Мертвые девушки [Хорхе Ибаргуэнгойтиа] (fb2) читать онлайн

Хорхе Ибаргуэнгойтиа Мертвые девушки

I. Две мести

1

Их нетрудно себе представить: все четверо в темных очках, Лестница ведет машину, сгорбившись над рулем, рядом с ним Оторва Николас читает «Марийские острова». Пассажирка на заднем сиденье смотрит в окно, задремавший капитан Бедойа клюет носом.

Ярко-синий автомобиль натужно взбирается по склону Перро. Солнечное январское утро. На небе ни облачка. Дымки из печных труб поднимаются над долиной. Дорога убегает вдаль, сначала по прямой, но сразу после подъема начинает петлять в горах Гуэмес, среди зарослей нопаля.

Лестница останавливает машину в Сан-Андрес и, увидев, что остальные спят, будит хозяйку, берет у нее деньги на бензин и идет в таверну. Съедает завтрак: шкварки в соусе, яйцо и фасоль. Когда он пьет вторую чашку кофе, в таверну входят остальные трое, помятые со сна. Он смотрит на них с сочувствием: то, что для него — начало нового дня, для них — окончание вчерашней попойки. Все садятся. Капитан осторожно спрашивает у официантки:

— Ну, что тут у вас вкусненького?

Лестница встает из-за стола, выходит на улицу и принимается кружить по площади: руки в карманах, неспешная размашистая походка, во рту зубочистка. Он застегивает куртку, потому что день хоть и солнечный, но пробирает ледяной ветерок. Останавливается посмотреть, как дети кидают о стену монеты, играя в раюэлу^[1] каким-то неведомым ему способом. Идет дальше, размышляя, переплюнут ли своей дремучестью жители Мескалы жителей План-де-Абахо. Останавливается еще раз, чтобы прочитать надпись на памятнике детям-героям^[2]: «Слава павшим за Родину…», и видит, что трое его пассажиров, на шоферском жаргоне — «груз», выходят из таверны: капитан и Оторва в штатском, но не полностью — первый в кавалерийских сапогах, второй в рубашке цвета хаки, и Серафина в мятом черном платье, которое обтягивает ее смуглую ногу и заголяет руку до подмышки, когда она садится в машину. Не успев расположиться, троица начинает нетерпеливо сигналить, требуя, чтобы шофер вез их дальше.

Они продолжают путь по небезызвестным местам: Акис-гран-эль-Альто (на въезде написано: «Господин президент, у нас украли воду»), где на Серафину нападает охота выпить чего-нибудь освежающего, Харапато, где Лестница останавливает машину, чтобы бросить песо в церковную кружку возле храма, построенного на пожертвования шоферов, Ахилес, где они покупают сыр, склон Касауэтэ, где капитан выходит справить нужду (оставить свою подпись, говорит он), и Сан-Хуан-дель-Камино, знаменитый своей чудотворной Девой, где они останавливаются отдохнуть.

Серафина входит в храм (как выяснилось позже, в храме она опускается на колени, зажигает свечку и просит Богородицу удачи в своем предприятии, а в качестве аванса прикрепляет к красному бархату подношение — серебряное сердечко, — словно все, что она просит, ей уже обещано). В это время трое мужчин сидят за столиком в кафе, едят мантекадо^[3] и, немного поспорив, приходят к выводу, что задуманное лучше закончить при свете дня. Когда Серафина выходит из храма и присоединяется к остальным, их решение ей не нравится, и она приказывает провести операцию вечером.

Это означает, что придется убить три часа, и они ложатся спать под лавровым деревом на окраине Хальсинго. Солнце уже клонится к закату, когда на въезде в Сальто-де-ла-Тукспана их облаивают собаки.

Сальто-де-ла-Тукспана — просторный темный городок с пыльными улицами и электрическими фонарями на расстоянии двести метров один от другого. Говорят, что здесь в каждом саду растут гуайавы, но все ворота сейчас закрыты. На улицах играют дети.

Лестница останавливает машину на углу, где какие-то люди, устроившись под фонарем, едят посоле^[4]. Оторва Николас выходит из машины, идет к ним и под взглядами всех присутствующих спрашивает хозяйку:

— Простите за беспокойство, где здесь булочная?

Хозяйка отвечает, что булочных в городке три, и называет адреса. Они проезжают городок из конца в конец, от одной булочной к другой, пока не находят нужную — третью.

— Вроде, та самая, — говорит Оторва. Он уже три раза бегал покупать пакет сладкой соломки.

Остальные тоже выходят. Мужчины направляются к багажнику, а Серафина — к булочной, расположенной в скромном доме, единственном во всем квартале, где обе двери открыты нараспашку. Осторожно подкравшись, стараясь, чтобы ее не заметили, Серафина заглядывает внутрь. За прилавком сидит булочник, рядом с ним работница проверяет счета. Серафина возвращается к машине. Лестница со шлангом в руках невозмутимо перекачивает бензин из бака в жестянку, капитан и Оторва, достав из кузова две автоматические винтовки, вставляют обоймы и шумно передергивают затворы, досылая патрон. Капитан протягивает Серафине пистолет.

Дальше события развиваются довольно стремительно. Оторва появляется в одном дверном проеме, Серафина — в другом. Она обращается к мужчине за прилавком:

— Что? Забыл меня, Симон Корона? Получи-ка, освежи память!

Она стреляет в воздух. К концу обоймы мужчина и женщина сидят под прилавком. Оторва с порога дает очередь из автоматической винтовки внутрь булочной и говорит стоящему рядом капитану:

— Стреляйте, капитан.

— Нет. Я здесь для прикрытия, — капитан держит под прицелом противоположный тротуар на случай атаки с тыла.

Завершает операцию Оторва. Он входит в булочную, льет на пол бензин, возвращается, зажигает спичку и бросает на мокрый пол. Бензин вспыхивает с глухим ревом, похожим на взрыв. Языки пламени вырываются из дверей. Серафина идет к машине, отгоняя по дороге каких-то женщин — они пришли за хлебом и завороженно смотрят на пожар:

— Идите! Чего уставились? Вас это не касается!

Когда все четверо садятся в машину, Лестница выполняет более мудреный, чем обычно разворот, добавляет скорости, автомобиль некоторое время неуверенно блуждает по улицам в поисках выезда из города и, наконец, покидает Сальто-де-ла-Тукспана, повторно облаянный собаками.

2

Ущерб от пожара был оценен в три с половиной тысячи песо. Полиция нашла на полу сорок восемь гильз от оружия военного образца. Все пули попали в стену. Одна из них задела Эуфемию Альдако (сеньориту из булочной), оцарапав ей плечо и руку. Булочник Симон Корона и его работница сеньорита Альдако, единственные, кто был в помещении в момент инцидента, получили не опасные для жизни ожоги.

В восемь тридцать в пункт скорой помощи, куда привезли пострадавших, явился следователь и спросил врача, позволяет ли пациентам их состояние отвечать на вопросы, на что врач ответил, что пострадавшей дали снотворное, и она спит, а пострадавший бодрствует. Следователь отправился в палату, где полулежал на кровати забинтованный Симон Корона, и задал ему несколько вопросов:

Как все произошло?

Пострадавший ответил, что сидел за прилавком, ожидая, когда сеньорита Альдако закончит считать дневную выручку, и вдруг услышал чей-то голос: «Что? Забыл меня?» и так далее.

Подозревает ли пострадавший в содеянном конкретного человека или людей?

Пострадавший ответил, что не просто подозревает, а знает точно, потому что видел эту женщину с пистолетом в руке прямо перед собой: в нападении повинна сеньора Серафина Баладро, которая проживает… (далее следовал адрес в городе Педронесе, штат План-де-Абахо).

Какова вероятная причина того, что упомянутая сеньора… и так далее?

Пострадавший ответил, что ему стыдно признаться, но были времена, когда он сожительствовал с сеньорой Баладро — «иногда мы жили вместе, а иногда расходились, потому что у нее был очень тяжелый характер» — до тех пор, пока не бросил ее окончательно во время путешествия в Акапулько, так как в тот момент понял, что она недостойна его любви. Его уход привел Серафину Баладро в такую ярость, что она три года его искала и в конце концов нашла.

Знакомы ли пострадавшему остальные трое?

Пострадавший ответил, что не знакомы, но он может описать одного из них, которого видел близко, когда отпускал ему сладкую соломку за несколько минут до нападения: не то, чтоб высокий, но и не маленький, не сказать, чтоб молодой, но и не старый.

Есть ли у пострадавшего предположения, где нападавшие могли раздобыть автоматическое оружие военного образца и пистолет сорок пятого калибра?

Пострадавший ответил, что предположений у него нет, но во время их совместного проживания с Серафиной Баладро он замечал, что она отлично ладит с военными.

После того, как показания были получены, протокол составлен и подписан, следователь проделал необходимые формальности, а именно: направил рапорт начальству, указав подозреваемую, и ходатайствовал перед прокурором штата Мескала, чтобы тот ходатайствовал перед прокурором штата План-де-Абахо, чтобы тот ходатайствовал перед агентом прокуратуры города Педронеса, чтобы тот ходатайствовал перед шефом полиции указанного города задержать сеньору Серафину Баладро как ответчицу по выдвигаемым против нее обвинениям.

Прошло пятнадцать дней. Когда жители Сальто-де-ла-Тукспана начали забывать о вооруженном нападении, следователь получил телеграмму следующего содержания:

«Допросите пострадавшего еще раз и выясните, участвовал ли он в 1960 году совместно с обвиняемой Серафиной Баладро в тайном погребении».

Во время второй беседы со следователем Симон Корона захотел прежде, чем даст показания, уточнить: обязан ли он предоставлять запрашиваемую информацию? «Вы здесь находитесь добровольно или принудительно?» — «Добровольно» — «Значит, не обязаны». — «Задержана ли уже Серафина Баладро?» — «Здесь говорится „обвиняемая“, значит, задержана или будет задержана». — «Получит ли она больший срок, если он ответит утвердительно на поставленный вопрос?» — «Скорее всего, да».

Удовлетворенный этими ответами, Симон Корона рассказал следователю дело Эрнестины, или Эльды, или Элены. Следователь зачитал показания вслух, допрошенный их подтвердил и подписал. Эта подпись обошлась ему в шесть лет тюрьмы.

II. Дело Эрнестины, или Эльды, или Элены

1

Сидя в тюрьме, Симон Корона так рассказал дело Эрнестины, или Эльды, или Элены.

Я увидел, что она идет по дорожке между тополями, и глазам своим не поверил. Эта женщина, одетая в черное, с лаковой сумочкой в руке, не могла быть Серафиной. Похожа на нее и одета так же, но это не могла быть она. И все-таки у меня задрожали колени. И я подумал: «Неужели я до сих пор ее люблю?».

Я стоял возле ларька с газировкой и ждал полудня, чтобы встретиться с одним сеньором из финансового ведомства, который мог простить мне кое-какие налоги. А женщина идет себе да идет по аллее, и чем ближе подходит, тем больше похожа на Серафину. Чтобы взять себя в руки, я стал думать: этого не может быть, потому что Серафина живет в другом городе, и ей нечего делать в Пахаресе. Она подходит еще ближе и тоже думает, как потом рассказала: не может этот парень возле ларька быть Симоном. Когда я разглядел скуластое лицо, раскосые черные глаза и гладко зачесанные волосы, было уже поздно. Серафина собственной персоной, и я попался.

Она направилась прямо ко мне, растянула рот, как в улыбке — я даже сломанный зуб разглядел, — и влепила мне пощечину.

Я не шелохнулся, а она развернулась и пошла прочь. Я посмотрел по сторонам, есть ли свидетели моего позора, но не заметил никого, кроме ларечника — тот отвел глаза и, ковыряясь ложкой в банке, сделал вид, что очень занят. Если бы он засмеялся, я бы начистил ему физиономию, но он не засмеялся, поэтому мне ничего не оставалось, как повернуться и пойти в другую сторону.

Все получилось, как обычно: она мне напакостила, и я же чувствовал себя виноватым. Я забыл пощечину, как забыл все, что случилось два года назад, например, ее шашни с проезжим агентом, носок, который нашел под кроватью. В голове крутилась одна мысль: жить не могу без Серафины, я ее бросил, но, если бы она меня простила, мне больше ничего в жизни не надо.

Я слонялся по кривым закоулкам — солнце пекло, мухи жужжали, потому что стоял июнь, — и твердил себе: «Она тебя еще любит, раз дала пощечину».

Я жалел, что не упал на колени и не стал вымаливать прощение за то, что сбежал от нее. «Я хочу к тебе вернуться», — вот что нужно было сказать. А я стоял и молчал, когда она подошла, и не стал ее догонять. Я был уверен, что теперь упустил ее навсегда и очень горевал.

С такими мыслями я добрел до перекрестка. Повернул голову посмотреть, нет ли машин, и увидел ее. В сотне метров от меня она шла, не спеша, как ходят, когда нечего делать, просто чтобы убить время. Серафине тогда уже исполнилось тридцать восемь, но издалека она казалась девчонкой. Она заглянула в кондитерскую, перешла улицу, столкнулась с прохожим, который тащил какой-то мешок, и только я подумал, что лучше мне идти своей дорогой, пока она меня не заметила, как тут-то она меня и заметила.

И опять я ничего не сделал, просто стоял и ждал.

Она подошла и спрашивает:

— Что ты делаешь в Пахаресе?

Я сказал, как есть: приехал повидать одного сеньора, который может скостить мне налоги.

— И я за тем же, — говорит.

Казалось, что наша встреча на этой улице, в этом городе, в этот час была делом самым обычным. Как будто я не бросил ее со скандалом два года назад, как будто она не встретила меня пощечиной двадцать минут назад. У нас с самого начала так было. Я никогда не знал, чего от нее ждать.

Мои часы показывали больше двенадцати. Только я хотел предложить ей пойти вместе к тому сеньору, который мог простить нам часть налогов, как она говорит:

— Отведи меня в гостиницу.

Губы у нее были накрашены какой-то странной помадой, вроде фиолетовой.

Из гостиницы Торгового дома мы не выходили до восьми вечера, проголодались и пошли ужинать в ресторан — тот, что в крытой галерее. Серафина торопилась в Педронес, а моя подружка, с которой я тогда жил, уже наверняка беспокоилась за меня в Сальто-де-ла-Тукспана. Но после ужина, вместо того чтобы проститься и ехать каждый по своим делам, мы пошли в гостиницу и пробыли там до утра.

Если бы я проснулся и сразу поехал домой, эта встреча с Серафиной стала бы одним из приключений, о которых почти не вспоминаешь и не рассказываешь. Но я не поехал домой. Открыв глаза, я вспомнил женщину, с которой тогда жил, представил себе, как она убивается, уверенная, что я лежу где-нибудь на шоссе весь в крови, и совсем расхотел ее видеть. Я надел рубашку, выглянул в окно — на площади росли лавры и пели скворцы. Потом посмотрел на кровать, на спящую Серафину, и решил ее разбудить.

Я подождал, пока Серафина умоется и оденется, а когда она села перед зеркалом плести косу, то ее отражение было совсем не похоже на ее лицо — я это и прежде замечал. Тут мне вспомнились старые добрые времена, я расчувствовался и говорю:

— Подвезу тебя до Педронеса.

Но в Педронес она уже не торопилась. Спешка прошла. Она ехала в Сан-Педро-де-лас-Корьентес на обед к своей сестре Арка́нхеле. Я не хотел с ней расставаться и сказал:

— Ну, так подвезу тебя до Сан-Педро.

Мой «форд-55» стоял на берегу Пахареса в мастерской у одного механика. Если бы механик вышел к нам и сказал, как это частенько случается, что «машина не готова, потому что не нашли пока нужную запчасть», то я проводил бы Серафину на автостанцию, мы бы простились, и жизнь моя сложилась бы по-другому. Но машину починили, она завелась с ходу, так что я теперь сижу в тюрьме и буду сидеть еще шесть лет.

Дорога из Пахареса в Сан-Педро-де-лас-Корьентес сначала идет в гору. Вокруг, куда ни глянь, нет ничего, кроме камней, но на гребне холма открывается совсем другая картина: слева — Гуардалобос, одна из самых плодородных равнин во всем штате План-де-Абахо. Тут не найдешь ни клочка невозделанной земли, кругом — то люцерна, то клубника, то кукурузные поля, то пшеничные. Даже акации по берегам каналов растут какие-то особенно раскидистые. Мне эта равнина всегда нравилась, а в то утро — особенно, потому что рядом сидела притихшая Серафина и держала руку у меня на колене. Я забыл все заботы и говорю:

— Как посмотришь на это, душа радуется, правда?

Но пока я смотрел налево, на равнину, она смотрела направо, на горы Гуэмес. И решила, что моя душа радуется при виде статуи господа нашего Христа, которая стоит на самом высоком холме лицом к западу и словно обнимает штат Мескала. Серафина убрала руку с моего колена и говорит:

— Вечно ты расхваливаешь свои края.

С ней всегда так. Говоришь ей что-то хорошее, а она в ответ — полную ахинею. Я не разозлился, потому что знал, чем она недовольна. Когда я ее бросал, то уезжал в Сальто-де-ла-Тукспана, в самый центр Мескалы. Поэтому ее раздражал этот город, при ней нельзя было ни называть его, ни говорить, что тамошние гуайявы очень вкусные. В то утро она помрачнела, как будто я упомянул Сальто-де-ла-Тукспана, и говорит:

— Ты считаешь, что я тебя недостойна только потому, что содержу публичный дом.

Я вспылил:

— Да не потому я тебя бросил, и смотрел я не на статую господа нашего Христа, а совсем в другую сторону. И зачем ты меня попрекаешь тем, что нельзя исправить? Сама знаешь, чего добьешься: испортишь такой чудесный день, только и всего!

Уж не знаю, за какую нитку я дернул, но она снова положила руку мне на колено и замолчала.

Брякни она какую-нибудь гадость, я бы высадил ее из машины. Обоим было бы лучше.

В Уантле мы купили авокадо и сели перекусить на камнях под акацией. Кругом стояла тишина. Только голуби ворковали. С того места, где мы сидели, видно было черную землю возле канала и упряжки волов на пашне. И от такой мирной картины мы забыли ссоры, забыли, что приезжали в Пахарес, чтобы уладить дела, да так ничего и не сделали. Серафина сказала: «Эх, если б вся жизнь была такая!» или что-то в этом роде.

Прежде чем вернуться к машине, мы из любопытства забрались в развалины текстильной фабрики и там, в пустых залах под дырявым потолком, Серафина захотела, чтоб я снова ее взял, и я снова ее взял. Потом мы поехали дальше и к двум часам добрались до Сан-Педро-де-лас-Корьентес.

Серафина пригласила меня к сестре на обед, но, честно говоря, видеть Арканхелу я совсем не хотел. Она никогда ко мне любви не питала, а уж после того, как в пятьдесят восьмом я бросил ее сестру, и вовсе охладела. Поэтому я решил закончить наше приключение у дверей «Прекрасного Мехико».

— Попрощаемся в машине, — сказал я Серафине. — И благослови тебя Бог.

Но судьба решила по-своему. Только я свернул на улицу Альенде, как вижу: на тротуаре стоит донья Арканхела. И стоит мрачнее тучи. Несмотря на жару, кутается в шаль, по бокам — две девушки. И уставились прямо на меня, словно поджидали.

Пришлось делать то, чего делать совсем не хотелось: останавливаться, глушить мотор и здороваться. Как только я открыл дверцу, Арканхела зыркнула на меня своими поросячьими глазками, как будто хотела сказать: «тебя тут только не хватало». Но вдруг раскрыла объятия и говорит так ласково:

— Как я рада тебя видеть, Симон!

Обняла меня и даже поцеловала. Мне бы сразу насторожиться — так нет! А ведь ее радость огорошила не только меня, но, как я заметил, и Серафину. Я сказал, что ехал мимо по делам, но это не сработало: уже, мол, половина третьего, еда готова, и хозяйка так рада меня видеть. Исхитрилась уговорить меня, чтобы я поставил машину во дворе. Возле маленькой дверцы за входом в заведение.

— Там тебе ее мальчишки не попортят.

Пока я парковался, она что-то говорила Серафине, как мне показалось, очень серьезное. Выйдя из машины, я заметил, что большая часть женщин толпится в такое неурочное время на галерее. Они стояли, облокотясь на перила, говорили между собой и поглядывали в мою сторону.

Когда мы вошли в столовую, донья Арканхела взяла меня под руку и говорит:

— Как я рада, что ты вернулся, а то мужики, которых заводила сестра после твоего ухода, — сплошной сброд.

Я хотел объяснить, что не вернулся, а просто ехал мимо, но она не дала мне и слова сказать. Усадила на стул, поставила передо мной бутылку текилы — по ее словам, отличной, — велела девушкам, которые ее сопровождали, принести лимон и соль, и они с Серафиной ушли.

Сестры Баладро ушли в одну дверь, девушки — в другую, и я битый час сидел с этой бутылкой, отпивая из горлышка, потому что стакан мне никто не принес. Когда дверь, наконец, открылась, и вошли Арканхела с Серафиной, я встал и сказал:

— Я пошел, сидеть голодному и в одиночку в машине куда приятней.

— Симон, — говорит мне тогда Серафина, — у моей сестры большие неприятности.

И объяснила, что одна из женщин, работавших в «Прекрасном Мехико», по имени то ли Эрнестина, то ли Эльда, то ли Элена, накануне ночью померла, и они не знают, куда девать труп.

— Организуйте ночное бдение, а утром отнесите на кладбище, — посоветовал я.

На это Арканхела сказала, что покойница умерла не своей смертью, и похоронить ее без вмешательства властей не удастся.

— А этого я допустить не могу. Мне это навредит.

Получалось, что нет другого выхода, как отвезти труп в сторону Мескалы и оставить в таком месте, где его никто не найдет. Тут всплыла вторая часть проблемы: никто не мог найти Лестницу, единственного шофера, которому доверяли сестры Баладро.

— Поэтому я в таком отчаянии, — сказала Арканхела, вытирая слезы, похоже, настоящие.

А я говорю:

— Не расстраивайся, Арканхела, я отвезу покойницу в своей машине и оставлю, где скажешь.

Не успел еще рот закрыть, как пожалел о сказанном, но было поздно. Хотя, если разобраться, поздно было давно. Чтобы все сложилось по-другому, нужно было еще вчера не ездить в Пахарес насчет налогов. Пять минут назад я был человеком, который ждет, что его покормят, и вот уже подвизался везти в горы труп.

От такого предложения они рассыпались в благодарностях. Серафина опять положила руку мне на колено. Она отдалась бы мне тут же, на месте, только я был не в настроении. Арканхела утерла слезы и ушла. И слышу, кричит во дворе:

— Передайте Лестнице, что он нам не понадобится.

Потом я узнал: дело было не в том, что они не могли найти Лестницу, а в том, что он запросил за работу тысячу песо.

Через минуту Арканхела вернулась и протянула мне несколько сложенных купюр:

— Возьми в благодарность, на бензин.

Там было пятьсот песо, я сунул их в карман. Мне хватило духу поставить условие:

— Я везу покойницу, куда скажете, но прикасаться к ней не буду.

Когда принесли суп, есть мне уже не хотелось.

2

Допрошенный заявил, что его зовут Симон Корона Гонсалес, возраст — 42 года, женат, мексиканец, уроженец Сальто-де-ла-Тукспана; по профессии пекарь, неграмотный, умеет только расписываться, католик, пристрастия к спиртному не имеет, марихуану не курит, наркотики и транквилизаторы не употребляет. На вопрос, является ли данное заявление добровольным, допрошенный ответил утвердительно.

Допрошенный заявил, что познакомился с Серафиной Баладро в 1952 году в Педронесе, в ее доме на улице Молино. В тот же день вступил с ней в любовную связь, они прожили вместе два года, после чего допрошенный оставил Серафину Баладро и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана. В 1957 году по просьбе вышеназванной Серафины допрошенный вернулся, они прожили вместе год, после чего он снова ее оставил и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана. Допрошенный сообщил следующее:

«В 1960 году я случайно встретил Серафину в городе Пахарес, она захотела, чтобы я отвез ее к сестре, Арканхеле, которая живет в Сан-Педро-де-лас-Корьентес. Когда мы приехали, Арканхела мне сказала: „Поставь машину во дворе“, я так и сделал. Меня отвели в столовую и дали мне бутылку текилы. Потом сестры вернулись и сказали: „Как стемнеет, поедешь по шоссе и выбросишь в овраг тело одной девушки, которая умерла“. Мы поехали на моей машине в сторону Мескалы, на каком-то повороте Арканхела мне сказала: „Остановись здесь“. Я остановился. В машину покойницу положили без меня, но мне пришлось помочь ее вытащить, потому что она окоченела, и Арканхела, Серафина и еще одна девушка по имени Эльвира, которая тоже была с нами, не смогли вытащить ее из багажника. Пока мы несли труп, чтобы бросить в овраг, мешок съехал, и я увидел лицо покойницы: все черты заострились, глаза открытые, вытаращенные. По их словам, звали ее то ли Эрнестина, то ли Эльда, то ли Элена. Когда мы вернулись в Сан-Педро-де-лас-Корьентес и Арканхела выходила из машины возле своего дома, она сказала: „Если узнаю, что ты болтаешь про то, что случилось сегодня ночью, из-под земли тебя достану“. Мы с Серафиной поехали в Педронес, прожили вместе еще полгода, потом я бросил ее в третий раз и вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана».

III. Старая любовь

1

Сеньора Хуана Корнехо по прозвищу Калавера^[5] об отношениях Симона Короны и Серафины Баладро рассказала следующее.

Из всех мужчин сеньоры Серафины дон Симон был самый обходительный. Меня называл «сеньора Калака»^[6], а девочек — «сеньоритами»; если что просил, то добавлял «если вам не трудно», а уходя, всегда говорил «с вашего позволения».

Он вставал рано и появлялся на кухне, когда я разводила огонь.

— Добрый день, сеньора Калака.

Иногда он уезжал и долго не возвращался, но когда возвращался, то по утрам первым приходил на кухню и вежливо здоровался.

Пока я готовила завтрак, он рассказывал про Сальто-де-ла-Тукспана. Ничего такого, как пройтись вечерком с девушкой до берега Пьедрас, его не интересовало.

Говорят, по утрам дон Симон сидел на Пласа-де-Армас и слушал музыку, а вечером играл в таверне в домино. Возвращался домой ночью и в кабаре никогда не заходил, сразу шел в комнату сеньоры. И до утра мы его уже не видели.

Иногда он грустил и, вместо того чтобы есть, просто смотрел в тарелку с чилакилес^[7], а потом говорил:

— Скоро меня здесь не будет.

Бросал недоеденный завтрак и, вместо Пласа-де-Армас, шел на задний двор и садился под гуайявой. Вскоре выходила сеньора Серафина — узнать, в чем дело. Он говорил, что устал от своей жизни в Педронесе, что хочет вернуться в Сальто-де-ла-Тукспана, а она отвечала, мол, хорошо, пусть уезжает, и приходила на завтрак заплаканная.

Это были не такие скандалы, какие у них случались из ревности, а просто перебранки, потому что дону Симону иногда хотелось уехать. Три раза он уезжал надолго, два раза возвращался, но очень много раз пытался уехать, да не смог.

Однажды уже сложил пожитки и ходил по дому прощался.

Говорил всем:

Уезжаю на автобусе в полшестого.

Тогда у дона Симона еще не было машины.

Пока он прощался, постучали в ворота. Открываю и вижу капитана Лагуну и еще одного военного. Спрашивают дона Симона.

— Он давно уехал, — говорю (я знала, что дон Симон с ними не в ладах).

Слава богу, эти люди в дом не вошли, потому что если б вошли, то увидели бы дона Симона тут же, за первым поворотом. Войти они не вошли, но и мне не поверили, остались ждать на углу. Дон Симон, как узнал, что за ним приходили федералы и поджидают на улице, несколько месяцев не решался выйти из дому, а уж о Сальто-де-ла-Тукспана даже не вспоминал.

В тот раз ему повезло. Но иногда выходило хуже: солдаты гнались за ним и ловили, один раз — в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, другой — в Муэрдаго. Привозили его обратно в Педронес, запирали в участке, и он очень мучился, потому что его заставляли отмывать всякую грязь. И так до тех пор, пока за него не вступалась сеньора Серафина — она дружит с полковником Саратэ — и не договаривалась, чтоб его отпустили. Дон Симон возвращался такой, как будто в преисподней побывал, съедал гору лепешек и потом долго не говорил, что скоро его здесь не будет.

Однажды я его спросила, за какие грехи его преследуют зеленые. Он сказал, что был дезертиром: записался по молодости в кавалерию, но не вынес лишений. Сбежал за три месяца до окончания службы, и за это они двадцать лет не давали ему покоя.

2

О своих отношениях с Симоном Короной Серафина Баладро рассказала следующее.

Первый раз Симон пришел в заведение на Молино совершенно неотесанным. Вижу, стоит у стойки один, ни с кем не разговаривает. «Чем порадовать этого увальня?» — думаю. Чтобы его немного растормошить, потащила танцевать. Он и шагу ступить не умел, но я танцую отлично, начала его учить, и понемножку дело пошло.

— Угости меня выпивкой, — говорю.

А простофиля отвечает, что у него в кармане пятнадцать песо.

— Благодари Бога, — говорю, — что приглянулся хозяйке.

Он не понял, что я — хозяйка заведения. Как и другие, он не мог и подумать, что я, такая молодая и красивая, содержу публичный дом.

— Давай сюда свои пятнадцать песо, — говорю, — остальное — за мой счет.

Врать не буду, он мне понравился. Мы сели за столик, он рассказал, что приехал из Сальто-де-ла-Тукспана и что он пекарь.

— Небось, пупок весь в крошках, — говорю. — Иди-ка, отмойся как следует, прежде чем ляжешь со мной в постель.

Отвела его в свою ванну, какая ему и не снилась. И когда увидела, как он стоит голый и крутит кран горячей воды, то сильно умилилась, потому что Симон, хоть и был неотесанный здоровяк, но уж больно беззащитный.

Я его всему научила. Если он сейчас хоть чего-то стоит, то только благодаря мне. Когда мы только познакомились, он был просто деревенщина с гор.

Мы не всегда ладили. Большую часть времени жили хорошо, но иногда я замечала, что мой бизнес встает между нами. Например, он ревновал, когда я занималась клиентами, болтала с ними, садилась к ним за столик; его раздражало, что я ложилась спать в два, а то и в три часа ночи.

Я ему говорила:

— Это моя работа. Если я не буду этого делать, на какие шиши мы будем жить?

Жить за мой счет ему тоже не нравилось.

— Если не хочешь, чтоб тебя содержали, работай, — говорила я ему. — Бездельничать совершенно не обязательно.

Я ему предлагала считать пустые бутылки или выдавать девочкам фишки. Мог бы, по крайней мере, пройтись по кабаре и проверить, все ли клиенты заказали выпивку.

Он мне говорил:

— Я не сутенер, я — пекарь.

Короче, за все проведенные со мной годы он не удосужился заработать ни единого песо.

Из трех попыток жить вместе лучше всего нам было в последний раз. Симон почти не устраивал мне сцен, а я ему не изменяла. Я была так счастлива, что даже захотела увидеть море и попросила:

— Отвези меня в Акапулько.

Он как следует подготовил машину, я достала из сейфа полторы тысячи песо, и мы поехали.

Я еще в дороге почувствовала, что меня ждет что-то ужасное. Стояла жара. Я была в черном, и уже не знала, что с себя снять. Я надеялась увидеть море за каждым холмом, но вместо моря вырастал новый холм. От огорчения я ненадолго заснула, и мне приснилось море, а когда проснулась, мы уже въехали в город. Остановились в маленькой гостинице с масляным деревцем во дворе. Заплатили за комнату тридцать песо. Только мы закрыли дверь, я скинула одежду и упала на кровать. Симон тут же на меня взгромоздился.

— Уйди, — говорю, — не видишь, мне жарко?

Он встал, молча причесался, надел чистую рубашку и ушел.

Я пожалела, что прогнала его. И стала думать, что будет, если он найдет себе другую в этом незнакомом месте. Я-то знала: в Акапулько полно соблазнов. Прошло много времени, пока я отважилась идти его искать. Мне казалось, что больше никогда его не увижу.

Но нет! Нашла его в трех кварталах от гостиницы. Он сидел на лавочке на улице Саколо, как обычно сидел на Пласа-де-Армас в Педронесе, когда слушал музыку. Я так обрадовалась, что бросилась ему на шею и заплакала. После ужина мы пошли танцевать в «Ущелье».

На другой день мы первым делом купили все для пляжа и отправились на море. Я не решилась лезть в воду, сидела под навесом, пила пиво и смотрела, как волны швыряют Симона. Какой-то мальчишка продал мне билеты на корабль с оркестром. После обеда мы его нашли. Там был бесплатный буфет, мы пили и танцевали. Вечерело, и мы остались смотреть, как солнце садится в море. Казалось, это был самый счастливый день моей жизни, и я спросила Симона:

— Ты меня любишь?

Он сказал, что любит, и тогда я предложила продать свой бизнес, больше не заниматься публичными домами, дать ему денег на пекарню и переехать с ним в Сальто-де-ла-Тукспана, где ему так нравится. Он страшно обрадовался.

Мы ушли с корабля и отправились бродить по городу, держась за руки, как молодожены. В отеле я сняла платье и сказала Симону:

— А теперь иди ко мне.

И он пришел, и я почувствовала, что никогда никого так не любила, что наша с Симоном любовь — навсегда. Поэтому я рассказала ему историю своей жизни.

Я рассказала ему все, даже то, что именно по моей просьбе полковник Саратэ посылал солдат ловить Симона, запирал его в участке и учил уму-разуму каждый раз, как Симон собирался меня бросить.

Не успела я договорить, как заметила, что лицо у него стало серьезное. Мне пришлось объяснить ему:

— Все, что я рассказала, я делала потому, что очень тебя люблю.

Он не ответил. Встал с кровати, отвернулся и стал одеваться.

— Ты разозлился? — спрашиваю.

— Пойдем ужинать, — говорит, а сам на меня не смотрит.

Я впопыхах одевалась и все думала: «Ну дала же ты маху…».

Мы вышли на улицу, идем молча. Вдруг Симон остановился и говорит:

— Пойду куплю бутылку рома в том магазине напротив. Слушай меня внимательно: жди здесь, где стоишь, никуда не уходи, иначе я тебя не найду, когда вернусь.

Я хотела ему угодить и сказала, что буду ждать, где скажет. Он перешел улицу и скрылся в магазине. Я сделала, как он велел: ждала его на указанном месте. Через некоторое время мне стало не по себе, я подумала: а если он умер, пока покупал Бакарди? Я боялась перейти улицу и зайти в магазин. Вдруг я пойду, а он в это время вернется с другой стороны, не найдет меня и разозлится еще хуже! Когда в магазинах начали опускать жалюзи, я не выдержала. Перебежала улицу и вошла в магазин. Симона я не увидела, зато увидела другую дверь, которая выходила на другую улицу. И тогда я поняла, что любовь, которая только что казалась вечной, закончилась.

Когда я вернулась в отель, мне сказали, что Симон уехал на машине. Ему не хватило порядочности даже на то, чтобы оплатить счет.

Вот чего мне стоила откровенность с человеком, который ее совершенно не заслуживал.

IV. На сцене появляется Бедойя

1

Описывая свое физическое и моральное состояние в течение месяцев, последовавших за расставанием с Симоном Короной в Акапулько, Серафина Баладро говорит о головных болях, о нездоровом пристрастии в одиночку, в полутемной столовой, поедать сардины прямо из банки, закусывая хлебом, об отвращении к разговорам, полной потере интереса к бизнесу и ужасе перед мужчинами — единственный раз в жизни она воздерживалась от секса в течение сорока семи дней. Она не следила за собой, почти целый месяц не заплетала косу, и от одной мысли, что кто-то будет прикасаться к ней, к горлу подступала тошнота. В какой-то момент она пережила влечение (платоническое) к одной из своих девушек по имени Альтаграсия, которую потом выгнала.

Ее мучила бессонница. Она проводила конец ночи и утро без сна, погруженная в воображаемые диалоги с Симоном Короной. В них она упрекала его в неблагодарности, доказывала, что все делала в его интересах, перечисляла множество своих благодеяний, за которые он остался ей должен. И в темноте не решалась вытащить из-под одеяла руку и зажечь свет: ей мерещилось, что до нее дотронется чья-то ледяная рука.

Во время последней бессонницы она, наконец, осознала, что Симон к ней не вернется, и решила: если он не достанется ей, то и никому другому. Иначе говоря, Серафина твердо вознамерилась обыскать всю землю, найти и убить его. Она представила себе, как стреляет из пистолета, а в углу лежит Симон Корона в дырявой от пуль рубахе, с гримасой страдания на лице. Насладившись этим видением, она крепко уснула.

На следующей неделе Серафина совершила первое путешествие в ненавистную ей Сальто-де-ла-Тукспана. В лаковой сумочке лежал пистолет двадцать пятого калибра, которому она не очень доверяла, и ножницы — на тот случай, если промахнется.

Разыскивая Симона Корону, она обошла весь город, который показался ей ужасным, но найти его не смогла. Зато встретила двух женщин, бывших его любовниц — одну из них Симон бросил ради Серафины, со второй жил, когда бросил Серафину, и бросил, чтобы вернуться к Серафине.

Эти три женщины, две из которых едва знали друг друга в лицо, и все три смутно слышали друг о друге и питали взаимную ненависть, встретились в ресторане и отлично поладили. Их объединяло общее положение отверженных и предательство одного и того же мужчины, Симона Короны.

— Он нанес мне страшное оскорбление, я найду его и накажу так, что больно будет по-настоящему, — объявила Серафина.

Поскольку две другие не имели возражений и не отказались участвовать в расправе, троица отпраздновала заключение пакта, согласно которому две жительницы Сальто-де-ла-Тукспана обязались немедленно уведомить Серафину телеграммой, как только вернется Симон Корона. Серафина, в свою очередь, пообещала заплатить пятьсот песо любой из них, кто предоставит точную информацию. Закончив переговоры, они подняли бокалы с хорошим вином. В тот вечер в Сальто-де-ла-Тукспана впервые видели трех пьяных женщин.

Пакту не суждено было сыграть свою роль. Симон Корона, оставив Серафину в Акапулько, три месяца работал в булочной в Мескале. Когда он, в конце концов, вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана, обе его прежние любовницы исполнили свою часть договора и отправили Серафине в Педронес телеграммы. Но к тому времени Серафина полностью потеряла интерес к поискам. Она не заплатила пятьсот песо ни одной из осведомительниц, и прошло два года и девять месяцев, прежде чем она осуществила описанную в первой главе месть.

2

Впервые Серафина Баладро увидела капитана Бедойю, когда стояла на углу улиц Пятого Мая и Соледад в Педронесе. Он ехал на сером коне (взятом взаймы), с саблей наголо и в каске по уставу. Звучал драгунский марш. Шел парад 16 сентября 1960 года. Серафина Баладро говорит, что обратила на него внимание, потому что его лошадь отличалась от остальных, а еще потому, что он был самым чернокожим из всего проезжавшего мимо полка. Капитан Серафину не заметил. Когда колонна прошла, Серафина вернулась домой и не вспоминала о капитане еще пять месяцев, после чего увидела его снова и узнала.

В этом промежутке представим себе капитана Бедойю верхом на другом коне, темно-гнедом, казенном, на узкой извилистой тропинке в горах Гуэмес. Жара, капитану на лицо садятся мухи, кругом цветут касауате. За капитаном растянулась вереница солдат, они раздвигают руками ветви акаций. Впереди идет единственный пеший участник процессии — крестьянин в кожаных сандалиях и широкополой шляпе. Это осведомитель.

Тропинка уже еле видна, и, когда кажется, что дороги дальше нет, крестьянин останавливается и поднимает руку — он указывает на другую сторону ущелья. Там растут цветы, маки.

Представим себе засаду: двое крестьян приезжают с мешками в ущелье, с виду безлюдное, чтобы увезти урожай; испуг: они понимают, что окружены федералами; пытку: что-нибудь очень простенькое, вроде сломанного пальца или поджаренной ступни а-ля Куаутемок^[8]. Они не герои. Они называют имя арендатора, который снабжает их семенами и покупает у них урожай.

Следующий шаг не задокументирован. Никто не знает, как капитан Бедойя узнал, что разоблаченный Умберто Паредес — сын Арканхелы Баладро, и какой инстинкт подсказал капитану навестить мамашу, вместо того чтобы передать сына в руки полиции.

Завершив доблестную акцию — до этого еще никому не удавалось обнаружить плантацию, — капитан вернулся в часть, написал рапорт о том, что задержал двоих и сжег урожай, но ни слова о том, что узнал имя контрабандиста. Потом переоделся в штатское и поехал в Сан-Педро-де-лас-Корьентес на автобусе «Красная стрела».

Для капитана беседа с Арканхелой стала сущим испытанием. Сначала Арканхела обращалась с ним надменно, решив, что капитан хочет ей что-то продать, потом приняла его за агента санитарной службы (туалеты «Прекрасного Мехико» всегда работали плохо), но, когда он сказал, что дело касается Умберто Паредеса, она проводила капитана в столовую, решив, что он — друг ее сына и пришел просить взаймы. Непонимание было изматывающим, разъяснение — чистой пыткой.

Вспоминая этот инцидент, капитан сам удивлялся, что проявил такую выдержку и сумел в конце концов объяснить ей то, что хотел: сын сеньоры — торговец наркотиками и не просто преступник, а преступник, против которого есть улики, то есть практически арестант. После чего несколько минут, показавшихся ему часами, капитан вынужденно наблюдал, как Арканхела мучительно переходит от неведения к осознанию.

Сначала, не поверив, Арканхела оскорбила капитана:

— Вы лжец, — сказала она.

Он и бровью не повел. Повторил свои обвинения. Тогда Арканхела попыталась объяснить капитану все тяготы материнской доли: она так хотела, чтобы сын изучал медицину, принесла такую жертву, расставшись с ним, чтобы мальчик не испытывал дурного влияния и вырос успешным человеком, заплатила целое состояние за его учебу, и теперь оказалась перед страшной действительностью: ее сын — торговец наркотиками.

— Что может твориться в моей душе, капитан? Труд и лишения всей моей жизни пошли коту под хвост из-за безумия этого мальчишки.

Она обливалась слезами. Сдернув со стола белую скатерть с кофейными пятнами, она промокала глаза. Воспользовавшись паузой, капитан Бедойя сказал:

— У меня нет намерения вредить парнишке…

Капитан вышел из «Прекрасного Мехико» с пятью тысячами песо в кармане.

Это была первая встреча капитана Бедойи с сестрами Баладро. Несколько месяцев спустя, когда Серафина, сгорая от жажды мести, захотела купить более мощное оружие, чем имевшийся у нее пистолет, и нанять себе тренера по стрельбе, Арканхела порекомендовала капитана Бедойю как человека, достойного доверия.

3

Серафина хотела раздобыть большой пистолет, и не важно, что ей придется держать его двумя руками, что отдача будет подбрасывать ствол, что выстрел будет оглушающим, а пуля, войдя в грудь жертвы, вырвет у нее кусок спины. Все эти недостатки компенсировались, по мнению Серафины, уверенностью, что пистолет с такими качествами не позволит «приговоренному» после выстрела ринуться прямо на нее с безумным взглядом и раскинутыми, как для объятий, руками.

Арканхела не только дала рекомендацию, но и организовала встречу. В условленный день капитан Бедойя появился в доме наМолино, в Педронесе, точно в восемь вечера. Он подошел к распорядительнице бара и попросил позвать хозяйку.

Серафина в то время переживала период воздержания и решила общаться с капитаном вежливо, но отстраненно. План состоял в том, чтобы принять его в задней комнате, объяснить, чего она хочет, выслушать, что он может предложить и сколько запросит; если цена окажется разумной, они обо всем условятся и заключат соглашение. Потом она собиралась позвать несколько девочек, заказать выпивку, встать из-за стола и пожелать капитану чувствовать себя, как дома, пить и делать все, что захочет, за ее счет. Потом попрощаться и идти по своим делам.

В самом начале беседы произошло нечто непредвиденное: когда капитан вошел, Серафина узнала в нем самого темнокожего военного из всего полка — капитан Бедойя черен до синевы.

— Вы ездите на серой лошади?

Что-то заставило капитана признаться:

— На одолженной, сеньора, — но, тем не менее, он почувствовал себя польщенным.

— Сеньорита, с вашего разрешения.

Капитан извинился, поправился, сел, взял из рук Серафины бренди и дальше вел себя вежливо и обходительно. Что требуется сеньорите? Большой пистолет — она перечислила нужные характеристики. Он посоветовал специальный 45-го калибра, стрелковый, уставной. Он может достать такой за тысячу двести песо и передать ей в течение двух недель вместе с сотней патронов.

— Вам нужен аванс?

— Ни сентаво.

Она также хотела, чтобы кто-нибудь научил ее обращаться с этим пистолетом. Капитан обещал отвезти ее в уединенное место, где она сможет практиковаться, пока не овладеет оружием в совершенстве. Сколько будут стоить уроки? Он повторил:

— Ни сентаво.

Сделка была заключена. Наступил момент, когда Серафина должна была встать и позвать девочек. Она говорит, что сама не знает, что заставило ее поболтать еще немного с таким уродливым человеком. Она снова наполнила его рюмку и спросила про военную жизнь, которая, по слухам, полна лишений. Капитан живо заговорил о конных походах, о пережитом голоде и жажде, о ночных дежурствах под проливным дождем. Внезапно разговор смолк.

Серафина увидела, что правая рука капитана исчезает под столом, и почувствовала руку у себя на животе. Она говорит, что встревожилась, но не знала, что делать.

В эту ночь Серафина прервала свой пост и забыла про месть.

4

Серафина познакомилась с капитаном Бедойей 3 февраля 1961 года. Влияние, которое капитан оказал на судьбу сестер Баладро в последующие месяцы, очень велико. Он обещал достать пистолет за две недели, но по счастливой случайности получил его через три дня. Уложив пистолет и сто патронов в пустую обувную коробку, капитан второй раз появился в доме на Молино, держа коробку под мышкой, и попросил распорядительницу бара позвать хозяйку. К нему вышла сияющая Серафина и проводила в свою комнату, где капитан передал ей пистолет, она ему — деньги и где, покончив с делами, они провели вместе ночь.

Прошло три дня, и капитан снова появился в доме на Молино. На этот раз — в одиннадцать утра. Он был в военной форме и постучался в дом, потому что кабаре в это время закрыто. Когда Калавера открыла дверь, капитан спросил сеньориту (Серафина для всех была сеньорой, сеньоритой — только для него). Заставив его потомиться немного в коридоре, Серафина появилась, запыхавшаяся и румяная, в сиреневом халате. Капитан сказал, что готов дать ей первый урок стрельбы. Серафина быстро собралась и надела широкополую шляпу с волнистыми полями для защиты от солнца. Она думала, что капитан, как обещал, отвезет ее в уединенное место, за город. Но ошиблась. Они вышли из автобуса «Красная стрела» в городке Консепсьон-де-Руис, где стоял полк капитана.

(Это путешествие в маленький городок на равнине, который Серафина прежде видела только издали, стало определяющим в ее судьбе и судьбе других участников нашей истории. Консепсьон-де-Руис расположен в стороне от шоссе, соединяющего Педронес и Сан-Педро-де-лас-Корьентес, и добраться до него можно только по трехкилометровой подъездной дороге.)

Капитан придумывал походы, конные эскорты и полевые упражнения для солдат, поэтому в казарме в тот полдень не было никого, кроме караульных. Серафина получила от капитана предварительный инструктаж, как пользоваться оружием, выстрелила в первый раз — мимо — в маленький пулевой стенд, зато без посторонних взглядов и насмешек. Когда практические занятия закончились, капитан отвел Серафину в комендатуру, но койка оказалась слишком узкой, а цементный пол — слишком холодным, поэтому пришлось убрать пишущую машинку и заняться любовью на письменном столе, под подробной топографической картой местности. Потом капитан пригласил Серафину на обед в гостиницу «Гомес».

Она говорит, что во время обеда — здесь он всегда состоит из шести блюд — Серафина поняла, что влюбилась в капитана Бедойю. Она поняла, что почти забыла Симона Корону, что месть ее уже не интересует, и пожалела о тысяче двухстах песо, потраченных на пистолет, от которого глохла при каждом выстреле.

Вероятно, Серафина предложила капитану:

— Расскажи мне о себе.

Вероятно, он рассказал о проживающей в Ацкапосалько жене, которую увидел, очаровал, соблазнил и оставил беременной во время выпускного вечера в военном училище; о четверых детях, особенно о девочке, Кармелите, о том дне, когда жена застала его на Пасео-Вьехо в городе Пуэбла за поеданием чалупас^[9] в компании другой женщины, о предъявленных ею претензиях и о побоях, которые он ей нанес, сбив под конец с ног. Вероятно, он рассказал, что каждые два-три года они с женой съезжались в безуспешных попытках восстановить семью (примечание: больше капитан не съезжался с женой, ему предстояло счастливо прожить с Серафиной три года и расстаться только в связи с тем, что оба сели в тюрьму, он — в мужскую, она — в женскую). И, вероятно, капитан пожаловался на одиночество. Вероятно, Серафина ему посочувствовала.

Капитан попросил счет, расплатился и оставил один песо «на чай» — он никогда не оставлял ни больше, ни меньше, и все официанты его ненавидели. На улице Серафина замешкалась среди игроков в кегли и оглядела Пласа-де-Армас. Она поняла, что этот городишко — самое подходящее место для открытия третьего борделя.

V. История заведений

1

Рассказывает сеньора Эулалия Баладро де Пинто:

Газеты писали, что мои сестры унаследовали бизнес отца, что наш отец прославился в Гуатапаро своей распущенностью и умер от пули федералов. Чистая ложь. Мой отец был честным человеком и коммерсантом, он никогда не переступал порога заведений с дурной репутацией. И жил не в Гуатапаро, а в Сан-Матео-де-Гранде, где родились и мы, три его дочери, и где до сих пор живы люди, которые вспоминают отца с почтением и любовью. Он ни с кем никогда не ссорился, а уж меньше всего — с федералами, и умер в Сан-Матео в 1947 году от болезни, когда пришел его час, исповедавшись и причастившись, и, слава богу, не подозревая, что мои сестры выберут себе жизнь, которую он никогда бы не одобрил.

Сестра Арканхела стала хозяйкой дома терпимости не по своей воле. Она давала деньги в рост, один из заемщиков не вернул вовремя долг, и его имущество перешло к сестре, среди прочего — небольшой бар на улице Гомес Фариас в Педронесе. Она несколько месяцев искала управляющего в этот бар, да так и не нашла никого, кому можно доверять, поэтому ей не осталось ничего другого, как заняться делами самой. Дела пошли так хорошо, что через два года она открыла дом на Молино, который прославился на весь Педронес.

Через несколько лет, благодаря дружбе с одним политиком из штата Мескала, она получила лицензию на второе заведение — в Сан-Педро-де-лас-Корьентес. Тогда она приехала ко мне и говорит:

— Я собираюсь обосноваться в Сан-Педро. Не хочешь заняться моим бизнесом на улице Молино?

К тому времени я вышла замуж за Теофило, жила в достатке, но решила спросить, о каком бизнесе идет речь и не смогу ли я им заниматься без ущерба для домашних обязанностей. Так я узнала, чем занималась моя сестра. Я едва могла в это поверить.

— Лучше помереть, чем управлять таким местечком, — сказала я ей.

Арканхеле мой ответ не понравился, и отношения у нас на долгие годы испортились. Когда я отказалась, она отправилась к Серафине, потому что, несмотря на все свои недостатки, всегда считала, что бизнес должен оставаться в семье. Серафина согласилась, она была молодая, неопытная, в то время как раз разочаровалась в любви и работала прядильщицей на фабрике «Ла-Аурора». Она взялась управлять заведением на Молино, а Арканхела уехала в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, открыла там кабаре «Прекрасный Мехико», и оно тоже прославилось на весь город.

Долгие годы казалось, что Бог им помогает. Пока мы с мужем, работая честно, три раза теряли все, что имели, сестры разбогатели, хотя вели аморальную жизнь.

2

Говорит Арканхела Баладро:

Проституция — очень простой бизнес, нужно только соблюдать строгий порядок, и все будет хорошо.

В восемь вечера девочки спускаются из своих комнат и проходят передо мной, и я проверяю, чтоб они были чистые, хорошо одетые и причесанные. Потом они садятся за столики в кабаре. Заведующий баром обнуляет кассу. Включают музыкальный автомат и поднимают жалюзи со стороны улицы. Заходят первые клиенты. Некоторые уже бывали у нас и подходят к девочкам, которые им нравятся, приглашают их за свой столик. Другие держатся особняком, замкнуто и предпочитают сначала выпить рюмку-другую у барной стойки, пока на что-нибудь решатся. Если я вижу, что прошло много времени, а клиент все стоит у бара, посылаю кого-нибудь из свободных девочек пригласить его к столику. Большинство мужчин идет с любой, какая позовет. В моих заведениях девушкам запрещено пить у барной стойки. Иногда приезжает какой-нибудь сеньор и хочет подождать, пока девушка освободится наверху: если он платит за выпивку, то может ждать в баре, сколько ему заблагорассудится. Иногда приезжают несколько мужчин, садятся за один стол и желают поговорить между собой, без девушек. То же самое: если платят, пусть делают, что хотят. Что я точно не разрешаю — это чтобы кто-нибудь (обычно, такую привычку имеют студенты) пригласил девушку и танцевал с ней раз за разом, а утром ушел, не истратив ни песо. Поэтому музыкальный автомат отрегулирован так, что в музыке всегда есть перерыв для выпивки. Когда музыка заканчивается, все идут к столам. Идти танцевать от стойки или от двери запрещено, запрещено девушкам брать плату за танцы, запрещено клиентам сидеть за столиком и ничего не заказывать. Официант обязан отдавать клиенту счет каждый раз, когда приносит новую перемену, а девушке — отдавать ее фишку. После визита клиент должен оплатить все свои счета без обмана и наличными.

Выпивка в моих заведениях честная. За двадцать лет никто меня не упрекнул, что я подаю напитки, которые клиент не заказывал. Даже девочкам подают только то, что они заказали. Если кто-то хочет рому, для него открывают бутылку и разливают по стаканам.

В кабаре две двери. Одна выходит на улицу, вторая — внутрь дома. В ту, что ведет на улицу, входит любой, кто хочет, а выходит тот, кто все оплатил. Когда клиент хочет провести немного времени с девочкой, которая сидит у него за столиком, он просит пойти с ним в комнату. Она соглашается, отказываться запрещено. Клиент платит по счету, оба встают из-за стола и выходят из кабаре в ту дверь, что ведет в дом. За дверью — коридор на лестницу. Возле лестницы стоит столик заведующей комнатами. Она-то и говорит клиенту, сколько он должен заплатить, потому что не все девочки стоят одинаково. Клиент платит, а заведующая дает девушке фишку, а клиенту — полотенце. Клиент с девушкой поднимаются по лестнице в ее комнату и остаются там столько, за сколько заплатил сеньор. Потом оба спускаются по лестнице. Это важно, потому что заведующая видит, что клиент не причинил девушке вреда. В коридоре они расходятся. Клиент может вернуться в кабаре, если хочет. Если нет, то может выйти на улицу прямо из дома. Девушка возвращается в кабаре и продолжает работать. Хорошая работница может за ночь заработать три, четыре, а то и десять фишек.

3

Свидетельские показания работницы по имени Эрминия Н.:

Я родилась в городке Энкарнасьон, штат Мескала. Мы жили очень бедно. Я — третья из восьми детей. В четырнадцать лет я пошла в няньки. Получала двадцать четыре песо в месяц.

Один раз в наш дом пришла сеньора по имени Соледад, поговорила с моей мамой и пообещала устроить меня на работу служанкой в Педронесе. Сказала, что мне дадут стол, жилье и двести песо в месяц. Мама захотела, чтобы я в тот же вечер поехала с сеньорой Соледад. В автобусе с нами ехали еще две девушки, которые тоже решили стать служанками. В Педронесе мы переночевали в доме сеньоры Соледад, а на следующий день она нас отвела в дом сеньоры Серафины. Я, как вошла в этот дом, сразу поняла, что тут не просто люди живут, потому что по коридору ходили женщины в белье. Меня сеньора Серафина приняла, а двух других девушек — нет, и они ушли с сеньорой Соледад, и я их больше не видела. Сеньора Серафина отвела меня в комнату и сказала:

— Это будет твоя комната. Здесь можешь положить свои вещи, и никто тебе не будет мешать.

Сказала и ушла, а я осталась в комнате одна. Я довольно долго там просидела, боялась выйти. Вечером открылась дверь, и вошла сеньора Серафина. Я испугалась, потому что с ней пришел усатый сеньор.

— Этот сеньор, которого ты видишь, — сказала сеньора Серафина, — друг нашего дома. Его зовут дон Назарио. Он хотел поглядеть на тебя, новенькую.

(Дальше она описывает свои первые испытания. Они ужасны. Свидетельница говорит, что сначала натерпелась мучений, но потом привыкла, и такая жизнь даже стала ей нравиться. Говорит, что зарабатывала много красных и синих фишек, и у нее было целых четырнадцать платьев. Жалуется, что ей никогда не удавалось заработать достаточно, чтобы расплатиться с Серафиной за жилье, еду и платья с учетом двухсот песо, которые Серафина отправляла ее матери каждый месяц — свидетельница и ее мать никогда не переписывались, потому что первая не умела писать, а вторая — читать. Еще свидетельница жалуется на то, что мать ни разу не получила двести песо. Об этом свидетельница узнала через восемь лет, когда случайно встретила мать на рынке. Говорит, что не хотела видеть своих близких, чтобы им не было стыдно, во что она превратилась.)

Свидетельские показания Хуаны Корнехо, по кличке Калавера:

Я познакомилась с сеньорой Баладро случайно. Я жила на ранчо, и мне нужны были деньги, потому что у меня болел ребенок. Я поехала в Педронес искать работу, и ходила из дома в дом, от двери к двери, пока мне не открыла сеньора Арканхела. Она сказала:

— Да, работа здесь есть, но не служанки. Здесь ты будешь работать проституткой.

Я согласилась, и она дала мне аванс двадцать песо на лекарства, но они мне не пригодились, потому что через несколько дней мой ребенок умер. А я осталась с сеньорами.

(Далее следует список мест, где она работала. Свидетельница рассказывает, как сеньора Серафина назначила ее заведовать комнатами и какие дала ей указания: «чтобы никто не вышел, не уплатив, а если кто будет бузить, зови Тичо» — вышибалу. Говорит, что за двенадцать лет на этой должности ни разу не имела проблем с хозяйками.) И заканчивает так:

Ни сеньоры на меня не могут пожаловаться, ни я — на них, потому что давали мне все, что мне было нужно, отчего я и говорю, что сеньоры — порядочные женщины, и если полиция нас привела в тюрьму, так это потому, что нам не повезло.

4

Много лет Баладро не оставляли идею открыть третье заведение. Они понимали, что дом на Молино и «Прекрасный Мехико» находятся на виду, так сказать, в опасной зоне, из-за чего определенные осмотрительные клиенты не посещали заведения с той частотой, с какой они сами — или хозяйки домов — желали: боялись, что кто-нибудь из знакомых заметит их поутру в этом сомнительном районе. Поэтому Серафина решила, что Консепсьон-де-Руис — подходящее место для открытия третьего заведения: он удачно расположен, в двадцати километрах от Педронеса и в двадцати трех километрах от Сан-Педро-да-лас-Корьентес, да к тому же так мал и заброшен, что о нем почти никто не знает.

Серафина Баладро так описывает появление казино «Дансон»:

— Не прошло и восьми дней с тех пор, как я впервые увидела Консепсьон-де-Руис, ко мне пришел Эрменехильдо (капитан Бедойя) и рассказал, что нашел участок для строительства заведения — лучше не придумаешь. Двадцать два метра вдоль улицы, восемьдесят пять метров в глубину. Участок принадлежал двум старухам, которые его продавали, чтобы оплатить отправку своего брата в сумасшедший дом монахинь Божественного Слова в Педронесе. Они просили тридцать три тысячи песо.

Мне это место сразу понравилось, но сестра взъерепенилась, еще не взглянув — взяла манеру в штыки воспринимать все, что советовал Эрменехильдо.

— Я тебя с ним познакомила, чтобы он продал тебе пистолет, а не для того, чтобы стал твоим любовником, — говорила она мне.

А я отвечала:

— Это моя жизнь. Как хочу, так и живу, верно?

Короче, как-то вечером мы с Эрменехильдо ждали ее у ворот, чтобы показать участок, в полной уверенности, что ей не понравится. Подъезжает она на машине Лестницы, пыль по дороге столбом. Не успела выйти из машины, как начала выискивать недостатки: на дороге колдобины, ограды саманные. Пока нам открывали ворота, говорила, что номер 85 принесет несчастье, потому что, если сложить цифры, получится тринадцать.

Но как только зашла на участок, сразу передумала. Ей понравился участок, изгородь, два авокадо во дворе, лимонник, бугенвилия и цена.

— А здесь, — говорит, добравшись до угла двора, — я построю курятник.

Прежде чем принять решение, сестры Баладро проконсультировались с адвокатом Каналесом, одним важным сеньором из правительства штата, какие трудности у них могут возникнуть с лицензией на новое заведение. Он сказал, что никаких. Это были первые дни правления губернатора Кабаньяса, и никому тогда еще не приходило в голову, что он вздумает бороться с проституцией.

Серафина и Арканхела решились на покупку. Они вложили деньги в равных долях, и собственность, после нотариального оформления, перешла к обеим сестрам. Уместно заметить, что капитан Бедойя взял комиссию с продавцов за то, что покупатели заплатили так дорого, и с покупателей за то, что купили землю так дешево, присвоил пятьсот песо, которые сестры передали ему для нотариуса, и тысячу пятьсот песо, предназначенные для раздачи влиятельным лицам города.

Это произошло в середине февраля, а 28-го сестры наняли архитектора для создания проекта «борделя, какого в этих краях и не видывали». Этот архитектор заехал в Педронес проездом из Тихуана, где, согласно молве, построил несколько домов терпимости. Он никому не сказал, что спасался бегством от недовольного заказчика. Сестры Баладро заплатили ему пятьсот песо.

Проект им очень понравился: пятнадцать комнат с пятнадцатью ваннами, кабаре, изображающее подводный мир, — поднимаешь глаза и видишь на потолке гигантских морских скатов и акул, два потаенных салона, один — в арабском стиле, второй — в китайском, и искусственный крытый водоем неизвестного назначения, поскольку ни одна из работниц и почти никто из клиентов не умел плавать.

Пятьсот песо аванса, выданные архитектору, оказались последней суммой, уплаченной сестрами за проект, потому что ночью после его передачи архитектор заметил слежку и сбежал. Преследователи настигли его в Теуакане, когда он справлял нужду в уборной ресторана, и выпустили в него одиннадцать пуль.

Сестры Баладро построили здание в точном соответствии с проектом, и сами руководили работами при помощи надежного прораба, пользуясь советами одного молодого человека, оформлявшего салон красоты в Педронесе, и под надзором капитана Бедойи — он был, «как член семьи», и, поскольку работы велись недалеко от казармы, мог по-хозяйски проверять их ежедневно.

5

Результат строительства назвали казино «Дансон». Если посмотреть на это здание сейчас (1976 год), то трудно поверить, что оно построено каких-то пятнадцать лет назад. Оно больше напоминает руины забытой цивилизации — молодой декоратор украсил фасад барельефом из штукатурки, и он осыпается до сих пор. Над портиком осталось несколько букв:

ЗИНО Д ОН

Дверь открывает старик. Это сторож, который теперь, после ухода полиции, разрешает за двадцать песо (или меньше) каждому любопытному (или группе любопытных) зайти в помещение, где разыгрались жестокие события, о которых мы узнаем дальше. Сторож дает пояснения.

Это кабаре. Его освещает только луч фонарика. В центре танцплощадки дыра диаметром три метра, окруженная земляными отвалами. Столы и стулья громоздятся в углу, два разбитых гипсовых морских ската валяются на полу, акула висит на хвосте, качаясь от сквозняка и разевая пасть в двух метрах от пола. Электрический аквариум почти во всю стену не освещен и полуразрушен. Картонные водоросли и медузы в виде гирлянд исчезли, как и шары из голубоватого стекла: «зеленовато-фиолетовый свет струился из голубых шаров, которые напоминали огромные пузыри…» — говорится в одном описании.

На внутренней стороне стены, напротив аквариума, довольно неожиданно торчит балкон с давно обвалившимся ограждением.

В салоне Багдад, одном из потаенных, заметны следы непогоды. Кто-то вытащил из окна раму, а в потолке зияет дыра. В сезон дождей, говорит сторож, стены покрываются мхом, а весной, наоборот, здесь селятся ласточки. В этой развалившейся комнате, на черно-желтом полу, заканчивались «представления», принесшие славу казино «Дансон». Некоторые приезжали из самой Мескалы, только чтобы их увидеть. Позднее, в трудные времена, салон Багдад заперли.

Водоем стоял без воды почти со дня открытия кабаре: вода была слишком холодная, и ни у кого не хватало духу в нее залезть. Семья сторожа хранит здесь всякий хлам.

Комнаты выходят в коридор и напоминают не столько публичный дом, сколько монастырь. В них сохранилась мебель, потому что юридический статус казино до сих пор не ясен. Каждая женщина жила на скудных десяти метрах, с трудом протискиваясь мимо огромной кровати. Кроме кровати в комнатах есть шкаф, умывальник с зеркалом и плетеный стул. Рядом — крошечная ванная с элементарным оборудованием.

Каждая женщина держала в своей комнате какой-нибудь особый пустяк: распятие на двери, кувшин из цветного стекла, глиняную голову индейца, календарь с картиной, изображающей похищение Малинче^[10], фотографию подруги, электрический утюг или что-нибудь еще. Закончив показ комнат, сторож ведет посетителя на задний двор, где можно видеть главную достопримечательность — раскопанные ямы. В большинстве случаев визит на этом заканчивается. Однако если чаевые достаточно щедрые, сторож показывает в качестве премии комнату Арканхелы и фотографию покойницы на стене: это мать сестер Баладро, лежащая в гробу между четырех свечей.

Закончив осмотр и выйдя на улицу, посетитель должен обернуться, чтобы заметить одно важное обстоятельство: на улице Независимости есть только два двухэтажных дома — казино «Дансон» и соседний дом, принадлежащий сеньоре Ауроре Бенавидес, которая провела шесть лет в тюрьме благодаря этой особенности своего дома.

VI. Две оплошности и одна неприятность

1

Сестры Баладро открыли казино «Дансон» вечером 15 сентября 1961 года. На празднике присутствовали: адвокат, личный секретарь губернатора штата План-де-Абахо Каналес, адвокат, личный секретарь губернатора штата Мескала Санабрия, депутат Медрано, железнодорожный магнат, два аграрных лидера, управляющий банком Мескалы (точнее, филиалом в Сан-Педро-де-лас-Корьентес), несколько коммерсантов и хозяин животноводческой фермы на сто голов крупного рогатого скота. Двое из трех приглашенных руководителей округов прибыли в два часа ночи, едва завершилась в их муниципалитетах церемония «Клич»^[11] и другие мероприятия. В этот день сестры Баладро достигли вершины социального успеха, но об этом еще не знали, им казалось, что впереди у них много непокоренных вершин.

В двенадцать ночи (праздник затянулся) стеклянная дверь распахнулась, и на балкон вышли Арканхела и адвокат Каналес; она держала колокольчик, а он — национальный флаг. Арканхела позвонила в колокольчик, призывая к вниманию, и все, стоявшие внизу, зааплодировали. В наступившей тишине адвокат Каналес помахал флагом и крикнул:

— Да здравствует Мексика! Да здравствует независимость, да здравствуют герои, подарившие нам свободу, да здравствуют сестры Баладро, да здравствует казино «Дансон»!

Стоявшие внизу поддержали адвоката Каналеса приветственными возгласами. Говорят, Арканхела двумя руками подняла вверх колокольчик и снова зазвонила.

(В этом состояла первая оплошность: депутат Медрано и аграрный лидер сочли, что объединять в одной здравице национальных героев и сестер Баладро — невиданное святотатство, донесли позднее губернатору Кабаньясу, и тот немедленно лишил адвоката Каналеса своей дружбы, а заодно и должности, оставив сестер Баладро без поддержки в губернаторском дворце штата План-де-Абахо.)

На праздник по случаю открытия казино сестры впервые в жизни надели вечерние туалеты (Серафина называет свое платье «переливающимся») и встречали гостей в столовой, а когда все собрались, открыли кабаре. Внутреннее убранство произвело на собравшихся неизгладимое впечатление. Когда восхищенные возгласы стихли, появились женщины, красиво одетые и накрашенные. Серафина объявила, что в эту ночь казино работает бесплатно. Ее слова вызвали некоторую неразбериху: гости решили, что бесплатно все, включая женщин, а женщины, наоборот, решили, что раз никто не оплачивает расходы, то они не обязаны ложиться с клиентами в постель.

В свидетельских показаниях говорится, что после импровизированного «клича» Арканхела проводила гостей в салон Багдад, где впервые прошло представление с участием трех девушек. Некоторые господа так возбудились, что приняли бы личное участие в представлении, если бы им не помешала Арканхела. Когда все вернулись в кабаре и начали танцевать, произошла вторая оплошность.

Вот что случилось: адвоката Санабрию, за которым никто прежде не замечал предосудительных наклонностей, охватила какая-то темная страсть, и он потащил танцевать Лестницу (тот как раз зашел в кабаре с поручением). Под испуганными взглядами присутствующих мужчины исполнили дансон^[12] «Нереиды» от начала и до конца, но больше никто танцевать не решился. Когда музыка смолкла, Лестница раскланялся и исчез. Санабрия попытался пригласить на танец еще нескольких господ, но они отклонили приглашение. Он понял, что стал посмешищем, и затаил злобу на всех, кто оказался свидетелем его позора, а особенно — на сестер Баладро, подвергших его искушению. Как мы увидим позже, его злая воля сыграет важную роль в нашей истории.

2

А теперь — о неприятности:

Как случилось, что губернатор Кабаньяс удумал такое, что никому в штате План-де-Абахо не приходило в голову за все сто сорок лет независимости, а именно: запретить проституцию?

Существует несколько версий, и все они произрастают, как ветки одного куста, из общего корня: Кабаньяс отличался от прежних губернаторов План-де-Абахо тщеславием и непреклонностью. В то время как другие добирались из своих провинций до губернаторского дворца уже полностью выдохшись, губернатор Кабаньяс явился в него бодрехонек, и был готов не останавливаться и достигнуть большего. Его самовлюбленность, подкрепленная размышлениями о том, что в стране сто двадцать лет не правил уроженец План-де-Абахо, вселила в него веру в свою «президентопригодность».

Он установил в штате порядки, как в маленькой республике: налоговую инспекцию переименовал в министерство финансов, совет по благоустройству — в министерство общественных работ и так далее, попробовал доказать, что может управлять первым и мог бы управлять вторым, если бы «сверху» ему предоставили такую возможность.

Не остановившись на названиях, Кабаньяс затеял грандиозные стройки: дворец, шоссе, туннель, которые обошлись штату в круглую сумму и привели к дефициту бюджета. Чтобы устранить проблему, Кабаньяс был вынужден поднять налоги.

Ему хотелось проделать это наименее болезненно для плательщиков, поэтому он организовал Дни предпринимателя. В эти дни губернатор лично приезжал в города, собирал местных предпринимателей в казино и убеждал, что налоги, которые они платят штату, — это сущие гроши и что их необходимо срочно повысить. В ответ на этот призыв предприниматели отвечали, что их штат — настоящий свинарник и не заслуживает даже того, что они платят. Они сетовали на все, начиная с недостаточного диаметра канализационных труб и нехватки воды и заканчивая засильем притонов, «которым власть потрафляет».

В результате Дней предпринимателя Кабаньяс поднял налоги, а, чтобы немного успокоить жалобщиков, из всех недостатков устранил тот, который имел самое дешевое решение: приказал закрыть публичные дома.

Закон «О повышении морального облика населения» штата План-де-Абахо, запрещавший проституцию и сводничество и объявлявший преступниками даже тех, кто подавал в борделях напитки, был представлен конгрессу штата по инициативе губернатора Кабаньяса, обсужден в течение получаса и второго марта 1962 года принят единогласно под гром аплодисментов.

Новый нежданный закон коснулся тридцати тысяч человек, чьи доходы были связаны, прямо или косвенно, с проституцией, а также муниципальных бюджетов, на тридцать-сорок процентов пополнявшихся за счет налогов от публичных домов, и сотен чиновников, получавших от сводников взятки. Никто из пострадавших не протестовал.

(Известно, что Арканхела пришла в приемную судьи Перальты в сопровождении адвоката Рендона и предложила ему 5 тысяч песо за судебную защиту. Судья описывает свой ответ так: «Я постарался объяснить сеньоре Баладро, что она просит не о судебной защите, а о юридической уловке, которая освободит ее от исполнения закона, принятого конгрессом. Еще я сказал, что, даже если бы она действительно просила о защите, все равно я ни за какие деньги не смог бы ей помочь, потому что сеньор губернатор лично просил нас, судей, не препятствовать применению этого закона, в котором он имел особую заинтересованность».)

3

Закон «О повышении морального облика населения» вступил в силу в План-де-Абахо с беспрецедентной суровостью. К концу марта все публичные дома закрыли.

Серафина и Арканхела Баладро, следуя своей интуиции, которую можно считать пророческой, вывезли мебель из дома на Молино, но ничего не поменяли в казино «Дансон», где после того, как судейские власти опечатали двери, все кровати остались на месте. Сестры говорят, что их не покидало ощущение: Господь совершит чудо и позволит им скоро открыть горячо любимый, образцовый публичный дом.

В день закрытия на улице Молино, в Педронесе, разыгрывались драматические сцены. Там стояли шесть грузовиков, заполненных женщинами и мебелью, — только в одном этом квартале было три публичных дома. Женщины грустно прощались, потому что сестры Баладро отправляли одиннадцать из них работать в Гуатапаро, к одному типу, у которого там был бизнес. Тротуары заполнили зеваки — те, кто в жизни не переступал порога борделя и хотел поглядеть, что там внутри. Следившие за порядком полицейские угрюмо смотрели в землю: они теряли дополнительный заработок. Когда адвокат Авалос приехал опечатывать двери, он сказал Серафине:

— Уж вы не обижайтесь, донья Сера, я это делаю только потому, что обязан.

В течение четырех лет Серафина платила ему ежемесячно по пятьсот песо.

Когда двери были опечатаны, а грузовики загружены, какая-то горожанка подошла к Серафине и поблагодарила ее от имени всех соседей за то, что оплатила укладку тротуаров.

4

Женщины, стулья, кровати, умывальники, матрасы, узлы с одеждой добрались на грузовиках до Сан-Педро-де-лас-Корьентес на исходе того печального дня. Хозяйки приехали на машине, мрачные, как тучи.

Первые дни прошли тяжело; нужно было поселить двадцать шесть женщин там, где раньше жили четырнадцать, поэтому пришлось превратить комнаты в клетушки. Прораб запросил за работу целое состояние — так считала Арканхела и несколько недель пребывала в крайне подавленном настроении, уверенная, что их ждет нищета. Она даже начала переговоры с некоей сеньорой Эухенией, у которой был бизнес в Мескале, чтобы отправить туда еще восемь женщин, но сделка не состоялась, потому что начали приходить посетители. Среди них были старые клиенты из План-де-Абахо, пересекавшие штат в поисках привычных развлечений, новые клиенты из План-де-Абахо — те, что прежде не ходили в бордели, но после их закрытия и запрета поддались искушению. Наплыв приезжих, ищущих недозволенных удовольствий, в свою очередь, вызвал интерес у мужчин, живших в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, и они тоже зачастили в кабаре. «Мужчины, как мухи, — говорит Серафина. — Чем больше их слетелось, тем больше их слетается».

В «Прекрасном Мехико» каждую ночь бывал аншлаг. По субботам женщины просто не справлялись. Серафина решила купить новый музыкальный автомат и сама за него заплатила. Капитан Бедойя, видя, что сестры так процветают в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, начал переговоры о своем переводе в другой полк, стоявший от них поблизости, ведь больше всего его злило, что приходится дважды в день ездить на автобусах «Красная стрела», и он был уверен, что рано или поздно кончит свои дни в аварии на склоне Перро. Арканхела не переставала повторять, что еще никогда дела у них не шли так хорошо, и то, что Бог отнял у них одной рукой, вернул им другой. Наступил декабрь, и случилась беда с Бето.

VII. Одна жизнь

1

Человек спускается по склону, плечи подняты, руки словно одеревенели, сжаты в кулаки, голова свешивается на грудь, ноги, то негнущиеся, то ватные, теряют опору, промахиваются мимо ступенек, и он спотыкается. (Как выяснилось позже, прохожие приняли его за пьяного.)

Девять вечера. Спуск Сантуарио — это улица, мощенная булыжником, с лестницами на самых крутых участках, по обе ее стороны тянутся двухэтажные дома с разноцветными оградами и запертыми воротами. Фонари через каждые сто метров. Центр города у подножия холма ярко освещен. В небе то и дело вспыхивают фейерверки — их запускают с площади Консепсьон. Стреляют ракетницы, играют оркестры, музыкальные автоматы, уличные музыканты, слышатся голоса, веселые крики и подвывания собак. Сегодня восьмое декабря^[13].

Человек ничего не замечает, он смотрит в землю мутными глазами, собрав все силы, чтобы добраться до цели. Встречные собаки сначала облаивают его, а потом подбегают понюхать капающую кровь. За ним, в пятидесяти метрах выше по склону, идут агенты уголовного розыска, останавливаются, когда он приваливается к дереву, чтобы перевести дух, и снова идут, когда он снова упрямо пускается в путь.

У подножия холма испытание становится еще мучительнее. На углу он замирает, не поднимая глаз от земли, словно высматривая знакомые булыжники в мостовой, поворачивает направо и еще медленнее, чем прежде, идет по улице Альенде. Люди смотрят, как он проходит мимо, качается, налетает на стену и оставляет на ней темное пятно, ставшее понятным только на следующий день.

— Это кровавый след покойника, — скажут женщины, указывая на черный подтек.

Человек спотыкается на каждом шагу, теряет направление, зигзагами пересекает дорогу и налетает на уличную жаровню, стоящую в дверях одного из домов. Стол, жаровня, угли, сковорода и лепешки с грохотом разлетаются по мостовой во все стороны. Человек идет дальше, двигаясь все неестественнее и быстрее. Народ уступает ему дорогу. Хозяйка жаровни бежит за ним, догоняет, начинает отчитывать, но его бледность заставляет ее замолчать, и, растерявшись, она возвращается, чтобы собрать лепешки.

«Прекрасный Мехико» — гласит неоновая вывеска. Сверхъестественным усилием человек поднимается по ступенькам, толкает качающиеся створки двери, входит в заполненное табачным дымом кабаре, распихивает двух посетителей, упирается руками в столик — сидящие смотрят на него и не узнают, — опрокидывает чей-то стакан и падает на пол.

Одна из женщин поднимает крик, разговоры смолкают. Собирается толпа. Музыкальный автомат начинает играть мамбу. Кто-то догадывается его выключить. Тишина. Серафина встает из-за кассы, переходит танцплощадку, проталкивается сквозь толпу к тому месту, куда направлены все взгляды. И понимает, что мертвец, лежащий на полу, — ее племянник.

2

О жизни Умберто Паредеса Баладро, сына Арканхелы, известно так же мало, как о его смерти.

Он родился в 1939 году в публичном доме на улице Молино. Его матерью была Арканхела, а об отце неизвестно ничего, кроме фамилии — Паредес. (Когда Арканхелу спрашивают об этом субъекте, она прикидывается глухой.)

Серафина говорит, что за несколько месяцев до рождения племянника встретила сестру на рынке и заметила, что она беременна, но не решилась высказываться на эту тему, потому что, по ее мнению, проявила бы «неуважение». О рождении племянника она узнала из приглашения на крестины. Серафина абсолютно уверена, что ни тогда, ни позже мать ребенка не упоминала его отца.

Мальчик вырос в публичном доме, но Арканхела решила сделать из него человека с будущим. По словам Калаверы, она запрещала ему выходить со двора, подниматься по лестницам, наведываться в комнаты и заглядывать на задний двор. Работницам она запретила объяснять ребенку, зачем приходят в дом мужчины. Оба запрета исполнялись так неукоснительно, что Умберто Паредес пошел в школу имени Хосефы Ортис де Домингес, совершенно ни о чем не догадываясь. В первый же школьный день его просветили одноклассники, которые все о нем знали. Когда мальчик вернулся домой, он спросил у Калаверы:

— А ты — проститутка?

Калавера ответила «да», тогда мальчик спросил, проститутка ли его мать, Калавера ответила, что его мать не проститутка, а содержательница публичного дома.

На третий день школьных занятий директриса услышала во дворе скандирующие выкрики и пошла посмотреть, что происходит. Она увидела тридцать детей, скачущих, как «краснокожие индейцы», по кругу и орущих:

— Бандершин баладренок!

В центре стоял ученик Паредес Баладро и плакал.

Умберто отправили домой в сопровождении посыльного с конвертом, в котором лежали тридцать песо, уплаченные Арканхелой за поступление мальчика в школу, и записка — в ней директриса просила перевести его в другое учебное заведение.

Прочитав записку, Арканхела поняла, что пришло время расстаться с сыном. Чтобы с этого дня изолировать его от порока, она отправляла мальчика учиться в такие города, где никто не знал фамилии его матери и не подозревал, чем она занимается.

В этот период Арканхела каждую неделю писала сыну длинные письма зелеными чернилами на линованной бумаге, в которых давала советы: втирать сало за уши, чтобы уберечься от простуды, спать ногами к югу, чтобы избежать сглаза, и так далее в том же духе — немногие из них случайно сохранились в бумагах сына. Умберто отвечал короткими записками с просьбами прислать денег, оставляемыми без внимания (неизвестно почему, Арканхела решила, что деньги — самый опасный растлитель детей), но сами записки Арканхела и по сей день хранит в лаковой шкатулке из Олинала́.

Мальчик менял интернаты несколько раз. Первый раз — когда в Муэрдаго заведующий Игнасио Альенде обнаружил две дырки в стене ванной, которой пользовалась его супруга. Как рассказали некоторые воспитанники в ходе проведенного дознания, дырки в стене, выходившей в безлюдный коридор, проделал двенадцатилетний учащийся Паредес Баладро и стал взимать с товарищей по пятьдесят сентаво за то, чтобы увидеть жену заведующего в ванне, и по двадцать сентаво — за то, чтобы увидеть ее на унитазе.

Год спустя в школе имени Хуана Эскутия в Куэвано несколько учеников пожаловались в дирекцию, что учащийся Паредес Баладро их обирает. Он требовал с каждого по одному песо в неделю, а тех, кто не платил, отдавал на избиение Гутьерресу Карраско по кличке Горилла.

Известно, что сын Арканхелы поступил в медицинский институт в Куэвано, но не закончил даже первый курс. Его учеба резко оборвалась в тот день, когда он пырнул ножом своего сокурсника (причина осталась неизвестной). Это случилось в аудитории, приехала полиция, начались разбирательства. Арканхеле пришлось вмешаться. Она оплатила лечение раненого и передала внушительную сумму его родным, чтобы те отказались от обвинений (ей повезло, что пришлось иметь дело с людьми бедными и рассудительными), подкупила свидетелей, судью и не успокоилась до тех пор, пока не увидела своего сына на свободе. Адвокат Рендон убедил ее, что будет лучше, если Умберто поживет в Соединенных Штатах, пока не уляжется скандал.

Умберто Паредес провел в Лос-Лос-Анджелесе год. Его мать надеялась, что за это время он выучит английский язык и сможет заняться коммерцией. Она ошиблась, как минимум, наполовину. Умберто вернулся в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, не зная ни слова по-английски, но привез с собой семена мака — они-то и стали источником его дохода на всю оставшуюся короткую жизнь.

Умберто продолжал жить в «Прекрасном Мехико», но, похоже, по указанию своих работодателей, снял дом на улице Лос-Бридонес, где для вида торговал семенами, а на деле хранил наркотики и заключал сделки. Примечательно, что после смерти Умберто полиция не нашла в этом доме ничего подозрительного и не смогла выйти на сообщников убитого.

3

На всех трех сохранившихся фотографиях Умберто Паредеса мы видим одно и то же широкое плоское лицо с тяжелой, унаследованной от матери, челюстью и гладкими, как у индейца, волосами, лицо, похожее на лик самодержца, — что-то вроде Бенито Хуареса преступного мира. На первой фотографии он за рулем «бьюика»-кабриолета (кроваво-красного, как говорят те, кто его видел). Умберто купил машину, ставшую единственной роскошью в его жизни, на деньги от продажи первой партии товара. На заднем плане видна акация. На второй фотографии он стоит в профиль, на нем полосатый свитер. Правой рукой он целится из пистолета, того самого, который нашли у него в кармане в день убийства. Хотя Арканхела утверждает, что никогда не видела в руках сынаогнестрельного оружия, забор на заднем плане явно принадлежит «Прекрасному Мехико». На третьем снимке мы видим Умберто в плавках, с мокрыми волосами. Он улыбается в объектив и обнимает за талию городскую красавицу с красивыми локонами в эффектном купальнике.

4

Она говорит, что и раньше видела его в этой красной машине, и он ей не нравился, потому что явно хотел «обратить на себя внимание»: носил красную рубашку, зеленые солнечные очки, ездил без глушителя, постоянно сигналил за рулем. Однажды, когда она переходила улицу, он выскочил откуда-то на этой своей машине, резко развернулся и чуть ее не сбил. Увидев, что она испугалась, он остановился, но вместо того, чтобы извиниться, открыл дверцу и предложил ей сесть в машину. Она, чувствуя себя оскорбленной, пошла дальше. Он медленно поехал за ней, но не говорил ничего такого, что обычно мужчины говорят женщинам в подобных случаях. Это ее удивило. Он ехал за ней до самой улицы Сантуарио, по которой можно подняться только пешком. Когда он увидел, что она свернула на нее, то бросил машину и преследовал ее на некотором расстоянии, не пытаясь догнать: «он не говорил сальностей и не приближался, не давал волю рукам». Она вошла в дом, заперла дверь, поднялась в свою комнату и выглянула в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, помешкав минуту перед домом, пошел вниз по склону. Она рассказала об этом нескольким подругам, и те поделились с ней всеми известными сведениями: сын бандерши Баладро, однажды пырнул человека ножом, сидел в тюрьме, бежал из страны на время скандала, торгует наркотиками — и добавили от себя такого, чего и не было.

Агент Деметрио Гийомар прибыл в Педронес с четкими инструкциями. Его миссия состояла в том, чтобы найти посредника между крестьянами, выращивающими мак, и теми, кто его перерабатывает, собрать улики и начать расследование. Поскольку были подозрения, что местные власти покрывают посредника, Гийомар получил приказ не вступать с ними в контакт и никому не рассказывать о цели своего визита. Он поселился в отеле «Франсес» под видом страхового агента и провел в городе несколько недель совершенно безрезультатно. Но однажды ему удалось кое-что выяснить. Никто не знает, что именно и каким образом. Возможно, отправившись по следам Бедойи, который обнаружил и сжег плантацию мака, он каким-то образом вышел на Умберто Паредеса, чье имя впервые появляется в полицейских архивах 15 ноября, в донесении Гийомара.

Свидетельница говорит, что ее мучили сомнения. Она не знала, верить ли людям, которые говорили, что Умберто плохой человек, или своему сердцу — а оно говорило, что такой сердечный человек не может быть плохим. Свидетельница до сих пор хранит фаянсовый кувшин с надписью «Истинная любовь», подарок Умберто. Она по-прежнему не соглашалась сесть в красную машину, даже когда он приглашал ее в Муэрдаго поесть мороженого, прежде всего потому, что люди могли увидеть ее в открытом автомобиле, но, кроме того, по ее мнению, девушка, севшая в машину к молодому человеку, Сразу теряла невинность, а она хотела сохранить ее до замужества. Эти ограничения оставили им единственный вариант: прогуливаться и разговаривать у реки, где росли деревья и было мало прохожих. Во время этих прогулок Умберто рассказывал ей о своей жизни совсем другие истории, непохожие на те, которые она слышала от людей, и Кончита не знала, правду он говорит или лжет. Она, в свою очередь, говорила о будущем, о своих семейных планах, о детях, которых заведет, о том, как их назовет и чему будет учить. Эти разговоры растравляли его, но она этого не понимала до того дня, когда он крепко взял ее за руку, привел на откос, повалил на землю и сорвал с нее трусы. Но тут он словно смутился, и Кончита смогла убежать. Он ее не преследовал. На следующий день Умберто дождался ее на дороге, по которой она обычно ходила (Кончита преподает в школе у монахинь), и извинился. Она сказала, что не хочет больше его видеть.

Агент Гийомар несколько раз ездил в Сан-Педро-де-лас-Корьентес и говорил с Умберто Паредесом. Возможно, он даже побывал в доме на улице Лос-Бридонес. О чем они говорили, неизвестно. Возможно, агент прикидывался, что хочет продать урожай или купить наркотики. А может, не прикидывался и прямо сказал, кто он такой. Существует большая вероятность, что десять тысяч песо, которые Умберто снял с банковского счета первого декабря, перекочевали в карман агента Гийомара. Похоже, что в последующие несколько дней Умберто еще мог скрыться, но не воспользовался этой последней возможностью.

Свидетельница говорит, что, устав от его уговоров, согласилась поехать на пляж Эль-Фаральон, но с самого начала поставила условие: ехать не на машине, а на автобусе, однако, увидев, что автобусы набиты битком, передумала, и они поехали на машине; Умберто вел себя безукоризненно и не пытался ее обидеть. Профессиональный фотограф сделал снимок, который хранится до сих пор. День прошел отлично. Они вернулись в Сан-Педро-де-лас-Корьентес, но, когда он открыл дверцу, помогая ей выйти из машины, мимо шли двое ее братьев. Кончита говорит, что сначала испугалась скандала (братья запрещали ей встречаться с мужчинами), но они прошли по тротуару, даже не обернувшись, как будто ничего не заметили. Так ей показалось, но, когда она вернулась домой, они уже ее поджидали, кипя от злости. Они устроили ей суровый разнос и запретили видеться с «Бандершиным сынком».

— Если этот тип подойдет к тебе еще хоть раз, он умрет, — сказал один из них.

Позднее Кончита видела, что братья достали из ящика пистолеты и принялись их чистить.

Седьмого декабря в Педронес прибыл агент Пачеко, он встретился с агентом Гийомаром и передал ему приказ задержать подозреваемого.

Свидетельница говорит, что восьмого числа — в день ее ангела — в ворота постучал незнакомый мужчина (судя по описанию, это было Тичо); он принес празднично упакованный сверток, подарок Умберто Паредеса. Кончита не приняла подарок. Она решила больше не видеться с Умберто, поскольку ей запретили братья.

Агенты Гийомар и Пачеко собирались арестовать Умберто Паредеса в семь часов вечера, когда тот выходил из таверны «Галеон» в компании нескольких музыкантов, но не сделали этого из опасения, что музыканты — дружки подозреваемого и окажут сопротивление. Они решили ждать и пошли вслед за компанией по улице Сантуарио, держась на некотором расстоянии.

Свидетельница говорит, что, услышав в исполнении музыкантов песню «Неблагодарная», очень расстроилась. Она знала, что песня предназначается ей и что посвящает ей эту песню Умберто. Ей хотелось сказать ему, чтобы уходил, что братья дома и вооружены, но к ней пришли гости, их нельзя было оставить, и она не смогла выйти на улицу. Музыканты сыграли несколько песен, среди прочих «Коварство», а гости ехидно спрашивали:

— Кому поют эту серенаду? Не знаешь, Кончита?

Свидетельница говорит, что видела, как братья вышли из комнаты и спустились во двор. Вскоре, после того как музыканты допели последнюю песню, она высунулась в окно и увидела, что они уходят без Умберто, услышала стук в ворота и, не в силах больше терпеть, пошла взглянуть, что происходит. Когда она спускалась по лестнице, раздались выстрелы. (Судя по всему, братья Самора залегли за цветочными кадками, распахнули ворота при помощи веревки и открыли огонь по человеку, который за ними стоял — это был Умберто.)

Агенты Гийомар и Пачеко издали следили за тем, кого собирались арестовать, пока он спускался по склону и шел по улице Альенде. Увидев, что Умберто скрылся за дверью «Прекрасного Мехико», они обратились к дежурившему на углу полицейскому Сеговьяно.

VIII. Скверная ночь

1

Одна из женщин выходит из кабаре, чтобы сообщить матери. С этого момента сцена похожа на кадр из фильма. Все зачарованно смотрят на труп. Не двигается никто, кроме тех, кому невтерпеж подобраться поближе. Молчание.

Вдруг раздается свисток. Это полицейский Сеговьяно еще от угла сообщает о своем приближении. Ступор прошел. Созерцание смерти, завороженное и почтительное, сменяется паникой. Свисток напоминает клиентам о полиции и заставляет бежать к выходу — никто не хочет попасть в список свидетелей происшествия в притоне, — толкать друг друга, срывать двери с петель, ломать жалюзи, протискиваться на улицу и разлетаться в разные стороны (некоторые, самые предусмотрительные, не оборачивались до самой Пласа-де-Армас). Когда суматоха стихает, и полицейский Сеговьяно входит в заведение, перед ним только труп, девушки и официанты. Он снова дует в свисток и отдает приказы:

— Не двигаться. Закрыть двери.

Дальнейшая процедура и печальна, и скучна: пока ждут прибытия судебного врача и следователя из полиции, мать убитого — она что-то записывала у себя в комнате — спускается узнать, что происходит. Ей сказали, что случилось несчастье, но побоялись сказать какое. Увидев, что ее сын лежит на полу мертвый, она начинает издавать странные крики, отрывистые, гортанные, которых никто от нее не слышал ни прежде, ни потом. Она не бросается к мертвому, не хватает его в объятья, не глядит на него полными слез глазами, как можно было ожидать. Она пятится, садится на краешек стула, кладет руки на колени, закрывает глаза и кричит.

Следователь составляет протокол:

— Где вы находились, когда раздались выстрелы?

— Я не слышала выстрелов.

— Как, в таком случае, вы узнали, что происходит что-то необычное?

— Я увидела на полу убитого.

И так далее.

Врач появляется с большим опозданием, в шляпе и шарфе (он простужен), ставит чемоданчик на пол и пытается нащупать у покойного пульс. Потом идет к телефону, вызывает санитарную машину, кладет трубку, поднимает чемоданчик и уходит.

Женщины зажигают свечи и ставят вокруг Умберто. Накрывают лицо — он лежит на спине — синим шейным платком. Приходят санитары с носилками, перекладывают на них труп, опрокинув две свечи, и уносят. Несмотря на то, что скоро полночь, на улице толпится народ. Следователь продолжает допрос:

— А вы что заметили?

2

Ночное бдение прошло без Умберто Паредеса. Пока покойник лежал на металлическом больничном столе в ожидании вскрытия, плакальщицы в черном собрались в столовой, отодвинули в угол стол, зажгли свечи, встали на колени и стали читать заупокойные молитвы под руководством Калаверы — в юности она отличалась особой набожностью. Арканхелы на бдении не было. Ночь она провела спокойно, одна в своей комнате, в темноте, в полузабытьи, благодаря отвару из листьев салата, которым ее напоила Калавера. Серафина сообщила о случившемся капитану Бедойе, он приехал в Сан-Педро-де-лас-Корьентес на последнем автобусе «Красная Стрела», вошел в столовую в середине «Отче наш», снял фуражку, опустился на колено и перекрестился, что делал редко, будучи атеистом. Но тут же заметил, что покойного в комнате нет, и сел на стул.

На следующий день в десять утра Серафина пришла в мэрию в сопровождении капитана Бедойи и адвоката Рендона, чтобы получить разрешение забрать тело племянника из больницы. Мэр, с которым она была в дружбе, рассказал ей, что пришел приказ закрыть «Прекрасный Мехико». Серафина сперва встревожилась, но потом, посовещавшись с капитаном и адвокатом, пришла к выводу, что такого случиться не может, что это нарушение конституции штата.

В четыре часа пополудни, когда служащие похоронного бюро выносили из дверей гроб, явился секретарь суда с повесткой, в которой сообщалось, что лицензия Арканхелы на «Прекрасный Мехико» отозвана на неопределенный срок, поскольку заведение не соответствует санитарным нормам штата Мескала: ширина окна в мужском туалете составляет восемьдесят сантиметров вместо положенных по закону двадцати. Хозяйке дали сутки на то, чтобы освободить помещение.

Когда Арканхела расписалась под документом и тем самым подтвердила, что ознакомилась с его содержанием, она почти ничего не соображала от горя. Серафина позвонила адвокату Рендону и рассказала о случившемся, он обещал обратиться в суд за защитой. По дороге на кладбище катафалк сломался. Отец Грахалес, кладбищенский капеллан, отказался читать положенную в таких случаях молитву, поскольку, по его мнению, покойный жил в грехе и умер, не проявив ни малейших признаков раскаяния. Когда могильщики бросили на гроб первую лопату земли, Арканхела упала в обморок.

3

Вернувшись с кладбища в шесть часов вечера, участники похорон увидели адвоката Рендона, который рассказал, что ни один из судей города не дал согласия на судебную защиту. В «Прекрасном Мехико» они обнаружили, что судья Торрес превратил казино в импровизированный кабинет. С ним пришли нотариус и два писца. Судья изолировал сестер Баладро от работниц, а работницам велел зайти в зал, сесть на стулья, специально составленные для этой цели в углу, и по очереди подходить в другой конец зала, где расположился сам с нотариусом и двумя секретарями. Судья задавал вопросы тихо и просил женщин отвечать так же тихо, чтобы не оказывать влияния на остальных и не давать им возможности подготовить ответы. После допроса женщины выходили из зала.

Судья спросил каждую, сколько лет она занимается проституцией, сколько лет она у сестер Баладро, не было ли случаев, когда с ней плохо обращались, работает ли она добровольно или по принуждению.

Двадцать шесть опрошенных ответили, что с ними обращаются хорошо и проституцией они занимаются по доброй воле. На допросе были созданы все условия, чтобы женщины говорили правду. Интересно, что через четырнадцать месяцев некоторые из допрошенных дали совершенно противоположные показания.

Оригинал протокола находится в архиве суда Сан-Педро-де-лас-Корьентес.

(В документах, относящихся к смерти Умберто Паредеса Баладро, можно заметить три нарушения: из протокола следует, что убитый погиб в перестрелке, случившейся в казино «Прекрасный Мехико», хотя никто из допрошенных не сказал, что слышал выстрелы; братьям Самора обвинений не предъявили; агенты Гийомар и Пачеко подтвердили, что шли по склону за человеком, которого должны были арестовать, но ни словом не обмолвились о том, что преследовали умирающего. Власти не нашли ни в «Прекрасном Мехико», ни в доме на улице Лос-Бридонес никаких улик, подтверждающих, что Умберто Паредес Баладро торговал наркотиками.)

4

Поздно вечером в столовой Серафина обсуждала с капитаном Бедойей, что они будут делать завтра, когда придется освободить дом. Похоже, Арканхела не принимала участия в этой беседе.

Капитан Бедойя утверждает, что посоветовал Серафине уволить работниц и заняться чем-нибудь другим, поскольку все заведения, принадлежавшие сестрам, закрыли.

Он говорит, что Серафина не воспользовалась его советом по двум причинам. Во-первых, в доме присутствовал судья, который обязал бы ее заплатить жалованье каждой уволенной. Во-вторых, адвокат Рендон утверждал, что «Прекрасный Мехико» закрыли незаконно и это решение нельзя считать окончательным. Он собирался обратиться в суд за отменой решения и обещал Серафине, что через два, максимум три, месяца сестры смогут снова открыть свой бизнес.

Отказавшись от идеи уволить женщин, Серафина и капитан Бедойя стали думать, где их можно разместить, пока «Прекрасный Мехико» не откроется снова. Было несколько вариантов, начиная с идеи пожить в гостинице вместе с двадцатью шестью женщинами — он был отвергнут из-за дороговизны — и заканчивая предложением временно распределить их по нескольким публичным домам в округе, но эту идею Серафина отвергла из опасения, что содержатели не вернут товар. Принятое решение было противозаконным, зато самым простым: переехать из одного закрытого публичного дома в другой закрытый публичный дом. Они решили перевезти женщин в казино «Дансон», где были все удобства, пятнадцать комнат, и где можно было совершенно незаметно провести два-три месяца. И печати на дверях ломать необязательно, потому что в дом легко попасть, перепрыгнув с крыши соседнего дома, принадлежавшего сеньоре Ауроре Бенавидес, женщине с добрым сердцем, которая им не откажет.

5

Аурора Баутиста говорит, что в тот же вечер Серафина собрала всех в коридоре и сказала:

— Сегодня ночью мы уезжаем. Поедете, в чем есть, остальное оставьте в комнатах, потому что через два месяца мы вернемся.

Сколько они ни спрашивали, куда их везут, она ни за что не хотела отвечать.

Капитан Бедойя говорит, что это Лестница придумал посадить капитана в военной фуражке у окна машины, чтобы три лычки на погонах произвели впечатление на полицейских, если им покажется странным предрассветный кортеж из пяти автомобилей, набитых женщинами, и они его остановят.

Аурора Баутиста говорит, что сидела рядом с Лестницей в машине, припаркованной у «Прекрасного Мехико», когда из казино вышел капитан, открыл дверцу и сел прямо на нее.

Капитан Бедойя говорит, что путешествие было неудобным, но спокойным. Но когда они приехали в Консепсьон-де-Руис и добрались до улицы Независимости, им пришлось около часа колотить в дверь дома восемьдесят три, пока, наконец, не проснулась сеньора Бенавидес и не открыла им дверь.

Аурора Баутиста говорит, что видела, как Серафина достала из сумочки деньги и отдала их капитану Бедойе, капитан разделил их между шоферами и сказал:

— Забудьте все, что видели сегодня ночью, а если вспомните, то заодно вспоминайте и это, — и дотронулся до кобуры у себя на ремне.

Капитан Бедойя говорит, что пережил самый страшный момент в своей жизни, когда ему пришлось прыгать с крыши на крышу за руку с Арканхелой — прыгать одна она отказалась. Они едва не сорвались вниз.

Аурора Баутиста говорит, что в казино «Дансон» не было ни электричества, ни свечей, ни еды. Они легли спать в темноте, по двое в комнате. На следующее утро Тичо перепрыгнул на соседнюю крышу и пошел на рынок. Завтракали в два часа дня.

6

В тот день, десятого декабря 1962 года, сеньора Аурора Бенавидес и сеньора Серафина Баладро заключили устный договор, согласно которому первая разрешала Эустикио Натера (Тичо) проделать дыру в стене, отделявшей прихожую сеньоры Бенавидес от столовой сестер Баладро, чтобы жильцы дома восемьдесят пять по улице Независимости могли входить и выходить через дверь дома восемьдесят три, а не прыгать с крыши на крышу. За это одолжение сеньора Баладро обязалась платить сеньоре Бенавидес двести песо по первым числам месяца.

В этот же день был заключен второй договор, согласно которому сеньора Бенавидес разрешала тому же Эустикио Натера подключить к своей электропроводке электропроводку соседнего дома. Двадцать песо в месяц.

Оба договора соблюдались сторонами в течение тринадцати месяцев, вплоть до того дня, когда капитан Теодуло Куэто нашел зарытые на заднем дворе трупы.

IX. Тайное существование

1

В Консепсьон-де-Руис все важные здания расположены на Пласа-де-Армас: муниципалитет, суд, полицейская инспекция и гостиница «Гомес». На площади растут тридцать восемь лавров, многие считают их главным украшением города — местные храмы, по всеобщему признанию, ничего собой не представляют. Пять раз в год садовник подстригает лавры, придавая им форму идеального цилиндра на манер деревьев, растущих в Саду Конституции в Куэвано, столице штата.

Городок совсем маленький — сорок два квартала. Если идти от центра, то ни в каком направлении не пройдешь больше четырех кварталов, не оказавшись на городских свалках. Согласно телефонному справочнику, в Консепсьон-де-Руис двадцать восемь человек выписывают газеты и журналы, из них одиннадцать по фамилии Гомес.

Если встать на любой улице, идущей на восток или юг, то впереди будут саманные стены, немощеная дорога, а на горизонте — поля, засеянные люцерной. Если же, наоборот, посмотреть на запад или на север, то на фоне плоских крыш можно видеть отчетливо прорисованный, голубоватый силуэт гор Гуэмес. Прохожий легко заметит, что все двери в домах — одинаковые, деревянные, но оконные решетки — все разные, металлические. Их выковал местный кузнец и очень гордится тем, что ни разу не повторился в узоре.

Кроме окон и лавров, городок ничем не знаменит, даже фрукты в глазури здесь не делают, а привозят из Мурангато.

В городе четыре двухэтажных дома: мэрия, гостиница «Гомес», казино «Дансон» и дом сеньоры Бенавидес. Два первых строили одновременно и открыли в 1910 году, во время празднования столетия с начала борьбы за независимость. Прошло полвека, и никому из жителей Консепсьон-де-Руис не понадобился второй этаж, пока не появились сестры Баладро и не построили казино «Дансон». Когда работы шли полным ходом, сеньора Бенавидес решила добавить к своему дому этаж, и не потому, что нуждалась в дополнительных помещениях (она вдова и живет одна), а просто не смогла стерпеть, чтобы у кого-то в том же квартале дом был выше, чем у нее.

Улица Независимости — вторая от реки. На ближайшем к казино «Дансон» углу есть кукурузная мельница и мясной магазин.

А чуть ближе, через дорогу — галантерейная лавка. Хозяева этих заведений знали, что женщины вернулись и живут в опечатанном здании. Никто из них не сообщил об этом в полицию.

2

Признаки жизни, замеченные соседями в казино «Дансон», между 10 декабря 1962 года и серединой января 1964 года:

Жительница соседнего дома говорит, что часто слышала на заднем дворе голоса и звуки стирки, а один раз несколько женщин пели «Палома Куррукуку».

Один паренек говорит, что как-то вечером решил перелезть через ограду, полагая, что дом пустует, и собрать авокадо. Но когда залез наверх, то увидел двух женщин. Они шли, пригнув головы, в противоположную от ограды сторону.

Сотрудник энергетической компании «Свет и Сила» говорит, что каждый раз, когда темной ночью проходил по улице Независимости, с удивлением видел свет в окнах столовой (единственных, выходивших на улицу), потому что собственноручно отключил этот дом от сети в тот день, когда власти его опечатали.

Хозяин мельницы, которая расположена на углу, вспоминает, что женщина по имени Калавера приходила к нему каждый день и заказывала намолоть шесть, а то и семь, килограммов кукурузы.

Соседка из дома напротив рассказывает, что иногда по утрам, подметая перед входом, видела, как из дома сеньоры Бенавидес выходят три женщины с корзинками и идут в сторону рынка. Ни одна из них не была сеньорой Бенавидес, уж ее-то она знала отлично.

Та же свидетельница сообщает, что ее очень удивляли частые визиты к сеньоре Бенавидес какого-то военного, поскольку сеньора отличалась скромностью и состояла в Обществе неусыпного бдения.

Педро Талавера, коммерсант, говорит, что однажды встретил в амбаре у братьев Барахас одного типа по имени Тичо, который в свое время работал вышибалой в казино «Дансон». Он его спросил: «Чем теперь занимаешься, кум?» Тот ответил: «Развожу кур», после чего взвалил на спину мешок килограммов на восемьдесят и ушел. Прежде чем он скрылся за дверью, из мешка просыпалось немного фасоли — еда, для кур неподходящая.

Один командировочный встретил на автостанции трех женщин, с которыми познакомился в «Прекрасном Мехико» и поэтому знал, что они проститутки. Он спросил, где они теперь работают, собираясь к ним наведаться, но они ответили, что оставили прежнее занятие и работают на фабрике, но не смогли сказать, на какой, и это его удивило.

(Далее следуют и другие свидетельские показания, из которых можно сделать вывод, что до сентября работницы сестер Баладро выходили на улицу редко, группами по двое или трое. Никто из свидетелей не упоминает, что слышал звуки музыкального автомата, и нет никаких данных, что хоть один мужчина посетил за это время казино «Дансон» как клиент.)

3

Говорит Калавера:

Первые дни после приезда в Консепсьон-де-Руис сеньора Арканхела не поднимала головы. Лежала дни и ночи, глядя в потолок, почти в темноте. И спать — не спала, и просыпаться — не просыпалась. Ни с кем не разговаривала, ничего не ела. Только мои отвары пила. Всем занималась сеньора Серафина. Она мне давала деньги, я ходила на рынок и перед ней отчитывалась.

Так прошли недели две. Как-то утром спускаюсь в кухню разжечь огонь и слышу шум. Сеньора Арканхела меня опередила. Обжаривала перец на жаровне. Посмотрела на меня и говорит:

— Я проголодалась.

Все пошло по-другому. Она спросила, сколько мы тратим. Захотела посмотреть счета.

— Швыряете деньги на ветер, — вот что она сказала.

Она любила экономить. Однажды разозлилась, что я покупаю нопаль.

— Вон его сколько даром растет на склонах, зачем ты его покупаешь на рынке, деньги тратишь? Возьми с собой трех женщин, им все равно делать нечего, пусть режут нопаль, пока бадьи не наполнятся, а потом несут сюда.

Она злилась, что они не работают.

— Погляди-ка на них, — говорит мне как-то раз, когда увидела, что несколько девушек моются, — просто птенчики, как только что вылупились! Только и знают, что клюв разевать, чтоб их кормили!

Каждый вечер она записывала в свою книжечку, сколько съела каждая девушка.

(Книжечка Арканхелы — это блокнот в твердом переплете, такой можно купить в любом канцелярском магазине. Записи датируются в промежутке между июнем 1962 года и сентябрем 1963-го. Арканхела писала без изысков, но разборчиво, зелеными чернилами. На первых страницах еженедельные расчеты с работницами: в первой колонке имена, в двух следующих — «заработано» (комиссионные за спиртное в баре и обслуживание в комнатах), в следующих четырех — «долг»: вычеты за жилье, еду, одежду и выданные наличные. В последних двух колонках подводится итог. На отрицательную сумму она начисляла пени по три процента в месяц. Пока женщины жили в закрытом казино «Дансон» без всякого дохода, у них накопились гигантские долги, которые в сумме составили больше полумиллиона песо. Арканхела скрупулезно считала, сколько ей должны работницы, до середины сентября, когда потеряла надежду вернуть свои деньги.) В феврале — продолжает Калавера — сеньора Арканхела сказала, что не может содержать такую ораву, и решила передать одиннадцать девушек дону Сиренио Пантохе, у которого был бизнес в Халосте, — он уже давно предлагал купить у сеньоры лишних девушек. Сказать по правде, сеньора продала дону Сиренио самых никудышных, самых взбалмошных и некрасивых. Когда они уехали, нам стало спокойнее. Говорят, сеньор Сиренио заплатил сеньоре одиннадцать тысяч песо.

4

Адвокат Рендон предпринял следующие юридические действия от лица сеньор Баладро: последовательно подал три иска против чиновников, считая, что решение закрыть «Прекрасный Мехико» было не конституциональным, незаконным и безосновательным. Все три иска были отклонены, поскольку судья, который их рассматривал, счел их также безосновательными. Тогда адвокат Рендон обратился в суд с просьбой объявить штраф, который должны заплатить его подзащитные, чтобы снова открыть «Прекрасный Мехико». Суд так затянул с решением о размере штрафа, что вся история кончилась прежде, чем оно стало известно. Видя, что время идет, а результата нет, адвокат Рендон подал прошение на новую лицензию, чтобы сестры Баладро могли открыть другое заведение вместо «Прекрасного Мехико». Ему отказали на том основании, что заявительницы обязаны сперва оплатить штраф за «Прекрасный Мехико». То есть они не могли получить новую лицензию, потому что не заплатили штраф, и не могли заплатить штраф, потому что его размер был неизвестен. Принять залог или депозит судья отказался. В конце концов, адвокат Рендон написал почтительное прошение на имя губернатора Мескалы, подписанное сестрами Баладро, с просьбой выдать лицензию на открытие ночного клуба «в том городе штата, который Вы изволите сами указать». Эта бумага неспешно бродила из одного учреждения в другое, пока не вернулась через несколько месяцев к адвокату Рендону с резолюцией, написанной от руки: «отказывать нижеподписавшимся по любому прошению». И подпись Санабрии, того самого, который танцевал с Лестницей, личного секретаря губернатора.

Юридические действия сестер Баладро, предпринятые в План-де-Абахо, оказались более успешными. В марте 1963 года они освободили от ареста дом на улице Молино и продали его шорнику под мастерскую. Капитан Бедойя уговорил сестер использовать деньги, полученные от сделки, на покупку ранчо.

5

Меня зовут Радомиро Раина Расо, живу в Консепсьон-де-Руис. Это я продал сестрам Баладро ранчо Лос-Анхелес, но заявляю, что, когда ставил свою подпись под документом, не знал, кто они такие, мне и в голову не могло прийти, для каких дел они будут использовать землю, которую я им продал.

Дело было так: мне нужно было платить долг, я не знал, где взять денег, и решил продать часть своих земель. Об этом я рассказал нескольким людям, и однажды в буфете гостиницы «Гомес» ко мне подошел капитан Бедойя, которого я знал в лицо, и говорит:

— Сколько вы дадите мне комиссионных, если я найду покупателя на вашу землю?

Я назвал ему свои условия, он согласился, и через два дня ко мне приехали в повозке сеньоры Баладро.

Я и понятия не имел, что они содержательницы публичного дома. Наоборот, они выглядели такими солидными, что я пригласил их в гостиную и представил своей жене. Они были в черном. Старшая, та, что распоряжалась, была в траурной шали, как будто только вышла из церкви. Она опекала сестру, как молоденькую девушку. Когда та закинула ногу на ногу, старшая сказала:

— Одерни платье, Серафина.

И молодая натянула платье и закрыла колено.

Моей жене они очень понравились, она угостила их вермутом и печеньем, и они выпили скромно, в меру и без всяких скверных словечек. Потом я предложил им поехать посмотреть землю и взял с собой жену. Кто бы мне сказал, что мы оказались в одной машине со сводницами!

В день подписания договора они приехали в нотариальную контору с засаленным бумажным пакетом, достали из него сто пятьдесят тысяч песо купюрами по пятьсот и отдали мне. Капитан Бедойя присутствовал, но сделал мне знак, чтобы я не отдавал ему деньги при сеньорах. Мы под каким-то предлогом вышли с ним на улицу, и там я расплатился.

После подписания документов капитан и сеньоры ушли, а нотариус, который их знал, рассказал мне, кто они такие. Но было поздно, все подписано, деньги у меня в руках, очень нужные мне деньги.

6

Говорит Эулалия Баладро де Пинто:

Теофило в третий раз потерял все, что у нас было. Когда пришло письмо от сестер, у нас в гостиной как раз описывали мебель. Письмо было такое:

«Дорогая Эулалия, нам с каждым днем труднее заниматься нашим многолетним трудом, поэтому мы решили перейти на сельское хозяйство. Мы хотим, чтобы Теофило все взял в свои руки, он ведь столько знает об этом…» и так далее.

Письмо написала Арканхела, но внизу обе сестры поставили свои имена. Мы с Теофило увидели в этом луч надежды, на следующий день собрали чемоданы и поехали в Консепсьон-де-Руис. (Эулалия говорит, что, по указанию сестер, они поселились в гостинице «Гомес» и что за последующие семь месяцев регулярного общения ни она, ни ее муж не заподозрили, что сестры живут в казино «Дансон». В тот же день они поехали на машине Лестницы осматривать ранчо.)

— А вот на этом кусочке, — сказала Арканхела Теофило, — посади цветы, я буду носить их на могилу Бето в День Мертвых.

Начинался период дождей, кукуруза дала всходы — говорит Эулалия — но место показалось мне очень заброшенным. (Она описывает дом, амбар в руинах, полуразвалившуюся крышу и тоску, которая ее охватила, когда она посмотрела вокруг и поняла, что, куда ни глянь, нигде не видать человеческого жилья.)

Теофило — говорит Эулалия — спланировал все, чтобы ранчо стало прибыльным, и составил бюджет. Сестрам проект показался очень удачным, но расходы — слишком большими. Они дали мужу частями меньше половины тех денег, что требовались, поэтому он сумел привести в порядок дом, но не смог подключить воду и электричество. Подготовил амбар, но не получил денег на покупку коров, посадил кукурузу, но не люцерну. Вместо стольких нужных вещей они вдруг дали нам вещь, совершенно не нужную.

Однажды утром они приехали и привезли длинный сверток, завернутый в газету. Арканхела положила его на кухонный стол и велела Теофило развернуть бумагу. Это был карабин.

— Я его привезла, — сказала Арканхела, — чтобы ты стрелял, если кто-то будет уводить коров.

Но коров не было, ни тогда, ни потом.

7

14 июля сестры Баладро устроили пикник на ранчо Лос-Анхелес. Они пригласили священника, чтобы он освятил купленную землю и дал ранчо новое имя — прежде оно называлось Эль-Питайо. Список присутствовавших на празднике показывает, как изменился статус сестер Баладро. Вместо городских депутатов, мэров, профсоюзных лидеров и управляющих банками пришли капитан Бедойя, его адъютант по имени Оторва Николас, Лестница, Тичо и Теофило Пинто. Присутствовали также пятнадцать женщин. Дожидаясь священника, который должен был освятить землю, все поделились на две смешанные команды и стали играли в футбол. Мяч Лестница возил с собой в багажнике.

Когда священник уехал (его ждали на крестины), они открыли бутылки и произнесли тост, ближе к вечеру поели красный соус моле, приготовленный Калаверой, и рис, приготовленный Эулалией. Лестница играл на гитаре, женщины пели. Дождь в этот вечер не пошел.

Через три дня умерла Бланка.

X. История Бланки

1

(Бланка Н.: Тикоман, 1936 — Консепсьон-де-Руис, 1963.)

В Тикомане песок белый, рыхлый, ноги в нем вязнут. Широкий пляж. Каменистая речка впадает в море. В ее русле с незапамятных времен в засушливое время года местные жители рыли колодцы. Народ Тикомана пришел сюда из глубины страны и живет, отвернувшись от моря. Мужчины возделывают кукурузу на склонах холмов, женщины откармливают свиней на скотных дворах. Никто не умеет плавать, никто не осмеливается заходить в море, и от моря ничего не ждут. У него берут только хворост, дожидаясь, когда в сезон дождей река вынесет его в море, а море — на берег.

Вдалеке в забытом море виднеются две белые скалы, а еще дальше плывут корабли, которые никогда не заходят в Тикоман.

Семьи здесь большие. Взрослые мужчины, когда выпьют, говорят, что хотели бы найти работу в других местах. Сыновья, вырастая, уезжают. Женщины остаются, хотя не все.

Мы можем представить себе Бланку еще девочкой, когда она, как и другие здешние дети в ее возрасте, ходила с собакой на берег моря собирать хворост, носить воду из колодца и так до тех пор, пока в Тикомане не появилась, без лишнего шума, одна старуха и не повадилась сидеть по вечерам на берегу, на плетеной скамеечке, глядя на море. Она увидела девочку с охапкой хвороста.

С пляжа наша история перескакивает на ярмарку в Окампо. Сюда приезжает множество верующих, чтобы исполнить обет, данный Деве Марии из Окампо. Некоторые приносят покаяние, спускаясь с бревном на плечах из Ла-Эрмиты, где бьет чудотворный родник, другие идут босиком по листьям нопаля, женщины проползают на коленях стометровую колоннаду храма, вымощенную пемзой. Важно явиться перед почитаемым образом в крови: только так паломнику гарантируется прощение или чудо.

Многие приезжают на ярмарку не из религиозных, а из коммерческих побуждений. В эти дни в Окампо покупается и продается все: ладан, пасхальные свечи, серебряные дары, религиозные тексты, лошади, бойцовые петухи, иной раз — упряжка волов, иной раз — женщина.

В 1950 году на ярмарке в Окампо Ховита Н., старуха, которая сидела по вечерам на плетеной скамеечке и смотрела на море, продала сестрам Арканхеле и Серафине Баладро девочку четырнадцати лет по имени Бланка за триста песо.

Если верить Калавере, свидетельнице сделки, все произошло в одной из галерей, где живут паломники. Сестры Баладро тщательно осмотрели девочку, прежде чем заключить сделку, и не нашли в ней других изъянов, кроме пятен на зубах (такие зубы у всех жителей Тикомана из-за питьевой воды, взятой из колодцев в русле реки), которые и стали причиной торга. Сеньора Ховита просила четыреста пятьдесят.

Как вспоминает много лет спустя Калавера, в тот же день произошло событие, имевшее все признаки дурного предзнаменования. Дело было так. В ту же таверну, где ели во время своего пребывания в Окампо Баладро, стали приходить две молоденькие девушки-сестры — они приехали в город вместе с отцом-паломником. Серафина в ту пору искала девушек для своего заведения на улице Молино, они ей понравились, и, улучив момент, когда отца не оказалось рядом, она завела с ними разговор. Представилась хозяйкой обувного магазина из Педронеса и сказала, что ей нужны продавщицы. Предложила им работу, двести песо в месяц, жилье и питание. Вероятно, девочек, приехавших из Пуэбло Вьехо, перспектива поселиться в Педронесе заинтересовала, и они договорились решить дело на следующий день. То есть в тот самый день, когда Баладро купили Бланку. Заплатив за покупку, они привели Бланку в таверну и все четверо (четвертая была Калавера) сели есть рис, когда появился сам паломник, но в компании не двух дочерей, а двух жандармов, и Серафину увели в участок. Ее обвинили в попытке растлить малолетних, и она сутки провела в муниципальной тюрьме. Арканхеле пришлось отдать двести пятьдесят песо, чтобы Серафину отпустили. А предзнаменование состояло в том, объясняет Калавера, что первый день с Бланкой закончился для Серафины первой ночью в тюрьме.

2

Характер Бланки:

Ее обманом выманили из семьи, продали, купили, вынудили в четырнадцать лет заняться проституцией, и все-таки она казалась счастливой.

Неизвестно, что посулила Бланке сеньора Ховита (или матери Бланки, а та — самой Бланке), чтобы девочка согласилась отправиться с ней из Тикомана в Окампо — а это четыреста километров. Скорее всего, своих посулов она не выполнила. И, тем не менее, когда обман вскрылся, и сестры Баладро осматривали ее между койками в галерее для пилигримов, девочка, как с восхищением вспоминает Калавера, не выразила ни изумления, ни стыдливости и без возражений пошла с Баладро, когда после завершения сделки Ховита сказала ей:

— Иди с этими сеньорами.

Она не потеряла аппетита, когда жандармы увели Серафину, ей одной захотелось съесть десерт. Спустя несколько дней, когда в «Прекрасном Мехико» Арканхела объяснила ей, в чем будут состоять ее обязанности (по словам Калаверы, многие в этот момент плачут), она сказала:

— Как прикажете, сеньора.

За все годы, что Бланка занималась проституцией, на нее никто ни разу не пожаловался, зато многие хвалили.

Она сменила несколько имен. На осмотрах по выявлению венерических заболеваний в штате Мескала она фигурировала под именами: Мария де Хесус Гомес, Мария Елена Лара, Пилар Кардона, Норма Мендоса, а потом взяла себе имя, которое сохранила до смерти и под которым ее помнят сейчас: Бланка Медина.

(Если она перестала менять имена, то, как говорит Калавера, не потому, что ей надоело, а потому, что доктор Ареяно, проводивший эти осмотры, вышел из себя и сказал, что больше этого не потерпит.)

Скорее всего, многочисленные имена имеют какое-то отношение к разным сторонам личности Бланки, личности хоть и неразвитой, но многосторонней. Как рассказывают те, кто ее знал, талант и секрет успеха Бланки заключались в умении явиться перед каждым мужчиной именно такой, какую он подсознательно хотел. Поэтому так противоречиво описывают ее поклонники: одного она заставила два часа томиться в одиночестве у барной стойки, пока сама сидела за столиком, тоже в одиночестве, и изображала, что ждет некоего «возлюбленного», которого не существовало и который, разумеется, не пришел. Потом, изобразив отчаяние, она увела клиента от барной стойки в свою комнату и отдалась ему в состоянии эротической каталепсии, приведшей его в восторг. Другого, адвоката, она раздела, изорвав ему галстук, швырнула на кровать и бросилась сверху. Этот клиент тоже остался очень доволен.

Некоторые говорят, что она умела молча внимательно слушать, и ей хватало терпения на любые, даже самые длинные чужие истории. Другие описывают ее как любительницу поговорить: например, Либертино утверждает, что однажды в течение нескольких месяцев она рассказывала ему при каждой новой встрече новый эпизод из выдуманной истории. Больше всего Либертино восхищало, что в это же самое время она рассказывала другую историю, тоже выдуманную, его другу, тоже ее посещавшему. И наоборот, инженер-шахтер, который побывал у Бланки всего раз, говорит, что они предавались бурным утехам два часа и за все время она не проронила ни слова — это было незабываемо.

Подруги вспоминают Бланку с восхищением и любовью. Хотя фишек она зарабатывала больше всех, но никогда не давала повода для зависти. Рекомендовала услуги своих менее удачливых подруг и уступала место любой, кому это сулило хоть какую-то выгоду. Никто не помнит, чтобы она от ревности или жадности вцепилась подруге в волосы. Раздаривала свою одежду, еще совсем неизношенную. Хозяйки и Калавера души в ней не чаяли.

Мы знаем, что Бланку портили только пятна на зубах — они и стали причиной единственной роскоши, которую она себе позволила. Скопив за несколько лет нужную сумму, она пошла к известному в Педронесе врачу, и тот заменил ей четыре испорченных резца на золотые. Это новшество изменило Бланку, но не испортило. По словам Либертино — а он видел ее и с плохими зубами, и без зубов, когда ей вырвали собственные, но еще не поставили новые, и с новыми золотыми, — трудно сказать, какая она нравилась ему больше. Золотые зубы лишь подчеркнули ее экзотическую красоту: Бланка была негритянкой^[14].

3

История, которую Бланка поведала Либертино:

Бланка рассказала, что, выйдя из дома, прогулялась до Пласа-де-Армас и села на скамейку. Мимо прошел мужчина, с виду очень симпатичный, потом прошел еще раз, еще и еще, пока не сел на скамейку напротив и не стал на нее смотреть. Бланка вернулась домой, а незнакомец так и не отважился с ней заговорить. На следующей день Бланка снова пришла на Пласа-де-Армас, мужчина тоже появился, стал прохаживаться, а потом сидел и смотрел на нее. На третий день он подошел, сказал, что он игрок футбольной команды, и спросил, чем занимается Бланка. Она ответила, что работает официанткой в ресторане. Он сказал, что хочет на ней жениться. Она ответила, что это невозможно, потому что у нее болеет мать.

Далее следуют несколько эпизодов, в которых этот человек настаивает, преследует Бланку и чуть не узнает ее настоящую профессию. Например, он приглашает ее в остерию, она выпивает несколько кружек пива, пьянеет, а придя в себя, пугается, что в беспамятстве могласказать: «Ха-ха! Да я же проститутка!». Или еще: футболист приходит в «Прекрасный Мехико» вместе со всей своей командой, и она вынуждена залезть под стол, — и так далее в том же духе.

История закончилась в ту ночь, когда Либертино пришел в кабаре, увидел Бланку расстроенной и спросил, почему она грустит, а Бланка ответила, что футболист погиб. Дальше она описала кровавую аварию на шоссе с уймой натуралистических подробностей. Начиная с этой ночи, Бланка никогда не упоминала футболиста, а Либертино не решался о нем заговаривать.

4

Ее болезнь:

В сентябре 1962 года (публичные дома в План-де-Абахо закрыты, все женщины живут и работают в «Прекрасном Мехико») Бланка поняла, что беременна. Это случилось не в первый раз. Как и раньше, она обратилась за помощью к Калавере, и та, согласно ее собственному заявлению, приготовила настой из листьев полыни и руты, который пациентка принимала в горячем виде, по чашке три раза в день. Это средство, давно практикуемое Калаверой и помогавшее большинству работниц Баладро, считалось безотказным способом вызвать выкидыш. Бланка пила его ежедневно в течение двух месяцев без всякого результата, после чего решила посоветоваться с сестрами Баладро. Серафина предложила ей сделать операцию и пообещала, что они с сестрой оплатят расходы.

Доктор Ареяно, чья подпись стояла под многими документами, оказавшимися в руках Арканхелы, после долгих уговоров согласился сделать аборт в обмен на эти бумаги, но предупредил, что манипуляция опасна из-за большого срока беременности. В один из ноябрьских дней он прооперировал Бланку в ее комнате с помощью Калаверы. Успех был частичным: прервать беременность удалось, но началось обильное, непрекращающееся кровотечение, которое врач объяснил тем, что длительное употребление полыни и руты нанесло вред кровеносной системе пациентки. Чтобы прекратить кровотечение, ему пришлось сделать Бланке восемь инъекций витамина К. В одиннадцать ночи кровотечение прекратилось, и все подумали, что Бланка спасена. Врач ушел, как только Арканхела отдала ему документы. Серафина и Арканхела пошли заниматься кабаре, а Калавера — комнатами. Оставшись одна, больная уснула. Когда на следующее утро Калавера вошла к ней со стаканом апельсинового сока, она заметила, что лицо Бланки перекошено. Дальнейший осмотр показал, что левая сторона ее тела парализована.

Доктор Ареяно отказался навестить больную, поэтому Серафина, несмотря на возражения Арканхелы, боявшейся расходов и неприятностей, пригласила доктора Абдулио Менесеса, который осмотрел Бланку и, задав несколько неуклюжих вопросов о причинах заболевания и получив еще более неуклюжие ответы, предложил госпитализировать ее в свой частный санаторий и применить интенсивную терапию.

Четвертого декабря 1962 года Бланку положили в санаторий Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар, известный как одно из лучших лечебных заведений во всей округе. В регистрационной карточке указано, что Серафина Баладро является ближайшей родственницей больной и оплачивает счета. Шестого и седьмого числа несколько подруг по работе навестили Бланку и им показалось, что ей намного лучше, седьмого Либертино принес ей букет красных роз и не сумел скрыть свой ужас (говорит присутствовавшая при этом медсестра), увидев ее такой изуродованной. В ночь на восьмое убили Бето, десятого закрыли «Прекрасный Мехико», одиннадцатого доктор Менесес отчаялся получить деньги по счетам и распорядился, чтобы Бланку прекратили лечить и выписали. Согласно выписке больную забрали какие-то родственники — подпись неразборчива. В тот же день Бланка поступила в больницу Сан-Педро-де-лас-Корьентес под именем Мария Мендес — единственным именем, придуманным для нее другими, но в карточке не упоминаются ни родственники, ни доктор Абдулио Менесес.

В январе Либертино хотел навестить Бланку, но в регистратуре санатория Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар ему сказали, что больную выписали и ее забрали родственники. Либертино решил, что Бланка выздоровела и живет с Баладро, поэтому не стал ее искать. Он не сомневался, что сестры вскоре снова объявятся и продолжат свой бизнес, если не в Сан-Педро, то где-нибудь по соседству, и, как только это случится, сразу же сообщат ему как одному из постоянных клиентов. Сестры Баладро, в свою очередь, забыли на время о Бланке из-за скорби по Бето, закрытия «Прекрасного Мехико» и тягот переезда. Когда они, наконец, о ней вспомнили, то представили себе, какой длинный счет ждет Серафину в санатории Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар, и решили не навещать больную и не справляться о ее здоровье.

Пришел март, и Либертино довелось поехать в Консепсьон-де-Руис, чтобы получить деньги по одному просроченному счету — он торгует автомобильными запчастями. Закончив дела, он, в приступе эротической ностальгии, решил еще раз взглянуть на фасад казино «Дансон». Оставив машину на Пласа-де-Армас, он пешком дошел до улицы Независимости, остановился напротив опечатанной двери, и тут, к его удивлению, из соседнего дома вышла Калавера. Она шла в магазин за маслом. Они обнялись, как старые друзья, и Калавера дважды ему солгала, сказав, что заходила навестить сеньору Бенавидес, свою хорошую приятельницу, и что все женщины (и она в том числе) живут теперь в Муэрдаго, а когда Либертино спросил про Бланку, Калавера ответила, что Бланка лечится в санатории Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар.

Так выяснилось, что Бланка пропала. Пока Либертино провожал Калаверу до мясного магазина, они решили разыскать Бланку, причем Либертино пришло в голову обратиться в полицию, но Калавера упросила его этого не делать (чтобы объяснить, почему нужна такая конспирация, ей пришлось рассказать, где на самом деле живут Баладро, она сама и остальные женщины). Либертино согласился найти Бланку без лишнего шума и обещал, что сообщит результаты, если они будут, по телефону Лестнице в гараж, где тот работал. Три дня спустя он нашел Бланку в первом же месте, куда отправился на поиски: в общей женской палате городской больницы. От нее не осталось и тени той Бланки, которую он знал: лицо стало безобразно-комичным, рассудок помутился. Она с трудом узнавала окружающих и почти ничего не помнила. Звуки, которые она издавала, почти невозможно было понять, потому что половина рта у нее не двигалась.

Либертино был сильно расстроен своей находкой, он сообщил о ней Калавере, как они договорились, и больше ничего не желал о Бланке знать.

5

На следующий день Калавера навестила Бланку. Увидев посетительницу у постели больной Марии Мендес, директор больницы отвел ее в сторону, сказал, что пациентка безнадежна, и просил, чтобы родственники забрали ее ради всего святого, потому что очень многие, у кого есть надежда, вынуждены ждать места.

На следующий день сестры Баладро приехали в больницу на машине Лестницы, подписали нужные бумаги и увезли Бланку в казино «Дансон».

Согласно свидетельским показаниям, каждое утро две женщины выносили Бланку на задний двор, где клали ее, скрюченную, в деревянное корыто погреться на солнышке. Потом снова относили в комнату. Она превратилась в скелет, питалась маисовым напитком, приготовленным Калаверой, никак не давала понять, что понимает обращенные к ней слова, сама же бормотала что-то нечленораздельное.

В мае Арканхела, постоянно недовольная тем, что они тратят уйму денег на пропитание целой толпы, и отсутствием доходов, решила: раз Бланка не может жевать, нужно вырвать ее золотые зубы и продать, чтобы оплатить те труды и заботы, которые свалились на них по ее вине. Как-то утром она пришла в комнату Бланки и хотела вырвать ей зубы, но больная так стиснула рот, что Арканхела, провозившись какое-то время, вынуждена была отказаться от своей затеи.

Пятого июля Калавера поехала в Педронес и посоветовалась с сеньорой по имени Томаса Н., известной целительницей, по поводу способов лечения паралича. Именно Томаса Н. открыла ей метод лечения, о котором мы расскажем ниже, и рекомендовала его как эффективный. Вернувшись в Консепсьон-де-Руис, Калавера попросила у хозяек разрешения применить этот метод, и они разрешили.

(Прошло несколько дней, в течение которых Калавера и другие женщины были заняты приготовлением праздничного соуса моле на день освящения ранчо.)

Наступает 17 июля. Тичо скручивает проволокой ножки трех столов, чтобы придать им устойчивость, и ставит столы в центре кабаре — Калавера выбрала это место как наиболее подходящее для проведения лечения. Потом Тичо уходит и не узнает, что было дальше. В одиннадцать разжигают две жаровни и ставят их рядом со столами. Марта, Роса, Эвелия и Фелиса, действующие в роли ассистенток Калаверы, приносят из комнаты Бланку, раздевают и кладут на столы. Пока ассистентки нагревают на жаровнях семь железных утюгов, Калавера растирает тело больной настойкой из скорлупы арахиса. Помощницы привязывают Бланку к столам двумя простынями. Сестры Баладро присутствуют при лечении — они стоят на балконе, расположенном над кабаре. Помощницы накрывают тело Бланки легким фланелевым одеялом. Марта держит в руках кувшинчик с водой. Из него она должна смачивать одеяло, на которое Калавера ставит раскаленные утюги. В обязанности Росы входит сменять остывшие утюги. Эвелия и Фелиса держат больную, чтобы не извивалась.

В рецепте говорится: прикладывать горячие утюги на влажное одеяло с парализованной стороны до тех пор, пока одеяло не приобретет темно-кофейный цвет.

Сначала всем показалось, что лечение будет успешным. Больная не только кричала более внятным голосом, чем все последние месяцы, но к тому же, когда к ней приложили утюги, у нее задвигались даже те мышцы, которые давно не двигались. Потом больная потеряла сознание. Целительницы пытались привести ее в чувство, понемногу вливая в рот кока-колу, но не смогли заставить ее глотать: жидкость скатывалась с ее губ. В какой-то момент Калавера засомневалась, не прекратить ли лечение. Но решила действовать и прикладывала утюги до тех пор, пока одеяло не приобрело темно-кофейный цвет, как рекомендовала сеньора Томаса. Они еще раз безрезультатно попробовали влить Бланке в рот кока-колу. Когда они подняли одеяло, то с удивлением обнаружили, что вся ее кожа осталась на одеяле.

— Накройте ее! Накройте! — говорят, закричала на балконе Серафина.

Одна из женщин побежала за другим одеялом. Остальные отвязали больную. Ее снова накрыли, все вместе отнесли в комнату и положили на кровать. В себя она больше не пришла. Целительницы вместе с хозяйками оставались у ее постели до полуночи, в этот час она перестала дышать.

XI. Разные взгляды

1

Мария дель Кармен Регулес говорит, что сразу после завтрака Калавера приказала ей и еще трем женщинам:

— Идите погуляйте. Сделайте кружок, а если некуда деваться, зайдите на рынок поглядеть на овощи и зелень. До пяти домой не возвращайтесь.

Она дала каждой по одному песо на обед. Приказ их удивил, но они подчинились. Все четверо отправились на улицу Куаутемок и шли мимо механических мастерских, где работали трое их знакомых, а те, увидев женщин, увязались за ними и стали говорить им всякую «похабщину». Женщины пошли к загородному роднику, и там парни их настигли и «изнасиловали» в зарослях осоки. Обедали работницы на рынке, а потом до пяти вечера гуляли на площади.

Вернувшись в казино «Дансон», они заглянули в кухню, чтобы доложить Калавере о своем возвращении. Они не увидели там ни людей, ни еды, ни огня в печи, ни угля в топке.

Мария дель Кармен вышла на задний двор, чтобы снять с веревки белье. Она заметила, что корыто Бланки стоит не под лимонным деревом, а возле запертой двери кабаре.

Когда она вернулась на кухню, то встретила других работниц, которые тоже с утра гуляли по городу. Всего в тот день на улицу отправили одиннадцать женщин — случай крайне редкий.

Она говорит, что, поднявшись к себе, услышала в комнате Бланки голоса, ее охватило любопытно, но зайти она не посмела, потому что, как ей показалось, среди других голосов различила голоса хозяек. Она не стала выходить из комнаты, а позднее услышала в коридоре какой-то шум, приоткрыла дверь и увидела в щель Арканхелу и Калаверу — они шли к лестнице. Арканхела говорила Калавере:

— Это ты во всем виновата.

Ужина в тот день не дали, только чай из апельсиновых листьев. Некоторые женщины спрашивали Фелису, что случилось, но та не отвечала. Прошел слух, что Бланке стало хуже. Поднимаясь в свою комнату, Мария дель Кармен заметила, что корыта у двери казино уже нет.

Она говорит, что легла спать, но вскоре проснулась от голода. В коридоре раздавались голоса и шаги. Она хотела было встать и посмотреть, что происходит, но тут же опять крепко уснула.

Мария дель Кармен проснулась рано утром, снова от голода, и спустилась в кухню. Калавера уже разожгла печь и кормила Тичо шкварками в зеленом соусе. Мария дель Кармен спросила, не стало ли Бланке хуже, и Калавера ответила:

— Ей так плохо, что пришлось опять отвезти ее в больницу.

Мария дель Кармен говорит, что несколько дней верила словам Калаверы.

2

О событиях предыдущих суток Тичо рассказывает, что связал столы, поставил их там, где велела Калавера, и попросил разрешения поработать. (После закрытия «Прекрасного Мехико» Баладро не платили Тичо, поэтому ему пришлось сдельно работать грузчиком.)

Он говорит, что пошел на склад братьев Барахас и там перетаскивал коробки с помидорами, пакеты с чили и мешки с картошкой в сухие помещения из тех, где капало с потолка; что в два часа сделал перерыв, сходил через дорогу на рынок, съел кукурузную лепешку с потрохами, вернулся на склад и таскал мешки; что в восемь часов управляющий, наконец, остался доволен и заплатил ему обещанные двадцать песо.

Говорит, что, вернувшись вечером в казино, не нашел никого, кому мог бы сообщить о своем возвращении (то есть ни Калаверы, ни сестер Баладро), заглянул в кухню, увидел, что еды нет, и отправился к себе, в угольный чулан. Рухнул на койку и уснул.

Тичо говорит:

Не знаю, сколько было времени, когда я проснулся. В дверях стояла Калавера с керосиновой лампой в руке. «Калаверита!» — говорю, и хотел задрать ей юбку. Но она не захотела. Сказала только: «Пойдем». И ушла. Я думал, она зовет меня поесть, и пошел за ней, но вместо кухни она привела меня во двор, остановилась и говорит:

— Пойди возьми в чулане кирку и лопату.

Когда она увидела, что я несу инструмент, то повернулась и пошла, а я — за ней. Свет был только от лампы, ничего не видать, только юбку Калаверы. Мы пришли на задний двор, в дальний угол (северо-западный), она поставила лампу на землю и говорит:

— Работать будешь тихонько.

(Она велела ему выкопать прямоугольную яму, два шага в длину, один в ширину, такой глубины, чтобы края доставали ему до подмышек, если стоять на дне. Дав указания, Калавера ушла в дом. Тичо быстро копал яму в мягком грунте, но, когда кирка стала ударяться о камни, из дома вышли Арканхела и Калавера и велели ему прекратить работу.) Яма получилась не более метра глубиной. Тичо продолжает:

Сеньора Арканхела сказала:

— Оставь, как есть. Будет хуже, если разбудишь соседей.

Калавера отвела меня на кухню, накормила яичницей, налила кружку чая из апельсиновых листьев и плеснула в нее малость спиртного. Я опять: «Калаверита!», но она опять не захотела, так что я вернулся в чулан и лег спать.

Проснулся я, когда начало светать. Калавера стояла в дверях с керосиновой лампой. Я опять говорю: «Калаверита!», но она вырвалась и сказала: «Пойдем».

Мы пришли в дальний конец заднего двора. Я заметил, что кто-то закидал мою яму землей до половины.

— Закопай яму до конца, — сказала Калавера. — И утрамбуй бревном. Если останется лишняя земля, — слушай меня хорошенько! — разбросаешь ее лопатой по двору так, чтобы никто не заметил, что здесь была яма.

Я сделал, как велено. Когда Калавера увидела, что яма засыпана, земля утоптана, а та, что осталась, разбросана по всему двору, был уже день. Она отвела меня на кухню и приготовила мне шкварки. Пока я ел, зашла одна девушка и спросила, как себя чувствует Бланка. Калавера ответила, что Бланка так плоха, что ее опять пришлось отвезти в больницу. Тогда я понял, чем занимался всю ночь.

3

Говорит капитан Бедойя:

День семнадцатое июля я помню, как сейчас, потому что была сплошная суета. Майор Марин — он привозит нам жалованье — опоздал на два дня и приехал в казарму Консепсьон-де-Руис в тот же час, что и грузовик с фуражом, который мы ждали двадцатого. (Дальше он объясняет, что разгрузка задержалась, потому что по регламенту личный состав должен построиться на плацу и пройти смотр прежде, чем получит жалованье.) Капитан выбежал из части, чтобы успеть на телеграф до закрытия отдела денежных переводов. (Капитан Бедойя отправил перевод, пятьдесят песо, на имя девочки Кармелиты Бедойя, своей дочери, сопроводив его текстом: ПОЗДРАВЛЕНИЯ ОТ ПАПОЧКИ ПО СЛУЧАЮ ИМЕНИН. На переводе указан адрес — улица в Ацкапосалько. Своей жене, которую тоже зовут Кармен, капитан не отправил ничего — ни подарка на именины, ни записки. Заметьте, что капитан, имея счет в банке, предпочел дождаться майора Марина с двухнедельным жалованьем и в результате отправил дочери подарок с опозданием на день.) С телеграфа, продолжает Бедойя, я поехал к Серафине.

Я нашел ее в столовой, ее знобило, и она была явно не в себе. Я спросил, что случилось, и она сказала, что день был очень трудный, что Бланке стало совсем плохо. Она заметно нервничала, поэтому я распрощался и ушел, поужинал в гостинице «Гомес», а ночевал у себя в части. На следующий день Серафина сказала, что им пришлось отвезти Бланку в больницу.

— Надеюсь, в городскую, — сказал я.

Она сказала, что, конечно, в городскую.

Капитан Бедойя всегда считал безумием, что сестры Баладро тратят деньги на Бланку. Когда ее положили в санаторий доктора Менесеса, многие слышали его комментарий:

— Выброшенные деньги. Возможно, эта женщина сможет ходить, но никто не вернет ей нормальное лицо, а кому нужна проститутка, на которую страшно смотреть?

Когда больную привезли в казино «Дансон», Серафина не рассказывала об этом капитану до тех пор, пока однажды он не вышел на задний двор и не увидел в корыте под лимонным деревом парализованную Бланку.

— Это что такое? — говорят, спросил он у стоявших рядом работниц.

Они ответили, что это Бланка. Тогда капитан сказал:

— Она ни на что больше не годится. Вам нужно позвать Тичо, и пусть отнесет эту женщину ночью на свалку, где ее сожрут собаки.

(Видимо, из-за этих слов Серафина предпочла не рассказывать капитану о реальной участи Бланки.)

Говорит капитан:

Однажды ночью в начале августа, когда мы были в постели, и уже стемнело, Серафина сказала, что теряет надежду снова открыть дело. Я обрадовался: наконец-то она стала соображать, потому что я эту надежду потерял давно. Но мне не пришло в голову спросить, что подтолкнуло ее к такому выводу.

На следующее утро я проснулся в хорошем настроении, надел кальсоны и рубаху и вышел на галерею подышать свежим воздухом. День был безоблачный, как во время засухи. Я взглянул на небо и увидел грифов. Их было два, они кружили на месте, и, казалось, прямо у меня над головой.

Клянусь вам, я — атеист, но мне стало так погано на душе, что я перекрестился.

4

Фрагмент очной ставки Ауроры Баутисты и Эустикио Натеры (он же — Тичо):

Аурора Баутиста:

— Ведь было однажды такое, что ты вошел в дом с мешком угля на спине, а донья Арканхела тебе сказала: «Срежь ветку акации и распугай этих тварей на заднем дворе». Разве не говорила она тебе этого?

Тичо:

— Не помню такого.

Аурора Баутиста:

— А не помнишь, как ты срезал в кустах большущую ветку, пошел туда, где сидели грифы, прогнал их, а они покружили-покружили, да и сели обратно?

Тичо:

— Я в своей жизни много раз распугивал грифов. Не знаю, какой из этих случаев ты хочешь, чтоб я вспомнил.

Аурора Баутиста:

— Тот случай, когда донья Серафина вышла из себя, достала пистолет, дала тебе и сказала: «Застрели их», а сеньора Арканхела появилась в коридоре и говорит: «Вы что, всю округу хотите перепугать?». Не помнишь этого?

Тичо:

— Наверно, это был не я.

Аурора Баутиста:

— А не ты был на кухне с Калаверой, Лус Марией и со мной, когда вошел капитан Бедойя, попросил ковш воды, выпил и говорит: «Не понимаю, откуда прет такая вонища», а Калавера ему ответила: «На соседнем дворе собака сдохла»? Не ты сидел при этом и ел лепешку?

(На этот и следующие вопросы Ауроры Баутисты Тичо отвечает уклончиво.)

— Не было такого, что ты пришел с жестяной банкой, а донья Арканхела тебя спросила, «сколько ты отдал за бензин»?

— Не помнишь, как в эту же ночь достал лопату и кирку и копал на заднем дворе?

…а потом разжег костер, и костер горел долго, а на следующее утро в воздухе стояла вонь?

Тичо:

— Мне кажется, что тебе все это приснилось. Никогда такого не было.

XII. Четырнадцатое сентября

1

Четырнадцатого сентября 1963 года сестры Баладро встретились с сеньором Сиренио Пантохой, хозяином публичных домов в Халосте, чтобы обсудить продажу оставшихся пятнадцати женщин. Это решение свидетельствует о том, что они потеряли надежду открыть свое заведение.

Встреча произошла в Педронесе, в кафе-мороженом «Сибирь», в одиннадцать утра. Сестры Баладро очень старались, чтобы дон Сиренио не догадался, что они живут в казино «Дансон» — прошлую сделку, когда тому же сеньору были проданы одиннадцать женщин, заключили на скамейке в Тополиной аллее в Педронесе, — возможно, не учитывая, что проданные женщины тоже посвящены в их секрет.

Похоже, во второй раз дон Сиренио решил выторговать более выгодные условия, ведь это сестры пришли к нему с предложением, а не он к ним, как было в первый раз. Сославшись на недавние крупные расходы, он предложил по триста песо за каждую женщину. Сестры Баладро отвергли это предложение и сделали вид, что оскорблены и уходят. Дон Сиренио предложил четыреста. Сестры не стали уходить и продолжили торг. Когда дон Сиренио назвал цифру «шестьсот», они готовы были согласиться, но утро уже прошло, и они решили встретиться еще раз.

2

Балкон, который находится в кабаре, отсутствует в первоначальном проекте архитектора казино «Дансон», он нарушает впечатление, навеянное всем остальным интерьером (кажется, что находишься на морском дне), и, как говорят, вызывал отчаянные протесты молодого дизайнера, помогавшего Баладро при строительстве публичного дома. Несмотря ни на что, балкон в кабаре есть.

Идея принадлежала Серафине — во время путешествия в Акапулько она увидела на улице и уже не могла забыть, как три певца пели на балконе, аккомпанируя себе на гитарах, а внизу, во дворе, ели туристы. Серафине пришло в голову, что в один из торжественных вечеров, то есть когда к ним наведается какой-нибудь политик или другая важная персона с друзьями и казино закроют для публики, будет очень уместно пригласить трио, чтобы в самый неожиданный момент двери балкона распахнулись, на него вышли певцы и исполнили «Лас-Маньянитас»^[15] для того, кто за все это платит.

Балкон построили, но певцы на него так и не вышли. Он сослужил свою службу, когда на нем в день открытия казино появились Арканхела и адвокат Каналес, которому клич с балкона стоил должности, когда Арканхела и Серафина наблюдали с него за лечением Бланки и когда случилось то, о чем вы скоро узнаете.

Надо заметить, что металлические перила не закрепили с самого начала. Выковавший их кузнец сказал прорабу, что перила установлены ненадежно; прораб убедился, что перила действительно установлены ненадежно, приказал мастеру их закрепить, а мастер, в свою очередь, пообещал закрепить и не закрепил.

Через несколько месяцев работы завершились, и Арканхела сказала:

— Надо привести в порядок эти перила, они болтаются. Если на них хорошенько опереться, они рухнут, и полетишь головой в пол, да с четырех метров!

После этого замечания никто не вспоминал о перилах до четырнадцатого сентября.

3

Чтобы выйти на балкон, нужно пройти коридор, в который выходят все комнаты. В этом коридоре женщины и затеяли ссору — так говорят те, кто при этом присутствовал.

Картина рисуется примерно такая: две женщины стоят нос к носу, обеими руками вцепившись друг другу в волосы. Их лица искажены, глаза то зажмурены от боли, то вытаращены, рты перекошены, на губах пузырится слюна, одежда растерзана и порвана — из-за пазух торчат клочья бюстгальтеров. Они двигаются синхронно, слаженно, как в танце: три шага вперед, два назад, иногда удар туфлей по ступне или по голени, иногда пинок коленом в живот. Женщины издают почти животные звуки: стонут, подскуливают, сопят, иногда бросают короткое злобное «сука» или что-нибудь в этом роде.

Когда началась ссора, они были одни, но драка продолжалась так долго, что все обитатели дома, почуяв что-то необычное, пришли в коридор посмотреть. (Калавера в это время ходила на рынок.)

Тринадцать женщин наблюдают, как дерутся двое, и ни одна не пытается их разнять. Это объясняется тем, что дерущиеся — «интимные подруги», то есть любовницы. Поэтому остальные считают, что эта драка — дело личное, и обществу в нее вмешиваться негоже. Видимо, по этой причине другие работницы какое-то время молча и с интересом наблюдают ожесточенную, но семейную драку — толчок туда, рывок сюда, — полагая, что она прекратится сама собой, когда враждующие стороны устанут. Финал мог бы быть бескровным, если бы Баладро, которые уже приехали и как раз выходили из машины Лестницы, немного поторопились: они бы успели прикрикнуть на соперниц и восстановить мир. Или если бы злая случайность не завела дерущихся на балкон, где одна из них изо всех сил рванула другую и стукнула ягодицей о перила, от чего ограждение сорвалось, и они полетели вниз головой, по-прежнему вцепившись друг другу в волосы. Их головы врезались в цементный пол и раскололись, как яйца. Две жизни оборвались в одно мгновение. Их звали Эвелия и Фелиса.

4

Сестры Баладро вошли через дверь сеньоры Бенавидес и уже подходили по коридору, соединявшему два дома, к своей столовой, когда услышали топот, стук и крики. Арканхела только хотела спросить: «Что происходит?», как раздалось звонкое «хрясть» — ягодиц о перила, скрежет — от разрушения перил, гулкий удар — перил о пол, короткий стук — голов о цемент. Возможно, кто-то из тех, кто видел случившееся, закричал; возможно, одна или несколько женщин побежали вниз, но смерть всегда заставляет созерцать себя только молча.

Поэтому мы можем предположить, что в тот момент, когда Баладро открыли дверь, отделявшую дом от кабаре, стояла тишина. Они вошли в помещение, наполненное клубами известковой пыли, и разглядели сначала искореженный металл, потом два трупа и, наконец, подняв глаза, в проеме балкона без перил — пять, шесть или больше уставившихся вниз женщин.

Опустим ненужные вопросы: «Кто их толкнул?», обвинения: «Это ваша вина! Почему вы их не разняли?», и так далее. В конце концов сестры поняли, что жертвы сами во всем виноваты. Кроме того, они обнаружили на одной из покойниц вероятную причину ссоры: золотые зубы Бланки. Золотые зубы лежали в бюстгальтере Эвелии — это была единственная деталь туалета, где она могла что-то спрятать, потому что носила открытые цельнокроеные платья без рукавов и карманов.

История золотых зубов Бланки такова: Арканхела пыталась их вырвать еще во время болезни, но безуспешно; когда Бланка умерла, на Арканхелу свалилось столько забот, что она забыла вырвать у покойницы зубы, зато, когда пришлось откопать труп, чтобы сжечь, Арканхела о них вспомнила и попыталась заполучить. Тогда-то и обнаружилось, что зубы исчезли.

Она ничего не сказала, но целую неделю ломала над этим голову. Кто-то из жильцов украл зубы Бланки. Она сама, Серафина, Тичо и Калавера были вне подозрений — так решила Арканхела; следовательно, виновата одна из четырех женщин, принимавших участие в исцелении, а потом — в похоронах. В этой точке рассуждений ее мозг заходил в тупик, и она не могла разгадать загадку; виновная не только жила под крышей дома, построенного на деньги Арканхелы и ее сестры, но ела лепешки, купленные на их деньги. Да еще украла золотые зубы, по праву принадлежавшие сестрам как справедливое вознаграждение за все их самопожертвование и разорительные расходы, понесенные за время болезни Бланки.

Разгадка обнаружилась четырнадцатого сентября. Зубы высовывались из бюстгальтера мертвой Эвелии. Арканхела увидела их, пробираясь между обломками, подняла, положила в сумку и через пятнадцать дней продала ювелиру в Педронесе за пятьсот песо. Виновная, когда ее разоблачили, не только вернула украденное, но к тому времени уже за все поплатилась.

5

Неожиданная развязка оставляет часть истории в тайне. Мы можем только строить догадки. По словам работниц, связь Эвелии и Фелисы длилась десять лет. Они были верными и миролюбивыми любовницами, их ставили в пример, им завидовали другие. Говорят, они добросовестно исполняли свои обязанности в борделе, но жили как муж и жена — Фелиса подавала Эвелии еду, приводила в порядок ее одежду, Эвелия хранила заработанные Фелисой деньги. После десяти лет, прожитых в полной гармонии и без малейших разногласий, — на веревке еще сушилась юбка Эвелии, постиранная Фелисой, — они закончили тем, что убили другу друга.

Объяснение, скорее всего, кроется в золотых зубах Бланки.

За несколько лет до этого, когда Бланка придумала представление с участием трех женщин, она выбрала себе в партнерши Эвелию и Фелису. Похоже, между ними установились какие-то отношения, сохранившиеся после отмены представления и даже после того, как Бланка заболела. Эвелия и Фелиса навещали Бланку в санатории доктора Менесеса, помогали Лестнице погрузить ее в машину, когда Серафина выписала ее из больницы в Сан-Педро-де-лас-Корьентес; это они каждое утро выносили Бланку из комнаты, клали в деревянное корыто под лимонным деревом, а к вечеру уносили в комнату; они захотели принять участие в исцелении — именно Фелиса пыталась напоить больную кока-колой, чтобы привести в чувство, а Эвелия побежала за покрывалом.

Первая гипотеза: одна из них, Эвелия или Фелиса, втихаря, когда никого не было рядом, вырвала зубы у лежащей в комнате покойницы, а три месяца спустя ее подруга, которая ни о чем не догадывалась, нашла у нее зубы, расценила кражу и умалчивание как предательство и вцепилась изменнице в волосы.

Вторая гипотеза: будучи уже очень больной и зная о намерении Арканхелы заполучить ее зубы, Бланка предпочла отдать их той, которую больше любила, Эвелии или Фелисе, а когда другая узнала, что ее обошли, то разбушевалась от ревности с известными последствиями.

Так могло быть.

6

А сейчас вернемся к тому моменту, когда Арканхела и Серафина открыли дверь и вошли в казино: они обнаруживают в клубах пыли два трупа, искореженные перила, золотые зубы Бланки и все остальное, потом поднимают глаза и видят в пролете балкона с обвалившимися перилами пять, шесть, семь… а может, и все тринадцать женщин, глядящих вниз.

С этого момента, хотя никто из участников не отдает себе в этом отчета, отношения между хозяйками и работницами принципиально меняются. Глядящие с балкона женщины знают, что здесь, внизу, лежат два трупа, и будут знать, что с этими трупами произойдет. Баладро — хозяйки дома, они командуют этим мирком и поэтому отвечают за все, что здесь происходит.

Внешне ситуация даже упрощается. Например, нет нужды хоронить трупы ночью, стараясь никого не разбудить. В шесть вечера, когда Тичо возвращается с работы (он грузил мешки с цементом), Калавера отводит его на задний двор, приказывает выкопать двойную могилу глубиной метр восемьдесят недалеко от могилы Бланки и не смущаться, если заступ или кирка попадут по камню. Тичо исполняет приказание, и в двенадцать ночи Эвелия и Фелиса похоронены.

Этой ночью служебные дела не позволили капитану Бедойе навестить Серафину, не появился он и пятнадцатого сентября, накануне парада, потому что в эту ночь все должны оставаться в казарме. Шестнадцатого числа вечером капитан приехал мрачный: его серый конь встал на дыбы, когда процессия двигалась по центральной улице Хуарес, в Педронесе, и капитан чуть не упал. Он чувствовал, что стал посмешищем в глазах солдат и сотен зрителей. Сабля вывалилась у него из руки, ее подобрал какой-то ребенок и вернул капитану, унизив его еще больше.

— Хочу выпить и забыть этот позор, — сказал себе капитан, когда понуро, засунув руки в карманы, шел на улицу Независимости.

Пребывая в таком настроении, он узнал от Серафины, что Эвелия и Фелиса мертвы и зарыты на заднем дворе. (Серафина так и не рассказала капитану, что случилось с Бланкой, и испытывала угрызения совести всякий раз, когда он, ни о чем не подозревая, спрашивал, откуда взялся трупный запах.) Серафина начала разговор словами:

— Я хочу тебе кое-что рассказать, потому что между нами не должно быть секретов…

и так далее.

Когда новость была ему сообщена, капитан сказал:

— Отлично. Осталось только, чтобы померли остальные тринадцать, и можно будет закопать их на заднем дворе.

Несколько месяцев спустя на суде капитан утверждал, что сказал это в шутку. Судья ему не поверил.

Восемнадцатого сентября Серафина позвонила дону Сиренио Пантохе и сказала, что, «к большому сожалению», ее сестра передумала и решила не продавать женщин. Дон Сиренио говорит, что понял по тону Серафины: поднимать цену бессмысленно. Он подумал, что сестры либо продали женщин другому покупателю, либо и впрямь передумали продавать.

XIII. Закон войны

1

Каждый год двадцать четвертого сентября одна из женщин, Мария дель Кармен Регулес, навещала свою мать по имени Мерседес.

Обычно за два дня до этого Мария дель Кармен просила у Серафины разрешения не работать вечером двадцать четвертого сентября, а у Арканхелы — свои деньги, которые хозяйка для нее «хранила», или, когда сумма оказывалась слишком мала — давала в долг. Мария дель Кармен говорит, что до последнего года не встречала препятствий: Серафина всегда давала разрешение, а Арканхела — деньги. Двадцать третьего числа Мария дель Кармен шла на рынок, покупала цветы, преимущественно гладиолусы, которые та, кому они предназначались, получала немного увядшими, покупала отрез на платье, шаль или туфли. Следующий день начинался для нее с восходом солнца, потому что Мария дель Кармен добиралась до ранчо, где жили ее родные, на трех автобусах. Из третьего автобуса она выходила на плешивом косогоре и шла по едва приметной тропинке до одинокого хинного дерева. Отсюда уже были видны дома и заросли нопаля.

Каждый год собаки не узнавали Марию дель Кармен, каждый год мать и невестки выходили из кухни их утихомирить, и каждый год, встретившись, женщины плакали, шли на кухню, устраивались возле жаровни и разговаривали: кто-то умер, у кого-то родился ребенок, погиб урожай. Мужчины возвращались с поля в середине дня, семья садилась обедать, Мария дель Кармен помогала накрыть на стол. О занятиях дочери знала только мать — она и продала Марию дель Кармен, — а остальные думали, что она работает служанкой. Вечером пили чай из апельсиновых листьев с алкоголем и постепенно пьянели. На следующий день, как только вставало солнце, Мария дель Кармен отправлялась обратно в публичный дом.

В тот год двадцать второго сентября она попросила у Серафины разрешения съездить на ранчо, и Серафина впервые ей отказала.

— Моя сестра, — сказала она, — решила, что на улицу будут выходить только те, кого Калавера берет с собой на рынок, больше никто.

Она не объяснила причину запрета и не сказала, сколько он продлится. Мария дель Кармен не осмелилась задавать вопросы, потому что, как и все работницы, боялась сестер Баладро. Вместо этого она рассказала другим женщинам, что Серафина запретила ей ехать на ранчо и что никто, кроме тех двоих, которых Калавера берет с собой на рынок — а это всегда были одни и те же, — не сможет выходить на улицу. Эти разговоры, многократно повторившись в унынии закрытого публичного дома, привели к тому, что одиннадцать женщин, лишенные привилегии, почувствовали себя пленницами, но, что важнее, — пленницами сплоченными.

2

Роса Н. и Марта Н. — так звали двух женщин, которые выходили с Калаверой за покупками. Роса фигурирует на венерологических осмотрах в Сан-Педро-де-лас-Корьентес под именами Маргарита Роса, Роса да лас Ньевес и Мария де Росаль. В борделе ее звали просто Роса. Она слыла паинькой. Когда публичные дома еще работали, Роса (как рассказывают те, кто с ней общался), чтобы подольститься, первая спускалась из комнаты и представала перед хозяйкой — Серафиной или Арканхелой, потому что поработала у обеих. Если хозяйка находила какой-нибудь изъян в ее внешности: ободранный лак на кончиках ногтей или неподходящую по цвету ленту в волосах, Роса с готовностью возвращалась в свою комнату — кроме нее, никто этого не делал — и старалась все исправить. В неработающих борделях Роса отличалась тем, что делала тяжелую, неблагодарную и ненужную работу, например, мыла засаленные кастрюли с внешней стороны или таскала с рынка самую тяжелую корзину.

Еще Роса была известна как доносчица, стукачка. Эту славу она обрела в двух эпизодах: один раз пьяный клиент снял часы и положил на стол, а одна из сидевших рядом женщин взяла их и спрятала. Видела это только Роса. Еще до закрытия заведения объявилась Арканхела, заставила виновницу вернуть украденное и наложила на нее штраф, который та выплачивала целых полгода. В другой раз официант публичного дома на Молино, Кармело Н., придумал, как обманывать Серафину: он раздавал своим сообщницам фишки за воображаемые заказы в баре, а те меняли у Серафины фишки на деньги и делились с Кармело. Их частный бизнес процветал, пока Кармело не совершил ошибку и не предложил поучаствовать в нем Росе. На следующий день его уволили.

Других добродетелей, кроме услужливости и склонности к доносам, Роса не имела. Бледная и вечно простуженная (по словам Калаверы, она сморкалась, «как иерихонская труба»), Роса имела вид великомученицы. Мужчины, которые к ней подходили, были либо слишком пьяны, либо плохо видели в обманчивом свете кабаре. За столом, как говорят те, кто ее знал, любимой темой Росы были жалобы на судьбу, которая обошлась с ней очень жестоко.

— Жизнь сыграла со мной злую шутку, — постоянно повторяла она.

Очень немногие мужчины решались подняться к Росе в комнату, и уж совсем немногие побывали в этой комнате дважды.

Сестры Баладро терпели Росу десять с половиной лет отчасти за угодливость, отчасти за доносы, но в основном потому, что не могли от нее избавиться. Сначала они передавали ее друг другу, потом несколько раз пытались продать, но покупатели, увидев Росу, от нее отказывались. Наконец Баладро отчаялись и стали использовать ее для отпугивания неприятных и неплатежеспособных клиентов.

Поскольку Роса зарабатывала чистые гроши, то за десять лет у нее скопился самый огромный долг из всех, зафиксированных в блокноте Арканхелы, — сорок пять тысяч четыреста песо. Жадность не подчиняется логике, и, возможно, поэтому Арканхела питала надежду, что в один прекрасный день Роса похорошеет и отработает все свои долги.

3

Ошибка Росы состояла в том, что она в недобрый час прошла по коридору, в который выходили двери всех комнат.

Аурора Баутиста, одна из женщин казино «Дансон», узнала из разговора с Марией дель Кармен, что никого, кроме двух помощниц Калаверы, не будут выпускать на улицу, и решила бежать.

Она поделилась идеей с тремя подругами, и те захотели к ней присоединиться. Несколько раз они собирались в комнате одной из соучастниц, чтобы обсудить свой план. Было решено бежать ночью, между одиннадцатью, когда все уже легли спать, и двенадцатью, когда уходил последний автобус в Педронес. Выйти из дома тем же способом, что Баладро, они не могли, потому что для этого нужен был ключ от столовой, а он всегда висел на груди у Серафины; перелезть через забор означало приземлиться на чужом заднем дворе среди чужих собак; оставался один способ: подняться по приставной лестнице на крышу казино, перепрыгнуть на крышу сеньоры Бенавидес, с нее быстро спуститься на первый этаж и выйти через дверь, запертую на внутренний засов.

В доме была одна приставная лестница — она хранилась в каморке, где спал Тичо. Все знали, что Тичо спит, как бревно.

В тот вечер, когда подруги договорились бежать при помощи приставной лестницы, они услышали за дверью шорох, как будто кто-то стоял в коридоре рядом с их комнатой. Все замолчали. Лус Мария, хозяйка комнаты, тихонько встала и распахнула дверь. Непосредственно за дверью никого не было, но в нескольких метрах от нее по коридору удалялась Роса…

Женщины некоторое время обсуждали, могла ли Роса их слышать, но пришли к выводу, что не могла. Однако после тревожного происшествия они решили бежать, не мешкая, в ту же ночь.

Можем представить себе их пожитки: тряпочные сумки, перевязанные картонные коробки и прочее. Каждая взяла с собой только самое ценное: оранжевое платье, плюшевую жилетку, расшитую стеклярусом сумку, лаковые туфли (при выборе они учитывали, что придется прыгать и, возможно, бежать). Женщины рассказывают, что скопленных и поделенных денег им должно было хватить на дорогу до Педронеса, и оставалось еще сорок пять песо. На эти деньги они собирались продолжить путешествие, пока не знали куда, но главное — подальше от Консепсьон-де-Руис.

Ночью, когда все стихло, женщины встретились в коридоре, босиком спустились по лестнице и перешли двор. Одна из них, Лус Мария, признается, что подобрала большой круглый камень, который ей пришлось тащить двумя руками, чтобы ударить Тичо по голове, если он начнет просыпаться. Тичо спал, но они на ощупь обнаружили, что лестницы на обычном месте нет.

Растерянные подруги вышли из каморки Тичо и собрались на темной кухне. Они посовещались шепотом и пришли к выводу, что их предала Роса. Пленниц охватила ярость.

Следующая сцена была, видимо, такой: на большой кровати в темной комнате спит женщина; дверь тихо открывается — с тех пор как казино закрылось, Баладро сняли во всех комнатах задвижки, так что запереться нельзя, — в слабом свете видно, как порог пересекает несколько силуэтов; дверь снова закрывается.

Неизвестно, когда проснулась Роса: когда зажегся свет, когда с нее сорвали одеяло или когда начали бить. Неизвестно даже, били ее при свете или в темноте. Никто также не знает, онемела ли Роса со страху, илинападавшие велели ей помалкивать, или она громко кричала, но никто не услышал.

— Они избили ее туфлями, — говорит об этой мести Калавера.

Раны на теле Росы образовались от ударов высокими острыми каблуками.

На следующее утро, когда все, кроме Росы, пришли на кухню завтракать, Калавера поднялась в ее комнату узнать, что случилось. Подойдя к двери, она услышала стон. Роса лежала, накрытая покрывалом, почти без сознания. На ее лице ран не было, но все тело, и особенно ягодицы, покрывали синяки и ссадины, которые со временем, и при отсутствии необходимой обработки, загноились и превратились в незаживающие язвы.

4

Роса не знала (а может, не хотела говорить), кто ее избил. Сестры Баладро решили сурово наказать за такое «бесчинство», вот только не знали кого — значит, Роса не выдала плана побега, а лестницы на месте не оказалось по чистой случайности, — и не нашли способа это выяснить.

Женщина, которая в тот день прислуживала за столом хозяек, утверждает, что именно капитан надоумил Баладро, как раскрыть имена преступниц.

Работницы видели, как капитан ходил по заднему двору, смотрел в землю, время от времени нагибался, поднимал камень, взвешивал на ладони и складывал в отдельную горку округлые, не слишком тяжелые, но и не слишком легкие экземпляры. Потом он осмотрел пол во всех помещениях и выбрал чулан. (Чулан находится между угольной каморкой и кухней. Он остался еще от старой постройки. Пол в нем выложен мелкими ребристыми камушками.)

Сестры собрали женщин в чулане, и Арканхела спросила:

— Кто избил Росу?

Никто не ответил. Арканхела велела женщинам встать на колени, на ребристый пол, и, когда они подчинились, присутствующий при этом капитан объяснил, как они должны держать руки: вытянуть вперед крест-накрест ладонями вверх. Они исполнили приказание, капитан и Калавера положили на каждую протянутую ладонь по камню.

Женщину, уронившую камень, Арканхела ударила розгой. (Это было первое телесное наказание, примененное в казино «Дансон». Розги капитан собственноручно нарезал в тот день в зарослях акации.) Меньше, чем через пятнадцать минут, виновные сознались, остальных освободили.

Калавера отвела Аурору Баутисту, Лус Марию, Марию дель Кармен и Сокорро в салон «Багдад», где их подвергли еще одному наказанию, тоже изобретенному капитаном: каждая по очереди била других, пока все не оказались такими избитыми, что несколько дней не могли шевелиться.

(За все двадцать три года службы капитана никто не видел, чтобы он применял телесные наказания, а его сослуживцы и подчиненные ни разу не замечали за ним жестокости.) Когда на суде капитана спросили об его участии в «наказании» и в избиении женщинами друг друга, капитан признал свое авторство в обеих выдумках и пояснил:

— Я считал, что эти женщины нарушили субординацию, их нужно было изобличить и примерно наказать.

— И вы одобряете свои действия в этом эпизоде?

— Да, сеньор.

5

На другой день после «примерного наказания» вместо ожидаемого затишья произошло другое нарушение субординации.

Дело было так: Марта Энрикес Дорантес, вторая женщина, которой было разрешено ходить на рынок с Калаверой, выжимала в ванной постиранную одежду, когда поняла, что несколько товарок молча стоят вокруг нее без всякой видимой причины.

Она едва успела это понять, как они на нее набросились. Поскольку нападавших было четверо, то справились они быстро. Ее положили на пол, заткнули рот, связали мокрой одеждой, которую она только что постирала, подняли и понесли убивать необычным способом. В углу заднего двора был старый туалет, которым много лет никто не пользовался. Женщины доволокли Марту до этой развалюхи, содрали доски, закрывавшие отверстие, и начали заталкивать ее в дыру. (По этому описанию можно сделать вывод, что нападавшие собирались похоронить жертву заживо.) Ее спасла полнота. Марта — женщина очень крупная, и, несмотря на все усилия, они не смогли пропихнуть ее в дыру. Они как раз трудились над своей задачей, когда появилась Калавера.

В этом случае последовало не наказание, а изоляция. Сестры Баладро постановили, что четыре женщины, напавшие на Марту, будут отправлены на ранчо Лос-Анхелес и заперты в амбаре, в то время как тех четверых, что атаковали Росу, заперли на висячий замок, каждую в своей комнате.

Капитан Бедойя решил, что запертых женщин нужно охранять по ночам с оружием и что один из его подчиненных, которому он доверял — Оторва Николас, — будет на всякий случай оставаться на ночь в казино «Дансон» в распоряжении сестер Баладро.

XIV. Что наделал Теофило

1

Теофило Пинто, муж Эулалии Баладро — человек меланхоличный, со скорбным лицом страдальца, который «всю жизнь честно работал не покладая рук, чтобы три раза разориться и закончить жизнь в тюрьме».

Объясняя свои действия, он говорит:

С хозяйственной точки зрения, ранчо Лос-Анхелес было обречено. Виноваты в этом мои невестки, потому что не дали мне обещанных денег. Они посулили мне открыть в банке счет на мое имя и положить на него пятнадцать тысяч песо, чтобы я мог снимать деньги по мере необходимости и тратить по своему усмотрению на разные нужды. Вы видели этот счет? Видели пятнадцать тысяч песо? Я тоже не видел.

Каждую субботу они присылали Тичо ровно с такой суммой, чтобы расплатиться с батраками. Если у меня случались непредвиденные расходы, мне приходилось платить свои деньги, а потом посылать им счет через того же Тичо, чтобы они вернули мне их.

Было все плохо, да в середине октября стало еще хуже. Однажды пришла суббота, наступил полдень, а Тичо так и не появился. Мы с батраками сели на краю оросительной трубы и смотрели на шоссе, на проходившие мимо автобусы, но ни один из них не остановился, чтобы выпустить Тичо с деньгами. На закате я не вынес стыда, пошел в дом, достал коробку, в которой Эулалия держала деньги на случай болезни, вернулся к батракам и отдал каждому по десять песо.

— Потерпите, ребята, — говорю. — В понедельник я заплачу все остальное.

Они ушли понурые, уже почти ночью, каждый с десятью песо.

Все воскресенье я ждал известий от своих невесток, но они не подавали признаков жизни. Я хотел поговорить с ними, объяснить, что происходит и что так дальше продолжаться не может, но они ведь так и не сказали мне, где живут.

В понедельник вернулись батраки и работали до полудня, но, увидев, что Тичо с деньгами так и нет, прекратили работать и ушли. Они приходили за жалованьем и во вторник, и в среду, но, поскольку я не мог им заплатить, они мне напакостили.

Я накрыл оросительную трубу четырнадцатью пластинами, чтобы вода не вытекала на дорогу. Так вот. Батраки, потеряв надежду получить свои деньги, вернулись ночью в среду и унесли все эти пластины.

На следующий день я проснулся, посмотрел в окно и первое, что увидел — ровную водную гладь вместо дороги. Мне не пришлось догадываться, кто это сделал: можно только умышленно приехать в такую даль, чтобы стащить четырнадцать пластин. Думаю, они еще и трактор повредили, потому что в четверг он встал посреди пашни и, как я ни бился, так и не заработал.

В отчаянии я пошел в дом.

— Очень мне хочется, — сказал я жене, — собрать чемоданы, выйти с тобой на шоссе, сесть в первый попавшийся автобус и уехать куда глаза глядят, лишь бы не видеть больше ни этого ранчо, ни твоих сестер.

Так и надо было сделать, да мы не сделали.

Эулалия не хотела обижать сестер, а я не настоял, все надеялся, что они отдадут мне долги. А еще хотел увидеть, как взойдет пшеница, которую я посеял.

В следующий понедельник мы обедали на кухне и вдруг слышим — какая-то машина сигналит так, будто просит помощи. Мы вышли на крыльцо и видим: синий автомобиль, в котором всегда ездили невестки, застрял в грязи на дороге. В нем было полно народу. Мне пришлось собирать камни и укладывать в лужу, чтобы Арканхела вышла из машины, не испачкав туфли. Когда она выбралась на твердую почву, я стал ей выговаривать за то, что не прислала мне в субботу жалованье, сказал, что батраки ушли. Она меня перебила:

— Подожди. Мне нужно сказать тебе что-то посерьезнее.

Мы с ней немного отошли, чтобы те, кто был в машине, нас не слышали. И тогда она мне сказала вот что:

— В машине приехали девушки, которые себя очень плохо вели. Мне нужно отделить их от остальных, чтобы не забивали другим головы всякими глупостями. Хочу оставить их здесь на несколько дней, пусть образумятся.

Тогда я заметил, что на заднем сиденье сидят четыре женщины и очень странно на меня смотрят. Они были напуганы.

Арканхела оставила мне такие наставления:

— Держи их под замком. Корми, чем хочешь. Если увидишь, что какая-нибудь из них собралась бежать, доставай карабин и стреляй.

2

Амбар на ранчо Лос-Анхелес — это длинное помещение с цементным полом, голыми корявыми стенами и бетонным потолком. Света внутри очень мало, он проходит через слуховое окно над деревянной дверью, запирающейся снаружи на щеколду и висячий замок. В слуховое окно вставлен железный крест, между его прутьями человеку не пролезть.

Приготовив амбар для четырех женщин, Теофило вытащил оттуда все, что могло помочь побегу — веревку, скамейку, лестницу, — и все, что могло служить оружием — кайло, табуретку, лопату. Внутри остались в изобилии кукурузные початки и горка соломы.

Теофило дал женщинам несколько циновок, которые они разложили на полу. Они привезли с собой покрывала, но все равно мерзли, потому что слуховое окно не закрывалось, а ноябрь стоял очень холодный (четыре раза случались заморозки). Все четыре женщины простудились, но через несколько дней выздоровели.

Неясно вот что: как два человека, так гордившиеся своей порядочностью, супруги Пинто, безропотно согласились на роль тюремщиков. Частично эту тайну объясняет чек на две тысячи песо, предъявленный Теофило к счету Арканхелы Баладро в Банке-де-Абахо города Педронеса третьего ноября. Начиная с этой даты нет никаких свидетельств о том, что Теофило пытался нанимать новых батраков. Большая часть земли, уже вспаханная, осталась незасеянной. Единственные сельскохозяйственные работы, которые были доведены до конца, выполнил Тичо, которому Баладро приказали бросить работу, больше не таскать мешки, а выходить каждое утро на ранчо и «делать, что скажут». Это он собрал початки кукурузы, сваленные в загоне, сложил в мешки и перенес в дом, это он, надев резиновые сапоги, брал в руки лопату и стоял целый день в воде, поливая пшеничные всходы. Теофило в это время был целиком занят починкой трактора и часами вращал ручку, не добиваясь ничего, кроме холостых выхлопов.

Четыре женщины прожили в амбаре три недели, в течение которых, по всей видимости, ни Эулалия, ни Теофило их не истязали. Жизнь пленниц была устроена так: рано утром Теофило открывал дверь и разрешал им ненадолго выйти в поле, чтобы справить нужду и, если надо, помыться водой из колодца. Потом запирал их снова. Примерно в девять Теофило открывал дверь, и входила Эулалия с едой. Пленницы ели лепешки, фасоль, соус чили и пили чай из апельсиновых листьев. Они не наедались, но и не голодали. Эулалия возвращалась за пустой посудой и сама ее мыла. Женщины весь день сидели взаперти. В шесть Теофило снова выпускал их в поле, после чего они возвращались в амбар, ужинали теми же блюдами и в том же количестве, и после того, как Эулалия уносила посуду, Теофило запирал дверь на висячий замок уже до следующего утра.

Отношения между супругами Пинто и пленницами установились довольно мирные. Теофило сказал им:

— У нас с вами нету ни вражды, ни споров. Вы здесь пробудете несколько дней, потому что так приказала донья Арканхела. Еще она приказала вас никуда не отпускать. Оставайтесь спокойно в этом доме, где вас никто не обижает, где вы ни в чем не нуждаетесь, и все будет хорошо.

Одна из женщин набралась смелости и спросила, сколько их продержат взаперти, на что Теофило ответил:

— Это как захочет донья Арканхела.

3

Тичо встает до зари, и это ему нравится, он предпочитает проводить день в поле, а не таскать на складах мешки; в своем новом наряде он смахивает одновременно и на вышибалу, и на крестьянина — дырявая майка, шерстяной костюм, кожаные сандалии и широкополая шляпа. Он выезжает из Консепсьон-де-Руис первым автобусом. Когда он добирается до ранчо, уже светает. В это время все спят, кроме собаки, которая на него не лает. Тичо достает из-под навеса и надевает сапоги, идет с лопатой к оросительному крану и смотрит, какие препятствия встретила на своем пути вода и куда успела добраться за ночь.

В тот день и час, которые нас интересуют, Тичо стоял у конца трубы, рядом с шоссе. Можем представить себе, что он видит впереди:

От того места, где он стоит, параллельно уходят вдаль дорога и оросительная труба. Дорогу развезло, сплошная грязь и лужи; труба идет по краю поля, она заросла травой. Эти две линии делят ранчо пополам. Справа от Тичо засеянный и политый участок: черная земля с крошечными всходами зеленой пшеницы. Слева — заброшенная пашня, пепельно-черная почва, похожая на скальную породу. На другом конце трубы и дороги — колодец, рядом с ним — амбар, а рядом с амбаром — дом. Дом выкрашен в белый цвет, по фасаду два окна и крыльцо, амбар кирпичного цвета, его дверь заперта. Чуть левее дома навес, под ним — красный трактор.

Стоит ранее утро. На небе ни облачка. Холодно.

Из дома выходит человек, подходит к амбару и распахивает большую дверь. Одна за другой из амбара медленно выходят четыре фигуры, завернутые в какие-то тряпки. Останавливаются на секунду на солнце, потом идут к изгороди, поднимают юбки и садятся в ряд на корточки. Фигура, которая открывала дверь, двигается в сторону навеса, наклоняется над трактором, делает резкое движение, над выхлопной трубой появляется белое облачко. Слышен холостой хлопок, больше ничего. На пороге дома появляется вторая фигура и стоит на месте неподвижно.

Тичо принимается за дела, втыкает лопату, отковыривает комок земли, делает проход для воды, укрепляет край и идет дальше. Он не поднимает голову до тех пор, пока не раздается крик.

Когда он снова смотрит на ту же сцену, ситуация изменилась. Четыре женщины, ранее сидевшие на корточках, теперь бегут по заброшенной пашне. Тичо понимает, что они стараются пересечь ее наискось, чтобы выбежать на шоссе в самой дальней от него точке. Фигура, которая стояла на пороге, исчезла. Та, что была под навесом, двигается к крыльцу. Четыре фигуры бегут теперь по полю врассыпную. Бежать трудно, ноги подворачиваются, проваливаются между комьями, они бегут, но топчутся на месте. Две другие фигуры — на крыльце. Та, что входила в дом и снова вышла, передает той, что двигалась от навеса, какой-то предмет, который вторая фигура берет двумя руками.

Потом она выпрямляется и на мгновение замирает. Не видно ни огня, ни дыма. Звуки выстрелов застают Тичо врасплох, он испуганно вздрагивает.

XV. Невезение

1

— Сеньор дон Теофило велел сказать, что эти четыре женщины, которых вы на него оставили, стали убегать, и он по вашему приказанию выстрелил в них из того карабина, который вы ему дали для охраны коров. Одна померла сразу. Вторая помирает. Две другие сдались, и мы их снова заперли. Вот такая новость. Еще дон Теофило говорит, что ждет ваших приказаний.

Такими словами, mutatis mutandis^[16], меньше чем через час Тичо сообщил Арканхеле о случившемся. Мы можем себе представить, какие слова произнесла в ответ Арканхела. Она не признавалась ни тогда, ни потом, не признается и теперь, что употребляла слово «карабин» применительно к четырем женщинам, привезенным на ранчо Лос-Анхелес.

— Я ему сказала, чтобы заботился о них, обслуживал, не дал сбежать, но не говорила, чтобы он в них стрелял.

Сейчас она называет Теофило не иначе, как «этот недоумок, мой зять».

Нужно заметить, что ни Лестница, отвозивший женщин на ранчо, ни Эулалия, которая вышла вместе с Теофило, когда автомобиль увяз в грязи, не слышали, чтобы Арканхела упоминала карабин.

Но результат от этого не меняется: Арканхела дала Теофило карабин, привезла женщин на ранчо, и Теофило стрелял в них, считая, что выполняет ее приказ.

После этой новости Арканхеле стало плохо, — заболела от злости, как объясняет она сама, — ей пришлось лечь, и Калавера поила ее в постели успокоительным настоем. По словам Калаверы, Арканхела тогда сказала:

— Сдается мне, Калаверита, мы влипли.

Пока Арканхела приходила в себя, Лестница повез Серафину и Тичо на ранчо. Раненая умерла до их приезда.

Никто не помнит, чтобы Серафина ругала Теофило за содеянное. Она ограничилась тем, что считала необходимым: обошла поле в сопровождении Тичо с лопатой и киркой на плече и выбрала нужное место. Это место находилось вдали от шоссе, у самой межи, кусты нопаля загораживали его от любопытных глаз (хотя смотреть было некому). Серафина велела Тичо выкопать здесь могилу.

Пока он работал, Серафина вернулась в дом. Она решила, что ни Теофило, ни его жена не способны «заботиться о женщинах», поэтому велела зятю открыть амбар, посадила оставшихся в живых в машину и вернулась с ними в город. Заперев их по комнатам, она опять приехала на ранчо, чтобы присутствовать при захоронении.

Одежду убитых сложили и сожгли. Тичо, Лестница и Теофило, который сначала отказывался принимать в этом участие, перенесли завернутые в покрывала трупы из-под навеса в могилу. Когда Тичо и Лестница закопали могилу и, по возможности, скрыли следы, Серафина немного успокоилась. Темнело. Погода была холодная. Эулалия пригласила всех в дом поесть (мужчины проголодались), но Серафина не захотела, сказав, что пора возвращаться в город. Они пошли к машине и там попрощались: Серафина поцеловала сестру, Теофило открыл невестке дверцу и, как утверждают свидетели, спросил:

— Какие указания мне оставишь?

— Никаких, — ответила Серафина. — Когда Арканхела поправится, она решит, что с тобой делать.

Сказала, и они уехали. Теофило и Эулалия остались на ранчо с двумя преступлениями на совести, с двумя трупами, зарытыми рядом с межой, в пятидесяти шагах от дома, и с тяжелым чувством, что не угодили своим работодательницам.

2

В течение последних недель женщин в казино «Дансон» несколько раз делили на разные группы в зависимости от непредсказуемых капризов Арканхелы.

Четверых, избивших Росу, изолировали, как зачумленных. Какое-то время они занимали самую низшую ступень в иерархии публичного дома: жили взаперти, поодиночке, в самых темных комнатах. Калавера носила им два раза в день лепешки и фасоль в таком количестве, что они всегда оставались голодными. И наоборот, Марта и три женщины, которые не принимали участия в нападениях, могли свободно ходить по дому и даже имели право, проголодавшись, зайти на кухню и сделать себе бутерброд. Недоступной оставалась улица, куда троим из них выходить запрещалось. Из дома выходила только Марта, сопровождая Калаверу на рынок. Роса, по-прежнему больная, не могла двигаться и лежала в постели, и за ней довольно сносно ухаживали. Эти женщины и их хозяйки питались скромно, но прилично: лепешки, фасоль, суп-лапша для желающих, иногда, два-три раза в неделю, тушеное мясо, особенно если на ужин оставался капитан Бедойя (на завтрак Калавера всегда варила ему яйцо, остальные видели его уже сваренным всмятку на тарелке капитана). В девять вечера приезжал Оторва. Капитан приказал ему приезжать к Баладро в штатском, но штатской одежды Оторве не хватало, поэтому он часто являлся в военной рубашке, с выцветшим, но различимым номером части на воротнике. Оторву Калавера баловала. Она жарила ему на ужин яичницу с соусом чили-каскабель, подавала стопочку лепешек и кружку чая из апельсиновых листьев, чтобы он, как говорила Калавера, «не мерз». Считалось, что Оторва охраняет четырех запертых женщин. На деле он заворачивался в плащ и крепко спал, заняв половину лестницы и бросив рядом автоматическую винтовку.

Когда Теофило убил двух женщин, ситуация изменилась. Теперь самую низшую ступень заняли выжившие. Поскольку они стали свидетелями убийства, с ними обращались, как с преступницами. Их заперли в «темных комнатах», есть давали только то, что оставалось в кастрюлях после всех едоков, то есть почти ничего, и никуда не выпускали. Их так успешно изолировали, что все остальные в течение нескольких месяцев не знали ни об их присутствии в доме, ни о том, что случилось на ранчо.

Подвергнув привезенных с ранчо женщин такому суровому наказанию и полной изоляции, Арканхела, наоборот, смягчила условия тем, кто избил Росу (хотя Роса по-прежнему лежала больная), и разрешила им днем выходить из комнат, есть досыта на кухне, общаться между собой и с другими обитателями дома. После ужина они возвращались в свои комнаты, и Калавера запирала их до следующего утра.

Похоже, что Калавера вызвала ненависть женщин именно тем, что запирала их на ночь, потому что до этого они вполне уживались, хотя ни у кого никогда не возникало сомнений: Калавера безраздельно и полностью на стороне Баладро и, следовательно, пленницам враг.

Похоже, не было ни ссор, ни провокаций. Неизвестно, чего хотели добиться четыре женщины. А случилось вот что. Однажды утром после завтрака эти четверо мыли на кухне посуду, когда вошла Калавера. По ее словам, едва переступив порог, она поняла, что ее поджидают; работницы же твердят, что ни о чем не договаривались. Калавера говорит, что не произнесла ни слова, работницы уверяют, что она их оскорбила, обратившись к ним со словами: «Ну что, чокнутые!». Так или иначе, но прежде, чем Калавера успела отреагировать, Аурора Баутиста ударила ее кастрюлей по лицу, а другая (жертва не видела, кто именно) — черпаком по голове.

Похоже, что четыре женщины решили проделать с Калаверой то же, что другой четверке не удалось с Мартой: засунуть ее в заброшенное отхожее место и похоронить заживо. (Стоит отметить, что эта попытка имела больше шансов на успех, поскольку Калавера гораздо стройнее Марты и легко пролезала в дыру.)

К счастью для всех участниц, затея сорвалась. Женщины тащили на руках полубесчувственную Калаверу в сторону заброшенного нужника, когда на заднем дворе натолкнулись на Арканхелу — она, покормив кур, возвращалась в дом. Последующие события наглядно показывают, каким авторитетом пользовалась сводница даже в ту пору. Едва увидев ее, все четверо растерялись и беспрекословно выполнили все ее приказания. Арканхела даже не сочла нужным выпускать из рук миску. Она велела отнести Калаверу в ее комнату, положить на кровать и сказать Серафине, чтобы оставила свое шитье, поднялась из столовой и заперла женщин в их комнатах.

Вечером за наказанием следил капитан Бедойя. Оно заключалось в том, что четыре провинившиеся женщины избивали друг друга черпаком. Именно в этот раз, подчиняясь какому-то темному инстинкту, Аурора Баутиста несколько раз ударила Сокорро по губам и сломала ей зубы. Мария дель Кармен крикнула: «Ты ее убьешь!», и капитан вмешался и отнял у Ауроры черпак. (На суде капитан упоминал об этом как об акте гуманности.)

3

В середине декабря капитан Бедойя должен был ехать в Мескалу, чтобы уладить одно дело, связанное со службой. Перед отъездом ему пришли в голову два соображения: первое — что за номер в гостинице не нужно платить больше, если спишь в нем не один; и второе — что обстановка в казино «Дансон» с каждым днем накаляется, и Серафине после долгих месяцев нервного напряжения нужен отдых. Капитан позвал ее с собой, и она согласилась.

Они отправились на лучшем автобусе. Капитан проявил галантность, уступив Серафине место у окна, и совершил благодеяние, которое не совершал никогда и ни для кого — вышел на остановке и купил Серафине фрукты в глазури, ее любимое лакомство, на собственные деньги. Капитан был в военной форме. Серафина повязала красную косынку, чтобы не растрепались волосы.

Капитан говорит, что, как только автобус тронулся, Серафина, похоже, забыла все беды, успокоилась, увлеченно смотрела в окно и часто вскрикивала: «Смотри, какой огромный утес!» или «Как люди живут в такой глуши?». Все это, по мнению капитана, свидетельствовало о том, что Серафина мечтала бросить сводничество и заняться сельским хозяйством.

В восемь вечера они приехали в Мескалу. Капитан по-прежнему был очень любезен. Он отказался от мысли остановиться в гостинице рядом со станцией, где «дешево, но слишком шумно». Они взяли такси (платил капитан) и приехали в центральную, относительно приличную гостиницу. Настроение у капитана не испортилось даже тогда, когда администратор назвал цену за номер. Капитан велел показать несколько номеров, чтобы Серафина могла выбрать. Им понравилась комната с балконом, с которого был виден маленький парк со скамейками и портик собора.

Серафина сняла платок, и капитан повел ее ужинать в знаменитую пивную.

На следующий день он провел в штабе почти всю первую половину дня. Серафина пошла на рынок и купила в подарок сестре местных сладостей. Возвращаясь в гостиницу в полдень, капитан издалека увидел, как она, улыбаясь, машет ему с балкона рукой. Он говорит, что давным-давно не видел ее такой довольной.

После обеда они пошли в кино, потом снова расстались: капитан вернулся в штаб, чтобы дальше заниматься делами, а Серафина отправилась в гостиницу. Она так рассказывает о случившемся. Уже смеркалось, она шла по улице, название которой не помнит. Было людно. Вдруг она уловила на противоположной стороне улицы что-то, что ее насторожило, — силуэт, жест (она сама не знала, что именно). Она продолжала идти, пока не сообразила, что увидела в толпе Симона Корону. Ярость, таившаяся в ней все эти годы, вырвалась наружу и наполнила рот такой горечью, что ей пришлось остановиться и сплюнуть. Серафина говорит, что снова ощутила унижение той ночи в Акапулько, когда вошла, встревоженная, в магазин, увидела другую дверь и поняла, что Симон ее обманул. Говорит, что ее снова охватила нестерпимая жалость к себе: сколько добра она ему сделала, и какой неблагодарностью он ей отплатил! Серафина уверена, что если бы у нее в сумочке был пистолет, то она принялась бы палить по пешеходам на другой стороне улицы. Но пистолета не было.

Она говорит, что словно обезумела. Быстро перешла улицу, уворачиваясь от машин, пнула локтем какого-то толстяка, загородившего ей дорогу, пробежала несколько метров до угла, остановилась и поглядела во все стороны, но ненавистный человек бесследно исчез.

Скитаясь по улицам, Серафина потерялась, ей пришлось спросить дорогу. Во время этих скитаний у нее созрел план мести.

— Разве можно оставить такое оскорбление безнаказанным? Это несправедливо.

Капитан Бедойя говорит, что, вернувшись в гостиницу, нашел Серафину совсем другой. Она не выглядывала с балкона, как он ожидал, а сидела на стуле в углу, почти в темноте. И смотрела на него. Было ясно, что она его поджидает. Как только он вошел, Серафина сказала:

— В моей жизни есть кое-что, о чем ты не знаешь.

Мы можем представить себе, как капитан снимает китель, идет в туалет и, не закрыв дверь, справляет малую нужду, а в это время Серафина стоит посреди комнаты и рассказывает изменившимся от эмоций голосом историю своих отношений с Симоном Короной (о его существовании капитан не знал). Звучат слова «насмешка», «неблагодарность», «непростительно» и так далее. Заканчивает она так:

— Пистолет, который ты мне продал, был мне нужен именно для того, чтобы убить этого человека.

И тут происходит удивительная вещь: вместо того чтобы сказать Серафине, что она говорит глупости, предложить ей успокоиться и забыть эту историю, капитан Бедойя соглашается и обещает помочь отомстить.

Похоже, весь следующий день Серафина провела на улицах Мескалы в поисках Симона Короны. Она его не встретила — позднее выяснилось, что Симона в те дни в городе не было, Серафине он просто привиделся. Капитан с трудом уговорил ее вернуться в Консепсьон-де-Руис. Но она не забыла ни своих намерений, ни обещания капитана помочь, поэтому через несколько дней Серафина, капитан, Оторва Николас и Лестница поехали в Сальто-де-ла-Тукспана (смотри главу 1).

(На суде капитан Бедойя утверждал, что путешествие в Сальто-де-ла-Тукспана имело целью «как следует припугнуть» Симона Корону, но не убить, как можно было подумать по количеству выстрелов из боевого оружия, произведенных Серафиной и Оторвой Николасом в булочной. Заявление Оторвы Николаса совпадает с показаниями капитана: он говорит, что, будучи отменным стрелком, при желании без малейшего труда попал бы в тех двоих, что лежали на полу за прилавком. Серафина же, наоборот, на вопрос судьи «Считаете ли вы, что этот человек, Симон Корона, заслуживал смерти за то, что заставил вас ждать его на углу, не имея намерения вернуться?» ответила утвердительно, а затем призналась, что, стоя на пороге булочной, стреляла в людей, но пистолет ее «подвел».

XVI. Появляется полиция

1

— Вы подозреваете кого-нибудь в этом нападении? — спросил следователь Сальто-де-ла-Тукспана забинтованного Симона Корону, посетив его в отделении скорой помощи.

Симон, не задумываясь, ответил, что это была Серафина. Когда у него спросили адрес подозреваемой, Симон назвал адрес публичного дома на Молино, потому что не знал о существовании казино «Дансон». С этого момента следствие отправляется в бюрократический путь, превращаясь в бумаги, которые месяцами лежат в ящиках письменных столов, множатся, ходят по кругу, перенаправляются, попадают в разные кабинеты и снова и снова кладутся в ящики разных письменных столов. В данном случае не знаешь, чему поражаться больше: извилистому пути правосудия или тому, что оно свершилось. Бюрократическая процедура достигает своей кульминации, когда дело попадает в руки инспектора полиции Консепсьон-де-Руис Теодуло Куэто в виде документа, который гласит: «Прошу доставить в прокуратуру штата Мескала сеньору Серафину Баладро Хуарес…» и так далее.

Первое, что сделал инспектор, получив приказ, — поговорил в буфете гостиницы «Гомес» с капитаном Бедойей. Инспектор Куэто отрицает сам факт такого разговора. Зато капитан Бедойя так описывает их диалог:

Инспектор предупредил меня, что получил приказ арестовать Серафину, поэтому ей лучше связаться со своим адвокатом. Я сказал, что не понимаю, откуда взялся приказ арестовать Серафину, и еще меньше — зачем ей адвокат. Инспектор ответил, что в Сальто-де-ла-Тукспана случилась стрельба и фамилия Серафины зафиксирована в протоколах. Услышав это, я сказал:

— Инспектор, я клянусь вам честью офицера мексиканской армии, честью моей безгрешной матери, что Серафина никого не знает в Сальто-де-ла-Тукспана, никогда не бывала в этом городе, не имеет понятия, где он находится, и, может быть, даже не подозревает о его существовании.

Инспектор поблагодарил меня за откровенность и сказал, что уверен в невиновности Серафины. Но он обязан ее арестовать. Я тоже поблагодарил его за предупреждение. Инспектор добавил, что, согласно полученному приказу, должен будет на следующий день вскрыть печати на дверях казино «Дансон» и проверить здание. Он сказал, что не сомневается: в доме все будет в порядке. Я заверил его, что так и будет. Что он найдет все в полном порядке. После этого мы попрощались.

Они попрощались, и капитан Бедойя, как только освободился, поспешил в казино. Новость, естественно, вызвала смятение. Калавера рассказывает, что Арканела набросилась на Серафину:

— Из-за того, что ты такая эгоистка, одна месть в голове, — примерно такие слова сказала она сестре, — мы теперь все пойдем ко дну.

Серафина ответила:

— Я не виновата, что родилась такой пылкой.

Были мобилизованы все силы и отданы срочные распоряжения. Тичо замесил в столовой раствор и начал заделывать дыру. Вызвали Лестницу. Женщинам приказали собирать вещи и домашний скарб, чтобы ночевать уже на ранчо Лос-Анхелес. Серафина пыталась связаться с адвокатом Рендоном, который с этого момента исчезает из нашей истории. В течение следующих пятнадцати дней сестры Баладро пытались связаться с ним более тридцати раз, но безуспешно. Они растерялись. В присутствии свидетелей Серафина предложила сестре:

— Поедем в Соединенные Штаты.

Но они поехали на ранчо. За вечер Лестница совершил четыре поездки. Оставшиеся одиннадцать женщин опять оказались вместе. Они положили циновки в амбаре и легли спать под надзором Калаверы, внешне достаточно мирно. Было холодно. Утром обнаружилось, что у Росы жар. Калавера диагностировала простуду и в качестве лекарства приготовила чай из орегано. Роса его выпила. Казалось, ей полегчало, но через три часа она умерла. Тичо закопал ее у самой межи, в могиле, которую впопыхах вырыл рядом с двумя другими.

2

На следующий день, 14 января, инспектор Куэто вскрыл печати на дверях дома на улице Независимости и вошел в него в сопровождении трех людей в форме и одного пристава. Похоже, они обошли дом, не заметив ничего необычного. Полицейские провели в доме не более пятнадцати минут. В составленном акте даже не упоминается, что найденные на кухне лепешки никак не могли пролежать там два года.

Вечером инспектор Куэто поехал на ранчо Лос-Анхелес. Вода из оросительной трубы снова разлилась, дорогу развезло, машина застряла. Пока трое полицейских и пристав ее выталкивали, инспектор прошел двести метров, отделявшие его от дома. Арканхела и Серафина стояли на крыльце, как будто его поджидали. Куэто говорит, что еще до того, как он успел поздороваться с сеньорами, Арканхела сказала:

— Я дам вам десять тысяч песо, если вы скажете, что не смогли найти мою сестру.

Неизвестно, что ответил инспектор. (Сестры Баладро отрицают, что предлагали или дали ему взятку.) Этой ночью инспектор написал рапорт начальству, в котором говорится, что он вскрыл печати на дверях казино «Дансон», проверил дом внутри и съездил на ранчо Лос-Анхелес, «но нигде не нашел разыскиваемую персону». Тон рапорта категоричный. Тот, кто его читает, не зная всей истории, может подумать, что на этом следствие закончилось.

Но было не так. На следующий день инспектор Куэто вернулся в казино «Дансон» в сопровождении тех же трех сотрудников в форме и пристава.

(Здесь уместно заметить, что мотивы, приведшие инспектора Куэто в казино повторно, так же непонятны, как и те, что заставили его рассказать капитану Бедойе в буфете гостиницы «Гомес» о планируемом аресте. Сам он объясняет свои действия следующим образом:

Сеньора Арканхела предложила мне такую огромную взятку, что я подумал, не лежит ли на совести сеньор Баладро более тяжкое преступление, чем стрельба в Сальто-де-ла-Тукспана, где никто не погиб и не был серьезно ранен. Поэтому я решил вернуться в казино «Дансон» и осмотреть его более тщательно.)

Во время второго визита инспектор Куэто и его люди обошли все комнаты, они поднимались и спускались по лестницам, входили и выходили из кабаре, осмотрели кухню, обследовали чулан и добрались, наконец, до заднего двора. Им наверняка попалось множество следов недавнего пребывания в доме людей, но они искали другое. На заднем дворе инспектор принялся ходить взад-вперед.

Вдруг, говорит он, я почувствовал, что земля у меня под ногами продавливается.

Он велел позвать полицейского и приказал:

— Бери лопату и копай. Я хочу знать, что там внизу.

На метровой глубине из земли показалось то, что осталось от руки Бланки.

3

После этой сенсационной находки наступает перерыв в несколько часов: инспектор Куэто просит у Педронеса подкрепление и ждет, не предпринимая никаких шагов. Потом тратит время на различные меры предосторожности: группа стрелков должна отрезать подход к шоссе с южной стороны ранчо; другая группа стрелков должна защитить подход к ранчо с северной стороны и так далее. Инспектор входит в дом первым. Он в широкополой шляпе и в бронежилете, в руке пистолет. Дом пуст. Взломав дверь амбара, полиция обнаруживает запертых женщин, которые жалуются, что не ели больше суток.

Одна из пленниц, Аурора Баутиста, упоминает случайно услышанное от Баладро слово: «Ногалес». После этого инспектор впервые действует быстро. Он приказывает отвезти найденных женщин в полицейский участок, а сам с двумя агентами мчится на машине в Педронес.

Они приезжают на автобусную станцию как раз вовремя, чтобы задержать уходящий в Ногалес автобус. Инспектор Куэто входит в него, останавливается и смотрит по сторонам. Две женщины, на двадцать третьем и двадцать четвертом местах, похоже, спят, их лица накрыты шалями. Это сестры Баладро.

4

Когда сестер Баладро доставили в полицейский участок в Консепсьон-де-Руис, их провели по коридору мимо кабинета, где давали показания освобожденные из амбара работницы. Говорят, что, увидев хозяек под конвоем, некоторые из них вскочили со скамейки, бросились к двери и стали кричать: «чертовы ведьмы», «брехуньи» и тому подобное. Эти оскорбления, прозвучавшие в коридоре, были первыми, которые сестры Баладро услышали от своих работниц.

Капитан Бедойя должен был встретиться с Серафиной в Ногалесе, на автобусной станции. Не зная, что сестры арестованы, он переночевал в казарме, встал рано, провел смотр солдат, позавтракал в гостинице «Гомес» и отправился в Коммерческий банк План-де-Абахо, точно к открытию.

Капитан заполнял документ для снятия сбережений со счета, когда в банк явились два агента. Они подошли к капитану, и один из них сказал тихо, чтобы не услышали служащие:

— Капитан, вы арестованы.

Агент говорит, что, услышав его слова, капитан Бедойя и бровью не повел. Порвал бумагу, положил на место ручку и протянул обе руки, чтобы агент смог надеть на него наручники. Но наручников у агента не было, поэтому трое мужчин вышли из банка под руку, как закадычные друзья после радостной встречи.

Оторва Николас, уверенный, что ни в чем не виноват, был взят под стражу в казарме. Лестницу, тоже считавшего себя невиновным, арестовали двумя днями позже, когда он обсуждал дело Баладро с другими шоферами на ступеньках церкви Святого Франциска. Тичо никто не выдал, никто его не искал. Он сам явился с повинной, когда узнал, что Баладро арестованы. Ему с трудом удалось добиться от полицейских, чтобы его посадили в камеру. Эулалия и Теофило Пинто могли бы скрыться, потому что у полиции не было их фотографий, если бы не надумали пересечь границу (хотели «спастись»). Из-за отсутствия паспортов их задержали в Техасе и передали мексиканской полиции, которой супруги сообщили свои настоящие имена.

Тюрьма Консепсьон-де-Руис, где в обычное время не бывает других арестантов, кроме пьяниц, которые по утрам подметают улицу и идут по домам, теперь обзавелась девятнадцатью заключенными.

Через несколько дней прибыл и двадцатый: Симона Корону привезли в Консепсьон-де-Руис для дачи показаний. Он пробыл там всего один день, потому что другой заключенный (оставшийся неизвестным) пырнул его ножом (рана была не смертельная), и Симона пришлось срочно перевести в больницу.

5

Роль инспектора Куэто в задержании сестер Баладро — еще одна темная страница нашей истории. Возможно, его поведение объясняется так:

Инспектор Теодуло Куэто, имя которого присутствует в блокноте Арканхелы в разделе «Выдано» (смотри Приложение 5), пытался в первую очередь исполнить свой долг, но в то же время предоставить сестрам Баладро несколько возможностей скрыться: он беседует с капитаном Бедойей в буфете гостиницы «Гомес», приходит в казино, когда там заведомо никого нет, не задерживает при встрече женщину, которую обязан задержать. Возможно, он получил от Арканхелы десять тысяч песо, но не для того, чтобы закрыть дело совсем, а чтобы дать сестрам два дня отсрочки. Возможно, в какой-то момент он передумал — например, когда нашел руку Бланки, — и решил ускорить операцию и произвести арест. Чтобы скрыться, сестрам Баладро не хватило суток.

Нужно признать, что такая версия никак не объясняет тот факт, что во время второго визита в казино «Дансон» инспектор обнаружил труп Бланки — произошло это, видимо, по чистой случайности.

XVII. Приговор судьи Перальты

1

Узнав о том, что ему поручено вести судебный процесс Серафины Баладро, Арканхелы Баладро и других, судья Перальта должен был в первую очередь разделить девятнадцать заключенных на две группы. Те, кто в показаниях жаловались на плохое обращение, стали считаться жертвами, а те, кто ни на что не жаловался, — обвиняемыми.

Следующий шаг состоял в физическом отделении жертв от обвиняемых. Шесть женщин, отнесенных к первой категории, были выпущены из камер и переведены в специальную комнату в здании суда с незарешеченными, выходящими во двор окнами и с настоящими кроватями, одолженными в нескольких христианских семействах. Судья разрешил этим женщинам выходить на улицу, напомнив, что они обязаны присутствовать на всех юридических процедурах. Он также освободил их от обязанности есть пищу, приготовленную женой тюремщика — по общему мнению, абсолютно несъедобную, — и группа сеньоров из Консепсьон-де-Руис во главе с мэром собрала деньги, чтобы хозяйка одного из трактиров ежедневно носила в здание суда завтрак и обед в судках на шесть персон. Общественность была очень озабочена состоянием здоровья этих женщин, утверждавших в своих показаниях, что они год не ели досыта.

— Подождите, пусть только наши влиятельные друзья узнают, что вы с нами делаете, и мы еще посмотрим, кто окажется прав, — сказала Арканхела после того, как судебный секретарь прочитал ей обвинения, зафиксированные в протоколах.

Прошло два дня. Влиятельные друзья не появились, и Баладро не могли связаться даже с адвокатом Рендоном. У них не было защитника. Когда об этом стало известно, три женщины, которые прежде не имели жалоб, попросили у судьи разрешения добавить к своим показаниям, что начали работать у сестер Баладро, потому что те обманули их, приглашая на другую работу: двое приехали в дом на Молино, поверив, что будут служанками, а третья думала, что приехала на спичечную фабрику; в то время они были несовершеннолетними — десяти, двенадцати и пятнадцати лет, соответственно, — их принудительно оставили в публичном доме и никогда ничего им не платили.

В тот день, когда женщины дали новые показания, их освободили из камер и в дальнейшем считали жертвами.

2

Сначала Баладро отказывались давать показания без консультации со своим адвокатом. Поскольку время шло, а адвокат Рендон так и не появился, им пришлось отвечать на предварительном допросе без юридической помощи.

Вопрос: Как вы объясняете присутствие трех трупов на заднем дворе вашегодома?

Ответ: Ничего про это не знаем. Откуда нам знать, кто их там закопал.

Или:

Вопрос: Несколько женщин, которые на вас работали, утверждают, что вы морили их голодом. Они говорят, что вы давали им одну лепешку и пять стручков фасоли в день. Что вы на это скажете?

Ответ: Это ложь. Мы давали им все, что едят люди. Даже суп-лапшу.

На четвертый день после задержания во многих газетах появились комментарии, что с такими связями, как у Баладро в штате План-де-Абахо, осудить их не удастся. В ответ на эти комментарии судья Перальта наложил временный арест на все имущество сестер «с целью защиты средств возмещения ущерба, нанесенного жертвам».

Узнав эту новость, Арканхела упала в обморок.

— Они хотят отнять у нас наше имущество! — сказала она, придя в себя.

На страницах газет появилась фотография Арканхелы, вцепившейся в решетку так, будто она пытается ее выломать. «Виновная в шести смертях думает только о своем имуществе», — гласит надпись под фотографией.

Поскольку адвокат обвиняемых по-прежнему не подавал признаков жизни, судья Перальта назначил защитником адвоката Гедеона Сеспедеса.

После консультаций со своими подзащитными адвокат дал интервью журналистам:

— Не поймите меня превратно, — сказал он. — Я защищаю этих женщин, потому что это моя обязанность, потому что я назначен защитником. Но я не на их стороне. Наоборот, я считаю, что они заслуживают смертной казни, которая в штате План-де-Абахо, к сожалению, запрещена.

3

«…что ей не разрешали выходить, почти не кормили, а однажды, когда она и трое ее подруг сделали что-то, что не понравилось сеньорам, их вчетвером заперли, потом вошла Серафина и сказала допрашиваемой: „Вот тебе палка, бей их. Если увижу, что плохо бьешь, то сама тебя отлуплю“. (Показывает кровоподтеки.)»

«…что видел, как сеньора Арканхела Баладро разворачивала на столе сверток. Это был карабин. Вышеупомянутая сеньора произнесла такие слова: „Этот карабин я тебе оставляю, чтобы ты отбивался, если кто-нибудь захочет увести коров“» «…что та же сеньора Арканхела Баладро сказала ему в другой раз: „Я тебе оставляю этих четырех женщин, следи за ними хорошенько. Если увидишь, что любая из них собралась бежать, пристрели ее из карабина, который я тебе дала для охраны коров“. Этим допрашиваемый хочет сказать, что стрелял всего лишь по приказу».

О вине капитана Бедойи:

«…что допрашиваемая вместе с другими женщинами стирала в корыте, когда на заднем дворе появился капитан Бедойя и направился вглубь, к ограде, расстегивая на ходу ширинку, чтобы помочиться, но вдруг остановился и уставился на бесформенный тюк, лежавший под лимонником. „Это что такое?“ — спросил он у них, они ответили: „Это Бланка“; капитан разозлился и сказал сеньоре Серафине: „Скажи Тичо, пусть сегодня же ночью возьмет ее, отнесет за город и бросит на помойке на съеденье собакам“».

«…что она видела, как капитан Бедойя нарезал в кустах на заднем дворе розги и пробовал их на ладони, чтобы выбрать те, что похлеще…»

«…что когда она накрывала стол, то услышала, как капитан говорил сеньоре Серафине: „Эти твои женщины ни на что не годятся, кожа да кости. Чтобы их кто-нибудь захотел, тебе придется сперва вымачивать их в соусе, а потом подавать на шампурах“…»

«…что у нее нет ни малейших сомнений, что капитан Бедойя сожительствовал с Серафиной Баладро, иногда оставался на ночь, и, поскольку допрашиваемая несколько раз прислуживала за столом, она видела, как вышеупомянутый капитан после обеда снимал ремень…»

«…что каждое утро капитану на завтрак давали яйцо всмятку, они видели на кухне, как оно варится…»

Для судьи Перальты эти и другие показания послужили основанием выдвинуть против капитана Бедойи обвинение в соучастии и идейном руководстве всеми преступлениями.

Обвинения против Калаверы:

«…что когда они прибыли на ранчо Лос-Анхелес, одна женщина, Роса Н., сильно заболела, и допрашиваемая видела, как женщина, прозванная за все ее зло Калаверой, подошла к ней и сказала: „Я тебе сделаю чай из орегано“, потом пошла к жаровне, вскипятила воду и бросила в нее разные компоненты, названий которых допрашиваемая не знает; что видела, как вышеупомянутая Калавера налила отвар в кружку и напоила больную, и та через пару часов умерла и была зарыта в яме, которую выкопал некий субъект по прозвищу Тичо».

«…она — Калавера — могла ходить на улицу, а мы — нет, она готовила еду, а нам не разрешали даже развести огонь…»

«…она — Калавера — дала Бланке выпить кока-колу, которая ее и убила…»

В деле нет упоминания о том, как четыре женщины собирались похоронить Калаверу живьем в заброшенном туалете.

Обвинения против Лестницы:

«…что когда их отправляли из Сан-Педро-де-лас-Корьентес в Консепсьон-де-Руис, допрашиваемая и еще одна женщина сели рядом с шофером по прозвищу Лестница. Он открыл дверцу с той стороны, где они сидели, и сказал капитану Бедойе: „Вы здесь уместитесь, капитан, садитесь“, капитан сел прямо на них и придавил так, что они чуть не задохнулись; что допрашиваемая сказала: „У меня сейчас все кости треснут“, но никто не обратил на нее внимания…»

Предыдущий абзац показывает, что Лестница нарушил закон штата План-де-Абахо о перевозках по двум пунктам: перевозка пассажиров в условиях, угрожающих их здоровью, и перевозка проституток по территории штата, в котором проституция запрещена. Показания Симона Короны (смотри Главу 2) стали основанием для того, чтобы Лестница стал подозреваемым и в перевозке трупов.

И так далее.

На пятый день слушаний Аурора Баутиста попросила у судьи разрешения изменить свои показания следующим образом: в том месте, где она сказала, что «подсчитывали каждый месяц и из того, что я зарабатывала, вычитали расходы, но за последний год ни счетов не вели, ни денег мне не давали, ни одного сентаво», теперь она хочет сказать: «подсчитывали каждый месяц, но никогда не давали мне ни одного сентаво…»

Там, где она говорит: «Когда я приехала работать в дом на Молино, мне было девятнадцать лет», теперь она хочет сказать: «Не помню точно, сколько мне было, но похоже, шестнадцать».

Кроме того, в протоколе говорится, что она просит добавить, «что 14 сентября я видела, как сестры Баладро спихнули с балкона двух женщин».

4

Первая заметка о деле сестер Баладро появилась на восьмой странице газеты «Соль-де-Абахо», в постоянной рубрике «Новости Консепсьон-де-Руис». Когда стало известно, что три найденных трупа принадлежали молодым женщинам и что нашли их во дворе бывшего публичного дома, новость перекочевала на первые полосы всех газет страны. На третий день огромная и внимательно следившая за происходящим аудитория узнала о трех новых трупах, найденных на ранчо Лос-Анхелес.

Консепсьон-де-Руис заполонили журналисты, фотографы и любопытные. На следственном эксперименте судья Перальта насчитал сто девятнадцать человек, не имевших причин там находиться. Очная ставка между Серафиной Баладро и Ауророй Баутистой, во время которой женщины оскорбляли друг друга и называли вруньями, записывалась на двадцать три камеры. По просьбе газетных фотографов пострадавшие (в ту пору — девять человек) позировали в чулане, стоя на коленях с перекрещенными руками, с камнями на ладонях, похожими на те, что выбрал когда-то капитан Бедойя.

Большинство журналистов и публика ждали новых трупов. Это повлияло на восприятие всей истории. Например, показания Симона Короны о том, что в 1960 году он помог сестрам Баладро отвезти в горы труп, дали повод думать, что в течение многих лет сестры только тем и занимались, что убивали женщин, разбрасывали трупы по обочинам дороги и закапывали на задних дворах. Жертвы напрягали память и в газетах появились свидетельства, наподобие этого: «Она помнит одну женщину по имени Патрисия, которая работала несколько дней в „Прекрасном Мехико“, а потом бесследно исчезла»… и так далее. Власти Сан-Педро-де-лас-Корьентес приказали вскрыть пол в «Прекрасном Мехико», чтобы проверить, не зарыты ли под ним трупы, но ничего не нашли. В редакцию «Соль-де-Абахо» пришло более тридцати писем от матерей, потерявших следы своих дочерей и имевших основания подозревать, что они оказались в публичных домах. Они просили редакцию ответить, не было ли среди мертвых или оставшихся в живых женщины, похожей на ту, что изображена на прилагаемой фотографии.

Последнюю попытку найти новые трупы предпринял инспектор Куэто. Он забрал из тюрьмы под конвоем пятерых: капитана Бедойю, Лестницу, Теофило Пинто, Тичо и Оторву Николаса и привез в казино «Дансон». В кабаре он дал им лопаты и кирки и велел копать в центре зала, предупредив, что они будут копать до тех пор, пока не найдут труп. (Как он объяснил журналистам, отдавая такое приказание, он рассчитывал, что кто-нибудь из обвиняемых признается, где на самом деле зарыт труп, чтобы не бесконечно копать там, где его точно нет.) Поскольку никто из обвиняемых не признался, они копали три дня: сначала в кабаре (оставив яму, которую можно видеть и по сей день), потом на заднем дворе и, наконец, на ранчо в каком-то выбранном наугад месте.

5

Судья Перальта принял решение, что Серафина Баладро, Арканхела Баладро и другие повинны в совершении следующих преступлений: убийство первой степени, убийство по неосторожности, незаконное лишение свободы, физическое и моральное насилие, незаконное хранение и ношение оружия, угроза расправы с применением оружия, растление малолетних, сводничество, присвоение доходов другого лица, мошенничество, незаконное проживание в изъятой собственности, нарушение законов захоронения, нарушение государственных и федеральных законов о перевозках, сокрытие имущества.

В результате судья зачитал приговор: Серафина и Арканхела Баладро, признанные виновными во всех этих преступлениях, получили по тридцать пять лет тюрьмы; капитан Бедойя, как сообщник и идейный вдохновитель всего вышеперечисленного, был приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы, Калавера — к двадцати годам за убийство первой степени Росы Н. и убийство по неосторожности Бланки. Теофило Пинто получил двадцать лет тюрьмы за два убийства первой степени, а его жена Эулалия — пятнадцать за то, что сняла карабин со стены и передала мужу; Тичо приговорили к двенадцати годам за нарушение законов о захоронении и за сообщничество во всех преступлениях; Лестницу — к шести годам за нарушение законов о перевозках и сообщничество и так далее.

Судья Перальта постановил, что арестованное имущество сестер Баладро будет продано в количестве, необходимом для выплаты компенсаций, которые рассчитал сам лично. Например:

Расчет компенсации Бланке Н.

В порядке заработанного и невыплаченного жалованья (за 10 лет из расчета минимальной зарплаты, равной 300 песо в месяц) 36 000 песо

Штрафные проценты 18 000 песо

За гибель работницы 10 000 песо

итого 64 000 песо

Эта сумма была депонирована на судебный счет в пользу того, кто докажет законное право наследования. (За суммой никто не обратился.)

6

В тот день, когда судья Перальта вручил денежное возмещение убытков девяти выжившим женщинам, во дворе суда был установлен праздничный стол. Женщин сфотографировали сначала во время получения чеков, потом за праздничным столом и, наконец, стоящими на коленях в церкви Консепсьон-де-Руис и воздающими хвалу Господу за то, что позволил им выйти из всех переделок живыми. Когда они закончили молиться, фотографы ушли. Женщины попрощались у ворот церкви и пошли каждая своей дорогой. Уже темнело. Больше о них ничего не известно.

XVIII. Эпилог

Симон Корона полностью поправился после полученного от кого-то удара ножом, отсидел срок в одной из тюрем штата Мескала, где вел себя примерно, освободился, вернулся в Сальто-де-ла-Тукспана, открыл булочную и живет счастливо. Из других освободившихся — Оторва Николас работает сапожником (этому ремеслу он научился в тюрьме), Тичо служит грузчиком сельскохозяйственной продукции на складе братьев Барахас, а Лестница вернулся к своему прежнему занятию, он теперь хозяин колонны машин в Сан-Педро-да-лас-Корьентес, которую купил, как говорят злые языки, на деньги, полученные от Арканхелы.

В тюрьме Теофило Пинто выиграл в конкьян^[17] целое состояние, потом все проиграл. Эулалия уже освободилась и продает халву. Капитан Бедойя сидит в тюрьме Педронеса, он — староста камеры, его очень уважают и тюремщики, и заключенные. Сестры Баладро отбывают срок в женской тюрьме без надежды освободиться при жизни. Серафина организовала торговлю освежающими напитками по баснословным ценам, Арканхела продает еду, которую готовит Калавера. Обе занимаются ростовщичеством, и их капитал, по оценкам других заключенных, приблизился к ста тысячам песо.

Приложения

1. Жизнь Тичо, рассказанная им самим

Когда я был маленький, другие дети меня боялись. Родители отправили меня в школу, но учительница сказала, что я слишком большой и что я могу научить других плохому. Меня отправили грузить камни, мешки с песком и с цементом. Один раз я обнял друга, а когда отпустил, он упал на землю. Те, кто видел, как было дело, сказали, что я его убил. За это меня посадили в тюрьму. В тюрьме меня опять послали грузить камни. Как-то умер человек, который носил покойников в больнице, и доктор приехал в тюрьму искать кого-нибудь на его место. Директор тюрьмы велел позвать меня и сказал: «Иди с этим сеньором». Я десять лет носил покойников с места на место, а как-то утром доктор мне сказал: «Теперь можешь идти». И открыл дверь больницы. Я пошел по улице. До железной дороги и дальше по рельсам. Я шел по ночам, потому что светила луна. Днем спал в кустах. Когда видел какой-нибудь дом, то подходил к кухне (собаки на меня не лают), заглядывал внутрь и говорил женщинам: «Я голодный», они пугались и выносили мне поесть. Когда я приходил в город, то просил милостыню, но мне никто не подавал. Один раз я уснул на тротуаре возле рынка, а когда открыл глаза, на меня смотрела донья Арканхела. С ней были две девушки с корзинками. Донья Арканхела сказала:

— Ты здоровяк, страшилище, и выглядишь злодеем. Я дам тебе работу, тебе понравится.

Девушки засмеялись.

С этого дня я был вышибалой. Я должен был сидеть на стуле и делать, что придется, как только скажут.

2. Показания Либертино

Он говорит, что посещал «Прекрасный Мехико» так часто из утонченного любопытства. Он описывает нескольких занятных проституток, с которыми там познакомился. Одна четыре-пять раз за ночь стыдливо раздевалась и каждый раз рассказывала, что еще ни один мужчина не видел ее голой. Другая вступала с рассказчиком в сексуальную связь больше двадцати раз, но никогда его не узнавала. Третья всегда повторяла одну и ту же историю о том, что получила телеграмму о болезни матери, и ей нужно срочно отправить деньги и т. д.

Самые интересные впечатления — говорит Либертино — у меня остались от общения с сеньорой Арканхелой, и я всегда садился за ее столик. Она была философом. Верила, например, что после смерти наша душа некоторое время витает в воздухе, привязанная к тем воспоминаниям, которые мы оставили по себе в знакомых людях. Плохое воспоминание заставляет душу страдать, хорошее — радоваться. Когда все, кто знал умершего, забывают его или умирают, душа исчезает.

3. Рассказывает чемпион по дзю-до

Как член сборной Мехико я участвовал в панамериканском чемпионате по дзю-до, проходившем в Педронесе в 1958 году. (Он описывает предоставленные им особые условия, впечатления от города и легкость, с которой команда Мехико вылетела уже в первом круге. В эту ночь он пошел со своими товарищами в дом на Молино.) Когда девушки узнали, что мы — члены сборной Мехико по дзю-до, они столпились вокруг нашего стола и стали просить автографы. Хозяйка заведения (Серафина) вышла пожать нам руки, велела надеть нам на шеи венки из бумажных цветов и угостить выпивкой за счет заведения.

— Пью за вашу победу, мальчики, — сказала она.

У нас не хватило духу признаться, что мы уже вылетели. (Дальше он описывает само заведение, сравнивает публичные дома Мехико и Педронеса, и замечает, что здешние — скромнее и проще, чем в столице, рассказывает, как провел время с женщиной по имени Магдалена и, наконец, сожалеет, что не успел вторично посетить дом на Молино до его закрытия.)

4. Показания дона Густава Эрнандеса

Спросите меня: что может делать в борделе каждый субботний вечер человек, имеющий жену и дочерей, вполне довольный своей семьей? Не знаю, что вам ответить, но именно так я и жил. Какое-то помрачение. Каждую субботу, как пробьет на церкви девять, я закрывал галантерею и шел в «Прекрасный Мехико». Стоило мне войти внутрь, как все меня радовало: интерьер, женщины, музыка. Я и танцевал, и пил, и болтал, и ни одна женщина из тех, что работали там между пятьдесят седьмым и шестидесятым, мимо меня не прошмыгнула.

Возвращался домой на рассвете.

— Где ты был? — спрашивала жена.

— На собрании Католического общества.

Она не верила. Много лет подозревала, что у меня любовница. Она не знает, что я обманул ее с сорока тремя женщинами.

Донья Арканхела мне говорила:

— Не отказывайте себе ни в чем, дон Густаво. Если у вас нет при себе денег, просто распишитесь. Для меня вы — все равно что Банк Мексики.

В этих словах заключалась моя погибель. Однажды ко мне в галантерейный магазин пришел адвокат Рендон. В портфеле у него было моих расписок больше, чем на четырнадцать тысяч песо. Он хотел знать, когда я смогу расплатиться.

Донья Арканхела получила галантерейный магазин, зато пережитый страх вылечил меня от этой напасти, и мне больше никогда не хотелось в бордель. Сейчас я счастливо живу со своей семьей.

5. Блокнот Арканхелы

Блокнот Арканхелы нашли в казино «Дансон», в ее комнате. Он делится на три части. В первой содержатся еженедельные расчеты с работницами, уже описанные в Главе 9.

Вторая часть называется «Клиенты-должники». В ней можно видеть имена самых уважаемых людей Сан-Педро-де-лас-Корьентес, дату выдачи долговой расписки, начисленные проценты из расчета десять процентов в месяц, долговые поручительства и тому подобное. Все долги погашены.

Третья часть называется «Выдано». Здесь указано, сколько Арканхела заплатила властям, чтобы жить спокойно. Например, десять песо ежедневно — дежурному квартальному полицейскому, шестьдесят — мэру, шестьдесят — инспектору полиции и так далее.

Примечания

1

Игра, немного напоминающая игру в «классики». (Здесь и далее — прим. перев.)

(обратно)

2

Шестеро мексиканских подростков-кадетов, которые погибли 13 сентября 1847 г. в битве с американскими войсками во время войны между Мексикой и США.

(обратно)

3

Сдобные булочки.

(обратно)

4

Блюдо из свинины, кукурузы и перца.

(обратно)

5

Дословно — «череп». Симпатичный персонаж мексиканского праздника — Дня Мертвых, имеющего некоторое сходство с праздником Дня Всех Святых.

(обратно)

6

То же, что «калавера».

(обратно)

7

Традиционное мексиканское блюдо, в основе которого лежат кукурузные лепешки и острый соус, сдобренные чем-нибудь мясным или же без него.

(обратно)

8

Куаутемок — последний царь ацтеков, умерший от пыток в плену у Кортеса.

(обратно)

9

Кукурузные оладьи с мясом, с сыром.

(обратно)

10

Малинче Тенепатль — индианка, переводчица, осведомитель и наложница Кортеса.

(обратно)

11

Церемония клича — исторически установившаяся традиция воспроизводить события ночи с 15 на 16 сентября 1810 года, когда священник Мигель Идальго призвал своих прихожан бороться за независимость Мексики. Эта дата считается днем начала войны за независимость, завершившейся одиннадцать лет спустя освобождением Мексики от испанской короны.

(обратно)

12

Кубинский парный танец с характерным синкопированным ритмом. Создан кубинским музыкантом Мигелем Фаильде в 1879 г. на основе дансы.

(обратно)

13

8 декабря — праздник древней богини майя Ишчель. По сей день ежегодно отмечается в Южной Мексике.

(обратно)

14

Бланка в переводе с испанского — Белая.

(обратно)

15

«Рано по утрам» (исп.).

(обратно)

16

С изменениями, с оговорками (лат.).

(обратно)

17

Карточная игра.

(обратно)

Оглавление

I. Две мести

II. Дело Эрнестины, или Эльды, или Элены

III. Старая любовь

IV. На сцене появляется Бедойя

V. История заведений

VI. Две оплошности и одна неприятность

VII. Одна жизнь

VIII. Скверная ночь

IX. Тайное существование

X. История Бланки

XI. Разные взгляды

XII. Четырнадцатое сентября

XIII. Закон войны

XIV. Что наделал Теофило

XV. Невезение

XVI. Появляется полиция

XVII. Приговор судьи Перальты

XVIII. Эпилог

Приложения

*** Примечания ***