же пользы…

— Одно могу сказать твердо, — перебил его генерал Бил. — Я не допущу здесь никаких демонстраций. Давайте соберем их, и я с ними поговорю. И еще: никто из находящихся на военной службе, откуда бы он ни был — с севера, с юга, с запада ли, с востока, — не имеет права «не допускать» того, что записано в уставе.

— Не советую проводить никаких собраний, Нюд, — сказал полковник Росс. — Лучше просто не обращать внимания. Нам же официально еще ничего не сообщили. Поэтому я и хотел, чтобы вы заставили Бенни извиниться. А там посмотрим, как будут развиваться события…

* * *

— Сегодня я уже в полном порядке, спасибо, сэр, — сказала лейтенант Турк. — И настроение превосходное, благодарю вас.

Хикс вспомнил их вчерашний разговор, и его снова восхитили и растрогали самообладание и упорство, с которыми она отважно и не без изящества каждый день вступает в борьбу с собственной мучительной застенчивостью. Голос ее звучал спокойно, разве что лицо чуть-чуть порозовело.

— Если вы сейчас не очень заняты, капитан, я бы хотела сверить с вами один список, совсем короткий. У нас в библиотеке не хватает нескольких книг и документов с грифом «Для служебного пользования». Видимо, просто забыли расписаться на формулярах, но наверняка кто-то из вашего отдела. Я подумала, может быть, вы что-то брали — для работы над учебником по тактике. Во всяком случае, я на это сильно надеюсь.

— Кое-что я действительно брал, — сказал Хикс.

Он приветливо улыбнулся — она ему определенно нравилась; но застенчивость, даже столь успешно скрываемая, невольно рождает у других чувство неловкости. Поэтому Хикс нахмурился, всем видом показывая, что пытается вспомнить, какие именно материалы он брал.

— У меня должны быть отчеты Одиннадцатой воздушной армии по боевым действиям в Арктике, Заключение Пятой воздушной армии по боевым возможностям пэ-тридцать девятых и еще кое-какие материалы. Но нам придется подождать, пока откроют сейф. Я никак не могу запомнить код. У вас есть несколько минут? Присаживайтесь. — Он протянул ей пачку сигарет. Она взяла сигарету и присела на стул рядом с его столом. Хикс щелкнул зажигалкой, она закурила и склонилась над своим списком.

— Да, именно их я и искала, — сказала она. — Что ж, хотя бы часть материалов нашлась. Слава Богу! — От нее не укрылась некоторая неловкость в его поведении, и поэтому в голосе ее тоже чувствовалась напряженность. — Вовсе не обязательно их сейчас возвращать, если вы еще с ними работаете. Просто хотела привести в порядок картотеку. — Она собралась с духом и заставила себя взглянуть на Хикса. Видно было, что для этого ей потребовалось отдать себе мысленный приказ. — Пока кошка гуляет, мышкам раздолье; мои, конечно, без меня совсем от рук отбились. — Как всегда в таких случаях, она попыталась прикрыться броней иронического отношения к собственной персоне. — Я такую взбучку устроила нашим девицам! Собрала их в моем закутке: «Вы что, — говорю, — забыли, что идет война? Ведь вам доверили хранить важные военные секреты; или, может, захотелось прославиться и стать первыми в истории ЖВС, кого приговорили к расстрелу?» Я видела, как они потихоньку переглядываются, дескать, «пой, ласточка, пой».

— Я, честно говоря, и забыл, что не сдал эти материалы. Они мне больше не нужны. Вот-вот должна вернуться мисс Канди. У нас сейф только она да Эдселл открывают.

— Кстати, — сказала лейтенант Турк. — Меня тут просили передать Эдселлу. — Она расстегнула нагрудный карман рубашки и достала сложенный лист бумаги. — Хорошо, что еще утро, — сказала она, пощупав бумагу. Совсем сухая. Вас не затруднит передать? Я могу, конечно, просто положить на его стол, но…

— Если там что-то важное, — сказал Хикс, — я знаю, где его найти. Я просто не уверен, что дождусь его… — Он почувствовал, что ответ прозвучал не слишком любезно. — Я хотел сказать, если письмо нельзя просто оставить на столе, мы положим его в сейф, и мисс Канди ему отдаст, как только он вернется…

— Да нет, не беспокойтесь, — сказала лейтенант Турк. — Зря я начала этот разговор. Ничего важного. Всего лишь записка от Липпы. Ей не удалось поймать его по телефону.

— Он предупредил, что будет сегодня в отделе связи с общественными организациями. Приехал его друг, журналист. Кстати, вспомнил: капитан Эндрюс просил, чтобы он забежал в отдел личного состава. Надо позвонить в подразделение статистического учета, сказать, где его можно найти. — Он снял трубку телефона: — Пятьдесят один.

— Я вижу, вы сейчас заняты, — сказала лейтенант Турк. — Я, пожалуй, зайду попозже, и мы сверим, что за вами числится.

— Нет, нет, что вы! Посидите, пожалуйста, — запротестовал Хикс. — Я вовсе не занят. Просто жду, когда придет полковник и скажет, что решил генерал… Дон, если тебе понадобится Эдселл, позвони три-девять-семь. Пока, — сказал он и повесил трубку.

Из двери соседней комнаты, где помещался кабинет майора Уитни, появилась мисс Канди, пухленькая молодая блондинка, с живым розовым лицом. В одной руке она держала большую коробку шоколадных конфет, в другой — коробку сигар.

— От майора Паунда, — объявила она с заметным удовольствием; приятно было видеть такую искреннюю радость по поводу чужих успехов. — А где капитан Дачмин? Лейтенант Эдселл ушел, я знаю.

— Капитан Дачмин уехал к своим голубям, — сказал Хикс. — Предложите лейтенанту Турк сигару. Паунд теперь старший офицер, так что не разорится. И, не в службу, а в дружбу, Палм, откройте, пожалуйста, сейф.

— Я положу сигары на стол, — засмеялась мисс Канди. Она протянула лейтенанту Турк коробку с конфетами. — Вы же не курите сигары? — Лейтенант Турк отрицательно покачала головой. — Ну вот, я так и знала. Капитан Хикс думает, что я сразу всему верю. — Она поставила коробки на свой стол и открыла сейф. — Вот, готово. — Потом повернулась к Хиксу. — Я ведь вам пока не нужна? — Она забрала коробки и вышла в коридор.

— Слава Богу, что его наконец-то повысили, — сказал Хикс. — До войны он, кажется, служил в Национальной гвардии, и его два года не повышали. Мы боялись, что начнут эту дурацкую канитель «заслужил — не заслужил». Как заместитель начальника он вполне справляется вносит посильную путаницу в работу и теряет все мало-мальски важные бумаги. Если уж к таким мелочам придираться…

— Я только что была в Де-Мойне и встретила там нескольких однокашниц по офицерской школе. Так что бы вы думали — они все уже первые лейтенанты! Вот уж не ожидала, что меня это так заденет…

Дверь в коридор открылась, и на пороге показался высокий офицер с приятным, чуть полноватым моложавым лицом и копной курчавых, белых как снег волос. Натаниел Хикс проворно вскочил:

— Слушаю, сэр.

— А, вы заняты, Хикс?

— Никак нет, сэр.

Лейтенант Турк тоже встала и теперь стояла, вытянувшись по стойке «смирно».

— Это лейтенант Турк, из секретного отдела библиотеки, сэр, — представил ее Хикс полковнику Култарду. — Она пришла взять материалы, которые мы у них брали.

Полковник Култард легкой упругой походкой подошел к лейтенанту Турк и протянулруку.

— Рад познакомиться, лейтенант, — произнес он. По тому, как он на нее взглянул, чувствовалось, что ему до сих пор еще доставляет удовольствие смотреть на женщин. Во всяком случае, ему нравились женщины в военной форме: дисциплинированные, исполнительные, выше пояса, несмотря на женские формы, — настоящие солдаты, а ниже — обычные женщины в юбках; видимо, старым кадровым военным это кажется особенно пикантным. — Мои разгильдяи, наверное, доставляют вам уйму хлопот? — добродушно спросил он. — Следующий раз обращайтесь прямо ко мне, я сам ими займусь. Садитесь, прошу вас, и вы, Хикс, тоже. Я говорил с генералом насчет того дела. Он сейчас занят, но просил прийти вместе с вами попозже. Так что будьте наготове, ладно?

— Слушаюсь, сэр. Да, насчет материалов по один дробь пятнадцать. Я передал их Ботвинику, это помощник полковника Моубри. Он сказал, что сообщит генералу. Но генерал хотел посмотреть их уже сегодня утром, так что, может быть, мне самому их прихватить?

— Не возражаю. Раз генерал просил, думаю, мы не вправе ему отказать. — Он заговорщицки подмигнул лейтенанту Турк. — Хорошо, Хикс, когда генерал освободится, я вас вызову. До свидания, лейтенант. — И он вышел из кабинета.

Натаниел Хикс подошел к открытому сейфу, достал несколько папок с верхней полки и положил на стол.

— Ну, как вам наш шеф?

— По-моему, очень славный. А кого еще из начальников отделов вы знаете? — спросила лейтенант Турк. — Знаете полковника Джобсона? Из отдела личного состава?

— Знаю. И еще я сподобился познакомиться с полковником Фоулсомом из отдела анализа действий истребительной авиации, — ответил Хикс. — И можете не сомневаться, ценю оказанную мне честь. За это я никому не выдаю его тайны.

— Тайны?!

Натаниел Хикс выразительно постучал себя по лбу.

— Помните, в детстве были комиксы про заводную куклу Перси? Впрочем, навряд ли, вас тогда еще на свете не было.

Она отрицательно покачала головой.

— У Перси в голове были опилки, — сказал Хикс. — Вот, по-моему, это все ваши папки. Проверьте, пожалуйста. Неужели вам охота их сейчас тащить? Такая тяжесть, а скоро, как только солнце поднимется над соснами и начнет жарить по черепице, начнется настоящее пекло. — Он встал и включил большой вентилятор в углу. Потом поднял голову к не закрытым потолком стропилам крыши. — На прошлой неделе майор Паунд — тогда он еще был капитаном — перекинул через поперечную балку веревку, привязал к ней термометр и поднял на самый верх. Через пять минут спустили — оказалось сто семнадцать градусов^[5].

— Это безобразие, вам нужно жаловаться, — весело отозвалась лейтенант Турк. — Хочу сегодня разобраться с этими формулярами; боюсь, на следующей неделе у меня не будет времени. Теперь, когда я стала крупным специалистом по военно-уголовному праву, начальник штаба решил, что мне пора подежурить месяц начальником столовой — в дополнение, разумеется, ко всем прежним обязанностям. Я надеялась, что до декабря или января меня не тронут. — Она тяжело вздохнула. — Кухня у нас — сущий ад! И моей основной обязанностью будет следить, чтобы наши дурищи не бросали посудные тряпки в картофельное пюре. Моя предшественница говорит, что те, кто не принимают таблетки, к полудню просто падают в обморок. Господи, как я устала от жары, до чего надоело все время потеть. Я в молодости была просто помешана на личной гигиене, пользовалась без разбору и меры разными препаратами. Теперь вот под мышками образовались жуткие рубцы; потом мне уже врачи запретили… И ведь знаешь, что не надо делать, а делаешь! Сейчас-то я уже не так переживаю, а тогда бы, наверное, отравилась… Доброе утро, майор!

Из двери своего кабинета в комнату неслышно вошел майор Уитни.

— Здравствуйте, лейтенант, — сказал он. — Нет-нет, занимайтесь своими делами, пожалуйста. Просто мне сейчас принесли несколько снимков из фотоотдела, я подумал, Нат, вам будет интересно взглянуть. Вы же теперь у нас специалист по истребителям. Фотографии пэ-пятьдесят седьмого, это тот, реактивный. Снимки, разумеется, секретные.

— Надеюсь, дело не закончится одними фотографиями, — сказал Хикс, чувствуя, как невольно входит в роль специалиста по истребительной авиации. — В Орландо капитан Уайли сказал, что нам больше нельзя с этим тянуть. Как-то в полете ему довелось увидеть немецкий реактивный истребитель. Он говорит, что сперва даже не понял, что это было. Он летел в тот раз с англичанами на «спитфайре», и эта штука пронеслась мимо них так, словно они стояли на месте.

— Ничего себе! — воскликнул майор Уитни. — Кстати, не забудьте потом убрать фотографии со стола. Мы получили еще один циркуляр из секретного отдела. Все секретные документы и все бумаги для служебного пользования, которые в данный момент не используются, нужно складывать в папки и, уходя из комнаты, убирать со столов. Обещают устраивать проверки и, если заметят нарушения, будут наказывать.

Он присел на краешек письменного стола капитана Дачмина и нервным движением вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Его худощавое серьезное лицо подергивалось от волнения.

— Просто не знаю, что делать, Нат, — сказал он. — Вдруг генерал вас в самом деле заберет? Я понимаю, вы здесь ни при чем; но вот сегодня утром нам подкинули пять новых заданий. Ферналд занят, Госс — тоже. Капитан Адлер всю следующую неделю будет работать в Райте. А как дела у Кларенса с голубями?

— Он сегодня работает с этим связистом. Они, кажется, собрались куда-то лететь.

— Послушайте, если пойдете с полковником Култардом к генералу, скажите ему, если, конечно, представится случай… Знаете, как бы между прочим… У нас ведь не так, как в других секциях. Я хочу сказать, что для того, чтобы написать отчет, у нас нужно знать все от и до… Надо сперва затратить уйму времени — вот вы, например, летали консультироваться в Орландо, в Селлерс и так далее. Иначе нельзя… — Он вдруг замолк — видимо, вспомнил еще одну неприятность. — Кстати, а что генерал говорил насчет поездки к морякам в Джексонвилл? Я не хотел спрашивать вас при полковнике. Что, генерал действительно здорово разозлился? Никто не говорил, что мы не имеем права обращаться к ним за консультацией. Мы уже обращались к ним, и не раз; помните, например, отчет по надувным спасательным лодкам? Поэтому я и согласился.

— Он сказал, что координация с флотом — это уровень главного штаба ВВС и мы не должны в это соваться. А вообще-то, пусть спрашивает с полковника Култарда — это ведь он договаривался о встрече.

— А полковник спросит с меня — поскольку я попросил его эту встречу устроить.

— Что ж, вам остается спросить с меня, поскольку это я попросил вас попросить его.

Майор Уитни устало улыбнулся.

— Может, мне лучше перевестись к вам в женскую вспомогательную службу, лейтенант? — обратился он к Турк. — У вас там, наверное, такого не бывает?

— Разумеется, нет, сэр. И, пожалуй, мне пора туда возвращаться. Я и так отняла у капитана Хикса уйму времени. — Она взяла со стола папки. — Если они вам и вправду больше не нужны, я их заберу, — сказала она. — Ничего, как-нибудь дотащу. Если, конечно, вы мне доверяете и не сомневаетесь, что я порву ваши формуляры с расписками. Послание для Эдселла я кладу ему на стол. — Потом, поколебавшись, добавила: — Кстати, если у вас нет каких-то более заманчивых предложений на субботу, мы вас приглашаем к нам выпить после парада — вы же слышали, что в субботу парад? Во всяком случае, так говорят. Бедной Липпе придется маршировать со своими девушками. Но к шести мы должны освободиться. У Мэри брат служит на флоте и недавно прислал ей полдюжины бутылок шотландского виски — какая трогательная любовь! По-моему, в этом есть даже что-то кровосмесительное, верно? Итак, мы вас ждем; и вас тоже, майор, если будете в наших краях. — Она улыбнулась и вышла из комнаты — спина прямая, походка немного напряженная.

Майор Уитни проводил ее взглядом.

— Славная девушка, — сказал он, — и, мне кажется, очень неглупая. А что у нее с Джимом Эдселлом?

— Насколько я знаю, ничего, — сказал Хикс. — По-моему, тут дело в лейтенанте Мэри Липпе, которую она упомянула. Я, впрочем, ничего толком не знаю. Спросите лучше Дачмина. По его выражению, Эдселл таскается к Мэри, когда ему хочется выпить, поесть и попользоваться. Ну, вы же знаете, что у него за юмор.

— Кстати, а что с Джимом? — нахмурился Уитни. Он оглянулся, словно для того, чтобы убедиться еще раз, что за столом капитана Дачмина никто не сидит. — Позавчера вечером он вляпался в какую-то историю. Что именно случилось — не знаю, начальник полиции ничего конкретного не сказал; он, правда, заверил, что против Эдселла не выдвигается никаких обвинений, но подробно про него расспрашивал. Нет ли у него привычки выпить лишнего и так далее… Он сам ко мне приходил. Вообще-то Джиму надо угомониться. Он хороший парень и работает нормально. У меня нет ни малейшего желания читать ему нотации. Но вот сегодня утром, например, он ни с того ни с сего заявляет, что идет в отдел по связи с общественными организациями, потому что, видите ли, приехал какой-то его знакомый и ему нужно получить пропуск на территорию базы. Мне кажется, что его это совершенно не касается, просто ему хочется потрепаться с лейтенантом Филлипсом — вот уж, кстати, наглец, каких свет не видел.

— Так нужно было просто не отпускать Эдселла, сказали бы, что он вам здесь нужен.

— В следующий раз так и сделаю, Нат. Но я терпеть не могу командовать. Я не сам себя назначил начальником секции; но я — начальник, и с меня спрашивают работу, так что хочешь не хочешь, а приходится командовать. — Он помолчал. — Знаете, у Джима всегда все не как у людей. Например, этот его приятель, насчет которого ему звонил лейтенант Филлипс. Он, оказывается, цветной. Работает в какой-то негритянской газете или что-то в этом роде. Наш отдел личного состава затеял новый проект, кажется, авиационная группа из одних негров, точно не знаю. Видимо, этот парень собирается писать об этом в своей газете. Но я к чему все это говорю — ведь спроси меня, у кого из наших может оказаться друг среди цветных, я сразу назову Джима. От Джима можно ждать чего угодно. — Он внимательно и с тревогой взглянул на Хикса. — А он не коммунист? В левых газетах не сотрудничал? Знаете, я никому не рассказывал… — он еще раз испуганно оглянулся, — его, прежде чем направить сюда, специально проверяли на предмет политической благонадежности.

— Вы-то, может, никому и не рассказывали, — сказал Хикс. — Зато Эдселл рассказывал. Всем и каждому. Он считает, что его незаконно преследовали; я, честно говоря, тоже так считаю. Он действительно писал для крайне левых журналов лет семь-восемь назад. Просто тогда другие его не печатали, а любому писателю нужно где-то публиковаться. Он перестал с ними сотрудничать, как только его признали. Так что выбросьте это из головы и не мучайтесь.

Майор Уитни поправил табличку с фамилией на столе капитана Дачмина. Потом неловко откашлялся.

— Да, теперь-то его печатают… — сказал он. — Нат, я надеюсь, вы не думаете, что я к нему цепляюсь из-за того рассказа. Ну, вы знаете, о чем речь. Мне кажется, все догадались, что это про меня. Если честно говорить, в те первые две недели в Грейвелли я и вправду растерялся. Сперва полковник Ван Пелт дает одно приказание, а потом полковник Скермерхорн, который, я подозреваю, знал, что Ван Пелта скоро снимут, приказывает совершенно противоположное. Нужно же было как-то наладить работу секции. Еще неизвестно, как бы сам Джим справился с этим делом.

— Он бы справился с этим гораздо хуже вас, — смущенно сказал Натаниел Хикс. Он был в хороших отношениях с майором Уитни. Хиксу нравились его честность и прямота.

Уитни никогда не строил из себя человека более знающего, чем это было на самом деле, не пытался показать, что он занимает более важное положение или пользуется бóльшим, чем это было в действительности, влиянием. Сознавая ограниченность своих способностей, он в отличие от многих других никогда не пытался под этим предлогом уклониться от сложной работы. Отважно брался за любое задание и делал все, что было в его силах.

— Можете мне поверить, Билли, — сказал Хикс. — Я-то эту писательскую братию хорошо знаю. Когда Эдселл сочинял свой рассказ, он не имел в виду никого конкретно; он думал только о том, чтобы написать хороший рассказ. Попалась ситуация, из которой, как ему казалось, можно состряпать неплохую вещь. Вот он и начинает на нее накручивать, вертеть так и эдак, чтобы получилось поинтереснее. За это писателям и платят.

— Наверное, вы правы, — не слишком уверенно сказал майор Уитни. Видимо, в голове у него вертелся вопрос, который он не мог — или не хотел — задать вслух: что прикажете думать о человеке, который поддерживает с тобой самые дружеские отношения и в то же время потихоньку сочиняет пасквиль и выставляет тебя на всеобщее посмешище, поскольку описывает тебя в таких подробностях, что ни у кого не остается сомнений, о ком идет речь? Да и что Хикс мог бы на это ответить? Разве: «Что с них взять, с этих писателей, Билли…»

Майор Уитни хотел что-то сказать, но на полуслове осекся и, улыбнувшись, поднялся со стола.

— А вот и сам именинник, — сказал он. — Входите, входите, майор. Ну-ка, покажитесь.

В комнату вошел майор Паунд; на его полном радушном лице сияла приветливая улыбка. Майор Уитни шутливо потупился:

— Прикройте чем-нибудь этот лист^[6], Боб. А то так слепит, прямо глазам больно. Верно, Нат?

— Нет, ему идет, — сказал Натаниел Хикс, волей-неволей подстраиваясь под шутливый тон Уитни. — Поздравляю! — Он потряс руку майора.

— Спасибо, — ответил Паунд. — Я уж, честно говоря, боялся, что про меня забыли. Теперь очередь Ната, Билли.

Хикса до сих пор слегка коробило от этих «Билли», «Боб», «Нат», поскольку фамильярность не была следствием действительно дружеских отношений, а скорее результатом попытки, хотя и очень искренней, создать дружескую атмосферу, несмотря на такие препятствия, как различие в образовании, взглядах и образе мышления.

— Я не против, — рассмеялся он. — Но сперва нужно сделать Билли подполковником. А то начальник секции — и всего лишь майор, как-то несолидно. Еще подумают, что у нас какая-то второстепенная секция. Может быть, сегодня мне удастся встретиться с генералом. Так я за вас похлопочу…

— Ага, поговорите с ним, Нат, — сказал майор Паунд. — По штатному расписанию нам положен подполковник, так что вы скажите…

— Слушайте, Нат, — перебил его майор Уитни. — Вы лучше скажите ему, пусть полковник Култард выделит мне в секцию еще людей или же дает меньше заданий. Одно из двух — мне все равно, что именно. Скажите ему, что я просил, ладно?

На столе у Хикса зазвонил телефон, и майор Паунд, который стоял ближе всех, поднял трубку.

— Кабинет капитана Хикса, — сказал он. — Да, одну минутку. — Он передал трубку Хиксу. — Вас вызывает Селлерс; какой-то майор Пост. Это что, тот, к которому вы летали консультироваться?

— Он самый, — сказал Хикс. — По-моему, он не в восторге от нашей встречи… Да, это капитан Хикс. Хорошо, я жду… — Он сел и, откинувшись назад, покачался на стуле. — Потерял руку в Китае, — объяснил он, — и, похоже, это не лучшим образом повлияло на его характер. Хотя, думаю, такое мало кому идет на пользу. Да, слушаю. Доброе утро, майор.

Откуда-то издалека до Хикса донесся скрипучий и, как ему показалось, раздраженный голос майора Поста, но, видимо, дело было в помехах на линии, потому что речь майора звучала вполне любезно:

— Решил, что, пожалуй, лучше заранее вас предупредить, Хикс. Я думаю, вы в курсе, какая у нас тут каша заварилась. Боюсь, мне не удастся сделать то, что я вам обещал. Скорее всего, я не смогу переслать вам материалы на следующей неделе. Мне нужно успеть полностью подготовить этот треклятый отчет ко вторнику, самое позднее к среде…

— Ничего страшного, сэр, — сказал Хикс. Его удивило, с чего это вдруг Пост проявляет такую заботу. — Спасибо, что согласились нам помочь, — сказал он. — Пришлете, когда выберете время, но, если вы сейчас так заняты… у меня ведь ваши замечания записаны. Может быть, я пошлю вам экземпляр чернового варианта, когда мы его подготовим. Нам очень важно знать ваше мнение. — Он подмигнул майору Уитни.

— Да ведь сейчас здесь такое творится, — сказал майор Пост. — Может быть, после среды меня вообще здесь уже не будет. Я еще не знаю, кого нам пришлют. Может, новый захочет поставить своих людей. Возможно, меня даже переведут в Оканару. Кстати, там у вас служит полковник Фоулсом — знаете такого?

— Конечно, сэр. Он начальник отдела анализа действий истребительной авиации. Мы с ним имели дело как раз в связи с работой над этим руководством.

— Послушайте, Хикс. Я служил в его эскадрилье в Панаме — он должен меня помнить. Вы ведь наверняка его увидите. Я не хочу к нему сам обращаться, потому что он на меня немного обиделся, когда я перешел в Американскую добровольческую группу, да и потом я не знаю, есть ли у него сейчас вакансии. Но, возможно, он согласится взять меня к себе. Может, вы просто скажете, как бы между прочим, что видели меня и что я вроде бы не прочь перевестись в Оканару, в АБДИП, или как там ваша контора называется. Все равно он ничего конкретного не сможет предпринять до тех пор, пока не начнется вся эта петрушка — я имею в виду возможные кадровые изменения…

— Понял, сэр, — ответил Хикс, совершенно сбитый с толку. — Попробую вам помочь. Правда, я работаю в другом отделе, так что не знаю, когда мне удастся его повидать.

— Но до конца дня вы его увидите?

— Думаю, да, — сказал Хикс, вспомнив, что работа над генеральским заданием позволяет ему попасть в любое подразделение. — Ладно, попробую зайти к нему во второй половине дня. Но боюсь, все, что я могу, — это просто передать ему вашу просьбу; я его не очень хорошо знаю, майор. Как вы смотрите на то, если я скажу ему, что вы хотите перевестись в Оканару и интересуетесь, есть ли у него для вас место?

— Мне кажется, это будет как раз то, что надо. Мне не нужны никакие одолжения. Я не хочу ни у кого ничего просить. Главное, чтобы он знал, что в скором времени, возможно, сможет на меня рассчитывать — я думаю, он захочет взять меня к себе, если у него есть вакансия. Ну, в общем, вы понимаете…

— Да, конечно, — сказал Хикс, хотя не очень хорошо представлял себе, как он сумеет выполнить такое деликатное поручение. — Кстати, майор, насколько я понимаю, у вас там, в Селлерсе, что-то стряслось. Честно говоря, я не очень в курсе. Может быть, вы мне скажете, на случай, если полковник Фоулсом…

— Ну и ну! — воскликнул майор Пост. — Я думал, генералу Билу сразу же сообщат. Я был уверен, что вы уже давно все знаете!

— Генерал, возможно, и знает, сэр, — ответил Хикс и, к своему удивлению и некоторому смущению, добавил: — Я его сегодня еще не видел. Он должен меня вызвать с минуты на минуту.

— Что ж, теперь это уже не секрет, так что могу и вам рассказать. Этой ночью наш Старик выстрелил себе в рот из сорок пятого. Мы еще не знаем, кого вместо него пришлют; поэтому я и сказал о возможных переменах, и отчеты мы готовим для нового командира…

— Полковник Вудман?! — ахнул Хикс. Он вспомнил, как еще вчера утром стоял на куче шлака позади здания командного пункта и разговаривал с сидящим в кузове Макинтайром и как сержант военной полиции сказал: «Полковник Вудман, сэр». А полный краснолицый усатый офицер с хлыстом для верховой езды в руках в ответ на их приветствие лишь небрежно прикоснулся к козырьку фуражки. — Мне очень жаль, сэр, — сказал капитан Хикс.

— Он был в сильном подпитии, — лаконично объяснил майор Пост. — Думаю, ему просто все здесь опротивело. Так же, как и мне. Надо отсюда выбираться. Может быть, зря я об этом растрепал. Но я подумал — генерал Бил только вчера у нас был… Ладно, короче, если сможете — поговорите с Фоулсомом, ладно? А, черт, меня уже зовут. Ничего не поделаешь, придется закругляться.

— Постараюсь сегодня же повидать полковника Фоулсома, майор. И дам вам знать.

— Вас понял, — ответил майор Пост.

Натаниел Хикс положил трубку на рычаг. Уитни и Паунд смотрели на него с нескрываемым любопытством.

— Ну и дела, — сказал Хикс. — У них прошлой ночью командир застрелился. Думаю, ему просто опротивела жизнь в этой дыре. Понимал, что от него решили отделаться. А теперь майор хочет, чтобы я — нет, вы только послушайте, — чтобы я пошел к полковнику Фоулсому и уговорил его взять майора к себе в отдел. Помните нашу последнюю встречу с Фоулсомом?

При воспоминании об этой встрече майор Уитни поежился и невесело ухмыльнулся. Он, как начальник секции, ходил вместе с Хиксом объясняться насчет директивы отдела нестандартных проектов, касающейся работы над новой редакцией наставления один дробь пятнадцать; они хотели дать понять полковнику Фоулсому, что в задачи отдела анализа действий истребительной авиации входит лишь помощь в сборе материала — и не более. Цель отчета — дать общий обзор и учесть мнения лучших летчиков-истребителей о тех изменениях, которые следует внести в учебник, чтобы он действительно отвечал новой тактике и технике воздушного боя, отработанным в последнее время в ходе реальных боевых действий в различных районах мира. А уж решать, кто из них прав, — не их дело. Этим займется Совет армейской авиации. Майор Уитни никак не мог согласиться с тем, что капитан Хикс должен полагаться лишь на мнение полковника Фоулсома.

На это полковник ответил — пусть не буквально, но в целом смысл его слов сводился именно к этому, — что вся эта затея с учебником — полная бессмыслица, что, если им охота выставляться дураками на пару с Хэлом Култардом, что ж, в добрый час, он им запретить не может. Просто капитан — тут он с презрительным выражением на смуглом, чуть-чуть злодейском лице небрежно кивнул в сторону Хикса — просил у него совета; а когда он этот совет получил, то оказалось, что сам он больше смыслит в вопросах воздушного боя, чем полковник Фоулсом. В чем он, полковник Фоулсом, весьма сомневается. Короче, отныне он умывает руки, и вообще, у него сегодня много работы, так что он их больше не задерживает.

— Ну, я вам не завидую, — сказал майор Уитни. — Как бы он вас просто не выставил за шиворот из кабинета. Еще подумает, что вы метите на его место…

— А что, может, это не такая уж плохая мысль, — сказал Хикс. — Что бы он ни говорил, но я действительно больше разбираюсь в тактике истребительной авиации, чем он. Я показал кое-какие его тактические схемы капитану Уайли в Орландо. Знаете, что он сказал? «Немцам хватит двух минут, чтобы покончить с этим сукиным сыном вместе с его эшелонированным строем». Кстати, об Уайли — он завтра прилетает. Я переговорил с Боудри, они выделят из чертежной секции человека рисовать его схемы…

В коридоре послышались голоса, и в дверях показался высокий шоколадно-коричневый негр в рубашке с короткими рукавами. В одной руке он держал соломенную шляпу, в другой — потертый кожаный портфель. Через руку перекинут синий летний пиджак. Видно было, что ему страшно жарко. Заметив трех офицеров, которые дружно обернулись в его сторону и молча на него уставились, он нерешительно остановился на пороге. Тут же из-за плеча его выглянул лейтенант Эдселл и, взяв его под руку, ввел в комнату.

Вид у лейтенанта Эдселла тоже был распаренный, темные волосы взлохмачены. Он провел ладонью по крупному упрямому носу — все лицо его блестело от пота. На высоких скулах выступил легкий румянец, а по особому блеску темных глаз Натаниел Хикс безошибочно определил, что Эдселл находится в состоянии сильного возбуждения, что всегда случалось с ним в азарте борьбы или спора.

Лейтенант Эдселл пристально оглядел всех троих и громко произнес нарочито равнодушным тоном:

— Билли, это Эл Джеймс из «Нэшнл фримен». Майор Уитни, а это капитан Паунд, Эл… черт вас побери, Боб, когда это случилось? Виноват, майор Паунд. И, наконец, капитан… или ты уже тоже майор?.. Капитан Хикс. Мистер Джеймс…

Майор Уитни приподнялся с крышки стола, на которой он сидел, и неловко поклонился; майор Паунд тоже встал, нерешительно взглянул на Уитни и кивнул. Оба невольно попятились в сторону кабинета Уитни. На лице лейтенанта Эдселла мелькнула торжествующая улыбка. Видно было, что их смущение и невольное отступление доставили ему истинное удовольствие.

Откинувшись на стуле и заложив руки за голову, Хикс молча наблюдал эту сцену. Улыбка Эдселла вызвала у него досаду — ну нет, он такого удовольствия ему не доставит. Хикс поднялся, вышел из-за стола и протянул руку.

— Здравствуйте, мистер Джеймс, — приветливо сказал он. — Чем могу быть полезен?

Он понял, что не ошибся — видно было, что Эдселл обескуражен. На лице его было написано такое разочарование, что Хикс с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

— Садись, Эл, — сказал Эдселл. — Сейчас позвоню помощнику полковника Джобсона. Тут какая-то идиотская путаница, — объяснил он Хиксу. — Эл приехал написать статью о негритянской группе средних бомбардировщиков. Получил аккредитацию в военном министерстве. Более того, он поехал по просьбе отдела ВВС из Управления по связям с общественными организациями в Вашингтоне. Наш отдел по связям выписывает ему на КПП пропуск и посылает подписать его к полковнику Моубри. А там эта канцелярская крыса Ботвиник говорит, что ему требуется личное разрешение генерала Била, а тот, дескать, не сможет дать его раньше чем к концу дня, потому что генералу, видите ли, требуется сперва согласовать с полковником Фоулсомом — ведь эта группа приписана к его отделу. Я, пожалуй, позвоню майору Блейку, объясню, что речь, в сущности, идет о приказе военного министерства, может быть, он сможет дать разрешение вместо Джобсона. Полковника сейчас нет на месте — кажется, у него плановые полеты…

— Я бы на вашем месте не лез в это дело, Джим, — сказал майор Уитни. — Если у Моубри вам сказали, что нужна личная виза генерала, лучше вам обоим пока не дергаться.

— Не волнуйтесь, визу мы получим, — сказал Эдселл. — Филлипс уже пошел к Ботвинику. Если Ботвиник не уступит, он пойдет к Моубри. Думаю, мне удастся уговорить Блейка…

— Очень хорошо, но прежде зайдите ко мне на минутку, — сказал Уитни. — У нас сегодня работы невпроворот. Я вас все утро жду…

На столе у Хикса зазвонил телефон. Звонила секретарша полковника Култарда.

— Полковник немедленно требует вас к себе, капитан, — сказала она Хиксу. — Пора идти к генералу.

— Все, я побежал, — сказал Хикс майору Уитни и повесил трубку.

Майор Уитни прочистил горло. Потом взглянул на Джеймса.

— К сожалению, лейтенант Эдселл будет некоторое время занят, — сказал он. — А капитану Хиксу нужно срочно уйти. Одного я вас здесь оставить не могу — это запрещается правилами работы с секретными документами. Майор Паунд проводит вас в приемную, придется вам пока подождать там…

— Погодите, Билли, — сказал лейтенант Эдселл. — Дайте я позвоню Блейку. Думаю, за пять минут все улажу, а потом вы покажете мне материалы. Садитесь, Эл.

— Лейтенант, извольте выполнять приказ, — побледнев, сказал майор Уитни. — Майор Паунд, отведите этого человека в приемную.

III

Когда полковник Росс вошел в свой кабинет, вид У него был усталый.

Там его уже ждали полковник Ходен, офицер из контрразведки, и майор Сирс; и поскольку оба они были людьми крайне пунктуальными, Росс не сомневался, что они ждут уже не меньше двадцати минут.

— Извините, Люк, извините, Джонни, — сказал он. — Пришлось задержаться у командира…

За столом около окна курил сигару штабной сержант Брукс. При виде Росса он поднялся.

— Простите, сэр, — сказал он. — Мне нужно вам кое-что сообщить. Во-первых, звонила миссис Росс — сказать, что она не сможет быть на ленче в офицерском клубе. Она сейчас на заседании Красного Креста, а в перерыве ей нужно будет съездить с миссис Бил в город, и вернется она не раньше двух. И второе… Я тут записал… — Он передал полковнику Россу листок бумаги, на котором было напечатано на машинке следующее: Офицер летного состава, прикомандированный в отдел изучения личного состава в соответствии с проектом 0-336-3, не пожелавший назваться, считает необходимым сообщить, что определенная часть прикомандированных офицеров собирается учинить беспорядки на территории офицерского клуба сегодня около двадцати часов.

— Я уже знаю об этом, — сказал Росс. — Какое у вас впечатление от этого парня?

Сержант Брукс пожал плечами.

— По-моему, он напуган, сэр. Хочет обезопасить себя, если что случится. Иначе он бы мне не сказал. Дождался бы вашего прихода. Он побоялся здесь долго задерживаться, но явно надеялся, что мы не забудем о его услуге.

— Что вы говорите? А вот те, кто приходит к Моубри с подобными заявлениями, всегда делают это исключительно из чувства долга.

— Ага, как же… — сказал сержант Брукс. Он собрал со стола бумаги, прихватил недокуренную сигару и, аккуратно прикрыв за собой дверь, вышел в соседнюю комнату, откуда слышался треск пишущих машинок мисс Миллер и миссис Элиот.

Полковник Росс передал записку полковнику Ходену.

— Вот, прочтите, кажется, намечается небольшая заварушка, — сказал он. — Кстати, Ботвиника об этом предупредил один из дневальных. Мы уже обсудили этот вопрос с генералом. Мне совсем не нравится ситуация, в которую мы попали, но мы в нее попали, и теперь нужно как-то эту кашу расхлебывать. Приказ уже издан, и для цветных офицеров выделено здание под офицерский клуб. Дайте Джонни, пусть и он прочтет.

— Теперь слушайте, что вы должны сделать, — сказал полковник Росс, когда Сирс прочел записку. — Возьмите лучшего из своих ребят — лейтенанта Дея, если он и вправду так хорош, как вы его нахваливали, — и пусть он подежурит в клубе после ужина. Пускай возьмет оружие и наденет повязку военной полиции. А перед главным входом поставьте два патрульных джипа. Офицер пусть стоит в баре; майор Сили, начальник клуба, приказал барменам не обслуживать прикомандированных цветных. Когда им в баре откажут, я хочу, чтобы лейтенант Дей объяснил им, что клуб открыт только для офицеров, постоянно служащих в Оканаре. А потом он предложит подкинуть их в другой клуб — для прикомандированных. Но пусть это не звучит как приказ. Я хочу, чтобы все было сделано по-человечески.

— Я понял, — сказал майор Сирс. — Дей справится с этим как нельзя лучше. А могу я узнать весь план целиком, судья?

— Да все очень просто, — сказал полковник Росс. — Когда эти ребята подойдут к клубу, пусть сперва полюбуются на патрульные джипы у входа. В клубе их не обслужат, а тут как раз представитель военной полиции. Если он будет с ними достаточно вежлив и предложит подвезти их в другой клуб, я думаю, они пойдут на попятный, во всяком случае, я на это надеюсь.

— А может, лучше сразу поставить Дея у входа в клуб? — нахмурившись, спросил майор Сирс. — Поверьте моему опыту, судья: всегда проще не пускать, чем потом выпроваживать.

— Согласен, но здесь дело обстоит иначе, — сказал полковник Росс. — Насколько нам стало известно — а похоже, так оно и есть, — собирается прийти лишь небольшая группа и по одному, по двое мирно зайти в клуб поглядеть, что из этого выйдет. Первыми, конечно, придут заводилы. Если их сразу не впустят в клуб, они могут вернуться и привести всю команду; если же мы дадим им войти — разумеется, наряд патрулей у входа не обратит на них никакого внимания, а внутри они окажутся в такой ситуации, которая спутает все их карты, — вполне вероятно, что они сами уйдут. Им придется тут же, на месте, решать — стоит ли идти на скандал, зная, что военная полиция наготове, или же смириться и сделать вид, что они просто не знали, что этот клуб предназначен лишь для офицеров, постоянно служащих в Оканаре, и пойти в клуб для прикомандированных офицеров. Если они так сделают, все этим кончится. Большинство только этого и хотят, потому что напуганы не меньше, чем тот парень, который к нам сюда приходил. Во всяком случае, попробовать стоит. А вы что на это скажете, Люк?

Полковник Ходен почесал в затылке.

— Ну, если бы этот парень, — сказал он, ткнув пальцем в записку, — если бы он подтвердил, что и вправду существует сговор действовать вопреки уставу, я бы не стал с ними миндальничать. Если мы все знаем заранее, если на них поступила информация, мне кажется, лучше вмазать им как следует прежде, чем они начнут. Я бы разыскал этого парня и заставил его сделать письменное заявление и подписаться. Раздобыл бы все показания свидетелей, про которых говорил Ботти, и также заставил бы их официально подтвердить все под присягой. Потом арестовал бы всех этих молодцов и сунул им под нос показания свидетелей. Думаю, это более верный способ заставить их пойти на попятный, чем посылать офицеров военной полиции с ними нянчиться. Да, да, нечего с ними цацкаться. Они, видите ли, не знают, что клуб только для офицеров, постоянно служащих в гарнизоне! Очень плохо, что не знают! Надо внимательнее читать приказы, разбираться в военных уставах. А мы ведем себя с ними так, как будто они и не обязаны их знать. Нет, судья, это не дело. Раз не выполняют приказы, нарушают устав — пусть пеняют на себя.

— Да, но ведь наш приказ насчет клуба сам противоречит инструкции штаба армейской авиации. Я согласен с Дедом — иногда без этого не обойтись. Нельзя все время скрупулезно соблюдать все инструкции. Но не дай Бог какое ЧП, причем как раз из-за нарушения спущенной сверху инструкции, тут уж всыплют по первое число, будьте покойны. Хорошо, вы их арестуете, значит, нужно предъявлять им обвинение, а они могут потребовать судебного разбирательства — нет, такое нам никак не подходит.

На длинном лице полковника Ходена застыла скептическая ухмылка.

— Хорошо, пусть так. Но вовсе не обязательно доводить дело до суда и выдвигать конкретные обвинения. Достаточно их арестовать, показать, что мы на них имеем, и ознакомить с содержанием статьи шестьдесят шесть. Посмотрим тогда, захотят ли они пойти под трибунал за мятеж и схлопотать смертный приговор или получить срок на полную катушку.

— Тут шестьдесят шестую никаким боком не пришьешь, — бесстрастно заметил полковник Росс.

— А я и не говорил, что пришьешь, судья. — Лицо полковника Ходена немного смягчилось и стало почти приятным. — Но припугнуть их — да так, чтобы они со страху в штаны наложили, — мы можем. А потом сказать, что, если они обещают впредь вести себя в соответствии с существующими в гарнизоне правилами, их отпустят и не станут привлекать к суду. Я против этой затеи в клубе, против того, чтобы они эту масть разыгрывали. Пора им понять, что они обязаны подчиняться армейским законам. Нам нет нужды заставлять их делать то, что мы считаем нужным, с помощью хитрости или каких-то уловок. Есть командир части, его дело — издавать приказы, а дело всех остальных — их исполнять.

Полковник Росс взглянул на Ходена; нет, видно было, что все-таки Ходен — человек, мало расположенный к шуткам, и на этот раз говорил безо всякой иронии. Он не видел в своих словах никаких противоречий. Полковник Росс решил все же проявить терпение и сказал несколько суховатым тоном:

— Ну что ж, Люк, все это хорошо, но ведь и я о том же толкую: командир отдал мне приказ, я довел его до сведения Джонни — вот пусть он этот приказ и выполняет.

— Слушаюсь, сэр, — ухмыльнулся майор Сирс.

— Вам меня не провести, судья, — сказал полковник Ходен. — Уверен: кто-то подсказал командиру этот план — и готов поспорить, что это сделал не Дед.

— Полковник Моубри с этим планом согласен, — сказал полковник Росс. — Тут есть еще одно обстоятельство. Еще одна причина, по которой нам не хотелось бы поднимать шум. Сегодня утром сообщили, что в Вашингтоне дали аккредитацию журналисту, который будет писать для негритянской газеты про группу цветных летчиков. И этот журналист уже здесь. Сидит пока в отделе связи с общественными организациями. Полковник Моубри надеется продержать его там до завтра. Срочно вызвали полковника Джобсона, и час назад он вылетел в Вашингтон, чтобы от лица генерала выразить протест начальнику штаба ВВС — зачем они разрешают писать об экспериментальных группах, которые, по существу, еще только формируются. Я думаю, ему удастся добиться отмены решения военного министерства. Скорее всего, виноват кто-то из отдела связи с общественными организациями.

— Что-то слишком много у нас газет развелось, — сказал майор Сирс, вставая. — Я уже рассказал Люку насчет другой истории с газетой — ну, насчет проверки работников штаба.

— Мы займемся этим, судья, — сказал полковник Ходен. — Но предупреждаю, если вы против допросов, из этого вряд ли что получится. Когда Джонни мне позвонил, я тут же проверил по картотеке. Придется наводить справки о сорока пяти гражданских служащих штаба. Если проверять столько народу, сразу же пойдут слухи, и мы только спугнем тех, кто нам нужен. Лучше сделаем так: запустим в разных отделах штаба несколько фальшивок с грифом «секретно» типа той информации, что просочилась в газету, и посмотрим, какая или какие из них появятся в прессе. Тогда мы точно будем знать отдел, где происходит утечка, и перетрясем как следует всех сотрудников…

— Извините, Люк, — перебил его полковник Росс. — Все, что вы говорите, очень интересно, и мы обязательно вернемся к этому разговору. Но сейчас мне срочно нужно к генералу. Стив!

В дверях показался сержант Брукс.

— Я пошел. Если меня будут искать, позвоните Вере. Она в курсе, где меня найти.

— Вы не забыли, судья, что у вас сегодня плановая инспекция? — спросил сержант Брукс. — Пойдете или отмените?

— А где?

— Столовая, казарма и прочие объекты женской вспомогательной службы.

— О Господи! — вздохнул полковник Росс. — Ладно. Передай начальнику штаба, что я буду в четырнадцать часов.

* * *

Новый офицерский клуб — просторное белое бетонное здание в виде куба — стоял на едва заметном холмике около небольшого пруда в южной части территории гарнизона. Пруд, как это принято во всех маленьких городках центральной Флориды, именовался озером — озером Титания. Два других пруда на территории базы назывались соответственно озером Оберон и озером Тизб. Из-за этих трех «озер» архитектору и не удалось полностью осуществить свой замысел. Проект прекрасно учитывал особенности пейзажа и климата. Три крыла здания ограждали просторный внутренний дворик с черепичными сводчатыми галереями. Во дворе по проекту полагался бассейн, окруженный кокосовыми пальмами. Пальмы и вправду росли, но вот бассейна не было. Дело в том, что бассейны здесь обычно строились, чтобы иметь под рукой воду на случай пожара. Поскольку в озерах Титания, Оберон и Тизб и без того хранились миллионы галлонов воды, от бассейна решили отказаться.

Под крытыми арками тенистых галерей в западной части здания было установлено что-то вроде козел, а сверху положены доски. Вокруг этого огромного стола сидело не менее полсотни женщин с марлевыми косынками на головах. Перед ними лежали полоски марли, из которых они терпеливо и сосредоточенно скатывали хирургические бинты — занятие более или менее обязательное по пятницам для жен и взрослых дочерей всех офицеров гарнизона. Пример подавала жена генерала Била. Она сидела во главе длинного стола, то и дело ерзая, как все худощавые люди, когда им приходится долго сидеть на жестком деревянном стуле. Она работала быстро, но не слишком успешно, скатывая самые маленькие бинты, многие из которых ей потом приходилось переделывать по указанию инструкторши Красного Креста, время от времени проходившей вдоль стола с кипами готовых повязок.

Справа от миссис Бил сидела миссис Росс; она работала неспешно и тщательно, ей поручили скатывать самые широкие бинты, что доверялось лишь опытным и умелым. Рядом с ней сидела миссис Джобсон, она также делала большие бинты. На необъятном бюсте полной миссис Джобсон красовалась немыслимая брошь в виде украшенных драгоценными камнями командирских «крылышек» пилота — точно таких же, как у ее мужа.

— Грэму пришлось сегодня срочно вылететь в Вашингтон, — сказала миссис Джобсон миссис Росс. — А зачем — понятия не имею. Главное, так некстати. Грэм иногда заставляет меня устраивать небольшие вечеринки для своих офицеров с женами, если, конечно, жены живут здесь же, в гарнизоне; и как раз сегодня он кого-то пригласил, а я никого из них прежде в глаза не видела. Даже не знаю, кого именно он позвал, так что не могу отменить приглашение. Всякий раз столько хлопот, и помочь некому — от этих цветных служанок совсем никакого проку, совершенно нельзя на них положиться. Я свою хоть завтра выставила бы, так ведь новая будет еще хуже и запросит дороже. Вы знаете жену майора Блейка, помощника моего мужа? Очень милые люди, одно из самых уважаемых семейств в Кливленде. Банковское дело. Так вот, Розмари Блейк мне вчера сказала, что одна девица ей так прямо и заявила, что не станет работать у нее меньше чем за…

Миссис Бил, нетерпеливо ждавшая, когда же наконец закончится этот воистину бесконечный монолог, вдруг схватила миссис Росс за плечо.

— Послушайте, Кора…

Миссис Джобсон бросила на нее обиженный взгляд, но сдержалась и промолчала.

— Послушайте, Кора, — повторила миссис Бил. — Знаете, я, кажется, придумала. Помните, мы видели в том магазине? Можно сперва туда зайти…

Миссис Джобсон с минуту раздумывала, потом тяжело поднялась и с оскорбленным видом проследовала по галерее в сторону дамской туалетной комнаты.

— Слава Богу, — сказала миссис Бил, — кого хочешь до смерти заговорит… Я вот только не знаю, сколько денег прилично будет потратить. Сколько обычно вы тратите на подарок Норму? Мне не приходилось еще с этим сталкиваться: пока Айра был капитаном, у нас лишних денег просто не было. А потом мы почти все время жили врозь. Мне бы хотелось подарить ему что-нибудь действительно стоящее, но, если я потрачу лишнее, он рассердится. Он считает, что нам нужно откладывать на черный день. Говорит, одно дело, когда он генерал-майор, получает полетные и все такое; ну а кончится война? Знаете, ему даже майора еще не утвердили. Если завтра война закончится, вполне возможно, что ему придется снять генеральские звезды и снова достать капитанские полоски. — Она улыбнулась. — Полковник Джобсон имеет постоянное звание майора США, — шепнула она. — Представляете, каково мне тогда придется!

Она гордо вскинула подбородок и царственным взглядом обвела сидящих за столом женщин.

— Сегодня много народу пришло, — сказала она. — Как думаете, может, нам пораньше удрать? Нет, пожалуй, неловко. — Она облизнула губы. —Бедная моя попка, — сказала она и заерзала на жестком сиденье. — Чертовы стулья! — С минуту она сидела молча, с напряженным лицом — видимо, что-то обдумывала. — Кора, я хочу вас спросить кое о чем, — наконец сказала она. — Чуть позже. Один деликатный вопрос. Не хочу сейчас начинать разговор — того и гляди, вернется эта толстая корова. Лучше потом, в машине. Так нужно с кем-нибудь посоветоваться.

— Конечно, Сэл, — приветливо ответила миссис Росс, — буду рада, если смогу вам чем-то помочь.

— Просто меня ужасно беспокоит Айра, — сказала миссис Бил. — Он всю ночь не спал. Переживал из-за этой истории с Бенни. Он ничего не рассказывал, но, кажется, Бенни опять что-то выкинул. Господи, как мне это надоело — только и слышишь: Бенни, Бенни, Бенни, — добавила она со злостью. — Надеюсь, на этот раз он как следует влип. Айра мне сказал: «Не приставай! Не видишь, я расстроен?» Я знаю, Бенни путается с этой девицей; думаю, из-за этого весь сыр-бор и разгорелся. Так ему и надо! Вообще-то она замужем, но муж служит на флоте, и она живет с отцом — у него, говорят, куча денег. На самом же деле она живет с Бенни да с этим пьяницей из инженерных войск — он прежде, кажется, был профессиональным боксером, — с капитаном Дайером, они с Бенни вместе снимают квартиру. Все это просто омерзительно!

* * *

За окном вовсю сияло жаркое летнее солнце, но наклонные пластинки жалюзи не пропускали его лучей, и в комнате царила душная полутьма.

Подполковник Каррикер подошел к стоящему у окна столу.

— Помолчи, Джейн, — не поворачиваясь, сказал он. — Как-нибудь обойдусь без твоих советов. И никуда я тебя не пущу.

Из наполовину опорожненной бутылки он плеснул в стакан щедрую порцию пуэрто-риканского рома. По его сильному телу, расчерченному полосками пересаженной кожи, тек пот. Он покачнулся и одним глотком осушил стакан.

— Мне пора домой, милый, — сказала она. — Я и так пробыла с тобой всю ночь. Посмотри, который теперь час! Папа может узнать, что я была не у…

— Никуда ты не пойдешь, — сказал Каррикер. Он повернулся и подошел к кровати.

— Нет, милый, не надо, — задыхаясь, попросила она. — Ох, ну пожалуйста…

Дверь внезапно раскрылась; она сделала слабую попытку запахнуть полы влажного и мятого халатика.

— Гас, пожалуйста, — с досадой произнесла она. — Выйди, будь человеком.

— Послушай, Бенни, — сказал капитан Дайер. — Тебя срочно требует к себе генерал. Они уже два раза звонили. Мне кажется, надо пойти.

— Кто это — они? — не поднимая головы, поинтересовался подполковник Каррикер.

— Да опять этот Ботвиник.

— Знаешь что ему передай… Передай, что я под домашним арестом. Если я им нужен, пускай приходят и забирают меня отсюда сами.

— Да мне-то на это сто раз наплевать, приятель, — ответил капитан Дайер. — И вообще, мне пора на службу. Так что я пошел. — И он закрыл дверь.

* * *

В штабной столовой подходил к концу «детский час». Все отодвинули в сторону кофейные чашки и с веселым оживлением следили за полковником Моубри, затеявшим свою обычную игру с монетой — кому в этот раз платить за кофе.

Полковник Моубри прихлопнул ладонью двадцатипятицентовик.

— Так, вас трое, — не открывая монеты, сказал он. — Кто останется без пары — выбывает. — Опустив седую голову, он осторожно заглянул под ладонь.

В комнату с отработанной за годы службы почтительностью проскользнул Ботвиник и застыл в двух шагах за спиной полковника Моубри. Выждав некоторое время, он деликатно кашлянул.

— Ну как, Ботти? — не отрываясь от игры, спросил полковник.

Ботвиник подступил еще на шаг и, изогнувшись, прошептал на ухо полковнику:

— Нам не удалось с ним поговорить, сэр. Если я правильно понял капитана, он находится в состоянии опьянения. В связи с этим я хотел бы спросить: есть ли смысл посылать за ним?

Полковник Моубри поджал губы, и лицо его приняло задумчивое и глубокомысленное выражение. Потом, скривив рот в сторону Ботвиника, он процедил:

— Ладно. Обойдемся без него. Больше ему не звоните. Передайте полковнику Россу, что офицер оказался в состоянии, исключающем возможность осуществления задуманного, так что я предлагаю наш план пока отложить. Что-нибудь еще?

— Пришел лейтенант Филлипс, из отдела связи с общественными организациями, он сейчас в вашем кабинете. Хочет обязательно вас повидать. Он считает, что, раз у журналиста есть разрешение Вашингтона, нужно срочно оформить ему допуск.

— Ах, вот как, он, видите ли, так считает? Так вот, передайте ему, чтобы не лез не в свое дело. И передайте еще, что я больше не желаю об этом слышать. Сегодня, во всяком случае, он допуск не получит. И я запрещаю брать интервью у летчиков. Это решение окончательное и обжалованию не подлежит. Более того, я требую, чтобы этот Джеймс — или как там его — немедленно покинул территорию гарнизона. Приказываю лейтенанту лично вывести его за ворота КПП и доложить об исполнении. Я жду его доклада не позднее чем через пятнадцать минут. Действуйте.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Ботвиник и вышел, всем своим видом изображая служебное рвение.

— Извините, джентльмены, — сказал полковник Моубри. — Он приподнял ладонь. — У меня орел.

У всех остальных монеты тоже легли орлами вверх.

— Что ж, придется бросать еще раз, — произнес он. — Значит, опять, кто остается без пары — выбывает…

* * *

Майор Паунд оставил Джеймса на деревянной скамейке в отгороженном закутке коридора. Джеймс с невозмутимым видом терпеливо ждал, не обращая внимания на любопытные и удивленные взгляды. Мимо его закутка проходило множество народу: рядовые, девушки из женской вспомогательной службы и вольнонаемные — они то и дело подходили к конторке забрать или положить бумаги. Звенели звонки, трещали телефоны, вбегали и выбегали связные и посыльные с почтой.

На стене напротив висела большая доска объявлений, увенчанная искусно вырезанными деревянными буквами: «АБДИП, ВВС армейской авиации. 5-й отдел нестандартных проектов». Доска была поделена на части, каждая из которых носила свой мудреный заголовок: Секция научно-исследовательских работ; Секция фоторабот; Секция планов и графиков; Секция статистики; Секция донесений. Вся доска была густо покрыта листками, приколотыми кнопками. На противоположной стене висели плакаты, призывавшие покупать облигации военного займа, а также плакаты, предупреждавшие об опасности шпионажа и диверсий; на одном были символически изображены Четыре Свободы Западной Демократии; на другом утверждалось, что наша конечная цель — Токио, а на соседнем, что наша цель — Берлин. Под потолком на проволоке были подвешены черные металлические модели самолетов. Тут же висел плакат со схемой обозначений, озаглавленный сокращенно «СО», внизу кто-то приписал карандашом: «Сплошной обман».

Через полчаса Джеймс поднялся со скамейки. Он немного постоял, но никто не обращал на него внимания. Тогда он двинулся к двери. Справа в конце длинного коридора показался невысокий капитан в очках и, весело посвистывая, стал приближаться к Джеймсу. Он благосклонно, хотя и несколько удивленно, взглянул на журналиста.

— Извините, капитан, — сказал Джеймс. — Не могли бы вы подсказать, как мне пройти… — он поглядел на клочок бумаги, — в отдел изучения личного состава?

— Это в другом здании, мой друг, — любезно сказал капитан. — Здесь отдел нестандартных проектов. Как вы сюда попали?

— Меня привел сюда офицер, с которым я шел в отдел личного состава. Но, как видно, ему дали новое задание, так что вряд ли есть смысл его ждать. Мне нужно там кое с кем переговорить. Он развернул сложенный пиджак и показал приколотый пропуск на территорию базы.

— Я капитан Соломон, адъютант отдела нестандартных проектов, — радушно представился капитан. — Пошли. У меня там джип. Я как раз сейчас еду в ту сторону. Могу подбросить. Как вы на это смотрите?

— Это было бы просто замечательно, капитан. Мне только неловко вас затруднять…

— Пустяки! Чем вы занимаетесь? Вы что, работаете у них в отделе?

— Нет, я приехал из Вашингтона. Как представитель прессы. Мне разрешили написать о новой группе цветных летчиков-бомбардировщиков. Хочу с ними потолковать.

— Ах, вот что… Ну, это я вам мигом устрою. Если я не ошибаюсь, они сейчас в учебном классе отдела личного состава, им там какую-то лекцию читают. Я полчаса назад проходил мимо и заметил, что туда заходят цветные офицеры; я тогда как-то не обратил внимания, а сейчас, когда вы сказали, вспомнил. Я вас подброшу, и вы можете там подождать, пока они закончат.

Они вместе прошли через затянутые сеткой двери, спустились по лестнице, и капитан Соломон махнул рукой шоферу джипа, стоявшего вместе с другими машинами в тени небольшой рощицы чахлых сосен.

— Садитесь, — сказал он Джеймсу. — Давай заскочим по пути в класс отдела личного состава, Майк, — сказал он шоферу.

* * *

— Хорошо, Хикс, — сказал генерал Бил. — С Богом! На письме поставьте печать в канцелярии полковника Моубри, и советую вам заранее продумать расписание поездок, чтобы штаб извещал командиров частей о вашем приезде. Вы как, самолетом?

— Видите ли, сэр, — сказал Хикс. — Если, конечно, возможно… Я хочу сказать, если бы мне выделили автомобиль, я вполне обошелся бы и без…

— Нет, вам лучше лететь, — сказал генерал. — Я дам вам лейтенанта Ноубла, так мне будет спокойнее. — Он нажал клавишу селектора и сказал: — Ноублу быть готовым вылететь с офицером на AT-шесть после ленча. — Он откинулся в кресле, зевнул и сказал полковнику Култарду: — Слушайте, я вчера никак не мог вспомнить, вы ведь служили в Роквилле при Вуди, Хэл? Вуди неважно выглядит. Впрочем, и Селлерс тоже — занюханный гарнизон, одни чертовы болота. Он считает, что кто-то его подсиживает.

— А как бутылочка его поживает? — спросил полковник Култард.

— Да, пора бы ему завязать с этим делом; но что-то я в это мало верю. Ему очень не хотелось отдавать мне самолет. Я и сам пожалел, что затеял эту канитель, когда увидел, в каком он состоянии… Ну, вроде как еще одна капля… Надеюсь, он поймет…

Несколько секунд Хикс колебался, потом сказал:

— Извините, генерал, думаю, я должен вам доложить, что сегодня мне звонил офицер из КДП Селлерса в связи с тем наставлением… — Он замолчал, не зная, как сказать то, что он собирался сообщить генералу.

Генерал Бил с удивлением смотрел на Хикса.

— Он мне сказал, сэр, — продолжал Хикс. — Видите ли, он был уверен, что вам уже сообщили. Но, как я понимаю, вам никто ничего не передавал…

— Что сообщили? — спросил генерал Бил. — Ничего не понимаю. Выражайтесь яснее, капитан.

— Думаю, вам следует знать, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Прошлой ночью полковник Вудман застрелился.

IV

День не задался с самого утра, сплошные неприятности, одно к одному. Полковник Росс пощупал пульс — последнее время у него барахлило давление; вот и сейчас наверняка подскочило, еще немного — и начнется головная боль. Он принял таблетку и постарался выбросить из головы мысль о болезни. Что и говорить, симптомы тревожные, и он прекрасно понимал, чем все это может кончиться; но, как ни странно, теперь это огорчало его гораздо меньше, чем поначалу, несколько лет назад. В конце концов, лето — самый опасный сезон для людей его возраста. И рано или поздно наступает время, когда с приходом летней жары в колонке некрологов непременно появляются имена старых знакомых. Что ни говори, все, кому за пятьдесят, живут, как приговоренные к смерти преступники, которым временно отложили исполнение приговора — за хорошее поведение. Тут уж ничего не поделаешь, и если полковник Росс испытывал отчаяние, то отчаяние холодное, ставшее уже привычным. Самое лучшее в таких случаях — постараться думать о чем-то другом.

Уж чего-чего, а других забот у Росса хватало. Когда он шел к генералу после разговора с полковником Ходеном и майором Сирсом, в коридоре его остановил Ботвиник. С видом опытного заговорщика он, понизив из предосторожности голос, коротко доложил Россу, что подполковник Каррикер сильно пьян и прийти не в состоянии. Насколько полковник знал Каррикера, такое с ним случалось крайне редко, а уж тем более в одиннадцать утра.

Значит, Бенни понял, что на этот раз действительно попал в переплет. В этом замкнутом, обособленном мире отчаянных пилотов и настоящих мужчин имелись свои неписаные традиции. Когда обитатели этого мира чувствовали, что не в состоянии больше терпеть, как они выражались, «всю эту муру» — то есть бессмысленные параграфы уставов и армейскую дисциплину, — они в знак протеста и в качестве самоутверждения пускались во все тяжкие, причем делали это нарочито, с мрачной торжественностью ритуала. При этом они всем своим видом показывали, что раскаиваются и на свой манер извиняются за такое поведение. Они сожалеют, что так вышло; но даже их сожаления были им под стать — грубо скроенные, без всякого там хныканья и нытья. И вообще, если кому-то что-то не нравится, пусть катится куда подальше.

Полковник Росс подумал, что теперь все это уже не имеет никакого значения. Дело зашло слишком далеко, и, если даже Бенни извинится, это вряд ли что изменит. Полковник Моубри оказался прав, хотя на этот раз он просто ткнул наугад и случайно попал в точку. Сейчас не стоит ничего решать, нужно все отложить по крайней мере до завтра. На сегодня неприятностей и без того хватает.

Полковник Росс решил, что так и скажет генералу Билу. Уж он-то поймет, что означает этот запой у Бенни. Разумеется, положение обязывает его отнестись к такому проступку со всей строгостью, но в глубине души он, пожалуй, попытается оправдать Бенни — ведь он ведет себя именно так, как подобает настоящему мужчине. Господи, да ему же цены нет, это гениальный летчик, каких еще свет ни видывал!

Полковник Росс прошел в комнату секретарши генерала Била. Миссис Пеллерино раскладывала бумаги для машинисток. Она тотчас же подошла к полковнику.

— Проходите, проходите, сэр, — сказала она. — Он сейчас один. Полковник Култард и капитан Хикс только что вышли. — Она замешкалась и, облизнув губы, добавила шепотом: — Он только что звонил в Селлерс. Они подтвердили — я не знаю, слышали вы уже об этом или нет, — что полковник Вудман застрелился. Я думала, если вы не слышали…

Полковника Росса точно обухом по голове ударили.

Он редко чертыхался, но тут не удержался и мысленно крепко обложил Вуди. К шоку от неожиданного известия примешивались злость и возмущение. Черт бы побрал этого дурня! Даже своей смертью Вуди умудрился доставить всем уйму неприятностей. Подавив бессмысленную вспышку гнева, полковник Росс почти спокойно сказал:

— Нет, я ничего не знал. Спасибо, Вера! А это что… пока держится в тайне?

— Он знает, что мне это известно, сэр. Он попросил меня записать телефонограмму.

— Хорошо, — сказал полковник Росс, хотя, разумеется, хорошего было мало.

Миссис Пеллерино вопросительно взглянула на него, и он утвердительно кивнул. Она нажала на клавишу селектора:

— К вам полковник Росс, сэр.

Генерал Бил сидел за столом.

— Я выезжаю на базу, судья, — спокойно сказал он. — Если у вас что-то срочное, поехали вместе. Хочу полетать.

— Прекрасно, — сказал полковник Росс.

— Хочу взять сорок седьмой. Просто немного полетать. Так, вокруг базы. — И тем же спокойным тоном добавил: — Хикс — ну, тот, из отдела Хэла, — сказал, что сегодня ночью Вуди застрелился. Я проверил. Это правда. Знаете, судья, пожалуй, не стоит со мной ехать. Или у вас что-то действительно срочное?

— Нет, — ответил Росс. — Можно и отложить. Все равно в таком состоянии генерал не станет разбираться с Бенни. — Росса немного насторожил безучастный тон генерала, и он добавил: — Мне очень жаль, Нюд.

— Какого черта, — взорвался генерал Бил. — Только не воображайте, пожалуйста, что я думаю, будто Вуди застрелился из-за самолета, который я у него забрал, или что-нибудь в этом роде. Я пока еще в своем уме. Просто тошно здесь сидеть, вот я и решил опробовать сорок седьмой, который Дэнни для меня подготовил. Посмотрю, какой у него «потолок».

— Прекрасная мысль, — сказал полковник Росс. — Полетайте над аэродромом. Только вы же знаете, что истребителям без ведомого летать запрещается. Может, инструкция и дурацкая, но командование к ней очень серьезно относится. Генералу Арнольду может не понравиться.

— Знаю, — сказал генерал Бил. — Я здесь, рядом. Буду все время на связи с вышкой. Вот, кажется, и машина. Побудете пока за командира, судья?

Полковник Росс поехал к себе, решив, что вполне может командовать гарнизоном и из своего кабинета — ему нужно было закончить кое-какие дела; но работа не ладилась. Его вдруг охватило уныние, почему-то стало казаться, что сегодня все пойдет наперекосяк. И все худшее, что может случиться, сегодня непременно произойдет. Он решил не поддаваться этому настроению и попытался заглушить тяжелые мысли трезвыми доводами рассудка, впрочем, не слишком успешно — уже через полчаса он не удержался и позвонил на командный пункт базы.

Ему ответили, что генерал улетел на П-47. Он два раза выходил на связь, второй раз минут пять назад.

Как ни успокаивал себя полковник Росс, в душе у него по-прежнему сидела какая-то заноза; воображение разыгралось, и он видел с отчетливой ясностью — точно в очень ярком и правдоподобном сновидении, — что происходит сейчас в воздухе над аэродромом: гул самолета звучит все глуше и глуше, Нюд поднимается все выше и выше в небо на своем П-47, на котором он и летал-то всего, может, раз или два. Вот он уже на высоте нескольких миль, машина с трудом держится в разреженном воздухе, земля внизу исчезла в туманной дымке. На нем кислородная маска, губы мокры от чистого кислорода, глаза от напряжения вылезают из орбит; он внимательно следит за стрелками приборов; сейчас он оторван от всего мира, и никто не может ему помочь; таким одиноким человек бывает лишь перед лицом смерти. А сегодня Нюд далеко не в лучшей форме.

В разговор вмешался дежурный офицер:

— Полковник Росс? Вас разыскивал полковник Моубри, минут двадцать назад. Ему сказали, что вы поехали на базу вместе с генералом Билом. Мы пытались вас разыскать. У полковника к вам срочное дело. Не могли бы вы позвонить ему в штаб?

* * *

Штабные здания образовывали замкнутый прямоугольник; во всех помещениях были установлены кондиционеры, поэтому даже в час дня, когда на улице жара доходила до 93 градусов^[7], в комнате без окон, где размещался зал для совещаний, царила приятная прохлада. Поверхность длинного дубового стола, более широкого на одном конце, равномерно освещалась лампами дневного света. Стены комнаты были задрапированы красной тканью, которая тяжелыми складками спускалась от потолка к полу и закрывала фронтовые карты и таблицы с секретными данными.

Полковник Росс собирался пойти перекусить, когда передали просьбу полковника Моубри, поэтому он попросил сержанта Брукса принести ему пинту молока и пару бутербродов прямо в зал для совещаний. Когда завтракаешь в половине седьмого, к часу дня уже здорово хочется есть, а полковник Росс знал, что от голода он становится раздражительным. Он посасывал через соломинку молоко из картонного пакета, заедал бутербродами и слушал разглагольствования полковника Моубри.

А Моубри без конца повторял одно и то же. Ему хочется, говорил он, распутать это дело. История скверная и темная, кто-то должен за это ответить и понести соответствующее наказание. Рядом с Россом сидел полковник Култард из отдела нестандартных проектов; вид у него был озабоченный — вне всякого сомнения, эта история и ему казалась скверной. Он пришел со своим адъютантом, капитаном Соломоном, с лица которого не сходила нервная улыбка. Тут же, чуть подальше, расположились майор Уитни и лейтенант Эдселл из секции донесений, а напротив них — капитан Коллинз, начальник отдела связей с общественными организациями, и его подчиненный, лейтенант Филлипс. Рядом сидели майор Сирс и лейтенант военной полиции по фамилии Кашкин. Ботвиник с блокнотом в руках устроился рядом с полковником Моубри. В дополнение к прочим многочисленным талантам Ботвиника он прекрасно владел стенографией. По другую сторону стола от полковника Моубри сидел майор Блейк, заместитель начальника отдела личного состава. Короче говоря, народу набралось больше, чем нужно. Видимо, как всегда не подумав, полковник Моубри вызвал всех, кто, по его мнению, мог пролить свет на эти события. Результат оказался самым плачевным: они мало что смогли сообщить, а при этом узнали явно больше, чем следовало.

Повторив общие вводные замечания два, а может быть, три или даже четыре раза (полковник Росс был уверен, что, пока его не было, полковник Моубри не сидел молча), Моубри перешел к делу.

— Теперь, я надеюсь, вам понятно, — сказал он, — что положение очень серьезное. Я пока не знаю, кто тут виноват. Пусть каждый расскажет все, что знает. Кто из вас может начать с самого начала? Необходимо проследить каждый шаг этого Джеймса с той минуты, как он появился на КПП и получил пропуск на территорию части, вплоть до того момента, когда он исчез.

Ответил полковнику Моубри майор Блейк; у майора было ухоженное, сытое лицо, хотя сейчас он, скорее всего, был так же голоден, как и полковник Росс; он прикоснулся пальцем к кончикам усов, казавшихся нафабренными, настолько аккуратно они были подстрижены, и с важным видом произнес:

— Я думаю, всем понятно, что военная полиция здесь ни при чем. Как бы там ни было, мы об этом понятия не имели. Конечно, полковник Джобсон объяснил, зачем он едет в Вашингтон, так что я понял, что какая-то заварушка ожидается, и в общем даже представлял, какая именно. То есть я знал, что у нас объявился этот ниггер, но мне сказали, что ему никто не даст допуск; и уж, разумеется, я понятия не имею, каким образом он попал в учебный класс отдела личного состава.

— Что ж, мы как раз для того здесь и собрались, чтобы это выяснить, — сказал полковник Моубри. — И ты, пожалуйста, не уходи, пока мы не кончим, Эван.

— Мне кажется, я бы мог начать, как вы выразились, с самого начала, сэр, — сказал капитан Коллинз.

Полковник Росс знал, что до войны капитан Коллинз работал редактором спортивного отдела газеты в каком-то крупном городе — он, правда, не мог припомнить, в каком именно. Хотя Коллинзу было уже за тридцать и он носил очки, несколько пополнел и оплыл, чувствовалось, что в прошлом он сам серьезно занимался спортом — возможно, играл в футбол за какой-нибудь крупный университет, а на этом порой можно было сделать карьеру. И для этого требовались не только сила и скорость, как в большинстве колледжей в восточных штатах, где футбол все еще оставался любительским спортом, но и быстрый ум, во всяком случае в защите. Добродушное, с правильными чертами лицо капитана Коллинза дышало спокойствием и непоколебимой уверенностью в себе; такая уверенность обычно вырабатывается еще в юности у молодых людей крупного телосложения, способных без труда нокаутировать любого из сверстников. Такие юноши могут позволить себе не кипятиться и не кидаться по пустякам защищать свою честь, да и мало найдется желающих их обидеть.

— Нам позвонили с КПП в девятом часу, — спокойным, ровным голосом сказал капитан Коллинз. — У Джеймса было разрешение военного министерства и письмо за подписью начальника Управления по связям с общественными организациями группы ВВС в Вашингтоне, адресованное в наш отдел. Я распорядился выдать ему пропуск на территорию части и послал за ним лейтенанта Филлипса. — И он снова невозмутимо погрузился в молчание.

Полковник Росс, который прежде плохо знал капитана Коллинза, мысленно поставил ему плюс: ему понравилась его деловитая лаконичность — качество весьма редкое и, как правило, врожденное; такие люди говорят лишь то, что действительно необходимо сказать, а потом молча и терпеливо ждут ответа собеседника.

Теперь слово было за полковником Моубри, который не отличался ни деловитостью, ни лаконичностью и был несколько ошарашен таким умением четко и точно выражать свои мысли. На некоторое время в комнате воцарилось молчание, потом полковник прочистил горло и сказал:

— Ну что ж, здесь, мне кажется, все было сделано правильно. Если, разумеется, его бумаги не фальшивка…

— Это входит в наши обязанности, полковник, — вступил в разговор майор Сирс. — Часовые на КПП должны удостовериться в подлинности представляемых документов, прежде чем пропустить кого-то на территорию части. Если обнаружится, что бумаги фальшивые…

— Да не об этом сейчас речь, — сказал полковник Моубри. — Никто не говорит, что документы поддельные. Я просто хочу проследить всю цепочку от начала до конца, шаг за шагом. Вы можете что-либо добавить, капитан?

Капитан Коллинз некоторое время задумчиво разглядывал собственную ладонь.

— Думаю, что нет, сэр, — сказал он. — Я рассказал лишь о том, что имеет отношение ко мне лично — как он получил пропуск на территорию части.

— Хорошо, — сказал полковник Моубри. — А разве вы не обращались к нам в канцелярию за разрешением?

— Обращался, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Но только после того, как Джеймса пропустили на КПП, когда он уже сидел у нас в отделе. Мы связались с вашей службой для подтверждения допуска.

— Да, я знаю. Так, продолжайте.

— Боюсь, что не совсем понимаю вас, полковник. Мне нечего добавить.

— А что вам у нас ответили?

Полковник Росс едва не застонал от досады и, чтобы сдержаться, запихнул в рот остатки второго бутерброда и принялся старательно жевать.

— Ну… нам ответили… мистер Ботвиник нам ответил, — капитан Коллинз кивнул в сторону Ботвиника, — что он позвонит после того, как проконсультируется с вами. Он, помнится, сказал, что вы заняты у генерала.

— И он вам позвонил?

— Насколько я знаю, да.

— Но точно вы не знаете, капитан?

— Видите ли, так мне сказали, сэр. Сам я с ним не разговаривал. С ним говорил лейтенант Филлипс. Меня в это время не было в комнате.

— А где же вы были?

Капитан Коллинз посмотрел на него безмятежным взглядом.

— Честно говоря, я был в сортире, сэр.

Полковник Култард фыркнул, вслед за ним, осмелев, улыбнулись и остальные. Всякий другой, занимающий такое же высокое положение и пользующийся такой же властью, как полковник Моубри, не замедлил бы с лихвой отплатить человеку, который выставил его на посмешище. Но он лишь растерянно заморгал и — в который раз — проявил то обезоруживающее великодушие, которое всякий раз смущало полковника Росса, когда ему хотелось высказать все, что он думает о деловых качествах полковника Моубри. Да, над ним смеются, но он сам в этом виноват. И он это признает.

— Вы правы, разумеется, — глядя на капитана Коллинза, извиняющимся тоном сказал он. — Где вы были, не имеет никакого значения. Я согласен. Я просто хочу проследить все по порядку. Итак, вас в комнате не было. А что вам сказал лейтенант насчет звонка Ботвиника?

— Послушайте, Дед, — не выдержал полковник Росс. Хотя он не меньше других ценил великодушие и не мог не восхититься той воистину святой простотой, с которой оно было сейчас продемонстрировано, он больше не в силах был молча слушать этот неуклюжий допрос. — Может быть, проще спросить самого лейтенанта? Или Ботти сообщит нам, что он сказал лейтенанту?

— Согласен, — с облегчением сказал полковник Моубри. — Действительно, проще задать этот вопрос лейтенанту. Я и сам знаю, что сказал Ботти, а спрашиваю об этом лишь потому, что только таким путем могу узнать, правильно ли они поняли приказ, который я передал через Ботти. Я хочу докопаться до причин того, что произошло после. Вы можете ответить на мой вопрос, лейтенант?

Все посмотрели на лейтенанта Филлипса, рослого молодого блондина с редкими волнистыми волосами. У него был высокий покатый лоб и тонкий прямой нос — полковник Росс по опыту работы в суде знал, что люди с такой внешностью, как правило, легковозбудимы и многословны, дают показания охотно и редко обдумывают Последствия своих слов. И если судья вовремя не вмешается, то пристрастный прокурор умелыми вопросами сумеет выставить их в глупом виде. Когда Филлипс заговорил, голос у него оказался под стать внешности — высокий и звонкий. Его произношение большинству американцев наверняка показалось бы претенциозным и выдавало интеллектуала из Новой Англии, а точнее, как безошибочно определил полковник Росс, выпускника Гарвардского университета.

— Насколько мне известно, — сказал лейтенант Филлипс, — никаких приказов не поступало. Нас просто проинформировали, что мы не можем получить разрешение для мистера Джеймса, поскольку для этого необходима санкция генерала Била. Генерал всегда считается с мнением начальников отделов, поэтому он не даст разрешения, не удостоверившись, что полковник Джобсон ничего не имеет против этой затеи. А узнать мнение полковника Джобсона не представляется возможным, поскольку у него сейчас плановые тренировочные полеты. — Он ненадолго замолчал, потом добавил: — Это последнее утверждение, как я сейчас понял со слов майора, не соответствует действительности. Видимо, его предупредили, и он сбежал, чтобы генерал не смог узнать его мнение…

Полковнику Моубри с самого начала не понравилось произношение лейтенанта. Воспользовавшись представившейся возможностью, он тут же перебил его скрипучим командирским голосом старого служаки:

— Вас не спрашивают, что вы поняли и чего вы не поняли насчет полковника Джобсона, лейтенант. Полковник Джобсон не имеет к этому никакого отношения. Все, что от вас требовалось, — это объяснить, как вы поняли переданное вам распоряжение. Вы согласны с его заявлением, капитан?

Быстро сообразив, что «согласен» в данном случае означает «подтверждаете» и ничего более, капитан Коллинз кивнул.

— Да, это так, полковник, — ответил он. — Я хочу сказать, что так и понял суть телефонного разговора с Ботвиником. Во всяком случае, я не считаю, что нам был отдан конкретный приказ.

— Но, как бы то ни было, вы наверняка поняли, что не должны ничего предпринимать без санкции генерала Била. В противном случае, что же вы поняли из переданного вам распоряжения? Что вы лично поняли, лейтенант?

Лейтенант Филлипс чуть заметно пожал плечами.

— Ничего, или почти ничего, — сказал он. — Честно говоря, у меня закралось подозрение, что Ботвиник по каким-то соображениям просто не хочет вмешиваться в эту неприятную историю. Вполне возможно, что он вообще не потрудился передать вам наш запрос.

— Совершенно неуместные и неосновательные подозрения, сэр, — снова рявкнул полковник Моубри. — Как вам вообще могло такое прийти в голову? Так, дальше.

Полковник Росс сидел, вытянув под столом ноги и упершись подбородком в грудь, и не спеша набивал трубку. Взглянув из-под густых бровей на лейтенанта Филлипса, он успел заметить, что тот снова пожал плечами. Вне всякого сомнения, лейтенант нисколько не испугался, более того, командирское рявканье старого служаки имело прямо противоположный эффект. Дело в том, что жест этот был совершенно непроизвольным. Будь это намеренный, сознательный жест, он означал бы, что человек испугался и пытается единственным доступным способом выразить свой протест, бессильный и заглушенный страхом. Судье Россу доводилось наблюдать подобные сцены не один десяток раз, когда люди, возмущенные словами судьи, вот так же пожимали плечами, прекрасно зная, что, если посмеют перечить, тому достаточно пальцем пошевелить, и они окажутся за решеткой. Им хочется, чтобы их дерзкий жест заметили, но вместе с тем они боятся, что он окажется уж слишком вызывающим.

Однако лейтенант Филлипс пожал плечами совершенно непроизвольно, и это означало, что терпение его на исходе. Он старался держаться в рамках приличий, но всему есть предел. Ага, видно, богатый мальчик или по крайней мере из богатой семьи, подумал Росс. Привык всегда поступать так, как хочется. Ему не часто приходилось встречать серьезный отпор, потому что те, с кем он имел дело, обычно предпочитали уступить, зная, что так легче заставить его раскошелиться. Когда же он все-таки встречал отпор или вляпывался в какую-то историю, он и тогда мог особенно не волноваться — деньги могут уладить любую неприятность.

— Что ж, можно и дальше, если вам угодно, — сказал лейтенант Филлипс. — Мне мои подозрения вовсе не кажутся безосновательными. Как известно, мистер Джеймс — чернокожий и приехал сюда по поводу проекта с негритянскими летчиками. Мне показалось вполне вероятным, что в вашем отделе и в отделе полковника Джобсона, — он презрительно кивнул в сторону майора Блейка, — полагают, будто с теми, кого майор Блейк так изящно называет «ниггерами», можно обращаться как угодно и дурить им голову бесконечными отговорками. То, что сообщил мне Ботвиник, по моему глубокому убеждению, совершенная чушь; я абсолютно уверен — будь Джеймс обозревателем какой-нибудь крупной газеты, а не представителем цветной прессы, ему бы тотчас же дали допуск.

Последовавшая за этим гробовая тишина, а также то обстоятельство, что полковник Моубри не оборвал лейтенанта Филлипса, а майор Блейк, открывший было рот, чтобы поставить лейтенанта на место, так и остался сидеть с открытым ртом, свидетельствовало о том, что лейтенант Филлипс и вправду мог позволить себе этот непочтительный тон.

Воспользовавшись паузой, полковник Росс поспешил вмешаться в разговор.

— А вам не кажется, Филлипс, что вы делаете слишком много голословных заявлений? — сказал он. — Вы что, уже сталкивались с несправедливым отношением к неграм в штабе полковника Моубри? Вы что, располагаете неопровержимыми фактами, позволяющими утверждать, что слова Ботвиника — чушь? Если вы не в состоянии дать утвердительный ответ на эти вопросы, советую вам быть осторожнее в выражениях.

По взгляду, которым лейтенант Филлипс одарил полковника Росса, тот понял (и это не явилось для него неожиданностью), что благодарности за своевременное вмешательство он вряд ли дождется.

— Полковнику Моубри хотелось узнать, какое впечатление произвело на меня его распоряжение, — бесстрастным тоном произнес лейтенант Филлипс. — Потом, как я понял, его заинтересовало, почему у меня такое впечатление сложилось. Вот я ему и рассказал, в меру своих способностей.

— Понятно, — сказал полковник Моубри, который наконец снова обрел дар речи. — Значит, распоряжение, которое вам передали от моего имени, — чушь.

— Думаю, лейтенант Филлипс имел в виду не это. — Капитан Коллинз говорил спокойно и неторопливо, но громко и твердо, уверенно завладев разговором. Он чувствовал, что его подчиненный попал в переплет. Нравился ему лейтенант Филлипс или нет, не имело никакого значения. Собственнический, родительский инстинкт, свойственный каждому командиру, заставлял его бросаться в бой за любого, кто, согласно штатному расписанию, находился под его командой. — Он только пытался рассказать вам, что он тогда сообщил мне. Он не был уверен, что распоряжение действительно исходит от вас. Во всяком случае, он не воспринял это как приказ, так же как и я. Он решил — да и я придерживался того же мнения, — что его обязанность — как можно быстрее исполнить распоряжение военного министерства, направленное командующему АБДИПа, и выдать допуск мистеру Джеймсу. Когда к нам поступают такие директивы, мы, естественно, исходим из того, что вряд ли генерал будет возражать. Лейтенант Филлипс ошибся, предположив, будто вам об этом деле не сообщили. Но я думаю, что, раз у него такие сомнения появились, он вправе был проверить и связаться с вами лично. Вот, собственно, и все.

— Ну нет, далеко не все! — сказал полковник Моубри. — Это же ни в какие ворота не лезет! Вместо того чтобы подождать разрешения на допуск от генерала Била, он сам решает дать допуск этому Джеймсу и посылает его в отдел нестандартных проектов. Этого вы не отрицаете, лейтенант?

— Разумеется, я отрицаю, что давал ему допуск и куда-то там посылал, — ледяным тоном произнес лейтенант Филлипс. — Это намеренное искажение моих слов, и вы не имеете права…

Тут полковник Росс поспешил снова вмешаться и произнес тем особым внушительным голосом, которым произносил речи в зале суда:

— Никто не имеет права искажать ваши слова, лейтенант. Но и вы со своей стороны не имеете никакого права разговаривать в таком тоне со старшими по званию. Прошу вас впредь этого не делать.

— За все, что делается в моем подразделении, отвечаю все-таки я, полковник, — сказал капитан Коллинз. — Если позволите, я постараюсь объяснить, какие шаги были нами предприняты. Я принимаю на себя всю ответственность за последствия.

— Уж это само собой разумеется, — сказал полковник Моубри. — Да, объясните мне, если можете. Объясните, почему человеку, не получившему допуск, позволили уйти из вашего отдела и разгуливать по территории части без сопровождающего?

— Слушаюсь, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Дело в том, что Джеймс не уходил без сопровождения из нашего отдела. Не могу вам сказать, как вышло, что позже он отправился разгуливать по территории, но я готов нести за это ответственность…

С дальнего конца стола подал голос майор Уитни, сидевший позади полковника Култарда и капитана Соломона:

— Я не думаю, что вся ответственность ложится на вас, капитан, — и за то, что он ушел без сопровождающего, и за то, что разгуливал по базе. Думаю, за это должен отвечать я. К нам его привел лейтенант Эдселл, а мне нужно было с Эдселлом кое-что обсудить, поэтому я приказал отвести Джеймса в приемную нашего отдела, и там его оставили без присмотра.

Тут уже в игру вступил полковник Култард и, столь же ревностно, как только что это сделал Коллинз, бросился на защиту своего подчиненного.

— А разве вы знали, Билли, что у него нет допуска? — спросил он. — Если я правильно понял, у него был пропуск на территорию части, — он вопросительно взглянул на капитана Соломона.

— Так точно, полковник, — ответил тот. — Пропуск у него был. Он мне его сам показал. Могу в этом присягнуть…

— Но пропуска недостаточно, — сказал полковник Моубри. — Пропуск был выдан ему для того, чтобы он мог пройти в отдел связи с общественными организациями. А дальше уже тот отдел, в который выдан пропуск, должен следить за соблюдением инструкций. А инструкция гласит, что к любому гражданскому лицу, допущенному на территорию части, должен быть приставлен специально выделенный офицер, сопровождающий его в течение всего времени пребывания на этой территории. И никакие отговорки, что вы эту инструкцию не знаете, не могут считаться уважительными.

— Я прекрасно знаком с инструкцией, — сказал майор Уитни. — Я просто как-то не подумал. Он пришел к нам с лейтенантом Эдселлом, но потом я дал Эдселлу другое задание. Вероятно, я должен был выделить кого-нибудь присмотреть за Джеймсом…

— Да ничего вы не должны! — сказал полковник Култард. — Господи, у нас и так людей не хватает, не знаем, за что браться. С какой стати мы должны еще выделять нянек для людей, не имеющих ни малейшего отношения к нашему отделу? Вы мне вот что скажите: кто распорядился, чтобы офицер из отдела Билли сопровождал этого парня по базе? Билли такого приказа не отдавал. Тогда кто же? Кстати, в учебный класс отдела изучения личного состава его подбросил Мэнни, если только это обстоятельство что-то проясняет. А почему, собственно, Мэнни было и не подбросить? Этот парень показал ему пропуск и сказал, что ищет отдел личного состава. Я полностью одобряю действия своих подчиненных и готов нести за них ответственность. В нашем отделе ему делать нечего; так что, чем скорее он от нас уберется, тем лучше. Другое дело, как он вообще попал к нам…

— Это я дал разрешение лейтенанту Эдселлу пойти в отдел капитана Коллинза, чтобы повидать Джеймса, — сказал майор Уитни. — Я не знал, что он собирается привести его к нам в отдел, но…

— Ну вот, теперь кое-что проясняется, — сказал полковник Култард. — Зачем вы пошли его встречать, Эдселл? И что это вам взбрело в голову тащить его с собой в отдел?

— Я пошел, потому что я его знаю, — сказал лейтенант Эдселл. — Я подумал, что мог бы…

— Кого вы знаете?

— Мистера Джеймса, полковник. — Лейтенант Эдселл взглянул на полковника, и на губах его мелькнула едва заметная, не то озорная, не то злорадная, улыбка. — Он мой старый друг.

На лице полковника застыло изумление; можно было подумать, что кто-то попросил его встретить своего старого друга, и, придя на вокзал, он вдруг увидел перед собой любезно кланяющегося страуса или лошадь, протягивающую ему копыто.

Теперь уже лейтенант Эдселл не скрывал улыбки.

— Я привел его к нам в отдел, сэр, чтобы поговорить. Мы с капитаном Эндрюсом вчера работали над одним заданием для отдела личного состава, которое, как я понял, связано с проектом негритянской группы бомбардировщиков. Я думал, что смогу помочь ему с получением допуска. До этого я как-то разговаривал с помощником полковника Джобсона насчет другого задания. Вот я и подумал, что, если замолвлю словечко за Эла Джеймса, Блейк скажет полковнику Моубри, что они не возражают против допуска в их отдел. Разумеется, я понятия не имел о расовых предрассудках майора Блейка…

— Вы, видимо, много о чем не имеете ни малейшего понятия, лейтенант, — сказал майор Блейк. — Если вы полагали, что я дам допуск, не поставив в известность полковника Джобсона, то вы еще глупее, чем кажетесь на первый взгляд. И надеюсь, что вы оставите меня в покое и не будете впутывать в это дело.

— Оставлю, не волнуйся, — сказал лейтенант Эдселл чуть ли не ликующим тоном. — Оставлю там же, где подобрал, толстячок. А если хочешь поговорить как мужчина с, мужчиной, снимай майорские «листики» и встретимся где-нибудь в укромном месте. Уж я тебе усы нафабрю как следует…

— Эдселл, Эдселл, — попробовал вмешаться полковник Култард.

Майор Блейк, и вправду несколько полноватый, но крепкого телосложения, был явно сильнее Эдселла. Он вскочил на ноги так стремительно, что опрокинул свой стул.

— Молчать, — взревел полковник Моубри. — Немедленно оба замолчите. Садитесь, Эван. Вы что, спятили? Что же касается вас, лейтенант…

— Майор, — обратился к Блейку полковник Росс. — Вы оскорбили этого молодого человека, назвав его друга «ниггером». Ни военное министерство, ни армейская авиация не разрешают военнослужащим употреблять подобные выражения. Если уж вам так хочется, можете выражаться подобным образом наедине в своем кабинете или в своей квартире. Лейтенант, эпитет, который вы употребили по отношению к майору, тожеоскорбителен. Если, как я понял, вы вызываете его на кулачный бой, то это нарушение устава и воинской субординации. А сейчас вы оба скажете в моем присутствии, что берете свои слова обратно. Итак, вы, лейтенант?

Лейтенант Эдселл некоторое время молча смотрел на полковника.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я беру свои слова обратно — если он возьмет обратно свои.

— Вы берете свои слова назад, майор?

— Да, сэр. Если это — приказ.

— Это приказ.

— Тогда я подчиняюсь вашему приказу, сэр, и беру свои слова назад.

На губах лейтенанта Эдселла мелькнула усмешка; впрочем, полковник Росс вынужден был признать, что тот все же сумел соблюсти приличия и благоразумно потупился.

— У меня есть предложение, — обратился полковник Росс к Моубри. — По-моему, кроме меня, никто из присутствующих еще ничего не ел. Может быть, всем сейчас пойти перекусить? В два часа у меня инспекция. Я хотел бы только узнать, как закончилась эта история с Джеймсом. Кто отвел его на КПП — Джонни? И действительно ли Джеймсу удалось переговорить с негритянскими летчиками?

Майор Сирс взглянул на лейтенанта Кашкина.

— Ему удалось кое с кем из них поговорить, сэр, — ответил лейтенант Кашкин. — Я не могу сказать, как долго он с ними разговаривал и о чем они говорили. Мне было приказано разыскать его, отобрать пропуск и отвести на КПП. — Он взглянул в записную книжку. — Я обнаружил Джеймса в час сорок пять рядом с учебным классом отдела изучения личного состава, где он разговаривал с прикомандированными летчиками. Я объявил, как мне было приказано, что ему запрещается находиться на территории части и он должен немедленно ее покинуть. Он сразу же подчинился. Были отдельные реплики со стороны летчиков, стоявших около учебного класса, но я решил не обращать на них внимания. Ни один из них не попытался вмешаться. Мы посадили Джеймса в патрульную машину и отвезли на КПП. Я лично вывел Джеймса за ворота и видел, как он сел в автобус, идущий в Оканару.

— Спасибо, — сказал полковник Росс. — Ну так что, Дед, может, прервемся?

— Хорошо, — сказал полковник Моубри. — На этом пока закончим. Задержитесь на минутку, Норм.

Когда все вышли из комнаты, он, понизив голос, сказал:

— Слышали про полковника Вудмана из Селлерса? Он ведь был у Нюда первым командиром эскадрильи.

— Да, я знаю, — сказал полковник Росс.

— Мне кажется, Нюд здорово переживает. Вам известны подробности? Я слышал лишь то, что Ботти удалось узнать у Веры. Может, нам следует вмешаться? Как вы думаете, мы можем ему чем-то помочь?

— Боюсь, что нет, — ответил полковник Росс.

V

Машина замедлила ход и остановилась. Увидев на ветровом стекле автомобиля табличку с полковничьим орлом и надписью «Инспектор базы по административно-хозяйственным вопросам», двое часовых поднялись со скамейки под небольшим брезентовым навесом и отдали честь. Один из них перебежал через дорогу и снял цепочку с табличкой «Граница территории женской вспомогательной службы».

Когда машина двинулась дальше, полковник Росс снял шлем и принялся обмахивать им вспотевшее лицо. Сержант Брукс взял скоросшиватель с подколотыми листками в клетку и заглянул в лежащий сверху список.

— Да, и последнее, — сказал он. — Звонил генерал Бил…

— Что же вы сразу не сказали? — с раздражением воскликнул полковник Росс.

— Генерал сказал, что у него нет к вам никакого срочного дела, — невозмутимо ответил сержант. — Он просто просил передать, что вернулся. Он интересовался, где вас можно будет найти, и я сказал, что вы будете здесь, в кабинете начальника штаба. Он просил не беспокоить вас, просто чтобы вы заглянули к нему, когда закончите. Он собирался пойти перекусить. Вот пока и все, сэр.

— О Господи, это еще что? — воскликнул полковник Росс.

Они приближались к желтому зданию, в котором размещалась служба начальника штаба и административно-хозяйственная служба подразделений. Перед зданием, под палящими лучами полуденного солнца, вытянулись по стойке «смирно» человек двадцать офицеров женской вспомогательной службы, построенных в две шеренги. Перед строем, также по стойке «смирно», стояла капитан Бертон, начальник штаба.

— Кто, ради всего святого, просил их это делать? — сказал полковник Росс. — Сейчас на солнце градусов сто десять^[8], не меньше.

Машина остановилась. Полковник Росс не без труда выбрался из машины и, подобравшись, ответил на приветствие. Он видел, как стекает пот по лицам девушек, застывших в безукоризненно четком «равнении направо».

— Здравствуйте, капитан, — сказал он. — Вольно, вольно. И всем разойтись, пока вы окончательно не растаяли…

Тотчас же послышались вздохи облегчения, радостные возгласы и смешки. Строй распался. Капитан Бертон, крупная полная женщина, достала платок и вытерла пунцово-красное лицо. Потом сказала, обращаясь к своим офицерам:

— Командиров рот попрошу собраться в штабной комнате, остальные свободны.

— Думаю, что в будущем, капитан, — сказал полковник Росс, — мы не станем доставлять всем столько хлопот во время инспекций. Достаточно будет, чтобы в каждой казарме присутствовал командир роты. Нет никакой нужды собирать всех.

— Есть, сэр, — сказала капитан Бертон. — Я просто подумала, что, может быть, вам захочется сделать смотр офицерам — проверить внешний вид. Они понимают, что должны служить примером для подчиненных, чтобы те их уважали и старались им подражать. У меня замечательные девушки, полковник, и я думаю, что они действительно могут служить примером.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал полковник Росс. — Вы можете ими гордиться, капитан. У нас есть какие-нибудь общие вопросы для обсуждения, прежде чем мы начнем обход?

Широкое мясистое, но по-своему привлекательное лицо капитана Бертон, которое уже начало обретать нормальный цвет после того, как они ушли из пекла в прохладу холла, снова сделалось пунцовым.

— Есть один вопрос, и довольно неприятный, — сказала она. — Поэтому я и попросила командиров рот собраться.

Она ввела его в длинную узкую комнату с неоштукатуренными дощатыми стенами. Два больших вентилятора разгоняли теплый воздух, и полковник Росс с облегчением снял шлем.

— Думаю, нам лучше сесть здесь, — сказала капитан Бертон и выдвинула для него стул во главе стола — жест, выражающий почтительность не то к его званию, не то к его сединам, который вызвал у него досаду. — Так, закройте дверь и рассаживайтесь, пожалуйста, — сказала она и заняла место рядом с полковником Россом. — Видите ли, тут такое дело — просто не знаю, как начать, полковник. Но мне кажется, что я должна довести до вашего сведения. Некоторые наши офицеры докладывают, что к ним поступили жалобы от девушек, их подчиненных, и я собрала командиров подразделений, чтобы они могли сообщить вам подробности, если вы захотите их узнать.

Она на секунду замялась — видимо, ей было неловко рассказывать.

— Короче, — сказала она, — мы не вполне удовлетворены тем, как проводятся медицинские осмотры в госпитале на территории базы. Во-первых, нам не очень удобно туда ходить; я, конечно, понимаю, что, пока не закончен лазарет на территории нашей части, это единственное подходящее место. Хотя, честно говоря, оно тоже никуда не годится, полковник. Девушкам там даже негде раздеться. Им приходится раздеваться в комнате рядом с помещением для дневальных, или что-то в этом роде, где находятся рядовые-мужчины. И хотя одного из них уже привлекали к дисциплинарной ответственности, они продолжают проделывать отверстия или щелки в стенах, чтобы подглядывать, и девушки об этом знают, я же считаю, что, раз нет возможности им помешать, нам должны выделить другую комнату. Я докладывала об этом майору Маккрири, но он говорит, что другой комнаты у них нет и что тщательная проверка никаких отверстий не обнаружила. Такие отверстия были, но теперь они заделаны. А заделаны они так, что их можно снова открыть, и солдаты их действительно открывают, когда девушки раздеваются, а потом закрывают снова, так что никакая проверка тут не поможет.

— Понятно, — сказал полковник Росс, с трудом сдерживая абсолютно неуместное в данной ситуации желание расхохотаться. — Я поговорю с майором Маккрири. Обещаю, что мы примем необходимые меры. Запишите, чтобы не забыть, Стив.

Капитан Бертон откашлялась.

— Это еще не все, полковник, — сказала она. — Вторая проблема тесно связана с первой. Ко мне поступили жалобы от девушек, что офицеры медицинской службы, во всяком случае некоторые из них, позволяют себе непристойные замечания во время медицинских осмотров. Нам трудно установить, кто именно это делает — у девушек нет возможности узнать их фамилии, но одного мы знаем наверное — это капитан Ринальди… — Она оглядела сидящих за столом девушек. — Лейтенант Липпа, — сказала она, — расскажите полковнику, что вам сообщили ваши подчиненные.

— Слушаюсь, мэм.

Полковник Росс взглянул на лейтенанта Липпу, молодую женщину со смышленым курносым личиком. Она поднялась из-за стола — невысокая и ладная.

— За последние две недели, — сказала она, — четыре рядовых из моего взвода подходили ко мне порознь и заявляли, что не хотят больше ходить на медицинские осмотры в госпиталь базы. Я думала, они просто слишком застенчивые и стесняются, и пробовала их переубедить. Я спросила, что, собственно, им в этих осмотрах не нравится. Сперва они отмалчивались. Но потом я узнала, что дело не только в том, что за ними подсматривают из другой комнаты; нередко во время осмотров, когда девушки должны раздеваться ниже пояса, врачи ведут себя с неподобающей фамильярностью. — Она замолкла и озабоченно взглянула на полковника Росса. Он отметил про себя, что ее маленькое курносое личико нравилось ему все больше и больше. — Хочу добавить, сэр, — продолжала она, — что ни одна из девушек не обвиняет врачей в каких-то оскорбительных действиях. Речь идет только о соленых шуточках и излишних вольностях в разговоре.

— Но и это совершенно недопустимо, — сказала капитан Бертон. — Пользоваться своим служебным положением! Я попросила лейтенанта Липпу и других офицеров, к которым поступили такие же жалобы, записать выражения, которые они себе позволяли. У меня составлен список, и я могу вам его передать, полковник. Некоторые из них настолько непристойны и оскорбительны, что я долго не могла решиться отдать список машинистке. У меня есть основания предполагать, что далеко не все девушки решились пожаловаться и что врачи — во всяком случае, некоторые из них — постоянно наносят оскорбления девушкам, которых осматривают. Продолжайте, Мэри.

На лице лейтенанта Липпы снова появилось озабоченное выражение; чувствовалось, что в будущем из нее получится отличный командир роты — в этой серьезной, смышленой девушке угадывалась внутренняя сила; наверное, всякий, кто обратится к ней, может рассчитывать на утешение и помощь.

— Видите ли, сэр, — сказала она, — после того как ко мне поступила вторая жалоба, я решила, что нужно все как следует проверить. Поэтому я расспросила кое-кого из девушек — самых умных и откровенных, — чтобы узнать, не было ли и с ними чего-нибудь подобного. Две или три сказали, что они лично никогда ни с чем подобным не сталкивались; но многие признались, что довольно часто им приходилось слышать от врачей непристойные остроты и шутки на их счет. Одна девушка рассказала, что какой-то врач пытался к ней приставать, но, — тут на губах лейтенанта Липпы появилась торжествующая улыбка, — она ему влепила как следует, и он отстал. С тех пор ее оставили в покое.

Вконец покоренный, полковник Росс заставил себя сдержать улыбку.

— А тот офицер, — спросил он, — ну, тот, которому влепили, — вы знаете его фамилию?

— Да, сэр, — ответила Липпа. — Думаю, что это тот самый, о котором упомянула капитан Бертон. Но девушка сказала, что не хочет поднимать скандал. Она сказала, что, видимо, он просто дурачился; да вот только ей дурачиться не хотелось, и она ясно дала ему это понять. Естественно, что никто из девушек не хочет давать свидетельских показаний. Я думаю, что те офицеры это прекрасно понимают, вот и пользуются…

— Согласен, — сказал полковник Росс. — Но не следует забывать, что такие обвинения легко выдвинуть и против ни в чем не повинного человека, так что, даже если мы и уверены, что это правда, все равно потребуются более веские доказательства. Может, сначала поговорить с врачами, которые проводят эти осмотры.

— У лейтенанта Липпы есть предложение, — сказала капитан Бертон. Она одобрительно взглянула на Липпу, точно учитель, который гордится первым учеником в классе и не прочь, чтобы тот показал с лучшей стороны себя и тем самым своего учителя. — Вы позволите ей его изложить?

— Разумеется, — сказал полковник Росс. Слушаю вас, лейтенант.

— Не знаю, насколько это реально, сэр, — сказала лейтенант Липпа. — Я просто подумала, что, может быть, вместо того чтобы посылать женщин в госпиталь на территории базы, было бы проще прислать врача к нам. Мы могли бы оборудовать комнату в административном здании; здесь, во всяком случае, никто не станет подсматривать. И потом, здесь врач не будет чувствовать себя так вольготно и не станет заигрывать с девушками.

— Прекрасное предложение, лейтенант, — сказал полковник Росс. — Мне кажется, его следует не мешкая привести в исполнение. Вы подготовите комнату, капитан, а мы обеспечим установку необходимого оборудования. Майор Маккрири мог бы выделить человека для дежурства здесь каждый день в определенные часы. Запишите, пожалуйста, Стив.

— Это было бы просто замечательно, полковник, — сказала капитан Бертон. — Помимо всего прочего, из-за этого приходится тратить столько времени…

Неожиданно зазвонил висевший на стене в углу телефон. Женщина средних лет в лейтенантской форме, сидевшая слева от капитана Бертон, вскочила и сняла трубку. Потом повернулась к ним и с выражением благоговейного ужаса сказала:

— Простите, мэм. Полковник, вас спрашивает генерал Бил.

Полковник Росс встал.

— Мы пока выйдем, полковник, — засуетилась капитан Бертон. — Подождем на улице. Боюсь, телефон не очень-то удобный…

— Ничего, сойдет, — сказал полковник Росс и подошел к телефону.

— Я вам позвонил, как только приземлился, судья, — сказал генерал Бил. — Надеюсь, сержант передал. Полетал над аэродромом, как и собирался. Поднялся на сорок одну тысячу двести, это без поправок. Мог бы еще Немного прибавить, но головки цилиндров чертовски накалились, а сам я чертовски замерз. И я плюнул — боялся запороть двигатель; Дэнни бы этого не пережил. Он с ним столько провозился.

— Понятно. Очень хорошо, — сказал полковник Росс. Он не мог понять, с чего это генерал ему звонит: чтобы сообщить все эти подробности о температуре цилиндров, высоте полета и любви Дэнни к моторам? Возможно, генерал просто пытается отогнать от себя призрак злосчастного Вуди, который снова стал преследовать его, как только он приземлился. — У вас все в порядке, Нюд? — спросил он.

— Нет, — ответил генерал Бил. — Совсем даже не в порядке. Мы здорово вляпались, судья. И похоже, сами в этом виноваты. Дело вот в чем. Джобсон прилетел в Вашингтон в час и пошел прямо в Пентагон. Я только что с ним разговаривал, с ним и с начальником штаба ВВС. Во-первых, как вы и думали, им не понравился наш циркуляр — насчет отдельных клубов.

Полковник Росс убедился, что в комнате никого нет и дверь в коридор закрыта.

— А как эта инструкция к ним попала? — сердито закричал он. — Вы что, хотите сказать, что Джобсон им ее показал? Он что, не понимает, что от него требовалось лишь добиться отмены допуска для Джеймса? Тем более что для этого были все основания. Какого черта он суется не в свое дело!

— Видите ли, судья, не думаю, чтобы он показал им инструкцию. Я же говорю, что мы здорово влипли. Это сделал не Джобсон. Они мне позвонили. И я вынужден был сам прочитать им текст по телефону. Когда Дед выставил Джеймса, знаете, что тот сделал? Он пошел прямо на телеграф. В группе ВВС получили от него телеграмму. Думаю, кто-то должен был об этом позаботиться. Гораздо разумнее было бы оставить его на базе.

— Для того чтобы совершать разумные поступки, нужны разумные люди. А у нас их нет. Что было в телеграмме?

— Я не видел текста, судья. Но думаю, в ней говорилось, что мы выставили его силой, что ему не удалось ко мне пробиться и что он просит подтвердить мне лично разрешение военного министерства.

— А что же Джобсон? Растерялся?

— Там вот как все получилось: офицер группы ВВС принес телеграмму, когда Джобсон как раз был у начальника штаба. В довершение всего Джеймс написал в конце, что, по его мнению, его выставили из гарнизона, чтобы скрыть, что у нас проводится политика расовой сегрегации, которая, как он полагает, противоречит директивам главного штаба ВВС. Естественно, Джобсона спросили: «Это правда? У вас там что, и вправду насаждают сегрегацию? Расскажите, что там у вас происходит». Джобсон просто не знал, куда деваться.

Справедливости ради нужно отметить, что, хотя полковник Джобсон, старый кадровый военный, не отличался ни особым умом, ни рассудительностью, в данном случае он поступил совершенно правильно. Ему был задан прямой вопрос, и он не мог солгать. Такой циркуляр существовал. Полковник Моубри сам проложил к этой мине бикфордов шнур, и, в каком бы месте его ни подожгли, в любом случае все должно было закончиться оглушительным взрывом. Конечно, можно все объяснить неблагоприятным стечением обстоятельств: Бенни случайно врезал в нос не тому, кому следует; Джеймс прибыл в Оканару в самый неподходящий момент и остался без присмотра в самом неподходящем месте; по чистой случайности телеграмму с протестом Джеймса положили на стол начальника штаба ВВС как раз тогда, когда там был полковник Джобсон; но не случись всего этого — по отдельности или вместе, — мина все равно сработала бы по какой-нибудь другой причине.

И зачем только Уилбур Райт научил Деда летать, подумал полковник Росс. Сейчас ему даже казалось, что было бы лучше для всех, если бы этот Уилбур Райт и талантливый лейтенант Моубри, черт бы их побрал, свернули себе шею на том знаменитом пастбище.

— Ну и что теперь? — спросил он.

— Думаю, мы теперь не можем сделать то, что запланировали, — смущенно сказал генерал Бил. — Во всяком случае, не так, как собирались. Они хотят, чтобы мы немедленно приняли меры.

— Какие меры?

— Чтобы мы внесли изменения в циркуляр, добавив в него два параграфа примерно следующего содержания… постойте-ка, дайте мне текст, Вера. Ага, вот послушайте, судья, я прочту параграф четыре. Для обеспечения тесного взаимодействия, необходимого для самостоятельно действующей боевой единицы, весь личный состав прикомандированной группы будет пользоваться одними и теми же помещениями и прочими объектами, перечисленными в параграфе два. Им запрещается вход в помещения, предназначенные для постоянного личного состава АБДИПа, за исключением почты, отдела финансовой службы, главного гарнизонного магазина, а также тех зданий и частей зданий отдела изучения личного состава, которые могут периодически использоваться для чтения лекций и занятий. Конец параграфа. Параграф пять. Копии настоящего циркуляра должны быть розданы всем офицерам, прикомандированным в настоящее время в связи с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три; каждый из упомянутых офицеров должен прочесть циркуляр и вернуть копию в штаб после того, как заверит своей подписью прилагаемое ниже заявление о том, что он читал приказ и понял его содержание. Конец параграфа. Конец циркуляра.

Полковник Росс на некоторое время задумался, потом угрюмо произнес:

— Добейтесь, чтобы в параграфе пять они исключили слова в настоящее время, и дальше надо заменить заверит своей подписью на подпишет. В параграфе пять в список исключений следует добавить амбулаторный пункт и церковь. Мы же не можем лишить их права на медицинское обслуживание и утешение в религии. Кто этим займется и когда?

— Слышали, Вера? — спросил генерал Бил. — Пожалуйста, внесите изменения, о которых говорит судья. Я попросил размножить на мимеографе. Копии будут готовы после четырех. И приказал отделу личного состава собрать этих ребят в четыре тридцать. Мне так и сказали — сам эту кашу заварил, сам и расхлебывай. Так что, пожалуй, лучше мне самому этим заняться и никому не перепоручать. Во всяком случае, не Деду.

— Уж это точно, — сказал полковник Росс. — Я бы ему больше вообще не стал ничего поручать. — Он тут же пожалел, что не сдержался и дал прорваться раздражению. — Не записывайте это, Вера, — сказал он. — И сделайте одолжение, отключитесь пока от линии. А то я могу сказать еще что-нибудь, что лучше не стенографировать.

— Да и я, пожалуй, тоже, — засмеялся генерал Бил. — Пока можете повесить трубку, Вера.

— Слушайте, Нюд, — сказал полковник Росс. — Расскажите поподробнее о настроении в Вашингтоне. Эти параграфы, которые вам продиктовали, что это было — предложение или приказ? Вам посоветовали их добавить или же приказали?

— А вы можете отличить предложение от приказа, когда речь идет о Вашингтоне? Мне рекомендовали действовать именно таким образом, но я почувствовал, что пахнет жареным. Я сам в это вляпался и сам выбираюсь — но делать это нужно побыстрее и без шума. Я знаю, что подобные неприятности были в Учебном командовании, в Техасе. Тоже насчет клуба. Дед как раз это и имел в виду. Все это чертовски сложно. Скажем, у тебя обучается большая группа белых бомбардиров и очень маленькая группа цветных. Командиру учебного центра абсолютно до лампочки, какого цвета кожа у его бомбардиров, лишь бы клали свои игрушки точно в цель или — если перестать себя обманывать, как это делают наши друзья наверху, — в пределах нескольких тысяч футов от цели. Курс обучения трудный, времени всегда не хватает, потому что сроки очень жесткие. Он должен выдать хороших бомбардиров — иначе… И вот если большая группа недовольна, что им приходится пить пиво вместе с курсантами меньшей группы, возникает моральная проблема. Если в результате страдает боевой дух одной из групп, какой группой вы бы пожертвовали на его месте?

— Какой толк сейчас рассуждать, — сказал полковник Росс. — Давайте лучше подумаем, что нам делать. — Он поглядел на обшитую досками стену, украшенную плакатом, где на фоне плывущих по небу облаков торчали три деревянных креста, один из них был увенчан стальной каской. Надпись под плакатом гласила: Женщины! Они уже ничем не помогут стране — но вы можете! Вступайте в ряды Женской Вспомогательной Службы! — В любом случае за все спросят с вас, Нюд, — сказал полковник Росс. — Если сделаете, как велят, но результата не будет, скажут, что сами виноваты, зачем согласились, у вас, мол, своя голова на плечах. Вам там, мол, на месте, виднее.

В одном генерал Бил был прав: предложения, исходящие из главного штаба, невозможно отличить от приказов, по той простой причине, что любое предложение — тот же приказ, только в другой форме; предложения обычно лишь дополняют или уточняют содержание приказа. Например, в данном случае суть приказа такова: ты должен как можно скорее расхлебать кашу, которую заварил. Тут предложение как раз определяет, что значит «расхлебывать кашу». Чтобы командование осталось довольным, решение проблемы должно удовлетворять всем требованиям, содержащимся в неявном виде в этом предложении. Так, смысл четвертого параграфа сводится к следующему: решить проблему — значит компенсировать ущерб, нанесенный боевому духу негритянских летчиков; для этого нужно убедить их в том, что в прежнем циркуляре не было ничего для них оскорбительного. Параграф пять следовало читать так: Ни в коем случае нельзя подрывать дисциплину; нельзя давать повод думать, что ты уступил нажиму, а значит, уступишь и в следующий раз. Вместе оба эти пункта гласили: В любом случае ни при каких обстоятельствах твои действия не должны компрометировать Главный штаб ВВС, доставлять лишние хлопоты в это трудное военное время и заставлять начальство лезть из кожи вон, пытаясь увязать провозглашенную теорию с существующей практикой. Наконец, в предложении подразумевалось (хотя и не было сказано прямо, потому что генерал-майор Бил это и так прекрасно знал) следующее: Неисполнение этого приказа по каким бы то ни было причинам будет расцениваться как прямое неповиновение и нарушение воинской дисциплины, так что смотри, парень!

— Добавьте в циркуляр четвертый параграф, Нюд, — сказал полковник Росс. — А параграф пять опустите. Я зачту им исправленный вариант, и на этом давайте закончим. Вряд ли мы что-то выиграем, если заставим их расписаться на приказе. Точно так же нет никакого смысла вам самому его читать. Во-первых, можете не сомневаться, кто-нибудь поднимет руку и скажет: «Я не могу подписать приказ. Я его до конца не понял». И к пяти часам вам придется половину из них посадить под арест. А во-вторых, если приказ прочту я и кто-нибудь в задних рядах попытается возразить, то я могу сделать вид, что ничего не слышал. Другое дело вы — вам придется сразу же поставить наглеца на место. Как только они узнают, для чего их собрали, и услышат приказ, они сразу поймут, что мы знаем об их планах. Пройдет часа два, не меньше, прежде чем они решат, как быть дальше. А с клубом придется сделать иначе. Пусть Джонни приведет своих ребят в клуб к половине пятого. А офицера, который будет исполнять обязанности начальника полиции, мы поставим в дверях, и он их просто не впустит внутрь, если они вздумают прийти. Лучше бы, конечно, сделать так, как я предлагал с самого начала. Но после того, как мы прочтем приказ, мы уже не сможем делать вид, будто думаем, что они просто не знают о запрете пользоваться гарнизонным клубом.

— Но вы уверены, что это сработает, судья? — спросил генерал Бил. — Если мы выполним их указания и не решим проблемы, это, конечно, плохо. Но если мы в чем-то отступим от их плана и провалим дело, будет в сто раз хуже.

— Вы неправильно ставите вопрос, — сказал полковник Росс. — Я спрошу иначе: хотите наверняка нарваться на неприятности? Тогда делайте точно так, как они велят. И, будьте уверены, вы эти неприятности получите. Сделаете по-моему — может, еще и обойдется.

— А не получится, что мы просто уклоняемся от исполнения приказа? — Генерал Бил задумался. — Мне передали, что сегодня здесь будет Джо-Джо Николс, где-то часов в шесть-семь. Он наверняка еще был в Пентагоне, когда разразился сказал. Скорее всего, он в курсе дела и знает, какие инструкции мы получили из штаба. Честно говоря, не представляю, как я ему скажу, что мы поступили по-своему. — Он снова помолчал. — Джо-Джо отличный парень, судья. Возможно, вы его мало знаете. Можете мне поверить, он не из тех, кто по поводу и без повода бежит докладывать. Но наверху ему доверяют, и он это ценит — он не станет делать вид, будто не заметил того, что как заместитель начальника штаба был обязан заметить. Мне хотелось бы покончить с этой историей до его приезда.

— Вряд ли это удастся, — сказал полковник Росс. — Тут уж ничего не поделаешь.

— Наверное, вы правы, — сказал генерал Бил. — С Джеймсом мы, конечно, перегнули палку. И теперь все пошло наперекосяк. Если бы не это — ну да что теперь говорить! Дед сказал, что у вас было совещание.

— У нас?! Это у него было совещание, — сказал полковник Росс.

— Но вы согласны, что лейтенантов нужно проучить? Дед считает, что Одиннадцатая воздушная армия — самое подходящее для них место. Это нетрудно устроить. У них не хватает офицеров по всем специальностям. Чтобы не забывали, что они — в армии.

Полковник Росс тяжело вздохнул.

— Ради всего святого, Нюд, — не выдержал он. — Да мало ли что считает Дед! У вас же своя голова на плечах! Нас обвиняют в расовой дискриминации. Мы выставили репортера из гарнизона. Двое наших офицеров пытались добиться для него допуска. И что же — теперь начальству доложат, что эти двое высланы на Богом забытый скалистый остров Алеутского архипелага? Кстати, если вы не знаете — один из них журналист.

— Хорошо, хорошо, согласен, — сказал генерал Бил. — Хоть вы-то не сходите с ума, судья. А то у меня такое впечатление, что все остальные уже давно спятили. И приходите сюда, как только освободитесь. Дед думает…

— Да не может он ничего думать! Он за всю свою жизнь ни разу не подумал. — Полковник Росс без лишних церемоний бросил трубку на рычаг; ему стало стыдно за убогий каламбур и за то, что не сумел сдержать злость. И хотя он и вправду не имел привычки чертыхаться, он во второй раз за сегодняшний день выругался про себя. Черт бы побрал этого идиота!

Он имел в виду Деда, старого бедного Деда; впрочем, отчасти это относилось и к Вуди, бедному, хотя и не такому уж старому Вуди; ведь это из-за него, из-за его слабоволия и расхлябанности (ему, как и Деду, всегда слишком потакали), неприятности сыпались на их головы, да так, что, как ни старайся, не успеваешь разгребать. А кому же приходится разгребать всю эту кучу? Разумеется, бедному старому судье, бедному старому Норму, бедному старому полковнику Россу, генеральному инспектору армейской авиации США. Ему ждать помощи неоткуда; ему нужно справляться самому — видимо, считается, что это его хобби, приятное развлечение в свободное от работы время.

Полковник Росс вытер вспотевший лоб, взял себя в руки и твердым шагом вышел из комнаты.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал он капитану Бертон. — Ну что, продолжим?

В половине четвертого полковник Росс в сопровождении капитана Бертон и сержанта Брукса прошел по настеленному на раскаленном солнцем песке дощатому тротуару к решетчатым дверям кухни-столовой женской вспомогательной службы. Толкнул дверь и, помаргивая, остановился на пороге — в первую секунду он ничего не видел после яркого солнца.

— Смирно, — услышал он взволнованный женский голос.

— Вольно, — сказал полковник Росс. В дальнем конце помещения стояли в одну шеренгу повара, пекари, дежурные наряда по кухне и столовой.

— Это лейтенант Миллер, начальник столовой, полковник, — представила капитан Бертон. — А это лейтенант Турк, она заступает начальником столовой на следующей неделе.

— Ясно, — сказал полковник Росс. — Рад вас видеть, лейтенант, — обратился он к Турк. — А я думал, вы работаете в библиотеке.

— В соответствии с инструкцией главного штаба мы время от времени переводим младших офицеров на новую должность — так они быстрее наберутся опыта и в случае необходимости смогут исполнять любую работу. А должность начальника столовой у нас исполняют без отрыва от основной работы.

— Разумно, очень разумно, — пробормотал полковник Росс. — Значит, так, кроме этих двух офицеров со мной пойдут еще старший наряда по кухне и главный повар. Остальные могут вернуться к работе или, если они сейчас не заняты, разойтись.

— Слушаюсь, сэр, — сказала лейтенант Миллер. — Это сержант Дэлука, старшая наряда, и сержант Лавмен, главный повар.

— Хорошо, начнем. Сначала осмотрим кухню. Ага, доска объявлений. Посмотрим… Так… Результаты ежедневных осмотров, расписание вывоза мусора, меню на день, карточки рабочих кухни-столовой… Все документы сегодняшние, сержант?

— Так точно, сэр.

— Хорошо… Фамилии поваров проставлены… Фамилия старшего наряда и начальника столовой… Все в порядке, пометьте этот пункт в списке, Стив. Ладно, посмотрим дальше. Полы выскоблены, вымыты и вытерты насухо; плинтуса чистые, в углах тоже чисто. Прекрасно, сержант. Теперь плиты — откройте, пожалуйста, все духовки. Замечательно. Рабочие столы — в порядке, раздаточное окно — в порядке. Колода для разделки мяса… В колоде трещина, сержант.

— Так точно, сэр. Мы послали заявку, чтобы прислали новую, но никак не можем ее получить.

— Дело в том, что мы снабжаемся со склада войск обслуживания, сэр. Нам сказали, что колода до сих пор не поступала.

— Если ответят то же самое в понедельник, придется их как следует потеребить — это уже вам, лейтенант Турк. Отметьте, что колода признана негодной, — обратился он к сержанту Бруксу.

— Но сегодня мы еще можем ею пользоваться, сэр? — спросила сержант Дэлука.

— Во всяком случае, не в моем присутствии. Но я сейчас УЙДУ. А теперь, пожалуйста, холодильники…

VI

Когда Натаниел Хикс вышел из здания отдела истребительной авиации, он увидел впереди знакомую прямую фигуру: по гаревой дорожке широко шагала лейтенант Турк.

В отличие от штаба в отделе истребительной авиации не было центрального кондиционера, но полковник Фоулсом — по праву начальника — установил небольшой кондиционер в окне своего кабинета. После прохладной комнаты жара на улице ощущалась особенно сильно, воздух был плотным, как вода. Впереди, уже на расстоянии ста футов, поверхность мощеной дороги начинала покачиваться, троиться и подрагивать, точно мираж, зависнув над землей на целый фут. Вдалеке так же подрагивало и покачивалось здание библиотеки, окруженное редкими соснами. Безоблачное небо было линялого голубого цвета, словно присыпанное слоем пыли. Горячий воздух обжигал легкие.

Натаниел Хикс прибавил шаг и догнал Турк. Она вздрогнула и обернулась — лицо у нее было озабоченное, покрытое мелкими капельками пота. Узнав Хикса, она облегченно вздохнула.

— Ливийский воздух, иссушенный зноем… Вы любите Мильтона? Много раз начинала его читать, но так и не осилила… А я думала, капитан, что вы сейчас где-нибудь в синем поднебесье… Ну как, удалось повидать генерала? — Она отстала, пропустила Хикса вперед и пошла с левой стороны. — Извините, сэр, — сказала она. — У нас только что была инспекция в столовой, мы чуть не погорели, и я теперь стараюсь соблюдать все уставы, инструкции и правила воинской вежливости и субординации.

— Вы же говорили, что заступаете только с понедельника.

— Так оно, слава Богу, и есть. Но наша капитан Бертон считает, что мне полезно заранее ознакомиться с кухонным хозяйством. К нам приходил полковник Росс. Он, конечно, просто прелесть, но те, кто полагает, будто его рыцарское отношение к слабому полу их спасет, если он обнаружит таракана в кладовке, глубоко заблуждаются, в чем пришлось сегодня убедиться лейтенанту Миллер. А тут еще какая-то неувязка с закупкой продуктов из главного фонда столовых. Мне придется достать и, что самое печальное, прочесть наставления десять дробь двести пять, десять дробь двести пятьдесят, десять дробь триста десять и десять дробь четыреста пять; либо дать все на откуп сержанту кухонного наряда, что, конечно, легче и, может быть, разумнее. Но дело в том, что сержант очень толстая девица и зовут ее Билли, причем это не прозвище — она так подписывается в ведомостях. Эти два обстоятельства вызывают у меня определенные подозрения. Боюсь, что она недостаточно тверда с любительницами транжирить продукты и мелкими воришками — из тех, кто служит под ее началом. Ну а как прошел разговор с генералом?

— Да как вам сказать… — ответил Хикс. — Я должен был отправиться в турне по отдаленным гарнизонам; но тут произошли новые важные события, и про меня как-то забыли; мне так и не удалось добраться до полковника Моубри и подписать у него письмо, где подтверждается, что теперь я важная шишка и все обязаны исполнять любые мои желания. Так что в конце концов я позвонил на командный пункт базы и сказал личному генеральскому пилоту, — как вам это нравится? — которого генерал отдал в мое распоряжение, что сегодня мы никуда не полетим. По-моему, не очень удобно получилось. Он меня довольно долго прождал. Скорее всего, до понедельника я никуда не поеду. И естественно, как только я отпустил пилота, позвонили от генеральского адъютанта, чтобы я забрал бумаги — они, оказывается, уже готовы. И тут же принесли телеграмму из Орландо: мой капитан Уайли только что пролетел через их аэродром и должен быть здесь в четыре тридцать. Я его сегодня не ждал. Вам не скучно меня слушать?

— Вовсе нет. Во всей этой суете чувствуется живое дыхание жизни. Продолжайте, я слушаю, Нат.

— Ну, за мной дело не станет, — ответил Хикс, отметив про себя, что она в первый раз назвала его по имени. — Пока я изучал это послание, пришел лейтенант Эдселл, и я вручил ему записку от лейтенанта Липпы. По-моему, он обрадовался, впрочем, он заметил, что, скорее всего, проведет выходные на гауптвахте; в связи с этим он стал подробно рассказывать, как расчихвостил полковника Моубри и погонял по стенкам старших офицеров во время разбора одной заварушки, в которую оказался замешан и наш отдел. Когда он меня до смерти утомил, я вспомнил, что мне нужно повидать полковника Фоулсома. Но сперва я зашел за моим письмом — и, как оказалось, правильно сделал. Как только полковник — а мы с ним уже неделю не разговариваем — на него взглянул, наши отношения чудесным образом наладились. Собственно, я пришел к нему по просьбе одного человека — тот просил узнать, возьмет ли Фоулсом его к себе в отдел. Полковник сказал, что подумает, потом добавил, что, скорее всего, сможет это устроить. Так что видите, со мной теперь выгодно водить дружбу.

— Приму к сведению, — сказала лейтенант Турк. Они подошли к зданию библиотеки. — Может быть, для начала есть смысл пригласить вас к нам в отдел на кока-колу? Как ни странно, наш холодильник работает исправно, так что кока-кола у нас всегда холодная.

— С удовольствием, но только в другой раз, спасибо, Аманда, — ответил Хикс. — Мне нужно сообщить тому парню о разговоре с Фоулсомом, а потом прилетает Уайли. Придется подскочить на аэродром — это его словечко, он сам из Алабамы, но его испортила служба в Британских ВВС; нужно его встретить, где-то поселить, потом сводить в офицерский клуб и пропустить с ним стаканчик-другой; так что видите, дел по горло. Сегодня на меня большой спрос.

— Ну, я-то о многом не прошу, — сказала лейтенант Турк. — Все, что мне нужно, — чтобы меня произвели в первые лейтенанты, а нам с Липпой разрешили бы жить вне территории базы в уютной квартирке или комнате — у меня как раз есть кое-что на примете. Будете снова беседовать с генералом — замолвите за меня словечко. А пока — до свиданья. — Она вытянулась, отдала по всем правилам честь и вошла в здание библиотеки.

Он прилетел на потрепанном П-40 с облупившейся краской на пятнистом, защитного цвета фюзеляже. Самолет с шумом прокатился вслед за джипом с надписью «Следуйте за мной» и занял свое место на стоянке. Мотор взревел, отчего крылья закачались так сильно, что, казалось, вот-вот отвалятся, сделал пару оглушительных выхлопов и замолк. Из размытого пятна проступили очертания пропеллера, делающего последние обороты.

В кабине Хикс разглядел капитана Уайли в белом летном комбинезоне и белом полотняном шлеме с болтающимися тесемками. Он помахал Хиксу, перебросил длинные ноги из кабины на крыло и спрыгнул вниз.

— Нет, вы только поглядите! — сказал он. — Ей-Богу, думал, не долечу. Этой колымаге, наверное, лет сто, не меньше! — Он ткнул кулаком в ветхий фюзеляж. — Я даже не знал, как убрать шасси. Никак не мог отыскать этот треклятый рычаг. Мы в училище такое старье не изучали. Ладно, запрашиваю дежурного на вышке, где здесь шасси убирается. А тот мне — да там же, где и у «киттихоуков». А я и на них ни разу не летал. Ну да зачем ему об этом знать. Вот, держите, — сказал он ефрейтору из экипажа наземного обслуживания; тот поставил колодки под колеса и стоял, ожидая дальнейших распоряжений. — Здесь все бумаги, сынок. И неплохо бы, чтобы кто-то обслужил машину. Не дожидаясь помощи Всевышнего.

Он вернулся к самолету и принялся откручивать проволочку, заменявшую замок багажного отсека. Открыв дверцу, он извлек из багажника старый вещевой мешок и потертый конверт с какими-то бумагами.

— Вы извините, Нат, — сказал он. — Я знаю, вы меня не ждали так рано. Но тут вот какая штука вышла — оказалось, мне в воскресенье заступать на дежурство. Так что завтра нужно обратно. Вот я и решил прилететь пораньше. Ничего, вы не против?

— Конечно, нет, Джим, все в порядке, — сказал Хикс. — Пошли, у меня там машина.

Капитан Уайли глядел на мир с высоты шести футов четырех дюймов. Для своего роста он весил не так уж много и казался худощавым; на самом деле он был очень крепкого сложения и обладал незаурядной силой. Ему не так-то просто было разместиться в кабине истребителя; в Орландо Хикс слышал, как командир поддразнивал Уайли — дескать, когда он летает на «спитфайре», ему приходится свешивать ноги по бокам кабины. У капитана Уайли был большой рот, крупный выразительный нос, большие темные глаза с прищуром; но особенно украшали его здоровый ровный румянец и атласная кожа, которым могла бы позавидовать любая девушка.

Уайли двигался несколько неуклюже, как это иногда бывает у слишком высоких людей. Но в отличие от недомерков, болезненно воспринимающих свой недостаток и оттого не в меру воинственных, он отличался неизменным миролюбием и доброжелательностью; впрочем, человек такого роста не может не привлекать всеобщее внимание; но даже если такое внимание лестно, оно достаточно утомительно. Чего только стоят все эти шуточки насчет того, куда он кладет свои длинные ноги в кабине самолета! А то кто-нибудь спросит с самым серьезным видом, какая температура в верхних слоях атмосферы; впрочем, у Уайли всегда была наготове добродушная улыбка, а если кто-то становился уж слишком назойливым, Уайли отшивал его короткой очередью ругательств, мастерски закрученных и в то же время настолько банальных, что в его устах они звучали вполне невинно.

Капитан Уайли с минуту постоял, покачиваясь с пяток на носки и улыбаясь Хиксу с высоты своего роста.

— Пожалуй, лучше снять эту штуку, — сказал он наконец. — А то прицепятся, что я хожу в летной форме, где не положено. — И он стянул с себя белый летный комбинезон.

Хикс углядел, что на полотняном шлеме была нашита бирка с надписью: y/о Граммет. На тесемках очков виднелась бирка поменьше: cm. л-нт Дэлл. Видимо, когда-то эти вещи принадлежали ныне погибшим летчикам. Потом товарищи по эскадрилье поделили их между собой; это делалось по самым разным соображениям — иногда по чисто практическим: почему бы и не использовать еще вполне пригодную амуницию; хотя была, конечно, в этом известная доля позерства, истинного или наигранного презрения к смерти; а иногда это делалось под влиянием каких-то смутных движений в тайниках души, где подлинные чувства могут соседствовать с банальными слащаво-сентиментальными сентенциями типа: «Хоть они и погибли, но по-прежнему будут жить в наших сердцах, онине забыты и не останутся неотомщенными».

Под комбинезоном у капитана Уайли оказались форменные брюки — несколько коротковатые — и выцветшая рубашка с закатанными рукавами. Капитанские полоски на распахнутом вороте так потускнели, что казались сделанными из вороненой стали. Над левым карманом рубашки были приколоты не положенные по уставу миниатюрные крылышки и виднелись косые сине-белые полоски орденской ленточки британского креста «За летные боевые заслуги». Над правым нагрудным карманом висели выцветшие крылышки Британских ВВС — обычная стандартная эмблема на булавке. Он достал из заднего кармана брюк засаленную пилотку, расправил ее и натянул на голову, сдвинув на одно ухо, как принято в Британских ВВС.

— Постойте, — сказал он. — Прихвачу, пожалуй, этот чертов парашют. А то, чего доброго, свистнут. Здесь такого не достанешь. Этот три года не перекладывали, так что я могу быть уверен, что он сложен, как надо.

Когда он вытащил из кабины парашют и забросил увесистую ношу на плечо, Хикс прочел на чехле: cm. л-нт Джонсон. Вряд ли старший лейтенант Джонсон хранил запасной парашют в своем шкафчике в казарме, скорее всего, это был тот самый парашют, который извлекли из-под обломков самолета после его гибели.

— А, вот это здорово, — сказал капитан Уайли, увидев автомобиль Хикса. — Надо будет и мне раздобыть машину, если останусь в Орландо. У них там так же, как у вас, — школа прикладной тактики где-то в лесу, у черта на куличках. Без машины страшно неудобно. А с бензином у вас как, свободно? И главное, если надо смотаться с девчонкой — никаких проблем. Операция «гнездышко». — Он развалился на сиденье и свесил из окна машины длинную руку. — Чем у вас закончилось с этим болваном, как его, Фоулсом, кажется? Вы ему не давайте себе на уши наступать, Нат. Хотел бы я поглядеть на этих умников на Мальте — по три, а то и по пять перехватов в день. Выматываешься в хлам. — Они подъехали к воротам КПП. — Минутку, приятель, — сказал капитан Уайли часовому. Согнувшись в три погибели, он извлек из заднего кармана брюк бумажник, раскрыл его и показал заложенное под целлофан удостоверение Управления генерал-адъютанта.

— Простите, капитан, — сказал часовой. — Вижу, вы не из нашей части. Должен вас предупредить, что отсутствие галстука после семнадцати ноль-ноль считается на территории оканарского гарнизона нарушением формы одежды. А сейчас семнадцать десять.

— Спасибо, приятель, — сказал капитан Уайли. — Нет проблем. — Он извлек из кармана брюк носовой платок и вместе с ним мятый-премятый галстук.

— И еще нужно спустить рукава рубашки и застегнуть пуговицы, сэр, — сказал часовой.

— Сделаем, — сказал капитан Уайли. — А как насчет ширинки? Пусть будет застегнута или после семнадцати ноль-ноль ее можно расстегнуть?

* * *

Полковник Росс сидел за столом под белым прямоугольником экрана для демонстрации учебных фильмов радом с майором Блейком. Стол стоял на возвышении в аудитории отдела личного состава. Лейтенант из отдела Блейка со списком группы в руках проводил перекличку. Такой же список лежал перед майором, и он ставил галочки против фамилий присутствующих.

Эхо гулко отдавалось в полупустом зале: аудитория могла вместить несколько сотен человек, сейчас здесь собралось всего человек восемьдесят или девяносто, так что заполнены были лишь несколько передних рядов. В комнате было нестерпимо жарко. Ощущение жары усиливалось ярким светом прожекторов, повешенных на балках мощных стропил, поддерживающих цилиндрическое, чуть приплюснутое окружье крыши. Унылые серые стены из бетонных блоков были украшены разноцветными диаграммами, выполненными яркими жирными линиями, иллюстрирующими развитие ВВС.

На одном рисунке маленькие синие человечки радостно входили внутрь трубочек, изображенных в виде системы вен и артерий, и внизу на шкале времени были помечены месяцы и годы. Трубочки устремлялись вправо и вниз, сближались и соединялись друг с другом. В нижней части листа все они сливались в одну; и на расстоянии двух лет от того места, где первый синий человечек вошел в трубопровод, стояла надпись: «Боевая авиационная группа».

На другом рисунке был изображен Б-17, с открытыми люками, из которых бомбы сыпались в черное небо, перечеркнутое огненными буквами: «Бомбы сброшены». Ниже стоял заголовок: «Что для этого требуется…», под которым шагали шеренги манекенов, показывавшие, сколько людей требуется для обеспечения полета только одного бомбардировщика: сколько входит в состав экипажа самолета, сколько работает на командно-диспетчерском пункте, в отделе обслуживания, в транспортном и административно-хозяйственном отделах и так далее.

Бóльшую часть противоположной стены занимал гигантский плакат, озаглавленный «Диаграмма роста численности личного состава армейской авиации США». Плакат изображал длинную шеренгу бравых молодцов с квадратными челюстями, стоявших по стойке «вольно по-парадному». Каждый следующий солдат в шеренге был ростом выше предыдущего, вырастая от четырехдюймового карлика на отметке тридцать восьмого года до великана высотой в тринадцать футов на рубеже сорок четвертого.

Полковник Росс рассеянно разглядывал диаграммы; в другое время они его наверняка бы заинтересовали, но сейчас его мысли были заняты другим. Он сидел неподвижно, на душе у него кошки скребли, время от времени он тяжело вздыхал, от усталости и тяжелых предчувствий — сказывались жара в этом похожем на склеп зале, длинный и трудный день, томила мысль о предстоящей неприятной и весьма сомнительной миссии. Перед тем как прийти сюда, он принял еще одну таблетку и теперь с мрачным любопытством прислушивался к звону в ушах. Обычно в таких случаях он старался отвлечь себя мыслями о предстоящем деле, но сейчас этот способ не годился: он знал, что это не улучшит ни его настроения, ни самочувствия. Хотя сначала он все же попытался. Едва они уселись, он принялся не спеша рассматривать офицеров в зале — здесь собрались летчики, прикомандированные в связи с проектом ноль дробь триста тридцать шесть дробь три. Он пытался угадать настроение группы и, если удастся, определить ту, скорее всего, маленькую горстку зачинщиков, способных организовать остальных.

Вскоре полковник Росс заметил, что, почувствовав на себе его пристальный взгляд, все они — а это были совсем еще мальчики — тотчас же отводили глаза. Точно так ведут себя под взглядом учителя школьники, задумавшие какую-то шалость или знающие, что кто-то из товарищей ее задумал. И не их вина, что движение белков глаз более заметно на черных лицах, чем на белых. Было бы несправедливо из-за этого считать их более скрытными, более плутоватыми и изворотливыми, чем белые.

С другой стороны, не так-то легко сохранять беспристрастность, когда устал и доведен до отчаяния трудностями, возникшими не по твоей вине и которые ты, по всей вероятности, не в силах преодолеть. Не так-то просто было признать, что скрытность, плутоватость и изворотливость, которые он приписывал этим чернокожим парням, — возможно, всего лишь плод его воображения. Если взглянуть на этих ребят непредвзято, то неловкость, которую они испытывали, должна даже вызывать симпатию: они еще очень молоды и чувствуют себя явно не в своей тарелке. Им не раз приходилось сталкиваться с несправедливостью, преодолевать множество препятствий, полагаясь только на собственные силы, чтобы получить офицерское звание. Можно смело сказать, что эти ребята с крылышками пилотов на груди — штурманы и бомбардиры — достигли большего, чем белые летчики. Им труднее было получить образование, давшее возможность поступить на офицерские курсы. Так что, скорее всего, здесь собрались натуры одаренные, мужественные, незаурядные.

Полковник Росс не сомневался, что именно так и нужно относиться к этим ребятам, ведь наверняка они обладают всеми этими прекрасными качествами. Его тревожило, что он никак не может преодолеть в себе раздражение, порожденное досадой на неприятности, свалившиеся из-за них на его голову. Ему с самого начала не понравилось, что они отводят глаза, встречаясь с ним взглядом, он знал, что первое неблагоприятное впечатление будет разрастаться, пока не превратится в устойчивую неприязнь.

Для того чтобы понять, куда тебя может завести дорога, вовсе не обязательно пройти ее всю до конца. Полковник Росс сумел остановиться в самом начале пути; и все же ему было не по себе от мысли, что у него в глубине души таится предубеждение, способное в любой момент вырваться наружу, выйти из-под его контроля, наподобие бурного химического процесса или цепной ядерной реакции. Он подумал, что, как ни странно, сейчас ему было бы гораздо легче, если бы он заставил себя думать о своем здоровье, погоревать о первых звоночках — предвестниках инсульта, которого ему не миновать, если не будет беречься; подумать, наконец, о смерти и попытаться приучить себя к мысли, что в конце концов она несет нам избавление; впрочем, мало кому удается этим утешиться.

Так или иначе, ничего не поможет. Как ни крути, таков уж удел человеческий, и несовершенный наш разум гаснет с годами, и хрупкая плоть слабеет. Остается только держаться, как подобает мужчине — не хандрить и не жаловаться. Разглядывая большие диаграммы, полковник Росс заставил себя сосредоточиться на деле, ради которого он сюда пришел. Через пару минут ему нужно будет что-то сказать. Пора наконец решить, что же он скажет — если скажет — после того, как прочтет приказ. Прочтет сам, хотя это мог сделать кто угодно — майор Блейк или даже его лейтенант, — а раз так, значит, у Росса была какая-то иная цель. Так зачем он сюда пришел? Что заставило его прийти?

Ответ был прост.

Он пришел сюда потому, что не хотел, чтобы этим делом занимался генерал Бил. Он пришел сюда потому, что во всем гарнизоне не было человека, кому бы полковник мог доверить уладить это дело; он и сам не был уверен, что сумеет его уладить; но по крайней мере он знал, что хоть не навредит. Можно было бы, конечно, поручить это Моубри, или Джобсону (если бы тот был сейчас в Оканаре), или Джонни Сирсу, как начальнику полиции; они, конечно, люди разумные, но беда в том, что порой они поступают вопреки всякому здравому смыслу.

Полковник Росс вовсе не считал их круглыми дураками — даже Деда. По-своему Дед был вовсе неглуп. Просто все они мыслили чересчур прямолинейно. Каждый из них знал лишь свои непосредственные обязанности и исполнял их — нельзя сказать, чтобы дурно или неумело, просто слишком буквально и недальновидно. Сделав то, что от него требовалось, каждый ждал, когда произойдет то, что должно произойти. Потом они изучали новую ситуацию, определяли, что должны сделать в этой ситуации, и снова исполняли то, что от них требовалось, тем самым напоминая шахматиста, способного думать лишь на один ход вперед. Сделав пять или шесть ходов (каждый из которых сам по себе вроде бы и неплох), он вдруг с удивлением видит, что беда грянула там, где он никак не ожидал, и теперь ему грозит неминуемый мат. Нет, положиться на таких людей было бы слишком рискованно. Кто-то должен помочь Нюду выкрутиться из этой истории, но никто из них на это не годится. Вряд ли они справятся с этим делом лучше, чем сам Нюд.

Мысль о том, что он, полковник Росс, несмотря на усталость и опустошенность, готов и даже сам рвется спасать Нюда от его подчиненных и от себя самого, невольно заставила вновь задуматься о постоянно мучившем его вопросе: о мотивах, управляющих человеческими поступками, — вопросе, пожалуй, одном из наиболее для него интересных и наименее изученных. Какие мотивы движут его поступками? Генерал был взвешен на весах и найден очень легким в этой истории с Бенни. Полковник Росс тут же закрыл на это глаза, хотя прежде никогда бы себе этого не позволил. Ясно, что это неспроста; и тут ему пришла в голову мысль, которая, однако, никоим образом не примирила его со всей этой историей; он подумал, что в чем-то очень важном его отношение к генералу весьма похоже на отношение самого генерала к Бенни Каррикеру.

Генерал Бил любил своего драчливого Бенни, своего чудо-летуна, любил ревнивой, безрассудной любовью. Он все время думал и беспокоился об этом трудном, избалованном и сумасбродном чаде, ему казалось, что Бенни нуждается в постоянной заботе — а кто еще о нем позаботится? Кто возьмет этот труд на себя? И кто еще, кроме него, может с этим справиться? Бенни был волен делать все, что ему вздумается, лишь бы разрешал генералу Билу верно ему служить.

Лейтенант из отдела майора Блейка тем временем продолжал перекличку.

— Второй лейтенант Уиллис, Стэнли Джей?

Ответа не было.

Полковник Росс встрепенулся:

— Отметьте, что он отсутствует. Я в курсе дела.

Кто-то из заднего ряда крикнул:

— Он в госпитале…

По залу прокатился приглушенный гул.

Лейтенант повернулся кругом и доложил майору Блейку:

— Отсутствующих без уважительных причин нет, сэр.

Майор Блейк поднялся. Подправил рукой кончики усов, потом, опершись костяшками пальцев о крышку стола, наклонился вперед и громко официальным тоном сказал:

— Вас собрали для того, чтобы полковник Росс, инспектор ВВС, представляющий здесь генерала Била, мог прочесть вам исправленный текст приказа, где уточняются права и обязанности военнослужащих, временно прикомандированных к АБДИПу. Прошу вас внимательно выслушать. Это очень важно. Итак, слою полковнику Россу.

Полковник Росс встал из-за стола.

— Прежде всего, — произнес он, — я бы хотел сказать несколько слов о сути проекта и о причинах, по которым вас сюда направили. — Он замолчал, медленно и внимательно обвел взглядом рады черных лиц. — Вы принадлежите к немногим избранным, — продолжал он, — вас отобрали из большого числа претендентов; за время обучения вы проявили способности и черты характера, позволяющие использовать вас в качестве основного ядра при осуществлении проекта, имеющего огромную важность для ВВС и для страны в целом.

Полковник Росс снова на минуту замолк и оглядел лица сидевших в первом ряду. Он увидел взволнованный блеск глаз, снова услышал — во всяком случае, ему показалось, что слышит, — ропот, на этот раз едва различимый.

— Я уверен, что все вы хорошо знаете боевые заслуги летчиков Девяносто девятой истребительной эскадрильи. Проявленное ими мужество и боевое мастерство подсказали главнокомандующему ВВС сухопутных войск мысль о том, что, когда у нас будет достаточно подготовленных пилотов, бомбардиров, штурманов и стрелков из числа цветных военнослужащих, можно будет создать столь же эффективную группу средних бомбардировщиков. Это время настало. И выбор пал на вас.

Он решил снова сделать паузу, чтобы проверить, насколько ему удалось овладеть аудиторией, подчинить их себе властным голосом и уверенным видом; но они молчали — видимо, решили дать ему высказаться до конца. И хотя в молчании некоторых чувствовался скрытый протест, все они, видимо, догадывались, что ему известно об их заговоре, и рассчитывали узнать из его речи, как много он знает и что собирается предпринять.

— Вас ознакомили с планом нашей дальнейшей работы, — сказал полковник Росс. — На основании результатов тестов и достижений в боевой подготовке здесь, в Оканаре, будут распределены обязанности каждого внутри группы. После этого вас направят в Орландо, в школу прикладной тактики, где вы прослушаете курс командиров эскадрилий и офицеров административно-хозяйственной службы авиационных групп. Вы составите то ядро, вокруг которого впоследствии могут быть организованы и обучены авиационные группы полного состава. Я надеюсь, что в будущем те, кому доведется служить в одной из ваших эскадрилий, смогут гордиться этим не меньше, чем летчики Девяносто девятой истребительной эскадрильи. А теперь я зачту вам приказ, — не останавливаясь, продолжал он. — Это тот же приказ, с которым вас ознакомили в день приезда, но с добавлением одного параграфа, в котором определяются ограничения на тот период, пока вас не расформируют по авиационным группам. Мы надеемся, что вы будете добросовестно исполнять все, что от вас требуется. Успех работы вашей группы будет зависеть от точного соблюдения всех предписаний, от вашего поведения и военной выправки, от быстрого и точного исполнения приказов, все это не менее важно, чем профессиональные навыки. Итак, послушайте текст приказа. «Штаб Управления анализа боевых действий и потребностей авиации сухопутных войск, Оканара, Флорида…»

Полковник Росс читал медленно и отчетливо.

— …приказ подписан генерал-майором Билом, — закончил он и посмотрел в зал — ему хотелось понять, что скрывается за наступившим молчанием, — и невольно почувствовал исходившую из зала волну скрытого недовольства. У него было всего несколько секунд на размышление, и, поколебавшись, он все же спросил: — У кого есть вопросы по приказу, джентльмены?

Он услышал, как скрипнул стул под майором Блейком — тот не мог вмешиваться в действия старшего, но чувствовалось, что он не одобряет этой, как он считал, уступки мятежникам. Полковник Росс молча ждал вопросов.

Из задних рядов раздался чей-то голос:

— В общевойсковом уставе двести десять, раздел десять, параграф девятнадцать, сказано об офицерских клубах; там говорится, что они должны быть открыты для всех офицеров, проходящих службу в данном гарнизоне.

Майор Блейк снова возмущенно скрипнул стулом.

— Встаньте, пожалуйста, — сказал полковник Росс. — А то я не вижу, с кем разговариваю. Спасибо. Да, вы совершенно правы. Именно так говорится в уставе организации службы в гарнизонах, военных городках и на авиабазах. Ни одно общественное здание не должно использоваться исключительно для какой-то особой, привилегированной группы. Но приказ, который я вам только что прочел, совсем о другом. В этом приказе генерал Бил объясняет причины, по которым отдельные здания и сооружения на территории АБДИПа закрыты для прикомандированных. Если вы будете пользоваться этими помещениями вместе с постоянным личным составом гарнизона, не имеющим отношения к вашей группе, это может помешать развитию у вас чувства локтя; а это является одной из наиболее важных целей, преследуемых данным проектом. Надеюсь, вы это понимаете?

Еще один офицер поднялся на противоположном конце аудитории.

— А скажите, полковник, — спросил он, — отдельные вагоны для черных на местной железной дороге, они что, тоже призваны развивать чувство локтя?

— Это должны вам объяснить те, кто принимает законы в этом штате, — сказал полковник Росс. — Мы с вами служим в армии. Ни в одном из армейских уставов вы не найдете упоминания о каких бы то ни было различиях в зависимости от расы, вероисповедания или цвета кожи. И вы это знаете. Солдат — всегда солдат; это все, что я могу вам сказать как представитель армии США.

Снова поднялся тот, кто задавал первый вопрос.

— Сегодня утром из гарнизона выставили человека, который хотел с нами поговорить, полковник. Я это сам видел.

— Человека, которого выставили из гарнизона, лейтенант, выставили потому, что он нарушил правила, обязательные для всех журналистов, допущенных на территорию части. Он отправился беседовать с вами, не дождавшись разрешения генерала Била, что совершенно недопустимо. Если в газету попадут сведения о некоторых видах техники, расположенной на территории части, и деятельности личного состава, этим обязательно воспользуется разведка противника. Поэтому ничего нельзя печатать без соответствующего разрешения. Необходимо строго соблюдать все правила секретности, иначе это может обернуться огромными дополнительными потерями и даже повлиять на исход крупных боевых операций. Я рад, что вы об этом заговорили. Мне бы хотелось, чтобы тут была полная ясность. — Полковник Росс взглянул на часы. — К сожалению, у меня нет больше времени, чтобы ответить на другие ваши вопросы, — сказал он. — Однако вы, разумеется, знаете, что как инспектор ВВС, то есть генеральный инспектор генерала Била, я обязан заниматься расследованием всех жалоб и нарушений. Каждый из вас вправе в свободное от службы время прийти ко мне в кабинет и обсудить со мной любую проблему. Так что я надеюсь, если у кого-то возникнут вопросы, он придет ко мне, и мы все как следует обговорим.

Кто-то сказал — негромко, но так, чтобы можно было услышать:

— Вот-вот, поговорим — и разойдемся…

Полковник Росс пропустил это замечание мимо ушей.

— Можете распустить группу, майор, — сказал он.

Он прошел до края подмостков, спустился по ступенькам и вышел в боковую дверь.

VII

Над высоким юго-западным углом ангара номер один, в большой шестиугольной стеклянной башне, залитой полуденным солнцем, не таким ярким, как снаружи, потому что стекло было сине-зеленого оттенка, а воздух охлаждался постоянно включенными кондиционерами, сидели четыре девушки из женской вспомогательной службы — операторы контрольно-диспетчерского пункта; лица их были обращены в сторону огромного треугольника, образованного пересечением взлетно-посадочных полос общей протяженностью в шесть тысяч футов.

В начале войны здесь попытались применить новый способ маскировки территории: сверху казалось, будто внизу не военный аэродром, а обычные фермы и рощи апельсиновых деревьев, которых так много вокруг Оканары. На крышах и серых бетонных взлетных полосах намалевали черные пятна, изображающие деревья, между которыми извиваются грунтовые дороги, также нарисованные специальной краской. Между взлетными полосами были посажены настоящие деревья — как бы продолжение нарисованной рощи, а там, где оканчивались нарисованные дороги, шли дороги настоящие, по краям которых были поставлены крыши домов, укрепленные на небольшом расстоянии от земли, чтобы они отбрасывали тень. Время от времени этот камуфляж вводил в заблуждение молодых летчиков, только что выпущенных из учебки, заставляя их делать лишний круг перед заходом на посадку. Возможно, в то время, когда была сделана маскировка, она имела определенный психологический эффект, ибо давала почувствовать, что идет война, что существует реальная угроза и база готова встретить и отразить любое нападение.

Однако все эти ухищрения ни на секунду не обманули бы вражеских летчиков, тщательно подготовленных для бомбежек аэродромов. Тем более что одна из взлетно-посадочных полос — та, что тянется с северо-запада на юго-восток, — проходит совсем рядом с самым большим из здешних водоемов — озером Лейледж, которое можно без труда узнать сверху по величине и характерной форме. Если это озеро — очень глубокое, питавшееся подземными источниками, в целую милю длиной и шириной более полумили — не осушить, не засыпать или не перекрыть дощатым настилом, то определить положение базы не составляет никакого труда. В конце концов все это признали, и идею с маскировкой оставили; краска поблекла, многочисленные сооружения, имитировавшие дома и хозяйственные постройки, просели и разваливались; а взлетным полосам присвоили обычную нумерацию и снабдили указателями, на которых обозначалась их длина и приблизительный магнитный азимут — для всех, кому эти сведения могли понадобиться.

Такое же послабление было сделано и для некогда жестких правил о рассредоточении самолетов на летном поле. Начальство наконец вынуждено было отказаться от леденящего душу предположения, что немецкие бомбардировщики могут появиться здесь в любую минуту, поскольку это доставляло массу неудобств и вело к пустой трате времени. Теперь на большом летном поле можно было видеть внушительные скопления самолетов: целая эскадрилья похожих на китов Б-24 с подвешенными двигателями, выровненных по одной линии и почти касающихся друг друга кончиками крыльев; выкрашенные в черный цвет ночные бомбардировщики; звенья А-20 с высокими стабилизаторами; полдюжины изящных серебристых П-38; за ними — несколько радов самолетов различных типов: транспортных, средних бомбардировщиков, учебных…

С высоты контрольно-диспетчерского пункта весь аэродром был виден как на ладони. На расстоянии двух миль от башни, вдоль берега тускло поблескивающего на солнце голубого озера Лейледж вытянулась цепочка землеройно-транспортной техники — драглайны, скреперы, бульдозеры, паровые экскаваторы, которые удлиняли большую взлетно-посадочную полосу. Колонны грузовиков, на каждом из которых развевался квадратный желтый флажок, въезжали и выезжали через временные ворота в ограде в дальнем конце летного поля. Левее, там, где были нарыты земляные насыпи стрельбищного вала, стояли под навесами старые П-40 — здесь выверялась нулевая линия прицеливания орудий. Время от времени над поверхностью вала поднималось вверх облачко пыли. Со стороны города двигались бензовозы и заворачивали на территорию подземных складов горючего.

В дальнем конце рулежной дорожки несколько рабочих, стоя на передвижной платформе, подновляли яркой желтой и черной краской диагональные полосы большой треугольной розы ветров. На бетонированных площадках перед ангарами возились с машинами механики. Моторы время от времени оглушительно стреляли, звук двигателей то нарастал, то затихал; до вышки доносились звуки, похожие на отдаленный гром.

Прохладный воздух помещения за выпуклыми стеклянными стенами вышки был все время наполнен резкими звенящими звуками и множеством голосов. Не обращая на них внимания, техник третьего класса Андерсон — главный оператор контрольно-диспетчерского пункта — и техник пятого класса Мерфи с интересом смотрели вниз на ту часть самолетной стоянки, которая была видна им в промежутке между ангаром и длинной низкой крышей здания командного пункта.

За несколько минут до этого на летное поле со стороны казарм вошла в ворота походная колонна — что-то около роты. После некоторой неразберихи рота перестроилась повзводно и образовала открытое с одной стороны каре, лицом к стоянке. Послышалась музыка — заиграл негритянский военный оркестр тыловой службы. Музыканты, наряженные в белые шлемы и белые гетры, выстроились тремя шеренгами: восемь труб, восемь флейт, восемь малых военных барабанов. Впереди стоял чернокожий тамбурмажор с жезлом в руке. Примерно в центре открытой стороны каре бестолково толклись офицеры, пытаясь разобраться в меловых отметках и построиться в шеренгу.

Техник Андерсон навела на офицеров полевой бинокль.

— Я знаю того, кто впереди, — сказала она. — Это полковник Моубри.

Рядом, за пультами, глядя на залитое солнцем летное поле поверх передатчиков, приборов и рукояток настройки, сидели техники пятого класса Белл и Келлер. Время от времени они что-то говорили в микрофоны в ответ на несущуюся из динамиков жужжащую разноголосицу.

— Ветер Л-лав, прием… — сказала Келлер.

Неизвестно откуда вдруг возник голос, занудно тянувший с техасским акцентом:

— …На борту самолета находится бригадный генерал Д. Д. Николс, заместитель начальника Штаба ВВС вместе с сопровождающими лицами: бригадным генералом Оливером X. П. Бакстером-младшим, капитаном Джоном Т. Стенхаузом и первым лейтенантом Мейтлендом Дэрроу. Говорит пилот, майор Берт Роджерс. Как поняли…

— Пять-ноль, Оканара-вышка, — сказала техник-сержант Белл. — Список пассажиров получен. Вас уже ждут. Посадку разрешаю. Полоса один-четыре. Будьте внимательны при заходе на посадку — там строится новое здание. Ветер Л-лав, слабый… — Она повернулась к технику-сержанту Андерсон: — Они выходят на третий разворот.

Андерсон взяла телефонную трубку.

— Третий разворот, сэр! — сказала она и положила трубку на место.

— А, вот он, — сказала техник-сержант Мерфи. — Я его вижу. Что у них за машина?

— Си-шестьдесят, «Локхид», дорогуша, — сказала Андерсон.

— Господи, она их все наизусть помнит!

Из динамика донесся мягкий голос диспетчера, работающего на частоте авиабазы в Орландо в пятидесяти милях от Оканары:

— …Разрешаю в направлении Джексонвилла, высота тысяча…

Чей-то возмущенный голос проскрежетал:

— Не понял, не понял. Повторите…

— Повторяю: на Джексонвилл, на четырех тысячах. Прием…

Другой, более громкий и высокий голос произнес:

— …Нахожусь четыре-пять от вышки, дайте контрольную линию…

— … вы же мне передали Р-пять-С-пять. О’кей.

Техник-сержант Келлер пристально вглядывалась в какую-то точку в небе за пределами аэродрома.

— Черт бы его побрал, — воскликнула она. — Опять этот, с запада… — Она взяла в руки микрофон. — Си-семьдесят восемь, в двух милях западнее аэродрома. Я Оканара-вышка. Вы меня слышите? Качните крыльями, пожалуйста. Прием…

Тут же в ответ раздался чей-то голос:

— А если ты меня слышишь, крошка, качни своей вышкой. Я в сорока пяти милях на северо-запад. Си-сорок семь, а не семьдесят восемь. Улавливаешь? Армейский девять-девять-три. Хочу войти в вашу зону.

— Армейский девять-девять-три, — сказала техник-сержант Белл в микрофон. — Говорит Оканара-вышка. Аэропорт закрыт примерно на три-ноль минут. Вам придется подождать. Сделайте левый разворот и идите по кругу. Будьте на связи. Когда аэродром откроют, вы будете вторым на посадку.

Келлер повернулась к Андерсон:

— Он не выполняет команды, а может, просто не слышит! Не понимаю, что он выделывает. Придется, пожалуй, ему посигналить. Как вы думаете?

— Ага, посигнальте, Мерфи, — сказала Андерсон. — Видите? Вон он…

Мерфи наклонила сигнальный прожектор.

— Вы прямо на него наводите, — сказала Андерсон. — Так он не увидит, под таким углом. Дайте ему красный предупредительный и следите за его элеронами и рулем направления. Он качнет рулем, что понял…

— Оканара-вышка, я морской А-один-три…

— А, опять этот парень, — сказала Белл. — Летающая лодка, кажется, из Сэндфорда. Видимо, заблудился; но, по-моему, он просто валяет дурака. Спрашивает, где он находится…

— Ага! Вот он качнул рулем!

— Отлично, пошел в облет. А теперь займитесь си-шестидесятым, детка. Они уже сели, видите? Сейчас будут выруливать на стоянку. Дайте им зеленый свет — короткие вспышки, так, правильно. — Техник-сержант Мерфи, подняв к глазам бинокль, смотрела, как си-шестьдесят движется вдоль ангаров.

— Ой, мне тоже хочется поглядеть, — сказала Белл. — Можно мне взглянуть, когда они будут выходить?

— Ладно. Идите и вы посмотрите, Келлер. Только возьмите с собой микрофон. Ничего, дотянется. Вдруг кто-то выйдет на связь…

Тесно прижавшись друг к другу, они прильнули к выпуклому стеклу вышки.

Прямо под ними Си-60 подрулил к перрону и развернулся к ним боком. Спустя некоторое время двигатели смолкли, дверь кабины открылась.

— На караул! — раздался чей-то резкий голос; первое слово прозвучало совсем тихо, а второе грянуло что было силы. Высокий чернокожий тамбурмажор опустил поднятый жезл; восемь барабанов рассыпались четкой приглушенной дробью; восемь одновременно поднятых труб торжествующе протрубили туш.

— Ой, какой симпатичный! — сказала Андерсон. — Генерал Николс! Если это, конечно, он. Он похож на этого… ну, этого киноактера… вы знаете, такой высокий, спокойный…

Мерфи схватила ее за руку.

— Ой, дайте мне поглядеть, Мона! На одну минутку!

Андерсон отдала ей бинокль.

— А второй — так себе. Я про генерала Бакстера. Кто он такой?

— Понятия не имею! Да у них там пропасть генералов!

— Ну дайте же мне взглянуть! Ну, пожалуйста, Роз…

— Смотрите, они, кажется, будут обходить строй почетного караула…

Два генерала, пожав руки офицерам, стоявшим в короткой шеренге посреди перрона, двинулись к правому флангу взвода почетного караула. Тамбурмажор взмахнул жезлом, и флейты поднялись как одна. Жезл опустился, и они засвистели — пронзительно, сладко и взволнованно, радостным и высоким звуком перекрывая дробь барабанов. В конце такта вступили горны; всего три ноты, но они сразу все преобразили, музыка зазвучала ярко, казалось, играет целый оркестр, и было видно, что тамбурмажор это чувствует и испытывает заслуженную гордость.

— …все выше и выше, к самому солнцу, — торжествующе запела Белл.

Из пустоты эфира знакомый уже голос с упреком произнес:

— Оканара-вышка! Это девять-девять-три. Когда наконец разрешите посадку?

— …Венчает нас слава иль гибель нас ждет, — пела техник-сержант Белл.

Келлер взяла в руки микрофон.

— Армейский девять-девять-три! Говорит Оканара-вышка. На перроне встречают высокое начальство, аэродром закрыт до тех пор, пока не закончится церемония встречи. Я вам сообщу.

— Да пошли они куда подальше, сестренка! — раздался из динамика злой голос. — Они что, забыли, что война идет?

— Армейский девять-девять-три, — сказала Келлер. — Нам приказано докладывать о всех случаях внеслужебных разговоров по радио и о неуставных и непристойных выражениях. Имейте это в виду!

— Будет сделано, крошка! Свободна сегодня вечером?

Келлер с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться, но в микрофон сказала весьма суровым тоном:

— Армейский девять-девять-три! Убедительно прошу вас не занимать канал, иначе мне придется о вас доложить. Конец связи!

* * *

Вслед за джипом военной полиции в сопровождении двух штабных автомобилей они выехали из ворот оканарской авиабазы и поехали по шоссе в сторону АБДИПа. Примерно в полумиле впереди них тащилась колонна квартирмейстерских грузовиков; полицейский джип включил сирену, и ее пронзительные завывания заставили их посторониться.

Справа на заднем сиденье расположился генерал Николс, в центре сидел генерал Бакстер, и слева — полковник Моубри.

Лицо генерала Николса по форме напоминало треугольник. У него был широкий, в меру высокий лоб и черные брови над ясными темно-карими глазами с чуть опущенными наружными уголками век. Над острым, но энергичным подбородком красовался правильной формы крупный рот с красиво очерченными, словно точеными губами. Видимо, для того чтобы еще больше подчеркнуть прекрасно вылепленный рот, придававший его лицу неповторимую индивидуальность и мужественность, генерал Николс носил темные, коротко подстриженные усы. На лице его, обращенном к полковнику Моубри, сейчас застыло печальное отсутствующее выражение. Наконец аристократические, почти по-женски красивые губы дрогнули, и он медленно произнес:

— Хочу сделать вам небольшое замечание, Дед.

Чтобы облегчить разговор собеседникам, сидящим по разные стороны от него, генерал Бакстер откинул голову назад на спинку сиденья, задрав кверху маленький невыразительный подбородок, и благодушно заморгал глазами, прикрытыми стеклами очков. Он сохранял на лице серьезное выражение, хотя, естественно, уже догадался, что, несмотря на каменное лицо Джо-Джо Николса, генерал начинает очередной розыгрыш, на которые он был большой мастак.

— Вы же знаете, я простой солдат, — сказал генерал Николс. — Мне вся эта помпа и мишура ни к чему. Конечно, понятно, что раз уж я занимаю пост заместителя начальника штаба ВВС, то должен поступаться своими личными склонностями. Приходится принимать почести, положенные мне по чину. Официальная встреча начальника высокого ранга. Пусть так, я не против. Военный оркестр, барабанная дробь и церемониальный марш — хорошо. Почетный эскорт — прекрасно. Но позвольте мне задать вам один вопрос. — Он наклонился вперед и неожиданно гаркнул: — А где пятнадцать орудийных залпов, положенные при встрече представителя штаба ВВС? Что-то я их не слышал! — Он похлопал полковника Моубри по колену. — Дед, ах вы старый такой-растакой! Ну как вы тут? Как Нюд?

Полковник Моубри фыркнул от смеха.

— Нюд? Нюд? — переспросил он. — У Нюда все нормально, Джо-Джо. Он должен был сам вас встречать, только мы не ждали вас так рано. Он еще занят. Просто удивительно, как быстро вы долетели!

— Всю дорогу по ветру. Мы прикинули по счетчику: от Чарлстона до Саванны по двести семьдесят в час; думаю, что и остальную часть пути выходило не меньше. Из Боллинга мы вылетели часа в два, не раньше. Надо было подождать Олли.

— Ну и напрасно, — гладя на генерала Бакстера, сказал полковник Моубри. — Мы понятия не имели, что Олли приезжает. Да его, кстати, и не приглашали. Нам его и поселить-то негде. Придется спать на скамейке в парке. Зачем он вообще к нам пожаловал? — Несмотря на игривый тон полковника Моубри, в последней фразе чувствовалось такое откровенное любопытство, что генерал Бакстер не выдержал и расхохотался.

— Да просто захотелось прокатиться, — сказал он. — Исключительно для прогулки. — Он снова рассмеялся. — А что, вы разве мне не рады? Или за вами тут водятся какие-то грешки и вы не хотите, чтобы о них узнали в Управлении инспектора ВВС? Что же, думаю, у меня найдется время поглядеть, что тут у вас делается…

— Нам скрывать нечего. Мы всегда готовы к проверке. Нюд прекрасно справляется — можете мне поверить. — Моубри подался немного вперед и обратился к Николсу: — Может, мне его немного умаслить, Джо-Джо? Поздравить с новыми звездочками? Кстати, а как он их получил? Небось купил в гарнизонной лавке?

— Так вы еще не слышали эту историю? — спросил генерал Николс. — Тут я ему немного помог. Видите ли, когда готовили список на присвоение очередных воинских званий, туда включили только тех, кого хотел повысить сам Старик, и, разумеется, Олли там не было. Но потом, когда из юридического отдела список снова вернулся в штаб, в него добавилось много новых фамилий. Ну, знаете, тех полковников, за которых хлопочут влиятельные дружки и политики из родных штатов. Естественно, что в этом списке Олли уже значился. Так вот, в одно прекрасное утро этот исправленный список возвращается на утверждение к Старику, а у меня кончились сигары, и я завернул к нему взять пару штук из коробки, которая всегда стоит у него на рабочем столе. К счастью для Олли!

— Уж это точно, — вежливо улыбнулся генерал Бакстер.

— Еще бы. Так вот, Старик читает список и доходит до Бакстера. Он недовольно так хмыкнул — ну, вы знаете эту его манеру — и уже держал в руке карандаш, чтобы вычеркнуть Олли из списка. Я как раз наклонился над столом, чтобы взять сигары, и понял, что сейчас произойдет, и как закричу: «Господи, что это там, сзади?» Он выронил карандаш и обернулся. «Ничего, — говорит. — Чего это вы?» «Да, так, — говорю, — видно, показалось». Так вот, когда он поднял с ковра карандаш и приготовился читать дальше, то уже забыл, где остановился, и начал с другого места. Вот так Олли и стал бригадным генералом.

Полковник Моубри расхохотался до слез.

— Расскажите Нюду, — сказал он. — Нет, обязательно расскажите эту историю Нюду! — Он отдышался и вытер глаза. Потом, вдруг посерьезнев, сказал: — Нюд, честно говоря, сейчас немного расстроен, Джо-Джо, да, кстати, я собирался вам кое о чем сказать. Думаю, вы уже слышали о заварушке тут у нас сегодня утром — ну, об этом негритянском журналисте… который поднял весь этот шум. Он абсолютно не прав, и я удивлен, что его телеграмме придали такое значение. Грэм Джобсон вам, я думаю, уже говорил — его вообще нельзя было к нам посылать. Они там в отделе связи с общественными организациями заискивают перед газетчиками и готовы разрешить что угодно, не задумываясь о том, какой вред это может нанести.

— Ну, сами газетчики думают по-другому, Дед, — сказал генерал Бакстер. — Они утверждают, будто служба связи с общественными организациями в военном министерстве только для того и создана, чтобы в печати не появилось ни одного упоминания — прямого или даже косвенного — об армии и ходе военных действий.

— Может, это было бы и к лучшему! Они ведь что делают: не посоветовавшись со мной, посылают журналиста писать о проекте, который только сегодня утром родился, может, из него ничего и не получится… Да они там просто спятили! Хорошо, я признаю, что наши люди допустили несколько серьезных промахов; и мы примем к ним дисциплинарные меры. Но дело-то вот в чем: Вашингтон не должен был его к нам посылать, и он не имел никакого права здесь разнюхивать и собирать материал для статьи, раз знал, что у него нет допуска. Да его за это нужно вообще лишить аккредитации. И не пускать больше ни в один гарнизон ВВС! Вот что я об этом думаю, Олли.

Полковник Моубри говорил без остановки, не дожидаясь, пока генерал Бакстер с ним согласится: во-первых, он не очень-то на это рассчитывал, а во-вторых, знал, что у него осталось не так много времени — вот-вот должно показаться здание штаба АБДИПа, — ему не хотелось терять его попусту, выслушивая доводы в защиту отдела по связям с общественными организациями военного министерства или их группы ВВС.

До войны в армии — в прежней армии — в отделах связи с общественными организациями служили одни посредственности — те, кого начальству не жалко было отдать. Теперь же, в военное время, связь с общественностью находилась — во всяком случае, на высшем уровне — в руках призванных на службу штатских: журналистов, специалистов по рекламе, редакторов газет. Они, конечно, отлично разбирались в своем деле и прекрасно знали, какие материалы могут заинтересовать газеты и журналы, но наиболее хитрые из них вполне были способны войти в тайный сговор. Они сейчас могли брать к себе на теплое место тех, кто потом, когда они снимут военную форму, сможет их самих устроить на хорошее место. Полковник Моубри им не доверял. Он в этом смысле не доверял даже генералу Бакстеру. Далеко не все генералы способны устоять перед льстивым вниманием прессы.

Полковник Моубри подался вперед, чтобы вовлечь в разговор и генерала Николса.

— Я что хочу сказать, Джо-Джо, прежде чем вы встретитесь с Нюдом… Видите ли, по-моему, Нюд считает — и не без основания, — что Вашингтон в этом деле не на его стороне. Нюд послал Джобсона объяснить, почему Джеймсу нельзя давать допуск. Тут, мне кажется, сомнений быть не может — Нюд совершенно прав. Но что они делают? Они верят этой телеграмме, которую Джеймс послал в группу ВВС и где нет ни слова правды, и считают, что это достаточный повод, чтобы вмешиваться в наши чисто местные дела — ведь речь идет лишь о небольшом частном недоразумении, малозначительной проблеме, над которой мы уже работали и которую почти уладили. Нюд мне этого, как вы понимаете, не говорил, но я говорю, потому что прекрасно знаю, как он к этому относится — да и как иначе он может к этому относиться. По-моему, безупречная служба дает ему все основания рассчитывать на поддержку Вашингтона. Вот что я обо всем этом думаю, Джо-Джо.

Генерал Николс слушал Моубри, и лицо его постепенно смягчалось: с него сошло непроницаемое угрюмое выражение, которое он напустил на себя, рассказывая, как генерал Бакстер получил очередное воинское звание.Он чуть заметно улыбнулся, но губы его тут же снова сжались. Глаза посерьезнели. У генерала Николса был вид человека, который, насладившись коротким отдыхом, понял, что пора снова браться за работу; мышцы его напряглись, он будто поднял и взвалил на плечи ношу — тяжелую, но для него посильную и привычную.

— Я вам вот что на это скажу, Дед, — ответил он. — Первое: то, что вы называете чисто местными проблемами, на самом деле проблемы далеко не местные. Военный министр уже давно пытается всеми силами заставить негритянскую прессу изменить тон своих статей. Правительство обеспокоено бесконечными нападками на армию, а зачастую и на ВВС, а также всей этой шумихой вокруг критических публикаций. Ведь на следующий год выборы. И второе: я не присутствовал при разговоре с Нюдом, но я прочел стенограмму. И уверен, что они полностью поддерживают Нюда. Ему велели повторить свой приказ и добиться его исполнения. Мы предложили способ, как это лучше сделать. С другой стороны, мы недовольны этим приказом, потому что он давал возможность обвинить нас — как это сделал Джеймс — в том, что в армии существует расовая сегрегация. Мы попросили Нюда опровергнуть это обвинение. Мы не просили его отменять приказ. Ну так чем же еще он недоволен?

— Должен вам признаться, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри, — потому что вряд ли Нюд вам об этом расскажет, что он сам увидел этот приказ уже после того, как его издали. Произошла какая-то неувязка при рассылке документов в штабе. Я сам составлял приказ. И это я вставил пункт, который вам не нравится, — об отдельном офицерском клубе. Нюд к этому не имеет никакого отношения. Я считал, что этот пункт абсолютно необходим. И если из-за этого у Нюда теперь неприятности, я хочу, чтобы вы поняли — и могли объяснить другим, — как это произошло и чья это ошибка. Я знаю, что формально ответственность все равно несет Нюд; но, по-моему, нужно доложить в штабе и самому Старику, чья это была идея. Нюд ни за что не утвердил бы этот приказ.

Генерал Николс снова улыбнулся — лицо его выражало долготерпение.

— Вы что же, хотите сказать, будто издали приказ, заранее зная, что Нюд его не утвердит? Не смешите меня, Дед!

Но полковник Моубри упорно стоял на своем.

— Я не это имел в виду, — упрямо, с мрачным видом произнес он. — Когда я писал приказ, то не сомневался, что Нюд его утвердит. Если бы не произошло путаницы с рассылкой документов, Норм Росс получил бы копию приказа до того, как его издали, а не после. И он обязательно согласовал бы приказ с Нюдом. Я знаю, что Норм был против этого приказа. Он так сразу и сказал.

— Росс ведь у вас инспектор ВВС? — спросил генерал Бакстер. — Я, кажется, с ним встречался, когда он служил в Вашингтоне. Мы собирались взять его к себе.

— Совершенно верно; он замечательный человек, — сказал полковник Моубри. — Просто не представляю, что бы мы без него делали. Нюд без него как без рук. Да и я тоже. — Он задумчиво поглядел в окно. Они съехали с шоссе, повернули на восток и теперь ехали через сосновую рощу — длинная тень неслась впереди автомобиля. Справа потянулся многомильный забор — металлическая ограда, опутанная сверху колючей проволокой, окружавшая территорию части. — И вот еще что, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри. — Насчет разговоров о сегрегации. Норм считает, что вы проводите правильную политику. Но это не так. Это неправильная политика. Она приведет к беде. Она приведет как раз к тому, чего вы хотите избежать. Я признаю, что юридически цветные обладают равными правами со всеми прочими людьми и мы должны следить за тем, чтобы никто их в этих правах не ущемлял — во всяком случае там, где мы обладаем какой-то властью. Но мы не можем насильно навязать цветных обществу, например оканарцам. Поселить цветного в отеле, где останавливаются белые, — да такое в Оканаре никому даже в голову не придет, и ни в одном ресторане для белых здесь негра не обслужат! Вряд ли вы посоветуете нам пытаться тут все изменить. Вы не так наивны, чтобы взывать к оканарцам, требуя немедленно прекратить расовую сегрегацию. По вашей теории они обязаны это сделать; но прежде, чем сражаться с расизмом, неплохо бы сперва закончить войну в Европе и на Тихом океане. — Он покачал головой с видом человека, который знает больше, чем говорит. — Вот что нужно делать — я имею в виду страну в целом, — и только так следует поступать. Всему свое время. И внутри армии нужна точно такая же политика и по той же причине. Разве только у негров должны быть права? Если южане не желают проводить свободное время в компании с неграми — у них тоже есть на это полное право.

Генерал Бакстер добродушно поглядел на него сквозь толстые стекла очков.

— А разве кто-то отнимает у них это право, Дед? — сказал он примирительным тоном. — Никто у них этого права не отнимает.

— Да кончайте вы, Олли, — ощетинился полковник Моубри.

В воздухе вдруг почувствовался едва заметный тошнотворный запах. Справа показались бетонные чаны очистных сооружений, под струями вращающихся разбрызгивателей обильно пузырилась пена.

— Вот чем они пахнут, эти ваши теории, — с негодованием сказал полковник Моубри. — Хорошо, вы хотите сказать, что никаким уставом не предусмотрено, что всякий военнослужащий обязан являться каждый вечер в клуб и выпивать пару кружек пива бок о бок с негром. Если им в клубе не нравится, пусть туда не ходят. Согласен! Разумеется!

Полковник Моубри умолк и возмущенно заерзал на сиденье. Видно было, что внутри у него все клокочет от ярости; он был похож не то на драчливого петуха, не то на задиристого терьера, готового бесстрашно броситься на всякого, кто будет упорствовать и городить всю эту несусветную чушь. Зрелище было настолько забавное, что генерал Бакстер не удержался и с улыбкой поддразнил Моубри:

— Разумеется. Рад, что вы с этим согласны.

— Так, а теперь скажите мне: раз клубы создаются для удобства и удовольствия, почему же парни, скажем, из Джорджии, уплатившие взносы, должны выбирать одно из двух — либо принимать то, что им не по нутру, либо вовсе не ходить в клуб? Я уверен, они с этим мириться не станут.

— А вот это нехорошо, — бодрым тоном сказал генерал Бакстер. — Что же они сделают?

— Поднимут скандал, и тут уж вправду хорошего будет мало. Ведь это же социальная проблема, волнующая лучшие умы страны, а вы нарочно все сводите к вопросам соблюдения дисциплинарного устава. Они не подчинятся, и вы это прекрасно понимаете. Продолжайте в том же духе! Делайте, что хотите! Можете их арестовать, можете отдать под трибунал, можете с позором выгнать из армии. Короче, если вы вовсе ничего не соображаете, вы добьетесь того, что разгоните почти всех первоклассных офицеров; тогда посмотрим, много вы навоюете с горсткой второразрядных цветных пилотов!

Полковник Моубри покраснел как рак. Ужасная картина, которую он только что нарисовал, так его самого напугала, что он начал заикаться.

— Это же бред какой-то! — сказал он с яростью. — Взять хотя бы нашу группу средних бомбардировщиков — кстати, неизвестно, когда ее удастся создать, да и удастся ли вообще. Неужели хоть один нормальный человек может вообразить, будто эта группа способна сравниться с хорошей группой белых пилотов? Я не говорю, что они не будут стараться. Только вот что из этого выйдет? Боже милостивый! Да они в большинстве своем просто для этого не годятся. Ведь сказано же в Библии «рубящие дрова и черпающие воду», и неспроста. Да вы откройте глаза, взгляните вокруг; у людей спросите, наконец! Поговорите хотя бы с полковником Мандиблом, командиром инженерных войск нашего гарнизона. Он жаловался мне на прошлой неделе. Просто уму непостижимо, что эти черномазые делают с техникой и оружием! Дашь им новенький грузовик — так они его за неделю раздолбают. Дашь пулемет — через десять минут он уже не стреляет. Уберите белых офицеров, и уже к отбою вся документация в эскадрилье будет так запутана, что вовек не распутать, казармы превратятся в хлев, в столовой будут три раза в день подавать холодные подгоревшие бобы, а на заднем крыльце скопится двухнедельная груда отбросов. Слава Богу, что вы еще можете смеяться, Олли, а мне вот больше хочется плакать. — От ярости на глазах полковника Моубри и вправду блеснули слезы. Он поджал губы.

— Да будет вам, Дед, — сказал генерал Бакстер. — Никто не покушается на ваши родные военно-воздушные силы.

С лица генерала Николса по-прежнему не сходила уверенная спокойная улыбка. Казалось, он и слушает и не слушает. Он предпочитал не напрягать свой мозг по пустякам и не участвовать в бессмысленных и бесплодных спорах; но при этом никогда не пренебрегал мелочами и никогда ничего не пропускал.

— Мы хотим использовать их, Дед, — спокойно сказал генерал Николс, — и я не считаю, что все цветные так плохи, как вы тут расписали. Мне кажется, дай им возможность, и многие покажут себя. Во всяком случае, у нас есть основания так думать. Надеюсь, вы не обидитесь — я собираюсь вручить крест «За летные боевые заслуги» одному из летчиков будущей негритянской бомбардировочной группы. Это лейтенант, его зовут, если не ошибаюсь, Стэнли Уиллис. У меня в портфеле лежит приказ. Скажите, чтобы он ко мне подошел, ладно?

— Уиллис? — спросил полковник Моубри. — Вы сказали Уиллис?

— Да, он пилот. Я дам вам его полное имя и личный номер. Прежнее начальство представило его к «Авиационной медали». Как выяснилось, в наградном отделе тянули с решением, и Старик сам заменил медаль на крест «За летные боевые заслуги». У них проводили учебно-тренировочные полеты, Уиллис летел на бэ-двадцать шестом и с ним еще три бэ-двадцать шестых; они вылетели из Дель-Рио и попали в сильную грозу. Когда выбрались, оказалось, что не хватит горючего дотянуть до аэродрома. Они постоянно переговаривались друг с другом по радио, и пилоты других машин, кстати белые, решили, что ничего другого не остается, как катапультироваться. И тогда этот цветной пилот заметил небольшую площадку — из тех, что годятся разве что для воскресных прогулок на легких прогулочных самолетах. Он сделал пару кругов над полем и решил, что сумеет сесть. С ним были второй пилот и штурман — оба белые, — и те согласились, что попытаться стоит. Договорились, что они пойдут первыми и если разобьются, то летчики других машин выбросятся с парашютами. И он пошел на посадку. Ему не удалось удержать самолет на посадочной полосе — если только это можно было назвать полосой; но он сумел сбросить скорость, начал притормаживать и, подруливая, удержал машину на твердом и относительно ровном грунте до полной остановки. Потом отрулил в сторону, и три другие машины пошли на посадку одна за другой, а он направлял их по радио, подсказывая, где приземлиться и куда выруливать, так что все они благополучно сели. Разве это второразрядный пилот, Дед? Бэ-двадцать шестые — серьезные машины. Спасенные самолеты стоят полмиллиона долларов, и Старик считает, что мы можем истратить пару долларов на медаль для этого парня; а при нынешних обстоятельствах вручение награды именно здесь и именно теперь может сыграть нам на руку.

— Ну да, конечно, — сказал полковник Моубри. Он сглотнул слюну. — Вы меня не так поняли, Джо-Джо. Я вовсе ничего не имею против негров. И всегда признаю достоинства этих ребят, когда они этого заслуживают, более того, я всегда набавляю лишний балл — за прилежание. Но одна ласточка весны не сделает. — Он облизнул губы. — Ладно, я, пожалуй, действительно слишком увлекся. Ваше дело решать. А наше — исполнять приказы. Вы же знаете Нюда. Не в его характере устраивать сцены из-за того, что командование отменило его решение. Просто я уже говорил — у него сейчас и без того хлопот полон рот. Вы же слышали насчет полковника Вудмана — командующего базой в Селлерсе.

— Слышали, — сказал генерал Николс и взглянул на генерала Бакстера.

— Мы все знаем, — сказал генерал Бакстер, — по целому ряду причин было решено отстранить от этого дела учебное командование и передать его нам. Мне поручено возглавить следствие, Дед. Поскольку Джо-Джо все равно должен был лететь сюда, мы решили, что я полечу с ним, переговорю с Нюдом, а завтра утром отправлюсь в Селлерс.

— Значит, вы уже знаете, что Нюд вчера там был? Я как раз собирался вам сказать. Нюд просто сам не свой… Ведь Вудман был его первым командиром эскадрильи. А вы не знали? Я сам с ним не был лично знаком, слышал только, что ему здорово не везло. Все всегда оборачивалось против него. Норман Росс говорит, что у Вудмана была навязчивая идея, будто кто-то наверху ему постоянно вредит. — Он грустно покачал головой.

— В наставлении сухопутных войск шестьсот дробь пятьсот пятьдесят ясно сказано, что психически нормальный человек не способен на самоубийство. Так что нам только на руку, если выяснится, что у него была навязчивая идея. Самоубийство в состоянии душевного расстройства. С Нюдом ведь еще кто-то летал в Селлерс, верно?

— Норм Росс и Бенни Каррикер.

— Я, разумеется, знаю, что Вудман прикладывался к бутылочке, но это обстоятельство не облегчает нашу задачу. Правда, если выяснится, что он был пьян в момент самоубийства — а думаю, что именно это и выяснится в Селлерсе, — можно будет составить заключение, что душевное расстройство произошло по его вине, а значит, и погиб он по своей вине и это никак не связано со службой. Если Нюд и те, кто с ним вчера там был, скажут, что они заметили какие-то странности в его поведении, это нам очень помогло бы.

— Не волнуйтесь, Олли, — с усмешкой сказал генерал Николс. — За помощниками здесь дело не станет. — Он в упор посмотрел на полковника Моубри — видимо, располагал другими сведениями о полковнике Вудмане. И, вне всякого сомнения, сведения эти не вписывались в ту версию событий в Селлерсе, которую рассчитывал построить генерал Бакстер и которую, по всей видимости, ждало от генерала Бакстера его начальство.

Генерал Николс улыбнулся.

— Ни для кого не секрет, что Вудман сам все время напрашивался на неприятности; он же знал, что в Форт-Уэрте готовится сокращение. Конечно, трудно, когда тебе постоянно не везет, трудно, когда кажется, что все против тебя; но сейчас вообще трудное время, Дед. Мы все делаем одно дело; и тот, кому поручена часть общего дела, должен выполнять свою работу добросовестно, а иначе пусть пеняет на себя.

Он говорил спокойно, тщательно взвешивая каждое слово, не повышая голоса, как бы излагая общеизвестные истины, о которых почему-то забыл генерал Бакстер, а может быть, кое-кто и повыше. Выходило так, словно сам генерал Николс не имеет к миссии генерала Бакстера никакого отношения. Он по-прежнему улыбался и, казалось, хотел довести до сознания собеседников простые и неоспоримые аргументы, перед которыми должны отступить все прочие соображения и чувства, включая просто жалость и сострадание, не позволяющие плохо говорить о мертвых или, во всяком случае, очернять их в официальных рапортах начальству. Ясно было, что генерал Николс в состоянии бесстрастно смотреть на картину гибели и краха, даже когда другие, пользующиеся репутацией людей стойких и мужественных, уже отводят глаза и, вспомнив, что сами они тоже смертны, стараются поскорее забыть увиденное.

— В конце концов, застрелиться — возможно, и не худший выход для человека, который, как Вудман, терпит на службе одну неудачу за другой и сам сознает это. А что еще ему оставалось? Мы не принимаем оправданий. Даже в тех случаях, когда оправдания возможны. Я знаю несколько подобных случаев. Порой Старик готов на все, лишь бы не вмешиваться, пощадить самолюбие и простить человека, если тот многое сделал для ВВС. Но даже Старик здесь бессилен и вынужден принять меры. Слишком многое поставлено сегодня на карту. — Генерал Николс широко улыбнулся, однако голос его по-прежнему звучал строго. — Кое-кто думает, что опасность уже миновала, — сказал он. — Будто наша победа — лишь дело времени. — Он покачал головой. — Но еще всякое может случиться. Завтра ситуация может измениться, и, возможно, не в нашу пользу. Я не призываю трубить об этом на каждом углу; но слишком много лучших наших людей уже погибло в этой войне, и еще больше может погибнуть. — Он помолчал. — Я все это говорю не потому, что вы этого не знаете, Дед; и не потому, что считаю, будто вы думаете иначе. Просто чтобы вы поняли: там, наверху, ко всему этому относятся как никогда серьезно.

— А вы убедитесь, что и здесь, внизу, все относятся к этому не менее серьезно, — ответил полковник Моубри.

— Я вам сейчас кое-что расскажу, только учтите, что это совершенно секретная информация, по-прежнему улыбаясь, сказал генерал Николс. — Месяц назад я был на совещании в Квебеке. Одна разведывательная служба, порасторопнее нашей, представила там интереснейший документ. Ни много ни мало как протокол, в котором излагались условия, на которых одни наши весьма важные союзники соглашались в сороковом году присоединиться к державам «Оси Берлин — Рим»; а в этом году они согласны на тех же условиях заключить с немцами сепаратный мир. В обоих случаях немцы эти предложения отклонили, посчитав условия чрезмерными…

Они подъехали к воротам КПП. Военная полиция остановила все другие автомобили и заставила прижаться к обочине. Часовой около караульного помещения вытянулся по стойке «смирно». Генерал Николс рассеянно поднес руку к козырьку фуражки, и машина въехала в ворота.

— Мы не знаем, остается ли в силе этот документ — в прежнем или в измененном виде; но ясно одно: было бы неразумно слишком уж доверять нашим друзьям и всерьез на них рассчитывать, — сказал он. — Если немцы передумают, нам не останется ничего другого, как выбросить на свалку все оперативные планы на будущий год. — Он негромко рассмеялся.

— Ясно, — сказал полковник Моубри. С минуту он сидел молча, приоткрыв рот, пытаясь постичь смысл услышанного. — Да, все это может очень скверно для нас обернуться.

— Это чем-то напомнило мне один случай, происшедший на базе Кислер несколько недель назад, — важно сказал генерал Николс. — Я как раз тогда там был. Так вот, в нескольких милях от берега есть пара островков. Один из них необитаем, и его используют в качестве артиллерийского полигона для истребителей. А другой остров принадлежит какой-то полоумной старухе, она там живет в полном одиночестве, копается на огороде, держит кур и корову. У нее дом, сарай, но совсем развалюхи. — Генерал Николс прочистил горло. — Так вот, с воздуха оба острова очень похожи — примерно одинакового размера и формы, да и расположены совсем радом один от другого. Я уже говорил, что и дом, и сарай совсем ветхие; и на другом острове тоже стояла пара лачуг, видимо, когда-то рыбаки построили. И летчики обычно использовали эти лачуги в качестве мишени. Ну, и случилось то, что неизбежно должно было случиться: короче говоря, в один прекрасный вечер пилот, который еще плохо знал полигон, поднялся на пэ-тридцать девятом пристрелять новое орудие. Он сделал заход на остров, поймал в перекрестье прицела одну из лачуг и нажал на гашетку. Оказалось, что это не тот остров, и он стрелял не по пустой лачуге, а по сараю, где в это время старуха доила корову. — Генерал Николс покачал головой. — Пилот был отличным стрелком. Влепил четыре или пять тридцатисемимиллиметровых, разнес в щепки крышу сарая, и два снаряда попали прямо в корову, так что от нее только мокрое место осталось!

— А старуха? — спросил полковник Моубри.

— Старуха? — сказал генерал Николс. — У старухи осталось в руках коровье вымя^[9].

VIII

Без четверти шесть Натаниел Хикс подъехал вместе с капитаном Уайли на автомобильную стоянку за низкими белыми строениями офицерского клуба. До этого они заезжали в гостиницу, получили комнату для Уайли и оставили там его вещи. Потом заскочили в здание отдела нестандартных проектов; нужно было успеть застать майора Боудри из чертежной секции и попросить его дать указание приготовить завтра с утра схемы боевых порядков.

То, что капитан Уайли успел увидеть на территории АБДИПа, явно произвело на него впечатление, потому что, вылезая из машины, он сказал:

— Ничего себе тут у вас всего понастроено, Нат! Здорово, ничего не скажешь!

Хикс напустил на себя вид бывалого фронтовика.

— Да какой от всего этого толк — чушь собачья, сказал он небрежным тоном.

— Конечно, чушь, — согласился капитан Уайли. — Но знаете, я люблю, когда всего в избытке. И того, и этого. Вам приходилось иметь дело с частями Учебного командования? Что вы, у них чертова пропасть аэродромов, тьма-тьмущая самолетов и людей видимо-невидимо. Призадумаешься, ей-Богу! — Он прищурил глаза, словно и вправду решил поразмышлять над этим обстоятельством. — Знаете, в Англии, в сорок первом, они нас делали, как хотели, честное слово. А на Мальте я выходил на перехват с полупустым баком. Бензина не хватало. Сделаешь один заход, и уже надо назад; а если они не торопятся, так и одного захода сделать не успеешь. Приходилось приземляться, затаскивать машину в какую-нибудь щель в скалах и смотреть, как эти поганцы спокойненько бомбят. — И, пытаясь скопировать британский акцент, он прогнусавил: — Чертовски действует на нервы. Ужасно! — Они подошли к дверям клуба. — Слушайте, у них тут что, облава? — спросил Уайли.

На дорожке, ведущей к зданию клуба, стояли два джипа, битком набитые военной полицией. Краснолицый коренастый лейтенант с кобурой на портупее и повязкой с буквами «ВП» на рукаве встал по стойке «смирно» и отдал честь.

— Бог его знает, — сказал Хикс. — Пока вас ждал на командно-диспетчерском пункте, слышал разговор, будто к нам прилетают какие-то шишки. Может, это эскорт? Надеюсь, генерала Била тут нет. А то я уже должен был улететь по его заданию.

— Кстати, как вам Бил? — спросил капитан Уайли. — Хороший парень?

Хикс подумал про себя, что не настолько знает генерала, чтобы ответить на такой вопрос.

— Мне кажется, его здесь любят, — сказал он.

— Я, слышал, будто он сбежал с Батан, — сказал капитан Уайли. — Но чего только у нас не болтают! Один парень, служивший вместе с ним на Ближнем Востоке, рассказывал, что летчик он классный, но вот группами своими командовал безжалостно. Когда его от них забрали, все вздохнули с облегчением. Говорят, он как-то послал их сопровождать средние бомбардировщики при налете на Крит, хотя знал, да и все это знали, что у них не хватит горючего, чтобы вернуться. В результате чуть ли не целая эскадрилья рухнула в море. У него все обязаны были демонстрировать высокие морально-волевые качества.

По тону, которым это было сказано, трудно было понять, считает ли капитан Уайли этот поступок проявлением бессердечия, достойного всяческого порицания, или же отличной шуткой, которую генерал сыграл со своими подчиненными, забавной именно из-за непостижимой жестокости.

— А как вы поступали, когда вам приказывали лететь и вы знали, что оттуда не дотянуть обратно до базы? — сказал Хикс.

— Я? — спросил капитан Уайли. — Ну, не знаю… Ведь до сих пор я возвращался. Меня на такие задания ни разу не посылали. Знаете, Нат, это вообще не дело. Всегда должен быть шанс — пусть хоть один из ста, но умный командир всегда позаботится, чтобы этот шанс у тебя был. А иначе он тебя просто не пошлет. Вообще-то я толком не знаю, что там случилось на Крите. Может, ничего такого и не было. Но готов поспорить, если что-то подобное и было, то наверняка командир рассчитывал на попутный ветер в верхних слоях или еще на что-нибудь, что могло бы помочь им дотянуть до дома. Все эти разговоры о том, как прекрасно пасть смертью храбрых, сплошная чушь — годится разве что для психов; а кому нужны психи? Нам нужны люди умные, которые стараются обставить противника, прежде чем тот успеет их переиграть; ничего не стоит найти психов, которые, распалившись, готовы переть на таран. Но это просто не умно, а побеждает в конечном счете тот, кто умнее. — Капитан Уайли безмятежно улыбнулся; он вовсе не пытался доказать, что раз он сам так часто побеждал противника, то он умнее других; но сам был в этом твердо уверен и не скрывал этого.

Поднявшись по ступеням ко входу в офицерский клуб, они оказались в широкой сводчатой галерее, проходившей вдоль всего здания офицерского клуба. Один конец галереи выходил на каменную балюстраду, с которой открывался вид на озеро Титания. Другой был тоже открыт, и можно было разглядеть кокосовые пальмы и кустарники внутреннего дворика. Слева находились двери с табличками в витиеватых рамках — в гостиную, в бар и, в самом конце, в столовую. Часть этой широкой, вымощенной плиткой галереи была заставлена металлическими столиками с плетеными креслами, на случай, если офицерам захочется угостить дам. В бар женщины не допускались. Приятно было посидеть здесь теплым вечером, легкий ветерок с озера пробегал по галерее и приносил прохладу.

— Может, сядем здесь, — предложил Натаниел Хикс. — А то внутри сейчас ужасно душно.

— Отлично, — сказал капитан Уайли. Он опустился в плетеное кресло, поерзал, пытаясь устроить свои длинные руки и ноги, и наконец расположился в удобной, весьма непринужденной позе. Бросил на стол пилотку и принялся внимательно и не без удовольствия разглядывать единственный занятый столик по соседству. Два лейтенанта инженерных войск пили ром с кока-колой в компании трех довольно хорошеньких девушек: блондинки и двух брюнеток. Натаниел Хикс пошел в бар.

Вскоре он появился оттуда в сопровождении цветного официанта в белой куртке, который нес стаканы, лед, бутылки с содовой и непочатую бутылку шотландского виски с приклеенной полоской бумаги, на которой карандашом было выведено печатными буквами: Кап. Н. Хикс 0-907360.

— Отлично, — сказал капитан Уайли. — Скоч? Я его там столько выпил, что к концу даже полюбил. — И, снова пародируя британское произношение и интонацию, обратился к официанту: — Чуть-чуть, пожалуйста. Нет, льда не надо, дружище. Это не для меня. — Он рассмеялся, плеснул себе умеренную порцию виски и поглубже уселся в кресле. Потом поднял стакан, который, казалось, утонул в его большой ладони. — Ну, поехали. — Он одним глотком отпил половину, опустил руку со стаканом на колени и сказал: — Так вы говорите, теперь все материалы у генерала? А это к лучшему, как вы считаете?

— Не уверен, — сказал Хикс. — Но, впрочем, генерал сам участвовал в воздушных боях, и не раз. Это точно. Так что он сразу поймет, где дело написано, а где — чушь, и это очень важно: может, удастся поставить на место полковника Фоулсома. Я видел его сегодня, по другому делу, со мной он был очень даже любезен. Вчера в Селлерсе я разговаривал с одним летчиком, который прежде служил в Американской добровольческой группе. Он мне передал кое-какие свои замечания, хотелось бы, чтобы вы взглянули.

— Вот уж где жизнь была малина, — с завистью сказал капитан Уайли. — Жаль, меня там тогда не было. Наличными за каждый сбитый самолет! Потом на эти деньги совершаешь небольшую торговую операцию с китайцами, и вскоре у тебя уже приличный куш. Там и сейчас так — мне рассказал в Орландо один парень, он сам только что оттуда. И я бы не прочь попробовать, да и охота посмотреть, как эти желтобрюхие летают. — Он задумчиво оглядел свой стакан. — Надо только подождать, пока нам дадут что-нибудь получше пэ-сороковых. Знаете, после «спитфайров» ни на чем летать не захочешь. — Он рассмеялся. — Особенно я любил выходить на «спит-девять» против итальянских «макки-двести» или «двести вторых». Разумеется, силы неравные; зато какая потеха! Они иногда пролетали над Мальтой — сопровождали бомбардировщики — и обычно выделывали в воздухе всякие акробатические трюки. У нас боеготовность была на высоте, так что мы в любую минуту могли подняться в воздух, ну, кроме тех случаев, когда машину поставят на прикол из-за запчастей или если бензина нет. Изумительное чувство, Нат! Сидишь себе, ждешь и вдруг видишь — выплывают бомбовозы, ну эти, класса «V», а итальяшки на истребителях выделывают вокруг них «бочки» и прочие идиотские фигуры. Полное радиомолчание! И вдруг командиры звеньев как завопят: «Красный ведущий справа! Белый ведущий слева! Тебя атакуют!» — Он засмеялся и хлопнул себя по колену. — Надо сказать, что один раз мы все же поплатились. Оказалось, что вместе с ними шло несколько немецких сто-девятнадцатых, причем на большой высоте. Мы их и не заметили. Я только что разделался с итальяшкой, как вдруг услышал стрельбу, причем не с земли, а с воздуха. А когда в воздухе слышишь такую стрельбу, стрелять могут только сзади — прямо у тебя за спиной. Пули, черт бы их побрал, прошили мне плоскость. Я завалился на крыло и пошел в штопор. Так он мне винтом вырвал кусок из хвоста, ей-Богу! Видимо, немец просто перемудрил. Не открывал огонь до последнего, чтобы вмазать наверняка; а потом было уже поздно корректировать огонь. Он пронесся надо мной как бешеный, видимо, так разозлился из-за промаха — он ведь меня почти натянул на фюзеляж, — что потерял всякое соображение. И рванул штурвал на себя. А этого, разумеется, делать не стоило. Если кого-то перегнал и тот у тебя на хвосте — нужно сваливать, да побыстрее.

Капитан Уайли поставил стакан на стол, чтобы освободить руки. Он поднял одну ладонь над другой.

— Короче, я прошел штопором мили полторы, потом рванул на себя и пошел вверх, поймал его точно в перекрестье, он почти потерял скорость, пытаясь набрать высоту… — Уайли наклонил левую ладонь и резко приблизил к ней правую. — Влепил ему от души длинную очередь, и — аллес капут фрицу! — Он снова взял стакан. — Вот почему я хочу, Нат, чтобы в этом учебнике по тактике обязательно было записано: при любых обстоятельствах смотри назад. Мне два раза сошло с рук, но другим на это рассчитывать не стоит. В тот день двух наших так и подбили — один из них был моим лучшим другом, Джонсон его звали. Влепили прямо в затылок — он как раз шел в пике на итальянца, — так и вмазался носом прямо посреди летного поля!

— Это у вас его парашют? — спросил Хикс.

— Его, точно, — сказал капитан Уайли. — И странное дело. Так врезался — думали, ничего не останется. Обломки по всему полю разбросало. И только — даже не знаю, как это получилось, — парашют с него сорвало и отбросило футов на сто, так там и лежал, как новенький. Дьявол, я как увидел, что его убили… Один из лучших летчиков, которых я знал… Да, вот всего один раз забыл оглянуться… — Капитан Уайли осушил стакан и поставил его на столик.

Натаниел Хикс пододвинул к нему бутылку.

— Ага, спасибо, — сказал капитан Уайли. — Еще пара глотков не помешает. — Он плеснул в стакан немного виски. — Врачи уверяют, что у меня язва. Мы все там себе что-то заработали — кормили всякой дрянью. Джонсона каждое утро мутило по-страшному. Ну да теперь зато вылечили — раз и навсегда! — Он снова сгреб стакан своей большущей ладонью и отправил большую часть содержимого в рот. Потом вытер губы тыльной стороной ладони и вдруг продекламировал:

Натаниел Хикс удивленно уставился на Уайли:

— Вот уж не думал, что вы интересуетесь подобной ерундой. Что это, Джим?

— Это поэма, — усмехнулся капитан Уайли. — Конечно, ерунда. Вот послушайте еще. — Он нахмурил лоб:

Уайли улыбнулся от удовольствия.

— А все-таки заставляет задуматься, Нат!

Что ж, он, пожалуй, прав, подумал Хикс. Никогда не следует забывать, что нередко люди, с пафосом отрицающие все то, что они считают «ерундой», где-то в тайниках души питают к этой «ерунде» слабость.

— Вы любите поэзию? — спросил Хикс.

— Не знаю, — ответил капитан Уайли. — Просто как-то попалось на глаза. — Он подлил содовой, поболтал немного и отпил из стакана. — Я там иногда кое-что почитывал. У многих англичан была с собой уйма книг.

Он совершенно расслабился и время от времени не без удовольствия поглядывал на блондинку за соседним столиком — казалось, она была там лишней.

Хикс видел, что взгляды, которые бросал на блондинку капитан, не остались незамеченными. Пока Уайли рассказывал, как он чуть было не погиб на Мальте, и показывал руками, как глупо действовал немец и что из этого вышло, она тоже украдкой на него поглядывала. Она, разумеется, заметила и небрежную позу длинного мускулистого тела в плетеном кресле, и ровный теплый цвет мужественного открытого лица, зовущий взгляд прищуренных глаз, и это не могло оставить ее равнодушной. Оценила она и крылышки пилота на рубашке, и — нет, вы только подумайте! — ленточку британского креста «За летные боевые заслуги». Искоса взглянув на него из-под ресниц, она убедилась, что сумела привлечь его внимание. И тотчас же принялась оживленно болтать с приятельницами и их кавалерами, закидывать голову, встряхивать волосами, жестикулировать и то и дело заливаться мелодичным смехом, демонстрируя хорошенькие зубки.

На лице капитана Уайли появилось мечтательное выражение.

— Было бы где, да когда… Я думаю, дельце бы выгорело. Аппетитная курочка, верно? Интересно, кто такая?

— Не знаю, — сказал Хикс.

— Да я просто так, — сказал капитан Уайли. — Хорошо, что мне завтра нужно назад, не то бы я наверняка это дело раскрутил, а у меня в Орландо и без того напряженное расписание. Кстати, я подумал — насчет войны… Ведь вот какая забавная получается штука. Цыпочки, к которым в мирное время и не сунешься, сейчас готовы лечь со всеми встречными-поперечными. Я все-таки, видимо, изрядный сукин сын. Казалось бы, если у тебя уже есть славная курочка и она от тебя без ума, это как-то должно сдерживать; но всякий раз, когда я вижу хорошенькую мордашку, ничего не могу с собой поделать, начинаю прикидывать, как бы у нас с ней славно получилось. Сейчас, пока я не женат, это еще куда ни шло! Вы ведь женаты? Вот что бы ваша жена сделала, если бы узнала, что вы время от времени бегаете на сторону?

Натаниел Хикс смутился, но не мог всерьез обидеться на такой бесцеремонный, хотя в общем-то вполне невинный допрос этого великовозрастного младенца.

— Не знаю, — ответил он. — Не думаю, чтобы ей это понравилось.

— Вот и я говорю! — улыбнулся капитан Уайли. — Хотя, с другой стороны, вовсе не обязательно им об этом рассказывать. Но женщины чертовски подозрительны. Даже если ты с ними просто гуляешь, они очень скоро начинают задавать вопросы. Улетишь куда-нибудь на пару дней, тут и начинают накручивать себя: раз ты не занимаешься этим делом с ней, то наверняка там себе кого-то завел. Впрочем, иногда так оно и есть. А ваша жена беспокоится, чем вы тут без нее занимаетесь, как вы думаете?

Капитан Хикс снова почувствовал неловкость — он знал, что его ответ может показаться капитану Уайли недостойным настоящего мужчины.

— Не знаю, Джим, — сказал он. — Возможно, она и вправду боится, что я тут с кем-то путаюсь. Но если это так, то она напрасно волнуется. Потому что это неправда. Если хотите знать, мне совсем не хочется бегать на сторону.

— И все же, может, было бы лучше ей приехать сюда и приглядывать за вами, верно? — Капитан Уайли был явно сбит с толку. — Я хочу сказать, какого дьявола! Разве вы по ней не скучаете?

— Конечно, скучаю, — сказал Хикс.

— Ну а она? Скучает без вас? А что делает, чтобы скоротать время? Вот этот вопрос мне бы покою не давал, ей-Богу!

— Видите ли, — сказал Хикс, — вовсе не все женщины готовы переспать с разносчиком из ближайшей лавки, как только муж уйдет на службу.

— Вероятно, вы правы, — сказал капитан Уайли. — Но мне, пожалуй, лучше пока не жениться. Хоть я и не прочь. И завести детей. У вас их сколько?

— Двое, — сказал Хикс.

— Здорово. Но, пожалуй, я еще погожу. Во всяком случае, пока вокруг столько курочек. — Он подмигнул блондинке и сказал Хиксу с британским акцентом: — А она недурна. Просто пальчики оближешь!

Слегка разгорячившись от виски, Натаниел Хикс посмотрел на блондинку, что называется, мужским взглядом; но там, где капитану Уайли виделось соблазнительное своей доступностью и приятное приключение, Хиксу чудились лишь проблемы и неприятности. Рано или поздно разум обуздывает страсть. Если бы ему было достаточно пальцем шевельнуть, чтобы заполучить эту девушку, пошел бы он на это? Нет! Более того. Если бы инициатива исходила от нее — что весьма и весьма маловероятно, ведь он не капитан Уайли, — если бы ему и пальцем шевелить не пришлось, а она сама бы все устроила, назначила бы и время и место, если бы она избавила его от сомнений и необходимости ее обхаживать, принял бы он ее предложение? Нет, скорее всего, он просто сбежал бы.

Отчасти такое целомудрие объяснялось чудесным — а для капитана Уайли и необъяснимым — очистительным воздействием брака, о котором тот и сам смутно догадывался. У капитана Хикса с самого начала имелось твердое намерение или, во всяком случае, искреннее желание хранить верность жене, которую он любил и которая нравилась ему не меньше, а, как правило, больше, чем прочие женщины, встречавшиеся на его пути. Разумеется, его твердое намерение, его искреннее желание хранить верность, его любовь и дружеское расположение помогали устоять перед разнузданным зовом инстинкта; и все же это было лишь дополнительное и, возможно, даже необязательное дополнение к главному — стойкому отвращению к изменам, связанному, скорее всего, с менее возвышенными причинами. Люди, подобные капитану Дачмину (который, кстати, в отличие от Уайли давно миновал пору юношеской пылкости), всю жизнь неутомимо ищут и без труда находят приключения, возможность испытать азарт преследования, радость покорения и будоражащее чувство новизны. Все это совершенно не привлекало Натаниела Хикса, его отпугивали возможные последствия, о которых он прекрасно знал из собственного опыта. Пусть это ангел, но все же это женщина! Зачем поступаться размеренной жизнью и терпеть скандалы и скуку, раздражение и досаду, упреки и жалобы, которыми она справедливо будет вам докучать после того, как, пресытившись, вы начнете подумывать об отступлении? Курс обучения краткий в школе для глупцов научит быстро, что покой, о Боги, покой всего важнее в этом мире!

Капитан Уайли помолчал немного — видимо, ждал, что Хикс добавит что-нибудь или даст полезный совет. Не дождавшись, он принялся снова смотреть по сторонам. Хикс, довольный, что они закончили этот разговор, тоже отвернулся и скользнул взглядом по широкой затененной галерее. Сквозь арку входной двери просвечивало яркое послеполуденное солнце. Он заметил, что на ступенях снаружи стоят какие-то люди.

Хикс раскрыл было рот, чтобы процитировать строчку из Попа^[10] — раз капитан Уайли не чужд поэтического мышления, это может его поддержать, — но тут его снова отвлекли люди у входа — что-то странное показалось ему в их жестах и движениях. Он стал наблюдать за ними, пытаясь понять, что происходит.

Казалось, там собралась уже целая толпа. Сквозь сетчатые двери да еще против слепящего солнечного света их нельзя было хорошо разглядеть, но силуэты вырисовывались довольно отчетливо. В невысоком прямом офицере Хикс узнал лейтенанта военной полиции. Он покинул свой пост сбоку от входа и стоял теперь на верхней ступеньке, внутри арки, так что голова его возвышалась над остальными. Все прочие стояли ниже — казалось, они собрались, чтобы прослушать приказ или пройти инструктаж, но это не были полицейские, которых Хикс заметил в джипе перед клубом, — те все были в касках.

Стоявшие внизу на ступенях, кажется, были чем-то взволнованы — видно было, как задвигались головы и плечи. Лейтенант застыл в напряженной позе и только поворачивал голову то вправо, то влево, словно оглядывая слушателей. Потом резко отступил на шаг назад, так что вплотную прижался спиной к широкой решетке большой двухстворчатой двери. Движением, чем-то похожим на движение человека, делающего утреннюю гимнастику или готовящегося совершить сложный прыжок в воду с трамплина, он поднял руки и расставил их точно в стороны.

Это, как видно, поначалу смутило остальных. Несколько секунд они стояли неподвижно. Потом один из них поднялся на одну, а другой на две ступеньки. Первый сделал еще шаг и встал рядом с товарищем. Остальные задвигались и, толкая друг друга, последовали за ними. Послышался неясный гул голосов. Лейтенант, по-прежнему стоявший перед дверью руки в стороны, не шелохнулся. Те двое, что шли впереди, вошли под арку и встали на верхнюю ступеньку рядом с лейтенантом — теперь видно было, что оба они выше его ростом.

Натаниел Хикс, приоткрыв рот, следил за этим странным немым представлением.

— Что там такое, Нат? — спросил капитан Уайли. Он обернулся и поглядел через плечо на дверь.

А у двери силуэты за сеткой-экраном застыли в новой позиции. Потом вдруг все снова пришло в движение. Тот, высокий, что стоял лицом к лицу с лейтенантом, немного подался вперед. Он медленно распростер руки и обхватил лейтенанта за плечи. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, точно обнимались или собирались потанцевать.

Беспорядочная людская волна захлестнула арку. Сетчатые двери задрожали, потом, качнувшись, широко распахнулись, и внутрь ввалилась вибрирующая бесформенная масса, вытолкнув перед собой лейтенанта, который наверняка не удержался бы на ногах, если бы не крепкие объятия державшего его верзилы. Остальные обогнули эту обнявшуюся парочку и вбежали внутрь, вертя головами, словно кого-то искали или хотели о чем-то спросить. Их черные лица сверкали — теперь Натаниел Хикс увидел, что это были те самые цветные летчики.

Здесь, внутри, таинственные плоские силуэты превратились в трехмерные фигуры людей из плоти и крови. Тишина немого представления, сопровождавшегося лишь неясным гулом, нарушилась громкими звуками, усиливаемыми сводчатыми потолками галереи.

Они услышали высокий, срывающийся от гнева, но все же уверенный голос, несомненно принадлежащий лейтенанту полиции:

— А ну-ка, уберите руки! Вы что, повязки не видите? Кто дал вам право…

Ему ответил низкий голос — запыхавшийся, натужный:

— Да мы тебя не тронем, лейтенант. Вот только возьмем твой пистолет, чтобы ты никого…

Другой голос, настойчивый и взволнованный, властно приказал:

— Да прижми ты его как следует, говорю тебе, прижми его…

— Да он никак нас арестовать хочет…

— Теперь-то ладно. Картер забрал у него пистолет. Пусть попробует. Пустите его, посмотрим, как он нас арестует.

Объятия разомкнулись так внезапно, что лейтенант от неожиданности пошатнулся.

— Приказываю немедленно вернуть мне мое личное оружие, — задыхаясь, сказал он. — Приказываю немедленно покинуть здание…

— Не пойдем, никто не пойдет!

— Не пойдем, не пойдем!..

За спиной Хикса негромко вскрикнула одна из девушек. Со скрежетом шаркнули ножки отодвигаемых стульев — инженеры вскочили с мест. Но их опередил капитан Уайли, поднявшийся на ноги с таким неожиданным проворством, что стул со стуком упал набок. Его высокая фигура распрямилась с грозной быстротой; из-за неверного вечернего света казалось, что он плавно скользит по галерее, становясь все выше и выше по мере приближения к чернокожим летчикам.

— А ну-ка, дай сюда эту игрушку, приятель, — сказал капитан Уайли. Длиннющая рука мелькнула в воздухе, и капитан вырвал у чернокожего офицера автоматический пистолет лейтенанта военной полиции вместе с болтающимся ремнем. Потом тоном, не предвещавшим ничего хорошего, скомандовал: — А ну-ка, марш отсюда, все, живо… — Теперь в его приятном, сочном голосе отчетливо слышался алабамский акцент, который прежде лишь угадывался по едва заметной манере растягивать слова…

Покачивая висящим на ремне пистолетом, он так решительно двинулся на бунтовщиков, что те ошеломленно попятились.

— Ну, вы же слышали, что сказал лейтенант, — произнес он спокойным, серьезным тоном. — Марш отсюда! Да побыстрее. И вы там, тоже. Выматывайтесь!

Лейтенант, растрепанный, без фуражки, но все с той же прямой и непреклонной осанкой, поднес к губам неизвестно откуда взявшийся свисток. Резкий, пронзительный звук пронесся под сводами галереи. Натаниел Хикс, изумленно наблюдавший эту сцену, понял, почему остальные полицейские до сих пор не пришли на помощь лейтенанту — видимо, им было приказано не вмешиваться, пока он не подаст сигнал.

Теперь их время пришло. Слышно было, как они, стуча коваными каблуками, бегом поднимаются по ступеням. На фоне освещенной ярким солнцем входной арки показались подпрыгивающие круглые стальные каски. Решетчатые двери распахнулись.

— О Господи, — услышал Натаниел Хикс женский голос за столиком сзади.

Первым в клуб ворвался дородный сержант с автоматом наперевес, в низко надвинутой на глаза каске. Сразу же за ним ввалилась целая толпа людей в касках и с повязками военной полиции на рукавах. Из дверей, ведущих в гостиную, в галерею вышел худощавый седовласый майор.

— Пожалуйста, прошу вас, — обратился он к капитану Уайли, — я сам этим займусь.

Капитан Уайли немного раскраснелся, глаза его еще больше сузились и блестели; он спокойно повернулся и посмотрел на майора. Потом взглянул на сержанта в каске и с автоматом в руках, на толпу полицейских. Снова перевел взгляд на майора — и расхохотался.

— Может, вы заодно и этим займетесь, — сказал он и протянул автоматический пистолет в кобуре и ремень.

— Это мое оружие, сэр, — сказал лейтенант военной полиции.

— Я заведую клубом, капитан, — сказал майор. — Мне даны особые инструкции относительно этого инцидента. Убедительно прошу вас вернуться на свое место. Я вынужден попросить свидетелей задержаться. — Он повернулся к цветным офицерам. — А вы все выйдите, пожалуйста, из помещения. И приготовьте, пожалуйста, ваши личные карточки. Вы все арестованы, все до одного.

IX

Ночь выдалась влажная и душная. Небо над верхушками пробковых деревьев и виргинских дубов — видимо, из-за каких-то особенностей в преломлении света в тропиках или по какой-либо другой причине, неизвестной полковнику Россу, — было сплошь усеяно звездами, огромными, похожими на светящиеся алмазы, и маленькими, бесчисленными, сливающимися в сплошную сияющую дымку. Они давали так много света, что повсюду, кроме густой тени под деревьями, тьма отступала и напоминала больше поздние сумерки. С веранды было хорошо видно озеро Армстронг, и можно было даже различить линию противоположного берега, находившегося отсюда на расстоянии более мили.

За лощиной, в которой находились теннисные корты и бассейн, темнела громада отеля «Олеандровая башня», похожая на длинный холм с сотней нарисованных светящихся окон. Все они были распахнуты, в ночном воздухе — ни ветерка. Из окон неслась какофония отдаленных звуков: смех, голоса, дребезжащая музыка из радиоприемников. Громче всех, то нарастая, то слабея, звучал нестройный хор хриплых мужских голосов, распевающих «У меня шесть пенсов».

Неутомимые певцы дошли уже до куплета, когда у них оставалось всего два пенса — «вот как, вот как, у меня два пенса», — до которого людям трезвым ни за что не дотянуть; полковник Росс с досадой покачал головой. Если шум этой пирушки — причем в пятницу, а не в субботу, перед выходным, — долетит до бунгало генерала Била, расположенного всего в сотне ярдов от гостиницы, певцам может не поздоровиться. А раз их слышно здесь, их вполне может быть слышно и в столовой генеральского дома, где тот беседует сейчас с генералом Николсом и генералом Бакстером.

Полковник Росс точно знал, где в данный момент находятся генеральские гости. Полчаса назад, на лужайке между генеральским бунгало и домом полковника Росса, появилась миссис Бил в замысловатом белом вечернем туалете; вид у нее был самый несчастный. Надув губки, она сообщила, что ее выставили из столовой, как только закончился обед, а ей просто осточертело сидеть одной. Она уселась в шезлонг и небрежно положила ногу на ногу, так что пышные складки платья топорщились вокруг ее тонких ног. Потом свесила правую руку и со свойственной ей ребяческой манерой завладела ладонью миссис Росс. Левой она прикрыла сердитый зевок.

— Послушайте, что у нас все-таки происходит? — спросила она. — Что-то на базе случилось?

— С чего вы взяли? — сказал полковник Росс. — Они что-нибудь об этом говорили?

— Не знаю, о чем они говорили, — сказала миссис Бил. — Но могу поспорить, что вы-то наверняка знаете, Норм. Да ладно, не больно и интересно. Я просто уверена, что что-то стряслось. Нюд пришел вместе с Джо-Джо и Олли Бакстером, и они были в прекрасном настроении — видимо, пропустили пару рюмок у него в кабинете. Потом пришел этот Буллен с фотографом… — Она хихикнула. — Он сперва позвонил и спросил, можно ли им прийти, и я сказала — разумеется. Нюд не возражал — вы же сказали, что ему нужно подлизаться к Буллену. — Она снова хихикнула. — Нюд говорил, что я не должна употреблять таких выражений, так воспитанные дамы не говорят. Вот поэтому-то я сегодня и вырядилась как на бал. Кстати, Кора, по-моему, это платье на мне плохо сидит. Вы не посмотрите? Может, нужно немного ушить? Да, так вот. Они сделали кучу снимков: мы с Нюдом на диване, и малыша тоже сфотографировали — он страшно безобразничал. Буллен сказал, они напечатают все в завтрашней газете. А потом Нюда позвали к телефону. Это вы ему звонили, Норм. Я знаю, что вы. И я сразу почувствовала — что-то стряслось. Опять кто-то разбился? Или снова этот Бенни?

— Нет, — сказал полковник Росс. — Никто не разбился, и Бенни здесь ни при чем. Обычная история — нарушение воинской дисциплины; я вынужден был сообщить Нюду. Вот и все, что я пока могу сказать.

В этот момент в двери веранды постучал полковник Култард; он заходил к генералу, узнал, что тот занят, и пришел спросить, нельзя ли ему посидеть с ними. По просьбе миссис Росс он вскоре отправился на кухню приготовить кувшин ромового пунша — считалось, что он в этом деле большой мастак.

Полковник Росс очень устал и прекрасно обошелся бы сегодня без гостей, но в любом случае он не мог лечь: во-первых, сегодня у них ночует генерал Бакстер, а во-вторых, он ждал Ботвиника и военного прокурора майора Тайтема, которые должны были принести обвинительные заключения на цветных офицеров, арестованных сегодня в клубе. Впрочем, вряд ли ему удалось бы уснуть в такую жаркую ночь, да еще когда так неспокойно на душе. Полковник Култард, как видно, тоже устал и, довольный, что его никто не трогает, молча сидел в кресле, потягивал пунш и курил сигару. На другом конце веранды миссис Бил о чем-то шепталась с миссис Росс.

Из долетавших до них звуков песни они узнали, что у исполнителей не осталось уже ни единого пенса — «вот как, ни пенса»; полковник Росс не выдержал, устало поднялся и пошел в дом. В дальнем конце холла около телефона горела лампа. Он набрал номер гостиницы и сказал телефонисту на коммутаторе:

— Говорит полковник Росс. Узнайте, в каком номере так горланят, и соедините меня с ними.

Почти тотчас же раздался звонок — видимо, гуляки уже изрядно надоели всем в гостинице. Чей-то игривый голос в трубке сказал:

— Генерал Бил слушает!

— Говорит полковник Росс, инспектор ВВС. — Он постарался, чтобы его голос звучал как можно более сурово. — Прекратите немедленно. Если услышу пение, запишу ваши фамилии и личные номера, и завтра вы мне все принесете рапорта.

Остряк на том конце провода опешил от неожиданности и поспешно сказал:

— Так точно, сэр.

Полковник Росс повесил трубку и вернулся на веранду. Полковник Култард, догадавшись, зачем Росс ходил в дом, сказал:

— Сейчас многие воображают, будто война — что-то вроде пикника на лужайке, прекрасный повод пошуметь и повеселиться.

— Что ж, — мрачно сказал полковник Росс, — отчасти так оно и есть. В этом они не далеки от истины. Поэтому-то война многим и нравится.

— Ну, мне-то нынешняя война совсем не нравится, — сказал полковник Култард. Он покачал красивой седой головой. — Во всяком случае, мне не нравится, как я сам в ней участвую. Если бы мне удалось перевестись в действующую армию…

— Да брось ты, Хэл, — подала голос миссис Бил. Судя по ее язвительному тону, она тоже была недовольна войной и тем, как это отражается на ней лично, и считала, что у нее гораздо более серьезные причины для недовольства. — Ты уже слишком стар и толст, — безжалостно сказала она. — И жутко ленив. Мы тебе дали самую легкую работу, какую только удалось найти, а ты еще плачешься. И кстати, при следующей аттестации Айра собирается поставить тебе оценку «плохо». Так что тебя никуда не возьмут.

— Каково иметь такую сестренку? — невозмутимо сказал Россу полковник Култард. — Видели когда-нибудь такую грубиянку?

— Да уж молчал бы, — сказала миссис Бил. — Ты ведь целыми днями валяешь дурака. Когда ты хоть немного проснешься, Хэл? — Из темноты смутно выступало ее бледное лицо с воинственно поднятым подбородком и белое топорщившееся платье. Она так и сыпала колкостями, голос ее дрожал от негодования. Видимо, они давно уже привыкли разговаривать в таком тоне, решил полковник Росс. Быть может, все началось еще в те годы, когда она была ребенком, настоящей «маленькой сестренкой», и Хэл, красивый и самоуверенный, чем-то ее разочаровал, не сумел помочь в какой-то детской беде, преподав тем самым одну из горьких житейских истин: не все то золото, что блестит. И с тех пор к ее любви примешивалась обида. Она снова постаралась поддеть его: — А как насчет того, о чем ты говорил вчера вечером, про какого-то распрекрасного офицера из твоего отдела, который устроит публикацию в журнале? Спорим, ты даже не почесался!

— А вот тут ты ошибаешься, — сказал полковник Култард. — Я исполнил в точности все, что обещал. Сегодня утром я привел капитана Хикса к Нюду, и мы обо всем договорились. Он уже приступил к работе. Так что — нечего…

— Да я уверена, что ты все испортишь, — сказала миссис Бил. Она судорожно вздохнула и повернулась к миссис Росс. — Пойду спать. Устала смертельно. Не стану ждать этих надутых индюков. Нюд с Джо-Джо могут часами языком чесать, уж я их знаю! До сих пор небось перебирают всех знакомых и говорят: «Ну нет, этот никуда не годится»; а все оттого, что тот, видите ли, что-нибудь не так сделал в Академии, или в Келли, или еще где-то. Кора, посмотрите, пожалуйста, мое платье, и я пойду.

Когда они остались вдвоем с Россом, полковник Култард сказал извиняющимся тоном:

— Сэл любит пошуметь, но сердце у нее доброе. — Он отхлебнул из стакана и полыхнул огоньком сигары. Полковник Росс не сомневался, что так оно и есть на самом деле. Полковник Култард защищал не себя, а сестру, ему не хотелось, чтобы у Росса сложилось о ней превратное мнение. Полковник Култард знал, что никто всерьез не считает его ленивым. Он предан армии, усердно трудится, долгое время выполняет непростую для него работу и может похвастаться внушительным списком проектов, завершенных под его руководством. Да и совсем он не толстый! Просто приходится много времени проводить за письменным столом, вот он чуть-чуть и прибавил, да лицо немного округлилось. А для старшего офицера он совсем не стар. Его густая шевелюра поседела еще в тридцать лет, а сейчас ему всего сорок пять. Так что Сэл пошутила — просто она вспыльчивая, у нее характер такой. А насчет аттестации — это, разумеется, наглая ложь, вернее, тоже лишь шутка. Полковник Росс, осведомленный о баллах всех офицеров в гарнизоне, поскольку генерал Бил при аттестации с ним советовался, не мог не знать, что полковник Култард всегда получал только высшую оценку. Так что всякому, кто хорошо знаком с Сэл, ясно, что она просто дурачилась.

Вот что, по мнению полковника Росса, хотел сказать своей извиняющейся репликой полковник Култард, именно эти чувства и мысли были написаны на его добром серьезном лице, белым пятном выделяющемся в темноте.

Полковника Росса сейчас гораздо больше занимало другое: его мучали сомнения — правильное ли решение он принял; может быть, размышлял он, разумнее было бы допросить задержанных сегодня же, или, может, он прав, и пусть лучше посидят до завтра, подумают, что им за это будет. Того офицера — кажется, его зовут Амос Гранджент, — того самого, который поднял руку на заместителя начальника военной полиции, придется, видимо, отдать под трибунал, да и второго лейтенанта, Чарлза Картера, тоже — утверждают, что, пока Гранджент держал Дея, Картер незаконным образом завладел его личным оружием. Он никак не мог решить, стоит или не стоит выдвигать обвинения против остальных офицеров и каковы будут последствия в каждом из этих случаев. Обычно в юридической практике исходят из того, что все, кто с ними пришел, считаются соучастниками уже в силу своего присутствия и в равной степени виновны; но, возможно, здесь такой подход неоправдан или по крайней мере может быть признан неосновательным. Нет никаких причин предполагать, что, не напади на офицера военной полиции Гранджент и Картер, на него непременно напал бы кто-то из этих четверых. Полковник Росс вовсе не был уверен, что все шестеро были в равной степени решительно настроены и достаточно сплочены — они ведь наверняка понимали, чем все это может для них кончиться. Может быть, лучше не раздувать этого дела — ведь, если классифицировать его как нападение на офицера военной полиции при исполнении служебных обязанностей, вырисовывается настолько серьезное воинское преступление, что можно, да и просто необходимо, привлечь к суду почти всех прикомандированных цветных офицеров.

И это еще не самое худшее. Могут повернуть так, что Нюду придется разбирать дело о мятеже. По сообщениям осведомителей Ботвиника, в одной из уборных появились надписи, причем разным почерком: «Белые войну начали — пусть сами и расхлебывают», «Японцы воюют за свободу афро-американцев»; кроме того, была нарисована могила с крестом, на котором печатными буквами значилось: «Только для белых». Представляю, как за это ухватится контрразведка. Люк Ходен непременно раздует дело о подрывной деятельности и к завтрашнему утру представит все подробности заговора. Полковник Росс неожиданно для себя громко вздохнул.

На его вздох отозвался полковник Култард, о чьем присутствии Росс как-то забыл, пока, напрягая утомленный мозг, пытался разобраться в этом скопище фактов, предположений, возможных вариантов и предварительных решений.

— Да, собачья жизнь, Норм, — сказал полковник Култард, — работы невпроворот; крутишься как можешь, а потом ты же еще и виноват. Я слышал, из Вашингтона утром справлялись насчет этой истории. Джо-Джо Николс что-нибудь говорил?

— При мне — нет, — ответил полковник Росс. — Их Дед встречал — его и Бакстера. Потом мы собрались у Нюда, выпили немного, разговор в основном шел о том, как они долетели. Все были в прекрасном настроении.

— Боюсь я этого Николса — иногда взгляну на него, прямо мурашки по коже, — уныло произнес полковник Култард. — Вы ведь его плохо знаете?

— Никогда с ним прежде не встречался. Мне показалось, он большой любитель ломать комедию.

— Это точно, да вот только комедию довольно странную, побольше его узнаете — увидите. Вы еще смеяться не закончите, а он уже прикажет, если сочтет целесообразным: «Расстрелять вот этого!» — и укажет на вас. Мы когда-то вместе служили в Селфридже, много лет назад. Он был начальником отдела личного состава, но фактически сам всем заправлял в гарнизоне. Он всегда всем заправляет, везде, где бы ни служил. Другие, знаете, болтаются иногда без дела, развлекаются, могут устать, им все может надоесть, могут расслабиться. Только не Джо-Джо. Он всегда идет точно к цели. И сюда он тоже не развлекаться приехал, Норм, помяните мое слово.

Люди, давно служащие в военно-воздушных силах, обычно прекрасно знают друг друга, нередко образуют противоборствующие кланы и склонны придумывать друг про друга самые невероятные легенды, порой превознося до небес, порой изображая в черных красках, а иногда и то, и другое вместе. В мирное время летчики — в большинстве своем народ нервный и легковозбудимый. Полковник Росс понимал, что иначе и быть не может. Тут нужно обладать психическим складом особого рода — чем-то вроде раздвоения личности. Человек, которому приходится постоянно рисковать в воздухе, должен иметь живой и беспечный характер, но, садясь за штурвал, он мгновенно преображается — становится хладнокровным и предельно собранным, расчетливым. Без этого в авиации не выжить; такое раздвоение — единственный способ заставить себя не думать об опасности и возможной гибели.

Полковник Росс не сомневался, что Николс, как и прочие, еще уцелевшие из старой гвардии, иногда казался психом своим не совсем психически нормальным товарищам по оружию.

— Джо-Джо прилетел вовсе не из-за утреннего скандала, — сказал он. — Решение о поездке было принято несколько дней назад. Он приехал на завтрашнее чествование.

— Наверняка есть еще какая-то причина, — сказал полковник Култард. — Я уверен, что и Олли Бакстер здесь неспроста. Наверное, Уилли приказали прислать кого-нибудь и из его конторы. Думаю, скоро все выяснится. Кстати, что вы решили, Норм, с моим офицером, с Хиксом? Все хотел вас спросить.

У полковника Росса не было ни малейшего желания решать сейчас вопрос о капитане Хиксе. Несмотря на то что он всячески поддерживал идею с публикацией, да, собственно, он сам все это и организовал, тем не менее он понимал, что это вовсе не главное, что статья может лишь немного украсить или в чем-то дополнить то, что было для него сейчас наиглавнейшим — а этим главным, как он окончательно понял во время своих грустных размышлений в аудитории отдела личного состава, был для него генерал Бил. Здравый смысл не позволял ему признать, что затея с публикацией и вправду необходима, а опыт подсказывал ему, что она попросту бесполезна.

Следует признать, что в какой-то мере у работников службы общественной информации есть основания утверждать, что их методы не только эффективны, но даже неотразимы. Свое умение формировать общественное мнение они доказали на самой армии, заставив почти всех высших чинов покорно повторять вслед за ними, что работа по пропаганде, или, если хотите, по «идеологической обработке», является для армии жизненно необходимой. Хотя навряд ли, думал полковник Росс, эта блестящая победа над умами высшего командования привела к каким-то положительным сдвигам в общественном мнении — скажем, люди стали лучше относиться к войне, удвоили усилия и оказали армии единодушную поддержку. И хотя кое-что из того, что несет с собой война, кому-то нравится, большинство людей не любят войну, и никто не заставит их ее полюбить. Людям нравится, что во время войны больше платят, что у многих появляется возможность воспользоваться чрезвычайным положением и сделать карьеру, оттеснив более достойных конкурентов. Нет никакой необходимости силой заставлять людей любить то, что им и так нравится. А любые попытки заставить их полюбить то, что им не нравится, всегда нелепы и обречены на провал.

Масштабы этого провала тем грандиознее, чем большее значение придается ожидаемому успеху. Сравним, к примеру, все усилия по «идеологической обработке» рядового состава в плане объяснения «цели войны» каждому солдату с полученными результатами, то есть посмотрим, как солдаты относятся к войне и что они о ней на самом деле думают. Обычный средний человек твердо знает, какую именно цель он лично преследует в войне. Цель эта — как можно скорее с войной покончить и отправиться домой. Это вовсе не значит, что он не будет сражаться — как раз наоборот. Как только его привезут на фронт и он увидит противника, он сразу смекнет, что, пока он не перебьет врага или не обратит его в бегство, домой ему не попасть. Ему вовсе не нужно знать о злодеяниях противника и том, какой он нехороший. Все злодеяния, все коварные замыслы вражеского командования — сущие пустяки по сравнению с тем обстоятельством, что враг сейчас перед ним, что он в него стреляет и заставляет торчать здесь. И хотя интеллектуальный уровень среднего человека и вправду довольно низок, все же немного найдется таких, у кого он низок настолько, чтобы поверить, будто все они, стоящие в одной шеренге, — братья, сражающиеся во имя «благородных идеалов». Да если им такое скажешь, они же со смеху помрут. В большинстве своем они презирают своих офицеров, ненавидят уставы и дисциплину и нарушают их при всяком удобном случае; они проклинают армию с утра до ночи и только и думают, как бы отсюда вырваться, они поднимают вой из-за малейших неудобств, не говоря уже о настоящих тяготах.

Казалось бы, ну как можно начинать с такой армией сколько-нибудь серьезную военную кампанию? Да таким солдатам просто необходима «идеологическая обработка». Все это так, но только на первый взгляд, если забыть об истории американской армии. Еще со времен своей юношеской армейской одиссеи полковник Росс помнил отношение к службе ветеранов прошлой войны, ворчливых добровольцев. От них он услышал песню, которая, и это весьма знаменательно, поется в армии со времен Гражданской войны. В песне этой был замечательный последний куплет:

Вот такое язвительное, почти яростное презрение, такое соединение высокого и низкого — специально чтобы позлить тех, кто дома тешит себя (как они считали) разной высокопарной чушью, — это и есть суть отношения американцев к армии. Полковник Росс, как и всякий, у кого есть глаза и уши, знал, что чувства солдат к армии не изменились и по сей день. И едва ли их можно изменить, да и вряд ли стоит менять, если подойти к этому с практической точки зрения. Когда дойдет до драки, даже нытики будут сражаться как надо. И нынешняя война это уже доказала. Они еще чаще жалуются, еще больше презирают офицеров, еще сильнее ненавидят армию, еще меньше подчиняются приказаниям — и при этом сражаются гораздо лучше, все, как один, побеждая любого противника.

Немного пофилософствовав про себя об этой стороне затеи с публикацией, полковник Росс сделал попытку — впрочем, не слишком успешную — вспомнить вчерашний разговор.

— Мне кажется, если это вообще осуществимо, — сказал он, — Хикс как раз тот, кто нужен. Вы об этом спрашиваете? Я уверен, что у него есть связи и он, если захочет, сможет ими воспользоваться. Но не думаю, чтобы это задание его особенно вдохновляло.

— Почему? — спросил полковник Култард. — Сегодня утром мне показалось, что это его заинтересовало.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал полковник Росс, — но думаю, что я все-таки прав. Ведь Хикс в своем деле собаку съел. Наверняка прежде он занимал видное положение, пользовался влиянием. Я хочу сказать, ему не надо было никого спрашивать, что ему следует думать по тому или иному поводу. Он вам говорил, что ему нравится эта идея?

— Ну, так прямо не говорил, — сказал полковник Култард. — Я, собственно, его и не спрашивал. Мне показалось, что он не против. Во всяком случае, у меня не сложилось впечатления, что он будет заниматься этим из-под палки. Вы со мной не согласны?

— Как вы считаете, какого он о вас мнения?

— Как-то никогда не задумывался, — удивленно ответил полковник Култард. — Мы ведь не часто видимся. Он всегда любезен и вежлив. И приказы выполняет охотно, хотя прежде он, возможно, вправду был большой шишкой.

— Чтобы стать большой шишкой, нужно прежде всего головой работать, — сказал полковник Росс. — В армии же голова нужна только для того, чтобы отвечать «Есть, сэр».

— Понимаю, к чему вы клоните, — сказал полковник Култард. Видимо, слова полковника Росса его задели. Он нервно рассмеялся. — Может быть, Хикс считает меня тупицей. Очень может быть. Что ж, вполне естественно. Он, вероятно, знает гораздо больше меня. В моем отделе, Норм, есть удивительно талантливые люди. Разумеется, я бы не отказался знать столько же, сколько знают они. Пятеро, а может, шестеро записаны в справочнике «Кто есть кто в Америке» — так что сами видите, какой уровень. И все же не думаю, что меня недолюбливают…

— Я просто хотел сказать, что, если бы мы обратились к Хиксу как к редактору журнала, его наша тема могла бы и не заинтересовать. Ну так что ж. Мы и не будем его привлекать как редактора.

Полковнику Култарду стало неловко.

— Я понимаю, Норм, — сказал он, — возможно, я действительно говорил с ним в приказном тоне, и он просто ответил: «Есть, сэр». Но я на самом деле подумал, что он хочет…

— И абсолютно правильно подумали, — сказал полковник Росс. — Из вчерашнего разговора я понял, что он не прочь выполнить особое задание генерала. К сегодняшнему утру он все обдумал и, возможно, по-прежнему согласен. А когда он посмотрит все, что мы собираемся ему показать, может случиться так, что ему ни одна из предложенных тем не покажется подходящей. А может, лучше сделать иначе? Что, если отправить его в Нью-Йорк в командировку: пусть потолкует с кем нужно, побывает в редакциях разных журналов, посмотрит, что можно сделать. Кстати, где-то в тех краях у него жена и дети…

— Разумеется, пусть едет, — сказал полковник Култард. — Ему, вероятно, нужно оформить какую-то бумагу. Я в этих делах мало что…

В дальнем конце веранды кто-то нерешительно постучал в сетчатую дверь. Полковник Росс посмотрел через плечо.

— Входите, входите, — сказал он. Хотя он не слышал шума автомобиля, ему показалось, что сквозь решетку двери он видит Ботвиника. Но он ошибся — это был генерал Бакстер. — Входите, генерал! — вставая, произнес он. — Ваши вещи уже прибыли. Выпьете с нами? Вон, у Хэла Култарда кое-что найдется в кувшине, если, конечно, он сам все не выдул.

— Большое спасибо, полковник, — ответил генерал Бакстер. — Пожалуй, воздержусь. Привет, Хэл. Нюд просил вам передать, полковник, что он звонил военному прокурору и просил пока задержать эти бумаги. Он считает, лучше вам их утром втроем просмотреть — так будет быстрее. Вы не возражаете, если я присяду на минуту? — Генерал Бакстер нащупал впотьмах кушетку и грузно опустился на нее. — Сейчас уже поздно, — сказал он, — но вот завтра утром я бы хотел, чтобы вы написали или продиктовали для меня короткое заявление — насчет полковника Вудмана. В полдень я вылетаю туда для расследования.

— Да, эта история всем наделала хлопот, — сказал полковник Култард. — И знаете, от кого Нюд узнал? От Хикса, моего подчиненного. Я как раз был в тот момент у Нюда. Как-то неловко вышло. Нюд что-то такое сказал, из чего Хикс понял, что тот ничего не знает. А Хиксу только что позвонил оттуда знакомый — по другому делу. И Хикс решил, что лучше все рассказать Нюду. Нюд даже побледнел. Мне кажется, он действительно очень любил Вуди.

— Думаю, это известие потрясло всех, кто его знал, — серьезным тоном сказал генерал Бакстер. — Поэтому-то штаб армейских ВВС и прислал офицера-дознавателя. Старик хочет во всем разобраться.

— Судя по тому, что я слышал, — сказал полковник Култард, — лучше там глубоко не копать.

Генерал Бакстер нахмурился, но сказал ровным голосом:

— Что откопаем, то откопаем. Кстати, поскольку вы его вчера видели, полковник, я был бы вам очень благодарен, если бы вы изложили ваши впечатления — в каком душевном состоянии находился полковник Вудман. Нюд сказал, что вы с Вудманом вчера долго разговаривали. Так что можете судить, насколько разумно звучали некоторые его идеи, он их вам наверняка излагал.

— Понял, — ответил полковник Росс, — я подготовлю заявление до вашего отлета.

— Нюду показалось, что во время встречи на перроне Вуди вел себя не совсем нормально.

— Это правда, — сказал полковник Росс, — я как-то забыл об этом.

— Возможно, нам удастся доказать, — сказал генерал Бакстер, — что у полковника Вудмана последнее время с головой было не в порядке. Во всяком случае, он передал в штаб — в обход существующей субординации — несколько очень странных сообщений. Впрочем, не буду вас сейчас утомлять разговорами. Надеюсь, я не слишком долго заставил вас ждать. Очень любезно с вашей стороны и со стороны вашей жены, полковник, что вы меня приютили.

— Я покажу вам вашу комнату, генерал. Нам очень приятно, что вы у нас остановились.

* * *

Полковник Росс лежал на спине и, уставившись в потолок, старался не поддаваться одолевавшей его дремоте.

— Ты его знаешь, — сказал он, — это капитан Хикс. Помнишь, он нас как-то подбросил на своей машине до клуба. К нему тогда еще жена приезжала.

Миссис Росс сидела за туалетным столиком и методично расчесывала волосы перед сном — по сто движений массажной щеткой каждый вечер.

— А, этот! Как же, прекрасно помню, — сказала она. — Жена у него очень милая, только зря она отпустила его одного. Я так и не спросила, чем он занимался до армии. Они живут где-то на севере, и она сказала, что не поехала с мужем из-за детей — они еще ходят в школу. Считает, что детям вредно мотаться с места на место. Но я с ней абсолютно не согласна. Скорее наоборот — смена обстановки может пойти им на пользу. Детям ведь все равно — они принимают жизнь такой, какая она есть. Они совсем не так чувствительны, как взрослые, и очень легко приспосабливаются. К тому же, похоже, Хикс далеко не беден. Так что если бы она действительно хотела, вполне могла бы переехать к мужу.

— А по-моему, многие правы, что не привозят сюда семью, — сказал полковник Росс. — С жильем проблема. И дело, кстати, не только в деньгах. Ты вот иногда жалуешься на условия, в которых мы здесь живем, а ведь мы устроились лучше других — и все это лишь оттого, что тебе посчастливилось быть замужем за полковником.

— Типично мужская логика, — сказала миссис Росс. — Каждая женщина прекрасно понимает, что либо она замужем и живет вместе со своим мужем, либо не замужем. Замужество может быть связано с трудностями, но жена должна жить с мужем, если есть хоть малейшая возможность. А такая возможность всегда существует, если только его не отправили за границу. Жена не имеет права оставлять мужа одного. Мужу это вряд ли пойдет на пользу, а то, что плохо для мужа, в конечном счете плохо и для жены.

Полковник Росс сонно улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что он обязательно воспользуется случаем и заведет шашни. Что ж, многие так и делают, но мне кажется, Хикс — человек серьезный и положительный.

— Я не только это имела в виду, — сказала миссис Росс. Она положила щетку и начала заплетать волосы. — Впрочем, и это тоже. А то я вас, мужчин, не знаю. Стоит мужчине вырваться на свободу, как он тотчас же начинает бить копытом и только и ждет случая показать, какой он удалец. Другое дело, что ему не всегда подворачивается что-то подходящее — то слишком рискованно, то слишком дорого. Хотя здесь, конечно, он не так скупердяйничает, как дома. А бывает и так — женщина сразу видит, что мужчина женат и ему просто охота погулять, а у нее совсем другие планы, и ей это не подходит. Вот и получается, что если мужчины и ведут себя прилично, то только в силу обстоятельств, а вовсе не потому, что они такие уж добродетельные. Так что нечего из себя строить…

— А меня что удерживало? — рассмеялся полковник Росс. — Я же в прошлом году прожил без тебя несколько месяцев в Вашингтоне. Могу тебя заверить, что никаких шашней не заводил.

— Даже если и заводил, все равно уверял бы, что ничего не было. Кстати, совершенно напрасный труд. Ни одной нормальной женщине такие заверения ни к чему. Когда я сказала «слишком рискованно», я не имела в виду страх перед тем, что жена узнает. Мужчина постарше не может не понимать — и совершенно справедливо, — что выглядит нелепо, когда увивается вокруг юной особы вдвое себя моложе. Многих останавливает мысль: «Что подумают люди?» А если он сам чувствует, что уже немолод, то его не может не беспокоить, что о нем подумает сама юная особа. Так что здесь он рискует чувством собственного достоинства.

— Что ж, я, конечно, уже немолод, — сказал полковник Росс, — но мне кажется, что для своего возраста…

— Да я вовсе не тебя имела в виду, Норман; хотя, разумеется, я не могу говорить за юных особ — если бы у тебя хватило глупости с одной из них связаться. Я хочу сказать, что любая умная женщина знает, что нельзя быть женой на полставки или в свободное от других занятий время. Если мужчин предоставить самим себе, они часто ведут себя неразумно. Так что, если женщина не хочет, чтобы муж вляпался в какую-нибудь историю, ей не следует оставлять его одного на долгие месяцы. Я никогда так надолго тебя не бросала. И ты напрасно считаешь, что мне доставляло большое удовольствие трястись в поездах или жить по субботам и воскресеньям во всех этих ужасных гостиницах; и без того дел было невпроворот, а тут приходилось запирать дом и все такое…

— А я-то воображал, — сказал полковник Росс, — что ты приезжала ко мне просто потому, что любишь.

— Разумеется, поэтому! Ты что же, думаешь, если б я тебя не любила, стала бы я приезжать, волноваться, как ты там, чем питаешься, есть ли у тебя чистые рубашки — ну и, конечно, проследить, чтобы ты не задурил — как бывает с мужчинами в твоем возрасте; ты и сам таких немало знаешь! Да и я в Вашингтоне нагляделась на приемах да вечеринках — подцепят девицу и хлопают коктейль за коктейлем, не то чтобы допьяна, но явно больше, чем обычно пьют дома. Ты вспомни, как они выглядят со стороны. Неужели женщина, которая любит своего мужа, допустит, чтобы он выставлял себя на посмешище? А так и случится, если недоглядишь. Но если не оставлять его без присмотра, если о нем как следует заботиться, до этого никогда не дойдет.

— Конечно, всякий сохранит добродетель, когда нет ни малейшей возможности согрешить. Кто ж тут спорит! — сказал полковник Росс. — И я очень рад, что ты за мной приглядываешь. Но почему ты не можешь допустить, что такой человек, как Хикс, который вполне счастлив в семейной жизни, у которого есть прочный семейный очаг, не способен в течение нескольких месяцев не делать ничего такого, что может огорчить его жену, — просто потому, что он ее любит.

— В твоих рассуждениях есть одно слабое место — ты и сам, наверное, это почувствовал: что значит «не делать ничего, что может огорчить»? В конце концов, он непременно придет к мысли, что то, о чем она не знает, не может ее огорчить. И, разумеется, будет не прав. Не все в состоянии это понять. Тут вот что главное: ведь если прежде их отношения строились на полном доверии, то теперь в них подмешана ложь. Если муж изменил — в самом буквальном смысле слова — и жена не узнала, он может решить, что все обошлось. Но это не так. Он разрушил отношения взаимного доверия. И прежнего равновесия уже нет: теперь с одной стороны — неведение, а с другой — обман. Впрочем, я совсем не об этом хотела с тобой поговорить. Сэл мне сегодня жаловалась на Нюда.

— А в чем дело? — спросил полковник Росс.

Миссис Росс аккуратно намотала на палочку кусочек ватки и стала мазать вазелином основания ногтей.

— Она долго ходила вокруг да около, но потом сказала, как я думаю, главное. Он с ней не спит — вот уже две недели. Она так расстроена… Даже заплакала…

— Женщины иногда рассказывают друг другу удивительные вещи, — сказал полковник Росс. — Что же ты ответила?

— Я ей сказала, что это ничего не значит, просто он очень устал. Посоветовала заставить его взять отпуск и поехать на недельку куда-нибудь вместе. Разве ему нельзя отдохнуть? Может быть, ты поговоришь с этим Николсом — пусть скажет там, в Вашингтоне, когда вернется, чтобы Нюду приказали взять недельный отпуск? Я обещала Сэл, что попрошу тебя об этом.

— Не знаю, удастся ли, — ответил полковник Росс. — Я ведь прежде с Николсом не был знаком, да и сейчас с ним двух слов не сказал. Так, подержался за ручку в кабинете у Нюда. Будь он мой хороший знакомый — дело другое. Я бы знал, как к нему подойти. Кстати, Бакстер завтра летит в Селлерс — расследовать эту историю с самоубийством. Мне кажется, он хочет доказать, что полковник Вудман стал жертвой нервного переутомления. Мне бы не хотелось, чтобы именно сейчас в Вашингтоне пошли разговоры, будто мы тут волнуемся о здоровье генерала Била.

Миссис Росс повернулась к мужу.

— Мне кажется, Норман, тебя тоже что-то сильно тревожит. Сэл сказала, у вас неприятность с подполковником Каррикером, что Нюд еще и из-за этого расстроен. Ты тоже поэтому переживаешь?

— Да ничего страшного не произошло, — сказал полковник Росс. — Просто Бенни чересчур горяч, вышел из себя и двинул по носу одного офицера. Я хочу, чтобы Нюд его наказал, а Нюд упирается. У нас с ним был долгий разговор. Ведь Нюд в Бенни души не чает.

— Я знаю. А Сэл Бенни терпеть не может. Каррикер и мне несимпатичен, меня удивляет, как он вообще может кому-то нравиться.

— Потому что ты видишь его недостатки и понятия не имеешь о его достоинствах, — сказал полковник Росс. — Бенни для Нюда своего рода идеал. И я тебе объясню почему. Едва ли у одного из тысячи найдется такой талант, какой есть у Бенни, — талант, который только и важен, когда, по выражению Нюда, дело пахнет жареным. Я понимаю, что он имеет в виду. С таким ведомым, как Бенни, не нужно беспокоиться, прикрыт ты сзади или нет. Он истребитель Божьей милостью, перелетает и перестреляет любого противника — любо-дорого смотреть. Когда счет идет на доли секунды, а ошибка стоит жизни, Бенни принимает единственно верное решение, делает именно то, что нужно. Я это не просто так говорю. Я видел, как Бенни вытянул машину в такой ситуации, когда у любого другого дело наверняка кончилось бы аварией. Я сам тогда летел в этом самолете.

— Ты мне об этом не рассказывал, — сказала миссис Росс. — И правильно сделал. Никогда не говори мне о таких вещах. Лучше, когда не знаешь. Ужасно, что тебе приходится так часто летать. Конечно, тут ничего не поделаешь. Я так и не поняла, что ты имел в виду, когда сказал, что Бенни для Нюда идеал.

— Я, пожалуй, и сам не до конца понимаю, — ответил полковник Росс, — мне это почему-то сегодня пришло в голову. Я даже не уверен, что сам Нюд это понимает. Разве что чисто интуитивно. Мне кажется, Бенни такой, каким Нюд сам хотел бы быть, и Нюд думает, он мог бы таким стать, начнись война лет пятнадцать назад, а не сейчас, когда ему сорок и он для этого уже стар. Может быть, Нюд и сам этого не сознает, но я уверен: больше всего на свете ему льстит, что Бенни считает его равным, пререкается с ним, иногда не подчиняется. Для Нюда это знак, что Бенни его уважает. Мне кажется, Бенни его действительно уважает. Ведь Нюд — один из немногих людей, кому есть дело до Бенни. Они очень нужны друг другу.

— И очень плохо! — сказала миссис Росс. Она произнесла это с такой горячностью, что полковник, который никак этого не ожидал, открыл глаза. Она встала из-за туалетного столика и потянулась к выключателю — полковник заметил, что рука у нее слегка дрожала. — И очень плохо, что они понимают друг друга. Ничего они на самом деле не понимают. В этом-то все и дело! Ну, если это так, то ничего другого, разумеется, для него не существует! Есть какие-нибудь новости о Джимми? Ты от меня ничего не скрываешь?

— Нет, конечно нет, дорогая, — сказал полковник Росс. — А какая здесь связь?

— Такая, — ответила миссис Росс. Она подошла к нему и присела на край кровати. — Самая прямая, можешь мне поверить. — Она выключила свет на ночном столике и в темноте легла рядом с ним. Напряжение не покидало ее.

— Не волнуйся за него, — сказал полковник Росс. — Все будет в порядке.

— Нет, не будет, — ответила она. — Он не вернется. Его убьют.

Полковник Росс глубоко вздохнул.

— Что за нелепые мысли, Кора! Уверяю тебя, у нас в бомбардировочной авиации сейчас очень низкие потери. Гораздо меньше, чем мы предполагали. Так что опасность вовсе не так велика. А будет еще меньше, потому что скоро мы сможем менять экипажи, отправлять на отдых тех, кто сделал определенное количество боевых вылетов. Пока это, разумеется, военная тайна.

— Да кому мне ее рассказывать?

— Ты же сама читала, что он пишет. Он…

— Я думаю, им не все разрешают писать. Да и он, наверное, пишет то, что, как ему кажется, может меня успокоить. Но я все равно чувствую, что, когда он писал то — последнее — письмо, он боялся.

Очень может быть, подумал полковник Росс. Ведь письмо написано 18 августа. К этому времени на всех английских авиабазах уже знали, что произошло семнадцатого числа. И еще они должны были знать, что это не последний, а лишь первый массированный налет на немецкие заводы по производству истребителей. В тот день, наверное, не было ни одного бомбардировочного экипажа, ни одного летчика, которого бы не пугала мысль о предстоящих вылетах. Хотя, скорее всего, они старались вообще об этом не думать.

— Ты, наверное, считаешь, что это я во всем виноват, дорогая, — сказал полковник Росс. — Но я, ей-Богу, не знал, как иначе я мог тогда поступить. Да и сейчас не знаю.

— Нет, ты не виноват. Я все виню, всю эту дурацкую жизнь. Я тружусь, стараюсь, а потом что-то происходит не знаю, что, — и все рушится. Неужели во всем этом есть смысл?

— Что я могу тебе сказать, — ответил полковник Росс. — Честно говоря, я и сам часто об этом думаю. Вот и сегодня думал. Я уже стар и чем дольше живу, тем меньше понимаю, что к чему, тем хуже у меня все выходит. Так какой же во всемэтом смысл? Вот возьми людей — просто руки опускаются. Я сегодня целый день бился — и без толку. Например, полковник Моубри — хороший человек и при всем том самый большой дурак, каких я знаю. Теперь еще неприятности с цветными офицерами. Они считают, что с ними обходятся несправедливо. Думаю, во многих случаях так оно и есть, но существуют непреодолимые препятствия, которые мешают обращаться с ними по справедливости. А те двое, что за них заступились, — просто два молодых петуха, которым больше всего на свете хочется покрасоваться, привлечь к себе внимание. За весь день я не встретил ни одного человека, который не был бы мне чем-то неприятен. Видит Бог, что так оно и есть; даже те, кто мне когда-то нравились — как я теперь понял, — нравились мне лишь потому, что я ничего о них не знал. И сам я, откровенно говоря, в большинстве случаев вел себя отвратительно.

— Успокойся, — сказала миссис Росс. Она пододвинулась к мужу и положила голову ему на плечо. — И хватит на сегодня об этом.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Суббота Saturday

I

Цветной лифтер высунул голову из дверей кабины и посмотрел в один, потом в другой конец коридора.

— Подождите, — крикнул Натаниел Хикс и затрусил к лифту, на ходу застегивая ремешок ручных часов. Было пять минут седьмого утра.

В кабине он увидел внушительного вида лысого подполковника с эмблемами химической службы — скорее всего, командированного — и майора Боудри из чертежной секции отдела нестандартных проектов. Майор Боудри, невысокий блондин, производил впечатление человека робкого и неуверенного в себе.

— Привет, Нат, — сказал он. И со свойственным ему нудным многословием тотчас же пустился в объяснения: — Послушайте, к которому часу вашему приятелю понадобятся эти диаграммы? Тут к нам обратились из фотографической секции — срочная работа, что-то со шрифтами. Времени это займет немного, так что, если вы появитесь у нас не раньше девяти, Маккейб сначала выполнит их заказ. Просто рехнуться можно! Все приносят работу в последнюю секунду. Я не про вас говорю. Вы-то меня предупредили за неделю, прекрасно помню. И примерный объем работ заранее назвали, и, чтобы Маккейба с утра не занимали, попросили. Поэтому если вам нужно пораньше — вы говорили, что ваш приятель сегодня возвращается в Орландо, — тогда черт с ней, с фотографической секцией. Подождут, ничего страшного. Я сказал, что Маккейб с утра в вашем распоряжении, и точка!

— Спасибо, Клод, — сказал Натаниел Хикс. — У меня пока не горит. Пусть делает сперва для фотографов. Я еще не знаю, как сложится утро. Вчера, после того как мы поговорили с вами, я пригласил Уайли в клуб; а там произошла потасовка, и кое-кого арестовали. Начальник клуба записал нас как свидетелей и сказал, что, возможно, утром нам придется прийти на разбирательство. Пока не знаю, когда оно состоится и где. Вы на службу?

— Да. Ну хорошо, договорились, Нат. Если у вас не горит, Маккейб займется пока другим делом. Но обязательно дайте мне знать, удастся ли вам вообще сегодня вырваться. Да, я уже отчаливаю. Могу вас подбросить.

— Правда? Вот спасибо, — сказал Хикс. — Я отдал машину Дону Эндрюсу. Он поехал в Орландо встречать жену. Она прилетает на самолете «Истерн Эрлайнз» где-то часа в два-три ночи. Без машины никак не доберешься.

— Я бы тоже с радостью забрал сюда жену, — сказал майор Боудри. — Не представляете, до чего мне осточертело жить в гостинице. Но тут ведь вот в чем штука. Вы никогда не пытались найти здесь жилье? Хотите верьте — хотите нет, но мне предлагали двухкомнатную развалюху без водопровода и с удобствами во дворе за сто долларов в месяц, и то лишь потому, что хозяева — большие патриоты и пошли навстречу офицеру американской армии. А если, говорят, не берете — у нас полно желающих.

— Да, я знаю, — сказал Хикс.

— Ну да, у вас ведь те же проблемы, — сказал майор Боудри. — Какой смысл перевозить жену и жить здесь в свинарнике или однокомнатном номере в гостинице? Потом, детям нужно менять школу, а что делать с прежним жильем? Если у вас дом за городом, может, удастся его сдать, а может, и не удастся — сейчас не все могут достать бензин, да и с топливом для дома туго. Что вы, тут уйма проблем!

Двери лифта раскрылись — они спустились в вестибюль. Майор Боудри и Натаниел Хикс потеснились, пропуская подполковника химической службы вперед. Он важно кивнул в знак признательности.

— Послушайте, там не Эндрюс? — спросил майор Боудри.

Натаниел Хикс посмотрел в ту сторону, куда указывал майор.

— Точно, а рядом с ним — его жена, — сказал он. — Как похоже на Дона! Он приехал, наверное, еще часов в пять. Мы договорились, что она поживет у нас в его комнате, а он, видимо, не хотел нас беспокоить. Сидели в вестибюле и ждали, пока мы спустимся.

— Очень славный парень, — сказал майор Боудри. — А в математике — просто гений. Мне кто-то рассказывал, что он изобрел шифр, которым пользуются в ВМФ.

— Не совсем, — сказал Хикс; вот что значит «испорченный телефон», усмехнувшись, подумал он, так и рождаются легенды. — На самом деле он разгадал шифр ВМФ — просто от нечего делать; им, я думаю, пришлось после этого шифр сменить. Он тогда служил в Грейвелли. И я тоже. Что ж, теперь я сам доберусь на службу — спасибо, Клод.

— Но сразу же дайте мне знать, как только прояснится, нужен вам сегодня Маккейб или нет, ладно?

Капитан Эндрюс заметил Натаниела Хикса. Он встал и быстро пошел ему навстречу.

— Большущее тебе спасибо, Нат, — сказал он. — Вот ключи от машины. Мы потратили галлонов восемь бензина. Извини, но пришлось воспользоваться твоими талонами. Надеюсь, я тебя не слишком разорил. Во всяком случае, вот деньги за бензин. У тебя есть еще минутка? Хочу познакомить тебя с Кэтрин.

— Ну конечно, — сказал Хикс. — Послушай, ты же ее совсем уморил. Надо было уложить ее спать.

— Мы не хотели будить вас раньше времени. Она немного поспала в машине. По пути мы остановились и позавтракали в закусочной, так что приехали уже в начале шестого.

— Кларенс вот-вот спустится. Я приказал ему как следует прибрать квартиру перед уходом.

В комнате капитана Эндрюса Хикс видел фотографию его жены (рядом с фото матери и сестры), но ни за что бы ее не узнал. Снимок был сделан несколько лет назад, и, видимо, неудачно. Миссис Эндрюс оказалась худощавой и высокой, с узким бледным лицом, совершенно непохожей на полноватую круглолицую женщину на фото. Ей было, как определил Хикс, тридцать с небольшим. Тонкие темные, чуть-чуть рыжеватые брови и такого же оттенка негустые тусклые волосы. Бледно-голубые, чуть с зеленью глаза. Она в изнеможении откинулась на выцветшие ситцевые подушки дивана. По тому, как миссис Эндрюс вздохнула и облизнула губы, Хикс догадался, что она не совсем здорова.

Она протянула ему узкую прохладную ладонь. Одета она была просто, неброско и, видимо, недорого. Хикса почему-то тронул ее вид — дешевое, но со вкусом сшитое платье, потертые туфли из крокодиловой кожи, ласковое выражение, появлявшееся на ее лице всякий раз, когда она смотрела на мужа. С видимым усилием миссис Эндрюс заставила себя улыбнуться.

— Большое спасибо, капитан, что вы одолжили Дону автомобиль, — сказала она. — Одной бы мне ни за что не добраться. Я так обрадовалась, когда увидела, что Дон меня встречает! Чуть не расплакалась от счастья.

— Очень хорошо, что вы наконец приехали, — сказал Натаниел Хикс. — А то Дон прямо места себе не находил, так издергался, что еще немного, и нам, наверное, пришлось бы его пристрелить.

Она подняла глаза и с немым обожанием взглянула на капитана Эндрюса.

— Это точно, — сказал капитан Эндрюс, — теперь я и сам вижу, что извел всех своими проблемами. Совершенно невозможно снять комнату. Ничего не оставалось, как попросить у Ната и Кларенса разрешения привести тебя к нам в номер.

Она с неохотой оторвала взгляд от мужа и повернулась к Хиксу.

— Я вам доставляю столько неудобств, капитан, — сказала она. — Вам и капитану Дачмину.

— Ничего подобного, — сказал Натаниел Хикс. — Благодаря вашему приезду мы навели чистоту в номере — первый раз за все время, хотя боюсь, что вы и не заметите результатов наших усилий. Убираясь, Кларенс нашел на полу в общей сложности сорок один цент. А я обнаружил книжку талонов нашего клуба, в которой оставалось еще талонов на доллар и десять центов. Так что, как видите… А вот и Кларенс! Короче, квартира в полном порядке — и в вашем распоряжении.

По старым мраморным плитам вестибюля к ним приближался капитан Дачмин, легко неся свое крупное мощное тело.

— Кэтрин, — представил жену капитан Эндрюс. — А это вторая жертва нашего вторжения…

Глаза капитана Дачмина весело блестели, но на безмятежном широком лице застыло постное выражение. Он склонил стриженую голову в коротком поклоне и, увидев протянутую руку, пожал ее — немного смущенно. Натаниел Хикс и раньше замечал, что Кларенс испытывает неловкость при общении с женщинами, если не собирается за ними приударить.

— Как поживаете? — степенно произнес он. — Я ординарец капитана Хикса, мэм. Хочу доложить господину капитану — задание выполнено. Кухня вымыта, ванна вычищена, мокрые полотенца убраны, старая рубашка, служившая абажуром, — тоже. Пустые бутылки запихнуты под диван, а мусор заметен под ковер — квартира блестит как новенькая.

— Спасибо большое — вы оба столько для нас сделали, — сказала миссис Эндрюс. Она поднялась и как бы невзначай оперлась на плечо мужа.

— Не за что, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Я говорю вам это и от имени капитана Хикса. Он старше меня по должности, поэтому обычно поручает говорить вместо него, а сам целыми днями валяет дурака…

— Нат, — сказал капитан Эндрюс, — я только провожу Кэтрин и сразу на службу. Передай Вузли, если он будет меня искать, что я скоро приду.

Натаниел Хикс и капитан Дачмин влились в поток военных, спешащих к выходу.

— Я сегодня, скорее всего, не буду ночевать дома — стану биваком в чистом поле. А если честно, то мой юный голубятник оправился от вчерашнего недуга, и мы подумываем довести до конца совместную операцию, которую не закончили в прошлый раз.

— Хорошо, — сказал Хикс.

— Что значит — хорошо? Ты явно недооцениваешь мой благородный поступок.

Они пересекли верхнюю террасу и спустились по ступеням на улицу под палящие — несмотря на ранний час — лучи солнца. Капитан Дачмин заморгал от яркого света и, дурачась, подпрыгнул на одной ноге. Чувствовалось, что его переполняет жизненная сила, он принялся что-то радостно напевать. Потом, перейдя на фальцет, весело пропел, закатывая глаза: «О милый, обними меня, как обнял ты Мери третьего дня. В субботу, в субботу, третьего дня…»

* * *

Ботвиник быстрым шагом шел по длинному, пустому, плохо освещенному коридору в том крыле прямоугольного здания штаба, где находился кабинет генерала Била.

Из приоткрытых дверей пункта сбора и отправки донесений лился поток электрического света и слышалась барабанная дробь телетайпов. Вдоль коридора тянулся длинный ряд закрытых дверей с аккуратными табличками в металлических рамках, на которых золотыми буквами было выведено: Помощник генерал-адъютанта, Генерал-адъютант, Отдел обеспечения скрытности использования шифров и кодов, Секция начальника военно-юридической службы, А-1, А-2, А-3, А-4, Начальник штаба и в самом конце — Командующий, вход через 101 А.

Ботвиник открыл дверь без таблички между А-4 и кабинетом начальника штаба и, охнув от неожиданности, остановился на пороге.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Я думал, здесь никого нет.

В комнате стояло несколько письменных столов, часть из них была сдвинута в угол, другие располагались в живописном беспорядке — видимо, этим помещением редко пользовались. За одним из столов, положив ноги на крышку, с журналом, раскрытым на странице комиксов, сидел подполковник Каррикер.

— Привет, Ботти, — сказал он.

Ботвиник внимательно посмотрел на подполковника. Каррикер поднес к губам дымящуюся сигарету и затянулся. Ботвиник заметил, что пальцы у него дрожат. Сквозь загар просвечивала бледность, лицо грустное и чуть припухшее, глаза налиты кровью.

— Хотел взять бланки, сэр, — сказал Ботвиник. Он быстро подошел к шкафу и выдвинул ящик.

— Какие новости, Ботти? — спросил подполковник Каррикер.

— Сегодня я еще ничего нового не слышал, сэр, — сказал Ботвиник. — А вот вчера мы пытались вас разыскать. Генерал хотел с вами поговорить.

— Зачем я ему понадобился?

— Мне об этом не сообщили, сэр.

— Кончайте придуриваться, Ботти. В чем дело? Он что, здорово на меня разозлился?

— Видите ли, сэр, мы пытались дозвониться к вам на квартиру. В конце концов полковник Моубри сказал, чтобы я больше не звонил. Думаю, что генерал об этом знает.

— Что он делает сегодня утром?

— Думаю, сегодня генерал очень занят. Вчера вечером прилетели генерал Николс, зам. начальника штаба ВВС, и генерал Бакстер из службы генерального инспектора, и он, скорее всего, будет с ними; хотя, кажется, генерал Бакстер в полдень улетает.

— Как, по-вашему, мне следует поступить?

Ботвиник достал пачку бланков и аккуратно задвинул ящик на место. Колючие глазки вспыхнули. Он с задумчивым видом надул губы и сказал:

— Может, доложить полковнику Моубри, как только он придет, что вы здесь, сэр? Думаю, вам стоит с ним поговорить. Не могу утверждать с полной уверенностью, но мне кажется, вчера шел разговор о том, что вы должны извиниться перед офицером, которого… ну, с которым случилась эта история в четверг. У него серьезная травма.

— Где он сейчас?

— В госпитале авиабазы, сэр.

— Может быть, сходить туда?

— На вашем месте я бы не стал этого делать. Во всяком случае, до разговора с полковником Моубри.

— В общем, я влип, а?

— Боюсь, что так, сэр. Я случайно узнал, что генерал приказал подготовить бумаги — обвинительное заключение и прочее.

— Да, я тоже слышал. — Подполковник Каррикер трясущимися пальцами зажег новую сигарету и бросил спичку на пол. — И куда эти бумаги направили?

— Их пока задержали, — сказал Ботвиник. — По-моему, генералу удалось убедить полковника Росса.

— Полковника Росса? — Подполковник Каррикер с минуту помолчал. — Не думаю, — сказал он. — Уж он не упустил бы случая меня прищучить. Не виляйте, Ботти. Давайте начистоту. Что все-таки произошло?

— Да много чего. — Ботвиник задумчиво посмотрел в прямоугольник двора. — Друзья офицера, которого вы ударили, здорово разозлились или просто использовали инцидент как предлог. Вчера вечером они попытались ворваться в гарнизонный клуб, куда им вход воспрещен. Напали на зам. начальника полиции, и теперь шестеро из них под арестом. Насколько я знаю, генерал докладывал в Вашингтон. — Он помолчал. — Скажу вам по секрету, сэр, утром поступила телеграмма, которую генерал еще не видел, но ему доставят ее в ближайшие полчаса. Несколько минут назад я направил ее вместе с другими сообщениями к полковнику Ходену. Какое-то информационное агентство опубликовало сообщение со ссылкой на Оканару о том, что цветной офицер избит белыми военнослужащими и находится в госпитале. Видимо, это искаженная версия того, что случилось в четверг. Штаб ВВС потребовал принять срочные меры.

— Чем это может кончиться, как вы думаете?

— Может кончиться большими неприятностями, сэр. Думаю, Вашингтон твердо решил избегать беспорядков и ни в коем случае не предавать гласности сведения о трениях с цветными военнослужащими. Так что мой совет — поговорите с полковником Моубри, сэр. Я как раз собирался пить кофе. Прихватить на вашу долю?

— Да, пожалуйста, — ответил подполковник Каррикер.

* * *

Гарнизонная столовая номер два — низкое желтое строение с кухней, расположенной под прямым углом к основному сооружению, — вытянулась между рядами общежитий для несемейных офицеров на берегу озера Оберон и самым восточным зданием АБДИПа — отделом анализа действий бомбардировочной авиации.

В четверть восьмого у дверей столовой всегда выстраивалась очередь, тянувшаяся через все помещение, а иногда даже спускалась по ступеням крыльца. Такая же очередь шла к буфету. Ряды непокрытых дощатых столов, каждый из которых был рассчитан на 12 человек, несмотря на огромную очередь, были полупустыми — большинство ели наспех, и поток выходящих посетителей был не меньше, чем желающих войти.

Дневальные на раздаче трудились в поте лица. Входные и выходные двери столовой хлопали каждую секунду. Кипы металлических подносов в начале прилавка быстро уменьшались по мере продвижения очереди. На слой крошеного льда спешно выставлялись тарелки с ломтями дыни трех сортов. Десятки стаканов фруктового сока, также обложенные крошеным льдом, расхватывались так быстро, что на их место едва успевали ставить новые. Конвейерная лента доставляла из кухни на паровые столы сковородки с омлетами и яичницей, жареным беконом, ветчиной и колбасой. Как только подавальщики опустошали одну ленту, другая, проходящая над горячей водой, тотчас начинала работу. Металлические корзинки с рогаликами, булочками и печеньем вынимались из духовых шкафов и вываливались в открытые емкости на прилавке. Один дневальный был занят тем, что выкладывал на широкий поднос кубики масла размером в квадратный дюйм, на которых было вытеснено: «Покупайте облигации займа!», «Не забывайте про Пёрл-Харбор», «Укрепляйте нашу авиацию». Другой непрерывно пополнял ряды пинтовых бутылок с молоком в желобе со льдом. Еще двое дневальных разливали из больших кофейников кофе и выставляли чашки на прилавок.

В конце раздачи сидела ефрейтор ЖВС, пробивала чеки и бросала их на подносы. После этого гражданская кассирша собирала чеки, получала деньги и с лихорадочной поспешностью давала сдачу. Подхватив подносы, люди быстро рассаживались на свободные места; полдюжины дневальных убирали грязную посуду и вытирали столы влажными тряпками. В углах зала уже включили большие вентиляторы. Над столами, очередью и прилавками слышался беспрестанный гул голосов, шарканье ног, грохот подносов и звон тарелок. В теплом влажном воздухе стоял запах бекона, кофе и табачного дыма.

Недалеко от входа завтракали начальник штаба ЖВС капитан Бертон, лейтенант Липпа и лейтенант Турк. Чтобы удобнее было разговаривать, капитан Бертон и лейтенант Турк сели по одну сторону стола, а лейтенант Липпа — по другую.

Лейтенант Турк уже закончила есть — ее завтрак состоял лишь из стакана сока, чашки кофе и булочки. Она тщательно вытерла край стола бумажной салфеткой, положила локти на стол и закурила сигарету. Лейтенант Липпа еще доедала свой завтрак — половину дыни и тарелку кукурузных хлопьев. Перед капитаном Бертон стояли дыня, овсяная каша, яичница с ветчиной и две горячие булочки, и она заметно отстала от своих подчиненных. Ела она с отменным аппетитом, но на полном, красном от загара, чисто вымытом лице была написана тревога.

— И после постановления от первого сентября порядок остался прежним, — сказала она. — На этот счет было разъяснение в «Штабных новостях». Служащие ЖВС не могут носить других знаков различия, кроме Афины Паллады, независимо от того, в какой род войск их направили. Думаю, скоро положение изменится; но пока что не изменилось. И если полковник Фоулсом говорит Уистер, что это не так, он заблуждается. Она не имеет права носить эмблемы ВВС, даже если ее направили служить в отдел истребительной авиации. И она должна их немедленно снять. Разумеется, я могу приказать ей, но лучше пусть кто-нибудь из вас поговорит с ней неофициально, по-дружески.

— Полковник Фоулсом лично дал ей эти эмблемы, — сказала лейтенант Липпа, — и велел надеть. Он сослался на разрешение штаба ВВС. Ей ничего не оставалось, как пристегнуть их. Дело в том, что Фоулсом пытался к ней приставать и даже давал волю рукам. Ей кто-то сказал, что в этих случаях лучшее лекарство — достать три грецких ореха, ну знаете, такие большие, круглые, — и положить за верхний край чулок. — Она хихикнула. — Говорят, сразу отрезвляет.

Лейтенант Турк скорчила недовольную гримасу и, покачав головой, метнула на лейтенанта Липпу многозначительный взгляд. Лицо у капитана Бертон стало еще краснее, чем прежде. Она смахнула хлебную крошку с натянутой на полной груди безукоризненно чистой рубашки цвета хаки.

— Это верно, некоторые мужчины при первой же возможности ведут себя по-скотски. Девушки должны об этом знать и стараться не давать — ни своим видом, ни поведением — повода и возможности для ухаживаний. Я думаю, что напрасно Уистер относится к этому так легко, с шуточками. Ведь она должна думать не только о своей репутации, но и о репутации женской вспомогательной службы в целом. К тому же она офицер — это налагает на нее дополнительную ответственность, она должна задавать тон, чтобы на нее могли равняться девушки рядового и сержантского состава. Я не хочу сказать, что в данном случае лейтенант Уистер сама виновата. Но думаю, что она может, если захочет, дать понять полковнику — и вообще любому мужчине, — что никаких вольностей не допустит. — Капитан Бертон совсем расстроилась. — Тут главное, чтобы твое поведение не стало темой для пересудов. — Она печально замолчала и отрезала кусочек ветчины на тарелке.

Лейтенант Турк переложила сигарету в левую руку, потом, нахмурившись, взглянула на Липпу и поднесла палец правой руки к губам.

Склонившись над тарелкой и сосредоточенно работая ножом и вилкой, капитан Бертон сказала:

— Уверена, что вы обе поймете меня правильно; советую быть особенно осторожными и не давать поводов для превратного толкования ваших действий. Выходные вы обычно проводите в городе, в «Олеандровой башне». Вполне естественно, что девушки приглашают знакомых мужчин, предлагают им выпить, если есть отдельная гостиная. Только самый последний ханжа может увидеть в этом что-то предосудительное. Я, во всяком случае, ничего дурного здесь не вижу. И все же надеюсь, что вы будете соблюдать осторожность: не засиживаться слишком поздно и много не пить — ну, вы понимаете, если поднимется шум и вас будет слышно в коридоре, сразу же пойдут разговоры.

— А нас что, бывает слышно в коридоре? — спросила лейтенант Липпа лейтенанта Турк.

— Один раз, может, и было, — сказала лейтенант Турк. — Когда тот англичанин — ну помнишь, командир эскадрильи — начал петь. Мы его, кстати, и не приглашали. Понятия не имею, откуда он взялся. Просто проходил мимо, видит, дверь открыта, и зашел.

— Все же надеюсь, что вы будете вести себя более осмотрительно…

Лейтенант Турк оборвала ее на полуслове.

— Капитан Бертон, это лейтенант Эдселл из отдела нестандартных проектов.

Эдселл подошел к их столу и с самоуверенным и развязным видом, который всегда раздражал Турк, остановился за спиной у лейтенанта Липпы.

— Привет, — сказал он. — Доброе утро, мэм, — он небрежно поклонился капитану Бертон. — Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Конечно, нет. Пожалуйста, — смущенно ответила капитан Бертон.

По растерянности, мелькнувшей на лице капитана Бертон, лейтенант Турк догадалась, что до нее дошли слухи насчет Липпы. Местные сплетницы не преминули — разумеется, из самых лучших побуждений — просветить начальника штаба насчет того любопытного обстоятельства, что Мэри встречается с неким офицером. Капитан Бертон долгое время делала вид, что не понимает намеков, решившись раз и навсегда не верить сплетням о самой образцовой из своих подчиненных и, возможно, лучшей из командиров рот; но теперь она почувствовала себя обманутой. Взгляд, брошенный в сторону лейтенанта Эдселла, доказывал, что предостережение, сделанное капитаном Бертон, относилось именно к тому, о чем подумала про себя лейтенант Турк. И при этом Бертон все еще надеялась, что Мэри опровергнет ее подозрения.

Лейтенант Липпа небрежно пододвинула стул для Эдселла.

— Привет, Джим, — сказала она.

Этого было вполне достаточно. Последние надежды капитана Бертон рухнули. Интонация, с которой Липпа приветствовала Эдселла, выдала ее с головой. На милом курносом ясноглазом лице вдруг появилось очаровательное застенчивое выражение, красноречиво свидетельствующее о том, что ее охватило смущение и она не в силах его побороть. Она вся преобразилась. Каждая женщина, даже капитан Бертон, старавшаяся по возможности не замечать того, что творится вокруг, должна была догадаться, что происходит сейчас в душе лейтенанта Липпы. Чувствовалось, что сердце у нее трепещет от радости и замирает от страха. Разве можно было не понять, что ее одолевают сомнения, свойственные всем влюбленным, и гнетет страх, что худшие опасения ее подтвердятся. Она не смела взглянуть на Эдселла и, замерев, напряженно ждала ответа. Этот трепет, страх и терзания подруги не укрылись, разумеется, и от лейтенанта Турк — помимо беспокойства о том, что подумает капитан Бертон, она почувствовала обиду за все те унижения, которые приходится терпеть женщинам в этом мире.

— А я думала, что вы на гауптвахте, лейтенант, — сказала она намеренно бодрым голосом.

Турк взглянула на Эдселла — у того были довольно правильные черты лица, но самодовольство, постоянно светившееся в его глазах, раздражало и отталкивало ее. Дерзко торчащий подбородок придавал лейтенанту Эдселлу вызывающий вид, словно он только что победил в трудном поединке и теперь ищет, с кем бы сразиться вновь.

Лейтенант Эдселл дружески улыбнулся — всякое нелюбезное, критическое или саркастическое замечание он всегда истолковывал в свою пользу и воспринимал как комплимент. Но он тут же мог с копьем наперевес перейти в атаку и обменяться ударами с соперником.

— А кто вам об этом сказал? — бесцеремонно спросил он. — Нат Хикс?

Удар попал в цель, и вряд ли он был нанесен наугад. Вне всякого сомнения, долгий опыт словесных перепалок приучил лейтенанта Эдселла заранее собирать сведения о вероятном противнике: неожиданная осведомленность, как правило, обескураживает врага. Он знал, куда целить, все тот же опыт научил его наносить молниеносный точный удар, как только он видел брешь в обороне. Эдселл так радовался каждому удачному удару, что даже не испытывал злорадства и с удовольствием наблюдал, какую он вызовет реакцию. Независимо от того, слышал ли он в ответ стоны поверженного противника, или же тот делал вид, что удар не достиг цели, Эдселл неизменно чувствовал удовлетворение.

Теперь вот из-за собственного безрассудства (а кто еще мог ей это сказать?) лейтенант Турк невольно подтвердила сплетни о том, что она «часто видится» с капитаном Хиксом и что все в отделе нестандартных проектов об этом знают и судачат на их счет.

— Ну, слухами земля полнится, — холодно сказала она.

— Уж это точно, — сказал лейтенант Эдселл. — Впрочем, не теряйте надежды. Может, я еще и попаду сегодня под арест. День только начался — всякое может случиться. Я вчера задал жару начальству — посмотрим, как они это слопают.

— О Господи, — сказала лейтенант Липпа. — Что ты на этот раз выкинул?

Турк с удовольствием поколотила бы Мэри — такой у той был нежный, заботливый тон и идиотский обожающий взгляд, но мешал разделявший их стол, поэтому она лишь сказала:

— Он испортил настроение старому бедному полковнику Моубри, а теперь полковник Моубри в свою очередь хочет испортить настроение ему, ну разве это справедливо?

— Этот старый болван? — сказал лейтенант Эдселл. — Пусть только попробует! Впрочем, вполне безобидный старикашка. Разве что донельзя глупый.

Лейтенант Турк заметила, что капитан Бертон становилась все мрачнее и мрачнее — огорчения сыпались на нее одно за другим; ее явно коробило и от выражений, которые употреблял Эдселл, и от презрительного отзыва о старшем офицере, начальнике штаба генерала Била.

Лейтенант Эдселл, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжал в том же духе:

— Не знаю, слышали ли вы о вчерашней истории, но мне кажется, нам удалось заставить их отступить. Вы знаете, что на этой неделе к нам прилетела группа цветных летчиков для участия в новом проекте. Разумеется, наши недобитые конфедераты и прочая шушера из белых, вроде выпускников Вест-Пойнта, не на шутку всполошились. Еще бы — если так дальше пойдет, негров признают за людей. Такого ни в коем случае нельзя допустить! Поэтому они решили дать бой и подтвердить превосходство Белого Человека. Думаю, они крепко выпили — вполне в их духе. Позапрошлой ночью они собрали толпу побольше — ведь когда их двадцать или тридцать против одного, эти храбрецы никого не боятся; а как только цветные офицеры, экипаж среднего бомбардировщика, приземлились, те набросились на них прямо около командно-диспетчерского пункта базы. Конечно, дело замяли, но мне кажется, конфедератам тоже досталось, раз они предпочитают помалкивать. Я случайно узнал, что один из чернокожих пилотов до сих пор в госпитале. С этого вся заварушка и началась.

— Не может быть, — решительно сказала Турк. — Ни за что не поверю. Мне кажется…

— Разумеется, вы не верите, — сказал лейтенант Эдселл. — Вот поэтому-то эти кретины и садисты из старых добрых южных штатов и обращаются с неграми, как им вздумается. Когда вам об этом говорят, вы просто не верите. Ну как же, разве возможно, чтобы эти обаятельные галантные южане такое себе позволили? Так вот, можете мне поверить. Все это произошло на самом деле. Много чего происходит на юге, о чем вы понятия не имеете. И о том, что ежедневно творится в армии, вы тоже часто не подозреваете. Зачем утруждать свои хорошенькие головки? Гораздо проще ничего об этом не знать — и все будет в порядке. Сейчас я вам расскажу, что у нас вчера случилось, хотя вам, конечно, удобнее в это не верить.

Лейтенант Эдселл забыл про завтрак — он только снял тарелки с подноса и поставил на стол.

— Вчера все началось с того, что у Прескотта Филлипса из службы связи с общественными организациями хватило смелости по-человечески отнестись к цветному журналисту — так, как, вне всякого сомнения, у нас отнеслись бы к его белому коллеге. Этот журналист получил аккредитацию в Вашингтоне и проделал долгий путь специально, чтобы написать о проекте со средними бомбардировщиками. Тут ведь вот что важно. Речь шла даже не о том, имеет ли он право писать статью о нашем проекте. Генералу Билу было приказано показать ему все, что требуется. Кроме того, я могу подтвердить, что этот цветной парень — классный журналист. Разумеется, из-за того, что у него черная кожа, реакционная пресса — крупные газеты — не берут его на работу и не печатают его статьи, но он во много раз умнее и талантливее, чем большинство надутых болванов из газетных синдикатов. Я это не просто так говорю — я его хорошо знаю. Мы вместе в колледже учились. Он сам пробился в жизни — работал официантом и учился. И я, кстати, тоже, если хотите знать. — Он с вызовом взглянул на капитана Бертон и презрительно улыбнулся.

Лейтенант Турк заметила, что Липпа с обожанием внимает каждому его слову, точно Дездемона, слушающая рассказ Отелло о его подвигах. Она не отрываясь смотрела на Эдселла, и все, что он говорил, казалось ей необычным, восхитительным и трогательным.

— Ну вот, — продолжал Эдселл, рубанув воздух ладонью, — наше местное начальство взяло на себя смелость запретить то, что санкционировал Вашингтон. Разумеется, им очень не хотелось пускать журналиста. Особенно после того, что случилось накануне вечером. К тому же они издали кучу расистских приказов, чтобы отделить чернокожих летчиков от остальных офицеров гарнизона, но потихоньку, без шума. Тогда мы, конечно, еще не знали, с чего это вдруг поднялась такая паника. Я сразу почувствовал — здесь что-то нечисто, но сперва не мог понять, в чем дело. Ну а Прес немного наивен — в некоторых вопросах. Во-первых, у него всегда была куча денег. Его папаша сказочно богат — ну, Филлипс, вы слышали. Казалось бы, он достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что если с кем-то обращаются несправедливо, то всегда не без ведома начальства; а этот дуралей решил, что, если все расскажет Моубри, тот разберется и все станет на свои места. Смех, да и только! Да даже если бы Моубри не был до смерти напуган — по понятным причинам… Прес всерьез вообразил, что настоящий кадровый военный старой закалки, всю жизнь прослуживший в армии — думаю, на любом другом поприще он просто умер бы с голоду, — и вправду печется о справедливости! Бог мой — да он и слова такого не слышал! — Лейтенант Эдселл заметил стоявшую перед ним чашку кофе и сделал большой глоток.

Капитан Бертон встала из-за стола с покрасневшим каменным лицом.

— Мне, пожалуй, пора, — сказала она. Губы у нее дрожали, но она промолчала — то ли не нашлась что сказать, то ли боялась, что скажет что-нибудь слишком резкое. Она с негодованием грохнула стулом, вышла в центральный проход между столами и направилась к выходу.

— Что, правда глаза колет? — сказал лейтенант Эдселл, кивнув вслед уходящей Бертон. — Надеюсь, она не убьет вас из-за меня?

— Да ну ее к черту, — ответила Липпа с развязной интонацией, неприятно поразившей лейтенанта Турк.

— И то верно, — сказал лейтенант Эдселл. — Люди ее типа мне особенно симпатичны.

— Полегче, полегче, — сказала лейтенант Турк. — И имейте в виду, что ей люди вашего типа совершенно несимпатичны. Мне тоже пора идти, но я хочу сперва дослушать ваш рассказ. Нельзя ли поживее?

— Отчего же, можно, госпожа зануда, — сказал лейтенант Эдселл. — Только с какой стати? Я рассказываю для Липпы. А вы просто случайно оказались с нами за одним столом.

— Знаю, знаю, — сказала лейтенант Турк. — Я просто ЖДУ того места, где вы учите полковника Моубри, старого кадрового военного, как ему жить дальше. Это скоро?

— Уже сегодня, вероятно, кое-что произойдет, — сказал лейтенант Эдселл. — Разумеется, в том случае, если полковник не откажется от своей затеи. Еще до полудня его ждет небольшой сюрприз — думаю, он может здорово влипнуть, что меня лично нисколько не огорчит. Кроме того, вчера вечером ему пришлось арестовать группу цветных офицеров. Им сказали, что гарнизонный клуб открыт только для белых — я же вам говорил, что они проводят политику сегрегации. И я рад, что кое-кто из летчиков не захотел смириться и пошел в клуб. Ну и, понятное дело, пришлось напустить на них военную полицию.

— А что вас, собственно, так радует, — сказала лейтенант Турк. — Я вижу, вы ужасно довольны, только вот не пойму, чем именно.

— Не люблю, когда людей за людей не считают. Зачем же тогда четыре демократические свободы? Все, за что мы сражались?

— Это кто же, простите, сражался? — спросила лейтенант Турк. — Я что-то не поняла.

— Ах, вот вы о чем, — с довольным видом рассмеялся лейтенант Эдселл. — Зря вы лезете в бутылку, Аманда. Что вы хотите этим сказать? Что я только болтаю, а дойдет до дела, струшу? Думаю, вы не правы. Я так же не хочу умирать, как и все те, кто ежедневно гибнет на фронте, но не думаю, что сбежал бы с поля боя. Я же не виноват, что меня направили в тыл. — Он взглянул на нее с восхищением. — А знаете, из вас, пожалуй, может кое-что выйти. У вас отвратительный характер, а это крайне важно, чтобы устоять против этих поганцев. Думаю, вы бы так не обиделись на мои слова, если бы не сознавали в глубине души, что они и вправду сукины дети и что нужно как-то с ними бороться. Видели бы вы вчера этих самодовольных ничтожеств! Да их чуть удар не хватил, когда Прес Филлипс сказал все, что о них думает, — бедняга Моубри верещал как мартышка, старина Росс, инспектор ВВС, гудел как труба, строил из себя беспристрастного судью. Тут еще этот мерзкий выскочка — майор из отдела личного состава по фамилии Блейк — сказал: «Подумаешь, всего лишь какой-то ниггер». А балбес полковник Култард так и просидел с раскрытым ртом. Только не уверяйте меня, будто вы думаете так же, как они. Не сомневаюсь, вы тоже за то, чтобы с людьми обращались по-человечески.

— Разумеется, — ответила лейтенант Турк. — Но для этого мне вовсе не обязательно объединяться с вами — или с кем бы то ни было. Мы живем в свободной стране, мой дорогой прекраснодушный либерал!

II

Дверь отдела службы общественной информации распахнулась от легкого толчка, и, старательно ступая, сосредоточенно прикусив кончик языка, вошла мисс Криттенден, худенькая брюнетка в алом платье. Она обеими руками держала крышку от картонки, заменявшую поднос. На крышке стояли бумажные стаканчики с кофе и лежали булочки, гигиенично обернутые в целлофан. Мисс Криттенден бережно прошествовала через пустую приемную в комнатушку за ней, где стоял письменный стол капитана Коллинза. На этом столе покоились ноги капитана Коллинза, который откинулся вместе с креслом под довольно опасным углом. В результате его красивое, чуть полноватое лицо оказалось на одном уровне со ступнями. Перед лицом он держал несколько отпечатанных на мимеографе листков и с брезгливым выражением быстро прочитывал их один за другим, свободной рукой перекидывая доконченную страницу.

— Пентагонская сволочь! — внезапно сказал он и швырнул листки в корзину у себя на столе с пометкой «в подшивку», но промахнулся. Затем сбросил ноги со стола и сказал: — Спасибо, Каролина. — Он снял очки, поднял палец и нацелил его. Когда она поставила перед ним кофе с булочкой, он неожиданно ткнул пальцем в кресло у окна.

— Оставьте пока кофе в покое, деточка, — сказал он. — Присядьте на минутку, но только прежде прикройте дверь на две трети или три четверти, так, чтобы видеть, если кто-нибудь войдет в приемную. Что-то гнетет мой так называемый ум.

— Мне взять блокнот, капитан?

— Нет. Мне просто нужно ваше мнение, ваш совет, пока я буду наслаждаться этим кипящим нектаром. — Он снял крышку со стаканчика, развернул булку, откусил половину и макнул в кофе. — Вы тоже, — сказал он. — На пустой желудок вы советовать не можете, верно? А теперь к делу. — Он умолк, задумчиво пережевывая намокшую плюшку. Проглотив, он сказал: — Мистер Буллен, наш милый друг Эл, звонит сюда ровно в восемь. Он не нежится дома в постели, он у ворот. И жаждет войти. Ему необходимо немедленно меня увидеть. Почему в восемь? Почему именно меня? Абсолютно неожиданный и очень деликатный вопрос. Касательно… э… расовых отношений. Не для телефона.

Капитан Коллинз отпил кофе.

— Уф, горячо! — сказал он. — Остерегитесь! Ну, «не для телефона» нам, бывалым газетчикам, говорит само за себя. Посылаю к воротам Преса Филлипса, который по какой-то причине пришел вовремя. Ничего другого не оставалось. Мне было рекомендовано сидеть у телефона на случай, если полковнику Моубри засвербит с утра спозаранку. Ну так как же? Как, по-вашему, проявятся под давлением характер и темперамент мистера А. Буллена из оканарской «Морнинг сан»? Не выхватит ли он без разговоров пушку и не пристрелит ли лейтенанта Филлипса, после того как вчера в письменной форме изложил свое мнение о лейтенанте Филлипсе? Не лучше ли мне было подобрать для мистера Б. другой эскорт от ворот сюда?

Мисс Криттенден смотрела на него с полнейшим недоумением.

— Я никогда не понимаю, капитан Коллинз, шутите вы или говорите серьезно! Мистер Буллен ничего подобного не сделает. Он очень добрый и мягкий человек. Я же у него работала, то есть в газете, еще до войны. Просто не представляю, что такого мог сделать лейтенант Филлипс, чтобы мистер Буллен оскорбился. Наверное, какое-то недоразумение, только и всего.

— Отлично! — сказал капитан Коллинз. — Я так и думал, что вы его знаете. А теперь, деточка, покопайтесь-ка в памяти. Не говорили ли вы вчера хоть что-нибудь кому-нибудь, кто к нашему отделу отношения не имеет, про… э… расовые отношения? Ну, вы понимаете: о нашей вчерашней заварушке? Честное-пречестное слою, Каролина.

— Что вы, капитан Коллинз! — сказала она и взволнованно поставила стаканчик с кофе на подоконник. Она была теперь едва ли не краснее своего платья. — Я, право, не знаю… Я бы никогда себе не позволила нарушить секретность! Нет, я просто не знаю, что сказать…

— И все-таки попробуйте, деточка, вспомнить. Не упоминали вы кому-нибудь про это? Так, между прочим?

Пунцовое лицо мисс Криттенден начало бледнеть. Под румянами, покрывавшими щеки целиком, по моде южных захолустных городков, оно стало совсем белым. Она сказала:

— Капитан Коллинз! Я ни разу, ни разу даже словом не нарушила секретности. Нет, нет! Ну, может быть, иногда за ужином я рассказываю папочке о каких-нибудь пустячных происшествиях. Но только о таких, которые никакого отношения к засекреченным материалам не имеют. Ну, может, я и сказала, что у нас вышли неприятности из-за этого цветного. Но мне в голову не пришло, что это важно.

— А какое отношение папочка имеет к мистеру Буллену? Он же у него работает, так?

— Он старший печатник, — сказала она слабым голосом. — Но, капитан Коллинз, это же нелепо! Зачем он будет повторять всякие глупые пустяки…

— Каролина, а вы ему ничего не говорили про празднование дня рождения генерала? Несколько дней назад?

— Не знаю, капитан Коллинз. Просто не знаю. Наверное, могла сказать, если к слову пришлось…

— Каролина, Каролина! — сказал капитан Коллинз. — Эти дурацкие пустячки по неведомым причинам были сверху донизу проштампованы «Совершенно секретно». В результате некий полковник Люк Ходен, контрразведка, носом землю роет, чтобы узнать, кто вылил виски в колодец. Мы можем сильно вляпаться, и вы, и я.

Мисс Криттенден начала всхлипывать.

— Капитан Коллинз! Я ни разу, ни разу…

Капитан Коллинз смотрел на нее с жалостью. Он глубоко вздохнул и выпустил воздух сквозь зубы.

— Я тоже так думаю, — сказал он. — О Господи! Быстрей! — сказал он. — Бегите умойтесь. Они сейчас явятся. Я посмотрю, что можно будет сделать. Попробую уладить. Никому ничего не говорите!

— Капитан Коллинз! Я просто лягу и умру, если…

Он встал, подхватил ее под локоть, поднял на ноги и мягко подтолкнул к двери приемной.

— Бегом умываться, — сказал он. — Положитесь на меня. — Он закрыл за ней дверь и взял телефонную трубку у себя на столе.

Голос в ней произнес:

— Отдел инспектора авиации. Сержант Брукс слушает.

— Говорит капитан Коллинз, служба общественной информации. Полковник Росс у себя?

— Нет, сэр.

— Будьте так добры. Когда он вернется, узнайте, не сможет ли он уделить мне пять минут. У меня есть важная информация, имеющая отношение к расследованию, которое, если не ошибаюсь, он распорядился провести. Я должен изложить ее устно и лично ему. Может быть, вы это устроите до того, как он снова уедет или займется с кем-нибудь?

— Я передам ему, капитан.

Капитан Коллинз положил трубку.Как он и ожидал, почти сразу же раздался стук в дверь. Он открыл ее и увидел перед собой лейтенанта Филлипса и мистера Буллена.

— Весьма обязан, мистер Буллен, что вы приехали, — сказал он. — Входите же. Может быть, кофе? Его принесли пять минут назад. По-моему, он еще горячий.

Мистер Буллен вежливо наклонил голову.

— Благодарю вас, нет. Я завтракал. — Полуобернувшись, он взял лейтенанта Филлипса за локоть и сказал многозначительно: — Рад сказать, что мы с лейтенантом во всем разобрались. Просто маленькое недоразумение. Оба наговорили лишнего. Причем я больше, чем он, должен признаться. Мне кажется, я его убедил, что понимаю: он только исполнял свой долг; а он, по его словам, убежден, что я не имел ни малейшего намерения распространять сведения, которые могут подорвать наш боевой дух. Благодарю вас, лейтенант, что вы привезли меня сюда, и прошу прощения за доставленные вам хлопоты.

Капитан Коллинз сказал:

— Что поделать, мистер Буллен, нас иногда заставляют вводить правила, которые лично я считаю совершенно ненужными. Откровенно говоря, иной раз мне кажется, что мы ведем себя как сумасшедшие. Конечно же, мы постараемся сотрудничать с вами, насколько нам вообще разрешат. Садитесь, сэр. Прес, побудьте пока там, хорошо? Возможно, для вас отыщется дело. Боб Брек еще не пришел, но, когда явится, скажите ему, чтобы он тоже пока не уходил.

Он закрыл дверь в коридор и сказал мистеру Буллену, который стоял возле кресла у окна, вежливо ожидая, чтобы капитан Коллинз занял свое место за письменным столом:

— Бюро общественной информации военного министерства вырабатывает более удачную политику, мистер Буллен. Уже заметны немалые улучшения по сравнению с тем, что было, когда я только начинал. Возможно, вы знаете, что я не профессиональный военный. Много лет назад я в колледже прошел офицерскую подготовку, и вот меня внезапно забирают из отдела городских новостей, натягивают на меня штаны цвета хаки и приказывают приобрести «Справочник офицера». И вот я здесь.

— Я прекрасно знал, что вы работали в газете, капитан Коллинз, — сказал мистер Буллен. — Вот почему я, собственно, и взял на себя смелость приехать сюда с утра. Я говорю так, потому что вас может удивить, что по этому делу я обращаюсь к вам. — Он откинул худое загорелое лицо и внимательно посмотрел на капитана Коллинза. — У меня есть для этого несколько причин. Мне не хочется обращаться к начальнику штаба полковнику Моубри по какому бы то ни было поводу. Хотя вчера вечером я имел удовольствие видеть генерала Била, это было в присутствии миссис Бил, и у генерала были гости, так что попросить его уделить мне несколько минут наедине я, разумеется, не мог. И я подумал о вас, как о газетчике. В надежде, что смогу говорить с вами откровенно. Я полагаю, в ваши обязанности входит представлять генералу рекомендации по всем вопросам, связанным с информацией для широкой публики.

— Теоретически так, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз. — Но должен вас предупредить, что генерал от меня рекомендаций не ждет, пока сам их не затребует. А этого пока не случалось.

— Да, — сказал мистер Буллен. — Я понимаю. Однако моим намерением, капитан Коллинз, было — с вашего разрешения — ознакомить вас с оказавшейся в моем распоряжении информацией. По-моему, необходимо, чтобы кто-то в штабе генерала о ней знал. В определенном смысле это дело на данной стадии меня вообще не касается, ну абсолютно. Да и в целом я предпочитаю поменьше соприкасаться с подобными вещами. Но оно может обернуться так, что будет касаться в Оканаре всех. Во-первых, капитан, до меня дошли сведения о каких-то серьезных беспорядках здесь, вызванных отношениями между черными и белыми. Не могли бы вы сказать мне, верно ли это?

— Только если это останется между нами, — сказал капитан Коллинз.

— Даю вам слово, капитан Коллинз, что я никак не использую ваш ответ в газете, в письменной или в устной форме, ни сейчас, ни в будущем. Я спрашиваю только для собственного сведения и могу ручаться, что задаю этот вопрос не из праздного любопытства или с какой-то задней мыслью.

— Не сомневаюсь, — сказал капитан Коллинз. — Хорошо, я отвечу. Да, кое-что произошло. Однако «серьезные беспорядки», по-моему, сильное преувеличение. Что именно произошло, я не имею права вам сказать. Я безусловно верю, что все, мной сказанное, вы сохраните в тайне. Однако, мистер Буллен, факт остается фактом: то немногое, что я знаю, было мне сообщено под молчаливым условием, что дальше меня оно не пойдет.

— Разумеется! — сказал мистер Буллен. — Ничего другого я и не хочу. Я спросил то, что спросил, только из опасения, как бы полученная мной информация не оказалась пустой. Если вообще ничего не произошло, то я только напрасно отнял бы у вас время. Поймите, капитан, любое нарушение взаимоотношений между белыми и черными не может не вызвать в любом месте на Юге самой серьезной озабоченности. Я глубоко ощущаю эту озабоченность и убежден, что в Оканаре все — и черные и белые — одинаково ее ощущают.

— Что же, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз, — я думаю, мы все ее ощущаем. Просто никакого выхода не видно. Безусловно, проблема крайне сложная и тяжелая.

— Как и вы, капитан, — негромко сказал мистер Буллен, — я с Севера. Родился я не здесь. Но я прожил здесь без малого четверть века. И за это время пришел к определенным выводам. Ими я докучать вам не стану. Расхождения во мнении, я убежден, по большей части сводятся к тем, что неизбежно возникают между людьми, которые вынуждены иметь дело с фактами, и людьми, которые вольны иметь дело с теориями. При подобных столкновениях жару бывает много, а света — очень мало. Но я верю: разумные люди, каковы бы ни были их мнения, в одном обязательно согласятся: насилие и беспорядки никому пользы не принесут. Интересы тех, кто подстрекает к насилию и беспорядкам, безусловно, не совпадают с интересами тех, кто — черные они или белые — должен жить бок о бок, и жить мирно.

Он сунул руку за лацкан своего широкого выцветшего пиджака из моющегося материала и вынул несколько сложенных пополам листков.

— У меня здесь, — сказал он, — копии нескольких телеграмм, отправленных вчера из Оканары. Первая, как вы увидите, адресована в военное министерство и подписана «Джеймс». Еще одна адресована известной негритянской организации. И тоже подписана «Джеймс». Третья некоему индивиду в Вашингтоне, и также от Джеймса. Тому же индивиду — телеграфный денежный перевод, в котором указано, что оплачен он лейтенантом Д. А. Эдселлом, хотя текст телеграммы опять-таки подписан «Джеймс». Но я заключаю, что ее послал тот же лейтенант, поскольку его фамилия значится в обратном адресе на оригинале. Сопоставляя все это, мы, по-моему, получаем следующую картину. В связи с происшествием, отраженным верно или неверно в телеграммах первой и второй, некто Стэнли получил травму и был положен в госпиталь. Уиллис в Вашингтоне, которому отправлена третья телеграмма, — явно родственник Стэнли. Ему рекомендуют приехать немедленно. Ответа его у нас нет, но, по-видимому, у него не оказалось денег на дорогу. И этот офицер, Эдселл, высылает ему деньги. Судя по времени, указанному в телеграммах, Уиллис, возможно, приедет на поезде, прибывающем в десять.

Капитан Коллинз взял листки и разложил их на столе перед собой. Потом надел очки. Через минуту он сказал:

— Понятно. О телеграмме в военное министерство здешний штаб, мне кажется, знает. Насколько мне известно, этот Стэнли, кем бы он ни был, к тому происшествию отношения не имеет. Там пострадавших не было. Это я знаю. — Он умолк и посмотрел на мистера Буллена. — Если позволите, я должен задать вам вопрос, мистер Буллен. Для того, чтобы воспользоваться этой информацией, мне надо знать, как к вам попали эти копии.

— Да, — задумчиво сказал мистер Буллен, — вы правы, знать вам это действительно нужно. Но если вы должны будете ссылаться на источник, я предпочту умолчать. Поймите меня правильно. Я не возражаю, если вы скажете, что копии вам показал я. Более того, я их вам оставлю, и в случае необходимости пусть обращаются ко мне.

— Это меня устраивает, — сказал капитан Коллинз. — Беру свой вопрос обратно.

— Я предпочту ответить, но только для вашего сведения. Я считаю, что у вас есть право знать, — кротко сказал мистер Буллен. — Начальник полиции Ловуэлл официально запросил оригиналы на телеграфе. Он поступил так, исходя из сведений, полученных им по обычным полицейским каналам, о содержании первой и второй телеграмм.

— Понятно, — сказал капитан Коллинз и снова посмотрел на копии. — Вы полагаете, что Уиллис может приехать десятичасовым поездом. А начальник полиции этим интересуется?

— Он будет на станции лично. Мистер Ловуэлл захочет узнать, кто встретит Уиллиса и куда тот отправится. Если Уиллис действительно приедет навестить родственника в госпитале базы, то и дело с концом. А сможет он его увидеть или нет, это решать военным властям. Но вы мне сказали, что, насколько вам известно, никто не пострадал, из чего как будто следует возможность, которую учитывает мистер Ловуэлл, а именно: посещение госпиталя — только благовидный предлог. А на самом деле этот Уиллис может быть представителем негритянской организации, которой адресована вторая телеграмма. Или еще какой-нибудь. Если он едет в Оканару с целью разжечь беспорядки, мистер Ловуэлл не хочет, чтобы его застали врасплох. Мне кажется, не исключено, что кто-нибудь там сочтет нужным навести справки об этом Стэнли в госпитале и об этом лейтенанте Эдселле. Полагаю, он цветной. Что же, капитан, разрешите поблагодарить вас за ваше терпение и время, которое вы мне уделили. Собственно говоря, у меня все. — Мистер Буллен поднялся и взял шляпу.

— Это я вас благодарю, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз. — Я постараюсь выяснить, что смогу. Если хотите, я могу сейчас же позвонить в госпиталь и узнать, лежит ли у них какой-нибудь Стэнли.

— Я буду очень рад сообщить эти сведения мистеру Ловуэллу, — сказал мистер Буллен.

Капитан Коллинз снял трубку.

— …да, Стэнли, — сказал он. — Нет, я не знаю его имени, и звания тоже. Возможно, он офицер, или рядовой, или штатский. Нет? Ну спасибо. — Он посмотрел на мистера Буллена. — Или он в городской больнице? Нет… Тут прямо сказано: «В госпитале базы». Вот так. Впрочем, его могли выписать вчера вечером. Надо бы проверить.

— Боюсь, капитан, — сказал мистер Буллен, — вы установите, что мистер Ловуэлл был прав. Все очень сходится. Еще раз благодарю вас за вашу любезность.

— Я постараюсь выяснить, — повторил капитан Коллинз. — Я не вполне понимаю… Ну, посмотрим. Одну минуточку, сэр, я пошлю лейтенанта Брека проводить вас. — Он открыл дверь в приемную и сказал: — Боб, возьмите, пожалуйста, машину и отвезите мистера Буллена в город.

Когда они ушли, капитан Коллинз позвал:

— Прес, зайдите сюда, пожалуйста. — А когда лейтенант Филлипс вошел и закрыл за собой дверь, он сказал: — Из канцелярии Моубри что-нибудь было?

— Пока еще нет. — Лейтенант Филлипс пожал плечами.

— Ну, будем надеяться! Мне сегодня утром надо повидать полковника Росса по другому делу. Может быть, я выясню, что назревает.

Лейтенант Филлипс взял металлическую модель П-47, служившую капитану Коллинзу пресс-папье, и оглядел ее.

— Откровенно говоря, Дик, — сказал он, — мне плевать. Хотя и сожалею, что вас в это тоже втянули.

— И я сожалею, — сказал капитан Коллинз. — Но я втянут, так, может быть, вы будете плевать не столь демонстративно? Я вас не виню, Прес, но Бога ради, не баламутьте воду. Да, кстати, вы не знаете, что устраивает ваш приятель Эдселл? Вернее, хочет устроить?

— Да, знаю. Но вам не скажу. Пользы не будет. А вот запутает вас еще больше.

— Пусть так, — сказал капитан Коллинз. — Но если знаете, так скажите, черт возьми, что это за Уиллис в Вашингтоне, которому он телеграфом выслал деньги? Могу вам сказать: оканарская полиция считает, что он профессиональный агитатор. Или ваш Эдселл совсем свихнулся?

Лейтенант Филлипс захохотал.

— Отлично! — сказал он. — У этих сволочей поджилки затряслись! Видно, и сейчас нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним. А деньги Эдселл послал — и, если хотите знать, половину дал я — официанту в одном вашингтонском ресторане. Его сын — один из цветных офицеров, присланных на базу. Позавчера, насколько мне известно, он хотел зайти в сортир на командном пункте — он только что прилетел, — а какие-то белые офицеры вытащили его и так измордовали, что ему пришлось лечь в госпиталь. Наверное, Моубри хотел это замять, и они взялись за дело. Джеймс услышал об этом от кого-то там вчера утром. И прикинул: если вызвать отца этого парня сюда, пусть он всего лишь цветной официант, Моубри придется допустить его к сыну и объяснить, что произошло, и принять какие-то меры к тем, кто его избил. И я с ним тут во всем согласен, Дик. — Он поставил модель П-47 на место.

— Если это правда, — сказал Коллинз, — то и я с ним согласен. Пожалуй, я позвоню в канцелярию генерала… или нет. А сначала… значит, фамилия парня, который пострадал, тоже Уиллис? — Он откинулся, держа телефон. — Город, — сказал он. — Мне нужна редакция оканарской «Морнинг сан», мистер Буллен… Да, капитан Коллинз, офицер службы информации. Пожалуйста, передайте мистеру Буллену, едва он вернется, что… пожалуйста, запишите… что Стэнли Уиллис получил травму и был положен в госпиталь базы. Это подтверждают известные ему телеграммы. Говорит капитан Коллинз. Я дам вам мой номер, если он захочет проверить. — Он поставил телефон на стол.

— Будете звонить генералу? — спросил лейтенант Филлипс.

— Отложу, — сказал капитан Коллинз. — Сначала проверю факты. И, пожалуй, лучше проконсультироваться с полковником Россом. Он, конечно, в курсе. Попробую поискать его еще раз.

— Таким путем вы ничего не добьетесь, — сказал лейтенант Филлипс. — Будет он ставить системе палки в колеса! Что это ему даст?

* * *

С большой тревогой полковник Росс видел (а вернее, чувствовал, так как ничего особенного и примечательного видно не было), что в генерале Биле произошла серьезная перемена. Что-то исчезло. Какой-то особый внутренний настрой, непреходящее напряжение нервов, энергия, закрученная как пружина, — что-то настолько неотъемлемое от Нюда, что стало почти незаметным, само собой разумеющимся. То, что всегда таилось в лице Нюда, выражало ли оно удовольствие или радость, раздражение или гнев, то, что всегда звучало в его голосе, в каком бы настроении он ни был, о чем бы он ни говорил. В воображении полковника Росса один образ сменялся другим: Нюд резко поворачивает пронизанное напряжением лицо — взрывчатый взгляд карих глаз, решимость раскрывающихся губ. Случайные обрывки фраз, равно твердые, какими бы ни были интонации в каждом данном случае.

«…Да, паршиво как-то вышло с Вуди — еще подумает, что я строю из себя большое начальство. Вы как насчет перекусить?»

«…Да что тут говорить, судья, Бенни — просто чудо. Можете мне поверить…»

«…Просто тошно здесь сидеть; вот я и решил опробовать сорок седьмой, который Дэнни для меня подготовил…»

«…Хоть вы-то не сходите с ума, судья. А то у меня такое впечатление, что все остальные…»

Полковник Росс не знал, видят ли это другие, сидящие за столом с завтраком, но он видел. В утренних тенях Нюд был спокоен, почти безразличен. Во главе стола, спиной к закрытой двери, Нюд с подходящим случаю выражением безмолвной сдержанности, но, судя по кое-каким признакам, полностью абстрагировавшись, слушал, как полковник Ходен довольно путано объясняет, насколько важно при первых же проявлениях недовольства добраться до подноготной, задушить в зародыше.

Полковник Росс теперь понял, почему Ходена, как и майора Тайтема, военного прокурора, пригласили изложить свои соображения в столовой. Все, что они говорят, вынуждены слушать также генерал Николс и генерал Бакстер. Нюд, наверное, чувствует, что Николс и Бакстер и так уже знают предостаточно. Так пусть послушают еще. Вполне разумно. Но полковник Росс, едва дав волю мрачным предчувствиям, уже усмотрел в этом угрюмую пассивность. Нюд здесь и сейчас отказывался от своего права и ответственности (они были неразделимы) самому взяться за дело, принимать решения, отдавать приказы — короче говоря, овладеть ситуацией.

Полковник Росс спросил себя, не ощущает ли того же генерал Николс. И не мог отгадать. Лицо генерала Николса было спокойным, серьезным, непринужденным, и прочесть по нему нельзя было ничего. Генерал Николс был идеально выбрит и идеально одет — несомненно, потому, что сегодня ему предстояло играть официальную роль представителя начальника Штаба Военно-воздушных сил. На нем была так называемая боевая форма — полковник Росс видел ее впервые, — сшитая из тонкого легкого светло-коричневого габардина. Под крылышками летчика высшего класса на груди генерала Николса пестрели четыре ряда ленточек. Полковник Росс заметил, что набор был необычный. В нем отсутствовали боевые поощрения нынешней войны — «Серебряная звезда», крест «За летные боевые заслуги», «Авиационная медаль». Поскольку он никак не мог бы вернуться с фронта без них, из этого следовало, что никакого боевого командования генералу Николсу пока не поручалось. Имеющиеся у него ленточки — крест «За отличную службу», медаль «За отличную службу», британский «Легион чести» — объясняли причину. Первые две, вероятно, восходили к довоенным годам, когда ордена заслуживались не просто. «Легион чести» получен за недавние заслуги. Взятые вместе, они показывали, что боевого командования он не получил не потому, что по чьему-то мнению был неподходящей кандидатурой, а потому, что кто-то не мог пока обойтись без него в штабе. Генерал Николс, как знал полковник Росс, был специалист по бомбардировкам. И можно было смело побиться об заклад, что для него найдется что-нибудь хорошенькое, когда на Японию ринутся Б-29 — «летающие крепости». Если не считать ленточек театра военных действий, показывавших, что генералу Николсу все-таки разрешалось хотя бы побывать на фронтах, ни одной другой полковник Росс не знал. Скорее всего, это был урожай, собранный в десятилетие между войнами на посту военно-воздушного атташе в разных столицах мира. Если правительства, при которых он был аккредитован, награждали его орденами, значит, он приходился им по вкусу. А поскольку он не смог бы получить такое их количество, если бы военное министерство не считало его полезным, следовательно, его работа была по вкусу всем его начальникам. Для того же, чтобы одновременно играть роль обаятельного гостя и роль индустриального шпиона, требовалась большая разносторонность.

Размышления полковника Росса нарушил голос полковника Ходена, произнесший его фамилию. Ходен сказал:

— Я не могу вполне разделить мнение полковника Росса, сэр… — Он виновато взглянул на полковника Росса, потом перевел взгляд назад на генерала. — Просто за всем этим я чувствую недовольных. Суть случившегося — прямо в соответствии с японской пропагандой — придает ему особую серьезность. По моему мнению. Нет, я не говорю, что был какой-то заговор… Во всяком случае, до сих пор. Надписи на стенах и другое такое же зондирование — это попытки разведать, нет ли еще единомышленников. Тут нужен глаз да глаз. Возможно, вы помните, как в сорок первом было с «Огайо».

Полковник Росс переменил позу и сказал:

— Но все-таки сколько их в октябре позволили себе лишнее?

— Не очень много, — сказал полковник Ходен. — Потому что мы были бдительны. Были готовы действовать. Я был тогда в Шенуте и знаю, в чем заключалась проблема, судья.

— Однако судья, возможно, прав, — сказал генерал Бил с усилием, словно это далось ему нелегко. — Способ спустить пары. Если кто-то задумал сбежать или вообще какое-нибудь предательство, разве он будет раскрывать свои намерения заранее? Не знаю, но, по-моему, ничего подобного они в уборных не пишут.

Генерал Николс сказал с глубокой серьезностью:

— Последняя из надписей, какие я видел в уборных: «Пожалуйста, не бросайте окурки в писсуары, курить намокшие трудно». Как, по-вашему, что это означает?

Генерал Бакстер засмеялся, как и — против желания — генерал Бил. Полковник Росс, застигнутый врасплох, невольно присоединился к ним. Невольно, но не против своего желания: этот безапелляционный грубый юмор почему-то принес ему облегчение, вернул способность практически оценивать соотношение величин, которую он начал утрачивать, тревожась за душевное состояние Нюда. Полковник Ходен улыбнулся кривовато, но истово, не собираясь уступать своей позиции, однако польщенный тем, что допущен приобщиться к фамильярным генеральским шуточкам. На круглом важном прокурорском личике майора Тайтема тотчас появилась такая же торопливая пустая ухмылка.

И еще одно, подумал полковник Росс, стараясь сохранить вернувшееся к нему внутреннее равновесие: не следует забывать, что вот сейчас, пока они ломают головы над бурей в стакане воды здесь, на базе во Флориде, пока обвинительные заключения, которые передал ему майор Тайтем (кстати, почему бланки номер 115 военного министерства печатаются на такой скверной бумаге, хотя известно, через сколько рук им предстоит пройти?), лежат перед ним, определяя сознательное неподчинение шестерых человек приказу помощника начальника военной полиции как нарушение сорок шестой статьи военного кодекса, вот сейчас, в этот самый момент, если хоть как-то позволила погода, бомбардировщики Восьмой воздушной армии делают разворот — часть с заглохшими двигателями с мертвыми и ранеными на борту, — чтобы попытаться дотянуть до своих английских баз. И, может быть, в этот самый момент истребители Пятой воздушной армии сбрасывают подвесные баки, а на перехват над еще недавно никому не нужным индонезийским портом поднимаются японские «зеро».

— Как по-вашему, судья? — сказал генерал Бил.

На него смотрел и генерал Николс. Вежливый интерес генерала Николса, вероятно, включал желание разобраться, какую роль этот пожилой полковник (без кольца Военной академии, без крылышек, как он, конечно, уже заметил) играет в АБДИПе.

— Думаю, генерал, — сказал полковник Росс, — вы оценили ситуацию очень точно. Думаю, Люк прекрасно изложил позицию контрразведки. Думаю, он и дальше должен ее придерживаться. Но в данном случае я полностью разделяю ваше мнение, что пока никаких конкретных действий предпринимать не стоит. Это звено в цепи. Оно может обрести важность, но в настоящее время указывает только на то, что нам уже известно: что среди персонала базы есть недовольные. И этим надо заняться в первую очередь.

— Нюд, если мне можно высказать мое грошовое мнение, — сказал генерал Бакстер, — то, на мой взгляд, это абсолютно верно. У нас в управлении считается, что цель любого расследования — раскрыть сомнительные или оспариваемые факты. Если этого не нужно, то и расследования не нужно. А если оно не нужно, то и нежелательно. Причем вовсе не потому, что означает лишнюю работу для нашего управления специальных расследований! Это напрасная трата времени для всех и часто только усугубляет отрицательные моменты. В данном случае, если эти цветные ребята вбили себе в голову, что их преследуют, скверно с ними обходятся…

— Они это говорят? — Генерал Бил взял пачку телеграмм, лежавшую возле его чашки, перелистал, вытащил одну и протянул генералу Николсу. — Прочтите, — сказал он. — Кто сообщил подобное? Это же неправда. Никаких беспорядков здесь не было. Каким образом газетное агентство распространяет такие сообщения, не удосужившись проверить, правда это или нет? Почему представители воздушных сил при службе информации пересылают подобные сведения наверх, не зная, правда это или нет?

Полковника Росса вновь охватила тревога: генерал говорил без гнева, без какого-либо чувства, словно это был настоящий вопрос, а не чисто риторический и ответа на него он не только не знает, но даже не пытается отгадать, настолько это сложно.

Генерал Николс взглянул на наклеенные полоски.

— Ну, — сказал он, — у них, возможно, есть инструкции посылать наверх все упоминания Оканары, которые находит их пресс-отдел. Да, кстати о газетах: меня это всегда интриговало. В газете читаешь главным образом о том, о чем не знаешь ничего, кроме их же сообщений. Вам никогда не доводилось читать газетный отчет о том, о чем вы сами кое-что знаете? Газетные сведения всегда более или менее неверны. Причем обычно более. Мне объясняли, что причина следующая: как правило, поступающий в редакцию материал переписывается кем-то, кто к нему никакого отношения не имел. Статьи ведь надо подгонять под пространство, остающееся между рекламными объявлениями. Не думаю, что это делается нарочно. Не думаю, что они так уж огорчатся, если ничего не исказят. Тут ничего сделать нельзя.

— Я ничего делать и не собираюсь, — сказал генерал Бил. — Я говорю только, что, если было так, мне об этом ничего не известно. А потому доложить им об этом я ничего не могу. Пожалуй, мне следует сообщить им о вчерашнем прежде, чем этим займутся газеты. Я не знаю, чего они хотят. Я даже не знаю, считают ли они, будто у меня есть какой-то специальный план преследования негров. Или как там сказал Олли? Могу ли я отдать этих ребят под суд? Они вам не объяснили?

Генерал Николс сказал:

— Насколько я понял из этого телефонного разговора, они объяснили вам, Нюд. Я безусловно не слышал ничего, что дало бы мне основания полагать, будто они хоть как-то ограничивают ваше право принимать необходимые, на ваш взгляд, дисциплинарные меры.

Генерал Бил сказал:

— Даже если я попаду в газеты? У нас тут есть утечка информации. Спросите у судьи. Что бы я ни сделал, попадет в газеты. И я не собираюсь действовать без указаний штаба. Могу я получить их от вас?

Генерал Николс покачал головой.

— Во всяком случае, не от меня, — сказал он. — Мне их не давали. И не думаю, Нюд, что вам нужны дальнейшие указания. Какие-то ваши подчиненные сознательно нарушили приказ и усугубили это нарушение, напав на начальника полиции. Какова нормальная процедура? Запрашивать указания у Вашингтона?

Генерал Бил сказал:

— Черт меня побери, если я знаю! Музыку заказывают они, а не я. Но я уже думал над этим, и кое-чего они все-таки не могут со мной сделать, Джо-Джо. Они не могут возложить на меня ответственность, а власть оставить себе. И если мне придется подать в отставку и уйти в морскую пехоту, я это сделаю. Говорят, там прекрасно. Говорят, там любому военному летчику тут же присваивают второго лейтенанта.

Полковник Росс сказал:

— Но прежде, генерал, дадим армейской авиации еще один шанс. Почему бы нам сейчас не наметить план действий? А тогда, если сочтете нужным, позвоните в Вашингтон, сообщите его им, и, если им не понравится, пусть предложат что-нибудь свое. — Он взглянул на генерала Николса, который закуривал сигарету. — Зачем позволять им думать, будто у нас никакого плана нет?

— А он есть? — сказал генерал Бил. — Есть у вас план?

— По-моему, мы можем кое-что порекомендовать. Тут присутствуют трое членов вашего штаба, и вопрос как раз входит в их компетенцию. Если они не сумеют предложить вам никаких рекомендаций, лучше обзаведитесь другим штабом. — Он взял обвинительные заключения. — Их шесть, — сказал он, — на каждого участника. Если встает вопрос о военном суде, я бы рекомендовал ограничиться теми двумя, которые напали на начальника военной полиции, и объединить обвинения. — Он посмотрел на майора Тайтема, который сказал:

— Совершенно с вами согласен, полковник. Это же чисто предварительно — на случай, если по неизвестным мне политическим соображениям генерал счел бы желательным предъявить обвинения по отдельности и назначить отдельные судебные разбирательства. Как видите, здесь даны разные формулировки.

Полковник Росс поглядел на обратную сторону листов.

— Да, — сказал он и просмотрел список свидетелей. — А что это за капитан Юджин П. Уайли, школа тактической подготовки, Орландо? Почему он здесь?

— Не знаю, полковник. Мне кажется, в клубе он был как гость капитана Хикса, который также здесь указан. Кто такой Хикс, я тоже не знаю.

— Хикса я знаю, — сказал полковник Росс.

— Хикс? — сказал генерал Бил. — Вчерашний? Из ребят Хэла? Мне казалось, я отправил его в Бока-Негра. Ну, от этого проекта нам лучше отказаться. Хватит нам газетной рекламы. С этими свидетелями кто-нибудь говорил?

— Офицера для расследования не назначили, сэр, — сказал майор Тайтем. — В моем рапорте я опирался на то, что сообщил лейтенант Дей из военной полиции.

— Надо кого-нибудь назначить, — сказал полковник Росс.

— Хорошо, — сказал генерал Бил. Он зевнул. — Назначаетесь вы, судья. Что вам требуется?

— Телефон, — сказал полковник Росс. — Мои люди соберут свидетелей. Думаю, разбирательство можно назначить на десять. Разрешите мне заняться этим сейчас же.

— Занимайтесь чем хотите, — сказал генерал Бил. — Только одно: вечернее представление надо отменить. Джо-Джо на парады насмотрелся. Зачем ему еще и этот? Пусть кто-нибудь позвонит Деду.

— Мне кажется, этого делать нельзя, генерал, — сказал полковник Росс. — В утренней газете парад упомянут. Не говоря уж о приготовлениях и здесь, и на других базах.

— А я люблю парады, — мягко сказал генерал Николс. — И уж если лечу во Флориду посмотреть парад, то хочу его увидеть.

— Ну, если любите, так пожалуйста, — сказал генерал Бил.

Полковник Росс уже направился к двери и, поколебавшись, решил, что возвращаться не стоит. Он тихонько дошел до двери, открыл ее, вышел — и буквально столкнулся с миссис Бил.

Правая рука Сэл была поднята, кисть прижата к губам. В бессильно повисшей левой руке она, возможно бессознательно, сжимала сложенную газету, судорожно смятую ее стиснутыми пальцами. Она отняла руку ото рта, открыв губы, сморщенные как от боли. На миг окаменев, полковник Росс подумал было, что сильно ее ушиб. Но тут же поспешно закрыл за собой дверь, отрезав их обоих от столовой.

— Что случилось? — сказала она. — Я хочу знать, Норм. Мне надо…

— Ну конечно, — сказал полковник Росс. Потребность узнать явно была необоримой, если привела ее к самой двери или даже прижала ее ухо к скважине. Он сказал: — Идемте. Мне надо позвонить. Разрешите, Сэл, я позвоню. Мне надо отдать некоторые распоряжения по поручению Нюда. Вы ведь разрешите?

— Вы мне не скажете, — сказала она.

— Скажу, — сказал полковник Росс, полуобнял ее и повел. — Но сначала вы позволите мне позвонить, хорошо?

— Нет, — сказала она. — Что они делают с Нюдом? Скажите сейчас же. Вы знаете. И обязаны мне сказать. — Она сглотнула. — Или я пойду туда.

— И что они подумают, Сэл? — сказал полковник Росс. — Что подумает Нюд? Я вам все расскажу. Нюду надо решить, как поступить с некоторыми нарушителями дисциплины. Мы обсуждали только это. Я помогаю ему выяснить обстоятельства. Вот почему мне надо позвонить.

— Нет, — сказала она. — Это не все. Я слышала больше. Вы мне не скажете, я же говорила! — Она неуверенно шагнула вбок, словно собираясь проскользнуть мимо него, и полковник Росс неуклюже встал перед ней. Она уронила смятую газету на пол, сжала кулаки и отчаянно, с искаженным лицом принялась барабанить по его широкой груди.

Он в ужасе повторял «Сэл! Сэл!», но сумел кое-как схватить ее худенькие запястья.

— Нельзя! — сказал он. — Вы должны помочь Нюду. Вам нельзя так.

Ее кисти расслабились под его пальцами, и он их отпустил. Растрепанные светлые волосы упали ей на лицо. И вяло всколыхнулись, отброшенные назад, когда она повернулась. Она положила руку на перила и ухватилась за них. Не отпуская, скользя по ним ладонью, начала подниматься по ступенькам. Не оборачиваясь, она сказала тоскливо:

— Идите звоните, Норм. Я буду наверху.

Полковник Росс, все еще не придя в себя, заметил упавшую газету. Она придавала холлу захламленный вид, и это ему не понравилось. Он пошел назад, нагнулся и поднял газету. Утренний выпуск «Оканара сан», на первой смятой странице — большая фотография: генерал Бил сидит на диване в гостиной с суровым, но мальчишеским лицом. Рядом с ним в белом пышном платье, одну руку положив ему на локоть, а другой обнимая сына, который, надув губы, прислоняется к ее колену, — миссис Бил. Она обворожительно улыбается камере. И шапка: «ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!»

III

Первый сержант Чарлз Огастес Линдберг Роджерс вел три взвода негритянской роты инженерных войск колонной по четыре от Третьих ворот базы по твердому дерну летного поля с не столь твердыми проплешинами голого песка туда, где у озера Лейледж шли работы по удлинению взлетно-посадочной полосы.

Хотя у рядовых был тот несколько затрапезный вид, который неотъемлем от полевых шляп и рабочей саржевой формы, маршировали они хорошо и, несмотря на часто меняющийся характер почвы, с похвальной точностью держали шаг и строй. Справа от колонны сержант Роджерс, щеголяя внушительным телосложением и выправкой, гулко басил, откинув лоснящееся черное лицо:

— Ать-два-три-четыре! Ать-два-три-четыре!

Он повернулся на ходу и начал пятиться, слегка укоротив шаг, так что первый взвод обогнал его, а второй, подтянувшись под его взыскательным взором, поравнялся с ним.

— Ритм три раза отсчитай! — внезапно прогремел он. — И так, чтоб я вас слышал!

— Ритм три раза отсчитай! — хором подхватили помощники взводных.

У колонны вырвался ликующий стоглоточный рев, сотрясая солнечный утренний воздух и разносясь по окрестностям на милю с лишним.

— Ать-два-три…

Повернувшись на каблуке, сержант Роджерс обозрел взлетно-посадочную полосу, до которой было уже рукой подать.

— Колонна, пол-оборота направо! — рявкнул он. — Марш!

Он бдительно следил, как они подходили к нему и поворачивали, двигаясь параллельно покрытию полосы. Когда они все прошли, он скомандовал:

— Рота, стой! Ать-два! — И двинулся ко второму взводу. — Эй, ты! — сказал он. — И ты! Ты зачем его толкнул? Из строя выйти, оба!

Он мрачно высился над ними, глядя на место работ.

— Вон тот бульдозер, — сказал он. — Не первый, а дальний. Бегом туда и обратно! И потом опять, пока я не скажу. Бегите и не останавливайтесь! — Он проводил их взглядом и продолжал минуту следить за ними. — Беги как следует! — взревел он. — Не то весь день побегаешь! Прямо держись. Беги не как обезьяна, беги как человек!

Он повернулся к застывшим взводам.

— Рота, вольно! — сказал он. — Я сказал: «Вольно!», а не «Разойдись!» — Неторопливо и сурово первый сержант обвел глазами все три взвода. — Вольно! — сказал он. — Из строя не выходить. Не кричать и не орать, не то будете стоять по стойке «смирно». Сержант Уайт, примите команду. Мне надо отыскать лейтенанта Андерсона.

— Он вон там, сержант!

— Он идет сюда, Линди!

— Тебя, Боу, кто-нибудь спрашивал? Ну ладно. Рота, смирно!

Первый лейтенант Андерсон, командир роты, приближался к ним с капитаном армейской авиации. Воротник рубашки лейтенанта Андерсона был расстегнут, рукава закатаны, кожа почернела от загара. Он озабоченно посмотрел на роту и ответил сержанту Роджерсу, который великолепно отдал ему честь.

— Разойдитесь, все, — сказал он. — И поближе сюда. Можете все сесть. Я хочу объяснить вам, что надо будет делать. Так садитесь же. Пожалуйста, побыстрее.

Когда рота расположилась перед ним большим полукругом, сидя кто прямо на земле, кто на корточках, лейтенант Андерсон поглядел в развернутый лист бумаги и сказал:

— Сегодня будут проводиться учения по обороне аэродрома. Десантный отряд произведет учебное нападение. То есть десантников сбросят на это поле в полном вооружении и они попытаются захватить аэродром. По плану маневров эта строящаяся полоса считается посадочной площадкой, и цель противника — помешать нам ее достроить, чтобы на нее не могли садиться самолеты. Работающим на ней саперам предстоит отразить атаку и удержать полосу. А мы за утро должны создать надежную оборонительную позицию — стрелковые ячейки, гнезда для автоматического оружия, препятствия и так далее согласно имеющимся у меня планам. Времени на то, чтобы закончить их все, у нас нет, часть придется просто имитировать. Но некоторые я хочу довести до конца, чтобы действительно можно было держать оборону. Маскировка в точном соответствии с инструкциями, и капитан Доуби покажет нам, где взять маскировочные и прочие необходимые материалы. Все ясно? Вопросы есть?

Сидящие на земле вопросительно поворачивали головы, кое-кто исподтишка пихался, кое-кто кивал, кое-кто ухмылялся, там и сям слышался приглушенный смех.

— А ну без этого! — сказал сержант Роджерс. — У кого-нибудь есть вопросы? Не заставляйте лейтенанта ждать!

Кто-то сказал:

— Он вот хочет спросить: самолеты взаправду прилетят? Их на нас взаправду сбросят?

Негодующий голос перебил:

— Это ты спрашиваешь, а не я вовсе!

Кто-то еще спросил:

— А они — кто? Немцы, что ли?

Вокруг спросившего раздались взрывы насмешливого хохота.

— Ну ладно, ладно, — сказал лейтенант Андерсон. — А теперь все уясните как следует. Самолеты действительно прилетят. Наши самолеты, самолеты АБДИПа из Танжерин-Сити. Десантников и их вооружение они действительно сбросят. Это наши десантники. Из частей, дислоцированных в Танжерин-Сити. Они проводят тактические учения для практики и тренировки, вот как и мы возведем настоящие оборонительные сооружения для практики и тренировки. Устраивается все это в связи с парадом и церемонией спуска флага сегодня днем. Присутствовать будут сам генерал Бил и, насколько я понял, генералы из Вашингтона. Они могут явиться сюда и поглядеть, что мы построим. И в любом случае полковник Мандайбл или майор Макилмойл осмотрят позицию, перед тем как будет сброшен десант. Тогда вы получите инструкции, как вам действовать во время учебной обороны. Все поняли?

Раздались подтверждения, закивали головы.

— И последнее, что нам следует помнить. Эти десантники воображают, будто они большие молодцы, а мы хотим показать им, что и мы не хуже, что авиационные саперы умением и закалкой им не уступят. Мы хотим показать им, что будь это настоящая атака, а не притворная, будь они действительно нашими врагами, так мы построили бы такие замечательные оборонные сооружения, что они все погибли бы прежде, чем отбили у нас посадочную площадку. Еще вопросы?

Сержант Роджерс сказал:

— Лейтенант не о дурацких вопросах спрашивает! Есть у вас умные вопросы, так задавайте побыстрей, чтобы покончить с этим и взяться за дело. — Он окинул полукруг быстрым взглядом. — Больше вопросов нет, сэр.

— Хорошо, — сказал лейтенант Андерсон. — Вот список того, что нам предстоит сделать, сержант. Цифры в скобках указывают примерное число людей, требующееся для каждого задания. Когда увидите, как продвигается работа, сами решайте, добавить людей на объект или убавить. Я хочу, чтобы по крайней мере один объект каждого типа был по-настоящему завершен, замаскирован и так далее. Капитан Доуби выдаст нам кое-какое автоматическое оружие для установки в гнездах. Он пошлет за ним, как только мы будем готовы его установить.

— Есть, сэр! — сказал сержант Роджерс и властно повернулся на каблуках. — Стройся! Вон там. Сначала я вас пересчитаю. Потом мы возьмем инструмент из фургонов. — Он пошел следом за своими подчиненными.

Капитан Доуби сказал:

— Я скоро вернусь и помогу вам разметить остальные огневые точки. Этих им пока хватит. — Он помолчал, глядя, как солдаты строятся повзводно, подгоняемые грозными окриками сержанта Роджерса. И спросил с любопытством: — Как у вас с ними? Хлопот, конечно, не оберешься.

— Наверное, этого всюду хватает, — сказал лейтенант Андерсон сдержанно. — Хорошая рота. А Роджерс и вовсе. Он от них может добиться чего угодно — побольше, чем вы добьетесь от многих и многих белых. Конечно, среди них попадаются очень невежественные… ни читать, ни писать толком не умеют…

— Кому-кому, а мне этого можете не объяснять! — сказал капитан Доуби. — Вот послушайте, что вчера учудил такой вот из роты на строительстве полосы. У нас есть двадцатисемифутовый морской глиссер. Мы его держим у маленького причала, где сарай для спасательного катера. Шла перевозка кое-каких машин, и кто-то решил, что глиссер мешает, ну и сказал парочке этих кучерявых, чтобы они отвели его в сторону футов на сто… Он-то имел в виду — отталкиваясь шестами или еще как. Глиссер стоял у берега: механики перебирали двигатели и спустили все горючее. Половина свечей тоже была вывинчена… то есть я хочу сказать, кто угодно понял бы, что идет ремонт. Механиков там не было, их как раз увезли обедать.

Капитан Доуби брезгливо потряс головой.

— Ну, так один кучерявый сообразил, что легче всего отогнать его своим ходом. Он не то грузовик водил, не то еще что-то — во всяком случае, немножко разбирался. Так он ввинтил свечи и завел двигатель. А на глиссерах они мощные — скорость до пятидесяти миль. Ну а этот недоумок врубил на полные обороты без капли горючего и испек оба двигателя. И полковник Юлайн все утро ищет, где бы реквизировать два новых двигателя. Так что забирайте их себе, братец, и на здоровье. Я буду на складе, если понадоблюсь.

Оставшись один, лейтенант Андерсон некоторое время наблюдал, как взводы разбиваются на группы и расходятся. Вернулся сержант Роджерс и сказал:

— Они сейчас получат инструменты, сэр. Разметочные колышки я вижу. Начинать с какого-то определенного?

— Нет, — сказал лейтенант Андерсон. — Они пронумерованы. Вот чертежи, они тоже пронумерованы. А как с обедом?

— Капрал Макинтайр отрядил несколько человек, сэр. Я их оставил в столовой в лагере. Они приготовят бутерброды и бидоны с лимонадом. К полудню ребята так разогреются, что есть им расхочется. Когда бутербродов наберется достаточно, капрал Макинтайр доставит все на грузовике сюда. Грузовик уже там.

— Прекрасно, — сказал лейтенант Андерсон. — А чем занимаются эти двое?

Сержант Роджерс оглянулся.

— А! — сказал он. — Немножко разминаются, сэр. Расхлябанность в строю.

— Ну так остановите их, — сказал лейтенант Андерсон, хмурясь.

— Эй, вы, отставить! — крикнул сержант Роджерс. — Идите к своему взводу.

Лейтенант Андерсон посмотрел по сторонам. Рядом никого не было.

— Прекратите это, сержант. Я ведь вас уже предупреждал. Если один из них накапает инспектору…

Сержант Роджерс сказал:

— Сэр, есть среди них такие, которые мало в чем разбираются, но у всех до единого хватит ума не ходить капать у меня за спиной. Я бы и не стал, так куда денешься. Кое-кто слишком о себевоображает.

Мисс Канди, хмурясь на очередную из многочисленных поправок в тексте, медленно посасывала кофе из бумажного стаканчика. Потом поставила стаканчик, по краю которого алел мазок губной помады, и вдруг кивнула. Ее пальцы опустились на клавиши пишущей машинки и затанцевали по ним словно сами по себе.

— Лейтенант Эдселл такое пишет! — сказала она с упоением, вынула допечатанный лист, ловко переложила копиркой три новых листа и вставила в машинку.

Капитан Дачмин, горбясь над собственной машинкой на тумбочке, придвинутой к его столу, бормотал:

— Ах, чего только не пишет анонимный автор технического руководства одиннадцать дробь четыре-сто десять! — (На столе перед ним был распластан экземпляр этого руководства.) — Он вещает, что без соответствующего опыта пол голубей определить трудно и часто, оказывается, необходимо наблюдать за их действиями, когда они вместе. Неприличная идея, а? Хм! К обычным отличительным действиям самца… хм! Клевание головы самки, когда она не выражает желания спариться. Хм! А что, если и правда? Палм, вы испытаете желание спариться, если он будет клевать вам голову?

— О, капитан Дачмин!

— Я что, с ума сошел? — Капитан Дачмин выпрямился. — Зачем я перепечатываю? Где твои ножницы, Нат? Вырежу все, что мне требуется, и наклею.

Натаниел Хикс, просматривавший оканарскую «Морнинг сан», сказал рассеянно:

— Мои ножницы у тебя в ящике, куда ты их положил, когда стибрил в последний раз.

— Капитан Хикс!

Он перевел взгляд с газеты на мисс Канди.

— Да-да? — сказал он.

— Капитан Хикс, только послушайте, что пишет лейтенант Эдселл в этом рассказе.

— Не буду. Более того, теперь уже девятый час. Так что хищение или использование не по назначению казенной писчей бумаги, копирки, ленты для машинки и самое машинки вы усугубляете дефалькацией чело… пусть даже женщино-часов, которые принадлежат армии и оплачиваются таковой.

— Так мне всего страничка осталась! И у вас для меня пока ничего нет. И у капитана Дачмина тоже. А что такое дефалькация? Только если не какая-нибудь гадость!

— Этот термин означает растрату того, что доверено.

— Так уж этого я никак не делаю! Правда, капитан Дачмин?

— Многосложный юмор! — сказал капитан Дачмин. — Многосложный юмор! Сей редактор изволит шутить. Не шути более, редактор. И хватит шуметь. Я никак не докончу раздела, а мне скоро уже лететь. А я вам рассказывал, что произошло вчера? Из-за навигационных ошибок лейтенанта Юснера, которого Мэнни всучил нам за штурмана, мы сбросили наш складной, цилиндрического типа контейнер с четырьмя птичками прямехонько в пруд, где все они и захлебнулись. Можно подумать, что голубей у нас навалом.

Мисс Канди сказала:

— Он пишет про этого человека: «Бдительная подлость духа, стойкая верность глупости, воспитанная тридцатью годами службы в армии, сделали его идеальным кандидатом в генералы». — Она хихикнула. — Как он не боится, что это попадется на глаза генералу Билу или кому-нибудь еще? А что значит — бдительная подлость?

— Это значит «осторожная», «осмотрительная», — сказал Натаниел Хикс. — Сначала хорошенько погляди по сторонам, а потом уж делай.

— A-а! Ну все равно, по-моему, это очень хороший рассказ. Только вот заголовка я не понимаю. Он про мальчика в офицерской школе, который сходит с ума. Просто ужас. Только подумать, что их там заставляют делать! А правда заставляют?

— По нас не судите, — сказал капитан Дачмин. — Мы с капитаном Хиксом кончали Школы Джентльменов. У капитана Хикса только и было, что не клевать носом во время интереснейших лекций о принципах управления и половой гигиене, пока не наступало время облачиться в белоснежные одежды и идти нализаться в нижнем баре «Кромвеля», отеля для избранных. И что они делали в этих отелях! Вот где самый ужас и был. Мой деловой инстинкт весь исстрадался. Ну, теперь вы осведомлены не меньше меня. Но вы, кажется, сказали, что не поняли заглавия рассказа, который лейтенант бережливо печатает за счет ВВС?

Мисс Канди перевернула кипу страниц.

— «Мы домой с переворотом». Не понимаю.

— Просто вы не знаете этой песни, — сказал капитан Дачмин и, сияя улыбкой, пропел: — «День счастливый настает, деньги получай, пилот!..» Да, сержант! Чем мы можем вам помочь?

— Я ищу капитана Хикса, сэр…

— А, Милт! — сказал Натаниел Хикс. — Входите. Только вы напрасно затруднялись. Я же предупредил Боудри, что мы сами придем. Уайли вот-вот явится. Я заходил к нему, но он уже ушел завтракать. Милтон Маккейб, Кларенс Дачмин.

— Красавица в углу — мисс Канди; но руками не трогать, — сказал капитан Дачмин. — А пентюх у вас за спиной — лейтенант Эдселл, который сейчас получит выволочку, как выражаются в штабной канцелярии, за опоздание на одиннадцать минут. Мистер, можно я вас потрогаю?

Лейтенант Эдселл сказал:

— Фига вам, капитан. Привет, Милт. Что у тебя тут?

Сержант Маккейб сжимал под мышкой широкую, но легкую чертежную доску с раздвижным упором, так что ее можно было установить на столе под любым углом. Он прислонил доску к столу Натаниела Хикса и положил на стол пенал. По его узкому смуглому лицу скользнула терпеливая улыбка.

— Я решил посмотреть, нельзя ли заняться этим тут, — сказал он. — У нас там полно плотников и всяких строителей. Никто не знает почему. Они воздвигают что-то вроде ипподрома с препятствиями. То, что вам требуется, я могу вчерне набросать тут, а потом взять с собой и закончить, когда они унесут стремянки из моего закутка.

— А чем ты занимаешься? — сказал лейтенант Эдселл.

— Что это, Нат? Диаграммы летного строя?

— Господи Боже мой! — сказал лейтенант Эдселл, сочувственно глядя на сержанта Маккейба. — Забирают одного из лучших художников Соединенных Штатов и принуждают его рисовать диаграммы! Типично армейская психология!

Сержант Маккейб смутился от такой прямолинейной хвалы. Или от ее категоричности:

— Спасибо на добром слове, Джим, но…

— Нет, нет, — сказал капитан Дачмин. — Только не благодарите, лейтенант! Вы все испортите. Не упустите счастливого случая осознать, что армейская психология, кроме того, забирает одного из лучших писателей Соединенных Штатов и принуждает его составлять отчеты по особым проектам. И он с радостью сочтет, что вы квиты. Верно, лейтенант?

Сержант Маккейб, еще больше смутившись, сказал:

— Я ж не жалуюсь. У меня все хорошо. Майор Боудри обошелся со мной очень порядочно. Устроил так, что я могу жить не в казарме, а вне территории, и я теперь нашел квартиру, где могу работать по вечерам.

— Чудесно, а? — сказал лейтенант Эдселл. Он сел за свой стол. — Тебе нравится, что бывший вице-президент второразрядного рекламного агентства, ведавший художественными календарями, решает, что вам делать, а чего не делать? Черт-те какая милость! Он, видите ли, разрешает тебе жить не на территории! Очень, очень благородно с его стороны!

— Но ведь его никто не заставлял, — сказал сержант Маккейб. — Я не жалуюсь. Раз тебя призвали, значит, призвали, и угодить можно было в места куда хуже…

Капитан Дачмин сказал:

— Учтите, шеф, среди моих лучших друзей немало вицепрезидентов рекламных агентств. Неужто вы не видите, как больно ранят меня ваши презрительные отзывы о них? Да и в любом случае, как, по-вашему, нам, грубым дельцам, понравилось бы, если бы нами помыкали типичные эстеты, выпеченные из более изысканной глины? Да здравствует революция!

— Ха! — сказал лейтенант Эдселл. — Пусть сэр Джон Фальстаф будет отнесен на корабли! — Он взял телефонную трубку и сказал в нее: — Город. Послушайте, у меня нет справочника. Соедините меня с железнодорожной станцией, хорошо?

— Но ты не покидаешь нас, надеюсь? — сказал капитан Дачмин. — Не отправляешься в долгий-долгий путь?

Лейтенант Эдселл сказал:

— Мне надо узнать, насколько опаздывает утренний поезд. Я бы хотел встретить его, если ты не против.

— Я-то не против. Но вот глава отдела У. У. Уитни, ваш начальник, он как к этому относится? Он не против?

— А он и не узнает. Ты меня покроешь.

— Ошибаешься! — сказал капитан Дачмин. — С минуты на минуту я взмою в небеса, как только лейтенант Петти наловит полную клетку голубей. И вернусь лишь на парад во второй половине дня.

— Лейтенант Эдселл! — сказала мисс Канди. — И майор Уитни, и капи… майор Паунд сейчас на совещании у полковника Култарда. А замещает его капитан Хикс.

— Да ничего подобного, — сказал Натаниел Хикс. — Капитан Хикс здесь ни при чем.

— Майор Уитни сказал, что замещать его будете вы.

— Мне он этого не говорил. Я его не видел. Вот что, Милт, мне пришла в голову одна мысль. Не хотите на пару недель получить командировку — поездить по отделам и службам АБДИПа и сделать эскизы, акварели, ну, что угодно, для иллюстраций к журнальным статьям? Вам ничего за них не заплатят… то есть все деньги будут, вероятно, перечисляться Обществу по оказанию помощи. Но если вы не против, я, наверное, помогу это устроить.

— Безусловно! — сказал сержант Маккейб. — В любой момент! — Он засмеялся. — Мне немножко надоели чертежные шрифты. Я в них не силен, и вообще, это ведь работа. Вы думаете, что-то правда может получиться?

— Я думаю, вполне. Они попытаются поместить что-нибудь про АБДИП в журналах. Обойтись только сухоньким текстом не выйдет, это они понимают. Я примерюсь, нельзя ли подсунуть кому-нибудь идею, что полезно было бы послать туда умелого человека. По-моему, если я скажу генералу, что продать статьи будет легче, если пообещать, что иллюстрации к ним сделаете вы, он на это клюнет. К тому же так оно и есть. Я убежден, что заинтересовать кого-то, кого стоит заинтересовать, мы сумеем только, если будут очень хороший автор и очень хорошие иллюстрации.

Лейтенант Эдселл сказал в телефон:

— Не опаздывает? Спасибо. — Он положил трубку и повернулся к Натаниелу Хиксу: — И кто будет писать эти статьи?

— А что? — сказал Натаниел Хикс. — Ты-то ведь не захочешь. Я уже сказал Милту, что деньги тут не светят.

— Деньги, конечно, хорошо, но они еще не все, — сказал лейтенант Эдселл, задумчиво ковыряя в носу. — Какие деньги приносит обзорный доклад по заключениям, вынесенным тринадцатым отделом армейской авиации об использовании радиомачт из синтетического каучука для обеспечения устойчивости сигнала на подводных установках армейской службы связи? Я на многое пойду, лишь бы на время сбросить Три У с моего загривка. Так можешь ты сказать, кто все-таки будет писать их?

— Мне поручено подобрать материал, а потом найти кого-нибудь для его обработки. Но…

— Ты уже его нашел, — сказал Эдселл. — Беру это на себя.

Натаниел Хикс, уязвленный столь категоричным решением вопроса, сказал:

— А ты когда-нибудь писал статьи? Что-то я об этом не слышал, а я всех чего-то стоящих знаю. А если не писал, так ты только воображаешь, будто сумеешь. Любой из вас, художников прозы, способен так изгадить простой документальный текст, что его даже в преисподней не возьмут. Вы понятия не имеете о компоновке материала и, главное, учиться не желаете: воображаете, будто и так мастера.

— Браво, герой, — вставил капитан Дачмин.

— Ставлю пять против десяти, — холодно сказал лейтенант Эдселл, — что я могу вот сейчас, сию же минуту, написать статью на любую тему, куда лучше любого бумагомарателя из тех, кого ты считаешь писателями. Ладно, ты не слышал, чтобы я писал статьи. И я тебе объясню почему. При обычных обстоятельствах я бы только через свой труп напечатался в каком-нибудь твоем миллионнотиражном журнале. Но сейчас по личным причинам я готов тебя выручить. Ставлю еще пять против десяти, что журнал, познакомившись с моими статьями, тут же напишет непосредственно мне, спрашивая, не соглашусь ли я и дальше сотрудничать с ними. На что я не соглашусь. Но эти статьи я написать согласен, и лучше воспользуйся, пока есть возможность. — Лейтенант Эдселл холодно улыбнулся Натаниелу Хиксу.

С нарастающим раздражением Натаниел Хикс обнаружил, что против воли поддается обаянию такого колоссального самомнения.

— Да, да, подумай, — равнодушно повторил лейтенант Эдселл.

— Черт побери… — начал Натаниэл Хикс, но тут зазвонил телефон, и мисс Канди, сняв свою трубку, подняла голову и громко сказала:

— Капитан Хикс!

Голос в трубке произнес:

— Сержант Брукс, сэр, отдел инспектора авиации. Полковник Росс поручил мне известить вас о разбирательстве вчерашнего происшествия. В протоколе вы значитесь как свидетель. Будьте добры явиться в десять в зал служебных совещаний отдела личного состава. Еще одно, сэр. Не могли бы вы помочь нам найти капитана Юджина П. Уайли? Насколько нам известно, он был с вами…

— Да, — сказал Натаниел Хикс, — могу. Я жду его с минуты на минуту… собственно, я его уже вижу. Он уже в дверях. Я ему скажу.

В комнату своей особой непринужденно-размашистой походкой вошел, улыбаясь, капитан Уайли.

— Кажется, я немножко опоздал, Нат! Пил кофе и вдруг вижу английского офицера связи. Он военный летчик, я его знавал в Англии. Ну конечно, заговорили, что там да как, я и забыл про время. Черт, вот уж никак не ожидал увидеть его тут!

Он заметил, что мисс Канди глядит на него с немым изумлением, вероятно давно ему привычным. Он принял эту дань восхищения с ласковой победительной безыскусственной улыбкой и сказал:

— Прошу прощения, что чертыхнулся, мэм.

— Это мисс Канди, — сказал Натаниел Хикс. — И капитан Дачмин. С сержантом Маккейбом вы знакомы. Лейтенант Эдселл. Джин, мне как раз позвонили о разбирательстве. Мы затребованы к десяти. Чертовски не вовремя. Но, может, сначала снабдим Милта материалом, чтобы занять его до нашего возвращения.

— Конечно, — сказал капитан Уайли. Он порылся в нагрудном кармане и извлек перегнутую пополам пачку листков. — Я захватил список диаграмм, который мы составили в Орландо, и кое-какие мой наброски. Они, естественно, не очень, но, глядишь, подскажут что-нибудь. Если сержант попробует в них разобраться, может быть, они сэкономят ему порядочно времени. Только не знаю, в каком порядке они лежат. — Он разгладил листки на уголке стола. — Это вот, например, атака бомбардировщиков сзади на пересекающихся курсах. Видите, ведущий и его ведомый заходят вот отсюда. Видите, огонь открывается вот тут очередями по две-три секунды с расстояния не больше двухсот пятидесяти ярдов. Затем здесь: выход из атаки, пике и круто в сторону.

— Да, — сказал сержант Маккейб, — совершенно ясно. Если они все такие, то работать по ним можно. Пожалуй, я сейчас сделаю по нему эскиз, а вы посмотрите, правильно ли я представляю, как они должны выглядеть в законченном виде. Вам нужно точное изображение самолета или достаточно схематичного? Сейчас я ограничусь схематичным, потому что, рисуя по памяти, могу что-нибудь напутать. Но у нас в чертежном отделе есть точные рисунки всех типов, если так вам больше подойдет.

— Как по-вашему, Нат? — сказал капитан Уайли. — Мне кажется, настоящие самолеты — это то, что надо. Прибавят интереса. Если это не слишком сложно.

— Нисколько, — сказал сержант Маккейб. — Я столько уже самолетов перерисовал, что успел набить руку.

Тем временем он установил доску на столе у окна и принялся быстро делать набросок. Капитан Уайли некоторое время с интересом следил за ним.

— Ого! — сказал он с восхищением. — Люблю, когда человек знает, что делает. Вы только посмотрите, Нат! Я всегда мечтал хорошо рисовать. И так с виду легко, пока не попробуешь. — Он опустился в кресло рядом со столом Натаниела Хикса, заложил руки за голову и откинулся, изящно покачивая кресло на двух ножках. — Насчет этого, Нат, насчет разбирательства. Вы не знаете, они устроят военный суд? В таком случае я бы попробовал отвертеться — дал бы письменные показания или еще как-нибудь. Обычно они соглашаются. У меня ведь на руках эти дурацкие лекции, которые мне предписано читать в Орландо. Если я должен буду все время мотаться сюда, то сорву расписание. Меня и сегодня-то еле-еле отпустили.

Натаниел Хикс сказал:

— Думаю, от нас потребуются только показания, что мы видели, как они оттесняли начальника полиции. Ну и, может быть, опознание, хотя, по правде говоря, сомневаюсь, что сумею опознать того, кто его держал, или того, кто забрал у него пистолет.

— Ну, этого я сразу узнаю, — сказал капитан Уайли. — Парень из тех, с кого глаз спускать нельзя. В нем полно белой крови.

— Вы о чем? — спросил лейтенант Эдселл. Он проглядывал рукопись, которую напечатала для него мисс Канди, но теперь отложил ее. — О том, что вчера произошло в клубе? Вы там были?

— Выходит, что были, — сказал Натаниел Хикс. — А ты-то как узнал?

— На территории только об этом и говорят, — сказал лейтенант Эдселл. — Не бойтесь, военного суда не будет. Не в их интересах, чтобы арестованные офицеры защищались на заседании, которое протоколируется. Дело попытаются замять. Хотя цветным офицерам не надо этого допускать. Каждый вечер в клуб надо являться новой компании и напрашиваться на арест. Беда в том, что они не видят, какая перед ними открывается возможность.

Капитан Уайли, покачиваясь в кресле, посмотрел на него.

— По-моему, я вас не понял, лейтенант, — сказал он. — Какая возможность?

— Поставить вопрос ребром и, может быть, раз и навсегда положить конец этим сегрегационным штучкам. Армии придется отменить сегрегацию, если во всеуслышание будет заявлено, что она ее практикует. Она будет вынуждена признать за неграми те же права, что и за белыми, а тогда не думаю, чтобы потом права эти удалось отобрать, даже на Юге…

— На права белых они не тянут, — мягко сказал капитан Уайли. — Вот почему те же права им не даются и не могут быть даны. И для них не может быть ничего хуже, чем отмена сегрегации. Тогда бы каждому белому на Юге пришлось каждый день принимать индивидуальные меры для самозащиты. И неграм от этого пришлось бы очень скверно. А при сегрегации обе стороны знают свое положение, и трений почти не возникает, видите? Кроме тех случаев, когда является какой-нибудь чужак и заваривает кашу. Ваша идейка очень опасна, лейтенант.

Натаниел Хикс сказал лейтенанту Эдселлу:

— Ради всего святого, Джим, ну почему тебе все время нужно затевать споры? Почему ты не можешь просто думать, что думаешь, помалкивать и не мешать нам работать?

— Не беспокойся, — сказал лейтенант Эдселл, — спорить я не собираюсь. Я вижу, что капитан с Юга, и потому я только укажу ему, что он, подобно многим южанам, находится в серьезном заблуждении. Опасна как раз его идейка. Лишать людей их прав крайне опасно. Ведь в конечном счете их принудят взять свои права силой. Капитан этого хочет?

Капитан Уайли покачал головой.

— Вот этого, дружище, они никогда не сделают, потому что не смогут, — сказал он. — Вы ведь пытаетесь доказать, будто негр во всем равен белому. Неужели вы не видите, что, будь он равен, вам бы не пришлось требовать для него «прав»? Как вы сами сказали, он взял бы их силой, если бы другого пути не было. У негра его нет, хотя после войны между штатами ему дали права, и с лихвой. Но он не смог их сохранить. Ему это было не по силам. Вот в чем Север ошибался тогда и в чем вы ошибаетесь сейчас. Просто эти две расы не равны. Всякий, кто утверждает обратное, либо лишен здравого смысла, либо не знает негров.

Капитан Дачмин сказал:

— Господа, господа! Капитан упомянул войну между штатами. В этой ужасной распре мой миленький старенький прадедушка из Огайо, выдающийся любитель прикарманивать вербовочные деньжата, удирал во все лопатки со многих и многих кровавых полей, ради того лишь, чтобы для его потомков этот жгучий вопрос был благополучно разрешен. Надо ли нам опять все это ворошить?

Капитан Уайли улыбнулся.

— Наш друг, — сказал он, — видимо, именно этого и хочет. Но он, а не я. Вопрос давно и окончательно решен. И доказательств хоть отбавляй. Они просто не тянут.

— О Господи! — сказал лейтенант Эдселл. — Вы, конечно, сошлетесь на результаты тестов. Не спорю, первую или вторую категорию получает только один негр из двадцати. Не спорю, на одного негра в этих категориях приходится восемь белых. Ну и что из этого следует? Только то, что мы и так знаем. В образовании, как и во всем остальном, негров последовательно лишают равных возможностей. Вы ведь сами только что это объяснили. Вы не хотите, чтобы они получили равные возможности.

— Нет, — сказал капитан Уайли, — боюсь, я понятия не имею о тестах, про которые вы упомянули, лейтенант. И не думаю, что тут нужны тесты или проверки. Дело ведь не в равных возможностях, как вы выразились, и не в том, чего я хочу или не хочу. Никакие возможности, никакие мои желания не изменят того факта, что любой негр принадлежит к относительно низшей расе — низшей физически, умственно, во всех отношениях. Может быть, с его точки зрения или с вашей, это прискорбно, но такова правда.

— Правда? — сказал лейтенант Эдселл. — Нелепая ложь, и ничего больше. Абсолютно антинаучная. Если не считать гитлеровских шарлатанов, вы не найдете ни одного антрополога, который согласится с подобной оценкой негритянской расы. Если вы этого не знаете, обсуждать что-либо бессмысленно.

— Будьте так добры, лейтенант, не называйте меня лжецом. Не здесь. И не сейчас.

— Да кто вас называл лжецом? — сказал лейтенант Эдселл. — Лжец говорит заведомую неправду, зная, что это неправда. Вы говорите неправду, но мне ни на секунду в голову не приходило, что вы об этом знаете. Следовательно, я никак вас не задел. Однако если, по-вашему, я не имею права назвать ложью утверждение, которое, как мне известно, правдой не является, так забудьте об этом, капитан. Я верю, что ваши предрассудки сильнее вас. Иначе вы, конечно, от них избавились бы. Кому же приятно ставить себя в глупое положение? Мне бы хотелось помочь вам правильно взглянуть на вещи, но, видимо, надеяться на это нечего, а мне пора, так что лучше оставим эту тему.

— Самое лучшее, что мы можем сделать, — сказал капитан Уайли. — Я ценю ваше желание помочь мне, лейтенант, и я рад, что вы не назвали меня лжецом.

Зазвонил телефон. Мисс Канди, с глубоким вниманием, хотя и безмолвно слушавшая этот спор, очнулась, взяла трубку и сказала вполголоса:

— Секция донесений. Мисс Канди. — Несколько секунд она слушала, потом кивнула Натаниелу Хиксу. — Капитан Хикс, вас.

— Капитан, это опять сержант Брукс. Разбирательство в десять отложено. Мы известим вас, когда оно будет назначено, сэр.

— Утром оно не состоится? — сказал Натаниел Хикс. — Но ведь капитан Уайли должен сегодня вернуться в Орландо. Он здесь в командировке. Если бы полковник Росс, или кто там будет вести разбирательство, разрешил ему дать письменные показания и отпустил, это очень его выручило бы. Узнайте, возможно ли это, и…

Зазвонил другой телефон. Мисс Канди нажала кнопку на своем столе и взяла трубку. Она поглядела на Натаниела Хикса и снова кивнула.

— Хорошо, — сказал Натаниел Хикс. — Да-да, сержант, будьте так добры.

— Ну что? — сказал лейтенант Эдселл, взяв свою фуражку и останавливаясь в дверях. — Никакого разбирательства, никакого суда. Надеюсь только, что они не вывернутся…

Натаниел Хикс нетерпеливо махнул ему рукой и нажал кнопку на своем аппарате, чтобы включить другую линию.

— Капитан Хикс слушает.

Лейтенант Эдселл сказал:

— Ну так решай насчет этих статей. Если я ими займусь, мне надо сказать Паунду и Уитни…

Голос в трубке звучал невнятно, и Натаниел Хикс снова махнул рукой.

— Извините, — сказал он. — Я ничего не слышу. Нельзя ли погромче? Джим, может, ты помолчишь?

— Это капитан Хикс?

— Да! Я плохо вас слышу. Кто говорит?

— Капитан Хикс, это Кэтрин Эндрюс… Жена Дона Эндрюса…

— Да-да, миссис Эндрюс, — сказал капитан Хикс. — Извините, отвратительная слышимость.

— Вы не скажете, как мне найти Дона? Он уехал час назад, но в отделе его нет. Номер, который он мне дал, не отвечает. — Наступило долгое молчание, потом она сказала: — И я попросила ваш номер в справочной. Ничего, что я позвонила? Мне…

— Ну, конечно, — сказал Натаниел Хикс. — Я попробую найти Дона. Возможно, он на совещании… — Какая-то дрожь в ее голосе заставила его поспешно добавить: — Или я могу помочь? Что-нибудь не так?

— Не знаю, — сказала она. — Не знаю. Я… капитан Хикс… но… мне очень плохо. Я просто не могу… Боюсь, мне дурно. Я больше не могу говорить… Если бы вы… — В трубке запищало.

— Господи! — сказал Натаниел Хикс. — Это жена Дона. Ей плохо. По-моему, она потеряла сознание. Не дозвонилась Дону…

Капитан Дачмин сказал, беря трубку своего аппарата:

— Надо позвонить в госпиталь. Пусть пришлют кого-нибудь. — Он наклонил голову в сторону мисс Канди. — Детка, быстренько на станцию технического контроля: может, там кто-нибудь знает, где сейчас капитан Эндрюс.

IV

Сержант Брукс положил сигару и встал.

— Судья, — сказал он, — я сумел всем дозвониться, и они придут. Но есть маленькая техническая закавыка с отделом личного состава. Арестованные офицеры ни к какому соединению еще не принадлежат. Видите, группа создана, но пока только на бумаге. Офицеры ни группы, ни эскадрилий официально еще не назначены. Не знаю, имеет ли это значение, но временным командиром группы должен был стать лейтенант Уиллис, который находится в госпитале. И, кстати, сэр, у меня есть кое-какая информация. — Он заглянул в блокнот на столе. — Так вот, в отделе личного состава возникла такая трудность: кто прикажет этим офицерам, находящимся под домашним арестом, явиться на разбирательство? Майор Блейк говорит…

— Он слишком много говорит, — сказал полковник Росс. — Нелепая формальная придирка. Данная ситуация делает их прямыми подчиненными генерала Била. Скажите им, что я по распоряжению генерала Била приказываю им явиться.

— Уже сделано, сэр. Полковник Джобсон вылетел ночью из Вашингтона, как раз добрался туда и, по-моему, попробовал приложить к этому руку, а потом я взял на себя смелость позвонить майору Сирсу и попросил его послать кого-нибудь сказать офицерам, чтобы они явились. Полагаю, он это сделал.

— Отлично, отлично. Так что же об Уиллисе?

Сержант Брукс заглянул в свой блокнот.

— Ну, во-первых, — сказал он, — звонил полковник Моубри. Он полагает, что ему совершенно необходимо немедленно поговорить с вами лично. Он просил передать вам, что подполковник Каррикер у него. Я счел нужным предупредить вас об этом прежде, чем вы примите офицера, который ждет в приемной. Это капитан Коллинз из службы общественной информации. У него, кажется, хватает хлопот. Примерно час назад он позвонил и сказал, что должен сообщить вам что-то устно касательно расследования, которое, как он понял, вы распорядились начать. По-моему, это в связи с полковником Ходеном, по поводу проверки гражданских служащих из-за мистера Буллена и «Сан». Потом он снова позвонил, то есть капитан Коллинз, и сказал, что у него есть еще что-то, пожалуй, даже более взрывоопасное. Я сказал, что ему лучше прямо прийти к вам, что он и сделал. Я спросил, не может ли он в общих чертах объяснить мне суть. Он сказал, что, по сведениям, полученным от мистера Буллена, отец этого Уиллиса приедет сегодня утром повидать его, то есть Уиллиса, и что этим заинтересовалась оканарская полиция. Он слышал, каким образом Уиллис получил травму, вот и подумал, что вам следует про это узнать.

— Так, пожалуй, пригласите его, — сказал Росс.

— И еще там ждет майор Маккрири.

— Он-то зачем? Верещать по поводу врача для ЖВС? Если так, отправьте его восвояси. Сегодня утром у меня нет времени на разговоры с ним.

— Я об этом подумал, сэр. Только дело совсем другое, и, он говорит, очень серьезное. Я спросил, не может ли он объяснить, в чем суть, ну и так далее, и он сказал, что начальник медицинской службы ВВС в Вашингтоне обеспокоен освобождением от службы за взятки, которое практикуется в аэродромных госпиталях, а вернее — в одном. Кажется, в митчелловском. И всем начальникам госпиталей предписано провести проверку, так что ему нужна ваша помощь. В Митчелле, видимо, взятки берут офицеры административного состава. Порядочно народу было направлено в гаражи при базах. И все — выписанные из этого госпиталя. Ну, и двое-трое проболтались. Все были из частей, направляемых на фронт. Это, кажется, обходится в пятьсот долларов, а за две тысячи можно получить свидетельство о полной непригодности и укатить домой.

Полковник Росс сел за свой стол.

— Не понимаю, как это можно сделать, — сказал он.

— Ну, например, такой способ, судья, — сказал сержант Брукс. — Любой военнослужащий имеет право обратиться в любой региональный госпиталь. Так вот, если молодчик из части, назначенной к отправке, получит отпуск, чтобы на несколько дней съездить домой попрощаться с семьей, он может обратиться в ближайший госпиталь. Если его положат, то запросят по телетайпу документы. А когда документы отосланы, в своей части он больше не значится. И при выписке его могут направить куда угодно — например, сюда на базу. Трудность одна: лечь в госпиталь. А этим, наверное, ведает какой-нибудь один офицер, комендант, или еще кто-нибудь. Ну и если пятьсот долларов его устраивают, то… Как по-вашему, судья?

— По-моему, Стив, — сказал полковник Росс, — из вас выйдет прекрасный юрист. Жаль, что военная служба прервала вашу карьеру. Остается надеяться, что вы умнее наших медиков. Маккрири не сказал, есть у него причины полагать, что это происходит здесь?

— Нет, сэр. Он просто весь дергается.

— Ну, это ему не повредит. — Полковник Росс протянул руку, повернул выключатель, помеченный «нач. штаба», и нажал кнопку звонка. Сквозь легкое потрескивание в комнату ворвался голос полковника Моубри.

— А, Норм! Очень хорошо. Вы не могли бы заглянуть ко мне?

— Каждая минута на счету, Дед. Я только что от генерала, и у меня тут люди.

— В кабинете?

— Нет, в приемной.

— Это не для посторонних ушей, Норм. Видите ли, ко мне приходил Бенни, Нюду я еще не говорил. Мне нужно узнать, как с вашей вчерашней рекомендацией. Есть еще один фактор, Норм. Джо-Джо — генерал Николс — везет с собой крест «За летные боевые заслуги», чтобы наградить этого Уиллиса — что-то он такое сделал, осваивая новую технику где-то там. Вы не знаете, Нюд что-нибудь говорил ему — ну, что Уиллис в госпитале, про все обстоятельства и так далее?

— Мне кажется, нет, — сказал полковник Росс.

— Вы понимаете, о чем я? Крест ему он пришпилить должен. Я связался с госпиталем, и там сказали, что Уиллис в полном порядке, то есть что его можно выписать. Я сказал, чтобы они погодили с выпиской, пока я опять не позвоню. Так вот что: если вы с Нюдом все еще хотите, чтобы Бенни перед ним извинился, так Бенни готов. Нынче утром наш юноша очень приуныл. Я бы смог затребовать его к себе, и Бенни извинился бы тут же, но теперь вот Джо-Джо и крест. Норм, по-моему, получается очень неловко. Вы понимаете, о чем я? Словно бы мы пытаемся заткнуть ему рот, как бы подкупить. И кто-то должен рассказать Джо-Джо. Я могу понять, почему Нюд промолчал — возможно, он хочет, чтобы Бенни остался в стороне, чтобы Джо-Джо не подумал, будто все это произошло из-за Бенни. То есть история в офицерском клубе. Да, кстати, а с этим что?

— Мы собирались провести в десять разбирательство, — сказал полковник Росс. — Я только что его отменил. — Он посмотрел на сержанта Брукса и кивнул в сторону телефона. — Так вот, Дед, у меня есть сведения, которые я еще не проверил. А именно — отцу лейтенанта Уиллиса сообщили, что его сын в госпитале, и он приедет сегодня утром повидаться с ним. Едет он из Вашингтона — видимо, на утреннем поезде. Вы не отправите штабную машину на станцию с офицером, лучше всего с капитаном, чтобы он его встретил и отвез в госпиталь?

После паузы полковник Моубри сказал:

— Вы хотите… послушайте, Норм, он же цветной, верно?

— Весьма вероятно, — сказал полковник Росс.

— Не слишком ли это… жирно, Росс? Он ведь ничего подобного не ожидает.

— Дед, мы сожалеем о том, что произошло, или не сожалеем?

Из селектора донеслось механически усиленное покашливание — полковник Моубри прочищал горло. Полковник Росс сказал, взвешивая каждое слово:

— Нюд ведь ничего делать по этому поводу не станет. Все за него должны сделать мы. Вы понимаете? Самый быстрый выход из положения, он и самый лучший.

— Норм, конечно, Бенни напрасно ударил Уиллиса. Мы все об этом сожалеем. И Бенни тоже. Ну а как же Уиллис? Он ведь не должен был сажать свой бомбардировщик, не получив разрешения. Да-да, я знаю, что радио у него не работало, и, возможно, увидев посадочные огни, он решил, что на аэродроме услышали его моторы и зажгли их для него. Но все равно он был обязан сначала убедиться, что никому не помешает. Он должен был сделать еще круг. И не его заслуга, если он не убил Нюда, и вас, и всех остальных. Вот почему Бенни был взбешен, и вы не хуже меня знаете, что ударил он его только поэтому. Все держатся так, словно Уиллис был тут вовсе ни при чем, а Бенни кинулся на него и сломал ему нос, потому что он цветной и без всякой другой причины. Будь мы действительно справедливы и беспристрастны, то, по-моему, вместе с крестом от Джо-Джо, извинением и машинами для его отца, на Уиллиса следовало бы наложить взыскание, снять его на время с полетов, сделать вычет из его жалованья за халатность в воздухе. Я этого не предлагаю, а просто высказываю свое мнение. Вы судья, Норм, и должны понять мою точку зрения.

— Я ее понимаю, — сказал полковник Росс, — но нынче утром я не судья. У меня есть другие неотложные дела. — Он поглядел на сержанта Брукса, который, сидя у своего аппарата, с поразительным несокрушимым терпением деловито обзванивал всех тех, с кем уже один раз говорил рано утром, и сообщал, что разбирательство отменено. Полковник Росс решил, что эта манера сержанта Брукса особенно ясно показывала, что сержант Брукс хоть и видел в нем трудного старика, но мало-помалу научился уважать его старческие суждения.

— Мы должны выпутать Нюда из этой истории, — сказал полковник Росс. — Сам он выпутаться не сможет или не захочет. Все остальное нам придется игнорировать. — Разговаривать с селектором, положив ладони на стол перед собой, — это словно разговаривать с самим собой, подумал полковник Росс. По телефону — другое дело: говоришь в трубку, которая, несомненно, к чему-то подсоединена.

Тем не менее электрическое безмолвие селектора словно бы передавало изумление полковника Моубри, а может быть, он что-то стремительно прикидывал. Полковник Моубри не мог не знать, что генерал часто поступал так, как рекомендовал полковник Росс, а вернее, следовал его указаниям, но внешнюю форму все же следовало соблюдать. Вы ссылаетесь на «Le roi le veut^[11]» и развязываете себе руки, обретаете власть, официально заявляя, что никакой властью не пользуетесь. Безмолвие, разумеется, означало, что полковник Моубри лавирует. Потом полковник Моубри сказал растерянным, но четко укоризненным тоном:

— Все-таки это уж слишком, Норм.

Подтекст был очевиден: полковник Росс не понимает, что говорит, да и как же иначе? Справедливый и бесхитростный полковник Моубри одновременно и оправдывал его, и порицал. Росс ведь не кадровый военный и Академию не кончал. В критической ситуации эти его дефекты, все, чем он не был, выходили наружу. Полковник Моубри дал это почувствовать точно так же, как он дал понять, ни словом ни о чем подобном не заикнувшись, что лейтенант Уиллис, сажая свой Б-26 без разрешения, продемонстрировал свой дефект — негритянскую кровь в словно бы отличившемся летчике.

Полковник Моубри сказал:

— По-моему, Норм, нам следует немедленно поставить Нюда в известность. Мне кажется, за каким-то пределом мы не должны его подменять, не введя полностью в курс. Откуда мне знать, может быть, он не захочет, чтобы отец этого Уиллиса ехал в госпиталь. Я не считаю возможным послать машину… отвезти его туда, если Нюд не будет об этом знать…

— Попробуйте, не удастся ли вам поговорить с ним теперь же, — сказал полковник Росс. — Я буду только рад. Однако прежде спросите, будет ли он сегодня присутствовать на параде, а все остальное уж потом.

— Но… — Полковник Моубри умолк в явном ошеломлении. — Конечно, будет — как же иначе. По-моему, я не понял, что вы сказали, Норм.

— Именно это я и сказал. И потом сообщите мне, хорошо? — Полковник Росс отключил селектор и нажал кнопку звонка под крышкой своего стола. В дверях позади него появилась миссис Элиот, и он, взяв два листа с угла стола, сказал:

— Будьте добры, напечатайте. Это показания для генерала Бакстера. И кто-то должен засвидетельствовать мою подпись. Нет, лучше отдайте мисс Миллер. Возможно, мне сейчас надо будет кое-что продиктовать. Стив, капитан Коллинз пришел раньше майора Маккрири?

— Да, судья.

— Пригласите его. А когда он войдет, скажите майору Маккрири, что я скоро приеду в госпиталь и увижусь с ним там. Передайте мои извинения, что я продержал его здесь, но мне надо кое-что закончить для генерала. Скажите, что я буду очень рад помочь ему в любом расследовании, которое он сочтет нужным начать. Короче, обговорите все.

* * *

Капитан Раймонди в белом халате сидел на краю письменного стола, медленно покачивая стетоскопом. Лейтенант Вертауэр говорил ему:

— Меня не спрашивайте. У меня еще не было времени заглянуть в ночные записи, они у Присси. Я только-только пришел, когда поступил вызов в «Олеандровую башню». Ночью дежурил Кларк, и он должен был меня дождаться, но Присси сказала мне, что майор пришел очень рано, а затем умчался на территорию весь какой-то взъерошенный. Ну и Кларк, сукин сын, наверное, решил, что, раз Маккрири нет, никто не узнает, если он отправится к себе на боковую. И отправился. Так что со «скорой» пришлось поехать мне. — Он взял ручку и в верхнем углу лежавшей перед ним медицинской карты написал: «Эндрюс, Кэтрин Л. (жена) — кап. Дональд В. Эндрюс, и. о. нач., нестандартные проекты, АБДИП». — Вот к ней, — сказал он, заглянув в листок лабораторного анализа, и начал записывать в карту. — Гипергликемия, — сказал он. — Сахара в крови около двухсот пятидесяти. Ацетон можно было унюхать с порога. А у меня в чемоданчике ровным счетом ничего, и потому мы закутали ее в одеяло и привезли сюда — этот капрал, Бак или Бакс его фамилия, которого они усаживают за руль, рано или поздно кого-нибудь угробит, и я уже думал, что начнет он с меня. Я доложу о нем капитану Вогену. Ему вообще нельзя доверять машину. Ну, как бы то ни было, из комы мы ее вывели, накачали чем могли, и, думаю, она выкарабкается. История заболевания неизвестна. От нее, естественно, ничего узнать было нельзя. Полностью вырубилась. Лежала на полу. Я заметил, что ее рвало в ванной. Когда мы укладывали ее в машину, подошел муж с еще одним офицером, но у меня не было времени выяснять у него что-нибудь толком — узнал одно: от диабета она никогда не лечилась. Года тридцать четыре, очень худая, но, по-моему, худоба не патологическая. У нее бы тогда появились симптомы — полидипсия, полиурия, — и она обратилась бы к врачу. По-моему, заболевание новое. Она только что приехала повидать мужа, и, по-моему, ее сразу и скрутило. Понимаете — постоянное напряжение, постоянная тревога. Идет же война. Ну и все такое прочее. Я поговорю с мужем. Он ждет где-то там. Совсем рассыпался бедняга. Естественно, он не знал, что с ней, но сочинил свою теорийку. — Лейтенант Вертауэр бросил карту в ящик. — Он сказал, что она была вполне здорова, когда он уходил. Но я видел, что ему как-то не по себе. И тут все открылось. Он отвел меня в сторону и сказал, что, может быть, ему надо объяснить мне… э… хотя дорога у нее была тяжелой; она прилетела в Орландо вчера вечером, а сюда ехала на машине, так что ему… э… может быть, не следовало бы; но она… э… хотела; ну и он… э… имел… э… сношение с ней, едва они поднялись к себе, примерно за час до…

Капитан Раймонди добродушно захохотал.

— Пусть это будет вам предупреждением, — сказал он. — Никогда по утрам этим не занимайтесь.

— Ага. Я сказал ему, что, по-моему, это вряд ли имело значение. Она должна выкарабкаться и будет потреблять инсулин до конца своих дней. Когда я уходил, инъекции уже начали приводить ее в порядок. Она в женской палате, корпус Е. Загляните к ней, когда будете проходить мимо, хорошо?

* * *

Капитан Эндрюс сказал:

— Хоть бы кто-нибудь вышел. По-твоему, мы пришли куда надо?

Натаниел Хикс, который про себя не мог не согласиться с тем, что долгая задержка ничего хорошего не сулит, нагнулся и придавил подошвой докуренную сигарету. Проверил расплющенный конец большим и указательным пальцами — действительно ли она погасла? — прошел в другой конец узкого коридора и бросил окурок в металлическую урну.

— Конечно, куда надо, — сказал он, кивая на табличку у двери небольшого кабинета напротив. Она гласила: «Женская палата № 1». Ниже стояло: «Дежурит», а еще ниже было прямоугольное окошечко, куда вставлялась карточка. Эта карточка гласила «Л-нт Изабелла Шекспир, СМС^[12]».

Натаниел Хикс в очередной раз задумался над этой невероятной фамилией. Наверное, какая-нибудь славянская, неуклюже англизированная. Он сказал:

— Наверное, выскочила выпить наспех чашечку кофе в трактире «Русалка». Вон там телефон. Через минуту я попробую выяснить, к чему он подсоединен. — Он вернулся к небольшому складному стулу рядом с тем, на котором сидел капитан Эндрюс. Тот ответил на эрудированную остроту про трактир «Русалка» слабой улыбкой.

— Послушай, Нат, — сказал он, — зачем тебе тратить попусту все утро? Я очень благодарен тебе за все, но ведь больше, по-моему, никто ничего сделать не может. Ты же, наверное, был занят со своим капитаном Уайли…

— О нем забудь, — твердо сказал Натаниел Хикс. — Боудри прислал Маккейба, и Уайли сидит с ним над диаграммами. Я им не нужен. Дождусь, когда доктор скажет, что все в порядке, а потом подброшу тебя.

Он надеялся, что капитану Эндрюсу станет полегче, если косвенно внушить ему, что все должно кончиться хорошо, но капитан расстроенно сказал вполголоса:

— С этими докторами разве что-нибудь поймешь! Откуда мне знать, хорошие они врачи или нет. Этот вот, лейтенант Вертауэр… Глупо, конечно, но когда я вижу, насколько он моложе меня, то невольно думаю, а много ли знает такой мальчишка.

— Мне он показался вполне компетентным, — сказал Натаниел Хикс, хотя вовсе не был в этом уверен. — Он, бесспорно, действовал быстро… то есть я хочу сказать, он действовал так, словно хорошо знал, что надо делать, не тянул и… ну… был уверен в себе, сосредоточен. Нет, я бы на него положился.

Капитан Эндрюс расстроенно молчал. Возможно, вмозгу у него непроизвольно мелькнуло естественное возражение: да, конечно, но ты-то тут при чем? Тебе ведь не надо на него полагаться! Он облизнул губы и вместо этого сказал:

— Не знаю, верно ли я его понял. Он сказал, что это кома, и мне стало ясно: ничего хорошего. По-моему, они это слово употребляют, только если положение очень серьезно. По-моему, он сказал: диабетическая кома. Я, конечно, тут не разбираюсь, но вроде бы диабет — болезнь хроническая, а не так, чтобы вдруг и сразу. Когда мы поднимались по лестнице, я видел, что она страшно устала, но не думаю, что ей было по-настоящему нехорошо. Конечно, ты скажешь, она просто не хотела меня волновать. Она разделась… когда я уходил, она старалась уснуть. Наверное, я не должен был допустить, чтобы она приехала, тем более в такую жару. По-моему, дорога вымотала ее сильнее, чем она отдавала себе отчет. Наверное, мне следовало бы попросить ее не приезжать. Но ведь Кэтрин всегда была абсолютно здоровой. Вот только шесть лет назад, когда мы потеряли маленького…

Капитан Эндрюс умолк. Он искоса растерянно посмотрел на Натаниела Хикса, словно не мог понять, с какой стати у него вдруг вырвалось такое сугубо личное признание, менее всего предназначенное для посторонних ушей.

— Да, тяжело, — автоматически сказал Натаниел Хикс.

Взять назад непроизвольно вырвавшиеся слова было бы невозможно, и капитан Эндрюс продолжал, видимо решив, что замолчать или резко переменить тему значило бы поставить Натаниела Хикса в еще более неловкое положение. Он сказал:

— Очень. Понимаешь, мы давно женаты, но детей у нас не было… Собственно, один врач сказал, что для нее опасно. Наверное, я вспомнил про это — ну, что с докторами не поймешь. Потом Кэтрин обратилась к другому врачу. У него лечилась какая-то ее подруга, и он сказал, что не видит никаких противопоказаний.

Капитан Эндрюс снова страдальчески помолчал, возможно решая, можно ли на этом остановиться. Потом сказал:

— Ну, и мы ему поверили. То есть Кэтрин поверила, потому что очень хотела ребенка. Я тоже, наверное, поверил, хотя и тревожился. Ведь если бы не поверил, так я знаю, что не стал бы рисковать. Во всяком случае, это была неправда… что никаких противопоказаний нет. Первый врач не ошибся. И не то чтобы второй врач… который сказал, чтобы она ничего не опасалась, был невежественным, некомпетентным. Просто он был католик, как я узнал после. А надо бы прежде. Мне просто в голову не приходило, что врач может разрешить что-то, все время зная, как много шансов, что это ее убьет.

Он тревожно отвел глаза от Натаниела Хикса.

— Должен сказать, лечил он ее просто прекрасно; очень быстро поставил на ноги, и без каких-либо осложнений. Я не хочу быть к нему несправедливым и понимаю, что, веря в то, во что он верил, он должен был дать разрешение. Они ведь чувствуют, что все в руце Божией, или как там, и сказать, как первый врач, что иметь ребенка она не может, было бы грехом: ведь это же только предположение, пока не испытаешь на деле. Не знаю. А знаю одно: она для меня гораздо дороже любого ребенка. И раз я не хотел рисковать, то я и виноват, если не выяснил, что он сказал то, что сказал, из-за веры, которой я не разделяю. Я его не виню, я виню себя. Ну, я не собирался надоедать тебе всем этим… Просто это было единственный раз, когда она действительно болела. Я понимаю, что тут моя вина, и теперь тоже…

— Чушь, Дон, — сказал Натаниел Хикс. — Если я верно понял то, что тебе говорил доктор, то это все равно с ней случилось бы…

Капитан Эндрюс упрямо мотнул головой.

— Я думаю, с ней это случилось, потому что она измучилась. Нет, я не только о поездке сюда. Ей все это было не по силам. Та жизнь, которую ей пришлось вести. Она работала. До того, как мы поженились. И ее сразу взяли на прежнее место, когда я ушел в армию. Видишь ли, как первый лейтенант, я получал слишком мало. Нет, не то чтобы я когда-нибудь зарабатывал так уж много, но концы с концами мы сводили. Видишь ли, у нее есть брат, и в пятнадцать лет он вдруг ослеп, и, когда умер их отец, содержать его пришлось ей. Ну, и потому, что я пошел в армию, ей пришлось снова начать работать. И она жила там, пока я был здесь, и надрывалась — нельзя было так. — Он выпрямился, сжал руки на коленях и переплел пальцы. — Не надо было мне этого делать, — сказал он. — Никакого толку от меня тут нет. В фирме я приносил бы куда больше пользы. Еще тогда мы консультировали по некоторым флотским контрактам, а теперь их гораздо больше, и я знаю, что в некоторых областях лучше меня специалиста у фирмы нет. Я был как в тумане. То есть я видел, как люди не старше меня и с детьми, с семьей шли или должны были идти, и мне становилось как-то не по себе. И я знал, что фирма старается меня забронировать, как незаменимого специалиста. Да, конечно, я вот сейчас что-то такое сказал, но это не так: просто я был под рукой. Я не сомневался, что они сумеют освободить меня от призыва на этом основании, и почувствовал, что просто не могу. Это же неправда, а все остальные должны идти. И я не понимал, что, в сущности, просто хотел надеть форму, чтобы на душе легче стало…

— К черту, Дон! — сказал Натаниел Хикс. — А я здесь, по-твоему, почему? Это же только естественно. Все, у кого был хоть какой-то выбор, торопились решить, как им будет легче. Мне кажется, в Оканаре, кроме кадровых военных, не найдется ни единого человека, которому пять лет назад могла бы взбрести в голову такая нелепость, что он станет офицером. По-моему, то, что ты сделал, то, как ты чувствовал, делает тебе честь. В отличие от меня. Я чувствовал…

Капитан Эндрюс перебил его. Испытанные Натаниелом Хиксом в 1942 году интересные чувства, про которые предстояло услышать капитану Эндрюсу, капитана Эндрюса не трогали. Они были пустяком по сравнению с тем, что занимало его мысли. Он достиг предела своей беспредельной потребности считаться с другими. Его вытолкнуло за ее предел. Натаниел Хикс был потрясен, осознав всю силу отчаяния, стоявшего за этим. Капитан Эндрюс сказал:

— Поездка сюда, она была последней каплей. Теперь я вижу, что, проводив ее наверх, должен был бы сразу вызвать врача. Наверное, я так ей обрадовался, что когда она сошла с самолета, когда я вез ее сюда, то просто не заметил, в каком она состоянии. У нее даже не было сил раздеться. И я помог ей…

Он умолк, облизывая губы, глядя на Натаниела Хикса с мучительным вопросом в глазах, как человек, отчаянно напрягающий слух, чтобы расслышать слова, которые никто не произносит. Натаниел Хикс не нашел что ему сказать.

* * *

Капитан Раймонди посмотрел на свои часы. До начала обхода у него оставалось еще несколько минут. Он закурил сигарету и сказал:

— Знаете, что я получил нынче утром, доктор? Направление в Рандольф со всеми подписями и печатями. Курсы авиаврачей, начало занятий пятнадцатого сентября.

— Да вы с ума сошли, — сказал лейтенант Вертауэр.

— Отнюдь! — блаженно сказал капитан Раймонди. — Я все тщательно обдумал и послушался здравых советов. Что я делаю? Девять недель внимаю хиропрактикам — или кто у них там? — и я на коне. Война может тянуться еще пять-шесть лет, так что лучше к ней приспособиться. Получу от них диплом, и через год, налетав пятьдесят часов, я уже авиационный врач с прелестными золотыми крылышками! Немножко поинтриговать, чтобы каждый месяц норма была в ажуре — достаточно ведь летать пассажиром, — и я получаю летную надбавку, дивную летную надбавку. А почему бы и вам не откусить от пирога?

— К черту, — сказал лейтенант Вертауэр. — В Карлайле меня армейским дерьмом накормили досыта. Я пошел на военную службу лечить, а не проходить муштру, чтобы всякие прыщи наставляли меня в моем воинском долге. Станете авиационным врачом и действительно полетите ко всем чертям. Будете пичкать лекарствами летный персонал с утра до ночи каждый день. И к тому времени, когда это кончится, вы забудете, как держать ланцет.

— А тут я что делаю? — сказал капитан Раймонди, позевывая. — Убрал два аппендикса за три последних месяца. А все остальное время изучаю задики шлюшек из ЖВС, стою на стрельбище в ожидании, когда они перестреляют друг друга, обхожу палаты и слежу, чтобы вы, и Кларк, и Ино, и, главное, Йенсен, убивая, не превышали нормы. Мне терять нечего. А что вас прельщает?

— Я тут оставаться не собираюсь, — сказал лейтенант Вертауэр. — Скоро начнется ротация боевых экипажей, и отдают себе они в этом отчет или нет, но в госпиталях психоневрозов будет хоть отбавляй. А вот это — мое. Буду наводить глянец на мою военно-учетную специальность три-один-три-ноль и выберусь из этой дыры за полгода до того, как вы кончите зарабатывать свои мишурные крылышки.

— Может быть, это и ваше, — сказал капитан Раймонди, — но знают ли это они? Если им потребуется дополнительный персонал для… э… борьбы с реактивными депрессиями, вы знаете, кого пошлют? Всех опытных отоларингологов, каких только удастся выискать, ну и, может быть, пару-другую ортопедов. Послушайтесь моего совета, идите на курсы.

— Мне можете не объяснять, на что способны эти тупицы, — мрачно сказал лейтенант Вертауэр. — Но у меня хотя бы есть шанс. Меня хотя бы не зашлют врачом эскадрильи и фуражиром спиртного в какой-нибудь Малый Овражек, графство Гемпшир, Англия.

— Никто так не слеп, как те, кто не хочет видеть! — сказал капитан Раймонди. — Куда запропастилась Присси с записями? Иногда я думаю, что нам не помешала бы новая сестра-администратор. Да, кстати, об администраторах, знаете, чем объяснялась взъерошенность Маккрири, которую вы столь тонко подметили? Ему сообщили про госпиталь, где офицер-администратор принимал так называемых пациентов за вознаграждение наличными и обучал их, как вести себя на комиссии, чтобы получить увольнение. Маккрири гадает, нет ли и у нас такой привычки.

— Я уже давным-давно мог бы открыть вам глаза, — сказал лейтенант Вертауэр. — Последнему идиоту ясно. Из Восьмой армии очень многие через нас проходят. А большинство здоровы, как я, вернее, куда здоровее — они тут девять месяцев не торчали. О первых я доложил Маккрири. Он сказал мне, что я ошибаюсь. Ну и ладно. К черту их. Я ошибся. Если у Маккрири не хватает ума понять, когда человек симулирует, и у комиссии тоже, мне-то какое дело? Только я не знал, что ему за это платят.

— Ему-то нет. Может, от этого у него и свербит. Но где-то брали. И остается ваш друг капитан Воген. Может быть, материалы из Восьмой проходят через его руки.

— Он мне не друг, — сказал лейтенант Вертауэр. — Самодовольный прыщ…

Капитан Раймонди внезапно вскочил, подошел к окну и поглядел на поросшую чахлой травой песчаную полосу, через которую от улицы в жаркой пустоте тянулись к дверям госпиталя деревянные мостки.

— Так я и думал! — сказал он. — К нам гости. Это машина генерала. А это сам генерал! Как по-вашему, внезапная инспекция или еще что-нибудь? Маккрири при нем нет. По-моему, он вообще один. Господи, как по-вашему, нам пойти туда?

— Нет, — сказал лейтенант Вертауэр. — Если ему что-нибудь нужно, пусть сам придет и спросит. Не заводите военного дерьма. Тут ведь единственное место, где от него можно отдохнуть. Знаете, что со мной случилось вчера? Я был в городе, шел по Саншайн-авеню и вдруг встретил сволочного капеллана в капитанском чине. Не знаю, откуда он взялся — не из тех, кого мы тут щупали. Ну, как я уже говорил, в Карлайле я наотдавал чести на всю войну, а потому почтил его пустым взглядом. Не знаю, решил его святейшество подставить другую щеку или порицал меня за поведение, недостойное воина, но он посмотрел на меня, вытянулся и отдал честь МНЕ. А я подумал: «Ну нет, ничего не выйдет, дружок!» И по-прежнему гляжу сквозь него. Не прошел я и двух шагов, как из аркады отеля «Шахерезада» вышли двое полицейских, тоже уставились на меня, а один вытащил блокнот и говорит: «Не назовете ли свою фамилию и личный номер, лейтенант?» Ну…

Капитан Раймонди слушал вполуха.

— Да-да, но, по-моему, мне…

Дверь открылась, и вошел генерал Бил.

Лейтенант Вертауэр тотчас протянул руку и вытащил карту из ящика. Сдвинув брови, он начал ее штудировать. Другой рукой он деловито взял карандаш. Записал на блокноте: «Эндрюс, Кэтрин Л. (жена)». Сравнил запись с фамилией на карте, вырвал листок из блокнота, смял и бросил в мусорную корзину.

Капитан Раймонди уронил сигарету в пепельницу и вытянулся, насколько это у него получилось. Генерал Бил сказал:

— Э… я думал, что майор Маккрири может быть тут.

— Нет, генерал, — сказал капитан Раймонди. — Мне кажется, он сейчас не в госпитале. Я капитан Раймонди, сэр. Может быть, я могу?..

Генерал Бил отвел от него взгляд и посмотрел в окно.

— Нет, пожалуй, — сказал он. — Мне был нужен Маккрири.

Воспользовавшись тем, что генерал смотрит в окно, капитан Раймонди торопливо задрал большой палец опущенной руки, показывая лейтенанту Вертауэру, что ему следует встать. Но генерал Бил только казался рассеянным. Его взгляд снова обратился на них.

— Нет, нет, — сказал он с раздражением. — Я просто думаю! Не дергайте лейтенанта! Он занят. Я не хочу вас отрывать. Я заехал к начальнику госпиталя…

Поскольку глаза генерала тем не менее были обращены на него, лейтенант Вертауэр вызывающе поднялся, глядя прямо в лицо генералу. Он остался стоять за столом. Звуковая волна, миг назад накатившаяся на базу, вдруг обрушилась на них — оглушающий рев двигателей взлетающего большого самолета. Вся комната задрожала. Пол под подошвами вибрировал. Генерал Бил невольно поморщился и закусил губу.

— Дьявольский грохот, — сказал он под замирающий гул.

Прямой внимательный взгляд лейтенанта Вертауэра был по-прежнему устремлен на него, и генерал Бил замялся. Его губы пошевелились, выдавили улыбку. Он спросил с начальственной ласковостью:

— Как ваша фамилия, лейтенант? И ваши обязанности?

— Вертауэр, сэр. Я психоневролог и терапевт.

— А-а! — сказал генерал Бил. — Да-да. Отлично. Я намеревался побывать здесь, познакомиться с медицинским персоналом. Ко мне поступают превосходные отзывы о вашей работе. Садитесь же, садитесь. Я не хочу мешать… — Он отвел глаза от глаз лейтенанта Вертауэра и снова посмотрел на капитана Раймонди. — Кто-нибудь, может быть, знает, куда уехал майор Маккрири?

— Сэр, полагаю, его секретарша знает. Сейчас я выясню… — сказал капитан Раймонди и поспешно вышел.

Генерал Бил сказал:

— Садитесь, лейтенант. Собственно, мне не так уж надо увидеть майора Маккрири именно сейчас. Вы ведь доктор, не так ли?

Сев, но, глядя на генерала Била еще более пристально, лейтенант Вертауэр сказал:

— Совершенно верно.

— Ну так выпишите мне амитал натрия, чтобы мне не беспокоить Маккрири.

Лейтенант Вертауэр покачал головой.

— Нет, этого я не могу.

— Но почему? — сказал генерал Бил с удивлением.

С легкой надменной улыбкой лейтенант Вертауэр сказал:

— Потому что я ничего никому не прописываю, пока не установлю твердо, для чего я это прописываю. Я вижу, что состояние у вас несколько нервное, но одного этого мне мало. Если вы хотите, чтобы я вас лечил, я назначу вам время для полного обследования. Без этого я ничего для вас сделать не могу. Вы принимаете амитал натрия? Его вам прописал врач?

— Авиационный врач в Австралии дал его мне, когда я выбрался с Филиппин…

— Для чего? — сказал лейтенант Вертауэр, мгновенно нахмурившись. — Так называемая наркотическая терапия? Доза, достаточная, чтобы оглушить на сутки?

— Такие зеленые шарики, — сказал генерал Бил, уставившись на лейтенанта Вертауэра. — Нет, они меня не оглушили. Я их принимал время от времени. Он сказал, что они абсолютно безобидны.

— Это его мнение, — сказал лейтенант Вертауэр. — Вы так с тех пор их и принимаете?

— Я же сказал вам, что принимал их время от времени… — Генерал Бил смотрел на него со все возрастающим изумлением. — Что я, по-вашему, принимаю наркотики? Что…

— Откуда мне знать? — сказал лейтенант Вертауэр. — Если вы не принимали их систематически, почему вы считаете, что они нужны вам сейчас?

— Минуточку! — сказал генерал Бил. — Я что-то не понимаю, лейтенант. Я не просил вас задавать мне вопросы. Встать!

Лейтенант Вертауэр неторопливо поднялся на ноги и устремил на генерала упрямый и злобный взгляд.

— Положите ручку, — сказал генерал Бил. — А теперь встаньте «смирно».

— Ладно, — сказал лейтенант Вертауэр не без удовлетворения. — Только кричать на меня ни к чему, генерал. Я врач и сказал вам, что выписывать рецепты, не зная, от чего и для чего, я не буду. А потому, если вы думаете приказать мне выписать рецепт…

Генерал Бил сказал:

— Довольно, лейтенант. Убирайтесь отсюда! Отправляйтесь к себе на квартиру и ждите там моих распоряжений.

Лейтенант Вертауэр сказал:

— Я на дежурстве. Вы хотите, чтобы здесь никого не осталось?

— Вам придется найти себе замену, — сказал генерал Бил. — Идите найдите кого-нибудь! И если будут еще возражения или промедления с выполнением моего приказа, вы окажетесь в очень серьезном положении. — Он повернулся и вышел из комнаты.

Лейтенант Вертауэр убрал свои бумаги и взял со стола фуражку. В дверях от столкнулся с капитаном Раймонди, который спросил:

— Куда это вы?

— Очень любезно с вашей стороны поинтересоваться этим, доктор, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мне только что приказали отправляться под домашний арест.

— Вы что — шутите? — сказал капитан Раймонди. — Послушайте, мне пора на обход. Вы же не можете уйти…

— Придется вам найти кого-нибудь другого, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мистер Железоштанный невзлюбил мою прическу.

* * *

Тщетно вглядываясь в сетчатую дверь палаты, капитан Эндрюс провел пальцем по губам и сказал:

— Не надо мне быть здесь. Безумие какое-то. Я даже больше о тебе, чем о себе. Не надо тебе быть здесь. Для некоторых людей это не так. Вот для Кларенса. Для него это прекрасно, для него это в самый раз. Что ему терять? Он получает все, чего хочет. Все это ему как раз… — Возможно, осознав, что говорит он бессвязно, капитан Эндрюс вдруг умолк.

Натаниел Хикс неожиданно вспомнил, как капитан Эндрюс накануне утром объяснял свои взгляды на то, каким образом все происходит и почему то, что есть, стало именно таким. Вспомнил их разговор, в тот момент совсем не напряженный, когда они пересекали автомобильную стоянку позади отдела нестандартных проектов: «Почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься. С каких это пор? — С тех пор, как существует мир».

Так значит, капитан Дачмин трудился ради вот этого своего положения, которое так его устраивает? Получает ли капитан Эндрюс то, ради чего трудился? Так, может быть, война временно ограничивает получение того, ради чего ты трудился? Нет. Нет, если суметь взглянуть правде в глаза, в которые так редко смотрят: на самом деле война не приносит тебе ничего сверх того, что в конечном счете не принес бы мир, то есть обычное существование. Просто тебя гипнотизируют гигантские масштабы происходящего: миллионы людей в одно и то же время вследствие одних и тех же исторических событий получают каждый свою долю неудобств, разочарований и обманутых надежд; сотням тысяч выпадает случай раствориться в немыслимом ужасе или кричать, кричать от немыслимой боли; десятки тысяч нашли преждевременную смерть. Но от чего из этого перечня может уберечь тебя справедливый и прочный мир? От разочарования? Ужаса? Боли? Смерти?

Капитан Эндрюс сказал:

— Даже порученное ему дело его устраивает. Вся эта возня с голубями! Ему она нравится. Он получает удовольствие весь день напролет. И разумеется, видно, что такое же удовольствие он получает от своих обязанностей в концерне, в чем бы они ни заключались. Следовательно, для него никакой разницы нет. Все равноценно всему остальному. Взять этих его женщин. Что он от них получает?

Большинство людей, задавая подобный вопрос, задают его с пуританской ханжеской истовостью, собственно, для того, чтобы привлечь внимание к своему добродетельному поведению, которое, если не привлекает к себе внимания, видимо, не вознаграждает их за все, что они по их опасениям упускают. Их оскорбительно-гнусные побуждения напрашиваются на оскорбительно-гнусный ответ. Капитан Эндрюс ни в чем подобном повинен не был. Вопрос указывал всего лишь — хотя и точно — на природу той болезненной растерянности, в которую его ввергли собственная жизнь и время, какими они открылись ему сегодня. Безумная круговерть последних дней, крушение здравого смысла и порядка, всеобъемлющий крах — то, что для Кларенса было забавой, для Кэтрин чуть не обернулось смертью. Так не должно было быть. Капитан Эндрюс считал, что жизни не следует быть такой, и Натаниел Хикс вынужден был согласиться. Хотя он уже раньше знал, что жизнь именно такова; а потому не был ни удивлен, ни потрясен. Время, награждающее Кларенса удовольствием все дни напролет, было плохое время.

Под «плохое» капитан Эндрюс подразумевал не «гнусное» или «грешное». Он подразумевал «неблагополучное», «неуместное». То, что получал Кларенс, то, что его прелестная малютка Эмеральда и все остальные (для него столь же прелестные) иногда раньше, но чаще позже дарили ему в долгих жарких объятиях, в самозабвении задранных юбок, в судорожном сплетении, когда губы приклеены к губам, для капитана Эндрюса не было ни скверным, ни омерзительным. Да и как же иначе? Чем оно отличалось от того, что получал он сам, от того, что дарила ему Кэтрин? Но получать, как получал Кларенс в лжеразнообразии, в бесконечной одинаковости на любом гамаке, на любой веранде, на любом диване в любой гостиной, на любой кровати в любом номере отеля, без сомнения, означало, что ты получаешь только это и ничего больше. Подобное удовольствие всю ночь напролет, как и удовольствие весь день напролет, исключало власть разума. Бесспорно, ты освобождался от цепей рассудка, от какой-либо ответственности, от всех обязательств. Но, освободившись от них, ты волей-неволей освобождался от нежности и взаимопонимания, от доверия и преданности.

Во всяком случае, так оно должно представляться капитану Эндрюсу. И Натаниел Хикс вновь будет вынужден согласиться с ним. Предположительно, поскольку мужчины — это мужчины, и он тоже иногда подумывал о том, чтобы изменить своей Кэтрин. А впрочем, и это представилось Натаниелу Хиксу весьма сомнительным. И уж конечно, по более достойным причинам, чем те, которые приходили в голову Натаниелу Хиксу, когда он разговаривал в клубе с капитаном Уайли. Для капитана Эндрюса супружеская неверность — это, скорее всего, не просто измена конкретному человеку, но измена самому важному в человеческих отношениях, жизненно важному взаимопониманию двух людей, которое выходит далеко за рамки сексуальности. Это доверие, рожденное слиянием двух людей, единство общих интересов и общих усилий — самое ценное в человеческих отношениях, то, что делает их радостными и прекрасными. Это акт взаимной веры, взаимного доверия: твой друг не поранит и не унизит тебя. Натаниел Хикс вдруг подумал, что физическая «неверность» для обыкновенной женщины большого значения иметь не может, сексуальная брезгливость, вероятнее всего, чисто мужское понятие. Для женщины дело, наверное, заключается не в самом факте измены, а в мыслях о нем, в сознании, что кто-то знает — ведь кто-то же всегда знает, пусть только сам мужчина и та, другая женщина. Этого уже достаточно. Он соединился с другой, а ее тем самым обманул и сделал смешной. И, конечно, она права, и это не пустяк — разве что доверие тоже пустяк и не существует ни надежности, ни опоры, ни утешения.

Натаниел Хикс вдруг поймал себя на том, что думает о собственной жене и похваливает себя за воздержание, впрочем не столь уж тягостное, а в конечном счете — только посмотреть на Дона и Кэтрин — верность стоит так дорого! Их трогательное чувство вызвало в нем, пока он думал об Эмили, какое-то непонятное умиление, и тут же он осознал, что вот-вот заплачет. «Бога ради! — сказал он себе. — Подтянись!»

Он резко повернул голову, пряча вдруг покрасневшее лицо. Но тут он увидел, что сетчатая дверь открылась, из нее, вышла сестра и закрыла ее за собой.

Первая мысль Натаниела Хикса обдала его страхом. Нет, выдержать невозможно. Ведь если так, уйти нельзя, но как остаться, как выслушать?.. Тут он понял, что сестра вышла из палаты не для того, чтобы сообщить что-то. Ее удивленный взгляд без слов объяснил, что она никого не ожидала тут увидеть. Несколько секунд она смотрела на них, сдвинув брови, а потом подошла к ним.

— Вам тут быть нельзя, правилами запрещено, — сказала она резко. — Это ведь женская палата. Видимо, вы ошиблись. Вы кого-нибудь ищете?

Капитан Эндрюс встал с робкой покорностью. Натаниел Хикс тоже встал, но воинственно: раз у капитана Эндрюса уже не осталось сил отстаивать себя, за него это сделает Натаниел Хикс. Он почувствовал прилив гнева — жгучего и чистого, потому что в нем не было ничего личного. Быть упрямым и даже наглым ради другого много легче, чем ради себя. Он сказал столь же резко:

— Вы лейтенант Шекспир?

— Да, капитан. И вам нельзя…

Смерив ее взглядом, Натаниел Хикс сказал угрожающе:

— Вам не кажется, лейтенант, что на дежурстве отлучаться не следует? Вы отсутствовали на своем посту более получаса.

Успех этого маневра, быстрота, с которой она сдалась, испуганное, измученное выражение ее лица заставили Натаниела Хикса устыдиться. Она сказала:

— Сегодня утром я дежурю одна, сэр. У меня на руках больные. Лейтенант Роч больна. Вот почему здесь никого нет. Извините, если вам пришлось ждать.

Натаниел Хикс, готовя свою контратаку, успел мельком воспринять невысокую фигуру в белом халате с полоской второго лейтенанта на воротничке. Теперь он обнаружил, что капитан Уайли, несомненно, назвал бы лейтенанта Изабеллу Шекспир аппетитной сучкой. Из-под шапочки выбивались пышные темные кудри, творение природы, а не щипцов. Маленькое лицо, задумчиво-капризное, не было обязано своим прекрасным цветом ни пудре, ни румянам. Пальцы, правда, были у нее короткими и пухлыми, зато фигура не оставляла желать ничего лучшего. Вероятно, она наслышалась восхищенного свиста у себя за спиной, и полнокровное цветение ее тела, прекрасная работа эндокринной системы наводили на мысль, что свист этот довольно часто не пропадал втуне. Натаниелу Хиксу пришло в голову, что ей стоило бы познакомиться с капитаном Дачмином.

Он сказал, все еще с невозмутимой настоятельностью, хотя подозревал, что вот-вот потеряет свое недолгое преимущество:

— Мы ждем здесь, чтобы справиться о больной, о жене капитана, о миссис Эндрюс. Доктор велел ему подождать. Он сейчас с ней?

— А-а! — сказала лейтенант Шекспир, и Натаниел Хикс увидел, что не ошибся: она заметно ободрилась, обнаружив, что он не облечен властью проверять ее. За ней явно водились дисциплинарные нарушения — опаздывала в общежитие для сестер и прочее в том же духе. Нормальная старшая сестра не упустит ни единого случая отплатить ей за такую внешность. Она сказала:

— Какой доктор? Вы о больной доктора Вертауэра? Доктор Вертауэр давно ушел. И попросить вас подождать здесь он не мог. Вы его не так поняли.

Натаниел Хикс сказал:

— Доктор Вертауэр просил нас подождать и объяснил, где находится эта палата. Вот я и подумал, что он посылает нас сюда. Может быть, вы позвоните ему и спросите? Капитан Эндрюс не уйдет, пока не узнает, что миссис Эндрюс вне опасности.

Лейтенант Шекспир посмотрела на капитана Эндрюса, и, возможно, его вид ее тронул. Она сказала.

— Это не положено, но я вам отвечу: состояние больной нормальное. Поэтому меня и не было на посту. Доктор Вертауэр распорядился, чтобы ее пульс и дыхание находились под наблюдением, пока она не очнется. Она очнулась, но ее, конечно, нельзя тревожить. Не то ей может стать гораздо хуже. Но она вне опасности.

Она обращалась к капитану Эндрюсу, однако, по-видимому, понимала, что несговорчивым может оказаться Натаниел Хикс. Шагнув к нему и отвернувшись от капитана Эндрюса, она положила пухлую ручку на локоть Натаниела Хикса, к большому его удивлению.

— Ну а теперь вы уйдете? — сказала она ему. — Подождать вы можете в приемной в административном корпусе. Вероятно, доктор Вертауэр вас там ищет. Вот-вот с обходом придет доктор Раймонди, и, если он вас тут застанет, капитан, у меня будут неприятности. Вы ведь не хотите, чтобы у меня были неприятности?

Судя по этому жесту, лейтенант Шекспир постоянно убеждалась, что все мужчины одинаковы, и умела обращаться с ними. Натаниел Хикс готов был засмеяться: эти большие умильные глаза, эти полураскрытые и вблизи такие влажные губы, эти пышные кудри, от которых исходил скорее приятный запах, мешаясь с легким ароматом духов и пряным, тоже скорее приятным запахом ее чуть вспотевшего тела. В этом всеобъемлющем воздействии на все его чувства было что-то нелепо-забавное. Не полагается ли ему сейчас пробормотать в опьянении: «Как насчет поцелуйчика?» или «Как у нас нынешний вечерок? Свободен?»

И внутренне посмеиваясь, Натаниел Хикс мгновенно избавился от обескураживающего ощущения, которое таки овладело им, когда его локтя коснулась пухленькая ладонь, к лицу приблизились влажные губы, а в его ноздри маняще повеяли смешанные ароматы. Ощущение это не слишком гармонировало с недавними целомудренными размышлениями. Оно даже могло навести на мысль о глубинной нелестной истинности внушенных опытом представлений лейтенанта Изабеллы Шекспир о мужчинах и об их таких полезных плотских импульсах.

V

Манера держаться и личность капитана Коллинза, которые накануне произвели столь благоприятное впечатление на полковника Росса во время «совещания» у Деда, остались такими же и сегодня. Полковник Росс слушал, глядя на симпатичное сосредоточенное лицо капитана Коллинза. Ему нравились умные карие глаза, прямо и кротко смотрящие сквозь стекла роговых очков, нравилась сильная фигура чуть располневшего атлета в ее спокойной раскованности. Упорядоченная, деловитая, лаконичная речь капитана Коллинза рекомендовала его все с той же вескостью. Полковник Росс снова подумал: «Отличный человек. Добьется результатов, что бы ему ни поручить. Стоит чего-нибудь получше здешней службы общественной информации».

Он немножко пережал положительную оценку, чтобы уравновесить иррациональное, почти неуправляемое нетерпение, которое владело им. На него навалилась вся тяжесть этой истории, все колоссальные трудности, которые необходимо было разрешить и преодолеть, чтобы генерал Бил как-то продержался этот день. Причем без содействия самого Нюда. А может быть, даже и без содействия Деда. Дед, если бы захотел, мог бы немного помочь; но если Дед будет артачиться и щепетильничать, помешать он может очень и очень. Почти все, что можно сделать, придется делать на глазах генерала Николса. Полковник Росс, в сущности, не знал генерала Николса. В какой момент Джо-Джо, старинный приятель Нюда, решит, что дело зашло слишком далеко, и безмолвно преобразится в глаза и уши начальника Штаба ВВС или командующего армейской авиацией?

Генерал Николс не поспешит, ничего не предпримет с места в карьер — это было ясно еще за завтраком. Нюд мог вести себя скверно, по-детски: он палец о палец не ударит ни ради чего; нет, он не будет на параде; к черту их всех; к черту армию! Он уйдет в морскую пехоту! А генерал Николс слушал с полным равнодушием. Столь высокопоставленный человек, как Нюд, имеет иногда право спустить пары. Человек может говорить или даже делать что-то глупое, суматошное, даже постыдное, лишь бы делал он это определенным образом и в подходящем месте (иными словами, где его окружали бы и заслоняли от посторонних глаз преданные подчиненные). Генерал Николс, заместитель начальника Штаба ВВС, глаза и уши командующего, ничего не увидит и не услышит. Генерал Николс не занимал бы своего положения, если бы не умел отличать значимое от незначимого. И все-таки Нюд должен остановиться у какого-то предела, а кто, как не полковник Росс, должен определить, где этот предел, — а может быть, и изыскать средство, как остановить Нюда?

Уж конечно, не капитан Коллинз. Капитану Коллинзу этим заниматься не предстояло; а потому капитан Коллинз со свойственной ему ревностью и дотошностью вполне естественно считал, что самым важным сегодня является дело, с которым он пришел. Но даже и об этом деле он не знал и половины, а то, что знал, далеко не во всем было верным. Чтобы надежнее держать себя в руках, полковник Росс начал делать бесполезные заметки в своем блокноте. Он написал «мистер Уиллис» и с раздражением подумал, что Дед, наверное, счел бы «мистера» вредным излишеством. Это же цветной. Он написал «живет в Вашингтоне» и дальше «официант в ресторане». Он написал: «Эдселл. Нестандартные проекты. Предположительно послал деньги»; а затем: «Сведения от л-та Филлипса». Ну почему Дед так долго не звонит? Только Богу известно, что у старого дурня на уме!

Он сказал более холодно, чем намеревался:

— Да-да. Так вот, капитан, вы ошибаетесь, полагая, что генералу Билу неизвестны обстоятельства того, что произошло на базе в ту ночь. Ваш Филлипс все напутал. Отчасти верно лишь то, что белый офицер ударил лейтенанта Уиллиса, цветного летчика, по лицу. Генерал Бил сам присутствовал при этом, как и я. Необходимые меры принимаются. Расовые трения тут абсолютно ни при чем. Хотя, я полагаю, случившееся, а точнее, неверное его истолкование сыграло свою роль во вчерашних сложностях. В любом случае генерал Бил ничего сделать не мог бы. Я не вполне понимаю, что, по-вашему, мог бы он сделать. Порекомендуйте лейтенанту Филлипсу, который вчера показался мне излишне болтливым молодым человеком, чтобы он прекратил распространять эту историю. Он уже навлек на себя дисциплинарное взыскание, и мне кажется, что ему стоило бы последить за собой.

Капитан Коллинз чуть-чуть покраснел. Он сказал вежливо, невозмутимо:

— Надеюсь, я не вмешался во что-то меня не касающееся, полковник. Я полагал, что вам следовало узнать то, что мне сообщил мистер Буллен. Историю, которую рассказывал лейтенант Филлипс: во всяком случае, именно ту историю, которая получила распространение, причем, если вы видели сегодняшнюю телеграмму из Ассошиэйтед Пресс, не только здесь у нас. Я подумал, что это имело (или имеет) прямое касательство к службе общественной информации. Я и сейчас так думаю. Поскольку происшествие не имело места, генерал, быть может, сочтет, что следует дать опровержение. Если бы оно имело место, а ему о нем не доложили, я бы полагал, опять-таки в рамках службы общественной информации, что нам следовало бы немедленно предать гласности, какие меры были применены к белым офицерам, которые избили цветного офицера. Ведь генерал, несомненно, счел бы нужным показать, что ни он, ни армейская авиация таких вещей терпеть не намерены.

Пожалуй, решил полковник Росс, ему следует позвонить Деду и выяснить, что он там делает. Почти наверное что-то глупое или вредное, если он не ограничится звонком генералу. А за это время можно было дозвониться генералу хоть десять раз. Хорошо, он дает Деду еще три минуты.

— Сегодня утром, капитан, — сказал он, — мы все чуть-чуть нервничаем. Ваши сведения очень ценны. Вы поступили совершенно правильно, сразу же явившись ко мне. Что касается отца лейтенанта Уиллиса, мне, возможно, понадобится ваша помощь, если вы не возражаете. Я жду звонка полковника Моубри. Вы не могли бы тоже подождать?

— Да, сэр. Теперь еще одно дело, полковник…

— Какое дело? — сказал полковник Росс, нахмурившись.

— Расследование по вашему распоряжению возможной утечки сведений из штаба, попадающих в газету мистера Буллена…

— А, да-да. Стив сказал, что вы что-то выяснили. Извините, совсем из головы вон. Что-то определенное?

— Боюсь, что да, — сказал капитан Коллинз. — Боюсь, мне об этом известно все. Утечка в моем отделе. Я заподозрил это, когда мне утром позвонил мистер Буллен. И я сразу постарался выяснить…

Полковник Росс яростно перечеркнул лист блокнота. Затем справился с собой и аккуратно записал имя и фамилию «Каролина Криттенден», потом подчеркнул их. Он посмотрел на капитана Коллинза. Видимо, взгляд этот был зловещим — капитан Коллинз вдруг запнулся.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал полковник Росс. — Я не совсем понял, что вы подразумеваете под словами «более или менее случайно»?

Затем он поглядел на часы, увидел, что три минуты, данные Деду, уже истекли, и сказал рассеянно:

— Ах, так!

Подобный отклик мог показаться капитану Коллинзу признаком слабости и нерешительности, симптомом неуверенности в собственных полномочиях и смутной медлительности старого мозга — как у Деда. Взбешенный при мысли, что капитан Коллинз заметил про себя эту утрату былой хватки, оскудение твердости духа, полковник Росс сказал резко, как будто обостренная проницательность что-то ему подсказывала:

— Вас словно бы это очень расстроило, капитан.

— Да, сэр, — сказал капитан Коллинз.

— Вот как! — Нарастающее раздражение стеснило грудь полковника Росса, стеснило гортань и вырвалось наружу тем отрывистым лаем, с помощью которого начальство, заставив кого-нибудь вздрогнуть, самоутверждается. Полковник Росс услышал свой крик без особого удовольствия, но облегчение он ему принес. — Ответьте мне на один вопрос, капитан. Эта молодая женщина — вы случайно с ней не сожительствуете, или тут еще что-нибудь?

Да, капитана Коллинза он ошарашил. И получил от этого удовлетворение, чего бы оно ни стоило. Но, разумеется, оно не стоило ровным счетом ничего, хотя и обошлось дорого. Ему удалось оглушить капитана Коллинза, вынудить капитана Коллинза переменить то мнение, которое у него складывалось о полковнике Россе, на худшее. Губы капитана Коллинза приоткрылись, потом он спокойно сомкнул их и несколько секунд крепко сжимал. Затем снова разомкнул и сказал:

— Нет, полковник, случайно нет. — После чего добавил: — О личной жизни мисс Криттенден я мало что знаю, полковник, но убежден, что она не крутит налево и направо. Не думаю, что вы откопаете что-нибудь подобное.

— Я не намерен копать, — сказал полковник Росс с горечью: старику приходится признать, что он потерял лицо самым позорным образом и должен это проглотить. Ему остается только… как это говорится? — переварить собственную желчь. Может быть, не без пользы для себя. Запоздалый урок! Капитан Коллинз, вдвое его моложе, превзошел его корректностью, здравостью суждений, подлинной опытностью. — У меня нет оснований расследовать ее частную или любовную жизнь, если что-то такое и есть. Мне пришло в голову, что у вас могут быть особые причины сесть за решетку вместо нее. И я хотел узнать, так ли это. Только и всего. Ваша личная жизнь, капитан, никого, кроме вас, не касается.

Капитан Коллинз, который не мог не заметить своего преимущества, не сделал ни малейшей попытки им воспользоваться. Он сказал:

— Что же, сэр, я понимаю, что вы имеете в виду. И, насколько я слышал, подобное случается. И вообще вы правы: у меня есть особая причина, хотя и не настолько особая. — Он улыбнулся приятной улыбкой. — Во-первых, мне было жаль Каролину. Она страшно напугана, и мне кажется, никаких дурных намерений у нее не было! Хорошая девушка, хотя и не слишком умная. А во-вторых, мне бы не хотелось ее потерять. В моем отделе кроме нее на машинке печатаю только я сам. Найти кого-нибудь дьявольски трудно. И я просто представил себя, как помимо всех прочих моих обязанностей буду еще и перепечатывать все наши материалы.

— Мотив уважительный, — сказал полковник Росс, чувствуя, как его отпускает. — Однако это расследование ведет полковник Ходен. Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Вы очень добры, полковник, формулируя это таким образом, — сказал капитан Коллинз. — Я хочу, чтобы вы ей это спустили, если возможно. Хотя я знаю, что расследование ведет контрразведка. Начать его, насколько мне известно, распорядились вы, и я надеялся, что, если я смогу поговорить с вами до полковника Ходена и объяснить, как было дело, вы ее пощадите. Полковник Ходен, кажется — хотя я его мало знаю, — не слишком склонен щадить людей. Да и в любом случае, имел бы он право сделать это, даже если бы захотел. И я подумал, сэр, что вы могли бы, если бы захотели… то есть, конечно, если бы вы убедились, что не нарушите своего долга, так у вас есть необходимая власть…

— Да, — сказал полковник Росс.

Все утро он видел себя почти беспомощным, перегруженным, без достаточной власти. Но все зависит от того, откуда смотреть. Глядя снизу, капитан Коллинз видел его могущественным, облеченным властью действовать от имени генерала Била, со всеми необходимыми для того средствами в его распоряжении. Страшно напуганная, не слишком умная, но все же хорошая девушка мисс Криттенден, как и сотни других людей, ждала одного его слова.

Одно его слово, и мисс Криттенден перестанет плакать, она будет свободна и чиста. А если он скажет другое слово, дело мисс Криттенден будет передано в военное министерство, а оттуда в министерство юстиции, и федеральному прокурору будет рекомендовано предъявить ей обвинение. Федеральное большое жюри, мудро памятуя о катастрофах, к которым приводят (как твердили им тысячи плакатов) даже два-три неосторожно выболтанных слова, вероятно, без колебаний вынесет единственно возможное решение. Мисс Криттенден будет предана суду.

Вердикт присяжных будет зависеть от многих факторов, в том числе и благоприятных для мисс Криттенден. Хотя ей не следовало никому ничего говорить, сказала-то она ведь только своему папочке. Мистер Буллен и его политические друзья найдут именно такого адвоката, который сумеет показать флоридским присяжным, что суть вопроса сводится к тому, хотят ли они возвращения первых лет после Гражданской войны, когда северяне грабили Юг. Станут ли они пособниками правительства янки, обрекут ли чистую юную дочь Юга на гибель и позор? После долгих месяцев мучительной тревоги и унизительной публичности мисс Криттенден могла надеяться, что ее признают невиновной.

Полковник Росс вырвал из блокнота листок с фамилией мисс Криттенден и сказал капитану Коллинзу:

— Конечно, это надо прекратить. Если же нет…

— Да, сэр. Если нет, я с радостью приму все последствия.

— Принять вы их можете, — сказал полковник Росс, — но, к несчастью, только после того, как приму их я. Учтите это. И приму я их без всякой радости. — Он бросил смятый листок в мусорную корзинку.

— Я понимаю, сэр. И глубоко ценю вашу доброту…

Полковник Росс сказал:

— Коллинз, это крайне неуместные слова. Возьмите их назад. Вопрос входит в мою компетенцию, и по причинам, которые мне представляются достаточно вескими, я его закрыл. Если вы не думаете, чтооказали на меня неправомерное влияние с помощью кнута или пряника, за что вы меня благодарите?

— Я благодарю вас, сэр, за то, что вы разрешили мне изложить свою версию случившегося.

Полковник Росс усмехнулся и сказал:

— Вам по вкусу ваша работа, капитан?

Капитан Коллинз замялся.

— Так ведь вряд ли кому-нибудь по вкусу быть и стрелком подвижной установки, например. Ну а мы… Как говорится: вы идите воевать, будем мы о вас писать! Делать, собственно, почти нечего. У меня два помощника, и любой из нас троих справился бы один. Выдаешь информацию согласно с последними сведениями из Вашингтона, ну и, может быть, организуешь осмотр подразделений для Объединенной Комиссии по Тому или Иному. Нет, не то что работы мало — всю ее никак не успеваешь переделать. Но когда сделаешь, то оказывается, что не сделано ровно ничего. Но я солгал бы, сказав, что предпочту быть там, где по мне стреляли бы. И быть может, ничего лучше у меня еще не было.

— Наш отдел получает новое организационно-штатное расписание, — сказал полковник Росс. — Технической инспекцией у меня занимается майор Хилл — он сейчас в Бока-Негра, и ему нужен помощник. Административной стороной занимаюсь я с сержантом Бруксом. Мы еле-еле справляемся, а все остальное нам просто не по силам. Мне необходим заместитель. К инспекциям он никакого отношения иметь не будет. Но сюда приходят люди — вот, например, вы. Мне нужен кто-то здесь. Чтобы все шло нормально, если генерал вызовет меня или я уеду с инспекцией.

Капитан Коллинз внимательно глядел на него.

— Штатное расписание потребует подполковника, но некоторое время мы можем обходиться майором. Вам было бы интересно, капитан?

— Да, — сказал капитан Коллинз. — Жаль, что я не майор.

— Тут важно умение проанализировать ситуацию, — сказал полковник Росс. — Если кто-нибудь придет и расскажет вам про цветного офицера или про вашу девушку, вам надо будет решить, что ответить ему, а что доложить мне. Будут вопросы, которые вы сможете решать сами, и вопросы, которые вам надо будет выяснять со мной. Хотите попробовать?

— Очень, сэр. Но вот как со званием, сэр? Я ведь капитана получил всего полгода назад. Если для этого мне надо быть майором…

— Да, вам лучше быть майором, — сказал полковник. — Для таких обязанностей вам нужно это звание. Но очередного повышения вам ждать необязательно. Этим мы займемся сейчас же. — Он сделал пометку в блокноте и нажал кнопку на своем столе. Сержант Брукс открыл дверь и заглянул внутрь. — Стив, — сказал полковник Росс, — позвоните в отдел полковника Эрета и попросите их внести в следующий же приказ: капитан Коллинз, служба общественной информации; освобождается от своих обязанностей с понедельника и переводится к нам.

— Есть, сэр.

— Ну вот, Коллинз, — сказал полковник Росс. — Думаю, повышение мы вам устроим на той неделе.

Приятное чувство, сопутствующее возможности быстро оказать кому-то значительную услугу, сулящую немалую пользу тебе самому, согревало полковника Росса, как он заметил, около полуминуты. В молодости ты добиваешься успеха, потому что никогда не рискуешь позволить кому-то сделать за тебя что-то. А когда стареешь, ты добиваешься успеха (если добиваешься), потому что никогда не рискуешь делать сам то, что можешь перепоручить сделать за тебя другому. Так уж устроена жизнь.

Капитан Коллинз не сумел скрыть, что утратил душевное равновесие, пусть от радости. Лицо у него покраснело, и он начал слегка заикаться.

— Быстрее трудно, сэр, — сказал он и засмеялся. — Ну, во всяком случае, я попытаюсь… надеюсь, я сумею…

Полковник Росс перебил его:

— Если, конечно, на нас внезапно не опустится топор.

Зазвонил телефон.

Голос миссис Элиот сказал в трубке:

— Вам звонит полковник Моубри, судья.

Полковник Росс почувствовал, как у него защемило сердце.

— Откуда он звонит, вы не знаете?

— По-моему, из своего кабинета. Звонит его секретарша.

— А чем плох коммутатор? — сказал полковник Росс. — Хорошо, соедините.

Он расслышал голос мисс Элиот:

— Полковник Росс на линии…

Наступила пауза, и голос Деда произнес осторожно:

— Это вы, Норм? Это вы?

— Да.

— Послушайте, я не позвонил сразу, потому что не мог. У меня сейчас Джо-Джо и Олли Бакстер. Я звоню по телефону Ботти, понимаете? Я не знал, что они придут. Они отправились на базу поглядеть на пэ-сорок семь с известно чем.

— Да, я знаю, — сказал полковник Росс. «Известно чем» было особой радарной установкой, которая помещалась в хвостовой части самолета и посылала импульсы по всей задней полусфере. Если какой-либо объект приближался сзади к самолету ближе чем на триста ярдов, на приборной доске вспыхивал красный предупреждающий сигнал. Во всяком случае, иногда вспыхивал. Генерал Николс тактично выразил желание ознакомиться с установкой, чтобы Нюд мог отправиться к себе и заняться текущими делами. — Знаю, знаю, — повторил полковник Росс.

— Так вот, Норм, никто не знает, где он.

— Где — кто? — машинально спросил полковник Росс, заранее зная ответ.

— Нюд, — прошептал полковник Моубри. — Он сказал Вере, что едет в госпиталь. Он там был. Справлялся у дежурного о майоре Маккрири. Но не остался там. И никто не знает, куда он отправился дальше.

— Его машину вы вызывали?

— Да. Она как раз возвращалась сюда. Шофер сказал, что генерал отпустил его.

— На командно-диспетчерский пункт вы звонили?

— Нет.

— Ну так позвоните. Он, возможно, взял самолет. Проверьте, где AT-семь и сержант Пеллерино.

— Но он этого не сделал бы, Норм! У него Джо-Джо и…

— Не вижу, кто его мог бы остановить.

— Что же нам делать? Джо-Джо вот-вот узнает, что тут что-то не так. А тут ведь Бог знает что такое. Нюд не может просто взять и махнуть на все рукой.

Полковник Росс сказал стоически:

— Я вам уже говорил. Будем действовать, словно он здесь. Машину вы послали?

— Машину? Какую машину?

— Неважно. Пошлю я. И сейчас приду к вам. Пожалуй, так будет лучше.

— Да-да. Послушайте, Норм. Мне пришлось рассказать Джо-Джо про неприятности Бенни. Он справлялся об этом негре. В связи с вручением креста. И я не мог ничего сделать. Должен был сказать, где тот сейчас. Не знаю, как об этом сообщил бы Нюд. Но какой у меня был выход?

— Никакого. И Нюду придется обойтись тем, что сделаем мы. Вы сказали генералу Николсу, что не знаете, где Нюд?

— Конечно, нет! Я не хочу, чтобы он про это знал. Мы должны найти Нюда. Заставить его вернуться. Надо же что-то сделать!

— Начнем с того, что не будем терять голову, Дед, — угрюмо сказал полковник Росс. — Возвращайтесь к Николсу и Бакстеру. Я постараюсь узнать что-нибудь на КДП. И мы попробуем связаться с самолетом. А если Николс хочет вручить крест, пусть его. Это займет какое-то время. — Он повесил трубку и сказал капитану Коллинзу: — В ближайшие полчаса вы свободны?

— Да, сэр.

— Моя машина с шофером у боковой двери. Возьмите ее. Поезжайте на станцию и встретьте отца лейтенанта Уиллиса. Отвезите его в госпиталь и ждите там с ним, пока я не приду. Если возникнут какие-нибудь вопросы, вы действуете по распоряжению генерала Била. Можете сказать мистеру Уиллису, что его сын вполне оправился. Как мне известно, его готовятся выписать, следовательно, так оно и есть. Более или менее. Их свидание утрясается. Вот и все, что вам известно. Вы справитесь?

— Да, сэр.

* * *

Полковник Росс испытывал легкую брезгливую жалость к двум выбитым из колеи старикам — к себе и к Деду. Хотя полковник Росс был невысокого мнения о сообразительности и умственных способностях Деда и хотя Дед впадал в судорожную панику по самым ничтожным причинам или вовсе без причины, на деле для жалкого взрыва этой паники могли быть достаточно веские основания. Тут у Деда было большое преимущество перед ним и в осведомленности, и в опытности. Полковник Росс, во многих отношениях и сам старый служака, был тем не менее раз и навсегда отлучен от внутреннего кружка, его священных и нерушимых уз.

Этот мистический орден, Благая и Покровительственная Ассоциация Вестпойнтцев, числила Деда среди своих членов. Дед до тонкости знал ее неписаный устав, дополнительные правила, прецеденты и процедуры. Как наблюдатель со стороны, полковник Росс по отрывочным сведениям только догадывался о кое-каких былых свершениях ассоциации, о допустимых отклонениях и жестких пределах, о том, как далеко и в каких направлениях простираются ее сострадательная снисходительность и многотерпеливая любовь, как внезапно и произвольно может прийти конец и этой снисходительности, и этой любви. Дед же точно оценивал и предвидел все заранее. Его не сбивали с толку отдельные на первый взгляд парадоксы и разбалансировка. В его мозгу были прочно запечатлены все принципы этого механизма.

Полковник Росс не сомневался, что принципы эти были немногочисленными и простыми. Один из них, видимо, был таков: можешь делать некоторые вещи, если не будешь о них говорить, и можешь говорить некоторые вещи, если не будешь их делать. Вот почему Николс и Бакстер, уважаемые члены ассоциации, не придали значения вспышке Нюда за завтраком, угрозе сбросить генеральскую форму — эта терминология спортивных раздевалок говорила сама за себя. Она знаменовала целый этос, четкую систему нравственных понятий. Вперед, старая армейская команда! Так может ли член команды действительно в раздражении покинуть поле и по собственному почину пойти в душевую? Совершенно очевидно, что нет! Немыслимо. В старой доброй армии так не делают. Нечто подобное — пусть даже намек на нечто подобное, — засвидетельствованное или хотя бы заподозренное, кладет конец сострадательности и долго терпеться не будет.

Полковник Росс был готов поверить, что Дед — старый дурень, но в этой единственной области умеющий судить проницательно и точно — знает, что Нюд уже близок к невидимому краю, что немыслимая пропасть разверзается в одном-двух шагах впереди, а Нюд все не останавливается, все еще не смотрит и не интересуется, куда идет. И Дед, конечно, знает, чем это чревато для всей долгой жизни, для карьеры, слагавшейся из многих лет стараний, и жертв, и дисциплинированного терпения, наконец-то вознагражденных и в единый миг выброшенных на ветер… Если уж тебе понадобилось выкинуть такое, то почему теперь, а не двадцать лет назад, когда это не имело бы практически никакого значения ни для Деда, ни для тебя?

Полковник Моубри сказал:

— Джо-Джо, я не хочу, чтобы вы думали, будто мы от вас что-то скрывали. Вовсе нет. Этот молодой человек, — он покосился на Бенни, — вспылил. Он признает это. И очень сожалеет. Он готов сейчас же извиниться перед лейтенантом Уиллисом. Мы согласны, как и он, что на него следует наложить взыскание. Дисциплинарное, хочу я сказать. Нюд говорил что-то о военном суде…

Упомянув генерала Била, полковник Моубри встал и начал бродить по комнате — вряд ли, решил про себя полковник Росс, генералу Николсу потребуются еще какие-нибудь симптомы.

— Но я знаю, почему он об этом заговорил, — сказал полковник Моубри. — Он хотел, чтобы Бенни до конца понял всю серьезность поступка, на который его толкнула вспыльчивость. Вот почему Нюд распорядился о составлении обвинительного акта. Но не думаю, что он хотя бы минуту намеревался дать ему ход. Не знаю, известен ли вам послужной список подполковника Каррикера. Не думаю, что в нашей авиации найдется летчик-истребитель лучше его. По моему мнению, человека, который дважды представлялся к кресту «За отличную службу», нельзя отдавать под суд — ведь если его признают виновным, это будет означать его отставку. Конечно, когда речь не идет о серьезном нарушении воинского долга, о каком-нибудь уголовном преступлении. Я знаю, что Норм думает именно так. Вы ведь тоже думаете так, Норм?

Первым импульсом полковника Росса было перебить Деда, перекрыть поток слов, прежде чем Дед скажет что-нибудь лишнее. Однако он не верил, что Дед способен соблюсти физическое или умственное спокойствие. Наверное, разумнее дать ему выговориться по поводу Бенни. И в ответ полковник Росс только кивнул. Он посмотрел на Бенни. Бенни сидел весь красный, уставившись неподвижным взглядом прямо перед собой на большой аэроснимок Максуэллского аэродрома, который висел в рамке на дальней стене. Он никак не прореагировал на объяснения Деда, как скверно он поступил и какой он хороший. Полковнику Россу пришло в голову, что Бенни просто не слушает, что он ничего не слышит. Еще одна порция дерьма, от которой никуда не деться, а потому он отключился и просто ждал, когда это кончится.

Генерал Бакстер, видимо, чувствовал себя неловко — ведь все это никакого отношения к нему не имело. У него было свободное время до отлета в Селлерс, и он увязался за генералом Николсом, которому тоже надо было куда-то девать свободное время, пока Нюд занимается текущими делами. Бакстеру не нравилось, что ему вкупе с генералом Николсом навязывают роль апелляционного суда и он должен выслушивать обстоятельства дела, которое касается только Нюда, исчерпываясь принятием дисциплинарных мер по отношению к одному из подчиненных Нюда. Генерал Бакстер прочистил горло. С явным намерением перевести реальный случай по ведомству Нюда на рельсы теоретического обсуждения он сказал елейным тоном:

— Мне кажется, вы совершенно правы, Дед. Если поведение кадрового офицера не требует или не дает веских оснований для его увольнения со службы, под суд его отдавать не следует. Таков наш принцип. Разумеется, в Положении о военных судах дано определение нарушений, которые подлежат обязательному рассмотрению в военном суде. И если память мне не изменяет, нападение БЕЗ применения оружия, опасного для жизни, в соответствующем параграфе не значится. — Он вежливо повернулся к полковнику Россу. — Я не ошибаюсь, полковник?

— Нет, генерал. Именно так, — сказал полковник Росс.

— Да, — сказал генерал Николс, который, отнюдь не к удивлению полковника Росса, видимо, счел нужным прояснить главный момент. — Решать должен Нюд. И надеюсь, Дед, я не давал повода думать, будто подозреваю, что вы от меня что-то скрываете, как вы выразились. Мы ведь только мимолетные гости. — Он засмеялся. — Нюд сообщит мне не больше и не меньше того, что сочтет нужным. Про орден Уиллису я ему ничего не говорил. Как-то вылетело из памяти. Просто в Вашингтоне сочли, что вручение ордена, который Уиллис вполне заслужил, следовало бы обставить поторжественнее. Полезно для поддержания боевого духа его части. Идея принадлежит Старику. Естественно, он ничего не знал о случившемся. Ведь тогда это еще не случилось. Как только нынче утром я услышал про арестованных офицеров, я подумал, что, наверное, Нюд — и Старик тоже — сочтет, что награждение надо будет провести иначе. Так, чтобы Нюд не прикалывал крест ему на грудь публично. Пока все члены этой группы не показали, что впредь будут подчиняться приказам и вести себя пристойно, лучше обойтись без церемонии и сделать все в личном порядке…

— Именно так я и думаю, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри. — Это самое я говорил Норму, про извинения Бенни, едва он только сказал, что ему надо извиниться. Еще когда я не знал про орден. Хотим ли мы создать у них впечатление, будто пытаемся их подкупить? Нет, сэр! Пусть прежде возьмутся за ум! По-моему, я сразу признал, что Бенни поступит правильно, извинившись. Точно так же, если этот цветной заслужил орден, он должен его получить. Но не таким образом, чтобы остальные усмотрели в этом нашу слабость, сдачу позиций.

Полковник Росс подумал зло: да, если уж приходится показать слабость, всегда обходись без лишних свидетелей и непременно что-нибудь на этом выгадывай. Но все-таки он был не настолько зол, чтобы сказать в присутствии Бенни: «Но станет ли подполковник Каррикер впредь менее вспыльчивым? Не будет ли это выглядеть нашей слабостью и сдачей позиций, когда ему с рук сойдет убийство?» Вместо этого он сказал:

— Вы бы сели, Дед. У меня из-за вас в глазах рябит.

Полковник Моубри остановился.

— Извините, — сказал он, послушно направился к своему креслу и сел.

Генерал Николс, подперев подбородок ладонью, задумчиво перевел взгляд с полковника Росса на полковника Моубри. Он сказал:

— По-вашему, мне не следует вручать ему орден, да? Но я должен его вручить. Распоряжение Старика.

— Решать Старику, — сказал полковник Моубри.

Полковник Росс не мог не признать, что в этих словах была смиренность святого, честное, почтительное, надежное, фамильярное прямодушие и по ним никто бы не догадался, что он и его «Старик» некогда вместе были вторыми лейтенантами, двумя юными авиаторами и, сидя в нелепом летательном аппарате из фанеры и парусины, чопорно выпрямившись, оба выглядели одинаково ладными молодцами.

Дед было приподнялся в кресле, но тут же вновь заставил себя опуститься на сиденье. Он уперся локтями в стол и сплел пальцы.

— Нет, нет. Я, наоборот, согласился с вами, Джо-Джо. Лучше сделать это без помпы, раз уж вручить его вы должны. Только, мне кажется, это меняет ситуацию с Бенни. Сначала Бенни извиняется, а вы затем вручаете орден; или сначала вы вручаете орден, а затем Бенни извиняется. Не слишком ли жирно? То есть я хочу сказать, что и он, Уиллис, может так подумать, ведь верно? Норм думает, будто я не хочу, чтобы Бенни извинялся. Вовсе нет, Норм. Но только в подходящий момент. Так ведь лучше? Верно, Джо-Джо?

— Право, не знаю, — сказал генерал Николс. — Решать Нюду, а не мне, Дед. Я в это вмешиваться не могу. Совсем не в интересах службы, чтобы офицеры расквашивали друг другу носы. И тот, кто начал, поступит правильно, если извинится. Когда, где и как, должен указать его начальник. А я тут ни при чем. Но я обязан вручить Уиллису орден. Ведь Уиллис как будто не замечен ни в чем таком — ни в неподчинении приказу, ни в недостойных поступках, — что оправдало бы отсрочку награждения. Если вы считаете, что мне прежде следовало бы поговорить с Нюдом…

— Я вовсе этого в виду не имел! — Полковник Моубри полупривстал. Вцепившись в край стола, он усадил себя в кресло и принялся поворачиваться с ним то вправо, то влево. — Почему бы вам не поехать в госпиталь прямо сейчас и не вручить ему орден? Возьмите с собой Олли прочесть приказ о награждении. Чего еще может пожелать этот парень, если к нему вручать орден придут два генерала? В качестве представителя Нюда вас может сопровождать Норм или я, а Нюду присутствовать необязательно, понимаете? Вы могли бы, Норм?

— Да, разумеется, если генерал Николс предпочтет сделать это так, — сказал полковник Росс.

— Конечно, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри, — я с вами согласен. С тем, что вы говорили. В подобных обстоятельствах Нюду лично делать этого не следует. Уиллис входит в группу, которая не подчинилась приказу. Собственно, я видел штатное расписание, которое подготовил отдел полковника Джобсона, и Уиллис намечался временным командующим группы, или исполняющим обязанности. Таким образом ответственность за действия его группы ложилась бы на него. Так оно и было бы, находись он тогда с ними.

— Да, но он с ними не находился, — сказал полковник Росс, не выдержав. — И вероятно, он ничего не знал о том, что его назначают исполняющим обязанности командующего группы. Мне кажется, мы должны считать его чистым. Вполне возможно, будь он там, ничего не произошло. Возможно, следует пожалеть, что он попал в госпиталь.

— Ну, не знаю, — сказал полковник Моубри сварливо. — Этого парня наметили условно, так как у него якобы есть задатки руководителя. И будь он там, дело могло обернуться гораздо хуже. Понимаете, о чем я? Если у него и правда есть эти задатки, а они решили поднять бучу из-за устава, то, возглавляй их человек с задатками руководителя, было бы куда хуже. Но это так, между прочим. А я просто говорил, что Джо-Джо, если он хочет, может сейчас же отправиться и вручить ему орден в госпитале, где не будет посторонних. Нюду лучше не принимать в этом участие лично, но, конечно, он не стал бы возражать против того, чтобы вы выполнили поручение Старика. И я думаю, нам вообще не следует беспокоить Нюда по этому поводу. Хотите, чтобы я позвонил в госпиталь и предупредил их о вашем приезде?

Генерал Николс посмотрел на полковника Моубри с мягкой снисходительностью, красивые губы под щеточкой усов чуть-чуть улыбнулись. Полковник Росс мрачно спросил себя: «Кому, по-нашему, мы морочим голову?»

Генерал Николс сказал:

— Да, пожалуйста, Дед. Но не думаю, что нам надо тащить туда беднягу Олли. Полковник Росс, вас не затруднит быть представителем генерала Била? Конечно, если вы одобряете этот план. Вы ведь не сказали, что вы об этом думаете.

— Я думаю, что ему следует вручить орден, сэр. Естественно, я не знаю, как он сейчас настроен. Может быть, вы предпочтете, чтобы я отправился туда первым и побеседовал с ним?

— Нет, — сказал генерал Николс. — Мне кажется, вам не стоит затрудняться, полковник. Если, конечно, вы не против того, чтобы поехать со мной. — Он улыбнулся. — Иногда приходится что-то такое слышать, но лично я не знаю ни единого случая, чтобы человек отказался от престижного ордена. Я его не забыл? — Он взял со стола планшет из свиной кожи, достал из него конверт и сафьяновую коробочку, крышку которой приподнял, на мгновение открыв яркую красно-бело-синюю ленту. — Конверт он протянул полковнику Россу. — Это приказ о награждении, — сказал он. — Если вы будете так любезны прочесть его. Так идемте?

Полковник Моубри нажал кнопку селектора и сказал:

— Ботти. Немедленно мою машину, чтобы доставить генерала Николса и полковника Росса в госпиталь.

Генерал Бакстер сказал:

— Я не прочь поехать, Джо-Джо, если, по-вашему, это добавит парадности.

— Мне кажется, Олли, — сказал генерал Николс, — утро нынче для толстяков не из легких. Никогда не лезь в добровольцы, таково правило в армии, как мне говорили. Счастливо оставаться.

VI

В приемной административного корпуса госпиталя капитану Эндрюсу и Натаниелу Хиксу было предложено подождать. Они ждали, сидя на одной из расставленных вдоль стен скамей, с которой открывался прекрасный вид на очень большую диаграмму с черной ломаной линией, показывавшей динамику венерических заболеваний от недели к неделе под завораживающим утверждением: ОНА ТЕБЕ НЕ СКАЖЕТ, ЧТО У НЕЕ — ЭТО! И предостережение: НЕ ЗЕВАЙ, СОЛДАТ. Еще ниже следовал адрес городского профилактического пункта.

Они сидели минут пять среди пустых скамей в полном одиночестве, если не считать дежурную из ЖВС, которая стучала на машинке под табличкой «Справки», когда из комнаты дежурного вышел генерал Бил, пересек огороженное барьером пространство и направился к выходу.

Натаниел Хикс шепнул капитану Эндрюсу:

— Ты погляди, кто тут!

Глаза генерала Била скользнули по приемной ровным взглядом справа налево, вбирая открытое пространство и скамьи по его сторонам. Лицо генерала было суровым и напряженным, глаза — холодными и жесткими. Они на миг задержались на Натаниеле Хиксе, генерал повернулся и направился к нему.

Секунду Натаниел Хикс оставался в сомнении, намерен ли генерал Бил заговорить с ним — лицо генерала ничего не выражало. Но если генерал правда направляется к нему, то надо встать, если же генерал направляется к входу в коридор рядом со скамьей, то, встав, он создаст неловкость. С некоторым запозданием Натаниел Хикс встал, и капитан Эндрюс с удивлением последовал его примеру.

Генерал Бил сказал:

— Хикс, ваш проект не пойдет. Бросьте его. Осуществлять его мы не станем. Скажите полковнику Култарду, что я передумал…

Натаниел Хикс сказал растерянно:

— Есть, сэр.

Без паузы генерал Бил, внезапно поставив задачу и теперь категорически ее отменив, повернулся на каблуках, пересек приемную и вышел.

То ли капитан Эндрюс поверил сестре Шекспир и немного успокоился, то ли время притупляет самую мучительную тревогу, но он опять стал похож на себя. И, когда генерал ушел, сказал сочувственно:

— Обидно, Нат. И вроде бы такая хорошая идея.

Натаниел Хикс был ошарашен.

— Может, он решил, что у меня это выходит слишком уж хорошо, — сказал он безутешно. — Может, так оно и было: вчера с полковником Фоулсомом я чуточку пережал и, может, он заартачился.

— У меня не было впечатления, Нат, — сказал капитан Эндрюс, — что он раздражен из-за тебя. Конечно, мне неизвестно, каким он бывает обычно. Я ведь в первый раз видел его вблизи. По-моему, он думал о чем-то другом… то есть, по-моему, если бы он считал, что ты в чем-то виноват, то высказал бы тебе все прямо. Но надо отдать ему должное: выглядит он просто созданным для этой роли… то есть как настоящий генерал. Про всех них так не скажешь.

— И он эту роль старательно играл, — сказал Натаниел Хикс.

Только что забракованный проект на двадцать четыре часа было вернул ему гражданский статус. Сам того не замечая, он, видимо, с облегчением вновь обрел свой былой психологический облик, сопряженный с этим статусом. Он вновь вкусил, хотя бы символически, сладость своей прерогативы решать, руководить, поступать, как считал нужным, знать, что его распоряжения всегда (или почти всегда) неукоснительно исполняются. И вкусил ее с наслаждением, потому что теперь прерогатива эта стала желанной, а не просто сама собой разумелась, как прежде. Отлучение от нее внушило ему привязанность к ней.

Требовалось время, чтобы разделаться с этим психологическим настроем и вновь примириться со своим низким военным статусом — капитанская форма делала его субъектом, чья единственная работа, единственная причина существования сводилась к тому, чтобы ждать приказов, а затем выполнять их. Капитанские знаки различия определяли его всего лишь как офицера младшего командного состава, которому небрежно кивают или делают втык. От него требовалось в ответ на вопросы снабжать информацией старших по званию. Но его мнения не спрашивали, и ему было не положено высказывать это мнение им. Никаких объяснений ему тоже не полагалось. С него достаточно было узнать, чего желает генерал Бил. Вчера генерал желал одного, сегодня — другого. Нужно ли что-нибудь добавлять?

Нет, ничего добавлять было не нужно, но в Натаниеле Хиксе заговорил мятежный дух. Он не хотел сдаваться так просто. То, чего генерал желал, исполнялось. То, чего генерал пожелал сегодня, его не устраивало. А вот завтра? Неужели ничего нельзя сделать? Натаниел Хикс, черт подери, посмотрит, нельзя или можно! Поговорит с полковником Култардом. И, вероятно, что еще лучше, поговорит с полковником Россом. От этого проекта, который сулит так много армейской авиации вообще и генералу Билу в частности, не следует отказываться столь небрежно. Надо будет поупражнять ум и применить всю свою находчивость.

К несчастью, упражнение было не из достойных, а применение подловатым. Тут требуется находчивая лесть и умное передергивание. Чтобы вполне осознать недостоверность своей цели, ему достаточно было вспомнить, как при первом знакомстве с проектом его редакторский инстинкт возмутился — в пределах, установленных соображениями безопасности, интересного материала не набрать. Приличной статьи не получится.

С другой стороны, если писать будет первоклассный журналист, что-нибудь может до кого-нибудь и дойти. Только где он найдет первоклассного журналиста и как убедит его взяться за это? Первоклассный журналист не хуже его поймет, что настоящего материала нет… Однако Эдселл, бесспорно, профессионал. Пусть это и не по его части, но навряд ли он настолько уж некомпетентен. И Эдселлу так сильно хочется заняться этим, что он поработает по-настоящему. Маккейб, разумеется, первоклассен, вне всяких сомнений. Но это означает дорогостоящие репродукции, и если статья выйдет не такой уж ударной, то художественное оформление вместо того, чтобы соблазнить принять ее, наоборот, окажется причиной, почему ее отвергнут — слишком дорого оно обойдется. Конечно, если сделать статью о самом генерале — история победы воздушных сил в Африке, данная изнутри? Молодой генерал, который показал врагу? Маккейб мог бы написать его портрет. Намекнуть на это полковнику Култарду, который, уж конечно, позаботится сообщить миссис Бил? Знай миссис Бил, кто такой Маккейб (необходимо растолковать полковнику Култарду, какая Маккейб знаменитость, он-то, конечно, понятия о нем как о художнике не имеет!), то она заставила бы генерала согласиться — или не была бы женщиной.

Натаниел Хикс не мог и не собирался гарантировать, что портрет генерала напечатает в цвете тот или иной популярный журнал страны, но ради этого он приложил чертовские усилия, и уж они гарантируются. Лучше всего было бы недели на две слетать на Север в командировку и посмотреть, чего он сумеет добиться, пустив в ход свои связи в издательских кругах, используя друзей и знакомых. Возможно, командировок понадобится несколько, а значит, он несколько раз побывает дома.

Стыд перед унизительной необходимостью говорить то, во что он не вполне верил, и делать то, что он не вполне одобрял, был довольно жгучим, но не настолько, чтобы помешать ему увлеченно перебирать в уме наилучшие средства для достижения столь желанных целей. И ведь это же вовсе не сплошное надувательство, он же вовсе не считает проект совершенно бесполезным или абсолютно неосуществимым. Шансы есть, и, уж конечно, если его можно осуществить, для этого лучше всех подходит именно он. У него есть необходимые связи, и он знает, как взяться за дело. К тому же проект придумал не он. Вашингтон, сказал полковник Росс, а также генерал Бил считают такие начинания важными и нужными. В этом есть смысл. Широкую публику следует ошеломить размахом деятельности военно-воздушных сил, иначе как широкая публика осознает все нужды военно-воздушных сил? И в конце-то концов, какой более полезный вклад может он внести в дело победы, если не этот?

Слабеющий стыд Натаниела Хикса, слушая эти доводы, все-таки заявил о себе язвительным смешком по адресу такого сублимированного своекорыстия и решающей роли, которую во всех его мыслях занимало простейшее соображение «а что с этого получу я?» Ну а какие еще соображения управляют человеком? Даже такой человек, как капитан Эндрюс, беззаветно кинувшийся спасать свою родину, признался, что предвкушал, как военная форма поднимет его моральный дух. Это же война! Натаниел Хикс словно услышал мириадоголосый, одобряющий и подбодряющий ропот, который вздымался над сотней соседних военных баз, советуя ему поступить так, как он задумал, услышал наиправеднейший злободневный лозунг: «А, пошел ты, Джек! Мое при мне!»

Вверху, среди обнаженных балок, откашлялся громкоговоритель и сказал гулко:

— Капитан Дональд Эндрюс, капитан Дональд Эндрюс, будьте так добры, пройдите к дежурному врачу.

Капитан Эндрюс вскочил, пересек открытое пространство и между двумя барьерами направился к двери в начале центрального коридора. Оставшись один, Натаниел Хикс поглядел по сторонам, думая, что, найдись здесь телефон, было бы неплохо позвонить в отдел и узнать, как дела у Уайли и Маккейба. Дежурная под табличкой «Справки» сказала, что, пожалуй, он может воспользоваться телефоном на соседнем столе, и открыла дверцу в барьере.

С улицы вошло несколько рядовых — один на костылях с ногой в бинтах, другой с повязкой на левом глазу — и расселись по скамьям, на которые им кивнула дежурная.

Ему ответил капитан Дачмин.

— Замечательно, ну просто замечательно идет у них дело. По их словам, — сказал он, — кругом сплошная живопись. Ты им не нужен, и трубку брать они не желают. Как там миссис Э.?

— Дон сейчас, видимо, говорит с врачом. Его вызвали туда. Сестра сказала, что у нее все более или менее нормально.

— Почему ты не спросишь, нормально ли все у меня? А я выключен. Самолет Мэнни, то есть, точнее выражаясь, пока более или менее мой самолет, нынче утром в воздух не поднимется. И я прикован к земле. Как и Петти, как и голуби. Мисс Канди то и дело упархивает в туалет, предоставляя мне отвечать на звонки. Капитан и сержант тушат о меня свои сигареты. A-а, да, Три У разыскивает твоего приятеля или закадычного дружка Эдселла. Мне пришлось сказать, что он на минутку вышел. Ты случаем не знаешь, где он? Майор П. подозрительно обнюхивает вокруг да около. По-моему, катапульта приготовлена к действию.

— Где он, я не знаю, и пусть засунут его в нее, когда захотят, так им и передай.

— Чудненько. Погоди-ка! Если ты и дальше думаешь торчать в госпитале, дай мне номер, по которому тебя можно отыскать. Меня бросили здесь исполняющим обязанности начальника секции донесений, и я желаю знать дислокацию моих сил. Сверим часы, а?

— Пока я буду здесь, — сказал Натаниел Хикс и продиктовал ему номер. — Но, наверное, я скоро вернусь и сменю тебя.

Положив трубку, Натаниел Хикс поблагодарил дежурную и вышел за барьер. Он как раз вернулся к своей скамье и сел, когда вновь открылись створки входной двери.

В нее вошел лейтенант Эдселл, встал вполоборота к Натаниелу Хиксу и придержал створку, пропуская кого-то вперед. Этот кто-то оказался грузным дюжим человеком с непокрытой головой, с засаленной светло-серой фетровой шляпой в одной руке и перевязанным веревкой хлипким чемоданчиком из плетеной соломы в другой. На нем были темные мятые брюки и темный мятый пиджак, распахнутый на груди, обтянутой зеленой рубашкой с узором из темно-зеленых цветущих веточек. Под воротник был заправлен большой мятый носовой платок, завязанный у горла. Большие ступни были обуты в новые спортивные туфли из черно-белой кожи.

Натаниел Хикс уставился на него и тут же судорожно сглотнул, подавившись рвущимся наружу хохотом. Это уж чересчур, это сверх сил смешно, забавный анекдот, вдруг перешедший в фантасмагорию.

Человек с чемоданчиком повернул к нему широкое тревожное лицо. Спутником лейтенанта Эдселла был еще один негр.

Лейтенант Эдселл отпустил дверную створку, провел тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу и вызывающе посмотрел вокруг. Увидев Натаниела Хикса, он сказал:

— Какого черта ты тут делаешь, Нат? — Не ожидая ответа, он подвел к нему своего спутника. — Мистер Уиллис, капитан Хикс, — сказал он. — Это отец лейтенанта Уиллиса. — С торжествующим блеском в глазах он всматривался в лицо Натаниела Хикса, желая убедиться, что тот изумлен и все понял. И видимо, убедился, предположил Натаниел Хикс, ибо, снова утерев пот, лейтенант Эдселл сказал удовлетворенно: — Поставьте чемодан, мистер Уиллис, и сядьте рядом с капитаном Хиксом. Капитан Хикс из моего отдела. А я узнаю, где Стэнли. — Натаниелу Хиксу он сказал, словно сообразив что-то: — Прихворнул, Нат, или как?

— Заболела жена Дона Эндрюса, — сказал с достоинством Натаниел Хикс. — Я жду его. И, послушай, я сейчас звонил в отдел. Тебя разыскивает Уитни. Отправляйся-ка туда.

— Черта с два, — сказал лейтенант Эдселл.

Мистер Уиллис тяжело опустился на скамью. Он повернул голову к Натаниелу Хиксу и, виновато утирая лицо и редеющие тугие завитушки седых волос концом повязанного на шее платка, сказал:

— Солнце-то так и палит.

Лейтенант Эдселл еще секунду созерцал их все с тем же удовлетворением, а затем сказал:

— До ворот мы добрались на такси, но внутрь нас не впустили. А пропуск дали, следовательно, это было не случайно, как ты понимаешь. От ворот до госпиталя прогулка порядочная. Можно поразмять ноги. — Он многозначительно кивнул.

— Насколько мне известно, — сказал Натаниел Хикс, — ни такси, ни любые другие машины без спецпропусков на территорию не допускаются.

— Да неужто? — сказал лейтенант Эдселл, одаривая его насмешливым взглядом. — Ну а распоряжение пропустить мистера Уиллиса и сопровождающего офицера они получили. На станции околачивались оканарские полицейские, и, думаю, кто-то из них звякнул сюда. Кто-то, скорее всего старик Моубри, видимо, распорядился, чтобы нас впустили, но не очень-то перед нами расшаркивались. Вот мистера Уиллиса и разодолжили полезной пешей прогулкой. Однако на этот раз они у меня в кулаке, и это им так не сойдет. Я тут наделаю шума. Сейчас пойду к начальнику госпиталя.

Уверенным шагом он удалился по центральному коридору.

Мистер Уиллис снова приподнял конец платка и стер пот с подбородка. Он сказал Натаниелу Хиксу:

— Я сюда приехал потому, что у меня тут сын, Стэнли, и он какое-то повреждение получил. Лейтенант говорит, что устроит, чтобы меня к нему пропустили. А у меня из-за него сердце просто не на месте… — Из внутреннего кармана пиджака мистер Уиллис внезапно извлек длинный пухлый конверт из плотной бумаги, слегка влажный с одного конца. — Он летчик, офицер, второй лейтенант, пилот. Летает на бомбардировщиках. Вот поглядите. — Мистер Уиллис снял с конверта резинку и извлек пачку сложенных документов и разных бумаг. На пол упала фотография, и, покряхтывая, он ее поднял. — Поглядите, это он, — сказал мистер Уиллис и протянул фотографию Натаниелу Хиксу. — И вот еще эта. Тут он, когда проходил военную подготовку. А это его самолет. А вот тут, посмотрите, свидетельство. Прочтите, прочтите. Там сказано, что он первый по начальной подготовке… нет, это про повышенную подготовку. У него есть такие за все подготовки. И другие есть — за учебные дисциплины. И тоже, что он первый. Ему за это дали награду, Военную облигацию. Вот она. Он учился летать на бомбардировщике. Видите фото? Он летал на этом самолете. А вот письмо, которое я получил от сенатора. Они ходят в ресторан, где я работаю. Я их навидался. Видите, это рекомендация, чтобы Стэнли прошел летную подготовку. Военному министру. А вот эта тут…

Крепко держа пачку, мистер Уиллис покосился на Натаниела Хикса. Внезапно из его глаз выкатились огромные круглые слезы, сползая вместе с каплями пота по толстым кофейным щекам. Он с жалобным стоном втянул воздух.

— Не знаю, во что он впутался, — сказал он. — Не знаю, что они с ним сделали. Лейтенант говорит, его избили. Изувечили…

— Нет, нет, мистер Уиллис, — сказал Натаниел Хикс. — Я… — Он сам не знал, что хотел сказать, лишь бы остановить поток этих огромных слез, но спохватился. В первый момент он готов был взять все на себя, объяснить, что Эдселл ничего о случившемся не знает. А он, Натаниел Хикс, был там, видел все своими глазами… Но успокоится ли мистер Уиллис, услышав, что произошло на самом деле? Он захочет узнать, опасную ли травму получил его мальчик. А ответить Натаниел Хикс не может. Он захочет узнать, почему подполковник Каррикер ударил Стэнли. Натаниел Хикс не представлял себе, как он сумеет объяснить, и сказал растерянно: — Мне кажется, вы убедитесь, что травма самая легкая. И, по-моему, он не сделал ничего такого, из-за чего у него могут быть неприятности. Не расстраивайтесь так…

Бессмысленность подобных утешений — а других он себе позволить не мог — взбесила его. Эдселл в своем репертуаре. С обычной самонадеянностью, ничего толком не зная, Эдселл не пожалел красок, чтобы сполна использовать удобный случай. Чем сильнее расстроится мистер Уиллис, тем лучше для цели Эдселла. А цель эта заключалась вовсе не в том, чтобы помочь мистеру Уиллису, утешить его. Причем Эдселл сам первый признал бы это. Он бы не стал притворяться, будто делал не то, что делал — отстаивал абстрактный принцип. Такие пустяки, как душевное спокойствие мистера Уиллиса или (было бы только честно об этом упомянуть) собственные удобства и интересы Эдселла, не заслуживали внимания, если, жертвуя всем этим, можно было «зажать их в кулаке», как он выразился. Эдселл с восторженной фанатичностью отдавал все свои силы тому, чтобы натворить как можно больше бед, и натворил их порядочно. И если мистер Уиллис будет продолжать в том же духе… Натаниел Хикс сказал строго:

— Возьмите себя в руки. Ваш сын показал себя прекрасно, и с ним ничего плохого не случится. Если вы будете так расстраиваться, то добьетесь только одного: огорчите его…

Натаниел Хикс отвел глаза — честно говоря, в поисках спасения. Но и лейтенант Эдселл, и капитан Эндрюс не возвращались. Он поглядел на рядовых в другом конце комнаты и с облегчением обнаружил, что они не то не заметили слез мистера Уиллиса, не то не обратили на них ни малейшего внимания.

Открыв было рот, чтобы и дальше увещевать мистера Уиллиса — не чувствуя ни способности, ни желания это делать, — Натаниел Хикс услышал за дверью шаги. Он посмотрел туда, дверь отворилась, пропуская высокого подтянутого человека с черной щеточкой усов. На его груди играла широкая радуга ленточек, а на плечах, неизбежно заставляя споткнуться взгляд, красовались генеральские звезды.

Это молодцеватое видение было встречено секундной паузой, пока узревшие его осознавали, кто перед ними. Один из рядовых, видимо, усердно штудировавший «Новую памятку-руководство для солдата», встал и выпалил:

— Смирно!

Остальные повскакали со скамей. Даже хромой неуклюже подсунул костыль под мышку и попытался встать. Генерал, заметив это, сказал с добродушной поспешностью:

— Нет-нет! Вольно! Садитесь.

Он с полной невозмутимостью повернул голову к своему спутнику, и Натаниел Хикс увидел, что его спутником был полковник Росс.

* * *

Генерал Николс, взяв с собой в госпиталь только полковника Росса, несомненно, намеревался либо спросить его о чем-то, либо сообщить ему что-то. Генерал Николс, слушая сомнительные доводы Деда, объяснявшего поведение Бенни, почти все время смотрел на полковника Росса. Генерал Николс мог без труда прочесть на лице полковника Росса вопрос: «Кого мы, по-нашему, дурачим?» С этого момента ситуация стала глупой. Надо ли им обоим и дальше делать вид, будто я не знаю, что вы знаете, что я знаю?

Когда генерал Николс столь твердо воспрепятствовал генералу Бакстеру поехать с ними, полковник Росс уже не сомневался в его намерениях и решил по собственной инициативе ничего не говорить, но на прямой вопрос ответить прямо: они не знают, где сейчас генерал Бил. А что еще он скажет, будет зависеть от того, как генерал Николс переварит уже услышанное. Но он собирался в той форме, какую подскажет момент, предложить свой «обитер диктум» — дополнительное или сопутствующее мнение ученого судьи, которое, хотя и не является обязательным, может быть подано так, что не последовать ему значило бы расписаться в собственном самомнении и невежестве.

Он скажет, что исчезновение Нюда было естественным и разумным. В конечном счете оно было подсказано рассудительностью. Нюд отдавал себе отчет, что оказался в трудном положении. Отдавал он себе отчет и в том, как на него воздействуют тяжелое напряжение и ответственность, неотъемлемые от его должности. Нюд понимал, что способен необдуманно поторопиться с решением, и, чтобы избежать этого, чтобы дать себе шансбез помех обдумать положение, следовало исчезнуть, никого не предупредив. Вероятно, Нюд отправился полетать — наипростейший способ помешать найти себя, пока сам не сочтешь нужным найтись. Причин беспокоиться нет никаких ни у кого, за исключением тех, кто, вроде Деда, склонны беспокоиться без всяких причин.

Поскольку на самом деле полковник Росс так не считал — во всяком случае, безоговорочно, — ему, думал он, еще можно тешиться надеждой, что генерала Николса все-таки удалось одурачить. Но в действительности он не ставил себе целью обманывать. Вполне возможно, генерал Николс будет рад принять любое правдоподобное объяснение, согласующееся с фактами, то есть с более или менее признанными фактами. Чтобы помочь в этом генералу Николсу, имеет смысл держаться серьезно и официально.

В коридоре полковник Росс встал как младший по званию, слева от генерала и, храня молчание, пошел рядом с ним к боковому выходу. Он корректно ждал первых слов генерала. Генерал Николс произнес их, когда они дошли до угла коридора. Он положил руку на плечо полковника Росса, поворачивая его к двери с табличкой «Офицеры».

— Заглянем туда, — сказал генерал Николс.

В уборной полковник Росс сохранял свой серьезный и официальный вид. Генерал Николс, подойдя вымыть руки, когда полковник Росс уже чинно мыл свои, внимательно оглядел свое отражение в широком зеркале над раковинами. Чеканное невозмутимое лицо вполне могло доставить удовольствие тщеславному человеку, а тщеславный человек всегда выдает свое удовольствие.

Полковник Росс исподтишка старался не упустить признаков этого удовольствия. Однако генерал Николс быстро скользнул критическим взглядом по подстриженным усам, подровненным волосам, безупречно завязанному галстуку, идеально сидящему кителю — взглядом инспектора, которого все, что соответствует требованиям, не интересует. Если все соответствует требованиям, он равнодушно проходит дальше. И генерал Николс протянул руку за бумажным полотенцем. Как обычно, в ящике не оказалось ни одного.

Полковник Росс повернулся, локтем распахнул ближайшую дверцу и смотал длинную ленту туалетной бумаги. Он сказал:

— Крайне сожалею, генерал. У нас трудности с полотенцами.

— Спасибо, — сказал генерал Николс, беря несколько ярдов тонкой бумажной ленты и вытирая руки. — Да, я знаю, что идет война. — Он дружески посмотрел на полковника Росса и сказал: — И вам могло бы быть куда хуже, судья. Скажите спасибо, что у вас хоть это есть. Открою вам важную военную тайну. На конференции в Квебеке в прошлом месяце за несколько дней до окончания была израсходована вся туалетная бумага. Абсолютно. Даже в резиденции генерал-губернатора в Цитадели не осталось ни клочка, и весьма важные персоны рвали газеты. Естественно, мы тут же откомандировали самолет и доставили запас по воздуху. И никто не знает, было ли это делом рук вражеских агентов, или просто кто-то не рассчитал, сколько ее понадобится, чтобы обеспечить потребности конференции.

Подчеркнуто назвав его «судья», приняв шутливый тон, прибегнув к анальному юмору — «между нами, мужчинами, говоря», — генерал Николс открыто приглашал полковника Росса забыть про официальность. За всю историю войн вряд ли был случай, чтобы полковник отклонил подобное приглашение, когда оно исходило от генерала, и полковник Росс увидел, что ему придется подыгрывать. Он одобрительно засмеялся.

— Да, — сказал он, — по-видимому, это непременный аспект любых человеческих собраний: конечный продукт накапливается стремительно.

Собственно говоря, он хотел бы услышать про Квебек побольше. Нет, не всю подноготную, — какие решающие планы утверждены, какие великие решения приняты. О них полковник Росс предпочел бы ничего не узнавать, ибо был недостаточно осведомлен, чтобы по-настоящему их оценить и уж тем более принять на их основе какие-то меры. То, что ему было бы полезно узнать, то, что он хотел бы услышать, лежало совсем в иной области. Если бы генерала Николса удалось подтолкнуть поведать про Квебек еще что-нибудь, генерал Николс мог бы очень много поведать полковнику Россу о генерале Николсе.

Например, очень многое можно было бы вывести из его отношения (которое не замедлило бы выясниться) к именитостям, с кем он там встречался. Позволив заметить, что вот это его заинтересовало, а то произвело на него впечатление, генерал Николс невольно показал бы полковнику Россу, какой подход нужен к генералу Николсу. Он мог бы косвенно или опосредованно дать ответ на вопрос, наиболее важный для полковника Росса, — как на самом деле котируется генерал Николс, какова его власть, каким влиянием он пользуется в высших сферах.

Полковник Росс приготовил ловкую провоцирующую фразу, которая подтолкнула бы генерала Николса продолжить разговор на тему, конечно столь же приятную генералу, как почти всякому человеку, — на разговор о самом себе и своих успехах. Он побудит генерала Николса двинуться еще дальше в нужном направлении. Но прежде чем полковник Росс успел что-то сказать, генерал Николс небрежно потрогал его за локоть и шагнул к двери.

Полковник Росс был обескуражен.

Захваченный своей идеей, он намечал курс действий, направлял ход событий и забыл, что находится в подчинении у этого молодого человека. Не он, а генерал Николс был тем, кого обхаживали, тем, кто отдавал приказы. Полковник Росс вздрогнул от неожиданности и, смущенный этим, поторопился подчиниться. Он вышел в коридор. В процессе этой умственной перетасовки изящная направляющая фраза была отброшена, и, прежде чем полковник Росс сумел найти ей замену, генерал Николс сказал:

— Старик захватил меня главным образом для того, чтобы гонять с поручениями и подавать ему нужные документы. — Он устремил на полковника Росса серьезный откровенный взгляд. — Ему вообразилось, будто я искушен в дипломатических тонкостях, потому что в свое время я побывал военно-воздушным атташе. Кроме того, когда мы еще не вступили в войну, меня в сорок первом командировали в Англию в качестве наблюдателя, так что у меня есть знакомства в английских ВВС и я мог оказаться полезен в роли офицера связи. В результате я видел довольно много из того, что там происходило.

Он помолчал с чуть насмешливым видом, словно припомнил что-то забавное.

— За справками они ко мне обращались не так уж часто, — сказал он. — Как-то вечером я получил три минуты, чтобы изложить президенту и мистеру Черчиллю некоторые обоснования нашего возражения против одного предложенного плана. Старик глядел на часы, пока я говорил, и заняло это две минуты пятьдесят две секунды. Когда я кончил, президент зевнул (правда, час был очень поздний) и сказал: «Э… благодарю вас, генерал», а мистер Черчилль сказал что-то вроде «кха-кха!». И меня отпустили. — Насмешливое выражение перешло в улыбку.

Они дошли до двери в конце коридора. Полковник Росс открыл ее перед генералом. Они вышли из охлажденного коридора на ступеньки в палящий зной тропического утра. Там ждала машина с шофером, а у нижней ступеньки стоял, придерживая распахнутую дверцу, мистер Ботвиник и угодливо улыбался. Видимо, он выскочил наружу и обежал здание, чтобы удостовериться, все ли в полном порядке. Генерал Николс еще раз небрежно притронулся к локтю полковника Росса, и полковник Росс, ссутулив широкие плечи, забрался внутрь в положенный ему угол.

Когда генерал Николс улыбнулся, полковник Росс тоже улыбнулся, хотя и бледноватой улыбкой. Пока они спускались по ступенькам, пока мистер Ботвиник помогал им сесть в машину, он с тревогой ощущал, насколько ясно теперь понял и, уж конечно, всем существом почувствовал, что подразумевали остальные, — что понудило Хэла Култарда вчера на веранде сказать про мурашки, что ввергло Деда в бешеное волнение при мысли, как бы генерал Николс не узнал слишком много, что именно миссис Бил — Сэлли — истерически предчувствовала, когда в дверях столовой пыталась выяснить, что «они» делают с Нюдом. Следовательно, все они в то или иное время бывали внезапно ошеломлены, когда генерал Николс договаривал и улыбался.

В предполагаемом надежном убежище своего сознания полковник Росс обдумал новую идею. Но прежде, чем он успел приступить к ее осуществлению, генерал Николс предвосхитил его намерение и сразу же, все еще подшучивая, предложил ему уже суммированную для его удобства, значительную часть той информации, которую полковник Росс намеревался у него выведать.

Неужели же, упаси Бог, генерал Николс умеет читать чужие мысли и знает все, что у тебя сейчас в голове? Тугодумы вроде Хэла и Деда, импульсивная, склонная фантазировать девочка вроде миссис Бил без труда придут именно к этому страшноватому, если не сказать — оглушающему выводу. В полной растерянности, убежденный, что не ему тягаться с неслыханными способностями и нечеловеческими свойствами, Хэл (или Дед) начинает подозрительно перебирать в уме все, что когда-либо говорил или делал его старый друг Джо-Джо, выискивая темный смысл, зловещие намерения, тайные угрозы. Сэлли, давая выход испугу, сжимала кулачки и барабанила ими, как малое дитя, по всему, до чего могла дотянуться.

Все это чушь! Если человек знает, о чем вы думаете, то объяснений два: либо вы сами только что открыли ему это своими поступками, словами или выражением лица, либо он верно оценил вас и ваше положение, а тогда, чтобы догадаться, что у вас на уме, ему достаточно просто спросить себя, что, скорее всего, может быть у вас на уме. Успокоившись, полковник Росс подумал о тех вещах, которые также был бы рад узнать, и сказал взвешенно:

— Тем не менее, генерал, конференция должна была дать наблюдателю многое. Взгляд с близкого расстояния на тех, кто руководит, часто помогает уяснить ситуацию. У меня есть некоторый опыт в политике. Ее совершенно справедливо называют искусством возможного.

Генерал Николс бросил на него быстрый одобрительный взгляд.

— Да, — сказал он, — «возможное»! Это их главным образом и занимало. Трудность, как я понимаю, обычно заключается в том, чтобы выяснить, что, собственно, возможно, поскольку в этом — все. И работать приходится только в этих пределах. Да, верхи оседлали бурю, но иногда направление вроде бы определяет буря. А это ограничивает ваш выбор, вашу свободу. Что-то необходимо сделать, но сделать нельзя. Разумеется, такое положение нисколько не исключает того, что наверху есть больший выбор, большая свобода действий. Нельзя приказать, чтобы человек замахал руками и полетел, но всегда можно приказать, чтобы опытные пилоты, сколько их у вас есть, подняли бы в воздух столько самолетов, сколько у вас их есть, и полетели бы не тем маршрутом, не в то место, не в то время.

Полковник Росс устремил на него внимательный взгляд и насторожил уши. Это трезвое небрежное замечание, при условии, что генерал Николс будет продолжать и растолкует его смысл, возможно, дало бы полковнику Россу часть тех сведений о генерале Николсе, которые он хотел бы получить. Оно могло подразумевать разочарование и в таком случае таило в себе простоту, поскольку простота присуща разочарованию.

Вполне возможно, генерал Николс довольно поздно пришел к осознанию весьма важной, хотя и избитой истины, что люди — это люди, будь они государственные деятели или мелкие сошки. У государственного деятеля есть лицо, образ, или есть спина, оборотная сторона. По природе вещей первое ассоциируется с высоким положением и высокими фразами, а второе с тем, что эвфуистично было обозначено как конечный продукт. И то и другое всегда в наличии. А что именно бросается вам в глаза, определяется тем, где вы стоите. Но если вы позволите себе вообразить, будто одно (что именно — неважно) обесценивает другое или превращает в нечто, тем самым вы открываете всю меру вашей простоты.

Генерал Николс сказал:

— По-моему, я где-то читал у одного француза: пусть вы сидите на высочайшем троне в мире, все равно сидите вы на своей заднице. Досадная помеха для вас, которая отнюдь не способствует тому, чтобы люди, смотрящие на вас, проникались к вам доверием.

Уже что-то! Проницательный, пытливый взгляд генерала Николса не упустил их человеческой уязвимости, их разнообразных душевных и физических трудностей. Вероятно, он подметил, что Образчик Бульдожьей Породы часто бывал раздражителен, поддаваясь своему изъеденному коньяком желудку, клокоча мокротой, пропахшей сигарами. Морщась, мистер Черчилль к тому же вынужден был вкушать полынь и желчь своего положения. Звонкие фразы, красивые слова могли претворить почти в великое достоинство то, что наши разосланные вдаль корабли тают, что на мысы и на дюны рушится пламя, но эти обстоятельства не давали ему занять ведущее положение. И как равного его принимали только из любезности. Подлинной его задачей было вывертываться. Его фельдмаршалы и командующие авиацией на голодном пайке людей и машин, его адмиралы флотов, утративших первенство, нервы, обнаженные почти четырьмя годами войны, в основном неудачных, помогали ему быть мужественным, гордым и в конечном счете — бессильным.

Но отделенная от него шириной стола собственная сторона генерала Николса, сильная и великая, находилась в более приятном положении и потому, понятно, сияла бодрой самоуверенностью. У нее были корабли, были люди и, кроме того, были деньги! Однако Защитник Четырех Свобод — факты жестоки! — не обладал свободой самому встать с кресла. Покинуть его он мог только с чужой помощью. Его высшие военные чины, хотя до сих пор и показывали себя достаточно способными, имели тот минус, что никогда еще не вели более или менее настоящей войны, удачной или неудачной. К тому же, хотя у них всего хватало в избытке, сидели они напротив «лиц, занимающих аналогичные должности» с пятью звездами на плечах против их четырех.

Вот так эти важные особы, по-разному обездоленные и недовольные, показали генералу Николсу, мальчику на побегушках и, быть может, не такому уж бесхитростному сосунку, как творят историю. Их переговоры, наверное, нередко казались не слишком осмысленными тем, кто не понимал их цели. Цель эта явно заключалась не в выборе разумнейшего и наилучшего образа действий. Цель была — заключение сделки, суперсделки, совокупности тысяч мелких сделок, в процессе которой обе высокие договаривающиеся стороны пытались по силе возможности получить что-то за ничего или по крайней мере дать чуть-чуть, а забрать много. Поскольку в подобных случаях кто-то обязательно должен проиграть и поскольку ни один подчиненный никогда не рискнет взять ответственность на себя, встречаться и приходить к соглашению должны были верховные руководители.

Достижение соглашения обычно тормозилось взаимными искажениями истины и достигалось с помощью уравновешивания замаскированных взяток и скрытых угроз. Простые честные люди нередко испытывают отвращение, обнаружив, что возвышенные дела чаще всего ведутся такими низменными способами. И они негодуют, потому что знают средство против такого позорного, постыдного положения вещей: пусть каждый человек будет щепетильным и великодушным, честным и благородным, доблестным и мудрым. Тогда не понадобится ни мелочно торговаться, ни запрашивать лишнего.

— Да, — сказал полковник Росс. — Да, да!

— Могу сообщить вам, — сказал генерал Николс, — что на конференции не только был назначен главнокомандующий, но и установлен день высадки в Европе. Возникали и возражения. План высадки в этом году уже был оставлен. Был сделан вывод, что воздушные силы использовались не наилучшим образом, поскольку нам вновь помешали завершить намеченные операции в намеченном масштабе и в намеченные сроки. Новая директива утвердила то, что многие считали третьесортным или четверосортным планом — это уж как взглянуть.

Генерал Николс извлек из внутреннего кармана кителя длинный плоский серебряный портсигар, и полковник Росс заметил на крышке увенчанную короной эмблему британских ВВС. Под ней было выгравировано несколько строчек, и он прочел начало: «Полковнику Джозефу Джозефсону Николсу, АА США, в знак уважения и товарищеской…»

Генерал Николс сказал:

— Положение у нас не из легких. Если операция не завершится полным успехом, причиной будет не лучшее использование авиации. Мы знаем это. Старик знает это. Мы не можем не сделать того, что, как нам известно, должно быть сделано, пусть в нашем распоряжении не оказалось всего того времени и всей той первоочередности, на какие мы рассчитывали. Мы все равно должны это сделать. Старик считает, что это в наших силах, и любой ценой мы это сделаем.

Какая-то смена выражений, какое-то движение мышц сместило светотени на лице генерала Николса, и полковнику Россу вдруг предстало — или почудилось — совсем другое, проглянувшее изнутри лицо, по-иному использовавшее те же мраморные черты. Полковник Росс решил, что где-то в памяти у него хранились смутные, зловещие, прямые или косвенные намеки, касавшиеся генерала Николса. Полковник Росс с грызущим беспокойством подумал, что вот-вот ему откроется скверная и простая правда — злобность честолюбия, холод гордости, жестокость своекорыстия. Человеческое сознание и воля, оказываясь во взаимодействии с великими событиями, часто маскирует подобные качества, прикрываясь высокой необходимостью: «Мы не можем не сделать… Мы все равно должны сделать… Любой ценой мы сделаем…»

С тревогой изучая это второе, внутреннее лицо, полковник Росс с облегчением пришел к выводу, что в основе своей оно было невинно. В нем не замечалась отполированность, искусственная бесхитростность архизлодея или архиинтригана. Его сила была в прямодушии, а не в тайных махинациях. Это лицо выглядело более осунувшимся, более старым. Оно было суровым и задумчивым — изможденное напряжением, грузом ответственности и испытаний. В глазах пряталась печаль, указывавшая на непрерывные, пусть и не очень глубокие, размышления, на долгие темные бдения, на свободные от иллюзий опасения, на ясное и беспощадное понимание природы вещей. Но печаль сочеталась с поразительной безмятежностью, без тени коварства или непроницаемого простодушия, скрывающего сомнительные планы. Генерал Николс глядел вперед спокойно, с полным правом полагаясь на точно взвешенные возможности и пределы Того, что происходит Здесь и Сейчас, и, следовательно, на готовность встретить то, что могло произойти.

Хотя эти признаки и знамения могли сулить и такое, чего ему уловить не удалось, полковник Росс сумел понять главное, о чем они свидетельствовали. Они показывали человека, прошедшего через критический период утраты последних невольных иллюзий. Время выбора настало и миновало. Пусть и в ограниченном смысле, но ему принадлежало решение либо принять новый вариант своих мальчишеских иллюзий, едва он где-либо его заимствует или сам придумает, либо попытаться жить дальше без них. Полковник Росс почувствовал прилив уважения: ведь если он не ошибся в генерале Николсе, генерал Николс избрал трудный путь и теперь обходился без них.

Люди вроде Нюда, люди вроде Деда, люди вроде самого полковника Росса, возможно, представлялись этому нагому, ничем не убаюкиваемому, простому и бесхитростному сознанию престарелыми детьми. Нюд и Дед в большей мере, а сам он (думал полковник Росс) в меньшей сохраняли, пусть и по-взрослому, сложный мальчишеский мир воображаемых персонажей, долгие-долгие, нелогичные мальчишеские мысли, мальчишеское неоправданное упоение и необоснованный ужас, рождаемые систематически неверно понимаемым положением вещей.

Генерал Николс и всегда малочисленная горстка людей вроде него следили за ними с рассчитанной отвлеченностью, не недооценивая этих упорных детей и даже не презирая их. Мальчишеским было только их сознание. Они располагали возможностями и средствами взрослых мужчин. Они были более умелыми и куда более опасными, чем в те времена, когда играли в ковбоев и индейцев, и теперь относились к своему миру выдумок с большой серьезностью. Находить его забавным или называть глупым можно только себе на гибель. Доверчивость была перекрещена в веру. Каждый взрослый ребенок решительно ставил под заклад свою жизнь и священную гордость во имя, например, марксистского нелепого культа того, на что можно было лишь уповать в будущем, или же во имя передержек христианского казуиста, априорно доказывающего существование того, чего никто никогда не видел. Все такие веры — реальность. С ними необходимо считаться, и приходится делать, что можно, подлаживаясь к ним или вопреки им.

Генерал Николс продолжал:

— Речь не о том, что военно-воздушный потенциал вообще отрицается. То, что мы сделали — вероятно, вы знаете, полковник, что благодаря применению с марта новой техники, британская авиация к июлю полностью разрушила Эссен, — и то, что мы, по всей вероятности, могли бы сделать, признается полностью. Не отрицалось, что наша стратегия была бы безопаснее, могла бы обойтись дешевле и при удачном стечении обстоятельств обеспечила бы более быстрый и полный успех. До сути я добрался не без некоторого труда, но добрался: слишком уж полный наш успех нежелателен.

Полковник Росс бросил на генерала быстрый взгляд.

— Вот что я подумал, — сказал генерал Николс. — Кое-кто и сейчас так думает. Разумеется, нам необходимо иметь отдельные военно-воздушные силы, и они у нас будут. И, может быть, есть люди, которым наш полный успех ни к чему, но они не в том положении, чтобы предпринять в связи с этим какие-либо действия. Возражения оппозиции базировались на том, что понимать под нашим полным успехом. Старик попросту предлагал разгромить к черту тылы, уничтожить военный потенциал Германии. Тогда с немецкими вооруженными силами было бы покончено. Оппозиция же считала, что покончить с немецкими вооруженными силами надо по-другому: атаковать их в лоб и разгромить. Нет, они ни разу не сказали, что способ этот столь же безопасен, столь же дешев или столь же надежен. Они сказали просто: вы хотите устроить хаос, какого еще не знала история, но кто будет наводить порядок? Ответ: мы. Если, конечно, мы не допускаем мысли — а мы ее не допускаем, — что проиграем войну. Старик сказал: вы же нас не об этом спрашивали. Вы спрашивали нас, как вынудить Германию сложить оружие, и мы вам ответили. Скажите слово, и мы сделаем это для вас. Мы сотрем их, и сотрем, и снова сотрем.

Генерал Николс чуть улыбнулся.

— Старик в своих идеях исчерпывающе последователен. Он не сказал, что это лучшее из того, что можно сделать. Он сказал только: если это надо сделать, так вот лучший способ сделать это. Естественно, имелись самые веские причины, почему рекомендованная нами стратегия не была принята. Тут, возможно, и «лучше не устраивать слишком уж большого хаоса». Ну и конечно: мы не начинаем с пустого места, у нас нет свободы рук. Уже сделанное нами не может не ограничивать того, что мы можем сделать в дальнейшем, и, разумеется, мы не можем сделать того, что нам не разрешено. Мы обязаны ждать слова команды, а если те, кому принадлежит это слово, не способны увидеть того, что видите вы, они его не скажут и нам ничего не придется делать. Откинув военный переворот, а его, насколько я слышал, никто не предлагает, нам придется обходиться тем, что они были способны увидеть. И ведь они могут быть правы. Все сводится к разным мнениям об одном и том же. Ну а то, как уже сделанное нами кладет предел тому, что мы могли бы сделать в дальнейшем, один представитель британских ВВС продемонстрировал на примере десантников.

Генерал Николс открыл портсигар. Полковник Росс сигареты не любил, но взял одну.

— После того как ответственный за выброску вышвырнет десантника в люк, — сказал генерал Николс, — дальше все зависит от самого десантника. Его приземление обеспечивается, в частности, его выучкой, его физической формой, его опытностью и способностью оценивать обстановку. Он должен быть начеку. Он должен принять нужное решение в нужный момент. А теперь предположим, он, опускаясь, обнаруживает, что ситуация скверная: что характер местности или вражеские патрули делают приземление рискованным и он, скорее всего, задание не выполнит. Как ему следует поступить? Ну, если он не круглый идиот, такой десантник влезет назад в самолет и попробует спрыгнуть в другом месте.

Генерал Николс чиркнул спичкой, поднес огонек к сигарете полковника Росса и сказал:

— Что сделал Нюд, судья? Смылся?

Полковник Росс, устремив взгляд на прикрытый ладонью огонек спички, втянул полный рот пресноватого дыма.

— Я толком не знаю, генерал, — сказал он. — Нюд не у себя, и он никого ни о чем не предупредил. Дед пытался его найти, но не сумел. Так что, возможно, Нюд отправился полетать. Ему есть что обдумать. Когда мы разговаривали в столовой, я видел, что он еще с этим делом ничего не решил. Потому-то он и перекинул его на меня. Чтобы я удерживал равновесие, пока он все обдумает.

— Вы решили не проводить разбирательства? — сказал генерал Николс.

— Я решил не проводить его сегодня утром, — сказал полковник Росс. — Я уже все обдумал. Когда проведешь в судах, генерал, столько времени, сколько провел я, то всегда предпочитаешь дела до судов не доводить. Стоит начать этот процесс, и он обретает самостоятельность — вот как десантник вашего друга, уже прыгнув. Едва наш полицейский предъявит обвинения, мы начнем вести протокол. Поскольку протокол не может не выявить то или иное, неминуемо последует то или иное. И пока еще от нас зависит, иметь или не иметь, я подумал, что нам стоит подождать и поразмыслить. Может быть, Нюд что-то сообразит. Может быть, я что-нибудь соображу. Даже Вашингтон предположительно может что-нибудь сообразить.

— Судья, — сказал генерал Николс, — мне кажется, вы все придаете этому излишне большое значение. Во всяком случае, Нюд придает. Он неверно понял точку зрения Вашингтона. И знает это. Вероятно, вы уже заметили, судья, что Нюд несколько импульсивен. Сегодня утром Нюд просто дуется. И понял он неверно — нарочно. Для того, чтобы иметь повод дуться. Ведь никто же не винит Нюда в том, что произошло. При нынешней ситуации это — или что-нибудь вроде этого — не случиться не могло. Так при чем здесь Нюд? Ситуацию ведь создал не он. Неужели Старик, военное министерство или еще кто-нибудь способны возложить на Нюда ответственность за то, что, по убеждению белых южан, неграм нельзя предоставлять общественного или военного равенства, или за то, что неграм не нравится, чтобы с ними обходились как с животными? Ситуация эта нам мешает, и мы предпочли бы обойтись без нее, но никто не ждет от Нюда, чтобы он нашел выход из нее.

«Дуется» было хорошим определением для поведения Нюда, и генерал Николс употребил его не с пренебрежением, а дружески. Тем не менее полковник Росс ощетинился с раздражением, уже достигшим предела из-за утренних забот и неприятностей — настолько многочисленных, что держать их в уме все одновременно было невозможно. Но, сосредоточиваясь на одной, он непрерывно ощущал тягостное давление остальных, дожидающихся, пока у него найдется минута рассмотреть их подробнее. А рассмотреть подробнее некоторые из них значило еще больше, еще глубже ощутить собственную вину. Другие же просто вновь возбудят в нем гнев на чью-то неизвинительную глупость. Поучительные рассуждения генерала Николса о «нынешней ситуации», благодушная философская отвлеченность, мгновенное сведение к нулю неисчерпаемых неприятностей полковника Росса небрежным указанием, что всему этому придается излишне большое значение, вывели полковника Росса из себя. Он сказал:

— Я не уверен, генерал, насколько мне или Нюду ясно, чего, собственно, ждут от Нюда? Или это и Вашингтону не слишком ясно?

Грубый, вызывающий тон, признал про себя полковник Росс, был неуместен. Генерал Николс поглядел на него задумчивым взглядом, который, хотя и не выражал неудовольствия или досады, несомненно, был недоуменно критичным и прятал удивление вместе с неизбежным грозным вопросом: этот сварливый старец как будто упрямится? Он намерен вставлять палки в колеса?

Расстроившись точно так же, как он расстроился, едва намекнул капитану Коллинзу на двусмысленность его отношений с мисс Криттенден, расстроившись оттого, что по собственному безрассудству оказался заведомо не прав, полковник Росс тотчас ощутил все мучительные следствия своей вспышки. Он предал свои седины, утратил бесценный апломб, даримый самоуважением, потерял твердость мысли, так как сознание собственной неправоты лишило его всякой опоры, и рассудок уже не находил для него ничего, кроме подленького совета: «Поберегись, как бы не зайти слишком далеко!»

Генерал Николс поднес руку к глазам и осмотрел ногти. Он сказал невозмутимо:

— Для газет и прочего требовалось сформулировать подход к проблеме. Подход этот был рассмотрен, одобрен и объявлен. Нюд и все остальные будут идти в ногу. Если неподвластные ему обстоятельства, несчастный случай, непредвиденные осложнения собьют его с шага, ему следует как можно быстрее вернуться в свой ряд и вновь попасть в ногу с остальными. Только и всего. Никто не ждет от Нюда невозможного. Никто не ждет, чтобы он ломал себя, подвергался унижению. От него ждут, чтобы он, насколько позволяют остальные его обязанности и воинский долг, сглаживал, а не раздувал. Не думаю, судья, что мы тут расходимся во мнении. Меня в этом убеждает все, что вы сказали о принятых вами мерах.

— Настоящего плана у меня, пожалуй, нет, — сказал полковник Росс. — Он далеко не полон. И возможно, ничего не дает. Собственно, он практически исчерпывается следующим. Слушая Деда, я подумал, что мне следует поговорить с Уиллисом. Кстати, отца Уиллиса оповестили, что его сын в госпитале, и он должен вот-вот приехать. Я послал офицера встретить его. По-моему, мне стоит поговорить и с ним.

— Вручив мальчику его орден, — сказал генерал Николс, — я с поклоном покину сцену, и вы сможете побеседовать с ним. Мне кажется, он порядочно выигрывает — все, чего он добивался, все, что вот-вот получит, если больше неприятностей не будет, если он вам поможет. Я бы не стал обращать особое внимание на мнение Деда о том, что слишком уж жирно, а что — не слишком.

— Мне это не очень нравится, — сказал полковник Росс.

— Мальчик, по-видимому, вполне справедливо в претензии, — сказал генерал Николс. — Но, мне кажется, вопрос для него стоит так: настолько ли эта претензия ему дорога, чтобы ради нее отказаться от группы средних бомбардировщиков, от минимум трех повышений в звании, от своей фамилии в газетах и всего прочего. Это просто констатация факта. Мне кажется, тут нельзя усмотреть ни подкупа, ни угрозы.

— Попытаюсь не усмотреть, — сказал полковник Росс. — Если он не усмотрит. — И он угрюмо замолчал.

Генерал Николс сказал:

— В Нюде есть это, судья, и всегда было. Вот вы, и вот Дед — вы его знаете, вы работаете для него и ставите себя под удар ради него. И вы, и другие люди. Так было, так есть. Старик это знает. Человек не способен сделать все сам, то есть если то, что он делает, чего-то стоит. До известного предела — безусловно, но дальше очень важно, много ли готовы сделать для него другие люди. — Он задумчиво умолк, а потом сказал: — Насколько мне известно, ничего конкретно еще не решено. Старик не планирует операций вокруг какой-либо данной личности. Водить самолеты — рискованное занятие, как и война. И нельзя заранее знать, кто именно окажется на месте, когда придет время. Могут измениться обстоятельства, и вам потребуется другой человек. Может измениться и сам человек. Кто-то другой подойдет лучше. Но Старик всегда планирует, исходя из альтернатив, из вероятностей, взвешенных далеко наперед. Я сказал, что, насколько мне известно, ничего конкретного еще не решено. Собственно говоря, я в этом уверен, так как время для решений еще не подошло, но мне кажется, для Нюда намечается вот что.

Генерал Николс аккуратно положил сигарету в пепельницу на дверце, устремил взгляд на проносящийся мимо сосновый лес, пронизанный солнцем, и сказал:

— Мне кажется, Старик думает поручить Нюду авиацию поддержки при вторжении на Японские острова, когда и если это произойдет. Что будет даже изящно. Американская авиация не откажется получить свою долю того, что подразумевает фраза «Я вернусь!» — Он перевел взгляд с проносящихся мимо сосен на полковника Росса. — Сперва отзывать Нюда домой в этом году не предполагалось. Нюд достаточно весомо доказал в Северной Африке, что лучшего руководителя широкомасштабными операциями истребителей у нас нет. Истребителям предстояла важнейшая задача… и предстоит. Вы догадываетесь какая. В ближайшие месяцы мы получим усовершенствованные самолеты и будем сопровождать бомбардировщики весь путь до цели. Разумеется, Нюд был не единственным и даже не первым, кто понял, что без этого нам не обойтись, но выношено все это им. Он взялся за дело. Он сумел наладить небольшие пробные вылеты. По их результатам он разработал тактические основы и отличный оперативный план. Штабу ВВС его план понравился. Вот тогда-то Старик и представил его к производству в генерал-майоры. Не знаю, что именно говорил вам об этом Нюд.

— Ничего, — сказал полковник Росс. — Нюд о себе почти не говорит, генерал. Конечно, все знают, чего он добился в Африке. Кое-что об этом он мне говорил, но и только.

Генерал Николс сказал:

— Нюд получил вторую звезду, был отозван из Африки незадолго до завершения операции и отправлен в Англию. Затем Старик передумал. И мне кажется, я знаю почему. Нюд требовал, чтобы ему самому было разрешено летать в сопровождении. И в Африке он, знаете ли, все время это проделывал. Разумеется, некоторые операции ему нужно было наблюдать воочию, ну и, что сам командующий летит в сопровождении, было полезно для поддержания боевого духа, особенно в первые дни, но Нюд прямо-таки не вылезал из-за штурвала. Ему словно бы это просто нравилось. Старик не желал, чтобы он вот так же летал и над Германией. Нам нельзя допустить потерю всего, что знает Нюд, ради того, чтобы он узнал чуть больше. Слишком велика ставка при неоправданно большом риске. И в любом случае если Старик что-то сказал, то все. Поверьте мне, спорить с ним вы не будете.

Генерал Николс перевел дух. Он сказал:

— И потому представилось разумным забрать Нюда домой, перестать вести войну только его руками, дать ему поостыть. К тому же для АБДИПа здесь в Оканаре был необходим как раз такой человек. Уж кто-кто, а Нюд досконально знает, чего требуют боевые действия, и потому все очень мило согласовывалось. Я знаю, Старик беседовал с Нюдом, и Нюд остался доволен. Видимо, идея заключается в том, чтобы Нюд затаился, пока мы не высадимся в Европе, а тогда отправить его в тактическую воздушную армию, но не на командную должность, а просто понаблюдать, во что выливается сотрудничество воздух — земля. Едва мы вступаем в Германию, Нюда тут же забирают домой — заняться истребителями для Японии. Вот что, по-моему, зреет, судья. Или может зреть.

— Да-да, — сказал полковник Росс.

Напряжение, с которым он слушал, на миг сменилось раздумьем. Следует ли все это тоже принять за простую констатацию фактов, без намека на подкуп или угрозу? Однако он не стал размышлять над этой загадкой — если загадкой, — а сосредоточился на чем-то словно бы побочном, лежащем вне этой линии мыслей или скрытом за ней, но неотъемлемо связанном с другой линией, с постоянной неизбывной заботой, которая в сознание допускалась редко, но все время подслушивала у его порога, выхватывая все, чем могла воспользоваться. И теперь эта неизбывная забота уцепилась за мимоходом оброненные слова генерала Николса «едва мы вступаем в Германию». И радостно воспрянула, открыв себя и в своей радости выдав, что на протяжении разговора выхватила не одно только это.

Подслушивающая забота услышала и затрепетала, когда генерал Николс упомянул свое сомнение, что высокое начальство в Квебеке намерено использовать авиацию наилучшим образом. Она услышала и испуганно съежилась, когда генерал Николс объявил, что тем не менее это будет сделано любой ценой. Когда она узнала, что истребители вскоре начнут сопровождать бомбардировщики до самой цели, ее бросило в жар и в холод: с одной стороны, новая гарантия безопасности, а с другой — ужасающая опасность, сопряженная с этим решением. И вот теперь она услышала, что в Квебеке и в Вашингтоне среди посвященных сомнений не было, не было никаких «если». А уж они должны знать. И раз никаких серьезных возражений они не находят, значит, слава Богу, дело у нас идет на лад. Опознанная мысль на мгновение воплотилась в зрительный образ: его сын Джимми в такой беззащитной на вид, ничем не укрытой прозрачной кабине, скорчившись, прижимает глаз к окуляру бомбардировочного прицела. И ни он, ни самолет, курс которого он в эти секунды контролирует, не могут свернуть ни на йоту, не могут уклониться ни на дюйм, а зенитные орудия внизу, накапливая и корректируя данные пристрелки, с изумительной точностью бьют и продолжают бить по еле ползущей беззащитной цели.

— Значит, они вызвали Нюда домой для отдыха. Они считают, что у него для этого есть все, что требуется? — спросил полковник Росс.

— Иначе они считать не могут, судья, — сказал генерал Николс. — Я ни разу не слышал, чтобы это формулировалось официально, но из практики мне известно, что по-настоящему отдыхают во внутренней зоне только те, для кого не находится полезного применения. Нюд здесь полезен — крупный административный пост, и это должно быть полезно ему. Нюд знает, что его не перевели на запасной путь, не положили на полку. Все это служит главной цели. Не думаю, чтобы хоть кто-нибудь — включая и самого Нюда — считал его администратором. И из него вовсе не хотят сделать администратора. Однако ему необходим опыт, которого можно набраться, решая непрерывно сыплющиеся на тебя проблемы, подбирая именно таких людей, какие могут наиболее успешно с ними справиться. Умение абсолютно необходимое, чтобы руководить таким большим соединением, как все воздушные силы. У Старика зоркий глаз. Нюд будет полезен для АБДИПа, а АБДИП — для Нюда.

— Его жена и моя жена, — сказал полковник Росс, — считают, что было бы чудесно, если бы ему дали несколько недель отпуска, чтобы он мог уехать куда-нибудь и ничего не делать. Они думают, что Вашингтон, если вы рекомендуете это, даст свое согласие.

— Судья, — сказал генерал Николс, — подобная рекомендация ни к чему хорошему не приведет. Нюду требуется отпуск? Ему надо бы на несколько недель уехать куда-нибудь? Они захотят узнать причину. Не забывайте, забот и неприятностей у Вашингтона выше головы — хотя в действующей армии, я знаю, в это никто не верит. И добавочных неприятностей они не потерпят. Они даже способны выйти из равновесия, хотя Старик, правда, этого не допустит. Никому не дозволено становиться источником новых забот. Примером служит полковник Вудман. Его, как вы знаете, собирались убрать. Пожалуй, можно сказать, что на него сыпались и сыпались всякие мелкие неприятности, и он позволил себе выйти из равновесия. Селлерс относительно не так уж важен, и штаб командования прикрывал Вудмана от Вашингтона, но до тех пор, пока Вудман не нарушил субординации. Короче говоря, они не любят узнавать, что кому-то нужен отдых. В их сфере это всегда скверная вещь.

— Но ведь еще более скверно, когда кто-нибудь вроде Вудмана всаживает себе пулю в лоб, — сказал полковник Росс.

— Если бы Старику доложили о Вудмане, он уже давно бы освободил его от должности, — сказал генерал Николс. — Но докладывать ему все невозможно — для этого никаких суток не хватит. А потому другим приходится брать на себя ответственность, решая, что ему необходимо доложить, а что не нужно, или, может быть, даже никак не следует.

— Это я понимаю, — сказал полковник Росс.

— Да, конечно. Ну так двое-трое взяли на себя ответственность в деле с Вудманом. Они знали, стоит Старику узнать, что Вудман позволил мелочам одолеть себя, с Вудманом будет кончено. Сейчас времени отдыхать нет. Каждый должен сам справляться и держаться любой ценой. Немножко напоминает наш принцип обучения летчиков. Мы об этом помалкиваем, но вы знаете и я знаю, что много лучше и экономичнее навалить на мальчика все сразу, заставить его жать на всю катушку. Если на то пошло, лучше дать ему разбиться в учебном самолете здесь, дома, чем нянчить его, чтобы он разбил истребитель на фронте.

Машина приближалась к перекрестку, где дорога с территории выходила на шоссе в Оканару за аэродромом и базой. По шоссе грузно двигался к перекрестку кран на гусеничном ходу с длинной стрелой. Первым его увидел полковник Росс, и почти сразу же — шофер. Он наклонился и включил сирену штабной машины. Кран остановился, покачивая стрелой, и они повернули на север, опередив его.

Полковник Росс нахмурился и инстинктивно потянулся отодвинуть стекло, отделявшее его от шофера. Мощные гусеницы тяжелого крана ломали покрытие шоссе, и, уж конечно, управление шоссейных дорог штата этого им не спустит.

— Хотите остановиться? — спросил генерал Николс.

Полковник Росс достал из нагрудного кармана записную книжку и ручку.

— Нет. Не стану вас задерживать, генерал, — сказал он и записал номер инженерного корпуса под белой звездой на кабинке. — Не понимаю, о чем они думают. Им даны строгие инструкции не водить тяжелые гусеничные машины по шоссе. Но они ни с чем не считаются. Не удивлюсь, если он так и ехал по шоссе от ворот номер три добрую милю…

— Как вижу, нам придется остановиться так или иначе, — сказал генерал Николс. Тормоза взвизгнули — шофер вжал педаль в пол. За поворотом, замаскированным высоким кустарником, посередине шоссе стоял многоколесный прицеп на низкой подвеске. А прямо перед их машиной высилась свалившаяся с прицепа огромная груда металла — изуродованный фюзеляж и оторванные крылья бомбардировщика-штурмовика А-20, выкрашенного черной краской, как ночной истребитель. Стоящие рядом без дела сержант и двое рядовых оглянулись на визг тормозов.

Полковник Росс распахнул дверцу машины и вылез. Позади него за поворотом виднелась стрела крана, приближающаяся судорожными толчками. Полковник Росс повернулся и поднял обе ладони — сигнал выруливающему крану остановиться. Но, хотя он видел, что крановщик в кабинке смотрит на него, сигнал этот, должно быть, не был известен в инженерных частях. Кран продолжал ползти вперед.

Полковник Росс повернулся и крикнул:

— Сержант! Идите сюда. Кто здесь распоряжается?

Сержант испуганно отдал ему честь.

— Вроде бы я, сэр. То есть сейчас. Лейтенант ушел звонить. А назад не вернулся. А потом капитан… фамилии его я не знаю. Инженер с базы, пришел и ушел. Мы ждем вон того крана, сэр. Сами-то мы ничего сделать не можем…

— Когда вы блокируете дорогу, — сказалполковник Росс, — всегда выставляйте регулировщика. Ведь из-за поворота прямо натыкаешься на эти обломки. Могла бы произойти катастрофа. Давай-ка, сынок, — сказал он рядовому, — бегом к перекрестку! И скажи крановщику, чтобы он остановился, дал задний ход и съехал с шоссе. В машине генерал Николс, заместитель начальника штаба ВВС, а вы его тут заперли. — Он повернулся к сержанту. — А вообще, что это за… A-а, это тот, который упал у Пайн-Вью ночью в понедельник?

— Да, сэр.

— Ну а что произошло? Как вы его уронили?

— Свалился, сэр.

— Не вписался в поворот?

— Да нет, сэр. С этим такого быть не может. Думается, погрузили не очень чтоб.

— Как же это допустили?

— Не знаю, сэр, — сказал сержант. — Грузили не мы. Когда его вчера нашли, туда отправили наряд. Ну, они и грузили. Кончили, думается, уже ночью, а место там тяжелое, заросли, болото. Так что, наверное, побоялись в темноте оттуда выбираться. Наряд увезли, а нынче утром лейтенант Уокер отвез нас туда в джипе.

— Я все-таки не представляю себе, как обломки могли скатиться с такого широкого прицепа, если только вы не превысили скорость на повороте.

Сержант сказал:

— Когда я их только увидел, полковник, мне показалось, что они плохо закреплены. Клиньев подложили много, тросом опутали, только мне показалось, что закреплены они плохо. Я сказал лейтенанту, как бы они не сдвинулись, а он говорит, ничего, ну вот и… — В голосе сержанта прозвучало праведное и вполне понятное негодование.

Рычание тяжелого мотора у них за спиной не только не оборвалось, но все нарастало, и полковник Росс обернулся. Кран продолжал приближаться. Солдат, которому он приказал бежать туда, теперь бежал обратно.

— Он говорит, сэр, там кювет такой глубокий, что съехать нельзя, а тут, может, и удастся. Он поглядит.

— Хорошо, — сказал полковник Росс. — Бегите к перекрестку и никого дальше не пропускайте. — Он вернулся к машине. — Боюсь, мы застряли, генерал. Когда кран уберут с шоссе, мы сможем развернуться и проехать через дальние ворота.

— Прекрасно, судья, — сказал генерал Николс, открыл дверцу и вылез. — Ударился как следует, — сказал он, с интересом поглядев на разбитый А-20, и направился к нему.

— Наш, — сказал полковник Росс. — Мы потеряли его в начале недели. Случается. Обычная ночная тренировка в перехвате — два звена в воздухе, и никто ничего не заметил. Этот просто не вернулся. Обнаружить его удалось не сразу. С воздуха черная краска его сильно камуфлирует…

Остановившись у самолета рядом с генералом Николсом, полковник Росс ощутил, что от фюзеляжа исходит тошнотворно-липкий запах. Видимо, внутри кровь натекла большой лужей и засмердела от жары.

— Что же, как вы заметили, генерал, — сказал он, — лучше здесь, чем там. Однако это был один из надежнейших наших экипажей. Они исполняли обязанности инструкторов. Мы не знаем, что могло с ними произойти.

— Хм! — сказал генерал Николс, видимо тоже уловивший сладковатый смрад. — «Был» — это верно. Но он не горел. Вероятно, у них кончилось горючее.

— Вероятно, — сказал полковник Росс.

Он чувствовал, как солнце печет ему шею и кисти. Капли пота непрерывно собирались под мышками и стекали, щекоча ребра. Капли пота катились по лбу и начали просачиваться сквозь брови, так что черные изуродованные обломки, неподвижно перегородившие шоссе, теперь словно колебались за пленкой пота, заливающего ему глаза. Он вытер их. На черном носу самолета сбоку лихо отплясывал с голой девицей нарисованный багровой краской скелет. Под ним кудрявились слова «Тарфу Тесси».

Полковник Росс сглотнул: душный запах разлагающейся крови был невыносим — сколько же там натекло крови, если она не высохла за неделю. Что поделать, сотни самолетов кончают так — здесь в Оканаре лежат на кладбище десятка два — вернее, то, что от них осталось. И будут еще сотни. Помочь ничем нельзя, а примешивать личные чувства к безличным фактам бессмысленно. Полковник Росс умел не смешивать их, храня внешнюю невозмутимость. Но как он мог совладать с подсознательной потребностью соотносить со своей неизбывной заботой все, что как-то с ней соотносилось? Где-то в разбитом самолете, и, может быть, очень скоро, кровь, вылившаяся из ран его сына Джимми, будет смердеть точно так же.

Притворяться перед собой, будто он и тогда сумеет столь же практично отделить чувство от факта, было бы бесполезно, а потому его невозмутимость могла быть только внешней, пряча мучительные угрызения и стыд. Телеграммы отправили вчера. Вчера вечером или сегодня утром люди, для которых вот это означало своего Джимми, вскрыли их и прочли. Ну, может быть, у них достанет философского спокойствия вздохнуть: «Что поделать!»

Рев мотора у него за спиной смолк. Полковник Росс, все еще сглатывая тошноту, оставил генерала Николса у обломков и пошел к крану. Громоздкая махина прижалась к обочине, и мимо нее можно было проехать.

Полковник Росс откинул голову, глядя на кабину, на высунувшегося из нее краснолицего техника 3 класса. Он набрал воздуха в легкие и сказал:

— Сынок, разве вам не известно, что инструкция запрещает водить гусеничный транспорт по дорогам с покрытием? Оглянитесь-ка! Вы раскрошили покрытие.

Техник сказал с оскорбленным видом:

— Ну а что мне было делать, полковник? Мне приказано пригнать его сюда по шоссе. Я и пригнал.

Полковник Росс сказал:

— Вы могли бы проехать вдоль ограждения базы с внутренней стороны, снять секцию ограды и выехать прямо сюда. Кто распорядился, чтобы вы вели кран по шоссе? Кто дал вам такой приказ?

И снова полковник Росс достал из нагрудного кармана записную книжку и карандаш.

VII

Натаниел Хикс несколько расстроился, когда в приемную госпиталя вошел полковник Росс с каким-то генералом. Натаниел Хикс рассчитывал сразу же зайти из госпиталя в отдел полковника Росса. Он рассчитывал найти полковника Росса там. Он рассчитывал найти его свободным. Полковник Росс благожелательно осведомится у капитана Хикса, чем он может ему служить. Капитан Хикс сообщит ему с почтительным прискорбием о том, что генерал Бил передумал, и возьмет на себя смелость объяснить, как жаль бросать проект на этой стадии. Капитан Хикс все обдумал и взвесил самым тщательным образом. Если бы генерал Бил все-таки дал ему разрешение продолжать, то они сумели бы поместить именно такой материал, какой, как было сказано, требуется Вашингтону, в нескольких хороших журналах. Далее, капитан Хикс обдумал пожелание полковника Росса дать что-то о генерале Биле лично и нашел нужный подход. Тут полковник Росс скажет, что он совершенно согласен и сейчас же пойдет с этим к генералу, и не сомневается, что…

Но полковник Росс, сопровождающий заезжую шишку, очень нескоро освободится для того, чтобы выслушивать соблазнительное описание радужных перспектив. Вполне возможно, что поговорить с полковником Россом сегодня вообще не удастся. Скверно! Когда хочешь протестовать, всегда лучше протестовать немедленно. Медля, утрачиваешь убедительность: если ваши доводы столь бесспорны и неопровержимы, почему вы так долго их подыскивали?

Как ни важно было найти полковника Росса в нужном месте в нужное время, еще важнее было застать полковника Росса в нужном расположении духа — восприимчивом и благожелательном. Натаниел Хикс не был уверен, что правильно истолковал взгляд полковника Росса, но, во всяком случае, полковник Росс увидел его и вспомнил. Без всякого сомнения. Взгляд, которым полковник Росс, войдя, педантично обвел приемную, задержался на Натаниеле Хиксе и мистере Уиллисе. Выражение лица полковника Росса словно бы и не изменилось, но, пожалуй, суровость чуть-чуть посуровела, насупленные седые брови насупились чуть больше.

Эту перемену — если перемена была — Натаниел Хикс мог объяснить несколькими причинами, одна другой тревожней. Например, он ведь только уповал, что решение генерала Била неизвестно полковнику Россу. А ведь решение это мог принять сам полковник Росс, едва прочел копию чудесного письма. Он ведь мог счесть, что оно выходит далеко за рамки желаний или намерений генерала Била и что представление его в канцелярию генерал-адъютанта было чистейшей наглостью.

Или же свою роль сыграло то, что по злополучному стечению обстоятельств Натаниел Хикс оказался тут в обществе мистера Уиллиса. Полковник Росс мог и не знать, кто такой мистер Уиллис, но он, несомненно, знал, что капитан Хикс был свидетелем вчерашнего инцидента с цветными офицерами. И не исключено, что он с раздражением спросил себя, какого черта Хикс сидит тут с этим цветным штатским.

К этому моменту полковник Росс и генерал пересекли приемную и, пройдя между барьерами, удалились по центральному коридору. Когда бдительный рядовой скомандовал остальным встать, мистер Уиллис открыл было рот, да так и не закрыл его, провожая взглядом спутника полковника Росса. Теперь он спросил, кто это такой.

Натаниел Хикс, занятый своими мыслями, ответил, что это генерал.

Все еще не сводя глаз с проема коридора, в котором скрылась элегантная подтянутая фигура в генеральской форме, мистер Уиллис сообщил, что кроме сенаторов он в ресторане часто обслуживает одного генерала.

— Совсем уже старичок, — сказал он. — И мундира не носит. Вы его знаете? — Он назвал фамилию, которая смутно ассоциировалась в памяти Натаниела Хикса с прошлой войной. — Очень разборчивый. Говорит мне: «Роберт (меня Роберт зовут), вы ведь этих омаров видели? Так возьмите того, который для себя отложили, и подайте его мне…» — Лицо мистера Уиллиса омрачилось. — У меня и его письмо есть. В военное министерство. О Стэнли…

Натаниел Хикс сказал:

— Извините, меня на минуту, мистер Уиллис…

У входа в коридор показался полковник Росс. Один. Он посмотрел прямо на Натаниела Хикса и сделал ему знак. Натаниел Хикс встал и направился к нему. Полковник Росс молча прикоснулся к его руке и отвел на несколько шагов в глубь коридора.

— Хикс, кто это с вами? Отец Уиллиса?

— Кажется, да, сэр.

— Что значит «кажется»? Да или нет?

От такого резкого выговора Натаниел Хикс покраснел. Он сказал:

— Это значит, что я вижу его впервые. Он заговорил со мной, показал мне некоторые документы, касающиеся, как он сказал, его сына, лейтенанта Уиллиса… — Он умолк, осознав, что тоже взял резкий тон. И вспомнил, что ему вовсе не нужно сердить полковника Росса, который и без того раздражен. Полковник Росс сказал:

— Произошло что-то непонятное, Хикс. Я послал капитана Коллинза из службы общественной информации встретить мистера Уиллиса на станции. Так при чем тут вы и что стало с Коллинзом?

— Я проводил в госпиталь офицера, у которого внезапно заболела жена, сэр. По-моему, капитана Коллинза, о котором вы говорите, я знаю в лицо. Здесь я его не видел.

— И на станции тоже не видели?

— Я не был на станции, сэр. Я ездил с этим офицером в «Олеандровую башню», а оттуда привез его сюда на моей машине. Почти два часа назад.

Взгляд полковника Росса был сокрушающе суровым, и, к своей досаде, Натаниел Хикс вдруг испугался — словно преступник на скамье подсудимых, подумал он. Полковник Росс спросил:

— Ну, в таком случае кто привез мистера Уиллиса сюда? Вам об этом что-нибудь известно?

Натаниел Хикс замялся. У него не было ни малейшего желания навлекать неприятности на лейтенанта Эдселла — даже наоборот. И не потому, что Эдселл ему нравился, что он хотел ему помочь, а как раз потому, что Эдселл ему не нравился и его нисколько не огорчило бы, если бы у Эдселла случились неприятности, на которые он всегда напрашивался. Это скверное или, во всяком случае, не лучшее чувство и вынудило его уклониться, не сделать и не сказать ничего такого, в чем осведомленный скептический наблюдатель со стороны мог бы усмотреть злобу или сведение счетов.

Заметив его колебания, полковник Росс сказал:

— Хикс, вы тут тоже замешаны? Вы содействовали появлению Уиллиса здесь?

В его тоне был досадливый упрек, гневное разочарование, и Натаниелу Хиксу трудно было их стерпеть. Из щепетильности он попытался умолчать об Эдселле, увернуться от необходимости назвать его, но он не желал, чтобы полковник Росс, чье доброе мнение именно теперь было ему так нужно, хотя бы на минуту поверил, будто он «тут тоже замешан» — точно еще один хитрый подстрекатель вроде Эдселла, точно пособник Эдселла в неуклюжих и самодовольных усилиях Эдселла показать им всем.

Натаниел Хикс сказал:

— Я не знаю, что, собственно, происходит, полковник. Но в любом случае никакого отношения к этому я не имею. Я могу предположить, кто привез сюда Уиллиса…

Полковник Росс сказал:

— Я знаю, кто телеграфировал ему и кто послал ему деньги на билет. А что еще вам известно? Чего, собственно, добивается этот Эдселл? Как вы думаете, он причастен к тому, что произошло вчера в клубе?

— Нет, не думаю, — сказал Натаниел Хикс. — Я почти убежден, что утром он об этом ничего не знал. Во всяком случае, о том, что именно случилось. Он расспрашивал про это меня и капитана Уайли. Затем он отправился на станцию. Для чего, он объяснять не стал.

— Очевидно, он опередил капитана Коллинза. Так значит, мистер Уиллис приехал сюда с ним. Куда отправился Эдселл?

— Он сказал, что идет к начальнику госпиталя, сэр. Чтобы организовать мистеру Уиллису свидание с сыном.

— Это мы уже организовали, — сказал полковник Росс. — А увидеть начальника госпиталя Эдселлу будет затруднительно. Начальник госпиталя сегодня утром очень занят. Так что мы освободим Эдселла от забот о мистере Уиллисе. — Он задумчиво посмотрел на Натаниела Хикса. — Со мной был генерал Николс, и я не хочу заставлять его ждать. Попросите мистера Уиллиса сюда. Будет лучше, если он это увидит. И вы идите с ним.

Что «это» Натаниел Хикс понятия не имел, но с тревогой догадывался, почему полковник Росс позвал и его. Чтобы приглядывать за ним. Полковник Росс не желает, чтобы он дождался тут Эдселла, из чего, видимо, следует, что полковник Росс не вполне ему поверил и не очень на него полагается.

Он вышел из коридора и, подойдя к мистеру Уиллису, сказал:

— Полковник Росс сейчас отведет вас к Стэнли.

Мистер Уиллис вскочил.

— И лейтенанта мне ждать не надо? — сказал он.

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Идемте.

Полковник Росс пожал руку мистеру Уиллису и сказал:

— Я инспектор авиации. Когда я узнал, мистер Уиллис, что вы должны приехать, я послал за вами машину, но, боюсь, вы с ней разминулись.

— Лейтенант меня хорошо довез, — сказал мистер Уиллис. — В такси. А потом мы еще пешком шли. Да неважно, раз я тут. Вот только я там чемодан оставил. Его никто не унесет?..

— Об этом мы позаботимся, — сказал полковник Росс. — Хикс, пожалуйста, принесите чемодан сюда и поставьте за барьером. Дежурная за ним присмотрит.

Когда Натаниел Хикс вернулся, полковник Росс говорил:

— Здесь сейчас генерал Николс, мистер Уиллис. После церемонии вы сможете провести со Стэнли весь день. Вы слышали, что он получил травму?

— Слышал, — сказал мистер Уиллис, тяжело переступая с одной плоской официантской ступни на другую. — Я знаю.

С выразительностью, которая поразила Натаниела Хикса, потому что средства, с помощью которых она достигалась, были такими простыми и такими малочисленными, мистер Уиллис объяснил, что, по его мнению, он знал.

На широкое обрюзглое лицо, отвернутое в горечи, легла тень, темные глаза закрылись, угрюмо глядя куда-то вовнутрь, губы уныло сомкнулись под широким, почти утиным носом. Не смирившись с жизнью в земле Египетской, но и не тратя сил на бесполезные протесты, он оплакивал вновь давший о себе знать феномен оскорблений и насилия, которому не находил объяснений, оплакивал горе своего народа, которому не мог помочь.

— Его избили, — сказал он. — Искалечили.

Натаниел Хикс, уже слышавший его жалобу, видевший его слезы, совершенно растерялся. От стыда он не находил, что ответить. Какой тут мог быть ответ?

— Нет-нет, мистер Уиллис, — сказал полковник Росс. — Со Стэнли ничего серьезного не случилось. Мне очень жаль, что вас так расстроили. Его никто не избивал, даже драки не было. Так, небольшая стычка, и другой офицер ударил Стэнли. Начал тот, другой, и очень Сожалеет и хочет извиниться. Что-то у них в воздухе произошло — какое-то недоразумение. Ну, тот и вспылил. Вы же знаете, что такое молодежь, мистер Уиллис. Нос у Стэнли порядком распух, но все заживет без следа.

Нет, это не был ответ на глубинный вопрос, но дан он был с полным спокойствием и разрешал непосредственную проблему. Одновременно, потому что он был дан властным тоном и с властным выражением, этот ответ обрел полновесность, что-то отбрасывая, предлагая что-то. Жалоба мистера Уиллиса мягко отбрасывалась, мистер Уиллис получал лестное предложение: если мистер Уиллис подчинится, он приобщится к достоинству и уважаемому положению полковника Росса, готового с радостью признать его равным.

Мистер Уиллис уловил это. Угрюмые глаза повеселели, но, все еще отворачивая лицо, он сказал:

— Так значит, у него никаких неприятностей нет? У Стэнли?

— Как раз наоборот, — сказал полковник Росс. — Можете не сомневаться, ему не дали бы ордена, если бы не были им довольны. Командующий армейской авиацией, когда прочел рапорт, лично представил Стэнли к кресту «За летные боевые заслуги», отдавая должное тому, как он спас собственный самолет и еще два других. Стэнли сообщил вам о своем подвиге?

Мистер Уиллис, воскреснув, сказал:

— Он мне написал. Те двое боялись попробовать, а он не струсил. Он написал, что показал им.

— Да, — сказал полковник Росс. — Вы должны очень им гордиться.

Наблюдая простоту этих маневров, безупречную твердость, которая подчиняла мистера Уиллиса и, подчиняя, ласкала его и нежила, Натаниел Хикс начал с любопытством догадываться, куда они направляются. Он без всякого сожаления начал осознавать, что, хотя Эдселл, возможно, и был прав в своем часто демонстрируемом убеждении, будто нет дурака глупее старого дурака, однако помимо старых дураков существуют и умные старики.

Вы самодовольно радуетесь тому, как ваше молодое хитроумие и энергичная предприимчивость озадачили старикашку и закрепили за вами преимущество, которого он вам давать не собирался, а он в полном спокойствии обозревает ваше преимущество, затем озирает долгий опыт, который есть у него и которого нет у вас, и обычно находит очень простой способ подставить вам ножку, отобрать у вас преимущество и сделать его своим.

Полковник Росс сказал:

— Вы, конечно, знаете и то, что у Стэнли есть много шансов стать командиром группы бомбардировщиков, которую мы хотим создать. Это очень ответственный пост, и, прежде чем его назначение утвердят, ему придется доказать, что он способен справляться с такими обязанностями, однако пока наш отдел личного состава считает, что это ему по плечу. То есть они считают, что он не просто прекрасный летчик, но обладает выдающимися качествами руководителя и высокими интеллектуальными способностями. Видимо, вы хорошо воспитали Стэнли, мистер Уиллис.

— Это верно, — радостно сказал мистер Уиллис. — Я его хорошо воспитывал. Он у меня школу кончил. И в колледже два года. Он у меня хорошо учил, чему его учили. Я ему говорил, чтоб он был первым, самым лучшим. Ну, и в армии, когда он подготовку проходил. У меня тут есть бумаги…

— Я с удовольствием посмотрю эти бумаги, — сказал полковник Росс. — Но, думаю, сейчас нам надо поторопиться. Генерал ждет. Стэнли еще не знает, что вы здесь. Для него это будет сюрприз. Я представлю вас генералу, а потом мы пригласим Стэнли. Я прочту приказ о награждении, а вы постоите рядом с капитаном Хиксом, пока я не кончу и генерал не наденет на него орден.

* * *

Это был обычный зал совещаний с обычным пустым столом и дюжиной складных стульев. Окна были зашторены, чтобы смягчать ослепительный блеск солнечных лучей, отражающихся от накаленного пустого шоссе и однообразного рада казарм за ним в лупящейся камуфляжной краске. Заднюю стену покрывали яркие многоцветные плакаты из отдела боевой подготовки и обеспечения безопасности полета. На плакатах комичные олухи, ухмыляясь или разевая рты от удивления, то по-идиотски разбивали самолеты, то калечили себя неуклюжим обращением с инструментами и оружием, то по небрежности затягивались в двигатель.

В зале было всего три человека: генерал, рыжий раздражительный майор с крылышками авиационной медицинской службы и унылый долговязый лейтенант со знаками различия военно-медицинской административной службы. Поскольку ему, собственно говоря, делать здесь было нечего, Натаниел Хикс решил держаться на заднем плане. Закрыв за собой дверь, он так и остался возле нее, а полковник Росс представил генералу мистера Уиллиса. Затем полковник Росс сказал:

— И капитан Хикс, отдел нестандартных проектов. — Он полуповернулся и, не обнаружив Хикса там, где, по его мнению, тот должен был находиться, сдвинул брови. Натаниел Хикс поспешно наклонил голову и хотел было присоединиться к ним. Но не успел сделать и шагу, как в дверь постучали, и полковник Росс сказал нетерпеливо:

— Да откройте же, Хикс! Откройте!

Однако дверь открылась и без его помощи.

Сержант, точно по уставу постучав и войдя, отступил в сторону, пропуская перед собой лейтенанта Уиллиса.

Натаниел Хикс тоже отступил в сторону, но лейтенант Уиллис повернулся к нему, как к первому, кого он увидел тут. Натаниел безмолвно качнул головой в сторону генерала. Он уже понял, что лейтенант Уиллис плохо видит — и по вполне веской причине. Каррикер, хотя и не выглядел дюжим, видимо, обладал звериной силой и когда бил, так уж бил! Лицо лейтенанта Уиллиса все распухло. На темной коже синяки были не так заметны, как на белой, но его нос и верхняя губа, наискосок заклеенная пластырем, гротескно раздулись. Опухоль захватывала щеки, и глаза совсем заплыли.

Натаниел Хикс еще немного попятился, а лейтенант Уиллис запоздало повернулся, следуя его кивку, и неловко пошел к ожидающей его группе.

Генерал, майор, лейтенант, полковник Росс и мистер Уиллис — все смотрели на лейтенанта Уиллиса. Смотрели с одинаковой растерянностью, равно ошеломленные видом его изуродованного лица и полуслепым поворотом головы. Подойдя к мистеру Уиллису, Натаниел Хикс с тревогой покосился на него, а парализующая пауза затягивалась, точно долгая дробная секунда: как знать, а вдруг мистер Уиллис, увидев этот «порядком распухший нос», взревет от горя и негодования?

За черным лицом мистера Уиллиса Натаниелу Хиксу было видно белое лицо генерала, который уже выбрался из данной ему паузы, — выбрался с ясным выразительным спокойствием, исполненным значения, ритуально преобразившем растерявшегося человека в высокопоставленного офицера, воплощение власти, невозмутимо-безмятежного в своем величии. Достоинство, в которое он облекся, вернувшись к своей роли, было настолько убедительным, что остальные действующие лица без малейшей заминки тоже вернулись к своим ролям.

Лейтенант Уиллис поднес руку к раздутому лицу, отдавая честь. Майор и его лейтенант довольно неумело вытянулись, и Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что тоже стоит по стойке «смирно».

Полковник Росс сказал:

— Генерал, это лейтенант Стэнли Уиллис, в данный момент прикомандированный к Управлению анализа боевых действий и потребностей ВВС в связи с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три. Лейтенант, это генерал Николс, заместитель начальника штаба ВВС.

Чуть пониже уха Натаниела Хикса мистер Уиллис бурно зашептал:

— Он меня увидел! Увидел! Смотрите! Он удивился.

Да, Натаниел Хикс увидел, как моргнули заплывшие глаза, как вздрогнул напряженно вытянутый торс.

— Лейтенант Уиллис, — сказал генерал Николс, — главнокомандующий армейской авиации приказал и поручил мне доставить сюда и вручить вам крест «За летные боевые заслуги». Вы не прочтете приказ о награждении, полковник?

Полковник Росс поднес приказ к глазам и, щурясь сквозь очки, начал читать:

— За выдающееся достижение в групповом полете…

Очень тихим голосом, в котором слышался придушенный смех, мистер Уиллис сказал словно самому себе, хотя Натаниел Хикс его услышал:

— Ну и съездили же ему! Ну и съездили…

— Семнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года, — читал полковник Росс, — второй лейтенант Стэнли М. Уиллис, армейская авиация, пилотируя средний бомбардировщик бэ-двадцать шесть в звене с двумя другими бомбардировщиками в обычном учебном полете, из-за тяжелых погодных условий выбился из графика и, как и остальные два самолета, преодолевая эти условия, израсходовал значительную часть горючего. Поскольку расстояние до ближайшего подходящего аэродрома было слишком велико, а характер пустынной пересеченной местности внизу исключал вынужденную посадку, возник вопрос о том, чтобы выброситься на парашютах, оставив самолеты. Однако лейтенант Уиллис, хотя горючего у него в баках оставалось менее чем на пятнадцать минут, точно повел звено к обнаруженному на карте маленькому запасному аэродрому, предназначенному только для легкомоторных самолетов. Осмотрев сверху немодифицированную посадочную полосу, лейтенант Уиллис счел приземление возможным и с согласия своего экипажа решил первым предпринять крайне рискованную попытку.

Пальцы мистера Уиллиса прижались к запястью Натаниела Хикса и лихорадочно его сжали.

— Вот-вот, — сказал он одобрительно. — Вот-вот.

— Лейтенант Уиллис, — читал полковник Росс, — благодаря великолепному владению самолетом и хладнокровию сумел посадить свой самолет без каких-либо повреждений и, давая указания с земли, обеспечил благополучное приземление остальных двух самолетов. Таким образом, благодаря своему мужеству, точности оценок и летному искусству лейтенант Уиллис предотвратил верную потерю трех ценных средних бомбардировщиков, а также возможную гибель или тяжелые увечья их экипажей. Поведение лейтенанта Уиллиса в этих обстоятельствах делает высочайшую честь ему и Вооруженным силам Соединенных Штатов.

— Лейтенант Уиллис, — сказал генерал Николс, — с большим удовольствием вручаю вам от имени главнокомандующего, от имени начальника штаба военно-воздушных сил и от имени авиации Соединенных Штатов этот знак признания вашего подвига.

Полковник Росс подал ему коробочку, и, взяв из нее орден, генерал Николс расстегнул булавку и ловко пришпилил крест к рубашке лейтенанта Уиллиса. Он протянул руку и пожал руку лейтенанта Уиллиса. Отступив на шаг, он остановился и отдал ему честь.

Мистер Уиллис покинул Натаниела Хикса. Он бросился вперед и сказал громко:

— Ну и нос же у тебя, сын! Наткнулся на что-то?

Он начал смеяться, содрогаясь всем телом, и почти сразу же начал всхлипывать. Он схватил лейтенанта Уиллиса, обвил его толстыми руками. И все еще смеясь, все еще всхлипывая, прижался щекой — потому что был заметно ниже ростом — к плечу лейтенанта Уиллиса.

— Будь хорошим мальчиком! — сказал он. — Вот видишь? Всегда будь хорошим мальчиком.

VIII

На наблюдательном посту, вознесенном перекрещениями балок из гальванизированной стали над песчаным холмом между Чечотрской вышкой управления полигоном и мишенями, повернутыми белой стороной в знак того, что стрельбище открыто, лейтенант Уайрем, комендант авиаполигона, оперся о перила узкого балкончика. На его груди покачивался полевой бинокль, свисавший с надетого на шею ремешка. Он держал микрофон, длинный шнур которого тянулся к радиопередатчику внутри стеклянной будки.

Глядя на запад, лейтенант Уайрем видел перед собой двадцать пять квадратных миль так называемого Чечотрского леса — чуть всхолмленной равнины, где густые заросли остролиста, эрики и кустарниковых пальметто перемежались сосняком и (обычно у источников или озерков) купами капустных пальм и рощами высоких виргинских дубов. До самого тонущего в жарком мареве горизонта почти нигде не было признаков человеческого обитания. Далеко на западе клубы бледного дыма поднимались над песчаным карьером невидимого завода. Кое-где проглядывали песчаные проселки, часто с покрытием из разного цвета глины для удобства военных машин. В пяти милях к востоку по практически замаскированной зарослями взлетно-посадочной полосе угадывалось местоположение аэродрома района демонстрационных испытаний, тщательно укрытого в одной из наиболее обширных дубрав.

Со своего балкончика лейтенант Уайрем видел все расчищенное пространство полигона — песчаный пустырь, уже вновь поросший травой и низкими кустами. В его центре была выложена круглая цель для бомбометания. В дальнем конце за контрольной линией длинным скошенным рядом располагались артиллерийские мишени.

Лейтенант Кросс, помощник коменданта полигона, облокачивавшийся о перила неподалеку от лейтенанта Уайрема, сказал:

— Долго еще? Ей-Богу, у них хватило нахальства поднять в воздух этого пукалку назло мне! Ведь знают же, что у меня обед!

— Вряд ли у него осталось много комплектов, — сказал лейтенант Уайрем. — Если исходить из того, как он палит.

Он поднес бинокль к глазам и посмотрел на юг. Примерно в миле одинокий П-47 на высоте около тысячи двухсот метров, отрабатывая атаку по наземной цели, пошел на новый заход.

— Я ему скажу, что мы закрываемся через минуту. Мики здесь?

— Уже полчаса, — сказал лейтенант Кросс, кивая на джип возле управления.

Лейтенант Уайрем продолжал наводить бинокль на П-47, следя, как, закончив поворот, он в длинном пике пошел на цель. Под таким углом зрения самолет словно не двигался, а увеличивался, с каждой секундой становясь все больше. Внезапно над краем обоих его крыльев, примерно на середине у пушечных дул, запульсировали вспышки бледного пламени. Повернув бинокль, лейтенант увидел пертурбации на поверхности мишени, третьей с конца. Разлетались щепки, по нарисованным на парусине концентрическим кругам пробежала цепочка темных дыр. На склоне позади мишени взметывались столбики песка там, где в него врезывались снаряды пятидесятого калибра.

На мгновение до них четко донесся резкий, пронзительный перестук выстрелов. Затем он утонул в реве двигателя, включенного на всю мощность. Самолет круто пошел вверх, поднимаясь все выше и удаляясь к востоку на максимальной скорости. Рев затихал в жарком полуденном воздухе.

Лейтенант Уайрем утер пот с загорелого лба и поднес микрофон к губам. Он сказал:

— Восемь-четыре! На этот раз получше. Заход выполнен неплохо, выровнялись правильно и вышли на цель точно — очень хорошо. Однако вам остается отработать еще немало. Вы по-прежнему не следуете инструкциям. Помните: ваши пушки выверены для скорости два семь ноль миль в час. А вы значительно ее превысили, не так ли? Обязательно следите за этим. Кроме того, вы все еще затягиваете свои очереди. Не забывайте, у вас восемь комплектов по пятидесяти. Удостоверьтесь, что прицел наведен на то, по чему вы стреляете, — и коротенькой очереди будет вполне достаточно, не сомневайтесь! Если вы перегреете свои пушки, то произойдет задержка, что в бою вас очень подведет. И такая пальба не только вредна для ваших пушек, приятель, но и делает фарш из наших мишеней.

Он задумчиво возвел глаза кверху.

— Теперь о вашем пилотировании. Я вижу, вы налетали много часов, но только не на сорок седьмом, верно? Из пике вы выходите очень опасно. На этот раз угол был никак не меньше шестидесяти градусов. Бросайте лихачить, не то мы соберем вас в совок и отправим домой в запаянном гробу. Сорок седьмой много тяжелее сороковок, которые вы, видимо, привыкли швырять, как вам вздумается. И зарубите себе на носу: при таком крутом выходе из пике потеря скорости составляет сорок процентов, если не больше. И еще одно. По той же причине выходить из пике начинайте всегда на высоте не меньше семидесяти пяти футов. На этот раз вы начали выходить повыше, чем в прошлый, но все равно, на наш взгляд, заметно ниже семидесяти пяти футов.

Лейтенант Уайрем взглянул на свои часы.

— По всем этим причинам я не могу признать вашу стрельбу удовлетворительной ни на одном из заходов. Если у вас остались боеприпасы и вы хотите попытаться еще раз, валяйте. Только поживее. Нам пора обедать, и мы закрываем полигон. Дневной график у нас плотный, а надо еще привести мишени в порядок. А, да! Назовите вашу фамилию и отдел АБДИПа. Предупреждаю, ваших данных нам не сообщили, а мне они нужны для протокола. Повторяю: это ваш последний заход. Затем полигон закроется. Подтвердите.

Лейтенант Кросс перегнулся и дернул лейтенанта Уайрема за рукав. Свободной рукой он указал на южную часть небосвода. Потом поднес к глазам бинокль и навел его на сверкающее там пятнышке.

— Пэ-тридцать восемь! — сказал он. — Какого черта…

— Возможно, он направляется не сюда.

— Еще как сюда! По какому, собственно, праву? Не предупредив нас. Они же знают, что наш график на вторую половину дня…

Громкоговоритель под козырьком металлической крыши произнес:

— Восемь-четыре полигону. Вас понял. Спасибо. Я сделаю еще один заход. По каналу Б мне никто не отвечает. Мне нужен диспетчерский пункт демонстрационного района. После этого захода я намерен приземлиться там.

— Восемь-четыре! — сказал лейтенант Уайрем. — К вам с юго-запада на большой высоте приближается пэ-тридцать восемь. Продолжайте смотреть, пока не обнаружите его. Возможно, он направляется к полигону. На аэродроме ДР приземляться не пытайтесь. Диспетчер вам не отвечает, потому что они там дежурят, только когда ждут прибытия самолетов. Это закрытая зона, и без особого разрешения оканарского оперативного управления приземляться там нельзя. Если только посадка не вынужденная. У вас что-нибудь не в порядке?

— У меня все в порядке, — сказал громкоговоритель. — Вы не можете связаться по телефону с кем-нибудь там?

— Связаться мы можем, — раздраженно сказал лейтенант Уайрем. — Но если у вас все в порядке, садиться вам там нельзя! Мне, приятель, это до лампочки, но они снимут с вас шкуру. Отставят от полетов и оштрафуют. Так что идите на заход и отправляйтесь домой. Видите пэ-тридцать восемь? Ищите его на двух часах на вашей высоте. И будьте добры, освободите эту частоту. Мне надо выяснить, чего он хочет.

Лейтенанту Кроссу он сказал:

— Еще один чертов лихач! Уже двое на нашу голову. Воздух ими так и кишит.

А в микрофон сказал:

— Пэ-тридцать восемь, примерно в двух милях к юго-западу. Говорит командно-диспетчерский пост полигона. Обратите внимание на пэ-сорок семь, разворачивающийся к полигону. Держитесь в стороне от подходов к полигону. В графике вы не значитесь, и полигон закрывается. Подтвердите!

Громкоговоритель сказал:

— Восемь-четыре полигону. Вижу самолет. Пожалуйста, позвоните в штаб района демонстрационных испытаний и скажите, что я захожу на посадку. И мне нужен обед. Говорит генерал Бил.

* * *

Мастер-сержант Доменико Пеллерино, старший обслуживающего экипажа генерала Била, отправился поесть пораньше — в половине двенадцатого. Быстро перекусив, он сунул в рот зубочистку и неторопливо зашагал кружным путем от столовой Оканарской базы к электромастерской, ютившейся за гигантской пещерой ангара номер два. Лавируя между станками и верстаками, он добрался до склада и помахал дежурному у окошка выдачи. Тот нажал кнопку, и дверь сбоку от окошка открылась. Сержант Пеллерино пошел по тускло освещенным проходам между полками и бочками. В конце была еще одна дверь с надписью «Постучи и подожди».

Прежде это была темная комната фотолаборатории — до того, как фотолаборатория получила собственное здание. Номинально бывшая темная комната служила кладовой, где хранилась всякая всячина — всевозможное списанное оборудование, которое умудренный опытом начальник мастерской никогда не выбрасывает. Любой предмет тут или какие-то его детали могли в один прекрасный день для чего-нибудь понадобиться, или ему самому могла прийти фантазия повозиться с ними развлечения ради. Таким образом, в одну категорию попадали старые моторы и генераторы разных размеров, сопротивления и конденсаторы, реле и соленоиды, предохранители и соединители. В другую категорию входил особо внушительный предмет — управляемая электричеством пушечная турель Мартина (правда, без пушки), снятая с разбившегося Б-24. Мастер-сержант Сторм, начальник электромастерской, подумывал о том, чтобы восстановить в ней проводку.

Хотя функция кладовой была вполне реальной и достаточной для того, чтобы оправдать подобное использование никому не нужного помещения, главное назначение темной комнаты было иным. Темная комната служила приютом своего рода клуба — естественно, известного под названием «Постучи и подожди», — представлявшего собой неформальное объединение старших сержантов, ведающих инженерно-техническими работами и техническим обслуживанием, начальников мастерских и старших в экипажах — всех тех, кого их важные посты выделяли из общей массы, определяя заодно особенности их мышления и поведения. Их отличала неторопливость, говорили они с лаконичной уверенностью. И с непоколебимым апломбом пользовались особыми льготами, а также установленными обычаем привилегиями.

Почти все в группе авиационно-технического обслуживания знали про этот неофициальный клуб и знали, кто к нему принадлежит, но ради соблюдения формы его члены вели себя так, словно существование клуба было окутано глубочайшей тайной. Все основывалось на практическом правиле «Я — тебе, ты — мне», на взаимопонимании с непосредственным начальством, которое безмолвно соглашалось ни о чем не ведать до тех пор, пока такое неведение выглядело правдоподобным. Все было поставлено на практическую основу, поскольку членство в клубе самоограничивалось.

Систематически посещать темную комнату мог только хороший служака. Если он не умел наладить работу и вышколить подчиненных так, чтобы его отлучка на час-другой никак не вредила делу, то посещения клуба быстро обошлись бы ему в его нашивки. Он должен был обладать достаточной рассудительностью и опытом, чтобы точно знать, что именно он может себе позволить, что сойдет ему с рук благодаря его незаменимым качествам. Компетентный организатор, умеющий наладить и поддерживать дисциплину, ценился на вес золота. Он был куда полезнее подавляющего большинства своих начальников-офицеров: это подтверждалось тем очевидным фактом, что реальной властью и истинным авторитетом он, как правило, обладал в куда большей мере, чем его непосредственное начальство.

Лейтенант мог сыпать приказами, сколько его душе угодно, ни единый из них не выполнялся, пока сержант не решал, что этот приказ действительно нужен и разумен. Приказ, воспринятый как ненужный или неразумный, не выполнялся. Создавался вид бурной деятельности, но не налаживалось то одно, то другое, и в конце концов выполнение приказа оказывалось заведомо невозможным. Лейтенант выучивался — если он вообще был способен чему-то выучиться — больше таких приказов не отдавать. Если же выучиваться он был не способен, то его ждали все более частые головомойки от начальства и в конце концов — перевод куда-нибудь еще как несправившегося. Другое дело, когда приказы отдавал старший сержант. Разумные или неразумные, нужные или ненужные — это были настоящие приказы. Рядовой, который не кинулся бы выполнять приказ сержанта сей же миг, рьяно и добросовестно, без пререканий, без отлынивания, без очковтирательства, напрашивался на крупные неприятности и получал их в такой полноте, что неделю спустя уже жалел, что родился на свет.

Сержант Пеллерино, по всем статьям подходивший для членства в клубе «Постучи и подожди», пошел к якобы потайной двери, постучал якобы тайным стуком и был тут же впущен.

Хотя обставлен клуб был скудно — стол и семь-восемь складных кресел, сержант Сторм обеспечил кое-какой комфорт с помощью некоторых хитроумных приспособлений — флюоресцентного плафона, искусно вделанного в потолок, вытяжного вентилятора и восстановленного кондиционера. Селектор в стене был подсоединен к телефону в мастерской. Покидая ее, сержант Сторм ставил у телефона дежурного, который тут же докладывал о звонке.

Когда сержант Пеллерино вошел в комнату, там уже были трое членов клуба: мастер-сержант Сторм, техник-сержант Гонсалес, начальник малярной мастерской, и техник-сержант Лабарр, начальник склада боеприпасов. Сторм и Лабарр сидели на корточках в углу перед полуразобранной турелью.

Лабарр, который держал в руках прибор управления огнем, сказал:

— Смотри, тупица! Выключатель мертвяка должен быть именно тут. Этого ты изменить не можешь. Он нужен тут, он для этого и существует. Что сказано в инструкции? Стрелок выведен из строя… — Он мимически изобразил, как получает пулю в лоб. — Его руки срываются с рукояток. Выключатели тут же срабатывают, и конец стрельбе. Ну-ка, ну-ка, покажи мне, где его еще можно поместить.

За столом сержант Гонсалес аккуратно переворачивал высыпанные из коробки костяшки домино лицевой стороной вниз. По рождению он был пуэрториканцем, и к домино, как к азартной и требующей большого искусства игре, приобщил их он. Остальные вначале отнеслись к нововведению прохладно, однако вскоре убедились, что вариант домино, носящий название «грабеж» или «все пятерки», по доллару за очко перекачивает деньги из рук в руки не хуже игральных костей и не затягивает процесса, как покер. Однако, как и в покере, систематические выигрыши требовали не только удачи, но и острого глаза, и хитроумия. К тому же это была престижная игра, не похожая на обычные развлечения рядовых где-нибудь в укромном уголке. Она соответствовала авторитету клуба и его членов.

Сержант Гонсалес сказал:

— Эй, вы, кончайте! За дело. — И обернулся к сержанту Пеллерино: — И чего ты так долго обжираешься, Дэнни? Тебе это ни к чему. Погляди на свое брюхо!

— Заткнись, — благодушно сказал сержант Пеллерино, выпростал рубашку из брюк, расстегнул ее и легким движением плеч распахнул, подставляя приятной прохладе кондиционера мясистую грудь в густом войлоке черных волос, на которой поблескивали личный знак и золотой образок со святым Христофором. Держа спину прямо, он опустился в кресло и взял семь костяшек, которые подтолкнул к нему Гонсалес. Он поставил их перед собой и сказал:

— Хочешь, испанская морда, узнать то, чего не знаешь? Тебе работка готовится. Вера видела в канцелярии. Жди через недельку, ну через десять дней.

— Какая бы? — спросил Гонсалес. — И с какой это стати ты обзываешь меня испанской мордой, жирная ты итальянская рожа?

Лабарр и Стормоставили турель и уселись за стол. Гонсалес пододвинул им костяшки. Сторм сказал:

— Как твоя спина, Дэнни? На тебя посмотреть, она здорово болит.

— Еще чего! Стукнулся, и все.

— И на физии у тебя приличная царапина, — сказал Лабарр. — Вера тебя изукрасила?

— Еще чего! Нас болтало. А я не пристегнулся, ну и стукнулся.

— Да ну же, Дэнни! — сказал Гонсалес. — Какая работа?

— Как тебе понравится перекрасить опознавательные знаки на самолетах?

— Побойся Бога! Их же только что поменяли! И двух месяцев не прошло. Во всяком случае — не больше.

— А теперь их снова изменили. Никакой красной краски. Поперечина синяя, круг без красной обводки. Все синее.

— Чем же это лучше?

— Не знаю. Я говорю только, как будет. Кто-нибудь перебьет? — Он выложил дубль-шесть.

Селектор в стене сказал:

— Сержант Пеллерино!

— Ну вот, поехали! — поморщился сержант Пеллерино, повернулся в кресле и спросил у стены: — Что там?

— Телефон.

— Кто звонит?

— Ботвиник от полковника Моубри, сержант.

— Нет! — сказал сержант Пеллерино. — Я ушел обедать. Я же тебя предупредил.

— Я так и сказал. А они позвонили в столовую. И спрашивают, вы что, еще не вернулись?

— Нет. Я еще не вернулся. И чего это я должен возвращаться в электромастерскую? Может, я на линии. Может, я самолет вырулил — проверить тормоза. И не вызывай меня ни для кого. Кроме Веры. И полковника Росса, его отдела.

— Бу-сделано, сержант!

Сторм, щуплый, с заостренным умным личиком, приложил к дублю шесть-три. Лабарр тут же приложил с другой стороны шесть-два и сказал, кивая на блокнот Гонсалеса:

— Моя пятерочка. Ну-ка, запиши ее туда! А чего это у Старого Хрыча свербит, Дэнни?

Сержант Пеллерино пожал плечами.

Гонсалес приложил дубль-три к шесть-три и сказал:

— Моя пятерочка.

— Чтобы перебить, надо прикупить, — сказал сержант Пеллерино, взял костяшку и перевернул на ладони. Три-пустышка. Он приложил ее к дубль-три. — Думает, конечно, что я-то знаю, где генерал. Может, и знаю, да ему-то мне зачем говорить? Обойдется.

Сержант Лабарр сказал:

— А столько боеприпасов ему зачем? Мы его загрузили под завязку. Эти сорок седьмые берут много. Четыреста двадцать пять комплектов. Ты про это знаешь?

— Может, боеприпасы для того, чтобы их расстрелять. — Сержант Пеллерино вдумчиво осмотрел выложенные костяшки. — Вот тут я и подзаработаю, — сказал он, когда подошла его очередь. Эффектным жестом он придвинул свою костяшку и указал на нее пальцем. — Пять к двадцати пяти. Благодарю всех! Он же никогда на сорок седьмом огня не вел. Может, захочет попробовать на Чечотрском полигоне. Его там так скоро не разыщут.

— А это еще почему? Почему он не хочет, чтобы его разыскали?

— Может, ему хочется проветриться, Джо. Может, ему не нравится все время торчать тут. А тебе нравится?

— Произведи меня в генералы, так и понравится, — сказал Лабарр. — Попробуй, произведи. Вот тогда я тебе отвечу, нравится — не нравится.

— А я тебе и сейчас скажу. Тебе очень даже понравится дерьмо, с которым он должен возиться. Уж ты-то не устанешь!

— А Бил, значит, устал? — сказал Гонсалес. — Не выдержал? Хватку теряет? В Восьмой отдел его тянет?

— Все-то ты знаешь, — ядовито сказал сержант Пеллерино. — Хоть раз бы в точку попал! Хватки он не терял и не теряет. И я видел его в переделках, после которых тебя бы сразу в Восьмой отдел отправили. Так что прикуси язык, дезертир чертов!

Лабарр сказал:

— А тебе там язык никогда не ущемляли, Дэнни?

Сержант Пеллерино уперся ладонями в стол.

— Давайте разберемся, — сказал он. — Я его по-хорошему прошу: кончай. А теперь вот ты. Если ты для трепа, так я тебя прошу: кончай. А если не для трепа, так пошли в ангар разбираться с заданием.

— Напугал! Поджилки трясутся, — сказал Лабарр.

Сторм сказал:

— Чего ты задираешься? Джо, конечно, просто треплется. А ты на него полез, и он уже сам толком не знает. А еще добавишь раз-другой, так ему станет ясно, что никакой это не треп.

Сержант Пеллерино сказал:

— Ты же слышал. Я в жизни ни к кому не прислуживался и скажу для твоего сведения и руководства, что, попробуй ты это там, в два счета вылетишь. И почему бы мне не задираться? У меня есть право…

Из селектора донеслось:

— Сержант Лабарр!

— Спасен! — сказал Лабарр. — О Господи, Дэнни! Что я такого сказал о тебе или о нем, о генерале? Ну, смешно мне, как у тебя шерсть дыбом встает, чуть кто-нибудь скажет что-нибудь хоть немножко… А? — сказал он, откидываясь вместе с креслом.

— Капитан Доуби, инженерный отдел, звонит от вас. Ленты с холостыми тридцатого калибра найдутся? Им они зачем-то требуются сегодня днем.

— Угу, — сказал сержант Лабарр. — На складе «А» имеются, скажи ему. Только мне нужно распоряжение от дежурного и нужна расписка, что он их взял. Понятно? И не что-нибудь одно, а и распоряжение, и расписка. Сообщи ответ. — Он повернулся к сержанту Пеллерино. — Мы еще грыземся?

— Последнее, что я слышал, Джо, — что тебе смешно, — сказал сержант Пеллерино. — Ладно, смейся. Мне все равно. А вот когда отпускают шуточки о том, чего не знают, мне не все равно. Если вам с Гонсалесом правда хочется узнать, так спросите кого хотите из тех, кто был с ним на фронте. Они не скажут, что с ним просто. Попробуй поволынить, хоть ты офицер, хоть рядовой, хоть кто угодно, он из тебя все кишки выпустит. Но он от тебя не потребует того, чего сам сделать не смог бы.

— А-а-а! — сказал Лабарр. — Где это я уже слышал?

— Вот сейчас и слышал, — упрямо сказал сержант Пеллерино. — От меня. И он может сделать все, что можешь ты, только лучше. Ну, говори опять «а-а-а!».

— Ну хватит, умник, — сказал Сторм Лабарру. — Ты понял или не понял?

— Понял, — сказал Лабарр. Он сел нормально, и лицо у него стало серьезным. — Усеки одно, Дэнни! Задираться ты можешь. Согласен. Но не сейчас. У тебя спина не в порядке. И из царапины этой я в один момент кровь пущу. Ничего такого я про тебя не говорил. И драться с тобой не хочу. Но думать то, что думаю, могу.

Сержант Пеллерино медленно произнес:

— Мне не все равно, что ты говоришь. Но только, если я расслышу. А вот расслышать я не обязан. Как и ты не обязан расслышать, если кто-нибудь скажет, что твоя мать — сука.

Их взгляды на мгновение скрестились. Сержант Лабарр расплылся в ухмылке.

С облегчением сержант Гонсалес сказал на подчеркнуто смешливой ноте:

— Э-эй! А кто тут кому мать? Ты мать генералу, Дэнни? Генерал твоя мать? Ты уж объясни.

— Он мать генералу, — сказал сержант Сторм. — Прямо-таки наседка с одним-разъединственным цыпленочком.

— Заткнись! — дружески сказал сержант Пеллерино. — Будем играть или будем разговоры разводить?

Из селектора донеслось:

— Сержант Пеллерино!

— Что там еще, черт дери?

— Подполковник Каррикер, сержант.

— Нет.

Селектор шепнул опасливо:

— Он не звонит, сержант. Он тут…

Наступила пауза. И внезапно селектор сказал голосом подполковника Каррикера:

— Выходи, Дэнни. Ты мне нужен.

* * *

Миссис Росс распахнула дверь буфетной и выглянула в задний коридор.

— А! — сказала она. — Норман! А я думала, это Сэл. Она вот-вот заедет за мной, и мы отправимся в «Шахерезаду» привести волосы в порядок. Мы договорились на половину второго. Хочешь перекусить? Ничего особенного у меня нет. Но я как раз кое-что готовила для себя. Я думала, ты в клубе с генералами.

— Не трудись, дорогая, — сказал полковник Росс. — Я себе что-нибудь найду. Я просто заглянул за моими таблетками. Утром я их забыл.

Миссис Росс отпустила дверь, которая тут же закрылась, и двинулась к нему.

— Норман, — сказала она, — по-моему, последние дни ты себя неважно чувствуешь. Будь добр, поезжай к врачу. Ты ведь знаешь, что сказал доктор Поттер. Ты переутомляешься.

— Я чувствую себя настолько хорошо, насколько это вообще для меня возможно, — сказал полковник Росс. — И я знаю, что сказал доктор Поттер, а потому нет смысла отнимать время у другого врача. И уж тем более у одного из этих юных врачей. Я прихожу к убеждению, что врач всегда должен быть старше пациента. Иначе он просто не поймет, о чем ты ему говоришь. Доктор Поттер прописал мне эти таблетки, и я заехал принять одну.

— У тебя усталый вид, — сказала миссис Росс.

— Я устал. Сегодня утром было много дел, и меня нагрузили генералом Николсом.

Миссис Росс посмотрела на него озабоченно и сказала:

— Норман, прими свою таблетку и иди на кухню. Я тебя покормлю. Тебе следует немножко расслабиться. Если тебя ждет машина, скажи шоферу, чтобы он съездил поесть. Тебе ведь не надо возвращаться сию же минуту.

— Надо-то надо, — сказал полковник Росс, — но, пожалуй, я останусь. Николса я более или менее сбросил. Я был с ним в госпитале и обратно отправил его на машине Моубри. Сюда меня подвез Хикс. Он подвозил еще одного офицера. У него жена в госпитале, и он хотел отвезти ей кое-какие вещи. За мной заедет моя машина. Она должна быть здесь с минуты на минуту.

— Жена Хикса? Когда она приехала?

— Она не приезжала. Я, кажется, немного путаюсь. Жена второго офицера. Возраст дает о себе знать. Помнишь старика Барри? Последний год перед уходом на покой он постоянно путался в местоимениях. Мне приходилось поправлять его с судейского кресла. Любые слова его утомляли. Так-то. — Он вздохнул. — Хикс, боюсь, очень расстроен. Он высадил того офицера у отеля и объявил, что подвезет меня до дома. Разумеется, ему хотелось поговорить со мной об одном деле. Нюд решил оставить идею с журналами. И сказал Хиксу, что все отменяется. Хикс считает это близорукостью со стороны генерала. Он всецело за статьи. И потому вынуждал меня склонять слух к кое-каким категорическим доводам (хотя, по-моему, о своем главном доводе он умолчал), почему отказываться от этого проекта никак нельзя. Он хочет, чтобы я сделал все от меня зависящее.

— Но почему Нюд против?

— Не знаю. И Хикс не знает. Мне кажется, Хикс успел понастроить всяких радужных планов. Он весьма деликатно дал мне понять, что пользуется в Нью-Йорке некоторым влиянием. И уверен, что, занявшись этим лично, сумеет преодолеть естественное подозрение, с каким издатели и редакторы относятся к материалам, предлагаемым прессе военным министерством. У него наметился особый подход к генералу Билу, и если статья будет написана в нужном разрезе — то есть им самим и писателем, которого он подберет, — то она, безусловно, понравится некоему редактору — он с ним работал, а вернее, тот работал у него. Как хорошо он ни прятал свою жажду продолжать, она была очевидна. На мой взгляд, это подтверждение того, что я говорил вчера. Хикс солидный семейный человек. Ему не по вкусу быть в Оканаре веселым холостяком, и он готов сделать все, лишь бы его отправили к жене и детям. Ты могла бы из этого многое извлечь.

— Но ведь он может жаждать и того, и другого. Ты как будто извлек не так уж много.

— Ну, что же… А впрочем, извлек, — сказал полковник Росс. — Но, по-моему, Хикс не признает за мной проницательности, которой, как тебе известно, я отличаюсь. Я сказал Хэлу Култарду, что, пожалуй, было бы полезно откомандировать Хикса на время в Нью-Йорк. Не заграждай рта волу, когда он молотит! Но мне не слишком хочется давить на Нюда сегодня. Кроме того, сегодня у меня на душе чуть тоскливо. И я как-то по-особенному остро чувствую своекорыстие… всех этих людей. Их личная заинтересованность непристойна. Мне не нравится, как они меня обхаживают. Все время привкус задней мысли. Они меня умасливают в своих целях. Боятся, что иначе не получат того, чего хотят. Они меня разочаровали. Им следовало бы действовать поискусней.

— Ты переутомляешься, — сказала миссис Росс. — Сделал бы ты что-нибудь, чтобы взять себе помощника.

— Уже сделал, — сказал полковник Росс. — У меня теперь есть помощник. Капитан Коллинз. Я забрал его из службы общественной информации. По-моему, он подходящий человек, но, боюсь, не идеальный. Боюсь, он не чужд человеческих слабостей. Я выделил его, как и Хикса. Так вот: утром я послал Коллинза с поручением. Не по своей вине, но он его не выполнил. Я поручил ему сделать то, чего он сделать не мог, поскольку кто-то другой уже успел сделать это без нашего ведома.

— В таком случае я не понимаю, какие у тебя основания разочароваться в нем.

— Но я же не говорил, что у меня есть основания. Я просто сказал, что разочаровался. Он очень долго не давал о себе знать. Вероятно, ему потребовалось время на выяснение, что произошло. Когда он наконец позвонил мне, я обнаружил, что уйти из своего отдела ему хотелось гораздо сильнее, чем я полагал. Поскольку он, как ему казалось, провалил мое первое поручение, то второго шанса я ведь мог ему и не предоставить. Я ведь мог отменить его перевод. И он так бы и застрял в своей службе общественной информации. Ну, на меня трудно угодить: хотя я виню себя, меня разочаровало то, как он напугался. Он стал не тем человеком, каким был вчера. На него оказали разрушающее воздействие — я оказал. Лорд Эктон остановился, высказав лишь половину истины. Власть, конечно, развращает. Если у тебя ее много, то, возможно, в конце концов она развратит тебя абсолютно. Но требуется лишь самая малость, лишь капелька власти — власти штабного офицера! — чтобы успешно развращать других.

— Не надо так мрачно! — сказала миссис Росс. — Пусть все это даже и правда, однако ты бы не предложил Хиксу этот проект, или капитану Коллинзу — перевод, если бы не считал их подходящими во всех отношениях. Иногда ты уж чересчур щепетилен, Норман. Занимаешься самоедством. Когда ты утром уходил, я толком не проснулась. А я хотела сказать, что наговорила вчера лишнего и жалею об этом. У меня была депрессия. Это единственная причина. Надеюсь, ты выкинул это из головы.

— Ах, так? — сказал полковник Росс. — Если бы я ответил: «Я даже и не вспомнил…» О-о! Дорогая моя, многое из того, что ты вчера говорила, было правдой.

— Все, что я сказала, было правдой! Но я бы этого не сказала, если бы не депрессия. Просто не подумала бы. По-моему, ты чем-то угнетен сейчас. Я знаю, тебя что-то тревожит. Вероятно, сказать мне, в чем дело, ты не можешь. Но не забывай, ты устал. А вчера я допоздна мешала тебе уснуть и…

— Я бы выразил это несколько иначе, — сказал полковник Росс. — Мне кажется, время я потратил не напрасно. Пожалуй, я берусь отвечать даже за молодцов вдвое меня моложе, если у тебя в один прекрасный день достанет легкомыслия пококетничать с ними.

Миссис Росс порозовела и чуть-чуть улыбнулась. Подняв руку, она собственнически похлопала его по подбородку и сказала:

— Иди прими свою таблетку, и я тебя накормлю. А, да: Зинния по обыкновению не явилась. Передала через девушку миссис Джобсон какое-то извинение. Я сыта по горло!

Когда полковник Росс вошел в кухню, на столе его уже ждали ветчина и картофельный салат. Миссис Росс нарезала авокадо. Она сказала:

— Я думаю, кофе тебе пить ни к чему, Норман. Может быть, ты потом немножко вздремнешь? Я скажу, чтобы шофер тебя подождал. На этом параде или смотре — что у вас там будет? — тебе, конечно, придется часами стоять на ногах. А потом еще в клубе. Надеюсь, ты хоть пить много не будешь.

— Я никогда много не пью, — сказал полковник Росс. — Просто пью больше, чем прежде.

— Ну, довольно смеяться над тем, что я говорила. Это же вовсе не глупости.

— Совершенно верно. Но вздремнуть я не могу. Надо ехать, как только подадут машину. Слишком много дел. А потому кофе мне выпить необходимо.

Наливая ему кофе, миссис Росс сказала:

— Я не стану надоедать тебе вопросами о том, что происходит. Но две вещи мне хотелось бы узнать, если ты можешь ответить. У меня есть для этого причина. Нюд где-то на территории?

— Ты имеешь в виду сейчас? Я правда не могу ответить. Я не видел его с восьми. Был занят. Потом мне пришлось поехать с генералом Николсом. А почему ты об этом спросила?

— Потому что мне надо знать. Но я обещала не надоедать тебе, так что неважно. Сэл думает, что эти неприятности, ну, вообще, все это, как-то связаны с приездом генерала Николса и генерала Бакстера. Так?

— Бакстер, моя дорогая, — сказал полковник Росс, — как я тебе уже говорил, просто воспользовался оказией. Он незамедлительно отправится дальше в Селлерс. Ему требовалось мое заключение о полковнике Вудмане — не позже нынешнего утра. Возможно, его уже тут нет.

— В час должен был улететь самолет, — сказала миссис Росс. — Генерал Бакстер заехал около часа назад за своими вещами. И был со мной старательно любезен. У меня была Сэл, и мне показалось, что он чувствовал себя с ней неловко. У нее тоже сложилось такое впечатление.

— Не забывай, — сказал полковник Росс, — что Сэл принадлежит к старой военной семье. Когда живешь этой мирной жизнью, тебе прививают особый подход ко всему. Ты пребываешь в процессе одной долгой, очень медленно развивающейся интриги. Я не имею в виду прямую корысть. Но все равно ты выучиваешься быть начеку. Если супруга полковника скверного мнения о тебе или твоей жене, ничего хорошего это тебе не сулит. Когда с неба сваливается начальство, надо ходить по струнке. Ведь из-за какого-то твоего неверного поступка или слова в этот день несколько лет спустя тебя, может быть, обойдут назначением, на которое ты надеялся.

Миссис Росс сказала:

— Не вижу, что в этом подходе такое особенное. Я помню, как я старалась быть приятной супруге губернатора Кларка. Что было не всегда легко — ведь она глупа. Тебя тогда уговаривали выставить свою кандидатуру на первичных выборах. А я была против. Потому что твою кандидатуру, несомненно, утвердили бы, и, несомненно, ты был бы выбран. А поскольку ты — это ты, то поладить с законодательным собранием штата ты не сумел бы. Но все равно я делала, что могла; я же видела, как тебя прельщает мысль стать губернатором штата, и я знала, что, начни я возражать, она прельщала бы тебя только сильнее…

— Она меня вовсе не прельщала, — сказал полковник Росс. — Если бы Кларк решил больше не баллотироваться, я просто счел бы это своим долгом. Среди выразивших желание выставить свою кандидатуру я не видел ни одного, кто захотел бы или сумел, если бы захотел, удерживать председателя палаты в рамках честности.

— Знаю, — сказала миссис Росс. — Но сладить с Освальдом и ты не сумел бы. Вот о чем я думала. Ты ведь политиков не понимаешь.

— Обидное заключение! — сказал полковник Росс уязвленно. — А мне казалось, что мало кто понимает политиков так хорошо, как я.

Миссис Росс перегнулась через стол, похлопала его по руке и сказала:

— Я только о том, что ты и понимая не захочешь поступать так, как требуется для того, чтобы иметь дело с ними.

В политике первое — добиться избрания и оставаться избранным. Если ты на это не способен, все остальное значения не имеет, поскольку это тебе не дано. Для политиков вопрос стоит так: или они тебя используют, или ты их используешь. Я вовсе не хочу сказать, что они слишком умны для тебя. Я убеждена, что ты их видишь насквозь. Но этого недостаточно. Чтобы использовать их, ты прежде должен внушить им, будто это они тебя используют. Ты вовсе не должен предупреждать заранее…

— Ну а по-моему — должен, — сказал полковник Росс. — Если я чувствую, что мой долг — провести в законодательное собрание честного человека, подразумевая в данном случае себя, то в первую очередь мне, несомненно, следует убедиться, что этот человек, то есть я, действительно честен. Рассчитанный нечестный ход — обмануть Освальда или позволить ему обмануться — скверное начало.

— Ты меня совсем сбил, — сказала миссис Росс. — Только мне кажется, тебе иногда следует проверять, не видишь ли ты свой долг в том, что предпочтительнее для тебя, а не в том, что больше послужило бы интересам других людей. Ну ешь же, ешь! — Она замолчала, а когда он очистил тарелку, сказала: — Насколько я поняла, ты все утро провел с генералом Николсом. Каким он тебе показался?

Полковник Росс сказал:

— По-моему, генерал Николс большинству людей кажется таким, каким он хочет им показаться. По-моему, им владеет какая-то цель. И, подобно апостолу Павлу, для всех он делается всем. По-моему, он часто подгоняет свои слова под своего собеседника, то есть я не хочу сказать, будто одному человеку он говорит одно, а другому — прямо противоположное, но что это одно он говорит по-разному. Я испытываю уважение к тем, кто умеет держать себя в руках. Ну и мне, возможно потому, что я судья, всегда импонирует человек, который умеет выделить суть и отстаивает ее, а не ходит вокруг да около.

— Короче говоря, он сумел тебе понравиться.

— Вернее, я не исключаю такой возможности, — сказал полковник Росс и отхлебнул кофе. — А что о нем сказала Сэл?

— Немало. Например, что он пристрелит собственную мать, если, по его мнению, она окажется не на высоте.

— Ну а еще что? — сказал полковник Росс. — Про это я знаю. Хэл Култард вчера вечером что-то бурчал про то, как Николс пристреливает людей. Лично я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь кого-нибудь пристрелил.

— Она думает, его цель — что-то устроить Нюду, какую-то пакость, как она выразилась. Она говорит, что он персональный палач начальника Штаба ВВС. Об этом я ничего не знаю, но, как я упомянула, генерал Бакстер вел себя так неуклюже, как обычно ведут себя мужчины, когда знают что-то для тебя неприятное и торопятся убраться подальше, пока ты еще не знаешь. В любом случае генерал Николс, по-моему, опасный человек.

— Сэл мне очень симпатична, — сказал полковник Росс, — но ее суждения о чем бы то ни было особого доверия у меня не вызывают.

— Ее суждения тут ни при чем, — сказала миссис Росс. — Генерал Николс внушает ей страх. Можешь смеяться, Норман, но опасным генерал Николс мне кажется не из-за того, что мне о нем известно. Мне о нем ничего не известно. И не из-за того, что говорит Сэл. Сэл говорит, что ей в голову придет. А из-за того, что Сэл, хотя и боится его, боится, что он сделает Нюду пакость, неприязни к нему не испытывает — как, например, испытывает ее к подполковнику Каррикеру. Вот ты сказал, что для всех он делается всем. По-моему, это очень интересно, хотя я не думаю, что генерал Николс такой, да вряд ли и апостол Павел был таким. Вероятно, апостол Павел просто мнил себя таким. Но все-таки это указывает, на что он готов пойти, лишь бы влиять на людей. А человек подобного типа очень опасен. В них, мне кажется, есть что-то гипнотическое.

— Не вижу, над чем тут можно смеяться, — сказал полковник Росс. — Однако не думаю, что Николс хоть в какой-то степени заинтересован или намерен сделать Нюду или кому-нибудь еще пакость, как выразилась Сэл. В любых человеческих ситуациях, даже простейших, действует больше переменных факторов, чем способно объять человеческое сознание. Феномен, который ты отлично описала — что его боятся, но не испытывают к нему неприязни, — легко объяснить. Он внушает тебе, будто некоторые вещи самоочевидны, внушает с поразительной силой, и в результате ты приходишь к убеждению, что у тебя с ним общие цели, общие планы. А обработав тебя таким образом, он далее может показать тебе, что одна из главных помех для осуществления вашего общего плана — ты сам. И ты обнаруживаешь, что, в сущности, он прав, а в таком случае ты поможешь ему увидеть, как лучше тебя убрать. Держаться при этом, мне кажется, он будет очень серьезно, очень сочувственно. И неприязни к нему у тебя не возникнет.

— Если бы я могла поговорить с ним! — сказала миссис Росс. — Я бы узнала, что у него на уме, и я бы поняла, как надо за него взяться. Нет, я не сомневаюсь, что он умеет держать себя в руках, как ты говоришь. Но откуда следует, что у него блестящий ум? Например, что он тебе говорил?

— Это не совсем верно, Кора, — сказал полковник Росс. — Я ведь упомянул лишь, что мне импонирует человек, который умеет выделить суть и отстаивает ее. Мне кажется, суть, обеспечивающую победу в войне, он выделяет с большой ясностью. Я вовсе не утверждаю, что он предлагает блестящие решения, а лишь то, что он умеет отделить факты от впечатлений. Он не позволяет привходящим обстоятельствам сбивать себя с толку, идет ли речь о чем-то крупном или о мелочи. Он говорил о крупном — о проблемах Квебекской конференции, и о мелочи — о дисциплинарных трудностях, возникших из-за цветных офицеров, я тебе о них упомянул вчера вечером. И в обоих случаях его мысль исчерпывалась тем, что не надо делать того, чего ты сделать не можешь. Мысль, по-твоему, блестящая?

— Нет, — сказала миссис Росс.

— Однако при принятии решений она может оказаться очень важной. Большинство людей, пожалуй подавляющее большинство, столкнувшись с трудной ситуацией и не зная, как поступить, не делают ничего, но усердно доказывают необходимость изменить ситуацию так, чтобы они знали, как им поступить. Нравится ли тебе это или нет, но существуют вещи, твоему воздействию не поддающиеся — как бы ты сильно этого ни хотела, как бы жизненно важно для тебя это ни было. Парашютист, выпрыгнув из самолета, ни при каких обстоятельствах не может забраться назад. Пусть даже он видит, что будет убит, когда приземлится. Земное притяжение — это условие существования, а не теория. И в неприятностях с цветными офицерами мы имеем дело с условием нашего существования, а не с теорией.

— Но ты мне не объяснил, что это за неприятности.

— Все то же самое, — сказал полковник Росс. — Постоянное зло. Ты о нем читаешь в книгах, где оно часто оборачивается трагедией. В жизни, при всей трагичности, оно становится утомительным. Нескольких офицеров-негров откомандировали на базу в связи с одним проектом, и Моубри устроил для них отдельный офицерский клуб. Они усмотрели в этом расовую дискриминацию, и вчера вечером их компания попыталась войти в офицерский клуб базы. Для них он — запретная зона. Произошла стычка, довольно умеренная, без драки. Подчиненные Джонни Сирса арестовали не то пятерых, не то шестерых. В тот момент мы не знали, что из этого воспоследует, а теперь, мне кажется, дело обойдется без последствий. Я поговорил с офицером, которого прочат в командиры группы, и он настроен позитивно. Когда это произошло, он был в госпитале, но его выписывают. Я думаю, он с ними сладит. Их было немного, и, по-моему, по-настоящему туда рвались только двое, если не вовсе один.

Миссис Росс сказала:

— Им бы следовало всем рваться! По-моему, если человек достаточно хорош, чтобы стать офицером, он достаточно хорош и для офицерского клуба. Я не понимаю, как он может быть хорош для одного и нехорош для другого!

Полковник Росс сказал:

— Ты поймешь, если попробуешь считаться с условием нашего существования, а не со своей теорией. Вот так он может быть хорош для одного, но не для другого. Исходя из понятий справедливости и порядочности, а также учитывая нынешний политический курс, военное министерство решило предоставить цветным возможность получать офицерские звания. В ВВС их у нас около тысячи. И в ВВС у нас около трехсот тысяч белых офицеров. Определенная часть этих последних, не знаю точно какая, но пропорционально несравненно превосходящая общее число цветных офицеров и в своей многочисленности абсолютно неуправляемая, неколебимо убеждена, что черномазый — это черномазый. И вне службы они не желают иметь с ним ничего общего. Таково их твердое решение, воспитанное в них с первых сознательных минут, переданное им готовым, санкционированное практикой и личными интересами. Я не утверждаю, что изменить его невозможно или что оно не изменится, но произойдет это не сегодня, и не завтра, и не на будущей неделе. Человек не может по желанию увидеть то, чего он увидеть не может.

— Это возмутительно! — сказала миссис Росс. — Не сомневаюсь, что наберется много невежественных и предубежденных молодых олухов, вроде подполковника Каррикера, которые считают именно так. Но, конечно же, должно быть еще больше других — причем значительное большинство, — кто считает, что негр — человек, кто хочет, чтобы с негром обходились справедливо. Почему желание большинства не играет роли?

— Каррикер, насколько мне известно, от таких предубеждений полностью свободен. Я соприкасался с ним достаточно часто и не думаю, что для него имеет хоть малейшее значение, с кем он общается вне службы. Пусть расовые предрассудки низменны и инфантильны. Но это форма общественного сознания. А Бенни ни до какой формы общественного сознания не дорос. Бенни, как однажды сказал мне Нюд, — это Бенни. Моя дорогая, ты все еще исходишь из теории. Желание большинства, бесспорно, играет огромную роль. Возможно, твое значительное большинство действительно считает негра человеком. Но, добавляя, что оно хочет, чтобы с негром обращались справедливо, ты впадаешь в ошибку. Это не условие существования. Условие же заключается в том, что значительное большинство не против того, чтобы с ним обращались справедливо, — а это совсем другое дело. Значительное большинство не хочет, чтобы негр женился на их сестре. Значительное большинство не хочет оскорблять или угнетать его, но значительное большинство в целом относится к нему пренебрежительно. Оно просто сыто по горло цветной прислугой.

Миссис Росс сказала:

— Если бы у меня работала белая девушка и была бы ленивой и ненадежной грязнухой, я бы и к ней относилась точно так же. И сыта я Зиннией по горло никак не потому, что она родилась цветной.

— Не в том суть, моя дорогая. В твоих словах заключался вывод. В самом их выборе. Твой опыт и наблюдения, утверждала ты, убедили тебя, что цветная прислуга почти без исключения ленива, ненадежна и грязна…

— По-моему, на это есть причины…

— Причины есть на все, — нравоучительно сказал полковник Росс. — И часто очень интересные. Выяснение их расширяет наш кругозор. Они могут вызвать у нас негодование или сострадание. И складываются в афоризм: если бы все обстояло по-другому, все могло бы быть другим. Но все обстоит не по-другому, а так, как обстоит. И исходить нам приходится из этого…

— Что там такое? — перебила миссис Росс.

— Кажется, кто-то в холле, — сказал полковник Росс. — Может быть, Зинния восстала с ложа страданий и явилась служить тебе. Или мой шофер, но он бы предварительно позвонил.

— Зинния вошла бы с черного хода, — сказала миссис Росс, — Сэл позвонила бы. Пойди взгляни, что там? Звуки какие-то странные!

Полковник Росс встал и вышел в дверь буфетной. Дверь в холл была открыта, и в затененном его конце он увидел затененную сетчатую дверь, а в ней — палящий прямоугольник солнца на тропической листве, над которой за ложбиной розовела выцветшая штукатурка отеля «Олеандровая башня». В холле никого не оказалось.

Внезапно вновь послышался звук, напоминавший легкие, но неуверенные шаги, словно шедший с трудом передвигал ноги.

— Кто тут? — сказал полковник Росс.

Ответа не было. Из столовой справа донеслось постукивание, а затем по полу чиркнули ножки стула. Полковник Росс направился к двери столовой и открыл ее.

Стул во главе стола был отодвинут. На нем, уцепившись одной рукой за край стола, а другую прижимая ко лбу, сидела миссис Бил. Она дернула головой, отбрасывая свисающие на лицо волосы.

— Это надо же! — сказала она. — Привет, Норм, откуда вы взялись?

Она попыталась встать, но пальцы скользнули по краю стола, и она ударилась локтем.

— Ой! — сказала она, сжимая локоть. — Больно! Погодите немножко, а?

Полковник Росс притворил за собой дверь.

Миссис Бил сказала:

— Все хорошо, Норм. Я просто нализалась. Садитесь. Давайте посидим немножко. Я хочу с вами поговорить. Кора скоро займется своими волосами. Но немножко погодя. — Она взяла левую руку в правую, аккуратно ее повернула и поглядела на часики на левом запястье. — Через минуточку, — сказала она. — А где Нюд, вы не знаете, держу пари.

Полковник Росс отодвинул стул и сел.

— Где вы были, Сэл? — сказал он.

— Нигде, — сказала миссис Бил. — У себя дома. Я немножко выпила. А! Вы думаете, меня кто-то видел! Никто меня не видел. Я прошла между кустами. Чуть на змею не наступила. На коралловую змею.

— Неужели? — сказал полковник Росс.

— Да нет же, дурачок! — сказала миссис Бил. — Это я так. А где Нюд, вы не знаете, держу пари.

— Где он?

— Вы мне ничего не говорите, — сказала миссис Бил. — Так зачем мне вам говорить? А я знаю.

— Как вы узнали, Сэл?

— Очень просто, — сказала миссис Бил. — Заставила их спросить у Дэнни. — Она поднесла ко рту сжатый кулак и вцепилась зубами в согнутый сустав. — Он-то знал.

— Кто спросил Дэнни? — сказал полковник Росс. — Полковник Моубри?

— Нет, — сказала миссис Бил. — Кто с ним станет разговаривать? — Она умолкла, покусывая сустав.

Полковник Росс сказал:

— Откуда вы взяли виски, Сэл?

— Из бутылки, дурачок, — сказала миссис Бил. — Из большущей поганой бутылки шотландского виски. Я ее всю выпила. Все, что в ней оставалось. Вчера из нее наливали этому, как его там?.. мистеру Буллену, и тому, с камерой. А я ее увидела и подумала: «Не выпить ли глоточек? Подзарядишься, подбодришься!» — Она хихикнула. — Никого нет, — сказала она. — У Диндж сегодня выходной. Малыш в садике. Нюд в Чечотре. Никого кроме меня. Я себя чувствую дивно.

— Чечотр? — сказал полковник Росс. — Демонстрационный район? Когда Нюд собирается вернуться?

— А я откуда знаю? — Миссис Бил покачнулась и выпрямилась. — Спросите у Бенни. Чего вы ждете? Бенни знает все! Он знает, куда ходит Дэнни. Бенни узнал. Бенни сказал… — Побелев, она умолкла и судорожно сглотнула.

— Сэл, вам дурно? — сказал полковник Росс.

— Да, — сказала она с трудом. — Меня сейчас вырвет. Отойдите! Уйдите! Вырвет сейчас…

Полковник Росс встал. Из кухни донесся голос миссис Росс:

— Норман! Где ты? Норман…

— Ничего, Сэл, — сказал он ласково. — Давайте.

Он вышел за дверь. В буфетной он столкнулся с миссис Росс. Она сказала:

— Норман, куда ты…

— Это Сэл, — сказал он. — Ее тошнит.

— Сэл? Тошнит? О чем ты говоришь?

— О том, что ее рвет. Или ты не слышишь?

Миссис Росс попыталась его отодвинуть и сказала с тревогой:

— Норман! Она что-нибудь приняла? Что она сказала? Немедленно вызови доктора…

— Нет-нет, — сказал полковник Росс. — Она пила только виски. Шотландское, по ее словам, и много.

— Она пьяна? Ты говоришь, ее тошнит? Потому что она выпила много виски? Не верю. Объяснить так она могла, но… Звони же доктору!

— Да нет, она пьяна, и ничего больше, — сказал полковник Росс. — Выпила все, что оставалось в бутылке, которая попалась ей на глаза. Слишком много и слишком быстро, на мой взгляд.

— Но с какой стати? Норман, это может быть очень серьезным. Позвони доктору. Помнишь, я тебя спросила, где Нюд? Либо ты не знаешь, либо не хочешь ответить. Я сказала, что у меня есть причина. Сэл тоже не знает, где он.

— Теперь Сэл уже знает, где он, — сказал полковник Росс. — Спросила подполковника Каррикера. Другого способа узнать у нее не было. Ну, она и допила бутылку виски. Все очень просто.

— Бенни? — сказала миссис Росс.

— Вот именно! — сказал полковник Росс. — Насколько я понимаю, он ей не слишком приятен. И вряд ли ей была приятна необходимость узнавать у него.

— А! — сказала миссис Росс. — Бедная девочка! Норман, по-моему, подъехала твоя машина. Стоит у крыльца. Отправляйся. Никого сюда не впускай. А я…

— Для начала, — сказал полковник Росс, — запасись тряпкой. Ну и полотенцем.

IX

Из окон казармы неслись злорадные вопли:

— Пожалеете! Пожалеете!

В дружный хор врывались скорбные соло:

— Ох, не понравится вам тут! Ох, погодите! Не понравится вам тут!

Тридцать-сорок рядовых ЖВС, пополнение из Второго учебного центра в Дайтона-Бич, тесной кучкой сидели в ожидании на чемоданах и вещмешках в относительной тени трех сосен за мостками, которые вели через оголенный песок к дверям казармы. Они слушали хоровые вопли с напряженными, нарочито мужественными улыбками. Иногда перешептывались. Поглядывали по сторонам, пряча робость, пытаясь получше понять, что это за место. Некоторые жевали резинку, некоторые курили, а некоторые и жевали резинку и курили. Курившие демонстрировали неплохую выучку: разрывали окурок, рассыпали остатки табака, сминали оставшуюся бумагу в крохотный комочек и только тогда бросали его на песок.

Внезапно хор замолк. Оглянувшись через плечо, одна из сидящих вскочила и крикнула: «Смирно!» Остальные встали. По ступенькам здания по ту сторону дороги спустились офицер ЖВС и два сержанта и направились к ним.

Офицер обвела группу благожелательным взглядом и сказала:

— Ну, хорошо. Вольно! Я лейтенант Липпа. Ваша ротная. Это первый сержант Леви и штаб-сержант Хоган. Насколько я знаю, вас накормили в городе, прежде чем отвезти сюда.

Несколько голосов сказали:

— Да, мэм.

— Ну нет! — весело сказал одинокий голос. — Паршивенькие бутербродишки…

Тут же посыпались отклики:

— Ну, ты!

— Ну, ее послушать!

— Ну, у Лардси солитер, не иначе!

Лейтенант Липпа улыбнулась.

— Те, кто голоден, могут попозже сходить в кафе. Сержант Хоган покажет вам, где разместиться. Я зайду через час поглядеть, как у вас дела. Сегодня днем у всей части парад. Не бойтесь, у нас это не часто бывает. Только по особым случаям, как сегодня. Те, кто хочет просить об освобождении на сегодня, освобождаются. Конечно, если кто-то хочет идти с нами, место ей найдется. Всего несколько миль, и не думаю, что в тени будет выше сорока градусов. Обратитесь к сержанту Хоган.

Раздался общий взвизг.

— Лардси! Лардси хочет идти…

— Ножки, мои ножки!

— Засохни, Джонс!

— Еще одно, — сказала лейтенант Липпа. — Конечно, вы знаете, что они вас просто разыгрывали. Как всех новичков. Пожалеть вам не придется. Думаю, вам тут понравится. Это хорошая база. Ну, и чтобы вы не думали, будто это пустые слова, скажу еще, что процент женщин, которые в прошлом месяце уехали отсюда, до принесения присяги был меньше, чем на любой другой авиабазе сравнимой величины. Мы очень гордимся тем, чего сумели добиться. Ну, хорошо. Вы свободны. Нет, не стройтесь. Берите вещи и идите с сержантом Хоган.

Когда они шли назад через дорогу, лейтенант Липпа сказала сержанту Леви:

— Вид у них недурной, верно, Норма? Нам они очень кстати. Остается только надеяться, что не у всех у них есть специальности.

Сержант Леви, высокая плотная брюнетка, сказала:

— Я обнаружила только пятерых. Кончили в Дайтоне курсы вождения. Думаю, их заграбастает база.

— Наверное.

Они поднялись по ступенькам и прошли за сетчатую дверь в маленький кабинет лейтенанта Липпы. Лейтенант Липпа сдернула с головы фуражку и ловко набросила на крюк в стене. Она повернула выключатель вентилятора в углу и рухнула в кресло за письменным столом.

— Так на чем мы остановились?

Сержант Леви поскребла в затылке.

— А, да! Вот текст письма, которое затребовала капитан Бертон. — Она вытащила лист из корзинки на столе.

— О, черт! — сказала лейтенант Липпа. — Чтоб ей! Я думала, она забудет.

Держа лист перед собой, сержант Леви начала читать вслух:

— «Дорогая миссис Имярек. Ваша дочь скобка, фамилия и имя, скобку закрыть, теперь боец Женской вспомогательной службы армии Соединенных Штатов. Все время, пока она несла службу здесь, она не только прекрасно выполняла свои обязанности, но и была гордостью роты…» — Сержант Леви состроила гримасу. — Каждое печатать отдельно, чтобы оно выглядело как личное письмо, указано здесь. Но не расстраивайтесь. В понедельник посажу на них и Страус, и Чини. Я знаю, где раздобыть вторую машинку.

— Ладно. Что еще?

— Вы собирались выяснить насчет настила для прачечной.

— Выяснила. Капитан Бертон говорит, что доски мы получим. Их привезет инженер. Да! Надо последить, чтобы они перестали портить электроутюги. Надо последить, чтобы, отключая их, они не дергали провод. Пусть вытаскивают вилку из розетки рукой. Но только прежде пусть проверят, что руки у них сухие. Я в жизни вилку рукой из розетки не вытаскивала. Так как же я их заставлю?

— Надо повесить табличку над каждой розеткой. Для напоминания.

— Отлично. Так займитесь этим. Что-нибудь еще?

— О переводе Вандербек в косметический салон.

— Да-да. Сделать нам надо вот что. Ее необходимо застраховать. Используем фонд части. Позволение получено. У нее есть разрешение торговой палаты ее штата делать машинную перманентную завивку, так что, наверное, существует стандартный страховой полис, который подойдет для нее. Но только он должен включать еще и меня, и капитана Бертон. Отдел военно-юридической службы дал справку, что любой из нас троих могут вчинить иск, если аппарат спалит у кого-нибудь все волосы. Когда у вас будет свободная минута, приготовьте мне на подпись заявку о выделении средств. Сумму не ставьте. Они пока еще выясняют. Теперь все?

— Не-а! — сказала сержант Леви.

— Ой, Норма, только не это! Только не Бак! — сказала лейтенант Липпа. — Ну, пожалуйста, пожалуйста! Не сегодня! Не сейчас. В понедельник. Я поговорю с ней в понедельник. В понедельник у меня получится куда лучше. По субботам я до того одуреваю, что просто не понимаю, где я и что я. В понедельник я ей задам жару.

— В понедельник, — сказала сержант Леви, — вы скажете, что это было уже давно. Вы скажете, подождем, пока она еще чего-нибудь не выкинет.

— О Господи, о Господи! — сказала лейтенант Липпа. — Наверное, так и было бы. — Она поднесла руку к расстегнутому воротнику, зажала между большим и указательным пальцами свою лейтенантскую эмблему и начала расстроенно полировать ее подушечкой большого пальца. — Может, она правда чувствовала себя скверно. В конце-то концов она все-таки встала, верно?

— Встала. В одиннадцать часов, — мрачно сказала сержант Леви. — Центр наведения сообщил, что она не явилась на дежурство. Мне пришлось сказать, что она заболела.

— И в рапорт это занесено? — с надеждой сказала лейтенант Липпа, беря суточную ведомость.

— Нет, — сказала сержант Леви. — С какой стати? Она же просто отказалась выполнить приказ. Бак слишком много сходит с рук. Вечером в прошлую субботу она была в «Придорожном отдыхе» с какими-то рядовыми армейской авиации. Ее там видела одна женщина и сказала Хоган, что она совсем окосела. И хуже того, пошла с ними в машину. И все знали, чем она там занимается.

— Но она вернулась, как положено?

— Да, если положено быть вдребезги пьяной. Ее вели под руки двое. Сама бы она и шагу не прошла. И вид у нее был дикий — ее кто-то видел в умывальной. Помада размазана по всей физиономии, чулки болтаются на лодыжках. Пояса нет.

— Ну так почему же об этом не упомянуто в рапорте?

— Хоган сама ее не видела. А остальные не хотели на нее ябедничать. Хоганони сказали в надежде, что Хоган поговорит с ней, сумеет ее образумить. Достаточно одной такой, как она, и все ребята на базе сразу про нее узнают, и если девочка примет приглашение, так олух уже воображает, будто раз она из ЖВС, так тут же ляжет на спину. И злится, когда получает по рукам.

— Да знаю я, знаю, — сказала лейтенант Липпа. — Ну, если вы сказали центру наведения, что она больна, надо будет внести это в рапорт. А по-вашему, она не больна?

Сержант Леви пожала плечами.

— Во всяком случае, ничего серьезного. Ну, разве что спазмы. Но уж не такие, чтобы помешать явиться к врачу. Если бы они были сильными, Хоган занесла бы ее в список заболевших и разрешила бы ей лечь. Я знаю, зачем она все это затеяла. Хоган все-таки поговорила с ней про субботу, и она на Хоган обозлилась, вот и постаралась нагадить, как могла. Прямо заявила: нет, ссылаться на болезнь она не собирается и к врачу не пойдет. Хоган говорит, пусть тогда встанет. А она говорит: нет, ей не хочется. Хоган ей приказывает, а она говорит: «А ты попробуй заставь!» — Сержант Леви побагровела. — Я знаю, что я бы сделала, — сказала она. — У Хоган силенок маловато. А я бы просто опрокинула кровать вместе с ней на пол. Встала бы как миленькая!

Все еще полируя эмблему, лейтенант Липпа сказала:

— Что бы вы там ни чувствовали, Норма, рукам воли не давайте.

— Так я бы до нее пальцем не дотронулась. Просто ухватила бы кровать и перевернула. — Она напрягла плечи, изображая, как сделала бы это. — Хорошо, мэм! Я знаю, что от меня требуется. От меня требуется доложить об этом командиру роты, каковая примет надлежащие дисциплинарные меры.

— Пошлите за Бак, — сказала лейтенант Липпа. — Только на сегодня вам придется включить ее в список заболевших. И позвонить в отдел личного состава, чтобы объяснить, почему она не значится в утреннем списке. Скажите, что это был недосмотр, поскольку обращаться к врачу не понадобилось. Просто сильные менструальные боли, и я освободила ее на день. Это их устроит, а мы подвяжем все концы.

— Только честно ли это по отношению к Хоган, мэм?

— Может, пока мы одни, вы перестанете то и дело называть меня «мэм»? И не злитесь. Я хочу привести документацию в порядок, не то мы не оберемся хлопот с центром наведения. А Бак я про это говорить не собираюсь. Ну, вы успокоились?

— Могу я присутствовать?

— Можете. И не давите на меня, Норма! Я знаю, что обязана принять меры. Просто мне трудно себя заставить. Ведь сегодня суббота.

— Да не виню я вас, — сказала сержант Леви. — И не стала бы вас просить, но только, если она сегодня вывернется, дальше будет хуже. Одно хорошо: она подала рапорт об отправке в действующую армию. Думаю, эта сучка рассчитывает, что там конкуренции меньше и от желающих у нее отбоя не будет. Можете нажать под этим углом, хотя, Бог свидетель, посылать ее туда никак не следует.

— Однако в центре ею довольны, ведь верно?

— Да. Говорят, что построитель она хороший, — с неохотой сказала сержант Леви. — Ладно, я ее сейчас приведу. Собственно, она ждет в канцелярии. Я решила, что немножко потомиться ей будет полезно.

— Как ее зовут? Я забыла.

Сержант Леви уже у двери оглянулась и нахмурилась.

— Может, вам и лучше не знать, — сказала она. — Она же настоящая сучка, это-то хоть не забудьте! Называет она себя Сибиллой.

Когда сержант Леви вышла, лейтенант Липпа встала, подтянула чулки, поправила форменную рубашку, одернула юбку и, достав из ящика стола зеркальце, свободной рукой пригладила волосы. Затем села, придвинула кресло к столу, разложила бумаги более аккуратно и, взяв суточную ведомость, принялась ее читать.

Почти тут же в дверь постучала сержант Леви. Она пропустила перед собой девушку с землисто-бледным лицом, остреньким носиком и золотистыми волосами, более темными у корней. Вопреки уставу волосы у нее ложились на воротник, а ногти покрывал потрескавшийся, лупящийся лак довольно-таки ядовитого оттенка. Однако она встала прямо и сказала, хотя и угрюмо:

— Мэм, рядовая Бак к командиру роты.

Учитывая поведение рядовой Бак утром, можно было с большой долей уверенности предположить, что, получив время на размышления, она заметно присмирела. Лейтенант Липпа сказала сухо:

— Норма, закройте, пожалуйста, дверь. — Кивнув на складной металлический стул, она сказала: — Садитесь, Сибилла. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — сказала рядовая Бак и после паузы добавила: — Мэм.

Лейтенант Липпа вздохнула и сказала:

— Сибилла, почему вы вели себя так сегодня утром?

Рядовая Бак, уставившись в угол, сказала:

— Плохо себя чувствовала.

— Когда вы чувствуете себя плохо, вы должны доложить, что больны. Вы это знаете. Если вы не настолько больны, чтобы доложить об этом, то вы достаточно здоровы, чтобы встать. Сейчас вы здесь, так как сержант Леви доложила мне, что вы отказались выполнить приказ сержанта Хоган. Почему вы отказались?

— Хоган все время ко мне придирается, — сказала рядовая Бак.

— Мы в армии, Сибилла. У сержанта Хоган есть свои обязанности, как и у вас, как и у меня. Если сержант Хоган делает вам выговор, то, значит, у нее есть для этого основания. Вы служите не первый день и должны это понимать. Если Хоган о чем-то вас предупреждает, она к вам не придирается. Наоборот, она делает все, что может, чтобы избавить вас от дисциплинарного взыскания. Если вы почувствовали, что не можете подчиняться дисциплине, вы были должны воспользоваться своим правом и в прошлом месяце отказаться служить, пока еще не принесли присягу. Вы решили остаться. Почему?

Рядовая Бак чуть-чуть пожала плечами. И, посмотрев на свои ладони, сказала:

— Мне говорили, что я могу служить за морем. Это ведь не значит, что я хочу торчать тут.

— Да, — сказала лейтенант Липпа, — но всем, кто хочет служить там, объяснили, что для этого требуется. Вы внесены в список, и не исключено, что вам представится такая возможность. Однако для этого ваше поведение и ваше личное дело должны быть безупречными. Если в вашем личном деле будут фигурировать такие серьезные проступки, как отказ выполнять приказы, вашу кандидатуру даже рассматривать не будут. Так что же мне делать?

Рядовая Бак сказала:

— Не знаю.

Судя по некоторой смене выражений на лице рядовой Бак, она не ожидала такой мягкости. Несомненно, все утро ее угнетали скверные предчувствия, страх, что на этот раз она и правда зашла слишком далеко. Она ведь в армии, никуда от этого не денешься, и сержант Леви, суровая, возмущенная, наябедничает армии на нее. Вероятно, она плохо представляла себе, что воспоследует за этим, отчего ей становилось только страшнее. Несомненно, она успела наслушаться историй, в том числе и правдивых, о страшных карах для рядовых, не угодивших армии, и вошла в кабинет, вся съежившись, готовясь к тому, что командир роты задаст ей жару. Кроткий тон сначала удивил ее, а потом пробудил в ней дерзость. И она потихоньку ободрилась. Лейтенант Липпа, пусть и офицер, была моложе ее и, как уже не сомневалась рядовая Бак, куда глупее — колледж, наверное, кончила, чистюлька, и воображает, будто лучше других! Рядовая Бак посмотрела на лейтенанта Липпу с искренним, хотя пока еще замаскированным презрением, твердо зная, что от слов ей не будет ни жарко ни холодно.

Перехватив этот насупленный взгляд, который рядовая Бак тут же отвела, лейтенант Липпа вновь вздохнула и сказала:

— Сибилла, объясните мне одну вещь. Вы уже довольно давно ни с кем не ладите. И вели себя не очень хорошо, ведь правда? У вас какое-нибудь горе, какие-нибудь личные неприятности? Если да и вы хотели бы мне о них рассказать, то я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь. Мне попросить сержанта Леви, чтобы она вышла на минутку?

Рядовая Бак сказала:

— Неприятность у меня одна: все на меня доносят за все, что я делала и не делала. Верьте им больше! Только и знают, что ябедничать, подлюги.

Сержант Леви сказала:

— Послушай, Бак! За субботнее на тебя надо было подать рапорт, так ведь не подали. И никто не ябедничал. Девочки рассказали Хоган и мне, но только прежде взяли с нас обещание, что мы на тебя рапорта не подадим. Они просили Хоган поговорить с тобой. Потому-то она и…

Лейтенант Липпа сказала:

— Оставьте, Норма.

— Пусть ее! — сказала рядовая Бак. — Мне плевать, пусть вякает. Я знаю, она вам много чего наврала про субботу. И знаю, кто Хоган на меня наговорил. А Хоган, конечно, тут же надо разнюхать — сама-то она такой уж ангел!

— Но ведь вы, Сибилла, — сказала лейтенант Липпа, — выпили в субботу немножко лишнего, разве нет?

— Ничего я не выпила. Не больше всяких прочих.

— Я слышала другое, — сказала лейтенант Липпа.

— Уж конечно! И наверняка вы еще кое-что слышали. И все потому, что я вышла на минутку…

Сержант Леви сказала:

— На час. И заперлась с ребятами с базы у них в машине. Чем ты там занималась, говорить не стану. Но только потом по тебе сразу видно было, что вы там не цели войны обсуждали. И когда ты позоришь всю часть…

— Оставьте, Норма, — сказала лейтенант Липпа. — Это ведь только слухи. Люди склонны преувеличивать. Но, Сибилла, вы отлично знаете, что, выпив лишнего и ведя себя развязно в таком месте, как «Придорожный отдых», вы действительно позорите свою часть. И другие девушки с полным правом возмущаются. Ведь это портит им жизнь по меньшей мере в двух смыслах. Они тоже хотят бывать там со своими друзьями, хотят веселиться. Но если кто-то будет вести себя там недостойно и об этом узнает начальник военной полиции, на «Придорожный отдых» и на другие подобные заведения, конечно же, наложат запрет. Далее, если военнослужащая ведет себя дурно, об этом становится известно — и с преувеличениями, так что мужчины начинают неверно судить о них всех. Если вы выходите посидеть в машине и позволяете мужчинам лишнее, то это вовсе не ваше личное дело. Видите ли, вы вредите всем…

Рядовая Бак поджала губы и дважды кивнула.

— Значит, я врежу, да? — сказала она.

— Да, вредите. И больше всего себе самой. Вы же знаете, как мужчины смотрят на девушку. Знаете, что они говорят. Девушка дешево себя ценит…

— Дешево!

— Да, Сибилла. И вам это известно не хуже, чем мне. Когда они вам безразличны и вы им безразличны…

— Дешево себя ценит! — повторила рядовая Бак, вскинула голову и сказала ядовито: — Хватает же у людей совести!

Лейтенант Липпа продолжала:

— Я не хотела вас обидеть или огорчить. И я ведь не утверждаю, что вы вели себя дешево. Если слою «дешево» вас обижает, то я сожалею, что употребила его.

— Она сожалеет, что употребила его! — сказала рядовая Бак.

— Прошу вас не говорить таким тоном, — сказала лейтенант Липпа. — Почему вы грубите? Я стараюсь, насколько могу, быть к вам справедливой.

Сержант Леви сказала:

— Я бы не стала стараться, мэм. Она всегда такая. Я ведь вам объясняла, что она такая.

— А я объясню тебе, что ты такое, жидовка поганая! — сказала Бак.

— Бак! — сказала лейтенант Липпа. — Если я когда-нибудь еще услышу, как вы… Извинитесь перед Нормой! Немедленно!

— Не буду, — сказала рядовая Бак.

— Мне ее извинения не нужны, — сказала сержант Леви. — Извинения от такой… А вот по морде она у меня схлопочет.

— Бак! Вы отказываетесь выполнить мой приказ? — сказала лейтенант Липпа.

— Приказы, приказы, приказы! — сказала рядовая Бак. — У меня есть мои обязанности, говорит она. Прямо как у Хоган. Прямо как у вас. Один разок за миллион лет я получила увольнительную. А вы-то сами, вы-то каждую субботу смываетесь в отель… — То ли смутно припомнив какую-то сплетню, то ли в ярости нанося удар наугад, она сказала мстительно: — Я, значит, такая ужасная, да? А вы чем занимаетесь, хотела бы я знать? Думаете, про вас никто не знает?

Лицо лейтенанта Липпы побелело. Она невольно оперлась ладонью о стол. Обнаружив, что лейтенант Липпа онемела, рядовая Бак, ободренная удачным попаданием, выпалила:

— Хватает же у вас совести! — С наглым злорадным торжеством она сказала: — Я себя дешево ценю, так что ли? — Ее зримо осенило вдохновение: — Вы и эта лейтенантша, ну, Турк, — сказала она. — По-вашему, никто не знает, что вы за парочка!

Сержант Леви вскочила.

— Заткни свою грязную пасть, Бак! — сказала она.

Лицо лейтенанта Липпы обрело нормальный цвет. Она даже засмеялась, а потом сказала:

— Норма, пожалуйста, сядьте. — Глядя прямо на рядовую Бак, она сказала серьезно и спокойно: — Полагаю, на самом деле вы так не думаете, Сибилла. Иначе мне пришлось бы прийти к выводу, что вы психически ненормальны. Мне пришлось бы доложить капитану Бертон о вашем обвинении. Я дам вам срок поразмыслить. Без увольнительной. Если в понедельник вы будете вести себя так же, мне придется принять меры. Можете идти.

Сержант Леви, которая продолжала стоять, распахнула дверь.

— Вон! — сказала она. — Пока пинка не получила.

Закрыв дверь за рядовой Бак, она обернулась и посмотрела на лейтенанта Липпу.

— Я же говорила! — сказала лейтенант Липпа, упершись локтями в стол и зажав лицо в ладонях. — Ничего у меня не получилось. И она, вероятно, права. Во всяком случае, она знает, Что я отправляюсь туда каждую субботу, а она сидит в казарме. И да, у меня хватило совести! Откуда она знает, что я делаю и чего не делаю, когда выбираюсь отсюда? Откуда вы знаете?

— Ну-ка, уберите ладони от лица, — сказала сержант Леви. — Сучка есть сучка. Я знаю все, что мне нужно знать, и все остальные тоже. В части нет девушки, которая не хотела бы служить у вас в роте. Чего вам еще требуется?

— Боже мой! — Лейтенант Липпа закрыла глаза и покачала головой. Потом сказала с нарочитой жалобностью: — По-моему, это вообще не женское дело. Женщине требуется богатый добрячок, который лелеял бы ее, и сидеть на мягких подушках, и заниматься рукоделием, и питаться клубникой с сахаром и сливками.

— Держите хвост пистолетом! — сказала сержант Леви, снисходительно глядя на нее. — Когда этот балаган на базе кончится, не вздумайте сюда возвращаться. Я все устрою. Заранее отнесу вашу сумку лейтенанту Турк, пусть захватит с собой на такси. А когда скомандуют «разойдись!», вы прямо отправитесь в «Башню», сбросите этот обезьяний наряд, смешаете себе коктейль покрепче и выкинете нас всех из головы. И в дежурку не звоните. Если что-нибудь случится, хотя ничего не случится, я вам сама позвоню завтра около двенадцати. Ясно?

* * *

Мисс Ланг, секретарша майора Уитни, повернулась на табурете к картотеке у себя за спиной. Ногу она закинула на ногу и, разыскивая то, что ей требовалось, не заметила, что ей не помешало бы одернуть юбку.

Мягко притворив за собой дверь соседней комнаты, капитан Дачмин доброжелательно улыбнулся мисс Ланг и ловко скосил одобрительный взгляд, смакуя ее приоткрытые колени и немалое пространство икр. С сожалением оторвавшись от этого зрелища, он сказал:

— Я вам требуюсь, Билли?

Майор Уитни поднял на него тревожные глаза и буркнул:

— Да. А, да! Минутку. Садитесь.

Капитан Дачмин опустил свое могучее тело в кресло и принялся созерцать ноги мисс Ланг. Майор Уитни в конце концов опустил поднятое перо и расписался на лежащем перед ним документе.

— Вот что, Кларенс, — сказал он. — Я слышал, они угробили ваших голубей. У вас на сегодня что-нибудь запланировано?

— Пожалуй что нет, — сказал капитан Дачмин. — Самолета у меня все равно нету. Там ждет Петти. Он со своим мобильным чемоданчиком едет подобрать птичек. Я думал поехать с ним, но это необязательно. Голубей я уже навидался.

— Ну, так не согласились бы вы заняться кое-чем другим? Мы попали в переплет. Хелен, запрос учебных пособий у вас?

— По-моему, у майора Паунда, майор.

Майор Паунд с веселым недоумением скреб в затылке и перекладывал содержимое папки с корреспонденцией то так, то эдак. Но, услышав свою фамилию, оторвался от этого занятия.

— А? — сказал он. — По-моему, папка не та, Билли. О маневренной стрельбе тут ничего нет.

— Запрос от подполковника Смита вы получили?

— Ага. Погодите. Тут, наверное, где-нибудь. — Он начал рыться в листках, переполнявших корзинку с поступающими документами.

Майор Уитни тревожно извернулся в кресле и сказал:

— В любом случае, Кларенс, дело вот в чем. Секция учебной литературы, отдел учебно-тренировочных пособий для курсантов, что в Нью-Йорке, готовят новое руководство, один дробь двадцать шесть, если не ошибаюсь, — «Оборона аэродромов». Подполковник Смит, их офицер связи тут, получил распоряжение собрать для них весь наличный материал. Так вот то, что намечено на сегодня… Не понимаю, черт подери, почему он сам этого сделать не может! Но он добрался до отдела Моубри, а они отпасовали его нестандартным проектам. И теперь его повесили на нас. Мы должны помочь ему…

— Ага! — сказал майор Паунд. — Я же знал, что это тут где-то.

— Да-да. Дайте мне, Боб…

Зазвонил телефон. Мисс Ланг сказала:

— Полковник Ходен, майор. Контрразведка.

— Кто? — сказал майор Уитни. — Ему-то какого черта надо?

Вновь поднеся трубку к уху, мисс Ланг сказала:

— Майор Уитни сейчас не может подойти к телефону, полковник. Что ему передать? Сказать, чтобы он вам позвонил?

Она несколько секунд слушала, потом сказала, прикрыв трубку рукой:

— Они с майором Сирсом, начальником полиции, хотят поговорить с вами несколько минут по неотложному делу.

Майор Уитни слегка прикусил губу.

— Если он хочет, чтобы я явился к нему, раньше чем через час я не освобожусь.

— Они хотят приехать сюда.

— Ладно. Скажите, пусть приезжают. Извините, Кларенс. Короче говоря, в нынешнюю программу входит учебный налет на аэродром. Выброска производится с новых си-сорок шесть, которые сейчас в доводке. Что-то вроде двойных дверей, так что каждый самолет выбрасывает одновременно по две пачки десантников…

— Господи помилуй! — сказал капитан Дачмин. — Десантники пачками выбрасываются?

— Так тут сказано. Они хотят, чтобы мы отправили наблюдателя для составления краткого отчета об этой операции. Одновременно идет подготовка к обороне. Может быть, вы понаблюдаете там… Что, собственно, я не знаю. Но, во всяком случае, где-то там? Видимо, предстоит что-то вроде учебного боя. Они прислали еще две пары таких вот штук. — Он указал на лежащие на столе зеленые нарукавные повязки с белыми «Н» посредине. — Видимо, чтобы вас никто не пристрелил. Вас, наверное, там уже ждут.

— Ха! — сказал капитан Дачмин с бодрой шутливостью. — Чу, я слышу зов трубы! Подайте мне трость! Нет, подайте мне сапоги со шпорами и седло! Опять не то. Где моя штабная машина?

Майор Уитни сказал с полной серьезностью:

— Я бы вызвал вам машину, если бы мог. Но где я ее возьму? — Он заглянул в бумагу. — Это на длинной взлетной полосе, где ведется новое строительство. Где-то за воротами номер три. Туда ходит автобус, и гараж заявляет, что при наличии автобуса легковые машины они дают только старшим офицерам.

— Как? — сказал капитан Дачмин. — Автобусом на поле битвы! Далеко же они зашли в своем притворстве и подделках. — Он взял со стола зеленую повязку, намотал на руку выше локтя и заколол английской булавкой. Приподняв руку, он с восхищением оглядел ее. — Послушайте! — сказал он. — Повязок же прислали четыре. Значит, они хотят, чтобы у меня были адъютанты. Разве капитан Хикс не обязан наблюдать маневры?

— Так ведь у него же есть машина! — сказал майор Паунд. — Но попробуйте поговорите с ним, и тут же станете адъютантом у него, хотите на спор?

— Да, — сказал майор Уитни. — Нат тоже мог бы понаблюдать. Но только у него на руках этот тип из Орландо. Наверное, они заняты.

— Нет, думается, они кончили.

— Ну, если так, спросите его от моего имени: не хочет ли он поехать с вами. Может быть, он заинтересуется. Я бы и сам не прочь, но должен сидеть здесь как привязанный. И еще они хотят, чтобы вы для своего отчета кое с кем проконсультировались. Запишите-ка фамилии. Во-первых, капитан Доуби, инженерный отдел. Он имеет какое-то отношение к планированию оборонительных сооружений. Во-вторых, лейтенант Андерсон. Он командует авиационно-инженерной частью, которой поручена оборона. В-третьих, какой-то капитан Ларкин, командир десантников. Он прыгнет с ними. Полагаю, вам лучше отправиться туда загодя, чтобы осмотреться. Выброска назначена на четыре тридцать.

— Четыре тридцать? — лукаво спросил капитан Дачмин. — А! Вы хотели сказать: один шесть три ноль! Я было вас не понял. Будет сделано, майор!

Майор Паунд, вожделенно поглядывая на зеленые повязки, спросил с робкой надеждой:

— А может, и мне стоит поехать?

— Нет. Не вижу такой возможности, Боб, — сказал майор Уитни. — Не говоря уж обо всем, что мы должны подготовить для полковника Култарда. Я не знаю, когда явится этот Ходен, что ему нужно и долго ли он тут пробудет. — Он поглядел на капитана Дачмина. — Джим Эдселл тут? — сказал он.

— Был тут, когда я пришел.

— Что он делает?

— Он… э… словно бы беседовал с… э… лейтенантом Филлипсом из службы общественной информации.

Майор Уитни нахмурился.

— Скажите Джиму, чтобы он никуда не уходил, хорошо? Я должен с ним поговорить. Выяснить кое-что. Вам не известно, куда он отправился сегодня утром?

— Только не мне, — сказал капитан Дачмин. — Я считаю лишь солнечные часы.

— Я вас за это не виню, — сказал майор Уитни. — Я бы и сам предпочел промолчать. Но мне бы хотелось, чтобы вы с Натом не только покрывали его. Мне бы хотелось, чтобы вы ему объяснили, что он играет с огнем. Мне жаль, что я ему не нравлюсь. Собственно, и он мне не нравится. Но, думаю, я имею право сказать, что старался ни в чем его не ущемлять. И не собираюсь спускать с него шкуру из-за того, что он иногда исчезает. Я ведь не начальник осажденного гарнизона. Однако, черт подери, в какие он впутывается истории! Вчера из-за этого его цветного приятеля на него все взъелись — полковник Моубри, инспектор, полковник Култард. Они доложат генералу Билу, и вот тогда с него действительно спустят шкуру…

Мисс Ланг сказала предостерегающе:

— Майор…

Майор Уитни обернулся и встал.

— А! Входите, полковник, — сказал он. — Входите, майор. Это майор Паунд, мой помощник…

Полковник Ходен, чья неуклюже-долговязая фигура чуть-чуть сутулилась (собственно говоря, из-за артрита, но сутуловатость эта придавала ему угрюмо-целеустремленный вид), неторопливо вошел в комнату. Он кивнул, не меняя холодного выражения лица, отмахнувшись от майора Паунда, как от незначимой величины. Его светлые, медленно двигающиеся, желчные глаза скользнули по капитану Дачмину, который, стушевавшись, как раз исчезал за другой дверью. Дачмин исчез. Полковник Ходен опустился в кресло у стола майора Уитни. Майор Сирс следом за ним опустился во второе кресло.

Майор Уитни сказал:

— Хелен, закройте, пожалуйста, дверь в коридор. Я вас слушаю, джентльмены. Чем я могу вам помочь?

Полковник Ходен задумчиво подвигал нижней челюстью, словно пережевывая упорно, а не с отвращением, что-то жесткое и неприятное на вкус. Он придирчиво оглядел майора Уитни и сказал:

— Там будет видно, майор. А пока Джонни расскажет вам одну историю. Она касается вашего офицера, лейтенанта Джеймса Эдселла. — Он замолчал, не спуская с майора Уитни критического взгляда. — Вы, кажется, не очень удивлены, майор, — продолжал он. — Вот почему я здесь. Мне хотелось бы кое-что уяснить. Джонни говорит, что в начале недели вы представили ему благоприятную характеристику на этого Эдселла. Она не согласуется с нашим представлением о нем. Но к этому мы вернемся попозже. Джонни, расскажите-ка ему.

Лицо и фигура майора Сирса, равно мужественные и аккуратные, его спокойная манера держаться, подобающая бдительному и подтянутому полицейскому, резко контрастировали с крупными неправильными чертами полковника Ходена, его мешковато сидящей формой, его въедливой придирчивостью, в которой было что-то старушечье. Майор Сирс сказал:

— Мне неприятно, майор, опять беспокоить вас из-за этого офицера. Но это не то, о чем я говорил вам на днях. Должен сказать, что и теперь лейтенанту Эдселлу никакие обвинения не предъявляются…

— Пока еще, — сказал полковник Ходен. — Основания для обвинения имеются. Лучше объясните, Джонни, почему вы их не предъявили.

Если такое вмешательство в его рассказ было майору Сирсу неприятно, он не подал вида.

— Да, обвинения ему предъявить можно, — сказал он. — Во всяком случае, дисциплинарные, майор. Но я подумал, что прежде мне следует еще раз с вами поговорить. Сказать по правде, я не вполне его понимаю. Полковник Ходен согласен со мной, что он, возможно, психически ненормален. Вот это мы и хотели обсудить с вами.

— Не только! Не только! — сказал полковник Ходен. — Возможно, этот офицер и сумасшедший, но он ведь может быть и недовольным. Меня, естественно, интересует именно последнее. Мой отдел им до нынешнего утра не занимался. Но я задействовал многих людей, и вырисовывается не слишком хорошая картина. Я получил некоторые, на мой взгляд, много о чем говорящие сведения. Мне, в частности, известно, что вчера он братался с этим черным журналистом. Я узнал, что он радикальный автор. Конечно, его ни в коем случае нельзя было делать офицером! Люди в подавляющем большинстве все сумасшедшие, многие, хотя бы в душе, принадлежат к недовольным. Вам это известно?

Майор Уитни переменил позу и уперся спиной в спинку кресла.

— Я не видел этому никаких доказательств, полковник, — сказал он. — Если вы намерены их мне представить, не лучше ли с них и начать, а уж потом говорить о…

Полковник Ходен сказал:

— На доказательства, майор, не очень-то рассчитывайте! Недовольство тем и опасно, что оно — тайное. И обнаружить конкретные доказательства очень нелегко, а у нас не всегда есть возможность ждать, пока мы их обнаружим. Если бы мы стали ждать, то позволили бы человеку вредить, сколько ему угодно, лишь бы не было свидетелей. Для моих же целей вполне достаточно, если человек ведет себя подозрительно. И я хочу поставить вас в известность, что, по моему мнению, этот Эдселл вел и ведет себя подозрительно. Я просто предупреждаю вас, майор. С нелояльностью мы не шутим! — Он резко повернул голову и кивнул мисс Ланг. — По-моему, барышня, вам будет лучше выйти на несколько минут.

Майор Уитни покраснел и сказал:

— Мисс Ланг абсолютно надежна, полковник. Ручаюсь вам…

Полковник Ходен покачал головой.

— К сожалению, это ничего не меняет, — сказал он. — Гражданские служащие, которые получили доступ к определенной информации и присутствовали при ее обсуждении только потому, что считались абсолютно надежными, последнее время пересказывали посторонним лицам то, что узнавали на таких обсуждениях.

Он опять уставил на мисс Ланг ледяной взгляд белесых глаз, словно не сомневаясь, что она виновато вздрогнет.

— Возможно, я должен буду сообщить вам секретные сведения, за неразглашение которых несу ответственность. Видимо, вы не отдаете себе отчета в серьезности того, о чем мы говорим, майор. Я попытаюсь разъяснить вам суть. Пока же вы обязаны отдавать приказы, по моему мнению необходимые для обеспечения надлежащей секретности в работе моего отдела. Когда я отдаю такие приказы, их положено безоговорочно исполнять, поступают ли они по обычным каналам от командных инстанций или иным способом. Вас, как главу отдела, должны были об этом информировать.

Майор Паунд, оживившись, сказал:

— Билли, мы действительно получили какую-то такую директиву. Не исключено, что я вам ее не показал.

Полковник Ходен несколько секунд внимательно и холодно смотрел на майора Паунда. Затем он опять перевел взгляд на майора Уитни. Майор Уитни расстроенно посмотрел в сторону и с явным усилием сказал:

— Полагаю, полковник, вы знаете, что делаете. Хелен, вы слышали! Полковник говорит, что вам следует уйти.

Плотно сжав губы, майор Уитни вынудил себя смотреть, как она встала, направилась к двери в соседнюю комнату, открыла ее, вышла и закрыла дверь за собой. К этому моменту майор Уитни справился с легким подергиванием щек. Полковник Ходен сказал:

— Продолжайте, Джонни.

Майор Сирс откашлялся и сказал:

— Это произошло сегодня утром, майор. И я располагаю только устным докладом лейтенанта Кашкина, а потому не исключены мелкие неточности, но суть остается. — Его тон изменился, стал тоном опытного или хорошо натасканного свидетеля. Он плавно перешел на язык, констатирующий факты в противовес мнениям. — Примерно к концу первой половины утра один из моих офицеров, лейтенант Кашкин, получил от меня инструкцию направиться к квартирам, отведенным для офицеров цветного проекта. Ему было поручено вести наблюдение за прилегающим пространством и немедленно докладывать обо всем, что, по его мнению, могло быть чревато волнениями или беспорядком. Примерно час назад лейтенант Кашкин, поставивший свой джип в таком месте, откуда открывался вид на указанные квартиры и прилегающую улицу, увидел приближающегося лейтенанта Эдселла. Кашкин знает лейтенанта Эдселла — то есть знает его в лицо, так как видел его вчера на разборе у полковника Моубри. Зная, что Эдселл был связан с цветным журналистом Джеймсом, лейтенант Кашкин счел своим долгом предпринять расследование. Поэтому он вышел из джипа, перехватил лейтенанта Эдселла и попросил его назвать себя и объяснить, по какому делу он здесь. Кашкин, разумеется, был вооружен, на руке у него была повязка ВП, и, следовательно, лейтенант Эдселл не мог не знать, кто такой Кашкин и какими полномочиями он облечен.

Полковник Ходен, быть может считая, что такая обстоятельность и тщательность всего лишь напрасная трата времени, сказал:

— Я вам сейчас кое-что объясню, майор. Вчера после совещания у полковника Моубри, на котором, насколько мне известно, вы присутствовали, кое с кем из цветных офицеров возникли дисциплинарные затруднения. Касаться этих затруднений, если вы о них не знаете, я не стану. Это неважно. А важно, что поступившая ко мне утром информация указывает на наличие у некоторых этих офицеров опасного подрывного духа, а может быть, и у всех них — симпатии к нашим врагам, готовность саботировать военный потенциал, нацеливание на подстрекательство к мятежу. Далее, мы знаем и вы знаете, что вчера ваш подчиненный Эдселл сыграл ведущую роль в проникновении в запретную зону негра-агитатора, выдающего себя за репортера…

Майор Уитни сказал:

— Нет, я не… Мне это неизвестно, полковник. Из расследования, которое провел полковник Моубри, я вынес убеждение, что Джеймс именно репортер. Аккредитированный Вашингтоном, где, уж конечно, должны были точно выяснить, кто он такой и кого представляет. Эдселл был с ним знаком раньше…

— Да, — сказал полковник Ходен. — Я так и понял. Один из тех моментов, которые, майор, кажутся мне многозначительными. Мы тщательно проверим прошлое Эдселла. И ручаюсь вам… — Он поднял ладонь. — Будьте добры, разрешите мне докончить! Позже я буду готов выслушать все, что вы найдете нужным мне сказать. Кстати, майор, я намерен спросить вас, по какой причине у лейтенанта Эдселла нет определенных обязанностей. Но потом, потом! Мы, кроме того, знаем — нам сообщили, что примерно в десять часов сегодня утром Эдселл отправился на железнодорожную станцию, где встретил другого штатского негра, приехавшего с севера. Я поручил своим людям выяснить, кто такой этот негр и куда Эдселл его повез. Он встретил его и куда-то отвез перед тем, как появиться на улице, где поселены негры-офицеры. Так, может быть, теперь вы убедились, насколько это серьезно. Продолжайте, Джонни.

— Лейтенант Эдселл, — сказал майор Сирс, — показал Кашкину свое удостоверение согласно его требованию, но объяснить, зачем он здесь, отказался и ограничился ответом, что ищет кого-то, кто может находиться в одной из указанных квартир. Затем он поставил под сомнение право лейтенанта Кашкина останавливать его и задавать ему вопросы. Лейтенант Кашкин ответил, что он, как представитель военной полиции, уполномочен требовать от любого военнослужащего удостоверения его личности и доказательств, что тот находится в данном месте закрытой зоны на законных основаниях. В течение этого разговора лейтенант Кашкин заметил, что лейтенант Эдселл ведет себя несколько возбужденно, и счел невозможным отпустить его, не получив более подробного объяснения, что он намерен делать.

Полковник Ходен сказал:

— Что он был намерен делать, догадаться нетрудно. Без всяких сомнений, он хотел каким-то образом организовать для кого-то из главных зачинщиков в этой группе недовольных встречу и беседу с новоприбывшим штатским негром. Мы, разумеется, установим, что это еще один агитатор, специально обученный приемам, как организовывать беспорядки, раздувать их и препятствовать тому, чтобы они сами собой мало-помалу улеглись. В определенном смысле я сожалею, что наш человек остановил Эдселла. Знай мы раньше все, что знаем теперь, так стоило бы дать Эдселлу время устроить, что он там задумал, и взять его тепленьким, представив федеральным властям достаточно улик, чтобы упрятать его за решетку.

— Можно было бы и так, — сказал майор Сирс, — но при данных обстоятельствах, полковник, я считаю, что Кашкин действовал совершенно правильно. Согласно моим инструкциям его задачей было предотвратить дальнейшие беспорядки любым доступным ему способом. Именно этого хотели полковник Росс и генерал Бил. — Вернувшись к тону свидетеля на суде, он продолжал: — Поэтому Кашкин поставил Эдселла в известность, что не может допустить его в означенные квартиры, предварительно не связавшись со мной и не получив указаний. Лейтенант Эдселл повторил свое утверждение, что у Кашкина нет прав чинить ему препятствия, и сказал, что не допустить его в означенные квартиры он может, только применив силу. Лейтенант Кашкин поставил его в известность, что в случае необходимости силу он применить готов, однако надеется, что лейтенант Эдселл его перед такой необходимостью не поставит. Эдселл тогда сделал движение, чтобы пройти мимо лейтенанта Кашкина, оттолкнув его, и лейтенант Кашкин, взяв его за плечо, воспрепятствовал ему. Дальнейшего сопротивления Эдселл не оказал и оттолкнуть лейтенанта Кашкина больше не пытался, сказав ему, что просто не хотел оставить никаких сомнений в том, что подчинился физической силе. — Майор Сирс улыбнулся. — По словам лейтенанта Кашкина, у него сложилось впечатление, что лейтенант Эдселл, который, хотя вел себя мирно, выглядел еще более возбужденным и говорил громким саркастическим тоном, видимо, полагал, будто Кашкин, прикоснувшись к нему, нарушил устав. Эдселл, казалось, не знал, что в крайнем случае, если бы в ответ на приказ остановиться он этому приказу не подчинился бы и продолжал идти и если бы иного способа остановить его не было — например, он побежал бы, а лейтенант Кашкин не мог бы его догнать, — то лейтенант Кашкин имел полное право достать свое личное оружие и выстрелить в него.

— Право правом, — сказал полковник Ходен, — но нас это не слишком устраивает. Вполне вероятно, что вы его укокошите, а мертвый он нам ни к чему…

— Только не Кашкин, — сказал майор Сирс, — и никто из моих офицеров, и почти никто из моих полицейских. Одного я от них добиваюсь — умения стрелять. И значка «Отличный стрелок из пистолета» для меня мало. У меня это только первая ступень. Кашкин стреляет по-настоящему. Дайте ему пистолет, и на расстоянии пятидесяти ярдов он поразит пулей любую точку ноги человека, которого хочет остановить. После этого они далеко не убегут и убиты по ошибке тоже не будут…

Полковник Ходен слегка улыбнулся.

— Ладно, Джонни, — сказал он. — Беру свои слова назад.

Майор Сирс тоже улыбнулся и сказал майору Уитни:

— Извините меня, майор. Я не мог не возразить. — Улыбка сошла с его губ. — Вот, пожалуй, и все. Ах, да! Лейтенант Эдселл, кроме того, начал было требовать, чтобы лейтенант Кашкин его арестовал. Лейтенант Кашкин сказал, что арестует его, только если он будет упорствовать в своем намерении войти в означенные квартиры вопреки приказу лейтенанта Кашкина, который он отдал, как помощник начальника военной полиции. Эдселл тогда произнес несколько туманных фраз, из каковых Кашкин заключил, что, по мнению Эдселла, отказ арестовать его также бросает тень на лейтенанта Кашкина, который якобы не имел права силой остановить его и затем не арестовать. Или что-то в том же духе. Лейтенант Кашкин проигнорировал эти замечания, и лейтенант Эдселл затем ушел из расположения означенных квартир. Лейтенант Кашкин незамедлительно вернулся к джипу и доложил мне о происшедшем по радио.

Полковник Ходен сказал майору Уитни:

— Теперь вы знаете. И можете сами судить о поведении своего лейтенанта. — Он задумчиво пожевал губами. — Возможно, как предполагает Джонни, все сводится к психическому расстройству — дело по части медицинской комиссии. Если так, меня это устроит. Собственно говоря, я бы предпочел, чтобы ничего другого за Эдселлом не обнаружилось. По тому, майор, как вы прореагировали, когда я в первый раз назвал его фамилию, у меня невольно создалось впечатление, что вы знаете, и давно знаете, о том, насколько он не в себе.

— Ничего подобного я не знаю, — сказал майор Уитни, нахмурившись. — У него прекрасная аттестация, как я и говорил майору Сирсу. Не берусь судить, возможно, вы намекаете, что я был способен представить майору Сирсу благоприятный отзыв о нем, зная, что он его не заслуживает? В таком случае вы должны представить это обвинение полковнику Култарду и доказать его. Я не собираюсь выслушивать подобное, полковник, ни от вас, ни от кого-либо еще. Несколько минут назад вы словно давали понять, будто я совершал какие-то нарушения… Вы сказали, что намерены спросить меня, по какой причине у лейтенанта Эдселла нет определенных обязанностей…

— Ну-ну, успокойтесь, молодой человек, — сказал полковник Ходен. — Дежурил Эдселл сегодня утром или нет? Если да, то какие его обязанности или ваше распоряжение привели его туда, где он был обнаружен подчиненным Джонни?

Майор Паунд, который все это время слушал с сосредоточенным видом, теперь сказал:

— Да нет же, черт побери! Я ведь вам говорил, Билл. Я старался разыскать Эдселла. Ни на одном объекте его не было. Правда, старался я не очень, не хотел поднимать шума при этом летчике из Орландо и Маккейбе из чертежной секции. Они там для Ната делали…

— Да заткнитесь же, Билли! — сказал майор Уитни. — У меня и без того хлопот хватает.

— Хлопот у вас много, — сказал полковник Ходен, — но, полагаю, мы вам с ними поможем. Для этого мы ведь и существуем. Если вы перестанете держаться так, будто идет какое-то состязание и вы на одной стороне, а мы — на другой, все будет значительно проще. Мне кажется, вы хотите сотрудничать с нами, но несколько обидчивы. Я сказал вам, майор, что мы с нелояльностью не шутим. Когда я имею дело с нелояльностью или хотя бы с намеком на нее, то предпочитаю действовать прямо и говорить то, что обязан сказать. И я сказал. Я не учу вас, как вам руководить своим отделом. Можете принять любые меры, какие сочтете нужными, но, мне кажется, вам следует знать, и вот это-то я вам и объясняю, что меры, которые нам покажутся недостаточными, необходимо будет заменить другими. И принять их придется кому-нибудь повыше.

— По поводу чего мне надо принимать меры? — сказал майор Уитни. — В том, что сообщил майор Сирс, я никаких признаков нелояльности не усматриваю…

— Ну, мы пойдем, майор, — сказал полковник Ходен, несколько раз кивнул и поднялся. — Я думаю, вы найдете причину принять меры. Разве что не захотите. Разве что вы одобряете действия своего подчиненного…

— Не думаю, что у вас есть право говорить подобное, полковник, — сказал майор Уитни.

Полковник Ходен, который уже подходил к двери в сопровождении майора Сирса, сказал через плечо:

— Ну так позаботьтесь, майор, чтобы его у меня не было! Только и всего.

X

Связная ЖВС, веснушчатая девчушка, вошла четким шагом, открыла висящую на боку парусиновую сумку и покачала головой. Потом положила на стол мисс Канди пакет, который зажимала под другой рукой.

— Вот все, — сказала она.

— Что именно? — угрожающе спросила мисс Канди.

Подобно большинству гражданских служащих женского пола в системе военного министерства, мисс Канди питала вражду к ЖВС из чистого принципа. Воображают себя патриотками, раз добровольно согласились жить в казармах, носить эту жуткую форму и получать армейское жалованье, как будто вольнонаемным платят много больше! И, уж конечно, считают, что это дает им право задирать нос перед такими, как мисс Канди, хотя на самом-то деле в армию они пошли только потому, что не могли устроиться на хорошую работу или на ней удержаться. Вот и нечего задаваться.

— Не знаю, — сказала связная ЖВС. — Написано: для капитана Хикса.

— Ну так что это? Кто прислал?

Пакет формой и объемом напоминал обувную коробку, завернутую в мятую, засаленную бумагу и перевязанную старой бечевкой. Видимо, обертка осталась от какой-то почтовой посылки — на ней виднелись штемпеля и замазанный чернилами адрес. Мисс Канди брезгливо перевернула пакет. По верхнему краю карандашом было написано крупными печатными буквами: «ПЕРЕДАТЬ КАПИТАНУ ХИКСУ ОТДЕЛ ПРОЕКТОВ ЭСКАДРИЛЬЯ АБДИП-5 АА СПАСИБО ЕЩЕ РАЗ ЗА ТО, ЧТО ПОСАДИЛИ МЕНЯ В САМОЛЕТ, КАПИТАН. С УВАЖЕНИЕМ ИСКРЕННЕ ВАШ Т/5 МОРТИМЕР МАКИНТАЙР-МЛАДШИЙ».

— Господи Боже! — сказала мисс Канди. — Что это такое? Кто его вам дал?

Связная хихикнула.

— Я видела, кто его принес, — сказала она. — Цветной солдатик. Подъехал в грузовике с другими цветными. Отдал и сказал: для капитана Хикса.

— Ну а что это, он не сказал?

— Нет. Но у нас все решили, что курица. Ну, жареная. Пахнет так! — Она снова хихикнула.

— Ну, мне она, во всяком случае, ни к чему, — с отвращением сказала мисс Канди. — Заберите ее. Если хотите, можете положить на стол капитана Хикса.

Вздернув круглый подбородочек, связная сказала:

— Нет. По инструкции не положено. Нам по инструкции не положено внутри отдела вручать лично. А просто отдать секретарше. Извините! — Поправив сумку на бедре, она ушла почти вприпрыжку.

— Сучка! — сказала мисс Канди. Но тихо, себе под нос. Она встала, взяла пакет, отнесла его к столу капитана Хикса и положила возле блокнота, на верхнем листке которого было размашисто написано: «13.20. Пошел есть. Вернусь через полчаса. Джим». А ниже бисерным почерком было добавлено: «И я тоже. М. М.».

Мисс Канди вздохнула, сделала жест, выражающий, что душная послеполуденная духота, пусть в тени, совсем ее обессилила, и вернулась за свой стол. Взяв захватанный экземпляр оканарской «Морнинг сан», онапоглядела на фотографию генерала Била и его супруги на первой странице. Потом отложила газету и взяла тлеющую сигарету из пепельницы возле машинки. Сжав сигарету большим и указательным пальцами, она поднесла ее ко рту, без всякого удовольствия затянулась и погасила ее. Изнемогая от скуки, поглядела через комнату на лейтенанта Петти, который сидел в кресле возле стола капитана Дачмина и старательно не вмешивался в чужие дела. Время от времени он рассматривал длинную царапину на левом запястье и, за неимением ничего лучшего, по кусочкам отколупывал струп.

Мисс Канди сказала с отчаянием:

— Лейтенант Петти! Вы не рассердитесь? Мне эмблема войск связи, ну, цветные флажки, нравится больше, чем эмблема воздушных сил, а вам?

Ответить на это было непросто, и недоумевающая розовая физиономия лейтенанта Петти выдала его полную растерянность. Он невнятно промямлил:

— Ну, почему же, если вам нравится.

И смущенно улыбнулся ей. Однако было ясно, что сказать ему больше нечего. Тут ее осенила новая мысль. Она поглядела в дальний конец комнаты, где лейтенант Эдселл и другой офицер, в котором она узнала лейтенанта Филлипса из службы общественной информации, сидели за столом, наклонившись друг к другу. Наблюдая за ними, она заметила, что в их неслышном разговоре наступила пауза, и произнесла певуче:

— Лейтенант Эдселл, можно я вас прерву на минутку? Лейтенант Эдселл, вы мне дадите сегодня отчет об автоматических парашютах? Я потому спрашиваю, что если мне его печатать, так за другое лучше пока не браться, ведь верно?

Лейтенант Эдселл раздраженно поднял голову и сказал:

— И не собираюсь! Вы же знаете. Его придется задержать, пока из Эглина не поступит остальной материал.

— Ну, значит, мне пока делать нечего, — сказала мисс Канди. — Разве что капитан Хикс найдет что-нибудь, когда вернется. Господи! Хоть бы в такую жару нас отпускали пораньше! Прошлым летом в Грейвелли ведь отпускали, помните? А там и вполовину так жарко не было. Во всяком случае, на час раньше мы все-таки уйдем — ну, из-за парада. Гражданским служащим разрешено присутствовать. Я, пожалуй, пойду.

— Не сомневаюсь, — сказал лейтенант Эдселл.

— Мне хочется увидеть генерала Била. По-моему, он красив на редкость. — Она вновь взяла сложенную газету и впилась глазами в фотографию. — По-вашему, миссис Бил очень хорошенькая? По-моему, да. И выглядит очень молодо.

— Ну хватит, Палм! — сказал лейтенант Эдселл. — Помолчите немножко, а? — Он повернулся к своему другу. — Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! — произнес он выразительно.

Лейтенант Филлипс по-прежнему смотрел в сторону. Выразительность тона должна была послужить косвенной затравкой, однако лейтенант Филлипс словно бы не заметил ее, как не заметил, с каким точным расчетом болтовне мисс Канди был положен конец, только после того, как болтовня эта послужила завершением, естественной точкой их разговора.

Лейтенант Филлипс (его худое, с тонкими чертами лицо оставалось все таким же то ли отчужденным, то ли рассеянным) сказал:

— Ну, в конечном-то счете ты ведь не знаешь, что там действительно произошло, и не знаешь, что происходит сейчас, и не знаешь, что произойдет дальше. Этот полицейский лейтенант, я полагаю, подал на тебя рапорт?

Лейтенант Эдселл смерил его гневным взглядом: возможно, точность этого вывода уязвила его даже больше, чем холодная невозмутимость, с какой он был сделан. Однако и гнев был каким-то ущербным, точно его обычная жажда отвечать ударом на удар умерялась скрытыми ранами. Он готовился постоять за себя, но медленно, как человек, которому не слишком хочется еще раз получить кулаком по уже ушибленному месту, вновь испытать уже испытанную боль. Он пожал плечами и сказал:

— Не знаю. Может быть, и нет. Он поставил себя в не слишком завидное положение. И перетрусил. Он знал, что позволил себе лишнее, и пошел на попятную.

Лейтенант Филлипс обдумал этот вывод, и уголки его губ насмешливо вздернулись. Предположительно он, кроме того, взвешивал, не напрасно ли уступил своему другу безоговорочное первенство, признавая (если, конечно, он его признавал!) за ним право строить планы и руководить их исполнением. Он сказал:

— Почему в не слишком завидное? Он же тебя остановил!

— Тебя, конечно, он не остановил бы! — сказал лейтенант Эдселл. — Видишь ли, у них в джипах есть радио. Иными словами, пойди я напролом, все они — начальник полиции, старик Росс, этот маразматик Моубри — узнали бы, где я нахожусь, еще до того, как я туда дошел бы. И у меня не было бы времени отыскать Уиллиса и поговорить с ним. Полицейского я уже загнал в угол, и остановиться было самым ловким ходом. Пусть-ка попотеет, пока я пойду перекусить.

— А прежде, — сказал лейтенант Филлипс, — самым ловким ходом было бросить отца Уиллиса в госпитале одного.

— О Господи, Прес! — сказал лейтенант Эдселл. — Я ведь уже один раз объяснил! Я не способен раздвоиться. Естественно, я мог бы оставить его с тобой, будь ты там.

— Ты знаешь, почему меня там не было. Коллинз запер меня в отделе.

— Н-да? Ну так он… — лейтенант Эдселл наклонил голову в сторону кабинета майора Уитни, — …думал, что запер меня, но ошибся. А прищемила меня вот та сволочь. — Он кивнул в другую сторону, на стол Натаниела Хикса. — Конечно, ты скажешь, что я мог бы предвидеть. Так я предвидел! Но я не предвидел и не мог предвидеть, что туда именно в эту минуту заявится старик Росс. Естественно, Хикс не упустил случая подлизаться к Россу.

Лейтенант Филлипс сказал пренебрежительно:

— Но ты же не знаешь точно, что Хикс хоть как-то к этому причастен.

— Черта с два не знаю! — сказал лейтенант Эдселл. — Дежурная там объяснила мне, что Уиллиса подвел к полковнику Россу тот офицер, с которым я его оставил. И это отлично укладывается в общую картину. Я же знал, что он именно от Росса получил это задание — пристроить розовые слюнки про эту дыру во славу генерала Била в миллионотиражные журналы, как он выражается. Когда я утром уходил из отдела, он распустил хвост. — Лейтенант Эдселл воодушевился. — Милт Маккейб, художник (сидит в форме сержанта в чертежной!), пришел, чтобы что-то там сделать для этого подонка, ну, капитана из Орландо, летчика-истребителя, который помогает Хиксу с его проектом…

Он кивнул на чертежную доску и диаграммы построений самолетов на большом столе у окна.

— Хикс надулся важностью, как индюк, и говорит Маккейбу, что через генерала Била затребует его к себе для иллюстрирования этих статей. Потом Хикс выдает мне, какая он шишка в издательском мире, да как замечательно разбирается в литературе, да какой он тонкий критик и судья — о, черт! Ты когда-нибудь читал жвачку, которую они печатают? Он сипел и пыхтел о том, что он намерен сделать, и о том, что с генералом, и с Россом, и со всеми ними он вот так! — Лейтенант Эдселл поднял два растопыренных пальца и свел их вместе. — Тут и соображать было нечего. Разговор зашел о заварушке в клубе, и он дал недвусмысленно понять, что стоит всецело на стороне олуха из Орландо, верного рыцаря Юга. И мне следовало бы сообразить куда больше.

— Ну, — сказал лейтенант Филлипс, — по-моему, раз уж ты сообразил, что Хикс против, поручать ему Уиллиса было верхом глупости.

— Заруби себе на носу, — сказал лейтенант Эдселл, — все, что можно было сделать, сделал я. А ты рассиживал на заднице. Хотя должен сказать, что это все-таки лучше, чем изгадить все, как ты ухитрился вчера с Элом Джеймсом…

— Я изгадил?

— А кто же? Ты, ты! Зачем тебе понадобилось сообщать подручным Моубри, что он цветной? Если бы ты хоть немножко умел думать, так не проговорился бы об этом подлой крысе Ботвинику. Кроме болтовни, ты во всем бесполезен, потому что чертовски наивен. Политически ты инфантилен. И все еще веришь в дерьмо, которым тебя пичкали в Сент-Поле, или где там еще, и в старом милом Гарварде.

Лицо лейтенанта Филлипса выражало то растерянное возмущение, которое испытывает человек, когда за серьезными ошибками и недостатками своего друга вдруг различает собственную более серьезную, более тяжкую ошибку. Его уважение к себе было скомпрометировано тем, что у него такой друг. Как он мог объяснить или извинить подобный выбор? Лейтенант Филлипс встал с подчеркнутой сдержанностью, взял свою фуражку и вышел.

Мисс Канди, которая все еще склонялась над газетой, тут же подняла голову и сказала:

— Лейтенант Эдселл!

Лейтенант Эдселл взял трубку аппарата на своем столе. Мисс Канди замерла с полураскрытым ртом. Он назвал номер.

— Лейтенант Липпа тут? — сказал он. — Нет, не затрудняйтесь. А кто говорит? Сержант Леви? Да. Ну, если она вернется, скажите, пусть сразу позвонит мне, хорошо? Возможно, я скоро уйду. — Он небрежно бросил трубку на рычаги.

— Лейтенант Эдселл!

— Бога ради, что еще?

— Вы сломаете телефон.

— Туда ему и дорога.

— Лейтенант Эдселл, вы читали эту статью в газете?

— Нет.

— Ужасно интересная. Ну, про отказчика, которому совесть не позволяет служить в армии. Что он говорит.

Лейтенант Эдселл встал, повернулся к ней спиной и начал рассматривать сложенные на столе диаграммы сержанта Маккейба, беря лист за листом и бросая их обратно.

— Лейтенант Эдселл! — сказала мисс Канди. — Вы будете слушать? Я хочу вас спросить. Вот он говорит… — Она прищурилась на газету. — Вот он говорит — я цитирую: «Мои убеждения не позволяют мне служить в частях, ведущих боевые операции, но я выразил полную готовность пойти на военно-медицинскую службу, где мог бы оказаться полезным, поскольку владею навыками оказания первой помощи. Но мне было отказано».

Она с надеждой посмотрела на лейтенанта Эдселла, но он, словно не слыша, продолжал поднимать и класть обратно большие листы чертежной бумаги. С еще большей решимостью она продолжала читать, повысив голос:

— «Хотя я и не член какой-либо церковной организации, но следую христианской доктрине непротивления и сожалею, что столь многие из тех, кто ее проповедует, сами ей не следуют. Я считаю, что Гитлер — зло, но утверждаю, что зло нельзя победить другим злом, то есть ненавистью и насилием, но, наоборот, лишь любовью и милосердием». Конец цитаты. Лейтенант Эдселл, как по-вашему, можно Гитлера победить любовью? По-моему, нет.

— Господи Боже! — сказал лейтенант Эдселл, оборачиваясь. — Что вы там бормочете, Палм?

— Ну, про этого, который в Тампе. Что он говорит. Тут сказано: известный бейсболист. А я про него знать не знала. Очень интересно, по-моему. И удивляюсь, отчего вы-то не отказчик по велению совести.

— Господи Боже, это еще почему?

— Ну, вы вроде как всегда против всего, разве нет?

— Я вроде как всегда против всякой чертовой глупости. Отказ от военной службы со ссылкой на совесть — это чертова глупость.

— Так я же и говорю, что так думают почти все люди, и потому удивляюсь, что и вы тоже. Ну, знаете… Вот когда вы утром разговаривали с капитаном Уайли про цветных, вы же сказали, что на Юге все до единого не правы. Разве, по-вашему, человек не имеет права быть отказчиком, если у него совесть этого требует?

— Он имеет право быть чем хочет, если ему это сойдет с рук.

— Даже когда… Вот что сказал член комиссии по воинской повинности. Цитирую: «Защита тех прав личности, какими он пользуется, практикуя непротивление, обеспечивается другими. Если у него так много совести, для меня остается загадкой, как он может принимать эти блага, хотя не желает присоединиться к тем, кто ради их защиты рискует жизнью».

— Ха! — сказал лейтенант Эдселл, оживляясь. — Какие такие блага принимает этот дурак? Платит тридцать пять долларов в месяц, чтобы его заперли в концентрационном лагере с другими полоумными под водительством отборных христосиков?

Наконец-то добившись своего, мисс Канди сказала радостно:

— Ну, по-моему, этот, который говорил от имени комиссии, имеет в виду, что он что-то должен родине, ведь верно? В конце-то концов, здесь он правда имеет блага, ну там свободу, демократию, мало ли что. В Германии у него их ведь не было бы, верно? — Она поглядела на лейтенанта Петти, который с изумлением взирал на них обоих. Было очевидно, что будничная работа в войсках связи была совсем другой. Эта немая дань восхищения — лицо лейтенанта Петти, который чуть ли не разинув рот, ошеломленно слушал их глубокомысленную беседу, — сделала ее совсем счастливой, и она сказала любезно: — А вы что думаете, лейтенант Петти?

— Ну, меня не спрашивайте! — сказал лейтенант Петти.

— Палм, никому таких вопросов не задавайте, — сказал лейтенант Эдселл. — В них нет никакого смысла. При чем тут, что у него было бы в Германии, а чего не было бы? Важно, что он получает здесь. Вы сейчас сами прочли, что он здесь получает. Чванный подонок, пролезший в призывную комиссию, чтобы было над кем измываться, выставляет его подлым трусом и мерзавцем. Он получает право провести войну — а если будет, как в прошлый раз, то и несколько лет после — в концентрационном лагере. Чем же он обязан своей родине за это? И что, по-вашему, такое — его родина? Государство?

— Нет. При чем тут государство? Я говорю про родину, про всю страну.

Лейтенант Эдселл позволил себе улыбнуться.

— Пусть так, — сказал он. — Но страной-то управляет федеральное государство, продукт классового антагонизма и орудие классового господства. И что он должен этому государству? Как бы оно себя ни называло, где бы ни находилось — будь то мы, Россия, Германия, Япония, — оно остается средством сохранения власти для кучки людей, которые ложью и обманом пробрались на самый верх, а всех остальных оно заставляет работать на эту кучку. Ногой в зубы — вот все, что он ему должен. И пусть наподдает всякий раз, когда может себе это позволить без того, чтобы его ликвидировали. Естественно, если он правда верит в непротивление, то ни для каких конструктивных действий все равно не годится, а потому и пусть его ликвидируют…

Он умолк.

Дверь из кабинета майора Уитни отворилась бесшумно и быстро. Капитан Дачмин, изображая человека, увертывающегося от удара, ловко проскользнул вокруг нее, потом тихонечко ее закрыл и привалился к ней широкой спиной.

— Чуть было меня не ликвидировали, — сказал он. — Брр! Этот Ходен, полковник, поглядишь на него и уверуешь в петушиные яйца. Нет-нет! — сказал он мисс Канди. — Вовсе не то. И к тому никакого отношения не имеет. Просто он доподлинный живой василиск, сказочное чудище — оно убивает взглядом, а на свет выходит из яйца, которое сносит петух. Не путать с василиском-ящерицей… Вот что, лейтенант, — сказал он лейтенанту Петти, — извини, что продержал тебя столько. Сегодня я не могу. Майор взвалил на меня другую работку.

— Капитан Дачмин! — сказала мисс Канди. — Что это у вас на руке?

— Меня произвели в наблюдатели боя, — сказал капитан Дачмин. — За доблесть. Где Нат?

— Капитан Хикс звонил, капитан Дачмин, — сказала мисс Канди. — Поручил мне передать капитану Уайли, что будет здесь в два часа или около. А капитан Уайли и сержант ушли поесть. Им пора вернуться…

— Без сомнения, без сомнения, — сказал капитан Дачмин. — Пусть возвращаются. Вернутся как жертвы в праздничном убранстве к огненноглазой деве дымной войны… Мне надо и капитана Хикса произвести в наблюдатели. Он начальник моей транспортной службы. Хочешь тоже? — сказал он лейтенанту Петти. — У меня есть еще одна повязка, а машина у капитана Хикса просторная.

Лейтенант Петти уже поднялся на ноги. Он сказал:

— Мне, пожалуй, не стоит. Я распорядился вывезти голубятню. А там есть неопытные. Так мне лучше последить за ними. — Он пошел к двери, но остановился. — А как насчет… то есть позже… мы… то есть мы…

— А! — сказал капитан Дачмин. — Я как раз хотел тебя предупредить, когда меня майор вызвал. Еще бы! Все организовано. Рукой мастера. Они там готовят что-то вкусненькое, домашнее. Джун заедет за нами на своей машине. Мило и экономно, так? Встречаемся в баре «Башни» в шесть.

— Ладно, — сказал лейтенант Петти. — Приду. — Он заметно порозовел и вышел, совсем смутившись.

— Красавчик Джоки ждет меня, — сказал капитан Дачмин. — Веселый, нежный ждет меня, хороший ласковый малыш и самый лучший для меня! Старинная песня. — Он позволил себе плюхнуться в заскрипевшее под ним кресло, легко вскинул толстые ноги, положил ступни на стол и одарил лейтенанта Эдселла благодушным взглядом, весело посмеиваясь: над чем-то симпатичным ему в робкой плотской жажде лейтенанта Петти, над собой за ту шутливую ловкость, которую он, наверное, вложил в организацию приятного вечерка, и (блаженно) над всеми прелестями жизни, над своим неистощимым миром — устрицей, вскрываемой мечом.

Лейтенант Эдселл, чей мир (во всяком случае, в этот день) был совсем иным, ответил ему угрюмым взглядом. Он сказал:

— А что ты собираешься наблюдать? Что-нибудь интересное для меня?

— Не знаю, — сказал капитан Дачмин. — Будут сбрасывать парашютистов с каких-то новых транспортных самолетов. Отделу боевой подготовки требуется оценка. Они займут или попробуют занять дальний конец строящейся длинной полосы.

— Пожалуй, я с вами, — сказал лейтенант Эдселл. — Какого дьявола! Увяжу с отчетом об автоматических парашютах… — Он подошел к картотеке, вытащил ящик со своей фамилией и начал прогладывать карточки.

— Ну… э… лучше тебе согласовать с Три У, — сказал капитан Дачмин. — Он поручил мне сообщить тебе, чтобы ты никуда не уходил.

— Почему?

— Не знаю. Он сказал, что хочет тебя увидеть.

Лейтенант Эдселл вернулся к своему столу с папкой.

— Увидит в понедельник. К тому времени у него для этого может появиться весомая причина. — Он говорил презрительно, даже угрожающе, будто это каким-то образом должно было поставить майора Уитни на место. — Зачем я ему понадобился?

— Не знаю, — повторил майор Дачмин и потупил насмешливые глаза, полуопустив тяжелые веки. — Может, он считает, что ты слишком мало двигаешься. Может, он хочет рекомендовать, чтобы ты почаще уходил из отдела, бывал бы повсюду, знакомился с людьми, интересовался бы чем-нибудь помимо своих прямых обязанностей. — Ошеломление на лице лейтенанта Эдселла, недоуменный, полный возмущения взгляд рассмешили капитана Дачмина. С дружеской сердечностью он сказал: — Да-да! Сплошная работа и никаких развлечений, сам понимаешь! А вот посмотри на меня…

— Не стану! — Преодолев парализующий гнев, лейтенант Эдселл обрел дар речи. С яростным, рассчитанно язвящим отвращением он сказал: — Я на тебя несколько минут назад уже посмотрел. Зрелище запоминающееся! — Припомнив или просто слепо ощутив все обиды, все несправедливости, которые он с утра терпел от окружающих его ослов, горилл и подлых собак, он сказал с палящей ненавистью: — Есть ли хоть что-нибудь, на что ты ради этого не пошел бы?

Капитан Дачмин поднял веки как мог выше, его благодушные глаза заискрились. На безмятежном толстощеком лице появилось приятное предвкушение, готовность не упустить случая позабавиться. Однако он принял серьезный вид.

— Прежде чем мы перейдем к этому, — сказал он, — и пока еще мы говорим о вашей деятельности вне отдела, я хотел бы заявить свой крохотный протест. Мне, собственно, мало радости торчать тут одному, час за часом морочить Три У и сочинять для Паунда уважительные причины вашего отсутствия. Содействовать я буду, об этом речи нет, но спроси себя, так ли уж тебе необходима эта экскурсия.

— Я тебя не виню за уклонение от темы, — презрительно сказал лейтенант Эдселл. — Только подумать! Заставляешь их прислать за тобой машину. Заставляешь их кормить тебя обедом, черт подери! — сказал он в бешенстве. — Почему бы тебе просто не поместить объявление в газете: «Жеребец-производитель. Крою»!

Лицо капитана Дачмина выразило притворное страдание. Он с наслаждением укоризненно покашлял.

— Право, что за выражения! — сказал он. — При девицах! Мисс Канди от ужаса в шоке. Мы должны возвысить твой дух, очистить твои чувства от скверны. Да, я побеседую с тобой о любви…

Мисс Канди встала, вздернула голову и сказала:

— Я ухожу на несколько минут.

— Незачем, незачем, — сказал капитан Дачмин. — Дискуссия будет вестись сугубо деликатно. Ничего низкого, никакой грубости. Именно от этого мы и должны его очистить. Лейтенант, оставьте непристойный нахрап, мальчишеское тисканье и лапанье. Идите сюда, Палм! Покажем ему, как это делается.

— Ни за что, — сказала мисс Канди.

— Жаль-жаль! — сказал капитан Дачмин. — Одна наглядная картина стоит тысячи слов. Хорошо, проинструктирую его словесно. Это просто, лейтенант. И ты добьешься успеха. Дай говорить душе. Нежно возьми ее атласную ручку в свои, гляди благоговейно в пленительные очи (свет гасить еще рано!) и скажи ей, как она прекрасна. А все остальное она сама сделает, крошка милая!

— О! — сказала мисс Канди с возмущением. Она достала из ящика свою сумочку и полотенце и вышла в коридор.

Лейтенант Эдселл сказал:

— А что они делают, когда ты им это выдаешь? Блюют?

Массивные бока капитана Дачмина тряслись, хотя своему лицу он старательно придавал серьезность.

— Что тут смешного, жирная туша?

— Ты, друг мой, ты, — сказал капитан Дачмин и, дав себе волю, расхохотался до слез. Он утер глаза. — Огонь начинает жечь палку, палка начинает бить собаку, — сказал он. — Что они натворили нынче утром, лейтенант? Осудили твои политические взгляды? И ты сводишь счеты, язвяще кивая головой при упоминании блаженства? И все по моей вине? Отныне ты намерен сурово блюсти себя, а я еще пожалею? — Он всматривался в лицо лейтенанта Эдселла с веселым любопытством, потом сказал многозначительно: — А что твоя жэвээсочка? Или все это и ее вина?

— А в зубы не хочешь? — сказал лейтенант Эдселл. Он вскочил на ноги. — Давай-давай! Вставай же!

Капитан Дачмин захохотал, не меняя почти горизонтальной позы.

— Твой и в смерти рядах! — сказал он. — Садись, лейтенант, не то я не выдержу!

Лейтенант Эдселл бешено взмахнул кулаком над столом. Капитан Дачмин, все еще смеясь, отдернул голову, и удар пришелся мимо. Заметив, что лейтенант Эдселл снова замахнулся, он ловко вскинул ногу, упер ее в грудь лейтенанта Эдселла и с силой, но беззлобно толкнул. Лейтенант Эдселл отлетел назад и опрокинулся на пол.

— Прошу прощения, лейтенант, — сказал капитан Дачмин, снова утирая глаза. — Пусть жирная туша, если тебе так хочется. Но могучая. Но бдящая. Не забывай этого.

Телефон у него на столе зазвонил, и он взял трубку.

— Капитан Дачмин слушает… А как же, мэм, — сказал он. — Рядом.

Лейтенанту Эдселлу он сказал очень серьезно:

— Вас, лейтенант! Звонит лейтенант Липпа.

* * *

Дверь между маленьким, без окон кабинетиком Ботвиника и более просторной комнатой, где помещались миссис Спен и мисс Джеллиф, была приоткрыта, и потому мисс Джеллиф осмелилась отворить ее пошире.

— Я уже здесь, Ботти, — сказала она. По ее тону, подчеркнуто спокойному и вместе с тем не лишенному оттенка некоторой назойливости, можно было понять, что она осведомлена о крупных неприятностях, грозящих полковнику Моубри и его верным соратникам, и, более того, готова их разделить, коль скоро ей это будет дозволено.

В участливом тоне мисс Джеллиф чувствовалось также, что ей не чуждо то приятное возбуждение, которое мы так часто испытываем перед лицом опасности, грозящей не нам, а нашему ближнему. Едва сдерживая радостное волнение, мисс Джеллиф приблизилась на цыпочках, легко неся свое небольшое, плотно сбитое тело, и положила на стол мистера Ботвиника несколько срочных, с красной полосой, писем, которые она напечатала, прежде чем уйти на ленч.

— Я подумала, может, захотите посмотреть их, — сказала она.

Мистер Ботвиник предавался работе, не щадя сил, он мог трудиться с неустанным усердием с утра до вечера, если того требовало дело. Сейчас он ловко прижимал плечом к уху одну телефонную трубку, а другую держал чуть в стороне. Разговаривая по телефону, он делал торопливые пометки в блокноте, изредка отрываясь от него и бегло просматривая объемистый отчет, лежащий перед ним поверх груды бумаг.

Напротив мистера Ботвиника сидел тощий светловолосый очкарик с сержантскими нашивками и ждал, когда мистер Ботвиник займется им. Весь вид очкарика говорил, что он скорей умрет, чем позволит себе дерзость выказать скуку или нетерпение, однако по нему было видно, что он испытывает крайнюю неловкость. Бедный малый изо всех сил старался показать, что его как бы и нет здесь и, стало быть, он никак не может быть заподозрен в подслушивании беседы, которую ведет по телефону мистер Ботвиник; он все время бросал вокруг осторожные взгляды, то опуская глаза к затейливой табличке на столе «Старший уорент-офицер Ф. К. Ботвиник», то поднимая их на самого владельца стола. Казалось, сержант никак не может решить, какому из замечательных качеств мистера Ботвиника отдать предпочтение.

Пока мисс Джеллиф раскладывала письма, мистер Ботвиник торопливо царапал что-то левой рукой в блокноте. Кивком головы он поблагодарил ее, положил на стол телефонную трубку, освободив тем самым правую руку, и взял авторучку. Карандаш на мгновение замер в его руке, зато пришла в движение авторучка, и мистер Ботвиник с размаху поставил свою подпись на лежащей перед ним бумаге. Затем он ткнул перо в держатель на чернильнице того специального образца, что принят только в военном ведомстве, и протянул лист мисс Джеллиф, указав на него движением бровей, схватил со стола телефонную трубку, коротко бросил туда: «Подождите минуту» — и слегка отвел ее в сторону, продолжая меж тем слушать то, что ему говорили по первому аппарату, и строчить карандашом в блокноте.

Сержант, созерцавший мистера Ботвиника, получил, кажется, убедительные доказательства того, что означенный джентльмен с легкостью пишет обеими руками, причем делает это одинаково хорошо, и снова отвел взор от объекта своего наблюдения, пытаясь, видимо, скрыть оторопь, которая все же читалась в его глазах сквозь очки. Смущение его росло с каждой минутой. Внимательный взгляд мог бы уловить в облике мистера Ботвиника явные признаки маниакальности: впалые щеки, глубоко посаженные глаза, вытянутый в ниточку рот, жидкие, взмокшие от пота волосы — в прохладном-то кабинете — да еще эта лихорадочная, фанатичная, бессмысленная суета.

В напряженной согбенности, в позе осторожного выжидания, в невероятной ловкости тощих маленьких рук угадывалось некое фантасмагорическое сходство. Мистер Ботвиник напоминал паука. Он так и виделся в центре хитроумной и прочной паутины, опутывающей все тело АБДИПа. Чутко улавливающий тончайшее натяжение каждой нити этой сети, вечно бодрствующий в ожидании своего часа, не знающий устали, неизменно готовый к действию всевидящий и многорукий, мистер Ботвиник был поистине вездесущ.

Мисс Джеллиф слегка замешкалась, принимая подписанную им бумагу.

Мистер Ботвиник, который внимательно слушал то, что ему говорили по телефону, сказал в трубку:

— Ну, ладно, ладно. Что? Велел ему ехать сюда? Хорошо. Минутку. Может, еще что-нибудь понадобится. — Он взглянул на мисс Джеллиф.

— Он там? — спросила она.

— Он пошел на ленч в клуб с генералом Николсом. Там миссис Спен ждет у аппарата. Скажите ей, я сейчас позвоню ему. С самолетом порядок. Мне только что сообщили с командно-диспетчерского пункта. Они вернулись.

— Кто вернулся?

Мистер Ботвиник сдержанно усмехнулся:

— Она поймет — кто. Скажите ей. — Он пошевелил плечом, прилаживая трубку к уху, и произнес туда: — Уортингтон? Повесьте трубку, но не уходите, вы мне можете понадобиться. — Он дал отбой большим пальцем и назвал другой номер. — Полковника Моубри. Это из его отдела, мистер Ботвиник. — И взял было другой аппарат, но помедлил и вдруг отрывисто бросил томящемуся в ожидании сержанту: — Олмстед, вы не потрудитесь принести мне кофе?

Сержант Олмстед вздрогнул, внезапно выведенный из тревожного оцепенения. Мистер Ботвиник мог внушать не только страх. Получив счастливую возможность оказать услугу мистеру Ботвинику, сержант почувствовал себя окрыленным. Кто он сейчас — простой сержант, шестерка, но, угодив мистеру Ботвинику, он сможет получить назначение в штаб и надбавку — восемнадцать долларов в месяц.

— Охотно, сэр, — радостно воскликнул он.

Мистер Ботвиник с телефонными трубками в обеих руках откинулся на спинку стула. Локтем прикрыл дверь за мисс Джеллиф. В ожидании ответа полковника Моубри мистер Ботвиник прижал к левому уху трубку, причем развернул ее так, что микрофон оказался у него на затылке; в результате этих манипуляций он без помех смог поднять другую трубку и сказал:

— Хайт? Порядок. У меня здесь Олмстед. Я сейчас поговорю с ним. — Он сильно прищурился, почти совсем закрыл глаза. Его изможденное лицо приняло еще более суровое выражение. — Ну так вот, первое, что я хочу тебе сказать. — Он помотал головой. — Чтобы впредь этого не было. Может, Олмстед что-то и знает, но вам до этого нет дела. И ему нет дела до вас. Все, что вы раскопаете, предназначается только мне и полковнику. И больше никому ни слова. Никакого трепа на эту тему. Иначе какой от вас прок. Ладно, действуй, как я сказал, выполняй мои указания. Если заметишь хоть что-нибудь, сразу сообщи мне. Пока что ты не слишком-то напрягался. Так что давай, шевелись, Хайт. Это в твоих же интересах.

Мистер Ботвиник повесил трубку.

В дверь тихо постучали.

— Да? — сказал он. Дверь приоткрылась, и показалась мисс Джеллиф:

— Ботти, миссис Спен спрашивает, если вам удастся связаться с полковником, скажете ли вы ему что-нибудь?

— Возможно, если узнаю что-нибудь. Если ж нет, вот и ответ.

И мистер Ботвиник захихикал, чрезвычайно довольный своим остроумием.

— Вы ведь понимаете, о чем я, — многозначительно заметила мисс Джеллиф. — Полковник Култард ждет у аппарата. Он страшно злится. Хочет, чтобы полковник Моубри позвонил ему.

— Почему же он злится?

— Да он сказал, как поняла миссис Спен, что-то вроде того, что будь он проклят, если вздумает шпионить за кем-нибудь, и что лучше бы полковнику Ходену и начальнику военной полиции не соваться не в свое дело. Я думаю, они, не спросясь Култарда, учинили что-нибудь в его отделе, наверное, расспрашивали его подчиненных, распоряжались там и все такое прочее. — Мисс Джеллиф пожала плечами. — Миссис Спен говорит, у полковника Култарда опять разыгрался приступ шуриномании. — Она многозначительно улыбнулась. — Не без помощи миссис Бил.

Мистер Ботвиник изобразил подобие улыбки, означающей, что он оценил шутку, потом придал лицу строгое выражение и изрек:

— Мы всегда рады сотрудничать, но полковник Моубри не допустит, чтобы АБДИП сел ему на шею.

— Да уж, конечно, — поддакнула мисс Джеллиф и прикрыла за собой дверь. Тотчас же распахнулась другая дверь, и из коридора появился сержант Олмстед с кофе.

— Без сахара, сэр. Я знаю, вы любите без сахара.

— Благодарю. Садитесь, сержант.

Мистер Ботвиник снял с чашки крышечку и, хотя кофе был очень горячий — от него просто пар валил, — принялся проворно глотать его; потом отер рот тыльной стороной руки, перевел дух и сухо заметил:

— Звонил Хайт. Сказал, что вы должны мне что-то передать. А что, сержант, Хайт набивается вам в приятели?

— Да вроде как, сэр, — выдавил сержант с тревогой в голосе.

— Ну смотрите, дело ваше, дело ваше, — сказал мистер Ботвиник, уставясь в угол. — На Хайта нам особенно рассчитывать не приходится. По-моему, он и не особенно старается, к тому же он слишком болтлив, я имел случай убедиться. Как-то на днях в клубе прапорщиков он разошелся и выложил такое, чего никто не должен знать. Вы ему что-нибудь говорили?

— Нет, сэр, я вроде не сказал ему ничего такого, что он сам не знает… Я…

— Вообще не болтайте с ним ни о чем, — перебил сержанта мистер Ботвиник. — Сколько можно долбить одно и то же. Никому ни слова! Ничего не записывайте. Никакой болтовни по телефону без моего особого разрешения. — Мистер Ботвиник смолк, пристально глядя на сержанта Олмстеда, потом продолжал: — Стоит вам распустить язык, мне тут же доложат. Не забывайте об этом. Все, что касается этого дела, следует знать только полковнику Моубри, и главное: никто не должен подозревать, что полковнику это известно, понимаете? Пошевелите-ка мозгами как следует. Болтуны — народ опасный; мы с ними не церемонимся — сдерем нашивки, вот и вся недолга. Уразумели?

— Да, сэр, — испуганно сказал сержант Олмстед.

— Отлично. Не забывайте об этом. Так что же наше дело?

Сержант откашлялся.

— Значит, так, сэр, — начал он, — только вы мне приказали, я, само собой, стал глядеть в оба, и довольно скоро, около одиннадцати, появляется лейтенант Уиллис с этим самым цветным, ну, со стариком этим. Говорят, это его отец.

Мистер Ботвиник резко перебил:

— А почему вы решили, что это Уиллис? Вы же раньше никогда его не видели.

— Ну как же, сэр, я видел, они вышли из санитарной машины, и этот офицер тоже, у него еще лицо было здорово разбито и губа пластырем заклеена. Но я подстраховался, сэр. Когда он выходил, я подошел к нему, сказал, что я дежурный по казарме, и спросил, не он ли лейтенант Уиллис, мне велено проводить его в комнату.

— Отлично, — сказал мистер Ботвиник. — Ведь иначе и не узнаешь, с кем имеешь дело. А дальше?

— Ну и тут, сэр, всем вмиг все стало известно. Хайт сказал, что кто-то аж в другой казарме орал наверху, что Уиллиса выпустили. Собралась куча народу. Мне кажется, Уиллис сам велел передать арестованным офицерам, что он хочет сразу же поговорить с ними. И они спустились в гостиную, ту самую, где я обычно дежурю. Настоящего-то сборища там не было, просто Уиллис что-то долго говорил им, я слышал.

— И что же именно?

Сержант ответил нерешительно:

— Все я расслышать не смог, сэр. Вы ведь велели мне не подавать виду, что я подслушиваю, вот я и старался. Они закрыли дверь в гостиную. А я взял какие-то полотенца и подошел к комнатам, вроде как проверить белье, ну и кое-что слышал. Кто-то из них что-то говорил, видно, они спорили, но очень тихо. Мне показалось, он уговаривает их, убеждает, то ли что-то предпринять, то ли на что-то согласиться. Они говорили тихо, но я догадался, сэр. — Он с надеждой посмотрел на мистера Ботвиника. — Ведь если бы они не были заодно, то спорили бы, стоял бы шум и гам, а тут все было тихо.

— Стало быть, вы не поняли, о чем шла речь?

— Нет, сэр, понял. Наверняка понял, сэр. Когда подслушивал, что они там говорят на своем сборище, я и правда не смог точно все узнать. Но потом, попозже, узнал. Когда они разошлись, лейтенант Уиллис спустился вниз, и здесь его ждал этот цветной, который вроде как его отец. Через минуту я тоже спустился в холл и услышал, как отец спрашивает его, что происходит. А лейтенант Уиллис говорит, что толковал с ребятами о тех делах, что творились, пока он был в госпитале. А старик в ответ: «Теперь тебе снова быть у них начальником». А лейтенант ему: «Нет, вряд ли кто на это согласится».

— Это все?

— Нет, сэр, — озабоченно сказал сержант. — Я слышал еще кое-что. Двое других говорили в умывалке: один — из тех, заключенных в казарме, лейтенант Картер, как другого зовут — не знаю. Там довольно хорошо слышно, потому что стоит вентиляционный короб. Лейтенант Картер сказал, что все в порядке, их освободят из-под стражи. А другой говорит, вроде бы со смехом: «Не только освободят, но и в клуб пригласят, не побрезгуют». Картер снова говорит: мол, порядок. Они решили подождать удобного случая. Сейчас, дескать, не время. Сначала пусть сформируют из них группу. «Да, — говорит другой, — а если не сформируют, не быть Уиллису майором». Но это еще не все.

— Что же еще? — спросил мистер Ботвиник. — Не упускайте ничего, даже то, что вам кажется неважным или непонятным, будто речь идет вроде бы совсем о другом. Постарайтесь вспомнить именно их слова, ваши домыслы меня не интересуют. Мне важно знать не то, о чем вообще шла речь, а что именно они говорили.

— Понял, сэр, — отвечал сержант. — Ну тут, значит, мне показалось, лейтенант Картер как бы вышел из себя. Он сказал, что с превеликим его удовольствием согласен, пусть лейтенант Уиллис будет майором, полковником, хоть маршалом, лишь бы группу сформировали да послали за океан воевать, ведь мы отлично подготовлены и техника у нас первоклассная; и пусть тогда кто-нибудь попробует унизить негра — да мы просто откажемся летать, и точка, кто бы нами ни командовал — хоть Уиллис, хоть кто другой, вот это и есть наш главный козырь. — Сержант умолк, видимо силясь сосредоточиться, потом снова заговорил: — Тот, другой, ему: «Слышал я этот треп!» А Картер: «Конечно, тебе-то хорошо рассуждать — треп, мол. Как же, ты здесь важная птица. Только где это ты прятался, когда мы в клуб ходили? Что-то я тебя там не видел. Там это был совсем не треп. Обложить начальство за глаза каждый может, а ты поди схватись с ним врукопашную. Бездельники, — говорит, — палец о палец ударить не хотите, а ведь мы могли бы своего добиться. Мы и добились, хоть нас было всего шестеро, и теперь уже не отступимся. А вы ничего не сделали, хоть вас семьдесят лбов или, может, восемьдесят. Так что лучше заткнись, — сказал он. — Почему мы должны по вашей милости идти под трибунал, а может, и за решетку? Вы что, рехнулись? — сказал он. — Все вы хороши — ни одной извилины в башке, ждете, что добрый дядя за вас…»

Тут мистер Ботвиник повелительным жестом остановил сержанта.

— Это я, сэр, Ботти, — произнес он в трубку голосом, в котором слышались одновременно тревожное ожидание и готовность действовать. — Самолет вернулся. Да, самолет подполковника Каррикера. Я располагаю полной информацией, сэр. — Он полистал свой блокнот. — Я связался с полигонной вышкой в Чечотре и установил контакт с дежурным офицером, лейтенантом Виерумом. Там не сразу поняли, кто это, но потом догадались — когда он запросил посадку на полосу в демонстрационном районе. Однако он там не сел. Все увидели, как пэ-тридцать восемь подполковника Каррикера пошел прямо на сорок седьмой и почти сел ему на крыло. Несколько минут они летели как бы сцепившись. Лейтенант Виерум доложил, что они переговаривались по каналу А и он уловил только, что тридцать восьмой включился, но слушать ничего не стал, а сразу включился сам и объявил, чтобы демонстрационную зону штаба не запрашивали для посадки. И тут оба самолета взяли курс на юг. Вот все, что он знает.

Полковник Моубри деликатно поинтересовался:

— Вы не знаете, может, он спятил? Я про Бенни, ведь его, кажется, отстранили от полетов.

— Достоверно не известно, сэр, — ответил добросовестный мистер Ботвиник. — Но я послал Уортингтона, чтобы он был наготове, когда они приземлятся. Он очень внимательно наблюдал за ними все время и докладывает, что, как только подполковник Каррикер приземлился, вслед за генералом, он тотчас же к ним подошел. Поставили в известность Лабарра, начальника склада боеприпасов. И они сразу проверили оружие, минометы, даже магазины открывали. Потом Лабарр что-то сказал подполковнику Каррикеру, а тот взорвался, полез в сорок седьмой и сообщил на вышку, что немедленно уезжает и не вернется, пока…

— Отлично! Великолепно! У него была машина?

— Да, сэр, машина командно-диспетчерского пункта. Она уже подошла и стояла, ожидая, пока подполковник Каррикер спустится. Потом они направились сюда. Я распорядился, чтобы миссис Пеллерино сообщила нам, как только они прибудут. Думаю, сэр, это произойдет с минуты на минуту.

— Хорошо, как только она сообщит, сразу звоните мне. Генерал Николс сейчас занят, у него люди. Я его не буду тревожить, пока не узнаю, что полковник вернулся. Кстати, вам известно, где полковник Росс?

— Известно, сэр, он в центре. Я выходил на связь с его машиной. Теперь он, видимо, уже на выезде из города. Попробовать связаться с ним по телефону?

— Да. Передайте Норму… скажите ему, где меня найти. Передайте, что я советую ему всенепременно проверить — надеюсь, вы меня понимаете, — кто будет на спуске флага. Миссис Бил уже сообщили?

— Я так и не дозвонился туда, сэр. Однако ей сообщили, что подполковник Каррикер отправился на полигон. Кажется, я знаю, где можно найти миссис Бил, но мне бы не хотелось ей звонить, или вы считаете, что нужно? Она собиралась с миссис Росс к парикмахеру.

— Бог с ней. Пока подождем. Пусть генерал сам звонит ей. Кто-нибудь еще мной интересовался?

— Да, сэр, полковник Култард, сэр. Полковник Ходен тут разбирается с тем самым лейтенантом. А полковник Култард из себя выходит, миссис Спен жаловалась. Я решил, что он без вас вполне обойдется.

— Конечно. Ради Бога, избавьте меня от него. И вот еще что, Ботти. Вы, надо полагать, ничего больше не сумели выведать, а?

Мистер Ботвиник скромно улыбнулся в своем темном углу.

— Напротив, сэр, — произнес он, — я располагаю полной информацией. Рад сообщить вам, что все в порядке. Не вижу поводов для беспокойства.

— Стало быть, все обошлось?

— Насколько мне известно, да, сэр.

— Точно?

Глаза мистера Ботвиника засияли.

— Да, сэр. Насколько я могу судить, ситуация управляема, сэр. — Со скромной уверенностью он добавил: — Мы вне опасности, сэр, вывернулись и из той передряги, и из этой.

XI

Полковник Росс, сопровождаемый капитаном Коллинзом, пересекал вестибюль, направляясь в свой отдел, и тут его перехватил сержант Брукс, который видел, как подъехала и припарковалась машина полковника. В одной руке сержанта тлела сигара, другой он держал приказ, который и протянул капитану Коллинзу со словами:

— Здесь о вас, сэр. Я отметил нужный параграф. Судья, у нас там делегация. Я пробовал достать машину — надеюсь, вы поговорили с кем надо.

— Да, я говорил с Ботвиником, — отвечал полковник Росс. — А что за делегация, вы не знаете?

— Полковник Култард и с ним несколько офицеров. Я просил их подождать, сказал, что вы уже выехали и будете здесь с минуты на минуту. Собираются жаловаться на полковника Ходена, он им как кость в горле. Полковник Култард рвет и мечет. Пытался пробиться к полковнику Моубри, но безуспешно. При нем еще майор, начальник одного из отделов, и капитан Хикс — тот репортер, которому вы поручили писать по заданию генерала; ну и наш старый приятель лейтенант Эдселл. Я хотел было узнать, что именно так бесит полковника, но он отшил меня, сказал, что его воротит от всего этого, а вам и так все известно — он говорил с вами на днях, и вообще ему нужны вы, а не я, и он отсюда шагу не сделает, пока не повидается с вами.

— Прежде всего мне надо встретиться с генералом Билом, — ответил полковник Росс. Он с легкой усмешкой взглянул на капитана Коллинза.

— Придется вам отдуваться за всех. Ступайте к полковнику, скажите, что я угенерала, а вы — вместо меня. Если удастся, попробуйте узнать, чего он хочет. Впрочем, если с ним все эти ребята, речь, скорее всего, идет о лейтенанте Эдселле и об утреннем деле. Возможно, полковник Ходен уже все проверяет. Вы ведь знаете, что он не должен ни перед кем отчитываться, разве что сам соизволит. Постарайтесь задобрить его. Может, он согласится, чтобы все они написали рапорты. В таком случае отправьте к ним миссис Эллиот. Уж она-то справится.

Полковник Росс круто развернулся в дверях и вышел в холл.

— Они здесь, у судьи в кабинете, капитан, — сказал сержант Брукс. — Вы хорошо знаете полковника Култарда?

— Не очень, — ответил капитан Коллинз. — Видел его недавно на совещании у полковника Моубри.

— Кадровый офицер, старый авиационный корпус, — продолжал сержант Брукс. Капитан Коллинз бросил на него внимательный взгляд сквозь очки и, опустив глаза, стал разглядывать отпечатанные на мимеографе приказы, которые он держал в руках. Капитану было любопытно, что думает об этих приказах сержант Брукс, этот многоопытный штабной служака. Спросил он, однако, совсем о другом:

— Как же мне лучше подъехать к полковнику?

— Думаю, он уже немного поостыл. Думаю, куда хуже дело обстоит с лейтенантом. Вчера, во всяком случае, так и было, да, наверное, вы и сами знаете. Полковник Култард, конечно, догадывается, что судья просто сбежал, хоть я и предупредил его, что судье необходимо повидаться с генералом Билом, и, принимая во внимание чрезвычайность ситуации, он немедленно прислал сюда вас. Как бы то ни было, скорее всего, полковник Култард не знает, как все обстоит на самом деле. Да, не забудьте сделать вид, что вы запыхались. Ведь они ждут уже не меньше десяти минут.

— Благодарю за науку, — ответил капитан Коллинз. — Ну, я пошел.

— Валяйте. Если услышу шум, приду на вынос тела, — любезно предложил сержант Брукс, сунул в рот сигару и, удобно усевшись, принялся с видимым удовольствием листать лежащий на столе номер «ВВС».

Капитан Коллинз отворил дверь в кабинет полковника Росса.

Полковник Култард занимал самое удобное кресло — справа от пустующего письменного стола судьи. Вся его поза выражала нетерпеливое ожидание: он сидел нога на ногу и раздраженно подергивал носком щегольского с пряжкой ботинка, из которого виднелась аккуратная штрипка брюк. Досадливо вскинув седую кудрявую голову, он удивленно уставился на капитана Коллинза. Очевидно, полковник обладал профессиональным, дающимся многолетней службой свойством раз и навсегда запоминать не только сами лица, но и имена, принадлежащие означенным лицам, и мог безошибочно назвать всякого, с кем его когда-либо сводила судьба. Вот и теперь, только самую малость замявшись, он сказал:

— Кто вам нужен, Коллинз? Если вы ищете полковника Росса, то его здесь нет.

— Я теперь работаю у полковника Росса, сэр, — сказал капитан Коллинз. — Полковник у генерала Била. Боюсь, он может немного задержаться.

— Но сержант сказал, что он вот-вот будет — он уже выехал сюда. Мне необходимо поговорить с ним.

— Да, сэр. Так и есть. Полковник действительно ехал сюда, когда мистер Ботвиник связался с его машиной. И полковник поручил мне немедленно отправиться к вам.

— И чем же вы можете мне помочь?

— Пока не знаю, полковник. Просто полковник Росс послал меня к вам, и я готов сделать все, что в моих силах.

Полковник Култард недоуменно развел руками.

— Я считал, что вы из отдела связи с общественными организациями, — сказал он недовольно. Видно, он ужасно расстраивался, когда оказывалось, что профессиональная память подводит его.

Капитан Коллинз повертел в руках листки с приказами и сказал:

— Вы не ошиблись, сэр, пока еще оттуда, во всяком случае до понедельника, полковник Росс согласовал это сегодня утром. А приказ мне передали только что.

— Позвольте, пожалуйста, взглянуть, — попросил Култард.

Немного удивившись, капитан протянул ему листки. Полковник и сам был несколько озадачен этой своей просьбой, лишенной, впрочем, всякого смысла и вызванной, скорее всего, желанием лишний раз утвердить свои полномочия и скрыть тем самым некоторую неуверенность.

— Благодарю! — коротко бросил он.

Теперь волей-неволей он чувствовал себя обязанным хоть бегло просмотреть этот особый приказ из тридцати параграфов, отпечатанный на трех страницах мимео-графическим способом. С упрямо-недовольным видом он принялся читать, перескакивая с пятого на десятое:

3. Каждому из ниже перечисленных офицеров предоставляется отпуск на указанное количество дней, начиная с… 6. В соответствии с параграфом 14101 приказа по данному штабу с 1.IX.1943 г. капитан Чарлз К. Робинсон, личный номер 0491550 ВВС… 9. В соответствии с полномочиями, указанными в параграфе 1а (3) армейской инструкции 20-5… 14. Следующие офицеры прибыли в данный штаб в соответствии с… 22. Следующие военнослужащие рядового и сержантского состава женской вспомогательной службы сухопутных войск, не имеющие назначения на должность, прибыли…

И, наконец, на третьей странице, полковник прочел помеченный сержантом Бруксом параграф: 27. Капитан Ричард П. Коллинз, личный номер 0301376 ВВС, освобожден от должности в отделе связи с общественными организациями данного штаба и назначен на должность в аппарат инспектора ВВС.

Тем временем капитан Коллинз разглядывал офицеров из окружения полковника. Майор Уитни, неловко примостившись на краю небольшого стола в углу кабинета, бесцельно крутил прикрепленную к столу табличку с надписью «Старший сержант Брукс». На Коллинза он бросил скучающе-утомленный взгляд, в котором ясно читалось, что ему крайне неприятна вся эта бессмысленная суета.

На одном из двух жестких стульев у стены сидел капитан Хикс. Он с отсутствующим видом глядел в окно на дорогу, изнывающую в пекле послеполуденного солнца, на длинное зеленоватое раскаленное от зноя бетонное здание библиотеки и архива в скудной тени редкой сосновой рощицы. Капитан Коллинз с большим интересом разглядывал Хикса, о котором прежде уже был наслышан. Газетчику Коллинзу было непонятно, как можно предпочесть живой, увлекательной, да и более доходной работе журналиста изнурительную кабинетную поденку. Капитан Хикс, который в задумчивости поглаживал указательным пальцем свои коротко стриженные светлые усики, поймав взгляд Коллинза, вежливо кивнул в ответ.

Лейтенант Эдселл, приятель Преса Филлипса, занимал второй жесткий стул. Он сидел, рассеянно вперив в пространство взгляд своих темных, мрачных глаз. Его лицо отчасти утратило обычное выражение угрюмой отрешенности. В те минуты, когда лейтенант Эдселл забывал о своем лице, оно немного смягчалось, храня, однако, привычное выражение, как снятая перчатка хранит форму руки. Вот и сейчас в нем читалась борьба разных и, скорее всего, противоречивых чувств, которые почти постоянно раздирали лейтенанта — мнительность сочеталась с высокомерием, насмешливость несла в себе оттенок уязвленного самолюбия, порывистость умерялась расчетливостью, а к суетности примешивался скепсис.

В те минуты, когда лейтенант Эдселл не был охвачен азартом борьбы, не изощрял свой ум, вынашивая коварные планы, лицо его выражало подавленность и безнадежность. В минуты горьких раздумий он не мог не признаться себе, что часто терпит сокрушительные неудачи в своей непримиримой войне с существующим порядком вещей, что с утомительным постоянством его постигают все новые разочарования, хотя и прежних было более чем достаточно, чтобы дать ему casus belli^[13]. В общем, это было желчное лицо неудачника, но не сломленного, а, скорее, озлобленного поражениями.

Внимательно изучив официальную печать и личную подпись адъютанта генерала, полковник Култард изрек наконец:

— Так! — И, протянув листки капитану Коллинзу, добавил: — Благодарю, капитан. Собственно, ничего другого я и не ждал. — Несколько грубоватым тоном, в котором, казалось, звучали даже извиняющиеся нотки, полковник, как бы желая воссоздать и удержать хоть на время этакий благородный образ старшего офицера — сурового, твердого, но справедливого, и к тому же рубахи-парня, — сказал: — Если они так швыряются людьми, могли бы поделиться — ну, хотя бы со мной. Уж кому-кому, а нам-то люди нужны. — Он откашлялся и пригладил свои седые вьющиеся волосы. — Ну что же, Коллинз, я не знаю, чем вы можете мне помочь. Собственно, почему я здесь — да потому, что хочу знать, что происходит, вот и все. Вам что-нибудь известно? Если да, то выкладывайте. Сдается мне, вы что-то знаете. Ведь вы были здесь вчера. Стало быть, вы в курсе этого дела.

— Да, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Мне кое-что известно. Полковник Росс, который был очевидцем, сказал, что лейтенант Уиллис избит. Я знаю, что утром приехал отец лейтенанта Уиллиса. Меня даже послали встретить его. — Тут Коллинз не удержался и взглянул на лейтенанта Эдселла. Казалось, лейтенант немного вышел из своего оцепенения. Коллинзу пришла в голову мысль, поразившая его самого: лейтенант Эдселл не просто пал духом, он еще и напуган, и не хочет, видно, больше никаких передряг.

— Да, да, понял, — перебил полковник Култард, — ответьте мне, если можно, на один вопрос — просил ли полковник Росс полковника Ходена поговорить с Билли?

— Уверен, что нет, сэр.

— Значит, это самодеятельность Ходена! Не хочу сказать, что он не имеет права делать то, что считает нужным. Конечно же, имеет полное право. Далее, я не знаю, что натворил он, — полковник негодующе кивнул в сторону лейтенанта Эдселла, как если бы ему противно было даже произнести это имя. — Он говорит, ничего. Тоже может быть, а может, и нет. — Тут полковник всем своим видом дал понять, что он очень и очень сомневается, дошло ли до этого странного малого — парень-то наверняка «с приветом», — как это чудовищно должно быть для офицера, когда его командир, полковник, вот так публично выражает недоверие его словам… — Возможно, полковнику известно то, чего не знаю я. Возможно, у меня есть причины поступать так, а не иначе. И все же это не дело — угрожать старшему офицеру моей службы, выказывать ему недоверие — он, может, и не замешан ни в чем, да хоть бы и замешан, все равно, это не дело. Даже если он совершил какой-то проступок, нарушил нормы офицерской этики, надо было прийти ко мне и доложить, как положено. Но ведь я не получил никаких разъяснений на этот счет. И это меня совсем не устраивает.

— Понял, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Вы хотели бы, чтобы полковник Росс выяснил, что полковник Ходен…

— Просто передайте Норму: я считаю, что полковник Ходен должен объясниться со мной. Сам я к нему с этим не пойду, но хочу, чтобы мне представили объяснения. И я получу их или же вынужден буду доложить об этом деле генералу Билу. Подумайте, сколько времени мы теряем! У меня, между прочим, полно дел, у Уитни тоже. Да и Хикс вот, насколько мне известно, выполняет срочное задание. Нам нужно узнать, действительно ли ему, — снова кивок в сторону лейтенанта Эдселла, — действительно ли ему предъявлено обвинение. Он тоже, кстати, без работы не сидит. Хикс, вот вы чем должны сейчас заниматься?

— Вы имеете в виду, сэр… — начал Хикс, застигнутый врасплох неожиданным вопросом. — Видите ли, тут у нас один офицер из Орландо, которому сегодня нужно вернуться обратно. Я собирался помочь ему, ну хотя бы добраться до базы, он уже ждет. Кроме того, майор Уитни хотел, чтобы мы с капитаном Дачмином проследили за работой отдела боевой подготовки и обеспечения безопасности полетов.

— Отдела боевой подготовки? — переспросил полковник Култард. — Мы-то здесь при чем? Как бы то ни было, я считаю, вам следует выполнять задание генерала Била. По-моему, он вас куда-то направил. Просто в толк не возьму, как вас-то угораздило влезть в это дело. Билли говорит, вы ему сказали, что были в госпитале с этим цветным и полковник Росс подумал, вы его специально привели посмотреть, как генерал Николс будет вручать награду этому парню. — С этими словами полковник привычным жестом, выдающим его замешательство, стал нервно поглаживать свой седой затылок. — Ей-Богу, — продолжал он, — я просто хочу выяснить, в чем дело. Хочу разобраться, что происходит.

— Полковник, — начал капитан Коллинз, — давайте же попробуем это выяснить. Может, сделаем это в форме показаний? И если полковник Росс задержится, вам не придется…

— Помилуйте, уж если речь идет о показаниях, — перебил полковник Култард, — пусть Ходен дает показания мне, а не я ему: у него-то, наверное, больше оснований для этого.

— Нет, нет, я имею в виду ваших офицеров, сэр. Возможно, майор Уитни согласится сообщить, что ему сказал полковник Ходен. Может, и лейтенант Эдселл…

— Я уже сообщил полковнику Култарду все, что знал, — вмешался лейтенант Эдселл. — Сожалею, если его это не устраивает, но мне нечего больше добавить.

— Понимаю, сэр, но должен же я услышать все это своими ушами, если хочу докопаться до сути? Можно задать вам несколько вопросов, сэр?

— Не вижу смысла, капитан. Я же сказал вам, что ничего больше не знаю. Ну как я могу сказать вам больше того, что знаю сам. О чем вы хотите спрашивать?

— Первое, что я хотел бы знать, правильно ли я понял, что полковник Ходен из контрразведки представил сегодня майору Уитни обоснованные обвинения в адрес лейтенанта Эдселла?

— Ну конечно. Подтверди, Билли, — обратился полковник к майору Уитни.

— Совершенно верно, капитан. Примерно час назад, может, немного раньше, в общем, после ленча. Лейтенант Эдселл был задержан одним из офицеров начальника военной полиции майора Сирса. Видимо, полковник Ходен считает, что лейтенант Эдселл причастен к раздуванию беспорядков. Точно он не сказал, но…

— Понимаете теперь, что я имею в виду? — спросил полковник Култард. — Если он что-то знает, пусть скажет. Хватит ходить вокруг да около! Хватит вешать собак на Билли — он не нянька каждому своему офицеру.

— Конечно, сэр, — сказал капитан Коллинз.

За окном медленно нарастал тяжелый рев двигателей. Неторопливо, около десяти миль в час, шла машина командно-разведывательной службы. За ней, строго соблюдая дистанцию, следовали транспортеры роты тяжелого оружия с батареей 81-мм минометов, пулеметные взводы на трех машинах, новенькие грузовики. Люди, одетые в полевую форму, исходящие потом в своих стальных шлемах, сидели тем не менее по команде «смирно» — видно, начальство решило, что перед зданием штаба нельзя ударить лицом в грязь. Все они двигались к базе, шла подготовка к параду.

Спохватившись, что время уходит, капитан Коллинз спросил:

— Еще одно обстоятельство, которое не могу взять в толк, майор, — где находился лейтенант Эдселл и почему офицер военной полиции задержал его?

Майор Уитни обратился к лейтенанту Эдселлу — в его голосе чувствовалось некоторое беспокойство:

— Вы ведь шли по территории отдела нестандартных проектов, да?

Полковник Култард не выдержал:

— Да не молчите же, Эдселл! Вы ведь отдавали себе отчет в том, что вы делаете? Никто за вас не ответит. — Полковник казался сильно раздраженным и в то же время столь беспомощным в своем раздражении, что капитан Коллинз был даже несколько озадачен. Впрочем, достаточно было только взглянуть на полковника Култарда, чтобы понять, что состояние бессильного гнева, в котором он пребывал, глубоко противно его натуре и привычкам. С явной неохотой исполнял он эту обязанность, возложенную на него. Капитан Коллинз, бросив на полковника быстрый взгляд, тут же отвел глаза.

Лейтенант Эдселл наконец заговорил, и тон его был гораздо более сдержанным, чем ожидал капитан Коллинз:

— Я старался разыскать мистера Уиллиса — отца лейтенанта Уиллиса, — только и всего. Он разговаривал с капитаном Хиксом в госпитале, а я пошел к главврачу получить разрешение, чтобы мистер Уиллис мог повидаться с сыном.

Подчеркнутая рассудительность лейтенанта Эдселла была столь же неестественной, как и мрачная раздражительность полковника Култарда по отношению к человеку, который волею обстоятельств оказался в его подчинении. Было видно, что лейтенант обдумывает каждое слово, старательно разыгрывая роль невинной жертвы.

— Там меня продержали, и я не смог повидаться с майором, я имею в виду майора Маккрири. Когда я вернулся обратно, мистера Уиллиса уже не было. Мне сказали, что капитан Хикс отправил его к полковнику Россу. И я не знаю, почему меня…

Тут вмешался капитан Хикс:

— Это не совсем так. — Он с досадой посмотрел на лейтенанта Эдселла. — Полковник Росс пришел сам. Он увидел мистера Уиллиса, который сидел возле меня. Полковник подошел ко мне и спросил, кто это, а потом предложил нам пойти вместе с ним. И мы спустились в конференц-зал, где генерал — полагаю, это был генерал Николс из Главного штаба ВВС — вручил лейтенанту Уиллису крест «За летные боевые заслуги». Я присутствовал при этом, а что мне еще оставалось.

Снаружи с новой силой взревели медленно ползущие тяжелые машины. Видимо, шла противотанковая пехотная рота, транспортеры с прицепными орудиями. Лейтенант Эдселл внимательно следил за проходящей техникой, не обращая ни малейшего внимания на то, что говорит капитан Хикс.

Когда капитан замолчал, лейтенант Эдселл, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Лично я не видел, куда пошел мистер Уиллис и кто там еще пошел с ним. Мне известно только то, что сказала дежурная.

Он обратился к капитану Коллинзу, явно ища поддержки.

— Вы ведь, наверное, знаете, что полковник, — тут лейтенант Эдселл в свою очередь кивнул, впрочем довольно учтиво, в сторону полковника Култарда, — и полковник Моубри вчера тоже подняли шум, когда этот парень, журналист, разгуливал тут без сопровождения. Да, это я привел мистера Уиллиса. Я подумал, что уж лучше мне проводить его, чем схлопотать еще один втык. Известно, что лейтенанта Уиллиса положили в госпиталь. Вот я и решил — самое главное для мистера Уиллиса сейчас быть радом с сыном. Поэтому я и пошел. Пойти-то пошел, да не дошел. По-моему, я не сделал ничего плохого, не понимаю, почему лейтенанту из военной полиции взбрело в голову задерживать меня.

— Так с этого и надо было начинать, неужели не понятно? — сказал полковник Култард. — Ведь никто вас не просил сопровождать его, вы сами набились в провожатые и ответите за это, почему до сих пор молчали?

— Да потому, что вы не дали мне и слова сказать, — тут же парировал лейтенант Эдселл. — Вы просто вошли, если вы помните, и сообщили мне и капитану Хиксу, что мы должны с вами и майором Уитни явиться к инспектору ВВС. Майор Уитни вообще ни о чем меня не расспрашивал, поинтересовался только, действительно ли лейтенант из военной полиции задержал меня. Казалось, кроме этого, его больше ничего не волнует. Я думаю, он был очень раздражен. Ну и держался тоже соответственно.

Капитан Коллинз, откашлявшись, спросил:

— Лейтенант, не могли бы вы сказать несколько слов о том, чем интересовался полковник — как случилось, что вы пошли провожать мистера Уиллиса? Полагаю, полковнику Россу тоже любопытно будет узнать.

— Пожалуйста! — отвечал лейтенант Эдселл. — О том, что мистер Уиллис приезжает, я знал. Мне сказал мистер Джеймс, тот самый, что сбежал вчера от полковника Моубри. Мне было совершенно ясно, что, если не проводить мистера Уиллиса, он будет весь день блуждать по базе и разыскивать своего сына. Вот я и повел его…

Полковник Култард, который, очевидно, не мог больше сдерживаться, прорычал:

— Это же надо быть таким идиотом! Иначе не скажешь. И что это вы так печетесь об этих цветных? Не воображайте, что я принимаю ваши объяснения и все, что вы тут наплели. Вы ведете себя в высшей степени недостойно. И не обольщайтесь, подозрения с вас не снимаются. Отнюдь! Так и знайте! Убей не понимаю, как вам дали офицерское звание…

— Мне его и не давали, сэр, — возразил лейтенант Эдселл совершенно спокойно и с чувством собственного достоинства. — Я заслужил его в офицерской школе. Полагаю, майор Уитни может сказать, как я выполняю свои обязанности. Считаю, что я не нарушал никаких приказов и не совершал никаких действий вопреки инструкциям. Конечно, вы вольны обвинить меня в чем угодно, и я весьма сожалею, что перебил вас, однако я оставляю за собой право чувствовать себя оскорбленным. Впрочем, даю слово не перебивать вас больше.

Полковник Култард густо покраснел, ловя воздух открытым ртом, закрыл было его, потом вновь разинул, как будто никак не мог вдохнуть. Снаружи, с дороги, все явственней слышался голос, отсчитывающий такт, и мерный, неторопливый топот. Полковник Култард невольно повел головой в сторону окна — и тон, и тембр голоса, явно неуместные тут, резали ухо. Бойко и нарочито резко высокий женский голос рубил слова команды.

По раскаленному солнцем асфальту легко шагала высокая стройная девушка — лейтенант женской вспомогательной службы сухопутных войск; за ней четким порядком шли знаменосец, сержантский взвод и разведчики; колонной по два взвода — восемь человек в ряду — двигалась рота женской вспомогательной службы — взгляды все, как один, строго устремлены вперед, и в такт широкому стремительному шагу резко хлопают по ногам форменные юбки. Видимо, они шли в какое-то условное место, откуда автобусы должны были доставить их на базу.

Полковник Култард так и стоял с открытым ртом, уставясь на шеренги шагающих и слушая визгливый женский голос, который энергично выкрикивал: «Ать, два, три…» Казалось, это был последний штрих, завершивший в сознании озадаченного, ошеломленного полковника этот немыслимый, разноликий, фантастический образ, в котором виделась ему сейчас армия, та самая армия, где прошли долгие годы его службы и где ему теперь, в меру своего разумения, надлежало найти свое место.

Придя в себя и закрыв наконец рот, полковник Култард судорожно сглотнул и поднялся с кресла. С тоской взглянув на лейтенанта Эдселла, он произнес:

— Мне нечего больше вам сказать. Не весь же день торчать нам тут! Займитесь своими делами!

Заметив в дверях полковника Росса, генерал Бил сказал:

— Заходите, судья! Взгляните-ка на эту штуку!

Генерал Бил сидел за столом, в окружении людей; при ближайшем рассмотрении оказалось, что это дамы — миссис Пеллерино, сержант Омара, мисс Джеллиф и миссис Спен из отдела полковника Моубри. Они оживленно толпились вокруг какого-то сверкающего аппарата — чуда современной техники, — установленного рядом с креслом генерала.

— Сроду не видел ничего подобного! — воскликнул генерал Бил, обращаясь к полковнику Россу. — Его привезли, пока меня не было. Штука в том, что ему можно диктовать, он и сам диктует, короче, толком я и сам еще не разобрался.

Сосредоточенно хмурясь, он принялся азартно крутить ручки. Зажегся огонек, миниатюрные сверкающие детали пришли в движение, и вдруг откуда-то изнутри, подобно грому небесному, пророкотал голос генерала Била: «Так как же все-таки он действует?»

— Господи Боже мой, — прошептал генерал, затыкая уши.

— Можно убавить звук, сэр, — вмешалась миссис Пеллерино. — Смотрите, вот здесь. Поверните в другую сторону; давай снова, Айлин…

Послышалось только слабое шипение — и ничего больше; женщины в ужасе переглянулись. Миссис Спен начала было:

— Наверное, не стоило…

Но аппарат тут же прервал ее, заворковав голосом миссис Пеллерино: «Сейчас оно включено, сэр. Вот посмотрите; не нужно даже стараться говорить прямо в него. Оно само улавливает все звуки. Кажется, это слишком медленно, Айлин, поверните ту штуку, около вас…»

Снова врезался голос генерала Била: «Эй! Минутку! Айлин! Посмотрите-ка на эту руку! Что это?»

Тут устройство испустило вопль, затараторило и засмеялось женскими голосами. Это вызвало новый приступ шумного восторга.

— Вот видите, оно записало все, — кричала мисс Джеллиф. — Все записало!

Миссис Пеллерино тут же подхватила:

— Да, оно записывает все…

Голос генерала Била продолжал: «Нет, нет! Не надо! Дайте-ка сюда! Позвольте же мне взглянуть…»

Смущенно запинаясь, жалобно залепетал голосок сержанта Омара: «Ах, сэр! Я как раз хотела снять его…»

Ее прервала нервно-возбужденная скороговорка миссис Пеллерино: «Она его только что надела. Какое миленькое, правда?»

«Она что, замуж собралась, что ли? Я вот ей покажу — замуж! В конце концов, кто здесь командир? Она просто обязана мне подчиняться. Она не посмеет выйти замуж без моего согласия. Дайте-ка мне ту инструкцию…»

«Но обручиться она вправе. Ведь она всего-навсего обручилась…»

«Ага! Значит, ей бы только бриллиант заполучить, а замуж она и не собирается! Кто этот малый, вы хоть знаете, по крайней мере? Он служит? Ну так вот — пусть собирается, завтра же как миленький отвалит в Гренландию. И никаких помолвок не потерплю. Она мне самому нужна. А от этого ящика интересные вещи можно узнать…»

— Что здесь происходит? — поинтересовался полковник Росс. — Что за шуточки?

— Ах, сэр! — воскликнула миссис Пеллерино. — Вы только подумайте — оно, это устройство, повторяет все, что мы тут говорили.

Ее бледное лицо сияло, она схватила левую руку Айлин и указала на нее полковнику Россу. На среднем пальце красовалось кольцо с бриллиантиком.

— Ишь ты! Ну, поздравляю! — сказал полковник Росс.

Тем временем аппарат прокашлялся и мрачно сообщил: «Предмет: дисциплинарное взыскание налагается на техника-сержанта Айлин Омара, женская вспомогательная служба сухопутных войск. Первое. Расследование показало, что четвертого сентября сорок третьего года вы совершили обручение с целью вступления в брак. Второе. Вам объявляется выговор за этот поступок, наносящий урон порядку и дисциплине, и предписывается расторгнуть помолвку. Третье. В случае, если обнаружится, что соответствующие меры не были приняты, будут начаты действия, необходимые для того, чтобы прийти к согласию…»

Тут из устройства раздался взрыв смеха, протестующие и ликующие вопли, заглушившие голос. Генерал Бил повернул ручку, и устройство замерло.

— Каково, а, судья? — спросил он.

— Потрясающе! — ответил полковник Росс, переводя взгляд с генерала Била на устройство. Он сомневался, достаточно ли убедительно он разыграл изумление и удалось ли ему скрыть под ним несколько ироническое отношение к тому, что он тут увидел. Признаться, он не ожидал застать здесь такое веселье.

— Очень нужная вещь, — добавил он.

Оживленное лицо генерала Била выражало искреннее восхищение.

— Отлично, милые дамы, — сказал он. — Вы свободны. Ступайте! Мне надо поговорить с судьей. Да, Айлин, кто-нибудь из ваших сможет приехать по этому случаю?

— Далековато, сэр. Думаю, сестра, наверное, сможет, — ответила сержант Омара.

— И больше никто? Ну что, отпустить вас, что ли?

— Боже мой, сэр…

— Ну, так уж и быть — отпускаю. Да скажите капеллану, чтобы зашел ко мне. Что же вам подарить к свадьбе? Отпуск на одну ночь?

— Ах, что вы, сэр…

— Что, мало?

— Да, сэр, немного маловато, — сказала сержант Омара в порыве счастливого смущения.

Генерал Бил засмеялся.

— Должно быть, красавчик парень, а? — сказал он. — Я свяжусь с его командиром. Посмотрим, что можно сделать. Если вы снимете квартиру, мы можем разрешить вам жить за территорией базы. Однако мне бы не хотелось, чтобы вы каждое утро являлись с синими кругами под глазами.

— Ах, что вы, сэр…

— Ах, что вы, сэр, — смеясь, передразнил генерал Бил. — Ну, бегите живей. Да не забудьте сказать капеллану.

Когда дверь за нею затворилась, генерал Бил обратился к полковнику:

— Айлин милая крошка, но я и не думал, что ею можно увлечься. Устроим ей настоящую свадьбу. — Он взглянул на лист бумаги. — Здесь имя этого парня. Сержант из отдела бомбардировочной авиации. Не навести ли о нем справки, судья? А то вдруг у него где-нибудь еще несколько жен.

Полковник Росс взял листок.

— Генерал, — начал он, — когда вы…

Генерал Бил быстро повернулся к документам, лежащим у него на столе. Миссис Пеллерино разложила их с величайшей тщательностью: они лежали стопкой, но так, что шапка каждого из них была видна и любую бумагу можно было тотчас же найти.

— Судья, а не нужна ли вам газонокосилка? — весьма кстати поинтересовался генерал. — Специально для аэродромных полей, разработка ремонтно-коммунального отдела главного управления инженерных войск. Прицепляется к транспорту огневого средства. Гм! Поставляется в девяти секциях, обеспечивает полосу прокоса шириной двадцать один фут — обрабатывает сорок акров в час…

— Когда вы вот так внезапно исчезаете, Нюд, может, вы все-таки соблаговолите сообщать нам — Деду или мне, — где вас можно найти, — сказал полковник Росс. — И вообще, что это за полеты в одиночку, без маршрута? Ведь на днях мы обсуждали инструкцию, вы что, забыли?

— Но уж вернулся-то я, во всяком случае, не один, — возразил генерал Бил, продолжая листать бумаги с крайне озабоченным видом.

— Ну как же, как же — слышал, — сказал полковник Росс. — А я-то думал, подполковника Каррикера отстранили от полетов.

— Я тоже, — ухмыльнувшись, поднял глаза генерал Бил. — Язви его в душу! С полигонной вышки мне передали, чтобы был повнимательнее — приближается этот «пэ-тридцать восемь». Я был занят по горло — упражнялся в стрельбе, да и офицер из полигонной команды ел меня поедом всю дорогу. — Он резко повернулся в кресле и нажал на кнопку на маленьком ящичке.

— Слушаю, сэр, — раздался голос миссис Пеллерино.

— Вера, позвоните в Чечотр, — сказал генерал Бил, — узнайте у них фамилию и личный номер офицера, который дежурил сегодня на полигоне около полудня. Я хочу объявить ему благодарность в приказе с занесением в личное дело. Напомните мне потом.

— Слушаюсь, сэр.

— Он действовал правильно, этот парень, судья, — сказал генерал Бил полковнику Россу, — знаете, действительно отлично. Трудно ему пришлось. Мне следует чаще бывать на объектах и своими глазами видеть тех, кто хорошо знает свое дело, — пусть они знают, что мы помним о них.

— Думаю, это не повредит, — ответил полковник Росс, — однако вы же не можете везде поспеть. Да и увидите вы совсем не то. Они все делают совсем по-другому, когда их никто не видит. Кроме тех, кто, по-вашему, заслуживает благодарности, будут еще десятки таких, кто, по общему мнению, заслуживает ее еще больше, однако ничего не получает. Вы думаете, что парень из Чечотра и в самом деле не знал, кто вы?

— Конечно, нет, судья. Я приказал Дэнни сообщить на полигон, что летит самолет, но запретил говорить, кто на борту. Я знаю, что он не стал бы нарушать приказ. Кроме того, вы ведь слышали, как этот малый вцепился в меня. — Генерал Бил рассмеялся. — Он заявил, что мне бы лучше не отрабатывать стрельбу, пока не научусь летать на сорок седьмом. Сказал, что раз десять я мазал, и объяснил, где именно. И он прав. Он видел, что я еще не в ладах с этим самолетом, особенно в пикировании. Стоит послушаться его, действительно идет на пользу. — Он взглянул на полковника Росса и быстро продолжил: — А самолет хорош, судья. С каждым разом он нравится мне все больше. Хотя из-за тяжелого турбокомпрессора он не столь быстр, да и сложен немного в управлении на малых высотах, но какой движок! Но четырехлопастный пропеллер! Мощность, которую он развивает! А живуч, собака. Уж до дома-то всегда дотянет, ей-Богу. Весь в дырах, а летит себе хоть бы что.

— Рад слышать, — сказал полковник Росс, — насколько я понял. Управление по материально-техническому обеспечению закупает для нас семь или восемь тысяч таких машин. Меня радует, что у вас отличное настроение. Да, мы начали было о Каррикере.

— Подождите, — сказал генерал Бил, — только что вспомнил — и отличного настроения как не бывало. Я ведь послал одного из людей Маккрири на квартиру к этому, ну, как там его? Что-то вроде Эйзенхауэра, вы, кстати, ничего об этом не знаете? Джо-Джо весьма сожалеет, что сбили Фрэнка Эндрюса. Я вам потом расскажу. Уэртенхауэр — нет. Вертауэр, так, кажется. — Генерал Бил протянул руку к большому ящику.

— Это миссис Спен, генерал, — быстро раздалось в ответ, — полковник Моубри еще не вернулся. Я думаю, что он в клубе вместе с генералом Николсом.

— А Ботти на месте? Пусть позвонит начальнику медпункта. Скажите, что я освобождаю лейтенанта Вертауэра. Что? Как пишется? Понятию не имею. Пусть возвращается на службу. Немедленно.

— Слушаю, сэр.

— Он вел себя довольно нагло, и я вышел из себя, — сказал генерал Бил, — наверное, мне надо было сдержаться.

— Я слышал, что и Хэл со своими людьми, и Хикс со своим проектом тоже отнюдь не улучшают вам настроения, — сказал полковник Росс, — говорят, что вы приказали отменить этот проект.

— А, это! — воскликнул генерал Бил. — Я ничего не имею против Хикса. А он что подумал? Я никогда не видел толку в этом проекте, правда. Считаете, нам стоит начать работу над ним? Ладно, подождем немного. Я хочу рассказать о нем Джо-Джо, посмотрим, что он думает по этому поводу. Разрешите мне это сделать, судья.

— Вы командир, — ответил полковник Росс, — для всех, пожалуй, кроме Бенни.

— Не скажите, — засмеялся генерал Бил. — Уж в чем, в чем, а в исполнении приказов Бенни весьма преуспел — сколько инициативы, какая изобретательность, какая находчивость. Ведь как дело было. Я заметил, что ко мне приближается этот «тридцать восьмой», и удивился. Потом увидел, как он сделал поворот, потом развернулся и стал подходить ко мне слева. Я сразу понял, что это Бенни — он любому сто очков вперед даст. Второго такого поискать. Я видел, как он занял позицию, — продолжал генерал, поскольку полковник Росс молчал, — встал крыло к крылу, посмотрел на меня и поднял вверх палец, предлагая мне включить канал А, но я смотрел вперед и делал вид, что не обращаю на него внимания. Я выполнял третий разворот для выхода на полигон и понимал, что он делает то же самое, но все равно не смотрел на него.

Генерал Бил опять засмеялся:

— Не знаю почему, но, когда он понял, что я не обращаю на него внимания, он начал менять позицию, подниматься и приближаться ко мне, однако держался немного позади. Потом рванул вперед. Первое, что я увидел — фюзеляж совсем радом, правый пропеллер вертится прямо у меня перед глазами, а его крыло почти лежит на моем. Он смотрит вниз поверх мотора и ждет, когда я дрогну. «Ну ладно же, черт тебя подери!» — подумал я и немного, но решительно взял рычаг на себя. И тогда дрогнул он.

Генерал Бил помолчал и с каким-то мрачным торжеством продолжал свой рассказ:

— Бенни и раньше подходил близко, но не настолько же, черт побери! Я включил рацию и услышал его вопль: «Остановись!» Я ответил ему: «Ты знаешь, где тебе следует быть? Уж во всяком случае, не здесь — ишь, сел мне на крыло. Я ведь отстранил тебя от полетов. Что ты собираешься делать? Я иду на снижение и буду стрелять». Я немного приблизился к нему, он быстро отклонился и заорал: «Отвали, черт возьми, не подходи!» Потом добавил: «Ну давай, пали по своей мишени, шеф. А я собираюсь домой». Я сказал: «А кто тебя держит? Возвращайся и сиди себе на земле». Он отвечает: «Я без тебя не уйду, к тому же у меня горючки больше. Часа на два хватит». Я ему говорю: «Может, у тебя горючки и больше, но у меня пушки заряжены». А он мне: «А у меня, думаешь, нет?» Я видел, как он снял предохранитель на пушке и включил прицел. «Все готово, — говорит, — пока, шеф! Покажи мне, на что годится твоя керосинка!» Я захохотал — не мог удержаться.

— А вы часом не чокнулись оба, а? — поинтересовался полковник Росс.

— Да что говорить, игры опасные, — ответил генерал Бил. — Но соблазн-то какой! Ведь мы еще мальчишки, судья.

Насмешка, озорство и некоторая бравада в тоне генерала задели полковника Росса:

— Да, но вы уже вполне взрослый мальчик, Нюд. Какой пример вы подаете! Хороша игра — два самолета сцепились крыльями и бьются, и кто же это — вы и Каррикер. Не вижу повода для шуток, генерал.

Генерал Бил, сочувственно взглянув на него, беспечно сказал:

— Смотрите на это проще, судья. Опасность была не так уж велика. Я знал, на что иду. На Бенни тоже можно положиться, он знает, что делает. Он не имел права ослушаться, но я его понимаю. Вчера я говорил вам, судья, вы просто не знаете Бенни. — Все еще улыбаясь, но уже серьезней он продолжал: — Не понимаю, как он узнал, что я в воздухе и где именно. Видимо, он вытянул это из Дэнни. А потом просто вскочил в самолет — и был таков.

— Да, именно так и было, — сказал полковник Росс. — А Сэл тут чуть с ума не сошла. Мы не могли сказать ей, где вы находитесь. Сами не знали. В конце концов Ботвиник решил попробовать найти вас с помощью Бенни. Он знал, что того можно найти через Дэнни. Я не о себе пекусь. Нам-то что! Но Сэл вы иногда могли бы дать передышку. Она за вас боится до смерти.

— Да, правда, — сказал генерал Бил. — Я ей позвоню, — он потянулся к телефону.

— Она сейчас у нас дома, отлеживается. Выйдет к вечерней зоре.

— О’кей, — сказал генерал Бил. — Но если я принимаю парад, ей нельзя быть на трибуне. Кое-где приглашают всяких там сестер, кузин, тетушек, но здесь должен быть только личный состав. Не хочу, чтобы она рвалась на это мероприятие, наверное, надо поговорить с ней.

— Уж лучше оставьте ее в покое, — сказал полковник Росс. — Она и Кора могут прокатиться куда-нибудь вместе. К тому же Сэл наверняка задаст вам хорошую трепку.

— А как же, — ответил генерал Бил. — Малышка отлично с этим справляется. Причем вполне может устроить сцену прямо на параде, вот почему еще не хотелось бы ее брать. Само собой, я не виню ее, но зрелище будет — просто загляденье. — Он немного помолчал, потом продолжил: — Видите ли, судья, я знал, что утром она была на взводе. Но чувствовал, что ничего не могу с собой поделать. Мне жаль, но это выше моих сил. Она знает, что со мной это случается. Надо просто переждать.

— Будь у меня дочь, — проговорил полковник Росс, — я бы в жизни не позволил ей выйти замуж за летчика. С какой стати она должна «пережидать» что-то? В конце концов все летчики убивают сами себя, и то сказать, в этом деле у них большая практика — они тренируются, убивая своих жен.

— А что, Сэл говорила, что бросит меня? — спросил генерал Бил. — Она всегда так говорит. Но это просто капризы, согласны, судья?

— Возможно, — ответил полковник Росс. — Но она, должно быть, не раз удивлялась, зачем вообще вышла за вас замуж.

— Кстати, она и не хотела, — сказал генерал Бил, — но она понимает, почему так поступила. У нее просто не было выбора.

Взглянув на полковника Росса, он рассмеялся.

— Да нет, я не то имел в виду, — сказал он. — Этот бравый парень, который увивался за одной из дочек старого полковника Култарда, был очень настойчив. Сэл просто не могла выйти замуж ни за кого другого. Каждый раз, когда меня загоняли служить куда-нибудь за тридевять земель, она собиралась замуж. Да еще и писала мне, что ей хочется, чтобы я первый узнал об этом. Правдами и неправдами я ухитрялся вырваться со службы, с другого конца света, и вправлял ей мозги. Она знала, что я никогда не стремился стать генералом, и это убивало ее. Но в конце концов, кажется, она занервничала — ведь ей уже было за двадцать. Кроме того, я знал, что Хэл был зол на нее за то, что она без конца отшивает его друзей, и он больше не собирался ни с кем ее знакомить. Возможно, и старый полковник допекал ее: дескать, двенадцать помолвок расторгла, и хватит, пора и честь знать, а если она снова учинит такое, он просто поколотит ее. Так она и вышла за меня.

В этот озорной рассказ, не лишенный, однако, оттенка сентиментальности, причудливо вплетались и самодовольство, и эгоизм, и, пожалуй, не все в нем так уж строго соответствовало истине. Но было и великодушие, и искренность, и нежность, щедро искупавшие маленькие и невинные погрешности против правды. Здесь была и любовь, окрашенная печалью и пугливо избегающая постоянных сиюминутных проверок перед лицом неумолимой реальности; любовь, не оскверненная вспышками мелочной раздражительности, обыденностью и неудовлетворенными желаниями, которые так часто омрачают дружеские отношения мужчин, не говоря уж о женщинах. Заглядывая в прошлое, генерал Бил идеализировал и себя, и свою юную возлюбленную. Полковник Росс не сомневался, что лейтенант Бил, облаченный в куртку с меховым воротником, щегольские бриджи и сапоги, на фоне новенького П-12, на котором он только что крутил в воздухе фигуры высшего пилотажа, был неотразим. Только какая-нибудь ненормальная могла бы предпочесть другого, если к ней проявляет интерес такой парень.

— Да, действительно, она была вынуждена выйти за вас, — согласился полковник Росс. — Вас интересует, что произошло здесь, пока мы с Дедом без вас командовали армией?

— Не-а, — ответил генерал Бил, вновь улыбнувшись. — Я знаю, что тут было, судья. Вы все уладили.

— Может, уладил, а может, и нет, — ответил полковник Росс. — Конечно, старался так, что от меня пар валил. Вы отдали ряд приказов, сами не зная о чем, а я хотел их выполнить. Мы не собираемся отдавать этих цветных ребят под трибунал. Лейтенант Уиллис вновь вступил в свои обязанности командира экспериментальной группы.

— Ну-ну.

— Я хочу, чтобы Бенни извинился перед ним.

— Согласен. Бенни тоже не будет возражать.

— Ну что ж, я доволен, — сказал полковник Росс. — Надеюсь, вы помните, что грядет парад, и уже скоро — всего час остался. Вы собираетесь присутствовать на нем как рядовой летчик?

— Хотите, чтобы я вырядился? — спросил генерал Бил. — Ладно. В ванной у меня есть форма. После той кока-колы, третьего дня, я понял, что лучше всегда иметь запасную. Никогда не знаешь, чем тебя собираются облить.

Позади него загудел ящик. Генерал Бил откинулся назад и легонько стукнул локтем по клавише.

— Что там?

— Генерал Николс и полковник Моубри, сэр, — доложила миссис Пеллерино.

XII

Несмотря на опущенные стекла, в машине Натаниела Хикса, оставленной под палящим солнцем на стоянке позади здания отдела нестандартных проектов, было обжигающе душно. Натаниел Хикс с опаской втиснулся в салон. Открыв переднюю дверцу с другой стороны, в машину нырнул капитан Уайли. Через заднюю дверь ввалился капитан Дачмин.

— Помогите! — крикнул он. — Помогите! Гони, капитан! С ветерком!

Натаниел Хикс дал задний ход и вывел машину, миновав ворота стоянки. Обращаясь к капитану Уайли, он спросил:

— Кажется, все предусмотрели, а? Конечно, не угадаешь, как прореагирует генерал Бил, когда текст будет у него. Возможно, он ни с чем не согласится, хотя я не вижу там изъянов. Я прослежу, чтобы диаграммы сразу попали к нему, как только Милт подготовит их. Возможно, они окажутся полезными. А ты попробуй показать свой экземпляр тому парню с Тихого океана, о котором ты говорил.

— Так и сделаю, — ответил капитан Уайли. — Я еще с ним не говорил, но слышал, что он в курсе этих дел. Он вернулся всего пару недель назад, поэтому, как бы там ни было, для него это еще сегодняшний день. Вроде той ерунды, которую затеял подонок Фоулсом. Прости уж меня, что я втравил тебя в это дело, знаю, он в бешенстве; боюсь, что это он перебежал тебе дорогу.

— Не знаю точно, что он сделал, — откликнулся Натаниел Хикс. — Но все как-то странно совпало. Он вдруг стал сама любезность, и я сразу понял — ну, теперь жди неприятностей. Видимо, после моего ухода он почувствовал себя неловко в присутствии генерала. Думаю, он догадался, что я довольно сильно сгустил краски. Мне немножко жаль этого парня, Поста из Селлерса; он тоже невольно оказался замешан в этом.

Капитан Уайли равнодушно заметил:

— Знаешь, Нат, не очень-то я верю ему, этому парню, странный он какой-то, не от мира сего. Если он приживется здесь, в директорате Фоулсома, или как его там, он, может, даже станет поддерживать Фоулсома, а для нас это только лишние хлопоты. Не доверяй ни тому, ни другому. Пусть даже Фоулсом и летчик в прошлом, но о современном воздушном бое он не знает и половины того, что очевидно для тебя. С твоей подготовкой, Нат, ты мог бы сесть в самолет и обштопать Фоулсома.

Испытывая удовольствие при одной мысли о том, что он мог выглядеть как опытный летчик-истребитель, который переплюнет полковника Фоулсома в современном воздушном бою, Натаниел Хикс заметил:

— Эх, если бы я мог водить самолет! Тут Фоулсому действительно есть чем похвастаться, Джим. Раз я сам не летаю, думает он, то не очень-то понимаю, о чем пишу, и кто-то должен вправлять мне мозги.

Капитан Уайли поинтересовался:

— А почему бы тебе не заняться пилотированием, Нат? Тебе бы это пришлось по вкусу. Если бы ты был в школе летной тактической подготовки ВВС… Там есть один БТ-семнадцать, который я могу на часок брать хоть каждый день. За пару недель я научил бы тебя летать.

— Вышел я из того возраста, — вздохнул Натаниел Хикс.

— Чушь! — отрезал Уайли. — Скажите на милость, может, и машину водить тебе уже не под силу? Ну, чего молчишь?

— Вышел я из того возраста, когда это доставляет удовольствие, — сказал Натаниел Хикс. — Жаль, что я не занялся этим раньше. Когда я в самолете, единственное мое желание — выбраться оттуда как можно скорей. Ты моложе меня на пятнадцать лет, а уже опытный летчик; можно подумать, ты занялся этим делом, едва научился ходить…

— Да не такой уж я, черт побери, опытный летчик, — возразил капитан Уайли. — Вовсе нет. Вероятно, такой вот Фоулсом мог бы меня многому научить. Единственное мое преимущество перед ним — я могу показать ему кое-что в тактическом искусстве. И он — хоть умри — не освоит этого! Признаюсь, я занимался этим чуть не с пеленок. Наш аэропорт, как его именовали у нас, — просто травяная взлетно-посадочная площадка, ею владел один малый еще с прошлой войны, — находился неподалеку от моего дома. По-моему, я крутился там постоянно, едва мне исполнилось пятнадцать лет. Кажется, я налетал там сотни три часов в тех самых этажерках, которые еще можно встретить в глуши. Мой отец не желал покупать мне самолет, хотя я почти уговорил его, когда узнал, что подворачивается случай отправиться в Англию. — Капитан Уайли рассмеялся. — Впрочем, и тут он никак не соглашался, хотя оказался в затруднительном положении. Видишь ли, его отец, мой дед, был генералом — о нем, правда, никто никогда ничего не слышал — и одно время служил с Кирби-Смитом. Нам, детям, много рассказывали о нем. Дед был моложе меня, когда отправился на войну. Как же можно было отговорить меня! Худо-бедно, но в Англии мы все прошли шестинедельное обучение — и вот тогда-то у меня оказался настоящий самолет, на котором я впервые полетел. Нас сразу стали направлять в боевые полеты на «харрикейнах» — прочесывать небо над Ла-Маншем. Я самонадеянно полагал, что у меня вполне приличный современный самолет, пока не увидел, на что способны немецкие ME-сто девять-Е. Они поднимались на высоту тридцать пять тысяч футов и поджидали нас. Нам были недоступны такие высоты, и мы могли только закладывать крутые виражи, менять направление и пытаться поливать их огнем, а они проносились мимо со скоростью, наверное, не менее шестисот миль в час. Ну представь, разве могли мы их сбить! — Вспоминая, он покачал головой. — Был апрель сорок первого. Они были настоящие дьяволы по сравнению с нами; впрочем, если тебе повезло и тебя не сбили, это было хорошей школой. Ты никогда ни в чем не должен уступать фрицу — лезь на рожон, не скрывайся за другими, надейся только на себя: твой самолет слишком несовременен. Да уж, приходилось крутиться! Но зато если получишь самолет действительно превосходный, такой, как, скажем, «спитфайр»-девять, вот уж где можно развернуться! Великая была бы война, Нат, если бы не всякая там волокита.

— Боюсь, что на этот раз виновником волокиты отчасти окажусь я, — прервал его Натаниел Хикс. — Мне надо было заранее сообщить на командно-диспетчерский пункт. Я забыл — ведь они могут закрыть доступ к летному полю.

— Черт подери! — в сердцах воскликнул капитан Уайли. — Если мой драндулет не подведет, я запросто домчу вас до Орландо за четверть часа. Честное слово, я буду рад поглядеть на это зрелище. Ничего подобного сроду не видел. На Мальте мы готовились к такому каждый день. Везде, где возможно, громоздили препятствия; в опорных пунктах всегда держали солдат — словом, были в постоянной готовности к бою с немцами. Не хотел бы я оказаться там на их месте — спрыгнуть с парашютом или приземлиться на каком-нибудь паршивом картонном планере! Могу себе представить!

Он поправил поношенный вещевой мешок на коленях, подвигал своими длинными ногами, устроился удобнее и выставил из окна голую руку.

Капитан Дачмин подал голос с заднего сиденья:

— Как там в Англии было, сносно, капитан? Местное население шло вам навстречу? Женская его часть?

— Даже сверх меры, — заверил капитан Уайли. — В особенности если вы наловчились проделывать это стоя. Там это принято. Отвратительный обычай, доложу я вам. Если ты старая рухлядь — пожалуйста, лежа, но это грех — так делают порочные девицы ради денег. А если стоя, то не считается — ведь это наши герои, это помогает им, это бесплатно.

Капитан Дачмин вытаращил глаза, обмерил взглядом сутулую длинноногую фигуру капитана Уайли и захохотал.

— Как насчет стремянки? — поинтересовался он. — Они что, приносят свою собственную?

Капитан Уайли бросил было на него удивленный взгляд. Потом в восторге шлепнул себя по ноге.

— Ну ты даешь, приятель! — воскликнул он. — Эту шуточку я должен запомнить!

Он не сводил восхищенных глаз с капитана Дачмина. И правда, Натаниел Хикс не мог припомнить, чтобы хоть раз капитан Уайли сам попытался сострить — возможно, он был слишком застенчив и ему казалось, будто он не может сказать ничего остроумного; пожалуй, ему было свойственно этакое примитивное, незамысловатое чувство юмора, помогающее скрасить скуку той самой волокиты, которая воспринималась им как тяжкое бремя, и принимающее зачастую довольно грубую форму — разозлить какого-нибудь простака, поставить его в глупое или даже опасное положение. И теперь капитан Уайли получил представление об остроумии высшего класса, да еще применительно к весьма конкретной мировоззренческой проблеме — отношению с женщинами. Они переглянулись с капитаном Дачмином и остались крайне довольны друг другом. Не прошло и минуты, а они уже были закадычными друзьями. Такая стремительность в развитии дружеских отношений, как вынужден был признать Натаниел Хикс, тоже далеко не обделенный талантом общения, была ему недоступна.

— А вот здесь мы уже начинаем отдавать честь, — предупредил Натаниел Хикс.

Все еще смеясь, капитан Уайли и капитан Дачмин немного подтянулись, отвечая на приветствие караула у ворот. В ожидании автобусов у стоянки за воротами собралась толпа. Вытягиваясь в колонну, медленно выезжала на дорогу вереница набитых людьми автобусов, так что Натаниелу Хиксу пришлось сделать еще одну остановку. Бросив взгляд на толпу, он заметил стоявшую несколько в стороне лейтенанта Турк. Она явно была расстроена, рот чуть приоткрыт, а глаза, хоть и скрытые под тенью кепи, прищурены — так мучителен был слепящий солнечный свет. У ее ног на песке примостились два чемодана.

Натаниел Хикс сбросил газ и свернул к обочине.

— Не подвезти ли вас, лейтенант? — предложил он.

— Ах нет, благодарю вас, сэр, — вздрогнув от неожиданности, ответила лейтенант Турк.

Бегло взглянув на машину, ослепленная ярким солнцем, она, видимо, не заметила никого, кроме капитана Уайли, и Натаниелу Хиксу понравилось, даже тронуло это новое свидетельство свойственной ей мягкой сдержанности. На любой знак внимания со стороны незнакомого мужчины она инстинктивно и поспешно отвечала «нет».

И тут вдруг она увидела Натаниела Хикса. Ее слегка обгоревшее на солнце лицо покраснело еще больше. Чувствуя себя крайне неловко, она смущенно произнесла:

— Простите, не узнала вас сразу. Сердечно благодарю. Вас Бог послал, не иначе! Похоже, такси не дождешься, и никакой надежды втиснуться в автобус…

Капитан Уайли нажал ручку дверцы, рывком выскочил из машины и, вежливо улыбаясь, склонился перед ней. Капитан Дачмин, открыв заднюю дверь, тяжело протиснулся в нее, вылез и поднял чемоданы. Лейтенант Турк успела лишь проговорить:

— Ах, здравствуйте, капитан! Пожалуйста, не беспокойтесь, я сама…

— Садитесь впереди, мэм. А чемоданы положим сзади, — распорядился капитан Уайли.

Понимая, что сейчас не время для разговоров, что полсотни человек наблюдают за ними, транспорт вынужден приостанавливаться и движение вот-вот застопорится, лейтенант Турк скользнула в машину и заняла предложенное ей место.

— Я даже не успела спросить, в какую сторону вы едете, — обратилась она к Натаниелу Хиксу.

Он ответил вопросом:

— Вы сами-то куда собрались? Может, нам как раз по пути?

Задняя дверь захлопнулась, и он, нажав на газ, двинулся вслед за автобусами.

— Ну, я думаю, вы не в город.

— Нам надо на базу. Подвезем вас до стоянки такси у базы.

Она обрадовалась:

— Спасибо, вы так любезны!

Натаниел Хикс отметил, что, сказав это, она смутилась, как бы услышав себя со стороны — столько в ее словах было девичьей восторженности. Стараясь справиться со смущением, она быстро заговорила:

— Только, пожалуйста, не меняйте свой маршрут, — может, вы собирались сначала куда-то еще заехать. Совсем не важно, когда я попаду в город. Мои подопечные должны участвовать в параде, поэтому я решила, что мы закроемся пораньше. Я только хотела отвезти чемоданы — Липпы и свой, — чтобы они не мешали. Она, бедолага, должна маршировать со своей ротой. Поэтому, прошу вас, поезжайте, куда вы собирались…

— Мы и сами толком не знаем, куда едем, — ответил Натаниел Хикс. — Нам предложили доехать до ворот номер три и посмотреть, что за штука этот парашютный десант, который там должны сбросить. У нас масса времени. Да, кстати, сзади вас сидит капитан Уайли. Он хотел вернуться в Орландо, но ему не дают улететь, пока не кончится это представление. Вот мы и застряли с ним.

Лейтенант Турк повернула голову и с легким поклоном сказала:

— Приятно познакомиться, сэр.

Капитан Уайли откликнулся:

— К вашим услугам, мэм.

Капитан Дачмин, сразу увидевший возможность, сохраняя вежливость по отношению к даме, сэкономить время, которое понадобилось бы им, чтобы добраться до главных ворот, находящихся в нескольких милях от ворот номер три, предложил Натаниелу Хиксу:

— Если лейтенант Турк не очень спешит, может, она захочет посмотреть с нами эти маневры? У нас есть в запасе еще одна нарукавная повязка. — Он протянул повязку поверх спинки переднего сиденья и положил подле нее. — Лейтенант Турк могла бы дополнить мое сообщение, у нее, наверное, есть своя точка зрения на этот счет.

Пока капитан Дачмин озарял ее приветливым взглядом своих больших глаз, взглядом не то чтобы многозначительным, а скорее безотчетно зовущим, в котором привычно читалось: нам-с-тобой-надо-быть-вместе — и то сказать, при желании капитан Дачмин мог прельститься даже не столь хорошей фигурой и менее симпатичным лицом, — лейтенант Турк, не избегая прямо этого взгляда, косилась время от времени в сторону капитана Уайли.

Выражение лица капитана Уайли было приветливым и учтивым, но ей казалось этого мало. Ощутив новое, неведомое ей прежде потрясение, она, видимо, обнаружила, что не так уж безразлична, как ей хотелось бы, к обаянию мужественности, особенно когда это качество так ярко проявляется. Чтобы скрыть замешательство, она повернулась к Натаниелу Хиксу. Полагая, что обстоятельства обязывают ее, она решительно заявила:

— Ну конечно. Почему бы нет? Я бы с удовольствием посмотрела! Вы не возражаете? А мне позволят присутствовать там?

Натаниел Хикс ответил:

— Наденьте эту повязку, и пусть попробуют не пустить!

* * *

Навес, верхнее полотнище которого представляло собой маскировочную сетку, отделанную частыми волнистыми хлопчатобумажными полосками, окрашенными разной краской — зеленой, цвета песка или грязи, отбрасывал узорчатую слабую тень над тем местом, где на перевернутых ящиках из-под боеприпасов уселись рядом Натаниел Хикс и лейтенант Турк. Натянутый на шестах, укрепленных тросами, навес примыкал к огромному штабелю старых стройматериалов, который был сложен там, когда начали укладывать новое покрытие, чтобы продолжить взлетно-посадочную полосу. Штабель был высотой двенадцать или пятнадцать футов. Сквозь маскировочную сетку над собой Натаниел Хикс видел Дачмина и Уайли, стоявших на верху штабеля рядом с майором инженерно-строительных войск ВВС Макилмойлом и осматривавших летное поле.

До Натаниела Хикса доносился их разговор — скорее, громкий монолог майора Макилмойла, говорящего скрипучим голосом. Майор знакомил их с системой обороны, но при этом не упускал случая в подробностях осведомить о своей собственной службе на Гуадалканале в прошлом году, где, будучи, правда, всего лишь наблюдателем, он не только принял участие в отчаянной схватке, но сыграл также важную роль в подготовке оборонительной позиции и разработке тактики, которая позволила первой дивизии морской пехоты прочно удерживать за собой аэропорт Хендерсон.

Натаниел Хикс не сомневался в том, что эти воспоминания адресовались преимущественно капитану Уайли, чьи крылышки в два ряда и одинокая, вызывающая такое почтение ленточка вечно воспринимаются как вызов теми, кто служит в других родах войск. Пехота тоже могла кое-что сказать этим крылатым парням.

Довольно мирные отношения в группе на верху штабеля были установлены, конечно же, лишь благодаря капитану Дачмину, который без видимых усилий или намерений, посредством только своего природного обаяния, исходящего от его крупного благожелательно-невозмутимого лица и громадного тела, заведомо мог смягчить любую напряженность. С безобидным юмором и неизменным тактом он находил нужные слова в нужный момент, говорил какие-то простые бесспорные вещи, и вы вдруг понимали, что гнев и злоба, только что владевшие вами, отпускают вас.

Поначалу майор действительно был в гневе. Когда Натаниел Хикс, осторожно ведя машину по временной дороге — тонкому покрытию из битума, положенному в холодном виде на песчаную почву и теперь сильно покоробившемуся и потрескавшемуся вследствие движения по нему тяжелых машин, — подъехал и остановился у штабеля, майор Макилмойл в стальной каске, сдвинутой назад, воинственно уперев руки в бока, вышел из-под навеса и встретил их, не скрывая раздражения.

А тут еще Натаниел Хикс совершил бестактность — поинтересовался, где лейтенант Андерсон, который, как им сказали, был здесь старшим. Майор заявил:

— Ничего подобного, старший здесь не Андерсон. Он на своем командном пункте. Он занят. Я командир батальона. Что вам угодно?

Капитан Дачмин показал ему распоряжение полковника Моубри, которое вкупе с официальными зелеными нарукавными повязками возымело некоторое действие на майора, однако на лейтенанта Турк — тут и нарукавная повязка не помогла — майор Макилмойл взирал с возмущением, а уж капитан Уайли с его крылышками и вовсе вызывал у него приступ презрительного негодования.

Если бы не этот клочок бумаги от полковника Моубри, он велел бы им проваливать отсюда ко всем чертям; но майор Макилмойл отчасти взял реванш, настояв на том, что машину нельзя оставить. Ее следует подогнать вплотную к штабелю и поставить в тени. Когда Натаниел Хикс проделал все это, майор, по багровому лицу которого струился пот, в нетерпении заорал, что машина установлена недостаточно близко, и потребовал, чтобы Хикс еще раз отъехал и снова подогнал машину. Когда осталось не больше дюйма между крылом автомобиля и штабелем, майор наконец смилостивился, присовокупив, однако:

— Здесь все, черт побери, соблюдают маскировочную дисциплину, только для вас закон не писан!

Капитан Уайли, выведенный из себя придирками майора, строящего из себя большое начальство, с отвращением бросил:

— Вот привязался! — не потрудившись даже понизить голос.

Затем он вылез из машины и неторопливо направился к штабелю, который был ловко раздвинут и переложен так, что в середине его оставалось достаточно места — туда завели задним ходом боевую полугусеничную машину, которую сверху совсем не было видно.

Майор услышал, конечно, реплику капитана Уайли, но, возможно, припомнив кой-какой опыт, приобретенный им в Хендерсоне, стычки с летчиками морской пехоты и ВВС, сообразил, что лучше, пожалуй, не поддаваться сгоряча первому порыву — воспользоваться преимуществом старшего по званию.

Оглядевшись, капитан Дачмин осведомился:

— Вы не возражаете, майор, я поднимусь на верх штабеля? Хочу взглянуть на общее расположение. Для меня это внове. Если найдется время, не откажите в любезности ответить на несколько вопросов? Послушайте, это что там внутри, полугусеничная машина? Здорово придумано!

Майор Макилмойл пробурчал нехотя:

— Поторчишь на взлетно-посадочных полосах да понюхаешь пороху — научишься пользоваться укрытиями. Но не думайте, это не настоящая оборонительная система. Просто сегодня утром одной роте приказали спешно возвести несколько имитирующих сооружений…

Они направились к капитану Уайли, который тем временем рассматривал полугусеничную машину. Натаниел Хикс с любопытством следил за ними, но было ясно, что майор определенно решил забыть про ту реплику. Вскоре он уже гремел, обращаясь к ним обоим: Уайли и Дачмину:

— Да. В то время, на Гуадале, когда я был там, первое, что мы сделали…

Все трое тут же поднялись на штабель по доскам, сложенным так, что сбоку получилось что-то вроде лестницы.

— А если я рискну выйти из машины? — обратилась лейтенант Турк к Натаниелу Хиксу.

— Вам ничего не грозит, поверьте, — ответил он. — Мы и укатить-то отсюда не успеем, как они с Кларенсом поладят — встретятся завтра вечерком в «Шахерезаде», а там уж у Кларенса всегда найдется парочка шикарных пташек. Давайте-ка перейдем в тень, вон туда.

Там, в редкой тени от навеса, кто-то был — оказалось, тот самый лейтенант Андерсон, о котором так некстати спросил Натаниел Хикс. Лейтенант Андерсон, худощавый озабоченный молодой человек, восседал за походным столиком, к которому была прикреплена табличка, гласившая «Командный пункт роты А». С понятным изумлением он уставился на лейтенанта Турк, но тем не менее разрешил им подождать здесь. Он был столь любезен, что даже предложил им сиденья — ящики из-под боеприпасов.

Там же, в тени у входа, в пространстве под штабелем расположился экипаж полугусеничной машины, негры из инженерно-строительных войск ВВС, в рабочей одежде, но со стальными касками на головах и с винтовками М-1 в положении «за спиной». Появление лейтенанта Турк их тоже озадачило: они начали было перемигиваться и подталкивать друг друга локтями, но тут же демонстративно отвернулись. Сидя, стоя на коленях или на корточках, они оживленно играли во что-то то ли на спор, то ли на деньги. Участники игры одновременно поднимали головы и так же одновременно, по сигналу, опускали их, показывая один или несколько вытянутых пальцев. Результат, видимо, зависел от того, сколько поднялось рук с одинаковым количеством вытянутых пальцев. Никаких денег не было видно, что, вероятно, объяснялось присутствием лейтенанта Андерсона, сидящего за столом, но Натаниел Хикс заметил, что подсчет они ведут на клочке бумаги. Возбуждение при этом царило необычайное.

Порывы сильного ветра, дувшего с летного поля к водной шири озера, ощущались и под навесом. Бумаги на столе лейтенанта Андерсона шелестели; он одного за другим принимал посыльных, расспрашивал их и отдавал приказания. Иногда он поднимал к глазам полевой бинокль и высматривал что-то в широком пространстве нагретого песка с пучками жесткой травы в той стороне, куда клонилось солнце. Временами он делал попытки дозвониться по полевому телефону, провода от которого, протянутые на низких кольях, вероятно, должны были соединять его с двумя наблюдательными пунктами. Телефон не работал.

В границах сектора, отмеченного развевающимися красными флажками, Натаниел Хикс рассмотрел разные оборонительные позиции — вырытые убежища для наблюдательных пунктов по переднему краю обороны, замаскированные дерном с травой; ряды неглубоких, для стрельбы лежа, окопов, отрытых в песке; тщательно размещенные пулеметные огневые позиции под небольшими косыми укрытиями из проволочной сетки с травой поверх земли. Не забыли даже кинуть несколько бутафорских валунов из папье-маше, под которыми скрывались стрелковые ячейки снайперов. С верха штабеля отчетливо слышался голос майора Макилмойла, рассказывающего об оборонительных позициях.

Дальше простиралось раскаленное солнцем пустое летное поле — до длинного ряда ангаров, находившихся примерно на расстоянии мили. Можно было предположить, что там, в мерцающей дали, кипит напряженная работа. Громады стоящих самолетов как бы плавали в мареве, которое то опускалось, то поднималось над землей; граница стоянки была почти неразличима, и казалось, она то оседает и выпрямляется, то парит в воздухе вместе со стоящими на ней самолетами; там угадывалось постоянное перемещение — то ли построение войск, то ли движение шеренг каких-то легко одетых людей на съемных секциях трибун за зданием КПП. Резали глаз сверкающие блики на стеклах и металлических деталях автомашин, стоящих вдоль ограды шоссе. Над ангарами и уходящей вдаль мозаикой низких крыш базы вздымались кипенно-белые, театрально неподвижные в бездонной глубине темно-синего неба горы кучевых облаков, образующихся обычно к концу тропического дня.

С той стороны, где сидели солдаты, временами доносились приглушенные голоса и хохот. Лейтенант Андерсон произнес в трубку телефона: «Командный пункт вызывает НП «Бейкер». Вы слышите меня?» На верху штабеля майор Макилмойл, отвечая капитану Уайли, говорил:

— Нет, тогда у них были в основном винтовки пэ-тридцать девятые, которые они называли пэ-четыреста. Это же не морская пехота, вы понимаете. У тех были эф-четыре-эф-четыре.

— Как глубокомысленно заметил капитан Уайли, это была бы великая война, если бы не бесконечная волокита, — сказал Натаниел Хикс, взглянув на часы.

Лейтенант Турк тоже бросила взгляд на часы.

— Кажется, они должны сейчас двинуться, — сказала она. — Липпе приказали подготовить людей к шестнадцати двадцати. Решили, слава Богу, что ее подразделение просто промарширует, а стоять в строю вместе с мужчинами не будет. Видимо, в их планы не входило усеивать все поле дамами в обмороке.

Майор Макилмойл говорил:

— Конечно, все это представлено в значительно сокращенных размерах, капитан. Опорные пункты, центры сопротивления располагались бы на тысячу — тысячу пятьсот ярдов от взлетно-посадочной полосы. Мы бы разместили наши подразделения с автоматическим стрелковым вооружением на дистанции поддержки, скажем на расстоянии около шестисот футов от переднего края обороны взлетно-посадочной полосы, понимаете?

Со стороны солдат-негров снова донесся приглушенный взрыв смеха.

Лейтенант Турк рассказывала:

— Им приказано ждать между ангарами в тени. Они получат сигнал выступить и присоединиться к колонне где-то в точно рассчитанном месте, кажется между последним подразделением мужчин и первым подразделением механизированных войск. Слава Богу, мне не надо в этом участвовать. Липпа справится с этим прекрасно.

Майор Макилмойл продолжал:

— Они не наносили большого ущерба, нет, как правило; но зато не было никакой возможности заснуть. Опять же эта японская подлодка, а может, и не одна, всплывала примерно в двух тысячах ярдов от Лунга и забрасывала нас снарядами. А после полуночи появлялся двухмоторный бомбардировщик, всегда один и тот же: мы сразу узнавали его по звуку и даже прозвали «Вошь-Уолш».

Натаниел Хикс поинтересовался:

— Неужели ей так нравится служба?

— Не знаю, — ответила лейтенант Турк. — По крайней мере живешь без забот. А что вы думаете, это весьма существенное преимущество, которое дает женщинам служба в армии. Есть и такие, к счастью их довольно много, которые предпочитают, как говорится, находиться среди мужчин, а не томиться в ожидании оных. А другие — это в основном офицеры, — уж мне-то можете поверить, предпочитают просто жить без забот. Не думаю, что Липпа так уж отягчена заботами. А роль командира, мне кажется, теперь служит ей большим утешением.

— В чем? У нее что, неприятности? — спросил Натаниел Хикс.

— А как вы думаете? Вы ведь знаете его лучше меня. Уж не сумасшедший ли он? — ответила лейтенант Турк.

— И вот наступило главное событие, — продолжал майор Макилмойл там, наверху. — Они сбросили несколько разноцветных осветительных бомб, и начался «токийский экспресс»^[14]. В ту ночь японцы получили подкрепление — два линкора, и мы сразу на собственной шкуре, черт побери, почувствовали это. Пятьдесят семь самолетов потеряли. А утром… В жизни не видел ничего страшнее! Вот уж попали мы в переплет! Нужно было сохранить бомбардировщики — «летающие крепости», — которые могли подняться в воздух и перебросить их из этого ада в Эспириту, да успеть до нового нападения. «Крепости» удалось, в конце концов, оторваться от взлетно-посадочной полосы длиной в тысячу восемьсот футов, но давление подняли до семидесяти дюймов, могли полететь цилиндры — вот ужас-то…

— Господи! — воскликнул капитан Уайли. — Да вы шутите?!

Натаниел Хикс сказал:

— Тут мнения расходятся, впрочем, как мне кажется, незначительно, наш славный полковник считает, что да; сегодня он обошелся с ним круто, сам свидетель; Эдселл, я думаю, был встревожен, но стоял на своем, и как-то обошлось. Должен сказать, что он все-таки может за себя постоять.

— Его ведь не арестовали, правда?

— Насколько я знаю, нет. Во всяком случае, до моего отъезда.

— Он рассказывал Мэри о том, что собирается делать. Думаю, он заварил хорошую кашу, а ей как раз предстояло отправиться на базу. Об этом я и говорила — служба отвлекает от забот. Служба есть служба. Как говорится, дела идут — контора пишет. Да к тому же и война, конечно. Хоть мы и не в бою, но все равно на службе.

С той стороны, где сидели солдаты, послышался приглушенный возглас. Кто-то крикнул:

— Да ты поменял на той руке…

Лейтенант Андерсон, прижимая трубку к уху, гаркнул:

— Эй вы, там, замолчите! — И в микрофон: — Командный пункт вызывает НП «Бейкер». Не могли бы вы…

Майор Макилмойл сказал:

— Ну и задали они нам шороху, приятель, ну и ну! Так бы вжаться в окоп, забиться головой в угол и вопить. Между нами говоря, сплавили мы оттуда черт знает сколько чокнутых. Как-то всю подводную лодку «Эмберджек» целиком загрузили только ими одними. Но вот что спасло Хендерсон, и то еле-еле. У нас были семидесятипятки на полугусеничном ходу. Я убедил начальство передвинуть их поближе и создать прикрытие там, где противник должен пересекать Матаникау; и мы подбили у япошек десять танков, один за другим. Как только они стали переправлять эти танки через…

— Я пристрастна, — говорила лейтенант Турк. — Он меня бесит, потом она меня бесит, а потом мы обе бесимся — и она, и я. Мне кажется, он непременно должен ей нравиться — это неподвластно рассудку. Она знает — мне не по душе, что он ей нравится, и ей это неприятно, а мне тоже неприятно, что ей неприятно, — не знаю, понятно ли я вам объяснила. Должна сознаться, что наши чувства как бы переплелись. И я совсем не удивилась, услышав сегодня, как одна из подчиненных Мэри прямо так ей и ляпнула, что мы, мол, с ней в противоестественных отношениях.

— А вы когда-нибудь пытались докопаться, почему вам неприятно, что он ей нравится? — спросил Натаниел Хикс.

— Десятки раз, — ответила лейтенант Турк. — Безусловно, это какая-то патология, но думаю, ничего извращенного здесь нет. Я страшно брезглива. А она ведет себя, извините меня, как сучка в период течки. Когда она становится такой, меня просто тошнит. Тут могло быть и другое, даже если я этого и не осознавала до конца, — мне просто хотелось влиять на его отношение к ней. Да, и это могло быть, но что-то не верится. Скорее, во мне говорит материнский инстинкт. Когда она ведет себя мило, а так чаще всего и бывает, мне просто хочется погладить ее. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в глазах мужчин она малопривлекательна, но для меня она красавица. Всегда такая опрятная, чистенькая, и манеры приятные — словом, изысканная, и притом без заскоков — просто прелесть. И вот связалась с этим быдлом и будто вся в грязи вывалялась… Послушайте, что это?

Теплый ветерок глухо, но тем не менее довольно отчетливо внезапно донес далекие звуки медных инструментов, дробь барабанов — музыку оркестра.

— Наши пошли, это ясно, — сказала лейтенант Турк. — Прислушайтесь…

— И посмотрите! — подхватил Натаниел Хикс.

Он поднялся и шагнул вперед, туда, где навес кончался.

На противоположном берегу озера Лейледж, над редким и низким сосновым лесом, у горизонта на чистом фоне неба, обозначился контур, как бы составленный из коротких темных черточек.

Лейтенант Турк подошла к Хиксу.

— Что это? — спросила она, прищурившись.

— Туда посмотрите, ниже, — сказал Натаниел Хикс. — Вот там и там. Это, должно быть, бомбардировщики. Господи, их, кажется, не меньше сотни.

— Ой! — воскликнула лейтенант Турк, как бы предвкушая грандиозное зрелище; тяжелые машины пока еще только беззвучно приближались; но вот они стали прямо на глазах заполнять собой небо и увеличиваться в размерах.

Лейтенант Андерсон резко повернулся за своим походным столиком.

— Заметили самолеты, капитан? — спросил он.

— Наверное, это Б-семнадцатые, — ответил Натаниел Хикс. — Не думаю, чтобы это были ваши люди.

— Да, — сказал лейтенант Андерсон. — Однако все они должны быть примерно в одно и то же время, если там ничего не изменилось. — Взяв бинокль, он присоединился к стоявшим у края навеса и сказал: — Эти летят на высоте шесть тысяч, во всяком случае не меньше. Потом — две группы истребителей на высотах три и две тысячи. Транспортно-десантные самолеты, говорят, тоже проследуют двумя группами: одна на высоте в тысячу, а другая — в пятьсот футов, вероятно, мы увидим их в конце…

Натаниел Хикс с профессиональной заинтересованностью спросил:

— Тысяча, это ведь довольно высоко?

— Да, кажется, — ответил лейтенант Андерсон. — Вероятно, часть из них — это новые подразделения, и им хотят дать больше простора, чтобы выбросить парашютный десант. — И он с тревогой поглядел вверх сквозь маскировочную сетку.

Майору, конечно же, следовало наблюдать все это самому. Однако он смотрел совсем в другую сторону и, вытянув руку, сказал:

— Они обычно исходят из того, что нужно иметь минимум свободной площади, по крайней мере пять сотен ярдов с подветренной стороны; поэтому им придется начать сбрасывать десант примерно над серединой летного поля. Само собой, вам ясно, Дачмин, что на самом деле это неоправданная позиция…

Лейтенант Андерсон понял, что ему не дождаться окончания этого монолога, и робко заметил:

— Майор, бомбардировщики с юга!

Майор Макилмойл резко повернулся и оглушительно заорал:

— Порядок! Общая тревога! Я иду вниз. — Капитану Дачмину он сказал: — Ну, вот оно! Вам лучше оставаться здесь, наверху. Отсюда вы увидите все…

Потянув за цепочку, прикрепленную к погону, лейтенант Андерсон выудил из кармана рубашки свисток и быстро поднес к губам. На три его коротких свистка сразу отозвалась сирена. Ее воющий механический голос разносился из небольшого сарая у пристани на озере.

Тем временем игра на пальцах расстроилась, солдаты повскакивали, толкая друг друга, и бросились к своей полугусеничной машине, что стояла под штабелем. Натаниел Хикс спросил у лейтенанта Турк:

— Может, поднимемся наверх? Пожалуй, нам лучше убраться с дороги и не мешать им.

Теперь уже невозможно было усомниться в том, что приближались бомбардировщики. Внушительная армада, выстроенная уступами, развернулась по фронту и заняла весь южный сектор неба. Теперь их мерное продвижение вперед уже не было беззвучным — как только затихла сирена у озера, тяжелый рокот и слитный гул множества двигателей беспощадно ударил в уши. Задрожал воздух, затряслась земля, сомкнутые ряды самолетов, казалось, вот-вот затмят небеса. Среди этого величественного кортежа меж размашистых плоскостей крыльев то тут, то там возникал яркий отблеск на освещенном солнцем диске пропеллера. Натаниел Хикс схватил лейтенанта Турк за руку и потащил к другой стороне штабеля.

Майор Макилмойл, тяжело и неуклюже спускаясь по лестнице из сложенных уступами досок, помахал им.

— Если хотите что-нибудь увидать, — прокричал он, — то лезьте скорее сюда, наверх, на штабель. — В его взгляде снова мелькнуло удивление, и, все поняв, Натаниел Хикс выпустил руку лейтенанта Турк, которую он машинально удерживал в своей руке.

— Да, сэр, — согласился он. — Сейчас идем! — Он поднял глаза и сказал встревоженно: — Майор! Мне кажется, это истребители. Похоже, целыми группами, эскадрильи, одна над другой.

Майор Макилмойл резко повернул голову. На востоке появилось большое скопление темных точек, в строю четверками — два выше, два ниже.

— Да-да, вы правы, — подтвердил майор Макилмойл и заторопился прочь.

Поднимаясь по лестнице из сложенных досок, Натаниел Хикс сказал:

— Кажется, он заметил, что мы держались за руки. Постойте, а может быть, нам лучше продолжать в том же духе?

— Не возражаю, — согласилась лейтенант Турк, запыхавшись на крутом подъеме. — Кажется, лазить я не мастер.

Ступень у самого верха штабеля оказалась довольно высокой, и Турк в сомнении сказала:

— О, Боже! Да разве я влезу?

— Конечно, — ответил Натаниел Хикс. Он взобрался наверх. — Давайте руку.

Она протянула руку, и он ухватил ее за запястье. Она исхитрилась кое-как и поставила ногу в простой коричневой туфле на край верхней доски. Юбка задралась, комбинация соскользнула с согнутого колена, и открылась вся стройная нога, упруго опирающаяся на носочек туфли, тугой край нейлонового чулка, резинка с застежкой, натянувшийся пояс. Она тщетно пыталась опустить юбку свободной рукой. Натаниел Хикс резко потянул ее за руку и поставил рядом с собой. Несколько напряженно она вымолвила:

— Благодарю вас. Боюсь, получилось не слишком-то чинно.

Всю эту сцену, обернувшись, наблюдал капитан Дачмин. По выражению благодушного удовольствия на его лице Турк безошибочно поняла, что и ему тоже перепала возможность кое-что подглядеть. Она покраснела и смутилась еще больше.

Капитан Уайли, подняв голову, повернулся к востоку и, сощурив глаза, стал пристально всматриваться в даль.

— Да, они идут из Орландо, — сказал он. — Наши. Согласитесь, это впечатляет, Нат! Надо признать, эскадрильи очень прилично выдерживают строй. Однако заметно — они летят не слитной группой, а довольно свободно. Идут то ускоряясь, то отставая — ой, ой! Обрати внимание на нижнее звено, слева! Третий, тупица, заснул.

Казалось, небеса содрогались от грохота, и капитан вынужден был повысить голос.

Опасаясь, что ее сочтут жеманной дурой, которая торчит тут неизвестно зачем, лейтенант Турк решила, чего бы ей это ни стоило, преодолеть смущение.

— Что это за самолеты, капитан? — спросила она.

— Пятьдесят первые «мустанги», мэм, — пояснил капитан Уайли. — Мы их только что получили. — Его острый взгляд, окинув просторы, наполненные горячим золотистым воздухом, задержался на горах облаков на севере.

— Посмотрите! — сказал он. — Видите, там, на фоне облаков? Еще одна группа. Сорок седьмые. Держу пари, это из Таллахасси. Это группа Оззи, готов поспорить! Они пришли туда из Орландо…

— Господи! — воскликнул капитан Дачмин. — Посмотрите-ка, что я вижу? Если не ошибаюсь, вот оно, наконец-то, самое важное. Кажется, это сорок шестые — если, конечно, сорок шестые выглядят так, как я их себе представляю.

Капитану тоже пришлось повысить голос.

— Сколько бы их ни было, всегда кажется, что их слишком много, на самом деле! — прокричал он и прикрыл уши ладонями. — Я тоже считаю, что эти игрушки идут слишком низко. Не лучше ли нырнуть вниз, а?

Капитан Уайли, оглядевшись, заметил серьезно:

— Да нет, черт побери! Добрых пятьсот-шестьсот футов! Ничего себе! Они же разгружаются.

Казалось, прямо на штабель, в боевом строю «клином», неслись четыре транспортно-десантных самолета, внезапно появившиеся над зданиями базы за летным полем; и, на взгляд Натаниела Хикса, они действительно летели очень низко. Было видно, как за каждым самолетом быстро вырисовывается в пространстве как бы пунктирный след в виде падающих предметов, над которыми четко и быстро взрывными хлопками стали раскрываться парашюты. Рев двигателей четырех самолетов, заглушая мощный грохот бомбардировщиков, теперь находившихся прямо над ними, отчетливо разносился над озером Лейледж. Самолеты оставили за собой небосвод, заполненный спускающимися парашютами — фантастический снегопад, в который вносили разнообразие разноцветные шелка, обозначающие виды боевой техники.

— Обрати внимание, великолепное зрелище! — воскликнул капитан Уайли. — Можно сказать, как на картине! Слушай, я рад, что увидел это! Заставляет задуматься, Нат! — Он прищурился от удовольствия.

— А вот еще одна группа, — воскликнул капитан Дачмин. — Подходит с запада — прямо от солнца…

Натаниел Хикс заметил еще одну четверку самолетов, летящих в боевом строю «клином», но значительно выше тех, что шли на высоте тысячи футов, и, несомненно, наклонным курсом по отношению к ним, снова оставляя за собой след в виде падающих точек и хлопков раскрывающихся парашютов.

Там, над обширным полем аэродрома, первая группа, дрейфуя, медленно раскачивалась уже довольно низко над землей; и можно было рассмотреть фигурки людей, поворачивающихся и натягивающих стропы парашютов. Вот они начали приземляться, теряя равновесие и падая; огромные купола парашютов — некоторые уже сложились — тянулись за ними, и ветер относил их. Трудноразличимые в общем гуле донеслись свист и быстрые стрекочущие очереди пулеметного огня. С ревом, от которого содрогнулся штабель, из убежища вылетела полугусеничная машина с пригнувшимися на ней солдатами и, вывернув, помчалась, виляя, по песчаному полю.

— Как на самом деле, — сказал капитан Дачмин, — по-настоящему!

Вторая четверка транспортно-десантных самолетов, летящих на большой скорости в строю «клином» на одной высоте, уже исчезла за лесом на востоке, нырнув под приближающиеся истребители. Стараясь перекрыть их адский рев, капитан Дачмин кричал, дергая Натаниела Хикса за руку:

— Взгляни вверх! Вверх! Они вот-вот шлепнутся на нас, вот эти, последняя группа…

Натаниел Хикс посмотрел вверх.

Действительно, две-три дюжины раскрытых парашютов, казалось, повисли прямо над ними, казалось, очень высоко и совершенно неподвижно; парашютисты со снаряжением и оружием были четко различимы, хотя и в искаженной перспективе; розовощекие лица под нахлобученными на головы касками клонились, силясь заглянуть вниз, а тяжелые болтающиеся ботинки мешали им.

— Джим, — закричал Натаниел Хикс. — Они же падают прямо на нас! Лучше сойти со штабеля. Радости мало, если кто-то из них шмякнется о тебя! Давайте туда! — сказал он лейтенанту Турк. — Вниз, быстро!

Он перепрыгнул через спускающиеся уступами доски и подал лейтенанту руку.

Капитан Уайли, чье внимание было целиком поглощено пикирующими истребителями, внимательно поглядел наверх. Минуту он стоял не шевелясь.

— Нет, они вдут мимо, — решительно сказал он. — Здесь они не приземлятся. — Он кинул взгляд на взлетно-посадочную полосу. — Сукины дети, они шлепнутся как раз в эту лужу.

XIII

Полковник Росс произнес мысленно: «Все к лучшему, хоть скрыта суть того, что ныне зрим, от нас, и Мудрость Высшая свой путь таит во тьме от смертных глаз. Он часто Свой скрывает лик, нежданно возвращаясь вдруг. Его бойцу…»

Он удивился. Почему он вспомнил эти строки? Однако он не думал, что повинна тут чистая случайность. Его подсознание, когда ему (хотя он себе в этом отчета не отдавал) что-то требовалось, по-своему определяло, что именно ему требуется, и обращалось к прошлому, рылось в хламе памяти и смотрело, не отыщется ли там что-нибудь подходящее. Отыскав что-нибудь — если не то самое, так удобный заменитель, — подсознание выжидало первого затишья на уровне сознательного и тотчас предъявляло свою находку, чего бы она ни стоила.

Стоить находка могла, конечно, очень дорого — знай вы о ней. Вам предлагался ответ, но, к несчастью, вы, возможно, еще не получили задачи. Кроме того, ответ к вам поступал в форме, единственно приспособленной для подобной его передачи. В форме символа, образа, идеально отвечающего смыслу, которому полагалось стать вам понятным через безупречную логику, воплощенную в том, что две вещи, равные порознь третьей вещи, равны между собой. Опять-таки к несчастью, сознание не отличалось особой сообразительностью и оттого оказывалось неспособным вывести из большинства таких подсказок их предполагаемый неоценимый смысл. И теперь старый судья Шлихтер, ораторски указуя перстом на обитель Высшей Мудрости, на небеса, величаво продолжал греметь, а солнце давнего, давнего утра озарялопереплетенные судебные постановления, которыми были заполнены стеллажи, прятавшие стены душноватой комнаты, где юный Росс секретарствовал у судьи и готовился к экзамену, дающему право заниматься юридической практикой. Старый Росс зачарованно созерцал эту загадочную картину.

Полковник Росс обрадовался нежданному воспоминанию вовсе не из-за услуги, которую оно могло ему оказать. Не слишком сообразительное сознание никакого смысла не уловило и приняло воспоминание с полным спокойствием. Стоя в первом ряду штабных офицеров генерала Била, которые двумя шеренгами выстроились на воздвигнутой для начальства украшенной флагами трибуне, полковник Росс уже устал стоять, устал от бьющих в лицо предвечерних солнечных лучей. И тем не менее он отдыхал почти в любом смысле слова.

Широкое пространство вокруг временной трибуны было ритуально оставлено пустым и казалось заколдованным кругом, в который никто не мог вторгнуться, чтобы обременить его новыми заботами. До ближайших телефонов в командно-диспетчерском пункте было ярдов сто. И добрых пятьдесят ярдов отделяло его от машины с опущенным верхом, которая стояла на пандусе среди еще нескольких привилегированных автомобилей. Она принадлежала генералу, и Кора привезла на ней Сэл. Кора и Сэл сидели там рядом, и Кора, разумеется, время от времени заботливо всматривалась в мужа, но с такого расстояния она не могла напомнить ему, что в его возрасте не следует перегибать палку.

Полковник Росс стоял, ощущая свою безопасность, пока для него играли несколько оркестров, а, поскольку было решено, что для церемониального марша наиболее подходит песня военной авиации, музыка эта обладала ненавязчивой монотонностью. Не успевала она бодро удалиться вправо вверх по пандусу и оборваться, как уже вновь начинала звучать слева. Она приближалась издалека от линии ангаров, становилась все громче, надвигалась так, что по коже бежали мурашки: все громче ухали лихие барабаны и гремела воинственная полифония медных инструментов. В такт им маршировали пять тысяч человек, а за ними двигалась механизированная техника.

С полным равнодушием полковник Росс заметил, что маршировка оказалась куда лучше, чем он ожидал. Добрая половина подразделений состояла из тех, кто работал в мастерских, в ангарах, в канцеляриях. Остальные были тактическими подразделениями разных родов войск. Но тактические подразделения в АБДИПе использовали для решения полевых проблем, которые решало управление разработки вопросов взаимодействия воздушных и наземных сил, а потому эти подразделения занимались строевой подготовкой в сомкнутом строю не чаще, чем нормальная квартирмейстерская рота.

Полковник Росс заметил также, хотя и не столь равнодушно, поскольку от их рева голова шла кругом, что величественный воздушный парад Деда — прибывшие на маневры самолеты — точно следует своему сложному расписанию, о чем Дед, стоявший во главе первого ряда, тут же и напомнил, подмигивая и кивая на южную и восточную часть горизонта. Группы истребителей возникли в поле зрения точно в тот момент, когда над ними, воя, проходил головной бомбардировщик, и Дед от радости утратил власть над собой: полностью сметая царивший на трибуне декорум, он вскинул руку и показал полковнику Россу победное кольцо, сложенное из большого и указательного пальцев.

Перед полковником Россом в двух шагах впереди стояли генерал Бил и генерал Николс с ординарцами справа и слева, — стояли так, будто дни Вест-Пойнта не были отдалены от них многими годами службы в военной авиации. Вздернув подбородки, держась очень прямо, они, как положено принимающим смотр генералам, свято хранили на лицах неугасающее предвкушение и свежий интерес все время, пока сквозь музыку оркестра и рев самолетов вновь и вновь доносились рявкающие команды, вновь и вновь резко опускались приближающиеся флажки и в синхронной вспышке меняющегося цвета ряды профилей резко поворачивались вправо.

Полковник Росс не сомневался, что тут все были по-своему счастливы: генералы, как фокус этого традиционного, отработанного до мельчайших деталей церемониала, получали порцию одного из наименее приедающихся человеческих удовольствий; марширующие после своего «равнение напра-во!» и прохода перед трибуной испытывали облегчение (в тот момент наивысшее из возможных удовольствий) от сознания, что малоприятный ритуал для них уже почти позади; зрители же вкушали приобщение к доблести и мужеству, к войне, облаченной в беззаветную верность долгу «Хора солдат» из «Фауста», наслаждались желанной передышкой от будничной войны, суточных норм продовольствия, определения категорий призывников и скудного пайка новостей, тем более что он, как обнаруживали многие и многие, фальсифицировался изъятием всех событий, знать о которых им было нежелательно, и добавлением обилия полуправд, в которые, как считалось, им было полезно верить.

Полковник Росс тоже был по-своему счастлив. Он наслаждался, что на час, а то и больше его оставили в покое. Здесь ничто не требовало его внимания. Время от времени перенося тяжесть с одной ноги на другую, полковник Росс мирно, лишь с легкой меланхолией созерцал живой, говорящий образ судьи Шлихтера, вот уже четверть века спящего в могиле.

В те дни, когда юный Росс благодаря удачному стечению обстоятельств (в сочетании, не отрицал он, с целеустремленным трудолюбием и неплохим интеллектом) получил возможность поработать у судьи Шлихтера, тот, уже в годах, держался с привычной величественностью, которая сквозила в любой мелочи. Речения судьи Шлихтера (другого слова для этого не подбиралось) не могли не ошеломить молодого человека, который бросил школу — особенно если он сожалел, что ее бросил, — и в двадцать лет твердо вознамерился возместить потери, на которые так легкомысленно обрек себя в шестнадцать. Лексические запасы судьи Шлихтера были столь огромны, что ему редко не удавалось подобрать длинное слово взамен короткого, каким обходятся обыкновенные люди. И эрудиция его не ограничивалась узкими пределами юриспруденции. Он ознакомился со всеми лучшими человеческими мыслями и словами и свободно, без малейшей запинки, ими оперировал. Юный Росс составил тайный список авторов, о которых следовало разузнать, и книги, которые следовало взять в библиотеке. На судью он взирал с почтительным благоговением.

Длилось это, без сомнения, несколько месяцев, но, пожалуй, лишь несколько, ибо юноша был наблюдателен и умел делать выводы. Немного освоившись в юридической среде, он не мог не заметить, что сливки местной адвокатуры хотя и покорно выслушивали округленные периоды старика Шлихтера, но без всякого почтения. Они не упивались тем, как он потчевал их Мильтоном или с ухватками провинциального актера декламировал двадцать строк Шекспира, а то и стихи Уитьера или Лонгфелло, уже более полувека назад навязшие у всех на зубах. Естественно, наступило время, когда при первых признаках того, что судья вот-вот Даст волю красноречию, юный Росс начинал испытывать невыразимые муки. Он заранее видел нарочито внушительную позу, слышал комично рокочущий голос; он со стыдом предвосхищал, как зрители в зале будут с насмешливой покорностью судьбе исподтишка возводить глаза к потолку, как обвинитель и защитник будут, прикрывшись ладонью, обмениваться нетерпеливыми, ироничными замечаниями. Неужто судья не догадывался, что над ним смеются — над старым напыщенным краснобаем.

Тут-то и крылась загадка. Ум судьи Шлихтера был, выражаясь на жаргоне того времени, как стальной капкан. Наклоняясь в судейском кресле, внимательно слушая у себя в приемной, он ничего не упускал, ничего не забывал, и никому не удавалось его провести. Ложь он чуял за милю. Две-три минуты мастерского допроса — и он уже с наслаждением обличал мошенника неосторожными устами самого же мошенника. Когда честолюбивые молодые обвинители или защитники, несколько дней усердно затемнявшие вопрос, наконец кончали свои речи, старик Шлихтер, подводя итоги, заглядывал в свои заметки и за десять минут отметал все искусно приплетенные к делу посторонние моменты. Он извлекал на свет потерянную было суть, он логично и стройно суммировал судебное разбирательство, и все передержки, все передергивания той или другой стороны становились ясными как день, и чаще всего присяжным не было никакой реальной нужды удаляться на совещание.

Так жаль, что с не меньшей охотой судья Шлихтер прерывал речь обвинителя или защитника, чтобы пророкотать: «Жизнь реальна! Жизнь серьезна! Не могила цель ее!» Или ошарашивал всех, властно осведомляясь у подсудимого, как справедливость у других он мнит сыскать, коль сам себя он предает злым языкам и дням страданий и забот? Что сталось со стальным капканом его ума? Что сталось с человеком, которого никто не мог провести?

А действительно — что?

Полковник Росс, вернувшись в настоящее, уловил, что вокруг него все вдруг неуловимо подобралось и подтянулось. Он скосил глаза влево и успел увидеть за разрывом в марширующих рядах приближающийся знаменный взвод. Полковник Росс тоже умеренно подобрался и встал поровнее в ряду штабных. Генерал Бил и генерал Николс синхронно поднесли ладонь к козырьку, показав идеально бравую четкость. Полковник Росс тоже поднес ладонь к козырьку, хотя не столь браво и четко.

Он узнал флаг батальона ЖВС и не удивился, когда секунду спустя с зрительских трибун, где волной поднимались фигуры и совлекались головные уборы, донеслись быстрые одобрительные хлопки. Перед ним генерал Николс, еле шевеля губами, чуть улыбнулся и что-то сказал генералу Билу, а тот чуть улыбнулся и, еле шевеля губами, что-то ответил. Мимо в полном одиночестве впереди роты, неподвижно держа руку у фуражки, маршировала курносенькая лейтенантша, которая накануне предложила устроить особую комнату для медицинского осмотра.

— Ну и война! — сказал полковник Росс.

Рядом с ним майор Тайтем недоуменно прошептал:

— Простите, сэр?

Полковник Росс покачал головой и позволил своим мыслям вернуться к старику Шлихтеру в тот момент, когда он выставлял себя ослом в глазах холодноглазого более молодого мира, который, как мог бы выразиться сам судья Шлихтер, не знал Иосифа.

Разумеется, судья Шлихтер оказался далеким от совершенства и в других отношениях. Но эти его слабости раскрывались не так быстро, и, чтобы обнаружить их, потребовалось несколько лет лояльности и умения молчать. Открытия юного Росса не повлияли ни на его лояльность, ни на умение молчать, но они его смущали. Нравственные качества судьи Шлихтера, как и его умственные способности, за которые ему, пусть и с трудом, извиняли его утомительную напыщенность, ценились очень высоко и пользовались всеобщим уважением. Причем во многом вполне заслуженно. Профессиональная честность судьи Шлихтера была абсолютной. Он был неподкупен. В любых денежных делах он был сама щепетильность. Частная жизнь судьи не таила грязных и не столь уж редких секретов, которые в лучшем случае связаны с женщинами, но порой под влиянием старческих извращенных потребностей и с маленькими девочками или мальчиками.

Секретарь судьи, наивно полагая, что таким обязан быть всякий человек, занимающий высокое положение, принимал эти добродетели и порядочность как нечто само собой разумеющееся. Он веровал, что судья должен заслуживать уважение, с каким на него смотрели люди, не частично, а во всем. Юному Россу не нравилось растущее в нем убеждение, что он мог бы порассказать (хотя, конечно, никогда этого не сделает!), если бы захотел (но он не хотел!) о судье Шлихтере «много чего».

В этом с ним вполне согласилась бы чопорная, лелеющая свою благочинность община. Старик Шлихтер усердно посещал церковь, был одним из столпов своего прихода и даже публично продемонстрировал несгибаемую принципиальность, благочестие и праведный образ мыслей, наотрез отказавшись выслушать показания свидетеля, который, когда ему предложили поклясться на Библии, с презрением объявил, что это полная чушь и он не верит ни в Бога, ни в загробную жизнь.

Но, слушая мнения, которые судья Шлихтер высказывал в частных разговорах, вы убеждались, что в целом он вполне разделяет такую точку зрения. Любимые цитаты судьи черпались из Библии, многие другие словно бы тоже постулировали Творца и жизнь вечную, но для себя судья Шлихтер в лучшем случае оставлял все эти вопросы открытыми. Казалось, он считал основные христианские догмы совместимыми с истиной и логикой, но в доктрины лютеранства, которые публично исповедовал по воскресеньям, как и в доктрины любой другой церкви, он категорически не верил. А только делал вид, будто верит.

Узнав об этом неверии, община, вероятно, не просто ужаснулась бы, но уже нисколько не удивилась бы, проведав, что судья в своем обмане заходит даже дальше. Ведь он, кроме того, делал вид, будто не употребляет алкогольные напитки. А в глубине его сейфа прятались бутылки с тем, что судья именовал «бальзамом здоровья» — возможно, открещиваясь таким способом от «выпивки» или «спиртного». Он любил опрокинуть рюмочку либо в одиночестве, либо с двумя-тремя надежными старыми друзьями. Предавался судья этому удовольствию всегда умеренно. Лишней рюмочки не опрокидывал никогда, да и вообще извлекал бутылку из сейфа не так уж часто. Но тайные возлияния плохо гармонировали с бескомпромиссным ратованием за трезвость на людях.

То, как это смущало незрелое сознание юного секретаря, теперь, естественно, вызывало лишь улыбку. Но и тогда юный Росс вовсе не испытывал нравственного потрясения, с каким бесхитростный крестьянский паренек открывает для себя, что существует безверие и что люди тайком попивают виски. В армии он успел убедиться, что большинство никакого значения религии не придает и что большинство не упустит ни единого случая выпить. Смущала его простая и неопровержимая истина: если бы судья Шлихтер не лицемерил и не предавался бы тишком этим страстишкам, он был бы лучшим человеком, чем лицемерящий судья Шлихтер.

Судья Шлихтер сам прекрасно это сознавал — недаром же он так часто повторял: «Власть — это бич, ум легок, как пушок, муж честный — лучшее, что создал Бог». Так почему же он предпочитал практиковать такую ложь? Юный Росс не знал ответа. Старик Шлихтер положил на одну чашу весов то, что ему давало лицемерие, а на другую — то, что он мог надеяться получить от честности. И махнул рукой на честность. У него просто не хватило духа быть честным.

Старый Росс, полковник Росс, очнулся от своих мыслей. Все они на трибуне вздрогнули, даже подпрыгнули, и генерал Бил с генералом Николсом тоже. Затем все они, разумеется, поняли, в чем причина. Транспортные самолеты. Их дальний гул заглушался ревом больших бомбардировщиков. Они появились точно по расписанию. И, черт подери, шли почти на бреющем полете, сотрясая базу своим громом! Головы оборачивались. Генерал Бил не удержался и поглядел вокруг. На миг создалось впечатление, что они проходят над крышей казармы всего в сантиметре. Казалось даже, что можно протянуть руку вверх и прикоснуться к ним. Миг спустя вы убеждались, что это иллюзия, потому что в третий миг они уже плыли у вас над головой, хоть и разрывая ваши барабанные перепонки дикой какофонией звуков, но, во всяком случае, на высоте не меньше нескольких сотен футов. Полковник Росс увидел в нижней части фюзеляжей темные провалы открытых люков. Они и их огромные тени неслись над летным полем, а позади них, словно экскременты их стальных цилиндрических кишок, кувыркаясь, сыпались парашютисты.

Полковник Росс перенес утомительную тяжесть своего тела с левой ноги, пальцы которой свела судорога, на правую и пошевелил сведенными пальцами в надежде, что судорога исчезнет. Он слышал стук своего заблудшего сердца, которое вернулось на законное место, но все еще не оправилось от ужаса, заставившего его подпрыгнуть, когда жуткий взорвавшийся рев новых двигателей, приближавшихся слишком низко, приближавшихся слишком быстро, сокрушительно ворвался в его неприготовившиеся уши, внушая его трепещущему мозгу, что он, конечно, уже мертвец. Екали другие сердца столь же мучительно, трепетал ли так же чей-то другой мозг, он не знал, но думал, что вряд ли. Он был здесь самым старым, а у стариков нервы позорно слабы.

Полковник Росс втянул воздух и бесшумно выпустил его. Он испытывал унизительный стыд за себя, за старика Шлихтера, за все человечество. Нет храбреца, который в какой-то момент — или под конец — не оказался бы трусом, отчасти или целиком. И нет мудреца, который одновременно не был бы отпетым дураком, если бы только знать, где искать. И нет хорошего человека, в котором не нашлось бы хоть какой-нибудь низкой черты. С этим приходилось мириться. Ведь тут один из пределов человеческого дерзания, одна из тех границ возможного, в точном определении которых, по убеждению генерала Николса, и заключалась проблема, — генерала Николса, чей аскетический вид говорил об избавлении от всех юношеских иллюзий, а взгляд был сурово устремлен на Здесь и Сейчас. Если не знать, где проходят эти границы, как можно быть уверенным, что ты не трудишься вне их? А если ты трудишься вне их, то труд твой тщетен. Бесполезно действовать исходя из предпосылки, что люди станут для твоих целей тем, чем они по натуре своей стать не могут. Столь же неумно было бы оседлать бурю и обольщаться мыслью, что буря будет исполнять твои приказы.

Генерал Николс был поистине мудр и юн, если четко держал все это в уме. И с тем же успехом приходилось принять и другую не слишком удовлетворительную идею: пусть мудрость и лучше жемчуга, но сводится к такой малости, что вся исчерпывается четырьмя-пятью набившими оскомину банальностями, а назначение ее — не приобщать вас к сокровенному, трудно постижимому, но к очевидностям, понятным любому дураку.

Из этого еще не следовало, будто генерал Николс знает все ответы. То есть — пока не следовало. Неизбежно требовалась некоторая отсрочка, чтобы он прошел через период покоя, святой безмятежности, даруемой последним откровением, которое покажет ему, что путь этот верен, что обнаружен еще один краеугольный камень великого строения и что вся тайна его лежит на этом пути и уже почти достижима. Отбросив все лишнее (чем и произвел такое впечатление на полковника Росса), избрав трудную дорогу без иллюзий, он прозорливо ограничил возможное по обеим ее сторонам. И понадобится еще время, чтобы установить, какая сторона осталась открытой и где ее необходимо ограничить. Ценные сведения о том, сколько можно извлечь из других людей и сколько можно извлечь из обстоятельств, ему, возможно, придется пополнить сведениями о том, сколько можно извлечь из него самого. И скорее всего, окажется, что это куда меньше, чем он ожидал.

Он — генерал Николс, полковник Росс, судья Шлихтер, любой человек — неизбежно должен найти меньше, чем ожидает, поскольку к тому времени сам уже станет меньше, чем был. Капля точит камень. Осадок усталости, крохотный избыток перенапряжения каждого прожитого дня, от которых никакой отдых не избавляет, накапливают тяжесть в сознании точно так же, как накапливаются соли в организме. Энергично тешась иллюзией что-то обрести, берешься видеть и испытывать, а это губительный процесс. Видишь ложь за ложью, выучиваешься не верить одной сказочке за другой — да туда им и дорога, разве не так? А если не так? Когда доведешь расчет до конца, что при большом упорстве и усердии все-таки возможно, когда уберешь весь хлам и мусор, укрывшие истинную природу вещей, когда между тобой и ею не останется ни единой лжи, ни единой сказочки, что ты будешь делать тогда? Ты получил то, ради чего трудился, — вот оно, очищенное, открытое для обозрения, а ты унываешь!

Уныние недостойно мужчины. Мужчина должен воспрянуть духом и сделать что возможно с тем, что есть у него в распоряжении. Если то, до чего он с таким упорством добирался, теперь грозит парализовать его, неужто разумное существо не воспротивится? Если разум тебя предает, не находя смысла, если сердце тебя предает, не находя цели, тогда должна восстать и взяться за дело упрямая, неколебимая воля. Смысл должен быть найден, цель должна быть поставлена. Неужели это так уж много?

Нет и нет. Открытие не ново. Лучшие умы на протяжении шестидесяти веков искали, что тут можно предпринять, и результаты их поисков, их полезные намеки, их здравые советы, горячо рекомендованные ими пути и способы открывают перед тобой широкий выбор. Тебе остается только подыскать что-нибудь наиболее отвечающее твоему вкусу и характеру. Узнав же, что нечто позволит тебе остаться на плаву, поможет играть в человека, ты можешь ободриться. Твоя нужда сама отыщет то, что тебе требуется, и приспособит его для тебя и сумеет тебя поддержать, когда те, кому требуется нечто иное или кажется, будто им ничего не требуется, начнут спрашивать, не свихнулся ли ты.

Жизнь, как согласился бы судья Шлихтер, подобна жалостной исповеди неудачника, очень запутанной, начинающейся неизвестно с чего, не имеющей конца, неясной по теме, сбивчивой в событиях. Кое-что ты видишь сам, и хотя в лучшем случае это самая малость, по ней ты способен воссоздать общую картину, ибо кусочек этот всегда хорошо сочетается с тем, что, по их словам, видят другие люди.

Злосчастные жертвы жаловались на свое злосчастье. Тот, кто сворачивал на якобы легкий путь, обнаруживал, что путь этот тут же становился тяжким. Простодушные искатели, не обладая всем необходимым, никак не могли добраться до искомого. Самодовольные с гордостью объявляли свои мишени и промахивались, лишенные даже утешительного сознания, что почти никто не задерживался поглядеть, попадут они или нет, да и тем это было все безразлично. Любые общие положения, любые благие намерения находят комические опровержения в описанных или зримых велениях судьбы, когда молодые умирают, а старые вступают в брак, когда мужественное терпение убеждается, что поезд уже ушел, а добрые самаритяне, подошедши, оказываются в ловушке и теряют собственную последнюю рубашку, — находят их в бесчисленных ежедневных событиях среди толчеи неиссякаемого потока свиней гадаринских, по чьему-то капризу одержимых, но заведомо ни в чем не повинных (ведь как может свинья быть виновной или грешной?), на их пути к назначенному обрыву. Эта горестная, а нередко и трогательная история о несчастьях и неудачах полна повторений и неимоверно затянута, а что она доказывает? Ну-ка, пусть кто-нибудь попробует доискаться до этого!

Пользуясь словами Великого, хотя, быть может, и не слишком Хорошего человека, старик Шлихтер отвечал с рокочущей благочестивостью и благородными жестами:

Полковник Росс стоял, испытывая ноющую боль во всем теле, оглушенный: мимо проезжали не то грузовики, не то орудия, не то что-то еще, и солдаты на них сидели в нелепых, скованных позах, поднимая скрещенные руки. Он начал перебирать в памяти кое-какие недавние случайные добавления к разладу, к непостижимой гармонии.

По чьей-то глупости свалившийся на шоссе фюзеляж «тарфу тесси» в смраде разлагающейся крови. Лейтенанта — как бишь ее там… а, Турк!.. — рвет в бумажный пакет в самолете, который чуть не разбился с ними всеми. Сэл, выблевавшая на пол столовой початую бутылку виски вместе с чем-то съеденным. И «Оканара сан», раскрытая на «О том о сем рассказывает Арт Буллен». Сквозь жаркую темноту вечера до него донеслись пьяные голоса, распевающие в освещенном отеле, и он поднялся на ноги. Двое нахальных юнцов-лейтенантов произносят наглые речи, выдавая себя, да и являясь двумя отвратными и единственными защитниками человеческого достоинства.

Со словами: «Не хочу, чтобы ты был мрачным» — Кора ласково обволакивает его привычным теплом. Угрюмые черные лица, своей обескураженной настойчивостью столь отвечающие старой роли униженных и предаваемых, маячили перед ним в праведном возмущении — по необходимости, тщетном. Полковник Вудман, от которого и через письменный стол разит виски, бессмысленная словесная перепалка — и десять часов до того, как он сунет в рот ствол пистолета. Пока полковник Моубри мягко похваливает его и мягко ему пеняет, Бенни, юный Марс в человечьем облике, равнодушно отводит жесткий пустой взгляд и горбит сильное, иссеченное шрамами тело, созерцая аэрофотографию Максуэлловского аэродрома. Нюд в воздухе без сучка без задоринки ведет отличную, крепкую, хотя и тяжеловатую для малых высот сучку под названием «тандер-болт», улыбается, как титан, прикосновением к Матери-Земле обновивший свою силу. Нюд краем глаза замечает приближающийся кончик крыла лихо пилотируемого П-38 и, преобразившись в генерала, обставляет самого лучшего из своих командующих группами, принуждает своего занервничавшего неудавшегося убийцу наложить в штаны от страха.

Капитан Коллинз говорит ровным голосом о своей дуре девчонке: «…но не настолько особая»; а капитан Хикс, всячески выражая озабоченную откровенность, говорит: «Просто я чувствую, сэр, что может получиться очень хорошо». Ссутуленный артритом Люк Ходен бредет вперед, не замедляя шага, не валяя дурака с нелояльностью; а Джонни Сирс говорит быстро: «Легче не допускать людей, чем вышвыривать их». Бедный дряхлый Дед, безмозглое диво, удрученно останавливаясь, никуда быстро не добираясь, расхаживает по своему кабинету. Генерал Николс, такой мудрый, такой юный, роняет из красиво очерченных уст спокойное слово: «Мы все равно должны это сделать».

Покачивая головой, полковник Росс начал было: «Это учит нас…», но его прервал нежданный Звук. Совсем новый, прорвавшийся сквозь музыку последнего оркестра и гул самолетов, еще проходящих над аэродромом. Он донесся издали, полковник Росс не сразу распознал в нем нарастающее крещендо сирены, где-то у озера.

Когда он последний раз рассеянно взглянул в ту сторону, занятый своими мыслями, в воздухе рябило от парашютов и парашютистов, в затяжном прыжке валящихся с транспортных самолетов. Но теперь они как будто уже все приземлились. На таком расстоянии полковник Росс ничего не различал, но сирена у озера продолжала надрываться, и это уже никак не могло быть условленным сигналом-предостережением. Полностью очнувшись, он с напряженным вниманием взглянул вдоль шеренги штабных офицеров. Голова майора Сирса тоже повернулась, и их взгляды встретились.

Губы майора Сирса зашевелились, он что-то сказал. Потом попятился, нагнулся, уперся ладонью в доски трибуны и легко соскочил вниз. Едва коснувшись подошвами земли, он побежал в сторону навеса за командно-диспетчерским пунктом, где на случай чрезвычайных происшествий аварийная машина, санитарная машина и две пожарные машины ждали в постоянной готовности.

XIV

У Натаниела Хикса не было времени пересчитать падающих парашютистов, но его глаза, внимательно следя за происходящим, инстинктивно оценили масштаб катастрофы, свидетелем которой ему, возможно, предстояло стать. Он прикинул, что на последнем самолете десантников было тридцать с лишним — пожалуй, три дюжины.

Тем временем он несколько секунд был поглощен незначимыми, но неотложными действиями, требовавшими от него внимания, чтобы благополучно спуститься со штабеля. Лейтенант Турк судорожно держалась за руку, которую он протянул ей. Она, несомненно, нуждалась в опоре, а потому он задерживался на каждом высоком уступе и напрягал мышцы, помогая ей спрыгнуть. Капитан Уайли и капитан Дачмин опередили их.

Капитан Андерсон, видимо сидевший за столиком своего «командного пункта», выбрался из-под камуфляжного навеса и застыл не то в растерянности, не то в нерешительности. Капитан Уайли положил ему на плечо руку и поднял большой палец другой руки.

— Вот что, друг, — сказал он быстро, но без возбуждения, — некоторые из них попадают в озеро. А спасательных жилетов я на них не вижу. Так что отправляйтесь туда на катере, если он у вас есть. В такой сбруе они, по-моему, много не проплывут…

Лейтенант Андерсон сказал черному сержанту, который вышел вместе с ним:

— Бегом! Включи сирену! — А капитану Уайли он сказал: — У нас тут полевой телефон. Позвоню на командный пункт…

— К черту! — сказал капитан Уайли. — Они-то что могут сделать? Есть у вас катер?

Обогнув угол штабеля, Натаниел Хикс обнаружил, что висящие в воздухе парашютисты, хотя все прыгнули с одного самолета, спускаются двумя группами, одна заметно ниже другой и обе растянувшись по горизонтали, словно разбросанные небрежной рукой сеятеля. Уже не казалось, будто все они висят тесной кучей и все спускаются прямо на штабель. При изменении перспективы стало ясно, что парашютисты нижней группы, во всяком случае большая их часть, до штабеля не дотянут. Первые парашюты на ближнем конце широкой дуги уже почти достигли места очень удобного для приземления — дерна и песчаных проплешин внутри обороняемого сектора, за огневыми сооружениями по его периметру, который короткими очередями холостых патронов не слишком убедительно отражал «атаку» десантников с другого самолета, которые тоже не слишком убедительными короткими перебежками двигались от середины летного поля.

На появление противника с тыла обороняющиеся прореагировали восторженно. Десантник опустился почти прямо на стрелковую ячейку, и его тут же окружили фигуры, выскочившие из-под камуфляжной сетки. Опустились еще два, потом еще два. По всему сектору раздавались крики, из окопов для стрельбы лежа, из щелей-убежищ возбужденно выпрыгивали фигуры с автоматами и скопищем кидались к катающимся по земле десантникам и оседающим парашютным куполам, явно намереваясь взять их в плен.

В некотором отдалении безошибочно узнаваемый майор Макилмойл ревел как бык: мешая ругань с предостережениями, он старался остановить массовую вылазку, ведь атакуют их, они находятся под огнем, они открылись… Да ложитесь же, чтоб вас! Хватит одного-двух, так их растак!

В воздухе еще оставались парашютисты — несколько из первой группы и вся вторая. Но теперь уже не казалось, будто они висят неподвижно или спускаются, но медленно-медленно. Широко развернувшись в боковом скольжении, вторая группа прошла над штабелем на довольно большой высоте под углом, который словно удлинялся с ускорением движения — теперь даже Натаниел Хикс не сомневался, где они опустятся. А ниже их под углом, который по контрасту выглядел много круче, быстро приземлялись остатки первой группы — один за другим, все ближе и ближе к штабелю, а последний летел прямо на него. Натаниел Хикс с изумлением обнаружил, что спуск на парашюте совсем не то, что ему казалось прежде. Отнюдь не парение, а падение камнем, только чуть приторможенное, и о землю парашютист ударяется почти так же сильно, как человек, который спрыгнул без парашюта, например, с высокого штабеля досок.

Парализованный страхом, Натаниел Хикс тупо смотрел, как прямо перед ним еще за штабелем, но почти касаясь верхнего слоя досок, раскачивается плотное тело в мешковатом обмундировании: чуть подогнутые колени и большие сапоги крепко прижаты, голова в шлеме наклонена, вскинутые вверх руки сжимают стропы. Фигура падала, как камень и упала на камень. На широкую новую, еще ни разу не использованную взлетную полосу из бетона — искусственного камня.

Десантник летел спиной к ветру, и, когда подошвы его сапог ударились о бетон, Натаниел Хикс видел его именно со спины. Подогнутые колени его не удержали, он запрокинулся, наклонился на бок и заскользил по земле, бессильно раскинув руки. Сжатые кулаки выбирали слабину строп, внезапно утративших тугую натянутость, однако парашют, который было задергался, начиная обмякать, едва его купол опрокинулся и коснулся бетона, вдруг наполнился ветром. Теперь наклонное скользящее туловище с глухим стуком ударилось боком и плечом о землю. У десантника вырвалось бессловесное восклицание — полувопль, полустон. Видимо, ремень у него под подбородком ослабел: во всяком случае, шлем слетел с его головы и мелодично зазвенел, катясь по бетону. Надутый ветром парашют повернулся как парус, туго натянул стропы и потащил свой груз по взлетной полосе.

Глаза Натаниела Хикса, прикованные к этому жутковатому зрелищу прямо впереди, тем не менее рассеянно вбирали панораму, на фоне которой парашют волочил десантника по бетону. А фоном служил мирный водный голубой простор за широкой белой полосой бетона и рыжей полосой песка у кромки озера. И на этом фоне появилась — в нестерпимой детализации одновременно разворачивающихся событий — последняя группа парашютистов, совсем низко и уже в порядочном отдалении, ярдах в ста от берега. Подвешенные фигуры неслись над самой водой, и все же момент соприкосновения с ней оттягивался, словно им никак не удавалось достичь ее поверхности.

В это мгновение не то три, не то четыре парашюта изменили характер движения и чуть поднялись, надуваясь, сталкиваясь с другими. И тут же стало ясно почему: они освободились от висевших на них людей, которые, видимо, отстегнулись и упали в воду первыми среди тучи брызг. И скрылись из виду еще до того, как взметнувшиеся волны снова упали в озеро. Чуть дальше те, кто не отстегнулся, тоже ударялись о воду, пропахивали борозды пены, исчезали под ней. Букет парашютов опрокинулся, мгновенно намок и ушел под воду. На протяжении нескончаемо жуткой минуты на воде и под ее поверхностью барахтались тела.

У лодочного сарая выла сирена. Натаниел Хикс почувствовал, как сжалось его горло, заглатывая воздух, а затем сжалось еще больше, словно чтобы использовать этот воздух для крика. Но крик не вырвался. Его глазные яблоки пронизывала боль, как от слишком яркого света — может быть, из-за перенапряжения глазных мышц при непроизвольной попытке сфокусировать взгляд в двух разных направлениях одновременно. Боль в глазах усугубляла невыносимое давление, которому они подвергали сознание, требуя невозможного дробления на миги, на достаточное число мигов (по мигу на одно восприятие), чтобы объять хаотические секунды мелькания над озером и на его поверхности, внезапно возникшего, внезапно разом прекратившегося.

А десантник, которого тащило по земле, хрипло кричал от боли, но его крики терялись в воплях сирены, набирающих пронзительность, то понижающихся, то вновь устремляющихся вверх. Он с исступленным отчаянием пытался замедлить свое мучительное скольжение по жесткой неровной поверхности бетона. Его скрюченные пальцы ухватили край купола, вцепились в стену шелка впереди, приминая ее, подсовывая под грудь. Парашют сотрясала дрожь, и внезапно он осел, стропы обвисли, тяжелые волны складок разом улеглись, наполовину прикрыв распростертого человека, замершего в неподвижности.

Капитан Уайли сказал:

— Это опасно? — Он распрямился. Натаниел Хикс вдруг осознал, что не заметил, когда именно капитан Уайли присел на корточки, и на него нахлынуло изумление: в этом действии он смутно уловил проявление чудесного инстинкта. Экономия движения: подавив в совокупности все бессмысленные импульсы, порожденные растерянностью и волнением, капитан Уайли хладнокровно скорчился, чтобы поточнее оценить ситуацию. Не предпринимая ничего, он сосредоточенно наблюдал, пока это все как-то образуется и подскажет ему, что следует предпринять.

Занимаясь наблюдениями, капитан Уайли зачерпнул горсть песка и небрежно подкинул его на ладони, так что он осыпался сквозь пальцы. Выпрямившись, он бросил оставшийся песок, обтер ладонь и зашагал к десантнику на взлетной полосе. Натаниел Хикс обернулся и увидел, что на нижнем ярусе штабеля сидит лейтенант Турк. Губы у нее были плотно сжаты, и он заметил, что у нее дрожат не только кисти, но и плечи. Он сказал:

— Где капитан Дачмин?

Лейтенант Турк поднялась с досок и сказала:

— Побежал туда… К пристани… То есть если это пристань. — Она поглядела вслед капитану Уайли и сделала два-три шага. Нахмурившись, она сказала: — Он не должен его трогать. Его надо оставить лежать. У него сломана нога, одна нога, если не обе…

— Откуда вы знаете? — сказал Натаниел Хикс.

Она глубоко вздохнула.

— Я знаю множество бесполезных вещей, — сказала она. — Набралась всяких гнетущих сведений. Я ведь собиралась стать врачом. Но вместо этого вышла замуж. За врача. И имею представление об анатомии. Ноги всегда сгибаются назад. Не вперед и не вбок. — Она улыбнулась ему болезненной улыбкой. — Да, я была библиотекаршей, — сказала она. — До и после. Кроме того, я могу работать на телефонном коммутаторе и доить коров: запомните, а вдруг понадобится! — Она поглядела мимо него на берег озера. — Как обычно, я, пожалуй, немного не на месте. Так идемте? — И она пошла впереди, увязая в песке.

Поглядев туда же, Натаниел Хикс увидел увеличивающуюся толпу, вереницы фигур, пересекающих в отдалении взлетную полосу. Сирена умолкла, и он осознал, что у него за спиной уже не стреляют — очевидно, псевдобой был забыт. На берегу неподалеку стремительно раздевались саперы-негры. Около десятка их стягивали через голову рубашки, торопливо наклонялись, расшнуровывая ботинки. Несколько голых уже шумно попрыгали в воду. Они вынырнули совсем близко от берега и более или менее энергично поплыли, не слишком представляя себе, по направлению к чему, как заключил Натаниел Хикс. Заметно левее от них он увидел — или ему почудилось — что-то напоминавшее светлую ткань намокшего парашюта либо двух. Или так ему казалось. Ни голов, ни какого-либо движения там он не различил.

Пока Натаниел Хикс смотрел на озеро, от смотрящих туда же скучившихся людей отделился капитан Дачмин. Его крупная фигура пересекла полосу песка, выбралась на бетон и двинулась к ним, следом за своей длинной тенью.

— Спасательный катер сегодня вышел из строя, — сказал капитан Дачмин. — Жаль, верно? А купальщики эти вряд ли куда-нибудь доберутся. Лучше бы кто-нибудь скомандовал им вылезти на берег, пока они сами не утонули.

— Только не я, — сказал Натаниел Хикс.

— Я, собственно, думал про лейтенанта, про Андерсона. Сгодился бы и наш добрый майор Макилмойл. Я ведь только наблюдатель. И поставил их в известность. Старший сержант, великолепная черная образина по фамилии Роджерс, взял на себя команду. Едва стало ясно, что я приказов отдавать не собираюсь, он кое-какие отдал. Еще один пострадавший?

Капитан Уайли стоял на коленях рядом с десантником на взлетной полосе и расстегивал пряжки у него на груди. Лейтенант Турк сказала:

— Ножные обхваты я бы не стала трогать, капитан…

— Сейчас достану его нож, — сказал капитан Уайли, — и просто перережу стропы. Избавим его от парашюта…

— Да-да. Прекрасно. И накроем его им. Ведь должны же прислать врачей, правда? Есть у него индивидуальный пакет? Можно до него добраться так, чтобы его не потревожить?

Из-за угла штабеля рысцой выскочили два десантника. Один крикнул:

— Что с тобой, Коротышка?

Их стальные каблуки лязгали по бетону. Второй (капрал) спросил:

— Он расшибся?

— Без сознания, — сказал капитан Уайли. Он уже вытащил кинжал из ножен на боку лежащего и с удовольствием поглядел на внушительное лезвие: — Ну и экипировка у них!

Быстрыми короткими ударами он начал перерезать стропы.

Десантники перестали смотреть на капитана Уайли, на нагнувшуюся рядом с ним лейтенанта Турк и, повернув загорелые лица к капитану Дачмину и Натаниелу Хиксу, блеснули на них из-под шлемов равнодушными глазами. С простецкой непосредственностью, точно они были тут вдвоем и занимались своим делом, капрал сказал:

— Ну-ка, воды! Бери мою фляжку…

— Нет, нет! — сказала лейтенант Турк. — Ничего хуже придумать нельзя. Не трогайте его!

Оба уже согнулись, и теперь капрал поглядел на нее снизу вверх с удивлением.

— Так надо же привести его в чувство, — сказал он. — Вы что же хотите, чтоб мы бросили его валяться тут?

— Да, пожалуйста, — сказала лейтенант Турк. — Мы его укроем. Вот только высвободим парашют. У него шок. По-моему, перелом обеих ног. И перелом, вероятно, сложный. Его без носилок нельзя трогать.

— Вы что — сестра? — сказал капрал.

— Нет, но…

— Так уж лучше дайте нам разобраться, лейтенант…

— Э-эй! — сказал капитан Уайли. — Дама дело говорит, приятель. Мы его укроем и дождемся санитарной машины. Так куда лучше. — Нажав большим пальцем, он заставил пачку сигарет выпрыгнуть из нагрудного кармана и протянул ее им. — У вас семеро в озеро угодили, — сказал он. — С этим здесь все в порядке.

— Черт! — сказал капрал осторожно. Машинальным движением, как бы невольно оба взяли по сигарете. Второй сказал:

— Спасибо, капитан. У нас спичек нету.

Капитан Уайли бросил ему спички. Капрал чиркнул одной, зажег свою сигарету и, прикрыв спичку широкой ладонью, поднес ее к сигарете своего спутника. Потом сказал:

— Как же так? С кем вы летели?

— С лейтенантом Тайлером.

— Черт, он же вполне вроде нормальный! Он что — не видел, что под ним?

С той же простецкой непосредственностью они, как заметил Натаниел Хикс, снова замкнулись в своем подлинном мире, принадлежащем им одним, и разговаривали только между собой.

— У вас что, сигнал не загорелся?

— Так я же тебе говорил. Ну, что было. Шестой номер в нашей пачке. У него заело на тросе или еще что. Ну, нас и застопорило, может, с минуту. А лейтенант не заметил. Следил, может, чтобы хвост выровнять, или что у него там. Вот что-то и увидел, я уж не знаю. Дверь распахивает и орет, какого черта. А у них крюк уже пошел. Я был как раз сзади, следующим — уже мне. Слышу, наша задница, Пауэлл, орет в ответ: «Заело, сэр! Уже прыгаем!» Лейтенант говорит: «Дурья твоя голова, давай шевелись. Мы что, по-твоему, на месте стоим!..»

— Черт, чего же не отставили-то?

— Я, что ли, выпускающий? Он меня коленом, я прыгаю. Думается, он тут считать кончил. Во всяком случае, все так посыпались, что один меня стукнул — Коротышка, по-моему. Ну-у! Я уж думал, меня хвост по шее съездил. Тут чувствую, что-то мой парашют до конца не раскрывается. Из-за Коротышки, наверное. — Он рубанул воздух краем ладони. — Ой, мамочки, говорю, ну все! Так и падал двести футов, двести пятьдесят, на полураскрывшемся. Когда мы столкнулись, я вытяжное кольцо упустил. Ну ладно, тут тряпочка сама раскрылась до конца. Да только когда! Я тут же и приземлился. Здорово хлопнулся. Одно только — на песок, на мягкий. Не так, как тут.

Капрал посмотрел на озеро.

— А за Коротышкой кто прыгал?

— Так прямо не скажу. Сообразить надо. Нет, не из старого взвода, по-моему. A-а! Итальяшка этот, ну, которого нам сунули перед тем, как тебя перевели, помнишь? Конти.

— Черт! Нашивки сПауэлла содрать надо бы.

— Угу.

Они замолкли и с открытыми ртами в удивлении уставились друг на друга.

— Угу! — сказал капрал в свою очередь. — Если, конечно, он взял да последним и не прыгнул.

— Задница-то он задница, но прыгнуть наверняка прыгнул. Этого у него не отнимешь.

— Едет кто-то, — сказал капрал. — Они тут не торопятся! — Он повернул голову. — Пожарная машина, — сказал он. — Это надо же, пожарная машина!

Натаниел Хикс тоже обернулся и увидел, как за пожарной машиной проехал тяжелый грузовик, а за ним санитарная машина. По бетону взлетной полосы примчался джип и резко затормозил. На сером металле под ветровым стеклом большие белые буквы гласили «НАЧАЛЬНИК ВП».

Капитан Уайли сказал:

— Нат, вы бы их предупредили про санитарную машину.

Натаниел Хикс направился к джипу и сказал вылезающему из него майору:

— У нас тут десантник со сломанной ногой, сэр.

— У вас тут десантник со сломанной ногой? — сказал майор. — Ну, шум вы подняли до небес! — Он повернулся к сопровождавшему его лейтенанту. — Скажите им, что пострадавший здесь. — Поглядев на Натаниела Хикса с осуждающим раздражением, он сказал: — Кто вы, капитан? Вы тут командуете?

— Нет, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Командует, если не ошибаюсь, майор Макилмойл, не знаю, где он. А мы наблюдатели из отдела нестандартных…

— Бога ради, если вам понадобилась санитарная машина, если кто-то пострадал, так вызовите ее по телефону! В лодочном сарае есть же телефон! Пошевеливайте мозгами, капитан. И не включайте сирен!

Натаниел Хикс сказал:

— Сирену включили не мы, майор. И никакого отношения к этому она не имеет. Ее включили, когда в озеро попадали семеро десантников. Мы не видели их с того момента…

— Дей! — крикнул майор вслед лейтенанту. — Позвоните на командный пункт. Часть последней выброски попала в озеро. — Натаниелу Хиксу он сказал: — Вы видели, как это произошло?

— Да, сэр.

— Оставайтесь тут. Вы мне можете понадобиться.

— Есть, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Вон майор Макилмойл. Возле камуфляжной сетки.

— Хорошо. И передайте всем офицерам, кто был свидетелем, чтобы они никуда не уходили. — Он повернулся и зашагал прочь.

Натаниел Хикс остался стоять как стоял. Он полагал… нет, он знал, что охватившее его деловитое безразличие — это просто человеческая природа, просто здравый смысл. Семь человек… Он бы сказал шесть, но не сомневался, что капитан Уайли, если что-то видит, не ошибается… Семь человек просто упали в воду, ушли под нее и, обремененные тяжелым снаряжением, не всплыли.

Ему вдруг вспомнилось, как кто-то говорил — просто делясь любопытными сведениями, — что глубина озера Лейледж, хотя оно и невелико, почти повсюду превышает сотню футов. Даже всего в нескольких шагах от берега. А кое-где лотлини (предположительно потому, что таких глубин никто не ожидал и необходимого для них оборудования не захватили) вообще дна не достигли. Интересные геологические сведения. Натаниел Хикс начал перебирать в памяти (неточно) все, что он читал об утопленниках, которых удавалось откачать после того, как они пробыли под водой… час?.. полчаса?.. благодаря достойному медали терпению всезнающих бойскаутов или полицейскому патрулю с необходимой аппаратурой.

Тут он представил себе, как шесть… семь человек неумолимо погружаются в стофутовую или вовсе бездонную водную пучину, захлебываются, пускают пузыри… Те, кто с парашютами, наверное, чуть быстрее. Но и остальных в этой стихии парашюты не поддерживали. Во всяком случае, теперь — прошло ведь десять минут, если не больше, — все они, если уже не погибли, сознание давно потеряли.

Кто-то позади него сказал:

— Извините, сэр… капитан.

Обернувшись, Натаниел Хикс увидел в двух шагах перед собой худого, очень черного негра, нерешительно замявшегося. Саржевая рабочая форма сидела на нем кое-как, на голове вместо шлема был только подшлемник. Локтем он прижимал к боку приклад винтовки, свисавшей на ремне с его плеча под довольно нелепым углом. На рукавах виднелись выцветшие оттиснутые шевроны техника 5 класса. Он смотрел на Натаниела Хикса из-под подшлемника с робкой улыбкой.

— Да? В чем дело? — с недоумением сказал Натаниел Хикс.

Негр опустил глаза. Он пошевелил ногой и пнул носком сапога песок за край бетонной полосы.

— Макинтайр, сэр, — сказал он.

— А! — сказал Натаниел Хикс. — Здравствуйте! Я и не знал, что это ваша часть.

— Да, сэр, — сказал Макинтайр. — Капитан, я только хотел… — Смешавшись, он умолк. — Ну… поблагодарить вас, что вы меня устроили на самолет, сэр. Ну, так я принес эту… ну, кое-что. И оставил для вас. В вашем отделе. Не знаю. Они…

— Да, — сказал Натаниел Хикс в ужасе. И почувствовал, что краснеет.

— Я только потому… — сказал Макинтайр и кашлянул. — Я хотел, чтобы вы… если они вам передали. А мы привезли сюда жратву. Вон в том грузовике… ну, и мне идти надо. Я только оставил ее…

— Да, — сказал Натаниел Хикс. — Я ее получил. И очень ценю, что вы хотели мне ее подарить…

Робкая улыбка снова появилась на лице Макинтайра.

— Я ее только утром получил, — сказал он. — Я…

В уши Натаниела Хикса вновь ударил вой сирены. Поглядев через плечо Макинтайра, он увидел, что эта сирена установлена на машине, штабной машине, тускло-оливковый кузов которой был отполирован до блеска. Машина быстро приближалась по песчаной дороге для грузовиков, скрылась за штабелем и выехала из-за него на бетон. Увидев багряный флажок, трепещущий над бампером, Натаниел Хикс сказал:

— Генерал Бил.

— Да, сэр, — сказал Макинтайр.

— Макинтайр, — сказал Натаниел Хикс, — я очень ценю, что вы хотели подарить мне эту коробку, но я должен был отослать ее вам назад. Видите ли, если вы мне сделаете подарок за то, что я вам помог, меня могут отдать под суд…

— Вы ее себе не оставили, сэр? — сказал Макинтайр.

— Не мог, — сказал Натаниел Хикс. — В армии этого не положено, Макинтайр…

Макинтайр сначала ничего не сказал. Потом его взгляд скользнул куда-то за Натаниела Хикса, он быстро переступил с ноги на ногу и сказал:

— Я же только хотел для вас, капитан… — Внезапно он начал пятиться. — Так еще раз большое спасибо, капитан. А мне надо туда… — Он быстро повернулся.

Проследив взгляд Макинтайра, Натаниел Хикс увидел врачей возле десантника на бетоне. А к нему подходила лейтенант Турк. Все еще красный Натаниел Хикс сказал ей:

— Это наш приятель, техник Макинтайр, чернокожий паренек в самолете. Он меня сильно подвел. Сделал мне подарок…

Лейтенант Турк сказала:

— Тут генерал Бил. Поглядите! — Она чуть дернула его за рукав, и он обернулся.

Генерал Бил вышел из машины. С ним был генерал из Вашингтона. Николс. Они вместе пошли к озеру, остановились и теперь стояли шагах в двадцати пяти от них. Лейтенант Турк, возможно сама того не заметив, дернула Натаниела Хикса за рукав, чтобы он посмотрел на эту живую картину, поражавшую своей композицией и красками.

Склоняющееся к горизонту жаркое солнце лило слепящий золотой свет на широкий простор аэродрома. Под чистым необъятным небосводом, с которого исчезли самолеты, все купалось в этом резком свете: люди, словно застывшие на миг без движения, штабель, низкий берег, широкая, чуть подернутая рябью гладь озера. Из воды как раз выбирались пловцы, которым, видимо, приказали вернуться. Их мускулистые черные тела глянцевито блестели, рассыпая брызги. Взбираясь по невысокому откосу, они исподтишка поглядывали на двух генералов, почтительно отводили глаза и шли к кучкам сброшенной одежды. Они стояли, размахивая руками, хлопая себя по груди и бокам, чтобы поскорее обсохнуть в жарком воздухе.

Вокруг генералов собрался кружок офицеров, замерших в озабоченных позах. В этом грустном золотом свете их группа приводила на память расположение фигур на старинных сюжетных картинах, изображающих какое-нибудь мифологическое событие или исторический случай: начальник военной полиции подъятой рукой указывает на озеро, молодой капитан авиации напряженно вытянулся перед ним. В угрюмых позах, словно два вестника с поля битвы, ждут капитан десантников, грузный в своем облачении, и майор Макилмойл, в шлеме, чумазый. Сбоку подполковник, вероятно командир саперов, со стилизованной торопливостью сообщал тяжкие известия тощему полковнику, только что подъехавшему, — полковнику Хилдебранду, начальнику базы.

На почтительном расстоянии от этих центральных фигур, тоже тронутые тем же закатным золотом, перешептывающимися кучками располагались послушные воины — чернокожие саперы и обремененные оружием десантники; а на заднем плане в центре, на носилках, точно символ, удалялось укутанное тело десантника, ударившегося о взлетно-посадочную полосу.

Лейтенант Турк сделала легкое движение и чуть-чуть отвернулась. Вспомнив о приличиях, она с тактичной деликатностью встала так, чтобы не смотреть прямо на мускулистую наготу черных мужчин, которые начали одеваться. Натаниел Хикс вновь взглянул на безмолвный полукруг офицеров, на суровое лицо генерала Била, обращенное к озеру. Он видел его очень ясно и с изумлением обнаружил, что по этому лицу катятся слезы.

XV

Телефонный звонок застиг мистера Ботвиника в шифровальном отделе штаба АБДИПа. Мистер Ботвиник заглянул в шифровальный отдел проверить журнал поступлений. Согласно расписанию по окончании смотра генерал Бил должен был отправиться в офицерский клуб. Мистер Ботвиник планировал оказаться в этот момент в клубе с любой из самых последних телеграмм, которую можно было счесть неотложной.

Мистер Ботвиник зашел как бы случайно, попросил журнал и теперь читал его, стоя в небрежной позе возле дверцы в металлической сетке, которая за входной дверью преграждала доступ в собственно шифровальную тем сотрудникам других отделов, кому вздумалось бы заглянуть туда просто так. Однако его появление тотчас вызвало прилив усердия у дежурных. Все лихорадочно принялись работать. С деловитой поспешностью документы забирались отсюда и относились туда. Оператор, передававший какую-то длинную рутинную сводку, демонстрировал незаурядную быстроту. Из принимающих аппаратов работал только один, запечатлевая ежечасные данные, поступающие с сети метеостанций на побережье Мексиканского залива. С той стремительностью, с какой каретка успевала вернуться в левое крайнее положение, аппарат выстукивал сообщаемые очередной станцией кодовые обозначения температуры, видимости, относительной влажности, скорости и направления ветра, состояния облачности, типа и характера осадков при наличии таковых, а также изменений в показаниях барометра — все на данную минуту. Этот богоподобный обзор погоды на четверти континента важен и нужен на базе был только для отдела метеорологической службы, на аппараты которой он поступал одновременно. Но оператор в военной форме ловко припрятал газету, которую читал, и с напряженным вниманием вглядывался в каждую строчку на бегущей каретке.

Последние поступления особенного интереса не представляли. Мистер Ботвиник вручил шифровальщику короткую зашифрованную телеграмму, решив, что она содержит дополнительные сведения о предположительной капитуляции Италии в самом ближайшем будущем, и взял копию «БИЛУ ДЛЯ НИКОЛСА ОТ АРНОЛЬДА», которая гласила: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО СРОЧНО ТРЕБУЕТЕСЬ ЗДЕСЬ НАЛИЧИИ ПОГОДНЫХ УСЛОВИЙ ЖЕЛАТЕЛЬНО НОЧНЫМ САМОЛЕТОМ». Тут зазвонил телефон на столе старшего шифровальщика. Старший шифровальщик, штабной сержант, сказал:

— Командный пункт, сэр! Просят вас. — Он услужливо вскочил, предоставляя стол и телефон в распоряжение мистера Ботвиника.

Звонивший явно в полной мере обладал сообразительностью, присущей тем, кому помимо их прямых обязанностей вменялось держать мистера Ботвиника в курсе важных событий: во всяком случае, он знал, куда перезвонить, когда телефон в кабинете мистера Ботвиника дальше по коридору не ответил. Взглянув на часы, он точно определил, где, скорее всего, может сейчас находиться мистер Ботвиник.

Часы же — первый циферблат, начинающий ряд электрических часов в стене под телетайпами, — показывали начало шестого. Прочие циферблаты последовательно сообщили мистеру Ботвинику время на данный момент в Сан-Франциско, в Гонолулу, в Карачи и в Лондоне, но мистер Ботвиник, хотя и вперял в них взгляд, их попросту не видел. Опустившись в кресло, он взял трубку, деловито сказал: «Ботвиник слушает» — и начал сосредоточенно слушать, настолько игнорируя все вокруг, что усердное трудолюбие окружающих окончательно утратило смысл. Худое лицо мистера Ботвиника застыло от почти мучительной напряженности его мыслительных процессов. Почти две минуты он слушал молча. Потом сказал:

— Подождите.

Предостерегающе зазвенев, рядом с ним заработал телеграфный аппарат, печатая последние известия, но мистер Ботвиник ничего не заметил. Судорожно сжимая трубку, он немного отстранил ее от лица. Другой рукой залез в карман, вытащил грязный носовой платок, смял в комочек и провел им по вспотевшей коже, туго обтягивающей лоб. Осторожно, с трудом вздохнул. Посидел еще немного, храня каменную неподвижность, сгорбив костлявые плечи, созерцая прищуренными глазами циферблаты, показывающие каждый свое время.

Затем он поднес трубку ко рту и сказал свистящим шепотом:

— Уортингтон.

— Да, сэр?

— Вам известно, где сейчас полковник Моубри?

— Тоже пошел позвонить. Я слышал, как он сказал полковнику Россу, что позвонит в клуб, скажет им, что все отменяется. Полковник Росс сказал, что да, генерал сразу поедет в штаб. Полковник Моубри должен был еще что-то уладить, не знаю точно, что именно. По-моему, генерал сам позвонил полковнику Россу, сказал, чтобы он поехал к озеру. Полковник Росс, я знаю, звонил в свой отдел. По-моему, про сообщение для прессы. Перед тем, как он поехал.

— А еще кто поехал?

— Несколько человек, сэр. Еще раньше, после первого сообщения, когда от начальника полиции позвонили дежурному на командном пункте. Он нашел полковника Хилдебранда и полковника Юлайна.

— Вот что, — сказал мистер Ботвиник. — Вы слышали, чтобы кто-нибудь что-нибудь сказал, что глиссер был не на ходу? Или о том, что на них не было спасательных жилетов?

— Нет, сэр. Про глиссер ничего. Я только слышал, как дежурный сказал лейтенанту Нороузу, что не понимает, каким образом они могли утонуть — или на них не было жилетов? Лейтенант Нороуз сказал, наверное, они решили, что и без того на них слишком много всего нацеплено. Наверное, не рассчитывали, что будут в озеро прыгать. А дежурный сказал: «В центральной части Флориды кроме озер прыгать некуда». Это я слышал.

Мистер Ботвиник плотно сжал губы. Разжав их, он сказал небрежно:

— Спасибо, Уортингтон. Это все? Или еще что-нибудь?

— Больше ничего, сэр… Ах, да! Про подполковника Каррикера, сэр, если вам еще это надо. Мы наконец выяснили. У него начались неполадки с двигателем, и он решил приземлиться на оканарский третий номер. Ему пришлось оставить самолет. Капитан Дайер поехал за ним на джипе. Я знаю, перед парадом канцелярия генерала Била осведомлялась о нем. Он должен был вернуться.

— Да, мы слышали. Генерал знает. Так если он, возвращаясь, сначала заедет на базу, проследите, чтобы ему сообщили, что генерал хочет его видеть. И позаботьтесь, чтобы и сержант Пеллерино был поставлен в известность, если он еще в ангаре. Они могут задержаться там и не поехать на командный пункт.

— Есть, сэр.

— Я сейчас вернусь к себе. И буду там.

— Есть, сэр.

Мистер Ботвиник положил трубку и встал. Он сказал старшему шифровальщику:

— Немножко задержите эту закодированную телеграмму. Генерал едет сюда. И пришлет за ней, если она ему понадобится.

— Есть, сэр.

Старший шифровальщик взглянул на него с неприкрытым любопытством. Но тут же спрятал это любопытство, торопливо отведя глаза. Мистер Ботвиник направился к дверце в проволочной сетке, подсунул пальцы под край барьера и нажал кнопку. Он вышел и закрыл за собой дверцу. На пороге двери, ведущей в коридор, остановился и сказал с небрежностью:

— В озере утонуло несколько человек. Несчастный случай.

Он вышел в коридор.

Дверь кабинета мистера Ботвиника была открыта, там горел свет. Если не считать приглушенного треска аппаратов в шифровальной, в этом крыле штаба царила тишина. Все закрыто, нигде никого. Персонал отдела полковника Моубри и канцелярии генерала Била был давно отпущен.

Мистер Ботвиник прошел через свой маленький кабинет в помещение за ним. Столы миссис Спен и мисс Джеллиф были чинно пустыми. Уже сгущались сумерки, но озаренный ярким вечерним солнцем внутренний двор отражал достаточно света, и мистер Ботвиник легко различал цифры на секретных замках картотеки у входа в кабинет полковника Моубри.

Мистер Ботвиник подошел к первому шкафу и начал вращать ручку натренированными пальцами. Раздался щелчок, он нажал на защелку и выдвинул верхний ящик. Почти пустой. Только на самом дне лежала довольно потрепанная папка из толстого картона, набитая документами. Мистер Ботвиник вынул ее и, держа в одной руке, другой пошарил по верху шкафа, пока не нащупал красную картонную карточку с печатной надписью «Сейф открыт». Ее он аккуратно засунул под защелку.

Папку мистер Ботвиник отнес к себе в кабинет, затворил дверь в коридор и сел за свой стол. На папке была наклейка со словами «Мисс Джеллиф — для подшивки». Тут находились материалы, которые полковник прислал миссис Спен сегодня, а возможно, и вчера. Миссис Спен отобрала документы, которые полковник Моубри предназначил для подшивки, от тех, на которых были другие пометки, и положила их в эту папку. Подшивка лежала на мисс Джеллиф. Обычно мисс Джеллиф день-два не успевала выбрать для нее времени.

Мистер Ботвиник раскрыл папку и начал медленно, словно с неохотой, листать документы. Его пальцы неловко ухватывали края листов, и раз за разом он переворачивал сразу несколько, после чего должен был останавливаться и разделять их. Прошло больше минуты, прежде чем он отыскал то, что искал. Прижав потные ладони к столу, мистер Ботвиник начал рассматривать лист под грифом «Штаб Оканарской базы армейской авиации». Далее следовало: «Рапорт старшего инженера о глиссере на озере Лейледж. Начальнику штаба АБДИПа». Датировано было вчерашним числом.

В верхнем углу был штамп с пробелами для инициалов и дальнейших распоряжений. Там красовалось царственное «М» полковника Моубри, а за ним (миссис Спен ошибалась очень редко) каракульки полковника Моубри «в подшивку».

Мистер Ботвиник вновь извлек носовой платок и нежно провел им по лбу. Скорее всего, полковник Моубри прочел только первую строку — то ли его отвлекли, то ли он думал о чем-то другом.

Мистер Ботвиник положил локти на стол. Не отрывая глаз от рапорта, он зажал в пальцах свой костлявый подбородочек. Один из телефонных аппаратов зазвонил с приглушенной настойчивостью, но мистер Ботвиник не шелохнулся. Он предоставил ему звонить, размышляя, возможно, над тем, что случится с ним, если что-нибудь случится с полковником Моубри.

Скорчившись на кожаном сиденье машины, миссис Бил сказала:

— Уж конечно, они напридумывали всякой всячины! Я знаю, они испекли огромный торт с эмблемой воздушных сил из разноцветного крема. И со свечками. Не знаю, куда они его теперь денут. — Эта мысль словно бы доставила ей мимолетное угрюмое удовольствие. — Выбросят на помойку! — сказала она. — Ну, если Нюд думает, что может попозже взять да привезти Джо-Джо к нам, чтобы перекусить, он очень ошибается! У нас ничегошеньки нет. Я его знаю: он сейчас на взводе и есть не хочет. Часа два шерсть будет лететь клочьями, а потом он вдруг очнется и обнаружит, что голоден, как волк. И кусочек этого торта пришелся бы в самый раз. Ну, может, они притащут его с заднего хода.

Миссис Росс сказала:

— По-моему, Сэл, праздновать, как было намечено, он все-таки не может.

Миссис Бил нервно заерзала на сиденье.

— Я ведь не жалуюсь, — сказала она. — Я сама никакого голода не чувствую.

Миссис Росс сказала:

— А что вы чувствуете, Сэл?

Миссис Бил сказала:

— Жива я, наверное, останусь. Но вот для чего? У меня только одно дело: ждать, ждать, ждать! — Ее тонкие пальцы вяло держали дымящуюся сигарету, и теперь она внезапно выкинула ее в окошко. — Пусть подберут! — сказала она.

Машина стояла на тщательно выровненной и утрамбованной площадке во внутреннем дворе здания за углом крыла, в котором располагалась канцелярия генерала Била. Подъездная дорога вела мимо входа, предназначенного лично для генерала. Когда они въезжали во двор, он пылал в последних золотых лучах закатного солнца, и миссис Росс свернула за угол, чтобы укрыться в тени. Пылание уже почти угасло: солнце закатывалось. Теплый воздух обрел прозрачность ранних сумерек. Голубое небо над черепичными крышами расположенных квадратом зданий заволакивала бледная золотая дымка.

— Мы не можем просидеть тут всю ночь, — сказала миссис Бил. — Норм ведь твердо не знал, что они поедут сюда. Нюд мог решить, что он останется там, пока не найдут тела. Вы же знаете, каким он становится, чуть что-нибудь произойдет — то есть если погибнут его люди, а он считает, что этого не должно было случиться. И лучше, если ничьей вины тут нет, можете мне поверить. — Она угрюмо посмотрела по сторонам. — А надо ли нам еще ждать, Кора?

— По-моему, все-таки подождем еще минуты две-три, — сказала миссис Росс. — Норм знает, что мы тут. И, если Нюд приехать не сможет, Норм сам приедет или пришлет кого-нибудь. Тут же есть дежурные.

— Пожалуй, — сказала, миссис Бил. — Только бы он ничего такого не выкинул, пока Джо-Джо там. Ну, да Джо-Джо его давно знает. — Она мрачно задумалась. — Вот в ту зиму, когда доставку почты поручили армейской авиации и у них летчики гибли один за другим. Мы тогда были помолвлены, и Нюд звонил мне каждый день. А потом вдруг все не звонит и не звонит. Ну, и я позвонила ему сама, а он мне сразу: «Что тебе надо?» Я разозлилась и вдруг сказала, конечно, не всерьез: «Возможно, тебе интересно будет узнать, что я отсылаю тебе твое кольцо?» Ничего умнее выдумать не могла! Он сказал: «Выслать тебе квитанцию?» — и повесил трубку. Хэл мне потом рассказывал… Нюд тогда с пульта дежурного говорил. К себе он даже не заглядывал, а в ангаре с Дэнни Пеллерино — он тогда и взял его к себе старшим — разобрал этот самолет до последней гайки. А потом они его снова собрали. И ни с кем больше он всю неделю не разговаривал. Ну, конечно, он же их всех знал лично… Это машина?

— По-моему, где-то на шоссе, — сказала миссис Росс.

— Ну, это не Нюд! Помню, папа мне сказал: «Лучше сначала хорошенько подумай, хочешь ли ты жить с примадонной». Господи, как он был прав! И не то чтобы Нюд ему не нравился или он считал, будто из Нюда толку не выйдет. Он, наоборот, сказал: «Когда мы опять будем воевать, этот малый далеко пойдет». Я запомнила, потому что Нюд был совсем не в его вкусе. Он ведь был кадровым потомственным армейцем до мозга костей и все время ругал воздушные силы. Ну, в смысле, что пользы от них никакой… — Она перебила себя: — Нет, это машина. Свернула сюда.

За углом послышалось мурлыканье мотора, работающего на холостых оборотах, шорох шин, схваченных тормозами у дверей канцелярии. Миссис Бил, высунувшись в окошко насколько было можно, сказала:

— Так и есть. Бенни и этот… как его?.. капитан Дайер.

— Они, наверное, что-нибудь знают, — сказала миссис Росс.

От остановившегося джипа, перекрывая бормотание мотора, донеслись голоса.

Подполковник Каррикер сказал:

— Спасибо. Ты на базу?

Капитан Дайер сказал:

— Надо бы.

— Ну так предупреди Дэнни, ладно? Пусть соберет завтра экипаж. Эту сволочь Брюера не посылайте. Тогда уж лучше я сам.

— Угу, — сказал капитан Дайер. — Может, взять весь блок в сборке? У нас есть, я знаю. А ты здесь надолго? Что думаешь делать?

— Почем я знаю. Еще ведь это. У него вообще для меня сегодня времени может не найтись.

— Так чего тебе торчать тут?

— А! — сказал подполковник Каррикер. — Когда он вернулся из Чечотра, то больше молчал. Значит, все еще впереди. Ну, я и подожду. Последние два дня ему туго пришлось. Старик Росс жмет на него из-за черномазых. Из Вашингтона намекают: с этим Николсом дело темное. Женушка ему скандал закатывает. Если он сорвет на мне душу, может, я его разговорю. Черт подери, по-моему, здесь у всех только девки на уме. А нам надо войну выиграть.

— Ого-го! — сказал капитан Дайер. — А я и не знал, что у тебя столько военных облигаций. Что мне сказать Джейн?

— Ты о чем?

— О том, что мне сказать Джейн. Она сейчас в квартире. Позвонила мне. Очень о тебе тревожится.

— Что ей нужно?

— Называют по-разному, — сказал капитан Дайер. — Кроваткой, например. Тебе ли не знать, солнышко!

— Да хватит! Скажи ей, что я еще не вернулся. Скажи ей, что раньше следующей недели я не вернусь. Скажи ей, чтобы отправлялась домой и сидела там. Скажи ей, чтобы она от меня отвязалась. И скажи, чтобы она отдала тебе ключи от квартиры.

— Приустал, дружок? — сказал капитан Дайер. — Научиться бы тебе распознавать их. Я ж тебе втолковывал, что на эту и близнецов маловато будет. Как говорится, с рослой девочкой хороший отдых, а с малявочкой — без роздыха. Я скажу, что ты не вернулся, а все остальное сам ей скажешь. — Он рванул джип задним ходом, развернулся и укатил, ревя мотором.

Миссис Бил начала смеяться.

Миссис Росс, не обнаружив в этом небрежном обмене грубостями ничего сколько-нибудь забавного, посмотрела на нее с удивлением.

— Видно, он не так хорош, как воображает! — сказала миссис Бил, нажала ладонью на сигнал и долго не прерывала пронзительного гудка.

Подполковник Каррикер с перекинутым через руку старым летным кителем и в сдвинутой на затылок мятой пилотке вышел из-за угла здания и остановился у подстриженной живой изгороди, уставившись на них. Если миссис Бил хотела его смутить, показав, что слышала недавний разговор, она, видимо, добилась своего: подполковник Каррикер стал красным как рак.

Миссис Бил, вздернув подбородок, несколько секунд глядела на него с торжеством, а потом сказала:

— Бенни!

— Да, мэм, — сказал подполковник Каррикер.

— Иди ты к черту, — сказала миссис Бил.

В половине седьмого вестибюль «Олеандровой башни» был переполнен. Все потертые старые кресла и диваны были заняты — главным образом женщинами, возле которых стояли группы офицеров. В женщинах легко распознавались офицерские жены, сопровождаемые мужьями и приятелями этих мужей. «Олеандровая башня» не сулила случайных знакомств. В «Шахерезаде» и в «Бимини» молодые женщины в поисках развлечения могли зайти в бар в одиночку — хотя обычно они приходили парами, точно авиационное звено, как и авиационное звено обеспечивая себе взаимную поддержку и защиту. Заняв столик в зале или в алькове, заказав коктейли, они приятно проводили время, пока алкоголь производил желательное воздействие на все заинтересованные стороны, и выставляли себя на обозрение разнообразному ассортименту свободных мужчин у стойки. Над входом в бар «Олеандровой башни» висело предупреждение: «Офицерский клуб. Городской филиал. Только для членов клуба и их гостей».

Нынче вечером бар уже переполняли члены и их гости. Даже в вестибюле образовалась очередь, ожидающая свободных столиков. Портье за своим барьером по мере сил справлялся с небольшой толпой тех, кто хотел получить номер в отеле или выехать. Сбоку от барьера образовался островок багажа, ожидая, когда у измученных малочисленных рассыльных дойдут до него руки. Непрерывно возобновляющийся поток офицеров, которые жили в отеле и возвращались к себе с территории или с базы, двигался к лифтам.

Проходя через вестибюль с Натаниелом Хиксом и капитаном Дачмином, лейтенант Турк сказала:

— Огромное спасибо.

— Ну, — сказал Натаниел Хикс, — я понимаю, о чем вы, Аманда. Но…

— Да, — сказала она. — Липпа сейчас уже, наверное, наверху, как и виски, про которое я говорила. Она держит его тут в чемодане в камере хранения — в казармах ведь алкогольные напитки строжайше запрещены. Так почему бы вам не подняться к нам и не выпить? Признаться, я сама очень не прочь.

— Вы крайне любезны, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Но наш крюк — необходимость проводить капитана в Орландо — выбил меня чуточку из расписания. Я вынужден завернуть в бар и посмотреть, не скатился ли мой лейтенантик тем временем под стол.

— Не смеем вас задерживать, — сказал Натаниел Хикс. — Дай-ка мне багаж, и я провожу даму в ее обитель. — Он забрал сумки у капитана Дачмина.

Лейтенант Турк сказала:

— Нам всегда дают тот же номер. Но лучше все-таки проверить. Вы ведь понимаете, Нат? Я позвоню Мэри на случай, если у нее не слишком пристойный вид. — Она направилась к столику портье.

Натаниел Хикс сказал капитану Дачмину:

— Если ты думаешь ополоснуться, в чем, несомненно, нуждаешься, отправляйся в номер и действуй. Потому что мне скоро понадобится ванная. Да, кстати, Дон сегодня не вернется. Ему разрешили остаться на ночь в госпитале.

— А у тебя, — сказал капитан Дачмин, — что-нибудь намечено?

— Нет, — сказал капитан Хикс.

— А не хочешь ли… э… присоединиться к нашему маленькому fête champêtre^[15]? Уютная обстановка, домашняя кухня, очаровательное общество! Как я слышал, субботняя ночь — самая одинокая ночь недели.

— Вовсе нет, если провести ее с интересной книгой, — сухо сказал Натаниел Хикс. — Отыщи-ка своего лейтенантика и прими ванну.

— Договорились, — сказал капитан Дачмин. — Но почему тебе не выпить рюмочку виски? Тогда ты не будешь стоять у меня над душой, покуда я буду одеваться на бал. Я же обязан принести моим гостеприимным хозяйкам изысканнейшую дань уважения, побрившись в их честь. Так я стану менее колючим, не правда ли? Зная, что ты где-то уютненько пьянствуешь…

— Ну ладно, — сказал Натаниел Хикс.

— Чувствую, твое решение осчастливит даму, — сказал капитан Дачмин. — Bon amusement^[16], мой капитан. Не делай… э… ничего, чего не стал бы делать я. — И он широким шагом удалился в бар.

Натаниел Хикс поставил сумки возле одной из причудливых колонн, поддерживающих свод вестибюля, и встал там в стороне от толпы. В вестибюле, прикинул он, было человек полтораста, причем молчали среди них весьма немногие. Разговоры, которые одновременно велись в многочисленных тесных кружках возле сидящих женщин, сливались в оглушительный гул. До колонны Натаниела Хикса довольно четко доносились два таких разговора.

Справа от него в напряженной позе сидела хорошенькая девушка, которой было никак не больше семнадцати. Смущаясь от неопытности и старательной обаятельности, она глубоко ушла в мягкое кресло, прячась за красивыми ногами без чулок. На левой руке у нее сверкал огромный брильянт и узорчатое обручальное кольцо из платины — оба явно совсем не ношенные. Вокруг ее кресла смыкались три летчика, трое коротко остриженных мальчишек немногим старше ее, два вторых лейтенанта, один из которых выглядел ошалевшим от счастья ее собственником, то есть таким же новеньким, как оба кольца, ее супругом. Третьим был капитан, по виду ровесник лейтенантов, но его грудь украшали крест «За летные боевые заслуги», медаль и Азиатско-Тихоокеанская лента с несколькими звездочками, из чего, несомненно, следовало, что он командует эскадрильей, в которой служат лейтенанты.

Натаниела Хикса позабавил роскошный брильянт — юный муж новобрачной, как свидетельствовало его наивное румяное лицо, скорее всего, никогда прежде не покидал родительского дома и не жил на собственные деньги. В опьянении полной свободой что ему было вышвырнуть половину годового жалованья плюс, видимо, солидный выигрыш в карты или в кости?.. Натаниел Хикс начал прислушиваться к тому, что говорил мальчик-капитан.

Оба лейтенанта слушали его завороженно и точно уравновешивали почтение с фамильярностью, а новобрачная — затаив дыхание, что словно свидетельствовало о здоровом инстинкте, который юности вопреки подсказывал ей, как нужно содействовать мужу. Капитан твердым суровым голосом рассказывал о том, что произошло на озере.

У Натаниела Хикса внезапно исчезло желание добродушно посмеиваться над непомерным брильянтом, телячьим восторгом юного супруга, школьным кокетством новобрачной. Будничные заботы, внимание, необходимое, чтобы смотреть на своих собеседников и слушать их, чтобы вести машину, чтобы глядеть, как капитан Уайли получает разрешение на взлет, забирается в кабину и, пока члены экипажа держат огнетушители наготове, заводит свой старенький П-40, поднимает длинную руку в прощальном жесте и выруливает на взлетную полосу, — все это на протяжении последнего часа препятствовало мыслям Натаниела Хикса обратиться к чему-то другому. И теперь он обнаружил, что события на озере не изгладились из его сознания, а глубоко в него врезались. С щемящим чувством он вновь услышал вопль десантника, ломающего ноги о бетон, ясно увидел падающие в озеро тела и жуткое бестолковое копошение в смыкающейся воде, растянутое на минуту. Увидел понятную, но такую бесполезную попытку черных спасателей, и в заключение: почтительно окруженных генералов на закатном берегу — чуть-чуть опоздавших. И теперь логике вопреки его возмутила бездушная небрежность людей, обсуждающих то, чего они не видели.

Несомненно, в жужжании разговоров вокруг это была главная тема. Повсюду все описывали недавний ужас, но Натаниел Хикс вынужден был признать — и признать с отвращением — высокую разговорную ценность любого ужаса: обсуждать его, во всяком случае, не скучно. Те, что столь деловито повествовали о том, чего знать не могли, говорили с апломбом, рождаемым живым интересом слушающих, а те, что слушали, — слушали жадно, с неподдельным любопытством. В дополнение к мальчику-капитану справа от Натаниела Хикса слева о том же распространялся голос, не менее хорошо различимый в общем гуле. Он принадлежал седовласому майору с золотым ромбом финансового управления. А жадно ему внимали седовласый лейтенант того же управления, два немолодых капитана с яркими щитами генерал-адъютантской службы и две сидящие женщины, невзрачные и пожилые. Майор сообщил им, что, как ему известно, как он от кого-то слышал, генерал Бил приказал арестовать полковника — тут верх взяла осторожность, — полковника X.

— Но, Карл, что он такого сделал? — спросила одна из женщин.

— Суть не в том, что он сделал, а в том, чего он не сделал, — сказал седовласый майор.

Натаниел Хикс, которому не понравилось всезнайство майора, саркастически подумал, что история уже начала обрастать подробностями. Правда, расслышать приказы, которые вскоре начал отдавать генерал Бил, он не мог, но, поскольку полковник Хилдебранд у него на глазах энергично помогал генералу, об аресте полковника Хилдебранда речи явно не было.

Справа от Натаниела Хикса юный командир эскадрильи сказал:

— С кого-нибудь, наверное, снимут шкуру. Насколько я понял, на командном пункте обычная неразбериха. Намечались маневры для испытания новых самолетов, ясно? Назначили их на понедельник под Танжерин-Сити, ясно? А местность там совсем другая. В радиусе десяти миль никаких озер или прудов. Ну, и спасательные жилеты предусмотрены не были. Им же они понадобиться не могли, ясно? И тут вдруг все переиграли: перенесли испытания на сегодня. Ну, и кто-то, черт его дери, взял и забыл…

Седовласый майор сказал:

— …человек, на ком лежит полная ответственность. Ссылки, что забыл или не знал, во внимание не принимаются. Во всяком случае, когда идет война! Если кто-то допустил ошибку, тем хуже для него…

Юный начальник эскадрильи сказал:

— Нороуз мне говорил, а он был у самого озера, что генерал их особенно из-за катера чихвостил. Спрашивал, какого х… хрена они не взяли катера с озера Армстронг, там этих катеров до черта всех назначений. Наняли бы, заняли бы, сперли бы, если на то пошло! Погрузили бы на низкий прицеп, на трейлер или еще как и доставили бы туда, раз уж их глиссер встал на ремонт…

Новобрачная сказала из глубины кресла:

— Какой ужас, капитан Бернс! Значит, всех их можно было бы спасти…

Капитан пренебрежительно щелкнул костяшками пальцев и сказал:

— Откровенно говоря, по-моему, генерал тут пережал. Разницы, по-моему, никакой не было бы. Свались бы в озеро самолет, он бы мог остаться на плаву несколько минут, ясно? Тогда было бы время завести катер, отчалить, добраться туда. Я, конечно, не знаю, откуда эти ребята прыгали, то есть с какой высоты, но все равно, спускались бы они десять, пятнадцать, от силы двадцать секунд. Весь смысл в том, чтобы они побыстрей приземлялись, ясно? Кому надо, чтобы они зря болтались в воздухе, как мишени, ясно?

Один из офицеров генерал-адъютантской службы сказал:

— Насколько я слышал, Карл, спасательный катер был на ремонте, что-то с мотором, и кто-то не доложил об этом в отдел главного инженера, Юлайну. Естественно, спасателей на нем не было, раз так вышло…

Юный капитан сказал, небрежно пожав плечами:

— Может, они прыгнули не там, или вдруг ветер усилился. Но я одно говорю: никакой катер тут не помог бы. Раз на них не было жилетов. Снаряжение их сразу утянуло на дно…

Лейтенант, которого Натаниел Хикс счел мужем девочки в кресле, сказал:

— Тут одно, Хэнк. Они же видели, куда их тащит, верно? Так почему же они не сбросили всю сбрую, не попробовали дать себе шанс? Сообразить это большого ума не требовалось.

Юный капитан многоопытно покачал головой.

— Так ведь на это время нужно! — сказал он. — А у них особое снаряжение: подрывные комплекты, рации. Сколько вся эта дрянь весит? А крепят ее надежно — и ремни, и пряжки, и молнии. Подстраховывают, чтобы в воздухе не свалились. После приземления все понадобится…

Седовласый майор сказал:

— Нет, с того места, где мы стояли, ничего видно не было. Это же по ту сторону поля. По-моему, никто вообще ничего не знал, пока у трибун не проехала аварийная машина. И видеть этого я никак не хотел бы, можете мне поверить! Смотреть, как эти бедняги валятся…

Капитан сказал:

— И не думайте, что это так просто — определить, где ты приземлишься. Мне один раз пришлось выпрыгнуть, так это жуть что такое. Решаю, что до земли футов пятьсот, начинаю прикидывать, куда меня несет. И вижу — прямо на лес, а деревья там — ого-го! Давай вспоминать картинки: лицо закройте ладонями и так далее. А приземлился я на ровном лугу. До деревьев больше двухсот ярдов оставалось, честное слово! Не то чтобы я очень огорчился. Но дело в другом: когда я понял, что приземлюсь на луг, когда уже окончательно убедился, падать мне оставалось секунды три-четыре…

Натаниел Хикс внезапно осознал, что перед ним стоит лейтенант Турк, и сказал:

— А я подслушивал. Тут все… — Он умолк, увидев, как она расстроена.

— Нат, — сказала она, — я сейчас умру! Честное слово, не вынесу. Прошлую субботу я была в Де-Мойне, как мы все знаем, и Липпа не захотела приехать сюда одна, а потому отказалась от номера. То есть Липпа думала, они сообразят, что отказываемся мы только на этот день. А идиоты ничего не поняли. Решили, что мы позвоним и снова закажем номер, когда нам понадобится. А никто не позвонил, ну и… ясно?

— Вполне, — сказал капитан Натаниел Хикс. — Посмотрим, что можно сделать.

— А я с самого утра, как проснулась, все время думала: суббота! Слава Богу, суббота! — сказала лейтенант Турк.

Натаниел Хикс понял, что она просто не могла его не перебить. Никакие «посмотрим» ничего не меняли. Ей требовалось немедленно заглушить, подавить нелепую боль, которая вырвала у нее по такому пустячному поводу постыдный вопль, что она умрет, что не вынесет. Она сказала быстро:

— Стоило мне чуть-чуть отвязаться от них ото всех, и я уже представляла себе, как наконец мчусь по коридору к заветному триста десять-А, распахиваю дверь, дрожащими пальцами вытаскиваю виски, щедро лью его в рюмки. А когда мы немножко придем в себя, я сыграю с Липпой, и, конечно, выиграю, кому первой достанется ванна. И буду нежиться полчаса. И стану такой свежей, такой чистенькой… А, да что там!

Действительно — что? Натаниел Хикс с искренним состраданием понял: ее попытка не удалась. Обычный ироничный автопортрет не принес ожидаемого облегчения. Твердая рука задрожала, быстрые насмешливые мазки ложились невпопад. Маленькое недостойное огорчение не только не рассеялось, но стало сильнее, поскольку, достойное или недостойное, маленьким оно было лишь в том зловещем смысле, что гвоздь, которого не нашлось, чтобы укрепить подкову, был не очень большим гвоздем. Лейтенант Турк с отчаянием смотрела на безводную пустыню вокруг. Этот образ жизни по самой сути своей отвратительный из-за опрокидывания привычных ценностей, когда теряешь доверие к себе в унылой круговерти тщетных усилий и тягостных соприкосновений с неприятными людьми, этот очень страшный образ жизни — гигантская работающая машина, до рычагов которой ты дотянуться не можешь, — делал равновесие крайне хрупким, а обеспечивалось оно сложнейшими приспособлениями. Приспособления эти — да иначе и быть не могло — были достаточно надежными, а нередко и очень хитроумными. Однако коэффициент безопасности, если только способность чувствовать не утрачивалась полностью, был равен нулю. Вышибленная подпорка, лопнувшая оттяжка — и все опрокидывалось.

Натаниел Хикс сказал твердо:

— Погодите! Посмотрим…

— Бесполезно, — сказала лейтенант Турк. — Заказывать надо минимум за две недели. Значит, и в следующую субботу — ничего. Портье, хоть он и старый наш приятель, попросту огрызался. Липпа ему уже выдала. Она приехала почти час назад. И по его словам, чуть не накинулась на него с кулаками, но он-то тут при чем? Она просила передать, что будет в баре, и он говорит, что видел, как она пошла туда с каким-то офицером. Почти наверное с вашим непредсказуемым Эдселлом. Вы же говорите, что его все-таки не арестовали. Я больше не могу этого переносить. И не буду. Возьму такси и вернусь на территорию. Если уж мне надо выплакаться, поплачу в умывалке.

— Ну же, ну же! — сказал Натаниел Хикс. — Вы ведь говорили мне что-то о полезности мужчин? А я еще даже не приступал. Во-первых, перехватим Дачмина. Я видел, как он поднимался по лестнице. Истинный друг в нужде. Он поговорит с управляющим.

— С мистером Праути? А толку что, Нат? Портье нас, правда, хорошо знает. И если бы он мог что-то сделать, то обязательно бы сделал, я уверена. Но он говорит, что просто ничего нет.

— Он ведь не мистер Праути, — сказалНатаниел Хикс, — а вы не капитан Дачмин. А это, как вы убедитесь, большая разница. Нет, я не утверждаю, что он устроит вас сразу же, но это неважно. Сейчас вам ведь ничего не требуется. А когда потребуется, кто-нибудь уже освободит номер, и мистер Праути будет счастлив услужить капитану Дачмину. Уж поверьте, обещаю вам.

— Обещаете? — сказала лейтенант Турк. — Да, пожалуйста! Но только я лучше пойду прогуляюсь. То есть вернусь попозже. Мне необходимо принять ванну.

Натаниел Хикс сказал мягко:

— Вы ее и примете. И лейтенант Липпа может принять. У нас в номере есть ванна. И, по-моему, без серой обводки по краю, потому что у нас есть еще душ в деревянном закутке и, насколько мне известно, все обходятся им. Ванна употребляется только для хранения запаса льда. Так идемте! Дачмин просто позвонит мистеру Праути. Пока он кончит приводить себя в порядок, мы посидим у нас на балконе, полюбуемся озером Армстронг. Боюсь, шотландского виски не найдется, зато ржаного — хоть отбавляй, а действие точно такое же. Когда Дачмин уйдет, спуститесь вниз и отыщите Липпу. Дон Эндрюс ночует в госпитале. Я удалюсь, и вы сможете стать свежей и чистенькой. Затем я накормлю вас ужином…

— Нет! — сказала лейтенант Турк. — Ни в коем случае! Всему есть предел. Не знаю, какие у вас были планы на вечер, но, но всяком случае, не такие. И ужином вы меня кормить не будете. Нам довольно вымыться… — Она умолкла. — Не знаю, как Липпа… — сказала она затем. — Когда этот молодчик начинает ее обхаживать… И ведь она уже успела выпить… Так что ничего не известно. Если вы посадите себе на шею нас, так, боюсь, заодно и его. Нет. Сами видите, как все усложняется. Лучше оставим это, Нат.

Натаниел Хикс взял сумки.

— Пошли! — сказал он. — Командую я. Эдселл меня абсолютно не интересует. Как во многих отношениях и лейтенант Липпа. Но я не желаю, чтобы вы плакали в умывалке…

— Вот они, — сказала лейтенант Турк. — Если я хоть что-нибудь понимаю — а я многое понимаю, — вы убедитесь, что разлучаться они не захотят.

Обернувшись, Натаниел Хикс увидел, что к ним через вестибюль идет лейтенант Липпа под руку с лейтенантом Эдселлом. И увидел, что она действительно уже успела выпить, лейтенант Липпа разрумянилась и выглядела пылкой и блаженно-счастливой, что ей, пожалуй, шло, И она так льнула к руке лейтенанта Эдселла, что все вместе создавало впечатление самозабвенной чувственности, которая не могла не привлекать внимание. Она приближалась к ним с Эдселлом, волоча за собой шлейф взглядов, которые упали на нее случайно, но остались прикованными к ней. Натаниел Хикс заметил, как юный капитан, беседовавший с двумя лейтенантами и школьницей-новобрачной, внезапно заметил ее и умолк с полуоткрытым ртом. Его голубые глаза замигали, не в силах от нее оторваться. Он забыл про своих собеседников, завороженный возможностями, которые живописала его фантазия.

Лейтенант Липпа, ничего этого не замечая, сказала лейтенанту Турк:

— Молодец, подруга! Возлагаем все на тебя.

Лейтенант Турк сказала:

— Почему ты не предупредила, когда отказывалась от номера на ту субботу, что он нам сегодня опять понадобится? Берт говорит, ты об этом и не заикнулась…

— И о том, что он нам не понадобится, я тоже не заикалась, — сказала лейтенант Липпа. — А вот ты, по-моему, могла бы и проверить! Ну и что ты думаешь делать теперь?

Лейтенант Турк сказала:

— Капитан Хикс любезно предложил нам свой номер, чтобы мы привели себя в порядок. Вот только капитан Дачмин кончит переодеваться и уйдет. Он думает, что мистер Праути сумеет попозже устроить для нас что-нибудь. Мы как раз собирались пойти туда. Хочешь тоже принять ванну? По-моему, это было бы неплохо. Я уверена, лейтенант Эдселл тебя извинит.

— Ах, ты уверена! — сказала лейтенант Липпа, гневно краснея. — Да только я уже сыта по горло всем, в чем ты уверена, Аманда.

Лейтенант Турк сказала:

— Так ты идешь?

— Нет, я просто остановилась предупредить тебя, что мы поедем в другое место и я сюда больше не вернусь.

— Ну, если ты ночуешь где-то еще, — сказала лейтенант Турк, — так возьми свою сумку. Тебе может понадобиться ночная рубашка.

Лейтенант Липпа сказала:

— Аманда, меня от тебя тошнит! Перестала бы ты выламываться под воспитанную! — Лейтенант Липпа облизнула дрожащие губы и сказала громко: — Ну зачем может мне понадобиться ночная рубашка?

— Не знаю, — сказала лейтенант Турк. — А весь вестибюль об этом спрашивать тебе обязательно?

Со смаком, взбесившим Натаниела Хикса, лейтенант Эдселл сказал:

— Девушки, может, кончим царапаться? — Он перевел глаза на Натаниела Хикса, проверяя выражение его лица. Вряд ли, решил Натаниел Хикс, оно было более дружеское, чем чувства, которые он испытывал к лейтенанту Эдселлу.

Насмешливо, с нарочитой участливостью лейтенант Эдселл еще раз поглядел на Натаниела Хикса, а потом сказал:

— Тебе будет неудобно одолжить мне на вечер твою машину?

— Она может понадобиться мне самому, — сказал Натаниел Хикс.

Лейтенант Эдселл засмеялся.

— Верный друг! — сказал он. — Проси его когда хочешь! Ну, не расстраивайся. Мы возьмем такси. Лу, когда уезжал на прошлой неделе, оставил мне свой ключ. Ну-ка, дай эту сумку.

Лейтенант Турк сказала:

— Если там, куда ты едешь, есть телефон, оставь мне номер. Если сержант Леви начнет тебя искать, будет лучше, чтобы я могла ей ответить.

Лейтенант Липпа сказала:

— Заткнись, а? — Она пошла к дверям.

Лейтенант Эдселл взял ее сумку и сказал Натаниелу Хиксу:

— Я слышал, твой дружок Бил опять сел в лужу. Жду доклада об этом в понедельник, хорошо? А пока всего наилучшего.

Лейтенант Турк посмотрела на Натаниела Хикса.

— Что же, можно не говорить капитану Дачмину, чтобы он поговорил с мистером Праути. Не надо их затруднять, — сказала она. — Я возвращаюсь на территорию. Только одно: вы не знаете, где квартира, от которой у него ключ? То есть мне бы все-таки хотелось знать номер телефона. Вряд ли, конечно, он понадобится, но если вдруг… Ведь ей не положено быть там, где с ней нельзя связаться.

— Разумеется, — сказал Натаниел Хикс. — Это квартира капитана Адлера из нашего отдела. Он откомандирован на базу в Райте. Живет он в доме на Тропикал-авеню. Телефон у вас будет. У меня есть список номеров. И на территорию вы не вернетесь. Во всяком случае, сейчас. Мне надо выпить. И вам не помешает.

— Ну, пожалуй, да. Спасибо, — сказала лейтенант Турк. — И правда не помешает.

Она поглядела на часы. Было семь. Вестибюль понемногу пустел.

— Но разве, Нат, вы ничего на вечер не намечали?

— И не думал, — сказал Натаниел Хикс. — А потому отнесем вашу сумку наверх. Вы примете ванну и переоденетесь, а потом мы поужинаем. И никаких «нет». Это официальное приглашение. — Взяв сумку, он повел лейтенанта Турк к лифту.

Лифтер сказал:

— Третий, капитан?

Лейтенант Турк сказала:

— Благодарю вас, сэр. Это доставит мне чрезвычайное удовольствие.

— Третий, — сказал Натаниел Хикс лифтеру. — А если вы твердо решили здесь не ночевать, я потом отвезу вас. Нет, обязательно. Я же объявил Эдселлу, что машина может мне понадобиться.

— Ну, выставлять вас лжецом я не хочу, — сказала лейтенант Турк. — Вы очень любезны. Да, одна я тут ночевать не хочу. Странно: там ведь гнусно донельзя. Но, честно говоря, здесь мне будет тоскливо. Когда я проснусь, увижу, что Липпы нет, то начну переживать все заново.

Выйдя из лифта, они пошли по длинному, ярко освещенному коридору. Несколько дверей были распахнуты, в других номерах были закрыты внутренние двери. Из одних доносились звуки музыки, из других — голоса и смех.

— Да, — сказал Натаниел Хикс, — чертовски странный способ вести войну, не правда ли?

— Мне сегодня утром пришлось, — сказала лейтенант Турк, — завтракать в обществе нашего друга Эдселла, и я высказалась в таком же духе, но с некоторой оскорбительностью, не спорю, а он мне вполне справедливо возразил, что не виноват, если его направили сюда. Пожалуй, это следует учитывать. И к тому же еще неизвестно, намного ли здесь лучше, если отбросить возможность, что тебя в любую минуту убьют. Впрочем, сегодня и об этом с успехом позаботились. Нет, мне действительно необходимо выпить.

— Сейчас и выпьем, — сказал Натаниел Хикс. — Вон наш номер…

В этот момент дверь в конце коридора распахнулась. Капитан Дачмин, облачивший свою могучую фигуру в безупречно отглаженную форму, сияя бодростью и свежестью, торопливо вышел в коридор и закрыл за собою дверь. Увидев их, он остановился, наклонил голову набок, и его широкое, выскобленное до блеска лицо расплылось в улыбке.

— Прошу прощения, мой капитан! — сказал он. — Сейчас все наладим. — Он извлек из кармана ключ, сунул его в скважину, отпер замок, широко распахнул дверь и вытащил ключ.

— Ванная в очень непотребном виде? — сказал Натаниел Хикс. — Лейтенант Турк осталась без номера, и я предложил ей переодеться здесь.

— Ванная в идеальном порядке, — сказал капитан с интересом. — Как же иначе я мог бы сдать ее тебе? Хотите, чтобы я поговорил с Праути или вы уже устроились?

— Большое спасибо, — сказала лейтенант Турк. — Нат говорил, что вы могли бы помочь, но у нас изменились планы, и я решила тут не ночевать. И если вы не против, чтобы я воспользовалась вашей ванной…

— Для нас это честь, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Воспользуйтесь всем, чем пожелаете! — Смешливые глаза под тяжелыми веками перешли с нее на Хикса. — Жаль только, я не могу задержаться и чем-нибудь вас угостить, но я должен извлечь моего лейтенантика из бара, пока он еще мобилен. Когда я с ним расставался, он уже самую чуточку окосел. А посему да благословит вас Бог, дети мои! В мыслях в ваш мы вступим круг, где играют и поют…

Он уже рысцой удалялся по коридору.

XVI

На улице у личного входа в канцелярию генерала Била стояло несколько штабных машин. Ночь выдалась теплая, звездная. Внутри зажгли света больше, чем обычно, однако вызывать много людей посчитали ненужным.

Между холлом и основным кабинетом генерала Била располагалась приемная, в которой ожидал вызова капитан Коллинз. При нем был проект сообщения для печати, подготовленный согласно приказу полковника Росса. В смежной комнате мистер Ботвиник устроил собственный штаб. Сам он занял место за столом миссис Пеллерино и отвечал на звонки. На случай, если что-нибудь понадобится генералу Билу, ждали двое посыльных.

В следующем помещении — кабинете полковника Моубри — тоже горел свет. Полковник Моубри вместе с полковником Хилдебрандом все еще находились в штабе, где они усердно, но, вне всякого сомнения, безуспешно занимались «улаживанием». Зато миссис Спен, верная своему чувству долга и привычке быть в курсе происходящего, вернулась на место сразу же после ужина, хотя никто за ней и не посылал.

На всех окнах кабинета генерала Била опустили светомаскировочные шторы. Там находились полковник Росс, генерал Бил, генерал Николс и подполковник Каррикер. Полковник Росс отвечал на звонки; для этого ему пришлось занять командирское место под украшенными бахромой и кистями знаменами. Генералы Бил и Николс устроились в роскошных кожаных креслах напротив стола.

Генерал Бил почти лежал, вытянув перед собой ноги. Во всем кабинете горела только одна бронзовая настольная лампа. Мягкий, приятный для глаз рассеянный свет играл на коротко стриженных генеральских волосах. На лице его лежала тень, подбородок почти касался груди. Он разглядывал свои тонкие, сильные руки, спокойно, без малейших признаков напряженности вращая на пальце перстень выпускника Военной академии. Насколько мог видеть полковник Росс, генерал был безмятежен.

Рядом, расстегнув мундир, расположился генерал Николс. Он тоже был невозмутим, сидел абсолютно прямо, слегка скрестив ноги и по привычке твердо сжав губы под темными усами. Его широкий лоб был чист и ясен. Он разглядывал только что полученный листок с донесением: «БИЛУ ДЛЯ НИКОЛСА ОТ АРНОЛЬДА». Полковник Росс догадывался, что генерал Николс продумывает сейчас известные только ему важные дела, попутно прикидывая, что могло произойти за те 30 часов, пока он не был в Пентагоне, и в чем причина срочного вызова к командующему.

Подполковник Каррикер сидел в менее удобном кресле. Сейчас на него, как заметил полковник Росс, старались не обращать внимания — своего рода наказание; весьма, впрочем, наигранное, с точки зрения Росса, тем более что Бенни воспринимал это весьма хладнокровно, как нечто само собой разумеющееся.

Когда они прибыли, Каррикер сидел на ступеньках у входа. Он выкинул сигарету и молча встал в угасающих сумерках. Генерал Бил, выйдя из машины, не сказал ему ни слова, и Бенни обратился к полковнику Россу:

— Миссис Росс просила передать, что они уехали, судья. Я думаю, они поехали домой.

Тогда генерал Бил не выдержал:

— Ну что, подкинул мне работку?

Бенни ответил, что, мол, нет, все в порядке. Генератор перестал подавать заряд. Он и раньше, должно быть, работал с перебоями, и аккумулятор из-за этого окончательно сел. А двигатель-то работал нормально. Тогда он перешел на ручное и пошел на третью полосу. Завтра утром надо взять с собой Дэнни, пусть посмотрит.

— Не знаю, не уверен, — сказал генерал Бил. — Сегодня ночью Дэнни работает на самолете генерала Николса. Ему и спать надо иногда.

— Ну тогда, когда сможет, — ответил Бенни. — Это не мой самолет. Моторами лучше голову себе не морочить.

Генерал Бил проворчал что-то, но не стал возражать, когда Бенни прошел с ними. Он просто перестал обращать на него внимание.

Бенни очень спокойно перенес это пренебрежение и сейчас ожидал вместе со всеми, сев чуть в стороне.

Ждали звонка полковника Юлайна с озера о том, как продвигается «улаживание» полковника Моубри. Полковник Росс был рад видеть Нюда таким спокойным и расслабленным. Это урок и для него, думал полковник Росс, наглядный пример того, как нужно избавляться от лишних волнений. И, как это всегда бывает, урок впустую. С его опытом легче советовать другим, чем учиться самому. Он мог настойчиво потребовать, чтобы они не впадали в панику. В таких случаях надо просто подождать, и все уладится. Дайте Времени время, и Время сделает свое дело. Полковника Росса охватило ощущение пронесшейся бури, сбавивших темп событий, милосердно позднего прихода той мудрости, которую можно ожидать, лишь когда пророчества на этот день не сбылись, перестали болтать языки, а заблуждения сгинули без следа.

Полковник Росс, хотя и был в подавленном состоянии, теперь обрел надежду. На первый взгляд (обусловленный тревогой и волнением) то, с чем они здесь столкнулись, — еще одна ужасная неприятность, свалившаяся на генерала Била в самый неподходящий момент. Сначала полковник Росс таки впал в панику. Нюд разделался со вчерашними неприятностями — если он с ними разделался. Поскольку эту сомнительную операцию провернул полковник Росс, он имел все основания считать, что все это висело на волоске, зависело от случая и было рискованно; невольно приходит в голову, что Природа Вещей не терпит прямых линий, предпочитая произвольные мазки и пятна, сопротивляется последовательности и презирает драму. Действия человека определяются привычкой, а привыкание к привычке — инерция. Любая попытка что-либо предпринять — главная помеха, и всегда лучше ставить не на то, что человек хочет, а на то, чего он делать не желает.

Не представляя, что еще он мог бы сделать и как все это он мог бы повторить, полковник Росс теперь начал понимать (разумеется, позже, чем это произошло бы, если бы он не впал в панику), что эта неприятность, пусть ужасная, куда больше соответствовала вкусам и способностям Нюда. Нюд точно так же был Нюдом, как Бенни был Бенни, и потому отреагировал остро, но уверенно. Стремительная гамма чувств началась с первой бесхитростной эмоциональной реакции на простую мысль о храбрецах, кому настал черед (в нелепой и жестокой реальности!) обресть конец в пучине вод, через такой же бесхитростный и эмоциональный взрыв гнева, нашедший естественный выход в привычной роли, в отдаче необходимых распоряжений (долой сюсюкающую тоску по милым ушедшим дням, по комическому типу Вуди; долой дурацкие заботы, навязанные ему этим идиотом, который присвоил себе привилегию плакаться; долой ораву обидчивых цветных ребят, а также планы рекламного проекта, который какой-то псих из службы общественной информации навязывал штабу ВВС), и далее, уже без настоящих препятствий или тяжких крестов, до вечернего угасания гнева, до перехода — такого же простого — от здравого сожаления к принятию (а что еще остается?) свершившегося факта. Отсюда следовала зловещая истина, утешительная, хотя и безмерно печальная, окрашенная отчаянием, но выносимая, а именно: и лучшее, на что ты можешь надеяться, и худшее, чего ты можешь опасаться, никогда не значат много, а в конечном счете — ничего. Прочие чувства, рассматриваемые в таком свете, неизбежно должны ослабнуть, стать более спокойными, а в сущности — более прохладными. Раз так, то и меры напрашиваются более мягкие, соответственно более формальные.

Скомкав пустую пачку, генерал Бил попросил:

— Бенни, там, в автомате, есть сигареты. Возьми две пачки.

Генерал Николс вытащил красивый серебряный портсигар с эмблемой Военно-воздушных сил Великобритании. Генерал Бил потянулся за сигаретой:

— Благодарю, но мне все равно нужно еще. Мелочь есть, Бенни?

— Да, — ответил Бенни, вставая.

— Послушай, — вдруг остановил его генерал Бил. — Ты же не хочешь сказать, что генератор отключился, а я этого не заметил? Если генератор хоть на минуту выключается, срабатывает прерыватель, и потом, когда он снова включается, прерыватель надо ставить в прежнее положение, иначе напряжения не будет. Ладно, проглядел я что-то в воздухе, но при посадке-то, черт побери, не заметить этого невозможно! Сам подумай!

Бенни остановился у двери, почесывая нос.

— Да я ничего подобного не говорил, шеф.

— Черта с два ты не говорил, — огрызнулся генерал Бил.

Взявшись за ручку двери, Бенни повернулся и, будто на спокойной технической дискуссии, сказал:

— Я всего-навсего прикидывал, как я мог посадить аккумулятор. Есть только одно объяснение. Генератор прекращает подачу тока, но не отключается. Тогда двигатель работает на аккумуляторе, который, конечно, садится. Это могло произойти сразу же после взлета. Не знаю. Дэнни должен найти либо замыкание, либо пробой на массу, или что-нибудь еще. Я пошел на третью, чтобы планировать вниз. Вот все, что я хотел сказать.

Он открыл дверь и вышел.

Едва подполковник Каррикер ушел, в другую дверь постучали.

Полагая, что это мистер Ботвиник, генерал Бил крикнул:

— Входите, входите!

Вошел мистер Ботвиник.

Вероятно, он плохо видел в полутьме. И, несомненно, больше всего его волновало, какое он производит впечатление. Мистер Ботвиник по привычке устремил свое тщедушное тело в центр комнаты, к столу генерала Била. Застыв на положенном от стола расстоянии, он отдал честь и только потом разглядел, что перед ним полковник Росс.

— Ради Бога, Ботти, что с вами? — спросил полковник Росс.

Несмотря на смущение, мистер Ботвиник быстро сориентировался. Он отсалютовал полулежащему в кресле генералу Билу и доложил:

— Прибыл под арест, сэр.

Первой мыслью удивленного, однако никак не ошеломленного полковника Росса было то, что мистер Ботвиник, который в конечном итоге принадлежал к числу людей с не очень устойчивой психикой, все-таки спятил. Генерал Бил подтянулся, вздрогнув, и сел ровнее. Генерал Николс вопрошающе посмотрел на него. Некоторое время все молчали, а полковник Росс прикидывал, что надо делать, пока не подоспеют санитары со смирительными рубашками.

Между тем мистер Ботвиник, будучи не вполне спокойным, явно не утратил самообладания и ясности мышления.

— У меня появилась возможность проверить кое-какие обстоятельства, сэр, — обратился он к генералу Билу, — и в их свете у меня нет иного выбора. Я виноват, сэр, но позвольте мне вначале объяснить ситуацию.

— Конечно, конечно! Что за ситуация? — Генерал Бил сел еще ровнее.

По настороженному вниманию генерала Николса полковник Росс понял, что, не знакомый с привычкой мистера Ботвиника резать правду-матку, он тоже решил, что бедняга тронулся. Генерал Николс вопросительно посмотрел на полковника Росса, и тот, сомневаясь, что его поймут, слегка пожал плечами.

Мистер Ботвиник принялся торопливо объяснять: сейчас он совершенно уверен — копии докладной записки по спасательному катеру на озере Лейледж, отправленной полковником Юлайном через канцелярию полковника Хилдебранда, в папках полковника Моубри нет. Он еще сомневался после своих поверхностных поисков; но теперь, когда подключилась миссис Спен и тоже ничего не нашла, он категорически утверждает, что копии там нет.

Нахмурившись, генерал Бил сказал:

— Но записка-то все-таки была. Полковник Хилдебранд показывал нам копию. Она была отправлена сегодня утром.

— Да, сэр, — отозвался мистер Ботвиник. — Полковник Моубри сообщил, что видел эту копию, и желает знать, почему ее ему не показали. — Мистер Ботвиник сделал паузу, словно ему было больно говорить. — Я полагаю, и сказал ему об этом по телефону, что мы могли и не получить докладную. Я был не прав. Мы с миссис Спен просмотрели журнал учета входящих документов. По нему выходит, что нечто подобное к нам поступало — документ зарегистрирован, проставлен адрес, однако содержание, как обычно, не указано, так как стоит номер папки. Я не сомневаюсь, что речь идет о пропавшей бумаге.

— Значит, вы полагаете, что все-таки получали докладную, так я понял? — спросил генерал Бил.

— Вынужден признать, — через силу проговорил мистер Ботвиник. Несмотря на искусственную прохладу в комнате, его лоб заблестел от пота, и полковник Росс это заметил. Напрягаясь всем своим тщедушным телом, мистер Ботвиник судорожно втянул в себя воздух. — Убедившись в том, что бумага к нам приходила, я продолжил расследование. Миссис Спен, хоть и не готова подтвердить это под присягой, почти уверена, что видела в сегодняшней почте какой-то документ, где речь шла о спасательном катере. Ей кажется, она его видела, когда просматривала корреспонденцию, которую зарегистрировала мисс Джеллиф, Она немедленно пригласила мисс Джеллиф, и та подтвердила, что помнит, как регистрировала докладную.

Генерал Бил взглянул на полковника Росса, и тот сказал:

— С этим ясно, Ботти. Помнит — не помнит, какая разница. Бумага зарегистрирована, значит, мы ее получили.

Не сводя глаз с генерала Била, мистер Ботвиник проговорил:

— Все это так, сэр. Я хотел проверить, запомнила ли мисс Джеллиф содержание. Она не может сказать точно. При регистрации документов у нее нет времени их читать, да это и не входит в ее обязанности. А вот миссис Спен их обычно читает. И вот что получается: сегодня утром она просмотрела часть корреспонденции, но не столь тщательно, как обычно…

— Хорошо, хорошо, — перебил его генерал Бил. — К чему вы клоните?

— Я буду максимально краток, сэр. Полковник Моубри был чрезвычайно занят сегодня утром. Он приказал принести почту сразу же после ее получения, чтобы тут же ее и разобрать, потому что позже времени могло не быть. Миссис Спен только взялась ее просматривать, когда полковник Моубри позвонил мне и велел принести…

— Все это понятно! — оборвал генерал Бил. — Непонятно, почему Дед так и не получил докладную. По этому поводу вы нам можете что-нибудь сказать?

— Да, сэр. Я все могу объяснить.

— Ну объясняйте же!

— Я уничтожил докладную, сэр.

— Вы… что?! — сказал генерал Бил.

— Я ее уничтожил, — стоически повторил мистер Ботвиник. — Если позволите, я поясню. Полковник Моубри потребовал почту. Я взял ее у миссис Спен, которая только что получила ее от мисс Джеллиф после регистрации. В этот момент прибыли генерал Николс, — мистер Ботвиник бросил на генерала Николса напряженный взгляд, — и генерал Бакстер. Полковник Моубри говорил по селектору, как я понял, с полковником Россом. Миссис Спен доложила полковнику Моубри о прибытии генерала Николса и генерала Бакстера, и он пригласил их в кабинет. Я решил, что почта в ближайшее время не понадобится, и оставил ее пока у себя. Потом почта понадобилась… Вы, должно быть, помните, сэр? — Мистер Ботвиник посмотрел на генерала Николса.

— Мы попросили полковника Моубри не отрываться от работы, и он послал за почтой. Я помню, как вы ее принесли.

— Да, сэр. — Размеренным, торжественным голосом мистер Ботвиник подготавливал слушателей к великому событию: сейчас он пожертвует собой, и, пусть развязка будет трагической, его драма заслуживает внимания.

Теперь, когда полковник Росс стал вспоминать, он понял, что в трудах своих праведных Ботти и раньше был склонен к драматизации происходящего… Генерал Бил начал недоуменно хмуриться; полковник Росс тоже глубокомысленно сдвинул брови.

Мистер Ботвиник продолжал:

— К несчастью, на моем столе были разложены секретные материалы — кое-какие бумаги и документы, больше ненужные и подлежащие уничтожению. Боюсь, что случилось то, чего и следовало ожидать. Забирая со стола почту полковника Моубри, я вполне мог оставить одну бумагу — докладную полковника Юлайна. А возвратившись, я, не глядя, собрал в кучу все приготовленные на сжигание бумаги, лично бросил их в печь и проследил, чтобы они сгорели. Мне нет прощения, сэр.

Поскольку генерал Бил хранил молчание, полковник Росс сказал тоном профессионального юриста:

— Давайте на этом немного остановимся, Ботти. Во-первых, вы же не утверждаете, что именно так все и произошло, вы только так думаете?

Не поворачиваясь спиной к генералу Билу, мистер Ботвиник исхитрился посмотреть на полковника Росса:

— Миссис Спен и я уверены, сэр, что докладной нет ни в папках, ни вообще в нашей канцелярии. Если она не уничтожена…

— Да, — прервал его полковник Росс, — мне ясно, почему вы считаете ее уничтоженной. Но я бы хотел пойти дальше. Давайте по порядку. Начнем с того, как вы получили почту полковника Моубри от миссис Спен. По записи мисс Джеллиф в журнале регистрации мы почти наверняка знаем, что докладная к нам пришла. И миссис Спен, хотя и не готова присягнуть, утверждает, что ее видела. Таким образом, прямых доказательств тому, что докладная была в кипе бумаг, полученных вами от миссис Спен, нет, но при обычном развитии событий ей больше негде было находиться. Согласны?

Мистер Ботвиник на мгновение замялся настороженно. Потом сказал:

— Да, сэр.

— Хорошо. Итак, у вас в руках кипа бумаг — почта для полковника Моубри. Вам помешали сразу же передать ее, и вы возвращаетесь к своему столу. На нем другая кипа бумаг — старые документы на уничтожение. Где они лежали? В каком месте на столе?

— Примерно в центре, сэр, — медленно проговорил мистер Ботвиник. — На бюваре. Я собирался унести эти материалы, когда полковник Моубри потребовал почту. Я привык лично уничтожать такие бумаги.

— Похвальная привычка, — сказал полковник Росс. — Итак, вы вернулись в кабинет с почтой, подошли к столу, в центре которого лежали приготовленные на уничтожение бумаги. На некоторое время вы положили почту на стол. Куда именно? На те бумаги?

— Боюсь, что да, сэр.

— Вы меня удивляете. С вашей стороны было бы естественно положить их отдельно. Увидев, что на столе уже лежат бумаги, вы должны были вспомнить, что это за бумаги и зачем они там. И элементарно позаботиться о том, чтобы документы в двух пачках не перепутались.

Мистер Ботвиник облизнул пересохшие губы.

— Я согласен с вами, полковник. Вынужден признать, что я этого не сделал. Я проявил небрежность, за которую…

— Давайте пойдем дальше, — прервал его полковник Росс. — Через несколько минут вам сообщают, что полковник Моубри требует почту. Потрудитесь вспомнить, чем вы были заняты в это время?

Мистер Ботвиник погрузился в тревожное молчание и наконец неуверенно произнес:

— Кажется, я говорил по телефону, сэр. Да, я как раз заканчивал разговор, когда полковник Моубри вызвал меня по селектору.

— Заканчивали разговор… — повторил полковник Росс. — Давайте представим это. Вы кладете трубку. Полковник Моубри обращается к вам по селектору. Вы берете почту — она лежит сверху на куче бумаг посреди стола. Возможно ли, чтобы вы случайно сгребли всю кучу и, не заметив этого, отнесли полковнику Моубри вместе с почтой?

— Думаю, — мистер Ботвиник говорил очень медленно, — я бы это заметил, сэр. Там набралось довольно значительное…

— Тогда вы отделили то, что посчитали почтой, от старых документов. Требовалась лишь верхняя часть кипы; так неужели вам не пришло в голову остановиться и посмотреть, не прихватили ли вы чего-нибудь не относящегося к почте или, наоборот, не оставили ли вы какую-либо ее часть?

Мистер Ботвиник густо покраснел, но ответил твердо:

— Я схватил бумаги в спешке, полковник. Мне не следовало так делать. Я обязан был тщательно все просмотреть.

— Как я понял, — заключил полковник Росс, — вы хотите убедить генерала Била, что готовы нести персональную ответственность за свою халатность, частично вызванную спешкой, в результате которой докладная записка полковника Юлайна не дошла до полковника Моубри и соответственно не были приняты надлежащие меры?

— Я вынужден признать свою вину, сэр.

— Полагаю, — полковник Росс обратился к генералу Билу, — нам не следует что-либо предпринимать по этому делу, пока не проинформирован полковник Моубри. Мне кажется, до этого времени мистер Ботвиник должен вернуться к своим обязанностям.

— Да, — согласился генерал Бил. — Надо переговорить с Дедом. Не будем горячиться.

— Прошу прощения за причиненное беспокойство, сэр, — заговорил мистер Ботвиник, — но, как только я понял, что произошло, я посчитал необходимым немедленно вас известить. Позвольте мне выйти. — С этими словами он попятился, направляясь к двери, и осторожно прикрыл ее за собой.

Генерал Бил встал. Подойдя к небольшому изящному шкафу у окна, он вытащил из кармана ключ и открыл верхнюю дверцу, за которой стояли бутылки и ряд стаканчиков.

— Давайте выпьем.

— Своевременное предложение, — сказал генерал Николс. — Замечательный тип, а, судья? — добавил он, с любопытством глядя на полковника Росса.

Выбрав бутылку, генерал Бил сказал:

— Вам этого, судья? С водой, конечно… Если хотите, я могу послать за льдом.

— Сойдет и без льда, — откликнулся полковник Росс. Глядя на генерала Николса, он добавил: — Да, мистер Ботвиник интересный человек, генерал. Можно сказать, что в некоторых довольно важных областях именно он командует административным отделом. Я удивлен его небрежностью. Он не из тех, кто допускает промахи и ошибки. Честно говоря, мне трудно представить, что он может сделать что-либо случайно. Тем не менее от случайностей никто не застрахован. Даже лучшие из нас.

— Это я вижу, — улыбнулся генерал Николс.

* * *

Посидев немного с лейтенантом Турк на балконе, Натаниел Хикс понял, что те качества, которые она приписывала лейтенанту Липпе во время беседы на штабеле у летного поля, на самом деле относились к ней самой. Но лейтенант Турк отличалась еще и ясностью сознания, ограждающей ее, по всей видимости, от недостойных поступков и даже мыслей, от чего лейтенант Липпа не была застрахована. Восхищаясь ею, Натаниел Хикс не мог избавиться от любопытства и чувства соперничества по отношению к человеку, который раньше был ее мужем. Кажется, она упоминала, что он доктор. И разве мало говорит тот факт, что Хикс не представлял, как можно найти малейший повод для развода с ней? Могло ли ей не понравиться его мнение, что присущие ей вкус и рассудительность должны были уберечь ее от брака со случайным человеком, с которым потом все равно придется разводиться? В наступивший момент теплой сердечной близости, когда выясняется, что у людей много общего и схожие взгляды, он едва не задал ей прямой вопрос. Еще мгновение, может быть, еще одна рюмка, и ничто не помешало бы ему попросить с грубоватой симпатией: «Расскажите мне о вашем браке, Аманда».

Но именно в этот момент она сказала:

— Боже милосердный! Восемь часов, а я здесь сижу, пью, сама не пользуюсь ванной и вас задерживаю. К тому же вы из-за меня останетесь без ужина. Нам ведь ничего не дадут, если мы спустимся после половины девятого.

Натаниел Хикс послушно встал, хотя и не испытывал в этом блаженном состоянии раскованности и духовного подъема ни малейшей нужды ни в ванне, ни в приеме пищи.

— Ужин я устрою, — заверил он. — Я тут знаю ходы. — Похоже, он снова принялся создавать образ ловкого, предприимчивого человека, пробивного и заботливого. — Не волнуйтесь. Как ни странно, ужин в номер здесь можно заказывать до девяти. Ресторан закрывается в полдевятого, и у них высвобождаются люди. Деликатесов нам не приготовят, но сандвичи с мясом есть всегда. Если вы не возражаете, я закажу.

— Нет! — воскликнула лейтенант Турк, но лишь в изъявлении восторга. — Надо же! Какая роскошь! Я и не думала, что такое возможно. Мы с Липпой иногда приносили еду и готовили себе в маленькой и грязной кухоньке, только чтобы не надевать опять форму и не идти вниз…

— Это все Дачмин, — сказал Натаниел Хикс. — Теперь я знаю кое-что об отелях и как здесь надо жить. Сидите спокойно. Я занесу вашу сумку в комнату Дона Эндрюса. Потом сбегаю вниз, гляну, что там есть у Ника перекусить. Когда я выйду, закройте за мной дверь. Иногда сюда забредают посторонние.

Он быстро прошел через гостиную и взял стоявшую у двери сумку. Потом зажег свет в комнате капитана Эндрюса. На спинке стула висело потертое темно-синее пальто и тонкое ситцевое поношенное платье. Это платье было на Кэтрин Эндрюс утром, когда их знакомили. Затем он обнаружил выцветшую розовую комбинацию, один чулок и старый, застиранный пояс, растянутый до размеров ее тела, который (Натаниел Хикс вспомнил слова Дона) она не смогла снять самостоятельно. Все эти детали туалета лежали на полу у кровати. То, что они там остались, красноречиво говорило о состоянии Дона, когда он приходил днем за вещами Кэтрин.

Натаниел Хикс поднял комбинацию, пояс, чулок и еще один чулок, который нашел под кроватью, выдвинул ящик комода и запихнул все туда, к рубашкам Дона. Потом взял старое пальто и поношенное платье, чтобы повесить их на вешалки в гардеробе, и в этот момент увидел в дверях лейтенанта Турк.

— Вы не удивляйтесь, — сказал он. — Это вещи жены Дона. Он был не в состоянии навести порядок. Для него это сильный удар.

— Как она себя чувствует?

— Ее еле откачали, — мрачно произнес Хикс, снова ощущая сострадание и то сладкое, болезненное состояние, в котором он находился, сидя с Доном в приемном покое. — Она была в коме, когда ее забирали в госпиталь. Надеюсь, сейчас ей лучше. Как я понял, с ней случился острый приступ диабета, да такой, что не дай Бог никому. Дон страшно расстроен. Он ужасно к ней привязан; и вообще, они очень милые люди.

— Это она? — Лейтенант Турк показала на фотографию.

— Неудачный снимок, — ответил Натаниел Хикс. — Ну вот. Кажется, теперь все в порядке. Ванная — там, свет горит. У вас целых полчаса.

Взглянув на него, она слабо покраснела.

— Я, собственно, пришла сказать, что, если вы любезно разрешили мне воспользоваться вашей ванной, из этого вовсе не следует, что теперь вам надо куда-нибудь уходить. То есть я считаю, что приличия будут соблюдены, если вы просто посидите на балконе, может быть, пропустите еще рюмочку. А насчет еды можно и позвонить. Собственно, так вы и хотели сделать с самого начала.

Оценив изящество, с каким она балансировала между уверенностью и смущением, Натаниел Хикс сказал:

— По-моему, я был несколько зануден.

— Нисколько. Нет ничего важнее воспитанности и доброго участия. Мне вообще все это напоминает книжки Мориса Хьюлетта. И в кинофильмах любят обыгрывать такие ситуации. Знаете, героиня-девственница, не снимая даже шляпки, укладывается в единственную кровать в уединенной хижине, после чего на экране обязательно появляется герой, коротающий ночь с поднятым воротником на ступеньках крыльца. Я не хочу причинять вам больше неудобств, чем это необходимо. И мне так будет гораздо спокойнее.

Позвонив в ресторан, Натаниел Хикс вернулся на балкон. Плеснув себе в бокал, он устроился в плетеном кресле в углу, задумчиво глядя на озеро.

Наступил вечер, и по всему было видно, что вечер — субботний. Большинству военных постояльцев «Олеандровой башни» не надо было вставать рано утром. Долгая неделя кончилась; следующая начнется лишь в понедельник. Гостиничные шумы и обычные звуки с наступлением вечера чуть изменились — все было вроде как прежде, но и тембр, и громкость стали другими. От желудка волной поднималось тепло. Оно успокаивало нервы и усиливало (или это так казалось?) чувствительность. Натаниел Хикс впитывал в себя ощущения и наслаждался.

До него долетали звуки: приглушенные голоса с выходящих к озеру балконов, беззаботный смех сверху и снизу. Но и он сам, как понимал Натаниел Хикс, своим сугубо личным настроением окрашивает вечер в субботние тона, улавливает многозначительные особенности даже в звучании приемников. Вот томным голосом, каким-то образом напоминающим о блаженной возможности поваляться утром в постели, одинокая певица сетует на кого-то, кто заставил ее полюбить — о, против ее собственной воли. А мужской голос, решительный и резкий, подводит итог новостям дня, словно торопясь побыстрее разделаться с этим делом и тоже отдаться субботнему вечеру…

С нижнего балкона донесся взрыв хохота.

— Расскажи им еще тот, помнишь? — попросил кто-то, не переставая смеяться.

Другой голос охотно начал:

— Одна неудовлетворенная девица по имени Алиса…

В конце последовал новый взрыв смеха и еще кто-то сказал:

— Ну что, ребята, пошли? Если решили, то пора.

С темного озера долетел легкий ветерок. Слушая, как компания внизу расходится, Натаниел Хикс поднял свой бокал и со смущенной улыбкой выпил. Последний голос, капризно-самоуверенный и ребячливо-нетерпеливый, напомнил ему о лейтенанте Эдселле. И сразу же непроизвольно он погрузился в размышления о том, как проводит Эдселл ночь любви. Вот лейтенант Липпа сбрасывает юбку, потом рубашку, в чем мать родила (зачем ей ночная рубашка?) ложится и становится звеном в бесконечной армейской текучке: саркастические шуточки о военной службе, насмешки над дуростью, никчемностью и фальшивыми принципами генерала Била, полковника Моубри, полковника Росса, майора Уитни и вообще всего начальства. Между поцелуями бедная Липпа слушает аргументы в пользу равноправия черных, а объятия сопровождаются категорическим осуждением мира, построенного на личной наживе. И когда весьма быстро изольется и кончится случайная страсть, она, вне всякого сомнения, сможет подремать под скрупулезный отчет своего любовника о его дневных свершениях: о людях, которым он дал отпор, о людях, уничтоженных одним его словом, о людях, которых он заслуженно выставил на посмешище.

Натаниел Хикс созерцал эту гротескную картину с каким-то злобным удовольствием. И не потому, что считал ее единственно верной. Ведь был еще и другой Эдселл, совсем не похожий на того, которого он так хорошо знал. На самом деле сегодня днем, когда они с полковником Култардом были в кабинете полковника Росса, показной фасад дал трещину, и на мгновение за непроницаемой внешней оболочкой мелькнул совсем другой — неуверенный, обиженный и расстроенный Эдселл. Именно этого несчастного Эдселла лейтенант Липпа могла прижать к себе и нежно успокоить.

Прервав свои размышления, Натаниел Хикс прислушался: в прихожей открылась и закрылась дверь. Он вспомнил, что не заперся на задвижку, и при мысли о том, что кто-то забрел с предложением сыграть в покер, с раздражением поднялся. Выйдя через балконную дверь в освещенную гостиную, он с изумлением увидел капитана Эндрюса.

— Привет!

— А, это ты, Нат, привет! — повернулся к нему капитан Эндрюс. — Я думал, никого нет. Забыл здесь кое-что. Из моего барахла. Хотел взять бритву.

— Как Кэтрин?

— Боюсь, что неважно, — ответил капитан Эндрюс. — Они говорят, все в порядке, но мне кажется, что она очень больна. Ты знаешь, эта медсестра, что дежурила утром, такая молодчина! Хочу как-нибудь ее отблагодарить. Ее смена уже закончилась, а она еще там — сидит с Кэтрин. Меня, конечно, к ней не пускают.

Он снял очки и протер уставшие глаза.

— Послушай, Дон, не хочешь ли пропустить стаканчик? По-моему, тебе не помешает.

Капитан Эндрюс снова надел очки.

— Я, пожалуй, не буду, Нат. Потому что эта сестра, лейтенант Шекспир, ждет, когда я вернусь. А могла уйти уже час назад. Она мне расскажет, как Кэтрин. Я ведь не могу пройти в палату. Она хочет также показать меня ночной сестре, чтобы та знала, где меня искать. Там мне выделили койку в пустом крыле. Так что я лучше заберу все для бритья…

Он посмотрел на дверь ванной комнаты.

— Кларенс?

— Нет, — ответил Натаниел Хикс. — Собственно говоря, у нас сейчас гости. Лейтенант Турк из женской вспомогательной службы. Ты ее знаешь. В данный момент она принимает ванну.

По недоверчивому, ошеломленному взгляду капитана Эндрюса Натаниел Хикс мог догадаться, как тот оценил ситуацию. Примерно так же, может быть, немного возвышеннее он и сам оценивал ее вначале, сейчас же просто забыл об этом. Говоря, что все приличия будут соблюдены, лейтенант Турк, видно, не учла вариант с неожиданным посетителем.

Хикс тоже об этом не подумал и, объясняя капитану Эндрюсу, кто там в ванной и почему, даже не допускал мысли о возможно неверном истолковании своих слов. В какой-то мере это свидетельствовало о его наивности, но, к сожалению, только с точки зрения самого Хикса. Он попал в классическую комедийную ситуацию: невинный человек поражается тому, что все вокруг свидетельствует о его вине, а попытки объясниться ведут лишь к дальнейшему непониманию. Лишь он один может пролить истинный свет на это дело, зная, с чего все началось, но кто, скажите на милость, в данных обстоятельствах ему поверит?!

Не найдя, что ответить, капитан Эндрюс промолвил «О!» и в смущении отвернулся от Натаниела Хикса.

Хотя все это было, конечно, нелепо и забавно, Хикс с раздражением почувствовал, как заливается краской.

— Она заказывала номер на выходные, но заказ сорвался… — начал было он, но замолчал, представив, сколь сложным и подробным должно быть объяснение, о скольких взаимосвязанных фактах ему придется рассказать, чтобыполучился хоть какой-нибудь смысл. Комедия пошла своим ходом. Теперь, что бы он ни сказал, это будет всего-навсего его версия. Поступки говорили сами за себя, причем убедительнее слов. Живущие в этом мире, если только они не вчера появились на свет, не раз слышали подобное (в том числе и бесхитростный капитан Эндрюс). Мужчина и женщина уединяются таким образом только с одной целью, и правильность подобного предположения отнюдь не уменьшается оттого, что женщина в данный момент находится в ванной комнате без одежды. (Объяснения мужчины можно опустить.)

Подчеркнуто спокойным голосом Натаниел Хикс сказал:

— Боюсь, она оставила свои вещи в твоей комнате. Я думал, тебя не будет… Я думал, она примет ванну и переоденется. Потом мы хотели немного перекусить — ужин я уже заказал, — и я бы ее проводил.

Все это было сказано напрасно. Естественно, он был уверен, что Эндрюса не будет; вполне понятно, что после ванны они поужинают и он ее проводит. Свежо предание!.. Натаниел Хикс рассмеялся.

— Дон, не волнуйся, ты ничему не помешал. У меня нет никаких видов на лейтенанта Турк, и она не собиралась проводить со мной ночь. Она моется в нашей ванной потому, что у них там нет ванных комнат. Она каждую неделю приезжает сюда с подругой с единственной целью принять ванну. Я заметил ее на автобусной остановке и подвез.

Многое оставалось недосказанным, но ситуация требовала простоты и краткости.

— Произошла путаница, — продолжал он, — и номер им не оставили. Когда она мне это рассказала, я подумал: почему бы не предложить ей по крайней мере нашу ванну? Кстати, давай-ка лучше все-таки пройдем на балкон и выпьем. Она вот-вот закончит. А поскольку она уверена, что я на балконе и весь номер в ее распоряжении, получится неловко, если мы вдруг ее здесь встретим.

Натаниел Хикс видел, что капитан Эндрюс честно и добросовестно пытается проглотить эту в общем-то правдоподобную историю. Он хотел, и у него получилось!

— Господи, Нат, я тут так нашумел… Надеюсь, ты не подумал, будто я решил… — Смутившись, он не закончил явную ложь. Вместе этого он сказал: — Да в любом случае, какое мне дело? Я, конечно, нахал, что заставил тебя оправдываться. То есть даже предположив… Ну ладно, нам действительно лучше здесь не торчать. Только мне пора. Собственно, я могу обойтись… Да, надо бежать вниз, хочу отправить несколько телеграмм.

Натаниел Хикс поднял руку:

— По-моему, она нас услышала. — Он подошел к ванной, из-за двери которой доносился голос лейтенанта Турк: «Нат?»

— Все в порядке! — крикнул он в ответ. — Дон Эндрюс заглянул за своими вещами. Через минуту можете выходить, мы будем на балконе.

— Нет, Нат, это лишнее, — вновь запротестовал капитан Эндрюс. — Собственно говоря, у меня есть другая бритва, лежит в верхнем ящике. Как ты думаешь, может, я пройду — ну, раз уж она знает, что мы здесь?.. Это займет всего минуту… — Он быстро открыл дверь в свою комнату.

Натаниел Хикс увидел на стуле открытую сумку лейтенанта Турк. На кровати были разложены чистое белье, форменная рубашка и юбка. Целомудренно отводя от них глаза, капитан Эндрюс прошел к туалетному столику.

— Нашел! — крикнул он. — Больше мне ничего не нужно. Прости, что я так бесцеремонно… Ты объяснишь лейтенанту Турк, почему я не мог подождать? Надеюсь, я не стеснил ее.

— Она очень разумная молодая девушка. Если ты постараешься не думать о ней плохо только потому, что ей нужна ванная, она будет весьма признательна.

— Господи, Нат! — Капитан Эндрюс открыл дверь. — Я вообще не вижу никакой причины… То есть… В конце концов, я знаю, что ты — это не Кларенс. И ты знаешь, что я это знаю. Все, пока!

— Надеюсь, у Кэтрин ночь пройдет хорошо, — сказал Натаниел Хикс.

В просторной, старинного образца ванной комнате на корзине для белья лейтенант Турк оставила флакон с ароматическими солями, отчего в воздухе держался стойкий запах лаванды. Других следов ее купания не осталось, и Натаниел Хикс отметил ее аккуратность.

Дай Бог Кэтрин провести спокойную ночь!.. Стоя под душем, Натаниел Хикс ясно представил себе эту несчастную совместную вахту: Дона, снявшего на ночь только ботинки и беспокойно ворочающегося на матрасе в нежилом крыле госпиталя, и его жену — бледную, больную женщину, полуспящую, полуоглушенную наркотиком, не находящую места на подушке, в мольбе об избавлении от тошнотворных кошмаров своей болезни, каковых было множество, ибо их никогда не бывает мало.

Натаниел Хикс стал припоминать свой собственный больничный опыт, более, впрочем, подходящий Дону, чем Кэтрин. Он вспомнил, как несколько лет назад мучительно ждал, когда рожала Эмили. Ему казалось, что, обуреваемый предчувствиями, он представляет собой типичную мишень для шуток. Растрепанный, виноватого вида, взволнованный отец изводил занятой персонал бестолковыми вопросами и под конец, несмотря на их нечеловеческую выдержку, все-таки допек, недвусмысленно показав свою глубокую уверенность, что впервые на свет появляется ребенок, а никто здесь не готов к этому беспрецедентному случаю в силу расхлябанности, медлительности и, возможно, некомпетентности.

Намаявшиеся за день доктора, издерганные медсестры терпеливо объясняли ему и всем ему подобным молодым людям, которых можно встретить у любого роддома в любое время суток: женщины рожают уже давно, и, если при этом им надо кричать, значит, так оно устроено, и волноваться тут не из-за чего. Для того и рождаются на свет девочки — большинство из них в свое время, как бы трудно ни пришлось, пройдут через это вполне успешно. Более того, весьма вероятно, что очень скоро они забудут свои муки и придут опять, с новым большим животом, не менее важные, хотя, как и в предыдущий раз, полные жалоб, тревог и страха. Короче говоря, мужчина вы или женщина, мудрее с вашей стороны принимать происходящее без суеты, потому что уж чему быть, того не миновать. Если вы не умрете, таким образом решив для себя эту проблему, вы останетесь жить и решите ее по-другому — старея.

Натаниел Хикс выключил душ и вылез на коврик. Глядя на себя, мокрого и голого, в зеркало, он видел тот, второй способ в действии. Судя по весам, он не много набрал жира в свои тридцать восемь по сравнению с восемнадцатью, но тело приобрело какой-то грузный вид — так старый холст тяжело висит на старой раме. Рядом с некогда молодой линией подбородка просматривались припухлости и провисания — намеки на будущие складки старого лица. С другой стороны, Эмили, несмотря на насилие над ее телом, выразившееся в тугих и уродливых вздутиях при двух ее беременностях, а потом двух безжалостных, мучительных родах, не обнаруживала внешне никаких признаков старения.

Однако бессмысленно при данных обстоятельствах задерживаться дольше на случайно вызванном образе Эмили: Эмили в нижнем белье у туалетного столика, снимающая через голову ночную рубашку, или матовая и обнаженная на кровати.

Взяв полотенце, Натаниел Хикс несколько отвлекся. Вообще он воспринимал подобные мысли как что-то постороннее, касающееся его лишь косвенно; это были, скорее, даже не мысли, а ощущения, ибо в мысли они так и не оформлялись. Порой он изумлялся и сам себе не верил, что вот это — он и что он — здесь. Щипать себя было бессмысленно. Он и так чувствовал свое холодное, незамутненное бытие, безнадежное и беспомощное перед безжалостным временем, перед всеми ушедшими «вчера», перед жизнью, как она есть, и этой войной, которой нет конца, и невыносимой неизменностью ситуации, которая, казалось, была такой же не восемнадцать месяцев, а целых восемнадцать лет и из которой при таком раскладе ему никогда не вырваться.

Надевая халат, Натаниел Хикс вспомнил, как серьезно отреагировал капитан Уайли на его полушутливое замечание: мол, если анализ боя будет проводить это ничтожество Фоулсом, то война закончится раньше, чем в отделе учебных пособий соберутся писать руководство, не говоря уж о том, чтобы министерство обороны успело напечатать его, а хоть кто-либо из тех, для кого оно предназначено, — в это руководство заглянуть.

Капитан Уайли согласился с ним насчет полковника Фоулсома и высказал предположение, чтó именно надлежит сделать полковнику Фоулсому. А потом добавил: «Знаешь, Нат, я не волнуюсь, что война скоро кончится».

То есть совершенно серьезно капитан Уайли допустил, что Натаниел Хикс из-за этого волнуется, что он может в какой-то степени разделять иногда посещающие капитана Уайли маленькие и вполне реальные опасения о скором конце войны.

Не то чтобы капитан Уайли потерял сон от таких мыслей, но, совершая боевые вылеты с куском мела на классной доске в Орландо, он чувствовал, что многое теряет. У капитана Уайли не было курсантских иллюзий насчет боевых действий. Он вернулся домой сытым по горло: там тяжело, там опасно, там очень даже запросто могут убить — чего он, черт побери, вот уж совсем не хочет! Но, зная все минусы войны, он видел в ней для себя и плюсы.

Там, избавленные от всей здешней чепухи, они дрались.

Раскачиваясь с пятки на носок и время от времени сквернословя, капитан Уайли несколько косноязычно рассказывал молодым курсантам школы тактического мастерства, командирам звеньев и эскадрилий о воздушных боях.

Например, атакуя бомбардировщик, чтобы остаться в живых, следует прижаться к ублюдку как можно ближе, всадить в него все, что есть, обязательно убить его стрелка, иначе, когда самолеты разойдутся, тебя безнаказанно расстреляют фланговым огнем.

Говоря, капитан Уайли все более возбуждался, возможно видел ряды истребителей, знакомые лица, старых боевых друзей по эскадрилье. Вот они отрываются от полосы на скорости сто миль в час и летят как гром. Земля стремительно уходит вниз, ветер уступает путь. Скоро, скоро вражеский наблюдатель заметит крошечные точки в небе. И как бы ни был он тверд, опытен и уверен в себе, еще не рождался человек, у кого при виде такого не пересыхает во рту. Ожидать ему недолго. На систоле сердца истребители кажутся за целую милю, а на диастоле — они уже здесь.

Но и им нельзя терять ни секунды. За Бога и отечество, за летные оклады, за леденящую кровь игру со смертью, просто так, черт побери, в угаре боя и жажды убивать ни выжимают все до капли из своих несравненных моторов по две тысячи лошадей каждый. Наметанный глаз дает сигнал опытному мозгу — пора.

Прикосновение пальца, легкое, как крыло карающего ангела, — и из всех стволов рвется пламя смерти. А они летят за свинцовой грозой, рука об руку друг с другом, все глубже врезаясь в пробитую брешь, все глубже и глубже, друзья мои!

Мудро улыбаясь, капитан Уайли говорил:

— Только не думай, что фрицам не понадобится хорошая взбучка, Нат. Мы ведь еще и не начинали. Мы пока только не давали им вздуть себя. И еще, не забывай, — он казался бесстрастным и задумчивым, — они совершенствуются на своих истребителях; нам, по-моему, и до этого далеко.

Натаниел Хикс осторожно открыл дверь ванной и прошел в свою комнату. У капитана Уайли были основания для такого мнения, и, выслушивая их, Натаниел Хикс с внутренним смятением видел, что свой собственный расхолаживающий анализ хода войны капитан Уайли считал весьма оптимистическим.

— Видишь ли, Нат, мы слишком увлеклись бомбежками. В этом наша самая большая беда. В Орландо много болтают о стратегическом использовании авиации. Утверждают, что мы уничтожаем военный потенциал Германии. — Он с сомнением покачал головой. — Знаешь, что я думаю? Что наши большие, тяжелые друзья не причинили им серьезного ущерба. Немцы ничего не имеют против, что их уничтожают на лекциях в Орландо и в газетных отчетах. Наши прицельные бомбардировки — это самообман; нам дают их наносить. Мы тратим бомбы, мы тратим самолеты, мы тратим человеческие усилия — чего еще им желать? Как только это начнет беспокоить их всерьез, они отзовут пару крыльев истребителей из России и дадут Восьмой воздушной армии прикурить.

С мрачным видом Натаниел Хикс достал из комода эмблемки и прикрепил их к петлицам свежей рубашки.

Угрюмо, хотя достаточно легко и без страха, капитан Уайли говорил:

— Увидишь, что произойдет. Однажды утром мы начнем там операцию с тысячью бомбардировщиками, а назад вернутся только пятьсот — или четыреста, или еще меньше. Тогда придут в себя наши завзятые бомбометатели, и мы, спохватившись, сделаем то, с чего следовало начинать: обеспечим достаточное количество истребителей, чтобы накрыть все немецкие аэродромы и не дать подняться ни одной их машине. Нет, Нат, пока я не строю планов на возвращение домой. Даже когда все кончится в Европе, не забывай, нам еще выручать флот от япошек.

Натаниел Хикс не забывал. Затянув пояс и выровняв пряжку, он выключил свет и вышел в маленький коридор.

В дальнем углу гостиной лейтенант Турк просматривала журнал. Он заметил, что она несколько по-другому причесалась: этакие растрепанные локоны, пожалуй, только слишком аккуратно растрепанные. Она сидела с изяществом, скрестив стройные нога под опрятной свежей юбкой. Отложив журнал, она улыбнулась:

— Ну разве не здорово? Я чувствую себя такой свежей и чистой!

— И наверняка голодной, — добавил Натаниел Хикс. — По правде говоря, не хотелось бы вновь звонить на кухню. Они, конечно, все принесут — но не раньше, чем приготовят.

И хотя сам он был свеж и чист, он вдруг ощутил приступ мучительного и безутешного одиночества, бессмысленность своих слов и бессмысленность ожидания.

Почти с состраданием лейтенант Турк воскликнула:

— Бедняжка! Я вам доставила столько хлопот!

— Ни в коем случае, — ответил Натаниел Хикс. — Я размышлял о войне. Если бы не вы, я бы, наверное, застрелился. Как бы то ни было, давайте выпьем еще.

— Хорошо. Давайте, — согласилась лейтенант Турк.

XVII

По-прежнему сидя за столом генерала, полковник Росс потянулся и придвинул к себе по гладкой блестящей поверхности небрежно брошенную здесь шкатулку, где хранилась медаль генерала Била «За отличную службу». Он рассмотрел широкую белую ленту с голубыми полосками и красной каймой, вгляделся в бронзовый герб в темно-синем эмалевом кольце с золотыми буквами. Потом лениво перевернул медаль и стал изучать реверс, где были выбиты лента с надписью, знамена и оружие.

— Как бы то ни было, давайте еще выпьем, — сказал генерал Бил.

— Это настоящее шотландское виски, — откликнулся генерал Николс.

— Естественно, если иметь в виду, от кого я его получил. Но у них там принято воздерживаться, все приходится делать секретно. Один ящик я отвез бедолаге Вуди. Не думаю, что даже он способен был столько выпить с четверга. Интересно, кто унаследует то, что осталось?

— Любопытный вопрос, — серьезно произнес генерал Николс. — Полагаю, это можно назвать личным имуществом. Олли сможет кое о чем догадаться. Еще бы! Оставить в целости и сохранности несколько полных бутылок — нет, Вуди явно был не в себе.

Генерал Бил встал и подошел к шкафчику, держа в руках свой бокал и бокал генерала Николса.

— Что вы, бессердечный, можете знать о Вуди?

— Нюд, — сказал генерал Николс, — на живого или на мертвого я на него не куплюсь. Давайте будем считать, что он пережил свою полезность, если вообще когда-либо был полезен. Давайте погрузим его на корабль и отправим на Арлингтонское кладбище, а там с почестями предадим земле.

— Не пойму, зачем мертвому почетный караул? Еще одна чертовски глупая церемония. Что скажете, судья?

— Это нужно не мертвому, — начал полковник Росс не без напыщенности, — это нужно нам. Церемонии нужны живым. Почетный караул или, как его сейчас называют, траурный эскорт — это принятое выражение скорби о кончине, благодарность за добросовестную службу, а если не добросовестную, то безвредную или на крайний случай просто долгую. Когда вы доживете до моих лет, вы осознаете, что это дает. Не покойнику — нам. Не много, но кое-что. То, что люди могут увидеть.

— Здорово, судья! — засмеялся генерал Бил. — Только я хотел спросить, что вы скажете насчет еще одной рюмки?

— Спасибо, — ответил полковник Росс.

Заметив, как он крутит медаль, генерал Бил произнес:

— Только не испачкайте ленту. Они еще могут потребовать свой дар назад.

— По-моему, их выдают навсегда, — сказал генерал Николс. — Как говорит судья, для воодушевления зрителей. Или вы хотите, чтобы сразу же после приказа о награждении ее цепляли вам на мундир, чтобы все знали наверняка, что она ваша? Дед собирался устроить в клубе настоящее торжество.

— Ерунда, — добродушно бросил генерал Бил.

На столе перед полковником Россом загорелась лампочка. Он отложил медаль и поднял трубку:

— Кабинет генерала Била. Полковник Росс.

В дверь постучали, и вошел подполковник Каррикер. Подойдя к генералу Билу, он бросил на стол две пачки сигарет.

— Ты что, заблудился? — спросил генерал Бил.

— В ближайшем автомате сигарет нет, — ответил Бенни. Потом отошел к стене и присел на стул.

— Выпить хочешь?

— Нет, не хочу.

— Что так, Бенни? — Генерал Бил пристально посмотрел на него. — Не идет после вчерашнего?

Бенни наблюдал за летающей вокруг его колена мухой. Подняв левую руку, он выдержал паузу, потом резким, точным движением поймал ее.

— Может быть, шеф, — ответил он, бросая раздавленную муху на пол.

На лице генерала Била мелькнула слабая улыбка.

— Хочешь, еще найду дело?

— Конечно! — кивнул Бенни.

Генерал Бил посмотрел на полковника Росса, откинувшегося с трубкой на спинку кресла.

— Можно взять вашу машину, судья? — Тот махнул рукой, и генерал Бил продолжил: — Значит, бери машину полковника Росса и поезжай к ангару два; посмотри, как там Дэнни и что думает о готовности к отлету пилот генерала Николса. И запроси метеослужбу, есть ли какие-либо перемены на севере… Вы когда хотите вылететь, Джо-Джо?

— До полуночи, если получится, — ответил генерал Николс. — Похоже, нас ждут. Как я понял из газет, Черчилль в Белом доме. Может быть, завтра понадобится Старик.

— Он работает по воскресеньям? — спросил генерал Бил.

— Только тогда мы и работаем по-настоящему.

— Это так необходимо?

— Они следят, чтобы он отдыхал — иногда. Я улечу, как только будет готов самолет. Сам хочу немного полетать — особенно ночью, по приборам.

— Хорошо, — сказал полковник Росс в трубку. — Я вам перезвоню.

— Кто это был, судья? — спросил генерал Бил.

— Юлайн.

— Они получили зенитные прожекторы?

— Да.

— Как у них дела?

— Они достигли дна, — пожал плечами полковник Росс. — Глубина около двухсот футов.

Генерал Бил кивнул и обратился к подполковнику Каррикеру:

— А потом поезжай домой, Бенни. Здесь делать нечего. Тебе следует выспаться. — Окинув его строгим взглядом, добавил мрачно: — Завтра быть здесь в одиннадцать. Я вызову этого лейтенанта, и ты скажешь ему все, что положено… А теперь постарайся усвоить. Лучше десять раз подумай, прежде чем решишься ударить кого-либо еще. Черт побери, расквасил ему нос! — Генерал все более распалялся. — И почему, чтоб тебе разорвало, ты не ударил белого? Заварил кашу! До Вашингтона вонь дошла! Могли начаться массовые беспорядки. Судья вот уже два дня рвет сердце, пытаясь хоть как-то уладить дело. В следующий раз получишь на всю катушку. Понял?

— Понял, — ответил подполковник Каррикер.

— Черта с два ты понял! — взорвался генерал Бил. — Я даже не услышал от тебя извинения. Я не про нос, с парнем будешь объясняться завтра. Я про вчерашний день. Полковник Моубри дважды посылал за тобой. Тебя нигде не могли найти. Если нечто подобное повторится… И еще. Черт знает что происходит на этой квартире. Не мешало бы прямо сейчас тебе кое в чем разобраться.

Подполковник Каррикер сказал:

— Мне жаль, что я заставил волноваться судью. Я никак не думал, что все так обернется. Я был не в себе. — Он мрачно уставился себе под ноги. — Вчера я напился. Устроил маленькую пирушку. Разберусь, шеф.

Он поднял руку, будто хотел щелкнуть пальцами, и беззвучно опустил ее:

— Разрешите идти?

— Хорошо, Бенни. Спокойной ночи.

Когда дверь закрылась, генерал Бил спросил:

— Как думаете, судья, подействует на него?

— Лучше, чем ничего, — пожал плечами полковник Росс.

— Все, этим ограничимся, — мягко сказал генерал Бил. — По-моему, на этот раз достаточно. Если он еще что-нибудь выкинет, тогда посмотрим. — Повернувшись к генералу Николсу, он добавил: — У него неприятности с женщиной. Она его преследует; но, так или иначе, пора завязывать. Даже Сэл об этом знает.

Он снова повернулся к полковнику Россу:

— Я знаю, что там глубоко. Но плевать мне на это! И меня не волнует, сколько потребуется времени. Важно, чтобы они нашли тела! Зачем вы хотите перезванивать?

— За этим, — ответил полковник Росс.

— Тогда звоните сейчас. И скажите, пусть не успокаиваются, пока не найдут.

— А если не найдут до конца недели — продолжать? А до конца месяца? Юлайн полагает, что на глубине двести футов на многое рассчитывать не приходится.

— Двести футов? — перебил генерал Бил. — Поднимают же подводные кабели с глубины в тысячи футов! Как им это удается?

— Я не знаю, — ответил полковник Росс. — Думаю, используют суда со специальным оборудованием. Может, и нам запросить что-нибудь подобное? У ВМС наверняка найдется… Пророем канал от побережья залива — миль сорок пять, не больше. Или поставим верфи на озере и сами построим нужное судно.

Генерал Николс крякнул от удивления.

Генерал Бил спокойно улыбнулся:

— Нет-нет. Ничего подобного мы пока предпринимать не будем, судья. У них есть прожекторы, есть лодки. Пусть осматривают дно всю ночь. Передайте Юлайну. Пока будем пытаться найти этим способом.

— Этим способом не получится, — возразил полковник Росс. — Но решать вам.

— В этом вы правы, черт побери, — сказал генерал Бил. — Им придется доказать мне, что так найти невозможно, а не просто заявить об этом. Кстати, что там с информационным сообщением?

— Я поручил капитану Коллинзу подготовить проект. Кажется, он ожидает в приемной.

— Пусть войдет. Лучше мы напишем что-нибудь, прежде чем это за нас сделает наш друг Арт Буллен. То-то прославимся! И, кстати, расскажите Джо-Джо о человеке Хэла, Хиксе. Ну, обо всей этой задумке. Интересно, что скажет Джо-Джо.

* * *

— Настоящая женщина, — лейтенант Турк широко раскрыла глаза, — не самое лучшее и добродетельное создание с точки зрения человеческой природы, но у нее есть преимущество перед мужчиной. Не мудрено, что яблоко съела именно Ева. У нее не было моральных запретов. Женщина просто знает, что, если ей чего-нибудь по-настоящему хочется, уже по этой простой причине ее желание законно — и неважно, хорошо оно или дурно с точки зрения этики. Это мое больное место. Неудобств оттого, что я женщина, мне хватает, а вот преимуществ, какими бы они ни были, у меня нет. Не то чтобы меня что-то останавливает или мешает; просто в ситуациях, когда любая женщина откровенно и незамысловато жаждет, у меня все испорчено ужасным и вовсе не женским подозрением, что я делаю нечто унизительное. Воспоминания, черт бы их взял!

Натаниел Хикс, улыбаясь, рассматривал собеседницу. Ей очень шла новая прическа — хаос коротких завитков вверху, плавно переходящих в ухоженные локоны по бокам. За аккуратно накрашенными губами открывался ровный ряд зубов. Искренние глаза сохраняли печальное выражение, даже когда она говорила о чем-нибудь забавном.

— По-моему, я немного опьянела, — улыбнулась она. — Даже не знаю, как так могло получиться. Мы говорили о Мортимере Макинтайре-младшем и о трогательном жесте с жареным цыпленком.

— Теперь я жалею, что не оставил цыпленка себе. — Натаниел Хикс посмотрел на поднос с грязными тарелками. — Наверняка он был очень вкусный. Мне кажется, я вас плохо угощаю. На редкость сухие бутерброды. Надо запивать их бурбоном — тоже, в конце концов, еда.

— Нет, нет, все отлично, — заверила лейтенант Турк. — Только мне, пожалуй, хватит. Я, конечно, не забыла свои проблемы, но по крайней мере они меня сейчас не волнуют. И это хорошо. Однако еще чуть-чуть, и будет перебор. Или… уже? Признайтесь!

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Я как раз любуюсь, какая вы… собранная.

И хотя слово «собранная» очень ей подходило, он вдруг понял, что есть другие слова, которые сейчас просто не шли ему в голову. Тонкая шерсть выглаженной форменной одежды придавала девушке особую прелесть чистоты и опрятности. Это был эстетически безупречный отказ от роскоши, увенчанный тем, что с успехом заменяет любые украшения, — строгими золотыми лейтенантскими нашивками и классическим профилем Афины Паллады, отлитым из простого металла.

— Приятно слышать. Мама как-то сказала, что лучше быть очень чистой, чем очень хорошенькой. Не знаю, как вообще, но я убеждена, что девочек надо с детства приучать по одежке протягивать ножки.

Эта в общем-то безобидная, но затасканная фраза в устах любого другого человека воспринималась бы как самоуничижение или напрашивание на комплимент. Но у нее она прозвучала так, что Натаниела Хикса захлестнула волна теплого и доброго чувства и ему захотелось сказать этой девушке самые дорогие слова, о которых не просят, но которых всегда так ждут.

Она сохранила всю свежесть и чистоту после принятой ванны, но чувствовалось, что чистота и строгость присущи ей органически: этого состояния нельзя добиться, просто начисто отмыв кожу. За этой опрятностью Натаниел Хикс видел безустанную работу воли, заставляющую человека при любых обстоятельствах сохранять внутреннюю чистоту. Вчера, в невыносимо жаркий полдень, она произнесла несколько театрально: «Ливийский воздух полон зноя…» Сейчас он понял, это была защита — ирония. Ирония, если можно так выразиться, обоюдоострая, направленная в обе стороны. Пусть она пропахла потом, но она цитирует Мильтона; да, она цитирует Мильтона, но ведь она пропахла потом. Она осталась такой же и после того, как ее вырвало в любезно предложенный сержантом Пеллерино бумажный пакет, когда она, смущенная, стояла на подгибающихся ногах у трапа.

— Я думаю, ваша мама была бы очень вами довольна, — сказал Натаниел Хикс.

— Правда? Вы очень добры. Она мне говорила и другие вещи, которые я постаралась запомнить. Например, если вы хотите кому-нибудь до смерти надоесть, рассказывайте только о себе. Важное в моем случае предупреждение. Я всегда проявляю невероятную изобретательность, чтобы свернуть разговор на эту тему. Можно подумать, что я обожаю историю своей жизни. Но я, кажется, трезвею. Вы говорили о генерале Биле и проекте статьи для журнала.

— Нет, нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Позвольте объяснить в вашем стиле: это был пример моей изобретательности. Я вам демонстрировал, какой я достойный восхищения парень и какие у меня достойные восхищения принципы. Я ведь туда рвался, как лиса к винограду. Был готов обмануть, сблефовать — что угодно. Даже когда стало ясно, что винограда нет, я все еще подпрыгивал. Так тяжело было отказаться от возможности полететь на Север, чтобы там, пока не вернут, убивать время и тянуть из армии денежки. Но, пропрыгав весь день, я понял, что это бесполезно. Именно тогда я и попытался обратить ваше внимание на мои утонченные принципы и безошибочное умение отличать доброе от дурного. Знаете, на душе у меня словно стало легче…

— А разве не так? — вставила лейтенант Турк.

— Так. И сейчас легко. Но решение досталось мне с трудом, во всяком случае, медали моя совесть не заслуживает. Теперь я понимаю, что полковник Росс видел меня насквозь. Ушлый старик. Пока я самым недостойным образом расписывал все прелести проекта, он просто сидел и смотрел на меня, вовсе не собираясь поднимать эту тему еще раз с генералом Билом. Конечно, я рад, что ничего не получилось. Мне очень не хочется так выглядеть, особенно в глазах человека, подобного полковнику Россу.

— У меня просто талант ставить людей в неловкое положение, — сказала лейтенант Турк. — Я говорю: «О, вы не подозреваете, какое я ничтожество!» И — и привожу примеры. Моему несчастному собеседнику ничего не остается, как в традициях восточного этикета сказать, что если уж речь зашла о ничтожествах, то мне далеко до него, и тоже поспешно привести пример. Так может продолжаться бесконечно, куплет — припев: вы вовсе не так уж и плохи — ах, это я так плоха… Ну все, достаточно. Я прекращаю пить ваше прекрасное вино, я наведу здесь порядок, и с глубокой признательностью за ваше радушие и понесенные расходы я сделаю, как мы говорили в детстве, так, чтобы меня искали.

— Нет-нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Это не наша посуда, здесь все принадлежит отелю, мы никогда ничего не моем, просто складываем тарелки в раковину, на радость тараканам. И вам еще рано домой. Лучше идемте на балкон, там вы устроетесь поудобнее, а я принесу еще выпить.

— Тогда вам, вероятно, придется выслушать историю моей жизни. Поверьте, вы этого не хотите, — вздохнула она. — Я уже приводила из нее несколько отрывков, в самолете, в четверг, помните? По мере развития история становится все более жалобной и все менее интересной. Должно быть, вы решили, что дальше некуда, но это так. Было бы неблагодарно с моей стороны так ответить на вашу доброту. Поэтому я сейчас поеду домой, если, конечно, это можно назвать домом.

— Нет, не надо, — опять повторил Натаниел Хикс. Он видел на ее лице признаки напряжения и тревоги; в слабой улыбке таилась боль, в глазах — смятение, словно она оказалась в бедственном положении выбора, да и сам выбор был выбором очередной беды. — Послушайте, — сказал Натаниел Хикс, — мне кажется, это прекрасная возможность облегчить душу. — По-моему, у вас масса совершенно ненужных предубеждений. Давайте просто сядем и разберемся в вашей истории. — Он посмотрел на нее очень серьезно. — Расскажите о вашем замужестве, Аманда. Не надо все держать при себе.

Она по-прежнему смотрела на него, и взгляд ее не дрогнул, но в глубине глаз промелькнула черная тень, а щеки порозовели.

— Нет, вы не поняли! — воскликнул Натаниел Хикс. — Я, может, и не гожусь вам в отцы, однако все же значительно старше… — И на самом деле он не мог отделаться от мысли, что годится ей в отцы. Он крепко, по-родительски похлопал ее по плечу: — Ну-ну, не краснеть. Вот беда-то. Это совсем ни к чему. Я и так знаю о вас больше, чем вы думаете. И как бы там оно у вас ни складывалось, вам краснеть не из-за чего.

— Еще одно обстоятельство, — сказала лейтенант Турк. — Мне опасно говорить добрые слова. Я так в них нуждаюсь, что сразу же принимаю близко к сердцу, и они непозволительно на меня действуют. Видите?

Она окончательно залилась краской, глаза наполнились слезами и заблестели.

— Вижу. — Натаниел Хикс был до глубины души потрясен открывшимся ему изяществом смущения и гордостью стыда. — И это прекрасно.

— Я — мерзкая, можете поверить Липпе. Она знает меня лучше, чем кто-либо. — Лейтенант Турк облизнула губы и добавила: — Была раньше такая манера поведения — «первый выход молодой девушки». Думаю, и сейчас есть, потому что подходит юным женщинам, не успевшим свыкнуться со своей истинной натурой. Сентиментальные нюни на тему «девочка, какой ты меня представляешь» и «девочка, какой я себя знаю». Но вас я от этого избавлю; да, выхожу на балкон. Но прежде, если можно, я загляну в ванную… — Она помолчала. — Кажется, мне удалось сказать это так, будто я очень сожалею, что мне туда надо, правда? Так оно и есть, и это нехороший признак.

В крохотной кухоньке Натаниел Хикс соскреб с тарелок остатки пищи, сложил их в бумажный пакет и выкинул в мусоропровод, потом поставил посуду в раковину. Он провозился дольше, чем было нужно, ожидая, пока выйдет лейтенант Турк. Если уж она сожалеет, что ей туда надо, то, безусловно, предпочла бы, чтобы ее не видели оттуда выходящей.

Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что чувствует себя несравненно лучше. Безысходное отчаяние, охватившее его под душем, отступило, и он понял, как важно думать о ком-то другом.

— Я теперь знаю, о человеке можно судить по глазам, — сказала лейтенант Турк. — Они обычно широко раскрыты и слегка… с поволокой, вот, правильно. Такой любопытный и подчеркнуто мягкий взгляд, если я понятно выражаюсь. Можно сказать, глаза застенчивые, но голодные. Тогда я не разбиралась. Но все равно, в случившемся виновата я сама.

С озера долетел нежный порыв почти прохладного ветерка. Лейтенант Турк поежилась в кресле, подняла бокал, поблескивающий слабым отраженным светом из гостиной, и пригубила.

— Видите, как долго… — сказала она. — Вы действительно хотите слушать дальше? Уже, должно быть, ясно, что дело тут заключалось в неверной оценке. Старая как мир ошибка. Человек нехотя застилает себе постель — и тогда надо в нее ложиться, а он все жалуется, жалуется… Единственно возможный ответ — следовало быть немножко умнее.

Натаниел Хикс загасил сигарету в пепельнице на подлокотнике кресла.

— Я все-таки не вижу, в чем тут ваша вина, Аманда.

— Я вам помогу. Понимаете, Малькольм, в общем-то, не хотел на мне жениться. Это я хотела выйти за него замуж. Все было чрезвычайно сложно и запутанно. Мои чувства, его чувства, моя ситуация, его ситуация… Ну, во-первых, моя ситуация. Я ведь пыталась получить заочно медицинский диплом; это невозможно — уж во всяком случае, для меня, но думаю, что и для всех. Я тогда работала помощником библиотекаря в медицинском институте, с двух до десяти вечера. По утрам могла посещать лекции, да и на работе была не сильно загружена. Тем не менее все оказалось нереально. В любой школе хватает проблем, даже когда учеба основное дело и ты имеешь к ней склонность.

— Согласен, — сказал Натаниел Хикс.

— Да, а мне приходилось зарабатывать себе на хлеб, и к медицине настоящей склонности не было. Просто взбрела в голову дурь, когда я устроилась в эту библиотеку. Ну а приняв решение, я сделалась упрямой, чертовски упрямой. Медицина тут ни при чем. Что меня привлекало — так это быть доктором, облегчать страдания человека. При этом вызывать священный ужас и изумленное почтение. — Она рассмеялась. — Я себе представляла нечто подобное: раздается встревоженный, испуганный голос: «Доктора! Есть ли здесь доктор?» Нет ответа. Тогда медленно выхожу я: «Да, я врач». Все происходит словно на сцене, и, я уверена, проворный осветитель наводит на меня юпитер. Следует изумленный шепот, кто-то выдыхает: «Ведь это девушка!» Здесь кульминация; а через несколько торжественных минут я появляюсь снова, измученная, но спокойная: «Он будет жить».

— Аманда, — произнес Натаниел Хикс, — вы когда-нибудь смеетесь над кем-нибудь, кроме себя?

— Тушé, — сказала лейтенант Турк. — Может, боюсь? О себе шутить просто. Главное — успеть первой. Но я, кажется, уклонилась от темы. Так вот, учебу я не потянула, несмотря ни на упрямство, ни на мечты. Это было слишком тяжело. Декан, должно быть, просто спятил, разрешив мне попытаться. Я уже проработала полкурса анатомии — самого легкого для большинства студентов предмета, — когда поняла: экзамена мне не сдать. Не думаю, что была тогда столь расчетлива, чтобы что-то планировать, но выход из положения я искала. Вот тогда и появился Малькольм, хотя он об этом не знал, да и я, наверно, тоже. Я обманула его.

— Не думаю, чтобы вы кого-нибудь обманули, — сказал Натаниел Хикс.

Сама по себе ситуация, взятая объективно, а не так, как унизительно представила ее лейтенант Турк, вызывала даже симпатию. Ни тогда, ни сейчас она не понимала, что ее решимость и ее усилия способны тронуть сердца многих людей. Безумный декан, например, хотя и мог посчитать ее план неосуществимым, вероятно, вполне резонно полагал, что в мире бывают яркие личности. И если им дать хоть один шанс, они сделают невозможное. Вдруг эта худенькая фанатичная девушка — одна из них? Так почему бы не принять ее в институт и не посмотреть, что получится?

— Нет, я все-таки обманула Мала, — горько вздохнула лейтенант Турк. Она молча и грустно о чем-то вспоминала в темноте. — Понимаете, он считал, что хорошо меня знает. Он учился на третьем курсе и очень много работал в библиотеке. Друзей у него не было; его вообще не любили. Многие взяли привычку звать его Ужасный Турок. Узнаете грубый и несмешной институтский юмор? Здесь было два смысла — буквальный, то есть его просто считали ужасным, и второй — намек на известные истории о противоестественной половой жизни оттоманских турок. Вам, наверное, очень скучно?

— Ну перестаньте же так говорить, — мягко укорил ее Натаниел Хикс.

— Хорошо, не буду. В любом случае уже поздно, правда? Я знала, как непопулярен Мал. У меня со многими парнями были дружеские отношения, они любили задержаться у моего стола и поболтать. Девушки-студентки, а им всегда нелегко, тоже доброжелательно меня приняли, а некоторые даже по очереди со мной занимались. Только так я и смогла достичь своих скромных результатов. Мне казалось, я знаю, почему они не любили Мала. Я думала, это потому, что он был слишком хорошо воспитан, любил книги и музыку. В институте мало кто мог похвастаться хорошими манерами.

Она откинулась в кресле.

— Вы когда-нибудь обращали на это внимание? Конечно, два-три исключения припомнить можно, не сомневаюсь, но по большому счету очень трудно найти доктора с хорошими манерами. Или со вкусом. Может быть, они так заняты своей медициной, что об остальном просто забывают. И ни на что другое у них не остается ни времени, ни энергии.

— Никогда не думал об этом, — признался Натаниел Хикс. — Но вы снова отклонились от темы.

— Да, — согласилась лейтенант Турк. — Так вот, Мал мне по-настоящему нравился, и, думаю, я тоже ему очень нравилась. Нам бы на этом остановиться, но куда там!.. Мне ведь тогда приходилось несладко, — она вздохнула. — Весьма забавно, как иногда, инстинктивно о чем-то догадываясь и даже получая тому косвенные подтверждения, человек упорно не желает ничего знать. Когда ребята проведали, что их мисс Смит собирается выходить замуж (И за кого бы вы думали? Господи Боже! За Ужасного Турка!), они, по всей видимости, выбрали из своих рядов представителя, чтобы он объяснил мне, почему этого делать нельзя. И он объяснил мне с той степенью откровенности, которую посчитал допустимой. «Конечно, меня это не касается, но…» — и все такое. Он был честным парнем, и ему приходилось нелегко, потому что говорить-то ему было особенно нечего, не хватало фактов. Конечно, я поняла, что он имел в виду. Я обо всем этом не раз читала. Проблема современной этики. Я могла вести на эту тему ученые беседы с примерами и клиническими подробностями из историй болезни. Как бы то ни было, с этим парнем мы пообедали, и он по-братски меня предостерег; я вообще располагаю людей к задушевным разговорам. Он даже успел мне понравиться, но он был неотесан; и это объяснило все, что я желала себе объяснить.

Натаниел Хикс задумчиво допил свой бокал и проницательно заметил:

— Послушайте, Аманда, а нет ли здесь наложения более поздних фактов? Вы же сами сказали, что у ребят не было никаких доказательств. Может быть, они по другим причинам не хотели, чтобы он…

— А! — прервала его лейтенант Турк. — Говорю вам, я знала. Поймите, я должна была знать наверняка, иначе бы я его упустила. Он не интересовался женщинами. Он испытывал к ним отвращение. И, конечно, я очень искусно дала ему понять, что со мной он может об этом не беспокоиться, я фактически и не женщина. Я не хочу сказать, что все выдумала. Но, по нормальным меркам, я, вне всякого сомнения, была недостаточно сексуальной. Именно этим я ему и понравилась. Кроме того, он получал все преимущества формального и официального брака, а это для него было очень важно.

В темноте она поменяла положение ног и одернула юбку.

— Пожалуй, я излагаю чересчур хладнокровно. Да, я хотела выйти замуж, чтобы с честью уйти и не убиваться из-за врачебного диплома. Да, он хотел женитьбы, видя в ней своего рода защитную окраску. Он полагал, что не будет так бросаться в глаза, если станет постоянно жить с существом, которое может сойти за женщину. Но… — она замолчала. — Боюсь, это похоже на фарс, только по-другому мне не объяснить. Я все-таки хотела быть любимой; и Мал хотел быть любимым, бедняга. К слову сказать, он лучше меня сознавал, что ему надо.

Она резко отвернулась и посмотрела вдаль, где тускло блестело озеро.

— Разве бы я болтала так, если бы не выпила? Не довольно ли?

Тронутый ее рассказом, Натаниел Хикс ответил мягко и почти торжественно:

— Я хочу услышать все до конца, но вряд ли имею право настаивать.

— Господи! — Лейтенант Турк допила остатки вина. — Кажется, я хватила через край. Как обычно. Надо меньше поддаваться эмоциям. Любовь — это сложное женское представление. То, что женщины называют любовью, присуще только им. Это и ведет к непониманию. Поверьте, я знаю достаточно для своих лет, которых немало. Тем не менее поправьте меня, если я ошибаюсь. Полагаю, мужчина различает некоторые сходные между собой чувства, они не сливаются у него воедино. Так?

— Затрудняюсь ответить, — сказал Натаниел Хикс. — Но я бы не стал утверждать, что чувства мужчины примитивнее чувств женщины.

— Если взять все аспекты, то нет, — согласилась лейтенант Турк. — Однако у меня сложилось впечатление, что мужчины живут по принципу — всему свое время. Ну, знаете. Мужчина любит свою женщину утром, чувствуя к ней теплую дружескую привязанность; днем, когда ее нет, он любит, испытывая почтенное уважение к достоинствам ее характера; а ночью он любит, обуреваемый непреодолимым желанием как можно скорее вступить с ней в интимную близость. Все эти чувства женщину вполне устраивают; вскоре она понимает, что лучше все принимать так, как есть, иначе неизбежно пойдешь наперекор человеческой природе; а поскольку ее не изменить, то и ломать голову над этим не стоит. Женщина довольно успешно подстраивается под чувства мужчины, но я сомневаюсь, чтобы она была до конца счастлива, даже в самой благоприятной обстановке, ибо она не чувствует себя в безопасности. Господи, если б только все чувства, которые она пробуждает в мужчине, были явлены ей сразу!

— Так это видится женщине, — рассудительно сказал Натаниел Хикс. — В чисто практических целях пора назвать все своими именами. Я бы сказал так. Обычный мужчина в состоянии, как вы выразились, непреодолимого желания ни на мгновение не перестает испытывать к женщине чувства привязанности и уважения. Хотя, естественно, в такие минуты он может быть слишком увлечен своей непосредственной целью; но, если понимать правильно, это следует рассматривать как вполне приемлемый комплимент, разве нет?

— О да! — воскликнула лейтенант Турк. — Если понимать правильно! Я знала: это не должно казаться примитивными грубым. Человеческие возможности и средства для выражения своих чувств более чем ограниченны. Я была готова, только немного нервничала. — Она подняла руку и провела ногтем большого пальца по зубам. — Нельзя же к этому всерьез относиться, как к доказательству твоей физической привлекательности, ведь так? Я понимаю, реакция всегда стереотипна и в той или иной степени заученна. Что касается комплимента, то человек имеет право либо принять его, либо оставить без внимания, правильно?

Смущенный Натаниел Хикс сказал:

— Нельзя так воспринимать. Эдак можно, знаете…

— И ничто, ничто не в силах помочь! — перебила она его. — Становится только хуже. Унижение непередаваемое, поверьте мне. Можно только уползти куда-то и там подохнуть от всех этих решительных намерений, мужественных попыток, собачьей настойчивости и даже временных, различной степени удач… — Она почти беззвучно заплакала.

— Аманда!

— Да! Я любезно опущу клинические подробности из истории болезни. Я, конечно, самый несчастный человек в мире; но он-то, он-то, бедняжка… Все мои воздушные мечты! Мои невыказанные чувства и нежный лепет, лепет, лепет!.. — Сдавленным голосом она произнесла: — «Соломенные клятвы и вера всех людей суть лишь обман, а есть одна лишь сила» — самая не к месту цитируемая строчка из всех когда-либо слышанных!

Она вдруг быстро встала.

— А сейчас я безоговорочно иду домой.

Прерывающимся от волнения голосом Натаниел Хикс воскликнул:

— Безоговорочно — нет! Сядьте. Я налью вам еще. Я вел себя как последний дурак. Я не имел права…

— Вы тут совершенно ни при чем, — сказала лейтенант Турк. Стоя, она продолжала плакать. — Думаете, это вы меня разговорили? Думаете, я этого не хотела, может быть, больше всего на свете? Я ничего не могла поделать. И сейчас не могу. Все, что я могу, — это уехать домой.

Натаниел Хикс тоже встал. Он увидел, как она дрожит, и опустил руку на ее плечо. Он хотел только успокоить ее, но прикосновение подействовало, как удар тока. Дрожание женских плеч под его рукой вызвало ответную дрожь, вспышку острого, резкого чувства, проявившего себя сразу и безошибочно.

— Аманда. Посмотри на меня.

— Я не виновата, Нат. Пустите меня. Вы должны… Немедленно, вам ясно?!

— Пожалуй, нет, — произнес Натаниел Хикс и обнял ее второй рукой. Она пошатнулась, сделала непроизвольный маленький шаг навстречу, и ее дрожащие стройные ноги прижались к его ногам. — Пожалуй, нет, — повторил он с трудом, словно ему мешал стук собственного сердца. Переведя дыхание, он сказал: — Ты не допускаешь мысли, что мне тебя просто жалко?

— Не знаю, — проговорила она сквозь зубы. — Нет, знаю. Знаю, что я — несчастная лгунья. И еще я знаю, что это бессовестно. Так? Видите, я все знаю?

Сжимая ее крепче, Натаниел Хикс сказал:

— Да перестань же ты думать обо всем, что знаешь! Попробуй просто…

Лейтенант Турк, до этого стоявшая с безвольно опущенными руками, вдруг обняла его и, застонав, стала биться лбом в его плечо.

— Не могу противиться… — с отчаянием выдохнула она.

— А зачем?

— Я знаю сотни причин. Тысячи. — Она поспешно подняла вверх уголки мокрых от слез губ. — Ах!

— Пойдем, — сказал Натаниел Хикс. Он чувствовал, что дрожит не меньше, чем она.

Она слабо сопротивлялась. Потом прошептала:

— Хорошо. Я согласна. Только вначале выключи свет.

* * *

— Можете включить свет, если вам темно, Коллинз, — сказал генерал Бил. — Выключатель у двери.

— Спасибо, сэр.

Лампы дневного света ярко осветили комнату. Поморгав и поправив очки, капитан Коллинз принялся читать вслух отпечатанный проект:

— Оканара, штат Флорида, четвертое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.

Командование Управления анализа боевых действий и потребностей армейской авиации сообщило сегодня, что в ходе широкомасштабной операции по учебной высадке десанта в приближенных к боевым условиям погибли семь десантников. — Капитан Коллинз произносил слова медленно и отчетливо. — Все погибшие были прикомандированы к одному из учебных аэродромов дивизии, где демонстрируются и отрабатываются новые способы ведения боя. По данным предварительного расследования, причиной несчастья послужила техническая неисправность самолета военно-транспортной авиации, вследствие которой десантирование частично прошло в стороне от запланированной зоны выброски. Имена погибших не называются. Ближайшие родственники будут извещены.

— Это все? — спросил генерал Бил.

— Да, сэр, — ответил капитан Коллинз.

— Вот что, — сказал генерал Бил, — судья, вызовите, пожалуйста, Ботти… Или нет, не надо. Лучше подготовьте проекты приказов. Приказы разослать сегодня же, в течение часа. Всему личному составу Управления анализа боевых действий армейской авиации обязательно надевать спасательные жилеты при выполнении любых заданий, связанных с полетами. Над водой или нет — не имеет значения. У вас есть копии вашего проекта? — обратился он к Коллинзу.

— Так точно, сэр, пять.

— Раздайте их нам. Прочитайте, судья. Прочитайте, Джо-Джо. По-моему, это черт знает что.

— Я не согласен, — сказал полковник Росс. — По-моему, тут все правильно. Капитан Коллинз — опытный журналист, и мы можем на него в этом вопросе положиться. Информации здесь достаточно, никто нас не упрекнет в том, что мы темним. В то же время нет ни одного лишнего слова. Официальное сообщение для прессы. Мистер Буллен из «Сан» напишет, конечно, побольше. В конце концов, несколько тысяч читателей его газеты были свидетелями происшедшего. Капитан Коллинз с ним беседовал.

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что, как ни смотри, история страшная. Ради чего мы угробили семь человек? — Генерал Бил взглянул на капитана Коллинза. — Что говорит Буллен? Ему что-нибудь известно?

— По его словам, он слышал, что на погибших не было спасательных жилетов; и со спасательным катером тоже не все оказалось в порядке.

— Что вы ему сказали?

— Что, судя по всему, так оно и было, сэр.

Генерал Бил вскинул подбородок.

— Кто вас просил? А если все попадет в газету? Вы об этом подумали?

— Капитан Коллинз был уполномочен делать такие заявления, генерал, — вмешался полковник Росс. — Я попросил капитана по возможности уладить вопрос с Булленом. Мое личное мнение — никогда не надо говорить газетчикам, что факты не подтвердились, если они на самом деле имели место. Журналисты на это обижаются. Капитан Коллинз знает, что, если хочешь иметь с газетчиками нормальные отношения, им нельзя говорить даже слов «не знаю».

— Чего мы можем ожидать от Буллена? Что он нас всех распишет?

— Я так не считаю, генерал, — возразил капитан Коллинз. — Буллен просил передать вам искренние соболезнования от него самого и от всей Оканары, города и графства, а также глубокое сожаление, что этот трагический случай омрачил столь радостное событие. Он сказал, сэр, что лично будет писать статью для «Сан», основываясь только на том, что мы посчитаем нужным предать гласности. И я уверен, там не будет ничего из того, что мы не захотим обнародовать. Я хочу сказать — это его газета, и он решает, что выйдет в свет. Думаю, мы можем на него положиться.

— Ну, это уже кое-что, — согласился генерал Бил. — Скажите ему, мы ценим такое отношение.

— Да, скажите, — подтвердил полковник Росс. — Вы для этого немало постарались.

Генерал Бил снова нахмурился:

— Кто-то должен был побеспокоиться о том, чтобы люди надели спасательные жилеты. Есть же карты! И по ним ясно видно, что рядом с зоной выброски находится озеро шириной в милю. Неужели надо много ума, чтобы все предусмотреть? Нам здесь нужны более толковые люди. И этот сломанный катер. Что там случилось с двигателями? Чего ради их потребовалось менять? Я не знаю, на какой срок они рассчитаны, но, стоя на приколе, эти двигатели должны служить вечно. Разве что их вообще ни разу не запускали и все проржавело. Я жду от Юлайна объяснений.

— Мне кажется, Нюд, прок от такого катера был бы только в том случае, — сказал генерал Николс, — если бы в момент выброски он дежурил на воде.

— Именно там ему и место! — вскипел генерал Бил. — Почему, черт побери, никто не хочет ни о чем думать? Юлайн обязан был предусмотреть и держать катер наготове! Еще один приказ, судья. Спасательный катер на озере Лейледж на период десантирования должен быть полностью укомплектован командой. Каждый день совершать контрольные выезды. Если возникнет необходимость поставить его на ремонт хоть на полчаса, то рядом должен стоять другой катер, такого же назначения. Это ясно?

— Да, — сказал полковник Росс. Он выдвинул ящик стола, достал стопку бланков с шапкой «АБДИП. Служба командующего» и, достав карандаш из кармана рубашки, принялся писать.

— Клянусь Богом, — продолжал генерал Бил, — я им здесь устрою! Вызвать на завтра Лестера из Танжерин-Сити. Пусть объяснит, как получилось, что его люди вылетели без спасательных жилетов. И гнать его в шею. Он обязан был подумать об этом.

— Полковник Лестер — прекрасный человек, — заметил полковник Росс.

— По-вашему, и Юлайн — прекрасный человек, не так ли? Я даже с вами согласен, хоть и не во всем. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них здесь остался после происшедшего. Надо избавляться от мертвого груза.

Прозвучал вызов селектора.

— Да, — ответил полковник Росс, нажав на клавишу.

Незнакомый голос, скорее всего одного из помощников мистера Ботвиника, глухо доложил:

— Полковник Моубри, сэр.

Генерал Бил кивнул, и полковник Росс сказал:

— Пусть войдет. — Потом он посмотрел на капитана Коллинза. — Думаю, будет неплохо, если вы сами все скажете Буллену.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Коллинз.

— Вряд ли моя машина освободилась. Возьмите другую. Вы ужинали?

— Не беспокойтесь, сэр, все в порядке.

— Что ж, полагаю, пора вам привыкать, — засмеялся полковник Росс. — Я забыл вас предупредить, Коллинз, мы тут вообще не едим.

На седую голову полковника Моубри была лихо надета старая измятая фуражка с не совсем прямо пришпиленным орлом. Рукава на тонких волосатых стариковских руках были закатаны, на груди болтался новенький полевой бинокль. Широкий армейский ремень свисал под тяжестью кобуры с пистолетом 45-го калибра. Хотя все движения полковника Моубри, когда он входил в комнату и закрывал дверь, были нелепы и суетливы, развернуться ему удалось с щегольской удалью. Выразительными глазами на суровом лице гнома он уставился на генерала Била.

— Заскочил на минутку, Нюд. По дороге на озеро. Думаю, там все готово — или будет готово к моему приезду.

— Еще бы! — улыбнулся генерал Бил. — Вы, никак, собрались стрелять, Дед?

Худые серые щеки полковника Моубри порозовели.

— Всего не предусмотришь, Нюд. — Замешательство полковника длилось лишь мгновение, и он энергично добавил: — Дело серьезное. При оружии я чувствую себя спокойнее. И подчиненные видят, что ситуация нешуточная.

Он сделал шаг вперед, и полковник Росс увидел тяжелые солдатские ботинки и краги.

— Садитесь, — предложил генерал Бил. — Выпейте.

— Нет, Нюд, у меня нет времени, надо ехать. Юлайн, наверное, доложил: у Хилдебранда и у меня есть лодки и снаряжение. Зенитные прожекторы, должно быть, уже установлены. Света будет достаточно. Детали проработаны. Там сейчас один взвод; если мы не закончим к полуночи, его сменят. Я закрыл доступ к зоне и выставил охрану. Подготовлены машины «скорой помощи». Да! Эрет докладывал: телеграммы родственникам подготовлены, но я велел подождать с отправкой, чтобы их не принесли среди ночи. Да! Гробы в госпитале, я проверил. Думаю, будет лучше, если мы отвезем тела туда…

— Если вы их найдете, — вставил генерал Бил.

— Не волнуйтесь, найдем. Вообще ни о чем не волнуйтесь, Нюд, — сказал полковник Моубри. — Все предусмотрено. Почему, собственно, нам их не найти? Место, где они должны находиться, определено с точностью до ста ярдов, даже меньше.

— Юлайн позвонил полковнику Россу: там очень глубоко, — сказал генерал Бил.

Щеки полковника Моубри опять порозовели, на этот раз сильнее.

— То есть как? Какое право… Если он так считает, почему он не сообщил мне или Хилдебранду? Мы бы приняли меры. Его это не касается… — Полковник Моубри нахмурился. — По правде говоря, Нюд, я несколько разочаровался в Гордоне. Я, конечно, понимаю, что он чувствует свою ответственность за то, что все пошло наперекосяк с этим катером и вообще. Все это так, и его понять можно, я вижу, как он расстроен. Но боевой офицер, командир должен сохранять хладнокровие и спокойно реагировать на неожиданности. Так вот, я не нахожу, что Гордон хорошо себя проявил, и мне больно говорить об этом. Постараюсь привести его в чувство. Ну все, пора ехать. Да, насчет похорон, Нюд. Как мы решили?

— Что мы должны решить? — спросил генерал Бил.

Опять покраснев, полковник Моубри сказал:

— Вам не кажется, что следует сделать нечто большее, чем просто повытаскивать тела и отвезти их на станцию — если родные предпочтут домашние похороны? Не хотите, чтобы я продумал маленькую церемонию, может быть службу на берегу озера? Завтра как раз воскресенье, можно устроить что-нибудь религиозное. Ненадолго — пройдут торжественным маршем несколько батальонов, может быть люди Джонни Сирса; главное, чтобы они смотрелись. Ружейный салют, барабанный бой. Можно пригласить капелланов — полагаю, капитан Эпплтон и капитан Дойл прочтут что-нибудь соответствующее. Позовем на всякий случай и лейтенанта Мейера — вдруг среди погибших были евреи. Это я, конечно, проверю. Так или иначе, с точки зрения веротерпимости будет демократичнее. Можно организовать и сбрасывание венков в воду с самолета…

— Не стоит, Дед, — сказал генерал Бил. — Мы тут подготовили сообщение для прессы, и я полагаю, нет смысла еще как-нибудь привлекать к этому внимание. Мы и так неважно выглядим на этой неделе.

— Да, пожалуй, — согласился полковник Моубри. — Об этом я не подумал. Конечно, вы правы, Нюд. Я просто исходил из того, что, раз погибших так много, мы должны сделать что-то особенное… Да, Нюд, чуть не забыл. Это очень важно. Мы так и не получили докладную записку. Вне всякого сомнения, отчет в канцелярию Хилди поступил вместе с надлежащей информацией; они подготовили и отправили докладную. Дело серьезное. Полагаю, завтра, в крайнем случае к понедельнику надо во всем разобраться. Как такое могло произойти? Проверим по порядку: базовый центр связи, наших связистов, службу доставки — все. Следует прочесать все мелкой гребенкой. Таково мое мнение. Согласны?

— Вы не видели Ботти? — спросил генерал Бил.

— Сейчас нет, Нюд. Там сидит кто-то из его людей. Кажется, он сказал, что Ботти направился в столовую на кухню.

— Да, — сказал генерал Бил. — Он должен организовать нам что-нибудь поесть.

— Ну, по этому вопросу Ботти мне не нужен. Я позвонил ему сразу же после того, как увидел копию этой докладной в Главном штабе. Уверен, что с утренней почтой она к нам не пришла, хотя по срокам должна была прийти именно утром. Мы не могли ее просмотреть — ни Ботти, ни миссис Спен. У нас ничего не теряется, Нюд. Надо начать поиски с центра связи и проследить всю цепочку.

— Скажите ему, судья, — попросил генерал Бил.

Взглянув на генерала поверх очков, полковник Росс кивнул:

— Хорошо. Мы знаем, что случилось с документом, Дед. Полчаса назад пришел Ботти и доложил генералу, что уничтожил ее. Докладная у него была. Пришла с утренней почтой и зарегистрирована. Он ее сжег, перепутав, по его словам, с другими бумагами.

Полковник Моубри открыл рот, потом закрыл. Полковник Росс отметил, как поднялся и упал торчащий кадык, когда Моубри наконец сглотнул и прохрипел:

— Мы потеряли докладную? Она была у нас и мы ее потеряли?

— Мистер Ботвиник считает, что вина лежит на нем. Если все было так, как он описывает, я тоже так считаю. По-моему, нет оснований сомневаться в его правдивости, — сказал полковник Росс.

— Это на самом деле так, Норм? — Потрясенный полковник Моубри едва выговаривал слова. — Он-то сам уверен в том, что говорит?

— Настолько уверен, что пришел с рапортом, доложил о своей преступной халатности и хотел, чтобы его арестовали. Именно так, ни больше ни меньше. Генерал велел ему выполнять свои обязанности. Так что он сам вам обо всем расскажет.

Губы полковника Моубри судорожно дергались.

— Нюд, это ужасно! Трудно поверить, вот что я хочу сказать. Ботти за всю жизнь, сколько я его знаю, не потерял ни одной бумажки. — Он помолчал, облизнул губы и добавил, не вполне разборчиво: — И об этом нельзя забывать, не так ли? Конечно, я понимаю, почему он решил явиться с рапортом — ведь произошла эта страшная ошибка, вот что я хочу сказать… Потому что семь человек… Ужасно сознавать, что по твоей вине… Я его не оправдываю…

— Не слишком ли вы суровы, Дед? — мягко сказал генерал Николс. — Не думаю, что всем здесь надо это знать. Насколько мне известно, истинная причина гибели парней в какой-то неполадке с замками на тросе. Пока они разобрались, в чем дело, прошла минута или две, и зона планируемой выброски осталась позади. В этой войне мы все учимся, Дед.

Полковник Моубри издал хриплый, похожий на карканье звук и заговорил:

— Это не имеет никакого отношения к…

Однако генерал Николс решительно продолжил:

— Инструктор был неопытен, и, рискну предположить, сами десантники тоже. Возможно, это не сыграло бы своей роли, но, думаю, бывалые парашютисты провели бы выброску значительно лучше, ну, корректировали бы свой спуск. Утверждать что-либо трудно. Тем не менее мы знаем, где была совершена серьезная ошибка. Вместо того чтобы прекратить выброску, раз уж произошла задержка, инструктор возобновил ее. Это принципиальный промах. Разжаловать его в рядовые — безусловно; но когда он выпрыгнул сам, то по крайней мере с его стороны ошибочных оценок уже не было. Несчастье произошло из-за ошибки в оценке ситуации. Так при чем здесь ваш Ботвиник?

— Нет, сэр! — Полковник Моубри огорченно покачал головой. — Не пойдет, Джо-Джо. Для того мы и здесь, чтобы помочь, если кто-нибудь допускает ошибку. Всего не предусмотришь, верно. Но мы знаем, что кто-нибудь рано или поздно ошибется. Вот тогда мы должны быть готовы вмешаться и не допустить ошибок. То, что вы говорите, не оправдывает…

Полковник Моубри замолчал и сглотнул, возможно ища передышки после тяжело давшегося ему заявления, а возможно, подыскивая новые доводы, однако в этот момент, очевидно, пришел в себя и вспомнил, где находится.

— Нюд, я не знаю, что сказать, — закончил он. — Я просто не знаю, что…

Полковник Росс посмотрел на полковника Моубри. Тот застыл посреди комнаты, вся его удаль улетучилась. Худое тело по многолетней солдатской привычке стояло навытяжку; но казалось, будто полковник Моубри съежился и усох в своем мундире. Ботинки и краги стали вдруг ему велики. Тяжелый пистолет, съехавший на высохшие ягодицы, выглядел непомерно большим, как взрослая вещь, надетая на ребенка. С мятой фуражки криво свисал неаккуратно приколотый орел. С печальным смущением полковник Росс увидел, как в глазах полковника Моубри заблестели старческие слезы.

Потом Моубри медленно повернул голову в сторону генерала Николса и рассеянно взмахнул рукой, словно пытаясь что-то объяснить:

— Джо-Джо, я сказал, что не знаю, потому что… Ботти, конечно, простить нельзя. Но с другой стороны, большое значение имеет… полезность человека. Надо представлять себе картину в целом. Главное — интересы службы, в конечном итоге наши общие интересы. Я не против принятия соответствующих мер, я только против того, чтобы…

Генерал Бил встал.

— Давайте пока оставим все так, как есть. Не будем принимать скоропалительных решений. — Подойдя к полковнику Моубри, он положил руку на его худое плечо. — Поезжайте. Вы мне нужны на озере.

Не убирая руки с его плеча, генерал Бил проводил полковника Моубри к двери и, мягко его подталкивая, вышел вместе с ним.

Оставшись с полковником Россом, генерал Николс некоторое время мрачно разглядывал свои аккуратные, ухоженные пальцы.

— Ну что, судья? — спросил он наконец.

Откинувшись на спинку генеральского кресла, полковник Росс отозвался тем же тоном:

— Ну что, генерал?

Редкая задумчивая улыбка тронула губы генерала Николса. Привычная ему официальная маска — выражение терпения, внимательности, стойкости и сдержанности — сменилась неприкрытой радостью, вызванной моментом пусть мимолетным, но приятным. Полковник Росс ждал, не менее довольный утонченной встречей двух интеллектов. Он любил эту игру одинаково сильных умов, когда можно определять, отличать, спрашивать, отвечать и соглашаться, не опускаясь до грубых возможностей произносимого слова. Он получал истинное удовольствие от высокого качества суждений и обоюдного уважения — ибо каждый из них видел больше, чем было явлено взгляду обычных людей, и даже сейчас слова им были не нужны.

Наконец генерал Николс сказал деловым тоном:

— Вернемся к войне, судья? Что вы думаете об этом проекте, ну, по формированию доброжелательного общественного мнения? Нюд хотел, чтобы я с ним ознакомился.

— Да, генерал, вопрос действительно важный. Нюд прав, на этой неделе с общественным мнением у нас неважно. Нам бы не помешало что-нибудь прямо противоположное.

— Безусловно, — согласился генерал Николс.

— Хорошо еще, что есть этот молодой капитан из отдела нестандартных проектов. Между прочим, вы его видели сегодня утром в госпитале; я привел его вместе с отцом того цветного паренька.

— Да-да, помню, — сказал генерал Николс.

— На гражданке, — продолжал полковник Росс, — это весьма важный редактор в журнале, или администратор, или кто-то из руководства журнала. Он по-настоящему знает свое дело, и я уверен, у него хорошие связи в издательских кругах. Его фамилия Хикс…

* * *

До Натаниела Хикса донеслось нестройное пение — два типа из подгулявшей компании внизу пытались завести остальных. Никто не подхватил; было еще рано, компания в целом не созрела, и певцы исполнили свою партию с нарочитой выразительностью, показывая тем самым, что они не поют, а просто дурачатся:

Не дам я ни цента

За весь штат Флорида…

В темноте без единого движения лежала лейтенант Турк. Ее можно было принять за мертвую, но Натаниел Хикс слышал дыхание девушки. Оно замедлилось, но все же было учащенным и чуть хрипловатым, словно она еще не отошла от захватывающего дух напряжения последнего получаса. Сперва эти ранние, мучительные слезы на балконе, которые высохли позже; непроизвольные стоны, когда она начала уступать, потом стали вырываться хныкающие крики, сдержать которые она была, очевидно, не в силах. И наконец хлынули обильные слезы облегчения и разрядки. Вначале он истолковал их как реакцию на наслаждение, но слезы не прекращались, и становилось ясно, что она горько и запоздало оплакивает себя, горюет беспомощно и все сильней и сильней о всех обстоятельствах, которые привели ее сюда, где ее раздели и разглядывали, где отметили унизительные судороги ее тела и услышали, как вырываются из ее рта ненавистные звуки.

Убедившись, что слезы тщетны, она понемногу затихла, а потом легким, выразительным и печальным движением попыталась высвободиться.

Слушая ее дыхание и пение внизу, Натаниел Хикс думал, что надо бы что-то сказать, но все казалось неуместным. Не зная, что делать, он протянул руку, нашел в темноте и погладил ее мокрую щеку. Потом провел рукой по волосам, тоже мокрым. С чувством странного сострадания он принялся было гладить их, но едва сделал первое движение, как в темноте на ночном столике пронзительно зазвонил телефон.

— Ох! — Лейтенант Турк всем телом вздрогнула.

Натаниел Хикс, хоть и сам испугался, успокаивающе потрепал ее по плечу. Потом повернулся, нащупал телефон и ответил:

— Капитан Хикс.

— Полковник Росс, капитан. — Голос в трубке звучал очень громко.

— Слушаю вас, полковник.

— Не был уверен, что застану вас, Хикс. Что ж, меньше хлопот. Надеюсь, не разбудил?

— Нет, сэр.

Полковник Росс прокашлялся:

— Хорошо. Спать вам сегодня не придется. Думаю, вы будете рады услышать, что генерал Бил отправляет вас на Север с этим проектом. Прямо сейчас. Генерал Николс подбросит вас до Вашингтона. Через полчаса за вами заедет штабная машина.

— Слушаюсь, сэр. Приказа ждать? Я хочу сказать…

— Не беспокойтесь, мы все сделаем. Увидимся у самолета. Генерал Бил даст вам кое-какие указания, но в основном мы предоставляем вам полную свободу действий. Ждем от вас хороших вестей.

— Да, сэр, — ответил Хикс.

— Вот и отлично. Вылетайте. Соберите вещи. В вашем распоряжении две недели. Если понадобится, сможете остаться еще. Будет лучше, если к приходу машины вы уже спуститесь.

— Слушаюсь, сэр.

Положив трубку, Натаниел Хикс сказал:

— Черт меня побери, это был полковник Росс. Он говорит…

— Я слышала, — перебила лейтенант Турк. В темноте она поднялась и села. — Похоже, придется включить свет. В темноте я не найду свою одежду.

XVIII

Ночью стеклянную кабинку диспетчерской вышки заливал мягкий голубоватый свет — предполагалось, что достаточно яркий для работы и в то же время не слепящий диспетчера, которому надлежало наблюдать за темным полем аэродрома.

Сейчас, впрочем, в голубоватое освещение кабинки неестественно вплетались яркие блики, падающие на стекло снаружи, — мощные прожекторы заливали лучами асфальтированную площадку перед зданием оперативного отдела. Теплая ночная тьма будто отступила, позволив вырезать в своей толще призрачную пещеру света. Техник третьего класса Андерсон и техник пятого класса Мерфи смотрели из кабинки вниз, как зритель с балкона на сцену.

На краю освещенной площадки ждал, притихнув и поблескивая, двухмоторный моноплан со средним расположением крыла и двойным рулевым оперением: его длинный заостренный нос выдавался далеко вперед. Со шлангами углекислотных огнетушителей на изготовку у самолета стояли несколько механиков в толстых комбинезонах и матерчатых фуражках, лихо сдвинутых набекрень. К моноплану подкатили передвижной генератор. Сидя на цыпочках, в какие-то его детали внимательно вглядывались два сержанта: командир подразделения наземной службы и сержант Пеллерино, механик генерала Била.

В пятидесяти футах от самолета, залитые светом прожекторов, стояли две машины — штабной автомобиль генерала Била с маленьким флажком на капоте и двухместный автомобильчик с откинутым верхом. В последнем сидела женщина — по мнению техника Андерсон, миссис Росс; рядом с машиной сбились в кучку генерал Бил, генерал Николс, полковник Росс и миссис Бил.

— Не обращайте на них внимания, милочка, — сказала Андерсон, так наставник с легкой укоризной поправляет и в то же время поощряет способного ученика. — Смотрите лучше на самолет. Вы ведь хотите разбираться в самолетах? Это си-шестьдесят, видите? Он почти неотличим от си-пятьдесят шесть. У многих моделей все различие заключается лишь в оборудовании и оснащении.

Техник Мерфи с трудом перевела взгляд.

— Вот, посмотрите на крылья, — продолжала Андерсон. — Так называемые конические или трапециевидные, их концы не закруглены, но нет и прямых углов, следовательно…

В прохладном воздухе диспетчерской стоял постоянный гул, бубнение далеких бестелесных голосов: тише — громче, тише — громче… Внезапно выделился голос более резкий и требовательный:

— Привет, Хирам-двенадцать, это Лазарь. Направление два-шесть-ноль, на Зеленую Пчелку. Ангелы десять с половиной. Прием.

Техник Мерфи, озадаченная ахинеей, повернулась в полутьме, но Андерсон объяснила:

— К нам это отношения не имеет. Я специально настроилась на волну истребителей ПВО из Орландо, чтобы вы послушали, если они сегодня летают. Их диспетчер дает указания…

— О Боже! — воскликнула Мерфи. — Столько знать! По-моему, я никогда…

— Не бойтесь, милочка, освоитесь, — не без удовольствия сказала Андерсон. — Я все вам покажу. Вы впервые дежурите в ночь; не мудрено, что многое смущает…

Из треска и хрипа пробился другой голос:

— Ноль пятый диспетчеру. Прошу проверку. Пожалуйста… — Остальное потонуло в шуме.

— А вот это ваш, — сказала Андерсон. — Пилот си-шестидесятого. Проверяет связь. Рация работает, но идут помехи. Слышите? При таком шуме надо, чтобы он повторил. Ну, давайте!

Мерфи поднесла микрофон ко рту и неуверенно произнесла:

— Ноль пятый, говорит Оканара. Пожалуйста, повторите…

Раздался другой голос, спокойный, даже с ленцой:

— Диспетчер! Руководитель тактических занятий Орион, звенья Белое и Синее. Программа выполнена. Приближаемся с юга на высоте три тысячи. Дадите разрешение на посадку?

Первый голос монотонно бубнил:

— …семь, восемь, девять, десять, девять, восемь, семь…

— Скажите ноль пятому, что у него все в порядке, — кивнула Андерсон, — и выходите из связи. Так, теперь Орион. Вы знаете, что это такое — эр-семьдесят или, вернее, а-двадцать — ночные полеты наших. Вы еще с ними познакомитесь, они в воздухе почти каждую ночь. Только командир у них сменился, какой-то новый…

В микрофон Андерсон сказала:

— Орион, Орион, говорит Оканара. Подождите. При первой возможности освобожу для вас полосу. У нас тут готовится к взлету самолет. — Она отвела микрофон: — Милочка, спросите у ноль пятого, когда они полетят. Боевые вылеты принимают, конечно, в первую очередь. И все же учтите: никогда не заставляйте ждать генералов. Генералы этого не любят.

Техник пятого класса Мерфи возбужденно затараторила в микрофон.

— Кто бы мне самому сказал! — откликнулся пилот. — Откуда я знаю, сколько они собираются там торчать! Вроде ждут кого-то…

Андерсон поднесла микрофон к губам:

— Орион, Орион, разрешение на посадку. Два звена, шесть самолетов. Прошу сделать круг над полосой семь, чтобы я сориентировалась. Первый приземлившийся, пожалуйста, дайте мне знать. Маркеры горят, повторяю: маркеры горят. Ветер слабый, коррекция ноль. Прием.

Наступила тишина.

— Проклятье! — с чувством произнесла техник Андерсон. — Ведь не слушал!.. Орион, Орион, говорит Оканара.

Техник Мерфи вновь взяла бинокль и стала рассматривать площадку.

Глядя на нее, техник Андерсон укоризненно заметила:

— Не отвлекайтесь. Самой скоро придется работать.

Мерфи внезапно хихикнула.

— Вы бы только видели!

— Что? — неохотно спросила Андерсон.

— Генерал Бил… представляете, что сделал?! Дернул миссис Бил за волосы! А она его ударила! А он вывернул ей руку!

— Всерьез поцапались? — удивилась Андерсон.

Мерфи, улыбаясь, покачала головой.

— Не-а. Дурака валяют.

— Ну ладно, милочка, хватит. Сидите тихо. — В микрофон Андерсон сказала: — Орион, вы будете меня слушать? Я пытаюсь дать вам…

— Слышу, сестричка, слышу. У нас тут маленькая… Командир — Синему! Какого черта ты…

Раздался щелчок, и все стихло.

— Нет, этот мне не нравится, — заявила Андерсон. — Это ж по голосу видно! Вот прежний у них был симпатичный. Так жаль…

— Чего жаль? — спросила Мерфи.

— Они погибли с радистом. По-моему, в понедельник вечером. Разбились где-то. Их вроде только недавно нашли. — Она устремила взгляд во тьму. У озера Лейледж светились направленные на воду поисковые прожекторы. При виде этого дополнительного свидетельства неожиданностей и опасностей летной жизни Андерсон задумчиво произнесла: — Как долго все у них там. Вот уж, должно быть, неприятное дело! Не хотелось бы мне этим заниматься, поверьте…

— Бр-р-р! — рассеянно согласилась Мерфи. — Смотрите, машина. Может, тот, кого они ждали?

В ворота между зданием оперативного отдела и ангаром номер один быстро въехал штабной автомобиль. Он пересек освещенную площадку и остановился возле других машин. Из автомобиля вылез водитель и взял с переднего сиденья сумку. Открылась задняя дверца.

— Господи! — сказала техник Андерсон. — Это всего лишь капитан!

Если не считать полковника Росса (и несмотря на него), в компании царило веселье. Он же чувствовал только усталость. И выглядел плохо: мрачным и старым — это уж точно. Не зря Кора, сидевшая в машине, то и дело бросала в его сторону взгляд одновременно осуждающий и обеспокоенный. Кому, как не ей, знать, что он устал и потому — а может, и по иным причинам — раздражен. Она, вероятно, догадывается и об этих иных причинах; и, безусловно, расстроена, что на него так сильно действуют пустяки… Да, далеко ему до нее.

Генерал Николс оживленно рассказывал какую-то историю. Не расслышав ее начала, полковник Росс не знал, о чем идет речь; но дело явно касалось военных летчиков, хорошо известных Нюду.

— Тут Туи бросил на них свой коронный взгляд, и все заткнулись. То есть все, кроме Пита, разумеется, который сказал: «Ну, это все равно что каждую неделю откладывать часть денег в банк. Откладывать десять лет, двадцать лет… Однако клянусь Богом, когда вы в конце концов решите эти деньги снять, с ума можно сойти, как получится мало!»

— Он, пожалуй, прав, — с улыбкой согласился генерал Бил.

— Ой, тебе-то откуда знать? — воскликнула миссис Бил. — Ты за всю свою жизнь гроша не отложил! Только болтаешь — и не даешь мне делать покупки… Вот любопытно, куда Нюд тратил деньги на фронте? Если не в покер продувался, то, готова поспорить, гарем содержал. Признайтесь, Джо-Джо, содержал он гарем?

— Это вовсе не так дорого, — с серьезным видом произнес генерал Николс. — Я мог бы назвать вам кое-кого, кто, по слухам, развлекался с маленькими желтыми девчушками и даже водил их в кино, но, по-моему, они идут по дешевке…

Генерал Николс, казалось, мог выбросить из головы свои тревоги. Он мог забыть, как часто сидел на равных — или почти на равных — на совещаниях высоких лиц; и если не сказал своего слова, то, бдительный и непреклонный, принимал посильное участие самим своим присутствием. Где-то по пути он будто растерял и грозную решимость, и безжалостную целеустремленность, и уверенные рассуждения о роли военно-воздушных сил, и безошибочную проницательность. Не переоценил ли его утром полковник Росс? Не наделил ли генерала Николса большей остротой ума, чем есть на самом деле?

А миссис Бил? Помнит ли Сэл, что еще этим утром ее переполняло бешенство, а уже днем — отчаяние? Неужели она забыла, что генерал Николс — заместитель командующего ВВС, его карающий меч, что он готов поставить к стенке собственную мать и Нюду нечего ждать от него ничего хорошего?

— Бросьте, Джо-Джо! — сказала миссис Бил. — Выкладывайте начистоту. Я желаю знать всю подноготную…

Генерал Бил продолжал улыбаться. Своей улыбкой Нюд словно списал весь груз волнений, что так давил на каждого из них эти последние несколько дней. Генералу Билу, казалось, неприятности вовсе не грозили; так что те, кто из кожи юн лез, пытаясь переложить этот груз на свои плечи, старались, в общем-то, зря. Довольно трогательный образ простого солдата, которого в пока еще непривычном для него высоком положении подвело злополучное стечение обстоятельств. Простой солдат, преследуемый несчастьями, отнюдь не вызванными им самим, чередой досадных случаев и поступков: запоями полковника Вудмана (пистолет в рот); неисправимой ершистостью Бенни — задиры и драчуна; маленьким уроком истории и социологии, который преподала группа цветных пареньков, вздумавших доказать, что они ничуть не хуже прочих; запаниковавшим инструктором в Си-46 — не хватило ума прекратить выброску, опять их всех ославил… Картина более чем ясная. Выходит, всерьез отнеслись к опасности лишь полковник Моубри — старый пень — и полковник Росс… Ну а он кто?

Все еще улыбаясь, генерал Бил неожиданно протянул руку и шаловливо дернул жену за длинные золотистые волосы.

— Ой! — вскрикнула миссис Бил. Потом резко качнула головой, освобождаясь, проворно развернулась и дала супругу звонкую затрещину.

— Ой! — смеясь, произнес генерал Бил. Как ни быстра она была, он сумел ухватить ее запястье. — Ну, теперь ты у меня получишь… — И вывернул пойманную руку за спину, заставляя жену согнуться в три погибели.

— Нет, нет! — завизжала миссис Бил, тщетно пытаясь ударить его другой рукой. — Все, квиты! Я сдаюсь. Джо-Джо, пусть он прекратит! Айра! На нас смотрят! Я тебе ноги отдавлю…

Она на самом деле пнула его каблуком и вырвала руку. Затем распахнула дверцу автомобиля и повалилась на сиденье рядом с миссис Росс.

— Все, уймись! — сказала, хихикнув, миссис Бил. — Кто первый начал? Велите ему утихомириться, Норм! Сам напросился…

— Он мой командир, — напомнил полковник Росс. — Не я ему приказываю, а он мне.

Генерал Бил на него не глядел. В ночи из тьмы теплого неба раздался нарастающий рокот невидимых самолетов. Генерал Бил и генерал Николс машинально подняли головы и замерли, прислушиваясь. Даже не будучи специалистом, полковник Росс мог определить (или думал, что мог) по ритмичным басовитым раскатам, что к аэродрому приближаются легкие бомбардировщики, ночные воины.

— Как они? — поинтересовался генерал Николс.

— Вооружение ни к черту, — ответил генерал Бил. — Это те, с четырьмя двадцатимиллиметровыми пушками под брюхом. Надо бы заменить их пулеметами. Какой смысл тратить снаряды на то, чего на самом деле не видишь? Сами посудите. При сближении все нормально, однако стоит лишь чуть-чуть уйти в сторону — а как это поймаешь при лобовом? — и все твои пушки, естественно, мажут. Установить бы вместо них на носу шесть пулеметов пятидесятого калибра с широким сектором обстрела и прямым прицеливанием — совсем другой расклад!

— Если хочешь, сделаем. — Генерал Николс пожал плечами. — Установить пулеметы несложно; только с лентами, думаю, будет возня.

В ворота въехал штабной автомобиль, и полковник Росс с облегчением вздохнул.

— Ну, наконец. Это Хикс. Хотите поговорить с ним, Нюд?

— Нет, — отозвался генерал Бил. — Лучше вы с ним потолкуйте, Джо-Джо. По пути. Что я ему скажу?

Генерал Николс повернулся к самолету и поднял руку. Тут же из окна кабинки раздался голос:

— Запускаем!

— Хорошо, майор, — ответил старший механик. — Мы готовы.

— Включайте левый двигатель. От винта!

— Есть, сэр.

Левый пропеллер с утробным звуком дернулся, мотор сразу завелся, и завертевшиеся лопасти слились в круг, который в свете падающих на него лучей замер и пошел в обратную сторону.

Грохот с уменьшением газа немного стих; из другого окошка донесся голос второго пилота:

— Включаю правый двигатель!..

Полковник Росс подошел к машине.

— Вы опоздали, хоть и не намного, — сказал он капитану Хиксу. — Давайте скорее на борт. У генерала для вас указаний нет. Возможно, с вами побеседует генерал Николс. — Полковник Росс замолчал и окинул офицера внимательным взглядом. — У вас на щеке что-то похожее на помаду, капитан.

Проводив взглядом выруливающий самолет, генерал Бил произнес:

— Отойдемте-ка на минуту, судья.

И двинулся не спеша с освещенной площадки вдоль распахнутых ворот ангара номер один. В ангар вкатили огромный четырехмоторный Б-24, его крылья простирались от стены до стены. Чудовище поддерживали массивные стальные козлы. Над шасси работали механики; одно резиновое колесо, величиной с человека, уже было снято.

Генерал Бил на секунду остановился, заглядевшись, потом зашагал по рулевой дорожке, прочь от асфальтового покрытия, к аэродрому.

В самом конце длинного ряда ангаров замер на взлетной полосе самолет генерала Николса. Над ним, футах в четырехстах или пятистах, прорезался устремленный к земле луч света — шел на посадку последний ночной истребитель; полковник Росс видел вырывающиеся выхлопные газы. Неуклюжая громадина медленно села, с глухим ударом соприкоснувшись с полосой, и исчезла во тьме.

Самолет генерала Николса вновь тронулся с места, развернулся; задергались, нацеливая его, рули. Потом, когда пилот дал полный газ, он задрожал, будто подбираясь перед прыжком, и, взревев моторами, покатился вперед, не в силах противиться тяге. В кромешной темноте заскользили с нарастающей скоростью опознавательные огни, гул утих. Внезапно произошло обычное чудо — самолет взлетел. Огни слегка накренились, взмыли вверх, расстались с землей.

— Все! — выдохнул генерал Бил.

— Что ж, — произнес полковник Росс, — думаете, он остался доволен?

— Завершение отличного дня… Джо-Джо — человек необычный. Его порой трудно понять; но он хороший летчик. Я всегда об этом помню. По-моему, все обошлось. Вы пришлись ему по душе, судья.

— Польщен, — ответил полковник Росс. — Я тоже не питаю к нему дурных чувств. На мой взгляд, он многого может достичь. Если так, он куда приятнее большинства из тех, которые стремятся многого достичь.

— Джо-Джо считает, что мне нужна нянька, — беспечно произнес генерал Бил. — То есть вы. Наверное, я действительно так себя веду. — Он рассмеялся и положил руку на плечо полковника Росса. — Не волнуйтесь, судья. Даже Джо-Джо понимает, что скорее они обойдутся без него, чем без меня. Это не хвастовство. Идет война. Джо-Джо умеет вести разговоры с Черчиллем; зато война — для нас. Если бы не я… не мы — о чем ему говорить, а?

Полковник Росс едва не вздрогнул, ощутив сквозь материю рубашки прикосновение тонких сильных пальцев, чутких, но твердых. Та самая добрая рука, что, обняв несчастного Деда за плечи, вывела старика из кабинета и сострадательно отправила на озеро.

— Уже поздно, судья, — продолжал генерал Бил. — Я, собственно, хотел только кое-что обсудить. Как вам сегодняшний вечер? Дед, по-моему, вошел в штопор. За все эти годы он, похоже, так и не раскусил нашего Ботти.

— И я тоже, очевидно, за все эти месяцы, — сказал полковник Росс.

— Ботти — великий хитрец, — со смешком заметил генерал Бил. — Это, в сущности, не имеет значения, однако признайтесь, между нами, что все-таки этот чертов умник сделал с докладной?

— У вас есть основания сомневаться в том, что он ее сжег? — спросил полковник Росс.

— Я видел, как вы с Джо-Джо переглядывались. — Генерал Бил рассмеялся. — Мусоросжигатель обычно работает лишь по утрам. Так что, полагаю, Ботти, попавшись, порвал бумагу в клочья и спустил ее в унитаз. Как вы думаете?

— Ну, по чести…

— Бросьте, судья! — перебил генерал Бил. — Скажите мне только — почему? Почему он решил, что от нее необходимо избавиться? Уж во всяком случае, не для того, чтобы уйти от ответственности. Напротив, Ботти все время твердил, что виноват именно он. Может, он посчитал, что лучше так, чем она попадется кому-нибудь на глаза?

— К такому выводу я и пришел, —сказал полковник Росс.

— Я не должен ее увидеть, вы не должны, Дед… Это о чем-нибудь вам говорит?

— Это говорит мне о том, что я порой слишком много беру на себя, генерал, — произнес полковник Росс.

— Судья, у меня есть свои маленькие слабости — например, люблю все делать по-своему. Джо-Джо думает, что я как был простым пилотом, так им и остался, и он прав. Мыслитель из меня никудышный. Однако растолкуйте мне все хорошенько — и я, скорее всего, соображу. Объясняйте мне то, чего, по-вашему, я не понимаю, а я буду объяснять вам то, чего, по-моему, не понимаете вы; тогда дело пойдет. Только я вас попрошу: подхватывайте за Дедом, если он дает промашку; не много, не часто — но будьте начеку, хорошо?

— Я постараюсь, — ответил полковник Росс. — Один мой в прошлом знакомый — тоже старик и тоже судья — частенько говорил: «Sed quis custodiet ipsos custodes?» Знаете, что это значит?

— Откуда? — сказал генерал Бил. — Я чертовски многого не знаю.

— Ну, в данном случае это звучит примерно так: «Кто подхватит после меня?»

Генерал Бил легонько хлопнул его по плечу.

— Я позабочусь об этом, когда придет время. Я сделаю все, что в моих силах, и вы делайте все, что в ваших силах; кто способен на большее?

С площадки донесся автомобильный гудок. Генерал Бил обернулся; обернулся и полковник Росс. Стоя в машине, миссис Бил приложила руки ко рту и закричала:

— Айра! Мы хотим домой!

— Что ж, пожалуй, — проговорил генерал Бил. — Идемте, судья?

И все же он замер на миг, подняв к ночному небу взгляд прищуренных глаз. Если знать, куда смотреть, еще можно было заметить, как скользят опознавательные огни удаляющегося на север самолета. Шум моторов затих, растворившись в тишине. Мгновение — и самолет затерялся в безмолвии необъятного ночного неба — еще одна звездочка среди бесчисленных звезд.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Группа американских летчиков, сражавшихся с фашистами еще до вступления США во вторую мировую войну. — Здесь и далее примечания переводчиков.

(обратно)

2

Национальная гвардия — территориальные воинские формирования, составляющие резерв регулярной армии США.

(обратно)

3

В азбуке Морзе соответствует английскому слову «shit» — дерьмо.

(обратно)

4

Красная, синяя, белая — зоны, соответствующие различному положению самолетов над зенитной батареей. Красная, — непосредственно над батареей, синяя — подлетающие к батарее, белая — уже удаляющиеся от нее.

(обратно)

5

По Фаренгейту, соответствует примерно 47° по Цельсию.

(обратно)

6

Лист на петлицах — знак различия старшего офицера.

(обратно)

7

34 градуса по Цельсию.

(обратно)

8

43 градуса по Цельсию.

(обратно)

9

В английском языке здесь игра слов. Выражение «То leave smb. holding the bag» имеет еще значение «бросить кого-то в беде». Намек на вероломство союзников.

(обратно)

10

Поп, Александр (1688–1744) — английский поэт.

(обратно)

11

Так желает король (франц.).

(обратно)

12

Служба медицинских сестер.

(обратно)

13

Повод к войне (лат.).

(обратно)

14

Так морские пехотинцы США прозвали регулярную переброску японцами новых небольших отрядов солдат.

(обратно)

15

Пикник (франц.).

(обратно)

16

Приятного развлечения (франц.).

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Четверг Thursday

  I

  II

  III

  IV

  V

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Пятница Friday

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Суббота Saturday

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

*** Примечания ***