Незабудки (Рассказы) [Йожеф Лендел] (fb2) читать постранично, страница - 2

жизнь.

За путь к истине сполна заплатят и те, кому выпадет горькая участь узников заполярных концлагерей. Мы узнаем об этом, прочитав рассказы «Незабудки», «Желтые маки», «Все ближе и ближе».

Очень многое в них перекликается с солженицынским «Одним днем Ивана Денисовича» — тот же беспощадно-честный реализм в раскрытии механизма подавления и унижения личности, тот же неустанный поиск и возвышение человеческого в человеке, сострадание к нему, вера в его способность не только выжить физически, но и не сломаться духовно, сберечь в себе чувство достоинства и жизненную силу.

Иной материал, иной круг нравственно-философских проблем поднимает Лендел в произведениях «Ведун» и «С утра до вечера».

…Состояние души человека, находящегося на пороге освобождения, близко к эйфории, возникающей от одного сознания, что ты жив, выжил. И природа широко раскрыла ему свои объятия. И труд уже не прежний, а в удовольствие.

«Смысл жизни в том, чтобы жить», — говорит, словно убеждая себя, один из героев Лендела. Кажется, всем своим прошлым он заслужил право так думать, но он чувствует еще и другое: «Жить в одиночестве — это не жизнь, для жизни нужна еще и радость». Радость общения не только с природой. С людьми тоже. Но как жить с ними? Ведь он, человек, так настрадавшийся за годы своего подневолья, уже не тот, каким был прежде, и не сможет уже жить по-старому. А люди, общество, весь мир — какими они стали за те же годы? И зло не исчезло само собой. Оно ходит рядом, лишь сменив обличье.

Да, «нужна еще и радость». Разделенная с людьми. Но так, чтобы каждый человек оставался самим собой, свободным, защищенным от зла.

Может статься, на фоне того, что уже известно о нашей трагедии из документов, свидетельств очевидцев, наконец, из того, что уже сделалось предметом осмысления и у нас в искусстве, книга Йожефа Лендела, пришедшая к нам почти с тридцатилетним опозданием, не вызовет громкой сенсации. Но она вовсе не претендует на это.

C достоинством, присущим лишь истинно художественной, правдивой, несуетной литературе, пробуждает она в нас человеческую гордость, отвращение к рабству, сознание ответственности за все, что совершается вокруг.

В. Ельцов-Васильев

Сердитый старенький профессор. (Перевод Т. Воронкиной)

Утром, в шесть ноль-ноль, профессор Андриан совал ноги в шлепанцы и шел умываться. Будильник ему не требовался.

В шесть пятнадцать сестра профессора, седовласая старая дева, приносила в комнату брата начищенные до блеска черные башмаки с высокой шнуровкой и свежую рубашку. Сама она просыпалась без пяти пять и с открытыми глазами лежала в теплой постели еще пять минут, дожидаясь, пока зазвонит будильник. Вставала она ровно в пять.

В шесть тридцать профессор, чисто выбритый, румяный после умывания, с приглаженными мокрой щеткой непокорными белоснежными вихрами, входил в столовую, и в тот же самый момент распахивалась дверь со стороны кухни и появлялась сестра, неся горячий кофе и гренки с пылу с жару.

Оба садились завтракать. Помимо кофе и гренков, стол был сплошь уставлен закусками: профессор Андриан считал, что важнее всего как следует подкрепиться с утра.

Ровно в семь он выходил из подъезда дома. В хорошую погоду, летом, начищенные профессорские башмаки сверкали, костюм лоснился от долгой носки, а в особенности от частых соприкосновений со щеткой и утюгом. В ненастье, как этим февральским утром, тускло блестели его галоши и шелковый зонт, если вообще можно говорить о каком-либо блеске в предутренний сумрак. Пятнадцать минут бодрой ходьбы — и профессор Андриан оказывался у подъезда института. Он поднимался в профессорскую, и у него оставалось в запасе пять минут, которые он, как правило, посвящал чтению какой-либо из студенческих работ. При этом он, не отрывая глаз от тетради, давал ассистенту краткие указания по подготовке к внеочередному эксперименту.

В восемь ноль-ноль профессор Андриан переступал порог аудитории. Обводил присутствующих строгим взглядом, что, по его мнению, было совершенно необходимой мерой в отношении первокурсников. Когда шорох и перешептывания стихали, он приступал к лекции о законах движения, вращения и притяжения небесных и земных тел, а также о законах, нарушающих правила этих движений, об аномалиях, побуждающих пытливые умы к дальнейшим исследованиям. Следовать ходу мыслей профессора Андриана было нелегко; он и сам знал за собою этот грех, однако придерживался убеждения, что для студента лучше с первого же года избрать другое поприще, нежели через пять лет учебы накануне последнего экзамена осознать, что физик из него никудышный.

В восемь сорок пять он возвращался в профессорскую, куда его сопровождала стайка студентов, знавших, что сразу после лекции профессор Андриан бывает общительным и дружелюбным и охотно дает любые пояснения.

С девяти часов ровно и до без четверти десять, а затем с десяти ноль-ноль до